«Соколиная охота»

Соколиная охота (fb2) - Соколиная охота 1466K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Владимирович Шведов

Сергей Шведов Рождение империи. Соколиная охота

Часть первая Наемник

Глава 1 Вечный город

Карочей повидал на своем веку немало чужих земель и городов. В Европе он был не в первый раз, быть может, именно поэтому не испытал при встрече с Римом ни душевного трепета, ни даже особого любопытства. Возможно, сказалась усталость. Все-таки посол хазарского кагана проделал немалый путь сначала по морю, а потом по суше. Зато лицо падре Доменика, спутника Карочея по нелегкому путешествию, просветлело от счастья, хотя годами он был постарше пятидесятилетнего бека и устал, должно быть, не меньше. Но этот пестун тана Аскольда возвратился домой после долгого отсутствия, тогда как скиф в этом огромном городе чувствовал себя гостем незваным, а возможно, и нежеланным. Правда, Доменик уверял Карочея, что папа Евгений благожелательно настроен и к кагану Хануке, и к каган-беку Ицхаку. Что же касается италийских и франкских купцов, то на их гостеприимство ближник хазарского кагана может рассчитывать в любом случае. Да и Людовик Благочестивый, император франков, сын великого Карла, не раз выказывал интерес к далекой хазарской империи. Словом, неприятных сюрпризов вроде бы не предвиделось ни со стороны духовных, ни со стороны светских властей, тем не менее бек Карочей не спешил расслабляться. Немалый жизненный опыт подсказывал ему, что обстоятельства переменчивы, поэтому умному человеку в чужом краю лучше держаться настороже. Впрочем, секретарь папской курии монсеньор Николай, встретивший хазарского посла, буквально сочился любезностью. Если верить Доменику, монсеньор был самым близким к папе человеком и обладал немалым влиянием не только на понтифика, но и на Лотаря, старшего сына императора Людовика Благочестивого, который недавно был публично объявлен соправителем своего отца и его наследником.

– А как на это отреагировали младшие сыновья императора? – спросил у падре Доменика Карочей, поудобнее устраиваясь в кресле.

– Карл еще очень молод, а что касается Людовика Тевтона, с которым ты, бек, имел честь общаться семнадцать лет тому назад, то он выразил по этому поводу свое недовольство, но этим и ограничился.

– Послушный, однако, сын у благочестивого отца, – с усмешкой констатировал Карочей, с интересом разглядывая стены и убранство дворца, выделенного ему для постоя любезным монсеньором Николаем.

Кстати, дворцы в Риме назывались «палаццо» и отличались в лучшую сторону от франкских замков, в которых беку удалось побывать в свой прошлый приезд в Европу. Они очень напоминали дворцы константинопольской знати. Карочей мог судить об этом с полным основанием, поскольку на пути в Рим заглянул и в столицу Византии, где был удостоен беседы императором Феофилом.

Василевс был настолько любезен, что снял перстень со своей руки и подарил его беку, весьма польщенному вниманием столь высокой особы. Впрочем, Карочей тоже явился к императору ромеев не с пустыми руками, и о дарах, преподнесенных им Феофилу, долго судачили потом в Константинополе. Не обделил бек и ближников ромейского императора, которые были буквально очарованы любезным гостем, прибывшим с берегов далекой реки Итиль, где стоял огромный город, называвшийся точно так же, и не препятствовали заключению договоренностей, выгодных для хазарских купцов. Карочей очень надеялся на то, что его приезд в Рим тоже не окажется пустой тратой времени, и порукой тому был падре Доменик, с помощью которого беку уже удалось провернуть несколько весьма прибыльных финансовых и торговых операций.

Вино в Риме было превосходным, это Карочей признал с большой охотою, чем, кажется, польстил падре Доменику, весьма трепетно относившемуся как к хуле, так и к хвале в адрес родного города. Дабы не портить отношения с нужным человеком, Карочей восторженно отозвался о развалинах Колизея, куда на следующее утро потащил его неугомонный падре, но куда большее впечатление на хазарского бека произвел храм Юпитера, тоже лежащий в руинах, но поразивший его грандиозностью замысла. Впрочем, в данном случае посол проявил дипломатическую сдержанность, счел неуместным прославлять обитель языческого бога в присутствии служителя христианской церкви.

Зато ничто не могло помешать ему восхищенно цокать языком при виде базилики святого Петра, где, если верить падре Доменику, папа Лев возложил императорскую корону на голову Карла Великого. Воспитатель тана Аскольда, тогда еще юный служка при сильных мира сего, был свидетелем этого великого события и особо отметил скромность вождя франков, который был смущен действиями папы Льва и даже выразил по этому поводу слабый протест. Однако что случилось, то случилось, и Константинополю пришлось проглотить горькую пилюлю, преподнесенную расторопным римским епископом, прежде назначавшимся византийскими императорами. Отныне он обрел самостоятельный статус и объявил себя главой западного христианского мира.

Скиф подивился лицемерию властвующих особ, которые, оказывается, мало чем отличаются друг от друга, что на Западе, что на Востоке, но вслух своего мнения высказывать не стал. Тем не менее он сделал вывод, что папы крайне заинтересованы в процветании и единстве империи франков, поскольку их влияние в христианском мире во многом зависит от расположения Каролингов. Впрочем, и Каролингам поддержка папы и клира отнюдь не казалась лишней, учитывая разнородность подвластного им населения, состоящего из представителей разных племен, исповедующих не только христианство, но и многочисленные языческие культы.

Именно на противостоянии язычеству и сделал бек Карочей упор в разговоре с римским понтификом. Папа Евгений, худощавый, невысокого роста человек, сочувственно выслушал жалобы заезжего бека на бесчинства, творимые в отношении хазарских купцов волхвами и наместниками князька Славомира, объявившего себя каганом Севера, и даже пообещал содействие в борьбе с обнаглевшими язычниками, однако в голосе понтифика не хватало уверенности. Большие выразительные глаза папы Евгения были подернуты влагой, а на испещренном морщинами лице лежала печать глубокой озабоченности и печали.

Визит можно было бы счесть успешным, но Карочей отлично понимал, что слов папы недостаточно для того, чтобы уважаемые рабби могли чувствовать себя в безопасности в городах франкской империи. Требовалось заручиться поддержкой императора Людовика и его неугомонных сыновей. Увы, с дарами императору Людовику бек Карочей запоздал. Император франков скончался почти месяц назад в одном из своих многочисленных замков. Горестная весть только сегодня поутру долетела до Рима. Этим и объяснялся слегка растерянный и печальный вид папы Евгения, как сказал беку любезный монсеньор Николай.

– Примите, монсеньор, глубочайшие соболезнования по поводу кончины одного из величайших владык ойкумены, – склонился в поклоне Карочей.

Секретарь папской курии, невысокий, слегка полноватый человек, необычайно подвижный для своего возраста, соболезнования принял, но в его насмешливых карих глазах не было и тени той печали, которой был охвачен папа Евгений. Судя по всему, монсеньор Николай не был огорчен смертью императора и строил далеко идущие планы в отношении его преемника императора Лотаря.

Ситуацию хазарскому беку окончательно прояснил уважаемый Варнерий, влиятельный римский финансист, с которым Карочея познакомил все тот же падре Доменик. Римлянин и хазар довольно долго присматривались друг к другу, но в конце концов пришли к согласию, в основе которого лежала обоюдная выгода. Уважаемому Варнерию срочно нужны были средства, а бек Карочей как раз располагал необходимой суммой в пятьдесят тысяч денариев. Разумеется, скиф не собирался выбрасывать серебро на ветер, о чем без обиняков заявил собеседнику. Варнерий оценил деловую хватку пришлого степняка и заверил уважаемого бека, что никогда не стал бы предлагать столь разумному и опытному человеку зряшного дела, не сулящего большой выгоды.

– Император Людовик, да попадет его душа в рай, разделил империю на две равные части, одну из которых отдал под власть своему любимцу, юному Карлу, а вторую – старшему сыну Лотарю, с условием, что тот будет покровительствовать младшему брату.

– Опрометчивое решение, – задумчиво отозвался Карочей, выслушав уважаемого господина Варнерия.

– Я совершенно с тобой согласен, почтенный бек, – кивнул римский финансист. – Ибо ни один уважающий себя правитель не будет соблюдать договоренности с человеком, покинувшим наш суетный мир.

– Юный Карл настолько слаб? – Карочей с интересом принялся рассматривать изящный столик, отделанный резной костью, за который пригласил его уважаемый Варнерий.

Столик был заставлен различными яствами, о которых скиф имел весьма смутное представление, ибо римское кулинарное искусство было для него тайной за семью печатями. Тем не менее он отметил мастерство ювелиров, украсивших затейливой резьбой золотые блюда и кубки, выставленные на стол гостеприимным хозяином.

– Да, пожалуй, кроме матери, Юдифи, и деда, графа Вельпона, юнцу опереться будет не на кого. Ты в курсе, почтенный, что Юдифь из рода Меровингов не пользуется уважением со стороны своих пасынков, Лотаря и Людовика, которые считают ее колдуньей. Очень может быть, что не без оснований. Во всяком случае, она имела большое влияние на мужа и использовала его на благо собственному сыну и во вред пасынкам. Дошло до того, что император Людовик лишил удела внука Пипина и передал процветающую Аквитанию сыну Карлу. Такое не прощается.

– Ты прекрасно владеешь славянским языком, уважаемый Варнерий, – польстил хозяину Карочей. – Если не секрет, откуда такие познания?

Римлянин с удивлением глянул на скифа, хотя чему, казалось бы, здесь удивляться. Менее всего бек Карочей рассчитывал услышать в Вечном городе привычную с детства речь и волновался по поводу надежности прихваченных из Хазарии толмачей. А тут вдруг выясняется, что и папа Евгений, и монсеньор Николай, и даже уважаемый Варнерий вполне способны понимать речь пришлого хазара без переводчика.

– Так ведь лангобарды те же славяне, почтенный бек. Их язык далеко не новость для Рима, не говоря уже о том, что мне приходится иметь дело и с варенгами, которые после разгрома аварского каганата Карлом Великим беспрепятственно проникают и в Рим, и в Византию. Хорошо, правда, что проникают с товаром, а не с мечом. Ведь в свое время их предки-вандалы разорили Рим почти подчистую, да и твои, почтенный скиф, тоже доставили нам немало хлопот. Великий Рим пал под ударами варваров, и ты, бек, видишь лишь тень его былого величия.

– Не будем считаться обидами, уважаемый Варнерий, – примирительно заметил Карочей. – Прошлое не должно мешать настоящему и будущему.

– Согласен, – поднял кубок римлянин. – Твое здоровье, почтенный гость.

В Риме, похоже, грезили о возрождении, о тех временах, когда вся ойкумена была во власти Вечного города, и сделали ставку на императора Лотаря, которому в этой связи предстояло свершить даже больше, чем удалось сделать его великому дедушке Карлу. Мешать римлянам Карочей не собирался. Более того, он готов был посодействовать, если не мечом, то хотя бы денариями. Но, разумеется, не без пользы для себя.

– Так деньги нужны для императора Лотаря?

– Разумеется, почтенный бек. Новому императору придется заручиться поддержкой многих влиятельных людей, а это, как ты понимаешь, стоит немалых денег.

– О какой сумме идет речь?

– Император отдает в залог богатейшие земли вокруг Павии в обмен на заем в миллион денариев.

Власть стоит денег, это Карочей знал по собственному опыту. Что же касается суммы, запрошенной свежеиспеченным императором, то она не произвела на него особенного впечатления. Скиф был богат, его личное состояние в последние годы почти утроилось, а потому потеря пятидесяти тысяч денариев вряд ли его разорила бы. Тем более что уважаемый Варнерий обещал приличные проценты, да и обеспечение выглядело солидно.

– Хорошо. Но мне хотелось бы повидаться с императором Лотарем и заручиться его поддержкой. Мне кажется, что оживление торговли между Хазарией и франкской империей в твоих интересах, уважаемый Варнерий. Если северный путь сейчас закрыт, то почему бы нам не воспользоваться южным?

– А Византия? – напомнил Варнерий. – Греки своего не упустят, не говоря уже об арабах, которые держат под контролем южное побережье Италии. Нет, почтенный Карочей, смею тебя уверить, южный путь не менее опасен, чем северный. Только возродив величие Рима, мы сможем обезопасить торговые пути.

Варнерий был прав. Лучше иметь дело с одним владыкой, чем ублажать сотни мелких властителей, которые своей жадностью и глупостью мешают честным торговцам вершить богоугодные дела. Ведь именно торговый обмен является основой миропорядка, созданного богом.

– Император Лотарь уже отправился в Ахен, столицу франкской империи. И если ты, почтенный бек, хочешь увидеться с ним, то тебе придется проделать нелегкий путь. Я отправляюсь к императору завтра и буду рад обрести надежного спутника.

Предложение было заманчивым. У посла хазарского кагана появилась возможность с головой окунуться в круговорот чужой и пока что малопонятной жизни и вынырнуть из этого потока с целым ворохом знаний, которые не купишь ни за какие деньги.

– За счастливое окончание путешествия, уважаемый Варнерий, и за здоровье императора Лотаря, да продлятся вечно его дни.

Легкого на подъем скифа не удивило, что в загадочный город Ахен, где решалась судьба франкской империи, отправился не только беспокойный Варнерий, но и секретарь папской курии монсеньор Николай. Даже падре Доменик, который всей душой рвался в Рим, вынужден был покинуть Вечный город. Впрочем, его путь лежал в беспокойную Варгию, где он мог принести немалую пользу и папской курии, и императору Лотарю. Карочей пожелал Доменику счастливого пути и благополучного возвращения в родной город.

– По нашим сведениям, братья Гарольд и Раймон Рюэрги по наущению графа Вельпона отправились за помощью к кагану Славомиру. Мне поручено помешать намечающемуся союзу, – тихо поведал падре любопытному скифу.

– А эти Рюэрги случайно не родственники наших старых знакомых Рериков? – насторожился Карочей.

– Это ветви одного большого меровингского древа, которые рубят, рубят и никак не могут обрубить, – в сердцах отозвался Доменик.

– А о Черном Вороне нет известий?

– Пока нет, но, думаю, он скоро объявится, раз уж в воздухе отчетливо запахло мертвечиной.

Раздражение падре Доменика было понятно Карочею. Человек провел много лет вдали от родного дома и рассчитывал дожить остаток дней в довольстве и покое, но, увы, судьба распорядилась по-иному. Что же касается скифа, то он скорее обрадовался, получив эти сведения. Вмешательство кагана Славомира, закоренелого язычника, в дела франкской империи не останутся, надо полагать, незамеченными ни папой Евгением, ни императором Лотарем, и тогда у Карочея появится шанс направить их гнев в нужное русло, поспособствовав тем самым укреплению позиций хазарских купцов на южном побережье Варяжского моря.

Монсеньор Николай оказался более осведомленным и словоохотливым человеком, чем уважаемый Варнерий, и Карочей не замедлил этим воспользоваться. Тем более что длительное и трудное путешествие как нельзя более способствует сближению людей, доброжелательно настроенных друг к другу.

– Так ты, бек, знаком с внуками князя Витцана Ободритского? – удивился монсеньор Николай.

– Знаком, – подтвердил Карочей. – Но не скажу, что это знакомство доставило мне удовольствие. Воислав Рерик погубил нашего кагана Обадию. Этот человек не чужд магии и связан с самыми темными культами. В частности, с культом Черного бога Велеса.

– Наслышан, – задумчиво произнес монсеньор Николай. – О культе наслышан, а не о твоем Рерике. Ты, вероятно, не в курсе, бек, что Меровей, прозванный Венделиком, то есть Вандалом, носил длинные волосы?

– А есть какая-то связь? – удивился Карочей.

– Чернь считала, что Меровинги обладают магической силой, дарованной им Велесом, и что эта сила заключена в их волосах. Увы, подобные суеверия бывают очень живучими. Потомок Меровея король Хлодвиг принял христианство, но подстричь волосы отказался. Это случилось три с половиной века назад. С той поры род Меровингов раскололся, ибо значительная его часть не захотела отречься от заблуждений предков. Князь ободритов Витцан был закоренелым язычником, но у него хватило ума поддержать императора Карла в его войне с саксами, данами и лютичами. Карл едва не разорил столицу лютичей Волынь, но князю Сидрагу удалось от него откупиться. Через несколько лет, уже после смерти князя Витцана, князь лютичей Свентислав сговорился с данами и разорил город Рерик. Князья Драговит и Годлав были убиты. Но ты, бек, об этой истории уже, вероятно, наслышан.

– А почему Карл не помог своим союзникам ободритам?

– Потому что сыновья оказались глупее отца и успели к тому времени рассориться с императором.

Дорога в Ахен оказалась труднее, чем поначалу предполагал Карочей, особенно в горной ее части. Перевалы в это время были свободны от снега, но степняку довелось пережить немало неприятных минут, двигаясь по довольно узкой тропе над бездонной пропастью. Счастье еще, что кони, выделенные хазарам гостеприимными хозяевами, оказались привычны к горам и не доставили путешественникам много хлопот. Тем не менее бек почувствовал большое облегчение, когда спустился с гор на равнину и вдохнул полной грудью воздух, насыщенный ароматами цветущей земли.

Дальше путешественники двигались лесом. Если верить Варнерию, то в этих густых зарослях полными хозяевами были разбойники, но свита монсеньора Николая была достаточно велика и хорошо вооружена, чтобы бояться случайного наскока. Тем не менее Карочей приказал своим хазарам держаться настороже.

– Я все-таки не понимаю, уважаемый Варнерий, почему папа Евгений и монсеньор Николай так опасаются возвышения Меровингов, ведь большинство из них христиане?

– Исключительно между нами, почтенный бек. Король Хлодвиг не только принял христианство, но и получил от византийского императора инсигнии, подтверждающие царское происхождение его рода. Меровинги всегда тяготели к Константинополю, что, естественно, не нравилось Риму.

– А от какого царя ведут свой род Меровинги?

– От царя Трои Приама. Точнее, от его младшего сына. А старший сын царя Приама Эней, как тебе, вероятно, известно, основал Рим.

Карочей слышал об этом впервые, но не стал выставлять напоказ свое невежество и лишь задал уточняющий вопрос:

– А прямых потомков Энея в Риме, наверное, не осталось?

– Увы, – вздохнул Варнерий. – Рим слишком долго был республикой, чтобы в жилах его обитателей сохранилась царская кровь.

Из всего услышанного от Николая и Варнерия Карочей сделал вывод, что младшему сыну Людовика Благочестивого здорово не повезло, ибо его угораздило родиться от женщины, чье происхождение стало головной болью для многих благородных влиятельных сеньоров, как светских, так и духовных. И эти сеньоры сделают все от них зависящее, чтобы царственный род Меровингов никогда не вырвался из забвения.

– Ахен, – громко воскликнул Варнерий. – Слава всевышнему, наконец-то добрались.

Карочей рассчитывал увидеть если не второй Рим, то, во всяком случае, нечто неординарное, внушающее уважение, однако стольный град франков его разочаровал. Из всех известных беку городов Ахен более всего был похож на Славутич, столицу княжества радимичей. Те же стены, сложенные из огромных бревен, и та же грязь на мощенных деревом улицах. Ну, разве что христианский храм, совсем недавно выстроенный из камня, мог привлечь взор утомленных путников. В довершение всех бед выяснилось, что император Лотарь уже покинул Ахен и прямиком отправился в Страсбург на похороны своего отца. Карочей едва не выругался, узнав о новой неприятности, свалившейся на его седеющую голову, но в последний момент сдержался, дабы не выглядеть мужланом в глазах монсеньора Николая и его свиты, разодетой в меха и драгоценную парчу.

Глава 2 Соколы

Для кагана Славомира приезд на остров Рюген посланцев графа Вельпона оказался неприятным сюрпризом. В последнее время каган прихварывал, сказывался, видимо, возраст. Все-таки, когда тебе перевалило на восьмой десяток, трудно рассчитывать на благосклонность богов и свою удачу, выдохшуюся с годами. А союз с юнцом Карлом не сулил Славомиру ничего, кроме головной боли. В конце концов, у кагана и своих забот хватало, а тут изволь вытаскивать из небытия захудавший род, который все имел и все потерял из-за глупости и лености самых видных своих представителей. К тому же Меровей больше тяготел к Велесу, а не к Световиду. Это не говоря уже о том, что внук Венделика Хлодвиг принял христианство и тем самым внес раскол в ряды русов, чем не замедлили воспользоваться западные и восточные ромеи, и Юг в конце концов восторжествовал над Севером, навязав ему чужую веру и чужие традиции.

Глупость вождей всегда дорого обходится народу.

– В любом случае усобица между сыновьями умершего императора Людовика нам на руку, – негромко произнес Родегаст.

Каган бросил на старого ротария недовольный взгляд. Родегасту стукнуло уже семьдесят пять лет, но он сумел сохранить и стать, и живость ума, и резвость в движениях. Вот только надолго ли? Каган был недоволен своими старшими сыновьями, Велемудром и Мстивоем. Храбрости обоим не занимать, но ведь она никогда не заменит мудрости. Конечно, им с Родегастом пора уже на покой, вот только кому передать булаву, а вместе с ней и ответственность за настоящее и будущее славянского мира?

Каган охая поднялся с лежанки и отмахнулся от Родегаста, бросившегося было ему на помощь. Рано! Не настолько еще слаб ротарий Славомир, чтобы без чужой поддержки не добраться до распахнутого окна и не вдохнуть полной грудью свежий воздух, пахнущий морем и солью.

– А если Лотарь быстро разделается с Карлом и обрушится всей силой на нас? Ты уверен, что все вожди славянских племен поддержат своего кагана? Ты уверен, Родегаст, что они не договорятся за нашей спиной с Лотарем и папой Евгением?

Ответа не последовало, но Славомир в нем и не нуждался. Он просто высказывал свои мысли вслух, пытаясь нащупать верное решение в ситуации, чреватой как большими приобретениями, так и немалыми потерями.

– Рюэрги были у князя Сидрага? – спросил каган.

– Ободрит направил их к нам.

Что ж, в уме Сидрагу сыну Драговита не откажешь. С его стороны было бы большой глупостью бросаться на помощь родовичам, не заручившись поддержкой кагана ругов. Граф Вельпон мягко стелет, но каков будет сон на приготовленном им ложе? Не окажется ли этот сон вечным для людей, рискнувших его поддержать?

– А что слышно о Воиславе Рерике?

– Люди говорят, что он ходил походом на бриттов вместе с конунгом Теодульфом, потом теребил данов и даже сжег два их города. Сейчас он в Бирке. Я уже послал за ним.

– Сколько у него людей?

– Более тысячи викингов на двадцати ладьях.

– Сила немалая, – цокнул языком каган.

– Князь Воислав богат. Он способен собрать под своей рукой вдесятеро больше людей. Так что Сидраг Ободритский беспокоится не зря.

Беспокойство князя Сидрага не было для кагана тайной. Впрочем, волновался не один Сидраг. Князь лютичей Свентислав тоже косо посматривал в сторону викинга, набирающего силу, но лишенного родовой земли. От Воислава Рерика можно ждать многого и не худо бы направить его помыслы куда-нибудь подальше от варяжского побережья, дабы не нажить большой беды.

– Рюэрги ведь тоже ведут свой род от Меровея?

– Да, – кивнул седой головой Родегаст. – Их предок король Тьерри доводился троюродным братом князю Готшалку, а Готшалк – прадедушка князя Витцана. Сокол и трувер – родовые знаки как Рериков, так и Рюэргов. Собственно, Рюэрг и есть Рерик, только на латинский манер.

Каган посмотрел на старого ротария с уважением. Пожалуй, никто на острове Рюге лучше Родегаста не знал всю подноготную родов русов, чьи представители заполонили собой Европу, став во главе едва ли не всех заселяющих ее племен. Каста русов считала своей прародиной даже не Трою, а легендарную Гиперборею, ее загадочную столицу Туле, погрузившуюся в далекие времена на дно океана. Вот с тех пор и бороздят русы морские просторы в надежде отыскать землю предков, которую греки называют родиной Аполлона, а родственные славянам кельты – Авалоном. Похоже, и Воислав Рерик ищет свой Авалон. Почему бы кагану Славомиру ему в этом не помочь?!

– Что еще?

– Из Русалании прибыли четыре ладьи с товаром.

– Купцы?

– Нет. Во главе ватажки стоит ротарий Лихарь, старший сын князя Искара Урса, с ним боготур Драгутин сын Торусы, удельного князя радимичей. Оба они родовичи небезызвестного князя Драгутина и хорошие знакомые Воислава Рерика. Гости уже расспрашивали меня о нем, хотели повидаться.

– Зачем пришли?

– Говорят, что за девками, – засмеялся Родегаст.

– А что, на Руси девок нет? – удивился Славомир.

– Так ведь заморские женки всегда слаще своих, каган.

Славомир усмехнулся в отвисающие усы. В двадцать лет он тоже искал счастье за морями, а оно оказалось под боком. Но ведь молодых не убедишь и не удержишь у материнских юбок. Вот и этим захотелось вдохнуть запах моря-океана и хмельных девичьих кос.

– А на Дону мир?

– Пока да. Хазарии сейчас не до русаланов, свои бы дела утрясти. Но сдается мне, что это затишье перед бурей. Недаром же посла кагана Хануки бека Карочея занесло аж в Страсбург, где отпевали умершего императора.

– Боюсь, что у нас буря грянет раньше, – задумчиво проговорил каган Славомир. – Когда и где коронуется Лотарь?

– Через два месяца в Реймсе. Там он и объявит свою волю в отношении младших братьев, Людовика и Карла. Все ближники его отца, герцоги, графы и капитаны уже выразили свою поддержку новому императору. Кроме, естественно, тех же троих – графа Вельпона, коннетабля Виллельма и графа Бернарда Септиманского.

– Воислав Рерик должен успеть, – глухо проговорил Славомир.

– Куда успеть? – не понял Родегаст.

– Он должен успеть в Париж раньше, чем туда прибудут посланцы императора Лотаря. И скажи Рерику, что я ему помогу, но тайно. А потому действовать он должен от своего имени, а не от моего.

– А если он не согласится?

– Скажи ему, что у него есть шанс осесть на земле, где когда-то правили его предки. Нейстрия стоит Руси. А он рожден для славных дел во славу Световида.

Для Лихаря Урса Аркона была едва ли не первым городом за пределами Руси, который он увидел воочию. Ведь до тмутараканской Матархи он в свое время так и не дошел, остановленный хазарской ратью. Жаркое было дело. А потом была битва при русаланской крепости Луке, где он сражался плечом к плечу с Рериками. Уходя с Дона, Воислав то ли в шутку, то ли всерьез пригласил Лихаря Урса в поход на Севилью. И с тех пор этот загадочный город манил к себе старшего сына князя Искара. В конце концов, прадед Листяна в молодости ходил походами в далекий Иран и возвращался оттуда с богатой добычей, и чем же, скажите на милость, Лихарь Урс хуже прадеда? Или, быть может, богиня Макошь обделила его удачей?

Решающими в споре с родителями стали слова кудесницы Всемилы, доводившейся молодому ротарию бабушкой. Это она сказала, что Лихарь Урс не обделен удачей, он вправе искать свое счастье за морями. Мать заплакала, отец нахмурился, но слишком велик был авторитет кудесницы Всемилы в землях Руси, чтобы от ее пророческих слов можно было просто отмахнуться. Брат Листяна рвался за море не меньше, чем Лихарь, но благословение премудрой кудесницы не получил.

У князя Искара Урса сыновей много, но все же не настолько, чтобы слать их в чужие земли без счета. Удача быть спутником Лихаря в дальнем походе выпала на долю боготура Драгутина, младшего сына Торусы, князя радимичей. Кудесница Всемила сказала, что родились Лихарь и Драгутин под одной звездой, которая отныне поведет их к цели. А уж доведет ли – это вилами по воде писано. Лихарь обрадовался выбору бабки Всемилы. Драгутин, несмотря на свой буйный и непоседливый нрав, был испытанным бойцом и верным другом, на которого вполне можно положиться и в бою, и в пути.

Величественные храмы Арконы могли поразить воображение любого неискушенного человека, однако Лихарь с Драгутином достоинства не потеряли, все же не простого звания люди. Прежде всего они пожертвовали злато и серебро Световиду, после – Макоши и Стрибогу, а уж потом поднесли дары всем прочим богам и местным щурам, дабы не обижать ругов, которые чтили своих предков столь же истово, как и прочие славяне. Храма Велеса в Арконе не было. Белобог и Чернобог не враги один другому, но двум столь могущественным божественным мужам на таком малом клочке земли, конечно, не уместиться.

Кровью богам они пока жертвовать не стали, поскольку поход в Севилью откладывался, похоже, на неопределенное время, ибо Воислав Рерик вместе с братьями затерялся где-то в Варяжском море. Это обстоятельство огорчило Лихаря, но не удивило, ибо Рерики были людьми непоседливыми, жадными до воинских утех и добычи. Правда, ротарий Родегаст обнадежил гостей, прибывших из Русалании, что Воислав уже вызван к кагану и скоро будет здесь.

– Не будет Воислава, так сами пойдем, – махнул рукой легкомысленный Драгутин.

– Куда пойдем? – рассердился Лихарь. – Мы постоялого двора найти не можем, а тут, шутка сказать – Севилья.

Насчет постоялого двора Лихарь сказал чистую правду. Все-таки Аркона была слишком большим городом, и люди, не привыкшие к суете, не могли здесь чувствовать себя уютно. Хорошо, что до каганова двора добрались и в храмовых пристройках не заблудились, а то совсем был бы срам. Перед мечниками неудобно. Впрочем, большую часть своей дружины молодые предводители похода оставили в ладьях. Нет, вовсе не из опасения за привезенный товар, а просто потому, что ходить такой большой ватагой по чужому городу было бы неловко. Мало ли что могло прийти в голову воинственным ругам. Мало кому понравится, когда сотня вооруженных до зубов людей бродит по твоему городу.

– Смотри-ка, – цокнул языком Драгутин. – Дом аж в три яруса ставлен. Два яруса каменные, а третий деревянный. Вот вернусь домой и поставлю себе такой же.

– Да не встанет он в вашем городке, – с сомнением покачал головой Лихарь. – Места мало.

– Так я за стенами поставлю, – усмехнулся Драгутин. – Кого мне бояться?

Побродив по городу, ротарий и боготур пришли к выводу, что руги – народ богатый, ибо отстроить такой город, обнесенный к тому же каменной стеной, слабому и нищему племени просто не под силу. Гости знали, что на острове Рюге кроме Арконы было еще два больших города, столь же хорошо укрепленных.

– Интересно, чем они живут? – задумчиво произнес мечник Доброга. – Остров их невелик, и земля здесь, по всему видать, не слишком плодовита.

– Набегами они живут, – засмеялся Драгутин. – Руги – известные разбойники, недаром же их так не любят новгородцы, да и не только они.

Постоялый двор гости все-таки нашли, но, к сожалению, места здесь для всех не хватило, ибо в обширном доме, ставленном в два яруса, уже разместились какие-то пришлые франки. Они вели себя вызывающе и не желали уступать ни пяди чужого дома напористым русаланам. Вспыльчивый Драгутин схватился было за меч, с намерением силой отстоять свое право спать на чужом ложе, но тут в спор вмешался хозяин постоялого двора и пообещал пожаловаться на охальников кагану. В Арконе поединки были строжайше запрещены, и гостей, обнаживших мечи, с позором гнали с острова. Такая перспектива не устроила ни русаланов, ни франков, которым волей-неволей пришлось искать пути к примирению.

– Раймон сын Фалькоальда, – протянул раскрытую ладонь Лихарю старший из франков, молодец лет тридцати с русыми волосами и чисто выбритым лицом.

– Гарольд, – назвал себя второй франк, ражий детина с насмешливыми голубыми глазами.

Русаланам ничего другого не оставалось, как представиться новым знакомцам, после чего франк, назвавший себя Раймоном, пригласил Лихаря и Драгутина к столу. Ротарий и боготур приглашение приняли, ибо не было никакого резону затевать ссору в чужом городе, на виду у строгих хозяев.

– А где находится ваша Русалания? – спросил Гарольд, разливая вино по оловянным кружкам.

– В Скифии, – отозвался Драгутин.

– Занесло вас, однако, – присвистнул франк. – Это же у черта на рогах.

– Это вы тут на рогах живете, – обиделся Драгутин. – А наша земля до того обильна, что хоть на хлеб ее намазывай.

– А почему ты с бородой? – спросил у радимича Раймон. – Ведь ротарии бороды не носят.

Положим, борода у Драгутина была так себе, ибо годы его были небольшие, но среди бритых мечников из Русалании он действительно выделялся.

– Я не ротарий, а боготур. Велесов ближник.

– Колдун? – вырвалось у Гарольда.

– Ведун, – поправил его Драгутин.

– Значит, и в магии смыслишь?

– Кое-что разумею, – скромно отозвался радимич. – Девку, например, могу присушить или, скажем, порчу напустить на врага.

– Шутит он, – пояснил заскучавшим франкам Лихарь. – Его удел – мечом махать во славу Чернобога, а для тайных дел у Велеса есть иные, куда более мудрые ближники.

Франки вежливо промолчали. Очень может быть, что они поверили Драгутину, а не Лихарю. Между прочим, у Гарольда и Раймона были основания для сомнений, ибо радимич был рыжеват и зеленоглаз. Именно среди рыжих и зеленоглазых колдунов куда более, чем среди всех прочих.

– А что вы в наших краях ищете? – спросил Раймон.

– Ничего не ищем, – усмехнулся Лихарь. – Хотим мир посмотреть да себя показать. В Арконе мы рассчитывали встретить старого знакомца, но, по слухам, он сейчас в Бирке.

– И как зовут вашего знакомого?

– Воислав Рерик.

Франки переглянулись.

– Так и мы его ждем. Он нам дальним родовичем доводится.

– Вы что, тоже Рерики? – удивился Лихарь.

– Можно сказать и так, – усмехнулся Раймон. – Только на родной земле нас называют Рюэргами. У вас большая дружина?

– Сотня отборных мечников, – похвастался Драгутин. – Они готовы биться хоть конными, хоть пешими. Коней у нас, правда, нет, но это дело наживное. Зато мечи и броня у нас справные.

– Это я вижу, – кивнул Раймон. – Вы в Париже когда-нибудь бывали?

– Не привелось, – пожал плечами Лихарь. – А Париж далеко находится от Севильи?

– А зачем вам Севилья? – удивился Гарольд.

– Хочется посмотреть, как арабы живут.

– Далековато будет, – покачал головой Раймон. – А вот до Парижа отсюда рукой подать. И король Карл хорошие деньги за службу платит. По пять тысяч денариев в год вас устроит?

Теперь уже переглянулись Лихарь с Драгутином. Пять тысяч серебром – деньги немалые. Но ведь не затем они так далеко шли, чтобы хомут на шею надевать и за чужого дядю ратиться.

– И добыча, взятая в бою, тоже будет ваша, – продолжал настаивать прилипчивый франк.

– Не знаю, – засомневался Лихарь. – Любопытно, конечно, на твой Париж посмотреть, но ведь мы в Севилью шли. Нас Воислав Рерик приглашал. Коли его уговорите, тогда быть по-вашему.

Воислав Рерик прибыл в Аркону через два дня. Старых знакомых он нашел сам и немало подивился их бравому виду. За шесть минувших лет и Лихарь, и Драгутин возмужали и раздались в плечах, в их осанке появилась уверенность мужей бывалых и много чего повидавших на своем пока еще коротком веку. Впрочем, у ротариев и боготуров этот век редко бывает длинным, а уж о викингах и говорить нечего.

Расторопный Сивар тут же выставил на стол кувшин с отличным вином, пустил по кругу большую братину. И Рерикам, и Лихарю с Драгутином было что вспомнить и кого помянуть.

– Бабка Всемила велела передать тебе при встрече, что день твой близок. А что это за день и почему он близок, не сказала.

Воислав нахмурился, но ничего не ответил Лихарю. Сказать, что старший Рерик сильно изменился за эти годы, ротарий не рискнул бы. За столом перед ним сидел все тот же Воислав, сдержанный в отношениях даже со своими людьми, не говоря уже о чужих. Разве что проступившая седина на висках говорила о том, что пути-дороги Рериков в эти годы не были намазаны медом. Да и не молод был уже Воислав, аккурат на средине четвертого десятка. Что и говорить – муж в силе и славе. Побед он в своей жизни одержал немало, но своего дома так и не обрел. Или, может, не искал. А что касается Сивара и Трувара, то на них прожитые годы никак не отразились. Сивар был по-прежнему разговорчив, а Трувар – молчалив. Впрочем, и тот и другой встрече со старыми знакомыми были рады, хотя радость эту выражали по-разному. Сивар без церемоний похлопал Лихаря и Драгутина по широким спинам, а Трувар лишь улыбнулся и приветственно махнул им рукой.

На франков, Раймона и Гарольда, Рерики посматривали с интересом и к столу позвали. Воислав уже успел повидаться и с каганом, и с ротарием Родегастом, но решения еще не принял. Выбор, что ни говори, был непростым. Младший сын умершего императора Людовика был юн и слаб, чего не скажешь о его брате Лотаре, человеке жестоком и решительном, к тому же имевшем огромный опыт в борьбе за власть. В свое время он попортил немало крови своему отцу Людовику Благочестивому. Однажды Лотарь и Людовик Тевтон, опираясь на недовольных вассалов, отстранили императора от власти, и тому лишь ценой большого унижения удалось удержать корону на голове. В сегодняшнем раскладе многое зависело от Людовика Тевтона, сильно обиженного отцом и затаившего злобу на обоих братьев. Впрочем, с семнадцатилетнего Карла спрос был невелик. Зато у Людовика были большие претензии к его матери Юдифи и деду, графу Вельпону, которые настраивали императора против среднего сына. Если удастся стравить Людовика с Лотарем, то у Карла появится шанс удержать если и не все земли, завещанные отцом, то хотя бы значительную их часть.

– Карл готов заплатить тебе, ярл Воислав, пятьсот тысяч денариев за поддержку, – негромко произнес Раймон.

Сивар присвистнул, Воислав бросил в его сторону недовольный взгляд, но одергивать брата не стал. Сумма была предложена солидная, но и Раймон, и Воислав понимали, что деньги сейчас не главное. Решалась судьба не только империи, созданной Карлом Великим, но и окружающих ее зависимых и полузависимых земель. Решалась судьба Европы, и если не все, то многое сейчас зависело от того, куда повернет свои ладьи внук князя Витцана Ободритского.

– Для Меровингов это шанс укоротить Пипинидов, – поддержал старшего брата Гарольд. – А для русов – вернуть былое влияние как на западе, так и на юге.

Соблазн был велик. То же самое говорили Воиславу Славомир и Родегаст. Тем не менее каган не рискнул выступить против императора Лотаря открыто, а предпочел разжигать пожар в доме у соседей чужими руками. Похоже, он вовсе не был уверен в успехе затеянного предприятия. Впрочем, каган Славомир был стар, в его годы уже поздно пускаться в авантюры, рискуя и собственной жизнью, и благополучием всего славянского мира. Зато Воислав Рерик был молод и не связан никакими обязательствами. Его поражение станет только его бедой.

– Что тебе сказал князь ободритов?

– Князь Сидраг сделает все от него зависящее, чтобы склонить Людовика Тевтона к союзу с младшим братом. Но это только в том случае, если ты, ярл Воислав, выступишь в союзе с королем Карлом.

Сидраг, как всегда, осторожен. Когда-то все они были изгоями, и общность судьбы сближала их. Но потом дороги разошлись. И ныне Воислав для Сидрага если и не лютый враг, то, во всяком случае, серьезная угроза. Пять лет назад, по возвращении из Русалании сын Годлава сказал сыну Драговита, что не станет оспаривать у него ободритский стол. Но князь Сидраг не поверил, и, возможно, он был в чем-то прав. Не в привычках русов уступать власть, пусть даже ближним родовичам. Одного только не взял в расчет Сидраг, того, что для повидавшего мир Воислава ободритская земля стала слишком тесной.

– Передашь Сидрагу, что я принимаю предложение короля Карла, а от него жду помощи, – повернулся Воислав к Сивару. – Пусть сговорится с князем Свентиславом. Если на стороне Тевтона выступят ободриты и лютичи, то вряд ли Лотарь осмелится бросить ему вызов.

Раймон Рюэрг вздохнул с облегчением. Судя по всему, франк до последнего момента не был уверен в том, что миссия, доверенная ему графом Вельпоном, будет столь успешно завершена. Единственным человеком, которого разочаровало решение Воислава, был боготур Драгутин.

– А как же Севилья? – спросил он.

– Будет тебе Севилья, – засмеялся Сивар. – Дай нам только с Парижем разобраться.

Глава 3 Реймс

Ган Карочей изрядно поплутал по чужой земле в погоне за беспокойным императором франков. Похоронив отца в Страсбурге, тот рванул в Реймс, дабы возложить себе на голову вожделенную корону. Похоже, императору не терпелось, и надо признать, что основания для торопливости у него были. Ибо братья новоиспеченного императора тоже не дремали. Благодаря близости к монсеньору Николаю бек Карочей неожиданно для себя оказался в самом центре интриг, плетущихся по всей империи. Секретарь папской курии был достаточно откровенен с заезжим скифом, поскольку за время путешествия успел оценить его ум и искушенность в политических схватках. Да и с какой стати напускать на себя таинственность перед человеком посторонним, не претендующим на влияние в чужой стране, к тому же ссудившему императору Лотарю приличную сумму и уже хотя бы поэтому заинтересованному в успехе римской партии.

К счастью, никто не смог помешать архиепископу Эббону Реймскому возложить на голову старшего сына умершего императора каролингскую корону. И Лотарь наконец успокоился, во всяком случае, взял передышку, дав тем самым возможность отдышаться и хазарскому послу, и монсеньору Николаю, и преданному новоиспеченному императору финансисту Варнерию.

Карочей присутствовал на церемонии коронации и мог вволю налюбоваться и на императора Лотаря, и на его спесивых ближников. Внешностью Лотарь не поражал воображение. Это был человек среднего роста, довольно худой, возраст которого уже перевалил за сорок. Красавцем Карочей его не назвал бы, да и осанке Лотаря не хватало величественности. Примечательными были разве что глаза императора, быстрые и цепкие. Даже во время торжественной церемонии эти глаза скользили по лицам присутствующих, выискивая среди них врагов и недоброжелателей. Из своих наблюдений Карочей сделал вывод, что Лотарь – человек нетерпеливый, подозрительный и, скорее всего, вспыльчивый.

Последующие события подтвердили это первое впечатление хазарского бека. Сразу же после коронации Лотарь одним росчерком пера лишил Карла практически всех земель, завещанных тому отцом, оставив младшему брату лишь Аквитанию. Решение императора вызвало одобрение всех его ближников, но глубоко опечалило племянника Пипина, который уже и без того был обделен дедом, а теперь вот получил новый удар от родного дяди.

Этого молодого человека Карочей встретил в покоях монсеньора Николая и искренне ему посочувствовал. Мытарства Пипина чем-то напомнили ему собственную судьбу, когда он после смерти отца был едва ли не до нитки обобран собственными дядьями. Но, похоже, хазарский бек оказался единственным человеком в Реймсе, которого тронули несчастья этого круглолицего и круглоглазого юнца, чем-то похожего на совенка, неожиданно выброшенного из обжитого гнезда. Вся свита несчастного Пипина состояла из десятка старых мечников его отца, не пожелавших покинуть своего юного вождя в тяжкую минуту. Такая верность, по мнению Карочея, должна вознаграждаться, а потому он щедрой рукой отсыпал спутникам Пипина, которым нечем было расплатиться за ночлег, по десять денариев. Племянника императора благородный жест чужака растрогал едва ли не до слез, и он охотно принял приглашение Карочея на ужин.

Хазарскому послу, в отличие от Пипина и многих прочих благородных сеньоров, съехавшихся на коронацию, были выделены несколько комнат в двухъярусном доме богатого реймского купца. За это он должен был благодарить не столько императора, сколько монсеньора Николая, позаботившегося о своем товарище по трудному путешествию.

– Наслышан о твоих неприятностях, уважаемый герцог, – сочувственно вздохнул Карочей, подливая гостю в кубок отличного рейнского вина.

– Ты это называешь неприятностями, благородный бек? – обиженно скривил толстые губы Пипин.

– В твои годы, герцог, я не имел за душой ничего, кроме коня, меча и сотни преданных мне хазар. А сейчас я далеко не последний человек в каганате. Проигрывает тот, кто отчаивается, а у сильного духом всегда есть шанс поправить свои дела.

– Не называй меня герцогом, благородный бек. Император отнял у меня Аквитанию. И все, что у меня осталось, это три замка и захудалый городишко, подаренный мне когда-то отцом.

– У тебя есть имя, уважаемый Пипин, ты правнук великого императора Карла. Очень скоро твоего внимания будут искать богатые и влиятельные люди. Мой тебе совет – не продавайся дешево и не верь никому, ни ближним, ни дальним.

– Ты меня утешил, благородный бек. Но чтобы чего-то добиться в этой жизни, нужны деньги. Много денег. А у меня их нет. Мне не на что содержать дружину, а значит, и мое место за императорским столом будет последним.

– Я могу похлопотать за тебя перед своим знакомым единоверцем, рабби Симеоном. Десять тысяч денариев на первое время тебя устроят?

От неожиданности Пипин едва не захлебнулся вином. Похоже, он не рассчитывал, что ужин у заезжего бека закончится для него счастливым разрешением всех проблем. Однако дураком внук императора не был, а потому быстро сообразил, что просто так подобные предложения не делаются.

– А что ты потребуешь от меня взамен, благородный бек?

– Всего лишь лояльного отношения к моим единоверцам, уважаемый герцог.

– А зачем тебе и твоим единоверцам лояльное отношение бродяги без единого денария в мошне?

– Помилуй, уважаемый Пипин, у тебя в мошне десять тысяч, я сам их туда только что положил. И очень скоро у тебя появится шанс вернуть назад свою Аквитанию. Вот тогда и сочтемся, герцог.

Неугомонный император Лотарь готовился к походу. Заявления, тем более такие громогласные, следовало подтвердить действием. Вот тут и пригодился внуку Карла Великого скромный финансист Варнерий. Выложенные им перед императором денарии тут же были пущены в дело. Реймские обыватели глазом не успели моргнуть, как Лотарь уже оброс десятитысячным войском и огромным обозом. Сеньоры наперебой стремились выказать преданность новому императору и горели желанием ринуться в битву по первому же мановению его руки.

Карочей с интересом наблюдал за поднявшейся суетой и между делом знакомился с местной знатью, время от времени задавая пиры, до которых франки были большими охотниками. Ближе всех он сошелся с графом Робертом Турским и графом Эдом Орлеанским. Оба были родом из Нейстрии, оба получили свои уделы еще от Людовика Благочестивого и теперь лезли из кожи, чтобы заслужить любовь нового императора и сохранить за собой земли, вверенные им в управление. Главной сложностью в общении с благородными франскими сеньорами был язык, ибо не все они говорили по-славянски. Зато сам скиф за два с половиной месяца пребывания на чужой земле научился худо-бедно понимать их речь и теперь очень редко прибегал к услугам толмача.

– Но ведь Нейстрия по завещанию Людовика, кажется, досталась Карлу? – осторожно полюбопытствовал у графа Роберта бек Карочей.

Граф Роберт, занятый в этот момент костью кабана, убитого на охоте, бросил на скифа удивленный взгляд. Хазарский посол смотрелся человеком неглупым, тогда к чему задавать озабоченным людям нелепые вопросы.

Ответил граф не сразу, а только после того, как прожевал кусок мяса, запил его добрым глотком рейнского вина и вытер жирные пальцы о волосы подвернувшегося служки.

– В империи, бек, должен быть только один император, и чем дальше он находится от твоих владений, тем лучше.

Высказав эту разумную мысль, граф Роберт захохотал, и его смех тут же подхватил граф Эд Орлеанский. Граф Роберт и граф Эд не выглядели зелеными юнцами, обоим уже перевалило за тридцать. Внешне они сильно отличались друг от друга. Граф Роберт был коротконог, коренаст и, по слухам, наделен бычьей силой. Граф Эд, наоборот, по виду казался почти хрупким, но компенсировал недостаток силы ловкостью в движениях и отличался от своего приятеля-тугодума острым умом и проницательностью.

– Хотел бы я знать, кто дал мальчишке Пипину столько денег, – негромко произнес граф Эд, при этом пристально глядя на Карочея. – Сегодня на смотру он затмил всех сеньоров империи.

– А если бы ты узнал, то что тогда? – спросил Карочей.

– Попросил бы взаймы, – вновь захохотал граф Роберт.

– Нет, – отрицательно покачал головой Эд Орлеанский. – Серебром мы разживемся в Баварии. Просто мне хочется узнать имя человека, затевающего интригу за спиной у императора Лотаря.

– Увы, – развел руками Карочей. – Имя этого человека мне неизвестно, иначе я непременно бы сообщил его тебе, благородный Эд. А почему ты так уверен в благополучном завершении предстоящего похода, граф?

– Людовик не пользуется любовью в Баварии, – пренебрежительно махнул рукой Роберт. – Как только мы перейдем Рейн, все его тевтоны перебегут на сторону Лотаря. Герцог Баварский – человек неглупый, он сразу же запросит мира. Мы разъедемся по домам, не пролив и капли крови.

Увы, граф Роберт оказался никудышным пророком. Поход не задался с самого начала. Десятитысячное войско императора Лотаря утонуло в грязи сразу же, как только переправилось через Рейн. То ли время для похода было выбрано не слишком удачно, то ли небо покарало нетерпеливого императора, но после первого же дня пути, проведенного в трудах и мучениях, войско Лотаря уперлось в железную стену, ощетинившуюся пиками и копьями.

Карочей, вымокший до нитки, проклинал себя за легкомыслие. Уж ему-то точно не следовало пускаться в эту авантюру, рискуя при этом потерять не только здоровье, но и жизнь. Людовик Тевтон оказался куда более расторопным и предусмотрительным человеком, чем это мнилось графу Роберту Турскому. Во всяком случае, он собрал под своей рукой войско, превосходившее по численности армию Лотаря раза в полтора.

– Проклятье, – просипел простуженный граф Эд. – Он привлек под свой штандарт ободритов и лютичей. Но когда они успели собраться?

Похоже, Лотарь был поражен не меньше графа Орлеанского, во всяком случае, он бросил озлобленный взгляд на монсеньора Николая, который, нахохлившись, словно сыч, сидел в седле смирнехонькой кобылы по правую руку от императора. Секретарь папской курии был душой этого похода, но его расчет на внезапность не оправдался, и теперь новоиспеченному императору предстояло делать нелегкий выбор: либо принимать бой в весьма невыгодных условиях, либо как можно скорее уносить ноги из негостеприимной баварской земли.

К сожалению, погода не располагала к бегству. А у герцога Баварского было достаточно конницы, чтобы атаковать отходящего противника на марше.

– Надо договариваться, – вздохнул граф Роберт и вопросительно глянул в сторону императора.

Лотарь в бешенстве кусал губы. Конечно, никто не застрахован от неудач, но поражение в первом же походе, предпринятом в ранге императора, сулило ему в будущем большие неприятности. Слабый владыка всегда в тягость вассалам.

– Мы никуда не уйдем, – хрипло пролаял Лотарь. – Пусть атакует, если сможет.

Однако хитроумный Людовик атаковать не торопился. Армии, развернутые в боевые порядки, уныло стояли друг против друга, беспощадно поливаемые холодным осенним дождем. Так продолжалось целую вечность. Во всяком случае, бек Карочей замерз до икоты. Граф Роберт ругался в полный голос, не стесняясь присутствием императора и монсеньора Николая.

Последний даже вынужден был сделать графу замечание:

– Не богохульствуй, Роберт.

– Я бы поставил шатры, – негромко высказал свое мнение бек Карочей. – Скоро совсем стемнеет, и вряд ли герцог Баварский рискнет атаковать нас ночью.

– Золотые слова, – поддержал скифа Эд Орлеанский. – К тому же пора вступать в переговоры, раз уж мы не собираемся драться.

Предложение графа было разумным, это понимали все, кроме, пожалуй, императора Лотаря, за которым, к сожалению, оставалось последнее слово.

С наступлением темноты дождь прекратился, что позволило развести костры и кое-как подсушить насквозь промокшую одежду. Император укрылся в своем шатре, оставив ближников на пронизывающем ветру, видимо, ему надо было обдумать ситуацию в одиночестве.

Для монсеньора Николая тоже поставили шатер, и, надо отдать должное любимцу папы Евгения, он оказался куда более любезным человеком, чем Лотарь, и пригласил под полотняный кров замерзших сеньоров. Шатер был поставлен прямо среди грязи, так что присесть здесь было не на что, если не считать деревянного креслица, тут же занятого самим монсеньором, и трех лавок, на которых благородные франкские вожди отдыхали по очереди. Посреди шатра установили жаровню, чтобы хоть как-то спастись от холода и сырости. Граф Эд продолжал настаивать на переговорах, противников у него в шатре монсеньора Николая не нашлось, но все ждали, когда до этой мысли дозреет император Лотарь.

Император дозрел к утру. И с рассветом монсеньор Николай, граф Эд Орлеанский и бек Карочей, вызвавшийся их сопровождать, во главе небольшой вооруженной свиты из простых дружинников нескорой рысью отправились к лагерю Людовика Тевтона.

Герцог Баварский был сама любезность. Видимо, он неплохо выспался в жарко натопленном шатре и теперь с любопытством разглядывал гостей, нагрянувших к нему с утренним визитом. Людовику было уже за сорок, но Карочею показалось, что за минувшие семнадцать лет он не слишком изменился. Это был все тот же худощавый выдержанный человек с унылым лицом и серыми грустными глазами. Разве что возле этих глаз появились мелкие морщинки. Монсеньора Николая и графа Эда Орлеанского герцог Баварский встретил как старых добрых знакомых, а вот Карочея он явно не узнал, и секретарю папской курии пришлось представить хазарского посла.

Среди князей и графов, окружающих Людовика Тевтона, Карочей разглядел своих старых знакомых: ободрита Сидрага и лютича Свентислава. Сидраг вряд ли помнил скифа, поскольку видел его мельком, зато князь Свентислав, кажется, узнал бека из далекой Хазарии, посетившего Волынь много лет тому назад.

Герцог Баварский пригласил послов своего старшего брата к столу, накрытому здесь же в шатре. Стол был невелик, но Карочею место за ним все-таки нашлось, и он сделал все от него зависящее, чтобы очаровать старого знакомого, князя Свентислава, по счастливой случайности оказавшегося рядом.

Герцог Баварский с интересом выслушал сбивчивые объяснения послов императора, но, разумеется, ни на грош им не поверил. Собственно, ситуация и без того была ясна как божий день. Император Лотарь хотел под шумок лишить удела своего брата Людовика, и без того обделенного отцом, но последний оказался далеко не так прост, как это мнилось умникам из папской курии. Кроме того, Тевтону помогли советом и вооруженной силой добрые люди, имена которых Карочей узнал от своего словоохотливого соседа, князя Свентислава. Разумеется, в этом деле не обошлось без кагана Славомира. Бек подозревал это с самого начала, а потому не слишком удивился, когда было произнесено это имя. Зато участие в делах Людовика Тевтона Воислава Рерика явилось для него сюрпризом.

– А ты разве знаком с ярлом Воиславом? – удивился Свентислав.

– Мир тесен, – ласково улыбнулся собеседнику Карочей. – Мне доводилось пировать с благородным Рериком в далеком Итиле.

– А я почему-то считал, что Воислав враждовал с хазарским каганом и оставил в ваших краях недобрую память о себе.

– Так и мы сегодня сошлись на этом поле не с добрыми намерениями, князь. Но разве это мешает нашей веселой пирушке?

Людовик с монсеньором Николаем разговаривали по-латыни. Карочей не знал этого языка, как и большинство из присутствующих за столом князей и графов, а потому и не мог уловить, о чем же идет речь. Зато ничто не мешало ему обмениваться здравницами со славянскими князьями и боярами, кои сочли скифа человеком любезным и обходительным.

– А где сейчас находится Воислав Рерик?

– Вероятно, уже в Париже. Думаю, прекрасной Юдифи удастся очаровать сурового викинга и надолго удержать его подле себя.

– А много людей у Воислава?

– Тысячи полторы, но он без труда сможет набрать и десять тысяч.

Людовик с монсеньором Николаем, видимо, все-таки договорились. Во всяком случае, секретарь папской курии поднялся из-за стола с просветленным лицом. Карочей, в свою очередь, тепло распрощался с соседями и даже принял приглашение любезного князя Свентислава посетить город Волынь еще раз, если, разумеется, подвернется к тому удобный случай.

Император Лотарь выслушал своих послов молча. И хотя Людовик не выставил брату неприемлемых условий, все отлично понимали, что император потерпел поражение, не пролив ни капли крови и даже не обнажив меча. Герцог Баварский дал ясно понять, что не считает обоснованными претензии Лотаря на всевластие в империи, созданной их дедом. По мнению Тевтона, империя должна быть разделена на равные части между сыновьями Людовика Благочестивого, и он любезно дал старшему брату возможность подумать над этим заманчивым предложением. Похоже, герцог Баварский был уверен в своих силах, и, отпуская брата с собственных земель без кровопролития, он тем самым эту уверенность продемонстрировал.

– Не получилось с Людовиком, так получится с Карлом, – попробовал утешить дядю Пипин, и его слова были поддержаны одобрительным гулом сеньоров, собравшихся в шатре императора на совет.

Юнец Карл казался приближенным императора куда более слабым соперником, чем хитрый и неуступчивый Тевтон, но, кажется, они сильно заблуждались насчет младшего сына Людовика Благочестивого.

Об этом и намекнул монсеньору Николаю бек Карочей во время грустного возвращения Лотаря и его войска в Реймс.

– Какой еще Рерик?! – недовольно нахмурился секретарь папской курии.

– Я рассказывал вам о нем, монсеньор, – напомнил Карочей. – По словам моего друга, князя Свентислава, у викинга достаточно сил, чтобы испортить настроение императору Лотарю. Это опасный противник, смею вас уверить. И поход на Париж вполне может обернуться для императора большой бедой. Тем более что его войско значительно поредело.

Карочей был прав. Многие сеньоры, среди коих были и его хорошие знакомые Роберт Турский и Эд Орлеанский, покинули императора, не попрощавшись, и скрылись за пеленой дождя раньше, чем оплошавшее войско Лотаря достигло Реймса.

– Это ты их предупредил, бек?

– Нет. Просто граф Эд слышал наш с князем Свентиславом разговор и сделал из него правильные выводы. В этой связи я бы осмелился обратить твое внимание, монсеньор, на племянника императора, благородного Пипина Аквитанского. Он мог бы доставить много хлопот герцогу Карлу, пока император Лотарь собирается с силами.

– Это ты снабдил мальчишку деньгами? – резко повернулся к скифу монсеньор Николай.

– Я просто свел его с нужными людьми. Пойми нас правильно, монсеньор, местные рахдониты не менее папской курии заинтересованы в усилении власти императора. Так стоит ли отбрасывать протянутую руку, особенно если в этой руке блестит золото?

– И что потребуют от нас рахдониты за поддержку?

– Ничего особенного, монсеньор. Всего лишь равные права с христианскими купцами и финансистами.

– Хорошо, – нахмурился Николай. – Я поговорю и с папой Евгением, и с императором. Но мне понадобится твоя помощь, бек. Лучше тебя никто не знает этого Воислава Рерика. Он должен умереть, причем как можно скорее.

– В этом мире нет человека, которого я ненавидел бы больше, чем Воислава Рерика. Я к твоим услугам, монсеньор.

Глава 4 Париж

Граф Бернард Септиманский пребывал в прескверном настроении. Смерть императора Людовика грозила ему большими неприятностями. Бернард в свое время успел крупно насолить его старшим сыновьям, Лотарю и Людовику Тевтону, хотя мог бы, наверное, при своем уме и опытности сообразить, что императоры смертны. Но близость к Людовику и огромная власть, которой граф располагал в то время, делала его слепым и глухим. Бернард умудрился рассориться не только с сыновьями императора, но и со всеми влиятельными сеньорами королевства. Даже папа римский грозил ему отлучением.

Тогда эти угрозы мало волновали графа, но сейчас, сидя в опустевшем королевском замке, он уныло размышлял над превратностями судьбы. Надо признать, что в нужный момент Бернард проявил нерешительность. Следовало сразу переметнуться на сторону Лотаря, а он ждал то ли знака судьбы, то ли приглашения от нового императора. Роберт Турский и Эд Орлеанский мгновенно сориентировались в ситуации, а граф Септиманский, обладавший куда более острым нюхом, оплошал. И теперь его положение практически безнадежно. В союзниках у него только два старых дурака, граф Вельпон и коннетабль Виллельм, а в противниках все влиятельные сеньоры империи.

Граф Бернард подошел к окну, затянутому плотной материей, и открыл его. В лицо сразу же пахнуло холодом и сыростью. В Париж пришла зима, но вряд ли холод помешает императору Лотарю свести счеты со своими врагами. Самое умное, что может сделать в данной ситуации юный Карл, это принять все условия, выдвинутые старшим братом, выторговав при этом жизнь и безопасность для преданных ему вассалов. Пусть даже и не для всех, ибо император Лотарь вряд ли пощадит графа Вельпона, но, скажем, гарантии безопасности графу Септиманскому он вполне может дать. Надо будет поговорить с Карлом, самое время ему слать к императору Лотарю послов с выражением покорности. В конце концов, Аквитания не самое плохое место на этом свете, особенно если перед тобой готовы раскрыться врата ада. Конечно, сам Карл невинен как ягненок, но о его матушке Юдифи так не скажешь, а уж о графе Бернарде Септиманском – тем более.

Цепи подъемного моста противно заскрипели, Бернард вздрогнул и поморщился. Судя по всему, в королевский замок прибыл гонец, но вряд ли он привез добрые вести. Тем не менее граф Септиманский покинул свою ложницу и отправился в главный зал донжона, где уныло коротали часы и дни два старых коршуна, граф Вельпон и коннетабль Виллельм. Похоже, эти двое ничего хорошего от жизни уже не ждали и даже не повернули головы в сторону вошедшего Бернарда. Несмотря на полыхающий в камине огонь, в зале было довольно холодно. Граф и коннетабль кутались в меха и лениво перебрасывались словами. Каменные плиты зала были застелены сплетенными из соломы циновками, которые давно уже следовало поменять. Но, видимо, настроение хозяев передалось и слугам, которые забыли о своих обязанностях. Запах, исходивший от гнилой соломы, заставил Бернарда поморщиться, увы, уже далеко не в первый раз за сегодняшний день.

– Гонец прибыл, – небрежно бросил Бернард скучающим старцам. Граф Вельпон поднял на него глаза, слезящиеся то ли от дыма, то ли от подступающей старческой немощи. А ведь отец прекрасной Юдифи не так уж и стар, ему едва миновало шестьдесят, но, видимо, невзгоды, свалившиеся в последнее время на его широкие плечи, сильно пошатнули здоровье некогда властного и гордого сеньора.

– Неужели от Раймона? – удивился коннетабль Виллельм.

– Какого еще Раймона? – не понял Бернард.

– Я послал капитана Раймона Рюэрга к кагану Славомиру за помощью, – спокойно отозвался граф Вельпон.

Граф Септиманский даже зубами скрипнул от досады. Нашли к кому обратиться за помощью! К язычникам! И это в тот самый момент, когда папа Евгений уже готов отлучить от церкви и того и другого, а императрицу Юдифь публично объявить ведьмой. Лучшего подарка к коронации Лотарь и пожелать бы не мог. Но неужели эти двое воображают, что каган Славомир настолько глуп, что рискнет рассориться с императором из-за легкомысленного мальчишки Карла и его беспутной матери!

Бернард уже готов был обрушить на головы безумных старцев весь сарказм, накопленный за месяцы отчаяния и бесплодных ожиданий, но ему помешал гонец, введенный в зал мажордомом Герриком. По заляпанному грязью плащу и измученному виду гонца было ясно, что он проделал немалый путь. Но этот молодец нашел в себе силы, чтобы склониться в глубоком поклоне перед сеньорами и пробормотать приветственные слова. После чего он протянул графу Вельпону послание, завернутое в кусок довольно чистой материи. Послание было написано на бумаге, которую франки покупали у арабов за немалые деньги, из чего Бернард заключил, что оно содержит важные вести.

– Лотарь ушел из Баварии и вернулся в Ахен, – спокойно сказал Вельпон, пробежав бумагу глазами.

– А Людовик?

– Людовик, естественно, остался. На его стороне выступили ободриты и лютичи.

На месте премудрых старцев Бернард не слишком бы радовался, ибо Лотарь, раздосадованный неудачей, непременно постарается отыграться на младшем брате. А Карл, между прочим, это не Людовик, встретить достойно старшего брата ему нечем. Похоже, у графа Септиманского уже нет другого выхода, как только бежать из Парижа в Аквитанию, а то и еще дальше – в Гасконь или страну басков.

– Что еще? – спокойно спросил коннетабль.

– Двадцать ладей ярла Воислава Рерика уже вошли в устье Сены, через два дня они будут в Париже.

– Какого еще Рерика? – ошарашенно спросил Бернард.

– Он внук князя Витцана Ободритского и мой дальний родович, – пояснил граф Вельпон.

Полторы тысячи викингов могли поменять все. Лотарь никогда не рискнет штурмовать Париж, имеющий столь мощный гарнизон. Следовательно, и Нейстрия остается за Карлом. Во всяком случае пока. Когда-нибудь император обязательно соберется с силами и обрушит свой гнев на непокорного брата. И вот тогда безумные старцы пожалеют, что в своем стремлении удержаться у власти они ухватились за викинга, за морского разбойника, за человека, для которого грабеж – это образ жизни. А Воислав Рерик, если он не круглый идиот, выдавит из Нейстрии все соки, а потом бросит своих союзников на милость императора Лотаря. Впрочем, нет худа без добра. Похоже на то, что у графа Бернарда Септиманского появляется время для маневра.

Пока граф Вельпон и коннетабль Виллельм обсуждали вести, привезенные гонцом, Бернард отправился в покои императрицы. Юдифь уже проснулась, даже успела привести себя в порядок с помощью служанок и теперь в задумчивости сидела перед зеркалом, пытаясь обнаружить морщинки на своем лице, цветущем как у девственницы. Вдове Людовика Благочестивого уже исполнилось тридцать четыре года, она имела почти взрослого сына, но неземная красота ее почему-то не увядала, а становилась все более яркой и вызывающей. Многие полагали, что это неспроста.

Находились и такие, которые обвиняли Юдифь в приверженности к магии и даже в пристрастии к языческим культам, что не могло не беспокоить отцов христианской церкви. Епископ Драгон, внебрачный сын Карла Великого, неоднократно пытался обратить внимание единокровного брата на сомнительное поведение его супруги, но Людовик, которого называли Благочестивым за приверженность христианским ценностям, становился вдруг слеп и глух, когда речь заходила о прекрасной Юдифи.

Граф Бернард помнил Юдифь шестнадцатилетней девушкой, когда она только собиралась стать избранницей сорокалетнего императора, но уже тогда он не рискнул бы назвать ее невинным созданием. Людовик после смерти первой своей супруги готовился уйти в монастырь, разделив империю между сыновьями Лотарем, Пипином и Людовиком, но судьба или провидение распорядились иначе. Юная Юдифь довольно быстро отвадила императора от благочестивых мыслей и вернула его к плотским утехам, к большому неудовольствию не только сыновей Людовика, но и многих влиятельных сеньоров империи. А рождение сына Карла и вовсе заставило императора потерять разум. Он стал совершать ошибку за ошибкой, рассорился и с тогдашним папой Львом, и со старшими сыновьями.

Для Людовика все могло бы закончиться потерей короны, но, к счастью, среди его ближников нашлись разумные люди, подсказавшие незадачливому императору выход из создавшегося положения. И среди этих людей Бернард Септиманский играл далеко не последнюю роль. Это он предложил отправить Юдифь в монастырь, а ее отца, графа Вельпона, – в изгнание. И все бы закончилось ко всеобщему удовлетворению, если бы внезапно не скончался папа, ярый противник не только графа Вельпона, но и всех Меровингов. Его преемник оказался слишком слабым человеком, чтобы довести до разумного конца дело, начатое неукротимым Львом, чья внезапная смерть вызвала немало пересудов. Но так или иначе, а союз между папской курией и сыновьями императора распался, что позволило Юдифи вынырнуть из небытия и вновь утвердиться подле любящего ее Людовика.

Трудно сказать, знала ли Юдифь о роли, которую сыграл в ее судьбе граф Септиманский, но особой теплоты в их отношениях не было никогда, ни при жизни императора Людовика, ни, тем более, после его кончины. Бернард неоднократно намекал прекрасной вдове, что женщине в ее годы следует иметь куда более твердую опору, чем престарелый отец и юный сын, но Юдифь лишь небрежно скользнула по лицу претендента на ее ласки прекрасными и равнодушными глазами. Что ж, возможно, это было самой большой ошибкой вдовы императора, ибо Бернард Септиманский не простил ей пренебрежения и готовился отомстить гордой красавице, как только подвернется счастливый случай.

– Тебе уже сообщили, государыня, что в устье Сены вошли ладьи викингов?

– Быть того не может! – Юдифь побледнела и отшатнулась от зеркала.

– Ты позволишь мне присесть? – спросил Бернард, скосив глаза на сундук, стоящий поодаль, в котором императрица хранила свои наряды.

– Разумеется, – махнула рукой Юдифь. – Когда они подойдут к Парижу?

– Возможно, завтра, возможно, послезавтра.

– Но у нас же совсем нет времени! Прикажи готовить лошадей.

– Зачем? – полюбопытствовал граф, наслаждавшийся страхом гордой императрицы.

– Неужели граф Вельпон собирается оборонять Париж? Но это же безумие!

– Твой батюшка собирается открыть викингам ворота, – ласково улыбнулся граф. – Разве ты не знаешь, что это он их пригласил?

– Так речь идет о ругах! – всплеснула руками императрица. – Боже, как ты меня напугал, граф.

– А чем, скажи на милость, государыня, руги лучше датчан или шведов? Эти морские разбойники разорили десятки наших городов.

– Тем, что они наши союзники, граф, – надменно вскинула голову Юдифь.

– Я бы не стал в нашем положении заключать союз с язычниками. Это вызовет недовольство папы Евгения и епископов.

– И это говорит человек, которого почти отлучили от церкви!

– Но все-таки не отлучили, – усмехнулся Бернард. – Воислав Рерик по крови Меровинг, что не может не вызвать пересудов. И тебя, и твоего отца, и всех ваших родовичей, включая коннетабля Виллельма, подозревают в ереси. Тень от этих пересудов не может не пасть на твоего сына.

– Ты меня удивляешь, Бернард, – нахмурилась Юдифь. – Ведь ты же франк, потомок антрустионов Меровея Венделика, так какое тебе дело до сплетен хитрых латинян. Благородная кровь русов искупает все. Рус-язычник неизмеримо выше италийского плебея, будь он хоть трижды христианином.

Услышал бы епископ Меца Драгон эти откровения женщины из рода Меровингов, наверняка бы у него напрочь отпала охота хлопотать о своем младшем племяннике. Впрочем, Драгон был Пипинидом, то есть потомком того самого Пипина Короткого, который похитил власть у истинных франкских королей. Неужели эта женщина всерьез полагает, что ход событий можно повернуть вспять? Что Меровинги вновь обретут власть и королевское достоинство, восторжествовав тем самым и над Каролингами, и над папской курией? Видимо, она забыла, что ее собственный сын – Пипинид и христианин, что тоже немаловажно. Но в любом случае Бернард Септиманский ей не помощник, пусть она ищет глупца в другом месте.

К величайшему разочарованию Бернарда, такой глупец нашелся. Руги объявились в Париже даже раньше, чем их ждали. И граф Септиманский мог собственными глазами узреть избранника графа Вельпона, которому тот доверил честь спасения Нейстрии и юного Карла.

Надо признать, что ярл Воислав Рерик мог внушить уважение кому угодно. Это был рослый варяг с поразительно синими глазами и неожиданно черными усами при светлых вьющихся волосах. Было ему лет тридцать пять, и чувствовалось, что он много повидал на своем веку. Юнца Карла он очаровал с первого взгляда. Вероятно, мальчишке польстило, что столь воинственный муж явился из далекой Варгии, чтобы отстоять его жизнь и честь в противоборстве со старшим братом. Впрочем, иного от этого безусого юнца, целиком находившегося под влиянием матери и деда, ждать было нельзя.

Но за каким чертом примчались в Париж Роберт Турский, Эд Орлеанский, Гонселин Анжерский и прочие сеньоры, Бернард Септиманский понять не мог. Да мало того что примчались, так они еще и остались здесь, составив воистину блестящую свиту юному Карлу, о которой тот еще несколько дней назад мог только мечтать. Допустим, сеньоры разочаровались в императоре Лотаре, который на редкость бездарно организовал поход в Баварию против Людовика Тевтона, но неужели они думают, что мальчишка Карл, этот маменькин сынок, окажется лучшим полководцем? Или им мнится, что коннетабль Виллельм вспомнит молодость и победоносные походы Карла Великого, подарившие франкам едва ли не полмира?

– Я надеюсь не на коннетабля, благородный Бернард, и уж тем более не на графа Вельпона, который и в молодые годы не был бравым воякой. Я надеюсь на себя, – с усмешкой отозвался на вопрос огорченного Бернарда граф Эд Орлеанский и смахнул с роскошных светлых усов кровавые капли виноградного вина. – Я хочу владеть своей землей не по милости сильного императора, а по праву наследования. Я хочу сам раздавать земли вассалам и быть владетельным князем, а не временщиком.

– И ты полагаешь, что это возможно, благородный Эд? – нахмурился граф Септиманский.

– При сильном императоре – нет, а при слабом – да. Вот почему я здесь, а не в Ахене, где засел император Лотарь.

Разговор этот происходил в доме, расположенном в центре Парижа, который граф Орлеанский купил у купца, не то грека, не то рахдонита. Этот дом не шел ни в какое сравнение по величине и защищенности с королевским замком, зато намного превосходил его в роскоши убранства. Эти процентщики-кровососы умели устраиваться в жизни куда лучше, чем знатные сеньоры. Своих гостей Эд Орлеанский потчевал из серебряной посуды, чем вызвал зависть у графа Бернарда, привыкшего к оловянной и глиняной. Свои серебряные кубки и блюда он предпочитал хранить в сундуках, под надежными запорами. Но граф Эд Орлеанский был богат и не считал нужным это скрывать.

– А викинга ты не боишься? – прищурился в сторону графа Орлеанского Бернард.

– Викинг – чужак в наших землях. Он пришел и ушел. А нам здесь жить, благородный граф.

– Но этот викинг из рода Меровингов!

– А кому это ныне интересно, дорогой Бернард, – пожал плечами граф Эд. – Меровинги потеряли власть сто лет назад, и вряд ли викингу удастся исправить положение. Кстати, ты уже виделся со своим племянником?

– Каким еще племянником?

– Я имею в виду Пипина, сына Пипина Аквитанского.

– А он разве в Париже?

– Вчера он был у меня.

– Просил денег, – догадался Септиманский.

– Мне показалось, что Пипин разбогател. Во всяком случае, в Реймсе он швырял денарии направо и налево.

Нельзя сказать, что граф Бернард огорчился приезду сына своей сестры в Париж, но уж точно не обрадовался. Пипин был вздорным малым, но это, разумеется, не повод, чтобы лишать его наследства. К сожалению, император Людовик думал иначе, а точнее, иначе думала императрица Юдифь, хлопотавшая о наследстве для своего сына. Бернард не рискнул вступиться за племянника, слишком уж велик был риск потерять графство Септиманское, расположенное в Аквитании и пожалованное в свое время все тем же Людовиком. Но сейчас император мертв, а его сыновья слишком слабы, чтобы диктовать условия владетельным сеньорам, так почему бы графу Бернарду не воспользоваться счастливым случаем и не закрепить за собой и своими наследниками богатый аквитанский город Септимань и окружающие его благодатные земли.

Пипин сам пришел к дяде, но не в королевский замок, разумеется, куда этого бродягу, скорее всего, не пустили бы, а в скромный домик, принадлежащий одному из клиентов Бернарда. Это строение граф Септиманский иной раз использовал для тайных встреч.

Держался Пипин уверенно, чтобы не сказать нагло, и, видимо, действительно не испытывал недостатка в средствах. Круглые глаза его насмешливо смотрели на озабоченного дядюшку.

– Заложил замки? – попробовал угадать причину нынешнего благосостояния племянника граф Бернард.

– Скорее, собственное имя, – усмехнулся гость, без церемоний присаживаясь к заставленному яствами столу.

– И сколько ныне стоит имя «Пипин»?

– Гораздо дороже, дорогой дядя, чем имя «Бернард». Десять тысяч денариев.

– Уж не дьяволу ли ты его продал? – удивился Септиманский.

– Нет. Рахдониту.

– Боюсь, дорогой племянник, тебе не хватит жизни, чтобы рассчитаться с долгами.

– А я надеюсь, что ты мне в этом поможешь.

Бернард видел в своей жизни немало наглецов, но Пипин сын Пипина выделялся и в этом ряду. Самым умным было бы выставить беспутного юнца за порог, но граф Септиманский питал слабость к сестре, которая перешла и на ее непутевого отпрыска.

– Есть люди, готовые заплатить немалые деньги за одну весьма скромную услугу с твоей стороны.

– Выходит, и имя «Бернард» кое-чего стоит? – не удержался от насмешки граф Септиманский.

– Не кое-чего, а целых пять тысяч денариев. Но не за имя, а за голову. Разумеется, голову не твою.

– Спасибо и на этом, дорогой племянник, но граф Септиманский не наемный убийца и не дурак, чтобы продаваться так дешево.

– Но ты ведь даже не спросил, чья это голова.

– Дорогой Пипин, я слишком долго живу на свете, чтобы нуждаться в советах желторотых птенцов вроде тебя. Твоим кредиторам нужна жизнь викинга. Или я не прав?

