«Мать-река»

Александр СКУРИДИН МАТЬ-РЕКА

К вечеру похолодало. Николай растопил жестяную печурку, и палатка быстро прогрелась. Он всматривался в мельтешение огня в топочном отверстии и думал о своей жизни. Николаю, вдруг, пришли на ум есенинские строки: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…», и грусть острым ножом полоснула по сердцу.

Нет! Жизнь не приснилась, она была, своя, как у каждого человека, наполненная личными, далёкими воспоминаниями детства, зрелости. Это сейчас она как бы приостановилась, зависла, видимо, перед тем, как начать новый виток, новый разбег.

Жили Климовы в заполярной деревне Вертлуги, которая расположена на берегу великой северной реки Печоры. Бытие здесь тихое, неторопливое, как течение полноводной реки.

В любой деревне в те годы обязательно имелся хотя бы один колдун или колдунья. Знания ведовства шли из глубокой старины, передаваясь из поколения в поколение. Океан ещё неизученной наукой энергии жил своей, особой жизнью, активно вмешиваясь в физический, видимый мир. Тот, другой, Тонкий мир вмещает в себя всё. И если познать законы управления им, то можно действовать и в видимом мире безошибочно, изумляя окружающих, не умеющих выйти за пределы физической природы.

Колдуны различаются на два типа: белые и чёрные, впрочем, как и все остальные люди. Вернее, всякому человеку изначально даётся выбор: принять светлую или тёмную сторону жизни, и выбор этот он делает каждый день, каждый момент времени.

Дед Николки Касьян был очень известным потомственным колдуном, успешно сражавшийся против чёрных своих собратьев. Он являлся главой самой лучшей и благородной части ведовства, непонятно-жуткого для непосвящённых древнего ордена тайного знания.

«Мы — ведуны и ведуньи, — рассказывал дед Касьян внуку, — исчисляем свой род от славных ариев». — «А кто такие арии?» — спрашивал малолетний Николка. «Народ столь старинный, что о нём и позабыли вовсе». — «Вы, тятя, мне мальца не сбивайте», — проявлял своё недовольство подобными разговорами отец. «Эх, Лёшка, быть Николке моим преемником», — усмехнулся, помнится, однажды дед. «Не бывать тому!» — крикнул, багровея, отец. «Судьбу, Лексей, не переиначишь…» — тихо ответствовал Климов-старший.

— Хочешь быть ведуном? — спросил однажды дед Касьян напрямик у любимого внука.

— Колдовать? Да ни в жисть! — честно признался мальчик, хотя ему в чём-то и нравилась эта тайная, скрытая от всех дедовская деятельность.

— А глазёнки-то зажглись! — с удовлетворением отметил дед и добавил строго: — Ведать, сие означает — знать. — И зашёлся булькающим смехом, сильно напугав отца Николки, боящегося того, что «малец может пойти по стопам» деда-колдуна.

В то, памятное, лето дед Касьян сказал однажды вечером сыну и невестке:

— Мы с Николкой поедем на зимовье, хочу напоследок его посетить.

— Что вы такое говорите! — всплеснула руками мать и добавила: — Да вы ещё всех нас переживёте!

— Нет, Клава, я твёрдо знаю: близок мой срок… — ответил старый колдун.

В горнице нависла тишина, только малолетний кот-игрун теребил возле печи прутья веника.

— Кыш, варнак! — закричала мать на кота и тихо пробормотала: — Тоже мне, умиральщик.

Но и она, и её муж понимали: дед Касьян подобрался к предельному и дальше ему вряд ли проскрипеть. Шутка ли, колдуну пошёл девяносто четвёртый год!

Что и говорить, жили Климовы под попечительством Касьяна как у Христа за пазухой. Все трудности послевоенных годов как-то обходили их избу стороной. Алексей и Вера работали в рыбацкой артели, числились на хорошем счету у начальства. Это всё потому, что дед Касьян лечил не только местную деревенскую «головку», но и вернул к жизни жену «самого» первого секретаря райкома партии. А в шестьдесят первом году, в аккурат денежной реформы Хрущёва, и родился их младшенький сын.

Николка выгребал потихоньку по течению, посматривая по сторонам, радуясь тому, что дед затеял эту поездку, давно хотелось ему побывать на зимовье, сидеть вечером у костра, слушать негромкий говор леса.

