Джек Вэнс Лионесс Книга III Мэдук
Глава 1
Висбьюме, ученик недавно почившего чародея Ипполито, надеялся исполнять прежние обязанности под руководством Тамурелло, но получил отказ. Тогда Висбьюме, присвоивший движимое имущество Ипполито, предложил в продажу ящик, содержавший часть этого наследства. Тамурелло бегло просмотрел содержимое ящика, заметил несколько интересовавших его вещей и уплатил столько, сколько запросил Висбьюме.
К югу от Корнуолла и к северу от Иберии, напротив Аквитании за Кантабрийским заливом расположились Старейшие острова, по размерам часто несопоставимые: например, Клык Гвига — не более чем темная скала, омываемая атлантическими валами, тогда как Хайбрас («Хай-Бразий» ранних ирландских летописцев) площадью не уступает Ирландии.
На Хайбрасе выросли три больших города — Аваллон, Лионесс и древний Исс,[1] не говоря уже о множестве укрепленных фортов, старых серокаменных поселков, многобашенных замков и усадеб, окруженных приятными садами. Ландшафты Хайбраса разнообразны. Параллельно атлантическому побережью высится горный хребет Тих-так-Тих — гряда крутых пиков над альпийскими лугами, изрезанными морщинами ущелий. В других местах ландшафт носит не столь суровый характер — широкие виды открываются на солнечные долины, лесистые холмы, пастбища и реки. Всю центральную область Хайбраса покрывает дикий и темный Тантревальский лес — сам по себе источник тысячи легенд, куда немногие отваживаются забредать, опасаясь колдовства. Дровосеки и одинокие путники, по воле судьбы оказавшиеся в этой глуши, стараются ничем не обращать на себя внимание и часто останавливаются, чтобы прислушаться. Лесная тишина изредка нарушается лишь далеким нежным пересвистом птиц и не внушает уверенности — и вскоре странник опять останавливается, напрягая слух.
В глубине леса краски становятся богаче и насыщеннее, тени приобретают иссиня-черный или темно-бордовый налет — кто знает, кто следит за тобой из-за кустов с другой стороны поляны или примостился на трухлявом пне?
Многие народы посещали и покидали Старейшие острова: фарезмийцы, голубоглазые эвадниане, пеласги со своими жрицами-менадами, данайцы, лидийцы, финикийцы, этруски, греки, галльские кельты, норвежские ска, изгнанные из Ирландии, римляне, ирландские кельты и несколько племен готов-мореходов. Приливы и отливы стольких волн переселенцев оставили после себя сложную смесь следов и преданий: развалины крепостей, могилы и гробницы, дольмены и стелы с таинственными письменами, напевы, танцы, обороты речи, обрывки диалектов, наименования мест и обряды, назначение которых уже никто не помнит, сохранившиеся лишь благодаря их особому очарованию. Практиковались десятки культов и верований, разнообразных, но в любом случае кормивших касту жрецов, служивших заступниками паствы перед божествами. В Иссе ступени, вырубленные в камне, спускались в океан из храма Атланты; ежемесячно, во мраке новолуния, жрецы сходили по этим ступеням в полночь и возвращались на рассвете, увешанные гирляндами морских анемонов. На Дассинете несколько племен совершали священные ритуалы, руководствуясь трещинами в скалах, рисунок которых умели толковать только жрецы. На Сколе, близлежащем острове, поклонники бога Найрена опорожняли фляги своей крови в каждую из четырех священных рек — самые набожные истощали себя таким образом до полуобморочной бледности. На Тройсинете обряды жизни и смерти справлялись в храмах, посвященных богине Земли, Гее. Кельты странствовали по всем Старейшим островам; от них остались не только названия, но и массовые друидические жертвоприношения в священных рощах, а также «Шествие деревьев» в день Бельтана. Этрусские жрецы посвящали божеству-гермафродиту, Вотумне, отвратительные, а порой и кровавые церемонии, тогда как данайцы предлагали в целом более здоровый по своему характеру арийский пантеон. С римлянами на Старейшие острова проникли культ Митры, христианство, парсис — поклонение Зороастру — и дюжина других сект. В свое время ирландские монахи основали христианский монастырь[2] на Пропащем острове у побережья Даота, южнее Аваллона, но в конечном счете ему была уготована та же печальная судьба, что и монастырю на Линдисфарне далеко на севере, у берегов Британии.
Многие годы твердыня правителей Старейших островов находилась в замке Хайдион, в городе Лионессе — до тех пор, пока Олам Третий, сын Фафхиона Длинноносого, не объявил местопребыванием властей предержащих дворец Фалу-Файль в Аваллоне, куда он перевез священный трон Эвандиг и легендарный Круглый стол «совета благороднейших», Карбра-ан-Медан,[3] источник многочисленных легенд и сказаний.
После смерти Олама Третьего на Старейших островах наступили смутные времена. Будучи изгнаны из Ирландии, ска обосновались на крайнем западном острове, Скагане, и упорно сопротивлялись любым попыткам вытеснить их оттуда. Готы разграбили побережье Даота, сожгли монастырь на Пропащем острове и заплывали на длинных челнах в глубокое устье Камбера, Камбермунд, до самого Зубчатого мыса, откуда угрожали самому Аваллону — впрочем, не слишком долго. Дюжина наследников королевской короны соревновалась в борьбе за власть; они пролили много крови, причинили много скорби и бедствий, но ничего не добились, кроме разрухи и голода. В конце концов Старейшие острова разделились на одиннадцать королевств, неоднородных по размерам и влиянию, но единодушных в своей враждебной подозрительности к соседям.
Одри Первый, король Даота, никогда не отказывался от претензии на титул суверена всех Старейших островов, ссылаясь на тот факт, что он, а не кто-либо другой, был хранителем трона Эвандига. Его притязания встречали гневные возражения — прежде всего со стороны короля Лионесса Фристана, настаивавшего на том, что Эвандиг и Карбра-ан-Медан являлись его законным имуществом, неправомочно конфискованным Оламом Третьим. Фристан во всеуслышание называл Одри Первого предателем и трусливым мошенником; в конечном счете два государства вступили в войну. В решающей битве под Ормским холмом войска Даота и Лионесса преуспели только во взаимном уничтожении. И Фристан, и Одри Первый погибли, а остатки их великих армий мрачно разошлись по домам с поля боя, сплошь усеянного трупами.
Одри Второй стал новым королем Даота, а Казмир Первый воцарился в Лионессе. Ни тот, ни другой не забывали о претензиях предков, и мир между этими государствами оставался неустойчивым и взрывоопасным.
Так проходили годы: об эпохе безмятежного процветания вспоминали лишь сказатели и барды. В Тантревальском лесу полулюди, тролли, огры и прочие существа, с трудом поддающиеся определению, оживились и совершали злодеяния, которые никто не смел наказывать; чародеи больше не заботились о том, чтобы скрываться, а правители пытались заручиться их помощью в осуществлении суетных политических замыслов.
Волшебники, однако, уделяли все больше времени коварному соперничеству и губительным интригам в своем кругу, что привело к тому, что их ряды существенно поредели. Один из злостных нарушителей конвенции, колдун Сартцанек, уничтожил чародея Коддефута, напустив на него порчу, покрывавшую все тело гнойными язвами, а заодно и его союзника Уиддефута, подвергнув его заклятию абсолютного просвещения. В отместку противники Сартцанека, сговорившись, превратили колдуна-убийцу в чугунный столб и водрузили сей столб на вершине горы Агон. Порождение Сартцанека, чародей Тамурелло, уединился в роскошной вилле Фароли, в глубине Тантревальского леса, окружив себя тщательно продуманными магическими средствами защиты.
С тем, чтобы предотвратить дальнейшие конфликты такого рода, самый могущественный из волшебников, Мурген, опубликовал знаменитый эдикт, запрещавший чародеям оказывать услуги мирским правителям в связи с тем, что подобная деятельность неизбежно приводила к столкновениям между знатоками тайного искусства и подвергала опасности каждого из них.
Два волшебника — Весельчак Снодбет, получивший такое прозвище благодаря умению вовремя вставить острое словцо и привычке украшать себя разноцветными лентами с колокольчиками, а также старец Грундель из Пропастазма — дерзнули игнорировать указания Мургена и дорого поплатились за свою заносчивость. Снодбет, будучи неспособен выбраться из ванны, внезапно многократно увеличившей силу притяжения, был поглощен миллионом маленьких черных насекомых. Грундель проснулся на кошмарной поверхности одной из лун Ачернара, окруженный гейзерами расплавленной серы и стелющимися облаками голубых испарений — никакие заклинания не помогли ему вернуться на Землю.
Чародеи убедились таким образом в преимуществах сдержанности, но их менее приобщенные к тайнам бытия современники по-прежнему предавались вздорным распрям и потугам на превосходство. Кельты, мирно прозябавшие в даотской провинции Фер-Акила, поддались подстрекательскому влиянию новоприбывших гаэльских банд из Ирландии; они зарезали всех попавшихся под руку даотов, провозгласили королем грузного угонщика скота по имени Лысый Морган и нарекли свою землю Годелией. С тех пор даоты никак не могли покорить этих отколовшихся смердов.
Прошли годы. Однажды, почти случайно, Мурген сделал поразительное открытие, настолько пугающее, что в течение нескольких суток великий чародей пребывал в оцепенении, уставившись в пространство. Мало-помалу к волшебнику вернулось самообладание, и наконец у него в голове сложился замысел, успешное осуществление которого позволило бы приостановить или даже повернуть вспять неумолимую поступь судьбы.
Усилия, связанные с этим проектом, теперь поглощали всю энергию Мургена, и жизнь его превратилась в почти безрадостную череду сосредоточенных изысканий.
С тем, чтобы оградить себя от постороннего вмешательства, Мур-ген предусмотрел препятствия, удерживавшие незваных посетителей от попыток приблизиться к Свер-Смоду; кроме того, он поставил перед входом пару часовых-демонов, отпугивавших самых настойчивых нарушителей спокойствия. С тех пор коридоры и залы Свер-Смода наполнились зловещей тишиной.
Но в конце концов даже Мурген почувствовал потребность в каком-то развлечении. По этой причине он создал свое воплощение, позволявшее ему, по сути дела, вести две жизни одновременно.
Это порождение, сформулированное с пристальным вниманием к деталям, ни в коей мере не напоминало двойника Мургена ни внешностью, ни темпераментом. Возможно, различия оказались даже более существенными, чем изначально предполагал Мурген, так как характер Шимрода порой отличался непринужденностью, граничившей с легкомыслием, что само по себе не гармонировало с безрадостной атмосферой, царившей в Свер-Смоде. Мурген, тем не менее, привязался к отпрыску и обучил его как навыкам повседневного существования, так и тайнам магического искусства.
Спустя несколько лет Шимрод соскучился и, с благословения Мургена, с легким сердцем покинул Свер-Смод. Довольно долго Шимрод бродяжничал по Старейшим островам, иногда прикидываясь крестьянским увальнем, но чаще изображая из себя рыцаря, странствующего в поисках романтических приключений.
В конечном счете Шимрод слегка остепенился и поселился в усадьбе под наименованием Трильда на лугу Лальи, в нескольких милях от Тантревальского леса.
Тем временем ска, укрепившиеся на Скагане, наращивали и совершенствовали военную машину. Стремясь к расширению жизненного пространства, они вторглись в Северную и Южную Ульфляндию, но им нанес сокрушительное поражение Эйлас, галантный молодой король Тройсинета, в результате присоединивший к своим владениям всю Ульфляндию — к бесконечному раздражению Казмира, короля Лионесса.
Не считая учеников и новичков, на Старейших островах оставались в живых не больше дюжины настоящих чародеев. В числе самых выдающихся можно было назвать Байбалидеса из Ламнета, Нумика, Миоландера, некроманта Триптомологиуса, Кондуа из Конда, Северина Звездочета и Тиффа из Троага. Многим другим в последнее время пришлось тем или иным образом закончить существование — что само по себе свидетельствовало о небезопасности избранной ими профессии. Ведьма Десмёи по неизвестным причинам растворилась в воздухе в процессе порождения Фода Карфилиота и Меланкте. Тамурелло также проявил непредусмотрительность; отныне, превращенный Мургеном в скелет горностая, он отбывал пожизненное заключение в пузатой склянке, подвешенной в большом зале Свер-Смода. Скелет, с трудом помещавшийся в тесном сосуде, скорчился, просунув череп между двумя задранными берцовыми костями; маленькие черные глазницы впивались невидящим взором в каждого, кто проходил мимо, с первого взгляда внушая безошибочное ощущение опасности, исходящее из этого сосредоточения безудержной жажды мщения.
2
Самой удаленной провинцией Даота, так называемыми Топями, правил Кларактус, герцог Даотских Топей и Фер-Акилы, чей гордый титул давно уже звучал напыщенно и преувеличенно, так как древнее герцогство Фер-Акила, захваченное кельтами, ныне именовалось Годелийским королевством. Малонаселенные предгорные Топи не могли похвастаться плодородием; единственным торговым центром в этих местах был ярмарочный городок Бланитц. Крестьяне на редких фермах выращивали ячмень и выпасали овец; в нескольких полуразвалившихся замках обедневшая знать прозябала в условиях, немногим отличавшихся от существования фермеров — их утешали только понятия о чести и приверженности традициям рыцарской доблести. Им чаще приходилось утолять голод кашей, нежели мясом; сквозняки продували пустынные залы их цитаделей, заставляя колыхаться языки пламени смоляных факелов, вставленных в укрепленные на стенах чугунные подставки, а по ночам призраки бродили по коридорам, вздыхая о давно забытых трагедиях.
Западную окраину Топей занимала обширная пустошь, поросшая лишь терновником, чертополохом, бурой осокой и разбросанными группами чахлых темных кипарисов. Пустошь эта, известная под наименованием Равнины Теней, граничила на юге с зарослями кустарника, окаймлявшими Тантревальский лес, на севере переходила в Рябую Трясину, а на западе упиралась в Дальний Данн — эскарп протяженностью восемьдесят миль и высотой, как правило, не меньше трехсот футов, за которым начинались горные луга Северной Ульфляндии. Единственная дорога с болотистой равнины на альпийские луга поднималась по расщелине эскарпа. С незапамятных времен в этой расщелине была устроена крепость, закупорившая просвет тяжелыми каменными блоками, потемневшими от времени и напоминавшими почти однородное включение в поверхности утеса. С равнины в крепость можно было попасть только через узкий проход, закрытый подъемной решеткой, а высоко над входом тянулся ряд парапетов, защищавших выбитую в скале нишу — террасу крепости. Данайцы нарекли эту крепость «Поэлитетц» — что означало «неприступная» на их забытом наречии; действительно, Поэлитетц никогда никому не удавалось взять штурмом в лоб. Король Тройсинета Эйлас атаковал ее с тыла и заставил ска покинуть этот форт, отмечавший восточные пределы их проникновения на Хайбрас.
Теперь Эйлас стоял у парапета террасы Поэлитетца с сыном, Друном, и обозревал Равнину Теней. Солнце стояло почти в зените ясного голубого неба — сегодня по равнине не бежали тени облаков, благодаря которым, скорее всего, она и получила свое название. Когда они стояли плечом к плечу, сходство Эйласа и Друна нельзя было не заметить — худощавые и широкоплечие, оба отличались выносливостью и ловкостью, присущими людям скорее жилистым, нежели мускулистым. Будучи среднего роста, отец и сын выделялись правильностью черт лица, серыми глазами и светлыми коричневатыми волосами. Друн вел себя непринужденнее Эйласа — в его манерах можно было заметить признаки тщательно сдерживаемого желания покрасоваться, сочетавшиеся с некоторой склонностью к беспечному удальству — качества вполне привлекательные постольку, поскольку они проявлялись с сознательной умеренностью. Король Эйлас, отягощенный сотнями докучливых обязанностей, выглядел более спокойным и задумчивым. Его положение требовало, чтобы он постоянно скрывал естественные побуждения и их страстную настойчивость под маской безразличной вежливости, и Эйлас уже привык носить эту маску практически в любых обстоятельствах. Сходным образом, Эйлас обычно предпочитал проявлять мягкость, граничившую с застенчивостью, чтобы не тревожить и не подавлять подданных доходившим до экстравагантной дерзости упрямством, позволявшим ему доводить до конца осуществление далеко идущих замыслов. В фехтовании ему почти не было равных; когда он этого хотел, проницательностью и остроумием он блистал не хуже, чем танцующим острием меча — но эти сполохи прорывались внезапно, подобно снопам солнечного света в разрывах между тучами. В такие минуты лицо Эйласа оживлялось, и он казался таким же молодым и жизнерадостным, как Друн.
Многие из тех, кто впервые видел Эйласа и Друна вместе, принимали их за братьев. Когда приезжим объясняли, в чем состояла их ошибка, они удивлялись тому, насколько рано у Эйласа появился наследник. Объяснением этому странному наблюдению служил тот факт, что в младенческом возрасте Друна похитили феи, и он провел детство в Щекотной обители. Сколько лет он прожил в компании эльфов и фей — восемь, девять, десять? Никто не мог сказать наверняка. За все это время в мире людей прошел всего лишь один год. По нескольким убедительным причинам, однако, эти обстоятельства воспитания Друна хранились в тайне — несмотря на всевозможные предположения и слухи.
Итак, король и принц стояли у парапета, ожидая приближения тех, с кем они приехали встретиться. Эйлас не мог не вспомнить о давно минувших днях: «Здесь я всегда не в своей тарелке; в Поэлитетце даже воздух напряжен отчаянием».
Друн взглянул по сторонам — в ярком солнечном свете терраса крепости выглядела достаточно безобидно: «Это древние укрепления.
Надо полагать, они пропитались потом и кровью, а это вызывает подавленность».
«Значит, тебя тоже беспокоит здешний воздух?»
«Не сказал бы, — признался Друн. — Наверное, мне не хватает чувствительности».
Улыбнувшись, Эйлас покачал головой: «Все очень просто — тебя никто не приводил сюда рабом. Я ходил по этим каменным плитам с цепью на шее. До сих пор помню ее вес; помню, как она глухо позвякивала. Я мог бы даже найти в точности то место, где я когда-то стоял и смотрел на Равнину Теней. О, я был в полном отчаянии, в безнадежном отчаянии!»
Друн неловко усмехнулся: «Что было, то прошло — что еще я могу сказать? Сегодня тебе следовало бы радоваться — ты более чем рассчитался со своими обидчиками».
Эйлас рассмеялся: «Ты прав! Торжество с примесью ужаса — ложка дегтя в бочке меда!»
«Гм! — поднял бровь Друн. — Трудно представить себе такое ощущение».
Эйлас повернулся и прислонился к высокому парапету, опираясь на локти: «Я часто думаю о том, чем сиюминутное отличается от того, что уже было, и от того, что еще будет. Никогда не слышал разумного объяснения сущности времени, а сегодня мне от этих мыслей особенно не по себе». Эйлас указал на что-то внизу, на равнине: «Видишь маленький холмик, поросший кустами? Ска заставляли нас копать подземный ход — целый туннель, чтобы по нему можно было вести лошадей — и туннель должен был кончаться у того холмика. По окончании работ бригаду землекопов собирались убить, чтобы сохранить в тайне существование подземного хода. Однажды ночью мы выкопали лаз на поверхность и сбежали — только поэтому я сегодня жив».
«А туннель? Его закончили?»
«Может быть. Мне никогда не приходило в голову проверить».
Друн протянул руку: «На равнине всадники — рыцари, судя по отблескам стали».
«Они не слишком пунктуальны, — сказал Эйлас. — Немаловажный признак».
Кавалькада приближалась с неспешной целеустремленностью — в ней уже можно было различить две дюжины всадников. Впереди, на гарцующем белом коне, красовался герольд в шлеме, кирасе и наколенниках. На коне герольда была розовая с серым попона, а в руке он держал хоругвь с тремя белыми единорогами на зеленом поле — гербом Даота. Сразу за ним ехали еще три герольда, с другими штандартами. За герольдами с достоинством держались поодаль три рыцаря, тоже в легких доспехах и в атласных плащах — черном, темнозеленом и бледно-синем. За рыцарями следовали шестнадцать оруженосцев — у каждого в руке было высоко поднятое копье с плещущим на ветру зеленым вымпелом.
«Несмотря на дальний путь, они выглядят, как парадная процессия», — заметил Друн.
«Таково их намерение, — кивнул Эйлас. — Тоже немаловажный признак».
«Признак чего?»
«А! Значение таких вещей легче всего определяется задним числом! Сейчас можно сказать только то, что они опоздали, но позаботились устроить из своего приезда целое событие. Это противоречивые факторы — их придется истолковывать человеку похитрее меня».
«А ты уже знаешь этих рыцарей?»
«Розовый с серым — цвета герцога Кларактуса. Мне известна его репутация. Справа его сопровождает, судя по штандарту, владелец замка Сиррок, то есть сэр Виттес. А слева…» Эйлас повернулся и подозвал стоявшего в нескольких шагах герольда Дирдри: «Кто к нам едет?»
«Передняя хоругвь — знамя короля Одри; значит, они прибыли по поручению короля. За ней штандарты Кларактуса, герцога Даотских Топей и Фер-Акилы. С ним едут сэр Виттес, владетель Харна и цитадели Сиррок, а также сэр Агвид из Гила. Оба — потомки древней знати с влиятельными связями».
«Выйди на равнину, — сказал Эйлас. — Встреть их по всем правилам и спроси, с какой целью они прибыли. Если они ответят не слишком вызывающе, я приму их в парадном зале. Если они позволят себе дерзости или угрозы, попроси их подождать и передай мне их сообщение».
Дирдри поспешно спустился с террасы. Уже через несколько секунд решетка поднялась над узким входом Поэлитетца, и герольд, в сопровождении двух оруженосцев, выехал на дорогу под крепостью. Все трое оседлали вороных коней с простой черной упряжью. Дирдри держал в руке королевский штандарт Эйласа: пять белых дельфинов на темно-синем фоне. Оруженосцы везли знамена, разделенные на четыре поля с гербами Тройсинета, Дассинета, Сколы и Ульфляндии. Они отъехали от крепости шагов на двести, после чего придержали лошадей и стали ожидать гостей под яркими лучами солнца; по сравнению с нависшей над ними громадой эскарпа и крепости их фигуры казались маленькими.
Даотская кавалькада остановилась, не доезжая сто шагов до герольда Эйласа. Примерно минуту обе стороны сохраняли неподвижность, после чего даотский герольд на белом коне выехал вперед. Натянув поводья, он остановил коня в десяти шагах напротив Дирдри.
Наблюдая с парапета, Эйлас и Друн видели, как даотский герольд зачитал послание, продиктованное герцогом Кларактусом. Дирдри выслушал сообщение, коротко ответил, повернулся и заехал обратно в крепость. Вскоре он появился на террасе и отчитался о встрече.
«Герцог Кларактус приветствует ваше величество. Король Одри поручил ему передать вашему величеству следующее: „Учитывая традиционные дружественные связи между Тройсинетом и Даотом, король Одри выражает пожелание, чтобы король Эйлас прекратил вторжение на территорию Даота в кратчайшие возможные сроки и отступил к общепризнанной границе Ульфляндии. Выполнив это пожелание, король Эйлас тем самым устранит причину беспокойства, омрачающего взаимоотношения между двумя королевствами, и подтвердит свое намерение продолжать их мирное сосуществование“. От себя герцог Кларактус посмел добавить, что хотел бы проехать в крепость вместе с сопровождающим его отрядом, чтобы они могли незамедлительно занять Поэлитетц, как того требует их долг, в соответствии со своим законным правом».
«Вернись к даотам, — приказал Эйлас. — Сообщи герцогу Кларактусу, что он может заехать в крепость в сопровождении не более чем двух оруженосцев, и что я предоставлю ему аудиенцию. После чего проведи его в нижний парадный зал».
Дирдри снова удалился. Эйлас и Друн спустились в нижний парадный зал — не очень большое полутемное помещение, вырубленное в толще скалы. Узкая амбразура позволяла обозревать равнину; проход соединял этот зал с балконом в пятидесяти футах над внутренним двором крепости.
Согласно указаниям Эйласа, Друн остался в прихожей перед парадным залом и ожидал даотских делегатов.
Герцог Кларактус прибыл, не задерживаясь, вместе с сэром Виттесом и сэром Агвидом. Тяжело ступая, Кларактус зашел в прихожую — высокий черноволосый человек мощного телосложения с суровым, грубым лицом, коротко подстриженной бородой и строгими черными глазами. На голове Кларактуса был стальной боевой шлем; он носил зеленый бархатный плащ поверх кольчуги и не расставался с висевшим на поясе мечом. Его спутники, сэр Виттес и сэр Агвид, были защищены и вооружены сходным образом.
Друн обратился к герцогу: «Ваше высочество! Я — Друн, наследный принц. Королевская аудиенция будет носить неофициальный характер, в связи с чем в демонстрации оружия нет необходимости. Вы можете сложить шлемы и мечи на столе, как того требуют общепринятые рыцарские правила».
Герцог Кларактус слегка покачал головой: «Мы не просим аудиенции у короля Эйласа — это подобало бы делать только на территории его государства. В настоящее время король — посетитель даотского герцогства, и сувереном этого герцогства являюсь я. Таким образом, мой титул преобладает, и протокол должен определяться ситуацией. Я рассматриваю эту встречу как военные переговоры, а участники военных переговоров не разоружаются. Проведите нас к королю».
Друн вежливо отказался: «В таком случае я оглашу сообщение короля Эйласа, после чего вы можете вернуться к своему отряду без дальнейших церемоний. Слушайте внимательно, потому что вам надлежит передать это сообщение королю Одри, слово в слово:
„Король Эйлас обращает внимание на тот факт, что ска занимали Поэлитетц на протяжении десяти лет. Кроме того, ска контролировали земли выше Дальнего Данна. Все эти годы они не сталкивались ни с дипломатическими протестами, ни с каким-либо вооруженным сопротивлением со стороны короля Одри, вашего высочества или какого-либо другого представителя интересов Даота. В соответствии с нормами общего права, применимыми в случаях распоряжения невостребованным имуществом, ска, в результате своих действий и отсутствия противодействия со стороны Даота, приобрели неоспоримое право собственности на Поэлитетц, а также на земли выше Дальнего Данна.
Через некоторое время ульфская армия под предводительством короля Эйласа нанесла поражение ска, изгнала их с Хайбраса и приобрела их собственность силой оружия. Следовательно, эта собственность теперь присоединена к территории королевства Северной Ульфляндии, законно и полноправно. С учетом исторических прецедентов и практических правовых норм эти факты неоспоримы“».
Перед тем, как ответить, Кларактус сделал длительную паузу, вперив тяжелый взгляд в лицо невозмутимо стоявшего Друна: «Молодым петушкам негоже громко кукарекать».
«Ваше высочество, я не более чем передаю вам слова короля Эйласа. Помимо того, что уже сказано, следует учитывать еще одно обстоятельство».
«И в чем оно заключается?»
«Дальний Данн очевидно служит естественной границей между Даотом и Северной Ульфляндией. Оборонительные возможности Поэлитетца ничего не значат для Даота, но для королевств Северной и Южной Ульфляндии они чрезвычайно важны в случае нападения с востока».
Кларактус хрипло рассмеялся: «Особенно если нападут даотские армии, не так ли? И тогда мы горько пожалеем о том, что вовремя не потребовали вернуть нашу территорию. Поэтому мы и приехали — предъявить такое требование».
«В удовлетворении вашего требования отказано, — сдержанно ответил Друн. — Можно было бы добавить, что беспокойство у нас вызывают не даотские армии — несмотря на то, что их доблесть не вызывает сомнений — а намерения короля Казмира Лионесского, практически их не скрывающего».
«Если Казмир посмеет переступить границу Даота хоть на шаг, его постигнет катастрофа! — заявил Кларактус. — Мы будем гнать его вдоль Старой дороги до самого Прощального мыса, и там изрубим в лапшу его самого и всех его оставшихся солдат».
«Ваши слова внушают уверенность! — отозвался Друн. — Не премину передать их отцу. Так что будьте добры поставить короля Одри в известность о том, что Поэлитетц и Дальний Данн отныне принадлежат Северной Ульфляндии. У него нет никаких оснований опасаться нападения с запада, теперь он может сосредоточить все внимание на борьбе с разбойниками-кельтами, причиняющими ему столько неприятностей в Визроде».
«Чепуха!» — пробормотал Кларактус, не будучи способен сделать более осмысленное замечание.
Друн поклонился: «Вы выслушали сообщение короля Эйласа. Мне больше нечего сказать, и я разрешаю вам удалиться».
Герцог Кларактус ответил гневным взглядом, развернулся на каблуках, знаком приказал спутникам следовать за ним и покинул прихожую.
Глядя в амбразуру, Эйлас и Друн наблюдали за тем, как отряд всадников удалялся по Равнине Теней. «Одри отличается склонностью к праздному времяпровождению и, говорят, даже некоторой забывчивостью, — задумчиво сказал Эйлас. — Рано или поздно он вполне может решить, что его честь в данном случае не пострадала. Надеюсь, что это так — нам не нужны лишние враги. Королю Одри, между прочим, они тоже не нужны».
3
В далекие времена данайских вторжений Аваллон был укрепленным рыночным городом у самого устья Камбера, достопримечательным лишь благодаря множеству башенок, украшавших его стены.
От данайцев остались одни легенды — высокие чужеземцы с карими глазами, предпочитавшие сражаться нагишом и не носившие никаких доспехов, кроме бронзовых шлемов, поблекли и растворились в тумане прошлого. Стены Аваллона потемнели и местами просели; башенки, поросшие лишайником и плющом, защищали теперь только летучих мышей и сов, но Аваллон продолжали величать «городом высоких башен».
Перед тем, как наступили Смутные времена, Олам Третий объявил Аваллон своей столицей и, затратив сумасшедшие деньги, превратил Фалу-Файль в самый великолепный дворец на Старейших островах. Наследники не уступали Оламу в любви к роскоши, и каждый старался перещеголять предков богатством отделки новых интерьеров и пристроек королевского жилища.
Заполучив корону, Одри Второй принялся украшать и совершенствовать дворцовые сады. Он приказал устроить шесть фонтанов, испускавших по девятнадцать струй, окружив их бассейны дорожками и скамьями с мягкой обивкой. Придворных, идущих из дворца по центральной аллее, теперь встречали улыбками тридцать мраморных нимф и фавнов, а в самом конце аллеи виднелась круглая арочная беседка с куполом, где музыканты исполняли нежно трепещущие мелодии с рассвета до заката, а иногда и при лунном свете. Целое поле белых роз соседствовало с таким же пространством, пламенеющим красными розами; ряды лимонных деревьев, подстриженных в форме шаров, окаймляли прямоугольные газоны, где король Одри любил прогуливаться с фаворитами и фаворитками.
Но Фалу-Файль был знаменит не столько садами, сколько экстравагантной пышностью бесчисленных процессий и карнавалов. Всевозможные развлечения — балы-маскарады, празднества, зрелища — следовали одно за другим почти непрерывной чередой, и каждое казалось изобретательнее и расточительнее предыдущего. Галантные кавалеры и надменные красавицы толпились в залах и теснились на галереях в чудесных модных нарядах необыкновенной сложности; каждый внимательно оценивал других, в то же время пытаясь угадать, какое впечатление производит его тщательно продуманная внешность. Все стороны жизни здесь мелодраматически преувеличивались, каждое мгновение, преисполненное упоительной многозначительностью, становилось вязким и сладостным, как мед.
Только в Фалу-Файле умели так изысканно выражаться, только в Фалу-Файле демонстрировалось такое изящество манер. Воздух дрожал от бесчисленных разговоров вполголоса; за каждой дамой следовало дуновение аромата — жасмина, гвоздики с привкусом апельсина, сандалового дерева или розового масла. В полутемных салонах обнимались любовники — иные тайно, другие открыто. Почти ничто, однако, не оставалось незамеченным, и каждое происшествие, забавное, нелепое или жалкое — либо жалкое, нелепое и забавное одновременно — становилось пищей для сплетен.
Во дворце Фалу-Файль интрига была вопросом жизни и смерти. Под покровом блестящей парчи и сверкающих улыбок открывались темные глубины страстей и разбитых сердец, зависти и ненависти. В бледных лучах рассвета фехтовали дуэлянты, под безразличными взорами звезд совершались убийства, сплошь и рядом случались таинственные исчезновения, а когда поведение придворных становилось слишком неосмотрительным, они подвергались изгнанию по приказу короля.
В общем и в целом правление Одри отличалось мягкостью — хотя бы потому, что всеми судебными делами вместо короля занимался вдумчивый канцлер, сэр Намиас. Тем не менее, сидя на древнем троне Эвандиге с золотой короной на голове, облаченный в алую мантию, Одри казался воплощением благосклонного величия. Его внешность способствовала созданию впечатления царственности. Несмотря на то, что Одри раздался в бедрах и нарастил животик, он был высок и выглядел импозантно в роскошном костюме. Блестящие черные колечки завитых волос обрамляли его бледные щеки, а пухлую верхнюю губу украшали безукоризненно напомаженные черные усы; карие глаза под выразительными черными бровями, большие и влажные, были слишком узко посажены по сторонам длинного презрительного носа.
Королева Дафнида, урожденная принцесса Уэльская, была на пару лет старше Одри и успела родить ему трех сыновей и трех дочерей, но в последнее время не вызывала у царственного супруга никакого влечения. Дафниду это обстоятельство не огорчало: постельные проказы Одри ее мало интересовали, а ее собственные запросы вполне удовлетворяли три рослых лакея. Одри, все еще недовольный таким положением дел, высокомерно хмурился, проходя по галерее мимо вышеупомянутых лакеев.
В хорошую погоду Одри часто предпочитал неторопливо завтракать в отгороженной исключительно для него части дворцового сада, посреди большого квадратного газона. Завтраки носили неофициальный характер, и компанию королю составляли лишь несколько особо приближенных подхалимов.
Незадолго до завершения одного из таких завтраков сенешаль короля Одри, сэр Трамадор, приблизился, чтобы объявить о прибытии Кларактуса, герцога Даотских Топей и Фер-Акилы, просившего предоставить ему аудиенцию в ближайшее время.
Одри выслушал сенешаля с гримасой раздражения — срочные дела почти никогда не бывали приятными; напротив, чаще всего они требовали многочасового обсуждения тягостных и, как правило, неразрешимых проблем.
Сэр Трамадор ожидал ответа с нежнейшей улыбкой на устах, наблюдая за тем, как его величество преодолевал себя, вынужденный сделать усилие. Наконец Одри с разочарованным стоном отодвинул блюдо и поиграл в воздухе белыми пальцами: «Приведите Кларактуса — уж лучше принять его сразу, чтобы покончить с этим поскорее».
Сэр Трамадор удалился, слегка удивленный необычной деловитостью короля. Через пять минут он вернулся и вежливо пропустил перед собой герцога Кларактуса. Суровый повелитель Даотских Топей промаршировал по газону в пыльной и грязной одежде — он только что проделал немалый путь в седле — и поклонился королю: «Государь, прошу меня извинить! Я пренебрег этикетом, чтобы отчитаться перед вами как можно скорее. Вчера я ночевал в Вервийской Гати и успел прибыть в Аваллон сегодня, поднявшись ни свет ни заря».
«Похвальное рвение! — заявил Одри. — Если бы каждый служил мне с таким прилежанием, мне было бы не на что пожаловаться. Значит, вы привезли, надо полагать, важные новости?»
«Об этом, государь, можете судить только вы. Следует ли мне продолжать?»
Одри указал на кресло: «Садитесь, Кларактус! Насколько я понимаю, вы уже знакомы с сэром Гюнемером, сэром Арчемом и сэром Рудо?»
Покосившись на трех придворных, Кларактус сухо кивнул: «Я их заметил, когда приезжал в Фалу-Файль в прошлый раз; они изображали какой-то фарс, нарядившись арлекинами или клоунами — что-то в этом роде».
«Ничего такого не помню!» — чопорно отозвался сэр Гюнемер.
«Неважно, — обронил Одри. — Какие новости вы привезли? Надеюсь, они исправят мне настроение».
Кларактус отозвался резким смешком: «Если бы это было так, государь, я не останавливался бы на ночь. Новости неутешительны. В соответствии с вашими указаниями, я провел переговоры с королем Эйласом в Поэлитетце. Меня впустили в крепость. Я выразил вашу точку зрения, не уклонившись ни на йоту. Мне ответили вежливо, но не по существу дела. Король Эйлас не намерен уступать ни Поэлитетц, ни земли поверх Дальнего Данна. Он утверждает, что освободил их от ска силой оружия после того, как ска отвоевали их у даотского королевства. Он указал на то, что ска пользовались крепостью и территорией за эскарпом безнаказанно, не встречая никакого сопротивления со стороны ваших армий. Таким образом, заявляет король Эйлас, законное право собственности на эту крепость и на эти земли перешло к нему, как к королю Северной Ульфляндии».
Одри пронзительно выругался: «Сарсиканте! А мои права уже ничего не значат? Он меня ни во что не ставит! Ни достоинство Даота, ни мощь даотских армий уже не вызывают никакого уважения?»
«Не совсем так, государь! Я не хотел бы создавать ложное впечатление. Мне отвечали с уважением, не употребляя вызывающие выражения. Король Эйлас пояснил, что охраняет Ульфляндию не от Даота, а от возможности нападения со стороны короля Казмира — что, по его мнению, общеизвестно».
«Отговорки! — отрезал Одри. — Все это притянуто за уши! Каким образом Казмир оказался бы на Равнине Теней, не столкнувшись по пути с превосходящими силами Даота?»
«Король Эйлас считает, что такую возможность не следует игнорировать, хотя она маловероятна. Так или иначе, главным образом он обосновывает свою позицию первым аргументом, утверждая, что владеет нашими землями по праву завоевателя».
«Поверхностный аргумент, вводящий в заблуждение! — презрительно воскликнул сэр Рудо. — Он принимает нас за деревенских дураков? Границы Даота освящены многовековыми традициями, они нерушимы!»
«Совершенно верно! — поддержал сэр Арчем. — Ска можно рассматривать исключительно как временных оккупантов, не более того!»
Одри нетерпеливо махнул рукой, заставив приближенных замолчать: «Все не так просто! Мне придется подумать. Тем временем, Кларактус, не желаете ли позавтракать? Состояние вашего костюма несколько противоречит этикету, но в данном случае было бы бессовестно вас в чем-либо обвинять».
«Благодарю вас, государь, я зверски проголодался».
Завязался разговор на более приятные темы, но атмосфера безмятежного завтрака была необратимо испорчена, и в конце концов сэр Гюнемер снова осудил, в самых безапелляционных выражениях, провокационное поведение короля Эйласа. Сэр Рудо и сэр Арчем безоговорочно поддержали его, рекомендуя строго проучить «тройского выскочку» и поставить на место «неоперившегося юнца».
Одри с тяжелым вздохом откинулся на спинку кресла: «Все это хорошо и замечательно! Любопытно было бы знать, однако, каким образом мы могли бы проучить Эйласа».
«Ага! Если мы отправим в Топи несколько хорошо вооруженных дивизий и тем самым дадим ему понять, что намерены силой добиться возвращения наших земель, Эйлас сразу запоет по-другому!»
Одри погладил подбородок: «Вы считаете, он уступит перед лицом такой демонстрации решительности?»
«Посмеет ли он бросить вызов превосходящим силам Даота?»
«Что, если Эйлас, движимый безрассудной горячностью, откажется отступить?»
«Тогда герцог Кларактус нанесет ему такой удар, что недоросль Эйлас и все его ульфское отродье разбегутся по горным лугам и попрячутся в норы, как зайцы, завидевшие тень орла!»
Кларактус поднял руку: «Скромность не позволяет мне брать на себя такой славный подвиг. Вы предложили кампанию — значит, только вам принадлежит честь ее возглавить».
Бросив быстрый взгляд на Кларактуса, сэр Гюнемер холодно поднял брови и внес поправку в свои рекомендации: «Государь, я всего лишь представил на ваше рассмотрение вариант, заслуживающий изучения».
Одри повернулся к Кларактусу: «Насколько я знаю, Поэлитетц считается неприступной крепостью?»
«Таково общепринятое мнение».
Сэр Рудо скептически хмыкнул: «Справедливость этого мнения никогда не проверялась на практике — хотя предрассудки успешно предохраняли Поэлитетц от нападения на протяжении многих поколений».
Кларактус мрачно улыбнулся: «Как вы собираетесь атаковать отвесный утес?»
«Решетку входа в крепость можно разнести в щепы тараном!»
«Зачем прилагать такие усилия? По вашей просьбе защитники крепости будут рады поднять решетку. Когда на тесном внутреннем дворе соберется сотня-другая благородных рыцарей, решетку опустят, а пленников не торопясь расстреляют из арбалетов».
«Тогда придется взобраться на Дальний Данн!»
«Не очень удобно карабкаться на отвесный утес, когда тебе на голову сбрасывают камни».
Сэр Рудо надменно смерил Кларактуса взглядом с головы до ног: «Неужели вы не можете предложить ничего, кроме мрачных предсказаний провала и поражения? Король ясно выразил свои пожелания — тем не менее, вы отвергаете любые варианты, призванные удовлетворить его величество!»
«Ваши планы практически неосуществимы, — ответил герцог. — Их невозможно рассматривать всерьез».
Сэр Арчем ударил кулаком по столу: «Тем не менее, рыцарская честь не позволяет нам оставить без ответа наглое вторжение в наши пределы!»
Кларактус повернулся к королю: «Должен поздравить вас, государь, с тем, что вас окружают люди, беззаветно преданные защите ваших интересов! Кто может устоять перед их благородной яростью? Напустите их на визродских кельтов, причиняющих вам в последнее время столько головной боли!»
Сэр Гюнемер тихо зарычал: «Кельты не имеют отношения к обсуждаемому вопросу».
Король Одри глубоко вздохнул и надул щеки, растопырив черные усы: «По правде говоря, визродские кампании не принесли нам ни славы, ни удовлетворения».
Гюнемер стал говорить быстро и серьезно: «Государь, в Визроде мы столкнулись со множеством затруднений! Быдло прячется за каждым кустом, за каждой болотной кочкой; как только мы пытаемся взять их в окружение, они растворяются в горных туманах, а потом набрасываются на нас с тыла с оглушительными воплями и сумасшедшими кельтскими проклятиями — что, естественно, приводит солдат в замешательство».
Герцог Кларактус громко рассмеялся: «Лучше бы вы муштровали солдат не на парадных плацах, а в боевых условиях — может быть, тогда они не стали бы делать в штаны, услышав проклятия из тумана».
Сэр Гюнемер выругался: «Дьявольщина! Что вы себе позволяете, герцог? Никто еще не насмехался над моей службой королю!»
«Я тоже возмущен! — заявил сэр Рудо. — Что такое кельты? Мелкая неприятность! Мы скоро с ними покончим».
Король Одри поморщился и громко хлопнул в ладоши: «Успокойтесь, замолчите! В моем присутствии не должно быть никаких ссор!»
Герцог Кларактус поднялся на ноги: «Ваше величество, мне пришлось прибегнуть к нелицеприятным выражениям, чтобы довести до вашего сведения действительное положение вещей, не пытаясь его приукрасить. Теперь, с вашего позволения, я хотел бы освежиться и отдохнуть».
«Разумеется, мой верный Кларактус! Надеюсь, вы присоединитесь к нам за ужином?»
«Сочту за честь, ваше величество».
Кларактус удалился. Сэр Арчем провожал его взглядом, пока он шествовал по газону, после чего, неодобрительно хрюкнув, повернулся к собеседникам: «До чего неприятный субъект!»
«Верный вассал, отважный в бою, как разъяренный кабан — в этом невозможно сомневаться, — заявил сэр Рудо. — Но, как большинство провинциалов, он за деревьями не видит леса».
«Провинциал? Если бы только! — возразил сэр Гюнемер. — Неотесанный мужлан, недостойный своего титула! От его плаща воняет, как от подстилки в хлеву! А как он себя ведет? В Фалу-Файле так выражаются только конюхи!»
«По-видимому, эти свойства взаимосвязаны и, вероятно, происходят из одного источника, что заставляет усомниться в чистоте его происхождения», — задумчиво сказал сэр Рудо. Помолчав, он осторожно спросил короля: «А какого мнения придерживается ваше величество?»
Одри ответил не сразу: «Над всем этим придется поразмышлять. Такого рода решения нельзя принимать скоропалительно».
К столу на газоне приблизился сэр Трамадор. Наклонившись, он прошептал королю на ухо: «Государь, вам пора переодеться. Мантия приготовлена».
«Это еще зачем?» — жалобно воскликнул Одри.
«Осмелюсь напомнить вашему величеству, что сегодня вам предстоит председательствовать в суде».
Одри укоризненно взглянул в глаза сенешалю: «Вы уверены?»
«Совершенно уверен, государь! Участники тяжбы уже собираются во Внешней палате».
Одри нахмурился и вздохнул: «Значит, теперь мне придется ковыряться в чужих глупостях, в алчных претензиях, во всей этой ерунде, до которой мне нет никакого дела! В суде у меня от скуки сводит скулы и в глазах темнеет! Трамадор, у вас есть хоть капля сострадания? Как только мне удается на минутку передохнуть, вы снова начинаете мне докучать!»
«Сожалею, что возникла такая необходимость, ваше величество».
«Ха! Что ж, закон есть закон! Каждый вынужден выполнять свой долг — похоже на то, что мне уже не отвертеться».
«К сожалению это так, ваше величество. Где вы предпочитаете вершить правосудие — в Тронном зале[4] или в Старой приемной?»
Одри задумался: «Какие дела предстоит решать?»
Сэр Трамадор передал королю пергаментный свиток: «Вот перечень, ваше величество, снабженный примечаниями и выводами секретаря суда. Как вы можете видеть, требуется повесить одного грабителя и высечь трактирщика, разбавлявшего вино. Более существенных дел, кажется, не предвидится».
«Да-да. Пойдемте в Старую приемную. Никогда не чувствую себя в своей тарелке, сидя на Эвандиге. Мне кажется, что он подо мной вздрагивает и ерзает — необычное ощущение, вы не находите?»
«Несомненно, ваше величество!»
Судебные разбирательства скоро закончились. Одри вернулся в частные апартаменты, где слуги переодели его в костюм, приличествовавший королю после полудня. Одри, однако, не торопился выходить к придворным. Отпустив слуг, он опустился в кресло и глубоко задумался — герцог Кларактус поставил его в трудное положение.
Помышлять о том, чтобы взять Поэлитетц штурмом, было, разумеется, нелепо. Вооруженное столкновение с королем Эйласом пошло бы на пользу только Казмиру Лионесскому.
Одри поднялся на ноги и принялся расхаживать из угла в угол, опустив голову и заложив руки за спину. Учитывая все обстоятельства, невозможно было не признать, что Эйлас всего лишь заставил его непредвзято смотреть в глаза действительности — такой, какова она есть. Даот подвергался опасности, но она исходила не из Ульфляндии и не из Тройсинета; она исходила из Лионесса.
Кларактус не только привез плохие вести, но и сумел намекнуть на некоторые неприятные аспекты положения вещей, которые Одри предпочитал игнорировать. Даотские солдаты красиво маршировали в парадных униформах, но даже Одри понимал, что их способность успешно воевать оставляла желать лучшего.
Одри вздохнул. Для устранения возникших проблем требовались меры столь решительные, что одна мысль о них заставляла его воображение судорожно смыкаться подобно прикосновению к чувствительным усикам венериной мухоловки.
Король Одри раздраженно воздел руки и потряс ими. Все должно быть хорошо — иначе не может быть! Если проблему можно игнорировать, значит, она не заслуживает внимания. Вполне разумный принцип: любой сошел бы с ума, пытаясь исправить все недостатки Вселенной!
Восстановив таким образом некоторое равновесие духа, Одри позвал слуг. Ему на голову надели модную шляпу с тульей набекрень и пунцовым плюмажем. Король Одри надул щеки, распушил усы и вышел из апартаментов.
4
Лионесское королевство простиралось по всему Южному Хайбрасу от Кантабрийского залива до Прощального мыса, смотревшего в Атлантический океан. В замке Хайдион на окраине города Лионесса король Казмир держал бразды правления гораздо крепче короля Одри. При дворе Казмира строго соблюдались протокол и этикет: в Хайдионе преобладала величественная торжественность, а не показная пышность.
Супруга Казмира, королева Соллас, крупная апатичная женщина, ростом почти не уступала королю. Ее красивые русые косы укладывали венками на голове; она принимала молочные ванны, чтобы поддерживать белизну нежной мягкой кожи. Сыном и наследником Казмира был надменный и франтоватый принц Кассандр; кроме того, королевскую семью пополняла принцесса Мэдук — предположительно внучка Казмира, дочь печальной принцессы Сульдрун, покончившей с собой девять лет тому назад.
Замок Хайдион возвышался над столицей Лионесса, оседлав плечо невысокого горного отрога. Снизу он казался нагромождением тяжеловесных каменных блоков, увенчанным семью башнями различных размеров и форм: башней Лападиуса,[5] Высокой башней,[6] Королевской башней, Западной башней, Башней Филинов, башней Палемона и Восточной башней. Громоздкая конструкция и башни придавали Хайдиону не слишком изящный, но архаично причудливый внешний вид, резко контрастировавший с утонченным великолепием фасада дворца Фалу-Файль в Аваллоне.
Сходным образом, внешность и личность короля Казмира разительно отличались от внешности и характера короля Одри. В строгом и бледнолицем, но легко красневшем Казмире, казалось, не находила выхода нетерпеливая багровая кровь. Волосы и борода Казмира были словно аккуратно сплетены из рыжевато-русых колечек-кудрей. Бледность даотского короля Одри была чуть желтоватой, сродни слоновой кости, а волосы — ярко-черными. Тяжеловатый, но не ожиревший Казмир, с мощным торсом и бычьей шеей, повелительно смотрел на мир круглыми, голубыми, как фарфор, глазами; в отличие от Одри, он никогда не раздувал ровные, тщательно выбритые щеки. Высокий и начинавший толстеть Одри старался скрывать полноту и тщательно следил за изяществом своих манер.
Ни тот, ни другой король не пренебрегал удобствами и привилегиями, подобавшими царственным особам, однако Одри постоянно окружал себя приближенными и фаворитками, тогда как Казмир никому не уделял особого внимания и не содержал любовниц. Раз в неделю Казмир величаво направлялся в спальню королевы Соллас и прилежно исполнял супружеский долг, обслуживая ее летаргическую белую тушу. В менее формальных ситуациях Казмир довольствовался мимолетным облегчением, пользуясь трепетным телом одного из смазливых мальчиков-пажей.
Если Казмир и предпочитал находиться в какой-либо компании, это была компания его шпионов и осведомителей. Агенты сообщили Казмиру об отказе Эйласа уступить Поэлитетц чуть ли не раньше, чем об этом узнал Одри. Казмир ожидал такого развития событий; тем не менее, неприятная новость вызвала у него очередной приступ ипохондрии. Рано или поздно он намеревался вторгнуться в Даот, уничтожить даотские войска и быстро воспользоваться плодами этой победы, объединив два крупнейших государства — прежде, чем Эйлас успеет этому воспрепятствовать. Тот факт, что гарнизон Эйласа засел в Поэлитетце, существенно осложнял ситуацию, так как ульфские войска теперь могли быстро подступить к Аваллону с северо-запада, совершив марш-бросок через Даотские Топи, в связи с чем исход лионесского вторжения в Даот ставился под вопрос. Таким образом, угрозу, исходившую из Поэлитетца, необходимо было устранить.
Эта идея не впервые приходила в голову Казмиру. Он уже давно пытался разжечь смуту среди ульфских баронов, надеясь, что молодой король-чужеземец не справится с охватившим страну мятежом. С этой целью Казмир нанял Торкваля — отступника-ска, промышлявшего грабежом.
Предприятие Казмира, однако, не приносило удовлетворительных плодов. При всей безжалостности и хитрости Торкваля, разбойнику не хватало дисциплины, что ограничивало его полезность. Месяц проходил за месяцем; нетерпение и недовольство Казмира все возрастали: где успехи, обещанные Торквалем? В ответ на приказы Казмира Торкваль присылал гонцов, требовавших все больше золота и серебра. Казмир уже затратил значительные суммы; при этом он подозревал, что Торкваль мог без труда обходиться без дополнительного финансирования, удовлетворяя свои нужды грабежами и не истощая королевскую казну непомерными запросами.
Казмир любил совещаться с частными осведомителями в Камере Вздохов, находившейся над так называемым Арсеналом; когда-то давно, еще до того, как построили Пеньядор, Арсенал служил дворцовой камерой пыток, а ожидавшие внимания палачей узники сидели в Камере Вздохов, где до их чувствительных ушей — по меньшей мере, так утверждали легенды — снизу доносились приглушенные вопли истязаемых.
Обстановка в Камере Вздохов, круглом помещении с голыми каменными стенами, была нарочито непритязательной: пара деревянных скамей у дощатого дубового стола, а на столе — поднос со светлой буковой флягой и четырьмя вырезанными из того же дерева кружками, почему-то вызывавшими у Казмира нечто вроде привязанности.
Через неделю после получения сообщения о тупиковой ситуации в Поэлитетце помощник камергера Эшар известил Казмира о том, что курьер Робальф ожидал в Камере Вздохов возможности представить отчет его величеству.
Казмир не замедлил подняться в безрадостное помещение над Арсеналом. На одной из скамей сидел Робальф — тощий субъект с костлявой физиономией и бегающими карими глазами, редкими коричневатыми волосами и длинным горбатым носом. На нем были запылившийся в пути коричневый вельветовый костюм и остроконечная черная фетровая шапочка; увидев входящего короля, Робальф вскочил на ноги, сорвал с головы шапочку и поклонился: «Государь, к вашим услугам!»
Казмир смерил его взглядом с головы до ног, сухо кивнул и уселся за стол: «Что ты мне можешь сказать?»
Робальф ответил дрожащим от напряжения голосом: «Ваше величество, я выполнил все ваши указания, нигде не задерживаясь ни на минуту — даже для того, чтобы помочиться!»
Казмир задумчиво погладил бороду: «Надо полагать, ты научился мочиться на бегу?»
«Государь, истинного патриота отличает поспешность в выполнении долга!»
«Любопытно!» — Казмир налил вина из буковой фляги в одну из кружек. Указав на стул, он предложил: «Присаживайся, патриот Ро-Робальф— так тебе будет удобнее рассказывать».
Робальф осторожно опустил тощий зад на краешек стула: «Государь, я встретился с Торквалем в назначенном месте. Я передал ему, что он обязан явиться в Хайдион, буквально повторив ваши слова и напомнив, что это не приглашение, а королевский приказ. Я просил его немедленно собраться в путь, ожидая, что мы вместе отправимся на юг по Тромпаде».
«Как он ответил?»
«Загадочно, ваше величество. Сначала Торкваль вообще ничего не сказал — я даже усомнился, слушал ли он, пока я говорил. Но в конце концов он произнес: „Я не вернусь в Лионесс“».
«Я настойчиво умолял его образумиться, снова повторив приказ вашего величества. И тогда Торкваль наконец поручил мне передать вам его слова».
«Надо же! — проворчал Казмир. — Он соблаговолил ответить! И в чем же заключается его сообщение?»
«Должен предупредить вас, государь, что Торкваль не отличается вежливостью и пренебрегает почтительным обращением».
«Неважно. Что он сказал?» — Казмир отхлебнул вина из буковой кружки.
«Прежде всего, Торкваль просил передать его наилучшие пожелания и выразил искреннюю надежду на то, что ваше величество продолжает здравствовать. По меньшей мере, он издавал какие-то звуки, обращенные к ветру, и я истолковал их таким образом. Затем Торкваль заявил, что только опасения за свою жизнь мешают ему безотлагательно и неукоснительно выполнить указания вашего величества. При этом он попросил оказать ему срочную финансовую поддержку серебром или золотом в размерах, соответствующих его потребностям — каковые, по его словам, весьма существенны».
Казмир поджал губы: «И это все, что он сказал?»
«Нет, ваше величество. Он указал, что был бы чрезвычайно рад, если бы ваше величество оказали ему такую честь и встретились с ним в месте, именуемом пиком Мука. Он подробно разъяснил маршрут, позволяющий прибыть к подножию пика Мука; если ваше величество того пожелает, я могу повторить это описание».
«Не сейчас, — Казмир повернулся на скамье, облокотившись на стол. — Возникает впечатление, что Торкваль относится к моим пожеланиям с дерзостью, граничащей с пренебрежением. А ты как думаешь?»
Робальф нахмурился и облизал пересохшие губы: «Если такова воля вашего величества, я посмею выразить свое мнение без обиняков».
«Говори, Робальф! Искренность я ценю превыше всего».
«Очень хорошо, ваше величество. Я замечаю в поведении Торкваля не столько дерзость или пренебрежение, сколько безразличие в сочетании с изрядной долей мрачного юмора. Насколько я понимаю, он живет в мире, где ему одному приходится иметь дело с богиней Судьбы, лицом к лицу, а все остальные люди — включая меня и даже ваше августейшее величество — не более чем разноцветные тени, если я могу себе позволить такое красочное выражение. Короче говоря, Тор-Торквальне ведет себя с преднамеренной наглостью — его просто-напросто нисколько не беспокоят государственные проблемы, привлекающие внимание вашего величества. Сотрудничать с ним можно только на этой основе. Таково, по меньшей мере, мое понимание ситуации». Робальф покосился на короля, но неподвижное лицо Казмира не выказывало никаких эмоций.
Помолчав, Казмир произнес успокоительно мягким тоном: «Намеревается ли он служить моим интересам? Вот что важнее всего».
«Торкваль непредсказуем, — ответил Робальф. — Подозреваю, что в дальнейшем он не станет податливее, чем был до сих пор».
Казмир коротко кивнул: «Робальф, ты умеешь разбираться в людях; тебе удалось в какой-то мере прояснить несколько загадок, окружающих поступки и намерения этого бандита».
«Рад стараться, ваше величество!»
Казмир снова замолчал на несколько секунд, после чего спросил: «Сообщал ли Торкваль о каких-нибудь своих успехах или достижениях?»
«Сообщал, хотя он упомянул о них походя, словно о чем-то второстепенном. Проникнув с сообщниками в замок Глен-Гат, он умертвил барона Нольса и шестерых его сыновей. Ему удалось также устроить пожар в цитадели Мальтенг, принадлежащей барону Бан-Окку, причем в пламени пожара погибли и сам барон, и все его домочадцы. Оба барона, Нольс и Бан-Окк, были верными союзниками короля Эйласа».
Казмир хмыкнул: «Как мне недавно сообщили, уже четыре отряда Эйласа охотятся за Торквалем. Хотел бы я знать, как долго ему удастся от них скрываться!»
«Это во многом зависит от самого Торкваля, — отозвался Робальф. — Он может прятаться среди скал или в развалинах крепостей на горных лугах, и его никогда не найдут. Но если Торкваль осмелится делать дальнейшие вылазки, в один прекрасный день ему не повезет — его выследят до логова и вытащат за ушко да на солнышко».
«Не сомневаюсь, что ты прав», — сказал Казмир и постучал костяшками пальцев по столу. В помещение тут же зашел Эшар: «Что будет угодно вашему величеству?»
«Отсчитай Робальфу десять серебряных флоринов и один полновесный золотой. И устрой его поудобнее где-нибудь поблизости».
Робальф встал и поклонился: «Благодарю вас, государь». Курьер и помощник камергера удалились из Камеры Вздохов.
Казмир, погруженный в размышления, продолжал сидеть за столом. Ни поведение Торкваля, ни его предприятия нельзя было назвать удовлетворительными. Казмир поручил Торквалю восстанавливать баронов друг против друга, используя засады с переодеваниями и ложные улики, распространяя слухи и разжигая обманом клановую вражду. Грабежи, убийства и поджоги, однако, придавали Торквалю репутацию свирепого разбойника, против которого приходилось защищаться совместно, забывая о вековых предрассудках и взаимных подозрениях. Таким образом, в конечном счете преступления Торкваля объединяли баронов вместо того, чтобы сеять рознь!
Казмир крякнул от досады. Опорожнив буковую кружку, он со стуком опустил ее на стол. В последнее время ему не сопутствовала удача. Как инструмент государственной политики, Торкваль оказался капризной и даже бесполезной фигурой. Вполне вероятно, что он окончательно спятил. А Эйлас окопался в Поэлитетце, нарушая далеко идущие планы Казмира. Еще одна проблема мучительно и неотступно беспокоила Казмира: давнее предсказание Персиллиана. Пророчество, произнесенное Волшебным Зерцалом самопроизвольно, а не в ответ на вопрос, как того требовал ритуал, оставило неизгладимый отпечаток в памяти Казмира:
Казмир! Напрасно день и ночь Судьбу ты тщишься превозмочь: Наследным принцем разрешится Сульдрун, твоя шальная дочь. За круглый стол, на древний трон Вместо тебя воссядет он, Когда судьба твоя свершится И опустеет Хайдион.Казмир уже много лет пытался разгадать смысл этого предзнаменования. Поначалу оно казалось совершенно бессмысленным, так как единственным ребенком принцессы Сульдрун, судя по всему, была дочь, принцесса Мэдук. Но Казмир подозревал, что во всей этой истории что-то было не так; в конце концов ему удалось докопаться до истины — и его пессимизм оказался вполне оправданным. Сульдрун действительно родила мальчика, но фея из Щекотной обители подменила его своим отродьем, девочкой-полукровкой. Таким образом, король Казмир и королева Соллас, ни о чем не подозревая, приютили и вскормили найденыша, объявив на весь мир, что это безродное порождение лесной нечисти — их внучка, «принцесса Мэдук».
Теперь пророчество Персиллиана уже не представлялось полным парадоксом — а значит, стало еще более зловещим. Казмир организовал повсеместные поиски, разослав множество агентов, но тщетно: сын Сульдрун пропал бесследно.
Сидя в Камере Вздохов и схватившись толстыми пальцами за ручку буковой кружки, король Казмир напрягал ум вопросами, которые задавал себе уже тысячу раз: «Кто этот сын, будь он трижды проклят?
Как его зовут? Где он прячется, ускользая от внимания самых искусных и пытливых шпионов? А! Если бы я только знал! Я смел бы это препятствие со своего пути, как ураганным ветром!»
Как всегда, однако, на эти вопросы не было ответа, и безвыходное беспокойство не проходило. Мэдук давно уже официально признали дочерью принцессы Сульдрун, отречься от нее было практически невозможно. Для того, чтобы придать законность ее существованию, сочинили романтическую легенду о благородном рыцаре, тайком приходившем на свидания с Сульдрун в старом саду, о брачной церемонии, состоявшейся при лунном свете, и о ребенке, превратившемся в чудесную маленькую принцессу, любимицу всего двора. Легенда эта была ничем не хуже любых других и, подобно многим сказкам, в каком-то смысле почти соответствовала действительности — если не считать факта подмены ребенка, во всем Хайдионе известного только королю. Никто уже не заботился о том, чтобы установить личность любовника Сульдрун — опять же, кроме короля Казмира, в ярости бросившего несчастного молодого человека в подземную темницу, не поинтересовавшись предварительно тем, как его звали.
У Казмира присутствие принцессы Мэдук вызывало только раздражение, доходившее до исступления. Согласно общепринятым представлениям, дети эльфов и фей, вскормленные человеческой пищей и выросшие среди людей, постепенно теряли волшебные свойства и становились практически неотличимыми от обычных смертных. Но в некоторых случаях — по словам ведунов, знакомых с повадками лесного народца — подкидыши такого рода, озорные и коварные, взбалмошные и неуживчивые, сохраняли диковатый характер и отличались необъяснимыми странностями. Казмир иногда спрашивал себя, не взял ли он на себя слишком большой риск, выкормив столь ненадежное существо. Действительно, Мэдук отличалась от других девушек, воспитывавшихся при дворе, а иногда проявляла черты характера, вызывавшие у короля замешательство и даже тревогу.
Тем временем, Мэдук еще ничего не знала о своем истинном происхождении. Она считала себя дочерью принцессы Сульдрун — почему бы она стала в этом сомневаться, если в этом никто не сомневался? Тем не менее, королева Соллас и дамы, обучавшие ее придворному этикету, рассказывали ей истории, расходившиеся в подробностях, что заставляло о многом задуматься. Принцессу Мэдук воспитывали леди Будетта, леди Дездея и леди Мармона. Мэдук недолюбливала каждую из трех воспитательниц и ни одной не доверяла, потому что каждая из них по-своему пыталась сделать Мэдук не тем, чем она была, а Мэдук твердо решила оставаться собой.
Девятилетняя Мэдук, длинноногая и подвижная — даже непоседливая — издали выглядела почти как мальчик, но у нее была лукавая и привлекательная девичья физиономия. Иногда она перевязывала копну золотисто-медных кудрей черной лентой, но нередко распускала волосы, позволяя локонам болтаться на лбу и закрывать уши. Взор ее небесно-голубых глаз заставлял таять все сердца; ее широкий рот находился в постоянном движении: губы то растягивались, то поджимались, их уголки то поднимались, то опускались, причем нередко не в унисон, отражая изменчивые и противоречивые чувства. Мэдук считали непослушной и своевольной; пытаясь определить ее темперамент, окружающие прибегали к таким выражениям, как «капризная воображуля» и «неисправимо испорченный ребенок».
Когда Казмир впервые узнал правду о происхождении Мэдук, сначала он не мог поверить своим ушам, пребывая в состоянии шока, а затем пришел в такую ярость, что, если бы в этот момент Мэдук попалась ему под руку, он вполне мог бы свернуть ей шею. Успокоившись, Казмир понял, что ему оставалось только сделать хорошую мину при плохой игре: так или иначе, через несколько лет ему, несомненно, удалось бы выгодно выдать принцессу замуж.
Покинув Камеру Вздохов, Казмир направился в свои частные апартаменты. По пути он проходил по верхнему коридору с внутренней стороны Королевской башни; коридор превращался в сводчатую галерею, открывавшуюся на служебный внутренний двор с высоты примерно в два человеческих роста. Выйдя в галерею, король тут же остановился, заметив Мэдук — девочка стояла на цыпочках, наклонив голову над балюстрадой в арочном проеме, и приглядывалась к чему-то внизу, на служебном дворе.
Нахмурившись, Казмир не двигался с места и продолжал наблюдать: как всегда, поведение принцессы вызывало у него подозрения, смешанные с раздражением. Король заметил, что на балюстраде рядом с локтем Мэдук находилась миска, наполненная подгнившими плодами айвы, причем один из плодов она осторожно взяла пальцами правой руки.
Не замечая Казмира, Мэдук подняла руку, прицелилась и кинула айву в какую-то цель, находившуюся на дворе. Пронаблюдав за результатом, она весело отскочила от балюстрады, давясь от смеха.
Казмир прошествовал к принцессе и остановился рядом, сурово взирая на нее сверху: «Какими еще шалостями ты занимаешься?»
Застигнутая врасплох, девочка резко обернулась, запрокинув голову с полуоткрытым ртом. Облокотившись на балюстраду, король взглянул вниз через арочный проем: прямо под ним стояла багровая от злости леди Дездея, убиравшая платком остатки айвы с шеи и корсета и озиравшаяся в попытке определить виновника неслыханного хулиганства; ее модная треугольная шляпка сбилась на сторону, повредив тщательно ухоженную прическу. Заметив смотревшего сверху короля Казмира, Дездея оцепенела от изумления, лицо ее вытянулось. Несколько долгих секунд она не могла собраться с мыслями. Затем, оправившись, она опустилась в церемонном реверансе, поправила шляпку и поспешила скрыться во дворце.
Казмир медленно повернулся к принцессе: «Почему ты бросаешься фруктами в леди Дездею?»
«Потому что Дездея вышла на двор первая — Будетту и Мармону я еще не видела», — с обезоруживающей откровенностью пояснила Мэдук.
«Вопрос заключается не в этом! — отрезал король. — Теперь леди Дездея считает, что я швырнул в нее гнилую айву!»
Мэдук серьезно кивнула, выражая полное согласие: «Может быть, так даже к лучшему. Теперь ей придется хорошенько подумать о своем поведении; если бы она считала, что айва упала на нее с неба, она могла бы решить, что это просто случайность».
«Неужели? И чем леди Дездея заслужила столь суровое наказание?»
Мэдук с удивлением раскрыла большие голубые глаза: «Прежде всего, государь, она бесконечно надоедает с поучениями и попреками, просто остановиться не может! Кроме того, она еще и хитрющая, как крыса — подслушивает, подглядывает, все вынюхивает, обо всем догадывается! А еще она требует — вы не поверите! — чтобы у меня швы получались ровно, как по линейке!»
«А! — махнул рукой Казмир, уже терявший интерес к происшествию. — Тебе пора бы остепениться. Чтобы больше ни в кого не бросалась фруктами, слышишь?»
Мэдук нахмурилась и пожала плечами: «Лучше бросаться фруктами, чем другими вещами. Если уж сравнивать, леди Дездея, наверное, предпочтет, чтобы в нее кидали фруктами».
«Другими вещами тоже нельзя бросаться! Принцессы королевской крови должны выражать неудовольствие изящно и благосклонно».
Мэдук задумалась: «Что, если другие вещи будут падать ей на голову сами по себе?»
«Нельзя допускать, чтобы какие-либо вещества или предметы — грязные, дурно пахнущие, причиняющие ушибы или царапины, вызывающие отвращение и какие бы то ни было — падали под собственным весом или как-либо иначе, будучи направлены твоей рукой или оставлены тобой в том или ином месте, на леди Дездею, на леди Будетту, на леди Мармону или на кого-нибудь еще. Короче говоря, немедленно перестань хулиганить!»
Мэдук досадливо поджала губы; по-видимому, на короля Казмира не действовали ни логика, ни красноречие. Мэдук решила не тратить лишних слов: «Как будет угодно вашему величеству».
Бросив еще один грозный взгляд на служебный двор, Казмир продолжил путь. Мэдук задержалась на минуту, а затем последовала за королем по сводчатой галерее.
Глава 2
Допущения Мэдук оказались ошибочными. Происшествие на служебном дворе оказало существенное воздействие на леди Дездею, но не побудило ее тут же изменить философские воззрения, а следовательно и методы обучения принцессы. Торопливо шагая по полутемным коридорам Хайдиона, леди Дездея находилась в полном замешательстве. Она спрашивала себя: «Чем я провинилась? Каким проступком я вызвала такую реакцию его величества? И, прежде всего, почему он предпочел выразить неудовольствие столь необычайным способом? Не скрывается ли в этом некое символическое значение, ускользающее от моего внимания? Его величество не может не знать, как прилежно и самоотверженно я тружусь на благо принцессы! Все это чрезвычайно странно!»
Войдя в Большой зал, леди Дездея сделала несколько шагов и замерла — новое подозрение пришло ей в голову: «Нет ли здесь более глубокой подоплеки? Может ли быть, что я стала жертвой интриги? Какое еще объяснение можно подыскать случившемуся? Или — если представить себе немыслимое — возможно ли, что его величество находит мою персону отталкивающей? Невозможно отрицать, что моя внешность свидетельствует скорее о представительности и хорошем воспитании, нежели о жеманном кокетстве, свойственном какой-нибудь пустоголовой вертихвостке, напомаженной и надушенной, готовой из кожи лезть, чтобы мужчины бегали за ней, высунув язык. Но благородный человек, разбирающийся в людях, конечно же, не может не замечать мою внутреннюю красоту, порожденную зрелостью и духовным самоусовершенствованием!»
Действительно, внешность леди Дездеи, как она и подозревала, нельзя было назвать вызывающей симпатию с первого взгляда. Ширококостная и плоскогрудая, с непропорционально длинными голенями и тощим задом, вытянутым лицом она напоминала лошадиную морду, и мелко завитые локоны соломенного оттенка не помогали устранить это впечатление. Несмотря на все свои недостатки, леди Дездея слыла специалисткой в том, что касалось благопристойности, и досконально разбиралась в тончайших нюансах придворного этикета («Отвечая на обращение благородного кавалера, настоящая леди не стоит, уставившись на него, как цапля, только что проглотившая рыбу, но и не позволяет себе расплываться в идиотской ухмылке. Нет! Она застенчиво отзывается на комплимент благонравным замечанием и приятной, но не чересчур самодовольной улыбкой. Она следит за тем, чтобы ее фигура сохраняла осанистую стройность, не переступает с ноги на ногу и не подпрыгивает, не вертит плечами или бедрами. Ее локти остаются прижатыми к телу, а не растопыриваются в стороны. Наклонив голову, леди может заложить руки за спину, если считает такое движение достаточно изящным. При этом само собой разумеется, что она должна смотреть на собеседника, а не считать ворон, и тем более не подзывать проходящих мимо подруг, не плевать на пол и не смущать кавалера неуместными шутками»).
Весь жизненный опыт леди Дездеи, однако, не подготовил ее ни к чему, напоминающему ситуацию, возникшую на служебном дворе. Продолжая лавировать по галереям и переходам Хайдиона, воспитательница принцессы не успокаивалась — напротив, ее растерянное возбуждение только возрастало. Наконец леди Дездея явилась в частные апартаменты королевы Соллас и была допущена в гостиную ее величества. Соллас полулежала на большом диване, окруженная бархатными зелеными подушками. За ней стояла горничная Эрмельгарта, занятая обработкой каскадов бледных тонких волос королевы. Распустив тяжелые косы, горничная припудрила королевскую шевелюру питательной смесью тертого миндаля, каломели и жженых павлиньих костей, истолченных в порошок. Волосы надлежало расчесывать, пока они не начинали блестеть, как бледно-желтый шелк, после чего их аккуратно укладывали в пару валиков, закрепленных шелковыми сетками, усеянными мелкими сапфирами.
К вящему огорчению Дездеи, в гостиной присутствовали еще три персоны. У окна занимались вышиванием леди Бортруда и леди Партенопа, а рядом с королевой, на табурете, заставлявшем свисать его жирные ягодицы, скромно восседал отец Умфред. Сегодня на священнослужителе была бурая фланелевая ряса с откинутым на спину капюшоном. Его тонзура обнажала бледный плоский череп, окаймленный порослью коричневато-мышиного оттенка; на курносом лице с пухлыми белыми щеками и маленьким розовым ртом выделялись влажные, выпуклые темные глаза. Отец Умфред официально занимал должность духовника королевы; сегодня он держал в холеной руке пачку эскизов, изображавших в различных аспектах новую базилику, строившуюся на оконечности мыса к северу от гавани.
Леди Дездея приблизилась на пару шагов и начала было говорить, но королева Соллас остановила ее движением пальцев: «Одну минуту! Как вы могли заметить, я занята».
Закусив губу, Дездея отступила и стала ждать, пока Умфред демонстрировал один за другим зарисовки, вызывавшие у королевы тихие возгласы энтузиазма. Соллас позволила себе только один упрек: «Если бы только мы могли воздвигнуть храм поистине величественных пропорций, заставляющий поблекнуть все архитектурные достижения мира!»
Отец Умфред с улыбкой покачал головой: «Будьте уверены, дражайшая королева! Базилика Святейшей Соллас, возлюбленной ангелами небесными, воссияет божественным озарением превыше большинства храмов Господних!»
«Смею ли я надеяться?»
«Без сомнения! Благочестие не измеряется величиной и тяжестью. Будь это так, крохотный младенец, освященный обрядом крещения, не занимал бы более почетное место в Царствии Небесном, чем дикая бестия, сотрясающая клетку топотом и бешеным ревом!»
«Как всегда, вы умеете взглянуть на суетные заботы в надлежащей перспективе!»
Леди Дездея больше не могла сдерживаться. Она решительно пересекла гостиную и, наклонившись, пробормотала королеве на ухо: «Ваше величество, мне необходимо срочно поговорить с вами наедине».
Поглощенная эскизами, Соллас рассеянно отмахнулась: «Будьте добры, потерпите! Мы обсуждаем серьезные вопросы». Королева прикоснулась пальцем к наброску: «Несмотря ни на что, мы могли бы добавить здесь внутренний дворик с подсобными помещениями с обеих сторон, вместо того, чтобы устраивать их вдоль трансепта, и тогда освободилось бы место для пары апсид поменьше, с отдельной часовней в каждой».
«Дражайшая королева, чтобы это сделать, пришлось бы укоротить неф на такое же расстояние».
Соллас капризно развела руками: «Но я не хочу укорачивать неф! Наоборот, я хотела бы удлинить его еще ярдов на пять, а также углубить алтарную нишу за апсидой. Тогда мы могли бы установить роскошную запрестольную перегородку!»
«В принципе это превосходная идея! — заявил отец Умфред. — Тем не менее, следует учитывать, что фундамент уже заложен. А фундаментом определяются размеры базилики».
«Неужели нельзя хотя бы немного увеличить фундамент?»
Умфред печально покачал головой: «К сожалению, наши возможности ограничены отсутствием средств! Если бы у нас было достаточно денег, все было бы возможно».
«Ну вот, опять! Каждый раз одно и то же! — помрачнела королева. — Неужели все эти каменщики, землекопы, каменотесы или как их еще называют — неужели все они настолько падки на золото, что не хотят ничего сделать от души, во славу церкви?»
«Увы, так оно всегда было, дражайшая государыня! Тем не менее, я ежедневно молюсь о том, чтобы его величество проявил свою щедрость во всей ее полноте и приказал удовлетворять наши нужды из государственной казны».
Королева Соллас удрученно хмыкнула: «К сожалению, его величество не рассматривает обустройство базилики как задачу первостепенного значения».
«Королю не следовало бы забывать об одном немаловажном обстоятельстве, — задумчиво произнес отец Умфред. — После того, как базилику построят, она будет приносить доход. Желающие утолить духовную жажду, поклониться Всевышнему и воспеть ему хвалу начнут стекаться в столицу Лионесса со всех концов Хайбраса и с других островов, принося дары и пожертвования, золото и серебро! Таким образом они надеются порадовать силы небесные и заслужить их благодарность».
«Их дары порадуют и меня, если они помогут подобающим образом украсить нашу церковь».
«С этой целью необходимо заручиться привлекательными мощами и реликвиями, — мудро заметил отец Умфред. — Ничто не открывает кошельки лучше чудотворной реликвии! Король должен это понимать! Паломники вносят вклад в общее благосостояние страны — и, следовательно, неизбежно пополняют государственную казну. Учитывая все последствия их приобретения, реликвии и мощи чрезвычайно полезны».
«Конечно, мы не можем обойтись без реликвий! — воскликнула Соллас. — Но где их приобрести?»
Умфред пожал плечами: «Это непросто; многие лучшие экземпляры уже разобраны. Тем не менее, усердные поиски все еще позволяют находить уникальные вещи — изредка их приносят в дар или предлагают в продажу. Освобождение святынь, захваченных неверными, способствует пополнению запаса реликвий. А иногда их удается обнаруживать в самых неожиданных местах. Чем раньше мы начнем такие поиски, тем лучше».
«Эту возможность нужно будет обсудить подробнее», — решительно сказала королева, после чего повернулась и резко спросила: «Оттилия, что с вами? Вы явно не находите себе места!»
«Вы правы, ваше величество, — сокрушенно призналась леди Дездея. — Я в полной растерянности; не знаю, что и думать».
«Тогда расскажите, что случилось, и мы вместе поможем найти выход из вашего затруднения».
«Боюсь, ваше величество, что такие сведения я могу сообщить вам только наедине».
Королева Соллас недовольно подняла брови: «Что ж, если вы настаиваете, мы примем меры предосторожности». Она повернулась к фрейлинам: «Возникает впечатление, что нам придется уступить капризу леди Дездеи. Я приму вас позже. Эрмельгарта, когда ты будешь нужна, я тебя вызову».
Надменно задрав носы, Бортруда и Партенопа удалились из гостиной вслед за горничной. Отец Умфред задержался, но никто не предложил ему остаться, и он тоже вышел.
Без лишних слов леди Дездея изложила последовательность событий, вызвавшую у нее такое смятение: «Принцессе Мэдук как раз пора было заняться дикцией, что совершенно необходимо — она то проглатывает, то распевает гласные, как портовая потаскушка. Когда я проходила по служебному двору, направляясь с этой целью в апартаменты принцессы, мне на шею шлепнулся кусок прогнившего фрукта, явно намеренно брошенный сверху. Должна признаться, что я сразу стала подозревать принцессу, время от времени позволяющую себе подобные проказы. Тем не менее, взглянув вверх, я обнаружила на галерее его величество, наблюдавшего за мной с исключительно странным выражением лица. Если бы у меня было необузданное воображение и если бы на галерее оказался кто-нибудь другой, а не его августейшее величество — а он, конечно же, руководствуется самыми разумными соображениями во всех своих действиях — я могла бы сказать, что заметила на его лице торжествующую усмешку или, точнее выражаясь, выражение мстительного злорадства!»
«Невероятно! — развела руками королева Соллас. — Как это может быть? Я изумлена не меньше вашего. Его величество, как известно, не расположен дурачиться и проказничать».
«Разумеется! Тем не менее…» — леди Дездея раздраженно обернулась, так как в гостиную — с лицом, искаженным гневом — ворвалась леди Триффин.
«Нарцисса! — сухо сказала ей леди Дездея. — Будьте добры, обратите внимание на то, что я обсуждаю с ее величеством самый серьезный вопрос. Если бы вы могли подождать…»
Леди Триффин, женщина не менее строгой и внушительной внешности, нежели леди Дездея, оборвала ее яростным взмахом руки: «Это ваши вопросы могут подождать! То, что я хочу сказать, нужно сказать сейчас же! Только что — с тех пор и пяти минут не прошло — когда я проходила по кухонному двору, мне на голову свалилась перезревшая айва, брошенная с верхней галереи!»
Королева Соллас издала гортанный возглас отчаяния: «Опять?»
«Что значит „опять“? Ничего подобного раньше не было. И я говорю чистую правду! Возмущение придало мне бодрости; я взбежала по лестнице, чтобы поймать хулигана и устроить ему нагоняй — и кто, по-вашему, улепетывал мне навстречу, ухмыляясь и хихикая? Принцесса Мэдук!»
«Мэдук?!» — одновременно и с одинаковым недоумением вскричали королева Соллас и леди Дездея.
«А кто еще? Бесстыдница не выразила ни малейшего смущения и даже попросила меня отойти в сторону, чтобы она могла пройти. Тем не менее, я ее задержала и спросила: „Зачем ты швырнула в меня айвой?“ А она ответила, совершенно серьезно: „Мне не попалось под руку что-нибудь получше, и я воспользовалась айвой в полном соответствии с указаниями его величества“. Я воскликнула: „Как это понимать? Его величество рекомендовал тебе бросаться гнилыми фруктами?“ А она говорит: „Надо полагать, король считает, что вы и леди Дездея — невыносимо занудные пустомели, вечно пристающие с бесполезными наставлениями“!»
«Поразительно! — отозвалась леди Дездея. — Ничего не понимаю!»
Леди Триффин продолжала: «Я сказала принцессе: „Из уважения к твоему высокому положению, я не могу наказать тебя так, как ты заслуживаешь, но немедленно сообщу о твоем возмутительном поведении ее величеству!“ На что принцесса безразлично пожала плечами и убежала вприпрыжку, как ни в чем не бывало. Достопримечательное поведение, не правда ли?»
«Достопримечательное, но не единственное в своем роде! — возразила леди Дездея. — Я пострадала таким же образом, но в моем случае король Казмир собственноручно изволил швырнуть в меня фруктом».
Некоторое время леди Триффин не могла найти слов, после чего пробормотала: «Тогда я тоже ничего не понимаю».
Королева Соллас тяжело поднялась на ноги: «Нужно выведать всю подноготную этого дела! Пойдемте! Мы скоро узнаем, что к чему!»
Королева — в сопровождении двух дам и ненавязчиво следовавшего за ними отца Умфреда — прервала совещание короля Казмира с главным сенешалем, сэром Мунго, и королевским секретарем Паквином.
Обернувшись, Казмир нахмурился и медленно встал: «Дражайшая Соллас, какое срочное дело, по-вашему, важнее вопросов, обсуждаемых в королевском совете?»
«Нам нужно поговорить наедине, — упорствовала Соллас. — Будьте добры, отпустите советников — хотя бы на несколько минут».
Заметив леди Дездею и ее возбужденное состояние, Казмир догадался о цели внеурочного визита. Сэр Мунго и Паквин вышли из кабинета. Указав пальцем на отца Умфреда, король обронил: «Ты тоже можешь идти».
Расплывшись в безмятежной мягкой улыбке, Умфред удалился.
«А теперь — в чем дело?» — вопросил Казмир.
Запинаясь и путаясь, Соллас разъяснила положение вещей. Казмир выслушал ее с невозмутимым терпением.
Закончив рассказ, королева заметила: «Теперь вы понимаете причину моего беспокойства. По существу, нас озадачивает тот факт, что вы соизволили бросить фруктом в леди Дездею, а затем порекомендовали принцессе Мэдук сделать то же самое с леди Триффин».
Казмир обратился к Дездее: «Сейчас же приведите сюда Мэдук».
Леди Дездея вышла из кабинета и через некоторое время вернулась с неохотно следовавшей за ней Мэдук.
Король сдержанно обратился к принцессе: «Я приказал тебе больше не бросаться фруктами».
«Действительно, ваше величество, я получила от вас такое указание в отношении леди Дездеи, причем вы посоветовали мне не пользоваться более оскорбительными или причиняющими боль предметами — опять же, в отношении леди Дездеи. И я в точности выполнила ваши указания».
«Но ты швырнула айву в леди Триффин. Разве я советовал тебе это делать?»
«Я так поняла ваши слова, так как вы не упомянули леди Триффин».
«Ага! По-твоему, я должен был поименно перечислить всех обитателей Хайдиона, а также все предметы и материалы, которыми в них нельзя бросаться?»
Мэдук пожала плечами: «Как видите, ваше величество, когда существуют сомнения, возможны ошибки».
«И ты испытывала сомнения по этому поводу?»
«Совершенно верно, ваше величество! Мне казалось, что по справедливости каждая из воспитательниц должна подвергаться одинаковому обращению, позволяющему им пользоваться одними и теми же преимуществами».
Казмир улыбнулся и кивнул: «Упомянутые тобой преимущества с трудом поддаются пониманию. Не могла бы ты точнее их определить?»
Мэдук наклонила голову и нахмурилась, разглядывая пальцы: «Разъяснение этих преимуществ может занять много времени и нагнать на вас скуку — а я не хотела бы показаться такой же занудой, как леди Дездея и леди Триффин».
«Будь любезна, сделай нам одолжение. Даже если мы соскучимся, в данном случае это простительно».
Мэдук тщательно выбирала слова: «Мои наставницы, несомненно — весьма благовоспитанные дамы, но изо дня в день они ведут себя одинаково и говорят одно и то же. Они не умеют вставить острое словцо, приготовить сюрприз или рассказать о новых и удивительных событиях. Я подумала, что, может быть, если с ними случится таинственное приключение, оно расшевелит их умственные способности и сделает их разговоры не такими утомительно однообразными».
«Таким образом, ты руководствовалась исключительно благими намерениями?»
Мэдук с подозрением взглянула на короля: «Конечно, я ожидала, что сначала они не выразят никакой благодарности и, возможно, даже немного обидятся, но в конце концов оценят мою помощь по достоинству, потому что осознают существование в этом мире вещей чудесных и удивительных, и все их мироощущение станет более восприимчивым и жизнерадостным».
Леди Дездея и леди Триффин выразили тихими возгласами изумление и негодование. Губы короля Казмира растянулись в жесткой усмешке: «Таким образом, ты считаешь, что твои поступки пошли на пользу воспитательницам?»
«Я сделала все, что могла, — храбро отозвалась Мэдук. — Они на всю жизнь запомнят этот день! Разве они могут сказать то же самое о вчерашнем дне?»
Казмир повернулся к королеве: «Принцесса убедительно обосновала аргумент, заключающийся в том, что ее помощь окажется полезной как леди Дездее, так и леди Триффин, даже если эта помощь выражалась в форме дерзкого хулиганства. Тем не менее, принцесса заслуживает не менее альтруистического обращения, нежели ее обращение с другими, в связи с чем предлагаю сделать этот день не менее памятным для нее, чем для ее наставниц — с помощью ивовой розги или даже жестяной линейки. В конечном счете это всем пойдет на пользу. Однообразное прозябание леди Дездеи и леди Триффин будет должным образом обогащено новым и неожиданным опытом, а принцесса Мэдук поймет, что дословное истолкование королевских указаний в своих интересах не всегда соответствует духу и цели этих указаний».
Мэдук произнесла слегка дрожащим голосом: «Ваше величество, все совершенно ясно! Со стороны вашего величества нет необходимости прилагать дополнительные усилия, чтобы подчеркнуть и так уже достаточно очевидные выводы».
Король Казмир, уже занявшийся просмотром бумаг, лежавших на столе, обронил через плечо: «События такого рода нередко чреваты необратимыми последствиями, что имеет место и в данном случае. Вполне возможно, что ее величеству придется немного вспотеть, но в конечном счете это только пойдет ей на пользу. Все свободны».
Королева Соллас, в сопровождении обеих дам, удалилась из кабинета. Мэдук горестно поплелась за ними, стараясь понемногу отставать. Соллас обернулась и подозвала ее: «Пойдем, пойдем — пошевеливайся! От того, что ты будешь волочить ноги, ничего не изменится».
Мэдук вздохнула: «Что ж, мне все равно больше нечего делать».
Все они стали возвращаться в гостиную королевы Соллас. Где-то по пути из теней вынырнул и незаметно присоединился к ним дородный отец Умфред.
Поудобнее усевшись на диване, Соллас вызвала горничную Эрмельгарту: «Принеси мне три гибких прутика покрепче — можешь вытащить их из веника или из метлы. А теперь, Мэдук, слушай меня внимательно! Ты понимаешь, насколько всех нас огорчили твои проделки?»
«Айва была маленькая и мягкая», — попробовала возразить Мэдук.
«Неважно! Принцессы королевской крови так себя не ведут — и тем более принцесса Лионесская!»
Вернувшись с тремя ивовыми прутьями, Эрмельгарта передала их королеве. Мэдук наблюдала за происходящим, широко раскрыв голубые глаза и горестно опустив уголки губ.
Проверив хлесткость прутьев на диванной подушке, Соллас повернулась к принцессе: «Тебе больше нечего сказать? Ты даже не попросишь прощения? Или попробуешь придумать еще какое-нибудь оправдание?»
Мэдук следила, как завороженная, за движением прутьев, дрожавших в руке королевы, и ничего не ответила, что вызвало у Соллас, обычно апатичной, приступ раздражения: «Никаких сожалений? Теперь я понимаю, почему тебя называют бесстыдницей! Посмотрим, маленькая притворщица, как ты у нас будешь теперь изворачиваться! Можешь подойти».
Мэдук облизала губы: «Я не хочу подходить для того, чтобы меня побили».
Королева изумленно уставилась на нее: «Не верю своим ушам! Отец Умфред, будьте добры, препроводите принцессу к дивану».
Жрец благодушно положил увесистую ладонь на плечо Мэдук и подтолкнул ее к королеве. Соллас уложила принцессу поперек своих обширных бедер, высоко задрала юбку детского платья и принялась хлестать ивовыми прутьями узкие маленькие ягодицы. Мэдук лежала неподвижно, как тряпка, не издавая ни звука.
Отсутствие реакции разъярило королеву — она раскраснелась, рука ее двигалась все чаще и быстрее, она стянула с принцессы трусики, чтобы ничто не защищало нежную детскую кожу; отец Умфред стоял рядом и поощрительно улыбался, кивая в такт свистящим ударам.
Мэдук молчала. Наконец королеве наскучило это занятие — отбросив прутья, она столкнула принцессу на пол и заставила ее подняться на ноги. С напряженным лицом, плотно сжав побелевшие губы, Мэдук натянула трусы, поправила юбку и направилась к выходу.
Соллас резко окликнула ее: «Я не разрешала тебе уйти».
Мэдук остановилась и обернулась через плечо: «Ты хочешь снова меня бить?»
«Не сегодня. У меня устала рука — даже разболелась».
«Значит, я тебе больше не нужна».
Мэдук вышла из гостиной. Соллас смотрела ей вслед — у нее отвисла челюсть.
2
Поведение принцессы Мэдук — в том числе ее манера разговаривать — произвело неприятное впечатление на супругу Казмира; по ее мнению, принцесса не проявляла должного уважения к высокому королевскому сану. О своенравии Мэдук давно ходили слухи, но непосредственное столкновение с этим своенравием несколько шокировало королеву. Мэдук надлежало стать любезной и обходительной принцессой на выданье — украшением двора; следовательно, требовалось принять срочные исправительные меры.
Соллас обсудила эту проблему с отцом Умфредом, предложившим начать религиозное воспитание маленькой принцессы. Леди Триффин отказалась серьезно рассматривать такую возможность: «Это совершенно непрактично — все мы только потеряем время».
Набожная королева была несколько уязвлена таким отношением к благочестивым намерениям. «Значит, вы можете предложить что-нибудь получше?» — спросила она.
«По сути дела, я уже об этом думала. Занятия с принцессой следует продолжать по-прежнему — пожалуй, уделяя больше внимания манерам и умению вести светскую беседу. Кроме того, было бы неплохо окружить ее свитой благородных девиц, чтобы она училась правилам хорошего тона на примере других. Мэдук уже почти достигла того возраста, когда ей в любом случае полагалась бы свита — и, по-моему, чем раньше это будет сделано, тем лучше!»
Соллас неохотно кивнула: «Как правило, компаньонок приглашают на пару лет позже, но в данном случае налицо особые обстоятельства. Мэдук бесцеремонна и своевольна, как дикий звереныш — несомненно, ей требуется сдерживающее влияние».
Через неделю Мэдук вызвали в утреннюю гостиную на втором этаже Восточной башни. Там ее представили шести девицам благородного происхождения — им, как ей объяснили, предстояло прислуживать ей и составлять ей компанию в качестве фрейлин. Понимая, что протестовать бесполезно, Мэдук остановилась поодаль, чтобы оценить компаньонок со стороны — и ей не понравилось то, что она увидела. Разодетые в пух и прах, все эти девицы то и дело застывали в преувеличенных, вычурно-изысканных позах. Покончив с обязательными церемонными реверансами, шесть девиц, в свою очередь, подвергли Мэдук пристальному изучению — и проявили не больше энтузиазма, чем принцесса. Им уже разъяснили, что от них ожидалось, и большинству фрейлин эти обязанности представлялись неприятными. В сущности, они должны были составлять принцессе компанию, выполнять ее мелкие поручения, делиться с ней последними сплетнями и разделять с ней скуку ежедневных занятий. По желанию Мэдук, девицы должны были резвиться в рамках приличий — то есть метать кольца в цель, прыгать со скакалками, перекидываться мячом или воланом, играть в жмурки, в прятки и тому подобное. Им предстояло вместе заниматься вышиванием, приготовлять ароматические смеси из цветочных лепестков и душистых трав, плести цветочные гирлянды и учиться исполнять па различных модных танцев. Все они, конечно, учились читать и писать, но прежде всего им надлежало усваивать правила этикета, придворные условности и неписаные, но непреложные законы старшинства и превосходства.
Компаньонками принцессы стали следующие шесть девиц:
Девонета из замка Фолиз; Фелиция, дочь сэра Мунго, главного сенешаля; Идрента из поместья Дамар; Артвен из крепости Касси; Хлодис из Фанистри; Элиссия из Йорна.Все участницы этой разношерстной группы были старше Мэдук — кроме Фелиции, приходившейся принцессе почти ровесницей. Хлодис, крупная блондинка, отличалась некоторой неуклюжестью и безалаберностью, а маленькая темноволосая Элиссия, напротив, всегда выглядела ловко и опрятно. Артвен вела себя исключительно самоуверенно. Ненавязчиво привлекательная, но болезненно хрупкая Фелиция оказалась замкнутым в себе, даже несколько рассеянным существом. Пышущая здоровьем Идрента не могла пожаловаться на внешность — у нее все было на месте, а Девонета уродилась настоящей красавицей. Иные девушки — в частности, Идрента и Хлодис — уже заметно созревали, тогда как фигуры Девонеты и Артвен лишь начинали округляться, а Фелиция и Элиссия, так же, как и Мэдук, еще не перешагнули порог этого преображения.
Оптимистический замысел состоял в том, чтобы полдюжины подруг всюду сопровождали обожаемую принцессу, весело щебеча всевозможные глупости и соревнуясь в отправлении незатруднительных обязанностей; им надлежало переполняться радостью и гордостью, заслужив похвалу принцессы, и сокрушаться по поводу любого упрека своей не слишком строгой повелительницы. В конечном счете шесть юных фрейлин должны были сформировать нечто вроде миниатюрного кортежа, во главе которого безмятежно шествовала бы принцесса Мэдук, сияющая наподобие драгоценного камня в обрамлении золотых украшений.
На практике все сложилось иначе. Мэдук с самого начала отнеслась с подозрением к такому стесняющему вмешательству в ее жизнь. Со своей стороны, шесть девиц приступили к исполнению придворных повинностей без энтузиазма. Мэдук слыла чудаковатой девочкой, движимой непредсказуемыми порывами, нисколько не заботившейся о впечатлении, которое она производила на других, и при всем при том смехотворно наивной.
Обстоятельства рождения Мэдук — в версии, известной королевскому двору — не слишком способствовали престижу принцессы, и фрейлины это быстро почувствовали. Через несколько дней осторожного и церемонного «взаимного прощупывания» благородные девицы образовали клику, из которой Мэдук была демонстративно исключена. С тех пор манеру обращения фрейлин с принцессой можно было назвать лишь издевательской пародией на вежливость; пожелания Мэдук встречались непонимающими взглядами, а ее замечания терялись в потоке девичьей болтовни или, даже если их слышали, игнорировались.
Сперва такое отношение приводило Мэдук в замешательство; через некоторое время оно стало то забавлять, то раздражать ее, но в конце концов она решила, что ей было плевать на высокородную прислугу, и — настолько, насколько это было возможно — продолжала заниматься своими делами.
Безразличие Мэдук, разумеется, вызвало еще большее неодобрение благородных девиц: по их мнению, оно служило дополнительным свидетельством придурковатости принцессы. Вдохновительницей заговоров фрейлин стала Девонета — изящная и пригожая, свежая, как цветок, уже достаточно изощренная в искусстве флирта. Блестящие золотистые кудри ниспадали ей на плечи, золотистые карие глаза лучились невинностью. Кроме того, Девонета прекрасно умела злословить, устраивать подвохи и плести интриги. Например, по ее сигналу — а ей стоило только приподнять палец или слегка наклонить голову — девушки вдруг отходили от Мэдук, собираясь гурьбой в углу, после чего перешептывались и хихикали, бросая на принцессу насмешливые взгляды через плечо. Время от времени они устраивали другую игру, выглядывая из-за угла, чтобы следить за принцессой, и мгновенно скрываясь, как только она их замечала.
Мэдук вздыхала, пожимала плечами и не обращала внимания на эти проказы. Однажды утром, когда она завтракала в окружении фрейлин, Мэдук обнаружила в миске с кашей дохлую мышь. Принцесса поморщилась и с отвращением отшатнулась. Глядя вокруг, она заметила, что шесть девиц украдкой наблюдают за ее реакцией — несомненно, они знали заранее, что обнаружится в ее миске. Хлодис зажала рот рукой, чтобы удержаться от смеха. Мэдук встретилась глазами с Девонетой — та сохраняла полную невозмутимость.
Отодвинув миску, Мэдук поджала губы, но ничего не сказала.
Два дня спустя таинственные поступки и необъяснимые перемещения Мэдук, явно свидетельствовавшие о попытках что-то скрывать, возбудили интерес Девонеты, Идренты и Хлодис настолько, что три девицы принялись тайком следить за принцессой, чтобы понять, чем она занимается. Разоблачение тайны обещало обернуться скандалом, в связи с чем открывались восхитительные перспективы. Снедаемые любопытством, три подруги поднялись вслед за принцессой под самую крышу Высокой башни и увидели, как Мэдук взобралась по приставной лестнице в заброшенную голубятню. Когда наконец принцесса спустилась из голубятни и поспешила вниз по спиральной лестнице башни, Девонета, Идрента и Хлодис перестали прятаться, взобрались по приставной лестнице, подняли дощатый люк и осторожно изучили внутренность голубятни. К их разочарованию, они ничего не нашли, кроме пыли, вонючей грязи и нескольких перьев — никаких свидетельств порочных извращений здесь не было. Приунывшие проказницы вернулись к открытому люку, чтобы спуститься вниз, но приставная лестница исчезла, а каменный пол был слишком далеко, чтобы на него можно было безопасно спрыгнуть.
К полудню отсутствие Девонеты, Идренты и Хлодис заметили; начался переполох. Допросили Элиссию, Артвен и Фелицию; те не смогли предоставить никаких определенных сведений. Леди Дездея обратилась с резким вопросом к принцессе, но Мэдук пребывала в такой же растерянности.
«Они страшно ленивые — может быть, еще не вылезли из постелей?» — предположила принцесса.
«Вряд ли! — сухо отозвалась леди Дездея. — Странно, очень странно! Мне все это не нравится».
«Мне тоже, — кивнула Мэдук. — Подозреваю, что они снова задумали какую-нибудь проказу».
Прошел целый день, наступила ночь. На рассвете, когда почти все еще спали, кухарке, проходившей с ведрами по служебному двору, послышалось, что кто-то плачет или кричит — звук доносился издалека, и было трудно понять, откуда именно. Кухарка задержалась и прислушалась; в конце концов стало ясно, что звук исходил из голубятни над Высокой башней. Кухарка сообщила о своих наблюдениях домоправительнице, леди Будетте, и тайна наконец раскрылась. Трех девиц — грязных, испуганных, продрогших до костей и глубоко оскорбленных — вызволили из их труднодоступной тюрьмы. Истерически крича, они обвиняли Мэдук во всех своих несчастьях и лишениях: «Она хотела, чтобы мы умерли с голоду! Там было холодно, дул сильный ветер, в темноте завывали призраки! Мы испугались до смерти! Она все это сделала нарочно!»
Леди Дездея и леди Триффин выслушали фрейлин с каменными лицами, но не могли найти приемлемый выход из положения. Причины происшедшего оставались неясными; кроме того, если бы они представили претензии фрейлин на рассмотрение королевы, Мэдук могла бы выступить со встречными обвинениями — в том числе, например, оставался открытым вопрос о том, каким образом дохлая мышь оказалась в миске принцессы.
В конце концов Идренте, Хлодис и Девонете сделали строгий выговор; им напомнили, что высокородным молодым фрейлинам не пристало лазить по заброшенным голубятням.
До тех пор об истории с гнилой айвой, поставившей в щекотливое положение самого короля Казмира и послужившей причиной порки, собственноручно осуществленной ее величеством, знали только непосредственные участники, предпочитавшие не распространяться по этому поводу. Теперь, однако, кто-то проговорился, ибо скандальные новости достигли ушей всех шестерых фрейлин — к их неописуемой радости. Когда девушки были заняты вышиванием, Девонета тихо заметила: «Представляю себе, какая это была картина, когда пороли принцессу Мэдук!»
«Как она брыкалась и вопила, задрав к небу голую задницу!» — так же тихо отозвалась Хлодис, словно потрясенная собственным воображением.
«Разве с принцессами так обращаются?» — позволила себе усомниться Артвен.
Девонета твердо кивнула: «Конечно! Разве ты не слышала жуткие вопли?»
«Все их слышали! — подтвердила Идрента. — Но тогда никто не знал, кто кричал и почему».
«А теперь это всем известно! — торжествовала Хлодис. — Мэдук ревела, как бешеная корова!»
«Принцесса словно в рот воды набрала! Мэдук, тебе не нравится наша светская беседа?» — издевательски-заботливым тоном поинтересовалась Элиссия.
«Трудно сказать. В каком-то смысле ваши сплетни меня забавляют. Я их запомню и когда-нибудь посмеюсь над вами точно так же».
«Каким образом?» — встревожилась Девонета.
«Неужели не понятно? Когда-нибудь я выйду замуж за всемогущего короля и буду сидеть на золотом троне. Вот тогда я и прикажу вам, всем шестерым, явиться к моему двору, чтобы вы развлекали меня „жуткими воплями“, раз они вам так нравятся».
Наступила напряженная тишина. Девонета первая взяла себя в руки и звонко рассмеялась: «О чем ты говоришь? Почти невозможно представить себе, чтобы ты когда-нибудь стала королевой! Какой король захочет жениться на принцессе с сомнительной родословной? А родословная нашей принцессы весьма сомнительна — не правда ли, Хлодис?»
«Не только сомнительна, но, можно сказать, отсутствует!» — подтвердила Хлодис.
«Что такое „родословная“?» — простодушно спросила Мэдук.
Девонета снова рассмеялась: «Именно то, чего у тебя нет! Может быть, нам не следовало об этом говорить, но от правды никуда не денешься! У тебя нет отца! Элиссия, как называют ребенка, у которого нет отца?»
«Бастардом».
«Совершенно верно! Увы, принцесса Мэдук — бастард, и никто никогда не захочет на ней жениться!»
«Это неправда! — тем же ласково-ядовитым тоном возразила Мэдук. — У меня был отец. Говорят, он умер — так же, как и моя мать».
«Может быть, он умер — а может быть и нет, — с презрением отозвалась Девонета. — Его бросили в яму, там он и остается по сей день. Твой отец — бродяга, никто даже не позаботился спросить, как его зовут».
«Так или иначе, — подхватила Хлодис, — родословной у тебя нет, и замуж ты никогда не выйдешь. Это, конечно, достойно сожаления, но будет лучше, если ты поймешь свое положение уже сейчас — теперь у тебя будет время к нему привыкнуть».
«Вот именно! — поддакнула Идрента. — Мы тебе это рассказали из чувства долга».
Мэдук едва сдерживала дрожь в голосе: «Ваш долг — в том, чтобы говорить мне правду».
«А мы и сказали тебе правду!» — заявила Девонета.
«Я вам не верю! — топнула ногой Мэдук. — Мой отец — благородный рыцарь, потому что я его дочь! Как может быть иначе?»
Девонета смерила принцессу взглядом с головы до ног и обронила: «Очень просто».
3
Мэдук не совсем понимала, что имели в виду, когда говорили о «родословной». Пару раз она уже слышала это слово, но до сих пор от нее ускользало его значение. Несколько дней спустя она зашла в конюшню, чтобы причесать своего пони, Тайфера. Неподалеку два знатных господина обсуждали жеребца и упомянули о его «впечатляющей родословной». У вороного жеребца, статного и сильного, наблюдался выдающейся величины член, но это свойство, судя по всему, не было основным фактором, определявшим качество родословной — по меньшей мере в том, что касалось родословной Мэдук. Не могли же Девонета и прочие фрейлины предполагать, что у принцессы должен вырасти подобный орган!
А тогда что именно подразумевалось под «родословной»? Может быть, знатные господа намекали на роскошную пушистость конского хвоста? Вряд ли. Мэдук отвергла эту теорию по тем же причинам. Она решила не гадать, а расспросить кого-нибудь при первой возможности.
У Мэдук сложились более или менее приятельские отношения с принцем Кассандром, единственным сыном короля Казмира и королевы Соллас. С годами Кассандр стал самоуверенным удальцом, искавшим развлечений хотя бы потому, что этого требовал присущий молодости избыток здоровья и энергии. Кассандр был силен, хотя скорее тяжеловат, нежели ловок. Он коротко стриг жесткие светлые кудри; его круглое лицо казалось слишком обширным для тонкого носа, маленького рта и близко посаженных голубых глаз. Кассандр унаследовал от отца — или, может быть, усвоил посредством подражания — целый набор резких коротких жестов и повелительных манер. Соллас, несомненно, наградила его тонкой, розовато-бледной кожей, маленькими ладонями и ступнями и характером более доступным и покладистым, чем у короля Казмира.
Мэдук нашла Кассандра сидящим в одиночестве в оранжерее и сосредоточенно пишущим что-то гусиным пером на листе пергамента. Некоторое время Мэдук молча наблюдала за принцем. Возможно ли, что Кассандр решил посвятить себя поэзии? Сочиняет оду к возлюбленной? Романс или балладу? Кассандр поднял голову и заметил племянницу. Отложив перо, он спрятал пергамент в ларце.
Мэдук осторожно приблизилась. Кассандр, судя по всему, был в приподнятом настроении и обратился к принцессе с витиеватым шутливым приветствием: «Тебе поем мы славу, о мстительная фурия Хай-Хайдионаоблаченная в сполохи лиловых молний! Кому суждено стать очередной жертвой, познавшей разрушительную силу твоего гнева? Или, другими словами, горечь перезревшей айвы, прилетевшей по лбу?»
Губы Мэдук покривились в некотором подобии улыбки; она присела на скамью рядом с Кассандром: «Его величество строго запретил мне бросаться фруктами». Помолчав, Мэдук вздохнула: «А жаль! Это было полезно для всех заинтересованных лиц. Но я решила быть паинькой».
«Мудрое решение».
Мэдук задумчиво продолжала: «Казалось бы, принцесса королевской крови должна иметь право бросаться айвой в кого угодно и когда угодно, если ей так вздумается».
«На первый взгляд так может показаться, но нельзя не принимать во внимание требования этикета. Благопристойное поведение — важнейшая обязанность любой принцессы!»
«А моя мать, принцесса Сульдрун — она вела себя благопристойно?»
Приподняв брови, Кассандр с любопытством покосился на маленькую собеседницу: «Что за вопрос! Как на него ответить? Честно говоря, я мог бы выразиться только таким образом: „Не совсем“».
«Потому что она жила одна в саду? Или потому что я родилась, когда она еще не вышла замуж?»
«Ни то, ни другое не считается достаточно благопристойным поведением».
Мэдук поджала губы: «Мне хочется больше о ней узнать, но мне никто ничего не говорит. Почему все молчат о моей матери?»
Кассандр невесело рассмеялся: «Потому что обо всей этой истории никто на самом деле ничего не знает».
«Расскажи — что ты слышал о моем отце?»
«Что я могу сказать? Я почти ничего не знаю, — осторожно произнес принц. — Судя по всему, какой-то проходимец, молодой и пригожий, нашел Сульдрун в саду и воспользовался ее одиночеством».
«Может быть, ей нравилось с ним встречаться?»
«Сульдрун вела себя неприлично, и лучше не придумывать ей оправдания, — с неубедительной чопорностью ответствовал Кассандр. — Но безродный бродяга, ее любовник, позволил себе невероятную наглость! Он насмеялся над достоинством королевской семьи и вполне заслужил свою судьбу».
Мэдук задумалась: «Все это очень странно. Сульдрун не жаловалась на поведение моего отца?»
Кассандр нахмурился: «Вовсе нет! Возникает впечатление, что бедная принцесса его любила. Но о таких вещах лучше помалкивать. Говорят, жрец Умфред застал их в саду и сообщил об этом его величеству».
«За что моего отца так страшно наказали? — пожала плечами Мэдук. — Не понимаю».
И снова Кассандр изобразил воплощение нравоучительности: «Как то есть за что? Нужно было хорошенько проучить мерзавца, чтобы другим было неповадно!»
С внезапной дрожью в голосе Мэдук спросила: «Он все еще жив?»
«Сомневаюсь».
«А где яма, в которую его бросили?»
Кассандр ткнул большим пальцем через плечо: «Где-то в скалах за Пеньядором. Это колодец глубиной саженей пятнадцать, а на дне колодца — темница, каменный мешок. Там кончают дни неисправимые преступники и враги государства».
Обернувшись, Мэдук взглянула туда, где над стеной Зольтры Лучезарного виднелась серая крыша Пеньядора: «Мой отец не был ни преступником, ни врагом государства».
Кассандр пожал плечами: «Таков королевский приговор — он обжалованию не подлежит».
«И все же! Моя мать была принцесса королевской крови. Она не полюбила бы первого попавшегося бездельника, перепрыгнувшего через ограду!»
Кассандр снова пожал плечами, показывая, что подобные головоломки превосходят его понимание: «Надо полагать — в том, что ты говоришь, есть какой-то смысл. И, тем не менее — кто знает? Королевская кровь, несомненно, имеет значение, но прежде всего Сульдрун была девицей на выданье, а девицы — непредсказуемые создания, повинующиеся мимолетным влечениям, как пух одуванчика — дуновению ветерка! Таково мое представление, основанное на собственном опыте».
«Может быть, мой отец — благородного происхождения, — задумчиво заметила Мэдук. — Его же никто не позаботился спросить?»
«Вряд ли, — махнул рукой Кассандр. — Воспитанный человек не решился бы на столь непозволительную глупость. Ты сомневаешься? Но таков закон природы! Каждый должен знать свое место, зависящее от происхождения, то есть от знатности предков — и единственная возможность улучшить наследственное положение состоит в том, чтобы заслужить королевский патент, выданный за доблесть и героизм, проявленные на войне. Никакую другую систему нельзя назвать целесообразной, справедливой или естественной».
«Какое же у меня положение? — растерянно спросила Мэдук. — И где моя родословная?»
Кассандр улыбнулся и развел руками: «Почему тебя это беспокоит? Тебе предоставили звание принцессы королевской крови — этого должно быть достаточно».
Любопытство Мэдук, однако, не было удовлетворено: «А моего отца бросили в яму вместе с родословной?»
«Надо полагать, — усмехнулся принц. — Если она у него была».
«А что такое родословная? Что-то вроде хвоста?»
Тут Кассандр уже не смог сдерживать веселье, задыхаясь от хохота. Мэдук оскорбленно поднялась на ноги и удалилась.
4
Королевская семья время от времени выезжала из Хайдиона за город: Казмир не прочь был иногда поохотиться — ему особенно нравилась соколиная охота — или просто проехаться по сельской местности. Как правило, для Казмира седлали вороного боевого коня по имени Шейван, тогда как королева Соллас ехала на смирной белой кобыле или — что в последнее время случалось все чаще — на выложенном подушками сиденье королевской кареты, благодаря многочисленным рессорам отличавшейся исключительно мягким ходом. Принц Кассандр гарцевал на норовистом саврасом жеребце Гилдрупе, а принцесса Мэдук весело носилась туда-сюда на своем сером в яблоках пони, Тайфере.
Мэдук заметила, что многие придворные дамы испытывали привязанность к лошадям и часто навещали конюшни, чтобы приласкать любимцев и угостить их яблоками или сладостями. Мэдук стала подражать этому обычаю, предлагая просвещенному вниманию Тайфера то морковку, то репку; в то же время пребывание в конюшне позволяло ей на какое-то время ускользнуть от бдительных взоров леди Дездеи и леди Триффин, а также избавиться от шестерых фрейлин.
Ухаживать за Тайфером поручили помощнику конюшего по имени Пимфид — светловолосому пареньку лет двенадцати, сильному и старательному, с честной физиономией, выражавшей постоянную готовность услужить. Мэдук убедила Пимфида в том, что в его обязанности входили также сопровождение и охрана принцессы, по мере надобности. Пимфид не возражал: договоренность такого рода, в меру его разумения, свидетельствовала о некотором повышении его статуса при дворе.
После полудня в пасмурный день, когда сплошные низкие тучи нависли над побережьем и в воздухе уже чувствовалась влажность неминуемого дождя, Мэдук набросила на плечи серый плащ с капюшоном и потихоньку пробралась в конюшню. Там она позвала Пимфида, собиравшего вилами навоз: «Пойдем, Пимфид, скорее! Нужно кое-куда сходить — это займет, наверное, около часа, и мне потребуется твоя помощь».
«Сходить — куда, ваше высочество?» — осторожно поинтересовался Пимфид.
«В свое время ты все узнаешь. Пойдем, пойдем! Скоро вечер, время летит, а ты все мнешься с ноги на ногу и скребешь в затылке!»
Пимфид неуверенно хмыкнул: «Вам понадобится Тайфер?»
«Не сегодня, — Мэдук повернулась, чтобы идти. — Пойдем!»
Вздохнув не без облегчения, Пимфид решительно воткнул вилы в кучу навоза и тяжелой поступью последовал за принцессой.
Мэдук маршировала по тропе, огибавшей тыльную стену замка; помощник конюшего плелся позади.
«А куда мы идем?» — спросил через некоторое время Пимфид.
«Скоро увидишь».
«Как вам угодно, ваше высочество», — пробурчал Пимфид.
Тропа поворачивала налево, к Сфер-Аркту, но Мэдук повернула направо и стала карабкаться вверх по каменистому склону, выбрав другую, еле заметную тропу, ведущую к огромной серой громаде Пеньядора.
Пимфид позволил себе выразить сомнение в разумности такого маршрута, но Мэдук пропустила его робкий протест мимо ушей. Она продолжала подниматься — прямо перед ней уже высилась северная стена Пеньядора. Запыхавшийся и встревоженный, Пимфид внезапно прибавил шагу и поравнялся с принцессой: «Ваше высочество, куда вы? Под этими стенами в темницах томятся преступники!»
«Пимфид, ты преступник?»
«Ни в коем случае!»
«Тогда тебе нечего бояться!»
«Вы ошибаетесь! Именно тем, кто ни в чем не виноват, достаются самые тяжкие наказания!»
«Тебе не о чем беспокоиться, Пимфид, это моя затея. В любом случае, всегда следует надеяться на лучшее».
«Ваше высочество! Я предлагаю…»
Мэдук устремила на помощника конюшего неотразимый взор бездонно-голубых глаз: «Будь так любезен, помолчи».
Пимфид развел руками: «Как вам угодно».
Мэдук с достоинством отвернулась и продолжила подъем по склону под темными каменными стенами Пеньядора. Пимфиду оставалось только угрюмо следовать за ней.
Поравнявшись с углом здания, Мэдук остановилась, чтобы получше рассмотреть участок, находившийся за древней тюрьмой. В дальнем конце, ярдах в пятидесяти от того места, где они стояли на холме, возвышалась массивная виселица, окруженная несколькими механизмами мрачного назначения, а также тремя чугунными столбами, у которых жгли особенно отличившихся врагов государства. Яма для горящей смолы и большая жаровня неподалеку использовались в сходных целях. Ближе, всего лишь в нескольких шагах под холмом, в пустынном углу заднего двора тюрьмы, Мэдук увидела то, что искала — кольцевую каменную ограду высотой меньше человеческого роста, окружавшую отверстие, достаточно широкое, чтобы в него можно было опустить арестанта. Шаг за шагом, невзирая на неразборчивое протестующее ворчание Пимфида, Мэдук спустилась по пологой каменистой проплешине к кольцевой ограде и заглянула в черную глубину колодца. Она прислушалась, но оттуда не доносилось ни звука. Приложив ладони ко рту, Мэдук наклонилась над отдушиной темницы и позвала: «Отец! Ты меня слышишь?» Ей ответила только тишина. «Отец, ты здесь? Это Мэдук, твоя дочь!»
Шокированный поведением принцессы, Пимфид подошел к ней сзади: «Что вы делаете? Это не разрешено ни мне, ни вам!»
Мэдук не обращала на него внимания. Наклонившись пониже над отверстием, она снова позвала: «Ты меня слышишь? Прошло столько времени! Ты еще жив? Ответь! Я твоя дочь, Мэдук!»
В непроглядном мраке колодца ничто не шелохнулось.
Пимфид не был одарен богатым воображением; тем не менее, ему почудилось, что в глухой тишине подземелья существовало какое-то напряжение — как если бы кто-то прислушивался, затаив дыхание, к происходившему сверху. Потянув Мэдук за локоть, он хрипло прошептал: «Принцесса, разве вы не чувствуете? Здесь водятся призраки! Если правильно слушать, можно различить, как они шепчутся и подвывают в темноте».
Наклонив голову, Мэдук снова прислушалась: «Чепуха! Не слышу никаких призраков».
«Это потому, что вы неправильно слушаете! Давайте уйдем, пока духи не заманили нас в подземелье!»
«Не говори глупости, Пимфид! Король Казмир приказал бросить моего отца в эту яму, и я должна узнать, жив ли он».
Пимфид заглянул в темный колодец: «Никто там не выживет. В любом случае, кто мы такие, чтобы судить о королевском правосудии? Это не наше дело».
«То есть как — кто я такая? Моего отца заключили в темницу! Это мое дело!»
«Так или иначе, он давно умер».
Мэдук печально кивнула: «Боюсь, что так. Но он наверняка оставил какую-нибудь памятку, позволяющую узнать, как его звали, какого он был происхождения. Если не остается ничего другого, я хочу знать, какая у него была родословная!»
Пимфид отказался даже представить себе что-нибудь подобное: «Что вы придумали? Пойдемте отсюда поскорее».
Мэдук не допускала возражений: «Смотри, Пимфид! Там, на виселице, болтается веревка. На этой веревке можно спустить тебя в подземелье. Внизу, конечно, темно, но, когда глаза привыкнут к темноте, ты сможешь разобраться в том, что там происходило, и нет ли там каких-нибудь надписей».
Помощник конюшего изумленно уставился на принцессу — у него челюсть отвисла. «Вы в своем уме? — в ужасе выдавил он. — Вы хотите, чтобы я спустился в эту дыру? Это уже ни в какие ворота не лезет!»
«Почему же, Пимфид, все проще простого — сбегай за веревкой! Ты же не хочешь, чтобы я над тобой смеялась?»
Послышался скрип подошв, тяжело ступавших по щебню. Мэдук и Пимфид испуганно обернулись: на фоне свинцовых туч возник угрожающий силуэт. Пимфид резко вдохнул и забыл выдохнуть; Мэдук открыла рот и забыла его закрыть.
Темная фигура приблизилась — Мэдук узнала главного палача Зерлинга. Палач остановился, слегка расставив толстые ноги и заложив руки за спину.
Раньше Мэдук видела Зерлинга только издали, но даже на расстоянии от его присутствия мурашки бегали по спине. Теперь палач стоял рядом и смотрел на нее сверху вниз, а принцесса с трепетом взирала на него снизу вверх. Вблизи Зерлинг производил не менее устрашающее впечатление. Человек грузный и мускулистый, он казался почти приземистым, несмотря на внушительный рост. Его мясистое лицо, окаймленное спутанными черными волосами и черной бородой, отличалось необычным коричневато-багровым оттенком. На палаче были панталоны из мятой черной кожи и черный холщовый камзол; лоб почти закрывала натянутая на уши черная кожаная шапочка. Зерлинг переводил взгляд с Мэдук на Пимфида и обратно: «Что вы тут делаете? Здесь творятся пытки и казни, здесь не место для детских забав!»
Мэдук ответила ясным, хотя и дрожащим голосом: «Мы сюда не играть пришли».
«Ха! — слегка откинул голову назад Зерлинг. — Как бы то ни было, принцесса, рекомендую вам немедленно удалиться».
«Я не могу уйти, пока не найду ответ на свой вопрос».
«И что же вас так интересует?»
«Я хочу знать, что случилось с моим отцом».
Зерлинг поморщился в некотором замешательстве: «Кто был ваш отец? Я что-то не припомню».
«Конечно, помните! Он любил мою мать, принцессу Сульдрун. За это король приказал бросить его вот в эту яму. Если отец еще жив, может быть, он отзовется и скажет, как его зовут. Тогда я смогу умолять его величество о снисхождении».
Палач вздохнул и печально усмехнулся: «Можете звать сколько угодно, день и ночь! Вы не услышите в ответ ни шепота, ни вздоха».
«Значит, он умер?»
«Его опустили в темницу давным-давно. Там, в одиночестве, человек быстро теряет волю к жизни. Там холодно и сыро, там остается только сожалеть о своих преступлениях».
Мэдук смотрела на отверстие колодца, горько опустив уголки губ: «Кто он был, как он выглядел? Вы не помните?»
Зерлинг бросил тревожный взгляд через плечо: «Замечать что-нибудь, спрашивать о чем-нибудь, помнить кого-нибудь — не мое дело. Я рублю головы и верчу ворот, растягивая сухожилия. Но когда вечером я прихожу домой, я становлюсь совсем другим человеком. Поверите ли, не могу даже курице свернуть шею!»
«Все это замечательно — но каким был мой отец?»
Зерлинг снова опасливо оглянулся: «Пожалуй, лучше было бы ничего не говорить — тем более, что ваш отец позволил себе немыслимый проступок…»
Мэдук прервала размышления палача почти плачущим голосом: «Я не могу так думать! Если бы он не позволил себе этот проступок, меня не было бы на свете».
Зерлинг моргнул: «Вопросы такого рода выходят за рамки моей компетенции. Я уделяю все внимание тому, чтобы правильно выдергивать кишки и затягивать петли. Королевское правосудие, по определению, обсуждению не подлежит. Должен признаться, в данном случае суровость наказания меня удивила: казалось бы, достаточно было отрезать наглецу нос и уши, да еще хорошенько вздуть плетью напоследок».
«Меня она тоже удивляет, — отозвалась Мэдук. — Вы говорили с моим отцом?»
«Не помню никаких разговоров».
«Как его звали?»
«Никто не позаботился спросить. Прислушайтесь к моему совету, принцесса: забудьте об этом!»
«Но я хочу знать, какая у меня родословная. У всех есть родословная, а у меня нет!»
«В этой яме вы не найдете никакой родословной! А теперь — ступайте прочь, пока я не подвесил вашего приятеля за ноги, чтобы больше тут никто не безобразничал!»
«Пойдемте, ваше высочество! — взмолился Пимфид. — Здесь больше нечего делать!»
«Но мы ничего и не сделали!»
Пимфид не ответил — он уже удирал со всех ног.
5
Однажды, солнечным утром, Мэдук бодро прошагала по Длинной галерее Хайдиона к парадным воротам. Глядя из-под открытой арки на террасу перед входом, она заметила принца Кассандра. Облокотившись на балюстраду и задумчиво взирая на простиравшийся ниже город, его высочество отправлял в рот, одну за другой, темно-лиловые сливы из установленного рядом серебряного блюда. Быстро оглянувшись, чтобы убедиться в отсутствии наблюдателей, Мэдук бегом пересекла террасу и присоединилась к Кассандру.
Сперва принц беззаботно покосился на нее, но тут же вопросительно поднял брови и повернулся к ней лицом: «Клянусь девятью нимфами Астарты! Чудеса в решете!»
«Что тебя так удивляет? — поинтересовалась Мэдук. — То, что я соблаговолила провести некоторое время в твоем обществе?»
«Конечно, нет! Сегодня ты поразительно хорошо одета!»
Мэдук бросила безразличный взгляд на свое скромное белое платье с каймой ниже колен, расшитой зелеными и голубыми цветами; ее медно-рыжие кудри были перевязаны белой лентой: «Ничего особенного, хотя бывает и хуже».
«Перед нами, наконец, не диковатый заморыш, потрепанный бродячими псами, а принцесса королевской крови, изысканная и грациозная! — напыщенно произнес Кассандр. — В самом деле, ты выглядишь почти привлекательно».
Мэдук скорчила гримасу: «Я тут ни при чем. Меня заставили переодеться, чтобы я танцевала котильон».
«И это тебя ужасно огорчает?»
«Не слишком — потому что я сбежала и танцевать не собираюсь».
«Ага! Ты многим рискуешь! Леди Дездея будет вне себя».
«Ей придется руководствоваться здравым смыслом. Если ей нравится танцевать, пусть пляшет — мне все равно. Она может прыгать, вертеться, дрыгать ногами и трясти задом, сколько ей вздумается, но только без меня. По-моему, вполне разумно предоставить каждому возможность следовать своим предпочтениям».
«Так вещи не делаются! Каждый обязан учиться вести себя, как полагается — даже мне приходится подчиняться».
«Почему же ты не танцуешь котильон, обливаясь потом и дрыгая ногами вместе со всеми?»
«В свое время я достаточно попотел, можешь не сомневаться! А теперь твоя очередь».
«Мне это не нужно — и воспитательницам придется вбить себе это в голову».
Кассандр усмехнулся: «Бунтовщица! Тебя могут снова выпороть».
Мэдук презрительно вскинула голову: «Пусть! Я не заплачу и не скажу ни слова — им быстро надоест это занятие».
Принц расхохотался: «Ты жестоко ошибаешься! Только на прошлой неделе я обсуждал этот вопрос с Танчетом, помощником палача. Он говорит, что разговорчивым арестантам — тем, которые орут, визжат и выбалтывают все на свете — легче, чем упрямым и молчаливым, потому что вопли и жалобы позволяют палачу скорее убедиться в том, что он хорошо делает свое дело. Не пренебрегай моим советом! Несколько оглушительных криков и судорожных всхлипываний избавят твою шкуру от множества лишних неприятностей».
«Над этим стоит подумать», — согласилась Мэдук.
«Или — если рассматривать проблему с другой точки зрения — ты могла бы попробовать вести себя смирно и робко. Тогда тебя никто пороть не будет, и вопрос отпадет сам собой».
Мэдук с сомнением покачала головой: «Моя мать, принцесса Сульдрун, вела себя смирно и робко, но ее все равно ужасно наказали, хотя она ничего такого не заслужила. По меньшей мере, я так считаю».
«Сульдрун ослушалась короля, — рассудительно возразил Кассандр. — После этого ей оставалось винить только себя в том, что с ней случилось».
«И все-таки мне кажется, что король поступил со своей дочерью слишком жестоко».
Принц явно не хотел затрагивать эту тему: «Королевские приказы обжалованию не подлежат».
Мэдук смерила Кассандра холодным оценивающим взглядом.
Он нахмурился: «Что ты на меня уставилась?»
«В один прекрасный день ты станешь королем».
«Вполне возможно — надеюсь, не слишком скоро. Я не тороплюсь заниматься государственными делами».
«Ты стал бы так обращаться со своей дочерью?»
Кассандр поджал губы: «Я сделал бы все, что, по моему мнению, подобало бы сделать королю».
«А если бы я еще не вышла замуж, ты попытался бы женить на мне какого-нибудь вонючего толстого герцога, чтобы я осталась несчастной на всю жизнь?»
Кассандр не сдержал раздраженный возглас: «Зачем задавать бессмысленные вопросы? Ты выйдешь замуж задолго до того, как я надену корону. О твоей свадьбе договорятся без моего участия».