– Я всегда знал, что мой дядюшка – самый проницательный человек в империи. И самый умный.

– Тем не менее, дорогой Пипин, у тебя хватило наглости предлагать самому умному человеку в империи на редкость невыгодную сделку. Опомнись, мой мальчик, ты стал на скользкий путь.

– Твоя цена? – спросил Пипин, отодвигая в сторону опустевшую оловянную кружку.

– Графство Септиманское должно стать моим наследственным владением.

Пипин удивленно присвистнул.

– Император Лотарь никогда на это не согласится.

– Тем хуже для императора, – отрезал Бернард. – Впрочем, у него есть время подумать.

– Ты зарываешься, дядя, – покачал головой Пипин. – К лету у Лотаря будет под рукой стотысячное войско, и тогда твои услуги уже не понадобятся никому. А за твою собственную голову я не дам даже паршивого медяка. В конце концов, почему ты решил, что десять тысяч – слишком малая цена за голову варяга?

– Поначалу мне показалось, что речь шла о пяти тысячах?

– Я удвоил ставку. Точнее, эту ставку удвоил мой хороший знакомый.

– Значит, тебя послал не император Лотарь?

– Разумеется, нет. Император уверен в своих силах и не считает викинга серьезным противником. Мало ли морских бродяг кружат вокруг границ империи. Если за каждого выкладывать по графству, то очень скоро императора будут называть Лотарем Безземельным.

Граф Септиманский засмеялся. Очень многих сеньоров империи такое положение дел устроило бы как нельзя более. Но эти сеньоры в любом случае не будут сидеть сложа руки. Они сделают все возможное, чтобы окончательно рассорить сыновей покойного Людовика, и с какой же стати граф Бернард станет им мешать.

– Я поднесу твоему знакомому голову варяга на золотом блюде, Пипин, но не раньше, чем Воислав Рерик укажет Лотарю его место. Разве тебе не нужна твоя Аквитания?

– Ты думаешь, я получу ее от Карла? – криво усмехнулся Пипин.

– У Карла ты возьмешь Аквитанию сам. Понимаешь, дорогой племянник, сам! И никто уже не посмеет у тебя ее отнять.

– Я ловлю тебя на слове, дядя. Мой хороший знакомый готов подождать, но и ты уж постарайся не промахнуться, ибо мы рискуем получить на свою голову сильного викинга вместо слабого Карла.

В данном случае Пипин был прав. Воислав Рерик станет лишним сразу же, как только младший сын императора получит свою долю наследства. Надо полагать, это понимают сеньоры не только Аквитании, но и Нейстрии. Меровингов следует устранить сразу же, как только юный Карл водрузит на свою голову корону, если не императорскую, то хотя бы королевскую.

Глава 5 Юдифь

Этот небольшой домик на окраине Парижа, притулившийся едва ли не у самой городской стены, Юдифь посещала уже далеко не в первый раз и всегда испытывала при этом чувство беспокойства. Обычно она делала это ночью, дабы не вызвать пересудов как собственной дворни, так и святых отцов, невзлюбивших дочь графа Вельпона с первого же дня ее появления подле императора Людовика. Пока был жив император, Юдифь почти не обращала внимания на шипение завистников и недоброжелателей, но сейчас положение изменилось, слово церкви могло очень многое решить и в ее судьбе, и в судьбе ее сына Карла. Пока епископ Драгон держит слово, данное единокровному брату, но если он узнает о том, к кому порой взывает вдова императора, то ей не поздоровится. Об этой стороне ее жизни не знает даже отец, не говоря уже о прочих сеньорах, которые спят и видят, как бы заключить Юдифь в монастырь и вырвать короля Карла из-под влияния матери.

Если бы Юдифь была уверена в том, что Карл устоит без ее поддержки, то она с радостью уступила бы сеньорам и укрылась бы где-нибудь в укромном месте, вдали от ненавидящих глаз. Увы, у Карла были слишком ненадежные союзники и слишком могущественные враги. И едва ли не главным из этих врагов считался папа Евгений, без колебаний вставший на сторону клятвопреступника Лотаря. Словно это и не он именем своего бога благословил договор, втоптанный ныне в грязь. И христианский бог не покарал отступника, проявив при этом непонятную и непростительную слабость.

В Париже пошаливали по ночам, но Юдифь боялась не разбойников, а соглядатаев, и потому довольно долго стояла под кроной большого дерева, каким-то чудом проросшего через каменную мостовую. Верный Геррик вместе с полудюжиной мечников стерег ее покой, но под крышу этого дома она должна была войти одна, ибо вход сюда мужчинам был строго запрещен.

В окне дома вспыхнул светильник. Сигнал предназначался ей, и Юдифь наконец решилась. Неслышной тенью она скользнула под кров, который сулил ей спасение или погибель. За дверью было темно, как в склепе, но она все-таки нащупала руку, протянутую из мрака, и шагнула вперед. Ее провели темным коридором в комнату, где мерцал слабый огонек. Юдифь с трудом разглядела фигуру женщины, стоящей у окна.

– Ты принесла? – раздался из темноты встревоженный голос.

– Да, – едва слышно отозвалась Юдифь.

– Тогда идем.

Светильник вспыхнул ярче, осветив лицо женщины, в которой вдова императора без труда узнала благородную даму Хирменгарду, дочь коннетабля Виллельма и супругу графа Гонселина Анжерского. Впрочем, Хирменгарда была лишь проводницей в тот мир, куда Юдифь стремилась попасть.

Чьи-то невидимые руки отодвинули в сторону сундук, и взору императрицы открылся провал, ведущий вниз, возможно, даже в преисподнюю. Впрочем, из открытого люка пахнуло сыростью, а отнюдь не серой, наверное, поэтому Юдифь последовала за Хирменгардой почти без страха. Спустившись по крутым ступенькам вниз, они двинулись по узкому тоннелю. Юдифь шла по этому пути не в первый раз, но, пожалуй, никогда еще ее сердце не билось так гулко и часто. По ее расчетам, они уже миновали стену и ров и находились сейчас вне пределов Парижа.

Кто и когда прорыл этот потайной ход, Юдифь не знала, но если судить по внутренней кладке, то сделано это было очень давно. Тоннель закончился большим залом, в средине которого стояла статуя Великой Матери, той самой, у которой они сегодня пришли испрашивать совета. У ног статуи в огромной медной чаше пылал огонь, а подле этой чаши кружилась в танце обнаженная женщина. Кажется, она была в трансе, и Юдифь не осмелилась окликнуть ее.

Внезапно ведунья остановилась, дрожь прошла по ее телу, и она открыла глаза, почти осмысленно глянув при этом на вошедших.

– Белый Жеребец и Белая Кобыла, – произнесла она довольно громко. – Я видела их.

– Свершилось? – с надеждой спросила Юдифь.

– Нет, – покачала головой ведунья. – Все еще только предстоит.

Юдифь и Хирменгарда сбросили с себя одежду и подошли к чаше. В двух шагах от полыхающего огня стоял столик из дерева и кости, а на столике – золотое блюдо, украшенное тонкой резьбой. Юдифь положила на это блюдо локон светлых волос.

– Это его волосы? – строго спросила ведунья. – Ошибки не может быть?

– Я посылала к нему в ложницу свою служанку. Она все сделала, как я ей приказала.

Ведунья опустила в горящую чашу руку и плеснула на золотое блюдо огнем. Локон вспыхнул, и через мгновение на блюде осталась лишь щепотка пепла.

– Нужна кровь, – тихо сказала Хирменгарда, протягивая Юдифи острый жертвенный нож.

– Из руки? – спросила та, оборачиваясь к жрице.

– Рана должна быть как можно ближе к сердцу.

Юдифь приподняла левую грудь и провела ножом по упругой коже. Капли крови пролились на золотой поднос, образовывая причудливый узор.

– Крест? – испуганно спросила Хирменгарда.

– Лилия, – строго поправила ее ведунья. – Точно такая же должна быть у него на груди или на спине.

– И что тогда? – спросила Юдифь хриплым голосом.

– Белая Кобыла отдастся Белому Жеребцу, и золотой дождь удачи прольется на всех, кто кровно с ней связан, – ответила ведунья.

Огонь в чаше при словах ведуньи вспыхнул так ярко, что Юдифь невольно отшатнулась, и на ее тень, отброшенную на стену, вдруг пал силуэт большой хищной птицы.

– Сокол, – тихо сказала ведунья. – Я была права.

Юдифь вошла в большой зал королевского замка, когда там уже находились графы и капитаны. Карла пока не было. Видимо, он проспал начало совещания, которое сам же и назначил вчера вечером ближним людям. Возможно, его задержала Тинберга, но тогда следовало бы признать, что дочь графа Герарда Вьенского делает успехи.

Для Юдифи не было секретом, что сын не любит свою жену. Этот брак состоялся по воле императора Людовика, пожелавшего привлечь на свою сторону сильного человека, однако счастье Карлу он не принес. Но если у Тинберги не хватает ума, чтобы пробудить чувство в сердце мужа, это вовсе не означает, что она не способна разбудить его плоть. Кроме коннетабля Виллельма, графа Вельпона, графа Бернарда Септиманского, графа Адаларда Парижского в зале присутствовали капитаны Раймон и Гарольд Рюэрги, а также викинги во главе с ярлом Воиславом.

Викинги были молоды и хороши собой. Во всяком случае, графиня Хирменгарда, сопровождавшая императрицу, слишком долго и пристально разглядывала одного из них, чем вызвала даже некоторое замешательство среди мужчин. Юдифи пришлось подтолкнуть графиню локтем в бок, дабы напомнить ей, как следует вести себя замужней женщине во время королевских приемов.

Карл появился, когда терпение Юдифи готово было уже лопнуть. Выглядел он смущенным и, проходя мимо матери, бросил на нее виноватый взгляд. Капитан Гарольд Рюэрг прикрыл за опоздавшим государем двери, и на этом инцидент можно было считать исчерпанным. Карл первым опустился в кресло и кивком предложил присутствующим последовать его примеру. Юдифь сидела во главе стола, рядом сыном, графы, капитаны и викинги расположились вдоль стола на широких лавках.

Все было почти так же, как и при императоре Людовике, за исключением того, что первое слово сказал все-таки коннетабль Виллельм:

– Епископы Драгон и Венелон встретились с Людовиком Баварским и подписали с ним предварительный договор, который государю Карлу еще предстоит скрепить своей печатью. Нейстрия, Франкия и Аквитания остаются за Карлом, но Фрисландия и Бургундия отойдет к Людовику. Впрочем, у тебя, государь, еще будет время подумать.

Виллельм вскинул на Карла подслеповатые глаза, но тот никак не отреагировал на слова коннетабля. Юдифь тоже промолчала. Союз с Людовиком был слишком выгоден для Карла, чтобы всерьез скорбеть о потерянных территориях, которые еще нужно будет вырвать из рук жадного Лотаря.

– А что думает по этому поводу папа Евгений? – осторожно полюбопытствовал граф Бернард Септиманский.

– Папа поддерживает императора Лотаря, но архиепископы Агобард Лионский и Эббон Реймский с папой не согласны. Они считают, что лишь полюбовное соглашение между всеми сыновьями покойного императора спасет империю от смуты. Агобард Лионский даже отправился в Рим, дабы уговорить папу и умиротворить воинственно настроенного императора.

– Сколько людей сможет выставить Людовик Тевтон? – спросил ярл Воислав.

– Тридцать тысяч. Из них семь тысяч всадники.

– А сколько способны выставить вы?

– Приблизительно столько же. При пяти тысячах всадников. Не считая твоих людей, ярл, коих, вероятно, следует причислить к пехоте.

– Мои люди умеют биться верхом, – возразил Рерик. – И если вы найдете нам лошадей, то конница Карла сравняется по численности с конницей Людовика Тевтона.

– Есть одна неприятная новость, – вздохнул граф Вельпон. – Капитан Ингоберт по приказу императора Лотаря захватил крепость Дакс. Это может помешать нашему соединению с армией Людовика.

– А каков гарнизон крепости? – спросил Рерик.

– Около тысячи человек.

– Это серьезное препятствие, – высказал свое мнение граф Бернард. – Мы не можем выдвинуться навстречу Лотарю, оставив в тылу такое количество вооруженных и на все готовых людей.

– Крепость надо вернуть, – согласился Рерик.

– Так, может быть, ярл Воислав возьмет на себя решение столь трудной проблемы? – вежливо полюбопытствовал граф Септиманский.

– Хорошо, – кивнул Рерик. – Крепость будет нашей.

– Но мы вряд ли сможем оказать тебе поддержку, ярл, – засомневался коннетабль. – Графы Турский, Орлеанский и Анжерский будут готовы к выступлению только весной, а граф Герард Вьенский пока колеблется, не зная, чью сторону принять. Что же касается аквитанцев, то среди них немало сторонников юнца Пипина. На их горячую поддержку мы вряд ли сможем рассчитывать. Правда, если ярл Воислав возьмет крепость Дакс, то многие ныне колеблющиеся сеньоры сделают выбор в пользу государя Карла.

– Я уже сказал, что возьму крепость еще до начала большого похода, – пожал плечами Рерик.

– Ну что ж, – развел руками граф Бернард. – Давайте пожелаем успеха ярлу Воиславу.

Граф Септиманский был доволен умело проведенной интригой. Крепость Дакс – очень крепкий орешек, а капитан Ингоберт – опытный полководец. У горделивого викинга появилась прекрасная возможность обломать зубы о франкскую твердыню. Графу Бернарду не нравилось усиление позиций Воислава Рерика при дворе младшего сына императора Людовика. Благородные сеньоры Нейстрии, Франкии и Аквитании хоть и обещали поддержку Карлу, но в Париж почему-то не спешили. Даже графы Турский, Орлеанский и Анжерский покинули столицу Нейстрии, отбыли в свои владения, и Бернарду Септиманскому приходилось практически в одиночку противостоять наглым викингам-язычникам, ибо рассчитывать в этой борьбе на графа Вельпона или коннетабля Виллельма не приходилось.

Эти два старых дурака, накликавших на Нейстрию большую беду, смотрели в рот викингу и с готовностью подхватывали все его предложения. Карл тоже был очарован варяжским выскочкой, не говоря уже о Юдифи, чье откровенно выказываемое расположение к Воиславу Рерику уже вызвало волну сплетен в Париже. Все-таки вдове императора следовало вести себя сдержаннее в отношении пришлого авантюриста.

Граф Бернард и раньше уделял достаточно внимания слежке за своенравной Юдифью, пытаясь проникнуть в тайны этой во всех отношениях опасной женщины, но в нынешней непростой ситуации он удвоил количество соглядатаев. От Юдифи можно было ожидать чего угодно, даже брака с варягом, которому, правда, в этом случае пришлось бы перейти в христианство. Однако Воислав Рерик никакого интереса к истинной вере не проявлял, и с этой стороны вроде бы не ожидалось никакого подвоха. Оставалась любовная связь, которая могла возникнуть и без благословения церкви.

И такая связь возникла, правда, не между Юдифью и Рериком, а между благородной Хирменгардой, супругой графа Гонселина Анжерского, и заезжим молодцом по имени Драгутин. Сведения об этом были получены графом Бернардом, можно сказать, из первых рук, и ему ничего не оставалось, как только сетовать про себя на распущенность нынешней молодежи.

Справедливости ради надо сказать, что граф Септиманский попытался намекнуть коннетаблю Виллельму на недостойное поведение его дочери, но старый мерин, похоже, не понял доброжелателя и в ответ только пожал плечами. Возможно, муж прекрасной Хирменгарды по-иному отреагировал бы на намеки благородного Бернарда, но, к сожалению, графа Анжерского не было в Париже, и влюбленные могли предаваться блуду, не думая о последствиях.

Граф Септиманский уже и сам был не рад, что с головой погрузился в любовные интриги королевского двора, ибо вал сплетен, обрушившийся на его голову, мог бы подорвать веру в добродетель у любого, даже самого благочестивого человека. Ну кто бы, например, мог подумать, что супруга юного Карла, благородная Тинберга, дочь истового поборника веры Герарда Вьенского, подарит свое расположение заезжему викингу по имени Лихарь. Правда, осведомитель графа Бернарда не был уверен, что грехопадение благородной Тинберги уже состоялось, зато у него не было никаких сомнений в том, что сам Карл проводил ночи напролет в объятиях прекрасной Володрады, и это при полном попустительстве ее братьев, Раймона и Гарольда Рюэргов, которые таким способом, похоже, пытались приручить государя.

За всем этим, безусловно, стояла интрига с далеко идущими последствиями. Похоже, Меровинги надеялись использовать легкомыслие молодого государя, подорвать влияние сеньоров южных провинций, Аквитании и Прованса, и укрепить свое положение в Нейстрии, где христианская вера подвергалась постоянному давлению со стороны хранителей языческих культов. И ради этого они решили не стесняться в средствах. Однако мало подложить в постель Карла Володраду, надо еще бросить тень на его нынешнюю супругу Тинбергу. Конечно, связь с залетным молодцом могла дискредитировать юную королеву в глазах мужа и двора, но ее причастность к языческим культам сделает это с куда большим успехом. За таким скандалом почти наверняка последовало бы отлучение ее от церкви, развод с Карлом и великое посрамление графа Герарда Вьенского, который сразу же потерял бы доверие папы Евгения и всех епископов.

Впрочем, граф Септиманский не стал торопиться с выводами и уж тем более бить во все колокола. Никаких доказательств измены Тинберги ни собственному мужу, ни христианской вере у него не было, а слухи и сплетни и в Париже, и в империи мало кого волновали.

– А ты уверен, что этот тайный домик действительно существует? – пристально глянул Бернард на верного центенария. Вообще-то, этот самый Гуго, поднятый графом Септиманским из самых низов, был верным человеком, но уж слишком невероятными казались сведения, которые он донес до ушей своего сеньора. Одно дело – любовные шашни благородных дам с любезными кавалерами, и совсем другое – тайный культ Великой Матери, расцветший пышным цветом под боком у епископов Драгона и Венелона.

– Этот дом тщательно охраняется, и все мои попытки туда проникнуть оказались безрезультатными, – вздохнул Гуго. – Однако мне удалось выяснить, что хозяйкой дома является некая Сенегонда, вдова мечника Изенбера, верой и правдой служившего императору Людовику Благочестивому.

– И что с того?

– Ничего, сеньор. Только эта Сенегонда свободно посещает королевский замок и встречается не только с графиней Хирменгардой, но и с императрицей Юдифью. Более того, сама Юдифь неоднократно посещала дом на окраине. Правда, делала она это исключительно в ночную пору, в сопровождении мажордома Геррика и нескольких мечников. Последний раз это было два дня назад. К сожалению, моему человеку не удалось близко подобраться к окну. Он был убит ударом кинжала и сброшен в сточную канаву.

– Может, нарвался на грабителей?

– Нет, сеньор, грабители обходят это место стороной не только днем, но и ночью. Конечно, я мог бы собрать достаточно крупную шайку, чтобы силой прорваться туда, но не рискнул это сделать без вашего дозволения.

– Ни в коем случае, Гуго, слышишь! Я запрещаю тебе нападать на этот дом. Иное дело, если тебе удастся внедрить в окружение Сенегонды своего человека.

– Это может быть только женщина, сеньор.

– Неужели у тебя нет под рукой расторопной служанки?

– Боюсь, что простолюдинку к таинственному дому просто не подпустят. Конечно, я мог бы использовать для этой цели свою дочь Анхельму, которая служит в свите благородной Тинберги, но она христианка, сеньор. И я опасаюсь за ее душу.

– Скажи Анхельме, что долг каждой христианки – бороться с ересью, разъедающей истинную веру, и если она по нечаянности совершит грех, то я лично добьюсь его отпущения у епископа Драгона. Ты меня понял, Гуго?

– Понял, сеньор. Я сделаю все так, как вы приказали.

– Скажи, Гуго, а ярла Воислава Рерика ты возле этого дома не видел?

– Нет, сеньор, он не покидал ночью королевского замка. Об этом мне сказала служанка Юдифи Сибелла.

– Это та смазливая девчонка, которая вечно трется подле сильных мира сего? – усмехнулся Септиманский.

– И смею вас уверить, сеньор, не без пользы для себя. Вчера она разорила меня на пять денариев.

– Вот уж не думал, Гуго, что и тебя попутает бес распутства, – сокрушенно покачал головой Бернард.

– Я заплатил ей за ценные сведения, сеньор.

– Ну что ж, если эти сведения действительно ценные, Гуго, то я возмещу тебе убытки.

– Судите сами, сеньор. Эта потаскушка отрезала прядь волос с головы спящего Рерика и передала ее императрице Юдифи.

– Ты уверен, что она не лжет?

– Уверен, сеньор. Юдифь поручила Сибелле соблазнить Рерика и добыть прядь его волос, чтобы сам ярл ничего не заметил.

– Это очень важные сведения, Гуго, – нахмурился Бернард. – Ты получишь не пять, а десять денариев.

– Всегда готов вам услужить, сеньор.

Граф Септиманский призадумался. До сих пор ему казалось, что помыслы Юдифи не идут дальше соблазнения варяга, дабы покрепче привязать его к себе, но, судя по всему, вдовая императрица рассчитывала на нечто большее, чем просто ублажение собственной плоти, иначе она вряд ли спуталась бы с ведьмой. Бернарду и раньше приходилось слышать о пристрастии дочери графа Вельпона к магии и чародейству, но он от этих сплетен просто отмахивался, ибо, для того чтобы очаровать немолодого супруга, Юдифи вполне хватало собственного прекрасного тела. Но не зря говорят, что дыма без огня не бывает. И этот дьявольский огонек, оказывается, тлел где-то в глубине порочной души императрицы, чтобы в один далеко не прекрасный момент полыхнуть на всю франкскую империю страшным дьявольским огнем.

– А из мужчин никто не выказывал внимания Сенегонде?

– Только капитан Раймон Рюэрг.

– Он посещал ее дом?

– Нет, это она его навещала. У Рюэргов в центре Парижа есть небольшой особняк, окруженный каштанами. Он достался им от отца, сеньора Фалькоальда. Я думаю, что Сенегонда – любовница капитана, иначе с чего бы она проводит в его палаццо ночи напролет.

– Но ведь Раймон, кажется, женат. И если мне не изменяет память, то женат он на благородной Радегунде, младшей дочери коннетабля Виллельма?

– Вы, как всегда, правы, сеньор, – склонился Гуго в подобострастном поклоне.

Насколько граф Септиманский помнил, эта Радегунда была еще девочкой лет семнадцати и целиком находилась под влиянием своей старшей сестры, что, впрочем, еще ни о чем не говорило. Подобные тихони бывают невероятно мстительны, когда кто-то посягает на их собственность. А Радегунда к тому же была дурнушкой, и появление подле недавно обретенного мужа красивой и распутной любовницы вряд ли доставило ей удовольствие. Бернард Септиманский будет уж очень плохим птицеловом, если ему не удастся заманить эту обиженную мужем пташку в свои силки.

Глава 6 Гороскоп

Звезды не сулили Карлу успеха в наступающем году. Юдифь еще раз глянула на гороскоп, составленный Герриком, и вздохнула. Не доверять майордому она не могла. Геррик был человеком, преданным как ей, так и Карлу, а его познаниям в таинствах древней магии могла бы позавидовать и сама Сенегонда. По всем расчетам Геррика, основанным на расположении звезд, выходило, что Лотарь станет полновластным хозяином франкской империи, в которой ни Юдифи, ни Карлу места уже не будет. Такой расклад никак не мог устроить гордую вдову Людовика Благочестивого, положившую немало сил для собственного возвышения и не брезговавшую прибегать для этого к таким средствам, которые повергли бы в ужас благочестивую христианку. И уж, конечно, Сенегонда и Геррик, не раз помогавшие Юдифи в делах, не одобряемых церковью, отлично это понимали.

– Есть средство, способное изменить неблагоприятную волю неба? – спокойно спросила императрица.

– Я тебе уже говорила о нем, государыня, – потупила глаза Сенегонда.

– И в чем заминка?

Сенегонда и Геррик переглянулись. Видимо, они не были уверены в том, что стены дома коннетабля Виллельма, в котором они сошлись для разговора, сумеют сохранить доверенную им тайну. Но сам коннетабль в этот вечер находился в королевском замке, в его доме хозяйничала старшая дочь Хирменгарда, которой Юдифь доверяла как самой себе. Надо полагать, графиня позаботилась о том, чтобы чужие уши не прилипли к двери, за которой императрица и преданные ей люди обсуждали серьезные проблемы.

– Говорите, – приказала Юдифь.

– В будущем году Великая Мать более расположена к Нуду Среброрукому, а не к Гвидону-Световиду.

– И что с того? – нахмурилась Юдифь.

– Мы не можем воззвать к Световиду, не ублажив при этом Нуда-Велеса, давнего покровителя рода Меровингов, – строго сказала Сенегонда. – Не забывай, государыня, что твой сын – Пипинид, а этим выскочкам суждено потерять власть очень скоро. Только истинный Меровинг может удержать империю от распада.

– Мне уже поздно рожать, Сенегонда, – раздраженно воскликнула Юдифь.

– Речь идет не о тебе, государыня, – успокоила ее Сенегонда. – К твоему сыну Карлу вернется удача только в том случае, если его наследником станет ребенок, зачатый при участии Нуда-Велеса.

– Но этот ребенок просто не успеет родиться, – возразила Юдифь. – Все может решиться уже весной или летом.

– Главное – успеть его зачать, – пояснил Геррик и развернул еще один лист, исписанный рунами. – Взгляните сюда, государыня. Этот ребенок повторит судьбу бога Гвина, сына Нуда Среброрукого. Вот его планета. Римляне называли Гвина Марсом, богом войны. Только он может даровать Карлу победу.

– Гвин – бог смерти и кровавой жатвы, – ужаснулась Юдифь. – Вы готовите страшную судьбу этому ребенку.

– Без крови не бывает победы, – пожал плечами Геррик. – Бог Гвин действительно потребует многочисленных жертв, но что с того. Главное, что среди людей, павших во славу кровавого бога, не будет тебя и твоего сына.

– Ты готов поручиться за это головой, Геррик? – строго глянула на майордома императрица.

– Готов, государыня, – слегка побледнел ликом астролог.

– Остается найти человека, в жилах которого течет кровь Чернобога, – спокойно сказала Сенегонда.

– Ты имеешь в виду Воислава Рерика?

– Нет, государыня. Ярл Воислав с юных годов посвящен богу Световиду. У него в мистерии своя роль. Нам нужен Лихарь Урс.

– Но ведь и Лихарь Урс ротарий?

– Лихарь Урс ведет свой род от лесного бога урсов, все того же Велеса, и его предки совсем не случайно именуются Шатунами.

– Откуда ты это узнала, Сенегонда?

– От ярла Сивара, государыня. Геррик составил гороскоп Лихаря. Вот он. Пути Урса и королевы Тинберги именно в будущем году сойдутся с планетой Марс, которая и есть Гвин, в его небесном воплощении.

– Нужно, чтобы эти двое, я имею в виду Урса и Тинбергу, встретились и здесь, в Париже.

– У них будут хорошие проводники, государыня, – сказала Сенегонда.

– Кто именно?

– Ведунья Великой Матери графиня Хирменгарда и ведун бога Велеса боготур Драгутин.

Юдифь задумалась. За удачу сына небо требовало с нее слишком большую цену. Какое счастье, что Карл не любит Тинбергу, иначе измена жены стала бы для мальчика слишком большим ударом. Жертвы Юдифь не пугали. Будет зачат ребенок под знаком Гвина или нет, но крови в этом году прольется немало, это императрица понимала и без пророчеств Геррика и Сенегонды.

– Скажите Тинберге, что ей предстоит зачать великого правителя, – строго сказала Юдифь, глядя прямо в глаза Сенегонде.

– Но этого нет в составленном гороскопе, – попытался возразить Геррик.

– Зато мне было виденье, – криво усмехнулась Юдифь. – Ты меня поняла, Сенегонда?

– Все будет сделано так, как ты пожелаешь, государыня, – склонила голову ведунья.

Сенегонде Юдифь верила даже больше, чем самой себе. Почти двадцать лет назад ведунья, рожденная в далекой Волыни, напророчила дочери графа Вельпона великую судьбу, если та посвятит себя служению Великой Матери, и Юдифь стала императрицей. Прибегала она к помощи Сенегонды и ее брата Геррика и потом. Эти двое ни разу не подвели свою государыню. С их помощью она одолевала всех своих многочисленных врагов, так с какой же стати ей сейчас сомневаться?

Хирменгарда не очень удивилась, увидев поутру в своей спальне Сенегонду. Когда-то жена королевского мечника Изенбера была няней дочери коннетабля Виллельма и открыла ей многие таинства того и этого мира. С тех самых пор они шли по миру рука об руку, доверяя друг другу все свои тайны. Узнай старый граф Гонселин Анжерский, чем порой занимается Хирменгарда, его наверняка бы хватил удар. Впрочем, это бесспорно досадное событие вряд ли огорчило бы его молодую супругу, обладающую горячим норовом и не склонную к постничеству.

– Ты должна соблазнить мужчину, сеньора, – спокойно сказала Сенегонда. – И пройти с ним по серебряной дороге бога Нуда.

– Что еще? – спросила Хирменгарда, потягиваясь роскошным белым телом.

– Тем же путем ты должна провести королеву Тинбергу.

– А как имя этого мужчины?

– Боготур Драгутин. Такова воля Великой Матери.

Хирменгарда засмеялась. Этого красивого юного викинга она уже успела приметить, и какое счастье, что вкусы Великой Матери совпали с ее собственными. Сенегонда в таких случаях обычно ссылалась на волю неба, и, возможно, она права. В конце концов, разве трудно Великой Матери направить мысли одной из своих ведуний в нужное русло, даже не прибегая к помощи кудесницы Сенегонды.

– Мне придется делить его с Тинбергой?

– Нет, сеньора, у королевы будет свой викинг. Его имя Лихарь Урс.

– Да свершится воля Великой Матери, – спокойно отозвалась Хирменгарда. – Я сделаю все так, как ты сказала, Сенегонда.

– Ты идешь сегодня в храм?

– Разумеется, – удивленно вскинула глаза Хирменгарда. – А что, викинг тоже будет там?

– Ярл Драгутин – ведун Чернобога, – строго сказала Сенегонда. – В храм Христа он не придет. Зато дом, в котором остановились варяжские гости, находится неподалеку от храма. Надеюсь, ты воспользуешься оказией и сумеешь привлечь к себе внимание ярла.

Сенегонда скромно поклонилась сеньоре и наконец покинула спальню.

Хирменгарда, поеживаясь от холода, ступила босой ногой на соломенную циновку. За ночь огонь в камине уже погас, и ей пришлось позвать слуг, чтобы окончательно не замерзнуть. День сегодня предстоял трудный, и следовало позаботиться об одежде, чтобы привлечь внимание привередливого варяга.

Служанки услужливо распахнули сундук перед призадумавшейся сеньорой. С рубашкой у нее не было трудностей. Она выбрала самую белоснежную из них, расшитую серебряной нитью у горловины и понизу. Зато с блио возникли проблемы. После продолжительного раздумья Хирменгарда выбрала темно-синее, из тончайшей шерсти, с расширяющимися от локтя рукавами. Блио, плотно облегающее фигуру графини, доходило только до средины икр, оставляя открытым расшитый узорами подол рубашки, доходящей до лодыжек. По случаю наступивших в Париже холодов Хирменгарде пришлось натянуть шерстяные шоссы, которые сильно обезобразили ей ноги, а вот подвязки были хороши. Жаль, конечно, что видят их только служанки, одевающие свою госпожу. Впрочем, Хирменгарда очень надеялась, что в Париже найдется отважный сеньор, который все-таки осмелится заглянуть даме под подол.

Служанки уже заканчивали заплетать ей косы, а Хирменгарда все никак не могла совладать с поясом в виде шнура из серебряных нитей, которым следовало дважды обернуть талию, завязав один узел на спине, а другой – внизу живота. Наконец и с этим было покончено, к большому облегчению сеньоры. Осталось выбрать обувь и отороченный мехом плащ. С этим Хирменгарда справилась довольно быстро. Зато она затратила много времени, выбирая накидку на голову, ибо идти по улице простоволосой да еще в храм знатная дама не могла даже летом, не говоря уже о зиме. Накидку она выбрала шелковую и увенчала голову шапкой из меха белки. Служанки, оглядев сеньору, восхищенно зацокали языками, но Хирменгарда лишь махнула на них рукой.

В храм она отправилась пешком, отчасти из смирения, но большей частью потому, что до него было рукой подать. Сопровождали ее две служанки и мечник отца, взятые скорее для чести, чем из острой необходимости.

Хирменгарда горделиво шествовала по мощеной камнем улице и оплошала именно там, где и следовало. То есть на виду у гордого варяга, который как раз в это время выезжал из ворот усадьбы на горячем коне. Именно этот вороной жеребец заставил Хирменгарду споткнуться. Падала она очень изящно, сохраняя при этом достоинство знатной сеньоры. К чести ярла Драгутина, он оказался очень расторопным человеком и успел не только спрыгнуть с седла, но и подхватить сеньору на руки, прежде чем она соприкоснулась с холодными камнями.

– Нога, – простонала Хирменгарда.

– Какое несчастье, – посочувствовал ей ярл Драгутин.

– Несите ее в дом, – закричали перепуганные служанки. – Что вы, сеньор, стоите столбом посреди улицы?!

Варяг себя упрашивать не заставил и почти бегом внес в дом графиню, пострадавшую от его неосторожности. К сожалению, сидеть в кресле Хирменгарда не могла по причине невыносимой боли, и ярлу Драгутину пришлось отнести ее в спальню, на широкое ложе.

– Вы себе представить не можете, сеньора, как я огорчен, – сказал варяг, глядя на Хирменгарду красивыми зелеными глазами.

– Пустяки, ярл, – утешила его Хирменгарда. – Сейчас служанки сбегают за повозкой, и я избавлю вас от хлопот.

– Ну что вы, сеньора, я готов хлопотать о вас вечно.

Сказано это было с большим чувством, и Хирменгарда по достоинству оценила слова молодого варяга, то есть ответила ему вздохом и застенчивой улыбкой. Служанки уже покинули ложницу, оставив хозяйку на попечение варяга, слегка озабоченного этим обстоятельством.

– Кажется, я все-таки сломала ногу, – уронила слезу Хирменгарда.

– Будь вы мужчиной, сеньора, я, пожалуй, мог бы вам помочь.

– Вы лекарь, сир? – вскинула на варяга лучистые глаза коварная дочь коннетабля.

– Во всяком случае, в сломанных костях я знаю толк.

Хирменгарда смущенно потупилась и впала в задумчивость, впрочем, ее молчание длилось недолго:

– Мне бы не хотелось остаться калекой, сир. Если вы сможете помочь, то помогите.

– Придется осмотреть ногу, – вздохнул Драгутин. – Вы позволите, сеньора?

Хирменгарда кивнула в ответ на этот в лоб заданный вопрос и заалела щечками. Драгутин ласково провел рукой по ее ноге до самого бедра. Видимо, материя сильно мешала лекарю определить характер повреждения, и он скосил глаза на страдалицу, испрашивая у нее разрешения.

– Я смущена, сир, но все-таки продолжайте.

– Вы позволите развязать вам пояс, сеньора? Это облегчит страдания.

С поясом у ярла Драгутина возникли проблемы, он довольно долго возился с узлом, расположенным внизу живота сеньоры, и даже вынужден был прибегнуть к помощи собственных зубов, к слову сказать, белых, как морская пена. Видимо, из сострадания к мучениям ярла Хирменгарда задышала чаще.

К счастью, Драгутину удалось справиться с возникшей проблемой и избавить страдающую сеньору не только от пояса, но и от блио, стеснявшего живот и грудь. Шоссы сползли с ног сеньоры как бы сами собой, открыв при этом довольно приличный синяк чуть выше колена.

– По-моему, вы ударились еще и бедром, сеньора.

– Очень может быть, – не стала спорить Хирменгарда.

– Вы позволите мне его осмотреть?

– Конечно, сир. Но вам бы следовало раздеться. В этой комнате невыносимо жарко.

Драгутин не заставил себя долго упрашивать и через мгновение уже лежал рядом с Хирменгардой на широком ложе.

– Мы будем и дальше продолжать осмотр, сеньора, или приступим сразу к лечению?

– Приступайте к лечению, сир, только не помните мне рубашку. Она стоит целое состояние.

– Вы очень бережливы, сеньора.

Во избежание крупных финансовых издержек Драгутин раздел прекрасную Хирменгарду донага и в восхищении цокнул языком:

– У вас самое прекрасное тело, сеньора, из тех, что мне приходилось лечить.

Хирменгарда попыталась засмеяться, но для смеха ей уже не хватило дыхания. Сам процесс лечения проходил настолько бурно, что служанки, заглянувшие было в комнату, тут же испуганно скрылись за дверью, хотя подозревать их в невинности не было оснований.

– Спасибо, сир, – со стоном произнесла Хирменгарда. – Вы самый искусный лекарь ойкумены.

– Вы мне льстите, сеньора. Тем не менее я должен заметить, что мы только в начале пути. До полного излечения вам еще очень далеко.

– Вы меня пугаете, сир Драгутин, но я подчиняюсь вашей воле.

Домой Хирменгарда вернулась только вечером. В храм, увы, она так и не попала, но очень надеялась, что Господь простит ей этот невольный грех, вызванный непредвиденными обстоятельствами. Ярл Драгутин был настолько любезен, что не только проводил пострадавшую сеньору до дома, но остался в ее спальне на ночь. Такая самоотверженность варяга польстила самой Хирменгарде и потрясла ее служанок, которым доселе еще не доводилось видеть столь пылкого и выносливого сеньора.

Утром Хирменгарда встала практически здоровой, хотя и слегка утомленной бурно прожитым днем и не менее бурно проведенной ночью. Драгутин еще спал, распластавшись по широкому ложу, что позволило Хирменгарде вдоволь налюбоваться его сильным телом. Бог Велес умело подбирает своих ближников, немудрено, что они пользуются вниманием Великой Матери всего сущего и ее преданных ведуний.

– Ты должен помочь мне, сир, – сказала Хирменгарда, когда варяг наконец открыл глаза.

– Проблемы со здоровьем? – усмехнулся Драгутин.

– Нет, – засмеялась Хирменгарда, разглядывая синяк над коленом. – К счастью, мое падение закончилось вполне благополучно. Но есть еще одна знатная сеньора, которая жаждет упасть.

– Ей тоже понадобится лекарь? – удивленно вскинул глаза варяг.

– Возможно. И имя этого лекаря Лихарь Урс.

Драгутин не удивился, хотя и призадумался. До сих пор он полагал, что просто понравился хитроумной сеньоре, которая воспользовалась счастливой случайностью, чтобы соблазнить заезжего варяга. И уж конечно, он был на нее за это не в обиде. Но одно – дело связь с женщиной, пусть и замужней, и совсем другое – местные политические дрязги, в которые радимичу вмешиваться не хотелось. Тем более он не собирался втравливать своего побратима Лихаря Урса в это дело, сомнительное по всем приметам.

Драгутин вовсе не был очарован Парижем, хотя и для огорчений поводов у него не было. Король Карл, надо отдать ему должное, щедро платил наемникам, но это вовсе не означало, что варяги согласятся быть игрушками в его руках. Воислав Рерик подрядился сохранить на голове Карла корону, но не более того. И боготур Драгутин, в силу взятых на себя обязательств, готов был ему помогать, но эта красивая женщина, кажется, ждала от него чего-то большего.

– У тебя на теле Макошины знаки, – задумчиво проговорил Драгутин. – А ты ведь христианка.

– И христианкам не возбраняется покланяться Великой Матери, – спокойно отозвалась Хирменгарда.

– Ваши аббаты и епископы думают так же? – насмешливо полюбопытствовал радимич.

– Допустим, нет, но что это меняет для тебя, боготур? Разве ты не обязан откликнуться на зов Великой Матери?

– А разве она меня зовет?

– Она зовет тебя моими устами, сир Драгутин. Она зовет Лихаря Урса устами королевы Тинберги. И горе тем, кто не откликнется на ее зов.

– Почему именно Лихарь Урс?

– В нем кровь Чернобога, и только он может зачать нового Меровея. Нового великого императора.

– Так вам нужен Шатун?

– Он нужен не только нам, но и небу. И ни один ближник Велеса-Нуда не вправе уклониться от пути, предначертанного ему свыше.

– Я не могу решать за Лихаря Урса, – хмуро бросил Драгутин, поднимаясь с ложа. – Но твои слова я ему передам.

– Ты что, обиделся? – удивилась Хирменгарда.

– Ну почему же, – усмехнулся боготур. – Я рад был оказать тебе услугу, сеньора. Тебе и твоей богине. Но мне пора.

Глава 7 Зимняя охота

Карл был страстным охотником, как, впрочем, и его отец Людовик Благочестивый. Конечно, он не смог отказать себе в удовольствии погонять кабанов, нагулявших за осень жира, по снегу, неожиданно обильному в этом году. Обстановка благоприятствовала беззаботному отдыху. Кое-кому надо было бы уж совсем потерять разум, чтобы двинуть огромное войско по заснеженным тропам на север империи. Но Лотарь дураком не был, к тому же недавние неудачи научили императора обуздывать страсти, и все окружающие Карла сеньоры сошлись во мнении, что если и следует ожидать неприятных известий, то ближе к лету. Того же мнения придерживался и епископ Драгон, вернувшийся наконец из Страсбурга, где ему удалось склонить хитрого и упрямого Людовика Тевтона к союзу с юным Карлом.

Побочный сын великого императора отличался не только умом, но и весьма крутым нравом, снискавшим ему славу одного из самых грозных сеньоров франкской империи. Этому человеку, сохранившему и в свои пятьдесят лет здоровье и мощь, не раз приходилось с оружием в руках доказывать свое право на пребывание в когорте сильных мира сего. Надо признать, что делал он это весьма успешно. Его кратковременная ссора с молодым тогда еще Людовиком вскоре сменилась долголетней дружбой, поэтому немудрено, что император, умирая, передал заботу о любимом сыне в руки единокровного брата.

Драгон, несмотря на любовь к нему народа и уважение знати, никак не мог быть помехой своим честолюбивым племянникам. Во-первых, он был бастардом, во-вторых, монахом. Любой из этих двух причин было вполне достаточно для того, чтобы закрыть путь к императорскому трону человеку, в чьих жилах текла кровь великого вождя франков. Епископ Драгон это понимал, а потому в императоры не рвался. Зато он близко к сердцу принял интересы своего племянника Карла и собирался сделать все от него зависящее, чтобы сохранить корону на его голове.

Такое редкое по нынешним временам благородство умиляло графа Септиманского, однако он, весьма склонный к цинизму, сразу заподозрил, что дело здесь не только в Карле, но и в Юдифи. У Бернарда были кое-какие основания полагать, что Драгон Парижский не равнодушен к жене старшего брата Людовика. Разумеется, пока был жив император, епископ из Меца скрывал свои чувства, да и после смерти Людовика сан и положение, которое он занимал, не позволяли ему открыто выказывать интерес к вдове императора. Однако имеющий глаза да увидит. Граф Септиманский принадлежал как раз к тем, кто имел не только глаза, но и уши, а потому он откровенно обрадовался возвращению епископа, поскольку увидел в нем очень ценного и влиятельного союзника.

Бернард поспешил к Драгону с визитом, как только веселая кавалькада охотников во главе с Карлом покинула Париж. Король собирался охотиться целую неделю, и в этом увлечении его поддержали и ярл Воислав Рерик с братьями, и капитан Гарольд Рюэрг, и викинг Драгутин, сын Торусы, тоже совсем недавно произведенный королем Карлом в капитаны невесть за какие заслуги. Впрочем, заслуги у язычника как раз были, но не перед Нейстрией и ее королем, а перед похотливой дочкой коннетабля Виллельма, о чем Бернард Септиманский не преминул намекнуть Драгону.

Епископ принял гостя в своей резиденции, обставленной с роскошью, подобающей светскому лицу, а уж никак не монаху. Но Бернард Септиманский был последним человеком, который стал бы кидать в епископа камни. Все знали, что Карл Великий не наделил своих побочных сыновей земельными угодьями, однако не обошел их в своем завещании златом и серебром, и этих сокровищ, оставленных даровитым отцом, Драгону вполне хватало, чтобы прослыть одним из самых богатых сеньоров не только Нейстрии, но и всей франкской империи.

– Но ведь этот варяг всего лишь язычник, – пожал широкими плечами Драгон в ответ на намеки графа Септиманского. – Без роду, без племени.

– Вряд ли потомка кагана Додона и Меровея Венделика можно назвать безродным, – вздохнул Бернард. – К тому же он может принять христианство, пусть даже и притворно. Мне кажется, что Карл слишком уж опрометчиво окружает себя Меровингами. Тем более такими, как братья Рюэрги или братья Рерики.

– Но ведь Рюэрги – христиане, – нахмурился епископ Драгон.

– По моим сведениям, Раймон Рюэрг попал под влияние одной особы, которую многие в Париже называют ведьмой. И, как мне кажется, не без причины. К сожалению, Раймон не нашел ничего лучше, как познакомить ворожею с императрицей Юдифью. На мой взгляд, подобные знакомства могут бросить тень на репутацию не только Юдифи, но и Карла. А этим не замедлят воспользоваться наши враги.

– Но мы не можем обойтись сейчас без услуг этого варяга, – поморщился епископ.

– Разумеется. Просто императрице Юдифи следует быть разборчивее в знакомствах.

– Хорошо, я поговорю с ней.

– На твоем месте, монсеньор, я бы поговорил и с Карлом. Он слишком часто смотрит в рот своей матери, а женщины далеко не всегда бывают мудрыми советчицами. Будет лучше и для нас, и для государя, если он станет более трезво воспринимать мир и людей, окружающих его особу.

– Думаю, ты прав, Бернард.

– Мне кажется, монсеньор, что именно ты должен стать тем мудрым наставником, который направит мысли юного Карла в нужное русло, поскольку на графа Вельпона и коннетабля Виллельма в данных обстоятельствах рассчитывать не приходится.

Заручившись поддержкой епископа Драгона, граф Бернард развил бурную деятельность. Ему с самого начала показалось подозрительным, что Раймон Рюэрг и Лихарь Урс отказались принять участие в королевской охоте. Первый сослался на недомогание жены, второй – на простуду. Но если в болезнь хрупкой Радегунды еще можно было поверить, то к краснощекому здоровяку Лихарю не смогла бы прилипнуть никакая хворь.

– А почему у него такое странное прозвище – Урс? – спросил граф у верного Гуго.

– Так ведь он из рода оборотней, – понизил голос почти до шепота центенарий. – Мне об этом сказал по секрету викинг Удо, который ходил в Хазарию вместе с ярлом Воиславом. И дед у Лихаря был оборотнем, и отец.

Граф Септиманский был поражен подобным откровением, но в словах викинга Удо все-таки усомнился. Мало ли что можно наплести за чаркой хмельного вина. А уж викинги и вовсе были большими мастерами рассказывать байки. Бернард не раз слышал от них о людях с собачьими головами, об огнедышащих драконах, живущих на краю ойкумены, и о прочих существах подобного рода. Так почему бы не появиться еще одной байке о шатунах-оборотнях. Тем не менее граф Бернард рассказ Гуго на ус намотал и собирался при случае поделиться им с епископом Драгоном.

– А о втором русалане викинги говорят, что он служит Волосатому.

– Какому еще Волосатому? – не понял центенария граф Бернард.

– Чернобогу.

О Чернобоге граф Бернард был наслышан. Ходили слухи, что именно от Велеса Меровинги получили магическую силу, вознесшую их на вершину власти, однако после принятия христианства сила эта была утеряна, что и послужило причиной падения потомков кагана Додона. И тут Септиманского осенило – а не задумали ли Меровинги вновь припасть к темному источнику и тем возвеличить свой утративший влияние род? И не явится ли это страшным ударом и по франкской империи, и по христианской церкви? С такими мыслями самое время было бежать к монсеньору Драгону, но граф Бернард не стал торопиться. В конце концов, если епископ разоблачит заговор язычников у себя под носом, то какая от этого будет польза графу Септиманскому? К тому же есть риск нажить таких могущественных врагов, с которыми справиться ему будет, пожалуй, не под силу. Уж если бить, то наверняка и с большой для себя пользой. Но для того, чтобы ударить точно, надо собрать в кулак все нити интриг, плетущихся вокруг юного Карла.

Жена Раймона Рюэрга, несмотря на недомогание, все-таки нашла в себе силы, чтобы навестить свою подругу, королеву Тинбергу. О чем говорили милые дамы, графу Септиманскому еще предстояло узнать от своих соглядатаев, но сейчас его больше интересовала сама Радегунда.

– Вы не уделите мне немного времени, сеньора, – склонился в поклоне перед супругой капитана Рюэрга граф Бернард. – Речь идет о вашем здоровье, и не только физическом, но и духовном.

Разговор этот Септиманский завязал прямо в коридоре королевского замка, чем несказанно удивил не только Радегунду, но и двух сопровождающих ее приживалок, которые немедленно навострили уши, к большому неудовольствию Бернарда.

– Я вас не понимаю, граф.

– Если позволите, я вас провожу, – он любезно подхватил под руку молодую женщину и грозно глянул на притихших приживалок, которые немедленно отстали, дабы не навлечь на себя гнев сеньора. – У меня есть сведения, что ваш муж попал под влияние очень скверной женщины.

Радегунда покраснела и нахмурилась:

– Почему бы вам в таком случае не поговорить с Раймоном?

– На вашего мужа навели порчу, сеньора, и от нас с вами потребуются очень серьезные усилия, чтобы избавить его от колдовских чар. Поймите меня правильно, Радегунда, я не враг вашего мужа, я его друг. А огласка в этом деле может повредить не только вам и капитану Рюэргу, но и вашему отцу, коннетаблю Виллельму.

– Чего вы хотите от меня?

– Я хочу лично убедиться, что не ошибаюсь в отношении этой женщины. Вы ведь знаете, о ком идет речь?

– Я догадываюсь, – тихо отозвалась Радегунда.

– Вы приходили, чтобы пригласить королеву Тинбергу в гости?

– Нет. Мне сказали, что она, прослышав о моем недомогании, решила меня навестить, но в этом нет никакой необходимости.

– Вы не хотите быть со мною откровенной, Радегунда, – сокрушенно покачал головой граф Бернард. – Вы, конечно, догадались, что Тинберге грозит серьезная опасность.

– Я ничего не знаю, сеньор, – запротестовала Радегунда.

– Я не настаиваю, сеньора, но если вам понадобится совет мудрого человека, то вы можете безбоязненно обратиться ко мне.

Граф Септиманский жестом подозвал приживалок и передал им из рук в руки испуганную голубицу. Он надеялся, что у младшей дочери коннетабля Виллельма достанет смелости, чтобы добыть столь нужные сведения. Граф был почти уверен в том, что грехопадение королевы Тинберги состоится сегодня ночью, именно с этой целью заманивает ее в свой дом коварный Раймон Рюэрг. Отстаивать честь прекрасной дамы Бернард не собирался, но ему нужны были достоверные сведения о шашнях Тинберги с Лихарем Урсом, и он готов был на очень большие издержки, чтобы эти сведения получить.

Радегунду намеки сеньора Септиманского напугали и насторожили. Речь шла уже не только о ее семейном счастье, но и о куда более серьезных вещах. Она не стала бы пенять мужу, если бы он завел распутную девку, ибо все мужчины одинаковы и всегда ищут на стороне то, что можно получить на семейном ложе. Капитан Рюэрг был в этом отношении не лучше и не хуже других. И пока он тискал служанок, Радегунда не обращала внимания на его мелкие прегрешения, но появление в их доме Сенегонды изменило все. Эта женщина была уже далеко не молода, но возраст не помешал ей завладеть телом и душой Раймона, который тут же сильно изменился. Он перестал обращать внимание на супругу, и причиной тому была не только ее беременность.

Радегунду насторожил случайно подслушанный сегодня поутру разговор, и она поспешила в королевский замок, чтобы предупредить Тинбергу. Увы, королева не захотела понять свою подругу, более того, высмеяла ее страхи, из чего Радегунда заключила, что она неравнодушна к человеку, которого Раймон сегодня поутру назвал оборотнем. Молодая женщина, возможно, утвердилась бы в мысли, что все ее страхи есть лишь следствие беременности, если бы не встреча на лестнице королевского замка с сеньором Септиманским. Граф Бернард достаточно ясно дал понять, что опасения несчастной Радегунды далеко не беспочвенны и что ее мужу и ее еще не родившемуся ребенку грозит серьезная опасность.

Ночь уже вступала в свои права, но Радегунда, устроившись на ложе и отослав прочь служанок, засыпать не собиралась. Она ждала приезда гостей и не ошиблась в своих ожиданиях. За окном послышался топот копыт. Радегунда скользнула с ложа и, путаясь в подоле рубашки, приникла к окну. Сквозь промасленную материю ничего практически не было видно, и ей пришлось чуть приоткрыть раму. С улицы потянуло холодом, и она невольно поежилась.

Всадников было двое. Сначала ей показалось, что это мужчины, но, присмотревшись, она узнала Тинбергу. Эта отчаянная девчонка все-таки рискнула покинуть королевский замок, несмотря на намеки и прямое предупреждение Радегунды. Что ж, тем хуже для нее. Человек, вышедший на крыльцо со светильником в руках, был, конечно, Раймон. Радегунде не пришлось долго присматриваться, чтобы его опознать.

Женщина какое-то время стояла у окна, ожидая еще одного участника предстоящей мистерии, но он так и не появился. Радегунда вернулась к сундуку, накинула на плечи черный плащ и неслышной тенью скользнула к выходу. Для нее в этом доме не было секретов. Раймон сам показал ей тайный ход, которым она могла воспользоваться в случае опасности. Сегодня опасность ей вроде бы не грозила, но она без колебаний потянула рычаг и ступила в пугающую темноту, образовавшуюся на месте стены, казавшейся несокрушимой. Она знала место, где Раймон принимает ночных гостей, но до сих пор не решалась потревожить его в ночных занятиях даже взглядом. Сегодня ей показалось, что настал час откровения.

Радегунда приникла к небольшому оконцу, проделанному, видимо, для того, чтобы в потайной ход попадал воздух. Она ожидала увидеть мужа в объятиях колдуньи, но Раймона в комнате не было. Зато перед камином стояли две обнаженные женщины. Та, что повыше, была Тинбергой, та, что пониже, – ненавистной Сенегондой. Когда-то эта женщина была няней в доме Виллельма, но младшей дочери коннетабля удалось избежать ее цепких лап. Уже тогда маленькая Радегунда ненавидела ее всей душой, теперь причин для ненависти у нее стало еще больше. Проклятая язычница проникла в ее семью и плела здесь свои паучьи сети. Радегунда испытала чувство неловкости, разглядывая обнаженные тела, освещенные огнем камина, но прервать наблюдение она не рискнула. В эту минуту ей казалось, что в комнате решается и ее судьба.

– Ты уверена, что огонь очистит меня от греха? – услышала Радегунда приглушенный голос Тинберги.

– Не сомневайся, сеньора, в этом мире нет силы, способной одолеть силу огня, – отозвалась колдунья.

– А что если он действительно демон? – в голосе Тинберге прорезался страх.

– Он служит Старому богу, в котором есть много силы, дарованной богом истинным, но взять ее могут только избранные. И только избранные могут пользоваться ею, не навредив при этом ни своей душе, ни душам своих близких.

– Что я должна для этого сделать?

– Ты должна пройти по огненной тропе, – спокойно сказала колдунья и взмахнула рукой.

Радегунда едва не вскрикнула от изумления, увидев на каменных плитах зала полосу алеющих угольков. Ведьма звала несчастную Тинбергу в ад и даже вымостила для нее дорогу.

– Но это невозможно! – ахнула грешница.

– Я же иду, – холодно сказала ведунья и первой ступила на горячие угли.

Тинберга содрогнулась всем телом, но Сенегонда как ни в чем не бывало двигалась по огненной тропе. Глаза ее, обращенные к жертве, горели столь же ярко, как раскаленные угли под ее босыми ногами.

– Иди за мной, сеньора. Велес жаждет. Там, впереди, нас ждет тот, в чьих жилах течет его горячая кровь. Иди же. Иди за мной и ничего не бойся.

Тинберга словно завороженная двинулась вслед за колдуньей по раскаленным углям к тому, кто уже поджидал ее. Страшное, заросшее шерстью существо с чудовищно оскаленной пастью вдруг появилось неведомо откуда в дальнем конце зала. Возможно, это был медведь, возможно, сам таинственный бог Велес, но так или иначе уже через мгновенье Тинберга упала в его объятия.

Наверное, Радегунда закричала бы или бросилась бы бежать подальше от страшного зрелища, но у нее разом отнялись и ноги, и язык. Словно парализованная она стояла подле своего оконца и, теряя остатки разума, смотрела, как монстр ласкает несчастную Тинбергу, чьи стоны стояли у нее в ушах. Кажется, Радегунда все-таки не выдержала ужасного зрелища и закрыла глаза, а когда вновь открыла их, то все уже было кончено. Его уже не было. Умиротворенная Тинберга сидела на скамье у камина, а за ее спиной медленно гасла огненная тропа.

Опомнилась Радегунда только на собственном ложе. Ее трясло от пережитого ужаса. А главное, она никак не могла понять, зачем Тинберге понадобилась эта жуткая предосудительная связь то ли с языческим богом, то ли со зверем, то ли с оборотнем. Счастье еще, что все для нее закончилось благополучно. Хотя закончилось ли? Возможно, она сохранила тело, но наверняка потеряла душу, отдав ее демону на растерзание. Сначала Радегунда собиралась рассказать обо всем сестре Хирменгарде, но в последний момент передумала, ибо Хирменгарда, скорее всего, тоже была во власти страшной женщины по имени Сенегонда.

Единственным человеком, который мог понять перепуганную Радегунду, был граф Септиманский. Именно к нему она и обратилась за поддержкой. Бернард был потрясен и не смог скрыть своего потрясения от растерянной женщины.

– А вы уверены, сеньора, что вам это не почудилось?

– Я не была уверена ни в чем до тех пор, пока не нашла вот это. – Радегунда протянула графу небольшой холщовый мешочек.

– Что это?

– Зола и шерсть. Утром я нашла их в том зале. Шерсть, по-моему, медвежья. Но вы охотник, вам лучше знать.

– Вы действительно видели, как она шла по горячим углям?

– Я это видела, граф Бернард. Я не умею лгать. Простите, мне пора.

У этой хрупкой на вид женщины было железное сердце. Бернард, пожалуй, не выдержал бы подобного зрелища. Но какое в таком случае должно быть сердце у дочери графа Герарда Вьенского, если она проводит ночи в объятиях монстров?

Дабы уточнить кое-какие детали, граф Септиманский призвал верного Гуго.

– Королева Тинберга и Лихарь Урс в эту ночь в замке не ночевали. Оба вернулись на рассвете, – сообщил тот.

– Вместе?

– Нет, порознь.

Последние сомнения графа Бернарда рассеялись. Он стал обладателем страшной тайны. Оставалось только распорядиться ею с умом. Он хотел было бежать к епископу Драгону и все ему рассказать. Дальнейшее легко угадывалось. Епископ назначит расследование. Радегунда расскажет все. Тинбергу в лучшем случае отправят в монастырь, в худшем – удушат, как не поддающуюся исправлению еретичку. И в том и в другом случае Карл останется свободным и сможет сочетаться браком с прекрасной Володрадой. Но, между прочим, этого и добивается хитроумный Раймон Рюэрг. Без особых хлопот, да еще и с помощью своих врагов, графа Бернарда Септиманского и епископа Драгона, он станет самым могущественным человеком в Нейстрии. А граф Бернард приобретет на свою седеющую голову могущественного врага в лице Герарда Вьенского, который в падение своей дочери, естественно, не поверит и обрушит весь свой гнев на доброхота, открывшего глаза служителям церкви.

Нет, торопиться с разоблачениями графу Бернарду не следует. Распутная и порочная Тинберга – совсем не та дичь, на которую он ведет охоту. Надо ждать и надеяться. Теперь он знает главное. Вдова мечника Изенбера – действительно ведьма, и ее присутствие подле императрицы Юдифи далеко не случайно.

Глава 8 Крепость Дакс

Ярл Воислав двинул своих викингов к крепости Дакс, когда в воздухе отчетливо запахло весной. Под рукой у него было полторы тысячи викингов и пятьсот всадников из личной дружины короля Карла, капитанами которой был Раймон и Гарольд Рюэрги. Переход занял почти неделю, и это притом, что викингов посадили на коней, дабы ускорить продвижение. Что же касается обозов и стенобитных машин, то варяг ими пренебрег, чем поставил в тупик Бернарда Септиманского и Эда Орлеанского, который в последний момент присоединился к Рерику с дружиной, состоящей из трехсот отборных конников. И Бернард Септиманский, и Эд Орлеанский в успех похода не верили. Крепость Дакс была, пожалуй, самой мощной цитаделью во всей франкской империи. Построена она была еще Карлом Великим на вершине холма и контролировала едва ли не все пути, ведущие с востока на запад и с севера на юг. Император Лотарь мог спать спокойно, пока в крепости сидел гарнизон, составленный из преданных людей.

– Он что же, собирается проникнуть в крепость по воздуху? – насмешливо спросил Эд Орлеанский, разглядывая массивные внешние стены, сложенные из огромных камней.

Оба графа не раз бывали в крепости и прекрасно знали, что кроме внешней стены там есть еще и внутренняя, отстоящая от первой шагов на двадцать. А в самом центре Дакса возвышалась огромная башня, тоже сложенная из камней, которая сама по себе являлась крепким орешком. По мнению Эда Орлеанского, чтобы взять такую крепость, требовалось раз в двадцать больше людей и не менее года осады. Тем более что гарнизон Дакса за зиму увеличился, и теперь, по слухам, насчитывал более тысячи опытных воинов. Конечно, викинги умеют брать города, но их союзником всегда бывает внезапность. В данном же случае ни о какой внезапности и речи быть не могло, ибо защитники крепости давно уже были извещены о предстоящем штурме.

Викинги с ходу взяли предмостные укрепления, которые гарнизон Дакса и защищал-то без большого усердия. Защитники барбакана почти сразу же отступили к воротам и укрылись за мощными стенами цитадели. Комендант крепости Ингоберт был опытным воякой и не стал напрасно губить людей, тем более что защитники Дакса уже изготовились к обороне. Вообще-то, мост и ворота – самое уязвимое место в любом замке и в любой крепости. Это знают как обороняющиеся, так и нападающие. И уж конечно, осажденные стерегут эти ворота с особым тщанием. В крепости Дакс приворотная башня была самой высокой и самой массивной из всех шести башен внешней стены. К ней вел довольно узкий каменный мост, который обрывался у самого рва. Последний, самый важный сегмент этого моста в данную минуту был поднят, наглухо закрывая проем в башне.

Ярл Воислав подъехал ко рву в сопровождении Лихаря Урса. Со стен Дакса в их сторону полетели стрелы, но викинги не стали дразнить неприятеля и через мгновение уже покинули опасное место. Граф Бернард с интересом наблюдал за их маневрами и от души желал успеха лучникам капитана Ингоберта. Но, к сожалению, викинги оставались неуязвимы.

– Дьявол им, что ли, ворожит?! – с досадой воскликнул Эд Орлеанский.

– Скорее, Чернобог, – не удержался Бернард Септиманский. – По слухам, Лихарь Урс – оборотень.

– Шутить изволишь, благородный Бернард, – обиделся на старого знакомого граф Орлеанский. – Кстати, катапульты у викинга все-таки есть. Так же как и таран, впрочем.

– Быть того не может! – удивился Септиманский. – Мы ведь пришли налегке.

– Видимо, капитан Ингоберт тоже так думает, – усмехнулся граф Эд. – Либо этот варяг действительно колдун, либо он подтянул катапульты к крепости заранее и спрятал их вон в том лесочке.

Подъехав к зарослям, граф Бернард смог собственными глазами убедиться в правоте слов Эда Орлеанского. Катапульты было две, причем совсем не большие. Против мощных стен крепости Дакс они явно не годились, о чем Бернард и сказал графу. Чуть поодаль мечники ярла Драгутина сматывали веревки с железными крючьями и осматривали арбалеты. Закинуть такой крюк на десятиметровую стену голыми руками было довольно затруднительно, но с помощью арбалетов эта задача вполне могла быть выполнена.

– Вы собираетесь лезть на стену? – спросил любопытный Эд у капитана Драгутина.

– Как видишь, – довольно нелюбезно буркнул тот.

– Бог в помощь, – усмехнулся граф Орлеанский.

Слуги уже успели раскинуть шатер вдали от крепостной стены, и оба графа поспешили укрыться в нем, дабы окончательно не замерзнуть на ветру. Погода к вечеру испортилась, пошел снег, довольно редкое явление в этих местах даже в зимнюю пору. Граф Бернард протянул руки к полыхающей жаровне.

– Как ты думаешь, благородный Эд, можно пройти по горящим углям босиком, не повредив при этом кожу?

– Разумеется, нет, – пожал плечами Орлеанский. – А почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто я знаю женщину, которой удалось это сделать. А в конце странной прогулки она обрела счастье в лапах волосатого чудовища.

Граф Эд засмеялся. Прежде ему не доводилось выслушивать сказки из уст благородного Бернарда.

– Я тоже не поверил, Эд, но если ты сегодня ночью увидишь нечто необычное – не удивляйся.

– Ты говоришь загадками, Бернард. А как зовут эту странную женщину?

– Ее зовут Тинберга.

– Если бы тебя услышал Герард Вьенский, то не сносить тебе головы. Кстати, а как зовут волосатого кавалера прекрасной Тинберги?

– Его зовут Лихарь Урс, благородный Эд.

– Ты опять за свое, Бернард. Извини, но я слишком устал, чтобы слушать сказки.

– Хочешь пари, Эд? Я поставлю своего коня против твоего.

– И о чем будет наш спор, Бернард?

– Воислав Рерик сегодня ночью возьмет крепость Дакс.

Граф Орлеанский засмеялся. Бернард то ли много выпил сегодня, то ли решил подарить старому знакомому прекрасного боевого коня, дабы добиться его расположения. Наверняка этот авантюрист опять что-то затеял и теперь ищет союзников.

– Можно сказать и так, – не стал спорить граф Бернард. – Мне предложили за голову варяга десять тысяч денариев, но я отказался.

Эд Орлеанский, прилегший было на лавку, приподнялся на локте, на лицо его набежала тень.

– Я тебе в этом не помощник, Бернард.

– Ты не расслышал, Эд. Я отказался. Во всяком случае, счел смерть Рерика преждевременной. Но если этот человек с помощью прекрасной Юдифи подомнет под себя Карла, то нам придется что-то делать.

– А что, для этого есть предпосылки?

– Юдифь к нему не равнодушна.

– Я знаю немало сеньоров, дорогой Бернард, к которым ведьма благоволила, но это еще не повод, чтобы отправлять их на тот свет.

– Ты сам назвал ее ведьмой, Эд. Но имей в виду, если ведьма обретет своего колдуна, то нам всем не поздоровится. Так ты принимаешь пари?

– Если тебе не жалко коня, Бернард, то да. Спокойной ночи.

Ночь уже действительно вступила в свои права, когда граф Септиманский вышел из шатра на свежий воздух. Снег прекратился, небо очистилось от туч, и он мог вдоволь налюбоваться целой россыпью звезд, засиявших над его головой замерзшими светлячками. Ущербная в эту пору луна давала мало света, но Бернард все-таки уловил в лагере шевеление. От моста до него донесся скрип деревянных колес. Похоже, это была катапульта, которую неугомонный ярл Воислав зачем-то подтаскивал к крепости. Неужели этот безумец действительно решился на штурм? Предлагая Эду Орлеанскому пари, Бернард рассчитывал всего лишь раззадорить задремавшего графа, но он никак не предполагал, что его слова окажутся пророческими.

Граф Септиманский сел в седло и хотел было окликнуть своих мечников, гревшихся у костров, но в последний момент передумал. Незачем привлекать к себе внимание людей посреди лагеря, впавшего в дрему. Впрочем, лагерь только казался спящим. Граф Бернард с удивлением обнаружил, что викинги снялись с места и растворились в темноте, а у костров остались лишь коноводы, приглядывающие за расседланными лошадьми. Неужели эти безумцы решили лезть сначала в ледяную воду, а потом на стены? Но ведь это бессмысленно. Капитан Ингоберт не настолько глуп, чтобы прозевать неприятеля даже в морозную погоду. Конечно, большую часть людей он отвел внутрь крепости, но у дозорных будет достаточно времени, чтобы призвать их обратно, как только викинги начнут штурм.

Огонь на мосту вспыхнул столь внезапно, что Септиманский невольно закрыл глаза. А когда он открыл их вновь, то едва не вскрикнул от испуга. Огромный огнедышащий дракон, распластав перепончатые крылья, навис над приворотной башней. Казалось, еще мгновение, и он обрушится на нее всей своей массой, мерцающей потусторонним зеленоватым светом. А потом раздался громкий рев, от которого у Бернарда Септиманского кровь заледенела в жилах. На миг ему показалось, что либо он сходит с ума, либо пришел конец света и все силы ада устремились в этот миг на несчастную крепость Дакс.

Драгутин долго ждал сигнала, повиснув над пропастью на веревке. Но, как только на мосту вспыхнул огонь, он, легко подтянувшись на руках, бросил свое сильное тело на стену. Дозорный франк икнул от испуга, увидев в двух шагах от себя абсолютно голого человека с мечом в правой руке и кинжалом в левой. На громкий крик ему уже не достало времени. Зато громко завопили защитники приворотной башни, увидев в десяти шагах от себя огнедышащего дракона. Нельзя было дать им опомниться, и Драгутин первым ринулся по галерее, криком подбадривая своих мечников, взбирающихся на стены, и сметая со своего пути перепуганных дозорных. С другой стороны приворотную башню атаковали мечники Лихаря.

Русов на стенах было слишком мало, им следовало захватить башню как можно скорее, пока франки не опомнились и не смели смельчаков в ров. Впрочем, на первом ярусе башни нападающие не задержались. Драгутин увидел Лихаря уже на лестнице и бросился вперед, чтобы помочь родовичу. Подпираемые со спины разгоряченными мечниками, они протаранили железную стену, состоящую из опомнившихся франков, и ворвались на нижний ярус. Здесь рубка пошла всерьез, ибо франки, похоже, уже пришли в себя после внезапного нападения. К счастью, и русов в башне становилось все больше. Нападающие рвались к поворотному колесу, до которого было уже рукой подать, а защитники крепости отчаянно отбивались. Кровь лилась ручьями по деревянному настилу, но русам все-таки удалось оттеснить франков от колеса.

– Мост опускайте, – крикнул своим мечникам Драгутин и по скрежету железа без труда определил, что его призыв был услышан.

Мост опускался, но и натиск франков усиливался. Похоже, к ним подходило подкрепление, и только теснота на деревянной лестнице мешала защитникам воспользоваться своим численным преимуществом. Драгутин и Лихарь рубили мечами безостановочно. Стоящие за их спинами мечники швыряли в лица франков горящие факелы и ножи, ибо дотянуться до противников мечами у них не было никакой возможности. Драгутин боялся лучников, которые вот-вот должны были появиться на площадке, но в этот момент башня вздрогнула от удара. Защитники завопили от ужаса и подались назад. Огромный камень, пущенный катапультой, проломил окованную железом решетку и деревянные ворота, и волна викингов хлынула в образовавшийся проем.

Граф Орлеанский удивленно уставился на Бернарда, ворвавшегося в шатер. На него страшно было смотреть, его буквально трясло, то ли от страха, то ли от возбуждения.

– Какого черта ты здесь лежишь, Эд?! Викинги взяли первую стену и теперь штурмуют вторую.

Потрясенный граф Орлеанский с трудом натянул один сапог и схватился за второй.

– Но как им это удалось?

– Им помог дракон, прилетевший из преисподней.

Эд Орлеанский выбежал из шатра и замер как вкопанный. Зрелище могло ошеломить кого угодно. Небо над крепостью чертили огненные стрелы, а из-за стен Дакса несся страшный вой, способный разбудить даже мертвого. Граф Орлеанский вскочил на подведенного оруженосцем коня и первым поскакал к мосту. Морозный воздух привел его в чувство, и он наконец смог трезво оценить ситуацию. Викинги действительно ворвались в крепость через ворота, но это еще не означало полной победы. За первой стеной была вторая, которую не так-то просто будет взять.

– А где дракон? – насмешливо спросил Эд у Бернарда, въезжая на мост.

– Дракон уже в крепости, – отозвался за графа Септиманского мечник Ингельд.

Похоже, с ума сошел не только граф Бернард, но и дружинники Эда Орлеанского, иначе с чего бы это им стали мерещиться огнедышащие чудовища. То ли дракон помог викингам сокрушить вторые ворота, то ли они справились с этим сами, но когда графы Бернард и Эд въехали в крепость, здесь все практически было уже решено. Горящая катапульта освещала пространство между стенами. Опрокинутый таран, которым, видимо, и были разнесены вторые ворота, лежал рядом с проломом, а шум битвы доносился уже из донжона, главной башни крепости, последнего оплота обороны защитников Дакса.

– Я считал капитана Ингоберта более искусным полководцем, – сухо заметил Эд Орлеанский, подъезжая к донжону.

– Не каждому дано устоять против дьявола, – недовольно буркнул граф Септиманский.

– Не пугай меня, Бернард, я уже давно вышел из нежного возраста.

Бойня в донжоне, похоже, уже закончилась. Графу Орлеанскому ничего не оставалось, как спрыгнуть с лошади и поздравить с победой ярла Драгутина, вылезающего из провала. На варяге был шлем, увенчанный рогами, в руках он держал меч, но этим его наряд и ограничивался. Любезный Эд предложил русу плащ одного из своих дружинников, и этот дар был с благодарностью принят.

– А почему он голый? – удивленно просипел вслед удаляющемуся боготуру граф Септиманский.

– Ты удивительно не догадлив сегодня, Бернард, – покачал головой Эд Орлеанский. – Голым легче переплыть ров и взобраться на стену. А к холоду варягам, видимо, не привыкать.

– Он не варяг, – возразил слегка опомнившийся граф Септиманский. – Он радимич. Есть такое племя в лесах Руси. А рога он носит в честь бога Велеса.

– Все может быть, – пожал плечами Эд. – Думаю, нам самое время поздравить ярла Воислава. Не знаю, колдун он или нет, но его победа будет большим сюрпризом для императора Лотаря. Кстати, конь твой, дорогой Бернард. Поздравляю. Вот что значит вовремя поставить на нужного человека.

Весть о взятии крепости Дакс была воспринята в Париже с тихим изумлением. Еще вчера никто и думать не смел, что проблема, казавшаяся неподъемной, может разрешиться столь легко и быстро. Бернард Септиманский лишь разводил руками в ответ на удивленные вопросы сеньоров, съезжающихся в Париж со всех концов Нейстрии и Франкии. Слухи об огнедышащем драконе, который якобы помог расторопному викингу овладеть неприступной крепостью, он не опровергал, но и не подтверждал, боясь прослыть в глазах просвещенных людей невежей и безумцем. Но епископу Драгону граф Септиманский намекнул, что в этом деле не обошлось без колдовства. В ответ епископ лишь пожал плечами. Похоже, он уже успел выслушать другую версию удачного штурма от графа Орлеанского. И уж конечно, Эд не отказал себе в удовольствии выставить старого знакомого в смешном и нелепом виде. По его словам, графу Септиманскому дракон просто привиделся после обильного возлияния.

Бернард стоически выслушивал насмешки сеньоров, но слежку за императрицей Юдифью не прекращал. А возвращение варягов из крепости Дакс и вовсе прибавило хлопот и графу Септиманскому, и его верному Гуго.

В Париже вовсю шла подготовка к походу. Благородные сеньоры Нейстрии, Франкии и Аквитании спешили засвидетельствовать свою преданность младшему сыну Людовика Благочестивого, благо о старшем сыне не было пока никаких устрашающих известий. Он застрял в Ахене, поставив тем самым сеньоров в очень сложное положение.

По завещанию Людовика Благочестивого Нейстрия, Франкия, Бургундия и Аквитания оставались за Карлом, но что такое слово умершего императора против слова императора живого. И Лотарь свое слово вроде бы сказал, но, к сожалению, голос его был недостаточно громким, чтобы его услышали младшие братья. Таким образом у сеньоров появился выбор. Они могли поддержать Карла, собравшегося в поход против старшего брата, или дождаться Лотаря, который, надо полагать, тоже не дремал в столице империи. Однако взятие крепости Дакс заставило многих поторопиться с выбором. Карл показал колеблющимся сеньорам, что способен не только призвать вассалов к выполнению долга перед сюзереном, но и заставить их выполнить этот долг.

– Черт принес этого викинга, – не стал скрывать своего разочарования Роберт Турский, вынужденный покинуть свои владения, дабы не навлечь на себя гнев юного короля.

– Выбор рано или поздно нам все равно пришлось бы делать, – примирительно заметил Гонселин Анжерский.

– В подобных случаях, благородный граф, выбор лучше сделать как можно позже, – насмешливо заметил Эд Орлеанский.

– Я просто не был уверен, дорогой Эд, что руки варяга не дотянутся до моего графства. Уж коли этот молодчик за один день взял Дакс, то вряд ли обветшавшие стены Анжера станут для него серьезным препятствием.

– Пока король или император вправе смещать графов и герцогов, сгоняя благородных сеньоров с их земель, наша жизнь и судьба целиком будут в руках наемных авантюристов, – согласился с Гонселином граф Септиманский.

– И что ты предлагаешь делать? – нахмурился граф Турский.

– Чем слабее сюзерен, тем больше прав у вассала, – криво усмехнулся Эд Орлеанский. – Я ставлю на Карла именно потому, что он слабее Лотаря. Именно Лотарь сейчас наш главный враг, благородные сеньоры, а вовсе не варяг. Пусть этот Рерик делает свое дело. А мы будем ждать, пока не пробьет наш час.

– Так, может, еще не поздно договориться с Лотарем? – вопросительно глянул на собеседников граф Турский.