— Дедушка, расскажи о Тургае, — попросил он, завидев огромный, мрачный, настороженный утёс, у подошвы которого находился всем известный бездонный Тургаев омут.

Конечно же, мальчик, как и все в деревне, давно знал это сказание. Учитель Василь Фёдорыч отозвался однажды о нём, правда, не совсем понятно: «Романтико-поэтическая легенда…» Это когда Николка ходил с группой школьников на вершину утёса, где найдены были наконечники стрел и ржавый иззубренный кривой нож. Но ему хотелось ещё раз послушать о победе Матери-реки над грозным великаном именно от деда — очень уж тот хорошо рассказывал об этом.

— В старые-престарые времена, — начал дед Касьян, — поселились здесь, по берегам реки, люди, занимались они охотой, рыбной ловлей и землепашеством. Хорошо они жили, ни богатеев, ни царских слуг в этих местах и в помине тогда не было.

В омуте, который мы сейчас проплываем, обитала сама Мать-река, давшая жизнь Печоре, другим речкам и ручьям, впадающим в неё, озёрам, родникам и болотам по всей округе. Не любила она только, когда в её омуте рыбалили. Заметит лодку, поведёт плечами — налетит волна и гонит незадачливого рыбака подальше.

Старики говорили: «Видели мельком Мать-реку — белая такая, в серебряном чешуйчатом платье, а глаза — что омут. Кто в них долго глядеть станет — окаменеет». Ну, короче, поняли люди, что не надо ей мешать почём зря, да и зачем, когда рыбы и в других местах вдоволь?

Но вскоре по-другому всё пошло: из дальних южных краёв явился великан Тургай. Увидел он просторы, на которых полновесно наливались морошка и голубика, богатые рыбой ручьи и реки, полные зверья и птицы леса и задумал извести в здешних местах род людской. Ягодные места он затоптал, деревья повыдёргивал, ручьи и малые реки позаваливал землё и камнями. Сникли весёлые песни. Пустынно стало на берегах Печоры: кто куда мог, туда и попрятался. Однако нашлись храбрецы, которые отворяли засыпанные родники, расчищали ручьи, отчего сильно гневался Тургай, ещё пуще бесновался. Долго так продолжалось. И понял великан, что надо победить ему вначале хозяйку вод.

Пришёл он однажды к Печоре, кинул в омут огромный валун. Показалась Мать-река, спросила:

— Что тебе надо? Зачем ты пришёл сюда?

— Я пришёл задушить тебя, жалкая Большая Рыба! — закричал Тургай и протянул к ней огромные, волосатые руки.

— Безумец! — ответила Мать-река. — Разве можно задушить саму жизнь? — она глядела прямо в глаза великана.

Тургай сделал ещё один шаг, к самой кромке воды. Вот-вот, казалось, схватит он Мать-реку, и захохотал великан оглушительно, предвкушая победу. Только смех его становился всё тише и тише, и руки, не дотянувшись до Матери-реки, обвисли, а сам он превратился в камень…

Николке после рассказа деда сделалось немного жутко. Сбоку утёс на самом деле напоминает огромную фигуру, вон даже руки видны. Что, если Мать-река всплывёт сейчас и посмотрит в глаза его, Николки, и деда Касьяна?.. Кому хочется в булыган превращаться?.. Николка приналёг на вёсла. Сказка сказкой, а всякое может статься.

К примеру, Акулька-блажная, раньше, четыре года назад, красавицей была, всем на загляденье. Жених у неё тогда в Печоре утоп. Вот и побежала сгоряча Акулька в Тургаев омут бросаться, да после нашли её на берегу блажной, — слова путного не добьёшься. Так вот, эта Акулька каждое лето в день гибели своего жениха под утро приходит с венком цветов на голове.

Клим Воронов с Петькой Сажиным прошлым годом за ней увязались посмотреть: что она там делает? Присели они за кустами, а Акулька на Тургаев утёс взошла, руки вперёд вытянула и заклинает замогильным голосом:

— Мать-река!.. Мать-река!.. Покажись мне!