«Пусть договариваются — ничего у них не выйдет», — пробормотала себе под нос Мэдук.
«Что ты сказала? Я не расслышал».
«Неважно. Ты бываешь в саду, где умерла моя мать?»
«Я много лет там не был».
«Отведи меня туда».
«Сейчас? Тебе пора танцевать котильон!»
«Тем более. Самое удобное время никому не попадаться на глаза».
Кассандр обернулся ко входу во дворец — вокруг никого не было — и беззаботно махнул рукой: «Мне следовало бы держаться подальше от твоих проказ. Тем не менее, сейчас мне больше нечего делать. Что ж, пойдем, пока Дездея не проснулась. Терпеть не могу, когда ко мне пристают с жалобами и упреками».
«Я знаю, как лучше всего отвечать на упреки, — мудро заметила Мэдук. — Я притворяюсь, что ничего не понимаю, и гляжу на них в замешательстве. Они начинают объяснять все подряд, скоро утомляются и забывают, с чего все началось».
«А, лукавая маленькая Мэдук! Пойдем, пока нас не схватили за шиворот».
Принц и принцесса направились по обрамленной арками галерее к стене Зольтры Лучезарного; миновав оранжерею, они прошли по сырому короткому туннелю под стеной и оказались на парадном плаце перед Пеньядором — обширной площади, издавна прозванной Урквиалом. Справа стена круто поворачивала на юг; неподалеку, за разлапистой лиственницей и плотной порослью можжевельника, притаилась потемневшая от времени рассохшаяся дощатая дверь.
Кассандр, уже начинавший сомневаться в целесообразности всей затеи, пробрался к двери, расталкивая колючие ветви можжевельника и ругаясь — желтая пыльца, опадавшая с лиственницы, сыпалась ему в глаза. Принц нажал на старую дверь и крякнул: дверь не подавалась — доски осели, ржавые петли перекосились. Кассандр приложился плечом и напрягся; с громким унылым стоном чугунные петли повернулись, и дверь приоткрылась. Кассандр отметил победу над препятствием мрачным торжествующим кивком и подозвал Мэдук: «Смотри! Перед тобой запретный сад принцессы Сульдрун!»
Они стояли над узкой ложбиной, круто спускавшейся к маленькому полумесяцу пляжа. Когда-то сад был задуман в классическом стиле Аркадии, но теперь беспорядочно зарос всевозможными деревьями и кустарником — дубками, оливами и лавром, миртом и тисом, а также душистыми травами — гортензиями, валерианой, златоцветником, вербеной, пурпурным тимьяном. На полпути к пляжу россыпь мраморных обломков и несколько еще не свалившихся колонн свидетельствовали о местонахождении древнеримской виллы. Единственное сохранившееся строение было рядом: небольшая часовня, запятнанная влажным лишайником; от нее исходил запах сырого камня.
Кассандр указал на часовню: «Здесь Сульдрун укрывалась от непогоды. Она провела много одиноких ночей в этом тесном и неуютном месте». Принц неодобрительно покачал головой: «А также несколько не столь одиноких ночей — за что жестоко поплатилась».
Мэдук сморгнула слезы, навернувшиеся на глаза, и отвернулась: «Здесь томилась моя мать. Я ее никогда не знала. Здесь она встретила моего отца — и он умер, брошенный в подземелье! Как я могу все это забыть?»
Кассандр пожал плечами: «Не знаю. Могу только заверить тебя, что испытывать сильные чувства по этому поводу бесполезно. Ты хочешь спуститься в сад?»
«Давай пройдем по тропе, посмотрим, куда она ведет».
«Она петляет вниз и выходит на берег моря. Сульдрун проводила дни, выкладывая тропу галькой, собранной на пляже. Но дождевые потоки размыли гальку — от усилий твоей матери, да и от всей ее жизни, не осталось почти никаких следов».
«Кроме меня».
«Точно, кроме тебя! Достопримечательное достижение, нечего сказать!»
Мэдук проигнорировала издевательский тон принца — по ее мнению, он не свидетельствовал о хорошем вкусе.
«По правде говоря, — задумчиво продолжал Кассандр, — ты на нее совсем не похожа. По-видимому, ты многое унаследовала от отца, кто бы он ни был».
«Моя мать любила его! — с чувством сказала Мэдук. — Значит, он был благородный человек, занимавший достойное положение! Тем не менее, меня обзывают „бастардом“ и смеются над тем, что у меня нет родословной».
Кассандр нахмурился: «Кто позволяет себе такие вольности?»
«Шесть фрейлин, которых ко мне приставили».
Принц был шокирован: «Неужели? На первый взгляд они любезны и пригожи — особенно Девонета!»
«Она хуже всех. Маленькая ядовитая змея в девичьем обличье!»
Возмущение Кассандра слегка улеглось: «А, о чем тут говорить! Девицы любят посплетничать и обменяться колкостями. Печальный факт, но такова их природа. Так что же, пойдем дальше?»
Мэдук задержалась, спускаясь по тропе: «У Сульдрун не было друзей? Ей никто не помогал?»
«Никто не отваживался нарушить королевский указ. Время от времени сюда заходил жрец, отец Умфред; он утверждает, что хотел обратить Сульдрун в христианство. Подозреваю, что он хотел совсем другого, но в этом ему, без сомнения, было отказано. Возможно, именно по этой причине он выдал ее королю».
«Так ее предал отец Умфред!»
«Полагаю, что, по его представлению, в этом состоял его долг».
Мэдук кивнула, усваивая новые сведения: «Почему Сульдрун здесь оставалась? Я бы перескочила через стену и сбежала уже через час!»
«Ты так и сделала бы, охотно верю! Но Сульдрун, насколько я ее помню, была мечтательным, робким созданием».
«Но у нее была возможность уйти. Что ей помешало?»
Кассандр задумался: «Надо полагать, она все еще надеялась получить прощение короля. Если бы она сбежала, что тогда? Она не смогла бы выжить в нищете, грязная и голодная — ее бы кто-нибудь изнасиловал, она замерзла бы в придорожной канаве холодной ветреной ночью».
Мэдук не совсем понимала, о чем речь: «Кто-нибудь изнасиловал — что это значит?»
Принцу пришлось объяснить смысл неосторожного выражения в самых обобщенных терминах. Мэдук поджала губы: «Нахальное поведение! Если бы кто-нибудь попытался сделать что-нибудь подобное со мной, я не потерпела бы такого обращения, и обидчик получил бы от меня строгий выговор!»
«Уверяю тебя, Сульдрун тоже не прельщала подобная перспектива, — ответил Кассандр. — Вот такая история. А теперь от нее ничего не осталось, кроме принцессы Мэдук. Ты достаточно насмотрелась на старый сад?»
Мэдук огляделась по сторонам: «Здесь тихо и становится не по себе. Как будто весь мир отодвинулся куда-то вдаль. При лунном свете здесь, наверное, очень грустно — и так красиво, что сердце разрывается. Я больше не хочу сюда приходить».
6
Горничная сообщила леди Дездее о том, что принцесса Мэдук вернулась в замок в сопровождении принца Кассандра.
В результате леди Дездея не знала, что предпринять. Она намеревалась хорошенько отчитать маленькую шалунью и назначить ей в наказание шесть утомительных уроков танцев. Соучастие принца Кассандра, однако, полностью меняло дело. Наказать Мэдук значило бы, тем самым, подвергнуть критике молодого принца, а Дездея не хотела брать на себя такую ответственность. Кассандру суждено было однажды стать королем, а короли, как известно, отличаются злопамятностью.
Раздраженно повернувшись на каблуках, леди Дездея решительно направилась в гостиную королевы, где ее величество Соллас отдыхала на диване, обложившись подушками, в то время как отец Умфред звучно декламировал псалмы по-латыни, постепенно разворачивая пергаментный свиток. Соллас не понимала ни слова по-латыни, но находила, что голос отца Умфреда производил успокоительное действие; тем временем королева подкреплялась свежим творогом с медом, приготовленным в небольшой серебряной чаше.
Леди Дездея нетерпеливо ждала поодаль, пока Умфред не закончил чтение, после чего, заметив вопросительное движение головы королевы, рассказала ей о последней провинности Мэдук.
Соллас флегматично выслушала ее, то и дело запуская ложку в чашу с творогом.
Дездея почувствовала необходимость в более энергичном подходе: «Я в замешательстве! Вместо того, чтобы следовать моим указаниям, она шныряет по окрестностям замка в компании принца Кассандра, не обращая внимания на то, что ее ждут. Если бы она не занимала столь высокое положение, можно было бы подумать, что она одержима бесами, что на нее навели порчу или что-нибудь в этом роде. Никогда не встречала столь извращенного ребенка!»
Королева Соллас не разделяла возбуждение воспитательницы: «Она немного своенравна, это правда».
Леди Дездея слегка повысила голос: «У меня руки опускаются! Мэдук даже не затрудняется мне возражать — она просто меня не замечает. Я могла бы с таким же успехом обращаться к окну или к тумбочке!»
«Сегодня вечером я сделаю ей выговор, — уступила Соллас. — Или, может быть, завтра, если придется ее снова колотить. Сейчас у меня на уме десятки других вещей».
Отец Умфред прокашлялся: «Возможно, ваше величество позволит мне выдвинуть предположение».
«Разумеется! Я ценю ваши советы».
Умфред сложил вместе кончики пальцев в позе смиренного назидания: «Леди Дездея намекнула на возможность влияния потусторонних сил. Учитывая все обстоятельства, я считаю это маловероятным — но не выходящим за рамки возможного, так как Святая Церковь не исключает подобные случаи. В качестве меры предосторожности я рекомендовал бы крестить принцессу Мэдук в соответствии с христианским обрядом, после чего преподать ей основные догматы канонического вероучения. Набожность, благочестивые размышления и молитвы постепенно, но неизбежно вселят в нее уверенность в полезности послушания и смирения — качеств, каковые в ней уже давно и безуспешно пытаются воспитать».
Королева Соллас отложила опустевшую чашу: «Ваше предложение не лишено смысла, но я сомневаюсь, что принцесса Мэдук сочтет подобную перспективу привлекательной».
Умфред улыбнулся: «Дети не сразу понимают ценность благонравия и целомудрия. Если условия, окружающие принцессу Мэдук в Хайдионе, оказывают на нее слишком возбуждающее действие, мы могли бы отправить ее на послушание в женский монастырь в Балмер-Скиме. Мать-настоятельница прилежно и даже сурово выполняет свой долг, когда в этом возникает необходимость».
Соллас откинулась на подушки дивана: «Я поговорю об этом с королем».
С этой целью королева подождала, пока Казмир не закончил ужинать — будучи сыт и выпив вина, он становился покладистее; затем, как бы между прочим, она упомянула в разговоре о принцессе Мэдук: «Ты не слышал последние новости? Мэдук снова ведет себя не так, как можно было бы ожидать».
«Вот еще! — проворчал король. — Подумаешь, важность. Мне надоели жалобы на эту девчонку».
«На мой взгляд, вопрос заслуживает внимания. Она нарочно, без малейшего смущения игнорирует указания воспитательниц! Отец Умфред полагает, что ее следует крестить и обучать основам христианской веры».
«А? Это еще что за бред?»
«Я не стала бы называть это бредом. Леди Дездея вне себя от беспокойства; она подозревает, что Мэдук помешалась или одержима бесами».
«Чепуха! Она просто отличается избытком живости и шаловливости». По нескольким причинам Казмир решил не делиться с королевой сведениями об истинном происхождении Мэдук; он, однако, хорошо понимал, что в жилах принцессы течет кровь лесного народца. Король ворчливо прибавил: «Пожалуй, она ведет себе немного странно, но я сомневаюсь, что с этим можно что-нибудь сделать».
«Отец Умфред уверен в том, что Мэдук нуждается в религиозном наставлении, и я с ним согласна».
В голосе Казмира появилась резкость: «Ты слишком много времени проводишь с этим жирным каплуном! Подожди, я сошлю его туда, где ему придется держать свои мнения при себе!»
«Нас беспокоит исключительно спасение вечной души принцессы Мэдук!» — чопорно, с обидой отозвалась Соллас.
«Она хитрая маленькая бездельница — пусть сама беспокоится о свой душе».
«Хм! — уступила Соллас. — У будущего супруга Мэдук — если на ней кто-нибудь когда-нибудь женится — будет хлопот полный рот».
Король Казмир позволил себе ледяную усмешку: «В этом отношении ты совершенно права — по нескольким причинам! Так или иначе, через неделю мы уезжаем в Саррис, там все будет по-другому».
«Леди Дездее там будет труднее, чем когда-либо! — фыркнув, возразила королева. — Мэдук будет носиться повсюду сломя голову, как дикая коза».
«Что ж, Дездее придется ее ловить, если она серьезно относится к своим обязанностям».
«Ты преуменьшаешь проблему, — сказала Соллас. — А я в Саррисе и так ужасно устаю, мне не нужны лишние заботы».
«Сельский воздух только пойдет тебе на пользу, — подвел итог Казмир. — Мы прекрасно проведем время в Саррисе».
Глава 3
Ежегодно, когда наступало лето, король Казмир переезжал с домочадцами и придворными в Саррис — старую усадьбу с множеством пристроек и подсобных помещений, находившуюся в сорока милях к северо-востоку от столицы. Это поместье на берегу реки Глейм, среди лесистых пологих холмов, напоминавших естественный парк, отличалось исключительно приятным климатом. Сама по себе усадьба — или, как ее иногда называли, «загородный дворец» — не претендовала на изящество или великолепие. С точки зрения королевы Соллас удобства Сарриса существенно уступали комфорту, окружавшему ее в Хайдионе; она отзывалась об этом сооружении как об «огромном коровнике, заросшем крапивой и паутиной». Кроме того, она настойчиво возражала против провинциальной бесцеремонности, преобладавшей в Саррисе несмотря на все ее старания; по ее мнению, такая атмосфера унижала достоинство двора и приучала прислугу к лени и халатности.
Светское общество в Саррисе практически отсутствовало, если не считать приглашенных на банкеты, которые король Казмир время от времени устраивал, чтобы развлечь местную знать; королева считала эти пиршества невыносимо скучными. Соллас нередко жаловалась Казмиру: «По сути дела, меня нисколько не радует деревенский образ жизни. По ночам ослы орут под самым окном, а петухи кричат на рассвете, будто их режут заживо!»
Король не внимал ее уговорам. В Саррисе ничто не мешало ему заниматься государственными делами; кроме того, он любил проехаться на коне во главе небольшого отряда охранников и сокольничих. Преследуя дичь, Казмир нередко уезжал довольно далеко, до самых окраин Тантревальского леса, начинавшегося в нескольких милях к северу.
Другим домочадцам короля Саррис тоже был по душе. Принца Кассандра окружали друзья-собутыльники; днем они развлекались верховой ездой наперегонки и греблей на реке, а также устраивали потешные рыцарские турниры, начинавшие входить в моду. По вечерам они увлеченно занимались соревнованиями другого рода в компании нескольких развеселых местных девиц, пользуясь с этой целью заброшенной избушкой егеря.
Принцесса Мэдук тоже любила уезжать за город — хотя бы потому, что это позволяло ей избавиться от общества фрейлин. Ее пони, Тайфер, всегда был под рукой; каждый день она с удовольствием выезжала на прогулку в окрестные луга в сопровождении помощника конюха, Пимфида. Не все ее дни проходили безоблачно: от принцессы даже в Саррисе ожидались поведение и манера одеваться, подобавшие ее положению. Мэдук, однако, почти не обращала внимания на строгие предписания леди Дездеи, отдавая предпочтение своим причудам.
Наконец Дездея отвела Мэдук в сторону, чтобы устроить серьезный разговор: «Дорогая моя, тебе давно пора осознать действительность! Ты не можешь вечно уклоняться от того факта, что ты — принцесса Мэдук Лионесская, а не какая-нибудь непутевая простушка-потаскушка без роду и без племени!»
«Очень хорошо, леди Дездея — я буду об этом помнить. А теперь мне можно идти?»
«Не спеши! По сути дела, я только начала говорить. Я пытаюсь объяснить, что каждый из твоих поступков отражается не только на твоей репутации и не только на репутации королевской семьи, но на репутации всего королевства! Подумай о том, какая огромная ответственность на тебя возложена! Ты это понимаешь?»
«Да, леди Дездея. И все же…»
«И все же — что?»
«Возникает впечатление, что моим поведением никто не интересуется — кроме вас. Поэтому в конечном счете от него ничего не зависит, и о репутации королевства беспокоиться не приходится».
«От твоих поступков очень многое зависит! — отрезала Дездея. — Дурные привычки легко усваиваются, но от них трудно отделаться! Тебе необходимо научиться любезности и благопристойности, чтобы окружающие тебя уважали и тобой восхищались».
Мэдук неохотно кивнула: «Не думаю, что кто-нибудь станет восхищаться моим вышиванием или уважать меня за то, как я танцую».
«Тем не менее, ты обязана приобрести эти навыки и прочие манеры, отличающие знатных наследниц от быдла — так, чтобы они вошли в плоть и кровь, проявляясь естественно и непроизвольно. Время летит, день проходит за днем — ты и опомниться не успеешь, как месяцы превратятся в годы! Рано или поздно начнутся разговоры о помолвке, и тогда твое поведение и твои манеры станут предметом всеобщего внимания и подвергнутся беспощадной оценке».
Мэдук скорчила презрительную гримасу: «Если кто-нибудь мной заинтересуется, ему не потребуется много времени, чтобы услышать все, что я о нем думаю!»
«Дорогая моя, прямолинейная откровенность и любезность несовместимы!»
«Какое мне дело? Я не хочу связываться с такими вещами. Пусть пристают к кому-нибудь другому со своими помолвками и женитьбами».
Леди Дездея мрачно усмехнулась: «Не будь так уверена — очень скоро тебе придется изменить точку зрения. В любом случае, мне поручено сделать из тебя благовоспитанную особу, и я этим займусь».
«Вы только потеряете время».
«Неужели? Представь себе такую ситуацию. Благородный принц приедет в Лионесс, ожидая встретить скромную и безупречную принцессу, изящную и очаровательную. Он спросит: „Где же принцесса Мэдук — прекрасная, милая, благосклонная?“ А ему ответят, указывая пальцем в окно: „Вот она!“ Принц выглянет в окно и увидит, как ты скачешь и кувыркаешься, словно одержимая, с растрепанными рыжими волосами, своевольная и неприступная, как адская фурия! Что тогда?»
«Если у этого принца есть что-нибудь в голове, он прикажет подать коня и тут же уедет, — Мэдук вскочила. — Вы закончили? Мне хотелось бы заняться своими делами».
«Можешь идти».
Леди Дездея сидела в полной неподвижности добрых десять минут. Затем она резко поднялась на ноги и поднялась в будуар королевы. Соллас сидела, опустив руки в таз с мелом, замешанным в соке молочая — таким образом она надеялась воспрепятствовать вредному воздействию сельской воды.
Королева подняла голову: «Что такое, Оттилия? Ты меня пугаешь! Ты в отчаянии? Кто-нибудь умер? Или у тебя просто желудочные колики?»
«Мое состояние объясняется другими причинами, ваше величество! Я только что говорила с принцессой Мэдук и, к сожалению, должна сообщить неутешительные новости».
Соллас вздохнула: «Опять? Как только произносят ее имя, мне становится тошно. Она в твоих руках. Научи ее вежливо разговаривать, хорошо одеваться, делать реверансы, танцевать и вышивать — больше ничего не нужно. Через несколько лет мы выдадим ее замуж. А до тех пор придется мириться с ее странностями».
«Если бы это были всего лишь „странности“, как вы изволили выразиться, я могла бы с ними справиться. Но Мэдук превратилась в настоящего сорванца — дерзкая, непослушная, неисправимая безобразница! Она плавает в реке, куда я боюсь заходить. Она забирается на деревья, прячется в листве и притворяется, что меня не слышит. Чаще всего она проводит время в конюшне: от нее всегда разит навозом. Не знаю, что с ней делать».
Соллас вытащила руку из белой жижи, рассмотрела кожу и решила, что процедура производит желаемый эффект. Горничная начала было удалять налипшую пасту, чем вызвала гневный окрик королевы: «Поосторожнее, Нельда! Ты с меня шкуру сдираешь заживо! Ты бы еще принесла, в самом деле, скребок из конюшни!»
«Прошу прощения, ваше величество! Я буду осторожнее. Ваши руки теперь выглядят просто прекрасно!»
Королева Соллас кисло кивнула: «Поэтому я и терплю такие мучения. Ты что-то сказала, Оттилия?»
«Что делать с принцессой Мэдук?»
Соллас подняла на воспитательницу пустой волоокий взор: «В чем, по сути дела, она провинилась?»
«Она не слушается, делает, что хочет, и не всегда содержит себя в чистоте и порядке. У нее часто замызганное лицо, а в прическе путается солома — если этот рыжий ералаш можно назвать прической. Нерадивое, упрямое, своенравное, дикое создание!»
Королева снова вздохнула и взяла виноградину из стоявшей под рукой чаши: «Передай принцессе, что я недовольна. Разъясни ей, что заслужить мое благоволение она может только благопристойным поведением».
«Я это делала десятки раз, ваше величество. С таким же успехом можно было бы обращаться к стене».
«Хм. Конечно, ей скучно — мне здесь тоже скучно. Крестьянская жизнь просто выводит меня из себя! Где изящные, любезные девочки, окружавшие ее в Хайдионе? Они изысканно одеваются, у них утонченные манеры! Мэдук могла бы многому научиться, если бы стала им подражать».
«Если бы! В данном случае на это надеяться трудно».
Соллас взяла еще одну виноградину: «Прикажите привезти сюда двух или трех фрейлин принцессы. Дайте им понять, что от них ожидается обучение принцессы хорошим манерам и этикету. Время не ждет, нам нужно думать о будущем!»
«Будет сделано, ваше величество!»
«Среди них есть маленькая блондинка — пригожая, с лукавыми ужимками. В ее годы я тоже такая была».
«Судя по всему, вы имеете в виду Девонету, дочь герцога Мальноярда Одо из замка Фолиз».
«Пусть погостит в Саррисе с какой-нибудь подругой. Кого ты посоветуешь?»
«Идренту или Хлодис. По-моему, лучше Хлодис — она покрепче. Я сразу же этим займусь. Тем не менее, не ожидайте чудес».
Через неделю Девонета и Хлодис прибыли в Саррис и выслушали указания леди Дездеи. «Сельский воздух оказывает странное действие на принцессу Мэдук, — сухо говорила воспитательница. — Она ведет себя так, будто выпила возбудительный напиток. Чрезмерная живость заставляет ее забыть о благопристойности, она взбалмошна и капризна. Мы надеемся, что вы сможете показать ей хороший пример и, может быть, сумеете сдерживать принцессу осторожными замечаниями».
Девонета и Хлодис направились на поиски Мэдук. Им пришлось искать довольно долго, но в конце концов они заметили принцессу высоко в кроне вишневого дерева — Мэдук срывала и ела спелые вишни.
Мэдук тоже их заметила — без малейшего удовольствия: «Я думала, вы разъехались на лето по домам. Или родня от вас уже устала?»
«Вовсе нет! — с достоинством ответила Девонета. — Мы здесь по королевскому приглашению».
«Ее величество считает, что вам не хватает надлежащего общества», — прибавила Хлодис.
«Ха! — вскинула голову Мэдук. — Моим мнением, конечно, никто не интересовался!»
«Нам поручили подавать вам хороший пример, — объяснила Де-ДевонетаДля начала я могла бы заметить, что поиски благовоспитанных особ, как правило, не приводят к их обнаружению на дереве».
«Значит, я поистине благовоспитанная особа, потому что не хочу, чтобы меня обнаруживали», — отозвалась Мэдук.
Хлодис задумчиво смотрела вверх: «Вишни уже поспели?»
«Вполне».
«Они сладкие?»
«Очень сладкие!»
«Раз уж вы туда забрались, не могли бы вы сорвать для нас несколько вишен?»
Мэдук выбрала пару вишен и сбросила их в руки Хлодис: «Эти уже птицы поклевали».
Взглянув на вишни, Хлодис сморщила нос: «А получше нет?»
«Конечно, есть. Вы можете сами их набрать — для этого достаточно залезть на дерево».
Девонета резко отвернулась: «Я не желаю мять и пачкать платье».
«Как хотите!»
Девонета и Хлодис отошли в сторону, осторожно присели на траву и стали тихо беседовать. Время от времени они поглядывали вверх на Мэдук и хихикали, словно им в голову пришло что-то исключительно забавное.
Через некоторое время Мэдук спустилась по веткам и спрыгнула на траву: «Как долго вы намерены оставаться в Саррисе?»
«Нас попросила приехать королева», — уклонилась от ответа Девонета. Смерив принцессу взглядом, она рассмеялась, не веря своим глазам: «Вы надели мальчишеские бриджи!»
«Если бы я залезла на дерево без штанов, у вас было бы больше поводов меня критиковать», — холодно отозвалась Мэдук.
Девонета презрительно хмыкнула: «Теперь, когда вы соблаговолили спуститься на землю, вам следует немедленно переодеться. В чистом длинном платье вы будете выглядеть гораздо лучше».
«Не буду — после того, как проведу часок-другой в обществе Тайфера».
Девонета моргнула: «Даже так? И куда вы направитесь?»
«Куда угодно. Скорее всего, вдоль берега».
Туповатая Хлодис подчеркнуто спросила: «А кто такой Тайфер, позвольте поинтересоваться?»
Мэдук с удивлением обратила на нее голубоглазый взор: «Какие странные мысли копошатся у тебя в голове! Тайфер — мой пони. Кто еще?»
Хлодис хихикнула: «Я что-то напутала».
Мэдук молча повернулась, чтобы уйти.
«Куда вы?» — позвала вдогонку Девонета.
«В конюшню!»
На хорошеньком личике Девонеты появилась гримаса отвращения: «Не хочу даже приближаться к конюшне. Давайте займемся чем-нибудь другим».
«Например, мы могли бы посидеть в саду и поиграть в наперстки или в бирюльки».
«Замечательная идея! Идите и начинайте без меня, я к вам присоединюсь попозже».
«Вдвоем играть не так весело!» — с сомнением сказала Хлодис.
«Кроме того, — прибавила Девонета, — леди Дездея поручила нам вас сопровождать».
«Чтобы вы могли научиться хорошим манерам», — объяснила Хлодис.
«Таково положение вещей, ничего не поделаешь, — притворно вздохнула Девонета. — В отсутствие родословной вы не можете надеяться, что благовоспитанность проявится сама собой — вам придется учиться на нашем примере».
«У меня прекрасная родословная! — храбро заявила Мэдук. — Я в этом совершенно уверена, и когда-нибудь ее найду. Может быть, даже очень скоро».
Девонета чуть не подавилась от смеха: «И где же вы собираетесь ее искать — в конюшне?»
Повернувшись к фрейлинам спиной, Мэдук пошла прочь. Девонета и Хлодис с раздражением смотрели ей вслед. Хлодис вскочила на ноги и крикнула: «Подождите! Мы пойдем с вами — но только если вы будете себя вести, как полагается!»
Через несколько часов Девонета и Хлодис представили отчет воспитательнице. Обе фрейлины были исключительно разочарованы поведением Мэдук, полностью игнорировавшей их рекомендации. «Принцесса заставила нас бесконечно торчать в конюшне, пока она скребла своего Тайфера и причесывала ему гриву!»
Этим дело не ограничилось. Причесав Тайфера, Мэдук куда-то увела его под уздцы и не вернулась. Две девицы пошли ее искать. Когда они пробирались на цыпочках к воротам конюшни, брезгливо поднимая юбки, ворота внезапно распахнулись, и створка столкнула их обеих с выложенного каменными плитами прохода в сточную канаву. Фрейлины не удержались на ногах и растянулись плашмя, хватаясь одна за другую. В этот момент Мэдук прошла через ворота и надменно спросила: «С какой стати вы решили обниматься в конском навозе? Я не назвала бы это поведением, подобающим придворным дамам. Постыдились бы!»
Леди Дездея могла только посочувствовать воспитанницам: «Вам следовало быть осторожнее! Ивее же, принцессе не следует тратить столько времени на лошадь. Завтра я этим займусь! Мы будем вышивать крестиками, закусывая медовыми коврижками и запивая их прохладным сангари. От этого никто не откажется!»
На рассвете три девочки завтракали луковым пудингом с холодной вареной птицей в приятной маленькой комнате с окнами, выходившими в парк. К ним зашел принц Кассандр. Присев за стол, он приказал лакею принести бутыль бледного сладкого вина. Откинувшись на спинку стула, принц принялся прихлебывать вино из кубка и пространно рассуждать о своем мировоззрении в общем и о своих авантюрах в частности. На следующий день он и его приятели намеревались поехать на север по Старой дороге, чтобы навестить большую ярмарку в городке под наименованием Флохамет. «Мы устроим турнир![7] — пообещал Кассандр. — Если найдется приличный противник, мне, наверное, придется стерпеть пару царапин — но мы, разумеется, не намерены соревноваться с деревенщиной».
Несмотря на относительно юный возраст, Девонета всегда была готова проверить эффективность своих чар: «Для того, чтобы так рисковать, нужно ничего не бояться!»
Кассандр сделал неопределенный жест рукой, в целом признающий справедливость замечания: «На турнирных поединках требуется сочетание множества навыков, приобретаемых на практике, а также врожденных способностей — не говоря уже о безукоризненном умении держаться в седле. Может быть, я преувеличиваю свои возможности, но мне кажется, что я смогу неплохо себя показать. Почему бы вам трем не поехать с нами во Флохамет — хотя бы для того, чтобы посмотреть на ярмарку? А потом, если турнир состоится, мы надели бы ваши ленты! Как вы думаете?»
«Заманчивое предложение! — воскликнула Хлодис. — Но леди Дездея уже назначила нам расписание на завтра».
«Утром мы будем сидеть и вышивать в теплице, а маэстро Жослен будет нам петь, аккомпанируя на лютне, — назидательно произнесла Девонета, покосившись на принцессу. — А после полудня королева устраивает прием, и мы все должны на нем присутствовать».
«Что ж, на вашем месте я не стал бы пренебрегать указаниями Дездеи, — пожал плечами Кассандр. — Может быть, этим летом снова представится такой случай».
«Очень надеюсь! — подхватила Девонета. — Представляю себе, как у зрителей замирают сердца, когда вы сбрасываете на землю противников, одного за другим!»
«Все не так просто, — слегка смутился Кассандр. — Кроме того, на ярмарке может не оказаться никого, кроме пахарей, лавочников и дровосеков. Посмотрим!»
2
Рано утром, когда над восточными холмами только показался багровый край солнечного диска, Мэдук вскочила с постели, оделась, наскоро позавтракала в кухне холодной овсяной кашей с инжиром и побежала в конюшню. Там она отыскала Пимфида и приказала ему оседлать Тайфера и другую лошадь для себя.
Пимфид жмурился, зевал и чесал в затылке: «Зачем выезжать в такую рань? Не думаю, что в этом есть какой-то смысл».
«Я не просила тебя думать, Пимфид! Думать буду я, а я уже все решила. Просто приготовь лошадей — и не задерживайся».
«Не вижу необходимости торопиться, — ворчал конюший. — Еще только светает, впереди целый день».
«Разве не понятно? Я хочу смыться от Девонеты и Хлодис! Пошевеливайся, будь так добр!»
«Очень хорошо, ваше высочество, — Пимфид флегматично оседлал лошадей и вывел их из конюшни. — Куда изволите ехать?»
«Куда угодно, лишь бы подальше отсюда — на Старую дорогу, например».
«До Старой дороги не близко! Четыре или пять миль…»
«Неважно! Погода хорошая, лошадям не терпится размяться».
«Но мы не вернемся к обеду! По-вашему, я должен голодать?»
«Поехали, Пимфид! Сегодня состояние твоего желудка не имеет значения».
«Оно может не иметь значения для вашего высочества — вы можете позволить себе закусывать шафранными кексами и жареными потрохами в меду, когда вам заблагорассудится! Но я не более чем крестьянский сын, как вы могли заметить, и аппетит у меня здоровый, так что вам придется подождать, пока я не найду хотя бы хлеба с сыром в дорогу».
«Поторопись!»
Конюший побежал куда-то и скоро вернулся с холщовой котомкой — ее он привязал к задней луке седла.
«Ты готов наконец? — спросила Мэдук. — Тогда поехали!»
3
Дорога из Сарриса пролегала по королевским парковым угодьям: мимо лугов, усеянных ромашками и пламенно-красными маками, цветами волчьих бобов и дикой горчицы, мимо ясеневых и березовых рощ, в тени коренастых дубов, протянувших ветви над колеей.
Границу королевских парков отмечали небольшие каменные ворота, а за ними уже виднелся перекресток, где дорога в Саррис пересекалась Компанейским проездом.
Мэдук и Пимфид повернули на север по Компанейскому проезду — не без возражений со стороны Пимфида, не понимавшего, что так интересовало принцессу на Старой дороге: «Там ничего нет, кроме дороги; в одну сторону она ведет направо, а в другую — налево, вот и все!»
«Именно так, — кивнула Мэдук. — Поехали!»
В окрестностях постепенно стали появляться признаки сельскохозяйственной деятельности: небольшие, окаймленные старыми каменными оградами поля, засеянные овсом и ячменем, а время от времени и фермерский дом. Через пару миль колея стала полого подниматься длинными петлями, чтобы присоединиться наконец, на самом гребне холма, к Старой дороге.
Здесь Мэдук и помощник конюшего придержали лошадей. Обернувшись, они могли обозревать обширную панораму — весь Компанейский проезд до перекрестка, а справа от перекрестка — королевские парки до самых тополей, росших вдоль берегов реки Глейм, хотя загородную усадьбу не было видно за деревьями.
В соответствии с предсказанием Пимфида, Старая дорога тянулась налево и направо, спускаясь в ложбины и теряясь из виду в обоих направлениях. Компанейский проезд, пересекая Старую дорогу, продолжался туда, где мрачновато темнела чаща Тантревальского леса — здесь до него оставалось немногим больше мили.
Сейчас на Старой дороге никого больше не было — что само по себе, по-видимому, вызвало у Пимфида опасения. Приподнявшись в седле и вытянув шею, он долго оглядывался по сторонам. Мэдук наблюдала за ним с недоумением и наконец спросила: «Куда ты так внимательно смотришь, если вокруг никого нет?»
«Именно в этом я хочу убедиться».
«Не понимаю».
«Разумеется, не понимаете! — с некоторым высокомерием отозвался подросток-конюший. — В вашем возрасте позволительно не знать об опасностях этого мира — а им несть числа! Если хорошенько присмотреться — и даже если не присматриваться — всяких подвохов и бед всюду видимо-невидимо».
Мэдук присмотрелась к дороге — сначала направо, на восток, потом налево, на запад: «Не вижу никаких подвохов и бед».
«Это потому, что дорога пуста. Подвохи часто появляются внезапно, словно ниоткуда — именно поэтому они так опасны!»
«Пимфид, мне кажется, ты просто боишься».
«Вполне возможно, что так оно и есть — страх правит этим миром! Заяц боится лисы, лиса боится гончей, а гончая боится псаря. Псарь боится лорда, а тот боится короля. О том, кого и чего боится король, я не хотел бы рассуждать вслух».
«Бедняга Пимфид! Твой мир полон опасностей и страхов! У меня, однако, нет времени предаваться тревожным предчувствиям».
«Вы — принцесса королевской крови, — сдержанно ответствовал Пимфид. — В связи с чем я ни в коем случае не могу назвать вас бесшабашной маленькой дурехой, даже если бы у меня было такое намерение».
Мэдук обратила на него печальный взор бездонных голубых глаз: «Так вот как ты на самом деле обо мне думаешь!»
«Могу сказать только одно: люди, которые ничего не боятся, долго не живут».
«Я кое-чего боюсь, — возразила Мэдук. — Боюсь вышивания, боюсь учителя танцев Жослена и еще пары других вещей — о них лучше не упоминать».
«Я много чего боюсь! — гордо заявил Пимфид. — Бешеных собак, прокаженных и их колокольчиков, адских демонов, гарпий и ведьм, всадников без головы и тварей, живущих на дне колодцев, а также козлоногих упырей, оживших мертвецов и призраков, притаившихся у входа в покойницкую».
«Это все?» — поинтересовалась Мэдук.
«Ни в коем случае! Я боюсь водянки, бельма на глазу и чумы. Кроме того, если уж говорить начистоту, я очень боюсь навлечь на себя гнев короля! Нам нужно вернуться, пока кто-нибудь не заметил, что мы уехали так далеко от Сарриса. Начнут распространяться сплетни, и королю мигом все донесут».
«Не спеши! — подняла руку Мэдук. — Когда наступит время вернуться, я дам тебе знать». Она присмотрелась к столбу с придорожным знаком: «До Флохамета всего четыре мили».
Пимфид сразу помрачнел: «Четыре мили или четыреста — какая разница? Нас там увидят!»
«Принц Кассандр говорил, что на флохаметской ярмарке весело».
«Все ярмарки одинаковы! — объявил Пимфид. — Сборища бродяг, мошенников и карманных воров!»
Мэдук упорствовала: «Там будут жонглеры, шуты, песенники, танцоры на ходулях, мимы и фигляры!»
«Все они недаром пользуются дурной славой — им нельзя доверять!» — предупредил Пимфид.
«А еще там устроят рыцарский турнир, — упорствовала Мэдук. — В нем может принять участие принц Кассандр, если для него найдется подходящий противник».
«Хм! Сомневаюсь!»
«Даже так? Почему же?»
Пимфид неподвижно смотрел в горизонт: «Мне не подобает обсуждать достоинства принца».
«Говори! Я никому не скажу».
«Принц вряд ли рискнет драться на глазах множества зевак: того и гляди, кто-нибудь выбьет его из седла».
Мэдук ухмыльнулась: «Он тщеславен, это правда. В любом случае, турнир меня мало интересует — я скорее хотела бы посмотреть, чем торгуют на ярмарке и что там показывают».
На честной физиономии Пимфида застыло выражение ослиного упрямства: «Мы не можем просто так заехать в город и проталкиваться через толпу оборванцев и головорезов! Представьте себе, как разгневается ее величество! Вам устроят выговор, а меня побьют. Нам нужно вернуться, солнце давно взошло».
«Еще рано! Девонета и Хлодис только приготавливают пяльцы!»
Пимфид испуганно вскрикнул и указал рукой на запад, вдоль Старой дороги: «Смотрите, кто-то едет! Это знатные люди, вас узнают! Пора улепетывать, пока они далеко!»
Мэдук глубоко вздохнула. С доводами помощника конюшего невозможно было не согласиться. Развернув Тайфера кругом, она начала было спускаться по Компанейскому проезду, но тут же натянула поводья.
«Что такое?» — встревожился Пимфид.
«Всадники, поднимаются на холм. Это Кассандр на гнедом жеребце, а с ним… ну вот, конечно! Король Казмир на вороном боевом коне!»
Пимфид застонал от отчаяния: «Мы пропали!»
«Ничего не пропали! Поедем дальше по Компанейскому проезду, за Старую дорогу, и переждем, пока они проскачут налево».
«Наконец-то у вас появилась здравая мысль! — пробормотал Пимфид. — Быстрее! Нельзя терять времени — спрячемся за деревьями с той стороны!»
Пришпорив лошадей, Мэдук и Пимфид поспешно пересекли Старую дорогу и направились на север по Компанейскому проезду, теперь напоминавшему скорее не колею, а тропу, протоптанную на лугу. Скоро они приблизились к группе тополей, где надеялись укрыться.
«Чую дым!» — крикнула Мэдук через плечо.
«Где-то здесь пастушеская хижина. Дым из очага!» — отозвался конюший.
«Не вижу никакой хижины».
«Сейчас некогда с этим разбираться. Скорее, в тень!»
Они заехали за череду тополей и там обнаружили источник дыма — костер, над которым пара бродяг жарила кролика. У одного, пузатого коротышки, было круглое плоское лицо, окруженное черной порослью бороды, бакенбард и шевелюры. Другой, высокий и тощий, как палка, отличался разболтанными движениями рук и ног, продолговатой физиономией и тускло-безразличными рыбьими глазами. Оба носили какие-то лохмотья и потрепанные полусапожки со шнуровкой. На голове высокого бродяги красовался остроконечный колпак из черного фетра, а его приятель-толстяк напялил шляпу с низкой тульей и широченными полями. Неподалеку валялась пара котомок, по-видимому содержавших пожитки. При виде принцессы и Пимфида бродяги вскочили на ноги и стояли, напряженно оценивая ситуацию.
Пузатый заговорил: «И что вы тут делаете, цветущие юные создания?»
«Вас это не касается! — отрезала Мэдук. — Пимфид, поедем дальше; мы помешали господам завтракать».
«А мы не возражаем!» — развел руками толстяк. Не отрывая глаз от новоприбывших, он обратился к тощему товарищу: «Оссип, взгляни-ка на дорогу — никто не едет?»
«Никого нет!» — доложил Оссип.
«Прекрасные лошади! — размышлял вслух коротышка. — Седла и упряжь тоже высокого качества».
«Обрати внимание, Саммикин! У рыжей девчонки золотая пряжка».
«Где справедливость, Оссип? Одни носят золото, а у других ни гроша за душой!»
«Увы, такова жизнь! Если бы это зависело от меня, у всех всего было бы поровну!»
«Благородный принцип!»
Оссип присмотрелся к уздечке Тайфера: «Гляди-ка! Даже лошадь в позолоте!» Его голос зазвенел елейной завистью: «Живут же люди!»
Саммикин прищелкнул пальцами: «Не могу не возрадоваться судьбе! Прекрасная погода, и нам наконец повезло!»
«Тем не менее, придется приложить определенные усилия с тем, чтобы поддержать нашу репутацию».
«Несомненно, Оссип, несомненно!» Двое двинулись вперед. Обернувшись к Мэдук, Пимфид резко выкрикнул: «Уезжайте, скорее!» Он развернул свою лошадь, но узловатая рука Оссипа уже схватила уздечку. Пимфид с размаху пнул Оссипа в лицо, что заставило бандита зажмуриться и прижать к глазу ладонь другой руки: «А, змееныш! Ты, оказывается, умеешь кусаться! У меня теперь синяк будет — и глаз распухнет!»
Пританцовывая на коротких ножках, Саммикин рванулся к Мэдук, но она успела пришпорить Тайфера и отъехала подальше. Остановившись у колеи, она смотрела по сторонам, не зная, что предпринять.
Саммикин вернулся к Оссипу, все еще цеплявшемуся за уздечку лошади Пимфида, несмотря на отчаянные пинки и проклятия помощника конюшего. Подобравшись сзади, коротышка приподнял Пимфида за пояс и бесцеремонно сбросил на землю. Пимфид взревел от ярости. Перекатившись по траве, он схватил сук, валявшийся под деревом, и, вскочив на ноги, приготовился обороняться. «Псы бродячие! — кричал он, с истерической отвагой размахивая палкой. — Захребетники! Подходите, я вас проучу!» Обернувшись, он взглянул на Мэдук, оцепеневшую в седле: «Уезжай скорее, бестолковая кукла! Зови на помощь!»
Саммикин и Оссип неторопливо подобрали дорожные посохи и двинулись в атаку на помощника конюшего, защищавшегося отважно и ловко — пока сухая ветка не разлетелась в щепки под ударом пузатого бродяги. Замахнувшись посохом, Оссип изо всех сил огрел Пимфида в висок — глаза паренька закатились, он свалился. Саммикин продолжал пинать и колотить Пимфида, пока Оссип привязывал лошадь к дереву. Прервавшись, коротышка решительно повернулся в сторону Мэдук. Принцесса наконец сумела сбросить оцепенение — развернув Тайфера, она понеслась галопом по проселочной дороге.
Голова Пимфида безжизненно повисла, струйка крови текла у него изо рта. Отступив на пару шагов, Саммикин одобрительно крякнул: «Этот уже ничего не расскажет! Пора ловить его подружку».
Низко пригнувшись к лошадиной гриве, Мэдук скакала по колее между каменными оградами. Она оглядывалась через плечо — Оссип и Саммикин пустились в погоню трусцой. Мэдук издала восклицание, напоминавшее стон, и снова пришпорила Тайфера. Она надеялась доехать до какой-нибудь прорехи в ограде, чтобы выскочить на луга и вернуться к Старой дороге.
Бандиты не отставали. Оссип бежал длинными размашистыми шагами, будто надменно выпрямившись; Саммикин прилежно работал полусогнутыми руками и мелко семенил, слегка рыская из стороны в сторону, как озабоченная жирная крыса. По-прежнему возникало впечатление, однако, что они не слишком торопятся.
Мэдук смотрела то направо, то налево. С одной стороны тянулась канава с проточной водой — за ней путь преграждала каменная ограда; с другой ограда кончилась, но ее заменила плотная живая изгородь боярышника.
Впереди отворот колеи свидетельствовал о наличии бреши в ограде. Мэдук повернула на всем скаку, промчалась через эту брешь — и в испуге остановилась, натянув поводья. Она очутилась в небольшом загоне для овец. Озираясь по сторонам и поворачиваясь в седле, она не замечала никакого выхода.
Тем временем, пыхтя и отдуваясь, в прорехе ограды появились Оссип и Саммикин. Все еще слегка задыхаясь, Оссип протянул руку к принцессе: «Потихоньку, не шарахайся! Придержи конька! Спокойно, спокойно — мы уже достаточно набегались».
«Главное — спокойствие! — громко подтвердил Саммикин. — Скоро все кончится, и — насколько мне известно — у тебя больше не будет никаких поводов беспокоиться».
«Никаких, это уж как пить дать! — согласился Оссип. — Стой смирно, не плачь: терпеть не могу ревущих детей!»
Мэдук отчаянно пыталась найти в ограде загона место пониже, где Тайфер мог бы перескочить, но такого места не было. Она соскользнула на землю и обняла Тайфера за шею: «Прощай, дружище! Мне придется тебя покинуть, чтобы спасти свою жизнь». Подбежав к изгороди, Мэдук вскарабкалась на нее, спрыгнула с другой стороны и поспешила прочь.
Оссип и Саммикин в ярости заорали: «Стой! Вернись! Мы пошутили! Мы тебе ничего не сделаем!»
Испуганно оглянувшись, Мэдук побежала еще быстрее — туда, где неподалеку начиналась темная чаща Тантревальского леса.
Грязно ругаясь, проклиная необходимость прикладывать столько усилий и выкрикивая самые изобретательные угрозы, доступные их воображению, бандиты кое-как перевалили через ограду загона и продолжили погоню.
На краю леса Мэдук задержалась, чтобы отдышаться, и прислонилась к стволу старого дуба. По лугу, не дальше, чем в пятидесяти ярдах, ковыляли Оссип и Саммикин, уже едва державшиеся на ногах от усталости. Коротышка заметил принцессу — ее растрепанные темнорыжие кудри выделялись на фоне шершавого ствола. Бродяги почти остановились, после чего стали шаг за шагом приближаться. Саммикин позвал слащавым тоном: «А, милочка моя! Ты решила подождать — это правильно, это хорошо с твоей стороны! Не ходи в лес, там живут бяки и буки!»
«Они тебя сожрут заживо и выплюнут твои косточки! — добавил Оссип. — А с нами ты не пропадешь!»
«Иди сюда, цыпленочек! — ворковал пузатый. — Мы с тобой от души позабавимся!»
Мэдук повернулась и нырнула в лес. У нее за спиной раздавались разочарованные возгласы бандитов: «Вернись сейчас же, рыжая проныра!» «Теперь тебе несдобровать — чем дольше ты прячешься, тем хуже для тебя!» «Подожди у меня, барское отродье — ты еще будешь пищать и выворачиваться и судорожно вздыхать, пока не потеряешь сознание! Никакой пощады тебе не будет! Нам от твоей породы никогда пощады не было!»
Мэдук морщилась, у нее тревожно сжималось сердце. Неужели мир может быть так уродлив и жесток? Они убили Пимфида, доброго храброго Пимфида! А Тайфер? Она больше никогда не сможет скакать на Тайфере, куда глаза глядят! Если разбойники ее поймают, они ей мигом шею свернут — даже если им не придет в голову устроить с ней какое-нибудь немыслимое развлечение.
Мэдук остановилась и прислушалась, затаив дыхание. Шорох опавших листьев и треск валежника под тяжелыми ступнями угрожающе приближались. Мэдук бросилась в сторону, забежала за плотную поросль терновника и стала продираться сквозь чащу низкорослого лавра, надеясь сбить преследователей с толку.
Лес становился гуще, небо уже почти не проглядывало сквозь листву; его было видно только там, где недавно упало старое дерево — или там, где по какой-то причине образовалась прогалина. Принцессе преградило путь большое трухлявое бревно; она перебралась через него, обогнула, пригнувшись, колючую завесу ежевики и перепрыгнула через родник, сочившийся в темно-зеленом ковре жерухи. Она задержалась, чтобы оглянуться и перевести дыхание. Не было заметно ничего страшного — судя по всему, ей удалось ускользнуть от разбойников. Мэдук затаила дыхание и прислушалась.
Глухие, потрескивающие отзвуки шагов, едва слышные, все еще осторожно приближались — бандитам посчастливилось заметить лоскут белого платья принцессы в просвете зарослей, они продолжали идти по ее следам.
Мэдук тихо всхлипнула от раздражения. Повернувшись на каблуках, она снова побежала, выбирая самые труднопроходимые места и стараясь все время держаться в тени. Проскользнув через заросли ольхи, она перешла вброд сонный ручей, пересекла поляну и забежала за огромный ствол упавшего дуба. Там, где торчали вверх и в стороны обломанные корни, она нашла небольшую нишу, прикрытую пучком наперстянок. Присев на корточки, Мэдук протиснулась спиной в расщелину между корнями.
Прошло несколько минут. Мэдук ждала, едва осмеливаясь дышать. Послышались шаги: Оссип и Саммикин шли где-то рядом. Мэдук зажмурилась — ей казалось, что бандиты могут почувствовать ее взгляд и вернуться.
Оссип и Саммикин ненадолго задержались на поляне, мрачно озираясь по сторонам. Пузатому показалось, что он услышал издали какой-то звук — указав пальцем в том направлении, он издал яростный возглас, и разбойники углубились в чашу. Глухие отзвуки шагов удалялись и постепенно растворились в лесной тишине.
Мэдук не вылезала из тесного убежища. Ниша между корнями оказалась теплой и удобной — веки ее невольно опустились, и она задремала.
Прошло время — как долго? Пять минут? Полчаса? Мэдук проснулась; теперь у нее затекли руки и ноги. Она стала осторожно выбираться из расщелины — и застыла. Что это? Тихие, звенящие, переливчатые звуки… Музыка?
Мэдук напряженно прислушивалась. Судя по всему, источник звуков находился где-то поблизости, но соцветия наперстянки не позволяли его разглядеть.
Мэдук сидела на корточках, не решаясь покинуть укрытие. Музыка казалась беззаботной и бесхитростной, даже несколько легкомысленной, и сопровождалась причудливыми короткими трелями и присвистами. Опасное или злобное существо, решила Мэдук, никак не могло бы получать удовольствие от таких наигрышей. Принцесса приподнялась на коленях и выглянула из-за пучка наперстянки. Было бы неудобно, если бы ее обнаружили в такой неподобающей достоинству позе. Мэдук набралась храбрости, поднялась на ноги, пригладила растрепанные волосы и стряхнула опавшие листья, приставшие к платью, в то же время внимательно изучая окрестности. В двадцати шагах на гладком валуне сидело небольшое существо — едва ли крупнее самой принцессы — со сморщенной физиономией и круглыми глазами цвета зеленоватой морской волны, с кожей и волосами одинакового темноорехового оттенка. Существо нарядилось в аккуратный коричневый костюм с голубыми и красными полосками; на голове у него была залихватская синяя шапочка с плюмажем из переливчатых перьев черного дрозда, а ступни его скрывались в длинных башмаках с заостренными носками. Существо держало в руке деревянную шкатулку-резонатор с выступающими металлическими язычками; язычков было не меньше двух дюжин, и существо, перебирая их пальцами, извлекало из шкатулки звенящие переливчатые звуки.
Заметив принцессу, существо перестало играть и спросило тоненьким голоском: «Почему ты спишь посреди дня? Когда просыпаются совы — тогда надо спать».
«Я задремала потому, что мне захотелось спать», — дружелюбно объяснила Мэдук.
«Понятно — по меньшей мере не так непонятно, как раньше. И что ты на меня уставилась? Надо полагать, тебя восхищает моя неотразимая внешность?»
«В какой-то мере, — тактично ответила принцесса. — Кроме того, мне редко приходилось беседовать с эльфами».
«Я древесный гном, а не эльф! — раздраженно заметило существо.
— Разница очевидна!»
«Для меня не столь очевидна. То есть, у меня нет достаточного опыта».
«Древесные гномы — безмятежные, полные достоинства создания, склонные проводить время в созерцательном одиночестве. Тем не менее, наша порода отличается галантностью, благородством и привлекательностью, что нередко приводит к судьбоносному скрещиванию с представителями других лесных народцев и даже со смертными. Во всем Тантревальском лесу не сыскать существ великолепнее древесных гномов!»
«Несомненно, — кивнула Мэдук. — А что вы думаете об эльфах?»
Гном-музыкант презрительно махнул рукой: «Ненадежное, капризное племя! У эльфа в голове всегда копошатся четыре мысли одновременно. Эльфы и феи болтливы, нуждаются в обществе себе подобных — в одиночестве они тоскуют и чахнут. Они щебечут, сплетничают, проказничают, насмехаются; они бахвалятся и прихорашиваются; их жгучие страсти и великие замыслы испаряются через двадцать минут. Экстравагантное излишество — такова сущность их племени! Все, что делают эльфы и феи, делается в мимолетном приступе своенравной извращенности. По сравнению с ними древесные гномы — воплощения рыцарской доблести! Разве мать не объяснила тебе в младенчестве эти прописные истины?»
«Моя мать ничего мне не объясняла. Она давно мертва».
«Мертва? Это как понимать?»
«Как понимать? Протянула ноги, сыграла в ящик, приказала долго жить! Мне всегда казалось, что с ее стороны это было опрометчиво. Могла бы уделить мне больше внимания».
Большие зеленые глаза гнома моргнули; он извлек из музыкальной шкатулки задумчивую трель: «Поразительная и печальная новость! Тем более поразительная, что я имел честь беседовать с твоей матушкой примерно две недели тому назад, причем она демонстрировала обычную жизнерадостность — каковую, должен заметить, ты от нее в немалой степени унаследовала».
Мэдук в замешательстве встряхнула головой: «Вы, должно быть, принимаете меня за кого-то другого».
Древесный гном внимательно присмотрелся к ней: «Разве ты не Мэдук, прекрасное и талантливое дитя, которое путаник-король, беспардонный болван, объявил наследной принцессой Лионесской?»
«Так меня зовут, — скромно призналась Мэдук. — Но моей матерью была принцесса Сульдрун».
«А вот и нет! Это сказки для дураков! Твоя мать — фея Твиск из Щекотной обители».
Мэдук уставилась на гнома, открыв рот: «А вы откуда знаете?»
«В Тантревальском лесу это общеизвестно. Можешь мне верить или не верить, воля твоя».
«Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы знаете, о чем говорите, — поспешила заверить собеседника Мэдук. — Но это просто невероятно! Как это может быть?»
Гном-музыкант осторожно положил шкатулку на валун и слегка выпрямился. Искоса бросая на принцессу оценивающие взгляды и поглаживая подбородок длинными зеленоватыми пальцами, он размышлял: «Хорошо! Я посвящу тебя в подробности дела, но только если ты меня об этом попросишь — потому что я не хотел бы возбуждать тревогу или беспокойство, не получив твое недвусмысленное разрешение». Древесный гном повернулся к принцессе, глядя зелеными глазами прямо ей в лицо: «Желаешь ли ты, чтобы я сделал тебе такое одолжение?»
«Да, пожалуйста!»
«Что ж, пусть будет так! Принцесса Сульдрун родила мальчика. Отцом его был Эйлас из Тройсинета. Теперь этого мальчика величают Друном, он — тройский принц».
«Принц Друн? Теперь я вообще ничего не понимаю! Это невозможно! Друн гораздо старше меня».
«Терпение! Ты скоро все поймешь. Так вот — младенца прятали в лесу, потому что ему угрожала опасность. Твиск случайно оказалась поблизости; ей приглянулся маленький белобрысый мальчик, и она подменила его тобой. Так получилось. Ты — подкидыш. Друн провел в Щекотной обители, по летосчислению смертных, всего один год и один день, но в пространстве фей прошло много лет — семь, восемь, может быть, даже девять. Никто точно не знает, эльфы не следят за временем».
Некоторое время Мэдук молчала, усваивая неожиданные сведения. Потом она спросила: «Значит, я — фея-полукровка?»
«Ты долго жила среди смертных, ела их хлеб и пила их вино. Наследие фей — непрочная материя, требующая осторожного обращения. Кто знает, в какой мере это наследие заместилось в тебе человеческой накипью? Таково, однако, положение дел. Учитывая все обстоятельства, судьба обошлась с тобой не так уж плохо. Ты хотела бы, чтобы все было по-другому?»
Мэдук задумалась: «Я не хотела бы превратиться не в то, что я есть — кем бы я ни была. В любом случае, я вам благодарна за объяснение».
«Ну что ты, о какой благодарности может идти речь? Мне практически ничего не стоило сделать тебе столь пустячное одолжение».
«В таком случае скажите — кто мог быть моим отцом?»
Древесный гном усмехнулся: «Ты исключительно удачно сформулировала этот вопрос! Твоим отцом мог быть тот или другой — или даже некто давно покинувший этот мир. Об этом тебе придется спросить твою матушку, фею Твиск. Ты хотела бы с ней встретиться?»
«Конечно, очень даже хотела бы!»
«У меня есть пара свободных минут. Если хочешь, я могу научить тебя вызывать фею Твиск».
«Пожалуйста, научите!»
«Таково твое пожелание?»
«Да, конечно!»
«Рад выполнить твое требование — в связи с чем твоя незначительная задолженность увеличится лишь ненамного. Будь добра, подойди поближе».
Мэдук осторожно вышла из-за цветущих наперстянок и приблизилась к древесному гному — от него исходил смолистый запах, напоминавший о протертых травах и сосновой хвое, с легкими примесями горьковатых почек, сладкой пыльцы и мускуса.
«Смотри же! — величественно произнес гном. — Я срываю травинку и проделываю в ней две маленькие прорези — одну вот тут, а другую вот здесь, после чего продеваю кончик травинки в первую прорезь вот таким образом, а затем во вторую вот этаким образом… Теперь остается только подуть в травяной свисток — только потихоньку, чтобы он не развязался! — и прозвучит вызов. Слушай!» Гном подул на травинку; послышался тихий дрожащий звук: «Но для того, чтобы Твиск услышала вызов, тебе нужно сделать травяной свисток своими руками и самой подуть в него».
Мэдук начала было изготавливать травяной свисток, но прервалась — ее тревожила не выходившая из головы мысль. Она спросила: «Что вы имели в виду, когда упомянули о моей незначительной задолженности?»
Гном-музыкант поиграл в воздухе длинными пальцами: «Это несущественно. Об этом можно было даже не упоминать».
Мэдук с сомнением продолжила изготовление травяного свистка, но снова остановилась: «Общеизвестно, что эльфы и феи никогда ничего не дают, если не берут что-то взамен. Древесные гномы тоже придерживаются этого правила?»
«Вот еще! Скажем так: если заключается крупномасштабная сделка, такой принцип может находить применение. Древесные гномы не отличаются алчностью».
Мэдук почувствовала, что гном уклоняется от прямого ответа: «Тем не менее, скажите, каким образом я могла бы рассчитаться за ваши сведения и советы?»
Смущенно ерзая на валуне, гном сдвинул шапочку с плюмажем сначала на лоб, потом на затылок: «Не могу принять ничего существенного. Никакого серебра или золота, никаких драгоценностей! Мне доставило удовольствие сделать одолжение столь изящному быстроногому существу. Если исключительно из чувства благодарности тебя не затруднит необходимость поцеловать кончик моего носа, твоя задолженность будет полностью погашена. У тебя нет возражений?»
Мэдук с подозрением воззрилась на гнома и на его длинный заостренный нос, тогда как гном продолжал выражать смущение суетливо-нелепыми, бессодержательными жестами.
«Придется подумать о вашем предложении, — сказала в конце концов Мэдук. — Я редко целую незнакомцев, в том числе их носы или другие части тела».
Гном нахмурился, сгорбился, обнял руками колени и опустил голову. Уже через несколько мгновений, однако, к нему вернулись успокоительно-вежливые манеры: «В этом отношении ты совсем не похожа на свою мать. Что ж, неважно. Я всего лишь хотел… а, о чем тут говорить! Ты уже сделала свисток? Прекрасно, прекрасно. А теперь тихонько подуй в него, с приветливым выражением лица… Вот так! Хорошо, можешь больше не дуть. Выслушай дальнейшие указания. Чтобы Твиск отозвалась, тебе нужно дунуть в травяной свисток и спеть вполголоса небольшое заклинание:
„Лирра-ла-лисса, я фея Мэдук! Ветры небесные, туч повелители! Пусть дуновенья волшебного звук Вызовет Твиск из Щекотной обители, Пусть ее ветер несет мне навстречу, Пусть она вспомнит о дочери вдруг, Пусть отзовется, и я ей отвечу, Лирра-ла-лисса, принцесса Мэдук!“»Робко повторив эти слова вслух, Мэдук глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, извлекла дрожащий звук из травяного свистка и пропела заклинание.
На первый взгляд ничего не произошло. Посмотрев по сторонам, Мэдук спросила у гнома: «Может быть, я что-то напутала?»
Из-за поросли наперстянок послышался тихий голос: «Ты правильно повторила заклинание». Красотка-фея Твиск выступила вперед: грациозное создание с развевающимся шлейфом бледно-голубых волос, перевязанных ниткой сапфиров.
Потрясенная и восхищенная, Мэдук пролепетала: «Неужели я ваша дочь?»
«Прежде всего, — деловито сказала Твиск, — каким образом ты согласилась заплатить Зокко за услуги?»
«Он хотел, чтобы я поцеловала его в нос. Я сказала, что мне нужно посоветоваться по этому вопросу».
«Совершенно верно! — заявил гном Зокко. — В свое время я обеспечу предоставление надлежащих рекомендаций, и дело будет в шляпе. Вопрос не нуждается в дальнейшем обсуждении».
«Будучи ее матерью, рекомендации предоставлю я, что избавит тебя от лишних трудов», — возразила Твиск.
«Для меня это не составит никакого труда! Я достаточно изобретателен и сообразителен».
Твиск пропустила его возражения мимо ушей: «Мэдук, советую тебе подобрать комок земли и предложить его этому пучеглазому уродцу со следующими словами: „Зокко, мой символический дар оплачивает, целиком и полностью погашая любую мою задолженность перед тобой ныне и присно и вовеки веков, в этом мире и в любых других мирах, в любых вообразимых и невообразимых отношениях, каждую из услуг, предоставленных тобой мне, по моему поручению или от моего имени, фактических или вымышленных, в пределах любых измерений и пространств, а также за их пределами“».
«Какой вздор, какая чушь! — вспылил древесный гном. — Мэдук, не обращай внимания на бестолковую синеволосую распутницу — как тебе известно, мы уже обо всем договорились».
Твиск лениво приблизилась на несколько шагов, и Мэдук смогла рассмотреть ее получше: прелестное, неподражаемо очаровательное создание с бледно-голубой шевелюрой и кожей кремового оттенка. Глаза феи, такие же, как у Мэдук, сияли чудесными мечтательными небесно-голубыми озерами, способными утопить рассудок любого влюбчивого мужчины. Твиск обратилась к дочери: «Должна отметить, в качестве любопытной подробности, что Зокко знаменит похотливостью. Поцеловав его в нос, ты оказалась бы у него в услужении, и вскоре тебе пришлось бы целовать его, по приказу, совсем в других местах, не говоря уже о прочем».
«Подумать только! — удивилась Мэдук. — Зокко казался таким обходительным и покладистым!»
«Он умеет прикидываться».
Мэдук повернулась к гному: «Я посоветовалась по поводу задолженности». Она подобрала комок земли: «Вместо того, чтобы целовать ваш нос, я вручаю вам этот символ моей благодарности». Невзирая на писки и стоны протестующего Зокко, Мэдук продекламировала формулу, рекомендованную феей.
Древесный гном раздраженно бросил ком земли в сторону: «Бесполезный символ! Не могу его съесть, у него и вкуса-то никакого нет! Не могу его надеть, он не годится даже как сувенир, который можно было бы повертеть в руках, вспоминая несколько приятных минут!»
«Помолчи, Зокко! — посоветовала Твиск. — Твое пошлое нытье всем осточертело».
«В дополнение к символическому подарку, — продолжала Мэдук, — и несмотря на ваши жуткие намерения, я действительно благодарна за то, что вы устроили мне встречу с матерью. Не сомневаюсь, что она испытывает такие же чувства».
«Еще чего! — воскликнула Твиск. — Я и думать о тебе забыла! Зачем, кстати, я тебе понадобилась?»
Мэдук не на шутку обиделась: «Я хотела с тобой повидаться! Мне говорили, что ты умерла».
Твиск покровительственно рассмеялась: «Нелепое заблуждение! Во мне жизнь бьет ключом, а порой и переливает через край».
«Это сразу заметно! Сожалею о своей ошибке, мне сообщили ложные сведения».
«Именно так. Тебе следовало бы не принимать на веру все, что тебе говорят. Но теперь ты знаешь правду, и я могу вернуться в Щекотную обитель».
«Подожди! — взмолилась Мэдук. — Я твоя родная дочь, и ты меня только что встретила! Кроме того, мне нужна твоя помощь!»
Твиск вздохнула: «Как так получается, что всем всегда нужна моя помощь? Чего ты от меня хочешь?»
«Я заблудилась в лесу! Два разбойника убили Пимфида и украли моего пони, Тайфера! Они за мной погнались и страшно меня напугали — меня они тоже хотели убить и даже обзывали щуплой рыжей сучкой!»
Твиск осуждающе уставилась на дочь, не веря своим ушам: «И ты стояла, опустив голову, пока тебя безнаказанно оскорбляли?»
«Ничего подобного! Я убежала как можно дальше и спряталась».
«Тебе следовало напустить на них осиный рой! Или укоротить им ноги, чтобы у них ступни росли прямо из задниц. Или превратить их в ежей — это проще простого».
Мэдук смущенно усмехнулась: «Если бы я знала, как это делается!»
Твиск снова вздохнула: «Я пренебрегла твоим образованием, это невозможно отрицать. Что ж, раз теперь представилась такая возможность, начнем восполнять это упущение сию минуту». Фея взяла принцессу за руки: «Что ты чувствуешь?»
«По мне пробежала дрожь, с головы до ног! Очень странное ощущение».
Твиск кивнула и отступила на шаг: «А теперь сложи большой и указательный пальцы, вот таким образом. Прошептав „Фвип!“, повернись в сторону того, кто причиняет тебе неудобство, и вздерни подбородок. Попрактикуйся на Зокко».
Мэдук сложила большой и указательный пальцы: «Вот так?»
«Правильно».
«А теперь — „Фвип“?»
«Именно так».
«И вздернуть подбородок — вот так?»
Зокко испустил отчаянный вопль и подскочил в воздух, повиснув на высоте человеческого роста и быстро перебирая ногами. «Ай, ай, ай-йи! — кричал гном. — Опусти сейчас же!»
«У тебя получилось с первого раза, — одобрила Твиск. — Обрати внимание на то, как он машет руками и семенит ступнями, словно танцует. Это заклинание называют „подергунчиком“ или „пляской гоблинов“».
Мэдук разжала пальцы, и Зокко свалился на землю, выпучив сине-зеленые глаза: «Прекратите эти проказы, немедленно!»
«Прошу прощения, Зокко! — лукаво извинилась Мэдук. — Кажется, я слишком высоко вздернула подбородок».
«Мне тоже так показалось, — заметила Твиск. — Попробуй снова, но без усердия, с пренебрежением».
На этот раз Зокко повис в воздухе на высоте не больше собственного роста, а его жалобы стали менее пронзительными.
«Прекрасно! — похвалила Твиск. — У тебя заметна врожденная склонность к маленьким хитростям нашего племени».
«Я научилась слишком поздно! — помрачнела Мэдук. — Бедняга Пимфид валяется, мертвый, в придорожной канаве, и все из-за того, что мне не терпелось побывать на флохаметской ярмарке».
Твиск беззаботно махнула рукой: «Ведь не ты убила Пимфида?»
«Конечно, нет!»
«Тогда тебе не о чем жалеть».
Но огорчение Мэдук нельзя было рассеять так легко: «Все это хорошо и замечательно, но Оссип и Саммикин, забившие его насмерть кольями, тоже не испытывают никаких сожалений. Они колотили его и колотили, пока не прыснула кровь, а потом погнались за мной и украли Тайфера! Я тебя встретила, и меня это очень радует, но я не могу забыть Пимфида и Тайфера».
Зокко усмехнулся: «Чисто женская черта — она уже умеет петь басом и сопрано одновременно!»
Твиск повернулась к гному, вопросительно приподняв бровь: «Кажется, ты что то сказал?»
Зокко облизнул губы: «Всего лишь праздное наблюдение, не более того».
«Так как тебе все равно нечего делать, может быть, ты мог бы разобраться с обстоятельствами, причиняющими моей дочери столько беспокойства».
«Не вижу, почему я должен оказывать одолжение тебе или твоей достаточно непривлекательной дочери», — капризно отозвался гном.
«Дело твое!» — великодушно пожала плечами Твиск. Доверительно наклонившись к Мэдук, она добавила: «Древесным гномам не хватает воображения. Зокко, например, представляет себе, что в ближайшем будущем его ждет блаженная праздность, лишенная забот и унижений. Как ты думаешь, его представления расходятся с действительностью?»
«Существенно».
Зокко суетливо вскочил на ноги: «У меня, кажется, есть пара свободных минут. Ничего страшного не случится, если я пойду взгляну, как обстоят дела и, может быть, внесу кое-какие поправки».
Твиск кивнула: «Возвращайся с отчетом безотлагательно!»
Зокко мигом удалился. Твиск смерила свою дочь взглядом с головы до ног: «Забавно, забавно! Как я уже упомянула, я почти забыла о твоем существовании».
«С твоей стороны было не очень красиво отдавать маленькую дочь чужим людям и подменять меня чужим младенцем!» — с обидой выпалила Мэдук.
«Все не так просто, — возразила Твиск. — Вопреки тому, что тебе хочется думать, ты не уродилась таким уж милым созданием — напротив, с тобой была одна морока. Типпит был тихий и послушный мальчик с золотистыми кудрями; он курлыкал и смеялся, а ты всегда пиналась и пищала. Мне не терпелось от тебя избавиться».
Мэдук придержала язык; в данном случае упреки были очевидно бесполезны. «Надеюсь, теперь тебе представилась возможность изменить свое мнение», — с достоинством сказала она.
«Из тебя могло бы получиться что-нибудь и похуже. Кажется, ты унаследовала от меня какое-то подобие умственных способностей и, пожалуй, некоторую долю моей привлекательности, хотя у тебя на голове не прическа, а ералаш».
«Это потому, что я в ужасе носилась по лесу и пряталась под трухлявым бревном. Ты могла бы подарить мне волшебный гребень, чтобы я не тратила столько времени на причесывание».
«Удачная мысль! — заметила Твиск. — Ты найдешь этот гребень у себя под подушкой, когда вернешься в Саррис».
Уголки губ Мэдук опустились: «Мне придется вернуться в Саррис?»
«Куда еще?» — с легкой издевкой спросила Твиск.
«Мы могли бы жить вместе в красивом маленьком собственном замке — может быть, на берегу моря».
«Это непрактично. Ты неплохо устроилась в Саррисе. Не забывай, однако, что никто не должен знать о нашей встрече — и в первую очередь король Казмир!»
«Почему? Хотя, конечно, я ничего не собиралась ему рассказывать…»
«Это долгая и сложная история. Казмир знает, что ты — подкидыш, но сколько он ни старался, он так и не смог узнать, кем стал настоящий ребенок Сульдрун. Если Казмир это узнает — а из тебя он мог бы добыть эти сведения пыткой — он подошлет убийц в Тройсинет, и Друн распрощается с жизнью».
Мэдук поморщилась: «Зачем ему устраивать такую подлость?»
«Затем, что Казмира тревожит предсказание о судьбе сына Сульдрун. Только жрецу Умфреду известна истина, но он ее бережет, как зеницу ока — по меньшей мере до поры до времени. А теперь, Мэдук, хотя мне было любопытно с тобой поболтать…»
«Не уходи! Нам еще о многом нужно поговорить! Мы сможем скоро встретиться снова?»
Твиск безразлично пожала плечами: «Обстоятельства моей жизни постоянно меняются — я не могу строить определенные планы».
«В моей жизни обстоятельства меняются скорее внезапно, нежели постоянно, — сказала Мэдук, — и я не совсем уверена, что хорошо их понимаю. Девонета и Хлодис, например, обзывают меня „бастардом“ и не упускают случая указать на то, что у меня нет родословной».
«Формально они правы, хотя выражают свое мнение довольно бесцеремонно».
«Я так и думала, — огорчилась Мэдук. — И все же я хотела бы знать, как зовут моего отца, какие у него характер и внешность, какое положение он занимает…»
Твиск рассмеялась: «Это головоломка, которую даже я не пытаюсь разгадать».
Мэдук изумленно раскрыла глаза: «Ты не помнишь, как его зовут?»
«Нет».
«А его положение? Происхождение? Как он выглядел?»
«Все это было слишком давно. Почему я обязана помнить мельчайшие подробности всей своей жизни?»
«И все же, раз он был моим отцом, несомненно он занимал высокое положение, у него была древняя и славная родословная?»
«Не помню, чтобы я встречалась с таким высокопоставленным аристократом».
«Значит, я не могу даже утверждать, что я — внебрачная дочь знатного вельможи?»
Твиск проявляла нетерпение — ей явно наскучила эта тема: «Утверждай, что хочешь! Никто не сможет опровергнуть твои заявления, даже я! В любом случае, по каким бы законам ты ни родилась, тебя все еще считают принцессой Лионесской. А это завидное, высокое положение!»
Уголком глаза Мэдук заметила, как рядом мелькнуло что-то зеленое и синее: «Зокко вернулся».
Гном отчитался перед феей: «Никакого трупа или мертвого тела мне найти не удалось, и я сделал вывод, что в данном случае можно говорить о попытке убийства, но не об убийстве как таковом. Продолжив розыски на восток вдоль Старой дороги, я заметил бродяг непотребной внешности, ехавших верхом. Толстяк Саммикин взгромоздился на высокой гнедой кобыле, покачиваясь, как верблюжий горб. Долговязый Оссип оседлал серого в яблоках пони, волоча ноги по земле».
«Ох, мой бедный Тайфер!» — всплеснула руками Мэдук.
«И чем завершилось твое рассмотрение этого дела?» — поинтересовалась Твиск.
«Лошади привязаны к ограде загона. Бродяги бегут со всех ног в Голые холмы — за ними гонятся два бурых медведя».
«Пожалуй, Саммикина следовало превратить в жабу, а Оссипа — в саламандру. Кроме того, на твоем месте я уделила бы больше внимания подтверждению кончины Пимфида — хотя бы потому, что не хотела бы упустить случай полюбоваться на ходячий труп».
«Значит, наверное, он еще жив!» — предположила Мэдук.
«Такая возможность, конечно, существует», — кивнула Твиск.
«Если он хотел, чтобы его считали мертвым, ему следовало оставаться на месте», — проворчал Зокко.
«Именно так, — сказала Твиск. — Зокко, можешь идти. И впредь не пытайся водить за нос мою невинную маленькую дочь!»
«Возраст ее очевиден, хотя невинность вызывает сомнения, — пробормотал себе под нос древесный гном. — Так или иначе, всего хорошего». Словно опрокинувшись спиной вниз с гладкого валуна, Зокко исчез.
«С ним еще можно иметь дело, другие гномы не так покладисты, — заметила фея. — Но время не ждет. Мне было очень приятно с тобой встретиться после многолетней разлуки, но…»
«Подожди! — воскликнула Мэдук. — Я все еще ничего не знаю ни о своем отце, ни о моей родословной!»
«Я об этом подумаю. Тем временем…»
«Пожалуйста, не уходи! Мне нужна твоя помощь — я сама не справлюсь!»
«Как тяжко бремя родительского долга! — вздохнула Твиск. — Что еще тебе нужно?»
«Даже если Пимфид не умер, он, наверное, еле жив, его жестоко избили. Дай мне что-нибудь, от чего он выздоровеет».
«Это нетрудно», — Твиск сорвала лавровый лист и плюнула точно в его сердцевину. Сложив листок вчетверо, она трижды прикоснулась им к своему лицу — ко лбу, к носу и к подбородку — после чего передала его дочери: «Натри раны Пимфида этим листком, и он быстро поправится. Что-нибудь еще? Если нет…»
«Еще не все! По-моему, не следует наказывать „подергунчиком“ леди Дездею. Она может подпрыгнуть так высоко, что при дворе начнется скандал — или сломать ногу, когда упадет обратно на землю».
«Ты слишком добра, — отозвалась Твиск. — В том, что касается подергунчика, тебе не помешает отработать жестикуляцию — главным образом, движение подбородка. Практика позволит контролировать высоту прыжка воспитательницы так, чтобы не возникало никаких скандалов. Что еще?»
Мэдук задумалась: «Еще я хотела бы волшебную палочку, чтобы превращать разбойников в жаб и саламандр, шапку-невидимку, сапоги-скороходы, бегущие по воздуху, волшебный кошель с неразменным золотом, талисман, заставляющий всех меня любить, зеркало…»
«Стой! — закричала Твиск. — Ты слишком многого хочешь!»
«Никогда не мешает попросить, — повела плечом Мэдук. — А где мы снова увидимся?»
«Если потребуется, приходи в Щекотную обитель».
«Как я ее найду?»
«По Старой дороге дойдешь до Малого Саффилда. Там поверни на север по берегу Тимбла — по пути пройдешь Тон-Тимбл, и колея кончится в Глимводе, уже на краю леса. Там спроси, как пройти на Шаткую тропу, ведущую на Придурковатую поляну. Это и есть Щекотная обитель. Приходи в полдень — никогда не приходи ночью, по многим причинам. Встань на краю поляны и тихо трижды произнеси мое имя — я приду. Если к тебе станут приставать эльфы, кричи: „Отстранитесь, я под защитой закона фей!“»
«Удобнее было бы вызывать тебя травяным свистком», — с надеждой предположила Мэдук.
«Удобнее — возможно, с твоей точки зрения. Но не обязательно с моей, — Твиск сделала шаг вперед и поцеловала Мэдук в лоб, после чего с улыбкой отступила. — Я о тебе не позаботилась, но такова моя природа. Не ожидай от меня ничего лучшего».
Твиск растворилась в воздухе. Мэдук стояла одна посреди поляны — у нее на лбу еще оставалось щекочущее ощущение поцелуя матери. Посмотрев на пустое место, где только что стояла Твиск, принцесса повернулась и тоже ушла.
4
Через некоторое время Мэдук вернулась лесом к тропе, по которой за ней гнались разбойники. В овечьем загоне она нашла Тайфера и гнедую кобылу Пимфида, привязанных к столбу ограды. Вскочив на Тайфера, она поехала с кобылой на поводу к перекрестку Старой дороги. По пути принцесса внимательно смотрела по сторонам, но Пимфида нигде не было — ни мертвого, ни живого. Это обстоятельство вызывало у Мэдук тревогу и замешательство. Если Пимфид не умер, почему он неподвижно лежал под деревом, бледный и окровавленный? Если же он умер, почему бы он куда-то ушел?
Продолжая беспокойно поглядывать налево и направо, Мэдук пересекла Старую дорогу и стала спускаться с холма по Компанейскому проезду. В конце концов она приехала в Саррис. Опечаленная, Мэдук отвела лошадей в конюшню — и здесь, наконец, раскрылась тайна исчезновения помощника конюшего. Рядом с кучей навоза безутешно сидел Пимфид собственной персоной.
Увидев принцессу, он вскочил на ноги. «Наконец вы потрудились вернуться! — воскликнул он. — Почему вас так долго не было?»
«Меня задержали события, от меня не зависящие», — с достоинством ответила Мэдук.
«Все хорошо, что хорошо кончается! — ворчал Пимфид. — Тем временем я тут сидел, как на иголках. Если бы король Казмир вернулся с ярмарки раньше вас, меня бы уже гноили в темнице!»
«По-видимому, ты беспокоишься обо мне гораздо меньше, чем о себе», — съязвила Мэдук.
«Неправда! Я строил всевозможные догадки по поводу того, какая судьба вас постигла, и ни одна из возможностей меня не радовала. Кстати, что именно с вами произошло?»
Мэдук не видела необходимости рассказывать обо всех подробностях своих приключений: «Бандиты гнались за мной до самого леса. Мне удалось от них убежать, после чего я вернулась окольным путем к Старой дороге и приехала домой. Вот, в сущности, и все». Принцесса подошла к Пимфиду и рассмотрела его с ног до головы: «Кажется, ты в целости и сохранности, более или менее. Я боялась, что тебя убили — они так жестоко колотили тебя кольями!»
«Ах! — скорбно вздохнул Пимфид. — Меня не так легко прикончить. У меня крепкая голова».
«В целом, учитывая все обстоятельства, тебя не в чем упрекнуть, — вынесла приговор Мэдук. — Ты храбро дрался и сделал все, что мог».
«Так-то оно так! Но я не последний дурак! Когда я понял, к чему идет дело, я притворился мертвым».
«У тебя синяки? Что-нибудь болит?»
«Не могу отрицать, что мне нанесли несколько ушибов, и что болит у меня, по сути дело, все, что может болеть. В голове стучит, как в колоколе!»
«Встань, Пимфид! Я облегчу твои страдания!»
«Что вы собираетесь делать?» — с подозрением спросил помощник конюшего.
«Не задавай лишних вопросов».
«В том, что касается методов исцеления, я предпочитаю осторожность. В частности, я не нуждаюсь ни в слабительном, ни в клистире».
Мэдук игнорировала его замечания: «Подойди, покажи, где у тебя болит».
Пимфид приблизился и смущенно указал расположение самых серьезных ушибов. Мэдук приложила к ним магический компресс из лаврового листа, и боли Пимфида мгновенно прошли.
Пимфид неохотно признал преимущества терапевтических методов принцессы: «Удивительное дело! Где вы научились таким трюкам?»
«Это не каждому дано, — уклонилась от ответа Мэдук. — Я хотела бы также вознаградить тебя за храбрость. Ты смело дрался с врагами и заслуживаешь повышения в ранге». Глядя по сторонам, принцесса не смогла найти никакого подходящего инструмента, кроме вил, торчавших в куче навоза: «Пимфид, преклони колено!»
Помощник конюшего снова уставился на нее в недоумении: «Что вы еще придумали?»
«Делай, что тебе говорят! Таков приказ твоей принцессы!»
Пимфид обреченно пожал плечами: «Наверное, придется уступить вашей прихоти, хотя я не вижу никаких причин для такого унижения».
«Перестань ворчать!»
«Тогда побыстрее кончайте забаву, в чем бы она ни заключалась. Я уже чувствую себя полнейшим дураком».
Мэдук выдернула вилы из кучи навоза и высоко ими замахнулась. Пимфид отшатнулся, закрывая голову рукой: «Что вы делаете?!»
«Терпение, Пимфид! Сей инструмент символизирует меч из благородной стали!» Мэдук прикоснулась вилами к голове Пимфида: «За выдающуюся доблесть на поле боя нарекаю тебя „сэром Пом-Помом“. Отныне тебе надлежит именоваться не иначе как „сэр Пом-Пом“! Встань, сэр Пом-Пом! В моих глазах, по меньшей мере, ты доказал свое благородство!»
Пимфид поднялся на ноги, одновременно ухмыляясь и хмурясь: «Боюсь, что конюший и другая прислуга плевать хотели на мое благородство».
«Неважно! Для меня ты теперь — сэр Пом-Пом».
Посвященный в рыцари помощник конюшего пожал плечами: «Лиха беда начало».
Глава 4
Леди Дездея, узнав от конюшего о возвращении принцессы Мэдук в Саррис, устроилась в вестибюле, где высокородная проказница не могла ускользнуть от ее внимания.
Прошло пять минут. Сверкая глазами и скрестив руки на груди, леди Дездея ждала, постукивая пальцами по локтям. Мэдук, едва волочившая ноги от усталости, открыла дверь и зашла в вестибюль.
Принцесса направилась к боковому коридору, не глядя по сторонам, словно погруженная в свои мысли; леди Дездею она полностью игнорировала, как если бы воспитательница не существовала.
Мрачно усмехнувшись, Дездея позвала ее: «Принцесса Мэдук! Будьте добры, я хотела бы с вами поговорить».
Мэдук остановилась, опустив плечи, и неохотно повернулась: «Да, леди Дездея? Что вам нужно?»
Дездея проявляла сдержанность: «Прежде всего, я хотела бы сделать несколько замечаний по поводу вашего поведения, вызвавшего беспокойство у всех во дворце. Во-вторых, я хотела бы сообщить вам о некоторых планах на ближайшее будущее».
«Если вы устали, — со слабой надеждой ответила Мэдук, — нет необходимости затруднять себя замечаниями. А планы мы можем обсудить как-нибудь в другой раз».
Усмешка Дездеи, казалось, застыла у нее на лице: «Как вам угодно, хотя мои замечания весьма существенны, а упомянутые планы имеют к вам самое непосредственное, а также косвенное отношение».
Мэдук отвернулась и собралась уходить. «Один момент! — задержала ее леди Дездея. — Упомяну только об одном. Их величества намерены отпраздновать день рождения принца Кассандра, устроив великолепное празднество. Приедет множество знатных и влиятельных лиц. Будет устроен официальный прием, на котором вам придется присутствовать и сидеть в составе королевской семьи».
«Что ж, все это не так уж важно», — отозвалась Мэдук и снова отвернулась. И снова ее остановил голос леди Дездеи: «Тем временем вам придется срочно научиться общепринятым хорошим манерам — чтобы вы могли показать себя в самом лучшем свете».
Обернувшись через плечо, Мэдук сказала: «На приеме мне придется только тихо сидеть, время от времени кивая головой. Для этого не нужно ничему учиться».
«Ха! Вы неправильно оцениваете объем необходимых навыков, — возразила Дездея. — Завтра я сообщу вам все подробности».
Мэдук притворилась, что не слышит, и удалилась в коридор, ведущий к ее комнатам. Оказавшись у себя, она тут же прошла к постели и остановилась, глядя на подушку. Найдется ли что-нибудь под подушкой? Медленно, осторожно, опасаясь разочарования, она приподняла подушку и обнаружила небольшой серебряный гребень.
Мэдук не сдержала тихое радостное восклицание. Твиск нельзя было назвать образцовой матерью, конечно, но по меньшей мере она была жива, а не мертва, как принцесса Сульдрун — по меньшей мере теперь Мэдук была не одна в этом мире!
На стене над туалетным столиком принцессы висело зеркало из византийского стекла, отвергнутое королевой Соллас, так как, будучи недостаточно ровным, оно искажало отражение — но бракованное зеркало сочли вполне подходящим для принцессы Мэдук, тем более что принцесса редко пользовалась зеркалами.
Мэдук подошла к зеркалу. На нее смотрели голубые глаза под беспорядочной копной медно-рыжих кудрей. «Не так страшна моя прическа, как ее пытаются изобразить, — отважно сказала себе Мэдук. — Мои волосы не заплетены в косы и не уложены валиком, но я не терплю никаких кос и валиков! Посмотрим, однако, что произойдет».
Мэдук провела гребнем по волосам. Гребень скользил по прядям, вопреки обыкновению не встречая никакого сопротивления и не выдирая волос; с его помощью процесс причесывания становился даже в какой-то мере приятным.
Мэдук прервалась, чтобы приглядеться к отражению. Изменение, хотя и не поразительное, было вполне заметным. Кудри, казалось, улеглись и образовали аккуратное обрамление вокруг лица. «Улучшение очевидно, — заметила про себя Мэдук. — Это немаловажно, так как поможет мне избежать насмешек и критических замечаний. Сегодняшний день полон знаменательных событий!»
С утра Мэдук завтракала кашей и вареным беконом в маленьком озаренном солнцем алькове кухонной стены, где. как ей было известно, она могла не опасаться присутствия Девонеты или Хлодис.
Мэдук решила съесть персик, после чего задумалась над гроздью винограда. Ее нисколько не удивила физиономия леди Дездеи, заглянувшая в кухню: «Вот где вы прячетесь!»
«Я не прячусь, — холодно ответила Мэдук, — я завтракаю».
«Так-так. Вы кончили завтракать?»
«Не совсем. Как вы можете видеть, у меня еще остался виноград».
«Когда вы наконец утолите голод, будьте добры, приходите в утреннюю гостиную. Я вас буду ждать».
Мэдук обреченно поднялась на ноги: «Что ж, пойдемте».
В утренней гостиной Дездея указала на стул: «Вы можете сесть».
Принцессе не понравился тон воспитательницы. Бросив на нее угрюмый взгляд, Мэдук развалилась на стуле, расставив вытянутые ноги и уронив подбородок на грудь.
Леди Дездея явно не одобряла такую позу: «Ее величество королева считает, что ваши манеры оставляют желать лучшего. Я разделяю ее точку зрения».
Губы Мэдук слегка покривились, но она промолчала.
Дездея продолжала: «Возникла необычная ситуация, требующая принятия срочных мер. Помимо всего прочего, для вас самое важное — репутация. А!» Воспитательница выставила лицо вперед: «Вы раздуваете щеки, вы сомневаетесь? Тем не менее, я права!»
«Да-да, леди Дездея».
«Принцесса Лионесская — немаловажная персона! Слухи о ваших поступках, достойных как похвалы, так и порицания, быстро распространяются по всей стране и за ее пределами, словно на крыльях птиц! Поэтому вы обязаны всегда вести себя благородно, изящно и благонравно; вы должны лелеять и холить свою репутацию так, словно она — прекрасная клумба душистых цветов!»
«Вы могли бы этому способствовать, распространяя обо мне только хорошие слухи», — глубокомысленно заметила Мэдук.
«Прежде всего вам нужно изменить привычки — я не хочу, чтобы надо мной смеялись, когда я отзываюсь о вас с похвалой».
Леди Дездея сделала пару шагов в одном направлении, затем пару шагов обратно. Остановившись, она снова посмотрела в лицо принцессе: «Желаете ли вы, чтобы о вас говорили, как об очаровательной молодой принцессе, известной прекрасными манерами — или как о развязной девчонке с замызганной физиономией и разбитыми коленками?»
Мэдук задумалась: «Есть какие-нибудь другие варианты?»
«На данный момент этого достаточно».
Мэдук глубоко вздохнула: «Я не возражаю против того, чтобы меня считали очаровательной молодой принцессой — с тем условием, что мне не придется создавать такое впечатление самой».
На лице Дездеи появилась характерная мрачная усмешка: «К сожалению, это невозможно. Вас никогда не будут считать тем, чем вы не являетесь. Совершенно необходимо, чтобы на празднестве вы вели себя благонравно, как подобает изящной молодой принцессе, и вам придется вести себя именно таким образом. У вас явно недостает необходимых навыков, вам придется их усвоить. По велению королевы, вам больше не разрешается совершать верховые прогулки, бродить по окрестностям или плавать в реке — по меньшей мере до тех пор, пока не закончится празднество».
Пораженная и подавленная, Мэдук спросила: «А что же я тогда буду делать?»
«Учиться правилам поведения при дворе и хорошим манерам, причем уроки начнутся сию минуту. Перестаньте изображать тряпичную куклу и выпрямитесь на стуле, сложив руки на коленях!»
2
По случаю восемнадцатилетия принца Кассандра устраивалось празднество, которое, согласно намерениям короля Казмира, должно было превзойти все, что когда-либо оживляло летний дворец в Саррисе.
На протяжении многих дней отовсюду прибывали фургоны, груженые тюками, горшками и ящиками, ведрами с маринованной рыбой, стойками, увешанными колбасами, окороками и беконом, бочками масла, вина, сидра и эля, корзинами с луком, репой, капустой и зеленью, газонным дерном и перевязанными пучками петрушки, душистых трав и кресс-салата. Днем и ночью на кухнях не прекращалась работа — печи не остывали ни на минуту. На служебном дворе в особых печах, построенных специально по случаю торжества, пекли караваи с хрустящими корочками, приправленные шафраном булочки, фруктовые пирожные и сладкое печенье, покрытое смородиной, анисом, медом и орехами, а также корицей, мускатным орехом и гвоздикой. Одну из печей посвятили производству исключительно пирогов и расстегаев, начиненных говядиной с зеленым луком, пряной зайчатиной, обжаренной в вине, свининой с репчатым луком, щукой или карпом, томлеными в сливочном масле с укропом и грибами, или бараниной с перловкой и тимьяном.
Вечером накануне дня рождения принца пару волов начали жарить над огнем на тяжелых чугунных вертелах — вместе с парой кабанов и четырьмя овцами. С утра на рашперах стали вертеться две сотни птиц — чтобы они были готовы к началу большого пира, назначенному на полдень; пир должен был продолжаться, пока все его участники не насытятся до предела.
Уже за два дня до начала торжеств в Саррис стали прибывать знатные гости со всех концов Лионесса, из Блалока, Помпероля и Дао-та и даже из таких дальних стран, как Аквитания, Арморика, Ирландия и Уэльс. Самых высокородных лордов и дам поселили либо в восточном, либо в западном флигеле собственно королевского летнего дворца. Припозднившимся вельможам и знатным особам предложили не менее приятные павильоны на газоне у реки. Разнообразным почетным гостям рангом пониже — баронам, рыцарям и маршалам с их супругами — пришлось довольствоваться соломенными тюфяками и койками в нескольких залах и галереях Сарриса. Ожидалось, что в большинстве своем приезжие покинут Саррис на следующий день после банкета, хотя иные могли и задержаться, чтобы посоветоваться с королем Казмиром по вопросам государственного значения. Непосредственно перед банкетом королевская семья намеревалась официально принимать важнейших гостей. Прием должен был начаться примерно за три часа до полудня. Принцессу Мэдук надлежащим образом известили о том, что на этой церемонии потребуется ее присутствие; кроме того, ей порекомендовали не забывать о том, что по этому случаю от нее ожидаются только наилучшие манеры, подобающие высокородным девицам.
Поздно вечером накануне этих событий леди Дездея явилась в апартаменты принцессы, где она не оставила сомнений в том, какое поведение потребуется от Мэдук. Безразличные замечания принцессы вызвали у воспитательницы заметное раздражение: «Сегодня мы не будем спорить о пустяках! Теперь каждая деталь имеет значение. Если ваше высочество даст себе труд припомнить эвклидову геометрию, она не преминет заметить, что такова сущность вещей: целое является суммой всех его частей!»
«Как пожелаете. Сегодня я устала и хотела бы отправиться спать».
«Еще не время! Нужно, чтобы вы поняли причины нашего беспокойства. Повсюду ходят слухи о вашем непослушании, о ваших диких выходках. Каждый из гостей будет наблюдать за вами с пристальным вниманием или даже с нездоровым любопытством, ожидая проявления какой-нибудь необычной или извращенной черты вашего характера».
«Вот еще! — пробормотала Мэдук. — Пусть пялятся на меня, сколько влезет — мне все равно. Теперь вы закончили?»
«Нет, не закончила! — отрезала леди Дездея. — У меня все еще не вызывает уверенности ваше отношение к предстоящему приему. Между прочим, среди гостей будут несколько молодых принцев. Многие из них нетерпеливо ждут возможности заключить подходящий брак».
Мэдук зевнула: «А мне какое дело? Их интрижки меня не интересуют».
«Было бы гораздо лучше, если бы вы ими интересовались, и живо интересовались! Любой из этих принцев с радостью не упустит шанс породниться с лионесским королевским домом! Принцы будут внимательно разглядывать вас, оценивая ваши достоинства».
«Это вульгарно», — буркнула Мэдук.
«Не совсем! По сути дела, это естественное и правильное поведение. Знатные женихи заранее подыскивают подходящих супруг! Сейчас вам еще рано думать о бракосочетании, но годы летят незаметно, и, когда наступит пора обсуждать обручение, мы хотели бы, чтобы принцы вспоминали о вас с одобрением. Это позволит королю Казмиру заключить самый выгодный для страны брачный договор».
«Ерунда и чепуха, с начала до конца! — безапелляционно заявила Мэдук. — Если королю Казмиру так не терпится заключать брачные договоры, пусть выдает замуж Девонету и Хлодис, пусть женит принца Кассандра. И почему бы ему не выдать замуж вас, раз уж на то пошло? Пусть не надеется, что я стану принимать участие в его государственном сводничестве».
Потрясенная леди Дездея только развела руками: «Вы не понимаете, о чем говорите!» Воспитательница не могла найти слов: «Лучше не продолжать этот разговор, вам пора отдохнуть. Надеюсь, поутру в вас проснется искорка разума».
Мэдук не сочла нужным отвечать и мрачно направилась к постели.
С утра в апартаменты принцессы явилась толпа горничных и прочей прислуги. Большую деревянную ванну наполнили теплой водой; принцессу намылили белым египетским мылом, после чего стали поливать родниковой водой, надушенной бальзамом из древнего Тингиса. Ее волосы расчесывали, пока они не засверкали, после чего она украдкой прошлась по ним еще раз серебряным гребнем, чтобы медно-золотистые кудри улеглись самым привлекательным образом. Мэдук нарядили в голубую батистовую блузу с кружевами на плечах и рукавах и в складчатую юбку с тонкой белой вышивкой.
Леди Дездея критически наблюдала со стороны. Жизнь в Саррисе, по ее мнению, пошла на пользу принцессе: порой нахальная бездельница выглядела почти хорошенькой, хотя очертаниями тела и длинными ногами все еще досадно напоминала мальчишку.
Мэдук не нравилось новое платье: «Оно все какое-то расфуфыренное, и на юбке слишком много складок!»
«Чепуха! — заявила Дездея. — Платье подчеркивает вашу фигуру — в той мере, в какой есть что подчеркивать, разумеется. Оно вам идет».
Мэдук игнорировала замечания мучительницы, чтобы не слишком раздражаться. Она сидела, мрачно уставившись в зеркало, пока ее волосы расчесывали еще раз — «чтобы все было без сучка, без задоринки», по словам Дездеи — после чего принцессе на голову надели серебряный обруч, инкрустированный лазуритом.
Леди Дездея дала принцессе последние указания: «Вы встретитесь с рядом знатнейших особ! Помните: вы обязаны произвести на них наилучшее впечатление скромными и очаровательными манерами — чтобы все недоброжелательные слухи, подмочившие вашу репутацию, были раз и навсегда опровергнуты!»
«Не могу обещать невозможное, — ворчала Мэдук. — Если кому-то хочется составить обо мне плохое мнение, они его не изменят, даже если я буду пресмыкаться перед ними и умолять об уважении и восхищении».
«Пресмыкаться и умолять вас никто не просит, — едко отозвалась Дездея. — Дружелюбия и приветливости, как правило, вполне достаточно».
«Нужны мне дружелюбие и приветливость, как корове седло! Я — принцесса, это они должны стараться заслужить мое благоволение, а мне их мнение должно быть безразлично. Такова логика вещей».
Леди Дездея уклонилась от дальнейшего обсуждения этой темы: «Как бы то ни было! Выслушивайте представляющихся вам знатных особ и привечайте их, сначала называя титул, а затем имя, причем без ошибок. Это позволит им думать, что вы хорошо воспитаны и умеете держать себя в обществе, и они тут же начнут сомневаться в справедливости распространяемых слухов».
Мэдук не ответила, и Дездея продолжала наставления: «Сидите тихо, вам нельзя ерзать, чесаться, ежиться и корчиться. Смыкайте колени — не расставляйте ноги, не сидите, развалившись, не болтайте ногами. Локти следует прижимать к талии, а не растопыривать, как крылья чайки на ветру. Если вы кого-нибудь узнаете, не подзывайте знакомого веселыми выкриками — так нельзя себя вести! Не вытирайте нос тыльной стороной руки. Не гримасничайте, не надувайте щеки и не хихикайте по какой-либо причине или без причины. Вы способны все это запомнить?»
Дездея ждала ответа, но Мэдук продолжала молча сидеть, уставившись в пространство. Леди Дездея присмотрелась к ней поближе и рявкнула: «Так что же, принцесса Мэдук? Вы мне ответите или нет?»
«Да-да, как вам угодно. Говорите, что хотите».
«Я достаточно долго говорила».
«Надо полагать, я о чем-то задумалась и прослушала».
Пальцы леди Дездеи хотели было сжаться в кулаки, но остановились. Воспитательница произнесла звенящим холодным тоном: «Пойдемте. Прием скоро начнется. Хотя бы раз в жизни попробуйте вести себя так, как подобает принцессе королевской крови, чтобы произвести хорошее впечатление».
Мэдук ответила ровно и спокойно: «Я не стремлюсь производить хорошее впечатление. Того и гляди, кому-нибудь взбредет в голову на мне жениться».
Дездея ограничилась язвительным хмыканьем: «Пойдемте, нас ждут».
Леди Дездея шествовала впереди — по коридору к главной галерее, а затем в Большой зал; Мэдук следовала за ней издевательской походкой, на полусогнутых ногах и чуть подпрыгивая. Воспитательница сочла это проявлением врожденной извращенности, недостойным внимания.
В Большом зале уже собиралась публика. Гости стояли группами, приветствуя знакомых, разглядывая новоприбывших, отвешивая агрессивно-жесткие поклоны конкурентам и притворяясь, что не замечают врагов. Каждый облачился в самый роскошный наряд, надеясь как минимум привлечь внимание и вызвать восхищение — или, что еще лучше, зависть. По мере того, как вельможи перемещались, шелка и атлас переливались в утреннем солнечном свете — зал казался морем оттенков, столь ярких и насыщенных, что каждый словно жил собственной жизнью: лавандовых, пурпурных, матово-черных, глубоких ярко-желтых и горчично-охряных, киноварных, пунцовых, карминово-красных, как зерна спелого граната, всевозможных оттенков синего, от небесно-голубого и кобальтового до граничащего с фиолетовым ультрамаринового и отливающего синью, как надкрылья жука, глянцево-черного, не говоря уже о всевозможных зеленых тонах.
Кланяясь, кивая и улыбаясь, леди Дездеи провела принцессу за руку к возвышению для королевской семьи, где Мэдук приготовили красивый маленький трон из позолоченного дерева и слоновой кости, с красными бархатными подушками на сиденье и спинке.
Дездея доверительно прошептала принцессе на ухо: «К вашему сведению, сегодня нам нанесут визит принц Биттерн Помперольский, а также принц Чалмз де Монферрон, принц Гарселен Аквитанский и ряд других столь же высокородных наследников».
Мэдук непонимающе взглянула ей в лицо: «Как вам известно, меня эти особы не интересуют».
Леди Дездея усмехнулась, жестко и мрачно: «Тем не менее, они вам представятся и будут внимательно за вами следить, чтобы оценить ваше очарование и ваши достоинства. Они хотят знать, покрыто ли ваше лицо оспинами, страдаете ли вы косоглазием, справедливы ли слухи о том, что вы испорчены не по возрасту и склонны к диким выходкам, нет ли у вас на коже язв и чирьев, проявляете ли вы умственную отсталость и правда ли, что у вас низкий лоб и растопыренные уши… Так что возьмите себя в руки и сидите смирно!»
Мэдук нахмурилась: «Поблизости никого нет. Почему я должна сидеть на этой подставке, как канарейка на жердочке? Это глупо. Сиденье выглядит неудобным. Почему мне не подобрали подушку помягче? Король Казмир, и королева Соллас будут сидеть на подушках четырехдюймовой толщины, а на моем сиденье только какая-то подстилка из красного бархата».
«Это несущественно! Подушка предназначена для ваших ягодиц, а не для ваших глаз! Будьте добры, присядьте».
«Это самый неудобный трон на свете!»
«Вполне возможно. Тем не менее, не ерзайте так, будто вам не терпится в туалет».
«Кстати, мне не терпится в туалет».
«Почему вы не подумали об этом раньше? Теперь не время. Король и королева уже заходят в зал!»
«Можете не сомневаться, что они успели опорожниться от души. Я хотела бы сделать то же самое. Разве у королевской принцессы нет права помочиться в туалете, а не на троне?»
«Что ж, поспешите, если вам так не можется!»
Уходя, Мэдук, однако, не торопилась; не торопилась она и возвращаться. Тем временем королевская чета постепенно продвигалась по залу, то и дело задерживаясь, чтобы обменяться парой слов с теми, кому они особо благоволили.
В свое время Мэдук вернулась. Бросив непроницаемый взгляд на Дездею, она уселась на позолоченный трон из слоновой кости и, обратив к потолку глаза невинной мученицы, приготовилась к пытке.
Король и королева заняли свои места; принц Кассандр появился из бокового прохода в жилете из светло-бежевой замши, в бриджах из черной саржи, расшитой золотом, в белой кружевной батистовой рубашке. Он бодро прошел по залу, отвечая веселыми жестами на приветствия друзей и знакомых, после чего уселся по левую руку короля Казмира.
Сэр Мунго де Хач, лорд-сенешаль королевского двора, встал перед тронным возвышением. Два герольда, приложив к губам горны, протрубили короткий фанфарный мотив, «Apparens Regis»; в зале стало тихо.
Звучно возвысив голос, сэр Мунго обратился к собравшимся: «Я говорю от имени королевской семьи! Мы приветствуем вас в Сар-рисе! Мы рады тому, что вы разделяете с нами счастливое событие, а именно празднование восемнадцатилетия его королевского высочества, нашего любимого и высокочтимого принца Кассандра!»
Мэдук нахмурилась, ее подбородок опустился на ключицу. Внезапно воспрянув, она покосилась на леди Дездею, гипнотизировавшую ее змеиным взглядом. Подавленно вздохнув, Мэдук слегка пожала плечами. Как если бы это стоило ей неимоверного труда, принцесса выпрямилась на троне.
Сэр Мунго закончил приветствие; герольды снова протрубили краткий клич, и прием начался. По мере того, как гости приближались к возвышению, сэр Мунго громко объявлял их имена и титулы. Названные персоны подходили засвидетельствовать почтение — сначала к принцу Кассандру, затем к королю Казмиру, к королеве Соллас и, наконец, как того требовал протокол, к принцессе Мэдук. Мэдук отвечала на их приветствия со скованным безразличием, едва удовлетворявшим минимальные требования королевы и воспитательницы.
Принцессе казалось, что прием тянется бесконечно. Голос сэра Мунго не умолкал; все благородные господа и их супруги, проходившие мимо, начинали походить друг на друга. Наконец, чтобы хоть как-то развлечься, Мэдук стала сопоставлять внешность представлявшихся персон различными животными и птицами: вот переваливается сэр Теленок, за ним повиливает задом сэр Хорек, важно выступает леди Цапля, подпрыгивает леди Синичка… У принцессы возникло жутковатое ощущение — она взглянула направо, где за ней угрожающе следили глаза леди Вороны, потом налево, где на троне восседала королева Дойная Корова.
Игра исчерпала себя. У Мэдук начинали ныть ягодицы; сначала она чуть сдвинулась в одну сторону, потом в другую, после чего переместилась поглубже в глубину трона. Случайно она встретилась глазами с леди Дездеей и с удивлением отупения наблюдала за странными яростными жестами воспитательницы. Наконец, болезненно вздохнув, Мэдук снова переместилась вперед и выпрямилась.
Так как ей больше нечего было делать, Мэдук стала наблюдать за присутствующими, слегка заинтересованная тем, кто из них мог оказаться принцем Биттерном Помперольским, мнению которого леди Дездея придавала такое значение. Возможно, он уже успел представиться принцессе, а она не заметила? «Что ж, — подумала Мэдук. — В таком случае мне явно не удалось очаровать принца Биттерна или заслужить его восхищение».
У стены, поодаль, три молодых человека, явно высокородных, беседовали с господином любопытной внешности — хотя, если можно было судить по некоторым деталям внешнего вида, не слишком знатного происхождения. Высокий, тощий господин отличался коротко подстриженными пыльно-русыми волосами и продолговатым шутовским лицом. Его яркие серые глаза живо наблюдали за происходящим, а широкий рот, казалось, постоянно сдерживался, стараясь не растянуться в насмешливую улыбку. Одежда его, на фоне нарядов других гостей, производила впечатление почти обыденной. Несмотря на очевидное отсутствие официального высокого звания, он ничем не выражал почтения к окружающей знати. У Мэдук такое умение себя держать вызвало одобрение. Этот господин и трое говоривших с ним молодых людей, судя по всему, только что прибыли — их костюмы слегка запылились в пути. Внешность этих молодых людей соответствовала определению возраста нуждающихся в супругах принцев, столь волновавшему леди Дездею. Один, тощий и костлявый, с узкими плечами и словно разболтанными конечностями, производил печальное впечатление редкими светло-желтыми волосами, свисавшими до плеч, выдающимся бледным подбородком и длинным, словно безутешно удрученным носом. Может быть, это и был принц Биттерн? Как раз в этот момент печальный субъект бросил не слишком смелый взгляд в сторону Мэдук — принцесса нахмурилась: она не хотела, чтобы те, за кем она наблюдала, об этом знали.
Очередь перед королевским возвышением стала укорачиваться — трое молодых людей отошли наконец от стены и приблизились, чтобы представиться. Сэр Мунго возвестил их имена и звания: опасения Мэдук оправдались. Лорд-сенешаль напыщенно возвысил голос: «Мы имеем честь находиться в присутствии его королевского высочества, галантного принца Биттерна Помперольского!»
Пытаясь изобразить нечто вроде товарищеского приветствия, принц Биттерн слабо улыбнулся принцу Кассандру, неловко взмахнув рукой. Приподняв брови, Кассандр вежливо кивнул и спросил, не утомился ли принц Биттерн по дороге из Помпероля. «Нет-нет, что вы! Такие красивые, освежающие виды! — возразил Биттерн. — В высшей степени приятное путешествие! Кроме того, Чалмзу и мне повезло — к нам присоединились исключительно интересные спутники».
«Я заметил, что вы прибыли в их компании».
«Да-да, именно так! Мы неплохо повеселились!»
«Надеюсь, вы сумеете столь же приятно провести время у нас».
«Несомненно, несомненно! Гостеприимство Лионесса легендарно!»
«Рад слышать!»
Биттерн перешел к королю Казмиру, а принц Кассандр сосредоточил внимание на Чалмзе, наследнике правителя Монферрона.
И Казмир, и королева Соллас благосклонно приветствовали принца Биттерна, после чего помперольский принц повернулся к Мэдук, с трудом скрывая нетерпеливое любопытство. Несколько секунд он стоял словно в оцепенении, не понимая, в каком тоне ему следовало обратиться к этой голубоглазой девочке.
Мэдук наблюдала за ним без какого-либо выражения. Наконец принц Биттерн поклонился; поклон его носил смешанный характер — не слишком искренней галантности и слегка легкомысленного снисхождения. Так как принц был в два раза старше Мэдук, а принцесса едва достигла подросткового возраста, по-видимому, обстоятельства требовали притворной шутливости.
Манеры принца Биттерна не показались Мэдук приятными, и она подчеркнуто не отзывалась на его неубедительные попытки изобразить веселость. Принц снова поклонился и быстро отошел в сторону.
Его место занял Чалмз де Монферрон — приземистый, крепко сколоченный молодой человек с ежиком жестких волос, черных, как сажа; на его грубоватом лице было несколько оспин и бородавок. С точки зрения Мэдук, принц Чалмз ненамного превосходил привлекательностью неловкого лицемера Биттерна.
Мэдук покосилась на третьего юношу, уже приветствовавшего королеву Соллас. Будучи занята изучением принцев Биттерна и Чалмза, Мэдук не расслышала объявление сэра Мунго. Ей показалось, однако, что она узнала этого молодого человека — где-то она его видела, когда-то они уже встречались. Юноша этот, среднего роста, двигался быстро и легко; скорее жилистый, нежели мускулистый, он мог похвастаться широкими плечами и узкими бедрами. Его густые золотисто-коричневые волосы были подстрижены под горшок, а сероголубые глаза и точеные черты лица придавали выражение сосредоточенной отваги. Мэдук решила, что этот гость был привлекателен не только внешностью, но и характером. Другими словами, он ей понравился. Если бы это был принц Биттерн, перспектива обручения не казалась бы ей столь трагической. Конечно, у нее и в мыслях не было вешаться на шею первому попавшемуся удальцу, но этот удалец, по меньшей мере, представлялся ей мыслимым будущим супругом, тогда как другие были немыслимы.
Молодой человек с укором спросил ее: «Неужели вы меня не помните?»
«Я вас узнала, — возразила Мэдук, — но не могу вспомнить, где и когда мы встречались. Освежите мою память».
«Мы встретились в Домрейсе. Я — Друн».
3
Старейшие острова обрели покой. На востоке и на западе, на севере и на юге, на многочисленных островах архипелага улеглась многовековая буря вторжений, набегов, осад, предательства, вендетт, грабежей, поджогов и убийств — города, побережья и сельские просторы одинаково наслаждались преимуществами мира.
Исключение составляли некоторые особые районы. В первую очередь следует упомянуть Визрод, где нерешительные ополченцы короля Одри маршировали вверх и вниз по влажным лесистым горным долинам и патрулировали пустынные каменистые холмы, пытаясь укротить неотесанных наглых кельтов, улюлюкавших с горных высот и бесшумно, как призраки, скользивших в зимних туманах. Вторым очагом раздоров оставались нагорья Северной и Южной Ульфляндии, где изгой-ска Торкваль и его банда головорезов предавались зверским грабежам, не подчиняясь ничему, кроме своей прихоти.
В остальном восемь королевств поддерживали, по меньшей мере формально, добрососедские отношения. Некоторые наблюдатели, однако, рассматривали установившийся мир как временную и весьма неустойчивую аномалию. Пессимистический подход объяснялся главным образом общеизвестным намерением короля Казмира вернуть трон Эвандиг и знаменитый Круглый стол «совета благороднейших», Карбра-ан-Медан, на подобающие им изначальные места в Древнем зале Хайдиона. Амбиции Казмира заходили дальше: он намеревался объединить все Старейшие острова под своим знаменем.
Планы Казмира были очевидны, он их почти не скрывал. Он собирался нанести жестокий удар по Даоту, надеясь быстро одержать легкую и решительную победу над потерявшими боевой дух армиями короля Одри. После этого Казмир планировал пополнить свои внушительные силы ресурсами Даота и, не торопясь, расправиться с Эйласом, королем Тройсинета.
Казмира удерживала только политика короля Эйласа, умственные способности и опыт которого Казмир научился уважать. Эйлас утверждал, что безопасность его обширного королевства, в настоящее время охватывавшего Тройсинет как таковой, остров Сколу, Дассинет и всю Ульфляндию, Северную и Южную, зависела от раздельного существования Даота и Лионесса. Кроме того, Эйлас дал понять, что в случае войны немедленно встанет на сторону государства, подвергнувшегося нападению — с тем, чтобы нанести поражение агрессору и восстановить спокойствие.
Казмир, под личиной благосклонного безразличия, только ускорил приготовления, набирая дополнительных рекрутов в армии, укрепляя бастионы и организуя базы снабжения в стратегически важных пунктах. Еще более зловещим признаком служил тот факт, что Казмир сосредоточивал силы в северо-восточных провинциях Лионесса, но достаточно неторопливо, чтобы этот процесс нельзя было рассматривать как провокацию.
Эйлас с опасением следил за событиями. У него не было иллюзий в отношении короля Казмира и его целей. В ближайшее время Казмир намеревался привлечь на свою сторону Блалок и Помпероль, заключив с ними союз и закрепив его брачными узами — хотя того же результата можно было добиться исключительно посредством запугивания, не прибегая к обходным маневрам. Таким же образом Казмир уже поглотил древнее королевство Кадуз, теперь превратившееся в провинцию Лионесса.
Эйлас решил, что угрожающему давлению со стороны Казмира необходимо было противостоять. С этой целью он отправил принца Друна, в сопровождении надлежащего знатного эскорта, сначала во дворец Фалу-Файль в Аваллоне, затем к пьяному королю Блалока, засевшему в своей цитадели Твиссами, и, наконец, ко двору короля Кестреля в Гаргано, столице Помпероля. В каждом случае Друн доставлял одно и то же послание: король Эйлас выражал надежду на продолжение мира и обещал содействие в случае нападения с любой стороны. Для того, чтобы эту декларацию нельзя было объявить провокационной, Друну было поручено передать те же заверения королю Казмиру в Лионессе.
Друна давно уже пригласили на празднество по случаю совершеннолетия принца Кассандра, и он условно принял приглашение. Обстоятельства сложились так, что его основная миссия не заняла слишком много времени, и Друн поспешно направился в Саррис, чтобы не опоздать на прием.
Принц проехал по Икнильдскому пути до городка Пышная Ива на Старой дороге — здесь он попрощался со спутниками, продолжавшими скакать на юг до Слют-Скима, откуда корабль должен был переправить их через пролив Лир в Домрейс. Сопровождаемый одним лишь оруженосцем Эймери, Друн проехал на запад по Старой дороге до деревни Тон-Твиллет. Оставив Эймери на постоялом дворе, принц повернул на север по дороге в Твомбл и вскоре углубился в Тантревальский лес. Еще через две мили он выехал на обширный луг Лалли, где за цветником виднелась Трильда, усадьба волшебника Шимрода.
Друн спешился у ворот, ведущих в сад. В Трильде царила тишина; дымок, вьющийся из печной трубы, означал, однако, что Шимрод был дома. Друн потянул за висящую у входной двери цепь, и в глубине большой усадьбы отозвался гулкий колокол.
Прошла минута. Стоя на крыльце, Друн любовался роскошным цветником — за ним, как ему было известно, ухаживали по ночам два садовника-гоблина.
Дверь распахнулась: появился Шимрод. Он тепло приветствовал принца и провел его внутрь. Оказалось, что Шимрод готовился покинуть Трильду, его ждали какие-то дела. Волшебник согласился сопроводить Друна сначала в Саррис, а затем до столицы Лионесса, где им предстояло расстаться — Друн должен был вернуться в Домрейс на корабле, а Шимрод собирался в Свер-Смод, замок Мургена на обрывистых склонах Тих-так-Тиха.
Прошло три дня, и настало время уезжать из Трильды. Шимрод поручил зачарованным стражам охранять усадьбу и ее содержимое от грабителей, после чего волшебник и принц выехали в лес.
В Тон-Твиллете они повстречались с другими путниками, направлявшимися в Саррис — принцем Биттерном Помперольским, принцем Чалмзом из Монферрона и сопровождавшими их свитами. Друн, его оруженосец Эймери и Шимрод присоединились к этому отряду, и все они приехали на празднество вместе.
Сразу по прибытии в Саррис их провели в Большой зал, чтобы они успели принять участие в приеме. Три принца и волшебник встали у стены, поодаль от сенешаля и герольдов, ожидая возможности приблизиться к возвышению. Друн успел внимательно рассмотреть королевскую семью — прошло уже несколько лет с тех пор, когда Казмир и Соллас посетили Домрейс. Король Казмир мало изменился: таким его и помнил Друн — тяжеловесным, легко краснеющим, с круглыми голубыми глазами, холодными и непроницаемыми, как толстое стекло. Сидящая на троне королева Соллас напоминала роскошную пышнотелую статую; за прошедшие годы она явно прибавила в весе. Ее кожа по-прежнему белела, как свечное сало; волосы королевы, заплетенные в косы, уложенные венками на голове, вздымались небольшим обелиском из бледного золота. Принц Кассандр превратился в бравого щеголя — тщеславного, известного легко уязвимым самолюбием и, пожалуй, чрезмерно самонадеянного. Он тоже мало изменился: как всегда, его голову украшали бронзовые кудри; так же, как у отца, у него были круглые голубые глаза, но близко посаженные, отчего его взгляд иногда казался хищным и настороженным.
Дальше, на другом конце возвышения, сидела принцесса Мэдук — скучающая, отстраненная, с обиженно-страдающим выражением на лице, явно мечтавшая куда-нибудь сбежать. Друн разглядывал ее несколько секунд, пытаясь представить, насколько ей были известны фактические обстоятельства ее рождения. «Скорее всего, — допустил он, — принцесса ничего не знает. Откуда бы она что-нибудь узнала? Казмир несомненно ей ничего не говорил». Итак, перед ним сидела Мэдук, не подозревавшая о том, что у нее в жилах текла кровь фей, заметно отличавшая ее от всех остальных августейших особ. «Поразительное маленькое существо! — размышлял Друн. — Причем ее никак нельзя назвать непривлекательной».
Когда толпа у королевского возвышения поредела, три принца представились хозяевам Сарриса и Хайдиона. Кассандр приветствовал Друна хлестко, но вполне дружелюбно: «Кого я вижу! Мой старый приятель Друн! Рад, что ты так-таки собрался нас навестить! Нам обязательно нужно поговорить по душам сегодня же — или, в любом случае, до твоего отъезда».
«С нетерпением жду такой возможности», — ответил Друн.
Король Казмир проявил сдержанность, сдобренную долей сарказма: «Мне не раз сообщали о твоих многочисленных путешествиях. Возникает впечатление, что тебе с юных лет удалось приобрести изрядный дипломатический опыт».
«Мои функции трудно назвать дипломатическими, ваше величество! Я не более чем посланец короля Эйласа, поручившего мне предоставить вам те же заверения, что и другим государям Старейших островов. Он желает вам царствовать долго и спокойно, пользуясь преимуществами мира и благоденствия, столь утешительными для всех. Кроме того, он клянется, что в том случае, если ваше государство подвергнется произвольному нападению или вторжению и окажется в опасности, Тройсинет встанет на вашу защиту, и враг будет разгромлен нашими объединенными силами!»
Казмир сухо кивнул: «Щедрое обязательство! Тем не менее, рассмотрел ли Эйлас все возможности? Неужели его нисколько не беспокоит тот факт, что заверения такого масштаба могут в конечном счете оказаться неисполнимыми или даже навлекающими на него дополнительную угрозу?»
«Насколько мне известно, он считает, что миролюбивые правители, решительно объединившиеся в борьбе против агрессора, тем самым обеспечивают взаимную безопасность, и что любой другой подход подрывает безопасность. Как может быть иначе?»
«Разве это не очевидно? Будущее непредсказуемо. В один прекрасный день король Эйлас может обнаружить, что связал себя обязательствами, чреватыми гораздо более опасными последствиями, чем он предполагает сегодня».
«Несомненно, такая возможность существует, ваше величество! Я передам ваши соображения королю Эйласу. В настоящее время мы можем только надеяться на то, что события будут развиваться в другом направлении, и что наши обязательства будут способствовать поддержанию мира на всей территории Старейших островов».
«Что есть мир? — бесцветным тоном вопросил Казмир. — Сооруди на столе треножник из чугунных рашперов, опирающихся концами один на другой, и размести на вершине треножника яйцо, чтобы оно балансировало в воздухе. Таков символ мира в нашем неустойчивом мире!»
Друн снова поклонился и перешел к королеве Соллас. Та одарила его ничего не значащей улыбкой и ленивым взмахом руки: «Узнав о ваших важных делах, принц, мы даже не надеялись вас увидеть».
«Я сделал все возможное, чтобы не опоздать, ваше величество. Ни в коем случае не хотел пропустить столь знаменательное событие».
«Было бы неплохо, если бы вы посещали нас почаще! В конце концов, у вас с Кассандром много общего».
«Совершенно верно, ваше величество. Постараюсь последовать вашему совету».
Отвесив поклон, Друн сделал шаг в сторону и оказался лицом к лицу с Мэдук. Принцесса смотрела на него с выражением, не поддающимся определению.
Друн с укором спросил ее: «Неужели вы меня не помните?»
«Я вас узнала, — возразила Мэдук, — но не могу вспомнить, где и когда мы встречались. Освежите мою память».
«Мы встретились в Домрейсе. Я — Друн».
Лицо принцессы озарилось волнением: «Да, конечно! Вы были гораздо моложе!»
«И вы тоже. Значительно моложе».
Мэдук покосилась на королеву. Откинувшись на спинку трона и обернувшись через плечо, Соллас была занята разговором с отцом Умфредом.
«Мы встречались и раньше, давным-давно, в Тантревальском лесу, — тихо сказала Мэдук. — Представьте себе, тогда мы с вами были однолетками! Что вы об этом думаете?»
Пораженный Друн не мог найти слов. Наконец, тоже понизив голос, он ответил: «Эту встречу я не помню».
«Разумеется, не помните, — кивнула Мэдук. — Она носила мимолетный характер. Скорее всего, мы успели всего лишь взглянуть друг на друга».
Друн поморщился. О таких вещах не следовало болтать в двух шагах от короля Казмира. Тем не менее, он спросил: «Где вам удалось раздобыть столь необычайные сведения?»
Мэдук ухмыльнулась — замешательство Друна ее явно забавляло: «Моя мать мне все рассказала. Не беспокойтесь, однако — она объяснила также, почему я должна хранить эту историю в тайне».
Друн с облегчением вздохнул. Мэдук знала правду — или только часть правды? «Как бы то ни было, здесь не место обсуждать этот вопрос».
«Мать предупредила меня, что он, — легким движением головы Мэдук указала на Казмира, — вас убьет, если узнает, как все было на самом деле. Вы тоже так думаете?»
Друн с опаской покосился на Казмира: «Не знаю. Здесь нельзя об этом говорить».
Мэдук рассеянно кивнула: «Как вам угодно. Расскажите мне о другом. Поодаль стоит господин в зеленом плаще. Так же, как и ваше, его лицо мне кажется знакомым — словно я его где-то когда-то встречала. Но я не могу вспомнить, где и когда».
«Это волшебник Шимрод. Опять же, вы его встретили в Миральдре, когда повстречались со мной».
«У него забавное лицо, — заметила принцесса. — Кажется, мне он понравится».
«Я в этом уверен! Шимрод — интересный и забавнейший человек». Друн сделал шаг в сторону: «Мне пора уходить — вам желают представиться другие».
«Еще одну минуту! — остановила его Мэдук. — Вы сможете со мной поговорить позже?»
«В любое удобное для вас время!»
Мэдук бросила взгляд на леди Дездею: «Я не хочу делать то, чего от меня хотят. Меня тут выставили напоказ, чтобы я производила хорошее впечатление, особенно на принца Биттерна, на принца Чалмза и прочих наследников, оценивающих мои достоинства в качестве будущей супруги». Мэдук не могла остановиться, слова вырывались горьким потоком: «Мне никто из них не нравится! У принца Биттерна лицо похоже на дохлую макрель. Принц Чалмз надувается, пыхтит и чешется, будто его без конца блохи кусают. У принца Гарселена такое пузо, что оно болтается на каждом шагу и булькает! У принца Дилдрета с острова Мэн маленький рот с пухлыми красными губами и гнилые зубы. У принца Морледюка Тэнгского язвы на шее и узкие слезящиеся глаза; кажется, он чем-то болеет, и язвы у него не только на шее, потому что он морщится каждый раз, когда садится. Герцог Ньяк из Прахолустья весь желтый, как татарин! А у герцога Фемюса Галвейского седая бородища, он ревет, как бешеный бык, и клянется, что готов на мне жениться сию минуту!» Мэдук печально посмотрела Друну в глаза: «Вы надо мной смеетесь!»
«Неужели все, кого вы встретили, настолько отвратительны?»
«Не все».
«Но принц Друн омерзительнее всех?»
Мэдук поджала губы, сдерживая улыбку: «Он не такой жирный, как Гарселен, и не такой скисший, как Биттерн. У него нет седой бороды, как у герцога Фемюса, и он не орет во весь голос. Кроме того, в отличие от принца Морледюка он не морщится, когда садится».
«Это потому, что у меня нет чирьев на заднице».
«Таким образом — учитывая все „за“ и „против“ — принца Друна нельзя назвать худшим из имеющихся в наличии наследников престола». Уголком глаза Мэдук заметила, что королева Соллас слега повернулась в их сторону и напряженно прислушивается к разговору. Отец Умфред, стоявший у нее за спиной, лучезарно улыбался и кивал, словно его забавляла какая-то шутка, известная ему одному.
Мэдук слегка вздернула голову и снова обратилась к Друну: «Надеюсь, нам еще представится возможность побеседовать».
«Сделаю все для того, чтобы такая возможность представилась».
Друн присоединился к Шимроду.
«Так что же, как обстоят дела?» — поинтересовался кудесник.
«С формальностями покончено, — ответил Друн. — Я поздравил Кассандра, предупредил короля Казмира, полюбезничал с королевой Соллас и побеседовал с принцессой Мэдук, интересующей меня гораздо больше всех ранее упомянутых лиц. Кроме того, принцесса позволила себе несколько в высшей степени провокационных замечаний».
«Я наблюдал за тобой с восхищением, — сказал Шимрод. — Ты прирожденный дипломат! Опытный лицедей не мог бы лучше сыграть эту роль».
«Не огорчайся, для тебя не все потеряно! У тебя еще будет возможность познакомиться. Мэдук выразила желание встретиться именно с тобой».
«Неужели? Или ты сказки рассказываешь?»
«Ничего подобного! Даже наблюдая за тобой издали, принцесса находит тебя забавным».
«И это своего рода комплимент?»
«Я воспринял это как комплимент, хотя должен признаться, что чувство юмора принцессы Мэдук носит несколько двусмысленный и непредсказуемый характер. Она упомянула, между прочим, что мы с ней встречались и раньше, в Тантревальском лесу. А потом сидела, ухмыляясь, как нашкодивший чертенок, глядя на мою ошарашенную физиономию!»
«Потрясающе! Где она раскопала эти сведения?»