– А что мы от этого выиграем, благородный Роберт? Даже если Лотарь подтвердит наши права на земли, то что ему помешает взять свое слово назад через год или два и назначить в наши города и замки новых управителей?

– А Карл, по-твоему, не способен на это?

– С Карлом мы можем не согласиться и, объединив усилия, продиктовать ему свою волю.

В предложении Орлеанского, хотя оно и шло в разрез с устоявшимися обычаями, таился большой соблазн для сеньоров. Но, в конце концов, ничто в этом мире не вечно, так почему же должна быть незыблемой власть императоров и королей?!

– За перемены, сеньоры, – поднял кубок, наполненный вином, хозяин дома Эд Орлеанский. – И за победу короля Карла, которая в конечном счете обернется нашей победой.

Для Бернарда Септиманского наступили горячие денечки. Но готовился он не к войне с императором Лотарем, а к противоборству с Воиславом Рериком. Варяга следовало свалить сразу же после победы, а это сделать будет, конечно, совсем не просто. Ярл Воислав успел очаровать не только императрицу Юдифь, но и короля Карла. А Карл далеко не глуп, надо отдать ему должное, и очень хорошо понимает, какая опасность для его власти исходит от своенравных сеньоров. В этой ситуации пришлый варяг для него просто находка. Он всегда может опереться на него в противоборстве с могущественными вассалами. Именно поэтому надо выбить у него из-под ног эту опору. Какое счастье, что Воислав Рерик – язычник. Следовательно, для иерархов христианской церкви он навсегда останется чужаком.

Перед графом Септиманским стояла нелегкая задача. Он должен был доказать епископам Нейстрии, Франкии и Аквитании, что в лице Воислава Рерика они имели дело не просто с чужаком, а с лютым врагом христианской веры, присланным языческими жрецами в земли франков, чтобы возродить здесь богомерзкие культы. Такой вариант развития событий все еще вполне возможен, ибо и земледельцы, и городские обыватели окончательно не освободились от пут язычества, и влияние колдунов-друидов еще слишком велико среди потомков галлов.

Глава 9 Белтайн

Для Воислава Рерика старший из братьев Рюэргов оставался загадкой. Раймон был скрытен, в отличие от своего младшего брата Гарольда, человека простодушного и всегда готового к общению. Раймон был честолюбив и никогда не забывал, что его предки были королями франков. Каролингов он презирал и считал выскочками. Терпимо он относился лишь к Карлу, но только потому, что рассчитывал взлететь с его помощью очень высоко. Этот человек уже стал капитаном при содействии императрицы Юдифи, но мечтал о большем, его ключом к сердцу короля Карла стала сестра Володрада. Юный Карл влюбился в нее без памяти и совсем забыл дорогу к своей жене Тинберге.

Воислав махнул бы рукой на интриги хитроумного Раймона, если бы в них не были втянуты его друзья и родовичи Лихарь и Драгутин. Он ничего не имел против любовных шашней того и другого с местными дамами, но в какой-то момент ему показалось, что дело здесь не только в любви. Его насторожила некая Сенегонда, вдова простого мечника, вхожая, однако, в покои самой императрицы. Мало того что Сенегонда была любовницей Раймона Рюэрга, она еще и выступала в роли сводни.

О романе Драгутина и жены графа Гонселина Анжерского уже давно шептались в королевском замке, но когда до ушей Воислава дошел слух о благосклонности королевы Тинберги к Лихарю Урсу, он насторожился. Для него не было секретом, что положение Карла во франкской империи весьма хлипкое. И если бы не энергия его матери Юдифи и поддержка епископа Драгона, сводного брата покойного императора, то младший сын Людовика давно бы ушел в небытие. Карла поддерживали и другие епископы, недовольные не столько императором Лотарем, сколько папой Евгением, который без стеснения запускал руку в казну церковных иерархов, не считаясь с обычаями и уложениями церковных Соборов.

Епископы Драгон, Агобард, Эббон, Эброин и Венелон, конечно, признавали первенство папы в сфере духовной, однако они вовсе не собирались поддерживать его претензии на власть светскую. Именно поэтому Карл мог рассчитывать на их благосклонность, но только до той поры, пока его не заподозрят в ереси. А такое вполне может случиться, если вдруг выясниться, что мать и жена Карла попали в тенета язычников.

Лихарь Урс, вызванный Воиславом для разговора, свою вину не отрицал. Он действительно встречался с Тинбергой в доме Раймона Рюэрга, и, разумеется, влюбленные голубки не ограничивались вздохами и невинным воркованием. К сожалению, ротарий, выросший под покровительством Перуна и Велеса, даже не догадывался, что ритуалы и обычаи его родной стороны здесь, в христианской Нейстрии, могут показаться кому-то преступными и навлечь большие неприятности на его легкомысленную любовницу.

– Но разве Великая Матерь, родившая их бога Христа, это не наша Макошь? И разве та же Макошь не законная жена Велеса, который в качестве Лесного бога стал когда-то очень давно родоначальником Урсов?

– Кто тебе сказал об этом?

– Сенегонда. Она же сказала, что Меровинги прежде были жрецами Чернобога, и именно от него они получили свою магическую силу, которая ныне сошла на нет. Но если Тинберга сумеет зачерпнуть магической силы из божьего источника, то эта сила перейдет на ее детей, которые станут императорами франков, столь же могущественными, как и Меровинги в пору их расцвета.

– И этим источником для Тинберги станешь ты?

– А почему бы нет? – пожал плечами Лихарь. – Я принадлежу к роду, не потерявшему еще связи с Велесом, и прошел все стадии посвящения, необходимые Шатуну. Кроме того, я ротарий, давший клятву Перуну, Световиду, а в конечном счете богу Роду, которого в здешних краях называют Белом.

– Значит, ваша связь с Тинбергой это не просто любовная интрижка, затеянная от скуки? – нахмурился Воислав.

– Я всего лишь ее проводник к магическому источнику.

– Она прошла обряд посвящения?

– Тинберга прошла по Огненной тропе и встретила в конце ее именно того, кого и должна была встретить.

– То есть Шатуна?

– Да. Живое воплощение бога Велеса. А почему ты недоволен этим, Воислав? Ведь подобные таинства совершаются и у вас, в Варгии. Только так замужняя женщина может стать жрицей Великой Матери и наделить божественной удачей своих сыновей, как уже рожденных, так и тех, которых еще предстоит родить.

Лихарь был прав. Именно такой путь избрала в свое время неразумная жена деда Воислава, князя Витцана. Увы, ее сыну Трасику это не принесло удачи. Кара Чернобога настигла его на Калиновом мосту. Впрочем, тому были серьезные причины, не имевшие отношения к древнему обряду. И младший сын княгини Синильды ротарий Аскольд являл собой ярчайший пример удачливого человека и любимца богов.

– Аскольд ведь стал соправителем великого киевского князя Дира?

– Да, – кивнул головой Лихарь. – А почему ты о нем вспомнил?

– Просто к слову пришлось. А кто еще знает о приобщении Тинберги к культу Великой Матери?

– Только Сенегонда, Драгутин, Хирменгарда и Раймон Рюэрг.

– А почему ты так уверен, что Сенегонда – жрица Макоши? – спросил Воислав.

– Она показала мне знаки на своем теле.

– И где они расположены?

– Как обычно, – пожал плечами Лихарь. – В паху.

– А куда направлены лучи символа?

– Против восхода солнца на правой ноге и по восходу солнца – на левой.

Сомнений у Воислава не осталось. Сенегонда была жрицей Макоши очень высокого ранга посвящения. Похоже, не только Раймон использовал ее, но и она использовала капитана Рюэрга в своих далеко идущих целях. Для христианина Раймона эта предосудительная связь с языческой жрицей таила очень серьезные последствия. Честолюбивый Рюэрг не мог этого не понимать, но он рисковал, рассчитывая, видимо, на большой куш, обретенный в результате лихо закрученной интриги.

– Императрица Юдифь знает о таинстве, свершившемся между тобой и Тинбергой?

– Мне об этом ничего не известно.

– Будь осторожнее, Лихарь. Если местные епископы узнают о твоей мистической связи с королевой, то они найдут способ свести счеты и с ней, и с тобой.

– Волков бояться – в лес не ходить, – пожал плечами Лихарь. – Я знаю, что Юдифь бывает в доме у Сенегонды, а из этого дома идет потайной ход в храм Великой Матери.

– Кто тебе сказал?

– Драгутин. Он там был вместе с Хирменгардой.

Разговор с Лихарем многое дал Воиславу. Оказывается, он был прав в своих подозрениях. Вот только ему и в голову не пришло, что во главе этого заговора против христианской веры стоит императрица Юдифь. Любопытно, какую же роль эта бесспорно умная женщина отводит в своих далеко идущих планах Воиславу Рерику? До сих пор он считал себя просто наемником, точнее, таковым его считали другие. Сам же он просто выполнял волю славянских богов и просьбу кагана Славомира. Судьба Карла его беспокоила мало, куда ближе ему были интересы Варгии, которые могли пострадать в случае усиления власти императора Лотаря. И кагану Славомиру, и славянским князьям война в империи франков была выгодна, вот они и послали сюда Черного Ворона, вестника раздора и смерти. Но, похоже, императрица Юдифь не знает, с кем она имеет дело в лице наемника-варяга.

Юдифь от встречи с Воиславом не уклонилась, более того, приняла его не где-нибудь, а в своих покоях. Впрочем, происходило это среди бела дня, на глазах у многочисленной челяди, так что вряд ли их встреча могла породить пересуды. Воиславу эта женщина нравилась, она была еще сравнительно молода, хороша собой и, видимо, осознавала свою власть над мужчинами. Во всяком случае, от своего покойного мужа Людовика Благочестивого она добилась всего, чего хотела. Но если она думает, что и Воислав Рерик будет столь же покладист, то сильно ошибается.

– Поздравляю тебя с победой, ярл Воислав, – приветствовала гостя Юдифь и жестом указала ему на кресло, стоящее напротив.

Рерик окинул взглядом помещение и пришел к выводу, что в Париже даже императрицы живут проще, чем ганши в Итиле. Хорошо еще, что ему предложили кресло, а не лавку или даже тюк соломы, покрытый куском материи, которые здесь заменяют сиденья не только в домах знатных сеньоров и купцов, но и в королевском замке. Украшением покоев императрицы могли считаться разве что гобелены, но и они давно уже поблекли от времени.

Воислав обернулся и подал знак слуге, который внес и поставил на столик перед Юдифью ларец, искусно сделанный и украшенный драгоценными камнями.

– Нажмите на яхонт, Юдифь, и увидите то, что в нем скрыто.

Хозяйка покоев так и сделала, и ее взору открылась целая россыпь драгоценных камней, заключенных в богатую золотую оправу.

– Говорят, что эта диадема когда-то украшала голову жены византийского императора, но в наше время я не знаю женщины более достойной этой ноши, чем вы, благородная дама.

Служанки ахнули от восхищения, но Юдифь даже бровью не повела.

– Ты очень любезен, ярл Воислав, но что ты потребуешь в качестве ответного дара? – императрица жестом отослала служанок прочь и ласково улыбнулась гостю.

– Не сочтите мои слова грубостью, Юдифь, – понизил голос почти до шепота Воислав. – Но мне очень бы хотелось заглянуть под подол вашего платья.

Юдифь растерялась, в какой-то момент Рерику показалось, что она сейчас вскочит на ноги и залепит наглецу пощечину. Однако он ошибся в своих предположениях. Так ведут себя при подобных обстоятельствах обычные женщины, но не императрицы.

– А что ты рассчитываешь там увидеть, ярл? – надменно вскинула голову Юдифь.

– Розу, распускающую лепестки, и знаки удачи по бокам.

– Я покажу их тебе, ярл Воислав. И очень скоро. Будь готов откликнуться на мой зов. Но знай, что иные розы распускаются только при виде лилий, которые избранные хранят на груди.

Воислав задумался лишь на мгновение.

– Я подожду, благородная дама. И пусть судьей нам будет сам Творец.

Бернард Септиманский узнал о свидании Юдифи и Воислава Рерика в тот же день. Доклад центенария Гуго об этой встрече поразил его не на шутку. Воислав Рерик и императрица говорили о цветах, как будто у них не было других тем для разговора.

– Но зачем ему понадобилась роза? – удивленно спросил граф. – Служанка ничего не напутала?

– Сибелла не все слышала, сеньор. Но за розу она ручалась, так же как и за лилию. Кроме того, она сказала, что ярл Воислав подарил императрице Юдифи диадему, усыпанную драгоценными камнями, стоимостью по меньшей мере в двадцать пять тысяч денариев. Якобы раньше эту диадему носила жена византийского императора.

То, что варяг баснословно богат, не было тайной для Бернарда Септиманского. Однако диадема стоимостью в двадцать пять тысяч – воистину царский дар. И уж конечно, подобные подарки не делают просто так, из дружеского расположения. Похоже, Бернард что-то упустил в отношениях Рерика и Юдифи, возможно, эти отношения давно стали куда более тесными, чем он до сих пор полагал.

За советом Бернард обратился к Эду Орлеанскому, который более других был сведущ в сфере взаимоотношений мужчин и женщин. Граф принял гостя с распростертыми объятиями и даже угостил его вином, только что привезенным из Италии.

– Значит, альпийские перевалы открылись? – спросил Бернард.

– Так ведь весна в разгаре, дорогой друг, – улыбнулся граф Орлеанский. – А ты, похоже, в хлопотах этого не заметил.

– Скажи мне, Эд, если мужчина преподносит женщине очень дорогой подарок, это что-нибудь да значит?

– Это значит, что мужчина хочет ее соблазнить.

– А если он это делает в благодарность за оказанное внимание?

– В благодарность за оказанное внимание можно преподнести ей цветы, но осыпать дорогими подарками женщину, которая и без того уже стала твоей, это расточительство.

– Но взамен он потребовал у женщины розу, – с сомнением покачал головой граф Септиманский.

– А что еще, по-твоему, должен желать в подобной ситуации мужчина? – засмеялся Эд. – Ты меня удивляешь, Бернард.

– Так роза – это символ?! – дошло наконец до графа Септиманского.

– Разумеется, дорогой друг. И каждая женщина хранит этот символ под подолом.

– Символ чего?

– Символ плодородия, дорогой друг.

– А зачем ей, по-твоему, понадобилась лилия?

– А кому это ей?

– Юдифи. Она потребовала лилию от Воислава Рерика. А он в ответ сказал, что их рассудит Творец.

Орлеанский удивленно посмотрел на озабоченного гостя и в раздумье откинулся на спинку кресла.

– А что тебе еще известно о лилии, Бернард?

– Только то, что мужчина хранит ее на груди.

Граф Эд нахмурился, провел рукой по чисто выбритому подбородку и залпом осушил серебряный кубок.

– Когда-то очень давно, Бернард, в ту пору я был еще ребенком, отец показал мне старый дуб, одиноко растущий около дороги, и сказал, что именно здесь коршун поразил лилию. Потом я узнал, что под этим дубом ударом копья был убит король Драгобер. Его убили по приказу Пипина Гристальского, предка Карла Великого. Король Драгобер был Меровингом.

– А при чем здесь лилия? – удивился Септиманский.

– Речь идет о царских знаках на груди Меровингов. Они бывают в форме лилии или креста. Именно в лилию угодило копье наемного убийцы.

Бернард наконец понял. Коварная Юдифь готовила переворот, в этом не было никакого сомнения. Правда, для этого ей пришлось бы отстранить от власти собственного сына, но это дело обычное. Конечно, Воислав Рерик – язычник, однако ничто не помешает ему принять христианство, как это в свое время сделал другой Меровинг, король Хлодвиг. И тогда путь к императорской короне для честолюбивого варяга будет открыт.

– Рим никогда его не признает, – с сомнением покачал головой граф Орлеанский, с большим вниманием выслушавший предположения Бернарда.

– Рим – нет, но Константинополь вполне может. Там не забыли, что римский папа был еще совсем недавно обычным епископом. А возвысился он благодаря Каролингам. Новый император признает первенство константинопольского патриарха в христианском мире, а византийский император Феофил назовет братом императора Воислава.

– Но Юдифи-то зачем возвышение варяга?

– Юдифи нужна власть, ибо Карл уже стал взрослым. Пройдет год-два, и ему надоест опека матери. Тогда Юдифи в лучшем случае придется отправиться в монастырь. А ведь она молода, благородный Эд, и не привыкла к затворничеству. В конце концов, она может родить наследника и от варяга. Теперь ты понимаешь, зачем он подарил ей диадему, некогда украшавшую голову византийской императрицы?

Кажется, Бернарду удалось убедить в своей правоте Эда. Возможно, ему удастся убедить и епископа Драгона, но вряд ли король Карл поверит в предательство собственной матери. Скорее уж он заподозрит в коварстве самого графа Септиманского, который в трудный момент, накануне большой войны с императором Лотарем, пытается ослабить силы коалиции двух младших братьев, рассорив короля Карла с Воиславом Рериком. Пожалуй, многие сеньоры Нейстрии, Франкии и Аквитании поддержат в сомнениях своего короля, и тогда Бернарда Септиманского в лучшем случае ждет опала, в худшем – смерть от руки наемного убийцы или палача.

– Вполне возможное развитие событий, – согласился с Бернардом граф Эд. – Доказательств у нас никаких, а оклеветать можно кого угодно.

– И что ты предлагаешь делать?

– Прежде всего, не торопиться, – спокойно отозвался граф Орлеанский, подливая вина в кубок гостя. – У Юдифи и у нас один враг – император Лотарь, ибо пока он жив, все претензии Воислава Рерика на императорскую корону не более чем пустая блажь.

– А что будет после гибели Лотаря или его поражения?

– У нас будет законное право выступить против узурпатора и поддержать Каролинга в борьбе против Меровинга, благородный Бернард.

– Ты имеешь в виду Людовика Тевтона? – нахмурился граф Септиманский.

– Нет, дорогой Бернард, было бы большой глупостью, избавившись от Лотаря, сажать себе на шею Людовика. Мы поддержим именно Карла, но только в том случае, если он подтвердит права графов на владение землями, которыми мы сейчас управляем лишь по милости императоров и королей.

Гость отсалютовал хозяину кубком и восхищенно цокнул языком. В уме графу Эду не откажешь, вот только согласится ли император Карл с таким раскладом? Захочет ли он быть всего лишь игрушкой в руках могущественных сеньоров?

Граф Септиманский очень хорошо понимал трудность стоящей перед ним задачи. Карл был привязан к матери и не доверял сеньорам. Надо признать, что оснований для подобного недоверия у него было более чем достаточно. Не были для него секретом и, скажем так, неоднозначные отношения графа Бернарда и Юдифи.

Графу нужна была женщина, которая могла бы вытеснить из сердца Карла любовь к матери, и такая женщина под рукой у него была. Речь шла о Володраде. Однако Володрада была сестрой Раймона Рюэрга и явно плясала под дудку своего честолюбивого братца. Именно на честолюбии Раймона и собирался сыграть Бернард, дабы привлечь нужного человека на свою сторону. Конечно, Рюэрг мог быть посвящен в планы императрицы Юдифи, но опыт подсказывал Бернарду, что люди, подобные Раймону, крайне редко соглашаются таскать каштаны из огня для других и предпочитают действовать только в своих интересах.

Граф Септиманский, конечно, рисковал, отправляясь в дом Рюэргов, но риск был оправданным. Вряд ли Раймон, даже припертый к стенке, рискнет устранить гостя, пришедшего к нему с дружеским визитом среди бела дня.

– Может, мне пойти с тобой, Бернард, – предложил граф Орлеанский, посвященный в планы визитера.

– Нет, Эд, твое присутствие будет лишним. Раймон слишком осторожен, чтобы доверять свои тайны посторонним ушам. К тому же я очень надеюсь, что ты вытащишь меня из этого логова язычников, если наш с Рюэргом разговор примет совсем не тот оборот, на который мы рассчитываем.

Капитан Рюэрг был удивлен неожиданным визитом графа Септиманского. Бернард никогда не был его другом, хотя и врагом тоже не был. Пока что их пути не пересекались, а потому граф вполне мог рассчитывать на мирное начало разговора. Сомневался он только в том, как и чем этот разговор в конце концов завершится.

Логово Рюэргов отнюдь не поражало роскошью. Видимо, Раймону не хватало капитанского жалования на то, чтобы поддерживать дом, доставшийся от отца, в приличном состоянии. Тем не менее вино на стол для гостя хозяин все-таки выставил.

– Не буду ходить вокруг да около, дорогой Раймон, и отнимать у тебя драгоценное время, – без предисловий начал граф Септиманский. – Мне известно, с кем встречается в твоем доме королева Тинберга.

– И что с того, граф Бернард? – пожал плечами Раймон. – Я почти не бываю дома и не могу знать, кого принимает жена в мое отсутствие. Надеюсь, ты не собираешься обвинять мою супругу в предосудительном поведении?

– Речь идет о твоем родовиче Лихаре Урсе.

– Лихарь Урс мне не родович, хотя он действительно бывает в моем доме.

– Значит, я с легким сердцем могу рассказать епископу Драгону о том, что происходит в этих стенах между Лихарем и Тинбергой?

– Сделай милость, граф Бернард. Хотя вряд ли монсеньора Драгона заинтересуют любовные шашни моих и твоих знакомых. На твоем месте я бы обратился к Карлу, хотя не уверен, что тебе удастся вызвать его гнев. К тому же у тебя нет доказательств, сеньор Септиманский.

– Именно поэтому я и обратился к тебе за помощью, дорогой Раймон.

– Вот как, – вскинул бровь капитан Рюэрг. – А почему ты решил, Бернард, что я стану тебе помогать?

– Потому что тебе это выгодно. Если не ошибаюсь, король Карл воспылал страстью к твоей сестре Володраде. И у тебя есть шанс стать зятем короля.

– Вряд ли обвинение Тинберги в супружеской неверности, да еще выдвинутое заинтересованным лицом, может послужить серьезным поводом для развода.

– А обвинение в ереси?

– Для подобных обвинений, граф Бернард, у меня нет никаких оснований.

– Зато эти основания есть у твоей супруги, благородной Радегунды.

– Я отказываюсь тебя понимать, граф Бернард, – Рюэрг в раздражении отставил в сторону глиняную кружку.

– А между тем все очень просто, капитан Раймон. Тебе мешает Тинберга, мне мешает Юдифь, объединив усилия, мы устраним обеих.

– Каким образом?

– Карл должен увидеть языческое таинство, в котором участвуют его мать и жена. Именно так, увидеть собственными глазами, иначе мы ничего не сможем ему доказать.

Рюэрг откинулся на спинку кресла и задумался. Граф Септиманский его не торопил. Капитану Раймону было о чем подумать. Одним ходом он мог многое приобрести и очень многое потерять. В конце концов, даже в свиту короля Карла он попал только по милости Юдифи и ее отца графа Вельпона. Отрекаясь от столь могущественной поддержки, он по сути оставался один на один с сеньорами, готовыми предать его в любую минуту. Но, надо полагать, капитан Рюэрг понимает и другое. Карлу уже исполнилось восемнадцать лет, он становится мужчиной, и очень скоро придет время, когда опека матери и деда станут его тяготить. А вместе с Юдифью падут и те люди, которые ныне ее окружают. Теперь у Раймона появился шанс избежать этой печальной участи.

– Но я не могу просто так пойти к Карлу и заявить, что его мать и жена предаются блуду в языческих капищах, – в раздражении воскликнул Рюэрг.

– Никто от тебя этого не ждет, дорогой Раймон. Король сам вызовет тебя и потребует объяснений.

– А от кого Карл узнает о неблаговидных делах жены и матери?

– Он узнает все от епископа Драгона, которому исповедуется твоя жена.

– Но ведь существует тайна исповеди? – криво усмехнулся Раймон.

– Но только не в том случае, когда речь идет о связи с дьяволом благородной дамы, тем более королевы.

– Ты хочешь сказать, что моя жена все это видела собственными глазами? – вскинул удивленные глаза на гостя хозяин.

– Увы, Раймон, Радегунда видела более чем достаточно. Ты снимешь большой камень с ее души, отправив исповедоваться к епископу. Если она до сих пор этого не сделала, то только из любви к тебе, поскольку подозревает, что эти таинства происходят не без твоего участия.

– Но откуда ты все это знаешь, граф Бернард? – нахмурился Раймон.

– Твоя жена рассказала об увиденном своей сестре Хирменгарде, а у меня в королевском замке есть уши.

– И что ей ответила Хирменгарда?

– Она приказала младшей сестре молчать.

– Я подумаю над твоим предложением, граф Бернард, и поговорю с женой. – Раймон резко поднялся из-за стола, давая тем самым гостю понять, что его визит окончен.

Граф Септиманский отнюдь не был расстроен таким оборотом дела, поскольку почти не сомневался в капитане Рюэрге. Раймон слишком умный человек, чтобы упустить возможность одним прыжком оказаться едва ли не на самой вершине власти. Шутка сказать – зять короля Карла. Неслыханное возвышение. К сожалению, а может быть, к счастью, он не знает другого. Чем выше стоишь, тем больнее падать.

На выходе Бернард все-таки не удержался и, обернувшись к хозяину, спросил:

– А как называется эта языческая мистерия?

– Белтайн она называется, – глухо отозвался Раймон.

Глава 10 Разоблачение

Епископ Драгон был взволнован не на шутку и потому, видимо, пригласил для совета двух самых умных в Нейстрии и Аквитании сеньоров, Септиманского и Орлеанского. Едва переступив порог дворца епископа, граф Бернард понял, что капитан Рюэрг сдержал слово. Дальнейший разговор только подтвердил его догадку. Побочный сын Карла Великого выглядел растерянным, что с ним бывало чрезвычайно редко. Тем не менее он нашел в себе силы, чтобы довольно связно пересказать историю, давно уже известную гостям во всех подробностях. Правда, он не назвал имя своего информатора, но графы в этом и не нуждались.

– Я не уверен, что должен рассказать об этом Карлу, – поморщился епископ Драгон.

– Если бы речь шла об обычной интрижке, то я бы без колебаний согласился с тобой, монсеньор. Но, к сожалению, дело куда серьезнее, – вздохнул Бернард Септиманский. – К тому же по Парижу поползли слухи.

– Быть того не может, – потрясенно воскликнул Драгон. – Я никому об этом словом не обмолвился.

– Увы, – развел руками граф Орлеанский. – Называют даже место, где все это произошло. Дом капитана Раймона Рюэрга.

Епископ промолчал, хотя осведомленность сеньоров его поразила. Густые брови Драгона сошлись у переносицы, а лицо стало суровым и неприступным. В такие минуты епископ становился похож на своего отца императора Карла Великого, которого граф Септиманский видел еще мальчишкой, но очень хорошо запомнил. Да и трудно было бы забыть великого вождя франков, завоевавшего полмира.

– Я слышал, что эта мистерия называется Белтайн, но не имею ни малейшего представления о том, в чем же состоит ее смысл, – граф Бернард вопросительно посмотрел на Драгона.

Епископ ответил не сразу. Видимо, он не был уверен в том, что ему следует посвящать в языческие таинства тех христиан, в чьем благочестии у него были причины сомневаться.

Однако ситуация требовала откровенности, и он вынужден был заговорить:

– Эта богомерзкая церемония проводится обычно в Троицын день. Якобы божок Бел сливается с богиней Дон, что способствует расцвету природы. Согласно языческим представлениям, в этот день они зачали своего сына, божка Гвидона, который потом облагодетельствовал всех кельтов, дав им знания. Бел нисходит к своей избраннице в образе жеребца, а та, в свою очередь, принимает его в образе кобылы. И все, кто в эту ночь предаются блуду вместе с ними, обретают счастье в своих детях. Прежде подобные языческие мерзости творились по всей Европе, ныне же здесь, в Нейстрии, мы почти свели их на нет, но кое-где, вдали от наших глаз, неразумные землепашцы еще кланяются своим старым идолам. Порой к ним присоединяются и знатные сеньоры, забывшие свой христианский долг.

Произнося последние слова, епископ Драгон неодобрительно глянул на графа Орлеанского, из чего Бернард заключил, что Эд в этом деле не без греха. Впрочем, и ему самому несколько раз довелось участвовать в обрядах, которые не одобрялись строгими ревнителями христианской веры. Но лучше погрешить против истинного бога, чем оставить землепашцев без урожая и вызвать народные бунты голодной зимой. Тем не менее граф Септиманский придал своему лицу благочестивое выражение и сокрушенно покачал головой.

– Однако у меня есть основания полагать, что в данном случае несчастная Тинберга жаждет вступить в связь с другим божком, именуемым Гвином, сыном Нудда Среброрукого, – сказал он.

– А чем знаменит этот божок? – полюбопытствовал Эд Орлеанский.

– Славяне называют его Ярилой. По их поверьям, он убивает своего отца Велеса, ставшего драконом, чтобы, оплодотворив Великую Мать, занять его место и повторить его судьбу.

– А зачем это нужно Тинберге?

– Именно Ярила-Велес или Гвин-Нудд считаются хозяевами подземного мира, владыками злых духов. Они способны наделить своих приверженцев магической силой. Именно Гвин явился матери Меровея Венделика в образе кентавра, чтобы зачать с ней великого царя. Однако, по другим источникам, это был Гвидон или Световид, как его называют славяне, который, по примеру своего отца Бела, решил породить мужа, способного просветить все окрестные племена и стать их великим вождем.

– Я все-таки не понял, кто же является отцом Меровея Венделика: Ярила или Световид, Гвин или Гвидон? – наморщил лоб граф Бернард.

– А какое это имеет значение, – в раздражении воскликнул епископ Драгон. – Ведь в том и в другом случае мы имеем дело с дьяволом, с драконом, с Люцифером! С тем самым Люцифером, который соблазнил Еву и тем самым обрек на греховную жизнь всех ее потомков. Женщина была, есть и останется сосудом сладострастия и мерзости.

– Но ведь и Христа родила женщина, – осторожно напомнил Эд Орлеанский.

– Есть разница, граф, между зачатьем непорочным и зачатьем греховным, между Святым Духом и Люцифером. Истинный христианин должен это знать! В первом случае женщина рожает истинного бога, во втором – дьявольское отродье.

– Выходит, у нас есть все шансы пожить под властью короля-дракона? – криво усмехнулся граф Септиманский.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Драгон.

– Хотя бы то, что Тинберга может забеременеть, и никто не поручится, что беременна она от Карла, а не от Лихаря Урса, которого считают оборотнем его собственные дружинники. Во всяком случае, мечник Удо сказал моему центенарию Гуго, что Урсы ведут свой род от Лесного бога, то есть от Велеса, которого они почитают в образе Медведя. Следовательно, этот русалан носит в своем семени магическую силу Чернобога.

Епископ Драгон был потрясен. Вид у него был такой, словно перед ним разверзлись ворота ада. Честно говоря, Бернарду тоже стало не по себе. Он и прежде не доверял женщинам, а уж ныне, в свете открывшихся знаний – тем более. Пока эти глупые гусыни рожают простых смертных, с ними можно как-то мириться, но, оказывается, иные из них в своей непомерной гордыне готовы произвести на свет нечто такое, что превратит жизнь обычных людей в ад. И этого ни в коем случае нельзя допустить. Надо полагать, истинный бог оценит старания Бернарда Септиманского и простит ему вольные и невольные грехи.

Графа так и подмывало рассказать епископу об участии в предстоящей языческой мистерии императрицы Юдифи, однако, взглянув в строгие глаза Эда Орлеанского, он сдержал свой разоблачительный пыл. Драгон терпеть не мог Герарда Вьенского, а потому не слишком благоволил к его дочери Тинберге. Но совсем иным было его отношение к Юдифи. Наверняка, узнав о ее намерении участвовать в колдовском обряде, он сделает все от него зависящее, чтобы удержать императрицу от опрометчивого шага. А это никак не в интересах сеньоров, которые намерены рассчитаться с коварной колдуньей раз и навсегда.

– Я думаю, что монсеньор Драгон должен поговорить с Карлом, – спокойно сказал Эд Орлеанский. – Но если обвинения в адрес Тинберги и других высокопоставленных особ подтвердятся, то нам не следует торопиться с оглашением приговора до окончания возможных военных действий, ибо суд над грешницами может внести смятение в наши ряды. И вообще, будет лучше, если приговор виновным вынесет синклит иерархов христианской церкви, а не один епископ из Меца. Все-таки речь идет о королеве, низложение которой способно породить великую смуту.

– А о каких высокопоставленных особах ты ведешь речь, граф Эд? – вскинул настороженные глаза епископ Драгон.

– Есть основания полагать, что в тенета язычников попала не только Тинберга, но и благородная Хирменгарда, дочь коннетабля Виллельма и жена Гонселина Анжерского, – поспешил на помощь союзнику граф Септиманский. – Слухи о ее связи с Драгутином уже давно ходят по Парижу. А этот Драгутин не скрывает своей близости к богу Велесу, о котором ты только что говорил, монсеньор.

Епископ сжал кулаки. Было ясно, что предстоящие разоблачения не добавят ему уважения иерархов церкви. Все-таки это Драгон пошел на поводу у коннетабля Виллельма и графа Вельпона и дал добро на союз с язычниками кагана Славомира. Правда, слабость он проявил в трудный для Нейстрии час, но вряд ли это обстоятельство послужит ему оправданием в глазах папы Евгения и епископов, поддерживающих его. Чего доброго, они потребуют от Драгона сложения сана и покаянных молитв в одном из отдаленных монастырей. Понятно, что поражение Лотаря неизбежно сделает папу куда более покладистым, зато победа императора станет для епископа из Меца подлинной катастрофой. Надо полагать, Драгон это понимает, а потому не станет поднимать шум в деле, где требуются недюжинная выдержка и осторожность.

Для неприятного разговора с племянником епископ взял с собой графа Септиманского. Все-таки Бернард был искушенным в интригах человеком и мог дать юному королю совет в весьма непростой ситуации. Карл не любил Тинбергу, но она была его женой, и наверняка эта темная история окажется для него неприятным сюрпризом. Одно дело, когда жена наставляет тебе рога с тем или иным мужчиной, и совсем другое, когда речь идет о нечистой силе. Понимая всю щекотливость ситуации, Драгон сделал упор на религиозный аспект проблемы.

Поначалу Карл, видимо, решил, что епископ намекает на его отношения с Володрадой, а потому покраснел, скорее от гнева, чем от смущения. Карл от природы был импульсивен и вспыльчив, что в будущем сулило ему немало бед. К тому же возраст мешал ему спокойно воспринимать дружеские советы, ибо молодость самонадеянна и не склонна внимать мудрости даже в самых непростых ситуациях.

– Так речь идет о Тинберге? – вскинул он на Драгона удивленные глаза.

– Увы, государь. Задета не только твоя честь, но и основы веры, иначе я никогда не осмелился бы начать с тобой этот разговор.

Бернард Септиманский с удовлетворением отметил, что Драгон выбрал верный тон для обсуждения щекотливой темы. В последнее время Карл стал очень чувствительным к выражению знаков внимания, обращенных к его собственной персоне. Мальчик превращался в мужчину, более того, в короля и очень хотел, чтобы это видели и чувствовали все окружающие. Его лицо, прежде круглое и смешливое, все чаще оставалось серьезным, а в глазах появилась надменность, не свойственная ему ранее. Тем не менее он выслушал епископа почти спокойно, проявив выдержку, которой прежде ему часто так не хватало.

– Но это может быть и навет, – нахмурился Карл. – Ведь случается, что лгут даже на исповеди.

– К сожалению, государь, ты прав, – не стал спорить с племянником Драгон. – Именно поэтому я призываю тебя к сдержанности. Пока мы не получим убедительных доказательств греховности Тинберги, ни светская, ни духовная власть не вправе выносить решение.

– Я не поверю, пока не увижу все собственными глазами! – Карл вскочил с кресла и заметался по залу.

Драгон и Бернард хотели было тоже встать в знак уважения к сюзерену, но молодой король, оценивший их готовность, упреждающе взмахнул рукой.

– Сидите, сеньоры.

– Наверное, в подобных обстоятельствах это самое правильное решение, – осторожно высказал свое мнение Бернард Септиманский.

– Но, быть может, есть люди, которым ты полностью доверяешь, государь? – попытался высказать свое мнение епископ.

– Я доверяю тебе, монсеньор Драгон, но ведь в данном случае мы судим с чужих слов. Все это может быть просто плодом больного воображения. Извини, монсеньор, но мне трудно поверить в то, что человек, которого я знаю, способен превращаться в медведя, а моя жена, пусть и нелюбимая, отдается то ли зверю, то ли дьяволу.

– Речь идет о языческой мистерии, государь. К тому же дьявол многолик, соблазняя грешниц, он может принять любое обличие.

– Но зачем грешнице отдаваться зверю, если к ее услугам тысячи вполне благообразных мужчин? – насмешливо спросил Карл.

– Вряд ли простой мужчина способен дать то, о чем, возможно, возмечтала Тинберга.

– О чем ты говоришь, граф Бернард? – король резко обернулся к графу Септиманскому.

– Я говорю о колдовстве, государь, следовательно, о той власти над ближними и дальними, которую оно дает. Случается, что магии не способна противостоять даже искренняя вера.

– Вера способна противостоять любому наваждению, – резко возразил епископ Драгон. – Но далеко не каждый христианин искренен в своем служении истинному богу.

– Так и я о том же, монсеньор, – пожал плечами Бернард. – Человек грешен, он очень часто поддается соблазну. Я знал немало христиан, в чьем благочестии почти ни у кого не было сомнений, но соблазн все-таки проникал и в их души.

Кажется, Карл догадался, к чему клонит граф Септиманский, и нахмурился. Надо полагать, до его ушей доходили слухи о коварной Юдифи, подчинившей своей воле благочестивого мужа средствами, которые христианская церковь не одобрила бы никогда. Карл, безусловно, уважал своего отца, но его привязанность к матери была куда сильнее. Возможно, эта привязанность со временем приобрела бы болезненный оттенок, но тут, на счастье младшего сына Людовика Благочестивого, в его жизни появилась Володрада. Странно, что Юдифь словно бы и не заметила соперницы. Или все-таки заметила?

По слухам, прекрасная Юдифь и при жизни мужа одаривала вниманием некоторых сеньоров, попадающих в поле ее зрения. Однако все ее связи были мимолетными. Единственной ее страстью был сын, ради которого она была готова перевернуть мир. Отчасти ей это удалось, что породило великую смуту во франкской империи. Но теперь в ее жизни появился другой мужчина, Воислав Рерик, и кто знает, как новая и все поглощающая страсть отразится на ее отношениях с сыном. Во всяком случае, по мнению графа Септиманского, Юдифь уже созрела для того, чтобы предать сына, но было бы совсем хорошо, если бы в этой мысли утвердился Карл.

– Ты хочешь сказать, граф Бернард, что Тинберга желает прибрать меня к рукам с помощью магических заклятий?

– Все может быть, государь. Но в этом ты должен убедиться сам.

– Каким образом?

– Спроси у капитана Раймона Рюэрга. Я думаю, он знает об этом куда больше, чем все остальные сеньоры королевства.

Карл бросил в сторону епископа Драгона вопросительный взгляд, и тот едва заметно кивнул в ответ.

Проводив гостей, Карл послал слугу за капитаном Раймоном Рюэргом и вернулся в кресло. Молодому королю было о чем подумать. Прежде он даже не предполагал, что измена Тинберги вызовет такую бурю в его душе. Карл не любил свою жену и не скрывал этого ни от себя, ни от окружающих, ни от самой Тинберги. Наверное, все дело было в возрасте.

Тинберга была старше мужа и с самого начала дала Карлу почувствовать свое превосходство. Это было ее главной ошибкой. Нельзя, унизив мужа и короля, рассчитывать впоследствии на его любовь. Впрочем, Тинберге не нужна была любовь Карла, но и к другим мужчинам до поры она никакого интереса не выказывала. До той самой поры, пока в замке не появился Лихарь Урс. Возможно, в другой ситуации молодой король употребил бы власть, но к тому времени в его жизни уже появилась Володрада.

Карл вздохнул и потянулся к кубку с вином. Развод с Тинбергой уж точно не покроет славой его имя, а досужие сплетники тут же окрестят его рогоносцем. Что ни говори, а для человека самолюбивого и гордого это большой удар. Однако в этой истории было одно обстоятельство, способное повернуть ситуацию в другое русло.

Тинберга изменила не столько Карлу, сколько истиной вере. На этом настаивал епископ Драгон, об этом же говорил граф Септиманский. Оба, между прочим, терпеть не могли Герарда Вьенского, отца Тинберги. Для Карла в этом не было ничего удивительного, ибо он и сам недолюбливал тестя и рад был бы избавиться от нелюбимой жены и ее докучливых родственников одним махом.

Правда, Герард Вьенский был не тем человеком, который прощает обиды даже королям, и если бы речь шла просто о любовной интрижке нелюбимой Тинберги, то Карл, скорее всего, закрыл бы на это глаза. Но Тинберга вступила в связь не с мужчиной, она спуталась с дьяволом, бросив тем самым тень не столько на мужа, сколько на свой род. И если подозрения подтвердятся, то вряд ли Герард Вьенский рискнет выступить против всего христианского мира в защиту разоблаченной язычницы. В этой ситуации уже не он будет угрожать государю, а государь вправе будет спросить с него.

Капитан Рюэрг возник на пороге и негромко откашлялся, дабы привлечь к себе внимание задумавшегося короля. Карл поднял голову и жестом пригласил капитана подойти поближе.

Раймон выглядел смущенным, видимо, он догадывался, о чем сейчас пойдет речь.

– Это я отправил Радегунду к епископу Драгону, – тихо произнес он.

– Значит, жена рассказала тебе все?

– Я был потрясен, государь, хотя до сих пор не могу поверить, что такое возможно.

– Следовательно, ты не веришь в колдовство?

Раймон вздохнул, потом перекрестился. Судя по всему, откровенный разговор с королем давался ему нелегко.

– Я усомнился, государь.

– И что послужило тому причиной?

– Мы взяли крепость Дакс за одну ночь, хотя многие говорили, что для этого потребуется много времени. А причиной нашего успеха были главные ворота. Лихарь Урс и Драгутин проникли морозной ночью в приворотную башню и перебили всех лангобардов, охранявших ее.

– А как им это удалось? – удивленно воскликнул Карл.

– Не знаю, – пожал плечами Раймон. – Я увидел их уже в крепости, причем обнаженными. Говорят, что одежда мешает превращениям.

– А дракон?.. – криво усмехнулся Карл. – Ты видел дракона, любезный Раймон?

– Дракон – это просто чучело. Ярл Воислав соорудил его, чтобы напугать лангобардов Ингоберта.

– Ты меня утешил, Раймон, – спокойно сказал молодой король. – Значит, ты не можешь с уверенностью утверждать, что твои хорошие знакомые являются оборотнями?

– Нет, государь. Но они язычники, и этим все сказано.

– Я не могу поверить на слово твоей жене, Раймон, – сокрушенно покачал головой Карл. – Я не могу поверить ни тебе, ни даже епископу Драгону. Я должен увидеть все своими глазами и только потом принять решение. Ты можешь мне помочь?

– Я попытаюсь, государь.

– Попытайся, Раймон. Обещаю, что если ты поможешь мне разоблачить Тинбергу, то я сделаю тебя графом Лиможским. А Лимож – очень богатый город, капитан.

– Я сделаю все, что в моих силах, государь.

Граф Септиманский знал дату предстоящей мистерии. Оставалось выяснить место, где враги христианской веры собирались провести свой шабаш. Центенарий Гуго буквально землю взрыл вокруг подозрительного дома и кое-что все-таки наскреб. Помогла ему в этом даровитая дочурка Анхельма, которой удалось втереться в доверие Хирменгарды, дочери коннетабля Виллельма. При этом барышне не удалось сохранить невинность, к великому огорчению отца.

Единственным утешением Гуго было то, что соблазнил его дочь не простой мечник, а ярл Сивар Рерик, внук ободритского князя Витцана. Тем не менее распутство язычника вызвало ярость у благочестивого центенария, и он поклялся отомстить соблазнителю и всем его родовичам за погубленную честь дочери. Впрочем, епископ Драгон лично облегчил страдания отца, отпустив его дочери все грехи и пообещав ей свое высокое покровительство.

Граф Септиманский на словах сочувствовал верному Гуго, но особенного огорчения по поводу конфуза, случившегося с дочерью центенария, не испытывал. Да и сама Анхельма отнюдь не выглядела убитой горем. А когда огорченный отец отвернулся, чтобы налить графу вина, его дочь стрельнула в графа такими бесовскими глазами, что Бернард в эту минуту усомнился – Сивар ли соблазнил Анхельму или Анхельма Сивара. Дочка у центенария Гуго была явно себе на уме. Видимо, далеко не случайно епископ Драгон проявил к ней такое участие. Правда, сам Бернард устоял, просто его сейчас волновали совсем другие проблемы. Граф Септиманский был абсолютно уверен в том, что с такими способностями это падшее создание не пропадет на этом свете.

– Итак, дитя мое, ты знаешь место проведения богомерзкой церемонии?

– Знаю, сеньор, – бойко отозвалась Анхельма. – Я звана на бесовской пир.

– Нет, – резко обернулся к дочери Гуго. – Ты туда не пойдешь.

– Как прикажешь, батюшка, – опустила очи долу скромная дочь строгого отца. – Только мое отсутствие может вызвать подозрения не только у Хирменгарды, но и кое у кого рангом повыше. К тому же монсеньор Драгон заранее отпустил мне грех, который я совершу сегодня ночью.

– Девушка, пожалуй, права, – ласково улыбнулся юной распутнице граф Септиманский. – Пострадать ради веры – долг каждой порядочной христианки.

Центенарий Гуго промолчал. Возможно, не последнюю роль в этом сыграла тысяча денариев, которые Септиманский отсчитал в качестве приданого его дочери. Денарии принадлежали епископу Драгону, но тот по каким-то причинам счел более приличным передать их девушке, оступившейся не по своей воле, через графа Бернарда.

– Ты уверена, что мистерия состоится именно в этой роще?

– Уверена, сеньор. Отец проводит вас туда, если, конечно, на то будет ваша воля.

– Хорошо, дитя мое, иди. И да пребудет с тобой Дева Мария в этот трудный для тебя час.

После ухода Анхельмы граф Септиманский призадумался. Мало знать место и время церемонии, надо еще суметь проникнуть туда так, чтобы не привлечь внимание сторожей. А они наверняка будут, ибо трудно предположить, чтобы императрица Юдифь, пускаясь в столь отчаянное предприятие, не озаботилась охраной.

– Я думаю, ты ошибаешься, Бернард, – покачал головой Эд Орлеанский. – Это далеко не первый Белтайн, который окрестные земледельцы отмечают под Парижем. Да и не только здесь.

– Неужели, Эд, ты в этом участвовал?!

– Если бы на твоем месте сидел сейчас епископ Драгон, то я бы, разумеется, ответил «нет», – самодовольно оскалился граф Орлеанский. – Но поскольку ты не кюре, граф Бернард, то я признаюсь тебе откровенно – да, участвовал, когда был помоложе и порезвее. И тем заслужил признательность простого люда.

Граф Септиманский собрался было ужаснуться, но потом понял, что это будет выглядеть слишком уж фальшиво, и просто махнул рукой.

– И что ты предлагаешь, Эд?

– Я предлагаю тебе последовать примеру самоотверженной Анхельмы, заранее получить отпущение грехов от епископа Драгона и принять участие в сельском празднестве.

– И это же самое ты предложишь сделать королю Карлу?

– А что еще остается делать, Бернард? Королю иной раз полезно побывать в шкуре простого серва, еще не потерявшего связи с матерью-землей.

– Значит, Эд, ты не веришь в колдовскую силу обряда?

– Я оставляю за собой право на сомнение, дорогой Бернард. Впрочем, когда дело касается Юдифи, я готов поверить во что угодно. Эта женщина представляет угрозу не только для нас, но и для своего сына.

К удивлению графа Септиманского, Карл без колебаний принял столь сомнительное предложение. А вот епископ Драгон впал в смущение. Похоже, он не считал, что разоблачение одной грешницы стоит грехопадения стольких сеньоров, включая юного короля Карла.

– Мы не собираемся принимать участия в обрядах, – утешил епископа Карл. – Но я должен увидеть все собственными глазами.

– Это опасно, государь, – покачал головой Драгон. – Один удар кинжала в спину, и все будет кончено не только для тебя, но и для Нейстрии.

– Со мной будут графы Септиманский и Орлеанский, а также капитан Рюэрг, которому я верю как самому себе. По-моему, ты преувеличиваешь опасность, монсеньор.

Маскарад удался на славу. Сеньоры, одетые в простую холстину, смотрелись последними мужланами. Если бы Бернард встретил графа Орлеанского на дороге, одетого в такой наряд, то непременно вытянул бы его хлыстом вдоль хребта. Шутка, что и говорить, была грубоватой, но Эд не обиделся. Да и некогда уже было предъявлять претензии друг другу.

Четыре всадника выехали из скромного охотничьего домика, расположенного в предместье Парижа, на проселочную дорогу, ведущую к реке. Центенария Гуго граф Септиманский решил с собой не брать. Верный помощник Бернарда был слишком религиозным человеком и мог случайно выдать своих спутников каким-нибудь благочестивым жестом или поступком.

Ночь уже вступала в свои права. Было почти по-летнему тепло, земля, истомившаяся за долгую зиму, благоухала, как девственница перед первой брачной ночью. Во всяком случае, именно такое сравнение пришло на ум Бернарду Септиманскому, и он подивился своему мечтательному настроению.

Место для празднества было выбрано далеко не случайно. Где-то здесь, под ногами путников, которые уже слезли с коней и взбирались теперь на холм, заросший березами, находился языческий храм, посвященный Великой Матери. Так, во всяком случае, утверждал Раймон Рюэрг. Впрочем, граф Бернард ему не слишком верил, ибо сам капитан, по его же словам, в этом храме никогда не был, а только слышал о нем из уст язычницы Сенегонды.

В священной роще уже зажигали костры, что существенно облегчило путь благородным сеньорам, не привыкшим к пешим прогулкам, особенно в ночную пору. Вокруг костров ходили люди, мужчины и женщины. По виду это были обычные простолюдины, если и посвященные в какие-то таинства, то, вероятно, в самые непритязательные. Ничего греховного в их поведении сеньоры пока что не углядели. Не считать же за оскорбление христианской веры хороводы, которые они водили вокруг костров, хотя, возможно, епископ Драгон и нашел бы это невинное зрелище предосудительным.

– По-моему, нам следует разъединиться, – предложил Карл. – Если мы будем бродить между костров вчетвером, то наверняка привлечем к себе внимание.

Селяне, судя по веселым и возбужденным лицам, были настроены мирно, а потому граф Септиманский счел разумным предложение молодого короля. Бернард и Эд отстали на несколько шагов от Карла и капитана Рюэрга, которые спустя какое-то время были вовлечены в хоровод вокруг самого большого костра. Видимо, графам Септиманскому и Орлеанскому надо было бы последовать примеру короля, но сеньоры предпочли отступить под сень березы, растущей неподалеку.

– Я разочарован, Эд, – вздохнул граф Септиманский. – Все это слишком похоже на обычные деревенские церковные празднества, на которых Карлу наверняка уже доводилось бывать.

– Не торопись с выводами, Бернард, – спокойно отозвался граф Орлеанский. – Все еще только начинается.

– Надеюсь, все обойдется без человеческих жертв.

– Обычно в праздник Белтайн в жертву приносят белую кобылу, но не раньше чем в ее лоно будет вброшено божественное семя.

– Ты меня пугаешь, Эд.

– Ты испугался бы еще больше, Бернард, если все это происходило лет триста тому назад. В ту пору в связь с кобылой вступал либо верховный жрец, либо вождь, который олицетворял бога в этой забавной церемонии. Но в нынешние времена место невесты на брачном ложе заняла женщина, а для кобылы осталась лишь незавидная роль жертвы.

– Ты находишь подобные зрелища забавными, дорогой Эд?

– Не придирайся к словам, Бернард, – отмахнулся граф Орлеанский. – Видишь котлы, в которых сейчас закипает вода? Именно в них и сварят несчастную кобылу.

– А в чем сакральный смысл мистерии?

– Божественное семя попадает в желудки всех, кто участвует в поедании несчастной кобылы, а также в землю, поскольку ее кости и внутренности разбрасываются по окрестностям.

– Но ведь ты же сказал, что на брачном ложе кобылу заменяет женщина.

– Предполагается, что несчастную кобылу покрывает либо сам Бел, либо один из его сыновей или внуков. А все люди, присутствующие на поляне, должны своим любовным пылом разбудить желание бога и заставить его оплодотворить землю, которую олицетворяет кобыла в данной мистерии. Чем больше знатных мужей и женщин, ведущих свой род от языческих богов, выйдут сейчас на эту поляну, тем больше пыла проявит их небесный прародитель, тем щедрее одарит земля своих нынешних доброхотов.

– Откуда ты все это знаешь, Эд?

– Моя нянька была язычница, – криво усмехнулся Орлеанский. – Да позаботятся о ней ее боги.

– А что с ней стало?

– Ее сожгли по приказу моего отца, когда мне было четырнадцать лет. За связь с Люцифером. Так решил архиепископ Эббон Реймский, старая сволочь!

Бернард Септиманский бросил на соседа удивленный взгляд, но тот больше ничего не сказал, возможно, просто не успел. Рожки загнусили громче, но хоровод, вместо того чтобы ускорить свой бег, неожиданно остановился и распался. Все замерли в предвкушении чуда.

Граф Септиманский подался вперед, чтобы лучше видеть. На всякий случай он отыскал глазами Карла. Однако юный король казался спокойным. Как и все прочие, он с любопытством смотрел на белую кобылу, которую вел под уздцы обнаженный мужчина. Бернард без всякого удивления узнал в нем Воислава Рерика. А Карл, если судить по его враз изменившемуся лицу, узнал и женщину, сидевшую на спине кобылы.

Центр поляны заполнился обнаженными телами. Бернард увидел Анхельму, устроившуюся на плече Сивара Рерика, и Тинбергу, при которой кавалером, скорее даже жеребцом, состоял Лихарь Урс.

Трудно сказать, видел ли Карл в этот момент свою жену. Глаза его были устремлены на мать, которую он никак не ожидал здесь встретить. По притихшей толпе словно прошла волна, смывшая с плеч людей одежду, возбуждение нарастало вместе с рокотом беснующихся барабанов. Бернард застыл словно парализованный, и если бы не помощь Эда Орлеанского, силой оттащившего его назад, то он так и остался бы стоять на поляне, привлекая посторонние взоры. Карл тоже куда-то исчез, во всяком случае, Бернард не видел его среди впадающей в экстаз толпы. Мистерия вступала в свою решающую фазу. Граф Септиманский увидел искаженное страстью лицо Юдифи и невольно прикрыл глаза.

– Жалко Карла, – сказал за его спиной Эд Орлеанский. – Боюсь, это зрелище надолго западет ему в память. Такое не забывается.

Бернард был согласен с Эдом, а потому, круто развернувшись на каблуках, почти побежал вниз с холма, объятого греховным экстазом. Гнусавая музыка рожков еще долго звучала в его ушах, и казалось, что этот бесовский то ли смех, то ли плач, не умолкнет никогда. Опомнился он только тогда, когда рука его утонула в гриве жеребца. В седло он, однако, не сел, поджидая графа Орлеанского.

– Вот уж не думал, Бернард, что тебя способно смутить подобное зрелище.

– Считай, что я спасал свою душу, Эд, – глухо отозвался граф Септиманский. – Но какова Юдифь! Ты и сейчас будешь утверждать, что она не ведьма?

– Все может быть, Бернард. Есть люди, которые считают, что власть важнее, чем спасение души.

– А ты, Эд, тоже так считаешь?

– Во всяком случае, я готов рискнуть многим и на этом свете, и на том.

– Что ж, в таком случае нам с тобою по пути.

Карл вернулся, когда над холмом уже забрезжил рассвет. Ни слова не говоря обеспокоенным сеньорам, он упал в седло и с места погнал гнедого.

Тем не менее граф Септиманский успел спросить осунувшегося капитана Рюэрга:

– Он видел все?

– Похоже, он видел даже больше, чем сможет вынести его душа.

Часть вторая Викинг

Глава 1 Война

За полгода, проведенные на чужой земле, бек Карочей, стал практически своим как среди сеньоров, окружающих императора Лотаря, так и среди римских финансистов. Увы, ему так и не удалось добиться главного, ради чего он, собственно, и провел всю зиму в Ахене. Воислав Рерик был по-прежнему жив и, более того, уже успел крепко насолить Лотарю взятием крепости Дакс. На эту крепость возлагались большие надежды, туда был направлен хорошо обученный гарнизон во главе с опытным капитаном, но крепость пала за один день, точнее ночь, и это обстоятельство повергло окружение императора в глубокое уныние.

А тут еще поползли слухи о колдовстве, с помощью которого Воислав Рерик овладел неприступной твердыней. Монсеньор Николай, верный сподвижник императора, железной рукой пресекал нелепые россказни досужих болтунов, но большого успеха на этом поприще не добился. Не только простой люд, но даже многие сеньоры, разумные на первый взгляд, поверили в способность варяга вызывать монстров из ада и вершить с их помощью расправу над истинными христианами. Подобные разговоры, да еще накануне большой войны, вполне способны были подорвать дух войска, собранного императором Лотарем.

Беспокоили монсеньора Николая и сведения, поступающие из Баварии. Людовику Тевтону удалось договориться с каганом Славомиром и привлечь на свою сторону многих славянских князей. Объединив усилия, Людовик и Карл могли выставить солидную армию в пятьдесят тысяч человек. А это не так уж и мало, если учесть, что армия Лотаря насчитывала в своих рядах чуть более шестидесяти тысяч воинов.

– Зато у нас преимущество в коннице, – отмахнулся от предостережений монсеньора Николая Лотарь, уверенный в своих силах.

Чем ближе бек Карочей знакомился с императором, тем меньше доверия он у него вызывал. И трудно было даже сказать почему. Лотарь был очень неглупым и деятельным человеком, к войне он готовился основательно, вникая в каждую мелочь, золотом и серебром не разбрасывался, если и делал займы, то на очень выгодных процентах. Словом, будь Лотарь купцом или финансистом, цены бы ему не было. К сожалению, его угораздило родиться императором. А расчетливость императора воспринимается окружающими как скупость, стремление вникнуть во все мелочи – как неуместная суетливость. Лотарю явно не хватало того, что славяне называют удачей, а латиняне – харизмой, то есть того набора качеств, которые превращают человека в вождя.

Впрочем, этими качествами, кажется, не обладали ни юный Карл, ни Людовик Тевтон, из чего Карочей заключил, что империю франков ждут нелегкие времена. Не менее важным обстоятельством было и то, что многие франкские сеньоры не были заинтересованы в сильном государе, они все время норовили отвалить в сторону с большим куском земли в зубах. Распря меж братьями сыграла им на руку. Хазарский посол не сомневался в том, что сеньоры используют сложившуюся ситуацию в своих целях, кто бы из внуков Карла Великого ни вышел победителем из войны.

Что же касается купцов, то они, в отличие от Хазарии, не обладали здесь никаким политическим влиянием, их интересы не учитывались ни императором Лотарем, ни папским клиром. Бек Карочей обратил на это внимание умного монсеньора Николая, но понимания не встретил. Все дело было в том, что сеньоры, как светские, так и духовные, были по преимуществу франками, тогда как купцы в массе своей являлись представителями покоренных ими народов.

Правда, среди сеньоров, окружающих Лотаря, было немало выходцев из старой римской знати, но спесью они мало чем отличались от франков и не видели в императорской власти гарантии своих прав. Именно поэтому бек Карочей, при всей своей внешней лояльности к императору Лотарю, отнюдь не чурался дружбы с влиятельными сеньорами и за месяцы, проведенные в чужой стране, сумел добиться многих послаблений для местных рахдонитов, слегка приунывших под пятой гордых франков, чем заслужил их горячую благодарность.

Особенно тесно Карочей сошелся с рабби Симеоном, человеком мудрым и пронырливым, обладающим большими деньгами и знаниями, которые порой бывают ценнее золота и серебра. По обычаю западных рахдонитов он не выставлял свой немалый достаток напоказ. У него был скромный домик в Реймсе и столь же скромные палаццо в Ахене и Риме. Он умудрился вложить деньги во всех трех сыновей почившего императора Людовика и теперь без всякого трепета наблюдал за военными приготовлениями. Кто бы ни одержал победу в этой братской сваре, он в любом случае оставался в выигрыше.

– Так ты считаешь, уважаемый бек, что нам следует делать ставку не на императора, а на влиятельных сеньоров? – спросил рабби.

– Война приведет к ослаблению центральной власти и к усилению владетельных сеньоров, – подтвердил Карочей. – Приходится считаться с реальностью, уважаемый рабби, раз уж мы не можем ее изменить.

Рабби Симеону исполнилось пятьдесят лет. Это был худой, довольно высокого роста человек с черной как смоль бородой и умными карими глазами. Наверное, в Хазарии он мог бы стать беком, но здесь, на землях франков, он был тем, кем был, то есть богатым купцом, зависящим от прихоти знатных сеньоров, а потому вынужденным им угождать, дабы избежать прямого насилия.

– Мы уже вложили немалые деньги в Пипина Аквитанского, – покачал седеющей головой Симеон. – Но пока не видно серьезной отдачи.

– Отдача будет в любом случае, уважаемый рабби. Одержит ли победу Лотарь, или верх возьмут Карл с Людовиком, Пипин уже вцепился в Аквитанию, как собака в кость, и не захочет с ней расстаться без большой крови. У него там много сторонников, а если его поддержит граф Бернард Септиманский, то у сыновей Людовика Благочестивого будет много хлопот с этой парочкой. А что слышно о Герарде Вьенском? Он уже определился с выбором?

– Сведений о графе Вьенском у меня нет, – вздохнул Симеон. – Зато о его дочери Тинберге гуляет много слухов.

– У тебя есть осведомители в Париже?

– Некий центенарий Гуго, пользующийся большим доверием графа Бернарда Септиманского.

– Ему можно верить?

– До сих пор он меня не обманывал. Так вот этот Гуго утверждает, что прекрасная Тинберга вступила в порочную связь с оборотнем по имени Лихарь Урс. Этот оборотень якобы служит дьяволу и послан в наш мир, чтобы отвратить от истинной веры франкских королей и сеньоров.

– Лихарь Урс? – удивленно вскинул брови Карочей. – Но как он оказался в Париже?

– Вероятно, он пришел туда с дружиной Воислава Рерика. А ты что, знаешь его?

– Кажется, да. Если, конечно, мы ведем речь об одном и том же человеке. Он старший сын князя Русалании Искара, которого и в глаза и за глаза все называют Шатуном. В битве при Матархе этот щенок убил сына кагана Обадии Манасию на моих глазах. Я поклялся отомстить ему и сдержу слово.

– Тогда ты, вероятно, знаешь и другого молодого русалана, Драгутина сына Торусы?

Карочей зло засмеялся.

– И этот здесь. Лет шесть назад, уважаемый рабби, я пообещал этому мальчишке положить свой меч на его могилу и буду очень рад, если мне это удастся сделать. Так что же натворила прекрасная Тинберга?

– Дело не только в Тинберге, уважаемый бек, но и в императрице Юдифи. Их уличили в почитании языческих богов.

– Кто уличил?

– Якобы графы Септиманский, Орлеанский и сам Карл видели, как она отдалась во время мистерии Белтайн Воиславу Рерику. Этот обряд, насколько я знаю, обычно считают брачным, во всяком случае, связывающим в нерушимый союз мужчину и женщину, принявших в нем участие.

Бек Карочей был удивлен и даже потрясен этим из ряда вон выходящим известием. Конечно, вдову императора Людовика в окружении ее пасынка Лихаря давно уже называют ведьмой, но одно дело – предполагать, и совсем другое – знать, что эта женщина участвует в языческих обрядах.

– Но зачем ей понадобилось так рисковать? Ведь все тайное рано или поздно становится явным.

– Граф Бернард Септиманский считает, что Воислав Рерик метит на императорский трон. А для Юдифи это шанс остаться на вершине власти, ибо по мере взросления сына она все больше будет отодвигаться в тень.

– Но ведь папа Евгений никогда не согласится короновать язычника.

– Зато ничто не помешает это сделать императору Феофилу, разумеется, в том случае, если Рерик перейдет в христианскую веру.

– Боюсь, Рерик не сделает этого никогда. Он закоренелый язычник, – усмехнулся Карочей.

– Я ведь не утверждаю, уважаемый бек, что внук князя Витцана возмечтал об императорской короне, я всего лишь сказал, что его в этом подозревают. И, возможно, не без оснований.

– А что по этому поводу думает Драгон из Меца?

– Епископ молчит. Молчит король Карл. Молчат графы Септиманский и Орлеанский. И это наводит меня на размышления, уважаемый бек. Я начинаю сомневаться в словах центенария Гуго.

– И совершенно напрасно, уважаемый рабби. Только глупец рубит сук, на котором сидит. Обвинения Юдифи и Тинберге предъявят после победы над Лотарем, ибо епископ Драгон слишком умен, чтобы вносить раздор в собственные ряды перед решающей битвой.

– Как ты считаешь, уважаемый бек, следует мне поделиться полученными сведениями с монсеньором Николаем?

– Ни в коем случае, уважаемый Симеон! – вскинулся Карочей. – Ты все расскажешь ему после битвы, когда исход войны будет уже решен. Если победу одержит Лотарь, то он заплатит любую цену за сведения, порочащие его врагов. Ведь суд над Юдифью будет судом и над Карлом, а косвенно и над Людовиком, который тоже не чурается язычников. Обвинив братьев в ереси, Лотарь сможет их устранить, ничем практически не рискуя. Вряд ли во франкской империи найдется епископ или светский сеньор, который подаст свой голос в их защиту. Ну а в случае поражения сведения, добытые тобой, уважаемый рабби, помогут императору и папе выйти из войны с наименьшими потерями.

– В таком случае, уважаемый бек, я прошу тебя лично донести до ушей монсеньора Николая все, что я сегодня рассказал, но без упоминания моего имени. Ибо и у сыновей Людовика Благочестивого, и у его вдовы слишком много сторонников, чтобы иудей, раскрывший тайны сильных мира сего, мог доживать свой век в спокойствии.

– Хорошо, рабби, я выполню твою просьбу. Если мне удастся извлечь из данной ситуации прибыль, то мы поделим ее пополам. Твое здоровье, уважаемый Симеон.

Весть о том, что Людовик и Карл, соединив свои армии, двинулись походом на императора Лотаря, долетела до Ахена в начале лета. Лотарь, готовый к такому развитию событий, немедленно выступил им навстречу. Ган Карочей после некоторого раздумья присоединился к императору. Принимать участия в битве он не собирался, но почему бы не понаблюдать за развитием событий вблизи и не поднабраться опыта в военном деле, тем более что франки – далеко не последние бойцы в ойкумене.

Особых различий в вооружении между франкскими и хазарскими воинами Карочей не обнаружил. И у тех и у других главным оружием было копье, меч или секира. Правда, хазары очень часто использовали дротики, а франки их почти не применяли. К тому же мечи у них были прямыми и по силе наносимого удара уступали чуть изогнутым хазарским клинкам. Защитное снаряжение было практически одинаковым, иногда воины одевали кольчуги, но большей частью – колонтари. Применялись также поручи и поножи. Головы защищали шлемы, такие же, как у русов. Щиты изготовлялись из дерева, обтягивались кожей и укреплялись металлическими стяжками, которые в центре венчались шишаком, тоже железным. Пехота выглядела послабее. Кольчуг у пехотинцев не было, только колонтари, а у иных и вовсе звериные шкуры. Кроме длинных пик у пехотинцев для ближнего боя имелись боевые топоры. Кроме луков, были еще и арбалеты, но они были тяжелы и сильно проигрывали лукам в скорострельности. Безусловно, франкская пехота не уступала по своим боевым качествам хазарскому ополчению, но при встрече с железной фалангой русов она наверняка была бы опрокинута в течение нескольких минут. Превосходство русов в защитном снаряжении и здесь сыграло бы свою решающую роль.

Враждующие армии встретились у местечка Фонтенуа-он-Пюще и заняли позиции друг против друга. С началом битвы ни те ни другие не спешили. Похоже, полководцы решили присмотреться друг к другу. У Лотаря была возможность занять Фонтенуа и обнести его полевыми укреплениями, но он этого делать не стал, целиком полагаясь на свое численное превосходство, кстати, весьма зыбкое и, по мнению Карочея, не дававшее императору преимущества на поле, заросшем местами густым кустарником. Впрочем, у Лотаря хватило ума занять невысокий холм, господствующий над равниной.

Объединенная армия Карла и Людовика тылами упиралась в рощу, что давало ее пехоте возможность скрытно маневрировать и перестраиваться, а в случае лобовой атаки конницы и вовсе укрыться за деревьями. Впрочем, подобное расположение имело и свои недостатки. Отступившую пехоту трудно потом будет собрать и вновь бросить в битву. Оценив соотношение сил и их расположение, Карочей пришел к выводу, что если Лотарю и удастся одержать победу, то только очень большой кровью. Самым умным в подобной ситуации было бы пойти на мировую.

– Боюсь, ты опоздал со своими советами, уважаемый бек, – со вздохом ответил Карочею монсеньор Николай, с которым скиф поделился своими впечатлениями. – Думаю, тебе лучше укрыться в Фонтенуа, дабы не навлечь большой беды на свою голову.

Лотарь медлил с наступлением, возможно, он ждал парламентеров от братьев, но Людовик с Карлом не спешили затевать переговоры. У императора был выбор: либо начинать битву, либо уходить в Ахен, признав свою слабость, ибо его братья отступать не собирались. Но и для Лотаря отказ от битвы означал бы поражение, гораздо более сокрушительное, чем осенний конфуз прошлого года в Баварии. Тогда он мог сослаться на недооценку сил Людовика, но нынешнее бегство оправдать было бы нечем, разве что робостью души. Но Лотарь не был робким человеком, и Карочей знал это очень хорошо. Да и не затем император в течение полугода собирал и готовил войско, чтобы дрогнуть сердцем на виду у неприятеля.

Сообразив это, Карочей покинул холм, воспользовавшись любезным советом секретаря папской курии, и укрылся за хлипкими стенами Фонтенуа. Городишко был невелик, но из его приворотной башни открывался великолепный вид на поле предстоящей брани. Практически все жители городка, от мала до велика, высыпали на стены, но знатному сеньору из далекой Хазарии нашлось здесь очень удобное место для наблюдения. Центенарий Анселой, возглавлявший местную администрацию, выказал гостю должное почтение и даже предложил ему присесть рядом с собой на тюк соломы.

Император Лотарь бросил на неприятеля пехоту, дабы перебить лучников и очистить поле для атаки конницы прямо по центру. Намерения его были понятны Карочею. Император собирался рассечь боевые порядки Людовика и Карла на две части и, связав их правый фланг активными действиями пехоты, разгромить левый с помощью конницы. Построение неприятельской армии позволяло ему рассчитывать на успех, ибо Людовик и Карл своих кавалеристов сосредоточили на флангах, тем самым сильно ослабив центр. Стоявшие там пехотинцы по всем законам воинского искусства не смогли бы сдержать удара конницы неприятеля. Уважаемый Анселой, от души сочувствовавший Лотарю, обратил внимание бека Карочея на промах, допущенный коннетаблем Виллельмом, поскольку, по слухам, именно он командовал объединенной армией младших сыновей Людовика Благочестивого.

– Пехота пехоте рознь, – не согласился с центенарием Карочей. – Сдается мне, что за пешими франками стоит фаланга ругов, а эти способны отразить любой кавалерийский наскок.

У Матархи каган-беку Ицхаку Жучину противостояла фаланга русов, а не ругов, но результат был тот же самый. Конница Лотаря, разметав пеших франков, уперлась в стену копий и отскочила назад. Пехота императора не сумела связать армию коннетабля Виллельма на флангах и тем поставила свою кавалерию в весьма опасное положение. По сути, самая боеспособная часть императорской армии оказалось в окружении, атакованная сразу со всех сторон. Положение Лотаря нельзя было признать безнадежным, но все-таки оно было крайне сложным, и это понял не только Карочей, но центенарий Анселой.

Император вынужден был бросить в битву свои последние резервы. Если Карочей не ошибался, то отчаянную атаку императорской кавалерии возглавил сам Лотарь. Этот удар, нацеленный на левый фланг неприятеля, слишком уж круто загнувшийся к центру, мог бы принести успех атакующим, если бы им наперерез не ринулась из ближайшего лесочка лавина закованных в железо всадников. Сложилась до боли знакомая Карочею ситуация, и он почти не сомневался в том, что во главе железной лавины, обрушившейся на императора Лотаря, находится Воислав Рерик. Сокол пал на свою добычу столь внезапно, что несущиеся с холма всадники не успели перестроиться и были буквально смяты и отброшены назад.

– Вот и все, пожалуй, – обернулся к Анселою бек Карочей. – Войну можно считать проигранной.

Армия Лотаря продолжала отчаянно сопротивляться. Самому императору удалось собрать вокруг себя несколько тысяч всадников, бросить их на правый фланг и разорвать стальное кольцо, сжимающееся вокруг его кавалерии, но это был локальный успех, мало повлиявший на ход битвы. Пехота Лотаря была большей частью истреблена, частью разбежалась, а конница, поредевшая наполовину, с большим трудом вырвалась из окружения и обратилась в бегство. На холме, где стоял шатер императора и еще совсем недавно гордо развевался его штандарт, резвились конные варяги Воислава Рерика. Карочей очень надеялся на то, что император Лотарь спасся и находится в безопасном месте. А вот что касается монсеньора Николая, то секретарь папской курии, скорее всего, оказался в плену, если, конечно, какой-нибудь викинг не срубил ему в горячке голову.

– Надеюсь, ты не собираешься оборонять свой город, уважаемый центенарий? – спросил бек у Анселоя.

– С какой же стати? – возмутился тот.

– В таком случае тебе лучше открыть ворота, дабы не раздражать победителей.

За себя и своих хазар Карочей практически не боялся. В конце концов, он в империи франков всего лишь гость, никак не отвечающий за все те передряги, которые происходят в чужой земле. Тем не менее беку следовало поторопиться и сдаться какому-нибудь знатному сеньору прежде, чем им займутся разгоряченные битвой мародеры, которые уже нацелились на беззащитный город.

Хазарскому послу повезло. Едва выехав из Фонтенуа, он попал в окружение конных мечников, которыми командовал рослый сеньор с насмешливыми голубыми глазами. Хазарские одежды были непривычны для франков, и те замешкались с расправой, что позволило Карочею напомнить их командиру о давнем знакомстве и попросить о покровительстве.

– Рад тебя видеть, благородный бек, – приветственно помахал ему рукой Эд Орлеанский, узнавший скифа, с которым он не раз пировал в Реймсе. – Вот уж кого не рассчитывал здесь встретить, так именно тебя.

– Что делать, – развел руками Карочей. – Превратности судьбы! Не мог отказать себе в удовольствии посмотреть, как сражаются франки. Потрясающее зрелище, благородный друг. Поздравляю тебя с полной победой.

– К сожалению, эта победа не моя, – криво усмехнулся граф Орлеанский. – Но спасибо на добром слове, бек Карочей.

Граф Эд был настолько любезен, что не только проводил хазарского посла в лагерь победителей, но и представил его королю Карлу. Юный король еще не отошел от горячки битвы, а потому глянул на чужака без всякого интереса. Карлу сейчас было не до послов, а потому Карочей благоразумно отошел в тень. В стане франков подсчитывали потери, и свои, и чужие. Жара, стоявшая в этот июньский день, к вечеру спала, но следовало поторопиться с погребением, дабы не нажить большой беды. Убитых было столь много, что не хватало священников, чтобы их отпеть. В это скорбное служение пришлось включиться и епископам, среди которых был и монсеньор Николай, уцелевший, к счастью, в кровопролитной битве.

Граф Эд был настолько любезен, что пригласил скифа в свой шатер, где Карочей с удовольствием обнялся с Робертом Турским и познакомился с Бернардом Септиманским.

– Наслышан о тебе, благородный граф, – отвесил вежливый поклон графу Септиманскому бек Карочей.

– Вот как, – удивился Бернард. – От кого же, если не секрет?

– От твоего племянника, герцога Пипина Аквитанского.

– Не называй Пипина герцогом, благородный бек, – предостерег Карочея граф Орлеанский. – Это может не понравиться королю Карлу.

– Прошу прощения, сеньоры, но мне почему-то казалось, что внук Карла Великого имеет право на высокий титул и всеобщее уважение.

– Пусть так, но все равно не называй, – вежливо улыбнулся Эд Орлеанский, жестом приглашая сеньоров к накрытому столу.

Стол, естественно, был сервирован по-походному, что нисколько не помешало гостям отдать должное вину и хорошо подкрепиться. Ничто так благотворно не влияет на аппетит, как день, проведенный в бранных утехах. А нынешним сотрапезникам бека Карочея пришлось немало потрудиться. Об этом говорило как осунувшееся лицо Бернарда Септиманского, так и поврежденная левая рука Роберта Турского.

– Мне показалось, сеньоры, что исход битвы решили стойкость фаланги ругов и внезапный удар засадного полка, который опрокинул отборную дружину императора Лотаря, – поделился своими наблюдениями о битве Карочей. – Кстати, вы не подскажете, кто им командовал?

Сеньоры переглянулись, после чего Эд Орлеанский нехотя ответил на заданный беком вопрос:

– Ярл Воислав Рерик.

– Спасибо, граф, – поблагодарил хозяина Карочей. – Точно таким же ударом во фланг беку Хануке Черный Ворон решил исход битвы при Матархе.

– Черный Ворон? – удивленно вскинул бровь Бернард Септиманский.

– Да, – кивнул головой Карочей. – Так его зовут в Руси и Хазарии, и, как вы, вероятно, догадываетесь, сеньоры, далеко не случайно. Черный Ворон – это вестник смерти бога Велеса.

– Но ведь Рерик – ротарий, а ротарии служат Световиду, – проявил свою осведомленность в обычаях язычников граф Орлеанский.

