«Миграция»

Уродцы шли по незаасфальтированной дороге, чуть колыхаясь в лучах заходящего солнца. Ничто в природе уже не волновало их…

Временами, когда кто-нибудь их них падал на землю, обессиленный, вся процессия останавливалась, ожидая. Если по прошествии разумного времени, обычно не больше четверти часа, упавший не поднимался, ожидание заканчивалось, уродцы отправлялись дальше. Потеря одного уродца никак не отражалась на отряде. Отряд мог пережить еще множество таких потерь…

Никто ни разу не пытался помочь упавшему товарищу.

Должен ли я добавить, что шествие их проходило в полном молчании?

Дорога привела их к лесу и резко оборвалась. Ни проселочной дороги, ни даже узкой тропки. Деревья толщиной с человека равномерно заполняли все пространство впереди, препятствуя проходу.

Несколько уродцев, шедших впереди, подойдя к самым деревьям, ненадолго остановились, затем медленно повернулись на 180 градусов и пошли назад. Разочарование читалось на их лицах, в сутулости их спин. Отряд молча расступился, пропуская уходящих. Не было попыток удержать их.

Ибо никто не сомневался в их возвращении.

Уродцы всегда возвращались. Все-таки, вместе им было легче идти. Правда, некоторые осознавали это не раньше, чем доходили в одиночку до Края Мира.

Как раз для подобной ситуации в отряде был выделен один человек. Это не значит, что он мог справляться с этой работой лучше других. Правильней было бы сказать, что любой из отряда сделал бы это не хуже. Но и не лучше…

Одно из немногих достоинств уродцев – их взаимозаменяемость.

Просто он был выделен для этой цели.

Движением средней ловкости он вытащил из своего рюкзака топор.

Он не стал плевать себе на руки, прежде чем взяться за топор. Не стал проверять остроту лезвия, слегка проводя по нему пальцем. В общем, не сделал ни одного ритуального действия, которым опытный лесоруб начинает свою работу. Он просто пошире расставил ноги и начал рубить ближайшее дерево.

Делал он это не совсем обычным способом. Ни классического замаха над левым плечом, ни резкого удара на завершающем этапе движения по дуге. Он держал топор чуть впереди себя, горизонтально, лезвием вперед. И совершал им не рубящие, но, скорее, зачерпывающие движения.

Однако движения эти оказались на удивление действенными. Уродец вгрызался в гущу леса с поразительной скоростью. Остальные уродцы продолжали идти вслед за ним по свежепрорубленной просеке. Они практически не замедлили своего шага.

Так, в авангарде отряда, он и прошел весь лес насквозь, оставляя за собой след из поверженных деревьев и опровергая приличествующую случаю пословицу. Ни одной щепки не отлетело за время его работы…

Такая же незаасфальтированная дорога ждала их по ту сторону. Лес, пересекающий ее, казался досадным недоразумением, ошибкой, допущенной создателями этого мира.

Идти по дороге было много легче. Может быть, кто-то думает, что еще легче было бы вообще никуда не идти. Но, как правило, это плохо заканчивалось.

Хотя никто из уродцев по своей воле не останавливался. Они знали, что в их непрерывном движении есть смысл. Не знали, какой, но знали, что он есть. И поэтому они шли, не останавливаясь, с того самого момента, когда Ворота, висящие в небе, отворились и выпустили их на поверхность этого мира.

Их было еще слишком много, чтобы начать различать их друг от друга. Не столько, конечно сколько было в начале пути, но все-таки слишком много для идентификации. Однако один из них уже получил имя. Имя было странным – Глазастик. Странность заключалась в том, что внешне уродец практически не отличался от своих собратьев. Глаза его были не больше и не меньше, чем у других. Да если бы такое отличие и имело место, кто бы смог его заметить? Ведь уродцы не предназначены для тщательного разглядывания. На них можно лишь бросить беглый взгляд и стыдливо отвернуться.

Однако один из уродцев внезапно понял, что его теперь зовут Глазастиком. Не было сказано ни слова. Осознание пришло свыше.

Он шел… секундочку… седьмым в отряде. И не смотрел по сторонам.

Никто из них не смотрел по сторонам.

Следующим препятствием на пути отряда был ручей. Он выглядел совершенно безобидным, поэтому не сразу был отнесен к разряду препятствий. Неширокий ручей, плавное течение воды, блики заходящего солнца на поверхности. Если высоко в небе и не пели птицы, то это казалось случайностью.

Уродец, идущий первым, подойдя к самой воде, просто сделал шаг вперед. Он был уверен, что перейдет ручей вброд, даже не замочив своих зеленых штанишек. Он успел увидеть свое отражение в зеркальной поверхности ручья: испуганные глаза, широко распахнутый в молчаливом крике рот, прежде чем воды ручья сомкнулись над его головой. Уродец больше не выплыл на поверхность, скорее всего, он просто не умел плавать.