«Для меня не совсем ясно. Судя по всему, она ходила в лес и встретилась с матерью, а та сообщила ей о делах давно минувших дней».
«Плохие новости! Если принцесса так же беззаботна и легкомысленна, как ее матушка-фея, она может проговориться в присутствии Казмира, и тогда тебе будет постоянно угрожать смертельная опасность. Необходимо заставить Мэдук не раскрывать рот».
Друн с сомнением взглянул на Мэдук, занятую беседой с герцогом Сайприсом Скройским и его супругой, герцогиней Парго: «Она не так легкомысленна, как может показаться — и, конечно же, не захочет донести на меня Казмиру».
«Тем не менее, придется ее предупредить, — возразил Шимрод, тоже некоторое время наблюдавший за принцессой. — Она достаточно вежливо говорит с этой пожилой парой, несмотря на то, что дряхлый герцог знаменит несносной болтливостью».
«Подозреваю, что слухи о неспособности принцессы соблюдать приличия существенно преувеличены».
«Похоже на то. Мне она кажется вполне привлекательной — по крайней мере на расстоянии»
«Когда-нибудь мужчина заглянет в глубину ее синих глаз и утонет в беспощадной бездне», — задумчиво сказал Друн.
Наконец герцог и герцогиня Скройские оставили принцессу в покое. Мэдук заметила, что ее обсуждают, и скромно сидела, выпрямившись на позолоченном троне из слоновой кости в строгом соответствии с инструкциями леди Дездеи. Между тем, ей удалось произвести положительное впечатление на герцога Сайприса и леди Парго, в связи с чем те с одобрением отозвались о ней в обществе старых приятелей, лорда Ульса из Глайвернских Складов и его осанистой супруги, леди Эльсифьор. «Какие только сплетни не распускают по поводу Мэдук! — возмущалась леди Парго. — Рассказывают, что принцесса язвительна, как уксус, и огрызается, как дикий зверь. Тогда как я собственными глазами убедилась, что все это сплошное преувеличение и злопыхательство!»
«Да-да, представьте себе! — подтвердил герцог Сайприс. — Принцесса — невинное и скромное существо, безобидное, как нежный цветок».
Леди Парго продолжала: «А какие у нее роскошные волосы! Как россыпь яркой меди — поразительно! От кого она такие унаследовала?»
«Тем не менее, принцесса худосочна, — указал лорд Улье. — Представительницам прекрасного пола, желающим в полной мере пользоваться своими преимуществами, необходим надлежащий объем».
Герцог Сайприс согласился, но с оговоркой: «Один ученый мавр разработал точную формулу. Я подзабыл цифры: столько-то квадратных дюймов кожи должны соответствовать такому-то росту, измеренному в вершках. В правильной пропорции фигура отличается достаточной пышностью, но не расплывается и не округляется чрезмерно».
«Разумеется. Не следует, однако, злоупотреблять теорией на практике».
Леди Эльсифьор неодобрительно хмыкнула: «Я не позволю никакому мавру измерять площадь моей кожи, даже если у него борода до земли, и не позволю измерять мой рост ладонями, будто я кобыла какая-нибудь!»
«Действительно, разве это не унизительно для нашего достоинства?» — вопросила леди Парго.
Леди Эльсифьор кивнула: «А в том, что касается принцессы, сомневаюсь, чтобы она когда-нибудь приблизится к мавританскому идеалу. Если бы не приятная физиономия, ее можно было бы принять за мальчика».
«Всему свое время! — успокоительно заявил лорд Улье. — Она еще маленькая».
Герцогиня Парго покосилась на короля Казмира, которого она недолюбливала: «Тем не менее, ее уже выставляют на продажу. С этим можно было бы и повременить».
«А, все это политические игры! — грубовато-добродушно отозвался лорд Улье. — Они насаживают наживку на крючок и забрасывают в пруд, чтобы посмотреть, какая рыба сегодня клюет».
Герольды протрубили мотив из шести нот, «Recedens Regal». Король Казмир и королева Соллас поднялись с тронов и удалились из приемного зала, чтобы переодеться к банкету. Мэдук попыталась было скрыться, но Девонета успела ее заметить и позвала: «Принцесса Мэдук, куда же вы? Разве вас не будет на банкете?»
Леди Дездея обернулась: «Предусмотрены другие планы. Пойдемте, ваше высочество! Вам нужно освежиться и переодеться в красивое платье для гулянья в саду».
«Я и так в полном порядке, — проворчала Мэдук. — Нет никакой необходимости переодеваться».
«Ваше мнение в данном случае не имеет значения, так как оно противоречит требованиям королевы».
«А почему она требует от меня всяких бесполезных глупостей? Я только и делаю, что переодеваюсь — в конце концов от этого все мои платья разойдутся по швам».
«У королевы есть самые основательные причины для принятия ее решений. Пойдемте, не упрямьтесь!»
Угрюмо опустив голову, Мэдук позволила снять с себя голубое платье и надела новый костюм — как ей пришлось неохотно признать, он оказался не хуже прежнего: белая блуза, перевязанная у локтей коричневыми лентами, лиф из черного бархата с двойными рядами маленьких медных медальонов спереди и длинная плиссированная юбка медно-рыжего оттенка, напоминавшего цвет ее волос, но не столь интенсивного.
Леди Дездея отвела принцессу в гостиную королевы, где они ждали, пока Соллас завершала собственные приготовления к банкету. Затем, сопровождаемые скромно следовавшими сзади Девонетой и Хлодис, все они направились на южную лужайку перед дворцом. Там, в тени трех огромных старых дубов, в нескольких шагах от мирно блестевшей реки, на длинном деревянном столе, опирающемся на козлы, разложили всевозможные яства. По всей лужайке в кажущемся беспорядке расположили небольшие столики, покрытые чистыми скатертями с расставленными на них корзинами с фруктами, кувшинами вина, а также тарелками, бокалами, мисками и столовыми приборами. Три дюжины стюардов в лавандовых с зеленым ливреях застыли, как часовые на постах, чтобы начать обслуживание по сигналу сенешаля. Тем временем компания гостей рассыпалась на отдельные группы, ожидая прибытия королевской четы.
На фоне зеленой лужайки и безоблачного синего неба их наряды выглядели великолепно. Здесь были всевозможные оттенки синего, от блестяще-голубого, лазурного и бирюзового до темно-синего, вплоть до индиго, пурпурный, малиновый и зеленый атлас, коричневато-оранжевый, темно-бежевый и светло-бежевый, горчично-охряный, серовато-желтый и бледно-желтый бархат, розовые, пунцовые и гранатовые платья. На приглашенных словно горели белизной рубашки, блузы и плиссированные воротники из тонкого шелка и египетского батиста; изощренные головные уборы красовались многочисленными полями, сгибами, лентами и плюмажами. Леди Дездея облачилась в относительно скромное платье серовато-лилового «верескового» оттенка, расшитого красными и черными розочками. Когда король и королева появились на лужайке, воспитательница воспользовалась случаем посоветоваться с королевой; Соллас дала ей несколько указаний, на что Дездея ответила почтительным реверансом, выражавшим полное понимание. Воспитательница вернулась туда, где оставила принцессу — и обнаружила, что Мэдук исчезла.
Леди Дездея раздраженно всплеснула руками и подозвала Девоне-ту: «Где принцесса Мэдук? Она только что стояла рядом, а теперь куда-то шмыгнула, как хорек в кусты!»
«Надо полагать, ей понадобилось в туалет», — доверительнокапризным, презрительным тоном ответила Девонета.
«Ха! Как всегда, ей приспичило в самый неподходящий момент!»
«Она сказала, что ей не терпелось уже два часа», — добавила Девонета.
Дездея нахмурилась. В замечаниях фрейлины она уловила чрезмерные самомнение и беззаботность, граничившие с фамильярностью. «Как бы то ни было, — строго сказала воспитательница, — принцесса Мэдук — любимая внучка их королевских величеств! Отзываясь о ней, следует соблюдать осторожность, опасаясь проявить неуважение!»
«Я всего лишь рассказала вам так, как оно было», — робко потупилась Девонета.
«Хорошо. Надеюсь, однако, что ты уделишь должное внимание моим замечаниям». Леди Дездея поспешно направилась туда, где она могла немедленно перехватить принцессу, выходящую из дворца.
Шло время. Леди Дездея теряла терпение: где пропадала маленькая негодница? Какую пакость она опять задумала?
Король Казмир и королева Соллас уселись за особый стол. Лорд-сенешаль кивнул главному стюарду, а тот хлопнул в ладоши. Гости, все еще стоявшие на лужайке, разместились там, где им было удобно, в компании родственников и друзей или в обществе новых знакомых, к которым они испытывали расположение. Стюарды попарно рыскали вокруг столов, разнося блюда и подносы — один держал, другой подавал.
Вопреки желаниям королевы Соллас, принц Биттерн Помперольский сопровождал молодую герцогиню Клавессу Монфуа из Сансиверра — крохотного королевства, граничившего на севере с Аквитанией. На герцогине было потрясающее, удачно подчеркивавшее преимущества ее фигуры алое платье с черной, пурпурной и зеленой вышивкой, изображавшей павлинов. Высокая, живая девушка с роскошными черными волосами и сверкающими черными глазами, она кипела энтузиазмом, провоцировавшим в принце Биттерне непривычную разговорчивость.
Соллас наблюдала за происходящим с холодным неодобрением. Она хотела, чтобы принц Биттерн сидел рядом с принцессой Мэдук и тем самым мог получше с ней познакомиться. По-видимому, этот план сорвался — королева направила в сторону леди Дездеи влажный взгляд, полный укоризны, что заставило воспитательницу еще пристальнее смотреть на выход из дворца: куда запропастилась принцесса?
На самом деле Мэдук вовсе не задерживалась. Как только леди Дездея повернулась к ней спиной, принцесса, скрываясь за многочисленными группами гостей, направилась к самой далекой окраине прибрежной лужайки, где под кронами нескольких дубов прогуливались Друн и Шимрод. Появление принцессы застало их врасплох. «Вы подкрались без церемоний и предупреждений, — заметил Друн. — К счастью, мы не обменивались никакими секретами».
«Пришлось пробираться украдкой, — объяснила Мэдук. — Зато теперь я свободна — пока меня не найдут, конечно». Она встала так, чтобы оттуда, где собрались гости, ее не могли заметить за стволом дуба: «Даже теперь я не в безопасности — леди Дездея видит сквозь каменные стены».
«В таком случае, пока вас не утащили враждебные силы, позвольте представить вам моего друга, маэстро Шимрода, — сказал Друн. — Кстати, он тоже видит сквозь каменные стены и даже гораздо дальше».
Мэдук чопорно присела в реверансе, а Шимрод поклонился: «Рад с вами познакомиться. Принцессы встречаются мне не каждый день!»
Мэдук скорчила недовольную гримасу: «Я предпочла бы стать волшебницей и видеть сквозь стены. Этому трудно научиться?»
«Очень трудно, многое зависит от способностей ученика. Я пытался научить Друна паре полезных трюков, но не могу сказать, что добился больших успехов».
«Я мыслю слишком прямолинейно, — признался Друн. — Не могу одновременно держать в уме несколько вещей».
«По-видимому, этим и объясняются твои затруднения, — подтвердил Шимрод. — Нов конце концов это к лучшему. Иначе каждый научился бы волшебству, и мир — такой, каким мы его знаем — перестал бы существовать».
Мэдук задумалась: «У меня в голове иногда копошатся по семнадцать мыслей одновременно».
«Исключительные интеллектуальные способности! — заметил Шимрод. — Мургену иногда удается учитывать тринадцать, от силы четырнадцать факторов одновременно, но после этого он впадает в полуобморочное оцепенение».
Мэдук печально взглянула на кудесника: «Вы надо мной смеетесь».
«Что вы, никогда не позволил бы себе смеяться над принцессой королевской крови! Это было бы непростительной дерзостью».
«Кому какое дело? Я — принцесса только потому, что Казмир желает поддерживать видимость такого положения вещей, чтобы выдать меня замуж за принца Биттерна или еще какого-нибудь зануду».
Друн взглянул на пирующих: «Биттерн ненадежен; из него не получится верный союзник. Но для вас его непостоянство выгодно — он уже увлекся очередной красоткой».
«Должен вас предупредить, — вмешался Шимрод. — Казмиру известно, что вы — подкидыш, но он ничего не знает о сыне Сульдрун. Если он начнет хотя бы подозревать правду, Друну будет угрожать смертельная опасность».
Мэдук покосилась из-за ствола дерева на короля Казмира, беседовавшего с сэром Ньяком из Прахолустья и сэром Лодвегом из Кокейна: «Матушка предупреждала меня о том же. Не беспокойтесь, я умею держать язык за зубами».
«Как вам удалось встретиться с матерью?»
«Я оказалась в лесу и встретила там древесного гнома по имени Зокко. Он научил меня вызывать мою мать, и я ее вызвала».
«Она явилась?»
«Сразу же. Сначала она вела себя не слишком внимательно, а потом вдруг решила, что может похвалиться такой дочерью. Твиск настоящая красавица, хотя у нее заносчивые манеры, и она не любит долго думать об одном и том же. Она подчиняется мимолетным капризам. Подумать только, обменяла меня на другого младенца, будто я сосиска какая-то! Когда я упомянула об этом, она только засмеялась и заявила, что в младенчестве я много кричала и пиналась, в связи с чем у нее были достаточные основания от меня избавиться».
«А теперь вы больше не пинаетесь?»
«Стараюсь сдерживаться».
«Никогда не знаешь, о чем думают феи, — задумчиво сказал Шимрод. — Я пытался их понять и не смог: легче поймать пальцами каплю ртути».
«Наверное, волшебники часто имеют дело с феями — ведь они тоже разбираются в магии?» — предположила Мэдук.
Улыбнувшись, Шимрод покачал головой: «Мы применяем различные чары. Когда я странствовал по свету в первые годы жизни, такие существа вызывали у меня любопытство. Меня забавляли их проделки, их капризы и фантазии. Теперь я остепенился и больше не пытаюсь разобраться в логике фей. Когда-нибудь, если хотите, я объясню вам разницу между магией фей и магией инкубов; большинство чародеев пользуется магией инкубов».
«Гм! — отозвалась Мэдук. — А я думала, что магия — это магия, и все тут!»
«Не совсем так. Иногда простая магия кажется сложной, а сложная — простой. Во всем этом, на самом деле, трудно разобраться. Например — у вас под ногами растут три одуванчика. Сделайте одолжение, сорвите их».
Мэдук нагнулась и сорвала три маленьких желтых цветка.
«Сожмите их между ладонями, — сказал Шимрод. — А теперь поднесите сложенные руки к лицу и поцелуйте одновременно оба больших пальца».
Мэдук поднесла руки к лицу и поцеловала большие пальцы. Тут же она почувствовала, что легкие мягкие одуванчики между ладонями стали твердыми и тяжелыми: «Ого! Они изменились! Можно посмотреть?»
«Смотрите».
Раскрыв ладони, Мэдук обнаружила вместо цветов три тяжелые золотые монеты: «Чудесный фокус! А я могу так сделать?»
Шимрод покачал головой: «Не сегодня. Это не так просто, как кажется. Но монеты оставьте себе».
«Спасибо! — сказала Мэдук, с некоторым сомнением разглядывая монеты. — Если я попытаюсь на них что-нибудь купить, наверное, они снова превратятся в одуванчики?»
«Если бы я применял магию фей, скорее всего, так оно и было бы. Но магия инкубов устойчива: ваше золото останется золотом. По сути дела, инкуб, выполнявший мое поручение, мог позаимствовать их из казны короля Казмира, чтобы не слишком себя утруждать».
Мэдук улыбнулась: «Мне ужасно хочется научиться чародейству! Мою мать просить бесполезно, у нее не хватит терпения. Я спросила ее о моем отце, а она заявила, что ничего о нем не помнит — даже имени не знает!»
«Судя по всему, ваша матушка действительно отличается забывчивостью, особенно в том, что относится к ее самым легкомысленным поступкам».
Мэдук печально вздохнула: «Забывчивость это или что-нибудь похуже, но я все еще не могу претендовать на родословную — ни на короткую, ни на длинную».
«Феи не слишком разборчивы в связях, — заметил Шимрод. — Неприятная история».
«Вот именно. Фрейлины обзывают меня „бастардом“, — мрачно пожаловалась Мэдук. — А я могу только смеяться над их невежеством, потому что они заблуждаются, если думают, что знают, кто мой отец!»
«Это очень некрасиво с их стороны, — согласился Шимрод. — Неужели королева Соллас одобряет такое поведение фрейлин принцессы?»
Мэдук пожала плечами: «В таких случаях я не бегу жаловаться, а наказываю их своими средствами. Сегодня Хлодис и Девонета найдут у себя в постелях жаб и черепашек».
«Справедливое возмездие! Будем надеяться, что оно наставит их на путь истинный».
«Они быстро все забывают, — возразила Мэдук. — Их трудно чему-нибудь научить, и завтра мне придется придумать что-нибудь еще. Но при первой возможности я должна разыскать какую-нибудь родословную, где бы она ни пряталась».
«Как вы собираетесь ее искать? — спросил Друн. — Ведь, судя по всему, не осталось почти никаких свидетельств вашего происхождения».
«Я об этом много думала, — заявила Мэдук. — Наверное, придется снова обратиться к матери и попробовать как-то освежить ее память. А если и это не поможет…» Мэдук прервалась: «Хлодис меня заметила! Смотрите, как она бежит, весело подпрыгивая, чтобы на меня донести!»
Друн нахмурился: «Пребывание в нашем обществе не обязательно следует рассматривать как скандальное поведение».
«Это неважно! Они хотят, чтобы я обворожила принца Биттерна или, может быть, принца Гарселена — вот он сидит, грызет поросячью ножку!»
«Вопрос легко решается, — вмешался Шимрод. — Давайте сядем за стол и тоже погрызем поросячьи ножки. Ваши мучители не смогут что-либо возразить перед лицом столь безукоризненного поведения».
«Можно попробовать, — согласилась Мэдук. — Но поросячью ножку я грызть не буду. Предпочитаю жареного фазана с обильной сливочной подливкой».
«Я тоже, — кивнул Друн. — Еще немного зеленого лука и кусок хлеба — вот и весь ужин».
«Так что же? Пойдемте ужинать!» — заключил Шимрод.
Они уселись за стол под сенью дуба, и стюарды обступили их с большими серебряными подносами в руках.
Тем временем леди Дездея консультировалась с королевой Соллас. Получив поспешные инструкции, воспитательница решительно направилась по лужайке к столу, за которым сидели Мэдук, Друн и Шимрод. Остановившись рядом с принцессой, Дездея произнесла тщательно сдержанным тоном: «Ваше высочество, должна поставить вас в известность о том, что принц Биттерн настоятельно умоляет вас оказать ему честь и ужинать в его компании. Королева желает, чтобы вы приняли его приглашение безотлагательно».
«Вы ошибаетесь, — ответила Мэдук. — Принц Биттерн полностью заворожен и поглощен высокой дамой с длинным носом».
«Это достопочтенная герцогиня Клавесса Монфуа. Тем не менее, будьте добры, примите во внимание, что принц Кассандр убедил ее совершить с ним речную прогулку, прежде чем продолжать пиршество. В связи с чем принц Биттерн остался в одиночестве».
Мэдук обернулась. Действительно, принц Кассандр и герцогиня Монфуа направлялись к пристани, где в тени плакучей ивы были пришвартованы три плоскодонных ялика. Герцогиня Клавесса, несколько удивленная внезапным предложением Кассандра, продолжала демонстрировать возбужденную общительность и болтала непрерывно. Принц Кассандр вел себя более сдержанно, проявляя светскую вежливость, лишенную, однако, каких-либо страстных порывов. Тем временем принц Биттерн смотрел вслед удаляющейся герцогине, слегка раскрыв рот и уныло сгорбившись.
«Как видите, принц Биттерн с нетерпением ожидает вашего присутствия», — настаивала леди Дездея.
«Ничего подобного! Вы неправильно истолковываете его позу, — оборонялась Мэдук. — Он с нетерпением ожидает возможности присоединиться к Кассандру и герцогине в лодке».
Глаза Дездеи сверкнули: «Вы обязаны подчиниться королеве! Она считает, что вам надлежит находиться в обществе принца Биттерна».
«Возникает впечатление, что, по вашему мнению, пребывание в нашем обществе носит неподобающий или унизительный для принцессы характер, — холодно произнес Друн. — Если эта оскорбительная инсинуация будет продолжаться, я немедленно выражу свое возмущение королю Казмиру и попрошу его наказать виновных в столь непростительном нарушении этикета».
Леди Дездея моргнула и, отступив на шаг, опустилась в неуклюжем реверансе: «Разумеется, я никоим образом не намеревалась нарушить этикет, ваше высочество! Я всего лишь передала пожелания королевы».
«В таком случае, судя по всему, кто-то ввел королеву в заблуждение. Принцесса не желает лишать нас возможности оставаться в ее обществе и чувствует себя превосходно. Зачем ставить ее в неудобное положение?»
Леди Дездея не могла спорить с принцем. Снова опустившись в реверансе, она удалилась.
Мэдук смотрела ей вслед, опустив уголки губ: «Она мне отомстит! Меня ждут бесконечные часы вышивания крестиками». Принцесса задумчиво повернулась к Шимроду: «Научите меня, как превратить леди Дездею в сову! Хотя бы на пару дней?»
«Превращения требуют длительной подготовки и тщательного исполнения, — покачал головой Шимрод. — Каждая деталь имеет решающее значение. Достаточно неправильно произнести один слог заклинания, и леди Дездея превратится в гарпию или в орка, что подвергнет опасности население всего окружающего района. Перед тем, как приступать к превращениям, следует накопить достаточный опыт».
«По словам моей матери, у меня есть наследственная предрасположенность к чародейству. Она научила меня напускать „подергунчик“ на разбойников и нахалов».
«Мне такой сглаз неизвестен, — признался Шимрод. — Впрочем, может быть, известен, но под другим наименованием».
«Это очень просто!» — заявила Мэдук. Она посмотрела по сторонам — на лужайку с пирующими гостями, на тропу, ведущую к пристани, и на пристань, где в настоящий момент принц Кассандр вежливо усаживал герцогиню Клавессу в ялик, в то же время развлекая ее какими-то галантными замечаниями. Мэдук сложила большой и указательный пальцы, пробормотала «Фвип!» и слегка вздернула подбородок, повернув голову в направлении Кассандра. Наследник лионесского престола издал изумленный вопль и спрыгнул с пристани в реку.
«Я его совсем немножко подбросила, — сказала Мэдук. — Это заклинание можно применять в различной степени. Древесный гном Зокко, например, надолго повис на высоте человеческого роста, перебирая в воздухе ногами».
«Удобное и полезное средство, — одобрил Шимрод. — Не требует особых приготовлений и быстро приводит к желаемому результату. Надо полагать, вы еще не применяли „подергунчик“, в той или иной степени, в отношении леди Дездеи?»
«Нет. Мне кажется, это было бы слишком жестоко. Ее больные суставы могут не выдержать падения».
«Нужно подумать, — погладил подбородок Шимрод. — Существует не столь сильнодействующее заклинание, так называемый „оскоминный сглаз“. Его можно использовать на трех уровнях: „зубзурруса“, „обычной оскомины“ и „трясозубки“».
«Я хотела бы научиться!»
«Для этого потребуется точное повторение требуемой последовательности операций — в данном случае не слишком затруднительных. Сначала нужно прошептать активирующий код: „Щкт!“ Затем следует указать на объект сглаза согнутым мизинцем — вот так — и тихо просвистеть между зубами: „Ссссс…“»
Мэдук вздрогнула, почувствовав дрожь в деснах; у нее сильно свело скулы. «Ау-ввау!» — только и смогла произнести принцесса.
«Это первая степень сглаза, „зубзуррус“, — дидактически продолжал волшебник. — Как вы заметили, эффект прекращается через несколько секунд. Если требуется более настоятельное предупреждение, применяется вторая степень сглаза, „обычная оскомина“. Для этого свистящий звук повторяется дважды. На третьем уровне, „трясозубки“, дважды повторяется также активирующий код».
«А если повторить трижды и активирующий код, и свист?» — с надеждой спросил принц Друн.
«Ничего не произойдет. Эффект аннулируется. Попрактикуйтесь в произнесении кода, если желаете, но, пожалуйста, не свистите, чтобы кто-нибудь из пирующих ненароком не подавился».
«Щкт! — произнесла Мэдук. — Правильно?»
«Почти. Попробуйте снова, не слишком разделяя согласные: „Щкт!“»
«Щкт».
«Очень хорошо! Практиковаться следует до тех пор, пока правильное произношение не станет второй натурой».
«Щкт! Щкт! Щкт!»
«Замечательно, замечательно! Только не свистите, пожалуйста».
Собеседники прервались, наблюдая за тем, как промокший принц Кассандр подавленно плелся по лужайке, возвращаясь во дворец. Тем временем герцогиня Клавесса успела снова подсесть к принцу Биттерну и возобновила их оживленную беседу.
«Все хорошо, что хорошо кончается, — заключил Шимрод. — А вот и стюард с жареным фазаном! С кулинарной магией дворцовых поваров я не могу соревноваться. Стюард, будьте любезны, нарежьте фазана — и не жалейте подливку!»
4
Празднество завершилось, и в Саррисе вновь воцарилось спокойствие. По оценке короля Казмира, устроив это мероприятие, он добился некоторых успехов. Ему удалось продемонстрировать гостям достаточную щедрость, не вызывая их зависть чрезмерной роскошью, характерной для короля Одри, готового разорить Даот, лишь бы не показаться скрягой.
Приглашенные весело провели время и не вступали в перепалки. За исключением достойного сожаления падения виновника торжества в прохладные воды Глейма, не было никаких скандалов, способствовавших подрыву репутации Лионесса или его правителей. Тем более, что в данном случае Казмир настоял на отсутствии формальностей, что позволило избежать обсуждения вопросов, связанных с превосходством происхождения и ранга, нередко приводившего к серьезным размолвкам.
Общее удовлетворение Казмира омрачали, однако, несколько обстоятельств, вызывавших раздражение или разочарование. Королева Соллас умоляла Казмира позволить отцу Умфреду произнести ритуальное благословение в начале банкета. Казмир, испытывавший отвращение к жрецу, не хотел об этом и слышать, в связи с чем королева некоторое время отказывалась говорить с супругом, прикладывая платок к покрасневшему носу. Кроме того, принцессе Мэдук не удалось произвести достаточно положительное впечатление на публику; напротив, она скорее повредила своей репутации. Давно уже планировалось использовать празднование совершеннолетия Кассандра с тем, чтобы продемонстрировать принцессу как девочку с обходительными манерами, готовую неизбежно превратиться в очаровательную барышню, известную воспитанностью, благопристойностью и умением проявлять сочувствие. Хотя Мэдук сумела вести себя достаточно вежливо (или, по меньшей мере, беззлобно) с пожилыми гостями, она показала себя с другой стороны молодым знатным вельможам, приехавшим изучить ее достоинства, проявив безответственность, извращенность, уклончивость, язвительность, упрямство, надменность и скверное расположение духа, позволяя себе насмешливые, почти оскорбительные замечания. Настроение принца Морледюка, и так уже достаточно испорченное недугом, не исправилось, когда принцесса невинно поинтересовалась, покрывают ли чирьи все его тело или только отдельные его части. Когда тщеславный и дерзкий сэр Блез[8] из Бенвика в Арморике представился принцессе, смерил ее взглядом и с прохладцей заметил, что, вопреки представлению, сложившемуся на основании слухов, она вовсе не напоминает маленькую злобную ведьму, Мэдук ответила самым елейным тоном: «Рада это слышать. Вас тоже, вопреки тому, что мне говорили, невозможно назвать надушенным хлыщом — хотя бы потому, что пахнет от вас совсем не духами». Сэр Блез сухо поклонился и сразу уехал. Такому же обращению Мэдук подвергла и других возможных соискателей ее руки, за исключением принца Друна, а ее дружеское расположение к Друну не доставляло Казмиру никакого удовольствия. Бракосочетание принцессы с наследным принцем Тройсинета ничем не помогло бы достижению политических целей Казмира — если, конечно, Мэдук не согласилась бы тайно передавать Казмиру государственные тайны соперника. Король Казмир, однако, считал такое развитие событий маловероятным.
При первой же возможности леди Дездея выразила принцессе Мэдук свое неудовлетворение: «Все на вас очень сердятся».
«Опять? Почему?» — спросила Мэдук, обратив на нее невинные голубые глаза.
«Не притворяйтесь, ваше высочество! — отрезала Дездея. — Вы проигнорировали наши планы и пренебрегли нашими пожеланиями. Мои тщательные инструкции для вас не важнее жужжания насекомых. В связи с чем…» Леди Дездея встала и выпрямилась во весь рост: «В связи с чем я проконсультировалась с королевой. Она решила, что ваше поведение нуждается в исправлении и пожелала, чтобы я приняла исправительные меры по своему усмотрению».
«Не утруждайте себя, — посоветовала Мэдук. — Праздник закончился, принцы разъехались по домам, и с моей репутацией ничего не случится».
«Но у вас плохая репутация. Поэтому нам придется удвоить число ваших уроков на протяжении лета. Кроме того, вам не разрешается ездить на пони и даже подходить к конюшням. Это понятно?»
«О да! — протянула Мэдук. — Что может быть понятнее?»
«А сейчас продолжайте заниматься вышиванием, — заключила Дездея. — Насколько я понимаю, Девонета и Хлодис уже ожидают вас в гостиной».
В Саррисе начались дожди, продолжавшиеся три дня. Мэдук тоскливо подчинилась расписанию, установленному воспитательницей; теперь ей приходилось не только проводить бесконечные часы за вышиванием, но и брать особо утомительные уроки танцев. Вечером третьего дня тяжелые тучи плыли по небу, и всю ночь шел дождь. Наутро тучи рассеялись: солнце озарило свежий, радостный мир, напоенный ароматами влажной листвы.
Леди Дездея зашла в небольшую трапезную, где обычно завтракала Мэдук. Там находились, однако, только Девонета и Хлодис, причем сегодня принцессу они не видели. «Странно!» — подумала Дездея. Неужели принцесса недомогает и все еще в постели? Может быть, она ушла пораньше в зимний сад, где давали уроки танцев?
Воспитательница отправилась в зимний сад. Маэстро Жослен, сложив руки за спиной, стоял и смотрел в окно. Четыре музыканта, игравшие на лютне, свирели, барабанах и флейте, репетировали аккомпанемент к какому-то танцу.
В ответ на вопрос леди Дездеи маэстро Жослен только пожал плечами: «Даже если бы она была здесь, какая разница? Она ничему не хочет учиться. Она бегает и кувыркается, а потом прыгает на одной ноге, как птица. Я говорю ей: „Разве таким образом вы намерены танцевать на Большом балу?“ А она отвечает: „Меня тошнит от всех этих помпезных кривляний и выкрутасов. Сомневаюсь, что буду присутствовать на этом балу“».
Выругавшись вполголоса, воспитательница отвернулась и вышла наружу. Проходя по террасе, она увидела принцессу Мэдук, гордо восседавшую на тележке, запряженной Тайфером — серый в яблоках пони, бодро семеня копытцами, как раз пересекал лужайку перед дворцом.
Леди Дездея издала яростный возглас и отправила лакея вдогонку за тележкой, чтобы тот немедленно вернул непослушную принцессу в Саррис.
Через несколько минут явился лакей, ведущий Тайфера под уздцы; в тележке сидела поникшая Мэдук.
«Будьте так добры, спуститесь», — потребовала леди Дездея.
Скорчив презрительную гримасу, Мэдук соскочила на землю.
«Как это понимать, ваше высочество? Вам строго запретили пользоваться лошадью и даже приближаться к конюшням!»
«Вы не так сказали! — закричала Мэдук. — Вы сказали, что мне нельзя ездить на Тайфере. Поэтому я поручила помощнику конюшего, Пимфиду, привезти тележку. Причем я ни разу даже не подходила к конюшням».
Уставившись на принцессу, Дездея жевала губами: «Что ж, придется повторить запрет другими словами. Вам запрещается пользоваться вашим пони и любой другой лошадью, а также любым другим животным, будь то корова, коза, овца, собака или вол, и любыми средствами передвижения, в том числе тележками, каретами, экипажами, лодками, санями, паланкинами и носилками. Такая формулировка соответствует указу королевы во всем его объеме. Во-вторых, в то время, как вы пытались уклониться от выполнения указа королевы, вы также пропустили назначенные вам уроки. Что вы на это скажете?»
Мэдук храбро махнула рукой: «Сегодня дождь кончился, стало светло и тепло, и я предпочла проводить время на свежем воздухе вместо того, чтобы уткнуть нос в Геродота или в Джунифера Альго — не говоря уже о уроках каллиграфии или о чертовом вышивании, я уже все пальцы исколола!»
Леди Дездея отвернулась: «Я не буду с вами спорить о преимуществах полезного обучения по сравнению с безмозглыми развлечениями. Вам придется делать то, что от вас требуется, чего бы это ни стоило».
Через три дня Дездея, в расстроенных чувствах, отчитывалась перед королевой Соллас: «Я делаю все, что могу, с принцессой Мэдук — но, судя по всему, это не дает никаких результатов».
«Не сдавайтесь, проявляйте мужество и упорство!» — посоветовала королева.
Горничная принесла серебряное блюдо с аккуратно разложенными двенадцатью плодами инжира и поставила его на табурет так, чтобы оно находилось под рукой королевы: «Очистить их от кожицы, ваше величество?»
«Да-да, будьте любезны».
Леди Дездея слегка возвысила голос: «Если бы я не опасалась проявить непозволительное неуважение, я назвала бы ее высочество маленькой рыжей дрянью, которой не поможет ничего, кроме хорошей порки!»
«Несомненно, у нее трудный характер. Но продолжайте по-прежнему, не допускайте никаких шалостей». Королева попробовала инжир и закатила глаза от наслаждения: «Идеально, превосходно!»
«Еще один вопрос, — не унималась Дездея. — Происходит что-то очень странное, и я считаю, что обязана привлечь ваше внимание к этому обстоятельству».
Королева Соллас вздохнула и откинулась на спинку дивана: «Неужели меня нельзя избавить от всех этих сложностей? Иногда, дражайшая Оттилия, несмотря на ваши наилучшие намерения, ваше общество становится чрезвычайно утомительным».
Леди Дездея готова была разрыдаться от безвыходного раздражения: «Но для меня все это тем более утомительно! По сути дела, я в полном замешательстве! Происходящее выходит за рамки всего, что я когда-либо видела или слышала!»
Соллас приняла от горничной еще один сочный плод инжира: «Так что же происходит?»
«Я изложу события точно в той последовательности, в какой я их наблюдала. Три дня тому назад у меня были основания упрекнуть ее высочество в том, что она не выполнила порученное ей задание. Казалось, мои замечания ее нисколько не беспокоили — она не выразила никакого сожаления и словно о чем-то задумалась. Когда я отвернулась, все мое существо пронизало исключительно странное ощущение! По коже побежали жгучие мурашки, словно меня отхлестали крапивой! В глазах поплыли мигающие синие огни! У меня свело скулы, у меня стали стучать зубы — я думала, это никогда не кончится! Уверяю вас, я испытала в высшей степени неприятное и пугающее ощущение!»
Посасывая инжир, королева Соллас подвергла жалобу Дездеи неторопливому молчаливому анализу: «Странно. У вас раньше никогда не было таких приступов?»
«Никогда! Но это еще не все! Когда это случилось, мне показалось, что ее высочество издает тихий свистящий звук, едва слышный».
«Она могла выражать таким образом свое потрясение или удивление вашим состоянием», — предположила Соллас.
«Может быть. Позвольте обратить ваше внимание на другой случай, имевший место вчера утром, когда принцесса Мэдук завтракала в компании Девонеты и Хлодис. Как обычно, девушки сплетничали и хихикали. А потом я наблюдала необъяснимую картину: Девонета подняла кувшин, чтобы налить молоко в миску, но ее рука дрогнула, и она вылила все молоко на себя. При этом у нее зубы стучали, как кастаньеты! Наконец она уронила кувшин и бросилась прочь из комнаты. Я последовала за ней, чтобы выяснить причину ее необычных судорожных движений. Девонета заявила, что принцесса Мэдук заставила ее так себя вести, что-то тихо прошипев или просвистев. По словам Девонеты, она ничем не спровоцировала принцессу: „Я всего лишь сказала, что даже если ублюдок мочится в серебряный ночной горшок, у него все равно нет того, что важнее всех ночных горшков на свете, а именно родословной!“ „И что же?“ — спросила я. „После этого я взяла кувшин с молоком, подняла его и вся облилась — а Мэдук сидела, ухмыляясь, и что-то насвистывала“. Так что это случилось не только со мной, но и с Девонетой».
Облизав пальцы, королева Соллас протерла их салфеткой из дамасского шелка: «На мой взгляд, это не более чем неосторожность. Девонете следовало держать кувшин покрепче, вот и все».
Леди Дездея презрительно хмыкнула: «А почему же принцесса ухмылялась?»
«Ее позабавило происходившее. Почему нет?»
«Возможно, возможно, — мрачно пробормотала Дездея. — Но послушайте, что было дальше! В качестве наказания, я поручила ее высочеству брать двойные уроки правописания, грамматики, вышивания и танцев, а также изучать особые тексты, посвященные генеалогии, астрономии и геометриям Аристарха, Кандасцея и Эвклида. Кроме того, я поручила ей прочесть отрывки из трудов Матрео, Оргона Фотиса, Джунифера Альго, Паниса Ионийского, Дальеля Аваллонского и пары других авторов…»
Усмехнувшись, Соллас покачала головой: «Джунифер на меня всегда наводил скуку, а от Эвклида в глазах двоилось — ничего не могла понять!»
«Уверена, ваше величество, что вы умели демонстрировать учителям многочисленные способности! Одной беседы с вами достаточно, чтобы в этом убедиться».
Глядя куда-то в пространство, королева не удостоила воспитательницу ответом, пока не прожевала хорошенько очередной плод инжира: «Что же случилось со всем этим чтением?»
«Я приказала Хлодис следить за тем, чтобы принцессе предоставляли все требуемые тексты, и чтобы она действительно их читала, а не занималась чем-нибудь другим. Сегодня утром Хлодис взяла с полки увесистый том Дальеля и почувствовала пронзившую все тело судорогу, заставившую ее подбросить книгу высоко в воздух; при этом у нее непрестанно стучали зубы. Она прибежала ко мне жаловаться. Я отвела принцессу Мэдук на урок танцев. Музыканты стали играть приятную мелодию. Маэстро Жослен объявил, что покажет принцессе пример исполнения нескольких па. Вместо этого он подпрыгнул выше головы, дрыгая ногами, как одержимый! Когда он снова очутился на полу, принцесса заявила, что даже пробовать не станет учиться таким сумасшедшим танцам. Она спросила меня, не желаю ли я повторить достижение маэстро — причем в ее улыбке было что-то странное. Разумеется, я отказалась. Теперь я даже не знаю, что и думать».
Королева взяла у горничной очищенный инжир: «Достаточно! Прекрасные, сочные, спелые плоды, сладкие, как мед — но я уже почти наелась». Повернувшись к воспитательнице, Соллас сказала: «Продолжайте обучение, как прежде. Больше ничего не могу посоветовать».
«Но вы же слышали, какие у нас возникают проблемы!»
«Все это может быть совпадением, игрой воображения или даже истерическими припадками. Нельзя допускать, чтобы мелкие неприятности сбивали нас с правильного пути!»
Леди Дездея продолжала протестовать, но королева подняла руку: «Ни слова больше! Я слышала все, что хотела слышать».
Тянулись сонные летние дни. На рассвете свежая роса покрывала лужайки и звонкий птичий щебет далеко разносился по холмам. За ярким полуднем следовал золотистый вечер, завершавшийся оранжевым закатом с желтыми и красными сполохами. Серовато-синие сумерки опускались на Саррис, и наступала звездная ночь: Вега стояла в зените, на юге сиял Антарес, Альтаир указывал на восток, а Спика — на запад. Так как отчеты леди Дездеи не приводили ни к каким мерам со стороны королевы, воспитательница принцессы нашла удобный способ выполнять свои обязанности. Мрачным, монотонным голосом она перечисляла задания, порученные Мэдук, и сроки их выполнения, после чего с презрительной усмешкой, негодующе выпрямившись, уходила и больше не уделяла внимания ни успехам принцессы, ни ее поведению. Мэдук считала такую систему вполне удовлетворительной и читала только те книги, которые ее интересовали. В свою очередь, леди Дездея обнаружила, что такой подход к воспитанию существенно облегчает ее собственную жизнь. Соллас была довольна тем, что ей больше не жаловались на прегрешения принцессы, и в беседах с королевой Дездея избегала всякого упоминания о Мэдук.
Проведя неделю в относительном спокойствии, Мэдук осторожно упомянула о Тайфере и о том, что ему нужен моцион. Леди Дездея раздраженно ответила: «Ездить на пони вам запретила не я, а королева. Поэтому я не могу дать вам такое разрешение. Совершая верховые прогулки, тем самым вы рискуете навлечь на себя неудовольствие ее величества. А мне все равно!»
«Благодарю вас, — склонила голову набок Мэдук. — Я боялась, что вы станете ругаться».
«Ха-ха! С какой стати я стала бы биться головой об стену?» Дездея собралась было уйти, но остановилась и обернулась: «Скажите — где вы научились отвратительному трюку, сводящему скулы и заставляющему стучать зубы?»
«Трясозубке? Меня научил волшебник Шимрод, чтобы я могла защищаться от мучителей и тиранов!»
«Гм!» — леди Дездея удалилась. А Мэдук тут же направилась в конюшню, приказала сэру Пом-Пому седлать Тайфера и приготовить его к верховой прогулке по королевским паркам.
Глава 5
Шимрод прибыл в столицу Лионесса в компании Друна; там Друн, в сопровождении Эймери, взошел на борт тройского торгового суденышка, направлявшегося в Домрейс. Шимрод стоял на набережной и смотрел им вслед, пока рыжеватые паруса не исчезли за горизонтом, после чего устроился в ближайшей гостинице и присел отдохнуть за дощатым столом в тени виноградных лоз. Заказав жареную колбасу и кружку эля, он размышлял о том, что ему могла уготовить судьба на протяжении следующих нескольких дней.
Для него настала пора отправиться в Свер-Смод на собеседование с Мургеном и узнать все, что требовалось узнать. Перспектива эта его не радовала. Мрачноватый нрав великого чародея вполне соответствовал безрадостным, темноватым коридорам и залам его цитадели — на лице Мургена слабое подобие улыбки было эквивалентно безудержному взрыву хохота у человека, не столь отягченного ответственностью. Шимрод хорошо понимал, чего следовало ожидать в Свер-Смоде, и внутренне подтянулся: если бы Мурген встретил его с широкой улыбкой, дружески похлопывая по плечу, Шимрод решил бы, что чародей окончательно спятил.
Покинув гавань, Шимрод заглянул в булочную и купил две большие медовые коврижки, упакованные в тростниковые корзинки. Одна коврижка была покрыта измельченным изюмом, другая — орехами. Забрав корзинки с прилавка, Шимрод вышел из лавки и тут же завернул за угол, направляясь на задний двор. Пекарь, уверенный в том, что покупатель решил облегчиться, выбежал вдогонку с возражениями: "Постойте, постойте, сударь! У меня здесь не уличный нужник! От булочной должен исходить только аппетитный запах свежеиспеченного хлеба!" Оказавшись на заднем дворе, пекарь озирался по сторонам: "Где вы, сударь?" Ему послышалось какое-то бормотание, внезапный порыв ветра взметнул небольшой вихрь пыли и соломы. Что-то смутное выскользнуло из этого вихря, сразу исчезнув в небе. Шимрода на заднем дворе не было.
Задумчиво опустив голову, пекарь медленно вернулся в лавку, но никому не стал рассказывать о случившемся, опасаясь заслужить репутацию записного враля или сумасшедшего.
Шимрод опустился на каменную площадку высоко на восточных склонах Тих-так-Тиха, откуда открывался широкий вид на Тантревальский лес, темневший до самого горизонта. Над головой вздымались стены Свер-Смода: груда тяжеловесных прямоугольных громад, словно беспорядочно сложенных и сращенных на нескольких уровнях бок о бок или одна на другой, с тремя неравновеликими башнями, торчавшими над всей этой массой подобно часовым, озирающим окрестности.
Путь к замку преграждала каменная стена высотой почти в два человеческих роста. Над арочным проходом в стене висела доска с грозной надписью черными буквами — раньше Шимрод ее не замечал:
ПРЕДУПРЕЖДАЮ! •
Незваные гости! Путники! Все прочие!
ВХОДИТЕ НА СВОЙ СТРАХ И РИСК!
* * *
Если вы не умеете читать, громко скажите "КЛАРО!",
и предупреждение будет произнесено вслух.
НИ ШАГУ ДАЛЬШЕ! СМЕРТЕЛЬНАЯ ОПАСНОСТЬ!
* * *
В случае необходимости обращайтесь к волшебнику Шимроду,
проживающему в его усадьбе Трильде
в Большом Тантревальском лесу.
Остановившись в проходе, Шимрод приоткрыл чугунные ворота и заглянул на внутренний двор. С тех пор, как он побывал здесь в последний раз, ничто не изменилось. Двор охраняли знакомые грифоны: темно-зеленый в крапинку Вус и багровый Вувас, с чешуей оттенка запекшейся крови или сырой печени. Устрашающие твари в панцирях из толстых роговых пластинок были в полтора раза выше и шире рослого человека. На голове Вуса торчал гребень из шести черных шипов — будучи тщеславен, он прикрепил к ним разнообразные медали и эмблемы. На черепе Вуваса, спускаясь на загривок, топорщилась жесткая красновато-черная щетина. Не желая ни в чем уступать коллеге, Вувас украсил гриву несколькими крупными жемчужинами. В данный момент грифоны сидели у сторожевой будки, склонившись над шахматной доской из чугуна и кости. Каждый раз, когда тот или иной передвигал какую-либо из четырехдюймовых фигур, та издавала восклицание — презрительное, возмущенное, потрясенное, а иногда и одобрительное. Часовые, однако, пропускали замечания фигур мимо ушей и делали ходы, исходя из своих собственных соображений.
Протиснувшись в проем ворот, Шимрод остановился во дворе. Грифоны обернулись: их глаза горели, шиповатые плечи напряглись. Каждый приказывал другому встать и прикончить Шимрода, но ни один не встал. "Ты меня за дурака принимаешь? — возмущался Вувас.
— Стоит мне отвернуться, ты сделаешь неразрешенный ход или припрячешь фигуру под мышкой! Давай-ка, не отлынивай, выполняй обязанности!"
"Почему я, а не ты? — горячо возражал Вус. — Твои замечания свидетельствуют только о том, что у тебя самого на уме! Пока я расправляюсь с этой оторопевшей деревенщиной, ты потихоньку переставишь княжну, и черный пес окажется в западне!"
Набычившись, Вувас зарычал на Шимрода: "Ступай прочь! Так будет проще для всех. Нам не придется рвать тебя на куски, а твоя родня сэкономит на похоронах".
"Об этом не может быть и речи, — отрезал Шимрод. — Я пришел по важному делу. Разве вы меня не знаете? Я — Шимрод, отпрыск Мургена".
"Никого мы не знаем и знать не хотим! — заявил Вувас. — Все вы, здешние, на одно лицо".
Вус указал когтем на середину двора: "Стой здесь, пока мы не закончим игру. Наступает критический момент, кульминация комбинации!"
Шимрод, как ни в чем не бывало, подошел гораздо ближе, чтобы рассмотреть позицию на доске; углубившись в игру, грифоны его больше не замечали.
"Смехотворно!" — заметил Шимрод через некоторое время.
"Тихо! — рявкнул багровый Вувас. — Не мешай, уши оборву!"
Вус вызывающе задрал клюв: "Как это понимать? Ты пытаешься нас оскорбить, умник? Сейчас перебросим тебя через стену по частям, будешь знать!"
"Разве можно оскорбить корову, назвав ее скотиной? — спросил Шимрод. — Как можно оскорбить пса, утверждая, что он сукин сын? Почему бы пара безмозглых болванов оскорбилась, услышав, что их размышления смехотворны?"
Наклонив голову набок, Вувас поинтересовался: "Не совсем понятно, на что ты намекаешь. Что ты пытаешься сказать?"
"Только то, что каждый из вас мог бы выиграть в два хода".
Грифоны угрюмо изучили позицию. "Каким образом?" — спросил наконец Вус.
"В твоем случае достаточно проткнуть душителя кинжалом головореза, а затем продвинуть архижрицу вперед, наступив змею на хвост — и дело в шляпе".
"Прекрасно, превосходно, замечательно! — обиженно проревел Вувас. — А я? Как я мог бы выиграть?"
"Разве не ясно? Тебе мешают эти мордюки. Спугни их призраком — вот таким образом — после чего твоим головорезам ничто не сможет препятствовать".
"Изобретательно! — признал темно-зеленый в крапинку Вус. — Предложенные тобой ходы, однако, противоречат правилам, принятым на планете Фарсад. Кроме того, ты неправильно называешь фигуры и перепутал всю позицию на доске!"
"Это несущественно, — отозвался Шимрод. — Начните игру снова, а мне пора идти".
"Не торопись! — воскликнул Вувас. — Ты забыл об одной небольшой формальности".
"Мы не вчера родились, — кивнул Вус. — Готовься к смерти".
Шимрод поставил на стол две тростниковые корзинки. Багровый грифон, Вувас, с подозрением спросил: "Что в этих корзинах?"
"Медовые коврижки, — пояснил Шимрод. — Одна немного больше и сочнее другой".
"Ага! — встрепенулся Вус. — И какая из них больше и сочнее?"
"Вам придется открыть корзины и проверить. Самая большая и сочная коврижка полагается, разумеется, тому, кто ее заслуживает".
"Само собой!"
Шимрод поспешно направился ко входу в цитадель. На какое-то мгновение у него за спиной воцарилась тишина. Затем послышалось бормотание, прервавшееся резким замечанием и не менее резким возражением. Внезапно двор огласился яростным визгом, ревом, глухими ударами и треском рвущихся шкур.
Шимрод взбежал по трем ступеням на каменное крыльцо. Колонны обрамляли нишу, перекрытую огромной чугунной дверью, в два раза выше человеческого роста и в два раза шире размаха человеческих рук. Черные чугунные лица выглядывали из орнаментальных переплетений чугунных лоз; чугунные глаза разглядывали Шимрода с язвительным любопытством. Шимрод прикоснулся к выступу на косяке — заскрежетали чугунные петли, дверь распахнулась. Перешагнув через порог, Шимрод оказался в вестибюле с высоким сводчатым потолком. Справа и слева на пьедесталах застыли каменные статуи преувеличенно истощенных персонажей в мантиях с капюшонами, скрывавшими в тени аскетические лица. Служитель не появился — но Шимрод и не ожидал, что его кто-нибудь встретит. Служителей Мур-гена часто невозможно было заметить невооруженным глазом.
Шимрод хорошо знал, куда идти. Из вестибюля он повернул в длинную галерею. Через равные промежутки открывались высокие арочные проходы в помещения, выполнявшие различные функции. Нигде никого не было, не раздавалось ни звука: в замке чародея царила почти неестественная тишина.
Шимрод не торопясь шел по галерее, заглядывая в комнаты по обеим сторонам, чтобы проверить, изменилось ли что-нибудь с тех пор, как он посетил Свер-Смод в последний раз. В одних залах было темно, другие пустовали. Назначение некоторых помещений не вызывало сомнений; иногда трудно было сказать, какой именно цели они служили. В одной из комнат Шимрод обнаружил высокую женщину, стоявшую перед мольбертом спиной ко входу. На ней было платье до пят из серовато-голубого льняного полотна; ее седые, как грозовая туча, волосы, перевязанные лентой на затылке, ниспадали до пояса. На мольберте была установлена тонкая деревянная панель; пользуясь кистями и пигментами из дюжины глиняных горшочков, женщина наносила на панель какое-то изображение.
Несколько минут Шимрод наблюдал за ее работой, но никак не мог определить характер изображения. Он зашел в комнату, чтобы рассмотреть панель поближе, и снова попытался понять, на что он смотрит, но безуспешно. Все пигменты выглядели одинаково матово-черными, что, по мнению Шимрода, не позволяло добиться достаточной контрастности. Он приблизился еще на шаг, еще на один. Наконец ему удалось понять, что каждый из пигментов, исключительно необычных и не походивших ни на какие известные ему краски, отливал особенным, едва заметным дрожащим блеском, свойственным только ему одному. Шимрод изучил поверхность панели; формы, образованные черными мазками и подтеками, плыли в глазах, не позволяя сосредоточиться на каком-то определенном объекте или подметить какую-нибудь закономерность.
Женщина повернула голову, взглянув на Шимрода пустыми белыми глазами. У нее на лице оставалось непроницаемое выражение — Шимрод не был уверен даже в том, что она его видела. Не могла же она быть слепой! Это полностью противоречило бы ее занятию!
Шимрод вежливо улыбнулся. "Любопытная картина, — заметил он. — Не совсем ясно, однако, в чем заключается композиция".
Женщина не ответила. "Может ли быть, что она еще и глухая?" — подивился Шимрод. Несколько подавленный, он молча вышел из комнаты и продолжил путь по галерее. Не было ни лакеев, ни каких-нибудь других слуг, способных объявить о его прибытии. Арочный выход в конце галереи привел его в зал с настолько высоким сводом, что он терялся в тенях. Ряд узких окон, расположенных высоко вдоль одной из стен, пропускал бледный свет северного неба; освещению придавал некоторую оживленность огонь, горевший в камине. Стены были обшиты дубовыми панелями без украшений. Посреди зала стоял массивный стол. В высоких шкафах у дальней стены содержались книги, редкости и различные предметы малопонятного назначения. Рядом с каминной полкой на серебристой цепи, тянувшейся откуда-то с потолка, висел стеклянный шар, наполненный мерцающей зеленой плазмой; внутри шара скорчился скелет горностая, неподвижно смотревший на Шимрода темными глазницами черепа, стиснутого между коленными суставами.
Мурген стоял у стола, глядя в огонь: человек средних лет, пропорционально сложенный, без особых примет. Таким он чаще всего предпочитал выглядеть, в таком обличье ему было удобнее всего. Чародей встретил Шимрода пристальным взглядом и небрежным приветственным жестом.
"Садись! — сказал Мурген. — Рад, что ты пришел. По сути дела, я уже собирался тебя вызвать, чтобы ты разобрался с ночной бабочкой".
Шимрод сел у огня и посмотрел по сторонам: "Я здесь, но не замечаю никакой ночной бабочки".
"Она исчезла, — пояснил Мурген. — Как ты нынче проводишь время?"
"Неплохо. Проехался в летний дворец Казмира в Саррисе, а потом в столицу Лионесса в компании принца Друна".
Мурген опустился в соседнее кресло: "Не хочешь ли подкрепиться, чего-нибудь выпить?"
"Не отказался бы от бокала вина, чтобы успокоить нервы. Твои сторожевые чудища наводят ужас пуще прежнего. Следовало бы приказать им вести себя сдержанно".
Чародей безразлично махнул рукой: "Они выполняют свою функцию".
"На мой взгляд, слишком ретиво! — возразил Шимрод. — В один прекрасный день, когда твои почетные гости опоздают к ужину, не удивляйся — их окровавленные останки будут разбросаны по двору".
"Я редко принимаю гостей, — сказал Мурген. — Тем не менее, если ты настаиваешь, я посоветую Вусу и Вувасу проявлять бдительность не столь агрессивно".
В зал то ли вошла, то ли влетела босая сильфида с серебряными волосами. У нее в руках был поднос с бутылью синего стекла и парой причудливо искривленных бокалов. Сильфида поставила поднос на стол, украдкой покосившись на Шимрода, и наполнила бокалы темно-красным вином. Один бокал она протянула Шимроду, другой подала Мургену, после чего вылетела из зала так же бесшумно, как появилась.
Чародей и его отпрыск молча пригубили вино из прозрачных голубых бокалов. Шимрод разглядывал содержимое подвешенного у камина светящегося зеленого шара. Казалось, в глубине глазниц маленького черепа поблескивал интеллект, враждебно отвечавший взглядом на взгляд.
"Он все еще жив?" — поинтересовался Шимрод.
Обернувшись, Мурген посмотрел на мерцающий шар. Черные искорки в глазницах словно чуть сместились — теперь они вызывающе встречали взгляд Мургена.
"Возможно, какие-то последние флюиды сущности Тамурелло еще блуждают в замкнутом пространстве — как привкус настойки, если можно так выразиться. А может быть, это всего лишь впечатление, созданное жизненной силой самого зеленого газа".
"Почему бы тебе не уничтожить и шар, и газ, и все эти "привкусы", раз и навсегда?"
Мурген усмехнулся: "Если бы я знал все, что можно узнать, вероятно, я бы так и сделал. С другой стороны, в таком случае я мог бы знать, что этого делать не следует. Поэтому я не тороплюсь с окончательным решением. Нарушать кажущееся равновесие, на мой взгляд, неосмотрительно и небезопасно".
"Но на самом деле этого равновесия нет?"
"Равновесия никогда нет".
Шимрод промолчал. Мурген продолжал: "Я доверяю инстинктам. Я чувствую, что где-то что-то постепенно готовится. Кто-то надеется застать меня врасплох, пока я предаюсь грезам наяву, упоенный и отягощенный властью. Возможность нападения вполне реальна — я не могу одновременно следить за всем, что происходит".
"Но кто способен вынашивать такие замыслы? Зеленый газ, пусть даже с привкусом Тамурелло?"
"Не обязательно Тамурелло".
"Тогда кто же?"
"Меня постоянно беспокоит один вопрос — я задаю его себе как минимум раз в день: куда делась Десмёи?"
"Она исчезла, когда сотворила Карфилиота и Меланкте — таково общепринятое представление".
Рот Мургена покривился: "Все ли так прямолинейно, на самом деле? Могу ли я поверить, что Десмёи завещала выполнение своего плана отмщения таким, как Карфилиот и Меланкте — извращенному выродку и вечно недовольной мечтательнице?"
"Побуждения Десмёи всегда были загадочны, — пожал плечами Шимрод. — Должен признаться, я никогда не подвергал их тщательному анализу".
Мурген смотрел в огонь: "Из искры возгорелось пламя. Злобу Десмёи возбудил, казалось бы, тривиальный импульс: отказ Тамурелло удовлетворять ее эротические прихоти. К чему же такие сложности? Почему она не отомстила, просто-напросто, самому Тамурелло? Предназначена ли Меланкте служить инструментом возмездия? Если так, планы ведьмы провалились. Карфилиот вдохнул зеленый дым, тогда как Меланкте едва почуяла его".
"Тем не менее, воспоминание о первом впечатлении, по-видимому, продолжает ее завораживать", — заметил Шимрод.
"Надо полагать, зеленый дым вызывает мгновенное привыкание, как сильнейший наркотик. Тамурелло проглотил зеленую жемчужину — и теперь корчится в стеклянном шаре, пропитанный насквозь зеленой субстанцией. Нет никаких признаков того, что ему это нравится".
"Незавидное положение Тамурелло само по себе можно рассматривать как успешную месть".
"Да, но личной мести недостает величия, масштаба! Для Десмёи Тамурелло олицетворял не только себя, но и всех себе подобных. Кто способен измерить бездны злобы и порока? Их можно только ощущать, они вызывают изумление!"
"Скорее содрогание".
"На мой взгляд, полезно учитывать, что Десмёи, создавая Карфилиота и Меланкте, пользовалась магией демонов, происходящей из мира Ксабисте. То, что мы воспринимаем как "зеленый газ", может быть воплощением самой ведьмы в форме, навязанной условиями Ксабисте. Если это так, она, несомненно, с нетерпением ждет возможности восстановить свое привычное обличье".
"Ты считаешь, что Десмёи и Тамурелло могут быть закупорены вместе в этом стеклянном шаре?"
"Всего лишь гипотеза. Тем временем, мне приходится бдительно следить за Джоальдом и предохранять его чудовищную громаду от любых воздействий, способных нарушить его древний сон на дне океана. Когда у меня освобождается час-другой, я изучаю магию демонов Ксабисте, двусмысленную и предательски уклончивую. Таковы мои основные занятия".
"Ты упомянул, что собирался вызвать меня в Свер-Смод".
"Именно так. У меня вызвало серьезное беспокойство поведение ночной бабочки".
"Обычной ночной бабочки?"
"Судя по внешнему виду, в ней не было ничего особенного".
"И теперь мне надлежит иметь дело с бабочкой?"
"Она важнее, чем ты себе представляешь. Вчера вечером, уже в сумерках, я вернулся сюда, чтобы продолжить изыскания и, как всегда, обратил внимание на стеклянный шар. На поверхности шара сидела ночная бабочка, привлеченная, казалось бы, зеленым свечением. Пока я за ней наблюдал, бабочка проползла туда, где она могла смотреть прямо в глазницы Тамурелло. Я немедленно вызвал инкуба Рильфа, и тот сообщил, что это была не бабочка, а шайбальт из Ксабисте".
Шимрод вздрогнул: "Плохие новости!"
Мурген кивнул: "Это означает, что установилась связь — между тем, что заключено в шаре, и кем-то еще, находящимся извне".
"Что же случилось дальше?"
"Когда бабочка-шайбальт упорхнула, Рильф превратился в стрекозу и пустился вдогонку. Поднимаясь все выше в небо, бабочка пролетела над горным хребтом и спустилась над долиной Эвандера в город Исс".
"И залетела во дворец Меланкте на берегу моря?"
"К моему удивлению, нет. Шайбальт мог почувствовать слежку. В Иссе бабочка поспешно метнулась к большому факелу на площади и присоединилась к хороводу сотен других ночных мотыльков, привлеченных пламенем, что привело Рильфа в замешательство. Он продолжал наблюдать, однако, надеясь уличить по каким-нибудь признакам бабочку, прилетевшую из Свер-Смода. Пока оборотень ждал, разглядывая мириады порхающих насекомых, одно из них упало на землю и превратилось в человека. У Рильфа не было возможности узнать, какая именно бабочка превратилась в человека — та, за которой он следил, или другая. По всей вероятности — в той мере, в какой Рильф понимает теорию вероятности — интересовавшая его бабочка оставалась в кружившемся над площадью рое. Поэтому Рильф не последовал за человеком, хотя смог хорошо запомнить его внешность".
"И поэтому предоставил полезную информацию".
"Разумеется. По словам инкуба, человек этот, среднего роста, не выделяется особыми приметами, а его одежда, головной убор и обувь делают его практически неотличимым от других добропорядочных горожан. Рильф заметил также, что человек этот направился в крупнейшую из ближайших гостиниц, с вывеской, изображающей заходящее солнце".
"Насколько я помню, это гостиница "Закат" на набережной, неподалеку от пристани".
"Рильф продолжал наблюдать за ночными бабочками; среди них — согласно рассчитанному им значению вероятности — должна была находиться прилетевшая из Свер-Смода. В полночь, однако, факел догорел и погас, бабочки разлетелись во все стороны. Рильф решил, что сделал все, что мог, и вернулся сюда".
"Гм! — поморщился Шимрод. — И теперь мне надлежит попытать счастья в гостинице "Закат"?"
"Таково мое предложение".
Шимрод задумался: "Тот факт, что Меланкте проживает на окраине Исса, не может быть совпадением".
"Тебе предстоит это проверить. Я навел справки и узнал, что мы имеем дело с шайбальтом по имени Загзиг, пользующимся репутацией исключительного мерзавца даже на планете Ксабисте".
"И что, если я его найду?"
"В таком случае твоя задача станет сложной и даже опасной, так как мы хотели бы допросить шайбальта с пристрастием. Он попытается игнорировать твои указания и применить какой-нибудь подлый трюк. Ты должен надеть ему на шею вот это кольцо из суэйля прежде, чем шайбальт успеет убить тебя ядовитым дыханием".
Шимрод с сомнением разглядывал тонкое проволочное кольцо, протянутое чародеем: "Это кольцо усмирит Загзига и сделает его послушным?"
"Именно так. После этого ты вернешься с шайбальтом в Свер-Смод, и мы сможем не торопясь приступить к допросу".
"А если он заупрямится?"
Мурген встал, подошел к каминной полке и вернулся с коротким мечом в ножнах из потертой черной кожи: "Это меч под наименованием "Тейс". Он может тебя защитить, хотя я предпочел бы, чтобы ты привел Загзига в Свер-Смод целым и невредимым. А теперь пойдем в гардеробную — необходимо тебя загримировать. Нельзя, чтобы в тебе узнали волшебника Шимрода. Кроме того, если нам приходится нарушать мой собственный эдикт, лучше делать это тайком".
Шимрод поднялся на ноги: "Не забудь посоветовать Вусу и Вувасу встретить меня повежливее, когда я вернусь".
Мурген отмахнулся от претензий: "Пусть второстепенные факторы тебя не отвлекают. Прежде всего следует сосредоточить внимание на Загзиге".
"Тебе виднее".
3
Там, где она впадала в Атлантический океан, река Эвандер струилась мимо одного из древнейших городов, известного поэтам Уэльса, Ирландии, Даота, Арморики и других земель как "дивный Исс", "город ста дворцов" и "океанский Исс". Романтическая слава, величие и богатство этого легендарного города таковы, что впоследствии многие народы приписывали себе — незаслуженно — честь его основания.
При всем при том Исс не был знаменит ни показной роскошью, ни великолепными храмами, ни даже какими-либо празднествами или сборищами — Исс был проникнут тайнами, древними и новыми. Единственной уступкой горожан Исса человеческой потребности демонстрировать достижения предков были статуи мифических героев, выстроившиеся вдоль четырех Консанктов с восточной стороны центральной площади. Местные жители, говорившие на языке, неизвестном нигде, кроме Исса, называли себя "иссеями", то есть просто "людьми из Исса". Традиция гласила, что они прибыли на Старейшие острова четырьмя группами или "коленами", и на протяжении всей истории города, уходящей корнями в неизвестность, эти четыре колена сохраняли обособленность, превратившись, по сути дела, в четыре тайных общества, деятельность и обряды которых хранились в строжайшей тайне под страхом смерти. По этой и по другим причинам население Исса подчинялось сложнейшим обычаям и тончайшим правилам этикета, не поддающимся пониманию чужестранцев.
Баснословное богатство Исса и его жителей объяснялось его функцией торгового порта, где встречались суда из стран известного мира и далеких пределов Юга и Запада. Вдоль берегов Эвандера и вверх по склонам холмов с обеих сторон реки белели сквозь листву древних садов дворцы иссеев. Реку пересекали двенадцать арочных мостов; бульвары-набережные были вымощены гранитными плитами. Буксирные лебедки и направляющие, установленные вдоль берегов, позволяли перемещать баржи, доставляя с центрального рынка фрукты, цветы и всевозможную снедь жителям отдаленных районов. В крупнейших зданиях Исса, четырех Консанктах на восточной окраине площади, держали совет и заключали сделки посредники четырех колен.
Приморскую набережную горожане Исса считали отдельной общиной, называя этот район "Абри", то есть "слободой иноземцев". В районе порта находились лавки мелких торговцев, бакалеи, литейные цеха и кузницы, верфи, навесы парусных дел мастеров, канатные дворы, склады, таверны и гостиницы.
Крупнейшей и лучшей из гостиниц считался "Закат" — заведение с вывеской, изображавшей красное солнце, погружающееся в ультрамариновый океан под пеленой желтых облаков. Перед входом в гостиницу расставили столы со скамьями для тех, кто предпочитал подкрепиться и выпить на свежем воздухе, наблюдая за происходящим на площади. Внутри, на первом этаже, на пышущих жаром углях жарились сардины, распространявшие аппетитный аромат, привлекавший клиентов, которые в противном случае могли бы пройти мимо.
Незадолго до наступления сумерек Шимрод, переодевшийся странствующим наемником, прибыл в Исс. Теперь у него были смуглая кожа и черные волосы, а простое заклинание из восемнадцати слогов сделало его лицо свирепым, лукавым и мрачным. У него на поясе висели короткий меч Тейс и кинжал — оружие, вполне соответствовавшее такой роли. Шимрод сразу направился в гостиницу "Закат", где, если можно было верить отчету инкуба Рильфа, обосновался или назначил встречу шайбальт Загзиг. По мере приближения к гостинице запах жареных сардин напомнил волшебнику, что с утра он еще ничего не ел.
Распахнув створки входной двери, Шимрод вошел в трактирный зал и остановился, чтобы оценить собравшуюся компанию. Кто из присутствующих мог оказаться шайбальтом по имени Загзиг? Никто не сидел в угрюмом одиночестве в углу; никто не горбился, опустив глаза, над бокалом вина.
Шимрод подошел к стойке. Здесь стоял хозяин заведения — приземистый упитанный субъект с осторожно бегающими черными глазами на круглом красном лице. Трактирщик слегка поклонился: "Чем могу служить, сударь?"
"Прежде всего, я хотел бы у вас остановиться на пару дней, — ответил Шимрод. — Мне потребуются тихая комната и постель, не зараженная насекомыми. Кроме того, я не отказался бы поужинать".
Хозяин гостиницы вытер руки о передник, в то же время подметив существенно износившуюся одежду новоприбывшего: "Все это можно устроить; уверен, что у вас не будет претензий. Но прежде всего — одна существенная деталь. На протяжении многих лет меня практически ежеминутно грабили, обворовывали, водили за нос и обсчитывали бесчисленные бессовестные мерзавцы — до тех пор, пока, будучи человеком щедрым и отзывчивым от природы, я не превратился в подозрительного скрягу, предпочитающего чрезмерную предусмотрительность расточительному альтруизму. Короче говоря, прежде, чем продолжать обсуждение нашей сделки, я хотел бы услышать звон ваших монет".
Шимрод бросил на стойку серебряный флорин: "Я могу провести здесь несколько дней. Эта монета, из полновесного серебра, должна покрыть мои расходы".
"По меньшей мере она позволит открыть ваш счет, — согласился хозяин. — Кстати, у меня есть свободная комната — примерно такая, о какой вы упомянули. Как следует вас именовать в регистрационной книге?"
"Называйте меня "Тейс"", — предложил Шимрод.
"Хорошо, сэр Тейс, служка проведет вас в номер. Фонзель! Живо! Покажи сэру Тейсу большой западный номер".
"Один момент! — поднял палец Шимрод. — Я хотел бы знать, не приезжал ли к вам вчера, примерно в это же время, а может быть и позже, один мой приятель. Не уверен, под каким именем он мог представиться".
"Вчера у нас остановились несколько постояльцев, — почесал в затылке трактирщик. — Как выглядит ваш знакомый?"
"Он ничем не примечателен, среднего роста. Предпочитает носить местную одежду, типичную для Исса шляпу и обычную обувь".
Хозяин гостиницы задумался: "Не припомню такого господина. В полдень прибыл сэр Фульк из Твиста: толстяк, каких мало, с большой бородавкой на носу. Чуть позже явился некий Джангларт, высокий и тощий, как палка, бледный, с длинной седой бородой. Можно сказать, что торговец овцами Майнакс среднего роста и не отличается особыми приметами, но я никогда не видел его в шляпе — он всегда носит папаху из овечьей шкуры. Больше никто у меня не ночевал".
"Что ж, неважно!" — заявил Шимрод. Возможно, шайбальт предпочел провести ночь, сидя на коньке крыши, а не в четырех стенах: "В свое время мой приятель появится".
Шимрод последовал за Фонзелем вверх по лестнице в номер, показавшийся ему подходящим. Снова спустившись в трактирный зал, он вышел на улицу, уселся за стол и поужинал дюжиной шипящих в масле сардин, миской вареных бобов с луком и беконом и караваем свежеиспеченного хлеба, запивая элем.
Солнце опускалось в океан. Входили и выходили постояльцы — никто из них не вызывал у Шимрода никаких подозрений. "Шайбальт мог уже сделать свое дело и скрыться", — подумал волшебник. Следовательно, внимание неизбежно следовало сосредоточить на Меланкте, занимавшей белокаменный дворец на берегу, меньше чем в миле от гавани. Не так давно Меланкте обворожила Шимрода по поручению Тамурелло — почему она это сделала, волшебник до сих пор не совсем понимал. Судя по всему, Тамурелло никогда не был ее любовником, так как в этом отношении он предпочитал ее брата, Фода Карфилиота. Связь такого рода могла нравиться или не нравиться ведьме Десмёи, если та не покинула этот мир и могла наблюдать за происходящим. По мнению Шимрода, возникла исключительно запутанная сеть маловероятных возможностей и шокирующих фактов. События не позволяли точно определить роль Меланкте, столь же двусмысленную сегодня, как и в прошлом; вероятно, она сама не представляла себе в точности эту роль. Кто мог разобраться в том, что происходило в сознании Меланкте, пусть даже на самом поверхностном уровне? Только не Шимрод.
Сумерки опускались на океанский город Исс. Шимрод поднялся из-за стола и пошел прогуляться по набережной — там, где кончались пристани и склады, она продолжалась на север, переходя в пляж из белого песка.
Город остался позади. К вечеру море успокоилось, ветра почти не было. Ленивый прибой набегал на песок с усыпляюще равномерным шорохом.
Шимрод приближался к дворцу. Беленая каменная стена, высотой чуть ниже плеч, окружала сад, где росли валериана и златоцветники, тимьян, три стройных кипариса и пара лимонных деревьев.
И дворец, и сад были хорошо знакомы волшебнику. Впервые он увидел их во сне, повторявшемся каждую ночь. В этих снах Меланкте являлась ему в виде темноволосой девы неотразимой, сжимающей сердце красоты, полной бесчисленных противоречий.
Судя по всему, сегодня Меланкте не было дома. Шимрод пересек сад, поднялся на узкую террасу, выложенную плиткой, и постучал в дверь. Никто не отозвался, даже прислуга отсутствовала. В темных окнах дворца не мерцали никакие светильники или свечи. Тишину нарушал только монотонный шорох прибоя.
Шимрод спустился на пляж и вернулся по набережной на портовую площадь, в гостиницу "Закат". В трактирном зале он нашел неприметный свободный стол у стены и уселся.
Волшебник внимательно изучал по очереди каждого из присутствующих. По большей части они производили впечатление местных жителей — торговцев, ремесленников, крестьян с окрестных ферм; несколько моряков явно сошли с кораблей, пришвартованных в гавани. Иссеев среди них не было — эти предпочитали не смешиваться с толпой иноземцев и простонародья.
Внимание Шимрода привлек человек, сидевший в одиночестве неподалеку. На этом субъекте среднего роста, крепко сложенном, была обычная местная одежда — крестьянская рубаха из грубого серого холста, свободные короткие штаны, зашнурованные высокие башмаки с загнутыми вверх носками и треугольными пряжками на лодыжках. Копну его бурых волос покрывала нахлобученная до ушей черная шляпа с узкими полями и высокой, понижающейся к затылку тульей. Лицо незнакомца, неподвижное и невыразительное, оживлялось только блеском непрерывно бегающих маленьких черных глаз. На столе перед субъектом стояла полная кружка эля — он его даже не пробовал. Незнакомец сидел в странной позе, напряженно выпрямившись; грудь его не поднималась и не опускалась — можно было подумать, что он не дышит. По этим и по другим признакам Шимрод определил, что перед ним сидит шайбальт Загзиг с планеты Ксабисте, не слишком убедительно притворявшийся человеком с Земли. Шимрод заметил, что шайбальт не позаботился даже избавиться от пары лишних ног ночной бабочки, время от времени вздрагивавших под серой рубахой. Под затылком Загзига, на шее, еще поблескивали чешуйки бабочки — в этом месте пришелец не сумел достаточно хорошо имитировать человеческую кожу.
Шимрод решил, что наилучшим доступным вариантом был, как обычно, простейший — он приготовился ждать и наблюдать за происходящим.
Служка Фонзель, проходя мимо Загзига с подносом, умудрился случайно задеть черную шляпу шайбальта, свалившуюся на стол и обнажившую не только бурый волосяной покров, но и пару перистых усиков-антенн, которые Загзиг забыл или не сумел удалить. Фонзель уставился на антенны, испуганно открыв рот, в то время как Загзиг поспешно и раздраженно нахлобучил шляпу на голову. Шайбальт произнес несколько резких слов; Фонзель поморщился, кивнул и поспешил прочь, ошеломленно оглядываясь. Загзиг посмотрел по сторонам, проверяя, не заметил ли его антенны кто-нибудь еще. Шимрод тут же отвел глаза, притворившись, что интересуется старинными голубыми блюдами, блестевшими глазурью на стене. Загзиг перестал озираться и продолжал сидеть в напряженной позе.
Прошло десять минут. Входная дверь распахнулась — в проеме стоял высокий человек в черном костюме. Бледный, подтянутый и широкоплечий, он отличался решительностью движений; его черные волосы были подстрижены спереди на уровне середины лба и заплетены косой сзади. Шимрод с любопытством изучал незнакомца перед ним несомненно был человек сообразительный и безжалостный. Шрам, пересекавший впалую щеку, только подчеркивал угрожающий характер его мрачной физиономии. Прямые черные волосы, бледность кожи и презрительно-самоуверенные манеры выдавали в нем, по мнению Шимрода, представителя племени ска,[9] родившегося на Скагане или в недавно освобожденном от ска Прибрежье.
Ска оценивал обстановку. Сначала его взгляд остановился на Шимроде, затем на Загзиге. Продолжая осматривать трактирный зал, он выбрал стол и уселся. Фонзель подбежал, чтобы взять заказ, и принес ему кружку эля, жареных сардин и хлеба чуть ли не скорее, чем ска кончил говорить.
Ска неторопливо подкрепился, прихлебывая эль. Закончив, он откинулся на спинку стула и снова оценивающе разглядел сначала Шимрода, а затем Загзига. Теперь он положил на стол шарик из темнозеленого серпентина, примерно дюймового диаметра, прикрепленный к тонкой чугунной цепочке. Шимрод видел украшения такого рода и раньше — это были опознавательные знаки высшей касты ска.
Заметив талисман, Загзиг поднялся и направился к столу ска.
Шимрод подозвал Фонзеля и тихо спросил: "Не оборачивайся, чтобы он ничего не заметил, но скажи мне, как зовут сидящего неподалеку высокого ска".
"Не могу точно сказать, — ответил служка. — Никогда его раньше не видел. Но когда он вошел, один из сидящих в зале торговцев тихо сказал другому: "Торкваль!" Если это тот самый Торкваль, знаменитый грабежами и убийствами, трудно поверить, что он осмелился по-казаться здесь, где король Эйлас воспользуется первой возможностью схватить его и вздернуть".
Шимрод вручил пареньку медный грош: "Твои замечания очень любопытны. Принеси мне бокал доброго золотистого вина!"
Применив магический трюк, Шимрод обострил слух таким образом, что теперь он прекрасно слышал шепот молодых влюбленных в углу трактира и бормотание трактирщика, советовавшего Фонзелю развести вино Шимрода водой. Тем не менее, беседа Загзига с Торквалем оставалась беззвучной благодаря чарам, не уступавшим волшебству Шимрода, и он не мог даже догадываться о ее содержании.
Фонзель с залихватским поклоном поставил перед Шимродом бокал вина: "Ваше вино, сударь! Благородное золотистое, из собственного погреба хозяина!"
"Рад слышать! — сказал Шимрод. — Между прочим, король Эйлас официально облек меня полномочиями инспектора трактиров, гостиниц и постоялых дворов. Тем не менее — поверишь ли? — мне нередко подают низкопробные напитки! Всего лишь три дня тому назад, в Минольте, хозяин трактира и служка сговорились разбавить мое вино водой, каковое злодеяние король Эйлас объявил преступлением против человечества".
"Неужели, сударь? — дрожащим голосом спросил Фонзель. — И что случилось?"
"Констебли схватили трактирщика и служку, отвели их на площадь и привязали к столбам, после чего мошенников крепко выпороли. Они нескоро осмелятся повторить свой проступок!"
Фонзель схватил бокал со стола: "Я заметил, что нечаянно налил вам вино не из той бутыли! Одну минуту, сударь, я исправлю оплошность".
Фонзель поспешно принес другой бокал вина, а через минуту хозяин заведения собственной персоной подошел к столу Шимрода, беспокойно вытирая руки передником: "Надеюсь, все в порядке, сударь?"
"В данный момент не могу ни на что пожаловаться".
"Прекрасно! Фонзель иногда проявляет забывчивость, что подрывает нашу высокую репутацию. Сегодня он заслужил хорошую взбучку".
Шимрод невесело рассмеялся: "Не наказывайте беднягу Фонзеля. Он вовремя заметил ошибку и заслуживает прощения".
Трактирщик поклонился: "Приму к сведению ваши пожелания, сударь". Он поспешил занять место за стойкой, а Шимрод возобновил наблюдение за шайбальтом Загзигом и разбойником Торквалем.
Их беседа заканчивалась. Зигзаг бросил на стол кошелек. Торкваль развязал шнурок кошелька и заглянул внутрь. Подняв глаза, он уставился на Загзига каменным взором, выражавшим явное недовольство. Загзиг ответил столь же непонимающим взглядом, поднялся на ноги и приготовился покинуть трактир.
Предвосхитив намерения Загзига, Шимрод уже вышел на крыльцо. Взошла полная луна, хорошо освещавшая площадь; гранитные плиты мостовой казались белыми, как кость. Шимрод притаился в глубокой тени туи, растущей у стены.
В дверном проеме появился силуэт Загзига. Шимрод приготовил кольцо из суэйля, полученное от Мургена.
Загзиг шел мимо: Шимрод выступил из тени и попытался накинуть кольцо на голову шайбальта. Этому помешала черная шляпа с высокой тульей. Загзиг отскочил в сторону, что-то потрясенно бормоча или причитая — проволока из суэйля оцарапала ему лицо. Тут же он повернулся лицом к Шимроду. "Подлец! — прошипел Загзиг. — Ты надеялся меня обуздать? Твое время пришло". Шайбальт широко открыл рот, чтобы выпустить ядовитый пар. Шимрод погрузил в это отверстие свой короткий меч. Застонав, Загзиг опустился на залитую лунным светом мостовую, превратившись в горстку розовых искр и вспышек; Шимрод брезгливо отступил на пару шагов. Вскоре от шайбальта не осталось ничего, кроме пушистых клочков серой пыли, улетевших при первом порыве прохладного морского ветра.
Шимрод вернулся в трактирный зал. Молодой человек, модно одетый в соответствии со вкусами, преобладавшими в Аквитании, устроился с лютней в руках на краю высокого табурета. Извлекая из лютни аккорды и мелодичные пассажи, он распевал баллады, восхваляющие деяния безнадежно влюбленных рыцарей и тоскующих прекрасных дев, заканчивая каждый куплет минорными каденциями. Торкваля след простыл — в трактире его больше не было.
Шимрод подозвал Фонзеля, мгновенно явившегося к столу: "Что вам угодно?"
"Человек по имени Торкваль остановился в вашей гостинице?"
"Нет, ваша честь! Всего лишь минуту тому назад он вышел через боковую дверь. Не могу ли я предложить вашему сиятельству еще вина?"
Шимрод выразил согласие величественным жестом: "Надеюсь, излишне упоминать о том, что в воде я не нуждаюсь".
"Разумеется, сударь, разумеется!"
Шимрод просидел в трактире еще час, прихлебывая вино и слушая аквитанские баллады. Наконец он встрепенулся и снова вышел на ночную площадь; луна уже успела заметно подняться по небосклону. Площадь пустовала, каменная мостовая белела, как прежде. Шимрод прошелся к гавани и по набережной — туда, где она переходила в прибрежную дорогу. Остановившись, он смотрел на пляж, но через несколько минут отвернулся. Посреди ночи Меланкте вряд ли приняла бы его у себя во дворце.
Шимрод вернулся в гостиницу. Аквитанский менестрель удалился, а с ним и большинство посетителей. Торкваля тоже нигде не было. Шимрод поднялся к себе в номер и приготовился ко сну.
4
Утром Шимрод завтракал перед входом в гостиницу, где он мог наблюдать за площадью. Он подкрепился грушей, миской каши со сливками, несколькими полосками жареного бекона и куском черного хлеба с сыром и маринованными сливами. Теплый солнечный свет приятно противоречил прохладному ветерку, налетавшему с моря. Шимрод ел не торопясь, не теряя бдительности, но без напряжения. Начинался базарный день — площадь оживилась суматохой, шумом, яркими цветами и фруктами. Повсюду торговцы устанавливали столы и киоски, громко расхваливая качество своих товаров. Рыботорговцы подвешивали на всеобщее обозрение самую крупную рыбу и заставляли звенеть чугунные треугольники, чтобы прохожие оборачивались и подходили ближе. Между киосками сновали покупательницы — главным образом домохозяйки и служанки — споря, торгуясь, взвешивая, оценивая, критикуя и даже, время от времени, расставаясь со звонкой монетой.
На площади появлялись и персонажи другого сорта: квартет меланхолических жрецов из храма Атланты, моряки и купцы со всех концов света, редкий посредник-иссей, направлявшийся инспектировать груз, барон и его супруга, совершившие вылазку в город из суровой горной цитадели, пастухи с альпийских лугов и мелкие фермеры из лесистых долин Тих-так-Тиха.
Покончив с завтраком, Шимрод оставался за столом и бросал в рот одну виноградину за другой, размышляя о дальнейшем направлении своего расследования.
Размышления не помешали Шимроду заметить молодую темноволосую женщину, бодро шагавшую по площади в оранжево-коричневой юбке и светло-розовой блузе, горевших в солнечных лучах. Шимрод сразу узнал служанку Меланкте, одновременно выполнявшую обязанности ее кухарки и горничной. Она несла пару пустых корзин и, несомненно, направлялась на рынок.
Вскочив на ноги, Шимрод последовал за ней. Остановившись у лавки торговца фруктами, служанка принялась выбирать апельсины из расставленных у прилавка лотков. Понаблюдав несколько секунд, Шимрод приблизился к ней и прикоснулся к ее локтю. Непонимающе оглянувшись, служанка не узнала волшебника в незнакомом обличье.
"Мне нужно с тобой поговорить, — тихо сказал Шимрод. — Давай отойдем в сторону".
Служанка с сомнением отступила. Шимрод сказал: "Мое дело связано с твоей госпожой. Я тебе ничего плохого не сделаю".
Встревоженная служанка неохотно отошла от лавки на несколько шагов: "Что вам нужно?"
"Не помню, как тебя зовут — по-моему, ты никогда не называла мне свое имя", — Шимрод пытался придать голосу самый успокоительный тон.
"Меня зовут Лилья. Откуда вы меня знаете? Я вас не помню".
"В свое время я наносил визиты твоей госпоже. Ты открывала мне дверь. Неужели не помнишь?"
Лилья присмотрелась к лицу Шимрода: "Кажется, я вас где-то видела, но, честно говоря, не припомню, где именно. Наверное, это было давно".
"Это было давно — но ты все еще в услужении у Меланкте?"
"Да. Не могу на нее пожаловаться — по меньшей мере она не делает ничего такого, что заставило бы меня от нее уйти".
"С ней легко иметь дело?"
Лилья печально улыбнулась: "Она почти не замечает мое присутствие или отсутствие. Ей не понравилось бы, однако, если бы она узнала, что я тут стою и сплетничаю о ее делах".
Шимрод протянул служанке серебряный флорин: "То, что ты мне скажешь, предназначено только для моих ушей, и тебя никак нельзя будет назвать сплетницей".
Лилья осторожно взяла монету: "По сути дела, госпожа меня беспокоит. По-моему, она немного не в своем уме. Я ничего не могу понять в ее поведении. Она часто сидит целыми часами, глядя в море. Я выполняю свои обязанности, а она не обращает на меня внимания — словно я невидимка".
"Она часто принимает посетителей?"
"Редко. Но сегодня утром…" — Лилья в нерешительности прервалась и оглянулась.
"Кто ее навестил сегодня утром?" — подбодрил ее Шимрод.
"Он пришел рано: высокий бледный человек со шрамом на лице. Мне показалось, что он ска. Он постучал, я открыла дверь. Он приказал: "Передай госпоже, что пришел Торкваль!" Я отступила, он прошел в вестибюль, а я пошла передавать его слова леди Меланкте".
"Она удивилась?"
"По-моему, она не ожидала этого гостя и была не слишком довольна его визитом, но нельзя сказать, чтобы она очень удивилась. Она колебалась только пару мгновений, после чего вышла в вестибюль. Я последовала за ней, но задержалась за шторой, чтобы незаметно на них посмотреть, вы понимаете. Они стояли и разглядывали друг друга, а потом Торкваль сказал: "Мне говорят, что я должен выполнять твои поручения. Что тебе об этом известно?"
Леди Меланкте ответила: "Я ни в чем не уверена".
Торкваль спросил: "Ты меня не ожидала?"
"Меня предупреждали — но при этом ничего не объясняли, и мне нужно подумать, — ответила госпожа. — Уходите! Если у меня будут для вас поручения, я об этом сообщу".
Торкваля эти слова, кажется, позабавили: "И как ты это сделаешь?"
"С помощью особого сигнала. Если потребуются ваши услуги, я выставлю черную вазу на стену у ворот. Когда вы увидите черную вазу, можете снова приходить".
На это Торкваль улыбнулся и поклонился — при этом он выглядел почти по-княжески. Без дальнейших слов он повернулся и вышел из дворца. Вот что случилось утром. Рада вам об этом рассказать, потому что Торкваль меня пугает. Совершенно ясно, что от него у моей госпожи могут быть только одни неприятности".
"У вас есть основания для опасений, — подтвердил Шимрод. — Тем не менее, Меланкте, если бы захотела, могла бы не связываться с Торквалем".
"Не мне судить".
"Она теперь дома?"
"Да. Как всегда, сидит и смотрит в море".
"Я ее навещу. Может быть, мне удастся все уладить".
"Ни в коем случае не говорите ей, что я обсуждала с вами ее дела!" — забеспокоилась Лилья.
"Конечно, нет".
Лилья вернулась к лавке продавца фруктов, а Шимрод направился с площади на прибрежную дорогу. Его подозрения подтвердились. До сих пор участие Меланкте в назревавшей интриге было пассивным и могло таковым оставаться в дальнейшем; тем не менее, в том, что касалось Меланкте, предсказуемой была только ее непредсказуемость.
Шимрод смотрел на север — туда, где на берегу виднелся белый дворец. Он не видел причин для задержки, кроме его собственного нежелания оказаться лицом к лицу с Меланкте. Волшебник заставил себя идти по пляжу решительными размашистыми шагами и вскоре оказался у беленой каменной стены. На стене не было никакой черной вазы.
Шимрод прошел через сад, поднялся к двери, поднял дверной молоток и отпустил его.
Никто не ответил.
Шимрод снова постучал, и опять безрезультатно.
Судя по всему, во дворце никого не было.
Медленно отвернувшись от двери, Шимрод спустился на пляж, встал в проеме ворот и посмотрел по сторонам. Неподалеку он заметил неторопливо приближавшуюся с севера Меланкте. Волшебник не удивился — такой он всегда видел ее во сне.
Шимрод ждал. Белый песок пылал под ярким солнечным светом. Меланкте была уже рядом — стройная молодая женщина, темноволосая, в белом платье до колен и сандалиях. Бросив на Шимрода один безразличный взгляд, она прошла через ворота в сад; когда она проходила мимо, Шимрод почувствовал неизменно сопровождавший ее едва уловимый аромат фиалок.
Меланкте поднялась к двери. Шимрод угрюмо последовал за ней во дворец. Меланкте прошла из вестибюля в длинную гостиную с широкими арочными окнами, выходящими на море. Подойдя к окну, она стояла и задумчиво смотрела в горизонт. Шимрод остановился у входа, глядя по сторонам и оценивая обстановку. Помещение почти не изменилось с тех пор, как он побывал здесь в последний раз. Стены были чисто побелены; на выложенном плиткой полу лежали три ковра контрастной оранжевой, красной, черной, белой и зеленой расцветки. Кроме стола, нескольких массивных стульев, софы и серванта в гостиной не было никакой мебели. На стенах не было украшений; в помещении не было никаких предметов, позволявших угадать точку зрения Меланкте или намекавших на какие-либо ее предпочтения. Яркие, внушавшие ощущение бодрости ковры, по-видимому, были приобретены у торговца, импортировавшего их с Атласских гор. Почти наверняка, по мнению Шимрода, их купила и расстелила служанка Лилья, в то время как Меланкте не обратила на них практически никакого внимания.
Наконец Меланкте обернулась к Шимроду, растянув губы в странной кривой улыбке: "Говори, Шимрод! Зачем ты пришел?"
"Ты узнала меня, несмотря на маскарад?"
Меланкте, казалось, удивилась: "Маскарад? Я не заметила никакого маскарада. Ты — Шимрод, такой же кроткий, наивный и нерешительный, как всегда".
"Значит, маскарад ни к чему, — заключил Шимрод. — Я не умею скрывать внутреннюю сущность. А как насчет тебя? Тебе удалось найти свою внутреннюю сущность, Меланкте?"
Меланкте беззаботно махнула рукой: "Все это пустая болтовня. У тебя есть ко мне какое-нибудь дело? Сомневаюсь, что ты явился, чтобы анализировать мой характер".
Шимрод указал на софу: "Давай присядем. В ногах правды нет".
Меланкте безразлично пожала плечами и опустилась на диван; Шимрод уселся рядом: "Твоя красота не изменилась со временем".
"Я устала от комплиментов".
"Когда мы встречались в последний раз, у тебя вызывали восхищение ядовитые цветы. Эта причуда еще не прошла?"
Меланкте покачала головой: "Таких цветов больше нет. Я часто о них вспоминаю — в них было что-то непреодолимо привлекательное. Ты не согласен?"
"В них было что-то завораживающе отвратительное", — сказал Шимрод.
"Мне так не казалось. Они отличались удивительным разнообразием оттенков и необычными ароматами".
"И все же — поверь мне! — это были цветы зла, если можно так выразиться. От них исходили запахи разложения".
Меланкте улыбнулась и снова покачала головой: "Моему пониманию недоступны надоедливые абстрактные рассуждения. Сомневаюсь, что твои попытки меня убедить к чему-нибудь приведут — мне станет скучно, вот и все".
"Любопытно было бы узнать: тебе вообще известен смысл понятия зла?"
"Любое слово имеет то значение, которое ему придают".
"Это абстрактное рассуждение. Но ты понимаешь разницу между, скажем, добротой и жестокостью?"
"Никогда не думала о таких вещах. Почему ты задаешь эти вопросы?"
"Потому что, как это ни странно, я пришел, чтобы изучить твой характер".
"Опять? Зачем?"
"Мне любопытно узнать, чего в тебе больше, добра или зла?"
Меланкте пожала плечами: "С таким же успехом я могла бы спросить, рыба ты или птица — ожидая при этом, что ты воспримешь этот вопрос всерьез".
Шимрод вздохнул: "Предположим. Тебя устраивает твой образ жизни?"
"Я предпочитаю такую жизнь ее отсутствию".
"И чем же ты занимаешься каждый день?"
"Смотрю на море и в небо. Иногда брожу по колено в прибое и рисую узоры ступнями на песке. А по ночам гляжу на звезды".
"У тебя нет друзей?"
"Нет".
"И что тебя ждет в будущем?"
"Будущего нет, есть только настоящее".
"Не уверен, что это так, — сказал Шимрод. — Это всего лишь полуправда".
"И что же? Полуправда лучше, чем отсутствие правды, не так ли?"
"Не могу полностью согласиться с твоим представлением, — возразил Шимрод. — Я человек практичный. Я пытаюсь контролировать события, которым еще предстоит стать "настоящим", вместо того, чтобы пассивно подчиняться обстоятельствам".
Меланкте холодно пожала плечами: "Делай, что хочешь". Откинувшись на спинку дивана, она отвернулась и смотрела в море.
Помолчав, Шимрод снова спросил: "Так как же? Чего в тебе больше, добра или зла?"
"Не знаю".
Шимрод начинал раздражаться: "Говорить с тобой — все равно, что бродить по опустевшему дому".
Меланкте ответила не сразу: "Возможно, ты ошибся при выборе дома, по которому бродишь. А может быть, в этом доме тебя не ждали".
"Ха-ха! — воскликнул Шимрод. — Из твоих слов следует, по-видимому, что ты способна мыслить".
"Я все время думаю, днем и ночью".
"О чем же ты думаешь?"
"Тебе не понять мои мысли".
"Эти мысли доставляют тебе удовольствие? Приносят тебе покой?"
"Как всегда, ты задаешь вопросы, на которые я не могу ответить".
"По-моему, в моих вопросах нет ничего сложного".
"Для тебя — разумеется. Но меня выбросили в этот мир, как голую и пустую куклу. От меня требовалось только подражание человеческому поведению, от меня не требовалось, чтобы я стала человеком. Я не знаю, кто я такая, что я такое! Об этом я и размышляю. Размышления мои непросты. Так как человеческие эмоции мне недоступны, я изобрела целую коллекцию новых эмоций, доступных только мне".
"Очень интересно! И когда же ты испытываешь эти новые эмоции?"
"Я испытываю их все время. Одни обременяют, другие окрыляют — они подобны облакам, плывущим по небу. Некоторые постоянны, иные мимолетны. Иногда они вызывают дрожь удовольствия, и я хотела бы, чтобы они продолжались вечно — так же, как хотела, чтобы у меня всегда были те чудесные цветы! Но настроения ускользают прежде, чем я успеваю их назвать, прежде чем они успевают наполнить сердце. Иногда — часто — они больше не возвращаются, как бы я по ним ни тосковала".
"Как ты называешь эти настроения? Расскажи!"
Меланкте покачала головой: "Их имена тебе ничего не скажут. Я наблюдала за насекомыми, пытаясь представить себе, как они называют свои эмоции. Может быть, мои настроения подобны эмоциям насекомых".
"Не думаю", — заметил Шимрод.
Меланкте не заметила его слова: "Может быть, у меня нет на самом деле никаких эмоций. Может быть, я называю эмоциями не более чем ощущения, восприятия. Так, наверное, протекает жизнь насекомого — как последовательность ощущений и восприятий".
"В твоей новой коллекции эмоций есть разграничение добра и зла?"
"Эти понятия не имеют отношения к эмоциям! Ты пытаешься меня обмануть, заставить меня говорить твоим языком! Очень хорошо — я тебе отвечу. Повторяю: я не знаю, кто я такая, что я такое. Так как я не человек, я пытаюсь понять, что я такое, и представить себе, в чем должна заключаться моя жизнь".
Шимрод откинулся на спинку дивана и скрестил руки на груди: "Когда-то ты выполняла поручения Тамурелло. Зачем?"
"Побуждение служить Тамурелло было изначально встроено в структуру моего мозга".
"Теперь Тамурелло закупорен в стеклянной банке — и, тем не менее, от тебя опять требуют, чтобы ты ему служила".
Меланкте нахмурилась, покосилась на Шимрода и недовольно поджала губы: "Почему ты так считаешь?"
"Таково мнение Мургена".
"Что понимает Мурген?"
"Достаточно для того, чтобы возникла необходимость задавать самые нелицеприятные вопросы. Как ты получаешь приказы?"
"Я не получаю никаких приказов — я только ощущаю побуждения, подсказки внутреннего голоса".
"Что их вызывает?"
"Иногда мне кажется, что они возникают самопроизвольно. Когда на меня находит такое настроение, оно меня окрыляет, я полностью оживаю!"
"Кто-то вознаграждает тебя за сотрудничество. Будь осторожна! Тамурелло сидит в стеклянном шаре, уткнув нос между коленями. Неужели тебя прельщает такая перспектива!"
"Со мной это не случится".
"Тебя в этом заверила Десмёи?"
"Будь добр, не произноси это имя!"
"Его необходимо произнести, потому что это имя равносильно гибели! Твоей гибели — если ты позволишь ей использовать тебя, как послушный инструмент".
Меланкте поднялась на ноги и подошла к окну.
Шимрод обращался к ее спине: "Вернись ко мне в Трильду. Я полностью очищу тебя от зеленой нечисти. Мы победим ведьму Десмёи! Ты полностью освободишься и полностью оживешь".
Меланкте повернулась к Шимроду: "Я ничего не знаю ни о какой зеленой нечисти, ничего не знаю ни о какой Десмёи! Уходи!"
Шимрод поднялся на ноги: "Сегодня — подумай о себе, подумай о том, как могла бы сложиться твоя жизнь. Я вернусь перед заходом солнца. Может быть, к тому времени ты прислушаешься к моим словам".
Меланкте словно ничего не слышала. Шимрод вышел из гостиной и спустился на пляж.
День тянулся час за часом. Шимрод сидел за столом перед гостиницей и наблюдал за солнцем, опускавшимся к горизонту. Когда горизонт стало отделять от солнца расстояние не больше диаметра солнечного диска, волшебник снова отправился на прогулку по пляжу. Оказавшись перед белым дворцом, он поднялся к входной двери, поднял дверной молоток и опустил его.
Дверь приоткрылась, выглянула служанка Лилья.
"Добрый вечер! — поздоровался Шимрод. — Я хотел бы поговорить с твоей хозяйкой".
Лилья широко раскрыла глаза: "Ее нет!"
"Где же она? На пляже?"
"Она уехала".
"Уехала? — резко переспросил Шимрод. — Куда?"
"Понятия не имею!"
"Что случилось? Расскажи!"
"Час тому назад в дверь постучали. Явился этот ска, Торкваль. Он прошел мимо меня и сразу направился в гостиную. Госпожа там сидела на диване. Увидев Торкваля, она вскочила на ноги. Какое-то время они смотрели друг на друга — я подглядывала из-за двери. Торкваль произнес одно слово: "Пора!" Хозяйка неподвижно стояла, словно в нерешительности. Торкваль шагнул к ней, взял ее за руку и повел ее через вестибюль ко входной двери. Она не возражала; она молча шла, не глядя по сторонам, как во сне".
Шимрод слушал; в груди у него нарастало тяжелое неприятное чувство. Лилья торопливо рассказывала: "На пляже их ждали две лошади. Торкваль поднял хозяйку и усадил в седло, а сам вскочил на другую лошадь. Они уехали на север. И теперь я не знаю, что делать!"
Шимрод с трудом подбирал слова: "Делай все, как обычно. Тебе же не давали никаких особых указаний?"
"Пожалуй, придется последовать вашему совету. Она, наверное, скоро вернется?"
"Может быть".
Шимрод вернулся по пляжу в гостиницу "Закат". Утром он снова явился в белый дворец на берегу, но застал только служанку Лилью: "Никаких вестей от твоей госпожи?"
"Никаких, сударь. Она где-то далеко — я нутром чую".
"У меня тоже такое впечатление". Волшебник нагнулся и подобрал с земли окатыш, повертел его в пальцах и вручил камешек служанке: "Как только твоя хозяйка вернется, выйди с этим окатышем на улицу, подбрось его в воздух и скажи: "Ступай к Шимроду!" Все понятно?"
"Понятно".
"Что нужно сделать?"
"Взять этот камешек, выйти на улицу, подбросить его и сказать: "Ступай к Шимроду!""
"Правильно! Вот еще серебряный флорин — он освежит твою память, когда потребуется".
"Благодарю вас, сударь".
5
Шимрод перенесся над горами на каменную площадку перед цитаделью Свер-Смода и зашел на внутренний двор. Два грифона завтракали, утоляя голод двумя огромными говяжьими окороками, четырьмя жареными на шампурах курицами, парой поросят, двумя бочонками маринованного лосося, кругом овечьего сыра и несколькими буханками свежего хлеба. Заметив Шимрода, чудища в ярости вскочили из-за стола и бросились к прибывшему, словно намереваясь разорвать его на куски.
Шимрод поднял руку: "Спокойно, спокойно! Разве Мурген не приказал вам вести себя вежливо?"
"Он похвалил нас за бдительность, — отозвался Вувас. — При этом он посоветовал нам проявлять некоторую сдержанность в отношении явно добропорядочных посетителей".
"Ты не соответствуешь определению добропорядочного посетителя, — заметил Вус. — Поэтому нам следует приступить к исполнению прямых обязанностей".
"Постойте! Я — Шимрод, и Мурген меня ожидает, чтобы обсудить важные дела".
"Посмотрим! На этот счет нет никакой уверенности!" — заявил темно-зеленый в крапинку Вус. Острым когтем огромной ноги он провел линию на каменных плитах двора: "Прежде всего надлежит убедиться в подлинности твоей добропорядочности, чем мы и займемся, как только подкрепимся".
"Нас больше никто никогда не обведет вокруг пальца! — поддержал коллегу Вувас. — Никто и никогда! Перешагни эту линию, и мы тебя прибавим к меню нашего завтрака".
Шимрод тихо произнес краткое заклинание, после чего сказал: "Предпочел бы сразу пройти проверку, но не сомневаюсь, что в первую очередь вы займетесь другими посетителями".
"Какими еще посетителями?" — не понял Вувас.
Шимрод показал пальцем. Обернувшись, грифоны обнаружили стайку из восьми бабуинов в красных панталонах и круглых красных шапочках, оживленно лакомившихся завтраком часовых. Два бабуина стояли с одной стороны стола, трое — с другой, а еще трое находились непосредственно на столе.
Разразившись оглушительным ревом, Вус и Вувас побежали разгонять бабуинов, но с обезьянами не так легко было справиться — они отскакивали с удивительным проворством, запуская лапы в бочонки с маринованным лососем и швыряясь рыбой. Воспользовавшись переполохом, Шимрод пересек внутренний двор, открыл высокую чугунную дверь и поспешил в большой зал.
Как прежде, в камине большого зала пылал огонь. Подвешенный с потолка стеклянный шар мерцал мрачновато-зеленым светом. Мургена не было.
Шимрод уселся перед камином и приготовился ждать. Через некоторое время он обернулся, чтобы посмотреть на подвешенный шар. Маленькие черные зрачки блестели из глубины глазниц, глядя на него сквозь зеленую пелену. Шимрод вернулся к созерцанию огня.
Мурген вошел и присел у стола. "Ты выглядишь разочарованным, — заметил великий чародей. — Что тебе удалось сделать в Иссе?"
"Кое-что удалось, — Шимрод рассказал обо всем, что происходило в гостинице "Закат" и во дворце Меланкте. — Наши подозрения подтвердились. Кроме того, я узнал об участии Торкваля, чего мы не подозревали".
"Немаловажное обстоятельство, свидетельствующее о заговоре! Учитывай, что прежде всего он явился к Меланкте, чтобы получить от нее указания".
"Но во второй раз он не интересовался никакими указаниями и подчинил ее своей воле".
"Тебе мое замечание может показаться циничным, но возникает впечатление, что для этого ему не пришлось прилагать особых усилий".
Шимрод не отрывал глаз от пламени: "Что ты знаешь о Торквале?"
"Немного. Он отпрыск знатной семьи ска, изменивший традициям предков и теперь промышляющий разбоем и убийствами; его банда наводит ужас на окрестное население. Его амбиции, однако, могут заходить гораздо дальше".
"Почему ты так думаешь?"
"Разве об этом не свидетельствует его поведение? Король Казмир хочет, чтобы Торкваль поднял восстание среди ульфских баронов. Торкваль берет у Казмира деньги, но поступает по-своему, что не приносит Казмиру никаких существенных выгод. Если Эйлас потеряет контроль над горцами, у Торкваля появится возможность захватить власть, сначала в горах, а потом — кто знает? В Ульфляндии? В Годелии? В восточном Даоте?"
"К счастью, это маловероятно".
Мурген тоже смотрел в огонь: "Торкваль — беспощадный человек. Я был бы не прочь подвесить его в бутылке по соседству с Тамурелло. Увы! Не могу нарушать свои собственные законы, если на это нет достаточных причин. Такие причины, однако, могут возникнуть".
"Каким образом?"
"Движущей силой во все этой интриге, насколько я понимаю, может быть только Десмёи. Где она прячется? В какой ипостаси? Она пользуется каким-то неожиданным обличьем или скрывается там, где ее невозможно обнаружить. Но ее надежды сбываются! Она всласть отомстила Тамурелло — но еще не всему мужскому полу. Ее ненависть не насытилась".
"Может быть, она прячется в теле Меланкте, ожидая удобного момента?"
Мурген покачал головой: "Это ограничило бы ее возможности и сделало бы ее слишком уязвимой, так как мне сразу же стало бы известно ее местонахождение. С другой стороны, Меланкте — или другое порождение того же типа — может служить сосудом, который Десмёи намерена в конечном счете наполнить".
"Трагично, что такая красота используется в столь низменных целях! — воскликнул Шимрод и откинулся на спинку кресла. — Тем не менее, меня это не касается".
"Само собой, — кивнул Мурген. — А теперь мне придется некоторое время заниматься другими вещами, настоятельно требующими моего внимания. Вокруг звезды Ачернар наблюдается странное оживление, особенно на внешних планетах. Тем временем Джоальда, в океанской пучине, беспокоят тревожные сны. Я должен проверить, имеется ли связь между этими явлениями".
"В таком случае, чем следует заняться мне?"
Мурген погладил подбородок: "Я буду внимательно следить за действиями Торкваля. Если он применяет колдовство, мы сможем сразу вмешаться. Если он просто бандит, каковы бы ни были его возмутительные преступления, с ним придется иметь дело королю Эйласу и его армиям".
"Я предпочел бы нанести ему упреждающий удар".
"Несомненно. Мы обязаны, однако, придерживаться принципа минимального вмешательства! Эдикт — хрупкое построение. Если станет известно, что мы его нарушаем, чего будут стоить все мои запреты? Чародеи снова распустятся".
"Позволю себе одно последнее замечание! Твои сторожевые чудища продолжают вести себя непозволительным образом! Они могут напугать робкого человека до смерти. Тебе обязательно следует научить их вести себя значительно вежливее и скромнее".
"Я этим займусь".
Глава 6
В конце лета, когда воздух наполнился ароматами осени, королевская семья готовилась вернуться из Сарриса в Хайдион. По этому поводу не было единства мнений и настроений. Король Казмир неохотно расставался с неофициальным образом жизни в Саррисе. Королева Соллас, напротив, не могла дождаться возможности забыть о пасторальных недостатках летнего дворца. Кассандра отъезд мало волновал: собутыльники, кокетливые девицы и веселые развлечения были так же доступны в Хайдионе, как и в Саррисе — может быть, даже в большей степени. Принцесса Мэдук, подобно королю Казмиру, покидала Саррис с сожалением. Она намекнула леди Дездее, и неоднократно, на то, что ее более чем устраивало существование в летней резиденции, и что она предпочла бы вообще не возвращаться в Хайдион. Воспитательница не обращала внимания на ее слова, и намеки ни к чему не привели. Волей-неволей принцессе, унылой и подавленной, пришлось смириться с идеей возвращения; ей сказали, что весь долгий путь до столицы Лионесса она проделает в королевском экипаже. Набравшись храбрости, Мэдук обреченно выразила желание ехать на Тайфере. Она указала на то, что это было бы удобно для всех. В экипаже будет больше места, а Тайферу полезно пробежаться. Леди Дездея выслушала это предложение, подняв брови с холодным изумлением: "Разумеется, это невозможно! Всякая деревенщина будет пялиться на то, как принцесса скачет в облаке пыли — хорошо, если страх заставит их удерживаться от смеха!"
"Я не собираюсь скакать в облаке пыли! Я могу ехать впереди, где не будет никакой пыли!"
"И как вы будете выглядеть на своем бравом пони во главе кавалькады? Почему бы вам не надеть кольчугу и не взять в руки высокое древко со знаменем подобно герольду-предвозвестнику былых времен?"
"Я ничего такого не имела в виду; я всего лишь…"
Леди Дездея подняла руку: "Ни слова больше! На этот раз вам придется вести себя достойно и ехать, как положено, вместе с ее величеством. Для того, чтобы вам не было скучно, вашим фрейлинам дозволят сидеть вместе с вами в экипаже".
"Именно поэтому я хочу ехать на Тайфере!"
"Невозможно!"
Приготовления шли своим чередом. Несмотря на недовольство принцессы, когда королевский экипаж выехал из Сарриса, Мэдук сидела напротив королевы Соллас, а по левую руку от нее сидели Девонета и Хлодис.
В свое время отряд прибыл в Хайдион, и в замке возобновился обычный распорядок жизни. Мэдук устроили в прежних апартаментах, хотя теперь они вдруг показались ей маленькими и тесными. "Странно! — подумала Мэдук. — За одно лето я постарела на целую вечность и, конечно же, стала лучше разбираться в жизни. Надо проверить…" Приложив ладони к груди, она нащупала небольшие мягкие выпуклости, раньше не ощущавшиеся. Она снова пощупала себя. В наличии мягких выпуклостей не было сомнений. "Гм! — сказала себе принцесса. — Надеюсь, когда я вырасту, из меня не получится что-нибудь вроде Хлодис".
Осень прошла, наступила зима. Для Мэдук самым достопримечательным событием стала отставка леди Дездеи, жаловавшейся на боли в спине, нервные судороги и общее недомогание. Злые языки шептали, что здоровье воспитательницы сокрушили извращенные проделки Мэдук и ее упорное непослушание. Леди Дездея пожелтела, как лимон, живот ее раздулся, и через некоторое время она умерла от водянки.
Ее преемницей стала знатная женщина помоложе, более покладистая — леди Лавель, третья дочь герцога Вискогского.
Учитывая провал прежних попыток приручить неукротимую принцессу, леди Лавель изменила тактику и не слишком приставала к подопечной. Новая воспитательница допускала — по меньшей мере для видимости — что Мэдук, исходя из собственных интересов, захочет научиться приемам, уловкам и хитростям, позволявшим соблюдать требования церемониального этикета, прилагая минимальные усилия. Конечно же, в качестве предварительного условия, принцессе надлежало узнать о тех неприятностях, от которых она стремилась уклониться. Таким образом, вопреки своим предпочтениям и догадываясь о том, что леди Лавель водит ее за нос, Мэдук усвоила кое-какие придворные ритуалы и простейшие навыки благородно-кокетливого поведения.
Погода испортилась: воющие штормовые ветры и проливные дожди обрушились на столицу Лионесса, и принцессе приходилось сидеть взаперти в Хайдионе. Грозовые бури кончились только через месяц, и чисто вымытый город внезапно озарился потоками бледного солнечного света. После длительного заключения Мэдук не могла не вырваться на свежий воздух. Не зная, где еще ее могли оставить в покое, она направилась в тайный сад, где томилась в последние годы жизни принцесса Сульдрун.
Убедившись в том, что за ней никто не следит, Мэдук поспешила по арочной галерее к туннелю под стеной Зольтры Лучезарного. Приоткрыв трухлявую дощатую дверь, Мэдук вступила в сад.
Еще не спускаясь в узкую ложбину, она остановилась, чтобы присмотреться и прислушаться. Вокруг ничто не шевелилось, тишину нарушал только далекий приглушенный шум прибоя. "Странно!" — думала Мэдук. В бледных лучах зимнего солнца сад казался не таким печальным, каким она его помнила.
Мэдук медленно спустилась по тропе к пляжу. Волны, возбужденные недавней бурей, высоко вздымались и тяжело обрушивались на щебень. Мэдук отвернулась от моря и взглянула вверх на ложбину. Более чем когда-либо, поведение Сульдрун представлялось ей загадочным. По словам Кассандра, Сульдрун не отважилась подвергнуть себя опасностям и лишениям, неизбежным в бродячей жизни. Почему нет? Сообразительный человек, решительно намеренный выжить, умеет сводить опасности к минимуму и даже, пожалуй, избегать их. Но Сульдрун, робкая и апатичная, предпочитала томиться в тайном саду — и здесь же в конце концов умерла.
"Это не для меня! — думала Мэдук. — Я мигом перескочила бы через ограду, только меня и видели! А потом притворилась бы прокаженным оборванцем. Покрыла бы лицо фальшивыми язвами, чтобы вызывать отвращение у каждого, кто подойдет — а того, кто не испугался бы, пырнула бы ножом! Будь я на месте Сульдрун, я никогда бы не повесилась!"
Мэдук стала задумчиво подниматься по тропе. Из трагических событий прошлого можно было извлечь полезные уроки. Прежде всего, Сульдрун надеялась на милосердие короля Казмира — и напрасно! Вывод был очевиден. Лионесская принцесса обязана была выйти замуж по приказу Казмира — или навлечь на себя его безжалостный гнев. Мэдук поморщилась. Сходство судьбы Сульдрун и ее собственного положения вызывало тревогу. Тем не менее, как бы ни гневался Казмир, его необходимо было убедить в том, что Мэдук не станет участвовать в его имперских планах.
Покинув сад, Мэдук возвращалась по галерее в замок. Издали, над проливом Лир, быстро приближалась гряда грозовых туч, и принцесса еще не успела зайти в вестибюль, как налетел влажный шквальный ветер, заставивший юбку прилипнуть к ногам. Сразу потемнело, засверкали молнии, заворчал раскатистый гром, начался ливень. "Когда кончится эта зима!" — негодовала Мэдук.
Непогода продолжалась еще две недели; наконец снопы солнечного света пробились сквозь облака. На следующий день влажный мир сверкал под ясным небом.
Король Казмир, тоже подавленный бесконечными грозами, решил выехать на прогулку с королевой Соллас и, сочетая приятное с полезным, показаться верноподданным обитателям столицы. Он приказал подать церемониальный экипаж; вскоре открытую карету уже подали к выходу из замка. Королевская семья заняла свои места: Казмир и Соллас сидели лицом вперед, принц Кассандр и принцесса Мэдук чопорно восседали напротив.
Эскорт и карета двинулись с места: первым гарцевал герольд, развевавший знамя с королевской эмблемой — черным Древом Жизни на белом поле, с дюжиной багряных гранатов, свисающих с ветвей. За ним ехали три всадника в коротких кольчугах и железных шлемах, с высоко поднятыми алебардами. Королевский экипаж следовал за оруженосцами; процессию замыкали верхом, бок о бок, еще три вооруженных всадника.
Экипаж катился вниз по Сфер-Аркту — медленно, чтобы горожане успевали выбегать, глазеть, показывать пальцами и время от времени издавать приветственные восклицания.
Там, где Сфер-Аркт кончался, процессия повернула по прибрежной дороге, Шалю, к месту строительства нового собора. Там экипаж остановился, и королевская семья спустилась на набережную, чтобы полюбоваться на достижения зодчих. Почти мгновенно к ним приблизился отец Умфред.
Встреча эта была не случайной. Отец Умфред и королева Соллас долго размышляли над тем, как можно было бы привлечь к собору благосклонное внимание Казмира. В точном соответствии с их планами, отец Умфред деловито выступил вперед и благоговейно-многозначительным тоном предложил познакомить короля с достоинствами храма.
"Мне отсюда все прекрасно видно", — сухо ответил Казмир.
"Как будет угодно вашему величеству! Тем не менее, вблизи собор Святейшей Соллас еще больше радует глаз великолепием".
Казмир взирал на недостроенные стены: "Твоя секта немногочисленна. Чрезмерные масштабы этого здания не соответствуют его предназначению".
"Мы совершенно убеждены в обратном, — жизнерадостно возразил отец Умфред. — В любом случае, величественное сооружение лучше согласуется с наименованием храма Святейшей Соллас, нежели нищенская часовня, впопыхах слепленная из глины на деревянных кольях, не так ли?"
"В любом случае, мне все это не нравится! — парировал король. — Я слышал, что в Риме и в Равенне церкви набиты золотой мишурой и всяким хламом, облепленным драгоценными камнями — настолько, что там не остается места ни для чего другого. Будь уверен, что ни гроша из королевской казны Лионесса не будет потрачено на твои шутовские побрякушки!"
Отец Умфред заставил себя рассмеяться: "Ваше величество! Уверяю вас, собор послужит украшением вашей столицы и привлечет пилигримов, пополняющих казну. И, чем роскошнее будет собор, тем быстрее он позволит достигнуть той же цели!" Жрец деликатно прокашлялся: "Не следует забывать, что источником золота, наполняющего церкви Рима и Равенны, являются не строители церквей, а прихожане и паломники".
"Ха! — воскликнул Казмир, заинтересованный вопреки своим предубеждениям. — И как же становится возможным такое чудо?"
"Здесь нет никакой тайны. Молящиеся надеются привлечь к себе благоволение небес, внося денежный вклад, — отец Умфред развел руками. — Кто знает? Их надежды могут быть вполне основательны! Никто еще не доказал обратного".
"Гм".
"Одно несомненно! Каждый паломник, прибывающий в столицу Лионесса, покинет ее, духовно обогатившись, но расставшись с частью мирских сбережений".
Король Казмир оценивающе взглянул на недостроенный собор так, словно увидел его в новом свете: "Как ты надеешься привлечь богатых и щедрых паломников?"
"Некоторые приедут, чтобы молиться и участвовать в обрядах. Иные будут часами сидеть в тенистой тишине высокого нефа, чувствуя, как все их существо словно проникается святостью. Другие пожелают узреть воочию наши реликвии, чтобы их охватил благоговейный трепет присутствия сил небесных. Реликвии имеют огромное значение и эффективно привлекают пилигримов даже из дальних стран".
"Реликвии? Какие еще реликвии? Насколько мне известно, у нас нет никаких святынь".
"Это интереснейший вопрос, — кивнул отец Умфред. — Существуют самые различные реликвии, их можно отнести к нескольким категориям. Превыше всего — уникальные реликвии, непосредственно связанные с Господом нашим Иисусом Христом. Не столь драгоценными, но чрезвычайно привлекательными считаются также святыни, напоминающие о житиях двенадцати апостолов. К третьей категории относятся реликвии библейской древности, нередко самые редкие и дорогостоящие — например, камень, которым Давид сразил Голиафа, или одна из сандалий Седраха с отметинами, оставленными пламенем на подошве. Реликвии четвертого рода, также весьма желательные — предметы, имеющие отношение к тому или иному святому, в том числе мощи. Кроме того, существуют реликвии, которые можно было бы назвать "второстепенными" — они любопытны скорее в связи с окружающими их обстоятельствами, нежели по причине их святости. Например, коготь медведя, задравшего святого Кандольфа, браслет с запястья блудницы, которую Иисус защитил перед храмом, или высохшее ухо одной из гадаринских свиней. К сожалению, многие лучшие, чудотворнейшие реликвии исчезли бесследно — или еще не найдены. С другой стороны, время от времени становятся известными — и даже предлагаются в продажу — святыни, высокое качество которых гарантируется. Разумеется, к приобретению таких предметов следует подходить с величайшей осторожностью".
Казмир подергивал бороду: "Откуда ты знаешь, что одна реликвия — подлинная, а другая — поддельная?"
Отец Умфред поджал губы: "Размещение фальшивой реликвии в освященном храме приведет к испепелению молниями небесными самой подделки, а также того, кто повинен в таком святотатстве. По меньшей мере, так говорят. Кроме того, мерзкий еретик будет осужден на вечные муки в глубочайших безднах ада! Это общеизвестно и придает уверенность благочестивым покупателям".
"Мм-да. Как часто наблюдается испепеление подделок небесными молниями?"
"Точное число таких случаев мне неизвестно".
"Так как же ты собираешься приобретать свои реликвии?"
"Различными способами. Иногда их дарят; мы разошлем агентов в поисках других. Самая драгоценная реликвия — чаша Грааля; из нее Спаситель пил во время тайной вечери, в нее же Иосиф Аримафейский собрал кровь, сочившуюся из ран Господних. Впоследствии он даровал ее аббатству Гластонбери в Британии, а оттуда ее переместили на священный остров на озере Лох Кориб в Ирландии. Чтобы предохранить Грааль от язычников, его привезли на Старейшие острова, но в настоящее время его местонахождение неизвестно".
"Любопытная история, — заметил Казмир. — Неплохо было бы, если бы ты нашел этот "Грааль" и выставил его на всеобщее обозрение".
"Мы можем только мечтать и надеяться! Если чаша Грааля попадет к нам в руки, собор Святейшей Соллас сразу станет самой знаменитой церковью христианского мира".
Королева Соллас не могла сдержать тихое возбужденное восклицание. Обратив огромные влажные глаза на царственного супруга, она произнесла: "Ваше величество, разве не ясно? Мы обязаны приобрести лучшие, самые замечательные реликвии — ничто другое не подобает!"
Казмир холодно пожал плечами: "Делай, что хочешь — постольку, поскольку королевская казна не понесет никаких расходов. Это условие должно соблюдаться неукоснительно".
"Но неужели не понятно? Какие бы небольшие суммы мы ни потратили, они принесут стократный доход! И все это послужит на славу нашему чудесному собору!"
"Именно так! — самым звучным тоном отозвался отце Умфред. — Как всегда, дражайшая королева, ваши замечания свидетельствуют о проницательности и о глубочайшем понимании ситуации!"
"Вернемся в карету, — обронил Казмир. — Я видел все, что хотел увидеть — и услышал больше, чем хотел".
2
Время шло своим чередом, зима сменилась весной. Будни Хайдиона оживились разнообразными событиями. Принц Кассандр накуролесил, ввязавшись в очень неприличную историю, и был отправлен в Форт-Маэль, что у самой границы Блалока — поостыть и поразмышлять о своих прегрешениях.
Из Южной Ульфляндии поступили новости о Торквале. Его разбойничья банда совершила вылазку против обособленной и, на первый взгляд, плохо защищенной крепости Фрамм — и натолкнулась на засаду, устроенную отрядами ульфской армии. В этой стычке Торкваль потерял большинство своих головорезов и сам едва успел ускользнуть подобру-поздорову.
Другим событием, более существенным с точки зрения принцессы Мэдук, стало обручение ее не слишком требовательной и, пожалуй, даже беспечной наставницы, леди Лавель. Для того, чтобы подготовиться к бракосочетанию с сэром Гарстангом из замка Звонкая Тетива, ей пришлось покинуть королевский дворец и вернуться в свое поместье Придарт.
Новой воспитательницей принцессы назначили леди Восс, старую деву, дочь троюродного брата Казмира, лорда Викса из Четверобашенной Пустоши в окрестностях Слют-Скима. Если можно было доверять недоброжелательным слухам, отцом леди Восс на самом деле был бродяга-гот, навестивший Четверобашенную Пустошь в отсутствие лорда Викса — а тот отсутствовал часто и подолгу. Так или иначе, леди Восс ничем не напоминала трех младших сестер, изящных и темноволосых, отличавшихся добродушным нравом и достаточно привлекательных, чтобы не заходить слишком далеко в поисках супругов. Леди Восс, высокая и широкоплечая, с серой шевелюрой стального оттенка и угловатой каменной физиономией, неподвижно наблюдавшей за происходящим пронзительно-серыми глазами из-под пепельных бровей, напротив, не обладала ни одним из качеств, которые принцесса Мэдук находила привлекательными в леди Лавель.
Через три дня после отъезда леди Лавель королева Соллас вызвала принцессу к себе в апартаменты: "Иди-ка сюда, Мэдук! Вот леди Восс — она возьмет на себя обязанности, которыми, боюсь, несколько пренебрегала леди Лавель. Теперь твоим приручением займется леди Восс, и займется как следует".
Мэдук покосилась на железную старую деву: "Увольте, ваше величество! Кажется, я уже достаточно приручена".
"Если бы! В любом случае, леди Восс проследит за тем, чтобы ты хорошо усвоила надлежащие дисциплины. Так же, как и я, она удовлетворяется только совершенством, и тебе придется приложить все возможные усилия, чтобы его достигнуть!"
Леди Восс прокашлялась: "Насколько мне известно, леди Лавель предъявляла не слишком жесткие требования и не сумела закрепить в памяти принцессы полезные уроки. Жертвой такой халатности, к сожалению, стала сама принцесса, привыкшая попусту терять время".
"Рада видеть такую преданность своему делу! — отозвалась Соллас. — Мэдук всегда сопротивлялась дисциплине, а о точном выполнении указаний в ее случае и говорить не приходится. Уверена, леди Восс, что вам удастся устранить это упущение".
"Сделаю все, что смогу, — леди Восс решительно повернулась к Мэдук. — Принцесса, я не требую невозможного! Но вам придется постараться!"
"Вот-вот, — кивнула королева. — Мэдук, тебе понятен этот новый принцип образования?"
"Позвольте спросить! — храбро подняла голову Мэдук. — Разве я не принцесса королевской крови?"
"Разумеется, с этим никто не спорит".
"В таком случае леди Восс обязана выполнять мои высочайшие указания и учить меня только тому, чему я желаю учиться".
"Ха-ха! — развеселилась Соллас. — В какой-то мере твой аргумент имеет смысл, но ты слишком неопытна, чтобы понимать, что тебе полезно, а что — вредно. В этом отношении леди Восс — несомненный авторитет, и она будет решать все вопросы, связанные с твоим образованием".
"Но ваше величество, помилуйте! Такое образование не пойдет мне на пользу! Неужели вы хотите, чтобы я стала такой, как леди Восс?"
"Ты будешь учиться тому, чему я тебя буду учить, — сдержанно откликнулась леди Восс. — И учиться прилежно! Прилежание полезно каждому".
Королева Соллас махнула рукой: "Можешь идти, Мэдук — это решено. Здесь больше не о чем говорить".
Поведение принцессы почти сразу вызвало критику со стороны новой воспитательницы: "Не стану терять время на уговоры. Внесем ясность в этот вопрос, раз и навсегда: ты будешь неукоснительно выполнять мои указания — проворно и без возражений. В противном случае я немедленно отправлюсь к королеве — чтобы она разрешила мне устроить тебе заслуженную взбучку".
"Взбучка не соответствовала бы моему положению при дворе", — заметила Мэдук.
"А о ней никто не узнает, кроме меня и тебя. Кроме того, никому не будет до этого никакого дела — кроме меня и тебя. Поэтому советую соблюдать осторожность! Не сомневаюсь, что мне будет предоставлено право подвергать тебя телесным наказаниям, и я буду только приветствовать такое положение вещей — твоя непокорность возмутительна, а твои наглые ухмылки оскорбительны в высшей степени!"