Тут, как Воронов и Сажин рассказывали, в утреннем тумане действительно что-то стало над омутом расти, серебряной чешуёй блеснуло. Климка с Петькой ноги в руки…

Когда проплыли страшное место, Николка подумал, что всё это враньё, выдумки, да и разве среди белого дня с дедом можно кого-либо бояться? Любил он деда Касьяна — старик никогда не заругается, как отец, если он, Николка, набедокурит, вздохнёт только жалостливо, погладит по голове и скажет:

— С моим скучным Алёшкой тебе не сладко. Твоя душа простора просит.

Подросток уснул мгновенно, как в полынью провалился. Привиделась ему Вера — идут они, взявшись за руки, берегом реки, легко им и весело, а впереди неведомые огни, кажется, недалеко до них, рукой подать. И вдруг из Тургаева омута поднялась белая фигура в серебристой чешуе. Николка так и обомлел: «Мать-река!..»

— Да, это я, — зазвучал гулкий голос. — Это я, дающая жизнь… Смотрите мне в глаза!

— Не смотри на неё, Вера! — закричал Николка, заслоняя собой девочку, чувствуя, что вот-вот окаменеет.

— Молодец, Николка! — засмеялась, словно колокольчик зазвенел, Мать-река.

Она исчезла, и огни растаяли, и Вера пропала, точно и не было её. Хотел закричать Николка, да проснулся, глянул по сторонам — где дед? Выскочил из зимовья, увидел на берегу Печоры старика, хотел окликнуть его, да передумал. А дед, вернувшись, пробормотал непонятно, что: «Хороший Хранитель реке требуется…»

Вскоре после этой поездки дел Касьян почувствовал явственное приближение костлявой. Он сильно ослабел и отказывался от пищи.

И вот он умирал. Это было медленное, мучительное угасание. Отдать последние почести своему патриарху, известному во всей Большеземельской тундре, приехало множество белых и чёрных колдунов и колдуний. Чёрные прибыли всецело из-за уважения — неприязнь и даже затаённая ненависть оставлены — умирал всё-таки их собрат. Все они пришли на последний поклон к Касьяну — близкие родственники лишь шарахались при лицезрении столь прославленных «особ», но препятствовать им в этом боялись. Конечно же, необычный «десант» вызвал переполох в Вертлугах, матери строго-настрого приказали своим детям и не высовываться на улицу. И сами они, напуганные, сидели в избах, молясь Николаю-угоднику: «Помоги, отче праведный, защити…» И мужики, из тех, кто не занят был в рыбацкой артели, старались не подходить близко к той окраине деревни, где проживал Колдун. Касьянова изба находилась на самом отшибе: прямо за ней начинались заросли кустарника, а дальше, куда взор ни кинь, — простор… Напряжённое ожидание развязки жизненного пути Климова-старшего подогревалось ими самогонкой, и бабы не зудели при этом докучливыми мухами.

И лишь Никодим, поп-расстрига, бывший вертлугинский батюшка, залив с утра очи, осмелился притащиться к Касьяну.

— Эй, нехристь! Нечистая сила! — горланил Никодим. — Дай-ка взгляну на тебя, предстающего пред Господом нашим. Эй, вороньё! — рявкнул он. — Расступись!

Колдуны и колдуньи угрожающе заворчали, но из избы слабо послышалось:

— Пропустите его.

Никодим ввалился в горницу, где лежал умирающий Колдун.

— Что, соборовать будешь? — насмешливо спросил дед Касьян.

— Не дадено мне нынче сие право, — ответил расстрига. — Но Бога я чту и знаю: гореть тебе в аду. Покайся, пока ещё есть время. Вот тебе честной крест! — Бывший иерей сунул в постель Колдуну медное распятие.

— Спасибо, Никодим, за заботу о моей душе. Только знай, что гореть и тебе придётся, — произнёс, отклоняя слабой рукой крест, умирающий и лукаво продолжил: — Скажи лучше, куда ты серебряный дел?

— Потерял, — обескураженно ответил расстрига, однако убрал руку с медным символом христианства.

— Нет! Ты заложил его за три бутылки водки в Акимовке, в тамошнем магазине.

— Ты!.. Видел?.. — изумился Никодим, твёрдо зная, что рядом с ним кроме продавщицы тогда никого не находилось. А крест был фамильным, старинной работы, с каменьями.

— Я многое вижу.

Тут в избу прорвалась через заслон жена Никодима Люба, очень молодая, совсем недавно родившая первенца-дочь.