А ведь ручей вполне можно было перепрыгнуть. Нужно было только хорошенько разбежаться. Но уродцы никогда не разбегались и не прыгали, им привычнее было идти.

Еще пять уродцев стали жертвами своих привычек. Они входили в ручей, как крысы, влекомые дудочкой крысолова, и так же, как они, заканчивали свою жизнь.

Следующим шел Глазастик. Он видел смерть своих спутников, он умел делать выводы, он предчувствовал свой конец. И не испытывал по этому поводу особой грусти. Но внезапно он почувствовал озарение. Это было как указание свыше. Он четко представил себе выход из создавшейся ситуации и даже удивился слегка, как его не увидели другие.

Глазастик снял свой рюкзак. Чуть замешкался, развязывая тесемку. Заминка оказалась фатальной для еще одного уродца, который шел вслед за Глазастиком, а теперь обогнал его. «Не уверен – не обгоняй,» – флегматично подумал Глазастик. В рюкзаке аккуратной стопкой лежали тонкие, но очень крепкие деревянные дощечки. Глазастик взял одну из них и положил на берег ручья так, чтобы ее край чуть нависал над водой. Не без опасения он ступил на дощечку. Он боялся, что дощечка под ним упадет, по законам земной природы она и должна была упасть. Но она выдержала вес Глазастика, даже не шелохнувшись. Видимо, в этом мире действовали другие законы. Он положил вторую дощечку на край первой. Два взмаха молотком и импровизированный мост вырос в длину. Понадобилось всего шесть дощечек. Глазастик ступил на противоположный берег ручья.

Пока он снова завязывал свой мешок, отряд обогнал его и Глазастик поплелся в хвосте колонны.

Кто они, куда, а главное – зачем они идут? Уродцы не знали.

Те, кто шел сзади, считали почему-то, что цель пути известна впереди идущим. Может когда-то, в начале пути, так и было. Но действовал закон, согласно которому те, кто идет впереди, умирали раньше.

Об этом никогда не говорили вслух, но существовала легенда о том, что где-то далеко, в конце пути их ждут вторые Ворота. Что скрывается за ними – неизвестно. Но уродцы чувствовали, что должны дойти до этих Ворот. Пусть не все, пусть хотя бы один из них.

Дорога обрывалась в никуда.

Первый уродец шел, пристально глядя в даль. Если бы он смотрел себе под ноги, он бы не так удивился, почувствовав, как земля внезапно разверзлась под ним. Второй уродец увидел, но не смог остановиться. Третий успел зажмуриться, прежде чем шагнул в пропасть. Где-то много ниже раздался чавкающий звук разбивающегося тела.

«Вот ведь как,» – подумал Глазастик, делая шаг. – «Выходит – никто.»

Падение казалось долгим и как бы замедленным. Недостаточно замедленным, чтобы не оказаться фатальным. Глазастик мог уже отчетливо разглядеть все особенности рельефа на дне пропасти, когда мысль-вспышка пронеслась в его мозгу. Ведь у него еще есть шанс! Внезапно он догадался, для чего из одного маленького кармашка рюкзака всегда свисал довольно длинный отрезок шнура. На конце шнура было закреплено тонкое металлическое кольцо. Обычно Глазастика забавлял этот шнурок, нелепо покачивающийся при ходьбе. Теперь он мог спасти ему жизнь. Если, конечно, Глазастик не ошибался.

Глазастик крепко взялся за кольцо правой рукой и резко дернул. Купол парашюта раскрылся над его головой.

Лишь небольшой краешек Солнца был виден над горизонтом, когда Глазастик увидел Ворота. Внешне они ничем не отличались от первых, через которые Глазастик попал в этот мир. Тогда он был одним из множества уродцев, сейчас он остался в одиночестве. И у него появилось имя.

«Ну что ж, посмотрим,» – подумал Глазастик. Он на секунду замер перед входом в неизвестность.

Затем сильно оттолкнулся ногами и впрыгнул в ворота головой вперед. Раздался всасывающий звук.

В тот же миг последние лучи Солнца погасли и темнота упала на этот мир. Мир, в котором не осталось ни одного живого существа.

И ведь в чем-то я, пожалуй, прав…

Далеко ли мы ушли от этих уродцев? Опережаем ли мы их на два порядка? Или только на три этапа?

Разве не все мы приходим на этот свет через одни ворота и уходим из него через другие? Кто сомневается – полистайте Экклезиаста.

А мотивированность наших поступков? Только самые наивные могут полагать, что их действия подчинены их же воле. Захочу – почешу себя за ухом, захочу – попрыгаю на левой ноге. А захочу – а почему бы, собственно, и нет? – возьму топор и пойду рубить лес… Другие люди, может быть, более слабые, а может – они действительно догадываются об истинном положении дел, пытаются найти некое целеполагающее начало, управляющее ходом их жизни. И кто-то чувствует, как над ним тяготеет длань Бога, над кем-то довлеет рука Судьбы. Я же почти уверен, что над всеми нами тяготеет курсор. Который, в свою очередь, подчиняется движению мыши. (Вряд ли кто-нибудь захочет управлять нами при помощи джойстика: слишком много степеней свободы осталось бы у нас.) И все, что нам остается – это молиться своему Богу и молить у своей Судьбы, чтобы рука, довлеющая на мышь, оказалась достаточно опытной.