"Возмутительны и оскорбительны ваши замечания, а не мое поведение, — чопорно ответила Мэдук. — Запрещаю вам попадаться мне на глаза, пока вы не принесете извинения! Кроме того, я требую, чтобы вы почаще мылись — от вас козлом несет. На сегодня все — можете идти!"
У леди Восс отвисла челюсть; она окаменела, уставившись на принцессу. Повернувшись на каблуках, наставница удалилась из помещения. Через час принцессу Мэдук снова вызвали в апартаменты королевы, куда она явилась, неохотно волоча ноги, полная недобрых предчувствий. Королева Соллас сидела в мягком кресле — гувернантка Эрмельгарта расчесывала ей волосы. Тут же, под рукой, стоял отец Умфред, декламировавший псалмы. Напротив королевы, на скамье, молчаливо сидела леди Восс.
"Мэдук, я тобой недовольна! — капризно произнесла королева. — Леди Восс сообщила мне о твоем дерзком непослушании. С этим необходимо покончить, и немедленно! Что ты можешь сказать в свое оправдание?"
"Леди Восс — отвратительная старая карга".
Королева рассмеялась, отказываясь верить своим ушам: "Даже если бы твое замечание соответствовало действительности, какое это имеет значение, если она правильно выполняет обязанности?"
Мэдук попыталась придать голосу оптимистическую бодрость: "В дерзости можно обвинить только ее — она позволяет себе угрожать принцессе королевской крови! Леди Восс должна извиниться передо мной сию же минуту — или я прикажу ее хорошенько выпороть. Сама я этим заниматься, конечно, не буду — порку можно поручить отцу Умфреду; не такая уж это сложная задача, если проявлять достаточное усердие и попадать розгой по одному месту, а не вокруг да около".
"Еще чего! — зашипела потрясенная леди Восс. — Какую чепуху несет этот ребенок? Она с ума сошла?"
Отец Умфред не смог удержаться от скабрезной ухмылки, но леди Восс обратила на него взгляд настолько ледяной, что жрец тут же подтянулся и поджал губы.
Королева Соллас строго выпрямилась в кресле: "Мэдук, твоя безответственная болтовня удивляет всех присутствующих! Не забывай! Леди Восс действует от моего имени — если ты ее не слушаешься, ты не слушаешься меня! Судя по всему, ты не позволяешь прислуге расчесывать тебе волосы, как следует, и напялила какие-то мятые штаны — где ты их нашла? Фу! Так может выглядеть деревенская шпана, а не изящная принцесса королевской крови!"
"Совершенно согласна! — вставила леди Восс. — Принцесса уже не ребенок, она становится девушкой, и ей следует соблюдать приличия".
Мэдук надула щеки: "Мне не нравится, когда меня дерут за волосы так, что глаза пучатся! А такую одежду я надеваю, потому что она удобная. Какой смысл носить красивое длинное платье, когда я иду в конюшню — только подол в навозе испачкается!"
"Значит, не пристало тебе слоняться в конюшне! — отрезала королева. — Разве можно вообразить, чтобы я стала якшаться с лошадьми — или чтобы леди Восс наслаждалась ароматом конского навоза? Это невозможно себе представить! Мы соблюдаем приличия, подобающие нашему положению в обществе и при дворе. Леди Восс совершенно права, когда хочет привести в порядок твои волосы, сделать тебе модную прическу и научить тебя светским манерам, чтобы галантные молодые люди не подумали, что перед ними какой-то уродец, когда они повстречаются с тобой на праздничном приеме или на балу!"
"Они не подумают, что я уродец, потому что меня не будет ни на приеме, ни на балу".
Королева Соллас пристально взглянула в лицо принцессе: "Если я прикажу тебе явиться, ты не посмеешь меня ослушаться. Скоро уже начнутся серьезные переговоры о твоем обручении, и ты должна показать себя в наилучшем виде. Никогда не забывай: ты — принцесса Мэдук Лионесская, и должна выглядеть соответствующим образом".
"Так точно! — кивнула Мэдук. — Я — высокородная принцесса Мэдук, и придворные должны меня слушаться! Я приказала выпороть леди Восс. Пусть этим займутся сию же минуту!"
"Что ж, — угрожающе спокойно сказала королева, — мы этим займемся. Эрмельгарта, выдерни-ка из веника несколько длинных прутьев, гибких и крепких".
Гувернантка поспешила выполнить поручение.
"Да-да, эти сгодятся, — кивнула Соллас. — А теперь приступим к порке. Мэдук! Иди сюда!"
"Зачем?"
Королева со свистом размахивала розгами из стороны в сторону: "Не люблю заниматься такими вещами, от них пот прошибает. Тем не менее, если уж мне придется потрудиться, я свое дело сделаю как надо. Иди сюда, снимай штаны!"
Голос принцессы задрожал: "С моей стороны было бы глупо снимать штаны. Гораздо лучше держаться как можно дальше от тебя и от твоих розог".
"Ты смеешь мне перечить? — взревела королева Соллас, тяжело поднимаясь на ноги. — В самом деле, розги пойдут тебе на пользу!" Откинув шаль раздраженным движением толстой белой руки, королева двинулась вперед. Отец Умфред, придерживая пальцами книжечку псалмов, расплылся в блаженной улыбке. Леди Восс строго выпрямилась. Мэдук в отчаянии озиралась по сторонам. Снова торжествовала несправедливость, снова все только и ждали возможности ее унизить!
Облизав губы, Мэдук сложила мизинец колечком и тихо зашипела. У королевы Соллас чуть не подогнулись колени, она широко открыла рот — руки ее тряслись, розги выпали из судорожно дергающихся пальцев, зубы стучали как окатыши в полупустой коробке. Отец Умфред, все еще излучавший благожелательную улыбку, издал невразумительное клокочущее верещание, после чего, стуча зубами, как разозлившаяся белка, согнулся пополам, топоча и взбрыкивая ногами, словно пьяный кельт, пляшущий в кабаке. Эрмельгарта и леди Восс, оставшиеся в стороне, почувствовали, тем не менее, отголосок чар и побледнели, тихонько постукивая зубами.
Мэдук безразлично повернулась, чтобы выйти из гостиной, но ей преградила путь массивная фигура короля Казмира, стоявшая в дверном проеме: "Что тут происходит? Почему все трясутся, как одержимые?"
"Ваше величество! — жалобно отозвался отец Умфред. — Принцесса Мэдук научилась колдовским трюкам — она умеет приводить окружающих в замешательство так, что у всех начинают стучать зубы и голова кружится волчком".
"Умфред прав! — хрипло выдавила королева. — Мэдук прошипела или просвистела что-то — я не успела даже заметить, как меня ноги перестали держать, и у нас у всех бешено застучали зубы, да так, что до сих пор в голове колотушки шумят!"
Казмир с любопытством взглянул на Мэдук: "Это правда?"
"Королева Соллас последовала неразумному совету и собиралась меня побить, — задумчиво ответила принцесса, — но ее остановило, судя по всему, свойственное ей чувство справедливости и сострадания. Между тем, я приказала выпороть леди Восс — надеюсь, что ваше величество проследит за тем, чтобы мое приказание выполнили".
"Невероятная чепуха! — выпалила леди Восс. — Эта сумасбродная маленькая чертовка что-то прошипела, и мы все подскочили, как ошпаренные, и принялись стучать зубами!"
"Как это понимать, Мэдук?" — снова поинтересовался король.
"Ничего особенного, — Мэдук пыталась обогнуть царственный торс, чтобы выскользнуть наружу. — Ваше величество, позвольте мне удалиться, если вам будет так угодно".
"Мне не будет так угодно! По меньшей мере до тех пор, пока не станет ясно, что именно тут случилось. О каком шипении они говорят, что ты натворила?"
"Это всего лишь безобидный прием, которому меня научили, ваше величество".
"Ничего себе безобидный! — возмутилась королева Соллас. — У меня до сих пор все зубы ломит, и кровь стучит в голове! Помню, леди Дездея жаловалась на нечто подобное еще в Саррисе!"
Казмир нахмурился: "Кто научил тебя этому сглазу?"
"Государь, для всех будет лучше, если мы будем рассматривать этот вопрос как мой маленький секрет", — храбро ответила Мэдук.
Глядя на принцессу сверху вниз, король удивленно поднял брови: "Ты опять позволяешь себе дерзости? Я должен выслушивать советы щуплой несмышленой девчонки? Эрмельгарта, давай сюда розги!"
Мэдук пыталась увернуться и проскочить в дверь, но Казмир схватил ее и перебросил через колено. Чтобы Мэдук не шипела, король зажал ей рот рукой, а затем приспособил с этой целью носовой платок, вставив его между зубами принцессы и завязав у нее под затылком. Получив инструмент наказания из рук гувернантки, его величество торжественно нанес шесть хлестких ударов, со свистом разрезая воздух прутьями.
Король ослабил хватку. Опустившись на ноги, Мэдук медленно подтянула штаны — слезы унижения и ярости текли у нее по щекам. "Ну, как тебе понравился такой безобидный прием, маленькая плутовка?" — любезным тоном съязвил Казмир.
Мэдук стояла, растирая обеими руками горящие ягодицы: "Придется попросить мою мать научить меня новым колдовским трюкам".
Казмир открыл было рот, но тут же погладил бороду и промолчал. Прошло несколько напряженных секунд. Наконец король сказал: "Твоя мать умерла".
Разъяренная Мэдук забыла обо всем, кроме жгучего желания избавиться от Казмира, от Соллас и всего, что с ними связано: "Сульдрун не была моей матерью, и вы это прекрасно знаете!"
"О чем ты говоришь? — отступив на шаг, взревел Казмир. — Снова дерзости, снова непослушание?"
Мэдук шмыгнула носом и решила не пояснять свое замечание.
Казмир продолжал бушевать: "Если я говорю, что твоя мать умерла, значит, так оно и есть! Ты хочешь, чтобы тебя снова выпороли?"
"Моя мать — фея Твиск, — отозвалась Мэдук. — Можете бить меня, сколько хотите, от этого ничего не изменится. А вот отца я еще не знаю — и поэтому у меня нет родословной".
"Хм! Ха! — Казмир поспешно решал, как поступить в неожиданной ситуации. — Действительно. Каждому полагается иметь родословную".
"Рада, что вы со мной согласны, ваше величество, так как в один прекрасный день я так или иначе ее найду".
"В поисках нет необходимости! — напустил на себя добродушие король. — Ты — принцесса Лионесская, и в твоем случае никогда не возникнет необходимость решать вопрос о наличии или отсутствии родословной".
"Хорошая длинная родословная лучше, чем ее отсутствие".
"Это правда", — Казмир поднял глаза: все присутствующие смотрели на него. Король подал знак принцессе: "Пошли".
Король привел принцессу в свою частную гостиную и указал на диван: "Садись".
Мэдук осторожно присела на подушки, стараясь не причинять себе дополнительную боль и в то же время настороженно наблюдая за королем.
Король принялся шагать из угла в угол, заложив руки за спину. Фактическое происхождение Мэдук не имело значения — постольку, поскольку оно никому не было известно. В качестве принцессы Мэдук можно было использовать для скрепления важных стратегических уз. В качестве отродья фей Мэдук была в этом отношении полностью бесполезна. Казмир остановился посреди гостиной: "Таким образом, ты подозреваешь, что Сульдрун не была твоей матерью?"
"Моя мать — фея Твиск. Она жива и здорова".
"Позволю себе некоторую откровенность, — сказал Казмир. — Действительно, мы знали, что ты — подкидыш, но ты была таким милым младенцем, что мы просто не смогли от тебя отказаться. Поэтому мы приняли тебя в лоно семьи и стали величать "принцессой Мэдук". И теперь ты — принцесса. Ты пользуешься всеми привилегиями королевской внучки, но в твоем высоком положении нельзя забывать и об обязанностях". Тон Казмира слегка менялся по мере того, как тайком наблюдал за сидящей на диване девочкой: "Конечно, твоя ситуация изменится, если настоящий сын Сульдрун явится, чтобы предъявить право на наследство. Что ты о нем знаешь?"
Мэдук ерзала на диване, стараясь успокоить пульсирующую боль в ягодицах: "Я спрашивала о своей родословной, но никто мне ничего не объяснил".
"Тебе неизвестна судьба другого ребенка — сына Сульдрун, которого тобой подменили? Он должен быть твоего возраста".
Мэдук стоило большого труда подавить злорадную усмешку. Год в обители фей равнялся семи, восьми — может быть, даже девяти годам, проведенным среди людей, хотя точное соответствие не поддавалось определению. Казмир даже не догадывался об этом.
"Какое мне до него дело? — соврала Мэдук. — Надо полагать, он все еще якшается с эльфами. Или умер. Тантревальский лес полон опасностей".
"А почему ты ухмыляешься?" — резко спросил Казмир.
"Я гримасничаю от боли, — пояснила Мэдук. — Разве вы не помните? Вы нанесли мне шесть жестоких ударов. Я-то их никогда не забуду".
Король прищурился: "Как следует понимать твое последнее замечание?"
Мэдук подняла невинные голубые глаза: "Я не придаю словам никакого особого значения — кроме того, какое им обычно приписывается. А вы разве не так разговариваете?"
Казмир нахмурился: "Ну ладно! Бесполезно рассуждать о пустячных обидах. Что было, то прошло. Тебе предстоит прожить еще много счастливых дней! Быть принцессой Лионесской — большая удача!"
"Надеюсь, что вы объясните это леди Восс, ваше величество — чтобы она подчинялась моим приказам или, что еще лучше, вернулась восвояси в Четверобашенную Пустошь".
Король Казмир прокашлялся: "Трудно сказать, что можно с этим сделать… У королевы Соллас, знаешь ли, свои предпочтения. В любом случае… Хм! Само собой, не следует разбалтывать наши секреты каждому встречному-поперечному, на радость вульгарным сплетникам. Если толпа узнает правду о твоем происхождении, тебе придется распрощаться с любыми надеждами на выгодный брак! Следовательно, эту правду необходимо хранить в тайне. Я поговорю с Эрмельгартой, со жрецом и с леди Восс — они не посмеют распускать слухи. И ты останешься, как всегда, очаровательной принцессой Мэдук, шаловливой и жизнерадостной, которую все любят".
"Мне что-то нехорошо, — пожаловалась Мэдук. — Пойду лучше прилягу". Поднявшись на ноги, она направилась к двери. Задержавшись перед тем, как выйти, принцесса обернулась: король Казмир мрачно смотрел ей вслед, расставив ноги и сложив руки за спиной.
"Не забудьте, ваше величество, — тихо сказала Мэдук. — Я не хочу больше видеть леди Восс. Она опозорилась и не справилась со своими обязанностями".
Казмир только хмыкнул, не выражая ни согласие, ни отказ. Мэдук повернулась и вышла.
3
Снова настало лето, но в этом году королевская семья не намеревалась переезжать в Саррис. Решение это диктовалось состоянием государственных дел, так как Казмир оказался вовлечен в опасную игру, требовавшую постоянной бдительности и точных, хорошо продуманных ходов.
Королевская игра началась со внезапного переполоха в Блалоке. Казмир надеялся извлечь преимущества, манипулируя событиями настолько мягко, что ни у короля Одри, ни у короля Эйласа не могло быть разумных оснований для протеста.
Причиной смуты в Блалоке стала немощь, постигшая короля Милона. Многолетняя неумеренная приверженность к буйным радостям застолья привела наконец к воспалению суставов, подагре и вздутию печени — теперь Милон лежал в темной спальне, по-видимому находясь в агонии, и отзывался только короткими стонами. Врачи предписали ему питаться исключительно пахтой, взбитой из сырых яиц, а также, изредка, сырыми устрицами — но, несмотря на строгую диету, никаких явных признаков улучшения не наблюдалось.
Из трех сыновей короля Милона в живых оставался только младший, принц Брезанте, какового и считали наследником престола. Брезанте, однако, отличался бесхарактерностью и по различным причинам не пользовался популярностью среди многих представителей кельтской знати. Тем не менее, некоторые феодалы, верные королю Милону и династии Вале, без особого энтузиазма продолжали поддерживать принца Брезанте. По мере того, как королю Милону становилось все хуже, предводители кельтских кланов занимали все более несовместимые позиции, и уже ходили тревожные слухи о возможности мятежей и междоусобицы.
Власть умирающего короля Милона с каждым днем становилась все более эфемерной, и герцоги из отдаленных провинций Блалока уже правили своими владениями наподобие независимых монархов.
Король Казмир надеялся извлечь выгоду из такой неопределенной расстановки сил. Он запланировал несколько незначительных, но неприятных стычек между лионесскими пограничными баронами и теми отколовшимися от кельтского королевства герцогами, чьи земли стали удобной мишенью для провокаций. Ежедневно из удаленных уголков Лионесса совершались новые небольшие вылазки в Блалок. Казмир надеялся, что рано или поздно кто-нибудь из вспыльчивых блалокских герцогов, ревниво охранявших свои прерогативы, решится на ответное нападение — после чего Казмир, под предлогом необходимости наведения порядка, поддержания мира и оказания помощи законному правительству Милона, мог выступить во главе многочисленной армии из близлежащего Форт-Маэля и захватить контроль над Блалоком. Затем Казмир милостиво согласился бы удовлетворить просьбы фракций, противостоявших принцу Брезанте, и принял бы корону Блалока, тем самым присоединив Блалок к Лионессу. При этом ни даотский король Одри, ни тройский король Эйлас не могли бы обвинить его в нарушении каких-либо правовых ограничений.
Проходили дни и недели — Казмир вел свою игру в высшей степени деликатно и осторожно. Блалокские герцоги-отщепенцы, разъяренные набегами из Лионесса, предчувствовали опасности, связанные с попытками возмездия, и выжидали. В Твиссами принц Брезанте, недавно женившийся на молодой принцессе из уэльского королевства Бор, соизволил отвлечься от супружеских обязанностей в достаточной мере для того, чтобы заметить беспорядок, царивший в королевстве. Знатные кельты, верные королю Милону, оказывали на него давление до тех пор, пока он не разослал гонцов к королю Одри и к королю Эй-ласу, извещая их о необычном всплеске вылазок, набегов и провокаций, наблюдавшихся на лионесской границе.
Отвечая, король Одри ограничился расплывчатыми выражениями. Он предположил, что король Милон и принц Брезанте могли неправильно истолковать несколько нежелательных, но, скорее всего, несущественных инцидентов. Одри советовал принцу Брезанте проявлять благоразумие: "Прежде всего, не следует доверять внезапным догадкам и допущениям — выражаясь иносказательно, опасно метаться в темноте из стороны в сторону, не зная дороги. Поспешные решения нередко бесполезны и безрассудны. Всякий раз, когда рядом падает желудь, не следует заявлять, что небо может обрушиться нам на голову! Я лично предпочитаю такой принцип уверенного и равномерного государственного управления и рекомендую его вам, надеясь, что вы найдете его не менее полезным. В любом случае, заверяю вас в моем дружеском расположении и желаю вам всего наилучшего".
Король Эйлас ответил по-другому. Из Домрейса в море вышла флотилия из девяти военных кораблей — по словам Эйласа, "с целью отработки маневров". Как если бы поддавшись внезапному капризу, Эйлас нанес незапланированный визит в столицу Лионесса на борту "Сангранады", трехмачтовой галеры.
Бросив якорь поодаль от берега, Эйлас отправил к пристаням Лионесса шлюпку с гонцом, передавшим королю Казмиру запрос о разрешении на вход в гавань. В своем послании он упомянул, что его визит, объяснявшийся исключительно счастливым стечением обстоятельств, носил неформальный характер и не требовал каких-либо церемониальных приготовлений — тем не менее, Эйлас надеялся обменяться с королем Казмиром мнениями по вопросам, вызывавшим их взаимный интерес.
Разрешение было получено незамедлительно: "Сангранада" неспешно пересекла столичную гавань и пришвартовалась у пристани. Остальные корабли тройской флотилии бросили якоря на открытом рейде, не входя в гавань.
Сопровождаемые немногочисленным эскортом, король Эйлас и принц Друн спустились по трапу. Казмир ожидал их в королевской карете; окруженная конной охраной, карета с царственными персонами поднялась по Сфер-Аркту к замку Хайдион.
По пути Казмир выразил озабоченность по поводу кораблей, стоявших на рейде: "Пока сильного ветра нет, или пока он дует с берега или с запада, опасности нет. Но если направление ветра изменится, ваши корабли может сразу отнести в море".
"Именно поэтому мы не собираемся задерживаться, — ответил Эйлас. — Думаю, что пару дней нынешняя погода все-таки продержится".
"Жаль, что вы так скоро нас покинете, — вежливо заметил Казмир. — Может быть, мы как-нибудь найдем время устроить рыцарский турнир. Вы и принц Друн могли бы даже принять в нем участие".
"Только не я! — отозвался Эйлас. — Это развлечение не в моем вкусе. Оно для любителей покрываться ушибами и синяками, падая с лошади на всем скаку".
"А Друн?"
"Я предпочитаю играть с диаболо".
"Как вам будет угодно, — пожал плечами король Казмир. — По-видимому, наши развлечения будут носить неофициальный характер".
"Что вполне меня устраивает", — кивнул Эйлас. Как всегда, разговаривая с королем Лионесса, Эйлас поражался своей способности притворяться — во всем мире не было человека, которого он ненавидел больше Казмира: "Тем не менее, раз уж морские ветры были так любезны и привели нас к вашим берегам, мы могли бы с пользой провести час-другой, обсуждая проблемы этого беспокойного мира".
"Так тому и быть", — уступил Казмир.
Эйласа и Друна провели в комнаты Восточной башни, где они выкупались и переоделись, после чего спустились, чтобы поужинать с королевской семьей. По этому случаю Казмир решил воспользоваться Зеленым залом, получившим такое прозвище благодаря панелям из зеленоватой мореной ивы и огромному серо-зеленому ковру с вышитой россыпью красных цветов.
Когда Эйлас и Друн прибыли в Зеленый зал, их уже ожидали Казмир и его домочадцы. Других гостей не было — по-видимому, ужин действительно должен был носить исключительно неформальный характер. Король Лионесса стоял у камина и щелкал грецкие орехи, бросая скорлупки в огонь. Королева Соллас мирно сидела неподалеку, как всегда напоминая мраморную статую — ее уложенные кольцами бледно-золотистые косы облекала сетка мелкого жемчуга. Мэдук стояла в стороне, глядя в потрескивающее пламя камина с отсутствующим выражением — мысли ее явно блуждали где-то далеко. Она позволила одеть себя в темно-синее платье с белым кружевным воротником; волосы ее были перевязаны белой лентой так, чтобы меднорыжие кудри выгодно обрамляли лицо более или менее упорядоченными локонами. Леди Этарре, заведовавшая гардеробом принцессы (Мэдук не позволяла леди Восс заходить в свои апартаменты) сообщила королеве Соллас: "Наконец-то она не походит на лесное привидение!"
Стоявшая тут же леди Восс не преминула заметить: "Ее настроения непредсказуемы".
"Кто знает, что у нее на уме? — фыркнув, отозвалась королева. — Благодарю вас, леди Этарре, вы можете идти". Когда леди Этарре, опустившись в реверансе, покинула гостиную, Соллас продолжала: "Учитывая весьма сомнительное происхождение Мэдук — которое нам, разумеется, не пристало обсуждать — переменчивость ее настроений неудивительна".
"Возникла необычная ситуация, — весомо произнесла леди Восс. — Тем не менее, указания короля недвусмысленны, и не мне сомневаться в их многозначительности".
"Здесь нет никакой тайны, — пожала плечами Соллас. — Мы надеемся выгодно выдать ее замуж. Тем временем придется терпеть ее причуды".
Сидя в Зеленом зале, королева Соллас украдкой оценивала внешность и поведение принцессы. "Мэдук никогда не станет настоящей красавицей, — думала королева, — хотя невозможно не признать, что ей свойственна некая небрежно-вызывающая привлекательность". Ей недоставало округлости в тех местах, где это имело значение, и не было никаких признаков того, что эта округлость когда-либо разовьется в полной мере. "А жаль!" — без особого сожаления говорила себе Соллас. Зрелость и полнота — важнейшие элементы привлекательности. Мужчинам нравится хвататься за что-нибудь существенное, когда на них находит настроение — об этом королева Соллас могла судить по собственному опыту.
По прибытии Эйласа и Друна присутствующие заняли места за столом. Король Казмир разместился во главе стола, король Эйлас — на другом конце. Королева Соллас сидела с одной стороны, а принц Друн и Мэдук — с другой.
Ужин, как и обещал Казмир, отличался относительной простотой: подали лосося, тушеного в вине, рагу по-крестьянски из вальдшнепа с луком и перловкой, рулет из вареной бараньей головы с петрушкой и смородиной, жареных уток с начинкой из оливок и репы, олений окорок под красным соусом и десерт — сыры, маринованный язык, груши и яблоки.
Мэдук задумчиво сидела, удовольствовавшись кусочком жареной утки, глотком вина и несколькими виноградинами из большой корзины с фруктами, стоявшей посреди стола. На любые попытки Друна завязать разговор принцесса отвечала неохотно и принужденно — озадаченный Друн решил, что Мэдук, судя по всему, всегда так себя вела в присутствии короля и королевы.
Пиршество закончилось. Некоторое время гости и хозяева замка отдавали должное сладкому мягкому вину под наименованием "Фиалороза" — его подавали в традиционных приземистых кубках из лилового стекла, изогнутых и скрученных так, чтобы ни один не напоминал формой другой. Наконец король Казмир дал понять, что собирается отойти на покой — все присутствующие встали, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим апартаментам.
С утра Эйлас и Друн не спеша позавтракали в небольшой солнечной гостиной, примыкавшей к их комнатам. Вскоре появился главный сенешаль, сэр Мунго, сообщивший, что король Казмир будет рад побеседовать с королем Эйласом, когда тому будет удобно — или безотлагательно, если его тройское величество не возражает. Эйлас принял это предложение, и сэр Мунго провел его в гостиную короля, где Казмир поднялся навстречу гостю.
"Не соизволите ли присесть?" — спросил Казмир, указывая на кресло. Эйлас поклонился и уселся. Казмир занял похожее кресло рядом. Повинуясь жесту Казмира, сэр Мунго удалился.
"Мое посещение — не только приятная возможность немного развлечься, — начал Эйлас. — Мы могли бы, кроме того, обменяться мнениями — нам редко удается встретиться наедине".
Казмир кивнул: "Тем не менее, мир продолжает существовать. Недостаточность нашего общения не привела к ужасным катастрофам".
"Мир существует по-прежнему, но он постоянно меняется, и сегодня уже многим отличается от прошлогоднего. Постоянное поддержание связи и координация политики помогли бы нам, по меньшей мере, избегать некоторых неожиданностей, вызванных неизвестностью".
Король Казмир дружелюбно махнул рукой: "Убедительный довод, хотя и несколько надуманный. Жизнь в Лионессе носит будничный, даже несколько сонливый характер".
"Разумеется. Удивительно, однако, как незначительные — будничные, как вы выражаетесь — эпизоды, могут время от времени приводить к важным переменам".
"Вы имеете в виду какие-нибудь конкретные события?" — осторожно спросил Казмир.
"Их трудно назвать конкретными. Месяц тому назад я узнал, что готский король Сигизмондо намеревался высадить вооруженный отряд на побережье Визрода, где он надеется захватить обширные земли, когда нанесет поражение королю Одри. Он отказался от своего плана только после того, как советники заверили его, что такая высадка привела бы к немедленному выступлению всех тройских армий в помощь армиям Даота, что сулило ему неизбежную катастрофу. Сигизмондо отступил, и теперь рассматривает возможность военной экспедиции в Хорезм".
Казмир задумчиво поглаживал бороду: "Я что-то такое слышал".
"Странно, что вы не знаете об этом больше меня, — заметил Эйлас. — Ваши агенты знамениты эффективностью".
"Не только вы опасаетесь неожиданностей", — кисло улыбнулся Казмир.
"Подумать только! Замечательно, что вы так думаете! Вчера после ужина я никак не мог уснуть, перебирая в уме всевозможные планы. Один из них я хотел бы предложить на ваше рассмотрение. По сути дела, он позволил бы нам, как вы изволили выразиться, меньше опасаться неожиданностей".
"Что вы хотели бы предложить?" — скептически спросил Казмир.
"Я предлагаю предусмотреть возможность срочной консультации в случае возникновения катастрофической опасности — такой, как опасность нашествия готов — или другого нарушения мирных договоров, с тем, чтобы мы могли координировать ответные действия".
"Ха! Хм! — прокашлялся Казмир. — Механизм поддержания срочной связи может оказаться обременительным".
Эйлас вежливо рассмеялся: "Надеюсь, что я не преувеличил масштаб своей идеи. Мои нынешние планы мало отличаются от целей, установленных в прошлом году. Старейшие острова наслаждаются миром. Мы — именно вы и я — обязаны обеспечивать устойчивость этого мира. В прошлом году мои посланцы предложили заключение оборонительных союзов каждому из государств Старейших островов. Король Кестрель Помперольский и король Блалока Милон приняли наши гарантии; следовательно, мы обязались защищать их от любых нападений. Насколько мне известно, король Милон тяжело болен, причем ему приходится иметь дело с нарушившими клятву верности герцогами. Именно по этой причине в настоящий момент у вас на рейде стоит моя флотилия — попрощавшись с вами, мы немедленно отправимся в Блалок, чтобы продемонстрировать Милону нашу готовность соблюдать договор и предупредить об этом его врагов. Я безжалостно расправлюсь с каждым, кто попытается свергнуть Милона или нарушить законный процесс престолонаследия в Блалоке. Это государство должно сохранить независимость".
Некоторое время Казмир не высказывал никаких замечаний. Затем он произнес: "Такие экспедиции, предпринимаемые в одностороннем порядке, могут быть неправильно поняты".
"Меня беспокоит именно это обстоятельство. Поэтому я рад был бы заручиться вашей поддержкой — она позволила бы избежать недоразумений и безотлагательно нанести поражение врагам короля Милона".
Король Казмир загадочно улыбнулся: "Его враги могли бы выдвинуть аргументы в защиту своей позиции".
"Скорее всего, они просто надеются извлечь какие-нибудь выгоды, установив в стране новый режим — а намерения такого рода неизбежно приводят к междоусобице и разрухе. Изменять законный порядок престолонаследия нет необходимости".
"К сожалению, считается, что принц Брезанте не отличается достаточной твердостью характера, он не пользуется особой популярностью. Этим, по сути дела, и вызваны беспорядки в Блалоке".
"Принц Брезанте вполне соответствует потребностям Блалока, не нуждающегося в жестком режиме управления. Разумеется, мы предпочли бы полное выздоровление короля Милона".
"На это мало надежды. Нынче он съедает за день одно яйцо куропатки, вареное всмятку. Но мы, кажется, уклоняемся от основной темы разговора. В чем, собственно, состоит ваше предложение?"
"Позвольте указать на очевидный факт: в нашем распоряжении два самых влиятельных государства Старейших островов. Предлагаю подписать совместную прокламацию, гарантирующую территориальную неприкосновенность всем королевствам Старейших островов. Последствия применения такого принципа могут оказаться исключительно полезными".
Лицо Казмира окаменело: "Ваши намерения делают вам честь, но некоторые из ваших допущений могут не соответствовать действительности".
"Я делаю только одно существенное допущение, — возразил Эй-лас. — Я допускаю, что вы так же преданы делу поддержания мира, как и я. В этом отношении существуют только две возможности: я могу быть прав или я могу ошибаться. Но если я ошибаюсь, значит, вы не намерены поддерживать мир — абсурдное предположение!"
На губах Казмира появилась язвительная усмешка: "Все это хорошо и замечательно, но не будет ли ваша доктрина рассматриваться как несколько расплывчатая, даже наивная?"
"Не думаю, — покачал головой Эйлас. — Основная идея достаточно ясна. Потенциального агрессора будет сдерживать страх неминуемого поражения, за которым последуют наказание и свержение его династии".
"Я обязательно рассмотрю ваше предложение, уделив ему все возможное внимание", — пообещал Казмир.
"Ничего другого я не мог ожидать", — заключил Эйлас.
4
Пока Эйлас развертывал перед королем Казмиром свои несбыточные планы, Друн и Мэдук вышли на переднюю террасу замка и встали рядом, облокотившись на балюстраду. Перед ними находилось прямоугольное пространство, известное под наименованием Королевского плаца, а дальше виднелись крыши столицы Лионесса. Сегодня, вопреки возражениям леди Восс, Мэдук надела обычный наряд — серое холщовое платье до колен, напоминавшее крестьянскую рубаху, перетянутое ремнем на талии. Ее кудри были повязаны плетеным синим шнурком с кисточкой, болтавшейся у левого уха; вместо туфель она носила сандалии на босу ногу.
Друн заинтересовался кисточкой и счел нужным заметить: "Вам эта кисточка придает замечательно бесшабашный вид".
Мэдук махнула рукой с притворным безразличием: "Подумаешь! Всего лишь каприз, больше ничего".
"Забавный каприз, явно напоминающий о свойственной феям манере рисоваться. Такой кисточкой могла бы похвалиться ваша матушка Твиск".
Мэдук с сомнением покачала головой: "Когда она со мной встретилась, на ней не было никаких кисточек или подвесок, а ее волосы развевались, как голубой туман". Мэдук задумалась: "Конечно, я не знакома с обычаями фей. Во мне от них уже мало осталось".
Друн разглядел собеседницу с головы до ног: "На вашем месте я не стал бы с уверенностью делать такой вывод".
Мэдук пожала плечами: "Не забывайте — я никогда не жила среди фей. Я не питалась пыльцой, не пила нектарное вино. Феи сделаны из другого теста…"
"Из феерической материи — ее называют "сомой". Это правда, что "сома" постепенно исчезает, оставляя лишь человеческую плоть".
Мэдук мечтательно смотрела на крыши города: "При всем при том мне почему-то не хочется думать о себе, как о "человеческой плоти"".
"Разумеется, нет! Взглянув на вас, я никогда не подумал бы, что передо мной не феерическое создание!"
"Рада, что вы составили обо мне положительное мнение", — сдержанно ответила Мэдук.
"Подозреваю, что вам мое мнение уже известно, — сказал Друн. — Кроме того, позволю себе заметить, что сегодня вы в гораздо лучшем настроении, что само по себе приятно. Вчера за ужином у вас была физиономия угрюмой недотроги. Мне показалось, что наши разговоры наводят на вас скуку".
"Неужели мое настроение было настолько очевидно?"
"Ну, во всяком случае, вы не были склонны к общению".
"Тем не менее, я не скучала".
"Тогда чем же объясняется ваша печаль?"
И снова Мэдук помолчала, поглощенная пейзажем: "Хотите, чтобы я сказала правду?"
"Выслушивать правду рискованно, — почесал в затылке Друн. — Надеюсь, ваши слова меня не слишком уязвят. Хорошо, говорите правду".
"Рискую при этом только я, — возразила Мэдук. — Но, как известно, я безрассудна и легкомысленна. Правда такова: я была настолько рада вас видеть, что меня охватила слабость, и я чуть не упала в обморок".
"Поразительно! — развел руками Друн. — А когда я уеду, вас охватит такая печаль, что вы начнете петь и танцевать в безудержном веселье?"
"Вы надо мной смеетесь", — опустила голову Мэдук.
"Нет. Ни в коем случае".
"Тогда почему вы ухмыляетесь?"
"Мне кажется, что в вас осталось больше феерической материи, чем вы думаете".
Мэдук задумчиво кивнула, словно Друн подтвердил ее собственные подозрения: "Вы долго жили в Щекотной обители — вы сами, наверное, заражены духом фей".
"Иногда я боюсь, что это так. Человеческий ребенок, проводящий слишком много времени с эльфами и феями, становится помешанным мечтателем. После этого он уже ни на что не годится, кроме игры на свирели. А когда он насвистывает дикий веселый танец, все вокруг начинают танцевать — причем не могут остановиться и пляшут до тех пор, пока башмаки не разваливаются!"
Мэдук с интересом посмотрела на Друна: "Вы мне не кажетесь помешанным мечтателем — хотя, конечно, кто я такая, чтобы судить о таких вещах? А вы, случайно, не умеете играть на свирели?"
"Умею, — кивнул Друн. — В свое время я наигрывал песенки и мелодии, странствуя с танцующими котами. Это было давно. Теперь я принц, и мне не подобает аккомпанировать котам".
"Когда вы играли, все вокруг начинали танцевать и не могли остановиться? Если так, я хотела бы послушать, как вы играете — хотя бы для того, чтобы вы заставили плясать короля, королеву и леди Восс. Сэру Мунго тоже не помешает размяться, и он закружится в обнимку с палачом Зерлингом!"
"Я не привез с собой свирель, — сокрушенно признался Друн. — В любом случае, волшебство фей со временем выдыхается, и у меня уже не такой задорный темперамент, как когда-то. Может быть, я все-таки не помешался окончательно".
"Вы часто вспоминаете обитель фей?"
"Время от времени. Но воспоминания расплывчаты — они напоминают старые сны".
"А мою мать, фею Твиск, вы помните?"
"Не очень хорошо — на самом деле почти не помню. Я помню короля Тробиуса и королеву Боссуму; помню еще чертенка-эльфа по имени Фалаэль. Он ко мне ревновал. Помню праздничные процессии в лунном свете; помню, как мы сидели в траве и плели венки из цветов".
"Вы хотели бы снова навестить Щекотную обитель?"
Друн решительно отказался от такой перспективы: "Эльфы подумают, что я пришел о чем-нибудь просить и сыграют со мной дюжину злых шуток".
"А эта обитель далеко отсюда?"
"К северу от Малого Саффилда, что на Старой дороге. Колея ведет от Старой дороги в Тон-Тимбл, а потом в Глимвод. Оттуда в лес отходит тропа — по ней можно добраться до Придурковатой поляны, а там и находится Щекотная обитель".
"Значит, ее не так уж трудно найти".
"Надеюсь, вы не собираетесь самостоятельно навещать фей?" — удивленно спросил Друн.
"В ближайшее время не собираюсь", — уклончиво ответила Мэдук.
"Я порекомендовал бы вам полностью отказаться от такого намерения, даже если вы просто размышляете о такой возможности. Дорога очень опасна. В лесу встречаются странные вещи. Да и феям нельзя доверять".
Мэдук, по-видимому, не слишком беспокоилась: "Мать не даст меня в обиду".
"Не будьте так уверены! В плохом настроении, если она почему-то разозлится, Твиск может превратить вас в барсука или вырастить вам длинный синий нос — просто так, подчинившись мимолетному капризу".
"Матушка никогда такого не сделает с любимой дочерью!" — с напускным оптимизмом возразила Мэдук.
"Но что вам делать в обители фей, в любом случае? Они могут устроить вам очень недружелюбный прием".
"Меня это мало беспокоит. Я хочу узнать о своем отце — кто он, как его зовут, какое положение он занимает и где его можно найти? Может быть, он живет в красивом замке на берегу моря!"
"Разве вы уже не задавали все эти вопросы матери?"
"Она притворяется, что ничего не помнит. Кажется, она не говорит мне все, что знает".
Друн сомневался: "Почему бы она что-то от вас скрывала? Если, конечно, ваш отец — не какой-нибудь злодей или разбойник, которого вам пришлось бы стыдиться".
"Гм! — Мэдук дернула себя за ухо. — О такой возможности я не подумала. Но это маловероятно, правда? Надеюсь, что это не так!"
Из замка вышли король Казмир и король Эйлас; лица обоих государей не выражали ничего, кроме приличествовавшей их положению спокойной благожелательности.
Эйлас обратился к Друну: "Похоже на то, что ветер задувает с юга. Лучше поскорее выйти в открытое море, пока погода не ухудшилась".
"Жаль, что нам приходится так скоро уезжать", — заметил Друн.
"Верно! Ничего не поделаешь, однако. Я пригласил короля Казмира, королеву Соллас и принцессу провести с нами неделю этим летом в Родниковой сени".
"А, это было бы очень хорошо! — обрадовался Друн. — Родниковая сень — приятнейшее место! Надеюсь, его величество не откажет нам в такой чести. Ведь это не займет много времени: достаточно только переплыть пролив и проехаться полдня на коне!"
"С удовольствием воспользуюсь вашим приглашением, если смогу освободиться от неотложных дел, — пообещал Казмир. — Ага, карету уже подали! Позвольте мне попрощаться с вами здесь и сейчас".
"Нас тоже ждут неотложные дела, — отозвался Эйлас. — До свидания, Мэдук!" Эйлас поцеловал принцессу в щеку.
"До свидания! Жаль, что вы не провели у нас еще хотя бы пару дней!"
Друн тоже наклонился, чтобы поцеловать Мэдук в щеку, и тихо сказал: "До свидания! Мы скоро снова увидимся — может быть, в Родниковой сени".
"Надеюсь".
Друн повернулся и последовал за Эйласом вниз по каменным ступеням — туда, где их ждала карета.
5
Казмир стоял у окна в своей частной гостиной, расставив ноги и крепко сложив руки за спиной. Тройская флотилия уже снялась с якорей и скрылась за восточными мысами — перед королем простирался бескрайний пролив Лир, сверкающая пустыня волн не оживлялась ни единым парусом. Казмир что-то тихо пробормотал себе под нос и отвернулся от окна. Продолжая сжимать руки за спиной, он принялся ходить из угла в угол — медленно, шаг за шагом, опустив голову так, что борода его касалась груди.
В гостиную вошла королева Соллас. Остановившись, она наблюдала за тяжеловесным перемещением супруга из стороны в сторону. Казмир хмуро бросил на нее взгляд ледяных голубых глаз и продолжал молча расхаживать.
Высокомерно вздернув подбородок, Соллас промаршировала к дивану и уселась.
Наконец Казмир остановился и сказал, обращаясь не то к королеве, не то к самому себе: "Нельзя делать вид, что проблема не существует. Снова мои планы сорваны, снова мои усилия затрачены впустую — и снова из-за одного и того же человека, по тем же причинам! Факты — упрямая вещь. Их невозможно не признавать".
"Неужели? — спросила Соллас. — Какие неприятности причиняют тебе столько огорчений?"
"Я почти добился своего в Блалоке, — ворчал Казмир. — Но теперь я не могу вмешаться — военный флот Эйласа встал у меня поперек горла! Потом еще и этот разжиревший пес, Одри, не упустит случая на меня наброситься — а я не могу выдержать столько ударов со всех сторон!"
У королевы возникла блестящая идея: "Возможно, тебе следует придумать какой-нибудь другой план! Или вообще не составлять никаких планов".
"Ха! — гавкнул Казмир. — Если бы! Не повышая голос и выражаясь с безупречной вежливостью, король Эйлас умеет назвать тебя в лицо лживым зачинщиком кровопролитий, готовым на любую подлость — но так, чтобы это звучало, как любезный комплимент!"
Королева в замешательстве покачала головой: "Ты меня удивляешь! Мне казалось, что король Эйлас и принц Друн просто засвидетельствовали почтение по пути в другие края".
"У них были другие причины сюда явиться, уверяю тебя!"
Соллас вздохнула: "Эйлас добился больших успехов — почему бы ему не проявлять больше терпимости к твоим надеждам и мечтам? Здесь не обошлось без какой-то зависти или ревности".
Казмир сухо кивнул: "Мы друг друга терпеть не можем, это уж точно! Тем не менее, Эйлас всего лишь делает то, что обязан делать — с его точки зрения. Он прекрасно понимает мою конечную цель — не хуже меня!"
"Но это величественная цель! — проблеяла королева. — Вновь объединить Старейшие острова, как в былые времена — разве это не благородная мечта? Какой стимул такое объединение придало бы распространению истинной веры! Подумай только! В один прекрасный день отец Умфред может стать архиепископом Старейших островов!"
"Опять ты наслушалась жреца! Меня от него воротит! — Казмир с отвращением сплюнул. — Он получил свой собор, заморочив тебе голову всякой дрянью — довольно, этого достаточно!"
Королева Соллас смиренно подняла большие влажные глаза к потолку и произнесла тоном бесконечно терпеливой мученицы: "Как бы то ни было, пожалуйста, имей в виду, что я непрестанно молюсь за твои успехи. В конечном счете ты одержишь победу, на то воля Господня!"
"Хотел бы я, чтобы все было так просто! — король Казмир тяжело опустился в кресло. — Еще не все потеряно. Мне поставили шах в Блалоке — но там, где не пройдет голова, пролезет хвост!"
"Не понимаю".
"Мои агенты получат новые указания. Набегов больше не будет. Когда Милон умрет, королем станет Брезанте. Мы выдадим за него Мэдук, и таким образом наши дома объединятся".
"Но Брезанте женат! — возразила Соллас. — За него выдали Глодвину, принцессу Борскую!"
"Хилый заморыш, еще почти девочка — на днях она умерла от родов. Брезанте знаменит привязанностью к женскому полу — скоро он будет готов к новой свадьбе".
"Бедная маленькая Глодвина! — печально сказала Соллас. — Действительно, она была еще ребенком и никак не могла справиться с тоской по родному дому".
Казмир пожал плечами: "Так-то оно так, но все это может обернуться нам на пользу. Считай, что Милон уже мертв. Брезанте не блещет умом — это тоже полезное обстоятельство. Нужно придумать какой-нибудь повод его пригласить".
"Брезанте не отличается ни галантностью, ни привлекательной внешностью, ни даже отвагой. При этом он только и делает, что волочится за девушками".
"Ну и что? Каков бы он ни был, какое это имеет значение? Главное — проследить за тем, чтобы сделка состоялась. Короли выше мелких сплетен и скандалов".
Соллас фыркнула: "И королевы тоже, надо полагать".
Задумчиво глядя в пространство, Казмир игнорировал последнее замечание.
"Еще один вопрос, — сказала Соллас. — Следует учитывать характер Мэдук. В таком деле с ней будет трудно справиться".
"Она подчинится — такова ее обязанность, — отрезал Казмир. — В конце концов, кто здесь приказывает, я или Мэдук?"
"Приказываешь ты, но Мэдук плевать хотела на приказы!"
"Лес рубят — щепки летят. Тощей рыжей маленькой чертовке придется смириться с неизбежностью!"
"Она не уродлива, — рассуждала королева. — Ее время подходит, она развивается — медленно, конечно, ей еще нечем похвастаться. У нее никогда не будет модной фигуры — такой, как у меня".
"Брезанте неразборчив, он любит молоденьких девочек, — Казмир решительно хлопнул ладонями по ручкам кресла. — Я готов приступить к делу, не теряя времени".
"Не сомневаюсь в мудрости твоей политики, — осторожно сказала Соллас. — И все же…"
"И все же — что?"
"Нет, ничего".
Казмир не стал задерживаться. Тем же вечером из Хайдиона выехали три гонца: один в Форт-Маэль, с приказом вернуться к обычному пограничному патрулированию без вылазок на территорию неприятеля, другой — к высокопоставленному шпиону в Твиссами, третий — к королю Милону, с пожеланиями скорейшего выздоровления и с письмом Казмира, осуждающим крамольных герцогов, осмелившихся бросить вызов королевской власти, и приглашающим короля Милона и принца Брезанте приехать на празднество в Хайдион. Или одного принца Брезанте, если состояние здоровья делает такую поездку практически неосуществимой для Милона.
Через несколько дней гонцы вернулись. Из Форт-Маэля и от шпиона в Твиссами Казмир получил лишь подтверждения готовности выполнить новые указания. Ответ короля Милона вызвал у Казмира гораздо больший интерес. Милон благодарил короля Казмира за сердечные пожелания и братскую поддержку. Кроме того, Милон сообщал, что здоровье его полностью восстановилось и не оставляет желать лучшего, причем не преминул приложить довольно-таки подробное описание этой чудесной перемены. По-видимому, в один прекрасный день, как раз перед тем, как ему должны были принести его суточный рацион, Милона обуял отчаянный спазматический порыв. Вместо того, чтобы придерживаться предписанной лекарями диеты, состоявшей из яйца куропатки всмятку и стакана пахты, старый кельт приказал подать ему увесистый ломоть жареной говядины с хреном и пудинг на сале, молочного поросенка на вертеле, с пылу с жару, окруженного печеными яблоками с корицей, горшок тушенки из голубей и три галлона доброго красного вина. На ужин он выбрал несколько более умеренное меню: четырех жареных куриц, пирог со свининой и луком, копченого лосося и несколько колбас — разумеется, в сопровождении вина в количестве, достаточном для содействия пищеварению. Хорошо выспавшись за ночь, король Милон позавтракал жареной камбалой, тремя дюжинами устриц, кексом с изюмом и — для разнообразия — ассорти из ветчины с вареными бобами, запивая их тремя высокими кружками лучшего белого вина. Именно такое возвращение к вкусной и здоровой пище, по словам короля Милона, восстановило его силы; теперь он чувствовал себя так, словно заново родился — если не лучше. Посему, добавлял Милон, и он сам, и недавно овдовевший принц Брезанте будут рады принять приглашение Казмира. Ни король Милон, ни Брезанте не откажутся обсудить с Казмиром вопрос, на который он намекнул в своем приглашении. Король Милон целиком и полностью поддержал мнение Казмира о том, что настало время установить более дружественные взаимоотношения между их государствами.
Мэдук узнала о предстоявшем визите из нескольких источников, но только Девонета смогла разъяснить происходящее в деталях. "Принц Брезанте, разумеется, уделит тебе самое пристальное внимание, — беззаботно ворковала фрейлина. — Скорее всего, ему захочется увести тебя в какое-нибудь уединенное место — например, в свои апартаменты, чтобы, если так можно выразиться, порезвиться и покувыркаться. Поэтому держи уши востро! Брезанте обожает молоденьких девочек. Более того, он может предложить тебе выйти за него замуж! Так или иначе, не поддавайся сразу на его льстивые уговоры — некоторые мужчины теряют интерес после легких побед".
"Можешь не беспокоиться по этому поводу, — холодно отвечала Мэдук. — Меня не интересуют ни принц Брезанте, ни его любезности".
Девонета словно ее не слышала: "Подумать только! Разве это не замечательно? В один прекрасный день ты можешь стать королевой Мэдук Блалокской!"
"Не думаю".
Тон Девонеты стал менее наигранным: "Согласна, Брезанте — не самый привлекательный молодой человек. По сути дела, он похож на мясистого коренастого тролля с круглым пузом и огромным носом. И все же, какая разница? Он — принц королевской крови, и тебе можно только позавидовать, надо полагать".
"Глупости болтаешь! У меня нет ни малейшего намерения связываться с принцем Брезанте, и он меня тоже знать не захочет".
"Не будь так уверена! Ты чем-то похожа на его предыдущую супругу, молодую принцессу из Уэльса — хрупкое, невинное, наивное создание".
Хлодис энергично присоединилась к пикантному разговору: "Говорят, она все время плакала, тоскуя по дому и напуганная мужем!
Насколько я понимаю, в конце концов она помешалась. Принца Брезанте это обстоятельство нисколько не беспокоило, и он лез к ней в постель каждую ночь, пока она не умерла от родов".
"Печальная история", — заметила Мэдук.
"Еще какая печальная! Маленькая принцесса скончалась, а любвеобильный принц остался в одиночестве. Тебе придется постараться для того, чтобы хорошенько его утешить".
"Не сомневаюсь, что он сразу полезет целоваться, — хихикнув, добавила Хлодис. — Нив коем случае не отказывай ему в поцелуях — только так можно привязать к себе будущего мужа. Разве я не права, Девонета?"
"Можно и так. Есть разные способы".
"Иногда меня просто поражает, какие постыдные мысли бродят у вас в головах!" — с презрением сказала Мэдук.
"Что делать? — вздохнула Девонета. — Не думать постыднее, чем думать".
"Кроме того, не думать скучно", — добавила Хлодис.
"Предлагаю любой из вас — или обеим — близко познакомиться с принцем Брезанте, — пожала плечами Мэдук. — Уверена, что вами он заинтересуется гораздо больше, чем мной".
Позже, в тот же день, Мэдук встретилась в галерее с Казмиром. Король собирался было пройти мимо, отводя глаза в сторону, как он обычно делал, но он внезапно остановился: "Мэдук, я хотел бы с тобой поговорить".
"Да, ваше величество?"
"Иди за мной", — Казмир направился в находившийся поблизости зал королевского совета; Мэдук неохотно плелась в шести шагах позади.
С наводившей страх на придворных мрачноватой усмешкой на лице Казмир ожидал у двери, пока принцесса не вошла, после чего закрыл дверь и встал у стола: "Садись".
Мэдук чопорно уселась на стул напротив короля.
"Я должен дать тебе указания, — гнусаво-назидательным тоном начал Казмир. — Слушай внимательно, не пропускай ни слова. Предстоят важные события. Вскоре у нас будет гостить король Блалока Милон, в компании королевы Каудабиль и принца Брезанте. Я намерен предложить подписание брачного договора между тобой и принцем Брезанте. Брак как таковой будет заключен в надлежащее время — возможно, года через три. Брак этот имеет большое значение, так как он позволит обеспечить прочный союз с Блалоком, служащий противовесом тенденции Помпероля выступать на стороне Даота. Таковы государственные дела, в которых ты ничего не понимаешь — но ты должна сознавать, что они имеют первостепенное значение".
Мэдук пыталась найти слова, позволявшие деликатно выразить королю Казмиру ее чувства и в то же время не привести его в ярость. Несколько раз она уже начинала было говорить, но передумывала и закрывала рот. Наконец она робко произнесла: "Принц Брезанте может отказаться от такой невесты".
"Думаю, что ты ошибаешься. Король Милон уже выразил заинтересованность в вашем бракосочетании. Почти наверняка во время его визита в Хайдион будет сделано соответствующее объявление. Для тебя это удачная перспектива — считай, что тебе повезло. А теперь слушай! Леди Восс станет обучать тебя придворным манерам, и на этот раз тебе придется ее слушаться беспрекословно. Я ожидаю от тебя только безукоризненного поведения в присутствии царственных гостей. Никаких внезапных перемен настроения и причуд, никакого упрямства, никаких дерзостей — иначе ты навлечешь на себя мое исключительное недовольство. Все понятно?"
"Да, ваше величество, — дрожащим голосом ответила Мэдук. — Я понимаю, что вы говорите". Она набрала воздуха в грудь и выпалила: "Но ваши уговоры ни к чему не приведут. Будет лучше, если вы об этом узнаете здесь и сейчас".
Казмир начал что-то говорить угрожающим тоном, но Мэдук быстро перебила его: "Надеюсь, что в повседневных делах я смогу выполнять ваши пожелания, но мое замужество гораздо важнее для меня, чем для вас".
Король медленно наклонился над столом. На его лице появилось выражение, которое видели многие несчастные перед тем, как их уволакивали в темницы под Пеньядором.
"Ты смеешь противиться моей воле?" — сдавленно, глухо произнес Казмир.
Мэдук выбирала слова осторожнее, чем когда-либо: "Существуют обстоятельства, ваше величество, которые делают осуществление вашего плана невозможным!"
"Какие именно?"
"Прежде всего, я презираю принца Брезанте. Если ему так не терпится жениться, пусть обручается с леди Восс или с Хлодис. Во-вторых, если вы не забыли, я — дочь феи и неизвестного отца. Я ничего не знаю о своей родословной; во всех практических отношениях ее у меня нет. Мои фрейлины обзывают меня "незаконнорожденной", и я не могу им ничего возразить. Если Милон об этом прослышит, он сочтет обручение издевательством, оскорбляющим его королевский дом".
Казмир моргнул и молча выпрямился. Мэдук встала, скромно опираясь руками на стол: "Поэтому, ваше величество, обручение невозможно. Вам придется придумать какой-нибудь другой план, в котором я не играю никакой роли".
"Чепуха! — пробормотал Казмир. — Все эти возражения несущественны, мелочи жизни. Ни Милону, ни Брезанте не нужно знать о твоем происхождении! В конце концов, кто им расскажет?"
"Судя по всему, это придется сделать мне, — ответила Мэдук. — Такова моя обязанность".
"Бахвальство, пустые угрозы! Ты не посмеешь!"
Мэдук спешила, слова срывались у нее с языка прежде, чем она успевала подумать, что говорит: "Посмею, ваше величество! Мне всего лишь придется говорить правду, искренне и откровенно — ведь вы, король, благороднейший из благородных, не станете требовать, чтобы я врала? Уважение к достоинству и чести обоих королевских домов не позволит мне скрывать происхождение, каковы бы ни были последствия!"
Казмир жестко повторил: "Чепуха! Уверяю тебя, все эти разговоры о достоинстве и чести — глупейший вздор! Если ты жить не можешь без родословной, герольды что-нибудь состряпают, а сплетников я заставлю заткнуться королевским указом!"
Мэдук с улыбкой покачала головой: "Гнилая рыба воняет, под каким бы соусом ее ни подавали. Над поддельной родословной станут смеяться. Народ назовет вас двуличным подлецом, скользким, как змея, готовым на любую ложь, на любое притворство. Каждый прохожий будет усмехаться у вас за спиной и показывать пальцем. А надо мной будут смеяться вдвойне, меня будут всюду унижать и оскорблять потому, что я согласилась участвовать в вашем бессовестном фарсе! Вы прославитесь на весь мир как…"
Казмир разрубил воздух ладонью: "Довольно! Молчать!"
Мэдук испуганно пролепетала: "Я только хотела объяснить, почему настоящая родословная имеет для меня такое значение…"
Терпение короля Казмира истощалось: "Все это пустая болтовня, она не имеет никакого отношения к делу! Ты просто не понимаешь, насколько ничтожны твои ребяческие фантазии по сравнению с проектами государственной важности! Так что…"
"Факты невозможно отрицать, ваше величество! — жалобно воскликнула Мэдук. — У меня нет родословной".
"Тогда сочини себе родословную — или найди такую, какая тебе понравится, и мы ее утвердим королевским указом! Только не медли с этим! Обратись за помощью к Спаргою, старшему герольду".
"Я предпочла бы обратиться за помощью к кому-нибудь другому".
"К кому угодно! Настоящая родословная или фиктивная — мне все равно! Мне надоели твои причуды. Поспеши с этим!"
"Как вам будет угодно, ваше величество. Поспешу выполнить ваши пожелания".
От внимания Казмира не ускользнул подозрительный оттенок притворства, прозвучавший в голосе Мэдук: почему бы вдруг она стала такой податливой?
"Тем временем я начну переговоры об обручении. Их нельзя откладывать!"
Мэдук в отчаянии закричала: "Ваше величество, разве я не объяснила только что, почему это невозможно?"
Фигура Казмира, казалось, становилась все выше, все шире, все огромнее. Мэдук потихоньку переместилась вдоль края стола так, чтобы ее отделяло от короля как можно большее расстояние. Но она продолжала кричать: "Ничего не изменилось, ваше величество! Я буду повсюду искать родословную, но даже если окажется, что мой отец — император Византийский, принц Брезанте как был отвратительным похотливым уродом, так им и останется! И если он мне скажет хотя бы одно-единственное слово, я заявлю, что я — ублюдок и подкидыш, которого король Казмир хочет тайком подсунуть в блалокский королевский дом! А если и это не поможет, я наведу на принца такую порчу, что он навсегда повиснет в воздухе, дрыгая ногами и стуча зубами!"
Щеки короля Казмира порозовели, его голубые глаза выпучились. Он сделал три быстрых шага, чтобы обогнуть стол, схватить Мэдук и оттузить ее хорошенько. Мэдук вовремя отбежала, чтобы снова находиться по другую сторону стола. Тяжело топая, Казмир пустился в погоню, но прыткая Мэдук без труда его опережала, оставаясь вне досягаемости.
Наконец Казмир остановился, тяжело дыша скорее от злости, нежели от усталости. Мэдук тоже перевела дыхание: "Извините меня за то, что я от вас убегаю, ваше величество, но я не хочу, чтобы меня снова побили".
"Я позову лакеев, — сказал Казмир. — Тебя отведут в темный чулан, и там я тебя отколочу от души — а может быть и сделаю с тобой что-нибудь похуже. Никто не смеет мне перечить безнаказанно!" Король медленно приближался к ней шаг за шагом, неподвижно уставившись ей прямо в глаза — словно пытаясь пригвоздить ее к полу гипнотическим взглядом.
Не забывая отходить подальше, Мэдук взмолилась дрожащим голосом: "Пожалуйста, ваше величество, не надо со мной ничего такого делать! Надеюсь, вы заметили, что я не защищаюсь от вас приемами, которым меня научили феи — это было бы проявлением неуважения к вашему сану. А я умею напускать не только трясозубку и подергунчик…" Мэдук пыталась срочно что-нибудь придумать и придумала: "Мне известно пренеприятнейшее заклинание под наименованием "нашествие насекомых", и я им пользуюсь только по отношению к тем, кто угрожает причинить мне вред!"
"Даже так? — ласково спросил король Казмир. — Расскажи мне об этом заклинании!" И он сделал еще один шаг в ее сторону.
Мэдук поспешно отскочила: "Если мне нужно отпугнуть какого-нибудь страшного волосатого разбойника, на него со всех сторон набрасываются насекомые! Они налетают и наползают на него днем и ночью, сверху и снизу, падают с неба и вылезают из земли!"
"Малопривлекательная перспектива".
"Совершенно верно, ваше величество! Пожалуйста, не подкрадывайтесь ко мне вокруг стола — вы меня испугаете, и я могу случайно произнести заклинание, вызывающее насекомых!"
"Неужели? Я хотел бы узнать побольше о таком замечательном колдовстве".
"Сначала заводятся блохи! Они станут прыгать у вас в золотистой бороде и в волосах, а потом ими будут кишеть все ваши роскошные наряды, пока вы не расцарапаете себе кожу в кровь!"
"Страшно подумать! Постой-ка, расскажи, что будет дальше!" Казмир сделал внезапное движение вперед; Мэдук успела увернуться. Снова оказавшись с другой стороны стола, она стала торопливо перечислять кошмарные последствия заклинания: "А когда вы ляжете спать, большие мохнатые пауки будут ползать у вас по лицу! Уховертки станут зарываться вам в кожу и вылезать у вас из носа! У вас в супе будут плавать жуки, а в каше — тараканы! Мухи будут залетать к вам в рот и гадить вам в уши; а когда вы окажетесь под открытым небом, вас облепят комары, ночные бабочки и саранча, вас будут жалить оводы и осы!"
Побагровевший король Казмир набычился: "И тебе известно такое ужасное заклинание?"
"Известно, известно! А потом будет еще хуже! Если вы упадете на землю, вас сразу покроет масса муравьев! Конечно, я пользуюсь этим сглазом очень редко — только когда на меня нападают!"
"Разумеется! — на лице Казмира появилась жестокая усмешка. — На самом деле, конечно же, ты не знаешь никакого такого заклинания. Не так ли?"
"Честно говоря, ваше величество, я подзабыла пару слогов, — храбро отвечала Мэдук. — Но моя мать прекрасно знает, как вызвать этот сглаз. Если потребуется, я могу позвать ее на помощь, и Твиск превратит моих врагов в жаб, в кротов, в саламандр и во все, во что я попрошу их превратить, и это чистая правда — хотите, верьте, хотите — проверьте!"
Казмир не сводил с лица Мэдук долгий неподвижный взор. Внезапно он сделал жест, одновременно выражавший дюжину различных эмоций: "Ступай отсюда. Чтобы я больше тебя не видел!"
Мэдук опустилась в изящном коротком реверансе: "Я благодарна вашему величеству за оказанное снисхождение". Она с опаской проскользнула мимо короля к двери, после чего, бросив лукавый взгляд через плечо, быстро выбежала из зала.
6
Король Казмир медленно и тяжело прошагал по галерее, поднялся по лестнице и, задержавшись на мгновение, повернул в коридор, ведущий к гостиной королевы. Стоявший на посту лакей услужливо распахнул перед ним дверь — Казмир прошествовал внутрь. Обнаружив, что королева Соллас всецело поглощена совещанием с отцом Умфредом, король резко остановился, не говоря ни слова; лицо его было мрачнее тучи. Королева и жрец обернулись — их голоса тут же смолкли. Улыбаясь, отец Умфред отвесил глубокий поклон. Игнорируя это приветствие, Казмир промаршировал к окну и неподвижно устремил взор в горизонт.
Выдержав осторожную паузу, королева Соллас и отец Умфред возобновили беседу — сначала приглушенно, чтобы не мешать размышлениям короля, а затем — так как, судя по всему, король либо не имел ничего против, либо ничего не слышал — вернувшись к обычной манере разговора. Как всегда, они обсуждали новый собор. И королева, и священник считали, что все аксессуары и убранство собора должны были быть только самыми роскошными, самого высокого качества — ничто иное не могло их удовлетворить.
"Средоточием всего — можно сказать, "вдохновляющим центром" — служит алтарь, — говорил отец Умфред. — Именно на алтарь обращают взоры все прихожане, именно оттуда провозглашаются истины Священного Писания. Необходимо, чтобы наш церковный престол не уступал никаким другим алтарям христианского мира или даже превосходил их!"
"Я тоже так считаю, — отозвалась королева Соллас. — Как нам благоволит судьба! Такая возможность предоставляется лишь немногим счастливцам!"
"Совершенно верно, дражайшая королева! — отец Умфред покосился на грузную фигуру у окна, но Казмир, казалось, был полностью погружен в размышления. — Я приготовил несколько эскизов — к сожалению, однако, я забыл их взять с собой".
Королева была глубоко разочарована: "О, тогда расскажите мне о них! Мне это очень интересно".
Умфред поклонился: "Я представляю себе алтарь из редких пород дерева, поддерживаемый колоннами из розового каппадокийского мрамора, с каннелюрами. По обеим сторонам — высокие, торжественные канделябры-семисвечники, подобные преображенным лучистым ангелам! По меньшей мере, они будут создавать такое впечатление! Было бы лучше всего, если бы они были вырезаны из чистого золота; за неимением такового придется обойтись гипсом с покрытием из сусального золота".
"Мы сделаем все, что потребуется!"
"Под алтарем располагается дарохранительница, на столе из ценного дерева с резными фризами, изображающими двенадцать архангелов. Дарохранительница — серебряный сосуд, инкрустированный красными гранатами, лазуритом и нефритом; он покоится на парче, расшитой священными символами, имитирующей легендарную плащаницу, именуемую "Тастапес". За алтарем стена разделена на двенадцать панелей, выложенных разноцветными мозаиками из блестящей эмали, отображающими чудесные знамения, радующие глаз и прославляющие веру".
"У меня все это уже перед глазами, мне представилось видение! — в лихорадочном возбуждении бормотала королева Соллас. — Волнующее, очищающее душу видение!"
Снова бросив быстрый взгляд в сторону окна, отец Умфред заметил: "Дражайшая королева, вы очевидно чувствительны к духовным воздействиям, гораздо чувствительнее обычных людей! Но рассмотрим вопрос о наилучшем способе размещения наших реликвий. Вопрос в следующем: потребуется ли отдельный ковчег — скажем, в боковом притворе? Или, может быть, реликвии можно выставить на обозрение в одном из трансептов? Или полезно было бы предусмотреть и то, и другое — на тот случай, если мы приобретем несколько чудотворных святынь?"
"Пока что нам нечего выставлять, — с сожалением сказала королева. — В этом отношении составлять планы на будущее, пожалуй, рановато".
Отец Умфред с упреком протянул к королеве руки: "Веруйте без колебаний, дражайшая королева! Вера всегда поддерживала вас в тяжелые минуты! Святыни существуют, мы их закупим".
"Но как вы можете быть в этом уверены?"
"Вера придаст нам терпение и упорство — мы их найдем, где бы они ни были! Некоторые еще не найдены; другим уже поклонялись в прошлом, но они затерялись — остается только их найти. Позвольте вам напомнить о кресте святого Эльрика, сваренного, разрезанного на куски и поглощенного огром Магром. Для того, чтобы придать себе мужество в процессе мученичества, Эльрик изготовил крест из двух выброшенных огром берцовых костей. Когда-то этот крест был главным сокровищем монастыря святого Бака в Дун-Кругре. Где он сейчас? Кто знает?"
"И как мы его найдем?"
"Только посредством тщательных, настойчивых поисков. Позвольте напомнить вам также о талисмане святой Ульдины, старавшейся обратить в христианство Фогаста — тролля, обитавшего на берегах озера Черная Мейра. Ее труды во славу истинной веры были продолжительны, о чем свидетельствует тот факт, что она родила Фогасту четверых бесят,[10] причем у каждого вместо третьего глаза был круглый камень-кровавик. В конечном счете все четыре камня вынули и вставили в талисман, ныне заточенный в одном из склепов на Пропащем острове. Талисман этот обладает большой чудотворной силой, но добыть его может только рыцарь без страха и упрека. В Галиции, на склоне Пико-Альто, есть монастырь, основанный епископом-еретиком Сангибласом. Тамошние монахи хранят в подземном тайнике гвоздь, прибивший к кресту ступни Спасителя. Я мог бы указать и на другие подобные реликвии. Еще не затерянные святыни пользуются благоговейной популярностью, их тщательно охраняют. То есть их трудно будет заполучить".
"Без труда не выловишь и рыбку из пруда! — решительно заявила королева Соллас. — Такова жизнь!"
"Невозможно выразиться точнее! — нараспев произнес отец Умфред. — Ваше величество изволили лаконично сформулировать сущность целого лабиринта противоречий!"
"Мне кажется, вы как-то упомянули о чаше Грааля? — спросила Соллас. — О священном кубке, из которого Спаситель пил во время Тайной Вечери, и в который Иосиф Аримафейский собирал кровь из ран Господних? Нет никаких новостей о местонахождении этого чудесного сосуда?"
Отец Умфред поджал губы: "Сообщения носят расплывчатый характер. Известно, что чашу сию Иосиф Аримафейский даровал аббатству в Гластонбери; оттуда ее перевезли в Ирландию и установили в часовне островка Инхагил, на озере Лох-Кориб. Оттуда, опасаясь язычников, ее привез на Старейшие острова святой Поррик; считается, что отныне Грааль хранится в каком-то зачарованном тайнике, доступном только доблестным храбрецам!"
Король Казмир время от времени прислушивался к разговору. Теперь он повернулся спиной к окну, с цинично-насмешливым выражением на лице. Королева Соллас бросила на него вопросительный взгляд, но Казмиру, по-видимому, нечего было сказать.
Королева снова обратилась к Умфреду: "Если бы только мы могли созвать братство благородных паладинов, посвятивших себя служению своей королеве! Я разослала бы их на поиски славной реликвии, посулив неслыханные почести тому, кто преуспеет в этом предприятии!"
"Прекрасный замысел, ваше величество! Он воспламеняет воображение!"
"А затем, если нам удастся заполучить Грааль, я почувствую, что выполнила задачу всей своей жизни!"
"Несомненно, это величайшая из всех реликвий".
"Совершенно необходимо, чтобы мы ее приобрели! Слава нашего собора разнесется по всему христианскому миру!"
"Разумеется, дражайшая королева! Этот чудотворный сосуд сослужил бы нам неоценимую службу. Он привлек бы паломников со всех концов света, готовых проделать долгий и опасный путь, чтобы полюбоваться на чашу Господню, молиться и благословлять святейшую королеву, приказавшую построить великий собор!"
Казмир больше не мог сдерживаться. Выступив вперед, он сказал: "Довольно идиотской болтовни!" Ткнув большим пальцем в сторону двери, король приказал: "Ступай! Я хочу поговорить с королевой".
"Как вам угодно, ваше величество!" — отец Умфред подобрал полы рясы и, проворно семеня ногами, избавил гостиную королевы от своего корпулентного присутствия. Выйдя из гостиной, жрец тут же повернул направо, в гардеробную, примыкавшую к гостиной. Оглянувшись по сторонам, он подошел к стенному шкафу, открыл его и вынул маленькую затычку из дырки в стене, позволявшей слышать все, что говорилось в гостиной.
Ухо священника различало каждое слово короля: "Таковы факты, с ними невозможно спорить. Мэдук — подкидыш; ее мать — фея; ее отец — какой-то безымянный бродяга или лесной разбойник. Она наотрез отказывается вступить в брак с Брезанте, и я не вижу никакого разумного способа принудить ее к исполнению моих желаний".
"Это невероятная дерзость! — послышался взволнованный голос королевы. — Ты уже пригласил короля Милона и принца Брезанте в Хайдион!"
"К сожалению. Конечно, мы можем их развлечь, это ничему не повредит. Но сложившееся положение вещей раздражает меня чрезвычайно".
"Я глубоко оскорблена! Нельзя допустить, чтобы маленькая хулиганка одержала над нами победу!"
Король Казмир скорчил гримасу и пожал плечами: "Будь она человеческим отродьем, она уже горько пожалела бы о своем упрямстве. Но ее мать — фея, и я не смею испытывать на себе ее сглазы и заклинания. Такова действительность, ничего не поделаешь".
"Если бы ее окрестили и обучили основам истинной веры…" — с надеждой начала королева.
"Мы уже обсуждали этот вопрос, — оборвал ее Казмир. — Бесполезная трата времени".
"Надо полагать, ты прав. Ивее же… ладно, тут не о чем говорить".
Казмир ударил кулаком по ладони другой руки: "Меня осаждают проклятые проблемы! Они налетают, как стая саранчи — сплошные огорчения, одно хуже другого! И хуже всех чертова тайна, она не дает мне покоя ни днем, ни ночью!"
"Какая тайна?"
"Разве ты не понимаешь? Кто ребенок Сульдрун? Где он?"
Королева Соллас непонимающе уставилась на супруга: "Почему тебя так огорчает этот вопрос? Я давно уже выбросила из головы всю эту историю".
"Что тут объяснять? Сына Сульдрун украли, а нам подсунули лесного выродка!"
"Конечно, я это понимаю, но что с того?"
"Тайна не раскрыта! Кто был другой ребенок? О нем говорил Персиллиан в своем предсказании[11] — но я до сих пор не знаю ни его имени, ни того, где он прячется. Наследный принц, сын Сульдрун, сядет вместо меня на трон Эвандиг и за круглым столом Карбра-ан-Медан! Так изрек Персиллиан".
"С тех пор предсказание могло потерять смысл".
"Такие пророчества никогда не теряют смысл, они сбываются — если их исполнения нельзя каким-нибудь образом избежать! Если бы я знал, как зовут ребенка Сульдрун, я мог бы придумать способ защитить свое государство от переворота".
"И на этот счет нет никаких сведений?"
"Никаких. Я знаю, что у Сульдрун родился мальчик, и что ему столько же лет, сколько Мэдук. Это все, что я знаю. О, я дорого заплатил бы любому, кто сообщил бы мне всю правду!"
"Дела давно минувших дней, — пробормотала Соллас. — Не осталось никого, кто хорошо помнит мою несчастную дочь. Неужели нельзя нанять какого-нибудь прорицателя, чтобы он предсказал что-нибудь получше?"
Казмир печально усмехнулся: "Не так-то просто обмануть Норн, прядущих нити судьбы!" Король присел на диван: "А теперь, несмотря ни на что, мне придется развлекать короля Милона. Он ожидает обручения своего сына. Как я ему объясню, что Мэдук не хочет видеть этого болвана?"
Королева Соллас внезапно подняла голову и воскликнула: "Я придумала! Мэдук все еще может нам пригодиться — и даже в большей степени, чем раньше!"
"Каким образом?"
"Ты слышал, как мы обсуждали необходимость приобретения священных реликвий. Давай объявим, что любой, кто отправится на поиски и привезет нам настоящую, заверенную римскими властями реликвию, получит ценный приз. А тот, кто привезет в Лионесс чашу Грааля, сможет потребовать от короля величайшей награды — даже руки самой принцессы Мэдук!"
Казмир начал было высмеивать идею королевы, но вдруг закрыл рот. Он понял, что в предложении Соллас, как в таковом, не было ничего, что могло бы нанести ему ущерб. Паломники привозят золото. Реликвии привлекают паломников. Если Мэдук — пусть даже косвенным образом — будет способствовать приобретению реликвий, почему бы, действительно, не использовать ее в таком качестве? Казмир поднялся на ноги: "Не возражаю против твоего плана".
"Может быть, мы только откладываем решение проблемы", — с сомнением произнесла Соллас.
"Почему же?"
"Предположим, какой-нибудь доблестный рыцарь привезет чашу Грааля и потребует руки Мэдук. Ты согласишься выдать ее замуж за рыцаря, но Мэдук снова станет упрямствовать, что вполне возможно. Что тогда?"
"Я ее просто отдам этому рыцарю. Пусть маленькая вертихвостка выбирает замужество или рабство — мне все равно. Как только мы от нее избавимся, все связанные с ней проблемы станут проблемами ее супруга".
Королева Соллас захлопала в ладоши: "И у нас больше не будет проблем!"
"Проблемы останутся, но их станет меньше", — Казмир повернулся и вышел из гостиной.
На следующий день, на площадке парадной лестницы, к королю Казмиру осторожно подступил отец Умфред: "Ваше величество! Хотел бы испросить вашего соизволения обменяться с вами парой слов — по вопросу чрезвычайной важности".
Казмир смерил жреца взглядом с головы до ног: "Что еще тебе нужно?"
Отец Умфред посмотрел по сторонам, убеждаясь в том, что его никто не подслушивает: "Государь, я провел многие годы в Хайдионе в качестве духовника ее величества, а также выполняя множество других обязанностей. Естественно, мне становились известны многие события, более или менее значительные, иногда остававшиеся неизвестными другим. Это проистекает из самого характера моей службы".
Казмир недовольно хмыкнул: "В этом я не сомневаюсь. Ты знаешь больше меня о моих делах".
Умфред вежливо рассмеялся: "Недавно мне дали знать, что вас интересует судьба ребенка принцессы Сульдрун".
Казмир насторожился: "И что же?"
"Я мог бы узнать имя этого ребенка и его нынешнее местонахождение".
"Как ты собираешься это сделать?"
"В настоящее время не могу точно сказать. Но в данном случае речь идет не только о возможности добыть интересующие вас сведения".
"Ага. Ты хочешь что-то выпросить".
"Не буду отрицать очевидное. Цель моей жизни — стать архиепископом Лионесса. Если бы мне удалось обратить короля Лионесса в христианство, конклав кардиналов в Риме рассматривал бы это достижение как убедительный довод в пользу моей кандидатуры".
Казмир нахмурился: "Короче говоря, если я обращусь в христианство, ты мне скажешь, как зовут сына Сульдрун".
Отец Умфред кивнул: "В сущности, в этом и состоит мое предложение".
"Ты хитрый мошенник, — тон короля Казмира стал угрожающе спокойным. — Тебя когда-нибудь пытали на дыбе?"
"Нет, ваше величество".
"Твоя дерзость граничит с безрассудством! Если бы не королева Соллас, не отстающая от меня с бесконечными просьбами и упреками, ты рассказал бы все, что знаешь, сопровождая рассказ стонами и воплями".
Отец Умфред кисло улыбнулся: "Ни в коем случае не хотел бы проявить неуважение к вашему королевскому сану, а тем более дерзость! Я всего лишь надеялся, что мое предложение удовлетворит любопытство вашего величества".
"Повторяю: тебе повезло, что тебя защищает королева! Какова процедура обращения в христианство?"
"Это всего лишь крещение — достаточно произнести несколько слов ектеньи".
"Гм. М-да. Пустяк, конечно", — размышлял король Казмир. Через несколько секунд он резко произнес: "Ничто не изменится ни на йоту! Если успех вскружит тебе голову, не снести тебе головы! Ты не будешь контролировать церковные денежные средства — все суммы будут поступать в королевскую казну и выплачиваться из королевской казны, а римские папы не получат ни гроша! Это понятно?"
"Государь, такая система существенно затруднит управление делами!" — протестующе проблеял жрец.
"Но такая система необходима, чтобы архиепископ не становился вором. У меня в Лионессе не будет толпы бродячих монахов, слетающихся, как мухи на падаль, при одном упоминании о возможности полакомиться и разжиться за государственный счет. Таких бездельников будут пороть и продавать в рабство, чтобы они занимались полезным трудом".
"Ваше величество! — в отчаянии закричал Умфред. — Иные бродячие монахи — святые высшего ранга! Они несут благую весть в самые удаленные уголки мира!"
"Пусть убираются в свои удаленные уголки без промедления — в Тормуз или в Скорн или в Татарские степи! Но в Лионессе чтоб духу их не было — никаких жирных задниц, никаких потных тонзур, понятно?"
Отец Умфред тяжело вздохнул: "Вынужден согласиться — мы сделаем все, что можем".
"Радуйся, жрец! — мрачно сказал Казмир. — Сегодня тебе повезло. Ты заключил сделку и спас свою драгоценную шкуру от дыбы! А теперь говори все, что знаешь".
"Мои сведения нуждаются в подтверждении, — без запинки отозвался священник. — Вы получите их завтра, сразу после церемонии крещения".
Король Казмир молча повернулся и ушел к себе в апартаменты.
На следующий день, в полдень, Казмир явился в небольшую часовню королевы. Он молча стоял, пока отец Умфред опрыскивал его святой водой и елейно произносил фразы по-латыни. Затем, повторяя слова за Умфредом, король пробормотал "Отче наш" и несколько отрывков из ектеньи. В завершение отец Умфред схватил крест и, высоко поднимая символ веры над головой, приблизился к королю: "Опустись на колени, брат Казмир! В смирении, преисполнившись восторгом, поцелуй крест и посвяти жизнь благочестивым деяниям и прославлению Церкви!"
"Придержи язык, жрец! — спокойно обронил Казмир. — Терпеть не могу самонадеянных дураков". Посмотрев по сторонам, он сделал широкий повелительный жест рукой, обращаясь ко всем свидетелям церемонии: "Оставьте нас!"
В часовне остались только Казмир, священник и королева Соллас. Король повернулся к супруге: "Дражайшая королева, было бы лучше, если бы на этот раз ты тоже удалилась".
Соллас громко фыркнула. Напряженно выпрямившись, она промаршировала из часовни, всем видом выражая оскорбленное достоинство.
Король Казмир повернулся к жрецу: "А теперь рассказывай все, что обещал! Если это ложь или какие-нибудь глупости, ты проведешь остаток дней в темнице".
"Ваше величество, да будет вам известна вся истина! Давным-давно волны вынесли на берег молодого принца, почти утопленника — на пляж под садом вашей дочери Сульдрун. Его звали Эйлас, теперь он — король Тройсинета и прочих земель. Сульдрун родила ему сына. Чтобы спасти ребенка, она отдала его кормилице; родители кормилицы укрыли его в Тантревальском лесу. Там этого сына, по имени Друн, феи подменили своей девочкой, которую вы нарекли именем Мэдук. Эйласа бросили в темницу, но он бежал — каким образом, мне неизвестно. Теперь он страстно вас ненавидит. Сын его, принц Друн, также не испытывает к вам теплых чувств".
Казмир слушал — челюсть его слегка отвисла. Слова священника поразили его больше, чем он ожидал. Король пробормотал: "Я думал об этом, но этого не может быть! Его сыну должно быть столько же лет, сколько Мэдук!"
"Ребенком Друн провел целый год в обители фей — год по человеческому летосчислению. Но в обителях лесного народца время идет быстрее, и там прошло семь или даже восемь лет! Таким образом, здесь нет никакого несоответствия".
Казмир несколько раз тихо хмыкнул: "У тебя есть какие-нибудь вещественные доказательства?"
"У меня нет никаких доказательств".
Казмир не стал настаивать. В распоряжении короля были факты, давно вызывавшие у него недоумение. Почему, например, Эйирме, кормилицу и служанку Сульдрун, тайком увезли в Тройсинет вместе со всей ее семьей и там одарили землей и большим состоянием? Еще более загадочным было обстоятельство, по поводу которого делались тысячи всевозможных предположений: каким образом Эйлас выглядел немногим старше своего сына Друна? Теперь все было ясно.
Жрец сказал правду. Казмир напряженно предупредил: "Никому ни слова — никому, слышишь? Об этом должен знать только я один!"
"Воля вашего величества будет исполнена неукоснительно!"
"Ступай!"
Отец Умфред озабоченно, но с достоинством, поспешил выйти из часовни. Казмир стоял, глядя невидящими глазами на прибитый к стене крест, сегодня значивший для него не больше, чем вчера. Король сказал себе: "О да, Эйлас меня ненавидит, и как ненавидит!" Следующие слова Казмир произнес почти беззвучно: "Значит, Друн сядет за Круглым столом — вместо меня. Что ж, пусть будет так! Друн сядет на трон Эвандиг и, может быть, успеет приказать пажу подать носовой платок. Таким образом предсказание сбудется. А потом моя судьба свершится, и Друн умрет".
7
На замок Хайдион спустились вечерние сумерки. В Большом зале Старой башни король Казмир аскетически подкреплялся в одиночестве ломтиками холодной говядины и кружкой эля.
Покончив с ужином, он резким движением развернул кресло, чтобы сидеть, глядя в пламя камина.
Память унесла его мысли в давнее прошлое. Образы возникали перед глазами и тут же исчезали. Сульдрун — девочка с золотистыми волосами. Сульдрун — такая, какой он видел ее в последний раз, убитая горем, но все еще непокорная. Вспомнил он и другое изможденное лицо с загнанным взглядом — лицо молодого человека, которого король, в приступе холодной ярости, отправил умирать в подземелье. Время почти стерло бледные черты этого лица, но теперь в нем угадывалось сходство с молодым Эйласом. Вот как это было! Как Эйлас должен ненавидеть того, кто обрек на гибель его самого, его любимую принцессу и его новорожденного сына! Какая жажда сладостной мести должна испепелять мозг короля Эйласа!
Казмир тихо застонал от тяжести обрушившегося на него бремени. События последних лет теперь приходилось рассматривать с новой точки зрения. Возложив на себя корону Северной и Южной Ульфляндии, Эйлас постоянно срывал планы Казмира — и только что сорвал еще один, связанный с Блалоком. Как искусно притворялись Эйлас и Друн, когда гостили в Хайдионе! С какой непроницаемой вежливостью они настаивали на заключении мирных договоров — и при этом каждое мгновение презирали его, ненавидели его, готовились заманить его в западню и уничтожить!
Казмир выпрямился в кресле. Наступило время нанести ответные удары, безжалостные и точные, но сдерживаемые, как всегда, предусмотрительностью — нет, Казмир не собирался давать волю эмоциям, принимая безрассудные решения, способные нанести ущерб его интересам. Кроме того, следовало найти способ, позволявший сделать так, чтобы предсказание Персиллиана сбылось, но не помешало торжеству Лионесса.
Казмир сидел, обдумывая и взвешивая различные варианты, оценивая последствия каждого возможного действия. Несомненно, смерть Эйласа способствовала бы достижению целей Казмира. В таком случае Друн становился королем, после чего — рассуждал сам с собой Казмир — можно было бы созвать совет государей в Аваллоне, под тем или иным предлогом. Друна усадили бы за Круглый стол Карбра-ан-Медан, а затем каким-нибудь образом уговорили бы сесть на древний трон Эвандиг. Остальное не составляло труда: быстрое движение в тенях, блеск стального клинка, отчаянный возглас, труп на каменном полу — и Казмир мог преследовать дальнейшие цели без опасений и почти беспрепятственно.
Прямолинейный и логичный план нуждался лишь в успешном исполнении.
Прежде всего следовало обеспечить кончину Эйласа, не переступая границы благоразумия. Убийство короля — всегда рискованное дело; неудачные попытки таких заговоров, как правило, оставляли следы, неизбежно приводившие к зачинщику, а это вовсе не устраивало Казмира.
Имя возникло в уме Казмира, словно навязавшись по собственной воле.
Торкваль.
Казмир надолго задумался. Превосходную квалификацию Торкваля как наемного убийцы невозможно было отрицать, но его трудно было контролировать. По сути дела, его невозможно было контролировать. Торкваль нередко производил впечатление врага в не меньшей степени, чем союзника, и едва заботился о том, чтобы поддерживать циничную видимость сотрудничества.
Казмир с сожалением отказался от кандидатуры Торкваля. Почти сразу же другое имя пришло ему в голову, и на этот раз Казмир откинулся на спинку кресла, задумчиво кивая в такт своим соображениям, не испытывая каких-либо недобрых предчувствий.
Казмир вспомнил о существовании сэра Кори из Фалонжа,[12] человека примерно того же склада, что и Торкваль. В стремлении сэра Кори к сотрудничеству, однако, можно было не сомневаться, так как в настоящее время он сидел, сгорбившись, в темнице под Пеньядором, ожидая, что топор Зерлинга отсчет ему голову. Таким образом, уступая пожеланиям короля Казмира, сэр Кори многое приобретал и ничего не терял.
Казмир подал знак лакею, безмолвно и неподвижно стоявшему у двери: "Приведи сюда сэра Эрлза".
Вскоре в зал вошел сэр Эрлз, государственный канцлер и один из самых доверенных советников Казмира: маленький человек среднего возраста с хитрой физиономией и проницательными глазами, очень заботившийся об аккуратной серебристой шевелюре и бледной желтоватой коже. Казмир недолюбливал брезгливого канцлера, но тот служил ему с безукоризненной пунктуальностью, и Казмир игнорировал все остальное.
Казмир указал на пустое кресло. Чопорно поклонившись, сэр Эрлз опустился в него. Казмир спросил: "Что вы знаете о сэре Кори, отдыхающем у меня в Пеньядоре?"
Сэр Эрлз ответил не задумываясь, словно ожидал именно такого вопроса: "Кори — второй сын сэра Клонея из Фалонжа, ныне покойного. Старший сын, сэр Камвид, унаследовал поместье, находящееся на севере Западной провинции в Троаге, неподалеку от ульфской границы. Кори не пожелал смириться с положением младшего отпрыска и попытался убить сэра Камвида. Дело было ночью, залаяла собака — сэр Камвид спал чутко, и убийство удалось предотвратить. Кори сбежал и стал разбойником-изгоем. Блуждая по Троагу, он устраивал засады на Старой дороге. Его схватили люди герцога Амбриля; герцог сразу повесил бы его, если бы Кори не назвался одним из тайных агентов вашего величества. Амбриль повременил с расправой и отправил Кори в Хайдион, чтобы ваше величество решили, как поступить с разбойником. Говорят, что Кори умеет себя вести в хорошем обществе, хотя, конечно, он мерзавец, каких мало, и по нему плачет топор Зерлинга. Вкратце это все, что мне известно".
"Пожалуй, сэр Кори наделен даром предвидения, — заметил Казмир. — Поручите привести его ко мне, немедленно".
"Как будет угодно вашему величеству", — нарочито бесцветным тоном отозвался Эрлз и покинул Большой зал.
Через некоторое время пара тюремщиков привела в зал Кори из Фалонжа — кисти рук заключенного были скованы цепью, на шее у него висела веревочная петля.
Казмир рассматривал узника с бесстрастным любопытством. Человек среднего роста, сильный и проворный, с мускулистым торсом и длинными жилистыми руками и ногами, Кори отличался болезненно-желтоватым оттенком кожи. У него были черные волосы и грубое, жестокое лицо. На нем все еще висела та одежда, в которой его схватили — некогда роскошная, теперь она превратилась в лохмотья, отвратительно вонявшие подземельем. Тем не менее, Кори реагировал на королевскую инспекцию безразличной позой; бдительный и полный жизненных сил, он примирился с мыслью о предстоящей казни.
Тюремщики привязали конец веревки, стягивавшей шею Кори, к ножке стола, чтобы узник не мог неожиданно наброситься на короля; после этого, как только Казмир кивнул, они удалились из зала.
Казмир спокойно произнес: "Вы сообщили герцогу Амбрилю, что работаете тайным агентом у меня на службе".
Кори кивнул: "Так точно, ваше величество".
"Вы не считаете, что это была дерзкая ложь с вашей стороны?"
"В сложившихся обстоятельствах предпочитаю считать, что меня посетило наитие, свидетельствующее о моей находчивости, о моем уме и о моем желании предложить себя и свои навыки к вашим услугам".
Казмир холодно улыбнулся: "Раньше вы не давали знать о таких амбициях".
"Совершенно верно, государь! Я слишком долго не решался об этом сообщить, и теперь, к своему стыду, стою перед вами в кандалах".
"Вы стыдитесь своих преступлений — или того, что не преуспели в качестве разбойника?"
"Могу сказать только одно, ваше величество — я не привык терпеть поражения".
"Ха! По меньшей мере в этом вы можете рассчитывать на мое сочувствие. А теперь вернемся к вопросу о королевской службе — возможно, вам придется всерьез играть в эту игру".
"Охотно, государь — учитывая, что такая служба, судя по всему, избавит меня от темницы и топора".
"Так оно и есть, — подтвердил Казмир. — Насколько я могу судить, вы человек проницательный и бессовестный — именно такие качества я часто нахожу полезными. Если вы успешно выполните задание, которое я собираюсь вам поручить, с вас не только будут сняты все обвинения, но вы получите также существенную награду".
Сэр Кори поклонился: "Ваше величество, без колебаний берусь выполнить ваше поручение".
Казмир кивнул: "Внесем в это дело ясность с самого начала. Если вы попытаетесь меня предать, я приложу все возможные средства и усилия к тому, чтобы вас поймали и снова бросили в темницу под Пеньядором".
И снова сэр Кори поклонился: "Ваше величество, я человек практичный и ничего другого не ожидаю. Достаточно объяснить, чего вы от меня хотите".
"Это очень просто. Вы должны убить Эйласа, короля Тройсинета, Дассинета и Ульфляндий. В настоящее время он находится в море, на одном из кораблей своего флота, но рано или поздно вы сможете найти его в Дун-Даррике, в Южной Ульфляндии. Убийство должно быть совершено так, чтобы его никак нельзя было связать со мной".
Кори поджал губы; глаза его сверкали, отражая неровное пламя факелов: "Сложная задача — но она мне под силу".
"На сегодня все. Завтра мы поговорим снова. Стража!"
Явились тюремщики.
"Отведите сэра Кори обратно в Пеньядор, но позвольте ему выкупаться, выдайте ему свежую одежду, подайте ему ужин по его выбору и устройте его на ночлег — под замком, разумеется — в камере на первом этаже".
"Слушаюсь, государь!" — отозвался один из тюремщиков. Другой отвязал веревку от стола и рявкнул на узника: "Ну пошли, сволочь!"
Кори высокомерно выпрямился: "Отныне обращайтесь ко мне "сэр Кори", если не хотите навлечь на себя мое недовольство!"
Тюремщик дернул за веревку: "Как бы тебя ни звали, пошевеливайся! Мы не так мягкосердечны, как его величество".
Вечером следующего дня король Казмир снова беседовал с сэром Кори, на этот раз в Камере Вздохов над Арсеналом. Теперь Кори был прилично одет и пришел без цепей.
Казмир сидел на любимой скамье за дощатым столом, с буковой флягой вина и буковой кружкой под рукой. Он указал прибывшему на другую скамью: "Для вас уже кое-что приготовлено. На столе — кошель, содержащий двадцать серебряных флоринов. Представляйтесь торговцем целебными мазями, странствующим на лошади в сопровождении мула, навьюченного подходящим запасом товаров. Продвигайтесь на север по Сфер-Аркту до Дазлби, оттуда продолжайте путь в Нолсби-Севан, после чего снова поверните на север по Ульфскому проезду. Вам придется миновать Ворота Цербера и крепость Кауль-Боках. В шести милях за крепостью есть придорожный постоялый двор с вывеской, изображающей пляшущую свинью. Там вас будут ожидать четыре человека — такие же готовые на все головорезы, как вы, если не хуже. Они должны присоединиться к банде Торкваля, но сперва окажут содействие в вашем предприятии. Пользуйтесь их услугами по своему усмотрению".
Казмир взглянул на лежавший перед ним список и с отвращением продолжил: "Отборный сброд, нечего сказать! Каждый словно превосходит остальных злодейством и низостью. В первую очередь предлагаю вашему вниманию Гунна Измаэля из Татарских степей. Второй — Кельт Кеган, пронырливый, как лиса, и столь же кровожадный. Третий — Ласковый Эсте, златокудрая бестия с лицом, подергивающимся нервной улыбкой. Эсте — римлянин, он претендует на родство с потомками поэта Овидия. Эсте носит с собой небольшой тонкий лук, похожий на детскую игрушку и выпускающий стрелы, напоминающие оперенные щепки, но умеет пронзить человеку глаз с большого расстояния. Последний — Чернявый Гальгус, известный тем, что всегда носит за поясом четыре метательных ножа. Таковы ваши верные рыцари".
"Их следовало бы назвать скорее порождениями кошмара, — заметил Кори. — Почему бы они стали мне повиноваться?"
Казмир улыбнулся: "Надеюсь, они не откажутся. Несомненно одно — все четверо опасаются Торкваля. Торкваль — пожалуй, единственный авторитет в их глазах. Поэтому действуйте от имени Торкваля. Такая организация проекта отличается дополнительным преимуществом: если вы добьетесь успеха, на что я рассчитываю, обвинять в случившемся будут Торкваля, а не меня".
"А какого мнения по поводу этого проекта придерживается Торкваль?"
"Он не возражает. Повторяю: мое имя не будет произносить никто. Все ясно?"
"За исключением одного вопроса: обязан ли я выполнять указания Торкваля?"
"Только в том случае, если это будет способствовать достижению вашей цели".
Кори задумчиво погладил подбородок и спросил: "Могу ли я говорить со всей откровенностью?"
"До сих пор мы ничего друг от друга не скрывали. Говорите!"
"Ходят слухи, что ваши тайные агенты редко наслаждаются плодами своих трудов. Каковы гарантии того, что в случае успеха я останусь в живых и действительно получу награду?"
"Могу сказать только одно, — пожал плечами Казмир. — Если вы сослужите мне добрую службу однажды, я вполне могу пожелать, чтобы вы оказались мне полезным снова. Вряд ли вы сможете принести мне пользу, будучи мертвецом. Кроме того, если вы не доверяете условиям нашего устного договора, вы всегда можете вернуться в Пеньядор".
Кори улыбнулся и поднялся на ноги: "Ваши аргументы убедительны".
Глава 7
На лугу Лалли, неподалеку от Тантревальского леса, там, где из леса вытекал спокойный ручей Лиллери-Рилл, огибавший луг и на другом конце луга впадавший в Душистую излучину, находилось сооружение из бревен и камня — усадьба Трильда.
Усадьбе было уже почти сто лет; ее построили по заказу чародея Хиларио, ранее обитавшего в башне Шойр на островке у северного побережья Даота. Башня эта казалась Хиларио, человеку с изысканными вкусами, дикой, холодной и тесной. Чародей тщательно разрабатывал планы нового жилища, точно указывая каждую деталь и неоднократно переоценивая взаимное соответствие каждой части проекта всему замыслу в целом. В качестве строительной бригады Хиларио нанял группу плотников-гоблинов, заверивших заказчика в своей высокой квалификации. Хиларио начал было обсуждать проект с бригадиром гоблинов, Шайликом, но Шайлик взял чертежи из рук чародея, быстро просмотрел их и, судя по всему, смог разобраться во всех подробностях с первого взгляда — Хиларио был глубоко впечатлен его проницательностью.
Гоблины немедленно принялись за работу: копали, рыли, рубили и пилили, стучали молотками, вырезали рельефные узоры отделки, подгоняли соединения и обрабатывали детали на стругах[13] с таким рвением, что, к изумлению Хиларио, строительство было завершено за одну ночь — новая усадьба появилась, как по мановению волшебной палочки, с дымовой трубой, увенчанной чугунным флюгером в виде петуха.
Как только первые красноватые лучи солнца озарили луг Лалли, бригадир гоблинов Шайлик вытер пот со лба и торжественным широким жестом представил счет чародею Хиларио, требуя немедленной оплаты в связи с тем, что его бригада должна была срочно начать выполнение следующего заказа.
Хиларио, однако, был человек осторожный, и обаятельные манеры Шайлика не произвели на него должного впечатления. Он похвалил бригадира за быстроту и эффективность, но настоял на том, что перед тем, как выставленный счет будет оплачен, следовало произвести инспекцию сооружения. Шайлик тщетно протестовал — в конце концов, однако, ему пришлось сопровождать Хиларио, занявшегося проверкой качества постройки.
Почти сразу же Хиларио обнаружил несколько ошибок, допущенных строителями, а также многочисленные свидетельства поспешности и небрежности. Договор предусматривал каменную кладку "из цельных и твердых блоков плитняка"; на поверку каменные блоки, выложенные гоблинами, оказались подделками, изготовленными из заколдованных коровьих лепешек. Дальнейшая проверка показала, что "крепкие брусья из мореного дуба", обусловленные в описании заказа, на самом деле представляли собой хрупкие сушеные стебли молочая, замаскированные еще одним ловким заклинанием.
Хиларио с возмущением указал Шайлику на эти недостатки и потребовал их надлежащего устранения в точном соответствии с договорными требованиями. Помрачневший и расстроенный, Шайлик делал все возможное, чтобы избежать выполнения дополнительных работ. Он заверял, что точное соблюдение требований невозможно, и что доля неопределенности неизбежно свойственна всему, что существует во Вселенной. Бригадир-гоблин заявлял, что разумный, учитывающий все обстоятельства заказчик допускает некоторую свободу истолкования контракта, так как процесс истолкования как таковой подразумевает возможность расхождения мнений.
Хиларио проявлял непреклонность, и Шайлик все больше волновался; его аргументы становились все более невразумительными, он даже бросил на пол свою остроконечную зеленую шапку. Гоблин утверждал, что, так как различие между "кажущимся" и "существующим" представляет собой не более чем философское изощрение, на практике все, что угодно, эквивалентно всему, чему угодно. На это Хиларио со всей серьезностью ответил: "В таком случае я заплачу за вашу работу вот этой соломинкой".
"Нет! — сказал Шайлик. — Это не то же самое". Бригадир предложил чародею — с тем, чтобы упростить процесс и не тратить время зря — оплатить выставленный счет и вселиться в новую усадьбу к своему удовлетворению.
Хиларио не позволял себя уговорить. Он назвал рассуждения Шайлика софистикой, с первого слова до последнего. "Усадьба выглядит прекрасно, не спорю, — сказал он. — Но колдовские трюки такого рода скоротечны и с течением времени теряют силу".
"Не всегда!"
"Достаточно часто! После первого же ливня все это сомнительное сооружение обрушится мне на голову — хорошо еще, если не посреди ночи, когда я буду спать. Вы обязаны переделать все заново, с начала до конца, используя высококачественные материалы и применяя общепринятые методы строительства".
Гоблины-плотники ворчали, но Хиларио не отступил, и им пришлось снова приняться за работу. Гоблины трудились не покладая рук три дня и три ночи, причем, будучи уязвлены заказчиком или просто потому, что им свойственна капризная изменчивость настроения, на этот раз все сделали в два раза лучше, чем требовалось, изготовляя панели из розового палисандра, тика и отборного орехового капа, используя марганцевый шпат, розовый порфир и малахит вместо мрамора — и при этом то и дело вызывающе поглядывая на Хиларио, словно приглашая его высказать еще какие-нибудь критические замечания.
Наконец строительство закончилось, и Хиларио оплатил счет двумястами двенадцатью раковинами, создающими "морской шум", маринованной сельдью, свежеиспеченными хлебами, сырами, творогом, орехами и медом, а также бочонком крепкого грушевого сидра и еще одним бочонком вина из тутовых ягод. Таким образом, сделка завершилась в атмосфере товарищества и взаимного уважения.
Хиларио вселился в усадьбу, нареченную им Трильдой, и прожил в ней много лет; в конце концов он погиб при невыясненных обстоятельствах на лугу Лалли — возможно, пораженный ударом молнии. Ходили слухи, что он чем-то вызвал раздражение волшебника Тамурелло. Так или иначе, никаких доказательств злонамеренного вмешательства обнаружить не удалось.
Несколько лет усадьба пустовала. В один прекрасный день Шимрод, странствуя по Старейшим островам, набрел на это одинокое строение и решил в нем поселиться. Он добавил флигель, где разместилась лаборатория, разбил цветник перед усадьбой и устроил фруктовый сад на заднем дворе — Трильда стала очаровательнее прежнего.
С тем, чтобы поддерживать в Трильде порядок — то есть удалять пыль, мыть полы, убирать мусор, очищать оконные стекла, натирать воском деревянные панели и мебель, искоренять сорняки в саду и заготавливать дрова для каминов — Шимрод нанял семейство недавно поселившихся по соседству кикимор (называемых также "древесными троллями"). Эти небольшие пугливые существа работали только тогда, когда Шимрод поворачивался к ним спиной, так что они редко ему мешали — лишь время от времени он замечал уголком глаза какое-то проворное движение.
Годы проходили в установившемся режиме: Шимрод жил в своей усадьбе, как правило, в одиночестве, и развлекала его только работа. На лугу Лалли редко появлялись люди — лишь иногда мимо проходил дровосек или крестьянин, направлявшийся в лес по грибы — а гостей Шимрод практически никогда не принимал. На дальнем конце луга, с противоположной усадьбе стороны, находилась Пуншестопская обитель — с первого взгляда не более чем обнажение черного базальта, с северной стороны покрытое лишайником. Время от времени Шимрод наблюдал за разгульными празднествами эльфов и фей, но только издали. Он уже знал на собственном опыте, что тому, кто якшается с феями, угрожают смятение и горечь крушения сладостных надежд.
В последнее время, по поручению Мургена, Шимрод взял на себя монументальный труд — анализ и классификацию материалов, конфискованных у чародея Тамурелло и привезенных в Трильду в полном беспорядке. Тамурелло был волшебником незаурядным, но не слишком разборчивым во вкусах и привычках; он накопил большую коллекцию редкостей и колдовских принадлежностей со всех концов света — некоторые оказались просто сувенирами, другие вызывали трепет, будучи напряжены магической энергией.
Первоочередной задачей Шимрода, связанной с таким чудесным разнообразием диковин, стал предварительный просмотр документов, трактатов, формуляров и записей. Имелись в наличии тексты всевозможных форм и размеров, от фолиантов в роскошных переплетах до почти разлетающихся в пыль обрывков. В библиотеке Тамурелло хранились ветхие манускрипты и новейшие книги в инкрустированных кожаных переплетах с металлическими застежками, папирусные свитки, сохранившиеся с незапамятных времен, иллюстрированные миниатюрами пергаменты, папки с чертежами, планами, картами и схемами, обрамленные шелковые табло, покрытые печатными черными иероглифами, бумаги с письменами на неведомых языках, нанесенными чернилами невиданных оттенков.
Разделив документы на несколько общих категорий, Шимрод принялся изучать механизмы, инструменты, утварь, усилители, фильтры и различные прочие артефакты. Многие казались совершенно бесполезными, и Шимрода нередко приводили в замешательство возможности их использования или, наоборот, отсутствие таковых. Уже целый месяц он пытался разобраться в назначении одного такого изобретения — семи небольших дисков из прозрачного материала, кружившихся по краю круглой таблички из черного оникса. Диски светились мягкими радужными переливами, изредка прерывавшимися пульсирующими черными пятнами пустоты, по-видимому возникавшими и пропадавшими совершенно случайно.
Шимрод не мог представить себе практическое применение этого устройства. Часы? Игрушка? Подвижное украшение интерьера? Он предполагал, что настолько сложный механизм должен был быть изготовлен с какой-то определенной целью, но цель эта не поддавалась пониманию.
Однажды, когда Шимрод сидел, наблюдая за дисками, из большого выпуклого зеркала, висевшего на стене в глубине лаборатории, послышался сигнал, напоминавший звон небольшого колокола.
Поднявшись на ноги, Шимрод подошел к зеркалу, теперь отображавшему происходящее в большом зале Свер-Смода. Мурген, стоявший у стола, приветствовал Шимрода кивком, не теряя времени на церемонии: "У меня есть сложное поручение. Оно может оказаться опасным. Тем не менее, это дело чрезвычайной важности, оно должно быть сделано. В данный момент я никак не могу отлучиться, и мне придется обременить этой задачей тебя".
"Для того ты меня и сотворил, — пожал плечами Шимрод. — В чем заключается поручение?"
"По существу, это продолжение работы, которой ты уже занимался в Иссе. Теперь надлежит провести более подробное расследование.
В частности, ты должен установить факты, относящиеся к ведьме Десмёи".
"У тебя нет никаких предположений?"
"У меня десятки предположений — фактов, однако, никаких. Плодотворных альтернатив в этом отношении мало — по сути дела, насколько я понимаю, существуют только две возможности".
"Какие именно?"
"Начнем со следующего допущения. Когда Десмёи создала Меланкте и Карфилиота, она полностью растворила самое себя, чтобы драматически продемонстрировать ненависть к мужскому полу. Логическое противоречие этой предпосылки состоит в том, что до подобной демонстрации никому не было никакого дела, и Тамурелло прежде всего. Гораздо вероятнее, что Десмёи решила изменить свое состояние так, чтобы выждать в течение какого-то времени, а затем, когда возникнет удобная возможность, удовлетворить жажду мести. Руководствуясь этой предпосылкой, тебе надлежит выявить средоточие зеленой энергии, возникшее в результате преобразования Десмёи — или любое иное обличье, которым она пользуется. Где она скрывается? Каковы ее планы? Меланкте и Торкваль — почти наверняка ее агенты. Если так, они приведут тебя к Десмёи".
"Хорошо — с чего начать?"
"Прежде всего измени внешность, причем радикально. В последний раз Меланкте сразу тебя узнала. Затем отправляйся на горные луга Ульфляндии. Под горой Собх, в ущелье Глен-Дагах, находится крепость Верхний Корам. Там ты найдешь Меланкте и Торкваля".
"И что я должен сделать, когда мне встретится Десмёи?"
"Уничтожь ее — если успеешь. Если не успеешь, она уничтожит тебя".
"Такое завершение предприятия было бы достойно сожаления".
"Поэтому тебе следует хорошо вооружиться. Магией инкубов в данном случае пользоваться нельзя; Десмёи сразу ее почует, так как зеленые чары — порождение демонических миров".
"Значит, у меня нет никакой защиты от демонических чар?"
"Не совсем так. Протяни руку".
Шимрод протянул руку — и тут же обнаружил на ладони пару шариков из черного железняка; каждый можно было носить, как серьгу, на короткой тонкой цепочке.
"Перед тобой трехмерные проекции двух эфферентов Седьмого Манга, — пояснил Мурген. — Они отторгают все, что происходит из Меля и Муртвой Гати. Их зовут Фонер и Скель, они тебе пригодятся. А теперь займись приготовлениями, после чего ты получишь дальнейшие инструкции".
Зеркало стало зеркалом, отражавшим только лицо Шимрода. Отвернувшись, Шимрод задумчиво взглянул на рабочий стол, заваленный странными и таинственными предметами. Семь кружащихся дисков переливались всеми цветами радуги; Шимрод раздраженно хмыкнул — при первой возможности следовало узнать у Мургена их предназначение.
Солнце уже начинало склоняться к западу. Шимрод вышел в сад. Высоко в небе сонно плыли озаренные вечерними лучами обрывки облаков. Никогда еще луг Лалли не производил более умиротворяющее впечатление. Мысли Шимрода вернулись к ущелью Глен-Дагах, где, конечно же, ни о каком покое не могло быть речи. Шимрод развел руками. Никто другой не мог сделать за него то, что требовалось сделать.
Теперь ему предстояло изменить наружность так, чтобы она подходила к ожидавшим его обстоятельствам. Привычной магией инкубов он пользоваться не мог — приходилось полагаться на оружие и навыки владения различными приемами. Некоторые из этих навыков он уже усвоил, другие предстояло приобрести.
Какую внешность следовало выбрать? Он должен быть силен и вынослив, проворен и смышлен, и в то же время не должен привлекать лишнее внимание среди горцев.
Вернувшись в лабораторию, Шимрод приобрел личину, более чем удовлетворявшую требованиям — человека высокого, поджарого, словно сделанного из кожи, жил и костей. Лицо стало узким, костлявым, со впалыми щеками и блестящими желтыми глазами, с издевательски искривленным поджатым ртом и горбатым, напоминающим лезвие топора носом. Жесткие матово-бежевые кудри плотно прилегали к черепу, задубевшая от солнца и ветра кожа мало отличалась цветом от волос. В мочки небольших ушей Шимрод продел серьги с эфферентами, Фонером и Скелем. Тут же он услышал их голоса — судя по всему, они обсуждали места, совершенно ему незнакомые.
"Наблюдается почти рекордный цикл междоузлий, по меньшей мере среди верхних миазмов, — говорил Скель. — Тем не менее, непосредственно за границей исходного поля зомбификации обращение фазы модулей еще не проявляется".
"Я недостаточно знаком с Карписковией, — отвечал Фонер. — Говорят, там неплохо — странно слышать о столь непривлекательных условиях".
"В Маргонте хуже — и становится еще хуже с каждым часом! Я нашел деликатное зеленое возбуждение на мерцательном канале".
"Деликатное, в самом деле?"
"Вот именно! Серокедры патрулируют, как ни в чем не бывало, а от рубантов не слышно даже щипка".
"Господа! — вмешался Шимрод. — Я ваш инструктор. Меня зовут Шимрод. Тем не менее, в нынешнем обличье я — Валах Травец. Сохраняйте бдительность! Немедленно сообщайте о любых намерениях нанести ущерб Шимроду или Травецу. Рад, что могу пользоваться вашей помощью, так как нам предстоит решение важнейшей задачи. А теперь я хотел бы попросить вас хранить молчание в течение некоторого времени, так как мне нужно усвоить большое количество новой информации".
"Ты умудрился сразу произвести плохое впечатление, Шимрод, Травец или как еще тебя величают, — заметил Скель. — Мы ведем высокоинтеллектуальную беседу. Прислушиваясь к ней, ты мог бы многому научиться".
"Мои умственные способности ограничены, — строго сказал Шимрод. — Я настаиваю на послушании. Внесем ясность в этот вопрос раз и навсегда — в противном случае нам придется консультироваться с Мургеном".
"Ну вот, понимаешь ли! — огорчился Фонер. — Как всегда, нам не везет! Навязали какого-то Шимрода — еще одного сорвавшегося с цепи, щелкающего зубами ревнителя примитивной дисциплины!"
"Будьте добры, помолчите!"
"Ладно, ладно, раз уж тебе так приспичило, — уступил Фонер. — Скель, поговорим позже, когда у Шимрода исправится настроение".
"Буду с нетерпением ждать такой возможности, — отозвался Скель. — Впрочем, мы и опомниться не успеем, как в этой причудливой вселенной пройдет целая вечность".
Эфференты затихли — их молчание лишь время от времени нарушалось тихими стонами и бормотанием. Тем временем Шимрод сочинил биографию Травеца и хорошенько запомнил ее фиктивные детали. Затем он предусмотрел надежные средства охраны Трильды от нежелательных посетителей на то время, пока он будет заниматься поисками Десмёи в горах Ульфляндии. Судьба сыграла бы с ним жестокую шутку, если бы он вернулся в Трильду целым и невредимым только для того, чтобы найти лабораторию опустошенной грабителями!
Наконец Шимрод закончил приготовления. Он подошел к зеркалу и вызвал Мургена: "Я готов отправиться в путь".
Мурген внимательно рассмотрел явившийся перед ним незнакомый образ: "Подходящая внешность, хотя несколько более выразительная, чем хотелось бы. И все же, кто знает? Впечатляющая наружность иногда полезна. А теперь вот что. В шести милях по Ульфскому проезду за крепостью Кауль-Боках находится постоялый двор "Пляшущая свинья"".
"Я его помню".
"В этом заведении ты обнаружишь четырех головорезов. Они ожидают указаний короля Казмира. Сообщи им, что Казмир поручил тебе присоединиться к их отряду, и что некий Кори из Фалонжа скоро прибудет, чтобы возглавить вашу банду, сформированную с особой целью".
"До сих пор все ясно".
"Надеюсь, для тебя не составит труда стать своим человеком в этой банде. Их главарю, Кори, поручено убить короля Эйласа и, по возможности, захватить в плен принца Друна. Кори направится вместе со своим отрядом в Глен-Дагах. Там, если позволят обстоятельства, ты можешь перейти из банды Кори в банду Торкваля. Но проявляй безразличие, не привлекай лишнее внимание. В данный момент Десмёи еще ничего не подозревает. Один неправильный шаг с твоей стороны может ее спугнуть".
Шимрод кивнул: "Что делать с Кори, когда я прибуду к Торквалю?"
"После этого он не будет иметь никакого значения".
В зеркале отражалась только небритая физиономия Шимрода-разбойника.
2
Валах Травец ехал на тупорылой мышастой кобыле, направляясь на север по Большому Ульфскому проезду. Справа от его седла находился продолговатый лакированный ларец, содержавший короткий складной лук и дюжину стрел; слева висел длинный ятаган с узким лезвием, в кожаных ножнах. На Травеце были черные сапоги до колен, шаровары и черная холщовая рубаха. Плащ, короткая кольчуга и остроконечный железный шлем, связанные в узел, болтались позади седла.
Он ехал, наклонившись вперед и непрестанно рыская глазами по сторонам. Оружие, одежда и поза позволяли распознать в нем бродячего наемника или даже разбойника. Путники, встречавшиеся по дороге, сторонились его и облегченно вздыхали, когда он проезжал мимо.
Травец миновал крепость Кауль-Боках и спустился почти на шесть миль. Слева возвышался грозный хребет Тих-так-Тиха, справа вдоль дороги тянулся Тантревальский лес — деревья иногда подступали так близко, что ветви затемняли небо. Впереди показался небольшой придорожный трактир с вывеской, изображавшей пляшущую свинью.
Травец натянул поводья — и тут же черный блестящий шарик у него в под ухом издевательски спросил: "Травец, зачем ты остановил лошадь?"
"Потому что постоялый двор "Пляшущая свинья" уже поблизости".
"Какое это может иметь значение?"
Не в первый раз Травец вспомнил слова Мургена, намекнувшего, что эфференты — не самые приятные компаньоны. На протяжении всего долгого пути, чтобы как-то развлечься, они тихо разговаривали, создавая монотонный аккомпанемент, который Травец по возможности игнорировал. Теперь он сказал: "Внимательно выслушайте мои указания".
"В этом нет необходимости, — отозвался Фонер. — Твои указания никому не пригодятся".
"Почему же?"
"Разве это не очевидно? Мурген приказал нам служить Шимроду. Тебя зовут Травец. Даже ты не можешь не замечать возникшее противоречие".
Травец мрачно усмехнулся: "Одну минуту, не спешите! Травец — всего лишь имя, набор звуков. Во всех существенных отношениях я — Шимрод. Вы обязаны мне повиноваться, и повиноваться беспрекословно. Если у вас возникнет какое бы то ни было возражение, я пожалуюсь Мургену, а от него сочувствия не ждите".
"Все понятно, — елейно произнес Скель. — Мы паиньки, у нас ушки на макушке".
Фонер заметил: "И все же, во избежание сомнений, перечисли снова возможные влияния, от которых мы обязаны тебя предохранять".
"Во-первых, предупреждайте меня о любых подстерегающих меня опасностях, в том числе, в частности, о засадах, о наличии яда у меня в вине, об оружии, направленном на меня с намерением меня убить или искалечить, а также об оползнях, лавинах, ловушках, капканах и западнях всех разновидностей и о любых других устройствах или действиях, способных меня раздражать, срывать мои планы, причинять мне боль, приводить к моему пленению и заключению в тюрьме, грозящих мне смертью или способных лишить меня способности действовать. Короче говоря, обеспечивайте мою безопасность и следите за тем, чтобы я был здоров и невредим. Если у вас возникнут какие-либо сомнения, относящиеся к истолкованию моих указаний, всегда действуйте так, чтобы достигались результаты, наиболее удовлетворительные с моей точки зрения. Все ясно?"
"Как насчет эротических возбудителей, в том числе в двойных и тройных дозах?" — поинтересовался Фонер.
"Все, что добавляется без моего ведома мне в вино, в воду или пищу, может наносить мне ущерб. Следовательно, любые такие добавки относятся к категории веществ, о которых меня следует предупреждать. Опять же, если у вас возникнут сомнения, советуйтесь со мной".
"Ладно".
"Во-вторых…"
"Как, еще указания?"
Травец не отвлекался: "Во-вторых, извещайте меня каждый раз, когда вы почуете зеленые пары Меля. В таком случае мы должны попытаться определить их источник и уничтожить средоточие зеленой энергии".
"Разумный подход".
"В-третьих, не позволяйте демонам Меля, демонам Муртвой Гати или каким-нибудь другим демонам вас заметить. Не спугните их прежде, чем мы успеем с ними расправиться".
"Как тебе угодно".
"В-четвертых, всюду подмечайте признаки присутствия ведьмы Десмёи в любом обличье, в любой фазе, в любом состоянии. Она может даже пользоваться другим именем, но пусть имена не приводят вас в замешательство! Сразу сообщайте мне о любых подозрительных обстоятельствах".
"Сделаем все, что в наших силах".
Травец снова пришпорил лошадь и стал спускаться по дороге, в то время как эфференты обсуждали указания своего повелителя, по их мнению запутанные и противоречивые — прислушиваясь к их разговору, Травец начал сомневаться в том, что эфференты в полной мере понимали, что от них требовалось.
Травец подъехал к трактиру — сооружению из неотесанных бревен с соломенной крышей, обветшавшему настолько, что на крыше росла трава. С одной стороны находился навес, под которым хозяин варил пиво, а на заднем дворе к трактиру примыкал амбар. Чуть дальше три ребенка работали в поле, засаженном овсом и травами для приправ. Травец завернул на двор, спешился и привязал лошадь к перекладине ограды. Неподалеку на скамье сидели двое: Гунн Измаэль и Кельт Кеган, с настороженным любопытством наблюдавшие за прибытием Травеца.
Травец обратился к Измаэлю по-татарски: "Как поживаешь, отродье насильника-извращенца? Что ты делаешь так далеко от родных мест?"
"Привет, любитель полакомиться падалью! Не лезь не в свое дело".
"Твое дело может оказаться моим — так что огрызайся повежливее. В свое время я поотрубал головы сотням твоих соплеменников".
"Что было, то прошло. В конце концов, я изнасиловал твою мать и всех твоих сестер".
"И свою мать тоже, не слезая с седла!" Травец наклонил голову в сторону другого разбойника, сидевшего на скамье: "А это что? Шкура дохлого скорпиона?"
"Он утверждает, что его зовут Кеган. Судя по всему, кельт из Годелии. Ему проще рассечь тебе глотку, чем плюнуть".
Травец кивнул и стал говорить на местном наречии: "Меня прислали встретиться с неким Кори из Фалонжа. Где его можно найти?"
"Он еще не приехал. Мы думали, что Кори — это ты. Чего от нас хотят? Ты что-нибудь знаешь?"
"Мне посулили деньги и опасность, больше ничего". Травец зашел в трактир и нашел хозяина, согласившегося пустить его на ночлег — то есть предоставить соломенную подстилку на сеновале в амбаре. Травец не выразил энтузиазма по этому поводу, но и не стал возражать. Трактирщик послал мальчика-служку позаботиться о мышастой кобыле, а Травец принес узел со своим имуществом в трактир и приказал подать кружку пива, усевшись за стол у стены.
Рядом сидели еще двое: Римлянин Эсте, с тонкими чертами лица и золотисто-карими глазами, изготовлял ножом из дерева статуэтку гарпии; Чернявый Гальгус из Даота развлекался тем, что перебрасывал игральные кости из одной ладони в другую. Гальгус отличался необычно белоснежной кожей и матово-черными волосами потребителя мышьяка; на лице у него застыло печально-язвительное выражение. Вскоре к этим двоим присоединились Измаэль и Кельт Кеган. Измаэль что-то пробормотал, и все они обернулись к Травецу; тот игнорировал внимание разбойников.
Кеган принялся играть в кости с Гальгусом, рискуя мелкими монетами, и вскоре в игру втянулась вся компания. Травец трезво наблюдал за ситуацией, не представляя себе в точности, к чему она могла привести. В группе бандитов не было предводителя, каждый ревниво заботился о своей репутации. Через несколько минут Гунн Измаэль позвал Травеца: "Иди сюда! Почему не играешь? Валахи знамениты страстью к игре!"
"К сожалению, это так, — отозвался Травец. — Но я не хотел присоединяться к игре без приглашения".
"Считай, что тебя пригласили. Господа, перед вами Валах Травец, прибывший по тому же делу. Травец, позволь представить тебе Ласкового Эсте, утверждающего, что он — последний чистокровный римлянин. Эсте предпочитает пользоваться луком, маленьким и хрупким, как игрушка, а его стрелы похожи на перистые щепки. Тем не менее, они вылетают с быстротой молнии, и он может пронзить глаз человека в пятидесяти ярдах, не вставая с места. Рядом с ним — Гальгус из Даота, он умеет ловко обращаться с ножами. Напротив сидит Кеган из Годелии; у него целая коллекция любопытных видов оружия, в том числе заточенный стальной хлыст. А я — затерявшийся в лабиринте жизни безобидный птенец, выживающий под ударами судьбы только благодаря состраданию и долготерпению моих товарищей".
"Достопримечательная компания, — заметил Травец. — Познакомиться с вами — большая честь. Кому-нибудь известны подробности нашего задания?"
"О характере нашего задания можно догадываться, так как за всем этим делом стоит Казмир, — отозвался Гальгус. — Но довольно болтовни, бросайте кости! Травец, ты знаком со здешними правилами игры?"
"Не совсем, но я быстро учусь".
"А как насчет денег?"
"Никаких проблем! У меня с собой десять золотых, щедротами короля Казмира".
"Этого хватит! Ну хорошо, я первый бросаю кости. Каждый делает ставку. Выигрывает тот, кто угадал выпавшее число. Если никто не угадает, котел разделяется поровну между поставившими на четное или нечетное число, в зависимости от результата".
Некоторое время Травец играл без особых потерь и даже немного выигрывал. Затем Гальгус стал пользоваться краплеными костями, с удивительной ловкостью подменяя ими первоначальные, когда наступал его черед бросать, и Травец проиграл все десять золотых. "Больше играть не буду, — мрачно заявил Валах. — А то еще, глядишь, без лошади останусь".
Солнце давно опустилось за горы. Когда начали сгущаться сумерки, трактирщик подал ужин: чечевичную похлебку с хлебом. Как только пятеро постояльцев покончили с едой, к трактиру подъехал еще один всадник, на породистом вороном коне. Спешившись, он привязал коня к перекладине и размашистыми шагами прошел в трактир — темноволосый субъект среднего роста, с длинными жилистыми руками и ногами и землистой суровой физиономией. Обратившись к хозяину заведения, он сказал: "Позаботьтесь о моем коне и подайте самое лучшее, что у вас есть — сегодня я проделал долгий путь". Повернувшись к пятерым бандитам, он подошел к их столу: "Я — Кори из Фалонжа. Я прибыл по приказу небезызвестного высокопоставленного лица. Мне поручено командовать отрядом, пока поручение не будет выполнено. Я ожидал встретить четверых, а вас пятеро".
"Я — Валах Травец. Казмир приказал мне примкнуть к вашему отряду и передал мне кошель с десятью золотыми. Эти деньги вам надлежало распределить между всеми участниками предприятия. Сегодня вечером, однако, меня втянули в игру в кости. К сожалению, я проиграл все десять золотых, в связи с чем ваши люди останутся без положенной платы".
"Как так? — возмутился Измаэль. — Ты проиграл мои деньги?"
Кори из Фалонжа задумчиво смотрел на Травеца: "Чем ты можешь оправдать эту растрату?"
Травец пожал плечами: "Меня уговорили присоединиться к игре, а деньги Казмира оказались под рукой. В конце концов, я валах — мне не пристало уклоняться от вызова!"
Эсте с укором взглянул на Гальгуса и тихо сказал: "Часть выигранных тобой денег по праву принадлежит мне".
"Ничего подобного! — вскричал Гальгус. — Твое мнение основано на ошибочном представлении. Позволь тебя спросить: если бы выиграл Травец, ты возместил бы мне мои убытки?"
"В данном случае Гальгуса винить незачем, — решительно сказал Кори. — Ваши деньги проиграл Травец".
Замечая, куда дует ветер, Травец отозвался: "Не делайте много шума из ничего! У меня есть еще пять золотых, своих собственных, и я готов их поставить".
"Ты снова хочешь играть?" — спросил Гальгус.
"А почему нет? Я валах! Но мы сыграем в новую игру!" Травец поставил на пол глиняный горшок и указал на трещину в полу, примерно в пятнадцати шагах от горшка: "Каждый будет вставать за трещиной и бросать золотой, пытаясь забросить его в горшок. Тот, кто попадет, забирает все монеты, пролетевшие мимо".
"А если попадут двое или трое?" — спросил Эсте.
"Они разделят выигрыш поровну. Ну что же, кто готов сыграть? Гальгус, говорят, ты человек ловкий и умеешь оценивать расстояние на глаз — попробуй первый!"
С некоторым сомнением Гальгус встал так, чтобы носок его сапога касался трещины в полу, и бросил монету; она ударилась об стенку горшка и со звоном откатилась в сторону.
"Эх, неудача! — прокомментировал Травец. — Этот раунд ты не выиграешь. Кто следующий? Эсте?"
Эсте бросил монету, за ним Измаэль и Кеган; все они не смогли попасть в отверстие горшка, хотя на первый взгляд казалось, что они хорошо целились, и только в самый последний момент что-то отталкивало монеты в сторону. Травец бросал последним, и его монета прозвенела в горшке — он точно попал в отверстие. "На этот раз мне повезло, — сказал он, собирая выигрыш. — "Ну что? Кто теперь первый? Снова Гальгус?"
Гальгус снова подступил к трещине и как можно аккуратнее бросил монету, но та перелетела через горшок, словно у нее выросли крылья. Монета, брошенная Эсте, уже опустилась было в отверстие горшка, но задела за горлышко и выскочила наружу. Попытки Измаэля и Кегана тоже завершились провалом — но монета Травеца залетела в горшок, словно сама знала, что ей нужно было делать.
Травец собрал выигрыш, отсчитал десять золотых и передал их Кори: "Больше не будет претензий?" Он повернулся к другим бандитам: "Еще разок?"
"Нет уж, — отказался Эсте. — У меня уже рука болит от таких упражнений".
"И с меня хватит, — подхватил Кеган. — Не понимаю, почему монеты так странно летают. Мечутся из стороны в сторону, как ласточки в чулане, а горшок их отпугивает, словно у него внутри ад кромешный!"