– Одно другому не мешает, дорогой друг, – вздохнул Карочей. – Пятнадцать лет назад Черный Ворон напал на хазарский город Сарай во главе навьей рати. Вы знаете, кто такие навьи, сеньоры?

– Бесы, что ли? – предположил граф Роберт.

– Бесы, вампиры, оборотни. Я был тому свидетелем, сеньоры. Смею вас уверить, я человек не робкого десятка. Побывал во многих сражениях. Дрался и с арабами, и с ромеями, и с русами, но такого ужаса мне переживать не доводилось. Представьте себе, сеньоры, огромную черную птицу, светящуюся в ночи зеленоватым потусторонним светом, а вокруг нее визжащий хоровод из чудовищных звериных рыл, и тогда вы поймете, что я испытывал в тот момент. Все мои хазары попадали с коней раньше, чем успели обнажить мечи. Трупы мирных обывателей потом пришлось вывозить в телегах много дней. До сих пор не знаю, как выжил в ту страшную ночь, но память о ней я сохраню на всю жизнь.

– А тебе это случайно не приснилось, благородный бек? – усмехнулся Роберт Турский.

– Я понимаю причину твоего недоверия, граф, – укоризненно покачал головой Карочей, – а потому не обижаюсь. Муж моей сестры, знатнейший киевский боярин, тоже мне не поверил. Он решил убить Рерика, который повадился ходить к разбитной женке, которую многие в Киеве считали ведьмой. И, представьте себе, сеньоры, он его убил.

– Убил Рерика? – растерянно переспросил Бернард Септиманский.

– По меньшей мере шесть человек видели его с кинжалом в груди, – продолжал Карочей, понизив голос почти до шепота. – Все его тело было покрыто черными перьями.

– А что потом?

– А потом был пир, на котором боярин просватал за своего сына киевскую княжну. И все вроде бы шло тихо и мирно, пока один из гостей не пошутил по поводу Черного Ворона. Глупая шутка, но моему родственнику она стоила жизни. Он прилетел!

– Кто он? – хрипло спросил граф Септиманский.

– Черный Ворон. Его видели все пирующие, а их было несколько сотен человек. Он взмахнул огромными крыльями, и все светильники в гридне разом погасли. Потом светильники вновь зажгли, но было поздно. Боярин и его сын были уже мертвы.

– А Черный Ворон?

– На следующее утро Воислав Рерик как ни в чем не бывало появился в тереме великого киевского князя Дира, но ни сам Дир, ни его бояре, ни его мечники не осмелились спросить у варяга, где и с кем он провел эту ночь.

Если судить по воцарившемуся в шатре молчанию, рассказ бека Карочея произвел на сеньоров большое впечатление. Даже недоверчивый Роберт Бретонский перестал улыбаться и теперь в раздумье подкручивал рыжие усы.

– Выходит, это правда? – спросил наконец граф Роберт у Орлеанского.

– А я вам о чем толкую все эти месяцы, – взорвался Бернард Септиманский и тут же, спохватившись, обратился к Карочею: – Извини, бек. Я собственными глазами видел дракона у крепости Дакс, его видели и мои мечники, и мечники графа Орлеанского, но все сеньоры твердят в один голос, что дракон мне привиделся.

– Дракон привиделся не только тебе, благородный Бернард, – вскользь заметил Карочей. – Он привиделся многим защитникам крепости. Как, впрочем, и оборотни, которые рвали мечников на части когтистыми лапами. Я собственными ушами слышал, как защитники Дакса рассказывали об этом императору Лотарю. Потом по приказу монсеньора Николая их изолировали, дабы они своими байками не смущали дух войска, готовящегося к войне.

– Дракон – это уже слишком, – покачал головой граф Роберт.

– В его образе простым смертным обычно является сам Велес, – пояснил сеньорам бек Карочей. – Я тоже сомневаюсь, что Рерику удалось призвать себе на помощь повелителя навьего мира, но ведь достаточно и тени Чернобога, чтобы привести в ужас обычных людей.

– Ты можешь не верить мне, граф Роберт, ты можешь не верить благородному беку, но не могла же Радегунда солгать на исповеди? – стоял на своем Бернард.

– А кто такая Радегунда? – спросил у графа Септиманского Карочей.

– Жена капитана Раймона Рюэрга. Она утверждает, что видела, как некий Лихарь Урс превращается в медведя.

– Он был ее любовником?

– Нет, он вступил в связь совсем с другой женщиной.

– Вы, вероятно, хотели сказать – со знатной дамой, – поправил Бернарда ган Карочей. – Шатуны не опускаются до любовных шашней со служанками.

– Ты что же, бек, знаешь и этого негодяя? – удивился Роберт Бретонский.

– Я знаком не только с Лихарем Урсом, но и с его отцом князем Искаром. Более того, я был знаком и с его дедом, боярином Драгутином. Страшный был человек. Если оборотня вообще можно назвать человеком.

– Это у них что, наследственное? – прищурился Роберт.

– Видишь ли, граф, связь женщины с Чернобогом никогда не проходит бесследно даже для ее отдаленных потомков. Взять хотя бы того же Меровея Венделика, чья мать, по слухам, понравилась чудищу Китоврасу. Колдовская сила Меровингов не иссякла и поныне, и вы можете судить о ней по деяниям одного из самых блистательных представителей этого рода. Я имею в виду Воислава Рерика.

– Скажи, благородный бек, оборотня можно убить? – спросил граф Орлеанский, пристально глядя в глаза Карочею.

– Можно, – твердо ответил скиф. – Я говорю об этом с уверенностью, сеньоры, поскольку дед Лихаря Урса был смертельно ранен на моих глазах стрелой простого мечника. Оборотень становится уязвимым, когда принимает человеческое обличье. И его надо убить прежде, чем он прибегнет к колдовским чарам.

– Я так понимаю, бек, что ты не питаешь дружеских чувств к Воиславу Рерику? – задумчиво протянул граф Орлеанский.

– Я отдам правую руку, граф, только бы мне увидеть его мертвым. Черный Ворон погубил многих моих друзей. Он убил кагана Обадию, которому я преданно служил. Он сеет смерть везде, где появляется. Убить его – долг каждого благородного человека.

– Вопрос – как убить?

– А как получится, благородный Эд, – криво усмехнулся Карочей. – Можно стрелой, можно кинжалом, но лучше всего сжечь его живьем, а пепел развеять по ветру. Вот тогда остаток жизни я буду спать спокойно.

– Ну что ж, бек Карочей, считай, что в этом деле ты нашел верных друзей и помощников.

К утру стали известны цифры потерь противоборствующих сторон. Людовик и Карл потеряли двенадцать тысяч воинов, император Лотарь – двадцать восемь. А всего под прежде почти никому неведомым городом Фонтенуа полегли сорок тысяч человек. Такие потери могли потрясти кого угодно, а уж монсеньора Николая тем более. На секретаре папской курии не было лица, когда он попался на глаза беку Карочею. Император Лотарь практически лишился своей армии и не мог более оказывать братьям серьезного сопротивления.

– А император жив? – полюбопытствовал Карочей.

– Ему удалось спастись, – со вздохом отозвался Николай. – Но путь на Павию открыт, и ее падение не за горами. Скорее всего, падет и Рим. Папе Евгению нечего противопоставить победившей коалиции.

– А вот с этим позволь не согласиться, уважаемый монсеньор, – сказал Карочей, с интересом поглядывая на утреннюю суету в лагере франков. – Проигрывает тот, кто признает свое поражение.

– Тебе есть что предложить мне, уважаемый бек? – насторожился Николай.

– Есть, монсеньор. Мятеж Пипина в Аквитании вас устроит?

– Сколько? – хрипло спросил секретарь папской курии.

– Я думаю, миллиона денариев хватит, – спокойно отозвался бек Карочей.

– Ты сошел с ума, уважаемый бек, – зло прошипел секретарь папской курии.

– А ты полагаешь, монсеньор, что разорение Ахена и Рима обойдется вам дешевле? – насмешливо спросил Карочей.

– Но мне нужны гарантии.

– Гарантии в данной ситуации можно требовать разве что от бога. А я всего лишь предоставляю шанс и тебе, монсеньор Николай, и папе Евгению, и императору Лотарю. Я не могу вернуть империю Лотарю, но в данной ситуации удержать хотя бы треть ее – это уже очень хороший результат.

– Пожалуй, – нехотя согласился Николай. – И как ты собираешься его достичь?

– В коалиции двух братьев есть слабое звено – Карл. Вот с ним нам и предстоит поработать, монсеньор.

Глава 2 Перемирие

Епископ Драгон был встревожен известиями, полученными из Аквитании. Этот мальчишка Пипин, о котором все и думать забыли, вновь предъявил претензии на земли, якобы завещанные ему отцом. Положим, кое-какие основания для подобных требований у него имелись, но он выбрал явно неподходящий момент, чтобы заявить о них вслух. У Карла сейчас достаточно сил, чтобы раздавить любого мятежника. Нужно только сорвать два давно уже созревших плода, Ахен и Рим, а уж потом можно будет посчитаться и с Пипином. Увы, далеко не все рассуждали столь же разумно, как Драгон. Для епископа из Меца это явилось большим сюрпризом.

– Разорение Ахена и унижение Рима не сделает чести ни Карлу, ни Людовику, – высказал свое мнение епископ Эброин из Нанта, а епископ Венелон из Санса важно кивнул в подтверждение слов собрата.

Оба епископа были верными сподвижниками Драгона, и не считаться с их мнением он не мог, тем более в нынешней весьма сложной ситуации. Кроме всего прочего, Эброин и Венелон были очень влиятельными людьми в империи франков.

– Я вас не понимаю, монсеньоры, – нахмурился Драгон. – Одержана победа, а вы почему-то не хотите воспользоваться ее плодами.

– Мне кажется, монсеньор, что у святой церкви есть враг куда более опасный, чем Лотарь, – сварливо заметил Эброин.

– И что это за враг?

– Ересь, – резко вскинул лысую голову, очень похожую на созревшую дыню, Венелон из Санса. – Мы не можем допустить, чтобы язычники восторжествовали над нами в самом сердце христианского мира. Или вы, уважаемый монсеньор, полагаете, что мы станем таскать каштаны из огня для меровингского выродка Воислава Рерика?

– Вы скрыли от нас заговор, Драгон, и если бы не участие монсеньора Николая, то епископы до сих пор пребывали бы в неведении, – поддержал Венелона епископ Эброин.

– У меня не было доказательств, – глухо отозвался епископ из Меца. – Нет их и сейчас. Вы отлично знаете, монсеньоры, что победа при Фонтенуа была одержана во многом благодаря ярлу Воиславу и ругам кагана Славомира.

– И что с того, монсеньор Драгон? – повернул в сторону собрата сморщенное личико епископ Венелон. – Прикажете нам поставить в Риме рядом с базиликой святого Петра еще и храм славянскому божку?

– Не богохульствуйте, монсеньор, – рассердился Драгон.

Епископ Венелон явно зашел слишком далеко, и епископ Эброин поспешил вмешаться в закипающую ссору. Драгон был упрям, властолюбив, но в его верности христианской религии никто не сомневался. Правда, в этот раз он слишком доверился язычнику, но, надо признать, у него не было другого выхода. Положение юного Карла было весьма шатким, а с его падением не только могла бы закатиться звезда Драгона, но и были бы ущемлены права всех епископов и архипастырей империи в пользу излишне властолюбивого папы Евгения. Слава Всевышнему, который вовремя вмешался в ход событий и указал зачинщикам братоубийственной свары на их неправоту.

– Божий суд уже состоялся, – мягко заметил Эброин. – И не нам, малым сим, оспаривать волю Всевышнего. Зато в наших силах прекратить кровавую распрю, поделив империю между тремя братьями в равных долях. Я уже говорил об этом с монсеньором Николаем и епископом Эббоном из Реймса, они придерживаются того же мнения. Негоже христианским государям разрешать споры с помощью язычников.

До епископа Драгона наконец дошло, откуда дует ветер. Знать бы еще, кто раскрыл пронырливому секретарю папской курии тайны, которые королю Карлу и Драгону очень хотелось скрыть хотя бы до поры. Ответ, впрочем, лежал на поверхности. Просветить монсеньора Николая по поводу предполагаемых планов Воислава Рерика могли только графы Септиманский и Орлеанский, следовательно, и мятеж мальчишки Пипина тоже не был случайным.

Видимо, сеньоры Нейстрии, Франкии и Аквитании заранее готовились предъявить королю Карлу счет, как только будет покончено с претензиями Лотаря. И благодаря усилиям интриганов победа при Фонтенуа может обернуться поражением не только для старшего сына императора Людовика Благочестивого, но и для младшего. Людовик Тевтон явит себя круглым дураком, если не сумеет воспользоваться ситуацией и не приберет к рукам императорскую корону.

Монсеньор Николай, надо отдать ему должное, очень точно просчитал ситуацию. Низложение Лотаря сейчас не принесет пользу юному Карлу. Более того, оно его погубит. Как это ни грустно, но о походе на Ахен придется забыть. Надо навести порядок в собственном доме.

– Что вы предлагаете, монсеньоры?

– Прежде всего надо заключить перемирие с Лотарем, – ответил епископ Венелон. – Битву при Фонтенуа решением всех епископов империи следует объявить божьим судом, а ее результаты – не подлежащими пересмотру. Для нас сейчас духовное единство важнее светского.

Драгон не был уверен, что с духовным единством все будет гладко, но у него хватило ума понять, что ему, а точнее королю Карлу, предъявлен ультиматум. Воислав Рерик должен умереть, а с его исчезновением уйдет с политической арены и императрица Юдифь. Нельзя сказать, что епископа Драгона такой расклад очень уж огорчал. Он сам готовился посчитаться с варягом, но после победы. К сожалению, не всем его планам суждено сбыться, но это еще не повод для того, чтобы опускать руки.

– Хорошо, монсеньоры. Я принимаю ваши условия. Но прошу учесть, что убедить короля Карла будет совсем не просто. Речь идет о его жене и матери. Кроме того, нам могут помешать руги кагана Славомира. И будет совсем не худо, если Людовик Тевтон отправит их домой раньше, чем голова Воислава Рерика падет с плеч.

– Это будет очень трудно сделать, монсеньор Драгон, – с сомнением покачал головой епископ Эброин. – Людовик Тевтон очень недоверчив и, чего доброго, может заупрямиться.

– Мы рискуем понести очень большие потери, если викинги Рерика объединятся с ругами и славянами Людовика Тевтона. Тогда ничего не помешает Людовику договорится с ними и обрушиться и на Карла, и на Лотаря.

Похоже, епископы Венелон и Эброин такого развития событий не предусмотрели. Тем не менее у них хватило ума признать правоту Драгона. В отличие от своего старшего брата Лотаря Людовик Тевтон был человеком скрытным, он никогда вслух не предъявлял свои права на императорскую корону, но это вовсе не означало, что он откажется при благоприятном стечении обстоятельств водрузить ее себе на голову.

– Хорошо, монсеньор Драгон, – кивнул головой Венелон. – Попробуйте убедить Карла, а мы постараемся уговорить Людовика.

Король Карл выслушал доводы Драгона с непроницаемым лицом. Епископ с удивлением отметил, что за последний месяц его племянник сильно изменился. Возможно, на него подействовала война, возможно – недостойное поведение матери, свидетелем которого он стал. Карл сосредоточенно смотрел поверх головы Драгона, и тому трудно было определить, какие мысли сейчас бродят под этой шапкой преждевременно редеющих светлых волос.

– Ты считаешь, монсеньор, что Воислав Рерик готовит переворот?

– Так считаю не только я, но и многие сеньоры Нейстрии, Франкии и Аквитании. К сожалению, легкомыслие твоей матери дало к этому серьезный повод. О ее участии в языческих обрядах стало известно папской курии. Думаю, что очень скоро папа Евгений объявит об ее отлучении. Императрицу Юдифь предадут сначала церковному, а потом светскому суду и, возможно, казнят. Защитить ее мы не сможем. Мне очень жаль, государь, но ты видел все собственными глазами.

– Видел не только я, – криво усмехнулся Карл.

– К сожалению, это правда. И эти люди донесли сведения, порочащие Юдифь, до нужных ушей. Более того, они готовы выступить свидетелями на суде. Ты тоже будешь вызван туда, государь, и тебе придется либо солгать, либо сказать правду.

– Значит, это не ты, монсеньор, просветил епископов и папу?

– Не я, государь. Хотя своим молчанием я согрешил против истинной веры.

– Что ты предлагаешь, монсеньор?

– Спасти свою мать ты сможешь только одним способом – устранив ярла Воислава Рерика. Как только этот человек умрет, слухи утихнут и Юдифь сможет уйти в монастырь. Таков удел всех вдов, государь. И очень жаль, что твоя мать не захотела смириться с божественным предназначением.

– Скажите, монсеньор, а эти лилии действительно имеют такое большое значение?

– Какие лилии? – удивился Дагон.

– Царские знаки на груди у Рерика.

– Ты их видел?

– Да.

– Боюсь, что в этих знаках не только погибель того, кто их носит, но и твоя погибель, Карл. Этот человек должен умереть. Забудь, что в тебе течет кровь Меровингов, вспомни, что ты Каролинг. Не лилии дают право на власть, а воля и вера. Истинная вера!

– Выходит, моя мать ошиблась, доверившись этому человеку?

– Юдифь ошиблась, и за свою ошибку она должна заплатить. Но я не хочу, чтобы за грехи матери отвечал ты, Карл. Я дал слово твоему отцу, что позабочусь о тебе, и я сдержу его, чего бы мне это ни стоило.

– Ты меня убедил, монсеньор, – холодно произнес Карл. – Я сделаю все от меня зависящее, чтобы спасти свою мать от суда и позора.

Воислав Рерик был удивлен, что блестящая победа, одержанная в битве при Фонтенуа не привела к победоносному окончанию войны. Путь на Ахен оказался открыт, но ни Карл, ни Людовик не спешили воспользоваться счастливым случаем. Причины этой странной медлительности он попытался выяснить у коннетабля, но старый сеньор Виллельм в ответ лишь пожал плечами. Коннетабль был опытным военачальником, но абсолютно не разбирался в политических интригах. Он мог выиграть битву, но плодами своих побед предоставлял распоряжаться другим.

– Похоже, секретарь папской курии монсеньор Николай сумел убедить епископа Драгона, что лучшим выходом из создавшейся ситуации будет мирный договор, выгодный всем братьям, – высказал свое мнение по поводу сложившейся ситуации Сивар.

– А что думает по этому поводу король Карл?

– Карл слишком молод и неискушен, чтобы всерьез бороться за императорскую корону. Сокрушив Лотаря, мы развяжем руки Людовику, а Карлу в одиночку не совладать с Тевтоном.

– Выходит, все что ни делается – к лучшему?

– Если ты не собираешься сам стать императором, то да, – ответил с кривой усмешкой Сивар.

– А что, у тебя есть сомнения на этот счет?

Сивар пристально посмотрел на брата, словно пытался проникнуть в самые потаенные его мысли. Они практически не расставались всю свою жизнь и вроде бы хорошо знали друг друга, но, видимо, именно поэтому младший Рерик и не спешил отвечать старшему брату. Сивар был викингом и не искал для себя другой доли. Вино, женщины и запах моря – вот, пожалуй, и все, что нужно ему было в этой жизни. Но Воиславу этого было мало, и оба они это знали.

– Зачем тебе Юдифь, брат? Ведь на свете много молодых и красивых женщин! Зачем нам империя франков, где мы, варенги, всегда будем чужаками?

– Когда-то варенги и франки были одним целым, – нахмурился Воислав.

– Что прошло, то прошло, – пожал плечами Сивар. – У них теперь свой бог, у нас свой. Нельзя склеить разбившуюся глиняную чашку. Король Хлодвиг, принявший веру Христа, уже все решил и за тебя, и за меня, и за короля Карла. Потомкам Меровея Вандала никогда не царствовать в этих землях. Их жрецы – это не наши жрецы, их вера – это не наша вера. Север одержал победу над Югом, вандалы повергли в прах римскую волчицу, но их попы украли нашу победу, и, боюсь, это уже навсегда. Нам пора домой, Воислав.

– А где наш дом, Сивар?

– Наш дом – море, брат. Так пожелали боги, и не нам с тобою оспаривать их приговор.

– Сокол не может уйти побежденным.

– Так мы ведь победили, Воислав! – удивился Сивар.

– Нет, брат, война еще только начинается. Я обещал Юдифи удачу для Карла от имени своего бога, и я сдержу слово, данное ей и небу.

– Но зачем тебе это, Воислав? Какая нам разница, кто будет царствовать здесь – Карл, Людовик или Лотарь? Юдифь всего лишь женщина. Их много было на нашем пути.

– Я делаю это не только для нее, но и для себя, Сивар. Я хочу понять, в чем мое предназначение. Кто я на этой земле – Сокол, несущий удачу на крыле, или Черный Ворон, несущий смерть?

– Не понимаю, – пожал плечами Сивар. – Световид стоит Велеса, а Велес стоит Световида. Как боги решат, так и будет.

– Считай, брат, что здесь, в империи франков, я бросил вызов богам.

Сивар покачал головой. Все-таки не зря Воислав носит царские знаки на своей груди. Мать Умила верила, что старшего сына убитого князя Годлава ждет великая судьба. Наверное, эта вера помогла ей выжить и спасти своих малолетних сыновей. Юдифью тоже движет любовь, безумная материнская любовь к собственному сыну, возможно, поэтому Воислав и взялся ей помогать. Только зря он связал свою удачу с удачей Карла. По мнению Сивара, король Нейстрии не стоил материнской любви, и тем более он не стоил того, чтобы любимец удачи, Варяжский Сокол, рисковал из-за него своей головой и расположением богов.

– Что бы ни случилось, Воислав, ты можешь на меня рассчитывать. Твоя удача – это моя удача.

– А я в тебе и не сомневался, брат.

Для заключения перемирия в Фонтенуа прибыли император Лотарь и папа Евгений с многочисленной и блестящей свитой. Однако показной блеск мало кого ввел в заблуждение. Лотарь потерпел сокрушительное поражение, и теперь для него наступил неприятный момент оплаты предъявленных счетов. Карочей и сочувствовал императору, но считал, что распад огромной империи есть скорее благо, чем зло.

Завоевать всегда легче, чем удержать, а чтобы управлять таким количеством племен и народов, надо быть воистину великим человеком. К сожалению, среди внуков Карла такого не нашлось. Дай бог, чтобы они удержали те куски империи, которые им достанутся после ее раздела.

Но в этом у хазарского бека не было никакой уверенности. Во время встречи трех братьев Лотарь выглядел подавленным, Людовик – озабоченным, Карл – растерянным, зато сеньоры всех трех вновь возникающих королевств смотрелись истинными победителями. Папа Евгений обратился к сыновьям Людовика Благочестивого с прочувственной речью, призывая их к вечному миру. Братья молчали, сеньоры скептически улыбались. Слезу уронил только Карочей, которому как раз в этот момент в глаз попала мошка.

Тем не менее предварительные договоренности были достигнуты, перемирие заключено и скреплено взаимными клятвами. Общие контуры трех королевств были определены, однако уточнение границ передоверили епископам, чтобы через год подписать уже окончательное соглашение, гарантом которого должен был выступить сам папа. На этом историческая встреча была завершена.

Огорченный Лотарь сразу же покинул место своего позора, а папа остался для серьезного разговора с епископами Нейстрии и Баварии. Речь шла о ереси. И хотя имена не были названы, у присутствующих не возникло ни малейшего сомнения в том, кого, собственно, имеет в виду папа, говоря о распутных кобылах, предающихся блуду с демонами Люцифера. Слишком уж очевидным был намек на языческую мистерию Белтайн и славянского бога Световида. Папа Евгений дал понять, что скрепит окончательный договор между братьями только в том случае, если ересь, угнездившаяся в Нейстрии, будет выкорчевана под самый корень. Яснее, что называется, не скажешь.

Баварские епископы кивали в знак согласия с папой, а нейстрийские помалкивали, ибо отлично понимали, что чрезмерное усердие в этом деле может привести к большой смуте. Епископ Драгон, слушая понтифика, хмурил брови, но и ему было ясно, что папа Евгений прав, и выполнять его условие, а по сути дела ультиматум, все равно придется. Не станешь же, в самом деле, воевать из-за распутной Юдифи со всем христианским миром.

После отъезда папы с места снялась и армия Людовика. Карочей, задержавшийся в Фонтенуа, с облегчением наблюдал, как садятся на коней ненавистные ему руги, которые предпочитали сражаться пешими, но по суше передвигались верхом. Князь Мстивой, сын кагана Славомира, обнялся на прощание с Воиславом Рериком, то же самое сделал и князь ободритов Сидраг. Но делали они это без особой сердечности, из чего скиф заключил, что большой дружбы между славянскими князьями и викингом нет, а потому смерть Воислава Рерика вряд ли огорчит до слез Мстивоя и Сидрага.

Того же мнения придерживался и князь лютичей Свентислав, с которым Карочей успел переброситься несколькими словами. Славянские князья видели в викинге серьезного соперника, и вряд ли их опасения можно было назвать пустыми. Рано или поздно Рерику надоест бродить по свету, и тогда для Варгии наступят смутные времена. Наверняка того же мнения придерживается и каган Славомир, а потому вряд ли он станет выяснять, как и при каких обстоятельствах сложил голову внук князя Витцана, а уж тем более мстить за него.

Проводив Людовика Тевтона, Карочей заглянул в шатер к своему новому другу Бернарду Септиманскому, где скифа уже поджидали графы Орлеанский, Турский и Анжерский. У последнего, как успел выяснить Карочей, были личные причины ненавидеть расторопного варяга, ибо среди женщин, поддавшихся чарам его ближников, числилась и прекрасная Хирменгарда, супруга графа Гонселина.

– Герцог Пипин уже прибрал к рукам крепость Готентод, но мне удалось удержать его от захвата Тулузы, – сказал Карочей, присаживаясь к столу. – Я думаю, не стоит раньше времени пугать Карла. Иначе, узнав о мятеже в Аквитании, он, чего доброго, решит повременить с устранением Воислава Рерика.

– Разумно, – согласился с беком граф Бернард Септиманский. – Что еще?

– Монсеньор Николай выделил вам двести тысяч денариев для расправы над варягом. Пятьдесят тысяч я готов вручить вам сегодня, остальные получите по завершению дела.

Щедрость секретаря папской курии произвела на сеньоров очень благоприятное впечатление. Деньги предлагались немалые, но и дело, которое им предстояло свершить, тоже было не из легких. У варяга под рукой было полторы тысячи испытанных бойцов. Войско короля Карла после понесенных в битве потерь насчитывало около пятнадцати тысяч человек. Превосходство было десятикратным, но это вовсе не означало, что с варягом удастся справиться без больших потерь. Из этих пятнадцати тысяч десять составляли пехотинцы и только пять тысяч – конники. А викинги Рерика отлично держались в седлах, что они и показали в битве при Фонтенуа. Ничто не помешало бы им в случае опасности оторваться от королевской пехоты и тем самым если не уравнять шансы, то, во всяком случае, в три раза уменьшить количество своих врагов.

– Если варягу удастся прорваться в крепость Дакс, где сидит оставленный им гарнизон, то у нас будут очень большие проблемы, сеньоры, – вздохнул Эд Орлеанский.

– А что ты предлагаешь, граф? – нахмурился Карочей.

– Зачем же нам сражаться со всеми викингами, если нам нужна голова одного человека – Воислава Рерика? Яд в кубок, стрела, пущенная из засады, наконец, ссора и месть со стороны оскорбленного мужа или отца.

– Ты кого имеешь в виду, благородный Эд? – набычился граф Анжерский, человек уже далеко не молодой и в силу этой причины не склонный, видимо, к опрометчивым поступкам.

– Да хотя бы графа Герарда Вьенского, – поспешил ответить на вопрос Орлеанский, дабы избежать серьезной ссоры.

– Герард Вьенский не настолько сумасшедший, чтобы кидаться на варяга, который, к слову сказать, не виноват в его бедах, – с сомнением покачал головой Бернард Септиманский.

– Зато он вправе расправиться с Лихарем Урсом, который соблазнил и опозорил его дочь. А если во время этой расправы слетит с плеч и голова Воислава Рерика, то вряд ли кто-нибудь станет предъявлять счет оскорбленному отцу.

– Король Карл уже назначил Раймона Рюэрга графом Лиможа, – заметил как бы между прочим Роберт Турский. – Похоже, это первый его шаг к браку с Володрадой.

– Но ведь он еще не развелся с Тинбергой, – удивился Карочей.

– Об этом я вам и толкую, сеньоры, – усмехнулся граф Роберт. – Если Герард Вьенский не хочет, чтобы его дочери предъявили обвинение в колдовстве, то самое время ему подсуетиться. А после смерти Рерика и удаления Юдифи никто не станет ворошить эту гнусную историю. Сеньорам Нейстрии и Аквитании не нужна еще одна государыня из рода Меровингов. Нам за глаза хватило и Юдифи. Эта ведьма сначала перессорила своего мужа со старшими сыновьями, потом натравила братьев друг на друга и в конце концов принесла на алтарь своего любовника Люцифера сорок тысяч ни в чем не повинных людей, погибших в битве при Фонтенуа.

– Смерть ведьме! – выкрикнул разгоряченный вином и обидой на весь мир граф Гонселин Анжерский, и его призыв нашел отклик в сердцах соратников.

Карочей далеко не был уверен в том, что во всех бедах франкской империи была виновата одна Юдифь, но совсем уж безгрешной эту ловкую интриганку он бы назвать не рискнул. Однако ее уход с политической арены бесспорно будет благом и для папской курии, и для Лотаря, и для франкских сеньоров, а в конечном счете и для короля Карла.

– Ваше здоровье, сеньоры, – поднял кубок, наполненный вином, Карочей. – Я буду ждать от вас добрых вестей. И пусть сгинут все наши враги, а на землях франков воцарятся мир и благоденствие.

Глава 3 Охота на медведя

Возвращение Карла в Париж было воистину триумфальным. Только невыносимая августовская жара помешала горожанам выплеснуть восторг, переполнявший их души, на мощеные улицы города. Тем не менее приветственных криков и славословия по адресу молодого короля было более чем достаточно. Однако Карл выглядел мрачным, он хмуро поглядывал и на парижан, буйствующих на улицах, и на преданных вассалов, окруживших его при въезде в королевский в замок.

Возможно, поведение сына, не выразившего радости при встрече с матерью, и удивило Юдифь, но она ничем не выказала своего неудовольствия, к великому огорчению графа Септиманского, ибо ссора между матерью и сыном пришлась бы сейчас как нельзя кстати.

К сожалению, ни одно из покушений на Воислава Рерика, организованных сеньорами с большим знанием дела, не увенчалось успехом. Варяг был словно заколдован. Стрелы, пущенные в него, летели мимо, яд каким-то чудом испарялся из его кубков, а нападение из засады лесных разбойников и вовсе окончилось конфузом. Воислав Рерик и пятеро его мечников изрубили в капусту полтора десятка первоклассных бойцов, отобранных лично Бернардом Септиманским.

Воля ваша, но подобная неуязвимость не могла быть простым везением, о чем граф Бернард прямо заявил епископу Драгону, который принял сеньоров через три дня после возвращения в город. Он был мрачен и молчалив, а на слова рассерженного графа Септиманского ответил лишь кривой усмешкой. Конечно, самым умным было бы выпроводить викингов из пределов Нейстрии, но вряд ли с этим согласится императрица Юдифь. А прямое насилие могло спровоцировать то, чего сеньоры так боялись, то есть переворот и переход власти в Нейстрии к Воиславу Рерику. Варяг явно что-то заподозрил, озабоченной выглядела и Юдифь. А Карлу, похоже, не хватало мужества, чтобы сделать решительный шаг.

– Надо удалить варягов из города, – подсказал Эд Орлеанский.

– Каким образом? – нахмурился Драгон.

– Пипин активизировался в Аквитании, одну крепость он уже захватил, что ему стоит прибрать к рукам и Дакс. В конце концов, викингам платят деньги не за то, что они тискают парижанок. Было бы вполне разумным отправить по шестьсот викингов в королевские крепости Буреллу и Дакс, дабы их не постигла участь Готентода.

– Согласен, – поддержал графа Орлеанского Гонселин Анжерский. – А чтобы это решение выглядело более убедительным, следует устроить несколько драк с участием викингов на парижских улицах. Но если Юдифь будет протестовать по поводу удаления Воислава Рерика, то с императрицей следует согласиться. Пусть остается. Триста викингов будут вполне по зубам и нашим дружинам, и королевским мечникам.

– Я бы удалил из Парижа и коннетабля Виллельма под тем же предлогом, – предложил Бернард Септиманский. – Пусть он уведет часть королевской дружины в Аквитанию и разместит ее в Тулузе.

– А чем тебе коннетабль помешал? – удивился Анжерский.

– Он из рода Меровингов и благоволит Рерику. К тому же в его присутствии Карл не очень-то расположен поддаваться нажиму епископов и сеньоров. Я его не сужу, он молод, привязан к матери, и наш долг помочь ему сделать окончательный выбор. Ведь слабость короля погубит в конце концов и его, и нас.

Юдифь была удивлена решением сына и не преминула высказать ему свое несогласие. Карл, встретивший мать с кислой улыбкой, жестом предложил ей садиться, сам же остался на ногах. Поведение сына в последнее время не на шутку тревожило Юдифь, Карл был мрачен, несмотря на вроде бы благополучное разрешение всех проблем.

– Боюсь, сеньора, что всех проблем королю не удастся разрешить никогда. Они будут преследовать меня до конца жизни. Вот тебе проблема первая: Пипин захватил крепость Готентод и угрожает прибрать к рукам Аквитанию. Что прикажешь делать?

– Собрать войско и покарать Пипина, – нахмурилась Юдифь.

– Пипин не настолько силен, чтобы бросать вызов королю. Хватит с него и коннетабля. Сеньор Виллельм возьмет под контроль Тулузу, ярлы Сивар и Трувар – крепости Дакс и Буреллу. Думаю, этого будет достаточно, чтобы сбить с Пипина спесь.

– А почему ты не хочешь послать в Аквитанию ярла Воислава Рерика.

– А это уже проблема вторая, дорогая матушка. Я не доверяю нейстрийским сеньорам. Мне будет спокойнее, если здесь, в Париже, у меня под боком будет решительный и очень нелюбимый ими человек.

– Но разве коннетабль…

– Коннетабль Виллельм в родстве почти со всеми сеньорами Нейстрии. Ему будет трудно противостоять их дружному напору.

Юдифь вынуждена была признать, что ее сын, которого она все еще по привычке считала ребенком, способен рассуждать здраво и принимать весьма обоснованные решения. Вот только радоваться ли ей этому проснувшемуся в сыне здравомыслию или все-таки высказать ему обиду на то, что он впервые принял решение, не посоветовавшись с ней? В конце концов, Карл должен понимать, что только ум и воля матери помогли ему удержать корону на голове. Ради этого Юдифи пришлось на многое пойти и очень многим пожертвовать. В том числе и личным счастьем, которое было и возможно, и близко.

– Я все понимаю, дорогая сеньора, – кивнул в ответ на ее слова Карл. – Именно поэтому и обращаюсь к тебе за поддержкой в решении третьей проблемы, самой важной для меня. Я решил развестись с Тинбергой.

– Почему? – Юдифь едва не подхватилась с места от удивления и возмущения, но в последний момент сдержала себя.

– Во-первых, я люблю другую женщину, и ты это знаешь. Во-вторых, Тинберга мне изменяет, и я не хочу, чтобы Париж смеялся над своим королем. Ты должна мне помочь, дорогая сеньора, хотя бы советом.

– Но ведь это безумие, Карл. Ты рискуешь поссориться с графом Герардом Вьенским и многими другими влиятельными сеньорами.

– Не думаю, что Герарду Вьенскому будет что предъявить своему королю. Скорее уж это я вправе буду спросить с него за беспутную дочь.

– Но граф Герард потребует доказательств! – растерянно проговорила Юдифь.

– И он их получит. – Карл опустился на одно колено перед матерью и впервые за время разговора пристально глянул ей в глаза. – Я прошу тебя помочь мне, матушка. Эта женщина не просто изменила мне, она впала в ересь. Ее любовник – колдун. Он оборотень! Я не могу делить женщину со зверем, это не по-божески и не по-человечески. Я боюсь, что моя нынешняя жена утащит мою душу в ад.

Юдифь побледнела, но все-таки попыталась успокоить Карла:

– Но ведь это просто слухи, сын мой!

– Нет, матушка, это уже не слухи. Жена Раймона Рюэрга призналась на исповеди епископу Драгону, что видела собственными глазами, как Тинберга отдавалась зверю в одной из комнат ее дома.

– Но этого просто не может быть. Ты же знаешь, что Лихарь Урс…

– Вот видишь, матушка, и до твоих ушей дошли сведения, порочащие мою жену, – жалобно вздохнул Карл. – Лихарь Урс – язычник. Он не виноват в том, что его мать согрешила то ли с медведем, то ли с дьяволом. Но он виновен в том, что посягнул на чужую жену. Ведь это грех и по языческому закону. Я должен спросить и с него, и с нее. Иначе я никогда не буду королем и не смогу прямо глядеть в глаза своим вассалам.

– Но ведь ты наживешь врага в лице ярла Воислава. Варяги умеют мстить, сын мой.

– Я – нет, – пожал плечами Карл. – А вот графы Вьенский, Септиманский и Орлеанский наверняка наживут. Если Воиславу Рерику захочется им отомстить, то король возражать не будет. Пойми, матушка, эти люди составили заговор не столько против меня, сколько против тебя. Графы Орлеанский и Септиманский присутствовали на мистерии Белтайн, в которой, по слухам, участвовала и ты.

– Но этого не может быть! – воскликнула Юдифь.

– Что не может быть? – резко поднялся на ноги Карл. – Твое участие в мистерии Белтайн или участие в ней двух пронырливых графов?

Юдифь испугалась. Если слухи о мистерии дошли до Карла, то они почти наверняка дошли и до епископа Драгона, и до папы, который рад будет отомстить вдове Людовика Благочестивого за оглушительное поражение при Фонтенуа. О сделанном она нисколько не жалела. У нее не было сомнений в том, что это ее самоотверженные действия принесли удачу сыну Карлу. Это она одержала победу и над императором Лотарем, и над самоуверенным папой Евгением. Правда, она зачерпнула силу из не совсем чистого источника, но ведь многие прибегают к помощи чернокнижников и языческих жрецов, почему же Юдифь должна быть глупее других, тем более когда речь идет о ее будущем и будущем сына. Короли из рода Меровингов прибегали к магии, даже будучи христианами, ибо царская кровь оправдывает все. Карл прав в другом. Нельзя оставлять в живых свидетелей. Графы Септиманский и Орлеанский должны умереть, и тогда некому будет свидетельствовать против императрицы Юдифи на суде.

– Но мы могли бы устранить их при помощи Воислава Рерика не сегодня, так завтра.

– Нет, – резко отозвался на ее предложение Карл. – Ни на тебя, ни на меня не должно пасть и тени подозрения, иначе все сеньоры Нейстрии, Франкии и Аквитании ополчатся на нас. Одно дело – месть викинга за предательски убитого товарища, и совсем другое – расправа короля над сеньорами, ни в чем не провинившимися перед ним.

Юдифь поразилась хитроумию Карла – вот тебе и несмышленыш. Он все предусмотрел в своем коварном плане и в который уже раз за сегодняшний день удивил Юдифь. Мальчик становится мужчиной, и, что гораздо более существенно, он становится королем, способным защитить и самого себя, и свое королевство, и свою мать. Жаль, конечно, Лихаря Урса и Тинбергу, к которой Юдифь питала известную слабость, но ведь власть не дается без крови, и чтобы удержать ее, иногда приходится жертвовать даже самым дорогим.

Бернард Септиманский вздохнул с облегчением, когда получил добро от короля. Карл обещал закрыть глаза на все, что будет происходить этой ночью в доме Раймона Рюэрга, ныне, неожиданно для многих, ставшего графом Лиможским. У Бернарда не было сомнений в том, что новоиспеченный граф поддержит похвальное начинание и с потрохами выдаст своих гостей графу Вьенскому. Несчастный отец был столь потрясен открывшейся сутью вещей, что в ярости едва не проломил голову графу Септиманскому булавой, так некстати подвернувшейся ему под руку. Спасибо Эду Орлеанскому, который отвел сокрушительный удар бесноватого графа и удержал его от дальнейших безумств.

– Ты нас неправильно понял, дорогой Герард, – вступился за Бернарда граф Гонселин Анжерский. – Мы пришли сюда вовсе не затем, чтобы оболгать твою дочь. Наша цель – спасти ее, вырвать из рук колдунов и оборотней и в конце концов посчитаться с ними, как это и надлежит делать благородным франкам, оскорбленным в отцовских и супружеских чувствах.

Узнав, что не только Тинберга оказалась в тенетах мерзких пауков, выползших из языческой Варгии, граф Герард Вьенский слегка успокоился и даже нашел в себе силы для того, чтобы выслушать план действий, родившийся в светлых головах Эда Орлеанского и Бернарда Септиманского.

– Мы спрячем Лихаря Урса в замке близ Парижа, дорогой Герард. Воислав Рерик бросится спасать оборотня, но мы устроим на него засаду и, надеюсь, прикончим наконец эту гадину.

– А сил у нас хватит? – нахмурился граф Вьенский.

– У нас под рукой тысяча мечников, Герард, – просветил его граф Орлеанский. – А в случае нужды к нам на помощь придут капитаны Раймон и Гарольд Рюэрги с дружиной короля.

– Выскочки, – злобно выдохнул Вьенский.

– Совершенно с тобой согласен, дорогой Герард, – улыбнулся Бернард рассерженному графу. – После суда над императрицей Юдифью настанет черед и Рюэргов. Меровингам больше нет места в империи Каролингов.

До Герарда Вьенского наконец дошло, что ему предлагают поучаствовать в полномасштабном заговоре, жертвой которого станет не Тинберга, а особа куда выше рангом, которую, к слову, граф Герард терпеть не мог. Он нисколько не сомневался в том, что это именно Юдифь подтолкнула его глупую и похотливую дочь в объятия залетного молодчика, который на поверку оказался оборотнем и колдуном.

– Я думаю, пятидесяти мечников нам хватит, чтобы посадить медведя на рогатину? – вопросительно посмотрел на сгрудившихся у стола заговорщиков граф Септиманский.

– Я бы предпочел взять Лихаря Урса живым, – не согласился с Бернардом граф Орлеанский. – Для суда над Юдифью понадобятся свидетели, и оборотень будет самым ценным из них.

– Но за него будут мстить, – в раздумье покачал головой граф Анжерский. – Вы не забыли, сеньоры, что более тысячи викингов находятся сейчас в крепостях Дакс и Беллоу?

– Мстить они будут не нам, дорогой Гонселин, а королю Карлу и епископу Драгону, – усмехнулся граф Орлеанский. – А для нас, сеньоры, это будет самый подходящий момент, чтобы предъявить свои требования молодому королю. Не думаю, что Карл рискнет огорчить нас отказом.

Граф Гонселин Анжерский злобно захохотал, и его смех был подхвачен всеми благородными господами, собравшимися в доме Эда Орлеанского.

Бернард Септиманский мог бы уклониться от участия в кровавой бойне в доме Рюэргов, передоверив грязную работу пышущему злобой графу Герарду, но им двигало любопытство. К тому же он опасался, что Вьенский мясник, как за глаза именовали отца порочной Тинберги, совершит в последний момент какую-нибудь глупость и, чего доброго, упустит медведя, загнанного в ловушку.

Ночь выдалась лунной, что очень не понравилось Бернарду. Он предпочел бы действовать в темноте, дабы не мозолить глаза обывателям, которые могли бы опознать в грабителях, полезших в чужой дом, сеньоров Вьенского, Анжерского и Септиманского и поднять тревогу.

К счастью, все обошлось. Мечники без труда повязали челядь и бросили перепуганных слуг и служанок в подвал. Раймон и Гарольд в эту ночь находились в королевском замке. Супруга Раймона Радегунда гостила у матери, дом был в полном распоряжении сеньоров, и им оставалось только дождаться появления оборотня и его глупой подружки, променявшей королевское ложе на объятия колдуна.

Прекрасная Анхельма, дочь центенария Гуго, уже известила графа Септиманского о том, что свидание сегодня ночью обязательно состоится, и оказалась права. Не успели мечники спрятаться в укромных местах большого дома, как во дворе зацокали копыта коней. Граф Септиманский, приоткрывший в этот миг окно, без труда опознал в ночных гуляках Тинбергу и Анхельму, облаченных в мужскую одежду. Видимо, дочь графа Вьенского делала все, чтобы не быть узнанной ни на улицах города, ни слугами этого дома. Именно поэтому в дверь стучалась не она, а Анхельма. Тинберга же в это время отступила назад, прячась в тени дерева. Ее осторожность была на руку Бернарду Септиманскому, который сам открыл дверь дочери центенария Гуго.

– Он здесь? – шепотом спросила Анхельма с порога.

– Пока нет, – тихонько отозвался Бернард.

– Тогда освободите нам путь и имейте в виду, что он может прийти тайным ходом.

– Понял, – кивнул граф Септиманский и отступил в тень.

В прихожей горел всего один светильник, но ночные гостьи в большем освещении и не нуждались. Судя по всему, они часто бывали в этом доме, а потому и обошлись без помощи слуг. О потайном ходе Бернард знал от Раймона Рюэрга. Знал он также и о небольшом оконце, в которое можно было наблюдать за всем тем, что происходило в комнате для гостей. Правда, воспользоваться этим оконцем он не торопился, боясь столкнуться в узком коридоре с Лихарем Урсом, и приник ухом к двери, за которой только что скрылись женщины. Ему пришлось довольно долго стоять в неудобной позе, пока наконец из-за двери не донесся грубый мужской голос.

– Пришел, – шепотом оповестил Бернард графов Анжерского и Вьенского, томившихся в комнате для прислуги.

– Тридцать человек к дверям, остальные за мной, – негромко распорядился граф Герард.

Бернард молчаливо одобрил его решение. Следовало перекрыть оба выхода, дабы не дать возможности оборотню ускользнуть. Все дружинники были при оружии, но без доспехов, а потому двигались по чужому дому практически бесшумно.

– А окно? – вспомнил вдруг Анжерский.

– Двор возьмут под контроль графы Орлеанский и Турский со своими мечниками.

Граф Септиманский потянул за рычаг и первым проник в потайной ход. Где-то здесь было оконце и две двери, одна из которых вела на улицу, а другая – в комнату для гостей. Оконце Бернард обнаружил сразу, а вот с дверью пришлось повозиться. Похоже, и здесь был какой-то рычаг, который граф Вьенский и его мечники никак не могли обнаружить. Пока они на ощупь проверяли стены, Бернард Септиманский приник к оконцу.

В комнате горели два светильника, но Лихарю Урсу зачем-то понадобилось развести огонь в большой медной чаше, стоящей на треножнике посреди комнаты. Кроме руса, опоясанного мечом, и двух женщин, уже успевших сбросить одежду, в довольно просторном помещении никого не было. Окно, несмотря на летнюю жару, было закрыто наглухо. В углу комнаты находилось приличных размеров ложе, на котором грешники собирались предаваться блуду. Впрочем, с блудом они пока не торопились. Похоже, здесь готовился какой-то колдовской обряд. Лихарь Урс освободился от одежды, но меч из рук так и не выпустил.

– Может, не надо? – шепотом попросила испуганная Анхельма.

– Молчи, дурочка, – шлепнула ее по заднице Тинберга. – Я хочу знать будущее ребенка, которого мне предстоит родить.

Лихарь Урс провел мечом над полыхающим в чаше огнем, потом дернул пальцем по лезвию, то же самое сделала Тинберга, и оба они стряхнули брызнувшую кровь сначала на огонь, а потом на клинок. Лихарь Урс бросил в чашу пучок травы, и граф Септиманский почувствовал довольно приятный и дурманящий голову запах, распространившийся по всей комнате. Анхельма вдруг вскрикнула, Бернард едва не последовал ее примеру, но вовремя сообразил, что в преображении колдуна нет ничего волшебного, просто Лихарь Урс набросил на плечи медвежью шкуру.

– Это мой сын, – уверенно произнес он.

– Кто бы в этом сомневался, – тихо засмеялась Тинберга. – Но он действительно Шатун?

– Да, – хрипло отозвался Лихарь. – В твоем сыне течет кровь Велеса. Смотри!

Графу Септиманскому показалось, что из клубов дыма, поднявшегося над чашей, вдруг проступила медвежья голова с чудовищными клыками, торчащими из пасти.

– Проклятье! – прохрипел вдруг над его ухом граф Вьенский. – Вперед, франки, убейте колдуна!

Мечники графа Вьенского ворвались в комнату сразу с двух сторон. Колдун сориентировался мгновенно и взмахом звериной шкуры загасил огонь в медной чаше. Двух горящих по углам большой комнаты светильников было слишком мало, чтобы рассеять тьму, таившуюся по углам. Видимо, поэтому нападающие замешкались, не сразу обнаружив своего врага, а когда на них из темноты надвинулась оскаленная медвежья пасть, многие закричали от ужаса и ринулись назад. Тремя короткими взмахами меча Лихарь Урс уложил на каменный пол, прикрытый лишь соломенными циновками, трех своих противников.

– Вперед, трусы, – заорал Вьенский мясник. – На рогатину медведя!

Многие мечники нашли в себе мужество и атаковали колдуна, но, к сожалению, одного мужества было недостаточно, чтобы опрокинуть наземь одинокого бойца, отличавшегося воистину медвежьей силой. Граф Септиманский немало повидал на своем веку, но сейчас он просто отказывался верить своим глазам. Мечники Вьенского падали один за другим, обливаясь кровью, а оборотень оставался неуязвим. Дико визжали женщины, хрипло орал что-то граф Герард, голосили истошно его перетрусившие мечники, но все это перекрывал дикий рев разъяренного зверя, без устали разящего мечом. От звериного рева у Бернарда дыбом встали волосы на голове, заряженный арбалет ходуном ходил у него в руках, и он никак не мог прицелиться в колдуна, который прямо на его глазах превращался в медведя.

– Стреляй, Бернард, черт тебя подери! – наконец разобрал он крик Герарда Вьенского.

Увы, этот совет запоздал. Лихарь Урс уже вырвался из ловушки, и его голос теперь слышался в прихожей. Бернард метнулся туда и, почти не целясь, выстрелил в заросшую шерстью тушу, мелькнувшую в дверях. Ему показалось, что он попал, но рев и крики доносились уже со двора, а потом все стихло. Сначала прекратился рев, а потом и крики. Бернард выглянул во двор через приоткрытое окно и облегченно вздохнул. Тело Лихаря лежало посреди двора, а из его груди торчали три короткие стрелы, выпущенные из арбалетов.

Граф Септиманский оторвался от окна и вышел на крыльцо вслед за тяжело отдувающимся Герардом Вьенским. Навстречу им из темноты шагнул граф Орлеанский, лицо которого было белее мела.

– По-моему, он мертв, – тихо сказал Эд.

– Грузите его и Тинбергу на телегу, – распорядился граф Вьенский.

– А убитые мечники? – спросил Бернард.

– Пусть остаются здесь, – почти равнодушно махнул рукой Герард. – Всех нам не вывезти. Надо убираться отсюда поскорее, пока нас не прихватили стражники. На сегодня с меня хватит крови.

Бернард счел разумным поведение графа Вьенского. Заговорщики были настолько уверены в легкой победе, что взяли с собой только одну подводу, и это, наверное, было их главной ошибкой. Когда охотишься на оборотня, следует быть готовым ко всему. Мечники вынесли из дома Тинбергу, завернутую в плащ, и бережно опустили ее на подводу. Кажется, женщина была без сознания. Тем не менее граф Герард приказал связать Тинберге руки и заткнуть рот.

– А где вторая? – шепотом спросил Бернард у мечника.

– Там больше никого не было, – пожал плечами тот.

Бернард усмехнулся. Умной уродилась дочь у расчетливого отца. Судя по всему, Анхельма, воспользовавшись суматохой, спряталась где-то в доме. Искать ее было некогда да и незачем. Заговорщики сели на коней, которых прятали на соседней улице, и окружили телегу плотным кольцом. Если обитатели окрестных домов и слышали крики, то предпочли не вмешиваться в дело, их совершенно не касающееся. Стражники остановили кавалькаду только на выезде из города, но узнав в одном из всадников сеньора Вьенского, тут же без споров распахнули перед ним ворота.

– Какой ужас! – втянул ноздрями теплый воздух, пахнущий травами, граф Анжерский. – Ничего подобного я в своей жизни не переживал.

– Ты не все видел, дорогой Гонселин, и не все слышал, – зябко передернул плечами Бернард Септиманский. – Счастливчик!

Глава 4 Гарольд

Карл был потрясен рассказом Раймона Рюэрга. Двенадцать убитых мечников обнаружил в своем доме новоиспеченный граф Лиможский. Это было уж слишком. В конце концов, граф Вьенский – слишком опытный человек, чтобы использовать против варяга растяп и неумех. Или Лихарь Урс пришел на свидание с Тинбергой не один?

– Он был один, государь, – тихо сказал Раймон. – Так, во всяком случае, утверждает Анхельма, дочь центенария Гуго, которая сопровождала Тинбергу. И еще она утверждает, что Лихарь Урс превратился в медведя, и это явилось полной неожиданностью для людей, пытавшихся его убить.

– По-моему, твоя Анхельма лжет от испуга, – усмехнулся Карл.

– Мы обнаружили клочки медвежьей шерсти в доме и во дворе, – возразил Раймон. – Да и слуги, брошенные в подвал, слышали звериный рев. Лихарь Урс принадлежит к роду первых ближников Чернобога в Руси.

– И что с того?

– Ничего, – сухо ответил Раймон. – Просто в словах Анхельмы для меня нет ничего удивительного.

Карл верил и не верил Раймону. О мистерии Белтайн тоже рассказывали много жутких вещей, но Карл увидел в ней только крайнюю степень распутства, возведенную в ранг священнодействия. Его передернуло от отвращения, когда он припомнил поведение матери в ту жуткую для него ночь. Ни одна уважающая себя женщина не станет уподобляться кобыле для случки с заезжим жеребцом.

– По-твоему, Воислав Рерик тоже оборотень, Раймон? – спросил графа Лиможского Карл.

– Он Черный Ворон – вестник смерти. Так, во всяком случае, утверждает бек Карочей, его старый знакомый.

– Это тот хазарский посол, который находился в свите Лотаря при Фонтенуа?

– Да, государь. За смерть варяга он готов выложить очень большие деньги.

Если верить тому же Раймону, то именно этот заезжий бек передал вассалам короля Карла пятьдесят тысяч денариев от монсеньора Николая. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, куда пойдут эти деньги. Мятеж в Аквитании, возможно, и в Нейстрии будет на руку императору Лотарю и папе Евгению. Потерпев поражение в войне, эти люди сделают все возможное, чтобы поквитаться с победителем. Впрочем, иного Карл от папы и Лотаря не ждал.

– Они должны умереть, Раймон, – холодно сказал он.

– Кто они?

– Я имею в виду Рерика и всех сеньоров, участвующих в заговоре против короля. Ты, Раймон, укажешь ярлу Воиславу на замок, где укрываются заговорщики. Хотя нет, пусть это лучше сделает твой брат. Гарольд – человек простоватый, ему будет больше веры. После того как ловушка, расставленная на варяга, захлопнется, ты, граф Лиможский, похоронишь победителей. Не думаю, что у тебя будет много работы. Надо полагать, викинги дорого продадут свою жизнь. Сколько мечников под рукой у ярла Воислава?

– Около трехсот.

– А у заговорщиков?

– Более тысячи.

– Думаю, моей личной дружины тебе хватит, чтобы разрешить конфликт в нашу пользу.

– Хватит, государь.

– Я очень на тебя надеюсь, Раймон.

Кажется, Гарольд был не на шутку огорчен ночным происшествием. Он почему-то вообразил, что граф Раймон Лиможский должен бросить все свои дела и заняться поисками пропавшего варяга. Он, видите ли, считает, что задета честь дома Рюэргов. Ну что ж, самое время старшему брату подсказать младшему, где ему искать обидчиков. Король Карл прав, Гарольд действительно простоват и легко поддается чужому влиянию. Кроме того, он не понимает, что дружба с язычниками бросает тень не только на него самого, но и на графа Лиможского, и на сестру Володраду, которой суждено стать новой королевой.

Карл в последнее время буквально пышет ненавистью к еретикам. И дело здесь, как подозревал Раймон, не столько в Тинберге, спутавшейся с оборотнем, сколько в Юдифи. Надо полагать, для юного короля распутное поведение матери явилось тяжким ударом. Он заподозрил Юдифь в измене не только вере, но и своему сыну королю. Правда, здесь не обошлось без влияния епископа Драгона, который усмотрел в любовной интрижке императрицы полномасштабный заговор с целью отстранения Карла от власти и возвышения пришлого варяга. Раймон в заговор императрицы и Воислава Рерика не верил, но и разубеждать Карла не стал, дабы не нажить лютого врага в лице Драгона.

– Ты напрасно упрекаешь меня в бездействии, – спокойно сказал Раймон брату. – Я уже установил, что во главе людей, напавших на наш дом, стояли сеньоры Анжерский, Вьенский и Септиманский. Первым двум, как ты знаешь, было что предъявить твоим друзьям-варягам. А граф Бернард, видимо, принял участие в убийстве Лихаря Урса из любви к интригам.

– Где они сейчас находятся?

– В замке Баракс, – охотно откликнулся Раймон. – Если Лихарь Урс еще жив, то они прячут его именно там. Как ты знаешь, этот замок плохо укреплен, и он вполне по зубам ярлу Воиславу.

– Ты должен помочь Рерику, – вскочил на ноги Гарольд.

– Нет, дорогой братец, Раймон Рюэрг мог действовать по своему почину, но граф Лиможский, верный вассал короля и капитан его дружины, такого права не имеет. Доказательств вины сеньоров Анжерского, Вьенского и Септиманского у нас нет, следовательно, король в данном случае бессилен. Единственное, чего мне удалось добиться от Карла, так это невмешательства. Король закроет глаза на действия Воислава Рерика, если тот представит ему труп Лихаря Урса. В конце концов, ярл вправе отомстить графам за убийство своего человека. Не думаю, что сеньоры Нейстрии, Франкии и Аквитании станут предъявлять по этому поводу претензии своему королю. Ты меня понял, Гарольд?

– Я тебя понял, Раймон.

Гарольд не поверил брату и имел для этого веские основания. Более того, у него практически не осталось сомнений в том, что это именно Раймон подставил под мечи озверевших сеньоров несчастного Лихаря Урса. Знал Гарольд и причину, по которой он это сделал. Раймону нужно было опорочить Тинбергу не только в глазах короля, но и в глазах франкских епископов, ибо папа никогда бы не дал королю Карлу разрешение на развод, если бы речь не шла о еретичке. Вот почему Карлу и Раймону так важно объявить Лихаря Урса оборотнем.

И надо признать, что этим людям удалось своего добиться. Теперь у них более чем достаточно свидетелей, готовых на любом суде подтвердить, что они видели собственными глазами чудесное превращение варяга в медведя. Вот почему так старается Анхельма, рассказывая всем желающим о страшном событии, произошедшем в доме Рюэргов. Да и количество убитых мечников как нельзя лучше подтверждает слова хитрой дочери центенария Гуго. Никто в здравом уме и твердой памяти не поверит, что один человек способен уложить стольких испытанных бойцов. Однако Гарольд, видевший Лихаря в деле во время штурма крепости Дакс, был уверен, что этот человек способен и на большее.

– Они прячутся в замке Баракс, – с порога объявил Рерику Гарольд.

– По коням, – коротко бросил Воислав боготуру Драгутину, стоявшему в напряженной позе у окна.

– Подожди, – остановил варяга Гарольд. – Мне кажется, что они устроили там для тебя ловушку.

– Кто они?

– Вероятно, сеньоры. Но не исключено, что им помогут король Карл и мой брат Раймон.

– Даже так, – криво усмехнулся Воислав. – А что же Юдифь?

– Похоже, она знала о готовящейся засаде на Лихаря, – вздохнул Гарольд. – Во всяком случае, так утверждает Анхельма. Дело в том, что король Карл был на холме в ту ночь, когда ты с Юдифью… В общем, тебе, Воислав, лучше знать, чем вы там занимались. Юдифи это грозит отлучением от церкви. Слишком много свидетелей, готовых уличить ее в ереси.

– А этой Анхельме можно верить?

– В данном случае – скорее да, чем нет. Юдифь послала ее с Тинбергой, чтобы та выяснила, чьего ребенка носит под сердцем распутная королева.

– И каков результат?

– Анхельма утверждает, что этого ребенка признал своим сам Чернобог. Во всяком случае, они успели провести какой-то колдовской обряд.

Воислав задумался, даже провел ладонью по лицу, словно отгонял наваждение. Для Гарольда этот человек оставался загадкой. Будучи истинным христианином, он никак не мог понять, почему Воислав Рерик с таким упорством цепляется за уходящих богов, которые и не боги вовсе, а лишь дьявольское наваждение. А ведь внук князя Витцана многого мог достичь, став христианином, если и не при помощи папы, то при поддержке византийского императора Феофила. Он предлагал Рерику эту поддержку устами архиепископа Константина, своего посла в империи франков. Гарольд, организовавший эту встречу, все слышал собственными ушами, но Воислав твердо сказал «нет». Рерик словно ждал какого-то знака от неких высших сил, которые должны указать его предназначенье.

Гарольд сказал об этом Константину, а архипастырь в ответ произнес слова, немало поразившие капитана:

– Он дождется. И очень скоро. Не может царская кровь уйти в землю, не дав плода.

Что это за плод и на каком дереве он должен вырасти, Гарольд не понял, но в слова архиепископа поверил, как поверил и в другое пророчество Константина:

– Ветви Рюэргов и Рериков сплетутся в венец, которым укроется великая земля. Мне было видение, Гарольд, и я не могу ошибиться.

Рюэрги всегда тяготели к восточной церкви, той самой, что возвысила Меровингов выше остальных арийских родов. И вряд ли происки врагов способны изменить решение высших сил. Меровингам еще предстоит подняться и вознестись если не над всеми, то над многими. Видимо, именно Воиславу суждено возвысить древний род, а подтверждением этому служат царские знаки на его груди.

– Что ты предлагаешь, Гарольд? – спросил Рерик.

– Когда-то сенешалем замка Баракс был мой дядя. Мне приходилось там бывать. В замок ведет подземный ход, почти разрушенный. Во всяком случае, мальчишкой я выбирался этим ходом из замка и возвращался обратно. Вряд ли о нем знают нынешние владельцы Баракса.

– Решено, – резко поднялся с кресла Воислав. – Мы выступаем. Думаю, сеньоры очень скоро пожалеют о своем коварстве. Да помогут нам Световид и Велес.

Эд Орлеанский с сомнением посмотрел на луну, выглянувшую из туч, сгустившихся к вечеру. Для внезапной атаки все было готово. Более тысячи мечников в напряжении стыли подле своих коней, готовые по первому же слову запрыгнуть в седла. Ночь уже вступила в свои права, но Воислав Рерик почему-то не спешил приступать к штурму. Нетерпеливый Роберт Турский уже несколько раз порывался выехать из лесочка в предполье, но граф Орлеанский удерживал его.

Замок Баракс, облитый лунным светом, был перед ними сейчас как на ладони. Когда-то он прикрывал подступы к столице, но ныне обветшал до полного безобразия. Его ров не представлял серьезной помехи даже для курицы. Стены прогнили настолько, что не выдержали бы серьезного удара, не говоря уже о том, что они были невысоки и очень плохо охранялись. Барбакан был практически разрушен, подъемный мост не поднимался уже добрых пятьдесят лет, а окованные железом старые ворота можно было распахнуть ударом тарана. Словом, для человека, который за сутки взял крепость Дакс, стены замка Баракс не представляли серьезного препятствия.

Собственно, на это и делали расчет заговорщики. Рерик должен был легко ворваться в замок и остановиться перед донжоном, который защищали сто пятьдесят отборных мечников Вьенского мясника, а в задачу сеньоров Орлеанского и Турского входила атака с тыла. Именно они с восемью сотнями дружинников должны были похоронить Воислава Рерика и его варягов в замке Баракс. В крайнем случае они могли рассчитывать на поддержку Раймона Рюэрга, который готов был вмешаться в сечу, если у заговорщиков возникнет заминка.

– А твой лазутчик не мог ошибиться? – спросил Роберт Турский, изнывающий от нетерпения.

– Это исключено, – поморщился граф Орлеанский. – Я собственными ушами слышал топот копыт и ржание лошадей.

– Так, может, это дружина Раймона Рюэрга.

– Раймон прячется у излучины, а я слышал топот с левой стороны. Это был Рерик, десятник Лиутар знает его в лицо. К тому же даже в темноте нельзя перепутать викингов с франками.

– Тогда почему он не атакует?

– Откуда же мне знать, – в раздражении воскликнул граф Орлеанский. – Возможно, пытается определить слабое место.

– Так вот же оно, – указал на ворота замка Роберт Турский. – Руби ближайшее дерево, делай таран и бей что есть силы.

Наверное, на месте Воислава Рерика граф Роберт так бы и поступил и к рассвету был бы уже покойником. Но, судя по всему, варяг не торопился умирать. Вполне возможно, именно сейчас он готовил своим врагам какой-то сюрприз. Не исключено, что подарок легкомысленным сеньорам припас и Раймон Рюэрг.

Эду Орлеанскому вдруг пришло в голову, что разработанный им план не так уж и хорош, как ему казалось в Париже, особенно если королю Карлу и его мудрым советчикам, хотя бы той же Юдифи, стали известны намерения графов. Намерения, безусловно, похвальные, но только с точки зрения сеньоров, а вот короля Карла и особенно его матушку Юдифь они вряд ли устроят. Умная ведьма вполне может воспользоваться оказией и похоронить в стенах замка Баракс не только своего любовника Воислава Рерика, но и сеньоров, слишком много знающих о ее связях с язычниками.

Графу Орлеанскому стало не по себе. Он не очень верил в колдовские способности Юдифи, но не исключал что эта женщина все-таки способна предвидеть будущее и оборачивать свой дар на погибель врагам.

– Я слышал, что колдуны обладают способностями проникать за самые крепкие стены, – сказал Роберт.

– И что с того?

– По-моему, из донжона доносится шум.

– Я ничего не слышу, – покачал головой Эд.

– Так, может, подъедем поближе?

– Не торопись умирать, Роберт. Я думаю, этой ночью у нас еще будет эта возможность, и боюсь даже, что не один раз.

– И все-таки я пошлю к стенам своего человека, – стоял на своем упрямый граф Турский. – Я слышу крики, Эд. По-моему, они уже в замке.

– По-твоему, они перелетели туда по воздуху? – насмешливо спросил граф Орлеанский.

– А в замке Баракс есть подземный ход?

Эд Орлеанский вздрогнул. Как же он раньше не догадался?! Ведь замок Баракс, построенный когда-то давно королем Драгобером, долгое время находился в руках сеньоров Рюэргов. Конечно, капитан Раймон знает его как свои пять пальцев.

– Это он показал ход Воиславу!

– Кто он? – удивился граф Турский.

– Раймон Рюэрг! – крикнул Эд в полный голос. – Эта ловушка расставлена не на варяга, она расставлена на нас! Как только мы двинемся к замку, королевские мечники ударят нам в спину. Надо как можно быстрее бежать отсюда, Роберт. Эта стерва знает все!

– Какая стерва?

– Юдифь!

Эд Орлеанский круто развернул коня и послал его через кусты в спасительную чащу. Роберт Турский, плохо понимающий, что происходит, тем не менее последовал его примеру. Следом за графами ринулись их мечники, ломая строй и оглашая окрестности недоумевающими и испуганными криками.

Глава 5 Изгнание беса

Лихарь Урс очнулся в мрачном сыром подземелье и не сразу понял, где находится. Сознание медленно возвращалось к нему, споря с болью, захватившей в плен его тело, еще совсем недавно сильное и здоровое. Он с трудом провел ладонью по груди. Видимо, его все-таки перевязали, но полотно уже успело пропитаться кровью. Лихарь понял, что ранен и, видимо, очень тяжело. Он попробовал приподняться, но тут же со стоном опрокинулся на каменный пол, лишь слегка присыпанный гнилой соломой. Положение оказалось еще более скверным, чем казалось ему поначалу. Лихаря даже не стали связывать, судя по всему, захватившие его люди решили, что он не представляет для них серьезной опасности.

В подземелье не проникал свет, ни лунный, ни солнечный, и Лихарь не смог определить, день сейчас на дворе или ночь. Ему хотелось пить, но поблизости не было источника, из которого он мог бы утолить жажду, а потому приходилось терпеть и надеяться на то, что Драгутин и Воислав Рерик рано или поздно придут к нему на помощь.

Лихарь никак не мог взять в толк, чем же он мог вызвать такую ненависть у напавших на него людей. Кому вообще понадобилось на него нападать? Неужели король Карл приревновал его к своей жене Тинберге? Но ведь до сих пор он не выказывал неудовольствия по этому поводу. А Тинберга говорила, что ее почти ничто не связывает с Карлом, кроме уз брака, тяготивших обоих супругов.

Лихарь знал, что эти узы наложил на Тинбергу и Карла бог христиан, но он знал и другое – точно такие же узы, но только наложенные Велесом, связывают и его с этой странной и загадочной женщиной. Разве не вправе женщина из старинного рода сама выбирать отца своих будущих детей? Тем более что в данном случае речь шла о ведунье богини Макоши, которой ведун из рода Урсов просто не мог отказать, не вызвав при этом гнев своего бога.

Правда, Воислав говорил Лихарю, что обычаи франков отличаются от обычаев славян, но что такое привычки и представления людей по сравнению с волей богов. Так утверждала ведунья Сенегонда, и Лихарь был с ней согласен. Кроме того, ему нравилась Тинберга, и он не стал этого скрывать ни от себя, ни от нее. Воля богов в данном случае совпала с их страстным желанием принадлежать друг другу.

Но не исключено, конечно, что дело здесь совсем не в Карле, и на Лихаря напали люди, не имеющие отношения к франкскому королю. Возможно, его захватили всего лишь разбойники, озабоченные получением выкупа, в этом случае имеется реальная возможность вскоре получить свободу.

Свет ударил по глазам столь внезапно, что Лихарь невольно прикрыл их, но тут же открыл и перехватил полный ненависти взгляд, брошенный из-под седых насупленных бровей. Лицо вошедшего человека показалось ему знакомым, кажется, это был граф Герард Вьенский, отец Тинберги. Лихарь несколько раз видел его в свите короля Карла, но к знакомству с ним не стремился. Странно, что он здесь. Еще более странно, что он напал на человека, который волей бога Велеса является мужем его дочери. Все, конечно, бывает между родственниками, но ведь Лихарь Урс никогда не ссорился с Герардом Вьенским, и уж тем более они не были кровниками.

– Жив, ублюдок, – прохрипел Герард севшим от ненависти голосом. – Тащите его наверх.

Грубые руки подхватили неподвижное тело. Лихарь застонал от боли, красные круги поплыли у него перед глазами, и он потерял сознание.

Тело впавшего в беспамятство Лихаря мечники внесли в зал, расположенный на первом этаже донжона, и бросили на стол, где еще совсем недавно пировали гости графа Вьенского. Бернард Септиманский поморщился и вопросительно глянул на графа Анжерского. Гонселин чуть заметно пожал плечами. Судя по всему, он тоже не одобрял действий графа Герарда, но не стал ему перечить, дабы не вызвать крупную ссору.

Бернард Септиманский глянул в раскрытое окно и вздохнул. Ночь уже вступила в свои права, можно было в любой момент ждать нападения Воислава Рерика, и в это самое время сеньору Вьенскому пришла в голову совершенно бредовая мысль. В принципе, граф Септиманский мог понять чувства отца, дочери которого очень скоро предъявят обвинение в прелюбодеянии с оборотнем, порождением дьявола, но, по мнению Бернарда, граф Вьенский выбрал очень неподходящее время для богоугодного дела. В конце концов, изгнать беса из тела залетного варяга они с отцом Теодульфом всегда успеют. А если этот выродок сдохнет раньше, чем его коснется всепрощающая рука бога, значит, так тому и быть.

Но у графа Вьенского и отца Теодульфа на этот счет было, видимо, свое мнение. Первому надо было во что бы то ни стало обелить свою дочь и снять с нее хотя бы обвинение в ереси. Одно дело – быть любовницей грешника, упорствующего в язычестве, и совсем другое – если этот грешник раскаялся и перешел в веру Христову. Что же касается отца Теодульфа, то глупому фанатику не терпелось в который уже раз подтвердить славу борца с нечистой силой. По слухам, на счету отца Теодульфа было не менее десятка спасенных душ и более сотни человеческих тел, растерзанных во время богоугодного обряда. И принес же какой-то злой ветер святого отца в замок Баракс в самый неподходящий для этого момент.

Граф Септиманский успел выспаться за день, вечером хорошо поужинал, и теперь ему менее всего хотелось смотреть, как двое безумцев рвут на куски живое человеческое тело, дабы бес, перепуганный и очумевший от боли, покинул бренную оболочку. Более всего граф Вьенский и отец Теодульф в эту минуту напоминали кабана и шакала, склонившихся над растерзанным телом медведя. И если сравнение с кабаном Герард Вьенский, скорее всего, воспринял бы как комплимент, то сравнение священнослужителя с шакалом было абсолютно неуместным. Бернард Септиманский даже на всякий случай перекрестился, дабы снять с души невольный грех.

– Мне что-то не по себе, – негромко произнес граф Анжерский. – По-моему, ночь не самое подходящее время для того, чтобы тревожить бесов.

По мнению графа Септиманского, замечание Гонселина было разумным, но граф Вьенский бросил на гостя свирепый взгляд. Что же касается худенького и остроносого отца Теодульфа, то его буквально потряхивало от возбуждения. Он то и дело вскидывал глаза к прокопченному потолку и беззвучно шептал молитвы. Бернарду показалось, что священник сам до икоты боится обряда, чреватого, возможно, большими неприятностями. Слов нет, отец Теодульф специалист в своем ремесле, но ведь до сих пор он имел дело только с людьми простого звания, которые если и становились жертвами бесов, то, скорее всего, эта нечисть тоже была очень невысокого ранга. В данном же случае священнику противостоял сам Чернобог, ибо, по слухам, Лихарь Урс был его прямым потомком.

– Я хочу тебя предостеречь, Герард, – граф Септиманский отставил в сторону опустевшую кружку. – Все-таки перед нами оборотень. Мы убедились в этом собственными глазами. И как бы этот бес, которого вы с отцом Теодульфом столь опрометчиво пытаетесь извлечь из бренного тела Лихаря Урса, не передушил бы нас всех как котят.

Мечники, стоящие по углам огромного зала и сидевшие у стола на грубых лавках, потемневших от времени, глухо заворчали. Судя по всему, тревога графа Септиманского показалась им вполне обоснованной. В конце концов, разве мог бы обычный человек, да еще застигнутый врасплох, каким бы бойцом он ни был, отправить на тот свет двенадцать бывалых дружинников графа Вьенского. Многие, в их числе и граф Септиманский, считали, что разумнее всего убить оборотня, прежде чем к нему вернется его страшная сила. А в том, что эта сила вернется, не сомневался почти никто. Ибо любой другой человек на месте Лихаря Урса давно бы уже умер от полученных ран, а этот все еще дышал. Его мускулистая грудь, перевязанная окровавленными тряпками, продолжала вздыматься и опадать под напряженными взглядами людей, собравшихся в зале.

– Нельзя шутить с Чернобогом, – высказал общее мнение граф Анжерский. – Сил отца Теодульфа может и не хватить в противоборстве с силами зла. А мы с вами слишком сомнительные праведники, чтобы оказать ему существенную поддержку.

– Я справлюсь! – срывающимся от напряжения голосом выкрикнул отец Теодульф. – Со мной вся крестная сила и божья рать. Ко мне на помощь сойдут ангелы небесные и осенят всех нас божественными крылами.

– Пока они сойдут, нечистая сила уже расправится с нами, – стоял на своем Гонселин Анжерский. – Мне не хотелось бы, Герард, по твоей милости потерять сразу и тело, и душу. Ты, конечно, вправе рисковать собой, чтобы спасти дочь от обвинений в прелюбодеянии, совершенном с язычником, но при чем здесь все мы?

– Молчите, граф! – взвизгнул отец Теодульф. – Вашими устами глаголет бес, захвативший душу этого несчастного молодого человека. Он, лукавый, пытается ввести в заблуждение всех вас, несчастные, дабы спастись от огня, крестного знамения и святой воды.

То ли от залетевшего в окно ветерка, то ли по какой-то другой причине факелы и светильники в огромном зале вдруг притухли, чтобы через мгновение вновь вспыхнуть огнем. Мечник, сидящий рядом с графом Анжерским, испуганно отодвинулся в сторону, все остальные умолкли и затаили дыхание. Более уже никто не осмелился мешать графу Вьенскому и отцу Теодульфу вершить мрачный обряд.

Герард взял из рук подручного щипцы, в которых был зажат железный прут, раскаленный добела, и поднес его к груди Лихаря. В зале сразу же запахло паленым мясом. Одновременно отец Теодульф опустил крест в стоящую поодаль чашу со святой водой, а потом стряхнул с него капли на лицо жертвы. Оборотень всхлипнул и стал медленно подниматься.

Крик ужаса, вырвавшийся из сотен глоток, заглушил слова молитвы, которую торопливо читал отец Теодульф, медленно отступающий от стола. Граф Вьенский пытался удержать оборотня железным прутом. Бернард Септиманский оторопело наблюдал, как этот прут медленно входит в плоть Лихаря Урса, а огромные руки оборотня столь же медленно, но неотвратимо приближаются к горлу благородного Герарда. Бернард хотел было броситься на помощь старому знакомому, но его ноги приросли к каменному полу. В наступившей мертвой тишине вдруг отчетливо прозвучал предсмертный хрип графа Вьенского и полный ужаса вопль отца Теодульфа: «Господи, помилуй!»