— А ну пойдём домой! — закричала она. — Надо же, моду взял: напиться и людей поучать. Одно слово — расстрига…

— «Да убоится жена мужа», — мудро сказано в Писании. Тебе, Любаша, отныне предстоит жить с ним в любви-согласии, — сказал дед Касьян.

— С этим пропойцей? Да я развестись хочу и к маме уехать! — ахнула бывшая попадья.

— Он пить больше не станет. До самой кончины.

Но тут Никодим, наперекор предсказанию, потребовал чарку:

— Сейчас посмотрим, прав ты или нет!

— Неси, Лёха, — приказал Касьян сыну.

Алексей принёс из чулана бутыль, плеснул в стакан самогон. Расстрига крякнул, попытался поднести посудину ко рту, как рука его сильно задрожала, пальцы разжались, и уроненный стакан разбился об пол вдребезги.

— Не могу! — взревел бывший поп, стремглав выскочил, зажав ладонью рот, на крыльцо, где принялся облёвывать ступени.

— Ну!.. — тяжело повёл взглядом дед Касьян. — Кто и чему не верит?

— Я, пожалуй, пойду, — встрепенулась Люба и поспешила к мужу.

Никто ей не ответил. А ослабевший Колдун откинулся на подушку, изобразив на лице мучение.

— Что ж, делай, как заведено, — сказал, наконец, он сыну.

Алексей знал обычай: когда колдун или колдунья долго мучаются, не умирая, необходимо разобрать крышу над тем самым местом, где они лежат. Также необходимо распахнуть настежь все двери и окна, только тогда душа сможет беспрепятственно покинуть ослабевшее тело. Был, правда, ещё один способ: кто-то из близких родственников Колдуна должен принять дар ведовства. И сделать это можно не обязательно добровольно: колдуну достаточно коснуться человека. И Касьян хитрил, уговаривал сына подойти как можно ближе, шепнуть, мол, надо последнее, заветное слово. Алексей раскусил хитрость отца и хотя выпроводил всех из горницы, но совсем уже близко подходить к постели умирающего поостерёгся, как ни уговаривал его отец.

— Ну, что боишься? Сын-то ведь ты мне… Подойди, останний час наступает, а ты как чужой!

— Знаем мы вас… — отнекивался Алексей. — Говорите ваше заветное слово.

Колдун раздосадованно сопел, изредка разражаясь угрозой:

— Достану и оттуда, из-за гроба!

И вот на третий день, как и положено, Алексей и двое соседей начали разбирать крышу. Отец строго-настрого приказал старшему Витьке и младшему Николке ни под каким предлогом даже и не заглядывать в горницу. Витя боялся деда Касьяна, а Николка очень любил. Однако он быть ведуном не намеревался, так как хотел в дальнейшем стать учёным. Он только тихо проскользнул в дверь, чтобы в последний раз посмотреть на живого деда. Николку в горницу привела сама Судьба, хотя в тот момент мальчик и не знал этого. Он был избран Ею.

Уже перед взором соседей, разбирающих крышу, виднелась внутренняя часть горницы, как послышался радостный смех старика. Алексей сунул за ремень брюк клещи и полез вниз по лестнице, чуя недоброе, узнать, что же развеселило Колдуна.

В сенях ему встретилась испуганная жена с младшим сыном.

— Что стряслось, Клава? — спросил Алексей.

— Николка… — растерянно выдавила Клавдия.

— Неужель?.. Говори, ходил, шалопут, к деду?

— Ходил. Он же, тятя, так пить хочет, что стонет: «Умру, внучок, если воды не подашь».

— Господи! — схватился за голову отец, затем набросился с упрёком на жену: — Ты-то чего не смогла уберечь мальца?

— Дак… Чуть отвернулась, а он туда — шасть… Видел же не раз Николка, как мы на стул стакан ставили, а потом Колдуну его подвигали, чтобы, не дай Бог, тестюшка прикосновение не совершил.

А старик смеялся, точно и умирать ему совсем расхотелось:

— Ты, Лёшка, увильнул, а Николка вот попался. И не зря: знатным у меня со временем станет Хранителем!