Кеган подошел посмотреть на горшок и поднял его. Из горшка высунулась черная рука и ущипнула его за нос. Кельт вскрикнул и выронил горшок — тот разбился на сотню черепков. Никто не заметил никакой руки, и разъяснения Кегана встретили со скептицизмом. Травец сказал: "Крепкое пиво ударило тебе в голову! Вот тебе и мерещится всякое".
Приблизился хозяин заведения: "Зачем вы разбили мой горшок? Он денег стоит. Я требую возмещения убытка!"
"Твой горшок и так уже обошелся мне слишком дорого! — взревел Кеган. — Не заплачу за него ни поддельного гроша, если ты не возместишь мои убытки!"
Кори выступил вперед: "Хозяин, успокойтесь! Я руковожу этой компанией и заплачу за горшок. Будьте добры, принесите еще пива и оставьте нас в покое".
Угрюмо пожав плечами, трактирщик удалился и вскоре вернулся с кружками пива. Тем временем Кори оценивающе разглядывал Травеца: "Ты ловко бросаешь монеты. Какими еще навыками ты можешь похвастаться?"
Травец слегка усмехнулся: "На ком их показать?"
"Я буду беспристрастным арбитром".
Травец обвел взглядом лица головорезов: "Измаэль, у тебя крепкие нервы. Иначе твои преступления давно свели бы тебя с ума".
"Все может быть".
"Тогда будь добр, встань вот сюда".
"Сначала скажи, что ты задумал. Если ты собираешься отрезать последнюю прядь волос на моей бритой башке, поищи кого-нибудь другого".
"Не беспокойся! Настолько дружелюбно, насколько это возможно в рукопашной схватке между валахом и гунном, мы покажем присутствующим несколько приемов, которым нас научила степная жизнь".
"Как хочешь", — Измаэль неохотно перешел на указанное место.
Кори повернулся к Травецу и резко спросил: "Что за глупости? У тебя нет ни дубины, ни булавы; у тебя нет ножа ни за поясом, ни в сапоге!"
Травец пропустил эти слова мимо ушей и обратился к гунну: "Измаэль, ты ждешь меня в засаде. Приготовь нож и наноси удар, когда я буду проходить мимо".
"Как хочешь", — снова сказал бандит.
Травец прошел мимо Гунна Измаэля. Последовало быстрое движение — настолько быстрое, что за ним практически невозможно было уследить. Травец махнул левой рукой, отбив в сторону руку Измаэля, замахнувшуюся ножом — другой нож чудом оказался у Травеца в ладони правой руки: рукоятку он прижал к жилистой шее Измаэля, лезвие тускло мерцало, отражая пламя светильников. Гунн ударил по руке Травеца; нож со звоном упал на каменный пол. В тот же момент Измаэль поднял ногу — из носка его мягкой фетровой туфли высунулось кошмарное лезвие, напоминавшее раздвоенный змеиный язык. Он пнул Травеца в пах, но тот успел схватить Измаэля за щиколотку, и гунну пришлось прыгать на одной ноге назад, в направлении камина. Если бы Травец сделал еще шаг вперед и толкнул его, Измаэль упал бы спиной в пламя.
Травец, однако, отпустил щиколотку гунна, вернулся к скамье и сел. Измаэль невозмутимо поднял свой нож и тоже вернулся на место. "Так дерутся в степях", — заметил он без тени обиды.
Ласковый Эсте спросил шелковым тоном: "Ловкая игра ножами — даже Гальгус, считающий себя непревзойденным мастером поножовщины, не может не согласиться. Не так ли, Гальгус?"
Все лица повернулись к Гальгусу; тот мрачно смотрел на стол, сморщив бледное лицо в раздраженной гримасе: "Не так уж трудно управляться ножом, спрятанным в рукаве или в сапоге. Метать нож гораздо труднее, в этом я еще не встречал равных".
"Как насчет метания ножей, Травец? — спросил Эсте. — Померяешься с Гальгусом?"
"Валахи считают, что я добился некоторых успехов в этом отношении. Кто из нас проворнее и точнее? Нет способа проверить, не рискуя проткнуть друг другу глотки, так что лучше не соревноваться".
"Ага, но такой способ есть! — возразил Гальгус. — Причем им часто пользуются, когда соревнуются чемпионы. Трактирщик, принеси тонкую веревку!"
Хозяин заведения принес моток веревки, но проворчал: "Будьте любезны уплатить серебряный флорин — за веревку и за горшок!"
Кори презрительно бросил ему монету: "Возьми и перестань ныть! Жадность не подобает трактирщику; хозяева придорожных заведений должны быть гостеприимными, щедрыми, великодушными людьми!"
"Таких не бывает! — уверенно заявил трактирщик. — Все гостеприимные, щедрые, великодушные люди кончают тем, что просят милостыню у тех, кого они облагодетельствовали".
Тем временем Гальгус привязал веревку так, чтобы ее отрезок, длиной шагов шесть, туго протянулся вдоль горизонтального бруса в конце помещения. Посередине веревки он подвесил обглоданный собаками говяжий сустав, после чего вернулся к товарищам, наблюдавшим за приготовлениями.
"А теперь таким образом, — сказал Гальгус. — Встаем у той же трещины, спиной к веревке. По сигналу поворачиваемся и бросаем ножи. Травец старается попасть в веревку в двух шагах справа от кости, а я — в двух шагах слева. Даже если мы оба попадем в веревку, один нож ее разрежет раньше другого, и кость упадет не прямо вниз, а чуть в сторону, и сразу будет ясно, кто попал в веревку первый — то есть, кто быстрее поражает цель".
"Сделаю все, что могу, — пожал плечами Травец. — Прежде всего мне нужен подходящий нож. Небольшой нож, спрятанный в рукаве, не подойдет". Он посмотрел по сторонам: "Ага! Вот нож, которым хозяин режет сыр — он не хуже любого другого".
"Что? — удивился Гальгус. — У него лезвие из чугуна или из какого-то дешевого сплава со свинцом или с оловом! Ему и сыр-то едва поддается!"
"Придется обойтись этим ножом, другого у меня нет. Эсте, ты будешь арбитром. Начерти строго вертикальную линию, чтобы отклонение можно было измерить с точностью до волоса".
"Хорошо, — сделав несколько замеров, Эсте пометил пятнышко на полу. — Здесь кость упала бы, если бы ее ничто не держало. Кеган, иди сюда! Мы оба присядем на корточки и будем смотреть на пятно — чтобы сравнить наблюдения, когда кость упадет".
Эсте и Кеган опустились на корточки под обглоданным говяжьим суставом: "Мы готовы".
Гальгус и Травец заняли места у трещины, повернувшись спинами к деревянному брусу. Кори из Фалонжа сказал: "Я стукну костяшками пальцев по столу пять раз. Когда прозвучит пятый стук, поворачивайтесь и бросайте. Готовы?"
"Готов!" — сказал Гальгус.
"Готов!" — отозвался Травец.
"Тогда внимание! Начинаю счет!" Кори принялся стучать костяшками пальцев по столу — раз, два, три, четыре, пять! Гальгус развернулся с прытью бросающейся кобры — металл сверкнул в воздухе, лезвие глубоко вонзилось в дерево. Но кость даже не шевельнулась, потому что плоское лезвие воткнулось в брус параллельно веревке и не разрезало ее. Травец, лениво обернувшийся к мишени, произнес: "Неплохо, неплохо. Посмотрим, однако, что у меня получится со старым кухонным ножом". Он подбросил в руке деревянную ручку ножа, взвешивая ее, и метнул нож, повернувшись боком к цели. Колеблясь в воздухе, нож ударился лезвием в веревку и разрезал ее; кость упала в сторону. Эсте и Кеган выпрямились: "Похоже, в этом случае придется объявить победителем Травеца".
Бормоча ругательства под нос, Гальгус пошел выдергивать свое оружие из бруса. Кори резко произнес: "Довольно забав и состязаний! Резать глотки беспомощным детям и топить дряхлых старух вы умеете, это очевидно. Мы еще посмотрим, способны ли вы на что-нибудь покруче. А теперь садитесь и слушайте внимательно — я объясню, что от нас ожидается. Хозяин, принеси пива, а потом выйди в кухню — нам нужно поговорить наедине".
Кори подождал, пока трактирщик не выполнил его указания, после чего, положив ногу на скамью, обратился к разбойникам повелительным тоном: "В данный момент каждый из нас руководствуется собственными соображениями; между нами нет ничего общего, кроме готовности делать что угодно за деньги. Таким образом, у нас нет никаких оснований помогать друг другу, кроме стремления к наживе. Это плохо, но этим придется довольствоваться, потому что нас больше ничто не связывает. Важно, однако, чтобы мы действовали сообща. Если в отряде не будет строгой дисциплины, наш проект провалится, и это приведет к катастрофе для каждого".
"В чем заключается проект? — не выдержал Кеган. — Мы должны знать, на что идем!"
"Сейчас не могу посвятить вас во все подробности. Могу сказать только, что задача опасна, носит исключительно подлый характер и выполняется в интересах короля Казмира. Но вам это уже известно, и вы, наверное, догадываетесь, чего от нас хотят. Тем не менее, хотел бы обойтись без точного определения цели до тех пор, пока мы не продвинемся несколько дальше. Если мы добьемся успеха, однако, всех нас ждут большие награды, и нам больше не придется грабить и убивать — если только не захочется этим заниматься для развлечения".
Эсте спросил: "Все это замечательно, но каковы обещанные награды? Еще несколько золотых монет?"
"Нет, это не так. Мне самому обещано восстановление в звании барона Фалонжа. Каждый из вас может рассчитывать на получение рыцарского титула и поместья в любом округе, по вашему выбору. Таково, по меньшей мере, мое понимание ситуации".
"Что дальше?" — поинтересовался Эсте.
"Программа предельно проста — выполняйте мои приказы. Больше от вас ничего не требуется".
"Пожалуй, это даже слишком просто. В конце концов, мы не новички-рекруты".
"Хорошо, разъясню подробнее. Завтра мы направимся в горы — к месту встречи с другим отрядом, подобным нашему. Там мы посоветуемся с людьми, способными уточнить наши дальнейшие планы. Наконец, мы сделаем то, что от нас требуется — и, если это будет сделано правильно и решительно, задача будет выполнена".
"Сущие пустяки, если верить вам на слово", — язвительно заметил Гальгус.
Кори проигнорировал его: "Слушайте внимательно! Я требую немногого. Мне не нужна ваша привязанность, не нужна лесть, не нужны особые услуги и одолжения. Я требую дисциплины и точного выполнения приказов. Не должно быть никаких колебаний, никаких вопросов, возражений, ропота, сомнений. Такая банда последних мерзавцев, как ваша, может только присниться в кошмарном сне — но я подлее и кровожаднее всех вас, вместе взятых, и каждый, кто не выполнит мой приказ, узнает это на свой шкуре. Поэтому возражайте здесь и сейчас! Любой, кто считает, что ему почему-либо не подходят мои условия, может уехать сию минуту, но только сейчас или никогда! Травец, ты принимаешь мои требования?"
"В Карпатах меня прозвали Черным Орлом! Никто мне не хозяин!"
"До окончания нашего предприятия я — твой хозяин. Смирись с этим фактом или ступай прочь".
"Если все остальные согласятся, я последую их примеру".
"Эсте?"
"Я принимаю ваши условия. В конце концов, кто-то должен руководить".
"Именно так. Измаэль?"
"Буду играть по правилам".
"Кеган?"
"Ха! Ну хорошо, поиграем несколько дней в солдатики, хотя у меня в ушах звучат возмущенные вопли моих предков!"
"Гальгус?"
"Я подчиняюсь предводителю отряда".
"Так как же, Валах Травец — ты с нами или без нас?"
"Руководите. С моей стороны возражений нет".
"Это все еще неопределенный ответ. Говори прямо — ты будешь выполнять приказы или нет?"
"Буду", — с каменным лицом глухо сказал Травец.
3
Через час после рассвета Кори из Фалонжа и его зловещая команда выехали со двора "Пляшущей свиньи". Старший сын трактирщика, Терн, не отказался стать проводником и вел под уздцы пару вьючных лошадей. Он сообщил, что путь займет не больше двух дней, если по дороге ничего не случится и с Атлантики не налетит ураганный ветер.
Отряд двинулся на север по ущелью под Так-Тором, ведущему в долину Эвандера, после чего повернул по тропе в круто поднимавшуюся ложбину. Тропа петляла среди обломков скал и зарослей ольхи, ежевики и чертополоха; рядом непрерывно шумела, перекатываясь по камням, горная речка. После подъема вдоль реки, продолжавшегося примерно милю, тропа стала карабкаться зигзагами в лоб по склону и наконец вывела их на плоскую вершину отвесного уступа.
Там всадники немного передохнули, после чего продолжили путь — перевалив через горб за уступом, они пересекли несколько обширных пустошей, усыпанных щебнем, время от времени спускаясь в долины, затененные кедрами и соснами, или осторожно продвигаясь навстречу сильному ветру по хребтам, окруженным пропастями с обеих сторон, чтобы снова спуститься к основанию огромной массы Тих-так-Тиха и снова карабкаться вверх по извилистым тропам и серпентинам. Наконец они оказались на высокогорных лугах, когда вечернее солнце уже скрывалось за тучами над западным горизонтом. Здесь, укрывшись от ветра за тринадцатью высокими дольменами, всадники устроили ночлег.
Поутру взошло красное солнце; западный ветер гнал над лугами низкие тучи. Рыцари с большой дороги грелись, сгрудившись поближе к костру; каждый сидел, погруженный в свои мысли, пока бекон жарился на шампурах и каша булькала в котелке. Лошадей снова оседлали и навьючили; низко пригибаясь к гривам под холодным ветром, разбойники поехали дальше по горным лугам. Одинокие головокружительные утесы Тих-так-Тиха один за другим растворялись в дымке расстояния. Впереди вырастала гора Собх.
Тропа теперь полностью исчезла. Отряд проехал по открытому лугу, огибая подножье горы, спустился через рощу корявых низкорослых сосен — и перед злодеями открылась внезапная панорама: уходившие волнами к горизонту хребты и склоны, темные долины, опушенные хвойными кронами, как плотной шерстью, луга в предгорьях, а еще дальше — неразборчивая дымка, где глаз уже не мог различить никаких деталей.
Откуда-то снова появилась тропа, полого поднимавшаяся по склону в сосново-кедровый лес.
Что-то белело впереди. Приблизившись, всадники обнаружили олений череп, прибитый гвоздем к стволу сосны. Терн остановил свою лошадь.
Кори подъехал к нему: "Что теперь?"
"Здесь я с вами расстанусь, — объяснил проводник. — За деревом висит бронзовый рог; протрубите в него три раза и ждите".
Кори уплатил сыну трактирщика несколько серебряных монет: "Ты сделал, что обещал. Желаю удачи!"
Терн развернулся и уехал, ведя на поводу вьючных лошадей.
Кори обвел взглядом пятерых разбойников: "Римлянин Эсте! Говорят, ты своего рода музыкант. Найди-ка этот рог и протруби три раза так, чтоб было слышно по всей округе!"
Эсте спешился и подошел к дереву — за ним на сучке висел бронзовый рог, скрученный тремя витками. Приложив мундштук к губам, римлянин произвел три протяжных громких звука, долго отдававшихся отчетливым эхо в горных далях.
Прошло минут десять. Травец сидел на тупорылой кобыле поодаль от других. Он пробормотал: "Фонер! Скель! Вы меня слышите?"
"Конечно, мы тебя слышим, почему бы мы тебя не слышали?"
"Вам известно это место?"
"Здесь остывшая шелуха этого мира вздымается возмущенными складками. Растительный покров местами закрывает небосклон. В скалах прячутся, наблюдая за вами, три негодяя".
"Не сочатся ли зеленые испарения Меля?"
"Ничего существенного, — ответил Фонер. — Из ложбины прямо перед тобой доносится отголосок зеленого смрада, не более того".
"Недостаточно, чтобы вызвать у нас любопытство", — прокомментировал Скель.
"Тем не менее, с этой минуты предупреждайте меня о любых признаках зеленой энергии, так как они могут указывать на приближение ее средоточия".
"Как тебе угодно. Следует ли нам разоблачить свое присутствие и уничтожить смрад в ложбине?"
"Еще нет. Мы должны узнать, откуда и каким образом он сочится".
"Будь по-твоему".
За спиной Травеца послышался хриплый бас — обернувшись, Травец оказался лицом к лицу с Кельтом Кеганом: "Тебе доставляют удовольствие тайные разговоры с самим собой?"
"Я повторяю заклинания, приносящие удачу. Что с того?"
"Ничего, — пожал плечами Кеган. — У меня тоже глупые причуды. Не могу убить женщину, не прочитав сперва молитву богине Квинкубиле".
"Разумная привычка. Но я вижу, что на сигналы Эсте ответили".
Из леса вышел человек с соломенной копной волос и бородой того же оттенка, высокий и грузный, в железном шлеме с тремя остроконечными рогами, в кольчуге и черных кожаных штанах. У него на поясе висели три меча разной длины. Он закричал гулким глуховатым голосом, обращаясь к Кори: "Назовитесь и объясните, зачем трубили в рог!"
"Я — Кори из Фалонжа. Меня прислало высокопоставленное лицо, чтобы я мог посоветоваться с Торквалем. Это мой отряд — имена этих людей ничего тебе не скажут".
"Торкваль знает о твоем прибытии?"
"Не могу сказать. Возможно".
"Следуйте за мной. Не отклоняйтесь от тропы больше, чем на два ярда".
Один за другим, всадники стали подниматься по узкой тропе, сперва углубившейся в густой лес, а затем протянувшейся по лысому каменистому склону. Тропа повернула вверх по ущелью, к небольшой каменной площадке, откуда пришлось подниматься по зубчатому хребту с обрывами по обеим сторонам. Наконец они выехали на небольшой луг под отвесным утесом. К утесу прилепилась древняя полуразвалившаяся крепость. "Перед вами луг под наименованием Старый Нип и крепость Верхний Корам, — объявил русый разбойник. — Можете спешиться и стоять — или присядьте на лугу, там есть скамьи. Я сообщу Торквалю о вашем прибытии". Он исчез в неразберихе обвалившихся стен и проходов старого замка.
Травец спешился вместе с остальными и разглядывал окрестности. Под утесом ютились несколько примитивных хижин, сложенных из камней и дерна — здесь, надо полагать, квартировали последователи Торкваля. В хижинах Травец заметил несколько замызганных женщин; в грязи играли дети. Поодаль торчала печь, сложенная из неровного кирпича, явно сформованного из собранной на лугу глины и обожженного на открытом огне.
Травец направился к обрыву, чтобы взглянуть на ущелье Глен-Дагах, круто спускавшееся и выходившее на нижние луга. Отойдя на достаточное расстояние от других, он прошептал: "Фонер! Скель! Пахнет зеленым?"
"Замечаю средоточие магии в крепости", — ответил Фонер.
Скель добавил: "Зеленый ус соединяет его с другим источником".
"Ты знаешь, где этот источник?"
"Нет".
"Есть еще какие-нибудь скопления зеленой энергии?"
"Есть еще один узел в Свер-Смоде; других пока не видно".
Из замка вышел Торкваль в черном костюме благородного ска. Он приблизился к новоприбывшим. Кори выступил вперед: "Торкваль, я — Кори из Фалонжа".
"Мне известна ваша репутация. Говорят, вы наводили ужас на весь Троаг, как бешеный волк. Кто ваши спутники?"
Кори представил безразличным жестом пятерых сообщников: "Талантливые люди, в своем роде. У каждого неповторимые достоинства. Здесь — Кельт Кеган. Справа от него — Ласковый Эсте. Говорят, он — римлянин; может быть, так оно и есть. За ним стоят Валах Травец и Гальгус из Даота. А это уродливое исчадие ада поодаль — Гунн Измаэль. Они руководствуются только двумя побуждениями: страхом и алчностью".
"Это все, что нужно человеку, — заметил Торкваль. — Любым другим побуждениям я не доверяю. Что вам поручили?"
Кори отвел Торкваля в сторону. Травец присел на скамью и прошептал: "Фонер! Скель! Торкваль и Кори беседуют. Передайте мне их разговор — но так, чтобы слышал только я, и чтобы никто не знал, что я слушаю".
"Скучная болтовня о пустяках, — возразил Скель. — Зачем забивать голову любезностями разбойников?"
"И все же, я хотел бы послушать".
"Как тебе угодно".
В ушах Травеца раздался голос Торкваля: "Ион не поручил вам передать мне какие-нибудь деньги?"
"Только пятнадцать золотых, — отвечал Кори. — Кроме того, Травецу Казмир вручил еще десять золотых, но валах говорит, что эти деньги — для моего отряда. Возможно, на самом деле они предназначены для вас. Вот, возьмите все, что есть!"
"Мелочь! — с отвращением сказал Торкваль. — Казмир скупится нарочно — хочет, чтобы я отвлекся от своих планов и содействовал его интригам".
"Ему известны ваши планы?"
"Надо полагать, он догадывается, — Торкваль повернулся, глядя в пропасть Глен-Дагаха. — Я никогда не скрывал свои намерения".
"Было бы любопытно узнать, в таком случае, в чем они заключаются?"
"Я собираюсь контролировать эти горы, уничтожая каждого, кто сопротивляется, и внушая ужас остальным, — спокойным, ровным голосом ответил Торкваль. — Затем я намерен завоевать обе Ульфляндии, Северную и Южную. Я снова призову ска на войну. Сначала мы захватим Годелию, затем Даот и, в конечном счете — все Старейшие острова. После этого мы объявим войну всему миру. Нашим завоеваниям, нашей империи не будет равных в истории! Таковы мои скромные планы. В настоящее время, однако, я вынужден унижаться перед Казмиром, чтобы получать людей и оружие, необходимые на первом, самом трудном этапе".
"По меньшей мере, ваш план достаточно грандиозен", — с почтением отозвался Кори.
"Он осуществим, — бесстрастно обронил Торкваль. — Следовательно, он нуждается в осуществлении".
"Можно было бы возразить, что его осуществление маловероятно".
"Вероятность такого рода плохо поддается расчету. Вероятности изменяются ежедневно. Мой первейший и худший враг — Эйлас. На первый взгляд он — грозный противник, располагающий большой армией и лучшим флотом. Но он недостаточно чувствителен; он игнорирует возмущение ульфов его тройским режимом. Бароны злопамятны — они помнят каждое унижение, каждое принуждение — и восстанут, как только представится возможность".
Кори хмыкнул, не соглашаясь и не возражая: "Мне поручено убить Эйласа. Я командую пятью головорезами, готовыми это сделать хотя бы потому, что им нравится убивать — хотя я надеюсь, что нам заплатят".
"Не надейтесь, — сказал Торкваль. — Казмир вознаграждает верных слуг петлей, туго затянутой на шее. После того, как его поручения выполняются, он редко разбрасывается деньгами и землями".
Кори кивнул: "Если мне удастся добиться успеха, я смогу легко контролировать Казмира, удерживая в заложниках принца Друна. В данный момент, по меньшей мере, наши интересы совпадают. Поэтому я был бы благодарен за ваш совет и за вашу помощь".
Некоторое время Торкваль размышлял, после чего спросил: "Как вы собираетесь приступить к делу?"
"Я человек осторожный. Я намерен наблюдать за перемещениями Эйласа. Необходимо узнать, где и когда он ест и спит, куда ездит, содержит ли любовницу, когда и где предпочитает оставаться в одиночестве. То же относится к Друну. Когда мне удастся выявить закономерность, позволяющая воспользоваться удобной возможностью, я нанесу удар".
"Методичный подход, — заметил Торкваль. — Он потребует значительных затрат времени и усилий; кроме того, постоянное наблюдение может вызвать подозрения. Могу предложить более прямолинейный подход".
"Я с интересом вас выслушаю".
"Завтра я отправляюсь в выгодную экспедицию. Городок Ивовый Затон охраняется замком Зеленая Ива. Лорд Минч, его сыновья и его рыцари уехали в Дун-Даррик на встречу с королем Эйласом, только что вернувшимся из-за рубежа. Их путь недалек — Ивовый Затон отделяют от Дун-Даррика всего двадцать миль, и они считают, что в их отсутствие замок будет в безопасности. Они ошибаются. Мы захватим Зеленую Иву и разграбим городок. А теперь — внимание! Эйласа и лорда Минча известят о том, что на Зеленую Иву напали; они сразу поспешат к замку, чтобы снять осаду и защитить город. Именно здесь перед вами откроется возможность — по пути королю можно устроить засаду. Одна стрела — и Эйлас умрет".
"А как насчет принца Друна?"
"А, здесь-то и зарыта собака! Друн свалился с лошади и сломал ребро. Он останется в Дун-Даррике. Если вы не потеряете время после засады, вы сможете захватить и Друна".
"Смелая идея".
"Могу дать вам разведчика. Он покажет, где удобно устроить засаду, а затем проведет вас к Дун-Даррику. Ему известно, где квартирует Друн".
Кори погладил подбородок: "Если все получится, выгоду извлечем мы оба — и, вероятно, могли бы плодотворно сотрудничать в дальнейшем".
Торкваль кивнул: "Возможно. Мы отправимся завтра после полудня, чтобы напасть на Зеленую Иву на рассвете". Торкваль взглянул на небо: "С моря наползают тучи — скоро луг зальет дождем. Можете провести своих людей в замок и спать у камина".
Кори вернулся к ожидавшим компаньонам и весомо произнес: "Теперь я объясню, в чем заключается наша задача. В том, чтобы пронзить стрелой короля Эйласа".
"Меня эта новость не удивляет", — с усмешкой сказал Эсте.
Гальгус проворчал: "Как вы собираетесь это устроить? Мы, конечно, согласны рисковать, но все еще живы только потому, что рискуем с осторожностью".
"Мудрые слова! — поддержал товарища Травец. — Я не мечтаю о скоропостижной кончине на сырых горных лугах".
"Скоропостижная кончина привлекает меня еще меньше, чем тебя, — заверил его Кори из Фалонжа. — Мы нанесем удар из западни, после чего разлетимся, как спугнутые птицы, чтобы избежать возмездия".
"Разумный подход, — одобрил Измаэль. — В степях Азии только подлость позволяет вести достойную жизнь".
"А сейчас отведите лошадей в конюшню и перенесите вещи и оружие в замок. Там можно спать у камина. Там же я разъясню дальнейшие подробности".
Травец провел в конюшню тупорылую кобылу и немного задержался, когда другие уже вышли. Он прошептал: "Скель! Ты должен доставить сообщение!"
"Неужели с этим нельзя подождать? Фонеру и мне надоело выбиваться из сил ради других. Мы собирались провести часок-другой, прослеживая траектории наших иллюзий".
"Прослеживание иллюзий придется отложить, пока задание не будет выполнено. Немедленно отправляйся в город Дун-Даррик, находящийся к северо-западу отсюда. Найди короля Эйласа и безотлагательно передай ему, слово в слово, следующее сообщение…"
4
Ближе к вечеру завесы дождя стали подниматься по ущелью Глен-Дагах, и в конце концов ливень обрушился на Старый Нип. Кори и его спутники собрались в большом зале древнего замка, где пламя ревело в камине, озаряя стены рыжеватыми сполохами. Гостям Торкваля принесли хлеб, сыр, котелок рагу из оленины и кожаный бурдюк терпкого красного вина.
Подкрепившись, бандиты стали скучать. Гальгус вынул игральные кости, но никто не хотел рисковать деньгами. Не зная, чем заняться, Кеган заглянул в пыльный чулан под лестничной площадкой, где под кучей мусора, накопившейся за несчитанные годы, он нашел растрескавшийся деревянный шкафчик. Разбросав мусор, Кеган растворил покосившиеся дверцы, но в полутьме не увидел ничего, кроме пустых полок. Уже отворачиваясь, он что-то заметил краем глаза на нижней полке. Протянув руку, кельт извлек продолговатую коробку. Большая и тяжелая, коробка была изготовлена из плотного ядрового кедра.
Кеган принес коробку на стол перед камином и, под наблюдением сообщников, поддел ножом и сорвал с нее крышку. Все наклонились, чтобы рассмотреть лежавшее в коробке сооружение, тщательно сложенное из планок мыльного камня и других компонентов, покрытых черным лаком и украшенных мелкими резными орнаментами из оникса, черного агата и темно-красного агата. Кори тоже подошел посмотреть: "Это миниатюрный катафалк в старинном стиле — модель, а может быть — игрушка". Кори протянул руку, чтобы достать изделие из коробки, но Кеган схватил его за запястье: "Стой! Эта штука может быть заколдована или наводит порчу! Не прикасайтесь!"
В зал вошел Торкваль в сопровождении стройной темноволосой женщины необычайной красоты.
Кори привлек внимание Торкваля к миниатюрному катафалку: "Вы что-нибудь об этом знаете? Кеган нашел эту штуку в чулане под лестницей".
Заглянув в коробку, Торкваль нахмурился: "Никогда ничего такого не видел".
"В лучших домах Рима такой предмет могли бы использовать как драгоценную солонку", — заметил Эсте.
"Может быть, это надгробный памятник чьей-нибудь любимой кошке, — предположил Гальгус из Даота. — В Фалу-Файле король Одри наряжает спаниелей в штаны из лилового бархата".
"Спрячьте это куда-нибудь, — сухо обронил Торкваль. — Лучше не тревожить древности, не понимая их назначение". Он повернулся к женщине: "Меланкте, позволь представить тебе Кори из Фалонжа и его помощников. Забыл, как их зовут, но вот этот — гунн, тот — римлянин, за ним кельт и бледный призрак из Даота. А эта тварь — то ли стервятник, то ли шакал — заявляет, что он родом из Карпат. Что ты о них думаешь? Не бойся говорить правду — у этих людей не осталось иллюзий".
"Меня они не интересуют", — Меланкте села за стол поодаль от других и стала смотреть в огонь.
Травец прошептал: "Фонер! Что ты видишь?"
"В этой женщине присутствует зеленый дух. Щупальце прикасается к ней, но оно появляется внезапно и так быстро исчезает, что я не могу его проследить".
"Что это значит? В ней средоточие магической субстанции?"
"Нет, она лишь оболочка, манекен, кукла".
Травец задержал взгляд на подруге Торкваля. Меланкте подняла голову и посмотрела по сторонам, нахмурив тонкие брови. Травец отвел глаза и прошептал: "Что это? Она чувствует мое присутствие?"
"Она обеспокоена, но не знает, почему. Не смотри на нее".
"Почему нет? — пробормотал Травец. — Все на нее смотрят. Такой красавицы днем с огнем не сыщешь".
"Не понимаю, о чем ты говоришь".
Вскоре Меланкте удалилась. Торкваль беседовал с Кори примерно полчаса, после чего тоже ушел.
"И что теперь? — вопросил Гальгус. — Спать еще рано, вино — последняя дрянь. Кто сыграет в кости?"
Эсте разглядывал предмет в старой коробке: "Кто поднимет крышку игрушечного катафалка, чтобы посмотреть, что внутри?"
"Только не я", — отрезал Гальгус.
"Не прикасайся к этой штуке, — посоветовал Гунн Измаэль. — Навлечешь сглаз на себя и на всю нашу компанию".
"Не обязательно, — возразил Эсте. — Ясно, что это чья-то мрачная шутка. Кто знает? Катафалк может оказаться сокровищницей, заполненной до краев изумрудами и сапфирами".
Кеган заинтересовался: "Может быть! Пожалуй, я загляну — просто чтобы убедиться, что там ничего нет".
Гальгус покосился на Травеца: "Ты опять что-то бормочешь, Валах?"
"Заклинание от пагубного сглаза", — объяснил Травец.
"Чепуха все это! Давай, Кеган! Загляни, никому никакого вреда от этого не будет".
Длинным желтым ногтем большого пальца Кельт Кеган приподнял крышку из мыльного камня. Наклонив голову так, что его тонкий горбатый нос почти пролез в открывшийся зазор, он заглянул внутрь. После этого он медленно выпрямился и закрыл игрушечный катафалк.
"Так что же, Кеган? — потребовал отчета Кори. — Не заставляй нас ждать! Что ты увидел?"
"Ничего".
"Тогда из-за чего вся эта болтовня?"
"Неплохая игрушка, — сказал Кеган. — Сложу ее в узелок и увезу — на память".
Кори удивленно взглянул кельту в лицо: "Как хочешь!"
В полдень следующего дня два отряда покинули Старый Нип и стали спускаться по Глен-Дагаху. Там, где ущелье выходило на нижние луга, банды разделились. Кори с пятью спутниками и проводником — бледным пареньком с лукавыми глазами, по имени Айдис — направились на северо-запад, чтобы устроить засаду. Торкваль, во главе тридцати пяти тяжеловооруженных разбойников, продолжил путь на запад, к Ивовому Затону. Два часа они выжидали под прикрытием леса, после чего выехали дальше по дороге, спускаясь по нижним лугам в долину реки Вёрл.
Отряд Торкваля передвигался с точно рассчитанной скоростью — при первых проблесках рассвета, когда становились различимыми бесцветные очертания ландшафта, они углубились в парк, окружавший замок Зеленая Ива, и поехали трусцой по величественной въездной аллее, окаймленной параллельными рядами тополей.
Повернув из аллеи к мосту через ров, всадники испуганно натянули поводья. Им преградила путь дюжина рыцарей на боевых конях, с копьями наперевес.
Рыцари бросились в атаку. Разбойники в замешательстве развернулись, намереваясь скрыться, но позади дорогу заблокировала такая же группа рыцарей. Теперь из-за тополей выступили лучники, выпуская в вопящих бандитов залпы стрел, один за другим. Торкваль тут же повернул в сторону, прорвался сквозь прореху между тополями и, низко пригнувшись к гриве коня, поскакал, как безумный, по полям и лугам. Сэр Минч, командовавший защитниками замка, отправил в погоню десятерых всадников, приказав им преследовать Торкваля до ворот ада и дальше, если потребуется. Нескольких выживших под обстрелом бандитов сэр Минч приказал прикончить, не сходя с места, чтобы не тратить время на повешение. Мечи поднялись и опустились — головы покатились с плеч; в считанные минуты от отряда Торкваля и его мечты о создании империи ска ничего не осталось.
Десять всадников гнались за Торквалем вверх по Глен-Дагаху, где разбойнику удалось спровоцировать оползень и свалить на них несколько валунов. Два преследователя погибли. Когда остальные выехали на луг Старый Нип, они нашли только женщин, прислуживавших бандитам, и нескольких маленьких детей. Торкваль и Меланкте бежали, пользуясь тайными проходами, куда-то на пересеченные пропастями верхние луга под громадой горы Собх. Преследовать преступника дальше не имело смысла — насколько было известно всем заинтересованным лицам, врата ада находились где-то на Ближнем Востоке.
5
В столице Лионесса царил переполох — король Милон, королева Каудабиль и принц Брезанте должны были скоро прибыть с трехдневным визитом; в их честь устраивался пышный фестиваль, требовавший срочных приготовлений.
Празднество задумал король Казмир — после того, как померкли всякие надежды на выгодное обручение принцессы. Необходимость принимать и развлекать монарха-соседа не вызывала у Казмира никакого энтузиазма; еще больше его раздражала перспектива почти непрерывной последовательности разгульных пиршеств, во время которых король Милон, знаменитый способностью поглощать невероятное количество спиртного, и королева Каудабиль, почти не уступавшая в этом супругу, угощались бы самыми изысканными произведениями поваров Хайдиона, запивая их лучшими винами из королевских погребов. Поэтому Казмир объявил о проведении фестиваля — в честь царственных гостей должны были устроить всевозможные игры и состязания: прыжки в высоту и в длину, соревнования бегунов, борцов и метателей пудового камня, а также поединки умельцев драться шестами с мягкой обивкой, балансировавших на доске, установленной над заполненной жидкой грязью ямой; той же доской над ямой могли пользоваться команды, перетягивавшие канат. Король собрал музыкантов, чтобы повсюду плясали джиги, водили хороводы, чтобы веселилась толпа. Можно было дразнить быков, доводя их до ярости, а потом с хохотом и криками убегать от них по арене. Лучники могли состязаться в стрельбе, рыцари — скрещивать копья с кожаными набалдашниками на остриях. Празднество организовали так, чтобы король Милон и королева Каудабиль были постоянно чем-то заняты, выслушивая панегирики, присуждая награды победителям в соревнованиях, утешая побежденных и аплодируя отважным рыцарям, с грохотом и звоном валившимся с коней. Всем этим функциям Милон и Каудабиль, в качестве августейших спонсоров, вынуждены были уделять все внимание — у них больше не оставалось времени на расточительные нескончаемые пиры, позволявшие королю Милону демонстрировать сходство между собой и винной бочкой. Вместо этого королю и королеве Блалока оставалось лишь поспешно подкрепляться закусками — ветчиной и сыром с хлебом, сопровождая этот питательный, но дешевый рацион обильными возлияниями горького эля.
Король Казмир был доволен своей маленькой хитростью. Она избавляла его от необходимости смертельно скучать на протяжении многих часов; кроме того, фестиваль свидетельствовал о его благоволении к народу и бодрости духа, подобающей энергичному правителю. Конечно, Казмир не мог уклониться ни от приветственного пиршества, ни от прощального банкета — хотя продолжительность первого можно было ограничить под тем предлогом, что августейшие гости нуждались в отдыхе после тягот долгого пути. Казмир надеялся, что сможет не затягивать и прощальный ужин, на сходных основаниях.
Приготовлениями к празднеству занялись безотлагательно, чтобы мрачноватый старый город Лионесс превратился в нечто вроде огромной сцены, располагавшей к бесшабашному веселью. Стены обтянули разноцветными полотнищами, по периметру Королевского Плаца подняли яркие знамена, а для того, чтобы королевским семьям было удобно наблюдать за соревнованиями и процессиями, соорудили специальное возвышение. С одной стороны прямоугольного плаца, параллельно Сфер-Аркту, установили на козлах две огромные бочки пива; их должны были открывать каждое утро для всех желающих выпить за здравие короля Милона, короля Казмира — или обоих.
Вдоль Сфер-Аркта выросли лавки и киоски, торговавшие колбасами, жареной рыбой, беляшами с начинкой из свиного фарша, сладким печеньем и пирожными. Каждый приезжий лавочник обязан был украсить обращенную к дороге сторону своего заведения гирляндами и лентами веселой расцветки; хозяев уже существовавших городских лавок заставили сделать тоже самое.
В назначенное время король Милон, королева Каудабиль и принц Брезанте прибыли в замок Хайдион. В авангарде процессии ехали шесть рыцарей в сверкающих парадных доспехах, с длинными копьями, на которых развевались черные и охряные вымпелы. Другие шесть рыцарей, тоже в парадном облачении, замыкали шествие. Король Милон и королева Каудабиль сидели в громоздком экипаже без пружинящей подвески, напоминавшем скорее фургон, нежели карету, на широкой скамье с мягкой обивкой, под зеленым пологом с сотней декоративных кисточек. И Милон, и Каудабиль были люди тучные, русые, с круглыми покрасневшими лицами — они походили скорее на лукавых пожилых крестьян, направлявшихся на рынок, нежели на правителей древнего государства. Сбоку, на огромном гнедом мерине с исключительно высоким крупом, ехал принц Брезанте — грузный молодой человек с широким задом и узкими плечами, с первого взгляда не производивший впечатление отпрыска благородной семьи. Его длинный нос, продолжавший линию узкого низкого лба, нависал над пухлым ртом, большие круглые глаза почти не мигали, черные волосы уже заметно поредели на макушке, а на подбородке образовывали небольшую нерешительную бородку. Несмотря на все эти недостатки, Брезанте мнил себя кавалером, внушавшим романтические страсти, и уделял большое внимание нарядам. Сегодня на нем был камзол из красновато-коричневого вельвета со складчатыми рукавами, украшенными пуфами в красную и черную полоску. Лихая красная охотничья шапочка, с вороньим пером вместо султана, сидела набекрень почти на затылке принца.
Процессия спустилась по Сфер-Аркту. Вдоль дороги стояли герольды в алых камзолах и желтых галифе в обтяжку — шестеро с одной стороны, шестеро с другой. Когда между ними проезжал королевский экипаж, они подняли к небу горны и протрубили приветственный клич.
Повозка свернула со Сфер-Аркта на Королевский Плац и остановилась перед парадным входом Хайдиона. Король Казмир, королева Соллас и принцесса Мэдук ожидали гостей, стоя на террасе. Казмир поднял руку в дружеском приветствии; Милон ответил тем же. Принц Брезанте, бросив взгляд на Мэдук, тоже приподнял руку — так начался августейший визит.
На вечернем пиршестве никто не прислушался к протестам Мэдук: ее посадили так, чтобы принц Брезанте оказался слева от нее, а Дамар, герцог Лаланкский — справа. Весь вечер Мэдук просидела, сосредоточенно уставившись на стоявшую посреди стола корзину с фруктами, притворяясь, что не замечает Брезанте, а тот, в свою очередь, не сводил с нее круглые черные глаза. Мэдук мало говорила, отвечая на заигрывания принца рассеянно и односложно — в конце концов Брезанте нахмурился и помрачнел, но безразличие Мэдук оставалось непоколебимым. Уголком глаза она замечала, что король Казмир и королева Соллас нарочито игнорируют ее поведение; по-видимому, им пришлось примириться с ее точкой зрения, и теперь она надеялась, что ее наконец оставят в покое.
Торжество Мэдук оказалось кратковременным. На следующее утро обе королевские семьи спустились в павильон на Королевском Плаце, чтобы засвидетельствовать начало состязаний. И снова возражения Мэдук, объяснявшей, что она предпочитает не присутствовать, пропустили мимо ушей. Леди Восс, выполняя недвусмысленное поручение королевы Соллас, заявила, что Мэдук обязана участвовать в церемониях, неукоснительно соблюдая протокол. Морщась и капризно поводя плечами, Мэдук прошествовала в павильон и плюхнулась в кресло рядом с королевой Каудабиль, предназначенное для короля Милона, в связи с чем последнему пришлось сесть с другой стороны, а Брезанте оказался соседом короля Казмира. И снова у Мэдук вызвало искреннюю радость, с примесью замешательства, полное безразличие Казмира и королевы Соллас к ее самовольному поступку. Отчего такая перемена? В сдержанности королевской четы было нечто зловещее.
Ответ на ее вопрос не заставил себя ждать. Почти сразу после того, как королевские семьи уселись, старший герольд Спаргой подступил к переднему краю возвышения, повернувшись лицом к толпе, заполнившей прямоугольный плац. Пара молодых герольдов протрубила клич, призывавший к вниманию, и народ на Королевском Плаце притих.
Спаргой развернул свиток: "Дословно провозглашаю прокламацию, подписанную сегодня его королевским величеством Казмиром! Призываю всех уделить неотрывное внимание значению этого документа. Слушайте!" Спаргой прочел прокламацию:
"Я, Казмир, король Лионесса и принадлежащих Лионессу территорий и провинций, объявляю следующее!
В столице Лионесса возводится сооружение возвышенного духовного значения — новый собор Святейшей Соллас, коему суждено прославиться богатством убранства. С тем, чтобы собор наилучшим образом соответствовал означенной цели, в нем надлежит содержать достойные молитвенного поклонения священные символы, а именно редкие и драгоценные реликвии и прочие предметы, напоминающие о житиях святых мучеников, пострадавших за христианскую веру.
Нам рекомендовали приобрести такие реликвии; посему, дабы Лионесский собор превосходил святостью и величием любые другие церкви, мы готовы предложить королевские награды тем, кто предоставит в наше распоряжение неподдельные мощи и реликвии.
Награды будут выплачиваться после подтверждения подлинности реликвий авторитетными знатоками. Попытка получить награду за поддельную реликвию не только вызовет королевское недовольство, но и повлечет за собой ужасные последствия божественного гнева! Предупреждаем всех склонных к обману и двоедушию: остерегитесь!
Особую радость вселит в наши сердца тот, кто сможет добыть крест святого Элърика, талисман святой Ульдины, гвоздь с креста Страстей Господних и — самую драгоценную реликвию из всех — чашу Грааля. Награда пропорциональна ценности реликвии. Тот, кто принесет нам чашу Грааля, сможет требовать исполнения любого желания, в том числе наивысшей награды, доступной в нашем королевстве, а именно руки принцессы Мэдук! В отсутствие Грааля тот, кто найдет самую святую и ценную реликвию, также сможет требовать от нас исполнения своего желания, в том числе руки прекрасной и благосклонной принцессы Мэдук, с условием надлежащего обручения, предусмотренного традициями нашего государства и обрядами церкви.
Я обращаюсь с этой прокламацией ко всем, кто меня слышит и достаточно крепок духом и телом, чтобы отправиться в такие поиски! Чужеземцу, горцу и крестьянину — никому не будет отказано на основании места рождения, возраста или положения. Да отправятся отважные и предприимчивые паладины на поиски Грааля и других священных реликвий, приобретение коих позволит прославить во всем мире собор Святейшей Соллас!
Так говорю я, Казмир, король Лионесса, и да будут мои слова известны всем и каждому!"
Снова проревели фанфары; сэр Спаргой свернул свиток и отошел в сторону.
Мэдук слушала прокламацию с изумлением. Что за чепуха? Ее доброе имя — или отсутствие такового, ее привлекательность — или отсутствие таковой — отныне станут предметом пересудов по всей стране? Каждый нищий странствующий рыцарь, каждый выживший из ума старик, каждый пускающий слюни подросток, каждый плут и негодяй, бахвал и головорез в Лионессе и за его пределами пустятся на поиски церковной рухляди, чтобы затащить ее, Мэдук, к себе в постель? Потрясенная масштабами королевского указа, она не могла найти слов. Напряженно выпрямившись, Мэдук сидела, прекрасно понимая, что на нее направлены сотни пытливых, оценивающих глаз. "Скандал, возмутительная подлость!" — думала Мэдук. Почему с ней никто не посоветовался заранее?
Тем временем сэр Спаргой снова обратился к толпе и представил присутствующим короля Милона и королеву Каудабиль, назвав их покровителями фестиваля и арбитрами состязаний, которым предстояло вручать все призы. Услышав это объявление, король Милон и королева Каудабиль тревожно переглянулись.
Начались состязания. Понаблюдав за ними некоторое время, король Казмир ненавязчиво удалился из павильона, поднявшись по ступеням на террасу; вскоре к нему присоединился принц Брезанте. Мэдук, заметившая, что на нее больше никто не обращает внимания, тоже ускользнула на террасу. Там она нашла блалокского принца, облокотившегося на балюстраду и взиравшего на происходившее снизу, на Королевском Плаце.
К этому времени Брезанте уже узнал об отказе Мэдук рассматривать возможность обручения с его персоной. Принц обратился к ней ласково-издевательским тоном: "Как же так, принцесса? Похоже на то, что вас выдадут замуж, так или иначе! Позвольте сразу поздравить еще неизвестного чемпиона, которому отдадут ваши руку и сердце, кто бы он ни был! Отныне вам придется жить в ожидании таинственной неизбежности. Не так ли? Что вы об этом думаете?"
Мэдук тихо ответила: "Ваше высочество, ваши представления не соответствуют действительности во всех отношениях".
Брезанте слегка отшатнулся, высоко подняв брови: "Разве у вас не вызывает радостное волнение тот факт, что столько всевозможных претендентов, как благородных рыцарей, так и гнусных смердов, отправятся на поиски, надеясь справить с вами свадьбу?"
"По сути дела, я опечалена тем, что столько людей будут тщетно прикладывать столько усилий".
"Как следует понимать ваше замечание?" — в замешательстве спросил принц Брезанте.
"Я сказала только то, что сказала"
"Гм! — пробормотал Брезанте. — Подозреваю, что здесь кроется какая-то двусмысленность".
Мэдук пожала плечами и отвернулась. Убедившись в том, что Брезанте за ней не следует, она прошла вдоль передней стены замка к началу арочной галереи, а оттуда повернула в оранжерею. Уединившись в дальнем конце оранжереи, она растянулась на газоне под солнечными лучами, пожевывая травинку.
Наконец Мэдук села. Она не могла думать о таком множестве вещей и принимать такое множество решений одновременно.
Самое важное нужно было сделать в первую очередь. Мэдук поднялась на ноги и стряхнула с платья прилипшую траву. Вернувшись в замок, она поднялась в гостиную королевы.
Соллас тоже удалилась из павильона над плацем, извинившись и сославшись на срочную необходимость присутствовать на совещании. Вернувшись в гостиную, королева присела на диван и задремала. Когда явилась Мэдук, Соллас, утопавшая в подушках, подняла голову и, часто моргая, посмотрела по сторонам: "Что такое? Что тебе нужно?"
"Ваше величество, меня беспокоит прокламация короля".
Королева Соллас все еще не совсем проснулась и плохо соображала: "Не понимаю, что тебя беспокоит. Каждый знаменитый собор знаменит благодаря реликвиям".
"Вполне возможно. Тем не менее, я надеюсь, что вы вступитесь за меня перед королем — моя рука никак не может быть одной из обещанных наград. Я не хотела бы, чтобы мной торговали, как поношенными туфлями, пожелтевшим слоновьим бивнем или каким-нибудь другим товаром".
"Что-либо изменить не в моих силах, — чопорно ответила Соллас. — Король тщательно рассмотрел преимущества своей политики".
Мэдук нахмурилась: "По меньшей мере, со мной должны были посоветоваться. Я не хочу выходить замуж. В некоторых отношениях эта перспектива представляется вульгарной и неопрятной".
Королева Соллас слегка выпрямилась, отделив спину от подушек: "Как тебе известно, я вышла замуж за его королевское величество. Ты считаешь, что это было вульгарно и неопрятно?"
Мэдук поджала губы: "Могу сказать только то, что, будучи королевой, вы можете себе позволить пренебрегать суждениями такого рода, если я правильно понимаю положение вещей".
Почти забавляясь, Соллас снова опустилась на подушки: "В свое время у тебя будет более четкое представление о положении вещей".
"Все это не имеет значения! — воскликнула Мэдук. — Немыслимо, чтобы меня выдали замуж за какого-нибудь недотепу только потому, что он принесет вам ржавый гвоздь! Причем гвоздь этот он, скорее всего, подберет на полу у себя в сарае!"
"Маловероятно! Обманщик не посмеет рисковать! Его испепелит молния! Отец Умфред говорит, что для тех, кто подделывает реликвии, предусмотрен особый круг ада. В любом случае, нам придется положиться на божественное провидение".
"Черт знает что! — пробормотала Мэдук. — Какая нелепость!"
Королева снова приподнялась: "Я не расслышала. Что ты сказала?"
"Неважно".
Соллас величественно кивнула: "В любом случае тебе придется подчиниться королевскому указу, и неукоснительно".
"Да, ваше величество! — с внезапной энергией воскликнула Мэдук. — Я так и сделаю! Прошу меня извинить — мне нужно немедленно заняться приготовлениями".
Опустившись в реверансе, Мэдук повернулась и выбежала из гостиной. Соллас с недоумением смотрела ей вслед: "Что она подразумевает под "приготовлениями"? Ее свадьба не состоится завтра. Каким образом, в любом случае, она намерена к ней готовиться?"
6
Мэдук бежала вприпрыжку вдоль главной галереи замка, мимо статуй древних героев, огромных ваз значительно выше ее, ниш с инкрустированными столешницами и позолоченными резными шкафами. Время от времени ей попадались стражники в алых с золотом ливреях Хайдиона, державшие алебарды по стойке "вольно". Когда Мэдук пробегала мимо, они не шевелились — только провожали ее глазами.
Увидев пару высоких узких дверей, Мэдук остановилась. Поколебавшись, она открыла одну из створок и заглянула внутрь, в длинное полутемное помещение, озаренное единственным узким окном в дальней стене. Здесь находилась замковая библиотека. Луч солнечного света падал на стол: за столом сидел библиотекарь Керсе, высокий пожилой человек несгибаемой выправки, с улыбчивым ртом и высоким лбом мечтателя, в присутствии высокопоставленных особ предпочитавший, однако, придавать лицу аскетическое выражение. Мэдук редко с ним встречалась; она знала о библиотекаре только то, что он был отпрыском ирландского барда-друида и сам заслужил репутацию незаурядного поэта.
Бросив быстрый взгляд в сторону двери, Керсе продолжал работать. Мэдук медленно вошла в библиотеку. Воздух здесь пропитался терпкими ароматами старого дерева, воска и лавандового масла, сладковато-мускусным запахом мягкой дубленой кожи. На столах вдоль стен покоились либрамы двух- и трехфутовой высоты и трехдюймовой толщины, в переплетах из мятой кожи, а иногда из толстого черного бархата. На полках плотными рядами лежали свитки, пергаменты в кедровых ларцах, перевязанные пачки бумаг и книги в полированных деревянных футлярах, закрытых застежками.
Мэдук застенчиво, шаг за шагом, подходила к Керсе. Наконец библиотекарь откинулся на спинку стула и повернулся, наблюдая за ее приближением — не без некоторого беспокойства, так как слухи о непредсказуемой шаловливости принцессы проникли даже в безмятежную тишину хранилища хроник и трактатов.
Мэдук остановилась у стола и взглянула на манускрипт, поглощавший внимание библиотекаря. Она спросила: "Что вы делаете?"
Керсе критически наклонил голову, словно впервые увидел развернутый перед ним пергамент: "Двести лет тому назад некий безымянный оболтус покрыл этот лист пастой из измельченного мела, смешанного со скисшим молоком и камедью из морских водорослей. Затем он попытался записать "Утреннюю оду Меросфена", адресованную нимфе Лалоэ, каковую Меросфен застал на рассвете летнего дня срывающей гранаты в его саду. Оболтус небрежно копировал стихи — его буквы, как вы можете видеть, напоминают птичьи экскременты. Я стираю эти каракули и растворяю приготовленный им компост — но чрезвычайно осторожно, так как под ним могут оказаться не менее пяти слоев более древних и таинственных текстов. В худшем случае мне предстоит обнаружить, к вящему сожалению, упражнения других оболтусов. Тем не менее, каждый текст следует изучать по очереди. Кто знает? Если повезет, я могу найти одну из затерянных песней Джироламо! Вот таким образом: я — исследователь древних тайн; таково мое призвание, чреватое захватывающими приключениями".
Мэдук смотрела на манускрипт большими глазами: "Я и представить себе не могла, что у вас такая интересная жизнь!"
"Я бесстрашен и преодолеваю все препятствия! — не моргнув глазом, заявил Керсе. — Я очищаю поверхность пергамента с деликатностью хирурга, вскрывающего гнойник на заднице гневливого короля! Но у меня ловкие пальцы, у меня точные инструменты! Они перед вами, мои верные помощники: жесткая щеточка из шерсти барсучьего хвоста, чистейшее лампадное масло, гладкое лезвие из обсидиана и опасные костяные иглы, не говоря уже о драгоценных ластиках из пихтовой смолы! Все они сослужили мне верную службу! Они сопровождали меня в дальних странствиях, с ними я посетил множество неведомых земель!"
"И неизменно возвращались целым и невредимым!" — закончила Мэдук.
Керсе вопросительно взглянул на принцессу, приподняв одну бровь и превратив другую в насмешливую запятую: "Как следует понимать ваше замечание?"
Мэдук рассмеялась: "Сегодня мне уже задавали этот вопрос!"
"И как вы на него ответили?"
"Я сказала, что сказала только то, что сказала".
"У вас в голове блуждают мысли, необычные для молодой особы", — заметил библиотекарь. Он повернулся на стуле, посвятив ей все внимание: "Что вас сюда привело? Каприз или воля судьбы?"
"Я хочу задать вопрос, на который, надеюсь, вы сможете ответить", — серьезно сказала Мэдук.
"Спрашивайте! Я расскажу вам все, что мне известно из скрижалей минувшего".
"В последнее время в Хайдионе много говорят о реликвиях. Меня интересует, что они имеют в виду, когда упоминают о чаше Грааля. Существует ли на самом деле такая вещь? А если существует, как она выглядит, и где ее можно найти?"
"О чаше Грааля известны лишь немногие безусловные факты, — ответил Керсе. — Существуют сотни вероисповеданий, и я не доверяю ни одному из них. "Чашей Грааля", судя по всему, называют небольшой кубок, так называемый "потир", из которого пил Иисус Христос, когда в последний раз ужинал с учениками. Сосуд этот попал в руки Иосифа Аримафейского, а тот, согласно легенде, собрал в него кровь из ран распятого Христа. Впоследствии Иосиф странствовал по всему свету и в конце концов посетил Ирландию, где оставил чашу Грааля на острове Инхагил посреди озера Лох-Кориб, к северу от Голуэя. Банда язычников-кельтов угрожала ограбить островную часовню, в связи с чем монах по имени Сиземберт привез кубок на Старейшие острова. Начиная с этого момента, повествования расходятся. Одна из легенд гласит, что чаша погребена в одном из склепов Пропащего острова. Другие летописцы сообщают, что брат Сиземберт, проходя по Тантревальскому лесу, повстречался с ужасным огром, каковой огр нехорошо поступил с иноком, утверждая, что тот не проявил должную любезность. Одна из трех голов огра высосала кровь Сиземберта; другая пожрала его печень, а третья, страдавшая от зубной боли и по этой причине потерявшая аппетит, изготовила игральные кости из суставов пальцев монаха. Скорее всего, однако, это всего лишь одна из страшных историй, какие рассказывают у камина в бурные зимние ночи".
"А у кого можно узнать правду?"
Керсе задумчиво приложил ладонь ко лбу: "Кто знает? В конце концов, может быть, все это не более чем легенда. Многие галантные рыцари искали чашу Грааля в отдаленных закоулках христианского мира, в том числе и на Старейших островах. Одни вернулись восвояси, разочарованные в жизни; другие погибли в бою или зачахли, пораженные ведьмовским сглазом. Некоторые просто исчезли, и о них больше никто никогда не слышал. Честно говоря, возникает впечатление, что поиски Грааля смертельно опасны!"
"Почему бы это было так — если где-то нет кого-то, кто ревниво охраняет эту драгоценность?"
"Не могу ничего сказать по этому поводу. Не забывайте также, что, по словам церковных авторитетов, найти чашу Грааля может только тот, кто движим невинной мечтой!"
"И вы в это верите?"
"На этот счет — и по многим другим вопросам — у меня нет предубеждений. Почему вас это интересует?"
"Королева Соллас желает, чтобы ее новый собор украшала чаша Грааля. В стремлении к святости она дошла до того, что предложила всякому, кто принесет ей этот желанный дар, вступить со мной в брак! Моими пожеланиями по этому поводу, конечно, никто не интересовался".
Библиотекарь сухо усмехнулся: "Начинаю понимать, почему вас волнуют поиски Грааля!"
"Если я сама найду чашу Грааля, мне не придется терпеть неприятности, связанные с замужеством".
"Надеюсь, вы правы — впрочем, Грааль может больше не существовать".
"В таком случае королеве подсунут поддельную чашу. Она не разбирается в таких вещах и верит на слово духовнику".
"Я могу установить подлинность Грааля, — сказал Керсе. — Обман раскроется, уверяю вас!"
Мэдук покосилась на старого библиотекаря: "Каким образом? Что вам известно?"
Керсе поджал губы, словно сказал больше, чем следовало: "Это тайна. Я поделюсь с вами секретом, но только с условием, что вы никому не расскажете".
"Обещаю!"
Керсе поднялся на ноги и подошел к стенному шкафу. Из него он извлек папку, а из папки — рисунок, который он положил на стол. Мэдук увидела изображение бледно-голубого кубка на ножке, дюймов восемь высотой, с двумя дугообразными ручками по бокам, несколько неравной величины. Верхний ободок окружала темно-синяя полоска; на основании ножки было кольцо того же темно-синего оттенка.
"Перед вами зарисовка чаши Грааля. Рисунок этот давным-давно прислали из Ирландии в монастырь на Пропащем острове; один из монахов спас его от готов. Исключительно аккуратное изображение: заметна даже щербинка на основании, не говоря уже о ручках различной длины, — Керсе вложил рисунок обратно в папку и поставил папку на полку в шкафу. — Теперь вы знаете все, что можно узнать о чаше Грааля. Предпочитаю хранить существование этого рисунка в тайне, по нескольким причинам".
"Никому не скажу, — пообещала Мэдук. — Если только королева не попытается выдать меня замуж за кого-нибудь, кто принесет поддельную чашу; тогда у меня не будет другого выхода…"
Библиотекарь поднял руку: "Все понятно. Если потребуется, я приготовлю точную, заверенную копию рисунка, позволяющую произвести сравнение".
Мэдук покинула библиотеку, после чего, принимая всевозможные меры предосторожности, чтобы ее не заметили, кружным путем направилась в конюшню. Сэр Пом-Пом там отсутствовал. Мэдук заглянула в стойло Тайфера, похлопала пони по носу и вернулась в замок.
В полдень Мэдук обедала в Малой трапезной с шестью фрейлинами. Сегодня они оказались необычно разговорчивы — им было о чем поболтать. Беседа неизбежно возвращалась, однако, к прокламации короля Казмира. Элиссия заметила — возможно, вполне искренне — что отныне Мэдук следует считать знаменитостью, чье имя запомнят на века. "Подумать только! — вздохнула Элиссия. — Вот как приобретается слава! В легендах будут рассказывать, что красавцы-рыцари со всех концов света прошли огонь, воду и медные трубы, побеждая драконов и троллей, отражая нападения обезумевших кельтов и безжалостных готов — и все это для того, чтобы завоевать любовь прекрасной рыжеволосой принцессы!"
Мэдук внесла поправку: "У меня не совсем рыжие волосы — у них какой-то странный цвет, похожий на сплав меди с золотом".
"Тем не менее, рассказывая легенды, люди, скорее всего, будут называть вас рыжеволосой и прекрасной, даже если это не соответствует действительности", — возразила Хлодис.
"В настоящее время еще нельзя сказать с уверенностью, возникнет ли подобная легенда", — задумчиво произнесла Девонета.
"Почему?" — поинтересовалась Идрента.
"Многое зависит от обстоятельств. Предположим, некий отважный и прекрасный рыцарь привезет чашу Грааля королеве Соллас. Король Казмир спросит его: какую награду желает получить бравый рыцарь? Все будет зависеть от того, как ответит рыцарь. Если, например, он не будет расположен жениться, он может попросить у короля доброго коня или пару породистых охотничьих собак, в каковом случае, разумеется, никаких оснований для возникновения легенды не будет".
"Неопределенная ситуация", — мудро кивнула Хлодис.
Фелиция тоже решила высказаться: "Еще одно обстоятельство! Награду получит тот, кто привезет самую лучшую реликвию. Поэтому после длительных и опасных поисков в далеких странах самой лучшей реликвией, которую привезут королеве, может оказаться, скажем, волос из хвоста льва, сожравшего святую Милицию на арене римского цирка. Так себе реликвия, конечно, но Мэдук все равно придется выходить замуж за деревенского увальня, притащившего обрывок львиного хвоста".
Мэдук энергично трясла головой: "Я не так податлива, как вы думаете".
Девонета изобразила серьезную обеспокоенность: "Позвольте дать вам совет, дражайшая принцесса! Будьте податливы, скромны и терпеливы! Выполняйте приказы короля без возражений! Это не только ваша обязанность, это диктуется простой предусмотрительностью. У меня есть все основания так считать".
Мэдук не слишком прислушивалась: "Разумеется, поступай, как знаешь".
"Не пренебрегайте моим советом! Король заявил во всеуслышание, что, если вы будете упрямиться или капризничать — или попытаетесь избежать исполнения его указа, он просто-напросто отдаст вас в рабство!"
Мэдук невозмутимо поглощала пудинг с изюмом. Хлодис повернулась к ней: "Что вы на это скажете?"
"Ничего".
"Но что вы можете сделать?"
"Увидите".
7
На второй день фестиваля короля Милона и королеву Каудабиль разбудили рано утром, чтобы они присутствовали при перетягивании каната командами гильдий рыбаков и каменщиков — августейшие супруги едва успели подкрепиться творогом и кашей.
Мэдук тоже встала ни свет ни заря — прежде, чем леди Восс могла передать ей пожелания королевы Соллас.
Мэдук сразу направилась в конюшню. Этим прохладным безоблачным утром она нашла сэра Пом-Пома: тот перекладывал вилами конский навоз из стойла в тачку.
"Сэр Пом-Пом! — позвала Мэдук. — Выйди, пожалуйста, наружу — в стойлах дышать нечем".
"Вам придется подождать, — ответствовал сэр Пом-Пом. — Тачка полна с верхом; придется пойти вывалить ее содержимое в общую кучу. После этого я смогу уделить вам минуту-другую".
Мэдук поджала губы, но стала молча ждать; сэр Пом-Пом, нарочито не торопясь, выполнил свою задачу, оставил тачку в стороне и вышел на двор перед конюшней.
"Ты ведешь себя по-хамски, — заявила Мэдук. — Не хотелось бы думать, что ты ничем не лучше другой деревенщины. Почему ты дуешься?"
Сэр Пом-Пом отозвался резким смешком: "Ха! Все очень просто! Разве вы не слышали королевскую прокламацию?"
"Конечно, слышала".
"Я тоже. Поэтому завтра я откажусь от должности помощника королевского конюшего и лакея принцессы. Завтра я схвачу судьбу за чуб! Завтра я отправлюсь на поиски Грааля — или любой другой реликвии, какая попадется. Другая такая возможность может не представиться!"
Мэдук медленно кивнула: "Хорошо тебя понимаю. Но разве не печально, что ты готов отказаться от надежного положения при дворе ради того, чтобы гоняться за призрачной мечтой? По-моему, это безрассудно".
"Все может быть, — упорствовал сэр Пом-Пом. — Но шанс прославиться и разбогатеть такому, как я, выпадает редко. Его нельзя упускать. Только смелым улыбается удача!"
"Разумеется. Тем не менее, я могла бы помочь тебе и прославиться, и сохранить должность — если ты не будешь вести себя, как ребенок".
Посмотрев по сторонам, помощник конюшего проявил осторожное любопытство: "Каким образом? И в какой степени?"
"Ты должен поклясться, что сохранишь в тайне то, что скажу".
"Гм. И ваша тайна, надо полагать, принесет мне одни неприятности?"
"Не думаю".
"Хорошо. Буду держать язык за зубами. Мне из-за вас уже приходилось помалкивать и раньше".
"Тогда слушай! Король приказал мне немедленно отправиться на поиски родословной. Конечно, когда он отдавал это распоряжение, он находился в некотором замешательстве, но его указания недвусмысленны, и он не возражал против того, чтобы у меня был подходящий эскорт. Поэтому я повелеваю, чтобы ты сопровождал меня. Если ты это сделаешь, ты останешься у меня в услужении — и при этом сможешь заниматься поисками Грааля".
Сэр Пом-Пом щурился, глядя на восходящее солнце: "С первого взгляда ваше предложение имеет смысл. Но что, если вашу родословную и чашу Грааля придется искать в разных местах?"
Мэдук отвергла это возражение: "Зачем заранее представлять себе препятствия? Само собой, мы не можем предвидеть любые капризы судьбы прежде, чем отправились в путь. Мы даже еще не подготовились".
На лбу сэра Пом-Пома появилась упрямая морщина: "И все-таки я думаю, что нам следует заранее согласовать план действий".
"Вот еще! — пожала плечами Мэдук. — Скорее всего, у нас не будет никаких расхождений. А если они возникнут, мы как-нибудь договоримся, когда потребуется".
"Так или иначе, — ворчал помощник конюшего, — у меня было бы легче на душе, если бы я услышал четкие указания, исходящие непосредственно от самого короля!"
Мэдук решительно покачала головой: "Мне разрешили отправиться на поиски родословной, без каких-либо ограничений, и этого достаточно. Не хочу снова обсуждать этот вопрос с королем — а то он еще придумает какие-нибудь лишние оговорки".
Сэр Пом-Пом с сомнением оглянулся на замок: "Мне давно уже приказали сопровождать вас везде, куда бы вы ни поехали, и это распоряжение никто не отменял. Если я не откажусь от должности, я обязан охранять вас в силу своих способностей. Когда вы намерены выехать?"
"Завтра утром".
"Невозможно! Остается меньше одного дня — я не успею собраться!"
"Хорошо, отправимся послезавтра утром, за полчаса до рассвета. Оседлай к тому времени Тайфера и приготовь лошадь для себя".
"Подождите-ка, — сказал сэр Пом-Пом. — Нужно хорошенько подумать. Хотя вы утверждаете, что его величество разрешил вам отправиться в такое путешествие, вполне возможно, что он поторопился или неясно выразился. Кроме того, он может изменить решение".
"Как бы то ни было! — высокомерно заявила Мэдук. — Я не намерена изменять свои планы только потому, что завтра ветер подует не туда, куда дул вчера".
"А если король обнаружит, что его возлюбленная внучка внезапно исчезла, и прикажет рыцарям и герольдам срочно ее найти и вернуть в Хайдион? Если вы будете гарцевать на сером в яблоках пони, в дорогом седле, держа в руках поводья с золотой бахромой, вас сразу узнает каждый встречный! Нет уж, принцесса! Мы должны притвориться крестьянскими детьми. Наши лошади не должны привлекать внимание — иначе мы не успеем доехать до Лягушачьего болота, как нас отведут за уши обратно!"
Мэдук пыталась возражать на том основании, что серая в яблоках масть Тайфера способствовала маскировке на фоне пейзажа и делала его незаметным, но сэр Пом-Пом и слышать об этом не хотел: "Я выберу подходящих лошадей. Об этом лучше больше не спорить".
"Что ж, если это необходимо, так тому и быть, — вздохнула Мэдук. — Но ты должен хорошенько упаковать седельные сумки — хлебом, сыром, вяленой рыбой, изюмом, оливками и вином. Все эти запасы можно добыть в королевской кладовой, если пролезть через заднее окно — как тебе хорошо известно. Возьми также какое-нибудь оружие — хотя бы нож, чтобы резать сыр, и топор, чтобы рубить дрова. У тебя есть вопросы?"
"Как насчет денег? Мы не можем бродить по свету без кошелька, набитого серебром".
"У меня есть три золотых. Этого должно хватить".
"Золотые монеты дорого стоят, но их неудобно тратить".
"Почему неудобно? Это круглые, блестящие, увесистые золотые монеты — настоящие, хотя и добытые волшебством Шимрода".
"Не сомневаюсь, что они настоящие — но как вы ими будете платить? Например, чтобы купить сена для лошадей? Или чтобы заплатить за миску вареных бобов? Увидев золото, нас примут за воров и запрут в ближайшей темнице".
Мэдук задумчиво смотрела в пространство: "Мне это не приходило в голову. Что же делать?"
Сэр Пом-Пом многозначительно поднял указательный палец: "К счастью, я знаю, как решить эту проблему. Давайте мне золотые монеты!"
"Сейчас? — вопросительно подняла брови Мэдук. — Зачем?"
"Мне пригодится в пути пара добротных сапог, с раструбами выше колен — нынче такие в моде — и с крепкими застежками. Я куплю сапоги и заплачу золотой монетой. Сапожник выплатит сдачу серебром и медью — и у нас будут монеты помельче на расходы".
Мэдук посмотрела на высокие зашнурованные ботинки помощника конюшего: "По-моему, ты обут достаточно хорошо".
"Тем не менее, мы отправляемся в дальний путь — мне следует позаботиться о внешности".
"И сколько стоят красивые новые сапоги?"
"Серебряный флорин! — с неловкой усмешкой выпалил сэр Пом-Пом. — За добротные вещи приходится дорого платить".
Мэдук глубоко вздохнула: "Надо полагать. А как быть с другими двумя золотыми?"
"Не беспокойтесь! Я что-нибудь придумаю! Но дайте мне золото сейчас, чтобы я мог начать переговоры".
"Как хочешь, но постарайся не делать глупостей! Нам нужно выехать из Хайдиона прежде, чем случится что-нибудь, из-за чего сорвутся все наши планы".
Сэр Пом-Пом, все еще сомневавшийся в целесообразности предприятия, почесал в затылке: "Куда вы намерены ехать в первую очередь?"
"Прежде всего — в Щекотную обитель".
Сэр Пом-Пом отступил на шаг, испуганный и потрясенный: "Это просто безумие! Феи вырастят нам ослиные уши и свернут ноги коленками назад! Они так и сделали с двоюродным братом моей бабушки".
"Сэр Пом-Пом, тебе известно, кто моя мать?"
"Принцесса Сульдрун. Так говорят — хотя, конечно, люди часто болтают о том, чего не знают".
"Ты не доверяешь общепризнанным мнениям — это свидетельствует о сообразительности. Моя мать — фея Твиск, и она живет в Щекотной обители".
Сэр Пом-Пом смотрел на Мэдук с отвисшей челюстью: "Вы шутите!"
"Никоим образом! Я встретилась с ней, когда убежала в лес — помнишь? Помнишь, как я вылечила твои ушибы? Я их вылечила бальзамом фей".
"В это трудно поверить, — ворчал помощник конюшего. — Хотя, должен признаться, вы всегда производили впечатление странного существа".
"Можешь мне верить или не верить — сначала мы отправимся в Щекотную обитель, где я собираюсь посоветоваться с матерью".
Сэр Пом-Пом почесал подбородок: "Может быть, ваша матушка-фея что-нибудь знает о местонахождении чаши Грааля?"
"Вполне возможно".
"Тогда поехали! — с неожиданной энергией объявил сэр Пом-Пом. — Я не могу не прислушаться к зову судьбы!"
"Отлично сказано, сэр Пом-Пом! Целиком и полностью согласна с таким взглядом на вещи".
Сэр Пом-Пом покосился на Мэдук с озорной ухмылкой: "Если я заслужу награду, мне позволят жениться на принцессе королевской крови!"
Мэдук поджала губы, чтобы не рассмеяться: "На этот счет ничего не знаю. Но тебя, несомненно, благожелательно примут при дворе, и ты сможешь выбрать невесту среди моих фрейлин".
"Прежде всего я должен найти Грааль, — решительно сказал сэр Пом-Пом. — А тогда уже посмотрим, кого я выберу. Но в данный момент давайте золото, его нужно разменять".
Мэдук поспешно вернулась в свои комнаты, вынула три золотые монеты из тайника под кроватью и принесла их в конюшню. Сэр Пом-Пом взвесил монеты на ладони, изучил их с обеих сторон, надкусил их — и в конце концов остался доволен: "Теперь я сбегаю в город за сапогами. Когда приготовитесь к отъезду, переоденьтесь крестьянкой. Вам нельзя странствовать в платье принцессы, это опасно".
"Хорошо! Встретимся в условленное время. Постарайся сделать так, чтобы тебя не поймали в кладовой!"
Снова вернувшись к себе, Мэдук столкнулась с леди Восс. Та резко спросила: "Где вы пропадали? У вас нет никакого чувства долга?"
Невинно опустив уголки губ, Мэдук изобразила полное непонимание: "Что я опять наделала?"
"Неужели вы не помните? Я сама давала вам указания! Гости ожидают вашего присутствия. Этого требует этикет. Кроме того, таково пожелание королевы".
"Гостей пригласила королева, а не я, — проворчала Мэдук. — Так что идите, вытаскивайте королеву из постели и заставляйте ее развлекать этих старых обжор и пьяниц!"
Леди Восс отступила на шаг, на мгновение потеряв дар речи. Затем, взяв себя в руки, она оценила наружность Мэдук и с отвращением задрала нос: "Ваше платье запачкалось, от вас несет лошадиным навозом! Я могла догадаться, что вы бегали в конюшню! Давайте-ка теперь, поспешите и наденьте свежее платье — у вас есть новое, голубое. И не теряйте время, вас ждут!"
Через десять минут Мэдук и леди Восс явились в павильон на возвышении, откуда король Милон и королева Каудабиль не слишком сосредоточенно наблюдали за состязанием метателей камней.
По мере приближения полудня лакеи стали раскладывать на столе, установленном на козлах в глубине павильона, блюда с холодной говядиной и сыром, чтобы Милон и Каудабиль могли подкрепиться, развлекаясь спортивными зрелищами без перерыва на обед. Заметив эти приготовления, король Милон и его супруга тихо обменялись несколькими словами, после чего Милон неожиданно схватился за бок и застонал.
Королева Каудабиль позвала сенешаля, сэра Мунго: "Увы! У короля Милона начались судороги! Это его давний недуг. Сегодня мы не сможем больше наблюдать за состязаниями и раздавать призы. Королю необходимо удалиться в наши покои, чтобы он отдохнул и надлежащим образом восстановил силы".
Вернувшись в отведенные им комнаты, Каудабиль тут же приказала подать обед из восьми блюд и большое количество хорошего вина — по ее словам, это было необходимо для скорейшего выздоровления Милона.
После полудня принц Брезанте сообщил королю Казмиру, что король Милон уже чувствует себя достаточно хорошо, чтобы присоединиться к Казмиру во время вечернего банкета, в связи с чем Казмиру и королеве Соллас пришлось провести несколько часов за столом в обществе веселящихся от души Милона и Каудабили.
С утра Милон не смог подняться рано, опасаясь нового приступа, и арбитрами на соревнованиях бегунов пришлось быть Казмиру и Соллас. Тем временем государь и государыня Блалока плотно позавтракали, причем их самочувствие настолько улучшилось, что они заявили о своей готовности приступить к праздничному обеду, поручив сэру Мунго и другим придворным должностным лицам наблюдать за состязаниями.
Ближе к вечеру все игры и соревнования закончились; осталось только выдать призы чемпионам. Две королевские семьи сидели с одной стороны павильона, а с другой встали те, кто добился победы в различных видах спорта; чемпионы надели лавровые венки и самодовольно ухмылялись, красуясь перед толпой, собравшейся на плаце. Все было готово к началу церемонии. Мэдук пришлось сидеть рядом с Брезанте, чьи попытки завязать беседу не отличались особой настойчивостью.
Четыре младших герольда протрубили в фанфары; сэр Мунго вышел к переднему краю возвышения: "Сегодня — знаменательный день! К сожалению, завтра наши августейшие гости из Блалока покинут Лионесс, но мы надеемся, что они в полной мере оценили непревзойденные проворство, выносливость и ловкость, продемонстрированные на протяжении последних трех дней славными уроженцами Лионесса! Позвольте объявить имена чемпионов — каждому из них король Милон вручит заслуженный приз, и победитель сможет гордиться им до конца своих дней! А теперь, без дальнейших церемоний…" — сенешаль высоко поднял руку в драматическом жесте. Взгляд его остановился вдалеке, на Сфер-Аркте, слова застряли у него в горле. Воздетая рука медленно опустилась — сэр Мунго указывал на что-то дрожащим пальцем.
По Сфер-Аркту приближалось нечто странное: большой черный катафалк на плечах четырех неуклюже бегущих мертвецов, при жизни именовавшихся Гунном Измаэлем, Ласковым Эсте, Гальгусом из Дао-та и Кельтом Кеганом. На катафалке стоял пятый труп с бледноземлистым лицом — некогда молодой проводник Айдис — безжалостно погонявший длинным бичом четверых синюшных носильщиков.
Поспешно передвигая негнущимися ногами, четыре мертвеца приближались со своей мрачной ношей к Королевскому Плацу. Дико размахивая щелкающим бичом, Айдис заставил их повернуть на плац — испуганная толпа тут же расступилась.
Перед возвышением павильона носильщики-кадавры пошатнулись и свалились, как подкошенные. Катафалк упал на каменные плиты и раскрылся: из него выкатился еще один труп — труп Кори из Фалонжа.
8
Блалокская королевская чета в последний раз завтракала в Хайдионе в обществе короля Казмира и королевы Соллас. За столом установилась мрачноватая, напряженная атмосфера. Две королевы вежливо обменивались фразами, но королям было практически нечего сказать, а принц Брезанте погрузился в задумчивое молчание. Принцесса Мэдук не вышла к завтраку, но никто не стал наводить справки по поводу ее отсутствия.
После завтрака, когда солнце уже наполовину поднялось к зениту, король Милон, его супруга и принц Брезанте обменялись прощальными комплиментами с Казмиром и Соллас, после чего откланялись. Казмир и Соллас вышли на террасу, наблюдая за отъездом гостей.
Леди Восс вышла из замка и приблизилась к Казмиру: "Ваше величество, я заметила отсутствие принцессы Мэдук во время прощальной церемонии и решила выяснить причину такого упущения. В ее комнате я нашла это сообщение — как вы изволите заметить, оно адресовано вам".
Тут же нахмурившись, король Казмир распечатал и развернул небольшой пергаментный свиток. Он содержал следующее обращение:
"Ваше королевское величество, примите мои наилучшие пожелания!
В соответствии с вашими наставлениями, я отправилась в путь, чтобы узнать имя и положение моего отца, а также другие подробности моей родословной. Беспрекословно подчиняясь вашим недвусмысленным указаниям, я заручилась помощью эскорта. Вернусь, как только мои цели будут достигнуты. Ранее я уже поставила королеву Соллас в известность о моем намерении выполнить приказ вашего величества, касающийся этого вопроса. Выезжаю незамедлительно.
Мэдук"Казмир обернулся к королеве Соллас с ничего не выражающим лицом: "Мэдук уехала".
"Уехала? Куда?"
"Куда-то — по ее словам, искать родословную", — Казмир медленно прочитал полученную записку.
"Так вот о чем она говорила, плутовка проклятая! — воскликнула Соллас. — А теперь что нам делать?"
"Придется подумать. Может быть, ничего".
Глава 8
За час до рассвета, когда весь замок еще спал, Мэдук выбралась из постели. Некоторое время она стояла в нерешительности, обняв себя руками и дрожа от холода, поднимавшегося от каменного пола по тонким босым ногам. Она подошла к окну — погода обещала быть ясной; тем не менее, в этот сумрачный час мир казался безрадостным и недоброжелательным. Сомнения копошились в уме Мэдук — не совершала ли она ужасную глупость?
Все еще дрожа и слегка подпрыгивая, чтобы согреться, Мэдук вернулась к кровати. Остановившись, она задумалась. Ничто не изменилось. Мэдук нахмурилась и плотно сжала губы. Решения приняты, и приняты безвозвратно.
Мэдук быстро оделась в мальчишескую крестьянскую рубаху до колен, натянула чулки из рогожи, надела высокие башмаки, а кудри скрыла под свободным фланелевым чепцом. Захватив небольшой узелок с кое-какими пожитками, она выскользнула из своих комнат, украдкой пробежала по полутемному коридору, спустилась по лестнице и вышла из замка на задний двор, где царили предрассветные пустота и тишина. Остановившись, чтобы приглядеться и прислушаться, Мэдук не заметила ничего подозрительного. Пока что все шло по плану. Она направилась кружным путем к конюшне.
На краю служебного двора она задержалась, притаившись в тени — только самый наблюдательный человек мог бы распознать в этом тощем, пугливом деревенском постреленке многоуважаемую "принцессу Мэдук".
В кухне уже возились истопники и поварята; горничные скоро должны были пойти в кладовую. Но пока что служебный двор пустовал — Мэдук проскочила через него и, никем не задержанная, добежала до конюшни. Сэр Пом-Пом уже ждал ее с парой оседланных лошадей. Мэдук разглядела этих животных без особого энтузиазма. Справа стояла старая гнедая кобыла с глубоко прогнувшейся седловиной, с бельмом на одном глазу и с облезлым хвостом. Слева находился не менее дряхлый сивый мерин с раздувшимся брюхом и тощими голенями. Сэр Пом-Пом хотел выбрать животных, не вызывавших интерес или зависть — и прекрасно справился со своей задачей.
Свое седло Мэдук заметила на спине гнедой кобылы; сивый мерин очевидно предназначался для сэра Пом-Пома. Сам сэр Пом-Пом переоделся в новый костюм — облегающий камзол из добротной синей ткани, синюю кепку с лихим красным пером и пару блестящих сапог с модными раструбами выше колен и оловянными пряжками на щиколотках.
"Щегольской наряд, — заметила Мэдук. — Тебя можно было бы принять за молодого франта из зажиточной семьи — если бы не мешала твоя рожа".
"Рожу я изменить не могу", — нахмурился помощник конюшего.
"Насколько я понимаю, такая одежда обходится довольно дорого?"
Сэр Пом-Пом раздраженно махнул рукой: "Все относительно. Вы же знаете, как говорят: тот, кто гоняется за дешевизной, тратит больше всех".
Мэдук скорчила кислую гримасу: "Так говорят люди расточительные или недалекие".
"А вот и нет! Это самый правильный принцип. Для того, чтобы разменять золотые монеты, я купил полезные вещи! Нельзя отправляться в путь по важным делам и при этом выглядеть как оборванец".
"Так-так. И где же оставшиеся деньги?"
"У меня в кошельке, так будет надежнее".
Мэдук протянула руку: "Сейчас же отдавай сдачу, сэр Пом-Пом!"
Неохотно запустив руку в поясную сумку, сэр Пом-Пом извлек монеты и передал их Мэдук. Та пересчитала их и подняла голову: "Не может быть, чтобы это было все!"
"Ну, какую-то часть денег я лучше придержу на всякий случай".
"В этом нет необходимости. Потрудись отдать всю сдачу".
Сэр Пом-Пом бросил ей кошель: "Берите, воля ваша".
Мэдук открыла кошель и снова пересчитала деньги: "Здесь тоже слишком мало".
"Ну, вот еще! — проворчал сэр Пом-Пом. — Может быть, какие-то монеты остались у меня в кармане".
"Давай их сюда — все, до последнего гроша!"
"Я оставлю себе серебряный флорин и три медных гроша, на случайные расходы", — с достоинством ответил сэр Пом-Пом. Он отдал остальные монеты. Мэдук сложила все деньги в поясную сумку и вернула кошель помощнику конюшего: "Точный счет мы подведем позже. Тебе еще придется объяснить, куда ты дел столько денег".
"Какая разница? — бормотал сэр Пом-Пом. — Все это не имеет значения. Нам пора отправляться. Вы поедете на кобыле, ее зовут Джуно".
Мэдук презрительно фыркнула: "У нее спина продавлена и пузо отвисло! Она меня выдержит?"
"Не забывайте — вы больше не можете разъезжать, задрав нос, как гордая принцесса! — мрачно отозвался сэр Пом-Пом. — Теперь мы бродяжки, не более того".
"Я — гордая бродяжка, намотай себе на ус!"
Сэр Пом-Пом пожал плечами: "У Джуно ровный ход. Она не брыкается и не рыщет по сторонам, хотя, конечно, через ограду уже не перескочит. Моего мерина зовут Фустис. В свое время Фустис был славным боевым конем; он слушается только опытного наездника с твердой рукой". Красуясь новыми сапогами и переваливаясь с ноги на ногу, как заправский кавалерист, сэр Пом-Пом подошел к мерину и лихо вскочил в седло. Мэдук осторожно взобралась на спину Джуно, и они отправились вверх по Сфер-Аркту, в холмы к северу от столицы Лионесса.
Часа через два они прибыли в село Разбитое Корыто, где находился первый перекресток. Мэдук прочитала придорожный знак: "На восток — деревня Краина. Поедем по этой колее до Краины, а там повернем на север и таким образом окажемся на Старой дороге".
"Такой путь длиннее на несколько миль", — отметил сэр Пом-Пом.
"Правильно, но если мы будем сторониться главных дорог, меньше вероятность того, что нас догонят".
Сэр Пом-Пом крякнул: "Я думал, что король всецело одобрил нашу поездку и благословил ваши поиски родословной?"
"Предпочитаю истолковывать его указания таким образом, — сказала Мэдук. — Тем не менее, никогда не следует полностью доверять словам его величества".
Некоторое время сэр Пом-Пом переваривал это заявление, после чего хмуро пробормотал: "Надеюсь, я успею найти чашу Грааля прежде, чем правильность вашего истолкования подвергнется проверке".
Мэдук не сочла нужным отвечать.
В полдень они проехали Краину и, не обнаружив там никакой дороги, ведущей на северо-восток, продолжали двигаться на восток мимо радующих глаз полей и лугов. Вскоре они оказались в поселке Глухая Лощина, где как раз устраивали ярмарку. По настоянию сэра Пом-Пома они спешились, привязали лошадей перед входом в трактир и отправились поглазеть на паяцев и жонглеров, выступавших на площади. "Смотрите-ка! — изумленно воскликнул Пом-Пом. — Этот субъект в красном колпаке только что засунул в рот пылающий факел! Нет, вы посмотрите! Он снова это сделал! Удивительное дело! У него что, глотка железная?"
"Выдающийся талант", — согласилась Мэдук.
Внимание сэра Пом-Пома привлек другой спектакль: "Гляди-ка! Невероятная ловкость! Вы видели? Вот уж, что называется, головокружительный полет!"
Обернувшись, Мэдук увидела мужчину и женщину, лежавших на спинах в пятнадцати шагах друг от друга. Резко распрямляя ноги, они перебрасывали по воздуху мальчика, с каждым разом подкидывая его все выше. Тщедушный ребенок, едва прикрытый обтрепанной набедренной повязкой, отчаянно извивался и кувыркался в воздухе, чтобы приземлиться ягодицами точно на согнутые ноги. Ловко подхватив ребенка ступнями, акробат пружинисто изгибался, запуская ребенка по крутой траектории в направлении напарницы, после чего та делала то же самое.
Закончив представление, акробат воскликнул: "А теперь Микелаус с благодарностью примет вознаграждение за опасные труды!" Мальчик стал бегать в толпе зрителей, протягивая шапку и собирая монеты.
"Ха-ха! — восхищался сэр Пом-Пом. — Этот трюк заслуживает гроша!" Запустив руку в карман, он вынул медную монету и бросил ее в засаленную шапку, протянутую Микелаусом. Мэдук наблюдала за происходящим, высоко подняв брови.
Три акробата стали демонстрировать следующий трюк. Мужчина поместил плоскую доску, длиной примерно с размах его плеч, на вершину шеста высотой в полтора человеческих роста, а женщина подняла Микелауса так, чтобы он сел на корточки, балансируя на доске. Мужчина высоко поднял шест над головой — Микелаус удерживался сверху. Женщина подставила второй шест под первый. Мужчина поднял Микелауса еще выше, ловко контролируя равновесие шестов небольшими движениями рук из стороны в сторону. Женщина подставила третий шест под второй, и Микелаус вознесся выше крутых коньков окружающих крыш. Осторожно выпрямившись, он встал на доске, балансируя на вершине тройного шеста. Женщина сыграла на свирели несколько гармоничных арпеджио, и Микелаус запел тонким хрипловатым голосом:[14]
"Эчче волюспо Сорарсио нормаль Радне маленгро — Ох! Ох! Тумиги! Гелыпнер гивим".(Женщина-акробатка исполнила на свирели переливчатый пассаж.)
"Боунер будер дайпер Элъюс нуп ор барк. Эсграцио делила — Ох! Ох! Тумиги! Сильвиш гивим".(Женщина-акробатка снова исполнила переливчатый пассаж.)
"Слова солипа Тратер но бульдич Ки-йи-йи минкинс — Регуляр шумиш. Коприоте гивим".Женщина сыграла последнюю трель и воскликнула: "Браво, Микелаус! Ты всех порадовал песенкой и заслужил щедрую награду! А теперь спускайся! Алле, гоп! О-ля-ля!"
Акробат-мужчина сделал три быстрых шага вперед и с силой подбросил шесты; Микелаус подскочил в воздух и полетел. Женщина выбежала вперед, чтобы поймать его растянутой сетью, но споткнулась о прыгавшую рядом собаку и растянулась на земле. Испуганный Микелаус падал головой вниз и едва успел смягчить удар вытянутыми руками, сжавшись в клубок и откатившись кувырком на расстояние двадцати шагов.
Женщина-акробатка сделала хорошую мину при плохой игре: "В следующий раз у нас все получится без задоринки! А теперь, Микелаус, за дело!"
Растирая ушибы, Микелаус кое-как поднялся на ноги и проковылял к зрителям с протянутой шапкой, задержавшись по пути, чтобы дать пинка собаке.
"Ха! — прокомментировал сэр Пом-Пом. — Тоже неплохой трюк!"
"Пойдем! — приказала Мэдук. — Мы довольно насмотрелись на проказы и дурачества. Пора в дорогу!"
"Торопиться некуда! — возразил помощник конюшего. — Смотрите, в лавках много интересного; ничего не случится, если мы проведем здесь еще пару минут".
Мэдук уступила настояниям Пом-Пома, и они прогулялись по площади, рассматривая предлагаемые в продажу товары.
У лавки торговца скобяными изделиями сэр Пом-Пом задержался, чтобы полюбоваться на всевозможные блестящие лезвия. Его внимание привлек набор кинжалов из дамасской стали в плетеных кожаных ножнах. Помощник конюшего поинтересовался их стоимостью. Поразмыслив, он выбрал один из кинжалов и приготовился за него заплатить. Мэдук изумленно спросила: "Что ты делаешь, хотела бы я знать?"
"То есть как, что я делаю? — возмутился сэр Пом-Пом. — Мне очень пригодится острый кинжал из превосходной стали, в красивых ножнах. Вот этот как раз подойдет".
"И чем ты собираешься за него платить?"
Сэр Пом-Пом моргнул, глядя в небо: "У меня остался небольшой запас — именно на такой случай".
"Ты не купишь даже семечек, пока мы не сведем счеты. Покажи свой запас".
"Вы ставите меня в неудобное положение! — разъярился сэр Пом-Пом. — Теперь торговец ножами станет меня презирать!"
"Какое мне дело? Вынимай так называемый запас!"
"Но послушайте! Я лучше сумею распорядиться деньгами — это же совершенно очевидно! Я старше вас и не поддаюсь случайным капризам и причудам. Кроме того, иметь при себе оружие предусмотрительно. Никакой грабитель к нам не пристанет, если увидит у меня на поясе острый кинжал. Поэтому хранение денег и планирование расходов следует поручить мне".
"Рассуждать ты умеешь, — сказала Мэдук. — Но чего стоят эти рассуждения? Деньги-то мои, а не твои".
Сэр Пом-Пом гневно протянул ей пригоршню серебряных и медных монет: "Ну и забирайте свои деньги!"
Что-то в жестикуляции помощника конюшего снова вызвало у Мэдук подозрения: "Отдавай остаток".
Сэр Пом-Пом неохотно расстался еще с несколькими монетами.
"Это все? — спросила Мэдук. — Не обманывай!"
Приунывший помощник конюшего раскрыл ладонь с лежавшими на ней серебряным флорином и несколькими медными грошами: "Это на черный день. Нужно же, чтобы хоть какие-то деньги остались в безопасности!"
"И больше ты ничего не взял?"
"Ничего! Будь они прокляты, эти деньги!"
"Заморский кинжал тебе ни к чему. Он слишком дорого стоит".
"Не слишком, если заплатить за него вашими деньгами".
Мэдук пропустила это замечание мимо ушей: "Пошли! Пора ехать!"
"Я проголодался, — ворчал Пом-Пом. — Мы могли бы закусить пирожками со свининой. И я хочу еще посмотреть на паяцев. Смотрите, что они выделывают! Снова подбрасывают Микелауса в воздух, и он падает — но в последний момент акробат ловит его сетью. Разве не смешно?"
"Пойдем, сэр Пом-Пом! Так и быть, я куплю тебе пирожок со свининой — и поехали! Джуно умеет двигаться только шагом — если мы хотим уехать далеко, нам придется ехать долго".
Сэр Пом-Пом капризно нахлобучил на лоб козырек кепки: "Дело идет к вечеру! Лучше переночевать на одном из здешних постоялых дворов. И у нас еще останется время побродить по ярмарке".
"Думаю, что в здешних заведениях не осталось свободных мест. Поехали!"
"Вы не знаете, о чем говорите! Следующий городок в десяти милях отсюда, мы не успеем туда доехать до наступления ночи — и опять же, там может не оказаться свободных мест".
"В таком случае придется ночевать под открытым небом. Разве мы не бродяги?"
Сэр Пом-Пом не нашел, что на это ответить. Они выехали из Глухой Лощины. Когда солнце уже начинало приближаться к западному горизонту, они свернули с колеи и проехали полмили по лугу к небольшой рощице у ручья. Там сэр Пом-Пом развел костер и стреножил лошадей, а Мэдук поджарила бекон и нарезала хлеб с сыром, после чего они подкрепились.
Мэдук сняла чепец; Пом-Пом разглядывал ее в дрожащем свете пламени: "Сегодня вы по-другому выглядите. Ага, понятно! Вы подстригли волосы".
"Как еще я могла бы их спрятать?"
"Теперь вы еще больше похожи на фею".
Мэдук сидела, обняв колени и глядя в огонь. Она тоскливо заметила: "Это всего лишь видимость. Каждый день человеческая кровь во мне становится все горячее. Так бывает со всеми, кто покидает обитель эльфов и живет среди людей".
"А если бы вы остались в обители — что тогда?"
Мэдук еще теснее обняла колени: "Не знаю, что бы тогда со мной стало. Я полукровка — феи могли бы надо мной жестоко подшутить, а потом выгнали бы меня, так или иначе".
"Но люди смертны, а феи вечно играют и танцуют".
"Не совсем так, — покачала головой Мэдук. — Эльфы и феи тоже умирают. Иногда они поют печальные песни при лунном свете и растворяются в воздухе от неизбывной скорби! Иногда они топятся от неразделенной любви. Эльфа может искусать до смерти рой разъяренных пчел. Кроме того, фей ловят и убивают тролли. Они растирают кости фей в порошок и делают из него приправу для соусов и рагу".
Сэр Пом-Пом зевнул и протянул ноги к костру: "Такая жизнь не по мне, в любом случае".
"Я тоже не смогу так жить, — отозвалась Мэдук. — Я уже слишком привыкла к людям!"
Утром яркое солнце вставало в безоблачном небе, и скоро стало тепло. Через пару часов им повстречалась река, и Мэдук почувствовала непреодолимое желание выкупаться. Она оставила сэра Пом-Пома присматривать за лошадьми и пробралась через заросли ольхи к краю воды. Здесь она разделась и бросилась в воду, ныряя, плескаясь и наслаждаясь освежающей прохладой. Обернувшись к берегу, она заметила, что сэр Пом-Пом за ней подглядывает — его физиономия не совсем скрывалась за густой листвой.
Мэдук недовольно позвала его: "Ну и что ты рот разинул, сэр Пом-Пом? Голой девчонки не видел?"
"Голой принцессы еще не видел", — ухмыльнулся помощник конюшего.
"Все это чепуха, — с презрением сказала Мэдук. — Все мы из одного теста. Сколько ни глазей, ничего особенного не увидишь".
"И все же, на вас смотреть приятнее, чем на зад кобылы".
"Ну и глазей, сколько влезет! — надулась Мэдук. — Охота тебе глупостями заниматься".
"С моей стороны это не так глупо, как может показаться, — возразил помощник конюшего. — У меня есть вполне основательная причина поближе познакомиться с вашей внешностью".
"Неужели? И в чем заключается эта причина?"
"Если я вернусь в Хайдион с чашей Грааля, мне, скорее всего, позволят жениться на принцессе королевской крови. В связи с чем я решил, что было бы полезно заранее убедиться в преимуществах такой награды. По сути дела, однако, я не вижу ничего, что возбуждало бы особый энтузиазм".
Мэдук не могла найти слов. Наконец она сказала: "Так как тебе явно нечего делать, предлагаю тебе развести костер и сварить нам суп на обед".
Физиономия сэра Пом-Пома скрылась. Мэдук вылезла из воды, оделась и вернулась к обочине дороги.
Сидя в тени высокого вяза и прихлебывая суп, они заметили на дороге трех пешеходов — приземистого мускулистого мужчину, женщину примерно того же телосложения и ребенка или уродца-недоросля с землисто-серой кожей, состоявшего, казалось, из одних ног и головы. Когда незнакомцы подошли поближе, Мэдук узнала трех акробатов, выступавших на ярмарке в Глухой Лощине.
Путники подошли к костру и остановились. "Позвольте поприветствовать вас и пожелать вам всего наилучшего!" — произнес круглолицый акробат с жесткой щетиной черных волос, носом пуговкой и яркими, выпуклыми черными глазами.
"Здоровья вам и приятного аппетита!" — добавила женщина-акробатка, тоже с подвижным круглым лицом, черными волосами, круглыми черными глазами и маленьким розовым носом.
"Вам также!" — отозвалась Мэдук.
Мужчина взглянул на котелок с булькающим супом: "Не могли бы мы присесть с вами в тени и слегка передохнуть?"
"Устраивайтесь, — пригласил сэр Пом-Пом. — Тени хватит на всех".
"Рада слышать столь любезное приглашение! — с благодарностью произнесла акробатка. — Мы идем с самого утра, нам предстоит еще долгий путь, а мне трудно ходить — все эти растяжения и ушибы дают о себе знать".
Скрестив ноги, три акробата уселись в тени. "Позвольте представиться, — сказал мужчина. — Меня зовут Филемон, я мастер веселых забав. Со мной — леди Коркас, не менее искушенная во всем, что требует ловкости и проворства. Ну а здесь, как изволите видеть, наш малыш Микелаус — мал, да удал, как говорится. Сегодня у него плохое настроение, что неудивительно, потому что ему еще не удалось позавтракать. Не так ли, Микелаус, попрыгунчик ты наш?"
"Арум, боскач. Гаспа конфага?"
"Что он сказал?" — моргнул сэр Пом-Пом.
Филемон усмехнулся: "Микелаус говорит на странном языке. Его не все понимают".
Леди Коркас с готовностью перевела: "Он просто-напросто спросил: что там варится в котелке?"
"Наш суп, — ответил сэр Пом-Пом. — Из ветчины с луком и бобами".
Микелаус снова нарушил молчание: "Вогенард, фистилья".
"Нет, Микелаус! — с укоризной отозвался Филемон. — Это не наш суп, как бы ты ни проголодался".
Леди Коркас заметила: "Может быть, наши новые знакомые будут так любезны и позволят ему попробовать немного супа — это поможет ему взбодриться и вспомнить, что в жизни не все так плохо".
"Что ж, в этом нет ничего невозможного, — пожала плечами Мэдук. — Сэр Пом-Пом, налей этому существу миску супа".
Сэр Пом-Пом неохотно выполнил ее поручение. Леди Коркас протянула руку и взяла миску: "Попробую, не слишком ли горячо — а то Микелаус, чего доброго, обожжется". Она набрала полную ложку с куском ветчины и проглотила ее: "Нет, для Микелауса еще слишком горячо!"
Филемон пренебрежительно пожал плечами: "Ничего страшного! У Микелауса луженый желудок. Дай-ка мне проверить температуру". Он взял миску и поднес ее к губам: "Превосходный суп, но ты права: для Микелауса еще слишком горячо".
"В миске почти не осталось супа", — заметил сэр Пом-Пом.
Микелаус сказал: "Гамкарч нуп, брумелистс".
"Не надо быть таким жадным! — упрекнула его леди Коркас. — Не сомневаюсь, что этот молодой человек добавит еще супа, если тебе не хватит".
Понимая, куда дует ветер, Мэдук вздохнула: "Хорошо. Сэр Пом-Пом, подай им суп. Не могу есть, когда мне со всех сторон смотрят в рот голодными глазами".
"Я сварил на двоих", — проворчал помощник конюшего.
"Никаких проблем! — с энтузиазмом воскликнул Филемон. — Добрые попутчики делятся друг с другом всем, что у них есть, и вместе радуются изобилию! Я вижу, что у вас есть прекрасный окорок, лук, хлеб, сыр и даже, если меня не обманывают глаза, бутыль вина! Мы устроим настоящий пир — здесь, у самой дороги, и каждый внесет посильный вклад! Коркас, не сиди без дела! Помоги молодому человеку в красивых сапогах!"
Леди Коркас вскочила на ноги и с таким проворством, что сэр Пом-Пом едва замечал движения ее рук, накромсала в котелок несколько увесистых кусков ветчины, добавив туда же полдюжины луковиц и три пригоршни овсяной муки. Не обращая внимания на вопросительные взгляды Мэдук и Пом-Пома, Филемон схватил бутыль с вином и попробовал ее содержимое.
"Арум, кангель", — произнес Микелаус.
"Почему нет? — отозвался Филемон. — Бедный уродец, ты пешком под стол ходишь — тем не менее, почему бы и тебе не хлебнуть вина время от времени, в компании веселых товарищей?" Он передал бутыль Микелаусу, и тот задрал ее донышком к небу.
"Довольно! — воскликнула леди Коркас. — Пока я тут стою, обжигая руки над котелком и задыхаясь от дыма — он скоро мне все глаза выест — вы тут вдвоем решили высосать все вино! Отложите бутылку! Лучше развлеките наших добрых попутчиков веселыми трюками".
"Сейчас, только еще один глоток, — пообещал Филемон. — Надо же промочить глотку, прежде чем играть на дудке?"
Выпив еще вина, он вынул из кармана дудку: "А теперь, Микелаус, пора зарабатывать наш суп! Покажи, на что ты способен!"
Филемон заиграл веселый напев, украшая его беглыми пассажами и вариациями, а Микелаус сплясал дикий танец вприсядку, высоко поднимая колени, кружась и выбрасывая ноги в стороны, а в заключение сделал сальто-мортале — сначала вперед, а потом назад.
"Отлично, Микелаус! — похвалила леди Коркас. — Может быть, наши новые друзья подарят тебе монетку-другую, они ведь явно люди благородные и щедрые".
"Будьте довольны тем, что вы сожрали всю нашу провизию и высосали все наше вино!" — прорычал терявший терпение сэр Пом-Пом.
Филемон с упреком обратил на помощника конюшего круглые влажные глаза: "Мы же товарищи-попутчики, вольные бродяги, у нас нет пристанища, наш кров — бескрайнее небо над головой! Разве мы не обязаны делиться с другими всем, что у нас есть? Таков непреложный принцип благородного путешественника!"
"Как бы то ни было, я предпочитаю другие принципы", — пробормотал сэр Пом-Пом.
Леди Коркас вдруг громко застонала: "Ох! Какая резкая боль! Опять эти судороги — как всегда, я перенапряглась! Вечно я слишком стараюсь для других, а получаю за это одни мучения. Филемон, где мой порошок?"
"У тебя в сумке, дорогая, он всегда там лежит".
"Ах, да! Мне нужно меньше уставать, а то я заболею и умру".
"Мы вас видели на ярмарке, — заметил сэр Пом-Пом. — Вы скакали и кувыркались с удивительной ловкостью. Филемон подкидывал Микелауса высоко в воздух, а вы бежали быстрее ветра, чтобы поймать его сетью".
Микелаус сказал: "Гурго арраска, сельво сорарсио!"
"Да-да, я свалилась всем на посмешище, — отозвалась леди Коркас. — Но виновата в этом только собака".
"Бисмал дарстид: манго ки-йи-йи".
"Как бы то ни было, — продолжала Коркас, — этот номер отнимает много сил и причиняет растяжение мышц. Я каждый раз страдаю несколько дней после представления, но зрители требуют рискованных зрелищ. Наша репутация всюду нас опережает, и мы не можем разочаровывать публику".
Филемон усмехнулся: "В самом популярном и рискованном варианте падения с шеста мы притворяемся безнадежными остолопами и нарочно позволяем Микелаусу грохнуться, хотя изображаем, что пытаемся его поймать. В таких случаях помогает собака или какое-нибудь другое смешное препятствие".
"Даса мьяго лу-лу. Йи тинка!"
"Ты совершенно прав, — спохватился Филемон. — Суп уже готов, в соответствии с самыми требовательными стандартами леди Коркас. Позвольте наполнить миски, кушайте на здоровье! Хватит на всех, никто не останется голодным. Даже ты, Микелаус, набьешь живот хоть раз в своей несчастной никчемной жизни!"
"Арум".
После завтрака Мэдук и сэр Пом-Пом собрались продолжать путь. Филемон весело позвал их: "Если позволите, мы составим вам компанию, чтобы не было скучно!"
"Конечно, так и сделаем! — энергично подтвердила леди Коркас. — Было бы печально сразу расставаться, после такого приятного застолья".
"Значит, вопрос решен всеобщим голосованием!" — сделал вывод Филемон.
"По дороге зашагает веселый отряд закадычных друзей, — нараспев подхватила Коркас. — Даже несмотря на то, что вы едете на двух прекрасных лошадях, тогда как нам приходится шлепать на своих двоих — или, в случае несчастного коротышки Микелауса, даже не шлепать, а семенить и бежать вприпрыжку. Наберись терпения, Микелаус! В один прекрасный день удача тебе улыбнется и наградит за труды праведные".
"Йи арум боско".
Вся группа двинулась вперед по дороге: сэр Пом-Пом на сивом Фустисе, за ним Мэдук на Джуно — Филемон и леди Коркас без труда поспевали за медленно шагающими лошадьми, и даже Микелаус, делавший короткие перебежки, а затем останавливавшийся, чтобы передохнуть, отставал не больше, чем на несколько шагов.
Колея поднималась на холмы и спускалась в долины; по сторонам тянулись живые изгороди боярышника и низкие ограды из поросшего мхом плитняка, а за ними — виноградники и фруктовые сады, поля, засеянные ячменем, заливные луга, пестрящие цветами; углубляясь в тень пролесков, дорога снова выныривала на залитый солнечным светом простор.
Часа через два леди Коркас неожиданно издала сдавленный крик, схватилась за грудь, упала на колени и осталась в таком положении, тихонько всхлипывая. Филемон немедленно бросился ей на помощь: "Дорогая Коркас, что с тобой опять? Снова приступ?"
Коркас смогла, наконец, говорить: "Боюсь, что так. К счастью, в этот раз все не так серьезно, снадобье мне не потребуется. И все же, мне нужно немного отдохнуть. Вы ступайте с Микелаусом в Орущий Ряд без меня и приготовьте все к представлению. А когда мне станет лучше, я как-нибудь доберусь туда потихоньку; в конце концов, если соблаговолит судьба, успею придти вовремя и снова буду бегать и прыгать, как новенькая".
"Немыслимо! — возмущенно заявил Филемон. — Уверен, что можно найти какой-нибудь другой выход. Давай посоветуемся с нашими друзьями". Он повернулся к сэру Пом-Пому: "Как вы думаете?"
"Не возьмусь что-нибудь советовать".
Филемон ударил кулаком правой руки по ладони левой: "Придумал!" Акробат обратился к Мэдук: "Может быть, вы будете так добры и позволите леди Коркас доехать до Орущего Ряда на вашей кобыле? Здесь уже недалеко".
Помрачневшая Мэдук спешилась: "Могу, конечно, немного прогуляться — мне это не повредит".
"Благодарю вас от всего сердца!" — воскликнула Коркас. С завидным проворством она подбежала к Джуно и мигом вскочила в седло: "А! Мне уже лучше! Филемон, не спеть ли нам заводную походную песенку, чтобы поднять настроение?"
"Разумеется, дорогая! Какая тебе больше нравится?"
"Песня трех веселых бродяг, конечно!"
"Хорошо!" — Филемон захлопал в ладоши, чтобы задать ритм, и его слегка надорванный баритон слился в едином порыве с довольно-таки пронзительным сопрано леди Коркас:
"Судьба с нами горькую шутку сыграла: Живем как попало, грошей у нас мало, Порой голодаем и спим под дождем — И все ж веселее баронов живем!"Притопывая, Микелаус прогудел припев:
"Сигмо часка йи-йи-йи, Вармус-вармус оглеторп". "Одна есть надежда у нищего братства: Нам где-то когда-то привалит богатство — Но тот, кто не ищет, его не найдет, Нельзя сомневаться, что нам повезет!"Микелаус прохрюкал припев:
"Поксин мовгар йи-йи-йи, Вилиш хой казинга". "В бескрайние дали под небом просторным Брести суждено босякам непокорным: Мы мимо обыденной жизни прошли — За то проходимцами нас нарекли!"Микелаус гнусаво завершил:
"Вармус тойгал йи-йи-йи, Тинкиш вумбат нип".Супруги-акробаты прогорланили еще шестнадцать строф баллады, и на каждую Микелаус отзывался сзади хриплым рефреном.
Они принялись петь другие песни, причем с такой бодростью, что Мэдук в конце концов догнала леди Коркас и сказала ей: "Судя по всему, вы прекрасно себя чувствуете".
"В какой-то мере, дорогая! Но уже вечереет, и теперь мне пора принять снадобье, чтобы не случилось другого приступа. Кажется, оно было у меня где-то под рукой". Коркас порылась в поясной сумке, после чего испуганно воскликнула: "Какой ужас!"
"Что случилось, дорогая?" — обеспокоился Филемон.
"Я оставила снадобье там, где мы варили суп! Прекрасно помню, что положила пакетик с порошком между корнями старого вяза!"
"Что же теперь делать? Без порошка ночью тебе станет плохо, ты до утра не доживешь!"
"Есть только одно решение этой проблемы! — решительно заявила Коркас. — Я вернусь за снадобьем как можно быстрее. А вы продолжайте идти до старой хижины, где мы как-то раньше уже ночевали. До нее отсюда не больше мили. Приготовьте свежие подстилки из соломы; я успею вернуться, пока солнце не зашло".
"Пожалуй, другого способа нет, — развел руками Филемон. — Поезжай скорее — и смотри, чтобы лошадь не повредила ногу или что-нибудь в этом роде. Было бы жаль потерять такое прекрасное средство передвижения".
"Я знаю, как заставить слушаться эту скотину! — отрезала Коркас. — До скорого!" Она развернула Джуно и безжалостными пинками заставила кобылу бежать обратно по дороге рысью, а затем и шатким галопом. Вскоре она скрылась за поворотом; Мэдук и сэр Пом-Пом беспомощно смотрели ей вслед.
"Что ж, пойдем дальше, — сказал Филемон. — Как упомянула леди Коркас, неподалеку есть заброшенная хижина, где мы сможем неплохо укрыться на ночь".
Мэдук, Филемон и Микелаус поплелись за сэром Пом-Помом, ехавшим впереди на Фустисе. Минут через двадцать они увидели недалеко от дороги, в тени двух раскидистых дубов, покосившуюся хижину, некогда служившую пристанищем мелкому фермеру.
"Ну вот, мы пришли, — сказал Филемон. — Это, конечно, не дворец, но лучше, чем ничего, а свежую солому можно позаимствовать из скирды". Он повернулся к Микелаусу, уже несколько раз пытавшемуся привлечь его внимание, дергая за рукав: "Что тебе, Микелаус?"
"Фидикс. Васкин. Болосио".
Потрясенный Филемон уставился на карлика: "Не может быть!"
"Арум. Фунер".
"Что-то не припомню. Но поискать в сумке не помешает". Почти сразу Филемон обнаружил у себя в поясной сумке пакет, перевязанный черным шнурком: "Микелаус, ты прав! До чего я забывчив! Подобрал снадобье леди Коркас и положил к себе в сумку! Теперь она будет его искать и не найдет! А порошок ей совершенно необходим, она не прекратит поиски до темноты, опасаясь, что у нее снова будет жестокий приступ. Помнишь, что с ней случилось в Квимбри?"
"Арум".
"Ничего не поделаешь! Придется ее догнать, чтобы она не отчаялась. К счастью, это не слишком далеко". Он повернулся к сэру Пом-Пому: "Сударь, я вынужден просить вас уступить мне на время вашего коня! Виноват во всей этой истории, конечно, я. Но я скоро вернусь, а Микелаус, тем временем, вам поможет. Микелаус, слушай внимательно! Я не хочу, чтобы мне потом на тебя жаловались. Покажи этому молодому человеку, где находится скирда, после чего собери сушняка, чтобы развести огонь. Кроме того, вот тебе горшочек с ваксой. Это замечательная вакса — натри сапоги нашего великодушного спутника, чтобы они блестели, как стекло! Это самое меньшее, что ты можешь сделать для наших друзей, пока я не вернусь с леди Коркас!" Филемон вскочил в только что освобожденное Пом-Помом седло и галопом ускакал по дороге.
"Эй! — закричал ему вслед сэр Пом-Пом. — Хотя бы седельные сумки оставьте, чтобы мы могли приготовить ужин, пока вас нет!"
Но Филемон его не слышал или не хотел слышать — вскоре его след простыл.
Заглянув в хижину, Пом-Пом отступил на шаг: "Пожалуй, я буду спать под открытым небом — там дышать нечем".
"Я тоже, — сказала Мэдук. — В последнее время ночи теплые".
Сэр Пом-Пом и Микелаус принесли соломы из старой скирды и устроили из нее мягкие, приятно пахнущие подстилки. Затем Пом-Пом развел костер, но в отсутствие седельных сумок им оставалось только уныло глядеть в огонь и ждать, набравшись терпения, возвращения Филемона и Коркас с лошадьми.
Солнце опустилось за дальние холмы. Сэр Пом-Пом вышел на дорогу, но не увидел и не услышал ничего, что могло бы свидетельствовать о приближении леди Коркас и Филемона.
Вернувшись к костру, он снял сапоги. Микелаус тут же отнес сапоги в сторону и принялся натирать их замечательной ваксой Филемона. Сэр Пом-Пом обиженно сказал: "Я не собираюсь торчать до полуночи и ждать, пока они соизволят вернуться. Прилягу, посплю — что еще делать на пустой желудок?"
"Пожалуй, мне лучше сделать то же самое, — отозвалась Мэдук. — Микелаус поддержит огонь, он еще не кончил натирать твои сапоги".
Некоторое время Мэдук лежала, глядя на звезды, плывущие над головой, но мало-помалу веки ее сомкнулись; она заснула, и ночь прошла.
Утром Мэдук и сэр Пом-Пом поднялись с соломенных подстилок и посмотрели по сторонам. Не было никаких признаков Филемона, леди Коркас или лошадей. Микелауса они тоже нигде не нашли; пропали и новые сапоги сэра Пом-Пома.
"Я начинаю сильно сомневаться в честности акробатов", — сказала Мэдук.
"Не забывайте и про уродца Микелауса, — процедил сквозь зубы сэр Пом-Пом. — Совершенно ясно, что он удрал с моими сапогами".
Мэдук глубоко вздохнула: "Полагаю, что сожалеть о наших потерях бесполезно. В Орущем Ряду мы купим тебе добротные ботинки и пару новых чулок. А пока тебе придется разгуливать босиком".
2
Мэдук и Пом-Пом уныло приплелись в Орущий Ряд; даже красное перо на кепке сэра Пом-Пома безутешно поникло. В трактире "Песья голова" они позавтракали гороховой кашей, после чего в лавке сапожника сэру Пом-Пому подогнали пару высоких башмаков со шнуровкой. Когда сапожник потребовал оплаты, сэр Пом-Пом указал на Мэдук: "Этот вопрос следует обсуждать с ней".
Мэдук недовольно уставилась на помощника конюшего: "Почему?"
"Потому что я вам отдал деньги, по вашему требованию".
"Но у тебя оставались серебряный флорин и три медных гроша!"
Физиономия сэра Пом-Пома слегка осунулась: "Я положил эти монеты в сумку, а сумку привязал к луке седла. Филемон вскочил на Фустиса и умчался, как ветер — вместе с сумкой и деньгами".
Удержавшись от каких-либо замечаний, Мэдук заплатила сапожнику: "Что было, то прошло. Поехали, нечего тут задерживаться".
Два искателя приключений вышли из Орущего Ряда по Пустозвонному проселку, ведущему на север в Модойри, деревню на Старой дороге. Прошагав пару миль, сэр Пом-Пом слегка воспрянул духом. Он начал посвистывать, после чего сказал: "Вы правильно выразились! Что было, то прошло. Сегодня новый день! Дорога уходит вдаль, солнце сияет, и где-то меня ждет чаша Святого Грааля!"
"Может быть", — не стала возражать Мэдук.
"Идти пешком не так уж плохо, — продолжал Пом-Пом. — У такой манеры передвижения много преимуществ. Не нужно поить лошадей, не нужно задавать им корм, не нужно возиться с поводьями, уздечкой, попоной и седлом. Кроме того, теперь можно не опасаться конокрадов".
"Как бы то ни было, пешком или верхом, до Щекотной обители не так уж далеко", — заметила Мэдук.
"Туда не обязательно идти в первую очередь, — возразил сэр Пом-Пом. — Мне не терпится найти чашу Грааля, и начать следует со склепов Пропащего острова, где, как я подозреваю, она хранится в тайнике".
"В первую очередь мы направимся в Щекотную обитель, — решительно заявила Мэдук. — Мне нужно посоветоваться с матерью".
Пом-Пом нахмурился и пнул попавшийся под ногу камешек.
"Нечего опасаться и незачем дуться, — сказала ему Мэдук. — Мы будем осторожны; достаточно внимательно смотреть по сторонам, вот и все".
Сэр Пом-Пом угрюмо покосился на спутницу: "Вы нахлобучили чепец на уши и натянули его на нос. Не понимаю, как вы видите, куда идете, не говоря уже о том, чтобы смотреть по сторонам".
"Ты смотри по сторонам, а я приведу тебя в Щекотную обитель, — пообещала Мэдук. — Между прочим, я вижу впереди заросли ежевики, полные спелых ягод. Было бы жаль проходить мимо и не попробовать".
"Кто-то уже собирает ягоды, — указал пальцем Пом-Пом. — Может быть, ему не понравится компания таких бродяг, как мы".
Мэдук рассмотрела субъекта, о котором говорил помощник конюшего: "По-моему, это добродушный старичок — он пошел прогуляться и задержался, чтобы набрать немного ягод в шляпу. Тем не менее, я спрошу его, можно ли нам собирать ягоды".
Мэдук подошла к поросли ежевики; пожилой человек в костюме, типичном для представителей обедневшего дворянства, прервался и обернулся к ней. От ветра и солнца кожа его потемнела, а волосы посветлели; правильные черты его лица не выделялись ничем особенным, а взгляд серых глаз был настолько благожелательным, что Мэдук обратилась к нему без колебаний: "Сударь, вы считаете эти ягоды своей собственностью, или другим тоже позволяется их собирать?"
"Вынужден ответить и "да" и "нет". К ягодам, уже находящимся у меня в шляпе, я испытываю некоторую привязанность. Но ягоды, все еще растущие на ветках, не подлежат действию каких-либо ограничений".
"В таком случае я соберу немного ягод для себя и сэра Пом-Пома".
"Даже так, вас сопровождает сэр Пом-Пом? Мне приходилось иметь дело с высшим сословием; придется следить за манерами".
"На самом деле я не рыцарь, — скромно пояснил помощник конюшего. — Это понарошку".
"Здесь, в кустах ежевики, различия в званиях не имеют значения, — заметил старик. — И рыцарь, и крестьянский сын одинаково вскрикивают и ругаются, когда их стегает по заднице шиповатый прут ежевики. Что касается меня, позвольте представиться: Траванте. Пусть вас не беспокоит наличие у меня звания или его отсутствие". Траванте уделил внимание внешности Мэдук, собиравшей ягоды неподалеку: "Под этим чепцом заметны рыжие кудри, а также глаза достопримечательной голубизны".
"У меня скорее золотисто-медные, а не рыжие волосы".
"Так оно и есть, при ближайшем рассмотрении. И как тебя зовут?"
"Мэдук".
Трое продолжали собирать ежевику, после чего присели вместе на обочине дороги и стали лакомиться плодами своих трудов. Траванте сказал: "Так как вы пришли с юга, надо полагать, вы направляетесь на север. Куда именно, если не секрет?"
"Сначала в Модойри на Старой дороге, — ответила Мэдук. — Честно говоря, мы своего рода бродяги. И я, и сэр Пом-Пом отправились на поиски; правда, мы ищем разные вещи".
"Я тоже бродяга, — признался Траванте. — И тоже отправился на поиски — безнадежные и тщетные, как мне говорят все, кто предпочитает оставаться дома. Если не возражаете, я могу вас некоторое время сопровождать".
"Сопровождайте, мы будем только рады, — сказала Мэдук. — А что вы ищете?"
Улыбаясь, Траванте смотрел на дорогу: "Вы мне, скорее всего, не поверите. Я ищу потерянную молодость".
"Неужели? — удивилась Мэдук. — А как вы ее потеряли?"
Траванте растерянно развел руками: "Не могу сказать. Сначала она была, а потом я не успел глазом моргнуть, как она пропала".
Мэдук покосилась на сэра Пом-Пома; тот уставился на Траванте в полном замешательстве. "Надо полагать, вы знаете, о чем говорите", — вежливо заключила Мэдук.
"О, несомненно! Прекрасно помню, как это было! В один прекрасный день я встал из-за стола и — абракадабра! — обнаружил, что уже состарился".
"Но должны же быть и какие-то переходные промежутки времени между молодостью и старостью?"
"Сны и мечты, дорогая моя. Вымыслы, обрывки воспоминаний, изредка кошмары. А ты что ищешь?"
"В моем случае все очень просто. Я не знаю, кто мой отец. Моя мать — фея из Щекотной обители. Я хочу найти отца и таким образом узнать свою родословную".
"А чего ищет доблестный сэр Пом-Пом?"
"Сэр Пом-Пом ищет чашу Грааля, в соответствии с прокламацией короля Казмира".
"Ага! Он руководствуется религиозными побуждениями?"
"Не совсем, — уточнил сэр Пом-Пом. — Если я принесу чашу Грааля королеве Соллас, мне позволят выбрать награду. Причем в качестве награды я могу выбрать руку принцессы Мэдук, хотя она высокомерна и тщеславна, как маленькая притворщица, сидящая рядом с вами в данный момент".
Траванте обернулся к Мэдук: "Может ли быть, что принцесса и она — одно и то же лицо?"
Пом-Пом многозначительно нахмурился: "Существуют факты, не подлежащие разглашению без особой надобности. Тем не менее, можно сказать, что ваше предположение не лишено оснований".
"Существует еще один факт, многим неизвестный, в том числе сэру Пом-Пому, — доверительно сообщила Мэдук пожилому соседу. — Сэру Пом-Пому следовало бы знать, что его мечты о женитьбе на принцессе не могут иметь со мной ничего общего".
"В этом отношении можно полагаться только на заверения королевы Соллас", — упрямствовал Пом-Пом.
"Постольку, поскольку мне известно заклинание, вызывающее подергунчик, последнее слово в решении этого вопроса принадлежит мне", — заявила Мэдук. Она поднялась на ноги: "Пора идти!"
"Сэр Пом-Пом, подозреваю, что тебе не удастся жениться на принцессе Мэдук, — сказал Траванте. — Рекомендую выбрать более достижимую цель".
"Над этим еще придется подумать", — проворчал помощник конюшего.
Втроем они отправились на север по Пустозвонному проселку. "У нас образовалась замечательная компания, — объявил Траванте. — Я — это я, ни больше, ни меньше. Сэр Пом-Пом силен и отважен, а Мэдук изобретательна и проницательна. Кроме того, ее золотистомедные кудри, склонная гримасничать физиономия и глаза разбивающей сердце голубизны одновременно забавны и чрезвычайно привлекательны".
"Она умеет быть сварливой, когда на нее находит настроение", — заметил Пом-Пом.
3
Извилистый Пустозвонный проселок тянулся по сельской местности, поднимаясь в холмы и спускаясь в долины, ныряя в тень дубовых пролесков Вансвольда и выводя путников на открытые низины Шримсура. По небу плыли ленивые белоснежные облака; их ползущие тени разделяли пейзаж на неровные полосы. Солнце поднималось по небосклону; когда оно достигло зенита, три странника прибыли в Модой-ри, где Пустозвонный проселок соединялся со Старой дорогой.
Мэдук и сэр Пом-Пом намеревались пройти еще три мили на восток, в Малый Саффилд, после чего повернуть на север вдоль берегов реки Тимбл и оттуда углубиться в Тантревальский лес. Траванте собирался пройти Малый Саффилд, продолжая путь на восток, в Долгий Дол, где он мог бы продолжать поиски среди дольменов Столлшотского Цирка.
Когда все они стали приближаться к Малому Саффилду, Мэдук почувствовала, что ее все больше тревожила перспектива расставания с Траванте — общество старика ее успокаивало и забавляло. Кроме того, его присутствие, по-видимому, заставляло Пом-Пома сдерживать проявлявшуюся время от времени тенденцию задирать нос. Наконец Мэдук прямо предложила Траванте не покидать их — по меньшей мере до тех пор, пока они не дойдут до Щекотной обители.
Траванте поразмыслил над этим предложением. Наконец он сказал, с некоторым сомнением: "Я ничего не знаю о лесном народце. Более того, я всю жизнь сторонился эльфов и фей. Об их капризах и преувеличенных проказах рассказывают много неприятных историй".
"В данном случае вам нечего опасаться, — с уверенностью заявила Мэдук. — Моя мать — настоящая красавица, и совсем не злая. Не сомневаюсь, что она будет рада видеть меня и моих друзей. Впрочем, должна признаться, что не знаю, как она отнесется к нашему визиту. В любом случае, она могла бы что-нибудь порекомендовать вам по поводу предмета ваших поисков".
"А я? — жалобно спросил Пом-Пом. — Я-то ведь тоже отправился на поиски!"
"Терпение, сэр Пом-Пом! Твои пожелания всем известны".
Траванте принял решение: "Ну хорошо, почему нет?
Я приветствую любые советы, так как до сих пор мои поиски практически ни к чему не привели".
"Значит, вы пойдете с нами?"
"До поры до времени — пока вы не соскучитесь бродить в моей компании".
"Сомневаюсь, чтобы мы из-за вас соскучились, — отозвалась Мэдук. — Мне ваша компания нравится. Надеюсь, сэр Пом-Пом тоже не возражает".
"Неужели? — Траванте удивленно переводил взгляд с одного лица на другое. — Я всегда считал себя человеком посредственным и неинтересным".
"Говоря о вас, я не стала бы употреблять такие выражения, — заверила его Мэдук. — На мой взгляд, вы мечтатель — пожалуй, непрактичный мечтатель, если можно так выразиться — но ваши идеи оригинальны".
"Рад слышать! Как я уже упомянул, у меня нет причин для большого самомнения".
"Почему же?"
"По очень простой причине: у меня нет выдающихся способностей, и я ни в чем не преуспел. Я не философ и не геометр, даже не поэт. Мне не приходилось уничтожать орду кровожадных врагов или возводить величественный монумент, и я никогда не был в далеких странах. Мне нечем гордиться".