А далее начался ад кромешный. Графу Септиманскому показалось, что земля разверзлась под его ногами, а из образовавшегося провала хлынули в замок сотни бесов, столь опрометчиво вызванных на кровавый пир отцом Теодульфом. Объятые ужасом мечники не сумели оказать достойного сопротивления нападающим, и напрасно граф Гонселин Анжерский кричал, потрясая мечом, что это всего лишь ряженые варяги. Мечники, объятые паникой, его не слышали и падали один за другим под ударами нечистой силы. Упал и граф Анжерский, перерубленный почти надвое ударом секиры, которой размахивал рогатый бес с чудовищной личиной на месте человеческого лица.

Бернард Септиманский уцелел чудом, точнее, его спас отец Теодульф, знавший, видимо, замок Баракс как свои пять пальцев. Вместе они выскользнули из залитого кровью зала через потайную дверь и затаились в небольшом помещении, тесном даже для двоих далеко не толстых людей. Здесь было нестерпимо душно, но граф Бернард готов был мириться с любыми неудобствами, только бы не оказаться вновь лицом к лицу с нечистой силой. Сколько продолжалось их добровольное заточение, граф Септиманский не знал, от недостатка воздуха он почти потерял сознание. Отец Теодульф шептал что-то, видимо, молитвы, едва ли не в самое ухо Бернарда, но тот не различал слов. Главным для него сейчас было не шевелиться и по возможности даже не дышать, дабы не привлечь к себе внимание нечистой силы, пустившейся в кровавый загул в донжоне замка Баракс.

Между тем шум за стеной, кажется, стих. Бернард хоть и не сразу, но осознал это. Похоже, черный пир в старом замке завершился и незваные гости покинули его. Бернард шепнул об этом отцу Теодульфу, священник, оплошавший в битве с бесами, не сразу поверил графу, но после долгих споров и препирательств, отнявших у обоих остатки сил, они все-таки рискнули выскользнуть из своего спасительного убежища.

Факелы и светильники в зале погасли, да в них, собственно, не было нужды, ибо рассвет уже наступил и солнечные лучи без стеснения проникали в зал через узкие оконца, похожие на бойницы. Бернард с содроганием глянул в мертвое почерневшее лицо графа Вьенского. Вылезшие из орбит глаза Герарда заставили его отшатнуться. При этом он едва не наступил на Гонселина Анжерского, плавающего в луже собственной крови. Из ста пятидесяти мечников графа Вьенского, находившихся в донжоне старого замка Баракс, видимо, не уцелел никто. Во всяком случае, на несмелый зов Бернарда Септиманского с готовностью откликнулось только эхо.

– А где Тинберга? – спросил граф у отца Теодульфа, спускающегося со второго этажа по деревянной скрипучей лестнице.

– Они увели несчастную с собой, – тихо отозвался священник. – Гореть ей теперь в аду веки вечные.

Граф Септиманский далеко не был уверен в том, что участь дочери графа Герарда Вьенского столь уж безысходна. Вместе с солнечными лучами к нему вернулась и способность здраво оценивать обстановку. Дабы окончательно прочистить мозги, он залпом осушил оловянную кружку, наполненную виноградным вином. Вино помогло Бернарду обрести себя. Теперь он уже почти не сомневался в том, что на старый замок напал Воислав Рерик. Вот только проник он сюда не через главные ворота, а подземным ходом. И этим же ходом ушел из расставленной для него ловушки. А Эд Орлеанский и Роберт Турский, сидевшие в засаде, прозевали этот неожиданный маневр своего врага. Теперь они наверняка чешут затылки, силясь понять, почему в эту ночь все случилось совсем не так, как задумывалось.

А вот Бернард, кажется, это понял и готов был поделиться своими соображениями с соратниками по заговору, поскольку это, кажется, их шаги звучали на лестнице. Однако в зал вошел Раймон Рюэрг. При виде графа Бернарда он удивленно вскинул правую бровь и чуть заметно поморщился. Конечно, граф Септиманский и не ждал от Раймона ликования по поводу собственного чудесного спасения, но явное недружелюбие, читающееся в глазах новоиспеченного графа Лиможского, сильно его озаботило. Бернарду вдруг пришло в голову, что его смерть на холодных плитах замка Баракс устроила бы Раймона Рюэрга в большей степени, чем его присутствие в свите короля Карла. Уж слишком много знал об этом человеке Бернард Септиманский. Так много, что в сложившейся ситуации он представлял для графа Лиможского очень серьезную угрозу, особенно если Воислав Рерик остался жив, в чем у графа Септиманского не было практически никаких сомнений.

– Он жив, – мрачно кивнул Раймон Рюэрг, угадавший мысли Бернарда.

– А сеньоры Орлеанский и Турский?

– Им тоже повезло в эту ночь, – сухо ответил Раймон.

Это следовало понимать так, что графу Септиманскому не повезло, если не ночью, то сегодня утром. Рука Раймона Рюэрга потянулась к мечу, и Бернард вдруг понял, что настал его смертный час. Капитан Рюэрг был почти на двадцать лет моложе его и гораздо сильнее. Даже если бы Бернарду удалось добраться до своего меча, лежавшего на залитом кровью столе, то шансов на спасение у него все равно не было. Раймон в любой момент мог позвать на помощь мечников и решить исход и без того неравного поединка в свою пользу. Правда, в зале находился священник, отец Теодульф, но вряд граф Лиможский пощадит свидетеля.

– Я буду молчать, – тихо сказал граф Септиманский, отлично понимая, что Раймон ему не поверит.

– Да, – мрачно кивнул головой Рюэрг. – Ты будешь молчать, Бернард. Мертвые не разговаривают. Оставаясь живым, ты представляешь угрозу не только для меня, но и для короля Карла и для императрицы Юдифи.

– Пятьдесят тысяч денариев, – предложил Септиманский, не потерявший головы даже в критической ситуации.

Рука Раймона Рюэрга, потянувшаяся было к мечу, остановилась на полпути. В его синих холодных глазах вспыхнул неподдельный интерес. Граф Лиможский был беден, настолько беден, что вряд ли смог бы с достоинством нести удачу, выпавшую на его долю. А деньги могли бы укрепить его положение в свите короля. Граф Септиманский знал, кому и что предлагает. За пятьдесят тысяч денариев Раймон Рюэрг мог набрать большую дружину, соответствующую его новому званию и месту в королевской свите, не говоря уже о том, что за эти деньги он мог купить себе поддержку многих влиятельных людей.

– Какая польза тебе от моей смерти? – пожал плечами Бернард.

– А какая мне польза от твоей жизни?

– Пятьдесят тысяч денариев секретарь папской курии монсеньор Николай заплатил нам за смерть Воислава Рерика. Как видишь, нам не удалось убить варяга.

– И ты решил, Бернард, что я сделаю за вас эту грязную работу? – насмешливо спросил Рюэрг.

– А разве ты не для этого прибыл в замок Баракс?

– Нет, Бернард, ты ошибаешься. Меня прислали сюда для того, чтобы убить сеньоров, готовивших мятеж против своего короля.

Граф Септиманский был потрясен. Вот тебе и мальчишка Карл! Одним ударом он мог избавиться от всех своих врагов. Или это Юдифь решила вмешаться в ход чужой интриги? Но тогда следует признать, что ведьма из рода Меровингов умнее всех сеньоров Нейстрии, Франкии и Аквитании, вместе взятых. Хорошо еще, что ей не удалось довести свой замысел до конца. Роберт Турский и Эд Орлеанский все-таки ускользнули из расставленных ею сетей. Да и Бернард Септиманский пока еще жив, хотя жизнь его и висит на лезвии меча высокомерного графа Лиможского.

– Где деньги? – холодно спросил Рюэрг.

– Здесь, в замке Баракс. Я один знаю, где они лежат. Поклянись, что сохранишь мне жизнь, и ты их получишь.

Рюэрг скосил глаза на отца Теодульфа, который стоял ни жив ни мертв у раскрытого окна. Все-таки убийство священника легло бы тяжким грузом на далеко не безгрешную душу графа Раймона Лиможского. Впрочем, вряд ли бравый капитан испугался бы божьего гнева, но пятьдесят тысяч денариев были весомым аргументом в пользу человеколюбия.

– Хорошо, Бернард, клянусь, я отпущу тебя невредимым, но и ты должен молчать о том, что здесь случилось. Это и тебя касается, отец Теодульф.

– Я буду молчать, сын мой, – дрогнувшим голосом произнес священник.

День оказался для графа Септиманского все-таки удачнее, чем ночь и раннее утро, хотя бы тем, что он узнал цену собственной жизни. Все-таки пятьдесят тысяч денариев – хорошая цена за далеко не самую глупую голову в империи франков. Правда, очень может быть, что стоит эта голова гораздо дороже и граф Лиможский здорово продешевил, оценив ее в малую сумму. Но теперь Бернарду Септиманскому придется это доказывать не столько Раймону Рюэргу, сколько королю Карлу и императрице Юдифь.

Епископ Драгон был удивлен ранним визитом графа Орлеанского. Он уважал благородного Эда за ум, но отлично понимал, что у знатного сеньора могут быть интересы, отличные от интересов короля. Сегодня граф был чем-то взволнован. Это было заметно и по осунувшемуся лицу, и по рукам, затянутым в замшевые перчатки, которые теребили пояс, отделанный серебром. Эд был в дорожном плаще, несмотря на довольно теплую погоду, и в высоких кожаных сапогах, заляпанных грязью.

– На улице дождь? – удивился Драгон.

– Кажется, да, – поморщился Эд. – Я уезжаю, монсеньор. Зашел попрощаться.

– Но почему?

– Потому что сеньоры Вьенский, Анжерский и Септиманский сегодня ночью убиты, и мне бы не хотелось разделить их участь.

– Я тебя не понимаю, Эд! – растерянно всплеснул руками Драгон.

– Мы охотились на Сокола, монсеньор, и делали это с согласия короля. Но потом выяснилось, что охота идет на нас. Мы с графом Робертом едва унесли ноги от королевских мечников, которыми командовал Раймон Рюэрг. Теперь вы понимаете, монсеньор, почему я не могу оставаться в Париже.

– Так это Рюэрг убил сеньоров?

– Нет, монсеньор, их убил Воислав Рерик. Мы должны были напасть на него с тыла, а графу Раймону оставалось только добить тех, кто уцелеет в этой бойне. Я понял это в самый последний момент, и вот почему я перед вами. А те, кто оказался менее сообразительным, так и остались лежать в замке Баракс.

– А Воислав Рерик?

– Он обманул всех. Но если он и вернется в Париж, то только вместе со своими варягами. И тогда пусть бог помогает королю Карлу, ибо на помощь сеньоров Нейстрии, Франкии и Аквитании он вряд ли сможет рассчитывать. Не смею больше обременять вас своим присутствием, монсеньор. Всего хорошего.

Граф Эд круто развернулся на пятках и стремительно покинул покои епископа. Драгон поднял было руку, чтобы его остановить, но потом бессильно уронил ее на стол. Король Карл поторопился. Для епископа не было тайной, что сеньоры организовали заговор. Они не собирались устранять Карла, всего лишь хотели сделать его своей марионеткой. Именно поэтому Драгон спокойно смотрел на их суету. Главную опасность для Нейстрии и империи франков он видел не в мятежных сеньорах, а в залетном варяге, который в создавшейся непростой ситуации мог прибрать к рукам не только юного короля, но и императорскую корону, которая после поражения Лотаря валялась в пыли. Карл, похоже, решил одним ударом решить все свои проблемы, устранив и Рерика, и мятежных сеньоров. Увы, ему это не удалось. И эта ошибка может ему очень дорого стоить.

Драгон не стал торопиться. Король Карл должен был дозреть до понимания того, что без опытного наставника ему не выйти из сложившейся ситуации. Поражение еще можно было превратить в победу, но для этого потребуются жертвы, в том числе и от самого Карла. Власть требует ума, опыта и трезвого расчета, а такие качества редко встречаются в людях молодых и обуреваемых страстями. Зато неглупый юноша может воспользоваться услугами мудрого советника, надо только смирить себя и осознать уязвимость своего положения.

Карл прислал за Драгоном через двадцать дней. Ровно столько времени ему понадобилось, чтобы уяснить то, что казалось очевидным опытному епископу – катастрофа не за горами. Еще один камень, неосторожно сброшенный с горы, может привести к обвалу, под которым будут погребены все надежды и стремления юного короля.

Карл был мрачен и, судя по всему, подавлен свалившимися на него бедами. Что и неудивительно. Он слишком рано решил, что может править один. Восемнадцать лет – это очень мало для короля.

Королевский замок был почти пуст. Вассалы покинули своего государя в трудный час, но это как раз был тот случай, когда епископ Драгон не стал бы их за это винить.

– Из Аквитании пришли дурные вести, – Карл жестом указал епископу на кресло, а сам остался стоять у открытого окна, скрестив на груди руки.

В зале, кроме короля и Драгона, больше никого не было, так что можно было говорить без стеснения.

– Пипин? – спросил Драгон.

– Да. Коннетабль вынужден был уступить ему Тулузу, ибо на стороне Пипина и Бернарда Септиманского выступили все сеньоры Аквитании.

– Бернард, значит, уцелел, – задумчиво проговорил епископ.

– К сожалению.

– Ты действовал опрометчиво, друг мой.

– Я всего лишь хотел опередить мятежников. И разве измена Бернарда Септиманского не является подтверждением моей правоты, монсеньор?

– Она является подтверждением твоей опрометчивости, государь, и не более того. Ты слишком доверился своим неопытным советникам, и они тебя подвели. Разве не так? Раймон Рюэрг – человек преданный, но он слишком молод, чтобы правильно оценить ситуацию.

– Рюэрг тут ни в чем не виноват, – холодно отозвался Карл. – Решение принимал я.

– Похвально, государь, что у тебя достало мужества признать свои ошибки.

– И в чем же я ошибся, монсеньор? Не ты ли говорил, что Воислав Рерик готовится захватить власть?

– Я этого не отрицаю, государь. Но разве ты устранил Рерика? Где сейчас находится этот человек?

– Он передал крепости Дакс и Беллоу коннетаблю Виллельму и увел своих варягов.

– Куда увел?

– Не знаю, монсеньор. По слухам, он собирается напасть на Севилью.

– На тебя он собирается напасть, государь, – поправил короля епископ Драгон. – Варяги никогда не прощают обид. Ярл Рерик слишком умен, чтобы не разгадать твой план. И уж конечно, он догадался, что его родович Лихарь Урс был убит если не по твоему приказу, то с твоего согласия.

– Нас предал Гарольд.

– Ты в этом уверен, государь?

– Так, во всяком случае, утверждает Раймон Рюэрг. Он один знал о подземном ходе, ведущем в замок Баракс. Если бы не Гарольд, то я бы добился успеха, монсеньор.

Епископ не был в этом уверен, но опровергать Карла не стал. Юный король и без того был расстроен своей неудачей, и мудрому Драгону следовало пощадить его самолюбие. Впервые король решил действовать по своему разумению и, увы, оплошал. Подобный казус мог случиться и с куда более искушенным человеком, но Карлу в любом случае следует уяснить, как дорого обходится ошибка короля для его подданных.

– Теперь уже поздно искать виноватых, государь. Пришла пора исправлять допущенные ошибки.

– Что ты предлагаешь, монсеньор?

– Тебе следует вернуть Тинбергу в замок, – спокойно сказал Драгон. – Она королева и твоя законная жена.

– Она еретичка! – вскинул голову Карл.

– Она дочь Герарда Вьенского и сестра графа Тьерри Вьенского, который по твоему указу наследует отцу. Я говорил с молодым графом Тьерри, он готов все забыть и присягнуть тебе на верность. В конце концов, ты, государь, в смерти его отца неповинен, и Тьерри готов отбросить все домыслы, порочащие твое имя, но только в том случае, если ты защитишь честь его сестры и своей жены, благородной Тинберги.

Карл побурел от злости, казалось, он готов был сейчас обрушить на седую голову Драгона не только гнев, душивший его, но и кулаки. Епископ смотрел на юного Карла с интересом. Государь, не способный обуздать себя в трудную минуту, обречен. Ибо власть – это не только сила, но и компромисс. Всевластен и всесилен в этом мире только бог, и любой смертный, даже носящий на голове корону, обязан помнить это всегда.

– Юдифь должна уйти в монастырь, – спокойно продолжал Драгон. – Это непременное условие твоего примирения с сеньорами Нейстрии.

– А если я не соглашусь? – выдохнул Карл, с ненавистью глядя на епископа.

– Тогда ты потеряешь не только Аквитанию, но и Нейстрию, государь. Не забывай, Карл, мы еще не заключили договор о разделе империи с Лотарем и Людовиком. И папа Евгений не скрепил его своей подписью. А это значит, что ты в любой момент можешь потерять все.

– Ты предлагаешь мне предать мать?

– Я предлагаю тебе ее спасти, – спокойно отозвался Драгон. – Твое падение обернется для нее приговором. Никто не скажет ни единого слова в защиту меровингской ведьмы. Я получил письмо от Эббона Реймского. Епископ требует суда над Юдифью. Того же мнения придерживается и епископ Эброин. Твое промедление, государь, может обернуться для нас катастрофой.

Карл со стоном опустился на лавку и прикрыл лицо руками. Драгон его не торопил. Если этот мальчик устоит сейчас, то епископ может с легким сердцем сказать, что король в Нейстрии есть. Ну а если он сломается, то его уже не спасет никто, даже Господь.

– Я должен сам сказать ей об этом? – Карл поднял на Драгона глаза, полные слез.

– Нет, государь, с твоего разрешения, это сделаю я. Так будет лучше и для нее, и для тебя.

– Хорошо, монсеньор, я согласен.

Глава 6 Мятеж в Аквитании

Бернард Септиманский был удивлен, встретив в крепости Готентод, давно уже занятой Пипином, старого своего знакомого бека Карочея. Хазарский посол, как вскоре выяснилось, выполняя волю монсеньора Николая, привез в Аквитанию сто тысяч денариев для Пипина. Судя по всему, папская курия и император Лотарь, потерпев сокрушительное поражение в войне, теперь пытались с помощью интриг и подкупа расстроить и без того далеко не сплоченные ряды своих противников. В этом плане молодому и вздорному Пипину отводилась немалая роль.

Надо признать, что правнук великого Карла пока что оправдывал надежды своих покровителей. Под его рукой было уже пять тысяч хорошо обученных головорезов, готовых идти за своим щедрым предводителем хоть на край света. Справедливости ради следует отметить, что и ситуация в Нейстрии сыграла на руку Пипину. Варяги покинули крепости Дакс и Беллоу. Коннетабль вынужден был оставить Тулузу, ибо не смог бы противостоять Пипину в городе, уже охваченном волнением. Сеньоры Аквитании, видимо, решили, что настал их час поквитаться с младшим сыном императора Людовика и вновь обрести свободу, утерянную когда-то. Легкомысленный Пипин в качестве сюзерена их вполне устраивал, и они без споров вливались в ряды его армии, растущей как снежный ком. Тулуза упала к ногам герцога Пипина, как созревший плод. За ней последовала Септимань, родина графа Бернарда. В течение полумесяца вся Аквитания оказалась в руках благородного Пипина, который с каждым новым успехом все более наливался спесью.

Под контролем короля Карла оставались только две крепости, Беллоу и Дакс, но особой опасности для Пипина они не представляли, ввиду малой численности своих гарнизонов. Старому коннетаблю оставалось лишь супить брови и с надеждой смотреть в сторону Парижа, где король Карл никак не мог договориться с сеньорами Нейстрии и Франкии. Крепости Дакс и Беллоу со всех сторон были обложены сторонниками Пипина, и их падение было всего лишь вопросом времени.

Попав в родную среду, Бернард Септиманский не забыл о понесенных потерях, но очень быстро пришел в себя. Все-таки опыт – великая вещь. Поэтому граф Бернард, бывший когда-то доверенным лицом императора Людовика Благочестивого и державший в своих руках империю франков, очень быстро доказал своему племяннику Пипину, как полезно иметь под рукой сведущего человека. Еще быстрее он нашел общий язык с беком Карочеем и уважаемым рабби Симеоном. Через загребущие руки графа Бернарда потекли немалые средства, и, будучи человеком разворотливым, он без труда компенсировал потери, понесенные в замке Баракс. Надо отдать должное императору Лотарю, папе Евгению и особенно монсеньору Николаю, они очень быстро сообразили, какую выгоду могут получить от беспорядков в землях короля Карла, а потому и не жалели денег для мятежников.

Что же касается герцога Аквитанского, то он щедрой рукой раздавал сеньорам не только деньги, но и земли, закрепляя их за владельцами на вечные времена. Его политика вызвала восторг у сеньоров не только Аквитании, но и Нейстрии и Франкии. За короткий срок Пипину удалось собрать под своей рукой армию в пятнадцать тысяч человек. Он уже подумывал о том, чтобы предъявить ультиматум коннетаблю Виллельму, но как раз в этот момент пришло известие, что король Карл наконец договорился с сеньорами Нейстрии и двинул свою наспех собранную армию в мятежную Аквитанию. Люди говорили, что для этого ему пришлось помириться с королевой Тинбергой и отправить в монастырь свою мать, неукротимую Юдифь. Теперь в Нейстрии всем заправлял епископ Драгон, противник, бесспорно, опасный, но, по мнению Пипина Аквитанского, очень посредственный полководец.

Дабы не дать возможности королевской армии объединиться с гарнизоном крепости Дакс, где в это время находился коннетабль, Пипину пришлось снять осаду с крепости Беллоу и сосредоточить свои войска в одном месте. Если верить лазутчикам, то численность королевской армии не превышала десяти тысяч человек. Всего же под рукой Карла, включая гарнизоны крепостей Дакс и Беллоу, насчитывалось четырнадцать тысяч воинов. Сила немалая, что и говорить. К тому же епископ Драгон явно рассчитывал на то, что если сеньоры Аквитании не поддержат своего законного короля, то это сделают жители Тулузы, Бордо и Септимани.

К счастью для мятежников, ни один из городов Аквитании не открыл перед Карлом ворота, зато городская верхушка в лице богатых купцов и ремесленников выразила горячую поддержку герцогу Пипину. Королевская армия вынуждена была остановиться у границ мятежной провинции, неподалеку от крепости Дакс.

По слухам, епископ Драгон обратился за помощью к королю Людовику, но Тевтон, похоже, не собирался таскать каштаны из огня для своего младшего брата. Поражение Карла было выгодно его старшим братьям, которые, устранив опасного конкурента, могли бы потом без помех разделить империю франков на две части. Правда, в этом случае им пришлось бы договариваться с Пипином, но, видимо, Лотарь и Людовик не считали племянника серьезным противником, но, между прочим, совершенно напрасно.

За короткое время Пипин сумел проявить себя опытным политиком, в случае победы над Карлом он рассчитывал удержать под своей рукой не только Аквитанию, но и Нейстрию с Франкией. Для этого ему следовало всего лишь договориться с наиболее влиятельными сеньорами, то есть Эдом Орлеанским, Робертом Турским и Тьерри Вьенским. Все они вроде бы поддались агитации епископа Дагона и присоединились к армии короля, но и у Пипина, и у графа Септиманского были основания сомневаться в их верности младшему сыну покойного императора.

Переговоры с сеньорами графу Бернарду, получившему от племянника широчайшие полномочия, пришлось взять на себя. Надо признать, что Эд Орлеанский и Роберт Турский практически сразу же откликнулись на тихий призыв графа Септиманского. Встреча трех старых друзей состоялась неподалеку от грязной и бедной деревушки на берегу реки Луары. Место было живописнейшее, погода располагала к общению на свежем воздухе, так что сеньоры, не желающие мозолить глаза посторонним, устроились прямо на траве, под столетним дубом. Граф Септиманский разлил по глиняным кружкам привезенное с собой вино. Эд и Роберт высоко оценили и дружеский жест Бернарда, и качество божественного нектара, предложенного им для пирушки.

– Я рад, Бернард, что тебе удалось вырваться из западни, устроенной королем Карлом, – отсалютовал собеседнику кружкой, наполненной до краев, граф Орлеанский.

– Я не вырвался, дорогой Эд, я откупился, – усмехнулся граф Септиманский. – Мне пришлось заплатить за свою жизнь пятьдесят тысяч солидов.

При этих словах Роберт Турский едва не захлебнулся вином. Бернарду пришлось похлопать его по спине, чтобы к графу вновь вернулось дыхание, утерянное от изумления.

– Кому? – спросил Роберт, вытирая слезящиеся глаза рукавом.

– Раймону Рюэргу, естественно, – пожал плечами граф Септиманский.

– Что я тебе говорил, Роберт! – с досадой хлопнул замшевой перчаткой по кожаному сапогу граф Орлеанский. – Если бы мы сунулись в замок Баракс, то это была бы последняя авантюра в нашей жизни.

– Вне всякого сомнения, – охотно поддержал Эда граф Бернард. – Ваши жизни, сеньоры, в ту ночь висели на волоске, как и моя. Давайте выпьем за то, чтобы души Герарда Вьенского и Гонселина Анжерского нашли дорогу в рай. Все-таки пали эти благородные господа от руки язычников, защищая не только свой интерес, но и христианскую веру.

– Это был Воислав Рерик? – пристально глянул на Бернарда граф Орлеанский.

Теперь уже наступил черед графа Септиманского кашлять и захлебываться вином.

– Эд, это не человек, а дьявол, – прохрипел Бернард. – Оборотень! Наши мечники падали бездыханными, не успев даже меч поднять в свою защиту, а по замку носились хвостатые и рогатые твари, которые рвали их когтями и зубами. Мы с отцом Теодульфом спаслись чудом и божьим промыслом.

– А ты не преувеличиваешь? – нахмурился граф Турский.

– Я тоже сомневался, дорогой Роберт, когда бек Карочей рассказывал нам о Черном Вороне, – вздохнул Бернард. – А граф Гонселин Анжерский даже смеялся. Где теперь Гонселин? Где теперь граф Герард Вьенский, который, на свою беду, решил окрестить оборотня, дабы спасти свою падшую дочь? Лихарь Урс восстал из гроба и задушил его на моих глазах. И если вы думаете, что я преувеличиваю, то спросите обо всем отца Теодульфа.

Рассказ Бернарда произвел на сеньоров Орлеанского и Турского очень большое впечатление. Ведь именно Роберт Турский долго упрекал графа Эда за то, что тот раньше времени покинул поле несостоявшейся битвы. Это он склонил своего друга к союзу с королем Карлом, ибо не верил, что в мальчишеской душе может таиться столько коварства. А теперь вдруг выяснилось, что Эд Орлеанский во всем прав и это его предусмотрительности обязаны жизнью оба они и их мечники. Было от чего чесать затылок Роберту Турскому.

– Карл – сын ведьмы, – напомнил сеньорам граф Септиманский. – А если мать путается с пособниками дьявола, то сыну трудно сохранить душу в чистоте.

– Я не могу понять, зачем ей это понадобилось, – покачал головой упрямый Роберт Турский.

– А ты уверен в том, что Карл сумел бы одержать победу под Фонтенуа без пособничества темных сил? – тихо спросил Бернард Септиманский. – По-моему, епископы слишком уж поспешно назвали эту битву божьим судом, не выяснив до конца всех обстоятельств дела. Но я надеюсь, что они изменят свое решение, выслушав наши показания и показания отца Теодульфа, который, кстати, отправился в Реймс, чтобы рассказать епископу Эббону о страшном происшествии в замке Баракс.

Графы Орлеанский и Бретонский переглянулись. Они уже сообразили, откуда дует ветер. Итоги битвы при Фонтенуа были невыгодны императору Лотарю и папе Евгению. Надо полагать, эти двое приложат максимум усилий, чтобы лишить своих противников преимуществ, завоеванных в результате войны. Для этого им всего лишь надо объявить, что не бог помогал в той битве Карлу, а дьявол, и привести в подтверждение своих слов неопровержимые доказательства. А этих доказательств набралось уже столько, что их хватит не только для епископского суда, но и для Вселенского собора.

– Зачем вам, сеньоры, цепляться за обреченного Карла, проклятого не только людьми, но и богом? – продолжал граф Септиманский. – Вы рискуете потерять не только жизни, но и души.

– Бернард прав, – обернулся к Роберту граф Орлеанский.

– Остается выяснить, чем же Пипин лучше Карла, – пожал плечами граф Турский.

– Пипин готов признать ваши наследственные права на земли, которыми вы сейчас владеете по милости Карла, но только в том случае, если вы признаете его права на Нейстрию и Франкию.

Предложение было соблазнительным, это признали оба графа. В конце концов, Пипин был правнуком Карла Великого и внуком Людовика Благочестивого, и только преждевременная смерть отца лишила его возможности сразу и в полный голос заявить о своих правах. Устранение Карла неизбежно приведет к возвышению Пипина, ибо в этом заинтересованы сеньоры Аквитании, Франкии и Нейстрии, которым в противном случае придется идти на поклон к Лотарю и Людовику Тевтону. Нет, что ни говори, но из всех троих молодой и беспечный Пипин – самая подходящая для сеньоров кандидатура.

– А что мы можем обещать от имени Пипина графу Тьерри Вьенскому и его многочисленной родне? – спросил Эд Орлеанский.

– Им достанется Прованс. Король Пипин готов подтвердить права графа Тьерри на земли, доставшиеся тому от отца. Кроме того, в случае смерти Карла или пострижения его в монахи Пипин готов подумать о браке с прекрасной Тинбергой, если, конечно, у графа Вьенского не найдется для него другой сестры.

– Боюсь, что Пипину придется удовольствоваться Тинбергой, если он хочет заслужить расположение графа Тьерри и нейстрийских сеньоров, – усмехнулся граф Орлеанский. – Кроме всего прочего, Тинберга беременна, и если Пипин сделает своим наследником ее сына, то это привлечет на его сторону и сторонников Карла. В противном случае Пипин обретет множество врагов, которые объявят своим вождем этого сына Карла, пока еще не родившегося.

– У меня есть большие сомнения в том, что отцом младенца является Карл, – попробовал возразить Бернард.

– В данном случае это не имеет никакого значения, – отрезал граф Орлеанский.

Пораскинув умом, граф Септиманский пришел к выводу, что благородный Эд прав. И дело тут не в похотливой королеве Тинберге, которая может родить и девочку, а в сеньорах Нейстрии и Франкии, которым замена Карла на Пипина может прийтись не по вкусу. Женитьба правнука Карла Великого на дочери покойного Герарда Вьенского позволит предотвратить волнения среди сеньоров и выбить знамя мятежа из их рук.

– А где сейчас находится Воислав Рерик? – спросил Бернард.

– По нашим сведениям, он ушел вниз по Луаре, миновал Орлеан и Анжер и сейчас находится в Нанте, – сказал граф Турский. – Именно там он готовит свои драккары для похода на Севилью.

– Опасное соседство для Франкии.

– Если Рерик и станет мстить, то скорее Карлу, чем нам с Робертом, – не согласился с Бернардом граф Орлеанский.

– Ты думаешь, что он уже узнал всю правду? – нахмурился граф Септиманский.

– В замке Баракс было немало осведомленных людей, а варяги умеют развязывать языки и мстить за своих родовичей. На твоем месте, Бернард, я бы позаботился о собственной безопасности.

Совет был весьма дельный, но Бернард не спешил благодарить за него. В данную минуту его волновали другие проблемы. Для начала следовало посчитаться с Карлом, коварно подставившим под мечи варягов преданных ему сеньоров, а потом очередь дойдет и до Воислава Рерика, если, конечно, оборотень к тому времени не уберется из Нанта.

– Ты предлагаешь нам перейти на сторону Пипина прямо сейчас? – спросил граф Орлеанский.

– Ни в коем случае, сеньоры, – замахал руками Бернард. – Нам нужно выманить из крепости коннетабля Виллельма и похоронить здесь, под Даксом, и Карла, и Драгона. Иначе все наши планы просто рухнут.

Выслушав графа Септиманского, вернувшегося с переговоров, Пипин довольно усмехнулся и дружески похлопал дядю по плечу. Таким новостям обрадовался бы любой человек, обладающий мозгами! Граф Бернард принес ему победу в еще не состоявшейся битве. Было бы совсем хорошо, если бы дорогой племянник и далее не забывал, кому он обязан успехом своих начинаний. На многое Бернард не претендовал, ему вполне хватило бы и того, чтобы родная Септимань, которая находилась на самом юге владений новоявленного короля Пипина, на веки вечные осталась бы в распоряжении его дяди. Бернард Септиманский был сравнительно молод и рассчитывал еще лет двадцать пять, по меньшей мере, пользоваться доходами с этих воистину райских земель и передать их потомкам, когда придет срок.

– Я не забуду твоей услуги, дядя Бернард, можешь не сомневаться.

Граф очень надеялся на это. А если память все-таки подведет дорогого племянничка Пипина, то у Бернарда всегда будет возможность напомнить королю о взятых на себя обязательствах. В этом ему помогут сеньоры как Нейстрии, так и Аквитании.

– А ты уверен, Бернард, что сеньоры тебя не подведут? – спросил у графа Септиманского озабоченный Карочей.

– Почти да, – криво усмехнулся граф, слегка уязвленный тем, что заезжий бек столь близко к сердцу принимает интересы его племянника.

Этот невесть откуда взявшийся скиф был очень опасным человеком, и Бернарду достало ума это понять. Каким-то непостижимым образом хазарский посол сумел проникнуть едва ли не во все тайны франкской империи и очень ловко распорядился полученными сведениями, став доверенным лицом не только императора Лотаря, но и монсеньора Николая. Конечно, этот человек хлопотал об интересах рахдонитов, людей далеко не бедных и в силу этого обстоятельства игравших немалую роль во франкской империи еще со времен Меровингов, но тут было и еще нечто, настолько важное для бека Карочея, что он вот уже почти год мотался из конца в конец франкской империи, пытаясь ухватить за хвост все время ускользающую птицу удачи.

Граф Септиманский не удержался и задал интересующий его вопрос прямо в лоб ласково улыбающемуся скифу.

– Мне нужен этот человек, граф Бернард, – холодно отозвался бек Карочей, сразу перестав улыбаться.

– Ты имеешь в виду Воислава Рерика?

– Да, – кивнул головой скиф. – Ты слишком рано списал его со счетов, дорогой Бернард. Воислав Рерик теперь не уйдет из империи, не отомстив за смерть Лихаря Урса. Он должен отправить к богу Велесу всех, кто так или иначе причастен к этой жуткой истории. Нельзя безнаказанно убить Шатуна, граф, поверь слову старого скифа. Тебе никогда не попадался на глаза этот знак?

Карочей провел по столу извилистую черту, а потом с силой воткнул в дерево свой кинжал, искусно украшенный золотом и драгоценными каменьями. Ошарашенный граф Септиманский перевел глаза со стола на скифа.

– И что означает этот знак, благородный бек?

– Твою смерть, благородный граф, – спокойно сказал Карочей. – Если увидишь его поблизости от себя, то беги куда глаза глядят. Это будет означать, что тебя объявили драконом, и все боготуры и ротарии сочтут за честь отправить тебя по месту назначения, то есть в навий мир.

– Ты преувеличиваешь, дорогой друг, – нахмурился Септиманский.

– Отнюдь нет, граф. Пока живы братья Рерики и боготур Драгутин, тебе не будет покоя.

– Ко мне подошлют наемных убийц?

– Нет, граф. Дракона должен убить либо боготур, либо ротарий. Иначе зло, которое ты носишь в себе, расползется по всему миру. Извини, благородный Бернард, но таковы обычаи и представления язычников.

Граф Септиманский был уверен в том, что хитрый бек просто пытается его напугать. Хазарскому послу нужен союзник, чтобы посчитаться со своим старым врагом Воиславом Рериком, а Бернард, человек далеко не глупый и влиятельный, подходит на эту роль как нельзя более. Разумеется, он сделает все возможное, чтобы обезопасить себя от происков варяга, но это вовсе не означает, что он всю оставшуюся жизнь будет плясать под дудку хитроумного бека Карочея. В конце концов, у графа Бернарда есть куда более важные дела, чем погоня за Варяжским Соколом.

Пипин Аквитанский первым двинул свои войска на короля Карла, но потом, словно испугавшись противника, отступил назад едва ли не под самые стены Дакса. Занятая им позиция была абсолютно проигрышной. Пипин не только подставил свою армию под удар наступающей кавалерии Карла, но и не позаботился о тыле, чем не замедлил воспользоваться коннетабль Виллельм, бросивший на аквитанскую пехоту своих хорошо обученных копейщиков. Кавалерия Карла рассекла надвое боевые порядки Пипина и едва ли не на полном скаку вклинилась в наступающую фалангу коннетабля Виллельма, расстроив ее ряды.

Коннетабль, доселе спокойно наблюдавший за ходом битвы с небольшого пригорка, пришел в ярость и поскакал навстречу графу Тьерри Вьенскому, возглавлявшему атаку нейстрийской кавалерии. По мнению благородного Виллельма, граф вел себя как последний растяпа. Вместо того чтобы атаковать правый фланг аквитанцев сжатым кулаком, он рассыпал кавалеристов по всему обширному полю, сделав их легкой добычей лучников и арбалетчиков, не говоря уже о том, что помешал фаланге коннетабля ударить в тыл аквитанцам. Увы, старому коннетаблю не удалось добраться до молодого графа. Прилетевшая невесть откуда стрела клюнула его в глаз, и благородный Виллельм умер раньше, чем успел сообразить, что его предали.

К сожалению, этого не понял и епископ Драгон, возглавлявший армию Карла. Он слишком понадеялся на Роберта Турского, который должен был поддержать наступление пехоты с фланга. Но граф Роберт почему-то медлил, что позволило кавалерии Пипина, уже практически смявшей фалангу коннетабля, развернуться и обрушиться всей своей мощью на растерявшихся нейстрийских пехотинцев. Дабы спасти положение, Драгон лично возглавил атаку конной королевской дружины, но и эта отчаянная попытка мало что изменила на поле битвы. Граф Орлеанский проявил неожиданную робость и отступил под довольно слабым напором аквитанцев, чем поставил епископа в безвыходное положение.

– Надо отходить! – крикнул Раймон Рюэрг Драгону, указывая окровавленным мечом в сторону Карла, оставшегося на холме в окружении небольшой свиты.

– Спасай короля, – отозвался Драгон, орудовавший секирой, как дровосек в густом лесу.

До епископа наконец дошло, что странное поведение нейстрийских сеньоров на поле битвы вызвано вовсе не врожденной глупостью, а совсем другими причинами. Более половины кавалеристов Карла бежали с поля битвы, даже не успев в нее ввязаться, а пехотинцам, брошенным на произвол судьбы, оставалось теперь лишь умирать во славу своего короля.

Под Драгоном убили лошадь, и он вынужден был сражаться пешим.

– Коня епископу! – крикнул какой-то франк, узнавший внука Карла Великого, но его крик утонул в реве наступающих аквитанцев.

Последнее, что увидел в своей жизни епископ Драгон, была секира пехотинца, взлетевшая над его головой.

Раймон Рюэрг каким-то чудом все-таки сумел пробиться к королю Карлу, атакованному уже со всех сторон. На какое-то время королевские дружинники даже смели с холма мечников графа Септиманского, а сам Бернард едва не попал под руку рассвирепевшего графа Лиможского, сотворившего чудо, достойное занесения в анналы. Почти плененный король Карл был вырван из рук аквитанцев и уведен с опасного места дружиной, поредевшей почти на две трети, что, безусловно, подпортило герцогу Пипину радость от одержанной победы.

Пехотинцы, оставшиеся без прикрытия кавалерии, большей частью были порублены, остальные сдались на милость победителя. Обезлюдевшая крепость Дакс, чьи защитники полегли в битве практически полностью, распахнула ворота перед ликующими победителями. Пипин Аквитанский не отказал себе в удовольствии первым въехать по опущенному мосту в твердыню, построенную когда-то его прадедом.

Здесь же, в крепости, Пипин принял сеньоров Нейстрии и Франкии, приехавших к нему с предложением о перемирии. Сам Карл, по слухам, бежал в Орлеан, а потому делегацию нейстрийцев возглавлял граф Адалард Парижский, прежде числившийся в самых преданных вассалах Карла, но ныне, похоже, окончательно утративший веру в своего короля.

Адалард торжественно вручил свой меч графу Бернарду Септиманскому, который столь же торжественно передал его Пипину Аквитанскому. Герцог поднял меч над головой, демонстрируя его сеньорам, собравшимся в главном зале донжона, а после вернул его графу Парижскому. Все формальности были соблюдены, факт сокрушительного поражения королевской армии признан, а потому Пипин благодушно махнул рукой, приглашая к столу и победивших аквитанцев, и побежденных нейстрийцев. Сеньоры Нейстрии были весьма польщены любезностью герцога Пипина, проявившего благородство, достойное его великого прадеда Карла.

– Да здравствует король Пипин! – выкрикнул граф Хорсон Тулузский и нашел отклик в сердцах не только аквитанцев, но и нейстрийцев.

Промолчал разве что Адалард Парижский, но именно от него и от епископа Эброина, верного сподвижника Драгона, павшего на поле битвы, во многом зависело главное. Быть Пипину королем Нейстрии или нет. Впрочем, пока жив Карл, трудно ожидать иной реакции и от того и от другого, тем более здесь, за столом, где собрались сеньоры, еще недавно с упоением рубившие друг друга мечами.

Важный разговор состоялся позднее, к нему были допущены очень немногие из тех, кто пировал за столом. Со стороны Нейстрии в переговорах участвовали графы Адалард Парижский, Эд Орлеанский, Роберт Турский и епископ Эброин, со стороны Аквитании – сам герцог Пипин, графы Хорсон Тулузский, Бернард Септиманский, капитан Адельрик де Кардона и хазарский посол бек Карочей.

Присутствие этого человека сильно удивило графа Адаларда и епископа Эброина, но протестов с их стороны не последовало. В конце концов, победители вправе были пригласить за стол переговоров кого угодно. Карочей с интересом присматривался к новым для него людям из окружения потерпевшего сокрушительное поражение короля Карла.

Графу Адаларду Парижскому было уже далеко за сорок, этот рослый голубоглазый франк, с заметным шрамом на правой щеке был верным сподвижником Людовика Благочестивого, не покинувшим своего императора в скорбный час, когда тот был отстранен от власти мятежными сыновьями. Видимо, именно поэтому Людовик и отдал под управление Адаларда графство Парижское, жемчужину своих обширных владений и сердце нынешнего Нейстрийского королевства. Правда, граф Адалард, бесспорно преданный Карлу, терпеть не мог его матушку Юдифь, и именно на этом сейчас пытался сыграть хитроумный Бернард Септиманский, которому Пипин перепоручил ведение переговоров. Епископ Эброин относился к Юдифи еще более холодно, чем граф Парижский, но, будучи старым другом Драгона, считал своим долгом поддержать его племянника в трудный час.

В отличие от представительного графа Адаларда, епископ Эброин был человеком сухим, желчным и невероятно язвительным. Короткие реплики, которыми он изредка прерывал медовую речь Бернарда Септиманского, порой заставляли улыбаться не только нейстрийцев, но и аквитанцев. Тем не менее и граф Адалард, и епископ Эброин отлично понимали, что Аквитания потеряна для Карла надолго, чтобы не сказать навсегда, и самым умным в нынешней ситуации будет признание этого скорбного обстоятельства самим Карлом.

Конечно, если бы Карл пал в битве, то у Пипина были бы все права не только на Аквитанию, но и на Нейстрию, но пока младший сын императора Людовика Благочестивого жив, у герцога Аквитанского нет иного выхода, как признать Карла своим сюзереном, пусть и формально. В противном случае они оба – и Карл, и Пипин – могут потерять свои владения, ибо в одиночку ни тому ни другому не устоять против Лотаря и Людовика. Первый вполне может присоединить к своим владениям Аквитанию, а второй – Нейстрию, и, скорее всего, папа Евгений поддержит старших сыновей Людовика Благочестивого.

Разумный ответ епископа Эброина заставил призадуматься не только графов, но и самого герцога Пипина. Он бросил вопросительный взгляд на бека Карочея, но тот в ответ лишь пожал плечами.

– Мы очень рискуем, сеньоры, делая ставку на Карла, – высказал свое мнение граф Хорсон Тулузский. – Он слишком слаб, чтобы удержать за собой земли, доставшиеся ему при разделе.

– Именно поэтому я и настаиваю на союзе короля Карла и герцога Пипина, – мягко заметил епископ Эброин. – Только объединив усилия, они смогут противостоять Лотарю и Людовику.

– Монсеньор Эброин прав, – поддержал епископа Эд Орлеанский. – В Ахене Нейстрию, Франкию и Аквитанию может представлять только король Карл. В противном случае Лотарь и Людовик объявят договор о перемирии при Фонтенуа недействительным и потребуют нового передела империи. А это новая война и новая кровь.

– Так ты, благородный Эд, предлагаешь вернуть власть и корону никчемному Карлу? – с вызовом глянул граф Тулузский.

– Я предлагаю вернуть ему корону, благородный Хорсон, но отнюдь не власть. Ибо власть над землями должна остаться за сеньорами. А что касается короны, то условием ее возвращения Карлу будет наше требование назначить своим наследником герцога Пипина. Именно Пипину Аквитанскому отойдет королевский титул в случае смерти Карла.

Вряд ли предложение Эда Орлеанского понравилось Пипину, зато оно явно пришлось по душе сеньорам не только Нейстрии, но и Аквитании. Во всяком случае, графы Септиманский и Тулузский промолчали, а возражения капитана Адельрика де Кордона прозвучали на этом фоне довольно неубедительно. Да и сам Пипин, надо отдать ему должное, очень хорошо понимал шаткость своего положения, ибо его нынешнее возвышение напрямую зависело от расположения могущественных сеньоров, которым, конечно, не было резона лить кровь за чужой интерес.

– Хорошо, – сказал герцог Пипин после продолжительного молчания. – Я согласен.

Сеньоры Нейстрии и Аквитании вздохнули с облегчением. Битва при Даксе, грозившая обернуться большой бедой для Нейстрии, завершилась вполне приемлемым для сеньоров договором. Аквитанцы обрели почти полную независимость от центральной власти. Пострадавшим в этой ситуации мог считать себя только король Карл, но как раз его мнения никто из сеньоров, собравшихся в крепости Дакс, спрашивать не собирался.

В сущности, его участь была уже решена. Ему сохранят жизнь и корону, но только до встречи сыновей Людовика Благочестивого в Ахене, а после того как он поставит свою подпись под договором, дни его будут сочтены. В лучшем случае его постригут в монахи, в худшем – устранят.

Королем станет его племянник Пипин Аквитанский, чья власть в Нейстрии, впрочем, будет номинальной. Но, кажется, это обстоятельство не слишком огорчало легкомысленного Пипина, который еще вчера был почти бродягой, а ныне стал почти королем.

Что же касается бека Карочея, то он теперь с легким сердцем мог тратить денарии, полученные от императора Лотаря и монсеньора Николая, ибо своими умелыми действиями свел почти на нет последствия поражения в битве при Фонтенуа, сокрушительного для старшего сына Людовика Благочестивого.

Глава 7 Король Карл

Карл чудом избежал плена в битве под Даксом, но потерял свободу в парижском замке. Оковы на него пока еще не надели, но права распоряжаться не только королевством, но и своей судьбой уже лишили. Он понял, что дела его плохи, когда ознакомился с условиями договора, который навязывали ему сеньоры Аквитании, Франкии и Нейстрии.

Карл испугался, может быть, впервые в жизни. До сей поры он уютно чувствовал себя сначала за спиной отца, потом – епископа Драгона. Но главной его опорой была мать. Это Карл осознал только сейчас, когда неожиданно для себя оказался в окружении врагов. Рядом не было ни епископа Драгона, ни коннетабля Виллельма, которые пали в битве, не было даже деда, графа Вельпона, отправленного волею влиятельных сеньоров в отдаленный замок. Единственным человеком, на которого Карл мог положиться в эту минуту, был Раймон Рюэрг.

Рюэрга ненавидели едва ли не все сеньоры Нейстрии, во-первых, за то, что он волею Карла стал графом Лиможским, во-вторых, за то, что он был Меровингом. Впрочем, Лимож, расположенный в Аквитании, по договору оставался за герцогом Пипином, следовательно, Раймон терял не меньше, чем его сюзерен.

Епископ Эброин попытался было утешить Карла, но, встретив холодный взгляд юного короля, пожал плечами и ушел. В королевском замке теперь распоряжался граф Эд Орлеанский, сторожа каждое движение короля.

У Карла хватило ума понять, что до поры до времени его жизни ничего не грозит, а потому он не спешил подписывать договор, ссылаясь на то, что ему нужно подумать. Время на раздумья ему дали, но не приходилось сомневаться в том, что рано или поздно его угрозами или силой заставят подписать соглашение с Пипином Аквитанским.

Эброин уже дал понять Карлу, что участь Юдифи зависит от сговорчивости ее сына. Если Карл заупрямится, то епископ вынужден будет уступить давлению Эббона Реймского и Агобарда Лионского и предать суду впавшую в ересь императрицу. У Карла не было сомнений в том, что Эброин свою угрозу выполнит. А суд над матерью станет судом и над самим Карлом, ибо ничто не помешает тому же Эду Орлеанскому вкупе с Бернардом Септиманским публично заявить, что король тоже был участником языческой мистерии, и это будет почти правдой.

Карлу следовало предупредить мать о грядущих бедах, но, к сожалению, все его попытки связаться с Раймоном Рюэргом заканчивались ничем. Эд Орлеанский был талантливым тюремщиком и сумел изолировать короля от всех преданных ему людей. Единственным человеком, который мог бы помочь Карлу в сложившейся ситуации, была Тинберга.

Тинберга была удивлена ночным визитом мужа. Еще более были удивлены ее служанки, которые без стеснения шушукались у Карла за спиной. Король властным жестом выслал их прочь и подошел к семейному ложу. Считанные разы они возлежали на нем, и эти ночи отнюдь не были самыми счастливыми ни в его, ни в ее жизни. Карл много бы отдал за то, чтобы на месте постылой жены оказалась любимая Володрада, но даже это сейчас было не в его власти.

Тинберге его неожиданное появление на семейном ложе тоже не доставило никакого удовольствия. Она хотела бы видеть сейчас здесь другого человека, но он уже умер, а Карла и Тинбергу продолжали связывать брачные обеты, которые может отменить либо смерть, либо римский папа.

Тинберга ложилась в постель обнаженной, как, впрочем, и все благородные дамы и сеньоры франкской империи, и Карлу не осталось ничего другого, как последовать ее примеру. Но прежде чем возлечь на ложе, он бросил взгляд на жену. Тинбергу, похоже, не смущала собственная нагота, и она не стала прятать свое белое как молоко тело под покрывалом. Карл с отвращением смотрел на ее выступающий живот и размышлял о превратностях судьбы, заставляющих его просить помощи у этой женщины, которая в гораздо большей степени заслужила костер, чем королевское ложе.

– Если я подпишу договор, то твоему ребенку никогда не быть королем, – сказал Карл, устраиваясь рядом с Тинбергой.

– Почему?

– Потому что по одной из статей этого договора моим наследником становится Пипин Аквитанский. Подписав такое, я протяну недолго, но и ты на этом свете не задержишься.

– Меня защитит мой брат, – с вызовом ответила Тинберга.

– Тьерри Вьенский не станет защищать еретичку, – криво усмехнулся Карл. – Если суд над моей матерью состоится, то на нем неизбежно всплывет и твое имя.

Тинберга была далеко не глупой женщиной и, конечно же, понимала, что участь вдовой королевы, обремененной к тому же невесть от кого рожденным чадом, в любом случае будет незавидной. Однако и доверять Карлу у нее не было причин, ибо однажды муж ее уже предал, и это едва не стоило ей жизни. Трудно сказать, любила ли Тинберга Лихаря Урса, но смерть оборотня не сломила ее. Эта женщина, надо отдать ей должное, обладала очень сильным характером и вполне способна была постоять и за себя, и за своего ребенка, еще не родившегося. Для Карла этот ублюдок в будущем мог стать очень серьезной помехой, но до будущего еще нужно было дожить. А ребенок мог умереть в младенчестве, не говоря уже о том, что рождение Тинбергой девочки вообще снимало бы все проблемы.

– Что ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты встретилась с Раймоном Рюэргом и рассказала ему обо всем, что знаешь. Юдифь должна покинуть монастырь Девы Марии и спрятаться в укромном месте.

– Боюсь, что императрице не удастся найти такое место в империи франков. Ее будут искать и обязательно найдут.

– А что ты предлагаешь? – нахмурился Карл.

– Юдифь должна обратиться за помощью к викингу, – спокойно сказала Тинберга. – Его поддержка нам будет как нельзя кстати.

– А он станет помогать людям, уже однажды предавшим его? – с кривой усмешкой спросил Карл.

– Станет, если на то будет воля богов, – твердо ответила Тинберга. – Пока я вижу только одно препятствие на нашем пути.

– Какое препятствие?

– Я имею в виду тебя, Карл. У меня нет причин тебе доверять. Как только корона укрепится на твоей голове, ты вновь вспомнишь о Володраде, а меня прогонишь прочь вместе с ребенком.

– А ты что, ревнуешь? – удивился Карл.

– Не говори глупостей, – нахмурилась Тинберга. – Мне нужны гарантии того, что мой сын станет твоим наследником, а я до конца своих или по крайней мере твоих дней останусь королевой.

– Тебе мало слова короля?

– Разумеется, мало, – хрипло засмеялась Тинберга. – Король слово дал, король слово взял. Мне нужна твоя клятва перед ликом Великой Матери.

– Ты!.. – Карл приподнялся на локте и с ненавистью глянул в спокойное лицо Тинберги. – Как ты смеешь мне это предлагать! Еретичка!

На Тинбергу слова Карла не произвели ровным счетом никакого впечатления, она продолжала все так же лежать на спине, лениво поглаживая рукою живот. Похоже, именно в этом неродившемся ребенке она видела смысл своей жизни. Все остальное было для нее неважно. Ни судьба Юдифи, ни судьба Карла, ни даже смерть отца, убитого Воиславом Рериком, ее не волновали вовсе. Все ее помыслы были сосредоточены на нем, на сыне оборотня, зачатом в грехе. По слухам, этот Лихарь Урс был прямым потомком языческого бога, того самого бога, которого даже его приверженцы называли Черным. Но кто же он такой, этот волосатый бог, как не сам дьявол или по меньшей мере один из его подручных? И вот теперь эта женщина, а точнее, эта ведьма хочет, чтобы семя дьявола проникло в род Каролингов и разъело его, как ржа.

Карл готов был пощадить ублюдка, но он никогда бы не признал его своим наследником. Более того, он сделал бы все от него зависящее, чтобы это женское лоно, оскверненное дьяволом, никогда не рожало бы франкских королей, ибо черная тень материнского греха неизбежно пала бы и на них.

– А разве твой предок Меровей не был рожден от кентавра, присланного тем же Чернобогом? – спросила Тинберга, холодно глядя на отшатнувшегося мужа. – Разве ты сам не прибег к помощи Нуда Среброрукого накануне битвы при Фонтенуа? Разве к Христу взывала твоя мать, моля об удаче для собственного сына? Ты ведь знал об этом, но промолчал.

– Прекрати, безумная! – Карл подхватился с ложа и заметался по комнате. – Неужели ты думаешь, что я отдам душу дьяволу даже в обмен на власть?!

– Ты отдашь свою душу мне в залог, – холодно сказала Тинберга. – Великая Мать станет ее хранительницей. Великая Мать, породившая не только Гвидона и Нуда, но и Христа. Если ты нарушишь слово, данное мне, то твоя душа неизбежно окажется в аду, а если сдержишь его, то я верну ее тебе.

Карл искал глазами одежду, он хотел немедленно бежать из этой комнаты к епископу Эброину. Рассказать ему все и покаяться во всех своих грехах. Спасти свою душу, даже ценой жизни. Разве не епископ Эброин говорил, что женщина – это сосуд зла, что именно женщина повинна в изгнании людей из рая. Но Карлу повезло, похоже, еще меньше, чем Адаму, поскольку его Ева вымостила ему дорогу в ад.

А ведь он мог бы давно разрешить все вопросы. Правда, для этого ему пришлось бы отречься от собственной матери и от короны, ибо суд над Юдифью в той ситуации неизбежно привел бы к поражению Карла. Лотарь восторжествовал бы над младшими братьями и лишил бы Карла не только короны, но и жизни. Король промолчал там, где любой другой христианин неизбежно сказал бы «да». Выходит, королю можно то, чего нельзя обычным смертным? Ведь промолчал не только Карл, но и Драгон. Промолчали даже злобные фанатики Эброин из Нанта и Венелон из Санса.

Почему они все молчали? Почему епископы не потребовали суда над Юдифью уже тогда? Почему вспомнили о ее грехе только после того, как победа у Фонтенуа была уже одержана? Не потому ли, что и они боялись потерять власть? Ведь поражение Карла обернулось бы и их поражением! Вряд ли папа Евгений и император Лотарь простили бы им бунт против высшей духовной и светской власти. А потом они все поспешили объявить битву при Фонтенуа божьим судом, хотя отлично знали, что в этом деле не обошлось без вмешательства дьявола.

Выходит, власть стоит потерянной души? Или человеку, наделенному властью, дозволено в критической ситуации припасть к языческому источнику, чтобы набраться из него силы, необходимой для продолжения борьбы? Иначе чем же тогда владыка отличается от простого смертного? Не для того ли всемогущий допустил, чтобы в мире этом и том правил и еще некто, тоже дарующий удачу, пусть и нечистыми руками?

Карл и сам не заметил, как вновь оказался на ложе рядом с Тинбергой. Теперь он смотрел на эту женщину и на ее вздымающийся живот совсем другими глазами. Похоже, Тинберга послана Карлу именно для того, чтобы в критический момент проводить его туда, куда он сам никогда не найдет дорогу. Но и воздаяние за грех в этом случае падет на ее, а не на его голову. Ведь он всего лишь ведомый на этой черной тропе.

Карл провел рукой по теплому животу Тинберги и с удовольствием отметил, как сладкая дрожь пошла по ее телу. В ее теле был разлит яд, который мог стать для него лекарством, ибо давно известно – то, что убивает одних, других лечит. Черная кровь Нуда Среброрукого, именуемого также Велесом, должна была утроить силы Карла и помочь ему победить всех своих врагов. А плата была приемлемой. Он отдавал душу, но всего лишь в заклад, причем той, которая была прародительницей всего сущего и в мире этом, и в мире том. Ноги Тинберги дрогнули и стали раздвигаться. Карл увидел тайный знак, похожий на паука, вытатуированный у нее в паху, всхлипнул от страха и отвращения, но все же припал пересохшими губами к источнику всех наслаждений и бед.

Раймон Рюэрг выслушал королеву Тинбергу молча. Их встреча состоялась в доме покойного коннетабля Виллельма, где ныне всем распоряжалась его старшая дочь Хирменгарда, вдова недавно убитого Гонселина Анжерского. Она спокойно отнеслась к смерти мужа, с которым прожила в браке два года, но очень сокрушалась по поводу смерти отца.

У коннетабля Виллельма не было сыновей, и все свое немалое богатство он оставил дочерям. Надо полагать, Хирменгарда недолго останется вдовой, и если женихи еще не выстраивались в очередь у ее дверей, то только потому, что об этой молодой женщине шла дурная слава. Все парижские сплетники знали, что старшая дочь коннетабля Виллельма путалась с язычником-варягом, а это, надо полагать, не прошло бесследно ни для ее души, ни для заметно отяжелевшего тела.

Хирменгарда ждала ребенка и без стеснения объявила его отпрыском умершего графа Анжерского. Пока никто не торопился ее опровергать, хотя вряд ли братья Гонселина согласятся поделиться родовыми богатствами с этим бастардом, прижитым невесть от кого.

Впрочем, Раймона Рюэрга не очень волновали чужие проблемы, тут со своими бы разобраться. Поражение при Даксе лишило честолюбивого Раймона не только графского титула, но и обширных земель, которые он считал уже почти своими. Если бы Пипин Аквитанский и прочие сеньоры учли интересы Раймона Рюэрга в договоре, предлагаемом Карлу для подписания, то он приложил бы максимум усилий, дабы уговорить короля согласиться с изложенными там условиями. К сожалению, победители забыли о графе Лиможском, более того, они недвусмысленно дали понять, что его пребывание на этом свете, скорее всего, не затянется, особенно если он не смирится с неизбежным и станет путаться под ногами у людей, озабоченных собственными проблемами.

Раймон Рюэрг уже подумывал о бегстве, но неожиданная активность Тинберги заставила его призадуматься. Разумеется, он догадался, какую цену заплатил Карл супруге за поддержку. Этот неожиданный союз между ненавидящими друг друга людьми ставил жирный крест на возможном браке Карла с Володрадой, зато открывал перед Раймоном Рюэргом широкие возможности для маневра. Ему, в сущности, было все равно, какая участь уготована победителями Юдифи и Карлу, но с их падением круто менялась и его собственная судьба. Конечно, Раймон Рюэрг уже не был тем бедным родовичем, которого в свое время пригрел граф Вельпон. Собственная расторопность и наследство, полученное супругой после смерти отца-коннетабля, сделали его богатым человеком. Золото помогло бы Раймону устроиться в чужом краю, но что такое золото без власти? Раймон Рюэрг был слишком честолюбив, чтобы прозябать на краю ойкумены.

– Что я должен сделать? – спросил он у Тинберги.

– Ты должен связаться с ярлом Воиславом и попросить у него поддержки от имени Юдифи.

– Сомневаюсь, что варяг простит императрице и Карлу смерть Лихаря Урса, – криво усмехнулся Раймон.

– Я же простила, – холодно заметила Тинберга.

– Видимо, у тебя для этого были резоны, но я не вижу, чем мы можем соблазнить викинга. Неужели ты думаешь, что увядающие прелести Юдифи заставят язычника бросить вызов сразу всем могущественным сеньорам Нейстрии, Франкии и Аквитании? Какое дело викингу до империи франков и до проблем короля Карла? А денег, чтобы разжечь его аппетит, у нас нет.

– Предложи ему голову Бернарда Септиманского, – подсказала Хирменгарда.

– До Бернарда он доберется и без нас, – равнодушно махнул рукой Раймон. – К тому же смерть графа Септиманского не решит наших проблем.

– Но почему же, – возразила Тинберга. – Бернард Септиманский – один из тех, кто может свидетельствовать против меня и Юдифи на суде. Его смерть избавит нас от многих хлопот.

– Я знаю человека, который может заменить Бернарда.

– Он что же, тоже видел все собственными глазами?

– Да. Речь идет о графе Орлеанском.

– Благородным Эдом я займусь сама, – обворожительно улыбнулась Тинберга.

– Ты что же, собираешься его отравить?

– Зачем же травить мужчину, если его можно соблазнить? – вмешалась в разговор Хирменгарда и посмотрела при этом на Раймона насмешливыми синими глазами.

Раймон нахмурился. Эти женщины были сегодня уж слишком откровенны. Но Раймону вовсе не хотелось потерять душу, участвуя в их интригах. Такое, кажется, уже случилась с королем Карлом, иначе с чего бы эти ведьмы вздумали ему помогать.

– Потерявши голову, по волосам не плачут, – отрезала Тинберга.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Раймон.

– Твою связь с Сенегондой. Ты ведь отлично знаешь, граф Лиможский, кем она является на самом деле.

Раймону стало не по себе. Он действительно прибег к помощи этой странной женщины для того, чтобы скомпрометировать Тинбергу в глазах Карла и церкви. Но, видимо, в стремлении погубить дочь Герарда Вьенского он действовал слишком неосторожно и нечаянно подставился сам. Если суд над Юдифью действительно состоится, то у Раймона Рюэрга есть шанс стать еще одним обвиняемым на этом процессе, наряду с Тинбергой и Хирменгардой. А у графа Лиможского слишком много врагов, чтобы выйти сухим из кровавого потока, в котором утопят людей, куда более могущественных, чем он. Эти ведьмы хорошо подготовились к разговору с одним из самых строптивых сеньоров франкской империи. Они только не учли, что Раймон Рюэрг – это не юнец Карл, сломавшийся под тяжестью рока, и он сумеет найти достойный выход из любого положения.

– Хорошо, – кивнул Раймон. – Я поговорю с Сенегондой. Думаю, ей удастся проникнуть в монастырь, где сейчас находится Юдифь. И я найду посланца, который отвезет ее письмо Воиславу Рерику.

– Этого мало, граф, – покачала головой Тинберга. – Ты должен вырвать Юдифь из рук епископа Эброина.

– Монастырь Девы Марии охраняют пятьсот отборных мечников, – возразил Рюэрг. – А у меня под рукой не более сотни человек. К тому же за каждым моим шагом следят. Возможно, нам удастся что-то сделать, но только в том случае, если Воислав Рерик пришлет мне в помощь сотни две викингов. Без их поддержки любое наше начинание обречено на провал. У нас нет права на неудачную попытку.

– Он прав, – неожиданно поддержала Рюэрга Хирменгарда. – Я, пожалуй, тоже напишу письмо одному человеку.

– И он примчится к тебе, сеньора, на крыльях любви? – ехидно спросил Раймон. – Ты плохо знаешь язычников.

– У меня для него есть другая приманка, – усмехнулась Хирменгарда. – Ведь Бернард Септиманский сейчас, кажется, в Париже?

– Да, – нехотя подтвердил Рюэрг. – Пипин прислал его, чтобы он присматривал за королем Карлом и нейстрийскими сеньорами.

– Ярл Драгутин обязательно приедет в Париж, чтобы срубить голову дракону.

Раймон успел достаточно хорошо изучить рогатого оборотня из далеких лесов. Головорез, и это еще мягко сказано. Хотелось бы Рюэргу взглянуть на те места, где выращивают подобных монстров. В одном Хирменгарда, пожалуй, права. Боготур Драгутин приедет в Париж, чтобы посчитаться с убийцей своего родовича. Вот только будет ли смерть графа Септиманского на руку Раймону Рюэргу? Вопрос этот слишком серьезен, чтобы обсуждать его в кругу двух ведьм. Раймону придется крепко подумать, прежде чем принять окончательное решение.

Бернард Септиманский был удивлен визитом Раймона Рюэрга, и это еще мягко сказано. Надо быть воистину бессовестным негодяем, чтобы вот так запросто явиться к человеку, которого ты однажды ограбил и едва не убил. Или Рюэрг решил вернуть деньги, украденные у Бернарда? В этом случае следует признать, что отсутствие совести вовсе не означает отсутствие ума. Граф Септиманский даже заглянул через плечо Раймона в надежде увидеть там слугу с кожаным мешком, туго набитым серебряными денариями, но, увы, наглый капитан пришел один.

Граф Бернард все-таки сдержал праведный гнев и жестом пригласил гостя садиться. Угощать Раймона вином он не собирался, но выслушать его был готов.

– Мне нужны гарантии, граф Бернард, – сразу же взял быка за рога Раймон.

– Я могу дать тебе слово, сеньор Рюэрг, что до будущего лета ты, скорее всего, доживешь, но не требуй от меня слишком многого. А что мне собираешься предложить ты?

– Увы, сеньор Септиманский, я не могу тебе обещать даже этого, если ты не примешь моих условий.

Все-таки Раймон Рюэрг – редкостный наглец! Вместо того чтобы валяться в ногах у Бернарда, вымаливая прощение, этот негодяй осмеливается ему угрожать, находясь в совершенно проигрышной позиции. Что ж, у него еще будет возможность раскаяться в своем поведении, неподобающем благородному человеку.

– Я пришел, чтобы предложить тебе жизнь в обмен на графский титул, – спокойно продолжал Рюэрг.

– Ты полагаешь, что твоя жизнь так дорого стоит? – удивился наивности гостя граф Септиманский.

– А речь идет ни о моей, а о твоей жизни, дорогой Бернард. На тебя объявлена охота. Мне предложили двадцать пять тысяч денариев, если я помогу загнать тебя в ловушку.

– Я заплатил тебе за свою жизнь пятьдесят тысяч, дорогой Раймон.

– Я об этом помню, дорогой Бернард, именно поэтому и поспешил к тебе за советом. В конце концов, ты куда более щедрый человек, чем мой родович Воислав Рерик.

– А если я расскажу твоему родовичу, что это именно вы с Карлом заманили его в ловушку?

– Он об этом знает, – пожал плечами Рюэрг.

– От кого?

– От моего брата. Это Гарольд предупредил ярла Воислава, он же провел его в замок Баракс по подземному ходу. Я рассчитывал и на более серьезный отпор с вашей стороны, граф Бернард, и на активное участие в этом деле Эда Орлеанского и Роберта Турского. К сожалению, вы не оправдали моих надежд. Варяг не потерял в замке ни одного человека, и я не рискнул нападать на него, имея всего лишь двукратное превосходство в силах.

– На нас напали внезапно, – нахмурился граф Септиманский.

– Вряд ли это может служить оправданием твоей трусости, Бернард. Ты предпочел сбежать с поля битвы, оставив на произвол судьбы своих друзей и мечников. Поступок постыдный для знатного сеньора, согласись.

– Я не привык сражаться с нечистой силой, – зло процедил сквозь зубы граф.

– Тебе придется это делать, дорогой Бернард. Хочешь, я назову имя твоего убийцы? Этот нелюдь одержим идеей убить дракона. И этим драконом являешься ты.

О драконе Бернард уже слышал от бека Карочея, но не придал его словам особого значения. В конце концов, у графа Септиманского большая жизнь за плечами, ему не раз угрожали и кинжалом, и ядом, не говоря уже о многих битвах, в которых ему довелось участвовать. Так с какой же стати он должен бояться какого-то мальчишки?

– А если этот мальчишка одержим дьяволом, Бернард?

Граф Септиманский вдруг вспомнил страшную смерть Герарда Вьенского, задушенного Лихарем Урсом, практически уже мертвым, и содрогнулся. Благородному Герарду не помог даже крест, которым отмахивался от нечистой силы отец Теодульф. Будь этот Драгутин простым варягом, Бернард махнул бы рукой на его угрозы и выставил бы Рюэрга за дверь. Но в данной ситуации любой союзник, пусть даже такой ненадежный, как Раймон, пожалуй, не будет лишним.

– Что ты потребуешь от меня взамен?

– Я уже назвал цену – графский титул.

– Но разве ты его не получил от короля Карла? – криво усмехнулся граф Септиманский.

– Я хочу, чтобы это было оговорено отдельным пунктом в договоре, который рано или поздно подпишет Карл. Лимож ведь находится в Аквитании, дорогой Бернард.

– Ты, вероятно, забыл, сеньор, что этой цветущей провинцией сейчас владеет не граф Бернард, а герцог Пипин.

– В таком случае тебе придется убедить Пипина в моей полезности и преданности лично ему.

– Это каким же образом, дорогой Раймон?

– Мы с тобой, граф Бернард, раскроем заговор, который подготовили императрица Юдифь и Воислав Рерик с целью отстранить от власти короля Карла, а заодно и герцога Пипина. По-моему, такая услуга стоит графского титула, как ты считаешь?

– Но ведь Юдифь в монастыре, под надежной охраной.

– Тем проще нам будет действовать, дорогой Бернард. Я пошлю к императрице Сенегонду. Ты, вероятно, слышал о ней?

– Допустим.

– Сенегонда возьмет у Юдифи письмо к Воиславу Рерику, в нем будет изложена просьба о встрече. А я перешлю его в Нант.

– А ты уверен, что варяг откликнется на зов Юдифи?

– Разумеется, нет. Кто поймет душу язычника. Но я не исключаю, что он пришлет ей на подмогу сотни две варягов во главе с ярлом Драгутином, которому я пообещаю твою голову, граф Бернард. Кроме того, у нас на руках будет письмо, которое мы покажем епископу Эброину и графам Орлеанскому и Парижскому. Это послужит еще одним доказательством измены Юдифи как своему сыну, так и христианской вере.

– А если ярл Воислав согласится на встречу? – спросил заинтересованный Бернард.

– Тогда мы позволим ярлу Драгутину освободить императрицу Юдифь и доставить ее в нужное место. Вряд ли варяг потащит за собой в Нейстрию всю дружину, и у нас появится шанс посчитаться с ним за все, что он натворил на нашей земле.

План, предложенный Рюэргом, был хорош, с какой стороны ни посмотри. В нем был только один изъян – сам благородный Раймон. Поверить этому человеку на слово мог только законченный глупец. С другой стороны, не было никаких оснований подозревать Рюэрга в чрезмерной преданности Юдифи или королю Карлу. Раймон уже не раз доказывал, что собственный интерес для него дороже любого другого. Граф Септиманский сам был таким, а потому ему даже в голову не пришло бы осуждать за врожденный эгоизм благородного сеньора. К тому же и приз в этой игре для Раймона был слишком велик – графский титул и прилагавшиеся к нему земли.

Что же касается самого Бернарда, то, кроме услуги, которую он окажет племяннику Пипину, в случае успеха предприятия он может рассчитывать еще и на благодарность бека Карочея, выражающуюся в очень приличной сумме. Сто пятьдесят тысяч денариев с лихвой покроют все издержки, которые понес граф Септиманский, служа папскому престолу и императору. Надо полагать, и Лотарь, и папа Евгений также оценят рвение благородного Бернарда. Что же касается Раймона, то у Бернарда хватит соглядатаев, чтобы следить за каждым его шагом.

– Хорошо, Раймон. Я согласен.

Глава 8 Сенегонда

Для Юдифи предательство сына явилось крушением всех надежд. Какое-то время она надеялась, что Карл опомнится и вернет мать в Париж, но дни шли, а в ее незавидной судьбе ничего не менялось. Казалось, о ней все забыли, разве что кроме аббатисы Аделаиды, настоятельницы монастыря Девы Марии, которая пыталась вернуть грешницу в лоно матери церкви.

Впрочем, Юдифь исправно посещала все службы и горячо молилась перед святыми ликами о ниспослании благодати как на сына Карла, так и на всю империю франков, раздираемую ныне междоусобными войнами. Такое рвение удивило аббатису, ибо слухи об императрице ходили разные, в том числе и бросающие зловещую тень на ее репутацию. Да что там слухи, коли сам епископ Драгон назвал Юдифь великой грешницей, покинувшей лоно церкви для трижды греховной связи с язычником. Епископ намекнул перепуганной аббатисе, что императрица не чужда темным культам и порой общается с такими существами, о которых истинной христианке даже думать грех.

Увы, монсеньор Драгон, разбудив любопытство Аделаиды, не стал пускаться в подробности, и для настоятельницы так и осталось загадкой, за какое страшное преступление всесильную совсем еще недавно императрицу изгнали из Парижа, пригрозив ей отлучением и судом. Что же касается Юдифи, то она в ответ на все призывы аббатисы облегчить душу признанием лишь равнодушно пожимала плечами. Впрочем, от общения с Аделаидой она не уклонялась и охотно принимала ее в своей келье, обставленной с претензией на роскошь. Будь на месте Юдифи простая послушница, аббатиса давно бы уже призвала ее к порядку, но, во-первых, императрица еще не приняла постриг, а во-вторых, столь знатная сеньора имела, конечно, право на послабления, не предусмотренные строгим монастырским уставом.

Обычно Юдифь принимала Аделаиду после вечерней молитвы, когда сестры, утомленные дневной суетой, расходились по своим кельям и в монастыре воцарялась благочестивая тишина. Императрица возлежала на ложе, а аббатиса скромно сидела в кресле, опустив очи долу, дабы не смущать душу плотью, которую Юдифь слишком уж бесцеремонно выставляла напоказ. Поначалу они говорили лишь о вере, но с течением времени их беседы приняли куда менее благочестивый характер. Аделаиде исполнилось тридцать лет, но почти половину своей жизни она провела в монастыре, приняв постриг в шестнадцать лет.

Стоит отметить, что годы, проведенные в обители, не притушили ее интерес к мирской жизни. Аббатиса, надо отдать ей должное, неплохо разбиралась в хитросплетениях политической жизни и довольно здраво судила о событиях, происходивших за стенами монастыря. От нее Юдифь узнала о поражении Карла и торжестве Пипина Аквитанского.

Для Юдифи не было секретом, кто подталкивал в спину легкомысленного внука Людовика Благочестивого и какой катастрофой обернется лично для нее проигранная битва при Даксе. Если в лице Драгона она имела судью строгого, но справедливого, то рассчитывать на снисхождение епископа Эброина ей не приходилось. Этот человек сделает все от него зависящее, чтобы отправить императрицу Юдифь на плаху или на костер. В этом ему активно будут помогать епископы Венелон из Санса, Эббон из Реймса и Агобард из Лиона, три ее давних недруга.

Виновной себя Юдифь не считала. Если бы не ее самоотверженность, то судьба Карла была бы решена еще в битве при Фонтенуа, возможно, эта битва вообще бы не состоялась. Благородные нейстрийские сеньоры могли убить ее сына еще раньше, выслуживаясь перед императором Лотарем и папой Евгением. Она спасла его тогда и, если бы не коварство врагов, разлучивших ее с сыном, спасла бы и сейчас. Епископ Драгон оказался самодовольным болваном, который, вырвав сына из рук матери, не только сам сгинул без пользы, но и погубил своего короля.

– Епископ Эброин сказал, что наследником короля Карла отныне будет Пипин Аквитанский, ибо плод, который носит ныне под сердцем королева Тинберга, сгнил еще до зачатья.

– Когда ты виделась с епископом, Аделаида?

– Вчера в замке Вик, сеньора. Монсеньор Эброин приказал удвоить охрану монастыря. Теперь в замке будут постоянно находиться пятьсот мечников. И еще он сказал центенарию Гуго, что вас ждет суд, отлучение от церкви и плаха, если Карл не подпишет договор.

– А если подпишет?

– Тогда вас казнят позже, сеньора.