Колдуны и колдуньи во дворе облегчённо переглянулись, втайне радуясь такому благоприятному для Касьяна выходу из создавшегося положения. Они, коротко посоветовавшись, дружно потянулись в избу к Климовым, даже не испросив на это ни у кого разрешения. Алексей и Клавдия не осмелились и слова поперёк им молвить. Они понимали, что нельзя мешать завершению старинного ритуала. К тому же этот странный народ мог сглазить, напустить порчу, а то и просто проклясть; с ним шутки плохи… После того как собратья отдали последний поклон и убыли, родственники собрались у постели умирающего. Старик глянул орлом на них, а Николке озорно подмигнул и произнёс со значением:

— Ты — наш…

И испустил дух.

А мальчика после похорон Колдуна повезли в Акимовку в одну из немногих действующих в округе церквей. Тамошний батюшка три часа, без передыху, отчитывал его молитвами. Но увы… Никакой поп уже не мог убрать из Николки дар деда Касьяна…

Николай подкидывал сучья в печку. О чем это он только что думал?

Ах да, вспоминал своё далёкое детство.

В Вертлугах рассказывали, что, кроме Тургаева омута, имеется и вовсе заповедное место: Материнская старица. Старица — участок прежнего русла реки. Обычно он образуется в половодье, когда река промывает более короткий путь. Её прежнее русло становится старицей, вначале _ в виде озера, Затем, когда проток между рекой и этим вытянутым озером — заиливается, старица превращается в обыкновенное болото.

Но с Материнской старицей такого не случалось. Она существовала и существует с незапамятных времён. Знатоки делали предположение, что в протоке между ней и Печорой бьют мощные ключи. Правда, проверить данный факт никто не решался. Поговаривали также, что в заповедной старице немеряно водятся сиг, чир, пелядь, царская рыба сёмга, а также — это прибежище для птиц, здесь они массово гнездятся и выводят своё пернатое потомство.

И вот он, Климов, сидит в палатке рядом с урезом воды. самой Материнской старицы! Жизненный путь сюда оказался долгим и трудным.

От детства воспоминания Николая протянулись к зрелым годам.

После окончания школы он работал в рыбацкой артели, затем попал в армию. Служил Климов-младший в Подмосковье, в мотострелковом полку. Там Николай и узнал, что Вера, в которую он был влюблён с самого детства, вышла замуж. Климов после демобилизации поступил в Московский государственный университет на факультет журналистики. После окончания с отличием МГУ Николай вернулся в родные места, он стал работать в Нарьян-Маре, столице Ненецкого национального округа, в городской газете, хотя ему предлагались более перспективные вакансии.

Молодой журналист объездил весь округ, бывал не только в отдалённых деревнях, но и в стойбищах ненцев. Через два года он женился.

Но семейная жизнь не заладилась.

У Климова открылся дар целительства. К молодому врачевателю потянулись толпы страждущих людей. Но, так как Николай не брал за лечение денег, жена не выдержала и через полтора года этой «дикой жизни» съехала к богатому предпринимателю.

К тому времени Климов-младший несколько охладел к своему дару, он понял, что целительство лишь одна из вех на его дальнейшем духовном пути. Этому способствовала встреча во сне с дедом.

Старый колдун, зорко вглядевшись в Николая, велел внуку вернуться в отчий дом.

— Пора, — проговорил он. — Скоро ты станешь Хранителем.

— Хранителем чего? — успел спросить Николай, но дед Касьян исчез, словно растворился.

Родители обрадовались приезду младшего сына. Виктор стал большим начальником и в Вертлугах бывал крайне редко. А они, мать и отец, уже сильно постарели. Николай подправил покосившиеся венцы избы, наколол огромную поленницу дров. Он собирался устроиться в рыбацкую артель, тем более что там был дефицит непьющих работников.

Встреча с Верой была волнительной.

Николай раньше по заданию газеты и в отпуске часто видел её. Бывшие друзья детства перебрасывались несколькими дежурными словами и — всё.

Теперь же Николай и Вера поговорили долго. Оказалось, что её муж, откровенный алкоголик, два года назад был случайно застрелен на охоте собутыльником. Климов-младший рассказал и о себе, о своей неудачной женитьбе. Дальше больше.

Вскоре досужие кумушки шептались: «Верка недолго горевала, уже себе нашла…»

В тот памятный день Николай ранним утром вышел из дома своей давней подруги и обомлел: перед ним стоял дед Касьян.