"Вы не один такой, — утешила его Мэдук. — Очень немногие могут похвалиться упомянутыми достижениями".
"Но для меня это ничего не значит! Я — это я. Я несу ответственность перед собой, невзирая на других. Я убежден в том, что жизнь не должна пройти зря. Но я до сих пор ничего после себя не оставил. Именно поэтому я ищу потерянную молодость — это моя самая насущная потребность".
"А если вы ее найдете, что вы сделаете?"
"Тогда все будет по-другому! Я стану человеком предприимчивым, буду считать позорно растраченным каждый день, на протяжении которого я не замыслил какой-нибудь чудесный план, не сотворил что-нибудь прекрасное, не исправил какую-нибудь несправедливость! Так будут проходить все мои дни, полные великолепных деяний и подвигов! Каждый вечер я буду собирать друзей, чтобы праздновать достижение, достойное остаться в памяти поколений. Так надо прожить жизнь — делая все, на что способен! Теперь я это понял, теперь я знаю правду — но я опоздал, я слишком долго медлил, и теперь уже ничего не наверстаю, если не найду то, что ищу".
Мэдук повернулась к сэру Пом-Пому: "Ты слышишь? Тебе следовало бы сделать соответствующие выводы — хотя бы для того, чтобы избежать сожалений Траванте в преклонном возрасте".
"Здравое мировоззрение, — ответствовал сэр Пом-Пом. — Мне иногда приходило в голову что-то в этом роде. Тем не менее, пока я собирал навоз в королевских конюшнях, у меня не было возможности проверить такие теории на практике. Вот если я найду чашу Грааля и получу награду, я сделаю все от меня зависящее, чтобы прожить славную и плодотворную жизнь".
Три путешественника уже прибыли в Малый Саффилд. Наступал вечер, идти дальше было слишком поздно. Они направились в гостиницу "Черный вол", но там все номера были заняты. Им предложили соломенные подстилки на чердаке, облюбованном крысами, или сеновал над амбаром — путники предпочли последний вариант.
Поутру все трое направились на север по берегу Тимбла. Сначала они прошли через поселок Тон-Тимбл, откуда было недалеко до деревни Глимвод; впереди уже темнела полоса Тантревальского леса.
Им повстречался крестьянин, копавший репу на поле; он объяснил, как пройти к Придурковатой поляне, где находилась Щекотная обитель: "По прямой собака добежала бы туда за две минуты, но тропа петляет, и чем дальше заходишь в лес, тем легче сбиться с дороги. В конце концов вы придете к хижине дровосека; оттуда дальше в лес ведет едва заметная тропинка — по ней и ступайте, пока лес не расступится, и перед вами будет широкая прогалина. Это и есть Придурковатая поляна".
"Не так уж трудно, значит, ее найти", — подытожил Траванте.
"Нетрудно, конечно — но остерегайтесь эльфов! Ни в коем случае не оставайтесь там в сумерках, а то эльфы устроят вам беду. Они вырастили бедняге Фоттерну ослиные уши и ослиный член — и все потому, что тот помочился у них на поляне".
"Мы постараемся вести себя хорошо", — пообещала Мэдук.
Странники продолжили путь; перед ними выросла глухая, темная чаща. Колея превратилась в тропу, сперва отклонившуюся на восток, а затем круто повернувшую в лес. Ветви скрещивались над головой, листва загораживала небо — поля и луга остались позади, их уже не было видно.
Тропа уходила все глубже в лес. Воздух стал прохладнее, в нем ощущались сотни растительных ароматов. Здесь, в Тантревальском лесу, изменились все цвета. Оттенки зеленого стали удивительно разнообразными: от темно-зеленых тонов мха и папоротников до сочной зелени ясменника, просвирника и щавеля, до золотисто-зеленых переливов листвы, играющей в солнечных лучах. Коричневые оттенки стали мрачноватыми и насыщенными: черно-коричневые и темно-бурые стволы дубов, рыжеватая и темно-бежевая лесная подстилка. В чаще, где деревья росли тесно и листва становилась непроглядной, преобладали глубокие тени с примесями каштанового, иссиня-черного и черно-зеленого.
Мэдук и ее товарищи миновали хижину дровосека; здесь тропа сужалась и почти исчезала, петляя среди кряжистых стволов, спускаясь в полутемные овраги и огибая черные скальные обнажения. Наконец впереди, за поредевшими стволами, появился проблеск солнечного света: Придурковатая поляна. Мэдук остановилась и сказала спутникам: "Вы тут подождите, я пойду найду свою мать. Таким образом мы причиним меньше беспокойства".
Сэр Пом-Пом был недоволен: "Не уверен, что это самый лучший план! Я хотел бы как можно скорее расспросить эльфов — чтобы ковать железо, пока горячо, если можно так выразиться".
"Когда имеешь дело с эльфами, нельзя торопиться, — возразила Мэдук. — Если ты попытаешься давать им указания или подчинить их своей воле, они только рассмеются и станут играть с тобой в прятки, обзывая тебя скверными словами. Или вообще откажутся с тобой разговаривать".
"По меньшей мере, я мог бы их вежливо спросить, известно ли им что-нибудь о местонахождении чаши Грааля. Если нет, мы здесь только теряем время — мне пора отправиться на Пропащий остров".
"Терпение, сэр Пом-Пом! Помни, мы имеем дело с феями! Тебе придется сдерживаться, пока я не разведаю, что к чему".
Пом-Пом обиженно выпрямился: "Я не какой-нибудь простофиля, в конце концов! Я знаю, как следует себя вести с эльфами".
Мэдук начинала раздражаться: "Оставайся здесь — или возвращайся в Лионесс и задавай вопросы собственной матери!"
"Не посмею, — проворчал сэр Пом-Пом. — Она чуть не лопнет от смеха, когда узнает, куда и зачем я отправился, а потом нахлобучит мне на голову ведро и скажет, чтобы я набрал в него лунного света". Помощник конюшего присел на ствол упавшего дерева рядом с уже устроившимся там Траванте: "Поторопитесь, пожалуйста — и, если представится такая возможность, спросите фей про чашу Грааля".
"Вы могли бы также намекнуть на цель моих поисков, — прибавил Траванте. — Если, конечно, у вас останется на это время".
"Постараюсь сделать все, что смогу".
Мэдук осторожно приблизилась к краю поляны, задержавшись, чтобы снять чепец и слегка взбить слежавшиеся кудри. Стоя в тени раскидистого бука, она обозревала поляну — округло-продолговатую прогалину неправильной формы, не меньше трехсот ярдов в поперечнике. Посреди прогалины возвышался небольшой холмик — в него вцепился длинными корнями искореженный карликовый дуб. Внимательно наблюдая за поляной, Мэдук замечала только движение цветов, покачивавшихся под легким ветерком. Ничего не было слышно, кроме тихого потрескивающего жужжания, объяснявшегося, судя по всему, присутствием пчел и кузнечиков. Тем не менее, Мэдук прекрасно сознавала, что она не одна — особенно после того, как чьи-то шаловливые пальцы ущипнули ее сначала за одну маленькую круглую ягодицу, а потом за другую. Кто-то хихикнул за спиной; с другой стороны прозвучал издевательский шепот: "Неспелые яблочки!"
Первый голос отозвался, тоже шепотом: "И когда они поспеют?"
Мэдук возмущенно воскликнула: "Ну-ка отстаньте, а то я Тробиусу пожалуюсь!"
Голоса приобрели презрительный оттенок: "Ой, подумаешь, какие мы воображули и недотроги!"
"Да уж, с такой лучше не связываться!"
Мэдук игнорировала эти замечания. Она взглянула на небо и решила, что полдень, наверное, уже наступил. Она тихо позвала: "Твиск! Твиск! Твиск!"
Прошло несколько мгновений. На поляне, словно ее глаза внезапно стали лучше видеть, Мэдук заметила сотни полупрозрачных форм, куда-то зачем-то спешивших, то исчезавших, то снова появлявшихся. Над центральным холмиком высоко в воздух взвился туманный вихрь.
Мэдук ждала и наблюдала, нервно подрагивая пальцами. Где пропадала Твиск? Одна из полупрозрачных форм стала приближаться ленивым шагом, по мере приближения приобретая все более различимые очертания, и наконец стала распознаваемой очаровательной фигурой феи Твиск. На ней было платье до колен из почти неосязаемого газа, подчеркивающее завораживающую гибкость силуэта. Сегодня она сочла подходящим к своему настроению бледно-лавандовый оттенок волос; как прежде, волосы развевались мягким облаком у нее за спиной и вокруг головы. Мэдук напряженно вглядывалась ей в лицо, надеясь уловить признаки материнского благорасположения. Лицо феи Твиск, однако, оставалось непроницаемым.
"Матушка! — воскликнула Мэдук. — Очень рада снова тебя видеть!"
Твиск остановилась и смерила дочь взглядом с ног до головы: "У тебя на голове галочье гнездо. Где гребешок, который я тебе подарила?"
"Паяцы с ярмарки украли мою лошадь, Джуно, вместе с седлом, сумками и гребешком", — поспешно объяснила Мэдук.
"Никогда нельзя доверять паяцам и прочим жуликам, развлекающим публику. Надеюсь, они преподали тебе полезный урок. Так или иначе, тебе следует привести себя в порядок, особенно если ты намерена принять участие в нашем знаменитом фестивале! Как видишь, все уже начали веселиться".
"Я ничего не знаю про фестиваль, матушка. Я не собиралась здесь развлекаться".
"Как же так? Подобное празднество ты больше никогда не увидишь! Полюбуйся — разве не красиво?"
Мэдук взглянула на поляну, где теперь все внезапно изменилось. Туманный вихрь над холмиком превратился в замок с двадцатью высокими башнями; на шпиле каждой башни развевался длинный вымпел. Перед замком на стройных стойках из переплетенных серебряных и чугунных прожилок висели роскошные гирлянды цветов — стойки с гирляндами окружали длинный стол, ломящийся от яств и напитков в длинных узких бутылях.
Судя по всему, праздник еще не начался, хотя эльфы и феи уже гуляли вокруг, пританцовывая от радостного возбуждения — все, кроме одного: тот сидел на столбе и яростно чесался.
"Похоже на то, что мое прибытие совпало с каким-то радостным событием, — сказала Мэдук. — По какому поводу такое торжество?"
"Мы отмечаем достопримечательный юбилей, — объяснила Твиск. — Сегодня день избавления Фалаэля от семилетней чесотки, которой король Тробиус наградил его за зловредные проказы. Срок заклятия скоро истечет; тем временем Фалаэль сидит на столбе и, как водится, чешется почище собаки, замученной блохами. А теперь нам пора прощаться — позволь снова пожелать тебе всего наилучшего".
"Подожди! — закричала Мэдук. — Разве ты не рада меня видеть, свою единственную дочь?"
"По правде говоря, не совсем. Рожать тебя было весьма неприятно, и твое присутствие напоминает мне обо всей этой исключительно неряшливой истории".
Мэдук поджала губы: "Я готова забыть об этой истории, если ты сделаешь то же самое".
Твиск рассмеялась — в воздухе словно прокатился перезвон веселых колокольчиков: "Хорошо сказано! У меня уже исправляется настроение. Зачем ты пришла?"
"Как обычно, мне нужен твой совет".
"Это понятно — к кому еще обращаться за советом, как не к своей матери? Говори: в чем твое затруднение? Надеюсь, ты еще не успела ввязаться в какие-нибудь любовные похождения?"
"О нет, матушка! Я только хочу найти отца, чтобы окончательно определить свою родословную".
Твиск отозвалась пронзительным недовольным возгласом: "Этот вопрос меня не интересует! Я давно выбросила из головы обстоятельства твоего происхождения! Ничего не помню и помнить не хочу!"
"Не может быть, чтобы ты вообще ничего не помнила!" — упорствовала Мэдук.
Твиск безразлично махнула рукой: "Я поддалась мимолетному влечению: мне хотелось смеяться, целоваться, любезничать. Почему бы кому-то пришло в голову вести регистрационные записи о таких вещах, с указанием места действия, даты, лунной фазы и биографических данных участвовавших лиц? Достаточно знать, что происходившее привело к твоему появлению на свет — этого вполне достаточно".
"Достаточно для тебя, но не для меня! Мне нужно узнать мое происхождение, а для этого мне нужно знать, как звали моего отца".
Твиск разразилась переливчатым издевательским смехом: "Я не могу назвать даже своего отца, не говоря уже о твоем!"
"Тем не менее, от него у тебя родилась единственная дочь — не можешь же ты его не помнить?"
"Гмм. Что-то такое припоминаю, — взгляд Твиск устремился вдаль. — Ты взбудоражила воспоминания о давно минувших днях! Обстоятельства, насколько я понимаю, носили неповторимый характер. Могу сказать только одно…" Глядя в лес — туда, откуда пришла Мэдук — Твиск спросила: "А это еще кто? Какие-то мрачные бродяги. Их присутствие не вяжется с атмосферой нашего праздника".
Обернувшись, Мэдук заметила, что сэр Пом-Пом подкрался к окраине поляны и находился уже неподалеку. В тени за его спиной притаился Траванте.
Мэдук объяснила: "Это мои спутники, они тоже отправились на поиски важных вещей. Сэр Пом-Пом ищет чашу Грааля, а Траванте ищет молодость — он не заметил, где и когда он ее потерял".
"Если бы ты за них не поручилась, они горько пожалели бы о своей дерзости!" — высокомерно заявила Твиск.
Несмотря на явное раздражение Мэдук, сэр Пом-Пом выступил вперед: "Обворожительная фея с серебряными глазами, позвольте задать вам один-единственный вопрос: где я мог бы найти чашу Грааля?"
"Определи ее местонахождение и направляйся туда — что может быть проще?"
Траванте осторожно выглянул из-за спины помощника конюшего: "Если бы вы могли мне напомнить, где я оставил потерянную молодость, я был бы очень вам благодарен".
Фея Твиск высоко подскочила в воздух, сделала пируэт и медленно опустилась на траву: "Откуда вы взяли, что у меня в голове — каталог решений всех проблем этого мира? Я ничего не знаю ни о христианских горшках, ни о праздных капризах времени! А теперь молчите! Появился король Тробиус — он собирается провозгласить избавление Фалаэля".
"Ничего не вижу, кроме каких-то туманных дуновений", — пожаловался Пом-Пом.
Удивленный Траванте прошептал: "Не может быть! Смотри, все прекрасно видно! Перед нами волшебный замок и тысячи разноцветных украшений!"
"А, теперь я вижу!" — выдохнул пораженный сэр Пом-Пом.
"Тихо! Ни звука!"
Широко распахнулись высокие двери замка, выложенные перламутром и опалом. Из замка величественно выступил король Тробиус, сопровождаемый дюжиной подпрыгивающих круглолицых чертенят — они поддерживали кайму длинной пурпурной королевской мантии. По случаю празднества Тробиус надел корону с шестнадцатью высокими серебряными зубцами, загнутыми наружу, с маленькими искрящимися шаровыми молниями на концах.
Король Тробиус подошел к балюстраде и остановился, глядя на поляну, где все притихли — даже Фалаэль на мгновение перестал чесаться, почтительно озираясь.
Тробиус воздел руку: "Сегодня мы отмечаем окончание знаменательной эпохи нашего существования и восстановление в правах отбывшего наказание эльфа! Фалаэль, ты провинился! Ты замышлял десятки подвохов и злопыхательских проказ, причем умудрился осуществить многие из своих замыслов! За эти проступки ты был наказан кожным недугом, по меньшей мере отвлекавшим твое внимание и обеспечившим долгожданный перерыв в твоей вредительской деятельности. А теперь, Фалаэль, обратись ко всем присутствующим и поклянись, что ты исправился! Говори! Готов ли ты избавиться от чесоточного сглаза?"
"Готов! — лихорадочно воскликнул Фалаэль. — Готов во всех отношениях, сверху и снизу, справа и слева, внутри и наизнанку — я готов!"
"Хорошо! В таком случае…"
"Один момент! — закричал Фалаэль. — Прежде чем заклятие будет снято, я хотел бы почесаться в одном месте — оно меня особенно раздражает". Эльф принялся отчаянно скрести какой-то участок живота, после чего поднял голову: "Теперь я совсем готов, ваше величество!"
"Прекрасно! Отныне я избавляю тебя от заклятия — и надеюсь, Фалаэль, что неприятности, пережитые на протяжении последних лет, научили тебя проявлять снисхождение, доброжелательность и сдержанность, а также заставили тебя отказаться от любых помыслов о продолжении вредного озорства!"
"Несомненно, ваше величество! Я полностью перевоспитался! Отныне меня будут величать не иначе как Фалаэлем Угодником!"
"Благородное устремление — всецело его поддерживаю и одобряю. Смотри, не забывай о своих словах! Ну что же, настало время праздновать! Пусть Фалаэль разделит облегчение со всеми! Еще несколько слов. Я замечаю, что поодаль стоят три существа, явившиеся из мира людей — двое смертных и любимая дочь нашей неподражаемой Твиск! Дабы не нарушать безоблачную атмосферу фестиваля, мы их приветствуем. Пусть никто не причиняет им вреда и не преследует их проказами, какими бы забавными они не представлялись! Сегодня я всем повелеваю радоваться, всем без исключения!"
Король Тробиус еще раз приветственно поднял руку и удалился к себе в замок.
Мэдук вежливо выслушала выступление Тробиуса; как только он закончил, она повернулась и заметила, что Твиск уже вприпрыжку направлялась к пиршественному столу. Мэдук отчаянно позвала ее: "Матушка, куда ты убегаешь?"
Твиск удивленно обернулась: "Иду веселиться вместе со всеми! Мы будем танцевать и распивать лучшие вина эльфов — тебе разрешили к нам присоединиться, почему ты не идешь?"
"Мне нельзя! Если я напьюсь вина фей, у меня закружится голова — и кто знает, что тогда будет?"
"Но танцевать, по крайней мере, ты можешь?"
Мэдук с улыбкой покачала головой: "Я слышала, что тот, кто танцует с феями, уже никогда не может остановиться. Ни я, ни сэр Пом-Пом, ни Траванте не будем пить ваше вино и не будем с вами танцевать".
"Как тебе угодно. В таком случае…"
"Ты собиралась рассказать мне о моем отце!"
Сэр Пом-Пом храбро сделал шаг вперед: "Кроме того, вы могли бы точнее указать местонахождение чаши Грааля — с тем, чтобы я мог туда направиться".
Траванте робко прибавил: "А я приветствовал бы любой намек, который помог бы мне найти потерянную молодость!"
"Как все это скучно! — раздраженно заявила Твиск. — Вам придется подождать, пока не представится другой удобный случай со мной поговорить".
Повернувшись к волшебному замку, Мэдук закричала: "Король Тробиус! Ваше величество! Где вы? Будьте добры, выйдите на минуту!"
Твиск испуганно отшатнулась: "Что ты делаешь? Это против всех правил!"
Послышался звучный бас — рядом стоял король Тробиус собственной персоной: "Кто выкрикивает мое имя, пронзительно визжа подобно поросенку, которого режут заживо?"
"Ваше величество, это всего лишь результат чрезмерного возбуждения — моя дочь приносит глубочайшие извинения за то, что причинила вам беспокойство", — шелковым тоном сказала Твиск, опускаясь в реверансе.
"Ничего подобного!" — заявила Мэдук.
"Я в замешательстве, — погладил зеленую бороду король Тробиус. — Ты не возбуждена или ты не приносишь извинения?"
"Ни то, ни другое, ваше величество".
"Тогда позволь поинтересоваться — чем вызваны твои лихорадочные вопли?"
"По правде говоря, ваше величество, я хотела посоветоваться с матерью в вашем присутствии, чтобы вы помогли ей собраться с мыслями и освежить память".
Тробиус понимающе кивнул: "И какие именно воспоминания тебя так волнуют?"
"Я хочу знать, как звали моего отца и какое положение он занимал — чтобы у меня была наконец родословная!"
Король Тробиус сурово взглянул на фею Твиск: "Насколько я помню, этот эпизод не способствовал поддержанию твоей высокой репутации?"
"Кому какое дело до моей репутации? — огорченно пробормотала Твиск. — Что случилось, то случилось, и дело с концом".
"Я хотела бы знать подробности!" — настаивала Мэдук.
"Эта история не для детских ушей, — сказал король Тробиус. — Но в данном случае придется сделать исключение. Твиск, ты сама все расскажешь, или мне придется взять на себя эту обязанность?"
Твиск все еще пыталась уклониться: "События, о которых идет речь, смехотворны и постыдны. В этом отношении мне совершенно нечем похвалиться, и я предпочитаю не касаться этого вопроса".
"Тогда изложить события придется мне. Прежде всего позволю себе указать, что так называемый "стыд" — не более чем обратная сторона тщеславия".
"Я искренне восхищаюсь собой, — заявила Твиск. — Можно ли это назвать тщеславием? Спорное отождествление".
"Независимо от того, насколько этот термин применим в данном случае, надлежит заглянуть на несколько лет в прошлое. Тогда, так же, как и сейчас, Твиск считала себя неотразимой красавицей — что соответствовало и продолжает соответствовать действительности. Восхищение собой вскружило ей голову, и она стала кружить голову троллю Манжону — дразнила его, выставляла себя напоказ, а потом выскальзывала из его объятий, получая злорадное удовольствие от его униженных просьб и яростных поношений. Наконец Манжон проникся злобой и решил наказать ее за жестокие шутки. Однажды он застал Твиск врасплох, схватил ее и оттащил по Шаткой тропе на дорогу Манкинса, где приковал ее цепями к установленному на перекрестке столбу Айдильры. После этого Манжон произнес заклинание, не позволявшее Твиск освободиться от цепей, пока с ней не совокупятся трое прохожих. Теперь, если Твиск расположена поделиться дальнейшими деталями этой истории, она может продолжить рассказ".
"Вовсе не расположена, — обиженно сказала Твиск. — Тем не менее, в надежде, что дочь моя Мэдук никогда не повторит мою ошибку, я расскажу, как все это было".
"Говори", — сухо обронил король Тробиус.
"Рассказывать-то, собственно, не о чем. Первым по дороге проезжал рыцарь, сэр Джосинет из Облачного замка в Даоте. Он вел себя галантно, предложил помощь и оставался бы со мной, пожалуй, несколько дольше, чем это требовалось, но в конце концов я попросила его удалиться, так как уже начинались сумерки, а я хотела поскорее избавиться от заклинания и поэтому не хотела, чтобы другие путники обходили меня стороной. Вторым оказался молодой пахарь Нисби, возвращавшийся с поля домой. Он проявил искренний энтузиазм в грубоватой, но энергичной манере. Нисби не стал задерживаться, потому что, по его словам, он проголодался, а его ожидала дома похлебка из репы с ветчиной. Я отчаянно надеялась освободиться до наступления ночи и рассталась с ним без сожаления. Увы! Меня ожидало большое разочарование! Сумерки сгустились, взошла полная луна; она сияла над лесом, как круглый щит из полированного серебра. И теперь по дороге приближалась темная фигура, вся закутанная в черное, в широкополой шляпе, скрывавшей лицо от лунного света; я не могла разглядеть его лицо. Незнакомец подходил медленно, останавливаясь через каждые три шага — из осторожности или просто по привычке, не поддающейся объяснению. Я находила его исключительно непривлекательным субъектом и не стала просить его избавить меня от цепей. Тем не менее, он разглядел меня в лучах луны и надолго остановился, словно оценивая ситуацию. Его поза и молчание внушали мне серьезные опасения, но, будучи прикована к столбу Айдильры, я не могла ничего сделать и вынуждена была оставаться в беспомощном положении, набравшись терпения и надеясь на лучшее. Медленно и осторожно этот темный странник подошел ко мне вплотную и наконец навязал мне свою волю. Пахарь Нисби был резковат, сэр Джосинет — элегантен. Этот демон ночи надругался надо мной с холодной злобой, не проявляя ни малейшего сочувствия и даже не снимая шляпу. Он не назвался и даже не пытался завязать разговор о погоде, в связи с чем, учитывая все обстоятельства, я могла отвечать ему только молчаливым презрением. В конце концов дело было сделано, и я освободилась. Темный странник удалился в лунных лучах — походка его стала еще медленнее и задумчивее, чем прежде. А я поспешила вернуться в Щекотную обитель".
В этот момент королева фей Боссума, в роскошном платье из сапфировых блесток, соединенных бледной паутиной, присоединилась к королю Тробиусу, приветствовавшему ее по всем правилам рыцарской вежливости.
Твиск продолжала рассказ: "В свое время я родила девочку. Она не приносила мне никакой радости, и я не могла ею гордиться, потому что ее существование постоянно напоминало мне о пренеприятнейшем эпизоде. При первой возможности и почти без жалости я заменила ее младенцем Друном. Остальное известно".
Мэдук печально вздохнула: "Теперь все запуталось пуще прежнего! Кого я должна считать своим родителем? Пахаря Нисби? Сэра Джосинета? Или порождение ночного мрака? Ты уверена в том, что мой отец — один из этих трех?"
"Надо полагать, — пожала плечами Твиск. — Гарантировать, конечно, я ничего не могу".
"Все это исключительно неопрятно", — опустила уголки губ Мэдук.
"Ну вот, ты получила, что хотела? — капризно спросила Твиск. — Сделанного не поправишь, сегодня всего этого уже нет, сегодня праздник! Воздух дрожит, напоенный весельем и бодростью — смотри, как танцуют эльфы и феи! Смотри, как кувыркается Фалаэль, как он радуется избавлению!"
Мэдук повернулась и посмотрела: "Да, кувыркаться он умеет. И все же, матушка, прежде чем ты присоединишься к хороводам и застолью, мне от тебя нужен еще один совет!"
"Разумеется, и я дам тебе совет от всего сердца! Сейчас же уходи с Придурковатой поляны! Солнце заходит, скоро начнется музыка. Если вы задержитесь на ночь, вы можете никогда отсюда не уйти! А посему позволю себе с вами попрощаться!"
Король Тробиус закончил галантный обмен любезностями с королевой Боссумой как раз вовремя для того, чтобы расслышать последние слова Твиск, обращенные к ее дочери, и они ему не понравились. Тробиус позвал уже уходившую фею: "Твиск, попрошу тебя остаться!" Король эльфов сделал несколько размашистых шагов вперед, и дюжине круглолицых чертенят, державших шлейф его мантии, пришлось пробежаться, подпрыгивая по траве.
Тробиус остановился и величественно погрозил фее пальцем: "Твиск, твое поведение, в этот день всеобщей радости, задевает скорбные струны в моей душе. В Щекотной обители мы обязаны быть достойны доверия и верны своему долгу — и это не пустые слова, которыми можно пренебрегать, как только они становятся неудобными! Ты обязана оказать всестороннюю помощь малолетней дочери, каково бы ни было ее странное происхождение!"
Твиск в отчаянии развела руками: "Ваше величество, я сделала все, чего она просила, и больше того! Когда она сюда пришла, у нее не было никаких родителей, кроме меня. Теперь она может выбрать любого из трех отцов, в зависимости от того, какую родословную она предпочитает. Я никак не могла бы предложить ей более широкий ассортимент предков, не поступаясь достоинством".
Король Тробиус сдержанно кивнул: "Ты проявляешь похвальную скромность".
"Благодарю вас, ваше величество! Могу ли я теперь присоединиться к пирующим?"
"Еще нет! Мы согласны в одном: у Мэдук есть выбор. Следует осведомиться, однако, удовлетворена ли она таким выбором".
"Ни в коем случае! — воскликнула Мэдук. — Теперь все стало еще хуже!"
"Почему же?"
"Выбор есть, но к чему он приводит? У меня холодная дрожь по спине пробегает, как только я подумаю, что моим отцом мог быть холодный ночной призрак!"
"Ага! Кажется, я начинаю понимать твое затруднение! — король Тробиус повернулся к Твиск. — Можешь ли ты сама разрешить эту проблему, или мне придется вмешаться?"
Твиск пожала плечами: "Я вижу, что мои наилучшие усилия пропали даром. Мэдук, его величество предложил тебе содействие. Рекомендую тебе воспользоваться его предложением, но сперва узнать, что его величество хотел бы получить взамен. Уверяю тебя, это очень разумный совет".
Король Тробиус разгневался: "Сегодня радостный день, и я сделаю все, что необходимо, не требуя ничего взамен! Выслушайте мои указания! Приведите сюда, в это самое место, трех возможных отцов: Нисби, сэра Джосинета и темную ночную тварь. Поставьте их в ряд, бок о бок — я тут же распознаю отца и сообщу вам всю его родословную!"
Мэдук задумалась: "Все это замечательно, но что, если они откажутся явиться в Щекотную обитель?"
Король Тробиус изволил наклониться и подобрал с земли камешек. Он прикоснулся камешком сначала к своему лбу, потом к носу, затем к подбородку и, наконец, к кончику языка, заостренному, как у всех эльфов. Король передал камешек Мэдук: "К кому бы ты ни прикоснулась этим талисманом, ему придется идти за тобой или ожидать твоих указаний, пока ты не прикоснешься тем же талисманом к его спине и не скажешь: "Прошло!" Таким образом ты сможешь привести ко мне всех трех возможных отцов".
"Благодарю вас, ваше величество! Остается только одна мелочь".
"Какая именно?"
"Где я их найду?"
Король Тробиус нахмурился: "Разумный вопрос. Твиск, что ты думаешь по этому поводу?"
"Ваше величество, у меня нет никаких определенных сведений. Нисби ушел в направлении поселка Ленивый Лоб. Сэр Джосинет упомянул о своем Облачном замке в Даоте. Что же касается третьего существа, о нем мне ничего не известно".
Тробиус отозвал фею Твиск в сторону. Несколько минут они беседовали, после чего король эльфов повернулся к Мэдук: "У любой проблемы есть решение".
"Рада слышать! — сказала Мэдук. — Дражайшая матушка Твиск согласилась отправиться на поиски?"
Король Тробиус поднял руку, чтобы сразу прервать возмущенные восклицания феи: "Мы обсудили такую возможность, но отвергли ее. Наш замысел гораздо хитрее! Тебе не придется искать этих трех субъектов — наоборот, они станут искать тебя!"
У Мэдук слегка отвисла челюсть: "Не понимаю".
"Замысел состоит в следующем. Я разошлю сообщение во все концы света. Боснии! Где Боснии?"
"Тут как тут, ваше величество!"
"Запиши, слово в слово, следующий указ. Ты готов?"
Королевский писарь Боснии развернул лист шелковичной бумаги, вынул флакон тараканьих чернил и приготовил длинное птичье перо: "Готов, ваше величество!"
"Тогда пиши указ, самыми четкими закорючками!"
• • * • •
"Кто способен забыть унизительное наказание, постигшее гордую и надменную фею Твиск у столба Айдильры? Ныне — увы! — ее не менее прекрасная дочь тоже должна понести наказание! Подобно Твиск, она выставляла себя напоказ и дразнила взоры лишь для того, чтобы ускользать от объятий и насмехаться. Возмездие справедливо: подобно Твиск, ей надлежит быть прикованной к столбу Айдильры, пока ее не освободит, как прежде, сочувствующий путник.
~ * ~
Такова воля Тробиуса,
повелителя Щекотной обители!
• • •
Боснип сосредоточенно писал — кончик его черного пера часто подергивался из стороны в сторону. Тробиус спросил: "Начертал ли ты сказанное?"
"В точности, ваше величество!"
"Ну, вот так. Таков мой указ, — сказал Тробиус. — Да будет он известен всем и каждому, за исключением огров Фулуота, Карабары, Гойса и трехголового Струпа. Нисби услышит, услышат и сэр Джосинет, и темный странник — как бы его ни звали и какова бы ни была его природа".
Мэдук слушала текст королевского указа, раскрыв рот от удивления. В конце концов она спросила, с трудом подбирая слова: "Все это очень ловко задумано — но значит ли это, что меня привяжут цепями к железному столбу, и в таком положении подвергнут неописуемым надругательствам?"
Король Тробиус несколько назидательно пояснил сущность своего плана: "Наше предположение заключается в том, что три субъекта, освободившие Твиск, пожелают оказать тебе содействие того же рода. Когда любой из них приблизится, чтобы совершить благодеяние, тебе достаточно прикоснуться к нему камешком-талисманом, чтобы полностью подчинить его".
Мэдук обнаружила изъян в королевском плане: "Разве вы не заметили? Мне недостает привлекательности моей матушки! Ни один из трех вышеупомянутых субъектов не пожелает даже приблизиться к столбу. Я прекрасно представляю себе, как это будет: они поспешат придти, но, заметив меня, остановятся, как вкопанные, повернутся на каблуках и удерут восвояси. Мысль о моем освобождении им даже в голову не придет".
"Разумное соображение, — погладил бороду Тробиус. — В связи с чем я тебя зачарую, чтобы ты завораживала окружающих, и чтобы они находили тебя непреодолимо привлекательной".
"Хммф, — сомневалась Мэдук. — Надо полагать, без этого никак не обойтись".
"Это замечательный план!" — заверила ее Твиск.
Мэдук, однако, не была полностью убеждена: "Не может ли этот план сорваться из-за какой-нибудь непредвиденной случайности? Например, талисман может потерять силу — и меня волей-неволей "освободят", несмотря на то, что я не нуждаюсь в таком содействии?"
"Придется рискнуть, ничего не поделаешь", — пожал плечами король Тробиус. Он сделал шаг вперед, сделал какой-то знак в воздухе над головой Мэдук, пробормотал заклинание из девятнадцати слогов, прикоснулся к ее подбородку и отступил назад: "Теперь ты зачарована. Тебе достаточно лишь дернуть себя за мочку левого уха пальцами правой руки. Чтобы чары исчезли, дерни мочку правого уха пальцами левой руки".
Мэдук с любопытством спросила: "А сейчас можно попробовать?"
"Как хочешь! Ты заметишь, как изменение воздействует на других — в своих глазах ты не изменишься".
"Надо проверить, как это работает", — решила Мэдук. Она потянула себя за мочку левого уха пальцами правой руки, после чего повернулась к сэру Пом-Пому и Траванте: "Вы что-нибудь замечаете?"
Пом-Пом ахнул; на некоторое время он потерял дар речи: "Потрясающая перемена!"
Пожилой Траванте сделал восхищенный, но сдержанный жест: "Позволь мне описать эту перемену. Теперь ты — грациозная девушка с идеальным телосложением, хотя в данном случае поэт нашел бы слова "идеальное" и "телосложение" грубыми и пресными. Голубизна твоих глаз напоминает теплое летнее море, они заставляют сердца таять и наполняться сочувствием; у тебя насмешливо-нежное, проницательное и очаровательное лицо, приковывающее взор и воспламеняющее воображение. Мягкие медно-золотистые кудри обрамляют это лицо, словно светящиеся и надушенные ароматом лимонных лепестков. От одного взгляда на тебя сильного мужчину охватывает тоскливая слабость. Чары эффективны".
Мэдук потянула себя за мочку правого уха пальцами левой руки: "А теперь я снова стала собой?"
"Да, — с сожалением подтвердил сэр Пом-Пом. — Теперь все как обычно".
Король Тробиус улыбнулся: "Тебе придется научиться контролировать свои чары, так как они не более чем отражают недалекое будущее". Повелитель эльфов взглянул куда-то в небо и сделал знак рукой. К нему на руку спустилась миниатюрная зеленая фея с полупрозрачными крыльями: "Собери сестер — разлетайтесь повсюду, чтобы все существа, обитающие на Старейших островах, за исключением трехголового Струпа, Фулуота, Карабары и Гойса, услышали указ, начертанный Боснипом. В частности, указ должен быть доведен до сведения троих лиц: сэра Джосинета из Облачного замка, крестьянина Нисби и безликого существа, бродящего под лунным светом в широкополой черной шляпе".
Зеленая фея упорхнула. Король Тробиус вежливо приложил руку к короне, слегка поклонившись в сторону Мэдук: "Надеюсь, наша маленькая хитрость обойдется без ошибок и не причинит тебе никаких неудобств. В свое время…" Неожиданный переполох на поляне привлек внимание короля. Он с изумлением развел руками: "Как же так? Шемус и Уомин — добропорядочные, уважающие себя эльфы — вдруг подрались!"
Король направился к месту происшествия так быстро, что чертенята, державшиеся за шлейф его развевающейся мантии, полетели вместе со шлейфом, дрыгая ногами в воздухе.
Тробиус подошел к длинному столу, уставленному настойками и винами в причудливых стеклянных бутылях, а также всевозможной снедью — пирожными и тортами с кремом из млечного сока, приправленными пыльцой нарциссов, лютиков и шафрана, печеными корзинками с черной и красной смородиной, цукатами из ранеток-дичков, шербетами и киселями, кристаллизованными нектарами шиповника, роз и фиалок. Спор, разгоревшийся за столом, внезапно завершился потасовкой — воплями, ударами и проклятиями.
Король Тробиус резко произнес: "Постыдились бы! Как можно так себя вести в день всеобщей радости?"
Шемус страстно воскликнул: "Я всецело согласился бы с вами, государь, если бы мне не нанес невыносимое оскорбление этот старый стервятник, оскалившийся, как крыса!"
"Что тут произошло? Признавайся начистоту!"
"С радостью! Вот этот крючкотвор-дегенерат решил сыграть со мной подлую шутку! Стоило мне отвернуться на секунду, как он бросил свой вонючий носок в мою кружку эля из пастернака!"
Тробиус повернулся к Уомину: "Какими соображениями ты при этом руководствовался?"
"У меня не было никаких соображений!"
"Никаких?"
"Никаких! По той простой причине, что я ничего такого не делал! Обвинение не имеет под собой никаких оснований! Вот сидит Фалаэль — он видел, как все это было, и подтвердит мою невиновность".
Король Тробиус повернулся к Фалаэлю: "Что ж, выслушаем твои показания".
"Я плел гирлянду из маргариток, — заявил Фалаэль. — Все мое внимание было сосредоточено на этом занятии; не могу дать какие-либо показания, относящиеся к рассматриваемому делу".
"Тем не менее, я невиновен! — настаивал Уомин. — Учитывая мою репутацию, невозможно не сделать вывод, что такое мог придумать только эльф с простоквашей вместо мозгов".
"Ничего подобного! — возмущался Шемус. — Если ты ни в чем не провинился, почему у тебя на ногах только один носок? И почему носок в моей кружке такой же лилово-коричневый, как тот, что у тебя на ноге?"
"Это загадочное обстоятельство! — защищался Уомин. — Ваше величество, выслушайте меня! Во всем виновата эта старая жаба, насосавшаяся элем под завязку, даром что он тут стоит и кипит, как горшок, забытый на огне! Он нанес мне несколько увесистых тумаков, и при этом вымочил мой носок в своем отвратительном вареве из пастернака, в которое он, без сомнения, предварительно еще плюнул и высморкался!"
Шемус прыгал от ярости: "Это замечание — еще одна провокация, заслуживающая по меньшей мере пары тумаков!" Шемус привел бы угрозу в исполнение, если бы Тробиус не занял позицию между раскрасневшимися противниками: "Немедленно прекратите это безобразие! Очевидно, что имеет место какое-то недоразумение — успокойтесь и забудьте о своих расхождениях!"
Уомин и Шемус повернулись друг к другу спинами; мир был временно восстановлен. Шагая по поляне, король Тробиус вернулся к Мэдук: "Как бы то ни было, теперь я с тобой попрощаюсь. Когда ты вернешься с тремя кандидатами на отцовство, мы проверим их происхождение к твоему полному удовлетворению, и ты узнаешь свою родословную".
Сэр Пом-Пом больше не мог сдерживать занимавший все его помыслы вопрос: "Умоляю вас, ваше величество! Мне тоже необходим совет! Где я найду чашу Грааля?"
Король Тробиус в замешательстве обернулся к фее Твиск: "Это еще что такое?"
"Я слышала об этом предмете поклонения, ваше величество. Когда-то, давным-давно, сэр Пеллинор упоминал о нем. Кажется, это какая-то чашка".
"Это чаша, священная для христиан, — пояснил сэр Пом-Пом. — Я непременно должен ее найти, чтобы заслужить королевскую награду".
Король Тробиус дернул себя за бороду: "Ничего не знаю об этом предмете — тебе придется добывать сведения из другого источника".
Траванте тоже отважился обратиться с просьбой: "Может быть, ваше величество посоветует мне, где я мог бы найти потерянную молодость?"
И снова король Тробиус дернул себя за бороду: "Ты ее сам потерял, или ее похитили? Ты помнишь какие-нибудь обстоятельства, окружавшие потерю?"
"К сожалению, нет, ваше величество. У меня она была; я ее потерял. Ее больше нет".
Король Тробиус с сомнением покачал коронованной головой: "Так как ты явно пренебрегал поисками в течение длительного времени, теперь она может быть где угодно. Остается только искать, не теряя бдительности. Могу сказать только одно: если ты ее найдешь, не зевай — не упусти случай ее поймать!" Тробиус протянул руку высоко в воздух; когда он ее опустил, у него в руке был серебряный обруч диаметром примерно с размах человеческих плеч: "Если ты найдешь, что ищешь, лови ее этим обручем. Когда-то он принадлежал нимфе Аталанте и сам по себе — ценная достопримечательность".
"Благодарю ваше величество!" — Траванте осторожно повесил обруч на плечо.
Король Тробиус и королева Боссума величественно откланялись и направились по поляне к замку. Когда они проходили мимо пиршественного стола, там снова случился скандал с участием Уомина. Раздавались вопли и ругательства, сопровождавшиеся гневной жестикуляцией. По-видимому, некто, одаренный незаурядной ловкостью рук, стащил единственный остающийся носок Уомина и прикрепил его к изощренной конической прическе феи-ключницы Байтинки, где он представлял собой смехотворное и унизительное зрелище. Обнаружив эту проделку, Байтинка отругала Уомина и попыталась свернуть ему нос. Обычно следивший за своими манерами Уомин, вполголоса посоветовавшись с Фалаэлем, погрузил лицо Байтинки в пудинг. В этот момент вмешался король Тробиус. Байтинка обвиняла Уомина в проказах, каковые обвинения Уомин отвергал — за исключением случая с пудингом. Он снова утверждал, что Фалаэль мог засвидетельствовать его невиновность. Король Тробиус, как прежде, обратился к Фалаэлю, чтобы узнать фактические обстоятельства дела, но Фалаэль, как прежде, заявил, что был всецело поглощен изготовлением гирлянды из маргариток и ничего не видел.
Некоторое время Тробиус размышлял, после чего снова повернулся к Фалаэлю: "Где находится гирлянда из маргариток, над которой ты так усердно трудился?"
Неожиданный вопрос застал Фалаэля врасплох. Он озирался по сторонам, глаза его бегали; наконец он закричал: "Вот! Вот она!"
"Неужели? Ты уверен?"
"Совершенно уверен!"
"И ты плел эту гирлянду, пока имели место оба происшествия с носками Уомина, даже не поднимая глаз — не так ли?"
"По всей видимости. Я придаю большое значение деталям".
"В этой гирлянде девять цветов. Это ноготки, а не маргаритки. Что ты на это скажешь, знаток деталей?"
Фалаэль отводил глаза: "Я не обращал слишком большого внимания на выбор цветов, ваше величество".
"Фалаэль, обстоятельства свидетельствуют о том, что ты скрываешь истину, лжесвидетельствуешь, снова устраиваешь проказы, чтобы поссорить других, и пытаешься надуть своего короля!"
"Здесь несомненно какая-то ошибка, ваше величество!" — протестовал Фалаэль, придав лицу выражение оскорбленной невинности.
Тробиус не поддавался на уловки. Сурово возвысив голос и не обращая внимание на пискливые протесты Фалаэля, король наказал эльфа чесоткой еще на семь лет. Фалаэль обреченно направился к столбу, где уже сидел раньше, и тут же стал ожесточенно чесаться.
"Пусть фестиваль продолжается! — провозгласил король Тробиус.
— Хотя теперь его следует считать празднованием надежды, а не достижений".
Тем временем фея Твиск прощалась с Мэдук и ее спутниками: "Было очень приятно снова с тобой увидеться! Может быть, когда-нибудь, в более удобное время…"
"Разве ты забыла, матушка? — воскликнула Мэдук. — Я скоро вернусь в Щекотную обитель!"
"Да-да, — вздохнула Твиск. — Допуская, что тебе удастся избежать опасностей леса".
"Мне угрожают серьезные опасности?"
"Иногда Тантревальский лес приветлив и свеж, — сказала Твиск.
— А иногда зло таится за каждым пнем. Не забредай в трясину, окаймляющую Шаткую тропу: из мутной грязи вылезают длинношеие гецепторы. В овраге неподалеку прозябает тролль Манжон: избегай его по возможности. Не удаляйся на запад от дороги Манкинса — иначе придешь к чертогу Дольдиль, жилищу трехглавого огра Струпа. Он посадил в клетку многих бравых рыцарей и нескольких сожрал — в частности, возможно, галантного сэра Пеллинора".
"А где нам лучше ночевать?"
"Не соглашайся на гостеприимные предложения! Это тебе дорого обойдется! Возьми мой платок, — Твиск передала дочери квадратный платок из розового и белого шелка. — Когда будет заходить солнце, положи платок на траву и громко скажи: "Возведимус!" Платок превратится в шатер, безопасный и удобный. Утром воскликни: "Устранимую" — и шатер снова станет платком. Что ж…"
"Подожди! Как пройти к столбу Айдильры?"
"Перейди на другую сторону поляны и пройди под высоким ясенем. Не обращай внимания на пирующих и танцующих эльфов! Не пробуй вино, не ешь наши пирожные, даже не притоптывай, если услышишь музыку фей. От этого ясеня Шаткая тропа ведет на север; через двенадцать миль ты выйдешь к перекрестку дороги Манкинса — там стоит столб Айдильры, где мне пришлось пережить столько неприятностей".
Мэдук попыталась утешить фею: "В конце концов, может быть, не следует слишком огорчаться по этому поводу, ведь их последствием стала я — а я всегда готова тебя порадовать!"
Твиск не смогла удержаться от улыбки: "Иногда ты умеешь к себе расположить — у тебя странное милое личико и красивые голубые глаза! Прощай же, и будь осторожна!"
Мэдук, сэр Пом-Пом и Траванте пересекли Придурковатую поляну, прошли под ясенем и направились на север по Шаткой тропе. Когда солнце стало заходить, Мэдук расстелила платок на небольшой поляне и воскликнула: "Возведимус!" Платок тут же превратился в шатер с тремя мягкими кроватями и столом, уставленным вкусными блюдами и флягами с вином и горьким пивом.
Ночью из леса доносились странные звуки; порой со стороны Шаткой тропы слышались тяжелые шаги. Каждый раз проходившее мимо существо останавливалось, чтобы рассмотреть шатер, после чего, поразмыслив, продолжало идти по своим делам.
4
Утренний солнечный свет пробивался сквозь листву, озаряя яркими красноватыми пятнами розовый с белым шелк шатра. Мэдук, сэр Пом-Пом и Траванте проснулись и встали. На траве, покрывавшей поляну, блестела роса; лесную тишину нарушали только птичьи пересвисты.
Путники позавтракали, пользуясь щедро накрытым волшебным столом, и приготовились идти дальше. Мэдук воскликнула "Устранимус!", и шатер сжался, превратившись в розовый с белым шелковый платок; Мэдук спрятала его в поясную сумку.
Они снова зашагали по Шаткой тропе, причем сэр Пом-Пом и Траванте, памятуя наставления короля Тробиуса, внимательно следили, не появятся ли по пути какие-нибудь признаки чаши Грааля или потерянной молодости.
Тропа тянулась посреди заполненной черной грязью трясины, пересеченной темными ручейками, где квакали бесчисленные лягушки. Из грязи пробивались пучки камыша и остролиста, а также огромные лопухи. Иногда над водой склонялась приземистая ива или трухлявая ольха. К поверхности поднимались булькающие пузырьки, а из одного густого пучка растительности слышался чей-то крякающий голос, повторявший нечто невразумительное. Три странника ускорили шаги и через некоторое время безопасно миновали трясину.
Шаткая тропа повернула, огибая крутой холмик с черной базальтовой скалой на вершине. В тенистый овраг вела дорожка, выложенная черными голышами. У дорожки в земле торчал шест со знаком, на котором черными и красными буквами были коряво начертаны два четверостишия, уведомлявшие прохожих о превосходных качествах обитателя оврага:
«ВНИМАНИЕ! Да будет известно тому, кто шагает По этой тропе, что вблизи обитает Манжон Несравненный, гонитель врагов! Друзей же всегда угостить он готов. Отважный любезник, он сердцем пылает, Красавиц он взглядом одним покоряет: Когда уступает их прелестям он, Они восхищенно воркуют: „Манжон!“»Мэдук и ее спутники прошли мимо выложенной голышами дорожки, не задерживаясь — Шаткая тропа продолжала вести их на север.
Когда солнце уже поднималось к зениту, они прибыли к перекрестку дороги Манкинса. Рядом с перекрестком стоял массивный чугунный столб не меньше локтя в диаметре и высотой в полтора человеческих роста.
Мэдук с подозрением смотрела на столб: "Принимая во внимание все возможные последствия, возникшая ситуация мне не нравится. Тем не менее, похоже на то, что мне придется сыграть роль в этой шараде, несмотря на недобрые предчувствия".
"Зачем еще мы сюда притащились?" — проворчал сэр Пом-Пом.
Мэдук пропустила его слова мимо ушей: "Теперь мне придется напустить на себя чары!" Она ущипнула мочку левого уха пальцами правой руки, после чего повернулась к своим компаньонам: "Как я выгляжу?"
"Превосходно! — отозвался Траванте. — Ты превратилась в обворожительную девушку".
"Как вы привяжете себя к столбу, если у нас нет ни цепей, ни веревок?" — поинтересовался Пом-Пом.
"Обойдемся без цепей и веревок! — решительно ответила Мэдук. — Если по этому поводу возникнут какие-нибудь вопросы, я что-нибудь придумаю в оправдание".
"Не забудь держать наготове волшебный талисман и не урони его!" — предупредил Траванте.
"Так и сделаю, — сказала Мэдук. — А теперь отойдите и спрячьтесь где-нибудь".
Пом-Пом стал упрямиться; он собирался скрыться в ближайших кустах, чтобы наблюдать за происходящим, но Мэдук слышать об этом не хотела: "Уходи сейчас же! И не показывайся, пока я тебя не позову! Кроме того, не пытайся подглядывать — тебя заметят, и нас выведут на чистую воду".
"Что вы такое собираетесь делать, что и посмотреть нельзя?" — обиделся сэр Пом-Пом.
"Не твое дело!"
"Не уверен в том, что это не мое дело — особенно если учитывать, что я собираюсь получить королевскую награду, — лукаво ухмыльнулся сэр Пом-Пом. — А ваши волшебные чары тем более убеждают меня в необходимости добиваться награды".
"Никто не отдаст меня в награду — на этот счет можешь быть спокоен! А теперь иди — или я прикоснусь к тебе талисманом, и ты застынешь в послушном оцепенении!"
Пом-Пом и Траванте отошли на запад по дороге Манкинса и скрылись за поворотом. В нескольких ярдах от дороги они нашли небольшую поляну и уселись на бревно там, где их не могли заметить прохожие.
Мэдук стояла в одиночестве на перекрестке. Она смотрела по сторонам и прислушивалась. Никого не было видно, ничего не было слышно. Мэдук подошла к столбу Айдильры и осторожно присела у его основания.
Шло время: тянулись минуты и часы. Солнце миновало зенит и начинало склоняться к западу. Никто не появлялся — кроме сэра Пом-Пома, украдкой выглянувшего из-за поворота, чтобы проверить, что делается на перекрестке. Мэдук резко упрекнула его и приказала больше не высовывать нос.
Прошел еще час. С востока послышался свист, довольно бодрый и мелодичный, но несколько неуверенный — по-видимому, свистун в чем-то сомневался или слегка подзабыл напев.
Мэдук поднялась на ноги и ждала. Свист становился громче. По дороге Манкинса приближался молодой человек, дюжий и коренастый, с мирной скуластой физиономией и ералашем светло-каштановых волос. Одежда и грязноватые высокие ботинки свидетельствовали о его близком знакомстве с пастбищами и стойлами.
Дойдя до перекрестка, крестьянин остановился и уставился на Мэдук с откровенным любопытством. Наконец он произнес: "Красавица, тебя тут держат против твоей воли? Я не вижу никаких цепей".
"Это волшебная, невидимая цепь: я не могу освободиться, пока мне не помогут три человека — самым невыразимым образом".
"Даже так? И за какой ужасный проступок такую красавицу осудили на такой позор?"
"Я повинна в трех преступлениях: легкомыслии, тщеславии и глупости".
Крестьянин недоумевал: "Почему такие широко распространенные недостатки стали основанием для жестокого приговора?"
"Такова жизнь! — пожала плечами Мэдук. — Некая гордая личность пожелала слишком близко со мной познакомиться, но я его отвергла, насмехаясь и указывая на его непривлекательные особенности. Тогда он поклялся меня унизить — и вот я здесь, в ожидании милосердного внимания трех незнакомцев".
Молодой крестьянин подошел ближе: "И сколько незнакомцев уже оказали тебе внимание?"
"Вы — первый, кто изволил меня заметить".
"Что ж, я человек сострадательный. Ваше положение вызывает у меня сожаление, помимо некоторых других позывов. Если вы будете так добры и устроитесь поудобнее, мы приятно проведем некоторое время, хотя я не могу задерживаться — скоро пора доить коров".
"Подойдите ближе, — предложила Мэдук. — Как вас зовут?"
"Я — Нисби с фермы Фобвайлера".
"Правильно, — кивнула Мэдук. — Подходите, подходите".
Нисби отважно шагнул вперед. Мэдук прикоснулась камешком-талисманом к его подбородку. Нисби тут же оцепенел. "Следуй за мной!" — приказала Мэдук. Она отвела его в сторону от дороги, за густую поросль лавровых кустов. Расстелив на траве розовый с белым платок, она сказала: "Возведимус!"
Платок превратился в шатер. "Заходи! — приказала Мэдук. — Садись на пол и не шевелись. Ничего не трогай и не шуми".
Мэдук вернулась к столбу Айдильры и уселась, как прежде. Прошло несколько часов, и снова сэр Пом-Пом не смог сдерживать любопытство — Мэдук заметила его физиономию, мелькнувшую в поросли коровяка. Притворившись, что она его не замечает, Мэдук тихо сказала "Фвип!", сложив пальцы колечком, и слегка вскинула подбородок. Из коровяка высоко подскочил Пом-Пом, бешено болтающий ногами. "Что ты там делаешь, сэр Пом-Пом, и почему так дико скачешь? — позвала его Мэдук. — Разве я не просила тебя прятаться, пока я тебя не позову?"
"Я только хотел убедиться в вашей безопасности! — обиженно заявил помощник конюшего. — И не хотел вас отвлекать, чем бы вы тут ни занимались. Но по какой-то причине меня подбросило в воздух".
"Будь так добр, больше ни о чем не беспокойся, — сказала Мэдук. — Возвращайся к Траванте и наберись терпения".
Пом-Пом, кряхтя, удалился, а Мэдук снова приготовилась ждать.
Прошло пятнадцать минут. Откуда-то послышалось размеренно повторяющееся позвякивание. Мэдук поднялась на ноги. По Шаткой тропе с севера приближалось существо, бежавшее на восьми мохнатых лапах. Голова существа напоминала увеличенного морского конька, вросшего в торс, покрытый параллельными темно-желтыми пластинами. Верхом на существе ехал фавн с лукавым темным лицом, небольшими рожками и нижними конечностями, покрытыми жесткой бурой шерстью. По краям седла фавна и на уздечках болтались сотни маленьких колокольчиков, звякавших в такт походке невероятного коня-паука.
Натянув поводья, фавн остановил паука и уставился на Мэдук: "Что ты тут стоишь, у столба Айдильры?"
"А что, я должна вокруг него бегать?"
"В самом деле, нежеланием бегать вполне объясняется желание стоять. Как тебе нравится мое средство передвижения?"
"Никогда раньше не видела такое чудище".
"Я тоже. Но он довольно смирный. Хочешь проехаться? Садись у меня за спиной. Я еду на остров посреди пруда Каллимантос, где спеют грозди лилового винограда".
"Нет, спасибо. Я жду одного человека — он должен скоро придти".
"Как хочешь!" Фавн пришпорил свое чудище и скоро скрылся в лесу; позвякивание колокольчиков, впрочем, доносилось еще довольно долго.
Солнце склонялось к западу. Мэдук начинала беспокоиться и сомневаться — ей вовсе не хотелось сидеть ночью у столба Айдильры.
С востока по дороге Манкинса приближался характерный топот несущейся галопом лошади. Не доезжая до перекрестка, всадник замедлился — лошадь пошла шагом. Через несколько секунд из-за поворота показался рыцарь в легких доспехах на великолепном гнедом коне.
У столба рыцарь придержал коня, натянув поводья. Несколько мгновений он разглядывал Мэдук, после чего спешился, привязал коня к дереву, снял с головы шлем и повесил его у седла. Мэдук увидела уже немолодого господина с продолговатым печальным лицом и длинными, мягкими, темно-русыми волосами. Тяжелые веки рыцаря, казалось, готовы были опуститься в любой момент, а болтающиеся длинные желтые усы создавали впечатление добродушной непрактичности.
Повернувшись лицом к Мэдук, рыцарь отвесил вежливый поклон: "Позвольте представиться. Я — сэр Джосинет из Облачного замка, благородство и честь для меня превыше всего. Могу ли я спросить, как вас зовут, каково ваше происхождение, и почему вы стоите у столба Айдильры так, словно ожидаете помощи в беде?"
"Спрашивать вы можете, — отозвалась Мэдук. — И я с удовольствием ответила бы на все ваши вопросы, если бы не приближалась ночь. Чем скорее я выполню свою позорную обязанность, тем лучше".
"Хорошо сказано! — похвалил сэр Джосинет. — Насколько я понимаю, я мог бы оказать посильное содействие?"
"Верно. Будьте добры, подойдите поближе. Нет, в данный момент еще рано снимать доспехи".
"Вы уверены?" — усомнился сэр Джосинет.
"Совершенно уверена. Потрудитесь сделать еще несколько шагов".
Сэр Джосинет подошел почти вплотную и вскоре присоединился к Нисби на полу шатра.
Мэдук продолжала бдение. Приближались сумерки, и сэр Пом-Пом появился снова — на этот раз неприкрыто шагая по дороге. Он позвал издалека: "Сколько еще мы должны торчать в кустах? Скоро станет темно, а я не большой любитель якшаться с ночными тварями".
"Тогда приведи Траванте; вы можете вместе укрыться в шатре".
Пом-Пом и Траванте поспешили последовать совету Мэдук и обнаружили, что шатер теперь состоял из двух помещений; в одном из них в состоянии полной апатии сидели на полу Нисби и сэр Джосинет.
Солнце скрылось за деревьями. Мэдук почувствовала, что мышцы ее начинают ныть от неподвижного ожидания — она принялась ходить, делая три шага то в одну сторону, то в другую, и при этом постоянно поглядывая на дорогу. Но становилось все темнее, и она уже почти ничего не видела.
Вернувшись к столбу, Мэдук снова замерла — от напряжения у нее мурашки бегали по коже.
Тантревальский лес погружался во мрак. Над головой бесшумно шныряли тени летучих мышей — всходившая луна по меньшей мере позволяла различать призрачные очертания дороги.
Мэдук задрожала — подул прохладный ветерок. Стоять в одиночестве у столба Айдильры в бледных лунных лучах казалось все более безрассудным и нелепым занятием.
Хотела ли она, в самом деле, доводить до конца сумасшедший план короля Тробиуса? Скорее всего, нет. Размышляя о причинах, заставивших ее решиться на такую глупость, она вспомнила Нисби и сэра Джосинета, сидевших в шатре, как тряпичные куклы — двух из трех возможных отцов она уже поймала! Мэдук вздохнула и стала тревожно озираться по сторонам. В голубоватом лунном свете исчезли все цвета. Дорога стала серебристо-серой, тени стали черными.
Луна тихонько поднималась по небосклону.
Над кронами деревьев, на фоне лунного диска, скользнул силуэт расправившего крылья филина.
Мэдук заметила падающую звезду.
Из лесной чащи, издалека, послышался странный звук, напоминавший сумасшедший хохот.
Наконец произошло то, чего ждала Мэдук — по дороге медленно, шаг за шагом, приближалась тихо шаркающая тень. В пятнадцати шагах от столба тень остановилась. Фигура была закутана в черный плащ, лицо скрывала широкополая шляпа. Мэдук молчала, напряженно прижавшись к столбу.
Темная фигура не шевелилась. Мэдук медленно набрала в грудь воздуха. Она вглядывалась, пытаясь различить лицо незнакомца. Но под полями шляпы было темно — словно она смотрела в пустое пространство.
Мэдук проговорила дрожащим голосом: "Кто ты, черная тень?"
Фигура ничего не ответила.
Мэдук попробовала снова: "Вы не можете говорить? Почему вы молчите?"
Тень прошептала: "Я пришел освободить тебя от пут. Давным-давно я оказал ту же услугу своенравной фее Твиск, к ее полному удовлетворению. Сегодня ты испытаешь такое же наслаждение. Сними одежду, чтобы я мог полюбоваться твоими формами в лунном свете".
Мэдук крепко сжимала в ладони камешек-талисман — она боялась его уронить, что в сложившейся ситуации ни в коем случае не следовало делать. Она робко произнесла: "Насколько я понимаю, галантность требует, чтобы вы помогли мне раздеться".
"Неважно, — прошептала темная фигура. — Пора приступать к делу".
Существо подступило почти вплотную и протянуло руки, чтобы снять с Мэдук ее платье. Мэдук попыталась прикоснуться талисманом к невидимому лицу, но ее рука встретила только пустоту. В панике она стала прижимать камешек к хватавшим ее рукам, но рукава черного плаща защищали эти руки от чар. Незнакомец отбросил ее руку и повалил Мэдук на землю — камешек выпал из пальцев Мэдук и откатился в сторону. Мэдук издала короткий отчаянный вопль и на мгновение ослабела; ей уже казалось, что все пропало. Но испуг заставил ее сделать судорожное движение — она вывернулась из холодных объятий и, стоя на четвереньках, стала лихорадочно шарить руками в поисках упавшего камешка. Незнакомец схватил ее за ногу: "Что ты вертишься? Успокойся, лежи смирно! Зачем затруднять и так уже достаточно утомительный процесс?"
"Одну минуту! — выдохнула Мэдук. — Поспешность тоже вредит процессу".
"Так или иначе, продолжим!"
Пальцы Мэдук нащупали талисман. Она прижала его к холодной руке, державшей ее за ногу — там, где открылся незащищенный участок между перчаткой и рукавом. Рука тут же разжалась.
Мэдук с облегчением поднялась на ноги. Поправив платье и пригладив волосы, она взглянула вниз, на неподвижный черный силуэт: "Вставай и следуй за мной!"
Она привела шаркающую тень в боковое помещение волшебного шатра, где Нисби и сэр Джосинет продолжали сидеть, уставившись в пространство. "Входи и садись! — приказала тени Мэдук. — Не шевелись, пока я не прикажу тебе двигаться".
Мэдук задержалась на несколько мгновений в лунных лучах, оглядываясь в сторону перекрестка, отмеченного столбом. "Я добилась своего! — думала она. — Но теперь я боюсь узнать правду. Сэр Джосинет, судя по всему, человек благородного происхождения; черная тень — существо в высшей степени таинственное. О Нисби ничего нельзя сказать, кроме того, что он — простой крестьянский парень".
Она вспомнила о преобразивших ее чарах: "Кажется, красота делает меня слишком заметной. Пора покончить с этим притворством". Пальцами левой руки она потянула себя за мочку правого уха. "Изменилось ли что-нибудь? — спросила себя Мэдук. — Я ничего не почувствовала". Когда она зашла в шатер, поведение Пом-Пома и Траванте убедило ее в том, что к ней вернулось прежнее обличье, что вызвало у нее нелогичный, но болезненный укол сожаления.
5
Утром Мэдук, сэр Пом-Пом и Траванте позавтракали в шатре. Они решили не кормить Нисби и сэра Джосинета, не будучи уверены, что в их нынешнем состоянии те могли ощущать голод. Еще больше им не хотелось кормить темную фигуру в черном плаще, при дневном свете остававшуюся не менее загадочной, чем ночью. Под широкими полями шляпы незнакомца открывалась пустота, и в нее никто не смел заглядывать.
После завтрака Мэдук приказала Нисби, сэру Джосинету и безымянной тени выйти на дорогу. Ночью конь сэра Джосинета сорвался с привязи, и теперь его нигде не было видно.
Мэдук превратила шатер в платок, и весь отряд направился на юг по Шаткой тропе. Впереди шли сэр Пом-Пом и Траванте, за ними — Мэдук; на некотором расстоянии сзади следовали Нисби и сэр Джосинет, а фигура в черном плаще замыкала шествие.
Незадолго до полудня они вернулись на Придурковатую поляну, казавшуюся, как прежде, не более чем поросшим травой пространством с холмиком посередине. Мэдук тихо позвала: "Твиск! Твиск! Твиск!"
В глазах у нее затуманилось, в воздухе задрожал дымчатый полупрозрачный вихрь, постепенно проявившийся очертаниями феерического замка с вымпелами на башнях. Праздничных украшений, вывешенных в честь исправления Фалаэля, уже не было; сам Фалаэль на некоторое время покинул позорный столб и сидел под березой на краю поляны, почесывая веткой труднодоступные участки спины.
Рядом с Мэдук появилась фея Твиск — сегодня на ней были бледно-голубые шаровары, опоясанные шнурком почти на бедрах, и блуза из белого сетчатого шелка с прозрачным рисунком. "Ты не теряла времени!" — заметила Твиск. Она рассмотрела трех пленников своей дочери: "А! При виде этих троих меня посещают яркие воспоминания! Но они изменились. Нисби возмужал. У сэра Джосинета теперь какая-то тоскливая внешность, чего раньше не наблюдалось".
"Это потому, что у него опускаются веки и повисли усы", — объяснила Мэдук.
Твиск перевела взгляд на третьего пленника: "А это странное существо пусть рассудит король Тробиус. Пойдем — придется прервать размышления его величества, но с этим ничего не поделаешь".
Твиск, Мэдук и все сопровождавшие их персоны пересекли поляну и остановились у входа в замок. Эльфы и феи собирались со всех сторон, прыгая, порхая, кувыркаясь в воздухе — окружив новоприбывших тесным кольцом, они их трогали, щипали и толкали, наперебой задавая щебечущие вопросы. Из-под березы вприпрыжку выбежал Фалаэль, вскочивший на столб, чтобы наблюдать за происходящим свысока.
У сводчатого парадного входа замка торжественно стояли два молодых эльфа-герольда. На них были роскошные ливреи из черного с желтым узорчатого полотна; в руках они держали изящные серебряные горны. По просьбе Твиск они повернулись к замку и протрубили три пронзительных аккорда, щекочущих уши странной напряженной гармонией.
Герольды опустили горны и вытерли рты рукавами, с ухмылками разглядывая прелести Твиск.
На поляне воцарилась тишина ожидания, прерывавшаяся только хихиканьем трех чертенят, привязавших маленьких зеленых лягушек к желтым усам сэра Джосинета. Твиск отругала чертенят и прогнала их. Мэдук принялась было снимать лягушек с усов рыцаря, но ее прервало появление короля Тробиуса на балконе, очень высоко над поляной. Король раздраженно нагнулся к герольдам: "Что вы расшумелись? Я был погружен в размышления!"
Задрав лицо к балкону, один из герольдов прокричал: "Это Твиск! Она осмелилась нарушить ваш покой!"
Другой герольд поддержал коллегу: "Она приказала нам трубить как можно громче, чтобы вы живо выскочили из постели!"
Твиск безразлично пожала плечами: "Вините меня, сколько угодно. Я действовала по настоянию Мэдук — надеюсь, ваше величество ее еще помнит".
Обиженно покосившись на свою мать, Мэдук выступила вперед: "Я здесь!"
"Ну хорошо, ты здесь — что с того?"
"Разве вы не помните? Я встала у столба Айдильры, чтобы узнать, кто мой отец!" Она указала на три фигуры, стоявшие у нее за спиной: "Вот крестьянин Нисби, вот рыцарь, сэр Джосинет, а здесь — безымянная тень, у нее даже лица нет".
"Ага, теперь припоминаю!" — зевнул король Тробиус. Он обвел поляну недовольным взором: "Эльфы! Феи! Что вы столпились, наступая друг другу на пятки? Расступитесь, успокойтесь! А теперь — Твиск! Ты должна внимательно проверить результаты нашего эксперимента".
"Одного взгляда достаточно", — сказала Твиск.
"И каковы твои выводы?"
"Я помню Нисби и сэра Джосинета. Что же касается этой темной фигуры, то у него нет лица, что само по себе характерный отличительный признак".
"Действительно, единственный в своем роде признак. Любопытно, в самом деле!"
Король Тробиус отступил с балкона и тут же появился на поляне. Эльфы и феи снова столпились, бормоча и смеясь, обмениваясь издевательскими насмешками и переспрашивая друг друга — но Тробиус яростно прикрикнул на них. Притихшие зеваки расступились.
"Что ж, начнем разбирательство, — произнес Тробиус. — Мэдук, для тебя наступил знаменательный час! Скоро ты сможешь назвать одного из этих троих своим возлюбленным и почитаемым отцом".
Мэдук с сомнением оценивала возможности: "Сэр Джосинет, конечно, может похвастаться завидной родословной; тем не менее, я не могу поверить, что произошла от личности, похожей на больную овцу".
"Тайное станет явным!" — заверил ее король Тробиус. Озираясь по сторонам, он позвал: "Осфер! Где ты запропастился?"
"Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество! Я нахожусь непосредственно за вашей августейшей спиной".
"Выйди вперед, Осфер, чтобы я мог видеть. Нам придется воспользоваться твоими навыками. Надлежит окончательно решить вопрос об отцовстве, занимающий помыслы Мэдук".
Осфер вышел вперед — уже немолодой эльф с буроватой кожей и узловатыми конечностями; глаза его блестели тусклым янтарем, а крючковатый нос почти прикасался кончиком к торчащему подбородку: "Что прикажете, ваше величество?"
"Отправляйся в лабораторию; принеси блюда из матронианского нефрита — пять штук, а также пробники, гнидощипы и четверть пинты твоего эликсира № 6".
"Государь, упреждая ваши пожелания, я уже приготовил все эти средства".
"Очень хорошо, Осфер! Прикажи прислужникам-инкубам поставить стол и расстелить на нем скатерть из серого мюрвайля".
"Сделано, ваше величество. Стол находится рядом, слева от вас".
Король Тробиус повернулся, чтобы проверить правильность исполнения указаний: "Отлично, Осфер! А теперь принеси свой лучший экстрактор: нам понадобятся вибриссы грядущего и минувшего. Когда все будет готово, мы приготовим матрицы".
"Это займет несколько минут, ваше величество! Поспешу исполнить ваш приказ с живостью сверкающих неймодов!"
"Поспеши! Мэдук едва сдерживает любопытство, переступая с ноги на ногу, словно ей приходится стоять на остриях кинжалов".
"Действительно, она достойна жалости, — отозвался Осфер. — Но скоро она сможет обняться со своим родителем".
Мэдук робко обратилась к королю Тробиусу: "Просветите меня, ваше величество! Как вы сможете установить отцовство?"
"Внимательно наблюдай, и все станет ясно. Твиск, почему ты вертишься и размахиваешь руками?"
"Осфер хочет уколоть меня иглой!"
"Исключительно по необходимости, ваше величество! Вы намеревались приготовить матрицы, в связи с чем я приступил к получению вытяжки, характеризующей Твиск".
"Разумеется. Твиск, нам понадобятся несколько капель твоей крови. Наберись терпения".
"Почему я должна подвергаться мучениям? Неужели нельзя без этого обойтись?"
Король Тробиус величественно поднял ладонь; шипя от раздражения, Твиск позволила Осферу применить инструменты. Эльф взял небольшую пробу крови из ее изящной кисти и накапал эту кровь пипеткой на одно из нефритовых блюд. Быстро совершая какие-то операции, с точки зрения Мэдук оставшиеся непонятными, Осфер вырастил на лужице крови хрупкое сооружение из волокон и маленьких синих, красных и зеленых плазменных огоньков.
С гордостью обернувшись к королю эльфов, Осфер сказал: "Прецизионная матрица, никаких дефектов! Предлагаю вашему августейшему вниманию все завитки и переходные фазы несколько изворотливой натуры Твиск".
"Ты знаешь свое дело, — Тробиус повернулся к Мэдук. — Твоя очередь. Из твоей крови Осфер вырастит уникальную матрицу, свойственную только тебе".
"Моя очередь подошла и прошла! — процедила сквозь зубы Мэдук. — Осфер уже запустил в меня иглу!"
Вскоре на втором блюде появилась мерцающая матрица, во многом сходная с матрицей Твиск.
"Теперь займемся сэром Джосинетом! — заявил король Тробиус. — Скоро мы узнаем, кто чей отец!"
Осфер извлек пробу крови из безжизненно вялой руки сэра Джосинета и соорудил матрицу, свойственную владетелю Облачного замка.
Тробиус обратился к Мэдук: "Перед тобой три матрицы, отражающие внутреннюю структуру — твою, твоей матери и заколдованного рыцаря. Пользуясь сложнейшей аппаратурой, Осфер вычтет наследие Твиск из твоей матрицы, чтобы получить новую матрицу. Если твой отец — сэр Джосинет, новая матрица будет неотличима от матрицы рыцаря, и ты убедишься в том, что он — твой отец. Приступай, Осфер!"
"Государь, я уже закончил процедуру. Можно сравнить две матрицы".
"Надо полагать, они идентичны?" — спросил король.
"Напротив, ваше величество, между ними нет никакого сходства!"
"Ага! — кивнул король эльфов. — Сэра Джосинета можно исключить из числа кандидатов на отцовство. Освободи его от чар, Мэдук, пусть идет, куда хочет".
Мэдук подчинилась. Сэр Джосинет тут же разразился красноречивыми жалобами и потребовал, чтобы ему объяснили, по каким причинам его подвергли такому множеству неудобств.
"На ваши вопросы трудно ответить, — сказала Мэдук. — Это длинная и запутанная история".
"А почему у меня в усах лягушки? — возмущался рыцарь. — Это тоже часть вашей запутанной истории?"
"Не совсем, — призналась Мэдук. — Тем не менее, король Тробиус приказал вам удалиться, и я советую поторопиться, потому что дело идет к вечеру, а путь далек".
Досадливо поморщившись, сэр Джосинет повернулся на каблуках. "Постой-ка, рыцарь! — позвал его Тробиус. — Осфер, помоги сэру Джосинету быстрее вернуться домой — кажется, в данном случае подойдет "шестикратное заклятие"?"
"Так точно, ваше величество! Пока сэр Джосинет беседовал с Мэдук, я уже применил шестикратное заклятие".
"Замечательно, Осфер! — король Тробиус обратился к рыцарю. — По пути домой каждый шаг будет переносить вас на шесть шагов; вы прибудете в Облачный замок гораздо раньше, чем ожидаете".
Сэр Джосинет чопорно поклонился сначала королю эльфов, затем Осферу. Мэдук он уделил лишь укоризненный взгляд из-под печально опущенных век — и тут же пронесся по Придурковатой поляне невероятно длинными прыжками, скрывшись в чаще леса.
Король Тробиус повернулся к Осферу: "Теперь займемся пахарем Нисби".
"Ваше величество можете видеть на этом блюде матрицу Нисби — я уже позволил себе ее вырастить".
Мэдук подошла ближе. К ее горькому разочарованию, матрица крестьянина нисколько не напоминала ее собственную — все согласились с тем, что Нисби никак не мог быть ее отцом. Мэдук мрачно избавила его от колдовского оцепенения; Осфер благословил его "шестикратным заклятием", и Нисби отправился восвояси.
Король Тробиус серьезно обратился к Мэдук: "Дорогая моя, я принимаю твои интересы близко к сердцу и не могу сказать, что результаты нашей проверки меня радуют. Ни сэр Джосинет, ни крестьянин Нисби не могут быть твоими родителями — следовательно, единственным кандидатом остается это странное темное существо без лица. Третий закон логики, известный также под наименованием "закона исключения", вынуждает меня объявить эту кошмарную тварь твоим отцом. Ты можешь его расколдовать и общаться с ним столько, сколько тебе заблагорассудится. Не сомневаюсь, что вы сможете многое друг другу рассказать".
Мэдук взволнованно возразила: "Ваша логика безукоризненна, ваше величество, но не следует ли проверить матрицу этого существа, прежде чем делать окончательные выводы?"
Тробиус повернулся к Осферу: "Как ты думаешь?"
"Я проверил бы третью матрицу — хотя бы для того, чтобы проиллюстрировать непреложность принципа исключения".
"Не возражаю — хотя это, конечно, лишняя процедура, — сказал король эльфов. — Подойди к отцу Мэдук, возьми пробу его крови и сооруди матрицу, чтобы мы все убедились в очевидном".
Осфер осторожно приблизился к закутанной в черное фигуре и в замешательстве остановился.
"В чем дело? — вопросил Тробиус. — Мы с нетерпением ждем демонстрации отцовства!"
"Здесь что-то не так, — отозвался Осфер. — На нем плащ, сапоги и перчатки, но у него нет шеи, лица и черепа. Для того, чтобы взять пробу крови, мне придется снять с него плащ и обнажить его тело. Могу ли я это сделать?"
"Разумеется, раздень его! — приказал король Тробиус. — В иных обстоятельствах мы проявили бы к нему должное уважение, но в данном случае церемониями можно пренебречь: долой этот плащ! Мэдук, можешь отвести глаза, если тебя это смущает".
"Я увижу все, что придется увидеть, — пробормотала Мэдук, игнорируя презрительное хрюканье со стороны сэра Пом-Пома. — Продолжайте!"
Расправив маленькие тонкие пальцы, Осфер, подобно брезгливому портному, расстегнул пряжку на вороте плаща; ворот слегка раскрылся. Заглянув под ворот, Осфер издал удивленный возглас и одним движением сорвал черный плащ — под ним оказался серолицый тролль с напоминающим баклажан носом, обвисшими щеками и похожими на шарики черного стекла глазками. У него были длинные узловатые руки; ноги его утопали в высоких сапогах. "Это же тролль Манжон!" — воскликнул Осфер.
Твиск издала огорченный вопль: "Теперь все понятно! Каким презренным обманом он добился своего, мстительный урод!"
Мэдук произнесла дрожащим голосом: "Надеюсь, что, вопреки законам логики, этот тролль никак не может быть моим отцом".
"Посмотрим! — заявил король Тробиус. — Осфер, вырасти матрицу!"
"Государь, я уже выполнил ваше пожелание! Матрица сформировалась. Вы можете изучить ее по своему усмотрению и сравнить ее с матрицей Мэдук".
Тробиус прищурился, внимательно сравнивая два мерцающих построения, после чего в замешательстве пробормотал: "Как это может быть? Кто сошел с ума — я или весь мир? Отныне солнце будет всходить на западе? Мы будем тушить воду огнем? Законы логики нас подвели! Эта матрица еще больше отличается от матрицы Мэдук, чем две предыдущих! Не знаю, что и думать!"
Мэдук не смогла сдержать радостный возглас: "Сэр Джосинет мне не отец. Нисби мне не отец. Этот отталкивающий лесной урод мне не отец. Кто же мой отец?"
Король Тробиус с подозрением посматривал на фею Твиск: "Не могла бы ты объяснить эту загадку?"
Огорченная Твиск только качала головой: "Все это было так давно. Как я могу помнить каждый пустяк?"
"Тем не менее, Мэдук появилась на свет благодаря одному из таких пустяков".
"С этим невозможно спорить, — уступила Твиск. — Но воспоминания блекнут, лица сливаются. Когда я закрываю глаза, я слышу возбужденный, восхищенный шепот, вздохи разделенной любви — на разве я могу вспомнить, как звали эти голоса?"
Заметив безутешное выражение на лице Мэдук, король Тробиус сказал: "Не отчаивайся! У меня в колчане еще осталась стрела! Но прежде всего нужно разобраться с отвратительным троллем".
"Он не заслуживает жалости! — лихорадочно вмешалась Твиск.
— Он причинил мне столько неприятностей!"
Король Тробиус дернул себя за бороду: "Сложная ситуация, так как я не могу определить, какие именно законы он нарушил. Его притворство было вызвано — по меньшей мере частично — самой Твиск, но сопровождалось непропорциональной вульгарностью. Тем не менее, с начала времен охваченным пылкой страстью ухажерам оказывается снисхождение". Заложив руки за спину, король эльфов и фей энергично расхаживал взад и вперед — чертенятам, поддерживавшим шлейф его мантии, было очень нелегко справляться со своими обязанностями. Тем временем Осфер, прихватив несколько тавматургических инструментов, отвел Манжона в сторону.
Тробиус остановился и величественно воздел руку: "Я вынес приговор! Манжон повинен в подлости и распутстве. Кроме того, он оскорбил достоинство Щекотной обители. Наказание должно быть соизмеримо с преступлением; тем не менее, следует принимать во внимание смягчающие обстоятельства. Поэтому мы предоставим Манжону возможность раскаяться в его проступках, беспрепятственно предаваясь размышлениям. Мы направим его, независимо от его предпочтений, по стезе сдержанности и скромности. Осфер, тебе понятен характер моих указаний — или мне придется изложить их в нелицеприятных подробностях?"
"Ваше величество, я прекрасно вас понимаю и уже привел в исполнение ваш приговор — окончательно и бесповоротно".
"Осфер, твоей исполнительности можно только позавидовать! — король Тробиус повернулся к Мэдук. — Теперь ты можешь избавить Манжона от паралича".
Мэдук прикоснулась к спине тролля камешком-талисманом. Тот немедленно взревел, яростно протестуя: "Меня подвергли неслыханному насилию! Ваши действия беспринципны и безответственны!"
"Тебе разрешено удалиться, — с достоинством отвечал Тробиус.
— Радуйся своей свободе".
"Зачем мне такая свобода? — орал Манжон. — Чем я буду заполнять долгие часы дня и ночи? Сочинением стихов? Наблюдениями за порханием бабочек? Ваш приговор несправедлив!"
Король Тробиус ответил суровым жестом: "Ни слова больше! Отправляйся в ту вонючую дыру, откуда ты вылез!"
Воздев к небу длинные узловатые руки, Манжон пробежал по Придурковатой поляне и скрылся за поворотом Шаткой тропы.
Тробиус повернулся к Мэдук: "Придется пересмотреть твое дело. Осфер, предлагаю использовать симулякры и эффект вычитания".
"Полностью разделяю вашу точку зрения, государь! Я уже приготовил все необходимое".
"Тогда приступай к процедуре".
Осфер расставил на столе три серебряных блюда. Твиск наблюдала за его действиями с опаской: "Какие еще операции ты задумал?"
"Это исключительно элегантная, изящная процедура! — успокоительно отвечал Осфер. — Скоро ты увидишь лицо отца Мэдук".
Твиск раздраженно нахмурилась: "Почему ты не воспользовался этой процедурой раньше вместо того, чтобы колоть меня иглой и пускать мне кровь?"
"Потому что этот способ сложнее. Будь добра, подойди поближе".
"Опять? Ни за что! Я не позволю больше сосать из меня кровь! Ты хочешь, чтобы я превратилась в привидение, в мумию, в горстку иссохших костей?"
Король Тробиус резко одернул ее; с жалобами и стонами Твиск позволила Осферу извлечь из себя еще три капли крови.
Осфер выполнил последовательность тавматургических операций: на серебряном блюде появился симулякр очаровательной головы феи Твиск.
Затем Осфер подозвал Мэдук: "Иди сюда!"
"Я тоже уже в обморок падаю! — воскликнула Мэдук. — Если вам нужна кровь, берите ее у сэра Пом-Пома или даже у самого короля Тробиуса!"
"Нецелесообразное предложение, — отозвался Тробиус. — Нужна именно твоя кровь! Ну-ка, без разговоров! Мы тут и так уже торчим целый день!"
Хмурясь и корча гримасы, Мэдук тоже позволила Осферу набрать три капли крови, после чего Осфер соорудил второй симулякр.
"Вот таким образом! — потер руки Осфер. — Принцип заключается в следующем: Мэдук представляет собой сочетание Твиск и неизвестного отца. Следовательно, вычитая наследие Твиск из Мэдук, мы получим остаток, позволяющий отобразить внешность отца Мэдук — по меньшей мере в обобщенных чертах, несколько замутненную неизбежными погрешностями. Поэтому попрошу всех присутствующих расступиться: мне нужно сосредоточиться, это тонкая операция".
Осфер поставил два симулякра практически нос к носу, после чего установил четыре панели из плетеной сушеной травы так, чтобы две головы были окружены экраном: "Попрошу соблюдать тишину! Любые помехи могут повлиять на точность превращения!"
Аккуратно разместив инструменты, Осфер отрывисто произнес восемь слогов и хлопнул в ладоши: "Заклинание свершилось". Осфер удалил экран, закрывавший симулякры. Одно из серебряных блюд опустело: "Отображение Твиск вычтено из отображения Мэдук. Остается лишь проекция внешности отца Мэдук!"
Мэдук напряженно смотрела на оставшееся лицо. Бесплотное, слегка расплывчатое и бесцветное, оно казалось вырезанным из белесого тумана. Владелец головы, возвышавшейся над серебряным блюдом, был, судя по всему, относительно молодым человеком с выпукло очерченными скулами и подбородком; на его лице застыло выражение какого-то бесшабашного оптимизма. Волосы и короткая бородка молодого человека были подстрижены по аквитанской моде. Его вполне приятной наружности не хватало аристократизма. Даже в таком приблизительном исполнении изображение этого человека вызвало в Мэдук последовательность теплых волн, пробежавших с головы до ног.
Взор Твиск остановился на остаточном симулякре, как завороженный. Мэдук спросила ее: "Как его зовут?"
Полностью выведенная из себя, Твиск отмахнулась раздраженным жестом и вскинула голову: "Кто его знает? Изображению не хватает четкости. Оно словно расплывается в тумане".
"Но ты его узнала! — упорствовала Мэдук. — Даже мне кажется, что я его где-то видела!"
Твиск безразлично пожала плечами: "Что в этом удивительного? То, что ты видишь — производное твоей собственной внешности".
"Как бы то ни было, разве ты не можешь назвать его имя?"
"Мне вся эта история страшно надоела, — легкомысленно обронила Твиск. — Как я могу назвать человека, похожего на утопленника, погрузившегося в мутную воду?"
"То есть ты его не знаешь?"
"Не могу ответить на этот вопрос ни положительно, ни отрицательно".
Король Тробиус ласково произнес: "Как может засвидетельствовать Фалаэль, моему терпению есть предел. Если ты не желаешь сидеть на столбе, расчесывая свою нежную шкуру обеими руками, отвечай на вопросы быстро и недвусмысленно, не прибегая к уловкам. Все ясно?"
Твиск встала в позу скорбной нимфы, взывающей к небесам: "Увы! За что мне такое наказание! Ведь я всего лишь говорю чистую правду!"
"Тебе придется придать своим разъяснениям менее обобщенный характер".
Твиск моргнула: "Простите меня, ваше величество, но я не уверена, что правильно понимаю ваши указания".
"Говори яснее!"
"Очень хорошо — но теперь я забыла, в чем заключался вопрос".
Тробиусу явно стоило большого труда сдерживаться: "Ты узнаёшь это лицо?"
"Конечно! Как я могу его забыть! Это был любезный и остроумный рыцарь, яркая личность — у него особенная, мечтательнопричудливая манера рассуждать о высоких материях. Вскоре после того, как я с ним встретилась, меня приковали к позорному столбу Айдильры — и приятное воспоминание вытеснилось неприятным".
"Очень хорошо. Мы выяснили последовательность событий. А теперь неплохо было бы узнать, как звали этого любезного и остроумного рыцаря".
"Не могу сказать", — с сожалением ответила Твиск.
Подняв брови, король Тробиус смерил ее взглядом: "У тебя начинаются проблемы с памятью?"
"Ни в коем случае, ваше величество! Действительно, рыцарь этот представился, но мы играли, если можно так выразиться, в романтическую игру, в которой правда перемешана с вымыслом. Так нам хотелось, так мы и сделали. Я называла себя "леди Лисе из обители Белых Опалов", а он назвался сэром Пеллинором с далеких берегов Аквитании — и кто знает? Может быть, так оно и было".
"В высшей степени странно, — заметил Тробиус. — Трудно представить себе, какими побуждениями вы руководствовались".
Королева Боссума возразила: "Позвольте спросить ваше величество: неужели галантные кавалеры всегда церемонно представляются, называя имя и титул, когда обращаются к любовницам, независимо от возвышенного или поэтического характера свидания?"
"Приемлемое объяснение, — уступил король эльфов. — За неимением лучшего, теперь мы можем называть этого рыцаря "сэром Пеллинором"".
"А что еще рассказывал о себе сэр Пеллинор?" — взволнованно спросила Мэдук.
"Он говорил исключительно экстравагантные вещи! Заявлял, что посвятил себя идеалам рыцарства, будучи странствующим трубадуром. Спрашивал, известны ли мне какие-нибудь подлые преступники, нуждавшиеся в наказании, или прекрасные дамы, ожидавшие избавления. Я упомянула трехголового огра Струпа и перечислила несколько злодеяний Струпа, совершенных по отношению к отважным рыцарям, искавшим Грааль. Сэр Пеллинор был потрясен и огорчен моим рассказом; он поклялся отомстить Струпу. Кто знает, чем это кончилось? По-моему, сэр Пеллинор гораздо лучше умел обращаться с лютней, чем с мечом. Тем не менее, он был бесстрашен! В конце концов мы расстались, и я больше никогда не видела сэра Пеллинора".
"Куда он уехал? — спросила Мэдук. — Что с ним случилось после этого?"
"Понятия не имею, — пожала плечами Твиск. — Он мог отправиться на север, в Аваллон, или вернуться домой, в Аквитанию — но я подозреваю, что клятва побудила его навестить чертог Дольдиль, чтобы отомстить Струпу за тысячи преступлений. Если это так, он потерпел неудачу, потому что Струп жив и здравствует по сей день! Возможно, огр сварил из сэра Пеллинора суп — или бедный рыцарь все еще томится в клетке, развлекая Струпа за ужином балладами под аккомпанемент лютни".
Уголки губ Мэдук скорбно опустились: "Ты шутишь!"
"Ничего подобного! Сэр Пеллинор изящно играл на лютне, от его сладостных баллад у меня слезы наворачивались на глаза".
Мэдук с трудом сдерживала чувства: "Почему же ты не попыталась спасти сэра Пеллинора, если ты его так любила?"
Твиск капризно дернула головой, распушив лавандовые волосы: "Мое внимание отвлекли другие события, в частности, вся эта история у столба Айдильры. Я — фея, я живу от одного преходящего мгновения к другому, выжимая склемик[15] до капли из захватывающего приключения, именуемого жизнью! Так проходят часы и дни; иногда я даже не помню, какой из них наступил раньше или позже другого".
"Невзирая на твои недостатки и глупости, ты моя мать, — не слишком радостно сказала Мэдук. — Мне придется принять тебя такой, какая ты есть, с лавандовыми волосами и прочей мишурой".
"Иметь послушную дочь тоже неплохо, — ответила Твиск. — Рада, что ты обо мне хорошего мнения".
Глава 9
Король Тробиус устал и решил присесть. Одним мановением руки он сотворил у себя за спиной роскошный трон. Чертенята, державшие шлейф его мантии, бешено заторопились, расправляя мантию за спинкой трона, пока повелитель эльфов садился — по-видимому, последствия нерадивости в этом отношении могли оказаться для них печальными.
Тробиус устроился на троне — сооружении из черного дерева, скрепленном чугунными розетками, инкрустированными перламутром, с плюмажем из страусовых перьев над спинкой. Несколько секунд король сидел, неподвижно выпрямившись, пока чертенята, сбиваясь с ног, сталкиваясь и ругаясь, укладывали и расправляли его мантию на траве. Затем король откинулся на спинку трона и с облегчением вздохнул.
Королева Боссума решила вернуться в замок, чтобы переодеться в платье, подходившее к запланированному на вечер балу. Задержавшись у трона, она чуть наклонилась и что-то тихо сказала царственному супругу; тот кивнул, по-видимому согласившись с ее предложением. Королева Боссума направилась к замку, а король Тробиус вызвал трех должностных лиц: лорда-распорядителя Триоллета, главного поставщика королевского провианта Миппса и хранителя королевских закромов Часкервиля.
Три эльфа с готовностью явились в королевское присутствие и в почтительном молчании выслушали августейшие указания. "Сегодня знаменательный день! — провозгласил король Тробиус звучным и торжественным голосом. — Мы урезали амбиции тролля Манжона и свели к минимуму его предрасположенность к похабным выходкам. Отныне Манжон дважды подумает, прежде чем отважится на поругание нашего достоинства!"
"Нам есть чем гордиться!" — заявил Миппс.
"Поистине, день торжества!" — пылко поддержал его Триоллет.
"Согласен с моими коллегами во всех отношениях!" — заключил Часкервиль.
"Именно так, — продолжал король Тробиус. — По этому случаю мы устроим скромный, но превосходный пир из двадцати блюд; их подадут на террасе перед замком тридцати гостям при свете пятисот разноцветных мерцающих фонарей. Позаботьтесь о том, чтобы все было приготовлено без сучка и задоринки!"
"Будет сделано!" — воскликнул Триоллет.
Начальственные эльфы упорхнули выполнять королевский приказ. Тробиус устроился на троне поудобнее, поглядывая вокруг и оценивая поведение подданных. Он заметил Мэдук, все еще стоявшую у стола Осфера и печально смотревшую на растворявшееся туманной дымкой лицо сэра Пеллинора.
"Хм!" — пожал плечами король Тробиус. Поднявшись с трона, он величественной поступью приблизился к столу: "Мэдук, не могу не отметить, что на твоем лице нет признаков радости — несмотря на то, что осуществились твои самые смелые мечты! Ты узнала, кто твой отец, твое любопытство удовлетворено, разве не так?"
Мэдук уныло покачала головой: "Теперь мне предстоит еще узнать, жив он или мертв — и, если он жив, где он находится. Моя задача стала еще труднее!"
"Тем не менее, тебе следовало бы хлопать в ладоши от радости! Мы доказали, что тролль Манжон не может быть твоим предком. Этот факт сам по себе должен служить поводом для безудержной эйфории".
Мэдук сумела выдавить какое-то подобие улыбки: "В этом отношении, ваше величество, я не могу найти слов, в полной мере выражающих мою благодарность судьбе!"
"Ну и хорошо!" — Тробиус дернул себя за бороду и оглянулся по сторонам в поисках королевы Боссумы. В данный момент она еще не появилась на поляне. Теперь король эльфов заговорил не столь тяжеловесным — даже слегка игривым тоном: "Сегодня мы празднуем поражение Манжона! Устроим роскошный пир для избранных гостей. Приглашаются только лица особо заслуженные, в парадной форме и при всех регалиях. Мы будем ужинать на террасе под пятьюстами призрачными фонарями; подадут яства, удовлетворяющие самые прихотливые вкусы, а о качестве вин из моего личного погреба и говорить не приходится! Пир продолжится до полуночи, после чего мы станем танцевать павану при лунном свете, под аккомпанемент чарующих звуков".
"Прекрасное времяпровождение", — вежливо сказала Мэдук.
"А как еще проводить время? Теперь вот что. Учитывая, что ты посетила нашу обитель в качестве особой гостьи и успела заслужить определенную репутацию, тебе будет позволено участвовать в нашем банкете". Король Тробиус отступил на шаг, улыбаясь и поглаживая зеленую бороду: "Ты слышала мое приглашение. Согласна ли ты его принять?"
Мэдук с сомнением смотрела куда-то вдаль, не зная, как ответить. Она чувствовала, что король эльфов пристально на нее смотрит — краем глаза она заметила на лице Тробиуса удивительное выражение. Она словно заглянула в красновато-карие глаза плотоядно усмехающейся лисы. Мэдук моргнула; когда она снова посмотрела на Тробиуса, тот выглядел так же бесстрастно и величественно, как прежде.
Король эльфов настаивал: "Так что же? Ты составишь нам компанию? Тебя снабдит платьем личная швея королевы — скорее всего, на тебя наденут что-нибудь легкое и радующее глаз, из пуховой одуванчиковой пряжи или из паутинного шелка, окрашенного гранатовым соком".
Мэдук покачала головой: "Благодарю ваше величество, но я не готова участвовать в роскошных пирах. Я незнакома с вашими гостями, их обычаи мне неизвестны, и я могу, сама того не желая, кого-нибудь обидеть или поставить себя в глупое положение".
"Эльфы отличаются терпимостью и умеют проявлять сочувствие", — сказал Тробиус.
"Они известны также неожиданными проказами. Я боюсь пить феерическое вино и танцевать феерические танцы. Что будет со мной утром? Кто знает? Я могу превратиться в морщинистую сорокалетнюю каргу! Нет, спасибо, ваше величество! Вынуждена отклонить ваше приглашение".
Продолжая беззаботно улыбаться, король Тробиус сделал жест, выражавший понимание: "Каждый должен поступать в соответствии со своими предпочтениями. Наступает вечер. Твоя мать, Твиск, неподалеку. Иди, попрощайся с ней — после этого ты можешь покинуть Щекотную обитель".
"Один вопрос, государь — по поводу магических чар, которыми вы меня наделили…"
"Они преходящи. Камешек-талисман уже потерял силу. Способность превращаться в неотразимую красавицу тебя еще не покинула, но завтра ты можешь дергать себя за мочки ушей, пока они не оторвутся, это уже ни к чему не приведет. А теперь иди, поговори еще раз со своей капризной матерью".
Мэдук подошла к Твиск, притворившейся, что ее внимание всецело поглощено созерцанием блеска своих серебристых ногтей: "Матушка! Я собираюсь покинуть Щекотную обитель".
"Мудрое решение. Счастливого пути".
"Но прежде, матушка, ты должна рассказать мне подробнее о сэре Пеллиноре".
"Ладно, — неохотно согласилась Твиск. — На солнце слишком тепло. Пойдем, присядем в тени бука".
Скрестив ноги, они устроились на траве. Феи, одна за другой, присаживались вокруг, чтобы послушать, о чем рассказывает Твиск, и уловить любые новые впечатления. Сэр Пом-Пом тоже приплелся с другой стороны поляны и встал, прислонившись к стволу бука; через некоторое время к нему присоединился и Траванте.
Твиск сидела, задумчиво пожевывая травинку: "Мне почти не о чем рассказывать, кроме того, что ты уже знаешь. Тем не менее, слушай, как все это было".
Твиск говорила тихо и нараспев, словно с сожалением вспоминая сладостный сон. Она призналась, что любила дразнить Манжона, издеваясь над его уродливой физиономией и во всеуслышание обвиняя его в преступлениях. В частности, Манжон завел привычку подкрадываться сзади к молодым феям, ловить их сетью и уносить в свое кошмарное логово в топком овраге, где они служили его порочным целям, пока не надоедали троллю, будучи полностью истощены.
Однажды, когда Твиск бродила в лесу, Манжон подкрался к ней сзади и забросил сеть, но Твиск успела увернуться и убежала, преследуемая семенящим вперевалку троллем.
Твиск без труда ускользала от него, проворно прячась за древесными стволами и смеясь над пробегающим мимо по инерции Манжоном. Насмеявшись вдоволь, Твиск стала возвращаться к Придурковатой поляне. По пути она проходила мимо приятной прогалины, где на берегу тихого пруда сидел сэр Пеллинор, наблюдавший за стрекозами, носившимися туда-сюда над поверхностью воды, и наигрывавший на лютне случайные аккорды. У сэра Пеллинора висел на поясе короткий меч, но щита не было; неподалеку на ветке висел его плащ, расшитый, по-видимому, его гербом — тремя красными розами на голубом поле.
Внешность сэра Пеллинора произвела на Твиск положительное впечатление, и она скромно приблизилась. Сэр Пеллинор вскочил на ноги и вежливо приветствовал ее с искренним восхищением, настолько порадовавшим фею, что она присела рядом с ним на бревно, лежавшее у пруда. Твиск спросила незнакомца, как его зовут, и по какой причине он забрел так далеко вглубь Тантревальского леса.
Немного поколебавшись, тот ответил: "Позволю себе представиться как сэр Пеллинор, рыцарь из Аквитании, странствующий в поисках романтических приключений".
"Вы далеко от родных мест", — заметила Твиск.
"Для странника быть вдали — то же самое, что быть рядом, — отозвался сэр Пеллинор. — Кроме того — кто знает? — я вполне могу найти сокровище в этом странном древнем лесу. Я уже нашел самое очаровательное существо, превосходящее красотой все образы, соблазнявшие мое воображение!"
Твиск улыбнулась и заглянула ему в лицо из-под полуопущенных ресниц: "Ваши комплименты приятны, но вы расточаете их так легко, что я не убеждена в их искренности. Может ли быть, что вы действительно имеете в виду то, что говорите?"
"Мое сердце растаяло бы в вашем присутствии, даже если бы я был высечен из камня! Хотя в таком случае, пожалуй, мой голос потерял бы всякую мелодичность".
Твиск тихо рассмеялась и позволила своему плечу слегка прикоснуться к плечу сэра Пеллинора: "В том, что касается сокровищ, огр Гойе накопил разбоем, грабежами и мародерством тридцать тонн золота — из него он тщеславно соорудил монументальную статую самому себе. У огра Карабары есть ворона, говорящая на десяти языках, предсказывающая погоду и играющая в кости — причем она выигрывает крупные суммы у всех, кто рискует с ней состязаться. Огр Струп — владелец дюжины сокровищ, в том числе ковра, на котором ежедневно появляются изображения различных сцен, камина, в котором никогда не гаснет пламя, не нуждающееся в дровах, и воздушной постели, на которой ему очень удобно спать. Если верить слухам, Струп отобрал у беглого монаха чашу, священную для всех христиан, и многие отважные рыцари, со всех концов христианского мира, пытались добыть эту драгоценность из чертога Струпа".
"Но им это не удалось?"
"Нет, не удалось. Иные вызывали Струпа на поединок; как правило, их убивала пара повинующихся огру рыцарей-гоблинов. Других, приносивших дары, пускали в чертог Дольдиль, но чего они добились? Все они кончили свои дни в огромном черном котле Струпа или в клетке, где они вынуждены развлекать все три головы Струпа, пока он ужинает. Я посоветовала бы вам искать сокровище в другом месте".
"Подозреваю, что самое чудесное сокровище в мире встретилось мне на берегу этого тихого пруда", — произнес сэр Пеллинор.
"Это очень любезно с вашей стороны".
Сэр Пеллинор взял в руку изящные пальцы феи Твиск: "Я охотно воспользовался бы этим сокровищем, если бы не опасался феерической красоты — а также феерической магии".
"Ваши опасения безосновательны", — заверила его Твиск.
Некоторое время они занимались любовными утехами на прогалине, но в конце концов устали и расслабились.
Твиск пощекотала ухо сэра Пеллинора травинкой: "Когда ты отсюда уйдешь, куда ты направишься?"
"Может быть, на север, а может быть на юг. Может быть, навещу Струпа в его берлоге, отомщу ему за убийства и избавлю его от бремени богатства".
"Ты отважен и любезен, но тебя ожидает та же судьба, что и остальных!" — печально воскликнула Твиск.
"Разве нет никакого способа обмануть эту злобную тварь?"
"Обман позволит выиграть время, но в конечном счете Струп окажется хитрее".
"Расскажи, как его обмануть!"
"Приходи к чертогу Дольдиль с подарком. В таком случае огр вынужден будет оказать тебе гостеприимство и предложить в обмен дар такой же ценности. Он предложит тебе подкрепиться, но не бери ни крошки больше того, что он сам положит тебе на тарелку — иначе, взревев всеми тремя глотками, Струп обвинит тебя в хищении, и тебе придет конец. Прислушайся к моему совету, сэр Пеллинор! Ищи сокровищ и восстановления справедливости в других местах!"
"Твои доводы убедительны!" — сэр Пеллинор наклонился, чтобы поцеловать близкое прекрасное лицо, но Твиск, оглянувшись через плечо, заметила проглядывающую сквозь листву, искаженную злобой физиономию тролля Манжона. Она испуганно вскрикнула и объяснила свой испуг сэру Пеллинору — тот вскочил на ноги, выхватив меч, но Манжона уже след простыл.
Наконец Твиск и сэр Пеллинор расстались. Твиск вернулась в Щекотную обитель; что касается сэра Пеллинора, она могла только надеяться, что тот не осуществил намерение отправиться к чертогу огра. "Вот и все, что я знаю о сэре Пеллиноре", — закончила Твиск.
"И где же мне теперь его искать?"
Твиск беззаботно пожала плечами: "Кто знает? Может быть, он решил померяться силами со Струпом, а может быть и нет. Только Струп может внести ясность в этот вопрос".
"А Струп помнит, что происходило так давно?"
"Щиты всех рыцарей, погибших от руки Струпа, украшают стены его чертога. Огру достаточно бросить взгляд на свою коллекцию гербов. Но он тебе ничего не расскажет, если ты не принесешь достаточно ценный подарок".
Мэдук нахмурилась: "Он может меня просто-напросто схватить и бросить в кипящий котел".
"Вполне возможно — если ты присвоишь хотя бы толику его имущества, — Твиск поднялась на ноги. — Лучше всего послушайся моего совета и не посещай его чертог. Все три головы Струпа одинаково безжалостны".
"И все же, я хотела бы узнать о дальнейшей судьбе сэра Пеллинора".
"Увы! — вздохнула Твиск. — Не могу тебе больше ничего порекомендовать. Если ты настолько упряма, что рискнешь отправиться к огру, помни то, что я сказала сэру Пеллинору. Прежде всего тебе придется победить пару рыцарей-гоблинов, оседлавших грифонов".
"А как это сделать?"
"Разве я не научила тебя "подергунчику"? — с раздражением спросила Твиск. — После того, как гоблины и чудовища-грифоны станут беспомощны, ты можешь потребовать, чтобы тебя впустили в чертог Дольдиль. Струп вежливо пропустит тебя. Приветствуй каждую из его голов по очереди — они ревниво относятся к взаимной иерархии. Слева — Пизм, посередине — Пазм, справа — Позм. Обязательно напомни, что ты пришла в качестве гостьи и принесла хозяину чертога дар. После этого принимай только то, что огр сам тебе предложит, и не бери ничего больше! Если ты будешь строго соблюдать это правило, Струп не сможет нанести тебе вред — этому препятствует заклятие, издавна сдерживающее его кровожадность. Если Струп предложит тебе виноград, аккуратно отрывай виноградины так, чтобы с ними не отрывались черенки. Если Струп подаст тебе миску холодной каши, и в каше ты обнаружишь жучка, осторожно вынь жучка и положи его на стол — или спроси, что тебе следует с ним сделать. Не принимай никаких даров, если не можешь предложить в обмен что-либо равноценное. Если Струп примет от тебя подарок, он обязан вручить тебе равноценный дар. Превыше всего, не пытайся что-нибудь стащить у огра — его глаза успевают следить за всем, что делается вокруг".
Сэр Пом-Пом вмешался: "Насколько можно доверять слухам о том, что чаша Грааля находится в чертоге Струпа?"
"Это вполне возможно. Многие сложили головы, явившись к огру в поисках этой чаши!"
"А какие подарки могли бы усмирить кровожадность огра?" — спросил Траванте.
Твиск с удивлением спросила: "Надеюсь, вы не собираетесь рисковать жизнью?"
"Почему нет? Разве нельзя предположить, что Струп засунул мою потерянную молодость к себе в сундук, вместе с другими сокровищами?"
"Предположить такое можно, но это маловероятно", — сказала Твиск.
"Неважно. Я должен искать везде, где существует любая вероятность ее найти".
"И какой равноценный дар вы могли бы предложить Струпу взамен?" — почти насмешливо спросила Твиск.
Траванте задумался: "Тому, что я ищу, нет цены. Вы правы, здесь имеется серьезное затруднение".
"А что можно было бы предложить Струпу в обмен на чашу Грааля?" — спросил сэр Пом-Пом.
Феи, собравшиеся вокруг, потеряли интерес к беседе и упорхнули, одна за другой. Поблизости остались только три бесенка. Посовещавшись шепотом, они повалились на траву, схватившись за животики от смеха. Твиск повернулась, чтобы приструнить их: "Что это вы вдруг развеселились?"
Один из чертенят подбежал и, продолжая хихикать, что-то прошептал ей на ухо. Твиск тоже улыбнулась. Она взглянула на поляну: король Тробиус и королева Боссума все еще обсуждали предстоящий банкет с высокопоставленными должностными лицами. Твиск дала бесятам какие-то указания; три чертенка вприпрыжку побежали по краю поляны и скрылись где-то за волшебным замком. Тем временем Твиск продолжала объяснять, какого рода подарки Струп мог бы принять от Мэдук и Траванте.
Бесята вернулись, снова окольным путем; они несли с собой какой-то предмет, завернутый в лиловый шелк. Остановившись поодаль, в тени за деревьями, они тихо позвали: "Идите сюда! Сюда!"
Твиск обратилась к трем спутникам: "Давайте перейдем в более укромное место. Король Тробиус отличается исключительной щедростью — особенно в тех случаях, когда ничего не знает о принятых от него дарах".
Укрывшись за деревьями, Твиск развернула шелковую ткань: у нее в руках оказался золотой сосуд, инкрустированный сердоликами и опалами. Сверху из сосуда выступали три носика с отверстиями, обращенными в разные стороны.
"Это чрезвычайно полезный сосуд, — сказала Твиск. — Из первого носика льется сладкая медовуха, из второго — свежий терпкий эль, из третьего — неплохое красное вино. У этого сосуда есть особое приспособление, предотвращающее его использование непосвященными. Нажатие округлой кнопки из оникса приводит к ухудшению качества жидкостей, льющихся из всех трех носиков. Медовуха становится отвратительными помоями, эль приобретает такой вкус, словно его настояли на мышиных экскрементах, а вино превращается в уксус с привкусом давленых клопов. Для того, чтобы напитки снова стали пригодными к употреблению, необходимо нажать темно-красную гранатовую кнопку. Если гранатовую кнопку нажимают второй раз, качество трех напитков повышается вдвое. Говорят, что медовуха становится цветочным нектаром, напоенным солнечным светом, эль приобретает богатейший аромат, проясняющий мысли, а вино напоминает сказочный эликсир жизни".
Мэдук с почтением смотрела на золотой сосуд: "А что будет, если нажать гранатовую кнопку в третий раз?"
"Никто не смеет даже помышлять о такой степени совершенства. Напитки такого рода предназначены только для существ высшей сферы бытия".
"А если нажать два раза кнопку из оникса?"
"Из трех носиков сосуда станут выливаться темные жидкости, вязкие, едкие и вонючие: мефалим, какодил и кадаверин".
"Что, если нажать ониксовую кнопку в третий раз?" — ухмыльнулся сэр Пом-Пом.
Твиск раздраженно махнула рукой: "Незачем вдаваться в такие детали. Струп обязательно захочет приобрести этот сосуд и примет его в дар. Не могу больше ничего для вас сделать, но настоятельно рекомендую идти на юг, а не на север, подальше от чертога Дольдиль. Мы замешкались — уже смеркается!" Твиск поцеловала Мэдук в лоб и сказала: "Сохрани платок из розового шелка — тебе еще понадобится ночное убежище. Если ты выживешь, может быть, мы еще увидимся".
2
Мэдук и Траванте завернули золотой сосуд в лиловую шелковую ткань, и сэр Пом-Пом перекинул этот узелок через свое крепкое плечо. Без дальнейших слов они обошли Придурковатую поляну по краю и направились прочь по Шаткой тропе.
В этот погожий вечер на тропе наблюдалось необычное оживление. Мэдук, сэр Пом-Пом и Траванте не успели пройти милю, как впереди, издалека, послышалась пронзительная перекличка феерических фанфар, по мере приближения становившаяся оглушительной. По тропе скакали сломя голову шесть всадников-эльфов в черных шелковых одеяниях и шлемах хитроумной конструкции. Они ехали на странных мохнатых зверях, широких и приплюснутых, словно скользивших над землей на когтистых лапах, мотая черными головами, напоминавшими бараньи черепа с выпуклыми зелеными глазами. Шесть феерических рыцарей пронеслись шумной кавалькадой, низко наклонившись в седлах, с развевающимися за спинами черными плащами, с язвительно сосредоточенными лицами. Топот мохнатых лап удалялся, пронзительные звуки горнов растворились вдали. Мэдук и ее друзья продолжили путь на север.
Траванте резко остановился, после чего отбежал в сторону, вглядываясь в лесную чащу. Через несколько секунд, однако, он отвернулся, качая головой: "Иногда мне кажется, что она где-то близко, что она следует за мной — может быть, потому что ей одиноко, или по какой-то другой, непонятной причине. Но как только я пытаюсь разглядеть ее получше, она исчезает".
Мэдук пригляделась в том же направлении: "Я могла бы чем-нибудь помочь, если бы знала, как она выглядит".
"Теперь она уже приобрела несколько потрепанный и засаленный вид, — огорченно сказал Траванте. — Тем не менее, принимая во внимание все обстоятельства, она все еще была бы мне полезна, и я не отказался бы ее поймать".
"Мы будем смотреть во все глаза", — пообещала Мэдук, после чего задумчиво прибавила: "Надеюсь, я не потеряю свою молодость таким же образом".
Траванте энергично возразил: "Это невозможно! У тебя гораздо больше чувства ответственности, чем у меня было в твоем возрасте".
Мэдук невесело рассмеялась: "В Хайдионе меня ежедневно обвиняли в безответственности! Кроме того, меня беспокоит сэр Пом-Пом: он стал каким-то серьезным и настороженным, что странно в его возрасте. Наверное, он слишком долго общался с лошадьми в конюшне".
"Вполне может быть! — заявил Траванте. — Грядущее, несомненно, сулит множество неожиданностей. Кто знает, что мы найдем, когда Струп откроет сундук с сокровищами?"
"Вряд ли он это сделает! Даже после того, как сэр Пом-Пом вручит ему драгоценный дар".
"Боюсь, мой подарок не отличается особой ценностью — хотя фея Твиск заверила меня, что он подойдет".
"Я тоже не могу предложить ничего особенного", — отозвалась Мэдук. Она указала на помощника конюшего, шагавшего впереди: "Сэр Пом-Пом что-то заметил. Он остановился и чешет в затылке".
Вскоре поведению Пом-Пома нашлось объяснение: навстречу по тропе выехала сильфида сказочной красоты, сидевшая боком в седле на белом единороге, подложив одну изящную ногу под другую, небрежно болтавшуюся. Тело сильфиды прикрывали только золотистые пряди ее длинных волос; она правила единорогом, слегка подергивая гриву тонкими пальцами. Сильфида и единорог словно светились внутренним светом, и сэр Пом-Пом был явно зачарован этим волшебным зрелищем.
Сильфида придержала белого единорога и рассматривала трех путников с любопытством, широко открыв глаза: "Добрый вечер! — приветливо сказала она. — Куда вы направляетесь?"
"Мы — странники; каждый из нас гонится за мечтой, — ответил Траванте. — В данный момент поиски ведут нас к чертогу Дольдиль".
Сильфида мягко улыбнулась: "Вы можете найти не то, что ищете".
"Мы собираемся обратиться к огру Струпу по всем правилам вежливости, — пояснил Траванте. — Каждый из нас вручит ему ценный дар, и мы ожидаем радушного приема".
Сильфида с сомнением покачала головой: "Я слышала, как из чертога Дольдиль доносились вопли, стоны, жалобные крики и отчаянные проклятия, но радостные возгласы там никогда не раздавались".
"По-видимому, огр Струп не расположен к веселому времяпровождению", — предположил Траванте.
"У Струпа мрачный темперамент, и я не стала бы полагаться на его гостеприимство. Тем не менее, вы, конечно, лучше знаете, как вам следует поступить. А теперь мне пора. Банкет начнется, когда под деревьями закружатся светлячки, и я не хотела бы опоздать", — сильфида похлопала единорога по загривку.
"Не спешите! — взмолился Пом-Пом. — Подождите немного!"
Сильфида придержала единорога за гриву; тот наклонил голову и стал рыть копытом землю: "Чего ты хочешь?"
Мэдук ответила за помощника конюшего: "Все это не так уж важно. Сэр Пом-Пом восхищается игрой света в ваших длинных золотистых волосах".
Сэр Пом-Пом поджал губы: "Я мог бы отказаться от чаши Грааля и от всего на свете — лишь бы поехать вместе с вами в Щекотную обитель".
Мэдук сухо сказала: "Проявляй сдержанность, сэр Пом-Пом! Не сомневаюсь, что госпожа сильфида предпочитает, чтобы твои холодные потные руки не хватались за ее груди на всем пути до Придурковатой поляны!"
Сильфида весело рассмеялась: "Мне нужно торопиться. Прощайте, прощайте! Мы никогда больше не встретимся — я знаю!" Сильфида похлопала единорога по белому загривку, и тот побежал трусцой по Шаткой тропе.
"Пойдем, сэр Пом-Пом! — позвала Мэдук. — Что ты стоишь, уставившись на дорогу?"
"Сэр Пом-Пом не может оторвать глаз от белого хвоста единорога", — серьезно сказал Траванте.
"Хмф", — фыркнула Мэдук.
Помощник конюшего попытался объяснить свое любопытство: "Не могу понять, как она не мерзнет — дует прохладный влажный ветер".
"Действительно! — поддержал его Траванте. — Мне пришел в голову тот же вопрос".
"Я внимательно ее разглядел, — продолжал Пом-Пом, — и не заметил никаких признаков гусиной кожи".
"Пора сменить тему разговора, — решительно заявила Мэдук. — Пойдем дальше?"
Они снова зашагали по Шаткой тропе. Когда солнце скрылось за деревьями, Мэдук выбрала открытый участок неподалеку от тропы, расстелила розовый с белым платок и произнесла заклинание: "Возведимус!" На поляне вырос розовый с белыми полосами шатер.
Все трое зашли внутрь и, как прежде, обнаружили три мягкие постели и стол, уставленный аппетитными блюдами; внутренность шатра озаряли четыре светильника на бронзовых подставках. Они ужинали не торопясь, но молчаливо — мысли каждого были сосредоточены на чертоге Дольдиль и ненадежном гостеприимстве огра Струпа. Когда они наконец улеглись спать, всем им снились тревожные сны.
Поутру путники встали, позавтракали, сложили шатер и отправились на север; вскоре они вышли к перекрестку, где стоял столб Айдильры. Направо, то есть на восток, дорога Манкинса привела бы их в конце концов к Икнильдскому пути. Налево дорога терялась в глуши Тантревальского леса.
Мэдук и ее друзья немного задержались у столба Айдильры, а затем, так как больше ничего не оставалось, повернули налево и, покорные судьбе, зашагали по дороге Манкинса.
Часа через два они приблизились к обширной прогалине на берегу реки. В глубине прогалины возвышался громоздкий чертог Дольдиль. Мэдук и ее друзья задержались, чтобы получше рассмотреть эту серокаменную твердыню и аккуратно подстриженный газон перед входом, где сложили головы многие отважные рыцари. Мэдук посмотрела на сэра Пом-Пома, на Траванте и снова на сэра Пом-Пома: "Не забывайте! Не берите ничего, кроме того, что вам предложат! Струп будет прибегать к всевозможным уловкам, и нам нужно быть в десять раз бдительнее его! Вы готовы?"
"Я готов", — сказал Траванте.
"Мы проделали долгий путь, — глухо отозвался сэр Пом-Пом. — Теперь поздно поворачивать назад".
Они вышли из-под прикрытия деревьев и приблизились к чертогу. Тут же с грохотом поднялись решетчатые ворота, и на газон выехали галопом два приземистых рыцаря в черных латах, с закрытыми забралами и копьями наперевес. Рыцари ехали на четвероногих грифонах, покрытых зеленовато-черной чешуей, с плоскими головами, напоминавшими не то драконьи, не то осиные, и с веерами железных шипов вместо крыльев.
Один из рыцарей хрипло зарычал: "Какое наглое безрассудство побудило вас нарушить границы частной собственности? Мы вызываем вас — и никакие оправдания не позволят вам уклониться от поединка! Кто из вас решится с нами сразиться?"
"Никто, — ответила Мэдук. — Мы ни в чем не виноваты. Мы — странники, и хотели бы засвидетельствовать почтение знаменитому господину Струпу Трехглавому".
"Все это прекрасно и замечательно, но можете ли вы предложить господину Струпу что-нибудь полезное или забавное?"
"Мы могли бы предложить занимательную беседу и приятное времяпровождение в нашей компании".
"Этого недостаточно".
"Кроме того, мы принесли сэру Струпу подарки. Нельзя не признать, что ценность нашим дарам придают скорее наши намерения, нежели их стоимость".
"Таким образом, ваши дары гроша ломаного не стоят".
"Несмотря на это, мы ничего не хотим взамен".
"Ничего?"
"Ничего".
Рыцари-гоблины посоветовались полушепотом, после чего ближайший сказал: "Мы решили, что вы — не более чем нищие бродяги и проходимцы. Нам нередко приходится охранять сэра Струпа от таких, как вы. Приготовьтесь к бою! Кто первый вступит с нами в поединок?"
"Не я, — сказала Мэдук. — У меня нет копья".
"Не я, — сказал сэр Пом-Пом. — У меня нет коня".
"Не я, — сказал Траванте. — У меня нет ни щита, ни шлема".
"Тогда нам придется драться на мечах, пока тот или иной из противников не будет изрублен в куски".
"Может быть, вы не заметили, — сказал Траванте, — но у нас нет мечей".
"Как вам угодно! Мы будем биться дубинами, пока зеленый газон не покраснеет от крови и разбрызганных мозгов".
Потеряв терпение, Мэдук прошипела заклятие, напустив "подергунчика" на чудовищного грифона ближайшего рыцаря. Пронзительно заверещав, грифон подскочил высоко в воздух, трепеща веерами железных шипов, после чего, брыкаясь и бросаясь из стороны в сторону, стал носиться по поляне и в конце концов с шумом свалился в реку, где рыцарь, обремененный тяжестью доспехов, быстро утонул и бесследно исчез под водой. Второй рыцарь издал яростный боевой клич и бросился в атаку с копьем, нацеленным на Мэдук. Мэдук подвергла тому же заклятию второго грифона, подскочившего еще выше и перекувыркнувшегося в воздухе: второй рыцарь упал на голову с большой высоты и сломал шею.
"Что ж, — заключила Мэдук. — Пора познакомиться с гостеприимством огра Струпа".
Все трое прошли под открытыми подъемными воротами на пропитанный неприятными запахами внутренний двор, окруженный многоярусными парапетами с амбразурами. На высокой двери из окованных чугуном бревен висел огромный дверной молоток в форме оскалившейся песьей головы. Напрягаясь изо всех сил, сэр Пом-Пом сумел приподнять молоток и дал ему упасть.
Прошло несколько мгновений. Над парапетами наклонился гигантский торс с тремя головами: "Кто тут производит мерзкий шум и нарушает мой покой? Разве мои привратники не предупредили вас, что я отдыхаю?"
Мэдук ответила, стараясь сдерживать дрожь в голосе: "Они в ужасе убежали, как только нас увидели, господин Струп".
"Удивительное дело! Кто вы такие?"
"Ни в чем не повинные странники, не более того, — сказал Траванте. — Так как мы проходили мимо, мы решили, что было бы невежливо не засвидетельствовать наше почтение. Если вы сочтете возможным оказать нам гостеприимство, мы вручим вам дары, как это принято среди благовоспитанных людей".
Пизм, левая голова огра, выругался: "Буста батаста! У меня единственный слуга, сенешаль Наупт. Он стар и немощен. Не слишком раздражайте его и ничем не обременяйте его согбенные дряхлые плечи. И не пытайтесь похитить мое ценное имущество — иначе вам несдобровать!"
"Можете не беспокоиться по этому поводу, — пообещал Траванте. — Мы честнее праведных мучеников".
"Рад слышать! Посмотрим, соответствует ли ваше поведение вашему бахвальству".
Головы исчезли за парапетом. Вскоре послышались гулкие возгласы, сотрясавшие стены чертога: "Наупт, куда ты запропастился? Где ты спрятался, сонный старый подонок? Вылезай сию минуту, а то на тебе живого места не останется!"
"Я здесь! — отозвался пронзительный тенор. — Готов служить, как всегда!"
"Ба, батаста! Отворяй ворота, принимай гостей, ждущих снаружи! А потом сходи, набери репы для котла!"
"Лука тоже набрать, ваша честь?"
"И луковиц принеси, пару дюжин — без них в супе чего-то не хватает. Но сперва впусти гостей".
Вскоре застонали и заскрипели петли бревенчатых дверей, и две высокие створки распахнулись. В проеме стоял сенешаль Наупт: помесь тролля, человека и, возможно, древесного гнома. Пузатый служитель огра был всего лишь на дюйм выше сэра Пом-Пома, но в два раза шире в поперечнике. Серые фланелевые бриджи плотно облегали его тощие ноги и шишковатые колени; серый камзол так же плотно обтягивал костлявые плечи и острые локти. Несколько влажных темных локонов прилипли ко лбу; круглые черные глаза пучились по бокам длинного кривого носа. Рот сенешаля напоминал увядший серый бутон над маленьким заостренным подбородком, тяжелые мягкие щеки свисали ниже подбородка.
"Входите, — сказал Наупт. — Как прикажете представить вас сэру Струпу?"
"Я — принцесса Мэдук. Это сэр Пом-Пом из замка Хайдион — по меньшей мере из подсобных помещений этого замка. А это — философ Траванте".
"Очень хорошо, достопочтенные! Будьте добры, следуйте за мной. Ходите осторожно, чтобы не повредить каменные плиты".
Наупт, передвигавшийся трусцой на цыпочках, провел троих путников по отдававшему сладковатым духом разложения темному коридору с высоким сводчатым потолком. Влага сочилась их трещин каменных стен; пучки серой плесени росли там, где в трещинах скопились наслоения грязи.
За поворотом коридора пол горбился несколькими покатыми буграми; коридор снова повернул — перед ними открылся огромный зал, настолько высокий, что своды его терялись в тенях. На балконе вдоль противоположной стены выстроился ряд пустовавших клетей; по стенам были развешаны сотни щитов, украшенных всевозможными эмблемами. Над каждым щитом был закреплен человеческий череп в стальном рыцарском шлеме, обозревавший зал пустыми глазницами.
Мебель Струпа, немногочисленная и грубо сколоченная, не отличалась чистотой. Перед камином, где горели восемь поленьев, стоял длинный стол из тяжеловесных дубовых досок. Стол окружала дюжина стульев, а во главе стола возвышалось гигантское кресло, в три раза больше обычного.
Наупт провел троих гостей в центр зала, после чего, подпрыгивая на тощих ногах, знаком приказал им остановиться: "Я сообщу сэру Струпу о вашем прибытии. Вы — принцесса Мэдук, здесь — сэр Пом-Пом, а это — философ Траванте, я правильно понимаю?"
"Вы почти не ошиблись, — сказала Мэдук. — Здесь философ Траванте, а это — сэр Пом-Пом".
"А! Теперь все ясно! Я позову сэра Струпа, после чего мне придется заняться приготовлением ужина. Вы можете подождать здесь. Смотрите, не берите ничего, что вам не принадлежит".
"Разумеется! — возмутился Траванте. — Меня начинают оскорблять ваши подозрения!"
"Неважно, неважно. Когда наступит время оправдываться, вы не сможете сказать, что вас никто не предупредил", — Наупт удалился, семеня маленькими тощими ножками.
"Здесь холодно, — пожаловался сэр Пом-Пом. — Пойдем, погреемся у камина".
"Ни в коем случае! — воскликнула Мэдук. — Ты хочешь попасть в суп Струпа? Поленья, поддерживающие огонь — имущество Струпа. Тепло, ими излучаемое — также его собственность, мы не можем бесплатно им пользоваться".
"Щекотливая ситуация, — ворчал Пом-Пом. — Дышать воздухом в этом чертоге тоже запрещено?"
"Дышать можно, так как воздух распространяется из-за пределов поместья Струпа и не может принадлежать ему лично".
"Рад слышать, — сэр Пом-Пом обернулся. — Кажется, кто-то идет. Струп собственной персоной".
В зал вошел огр Струп. Он сделал пять размашистых шагов вперед и внимательно рассмотрел гостей всеми тремя головами. У грузного огра, высотой в два человеческих роста, выпячивалась бычья грудь; огромные толстые руки и ноги напоминали кряжистые стволы деревьев. Круглые тяжелые головы, скуластые и курносые, с пухлыми лиловыми губами, то и дело поглядывали одна на другую выпуклыми белесо-серыми глазами. На каждой из голов была нахлобучена треуголка: на Пизме зеленая, на Пазме желтовато-коричневая, на Позме — горчично-охряная.
Головы закончили инспекцию. Средняя голова, Пазм, произнесла: "Зачем вы пришли? Вы решили укрываться от непогоды и занимать место в моем чертоге?"
"Мы пришли засвидетельствовать почтение, как того требуют правила вежливости, — ответила Мэдук. — Вы пригласили нас войти, и нам ничего не осталось, как занять место под вашим кровом".
"Ба, батаста! Лукавый ответ. Ну и что вы торчите на одном месте, как жерди?"
"Мы не хотели бы злоупотреблять вашим гостеприимством, а поэтому ожидаем ваших указаний".
Струп промаршировал к креслу во главе стола и уселся: "Вы можете присоединиться ко мне за столом".
"Следует ли нам сесть на стулья, сэр Струп, невзирая на износ, возможный в результате такого их использования?"
"Ба! Будьте осторожны! Это ценная антикварная мебель!"
"В таком случае, не желая причинять ущерб вам и вашему имуществу, мы предпочли бы стоять".
"Садитесь".