Юдифь подхватилась с ложа и заметалась по узкой келье, не обращая внимания на зардевшуюся аббатису. Ее охватил страх, вместе с которым вернулось желание жить и бороться и за себя, и за сына, которого после ее смерти ждет страшное будущее. Эти негодяи убьют Карла, чтобы водрузить корону на голову ничтожного Пипина. Сын Людовика Благочестивого, потомок Меровея Венделика будет гнить в земле, а на его костях восторжествует узурпатор. И неважно, кто это будет, Пипин, Лотарь или Людовик. В их жилах нет ни капли истинной царской крови, а значит, вся Европа погрузится во тьму невежества и нескончаемых усобиц. Все они самозванцы! Все! И только ее сын имеет право на власть. Это право он получил от бога вместе с кровью Меровеев, и никто, даже папа, не смеет оспаривать волю Всевышнего.

– Почему епископ назвал вас Белой Кобылицей, сеньора?

– Что?

Императрица резко обернулась и глянула прямо в испуганные глаза Аделаиды. Юдифь, прожившая в монастыре почти три месяца, без труда нашла осведомителей, готовых выдать все здешние тайны за одно ласковое слово императрицы. Слухи об Аделаиде она пропускала мимо ушей, хотя благочестивые монашки и намекали ей, что настоятельница зачастила к ней неспроста. Но теперь, глядя в испуганные и смущенные глаза аббатисы, Юдифь вдруг поняла, что далеко не все в этих слухах было наветом.

– Кто был вашей наставницей, милая моя?

– Какой наставницей? – испуганная Аделаида подхватилась с места и бросила взгляд на двери.

Юдифь схватила ее за руку и притянула к себе.

– От кого ты слышала о Белой Кобылице?

– От епископа Эброина.

– Лжешь, – зло выдохнула ей прямо в лицо Юдифь. – Мне поискать тайные знаки на твоем теле или ты покажешь мне их сама?

– Не губите меня, сеньора, умоляю вас! – Аделаида рухнула на колени и обхватила руками бедра Юдифи.

– Как звали ту, что тебя просветила?

– Сенегонда, сеньора, – тихо произнесла аббатиса. – Я была тогда совсем девочкой и не ведала, что творю.

– Именно поэтому тебя отправили в монастырь?

– Да, сеньора. И я надеюсь, что отмолила свой нечаянный грех.

– Это не грех, Аделаида, это удача, которая выпадает на долю далеко не каждой женщины. Ты поддерживаешь связь с Сенегондой?

– Мы изредка встречаемся, сеньора.

– Что тебе нужно от Белой Кобылицы?

– Удачи для своего рода и своих братьев, сеньора. Я хочу искупить свою вину перед ними.

– Ты получишь от меня то, чего так жаждешь, Аделаида. А потом ты приведешь сюда Сенегонду. Поняла?

– Да, сеньора. Я сделаю все, что вы пожелаете.

Для Юдифи эта нежданно обретенная союзница стала воистину даром небес. А ведь она думала, что все отвернулись от нее в несчастье, даже Великая Мать, которой она столь преданно служила. Но все оказалось не так, небеса вновь протягивали ей руку помощи, когда, казалось бы, все уже кончено и для нее самой, и для сына Карла.

Аделаида оказалась расторопной помощницей. Не прошло и трех дней, как Сенегонда, облаченная в одеяние послушницы, появилась в монастыре. Впрочем, разговор императрицы с кудесницей получился непростым. Им было что предъявить друг другу. Ведь это именно Сенегонда обещала Юдифи, что удача отныне будет всегда сопутствовать и ей, и ее сыну, но не прошло и нескольких месяцев, как все рухнуло. Императрица оказалась в узилище под присмотром тюремщиков, а король Карл потерял власть.

– А разве ты не своей волей разорвала связь с богами? – спокойно отозвалась Сенегонда, присаживаясь в кресло, предложенное Юдифью.

– Каким образом?

– Для того чтобы стоял мир, мало одной удачи, нужны еще мудрость и терпение. Если все годы будут урожайными, это приведет к избытку земных благ, следовательно, к оглуплению людей. Мудрость люди получают от Нуда-Велеса, следовательно, год Гвидона должен обязательно сменяться годом Нуда. Правление твоего сына Карла будет удачным только в том случае, если его наследником станет человек, рожденный под дланью Нуда-Велеса, стараниями его первых ближников. Такова была воля богов. Так зачем же ты, Юдифь, нарушила договор, заключенный с небом? Разве не твоим попустительством был убит Лихарь Урс, прямой потомок Велеса? Разве не с твоего согласия была согнана с королевского ложа Тинберга, носящая под сердцем плод божественной любви? Никому не дано обмануть богов, Юдифь, никому не удастся взять у неба больше, чем он способен унести. Никому удача не будет дарована просто так. За все в этом мире приходится платить.

– Выходит, все потеряно, Сенегонда? – спросила упавшим голосом Юдифь.

– Теперь все зависит от ярла Воислава. Нужна искупительная жертва богу Нуду-Велесу.

– И кто будет этой жертвой?

– Это будут те, кто нарушил равновесие, дарованное небом после битвы при Фонтенуа. По-моему, они заслужили свою жалкую участь.

– А ярл Воислав услышит мой зов?

– Если на то будет воля Белобога.

Раймон Рюэрг с интересом пробежал глазами послание императрицы Юдифи своему любовнику. Он так и не понял, связывало ли этих людей что-то еще, кроме греховного пристрастия к языческим культам. Во всяком случае, обратись любая женщина с таким посланием к Раймону, он бы в ответ только плечами пожал. Интересно, почему это Юдифь решила, что удача Воислава Рерика напрямую связана с удачей Карла, и с какой же стати варяг должен в это поверить? О какой новой империи идет речь в этом письме? Выходит, правы были те, кто подозревал Рерика и императрицу в подготовке мятежа. Но неужели эти люди не понимают, что язычнику в наше время уже не стать императором? А если судить по этому письму, то дочь графа Вельпона и ее любовник не собираются отрекаться от своих греховных заблуждений. Расположения языческих богов они жаждут куда больше, чем милостей Христа.

– Ты уверена, что варяг станет помогать, Юдифи? – покосился Раймон на Сенегонду, сидевшую в задумчивости на ложе.

– Уверена, – холодно ответила та.

Да будет проклят тот день, когда Раймон связался с этой женщиной. Вот уж воистину ведьма. У Сенегонды было только одно бесспорное достоинство – умение любить. В постели этой женщине не было равных, хотя расплатой за наслаждение, получаемое на ложе, вполне мог стать пропуск в ад. Рано или поздно Раймон избавится от Сенегонды, но пока она ему нужна. Нужна настолько, что он готов рискнуть если не жизнью, то душою.

Проводив Сенегонду, Раймон направился в королевский замок, но не к королю Карлу, а к Бернарду Септиманскому, который чувствовал себя здесь полным хозяином. Дабы подчеркнуть это, он занял покои, где еще недавно обитал отец Юдифи, граф Вельпон.

Граф Бернард был не один. Кроме хозяина, в зале присутствовали еще два человека, Адалард Парижский и епископ Эброин.

– Это то самое письмо? – спросил епископ, беря в руки бумагу, положенную на стол Рюэргом.

– То самое, – подтвердил Раймон.

– Ужасно, – вздохнул Эброин и передал письмо Юдифи графу Адаларду. – Ересь разъедает Нейстрию. Ведьмы проникают даже в монастыри, вводя в соблазн неокрепшие души.

Камешек был брошен в огород графа Парижского, ибо аббатиса Аделаида доводилась ему племянницей. Именно по настоятельной просьбе Адаларда епископ Драгон возвысил монашку, согрешившую в юности, до уровня настоятельницы, но, видимо, ошибся в выборе.

– Юдифь наверняка пустила в ход свои колдовские чары, – попробовал защитить свою племянницу граф Адалард.

– Мы знаем, что это за чары, – буркнул Эброин. – До сих пор она использовала их только против мужчин, но теперь под них подпала и женщина, более того, аббатиса монастыря Девы Марии. Я не могу оставаться безучастным к разврату, сеньоры. Наказать грешниц – это мой долг.

– Я бы на вашем месте не торопился, монсеньор, – покачал головой Септиманский. – Охотясь за горлицами, мы рискуем упустить сокола.

– Ты собираешься отправить письмо по назначению? – спросил Эброин у Рюэрга.

– Да, монсеньор. Ловушка уже приготовлена, и если в нее попадется не сокол, а бык, мы все равно не останемся в накладе.

– Пожалуй, – не стал спорить епископ. – Но я надеюсь, сеньоры, что вы запомните содержание этого письма, дабы огласить его на суде.

– Можете на нас рассчитывать, монсеньор, – вежливо отозвался Бернард Септиманский, чуть скосив при этом глаза на графа Парижского, который остался невозмутимым, словно и не слышал угроз, далеко не пустых, к слову говоря, по адресу своей племянницы.

– Кого ты собираешься отправить с письмом к ярлу Воиславу? – повернулся Эброин к Раймону.

– Своего брата Гарольда.

– А где он сейчас?

– В подземелье замка Вик. Он был брошен туда по приказу короля Карла.

– Странный выбор, – нахмурился Эброин.

– Он единственный человек, которому Рерик поверит, – пожал плечами Раймон.

– А Гарольд согласится?

– Так ведь свобода лучше неволи, – засмеялся граф Септиманский.

– Как бы нам ни накликать большую беду на свою голову, сеньоры, – покачал головой граф Адалард. – А что если варяг подойдет к стенам Парижа со всей своей дружиной? Что мы будем делать тогда? У Воислава Рерика более тысячи викингов, готовых на все.

– Надо быть готовым к отпору, – поддержал графа Парижского Раймон Рюэрг. – У меня нет уверенности в том, что королева Юдифь написала варягу только одно письмо. Этих писем может быть и два, и три. В этом случае инициатива будет в руках Рерика, и мы не сможем проконтролировать ситуацию.

– Выходит, Юдифь тебе не доверяет? – спросил Бернард.

– Императрица слишком умна, чтобы вверить свою жизнь одному, пусть и очень надежному человеку.

Коварную Юдифь побаивались все сеньоры, сидевшие за столом. От этой женщины можно было ожидать чего угодно, но тем ценнее будет победа, одержанная над ней. Бернарда Септиманского, похоже, уже охватил азарт охотника, и он лично вызвался проводить Раймона в замок Вик, где сейчас хозяйничали его люди. Рюэрг не возражал, хотя и попросил графа не попадаться на глаза Гарольду.

Осень уже вступила в свои права, но день выдался на редкость солнечным, и сеньоры ехали не торопясь, наслаждаясь теплом и покоем земли, впадающей в дрему. Нынешний год выдался на редкость урожайным, а отсутствие усобиц позволило земледельцам без помех воспользоваться плодами своих трудов и спокойно дожидаться зимы.

– А ведь Аделаида могла бы стать моей женой, – задумчиво проговорил граф Септиманский, оглядываясь по сторонам.

– И что же помешало вашему браку?

– Слухи, дорогой Раймон. Я был тогда еще слишком молод, чтобы равнодушно внимать распускаемым сплетням. Возможно, виной тому была любовь.

– Не смеши меня, Бернард, – Рюэрг действительно рассмеялся. – Ты и любовь – понятия несовместимые.

– И тем не менее, Раймон, я буду очень опечален, если с Аделаидой что-нибудь случится, и еще более огорчится граф Адалард. На наш взгляд, епископ Эброин слишком уж рьяно взялся за искоренение ереси. Одна Юдифь, это еще куда ни шло, но если епископы начнут решать судьбу знатных франкских родов, обвиняя их представителей в ереси, то это будет уже слишком. Ты согласен со мной, сеньор Рюэрг?

– Пожалуй.

– Я знал, что найду в тебе человека разумного и не склонного к фанатизму. Епископ Эброин не понимает того, что очень хорошо понимал Драгон. Нельзя обрывать связи с чернью. Там, где бессильна истинная церковь, на помощь приходят древние культы. И наши грехи, и наше распутство – это плата сервам за их лояльность к своим сеньорам.

– А что ты хочешь от меня, граф Септиманский?

– Юдифь не должна дожить до суда, Раймон.

– Ты взвалил на меня неподъемную ношу, Бернард.

– Возможно, эта ноша непосильна для капитана Рюэрга, но она вполне по плечу графу Лиможскому. И еще одно условие, Раймон. Сенегонда должна умереть. Эта женщина слишком много знает. Если Эброину удастся развязать ей язык, то плохо будет и тебе, и всем нам.

– Я не наемный убийца, Бернард, – зло процедил сквозь зубы Раймон.

– На этот счет у меня нет никаких сомнений, сеньор Рюэрг. Поэтому Сенегонду я беру на себя. Скажи мне только, у кого она остановилась.

Раймон молчал довольно долго, но Бернард его не торопил. Рюэргу надо было привыкнуть к мысли о неизбежной потере. В конце концов, эта Сенегонда – редкой красоты женщина. Жалко, что порченая, иначе граф Бернард и сам не устоял бы против ее чар.

– Она прячется в доме Хирменгарды.

– Спасибо за услугу, граф Лиможский. Твоя преданность общему делу никогда не будет забыта сеньорами Нейстрии и Аквитании.

Глава 9 Бой с тенью

Тинберга была удивлена приглашением Хирменгарды, но охотно откликнулась на ее зов. Свежевыпавший снег захрустел под сапожками королевы, когда она, выбравшись из возка, направилась к крыльцу. Прежде чем открыть дверь, Тинберга огляделась по сторонам. Во дворе не было никого кроме двух сопровождавших ее мечников и слуг, выскочивших из пристройки, чтобы придержать лошадей. В окружающем мире царил такой покой, что Тинберге стало не по себе.

Именно здесь, на этих ступеньках, две недели назад стрелой из лука была убита Сенегонда. Это было тяжким ударом и для Тинберги, и для Юдифи, ибо с уходом этой очень влиятельной в Нейстрии женщины обрывались многие нити, связывающие их с людьми знатными и с людьми почти незаметными, но весьма полезными в той беспрерывной борьбе, которую им приходилось вести за место под солнцем в этом весьма негостеприимном мире.

Хирменгарда была не одна, это Тинберга уловила, как только вошла, хотя и не сразу обнаружила в полутемном зале гостя старшей дочери покойного коннетабля. Мужчина сидел в кресле спиной к двери, и Тинберга с трудом сумела разглядеть в неярком свете, падающем из полузакрытых окон, его затылок, заросший рыжими волосами. Но она ни на секунду не усомнилась в том, что такую обворожительную улыбку на лице Хирменгарды мог вызвать только один человек, и вздохнула с облегчением.

Ярл, затянутый в куртку из буйволовой кожи и опоясанный мечом, поднялся навстречу королеве.

– Рад видеть тебя, сеньора, в добром здравии.

Тинберга, переваливаясь, словно утица, добралась до лавки и со вздохом на нее опустилась. Пожалуй, в ее положении не следовало разъезжать по гостям. Но, к сожалению или к счастью, Хирменгарда могла бы сказать о себе то же самое, ибо ее живот, выпирающий из-под платья, не уступал размерами животу королевы. И той и другой до срока оставалось чуть больше месяца. Надо признать, ярл Драгутин выбрал для себя никуда негодных помощниц.

– Он приедет? – спросила Тинберга.

– Нет, – покачал головой Драгутин. – Но об этом никто не должен знать, кроме нас с вами.

– Даже Раймон Рюэрг? – удивилась Хирменгарда.

– Раймону я расскажу обо всем сам, – отозвался боготур.

Тинберга была разочарована. Ярл Воислав – это глыба, которую не смог бы столкнуть с места даже ураган, а Драгутин, по мнению женщины, был слишком легкомысленным человеком для той роли, которую подрядился играть. Чтобы противостоять Бернарду Септиманскому и епископу Эброину, нужен изощренный ум, а не мальчишеское бахвальство. Нет слов, ярл Драгутин – очень красивый молодой человек с зелеными дерзкими глазами, и по тому, как млеет подле его плеча Хирменгарда, можно догадаться, что он удал не только в битве, но и в постели. К сожалению, всех этих качеств мало, чтобы помочь Карлу удержать корону на голове.

– Сколько людей у вас под рукой, ярл Драгутин? – спросила Тинберга.

– Двести, сеньора. Я думаю, этого будет достаточно, чтобы посчитаться со всеми нашими врагами.

Двести человек! Тинберга едва не застонала от огорчения. А под рукой у мятежных сеньоров здесь, в Париже, и в окрестных замках – не менее пяти тысяч. С малым числом воинов не стоит даже пытаться бросать вызов сильным мира сего.

– А где же все-таки ярл Воислав?

– В Аквитании, – спокойно отозвался Драгутин.

– А почему не в Нанте? – удивленно вскинула глаза Тинберга.

– Потому что в Тулузе он нужнее, – улыбнулся Драгутин, показав два ряда великолепных зубов.

Тинберга наконец все поняла. Ярл Воислав нашел слабое место в плотных рядах врагов короля Карла и ударил именно туда. Теперь, когда у Пипина возникли большие трудности в Аквитании, ему некогда будет интриговать в Нейстрии. А его неудачи сразу же отрезвят вассалов Карла, особенно если Юдифи удастся вырваться из заточения и собрать вокруг себя преданных королю людей.

Выходит, Тинберга напрасно сомневалась в словах Сенегонды. Ведунья правильно истолковала волю неба. Если бы король Карл не вмешался в ход событий, предопределенных богами, то ярлу Воиславу не пришлось бы сейчас расхлебывать заваренную им кашу. Оставалось надеяться, что нынешнее падение послужит Карлу хорошим уроком, и он наконец поймет, что за удачу надо платить, а этой платой будет сын Тинберги, в чьих жилах течет кровь древнего бога.

Тинберга не считала себя ни язычницей, ни грешницей, она почитала Христа, искупившего своими страданиями на кресте людские грехи, но культ Великой Матери никак, по ее мнению, не противоречил христианской вере. Разве Дева Мария не Великая Мать, разве сама Тинберга не носит часть той же силы, позволяющей рожать как богов, так и королей? Разве короли не должны быть порождением той божественной силы, которая правит миром со дня творения? Эта сила меняет обличия и имена, но ведь не в них дело. Кто может с уверенностью сказать, что знает имя бога? Надо обладать большими знаниями, чтобы с уверенностью предсказать волю богов и ход предстоящих событий, ибо боги не менее изменчивы в своих желаниях, чем люди.

Сенегонда этим даром обладала. Тинберга же пока еще только стремилась к знаниям, и встреча с Лихарем Урсом на многое открыла ей глаза. Теперь она тоже видит, пусть и не всегда отчетливо, но ее вовремя открывшийся третий глаз уже указал королю Карлу верный путь к спасению. Существовала надежда на то, что этот дар, пришедший к ней вместе с беременностью, в будущем будет только совершенствоваться.

– Я буду тебе очень благодарен, сеньора, если ты пришлешь ко мне одну даму из своей свиты, – мягко улыбнулся Тинберге Драгутин. – Я имею в виду Анхельму, дочь центенария Гуго.

– Но ведь она предана всей душой Бернарду Септиманскому, – удивилась Тинберга.

Драгутин засмеялся.

– Не прими за обиду, сеньора, но если женщины и бывают кому-то преданы, то только своим любовникам, да и то не всегда. Ярл Сивар хочет ее видеть.

– Он тоже здесь?

– Да. Ты окажешь нам большую услугу, сеньора, если в разговоре с одним из сторонников Пипина Аквитанского случайно обронишь, что Воислав Рерик лично прибыл на встречу с императрицей Юдифью.

– Зачем?

– Пусть наши враги думают, что охотятся на очень крупную дичь. Так нам будет проще освободить из монастыря императрицу.

– Хорошо, – усмехнулась Тинберга. – Будь по-твоему, ярл Драгутин.

Бернард Септиманский был настолько взволнован вестями, принесенными преданным центенарием Гуго, что не смог усидеть на месте и заметался по залу, смахнув при этом со стола серебряный кубок, принадлежащий некогда графу Вельпону. Гуго успел подхватить кубок, но часть его содержимого пролилась на пол в виде кроваво-красного пятна, что граф Септиманский посчитал дурным предзнаменованием.

Неужели Раймон Рюэрг решил предать своих благодетелей? Интересно, на что он рассчитывает? В конце концов, король Карл не сказочная птица феникс, способная восстать из пепла, даже с помощью ярла Воислава. Да и не мог Варяжский Сокол незаметно привести к стенам Парижа свою многочисленную дружину. Варяги не птицы, чтобы летать по воздуху, а все земные и водные пути перекрыты заставами сеньоров, участвующих в заговоре против короля.

– Так ты говоришь, Гуго, что девчонка видела ярла Воислава собственными глазами?

– Да, сеньор. В доме покойного коннетабля.

В смелости этому человеку не откажешь. Впрочем, Париж достаточно велик, чтобы здесь мог затеряться один варяг, даже известный многим. Другое дело, что так может рисковать только авантюрист, задумавший сорвать крупный куш. Таким кушем для безземельного ярла может стать по меньшей мере Нейстрия, заметно ослабленная смутой, а то и вся франкская империя.

– Зачем ему понадобилась Анхельма?

– Анхельму пригласил ярл Сивар. Она должна предупредить императрицу Юдифь о готовящемся нападении на монастырь. Ярла Воислава она увидела случайно и не совсем уверена, что это был именно он.

– Что еще?

– Вчера Хирменгарду посетили королева Тинберга и посол императора Византии архиепископ Константин.

Бернард едва не подпрыгнул на месте от такого известия. Так вот для чего прибыл в Париж Воислав Рерик, рискуя головой. Не любовь распутной Юдифи ему нужна, а поддержка императора Византии. Ведь пускаться в поход за императорской короной без поддержки Константинополя было бы большой глупостью. Папа никогда не благословил бы власть потомка Меровея Венделика, а вот патриарх сделает это с большим удовольствием. Любое ущемление римской церкви неизбежно идет на пользу церкви константинопольской.

Бернард всегда подозревал, что вокруг Воислава Рерика ведется очень крупная игра, но, к сожалению, ни покойный епископ Драгон, ни ныне здравствующий епископ Эброин не захотели прислушаться к его предостережениям. Им почему-то и в голову не пришло полюбопытствовать, за каким чертом сидит в Париже посланец всесильного императора Феофила. Станет Воислав Рерик императором или не станет, но утопить в крови междоусобицы франкскую державу он вполне способен, что, конечно, будет на руку византийцам.

– А Раймон Рюэрг был у Хирменгарды?

– Нет, сеньор. Мы следим за каждым его шагом.

Зря, выходит, Бернард заподозрил Раймона в предательстве. Все гораздо проще. Ярл Воислав не настолько глуп, чтобы довериться хитроумному Рюэргу, однажды уже подставившему его. Равным образом он не станет вести переговоры с Карлом, ибо юный король пусть и не значительная, но все же помеха на его пути к власти. Но с Юдифью он обязательно попытается встретиться, для чего ему придется напасть на монастырь. Конечно, монастырские стены не представляют для него серьезного препятствия, но рядом с обителью расположен замок Вик с весьма значительным гарнизоном.

– Кого еще видела Анхельма в доме коннетабля?

– Ярла Драгутина, сеньор.

И этот здесь! Бернард зябко передернул плечами. Конечно, бек Карочей мог и преувеличить опасность, исходящую от ведуна Чернобога, но и собственный нюх подсказывал Бернарду, что следует держаться настороже. Графу Септиманскому вовсе не улыбалось разделить участь несчастных сеньоров Гонселина Анжерского и Герарда Вьенского.

– Мне нужен отец Теодульф, – обернулся к центенарию Бернард. – Найди его.

– Увы, сеньор, это невозможно. Отец Теодульф убит сегодня утром. Его голова была брошена во двор дома епископа Эброина, а перед воротами, на снегу, кровью был начертан вот такой знак, – Гуго протянул графу кусок пергамента.

Бернард узнал его с первого взгляда. Нечто подобное ему показывал бек Карочей. Если верить ему, то эта извилистая черта означала ползущую змею.

– Откуда это у тебя?

– Я снял пергамент с вашей двери, сеньор. Он был пришпилен к ней кинжалом. Вот этим.

Бернард взял из рук центенария грозное оружие и поднес его к глазам. Примечательной в нем была рукоять, сделанная в виде дракона, разинувшего в предвкушении жертвы свою зубастую пасть. Кинжал был сделан искусным мастером и стоил, видимо, немало денариев. Судя по всему, враг графа Септиманского был человеком богатым, если он без сожаления расстался с клинком, стоившим целое состояние. До сих пор Бернард был уверен в том, что в королевском замке ему ничто не грозит, но, видимо, он здорово заблуждался по этому поводу.

– А что говорят по этому поводу мечники, охраняющие дверь в мои покои?

– Они утверждают, что в коридоре не было посторонних, сеньор. Только служанки королевы, слуги короля и мечники графа Орлеанского, которым поручено охранять королевский замок.

Что ж, остается только поздравить Эда со столь блестящим выполнением обязанностей, возложенных на него сеньорами. По королевскому замку бродят убийцы, а граф Орлеанский развлекается с девушками.

Благородный Эд с удивлением выслушал претензии графа Септиманского, который ворвался в его покои без приглашения. Хорошо еще, что в гостях у него была не дама, а то конфуз оказался бы полным. Граф Эд счел своим долгом намекнуть Бернарду, что для начала не худо бы поздороваться если не с хозяином, то хотя бы с епископом Эброином, который скромно сидел у стола и осуждающе качал головой по поводу странного, мягко говоря, поведения графа Септиманского, обычно выдержанного и весьма любезного.

– Извини, монсеньор, – поклонился епископу Бернард. – Я только что узнал о смерти отца Теодульфа и получил послание от дьявола. Вот, взгляните.

Граф Орлеанский небрежно взял из рук Бернарда кусок пергамента, равнодушно скользнул по нему глазами и передал его епископу.

– Прямо скажем, дьявол не слишком красноречив.

– Зато как нельзя более конкретен, – спокойно отозвался епископ Эброин. – Это смертный приговор, вынесенный нашему другу жрецами Чернобога.

– Воислав Рерик в Париже, – выпалил свою главную новость Бернард Септиманский.

– И королева Тинберга с ним вчера встречалась, – дополнил его епископ Эброин.

– Откуда вы знаете?

– Мой осведомитель слышал, как королева рассказывала об этом Карлу, – спокойно пояснил граф Орлеанский.

– А о том, что Воислав Рерик встречался с послом императора архиепископом Константином, она тоже рассказала своему мужу?

– А они действительно встречались?! – вскинул брови епископ Эброин.

– Осведомители есть не только у графа Орлеанского, – обиженно буркнул Бернард. – И у меня нет оснований им не доверять.

– Выходит, благородный Эд, я был прав, – вздохнул епископ Эброин. – И наш с тобой спор в свете открывшихся фактов становится беспредметным. Я считаю, сеньоры, что настала пора официально предъявить вдове императора Людовика Благочестивого обвинение в ереси. Думаю, что трех епископов для этого будет достаточно. Я уже отправил приглашения Венелону из Санса и Эббону из Реймса. Через несколько дней они прибудут в Париж. Мы проведем расследование, а окончательное решение вынесет конклав, который соберется в Ахене нынешней весной.

Эд Орлеанский и Бернард Септиманский переглянулись. Решение трех епископов касалось их не в последнюю очередь, поскольку именно им предстояло давать показания по поводу языческой мистерии, в которой участвовала императрица.

– У тебя есть какие-то сомнения, граф Бернард? – подозрительно покосился епископ Эброин.

– Нет, монсеньор. Но, возможно, они будут у сеньоров франкской империи. Далеко не всем нравится вмешательство церкви в дела благородных родов. Ваши обвинения прозвучат куда весомее, если нам удастся доказать, что императрица Юдифь вместе с ярлом Воиславом готовили мятеж, дабы захватить власть в империи, вопреки воле как светских сеньоров, так и церковных, уже пришедших к согласию после битвы при Фонтенуа.

– Не возражаю, – важно кивнул Эброин. – Но для этого нам придется захватить Воислава Рерика живым или мертвым.

– Лучше, конечно, живым, – сказал Эд Орлеанский.

– Лучше, конечно, мертвым, – в унисон с ним выдохнул Бернард, после чего оба графа рассмеялись.

Раймон Рюэрг, с трудом сдерживая волнение, прохаживался по залу. Трое его собеседников сидели за столом, равнодушно потягивая вино из серебряных кубков. Раймон очень невысоко оценивал умственные способности Сивара и Драгутина, но ведь в данном случае ему, похоже, противостоял сам ярл Воислав. Рерик уже однажды обвел вокруг пальца своего дальнего родовича, хотя и не без помощи дурака Гарольда, который вдруг вздумал ему помогать.

Раймон всегда презирал своего младшего брата, это и стало его роковой ошибкой. Он прозевал момент, когда у его брата появился высокий покровитель, которому младший Рюэрг вверил свое настоящее и будущее. Боже мой, какой глупец! Раймон всегда с подозрением относился к византийцам, и уж тем более он не стал бы слушать льстивые речи архиепископа Константина. Впрочем, этого хитрого лиса прозевал и епископ Эброин, и Бернард Септиманский и прочие высокомудрые графы, а между тем этот трухлявый гриб организовал под носом у сеньоров такой масштабный заговор, от которого, если не принять срочных мер, содрогнется вся империя франков.

– Ты уверен, что императрице удастся миновать ворота монастыря? – Гарольд скосил в сторону брата недоверчивые глаза.

– Уверен, – бросил Раймон, не оборачиваясь. – Ее будет сопровождать сама аббатиса.

– Но императрицу могут опознать мечники, стоящие у входа в монастырь.

– Мечникам заплачено, – отмахнулся Раймон. – Я не сидел сложа руки все это время.

– И тем не менее я бы пощипал гарнизон замка Вик, – криво усмехнулся Сивар.

– В замке Вик пятьсот мечников, а у вас под рукой всего двести. Незачем будить зверя, который спокойно спит в своей берлоге.

– А если зверя разбудят? – нахмурился Драгутин.

– Тогда вам придется встретить их грудь в грудь в чистом поле, дабы помешать погоне, – холодно отозвался Раймон. – Куда вы собираетесь везти императрицу?

– В замок Вельпон, – сказал Сивар. – А потом мы уйдем по Сене в море. Если, конечно, в Аквитании все сложится не так, как мы рассчитываем.

– А на что вы рассчитываете в Аквитании? – удивился Раймон.

– Если там все прошло удачно, то викинги уже взяли Бордо и сейчас поднимаются по реке Гаронне к городу Тулузе. Когда падет этот город, герцогу Пипину ничего другого не останется, как бежать под крылышко к императору Лотарю.

– Но ведь в Бордо и Тулузе очень сильные гарнизоны.

– Согласен. Но у моего брата под рукой более трех тысяч викингов. Думаю, этого будет достаточно, чтобы навсегда отбить охоту у аквитанцев бунтовать против своего короля.

Рюэрг был потрясен. Бедная Аквитания! Она не скоро оправится от такого погрома. Три тысячи жадных до добычи морских разбойников – слишком много для ее цветущих городов. Аквитанцы никогда не простят Пипину такого разорения, на это, видимо, и делает расчет ярл Воислав. Сам он будет сидеть в замке графа Вельпона и ждать, когда Нейстрия упадет ему в руки, ибо ее сеньорам не останется ничего другого, как признать власть Карла либо призвать на помощь Людовика Тевтона.

Первое куда более вероятно, чем второе. Средний сын короля отличается куда более крутым нравом, чем младший, и пока что он крепко держит в руках своих вассалов.

Раймону Рюэргу было о чем подумать. Если викинги действительно вторглись в Аквитанию, то у Карла появляется шанс вновь прибрать к рукам мятежную провинцию. Правда, в этом случае соперником юного короля в борьбе за власть становится не Пипин, а Воислав Рерик, если он действительно нацелился на корону. Впрочем, у Раймона Рюэрга пока еще оставалось время для принятия окончательного решения.

Весть о том, что викинги высадились в Аквитании, прозвучала для Бернарда Септиманского как гром среди ясного неба. Благородный Бернард до того увлекся парижскими интригами, что совершенно забыл о родной Септимани. Но каков Рерик! Каков негодяй! Пока его противники охотятся за ним в Нейстрии, он наносит им удар в самое сердце.

– Раймон, а ты уверен в том, что Воислав Рерик в Париже?

– Я его не видел, – пожал плечами Рюэрг. – Сивар и Драгутин утверждают, что ярл Воислав лично возглавил налет морских разбойников на Тулузу. Хотя во главе викингов мог стать и ярл Трувар. В конце концов, судьба империи будет решаться не в Аквитании, а в Нейстрии.

В этом Раймон был, пожалуй, прав, и граф Септиманский почувствовал облегчение. Паниковать было действительно рано. Пока Париж находится в руках мятежных сеньоров, успехи викингов в Аквитании вряд ли будут иметь серьезные последствия. Это не первый набег морских разбойников на земли империи и, увы, скорее всего, не последний.

– Сивар собирается везти императрицу в замок Вельпон, – сказал Раймон. – Так что если Рерик в Нейстрии, то он находится именно там.

Большой глупостью было выпускать из рук старого интригана. Ведь предупреждал же Бернард епископа Эброина, что благородный отец прекрасной Юдифи не будет сидеть сложа руки. А у императрицы в Нейстрии немало сторонников. Далеко не все сеньоры довольны действиями мятежных графов, не говоря уже о простых франках, которые вполне могут сказать свое веское слово в противостоянии императрицы и мятежников. Каждый свободный франк – это воин, и если они опояшутся мечами и выступят единым фронтом, то графам солоно придется. А у графа Вельпона, не говоря уже о Воиславе Рерике и императрице, хватит средств, чтобы оплатить их рвение. Свободные франки недовольны тем, что знатные сеньоры, забыв о былом единстве, норовят уравнять завоевателей с покоренными галлами. До сих пор короли и императоры поддерживали в этом сеньоров, но кто помешает той же Юдифи заявить, что отныне все изменится, что свободным франкам будут возвращены привилегии, которыми они обладали при Меровингах, но потеряли во время правления Каролингов.

– Надо захватить замок Вельпон, – подсказал Раймон. – Или, во всяком случае, блокировать его так, чтобы даже мышь не проскользнула.

Предложение Раймона было разумным, безотносительно к тому, где сейчас находился Воислав Рерик.

Бернард Септиманский немедленно пригласил на совет графов Орлеанского, Парижского, Турского и епископа Эброина. Время сейчас работало против сеньоров, и следовало поторапливаться.

– Я что же, по-вашему, должен оборонять Париж одной своей дружиной, – возмутился принятому решению граф Эд.

– На Париж пока никто не нападает и в ближайшее время вряд ли нападет, – остудил пыл соратника граф Роберт Турский. – А для того чтобы присматривать за королем Карлом, и половины твоих мечников будет достаточно.

– Разумно, – кивнул головой епископ Эброин. – Сейчас главная опасность для нас исходит именно из замка Вельпон. За дело, сеньоры. Сегодняшней ночью решится если не все, то очень многое.

Под рукой у Раймона Рюэрга было всего двадцать мечников, преданных лично ему. Конечно, можно было прихватить с собой и побольше, но Раймон не захотел рисковать своими людьми. Да и какая разница, двадцать человек или сто будут сопровождать его в эту ночь. Все равно это капля в море. Королевская дружина, которой он еще недавно командовал, была почти полностью вырублена в битве при Даксе, а ее жалкие остатки разбросаны мятежными сеньорами по дальним замкам. Ну и как с такими силами прикажете противостоять трем тысячам отборных мечников, которых графы Роберт Бретонский и Адалард Парижский увели под стены замка Вельпон?

Впрочем, это было далеко не все, чем располагали мятежники. Пятьсот мечников Эда Орлеанского остались в стенах столицы во избежание неприятных сюрпризов. Еще триста составили гарнизон замка Вик, который коршуном нависал над монастырем святой Девы Марии. И наконец, Бернард Септиманский во главе четырехсот отборных рубак таился в соседнем лесочке, дабы в нужный момент ударить в спину варягам ярла Сивара, которые как раз сейчас, под покровом темноты, стягивались к воротам монастыря.

Викингов, если верить Сивару, было две сотни, и жить им, по мнению Раймона, оставалось всего ничего. Главным для Рюэрга было вовремя вывести своих людей из-под града стрел, которые вот-вот должны были обрушиться из темноты на варягов ярла Сивара.

Участь императрицы Юдифи тоже была решена. Стоит ей только ступить за ворота монастыря, как наемные убийцы, хоронящиеся во рву замка Вик, пустят в ход свои арбалеты. Конечно, Юдифь можно было устранить и в монастыре, но благородные сеньоры не хотели ссориться с епископом Эброином, который, надо полагать, и без того будет шокирован этим убийством. Ведь он так жаждет суда над еретичкой, но этот суд не нужен ни графу Адаларду Парижскому, ни Бернарду Септиманскому, ни Эду Орлеанскому, ни, тем более, Раймону Рюэргу. Что же касается убийства, то оно будет почти случайным. Викинги пытались похитить императрицу, гарнизон замка Вик им в этом воспрепятствовал. Юдифь окажется случайной жертвой ночной стычки.

– А где ярл Драгутин? – спросил Раймон Рюэрг, вглядываясь в темноту.

– Где-то здесь, – оскалил белые зубы Сивар.

Ночь была безлунной, и опознать боготура в месиве тел Рюэргу не удалось. Гарольда тоже не было поблизости, во всяком случае, он не выехал из темноты, чтобы поприветствовать старшего брата. Да и вообще Раймону показалось, что дружина ярла Сивара гораздо менее многочисленна, чем это оговаривалось ранее. Интересно было бы знать, куда же подевались его остальные люди?

– Возок готов? – спросил у Раймона Сивар.

– Я ждал только вас, – ответил Рюэрг, махая рукой вознице.

Возок, запряженный парой сытых лошадей, заскользил к воротам монастыря, хорошо освещенным факелами мечников, которые их охраняли. Мечников было пятеро, еще тридцать человек охраняли обитель по периметру, обходя дозором внушительные пятиметровые стены. Стража здесь была выставлена только после того, как в монастырь поместили императрицу Юдифь, раньше монашкам приходилось уповать лишь на бога да на гарнизон замка Вик, расположенного в какой-то сотне метров. Устав монастыря был строг, и мужчин за его стены не пускали. Исключение делалось лишь для священнослужителей очень высокого ранга. Монастырь был основан при участии Карла Великого и до сих пор ни разу не подвергался нападениям. Сказывалась близость столицы, да и замок Вик был столь крепким орешком, что взять его с наскока еще никому не удавалось.

– Не нравятся мне эти заросли, – кивнул в сторону леса ярл Сивар. – Если тебя не затруднит, граф Раймон, проверь, нет ли там засады.

Предлог для того, чтобы покинуть обреченных варягов Сивара, был самым что ни на есть подходящим, и Рюэрг не замедлил им воспользоваться. Отъезжая, он услышал, как заскрипели ворота монастыря, и, уже удалившись на приличное расстояние, оглянулся и увидел, как две женщины в монашеских одеяниях подходят к возку.

У возка они чуть замешкались, и этим обстоятельством воспользовались наемные убийцы. Град стрел обрушился и на несчастных монашек, и на мечников, бросившихся им на помощь, и сразу же послышались громкие крики. Факелы вспыхнули со всех сторон. Заскрипели ржавые цепи подъемного моста замка Вик, и по нему застучали копыта коней. Несущаяся из леса железная волна захлестнула было Раймона и его людей, но, к счастью, Рюэрг вовремя успел вскинуть над головой белое полотнище и был опознан дружинниками графа Септиманского.

– Свершилось? – на ходу спросил у него граф Бернард.

– Кажется, да, – ответил ему Рюэрг, пристраиваясь вместе со своими людьми в хвост атакующим.

Разгоряченные мечники графа Септиманского коршунами обрушились на врагов, но неожиданно встретили очень мощный отпор. Далеко не сразу вожаки ночной стаи разобрались, что рубятся со своими. Еще больше времени им потребовалось для того, чтобы остановить безумное побоище.

Бернард Септиманский сорвал на морозе голос, и теперь его вопли, пронзающие ночь, больше походили на собачий лай, чем на внятную человеческую речь.

– Какого черта! – надрывался он. – Где варяги?

А варяги растворились в ночи, словно они и не приходили под стены замка Вик.

Раймон Рюэрг первым сообразил, что их обвели вокруг пальца. Горяча коня, он поскакал к возку, вокруг которого вповалку лежали люди. Спешившись, Раймон насчитал восемь человек. Здесь были возница, пять мечников и две женщины в монашеских одеяниях. Все они были буквально утыканы стрелами.

– Факелы сюда, – крикнул за спиной Раймона граф Септиманский.

Впрочем, Рюэрг и без дополнительного освещения понял, что среди убитых Юдифи нет. А вот графу Бернарду на то, чтобы осознать очевидное, потребовалось два десятка факелов и уйма времени, которое могло быть использовано с куда большей пользой.

– Скорее всего, они проникли в монастырь через стену и тем же путем увели Юдифь, – предположил Раймон. – А Сивар явился к воротам монастыря лишь для отвода глаз.

– Но мы же выставили дозорных вокруг монастыря, – попробовал оправдаться комендант замка Вик сеньор Труан.

– И где теперь твои дозорные? – криво усмехнулся Раймон.

– Осмотреть всю округу, – распорядился Бернард Септиманский и ударил ногой в ворота обители.

Перепуганные монашки не спешили впускать за стены монастыря незваных гостей, и только угроза взломать ворота подействовала на них отрезвляюще. Они открыли небольшую калитку, через которую в обитель проникли граф Септиманский, Рюэрг и десяток мечников.

Аббатиса Аделаида, бледная как привидение, самолично вышла навстречу разъяренным мужчинам.

– Я в ужасе, благородные сеньоры! – всплеснула она руками. – Сначала на нас напали демоны, а теперь явились вы.

– Что еще за демоны?! – захрипел в ярости граф Бернард.

– Откуда же мне знать, – заплакала настоятельница Аделаида, чем вызвала вопли и стенания монашек, окруживших гостей. – Они упали на нас с неба, подхватили государыню Юдифь и исчезли.

– Почему ты не позвала на помощь мечников?

– Я послала к ним двух монашек, но на наш зов никто не откликнулся.

– Когда это случилось? – спокойно спросил Рюэрг.

– Только что, – всхлипнула Аделаида. – Мы в ужасе, сеньоры.

Положим, для того чтобы напугать две сотни женщин, большого старания прилагать не надо. Достаточно напялить на себя страшные личины, и можно вполне сойти за демона. Воислав Рерик мастер на шутки подобного рода. А благородных сеньоров можно было от души поздравить с чудовищной глупостью, которую они совершили, выпустив из рук самую опасную женщину ойкумены.

Глава 10 Париж

На долю графа Орлеанского в эту ночь, обещавшую быть бурной, выпала не самая трудная доля. Пятьсот мечников, двести из которых находились непосредственно в королевском замке, являлись надежной гарантией его безопасности. Каким бы безумцем ни был Воислав Рерик, но нападать на огромный город, в котором обитают по меньшей мере пятьдесят тысяч человек, он вряд ли решится, не говоря уже о королевском замке, способном выдержать осаду многотысячного войска в течение многих дней. Куда больше Эда волновала судьба мечников, которых увели к замку Вельпон графы Турский и Парижский. Чего доброго, эти безумцы, вместо того чтобы спокойно ждать известия о смерти Юдифи, вздумают штурмовать твердыню, построенную Меровингами еще в стародавние времена. Конечно, Вельпон не бог весть какой крепкий орешек, при желании его можно раскусить, не повредив зубов, но вряд ли следует торопиться и губить людей там, где можно добиться успеха без пролития крови.

Епископ Эброин, оставшийся в эту ночь в королевском замке, был того же мнения. Монсеньор ждал известий из монастыря святой Девы Марии и пребывал по этому поводу во взвинченном состоянии. Граф Орлеанский был уверен в том, что новости не заставят себя ждать, но вряд ли они так уж обрадуют епископа Эброина. Старому недругу графа Вельпона Юдифь нужна живой, дабы в ее лице покарать всех еретиков империи. И вряд ли в своем рвении он удовлетворится одной императрицей. Чего доброго, войдя в раж, монахи начнут тащить в суд и сеньоров, не проявляющих должного благочестия.

Эд Орлеанский был в числе тех, кому этот церковный угар мог доставить много хлопот. Что делать, плоть слаба, а предписания святой церкви слишком уж строги. К тому же у светского сеньора кроме обязанностей перед церковью есть еще и обязательства перед вассалами, среди которых немало людей суеверных, склонных скорее по привычке, чем по злому умыслу к соблюдению обрядов, дошедших из глубины веков, которые епископ Эброин считает еретическими.

Нельзя сказать, что Эд Орлеанский был сторонником всепрощения, но все-таки он не считал большим грехом заклание тельца на жертвенном камне. В конце концов, неважно, как вы назовете покровителя подобных мистерий, демоном или богом, гораздо важнее их результат. Пока жизнь земледельца зависит от количества влаги, выпадающей на его клочок земли, он будет кланяться тем же богам, которых почитали его предки. Он свято верит в то, что его деды и отцы не были глупцами. Очень может быть, что этот земледелец прав в этом своем неистребимом упрямстве.

Присутствие монсеньора Эброина в замке было обременительным для графа Орлеанского. И принесла же нелегкая этого святошу! Именно сегодня благородный Эд имел все шансы добиться расположения прекрасной Тинберги, которая, несмотря на свою беременность, отнюдь не утратила интереса к мужчинам. В последние дни они особенно сблизились и не раз вели разговоры с глазу на глаз. Тинберга откровенно дала понять Орлеанскому, что ищет мужчину, способного защитить и ее, и еще не рожденного ребенка, и что таким мужчиной вполне может стать благородный Эд. Что ни говори, а юнец Карл был слишком хлипкой опорой для столь красивой и умной женщины. К тому же с уходом матери Юдифи и деда графа Вельпона дни короля, скорее всего, будут сочтены.

Трудно выжить в этом мире, имея столь многочисленных врагов. А Тинберге, как всякой умной, красивой и знатной женщине, хочется не только жить, но и властвовать. И почему, скажите на милость, какой-то там Пипин Аквитанский должен быть наследником короля Карла, когда у последнего есть, а точнее, вот-вот будет сын, чьи права никто не может оспаривать?! Конечно, для графа Орлеанского не было тайной, от кого именно прекрасная Тинберга зачала своего ребенка, но слухи – это всего лишь слухи, а сам Карл ни от жены, ни от ребенка пока не отрекался.

Епископ Эброин удалился в выделенную ему комнату для благочестивых размышлений, и Эд Орлеанский мог наконец вздохнуть с облегчением. Появившаяся на пороге служанка Сабина стрельнула в его сторону голубыми порочными глазами.

– Государыня ждет вас, сеньор.

Граф Орлеанский поправил кинжал, висевший на поясе, украшенном серебряными бляхами, и решительно шагнул следом за расторопной служанкой. Эд очень надеялся на то, что ему хватит времени для общения с прекрасной Тинбергой, а сеньоры, вернувшиеся с охоты на варягов, не оторвут его от столь важного дела в самый неподходящий момент. Тинберга уже лежала в постели, ее взгляд, устремленный на вошедшего сеньора, был полон нежности и неги. Так, во всяком случае, показалось Эду. Он расстегнул пояс и шагнул к ложу.

Увы, путь его оказался короче, чем он рассчитывал. Неожиданно для себя в шею графа Орлеанского уперлось острие кинжала.

– Хотелось бы знать, что собирается делать благородный граф в постели чужой жены?

Полог откинулся в сторону, и перед изумленным Эдом предстал молодой человек, облаченный в кольчугу. На голове охранителя нравственности был рогатый шлем, и именно по этой немаловажной детали Орлеанский опознал в наглеце, угрожающем ему кинжалом, варяга Драгутина. Впрочем, этот человек, кажется, не был варягом. Кричать было бесполезно. Драгутин убил бы его раньше, чем он успел бы открыть рот.

– Кто же знал, что эта постель столь надежно охраняется?! – криво усмехнулся граф Эд, скосив глаза на улыбающуюся Тинбергу.

– Императрица Юдифь вернулась в свой замок, – спокойно ответила та на незаданный вопрос графа Орлеанского. – Твоим людям, граф, лучше сложить оружие, в этом случае им гарантированы жизнь и свобода.

– А мне?

– Тебе я могу предложить пока только жизнь, – спокойно отозвался Драгутин. – Но, возможно, король Карл окажется щедрее.

Героическая смерть не входила в планы Эда Орлеанского, да и с какой стати он должен отдавать свою жизнь за интересы сеньоров, столь глупо и бездарно проваливших порученное им дело. Надо признать, что Бернарду Септиманскому, которому никак не откажешь в уме, фатально не везет в противостоянии с Воиславом Рериком. Очень может быть, что правы те люди, которые называют варяга колдуном. Во всяком случае, Эд был твердо уверен в том, что обычному человеку вряд ли удалось бы захватить Париж и королевский замок столь малыми силами.

Тинберга скользнула с постели и потянулась к рубашке. Взоры мужчин ее не смущали, и она позволила им вдоволь налюбоваться своим телом, погрузневшим за время беременности.

– Согласись, ярл, все-таки именно беременность делает женщину воистину прекрасной, – не удержался от реплики Эд.

– Не буду спорить, – пожал плечами Драгутин. – Так ты готов, сеньор, подтвердить вассальную присягу королю Карлу?

– А какие в этом могут быть сомнения, – вздохнул Орлеанский.

Для короля Карла появление в замке императрицы Юдифи и варягов стало не меньшем сюрпризом, чем для графа Орлеанского и его мечников. Во всяком случае, король выглядел смущенным, когда принимал у Эда клятву верности, что не очень удивило графа Орлеанского. Надо полагать, прекрасная Юдифь нашла что сказать своему сыну, столь бессовестно ее предавшему. Впрочем, любящая мать уже простила своего неразумного отпрыска, попавшего под влияние дурных людей, а вот что касается графа Эда, то ему еще предстоит предпринять немало усилий, чтобы уцелеть в этой заварушке.

Бальзамом на душевные раны Орлеанского пролились слова Тинберги, произнесенные шепотом:

– Ты мне еще понадобишься, Эд. Постарайся не оплошать сегодня ночью.

Конечно, Эд мог бы упрекнуть свою несостоявшуюся любовницу в коварстве, но, похоже, она не столько заманивала его в ловушку, сколько спасала от мечей варягов. Попадись, скажем, Орлеанский под горячую руку ярла Сивара, и его наверняка бы постигла участь несчастного епископа Эброина, чей труп остывал сейчас в углу парадного зала. Были убиты и около двух десятков мечников, решивших, видимо, защитить монсеньора. Остальные, к счастью, поспешили последовать примеру графа Орлеанского и побросали мечи.

Эду очень хотелось бы знать, как варяги ярла Сивара проникли сначала в город, а потом в замок. Кажется, он все-таки недооценил королеву Тинбергу. Эта женщина умела не только очаровывать мужчин, но и заставляла плясать их под свою дудку. Возможно, варяги воспользовались тайным ходом, но не исключено, что кто-то из королевских слуг открыл им ворота.

Многое прояснилось после того, как граф Эд перебросился несколькими словами с капитаном своей дружины Лиутаром. Оказывается, стоявших на страже мечников просто опоили зельем, настолько сильным, что их не могли разбудить даже оплеухи разъяренного капитана. Возможно, та же участь постигла и стражников, охранявших городские ворота, либо варяги воспользовались тем самым подземным ходом, который все эти дни так старательно искал Бернард Септиманский. Если верить слухам, то этот ход вел из дома ведьмы Сенегонды в тайный языческий храм, расположенный за стенами Парижа.

Люди графа Септиманского осмотрели дом убитой ведьмы, но ничего интересного там не нашли. Граф Орлеанский от души пожалел, что не занялся поисками бесовского капища сам, глядишь, и удалось бы избежать сегодняшнего позора. Впрочем, если не считать убитых во время захвата варягами королевского замка мечников, то Эд легко отделался, чего, видимо, нельзя сказать о графе Бернарде Септиманском, которого по возвращении в славный город Париж ждет очень неприятный сюрприз. Вряд ли варяги пощадят человека, столь необдуманно поднявшего руку на Лихаря Урса, прямого потомка самого Чернобога.

По словам капитана Труана, тридцать дозорных, выставленных им под стены монастыря, были убиты. Можно было только догадываться, почему никто из них не успел поднять тревогу. Скорее всего, им для этого просто недостало времени. Варяги действовали решительно и быстро, они отлично знали, что у ворот монастыря их поджидает засада. И предупредить их об этой засаде мог только один человек – Раймон Рюэрг.

– Я поражаюсь твоей самоотверженности, граф Лиможский, – презрительно фыркнул Бернард Септиманский. – Ты даже не представляешь себе, как будет огорчен твоим предательством епископ Эброин.

Дабы не усугублять и без того непростую ситуацию, Раймон без споров отдал свой меч.

– Меня просто обманули, граф Бернард.

Рюэрг сказал правду, но, к сожалению, у графа Септиманского были основания усомниться в правдивости его слов. Впрочем, далеко не все еще было потеряно. Беглецов вполне могли перехватить дружинники графов Турского и Парижского, которые стерегли все подходы к замку Вельпон. Капитан Труан уже отправил в лагерь сеньоров гонцов с неприятным известием.

– Мы возвращаемся в Париж, – сказал граф Септиманский. – Кто знает, что придет в голову сумасшедшим варягам. А ты, Труан, обшаришь всю округу и похоронишь убитых.

Связывать руки Рюэргу не стали, но люди Бернарда окружили плотным кольцом и его самого, и его мечников. Раймон еще надеялся оправдаться, но отлично понимал, что сделать это будет совсем не просто. А бежать ему некуда, ибо предателем его с полным основанием могут считать обе противоборствующие стороны. Раймон Рюэрг просчитался в тот самый момент, когда до графского титула было уже рукой подать.

Рассвет забрезжил, когда они подъезжали к наглухо закрытым городским воротам. Париж был обнесен деревянной стеной, но приворотная башня была сложена из камня. Стражники, охранявшие эту башню, видимо, издалека разглядели приближающихся всадников и опознали их. Подъемный мост был опущен, впрочем, его редко поднимали в мирное время, а ворота заскрипели сразу же, как только конь Бернарда Септиманского застучал копытами по обледеневшему настилу.

Ночь выдалась морозной, и от холода всадников не спасали даже плащи, отделанные мехом. Судя по всему, стражники тоже замерзли на пронизывающем ветру, во всяком случае, они не стали задавать графу Бернарду глупых вопросов и поспешили укрыться в башне.

Четыре сотни всадников без помех въехали в город, копыта коней зацокали по мощенным камнем узким улочкам Парижа, разгоняя предутреннюю дрему горожан. Ничто, казалось, не предвещало беды, но мечник, ехавший справа от Раймона, вдруг откинулся назад и медленно повалился с седла. Рюэрг ошалело уставился на оперенную стрелу, пробившую шею несчастного. А потом стрелы посыпались со всех сторон. Конь Раймона взвился на дыбы и рухнул на обледенелую мостовую.

– Засада! – крикнул кто-то, но это предупреждение явно запоздало.

Невидимые стрелки били из окон ближайших домов по мечникам графа Септиманского, а сам Бернард, охваченный ужасом, крутился на небольшом пятачке, не в силах вырваться из окружающего его месива тел. Стрельба прекратилась только тогда, когда по меньшей мере три сотни мечников графа уже распрощались с жизнью, но и эта передышка была недолгой.

Всадники, облаченные в доспехи, обрушились на уцелевших людей Бернарда сразу с двух сторон. Выжить в этом аду было практически невозможно. Человек в рогатом шлеме, в котором Раймон без труда узнал ярла Драгутина, насел на графа Бернарда и двумя взмахами меча вышиб его из седла. Дело уже явно двигалось к развязке, а Рюэрг все так же ошалело стоял посреди мостовой не в силах двинуть ни рукой ни ногой. Его едва не стоптал конем какой-то варяг, но Раймон успел отшатнуться к стене и ударился спиной в дверь. На его счастье, она оказалась незапертой, и меч, уже занесенный над его головой, со свистом рассек воздух.

Рюэрг бросился на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице, но в последний момент все-таки обернулся. Женщина, завернутая в покрывало, закрывала на засов дверь, в которую уже ломились варяги.

– Наверх, – коротко бросила она Раймону, шлепая босыми ногами по холодным ступенькам.

– Кто вы? – спросил он незнакомку, когда та схватила его за руку.

– Раздевайтесь, – потребовала та, затащив его в спальню.

– Зачем?

– Я скажу им, что вы мой муж, всю ночь проспавший в моей постели.

Раймону ничего не оставалось делать, как последовать совету своей спасительницы. Его одежду женщина тут же спрятала в шкаф и натянула на голову Рюэрга ночной колпак.

– Ложитесь же наконец, – прошипела она.

– А вы?

– А я уже с вами, – отозвалась женщина, прижимаясь к нему обнаженным телом. – Начинайте.

– Что начинать? – спросил Раймон севшим от возбуждения голосом.

– Вы уже начали, сеньор, спасибо.

Варяги, ворвавшиеся в ложницу, надо полагать, были смущены открывшейся им картиной. Во всяком случае, они остановились в растерянности у порога.

– О Жермон, здесь посторонние! – простонала женщина. – Как же вам не стыдно, господа!

– В ваш дом проник враг, сеньора, – услышал Рюэрг над своей головой голос Драгутина.

– Я ничего не слышала. Спросите у слуг. Да отвернитесь же ради бога, господа, я замужняя женщина…

– Извините за вторжение, сеньора, – засмеялся Драгутин. – Мы уже уходим.

Варяги все-таки осмотрели дом, но в спальню хозяев больше не заглядывали. Раймон услышал, как они покидают чужое жилище и наконец оторвался от своей спасительницы.

– Вы спасли мне жизнь, сеньора, я никогда этого не забуду.

– Я тоже вас не забуду, сеньор, ибо благодаря вам я впервые изменила мужу. Ваше счастье, что его нет дома.

– Как вас зовут, сеньора?

– Меня зовут Изабеллой, сеньор Раймон, я жена капитана Труана и подруга вашей жены Радегунды. Я вас узнала и решила помочь. А вы не нашли ничего лучше, как изнасиловать меня в благодарность за спасение.

– Извините, сеньора, это вышло почти случайно. Я буду до конца дней раскаиваться в своем поступке.

– Я тронута, Раймон, и жду благодарности.

– Так мы продолжаем?

– Да, но теперь, надеюсь, без свидетелей.

Бернард Септиманский был потрясен случившимся. Впрочем, у него хватило времени прийти в себя в подземелье королевского замка и даже проанализировать собственные ошибки. А самой главной из этих ошибок был Раймон Рюэрг, хотя и без него сеньоры наделали много глупостей. Императрицу Юдифь следовало устранить сразу же после поражения Карла. Но теперь, пожалуй, уже поздно было об этом сожалеть, оставалось только уповать на поддержку епископов, которые вот-вот должны приехать в Париж, да на удачу Пипина Аквитанского, который для спасения собственного дяди должен напрячь все силы и сбросить в море викингов Воислава Рерика.

Победа Пипина позволит его сторонникам здесь, в Нейстрии, собраться с силами и выставить новые условия королю Карлу, одним из которых будет, конечно, сохранение жизни графа Бернарда Септиманского. Нельзя допустить, чтобы жизнь одного из самых блестящих сеньоров франкской империи оборвалась от руки палача. Карл никогда не решится на казнь, но Юдифь – совсем иное дело. У этой меровингской ведьмы большой счет к графу Септиманскому, и она сделает все от нее зависящее, чтобы он этот счет оплатил.

Бернард провел в заточении две недели, и за это время никто не вспомнил о нем. Неужели человек, который на протяжении десятилетий вершил историю франкской империи, так и умрет здесь, в подвале, на гнилой соломе, всеми покинутый и забытый? Это было бы страшной несправедливостью судьбы.

К счастью, нашелся все-таки человек, не забывший о существовании графа Бернарда. Дверь темницы открылась, и по скользким от сырости ступенькам спустился Эд Орлеанский. Сначала граф Септиманский решил, что вместе с Эдом к нему пришло спасение, но, заглянув в печальные глаза старого знакомого, он вдруг отчетливо осознал, что игра закончилась, а вместе с ней заканчивается и его жизнь.

– Ярл Воислав Рерик захватил Тулузу. Граф Хорсон от лица всех сеньоров Аквитании обратился к Карлу с просьбой взять провинцию под свое покровительство.

– Значит, мы охотились за тенью, благородный Эд, и ярл Воислав не приезжал в Париж? – криво усмехнулся граф Септиманский.

– Увы, Бернард нас обвели вокруг пальца. Графы Адалард Парижский и Роберт Турский уже принесли повинную королю Карлу. Их обложили штрафом в сто тысяч денариев, и на этом их неприятности, кажется, закончились. Впрочем, казнь столь знатных сеньоров могла бы сильно повредить Карлу накануне судьбоносной встречи в Ахене. К счастью, это понимают все, даже Юдифь.

– Выходит, единственным виновником всей этой истории оказался граф Бернард Септиманский?

– Мы ведь не изменяли королю, Бернард, во всяком случае, не заявляли об этом открыто, а ты был правой рукой мятежного герцога Пипина. Даже епископы Эббон из Реймса и Венелон из Санса вынуждены были публично заявить о твоей виновности.

– А как же епископ Эброин?

– Епископ Эброин умер, и этим сказано все. Случайная смерть, за которую никто не несет ответственности.

– А Раймон Рюэрг? – вскинул голову Септиманский. – Неужели и этот уцелел?

– Граф Раймон Лиможский сам явился к королю и оправдался по всем предъявленным ему обвинениям. Конечно, мы могли бы опровергнуть его показания, но, разоблачая Раймона, мы топили бы себя. Мне очень жаль, Бернард, что нам не удалось отстоять твою жизнь. Возможно, нам удастся за тебя отомстить, но, увы, даже в этом я не уверен.

Графа Бернарда Септиманского казнили холодным январским утром на площади перед королевским дворцом в присутствии короля Карла и преданных ему сеньоров. Последнее, что увидел Бернард в этой жизни, была улыбка императрицы Юдифи, бесспорно украсившая ее лицо, порозовевшее на морозе.

Глава 11 Третья империя

Бек Карочей вернулся в Рим в начале лета. В Аквитании все было уже кончено. Пипину не помогла даже помощь императора Лотаря, который был разбит во второй раз в течение года. Армия, возглавляемая Карлом, а точнее, Воиславом Рериком, разметала императорское войско по равнине. Сам хазарский посол едва унес ноги. Он ошибся в выборе союзников, ибо более бездарных полководцев, чем император Лотарь и герцог Пипин, ему видеть еще не доводилось. Возможно, Карл дошел бы и до Павии, а то и до Рима, но уж слишком зыбкой была его власть в Нейстрии и Аквитании, чтобы разевать рот на чужой кусок.

Что же касается Воислава Рерика, то все подозрения на его счет рассеялись как дым, ибо своих претензий на императорскую корону он заявлять не стал. По мнению Карочея, варяг поступил мудро. Римская церковь никогда бы не признала потомка Меровея главой империи, будь он хоть трижды христианином. В Риме еще не забыли страшного разгрома, учиненного варварами, и панически боялись потерять остатки былого величия.

Впрочем, и папе Евгению, и императору Лотарю пришлось пойти на уступки, чтобы остановить вал, катящийся с севера. Издержки были морального порядка, но именно это обстоятельство выводило из себя монсеньора Николая, к которому бек Карочей заглянул с прощальным визитом.

– Мы вынуждены были принять и это условие, бек, – вздохнул секретарь папской курии. – Поверьте мне, римская церковь еще никогда не переживала такого унижения.

– Полноте, монсеньор, – попробовал его утешить бек. – Разве женщинам запрещено молиться в ваших храмах? И что плохого в том, если императрица Юдифь решила поклониться мощам святого Петра?

– Тебе этого не понять, бек, – обреченно махнул рукой Николай. – В этом храме папа Лев возложил императорскую корону на голову Карла Великого. Это было началом нового возвышения Рима и концом господства Меровингов, а значит, и нашей зависимости от Константинополя. Ведь далеко не случайно архиепископ Константин, посол императора Феофила, находится в свите этой женщины. Ей мало разрушенной империи, Юдифь пожелала осквернить еще и символ веры. Это будет началом конца империи, созданной Карлом и папой Львом, отречением внуков великого императора от завещания своего деда. В базилике святого Петра началось возрождение великой Западной империи, и здесь же ей подписывают смертный приговор.

До бека Карочея наконец дошло, зачем императрице Юдифи понадобилось проделать столь долгий и тяжелый путь и почему король Карл, заключая уже второе по счету перемирие со старшим братом, так настаивал на выполнении именно этого пункта. Это были похороны франкской империи, и ее могильщики пожелали, чтобы отпевание прошло в обстановке не менее торжественной, чем та, которая сопутствовала ее рождению. Окончательное подписание договора между братьями о разделе империи перенесли из Ахена в Верден, но этому событию должна была предшествовать прелюдия.

Карочей решил еще на несколько дней задержаться в Риме, дабы увидеть женщину, разрушившую то, что с таким напряжением сил создавали далеко не хлипкие мужчины. Надо сказать, торжественный въезд вдовы императора Людовика Благочестивого в Рим не обманул его ожиданий. В Вечный город въезжала победительница, и хотя папе Евгению удалось отвертеться от унизительного участия в церемонии, она не проиграла ни в торжественности, ни в пышности. Папу с успехом заменили император Лотарь и монсеньор Николай. Причем Лотарю пришлось спешиться, чтобы помочь императрице ступить на мостовую столицы мира, по которой маршировали когда-то легионы великого Цезаря.

Триумф Юдифи был обставлен скоромнее триумфов былых римских императоров, но его последствия были куда более значимыми. Возможно, немногие отдавали себе в этом отчет, но у людей умных уже практически не осталось никаких сомнений. Среди них особенно выделялся белозубой улыбкой архиепископ Константин, не только узнавший среди встречающих бека Карочея, но и благосклонно кивнувший ему, приглашая тем самым к продолжению знакомства. Пипин Аквитанский, сопровождавший бека Карочея как частное лицо, опознал в свите императрицы сразу двух Меровингов: графа Раймона Лиможского и коннетабля Гарольда Рюэрга. Эда Орлеанского бек Карочей узнал сам, приветливо помахал старому знакомому рукой и даже, улучив момент, пригласил благородного графа в гости. Эд Орлеанский приглашение принял, хотя наверняка знал, что бек не принадлежит к горячим поклонникам императрицы Юдифи и короля Карла.

– Благородный Эд, а что тебя заставило принять участие в пышных похоронах империи? – спросил Карочей у графа, когда настроение за пиршественным столом перешло в стадию доверительности.

Орлеанский, надо отдать ему должное, оценил и юмор хазарского посла, и его острый ум, а потому отсалютовал ему кубком, наполненным до краев.

– Империи рушатся, благородный бек, а жизнь продолжается.

– Надеешься отхватить свой кусок от большого пирога, Эд? – скривил губы герцог Аквитанский, обиженный на мир вообще и на графа Орлеанского в частности.

– Так же как и ты, Пипин, – спокойно отозвался граф. – Это был не первый мятеж, в котором мы с тобой участвовали, и, надеюсь, не последний.

Карочею понравился оптимизм графа, и он не замедлил сказать об этом своим друзьям. У этих молодых людей вся жизнь была впереди, чего не скажешь о самом беке. И Карочею очень не хотелось бы умереть на развалинах каганата, уничтоженного могущественными врагами.

Граф Эд понимающе кивнул.

– Я думаю, бек, тебе будет интересно одно пророчество, о котором я слышал из уст Гарольда Рюэрга, ставшего недавно коннетаблем. Оно касается одного нашего общего знакомого.

– Ты имеешь в виду Воислава Рерика? – усмехнулся Карочей. – Я это пророчество знаю. Если верить варяжским волхвам, Сокол непременно восторжествует над Гепардом.

– Нет, благородный бек, речь идет о другом пророчестве. Оказывается, грядет день, когда падут два Рима, а уцелеет лишь Рим третий, который построит не кто иной, как наш общий знакомый. И посильное участие в этом строительстве примет дама из рода Рюэргов.

– И кто же этот пророк, если не секрет, дорогой Эд?

– Какие могут быть тайны между добрыми друзьями. Архиепископу Константину было видение на горе Афон.

– И ты веришь в подобную чушь?! – возмутился Пипин. – Мало ли что взбредет на ум хитрым грекам.

– Я сам видел лилию на груди у Воислава Рерика, хотя некоторые считают, что это крест. Говорят, что подобный же знак был у Меровея Венделика. Покойный Бернард Септиманский слышал, как императрица Юдифь просила ярла Воислава одолжить ей лилию в обмен на розу. И эта сделка состоялась во время мистерии Белтайн, когда Белый Жеребец покрыл Белую Кобылу.

Пипин захохотал так, что пролил вино из кубка на белую скатерть. Эд Орлеанский поморщился, похоже, он усмотрел в этой неловкости, простительной нетрезвому человеку, какой-то тайный и зловещий смысл.

– Ты можешь и дальше смеяться, дорогой Пипин, но вряд ли будешь отрицать, что именно эта сделка стоила тебе Аквитании, а Лотарю – имперской короны, – обиженно проговорил граф Орлеанский.

– При чем здесь лилии и розы? – оборвал смех Пипин. – Эта потаскушка просто присушила варяга.

– Нет слов, Юдифь – красивая женщина, – пожал плечами Эд. – Но она не настолько молода, чтобы зрелый мужчина потерял из-за нее голову. Нет, дорогой Пипин, не все в этом мире так просто, как тебе кажется.

В этом странном споре Карочей более склонялся на сторону Пипина, однако и от слов Эда Орлеанского отмахиваться не спешил. И дело здесь не только в лилиях и розах, но и в пророчестве Константина. Было архиепископу видение или не было, это еще вилами по воде писано, но этот умный и хитрый человек никогда бы не стал его обнародовать, если бы не считал свое откровение полезным для Византии и константинопольского патриархата.

Похоже, ромеи затевали далеко идущую интригу, главным персонажем которой должен был стать Воислав Рерик. Построит этот буйный и удачливый человек Третий Рим или не построит, но крови хазарским каганам он может попортить немало. Вот вам и Византия, вот вам и император Феофил. На словах ромеи выступают за дружбу с каганатом, а на деле строят ему козни, не желая понимать, что возникновение мощного славянского государства станет угрозой не только Риму и Итилю, но и Константинополю. Север вновь поднимется против Юга, и тогда нынешние передряги в империи франков покажутся мелкими неприятностями на фоне грядущих глобальных перемен.

Бек Карочей очень надеялся на то, что хотя бы монсеньор Николай его поймет.

Увы, секретарь папской курии далеко не сразу уловил суть рассуждений хазарского посла. Судя по всему, он уже успел повидаться с архиепископом Константином, и его увлекла возможность с помощью нехитрой комбинации избавиться от воинственного варяга, которого римские острословы уже успели прозвать язвой христианства.

– Поймите же нас правильно, благородный бек, – нахмурился Николай. – Мы не можем допустить, чтобы этот человек продолжал свою разрушительную деятельность в империи франков. Не забывайте, что за его спиной стоят каган ругов Славомир и вся языческая знать Севера, уничтожающая ростки цивилизации, которые мы создаем. Набеги язычников разрушают наши города, а ярл Воислав – самый жестокий и непримиримый из всех известных мне вождей. Можно понять и византийцев, которые изнемогают под натиском славян. Еще один центр силы на далеком севере нам не помешает. Пока славяне будут ссориться между собой, мы можем без помех возделывать наш сад.

– А если пророчество архиепископа Константина сбудется и Воиславу Рерику удастся создать славянскую империю? – нахмурился Карочей. – Тебя устроит, монсеньор, славянская империя от моря Варяжского до моря Черного, от реки Эльбы до реки Итиль?

– Ты полагаешь, что это возможно? – почти испуганно глянул на Карочея Николай.

– А почему нет? – удивился Карочей. – Один язык, одна вера… Пока что славянам противостояли франкская империя и хазарский каганат. Но франкская империя раскололась усилиями не только Воислава Рерика и кагана Славомира, но и франкских сеньоров, многие из которых еще не потеряли связи с прародиной, не такой уж далекой, к слову говоря. Тебе напомнить, монсеньор, откуда в ваши края пришли франки и лангобарды? Христианская вера лишь тонкой пленкой покрыла этих северных варваров, способных в любую минуту отвергнуть свет истины ради прежних своих богов. Я сам варвар, монсеньор, а потому знаю, о чем говорю. И разве приезд императрицы Юдифи в Рим не подтверждение моих слов? Если вслед за империей франков начнет рушиться Хазарский каганат, то у северных варваров больше не будет препятствий для достижения своей цели и колесо истории закрутится в обратную сторону.

Горячая речь бека заставила монсеньора Николая призадуматься.

– Я всегда полагал, что цивилизация рано или поздно возьмет верх над варварством.

– И ты говоришь мне это, сидя на развалинах великого Рима, – усмехнулся Карочей. – Ты великий оптимист, монсеньор. Да и с чего вы взяли, что вам противостоят варвары, уважаемый Николай? За их спинами боги из седой старины, а вы адепты новой религии, история которой насчитывает всего лишь несколько веков.

– Но эта религия истинная! – горячо возразил монсеньор Николай.

– Возможно, – не стал с ним спорить Карочей. – Но истина далеко не всегда торжествует в этом мире, чаще верх берут обычаи и привычки, доставшиеся нам от предков.

– Хорошо, – кивнул Николай. – Но что ты мне предлагаешь, бек Карочей?

– Союз против Севера, монсеньор, – спокойно сказал хазар. – Только объединив усилия, мы сможем противостоять новой империи, одинаково угрожающей и вам, и нам.

– Наше с тобой сотрудничество, уважаемый бек, вряд ли можно назвать удачным, – задумчиво проговорил Николай.

– Не скажи, монсеньор, – запротестовал Карочей. – Если бы не мы с тобой, то Карл с Людовиком еще год назад взяли бы Ахен, а следом – Рим. И тогда римлянам довелось бы еще раз увидеть, как сапоги ругов топчут мостовые Вечного города, а их копья, украшенные северными рунами, взлетают выше крестов базилики святого Петра. Именно мы с тобой, уважаемый Николай, сохранили удел Лотарю, который, к сожалению, дважды бездарно проиграл сражения, самые важные в своей жизни. Впрочем, этих сражений еще будет немало и у меня, и у тебя, монсеньор. И даже у императора Лотаря рано или поздно вновь появится возможность восторжествовать над своими врагами.

– Ваши условия?

– Мои условия ты знаешь, монсеньор. Уравнять в правах рахдонитов с вашими купцами и не преследовать их за веру отцов. В свою очередь, мы гарантируем вашим купцам право свободной торговли на землях Хазарии и Руси. Ну и самое главное в том, что мы рассчитываем на вашу поддержку в противоборстве с северными варварами, вы же можете положиться в этой борьбе на здешних рахдонитов. Если у тебя возникнут проблемы, монсеньор Николай, то обратись за помощью к уважаемому рабби Симеону. С его стороны тебе гарантирована горячая поддержка.

– Я поговорю о твоих предложениях с папой Евгением и императором Лотарем. Думаю, что с их стороны возражений не будет, благородный бек.

Карочею осталось уладить еще только один вопрос, чтобы со спокойной душой отправиться в родную Хазарию. Вопрос был деликатный, но скиф очень надеялся на помощь благородного Эда Орлеанского и, надо сказать, не прогадал.

– А зачем тебе понадобился Раймон Рюэрг, благородный бек? – удивился граф Орлеанский.

– Считай, что меня до дрожи в коленях проняло твое пророчество, благородный граф, – усмехнулся Карочей.

– Это пророчество не мое, а архиепископа Константина, – возразил Эд. – Но неужели ты собираешься устранить Раймона? Могу поклясться, что он будет последним человеком, который согласится отдать свою дочь за Воислава Рерика или одного из его потомков.

– А у Раймона есть дочь?

– Пока нет, но недавно у него родился сын.

– А у его брата?

– Гарольд не женат, но он именно тот человек, который счел бы за честь породниться с варягом.

– Вот видишь, благородный Эд, оказывается, я попал в точку. Братья ладят между собой?

– Как кошка с собакой. Раймону покровительствует король Карл, а Гарольду – императрица Юдифь.

Граф Раймон Лиможский понравился беку Карочею с первого взгляда. Этот франк сумрачного вида с цепкими холодными глазами должен был многого добиться в жизни. Впрочем, он, кажется, уже добился, став близким к королю Карлу человеком, но подобные люди редко останавливаются на достигнутом.

Найдя в графе Лиможском родственную душу, бек Карочей не стал ходить вокруг да около, а сразу же взял быка за рога.

– Я слышал, что ярл Воислав затеял дальний поход в земли арабов?

– Возможно, – холодно отозвался Рюэрг. – Но он не делился со мной своими планами.

Карочей пригласил графа для доверительного разговора в палаццо рабби Симеона, где можно было не бояться чужих ушей. Стол был накрыт на двоих, а количеству изысканных яств мог бы позавидовать любой гурман. Граф Раймон остался равнодушен к еде и к вину, зато его удивила скромность обстановки.

– Так ты утверждаешь, благородный бек, что хозяин этого дома – один из самых богатых людей в империи? – насмешливо спросил Рюэрг.

– Не все то золото, что блестит. Если тебе потребуется заем, благородный Раймон, то смело можешь обращаться к рабби Симеону. Не прогадаешь.

– Мне не нужны деньги, – равнодушно пожал плечами граф Лиможский.

– Деньги нужны всем, – возразил Карочей. – Мое состояние приближается к двум миллионам денариев, но мне все равно кажется, что этого очень мало.

Рюэрг с удивлением посмотрел на Карочея.

– Вот уж не думал, что хазарские беки столь богаты.

– Мы не чураемся торговли, благородный Раймон, и не отталкиваем руку дающего, как это часто делают франкские сеньоры.

– Ты что же, бек, собираешься предложить мне деньги? – иронически глянул на собеседника Раймон.

– Двадцать тысяч денариев тебя устроят, граф?

– Надо полагать, ты даешь мне эти деньги не из дружеского расположения, бек.

– Справедливое замечание, граф. Ты слышал о пророчестве архиепископа Константина?

– Допустим, – криво усмехнулся Раймон. – Но я не собираюсь отдавать свою дочь за язычника. Тем более что у меня нет дочери.

– Но она может родиться у тебя или у твоего брата Гарольда?

– Не понимаю, к чему ты клонишь, бек, – нахмурился Раймон.

– Граф, я заплачу тебе двадцать тысяч денариев, граф, за то, чтобы пророчество Константина никогда не стало явью.