— Привет, внук, — усмехаясь в седую бороду, произнёс колдун.

— Здравствуйте, дедушка! — переборов волнение, откликнулся Климов-младший.

— Я к тебе, Николка, с предложением. Завтра, прямо с утра, сгоняй на лодке в Материнскую старицу. Там ты всё и поймёшь.

— Как в старицу? — с нескрываемым удивлением переспросил внук. — Туда же никому соваться нельзя.

— А вот тебе можно. Будешь сидеть там, пока сама Мать-река не решит, что с тобой дальше делать.

— Да, но у меня свадьба на носу!

— Успеешь на свадебку. Мать-река лично об этом позаботится.

И дед Касьян растаял.

Тут из избы выскочила в одном платье Вера.

— Я всё видела и слышала, — произнесла она. — Тебе, Коля, надо срочно туда попасть. Я думаю, Материнской старице защита требуется.

— Помощь? А что старице угрожает?

— Неподалёку от неё недавно поставили буровую вышку. Нефть, вроде бы, ищут.

— А-а-а. — протянул Климов и приказал Вере вернуться в избу: было достаточно холодно.

Утром следующего дня он, испытывая лёгкий холодок волнения, приплыл на лодке в Материнскую старицу.

Вот уже трое суток находится он, Николай, в заповедной зоне. И не просто бесцельно сидит в палатке. Нет! Климов-младший успел обойти по периметру всю Материнскую старицу, накладывая на неё незримый колдовской купол. Видел он и вышку, и людей, копошащихся на буровой. Странное дело, Николай как бы прозрел. Он видел все астральные взаимосвязи Материнской старицы и геологов. И он знал, что делать, какой заговор трижды произнести, чтобы «гости» покинули это место навсегда.

У них вскоре начнутся поломки оборудования и аварии. Затем этот район сочтут бесперспективным, работу буровой свернут навсегда.

К ночи сильно подморозило. Николай вылез из палатки, чтобы принести охапку заготовленных им заранее сухих веток и сучьев. Над головой в чёрном небе ярко светилось полярное сияние. Внизу, ближе к земле, по самой кромке его заходили сполохи, словно края этого гигантского светового шатра колыхало ветром.

И вдруг в вышине раздался крик гусей. Перечёркивая сполохи, с севера тянулась длинная вереница птиц. Пернатое население Материнской старицы завозилось, загоготало и ринулось от глади воды ввысь, наискосок к шатру на соединение к приближающейся веренице. Сделав круг над озером, гуси дружно закричали и пристроились к пролетающей стае. Вслед за ними в сияющее небо взмыли утки. Последними гостеприимную Материнскую старицу покидала большая стая лебедей-кликунов.

Николай долго стоял, провожая птиц в далёкое, нелёгкое путешествие, пока окончательно не промёрз. Он нырнул в полог палатки, подбросил дрова в прожорливую пасть печурки и залез в спальный мешок.

Ранним утром Климов-младший умывался холодной водой. Едва он оторвал руки от лица, как обомлел: перед ним стояла на воде сама хозяйка старицы.

— Ты прекрасно выполнил мою и деда Касьяна просьбу, — сказала она. — Здесь, где сейчас находится палатка, тебе надо будет поставить избушку, наподобие вашего родового зимовья. Лес будет, я один из сплавных плотов сюда заверну. Ты и Вера будете летом жить здесь.

— Да, но я наверняка сегодня не попаду на свою собственную свадьбу. Уже не успею.

— Успеешь, Хранитель, — уверила Николая Мать-река и засмеялась, мелодично, как когда-то при первой встрече в детстве Климова.

Вдруг откуда-то налетел густой туман, и Николай ничего не успел даже подумать, как неожиданно очутился прямо перед сельсоветом — здесь предстояла регистрации брака. Он шагнул навстречу невесте, как был, в тёплой камуфляжной куртке, в ватных брюках, заправленных в бродовые сапоги.

Глаза Веры засветились счастьем, только бабки, пришедшие на брачную церемонию, громко зашептались:

— Явился — не запылился. И даже не переоделся по такому случаю, хлебнёт с ним горя Верка. Тише, Зинка! Видела, как он из туману нежданно-негаданно вынырнул? Одно слово — колдун!.. Вестимо, в деда пошёл.

И только Вера понимающе улыбнулась.