"Пользуясь теплом, исходящим из камина, или поодаль?"
"Как вам угодно".
Мэдук показалось, что она уловила в последнем ответе огра лукавую неопределенность: "Это не повлечет за собой какую-нибудь задолженность или какой-нибудь штраф?"
Все три головы Струпа одновременно нахмурились: "В вашем случае я сделаю исключение и не возьму никакой платы за тепло и свет, исходящие из камина".
"Благодарю вас, сэр Струп", — все трое осторожно расселись, глядя на Струпа в почтительном молчании.
"Вы голодны?" — спросил Позм.
"Не очень, — ответила Мэдук. — Так как мы зашли ненадолго, мы не стремимся поглощать пищу, запасенную вами для себя или для Наупта".
"Просто какие-то воплощения скромности и приличия! Посмотрим, однако", — Пизм обернулся, напрягая мощную шею, и заорал так громко, что Пазм отшатнулся: "Наупт! Тащи фрукты! Проявим щедрость и великодушие!"
Наупт приблизился к столу с большим оловянным подносом; на подносе была навалена целая гора спелых груш, персиков, вишен, винограда и слив. В первую очередь он предложил поднос Струпу. "Я съем грушу", — сказал Пизм. "Возьму дюжину аппетитных вишен", — кивнул Пазм. "Сегодня я полакомлюсь парой слив", — решил Позм.
Наупт предложил поднос Мэдук, но та с улыбкой покачала головой: "Благодарю вас, но правила хорошего тона вынуждают нас отказаться, так как нам нечего предложить взамен".
Расплывшись в ухмылке, Пазм проворковал: "Каждый из вас может попробовать по виноградине, не принимая на себя никаких обязательств".
Мэдук снова покачала головой: "Мы можем случайно отломить черенок или проглотить косточку — и тем самым поставить себя в неудобное положение, взяв больше предложенного".
Пизм нахмурился: "У вас превосходные манеры, но они начинают раздражать, так как из-за них задерживается мой ужин".
Позм вмешался: "Так или иначе, кажется, вы упомянули о каких-то подарках?"
"Совершенно верно! — ответила Мэдук. — Как вы можете видеть, мы не богаты, и наши дары, хотя мы предлагаем их от всего сердца, не отличаются высокой рыночной стоимостью".
"Такие дары, в конце концов, лучше любых других! — прибавил Траванте. — Они заслуживают большего внимания, чем мишура из драгоценностей или флаконы с приторными духами".
"Батаста! — произнес Пизм. — Всякой мелочи есть место в механизме бытия. Так что же вы можете предложить?"
"Всему свое время, — ответствовала Мэдук. — В данный момент я хотела бы что-нибудь выпить".
"Никаких проблем! — обрадовался Пизм. — Не так ли, Позм?"
"Чем скорее, тем лучше, — отозвался Позм. — Дело идет к вечеру, а мы еще не поставили котел на огонь".
Пазм закричал: "Наупт, убери фрукты! Принеси-ка побыстрее бокалы, нам хочется пить!"
Наупт поспешил убрать поднос с фруктами и вернулся с бокалами на другом подносе, предлагая бокалы гостям. Мэдук вежливо обратилась к Струпу: "Красивые, увесистые бокалы! Разрешаете ли вы нам пользоваться ими по нашему усмотрению, не обременяя себя никакими обязательствами?"
"Мы не какие-нибудь теоретики, блуждающие мыслями выше облака ходячего! — добродушно заявил Пазм. — Для того, чтобы пить, необходимо пользоваться той или иной емкостью, и бокал является подходящей емкостью. В противном случае наливаемая жидкость окажется на полу!"
"Короче говоря, вы можете пользоваться бокалами безвозмездно", — пояснил Пизм.
"Наупт, принеси клубничного вина! — приказал Позм. — Мы желаем утолить жажду".
Мэдук сказала: "Пока мы пьем, вы могли бы также рассмотреть вопрос о дарах, причитающихся с вас в обмен на наши дары. Правила хорошего поведения требуют, чтобы ценность даров, вручаемых гостям, была не меньше ценности даров, полученных от гостей".
"Что за ерунда?" — взревел Пазм.
Пизм выразился более сдержанно и даже подмигнул при этом другим головам: "Такое обсуждение ничему не повредит. Не забывайте о наших привычках!"
"Верно! — с усмешкой отозвался Позм. — Наупт, ты приготовил луковицы для супа?"
"Приготовил, ваша честь".
"Отложи их пока что. Возникла небольшая задержка, а лук лучше не разваривать".
"Как будет угодно вашей чести".
"Налей нашим гостям клубничного вина — они потребовали, чтобы мы помогли им утолить жажду".
"Ничего подобного! — возразила Мэдук. — Мы никогда не позволили бы себе злоупотреблять вашей щедростью! Сэр Пом-Пом, вынимай золотой сосуд. Я выпью медовухи".
Развернув узелок, Пом-Пом поставил на стол золотой сосуд и налил Мэдук бокал медовухи.
Траванте сказал: "Сегодня я не прочь выпить хорошего красного вина".
Сэр Пом-Пом налил Траванте бокал из соответствующего носика: "А я выпью освежающего терпкого эля!"
Из третьего носика помощник конюшего налил себе пенистого эля.
Три головы Струпа с изумлением наблюдали за происходящим, после чего стали тихо бормотать, о чем-то советуясь. Пазм громко сказал: "Достопримечательный сосуд!"
"Очень даже достопримечательный! — подтвердил сэр Пом-Пом. — Раз уж разговор зашел о сосудах, что вы знаете о чаше Грааля?"
Три головы тотчас же нагнулись вперед и уставились на Пом-Пома.
"Я не расслышал, — сказал Пизм. — Ты что-то спросил?"
"Нет, нет! — воскликнула Мэдук. — Конечно, нет! Ни в коем случае! Никаких вопросов! Даже никаких намеков на вопрос! Вы неправильно поняли сэра Пом-Пома! Он всего лишь похвалил свежесть эля!"
"Хмф. А жаль!" — сказал Пазм.
"Информация дорого стоит, — сухо обронил Позм. — Мы ее бережем!"
Пизм вмешался: "Так как вам позволено бесплатно пользоваться бокалами по своему усмотрению, может быть, вы позволите нам попробовать содержимое этого достопримечательного сосуда?"
"Разумеется! — согласилась Мэдук. — Того требуют хорошие манеры! Что вы предпочитаете?"
"Медовуху", — сказал Пизм.
"Вино", — сказал Пазм.
"Мне нравится свежий эль", — сказал Позм.
Наупт поставил три пустых бокала, и сэр Пом-Пом наполнил их, после чего Наупт подал соответствующие бокалы соответствующим головам.
"Превосходно!" — похвалил Пизм.
"Доброе вино, высокого качества!" — отозвался Пазм.
"Батаста! — воскликнул Позм. — Давно не пил такого прекрасного эля!"
"Пожалуй, нам пора предложить наши дары, — сказала Мэдук. — После этого вы можете предложить нам что-нибудь равноценное, и мы продолжим наш путь".
"Ба батаста! — проворчал Пазм. — От всех этих разговоров о дарах у меня уши вянут".
Пизм снова подмигнул огромным белесым глазом: "Вы забыли нашу маленькую хитрость?"
"Неважно! — отозвался Позм. — Не следует приводить гостей в замешательство. Принцесса Мэдук, нежное и свежее создание! Какой подарок ты нам принесла?"
"Это ценный дар — последние вести о вашем возлюбленном брате, огре Хиглауфе! Месяц тому назад он разбил в пух и прах отряд из шестнадцати тяжеловооруженных рыцарей под Холенскими утесами. Московский царь собирается наградить его каретой, запряженной шестью белыми медведями, с эскортом из дюжины персидских павлинов. Хиглауф носит новую мантию из рыжего лисьего меха и высокие меховые шапки на всех головах. Он чувствует себя неплохо — его тревожит только чирей на шее средней головы; кроме того, у него побаливает нога после укуса бешеной собаки. Он просил передать братские приветствия и приглашает вас навестить его в замке под Верхним Тромском на реке Удавне. Надеюсь, эти новости вас порадовали — таков мой подарок".
Все три головы моргнули и презрительно хмыкнули. "А, ба! — сказал Позм. — Такой подарок немногого стоит. Плевать я хотел на то, почему у Хиглауфа разболелась нога, и его белым медведям я не завидую".
"Я сделала все, что могла, — развела руками Мэдук. — Что вы предложите взамен?"
"Что-нибудь равноценное, и ни на йоту больше!"
"Как вам угодно. Вы могли бы отблагодарить меня новостями о моем хорошем знакомом, сэре Пеллиноре из Аквитании, навестившем вас много лет тому назад".
"Сэр Пеллинор из Аквитании? — три головы поразмышляли и посовещались. — Пизм, ты помнишь сэра Пеллинора?"
"Нет, мне показалось. Я спутал его с сэром Придцелотом из Ломбардии, он был жестковат. Позм, а ты что-нибудь такое помнишь?"
"По имени не могу припомнить. Какой у него герб?"
"Три красные розы на голубом поле".
"Нет, не помню ни имени такого, ни герба. Многие посетители чертога Дольдиль — по сути дела, большинство, если не все — лишены всяких нравственных принципов и позволяют себе похищать имущество или прибегать к обману. Эти преступники, все до одного, несут наказание и служат основным ингредиентом питательного супа — что, в большинстве случаев, становится наиболее выдающимся достижением в их бесполезной жизни. Щиты с их гербами висят вдоль стен нашего чертога. Можете взглянуть — бесплатно и не обременяя себя обязательствами. Видите ли вы где-нибудь щит вашего приятеля, сэра Пеллинора, с тремя красными розами на голубом поле?"
"Нет, — призналась Мэдук. — Не вижу ничего похожего".
"Наупт! Ты где?" — позвал Пазм.
"Здесь, ваша честь!"
"Просмотри записи в регистрационной книге. Проверь, принимали ли мы когда-нибудь некоего сэра Пеллинора из Аквитании".
Наупт убежал на цыпочках из зала и вернулся через несколько секунд: "Такое имя не значится, ваша честь, ни в списке как таковом, ни в сборнике рецептов. Сэр Пеллинор нам неизвестен".
"Тогда мне придется ограничиться таким ответом, и он полностью освобождает меня от дальнейшей задолженности. А теперь — мудрец Траванте! Какой подарок ты нам предложишь?"
"Я приношу вам дар величайшей ценности — хотя, конечно, им следует правильно пользоваться. Всю жизнь я затратил на его приобретение! Сэр Струп, я предлагаю вам заслуженную долгими трудами старость, вместе с почтением, которого она заслуживает. Это поистине щедрый дар".
Три головы Струпа скорчили гримасы, и огромная рука огра почесала три подбородка, один за другим. Позм спросил: "Почему бы ты безвозмездно расстался со столь ценным приобретением?"
"Из уважения к вам, хозяину этого чертога, в надежде, что старость принесет вам не меньшую пользу, чем мне. Но я не приношу этот дар безвозмездно. Взамен вы могли бы восстановить во мне поверхностное и бессодержательное состояние, называемое молодостью — я потерял ее где-то по пути. Если моя молодость по случайности хранится в одном из сундуков на вашем чердаке, я мог бы сразу ею воспользоваться, и она сослужила бы мне добрую службу".
"Наупт, ты здесь?" — позвал Пизм.
"Здесь, ваша честь!"
"Ты слышал условия Траванте. Хранится ли что-либо подобное его описанию в сокровищнице чертога?"
"Уверен, что нет, ваша честь".
Струп обернулся тремя лицами к Траванте: "В таком случае тебе придется сохранить дар старости — я не могу предложить взамен ничего равноценного. Наша сделка, таким образом, не состоялась. А ты, сэр Пом-Пом, что ты можешь предложить?"
"По правде говоря, у меня ничего нет, кроме этого золотого сосуда".
Позм быстро сказал: "Незачем извиняться, золотой сосуд нас вполне устроит".
"Согласен, — поддержал его Пазм. — Это полезный подарок, в отличие от более абстрактных предложений принцессы Мэдук и мудреца Траванте".
"Существует одно препятствие, — сказал сэр Пом-Пом. — Если я его подарю, у меня больше не будет сосуда, из которого я мог бы наливать напитки. Предложите взамен что-нибудь подходящее — например, старинный кубок с двумя ручками, предпочтительно голубого цвета. Я мог бы принять его в качестве ответного дара".
Пизм позвал: "Наупт? Куда ты опять пропал? Заснул у печи? Не спи и не мешкай, а то не поздоровится!"
"Как всегда, делаю все, что могу, ваша честь!"
"Так слушай же! Сэр Пом-Пом нуждается в посудине, позволяющей разливать напитки. Найди ему что-нибудь подходящее".
"Будет сделано, ваша честь! Сэр Пом-Пом, какую посудину вы предпочитаете?"
"Ну, какую-нибудь неказистую старую чашу с двумя ручками, бледно-голубую".
"Поищу в кладовке — может быть, смогу найти что-нибудь в этом роде".
Наупт удалился трусцой и вскоре вернулся с целой коллекцией чаш, кружек и кубков. Ни один из сосудов не устроил сэра Пом-Пома. Одни были слишком широки, другие слишком узки, некоторые слишком тяжелы, а в остальных его не устраивала расцветка. Наупт бегал в кладовку и обратно, пока весь длинный стол не был уставлен всевозможными емкостями.
Огр Струп начинал терять терпение. Позм выступил от лица всех голов: "Неужели, сэр Пом-Пом, во всей этой коллекции нет ничего, что удовлетворяло бы твоим требованиям?"
"На самом деле нет. Эта чаша слишком большая. У этого приземистого кубка слишком толстые стенки. А этот бокал разрисован совершенно неподходящими орнаментами".
"А! — хлопнул себя по лбу Наупт. — Помните тот странный старый кубок — мы когда-то его отобрали у ирландского монаха? Может быть, это именно то, что предпочитает сэр Пом-Пом?"
"Может быть, — осторожно сказал сэр Пом-Пом. — Принесите его, посмотрим".
"Не помню, куда я его засунул, — бормотал себе под нос Наупт. — Кажется, я его видел в тумбочке рядом со входом в подземелье".
Наупт убежал и вернулся с пыльной старой чашей, бледно-голубой, с двумя немного отличающимися по величине ручками.
Мэдук заметила небольшую щербинку на ободе — и во всех других отношениях чаша точно соответствовала рисунку, хранившемуся в библиотеке Хайдиона. Она сказала: "Это тебе подойдет, сэр Пом-Пом. Возьми эту чашу и перестань торговаться — конечно, это подержанный и даже немного поврежденный сосуд, но что поделаешь!"
Сэр Пом-Пом взял чашу дрожащими руками: "Да, наверное, это мне подойдет".
"Хорошо! — сказал Пазм. — Вся это проволочка с дарами и обменом подошла к концу. Теперь пора заняться другими вопросами".
Позм обратился к Наупту: "Ты уже составил счет за убытки?"
"Еще нет, ваша честь!"
"Не забудь включить в него сбор за время, которое мы потеряли, беседуя с принцессой Мэдук и мудрецом Траванте. Сэр Пом-Пом принес полезный дар, но Мэдук и Траванте пытались морочить нам головы всевозможной болтовней и чепухой! Они должны понести наказание за мошенничество!"
Позм сказал: "Положи луковицы в котел и приготовь на кухне ножи и разделочные доски".
Мэдук нервно облизала губы и произнесла срывающимся голосом: "Вы, случайно, не собираетесь сделать то, что, как я подозреваю, вы собираетесь сделать?"
"Ха, батаста! — заявил Пизм. — Твои подозрения недалеки от истины!"
"Но мы ваши гости!"
"Тем вкуснее вы будете, особенно с приправой моего собственного приготовления, из остряка с хреном".
"Прежде чем мы приступим к разделке, однако, неплохо бы промочить горло, — заметил Пазм. — От всех этих разговоров в глотке пересохло. Причем у нас есть прелюбопытнейший золотой сосуд!"
"Прекрасная мысль!" — поддержал Позм.
Сэр Пом-Пом поднялся на ноги: "Позвольте продемонстрировать наилучший метод обращения с волшебным сосудом. Я ему научился благодаря длительному опыту. Наупт, найди кружки побольше! Пизм, Пазм и Позм не желают пробовать любимые напитки по капле — воздержанию здесь не место!"
"Правильно! — воскликнул Пазм. — Наупт, принеси большие оловянные кружки, мы выпьем на славу!"
"Так точно, ваша честь!"
Пом-Пом обхватил ладонями золотой сосуд: "Так что вы желаете пить?"
"Хочу выпить полную кружку медовухи!" — сказал Пизм.
"Я бы выпил того же красного вина, что и раньше, но гораздо больше!" — пожелал Пазм.
"А мне не терпится наглотаться прохладного шипящего эля — и смотри, чтобы пена отстоялась!"
Сэр Пом-Пом наполнил три кружки из трех носиков сосуда, а Наупт подал их Трехглавому Струпу.
"Опрокиньте кружки, пейте на здоровье! — подбодрил огра Пом-Пом. — В сосуде много осталось".
Струп схватил обеими руками три кружки и залпом опрокинул их содержимое в глотки Пизма, Пазма и Позма.
Прошло три секунды. Огромное круглое лицо Пизма стало ярко-красным, его глаза вылезли из головы на три вершка, а зубы со стуком выпали на пол. Физиономия Пазма задрожала крупной дрожью и, казалось, перевернулась. Лицо Позма почернело, как уголь, а из глаз у него метнулись красные языки пламени. Огр Струп поднялся на ноги и стоял, покачиваясь. Из его огромного брюха донеслось ворчание, завершившееся приглушенным взрывом — Струп Трехглавый упал на спину и развалился на несколько кусков. Траванте быстро шагнул вперед, взял в руку массивный меч огра и отсек три головы от остатков торса: "Наупт, ты где?"
"Здесь, ваша честь!"
"Возьми эти три головы и сейчас же брось их в огонь, чтобы от них ничего не осталось".
"Так точно, ваша честь!" Наупт оттащил огромные головы к камину и бросил их в средоточие пламени.
"Проследи за тем, чтобы они сгорели до тла! — приказал ему Траванте. — А теперь другой вопрос: у вас в темнице остались узники?"
"Нет, ваша честь! Струп их сожрал, всех до одного!"
"В таком случае нам незачем тут задерживаться".
"Есть еще один вопрос, — слабым голосом возразила Мэдук. — Сэр Пом-Пом, надо полагать, ты нажал кнопку из оникса, и не один раз, а два?"
"Не два, — покачал головой помощник конюшего. — Я нажал ее пять раз, а потом еще раз, для ровного счета. К сожалению, как вы можете видеть, это привело к распадению сосуда на почерневшую шелуху — содержимое разъело даже золото!"
"Сосуд Тробиуса сделал свое дело, — пожала плечами Мэдук. — Наупт, мы сохраним твою жалкую уродливую жизнь, но тебе придется исправиться!"
"С готовностью и с благодарностью, ваше высочество!"
"Отныне ты посвятишь все свое время благодеяниям, предоставляя кров и пищу усталым путникам!"
"Так точно, ваше высочество! Вы представить себе не можете, как меня радует избавление от рабства!"
"В самом деле, здесь нас больше ничто не задерживает, — сказала Мэдук. — Сэр Пом-Пом нашел то, что искал. Я узнала, что сэр Пеллинор, скорее всего, еще жив и находится в другом месте. Траванте убедился в том, что его потерянная молодость не замурована в коллекции награбленных редкостей чертога Дольдиль".
"Неудовлетворительный результат, — вздохнул Траванте. — Придется продолжать поиски".
"Пойдем! — позвала Мэдук. — Покинем поскорее это зловещее логово! Меня тошнит от его запахов".
3
Мэдук и ее спутники поспешили оставить за спиной чертог Дольдиль, обойдя стороной тело рыцаря-гоблина со сломанной шеей. Странники молча шагали на запад по дороге Манкинса — по словам Наупта, она в конечном счете должна была привести их на Великую Северную дорогу. Они то и дело оглядывались, словно ожидая, что в погоню за ними пустится какое-нибудь чудовище. Но дорога безмятежно пустовала, и тишину нарушали только птицы, чирикавшие в кронах деревьев.
Так они шли, миля за милей, погруженные в тревожные мысли. Наконец Мэдук обратилась к Траванте: "Пожалуй, я вынесла полезный урок из всей этой невероятной и ужасной истории. По меньшей мере, теперь я знаю, как зовут моего отца; кроме того, он, скорее всего, еще жив. Таким образом, мои поиски нельзя назвать тщетными. В Хайдионе я наведу дальнейшие справки — несомненно, какой-нибудь вельможа из Аквитании сможет что-нибудь сообщить о сэре Пеллиноре".
"Мои поиски тоже продвинулись, — без особого убеждения ответил Траванте. — Мне больше не нужно возвращаться ни на Придурковатую поляну, ни в чертог Дольдиль. Незначительное, но положительное развитие событий".
"Это лучше, чем ничего", — кивнула Мэдук. Она позвала опередившего их помощника конюшего: "А ты что будешь делать, сэр Пом-Пом? Ты нашел чашу Грааля! Твои поиски завершились полным успехом!"
"Я ошарашен последними событиями. Не могу поверить, что мне так повезло!"
"Но тебе и вправду повезло! Ты держишь в руках чашу Грааля, и теперь можешь рассчитывать на королевскую награду!"
"Придется серьезно над этим подумать".
"Не требуй руки принцессы королевской крови, — посоветовала Мэдук. — Некоторые девицы, не желающие выходить замуж, вздыхают и нервничают. Другие, однако, безжалостно применяют заклятия типа "трясозубки" и "подергунчика"".
"По этому поводу я уже принял окончательное решение, — сухо сказал сэр Пом-Пом. — Мне не нужна столь своевольная и капризная супруга. Принцессы не для меня".
"Может быть, Мэдук станет ласковой и послушной, когда выйдет замуж?" — с улыбкой предположил Траванте.
"Не хотел бы рисковать, проверяя справедливость этой гипотезы, — ответил сэр Пом-Пом. — Я скорее женюсь на Девонете — она достаточно привлекательна и грациозна, хотя, конечно, у нее острый язык. Помню, как она меня бранила за плохо затянутую подпругу! Тем не менее, такие недостатки исправимы — поколочу ее разок-другой, и все пройдет". Пом-Пом медленно, задумчиво кивнул: "Нет, над всем этим еще нужно подумать".
Некоторое время дорога тянулась по берегу реки — мимо запруд, затененных плакучими ивами, вдоль мелководья, где камыш дрожал, потревоженный зыбким течением. Там, где из воды возвышался серый скальный уступ, река повернула на юг; дорога же поднялась на холм и спустилась в ложбину, в сторону от реки, углубившись в рощу огромных вязов — их кроны переливались в солнечных лучах всеми оттенками зеленого.
Солнце склонялось к западу, приближались сумерки. Когда лес уже наполнился длинными черными тенями, дорога привела путников на тихую прогалину, где не было ничего, кроме развалин старой каменной хижины. Заглянув в дверной проем, Траванте обнаружил только кучу полуистлевших листьев, занесенных ветром, покосившийся старый стол и шкаф с едва державшейся на одной петле дверцей. Траванте растворил дверцу; в углу на верхней полке, почти невидимая в пыли, лежала книжечка из жесткого пергамента, в переплете из серых сланцевых пластинок. Траванте передал книжечку Мэдук: "У меня уже не те глаза, что прежде. Буквы расплываются и разбегаются, и слова не раскрывают мне свои секреты. Раньше, когда молодость еще от меня не убежала, я много читал".
"Вы понесли большую потерю, — посочувствовала Мэдук. — На вашем месте мне оставалось бы, конечно, только делать то, что делаете вы".
"Я тоже так думаю, — ответил Траванте. — Я еще не отчаялся".
Мэдук посмотрела по сторонам: "Довольно приятная поляна; здесь можно было бы переночевать — дороги скоро уже не будет видно".
"Согласен! — сказал Траванте. — Я не прочь передохнуть".
"А я не прочь что-нибудь съесть, — признался сэр Пом-Пом. — Сегодня Струп предлагал нам виноград, но мы отказались. Пора перекусить".
"Благодаря моей заботливой матери, мы сможем и поужинать, и выспаться", — Мэдук расстелила на траве розовый с белым платок и провозгласила: "Возведимус!" Появился шатер. Внутри путники обнаружили, как всегда, стол, уставленный обильными и превосходными блюдами — здесь были ростбиф с пудингом на сале, только что подрумяненная на шампуре утка, жареная рыба, все еще шипящая на сковороде, рагу из зайца и другое рагу из голубей, большое блюдо мидий, тушеных в сливочном масле с чесноком и травами, кресс-салат, хлеб с маслом, соленая рыба, маринованные огурцы, сыры трех сортов, молоко, вино и мед, фруктовые пирожные, земляника в свернувшихся сливках и многое другое. Мэдук и ее спутники освежились, пользуясь рукомойниками со слегка надушенной чистой водой, после чего наелись досыта.
При свете четырех бронзовых светильников Мэдук изучала книжечку, найденную в хижине: "Кажется, это какой-то альманах — или собрание заметок и советов. Записи сделаны девушкой, которая жила в хижине. Вот ее рецепт снадобья, улучшающего цвет кожи: "Говорят, что крем из тертого миндаля, смешанного с маковым соком, оказывает заметное действие, если его применять ежедневно; полезен также лосьон из сладкого бурачка, вымоченного в молоке лисы-альбиноски (увы! — где я найду лису-альбиноску?), а затем перемолотого с добавлением нескольких щепотей порошкового мела. Что касается меня, то в моем распоряжении нет ни одного из этих ингредиентов и, даже если бы они были под рукой, я, скорее всего, не стала бы ими пользоваться, потому что никому до меня нет никакого дела". Гм! — Мэдук перевернула страницу. — Вот ее указания по поводу того, как следует учить ворону говорить: "Прежде всего найди молодую ворону, сообразительную, веселую и способную. Обращайся с ней заботливо, хотя придется подрезать ей перья, чтобы она не улетела. На протяжении одного месяца добавляй в ее обычный корм свежую валериану, а также шесть жженых волос из бороды мудрого философа. Через месяц скажи: "Ворона, уважаемая ворона! Ты меня слышишь? Когда я подниму палец, говори! Пусть слова твои будут умными и уместными, чтобы мы обе веселились, и чтобы нам обеим было легче переносить одиночество. Говори, ворона!" Я выполняла все указания настолько точно, насколько это было возможно, но все мои вороны отказывались говорить, и никто никогда не облегчит мое одиночество"".
"Странно! — заметил сэр Пом-Пом. — Подозреваю, что философ, из бороды которого она выдрала шесть волос, не был по-настоящему мудр — или, может быть, вообще не был философом и обманул ее, предъявив поддельные рекомендации".
"Может быть", — сказала Мэдук.
"В таком глухом уголке невинную девушку нетрудно обмануть, — прокомментировал Траванте. — Даже философу".
Мэдук вернулась к изучению книжечки: "А вот еще один рецепт. Он озаглавлен "Безошибочный способ внушения несокрушимой верности и нежной любви в тех, кого мы любим"".
"Любопытно! — заинтересовался сэр Пом-Пом. — Прочтите, пожалуйста, этот рецепт, не пропуская ни слова".
Мэдук прочла: "Когда убывающая луна печально желтеет низко в небе, как готовый погаснуть огонек в лодке, плывущей по облакам, наступает пора приготовиться, ибо испарения нередко сгущаются в капли, сползающие по светлому краю месяца и свисающие с кончика нижнего рога. Медленно, постепенно, мало-помалу набухает и провисает такая капля; наконец она отрывается и падает — и, если бегущий под луной человек успевает поймать ее в серебряный рукомойник, он приобретет эликсир, обладающий многими полезными свойствами. Для меня в связи с этим открывается возможность для блуждающих мечтаний, потому что, если я растворю каплю лунного эликсира в бокале бледного вина, и мы вдвоем выпьем из этого бокала, нас обязательно соединит тоска неразрывной сладостной любви. Поэтому я твердо решила: как-нибудь ночью, когда луна будет плыть низко в небе, я выбегу с рукомойником и не остановлюсь, пока не встану под рогом луны — и там я буду ждать, чтобы поймать чудесную каплю!"
"Есть какие-нибудь еще записи?" — спросил Траванте.
"Они кончаются этим рецептом".
"Что ж, может быть, она так и сделала — убежала ночью и в конце концов поймала драгоценную каплю!"
Мэдук перелистывала пергаментные страницы: "Больше тут ничего нет — остальное размыло дождем".
Пом-Пом погладил подбородок и взглянул на священную чашу, установленную на подушке. Поднявшись на ноги, он подошел к выходу из павильона и выглянул на прогалину. Через некоторое время он вернулся к столу.
"Какая нынче погода, сэр Пом-Пом?" — спросил Траванте.
"Светит полная луна, небо безоблачно".
"Ага! В таком случае сегодня не следует ожидать утечки лунного сиропа!"
Мэдук спросила: "Сэр Пом-Пом, ты собирался бегать по лесу с рукомойником?"
"А почему нет? — с достоинством ответствовал Пом-Пом. — Капля или две лунного эликсира могут очень даже пригодиться". Он покосился на Мэдук: "Я все еще не решил, какую награду потребую".
"Я думала, ты решил стать бароном и жениться на Девонете".
"Женитьба на принцессе королевской крови может оказаться более престижным предприятием, если вы понимаете, что я имею В ВИДУ".
Мэдук рассмеялась: "Я тебя понимаю, сэр Пом-Пом, и поэтому буду остерегаться твоего бледного вина, даже если ты предложишь мне ведро вина, преклонив колено".
"Вот еще! — пробормотал сэр Пом-Пом. — Вы говорите сплошные глупости!"
"Конечно, — охотно согласилась Мэдук. — Тебе придется удовольствоваться Девонетой".
"Я об этом подумаю".
С утра все трое продолжили путь по дороге Манкинса, шагая под кронами высоких деревьев, волшебно преображавшими солнечный свет. Примерно через час Траванте издал удивленный возглас. Мэдук обернулась — старик напряженно смотрел в лес.
"Я ее видел! — закричал Траванте. — Не может быть никаких сомнений! Смотрите — вон там! Смотрите сами!" Он протянул руку — Мэдук показалось, что она видит какое-то движение среди стволов. Траванте позвал: "Стой! Не уходи! Это я, Траванте!" Он побежал в лес, продолжая кричать: "Не убегай, подожди! Я хорошо тебя вижу! Куда же ты спешишь? Почему не можешь подождать?"
Мэдук и сэр Пом-Пом сначала последовали за стариком, потом остановились и прислушались, надеясь, что тот вернется — но восклицания Траванте становились все глуше, и в конце концов растворились в тишине.
Мэдук и помощник конюшего вернулись на дорогу, часто останавливаясь, прислушиваясь и оглядываясь, но из леса не доносилось ни звука. Они подождали еще час, медленно прохаживаясь взад и вперед, но в конце концов неохотно направились на запад.
В полдень они вышли на Великую Северную дорогу и повернули на юг — сэр Пом-Пом, как обычно, шел впереди.
Через некоторое время Пом-Пом задержался и раздраженно обернулся: "Мне страшно надоел лес! Впереди — вспаханные поля и человеческие селения. Почему вы медлите?"
"Я не нарочно, — извинилась Мэдук. — Наверное, я волочу ноги потому, что с каждым шагом приближаюсь к Хайдиону — а я давно уже решила, что мне лучше быть бродяжкой, а не принцессой".
Сэр Пом-Пом презрительно хмыкнул: "А мне скучно пинать пыль, миля за милей! Дороги никогда не кончаются — одна выходит на другую, и путник никогда не доходит до конца пути".
"Такова природа бродяжничества".
"Ха! Это не для меня! Пройдешь несколько шагов, и пейзаж меняется. Только начинаешь любоваться видом, как он исчезает!"
Мэдук вздохнула: "Мне понятно твое нетерпение. Оно вполне объяснимо. Ты хочешь как можно скорее даровать церкви своего Грааля и получить великолепную награду".
"В особом великолепии я не нуждаюсь. Мне достаточно титула барона или рыцаря, небольшого поместья с усадьбой, конюшнями, амбаром, свинарником, загоном для скота, птичником и пасекой — ну, не помешает также лесок, чтобы охотиться, и ручей, чтобы рыбачить".
"Может быть, тебе все это пожалуют, — сказала Мэдук. — Что касается меня, если бы я не хотела, чтобы старший герольд Спаргой объяснил, где найти сэра Пеллинора, я вообще, наверное, не стала бы возвращаться в Хайдион".
"Глупости!" — твердо сказал сэр Пом-Пом.
"Думай, что хочешь".
"В любом случае, раз уж мы решили возвращаться, давайте не задерживаться".
4
Выйдя на Старую дорогу, Мэдук и сэр Пом-Пом шли на запад, пока не прибыли в деревню на Лягушачьем болоте, откуда в столицу Лионесса вел так называемый Нижний путь.
После полудня на западе стали собираться тучи, и к вечеру хвосты дождя уже волочились по полям. Выбрав подходящий луг за оливковой рощей, Мэдук поставила шатер, и странники хорошо отдохнули в теплых и сухих постелях, пока капли дождя барабанили по натянутому шелку. Почти всю ночь сверкали молнии и гремел гром, но к утру тучи развеялись, и восходящее солнце озарило свежий влажный простор.
Мэдук свернула шатер; они снова побрели по дороге, теперь часто огибавшей остроконечные останцы и внезапные провалы; углубившись в ущелье, путники прошли между отвесными утесами-близнецами, Мейгером и Яксом — так называемыми Арквирами — после чего снова широко открылось небо, и дорога стала постепенно спускаться по волнистым предгорьям. Далеко впереди уже серебрилась полоса пролива Лир.
Сзади послышался топот скачущих галопом лошадей; Мэдук и сэр Пом-Пом отошли на обочину. Подгоняя коней лихими возгласами, быстро приближались три всадника — молодые люди явно знатного происхождения; за ними ехали верховые пажи-оруженосцы. Мэдук взглянула на первого всадника в тот же момент, когда принц Кассандр, проезжая мимо, взглянул на нее. На какое-то мгновение их глаза встретились, и лицо принца тут же оцепенело, превратившись в маску изумления. Частыми взмахами руки он приказал спутникам остановиться, развернул коня и трусцой проехал назад, чтобы проверить, не обманывают ли его глаза.
Кассандр натянул поводья, подъехав почти вплотную к Мэдук, и выражение на его лице сменилось полупрезрительной сочувствующей усмешкой. Смерив Мэдук взглядом с ног до головы, принц покосился голубыми глазами на сэра Пом-Пома и, вернувшись к созерцанию Мэдук, разразился удивленным смехом: "Мне мерещится, или эта пачкуля-оборванка, притаившаяся в придорожной канаве — принцесса Мэдук, знаменитая сотнями сумасшедших проказ и преступлений?"
"Нет никаких причин надо мной издеваться, — чопорно ответила Мэдук. — Я не сумасшедшая, никаких преступлений не совершала и ни от кого не прячусь".
Кассандр спрыгнул с лошади. "Годы изменили его, — подумала Мэдук, — и не к лучшему". Дружелюбие принца исчезло под наростом тщеславия; слегка застенчивые манеры сменились заносчивостью самомнения; легко краснеющее лицо, плотные бронзовые кудри, капризный рот и пристальные холодные голубые глаза делали Кассандра чем-то вроде поверхностной копии его отца. Он произнес с назидательным укором: "Твоя внешность недостойна твоего положения; ты сделаешь посмешищем всю королевскую семью".
Мэдук безразлично пожала плечами: "Если тебе не нравится то, что ты видишь, смотри на кого-нибудь другого".
Вскинув голову, Кассандр расхохотался: "По сути дела, ты не так уж плохо выглядишь — наряд бродяжки тебе даже идет! Но такое поведение не подобает принцессе".
"Ха! — презрительно воскликнула Мэдук. — Если уж на то пошло, твое собственное поведение не делает чести королевскому дому. Твои скандальные похождения общеизвестны".
Кассандр снова рассмеялся, на этот раз несколько принужденно; прислушиваясь к беседе, его спутники тоже веселились. "Мы говорим о разных вещах, — сказал принц. — Должен ли я перечислять твои прегрешения? Во-первых, своим побегом ты вызвала истерический переполох. Во-вторых, из-за тебя волей-неволей понесли наказание десятки должностных лиц, не говоря уже о многочисленной дворцовой челяди. В-третьих, по твоей вине разгорелись всевозможные споры, взаимные обвинения, обиды и каверзы. В-четвертых, ты навлекла на себя целый ураган упреков, угроз, осуждений и проклятий. В-пятых…"
"Довольно! — прервала его Мэдук. — Очевидно, что я непопулярна в Хайдионе, можешь не продолжать. Все это, однако, не имеет значения, потому что ты не знаешь, о чем говоришь".
"Ну конечно! Как можно обвинять лису, забравшуюся в курятник, в том, что оттуда доносится кудахтанье и летят перья?"
"Твои шутки настолько легкомысленны, что не поддаются пониманию".
"Неважно, — Кассандр ткнул большим пальцем в сторону Пом-Пома. — Кажется, это один из конюших?"
"И что же? Король позволил мне пользоваться лошадьми и эскортом. Наших лошадей украли, и теперь мы идем пешком".
"Мальчишка-конюший — неподобающий эскорт для принцессы королевской крови".
"Мне не на что пожаловаться. Сэр Пом-Пом — или Пимфид, как его зовут при дворе — вел себя хорошо, и наши поиски, по большей части, увенчались успехом".
Принц Кассандр недоуменно покачал головой: "Какими такими чудесными поисками вы занимались, и как может быть, чтобы его величество был готов их одобрить?"
"Сэр Пом-Пом отправился на поиски священных реликвий, в соответствии с прокламацией короля. А я искала родословную — также в соответствии с указаниями его величества".
"Странно, очень странно! — заметил Кассандр. — Надо полагать, внимание короля было отвлечено, и он не обратил внимания на твои проделки — он в последнее время очень занят. Через несколько дней мы отправляемся в Аваллон на совет государей; подготавливаясь к этому важнейшему событию, его величество, скорее всего, не догадался о твоих намерениях. А что тебе удалось узнать по поводу твоей родословной?"
Мэдук надменно взглянула на ухмыляющихся товарищей принца: "Такие вопросы не следует обсуждать в присутствии лиц низкого происхождения".
Друзья Кассандра тут же перестали веселиться — лица их застыли.
"Как тебе угодно", — пожал плечами Кассандр. Повернувшись к трем пажам, он сказал: "Парлитц, слезай, поедешь за спиной Онделя; принцесса воспользуется твоим конем. А ты, — принц указал движением головы на сэра Пом-Пома, — можешь пристроиться на гнедом жеребце за спиной Вуллама. Поехали, время не ждет! Нам нужно вернуться к полудню".
По пути Кассандр ехал рядом с Мэдук и пытался завязать разговор: "Как ты искала родословную?"
"Я посоветовалась с матерью".
"И как ты ее нашла?"
"Мы отправились на Придурковатую поляну, в самую чащу Тантревальского леса".
"Ага! Разве это не опасно?"
"Очень опасно, если не соблюдать осторожность".
"Хмф! И тебе пришлось иметь дело с опасностями?"
"Пришлось".
"Как же ты их избежала?"
"Матушка научила меня кое-каким магическим трюкам лесного народца".
"Расскажи мне про магию фей!"
"Матушка советовала мне не обсуждать такие вещи. Тем не менее, как-нибудь я расскажу тебе о наших приключениях. Сейчас мне не особенно хочется болтать".
"Ты — странное создание! — сухо произнес Кассандр. — Не могу понять, что из тебя получится".
"Я сама часто себя не понимаю".
"А, чепуха! — с напускным оптимизмом воскликнул принц. — В одном невозможно сомневаться! Судьба не благоволит непослушным проказницам, ожидающим, что каждый будет танцевать под их дудку!"
"Все не так просто", — без особого интереса отозвалась Мэдук.
Кассандр замолчал; отряд спешил к столице. Проехав еще пару миль, Кассандр снова заговорил: "Не ожидай, что тебя примут с распростертыми объятиями — хотя бы потому, что в Хайдионе все с ног сбились. Послезавтра мы выезжаем в Аваллон".
"Ты уже второй раз говоришь об этой поездке. Зачем все едут в Аваллон?"
"На совет государей. Его созвал король Одри по предложению отца — там соберутся все короли Старейших островов".
"Значит, я вовремя возвращаюсь! — сказала Мэдук. — Если бы я задержалась еще на пару дней, было бы уже поздно". Задумавшись, она помолчала, после чего прибавила: "И вся история Старейших островов могла бы сложиться по-другому".
"Э? Ты о чем?"
"Здесь играет роль концепция, упомянутая тобой совсем недавно".
"Не понимаю — что ты имеешь в виду?"
"Ты упомянул так называемую судьбу".
"А! Да-да. И что же? Все равно не понимаю. Какое отношение это имеет к поездке в Аваллон?"
"Неважно. Я просто болтаю, что в голову придет".
Кассандр произнес с нарочитой вежливостью: "Считаю должным повторить, что в настоящее время в Хайдионе к тебе не расположены, и никто не пожелает удовлетворять твои прихоти".
"Что это означает в практическом отношении?"
"Тебя могут не включить в состав королевской делегации".
"Посмотрим".
Отряд спустился по Сфер-Аркту, обогнул лесистый утес, прозванный Матросским Дозором, и перед их глазами раскинулся весь город Лионесс; на заднем плане темнел грозный силуэт Хайдиона. Уже через десять минут всадники повернули к Королевскому Плацу и остановились перед парадным входом замка. Кассандр соскочил на землю и с галантным поклоном помог Мэдук спешиться. "Посмотрим, посмотрим, — бормотал Кассандр. — Не ожидай радушного приема, чтобы не разочаровываться. Из всего, что здесь о тебе говорили, самое лучшее, что я помню — "безрассудно непокорная беглянка"".
"Как я уже объяснила, это полностью необоснованное суждение!"
Кассандр язвительно рассмеялся: "Приготовься снова объяснять свое поведение — причем я рекомендовал бы тебе вести себя значительно скромнее".
Мэдук ничего не ответила. Кассандр позвал ее — к нему, казалось, вернулось былое добродушие: "Пойдем! Я проведу тебя к их величествам и, может быть, смогу в какой-то степени смягчить их гнев".
Мэдук указала на Пом-Пома: "Он тоже пойдет, вместе со мной".
Кассандр переводил взгляд с ее лица на лицо помощника конюшего: "В этом нет необходимости!" Повернувшись к Пом-Пому, он сделал повелительный жест рукой: "Ступай прочь, парень! Мы больше не нуждаемся в твоих услугах. Возвращайся к своим обязанностям и веди себя тише воды, ниже травы — может быть, старший конюший тебя простит".
"Ничего подобного! — возразила Мэдук. — Сэр Пом-Пом должен оставаться в нашей компании по чрезвычайно важной причине, которую ты вскоре узнаешь".
Кассандр пожал плечами: "Как хочешь! Пойдем — разговоры не помогут предотвратить неизбежное".
Втроем они зашли в замок и в главной галерее встретили лорда-сенешаля, сэра Мунго. Кассандр спросил: "Где в данный момент находятся король и королева?"
"Вы найдете их в Зеленой гостиной, ваше высочество. Они только что кончили обедать и пьют вино, пробуя различные сыры".
"Благодарю вас, сэр Мунго", — Кассандр провел Мэдук и сэра Пом-Пома в Зеленую гостиную, но место короля Казмира за столом уже пустовало. Королева Соллас сидела с тремя фаворитками; все они отщипывали виноградины от гроздей, лежавших в широкой плетеной корзине. Кассандр выступил вперед и вежливо поклонился — сначала королеве, затем ее фрейлинам; застольная беседа внезапно прекратилась. Кассандр спросил: "Не могли бы вы сказать, где находится его величество король?"
Королева Соллас, все еще не догадываясь о присутствии Мэдук, ответила: "Он решил пораньше отправиться в суд, чтобы завершить все разбирательства до отъезда в Аваллон".
Кассандр вывел вперед Мэдук и объявил с несколько натянутой игривостью: "Я приготовил приятный сюрприз! Посмотрите, кого я нашел по дороге!"
Королева Соллас уставилась на Мэдук с отвисшей челюстью. Со стороны компаньонок королевы послышались тихие присвисты и смешки, выражавшие высшую степень удивления. Королева резко захлопнула рот: "Значит, маленькая предательница решила снова злоупотреблять нашим гостеприимством?"
Кассандр любезно произнес: "Ваше величество, думаю, что ваше собеседование с принцессой лучше было бы устроить в конфиденциальной обстановке".
"Верно", — спохватилась королева. Она повернулась к фрейлинам: "Будьте так добры, оставьте нас одних на некоторое время".
С любопытством поглядывая на Мэдук и едва скрывая раздражение, вызванное требованием принца, компаньонки королевы покинули гостиную.
Соллас снова обратила пристальный взгляд на Мэдук: "А теперь, может быть, ты потрудишься объяснить твое своевольное отсутствие? Оно причиняло нам огромное беспокойство. Говори — где ты пряталась?"
"Со всем должны уважением, ваше величество, должна заявить, что вас неправильно информировали. Я нигде не пряталась и не повинна ни в каких проступках. Напротив, я отправилась на поиски согласно указаниям его величества короля, причем ваши собственные слова вынудили меня покинуть вас и Хайдион".
Королева Соллас моргнула: "Ничего подобного не помню! Ты выдумываешь какие-то вредные басни! Короля твой побег расстроил не меньше, чем меня".
"Но вы, конечно же, помните, как все это было! По приказу короля я отправилась узнавать, кто был мой отец и какова моя родословная. Я действовала исключительно в рамках ограничений, установленных вашими величествами!"
На лице королевы появилось выражение ослиного упрямства: "Возможно, король или я, занятые другими делами, позволили себе то или иное рассеянное замечание, которое ты извратила в соответствии со своими прихотями. Достойная презрения, трусливая тактика!"
"Сожалею о том, что вы так думаете, ваше величество — особенно если учитывать, что моя тактика наилучшим образом послужила вашим интересам!"
И снова королева Соллас уставилась на Мэдук с полным непониманием: "Я не ослышалась?"
"О нет, ваше величество, так оно и есть! Приготовьтесь услышать новость, которая вас обрадует до умопомрачения!"
"Ха! — мрачно усмехнулась Соллас. — На это мало надежды".
Принц Кассандр, стоявший в стороне и насмешливо улыбавшийся, произнес: "Мы слушаем с величайшим вниманием! Объявляй свою новость!"
Мэдук вывела вперед Пом-Пома: "Ваше величество, позвольте представить вам Пимфида, которого я нарекла "сэром Пом-Помом" за отвагу, проявленную у меня на службе. Сэр Пом-Пом сопровождал и охранял меня в пути; кроме того, он производил поиски, вдохновленный королевской прокламацией. В Щекотной обители мы услышали, как феи упомянули о чаше Грааля, и тут же сосредоточили внимание на этой возможности".
Королева Соллас вскочила на ноги: "Что? Как это может быть? Говори сразу, не испытывай мое терпение! Ты произнесла слова, самые любезные для моего слуха! Что тебе удалось узнать — только какие-нибудь намеки? Передай в точности то, что было сказано!"
"По словам фей, чашу Грааля присвоил и хранил у себя в чертоге огр Струп Трехглавый; сотни отважных рыцарей погибли, пытаясь ее добыть".
"И где она сейчас? Говори! Ничего не скрывай! Я вне себя от волнения!"
"Я ничего не скрываю, ваше величество! Огр Струп заточил чашу Грааля в шкафу у входа в подземелье чертога Дольдиль, в самой глуши Тантревальского леса".
"Это чрезвычайно важная новость! Мы должны немедленно собрать армию бравых рыцарей и отправиться в экспедицию, чтобы спасти эту святыню! Кассандр, сейчас же сообщи об этом его величеству королю! Все остальное не имеет значения".
"Выслушайте меня до конца, ваше величество! — воскликнула Мэдук. — Это еще не все! Руководствуясь советами моей матери-феи, сэр Пом-Пом и я представились хозяину чертога Дольдиль. Оказавшись внутри, сэр Пом-Пом проявил непревзойденную отвагу, умертвил страшного трехглавого огра и приобрел чашу Грааля, которую он принес в Хайдион, завернутую в лиловый шелк, и готов вручить вашему милостивому величеству. Сэр Пом-Пом, можешь вручить королеве чашу Грааля".
"Не могу поверить! — воскликнула королева Соллас. — Я в состоянии экстаза, я на седьмом небе!"
Сэр Пом-Пом выступил вперед и торжественно развернул лиловый шелк, обнажив древнюю чашу. Опустившись на одно колено, он поставил священную реликвию на стол перед королевой Соллас: "Ваше величество, позвольте предложить вашему вниманию чашу Грааля! Надеюсь, она принесет вам радость; надеюсь также, что вы наградите меня, как это было обусловлено королевской прокламацией, то есть по моему усмотрению".
Не отрывая глаз от чаши Грааля, королева ничего не слышала: "Чудо из чудес! Подумать только — на меня снизошло такое благословение! У меня голова кружится от восторга! Это просто невероятно, это выходит за рамки всех представлений!"
Мэдук сухо прервала словоизлияния королевы: "Ваше величество, вынуждена обратить ваше внимание на то, что чаша Грааля находится в вашем распоряжении исключительно благодаря подвигам сэра Пом-Пома!"
"Да-да, разумеется! Он сослужил церкви неоценимую службу, и от имени церкви я приношу ему мою королевскую благодарность, от всего сердца! Он будет награжден! Кассандр, тотчас же передай этому пареньку золотой в знак моего благорасположения".
Кассандр вынул из поясной сумки золотую монету и вложил ее в руку сэра Пом-Пома: "Не благодари меня — благодари королеву за ее щедрость!"
Королева Соллас позвала лакея, неподвижно стоявшего у двери: "Сейчас же приведи отца Умфреда, чтобы он мог разделить нашу радость! Спеши со всех ног! Скажи отцу Умфреду только то, что его ожидают замечательные, неслыханные новости!"
В гостиную зашел главный сенешаль, сэр Мунго: "Ваше величество, я известил короля о прибытии принцессы Мэдук. Он желает, чтобы я привел ее, вместе с ее компаньоном, в Судейский зал".
Королева Соллас рассеянно махнула рукой: "Можешь идти, Мэдук, ты сделала доброе дело, и в своей великой радости я прощаю тебе все прегрешения! Но в будущем тебе придется научиться послушанию!"
Пом-Пом осмелился замолвить за себя слово: "Ваше величество, как же насчет награды, обещанной королем? Когда мне следует уведомить его о моих пожеланиях, и когда я получу эту награду?"
Королева нетерпеливо нахмурилась: "В свое время будут рассмотрены любые целесообразные варианты. Тем временем, ты уже получил лучшую из всех наград — сознание того, что оказал огромную услугу церкви и нашей святой вере!"
Пом-Пом пробормотал нечто нечленораздельное, но поклонился и отступил. Сэр Мунго сказал: "Принцесса Мэдук, теперь вы можете пройти со мной, вместе с вашим компаньоном".
Сэр Мунго провел их по боковому коридору в Древний зал; через арочный проход в сырой каменной стене они вышли на площадку, откуда пологий спуск, окаймленный монументальными колоннами, привел их в торжественное пространство Судейского зала.
На невысоком помосте сидел король Казмир в традиционном одеянии верховного судьи — в черной мантии, черных перчатках и квадратной шапочке из черного бархата с золотым ободком сверху и золотыми кисточками по углам. Казмир сидел на массивном троне; перед ним стоял небольшой стол. По обеим сторонам помоста застыли навытяжку стражники в куртках с эполетами и бриджах из черной кожи, защищенные чугунными налокотниками и наколенниками. Кожаные шлемы с железными пластинками-наушниками наполовину скрывали их лица, что придавало им зловещий вид. Незадачливые подсудимые сидели на скамье, тянувшейся вдоль стены; судя по выражению их лиц, ничего хорошего они не ожидали. Те, кого уже подвергали пыткам, неподвижно смотрели в пространство — глаза их были пустыми, как дырки от сучков.
Сэр Мунго подвел Мэдук и Пом-Пома к столу короля: "Ваше величество, в соответствии с вашим указанием явились принцесса Мэдук и ее компаньон".
Казмир откинулся на спинку трона и мрачно разглядывал двух бродяг.
Мэдук чопорно опустилась в реверансе: "Надеюсь, ваше величество пребывает в добром здравии".
Каменное лицо короля Казмира не дрогнуло. Наконец он сказал: "Похоже на то, что принц Кассандр застал вас врасплох на обочине дороги. Где вы были и что натворили, унижая своим нищенским видом достоинство королевского дома?"
Мэдук ответила самым высокомерным тоном: "Ваше величество, вам сообщили позорную ложь! Принц Кассандр никоим образом не заставал нас врасплох — мы сами поспешно возвращались в столицу Лионесса. Принц Кассандр и его друзья догнали нас по пути. Мы не прятались, не пытались убежать и никаким иным образом не унижали ничье достоинство. Кроме того, если под словом "натворили" вы имеете в виду какие-либо проступки, то и в этом случае ваше величество ввели в заблуждение, так как я всего лишь выполняла указания вашего величества".
Казмир наклонился вперед — его быстро краснеющее лицо уже начинало багроветь: "Я приказал тебе бродяжничать в дикой глуши без надлежащего эскорта, способного тебя охранять?"
"Именно так, ваше величество! Вы приказали мне разыскать мою родословную любыми доступными средствами и не беспокоить вас дальнейшими деталями".
Король медленно повернул голову, устремив взгляд на сэра Пом-Пома: "Ты — конюший, предоставивший принцессе лошадей?"
"Да, ваше величество".
"Твоя глупость граничит с преступной халатностью! На каких основаниях ты считал себя надлежащим эскортом принцессы?"
"Ваше величество, я давно сопровождал принцессу во всех ее поездках, всегда верно ей служил и неоднократно удостаивался похвалы за свою службу".
Казмир снова откинулся на спинку трона. Медленно выговаривая слова, он холодно спросил: "По-твоему, длительное путешествие с многочисленными ночевками в удаленных областях и дикой местности не опаснее вечерней верховой прогулки по лугам вокруг Сарриса?"
"Разница действительно существует, ваше величество. Но позвольте вам сообщить, что, руководствуясь вашей прокламацией, я уже решил к тому времени отправиться на поиски священных реликвий".
"Это не имеет отношения к неправомочности твоего поведения".
Мэдук гневно воскликнула: "Ваше величество, я приказала ему так себя вести! Он виновен только в том, что выполнял мои приказы".
"Ха-ха! И если бы ты приказала ему поджечь Хайдион, чтобы мой замок погиб в ревущем пламени, выполнение этого приказа сделало бы его не более чем прилежным исполнителем твоей воли?"
"Нет, ваше величество, но…"
"Для того, чтобы надлежащим образом выполнить свои обязанности, он должен был уведомить о твоих требованиях уполномоченное лицо и получить официальное разрешение. Довольно лживых оправданий. Бейлиф, отведите этого конюшего на задний двор Пеньядора, где ему надлежит нанести семь ударов плетью. Пусть научится вести себя подобающим образом".
Мэдук закричала: "Подождите, ваше величество! Вы поспешно вынесли приговор, не принимая во внимание все обстоятельства. И Пимфид, и я — каждый из нас отправился на поиски самостоятельно, и мы оба добились успеха! Я узнала, как зовут моего отца, а Пимфид сослужил вам и королеве замечательную службу — он умертвил Струпа, огра-разбойника, и добыл чашу Грааля, которую только что вручил ее величеству. Она вне себя от радости! Согласно вашей прокламации, сэр Пом-Пом заслужил награду!"
Король Казмир слегка усмехнулся: "Бейлиф, сократите меру наказания до шести ударов и позвольте этой неотесанной деревенщине возобновить выполнение его обязанностей в конюшне. Такова его награда".
"Пошли, дурачина! — бейлиф взял Пом-Пома под локоть. — Давай, давай! Пошевеливайся!"
Мэдук с ужасом смотрела на Казмира: "Но вы же позволили мне сделать то, что я сделала! Вы сказали, чтобы я взяла с собой эскорт — и я всегда раньше ездила с ним!"
Король Казмир ударил по столу кулаком: "Довольно! Ты должна понимать смысл сказанного, а не придавать словам желаемое значение. Ты попыталась меня надуть и сама во всем виновата".
Глядя Казмиру в глаза, Мэдук поняла смысл его слов; новое понимание заставило ее зажмуриться. Но она заставила себя открыть глаза и спокойно смотреть вперед, несмотря на то, что теперь ненавидела Казмира всеми фибрами души.
Казмир продолжал: "Значит, ты узнала, кто твой отец. Как его зовут?"
"Мой отец — некий сэр Пеллинор из Аквитании, ваше величество".
"Сэр Пеллинор? — Казмир задумался. — Где-то я слышал это имя — кажется, давным-давно". Он повернулся к главному сенешалю: "Приведите герольда, Спаргоя".
Старший герольд Спаргой явился: "Что будет угодно вашему величеству?"
"Кто такой сэр Пеллинор из Аквитании? Где находятся его владения, какие у него связи?"
"Сэр Пеллинор, ваше величество? Это какая-то шутка".
"Что вы имеете в виду?"
"Сэр Пеллинор — мифический персонаж! Он существует лишь в романтических легендах Аквитании, согласно которым он совершает чудесные подвиги, соблазняет прекрасных дев и отправляется в полные приключений экспедиции в далекие края. На самом деле сэр Пеллинор не существует".
Король Казмир взглянул на Мэдук: "Так-так. Что ты теперь скажешь?"
"Ничего, — ответила Мэдук. — Мне можно идти?"
"Иди".
5
Волоча ноги, Мэдук отправилась в свои прежние апартаменты. Она задержалась в дверном проеме, глядя на предметы и вещи, когда-то вызывавшие у нее привязанность. Теперь помещения, раньше казавшиеся удобными и просторными, словно сжались, превратившись в тесные комнатушки с низкими потолками. Мэдук позвала горничную и приказала ей приготовить горячую ванну. Пользуясь мягким желтым мылом, привезенным из Андалузии, она хорошенько вымылась, после чего прополоскала золотисто-медные кудри водой, надушенной лавандой. Просматривая гардероб, она обнаружила, что старые платья уже едва на нее налезают. "Странно! — подумала Мэдук. — Как быстро бежит время!" Она изучила свои ноги — они все еще были тонкими и проворными, но — или это была игра воображения? — выглядели не совсем такими, какими она их помнила. Кроме того, ее груди стали заметными — если это кого-нибудь интересовало.
Мэдук обреченно вздохнула. Перемены происходили скорее, чем ей хотелось. Наконец она нашла наряд, все еще вполне ей подходивший: свободную юбку из светло-голубой домотканой пряжи и белую блузу, расшитую голубыми цветами. Она причесалась и повязала волосы голубой лентой, после чего уселась в кресло и стала смотреть в окно.
Ей было о чем подумать: по существу, в голове у нее теснилось такое множество мыслей, что они перескакивали одна через другую, возникая и пропадая, но никак не задерживаясь, чтобы полностью оформиться. Мэдук думала о сэре Пеллиноре, о фее Твиск, о короле Казмире в черной мантии и о бедном сэре Пом-Поме с убитым лицом. Последнюю мысль она прогнала, опасаясь, что ей станет плохо. Если удары плетью должен был наносить Зерлинг, он, конечно, не станет очень стараться, и сэр Пом-Пом вернется в конюшню с не слишком поврежденной спиной…
Мысли вертелись вихрем вокруг ее сознания, подобно ночным бабочкам, привлеченным пламенем. Одна цепочка мыслей кружилась настойчивее других и, будучи важнее других, настаивала на том, чтобы она обратила на нее внимание. Эти мысли были связаны с предстоящей поездкой королевской семьи в Аваллон. Мэдук не пригласили присоединиться к делегации, и она подозревала, что ни королева Соллас, ни король Казмир не позаботятся о ней вспомнить — хотя, конечно же, принц Кассандр собирался в путь, чтобы встретиться с принцами и принцессами со всех концов Старейших островов, в том числе с принцем Друном из Тройсинета. А ее там не будет! Эта идея причинила ей странную щемящую боль, раньше никогда ее не посещавшую.
Некоторое время Мэдук сидела, глядя из окна, но на самом деле рассматривая внутренним взором образ Друна. Она поняла, что ужасно хочет оказаться в его компании. Это было печальное и болезненное чувство, но почему-то приятное, погружавшее Мэдук в полудрему.
Еще одна мысль пришла ей в голову: сначала будто случайная, а затем постепенно приобретавшая все более жестокое, зловещее, пугающее значение. В Фалу-Файле находились Круглый стол Карбра-ан-Медан и Эвандиг, древний трон королей династии Палемона. Как предсказал Персиллиан, Волшебное Зерцало, сын Сульдрун должен был сесть за Круглым столом и править с трона Эвандига вместо Казмира. По словам Твиск, Казмир был мучительно одержим этим прорицанием — настолько, что проводил дни и ночи, составляя хитроумные планы и оценивая возможности убийств.
В Фалу-Файле Казмир, Круглый стол, трон Эвандиг и принц Друн должны были оказаться рядом. Это соображение не могло ускользнуть от внимания короля Казмира — напротив, как сообщил Кассандр, Казмир сам предложил королю Одри созвать совет государей.
Мэдук вскочила на ноги. Она должна была ехать в Аваллон вместе с королевской делегацией! А если такой возможности не было, ей приходилось снова бежать из Хайдиона — и в этом случае она уже никогда не смогла бы вернуться.
Мэдук нашла королеву в ее частной гостиной, в компании отца Умфреда. Мэдук зашла настолько тихо, что королева, казалось, не заметила ее присутствия. Посреди стола, на золотом блюде, покоился священный голубой сосуд. Королева Соллас сидела, восторженно созерцая чудесную чашу. Рядом с ней стоял отец Умфред, сложив пухлые руки за спиной, также погруженный в изучение чаши Грааля. В гостиной присутствовали также несколько приближенных королевы, беседовавших вполголоса — так, чтобы не нарушать молитвенные размышления ее величества.
Отец Умфред, разумеется, заметил прибытие Мэдук. Наклонившись к уху королевы, он произнес несколько слов. Соллас подняла голову и обвела глазами помещение так, словно не могла ни на чем сосредоточить взгляд. Наконец она увидела Мэдук и позвала ее: "Иди сюда, принцесса! Ты могла бы нам многое рассказать".
Мэдук подошла и опустилась в глубоком реверансе: "Я в распоряжении вашего величества и, конечно, мне есть что рассказать. Уверена, что мой рассказ вызовет у вас большой интерес".
"Говори же! Мы хотим знать все подробности!"
"Ваше величество! Я хотела бы отложить свой рассказ, и вот по какой причине. Увлекательная история поисков реликвии развлечет вас по пути в Аваллон. А если я буду рассказывать вам сейчас одно, а потом другое, такое отрывочное изложение не позволит вам оценить масштабы нашей экспедиции и отчаянные опасности, которым мы подвергались, добывая чашу Грааля".
"Ха, гм! — королева прокашлялась. — Не ожидала, что ты будешь сопровождать нас в поездке. Но теперь, по сути дела, твое присутствие представляется вполне целесообразным. При дворе короля Одри будет множество знатных вельмож — возможно, ты привлечешь чье-нибудь благосклонное внимание".
"В таком случае, ваше величество, мне необходимо немедленно пополнить гардероб, так как ни одно из старых платьев больше не подходит мне по размеру".
"Мы немедленно этим займемся. До отъезда остались две ночи и один день — этого должно быть достаточно". Королева Соллас подозвала горничную: "Поручите швеям безотлагательно приступить к делу. При этом им надлежит работать не только быстро и прилежно — расцветка и фасон платьев должны соответствовать возрасту и невинной грации принцессы Мэдук. Нет необходимости обременять наряды множеством драгоценных камней и тяжеловесного золота; такие украшения в любом случае никто не заметит на девчонке, едва начинающей приобретать признаки женственности".
"Как прикажете, ваше величество! Будет лучше, если принцесса пойдет со мной, чтобы можно было сразу начать примерку".
"Разумное соображение! Мэдук, ты можешь идти".
6
Портнихи развернули образцы тканей и посовещались, обсуждая характер и объем порученной им работы. Мэдук, все еще обиженная презрительными замечаниями королевы, слушала разговоры швей, наклонив голову набок. Наконец она вмешалась: "К чему вся ваша болтовня? Не хочу носить ваши землисто-желтые блузы, ваши напоминающие торты бежевые плиссированные юбки, ваши зеленые туфли, выглядящие так, будто на них лошадь наблевала! И ваши представления о фасоне придется радикально пересмотреть!"
Старшая швея, Хульда, не на шутку встревожилась: "Как же так, ваше высочество? Мы обязаны выбрать для вас платья, подобающие вашему высокому положению!"
"Вы обязаны шить то, что я соглашусь носить. В противном случае все ваши усилия пропадут даром".
"Разумеется, ваше высочество! Мы хотим, чтобы вы были довольны, и чтобы вам было удобно в новой одежде!"
"А тогда шейте то, что я выберу. Я не собираюсь носить раздувающиеся панталоны или душные корсеты, о которых вы судачили".
"Но, ваше высочество, именно такие панталоны и корсеты носят девушки вашего возраста".
"Какое мне дело до других девушек?"
Хульда вздохнула: "Что ж, как вам будет угодно! Как пожелает одеваться ваше высочество?"
Мэдук указала на рулон фланели василькового оттенка и на другой отрез, белый, с узором из узелков: "Возьмите вот это и вот это. А здесь… что у нас здесь?" Мэдук вытащила из футляра довольно тощий рулон темно-красного бархата, мягкого и тонкого, настолько насыщенной окраски, что в складках он казался черноватым.
"Этот оттенок называется "черная роза", — огорченно пояснила Хульда. — Бордовый бархат совсем не подходит особе вашего возраста; кроме того, его осталось совсем немного".
Мэдук и слышать ничего не хотела: "Чудесная ткань! Кроме того, ее вполне достаточно, чтобы обернуть мою тощую фигуру".
"Этого отреза не хватит, чтобы сшить надлежащее платье для девушки — со всеми складками, оборками, подбойками и наливами, как того требуют приличия и мода", — поспешно возразила Хульда.
"Значит, у меня будет платье без этих украшений, потому что мне страшно нравится этот цвет".
Хульда попыталась протестовать, но Мэдук ее игнорировала, указывая на то, что времени оставалось мало, и что, невзирая на любые опасения Хульды, платье из бархата "черная роза" должно было быть раскроено и сшито в первую очередь.
"Но послушайте, этого материала едва хватит! Платье будет обнажать вас больше, чем это прилично в вашем возрасте".
"Вот и хорошо! — заявила Мэдук. — Я считаю, что такое платье будет очаровательным, и по какой-то причине этот цвет хорошо сочетается с оттенком моих волос".
"Должна признать, что такое платье вам, наверное, пойдет, — неохотно согласилась Хульда. — Хотя привлекательность такого рода несколько преждевременна".
Глава 10
Солнце всходило в пасмурном небе — тучи, налетавшие с пролива Лир, обещали грозы по пути в Аваллон. Игнорируя эту неприятную перспективу, король Казмир и принц Кассандр выехали из Хайдиона до рассвета, чтобы успеть нанести визит в Форт-Маэль. У замка Ронарт-Синквелон, неподалеку от поселка Пышная Ива, где Старая дорога встречалась с Икнильдским путем, они собирались присоединиться к основному отряду и продолжать продвижение на север.
В свое время зевающая королева Соллас лениво поднялась с постели. Она позавтракала овсяной кашей со сливками, дюжиной фиников с начинкой из плавленого сыра и сытными потрохами, бланшированными в молоке с корицей. Во время завтрака главный сенешаль, сэр Мунго, явился сообщить, что королевские кареты, эскорт, свита и все остальное уже ожидали ее на Королевском Плаце.
Соллас скорчила недовольную гримасу: "Не напоминайте мне, уважаемый сэр Мунго! Я ожидаю от этой поездки одних неудобств, неприятных запахов и скуки — почему нельзя было созвать совет государей здесь, в Хайдионе, хотя бы ради меня?"
"На этот вопрос, ваше величество, я никак не могу ответить".
"А! С неизбежностью не поспоришь! Жизнь научила меня этой суровой истине. Вот и теперь мне придется стоически переносить мучения, и при этом еще любезно улыбаться!"
Сэр Мунго поклонился: "Я буду ожидать ваше величество в Восьмиугольном вестибюле".
Королеву одели; ее волосы заплели в косы, а косы уложили кольцами; ее лицо и руки освежили бальзамом из миндаля. Наконец она была готова к отъезду.
Кареты ожидали под террасой, на Королевском Плаце. Королева Соллас вышла из замка и пересекла террасу, время от времени задерживаясь, чтобы отдать последние указания сэру Мунго, с невозмутимой вежливостью отвечавшему на каждое из ее требований.
Королева спустилась на плац, и ей помогли залезть в карету. Она устроилась на подушках, закутавшись в покрывало из меха лисят.
Затем в карету поднялась Мэдук, сопровождаемая фрейлинами королевы, леди Триффин и леди Сиппл, а также некоей мадемуазель Кайлас — ее в последние дни назначили компаньонкой принцессы.
Все было готово. Королева Соллас кивнула сэру Мунго, отступившему на пару шагов и подавшему знак герольдам. Те протрубили три сигнала "королевского отъезда", и кортеж покатился по плацу.
Процессия повернула на Сфер-Аркт, и вся компания приготовилась к долгому пути. Мэдук сидела рядом с королевой Соллас. Напротив сидела мадемуазель Кайлас — шестнадцатилетняя девица, руководствовавшаяся высокими нравственными принципами и правилами безукоризненного поведения, хотя с точки зрения Мэдук она была надоедливой особой, полностью лишенной очарования и остроумия. Побуждаемая тщеславием или преувеличенной чувствительностью, Кайлас подозревала, что все находившиеся рядом существа мужского пола, любого возраста, только тем и занимались, что оценивали ее прелести, и готовы были в любой момент пристать к ней с неприличными предложениями. Эта убежденность заставляла ее задирать нос и надменно отворачиваться независимо от того, смотрел ли в ее сторону тот или иной мужчина. Привычки мадемуазель Кайлас вызывали у Мэдук недоумение, так как тощие плечи и широкие бедра мадемуазель, а также ее угрюмая физиономия с длинным носом, выпуклыми черными глазами и спиралями жестких черных кудрей, болтавшихся у висков подобно праздничным подвескам под ушами осла, не создавали запоминающийся образ выдающейся красоты. Кроме того, у Кайлас была привычка устремлять на интересующий ее объект неподвижный, немигающий взгляд. Сидя напротив нее, Мэдук никак не могла избежать этого взгляда. Она пыталась обороняться тем же оружием, на пять минут сосредоточив взор на кончике носа Кайлас, но безуспешно. Мэдук соскучилась и отвернулась, признав свое поражение.
Процессия углубилась в ущелье между Арквирами; в то же время погода, ранее предвещавшая бурю, изменилась — туман и облака развеялись, пейзаж ярко озарился солнцем. Королева Соллас самодовольно заметила: "Сегодня утром я молилась о хорошей погоде, чтобы наше путешествие было безопасным и приятным — так и случилось".
Леди Триффин, леди Сиппл и Кайлас отозвались надлежащими сотрясениями воздуха, выражавшими умиление и благодарность. Королева поставила поближе корзинку с выдержанным в меду инжиром и обратилась к Мэдук: "А теперь, дорогая, ты могла бы поведать нам обо всех обстоятельствах, окружавших обнаружение благословенного Грааля!"
Мэдук обвела взглядом внутренность кареты. Кайлас продолжала глазеть на принцессу с напряженным упорством совы. Две фрейлины королевы, внешне благожелательные, не скрывали страстного желания узнать что-нибудь сенсационное, способное стать драгоценным материалом для слухов и сплетен.
Мэдук повернулась к королеве: "Ваше величество, такие сведения предназначены только для ваших ушей! Есть тайны, которые не следует сообщать особам низкого звания".
"Вот еще! — проворчала Соллас. — Леди Триффин и леди Сиппл — мои доверенные компаньонки, их вряд ли можно назвать особами низкого звания. Что касается Кайлас, она — крещеная христианка, и ее тоже чрезвычайно интересует чаша Грааля".
"Все может быть, — пожала плечами Мэдук. — Но у меня есть основания держать язык за зубами".
"Чепуха! Давай, рассказывай!"
"Не смею, ваше величество! Если вы желаете понять, почему я вынуждена проявлять сдержанность, поезжайте со мной — в отсутствие других сопровождающих — вглубь Тантревальского леса".
"Вдвоем с тобой? Без эскорта? Это безумие". Соллас потянула за шнурок колокольчика; карета остановилась, и паж в ливрее спрыгнул с козел, чтобы заглянуть в окошко: "Что пожелает ваше величество?"
"Некоторое время сопровождающие нас дамы будут ехать в других экипажах. Нарцисса, Дэнси, Кайлас — будьте любезны, сделайте мне такое одолжение. Как упомянула Мэдук, существуют сведения, не подлежащие широкому распространению".
Две фрейлины и мадемуазель Кайлас оскорбленно пересели в другой экипаж. Мэдук быстро заняла место, освобожденное леди Сиппл, напротив королевы Соллас, и процессия снова двинулась вверх по Сфер-Аркту. "А теперь, — продолжала Соллас, жуя инжир и не обращая внимание на маневры Мэдук, — рассказывай. Честно говоря, я сама предпочитаю услышать твою историю наедине. Не упускай никаких подробностей!"
У Мэдук не было никаких причин скрывать какие-либо аспекты ее приключений. Она рассказала все, что помнила, и ей удалось возбудить в королеве искреннее изумление. Под конец Соллас взирала на Мэдук с выражением, напоминавшим трепетное почтение: "Потрясающе! Ты у нас фея-полукровка — тебе не хочется вернуться в Щекотную обитель?"
Мэдук покачала головой: "Это невозможно. Если бы я осталась в обители, питалась феерической пищей и пила феерическое вино, из меня вышло бы что-нибудь вроде феи, но только я умерла бы гораздо скорее фей. В наше время почти у всех эльфов и фей течет в жилах кровь с примесью человеческой — поэтому их и называют "полулюдьми". Говорят, со временем их раса смешается с простонародьем, и больше не будет ни эльфов, ни фей. А люди — мужчины и женщины — не будут подозревать, что их странности и причуды унаследованы от эльфов и фей. Что касается меня, я уже почти смертная, мне поздно меняться. Так что я буду жить и умру, мои дети отживут свой срок и умрут — и через несколько поколений в моих потомках почти ничего не останется от лесного народца".
"Так и должно быть, к вящей славе истинной веры! — заявила королева Соллас. — Отец Умфред говорит, что твари Тантревальского леса — дьяволы и сатанические бесы, в большей или меньшей степени служащие проводниками зла. Вместе с еретиками, язычниками, безбожниками, нераскаянными грешниками и идолопоклонниками, все они осуждены гореть в геенне огненной!"
"Подозреваю, что он ошибается", — осторожно заметила Мэдук.
"Как он может ошибаться? Умфред собаку съел в доксологии!"
"Существуют другие учения и другие ученые мужи".
"Все они еретики, и все их учения лживые! — провозгласила Соллас. — Мое убеждение объясняется чистой логикой! Подумай сама! В чем состояли бы преимущества приверженцев истинной веры, если бы каждый мог рассчитывать на райское блаженство после смерти? Такая неразборчивая щедрость была бы равноценна безнравственности!"
Мэдук пришлось признать логичность рассуждений королевы: "Так или иначе, я не изучала этот вопрос достаточно подробно, и мое мнение несущественно".
Когда королева Соллас обсудила, наконец, все аспекты поисков Грааля к своему удовлетворению, она снова остановила карету и позволила Кайлас, леди Триффин и леди Сиппл, раздраженным изгнанием, вернуться в королевский экипаж. Мэдук подвинулась в угол сиденья. Леди Триффин и Кайлас заняли прежние места, а леди Сиппл, за неимением лучшего, пришлось сесть туда, где раньше сидела Мэдук, то есть напротив Кайлас — к огромному облегчению Мэдук.
Королева сказала: "Предупреждение принцессы Мэдук оказалось правильным. Она сообщила несколько фактов, несомненно не подлежащих разглашению".
"Если ваше величество так считает, у нас не может быть возражений, — поджав губы, отозвалась леди Триффин. — Следует отметить, однако, что по меньшей мере я известна осмотрительностью".
Леди Сиппл с достоинством прибавила: "В цитадели Глубокий Ров, в моем родовом поместье, водятся три призрака. Они появляются по ночам в новолуние, чтобы жаловаться на судьбу. Призраки сообщали мне самые интимные подробности, не сомневаясь в моей сдержанности".
"Такова жизнь! — весомо заявила королева Соллас. — Никто из нас не умнее всех остальных. Это приходится признать даже принцессе Мэдук".
Кайлас сказала тихим, слегка хрипловатым голосом: "Рада слышать, что какие-то признаки скромности дополняют многочисленные достоинства принцессы".
"И опять ты попала пальцем в небо, — скучающим тоном протянула Мэдук. — Даже если у меня есть какие-то достоинства, скромность к их числу не относится".
"Ха-ха! — развеселилась королева Соллас. — Надо полагать, так оно и есть — кому лучше знать добродетели принцессы, как не ей самой!".
2
Пока король Казмир и принц Кассандр инспектировали крепость в Форт-Маэле, королева Соллас и ее свита отдыхали в замке Ронарт-Синквелон, принадлежавшем Тоберету, герцогу Монкрифскому.
Казмир и Кассандр наблюдали за строительством новых укреплений в Форт-Маэле, произвели смотр гарнизона и в целом остались довольны тем, что увидели. Они покинули форт вскоре после полудня и, не останавливаясь ни на минуту, к наступлению темноты уже прискакали в Ронарт-Синквелон.
Утром, проходя мимо, когда Мэдук собиралась залезть в карету, король Казмир впервые обнаружил, что Мэдук ехала в компании королевы. Казмир удивленно остановился, будучи явно недоволен. Мэдук опустилась в любезном реверансе: "Доброе утро, ваше величество!"
На какое-то мгновение казалось, что Казмир готов отдать резкий приказ, но он только повернулся на каблуках и ушел.
Задумчиво улыбнувшись, Мэдук устроилась в экипаже.
Королевская процессия двинулась по Икнильдскому пути. В кортеже теперь ехали король Казмир, принц Кассандр, карета королевы Соллас, пара королевских пажей, эскорт из шести рыцарей, а также следовавшая в арьергарде, поодаль от остальных, группа вооруженных всадников. С точки зрения Мэдук, всадники эти отличались необычными свойствами — им явно не хватало военной дисциплины, они вели себя шумно, почти развязно. "Странно!" — подумала Мэдук. Проехав несколько миль, король Казмир, раздраженный нахальством этих людей, послал Кассандра сделать им выговор, после чего в арьергарде стало гораздо тише.
На третий день после выезда из Ронарт-Синквелона отряд прибыл к Зубчатому мысу на берегу Камбермунда. Паром, пепеправлявшийся с приливом и отливом сначала в одном направлении, а затем в противоположном, перевез компанию на северный берег. Уже через час отряд Казмира прибыл в Аваллон, город высоких башен.
У городских ворот процессию встретило подразделение элитной гвардии короля Одри, в роскошных серых с зеленым униформах и блестящих серебряных шлемах. Под музыку волынок, свирелей и барабанов лионесскую делегацию сопроводили по широкому бульвару и через дворцовые парки к парадному входу в Фалу-Файль. Король Одри сам вышел из дворца, чтобы торжественно приветствовать гостей.
Затем Казмира и сопровождавших его лиц провели в апартаменты, окружавшие озелененный внутренний двор восточного флигеля дворца, с апельсиновыми деревьями по углам и фонтаном посередине. Мэдук отвели помещения, роскошнее которых она никогда еще не видела. На полу ее гостиной расстилался толстый ковер из зеленого плюша, легкая изящная мебель была покрыта белой эмалью и обита зелеными и синими подушками. На двух стенах висели картины, изображавшие нимф, играющих на живописных просторах Аркадии; на столешнице из голубой майолики стояла ваза с букетом разнообразных цветов. На Мэдук все это произвело впечатление приятной новизны. Рядом с гостиной находились спальня, купальня с вырезанными из розового порфира ванной и рукомойником, а также гардеробная с большим византийским зеркалом в стене и всевозможными духами, маслами и эссенциями на полках в стенном шкафу.
У отведенных ей апартаментов, с точки зрения Мэдук, был только один недостаток: тот факт, что Кайлас отвели примыкавшую к ним комнату с дверью, открывавшейся в гостиную принцессы. По какой-то причине Кайлас выполняла свои обязанности с удвоенной бдительностью, постоянно наблюдая за подопечной. Куда бы ни пошла Мэдук, ее преследовал неотвязный взор блестящих черных глаз.
Наконец Мэдук послала Кайлас выполнить поручение. Подождав, пока надоедливая компаньонка не скрылась за углом, Мэдук выбежала из комнат и со всей возможной быстротой, приличествовавшей ее положению, покинула восточный флигель.
Она оказалась в главной галерее Фалу-Файля — так же, как и в Хайдионе, она тянулась вдоль всего дворца. Прибыв в приемный зал, Мэдук подошла к дородному молодому помощнику сенешаля, гордо носившему серую с зеленым ливрею и свободный берет из алого бархата, сдвинутый набекрень по последней моде так, что он налезал на правое ухо. Помощник сенешаля был рад оказать услугу изящной девице с золотисто-медными кудрями и небесно-голубыми глазами; он сообщил, что ни король Эйлас, ни принц Друн еще не приехали: "Принца Друна ожидают сегодня, а король Эйлас задержался и может почтить нас своим присутствием только завтра".
"Как так? — удивилась Мэдук. — Почему они не едут вместе?"
"Это довольно сложная история. Принц Друн прибудет на борту военного корабля "Немейте" — он проходит практику, выполняя обязанности первого помощника капитана. Король Эйлас, судя по всему, задержался в Домрейсе. Его молодая королева на восьмом месяце беременности; возникал даже вопрос о том, что Эйлас может вообще не приехать. Недавно нам сообщили, что он все-таки отправился в путь. Принц Друн, однако, должен быть здесь с минуты на минуту — его корабль вошел в Камбермунд с утренним приливом".
Мэдук посмотрела по сторонам. В дальнем конце вестибюля арочный проход вел во внутренний дворик, ярко освещенный благодаря высокой стеклянной крыше. По обеим сторонам дворика попарно, одна напротив другой, стояли монументальные статуи.
Проследив направление взгляда Мэдук, молодой помощник сенешаля пояснил: "Перед вами Двор мертвых богов. Это очень древние статуи".
"Откуда вы знаете, что это мертвые боги? То есть, что они действительно умерли?"
Помощник сенешаля шутливо пожал плечами: "Я никогда не вникал в этот вопрос подробно. Вероятно, когда богам больше не поклоняются, они постепенно исчезают, растворяются, если можно так выразиться. Идолам, стоящим на этом дворе, поклонялись эвадниане, предшественники пеласгов. В Тройсинете Гея все еще почитается как великая мать богов, а на берегу моря в окрестностях Исса есть храм, посвященный Атланте. Таким образом, возможно, эти богини еще живы. Не желаете ли полюбоваться на статуи вблизи? У меня есть несколько свободных минут, пока не прибыла следующая делегация".
"Почему нет?" — отозвалась Мэдук. Кайлас вряд ли стала бы ее искать среди мертвых богов.
Помощник сенешаля провел ее в соседний двор: "Смотрите! Вот стоит Крон Непознаваемый, напротив своей ужасной супруги, богини судьбы Хекк. Ради забавы они создали разницу между утверждением и отрицанием, после чего, снова соскучившись, определили разграничение между "бытием" и "небытием". Когда им надоели эти игры, они развели руки в стороны, раскрыв ладони, и из их пальцев проистекли материя, время, пространство и свет — после чего, наконец, у них появилось достаточно развлечений".
"Все это замечательно, — сказала Мэдук, — но где боги научились таким хитроумным трюкам?"
"Ага! — поднял указательный палец помощник сенешаля. — Здесь-то и скрывается тайна! Когда теологов спрашивают о происхождении Крона и Хекк, они поглаживают бороды и меняют тему разговора. Фактически мы знаем только то, что Крон и Хекк были прародителями всех остальных богов. Здесь перед вами Атланта, а здесь — Гея; вот стоят Фантарес и Аэрис. Они, соответственно — божества воды, земли, огня и воздуха. Великолепный Аполлон — бог Солнца, а Дретра Прекрасная — богиня Луны. За ними — Флунс, повелитель битв, и Палас, богиня урожая. Последняя пара — Адас стоит напротив Аронис, как тому и следует быть! Ежегодно на протяжении шести месяцев Адас — бог зла, жестокости и боли, а его супруга Аронис — богиня любви и доброты. Когда настает равноденствие, он меняются ролями на следующее полугодие. Адас становится богом отваги, доблести и милосердия, тогда как Аронис превращается в богиню мести, ненависти и предательства. По этой причине их прозвали Непостоянной Парой".
"Обычные люди меняются ежечасно, даже ежеминутно, — заметила Мэдук. — По сравнению с ними Адас и Аронис — образцы устойчивости. Тем не менее, я не хотела бы жить с ними под одной крышей".
"Проницательное наблюдение", — поднял бровь помощник сенешаля. Он внимательнее присмотрелся к собеседнице: "Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с выдающейся принцессой Мэдук Лионесской?"
"Так меня представляют другим — по меньшей мере в настоящее время".
Помощник сенешаля поклонился: "Меня зовут Тибальт, и мой титул — всего лишь "сквайр". Рад оказать содействие вашему высочеству! Пожалуйста, дайте мне знать, если я могу оказаться полезным чем-нибудь еще".
"Я хотела бы знать — исключительно из любопытства — где находится Круглый стол, Карбра-ан-Медан?"
Снова галантно раскланявшись, Тибальт указал пальцем: "Вот этот проход ведет в Зал героев".
"Если вам не трудно, проведите меня в этот зал", — сказала Мэдук.
"С удовольствием!"
По обеим сторонам арочного прохода стояли два стражника с вертикально торчащими алебардами. Мэдук и Тибальт беспрепятственно прошли между ними в Зал героев — стражники не шелохнулись, даже глаза их продолжали смотреть в какую-то удаленную точку.
Тибальт сказал: "Это древнейшая часть Фалу-Файля. Никто не знает, кто и когда заложил эти огромные каменные глыбы! Как вы можете видеть, это круглый зал, тридцать три ярда в диаметре. А вот и Круглый стол — Карбра-ан-Медан!"
"Он большой и скорее кольцевой, нежели круглый".
"Четырнадцать ярдов и одиннадцать локтей в диаметре. Внешнее кольцо, шириной пять футов, изготовлено из панелей горного вяза, укрепленных на дубовых перекладинах. Диаметр центрального отверстия составляет примерно одиннадцать ярдов".
Тибальт провел ее вокруг стола: "Заметьте бронзовые таблички. На них запечатлены имена паладинов давно минувших дней — там, где они сидели за этим столом".
Мэдук наклонилась к одной из табличек: "Архаические символы, но их можно прочесть. Тут написано: "Здесь сидит сэр Гахун из Хака, бешеный, как северный ветер, неистощимый в бою!""
Тибальт был впечатлен: "Вы умеете читать древние тексты! Конечно, конечно — принцессам дают прекрасное образование".
"Меня учили, — призналась Мэдук. — Тем не менее, люди простого происхождения тоже могут многому научиться, если захотят. Рекомендую вам научиться читать — это не так уж трудно; сначала от разных букв пестрит в глазах, но скоро к ним привыкаешь и даже не замечаешь, как они выстраиваются в слова".
"Вы вдохновили меня, ваше высочество! — воскликнул Тибальт. — Сегодня же начну приобретать этот полезный навык". Он указал на нишу в глубине зала: "А здесь перед вами Эвандиг, священный трон королей Старейших островов. Мы стоим в присутствии древнего величия! Говорят, раз в год призраки рыцарей Круглого стола собираются в этом зале, чтобы возобновить старую дружбу. Что еще? Вы желаете остаться в этом зале? Здесь мрачновато, его используют только для торжественных церемоний".
"Нынешний совет государей состоится именно здесь?"
"Несомненно!"
"Где будет сидеть король Казмир? И где сядут король Эйлас и принц Друн?"
"Этого я не могу сказать — такие вещи определяют главный сенешаль и герольды. Вы хотели бы посмотреть на что-нибудь еще?"
"Нет, благодарю вас".
Тибальт провел Мэдук обратно через проход во Двор мертвых богов. Из вестибюля послышался гул множества голосов. Помощник сенешаля заторопился: "Прошу меня извинить, я отлучился с поста! Кто-то прибыл — подозреваю, что это принц Друн с эскортом!"
Тибальт убежал; Мэдук поспешила вслед за ним. В приемном зале она обнаружила принца Друна и трех тройских вельмож в компании короля Одри, принцев Доркаса, Вемуса и Джасвина, а также принцесс Клуары и Маэвы. Мэдук протискивалась через толпу придворных в надежде приблизиться к Друну, но безуспешно; король Одри уже увел куда-то принца и его свиту.
Мэдук медленно вернулась к себе в апартаменты. Там она нашла Кайлас, сидевшую в гостиной наподобие каменной статуи.
"Когда я вернулась, выполнив ваше поручение, вас уже не было, — сухо сказала Кайлас. — Куда вы ушли?"
"Куда я хожу — мое дело, — ответила Мэдук. — Тебе не следует интересоваться такими вещами".
"Моя обязанность — вас сопровождать", — настаивала Кайлас.
"Когда мне потребуется твоя помощь, я об этом сообщу. А сейчас можешь удалиться в свою комнату".
Кайлас поднялась на ноги: "Я скоро вернусь. Вам в услужение назначили местную горничную, она поможет вам одеться к вечернему банкету. Королева предположила, что я могла бы помочь вам выбрать подходящее платье из гардероба".
"Чепуха! — отмахнулась Мэдук. — Мне не нужны советы. Уходи и не возвращайся, пока я тебя не позову".
Кайлас вышла из гостиной раздраженными длинными шагами.
Мэдук решила одеться пораньше и, после непродолжительного колебания, выбрала платье из бархата "черная роза". Она заблаговременно покинула апартаменты без сопровождения и отправилась в Большой зал, надеясь встретиться с Друном до начала банкета.
Друна в Большом зале еще не было. К ней навстречу вышел принц Джасвин, младший сын короля Одри, темноволосый пятнадцатилетний юнец. Он проводил ее к столу и усадил рядом с собой; с другой стороны сидел принц Ворон Помперольский.
Наконец появился Друн. Его усадили с другой стороны стола, довольно далеко от Мэдук. Он успел переодеться — теперь на нем были темно-синий камзол и белая рубашка: простой костюм, гармонировавший с его светлой кожей и аккуратно подстриженными темно-русыми волосами. Он заметил Мэдук и приветствовал ее взмахом руки, но после этого вынужден был вести бесконечный разговор с принцессой Клуарой; даже в тех редких случаях, когда эта болтушка прерывалась, внимание принца отвлекала другая соседка, королева Линнета Помперольская.
Пиршество продолжалось, подавали одно блюдо за другим; через некоторое время Мэдук перестала даже пробовать кулинарные шедевры, предлагаемые стюардами. Стоявшие перед ней четыре бокала были заполнены двумя сортами красного вина, мягким белым вином и душистым зеленоватым вином. Бокалы эти наполняли заново каждый раз, когда Мэдук прихлебывала из них; наконец она перестала пить вино, опасаясь, что у нее закружится голова. Принц Джасвин умел поддерживать бойкую застольную беседу, в чем ему не уступал и принц Ворон, младший отпрыск короля Кестреля, брат достопамятного Биттерна, который не смог приехать в Аваллон в связи с приступами ревматизма и астмы. Несколько раз Мэдук замечала, что королева Соллас сосредоточивала на ней холодный внимательный взгляд; принцессе оставалось только притворяться веселой и беззаботной.
Наконец король Одри поднялся на ноги, тем самым показывая, что банкет закончен. Тут же из соседнего бального зала послышались тихие мелодичные звуки лютен и трехструнных скрипок. Мэдук поспешила извиниться перед принцами Джасвином и Вороном, соскользнула со стула и побежала вокруг стола, чтобы оказаться поблизости от Друна. Но сперва ее задержал принц Вемус, пожелавший выразить восхищение ее внешностью и пытавшийся завязать разговор. Мэдук избавилась от него так скоро, как это допускалось правилами вежливости, но Друна уже нигде не было. Нет, вот он стоял, у другого конца стола! Мэдук стала возвращаться, но столкнулась по пути с Кайлас, с плохо скрываемым удовольствием передавшей срочное сообщение: "Королева Соллас находит ваше платье неподобающим случаю".
"Королева ошибается! Можешь ей сказать, что меня это платье вполне устраивает".
"Но оно не устраивает королеву. Королева считает, что такое платье неприлично для неопытной девушки вашего возраста. Она желает, чтобы вы вернулись вместе со мной в ваши апартаменты, где мне поручено выбрать вам более скромное платье. Пойдемте, мы должны это сделать безотлагательно".
Мэдук жестко ответила: "Сожалею о том, что королева недовольна, но уверена, что ты неправильно истолковала ее указания. Вряд ли королева ожидает, что я стану переодеваться посреди бала. Будь так любезна, не подходи ко мне снова". Мэдук попыталась проскользнуть мимо, но Кайлас преградила ей дорогу: "Вы слышали инструкции королевы! Я их понимаю безошибочно!"
Мэдук с трудом сдерживала раздражение: "Объясни королеве, что мне было бы чрезвычайно неудобно переодеваться сейчас, особенно учитывая тот факт, что это платье мне вполне подходит".
"Не сказала бы".
"Так или иначе, отойди в сторону — мне нужно кое с кем поговорить".
"С кем именно?"
"Какое тебе дело, Кайлас? К чему все эти вопросы?" — Мэдук обогнула упрямую компаньонку, но к тому времени Друн опять пропал в медленном круговороте вельмож и придворных.
Мэдук отошла в сторону и встала у стены. Она смотрела по сторонам, переводя взгляд с лица на лицо. Над головой пылали тысячи свеч в красивых канделябрах, озаряя тысячи оттенков переливающихся роскошных нарядов — розовой марены и шафрана, стального синего и мшистого зеленого, лимонно-желтого, каштанового, умбры и нежнорозового. Сверкало серебро, мерцало золото, всюду блестели драгоценности. Лица плыли под люстрами подобно бледным медузам в пронизанной светом приливной волне — всевозможные разнообразные лица, каждое — символ скрывавшейся под его маской души! Но среди них нигде — ни справа, ни слева — не было лица Друна!
У самого ее уха послышался голос: "Почему ты меня избегаешь? Разве я твой ненавистный враг?"
Мэдук вихрем обернулась, обнаружив стоящего рядом Друна: "Друн!" Она едва удержалась от того, чтобы броситься ему на шею: "Я везде тебя искала! И ты все время пропадал, куда бы я ни пошла, словно я гонялась за тенью!"
"Но теперь ты меня нашла, а я нашел тебя — и, признаться, потрясен!"
Мэдук смотрела в лицо принца, счастливо улыбаясь: "Потрясен — чем?"
"Ты знаешь, чем! Смущение не позволяет мне выражаться откровенно".
"Все равно, выражайся откровенно".
"Что ж — я уже давно понял, что ты станешь красавицей, но не думал, что это произойдет так скоро".
Мэдук тихо рассмеялась: "И что, ты теперь смутился?"
Друн тоже рассмеялся: "Судя по всему, мои слова тебя не оскорбляют и даже не беспокоят".
"Тогда я тоже скажу кое-что — возможно, смущаться придется мне".
Друн взял ее за обе руки: "Я выслушаю — и обещаю, что не обижусь".
Мэдук почти прошептала: "Рада слышать — потому что для меня важно твое мнение, и ничье другое".
Друн порывисто выпалил: "Если бы я посмел, я бы тебя поцеловал!"
Мэдук покраснела: "Не здесь, не сейчас! На нас смотрят!"
"Верно! Ну и что? Пусть смотрят!"
Мэдук сжала его пальцы: "Послушай! Мне нужно сказать тебе что-то очень важное. Слушай внимательно!"
"Слушаю — со всем возможным вниманием".
Кто-то стоял у Мэдук за спиной. Обернувшись, Мэдук встретилась глазами с напряженно-любопытствующим взглядом Кайлас.
"Идете ли вы переодеваться, как того пожелала королева?" — спросила Кайлас.
"Не сейчас! — отрезала Мэдук. — Можешь объяснить ее величеству, что я и принц Друн заняты важным разговором, и что принц Друн сочтет мое поведение исключительно странным и капризным, если я убегу переодеваться, не закончив разговор". Мэдук отвела Друна в сторону, оставив в одиночестве Кайлас, провожавшую их немигающими черными глазами.
"Так расскажи — какие важные вести ты хотела сообщить?"
"Твоя жизнь висит на волоске! Если ты ее потеряешь, я этого не перенесу!"
"Меня это тоже несказанно огорчит. Продолжай".
"Ты слышал о Персиллиане, Волшебном Зерцале?"
"Слышал — от отца".
К Друну и Мэдук подошел король Одри. Остановившись, он смерил Мэдук взглядом с головы до ног: "Кто эта сильфида с пламенными волосами? Я заметил ее за столом, она беседовала с принцем Джас-вином".
"Ваше величество, позвольте представить вам принцессу Мэдук Лионесскую".
Одри поднял брови и дернул напомаженный ус: "Может ли это быть то создание, о котором мы слышали столько достопримечательных сплетен? Я потрясен!"
"Сплетни преувеличивают действительность, ваше величество", — вежливо ответила Мэдук.
"Все сплетни, всегда?"
"Время от времени, надо полагать, мои поступки не соответствовали общепринятым представлениям о послушании и надлежащих манерах. Неудивительно, что моя репутация слегка пострадала!"
Король Одри покачал головой и погладил бородку: "Достойная сожаления ситуация! Но у вас еще есть время искупить свои грехи!"
"Ваше величество внушает мне надежду, — скромно потупив глаза, отозвалась Мэдук. — Теперь я не брошусь в пучину отчаяния!"
"Было бы очень жаль, если бы вы утонули в какой бы то ни было пучине! — заявил король Одри. — Не желаете ли пройти в бальный зал? Скоро начнутся танцы. Могу ли я поинтересоваться, какой танец вы предпочитаете?"
"Никакой, ваше величество! Я сопротивлялась обучению танцам и не отличаю один от другого".
"Но вы, разумеется, умеете танцевать павану?"
"Умею, ваше величество".
"Я люблю павану — это серьезный и достойный танец, в то же время жизнерадостный и любезный, позволяющий выражать и выявлять тысячи чарующих деталей. Мы начнем с паваны!"
Не преминувший подойти принц Джасвин поклонился: "Могу ли я рассчитывать на то, что ваше высочество окажет мне честь и согласится станцевать со мной павану?"
Мэдук покосилась в сторону Друна, но сказала: "Буду рада такой возможности, принц Джасвин".
Когда павана закончилась, Джасвин отвел Мэдук в сторону. Глядя вокруг, Мэдук пыталась отыскать Друна — однако, как прежде, его трудно было сразу заметить, и Мэдук прищелкнула языком от досады. Почему, ну почему он не мог оставаться на одном месте? Неужели он не понимал необходимости выслушать сведения, от которых зависела его жизнь? Мэдук поднималась на цыпочки, пытаясь разглядеть происходящее поверх голов толпящихся придворных, между роскошными платьями их дам. Наконец она обнаружила Друна в компании Кассандра: оба только что зашли в бальный зал. Мэдук поспешно извинилась перед Джасвином и решительно направилась к Друну и Кассандру.
Кассандр не обрадовался ее появлению и приветствовал ее надменно: "Вот как, Мэдук! Сразу видно, что ты себя чувствуешь, как рыба в воде! У тебя есть возможность познакомиться со светским обществом Аваллона".
"Я уже с ним познакомилась".
"Почему же ты не пляшешь, не любезничаешь с молодыми людьми, не красуешься острословием?"
"Тот же вопрос можно задать и тебе".
"Сегодня у меня нет настроения развлекаться, — сухо ответил Кассандр. — Принц Друн тоже не расположен к веселью. А поэтому…"
Мэдук взглянула на Друна: "Ты тоже пресыщен удовольствиями этого мира?"
"Не в той мере, в какой они отравляют существование принца Кассандра", — ухмыляясь, отозвался Друн.
Кассандр нахмурился: "Смотри, вот стоит принц Ворон Помперольский. Почему бы тебе не обсудить с ним свои критические наблюдения?"
"Не сейчас. Я тоже устала от пиршеств и балов. Куда вы ходили, чтобы избежать назойливого внимания высшего света?"
"В тихое и спокойное место, где мы могли беседовать без помех", — холодно объяснил Кассандр.
"Очень изобретательно с твоей стороны, Кассандр! На таком балу нелегко найти тихое и спокойное место".
"Какое бы то ни было место! — начал раздражаться Кассандр. — Все это не имеет значения".
"Тем не менее, любопытно было бы знать".
"Принц Кассандр посетил со мной Зал героев, не желая забывать о древних традициях", — объяснил Друн.
"Вот как! Тайное становится явным! — воскликнула Мэдук. — Кассандр не так беспечен, как может показаться! Какие именно традиции ты пожелал воскресить, Кассандр?"
Тон Кассандра стал резким и обиженным: "Все это каприз, не более того! Принцу королевской крови, присевшему на древний трон Эвандиг, судьба сулит долгую жизнь и счастливое правление — такова легенда".
"Малоизвестная легенда, — заметила Мэдук. — Друн, ты когда-нибудь слышал о такой традиции?"
Друн принужденно рассмеялся: "Принц Кассандр настоял на том, чтобы я совершил этот обряд и разделил с ним благословение судьбы".
"Очень любезно со стороны Кассандра! Надо полагать, ты присел также за Круглый стол?"
"Всего лишь на пару секунд".
Мэдук вздохнула: "Что ж, раз вам уже удалось отдохнуть в тихом и спокойном месте, может быть, ты вспомнишь о своем обещании и станцуешь со мной?"
Друн мгновенно скрыл замешательство и сказал: "Ах да, я запамятовал! Принц Кассандр, прошу меня извинить".
Кассандр холодно кивнул: "Танцуйте!"
Мэдук взяла Друна под руку, но не стала танцевать, а отвела его в подальше в тень: "Вспомни в точности, как это было? Сидя на троне, ты что-нибудь говорил?"
"Я всего лишь исполнил ритуал так, как его объяснил Кассандр. Когда он сидел на троне, он приказал мне сделать шаг вперед. Когда я сел на трон, я сделал то же самое".
Мэдук обреченно кивнула: "Теперь твоей жизни угрожает опасность — каждую секунду! Ты понимаешь? Тебя могут убить в любой момент".
"Почему?"
"Я пыталась рассказать тебе о прорицании Персиллиана. Оно относится к тебе самым непосредственным образом!"
"В чем состоит прорицание?"
"В сущности оно сводится к тому, что сын принцессы Сульдрун — то есть ты — займет место за Круглым столом Карбра-ан-Медан и будет править с древнего трона, Эвандига, раньше Казмира. Теперь предсказание сбылось! Ты сидел за Круглым столом, ты отдал приказ, сидя на Эвандиге. Теперь Казмир прикажет своим агентам тебя прикончить. Тебя могут убить сегодня же ночью!"
Друн некоторое время молчал: "Поведение Кассандра показалось мне необычным! Он знает о прорицании Персиллиана?"
"Трудно сказать. Он тщеславен и глуп, но злодеем его назвать еще нельзя. Тем не менее, он выполняет приказы Казмира, не задумываясь о том, к чему это может привести".
"Даже если Казмир прикажет ему совершить убийство?"
"Кассандр выполнит любой приказ отца. Но Казмир не станет давать ему такое поручение — с этой целью он привез головорезов, у них есть необходимые навыки".
"Неприятная перспектива! Буду предельно осторожен. Со мной приехали три надежных тройских рыцаря, они не покинут меня ни на минуту".
"Когда прибудет твой отец?"
"Завтра, насколько мне известно. Я буду рад его видеть!"
"Я тоже".
Друн заглянул в лицо Мэдук, наклонился и поцеловал ее в лоб: "Ты сделала все, чтобы избавить меня от опасности. Благодарю тебя, дорогая Мэдук! Ты не только красавица, но и умница".
"Это мое самое удачное платье, — сказала Мэдук. — Такой бархат называется "черная роза" и по случайности идет к моим волосам. А покрой, надо полагать, подходит к моей фигуре, если это можно назвать фигурой. Кто знает, кто знает?"
"Кто знает что?"
"Ты помнишь короля Тробиуса, конечно?"
"Хорошо его помню. В общем и в целом он был добродушный король, хотя немного с придурью".
"Именно так! По определенным причинам он напустил на меня чары, вызывавшие восхищение всех окружающих — и, сказать по правде, напугавшие меня властью, неожиданно оказавшейся в моих руках. Для того, чтобы избавиться от этих чар, я должна была потянуть за мочку правого уха пальцами левой руки. Теперь мне кажется, что я, может быть, недостаточно сильно дернула себя за ухо".
"Гмм! — усомнился Друн. — Трудно сказать".
"Я могу потянуть себя за ухо снова, чтобы тут не было никакого обмана и я ни в чем не сомневалась. Но если я сразу превращусь в исхудавшую бродяжку и платье на мне обвиснет, это меня чрезвычайно огорчит — особенно если ты отшатнешься и возьмешь назад все комплименты!"
"Лучше оставить все, как есть, — посоветовал Друн. — Тем не менее, подозреваю, что ты именно такая, какой я тебя вижу, целиком и полностью".
"В этом необходимо убедиться, раз и навсегда! Тогда моя совесть будет чиста. Ты смотришь?"
"Смотрю, во все глаза".
"Приготовься к худшему!" Мэдук дернула себя за мочку правого уха пальцами левой руки: "Заметно какое-нибудь изменение?"
"Никакого".
"Вот и хорошо! Отойдем в сторонку и присядем на диван. Если мы не придумаем ничего лучшего, я расскажу тебе о своих приключениях в Тантревальском лесу".
3
Ночь прошла без тревожных происшествий. На востоке взошло красное, как мандарин, солнце, и начался новый день. Мэдук проснулась рано и какое-то время лежала в постели, размышляя. Затем она внезапно соскочила на пол, позвала горничную, выкупалась в ванной из розового порфира и оделась в длинное платье из мягкого голубого льняного полотна с белым воротником. Горничная расчесала ее волосы так, чтобы медные кудри улеглись упорядоченными спиральными локонами, и перевязала их голубой лентой.
В дверь постучали. Наклонив голову, Мэдук прислушалась, после чего быстро дала указания горничной. Стук повторился, резко и настойчиво. Горничная слегка приоткрыла дверь — на нее уставились два черных глаза, блестевших над длинным землистым носом. "Неужели у вас нет никакого уважения к ее высочеству? — громко сказала горничная. — Принцесса никого не принимает в такой ранний час. Уходите!" Она захлопнула дверь, из-за которой раздавались приглушенные протесты: "Это я, мадемуазель Кайлас! Я — высокородная фрейлина принцессы! Откройте сейчас же!"
Не получив ответа, Кайлас отправилась к себе в комнату, откуда попыталась открыть дверь, ведущую в гостиную Мэдук — но эта дверь тоже была закрыта на засов.
Кайлас постучала и позвала: "Откройте, пожалуйста! Это я, Кайлас!"
Вместо того, чтобы открывать дверь, Мэдук выскользнула через дверь, ведущую в коридор, и выбежала во внутренний двор флигеля, а оттуда — в восточную галерею, подальше от преследовательницы.
Кайлас продолжала стучать: "Откройте сейчас же! У меня сообщение от королевы Соллас!"
Горничная наконец открыла засов — Кайлас ворвалась в гостиную: "Мэдук? Принцесса Мэдук!" Она зашла в спальню, глядя налево и направо, заглянула в гардеробную. Нигде не обнаружив свою жертву, Кайлас подошла к двери ванной и закричала: "Принцесса Мэдук! Вы здесь? Ее величество настаивает, чтобы вы немедленно явились в ее присутствие. Она желает дать вам указания на сегодняшний день! Принцесса Мэдук?" Кайлас решилась открыть дверь и заглянула в ванную, после чего гневно обернулась к горничной: "Где принцесса?"
"Она уже вышла, миледи".
"Это я уже поняла. Куда она пошла?"
"На этот счет я ничего не знаю, миледи".
Кайлас хрипло застонала от досады и бросилась наружу.
Мэдук явилась в Утренний салон, как ей рекомендовал вечером предыдущего дня принц Джасвин, хорошо знакомый с обычаями Фалу-Файля. Это было просторное, приятное для глаз и хорошо проветриваемое помещение, озаренное солнечными лучами, струящимися сквозь высокие застекленные окна. Буфет, тянувшийся по всей длине салона, был уставлен сотнями блюд, тарелок, мисок и подносов с самыми разнообразными закусками.
Король Одри и принц Джасвин уже завтракали. Джасвин галантно вскочил и проводил Мэдук к свободному месту за столом.
"Мы завтракаем в неофициальной обстановке, — сказал король Одри. — Берите сами все, что понравится, или приказывайте стюардам, по вашему усмотрению. На вашем месте я не стал бы пренебрегать холодцом из воробьиных ножек; вальдшнеп тоже прекрасно приготовлен. Я приказывал доставить зайцев и кабана, но моим егерям не повезло, и сегодня придется обойтись без них, хотя у нас есть оленина. Оленина, впрочем, тяжеловата для завтрака, особенно в виде рагу. Пожалуйста, не составляйте обо мне окончательное мнение на основании этого жалкого буфета — уверен, что в Хайдионе вас кормят гораздо лучше".
"Как правило, в Хайдионе мне удается найти что-нибудь съедобное, — отозвалась Мэдук. — Я редко жалуюсь — разве что если овсянка подгорит".
"Поваров, у которых подгорает овсянка, у нас подвергают порке и выгоняют в шею, — серьезно сказал король Одри. — Поэтому таких случаев не наблюдается уже давно".
Мэдук прошлась вдоль буфета и взяла себе порцию холодца из воробьиных ножек, омлет со сморчками и петрушкой, пару булочек с маслом и миску клубники со сливками.
"Как? И никакой рыбы? — воскликнул пораженный король Одри.
— Даот знаменит рыбой, это наша гордость! Стюард! Подайте принцессе Мэдук немного лосося в винном соусе, с молодым горошком, а также дайте ей попробовать омара под сливочным соусом с шафраном… Кроме того — почему нет? — принесите ей дюжину улиток и мидий, и не жалейте чесночное масло!"
Мэдук с сомнением взирала на выставленные перед ней блюда: "Боюсь, что я здорово растолстею, если буду часто завтракать так плотно!"
"Мы все рискуем ради удовольствий быстротечной жизни!" — заявил король Одри. Он обернулся, заметив приближение должностного лица: "Так что же, Эвиан, какие новости?"
"Корабль "Флор Велас" зашел в Камбермунд, ваше величество. Король Эйлас скоро прибудет, если береговой ветер не отнесет его в море".
"И куда дует ветер?"
"Ветер переменчив, ваше величество — наблюдается то северо-западный, то северный бриз, а иногда налетает порыв с запада. Сегодня наблюдать за флюгерами бесполезно".
"Значит, ветер не благоприятствует Эйласу, — заключил король Одри. — Тем не менее, совет должен начаться по расписанию. Судьба благоволит тем, кто приступает к делу вовремя. Не так ли, принцесса?"
"Совершенно с вами согласна, ваше величество. Холодец из воробьиных ножек изумительно вкусный!"
"Умница! Что ж, я надеялся, что король Эйлас будет присутствовать на церемонии открытия, но мы не можем задерживаться — в любом случае, он не пропустит ничего существенного, так как нам придется вытерпеть пару панегириков, салюты, высокопарные похвальбы, многословные речи со льстивыми намеками и прочее, и прочее. Пока не прибыл король Эйлас, за него все это выслушивать будет принц Друн, представляющий Тройсинет — ему же предстоит произносить хвалебные речи от имени Эйласа. По правде говоря, он еще слишком молод, чтобы выполнять такие функции, но ему это пойдет на пользу — как-никак, практика!"
В Утренний салон явились Друн и его три компаньона. Они подошли к столу короля Одри. "Доброе утро, ваше величество! — сказал Друн. — Доброе утро, принц Джасвин и принцесса!"
"Того же и вам желаю, — отозвался Одри. — Корабль твоего отца уже заметили в Камбермунде. Надеюсь, он скоро прибудет — по меньшей мере сегодня".
"Рад слышать!"
"Тем временем, совет начнется по расписанию! Пока не прибыл король Эйлас, тебе придется его замещать. Приготовься произнести звучную и вдохновляющую речь!"
"Это меня не радует!"
Король Одри усмехнулся: "Королевские обязанности не всегда приятны".
"Наблюдая за моим отцом, я в этом уже убедился, ваше величество".
"Не сомневаюсь, что Джасвин пришел к такому же выводу, — Одри повернулся к сыну. — Не так ли, Джасвин?"
"Совершенно верно!"
Король Одри благодушно кивнул и снова обратился к Друну: "Но я не даю вам завтракать. Садитесь, подкрепитесь хорошенько!"
Мэдук прибавила: "Его величество рекомендует холодец из воробьиных ножек и вальдшнепа. Он также предложил мне съесть дюжину улиток".
"Обязательно последую его совету", — отозвался Друн. Вместе с охранявшими его рыцарями он подошел к буфету. В этот момент в трапезный салон вошел принц Кассандр с приятелем, сэром Камрольсом. Остановившись, Кассандр обозрел собравшихся, после чего подошел засвидетельствовать почтение королю Одри: "Король Казмир и королева Соллас завтракают у себя апартаментах. Они направятся в Зал героев в назначенное время".
"Времени осталось немного, — предупредил Одри. — Утро уже пролетело!"
Кассандр повернулся к Мэдук: "Королева Соллас желает, чтобы вы явились к ней немедленно. Предупреждаю, что она недовольна вашим легкомысленным поведением, граничащим с откровенным непослушанием".
"Королеве придется отложить запланированную головомойку — или, по сути дела, полностью отказаться от этого удовольствия, — возразила Мэдук. — Я имею честь завтракать с королем Одри и принцем Джасвином; было бы немыслимым нарушением этикета, если бы я сейчас же вскочила и убежала. Кроме того, Кассандр, твои манеры оставляют желать лучшего. Прежде всего…"
Заметив, что король Одри явно забавляется происходящим, Кассандр разозлился: "Довольно! Более чем достаточно! Что же касается манер, то тебя, а не меня, отправят обратно в Хайдион еще до начала церемоний".
"Невозможно! — пожала плечами Мэдук. — Король Одри настоял на том, чтобы я присутствовала на совещании, потому что это будет способствовать моему образованию. Я не смею его ослушаться".
"Разумеется, нет! — примирительным тоном сказал Одри. — Прошу вас, принц Кассандр, не нужно резкостей, обойдемся без принуждения. От того, что у принцессы Мэдук жизнерадостный характер, не настанет конец света! Пусть она получает удовольствие у меня при дворе, не выслушивая лишних упреков".
Кассандр вежливо, но холодно поклонился: "Ваши пожелания — закон, государь". Кассандр и сэр Камрольс отошли в сторону и занялись выбором блюд.
Прошло полчаса. Появился сэр Трамадор, главный сенешаль дворца Фалу-Файль. Наклонившись к уху короля Одри, он пробормотал несколько слов. Одри вздохнул и поднялся на ноги: "По правде говоря, я предпочитаю Утренний салон Залу героев, а этот буфет выглядит гораздо аппетитнее, чем Карбра-ан-Медан!"
"А почему бы не провести совещание здесь, в более приятной атмосфере? — поинтересовалась Мэдук. — Каждый, кто соскучится, слушая велеречивые выступления, сможет развлечься, пробуя холодец из воробьиных ножек".
"Предложенная принцессой концепция не лишена здравого смысла, — согласился король Одри. — Тем не менее, повестка дня утверждена всеми участниками совета, и любое ее изменение приведет к всеобщему замешательству. Принц Друн, вы идете?"
"Готов, ваше величество!"
Друн подождал Мэдук в коридоре: "Я стал важной персоной — по меньшей мере до тех пор, пока не прибудет отец. Меня могут попросить обратиться к собравшимся с речью. Разумеется, никто не будет слушать эту речь — что меня вполне устраивает, так как мне нечего сказать".
"Все очень просто. Пожелай каждому из присутствующих долгого и счастливого правления и вырази надежду на то, что готы высадятся где-нибудь в других местах".
"Надеюсь, этого окажется достаточно. Кроме того, вполне возможно, что отец прибудет до того, как мне придется выступать с речью — и в таком случае я с облегчением освобожу свое место за столом".
Мэдук оцепенела. Друн с удивлением взглянул на нее: "Что случилось?"
"Вчера вечером ты мне сказал, что сидел за Круглым столом".
"Сидел".
"Но ты не обязательно сидел там, где должен сидеть Казмир! Значит, прорицание еще не сбылось — согласно предсказанию, ты должен сесть за Круглый стол вместо Казмира. И я сделаю все для того, чтобы Казмир это понял!"
Друн задумался: "Здесь нет никакой разницы, потому что сегодня мне все равно придется сесть туда, куда меня посадят".
"Но ты не должен садиться на это место! От этого зависит твоя жизнь!"
"Я не могу отказаться от предложенного места. Это противоречит протоколу", — глухо ответил Друн.
Король Одри обернулся: "Пойдем, пойдем! Сейчас не время секретничать! Совет уже начинается".
"Да, ваше величество!" — отозвался Друн. Мэдук ничего не ответила.
Они зашли в Зал героев, теперь освещенный четырьмя чугунными канделябрами, подвешенными на железных цепях над Круглым столом. Перед каждым сиденьем новая серебряная накладка закрывала древнюю бронзовую пластинку, вделанную в дерево.
Вокруг Круглого стола стояли короли и королевы Старейших островов, а также многочисленные принцы, принцессы и самые знатные вельможи. Король Одри взошел на небольшое возвышение перед троном Эвандигом и обратился к собравшимся:
"Наконец мы собрались здесь — все государи Старейших островов! Возможно, мы прибыли сюда по различным причинам — в том числе для того, чтобы разъяснить наши лучшие надежды и устремления, а также для того, чтобы предложить другим ценные плоды своих размышлений. Это поистине благородное собрание — оно будет запечатлено летописцами на многие века! Пусть об этом подумает каждый из нас! Сколько лет прошло с тех пор, как на наших островах в последний раз был созван такой совет? В этом зале представлено каждое из государств, за исключением Скагана — ска все еще высокомерно сторонятся любых союзов. Должен отметить, что короля Эйласа еще нет, но от имени Тройсинета выступит принц Друн — до тех пор, как его отец сможет принять участие в нашем совете.
В том, что касается идеи проведения этой встречи и ее возможных благоприятных последствий, следует отдать должное инициативе короля Казмира! Именно он предложил эту концепцию, настаивая на необходимости непосредственного и всестороннего сотрудничества между правителями различных государств. И я согласен с ним, целиком и полностью! Давно настало время для откровенного обсуждения, позволяющего без колебаний определить наши расхождения и, по мере необходимости, пойти на компромисс и внести поправки, диктуемые соображениями справедливости и правосудия.
Я уже затронул некоторые вопросы — нам предстоит обсудить не только их, но и многие другие проблемы. Посему давайте сядем за Круглый стол, Карбра-ан-Медан. Герольды проведут каждого из государей к предназначенному для него месту, отмеченному серебряной накладкой с позолоченной гравированной надписью. Другим присутствующим лицам предлагается сидеть на скамьях, установленных вдоль стены".
Король Одри спустился с возвышения и подошел к Круглому столу. То же самое сделали другие государи, сопровождаемые советниками. Герольды в серых с зеленым ливреях стали указывать царственным особам их места, отмеченные серебряными накладками. Когда настало время показать принцу Друну предназначенное ему место, герольды не могли найти соответствующую серебряную накладку. Друн обошел весь стол, но блестящей накладки с его именем нигде не было.
Перед местом, согласно повестке дня предназначенным для короля Казмира, серебряная накладка отсутствовала. Вместо нее оставалась только потемневшая древняя бронзовая пластинка, вделанная в дерево. Казмир еще не садился на это место. Герольд присмотрелся к бронзовой пластинке, прочел то, что на ней было написано, в изумлении наклонился и снова прочитал надпись. Он тут же поспешил к королю Одри и подвел его к пустовавшему месту за Круглым столом.
Одри прочел надпись, тоже наклонился и прочитал ее снова. К этому времени внимание всех присутствовавших в зале было сосредоточено на нем. Медленно выпрямившись, Одри обратился к собравшимся: "Дамы и господа! Круглый стол Карбра-ан-Медан — магический объект, и мы стали свидетелями чудесного знамения. Перед местом короля Казмира нет серебряной накладки, она исчезла. А на древней бронзовой табличке, врезанной в стол в незапамятные времена, теперь появилась следующая надпись:
"ЗДЕСЬ ВМЕСТО КАЗМИРА СЯДЕТ ДРУН:
ТАК ПРЕДНАЧЕРТАНО СУДЬБОЙ!"
В зале воцарилась тишина. Король Одри продолжал: "Смысл этой магии мне неизвестен. Не понимаю, почему потребовалось изменить взаимное расположение участников совета. Одно неоспоримо: Карбра-ан-Медан признаёт присутствие принца Друна в качестве полноправного участника совета и желает, чтобы принц Друн сидел именно здесь. Пусть принц Друн сядет здесь!"
Друн неохотно, шаг за шагом, подошел к столу. Остановившись за креслом, он обратился к королю Одри: "Ваше величество, сегодня я предпочитаю стоять".
Одри разволновался: "Но ты должен сесть! Мы все ждем, чтобы ты занял предначертанное место!"
"Государь, в настоящее время я не готов участвовать в августейшем совещании на равных правах. Будет гораздо лучше, если я подожду прибытия моего отца, стоя за креслом".
Король Казмир произнес голосом, в котором чувствовалось напряжение — несмотря на то, что Казмир явно пытался изобразить добродушие: "Послушайте! Не будем терять время зря! Садись, принц Друн! Сделай то, что от тебя ожидается".
"Именно так! — поддержал Казмира Одри. — Мы не хотим принимать решения, совещаясь с пустым креслом. Тебе придется сесть".
Мэдук больше не могла сдерживаться: "Друн, не занимай это место! Сегодня я сяду на него вместо тебя, в качестве твоей представительницы!" Она подбежала к креслу перед бронзовой табличкой с именем Друна и уселась в него.
Друн стоял рядом, за креслом. Он снова обратился к королю Одри: "Ваше величество, это соответствует моим пожеланиям! Сегодня моей представительницей будет принцесса Мэдук — она будет занимать мое место и, если потребуется, говорить от моего имени. Таким образом будут удовлетворены формальные требования, и вы можете надлежащим образом начать совещание".
Король Одри стоял в полном замешательстве: "Очень странное поведение! Не понимаю, что происходит".
Король Казмир взревел: "Нелепость! Абсурд! Мэдук, немедленно удались — или тебе придется понести тяжкое наказание!"
"Нет, ваше величество, я останусь здесь. Сегодня Друн не займет ваше место за Круглым столом".
Казмир обратил к Одри лицо, искаженное холодной яростью: "Ваше величество, я настаиваю, чтобы вы позволили моим стражникам удалить сумасшедшую девчонку из зала, чтобы принц Друн мог занять предначертанное ему место! В противном случае наше совещание не может проходить в достойной атмосфере".
Король Одри озабоченно спросил: "Мэдук, это одна из твоих знаменитых причуд?"
"Ваше величество, уверяю вас, это вовсе не причуда и не каприз! Я нахожусь здесь только для того, чтобы принц Друн не смог занять это место!"
"Но послушай, Мэдук! Прочти, что написано на бронзовой табличке! Там сказано, что это место предназначено для Друна!"
"Он может сидеть на этом месте в любое другое время, но только не сегодня!"
Одри бессильно развел руками: "Не вижу особого вреда в создавшейся ситуации. Раз таково предпочтение принца Друна, пусть принцесса сидит на его месте".
Казмир снова вмешался: "Мэдук, еще раз прошу тебя освободить место принца Друна, чтобы он мог его занять".
Король Одри обвел взглядом лица собравшихся в зале. Одни недовольно нахмурились, другие явно забавлялись, третьим было все равно. Одри повернулся к Казмиру: "Ваше величество, я считаю, что ничего страшного не будет, если принцесса Мэдук будет сидеть на этом месте, выполняя пожелание принца Друна".
Казмир ответил: "С вашего позволения, мне придется самому решить этот вопрос. Кассандр, будь добр, отведи Мэдук в ее комнаты. Если это потребуется, воспользуйся помощью сэра Камрольса".
Набычившись, Мэдук следила за приближением Кассандра и мускулистого сэра Камрольса из замка Кортон-Банвальд. Тихо прошептав одно слово, она сложила пальцы колечком: сэр Камрольс подскочил высоко в воздух и на мгновение повис в воздухе, бешено дрыгая ногами. Он упал на четвереньки, ошеломленно уставившись на Мэдук. Тем временем Мэдук взглянула на Кассандра и проделала тот же трюк. Принц Кассандр исполнил странный двойной прыжок, словно направленный назад и в сторону, и растянулся на полу, перекатившись с живота на спину, а потом со спины на живот.
Друн сказал: "Принц Кассандр и сэр Камрольс решили развлечь нас акробатическими номерами вместо того, чтобы применять насилие по отношению к принцессе. Я аплодирую их благородному решению — на мой взгляд, этот вопрос решен окончательно".
"Склоняюсь к тому же мнению, — согласился король Одри. — У принцессы явно есть основательная причина для ее сегодняшнего странного поведения. Вероятно, в конце концов она сообщит нам эту причину — не так ли, принцесса?"
"Вполне возможно, ваше величество".
Казмир снова вмешался: "Это какой-то фарс! Мы, суверены великих государств, теряем время зря только потому, что дерзкая полоумная девчонка привлекает к себе всеобщее внимание!"
"Нет никакой необходимости терять время, — спокойно возразил Друн. — Пусть совещание начинается".
Король Казмир ударил кулаком по ладони: "Я оскорблен, это неслыханно! Я не стану принимать участие в совете, пока принц Друн не займет предначертанное ему место!"
Мэдук произнесла ясно и отчетливо: "Вижу, что мне придется объяснить мои действия, а также причину, по которой король Казмир так гневается. Скорее всего, это даже к лучшему — пусть все узнают правду. Так слушайте же! Вот что мне рассказала мать.
Давным-давно король Казмир услышал прорицание Персиллиана, Волшебного Зерцала. Персиллиан предрек, что сын принцессы Сульдрун займет место Казмира за Круглым столом и будет править, восседая на троне Эвандиге прежде Казмира. Если это предсказание сбудется, королю Казмиру не удастся осуществить свой тайный план — то есть завоевать все Старейшие острова и стать их единственным правителем.
Долгие годы Казмир не знал имени сына Сульдрун и постоянно беспокоился по этому поводу. Только недавно жрец Умфред раскрыл ему эту тайну: сын принцессы Сульдрун — не кто иной, как принц Друн. С тех пор Казмир придумывал всякие способы сделать так, чтобы предсказание сбылось, но не помешало его планам.
Именно поэтому Казмир предложил созвать совет государей здесь, в Фалу-Файле. Ему нет никакого дела ни до заключения союзов о ненападении, ни до сотрудничества с другими государствами. Его единственная цель состоит в том, чтобы Друн сел на его место за Круглый стол и отдал приказ, сидя на троне Эвандиге — потому что, как только это произойдет, предсказание Персиллиана сбудется, и Казмир сможет убить Друна.
Вчера вечером принц Кассандр убедил Друна сесть на Эвандиг и отдать приказ. Сегодня Друну оставалось только занять место Казмира за Круглым столом, чтобы прорицание исполнилось. После этого его можно безопасно умертвить — скорее всего, сегодня же ночью. Достаточно стрелы, выпущенной из-за живой изгороди, или ножа, всаженного в спину за углом темного коридора — и Друна не будет в живых! Кому Казмир собирался поручить это злодеяние? С нами ехали на север из Лионесса четыре всадника — не стану называть их головорезами и убийцами, чтобы не обвинять их, не располагая уликами, но они не были ни рыцарями, ни стражниками.
Теперь каждый знает то, что знаю я, и понимает, почему я не пускаю Друна на это место. Причуда ли это? Или вполне обоснованный поступок? Судите сами, а потом приступайте к совещанию".
В Зале героев установилась гробовая тишина.
Наконец король Одри огорченно произнес: "Присутствующие потрясены, даже несколько сбиты с толку твоими разоблачениями. Мы выслушали необычайные обвинения. К сожалению, им свойственны ясность и последовательность, обычно свидетельствующие о достоверности. Тем не менее, король Казмир, возможно, способен их опровергнуть. Что скажешь, Казмир, король Лионесса?"
"Скажу, что эта тщедушная юродивая лжет самым бессовестным и безответственным образом, демонстрируя полное презрение к истине и даже еще более отвратительное стремление извлекать удовлетворение из чудовищной клеветы, взятой с потолка и высосанной из пальца! По возвращении в Лионесс ей придется долго учиться преимуществам правдивости".
Мэдук издевательски рассмеялась: "Вы что, действительно думаете, что я юродивая? Я никогда не вернусь в Лионесс!"
"Я действительно думаю, что ты сошла с ума, — осторожно выбирая слова, ответил Казмир. — Твои выдумки — не что иное, как бред сумасшедшей. Я ничего не знаю ни о Персиллиане, ни о его предсказании!"
Послышался новый голос: "Лжешь, Казмир! Лжешь, как всегда!" В Зал героев медленно вошел король Эйлас: "Я сам, своими руками, похитил Персиллиана, Волшебное Зерцало, из твоего тайника и спрятал его под лимонным деревом в саду твоей дочери Сульдрун. Единственное, чего я не знал — очередная подлость жреца Умфреда, и без этого уже причинившего невероятные страдания принцессе Сульдрун. Настанет день, когда Умфред заплатит за свои преступления".
Король Казмир молча опустился в кресло; лицо его побагровело. Одри сказал: "Я надеялся, что наше совещание укрепит солидарность королей Старейших островов и поможет удовлетворить наши давние взаимные претензии с тем, чтобы мы могли сократить численность армий и гарнизонов, отпустить домой рекрутов и позволить им возделывать землю, приумножая всеобщее изобилие. Возможно, моя надежда — не более чем наивная мечта".
"Я так не думаю, — отозвался Эйлас. — Должен откровенно признаться, что презираю Казмира как человека. Никогда не забуду и не прощу его жестокости. Тем не менее, мне приходится иметь дело с королем Лионесса Казмиром, и я готов ограничиваться рамками вежливости, если это способствует успеху моей политики. Позвольте мне повторить, в чем состоит сущность моей политики — она предельно проста, и все присутствующие смогут ее понять. Мы не позволим опасному агрессору нападать на мирные государства. В частности, если Даот соберет огромную армию и нападет на Лионесс, мы немедленно выступим на стороне Лионесса. Если Лионесс позволит себе непростительную глупость и вторгнется в Даот, наши войска немедленно выступят против Лионесса. Пока преобладает мир, мы будем поддерживать мир. Такова наша национальная политика".
Король Кестрель Помперольский скептически заметил: "Все это превосходно! Но вы сами завоевали Южную и Северную Ульфляндии!"
"Это не так! Я по праву возложил на себя корону Южной Ульфляндии, будучи законным престолонаследником. Королевство Северной Ульфляндии передал мне умирающий король Гаке — с тем, чтобы я отразил вторжение ска. Я разбил полчища ска, и обе Ульфляндии теперь могут вздохнуть свободно, не опасаясь давних врагов!"
Король Одри тоже не был полностью убежден: "Вы удерживаете земли за моими западными болотами и отказываетесь их вернуть!"
"Я завоевал крепость Поэлитетц, отобрав ее у ска, чего вы не смогли сделать, и удерживаю ее теперь, потому что эскарп, на котором она находится, образует естественную границу между нашими странами. Кроме того, Поэлитетц продолжает охранять Даот, а не угрожает ему".
"Хмф! — надул щеки Одри. — В данный момент не стану устраивать дебаты по этому вопросу; в конце концов, это не так уж важно. Пусть каждому из сидящих за Круглым столом будет предоставлена возможность высказать свое мнение по очереди — скажем, по часовой стрелке".
Каждый из королей высказался, в общем и в целом в более или менее дружелюбном тоне. Когда очередь дошла до того места, где должен был сидеть Друн, Мэдук воскликнула: "Так как я представляю принца Друна, от его имени я поддерживаю политику короля Эйласа. Говоря от своего имени, как принцесса Мэдук Лионесская, я отвергаю…"
Король Казмир внезапно взорвался: "Мэдук, молчи! Отныне, начиная с этого момента, ты больше не принцесса из Хайдиона, ты вообще больше не принцесса, и точка! Ты — безымянный подкидыш, дочь какой-то похотливой лесной твари и бродяги, ночевавшего в придорожных канавах! У тебя нет никакой родословной, твой отец вообще неизвестен! В качестве таковой ты не имеешь никакого права выражать какие-либо личные мнения на совещании государей: молчи!"
Король Одри прокашлялся: "Возражение короля Казмира не лишено веских оснований, хотя и выражено в несдержанных тонах. Я постановляю, что девица по имени Мэдук больше не может выступать на нашем совещании от своего имени, независимо от того, насколько проницательны или содержательны ее наблюдения".
"Очень хорошо, ваше величество! — согласилась Мэдук. — Я больше ничего не скажу".
Казмир угрожающе произнес: "Не вижу никакого смысла в продолжении этого обсуждения — в любом случае не в условиях, существующих в настоящее время".
Король Одри огорченно пытался спасти положение: "Мы выслушали несколько расходящихся точек зрения; эти расхождения, по сути дела, не способствуют ничему, кроме продолжения взаимных распрей. Возможно, однако, наши противоречия могут быть согласованы или сведены к минимуму, если мы продолжим их обсуждение позже — например, сегодня вечером или даже завтра. Дальнейшие переговоры позволят нам упорядоченно изложить аргументы и определить масштабы уступок, на которые мы готовы пойти во имя всеобщего благополучия".
"О каких уступках вы говорите? — воскликнул грузный король Годелии, Дартвег. — Мне незачем делать какие-либо уступки! Я хочу, чтобы Одри усмирил своих бешеных псов, устраивающих облавы в пограничных топях! У нас в Годелии нет хороших лесов — а когда наши охотники идут по следам пугливого оленя и ненароком забредают в Даот, на них нападают чертовы патрули! Этому произволу необходимо положить конец!"
"Ваши требования неразумны, — холодно отозвался король Одри. — Я могу предъявить вам гораздо более серьезную претензию: вы оплачиваете и вооружаете визродских мятежников, не дающих нам покоя ни днем, ни ночью!"
"А почему бы я их не поддерживал? — возмутился Дартвег. — Это наши кровные братья-кельты! Они имеют такое же право жить на своей земле, как любой другой, и выбрали Визрод местом жительства. Каждый честный человек обязан оказывать им помощь. Постыдитесь, король Одри! Вам не следовало даже упоминать об этом вопросе при других!"
Одри разозлился: "Моя попытка созвать совет мудрых государей, руководствующихся логикой и разумными соображениями, позволила проникнуть в наше августейшее присутствие ряду болванов и тупиц, хотя протокол не позволяет мне назвать их имена! Я потерял всякую надежду, моему терпению пришел конец. Посему я закрываю и распускаю это совещание!"
4
Вельможи и их дамы, собравшиеся в Зале героев, стали постепенно расходиться — черед Двор мертвых богов в просторный вестибюль Фалу-Файля, где, озираясь по сторонам, они образовали несколько групп, вполголоса обсуждавших утренние события. Дамы сосредоточивали внимание главным образом на Мэдук. Ее поведение анализировалось с различных точек зрения; при этом употреблялись такие эпитеты, как "храбрая", "упрямая", "истеричная", "тщеславная", "сумасшедшая" и "непокорная"; нередко звучало также выражение "развитая не по годам". Никто не мог точно определить, в каком именно смысле применялось последнее выражение, но все соглашались с тем, что оно правильно характеризовало опальную принцессу.
Что касается самой Мэдук, она ненавязчиво присела в сторонке на скамье, в компании принца Джасвина. Некоторое время они молча наблюдали за приглушенным переполохом в вестибюле; Мэдук уныло повесила голову, не зная, что ей теперь следовало предпринять.
Через некоторое время принц Джасвин собрался с мыслями и осторожно задал вопрос, касавшийся тайны происхождения Мэдук: "Твоя мать и вправду фея?"
"Да. Фея Твиск, с голубыми волосами".
"Ты ее любишь? Она тебя любит?"
Мэдук пожала плечами: "Эльфы и феи понимают любовь не так, как ее понимают люди, в том числе я".
"Никогда раньше этого не замечал, даже в мыслях такого не было, но теперь, когда я на тебя смотрю, примесь феерической крови в тебе очевидна. Кроме того, твоя безрассудная отвага может объясняться только нечеловеческим происхождением".
Мэдук печально улыбнулась и взглянула туда, где стоял Казмир, говоривший с королем Годелии Дартвегом: "Теперь я почти сожалею о своем безрассудстве, меня одолевают всевозможные опасения. Влияние фей уже ослабевает во мне, я слишком долго жила среди людей, за пределами родной обители".
"А твой отец — человек или эльф?"
"Он представился моей матери как "сэр Пеллинор", но они оба были в игривом настроении. Мне сказали, что "сэр Пеллинор" — не более чем сказочный персонаж, странствующий рыцарь, убивающий драконов, наказывающий подлых разбойников и спасающий прекрасных дев из мрачных заколдованных темниц. Кроме того, он играет на лютне, распевает песни и говорит на языке цветов".
"И этот поддельный "сэр Пеллинор" соблазнил твою мать, претендуя на рыцарский титул без всяких оснований?"
"Нет, — покачала головой Мэдук. — Все это было не так. Он был рыцарем, но назвался легендарным героем, чтобы позабавить фею — и не подозревал, что мне когда-нибудь придется его искать". Глядя на собравшихся в вестибюле, Мэдук заметила приближение мадемуазель Кайлас: "Чего еще они от меня хотят?"
Принц Джасвин усмехнулся: "Удивительно, что теперь они вообще замечают твое существование".
"Они меня так скоро не забудут", — сказала Мэдук.
Кайлас остановилась напротив и внимательно посмотрела на Мэдук. Помолчав, она сказала: "Странные вещи о вас рассказывают".
Мэдук ответила безразличным тоном: "Меня не интересует, что обо мне говорят. Если ты пришла передавать мне чужие сплетни, уходи и оставь меня в покое".
Кайлас пропустила ее слова мимо ушей: "Я пришла передать сообщение королевы. Она приказывает вам приготовиться к отъезду. Мы скоро покинем этот дворец и эту страну. Вам следует немедленно вернуться в ваши апартаменты".
Мэдук рассмеялась: "Я больше не принцесса Лионесская. Мне нечего делать в антураже королевы".
"Тем не менее, вы слышали приказ королевы. Я вас отведу".
"В этом нет необходимости. Я не вернусь в Хайдион".
Кайлас уставилась на нее в полном недоумении: "Вы наотрез отказываетесь выполнить волю королевы?"
"Называй это как хочешь".
Повернувшись на каблуках, Кайлас удалилась. Уже через несколько секунд Мэдук увидела, как королева Соллас поспешила тяжелыми шагами туда, где стояли король Казмир и король Дартвег. Королева торопливо заговорила, помахивая пухлыми белыми пальцами в сторону Мэдук. Казмир бросил только один взгляд на скамью, где сидели Мэдук и Джасвин, но от этого взгляда у Мэдук все похолодело внутри. Обращаясь к Соллас, Казмир произнес несколько резких слов, после чего вернулся к разговору с королем Дартвегом.
Кто-то подошел и встал рядом с Мэдук. Взглянув наверх, она обнаружила Друна. Он поклонился по всем правилам придворного этикета: "Если принц Джасвин не возражает против моего вмешательства. я хотел бы пригласить вас прогуляться со мной в дворцовых садах — на некоторое время".
Мэдук взглянула на Джасвина — тот вежливо поднялся на ноги: "Разумеется! Наши сады знамениты! После утомительных утренних перипетий прогулка в тишине успокоит вам нервы".
"Благодарю вас, Джасвин, за понимание возникшей ситуации", — сказал Друн.
Джасвин удалился. Друн и Мэдук вышли в сад, окружавший дворец Фалу-Файль, и стали прогуливаться мимо фонтанов, статуй, цветочных клумб, фигурно подстриженных деревьев и ровных, как ковры, газонов. Друн сказал: "Я заметил, что с тобой говорила фрейлина Кайлас. Чего она хотела?"
"Она передала приказ королевы. Мне надлежит немедленно вернуться в апартаменты и приготовиться к возвращению в Хайдион".
Друн удивленно рассмеялся: "И что ты на это сказала?"
"Я сказала "Нет!", конечно. Кайлас потрясена до глубины души. Вскоре после этого я видела, как королева Соллас жаловалась королю. Она взглянул на меня, и меня его взгляд страшно испугал".
Друн взял ее за руку: "Ты поедешь с нами в Тройсинет. Нет возражений?"
"Поеду. Тем более, что мне больше некуда деться. Сомневаюсь, что я когда-нибудь найду отца; может быть, это даже к лучшему".
Друн подвел ее к скамейке, они присели. Друн спросил: "Почему — к лучшему?"
"По правде говоря, я боюсь, что найду не то, что искала. Когда сэр Пеллинор встретился с моей матерью, он был беспечным странником, разговорчивым и веселым. С тех пор все могло измениться. Прошли многие годы — мой отец мог стать суровым, нелюдимым субъектом; он мог остепениться и жениться на противной стерве, родившей ему нескольких противных детей. Никому из них я не понравлюсь, их семья не устроит мне теплый прием".
"Если ты найдешь этого незадачливого родителя, лучше всего будет не представляться ему сразу, а осторожно понаблюдать за ним со стороны".
"В любом случае мне рано или поздно придется объяснить, кто я такая. И он, несомненно, станет настаивать на том, чтобы я составила компанию его крикливым сопливым отпрыскам — а мне это совершенно не нужно".
"Все может быть не так плохо, как ты себе представляешь".
"Может быть. Но все может быть и хуже, к сожалению! Мне не нравятся суровые нелюдимые субъекты. Предпочитаю разговорчивых и веселых людей, умеющих меня рассмешить".
"Хмф! — поднял брови Друн. — В этом отношении, надо полагать, меня ждет полный провал — так же, как и несчастного сэра Пеллинора, с его сварливой супругой и стайкой сопливых детей. Мне редко удается тебя рассмешить".
"Я уже смеюсь, если ты не заметил! Кроме того, иногда я тайком улыбаюсь, когда ты на меня не смотришь — или когда я просто про тебя думаю".
Друн заглянул в лицо собеседницы и сказал: "Не завидую бедняге, который в конце концов решится на тебе жениться. Ему придется постоянно следить за собой и нервничать".
"А вот и нет! — беззаботно отозвалась Мэдук. — Я его приручу — это не так трудно, достаточно втемяшить ему в голову несколько простых правил. Его будут регулярно кормить, а если он будет хорошо себя вести, я иногда буду с ним гулять. Ему будет запрещено храпеть, сморкаться в рукав, горланить песни, размахивая пивной кружкой, и держать в доме свору собак. Для того, чтобы заслужить мое благорасположение, ему придется изящно опускаться передо мной на одно колено и протягивать мне алую розу — или, может быть, букет фиалок — после чего, если он надлежащим образом попросит и если мне понравится тон его голоса, я позволю ему прикоснуться к кончикам моих пальцев".
"А потом?"
"Потом все будет зависеть от обстоятельств".
"Гм! — усомнился Друн. — Супруг, о котором ты мечтаешь — если я тебя правильно понимаю — должен быть человеком несколько наивным и бесхарактерным".
"О нет, не совсем и не всегда".
"В любом случае, он будет вести весьма любопытный образ жизни".
"Пожалуй, что так. Конечно, я еще не подвергала этот вопрос серьезному анализу, хотя уже решила, за кого выйду замуж, когда подойдет время".
"Я тоже знаю, на ком женюсь, — отозвался Друн. — У нее голубые глаза, светлые, как небо, и глубокие, как море, и рыжие волосы".
"Они скорее золотисто-медного оттенка, разве не так?"
"Именно так — и, хотя она еще очень молода, она становится все очаровательнее с каждой минутой, и я не знаю, сколько еще мне удастся сдерживать искушающие меня порывы".
Мэдук вопросительно взглянула на него: "Ты хотел бы меня поцеловать, просто чтобы попрактиковаться?"
"Несомненно", — Друн поцеловал ее, и некоторое время Мэдук сидела, положив голову ему на плечо. Помолчав, Друн сказал: "Ты все еще боишься Казмира?"
Мэдук вздохнула: "Да! Ужасно боюсь. Хотя иногда я о нем забываю".
Друн поднялся на ноги: "Он ничего тебе не сможет сделать, если ты не будешь выполнять его приказы".
"Я не буду его слушаться — это было бы глупо".
"Совет государей распущен, и мой отец собирается скоро уехать, чтобы не создавать затруднения для короля Одри. По сути дела, он собирается уехать как можно скорее, через час, чтобы воспользоваться отливом".
"Мне потребуется только несколько минут — нужно переодеться во что-нибудь подходящее и собрать в узелок несколько вещей".
"Пойдем, я провожу тебя до твоих комнат".
Друн отвел Мэдук в восточный флигель и расстался с ней у двери гостиной: "Я вернусь через десять минут. Помни: никого не впускай, кроме здешней горничной!"
Через десять минут, когда Друн вернулся в апартаменты Мэдук, горничная сообщила ему, что Мэдук только что увели три лионесских стражника.
Друн застонал: "Я говорил ей, чтобы она заперла дверь и никого не пускала!"
"Она так и сделала, но они прошли через дверь, ведущую в гостиную. Кайлас им открыла".
Друн побежал в вестибюль дворца. Казмира там не было; Эйлас и Одри тоже куда-то пропали.
Настойчивые расспросы позволили Друну, наконец, найти Эйласа, беседовавшего с Одри, в небольшой комнате рядом с вестибюлем.
Друн прервал их разговор: "Казмир увез Мэдук насильно! Она должна была ехать с нами, но теперь она пропала!"
Эйлас вскочил на ноги, лицо его исказилось от гнева: "Казмир выехал пять минут тому назад! Мы должны их догнать, пока они не переплыли устье! Одри, одолжите мне восемь резвых лошадей — сию же минуту!"
"Они в вашем распоряжении!"
Эйлас разослал гонцов к приехавшим вместе с ним рыцарям, приказывая им немедленно собраться у парадного входа.
Лошадей привели из конюшен; Эйлас, Друн и шесть тройских рыцарей вскочили в седла, развернули коней и поскакали сломя голову на юг по дороге к парому через Камбермунд. Далеко впереди иногда можно было видеть лионесский отряд, тоже скакавший тяжелым галопом.
Обернувшись к отцу, Друн кричал через плечо: "Мы не успеем! Они взойдут на паром и отплывут!"
"Сколько их?"
"Не могу разобрать. Слишком далеко!"
"Похоже, что их не больше, чем нас. Казмир не станет обороняться".
"Но ему не придется обороняться! Паром уже будет посередине устья!"
"Верно".
"Он ее станет пытать! — бушевал Друн. — Он отомстит ей самым ужасным образом!"
Эйлас коротко кивнул, но ничего не сказал.
Они видели, как отряд Казмира поднялся на утес, возвышавшийся над рекой, и скрылся за его хребтом, спускаясь к парому.
Через пять минут тройский отряд подъехал к краю обрыва, откуда можно было обозревать все устье реки. Пеньковый трос тянулся от каменной опоры неподалеку, спускаясь по диагонали над рекой к такой же опоре на другом берегу, под Зубчатым мысом. Паром, соединенный с тросом хомутом и шкивом, бегущим по тросу, перемещался благодаря наклону троса. Во время отлива паром тащило на юг; прилив относил паром на север. В полумиле к западу еще один наклонный трос спускался в обратном направлении, что позволяло парому пересекать Камбермунд в обоих направлениях, в зависимости от приливов и отливов.
Казмир и его отряд уже взошли на паром, и он только что отплыл от берега. Лионесские всадники спешились и привязывали лошадей к поручню. Неподвижный тонкий силуэт, закутанный в бурый плащ, свидетельствовал о присутствии Мэдук на пароме. По всей видимости, рот ее был перевязан шарфом или кляпом.
Друн в бессильном отчаянии смотрел вслед парому. Казмир обернулся к северному берегу и бесстрастно отвернулся.
"Их уже не догнать! — сказал Друн. — Когда мы переплывем устье на следующем пароме, они уже пересекут помперольскую границу".
"О нет! — внезапно встрепенувшись, воскликнул Эйлас. — Они от нас не уйдут!"
Пришпорив коня, Эйлас поскакал вдоль края обрыва к каменной опоре, крепившей пеньковый трос. Соскочив на землю и выхватив меч, он принялся рубить туго натянутый толстый трос. Жила за жилой, виток за витком, мощный трос распускался. Выскочив из будки, перевозчик стал лихорадочно размахивать руками и громко протестовать, но Эйлас не обращал на него внимания. Он рубил, он пилил, он резал; трос зазвенел и закрутился — оставшиеся волокна уже не выдерживали напряжение. Трос порвался — свободный конец, извиваясь, упал вдоль отвесного утеса и скрылся в воде. Паром лишился опоры, обеспечивавшей боковую тягу — его стало сносить по течению в открытое море. Трос с визгом скользнул по шкиву и сорвался.
Паром бесшумно дрейфовал посреди широкого устья. Казмир и его спутники стояли, безнадежно опустив плечи, и поглядывали на далекие берега.
"Поехали! — сказал Эйлас. — На борту "Флор Веласа" ждут нашего прибытия".
Отряд спустился с утеса к гавани, где пришвартовался "Флор Велас", восьмидесятифутовая трехмачтовая галера с квадратным парусом, парой треугольных парусов и пятьюдесятью веслами.
Спешившись, Эйлас и его спутники поручили лошадей заботам портового начальства и взошли на борт. Эйлас немедленно приказал поднимать якорь.
Швартовы сбросили с причальных тумб, паруса развернули, чтобы подхватить попутный северный ветер, и корабль выскользнул на середину эстуария.
Уже через полчаса "Флор Велас" приблизился к дрейфующему парому; команда подтянула паром абордажными крюками. Эйлас и Друн стояли на корме; оба молча смотрели вниз, на мрачную фигуру короля Казмира. Принц Кассандр попытался приветствовать Друна нарочито беззаботным жестом, но не встретил ответа и надменно повернулся к ним спиной.
Со средней палубы галеры на палубу парома спустили лестницу; четверо вооруженных рыцарей спустились по лестнице и, полностью игнорируя остальных пассажиров, направились к Мэдук, сняли повязку, закрывавшую ей рот, и повели к лестнице. Друн спустился с кормовой палубы и помог ей подняться на борт.
Рыцари тоже взобрались на борт "Флор Веласа". Казмир стоял в стороне, расставив массивные ноги и заложив руки за спину, наблюдая за происходящим, но не выражая никаких чувств.
Никто ничего не сказал — ни на борту галеры, ни на пароме. Некоторое время Эйлас стоял и смотрел на отряд Казмира. Обернувшись к Друну, он заметил: "Если бы я был мудрым королем, я бы прикончил Казмира — а может быть и Кассандра в придачу — здесь и сейчас, чтобы положить конец их династии. Взгляни на Казмира! Он наполовину ожидает этого! На моем месте у него не было бы никаких сомнений или сожалений — он убил бы нас обоих и только порадовался бы этому". Эйлас вскинул голову: "Я не могу это сделать. Может быть, мне придется еще пожалеть о моей слабости, но я не могу хладнокровно убивать беспомощных людей".
Эйлас подал знак рукой. Абордажные крюки сняли с поручней парома и подтянули на галеру, сразу начавшую отдаляться от парома.
Паруса надулись ветром, кильватерная струя зажурчала за кормой — галера поплыла вниз по Камбермунду к открытому морю.
С даотского берега в погоню за дрейфующим паромом отправили пару баркасов, в каждом по дюжине гребцов. Они взяли паром на буксир и, с помощью начинающегося прилива, оттащили его обратно к пристани.
Глава 11
Вернувшись в Хайдион, король Казмир практически подверг себя одиночному заключению. Он не выполнял никаких придворных функций, не принимал никаких посетителей, не рассматривал никаких дел. По большей части он проводил время в личных апартаментах, расхаживая из одного угла гостиной в другой и время от времени останавливаясь, чтобы взглянуть в окно на крыши столицы Лионесса и дальше, на серо-голубые воды пролива Лир. Королева Соллас ужинала с ним каждый вечер, но Казмир почти ничего не говорил, в связи с чем Соллас тоже в основном хранила горестное молчание.
Проведя четыре дня в мрачных размышлениях, Казмир вызвал сэра Балтазара, своего доверенного советника и посла. Казмир дал сэру Балтазару подробные указания и отправил его с тайным поручением в Годелию.
После отъезда советника Казмир возобновил многие из своих прежних повседневных занятий, хотя теперь его нрав изменился. Он отдавал приказы резким, напряженным тоном и высказывал язвительные суждения, а у тех, кому не посчастливилось навлечь на себя недовольство Казмира или подвергнуться его суду, было больше оснований, чем когда-либо, сожалеть о своей судьбе.
В свое время сэр Балтазар вернулся, изможденный и запыленный после дальнего пути. Он немедленно явился с отчетом к королю Казмиру:
"Я доехал до Дун-Кругра без особых происшествий. Городу этому настолько недостает изящества, что, если бы мне не объяснили, где я нахожусь, я мог бы по ошибке провести коня в королевский дворец, приняв его за конюшню.
Король Дартвег не соизволил принять меня сразу. Сначала я подумал, что он руководствуется при этом исключительно извращенностью, свойственной кельтам, но впоследствии узнал, что он принимал неких знатных вельмож из Ирландии, и что все они напились до положения риз. Наконец Дартвег согласился меня принять, но даже после этого заставил меня стоять у стены в зале, пока он решал какой-то спор, связанный с отелившейся коровой. Ругань продолжалась целый час и два раза прерывалась дракой дворцовых псов. Я пытался проследить логику тяжбы, но так и не смог в ней разобраться. Корова была покрыта призовым быком без разрешения хозяина быка и бесплатно, так как бык проломил ограду. Владелец коровы не только отказался платить за осеменение, но и требовал возмещения незаконного ущерба, нанесенного его корове любвеобильным быком. Выслушивая стороны, король Дартвег обгладывал кость и пил медовуху из рога. Он вынес приговор, до сих пор вызывающий у меня замешательство — но приговор этот, судя по всему, был достаточно справедлив, так как не удовлетворил никого.
Наконец меня вызвали и представили королю, уже порядком нализавшемуся. Он спросил, зачем я приехал. Я сказал, что хотел бы поговорить с ним наедине, так как должен передать ему конфиденциальное послание, доверенное мне вашим величеством. Размахивая огромной обглоданной костью, Дартвег заявил, что не видит причин "разводить шуры-муры", как он выразился, и что я должен говорить прямо и честно, как принято среди бравых кельтов. Дартвег заявил также, что тайные сговоры и закулисные сделки бесполезны, и что в любом случае в цели моего визита не было никакого секрета, потому что всем было известно, зачем я приехал, не хуже, чем мне самому. Более того, он заверил меня, что может дать мне ответ, даже не упоминая о порученной мне задаче, и поинтересовался, не устроит ли меня такая манера ведения переговоров. Он считал, что это вполне приемлемо, так как позволяло сократить затраты времени на болтовню и оставляло больше времени на выпивку.
Я пытался сохранить достоинство в той мере, в какой это было возможно в сложившихся обстоятельствах, и указал на то, что церемониальный протокол вынуждал меня настаивать на частной аудиенции. Дартвег вручил мне полный рог медовухи и приказал осушить его залпом, что мне удалось сделать, тем самым заслужив благорасположение короля кельтов, позволившего мне прошептать ваше послание ему на ухо.
В конечном счете, мне удалось поговорить с королем Дартвегом три раза. Каждый раз он стремился наполнить мой желудок крепкой медовухой, явно надеясь на то, что я начну делать глупости, плясать и разбалтывать секреты. Само собой, эти уловки оказались безуспешными, и в конце концов Дартвег составил обо мне мнение как о субъекте, одинаково скучном как в трезвом, так и в пьяном виде, что его раздражало. Во время нашей последней встречи он изложил, в тоне скандального трактирщика, устраивающего головомойку провинившемуся мальчишке, свои непоколебимые стратегические принципы. В сущности, он желает заполучить плоды победы, ничем не рискуя. Он будет рад встать на нашу сторону, как только мы продемонстрируем безусловное преобладание над врагами".
"Невозможно отрицать, что это осторожная политика, — заметил Казмир. — Выигрывать, ничего не теряя, очень выгодно".
"Дартвег признал, что его позиция именно такова, и сказал, что такая стратегия будет способствовать его здоровью и долголетию, так как никакая другая программа не позволяет ему спокойно спать по ночам.
Я упомянул о необходимости определенных обязательств; он только махнул рукой и сказал, что вам не следует беспокоиться на этот счет. Он утверждает, что ему будет известно, когда для него наступит время выступить, и что тогда он выступит со всей своей армией".
Казмир хмыкнул: "Нас поучает бахвал, готовый встать на любую сторону, в зависимости от того, куда подует ветер! Что еще?"
"Из Дун-Кругра я отправился морем в Скаган, где мне пришлось преодолеть десятки препятствий, не приобретая ничего взамен. Принятая среди ска манера вести переговоры не только непостижима и загадочна, она в высшей степени оскорбительна. Они не желают заключать какие-либо союзы и не нуждаются в них; все народы, кроме ска, вызывают у них решительное отвращение. Я изложил ваши доводы, но они отмели их, не говоря ни "да" ни "нет", как если бы весь этот вопрос был отъявленным бредом. Из Скагана, таким образом, я не привез никаких новостей".
Казмир поднялся на ноги и принялся расхаживать из угла в угол. Он сказал — скорее обращаясь к самому себе, нежели к сэру Балтазару: "Мы можем положиться только на себя. Дартвег и его кельты в конечном счете сослужат нам службу, хотя бы из жадности. Помпе-роль и Блалок оцепенеют, парализованные страхом. Я надеялся устроить беспорядки — или даже мятеж — среди ульфов, но те поджали хвосты, как трусливые блеющие твари, толпящиеся в пастушеских загонах. Несмотря на то, что я затратил на него огромные суммы, Торкваль ничего не сделал. Он и его ведьма — в бегах; по ночам они занимаются мародерством на горных лугах, а днем прячутся. Крестьяне считают их призраками. Рано или поздно их поймают за шкирку и зарежут, как диких зверей. Никто о них сожалеть не будет".
2
Шимрод сидел в полудреме у себя в саду, в тени благородного лавра. В эту пору цветник отличался особым великолепием. Розовые алтеи стояли, как краснеющие девицы, вереницей вдоль фронтона усадьбы; всюду росли небольшими россыпями и пучками голубые шпорники, ромашки, ноготки, бурачки, вербена, желтофиоли и множество прочих цветов.
Полузакрыв глаза, Шимрод позволял воображению бесконтрольно блуждать, открывая внутреннему взору сумасбродные идеи, мечты и фантастические пейзажи. Его заинтересовало одно соображение: если запахи могли быть представлены оттенками цветов, то запах травы не мог быть ничем иным, как цветом свежей зелени. Сходным образом, аромат розы неизбежно отображался бархатно-красным цветом, а запах валерианы — лилово-лавандовым.
Шимрод представил себе дюжину других подобных эквивалентов и был удивлен тем, как часто и насколько точно цвета, ассоциативно связанные с запахами, соответствовали естественным и однозначным цветам объектов, испускавших эти запахи. Достопримечательное согласование! Могло ли оно объясняться простым совпадением? Даже острый запах маргариток казался идеально созвучным их строгому, непреклонному белому цвету!
Шимрод улыбнулся: такие соответствия могли существовать и между другими способами восприятия. "Мозг — чудесный инструмент! — думал Шимрод. — Будучи предоставлены самим себе, мысли нередко приходят к неожиданным выводам".
Шимрод следил за полетом жаворонка над лугом. Солнечный пейзаж внушал умиротворение. Пожалуй, он был даже слишком тихим, слишком безмятежным, слишком успокоительным. Глядя на него, становилось легко поддаваться меланхолии, думая о том, как быстро улетучиваются дни. В Трильде не хватало праздничных звуков, веселых голосов.
Шимрод выпрямился в кресле: его ждала работа, и чем скорее она будет сделана, тем лучше. Он поднялся на ноги, бросил последний взгляд на луг Лалли и вернулся в лабораторию.
Столы, некогда заваленные всевозможными инструментами и редкостями, уже в значительной степени освободились от бремени. Оставались в основном упрямые вещи — невразумительные и загадочные, отличавшиеся исключительно сложной структурой или даже наделенные свойством непостижимости их прежним владельцем, Тамурелло, любившим жутковатые трюки.
Одному из таких объектов, все еще нуждавшихся в изучении, Шимрод присвоил наименование "Луканор",[16] в честь друидического бога первичных начал.
Магическое устройство или игрушка, "Луканор" состоял из семи прозрачных дисков, каждый шириной примерно в ладонь. Диски катились по ободу круглой таблички из черного оникса, причем скорость движения каждого из них изменялась. Диски светились мягкими радужными переливами, а иногда в них появлялись пульсирующие черные пятна пустоты, по-видимому возникавшие и пропадавшие случайно.
Диски эти вызывали у Шимрода недоумение. Судя по всему, они перемещались независимо — по мере обращения по краю таблички один диск мог обогнать другой, после чего его мог обогнать третий. Иногда пара дисков двигалась вместе — так, что один накладывался на другой, и на несколько мгновений их словно объединяло некое притяжение. Затем они расходились, и каждый снова катился самостоятельно. Изредка третий диск догонял пару дисков, движущихся вместе, и на протяжении некоторого времени, заметно более продолжительного, чем в случае совместного движения двух дисков, три диска совмещались и катились вместе. Пару раз Шимроду удалось наблюдать исключительно редкий случай, когда четыре диска совершали совместное обращение по ободу таблички, и в этом случае они не расходились долго, не меньше двадцати секунд.
Шимрод установил "Луканор" на столе так, чтобы на него падал свет из окна — чтобы движение поблескивающих радужных дисков как можно чаще отвлекало его от другой работы. Следовало ли рассматривать "Луканор" как игрушку, как сложный прибор, созданный для измерения какого-то параметра, или как аналог какого-то существенного процесса? Существовала ли возможность временного взаимного притяжения пяти из семи дисков? Существовала ли вероятность того, что в какой-то момент шесть или все семь дисков могли соединиться? Шимрод пытался рассчитать такую вероятность, но отсутствие очевидной закономерности изменения скоростей движения создавало непреодолимое препятствие. Несомненно, такие совпадения могли иметь место, но они должны были быть исключительно редкими.
Временами, когда пара дисков катилась вместе, образующиеся на них черные пятна — или "дыры" — возникали одновременно; иногда эти пятна наползали одно на другое. В одном редчайшем случае, когда вместе катились три диска, черные пятна разрослись на каждом из этих дисков и, перед тем, как диски разошлись, эти черные пятна успели частично совместиться. Наклонившись и прищурившись, Шимрод заглянул в совместившиеся "дыры", когда три диска катились прямо у него перед носом; к своему удивлению, он заметил нечто вроде мерцающих нитевидных сполохов, напоминавших далекие зарницы.
Черные пятна съежились и пропали; диски разошлись и продолжали катиться по отдельности, как прежде.
Шимрод стоял и размышлял, глядя на "Луканор". Несомненно, устройство должно было служить какой-то серьезной цели — но какой? В голову не приходило никакое разумное объяснение. Пожалуй, к этому прибору следовало привлечь внимание Мургена. Но Шимрод не торопился сдаваться, надеясь, что ему самому удастся разрешить загадку. Оставалось расшифровать еще три реестра Тамурелло — в одном из томов могла встретиться какая-то ссылка на предназначение "Луканора".
Шимрод вернулся к работе, но продолжал наблюдать за семью дисками; в конце концов необходимость постоянно прерываться стала его раздражать, и он поручил незначительному инкубу регистрировать необычные совпадения дисков, после чего перенес "Луканор" в отдаленный угол лаборатории.
Проходили дни; Шимрод не нашел в реестрах никакого упоминания о "Луканоре" и постепенно потерял интерес к радужным прозрачным дискам.
Однажды утром Шимрод, как обычно, зашел в лабораторию. Он не успел сесть за стол, как инкуб-регистратор подал предупреждающий сигнал: "Шимрод! Внимание! Пять дисков соединились и движутся вместе!"
Шимрод поспешно приблизился к прибору и взглянул на него, испытывая нечто вроде почтения. Действительно, пять дисков соединились и катились, как один, по ободу таблички. Кроме того, они, судя по всему, не собирались расходиться. Но что это? Шестой диск догонял пять соединившихся: когда до совпадения оставалось совсем немного, он толчком ускорился, будто притянутый неизвестной силой, и слился с пятью другими.
Шимрод смотрел во все глаза, уверенный в том, что наблюдает какое-то важное событие — или, скорее, отображение такого события. Теперь уже седьмой, последний диск, догнал шесть других: все семь дисков объединились, словно превратившись в один. Цвет этого единственного диска изменился — он напоминал красновато-коричневый искусственный мрамор с белыми прожилками, затем потемнел, становясь пурпурно-черным. В центре разрасталось сплошное черное пятно. Шимрод наклонился, чтобы заглянуть в эту "дыру". Он увидел пространство, усеянное черными объектами, очерченными золотистыми огненными контурами.
Резко выпрямившись, Шимрод подбежал к рабочему столу, ударил молоточком по маленькому серебряному гонгу и стал ждать, глядя в круглое зеркало на стене.
Мурген не отвечал на вызов.
Шимрод ударил в гонг еще раз, громче. Снова никакого ответа.
Шимрод отступил на шаг от зеркала, не на шутку встревоженный. Мурген иногда прогуливался по парапетам своего замка. Изредка он покидал Свер-Смод — по срочным делам или просто по прихоти. Но в большинстве случаев он извещал Шимрода о своих перемещениях.
Шимрод ударил в гонг третий раз. Результатом, как прежде, было молчание.
С тяжелым сердцем Шимрод отошел от зеркала и вернулся к наблюдению за "Луканором".
3
Вдоль хребта Тих-так-Тиха, от Троага на юге до расселины Гвир-Айг на севере, тянулась череда суровых пиков, один неприступнее и круче другого. Примерно в центре этой гряды возвышался трапецеидальный гранитный зуб горы Собх, рассекавший проносящиеся мимо облака. Соседний северный пик, Арра-Кау, мог поспорить дикостью и неприветливостью с горой Собх.
Там, где высокогорные луга подступали к основанию Арра-Кау, стояли пять высоких дольменов, Сыновья Арра-Кау, окружавшие площадку шагов сорок в диаметре. Западный дольмен в какой-то степени защищал от преобладающего ветра, и под ним была устроена примитивная каменная хижина, покрытая дерном. Тучи бежали по небу, закрывая солнце и отбрасывая гигантские тени, плывущие по серовато-коричневым лугам. Ветер дул через промежутки между пятью Сыновьями, производя тихие воющие звуки, временами дрожавшие, нараставшие и умолкавшие в зависимости от направления и силы ветра.
Перед хижиной порывисто горел небольшой костер; над огнем на шатком треножнике висел чугунный котелок. У костра стоял Торкваль, угрюмо глядевший на языки пламени. Меланкте — безразличная, хотя несколько изнуренная — сидела напротив Торкваля и перемешивала содержимое котелка, поджав под себя ноги и закутавшись в тяжелый бурый плащ. Она коротко подстригла волосы; теперь ее блестящие черные локоны почти закрывала мягкая кожаная шапочка, напоминавшая шлем.
Торквалю показалось, что он слышит какой-то голос. Он резко обернулся, прислушиваясь. Меланкте подняла голову. Торкваль спросил ее: "Ты слышала? Кто-то кричал".
"Может быть".
Торкваль подошел к промежутку между дольменами и присмотрелся вдаль. В десяти милях к северу темнел пик Танг-Фна, еще выше и круче, чем Арра-Кау. Между пиками простирались альпийские луга, казавшиеся пятнистыми из-за движущихся теней облаков. Торкваль заметил в небе парящего ястреба — ветер сносил птицу на восток. Через некоторое время ястреб издал резкий крик, едва слышный на таком расстоянии.
Торкваль позволил себе немного расслабиться, хотя выглядел так, словно он скорее не возражал бы, если бы кто-нибудь на него напал. Повернувшись спиной к костру, Торкваль застыл, удивленно нахмурившись. Меланкте, с восхищенно просветлевшим лицом, поднялась на ноги и медленно направилась к каменной хижине. В темноте за дверным проемом Торкваль неожиданно заметил женский силуэт. Торкваль не отрывал от него глаз. У него начались галлюцинации? Обнаженная женская фигура казалась искаженной, нематериальной, дымчатой, едва озаренной внутренним зеленоватым сиянием.
Меланкте зашла в хижину на негнущихся ногах. Торкваль последовал было за ней, но нерешительно остановился, не отходя от костра — он не был уверен в том, что действительно видел то, что видел. Он прислушался. На некоторое время ветер перестал выть в камнях; ему показалось, что он слышит доносящееся из хижины бормотание голосов.
Ситуацию больше нельзя было игнорировать. Торкваль направился к хижине, но успел сделать только три шага, когда Меланкте решительно вышла наружу, сжимая в руке какой-то инструмент из зеленовато-серебристого металла, с короткой ручкой. Торкваль никогда не видел ничего подобного. С его точки зрения, инструмент напоминал декоративный тесак или небольшую алебарду с лезвием сложного профиля с одной стороны и четырехдюймовым шипом с другой. Таким же шипом заканчивалось навершие инструмента.
Меланкте приблизилась к костру медленными размеренными шагами, с суровым сосредоточенным лицом. Торкваль наблюдал за ней с мрачным подозрением: это была не та Меланкте, которую он знал! Произошло нечто весьма нежелательное.
Торкваль сухо спросил: "Кто эта женщина, в хижине?"
"Там никого нет".
"Я слышал голоса, я видел женщину. Возможно, это была ведьма, так как ей не хватало одежды и четкости очертаний".
"Может быть".
"Ты несешь какой-то инструмент или какое-то оружие. Что это?"
Меланкте взглянула на инструмент так, словно впервые его заметила: "Это тесак".
Торкваль протянул руку: "Дай его мне".
Меланкте улыбнулась, покачав головой: "Одно прикосновение к нему тебя убьет".
"Я привык к зеленой магии".
Торкваль размашистыми шагами направился к хижине. Меланкте безразлично наблюдала за ним. Торкваль заглянул в темную глубину хижины, посмотрел направо, налево, вверх и вниз. В хижине никого не было. Он задумчиво вернулся к костру: "Женщина исчезла. О чем ты с ней говорила?"
"Подробности ты узнаешь потом. Сейчас могу сказать только одно: произошло нечто важное, ожидавшееся уже давно. Теперь нам придется пойти и сделать то, что нужно сделать".
"Выражайся яснее, если тебе не трудно! — резко сказал Торкваль. — Перестань говорить загадками!"
"Я выражусь ясно, яснее некуда! И ты услышишь не загадки, а точные приказы, — Меланкте говорила громко и повелительно, гордо запрокинув голову; в глазах ее мелькали зеленые отблески. — Вооружись и приведи лошадей. Мы немедленно выезжаем".
Лицо Торкваля, стоявшего с другой стороны костра, потемнело. Он с трудом сдерживался: "Я никому не подчиняюсь, мне никто не приказывает. Я уеду только туда, куда захочу, и только тогда, когда это потребуется".
"Это потребовалось".
"Ха! Потребовалось тебе, может быть, но не мне".
"Потребовалось от тебя. Ты обязан выполнять договор, заключенный с шайбальтом Загзигом".
Удивленный, Торкваль снова нахмурился, глядя в огонь. Наконец он сказал: "Это было давно. Причем то, что ты называешь "договором" — не более, чем болтовня за кружкой пива".
"Это не так! Загзиг предложил тебе самую прекрасную женщину в мире, обещая, что она будет выполнять любые твои пожелания, куда бы ты ни направился, с тем условием, что ты будешь ее охранять и действовать в ее интересах, когда это потребуется. Ты обязался соблюдать эти условия".
"Не вижу необходимости куда-то спешить", — ворчал Торкваль.
"Уверяю тебя, необходимость существует".
"Тогда объясни, в чем дело!"
"Сам увидишь. Мы едем в Свер-Смод — сделать то, что нужно сделать".
Торкваль в изумлении уставился на спутницу: "Это самоубийственная ошибка! Даже я боюсь Мургена, он непреодолим!"
"Не сейчас! Открылся путь, и теперь непреодолим некто иной! Но время не ждет! Мы должны действовать, пока путь не закрылся! Поедем, пока власть в наших руках! Или ты предпочитаешь прозябать до конца своих дней под холодным ветром на дождливых лугах?"
Торкваль повернулся на каблуках. Выйдя за пределы площадки, окруженной дольменами, он оседлал лошадей, и они покинули пятерых Сыновей Арра-Кау. Со всей возможной скоростью они мчались по лугам, иногда обгоняя тени облаков. Повстречав тропу, они повернули на восток и стали спускаться по склону горы зигзагами, пересекая оползни, трещины, расщелины. Наконец они остановились на вершине утеса, нависшего над Свер-Смодом. Здесь они спешились, спустились по крутой осыпи, оставив лошадей на утесе, и задержались в тени внешних стен цитадели.
Меланкте сняла с головы кожаную шлемовидную шапку и обернула ею навершие короткой магической алебарды. Голосом хриплым, как скрежет камня по камню, она произнесла: "Возьми тесак. Я больше не могу его нести. Не прикасайся к лезвию — оно высосет из тебя жизнь".
Торкваль осторожно взялся за черную деревянную рукоятку: "Что с ним делать?"
"Выполняй мои указания. Слушай, что я говорю, но теперь не оборачивайся, не смотри назад — что бы ни случилось! Подойди к парадному входу. Я следую за тобой. Не оглядывайся!"
Лицо Торкваля раздраженно кривилось — происходящее нравилось ему все меньше. Он направился ко входу вдоль стены. У него за спиной послышались тихие звуки: вздох, резкий выдох, похожий на восклицание, снова шаги Меланкте.
У ворот внешней стены Торкваль остановился, глядя на промежуточный двор, где Вус и Вувас, демоны-грифоны, охранявшие вход, устроили себе новое развлечение, чтобы скоротать время. Они обучили нескольких котов выполнять функции боевых коней. Коты были снабжены попонами из серой ткани, искусно изготовленными седлами и разнообразными эмблемами, чтобы они надлежащим образом служили наездникам, крысам-рыцарям, тоже тщательно обученным и одетым в блестящие доспехи и шлемы с развевающимися султанами. Крысы были вооружены деревянными мечами и турнирными копьями, притупленными набитыми песком набалдашниками. Понукаемые возбужденными восклицаниями грифонов, делавших ставки, крысы-рыцари пришпоривали котов и мчались навстречу друг другу по огороженным поручнями дорожкам, стремясь выбить друг друга из седел.
Меланкте прошла через ворота; Торкваль последовал за ней. У него за спиной раздался голос: "Иди потихоньку, не останавливайся. Грифоны заняты игрой. Может быть, мы успеем пройти, и они нас не заметят".
Торкваль резко остановился. Голос резко проскрипел: "Не оборачивайся! Меланкте делает то, что от нее требуется, и тем самым оправдывает всю свою жизнь!" Торкваль заметил, что Меланкте стала такой, как раньше: задумчивой девой, когда-то встретившей его в белокаменном дворце на берегу моря.
"Теперь иди, потихоньку! — понукал его голос. — Они смотрят в другую сторону".
Торкваль последовал за Меланкте — словно невидимые, они обходили промежуточный двор вдоль стены. В последний момент красный грифон Вувас, чья крыса свалилась с кота, с отвращением отвернулся от турнирного поля и заметил нарушителей. "Ого! — заорал он. — Кто тут крадется на цыпочках? Чую дьявольские козни!" Он ударил товарища по плечу: "Очнись, Вус! У нас есть дело!"
Меланкте сказала голосом холодным и звонким, как металл: "Возвращайтесь к играм, уважаемые стражи! Мы пришли помочь Мургену в его чародейских планах и уже опаздываем — так что пропустите нас!"
"Кого ты пытаешься обмануть? Приглашенные посетители приносят нам подарки! Так мы отличаем добрых людей от исчадий ада! Вы явно относитесь к последней категории".
"Вы ошибаетесь, — вежливо возразила Меланкте. — В следующий раз мы принесем вам по два подарка". Она повернулась к Торквалю: "Зайди к Мургену; попроси его выйти и удостоверить наши добрые намерения. А мы тут подождем и полюбуемся на крысиный турнир".
Торкваль продолжал потихоньку приближаться ко входу, пока Вус и Вувас соображали, что к чему.
"Начинайте новый поединок! — кричала им Меланкте. — Я сделаю ставки. Какая из ваших крыс — самый доблестный чемпион?"
"Минутку, минутку! — заорал Вус. — За вами плетется отвратительная зеленая тень! Это еще что такое?"
"Неважно, неважно!" — торопливо отмахнулся Торкваль. Ускорив шаги, он оказался перед высокой чугунной дверью. Голос у него за спиной сказал: "Обнажи лезвие тесака и разрежь петли. Будь осторожен, не повреди навершие — оно послужит другой цели!"
Со двора донесся вопль отчаяния и боли. "Не оглядывайся!" — скрежетал голос. Но Торкваль уже обернулся. Грифоны напали на Меланкте, гоняясь за ней взад и вперед по двору, пиная ее когтистыми лапами, нанося ей удары огромными ороговевшими кулаками. Торкваль стоял в нерешительности, почти готовый вмешаться. "Руби петли! — хрипел голос. — Скорее!"
Уголком глаза Торкваль заметил уродливую пародию на женскую фигуру, состоявшую из клубящегося бледно-зеленого газа. Торкваль отшатнулся, глаза его выпучились, он согнулся пополам в порыве рвоты.
"Руби петли!" — скрежетал голос.
Торкваль взорвался: "Ты заставила меня сюда явиться, пользуясь парой лишних слов, сказанных когда-то в разговоре за кружкой пива! Не стану отрицать, что я их произнес, потому что от моей чести не осталось ничего, кроме умения держать слово. Но договор с Загзигом относился к нуждам Меланкте, а теперь ей уже ничто не поможет. Я не стану тебе служить — таково мое слово, ты можешь на него положиться!"
"Но тебе придется! — прошипел голос. — Тебе нужна награда? Чего ты жаждешь? Власти? Хочешь, ты станешь королем Скагана или обеих Ульфляндий!"
"Я не хочу твоей власти".
"Тогда тебе придется подчиниться боли — хотя мне трудно ее причинять в этом мире, и ты дорого заплатишь за мои усилия, затраченные зря!"
Торкваль услышал тихое шипение зеленой тени, сосредоточенно собиравшейся с силами; острые и твердые, как клешни, пальцы схватили его за голову за ушами, вонзившись так глубоко, что у него потемнело в глазах от боли и сознание стало отрывочным: "Режь петли лезвием тесака. Будь осторожен, не повреди навершие!"
Торкваль снял кожаную шапку с кривого серебристо-зеленого лезвия и провел лезвием по чугунным петлям. Петли расплавились и разошлись, как сливочное масло под горячим ножом — дверь упала, проход открылся.
"Мы успеем! — со злорадным облегчением произнес голос. — Ступай вперед!"
В большом зале Свер-Смода Торкваль увидел любопытную сцену. Оцепеневший Мурген сидел в кресле, стиснутый шестью длинными тонкими руками, серыми, как замазка, поросшими редкими черными волосами. Руки заканчивались огромными ладонями; две ладони держали Мургена за щиколотки, еще две прижимали к ручкам кресла кисти его рук, а последняя пара обхватила его лицо так, что видны были только два серых глаза. Руки тянулись из щели или прорехи, открывшейся в другое пространство непосредственно за спинкой кресла. Из расщелины исходило, помимо шести рук, бледное зеленое зарево.
Голос произнес: "Теперь я избавлю тебя от боли. Неукоснительно выполняй приказы, и ты получишь щедрое вознаграждение! Меня зовут Десмёи, в моих руках огромная власть. Ты слышишь?"
"Слышу".
"Видишь стеклянный шар, висящий на цепи?"
"Вижу".
"В нем содержатся зеленая плазма и скелет горностая. Тебе придется встать на стул, разрезать цепь тесаком и чрезвычайно осторожно опустить шар на пол. Навершием тесака ты проткнешь этот шар, что позволит мне извлечь плазму и полностью восстановить силы. Я снова закупорю шар, а затем сожму Мургена и заключу его в такой же шар. Мои цели будут достигнуты, и ты получишь заслуженную награду. Я все это объясняю для того, чтобы ты не допускал никаких ошибок. Тебе все ясно?"
"Все ясно".
"Приступай к делу! Разрежь цепь, но будь осторожен!"
Торкваль взобрался на стул. Лицо его теперь находилось на одном уровне со скелетом горностая, скорчившимся в стеклянном шаре. Маленькие черные пуговки-глаза смотрели прямо в глаза Торкваля. Торкваль поднял тесак и, словно случайно, провел лезвием по стеклянному шару — из шара немедленно стала сочиться зеленая плазма. Снизу раздался яростный скрежет: "Ты повредил его!"
Торкваль разрезал цепь и позволил шару упасть на пол. Шар разбился на дюжину осколков — зеленая плазма брызнула во все стороны. Скрюченный скелет горностая с трудом распрямился и поспешно спрятался под стулом. Десмёи бросилась плашмя на пол, собирая столько зеленой плазмы, сколько могла уловить, и постепенно начала приобретать материальную форму: сначала появились очертания внутренних органов, затем наружный покров. Она ползала по полу туда-сюда, всасывая зеленые лужицы губами, лакая их языком.
В ушах Торкваля раздался звенящий голос: "Размахнись алебардой и проткни ее навершием! Делай, что я говорю — или все мы будем осуждены на вечные муки!"
Торкваль крепко обхватил рукоятку тесака и быстро шагнул в сторону Десмёи. Та заметила его приближение и в испуге закричала: "Нет, нет!" Откатившись по полу, она вскочила на ноги. Торкваль преследовал ее с тесаком наготове — отступая шаг за шагом, ведьма оказалась прижатой к стене: "Прочь, прочь! Я стану ничем! Ты меня убьешь!"
Торкваль пронзил шею Десмёи шипом навершия алебарды — все ее существо, казалось, впиталось этим магическим оружием, становившимся все длиннее и массивнее по мере того, как тело Десмёи сжималось и растворялось.
Десмёи исчезла. В руках у Торкваля была тяжелая алебарда с короткой рукояткой и фигурным лезвием из серебристо-зеленого металла. Торкваль повернулся и подошел к столу.
Тамурелло, в виде скелета горностая, выполз из-под стула; постепенно он начал расти и скоро уже не уступал ростом Торквалю. Из стенного шкафа Тамурелло достал доску в четыре локтя длиной и в два локтя шириной; на доске покоился симулякр странного существа, формой в целом напоминавшего человека, с блестящей серой кожей, короткой волосатой шеей, расплывчатыми чертами лица и затянутыми пленкой рыбьими глазами. Симулякр был привязан к доске сотней клейких лент, предотвращавших малейшее движение.
Тамурелло взглянул на Торкваля: "Ты знаешь, кого изображает эта кукла?"
"Нет".
"Я тебе скажу. Это Джоальд. Мурген положил всю жизнь на то, чтобы сдерживать это чудовище вопреки силам, стремящимся его освободить. Перед тем, как я убью Мургена, он увидит, как я уничтожаю плоды всех его усилий: Мурген будет знать, что Джоальд восстал! Мурген, ты меня слышишь?"
Сдавленный шестью волосатыми руками, Мурген издал гортанный звук.
"Времени мало: проход скоро закроется и руки спрячутся. Но времени хватит на все. Прежде всего будет освобождено чудовище! Торкваль!"
"Я здесь!"
"Как ты видишь, Джоальд опутан клейкими лентами".
"Вижу".
"Разруби мечом эти ленты, пока я произношу заклинание. Руби!"
Из-под ладоней, обхвативших лицо Мургена, послышался тихий стон. Охваченный сомнениями, Торкваль приложил руку ко лбу.
Тамурелло крякнул: "Делай, что я говорю! Ты разделишь со мной несметное богатство и магическую власть, клянусь тебе! Руби!"
Торкваль медленно подошел к симулякру. Тамурелло стал распевать односложные продолжительные звуки заклинания, оказывавшие мощное воздействие. Как невидимые стрелы, звуки эти проносились в воздухе и пронизывали Торкваля, принуждая его двигаться словно в гипнотическом полусне. Его рука поднялась — он высоко занес меч. Меч опустился! Отскочила лента, удерживавшая кисть правой руки Джоальда.
"Руби!" — кричал Тамурелло.
Торкваль снова опустил меч: ленты, крепившие локоть Джоальда к доске, порвались со звонким щелчком. Рука симулякра зашевелилась, повернулась.
"Руби!"
Торкваль разрубил ленту, сжимавшую шею Джоальда. Заклинание Тамурелло звенело, отражаясь отголосками от стен каменного зала — казалось, сами древние камни Свер-Смода пели и дрожали в унисон с голосом чародея.
"Руби! Руби! Руби! — лихорадочно вопил Тамурелло. — Мурген! О, Мурген! Взирай на мое торжество! Пусть горькие жаркие слезы катятся по твоему лицу — я повергну в прах все, что ты построил!"
Торкваль разрубил ленту, крепившую к доске лоб Джоальда, пока Тамурелло продолжал распевать грозное заклинание — заклинание, ужаснее которого еще не слышал этот мир. В глубине океана Джоальд постепенно почувствовал, что его путы ослабли. Гигант пытался освободиться от оставшихся пут, ворочаясь, размахивая рукой, поджимая и распрямляя ноги. При этом он случайно пнул подводные контрфорсы, удерживавшие Тих-так-Тих от сползания в море, и земля всколыхнулась. Джоальд поднял свободную руку — огромную черную руку — сжимая и разжимая чудовищные черные пальцы, грозившие сокрушить Старейшие острова. Рука поднялась над поверхностью океана, разбрасывая шипящие, обрушивающиеся с оглушительным громом стены зеленой воды. Напрягаясь изо всех сил, Джоальд смог приподнять голову над морем — в океане внезапно образовался новый остров с костистыми продольными хребтами посередине; во все стороны разбежались волны головокружительной высоты.
В Трильде Шимрод снова ударил в серебряный гонг, молча отвернулся от зеркала и подошел к ящичку, закрепленному на стене. Он открыл дверцы ящичка, произнес три слова и приложил глаз к хрустальной линзе. Несколько секунд Шимрод стоял, словно пораженный молнией, после чего отшатнулся, подбежал к стенному шкафу, пристегнул к ремню меч, натянул на голову шапку и встал на диск из черного камня. Проговорив заклинание срочного переноса, он мгновенно оказался в промежуточном дворе перед входом в Свер-Смод. Вус и Вувас все еще пинали окровавленные останки Меланкте. Подцепляя разорванное тело когтистыми лапами, они высоко подкидывали его в воздух и ловили, смеясь и выражая удивление неистощимой жизнеспособностью своей жертвы. Бросив на Шимрода подозрительные взгляды, они, по-видимому, узнали его — в любом случае, им явно надоело выполнять прямые обязанности, и они предпочитали развлекаться.
Наступив на упавшую дверь, Шимрод прошел в дверной проем и тут же почувствовал силу заклинания Тамурелло. Пробежав по галерее, Шимрод ворвался в большой зал. Мурген еще сидел в кресле, схваченный шестью руками из мира демонов, Ксабисте. Громадный скелет горностая, распевавший великое заклинание, постепенно изменялся, приобретая более человеческие черты. Торкваль, стоявший у стола, заметил прибытие Шимрода. Разбойник набычился и угрожающе занес меч.
Шимрод воскликнул: "Торкваль! Ты сошел с ума или Тамурелло заставляет тебя это делать?"
"Я делаю, что хочу!" — глухо ответил Торкваль.
"В таком случае ты хуже сумасшедшего — и ты умрешь".
Шимрод сделал несколько шагов вперед, обнажив меч. Одним махом он разрубил хрупкую тазовую кость скелета горностая. Заклинание внезапно оборвалось; Тамурелло превратился в неразборчивую груду дергающихся костных обломков.
Торкваль смотрел на симулякр Джоальда, извивавшийся в попытках избавиться от оставшихся пут. "Так вот в чем назначение моей жизни? — пробормотал Торкваль. — Поистине, я сошел с ума!"
Шимрод взмахнул мечом, сверкнувшим широкой дугой, и уже отделил бы голову Торкваля от торса, но разбойник успел пригнуться. Торкваля охватил приступ яростной энергии: он бросился на Шимрода с такой злобой, что волшебнику пришлось отступать и обороняться. Противники дрались, не уступая друг другу навыками и бешенством: мечи звенели, летели искры.
Лежавшая у стола груда костей смогла соорудить из себя случайную нелепую конструкцию с двумя блестящими черными глазами, один над другим. Образовалась длинная тонкая рука из разрозненных костей и суставов; рука схватила магическую алебарду и высоко подняла ее. Из глубины груды костей послышался хриплый голос, снова повторявший великое заклинание.
Шимрод быстро отступил от Торкваля, швырнул в него стул, чтобы на мгновение задержать, и отрубил руку, державшую алебарду. Рука разлетелась десятками обломков, алебарда упала. Шимрод подобрал магическое оружие и, когда Торкваль бросился на него, швырнул алебарду в лицо разбойника. Голова Торкваля съежилась и исчезла; его меч со звоном свалился на пол, а за ним с глухим стуком последовало его тело.
Шимрод повернулся к столу. Проход в Ксабисте закрывался — тем не менее, к ужасу Шимрода, волосатые серые руки не отпускали Мургена: они тащили Мургена, вместе с креслом, в озаренную зеленым заревом расщелину.
Шимрод стал рубить тонкие серые руки. Они падали на пол, сжимая и разжимая пальцы. Мурген освободился. Чародей выпрямился и, наклонившись над столом, первым делом взглянул на симулякр Джоальда и звучно произнес четыре слова. Голова симулякра откинулась и прижалась к доске, рука бессильно вытянулась вдоль тела, ноги судорожно распрямились.
В Атлантическом океане остров, образовавшийся при появлении гигантской лысины Джоальда, опустился под воду. Воздетая к небу рука упала, подняв огромную волну, покатившуюся к берегам Южной Ульфляндии. Стена воды, выше прибрежных холмов, надвинулась прямо на устье Эвандера. Древний город Исс погиб за несколько секунд.
Там, где гигант Джоальд сдвинул чудовищными ногами опоры Хайбраса, земля содрогнулась и осела; вся долина Эвандера, с дворцами и садами, превратилась в морской залив.
По берегу Ульфляндии, до самого Оэльдеса, прибрежные поселения были затоплены, все их население смыло в океан.
Когда воды улеглись, дивный Исс, Исс сказочных легенд, Исс тысячи дворцов покоился на морском дне. Впоследствии, в тихие солнечные дни, когда вода становилась достаточно прозрачной, моряки иногда замечали в далекой глубине очертания чудесных мраморных сооружений и снующие среди них серебристые стайки рыб.
4
В большом зале Свер-Смода наступила тяжелая тишина. Мурген неподвижно стоял у стола; Шимрод прислонился к стене. На столе, больше не шевелясь, лежал симулякр Джоальда. Обломки костей скелета горностая лежали грудой, не проявляя никаких признаков жизни, кроме поблескивания двух черных глаз. Лезвие оставленной на столе магической алебарды постепенно изменялось: оно вспухло, превратившись сначала в нечто вроде большого пузыря, а затем приобрело некоторое сходство с человеческим лицом.
Помолчав, Мурген повернулся к Шимроду и печально сказал: "Итак, трагедия свершилась. Не могу обвинять себя — но только потому, что слишком устал. По правде говоря, боюсь, что я был чрезмерно самодоволен, даже самонадеян, полагаясь на свои многочисленные способности и возможности, будучи убежден в том, что никто не посмеет бросить мне вызов. Я ошибался — и последовали неисправимые события. Тем не менее, я не могу позволить себе расточительную роскошь сожалений".
Шимрод подошел к столу: "Эти… твари, они все еще живы?"
"Они еще существуют: Тамурелло и Десмёи. Они отчаянно надеются выжить и строят дальнейшие планы. Но на этот раз мне не до шуток, и любым их замыслам будет положен конец". Мурген подошел к одному из шкафов и распахнул его дверцы. Он привел в действие какой-то быстро вращающийся механизм, разогнавшийся до прозрачности и через некоторое время озарившийся розовым светом; послы-шалея странный голос, одновременно свистящий и певучий, как флейта: "Мурген, я говорю с тобой из немыслимой дали!"
"Я делаю то же самое, — сухо сказал Мурген. — Как обстоят дела на войне с Ксабисте?"
"Неплохо. Мы привели в порядок Сирмиш и очистили от зеленых Фангусто. Тем не менее, они атаковали Манг-Мипс, объединив свои силы, и теперь вся планета заражена".
"Жаль! Не печалься, однако! Я вручаю тебе двух демонов-гибридов, Десмёи и Тамурелло. Оба нестерпимо воняют зеленой заразой".
"Рад слышать!"
"Рад оказать приятную услугу. Протяни ус, чтобы их забрать — кроме того, ликвидируй любые оставшиеся от них зеленые испражнения и мокроты".
На какое-то мгновение зал озарился розовым сиянием; когда оно пропало, вместе с ним пропали алебарда и груда костей.
Обращаясь к механизму, Мурген произнес: "Брось их в глубочайшие бездны Мирдаля, туда, где горит самое жаркое пламя. Уничтожь их полностью, чтобы даже следы их последних сожалений не вибрировали в струнах времени. Я подожду, чтобы получить подтверждение окончательной нейтрализации".
"Тебе придется проявить терпение! — отозвался эфферент. — Любое стоящее дело стоит того, чтобы оно было сделано хорошо! У меня на это уйдет как минимум десять секунд твоего времени, плюс две секунды на ритуальное очищение".
"Я подожду".
Прошло двенадцать секунд. Эфферент из Мирдаля снова заговорил: "Дело сделано. От двух демонов не осталось ни йоты, ни атома, ни дыхания, ни мысли, ни даже мельчайшей частицы, бесследно проникающей сквозь материю. В безднах Мирдаля горячо!"
"Превосходно! — сказал Мурген. — Желаю тебе дальнейших успехов в борьбе с зелеными фанатиками". Чародей закрыл шкаф и вернулся к столу, после чего наложил на симулякр Джоальда новые путы, предотвращавшие любое движение.
Шимрод неодобрительно наблюдал за последней операцией: "Джоальда тоже следует уничтожить".
"Он защищен, — тихо ответил Мурген. — Нам позволено только сдерживать его, и даже это позволение было очень трудно получить".
"Кто его защищает?"
"Слухи о гибели всех древних богов преувеличены".
"Атланта?"
Мурген долго молчал. Наконец он сказал: "Некоторые имена лучше не называть, и некоторые вопросы лучше не обсуждать".
Глава 12
Слухи о катастрофе на побережье Ульфляндии достигли Хайдиона через три дня. Король Казмир выслушал сообщения с большим интересом и нетерпеливо ждал более подробных отчетов.
Наконец прибыл курьер, лично наблюдавший масштабы разрушений, вызванных возмущением океана по берегам Южной Ульфляндии. Казмира интересовал главным образом ущерб, нанесенный армиям и военно-морскому флоту короля Эйласа: "Как далеко на север распространились гигантские волны?"
"Оэльдес избежал участи Исса. Волны разбились об острова, тянущиеся вдоль побережья. Скаган и Прибрежье Северной Ульфляндии также не пострадали".
"Что известно о Дун-Даррике?"
"Ульфская столица короля Эйласа находится высоко на горных лугах. Там не было никаких разрушений".
"Понесла ли какие-нибудь потери его армия?"
"Не могу сказать с уверенностью, государь. Несомненно, бойцы, находившиеся в отпуске на побережье, погибли. Сомневаюсь, однако, чтобы всей армии в целом был нанесен существенный ущерб".
Казмир крякнул: "И где нынче король Эйлас?"
"По-видимому, отплыл из Тройсинета и в настоящее время находится в открытом море".
"Хорошо. Можете идти".
Курьер откланялся. Король Казмир обвел взглядом лица советников: "Пришло время принимать решение. Наши армии обучены и готовы к выступлению. Быстрый марш-бросок позволит нанести сокрушительное поражение Даоту. Захватив Даот, мы сможем разобраться с Эйласом не торопясь, какие бы неприятности ни причинял его флот. Как вы думаете?"
Один за другим, каждый из советников Казмира сказал то, что хотел слышать король.
"Армии Лионесса сильны, многочисленны и непобедимы! Офицерский состав надежен, бойцы хорошо подготовлены".
"В арсеналах и на складах более чем достаточные запасы оружия и провианта; кроме того, оружейники трудятся не покладая рук, днем и ночью. Никаких нехваток или недостач не предвидится".
"Лионесские рыцари с нетерпением ждут возможности показать себя в бою; все они стремятся присоединить плодородные земли Даота к своим поместьям! Кавалерия ожидает вашего приказа".
Казмир фаталистически кивнул и ударил кулаком по столу: "Пора! Я объявляю войну!"
2
Армии Лионесса, сосредоточенные в различных районах, промаршировали как можно незаметнее, под прикрытием ночи, к Форт-Маэлю, где были окончательно сформированы батальоны, выступившие на север.
На помперольской границе авангард Казмира встретился с дюжиной рыцарей под командованием принца Скворца. Заметив приближение лионесской армии, принц поднял руку, повелевая наступающему полчищу остановиться.
Герольд галопом выехал вперед, доставив принцу сообщение: "Лионесское королевство вынуждено вступить в конфликт с Даотским королевством в связи с рядом провокаций и невозможностью мирного удовлетворения претензий. Для того, чтобы наша кампания могла быть развернута в кратчайшие сроки, нам необходимо получить право беспрепятственного прохода через Помпероль, причем мы не станем выражать протест, если, сохраняя нейтралитет, Помпероль предоставит такую же привилегию даотским войскам".
Принц Скворец решительно заявил: "Предоставить вам такое право означало бы нарушить наш нейтралитет — по существу, в таком случае мы стали бы вашими союзниками. Мы вынуждены отказать в удовлетворении вашего запроса. Направляйтесь на запад до Лаллис-брук-Дингла, после чего поверните на север по Поножовной дороге, и вы достигнете Даота, не пересекая нашу территорию".
Лионесский герольд сказал: "Я уполномочен дать следующий ответ: невозможно! Отступите и дайте нам пройти — или все вы падете, сраженные нашими мечами!"
Помперольские рыцари молча отъехали в сторону и наблюдали за тем, как армии Лионесса маршировали на север. Так лионесские войска вторглись в Даот.
Король Казмир ожидал лишь символического сопротивления пресловутых "серо-зеленых хлыщей", но вторжение и начавшиеся грабежи вызвали яростное возмущение как среди благородного сословия, так и в простонародье. Вместо одного формального столкновения, обещанного советниками Казмира, состоялись три кровопролитные битвы; Лионесс потерял много людей, материалов и времени. Под Частейном наспех сколоченная армия под предводительством принца Грейна, брата короля Одри, атаковала захватчиков с безудержным бешенством и была разбита с трудом, только через сутки. Второй раз Даот оказал сопротивление в полях у деревни Мальвании. Два дня противники наступали и отступали: звенела сталь, боевые кличи заглушались воплями боли. Вращая длинными мечами, группы рыцарей-всадников прорывались сквозь ряды пехотинцев, а те старались стащить их с седел алебардами и крюками, чтобы вспарывать ножами аристократические глотки.
Даотская армия наконец дрогнула и отступила к Аваллону. Снова Казмир мог претендовать на победу, но опять ему пришлось понести тяжелые потери и затратить слишком много времени — тщательно продуманное расписание завоевания срывалось.
Даотская армия, пополненная подкреплениями из Визрода, заняла позицию у замка Меунг близ ярмарочного городка Шантри, примерно в тридцати милях к юго-западу от Аваллона. Два дня король Казмир отвел на отдых и переформирование своих войск, и еще один день ожидал прибытия подкреплений из Форт-Маэля, после чего снова двинулся на даотов, намеренный окончательно их уничтожить.
Армии встретились на Ранеточном лугу у замка Меунг; даотами командовал сам король Одри. Оба противника выслали вперед отряды легковооруженной кавалерии, обстреливавшей врага из луков. Тяжеловооруженные рыцари, каждый со знаменосцем за спиной, выстроились противостоящими рядами, зловеще поблескивая стальными доспехами. Минуты проходили за минутами с судьбоносной неторопливостью.
Даотские герольды, в роскошных серых с зеленым униформах, поднесли к губам фанфары и протрубили пронзительный, но гармоничный сигнал. Даотские рыцари взяли копья наперевес и пустили лошадей тяжеловесным галопом; лионесские рыцари сделали то же самое. Посреди Ранеточного луга две вереницы рыцарей столкнулись с оглушительным металлическим бряцанием, и уже через мгновение упорядоченный строй превратился в орущий хаос опрокидывающихся тел, встающих на дыбы коней, сверкающей стали. Со стороны Лионесса атаку поддерживали отряды копейщиков и лучников, применявших дисциплинированную тактику; напротив, даотская пехота наступала разрозненными группами — ее встретили залпы поющих стрел.
Битва на Ранеточном лугу была короче двух предыдущих и завершилась решительнее, так как теперь даоты были деморализованы и не ожидали победить благодаря наступательному натиску. В конце концов им пришлось бежать во все стороны.
Король Одри и выжившие остатки его армии отступили со всей возможной быстротой и скрылись в Тантревальском лесу; оттуда они не могли угрожать Казмиру, и он мог расправиться с ними впоследствии, на досуге.
Казмир подступил к Аваллону и вошел в столицу, не встречая никакого сопротивления. Он тут же направился в Фалу-Файль, где ему предстояло наконец вступить во владение Круглым столом Карбра-ан-Медан и троном Эвандигом, чтобы вернуть их в замок Хайдион над столицей Лионесса.
Казмир зашел в притихший дворец без церемоний. Он сразу приказал провести себя в Зал героев, но не обнаружил там никаких признаков пресловутой мебели, занимавшей такое важное место в его воображении. Дородный помощник сенешаля сообщил ему, что Карбра-ан-Медан и Эвандиг были похищены два дня тому назад командой тройского военного корабля. Тройсы увезли круглый стол и трон на свой корабль, после чего подняли якорь и уплыли в неизвестном направлении.
Ярость Казмира не знала границ — у него чуть удар не случился. Лицо его желчно сморщилось, круглые голубые глаза выпучились так, что их стала окружать белая кайма. Широко расставив ноги и схватившись обеими руками за спинку кресла, Казмир слепо уставился в пространство. Наконец мысли его несколько упорядочились, и он разразился клятвами мести, ужаснувшими присутствовавшего Тибальта, помощника сенешаля.
Наконец Казмир заставил себя успокоиться, но преисполнился мрачной злобой пуще прежнего. Круглый стол и Эвандиг похитили в сговоре с даотами! Кто нес ответственность за этот сговор? Казмир обратился с этим вопросом к Тибальту — заикаясь, тот пробормотал, что все высшие должностные лица Фалу-Файля бежали из Аваллона, чтобы присоединиться к скрывающемуся в лесу королю Одри. Под рукой не было никаких подходящих жертв, кроме младшего дворцового персонала.
К дальнейшему разочарованию Казмира, на взмыленной лошади прибыл курьер с сообщениями из Лионесса: ульфские вооруженные отряды лавиной спустились по южным склонам Тих-так-Тиха в район Прощального мыса, где крепости Казмира остались почти без гарнизонов в связи с мобилизацией основной армии. Захватчики занимали один замок за другим без особого труда и уже осадили провинциальный центр, Паргетту.
Казмир оценил возникшую ситуацию. Он разбил даотские армии и по существу контролировал Даот, несмотря на то, что король Одри выжил и командовал немногочисленными, упавшими духом беглецами. Одри необходимо было выследить и захватить в плен или убить, прежде чем тот успеет собрать вокруг себя провинциальную знать и сформировать новую армию. По этой причине Казмир еще не мог ослабить экспедиционные силы, отправив к Прощальному мысу подразделения, достаточно многочисленные для изгнания ульфов. Вместо этого он приказал Баннуа, герцогу Трембланскому, отправиться в Форт-Маэль и там собрать новую армию из рекрутов, еще проходивших обучение, а также из ветеранов, служивших в гарнизонах прибрежных фортов. Эти отряды следовало также пополнить молодежью из числа местного сельского населения — в количестве, достаточном для сопротивления неизбежным набегам тройского военного флота.
Баннуа должен был отправиться с новой армией к Прощальному мысу и изгнать ульфских разбойников обратно в горные цитадели Троага. Тем временем основные силы Казмира должны были завершить завоевание Даота.
В Фалу-Файль прибыл гонец из Годелии с посланием для короля Казмира. Курьер церемонно засвидетельствовал почтение Казмиру, после чего развернул глянцевый пергамент из овечьей кожи, намотанный на березовый валик. Послание было написано ирландским унциальным шрифтом — никто из присутствующих, включая гонца, не мог его прочесть, в связи с чем пришлось вызвать ирландского монаха из близлежащего аббатства святого Джойи, сумевшего разобрать каллиграфический текст.
Во вступительной части король Дартвег приветствовал Казмира десятками цветистых выражений. Он поносил их общих врагов и заявлял, что он, Дартвег, непременно и вечно, с начала времен до последнего сполоха Солнца — вернейший союзник Казмира, готовый поддерживать его в совместной борьбе против двойни тиранов, Одри и Эйласа, вплоть до окончательной великой победы и раздела трофеев.
С тем, чтобы удостоверить свою преданность интересам Казмира, король Дартвег приказал непобедимым, хотя и несколько необузданным кельтским воякам переплыть Скайр и вступить в Северную Ульфляндию, где он надеялся захватить древнюю столицу, Ксунж, посредством лукавого потайного проникновения и неожиданных вылазок с окружающих приморских утесов. Добившись успеха в этом отношении, Дартвег намеревался развернуть свою орду в южном направлении, чтобы разбить в пух и прах наглых тройских чужеземцев. После того, как все они будут убиты, утоплены или обращены в бегство, годелийские кельты собирались взять на себя охрану обеих Ульфляндий к вящему удовлетворению короля Казмира. Так провозгласил король Дартвег, ближайший друг и доверенный союзник Казмира.
Казмир выслушал послание с мрачной усмешкой, после чего продиктовал вежливый ответ, благодаря короля Дартвега за его поддержку и желая ему крепкого здоровья. Казмир высоко ценил сотрудничество Дартвега, но в настоящее время еще не мог взять на себя никакие определенные обязательства.
Несколько обескураженный отношением Казмира, гонец откланялся и уехал, а Казмир вернулся к своим размышлениям.
Перво-наперво следовало организовать окончательное уничтожение рассредоточенных остатков даотской армии. В этом отношении Казмир не видел особых затруднений и поручил операцию принцу Кассандру.
Казмир вызвал Кассандра и сообщил ему о принятом решении. Он дополнил его строгим указанием, не вызвавшим у принца никакого энтузиазма: Кассандр должен был во всем руководствоваться рекомендациями сэра Эттарда Арквимбальского, изобретательного и опытного военачальника. Кроме того, Кассандр обязан был прислушиваться к полезным советам шести других пожилых рыцарей, также доказавших на практике свою компетенцию.
Принц Кассандр уверенно взял на себя руководство этой экспедицией — настолько уверенно, что король Казмир снова поставил непреложное условие: он должен был действовать только с одобрения сэра Эттарда. Кассандр скорчил гримасу и нахмурился, но возражать не стал.
Утром следующего дня Кассандр, верхом на ретивом вороном жеребце, в золоченых доспехах с алым килтом и в золоченом шлеме с алым плюмажем, повел свою армию на запад. Король Казмир занялся реорганизацией новоприобретенных земель. Прежде всего он приказал устроить дюжину новых корабельных верфей на побережье Камбермунда, чтобы у него был военный флот, не уступавший тройскому или даже превосходящий его.
Отряды Кассандра маршировали к северо-западным провинциям Даота. На протяжении длительного мирного правления короля Одри в сельской местности усадьбы и замки потеряли какое-либо военное значение, даже если раньше они могли выполнять соответствующие функции, и не оказывали сопротивления, каковое в любом случае оказалось бы самоубийственным.
По мере продвижения Кассандра Одри отступал — все время на запад, собирая по дороге все возможные подкрепления. Оказавшись в Западных топях, Одри отступил еще дальше, на Равнину Теней. Лионесская армия не отставала — Кассандра и Одри постоянно разделяло не больше одного дня пути.
Эскарп Дальний Данн препятствовал дальнейшему отступлению, и у Одри не оставалось никакого выхода. Его советники — в особенности Кларактус, герцог Даотских Топей — настаивали на контратаке, и в конце концов их мнение стало преобладать. Они тщательно выбрали место нападения и устроили засаду, притаившись в протянувшемся на север протуберанце Тантревальского леса.
Сэр Эттард, будучи главным советником командующего лионесской армией, подозревал о таком намерении и настоял на том, чтобы Кассандр остановился у рыночного поселка Вирдиха, получил сведения от местных жителей и разослал лазутчиков — требовалось точно определить местонахождение даотской армии. Ранее сэр Эттард уже несколько раз рекомендовал Кассандру проявлять осторожность, но его опасения ни разу не оправдались. Поэтому теперь Кассандр недолюбливал сэра Эттарда и не доверял ему, считая его повинным в том, что лионесским отрядам до сих пор не удалось схватиться с даотами. Кассандр был убежден, что король Одри собирался бежать в высокогорные просторы Ульфляндии, взобравшись на скалы Дальнего Данна. А там он вполне мог рассчитывать на поддержку ульфских армий. Кассандр настаивал на том, что следовало перехватить даотов перед тем, как они ускользнут в недоступные горы. Принц отказался задерживаться в Вирдихе и приказал своей армии двигаться вперед со всей возможной скоростью.
Когда Кассандр проезжал мимо продолговатой окраины Тантревальского леса, из-под прикрытия деревьев вырвалась вереница даотских рыцарей с копьями наперевес. Кассандр услышал барабанную дробь копыт; обернувшись, он с изумлением увидел рыцаря, несущегося на него с копьем, нацеленным прямо ему в голову. Кассандр попытался развернуть коня, но не успел — копье пронзило его правое плечо, и он тяжело повалился спиной на землю в неразберихе топчущихся копыт и стонущих от напряжения бойцов. Старый даотский воин, с лицом, искаженным боевым ражем, замахнулся на Кассандра топором. Кассандр вскрикнул и приподнялся: топор рассек гордый гребень его шлема. Даотский воин бешено закричал и снова ударил принца топором; на этот раз Кассандр успел откатиться в сторону, а один из его адъютантов разрубил мечом шею старика-даота: кровь хлынула струей на Кассандра, скорчившегося на земле.
Вперед вырвался король Одри, бешено вращая длинным мечом. Рядом скакал принц Джасвин, дравшийся с не меньшей энергией. За ними ехал молодой герольд на белой лошади, с развевающимся серым и зеленым знаменем. Все смешалось в суматохе битвы. Стрела вонзилась в глаз принца Джасвина; он схватился руками за лицо, медленно сползая с коня, и умер прежде, чем коснулся земли. Одри громко застонал. Голова его поникла, меч бессильно опустился. Ехавший за ним молодой герольд откинулся спиной на круп лошади, пронзенный стрелой в грудь; серое с зеленым знамя Даота пошатнулось и упало на землю. Король Одри объявил отступление — даоты помчались обратно в лес.
В связи с тем, что Кассандр был ранен, сэр Эттард взял на себя командование и приказал лионесским всадникам не преследовать дао-тов, опасаясь понести дальнейшие потери; он был уверен, что даоты припасли лучников в глубине леса. Кассандр сидел на трупе лошади, схватившись за плечо; побелевшее лицо его гримасничало, отражая десятки эмоций — боль, унижение, страх при виде такого количества крови и тошноту, заставившую его согнуться в порыве рвоты как раз тогда, когда к нему приблизился сэр Эттард.
Сэр Эттард стоял и смотрел на принца, презрительно подняв брови.
"Что теперь? — воскликнул Кассандр. — Почему мы не догнали и не перебили мерзавцев всех до единого?"
Сэр Эттард терпеливо объяснил: "Мы не можем передвигаться бесшумно и незаметно — в лесу мы потеряем двух человек в расчете на одного даота. Погоня бессмысленна, в ней нет необходимости".
"Ай-ай! — заорал от боли Кассандр, пока один из герольдов перевязывал ему рану. — Полегче, полегче! Я еще не оправился от удара". Морщась, он снова обратился к сэру Эттарду: "Но мы не можем здесь сидеть и ничего не делать! Если Одри сбежит, надо мной все будут смеяться при дворе! Преследуйте его в лесу!"
"Как прикажете".
Лионесские отряды осторожно вошли в лес, но не встретили никакого сопротивления. Недовольство Кассандра приумножалось пульсирующей болью в плече. Он начал вполголоса ругаться: "Где эти трусы? Почему не показываются?"
"Они не хотят умирать", — заметил сэр Эттард.
"Пусть так, но я хочу, чтобы они умерли! Они на деревья забрались, что ли?"
"Скорее всего, они направились туда, где, как я подозреваю, надеются спастись".
"Куда именно?"
Подъехал запыхавшийся лазутчик: "Ваше высочество, мы заметили даотов! Они скачут на запад — туда, где лес переходит в равнину".
"Что это значит? — в замешательстве спросил Кассандр. — Одри настолько обезумел от горя, что сам просится к нам в руки?"
"Думаю, что это не так, — сказал сэр Эттард. — Пока мы рыщем в лесу, заглядывая в дупла и вороша мечами кусты, Одри приобретает свободу!"
"Каким образом?" — проблеял Кассандр.
"Над равниной за лесом — крепость Поэлитетц! Нужны еще какие-нибудь объяснения?"
Кассандр зашипел от досады: "Боль в плече мешает мне думать. Я забыл про Поэлитетц! Тогда поехали на равнину, скорее!"
Снова оказавшись на просторах Равнины Теней, Кассандр и сэр Эттард разглядели остатки даотской армии, уже покрывшие половину расстояния до эскарпа. Сэр Эттард, его рыцари и прочая кавалерия пустились в погоню. Кассандр не мог скакать галопом и остался с пехотинцами.
Нижний вход в крепость Поэлитетц выглядел, как темное пятно в основании Дальнего Данна; остальные сооружения цитадели, встроенные в скалы, казались неотъемлемой частью эскарпа.
Сэр Эттард и его кавалерия нагнали даотов почти перед самым входом в Поэлитетц. В короткой бурной схватке погибли король Одри и дюжина его самых отважных рыцарей; другие рыцари пали под ударами мечей, защищая побежденных даотских бойцов, бегущих в крепость.
Наконец подъемные ворота упали. Лионесские всадники развернули коней и отступили под градом стрел, несущихся с парапетов. На равнине под эскарпом лежали, разбросанные в мрачном беспорядке, тела умерших и умирающих.
Решетчатые ворота крепости снова поднялись. Из-под них выехал герольд с белым флагом; за ним следовала дюжина солдат. Они разбрелись по полю битвы, нанося последние "удары сострадания" смертельно раненым — как союзникам, так и врагам — и перетаскивая в крепость тех, кого еще можно было спасти имеющимися примитивными средствами — как союзников, так и врагов.
Тем временем отставшие подразделения лионесской армии подтянулись и разбили лагерь на Равнине Теней неподалеку от крепости, на расстоянии чуть больше полета стрелы. Кассандр приказал установить шатер командования на холмике непосредственно напротив входа в цитадель. По настоянию сэра Эттарда, он созвал военачальников на совещание.
Во время продолжавшегося больше часа обсуждения, прерывавшегося стонами и проклятиями Кассандра, военный совет оценил создавшееся положение. Все согласились с тем, что они с честью выполнили задание и теперь могли вернуться на восток, если будет принято такое решение. Мертвый король Одри лежал на Равнине Теней, раскинув руки и глядя в небо невидящими глазами; от его армии осталась горстка беглецов и раненых. Но все еще открывалась возможность достигнуть большего успеха и заслужить большую славу. Рядом, соблазнительно уязвимая, находилась Северная Ульфляндия. Конечно, Дальний Данн преграждал путь, а единственный практически целесообразный проход охраняла крепость Поэлитетц.
Тем не менее, как отметил один из участников совещания, следовало принимать во внимание дополнительный факт. Годелийские кельты находились теперь в состоянии войны с королем Эйласом и фактически вторглись в Северную Ульфляндию. Поэтому можно было послать гонца к королю Дартвегу, настойчиво предлагая ему выступить на юг и атаковать Поэлитетц с уязвимого тыла. Если Поэлитетц падет, Северная и Южная Ульфляндии окажутся открытыми для вторжения лионесских армий.
Возможность казалась слишком выгодной для того, чтобы ее можно было игнорировать, и могла привести к победам, превосходившим все ожидания короля Казмира. В конце концов военачальники решили использовать такой шанс, но только после получения более надежных сведений.
Солдаты развели костры и варили в котелках вечерние рационы. Выставили часовых; армия приготовилась ко сну.
С восточной стороны Равнины Теней всходила полная луна. В шатре командования сэр Эттард и его боевые товарищи уже сняли доспехи, расстелили попоны и устроились настолько удобно, насколько это было возможно. Кассандр удалился в свой личный шатер, где он поглощал в больших количествах вино и ел растертую в порошок ивовую кору, чтобы притупить жгучую боль в искалеченном плече.
Утром сэр Геольм и три вооруженных всадника отправились на север, чтобы найти короля Дартвега и побудить его напасть на Поэлитетц. Во время их отсутствия лазутчики должны были исследовать эскарп Дальнего Данна в надежде обнаружить еще какой-нибудь подходящий проход на верхние луга.
В крепости Поэлитетц гарнизон оказывал, по мере возможности, помощь изнуренным и раненым даотским бойцам, в то же время бдительно наблюдая за действиями лионесских отрядов.
Прошло два дня. В полдень третьего дня прибыл король Эйлас с внушительным ульфским подразделением. Его приезд ознаменовался счастливым совпадением. Новости о вторжении короля Дартвега достигли его ушей в Дун-Даррике, и он собрал войско, чтобы отбросить кельтов. Сообщения о последних событиях он получил по пути, только вчера. Дартвег попытался взять приступом Ксунж, но знаменитые оборонные укрепления столицы Северной Ульфляндии оказались ему не по зубам, в связи с чем кельты повернули на запад, оставляя после себя разграбленные села и убивая скот. Наконец кельты спустились к Прибрежью, где они столкнулись с отрядами ска, также не преминувших воспользоваться изменением расстановки сил. Забыв о предусмотрительности и вопреки любым разумным соображениям, кельты бросились в атаку. Три батальона ска окружили бесформенную толпу кельтов и молниеносно устроили кошмарную мясорубку. Король Дартвег был убит; оставшиеся в живых кельты, гонимые всадниками ска, в ужасе бежали все выше по горным лугам Северной Ульфляндии, надеясь добраться до Скайра. Удовлетворенные успехом, ска вернулись в Прибрежье. Таким образом, когда Эйлас прибыл в Поэлитетц, угроза со стороны кельтов уже исчезла, и он мог сосредоточить внимание на лионесской армии, расположившейся лагерем прямо перед крепостью.
Эйлас прохаживался по парапетам, внимательно рассматривая стоянку лионесского войска, открывшуюся перед ним, как на ладони. Он оценивал количество тяжеловооруженных рыцарей, прочей кавалерии, копейщиков и лучников. Силы противника значительно превосходили его собственные не только численностью, но и вооружением, даже принимая во внимание находившиеся в крепости остатки даотской армии, и он никоим образом не мог позволить себе фронтальную атаку.
Эйлас задумался, крепко и надолго. Здесь, в Поэлитетце, он некогда провел много мрачных дней, будучи рабом ска; Эйлас вспомнил о туннеле, тянувшемся из подземелья крепости на равнину — как раз туда, где лионесские военачальники установили свой шатер.
С трудом вспоминая путь, Эйлас спустился в помещение под внутренним двором цитадели. Пользуясь факелом, он убедился в том, что туннель еще существовал и находился, судя по всему, в состоянии, не требовавшем ремонта.
Эйлас выбрал отряд видавших виды ульфских бойцов-ветеранов, пренебрегавших рыцарскими правилами ведения боя. В полночь они прошли по подземному туннелю и бесшумно выбрались на поверхность через крутой боковой ход в дальнем конце. Держась в тенях, подальше от лунного света, они проникли в шатер, где храпели лионесские военачальники, и зарезали их во сне — всех, включая сэра Эттарда.
Сразу за шатром, под холмиком, находился временный загон для армейских лошадей. Прикончив часовых и конюших, налетчики проломили ограды загона и выгнали лошадей на равнину. После этого они вернулись по подземному туннелю в крепость.
При первых признаках рассвета решетчатые ворота Поэлитетца поднялись и ульфская армия, подкрепленная остатками даотской, высыпала на равнину, где они построились и понеслись в атаку на лионесский лагерь. В отсутствие командования и лошадей лионесский лагерь превратился в мешанину заспанных солдат, не понимавших, что происходит. Большинство их полегло, даже не приготовившись обороняться. Оставшиеся в живых в беспорядке бежали на восток, преследуемые мстительными даотами, не знавшими жалости и изрубившими в куски всех, кого им удавалось догнать, в том числе принца Кассандра.
Пасущихся на воле лошадей собрали и привели обратно в загон. Пользуясь захваченными доспехами и оружием, Эйлас сформировал новое кавалерийское подразделение и, не теряя времени, двинулся на восток.
3
В Фалу-Файле король Казмир получал ежедневные отчеты со всех концов Старейших островов. На протяжении нескольких дней ничто не вызывало у него тревогу, и он спокойно спал. В некоторых отношениях — например, в том, что касалось вторжения ульфов на Прощальный мыс — ситуация продолжала оставаться неопределенной, но это были второстепенные неприятности, которые, несомненно, со временем можно было уладить.
С западных окраин Даота продолжали поступать хорошие новости. Король Годелии Дартвег вторгся в Северную Ульфляндию, что в какой-то мере уравновешивало действия ульфов в районе Прощального мыса. Огромная армия принца Кассандра гнала на запад разбитого в пух и прах короля Одри. Согласно последним сообщениям, даоты оказались в тупике, будучи прижаты к эскарпу Дальнего Данна, и больше не могли отступать; по-видимому, завоевание Даота подходило к успешному концу.
На следующее утро гонец примчался с юга, сообщив неприятные вести: тройские корабли вошли в гавань Балмер-Скима; тройские отряды высадились и захватили форт Мореблеск — теперь они контролировали одноименный городок. Кроме того, ходили слухи, что тройсы уже взяли Слют-Ским на южном конце Икнильдского пути, то есть, по сути дела, держали в своих руках все герцогство Фолизское.
Казмир ударил кулаком по столу. Возникало нестерпимое положение вещей, вынуждавшее его принимать неудобные решения. Но что поделаешь? Тройских захватчиков необходимо было вытеснить из Фолиза. Казмир выслал гонца к герцогу Баннуа, приказывая ему пополнить свою армию всеми рекрутами и ветеранами, каких можно было найти в Форт-Маэле. Все они должны были выступить на юг и очистить от врагов Фолизское герцогство.
В тот же день прибыл курьер с запада, сообщивший о поражении кельтов и о гибели короля Дартвега — это означало, что королю Эйласу с его ульфскими армиями больше не нужно было беспокоиться по поводу кельтского вторжения.
Прошел еще один день, и поздно вечером прибыл другой гонец с вестью, поразившей Казмира, как гром: в битве под Дальним Данном принц Кассандр погиб, а его огромная армия полностью разбита. От гордого войска остались едва ли несколько сот солдат, прятавшихся в придорожных канавах, искавших пропитание в лесу и пытавшихся вернуться домой, переодевшись в лохмотья деревенских старух. Тем временем король Эйлас, во главе армии ульфов и воспрянувших духом даотов, стремительно продвигался на восток, находя по пути все новые местные подкрепления.
Целый час Казмир сидел, безвольно поникнув головой, оглушенный масштабами катастрофы. Наконец он с громким стоном поднял голову и заставил себя делать самое необходимое. Еще не все было потеряно. Он выслал на юг, к герцогу Баннуа, еще одного гонца, приказывая ему вернуться из Фолиза и двинуться на север по Икнильдскому пути, набирая по дороге всех лионесских рыцарей, способных владеть мечом, всех рекрутов, проходивших обучение в Форт-Маэле, необученных рекрутов, отпущенных на пенсию ветеранов и фермерских сыновей, умеющих выпустить стрелу из лука. Баннуа должен был как можно скорее привести эту разношерстную армию на север, чтобы перехватить войско короля Эйласа, двигавшееся с запада, и нанести ему поражение.
Герцогу Баннуа, уже довольно далеко продвинувшемуся по Икнильдскому пути в направлении Слют-Скима, пришлось развернуть армию и возвращаться той же дорогой, при этом испытывая дополнительные трудности, так как тройсы и дассы, которых ему было приказано атаковать на юге, теперь следовали за ним на север, причем их легкая кавалерия не давала покоя его арьергарду. Поэтому Баннуа опаздывал на встречу с королем Казмиром, уже отступившему на юг из Аваллона, опасаясь приближения короля Эйласа.
Войско Казмира соединилось с армией Баннуа у городка Лумарта, и они разбили лагерь на окрестных лугах.
Король Эйлас решительно занял позицию у поселка Веночный Посад, в десяти милях к западу от Камбермунда и всего лишь в нескольких милях к северо-западу от Лумарта. Казалось, Эйлас не спешил меряться силами с Казмиром, что вполне устраивало последнего, так как давало ему время на переформирование лионесского войска. Тем не менее, спокойствие Эйласа вызывало у Казмира нарастающую тревогу: чего он ждал?
В конце концов поступили сообщения, объяснявшие медлительность Эйласа. Тройсы и дассы, захватившие герцогство Фолизское, подступали с юга, причем к ним присоединилось все помперольское войско, вся армия Блалока и даже отряды из бывшего королевства Кадуз, давно присвоенного Казмиром. Это было внушительное полчище, побуждаемое ненавистью; все эти люди были готовы драться, как одержимые — и Казмир это хорошо знал. Объединенные силы двигались на север со зловещей неторопливостью, в то время как армия Эйласа, состоявшая из ульфов и даотов, подступила к Лумарту.
Казмиру ничего не оставалось, как отступить, чтобы не оказаться в окружении двух армий. Он приказал двинуться на восток, к Камбермунду, но тут же узнал, что сорок тройских военных кораблей и двадцать транспортных судов вошли в устье Камбермунда и уже высадили многочисленную тяжеловооруженную пехоту из Тройсинета и Дассинета, подкрепленную четырьмястами лучниками из Сколы. Теперь вокруг Казмира сужалось кольцо трех армий!
В отчаянии Казмир приказал атаковать всеми силами ближайшую армию врага, то есть армию Эйласа. Казмир надеялся, что усталые даотские бойцы, уже отступавшие под его натиском по всей стране, дрогнут и обеспечат ему победу. Две армии столкнулись на каменистом поле, известном под наименованием Брикнокская Пустошь. Солдаты Казмира понимали, что для них все было потеряно, атаковали врага вяло, почти условно, и сразу были отброшены. Многие его неопытные рекруты были убиты на протяжении первых десяти минут; многие сдались; многие, в том числе сам король Казмир, бежали с поля боя. Окруженный небольшим отрядом высокопоставленных рыцарей, эсквайров и тяжеловооруженных всадников, Казмир прорвался через ряды противника и поскакал на юг. Его единственная надежда теперь заключалась в том, чтобы прибыть в столицу Лионесса, где он мог бы конфисковать рыбацкое судно и попытаться доплыть на нем до Аквитании.
Казмир и его спутники скакали быстрее преследователей и через некоторое время беспрепятственно спустились по Сфер-Аркту в город Лионесс.
Когда Казмир повернул на Королевский Плац перед входом в Хайдион, его ждал последний неприятный сюрприз: тройский гарнизон под командованием сэра Ейна. Несколько дней тому назад они преодолели сопротивление немногочисленных защитников столицы и захватили замок.
Казмира бесцеремонно заковали в кандалы и отвели в Пеньядор, где его посадили в самую глубокую и сырую темницу из тридцати трех имевшихся в наличии и оставили там размышлять о превратностях судьбы и непредсказуемых последствиях честолюбия.
4
На Старейших островах все затихло в оцепенении истощения, скорби и утоленной ненависти. Казмир томился в подземелье, откуда Эйлас не спешил его извлекать. Однажды, морозным зимним утром, Казмира должны были отвести на эшафот за Пеньядором, чтобы его голова была отделена от тела топором Зерлинга, собственного палача Казмира, который именно с этой целью занимал соседнюю темницу в той же тюрьме. Другие узники, в зависимости от характера предъявленных им обвинений, были освобождены или возвращены в Пеньядор, где им предстояло ждать повторного, более справедливого суда.
Королеву Соллас усадили на корабль и отправили в изгнание в Бенвик, в Арморику. Она увезла с собой древнюю голубую чашу с двумя ручками и выщербленным ободком, вызывавшую у нее чрезвычайное благоговение. Чаша оставалась в ее распоряжении несколько лет, после чего ее похитили — каковое обстоятельство причинило ей такое горе, что она отказывалась есть и пить и вскоре умерла.
Как только тройсы захватили столицу Лионесса, отец Умфред скрылся, используя в качестве убежища погреба под новым собором. После отъезда королевы Соллас он отчаялся и решил последовать за ней. Пасмурным ветреным утром жрец взошел на борт рыбацкого суденышка и заплатил его хозяину три золотых за перевоз в Аквитанию.
Ейн, по поручению Эйласа, приказал агентам круглосуточно следить за любыми признаками появления жреца, и ему сразу сообщили о поспешном отплытии Умфреда. Ейн известил Эйласа; оба они взошли на борт быстроходной галеры и отправились в погоню. В десяти милях от берега они догнали рыбацкую лодку; двух коренастых моряков послали арестовать Умфреда. Священник наблюдал за их приближением печально потухшими глазами, но сумел изобразить приветствие, нервно пошевелив пальцами в воздухе и улыбнувшись. "Какая приятная неожиданность!" — воскликнул он.
Моряки втащили Умфреда на борт галеры. "Помилуйте, зачем устраивать такие неприятности? — возражал Умфред. — Вы задерживаете меня в пути. Кроме того, вы и сами можете простудиться — сегодня очень прохладный ветер".
Эйлас и Ейн смотрели в сторону, пока Умфред многословно объяснял причину своего присутствия на рыбацком судне: "Мои труды на Старейших островах завершены! Мне посчастливилось стать вдохновителем многих замечательных свершений, но отныне истинная вера призывает меня к новым деяниям!"
Ейн привязал веревку к каменному якорю. Умфред заговорил быстрее, с проникновенным воодушевлением: "Мною руководили божественные откровения! Мне являлись чудесные знамения на небесах, смысл коих непостижим никому, кроме избранных! Со мной говорили ангельские голоса!"
Ейн изготовил из веревки петлю и проверил, свободно ли она затягивается.
Умфред продолжал: "Я известен многими благодеяниями! Часто вспоминаю, как тепло я относился к принцессе Сульдрун, как я ей помогал в трудные минуты!"
Ейн надел петлю на шею Умфреда.
Умфред спешил, язык его заплетался: "Мои труды не остались незамеченными! Знамения свыше указывали мне стезю, дабы я одерживал новые победы на ниве благовещения!"
Два моряка подняли тяжелый каменный якорь и понесли его к поручню. Умфред отчаянно возвысил голос: "Отныне я — паломник! Я буду жить, как вольная птица, в нищете и воздержании!"
Ейн задумчиво отрезал поясную сумку жреца и, заглянув в нее, обнаружил множество золотых монет и драгоценных камней: "Не могу точно сказать, куда именно ты направляешься, но там такое богатство тебе не понадобится".
Эйлас взглянул на бегущие над головой тучи: "Жрец, сегодня холодно плавать, но погоду мы не выбираем". Он отошел на шаг. Ейн столкнул якорь за борт. Веревка туго натянулась, заставив Умфреда бежать, спотыкаясь, по палубе. Священник вцепился в поручень, но пальцы его соскользнули — веревка стащила его за борт. Он с громким плеском упал в воду и пропал.
Эйлас и Ейн вернулись в столицу Лионесса и больше не говорили об Умфреде.
5
Эйлас созвал в Хайдион высшую знать Старейших островов. Поднявшись на возвышение в монументальном древнем Судейском зале, он обратился к собравшимся с прокламацией.
"Мне тяжело много говорить, — начал он, — я переполнен противоречивыми чувствами. Поэтому постараюсь выражаться кратко и просто, хотя мои слова и их последствия имеют большое значение.
Все мы заплатили неизмеримую цену кровью, страданиями и горем за восстановление мира на Старейших островах. Отныне, во всех практических отношениях, они объединены под моим управлением. Я постановляю, что такое положение вещей, а именно объединение всех Старейших островов под управлением одного государя, будет продолжаться и оставаться в силе вечно — по меньшей мере в обозримом будущем.
Теперь я — король Старейших островов. Отныне Кестрелю Помперольскому и Милону Блалокскому придется довольствоваться титулом "великих князей", как делали когда-то их предки. Годелия снова становится провинцией Фер-Акила; последует множество других территориальных перераспределений. Только Скаган останется независимым государством, в соответствии с заключенным договором.
Мы будем содержать одну армию, не слишком большую, так как мощный флот предохранит нас от чужеземных вторжений. На всех будут распространяться одни и те же законы, независимо от происхождения, родословной и богатства".
Эйлас обвел взглядом присутствующих: "Есть какие-нибудь возражения или жалобы? Пусть тот, кто недоволен моим решением, выскажется сейчас же. Предупреждаю однако, что любые аргументы в пользу прежнего порядка вещей будут отвергнуты".
Никто ничего не сказал.
Эйлас продолжал: "Я буду править не из Миральдры, слишком удаленной, не из Фалу-Файля, утопающего в чрезмерной роскоши, и не из Хайдиона, населенного мрачными призраками прошлого.
Я построю новый дворец там, где сейчас находится ферма Флеренси, в окрестностях городка Пышная Ива, на перекрестке Икнильдского пути и Старой дороги. Столица эта будет называться "Альцион", и там я буду сидеть на троне Эвандиге и пиршествовать с моими верными паладинами за Круглым столом Карбра-ан-Медан; то же сделает после меня мой сын Друн, а после него — его сын. Так воцарятся нерушимые мир и справедливость на всех Старейших островах, и никто, ни мужчины, ни женщины, никогда не смогут пожаловаться на то, что нанесенный им ущерб остался безвозмездным".
6
Замок Миральдра в Домрейсе больше не мог служить Эйласу центром управления. Хайдион, где он временно поселился, подавлял его печальными воспоминаниями. Эйлас решил переехать, как можно скорее, в замок Ронарт-Синквелон, рядом с местом строительства своего нового дворца, Альциона, на лугах фермы Флеренси.
С тем, чтобы способствовать формированию нового правительства, он приказал перевезти своих министров из Домрейса в Лионесс на галере "Флор Велас". Мэдук, чувствовавшая себя одинокой и всеми забытой в сырых древних стенах Миральдры, взошла без приглашения на борт галеры и прибыла в Лионесс вместе с министрами. Советников короля встретили кареты, готовые немедленно отвезти их в Ронарт-Синквелон. Мэдук осталась одна на пристани. "Раз так — ну что ж, пусть будет так!" — сказала себе Мэдук и отправилась на своих двоих вверх по Сфер-Аркту.
Над ней возвышался Хайдион: грузный, серый, безрадостный. Мэдук взошла по ступеням на террасу к парадному входу. Теперь на стражниках, стоявших у входа, была черная форма с охряной эмблемой Тройсинета, а не лавандовая форма с зеленой эмблемой Лионесса. Заметив подходящую Мэдук, стражники молча приветствовали ее, ударив древками алебард по каменным плитам террасы, и открыли перед ней тяжелую входную дверь.
В вестибюле было пусто. Хайдион казался опустевшей оболочкой прежнего замка, хотя дворцовый персонал, не получив никаких противоречащих этому указаний, ненавязчиво продолжал выполнять свои обязанности.
От проходившего мимо слуги Мэдук узнала, что Эйласа и Друна в Хайдионе не было — куда они уехали и как долго собирались там пробыть, он не имел представления.
Так как ей никто не предложил ничего лучшего, Мэдук поднялась в свои прежние апартаменты, где уже установился затхлый запах плесени — ими никто не пользовался. Мэдук широко распахнула ставни, чтобы впустить свет и воздух, и огляделась. Все здесь казалось ей воспоминанием давнего сна.
Мэдук не взяла с собой из Миральдры никакого багажа. В гардеробе она нашла старую одежду, но она уже была ей слишком мала. Мэдук печально рассмеялась, почувствовав какую-то горечь в горле. "Я стала другой! — сказала она себе. — О, как я изменилась!" Она вернулась в гостиную, озираясь по сторонам: "Что стало с длинноногой маленькой хулиганкой, которая здесь жила, смотрела в это окно, носила эти платья?"
Мэдук спустилась в вестибюль и позвала горничную — та ее узнала и сразу принялась жаловаться на трагические события, из-за которых во дворце все пошло кувырком. Мэдук скоро надоело выслушивать причитания: "Все это только к лучшему! Тебе повезло, что ты жива, что у тебя есть крыша над головой — тысячи людей погибли, по дорогам бродят тысячи бездомных! Иди, позови портних — мне нечего надеть. И еще я хочу выкупаться, так что приготовь мне теплой воды и принеси мыло!"
От портних Мэдук узнала, почему в Хайдионе не было ни Эйласа, ни Друна: они уехали в Тройсинет, в Родниковую Сень, где у Глинет начинались роды.
Дни проходили довольно приятно. Мэдук сшили дюжину красивых новых платьев. Она возобновила знакомство с библиотекарем Керсе, продолжавшим работать в Хайдионе, а также с теми немногими придворными и дамами, кому, по той или иной причине, разрешили жить во дворце; теперь им больше некуда было деться. Среди нынешних обитателей замка были три девицы, некогда назначенных фрейлинами Мэдук: Девонета с длинными золотистыми волосами, хорошенькая Идрента и Фелиция. Сперва все три с опаской держались поодаль от бывшей принцессы, но ходили слухи, что она стала фавориткой наследника всемогущего короля Старейших островов, в связи с чем возобновление знакомства с ней могло сулить какие-нибудь выгоды. Постепенно они стали вести себя все дружелюбнее — несмотря на отсутствие ответного сочувствия со стороны Мэдук.
Девонета была особенно настойчива и постоянно пыталась напомнить Мэдук о добрых старых временах: "Как чудесно мы проводили дни! Теперь всего этого уже нет".
"И что было такого "чудесного" в нашем времяпровождении?" — полюбопытствовала Мэдук.
"Разве вы не помните? Мы так веселились вместе!"
"Вы здорово веселились за мой счет, обзывая меня "бастардом", это я хорошо помню. Меня это нисколько не забавляло".
Девонета хихикнула и отвела глаза: "Это была всего лишь глупая игра, никто не принимал ее всерьез".
"Конечно, нет, потому что "бастардом" называли только меня, а я на вас, по большей части, не обращала внимания".
Девонета облегченно вздохнула: "Рада, что вы так говорите, потому что я надеюсь получить место при новом дворе".
"Думаю, твои надежды необоснованны, — сухо сказала Мэдук. — Но ты можешь продолжать обзывать меня "бастардом" столько, сколько тебе заблагорассудится".
Девонета зажала рот руками и широко раскрыла глаза: "Теперь я никогда не позволю себе ничего подобного — теперь я понимаю, как это было глупо!"
"Почему нет? — пожала плечами Мэдук. — Я — бастард, это сущая правда".
Девонета часто моргала, пытаясь уловить смысл не только слов Мэдук, но и тона, каким они были сказаны. Она осторожно спросила: "Вы так и не узнали, как зовут вашего отца?"
"Я узнала, как его зовут. Он представился моей матери как "сэр Пеллинор", но если свадебный обряд не был совершен сразу после того, как они встретились — а моя матушка не помнит такой церемонии — получается, что я все еще бастард".
"Какая жалость! Особенно учитывая то, как вы хотели приобрести родословную и достойное уважения происхождение!"
Мэдук вздохнула: "Я перестала беспокоиться о таких вещах. Зачем хотеть невозможного? "Сэр Пеллинор", может быть, еще жив, но я сомневаюсь, что когда-нибудь с ним встречусь".
"Не горюйте! — успокоила ее Девонета. — Я буду вашей лучшей подругой!"
"Прошу меня извинить, — сказала Мэдук. — Я вспомнила об одном неотложном деле".
Мэдук направилась в конюшню в поисках сэра Пом-Пома, но узнала, что молодой помощник конюшего, будучи завербован в армию, погиб в битве на Брикнокской Пустоши.
Мэдук медленно вернулась в замок, плачевно размышляя по пути: "В мире больше нет сэра Пом-Пома, со всеми его забавными иллюзиями! Хотела бы я знать, где он теперь? Или, может быть, его вообще нигде нет? Не быть нигде можно, но быть нигде, надо полагать, нельзя?" Она больше часа думала над этой проблемой, но не смогла придти к окончательному выводу.
Ближе к вечеру Мэдук узнала к своей радости, что в Хайдион прибыл Шимрод. Волшебник сопровождал Эйласа и Друна в Родниковую Сень и сообщил, что королева Глинет родила дочь, принцессу Серле. Он сообщил также, что Эйлас и Друн вернутся на корабле через пару дней, тогда как Глинет останется в Родниковой Сени еще на месяц.
"В последнее время мне не хватает терпения путешествовать на лошади или на корабле, — признался Шимрод. — Когда я узнал, что ты уехала в Хайдион, я тут же решил тебя навестить — и оказался здесь".
"Хорошо, что ты здесь, — сказала Мэдук. — Хотя, если признаться откровенно, мне уже почти понравилось проводить время в одиночестве".
"Чем ты здесь развлекаешься?"
"О, время проходит незаметно! Я хожу в библиотеку, там можно беседовать со старым Керсе и читать книги. Однажды я прогулялась по сводчатой галерее, спустилась в туннель под стеной Зольтры Лучезарного и вышла на Урквиал. Я подошла к самому Пеньядору и, глядя на землю, представила себе, что король Казмир сидит в темнице где-то у меня под ногами. Это странное ощущение! Я вернулась на другую сторону Урквиала и протиснулась через приоткрытую старую дверь в стене, чтобы взглянуть на сад принцессы Сульдрун, но не стала спускаться по тропе — в этом саду слишком тихо! А сегодня я ходила в конюшню и узнала, что бедного сэра Пом-Пома убили на войне в Дао-те, и теперь его больше не будет. Никак не могу в это поверить, потому что его жизнь только начиналась, у него в голове было столько глупостей, он даже не успел понять, что к чему!"
"Когда-то я жаловался на нечто подобное Мургену, — задумчиво сказал Шимрод. — Его ответ показался мне уклончивым, и я до сих пор — по меньшей мере, время от времени — пытаюсь понять, что он имел в виду".
"Что он ответил?"
"Сперва Мурген откинулся на спинку кресла и стал смотреть в огонь, горевший в камине. Потом он сказал: "Жизнь — своеобразная ценность, ее параметры не поддаются измерению общим аршином. Тем не менее, даже если бы человек жил миллион лет, непрерывно доставляя удовольствия уму, духу и телу, ежедневно открывая для себя новый источник наслаждения, решая древнюю проблему или преодолевая то или иное препятствие, один-единственный час, проведенный им в бездействии, в сонной прострации или в бесплодной подавленности, был бы настолько же достоин презрения и осуждения, как тот же проступок, допущенный обычным человеком, которому отмерена скупая горстка быстротечных лет"".
"Гм! — отозвалась Мэдук. — Насколько я понимаю, Мурген решил не обсуждать вопрос о справедливости или несправедливости преждевременной кончины".
"У меня тоже возникло такое впечатление, — согласился Шимрод, — хотя я не стал предъявлять Мургену свои возражения".
Мэдук слегка нахмурилась: "Может быть, он не совсем понял, о чем ты спросил, и ответил первое, что пришло на ум".
"Может быть. Ты проницательная девушка, Мэдук! Отныне я объявляю эту проблему неразрешимой и выкину ее из головы".
Мэдук вздохнула: "Хотела бы я научиться выкидывать проблемы из головы!"
"Какие проблемы вызывают у тебя такое беспокойство?"
"Прежде всего, непонятно, где я теперь буду жить. Я не хочу оставаться в Хайдионе. В Миральдре слишком холодно и сыро; кроме того, она слишком далеко. Родниковая Сень — приятное и красивое место, но там никогда ничего не происходит, и там мне скоро станет скучно и одиноко".
"В Трильде я часто чувствую себя одиноко, — признался Шимрод. — Поэтому приглашаю тебя навестить меня в Трильде, где ты можешь оставаться столько, сколько пожелаешь — в любом случае до тех пор, пока Эйлас не построит новый дворец в Альционе. Друн тоже будет часто нас навещать, и скучать тебе не придется".
Мэдук не смогла сдержать радостный возглас: "А ты научишь меня волшебству?"
"В той мере, в какой ты захочешь учиться. Это нелегко — по сути дела, большинство желающих стать чародеями скоро начинают понимать, что у них нет соответствующих способностей".
"Я буду стараться! Может быть, я даже смогу быть тебе полезной!"
"Кто знает? Возможно!"
Мэдук бросилась Шимроду на шею: "По крайней мере я смогу где-то жить!"
"Это решено".
На следующий день Эйлас и Друн вернулись в столицу Лионесса и немедленно выехали из Хайдиона. Шимрод и Мэдук собирались свернуть со Старой дороги в Тон-Твиллет и поехать на север в Трильду. Эйлас и Друн намеревались продолжать путь по Старой дороге до Пышной Ивы и дальше, до замка Ронарт-Синквелон.
По пути их отряд остановился в Саррисе, где Эйлас решил провести два-три дня, чтобы попировать, поговорить с друзьями и на какое-то время забыть о бесконечных заботах.
Друн и Мэдук вышли на газон, спускавшийся от летнего дворца к реке Глейм. В тени старого развесистого дуба они задержались. Друн спросил: "Помнишь, как ты пряталась за этим деревом, чтобы к тебе не приставал бедняга принц Биттерн?"
"Прекрасно помню. Представляю себе, что ты обо мне подумал — хорошо воспитанные девицы так себя не ведут".
Друн покачал головой: "Ты мне показалась забавной и достопримечательной во всех отношениях. Мне до сих пор так кажется".
"Больше, чем тогда — или меньше?"
Друн взял ее за руки: "Ты напрашиваешься на комплименты".
Мэдук заглянула ему в лицо: "Но ты мне не ответил — а мне нравятся комплименты".
Друн рассмеялся: "Больше, конечно! Когда ты так смотришь на меня голубыми глазами, у меня все внутри тает и голова кружится".
Лицо Мэдук приблизилось к лицу Друна: "В таком случае можешь меня поцеловать".
Друн поцеловал ее: "Благодарю за разрешение — хотя я собирался тебя поцеловать в любом случае".
"Друн! Ты меня пугаешь своей разнузданной похотью!"
"Неужели?" — Друн поцеловал ее еще раз — и еще раз. Мэдук отступила на шаг, тяжело дыша.
"Вот таким образом, — заключил Друн. — Что ты думаешь по этому поводу?"
"Не понимаю, почему я так странно себя чувствую".
"Кажется, я знаю, почему, — почесал в затылке Друн. — Но в данный момент объяснять нет времени, потому что идет лакей, чтобы нас позвать". Он уже повернулся, чтобы уйти, но задержался, так как Мэдук опустилась на колени перед дубом. "Что ты делаешь?" — поинтересовался Друн.
"Среди нас кого-то не хватает. Она должна быть здесь".
"Кто?"
"Моя мать, Твиск! Мой дочерний долг — пригласить ее на королевский пир!"
"Думаешь, она согласится?"
"Я ее позову". Мэдук сорвала травинку, сделала из нее травяной свисток, тихонько подула в свисток и пропела:
"Лирра-ла-лисса, я фея Мэдук! Ветры небесные, туч повелители! Пусть дуновенья волшебного звук Вызовет Твиск из Щекотной обители, Пусть ее ветер несет мне навстречу, Пусть она вспомнит о дочери вдруг, Пусть отзовется, и я ей отвечу, Лирра-ла-лисса, принцесса Мэдук!"В вихре тумана появилась Твиск. Ее изящное лицо выражало безмятежное спокойствие, она собрала голубые волосы в нечто вроде пушистого гребня над головой, скрепленного серебряной сеткой.
Мэдук радостно воскликнула: "Матушка, ты каждый раз становишься красивее! Как это у тебя получается?"
На губах Твиск появилась усмешка холодного самодовольства: "Рада, что заслужила твою похвалу. Друн, должна сказать, ты тоже выглядишь неплохо. Уроки раннего детства пошли тебе на пользу".
"Возможно, — вежливо отозвался Друн. — По меньшей мере, это были незабываемые уроки".
Твиск снова обратила внимание на дочь: "Ладно, мы обменялись комплиментами. А теперь: зачем ты меня позвала?"
"Я хотела, дорогая матушка, чтобы ты присоединилась к нам на королевском банкете, он вот-вот начнется. Соберется немногочисленная, но избранная компания, и все мы будем рады тебя видеть".
Твиск пожала плечами: "Почему нет? Мне все равно нечего делать".
"Хмф! — слегка обиделась Мэдук. — Даже если эта перспектива не вызывает у тебя энтузиазма, я все равно рада тебя видеть. Пойдем, нас уже зовут к столу!"
"Разумеется, я не могу поглощать в больших количествах вашу грубую пищу — у меня от нее заворот кишок случится. Тем не менее, попробую капельку вина и, может быть, кончик крылышка жареной куропатки. Кто этот господин приятной наружности?"
"Это король Эйлас. Пойдем, я тебя представлю".
Втроем они подошли к установленному на газоне столу, уже покрытому белоснежной скатертью и уставленному серебряными подносами с крышками. Поглощенный беседой с советником, Эйлас обернулся, заметив приближение необычной троицы.
Мэдук сказала: "Ваше величество, позвольте представить вам мою мать, фею Твиск. У нее, как вы можете видеть, голубые волосы. Я пригласила ее принять участие в нашем банкете".
Эйлас поклонился: "Леди Твиск, добро пожаловать!" Он переводил взгляд с лица Твиск на лицо Мэдук и обратно: "Кажется, я замечаю сходство, хотя это никак не относится к цвету волос!"
"Цвет волос Мэдук, по-видимому, объясняется наследием ее отца, некоего сэра Пеллинора, странствующего рыцаря с легкомысленными наклонностями".
К собравшимся подошел Шимрод. Мэдук воскликнула: "Матушка, я хотела бы познакомить тебя с другим человеком — он оказал мне неоценимую помощь!"
Твиск обернулась — ее голубые брови высоко взметнулись: "А, сэр Пеллинор! Наконец-то вы соизволили явиться! Если бы у вас было какое-нибудь представление о совести, вы давно уже избавили бы свою дочь от лишних беспокойств". Заговорщически наклонившись к уху Мэдук, фея Твиск пробормотала так, чтобы все слышали: "Советую тебе осторожнее выбирать знакомых. Это и есть таинственный сэр Пеллинор, твой отец!"
Мэдук громко возразила: "Я сама выбираю знакомых, матушка, но моего отца выбрала ты!"
"Верно, — благосклонно кивнула Твиск. — По сути дела, сэр Пеллинор научил меня той осторожности в выборе, которой я теперь пытаюсь научить тебя".
Мэдук повернулась к Шимроду: "Ты в самом деле "сэр Пеллинор"?"
Шимрод попытался отшутиться: "Когда-то, давным-давно, я бродяжничал, странствуя по островам. Действительно, время от времени я представлялся как "сэр Пеллинор", когда на меня находило настроение. И действительно, я помню идиллическую сцену в лесу, на берегу пруда, с участием некой прекрасной феи. Мне тогда казалось, что назваться сэром Пеллинором было гораздо романтичнее, чем просто Шимродом".
"Так это правда? Ты, Шимрод — мой отец?"
"Не могу возразить, если таково мнение леди Твиск. Существование такой дочери делает мне честь. Я так же удивлен, как и ты, но это чрезвычайно приятная неожиданность!"
Эйлас вмешался: "Занимайте места за столом! Бокалы переливаются через край! Мэдук нашла отца, Шимрод нашел свою дочь, в наличии вся счастливая семья!"
"Ненадолго, — предупредила Твиск. — Терпеть не могу оседлость и семейные дрязги".
"Тем больше оснований праздновать редкое стечение обстоятельств! К столу — отпразднуем неожиданное разоблачение Шимрода!
Но прежде всего я провозглашаю тост за здоровье отсутствующей королевы Глинет и новорожденной принцессы Серле!
Во-вторых, да здравствует леди Твиск, потрясающая нас красотой!
В-третьих, да здравствует Мэдук, некогда принцесса Лионесская, затем разжалованная в "безродную бродяжку Мэдук", а отныне, нашим королевским указом, восстановленная в правах! За здоровье Мэдук, принцессы Лионесской!"
Примечания
1
В доисторические времена уровень океана ненадолго понизился, и Старейшие острова соединились узкой полосой земли с первобытной Европой. Легенда гласит, что первые охотники-кочевники, проникнувшие на Хайбрас, взглянули с высот Тих-так-Тиха на обращенное к Атлантике побережье и обнаружили, что город Исс уже существовал.
(обратно)2
Через некоторое время король Лионесса Фристан позволил христианам устроить епископство на восточном берегу, в Балмер-Скиме, запретив им, однако, вывозить в Рим какие-либо деньги или ценности. Возможно, именно поэтому церковь не получала здесь почти никакой поддержки из-за рубежа, и местный епископ не пользовался заметным влиянием ни в Балмер-Скиме, ни в Риме.
(обратно)3
Впоследствии Карбра-ан-Медан послужил прототипом "Круглого стола", украшавшего двор короля Артура в Камелоте.
(обратно)4
Тронный зал именовали также "Залом героев"; в нем стояли священный трон Эвандиг и Круглый стол, Карбра-ан-Медан.
(обратно)5
Башню Лападиуса называли также просто "Старой башней".
(обратно)6
Верхнюю часть Высокой башни именовали "Орлиным гнездом".
(обратно)7
Поединки рыцарей в латах, с копьями наперевес, еще не получили широкое распространение. В ту эпоху на наконечник турнирного копья надевали увесистую подушку из буйволовой кожи, и столкновение противников редко приводило к нанесению травм более серьезных, нежели ушибы и растяжения.
(обратно)8
В свое время сэр Блез породил сэра Глахана Бенвикского, отца сэра Ланселота Озерного, одного из самых доблестных паладинов короля Артура. Кроме того, на том же торжестве присутствовал и сэр Гарстанг из замка Звонкая Тетива, сын которого породил другого доверенного рыцаря из окружения короля Артура, сэра Тристрама Лионесского.
(обратно)9
Ска — аборигены Скандинавии; их традиции и записи древнее, чем история народов Ближнего и Дальнего Востока. За три тысячи лет до описываемых событий волна арийцев — так называемых ур-готов — мигрировала в Скандинавию из степей, простирающихся к северу от Черного моря, и в конце концов вытеснила ска, сперва попытавшихся вторгнуться в Ирландию, где в преданиях о них осталась память как о "сыновьях Партолона". В конечном счете, потерпев поражение от данайцев, ска высадились на своем нынешнем острове, Скагане.
(обратно)10
Детей св. Ульдины звали Игнальдус, Драта, Аллейя и Базилья. Все они прожили долгую жизнь, преследуя свою судьбу. Возможно, что хроники, относящиеся к этим событиям, будут когда-нибудь опубликованы.
(обратно)11
Таково было прорицание Персиллиана, Волшебного Зерцала:
Казмир! Напрасно день и ночь
Судьбу ты тщишься превозмочь:
Наследным принцем разрешится
Сульдрун, твоя шальная дочь.
За круглый стол, на древний трон
Вместо тебя воссядет он,
Когда судьба твоя свершится
И опустеет Хайдион.
(обратно)12
Титул "сэр" здесь используется как общая форма почетного обращения к лицам благородного происхождения, не определяющая их конкретный ранг в сложной феодальной иерархии. В те далекие времена существовало множество различных титулов и обращений, соответствовавших всем тонкостям иерархических различий, но в рамках нашей хроники их применение и разъяснение были бы практически нецелесообразны.
Таким образом, в случае "сэра Кори" применяется та же форма почетного обращения, что и в случае его отца, "сэра Клонея", барона и владельца обширных земель, а также в случае его брата, "сэра Камвида" — несмотря на то, что их сравнительный статус существенно различался.
(обратно)13
Струг — разновидность примитивного токарного станка, устанавливается на открытом воздухе; шпиндели станка приводятся в движение педалью, соединенной канатом с находящейся сверху пружинистой веткой дерева.
(обратно)14
— (прим, перев.)
(обратно)15
Склемик: непереводимый термин, означающий на жаргоне фей 1) страстную восприимчивость, безудержную увлеченность каждым мимолетным мгновением бытия, а также 2) своего рода эйфорию, вызванную сосредоточенным вниманием к непредсказуемым изменениям восприятия действительности, постоянно преобразующегося в пространстве и во времени, посвящение себя осознанию НАСТОЯЩЕГО и чувствительность к различным аспектам, составляющим НАСТОЯЩЕЕ. Концепция "склемика" относительно проста и лишена какого-либо мистицизма или символизма.
(обратно)16
Луканор выполнял три важнейшие функции: он определял форму созвездий и, по мере необходимости, изменял взаимное расположение звезд; он присваивал каждому объекту во Вселенной тайное имя, подтверждавшее или отрицавшее существование объекта; он контролировал цикл слияния конца будущего с началом прошлого. Друиды изображали Луканора в сапогах с двумя носками, обращенными вперед и назад. Он носил на голове железный обруч с семью золотыми дисками. Будучи необщительным богом, Луканор сторонился меньших представителей друидического пантеона, внушая им трепет и страх.
Легенда друидов повествует о том, как Луканор застал других богов за пиршественным столом в процессе распития медовухи в неумеренных количествах. При этом одни боги были изрядно навеселе, в то время как другие оставались необъяснимо трезвыми. Возникал вопрос: имело ли место надувательство, позволявшее одним богам подливать себе больше медовухи, тем самым обделяя других? Расхождение во взглядах по этому вопросу привело к предъявлению взаимных обвинений; назревала серьезная потасовка. Луканор призвал пирующих к спокойствию, указав на то, что спор, несомненно, можно было разрешить, не прибегая к мордобою и грязным поношениям. Именно тогда и по этому поводу Луканор сформулировал концепцию чисел и счета, прежде не существовавшую. С тех пор боги могли точно определять количество рогов, опорожненных каждым из них и, благодаря такому нововведению, обеспечивать общую справедливость распределения медовухи; кроме того, учет рогов позволял объяснить, почему одни боги уже валялись под столом, а другие все еще сохраняли вертикальное положение. "Для тех, кто умеет применять новый метод, ответ очевиден! — заявил Луканор. — Пьяные боги употребляют больше медовухи, нежели трезвые. Здесь нет никакой тайны". Таким образом, Луканора ревностно почитали как изобретателя математики.
(обратно)
Комментарии к книге «Лионесс: Мэдук», Джек Холбрук Вэнс
Всего 0 комментариев