И временами, когда ты внезапно отчетливо осознаешь, что твоя жизнь на этом свете имеет цель, это значит, что тебя выделили. Курсором. Правда, как правило, ненадолго. А в продолжительных промежутках между выделениями ты понуро идешь, не видя цели, проходя через вереницу суточных изменений освещенности, сезонных изменений климата и возрастных изменений себя. Идешь просто так, потому что все идут, потому что идти легче. А иногда (не чаще, чем один раз за одну жизнь, но обычно много реже) ты зажмуриваешь глаза и делаешь шаг в пропасть…

И нет на этом свете человека, который ни разу не задавался вопросом: «А что там, за вторыми воротами?» Ведь не может же быть, чтобы… Ведь должен же быть какой-то… А иначе – …

Или все это – только для того, чтобы какой-нибудь девятилетний мальчик…

Девятилетний мальчик откинулся на спинку кресла и зажмурил слегка уставшие глаза. Вытер вспотевшую ладошку о коврик для мыши.

Цель этапа была достигнута. По условию достаточно было провести одного человечка из сорока, которые были в начале. Да больше бы все равно не получилось: на всех был всего один парашют.

На экране загорелась надпись: «ПАРОЛЬ – JK79B14F». Мальчик аккуратно записал пароль на листке бумаги, чтобы на следующий день…

И все?

И все! Хотя…

Не было ни времени ни места.

Но это скоро кончилось.

Вот только что он шагнул в Ворота, и вот уже, в составе нового отряда, он очутился в другом мире. Здесь только-только начинался день.

Другим был мир, изменился цвет неба, фактура дороги, сменился рельеф местности. Прежней осталась суть.

Другим был Глазастик.

Сначала он по привычке шел вместе с отрядом, не ускоряясь и не замедляя шаг. Затем попытался остановиться. И не смог. Идти вместе со всеми было естественно и легко. Всякое движение, выбивающееся из ритма, стоило огромного напряжения.

Ему в голову пришла мысль. Она показалась ему настолько правильной, что он – такого с ним никогда не случалось прежде – повторил ее вслух.

Из колонок, прикрепленных по бокам монитора, донесся еле слышный шепот:

– Легко двигаться куда-то, если не знаешь, зачем ты это делаешь. Но бессмысленно продолжать движение, когда ты знаешь, что движешься ни за чем.

Мальчик вздрогнул. Он был удивлен, может быть, слегка напуган. Удивлен этой непонятно кем произнесенной фразой и тем, что происходило на экране.

Один из крохотных человечков внезапно перестал идти. Он показался мальчику смутно знакомым, напоминал того, которого он по непонятной причине назвал Глазастиком. Но это было на прошлом этапе. И вообще, все человечки были абсолютно одинаковыми.

Человечек медленно повернулся лицом к экрану.

С правой стороны мира, если можно так выразиться, возвышалась прозрачная стена. По видимому, из стекла. Она начиналась от поверхности земли и заканчивалась где-то за границей неба, простираясь влево и вправо насколько хватало взгляда. То, что находилось за стеной, не сразу было осознано Глазастиком как гигантское лицо. Детское и немного испуганное.

Глазастик ухмыльнулся.

Этот странный человечек вышел из под контроля! Когда мальчик наводил на него курсор, значок курсора исчезал.

Человечек улыбнулся! Забавным, неуверенным движением почесал себя за ухом. Медленно согнул в колене правую ногу и три раза подпрыгнул на левой. Он улыбнулся еще шире.

«Такого не может быть!» – подумал мальчик. – «И не будет! Остальных то я еще контролирую.»

Лицо по ту сторону стекла улыбнулось в ответ.

Внезапно два ближайших к Глазастику уродца, один – слева, другой – справа, остановились. Они стояли очень близко к нему, широко расставив руки. Если бы Глазастик захотел, он не смог бы обойти их.

После того, как были выделены два «задержателя», мальчик включил для них механизм самоуничтожения. На экране над ними стали мелькать цифры обратного отсчета: 5, 4, 3…

Глазастик больше не улыбался. Но и не пытался убежать. Бежать было некуда.

Он посмотрел в огромные глаза и закричал как можно громче:

– Ты действительно считаешь, что достоин управлять жизнью и смертью? Ты просто не хочешь понять, что…

Резким движением руки мальчик отключил колонки.

Два взрыва прозвучали одновременно. Глазастику даже не было больно.

В том месте, где он упал, появилось красное пятнышко. Оно не исчезло даже после отключения монитора.

июль 1997