Рюэрг засмеялся.

– Ты странный человек, благородный бек. И невероятно щедрый. Первый раз вижу человека, который готов выложить громадную сумму за то, чего нет и, возможно, никогда не будет.

– Меня пугает слово «возможно», благородный граф. Мы с тобой можем верить Константину или не верить, но если пророчество сбудется в малом, то очень многие люди поверят в его истинность, и тогда, чего доброго, оно сбудется и в большом. Взяв эти деньги, ты окажешь мне очень большую услугу, благородный граф. Условие простое и не слишком обременительное. Роза Рюэргов никогда не должна принадлежать ни Воиславу Рерику, ни его потомкам.

– Если тебе не жалко двадцати тысяч денариев, то я готов дать тебе слово, благородный бек. Я сделаю это с легким сердцем, ибо на этом свете нет человека, которого я ненавидел бы больше, чем ярла Воислава. Я сделаю все возможное, чтобы кровь Рюэргов никогда не смешалась с кровью Рериков. Достаточно и того, что у нас с ними был общий предок.

Бек Карочей покидал Рим с чувством хорошо исполненного долга. Ступив ногой на борт своей ладьи, он в последний раз обернулся на город. Рим купался в лучах утреннего солнца, и скиф от души пожелал Вечному городу благополучия. Пока жив истинный Рим, никакому другому не бывать, следовательно, и беки Итиля могут спать спокойно.

Часть третья Маркграф

Глава 1 Возвращение викинга

Монсеньор Николай прибыл в Ахен на похороны императора Лотаря и задержался здесь надолго. Кроме всего прочего, ему следовало позаботиться еще и о том, чтобы земли старшего сына Людовика Благочестивого, полученные им после раздела в Вердене, не были растащены расторопными соседями, а достались бы справедливыми долями его сыновьям.

К счастью, после долгих препирательств сыновьям почившего императора удалось прийти к соглашению. Старшему сыну Людовику досталось Итальянское королевство вместе с императорским титулом, за который Лотарь в свое время пролил реки крови, а ныне практически ничего не значащим. Дядья новоиспеченного императора Карл Лысый и Людовик Тевтон вовсе не спешили кланяться своему племяннику и признавать его верховенство в некогда единой франкской империи.

Средний сын умершего императора Лотарь получил, пожалуй, лучшие франкские земли от Фрисландии до Юра с центром в Ахене, а также Лотарингию. А Карлу, не отличающемуся крепким здоровьем, старшие братья выделили Прованс, после того как в дело вмешался брат королевы Тинберги, граф Тьерри Вьенский, успевший выдать за младшего сына умершего императора свою дочь.

После раздела наследства Лотаря на территории франкской империи появилось целых пять королевств, и монсеньор Николай с прискорбием вынужден был констатировать, что это, пожалуй, не предел. И вина здесь не только в неугомонных внуках и правнуках Карла Великого, но и в сеньорах, которые с жадностью разрывали империю на куски.

Монсеньор Николай, заложив руки за спину, медленно прохаживался по террасе королевского дворца, построенного когда-то для Карла Великого римскими архитекторами, присланными папой Львом. Дворец не был приспособлен для обороны, ибо императору и папе мнилось тогда, что в ойкумене отныне не найдется человека, который осмелится бросить вызов светскому и церковному владыкам.

Увы, такие люди нашлись и очень скоро. Викинги почти ежегодно нападали на прибрежные города империи, и не прошло еще и семи лет, как они разграбили Париж. Да что там Париж, сам великий Рим был захвачен арабами, не пощадившими даже символ христианской веры, базилику святого Петра. Главный христианский храм был осквернен, а его алтарь разрушен. Теперь забота о Вечном городе ляжет на плечи нового императора Людовика Италийского, но вряд ли этому молодому человеку удастся обезопасить Рим от вторжений опасных южных соседей.

Поговаривали, что арабы напали на Рим в отместку за бесчинства, чинимые на их землях бесстрашными викингами. Но, спрашивается, какое отношение колыбель христианского мира имеет к язычникам, не признающим ни Христа, ни святое причастие? До монсеньора Николая доходили слухи, что ярл Воислав Рерик, немало досадивший в свое время императору Лотарю и святому престолу, покинув Аквитанию в восемьсот сорок третьем году от Рождества Христова, взял сначала Ла-Корунью, потом – Лиссабон, достиг побережья Африки, где подчистую разграбил богатейший арабский город Нокур. А недавно поступили сведения из Андалусии о падении Севильи, жемчужины арабских владений на территории Европы, и в связи с этим опять всплыло имя Воислава Рерика, столь ненавистное монсеньору Николаю.

Вот неугомонный человек! Многие люди, среди них и секретарь папской курии, со страхом ожидали возвращения викинга в Европу, и без того разоряемую набегами северян. В этом году датчане напали на Нант, и королю Карлу пришлось напрячь все свои силы, чтобы отразить их нападение. Впрочем, в Западном королевстве ныне вообще неспокойно. Король Карл посадил своих сыновей герцогами в Нейстрию и Аквитанию, но вряд ли этим двум несмышленышам удастся справиться со своевольными сеньорами. Ведь старшему сыну Карла Лысого, Людовику Заике, всего четырнадцать лет, а младшему, Карлу Юному, и того меньше.

– Какие вести идут из Нейстрии и Аквитании? – обернулся Николай к отцу Джованни, верному своему подручному.

– В Аквитании графу Раймону Лиможскому удалось остановить армию сына короля Людовика Тевтона, шедшую на помощь мятежным сеньорам, и отбросить баварцев от стен крепости Дакс. Что же касается Нейстрии, то графу Роберту Турскому удалось захватить Анжер, привлечь на свою сторону графов Адаларда Парижского, Эда Орлеанского и многих других сеньоров Нейстрии. Не думаю, что коннетаблю Гарольду Рюэргу удастся удержать Париж. Тем более что король Карл крепко увяз в Нанте и вряд ли способен помочь своему сыну Людовику Заике.

– Что еще?

– Идут упорные слухи, монсеньор, что викинги в очередной раз высадились в Фрисландии, захватили город Дуурстеде и нацелились на крепость Нимвеген.

– Датчане?

– Нет, монсеньор, это варяги. Король Лотарь просит вашего совета.

– Скажи королю, что я сейчас буду.

Новости были не из приятных. Вряд ли молодому Лотарю, только-только вступившему в права наследства и не успевшему завоевать доверие сеньоров, удастся без больших потерь отмахнуться от назойливых гостей. Смущало монсеньора Николая и то, что в этот раз в Фрисландии высадились именно варяги. Неужели князь ободритов Сидраг Рерик и каган ругов Мстивой договорились наконец между собой и решили посчитаться с франками за походы, пусть и неудачные, которые Людовик Тевтон, воспользовавшийся смертью Славомира, предпринял против славян?

Король Лотарь, худой, конопатый и долговязый молодой человек, шагнул навстречу монсеньору Николаю с распростертыми объятиями. Секретарь папской курии сумел угодить всем троим сыновьям умершего Лотаря, и теперь мог рассчитывать на их горячую благодарность. А поддержка монсеньору Николаю очень скоро понадобится, ибо папа Григорий совсем плох и в Риме уже подумывают о его преемнике.

– Только что прискакал граф Зигар, монсеньор, и я пребываю в расстроенных чувствах.

Лотарь особым умом не блистал, но и набитым дураком не был. К тому же, в отличие от отца, он обладал спокойным нравом, что, надо полагать, поможет ему в общении с беспокойными вассалами. Его батюшка, царство ему небесное, своим неумением договариваться с ближними и дальними попортил немало крови всем членам папской курии, а особенно ее секретарю монсеньору Николаю, имевшему определенную слабость к порывистому императору.

Граф Зигар, далеко уже не молодой и довольно тучный человек, склонил голову перед посланцем папы Григория.

– Рад вас видеть, монсеньор.

На заплывшем жиром лице графа Зигара не было заметно следов волнения, хотя именно этому человеку император Лотарь поручил заботу о городе Дуурстеде, расположенном в устье Рейна. Похоже, сеньоры Фрисландии настолько притерпелись к набегам викингов, что нынешнее вторжение варягов не произвело на них большого впечатления.

– Крепость Нимвеген взята? – спросил у графа Николай.

– Пока нет, монсеньор. Граф Лиутгар ведет переговоры с Рериком и ждет указаний от государя.

– Сколько варягов у Сидрага Рерика?

– Не менее пяти тысяч, – с охотою отозвался граф Зигар. – Только это не Сидраг, монсеньор, а Воислав.

– Ярл Воислав во Фризии?! – Николай, только что присевший в кресло, вновь вскочил на ноги, чем удивил, кажется, короля Лотаря.

– Да, монсеньор, – ответил граф Зигар. – В отличие от других викингов, он не стал грабить город. Наоборот, пообещал всем жителем Дуурстеде, что их имущество останется в неприкосновенности, и свое слово сдержал.

– Какое великодушие, – скривил в усмешке тонкие губы король Лотарь.

– Викинги пресыщены добычей, – пояснил граф. – Их ладьи буквально ломятся от золота. Если верить ярлу Сивару, то они ограбили по меньшей мере дюжину арабских городов. Но, думаю, он преувеличивает.

– Нет, сеньор, – покачал головой Николай. – Он сказал вам правду. На ваше счастье, ярл Воислав Рерик возвратился с огромной добычей, а сытый лев добродушен.

– Я соберу ополчение и опрокину викингов в море.

Слова, прозвучавшие из уст молодого короля, не показались убедительными ни графу Зигару, ни монсеньору Николаю. Впрочем, и сам Лотарь, видимо, сомневался в успехе, поскольку бросил в сторону папского посланца вопросительный взгляд, словно ждал от него то ли одобрения, то ли порицания.

– Воля твоя, государь, – вздохнул граф. – Но мне довелось дважды сталкиваться на поле битвы с ярлом Воиславом почти пятнадцать лет тому назад, и я сохранил о тех событиях самые скверные воспоминания.

– Мы были разбиты? – нахмурился Лотарь, который в силу своей молодости не мог помнить о событиях пятнадцатилетней давности.

– Увы, государь, – развел руками граф Зигар.

– А чего хочет ярл Воислав Рерик? – спросил Николай.

– Об этом, я думаю, вам лучше расскажет его брат, ярл Сивар.

– Он здесь, в Ахене?

– Да, монсеньор.

Николай обвел взглядом стены палаццо, украшенные росписью, и покачал головой. Похоже, королю Лотарю придется выбрать более надежное убежище, уж больно беспокойные соседи у него появились. Судя по всему, покинут они Фрисланд очень не скоро.

– Зови, – коротко бросил мажордому, тихо стоящему у порога, король Лотарь.

С ярлом Сиваром монсеньору Николаю довелось встречаться при Фонтенуа, когда он неожиданно для себя оказался в плену у Карла и Людовика. Собственно, именно Сивар Рерик, первым взлетевший на холм, его и пленил, спасая тем самым от мечей разъяренных викингов. Нельзя сказать, что ярл слишком уж изменился за эти пятнадцать лет, но время, конечно, оставило свои следы и на его лице, обожженном морскими ветрами, и на сильно поседевшей голове. В остальном этот был все тот же веселый варяг-язычник, широкоплечий, длиннорукий, с насмешливыми серыми глазами и кривой ухмылкой на чисто выбритом лице.

– Рад видеть тебя, монсеньор, в добром здравии, – вежливо поклонился Николаю викинг. – Надеюсь, ты окажешь мне честь и представишь меня королю?

Поведение ярла Сивара при всем желании нельзя было назвать вызывающим. Впрочем, варяги всегда отличались любезностью при ведении переговоров, что не мешало им драть по три шкуры с побежденных.

– Вы захватили мои земли, – сердито сказал Лотарь, ответив кивком головы на поклон разбитного варяга.

– Превратности судьбы, – развел руками ярл Сивар, словно бы извиняясь за нахальство своих соратников. – Однако отмечу, государь, что ты не совсем прав, называя нас гостями на этой земле.

– Я не назвал вас гостями, ярл, – обиделся Лотарь. – Я назвал вас захватчиками.

– Нельзя захватить то, государь, что принадлежит нам по праву.

– По праву сильного?

– Можно сказать и так, государь, – пожал плечами Сивар. – Эта земля была передана моему деду князю Витцану самим императором Карлом пятьдесят лет тому назад в благодарность за помощь, оказанную в борьбе с саксами. Так князь Витцан Ободритский стал еще и маркграфом Ютландским. Мы, ободриты, всегда спорили за эту землю с датчанами, но с фризами мы не ссорились почти никогда. В Фрисландии и сейчас живет много славян.

– Карл исправил свою ошибку, – вскользь бросил граф Зигар. – Он отобрал у вас землю и включил ее в состав империи.

– Значит, ты признаешь, граф, что эта земля когда-то принадлежала нам, а император распорядился ею по праву сильного?

– К чему ты клонишь, ярл Сивар? – насторожился Николай.

– Я клоню к тому, монсеньор, что сейчас ярл Воислав Рерик достаточно силен, чтобы распорядиться землей, доставшейся от деда.

Король Лотарь побурел от ярости и сжал кулаки. Монсеньор Николай бросил на него предостерегающий взгляд. Гнев – очень плохой советчик в подобных делах. И уж тем более не следует рубить с плеча, когда речь идет о викингах. Людовик Тевтон уже обломал зубы о фалангу ротариев, такая же участь ждет и короля Лотаря, если он сейчас рассорится с Воиславом Рериком.

Никто не помешает этому человеку спуститься вниз по Рейну и разорить не только Ахен, но и всю Лотарингию. Пока Лотарь будет собирать ополчение, варяг вторгнется в Бургундию и Италию. Этому человеку не привыкать зорить чужие земли, а Карл Лысый и Людовик Тевтон вряд ли ринуться на помощь своим племянникам. У первого сейчас большие проблемы в своем королевстве, а второй побоится подставить спину ободритам и лютичам. Людовик будет прав в своей осторожности. Стоит язычникам вступить в Саксонию, как они найдут там горячую поддержку местных жителей, всегда готовых к бунту против франкских сеньоров и христианских епископов. Воислав Рерик выбрал очень подходящий момент, чтобы предъявить счет ослабевшей империи.

– Я думаю, государю следует подумать над твоими словами, ярл Сивар, – примирительно заметил Николай. – Ответ ты получишь завтра.

Лотарь боднул головой воздух сразу же, как только за варягом закрылась дверь. Глаза, которыми он прожигал секретаря папской курии, буквально горели негодованием. Хорошо еще, что у юного короля хватило ума не выплескивать накопившуюся ярость на Сивара Рерика.

– Ты должен думать не только о своем королевстве, но и о Христовой вере, – мягко сказал Лотарю Николай.

– Именно поэтому ты, монсеньор, предлагаешь мне отдать Фрисландию язычнику?! – надменно вскинул голову молодой король.

– Фрисландия и без того у него в руках, – вздохнул граф Зигар. – К тому же местные сеньоры и севры поддержат скорее Рерика, чем тебя, государь.

– Почему? – нахмурился Лотарь.

– Потому что пока викинг сидит в Дуурстеде, они могут спать спокойно. У Воислава Рерика очень громкое имя, и вряд ли норманны осмелятся напасть на побережье, пока там правит надменный варяг. Ты избавишься от больших хлопот, государь, признав Воислава Рерика маркграфом и своим вассалом. Тогда хотя бы с севера нам никто не сможет угрожать.

– Сир Зигар прав, – негромко поддержал графа Николай. – Для начала тебе следует укрепить свою власть в Лотарингии, а уж потом думать о Фрисландии. Сдается мне, что для Воислава Рерика Фрисландия – всего лишь остановка. Варяг слишком верит в свою звезду, чтобы удовлетвориться столь малым куском.

– Это называется утешил, монсеньор, – взорвался наконец Лотарь. – Так, может, отдать ему сразу весь удел?

– Боюсь, ему и этого будет мало, – ласково улыбнулся королю Николай.

– Я тебя не понимаю, монсеньор!

– Терпение, государь, – спокойно сказал Николай. – Все еще образуется. И помни, пока ты будешь воевать с Рериком за Фрисландию, у тебя могут отнять Лотарингию. Твой отец не умел выжидать и потерял империю, но у тебя есть шанс сохранить свое королевство.

Все эти дни монсеньор Николай ждал вестей из Варгии и дождался. Отец Доменик подоспел как раз вовремя. Конечно, престарелому эмиссару папской курии уже тяжело было путешествовать не только верхом, но и в повозке, но такова уж была до сего дня его работа.

– Решение о назначении тебя аббатом монастыря святого Лаврентия уже принято, – обрадовал верного человека Николай.

– Благодарю вас, монсеньор, – склонился в поклоне Доменик.

Надо сказать, что для своих почти семидесяти лет отец Доменик держался еще очень бодро. Николай жестом пригласил его садиться и даже собственноручно налил ему в кубок вина из кувшина, стоящего на столе.

– Ваше здоровье, монсеньор.

– Ты получил весточку от князя Аскольда?

– Да, монсеньор. В Киеве пока без перемен. А Новгород бурлит. Князь Гостомысл скончался несколько месяцев назад, и теперь земля приильменских славян осталась без хозяйского догляда. Князья Аскольд и Дир выражают надежду на то, что внук новгородского князя Воислав Рерик сгинул в далекой Аравии, ибо, по слухам, именно его жрецы Перуна и Велеса прочат на новгородский великий стол.

– Увы, надежды князей Аскольда и Дира не оправдались, – вздохнул Николай. – Ярл Воислав Рерик несколько дней назад высадился в Фрисландии. А что думают о ситуации в Новгороде князья Варгии?

– Пока выжидают. Хотя каган Мстивой сын Славомира уже отправил в Новгород своего посланца с предложением о восстановлении прежних отношений и гарантиями защиты.

– Если мне не изменяет память, новгородский князь Буривой, отец Гостомысла, был вассалом кагана ругов?

– Да, монсеньор. И если Новгород вновь признает вассальную зависимость от кагана, то это приведет к резкому усилению влияния Мстивоя не только в Варгии, но и во всей Северной Европе.

– Этого допустить нельзя, – твердо произнес Николай.

– Я тоже так считаю, монсеньор. У Аскольда три дочери, одна из которых замужем за новгородским боярином Вадимиром, весьма влиятельным в приильменских землях человеком. Для нас боярин Вадимир был бы идеальным вариантом.

– Почему?

– Он Белый Волк, жрец бога Перуна, а они весьма ревниво относятся к культу Световида.

– Но разве Световид и Перун не одно и то же божество? – удивился Николай.

– Многие волхвы Перуна считают, что их бог более молодой, следовательно, более деятельный, чем Световид, и что именно Перуну суждено занять первое место в славянском пантеоне. Такая трактовка взаимоотношений между богами, которые прежде считались едва ли не единым целым и вкупе с богом Родом составляли знаменитую божественную триаду, объединенную единым названием Белобога, появилась не так давно, во время военного противостояния ругов и новгородцев, закончившегося отделением колонии от метрополии. Для части жрецов Перуна и каган Мстивой, и ротарий Рерик являются ближниками бога-соперника, значит, союз с ними крайне нежелателен, ибо он приведет к возвышению Световида в ущерб Перуну. Мне кажется, монсеньор, мы можем использовать этот спор между жрецами двух богов триады в собственных интересах, тем более что в этих разногласиях между языческими идолами и их ближниками как в капле воды отражены вполне земные разногласия между метрополией и бывшей колонией. Новгород не желает более зависимости от Варгии и жаждет утвердить себя в качестве центра нового государства под названием Русь, которая сейчас существует скорее номинально, ибо практически ничто, кроме языческой веры, не объединяет эти разрозненные племена. Замечу также, что эти земли населяют племена не только славянские, но и угорские, и скифские, и тюркские.

– А что предпринял в этой связи хазарский каганат?

– Каганат ищет союза с Киевом и, кажется, готов поддержать его ставленника в Новгородской земле. Быть может, и нам последовать примеру беков?

Монсеньор Николай в этом не был уверен. Опасно полагаться в своих расчетах на язычников. Этот боярин Вадимир может оказаться не менее опасным человеком, чем Воислав Рерик.

– Если я правильно вас понял, монсеньор, то вы собираетесь направить славянскую экспансию на Восток, обезопасив тем самым Запад?

– Ты читаешь мои мысли, отец Доменик. Ты знаешь, в каком положении сейчас находится империя. Еще одного натиска вандалов нам не пережить. Языческий Север вполне способен погубить и христианскую веру, и те ростки законности и цивилизации, которые нам с великими трудами удалось взрастить.

– Иными словами, вы не верите в провидческий дар архиепископа Константина, монсеньор?

– Это вопрос не веры, а здравого смысла, падре Доменик. Возникнет славянская империя или нет, на то божья воля. А Воислав Рерик уже захватил Дуурстеде и готов двинуть своих викингов на Лотарингию. Слишком уж лакомый это кусок.

– Но вряд ли Карл Лысый и Людовик Тевтон согласятся с таким раскладом, – вздохнул Доменик.

– В таком случае мы получим войну, которая окончательно погубит империю. Воислав Рерик должен покинуть Европу, если, конечно, нам не удастся тем или иным способом покончить с ним в ближайшее время.

– Выходит, мне снова придется возвращаться в Варгию, монсеньор? – печально вздохнул Доменик.

– Нет, любезный друг, ты отправишься в Септимань, в монастырь святого Лаврентия. Юг сейчас для нас становится не менее проблемным, чем Север. В Варгии, а возможно, и в Новгороде тебя заменит отец Джованни. Он достаточно хорошо знает ситуацию в славянских землях и в совершенстве владеет их языком. А к тебе у меня еще одна просьба, отец Доменик. Напомни, пожалуйста, Раймону Лиможскому, что у него есть обязательства перед беком Карочеем и что пришла пора их выполнять.

– А что вы конкретно имеете в виду, монсеньор?

– Я имею в виду все то же пророчество архиепископа Константина. Ты хорошо его помнишь, падре Доменик?

– Вы имеете в виду женщину из рода Рюэргов, которая должна стать женой Воислава Рерика? Но ведь у Раймона нет дочерей.

– Зато у его брата Гарольда есть дочь Ефанда, которой уже исполнилось шесть лет.

– Но ведь Рерику пятьдесят!

– И что с того, дорогой Доменик. Речь ведь идет о пророчестве архиепископа Константина, известного многим людям. В этом случае никто не будет думать о чувствах девушки, которой предстоит выйти замуж за старика.

– Вы, как всегда, правы, монсеньор, – склонился в поклоне Доменик. – Я поговорю с Раймоном.

Глава 2 Граф Лиможский

Для Раймона напоминание отца Доменика, нового аббата монастыря святого Лаврентия, стало неприятным сюрпризом. Он уже и думать забыл об этом странном договоре, заключенном в Риме, не говоря уже о давно растраченных деньгах. Конечно, можно было бы рукой махнуть на слово, данное пятнадцать лет назад странному чужаку, но в данном случае напоминание прозвучало не из уст бека Карочея, давно уже, возможно, сгинувшего в своей Хазарии, а из уст посланца монсеньора Николая, которого многие прочили в преемники папы Григория. Ссориться с монсеньором Николаем графу Лиможскому не хотелось. Секретарь папской курии славился мстительным нравом, и, надо полагать, он найдет способ посчитаться с забывчивым сеньором и без участия бека Карочея.

Еще одной неприятной неожиданностью для Раймона стало известие о возвращении из дальнего похода ярла Воислава Рерика. Только этого человека сеньорам Западного франкского королевства сейчас и не хватало. Чего доброго, варяг вновь вмешается в дела, совершенно его не касающиеся, и разрубит мечом клубок интриг, в котором сеньоры уже окончательно запутали и короля Карла, и его малолетних отпрысков. Какое счастье, что императрица Юдифь умерла, иначе эта ведьма непременно вновь натравила бы варяга на своих врагов.

Поговаривали, что императрицу отравили. Очень может быть, но, во всяком случае, не Раймон Рюэрг всыпал яд в ее кубок. У Юдифи было слишком много могущественных врагов, чтобы она смогла без проблем дожить до глубокой старости. Впрочем, у графа Лиможского врагов не меньше, к тому же он мог нажить и еще одного, быть может, самого могущественного, что в будущем сулило ему массу хлопот.

– Аббат Доменик, передайте монсеньору, что граф Раймон Лиможский не бросает слов на ветер.

Это заявление было подтверждением обязательств, взятых на себя много лет назад, и Раймон отдавал себе в этом полный отчет. Надо полагать, и будущий папа понимает, какую ношу он взвалил на плечи графа Лиможского. Устранив девчонку, он наживет сразу двух лютых врагов: коннетабля Гарольда Рюэрга и ярла Воислава Рерика.

В свое время Раймон недооценил своего младшего брата. Гарольд оказался не так глуп, как он предполагал. За эти пятнадцать лет младший из Рюэргов вознесся так высоко, что имел все основания посматривать на старшего брата сверху вниз. И далеко не последнюю роль в его возвышении сыграла женитьба на Хирменгарде, вдове графа Гонселина Анжерского и старшей дочери коннетабля Виллельма. Этому браку не помешали даже весьма непристойные слухи, которые словно шлейф тянулись за новобрачной. Взять хотя бы ее старшего сына Олегаста, который ныне по милости короля Карла именуется графом Анжерским. И это притом, что только слепой не видит в нем сына ярла Драгутина, ибо Олегаст Анжерский как две капли воды похож на наглого варяга, многим в Париже и Нейстрии намозолившего глаза. Именно Хирменгарда родила эту самую Ефанду, которая ныне стала головной болью Раймона.

– Граф Эд уже покинул Лимож? – спросил Раймон у центенария Гуго, застывшего у стола в почтительной позе.

– Пока нет, сеньор.

– Пошли кого-нибудь за ним. Скажи, что я хочу его видеть.

Центенария Гуго граф Лиможский унаследовал от Бернарда Септиманского. После казни несчастного графа, потрясшей как Нейстрию, так и Аквитанию, Гуго сам напросился на службу к Рюэргу, и Раймон ни разу не пожалел, что пригрел старого интригана. Центенарий прошел хорошую школу при Бернарде Септиманском и без труда распутывал самые сложные петли, которыми многочисленные враги пытались удушить графа Лиможского.

Граф Орлеанский приезжал в Лимож неспроста. Хитроумному Эду нужен был еще один союзник в противоборстве с королем Карлом и королевой Тинбергой. Эта дамочка ловко попользовалась любвеобильным графом, но потом, когда нужда в нем отпала, выставила его за дверь, заменив более молодым и покладистым любовником. Над самолюбивым графом Орлеанским смеялись жители не только Нейстрии, но и Франкии и Аквитании. Немудрено, что граф Эд затаил злобу и на свою коварную любовницу, и на короля Карла, которого в данном случае вряд ли можно было хоть в чем-то обвинить.

Однако, по мнению сеньоров, король слишком многое позволял своей супруге, которую, между прочим, не без оснований обвиняли не только в супружеской неверности, но и в измене христианской вере и даже в участии в языческих мистериях. Впрочем, многие, и в их числе граф Лиможский, полагали, что именно это обстоятельство и сделало Тинбергу столь популярной среди простонародья, что с ней вынужден был считаться и король Карл.

– Ты изменил свое решение, граф Раймон? – спросил Эд Орлеанский, присаживаясь к столу напротив гостеприимного хозяина.

– Скажем так, изменились обстоятельства, – вздохнул Раймон. – Ты же слышал, что ярл Воислав захватил Фрисландию, а дурак Лотарь не нашел ничего лучше, как назначить его маркграфом Ютландским.

– Не такое уж глупое решение, – покачал головой граф Орлеанский. – Особенно если учесть, с кем ему приходится иметь дело.

– Пожалуй, – нехотя согласился Раймон. – Воислав Рерик ограбил более десятка богатейших арабских городов, и ему хватит золота, чтобы набрать целую армию.

– Так ты считаешь, что участь Лотарингии решена?

– Этому человеку нужна не Лотарингия, а империя. Ты, конечно, слышал о пророчестве грека Константина?

– В нем, кажется, речь шла о третьем Риме? – наморщил лоб Орлеанский. – Но ведь еще стоит первый Рим!

– Скажем так, едва стоит, – криво усмехнулся граф Лиможский. – Еще одно нападение арабов, и о Вечном городе можно будет забыть. К тому же пророчество Константина можно трактовать по-разному. Первой была империя Меровингов, второй – империя Каролингов, так почему бы не возникнуть империи Рериков-Рюэргов.

– Я что-то не пойму тебя сегодня, Раймон, – рассердился Орлеанский. – Ты что, предлагаешь мне стать вассалом императора Воислава Рерика?

Все-таки благородный Эд здорово постарел за эти годы. От былой красоты не осталось и следа. Немудрено, что разборчивая Тинберга выставила его из своей спальни. К сожалению, поблекла не только красота графа, но и его разум.

– Я что, похож на идиота, Эд?

– Но ведь ты сказал об империи Рериков-Рюэргов?

– Это не я сказал, граф, а грек Константин. После принятия королем Хлодвигом христианства царственный род Меровингов распался на христианскую и языческую ветви, после чего всю Европу охватила смута. И только снова соединив обе эти ветви, мы наконец обретем утерянное благолепие.

– И что будет венчать это единение и благолепие – крест или руны?

– В этом-то и весь вопрос, благородный Эд, – криво усмехнулся Раймон. – Константин считал, что это будет крест, а монсеньор Николай полагает, что руны. Пятнадцать лет назад я дал слово хазарскому беку Карочею, что роза Рюэргов никогда не будет принадлежать Рерикам, и сегодня мне напомнили об этой клятве.

– Но ведь у тебя нет дочери, Раймон.

– Зато она есть у Гарольда.

– Так ты имеешь в виду Ефанду?! – сообразил наконец Орлеанский.

– Ты сегодня удивительно догадлив, благородный Эд, – ехидно заметил Раймон.

До графа Орлеанского наконец стал доходить смысл странного поведения графа Лиможского, который сначала категорически отказался участвовать в мятеже против короля, а потом неожиданно изменил свое решение. Нет, этот человек не станет помогать ни Воиславу Рерику, ни своему брату Гарольду, ибо нет, пожалуй, в этом мире людей, которых Раймон Рюэрг ненавидел бы больше, чем их. Впрочем, ненависть эта взаимна, и, пожалуй, графу Лиможскому не остается ничего другого, как встать на сторону монсеньора Николая в этой борьбе за веру и императорскую корону.

Сам Эд в пророчество архиепископа Константина не верил. Хитрый грек просто бросил еще одно яблоко раздора сеньорам франкской империи, и без того раздираемой усобицами. К сожалению, в этом мире не все так умны, как графы Орлеанский и Лиможский. Чего доброго, многие воспримут весть о единении шестилетней Ефанды и пятидесятилетнего Рерика как знамение свыше. Правда, нареченной невесте еще нужно дозреть до ложа, но это лишь вопрос времени. И очень может быть, что ложе, на которое она взойдет, будет императорским.

– На чью поддержку мы можем рассчитывать, благородный Эд?

– Я думаю, нас поддержат Адалард Парижский, Роберт Турский, Руальд Неверский и епископ города Санса Венелон, лютый ненавистник королевы Тинберги.

– Думаешь, этого будет достаточно, чтобы захватить Париж? – спросил Раймон.

– Так мы уже в Париже, – усмехнулся Орлеанский. – Остается только взять под свой контроль королевский замок. Причем сделать это нужно внезапно. Иначе коронованная змея Тинберга чего доброго выскользнет из наших рук.

– Меня интересует не столько Тинберга, сколько Ефанда, – нахмурился граф Лиможский.

– Давай для начала возьмем замок, благородный Раймон, а уж потом каждый из нас будет решать свои задачи.

– А ты не боишься мести короля Карла? – спросил Раймон.

– Полноте, любезный граф, – усмехнулся Эд. – Карл нам будет только благодарен, если мы устраним ненавистную Тинбергу и ее щенка. Кроме того, у нас есть возможность нырнуть под крылышко Людовика Тевтона, который спит и видит себя императором.

Такое развитие событий Раймону пришлось не по вкусу. Не прошло еще двух месяцев, как он отбросил от стен Дакса армию баварцев, спешившую на помощь мятежным аквитанским сеньорам. Но Рюэрг надеялся на то, что до поклонов в сторону Тевтона дело у нейстрийцев так и не дойдет и они сумеют договориться с Карлом, который славится своей уступчивостью. Если дело будет так развиваться и дальше, то земли у Карла Лысого останется меньше, чем волос на темени.

В Париж граф Лиможский приехал в конце декабря, когда наступившие зимние холода подморозили осеннюю хлябь и сделали проходимыми дороги. Его появление с небольшой дружиной в сто мечников никого не насторожило, тем более что он не был единственным сеньором, решившим скоротать скучную зиму в большом городе. Вслед за графом Лиможским в столицу Нейстрии приехали и граф Эд Орлеанский, и граф Роберт Турский. Ждали здесь со дня на день и короля Карла, но тот задерживался, скованный по рукам и ногам викингами, которых никак не удавалось выбить с острова Нуарнья, расположенного в устье Луары близ Нанта, где морские разбойники создали хорошо укрепленную базу. В самой Нейстрии пока все было спокойно, и у парижан появилась надежда на то, что хоть нынешнюю зиму удастся провести в относительном покое, без набегов и графских усобиц.

Граф Лиможский остановился в собственном доме, доставшемся ему от отца, а в королевский замок отправился только на следующий день, дабы засвидетельствовать свое почтение герцогу Людовику и его матушке, королеве Тинберге. Раймон не рассчитывал на теплую встречу. Его визит наверняка насторожит не только королеву, но и коннетабля Гарольда, который не доверял брату и не находил нужным этого скрывать. Под рукой у коннетабля кроме собственной дружины в пятьсот мечников были еще и полторы тысячи дружинников герцога Людовика. Этого вполне достаточно, чтобы отразить нападение нурманов, но слишком мало, чтобы удержать в повиновении вассалов. Графы Адалард Парижский, Эд Орлеанский, Роберт Турский и Руальд Неверский, объединив усилия, без труда могли выставить втрое, а то и вчетверо больше людей.

– До меня дошли вести, что викинги высадились в Фрисландии, – пояснил цель своего приезда в Париж граф Лиможский. – Я полагал, что король Карл уже в Париже, ибо нельзя исключить того, что морские разбойники уже нынешней весной войдут в Сену.

– Вы волновались совершенно напрасно, дорогой Раймон, – томно произнесла Тинберга. – По моим сведениям, речь идет о Воиславе Рерике, ныне маркграфе Ютландском, которому король Лотарь поручил управление Фризией. Думаю, мы можем рассчитывать на его поддержку не только в случае нападения викингов, но и в противостоянии с непокорными вассалами, вообразившими, что они могут диктовать свою волю королю.

Нейстрийские сеньоры были недовольны решением Карла, приславшего своего сына Людовика присматривать за своевольными графами. В последние годы вассалы короля чувствовали себя полными хозяевами на вверенных им в управление землях и весьма болезненно воспринимали любое ущемление своих прав. В частности, граф Адалард считал Париж и прилегающие к нему земли своей сеньорией и дошел в своем самоуправстве до того, что принялся раздавать уделы своим ближникам, не считаясь с мнением короля. Появление в Париже Людовика Заики и королевы Тинберги явилось для Адаларда весьма неприятным сюрпризом, а все прочие графы расценили это как вызов.

Еще два года назад никто не посмел бы открыто возразить Карлу, ибо за ним была сила, но теперь ситуация изменилась. Карл потерпел несколько весьма чувствительных поражений от нурманов, и у сеньоров вновь появилась удобная возможность в полный голос заявить о своих правах.

Карл отнюдь не считал завершенным свой спор с сеньорами по поводу земель и соглашался на расширение их прав лишь в крайне стесненных обстоятельствах, но стоило ему только выскочить из очередной ловушки, как он тут же разрывал все прежние соглашения и навязывал непокорным вассалам свою волю. Граф Лиможский до сих пор сохранял верность королю, это именно он обуздал аквитанских мятежников и дал отпор зарвавшемуся Людовику Тевтону, так что его появление в Париже должно было подействовать отрезвляюще на нейстрийских сеньоров. Так, во всяком случае, думала королева Тинберга, и граф Раймон не стал до поры разочаровывать ее в этом приятном заблуждении.

– Король Карл знает о твоей поездке в Париж? – спросила Тинберга.

– Получив известие о высадке викингов в Фрисландии, я отправил гонца к королю. Кто же знал, что Воислав Рерик, пропадавший где-то целых двенадцать лет, возвратится в империю столь неожиданно и триумфально.

– Ты прав, благородный Раймон. Я отправила в Дуурстеде капитана Венцелина и жду со дня на день ответа от Рерика.

Именно капитан Венцелин заменил Эда Орлеанского в постели благородной Тинберги, из чего Раймон заключил, что королева обеспокоена ситуацией, сложившейся в Нейстрии, и ищет в лице варяга союзника, способного помочь ей обуздать беспокойных сеньоров, ибо рассчитывать в данной ситуации на короля Карла, похоже, не приходилось. Он и так сделал для своей неверной жены слишком много, даже пошел на ссору с графами, чреватую многими неприятностями, дабы ублажить эту ведьму и ее сына, прижитого невесть с кем. Прямо-таки неслыханное благородство.

Не исключено, правда, что благородство здесь совершенно ни при чем, и Карл просто подставил чужое отродье под удары мячей мятежных сеньоров. А те, между прочим, не настолько глупы, чтобы не воспользоваться столь удачной подставой. Во всяком случае, Раймон не дал бы в нынешней ситуации и денария за жизнь Людовика Заики. Тем не менее он счел своим долгом засвидетельствовать свое почтение юному герцогу и получил на это разрешение у Тинберги, которая тряслась над своим еще не оперившимся сыном как курица над цыпленком.

Пожалуй, только в этом Тинберга была похожа на императрицу Юдифь, прощавшую своему отпрыску все, даже измены. К счастью, Тинберге не хватало ума, чтобы вершить дела если не всей империи, то хотя бы Западного франкского королевства. Если бы не поддержка коннетабля Гарольда, который, впрочем, покровительствовал не столько королеве, сколько ее сыну, то Тинберга давно бы уже потеряла корону, а то и жизнь.

Герцог Людовик был красивым отроком с поразительно синими глазами и нежным, почти девичьим лицом. Раймон не видел его более года и вынужден был признать, что сын Тинберги и Лихаря Урса за это время здорово подрос и сейчас доставал Рюэргу почти до уха. В плечах Людовик тоже был неслаб и обещал года через четыре превратиться в незаурядного бойца, каким, кстати говоря, был его отец.

– Рад видеть тебя, граф Раймон, – любезно отозвался юный герцог на поклон Рюэрга.

Людовик слегка заикался, поэтому, видимо, предпочитал говорить нараспев и не произносить слишком длинных фраз. А заикой он стал лет семь назад, когда едва не угодил под меч нурмана. Спасать юного Людовика было некому, и он сам убил своего врага, метнув в него кинжал. Достойный сын своего отца-оборотня, ничего не скажешь. Франкские сеньоры допустят большую глупость, если позволят этому отроку стать мужчиной.

Рядом с Людовиком у приоткрытого окна стоял еще один юнец, облаченный в шитый золотой нитью камзол. Он был рыжеват, зеленоглаз и, если судить по усмешке на пухлых губах, дурно воспитан. Во всяком случае, на графа Лиможского Олегаст Анжерский смотрел без всякого почтения.

– Мне понравился твой конь, граф Раймон, но Олег углядел в нем сразу три крупных недостатка. Во-первых, он недостаточно резв, во-вторых, подсекает задней ногой, и в-третьих, у него слишком длинная шея.

– Мне трудно оспаривать мнение такого знатока, как граф Олегаст, – криво усмехнулся Раймон. – В следующий раз я обязательно выберу для визита к тебе, герцог Людовик, коня более совершенных пропорций.

– Я буду рад тебе, граф Раймон, даже если ты придешь ко мне пешком, – улыбнулся Людовик. – А на Олега я наложу штраф, чтобы впредь он с большим уважением относился к жеребцам влиятельных сеньоров.

– Я готов заплатить хоть тысячу солидов, Людо, но от своего мнения не откажусь, – упрямо тряхнул рыжеватыми кудрями Олегаст. – Конь плох, чего нельзя, разумеется, сказать о его хозяине. Поздравляю тебя с победой над баварцами, граф Раймон. Триумфатор битвы при Даксе может ездить даже на осле, и это нисколько не умалит его бесспорных достоинств.

Граф Олегаст Анжерский рос язвой. Таким же насмешливым и язвительным был и его отец боготур Драгутин, не к ночи будь помянут. Хорошо еще, что этих юнцов окрестили и тем, возможно, спасли от ада, в который мостили им дорогу их отцы-язычники и беспутные матери.

– Как поживает твоя матушка, граф Олегаст? – вежливо спросил гость.

– Благородная Хирменгарда здорова, граф Раймон.

– А твой отчим?

– Благородный Гарольд был ранен под Нантом, но, думаю, через неделю-другую он уже вновь сядет в седло.

Ранение Гарольда оказалось новостью для Раймона. Впрочем, в данном случае это скорее к лучшему. Графу Лиможскому оставалось пожалеть только о том, что меч неизвестного нурмана оказался короче, чем ему хотелось бы. Смерть Гарольда на поле брани облегчила бы благородным сеньорам решение многих проблем.

– Я навещу тебя перед отъездом, герцог, – сказал на прощание Раймон.

– Так ты уезжаешь? – нахмурился Людовик.

– Через три дня, максимум через неделю. Слишком много дел в Аквитании. Всего хорошего, сеньоры.

Все, что ему нужно было узнать в королевском замке, Раймон узнал, а потому визит можно было считать успешным. Осталось только поторопить других участников заговора, которые своей медлительностью могли накликать большую беду.

Эд Орлеанский был согласен с графом Лиможским, но стареющий Адалард Парижский сомневался и косил покрасневшими глазами на Роберта Турского. В сущности, графу Адаларду незачем было ввязываться в этот мятеж. Годами он уже перевалил на седьмой десяток, сыновья его умерли еще в младенчестве, а бить слабеющие ноги ради дорогих зятьев, Роберта Турского и Руальда Неверского, – благодарю покорно. И если бы не железная воля епископа Венелона, то этот разговор сеньоров, злобствующих на верховную власть, закончился бы ничем.

Венелон был дальним родственником епископа Эброина, убитого в королевском замке викингами пятнадцать лет назад. Но дело было, конечно, не столько в кровном, сколько в духовном родстве. Несколько раз он пытался убедить Карла отправить Тинбергу в монастырь. Король почему-то медлил с решением давно уже перезревшей проблемы, хотя всем было известно, что он терпеть не мог Тинбергу и души не чаял в прекрасной Володраде. Конечно, развод короля – дело не простое. Но ведь Венелон действовал не только от своего имени, но и от имени монсеньора Николая, который брался исхлопотать для Карла согласие папы Григория. Тем не менее, несмотря на все усилия епископа из Санса, королева Тинберга оставалась законной супругой одного из самых могущественных владык ойкумены. Более того, ее старший сын, рожденный от залетного оборотня, неожиданно для всех сеньоров получил в управление принципат Нейстрию, жемчужину владений, доставшихся Карлу от отца-императора, и это практически снимало все разговоры о будущем наследнике.

– Кто-нибудь может мне объяснить, чем его опоила эта ведьма? – вскипел Венелон, сухой, подвижный, невысокого роста человек с горящими, как у кота, почти желтыми глазами.

– Все дело в душе, – негромко отозвался со своего места Эд Орлеанский.

Разговор этот происходил в замке Вик, принадлежащем Адаларду Парижскому, с которым у многих присутствующих здесь сеньоров были связаны неприятные воспоминания. Особенно неприятными они были для Раймона Рюэрга, только чудом не потерявшего в ту ночь жизнь сначала возле этого замка, а потом на мостовой Парижа, залитой кровью. От мечей викингов его спасла добродетельная супруга капитана Труана, с которой Раймон с тех пор вот уже на протяжении пятнадцати лет поддерживал самые добрые отношения.

– А при чем здесь душа? – удивился Венелон. – И о чьей душе речь?

– Карл Лысый отдал свою душу в залог Великой Матери, а Тинберга выступила поручительницей. Она сама мне в этом призналась в одну из наших греховных ночей.

– Ты в своем уме, граф Эд? – удивился Венелон.

– Разумеется, монсеньор, – криво усмехнулся Орлеанский. – У Карла не было другого выхода. Либо сделка с языческой богиней, либо скорая смерть. Он выбрал первое, и я его за это не осуждаю. Самое скверное, что эта ведьма не только принудила его пройти довольно унизительный обряд, но и заставила закрепить договор на бумаге. Этот документ, как и произнесенная Карлом клятва, и стал гарантией благополучия Тинберги и ее сына Людовика.

– Почему же ты так долго молчал, граф Эд? – возмутился Венелон.

– У меня не было причин для ссоры ни с Тинбергой, ни с Карлом, – спокойно отозвался граф Орлеанский.

– Никто не вправе распоряжаться нашей душой, кроме Господа, – вскричал епископ Венелон.

– Что, однако, не мешает дьяволу собирать свою ежедневную жатву, – возразил ему Раймон Лиможский под сочувственные вздохи присутствующих. – Я думаю, мы заслужим вечную благодарность короля Карла, если освободим его от клятвы, данной коварной Тинберге. Но нам надо поторопится, сеньоры, ибо завтра будет уже поздно составлять заговоры. Королева послала капитана Венцелина к Воиславу Рерику, и, скорее всего, варяг охотно откликнется на ее призыв о помощи.

– Когда вы предлагаете начать, граф Раймон? – спросил Венелон.

– Завтра, монсеньор, ибо послезавтра будет уже поздно.

Глава 3 Олегаст

Граф Олегаст Анжерский, а для своих близких друзей просто Олег, был удивлен приглашением Тинберги, которое передала ему сеньора Анхельма, одна из самых преданных королеве дам. И хотя время было уже позднее, проигнорировать приглашение государыни Олегаст не мог. Ему пришлось вылезать из постели и одеваться на виду у сеньоры Анхельмы, которая и не подумала отводить глаза. Огонь в камине почти погас, а ночи стояли холодные. Олег здорово продрог, переступая босыми ногами по остывшим каменным плитам. Он достаточно часто ночевал в королевском замке и даже имел здесь свою спальню, но до сих пор благородные дамы не будили его по ночам. Граф Анжерский довольно долго размышлял, прилично ли поворачиваться к даме спиной, но пришел к выводу, что в создавшейся ситуации это будет единственно правильный выход.

– Созрел, – сказала вдруг Анхельма, пристально разглядывавшая Олегаста.

– В каком смысле? – спросил Олег, натягивая на себя одежду, однако благородная Анхельма проигнорировала его вопрос.

– Одевайся потеплее, граф, нам предстоит ночная прогулка.

Олегу ничего другого не оставалось, как опоясаться мечом и набросить на плечи меховой плащ. Анхельма пошла впереди, освещая ему дорогу светильником. Куда и зачем отправилась королева Тинберга среди ночи, Олег не спрашивал. Ведь долг вассала в том и состоит, чтобы следовать за своей государыней, не задавая вопросов. Кроме юного графа Анжерского и сеньоры Анхельмы, королеву Тинбергу сопровождали майордом Геррик и пятеро мечников. Свита была явно мала для владетельной сеньоры, из чего Олег заключил, что поездка эта тайная, не предназначенная для чужих глаз.

Вообще-то, в Париже по ночам пошаливали, и юный граф на всякий случай проверил, как вынимается из ножен меч. Пока еще он был чуть тяжеловат для его руки, но если схватка будет не слишком продолжительной, то Олегаст Анжерский сумеет себя проявить на глазах у королевы. Сеньору Тинбергу Олег слегка побаивался, особенно когда она пристально смотрела на него своими большими карими глазами, словно пыталась зачаровать. В Париже королеву называли ведьмой и распускали о ней дурные слухи. Очень может быть, что они не были пустой болтовней.

Ржавые цепи подъемного моста противно заскрипели, и в лицо Олегу пахнул холодный и колючий декабрьский ветерок. Первым на парижскую мостовую выехал Геррик. Тинберга держалась рядом с майордомом, а Олег старался от нее не отставать. Улицы выглядели пустынными, но света факелов в руках мечников не хватало, чтобы осветить все темные закоулки города, а именно там могла таиться опасность. К счастью, все, кажется, обошлось, хотя ехали они по спящему Парижу довольно долго, тревожа покой обывателей цоканьем копыт своих коней.

Майордом Геррик спешился первым и помог дамам ступить на обледенелые камни мостовой. Королева Тинберга при этом покачнулась, и Олегу пришлось подхватить ее под руку. При этом он почти всем телом приник к телу королевы и даже покраснел от неловкости ситуации. Они были почти одинакового роста с Тинбергой, но королева была гораздо полнее Олега, и он очень скоро почувствовал тяжесть ее тела. К счастью, на ногах он все-таки устоял и заслужил не только благодарность королевы, но и ее доверие. Именно на его руку она оперлась при ходьбе.

Анхельма шла впереди, настороженно оглядываясь по сторонам. Геррик и мечники остались на месте. Видимо, в этом доме, расположенном в самом глухом углу Парижа, гостей ждали, поскольку дверь распахнулась раньше, чем Анхельма успела дотронуться до нее. Навстречу королеве никто не вышел, и пока Олег топтался на пороге, силясь хоть что-то разглядеть в плохо освещенном помещении, Тинберга схватила его за руку и потянула за собой. Шкаф, стоящий в углу прихожей, вдруг отодвинулся в сторону, освобождая проход. Первой по каменной лестнице стала спускаться Анхельма со светильником в руках.

– Не бойся, – шепнула Олегу в самое ухо Тинберга, увлекая его в подвал.

Нельзя сказать, что юный граф испугался, хотя эта ночная прогулка королевы выглядела более чем странно. Он никак не мог понять, зачем благородной Тинберге понадобилось тащить его за собой неведомо куда по подземному переходу. О таинственном языческом храме, расположенном за стенами Парижа, он слышал от служанок королевы, знал также, что королева его посещает, к большому неудовольствию святых отцов, но никак не предполагал, что и ему придется проделать этот путь, да еще рука об руку с благородной дамой, о которой идет столь странная молва.

Огромный зал, открывшийся взору Олега, поразил и испугал его не на шутку. Он даже попытался отступить назад, но Тинберга крепко держала его за руку, и он устыдился собственного малодушия. Ведь ничего страшного пока не случилось. Зал был пуст, но в центре его горел огонь и было довольно жарко. Анхельма сбросила с себя всю одежду и быстро пошла к выступающей из темноты огромной статуе прямо по горящим углям, рассыпанным на каменном полу.

– Пей, – приказала Тинберга, протягивая Олегу наполненный до краев серебряный кубок, который каким-то непостижимым образом оказался у нее в руках.

Юный граф залпом осушил кубок, не чувствуя вкуса вина и не отдавая себе отчета в том, зачем он это делает. Одно он знал твердо. Королева Тинберга вправе распоряжаться в этом таинственном месте, а Олегасту Анжерскому следует слепо выполнять все ее указания.

Вино оказалось неожиданно крепким, и у Олега закружилась голова. Его тело, еще недавно сотрясаемое ознобом, обдало жаром. Тинберга расстегнула застежку его плаща и помогла избавиться от одежды. Сама она была обнажена, и растерявшийся Олег почти с ужасом смотрел на ее тело, располневшее за последние годы. Но когда Тинберга вновь взяла его за руку, он покорно пошел за ней по горящим углям, даже не замечая их жара, ибо был твердо уверен в правильности пути, избранного королевой.

Возле огромной статуи они остановились. Олег почти сразу догадался, что перед ним Великая Матерь всего сущего, дарующая не только жизнь, но и удачу. Анхельма отрезала по пряди волос у Олега и Тинберги и бросила их на золотое блюдо. Потом она зачерпнула ладонью огонь из золотой чаши и, коротко встряхнув рукой, смахнула его туда же. От запаха горящих волос Олегу стало дурно, он покачнулся и оперся плечом о плечо Тинберги.

– А он не слишком юн для брака? – спросила королева.

– Сейчас узнаем, – отозвалась Анхельма. – Нужна кровь его и твоя.

В руках у благородной дамы был золотой паук, которого она, не задумываясь, приложила к груди Олега. Юный граф едва не закричал от боли, когда острые ножки насекомого впились в его грудь. Впрочем, это продолжалось недолго, и через мгновение Анхельма уже стряхивала кровь Олега с ножек паука на золотое блюдо, а капли, выступившие на теле юноши, слизнула языком Тинберга.

Потом Анхельма приложила золотого паука к ослепительно белому телу королевы, для чего ей пришлось приподнять левую грудь Тинберги, под которой тут же проступила кровь. Эти алые капли Олег послушно слизнул и почувствовал солоноватый вкус чужой крови на губах. Анхельма бросила щепотку какого-то порошка на золотое блюдо. Олег с удивлением следил, как над блюдом поднимаются один за другим два кольца дыма, которые затем соединяются в одно, очень напоминающее королевский венец.

– Свершилось, – торжествующе воскликнула Анхельма. – Его удача стала твоей удачей, королева. И оба вы умрете с коронами на головах. Этого мальчика ждет великая судьба, и удача его безмерна. Обрати внимание на царский знак на его груди. Точно такую же лилию носит на сердце Воислав Рерик. Над головой Олега простерты руки не только Великой Матери, но и бога Велеса. Смело бери его удачу, благородная Тинберга. Этой удачи хватит и ему, и тебе, и даже твоему сыну Людовику.

– Верши, – твердо сказала Тинберга. – Пусть еще один муж возляжет на ложе Великой Матери.

Олег плохо понимал, какой обряд вершится сейчас в храме Великой Матери, и почти не слышал слов Анхельмы, которые та произносила над его головой. Он понял только то, что отныне Тинберга становится его женой, но об этом их браке будут знать только боги.

Видимо, от растерянности, а быть может, от сонливости, вдруг сковавшей его разум, он в ответ на вопрос Анхельмы повторил вслед за Тинбергой только одно слово:

– Верши.

И все свершилось по воле богов на брачном ложе, которое вдруг поднялось из глубин земли, во всяком случае, так показалось Олегу. Ноги благородной Тинберги раздвинулись, и роза, поддерживаемая с двух сторон пауками, раскрыла навстречу шмелю свои лепестки. Губы Тинберги жадно впились в шею юного любовника, а ее властная рука не позволила шмелю пролететь мимо цели. Граф Олегаст Анжерский впервые познал женщину, и этой женщиной была королева, ставшая к тому же его тайной женой. Возможно, Олег и испугался бы за свою душу, но сил для испуга ему уже не хватило, и он погрузился в сон, почти такой же сладкий, как и недавняя явь.

– Красивый мальчик, – услышал он сквозь дрему голос Анхельмы. – Великая Мать должна быть довольна твоими усилиями, благородная Тинберга.

– А что Хирменгарда?

– Она повела твоего сына по другой дороге, и конец ее утонул в тумане.

– Неужели ничего не прояснилось?

– Твой сын умрет королем, но будет ли его жизнь короткой или длинной – зависит от той, что обнимала его на этом ложе.

– Они умрут в один день? – испуганно спросила Тинберга.

– Нет, королева. Но ранняя смерть Хирменгарды может повредить твоему сыну.

– Она больна?

– Нет, она здорова. Меня смутила тень, упавшая на ее лицо во время обряда. Это дурной знак насильственной смерти.

– Быть может, мы поторопились с обрядом. Возможно, его вовсе не следовало проводить, – задумчиво проговорила Тинберга.

– Это уже не в наших силах, королева. Воля богов была высказана слишком ясно, круг должен был замкнуться, иначе в эту брешь ринулся бы навий мир, терзая и ваши души, и души ваших сыновей. К тому же этим обрядом ты привязала к себе не только Олега, но и его отца, ярла Драгутина, а это дорогого стоит, благородная Тинберга.

– Значит, мы теперь можем спать спокойно?

– В этом мире, благородная госпожа, живут не только духи, но и люди. Желания одних сталкиваются с желаниями других, и боги не всегда делают угодный нам выбор.

– Предупреди Хирменгарду, чтобы держалась настороже, хранила как зеницу ока свою дочь Ефанду. Этой девочке уготована великая судьба.

– Я все сделаю, королева.

– Буди мальчика, нам пора.

Париж еще спал, когда небольшая кавалькада во главе с королевой Тинбергой двинулась в обратный путь. Королева была задумчива, Олег – почти испуган. Впрочем, морозный воздух очень быстро привел его в чувство, и теперь он пытался припомнить все происходившее с ним в языческом храме во всех подробностях. Впрочем, они были такого рода, что вогнали его в краску. Он воровато покосился на Тинбергу, но та, встретившись с ним глазами, нисколько не смутилась, а лишь улыбнулась и ласково кивнула ему.

– Ты держался молодцом, граф Олегаст, и пусть звезда Великой Матери всегда сияет над твоей головой.

Больше никто в эту ночь ничего от него не потребовал, и он без проблем добрался до своей постели. А проснувшись поутру, Олег решил, что обо всем, случившемся с ним в храме, лучше забыть, ибо сути таинственного мистического обряда ему не понять, а требовать объяснений от королевы в данной ситуации было бы глупо и опасно. Слегка тревожили его следы, оставленные на груди таинственным пауком, которые образовали на его коже странный рисунок, но он полагал, что со временем ранки затянутся и воспоминания о храме Великой Матери исчезнут не только с его тела, но и из памяти.

В королевском замке никто юного графа не удерживал, и он без помех выбрался за ворота, которые обычно открывали с восходом солнца. Королева Тинберга полагала, что среди бела дня в славном городе Париже ни ей, ни ее сыну герцогу Людовику ничто не грозит. Впрочем, замок охраняли почти полтысячи королевских мечников, способных защитить покой благородных особ, вверенных их попечению.

Олег навестил отчима и вежливо справился о здоровье. Их отношения никогда не отличались теплотой, но и худого слова о благородном коннетабле Гарольде Рюэрге юный граф Анжерский не сказал бы. Гарольд был потомком Меровея Венделика и уже хотя бы поэтому заслуживал уважения. Так считала Хирменгарда, мать Олегаста. Впрочем, и род коннетабля Виллельма уходил корнями в седую древность и где-то там, в длинной реке времени, уже единожды сплетался с родом Меровея, чтобы вновь разойтись с ним на долгие годы. В жилах Олегаста Анжерского тоже текла кровь царей, изгнанных из великой Трои, так, во всяком случае, утверждала его мать, и у сына не было причин ей не доверять.

– Давно хотел спросить тебя, благородный Гарольд, как звали моего отца?

Этот простой вопрос почему-то застал врасплох коннетабля и заставил его побледнеть. Впрочем, эта бледность могла быть просто следствием раны, полученной не так давно.

– А почему ты задаешь мне этот вопрос, Олег? – нахмурился коннетабль.

– Вероятно, потому, что ты знаешь на него ответ, – спокойно отозвался граф Анжерский.

– Задай его своей матери. – Гарольд поморщился и поправил здоровой рукой повязку на правом плече.

– Значит, его действительно звали Драгутином, – спокойно ответил за отчима Олег.

– Кто тебе сказал?

– Королева Тинберга. Тогда, быть может, ты ответишь мне на другой вопрос, благородный коннетабль. Что означает крест с расходящимися в стороны лучами?

– Где ты его видел? – коннетабль даже приподнялся на локте и впился глазами в пасынка.

– Не важно, – смущенно отозвался Олег.

– Еретичка, – процедил сквозь зубы Гарольд. – Держись от нее как можно дальше, Олегаст. Эта женщина погубит и тебя, и своего сына.

– Благодарю за совет, коннетабль.

Речь, конечно, шла о королеве Тинберге. Олег пожалел, что затеял этот разговор с отчимом. Он собирался как можно скорее забыть и о подслушанной в храме беседе между Тинбергой и Анхельмой, и обо всем, что там происходило, но, видимо, события прошлой ночи так крепко врезались в его память, что воспоминания о них сами слетали с языка. Впрочем, о ярле Драгутине он слышал уже не первый раз, как и о другом варяге, ярле Воиславе Рерике. Ходили слухи и о Лихаре Урсе, который якобы был отцом герцога Людовика. Но ведь в Париже много о чем только болтают, и далеко не всегда слухи на поверку оказываются правдой.

Расставшись с отчимом, Олег отправился к матери, но вынужден был замереть у двери, ибо в комнате шел разговор, явно не предназначенный для чужих ушей. Он узнал голос Анхельмы и насторожился.

– Она подарила ему королевский венец, а он отплатил ей своей удачей.

– Но ведь это невозможно, – услышал он голос матери. – Зачем моему сыну корона?

– Так решила она, и не нам, грешным, обсуждать волю Великой Матери. Твой сын наделен такой мерой удачи, о которой простой смертный не может даже мечтать. В ночь Белтайн действительно был зачат великий король, но это совсем не тот, о ком мы думали поначалу.

– Это не Людовик?

– Нет. Это твой сын Олегаст. Об этом говорит и лилия Меровингов на его груди.

– Ты уверена? – враз охрипшим голосом спросила Хирменгарда.

– Да. Твоего сына ждет великое будущее. Возможно, в конце пути он падет жертвой змея, но только в том случае, если под ним споткнется конь Световида. Мне было видение, Хирменгарда, и я отвечаю за свои слова.

– И что же мне теперь делать, Анхельма?

– Все будет так, как угодно Великой Матери, а нам с тобой остается только молчать, ждать и надеяться.

У Олега сразу пропала охота разговаривать с матерью, и он провел день, слоняясь из угла в угол, под пристальным надзором маленькой Ефанды, которая никак не могла понять, чем же так озабочен ее брат, обычно такой веселый. Анхельма пророчила этой белокурой девчушке великую судьбу, но юный граф Олегаст ей не верил. Как-то не укладывалось у него в голове, что это крохотное существо способно повлиять на ситуацию в королевстве, а уж тем более в империи франков.

Вечер застал Олега врасплох, он собрался было вернуться в королевский замок, но в последний момент передумал и остался дома. Ужин прошел в молчании, Хирменгарда то и дело встревоженно поглядывала на сына, но вопросов ему не задавала. Ефанда клевала носом, и Олег уже поднялся из-за стола, чтобы отнести ее в постель, но в это время со двора послышался шум.

Кто-то ломился в гости к коннетаблю, да так рьяно, что трещали далеко не хлипкие ворота. Олег быстро опоясался мечом и бросился к окну. Ворота уже сбили с петель, и двор быстро заполнялся чужаками. В свете факелов трудно было понять, что же там происходит, но юный граф все-таки сообразил, что на пороге его дома уже льется кровь. В доме коннетабля Гарольда постоянно проживали три десятка мечников. Этого было вполне достаточно, чтобы отбить наскок любой воровской шайки, но, кажется, сегодня к ним без спросу пожаловали не воры.

Бледный как смерть коннетабль появился в зале с мечом в левой руке.

– Бегите, – крикнул он Хирменгарде, но, кажется, запоздал с предупреждением.

В дом ворвались чужие люди, вооруженные до зубов. Один из них бросился к Ефанде, но путь ему преградила Хирменгарда. Олег не видел короткого взмаха меча и не сразу понял, почему упала его мать, и только плач сестры, перекрывший рев нападающих, привел его в чувство. Гарольд уже рубился с чужаками, неловко орудуя тяжелым мечом. Правое плечо его окрасилось кровью, видимо, открылась еще не зажившая рана. На помощь коннетаблю бросились слуги, находящиеся в доме. Но нападающих было так много, что надеяться на спасение в данной ситуации не приходилось.

Олегаст подхватил левой рукой замолкшую в испуге сестру, а правой, вооруженной мечом, поверг на пол излишне расторопного негодяя.

– Беги, Олег, – проревел коннетабль. – Спасай сестру! Я приказываю тебе…

Договорить Гарольд не успел. Мечи обрушились на него со всех сторон, и он умер раньше, чем успел соприкоснуться с полом. Отрубленная голова коннетабля подкатилась под ноги Олега, и он в ужасе отпрянул назад.

– Бегите, сеньор! – крикнул мечник Вермуд и тут же рухнул на пол.

Олег бросился в приоткрытую дверь, ведущую в покои коннетабля, и рванул рычаг, находившийся в изголовье. Ложе сдвинулось в сторону, и он не раздумывая прыгнул в открывшийся провал. Здесь было темно, холодно и сыро, как в склепе. Ложе встало на свое место, отрезая Олегу дорогу назад, и он бросился вперед, на ходу успокаивая Ефанду, плачущую от страха. Сестра замолчала вовремя. Олег услышал шум за углом и замер на месте, вжимаясь в стену. Видимо, чужаки, напавшие на дом коннетабля, знали о подземном ходе и устроили здесь засаду. Олег опустил сестру на землю и зажал ей рот ладонью.

– Тихо, – прошептал он ей на ухо. – Я задержу этих мечников, а ты беги не останавливаясь. Слышишь?

Вырваться из ловушки было почти невозможно. Олег очень хорошо это понимал, но у него не было другого выхода. За спиной послышался шум, видимо, чужаки уже обнаружили рычаг и проникли в подземный ход. Их встревоженные голоса приглушенно звучали под низкими сводами.

– Беги, Ефанда! – крикнул Олег и бросился вперед.

Первого же бойца, вставшего на его пути, он ткнул мечом в горло. Чужак захрипел и выронил факел. Двое его товарищей, видимо, не ожидали нападения, и Олег зарубил второго прежде, чем тот успел поднять меч в свою защиту.

– Беги, Ефанда, – опять крикнул Олег, бросаясь на третьего.

Клинки скрестились почти в полной темноте. Кажется, Ефанде все-таки удалось проскользнуть мимо засады, поскольку ее плач слышался где-то впереди. За спиной Олега тоже кричали, на помощь единственному уцелевшему воину спешили его товарищи.

– Я здесь! – крикнул им противник Олега и сделал это совершенно напрасно.

Удар меча юного графа пришелся ему по ноге, мечник всхлипнул совсем по-детски и рухнул на землю. Олег не стал его добивать, на это у него просто не было времени. Он вихрем промчался по подземному ходу и подхватил на руки перепуганную Ефанду.

– Цела? – тихо спросил Олег у сестры.

– Они убили ее? – всхлипнула Ефанда.

– Кого?

– Маму.

Олег скрипнул зубами, но ничего не ответил. Толкнув люк над головой, он выбрался на поверхность. Лошади, встревоженные шумом, несущимся со двора, беспрестанно храпели. В конюшне пахло навозом и кровью. Судя по лежащим неподвижно телам, здесь тоже дрались, и победители не пощадили никого. Олег, разумеется, знал, куда его выведет тайный ход, но это знание почти не облегчило его положение. Усадьба коннетабля была обширной по парижским меркам, но все же не настолько большой, чтобы без проблем вместить в себя несколько сотен нападающих. Чужаки находились не только в доме, но и во дворе.

Один из коней был оседлан. Кто и куда собирался ехать на нем в вечернюю пору, Олег не знал, но не замедлил воспользоваться удачей, выпавшей на его долю. Он утвердился в седле раньше, чем приподнялась крышка люка, чтобы выпустить на волю его врагов. Придерживая одной рукой Ефанду, Олег ударил гнедого жеребца пяткой. Конь всхрапнул и стрелой вылетел из конюшни во двор. К счастью, ворота усадьбы были распахнуты настежь, и никто не успел помешать лихому всаднику выскочить из кровавой западни. Уже в воротах Олег оглянулся и успел опознать в человеке, спускающемся с крыльца, графа Руальда Неверского.

– Держите мальчишку! – успел крикнуть Руальд, но мечники то ли не услышали графа, то ли просто не успели сориентироваться в ситуации.

Олег поскакал было по направлению к королевскому замку, но вовремя сообразил, что попал из одной беды в другую. У замка дрались, возможно, нападающие уже ворвались за его стены, но спрашивать об этом было не у кого, и Олег круто развернул коня. К счастью, он хорошо запомнил дорогу к странному дому, в котором побывал сегодня ночью, и устремился именно туда. Вряд ли этот дом, ничем не выделяющийся из всех других парижских построек, мог служить надежным убежищем, но это было единственное место, где они с сестрой могли найти приют в эту страшную ночь.

Дверь ему открыла сеньора Анхельма. Как и почему она оказалась здесь, он не знал, да это, пожалуй, было не важно.

– Что случилось? – испуганно спросила сеньора.

– Они убили мою мать и коннетабля Гарольда, – с болью выдохнул Олег.

– Кто они?

– Люди графа Руальда Неверского. Сейчас они штурмуют королевский замок, если уже не захватили его.

Анхельма поспешно захлопнула дверь и подтолкнула Олега в спину.

Перепуганная Ефанда вновь заплакала, а из темноты раздался грубый мужской голос:

– Что случилось, сеньора?

Этого человека Олег видел впервые. Рослый мечник, облаченный в кольчугу, поднял над головой светильник, чтобы лучше видеть детей, приведенных Анхельмой.

– Это дети графини Хирменгарды, – отозвалась Анхельма. – К сожалению, мятежники нас опередили, ярл Драгутин.

– Королевский замок взят? – выступил из-за спины ярла Драгутина еще один человек, которого Олег узнал без труда. Это был Венцелин, капитан мечников королевы.

– Не знаю, – вздохнула Анхельма.

– Там еще дерутся, – сказал Олег и недружелюбно посмотрел на варяга, которого многие называли его отцом.

– Нас слишком мало, – скосил на Драгутина глаза Венцелин. – А у мятежников под рукой не менее двух тысяч человек.

– Надо попытаться, – тряхнул рыжеватыми волосами варяжский ярл. – Я не могу допустить, чтобы сына моего побратима зарезали как жертвенного барана. У меня под рукой сотня викингов, у тебя, Венцелин, полсотни мечников. На нашей стороне внезапность. Анхельма уведет детей сначала в храм, а потом – в монастырь Девы Марии.

– Но это женский монастырь, – возразила сеньора. – Мальчика туда не пустят.

– Так переодень его девочкой, – сказал варяг. – Теперь забота о детях целиком на тебе, Анхельма. Если с нами что-то случится, то ты переправишь их в Фрисланд. Аббатиса тебе поможет.

– Я не пойду в женский монастырь, – надменно вскинул голову Олегаст.

– Ну что ж, – пристально глянул ему в глаза ярл Драгутин. – В таком случае тебе придется в эту ночь стать мужчиной.

Глава 4 Мятежники

Граф Раймон Лиможский был вне себя от ярости. Все надо было вершить самому, а не поручать столь важное дело надутому индюку Руальду Неверскому. Этот вечно пьяный и непутевый зять благородного Адаларда упустил не только мальчишку Олегаста, но, что еще важнее, и девчонку, за которую Раймону теперь придется держать ответ перед монсеньором Николаем. А ведь у этого дурака под рукой было вдесятеро больше мечников, чем у Гарольда.

– Но ведь коннетабль убит, – шмыгнул посиневшим на морозе носом граф Неверский. – И графиня Хирменгарда тоже.

– Поздравляю тебя со столь блистательной победой, благородный Руальд, – презрительно хмыкнул Эд Орлеанский. – Теперь ты нажил столько врагов, что тебе не хватит одной жизни, чтобы с ними расплатиться.

Раймон поморщился. За пролитую кровь им придется расплачиваться всем, но Хирменгарду действительно убивать не стоило. Все-таки она дочь коннетабля Виллельма, которого уважали не только благородные сеньоры, но и простые франки. Впрочем, крови мятежникам еще предстоит пролить немало. И какой крови! Если удастся устранить королеву Тинбергу и юного Людовика, то о смерти Хирменгарды никто, пожалуй, уже не вспомнит.

– Этот мальчишка – оборотень, – продолжал бубнить Руальд. – Мои мечники слышали, как он ревел медведем.

Эд Орлеанский выругался, Раймон презрительно сплюнул. Таких, как этот Олегаст, следует убивать еще в младенчестве, во избежание больших хлопот в будущем. Оборотень он или нет, но наследственность у юного графа Анжерского дурная, и если ему удастся уцелеть в эту ночь, то хлопот он своим врагам доставит немало.

Впрочем, сейчас сеньорам было не до резвого Олега. Королевский замок не был взят. Хотя мятежникам удалось захватить мост и внешние стены, донжон еще держался. Мечники королевы успели все-таки закрыть его окованные железом двери и сейчас осыпали нападающих стрелами из окон и бойниц огромной каменной башни, которая сама по себе являлась очень крепким орешком. Да и защитников в донжоне насчитывалась никак не меньше трех сотен человек.

– Рано или поздно им придется сдаться, – сказал Роберт Турский, подходя к озабоченным сеньорам, стоявшим на верхней площадке приворотной башенки. – Какое счастье, что нам все-таки удалось захватить внешние стены.

Благородный Роберт был прав. Королевский замок представлял собой очень мощное оборонительное сооружение. Семь лет назад, во время набега нурманов, граф Адалард Парижский в течение месяца удерживал замок, не позволив осаждающим взобраться на его стены. Викинги, разграбив город, вынуждены были уйти, а королевская сокровищница осталась неприкосновенной. К счастью, королева Тинберга не почувствовала надвигающейся опасности. Мост был опущен, ворота распахнуты настежь, и мечникам Роберта Турского не составило труда ворваться в замок на исходе дня.

Здесь, правда, дело застопорилось. Защитникам замка удалось удержать донжон и нанести немалый урон нападающим. Мятежники потеряли во дворе королевского замка более сотни своих дружинников, распластанные тела которых сейчас разглядывали сеньоры с приворотной башенки. Граф Роберт считал, что без тяжелого тарана двери донжона открыть не удастся, но устанавливать его, да еще на виду у неприятеля – дело довольно хлопотное. Весь двор простреливался из бойниц донжона, и нападающим приходилось с этим считаться.

– До этих дверей еще добраться надо, – заметил Эд Орлеанский. – Настил они успели сбросить.

Дверь, ведущая в донжон королевского замка, была расположена на уровне второго этажа, тогда как на первом этаже не было ни окон, ни бойниц. Здесь хранился запас продуктов, которого защитникам замка хватило бы на многие месяцы осады. Воспользоваться подземным ходом не могли ни обороняющиеся, ни нападающие, ибо и те и другие заблокировали его с обеих сторон. Королеве Тинберге оставалось только ждать и надеяться на то, что король Карл либо один из преданных сеньоров придет ей на помощь.

Раймон Лиможский был уверен в том, что таковых не найдется. Тем не менее мятежникам следовало завершить начатое дело, дабы развязать себе руки. Вряд ли король Карл будет спокойно смотреть, как в Нейстрии хозяйничают сеньоры, бросившие ему открытый вызов. Правда, если он и соберется с силами, то никак не раньше весны.

– Время у нас еще есть, – обнадежил соратников Роберт Турский. – Я бы оставил, сеньоры, все как есть до утра. А утром можно будет обложить донжон дровами и попробовать выкурить его защитников. Надеюсь, дорогой Раймон, ты приютишь нас на ночь в своем доме?

Предложение графа Роберта было разумным, а потому никто из сеньоров ему не возразил. В сущности, королеве Тинберге и ее сыну деваться было некуда, а донжон обязательно будет взят если не завтра, так через неделю.

Однако епископ Венелон был на этот счет другого мнения и не замедлил высказать его сеньорам, когда те собрались за столом на исходе ночи.

– Сена еще не покрылась льдом, следовательно, ничто не сможет помешать варягам Воислава Рерика доплыть до Парижа.

– Потребуется по меньшей мере недели две, прежде чем до графа Ютландского дойдут вести о тяжком положении королевы Тинберги, – попробовал возразить епископу Руальд Неверский. – К тому же у варяга и без чужих жен хватает забот. Ему нужно укрепиться в Фрисландии, из которой его того и гляди выбьют лотарингские сеньоры, озабоченные, надо полагать, столь неожиданным соседством.

Граф Руальд в этот раз рассудил вполне здраво. Раймон тоже считал, что варяг не станет вмешиваться в чужие дела в ближайшие месяцы. Что же касается Сены, то не пройдет и нескольких дней, как река встанет, наглухо закрыв варяжским ладьям дорогу к Парижу.

Граф Раймон уже собирался поднять прощальный кубок и отправиться спать, когда в зал, где сидели сеньоры, ворвался сир Туан, капитан мечников Адаларда Парижского.

– Нас атакуют, сеньоры!

– Какого черта! – взревел граф Роберт, подхватываясь на ноги. – Где они?

– Викинги ударили в спину нашим мечникам и ворвались во двор королевского замка.

– А откуда в Париже взялись викинги? – ошалело спросил Руальд Неверский, щурясь на соратников по мятежу испуганными глазами.

Вопрос был задан по существу, но, к сожалению, отвечать на него было некому. Сеньоры, отяжелевшие после обильных возлияний, вынуждены были вновь браться за мечи и вести своих утомленных дружинников на подмогу осаждающим, которые в один миг превратились в осажденных.

– Сколько их? – спросил граф Лиможский, выходя на крыльцо.

– Сотни две, может, больше, – отозвался Труан, прикрываясь ладонью от колючего снега, летящего в лицо.

К утру явно похолодало, и Раймон невольно поежился под наброшенным на плечи меховым плащом. Слуги подвели графу коня, и он легко прыгнул в седло. Сеньоры последовали его примеру, криком сзывая своих мечников, заполнивших все щели небольшой усадьбы Рюэргов и окрестные дома. В темноте трудно было пересчитать всадников, собравшихся по тревоге, но все же их было не меньше пяти-шести сотен.

Граф Лиможский взмахнул факелом, призывая всех следовать за собой, и первым поскакал по притихшим улочкам Парижа к королевскому замку, откуда доносился шум нешуточной битвы. Как вскоре выяснилось, это было опрометчивое решение. То ли викингов оказалось много больше, чем полагал капитан Труан, то ли они успели соединиться с защитниками замка, но навстречу сеньорам вдруг выплеснула из темноты лавина всадников.

Труан был прав, в первых рядах этой лавины действительно находились варяги, которые уже успели сесть на коней. Ведь говорил же Раймон графу Орлеанскому, чтобы он вывел лошадей из замковых конюшен, но тот отложил столь важное дело до утра. Впрочем, сейчас графу Лиможскому было не до претензий к оплошавшим соратникам. Удар варяжского меча едва не выбросил его из седла на обледенелую парижскую мостовую. Спасли Раймона щит и кольчуга, однако на какое-то время он потерял возможность действовать левой рукой и вынужден был отступить за спины своих мечников, а потом и вовсе свернуть в ближайший переулок. Натиск викингов был настолько неожиданным и сильным, что они протаранили сбившуюся в клубок конницу нейстрийцев и раскидали мечников по сторонам.

– Они прорываются к воротам! – услышал Раймон сквозь рев битвы голос графа Орлеанского.

Судя по всему, благородный Эд был прав. Викингов было слишком мало, чтобы удержать город, где сейчас находилось никак не меньше трех тысяч мечников союзных сеньоров. Граф Адалард Парижский вполне мог достойно встретить беглецов у городских ворот, которые ему поручено было охранять. Правда, тогда никто не мог предположить, что удар по этим воротам будет нанесен не снаружи, а изнутри.

– Это ярл Драгутин, – сказал Орлеанский, подъезжая к Раймону. – Я его опознал. А с ним королева и Людовик.

– Ничего, – процедил сквозь зубы граф Лиможский. – Еще не все потеряно. Собирай уцелевших людей, благородный Эд. Попробуем ударить им в тыл.

Наступивший рассвет значительно облегчил задачу графу Орлеанскому и позволил сеньорам сориентироваться в обстановке. К сожалению, удар варягов был настолько страшен, что поверг наземь едва ли не половину нейстрийских всадников, слишком опрометчиво ринувшихся на подмогу своим товарищам, осаждавшим королевский замок. Конечно, в городе оставалось еще немало боеспособных мечников, но требовалось время, чтобы их собрать.

Граф Руальд поскакал в усадьбу коннетабля, чтобы поднять своих застрявших там людей, а Эд Орлеанский и Роберт Турский повели уцелевших к воротам. Граф Лиможский тоже поехал туда, но неспешным шагом, ибо толку от него в предстоящем сражении не было никакого. Он по-прежнему не мог пошевелить левой рукой и вынужден был держать поводья правой.

Впрочем, как ни спешили графы Орлеанский и Турский на помощь благородному Адаларду, они все равно опоздали. Ворота уже были распахнуты настежь, а беглецы скрылись в снежной круговерти, оставив после себя гору трупов. Граф Парижский попытался остановить варягов, но, к сожалению, нападение было слишком неожиданным, и его люди просто растерялись, увидев перед собой невесть откуда взявшихся врагов. Адалард, чудом уцелевший в короткой, но кровопролитной схватке, укоризненно смотрел на своих оплошавших соратников.

– Откуда в городе взялись викинги? – строго спросил он у графа Орлеанского.

– Ты, вероятно, забыл, благородный Адалард, что это твой город и что это тебе было поручено охранять ворота, – не остался в долгу Эд, разъяренный неудачей.

В закипающую ссору вмешался Раймон Лиможский, ибо время для выяснения отношений было выбрано не самое подходящее. Следовало подобрать убитых и раненых и выслать за беглецами погоню. К сожалению, быстро организовать преследование не удалось. Помешали разгулявшаяся непогода и упадок духа в рядах мятежников. Все-таки варяги нанесли им большой урон в суматошном ночном бою. Только во дворе королевского замка пали более сотни мечников, захваченных врасплох викингами ярла Драгутина, выросшими словно из-под земли.

Всего на узких улочках Парижа сеньоры потеряли более трехсот дружинников. Был среди них и капитан Труан, сраженный мечом варяга. О нем больше всех скорбел Адалард Парижский, а Раймону эта неожиданная смерть доставила массу хлопот, ибо именно ему предстояло позаботиться о вдове покойного и его детях.

Впрочем, эти хлопоты не шли ни в какое сравнение с теми, которые предстояли мятежным сеньорам в свете неудачно сложившейся ситуации. Бегство королевы Тинберги и герцога Людовика сильно осложняло их положение в Нейстрии и сулило в будущем массу неприятностей.

Об этом прямо заявил графам епископ Венелон, когда те собрались на вечерний совет в опустевшем королевском замке.

Сеньоры успели отоспаться за день и смотрелись значительно бодрее, чем утром. К ним даже вернулась способность здраво оценивать ситуацию. Во всяком случае, все сошлись на том, что ничего катастрофического пока что не случилось. Викинги прибыли на трех ладьях, которые были обнаружены сегодня днем неподалеку от замка Вик. Причем одна из этих ладей была франкской, из чего Раймон Лиможский сделал вывод, что, скорее всего, она принадлежит капитану Венцелину, отправленному Тинбергой к Воиславу Рерику.

– А почему они не использовали ладьи для бегства? – спросил епископ Венелон.

– Так ведь Сена покрылась льдом, – пояснил Эд. – Им вряд ли удалось бы пробиться к морю.

– Следовательно, варягов в Нейстрии сейчас не более сотни? – спросил Адалард Парижский.

– Да, – охотно подтвердил граф Орлеанский. – Ничего еще не потеряно, сеньоры. Скорее всего, ярл Драгутин увел беглецов к замку Вельпон, где они могут попросить защиты у престарелого отца покойной Юдифи. Замок Вельпон неплохо укреплен, но при желании его можно взять. Сил у нас для этого достаточно. А вот осажденным помочь будет некому, во всяком случае до весны.

– Остается выяснить, как варяги проникли в Париж, – епископ Венелон обвел собравшихся строгими серыми глазами.

– В домике некой Сенегонды есть подземный ход, ведущий к тайному языческому храму, – нехотя отозвался Эд Орлеанский. – Ярл Драгутин однажды уже воспользовался им, когда пятнадцать лет назад вырвал у нас из рук короля Карла.

– Так почему вы не разрушили этот дом и этот храм, не говоря уже о подземном ходе? – рассердился епископ Венелон.

– Прежде чем разрушить подземный ход, его надо найти, – мрачно усмехнулся граф Орлеанский. – К тому же я не уверен, что этот ход ведет только к домику Сенегонды. Возможно, от него идут ответвления и к другим домам. Вы слишком много от нас хотите, монсеньор. После смерти ведьмы Сенегонды этот домик находился в собственности королевы Тинберги, и проникнуть туда никому не удавалось. А пускаться на откровенный разбой мы не решились.

Граф Орлеанский не сказал главного. Почти все последние пятнадцать лет у него не было причин для ссоры с Тинбергой и королем Карлом, но собравшиеся в королевском замке сеньоры были настолько деликатны, что не стали напоминать ему об этом. Теперь уже поздно было искать виноватых, следовало решить, что делать дальше.

– Мы должны разрушить замок Вельпон до весны, – сказал граф Роберт Турский. – И послать гонца за поддержкой к Людовику Тевтону. Только встав под его руку, мы сможем сохранить свои головы и свои земли.

– А как же Карл? – нахмурился граф Лиможский.

– Карлу останется Франкия, – пожал плечами Эд Орлеанский. – Мы вновь объединим империю, сеньоры, но уже на других условиях. Мы готовы стать вассалами императора, но наши вассалы будут служить только нам.

– А Людовик согласится на такие условия? – в задумчивости покачал головой граф Адалард.

– Так ведь он получит под свою руку не только Нейстрию, но и Лотарингию, не говоря уже о короне императора. Сын Лотаря Людовик Итальянский не сможет противостоять Тевтону и благородным сеньорам, объединившимся вокруг него.

– А что скажет по этому поводу папа Григорий? – спросил Руальд Неверский и покосился при этом на Венелона.

– Папа стар и слаб, – отозвался с кривой усмешкой епископ. – Но мы можем заручиться согласием монсеньора Николая, пообещав ему свою поддержку, когда встанет вопрос о преемнике Григория. Но не забывайте, сеньоры, что пока жив Людовик Заика, именно он является герцогом Нейстрии, а мы все его вассалы. Боюсь, борьба еще далеко не закончена.

Монсеньор Венелон был прав. Сеньорам следовало поторопиться, ибо весной ситуация могла измениться самым кардинальным образом и далеко не в лучшую для мятежников сторону.

Раймон Лиможский уже почти пожалел о том, что согласился участвовать в столь сомнительном деле, скорее всего, обреченном на провал. Его графство находилось за пределами Нейстрии, и он вовсе не собирался присягать новоявленному императору Людовику Тевтону, равным образом его не устраивал и Пипин в качестве герцога Аквитанского. Одно дело – поднять мятеж против сына короля Людовика Заики, нелюбимого отцом, и совсем другое – перекраивать худо-бедно устоявшиеся границы королевств, возникших после развала империи. Графа Раймона вполне устраивал в качестве короля Карл Лысый, а его младший сын Карл Юный – в качестве герцога Аквитанского. Со смертью Гарольда у Раймона Рюэрга появился шанс стать коннетаблем Западного франкского королевства и получить в свои руки управление армией и немалыми средствами, выделяемыми на ее содержание. Правда, пока жива Тинберга, честолюбивым планам Раймона вряд ли суждено сбыться, а потому эта женщина должна умереть как можно скорее.

Для осады замка Вельпон сеньорам удалось собрать почти четыре тысячи мечников. Но когда конница прибыла под его стены, вдруг выяснилось, что никто не собирается противостоять объединенным силам, ибо старый граф находится при смерти и никого из посторонних за стенами нет. В этом графы убедились собственными глазами, когда навестили престарелого отца покойной Юдифи. Им оставалось только недоуменно разводить руками да спрашивать себя, куда же могли исчезнуть из Нейстрии сто викингов и более двух сотен мечников герцога Людовика.

К счастью, а может быть, и к сожалению, следы королевы Тинберги и ее сына отыскались довольно быстро. Беглецам дал приют граф Эгленбард Реймский, решивший в непростой ситуации сохранить верность королю. Удивляться поведению сеньора Эгленбарда не приходилось, ибо он был женат на дочери Тьерри Вьенского, которой королева Тинберга доводилась родной теткой.

Увы, мятеж захлебнулся, едва начавшись, и сеньорам оставалось лишь подсчитывать грядущие убытки, ибо о том, чтобы осаждать Реймс, один из самых укрепленных городов Нейстрии, не могло быть и речи. Сохранялась, правда, робкая надежда на то, что король Людовик откликнется на призыв нейстрийских мятежников и окажет им вооруженную поддержку. На это уповали и Адалард Парижский, и Роберт Турский и даже далеко не глупый Эд Орлеанский. Что же касается Раймона Лиможского, то он решил, что пора возвращаться в Аквитанию, где климат мягче и не так отчетливо пахнет кровью и смертью.

– Это похоже на предательство, дорогой Раймон, – упрекнул его граф Орлеанский.

– Ты не прав, благородный Эд, – возразил ему Рюэрг. – Вы преследовали в этом мятеже свои цели, я – свои. К сожалению, ни мне, ни вам не удалось добиться успеха. В отличие от тебя, я не считаю Карла Лысого своим врагом, чего не могу сказать о Людовике Тевтоне.

– Мне бежать некуда, – нахмурился Орлеанский. – Я буду держаться за свои земли до конца.

– Я от души желаю тебе успеха, Эд, но имей в виду, королева Тинберга не из тех женщин, которые прощают своих врагов.

– Я это знаю, граф Раймон, – резко развернулся на каблуках Орлеанский. – Счастливого пути.

Раймон не боялся гнева короля Карла. В Париж он приехал с малой дружиной и уже хотя бы по этой причине не мог существенно повлиять на ход событий, происходивших там. Во всяком случае, граф Лиможский мог смело это утверждать, не боясь быть уличенным во лжи, ибо уличать его в сущности было некому. Не станет же Карл слушать мятежников. Впрочем, и мятежники не смогут утверждать, что мечники Раймона участвовали в осаде королевского замка и разгроме усадьбы коннетабля. Всю грязную работу граф Лиможский передоверил другим и теперь с полным основанием мог рассчитывать на то, что сумеет выйти сухим из воды.

К сожалению, ему не удалось сдержать слово, данное сначала беку Карочею, а потом монсеньору Николаю, но тут уж не его вина. Граф Раймон сделал все, что в человеческих силах, в остальном – воля божья.

Глава 5 Вызов

Пожалуй, только в Реймсе Олегаст осознал всю тяжесть понесенной потери. Отца своего он не знал, но был очень привязан к матери, да и смерть отчима юный граф Анжерский не мог оставить безнаказанной. Граф Руальд Неверский должен был умереть, чтобы Олегаст мог спать спокойно. Сложность была в том, что у Олега не было собственной дружины, чтобы покарать предателей. Графом Анжерским он числился только номинально, ибо Анжером и прилегающими к городу землями до сих пор твердой рукой управлял коннетабль Гарольд. Теперь город и графство находились в руках мятежников, а его население не спешило выразить сеньору Олегасту свою преданность, ибо многие родственники графа Гонселина, прежнего сеньора города Анжера, не видели в юном Олегасте наследника славных дел своего отца.

Виной тому был человек, который сейчас сидел за пиршественным столом в замке графа Эгленбарда Реймского и спокойно пил из серебряного кубка красное вино. Этот человек был сказочно богат, а его дружина насчитывала не менее пятисот викингов, много чего повидавших. Пожалуй, только он мог помочь Олегасту свести счеты со своими врагами. Однако юный граф не рискнул напрямую обратиться за помощью к ярлу Драгутину, а решил использовать в качестве посредника сеньору Анхельму. Она была женой майордома Геррика, погибшего при обороне королевского замка, и уж конечно, хотела, чтобы смерть ее мужа не осталась безнаказанной.

– Но ведь это невозможно, граф Олегаст, – нахмурилась Анхельма. – Тебе едва исполнилось пятнадцать лет, твои враги – могущественные сеньоры, бросившие вызов королю. Ты что же, собираешься взять штурмом Париж?

– А ты полагаешь, что это невозможно? – прищурился Олег. – Я не прошу у ярла Драгутина армию, мне нужно всего лишь пятьдесят мечников, чтобы посчитаться со своим главным врагом, Руальдом Неверским.

Анхельма с удивлением и даже испугом глянула на юного графа. Этот мальчик слишком рано стал взрослым, и виной тому не только обстоятельства, но и старания королевы Тинберги, которой не терпелось узнать волю богов. Что ж, боги дали ответ, вот только Анхельма не была уверена в его правильном толковании. За пятнадцать лет дочь центенария Гуго прошла немалый путь в постижении истины, но и ведуньи самого высокого ранга посвящения могут ошибаться в своих пророчествах.

– Ты хочешь сказать, что этот отрок – сын Велеса? – удивленно глянул на сеньору варяг.

Драгутин помнил Анхельму юной и жадной до любовных утех, а сейчас перед ним стояла женщина, умудренная жизненным опытом. Она должна понимать, что подобными пророчествами не бросаются и что непосильная ноша, взваленная на плечи отрока, может сломать его раньше, чем он станет мужчиной.

– А разве не эту цель ставили Сенегонда и Юдифь, когда принуждали Хирменгарду и Тинбергу к соитию с ближниками Чернобога?

– Положим, они их не слишком принуждали, – усмехнулся Драгутин.

– Я удивлена твоему легкомыслию, боготур, – обиделась Анхельма. – Ты принял участие в таинстве, не думая о его последствиях.

Вероятно, ведунья была права в своих претензиях к Драгутину. Но это было так давно, что многое из происходившего тогда уже выпало из его памяти. В конце концов, боготур служил Велесу мечом и толкование воли богов не входило в круг его обязанностей. Пусть этим занимаются волхвы и кудесники.

– Я полагал, что этот мальчик – мой сын, – пожал плечами Драгутин.

– А разве ты не носишь в себе силу бога?

– Но не всякий сын боготура, даже зачатый во время таинства, является сыном бога. Ты слишком торопишься, Анхельма. Пока этот отрок не совершил ничего, что дало бы повод считать его избранником богов.

Для Драгутина семья и дети были понятиями отвлеченными. Вот уже почти два десятка лет он не выпускал из рук оружия. Его стихиями стали море и битва. Он повидал много стран и уже почти забыл свою родину. Бог Велес ни разу не покинул его в бою, но сам боготур обращался к нему крайне редко. В этом просто не было необходимости. Все, что ему нужно было в этом мире, ярл Драгутин добывал сам. Ему уже исполнилось тридцать семь лет, но до сегодняшнего дня он ни разу не задумывался о том, какой след оставит после себя на земле и можно ли считать его жизнь достойной того высокого звания, которое ему даровал Велес. Юный Олегаст мог стать ответом на этот вопрос, а мог и не стать. Это могло решить только время, и Драгутин вовсе не собирался его подгонять.

Весна уже вступила в свои права. И хотя дороги пока что были мало проходимы, в империи франков вновь готовились к войне. Граф Эгленбард Реймский призвал ярла Драгутина для совета. По слухам, дошедшим до графа, мятежные сеньоры все-таки успели заручиться поддержкой Людовика Тевтона. Уже к началу лета можно было ждать возобновления военных действий с участием баварцев. Неясной пока оставалась позиция молодого Лотаря. Он мог сохранить нейтралитет или выступить на стороне одного из своих дядьев. Молчал и Рим, похоже, папскому клиру было сейчас не до Нейстрии, где в ближайшее время должна была решиться судьба империи.

– А что король Карл? – нахмурился Драгутин.

– Карл пока не торопится на помощь жене и сыну, – вздохнул граф Эгленбард. – Отчасти это объясняется активностью нурманов на побережье, но есть и другие мнения на этот счет.

– Например? – пристально глянул в глаза собеседнику ярл Драгутин.

Графу Эгленбарду было уже за пятьдесят. Это был умный и много чего повидавший на своем веку человек. Худое лицо его хранило на себе печать пережитого, а седина, обильно проступившая в когда-то черных волосах, яснее ясного говорила о том, что жизненный путь графа не был усыпан розами. И тем не менее он смутился.

– Воля твоя, ярл, но мне кажется, что королева Тинберга слишком многое себе позволяет. Или, точнее, король Карл многое позволяет своей жене. Это обязательно вызовет пересуды, не слишком лестные для обоих. Пока королева Тинберга одаривала своим вниманием Эда Орлеанского и капитана Венцелина, это еще как-то можно было понять. Но ее связь с юным графом Анжерским, это, по-моему, слишком. Я уже имел по этому поводу разговор с епископом Гинкмаром, который шокирован столь вольным поведением королевы. Но дело здесь не только в Гинкмаре, который душой и телом предан королю Карлу, но и в епископе Венелоне и монсеньоре Николае. Именно эти двое настраивают как светских, так и церковных сеньоров против Тинберги, обвиняя ее в ереси. Для епископа Венелона это, кроме всего прочего, еще и возможность оправдаться за участие в мятеже. Ибо, что там ни говори, а сеньоры Нейстрии бросили вызов не только королю Карлу, но и всем иерархам империи, которые на своем соборе объявили битву под Фонтенуа божьим судом. Верденский договор о разделе империи стал лишь законодательным закреплением этого решения.

– Выходит, претензии Людовика Тевтона на Нейстрию и императорскую корону входят в противоречие как с Верденским договором, так и с решением епископов?

– Вне всякого сомнения, – кивнул головой граф Реймский. – Именно поэтому для Тевтона так важно бросить тень на королеву Тинбергу, ее сына Людовика и в конечном итоге на короля Карла. Если обвинения в ереси, выдвинутые против королевы Тинберги, подтвердятся, то это обернется большой бедой для ее сына Людовика, которого объявят незаконнорожденным, возможно, и сыном дьявола. К сожалению, мальчик заикается, а это может послужить лишним аргументом против него. Как утверждают сведущие люди, дьявол всегда оставляет своим детям метку.

– Но ведь все это пустые разговоры, благородный Эгленбард.

– Увы, ярл. Сеньоры Эд Орлеанский и Руальд Неверский выступили с публичными обвинениями против королевы Тинберги, графини Хирменгарды и их сыновей. Благородных Эда и Руальда готова поддержать и графиня Радегунда Лиможская, весьма уважаемая дама. Как видишь, наши враги не дремали этой зимой. Теперь ты понимаешь, благородный Драгутин, чем могут обернуться для королевы Тинберги обвинения в ереси и связи с оборотнем.

– Каким оборотнем? – не понял Драгутин.

– Я имею в виду Олегаста Анжерского. Руальд Неверский утверждает, что мальчишка на его глазах превратился в медведя и задрал более десятка мечников.

– Но это же глупость, благородный Эгленбард.

– Если эти обвинения будут повторены перед синклитом франкских епископов, то я не дам и денария за жизнь королевы и этих двух юных сеньоров. Слишком много людей заинтересованы в том, чтобы сжить их со свету.

– И что ты предлагаешь, граф?

– Не знаю, ярл. Но если королева Тинберга чувствует себя хоть в чем-то виноватой, то ей лучше покинуть империю, пока еще для этого имеется возможность.

Драгутин и подумать не мог, что его участие в мистерии, состоявшейся пятнадцать лет назад, обернется такими проблемами для королевы Тинберги, ее сына Людовика и юного Олегаста. Он достаточно долго прожил в империи франков, чтобы собственными глазами убедиться в живучести древних культов. А уж мистерии Белтайн проводились здесь каждый год, и многие знатные сеньоры принимали в них участие, не говоря уже о простонародье. Почему же именно та мистерия, породила столько слухов и сомнений? Если Драгутину не изменяла память, то ничего из ряда вон выходящего там не происходило. Если, конечно, не считать рождения двух юных сеньоров, Людовика и Олегаста, вдруг ставших вещественным доказательством греховности их матерей.

Однако Анхельма, к которой Драгутин обратился за советом, пришла в ужас. В отличие от боготура, она очень хорошо понимала, чем может обернуться не только для Тинберги, но и для нее самой суд фанатиков христианской веры в лице франкских епископов.

– Эд Орлеанский видел все, ярл Драгутин, – прошептала Анхельма. – Во всяком случае, он видел достаточно, чтобы его показаниям поверили епископы. А если Радегунда повторит перед судом то, что она уже однажды рассказала епископу Драгону на исповеди, то наша участь будет решена. Более того, решена будет и участь короля Карла, ибо он тоже тайно присутствовал на мистерии. Об этом знали Эд Орлеанский, Бернард Септиманский, Раймон Рюэрг и епископ Драгон. Раймон Рюэрг, скорее всего, будет молчать. Граф Бернард и епископ Драгон уже отошли в мир иной. Остается Эд Орлеанский, а он пойдет на все, чтобы опорочить Тинбергу.

– Но ведь и Орлеанский может умереть.

– Нет, ярл Драгутин. Его гибель только ухудшит наше положение. Мертвому даже больше веры, чем живому. А граф Эд наверняка рассказал обо всем епископу Венелону.

Положим, умереть мог и Венелон, но Анхельма была права. Гибель свидетелей накануне суда послужит почти неопровержимым доказательством вины королевы Тинберги. Надо полагать, ее враги сумеют и чужую смерть обернуть себе на пользу.

– Ты отвезешь Ефанду в Фрисландию, к ярлу Воиславу, и останешься там, Анхельма. Твое присутствие здесь явно лишнее.

– Ты что же, не доверяешь мне, боготур? – надменно вскинула голову Анхельма. – Я ведунья высокого ранга посвящения!

– И ведуньям высокого ранга развязывают языки, когда в этом возникает насущная потребность, – криво усмехнулся Драгутин. – С тобой не будут церемониться, Анхельма, а у меня под рукой слишком мало людей, чтобы тебя защитить. Эгленбард Реймский дал ясно понять, что не станет противиться решению епископов, и настоятельно советовал королеве Тинберге бежать из франкской империи.

– Она не согласится, – покачала головой Анхельма.

– Даже ради спасения собственной жизни?

– Тинберга слишком верит в свое предназначение и никогда не склонит головы перед обстоятельствами. Не для того эта женщина припадала к груди Чернобога, чтобы испугаться в решающий момент.

В Реймсе Тинберга вела себя как истинная королева. Она не стала прятаться за стенами замка, а поселилась в роскошном дворце, двери которого были распахнуты для гостей. Вряд ли сотня мечников сумела бы защитить свою королеву, вздумай ее враги предпринять очередную попытку свести с ней счеты. Но королеву, кажется, не очень волновала уязвимость собственного положения, и она вела себя так, словно была окружена всеобщей любовью. Тинберга, чудом вырвавшись из Парижа, будто помолодела на десять лет и без стеснения отдавалась охватившему ее чувству к юному графу Анжерскому. Эта странная связь, шокировавшая как доброжелателей королевы, так и ее врагов, просто не могла не дать обильную пищу для слухов. Они становились смертельно опасными не только для королевы, но и для юного Олегаста.

– Тебе известно, государыня, что твои враги объявили графа Олега дьяволом, явившимся в облике прекрасного юноши, чтобы ублажать распутную королеву?

– Ты шутишь, ярл? – удивленно вскинула брови Тинберга, жестом приглашая боготура садиться.

– Насколько я знаю, у сплетников есть все основания для подобных предположений. Если не кровь дьявола, то кровь Чернобога в жилах этого мальчика точно есть.

– Кровь Чернобога течет и в твоих жилах, ярл Драгутин, – нахмурилась Тинберга.

– Я от своих родовичей не отказываюсь, – усмехнулся боготур. – Но если Эду Орлеанскому удастся доказать, что твой сын Людовик и твой юный любовник Олегаст были зачаты в ночь Белтайн, то тебя сожгут на костре, прекрасная Тинберга.

– Мне уже не раз грозили смертью, благородный Драгутин. Первый раз это было в замке Баракс. Второй раз меня пытались убить в Париже пятнадцать лет тому назад. Потом еще и еще. Последний раз это было совсем недавно, но каждый раз он приходил ко мне на помощь.

– Кто он? – ошалело глянул на королеву Драгутин.

– Возможно, сам Нудд Среброрукий или Велес, как вы его называете, а возможно, его земное воплощение, которого я так любила.

– Ты имеешь в виду Лихаря Урса?

– Да, ярл. Он приходит ко мне во сне. Он приходит ко мне наяву, правда, в разных обличьях. Это он вырвал меня из рук озверевших сеньоров в замке Баракс, это он спас меня и моего мужа в Париже. И наконец, это он прислал тебя на помощь, когда меня пытались убить в очередной раз.

– Но ведь не всякий сон вещий? – попробовал возразить боготур.

– Я могла ошибиться один раз, Драгутин, ну два. Но нельзя же отрицать очевидного. Пока я жива, он всегда будет со мной. А пока он со мной, я неуязвима. Юный Олег – всего лишь одно из его воплощений, именно поэтому я так привязалась к нему. Он спасет меня и в этот раз.

– Кто спасет? Олег?

– Бог Велес, воплотившийся в нем.

Драгутин был потрясен. Будучи язычником до мозга костей, он тем не менее считал себя здравомыслящим человеком и в жизни привык полагаться на собственный меч, а не на расположение богов. А сейчас перед ним сидела женщина-христианка, которая истово верила в помощь Чернобога, не понимая его тройственной, а временами и коварной сути. Даже ближники Велеса держались со своим богом настороже, ибо прекрасный юноша и мудрый старец мог в мгновение ока обернуться драконом, полновластным хозяином навьего мира. И тогда излишне доверчивая душа могла навеки затеряться в стране забвения.

– Бог Велес – всего лишь одна из ипостасей создателя, но даже и малой части божественной силы мне хватит, чтобы победить своих врагов, – спокойно сказала Тинберга. – Я бросила им вызов, ярл Драгутин, и они не посмеют от него уклониться.

– Какой еще вызов?

– Устами Олегаста и Людовика я потребовала божьего суда для своих хулителей, Эда Орлеанского и Руальда Неверского. И ни один епископ не посмеет мне в этом отказать.

Эта женщина была безумной, во всяком случае, у Драгутина были все основания так полагать. Здравомыслящий ярл всегда жил в соответствии с истиной, известной если не всем, то многим: не поможет бог, если сам будешь плох. У двух пятнадцатилетних мальчишек нет никаких шансов устоять против двух зрелых бойцов, имеющих за плечами множество битв и кровавых поединков. Мало получить божественную силу, нужно еще суметь пронести ее по жизни с достоинством. В конце концов, с какой стати бог Велес станет помогать отрокам, не достигшим совершеннолетия и не прошедшим обряда посвящения?!

– Они его прошли, – возразила ярлу Тинберга. – Брак с ведуньями Великой Матери превращает отрока в мужчину вне зависимости от количества прожитых лет. Я не сомневаюсь в победе, ярл Драгутин, а потому никуда из этого города не уеду, во всяком случае, по воле своих врагов.

Спорить с Тинбергой было бесполезно. Своей неистовой верой она если и не убедила Драгутина, то заставила его усомниться в правильности собственных рассуждений.

Ярл отыскал во дворце сеньоров Людовика и Олегаста и предложил им помериться силой. Герцог и граф его дружеский вызов приняли и обрушились на него с двух сторон. Увы, в своем юношеском запале они не приняли в расчет, что имеют дело с одним из лучших бойцов ойкумены. А у Драгутина появилась еще одна возможность утвердиться в собственном мнении по поводу божественного вмешательства в дела простых смертных.

Нет слов, оба его юных противника со временем могли бы стать весьма искушенными бойцами. Для этого у них имелись все данные. Но, к сожалению, королева Тинберга не оставила этим юным сеньорам времени для взросления. Им суждено было пасть в поединке, где у них изначально не имелось ни единого шанса на победу. Разве что сам Перун придет на помощь отпрыскам ближников Велеса и метнет из-за туч огненные стрелы в их противников. Во всяком случае, Драгутину не потребовалось чрезмерных усилий, чтобы выбить мечи из рук самоуверенных юнцов. Все это происходило на глазах Тинберги, спокойно взирающей на возню с открытой террасы.

– Прежде чем бросать вызов, сеньоры, следует трезво оценить собственные шансы на победу.

– Это не простой поединок, – обиженно пропыхтел Олегаст. – Это божий суд. И мы одолеем своих врагов, ибо правда на нашей стороне.

Олегаст был очень похож на старшего брата Драгутина, княжича Яромира, так что у боготура не было практически никаких сомнений в своем отцовстве. Что же касается Людовика, то это был вылитый Лихарь Урс в пору взросления. Этот мальчишка так же, чуть на отлете, держал меч и так же исподлобья смотрел на своих врагов. Поражение в дружеском поединке он переживал острее, чем легкомысленный Олегаст.

– Ты должен научить нас драться, ярл Драгутин, – сказал Людовик. – Время для этого у тебя еще есть.

Владеть мечом можно научить даже смерда, но никому не дано обмануть природу и за несколько месяцев превратить неокрепших юнцов в мужчин. К сожалению, судьба и королева Тинберга не оставили Драгутину выбора. Либо он научит Людовика и Олегаста всему, что знает сам, либо они станут легкой добычей франкских коршунов.

Глава 6 Сговор

Людовик Тевтон вторгся в пределы Западного франкского королевства на исходе лета. Захватив города Шалон, Сане и Аттиньи, он остановился неподалеку от Реймса и словно бы ждал чего-то. В Септимани вновь объявился Пипин с двумя тысячами всадников. Нейстрия почти целиком находилась в руках мятежных сеньоров. За королем Карлом осталась Франкония и часть Аквитании. Причем аквитанцы косо посматривали на короля и на графа Лиможского, сохранившего ему верность. На их преданность Карл вряд ли мог рассчитывать.

К счастью, королю удалось избавиться от нурманов, и он смог наконец, не боясь удара с тыла, заняться делами своего почти распавшегося королевства. Поднявшись вверх по реке Луаре во главе пятитысячного войска, король занял Орлеан, сюда же подошел и граф Лиможский с тремя тысячами всадников. Однако ситуация для Карла по-прежнему оставалась тревожной. Даже объединившись с графом Раймоном и призвав под свои знамена вассалов, сохранивших верность королю, Карл Лысый не смог собрать более десяти тысяч человек, тогда как армия его противников насчитывала по меньшей мере втрое больше отборных бойцов. Атаковать при таких условиях Людовика Тевтона было бы безумием, а потому Карл Лысый выжидал, надеясь, скорее всего, только на чудо.

Граф Раймон застал короля в замке Лорж близ Орлеана, который тот занял всего несколько дней назад. Видимо, Карл не был уверен в преданности орлеанцев, а потому и не рискнул обосноваться в городе. Вполне разумная предосторожность, учитывая его нынешнее незавидное положение.

Раймона Карл встретил приветливо и взмахом руки предложил ему занять кресло напротив.

– Похоже, удача, которую моя матушка Юдифь вымолила для меня у неба, изрядно выдохлась, – произнес Карл с кривой усмешкой.

На месте короля граф Лиможский не стал бы так шутить, тем более в нынешней непростой ситуации, когда не только Тинбергу, но и самого Карла вот-вот обвинят в ереси.

– Людовик Тевтон собирает сейм в Реймсе, – сказал Раймон. – Тебе, государь, об этом, должно быть, уже известно.

– Тевтон решил прибрать к рукам мои земли без больших усилий. Он надеется, что все сеньоры Западного королевства, как светские, так и духовные, добровольно присягнут ему. Надо признать, эти надежды вполне обоснованы. Особенно если божий суд закончится не в пользу Тинберги.

– Какой еще божий суд? – удивился Раймон.

– Мой сын герцог Людовик и граф Олегаст Анжерский бросили вызов графам Эду Орлеанскому и Руальду Неверскому, обвинившим королеву Тинбергу в ереси. Ты разве ничего не слышал об этом?

– Нет. Но это же безумие, государь!

– Кто бы спорил, – вздохнул Карл. – Эта шлюха поставила судьбу моего королевства в зависимость от двух молокососов. Немудрено, что епископ Венелон, монсеньор Николай и Людовик Тевтон сразу же ухватились за эту предоставленную им возможность одним махом решить все свои проблемы. Победа Орлеанского и Неверского на божьем суде будет решающим доводом в процессе, организованном против королевы, и произведет неизгладимое впечатление на сейм. Обвинения будут предъявлены не только королеве, но и мне. Не исключено, что граф Эд Орлеанский вспомнит и о тебе, дорогой Раймон. Ты ведь тоже был участником мистерии Белтайн. Кстати, ты в курсе, что твоя жена Радегунда согласилась дать показания против Тинберги? Если она расскажет епископам о превращениях любовника королевы в медведя, то это будет последним гвоздем, загнанным в гроб Западного франкского королевства.

Раймон очень хорошо понимал, что в данном случае движет Радегундой. Младшая дочь покойного коннетабля Виллельма никак не могла простить своему мужу многолетнюю связь с прекрасной Изабеллой Труан и, ослепленная ревностью, готова не только бросить тень на имя умершей сестры, но и погубить своего племянника Олегаста.

– Выходит, все потеряно? – поднял глаза на короля Раймон.

Карл провел широкой ладонью по облысевшему черепу, словно отгонял наваждение.

– Мы с тобой не раз попадали в сложные ситуации, Раймон, и всегда находили из них выход. Иногда мне даже казалось, что моя мать была права, когда обратилась за помощью к силам, которые так ненавистны нашим епископам.

– Ты богохульствуешь, государь, – остерег его Раймон. – В нашем положении это неразумно.

– Согласен, – усмехнулся Карл. – Но ситуация такова, что рассчитывать нам приходится только на помощь темных сил. Тебя это пугает, граф Раймон?

– Пугает, государь.

– Выходит, ты признаешь за языческими богами если не величие, то хотя бы способность влиять на ситуацию.

– Дьявол многолик, – поморщился Раймон.

– Возможно. Но моя матушка была уверена в том, что, обращаясь к этим силам, она не рискует своей душой. Хотел бы я знать, на чем покоилась эта ее уверенность.

Раймон удивленно посмотрел на короля. Для него не было секретом, что Карл был привязан к своей матери. Однако король вздохнул почти с облегчением, когда узнал о ее смерти. Возможно, Карл считал, что шашни Юдифи с языческими богами и их ближниками погубят не только ее, но и его душу.

– Но ведь это будет божий суд, Раймон. Его признали таковым все франкские епископы. Следовательно, никто потом не в силах будет отменить его результаты.

– Я не понимаю тебя, государь! – воскликнул почти с испугом граф Лиможский.

– Ты согласен, что победа двух юнцов над испытанными бойцами возможна только благодаря чуду?

– Допустим.

– Божьему чуду, Раймон, а не дьявольскому наваждению. Если дьявол явится на божий суд, объявленный епископами, то, значит, грош цена таким служителям церкви. Значит, все обвинения в адрес меня, моей матери, моей жены, моего сына – не более чем происки врагов, не только моих, но и всей христианской церкви. Бог сам рассудил, кто ему ближе – Эд с Руальдом или Людовик с Олегастом. И тогда я смогу с чистым сердцем сказать, что она права, и не волноваться больше за свою бессмертную душу.

– Кто она? – не понял Раймон.

– Моя матушка Юдифь.

– Так ты считаешь, государь, что божий суд может стать для нас отпущением всех прошлых грехов? – дошло наконец до графа Лиможского.

– Да, Раймон. После чуда, явленного самим богом, никто не вправе будет бросить тень на имя моей матери, на имя моей жены, на имя моего сына, на мое и на твое имя. Даже слово папы ничто против слова вседержителя, не говоря уже о кознях епископов и королей. Это будет не только прощением всех прошлых грехов, но и оправданием будущих. Теперь ты понял, что нужно сделать?

– Надо помочь чуду состояться, – неуверенно усмехнулся Раймон.

– Ты ловишь мои мысли на лету, граф Лиможский. До сих пор у меня еще не было столь сообразительного коннетабля. Ты отправишься в Реймс, граф Раймон. У тебя там будут союзники. Прежде всего это ярл Драгутин, которого не без основания считают отцом графа Олегаста. Затем Воислав Рерик, ныне граф Ютландский. Ну и наконец, король Лотарь, которому усиление дяди Людовика станет поперек горла. Я не жду от тебя чуда, Раймон, но очень надеюсь, что ты помешаешь нашим врагам исказить волю создателя.

Что и говорить, задача, поставленная королем Карлом перед графом Лиможским, была не из самых легких. Правда, Карл за усилия, потраченные на решение этой задачи, заплатил вперед. Другое дело, что дарованное им звание коннетабля может легко обратиться в усмешку дьявола, если два юных сеньора падут на божьем суде. А такой вариант как раз и был наиболее вероятен.

Эду Орлеанскому едва перевалило за сорок. Это был очень опытный рубака, и кому как не Раймону Рюэргу, не раз бившемуся с ним плечом к плечу, было это знать. Еще более искусным бойцом был тридцатилетний Руальд Неверский. Господь не наградил его выдающимся умом, зато компенсировал этот недостаток силой и ловкостью. Даже сам Раймон не рискнул бы встретиться лицом к лицу на ристалище с этим бешеным быком, а у юного Олегаста и вовсе нет ни единого шанса.

Карлу легко рассуждать, сидя в замке Лорж, а каково будет Раймону Рюэргу противостоять могущественным врагам. Ведь за спиной у Эда и Руальда два самых умных и хитрых в империи человека, король Людовик Тевтон и монсеньор Николай. Уж эти-то точно не упустят шанс, который им по глупости предоставила королева Тинберга. Конечно, Раймон мог бы переметнуться на их сторону, но вряд ли это спасет ему жизнь, не говоря уже о положении. Графство Лиможское – слишком лакомый кусок, чтобы его оставили потомку Меровея Венделика. И Тевтон, и будущий папа сделают все возможное, чтобы отправить на костер или на виселицу одного из последних представителей царственного рода. Значит, Раймону остается только одно – спасать себя, спасать Тинбергу, спасать короля Карла, опираясь при этом на помощь людей, которые еще недавно были самыми лютыми его врагами.

Въезд Людовика Тевтона в Реймс был обставлен с невероятной пышностью, и хотя в город въезжал не победитель, а гость, почти все нейстрийские и аквитанские сеньоры, прибывшие на сейм, поспешили засвидетельствовать ему свое почтению. Уже по этому рвению вассалов короля Карла можно было почти безошибочно предсказать решение грядущего съезда франкской знати. Правда, сейму должен был предшествовать божий суд, но никто из сеньоров практически не сомневался в его исходе. Похоже, это был просто жест отчаяния со стороны похотливой ведьмы Тинберги, которая в страстном желании спасти свою никчемную жизнь готова была пожертвовать и сыном Людовиком, и юным любовником Олегастом, которого в Реймсе уже открыто называли сыном дьявола. Многие даже считали, что божий суд – слишком большое снисхождение для ведьмы, в виновности которой никто уже практически не сомневался, но в данном случае сеньорам приходилось считаться как с древним обычаем, так и с позицией, занятой графом Реймским и епископом Гинкмаром.

Король Людовик Тевтон был столь любезен, что лично навестил монсеньора Николая, остановившегося в одном из самых красивых домов Реймса, принадлежащем богатому здешнему торговцу.

– Рад видеть вас в добром здравии, монсеньор, – вежливо склонил голову Людовик перед будущим папой.

Секретарь папской курии в долгу не остался и воздал внуку Карла Великого почести, достойные императора. В сущности, сделка между ними уже состоялась, осталось обговорить кое-какие мелкие детали, одновременно продемонстрировав окружающим крепость союза, возникающего на развалинах Западного франкского королевства. Людовик Тевтон многие годы, не спеша и не суетясь, продвигался к титулу императора и теперь благодаря соглашению с монсеньором Николаем ему осталось только руку протянуть к вожделенной короне. Монсеньор Николай тоже не оставался в накладе. По мнению многих, папская тиара вполне заслуженно увенчала бы путь великого труженика и борца с ересью, положившего тридцать лет жизни ради торжества христианской религии.

– Я надеюсь, монсеньор Николай, что сюрпризов не будет.

Людовик Тевтон говорил тихо, не повышая голоса, и всем присутствующим приходилось напрягаться, чтобы не пропустить ни единого слова из речи будущего императора. Внук Карла Великого чисто внешне сильно проигрывал своему деду, которого многие присутствующие, люди далеко уже не молодые, помнили очень хорошо. И осанка, и рост, и выражение лица Людовика Тевтона выдавали в нем человека заурядного. Спасали положение разве что глаза, почти бесцветные, но неожиданно цепкие и властные. Людовик был на двадцать лет старше своего брата Карла, ему уже давно перевалило за пятьдесят, но в его худощавой фигуре еще чувствовалась сила. Монсеньору Николаю очень хотелось надеяться на то, что длинные пальцы Тевтона, которые сейчас вцепились в наполненный до краев серебряный кубок, сумеют удержать и императорскую корону.

– Мы уже предприняли все необходимые меры, государь.

– Когда состоится божий суд?

– Через два дня.

Людовик задумчиво кивнул и поднялся с кресла. Монсеньор Николай с интересом наблюдал с террасы, как будущий император спускается по лестнице во двор и как суетятся вокруг него сеньоры. Людовик Тевтон уверенным шагом продвигался к своему величию, но, садясь в седло подведенного слугами коня, не попал ногой в стремя и едва не опрокинулся на спину. Упасть ему не позволили сеньоры, но монсеньор Николай посчитал эту оплошность Тевтона дурным предзнаменованием.

– Епископ Венелон уже прибыл в Реймс? – спросил Николай у падре Джованни, скромно стоящего в стороне.

– Да, монсеньор. Епископ хотел бы поговорить с вами наедине.

– Пригласи его. Немедленно.

Из Рима шли обнадеживающие вести. Папа Григорий был совсем плох. Близился час возвышения Николая, и, наверное, поэтому монсеньор нервничал. У него появился шанс не просто занять папский престол, но и восстановить империю. Помехой в этом благом начинании были два юнца, чьи жизни почти ничего не стоили на фоне грядущих в Европе грандиозных перемен. Карла Лысого Николай не боялся. Этот слабый и нерешительный человек не посмеет выступить против дружного приговора сеньоров империи. Чудо, что этот на редкость избалованный сын умной и решительной матери вообще стал королем. И еще большим чудом было то, что он им оставался на протяжении вот уже пятнадцати лет. Правда, все эти годы за ним стояла Юдифь.

Монсеньор Николай невольно поморщился, вспоминая эту женщину. Все могло решиться еще пятнадцать лет назад. Старший сын Людовика Благочестивого Лотарь мог бы стать истинным императором, и Рим избежал бы очередного осквернения варварами, теперь уже южными. Все могло бы сложиться по-иному и для самого Николая, ибо поражение при Фонтенуа аукнулось не только Лотарю. Монсеньор Николай так и не стал преемником папы Евгения, уступив дорогу ничем не примечательному Григорию. Папский клир не простил ему оглушительного поражения. Теперь у Николая появилась возможность взять реванш, и он сделает все от него зависящее, чтобы этот реванш состоялся.

Епископ Венелон так внезапно возник на пороге, что Николай даже вздрогнул. Венелон был хитрой бестией, это надо признать, однако доверия секретарь папской курии к нему не испытывал. Этот человек мог решить все вопросы еще в Париже, но самым бездарным образом упустил Тинбергу из осажденного королевского замка. Впрочем, сейчас не время чинить с него за это спрос.

– Я вас напугал, монсеньор?

– Нет, – равнодушно махнул рукой Николай. – Все в порядке.

– Монсеньор знает, что в Реймс приехал молодой король Лотарь? – бросил на собеседника настороженный взгляд Венелон.

– Знаю, – кивнул головой Николая, жестом приглашая Венелона садиться.

Епископ занял то самое кресло, в котором еще совсем недавно сидел Людовик Тевтон, и это почему-то не понравилось монсеньору.

– В свите Лотаря находится и новоиспеченный маркграф Ютландский.

– И что с того? – нахмурился Николай.

– У нас могут возникнуть проблемы, монсеньор, если божий суд закончится не так, как мы ожидаем.

– Чушь, – отмахнулся Николай. – Разве могут два юнца устоять против лучших бойцов империи.

– Все бывает, монсеньор, – вздохнул Венелон. – Какая-нибудь случайность…

– Случайностей быть не должно, – строго сказал Николай.

– Именно поэтому я настоятельно прошу вас, монсеньор, поговорить с Лотарем. Под рукой у короля Карла армия в десять тысяч человек. Если на его стороне выступят маркграф Ютландский и Лотарь, то наше положение в Нейстрии сразу же станет весьма шатким.

Монсеньор Николай едва не выругался, что, бесспорно, уронило бы его авторитет в глазах епископа Венелона. Этот худенький невзрачный человек с желтыми кошачьими глазами вызывал у Николая раздражение, хотя отмахиваться от его слов было бы глупо. Далеко не все сеньоры Западного франкского королевства поддерживают Людовика Тевтона. Многие колеблются. И если ситуация повернется в неблагоприятную сторону, то они, чего доброго, переметнутся на сторону сына Юдифи.

– Карл Лысый собирается в Реймс?

– Пока нет, монсеньор. Но он прислал сюда графа Лиможского, очень опасного интригана, смею вас уверить. Раймон Рюэрг уже развил кипучую деятельность. Судя по всему, он не испытывает недостатка в средствах, а золото способно поколебать позиции даже очень стойких людей.

– Откуда у графа Лиможского столько денег?

– Вероятно, он получил их от Воислава Рерика. Этот викинг баснословно богат.

Будь он трижды проклят, этот удачливый морской разбойник. Недаром же его прозвали язвой христианства. В который уже раз он становится на пути Николая, мешая достижению столь желанной цели.

– По городу поползли слухи о колдовстве, о том, что на стороне Людовика и Олегаста стоят языческие боги, которые уже не раз помогали Карлу и Тинберге в самых критических ситуациях. Люди вспоминают императрицу Юдифь, которая с помощью магии отхватила для своего сына изрядный кусок франкской империи. И еще говорят, что королева Тинберга унаследовала от свекрови ее темный, но тем не менее очень ценный дар.

– Но ведь эти слухи распускают наши люди! – в раздражении воскликнул Николай. – Вы, видимо, забыли, сеньор, что после божьего суда нас ожидает суд епископов, который вынесет еретичке Тинберге приговор, давно ею заслуженный.

– Увы, монсеньор, не все так тверды в христианской вере, как мы с вами. Многие искренние наши сторонники еще подвержены суевериям. Многие задаются вопросом, каким образом Карлу удалось получить и так долго удерживать на голове королевскую корону при наличии могущественнейших врагов.

Монсеньор Николай неожиданно побурел, то ли от гнева, то ли от неловкости ситуации. Ведь он сам только что задавался именно этим вопросом и не нашел на него ответа. Любой другой на месте Карла Лысого давно бы уже потерял не только корону, но и жизнь, а этот даже не счел нужным приехать в Реймс, чтобы выступить на сейме с речью в свою защиту. Неужели он так уверен в себе?

– К сожалению, сомнения проникли и в душу графа Неверского, – продолжал со вздохом епископ Венелон. – Граф Руальд – человек простоватый и легковерный, и слухи, ползущие по городу, не могут его не волновать.

– Так укрепите его дух молитвой, епископ Венелон.

– Я делаю все, что в моих силах, монсеньор, – развел руками хитрый нейстриец. – Но мне кажется, что для укрепления духа сеньоров молитвы будет мало. Почему бы Людовику Тевтону не пообещать Руальду графство Анжерское? Да и Эд Орлеанский, я думаю, не откажется от лишнего куска нейстрийской земли.

– Не слишком ли жирно будет платить такую цену за смерть безусых мальчишек? – насмешливо спросил Николай.

Монсеньор наконец постиг ход мыслей епископа Венелона и почувствовал облегчение. Нейстрийские сеньоры просто шантажировали своего будущего сюзерена, и, к слову сказать, они имели на это некоторые права. Во всяком случае, их поведение не стало неожиданностью для монсеньора Николая. За все в этой жизни приходится платить, а за императорскую корону и папскую тиару – тем более.

– Графы Эд и Руальд слишком хорошо понимают, что будущее империи сейчас зависит именно от их доблести, – негромко произнес Венелон. – А вокруг сплошные соблазны. Я не знаю, сколько предлагал им граф Лиможский, но боюсь, что немало.

– Епископ, сколько, по-вашему, нужно денег, чтобы снять все вопросы?

– Я думаю, двухсот тысяч денариев будет достаточно, монсеньор.

У Николая появилось горячее желание запустить в постную рожу Венелона тяжелый серебряный кубок, который он сейчас сжимал в руке, однако монсеньор сдержался. Двести тысяч денариев – не такая уж большая цена за спокойствие в единой империи.

Для графа Раймона разговор с женой выдался нелегким. Благородная Радегунда с годами становилась все более фанатичной в своей искренней вере. Возможно, виной тому была преждевременно подкравшаяся старость, возможно, ревность, съедающая это высохшее тело словно ржа. А ведь годами она была не старше Изабеллы и на несколько лет моложе Тинберги. Но сеньоры Тинберга и Изабелла с годами расцветали все краше, радуя пышными формами окружающих мужчин, а Радегунда все больше напоминала рыбу, высохшую под лучами безжалостного солнца. Почти чудом было то, что она до последнего времени исправно рожала здоровых сыновей, которых у графа Раймона было уже шестеро.

– Ненависть к Тинберге ослепляет тебя, сеньора, и ты забыла не только о своем муже, но и о детях.

– Очень трудно сохранить память о муже, который все свободное время проводит в постелях потаскух.

– Если я провожу все время в постелях потаскух, то от кого ты зачала своих детей, сеньора Радегунда?

– Ты меня оскорбляешь, сир, – надменно вскинула голову дочь коннетабля Виллельма.

– Нет, я просто намекаю на твою забывчивость. Что будет с нашими детьми, если моя голова отлетит на плахе? Или ты полагаешь, что истинный Каролинг Людовик Тевтон пощадит потомков Меровея?

Лицо Радегунды посерело. Как бы она ни относилась к своему неверному мужу, но над рожденными от него сыновьями она тряслась как наседка над цыплятами. На этом Раймон и решил сыграть, благо ему не пришлось даже кривить душой.

– Епископ Венелон обещал мне защиту церкви! – почти выкрикнула Радегунда.

– Старый лицемер, – процедил сквозь зубы Раймон. – Я ненавижу Тинбергу ничуть не меньше, чем ты, Радегунда, и если бы этот осел Венелон устранил ее в Париже, то я бы с радостью поставил в храме свечку за спасение ее черной души. Но суд над ней здесь, в Реймсе, погубит и меня, и тебя, и наших детей. Не худо бы тебе, сеньора, вспомнить и о своем племяннике Олегасте. Ты подумала, какая участь его ждет?

– Порочный мальчишка, – едва слышно прошептала Радегунда.

– Так молись за спасение его души, сеньора. Он сын твоей сестры. Если его объявят исчадьем ада и сыном дьявола, то черная тень падет на всех его родных, на всех потомков Меровея. В том числе и на тебя, благородная Радегунда. Тело твоей родной сестры Хирменгарды будет вынесено из склепа, предано поруганию и выброшено на свалку. Ты этого добиваешься, сеньора?

– Но ведь это ты убил ее, Раймон.

Граф Лиможский даже отшатнулся под взглядом неожиданно вспыхнувших глаз Радегунды. В этой тихой женщине таилась сила, непостижимая для Раймона, а потому пугающая. И если дочь коннетабля Виллельма будет уверена в своей правоте, то она пройдет свой путь до конца, несмотря ни на какие жертвы.

– Я не убивал Хирменгарду, – хмуро бросил Раймон. – Ее гибель была случайностью. Но я действительно хотел остановить Гарольда.

– Даже во вред своему королю? – в почти черных глазах Радегунды промелькнула насмешка.

– Я не только вассал, сеньора, но и христианин. Ты знаешь, кому предназначал маленькую Ефанду ее глупый отец.

– Я не одобряла этого, Раймон.

– Но и не противилась. Ты женщина, Радегунда, и в данном случае я тебя не виню. Но я мужчина, и с меня совсем другой спрос. В Париже я действовал по поручению монсеньора Николая.

– Он приказал тебе убить Ефанду? – вскричала Радегунда.

– Почему же сразу убить, – пожал плечами Раймон. – Девочку поместили бы в монастырь, где ее душе ничто не угрожало бы. К сожалению, наше благое начинание закончилось неудачей. Не по моей вине, Радегунда. Ты можешь обвинять меня в чем угодно, даже в братоубийстве, хотя Гарольда я не убивал, но я христианин и не хочу, чтобы меня казнили на глазах глумящейся толпы как язычника. Это ляжет тяжким бременем не столько на мою, сколько на твою душу.

– А почему я должна верить тебе, Раймон? – тихо спросила Радегунда.

– Не хочешь верить мне, так поверь богу, сеньора, – отрезал Рюэрг.

– Что ты имеешь в виду?

– Божий суд, Радегунда. Если Людовик и Олегаст падут, то ты можешь делать все, что пожелаешь, но если они одержат победу – ты должна молчать, ибо простые смертные не вправе обсуждать волю Всевышнего.

– Хорошо, Раймон, это я тебе обещаю.

Граф Лиможский был удовлетворен разговором с женой, но слово, данное Радегундой, не решало всех его проблем. Графы Орлеанский и Неверский неожиданно проявили редкостное упорство, которое не смог поколебать даже золотой дождь, который Рюэрг обещал пролить на их головы.

– Не хочу тебя обманывать, Раймон, – спокойно сказал Эд Орлеанский. – Нам заплатили достаточно, чтобы мы не поддались на твои посулы.

– А совесть? – попробовал ухватиться за соломинку Раймон.

Граф Орлеанский засмеялся.

– Помилуй, граф, тебе ли говорить о совести. Я плохой христианин, Раймон, но мне выпал тот редкий случай, когда можно искупить все свои грехи да еще и заработать на этом. Неужели ты на моем месте поступил бы иначе?

Положа руку на сердце, граф Лиможский вынужден был признать чужую правоту. Эд Орлеанский не был кровожадным человеком, и в глубине души он, наверное, жалел юного Людовика Заику, которого родная мать подставила под удар его меча. Но так сложились обстоятельства, что эта смерть должна послужить возвышению и христианской веры, и самого Эда. В такой ситуации любой честолюбец сделал бы единственно возможный выбор.

– Я обещал Бернарду Септиманскому отомстить Карлу и Тинберге за его смерть, и сегодня пришла пора сдержать слово, данное когда-то. Эта женщина опасна, Раймон, и мне жаль, что такой разумный человек, как ты, ринулся спасать еретичку, погрязшую в связях с дьяволом. Если хочешь, я замолвлю за тебя словечко перед епископом Венелоном.

– Нет, Эд. Венелон – слишком слабая защита для потомка Меровея Венделика. Сегодня мы с тобой находимся по разные стороны барьера, и я не буду желать тебе удачи, но не огорчусь, если ты все-таки останешься жив.

– Спасибо и на этом, – усмехнулся граф Орлеанский. – Но какая все же нелепость этот божий суд.

Глава 7 Божий суд

Воислав Рерик спокойно выслушал отчет графа Лиможского. Денег было потрачено немало, но нужного результата достичь все же не удалось. Теперь все зависело от юнцов, на победу которых сам Воислав в других обстоятельствах не поставил бы и медяка. Возможно, пятнадцать лет назад он совершенно напрасно поддался на уговоры Юдифи, но теперь уже поздно было об этом сожалеть. Два отрока, зачатых во время мистерии Белтайн, уже достигли того возраста, когда боги могли использовать их для своих целей. Далеко не первый раз вышние существа ставили Воислава Рерика перед выбором, но в этот раз выбирать было особенно тяжело. Он уже многого достиг в жизни и после долгих лет скитаний вроде бы нашел наконец тихую гавань. Фрисландия вполне могла стать той землей, где он мог бы дожить отпущенный ему срок в относительном спокойствии и достатке. Но как раз в этот момент перед ним открылась новая дорога…

Воислав пристально посмотрел на боготура Осташа, спокойно сидевшего у стола. Они не виделись двадцать лет, и оба за эти годы отнюдь не помолодели. И хотя Осташ держался по-прежнему бодро, но было бы слишком смелым утверждать, что прожитые годы не давили на его плечи тяжким грузом. Боготур разменял седьмой десяток, в эти годы ведун бога Велеса уже вправе поменять меч на посох волхва, однако радимич почему-то с переменами не торопился. Его волосы и борода были тронуты сединой, но еще сохраняли свой природный цвет, а широкие плечи не сутулились под тяжестью кольчуги, которую он не собирался снимать в этом городе, абсолютно чужом для него.

– Мне уже пятьдесят лет, Осташ, а ты предлагаешь начать все сначала.

– Никто не знает срок, отпущенный ему богами, – спокойно отозвался старый боготур. – Мы можем только предполагать, какую судьбу они нам уготовили. Выбор всегда остается за человеком. Я не обещаю тебе сладкой жизни ни в Новгородчине, ни на Руси. Зато у тебя появится возможность оставить след в этом мире, что, надо полагать, будет оценено и в том.

– Свои следы я оставил едва ли не по всему европейскому и африканскому побережью, – невесело усмехнулся Рерик.

– Пока ты только разрушал, Воислав, а теперь тебе предстоит созидать. Тебе предстоит подвиг, вполне сопоставимый с тем, который совершил твой предок Меровей Венделик.

– Меровеи хорошо начали, но плохо кончили.

– Будем надеяться, что ты окажешься удачливее своего предка.

– Пятнадцать лет назад, Осташ, я поддался обаянию одной незаурядной женщины и даже согласился ей помочь. Она была из рода Меровеев, как и я. Теперь ты видишь результат наших усилий. Все, созданное мною и ею, висит на волоске и может рухнуть в одночасье. Это очень похоже на знак богов.

– Вы обратились за помощью к Световиду?

– Мы решили угодить сразу и Белобогу, и Чернобогу, – криво усмехнулся Рерик. – Она была очень умной женщиной, моя Юдифь. Отроки, которым сегодня предстоит отстаивать свою правоту на божьем суде – сыновья боготура Драгутина и Лихаря Урса.

– Так в чем же ты видишь знамение богов, Воислав?

– Я положил на чашу весов короля Карла свою удачу, Осташ. Его поражение станет моим поражением. Боги не прощают ошибок, а с грузом неудачи очень тяжело начинать новое дело. Люди идут только за теми вождями, которые уверены в себе. А я не уверен, боготур, в этом-то все дело.

– Но ведь отроки могут победить.

– А вот это действительно будет чудом и знамением, Осташ. И подтверждением моей силы и правоты.

– Ну что же, Воислав, наверное, ты прав. В этом мире действительно очень многое зависит не только от богов, но и от людей, и один удар меча может определить судьбы мира на многие годы вперед. От имени бога Велеса я принимаю твой заклад, Воислав Рерик. Пусть божий суд определит и твою, и мою судьбу.

От Воислава Рерика боготур Осташ отправился к Драгутину. Младший сын князя Торусы возмужал за минувшие годы и, надо полагать, поднабрался ума в чужих краях. Осташа он узнал не сразу и долго пялил на него удивленные глаза.

– Вот кого не чаял встретить, – обнял он наконец за плечи старого знакомца. – Каким ветром тебя занесло в эти края?

– Ищу князя, – усмехнулся Осташ. – Великого князя для всей Руси.

– Нашел?

– Думаю, да. Но мне нужна твоя помощь, боготур.

Драгутин помрачнел. Для него не было тайной, как много ждет от божьего суда Воислав Рерик. Сам боготур не считал поведение маркграфа разумным. В конце концов, какое дело внуку князя Витцана до внука императора Карла, что их вообще может связывать кроме выдохшейся с течением времени крови Меровея Венделика. Была, правда, еще мистерия Белтайн, в которой сам Драгутин принял посильное участие, но ведь не каждое таинство рождает великого правителя. Достаточно и того, что Карл Лысый получил от викинга Рерика свою долю удачи, которая сначала сделала его королем, а потом позволила пятнадцать лет находиться у власти. Но все в этом мире рано или поздно кончается, в том числе и расположение богов.

– Ведунья Анхельма считает, что великий правитель все-таки родился, но это не Людовик Заика, а граф Олегаст, – сказал со вздохом Драгутин.

– А как погиб Лихарь Урс?

– Как и положено ротарию. Прежде чем попасть в страну света, он отправил в страну забвения двенадцать из своих убийц.

– Мне больше нравится число «тринадцать», – задумчиво проговорил Осташ. – Познакомь меня с этой женщиной.

– С Тинбергой?

– Да. Ее вера достойна похвалы.

Драгутин придерживался другого мнения, но не стал спорить со старым боготуром. Его совесть была чиста, в создавшейся ситуации он сделал все, что в человеческих силах. Теперь ему оставалось только надеяться на то, что воинская наука, которую он преподал отрокам, пойдет им впрок.

Торговая площадь Реймса не могла вместить всех желающих, поэтому сюда пускали только знатных сеньоров, которых оказалось достаточно, чтобы заполнить все свободное пространство вокруг ристалища. Немногие счастливчики с удобствами устроились у распахнутых настежь окон окрестных домов.

Осень уже вступала в свои права, но день выдался достаточно теплым для того, чтобы не подхватить ненароком простуду. Избранные, среди которых находились король Людовик Тевтон, король Лотарь, монсеньор Николай, епископы Венелон и Гинкмар, маркграф Ютландский, графы Турский, Лиможский и Реймский, расположились на террасе дворца в креслах, расставленных специально для этого случая.

В Реймсе ждали приезда Карла Лысого, но тот на божий суд не явился, подтвердив тем самым сплетни, распускаемые недоброжелателями по адресу его старшего сына. Судя по всему, владыку Западного франкского королевства действительно не волновала судьба Людовика Заики. Видимо, правы были те, кто называл отцом юного герцога страшного оборотня по имени Лихарь Урс, которого с большим трудом извели пятнадцать лет назад нейстрийские графы, причем двоим из них, Гонселину Анжерскому и Герарду Вьенскому, эта борьба стоила жизни.

– Так прямо в медведя и обратился? – не поверил молодой король Лотарь графу Роберту Турскому.

– Мы с графом Эдом собственными глазами видели, как он выскочил из дома Раймона Рюэрга и набросился на мечников графа Вьенского. Эд выстрелил в него из арбалета. Но упал он только тогда, когда в него угодило не менее десятка стрел.

– А в дом вы почему не пошли?

– Мы с Эдом прикрывали подходы. У оборотня под рукой была дружина, и он вполне мог прихватить мечников с собой, отправляясь на свидание с Тинбергой.

– А ты, благородный Роберт, можешь повторить свой рассказ перед судом епископов? – скосил глаза в сторону графа Турского Николай.

– Вне всякого сомнения, монсеньор. В доме Рюэрга оборотень убил одиннадцать человек, а двенадцатого, графа Герарда Вьенского, он задушил уже в замке Баракс, когда вдруг восстал из гроба после молитвы, прочитанной над ним отцом Теодульфом. Я слышал об этом от графа Бернарда Септиманского.

– А что было потом? – спросил маркграф Ютландский, сидевший по левую руку от короля Лотаря, и вперил свои синие, холодные, как лед, глаза в смутившегося Роберта.

Впрочем, граф Турский очень скоро пришел в себя.

– Силы ада вырвались из-под земли и уничтожили весь гарнизон замка Баракс.

– Выходит, и молитва не помогла, – небрежно бросил маркграф Воислав, чем поверг всех присутствующих в великое смятение.

Монсеньор Николай и король Людовик Тевтон переглянулись. Епископ Венелон недовольно крякнул. И только король Лотарь продолжал улыбаться:

– Вот уж не думал, что столь храбрых сеньоров можно напугать медвежьей шкурой.

– Это смотря какая шкура, – зло процедил граф Турский, обиженный недоверием молодого короля.

Довольно обширную площадь пересекали сразу два барьера, поскольку на божий суд выходили четыре всадника. У дальнего должны были сойтись с копьями в руках граф Эд Орлеанский и герцог Людовик, а у ближнего – графы Руальд Неверский и Олегаст Анжерский. В случае сомнительного исхода первой стычки участники суда должны были спешиться и продолжить бой на мечах. Сомнительным этот исход признавался в том случае, если сбитый с коня противник сумеет подняться на ноги. На этой стадии бойцам разрешалось помогать друг другу.

Капитан Изинберт, выехав на рослом гнедом коне к центру площади, громогласно объяснил зрителям условия предстоящего действа. Все присутствующие выслушали его с большим вниманием, хотя ничего нового он им не сообщил.

Первыми на площадь выехали графы Руальд и Олегаст. Оба были в кольчугах и шлемах, с копьями и щитами в руках. Граф Неверский казался настоящей горой мяса на фоне щуплого Олегаста, которому не придала солидности даже кольчуга, надетая поверх кожаного колета. Это стало заметно, когда противники, хоть и разделяемые барьером, съехались как раз напротив террасы и молча поклонились сидевшим там королям, епископам и графам.

– Да, – вздохнул король Лотарь. – Прямо скажем, неравная схватка.

– Бог рассудит, – холодно бросил Людовик Тевтон.

Противники развернулись и медленно двинулись вдоль барьера, разминая коней, которым совсем скоро предстояло проделать тот же путь, но уже галопом. По мнению сеньоров, собравшихся на террасе, дистанция была коротковата, чтобы успеть набрать хорошую скорость для полноценного удара копьем. Правда, пока трудно было сказать, кому это пойдет на пользу, налитому силой Руальду или легкому и верткому Олегасту.

– Тинберга, – сказал Лотарь, указывая рукой на окно дома, расположенного напротив.

Королеву узнали все присутствующие, но никто не взял на себя смелость сказать, в каком состоянии находится сейчас эта кругом виноватая женщина.

– А вот и Эд Орлеанский, – приветствовал громким возгласом появление старого друга Роберт Турский.

Граф проехал вдоль барьера, остановился напротив террасы и в знак приветствия чуть приподнял копье. Герцог Людовик на арене пока не появился, что не могло не вызвать ропот недоумения среди зрителей. Впрочем, правилами такое поведение допускалось. Главное, чтобы противник благородного Эда не пропустил удар в медное било, над которым распорядитель божьего суда капитан Изинберт уже занес булаву.

– Неужели Людовик не выйдет? – забеспокоился король Лотарь, оглядываясь по сторонам. – Это будет большой конфуз для его отца Карла.

С Лотарем молча согласились все. И без того хлипкие шансы Олегаста Анжерского сводились практически к нулю, ибо два таких бойца, как благородные Эд и Руальд, в два счета смешают мальчишку с грязью.

Удар в било прозвучал столь неожиданно и звонко, что король Лотарь даже вздрогнул и бросил испуганный взгляд на невозмутимого монсеньора Николая.

– Оборотень! – вскричал епископ Венелон почти в ужасе.

Лотарь перевел глаза на арену и едва не закричал вслед за невыдержанным епископом. Навстречу Эду Орлеанскому действительно мчался зверь с огромными клыками, торчащими из пасти, раскрытой для жуткого рева.

Рева молодой король, однако, не услышал, зато в шаге от него прозвучал спокойный голос Воислава Рерика:

– Это просто медвежья шкура.

Трудно сказать, что почудилось в эти несколько мгновений графу Орлеанскому, возможно, ему просто не хватило времени для того, чтобы опознать под звериным черепом знакомые черты юного Людовика. Благородный Эд только в последний момент поднял щит, чтобы остановить летящее в лицо стальное жало, но запоздал с этим решением, последним в своей жизни. Удар копья Людовика Заики пришелся ему прямо в глаз, и он рухнул на мощеную площадь, даже не вскрикнув. Зрители, для которых смерть графа Орлеанского оказалась полной неожиданностью, зашлись в крике.

– Боже мой! – только и успел вымолвить Лотарь, переводя глаза на Руальда и Олегаста.

Юный граф сумел-таки отвести удар своего противника щитом, но при этом потерял стремя. Будь это простым поединком, ему бы засчитали поражение. Однако у божьего суда свои правила. Тем более что огромный вороной конь благородного Руальда Неверского вдруг зашатался и рухнул на арену под сочувственные вздохи зрителей.

Олегаст немедленно спрыгнул на землю, ибо биться верхом против спешенного противника на божьем суде строжайше запрещалось. Герцог Людовик последовал его примеру, легко перемахнув при этом барьер, отделяющий его от бойцов, изготовившихся к кровавой схватке.

– Не вмешивайся, Людо, – крикнул ему Олегаст. – Я сам!

И герцог Людовик послушно замер у барьера. Это было неслыханное благородство и совершенно чудовищная глупость. Король Лотарь, сочувствовавший юнцам, с досады даже хлопнул кожаными перчатками по колену. Граф Руальд был опытным бойцом, даже объединив усилия, Людовик и Олегаст вряд ли с ним справились бы. А уж поодиночке он разделается с ними в два счета.

– Помоги ему, – не удержался от выкрика в сторону юного герцога Раймон Лиможский, но Людовик в ответ на этот отчаянный призыв даже не пошевелился.

Между тем у благородного Руальда дела складывались совсем не так, как рассчитывали заинтересованные зрители. Он очень неуверенно атаковал своего противника, возможно, на него повлияла внезапная смерть Эда Орлеанского. К тому же при падении граф, кажется, повредил ногу и сейчас передвигался с трудом. Зато юный Олегаст буквально летал по арене. Судя по всему, у этого мальчишки были железные ноги, ибо атаковал он своего противника буквально со всех сторон, беспрестанно меняя положение своего юного и выносливого тела.

– Проклятый малолетка, – процедил сквозь зубы епископ Венелон, посеревший от напряжения.

– Ловок, ничего не скажешь, – в тон ему отозвался король Лотарь и поднял глаза на королеву.

Тинберга стояла у окна в полный рост, но смотрела не на арену, а на своих врагов. Лотарю показалось, что ведьма улыбается. Зато у ее высокородных противников поводов для радости было немного. На Торговой площади Реймса на глазах заинтересованных зрителей рассыпалась прахом тщательно закрученная интрига, которая должна была вознести Людовика Тевтона на вершину власти.

Меч юного Олегаста взлетел над головой пошатнувшегося графа Неверского, и через мгновение в этом мире все было кончено для благородного Руальда. Тишина над ристалищем повисла такая, что было слышно, как надсадно дышит епископ Венелон, обуреваемый бессильной яростью. Никто не верил, что такое возможно. Никто! Но невозможное все-таки случилось, повергнув многих людей, присутствующих на божьем суде, в изумление и тихий ужас.

– Бог сказал свое слово, – спокойно произнес король Лотарь. – Теперь дело за сеньорами.

Сейм, состоявшийся сразу же за божьим судом, не дал повода для радости ни королю Людовику Тевтону, ни монсеньору Николаю. Претензии мятежных сеньоров к королю Карлу Лысому, которые озвучил Венелон, прозвучали неубедительно, и герцог Людовик Нейстрийский, выступивший вслед за епископом, отмел их без труда. Речь старшего сына короля Карла звучала плавно, и он ни разу не запнулся, произнося ее, начисто опровергнув тем самым свое нелестное прозвище. Зато престарелый Адалард Парижский и еще молодой и полный сил Роберт Турский путались в словах, перескакивали с пятого на десятое, а уж их обвинения, предъявленные якобы оборотню герцогу Людовику, и вовсе вызвали смех в зале.

– На тебе ведь тоже, благородный Роберт, колет из бычьей кожи, – отозвался с места король Лотарь. – Но никому из присутствующих и в голову не придет назвать благородного сеньора быком.

Черту под выступлениями светских и церковных сеньоров подвел епископ Гинкмар, заявивший, что он не видит причин для пересмотра соглашений, подписанных в Вердене, и призвавший франков всех пяти королевств к миру и согласию.

У Людовика Тевтона хватило ума не оспаривать решение сейма. Он произнес на прощание несколько высокопарных фраз, поблагодарил сеньоров за выдержку и мудрость и покинул Реймс под ехидные улыбочки своих недоброжелателей.

Епископ Венелон попытался было напомнить высокому собранию о суде над королевой Тинбергой, но не встретил понимания даже у монсеньора Николая, не говоря уже обо всех прочих иерархах церкви. А граф Лиможский не упустил случая напомнить монсеньору из Санса, что королеву Тинбергу оправдало небо и вряд ли простой епископ вправе оспаривать решение Всевышнего.

После этого наглого заявления епископу Венелону не осталось ничего другого, как просить защиты у папского престола, ибо не приходилось сомневаться в том, что и король Карл, и коннетабль Раймон Рюэрг рано или поздно сведут счеты с мятежным иерархом. Монсеньор Николай обещал Венелону поддержку, но никаких твердых гарантий дать не мог в силу сомнительности собственного положения. Николаю в какой-то момент даже показалось, что поражение в Реймсе явилось для его репутации даже более сокрушительным, чем поражение при Фонтенуа.

Монсеньор, возможно, впал бы в отчаяние, если бы молодой король Лотарь не порадовал его доброй вестью:

– А ведь вы оказались правы, монсеньор. Ярл Воислав собирается покинуть Фрисландию, чему я несказанно рад, ибо есть, знаете ли, такие вассалы, которые сюзеренам в тягость.

После этих слов монсеньор почувствовал огромное облегчение. Даже поражение в Реймсе не казалось ему теперь таким уж катастрофическим. А главное – было с чем возвращаться в Рим. Угроза, нависшая над христианским миром, отведена разумными действиями Николая. Известный возмутитель спокойствия ярл Воислав Рерик был практически обезврежен умело проведенной интригой и теперь если и представлял опасность, то только для далекой Руси и Хазарского каганата, чьи судьбы мало волновали иерархов Римской церкви. Конечно, далеко не все в данном случае вершилось по воле хитроумного секретаря папской курии, но когда результат достигнут, мало кому придет в голову доискиваться, какие именно причины его породили.

Монсеньор Николай проводил до порога любезного короля Лотаря и обернулся к отцу Джованни:

– Тебе придется отправиться в Киев, мой друг, чтобы напомнить сеньору Аскольду о его обязательствах перед папским престолом. Аскольд заслужит нашу вечную благодарность, если сумеет остановить этого безумца.

– На вашем месте, монсеньор, я бы отправил посланца не только в Киев, но и в Итиль, к беку Карочею.

– Ты прав, Джованни, – задумчиво кивнул головой Николай. – Передай сеньору Аскольду, что папский престол не оставит его без отеческого попечения. И да поможет ему бог.

Герцог Людовик был удивлен решением графа Анжерского и не преминул высказать ему свое неудовольствие. Какой смысл искать счастье за морем, когда в руках у тебя одно из самых процветающих графств Нейстрии. Однако предостережение старого друга не произвело на сеньора Олегаста особого впечатления.

– Отныне наши пути расходятся, Людо. Я думаю, это к лучшему. Сеньоры никогда не простят нам ни победы в Реймсе, ни даже факта нашего рождения. Мое присутствие рядом с королевским троном станет для них вечным раздражителем. Тебе будет проще договариваться с ними, если я исчезну с их глаз. К тому же я должен позаботиться о сестре. Не знаю, что ее ждет – великая судьба, как предсказывал архиепископ Константин, или забвение. Но так или иначе, я решил разделить ее участь. Это мой долг перед матерью и отчимом. Коннетабль Гарольд заплатил жизнью за то, чтобы видение константинопольского иерарха стало явью, и я не могу предать память человека, столь много сделавшего для меня.

– Но ведь это чужая земля, Олег, – нахмурился герцог.

– Это земля моего отца, Людо, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы она стала моей.

Когда за юным Олегастом закрылась дверь, Людовик резко повернулся к матери, спокойно сидевшей в кресле, и спросил:

– Почему ты не удержала его?

– Я сделала это ради тебя, Людовик, – спокойно отозвалась Тинберга. – Из Олега никогда не выйдет доброго вассала, ибо он рожден повелевать. В его лице ты получил бы не друга, а соперника в борьбе за власть. Да, страшного и коварного соперника, рожденного под звездой Белтайн. Смирись с неизбежным, сын, и пожелай ему доброго пути. И пусть бог хранит графа Олегаста, сына ярла Драгутина.

Оглавление

Часть первая Наемник

  Глава 1 Вечный город

  Глава 2 Соколы

  Глава 3 Реймс

  Глава 4 Париж

  Глава 5 Юдифь

  Глава 6 Гороскоп

  Глава 7 Зимняя охота

  Глава 8 Крепость Дакс

  Глава 9 Белтайн

  Глава 10 Разоблачение

Часть вторая Викинг

  Глава 1 Война

  Глава 2 Перемирие

  Глава 3 Охота на медведя

  Глава 4 Гарольд

  Глава 5 Изгнание беса

  Глава 6 Мятеж в Аквитании

  Глава 7 Король Карл

  Глава 8 Сенегонда

  Глава 9 Бой с тенью

  Глава 10 Париж

  Глава 11 Третья империя

Часть третья Маркграф

  Глава 1 Возвращение викинга

  Глава 2 Граф Лиможский

  Глава 3 Олегаст

  Глава 4 Мятежники

  Глава 5 Вызов

  Глава 6 Сговор

  Глава 7 Божий суд Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg