«Исполнитель»

Исполнитель (fb2) - Исполнитель [litres] 683K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Павел Сергеевич Комарницкий

Павел Комарницкий Исполнитель

Конь запрядал ушами, тихонько всхрапнул — почуял засаду, затаившуюся в тёмном переплетении ветвей на том краю круглой поляны, которую лесная дорога рассекала как раз пополам, точно умелая рука булочника каравай свежего хлеба. При мысли о горячем, душистом каравае, только что вынутом из печи, Первей сглотнул слюну. Вот ведь странно устроен человек — на том краю поляны его дожидаются восемь разбойников, причём у двоих из них самострелы, заряженные короткими стальными болтами, способными пробить любой доспех, а ему лишь бы пожрать. Верно говорят, голод не тётка.

Первей вздохнул. До ближайшего каравая ему ещё неблизко, а работу надо было сделать сейчас. Ладно, приступим.

— Эй, разбойнички! — сложив руки рупором, прокричал Первей. — Выходите уже, не прячьтесь!

Теперь он явственно чувствовал их замешательство. До чего наглый пошёл клиент, сам разбойничков задирает. Однако численный перевес и голодное брюхо толкнули разбойников на следующий шаг. Ватага высыпала из лесу, свистя и улюлюкая, в целях запугивания клиента и подъёма собственного боевого духа. Первей не двигался, и вся шайка мигом окружила жертву. Кто-то уже держал Гнедка за узду. В глаза Первею смотрели болты самострелов.

— Ну что, малый, кошелёк или жизнь? — бородатый атаман, могучий, как медведь, и опасный, как тот же медведь-шатун, ухмылялся. — Сам позвал, а за вызов платить надобно!

Разбойнички заржали так, что Гнедко всхрапнул и дёрнулся. Оценили шутку своего атамана.

— Ну зачем мне ваши кошельки? — улыбнулся Первей. — Жизнь, атаман Неясыть. Мне нужны ваши жизни.

Ухмылка сползла с лица атамана. Короткий кивок — и две тяжёлые кованые стрелы с теньканьем ударили в цель.

Один разбойник, совсем ещё молодой, безусый парень, умер мгновенно — стрела попала точно между глаз. Второй, заросший бородищей до глаз, немолодой зверообразный мужик оседал, рыча, как раненый зверь — стрела торчала у него из живота, глубоко засев в могучей мышечной плите брюшного пресса. Двое стоявших рядом разбойников с рёвом рубанули своих товарищей-стрелков топорами, по-крестьянски, наотмашь. Зарубленные стрелки ещё валились на землю, а разбойники с топорами, не прекращая реветь, как медведи, выгнанные из берлоги, кинулись на своего вожака и стоявшего рядом с ним разбойника, высокого косоротого мужика в красной засаленной рубахе, с нечёсаными патлами, повязанными кожаным шнурком.

Как ни неожиданна была измена, атаман и его союзник не растерялись — вместо того, чтобы выяснять причины столь необычного поведения своих товарищей, они встали в стойку, разом взмахнув мечами — мечи были только у атамана и этого, в красной рубахе. Неуклюжий топор против опытного меча оружие, в общем-то, бесполезное, и через пару секунд один из разбойников с топором уже валился, хватаясь за наискось рассечённую грудь, где среди обломков рёбер трепыхалось кроваво-красное. Первей поморщился: сценарий его не устраивал.

Долговязый в красной рубахе с разворота рубанул по атаману, переходя на сторону противника, но атаман и тут не подкачал — ловко ушёл от удара, с перекатом, и встал в стойку раньше, чем его недавние друзья-товарищи успели очутиться рядом.

Теперь атаману было трудно — долговязый с мечом если и уступал атаману в ловкости и умении, то ненамного. Правда, атаман явно превосходил красную рубаху в силе, но этот перевес с лихвой компенсировал разбойник с топором.

Двоим разбойникам никак не удавалось взять атамана в клещи. Некоторое время на поляне слышались только хриплые выкрики и лязг стали. Атаман начал выдыхаться, но в этот момент долговязый споткнулся, и меч атамана без замаха рубанул его по кисти. Рука с мечом отлетела прочь, разбойник взвыл и кинулся было прочь, но его коллега с топором неожиданно саданул его своей секирой по рёбрам, и тот повалился навзничь, хрипя и кашляя. Это лишнее движение стоило разбойнику с топором жизни — атаман шагнул к нему, валясь в подкате, и рубанул по ногам.

Первей смотрел, не сходя с коня, даже не положив руку на чёрен меча, торчащего за спиной. Атаман Неясыть стоял, тяжело дыша и сжимая в руке меч, по рукоять залитый кровью, а на поляне копошились его недавние товарищи, и жизнь толчками уходила из них, красными струями брызгая на истоптанную высокую лесную траву.

— Ты и вправду хорошо обучен бою, Неясыть, — Первей смотрел, как застывают на траве багровые пятна, чернеющие на глазах, и как замирают раненые, погружаясь в свой последний сон. — На что же ты употребил данное тебе умение, атаман Неясыть, бывший солдат королевской пехоты?

— Ты кто? — прохрипел атаман, налитыми кровью глазами следя, как рослый воин неторопливо соскакивает с коня, по-прежнему не обнажая меча.

Первей чуть улыбнулся, неловко.

— Я Исполнитель.

Он обернулся вполоборота к разбойнику, начал подтягивать подпругу. Момент был очень удобен для нападения, но атаман его не использовал — очевидно, понял всю бесполезность. Первей усмехнулся — всё верно, для того, чтобы держать в руках шайку разбойников, одной силы мало, атаману необходим ум, плюс настоящее звериное чутьё.

— Чего тебе надо? — разбойник никак не мог восстановить дыхание, дышал хрипло и натужно: ночёвки в лесу в любое время года — плохое лекарство для простуженных бронхов.

— Я же сказал — жизнь.

Первей закончил охорашивать сбрую, повернулся и взглянул разбойнику в глаза.

— Станислав Ежи, он же атаман Неясыть, ты лично убил тридцать девять человек, и только что пытался совершить сороковое убийство, и не твоя заслуга в том, что тебе это не удалось. Тебе придётся умереть. Твоя смерть была бы очень скверной, Станислав Ежи, если бы ты однажды не совершил благородный поступок. Ты помнишь его?

Атаман облизал губы.

— Крыся?

— Да. Ты спас её от насильников и не обидел беспомощную сам. Тогда ты ещё был способен совершать благородные поступки, Стас Ежи.

Взгляд атамана стал совершенно дик.

— Да ты кто? Кто тебя послал?

Первей промолчал. Вот уже сколько лет он ищет ответ на этот вопрос: кто он? И кто послал его? Кто дал силы и умения для выполнения его миссии, в которую здравый ум верит с огромной натугой?

— Не знаю, Неясыть, — Первей улыбнулся неловко. — Но мы отвлеклись. Ты имеешь право покончить с собой, сейчас, своим оружием. Воспользуешься ли ты им?

— А если я откажусь? — атаман наконец восстановил дыхание, и вместе с ним к нему вернулась былая самоуверенность, хотя и изрядно помятая дикими событиями.

— Я помогу тебе. — Первей смотрел без улыбки.

Атаман встал в стойку, выдавив кривую ухмылку.

— Ну так помоги, если сможешь.

Первей вздохнул.

— Ты не понял. Я повешу тебя. Тебе это надо?

Атаман молча двинулся вперёд, очевидно, не в силах более выносить ситуацию, которую нормальный рассудок выносить и не обязан.

Первей взмахнул рукой — короткий глухой удар, и разбойник валится, как сноп. Свинцовый шарик — замечательная штука, для того, кто умеет с ним обращаться, конечно. Можно, конечно, было поступить иначе… Но атаман разбойников — личность, трудно поддающаяся суггестии, а для серьёзной волшбы времени не было. И потом, где набраться маны на всех разбойников?

Когда атаман очнулся, он обнаружил себя сидящим на коне, со связанными за спиной руками, а шею сдавливал шёлковый шнурок. Тот, кто назвался Исполнителем, держал коня под уздцы.

— Слушай… отпусти… золото у меня… всё твоё, забирай… ну смилуйся, пощади… — атаман хрипел, конь нетерпеливо переступал ногами, косясь на чужого и весьма неприятного седока.

Первей вздохнул.

— Ты не понял. Я не могу. Твой путь на земле закончен, и не в моих силах что-либо изменить. Я лишь исполняю предначертанное.

— Да чего исполняешь?! Кем предначертанное?!! — атаман привстал в стременах, ослабив натяжение петли, и голос прорезался.

Первей чуть улыбнулся.

— Не знаю.

Он повернулся и пошёл, ведя коня в поводу, не оборачиваясь назад, где на суку нелепо дёргался бородатый человек, закончивший свой земной путь так страшно.

* * *

В корчме было полно народу, от гула голосов слюда в переплёте окошка дрожала, как крыло бабочки. Пьяные выкрики прорезали общий гул, послышался дружный взрыв хохота. Пламя толстого свечного огарка то и дело колебалось, грозя затухнуть, при каждом открытии входной двери.

— Угодно пану чего-нибудь ещё? — хозяин корчмы стоял в странно-напряжённой позе, видимо, размышляя, надо ли кланяться этому гостю, или нет. С виду вроде бы рыцарь, а может, разбойник, кто их теперь разберёт… С тех пор, как славное Польское королевство объединилось с Великим Княжеством Литовским, всё смешалось, и странствующих рыцарей от разбойников отличать стало совсем уже невозможно.

Первей улыбнулся, отодвинул глиняное блюдо.

— Спасибо, почтенный, я сыт. Вот разве ещё кружечку пива — такое пиво я последний раз пил, пожалуй, в Праге, и нигде больше.

Хозяин заулыбался, подобрел. Нет, не разбойник. Хорошее пиво оценить способен только настоящий благородный пан.

— Сию минуту, пан рыцарь.

Когда хозяин вернулся, неся высокую глиняную кружку с выступающей шапкой пены, Первей уже держал в руке стопочку серебряных монет, явно превосходивших по стоимости заказанный ужин. Хозяин улыбался теперь совсем радушно.

— Скажите, почтенный пан хозяин, где тут у вас проживает некая Эльжбета Ковальска?

Улыбка хозяина стала напряжённой.

— Пан рыцарь знает её? Или у него до неё дело?

Первей тоже убавил доброжелательности в своей улыбке. Нельзя позволять любому корчмарю допрашивать себя, вредно для дела.

— У меня дело, — он подкинул на ладони монеты.

— Разумеется, пан рыцарь, не моего ума это дело, — хозяин наклонился к нему — но, если позволите… Она же колдунья, добрый пан, ведьма ужасной силы.

— Так-таки и ужасной?

— Да, пан рыцарь, да. Вот в позапрошлом годе пан мельник повздорил с ней, и что? На другую весну плотину у мельницы как корова языком слизала. А пан ксёндз? Уйди, грит, изыди, исчадие ада. Не позволю, грит, всякой нечисти осквернять храм божий. Ну и прогнал. Прямо на Пасху, представьте, пан рыцарь. А она только так взглянула, с полуоборота, да и пошла себе. Так что вы думаете? Той же осенью возвращался от моего стола, значит, домой, да поскользнулся и утоп в луже, прямо у врат храма Господня. Видать, не успел охранительную молитву прочесть. Утоп, и при том, заметьте, в тот день пан ксёндз изволили выкушать только одну баклагу горилки, ну полторы от силы. Колдовство, пан рыцарь, как есть колдовство.

Первей засмеялся в голос.

— Уважаемый, если выкушать полторы добрых баклаги здешнего огненного зелья, никакая магия не спасёт. У вас отличное пиво, хозяин, но пить здешнюю горилку… Она же насквозь проедает оловянную кружку!

Странно, но сомнительный комплимент расположил хозяина к посетителю ещё более, и он тоже добродушно захохотал.

— Так всё же, хозяин, где она живёт? — Первей вложил стопку монет в руку корчмаря — Время позднее, а мне хотелось бы выспаться и завтра встать пораньше. Приготовьте комнату, пожалуйста, и укажите, где живёт та страшная колдунья.

— Хорошо, добрый пан. Сташек, эй, Сташек! — позвал хозяин, и на зов явился малец лет двенадцати. — Проводи пана рыцаря до Эльжбеты. Да не лупай глазами, тебе в хату заходить необязательно, до ворот доведи и подожди.

* * *

— Вот тут, добрый пан, — мальчишка боязливо поёжился.

Первей рассматривал высокий, чуть покосившийся тын, сработанный из заострённых жердин, поставленных торчмя. Что там, за забором, угадать было невозможно. Конь всхрапнул, переступив ногами. Первей сосредоточился, прислушался к себе и понял: там, за забором, собака. Крупный пёс, и не лает — во дела…

Мальчишка всё жался, боязливо оглядывался. Здорово они всё-таки боятся этой самой Эльжбеты. Нет, тут дела погуще, нежели смытая весенним паводком гнилая плотина да утонувший в луже по пьянке поп. Ладно, разберёмся.

— Мне ждать пана?

Первей улыбнулся.

— Не надо, Сташек, дорогу назад я найду. Если меня не будет до завтрашнего полудня, идите и разбирайтесь. Но не раньше полудня, понятно? — мальчик торопливо закивал, — ну и хорошо. Так и скажи хозяину — не раньше полудня.

Первей ободряюще улыбнулся мальчишке.

— Да не трясись, я полагаю, ничего не случится. Со мной не случится. Иди домой и спи спокойно.

Сташек не заставил себя упрашивать — только пятки засверкали. Проводив его взглядом, рыцарь вздохнул и крепко, настойчиво постучал в калитку. И даже после этого пёс за забором не подал голос.

Негромко лязгнул засов. Калитка в заборе отворилась бесшумно, очевидно, петли были хорошо смазаны. Первей смело шагнул в открывшийся проход. Пёс, здоровенный пегий волкодав, пристроился сбоку, молча и пристально вглядываясь в пришельца и одновременно контролируя правую руку — необыкновенно умный пёс. Первей усмехнулся. Нет, пёс, тебе не по силам защитить свою хозяйку.

Хозяйка стояла, кутаясь в большой тёмный платок, на ногах — домашние выступки из некрашеной сыромятной кожи. Большие тёмные глаза в обрамлении иссиня-чёрных густых ресниц, тёмно-каштановые роскошные волосы спадают по плечам, высокая грудь, длинная сильная шея, гибкая талия — хороша… Так вот ты какая, пани Эльжбета, Эльжбета Ковальска, колдунья, снившаяся Первею семь ночей подряд. Семь ночей! Сегодняшняя банда из восьми разбойников приснилась рыцарю лишь раз.

— Ну что, рыцарь, скажешь чего или дальше меня разглядывать будешь? — чуть улыбнувшись, спросила колдунья.

— Вечер добрый, пани Эльжбета, — Первей скупо улыбнулся в ответ. Их глаза встретились, и улыбки погасли разом, как свечи, задутые ветром. Пёс глухо зарычал. — Если он, разумеется, добрый… Вы позволите войти?

* * *

Длинная еловая лучина, заправленная в кованый железный светец над корытом с водой, потрескивала и дымила, угольки с шипением падали в воду. Сбоку и сзади прилёг на пол огромный пёс, очень правильно прилёг — так, чтобы держать незваного гостя под контролем. Хозяйка всё куталась в свой платок, неотрывно глядя на рыцаря. Колдуньи, как правило, умные женщины с очень развитым сверхъестественным чутьём, и пани Эльжбета не пыталась потчевать гостя и даже не задавала вопросов — она ждала.

Первей поморщился. Мерзко, как мерзко… Ну почему он? Глупый вопрос. А кто же?

Да, именно так ответил ему Голос тогда, много лет назад, когда юный гуляка, рубака и любитель женщин впервые услышал его. Поначалу Первей подумал было, что сошёл с ума — мало ли что мешают в вино во всех этих придорожных харчевнях и корчмах! Он избил тогда хозяина корчмы, и никто не посмел возразить ему — так он был разъярён. Потом настал черёд докторов, затем…

А затем Первей сдался. Нет, не так — однажды утром, после очередного вещего сна, он вдруг понял — тот, прежний, беззаботный молодой человек кончился, и канула в пропасть прошлого прежняя жизнь. Теперь он Исполнитель. Почему он? А кто же?

С тех пор он идёт по свету, повинуясь внутреннему Голосу, и нет у него больше никаких желаний — только бы уснуть, не слыша этого проклятого Голоса, только бы…

Нет, неправда. Так было только поначалу, год, может быть, полтора. Поначалу Первей ещё пытался взбрыкивать: то напивался в слизь в придорожной корчме, то кидался в драку с городским патрулём, моля Господа, чтобы его убили, а один раз, доведённый до отчаяния, пытался зарезать себя кинжалом — бесполезно. Всё, чего ему удавалось добиться — усугубить свои мучения. И всякий раз — и когда он, пьяным ограбленный до нитки, отлёживался у сердобольной хозяйки, и когда валялся избитый в городской тюрьме, и когда раненого его выхаживали монахи (а тот булатный кинжал — цены нет! — и вовсе пропал, потерялся тогда) — всякий раз Голос тяжко вздыхал, сочувствующе и понимающе, и пытался утешить, бессменно присутствуя во снах Первея, как лучший друг, не отходящий от постели больного.

А потом Первей привык. Нет, опять не так: не привык — понял.

Надо отдать Голосу должное — он всегда был с Первеем честен, всегда предельно откровенен, иной раз до тошноты. Ни разу Голос не оставил без ответа вопросы рыцаря, заданные по делу. Без ответа оставался лишь главный вопрос — кто он?

Исполнитель. Исполнитель приговоров. Исполнитель приговоров суда, проще — палач. Какого суда? На этот вопрос всегда следовало молчание, и можно было ждать ответа день, месяц, год… ответа нет и не будет. Сказать «Божьего суда» Первей не решался даже самому себе. И потом, разве Божий суд нуждается в исполнителях-палачах?

Он давно забыл, что такое радость. Он не желал больше женщин, он стал безразличен к вину, и даже вкус еды для него стал неважен — поел, и ладно. И даже сон… Для простых людей сон — благо, убежище души, сон позволяет хотя на время отрешиться от всех тягот, горестей и мерзостей этого мира. Для Первея сон был лишь продолжением работы: во сне Голос объяснял ему очередную задачу, выслушивал вопросы и давал ответы, добиваясь, чтобы Исполнитель понял не только умом, но и душой очередной Приговор. Насколько это важно, Первей понял не сразу, только года через три до него дошло — если бы он хоть самую малость сомневался в справедливости Приговоров, он давно сошёл бы с ума. Что правда, то правда — Приговоры были справедливы всегда, ещё ни разу Первей не видел, чтобы Приговор падал на невиновного, либо чтобы тяжесть наказания не соответствовала тяжести злодеяний.

Рыцарь довольно скоро понял, что безликий шелестящий голос, возникающий в его голове, судьёй не является — скорее секретарь суда, доводящий до судебного пристава суть Приговора, да разъясняющий порядок исполнения.

Да, Голос был безлик, но не бесстрастен. И чем дальше, тем более не бесстрастен. Голос вёл его, предупреждал об опасностях, подсказывал, где и как раздобыть деньги — ведь рыцарю надо было как-то жить, что-то есть и пить, где-то спать. Пару раз Голос даже подсказал, где лежит клад.

Когда это случилось, вся прошлая жизнь отслоилась и отпала от Первея, как шелуха, и как-то само собой вышло так, что Голос постепенно из исполнительного секретаря суда стал его единственным собеседником, сейчас уже даже можно сказать — бесплотным другом. Голос знал его куда лучше покойной матушки, лучше него самого — он видел Первея насквозь. И при этом не осуждал его, не кормил нотациями и моралью. Голос принимал его таким, как есть, прямо заявив, что судить — не его дело. И так же прямо и откровенно Голос разъяснил Первею, за что ему выпала такая участь. И нечего было возразить.

Рыцарь вздохнул. Кто-то же должен делать грязную работу, и этот кто-то — он. Он это заслужил, и не вправе клянчить о снисхождении. Когда-нибудь, он надеялся, ему изменят его собственный Приговор, но когда… Ладно. Надо работать.

— Пани Эльжбета, помните ли вы Одарку, что приходила к вам прошлой весной?

Пани Эльжбета вздрогнула, подняв глаза и впившись в Первея взглядом.

— Кто… Кто ты есть?

Первей чуть улыбнулся, и женщина сжалась. Пёс снова глухо зарычал, шерсть на загривке встала дыбом. Первей поморщился — уж собака-то была тут совершенно ни при чём. Он привычно сосредоточился, чувствуя, как по телу пробегает такая знакомая волна дрожи, и затем вроде как холодок… Всё.

Пёс лежал на боку, вывалив язык и закрыв глаза, и только лёгкое вздымание густой шерсти на боку свидетельствовало, что животное живо — просто спит.

Колдунья откинулась, глаза её расширились.

— Ты кто? — а руки-то как трясутся, тонкие длинные пальцы вцепились в край стола так, что ногти посинели…

Первей снова чуть улыбнулся, устало и сожалеющее.

— Кто я? Исполнитель.

Пани Эльжбета вскочила, сделала неловкое движение к двери и упала. Первей тоже встал, обошёл стол кругом, осторожно помог молодой женщине подняться.

— Не надо, пани. Убежать вам не удастся, уверяю.

— Ты не из святой инквизиции, и ты не из суда, нет… Кто ты?

Первей снова чуть улыбнулся, печально.

— Я же сказал.

Женщина облизала губы.

— Я не виновата. Я не виновата ни в чём!

— Виновата, пани Эльжбета.

— Одарка была дура, если бы я знала, что она такая дура…

— Да, это отчасти правда, несчастная не страдала избытком ума. А Кристина Пивень?

Колдунья тяжело дышала, с ужасом глядя на собеседника.

— А Анита Поплавска? Чудесней девушки не было во всей округе, так говорят все, кто её знал. За что вы её извели?

— При чём тут я? — женщина вскинулась — Её мачеха так и так извела бы, не мытьём, так катаньем!

— И вы помогли ей. И отрава-то какая чудесная — один крохотный флакончик, и бедная девушка начала сохнуть, чахнуть, и вот уже вместо свадьбы — похороны… А Олеся Никитиха?

— Да я-то тут при чём? — окончательно взъярилась пани Эльжбета. — Она сама не хотела…

— Неправда, она колебалась. Она очень сильно колебалась, она не хотела травить плод. Она умерла в муках, и виной этому — вы!

Колдунья сидела теперь в углу, сжавшись, как загнанный лесной зверёк.

— И это не всё. Одна весьма энергичная вдова, питая нежную страсть к молоденьким юношам, решила устроить своё семейное счастье при помощи ваших снадобий и заговоров. Юношу, страстно любившего одну девушку, напоили зельем и в бессознательном состоянии привезли сюда. Вы кое-что умеете, пани, признаю — после ваших трудов восемнадцатилетний парень таскался за сорокапятилетней вдовой, как телок за мамкой. Вот только семейное счастье той панны длилось недолго: брошенная девушка утопилась, а узнав об этом, несчастный парень преодолел заклятье, убил вдовушку и поджёг дом, где и сгорел сам. Итог — три трупа на вашей совести, ещё три.

— Этого никто не видел! Это невозможно доказать! Вы никогда не сможете это доказать!

Первей снова печально улыбнулся.

— Я не собираюсь ничего доказывать, я же не королевский прокурор. Я всего лишь Исполнитель.

Первей встал. Мерзко, как мерзко… А может, ослушаться? Рубануть её с оттягом, или прямой удар мечом в солнечное сплетение… Или в горло…

Бесполезно. Он хорошо знал это — бесполезно пытаться изменить условия Приговора. Ничего толкового из этого не выйдет, и жертва умрёт куда жутче, и самому потом будет так худо, что и не передать…

— Раздевайся! — бросил он колдунье. В глазах молодой женщины мелькнуло удивление, сменившееся отчаянной надеждой. Она встала, сбросила с плеч платок, не торопясь развязала пояс — юбка упала на землю. За ней скользнула вышитая рубаха, и молодая женщина уже стояла перед ним, нагая, и высокие груди вздымались тяжко, целясь в него сосками. Колдунья уже улыбалась, дразняще-загадочно.

— Я готова искупить свою вину, пан рыцарь, вы не пожалеете.

* * *

— А-ах, коханый мой…

Пани Эльжбета ворковала, страстно изгибаясь, стараясь разогреть пана рыцаря. Она действительно была очень хороша в постели, эта пани, вот только Первею было всё равно. Он огуливал её ровно и мощно, как бык корову — никаких ласк и поцелуев, тем более никаких нежных слов. Работа, такая работа.

Закончив, Первей встал и начал одеваться. Колдунья смотрела на него, притихнув — что-то почуяла?

— Не убивай меня… — вдруг хрипло попросила она.

Рыцарь промолчал. Обул сапоги, сел на лавку. Привычно сосредоточился, чувствуя, как по телу побежала дрожь.

— Спи!

Да, колдунья, даже вот такая самоучка — это вам не дубообразные лесные разбойники. Пани Эльжбета сопротивлялась гипнозу, выскальзывая, как угорь, и когда она всё-таки уснула, Первей сам готов был свалиться под лавку. Ну и денёк… Сперва разбойнички, теперь вот это дело… Всю ману сжёг, и когда ещё восстановишься теперь… И спать сейчас нельзя, вот проклятье!

Пани Эльжбета уже спала, дышала ровно и тихо, как ребёнок. Её веки чуть трепетали во сне, лицо разгладилось, и она выглядела удивительно красивой и какой-то невинной. Возможно, сейчас её ещё можно спасти, если как следует сделать спринцевание…

Когда рассвет забрезжил за окном, Первей встал и собрался выйти, не попрощавшись. Он уже открыл дверь…

— Спасибо тебе…

Колдунья смотрела на него, кутаясь в свой платок, наброшенный на голое тело.

— За что?

— Ты не убил меня.

Первей улыбнулся горько. Как мерзко, как гадко на душе…

— Я убил тебя. У тебя, правда, есть выбор — ты можешь испробовать на себе те зелья, которыми спровадила на тот свет этих женщин, или, к примеру, утопиться, как та девушка. Ты вольна выбрать свою смерть, у тебя есть немало времени. Но ты можешь и просто ничего не делать. Ты знаешь, что такое внематочная беременность?

Глаза колдуньи остекленели от ужаса, но это только на несколько вздохов, а затем в них протаяла ненависть.

— Будь ты проклят…

Рыцарь молча вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Разумеется. Он проклят, давно и надолго.

А может быть, навсегда?

* * *

— … Нно, стоялые!

Возница вовсю понукал волов, но «стоялые» отнюдь не собирались торопиться. Животная мудрость подсказывала — пока солнце не начало клониться к закату, торопиться ни в коем случае нельзя, не то получишь на свой горб новую поклажу.

Неуклюжая сельская колымага-двуколка, с грубо сработанными колёсами, которые с некоторым натягом можно было признать круглыми, лениво ползла по разъезженной дороге, вьющейся среди куцых полей и густых перелесков. Возница, вертлявый мужичонка в разбитых опорках и поношенной одежде с типичным для здешних мест именем Янек, был рад попутчику. Сразу видно, парень из бывалых, и меч при нём, и сапоги — боец… Не так уж спокойно нынче на дорогах, чтобы пренебрегать какой-никакой защитой. Да и разговор в дороге дело не последнее.

— … А ещё в наших краях знамение было — хвост огненный в небесах, во! Ну, народ и давай размышлять, к чему — к войне ли, к голоду или к мору великому. Войны, слава те Господи, в ту пору не случилось, и урожай вроде как ничего… А вот мор промеж скотины случился изрядный…

Первей, удобно устроившись поверх мешков с зерном, внимал болтовне возчика, в нужных местах кивал головой и цокал языком, изображая полное понимание и где-то даже сочувствие. Ну разумеется, знамение… Конечно, Господь создал небесное чудо, комету, исключительно для того, чтобы предупредить пару сотен деревенских олухов о том, что надо тщательнее ухаживать за скотиной, не то передохнет…

— … А здешний пан Якуб Брановецкий о ту пору женился на немке, из самого Бреславля. Высокая, худая, и нашего брата — что чеха, что поляка, что мазова со словаком — не любит крепко. Сам-то пан смолоду был ничего, вспыльчив, да отходчив. Мужики вспоминают — бывалоча, рассердится, вспыхнет как порох, и ну всех подряд пороть. А то поскачет с челядью в местечко, жидов наловит да и устроит им суд вроде как. «Пошто, говорит, Христа распяли? Отвечайте, сволочи!». А что они ответят, скорняки да портные? Ну и велит им сечь друг друга во славу Господа нашего — сами, слышь, друг друга, вот потеха-то… А назавтра другой человек — улыбается, мол, не держите зла на шутку, и дарю вам недоимку, сапоги за то целуйте…

Первей слушал, кивая. В ту пору он ещё не перестал удивляться, насколько точно всё знает Голос Свыше, ведущий его. Всё так и было сообщено — буен, необуздан и самодур, но смолоду был лучше и порой совершал не совсем поганые поступки.

— … Это немка его испортила, Эльза та треклятая, — продолжал повествование Янек, ёрзая на сиденьи — затёк зад, очевидно… — Ну и пить стал без меры, это тоже… Причём, слыш-ка, что удумал: протянет верёвку поперёк дороги, слезай, приехали… Если благородный человек, тащит к себе в замок, пей-гуляй, пока пан не отпустит… Так-то соседи с ним и знаться перестали — зарубит ещё во хмелю…

— А если простой мужик попадётся? — спросил Первей.

— Ну… тогда как Бог даст. Может, чарку нальёт да сплясать заставит, а то сапоги вылизать велит…

Рыцарь сочувственно поцокал языком.

— Нелегко вам живётся тут, как погляжу.

— А где мужику легко, добрый пан? Да мне-то ладно, я за монастырём приписан…

— А как панёнок у него? — внезапно переменил тему Первей.

Янек поперхнулся. Помолчав, осторожно спросил.

— Пан рыцарь знает молодого пана Зигфрида?

— Сам не знаю. Однако слава далеко идёт, — прищурился рыцарь.

Возчик оглянулся так, будто за ними по пятам рысила стая волков.

— Не к ночи будь помянут он, тот паныч Зигфрид, да не обидится на меня пан рыцарь за такие слова. Не ангел папаша его, и мамаша ну чисто змея, да только оба они уже сыночка боятся вроде как. А ведь всего-то тринадцать годков… Мужики здешние крестятся да молятся по ночам — что-то будет, когда вырастет молодой панёнок…

Первей усмехнулся. Всё правильно, всё верно… Вероятно, молитвы местных поселян были таки услышаны.

И потому он здесь.

Дорога между тем углубилась в чащу, солнце, понемногу клонившееся к закату, скрылось за верхушками деревьев, и под лапами тёмных елей, подступавших к самой обочине, уже копился сумрак. Где-то заорал ворон, зловеще захохотала невидимая лесная птица. Возчик, придавленно втянув голову, замолк, и только негромкий скрип плохо смазанных колёс нарушал теперь настороженную тишину леса. Да уж, подумал Первей, только люди определённого склада могут жить в чаще ельника…

— Ну вот и замок, — вполголоса произнёс Янек, ещё сильнее втягивая голову в плечи.

Да, открывшееся взору строение могло с полным правом носить титул замка, а не просто укреплённой усадьбы. Четыре угловых башни под остроконечными свинцовыми кровлями щерились узкими бойницами, в серых стенах ни одного наружного окна… Даже мост через худосочный лесной ручей, огибающий замок, был не простой, а подъёмный, на цепях, уходивших в недра коренастой надвратной башни. Должно быть, в памяти строителей этой обители ещё свежи были страшные дни монгольского нашествия. Во всяком случае, без артиллерии этот замок не так просто взять даже полку королевских кирасиров.

И над всем этим возвышался самый что ни на есть настоящий донжон. Тот самый, так явственно увиденный Первеем в своём вещем сне.

Подъёмный мост начал неспешно, со скрежетом опускаться, тяжело лёг на гранитный предмосток, звякнув цепями. Ворота, напротив, распахнулись на удивление бесшумно — вероятно, петли бронзовые, мельком подумал рыцарь. С лязгом поползла вверх решётка. Первей усмехнулся. Сразу видно, тут живут открытые и весёлые люди…

Повозка нырнула в низкий зев надвратной башни, как в глотку великана, и очутилась в узком ущелье внутреннего двора, выложенного каменными плитами.

— Тпррр, стоялые! — скомандовал возчик, натягивая вожжи и оглядываясь. Откуда-то из недр замка звучал бубен, нестройно ревели песню пьяные голоса — слова разобрать было невозможно.

— А, Янек… — к вознице подошёл седоусый коренастый человек. — Привёз?

— Ну неужто просто так приехал? — бледно улыбнулся Янек.

— А это кто? — человек, судя по манерам, не то дворецкий, не то ключник, разглядывал Первея, как разновидность груза.

— Попутчик… О, здравствуйте, высокородная пани! — возчик согнулся в поясном поклоне.

Высокая дама, затянутая в чёрное, стояла на пороге, разглядывая новоприбывших цепкими холодными глазами. Ходить в чёрном при живом муже…

— Здравия желаю, достопочтенная пани Брановецкая! — вежливо склонил голову рыцарь. — Позвольте представиться — Бронислав Яблонский, странствующий рыцарь, прежде состоявший на королевской службе.

Достопочтенная пани скользнула глазами по лицу и ногам рыцаря, и взгляд её чуть смягчился.

— Не думаю, что после Кракова или Варшавы вас вдохновит эта дыра, пан Яблонский, но тем не менее рада приветствовать гостя.

Дверь, явно ведущая в подвал, окованная ржавыми железными полосами, с лязгом распахнулась, являя дневному свету колоритную фигуру — одетый в роскошный, но порядком засаленный наряд могучий мужчина с оплывшим от пьянства лицом, заросшим неухоженной бородой.

— А-а, Янек, чтоб твою матушку черти в аду сношали без продыху! Привёз?

— Так есть, ясновельможный пан!

— А это кто? — ясновельможный пан перекатил мутные буркалы на рыцаря.

— Добрый день, пан Брановецкий. Моё имя Бронислав Яблонский…

— А-а, благородный пан рыцарь! — медведем взревел пан Брановецкий. — Рад приветствовать! Эй, Брашек, неси-ка серебряную чару пану рыцарю! Прошу к столу!

— У вас какой-то праздник? — вежливо улыбнулся Первей.

— А у меня всегда праздник! Это вот у неё, — тычок рукой в сторону супруги, — каждый день траур!

Ну что же, подумал Первей. Обычное дело, если у супруга каждый день праздник…

* * *

— … Ты мне понравился, пан Бронислав! Всё, решено — остаёшься в гостях! Нет, нет, и слушать ничего не хочу!

Пан Брановецкий обнял дорогого гостя, достаточно крепко, чтобы тот не ускользнул. Он был уже не просто пьян, а пьян до изумления. Первей повидал на своём не столь уж долгом веку немало подобных поклонников Бахуса, над которыми в силу ежедневной привычки хмель уже не имел полной силы. Даже адская смесь перцовки с пивом не лишила пана способности стоять на ногах… ну а мозгов он лишился, очевидно, гораздо раньше.

— А давай споём, пан Якуб! — совершенно по-свойски и достаточно пьяным голосом заявил рыцарь, несколько ослабляя медвежью хватку хозяина на своих плечах.

— А давай!

Первей затянул старую солдатскую песню, которую знали многие наёмники в здешних местах, где немецкая речь уже ходила почти наряду с польской. Гости пана Брановецкого, пяток безземельных и вконец спившихся шляхтичей, принялись подпевать, кто во что горазд, хозяин тоже ревел медведем — короче, веселье до краёв.

Обширное полуподвальное помещение являло собой картину если и не самой преисподней, то по крайней мере её преддверия. Дубовый стол, заваленный блюдами и объедками, лужа на полу, в которой валялся тамбурин, и радостно взвизгивающая его владелица, которую совершенно пьяный шляхтич вдохновенно щупал между ног — судя по его виду, на более решительные деяния он был уже не способен. Вся картина освещалась факелами на стенах и огнём очага, в котором горело кое-как засунутое бревно. Порядки у пана Брановецкого были строги — позади гостей сновал малый с кувшином, доливая вино сидевшим за столом так споро, что дно увидеть можно было только на мгновение. На тот случай, ежели гость в простоте душевной решал избежать чрезмерного винопития, выплёскивая вино под стол, там сидел второй юноша, ловко восполнявший потерю. Просто же отказаться поднимать чашу во здравие хозяина никто не решался — ибо никто не играет с огнём в пороховом погребе.

Впрочем, эту задачу Первей решил сравнительно легко. Малому с кувшином он сунул мелкую монетку, одновременно незаметно нащупав мошонку отрока и ласковым шёпотом пообещав ему навсегда решить проблемы с девицами, ежели он будет наливать ему неразбавленное вино. Со вторым виночерпием, обосновавшимся под столом, он поступил ещё проще — без лишнего шума поймав за нос крепкими пальцами, влил в судорожно раскрывшийся рот полную чашу, после чего сметливый малый больше не повторял попыток пополнить кубок рыцаря.

— М-молодец, Бронислав! Вина! Все пьют!

— Твоё здоровье, Якуб!

— Да, я тако-ой! — хозяин замка уже мотал головой не хуже вола, но сидел довольно прямо.

— А теперь нашу, польскую! — требовательно возвысил голос пан Якуб.

— А давай! — не стал спорить Первей.

Выбранная паном для исполнения песенка была столь похабной, что её постеснялись бы петь даже в самой грязной корчме, но по счастью сие творение оказалось рыцарю известно, и он старательно подпевал хозяину замка вместе с остальными гостями.

— Браво! — первым крикнул рыцарь, и гости подхватили, — Браво, браво!

— А ну, вина! Все пьют!

Далее последовала песня не то пиратов, не то просто разбойников — впрочем, Первей не особо вникал. Сейчас главное, слить как можно больше вина под лавку.

— … Знал бы ты, Бронтек, каку-у-ую змею-у-уку я пригрел на гр-руди своей… — жарко дышал в самое ухо пан Брановецкий. Рыцарь сочувственно-пьяно кивал головой.

— Зато сын есть у тебя…

— Да… Сын… — пан Брановецкий враз как-то сник, и шум за столом стал утихать. — Сын, это да… Зигфрид, он… он…

Пан Якуб исподлобья оглядел притихших гостей налитым кровью взглядом.

— Вот скоро уже… подрастёт… и тогда — вот! — пан сжал пальцы в немалых размеров кулак. — Вот все где у него будут! И сам герцог… и… ик… король…

* * *

Вода в бочке была довольно затхлой, но рыцарь снова старательно напился и в очередной раз сунул в рот два пальца, прочищая желудок. Ну, пожалуй что и хватит…

Острый запах нашатыря ударил в нос, окончательно возвращая мозгам ясность. Вздохнув, Первей завинтил колпачок крохотного флакончика, спрятал его в карман и огляделся.

Глубокая безлунная ночь царила над замком, и если бы не скудный огонь, горевший в железной корзине на сторожевой площадке надвратной башни, вряд ли обычному человеку удалось бы разглядеть даже собственную руку, поднесённую к самому носу. Вдобавок с неба посыпался мелкий, занудный дождь — в точности так, как и предсказывал Голос Свыше. Ну что же… Дождь, это даже хорошо, дождь скрадывает негромкие звуки… Пора работать.

«Я готов. Что дальше?»

Недолгая пауза, и вот уже звучит в голове шелестящий бесплотный голос.

«Сперва собака»

Здоровенный кобель, звеневший цепью в углу, был зол — из-за этих гостей его держат на цепи, в то время как чужаки безнаказанно бродят по двору, пьяно рыгают и мочатся у стены… А, вот этот сейчас точно останется без штанов!

Первей сосредоточился, по телу пробежала волна дрожи, сменившаяся холодком. Пёс сдавленно заскулил. Надо, пёсик, надо…

Когда кобель уронил голову на лапы и ровно задышал, Первей сам едва перевёл дух. Рукавом утирая пот со лба. Да, в ту пору даже несложное колдовство давалось с таким трудом… Однако приём «спящая собака» он освоил едва ли не в числе первых. Иначе просто невозможно работать.

«С собакой всё»

«Возьми топор, он справа на колоде»

Небольшой аккуратный топор оказался в точности на том месте, где и указал Голос Свыше. Колода в темноте смутно белела перьями и пухом — очевидно, на этом месте повар обезглавил сегодня немалое количество безвинных кур и гусей.

«Сделай вид, что вернулся. Хлопни дверью, но внутрь не заходи»

Бормоча и невнятно напевая под нос, рыцарь побрёл назад, слегка пошатываясь. У самой двери он натянул на лицо чёрный платок, оставив открытыми только глаза, громко лязгнул дверью и тут же присел на корточки, совершенно растворившись во мраке дверного приямка. Стражи на башне проводили его беглым взглядом и отвернулись — эка невидаль, очередной гость пана, перебрав, просвежился возле лошадиной поилки и вернулся к столу…

«Теперь быстро!»

Рыцарь бесшумно метнулся вдоль стены и распластался по поверхности уже другой двери — той, что вела в донжон. Стражники беседовали о чём-то, вяло жестикулируя, и не заметили маневра. Теперь главное — не делать лишнего шума и резких движений. Первей хорошо знал, как трудно заметить неподвижную тёмную фигуру на фоне тёмного прямоугольника дверного проёма, когда перед носом у тебя горит яркое пламя.

Отмычка вошла в скважину, словно родной ключ. Замок оказался не слишком сложен, и спустя несколько мгновений рыцарь осторожно пошевелил дверь. Петли негромко скрипнули, словно предупреждая — не так это просто, чужак!

И в этот момент с шумом распахнулась дверь кухни. Сомневаться было уже некогда — Первей рывком приоткрыл створку двери и нырнул внутрь. Привалившись к стене, снова отёр пот со лба. Одно дело тлеющие головёшки на сторожевой площадке башни, и совсем другое факел во дворе — тут не поможет никакой чёрный платок…

«Вперёд и налево» — снова звучит в голове бесплотный голос. — «Там лестница»

… Он крался по тёмным переходам, как тать, и топор только подчёркивал сродство. Меч остался внизу, убаюкивать бдительность пана Брановецкого. В принципе Первей мог изловчиться и выйти с мечом, но Голос Свыше настоял на таком варианте. К тому же сегодня ему понадобится именно топор.

«Внимание, приготовься»

Цоканье когтей по каменному полу приближалось, и не нужно было иметь дар предвиденья, чтобы сообразить — по следу рыцаря идёт собака. Ну или на данный момент собака, если быть абсолютно точным…

Чёрный как уголь пёс скалил зубы, казавшиеся в темноте неестественно-белыми, как будто светящимися призрачным фосфорическим светом. Ещё страшнее светились его глаза, налитые изнутри тлеющим адским огнём. И он молчал, что довольно необычно для собаки, встретившей ночью в родном доме чужого человека. Однако рыцарь очень хорошо понимал его, этого пса — не совсем пса, если быть точным… Им обоим сейчас менее всего нужен был лишний шум.

Зверь прыгнул вперёд молча и страшно, как чёрная молния, и в тот же момент рука человека послала навстречу топор. Собаки по природе своей заметно ловчее людей, и тренированному псу совсем несложно уклониться от нескоро летящей стали — это же не арбалетная стрела… Вот только Первей точно знал даже не то, что попадёт, но и куда именно.

Чёрный пёс рухнул на пол, скребя передними лапами, в то время как задние беспомощно волочились за непослушным телом. Ещё миг, и облик покалеченного зверя начал стремительно меняться — шерсть на голове потеряла угольную черноту, протаяла золотистым пятном, пальцы передних лап вытягивались на глазах, утрачивая когти…

Тяжело дыша, рыцарь смотрел на хрупкого белокурого отрока, бессильно царапающего ногтями каменные плиты пола. Между лопаток проступала бурая сукровица — хребет перебит… Ничего не осталось от прежнего звериного облика. Вот разве только глаза.

— Чего смотришь, сволочь… — прошипел подросток, сверля своего победителя взглядом. — Добей!

«Всё, уходи» — шелестит в голове бесплотный голос.

Не сводя взгляда с покалеченного оборотня, Первей сделал назад шаг, другой…

— Добей… слышишь… — отрок смотрел теперь иначе… можно поклясться чем угодно — оборотень смотрел с мольбой! — Добей… будь человеком…

И внезапно Первей решился. Шагнул вперёд, коротко взмахнул топором…

Дикая боль пронзила внутренности, сменившись ужасной рвотой. Наверное, так чувствуют себя казнимые, которых вынуждают выпить уксусную эссенцию, мелькнула в голове мимолётная мысль… или серную кислоту?

«Кто. Тебе. Велел?!» — шелестящие бесплотные слова впечатываются в мозг поодиночке, подобно раскалённому тавру.

«Я сделал… я убил исчадье ада….»

«Ты идиот! Ты убил будущего учёного, опередившего бы своё время на сотни лет!»

«Зато…я … человек…» — теперь Первей хрипел и царапал камень ногтями, в точности так, как полминуты назад это делал убитый оборотень. — «Нельзя… его было… оставлять… так… это… бесчеловечно…»

Боль наконец утихла, сменившись страшной тоской и пустотой.

«Вставай… рыцарь. У нас мало времени, нужно уходить»

Привычка подчиняться указаниям Голоса всё-таки подняла его с пола. А зачем, мелькнула в голове пустая, отрешённая мысль… Сейчас прибегут люди с мечами и алебардами, и всё будет кончено… он освободится от этой ужасной пытки, которую дураки называют словом «жизнь»…

«Твой долг громаден, и сейчас он ещё вырос! Если ты сейчас сойдёшь с круга… да двигайся же, наконец!!!»

* * *

Ёж оказался большим и жирным — не фазан, конечно, но после ужей и лягушек настоящий деликатес… Первей сглотнул слюну, обозревая пиршественный стол, развёрнутый на листах мать-и-мачехи, заменявших по мере сил скатерть вкупе со столовым сервизом. Горка малины, горка смородины, дикие груши и два десятка белых грибов, насаженных на чуть обуглившиеся веточки — неплохо, совсем неплохо…

Самым трудным оказался первый день — собственно, даже не день, а ночь. Умение видеть в темноте сослужило рыцарю неплохую службу, но всё равно одолеть без отдыха почти шестьдесят вёрст — тяжкое испытание даже для идущего налегке бывшего солдата… Иначе было нельзя, утверждал Голос Свыше, и оказался как всегда прав — только за Одрой погоня с собаками потеряла след… Дальше стало проще. Отоспавшись в каком-то буераке под выворотнем, любезно указанным в качестве места для отдыха всё тем же Голосом, Первей двинулся к чешской границе, передвигаясь в стороне от торных дорог и только в тёмное время, благо ночи на излёте августа были уже достаточно долгими.

«… вот так, рыцарь. Если бы не твоя глупость, всё было бы иначе. Увечье изменило бы его, и вместо сатанистских опытов с превращением в вервольфа и прочих подобных он занялся бы настоящим делом. Сперва ища спасение от своего недуга, а потом уже просто…»

«Не могу поверить, что дьявол может стать ангелом»

«Он не был дьяволом, и не стал бы ангелом. Он стал бы просто человеком. Великим человеком. Он стал бы великим и будучи здоров, но это было бы совсем иное величие — холодное и страшное, сродни величию Тамерлана»

Первей хмуро молчал.

«Ты проявил человечность, рыцарь, и это смягчает твою вину. Но ты проявил её не там и не так. Он ушёл с большим долгом. Избавив его от сиюминутной боли, которую этот Зигфрид вполне заслужил, и страданий неподвижности, судить о заслуженности которых не мне и тем более не тебе, ты обрёк его на страдания в следующем круге, и, возможно, более тяжкие. Я уж не говорю о многих тысячах больных, которые могли встать на ноги благодаря этому человеку. Благими намерениями обычно мостятся дороги в ад, особенно когда намерения эти не подкреплены хоть какой-то работой ума»

Теперь Первей смотрел в землю.

«Я не гожусь для этого. Я предупреждал, я не могу…»

«А вот это уже решать не тебе и не мне, что мы можем и на что годимся. Но мы должны попытаться»

«Мы?» — Первей перевернул в костре обмазанного глиной ежа, поворошил угли.

Ответа не последовало, и по опыту прежних бесед рыцарь понял — его не будет. Голос на то и Голос, что говорит только необходимое для понимания сути дела…

Да, в ту пору это было именно так.

* * *

Первей мотнул головой, отгоняя воспоминания, и остановился, как вкопанный, созерцая ворота корчмы. Да уж… Как там гласит народная мудрость насчёт барана и новых ворот? Ещё немного, и результат будет достигнут — только в отличие от четвероногих баранов бывший пан рыцарь будет всё время улыбаться…

* * *

— Я вижу, пан рыцарь провёл неплохую ночь. Должно быть, пани Эльжбета и вправду не так ужасна? — хозяин корчмы улыбался озорно-добродушно. — Только гроши пана рыцаря я не верну, не обессудьте. Комната простояла в ожидании всю ночь, хотя в корчме полно постояльцев.

— Пустяки — Первей улыбнулся — И вы правы: пани Эльжбета вовсе не так ужасна. Только теперь это уже не имеет никакого значения.

* * *

… Конь шёл ровным, скользящим шагом, буквально баюкая седока. Более того, Первею порой казалось, что Гнедко сам знает, куда везти своего хозяина. Золото, а не конь. Первей усмехнулся, вспоминая. Подумать только, такой конь — и достался ему за бесценок. Практически даром. А всё Голос…

* * *

— Спасибо, любезный. Дальше я пешком пройдусь. Удачи!

— Вам удачи, добрый пан!

Получив серебряную монетку, возчик хлестнул пегую кобылу, и телега, гружёная горшками и каким-то ещё немудрёным сельским товаром, покатила дальше, оставив Первея на пыльной улице местечка, которое всеведущий Голос назвал Гусеницы, хотя, по мнению рыцаря, какое-либо название для подобных дыр вообще непозволительная роскошь. Он оглядел сонную улочку, вьющуюся меж плетней и частоколов, с вырытой от души сточной канавой, больше смахивающей на небольшой овраг. М-да… Если и есть в таких местах признаки жизни, то только вокруг корчмы — куда, собственно, и надлежало направить свои стопы Исполнителю. Причём немедленно, судя по положению солнца. Голос, он врать не будет…

Признаки жизни возле корчмы имелись. Ещё издали Первей увидел небольшую толпу, явно привлечённые каким-то зрелищем. И лишь подойдя ближе, в который раз подивился — надо же, до чего точен Голос… Ну вот и цель его путешествия в это забытое Богом местечко.

— …Убью проклятую тварь! У-у, поганая кляча!

Пьяный водовоз нещадно бил коня, запряжённого в ослизлую бочку, каким-то суковатым дрючком, от которого на теле коня оставались кровавые следы. Конь, похожий на скелет, уже даже не пытался лягаться — силы кончились. Первей увидел его глаза и содрогнулся — так велико было в них желание, чтобы наконец всё кончилось. Жажда смерти.

Первей разглядывал мужичка с брезгливым любопытством. Подумать только, и на это вот насекомое — отдельный Приговор… Ладно.

— Почтенный, сколько стоит ваш конь? — услышал он свой голос как бы со стороны.

Водовоз опустил свой дрючок, отдыхиваясь.

— Так это… пан, не знаю как вас… добрый коник-то, самому надоть…

— Я спросил — сколько?

Зеваки затаили дыхание. Вот интересно, как такие тупые, бессмысленные люди, всю свою сознательную жизнь ошивающиеся возле кабака, чуют интересные события? Печёнкой, или задницей, или чем ещё? Мозгами — так это вряд ли, какие у этих мозги, со всех разом на одну порцию с горошком не наберётся…

Возница опёрся на дрючок, наморщил лоб, изображая усилие мысли.

— Так что, два злотых, и забирайте.

Зеваки загомонили. Два золотых за такую заморённую клячу — неслыханно!

— А ты не подавишься? — насмешливо поинтересовался Первей.

Возница хитро прищурился.

— Так ить я не настаиваю. Самому надобен конь-то, не хотите, как хотите. Два злотых будет самая правильная цена.

Первей достал деньги. Глаза водовоза расширились, ловя маслянистый блеск золота.

— Держи.

Кадык ходил ходуном, но пьяница смог взять себя в руки.

— Я передумал, добрый пан. Четыре. Четыре злотых, и забирайте прямо тут.

В толпе возник ропот, послышались возгласы возмущения. Первей не повёл ухом, достал ещё два золотых.

— Теперь ты точно подавишься.

Он кинул монеты водовозу, и мужичонка, не поймав их на лету, принялся алчно выхватывать золото из дорожной пыли. Первей между тем молча выпряг гнедого из водовозной бочки, взглянул в лиловый глаз коня, успокаивающе, легонько похлопал по телу — атласная кожа со следами недавних побоев отозвалась крупной дрожью. И вдруг конь, словно почуяв избавление от ежечасной муки, мягко ткнулся губами в руку Первея и тихонько, благодарно заржал.

— Э-эй, пан, не знаю, как вас… Так дело не делается. Десять. Десять злотых стоит коник-то…

Первей чуть взглянул, искоса.

— Ну зачем тебе десять злотых, дурак? Ты и один-то пропить не сумеешь.

— Я? Не сумею?! Пропить?!! — похоже, Первей ущемил самое дорогое в душе пьянчуги.

— Пошёл вон, быдло!!! — рявкнул на него рыцарь, не желая более сдерживаться.

Мужичок, похоже, смекнул, что далее лезть на рожон не стоит. В конце концов, четыре золотых деньги весьма и весьма немалые, да что там — целое состояние для такой дыры. Махнув рукой, бывший водовоз устремился в корчму. За ним тут же гурьбой потянулись любители халявной выпивки.

Первей между тем внимательно осмотрел коня. Несмотря на крайнюю истощённость, в коне отчётливо просматривалась родовая стать — высокие, сухие бабки, широкая мускулистая грудь, лебединый изгиб шеи.

— Ничего, ничего, Гнедко, — шептал Первей имя, само лёгшее на ум, — мы с тобой ещё — ух!..

Он скормил коню весь каравай хлеба, и зашёл в корчму, чтобы купить ещё. Мужичок, продавший ему коня, уже сидел в окружении кувшинов и баклаг, стуча кулаком по столу, что-то вещал добровольным зрителям, готовым внимать любому бреду до тех пор, покуда на столе есть хоть капля вина.

Первей привычно сосредоточился, по телу пробежала волна дрожи, сменившаяся вроде как холодком… Всё.

Бывший водовоз поперхнулся вином, закашлялся. Кто-то из доброхотов похлопал его по спине, но это не помогло — похоже, мужичок подавился надёжно. Он хрипел, судорожно пытаясь протолкнуть в лёгкие хоть толику воздуха — бесполезно. Синеющими на глазах пальцами он ещё царапал столешницу, но в расширенных нестерпимой мукой зрачках уже плавало понимание — это всё. Конец жизни.

Первей повернулся спиной к валящемуся под стол бездыханному, хотя ещё и живому телу, и невозмутимо спросил у хозяина шесть больших караваев хлеба. Нет, восемь — ему надо как следует накормить коня. Хозяин только взглянул ему в глаза, и больше не издал ни звука. За спиной рыцаря суетились какие-то люди, пытаясь извлечь из-под лавки неудобно застрявший свежеиспечённый труп, а Первей невозмутимо отсчитывал мелкие монеты, и рука хозяина, принимавшая деньги, сильно дрожала.

* * *

Конь негромко заржал, и рыцарь встряхнулся в седле, возвращаясь из воспоминаний в реальность. Дорога уже не была безлюдной, навстречу проскакали трое всадников, вдалеке полз немалых размеров обоз. Дальше тянулись домишки предместий, по мере приближения к городским стенам лепившиеся друг к другу всё плотнее. А за приземистыми стенами в гуще зелени виднелись строения славного города Киева, и над всем этим медленно, тягуче плыл далёкий колокольный звон.

И уже на самом горизонте синела бескрайняя полоса неба, опрокинутого на землю — великая река Днепр…

Первей почмокал, и Гнедко послушно ускорил шаг. В ближайшие дни в этом славном городе у хозяина будет масса работы.

* * *

— … Право, я и не знаю, что ответить тебе, батюшка… Бедно мы живём, сам видишь.

Старушка была явно искренне расстроена. Действительно, бедность тут виднелась во всём — низенькая белёная хатка, крытая потемневшей соломой, заметно обветшавший плетень с незатейливой калиткой, одежда хозяйки из домотканого некрашеного полотна и явно самодельные лапти…

— Неужто закуток для гостя не найдётся? — улыбнулся Первей как можно более мягко. — Да и Гнедко коровку вашу не стеснит, он парень смирный.

— Так нету коровушки у нас, батюшка, коза только…

— Ну тем более!

— Ну коли так, поклон гостю, — ответно улыбнулась бабуля, светлея лицом. — А как Федот Евграфыч у Клавдии поживает, поясница не мучит более? — спросила, пропуская гостя в хату.

Рыцарь не сдержал улыбку. Надо же, проверяет его бабуля. Всё правильно, всё верно — в нынешние лихие времена осторожность прежде всего… Мало ли что назвался он знакомым свояченицы бабушки Аграфены, Клавдии… Откуда ей знать, бабушке Аграфене, что Голос Свыше может сообщить Первею не только приметы, но и где именно и как болит у мужа свояченицы.

— Да вроде не жаловался он на поясницу-то. Вот с гузном нелады у него, это да. К тому же не Федот он вроде как, а Фёдор, да не Евграфыч, а Евстигнеич.

Хозяйка окончательно смутилась.

— Ну, давай ино коня-то твоего напоим-накормим, Первей… прости, как по-батюшке-то, не упомнила…

— Северинович, — вновь улыбнулся рыцарь.

— То-то я и вижу — из коренных русичей ты ликом, даром что платье немецкое.

Хлопнула калитка, и во двор не вошла даже, а влетела босоногая девушка с пустой корзинкой.

— Ой, бабуля, глянь, сколько выручила… Здрасьте, господин! — смутилась она, обнаружив гостя.

— Здравствуй, Мария, — улыбнулся ей рыцарь.

— Как знаешь её, батюшка? — удивилась старушка.

— Так Клавдия ваша и упоминала, — теперь Первей улыбался совершенно бесхитростно.

Мария, смутившись окончательно, проскользнула в хату. Рыцарь проводил её взглядом. Ну вот и первое действующее лицо в деле, ради которого он прибыл в сей город. Ниточка от клубка… А впрочем, обо всех этих тонкостях пусть думает Голос. Он всего лишь Исполнитель.

* * *

— … Это ж надо, чего на белом свете делается, тц-тц-тц!

Солнце било в единственное оконце о девяти стёклышках, судя по виду и размеру, бывших некогда частями довольно крупной посудины. Бабушка Аграфена, Мария и Первей сидели за чисто выскобленным столом, уставленным глиняной и деревянной посудой с немудрёным угощением, причём рыцарь, как и положено вежливому гостю, развлекал хозяек разнообразными новостями из внешнего мира. Бабушка ахала, внучка блестела глазами — вот, оказывается, сколько всякого интересного происходит среди людей…

Стукнула калитка, грузные, уверенные шаги протопали по двору. Собаку бабушка и внучка не могли себе позволить ввиду крайней бедности — самим бы с голоду не помереть… Ага, похоже, тот самый гость пожаловал… Давно пора!

Четверо мужиков ввалились в хату, не снимая шапок.

— Здорово, бабка Аграфена! — зычно произнёс тот, который впереди, самый представительный, перепоясанный шёлковым кушаком. Бабушка и внучка разом сникли.

— Здравствуй, батюшка Еремей Глебыч… — старушка старалась, чтобы голос не дрожал, но получалось у неё плохо.

— Догадываешься, за каким делом пожаловал? — толстяк оглядел горницу и важно, без приглашения сел на лавку. — Должок за тобой, бабка, и за Марией тоже. Все сроки вышли.

— Нет у нас сейчас, Еремей Глебыч…

— Ну, на нет и суд есть, — переиначил поговорку толстяк. Повозившись, достал из-за пазухи свиток плотной бумаги, развернул. — Читай, коли грамотная.

Аграфена Лукинична дальнозорко всматривалась в грамоту, шевеля губами. Внезапно ойкнула и побледнела, как полотно.

— Кабальная запись… да что же это… ведь не было такого уговора, Еремей Глебыч!

— Раз бумага есть, то и уговор тож. Твоя закорючка внизу стоит?

— Не было такого! Ты сам туда вписал опосля!

— А ты докажь! — возвысил голос Еремей. — У меня эвон, послухи есть! [1] Так что собирай свою девку, у меня в дому жить станет. Ну а ты тут пока обретайся, вплоть до моего распоряжения. Вот так-то, Аграфена!

— Лукинична, — негромко подсказал Первей, чуть улыбаясь.

— А это кто ещё? — воззрился на него ростовщик, будто только заметил. Рыцарь вздохнул, медленно встал, взял с лавки меч в ножнах, привычно перекинул за спину.

— Думаю, мы сейчас всё это дело уладим. Ведь так, Еремей Глебыч?

Взгляды встретились, и Первей привычно вошёл в разум ростовщика.

— Не слышу ответа!

— Да… — твёрдым, вполне даже естественным голосом ответил Еремей.

— Ну вот… Однако, думаю, уладим мы всё это не здесь. Айда к тебе на двор, Еремей Глебыч, там и рассчитаемся. Аграфена Лукинична, зови-ка соседей — эти послухи от Еремея Глебыча, у тебя же свои должны быть, для надёжности.

— А Мария? — хлопая глазами, ошарашено спросила бабуля. — Она как же?

— Ну и Марию с собой возьми, — чуть улыбнулся рыцарь. — В таком деле каждая пара глаз не лишняя. Всё должно быть честно.

* * *

— … Вот это долг, это рост на него, а это вот пеня. Считай, Еремей Глебыч.

Ростовщик принялся считать, зрители же, довольно многочисленные, затаив дыхание следили за процессом. Что ни говори, а созерцание достаточно крупной суммы всегда занятие волнительное, будоражащее кровь и воображение. Впрочем, изначальная сумма долга бабки Аграфены была невелика, однако не шла ни в какое сравнение с суммой начисленных процентов и особенно пени за просрочку уплаты долга.

— Всё так? — чуть улыбаясь, спросил рыцарь.

— Всё так, — твёрдым, ровным голосом подтвердил Еремей. Чуть более ровным и твёрдым, нежели обычно… а впрочем, вряд ли кто-то заметит.

— Неси свои грамоты. Да все неси, какие есть, чтобы без утайки! — потребовал рыцарь, по-прежнему чуть улыбаясь.

— Хорошо, — по-прежнему ровно ответил ростовщик, поднимаясь.

Грамот оказалось много.

— Так, это не наше и это не наше… — рыцарь бегло просматривал документы. — А вот это наше! Ну а теперь составим документ об уплате долга.

Когда все формальности были соблюдены, рыцарь протянул старухе два свитка.

— Вот эту бумагу храни, Аграфена Лукинична. А вот эту в печку. Не перепутай!

— Храни тебя Бог… — бабуля смотрела на него ясно и прямо, и Первей подумал мимолётно — верно, в пору молодости от парней отбоя не было у Аграфены свет Лукинишны… — Храни тебя Бог… — и вдруг бабушка беззвучно заплакала.

— Ну, айда домой, хозяюшки! — поднялся рыцарь. — И тебе крепкого здоровья, Еремей Глебыч. Прощай!

— Прощай… — в тон откликнулся ростовщик, как эхо.

Всю обратную дорогу бабушка и внучка молчали, и Первей был очень признателен им за это. Утомительно выслушивать долгие благодарности, особенно сдобренные женскими слезами.

И только после ужина, когда бабушка и внучка улеглись спать за пёстрой полинялой занавеской, он достал из-за пазухи плотно сложенный квадратик бумаги и развернул. Вчитался в мелкие, плотно уложенные строчки в неверном пляшущем свете лучины, усмехнулся. Бумажка, конечно, выглядела несолидно по сравнению с кабальной записью, украшенной печатью. Однако вне всякого сомнения, уже очнувшийся от наведённого морока Еремей Глебыч отдал бы сейчас всё своё имущество не колеблясь вот за эту писульку. Имущество, кстати, у него всё одно опишут, когда бумажка пойдёт в ход…

— Первей Северинович…

Рыцарь поднял глаза от бумаги. Мария стояла перед ним нагая, с распущенными волосами. Хороша, отстранённо подумал Первей, пристально разглядывая юное тело, по которому гуляли красноватые блики огня. Ох, хороша…

— Не обижай меня, Мариша. К тому же женатый я.

Девушка вдруг шагнула к нему, взяла руку, прижала к левой груди, под которой гулко билось сердце.

— Мне нечего больше дать тебе, Первей Северинович. За себя и за бабушку.

— Я не возьму, Мария, — тихо, серьёзно ответил рыцарь. — Я от чистого сердца помог вам.

— Тогда нам остаётся только молиться за тебя… — очень тихо сказала девушка, отпуская его руку.

— Молитесь, — столь же негромко, совершенно серьёзно сказал Первей. — Мне это очень нужно.

Когда Мария ушла так же неслышно, как и явилась, он лёг на лавку, застеленную овчиной, и усмехнулся. Конечно, чистое сердце, и опять же благородный поступок… И вовсе не обязательно знать бабушке и внучке, что в основе всего представления лежит вот этот листок бумаги. Кстати, Первей так и не понял до конца, отчего нельзя было провернуть всё тихо, без лишних свидетелей. Да и не особо вникал, если честно — это дело Голоса Свыше…

«Потому что иначе у господина прокурора возникнут серьёзные подозрения насчёт тебя и этой бумаги» — звучит в голове бесплотный голос — «И назваться чужим именем на этот раз тоже было нельзя, проверят. Всё должно выглядеть достоверно»

«Тебе видней. Что дальше?»

«Завтра утром вручишь её господину королевскому прокурору. Лично, поскольку городской голова кум этому ростовщику. И обязательно утром, чтобы этот Еремей не успел хватиться пропажи»

«Как именно вручить?»

«Запоминай…»

Лёжа с закрытыми глазами, Первей слушал и слушал шелестящий бесплотный голос.

«…Вопросы есть?»

«Вопросов пока нет. Устал сегодня чего-то, хотя всего и делов было…»

«Завтра, всё завтра! Спокойной ночи»

* * *

В приёмной королевского прокурора было душно и жарко, одинокая муха осатанело билась в зеленоватые неровные стёкла окошка.

— Простите, могу я видеть ясновельможного пана прокурора?

Секретарь окинул взглядом посетителя, по виду мелкопоместного шляхтича, или странствующего рыцаря. А может, и русский дворянин, кто их разберёт теперь… В любом случае, подобный посетитель вполне может обождать.

— Тут очередь, и приём с десяти, — кивнув на сидящих челобитчиков, обливающихся потом на лавках, секретарь снова взялся за перо. Первей мягко придержал его руку. Ошеломлённый подобным нахальством чиновник вскинул глаза, и встретился взглядом с рыцарем.

— И тем не менее, — негромко, но внятно произнёс Первей.

Ни слова не говоря более, секретарь юркнул за обширную дверь морёного дуба и через минуту возник вновь.

— У вас есть пять минут, пан…

— Спасибо, — вежливо кивнул секретарю рыцарь, не утруждая себя титулованием. Незачем.

В отличие от приёмной, в кабинете пана прокурора было прохладно, гулял ветерок и приятно пахло молодыми яблоками.

— Представьтесь, пожалуйста, молодой человек, — хозяин кабинета сидел в расстёгнутом сюртуке, перед ним высилась кипа бумаг самого разного размера и вида. — Что привело вас сюда?

— Моё имя Первей Северинович, ясновельможный пан прокурор, — учтиво поклонился рыцарь. — В Киеве я по своим личным делам, сюда же меня привело одно очень странное обстоятельство…

Он изложил дело коротко и сжато — ровно столько, чтобы стала понятна суть. Приняв участие в судьбе несчастной девушки, пан рыцарь выкупил её долговые обязательств у злого и бессердечного ростовщика, намеревавшегося погубить бедняжку и её бабушку (в присутствии свидетелей, всё честь по чести), и среди полученных бумаг затесалась (ясное дело, совершенно случайно) одна посторонняя записка…

— … Эта случайно оказавшаяся у меня бумага показалась мне настолько странной, что я имел смелость побеспокоить вас.

По мере того, как пан королевский прокурор вникал в суть документа, лицо его меняло цвет — белый, пунцовый, слегка зеленоватый…

— Благодарю вас, пан Первей… Северинович. Вы совершенно правильно обратились прямо ко мне…

* * *

— … Ой, что делалось-то тама, что делалось! Собакой выл Еремей-то, пока волокли до возка!

Соседка честно старалась приглушить голос, сообщая важные новости, но возбуждение брало верх, и бормотание из сеней отчётливо доносилось сквозь закрытые двери. Первей усмехнулся. Как будто могло быть иначе. От судьбы не уйдёшь…

Тем более, когда судьбу эту тебе приносит в руке Исполнитель.

Ещё раз оглядев небогатые пожитки, рыцарь принялся аккуратно укладывать всё в дорожные мешки.

— Уходишь…

Мария стояла, прислоняясь к печке, сцепив пальцы рук в замок.

— Пора мне, — чуть улыбнулся Первей. Уложив последнюю вещь, затянул кожаную тесёмку горловины.

— Скажи… нельзя было их иначе? — внезапно спросила девушка. — У них Станька больной…

Первей внимательно ей посмотрел в лицо. М-да… До чего проницательные девки живут во славном граде Киеве, просто ужас…

— Он сам всё сделал, Мариша. Сам устроил себе судьбину. Я только помог… немного.

* * *

Дорога шла по опушке, дававшей поутру спасительную тень, но сейчас солнце поднялось уже достаточно высоко, и ощутимо жгло спину. Первей чуть усмехнулся. Дорога, опять дорога… Вся его жизнь — вязь дорог, без конца и края.

«А кто-то всю жизнь сидит в своей берлоге, не повидав в этой жизни ничего, кроме родного курятника и огорода» — вливается в мозг шелестящий бесплотный голос.

«Всё хорошо в меру… Слушай, эта девица задала прямой и честный вопрос. Сын за отца не ответчик»

«Когда как… Но сейчас он ответит только за себя»

«Он ничего не сделал, этот Станька…»

«Во-первых, сделал, и во-вторых, ещё больше замышлял»

Первей только кивнул, принимая к сведению. Всё правильно, всё верно. Не ему рассматривать меру вины, а равно и наказания. А уж после того случая, когда Приговор пал на никчёмного возчика…

«Ты полагаешь, что здесь решилась судьба этого ростовщика, и по совместительству предателя. А если я скажу, что вчера решилась судьба десятков тысяч людей? Жителей Подолии, которые не попадут в плен и не погибнут под татарскими саблями. А также самих татар, которых теперь встретят свинцом и железом»

Первей только головой покрутил.

«Нет, не привыкнуть мне к таким масштабам. Давай уже просто — ты говоришь, кого именно, а я режу»

Шелестящий бесплотный смех.

«Договорились. И всё же боевой магией тебе придётся заняться всерьёз, а не на уровне фокусов»

Первей вздохнул. Это правда. Вот и на этот раз не обошлось без ворожбы… Надо заниматься.

Когда это началось, Первей не сразу осознал свою силу, хотя Голос уже прямо намекал ему, что отныне его сила не только и не столько в руках, ногах и умелом мече. Главная сила — в голове, и надо только научиться ей пользоваться. Как? Не надо нервничать, Голос подскажет.

Повинуясь указаниям Голоса, на исходе дня Первей забрался в укромный уголок. Место было до того хорошо, что ни в сказке сказать, ни пером описать — опушка берёзовой рощи, и на самом краю могучая, многовековая сосна, каких теперь уже не сыщешь по всей Ржечи Посполитой. А перед восторженным взором рыцаря открывался бескрайний окоём, наполненный воздушной неги и какой-то невероятной успокаивающей силы — впрочем, всё в этом месте, казалось, было наполнено этой мягкой, древней, спокойной силой.

Повинуясь Голосу, Первей разделся догола и сел на мягкую траву, перемешанную с хвоей, толстым слоем покрывавшую землю под древней сосной. Он сел, скрестив ноги по-турецки, подставив развёрнутые ладони и всего себя под потоки солнечного света. Он сидел, ни о чём не думая, и ему казалось, что солнечные лучи пронизывают его насквозь, собираясь в области солнечного сплетения в некий огненный сгусток, наливающийся невиданной силой. Сгусток начал расширяться, затопляя его всего, проникая в голову… Взрыв! Первей вздрогнул и открыл глаза, в которых плавала призрачная зелень. Как будто в голове взорвался бочонок с порохом, ей-богу…

— Эй, малый, так-то тебе своих вшей не выжарить, однако.

Сзади послышался грубый смех. Первей обернулся — трое великовозрастных лоботрясов покатывались со смеху, глазея на голого дурачка, сидящего нараскоряку под деревом. Рыцарю вдруг пришла в голову мысль — вот и случай проверить, правда ли…

Он неумело сосредоточился, как учил Голос, добиваясь, чтобы по телу прошла волна дрожи, сменившаяся как бы холодком…

— А ну, ребята, давай-ка пописаем. Быстро, быстро!

Трое лоботрясов ещё пытались судорожно распустить гашники, но момент был упущен — холщовые штанины наливались тёмной мокретью. Глаза деревенских олухов выражали сильный испуг.

— А ну, бегом! И до хаты не останавливаться!

Когда топот ног затих вдали, Первей встал и начал не торопясь одеваться.

«Ты не должен расходовать свою ману так бестолково» — сухо напомнил Голос.

«Кого?»

«Ману, свою магическую силу. Её у тебя пока что кот наплакал, и она нужна тебе для другого. Я понимаю, ты должен был опробовать своё новое умение, но далее тебе всё-таки лучше беречь ману для серьёзных дел»

Рыцарь закончил натягивать сапоги, распрямился.

«Договорились. Всё будет так, как ты захочешь, дорогая»

И тогда Голос впервые за время их знакомства засмеялся, шелестящим бесплотным смехом.

«Хорошо, милый»

Да, точно, так и ответил. Шутка, это была такая шутка…

* * *

Дорога снова нырнула в лес. Лес был молодой, густой, как щётка, очевидно, выросший на месте заброшенных полей. Давно уже заброшенных — деревца вымахали высокие, толщиной в руку взрослого мужчины. Многие деревца уже погибли, не выдержав конкуренции со своими собратьями, наполняя лесок густым сухостоем, то и дело дорогу перегораживали лежащие поперёк жердины, и Гнедко, возмущённо пофыркивая, переступал через них, высоко вскидывая ноги. Неудобная дорога, а для пешего так и вовсе почти непроходимая.

Первей не любил такого леса. Он кожей ощущал, как тысячи деревьев ведут между собой безмолвную, неподвижную, страшную борьбу за место под солнцем, за землю под корнями, давя слабых слепо и безжалостно, и не смущаясь стоящими рядом трупами своих сородичей. Прямо как люди, подумал вдруг рыцарь. Совсем как люди.

Нет, Первей вообще-то любил лес, но совсем другой. Там, где медноствольные красавицы-сосны привольно стоят, давая простор солнечному свету. Где могучие неохватные дубы шелестят своими жёсткими листьями, маня путника отдохнуть в прохладной тени. Где по опушке танцуют свой неподвижный танец красавицы-берёзки, уже вошедшие в силу, как девушки на выданье. Лес, забывший о своём тёмном прошлом.

А ведь, наверное, каждый лес начинал вот так — мириады лезущих к свету ростков, упорно и беспощадно давящих тех, кто хоть чуть слабее. Или нет? И вообще, всегда ли страдание и смерть одних — неизбежное и обязательное условие счастья других?

Надо будет спросить об этом Голос, усмехнулся про себя Первей. Ответит или нет?

Дорога между тем вильнула и вывела путника к крутому спуску в овраг. Первей даже вздрогнул — до того чётко вид этого места, где он ни разу не был, отпечатался в его памяти. Да, Голос, как всегда, точен. Здесь внизу должен был быть бочажок с прозрачной и холодной водой. Отличное место для ночлега. Место его работы. Это должно было произойти здесь.

Первей любил такие задачи. Сложно, да. Зато сегодня все будут живы.

Гнедко запрядал ушами, зафыркал — почуял воду. Рыцарь спешился, взял коня под уздцы и начал аккуратно спускаться в овраг, пробуя ногой грунт. Тропа здесь была едва проторена, и спускаться приходилось почти наобум. Интересно, как тут пробираться вечером, не говоря уже о ночи?

В овраге действительно оказался симпатичный бочажок, где от пробивавшейся крохотной струйки на дне песчаной ямки плясали песчинки. Первей напоил коня, напился сам. Кругом росли плотные кусты, а трава была такой густой и сочной, что Гнедко тут же забыл обо всём на свете, хрупая так, что слышно было за версту.

Обследовав «рабочее место», Первей несколько минут посидел у бочажка просто так, поддаваясь тихому очарованию этого чудесного, укромного уголка. Затем скинул рубаху, сел по-турецки (Голос почему-то называл такую, с точки зрения христианина довольно неприличную позу «позой лотоса») и подставил себя солнечным лучам, закрыв глаза и изгнав всякие мысли. Солнечные лучи ласково касались его кожи, проникая всё глубже и глубже, как будто рыцарь становился всё прозрачнее, будто замутнённая вода, медленно отстаивающаяся в стеклянном сосуде. И вот уже солнечный свет с раскрытых ладоней, со всего тела стекается в одну точку — в солнечное сплетение, собираясь там в горячий, упругий шар, наполняя грудь щекочущим теплом. Шар рос, вытягивался, заполняя собой всего человека, вот солнечное тепло достигло головы…

Первей открыл глаза. Он уже давно научился контролировать свою энергию, и взрыва порохового бочонка в голове больше не получалось. Но всё равно ощущения были не из простых. Ладно. Ощущения ощущениями, но главное — у него сейчас достаточно маны, и она, вероятно, ох как понадобится сегодняшним вечером, а то и ночью.

Рыцарь снова обвёл глазами чудесный тихий уголок и порадовался, что сегодня у него такая работа. Что этот дивный уголок не придётся осквернять казнью. Да, сегодня это будет не казнь — сегодня его подопечных ждёт прозрение.

Что порой бывает хуже казни.

Первей вздохнул, напялил рубаху, затем куртку. До вечера ему ещё необходимо было сделать некоторые вещи. Голос Голосом, а дополнительные сведения никогда не бывают лишними. Значит, так… Сперва в местную корчму, куда и положено стекаться всем новостям со всей округи.

Гнедко подозрительно косил глазом, уплетая сочную траву с удвоенной силой — понимал, что обед, похоже, заканчивается.

— Пойдём, дружище, — виновато улыбнулся рыцарь. — Работа, понимаешь?

Гнедко неодобрительно фыркнул, в том смысле, что по своей воле уйти из такого места может разве что законченный идиот. А впрочем, что взять с человека, существа, ничего не понимающего ни во вкусе травы, ни, по большому счёту, во вкусе жизни?

Конь тяжко вздохнул и подчинился.

* * *

Корчма стояла на окраине села, углом выходя на дорогу. Первей окинул глазом добротное, обмазанное глиной и аккуратно побелённое строение. Крепкий хозяин.

В корчме в разгар трудового дня посетителей почти не было, только один пожилой мужичок с вислыми усами сидел, пригорюнясь, над пустой чаркой и глиняным блюдом с парой не то солёных, не то вяленых огурцов. Хозяина за стойкой тоже не было видно, и только из кухни доносились голоса. Первей подошёл к стойке, постучал, и, не дождавшись ответа, зычно окликнул:

— Хозяин! Эй, хозяин!

Хозяин, дородный и солидный, с пышными пшеничными усами, важно появился из кухни.

— Чем могу, добрый пан? Обед?

— Само собой, почтенный, — улыбнулся Первей. — И пива. И овса моему коню.

Хозяин важно кивнул, и Первей направился в угол, за свободный столик, откуда так удобно было наблюдать за дверью. Впрочем, наблюдать пока было не за кем. Ладно, пока есть время, потратим его с пользой. Отдохнём, поедим, не спеша выпьем пива. И подумаем.

* * *

…Это случилось прошлой зимой. Снег шёл и шёл, нет — валил и валил не переставая, меняясь, подобно настроению капризной панны. То он валил густыми, жирными, тяжёлыми хлопьями, тяжело оседая на гнущихся под тяжестью висящих сугробов ветвях, то обретал колючесть и холодность, и поднимавшийся ветер взвихривал метель, в которой не было видно собственного коня. И снова ветер стихал, и снова валили стеной густые, жирные хлопья, уничтожая всякий намёк на дорогу.

Первей никогда доселе не терял дорогу, но тут… Прошло не менее трёх часов, прежде чем он понял — дальнейшее движение якобы вперёд приведёт его прямо в лапы смерти. Не то, чтобы рыцарь так уж боялся её, отнюдь. Но за время его скитаний он как-то привык, и несделанная работа, задание, которое он уже получил, тяготило его.

Полуразорённый стожок сена, ставленый на лесной поляне, был истинным чудом, спасением. Первей вознёс молитву Господу, затем с теплотой помянул безликий Голос, ещё ночью предупредивший его: «будет тяжко — заройся в сено и жди». Да, тут и коню есть чем поживиться, и самому дождаться конца бурана будет несложно… Вот только жаль, Голос обычно не откликался Первею во время бодрствования — всё больше во сне.

В толще сена завывание бури казалось мягким, успокаивающим. Рыцарь сразу будто провалился в сон — так велика была усталость.

«Ну здравствуй, рыцарь» — бесплотный шелестящий голос, как всегда, возник в самой голове. Когда-то, в самом начале, это страшно бесило Первея, и сам Голос тогда был как-то суше, что ли… Сейчас же Первей вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется слышать этот Голос, что он как-то даже скучает, что ли, когда его нет. Впрочем, если поначалу Голос являлся рыцарю далеко не каждую ночь, и только по делу, то теперь их беседы стали почти еженощными и гораздо более продолжительными. Тоже вроде бы по делу — Первей задавал вопросы, Голос отвечал — и в то же время… Сам Голос обычно ни о чём Первея не спрашивал, дав понять, что знает о нём всё.

«И тебе крепкого здоровья, мой Голос» — отозвался во сне рыцарь. Да, так и ответил в тот раз. Обычно он отвечал просто — «привет».

Послышался короткий бесплотный смешок.

«Ну сам подумай, какое у меня может быть здоровье? У меня и тела-то нет»

«Ну значит, здоровье твоё вообще нерушимо. Ведь нельзя разрушить того, чего нет»

Долгая пауза.

«Это правда»

Вот странно — в бесплотном шелестящем Голосе Первею почудилась тоска.

«У тебя возникли за день какие-либо вопросы? Я имею в виду твою очередную задачу»

«Задачу… Да нет, тут всё вроде ясно. Вопросов нет»

Пауза.

«Ну тогда что — спокойной ночи?» — и снова в Голосе Первею почудилась грусть.

«Нет, погоди. Давай поговорим, правда, успею выспаться, вон какой буран. У меня ведь по вашей милости совсем не осталось друзей, а случайные собеседники — это не то… Словом, поговори со мной, пожалуйста»

Снова долгая пауза. Первей не был уверен, что получит согласие — бывало и так, что Голос исчезал, отключался не прощаясь, особенно поначалу, если вопрос, заданный Первеем, был не по делу или почему-либо недопустим.

«Вообще-то мне не положено разговаривать не по делу»

«Послушай. Я живой человек, и мне время от времени необходимо полноценное общение. Душу отвести, понимаешь? Если меня лишить этого, я буду чувствовать себя ещё хуже, чем сейчас, и это скажется на моей работе, ясно?»

Короткий шелестящий смешок.

«Ну разве что так… О чём мы будем говорить? Спрашивай, я постараюсь ответить»

«Слушай, и откуда ты всё знаешь? Ты и вправду всё знаешь?»

«Ну, не всё, но многое. Очень многое. Мне позволено»

«Кем позволено?»

Молчание. Нет ответа. И можно ждать до утра — его не будет. Ладно…

«Расскажи мне о себе»

Снова молчание. Долгое, долгое молчание, но Первей уже различал их — это молчание перед ответом.

«Что именно?»

«Ну… Как ты дошла до жизни такой» — и тут Первей испугался.

Он давно уже ловил себя на том, что подсознательно воспринимает Голос как женщину, этакую стройную высокую молодую даму, с красивым, умным и холодным лицом, с гладко зачёсанными назад волосами.

«Почему ты решил, что я дошла? А может, я дошёл? Или и вовсе дошло?»

Почему? Трудно ответить. Нет, Голос ни разу не подставился, не сказал о себе что-то вроде «я подумал» или «я заметила», или хотя бы «я вспомнило». Только безличные предложения, только бесплотный шелестящий голос. И всё-таки…

«Не надо. Зачем? Ты дошла, не отпирайся»

Послышался вздох. Да, натуральный бесплотный вздох, вздох насмерть измученной женщины.

«Ты прав, рыцарь. Я действительно дошла. Как? Я не уверена, что мой рассказ доставит тебе удовольствие»

«Ничего, я потерплю»

Пауза.

«И я совершенно уверена, что этот рассказ не доставит удовольствия мне»

«Тебе потерпеть ещё проще. Вообще, женщины созданы для терпения»

Короткий бесплотный смешок.

«Нет, ты совершенно невозможен. Ну ладно, слушай.

Жила-была девочка. Нормальная с виду девочка, у нормальных родителей. Дом на краю села, за домом сад, дальше поле, за полем лес. В поле полным-полно васильков, из которых так славно плести венки. Пчёлы жужжат в белой кипени цветущих яблонь… И мамины ласковые руки. И это «доченька, вставай»…

Голос пресёкся. Пауза. Долгая, долгая пауза.

«Только девочка не ценила всего этого. Её с детства влекла к себе магия. Её не тянуло к другим детям, и они отвечали ей взаимностью. Она нашла себе подружку не по летам — старую колдунью, жившую на отшибе, уже, считай, в лесу. Девочка могла часами сидеть с ней, учить заговоры, составлять обереги и прочее. Она научилась лечить детей и скот, научилась составлять приворотное зелье и снимать порчу. И напускать тоже научилась. Умирая, колдунья передала ей своё умение целиком. Но много ли знает деревенская колдунья? Девочке этого было мало, очень мало.

Впрочем, к тому времени она была уже не девочкой — девушкой, юной и прекрасной. Правда, местные парни боялись её, боялись одного взгляда огромных, глубоких, бархатно-чёрных глаз. Мать с отцом очень любили её и печалились, что женихи бегут от их ворот, как от пещеры дракона. Но девушку это не трогало. Зачем ей эти деревенские дурни, не могущие связать двух слов и годные лишь на то, чтобы с сопением залезть на женщину, как бык на корову? Нет, она метила выше, гораздо выше. И дождалась.

Когда он впервые посетил отца, по какому-то делу, она сразу поняла — это судьба. Ей, вообще-то, полагалось стыдливо потупиться и скрыться, но она стояла, бесстыже выпятив грудь, раздувая ноздри и пожирая гостя своими чёрными огромными очами. И гость разом забыл про все дела, и только мычал чего-то, неотрывно глядя на эту бесстыжую вздымающуюся грудь с перекинутой чёрной косой, толстой, как корабельный канат, на эти трепещущие ноздри и полураскрытые губы, а главное — в её колдовские глаза.

Дальше всё понеслось вихрем. Сваты с лентами и посохом, подарки, какие-то весёлые, улыбающиеся люди, кони мчатся… И священник, возлагающий на голову новобрачных венец.

Жених был богат, он был из знатного рода, и он без памяти влюбился в неё. А любила ли его девушка? Если бы её спросили тогда, она ответила бы не колеблясь — «да». Собственно, так и ответила она перед алтарём. Ещё бы! Замужество вырывало её из серой деревенской жизни, открывая перед ней новые, сияющие перспективы. Какие? Она хотела стать магом. Не деревенской колдуньей, и не университетским учёным-шарлатаном в шёлковой мантии — настоящим магом, способным повелевать на расстоянии судьбами королей и миллионов.

Муж очень любил её, и потакал всем её капризам. Книги? Какие угодно. Приборы? Пожалуйста. Жаль только, настоящего учителя-мага было не сыскать днём с огнём — к тому времени Королевство Польское объединилось с Великим Княжеством Литовским, и на землях бывшего княжества уже вовсю орудовала святая инквизиция, выжигая огнём всех, кто был способен хотя бы заговорить зубную боль. Настоящие маги ушли в глубокое подполье.

Родители мужа, с самого начала не очень-то восторгавшиеся невесткой по причине неравного положения, в штыки приняли её идею учиться магии. Свекровь начала упорную и кропотливую подготовку сына к разводу. Повод был весомый — молодые жили вместе четвёртый год, а детей всё не было. Глупая женщина! К этому времени девушка — нет, уже молодая женщина — давно переросла ту деревенскую колдунью, умевшую, кстати, совсем не так уж мало. Какие дети? Ей надо учиться, время уходит, а тут пелёнки! Нет, всё это подождёт. Муж, любивший свою жену-ведьму до беспамятства, соглашался потерпеть и это. Но свекровь была иного мнения. Нет, молодая женщина в принципе была не злой, но позволить свекрови порушить свою жизнь она, разумеется, не могла»

Пауза. Долгая, долгая пауза.

«В общем, свекровь ничего не успела… Однажды свёкор лёг спать с живой, тёплой женщиной, а проснулся с холодной восковой куклой. Доказать ничего не удалось, но свёкор с тех пор ни ногой не ступал к сыну, не здоровался с невесткой, а напившись пьян, бегал с саблей и кричал, что зарубит ведьму. Дальше — хуже. Он совсем сошёл с ума, он перестал есть дома что-либо, питаясь в окрестных корчмах, а дома потреблял только вино из запечатанных бутылок, которые метил собственноручно особой печатью, и держал в запертом погребе, ключ от которого не показывал никому. Но это бы полбеды. Однажды он пришёл к сыну и заявил — либо ты прогонишь эту ведьму, либо я лишаю тебя наследства, и пошли оба вон из моего дома!»

Снова долгая пауза.

«Зря он так. Подавиться вином в таком состоянии — плёвое дело. Во всяком случае, ты освоил этот фокус за несколько уроков. После похорон старого графа уже ничто, казалось, не мешало двум молодым, любящим друг друга людям жить в своё удовольствие. Графиня выписала-таки себе настоящего мага, сыскала буквально из-под земли — старый маг жил в Рудных горах, в какой-то пещере. Молодой графине удалось подкупить старого мага не деньгами — старик очень переживал, что древнее искусство стараниями церкви сходит на нет, и ненавидел попов всех мастей лютой ненавистью, считая их приспешниками дьявола, а инквизиторов — подлинными адскими псами, подлежащими безусловному уничтожению всеми доступными способами. Красота и недюжинный талант молодой графини, а главное — беззаветная преданность магии растрогали старика, и он согласился на переезд в имение, где поселился в отдельном флигеле со всеми удобствами. Теперь графиня могла заниматься своим любимым делом под руководством отличного учителя днём и ночью.

В разгар этих событий неожиданно заявился с бандой головорезов брат мужа — вернулся с какой-то очередной войны нищим и ободранным и на этом основании решил требовать свою долю наследства. Бандитов было много, да ещё муж, не сразу сообразив, в чём дело, пустил дорогого братца со товарищи в замок… В общем, всё висело на волоске, и пришлось применить новый фокус. Ты с блеском использовал его совсем недавно против шайки разбойников.

Вот с этого-то момента всё и пошло наперекосяк. Муж, доселе без памяти любивший свою молодую жену — а она к тому времени стала уже совершенно роскошной красавицей — вдруг сделался задумчив, всё меньше и меньше времени проводил с женой, и всё чаще исчезал из замка. Молодая женщина, привыкшая каждую ночь получать горячие ласки любящего мужа, страдала и мучилась в своей одинокой холодной постели, даже плакала, что, в общем-то, было ей несвойственно. А потом решила всё исправить.

Всё вышло отлично — к тому времени она уже продвинулась в магии ой как далеко. Муж снова не сводил с неё глаз, днём беспрерывно держал за руки, а ночью — за все остальные места. Вот только удовольствия от этого молодая графиня получала всё меньше и меньше — ей всё время почему-то казалось, что с ней спит кукла-марионетка, нити от которой держит в руках она сама. Да плюс делами муж совершенно перестал заниматься — он вообще перестал заниматься чем-либо, кроме графини, и даже кормить его приходилось чуть ли не насильно. А тут ещё старый маг покинул замок. Напрасно графиня умоляла его — старик был непреклонен. На прощание он сказал — возможно, инквизиторы где-то не так уж неправы»

И снова долгая, долгая пауза.

«Конец наступил быстро. Через неделю после ухода старого мага молодой граф упал с самой высокой башни, разбившись насмерть. Зачем он туда полез, осталось тайной, но можно предположить — он хотел одним рывком оборвать все верёвочки…

А ещё через девять дней к молодой вдове явился некто, назвавший себя Исполнителем. Как ни была подавлена и расстроена графиня, она вовсе не хотела умирать, и она дала бой. И тут выяснилось, что знает и умеет она хотя и немало, но недостаточно. В общем, умереть ей-таки пришлось»

Шелестящий бесплотный смешок.

«Её смерть была бы короче, а дальнейшая судьба куда хуже, если бы при жизни она не успела совершить несколько не особо поганых поступков, в том числе избавила от чумы окрестные сёла, принадлежащие графу. Не пустила туда чуму, и спасла тем множество жизней»

Долгая, долгая пауза.

«У тебя, рыцарь, по крайней мере есть руки, и ноги, у тебя есть тело, способное чувствовать прикосновение ветра, и солнечные лучи, и холод, и боль. Да, хотя бы боль! А у меня ничего этого нет. Один только голос, бесплотный голос. Господи, знал бы ты, как все эти годы я хочу пить, и нечем мне напиться!»

Первей давно уже слушал Голос, звучащий в его голове, не смея дышать. И вот сейчас он услышал… Да, нет никаких сомнений — это плач. Шелестящий, бесплотный плач смертельно измученной женщины. Того, что было женщиной. Того, что от неё осталось.

«Маленькая моя…» — неожиданно выдал из себя Первей.

«Ох, не жалей меня, рыцарь, не надо. Он прав — я заслужила, и со мной расплатились. Я не ропщу, нет. Что толку лить слёзы и сопли, когда дело сделано? Я буду работать, рыцарь, я буду работать, пока не заработаю прощение»

«Прощение? Какое прощение?»

Она ещё всхлипывала, но сквозь эти всхлипы уже пробился знакомый короткий смешок.

«Ну какой же ты всё-таки дурень, извини. Чем, по-твоему, мы с тобой всё это время занимаемся?»

Первей молчал, переваривая. Он-то думал…

Короткий смешок.

«Чтобы что-то делать, надо это уметь, и думать — не исключение»

«Ну и ехидная ты язва всё-таки» — не удержался Первей.

Снова бесплотный смех, чуть продолжительнее.

«Спасибо тебе. Огромное тебе спасибо, рыцарь. Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна. Ты выслушал меня, и ты меня не презираешь, не ненавидишь…»

«Кто я такой, чтобы судить тебя?» — удивился Первей — «Я сам всего лишь Исполнитель. И ты знаешь — у меня рыло в пуху по самые уши»

Они помолчали.

«Слушай, как тебя зовут?»

Пауза.

«Я Голос. Голос Свыше. У Голосов нет имени»

«Но как тебя звали при жизни?»

«Неважно. Та жизнь ушла и не вернётся. А в следующей… откуда мне знать, как меня назовут? И назовут ли?»

«Тогда я буду звать тебя Родная. Можно?»

Пауза. Господи, какая долгая, бесконечно долгая пауза.

«Почему?»

«Видишь ли… Из всей родни в настоящий момент ты у меня одна. Вот так, Родная»

Снова пауза.

«Спасибо… родной»

* * *

Корчма наполнялась гулом голосов, народ всё прибывал и прибывал — мужики жаждали расслабиться после тяжёлого трудового дня. Первей заказал ещё кружку пива и сидел, полуприкрыв глаза, внимательно вслушиваясь в обрывки разговоров.

— … А он мне гутарит — за такое сено в городе серебром заплатят, а не то, что здесь… Да вот беда — пан не велит возить в город, всё чтобы шло через него…

— … Да разве же это сапоги? Нет, ты глянь, глянь — голенища же сползают, как чулки у пьяной бабы — срам! Ну, я ему вместо грошей — в рыло, и айда…

— Но сапоги-то всё ж забрал!

— А как? Не босому же мне ходить, раз такое дело. И потом, эта ж пьянь всё равно загнала бы теи сапоги кому-нибудь, и ходил бы человек, мучился… Уж лучше я сам!

Дружный хохот.

— …Да ты на неё и глядеть опасайся. Нет, конечно, девка она куда как видная из себя, даром что по уму чистый младенец…

Первей весь превратился в слух. Двое собеседников расположились через столик от него. Один высокий, тощий как жердь, с бородой клинышком, второй — молодой, дюжий парень, с широким, как сковорода, губастым лицом.

— Поначалу-то немало было охотников повалять её на сене, в своё удовольствие, — тощий отхлебнул пива, почмокал. — Да только иных из них давно уж в живых нету, а которым ещё такая судьба выпала — хуже смерти. Вон Никифор Птица какой парень был, ни одной юбки мимо не пропускал — бродячая собака яйца откусила, ты себе представь! Ну да, прямо на улице, бежала себе мимо — и хвать! А братьев Крутых лесиной перешибло, да так ловко — лежат оба, только мычат да под себя гадят… И родителям каково, смотреть на такое…

— Так и что теперь, и сладу нету с колдуном проклятым? — подал голос губастый парень.

Тощий с сожалением посмотрел на него.

— Злой ты, Радек. Сладу по теперешним временам на любого найти можно — вон, псы папские рыщут, крови ищут. Да только зачем тебе такой грех на душу? Ну спалят их живьём — тебе от этого легче? А потом, к примеру, зубы заболят или поясницу скрутит, или хоть грыжа — куда идти? К инквизиторам, что ли? Так они кроме как людей жечь, особливо баб да девок молодых, и не умеют ничего. Каты, одно слово. И потом, он ведь никого первый не тронул покуда — не лезь, и живи спокойно.

Тощий допил пиво, встал, за ним поднялся и губастый парень.

— А насчёт дочки его я тебе верно говорю — забудь… На свою обиду он, может, ещё и плюнет, а за дочку…

Собеседники вышли в дверь, и что там будет обидчику за дочку колдуна, Первей не расслышал.

Рыцарь вздохнул, отставил кружку. В принципе, можно было бы влезть в разговор — Первей это умел — но зачем? Вряд ли эти деревенщины смогут сообщить ему что-то такое, чего не сказал Голос.

Гул голосов неуловимо изменился, затихая. Первей поднял глаза.

На пороге корчмы стояла девушка. Взрослая уже девица, по здешним понятиям почти перестарок — лет двадцать, если не больше. Высокая, стройная, сильное гибкое тело так и распирает простое платье, слишком тесное и короткое для такой великовозрастной девицы — из-под подола виднелись стройные, загорелые ноги, аккуратные босые ступни покрыты слоем пыли. Свободно ниспадающие пышные пшеничные волосы обрамлял венок из полевых цветов, на длинной красивой шее — ожерелье из желудей, в руках девица держала букет цветов.

— Мир всем добрым людям! — пропела девушка.

Она легко обошла столики, улыбаясь всем без разбора, и каждому посетителю дарила цветок из своего букета, и люди неловко улыбались ей в ответ. Перед столиком Первея девушка остановилась в растерянности.

— А у Оксаны больше нету цветов, добрый пан. Жалко. Как же теперь вас коснётся Божья Благодать?

Первей смотрел ей в глаза, большие, золотисто-карие, на дне которых плавала странная смесь детской наивности, древней мудрости и тягучего, липкого безумия.

— Не переживай, Оксана, — улыбнулся рыцарь.

— Но как же? Оксана же видит, добрый пан — вам нужно очень, очень много цветов. Огромный букет, вот такой, — девушка развела руки широко-широко. — Иначе вам не видать Божьей Благодати, а это так плохо, так плохо…

— А ты нарви мне такой букет, — снова улыбнулся Первей. Народ в корчме совсем замолк, прислушиваясь к странному разговору.

Девушка задумалась, закусив губу. Тряхнула головой.

— Оксана будет стараться, добрый пан. Оксана принесёт вот такой букет, — девушка снова развела руки во всю ширь, даже привстала на цыпочки, — и тогда пану станет легче.

— Ты приходи к бочагу, там, в овраге, — ласково, как мог, улыбнулся Первей, — И мне станет легче, правда. Придёшь?

Послышалось сдавленное дурацкое гыгыканье, затем короткий звук подзатыльника, и всё стихло.

Девушка смотрела серьёзно, и рыцарю на миг почудилось — вовсе она не безумна, такая недетская, глубокая мудрость светилась в золотисто-карих глазах.

— Тятенька не велит Оксане, но Оксана видит — доброму пану очень, очень плохо. Оксана придёт.

* * *

Бочаг в сумерках выглядел бездонным, и не скажешь, что всей глубины тут — по колено, не более. В густеющих сумерках овраг казался каким-то нарисованным, ненастоящим, разом утратив глубину. А над головой чистым золотом сиял небосвод, незаметно бледнеющий в предвкушении тихой и ласковой летней ночи.

Первей вздохнул. Так не хотелось разрушать тихое очарование ясного летнего вечера, особенно прекрасного в этом дивном уголке — как в раю, ей-богу. Но пора, однако, развести огонь.

Лёгкие, почти бесшумные шаги босых ног, и перед ним возникла, будто из воздуха, ладная девичья фигурка. Да, девушка определённо перезревает — высокие, тугие груди, гибкая сильная талия, широко и жадно развёрнутые бёдра… И детски-наивное лицо слабоумной дурочки. Нет, не так — тут всё сложнее…

— Добрый пан позвал, и Оксана пришла. Пану легче?

Первей улыбнулся так ласково, как только мог. Только не обидеть…

— Садись, Оксана. Меня зовут Первей. Сейчас я разведу костёр…

Девушка поморщилась.

— Огонь — плохо. Огонь жжётся, огонь убивает. Никто из тех, кто попал в огонь, назад не вернулся. Огонь — орудие дьявола.

В глазах девушки плавала странная смесь детской наивности, безумия и нечеловеческой мудрости.

— Ну как же без огня, Оксана? — Первей снова мягко улыбнулся. — Человек тем и отличается от зверей, что имеет огонь. Не есть же нам всем сырое мясо?

— Нет-нет, огонь — плохо. Если бы не было огня, люди не жгли бы людей. Если бы не было огня, не было бы и железа — железо ведь не сделать без огня — и тогда не было бы ни мечей, ни кинжалов, ни цепей, и люди не смогли бы мучить и убивать друг друга. Если бы не было огня, люди не убивали бы лес — лес ведь убивают, чтобы кормить огонь. Если бы не было огня, люди не стали бы убивать животных — кому нужно сырое мясо? И все тогда стали бы добрыми, и Божья Благодать снизошла бы на всех.

Первей вздохнул. Ладно, плохо так плохо. Обойдёмся и без огня.

Что-то вдруг изменилось в тихом, уютном уголке. Замолкли ночные птицы, уже пробующие голоса, стих ветерок, негромко шумевший в кустах по склонам оврага.

— Я приветствую тебя, Евпатий Чёрная Кость.

Тёмная фигура выступила из темноты густеющих сумерек.

— Кто ты? Я не знаю тебя. Назовись.

Первей чуть улыбнулся.

— Я Исполнитель.

Фигура не шевелилась.

— Я спросил твоё имя. Кто, откуда, зачем? Отвечай!

Словно стальной обруч сдавил голову. Рыцарь поморщился. Похоже, колдун привык полагаться на свою силу, давя всякое сопротивление. Это надо поломать, немедленно и жёстко, иначе разговор не получится.

— Тебе необязательно знать моё имя. Всё, что от тебя требуется — чётко исполнять мои указания.

Стальной обруч на голове сжался, силясь раздавить череп. Первей напрягся, привычно уже почувствовав прилив дрожи — стальной обруч с неслышным звоном разлетелся на мелкие осколки, колдун пошатнулся.

— Я не советовал бы тебе испытывать на мне свою силу. Подойди и сядь!

Колдун напрягся, сопротивляясь.

— Подойди и сядь, я сказал! Ну!

И тут на сцену выступила Оксана.

— Не смей! Не смей мучить тятеньку! Он добрый, ты не знаешь, какой он добрый! А ты злой! Если ты будешь таким злым, тебя никогда не коснётся Божья Благодать!

Первей шумно вздохнул, расслабляясь. В самом деле, разговор сразу пошёл наперекосяк, так нельзя…

— Я не желаю зла твоему тятеньке, Оксана. Я просто указал ему место, и он, похоже, уже понял это.

Тёмная фигура тоже расслабилась, шагнула ближе и уселась в трёх шагах, обхватив колени руками. Оксана тут же пристроилась рядом, воспользовавшись для сидения краем тятенькиного плаща.

— Зачем тебе моя дочь?

Рыцарь вздохнул.

— Мы должны поговорить. Твоя дочь не любит огня, поэтому костёр я разжигать не стану.

Человек в тёмном помедлил.

— Я слушаю.

— Твоя дочь безумна. Тебя это устраивает?

Евпатий наклонил голову, глядя исподлобья.

— Что тебе до того?

— Я спросил. Тебе придётся ответить, — мягко напомнил Первей.

Колдун напрягся, но демонстрировать свои приёмы не стал — очевидно, уже кое-что понял.

— Ты, похоже, человек не простой, очень даже не простой. Я всегда думал, что байки про Исполнителей — дремучие сказки…

— Как видишь, нет. Я задал вопрос, Евпатий.

Евпатий вздохнул.

— Хорошо. Ты спрашиваешь, устраивает ли меня её безумие? Да. Да, да, да! Посмотри на неё — она счастлива. Да, счастлива, как ребёнок, как нетронутый ребёнок, чистая, безгрешная, радующаяся солнцу, цветам, радуге после дождя — всему этому огромному миру!

— И ты полагаешь, взрослой девушке этого достаточно?

— Да, — колдун смотрел прямо, не мигая, но выражение его глаз в изрядно сгустившейся темноте с трёх шагов угадать было уже невозможно. — Любому человеку достаточно быть счастливым, а всё остальное — химеры.

— Ты не прав. Ты сам знаешь, что не прав, но ты боишься себе признаться в этом. И чем дольше длится всё это дело, тем страшнее тебе признать свою ошибку — ведь за ошибки жизнь, как правило, заставляет платить, платить дорого и очень больно. Я здесь затем, чтобы ты заплатил, Евпатий Чёрная Кость, покуда счёт не стал для тебя неподъёмным.

Колдун дёрнулся, но Первей остановил его движением руки.

— Не надо, Евпатий. Ты должен быть мне благодарен, если уж на то пошло. Ну не мне, скажем — я-то всего лишь Исполнитель — а своей судьбе. Я редко встречал такой мягкий Приговор, поверь мне. Дальше было бы хуже.

Евпатий помолчал, угрюмо глядя в землю.

— Оксана, доня, пойди погуляй. Только не отходи далеко!

— Хорошо, тятенька, — девушка легко поднялась. — Пан не будет больше обижать тятеньку?

Только не врать, внезапно понял Первей.

— Немножко буду, Оксана, совсем немножко. Но твой тятенька сильный и умный, он всё поймёт, и всё кончится хорошо, правда.

Оксана наморщила лоб, размышляя — можно ли оставить тятеньку с этим непонятным и злым паном, явно лишённым Божьей Благодати. Сомнения разрешились в пользу Первея, и девушка бесшумно растворилась в темноте. Зафыркал Гнедко — похоже, нашёл себе подходящую компанию.

Колдун нервно сплетал пальцы.

— Ты не спросил, откуда всё это пошло. Ты знаешь?

— Нет. Этого мне не сообщили.

— Так узнай. Однажды утром девочка шла по тропинке за молоком к знакомой молочнице. Ей было шесть лет, и этих скотов тоже было шестеро. Обыкновенные наёмники, поганая шляхта. Разумеется, они бы предпочли взрослую девицу, но что делать, если таковой под рукою не оказалось?

Четверо шутя придерживали её руки и ноги, один работал, а ещё один жарил мясо на вертеле — мясо ведь нельзя оставлять без присмотра ни на минуту, верно? Потом они менялись. Когда мясо прожарилось, все шестеро как раз удовлетворили свою похоть и смогли приступить к завтраку.

Она всё-таки осталась жива, моя Оксана. Другой бы сказал — слава Богу, но я таких слов не говорю, так как ни в какого бога не верю — его просто нет, потому что его быть не может. Доказательства? То, что случилось с моей дочерью, делает версию о боге просто смехотворной. Да, Оксана выжила, выжила моими стараниями — тогда я был простой лекарь, пусть и хороший лекарь. Но мать её не перенесла такого, и вскоре её не стало. А девочка стала чахнуть, день за днём. Была весна, впереди было лето, но я понимал — осенью её не станет. И тогда я обратился к магии. Когда человек чего-либо очень, по-настоящему хочет, он этого добивается, рано или поздно. Я успел. Мне удалось погрузить душу моей дочери в раннее детство, до того, как это произошло.

— И она пребывает там до сих пор.

— Да! Скажи, тебе не приходило в голову, что по-настоящему счастливым человек бывает только в детстве? А дальше его ждут лишь мучения и страдания?

Первей вздохнул. Тяжёлый какой разговор… Впрочем, когда это ему выпадали лёгкие и непринуждённые беседы?

— И ещё. Ты не задумывался, почему господа попы так не любят магов, колдунов и ведьм? Всё просто. Простой человек должен быть беззащитен пред сильными мира сего — ни один волк не желает, чтобы у овечек были острые клыки и когти. Простолюдинам запрещено носить оружие. Но как быть с теми, чьё оружие всегда при себе, в голове? Очень просто — отобрать вместе с головой. Зачем волкам клыкастые овцы?

Колдун усмехнулся.

— А ведь магия куда лучше топора или меча. Пожалуй, хорошая магия даже лучше арбалета, ведь следов никаких! Покушал человек чего-либо, заболел животом, или горячкой, или чёрт-те чем, и привет. Или ещё лучше — подавился насмерть во время обеда. С кем не бывает? Или и вовсе уснул и не проснулся — на всё воля божья, так ведь? А может, моя?

Евпатий выпрямился.

— Так вот. Я намерен защищать себя и свою дочь вместо бога, которого нет. И сделать её счастливой вместо бога, которого нет.

Рыцарь задумчиво потёр лоб. Надо говорить, однако, иначе лекция пана колдуна затянется до утра.

— Вот что я тебе скажу, Евпатий. Ты, разумеется, можешь не верить в Бога. Ты даже можешь не верить в то, что Земля круглая — форма Земли от твоего неверия не изменится ни на йоту. И насчёт детства ты не совсем прав. Всем нам в детстве выдаётся счастье — выдаётся авансом, просто так, кому больше, кому меньше — но это именно аванс, задаток. А всё остальное счастье человек должен заработать себе сам. И аванс отработать, между прочим.

Колдун покачал головой.

— Красиво говоришь. Как жаль, что это всего лишь красивые слова, красивые и бесполезные.

— Я знаю, ты мне не поверил. И не должен был поверить сразу. Тебе нужно подумать.

— И не поверю. Она лежала в кустах возле тропинки, как использованная ветошь, а они жрали мясо, пили вино и хохотали. И где был твой Бог? Наверное, они и сейчас где-то бродят, творя свои чёрные дела, жрут мясо и вино, и смеются.

Первей задумался. Ай-яй-яй, какой тяжёлый разговор… Что ответить?

«Родная, помогла бы. А то не справлюсь»

«Сейчас, родной»

Рыцарь вздрогнул. Ещё никогда раньше Голос не откликался днём так мгновенно.

«Вот, даю справку. Из тех шестерых…»

Первей поднял глаза на собеседника.

— Возможно, пану Евпатию будет любопытно узнать, что одному из этих подонков выбили глаза, и он околел от голода в придорожной канаве. Второго продали туркам на галеру, и он подох под кнутом надсмотрщика. Третий умер довольно быстро — его обварили кипящей смолой при осаде, и он протянул чуть более суток. Четвёртого колесовали, как разбойника. Пятого зарезали собственные дружки, за деньги. Шестой умер прошлой осенью, умер своей смертью, от грудной жабы, и дальнейшая участь его наиболее ужасна, так как ему придётся заплатить за всё разом.

Колдун вытаращился так, что это было видно даже в темноте.

— Откуда… Откуда тебе это известно?

Первей слабо улыбнулся.

— Мне нечем доказать. Если я скажу тебе, что это мне вот прямо сейчас сообщил мой внутренний Голос, ты будешь смеяться, правда?

Евпатий вдруг резко переместился, и его глаза оказались в полулокте от глаз Первея. Рыцарь не пошевелился, смотрел в пронзительные глаза колдуна спокойно, прямо. Вот интересно, колдун этот тоже так хорошо видит в темноте?

— Ты сказал правду… Нет, невозможно… Погоди… Кто ты?

Первей улыбнулся уже устало.

— Я говорил тебе. Я Исполнитель.

— Исполнитель… так это не сказки… Оксана, доня, иди сюда!

Девушка, похоже, не отходила далеко, играла с конём рыцаря — Гнедко даже потянулся вслед за ней, тихонько фыркая.

— Оксана тут, тятенька.

Колдун встал, взял её за руку, сжав пальцы дочери.

— Я слушаю, Исполнитель. Мы слушаем. Что мы должны сделать?

Первей тоже встал.

— Ты должен вернуть своей дочери разум. Ты сможешь, не сомневайся — ведь ты так хорошо изучил сей предмет, пока препятствовал прозрению своей дочери, насильно удерживая её в детстве. Затем помочь наверстать упущенное. Затем ты должен выдать её замуж за хорошего человека — она сама укажет тебе, за кого. Потом ты должен оберегать её, лечить, нянчить внуков — обеспечить ей настоящее, а не призрачное счастье. Но это не всё. Твоя вина должна быть искуплена. Отныне ты должен извлекать из пучины безумия тех несчастных, которые там оказались — твои познания тебе очень пригодятся в этом деле. Всё.

Евпатий помолчал, раздумывая.

— Позволь спросить. Что мне будет… за тех? Двое лежат в могиле, ещё двое лежат живыми трупами, а один пьёт вчёрную и валяется по канавам, лишившись своего мужского достоинства…

— Не знаю, Евпатий. Я не решаю ничьей судьбы, я лишь исполняю предначертанное, — Первей усмехнулся. — И я даже не знаю, кем предначертанное. Я могу только надеяться. И, если тебе интересно моё личное мнение — то же самое следует делать тебе.

— А она? Что должна делать она?

Первей чуть помедлил.

— Прежде всего, простить своего отца за то, что он сотворил с ней. А потом… жить.

Пауза. Долгая, долгая пауза.

— Чтобы окончательно рассеять твои сомнения, могу сообщить тебе, что было бы, если бы я не появился. Какое-то время всё шло бы, как сейчас — Оксана оставалась бы девушкой-ребёнком, молодой женщиной-ребёнком, зрелой женщиной-ребёнком… А потом ты закончил бы свой путь на костре, и она осталась бы беспомощным одиноким ребёнком, и участь её была бы очень печальна — ведь аванс счастья надо отрабатывать, а времени у неё не осталось бы. Но хуже всего — этот круг был бы ей не засчитан, и ей пришлось бы начинать всё сызнова. Не веришь?

Колдун внезапно опустился на колени.

— Ты ангел?

— Я?! — Первей изумлённо расхохотался. — Вот это да! Смешнее шутки я и не слыхал, право!

— Тятенька, не выдавай Оксану замуж, — вдруг робко подала голос Оксана. — Оксана не хочет замуж, Оксана хочет играть. Мужчины все плохо пахнут!

— Нет, пани Оксана, это невозможно, — окончательно развеселился Первей. — Такие титьки уже давно должны покоиться в надёжных руках!

* * *

Гнедко шёл своим неповторимым, скользящим шагом, баюкающим всадника, словно в колыбели. Первей усмехнулся. Дорога ровная, развилок нет, может, и в самом деле вздремнуть в седле, предоставив инициативу коню? После бессонной ночи так и тянет в сон…

«Родная, отзовись»

«Да, мой рыцарь»

«Как мы сегодня, а? Ты довольна?»

Пауза.

«Кто я, чтобы оценивать, быть довольной или недовольной?»

«Ну не надо, пожалуйста. Не придуривайся хоть со мной. Ты же довольна, я вижу»

Бесплотный смешок.

«Ну ты силён! Я сама себя никогда не видела, а он — видит…»

«Ну не вижу — чувствую, не придирайся к словам. Итак, ты довольна…»

«Да. Да, рыцарь. Вот если бы все задачи были такими…»

«Вот и я о том же. Слушай, ты не могла бы из всех этих уголовный дел выбирать… ну, скажем, не самые мерзкие, а?»

Бесплотный вздох.

«Я понимаю тебя. Ты даже не представляешь, насколько хорошо я тебя понимаю. Тебе было очень плохо тогда, у пани Эльжбеты… Прости, но не в моих силах выбирать Приговоры»

«Жаль… Нет, сегодня положительно хороший день. Я уже и не помню, когда я себя так чувствовал. Слушай, Родная, а ты умеешь петь песни?»

Долгая, долгая пауза.

«Нет, рыцарь. Извини, песен тебе петь я не буду»

Голос смолк, и Первей понял — на сегодня разговор окончен. Обиделась… Да, конечно, как он не сообразил — обиделась. Женщинам вообще свойственно обижаться.

«Не сердись, Родная, я не хотел тебя обидеть»

Молчание. Ответа нет и не будет.

«Знаешь, о чём я сейчас мечтаю?»

Молчание. Долгое, долгое молчание, но рыцарь уже понял — это молчание перед ответом.

«О чём?»

«Я мечтаю, чтобы тебя больше не мучила жажда. Я знаю, что такое нестерпимая жажда, поверь»

Долгое, долгое молчание.

«Спасибо тебе, родной»

* * *

Сильный удар привёл Первея в чувство. Он открыл глаза и увидел над собой конскую морду. Гнедко насмешливо фыркнул — ай да хозяин, какой молодец — уснул на ходу и выпал из седла…

* * *

Село на взгорке всё утопало в зелени, словно зелёная шапка пены над ендовой с крепким, забористым пивом. Первей усмехнулся — где её теперь увидишь, ендову… Теперь на землях бывшей святой Руси, захваченных Литвой, а позже в качестве приданого отошедшего Польше, везде пьют пиво по немецкому обычаю — из высоких узких кружек.

Копыта коня глухо стучали по пыли. Всадник внимательно всматривался, даже скорее внюхивался — да, тут людям живётся туго. Веяло от села какой-то безысходной забитостью, что ли… Даже на порубежье Руси Московской не было такого — там за нарочитым небрежением хозяйственного устройства всё-таки проглядывала мрачная, угрюмая готовность к ежечасному бою с погаными степняками, то и дело тревожащими селян своими дикими набегами. А здесь… Забор-плетень, не чиненый уже бог знает сколько лет, совсем лёг набок. Может, хозяин пьянь деревенская? А вон ещё забор с дырой, и тощая горбатая свинья с выводком уверенно проникает в брешь, надеясь в густой лебеде и крапиве запущенного вконец огорода отыскать себе наконец достойное пропитание. И хаты все какие-то облупленные, небеленые, во многих местах отвалившаяся глина обнажала плетёный остов халуп, гнилая солома неряшливо свисала с крыш. Такое впечатление, что местные жители решили кое-как пережить лето, но уж к зиме точно всем обществом отойти в лучший мир. Так что сии пристанища сугубо временные, и тратить на них время глупо.

Деревенская корчма выглядела несколько пристойнее, нежели остальные постройки. Лицевая сторона её даже была кое-как побелена извёсткой, а дверь сияла свежим тёсаным деревом. Рыцарь соскочил с коня, привязал поводья к коновязи, толкнул дверь и вошёл внутрь.

В полумраке, особенно густом после ясного солнечного вечера, царящего снаружи, плавали запахи дыма и стряпни — вроде бы жареная гусятина?

— День добрый, хозяин! — окликнул Первей человека в засаленном фартуке, орудовавшего над очагом на пару с растрёпанной бабой неясного возраста и положения — то ли жена, то ли дочь-перестарок, то ли служанка. Человек бросил свою стряпню, подошёл. Точно, жареная гусятина…

— Что угодно пану? — поклонился хозяин.

— Овса моему коню, ужин и ночлег мне самому, — чуть улыбнулся рыцарь. — Как и положено путнику.

Хозяин помялся.

— Не сердитесь, добрый пан, но ужин ещё не готов.

Первей улыбнулся чуть шире.

— Не страшно, хозяин. Я посижу в уголке, выпью пива, а вы пока дожаривайте ваших гусей, и что там ещё у вас есть?

Хозяин комкал свой засаленный передник.

— Прошу прощения, добрый пан, тот гусь не про вас…

— Не понял, — улыбка сошла с лица Первея.

Хозяин смотрел на него затравленно.

— Не гневайтесь, добрый пан. Сюда в любой момент может заскочить наш ясновельможный пан Тыклинский, и горе мне, если на стол ему тотчас не подать горячий ужин. В тот раз он чуть не запорол меня насмерть…

Рыцарь медленно присел на скамейку.

— Он точно должен приехать в это время?

Хозяин тяжко вздохнул.

— Да кто ж его знает. Ясновельможный пан никому не докладает, что у него в голове. Только пан Тыклинский требует, чтобы в любое время дня и ночи в любой корчме на его землях ему подавали горячее, а есть или нет — то пана не колышет…

— Но ведь гусь-то пережарится, сколько ты будешь держать его на очаге?

Хозяин вздохнул ещё тяжелее.

— Придётся жарить другого, а этот… Может, пан рыцарь подождёт часок, тогда я зажарю свежего, а этот пойдёт на стол доброму пану?

Первей рассмеялся.

— У тебя всё в порядке с головой, хозяин? Мне кажется, ты делаешь всё возможное, чтобы напрочь отвадить посетителей от своего заведения.

— Посетители… — хозяин тоскливо поглядел в окошко, по случаю летней погоды не имевшее даже рамы, через которое лениво выползал из харчевни слоистый дым. — Через земли пана Тыклинского давно уже стараются не ездить одинокие путники и даже обозы, так что отваживать, почитай, и некого.

Первей смотрел невозмутимо. Всё верно, значит, Голос, как всегда, точен. Ну что же, здесь мы сегодня поработаем…

— Кружку пива, каравай хлеба и кусок брынзы. Брынза-то есть у тебя?

— Найдётся, добрый пан, — радостно закивал головой хозяин. — Ещё есть тыквенная каша, если добрый пан не побрезгует…

— Давай и кашу, чёрт с тобой. И овса моему коню, сейчас!

Хозяин снова смутился.

— Так что, нету овса, добрый пан.

— Врёшь, — прищурился рыцарь. — Опять для своего пана бережёшь?

— Клянусь Христом, нету, не гневайтесь, пан рыцарь! — хозяин округлил глаза. — Сено вот есть, свежее сено, хорошее…

— Так… — Первей встал. — Пойдём-ка в твои закрома, добрый хозяин.

Он привычно напрягся, по телу пробежала дрожь, сменившаяся вроде бы холодком. Глаза хозяина остекленели, он повернулся и зашагал в чулан.

Овса в чулане действительно не оказалось, зато нашёлся мешок ячменя. Ладно, сгодится и ячмень…

Первей самолично насыпал в торбу Гнедка ячменя, со своей ладони скормил полкаравая хлеба. Деловито обшарив кладовку, Первей нашёл початый свиной окорок, связку колбас, длинный ломоть копчёного свиного сала, висящий на крюке, здоровенный кусок брынзы, две ведёрные оплетённые бутыли с красным вином и бочонок с пивом. Бутыли… Надо же, до чего точен Голос. За такого прознатчика некоторые отвалили бы гору золота.

Рыцарь достал тёмный флакон с притёртой пробкой. Откупорил одну бутыль, понюхал. Так себе винцо…

Серая струйка порошка сыпалась в широкое горло бутыли. Первей чуть пощёлкивал ногтем по флакону, одновременно следя, чтобы порошок не прилип к горлышку бутыли. Так, хватит. Остальное во вторую бутыль…

Освободив хозяина от гипноза, рыцарь уселся за стол.

— Да, хозяин, и как только держится твоё заведение!

— Ой, и не говорите, добрый пан. С тех пор, как на смену покойному старому пану пришёл молодой, я несу одни убытки, только убытки и ничего кроме убытков. А куда деваться, добрый пан? Это вам не прежние времена, когда захотел — ноги в горсть, да и пошёл себе к другому господину. Ныне мужикам бегать строго заказано.

Первей молча пил пиво, закусывая ломтями хлеба с положенными поверх ломтями брынзы — тоже немецкий обычай, притащенный сюда поляками. Впрочем, Первею было всё равно, в еде он давно не чувствовал особого вкуса — поел, и ладно. Да скоро ли явится этот самый ясновельможный пан Тыклинский? Плохо, если сегодня придётся ночевать в этой халупе. Тут, поди, и клопы имеются…

«Отзовись, Родная»

«Слушаю тебя, рыцарь»

Да, похоже, они-таки сработались, Первей и его ведущий Голос. Надо же — наяву и откликается по первому зову…

«Когда этот явится? Ты же всё знаешь»

Короткий бесплотный смешок.

«Да, я знаю многое, но далеко не всё. Этот ясновельможный пан Тыклинский непредсказуем, как всякий полоумный маньяк. Кто знает, что в голову ущербную придёт, одно лишь ясно: мысли светлые её не посещают»

Рыцарь засмеялся в голос, и хозяин со служанкой покосились на него изумлённо — всего-то кружка пива…

«Обрадую тебя. Похоже, в голову ясновельможного пана пришла-таки нужная нам мысль. Он скачет сюда, в корчму»

Первей поставил на стол недопитую кружку пива. И пиво-то у него дрянь… Верно подмечено в народе — у злого хозяина доброго пива не бывает…

Вдалеке послышался нарастающий топот множества копыт — ни дать ни взять, скачет татарская конница с Дикого Поля. Погоня, что ли?

Дверь распахнулась от мощного удара, едва не слетев с петель (вот почему новые двери, сообразил Первей — похоже, хозяину приходится менять их часто), и в корчму ввалились дюжие молодчики, гогоча и улюлюкая. Впереди всех явился роскошно одетый молодой человек, с саблей и кинжалом на боку, в высоких запылённых сапогах, поигрывающий нагайкой.

— Эй, где ты там, Гонза? Слезай со своей козы, я хочу заглянуть в твои прекрасные очи!

Громовой хохот, от которого заколебалось даже пламя в очаге. Корчмарь уже спешил навстречу с угодливой улыбкой, распластавшись в подобострастном поклоне.

— Горячее на стол, живо! И вина! Гжесь, Войтек, Клык, Рябой — немедленно найдите в этой дыре приличную девку, да смотрите, чтобы нетронутую — шкуру спущу! И не тащите мне десятилетнюю, как в прошлый раз — у девки должны быть титьки, дурачьё! Себе можете взять что хотите, лишь бы не девку. Всё ясно?

— Так есть, светлый пан! Сей момент доставим!

— Бегом марш!

Когда четверо смелых отправились на поиски добычи, пан Тыклинский размашисто пересёк корчму, сел на лавку и только тут заметил Первея, спокойно сидевшего в тёмном углу.

— Это ещё кто? Эй, любезный пан! Будьте добры, подойдите сюда!

Рыцарь не пошевелился, спокойно прихлёбывая пиво. Дрянь пивцо-то, дрянь…

— Эй, любезный! Он глухой?

— Я отлично слышу вас, пан Тыклинский.

Галдёж в корчме затих.

— Кто вы такой, и откуда знаете меня?

Первей снова отставил кружку. Нет, как хотите, моча, а не пиво…

— Я Исполнитель.

— Исполнитель чего?

Первей промолчал, откидываясь на лавке, опираясь на стену.

— Я не слышу ответа.

— Пан Тыклинский, ну зачем вам знать ненужное? Всё, что от вас требуется — быстро и чётко исполнять мои команды.

Вот теперь в корчме стало по-настоящему тихо, только огонь шипел и потрескивал в очаге. Нет, так не пойдёт — того и гляди, разразится драка, а он один… И потом, Приговор следует исполнять точно.

Рыцарь привычно сосредоточился — волна дрожи, затем как бы холодок…

— Подойдите сюда, пан Тыклинский.

Вышеназванный пан встал, как сомнамбула, неловко переставляя ноги, подошёл к столу, за которым примостился Первей.

— Садитесь, прошу пана.

Зачарованный со стуком, как кукла, сел на лавку напротив.

— Я королевский исполнитель, прибыл сюда по вашему делу, — рыцарь почти не солгал, — Но это чуть позже, а пока, мне кажется, вашим молодцам пора выпить и закусить.

Или хотя бы выпить, подумал Первей, ослабляя нажим.

В глазах пана Тыклинского появилось некое осмысленное выражение.

— Я рад приветствовать ясновельможного пана королевского прокурора на своей родовой земле. Эй, Гонза! Вина! Все пьют!

Гул голосов разом возобновился, молодцы пана Тыклинского рассаживались кто куда. Похоже, у пана проблемы, ну так это его проблемы. Для рядового головореза первое дело — выпить и закусить.

Гонза уже тащил на подносе кружки на всю компанию. Первым делом он подбежал к столику, за которым сидели пан Тыклинский и Первей, подобострастно и ловко выставил два высоких гранёных стеклянных кубка. Первей усмехнулся — видать, не всю ещё посуду перебили молодцы ясновельможного пана в зачуханной корчме.

— Я попросил бы вас пока воздержаться, пан Тыклинский. У меня для вас есть приятный сюрприз.

И снова Первей почти не соврал. Есть сюрприз, конечно есть. Ну разве что не совсем приятный.

Ясновельможный пан с готовностью отставил кубок, выжидательно глядя на Первея. Ишь ты, какой послушненький стал, гад…

Рыцарь неторопливо вытащил свиток, заготовленный заранее. Всё верно — список преступлений доброго пана был так велик, что запомнить его наизусть было непросто.

— Ознакомьтесь с сим документом, ясновельможный пан, — прислушиваясь к шуму в зале, Первей протянул свиток пану Тыклинскому.

Шум в корчме между тем стихал, и вообще здесь творились интересные вещи — дюжие головорезы ясновельможного пана на глазах сникали и один за другим валились под стол. Не успели закусить, подумал рыцарь мельком.

— Что…Что это? — хрипло спросил молодой пан. Свиток в руках сильно дрожал.

— Список твоих преступлений, что же ещё? — Первей осматривал залу, где в беспорядке валялись приспешники доброго пана. — Кто из них Щучья Кость и Кочан?

Пан Тыклинский поднял полубезумные глаза, и Первей вошёл в них взглядом. Глаза ясновельможного пана вновь остекленели.

— Кто из них Щучья Кость и Кочан? — повторил вопрос Первей.

Пан ткнул рукой раз, другой, с трудом облизал губы. Рыцарь встал из-за стола.

— Вставай, ты мне поможешь. Эй, Гонза, иди сюда, ты тоже нужен!

Корчмарь не отзывался. Первею пришлось пройти в кухню, где он обнаружил забившегося в угол хозяина, дрожавшего крупной дрожью, словно конь. Служанка, похоже, сбежала. Хорошо, что сам не сбежал с перепугу, подумал рыцарь, ищи его потом… А впрочем, теперь уже не страшно. Если что, его найдёт Святая инквизиция, в конце концов.

Первей взял корчмаря за жирный подбородок, поднял голову и посмотрел ему в глаза. Нет, не стоит тратить на этого слизня ману.

— Вставай. Ты мне нужен. Встать!

Втроём они взялись за тяжёлоё, неподвижное тело, на котором жили теперь одни глаза. Всё правильно, этот яд так и действует — сперва отказывают руки-ноги, затем человек вообще теряет способность к движению, превращаясь в кусок мяса. И только где-то спустя четверть часа, когда паралич охватит дыхательные мышцы, пациент умрёт от удушья. При этом бедняга чувствует всё, вплоть до самого конца.

Они подняли долговязого жилистого парня с рассечённым шрамом лицом — это был Щучья Кость — Первей за ноги, корчмарь и пан Тыклинский за плечи. Повинуясь приказу рыцаря, неподвижное тело водрузили на решётку очага, под которой горел слабый огонь. Молодчик начал издавать жуткие стоны, но пошевелить хотя бы пальцем не смог. Пан Тыклинский безразлично смотрел на всё это стеклянными глазами замороченного, корчмарь же вовсю стучал зубами и громко икал.

Ту же процедуру проделали и с Кочаном — здоровенным парнем, чья нечёсаная кудлатая башка и впрямь очень напоминала крупный кочан капусты. Дождавшись, пока стоны затихнут, Первей повернулся к двоим помощникам, они же осуждённые по Приговору.

— Пан Тыклинский, вы прочли свиток?

— Да, — механически ответил молодой человек.

— Всё верно написано?

— Верно, — так же безразлично откликнулся тот.

— Значит, так. Пан Тыклинский, единственный и последний потомок своего рода, отныне ты не властен над собой, и изменить свою судьбу даже путём самоубийства тебе не позволено. Тебе сохраняется разум, зрение и слух, а также осязание. Но отныне ты будешь нем и недвижен, долго, очень долго, вплоть до того времени, пока твой Приговор не будет изменён и тебе будет позволено наконец умереть. Аминь!

Ясновельможный пан рухнул столбом, и стеклянные глаза разом ожили, выразив последовательно удивление, затем ярость, потом ужас, и наконец отчаяние.

— Теперь ты.

— Смилуйтесь, добрый пан! — корчмарь упал на колени. — Не убивайте!

— Я не убью тебя, Гонза, — рыцарь поморщился, — твоя смерть будет несколько позже и куда страшнее. Вспомни, как часто твой пан Тыклинский резвился здесь с девочками? Отвечай!

— Я… я… Часто, добрый пан. Почитай, каждую неделю, а летом и чаще.

— Как это происходило?

Корчмарь облизал пересохшие губы.

— Ясновельможный пан… он… ему приводили каждый раз новую девку, и чтобы непременно невинную, он специально посылал своих… Только в последнее время ладные девки-то кончились, добрый пан, вот они и начали тягать сюда соплюх разных, сперва лет по тринадцать-четырнадцать, а потом и меньше…

— Он сам резвился, один, или со своими волками?

— Сперва сам, а как натешится, отдавал ребятам своим, те по очереди…

— А потом?

Корчмарь опасливо косился на рыцаря.

— А они оставляли девок-то в сарае, прямо где, значит… А мне пан велел их домой спроваживать.

— И ты?..

— Ну, я и отвозил их на волокуше по домам, значит, по-христиански… Они после всего сами-то идти не могли, значит…

Корчмарь съёжился под взглядом Первея.

— Всё верно. Только ты забыл одну маленькую подробность — перед тем, как по-христиански отправить несчастных домой, ты сам пользовался ими. Так?

— Поклёп… Я аккуратно… Они ведь всё одно ничего не чуяли уже… смилуйтесь, благородный пан!

Первей помолчал, сдерживаясь.

— Твоё счастье, что я не могу изменить Приговор. Ладно. Корчмарь Гонза, колдун и отравитель, ты только что отравил девять человек, включая своего господина. Шестеро из них умерли, двоих ты замучил огнём, использовав в своих колдовских обрядах, а твой господин напрочь разбит параличом, что хуже смерти. Тебе предоставляется право умереть по твоему выбору — повеситься, скажем — но я уверен, что ты им не воспользуешься. Ты будешь сидеть в своей вонючей норе и ждать, когда за тобой явится Святая инквизиция. И подыхать от страха.

Первей вышел из кухни, уже наполнившейся тошнотворной вонью горелого мяса — душегубы явно пережарились.

— Скажу ещё от себя. Я рад, что мне не приходится кончать тебя лично. Слишком уж много в тебе слизи, корчмарь Гонза.

Послышался шум, дверь снова отворилась с треском, привычно распахнутая ударом ноги, и в корчму ввалились четверо посланников ясновельможного пана, втолкнув перед собой добычу — девчонку лет тринадцати в разодранном платье, со связанными сзади руками.

— Нашли-таки, ясновельможный пан, с сиськами!..

Они остановились, как вкопанные, ошеломлённо озирая картину бескровного побоища. Рыцарь привычно сосредоточился, вызывая в себе ощущение дрожи, сменяющееся как будто лёгким холодком… Сейчас будет фокус…

Четверо дюжих головорезов с рёвом ринулись на него, позабыв о девчонке. Да, фокус не удался, ибо факир — недоучка, подумал мельком Первей. Эх, предупреждал же меня Голос — этот приём очень труден, учись, учись…

Однако раздумья следовало отложить на потом. Первей цапнул черен меча, притороченного за спиной, одним махом выдернул его из ножен. Вовремя — в живот ему уже метил прямой широкий клинок.

В своё время Первей неплохо умел махать мечом, презирая кривые татарские сабли — оружие слабаков и недоучек, а также турок, разбойников и татар, неспособных освоить настоящее благородное оружие, длинный обоюдоострый прямой меч. Но его противник, похоже, не был недоучкой, и уж точно не был слабаком — удары ложились один на другой, сильные и неожиданные, так что Первею никак не удавалось перейти в решительное наступление. А оборона сейчас была смерти подобна — трое товарищей меченосца уже прыгали по столам, как козы, обходя Первея с боков и грозя зайти в тыл.

Не прекращая боя, Первей старался сосредоточиться, и ему-таки удалось — его противник с мечом споткнулся на ровном месте, разом напоровшись на меч рыцаря, только хрустнула грудинная кость. «Натянутая верёвка» — фокус уже совсем несложный.

Не давая противнику опомниться, Первей ринулся в атаку на крайнего справа, безошибочно угадав в нём слабейшее звено. Обоюдоострый, длинный русский меч в умелых руках куда эффективнее короткой кривой сабли, и через пару ударов эта самая сабля уже летела, кувыркаясь, вместе с отрубленной у запястья рукой. Ещё одному врагу рыцарь просто полоснул по колену в подкате: боец без ноги ли, без руки — уже не боец.

Последнего малого Первей добивал уже не торопясь — и сабля дрянь, и боец тоже не ахти. Выбив саблю из вражьей руки, рыцарь отправил его в лучший мир прямым ударом в горло.

Чуть отдышавшись, Первей подошёл к двоим поверженным, ещё подававшим признаки жизни. Парень с отрубленной ногой уже был в беспамятстве — видно, потерял много крови. Первей заколол его, как свинью, одним ударом. Другой, с отрубленной кистью, зажимал запястье уцелевшей рукой, тяжело и часто дыша. Рыцарь посмотрел в его глаза, расширенные смертным ужасом, отрицательно покачал головой, взмахнул мечом — голова покатилась по полу.

«Сзади!!!» — шелестящий бесплотный крик в голове заставил Первея резко отпрыгнуть, разворачиваясь в прыжке. Вовремя — мимо просвистела тяжёлая лопата-заступ. Надо же, кто бы мог подумать — слизень показал зубы!

Первей одним ударом мечом плашмя оглушил корчмаря, решившего в последний момент взяться за оружие. Н-да, вот так оно в жизни и бывает: отважный рыцарь, умелый и опытный боец, владеющий к тому же магией, да что там — не кто иной, как великий Исполнитель Предначертанного Свыше, и вдруг гибнет от удара грязной лопаты по голове…

Рыцарь подошёл к дрожащей девчонке, скорчившейся на полу. Нащупал путы, стягивающие тонкие детские руки, разрезал.

— Как тебя зовут, малышка?

Девочка дрожала, глядя на Первея огромными тёмными глазами.

— Крыся…

— Вот что, Крыся. Этот человек — ты его знаешь? (девочка часто закивала) — да, этот человек, Крыся, отравил всех этих панов, а двоих зажарил живьём на вертеле (девочка зажала рот ладонью). Он злобный колдун, околдовавший своего господина, заставлявший его приводить ему девственниц и творить прочие грязные вещи. Всё поняла? (девочка снова часто закивала) Вот так и говори, когда тебя будут спрашивать. А сейчас иди домой, и не бойся — никто тебя не тронет. Иди.

Когда девочка убежала, Первей вернулся к лежащему без движения корчмарю. Постоял, потом взял кружку с вином, стоявшую на столе, и вылил на лицо лежащего. Корчмарь закашлялся, завозился и открыл глаза.

— Я тебе что сказал? Я велел тебе сидеть и ждать, когда за тобой придут и отправят на костёр. А ты чем занимаешься?

* * *

На сей раз Гнедко шёл не так гладко, как обычно, и Первей был даже рад этому: уже вторая ночь без сна, того и гляди опять рухнешь с коня да ещё сломаешь себе чего-нибудь… Нет, так не пойдёт. Надо найти укромное место и выспаться хорошенько, вот что. Лучше всего какой-нибудь стожок на поляне… Да, лето на исходе, стожок можно найти, хотя…

Стожок был тут как тут, вынырнув чуть ли не под носом Гнедка. Первей уже не помнил, когда получал от жизни радость, но сейчас он самым натуральным образом обрадовался. Сон… Как хорошо…

Конь одобрительно зафыркал: наконец-то хозяин взялся за ум — вместо того, чтобы скакать куда глаза глядят, выбрал приличное место для отдыха. И сено такое душистое, свежее. Нет, иногда и у людей случаются просветления в голове.

Рыцарь растянулся на большой охапке сена, подстелив под себя сложенную вдвое попону. Над головой плыли курчавые летние облака, где-то в вышине звенели жаворонки. Давно забытое чувство покоя вдруг наполнило Первея до краёв. Что это?

«Родная, отзовись»

«Да, рыцарь»

Первей усмехнулся.

«Давно хочу спросить… Ну какой я рыцарь? Самозванец, нет, хуже — палач…»

«Ты рыцарь. Ты караешь зло, неужели не ясно? Палач же терзает любого, на кого укажет хозяин, и гораздо чаще невиновных»

Рыцарь помолчал.

«Какая ты умная, слушай»

Короткий смешок.

«Да, мой ум при мне. Должно же что-то остаться бывшей женщине, если всё остальное исчезло. Спасибо тебе, Первей. Спасибо, родной мой»

Первей вздрогнул. Никогда раньше Голос ничего подобного…

«Что случилось?»

«Случилось. Я больше не страдаю от жажды»

«Когда… Когда это произошло?»

Пауза.

«Когда я крикнула: «Сзади!»»

«Кстати, тебе спасибо. Если бы не ты, я сейчас валялся бы среди этих олухов»

Бесплотный шелестящий вздох.

«И этот круг был бы тобой закончен, с изрядным долгом. Нет, мой родной. Я постараюсь, чтобы твой долг был погашен, прежде чем ты сойдёшь с круга»

«Какая ты заботливая. Слушай, я так рад, что тебя больше не мучает жажда…»

«Я снова говорю тебе спасибо»

«Слушай, и у меня тут такие дела… В общем, мне сейчас хорошо. Хорошо, понимаешь? Я уже забыл, когда мне было хорошо — всегда только плохо или ещё хуже. Что это значит, по-твоему?»

«Это значит, изрядная часть твоего и моего долга погашена, и нам смягчили режим»

Первей счастливо улыбнулся.

«Здорово. Слушай, знаешь, о чём я мечтаю?»

Пауза.

«Опять мечтаешь? О чём?»

«Однажды настанет день, когда мы отработаем наши долги. И тогда… Я всегда мечтал об умной жене. Замуж за меня пойдёшь?»

Пауза.

«Ну ты совсем дурак»

«Возможно. Но при такой умной жене мужу умным быть и не обязательно. Я буду слушать твой Голос, и всё будет на мази. И ещё я хочу глядеть в твои огромные чёрные очи, любоваться чёрной косой, толстой, как корабельный канат, и чтобы бесстыжие груди вздымались в моих ладонях…»

Пауза. Долгая, долгая пауза.

«Не мучай меня, рыцарь. Скорее всего, в следующем круге глаза у меня будут красные, а позади будет волочиться длинный голый хвост. Ну или в лучшем случае пушистый, и у меня будут острые зубы и когти»

«Я с детства любил кошек, правда, правда. И всегда мечтал быть котом в хорошей дружной семье, у доброй хозяйки. Красота! Мы будем есть сметану и жирных мышей, и вместе спать на тёплой печке. А потом ты принесёшь котят…»

Шелестящий бесплотный смех, не затихающий долго-долго.

«Нет, ты совершенно невозможен. Давай, спи уже! Между прочим, тебя скоро ждёт следующая работа. Через неделю ты должен быть в Штетине»

«Где?!»

«В Штетине. Вещь, нужная тебе для работы, находится там»

Первей покрутил головой.

«Как легко, делов-то — через всю Польшу да немецкую границу…»

«И тем не менее, это придётся сделать»

* * *

Эта корчма носила гордое название «Железный сапог», и, строго говоря, была уже не корчмой, а таверной — именно так называли подобные заведения в этих местах. Впрочем, рыцарь не увидел никакой разницы с корчмами по ту сторону границы — ну разве что вывеску украшал настоящий рыцарский железный сапог, вероятно, доставшийся хозяину по случаю во времена Грюнвальда.

«…Денег тебе потребуется довольно много, а запасы истаяли. В самом Штетине этого делать нельзя, слишком явно. Так что сиди и жди»

«Да я разве против? Особенно если тут нет клопов»

Короткий смешок.

«Клопы, разумеется, тут есть, но не очень голодные и вообще воспитанные, как и положено в добропорядочных немецких заведениях. Кусают только ночью, днём со стен на голову не прыгают. Днём тут кусают блохи»

«Что значит порядок. Каждой твари своё время и место. Уважаю»

— Пива для начала, герр рыцарь? — хозяин излучал неподдельное радушие тремя подбородками и обширным животом. — Или сразу ужин?

— Пива для начала и сразу ужин, — улыбнулся Первей. — Но первым делом овса моему коню.

— Будет сделано, герр рыцарь!

Гнедко встретил хозяина нетерпеливым фырканьем — сколько можно ждать, я проголодался! Отослав слугу, Первей лично напоил коня из бадьи, засыпал в торбу овса. По уму, коня после целого дня пути следовало бы почистить, однако Первей не доверял своего друга кому попало, чистка же коня самолично на глазах у постояльцев привлечёт ненужное внимание. Это в русских и польских землях витязю считалось не зазорным лично обиходить боевого коня, в немецких владениях благородные рыцари считали неприличным любой ручной труд. Конечно, по нынешним суровым временам не каждый странствующий рыцарь может позволить себе таскать повсюду слугу-оруженосца, однако чистить коня самому, это слишком…

Когда Первей вернулся в таверну, там уже было достаточно много народа. Усевшись в углу за свободный столик, рыцарь поднял руку, и хозяин немедленно заспешил к нему от стойки, держа на подносе высокую кружку с шапкой пены.

— Что именно желает герр рыцарь на ужин?

— Мяса, и лучше жареного, — улыбнулся Первей. — Только не гусятины! Зелень и прочее к мясу на ваш выбор.

Поглощая ужин, рыцарь прислушивался к разговорам — обычным разговорам в корчме, или таверне, стоящей у большой дороги.

— … Цены на всё упали, что овёс, что ячмень. Ганза держит торговлю мёртво — не хочешь отдавать за их цену, ступай с Богом. Ей-ей, сплошное разорение бауэрам грядёт…

— … Я тебе говорю, поляки и мазовы такие же еретики, что и русы, только прикидываются добрыми христианами. Любой славянин по сути своей язычник, и потому Господь наш не признаёт законными любые клятвы и обязательства в отношении сих народов…

— … Не видал ты этих аркебуз, оттого такой храбрый. Из такой вот штуковины можно сразить рыцаря в самых прочных латах за двести шагов, и ты даже не увидишь лица этой твари…

— …Второй месяц не разгибаясь вкалывают парни, и сам епископ отпустил им грех работы в воскресные дни. Ты бы видел, какие бомбарды сработали для фон Штольверта — по сто фунтов каменные ядра мечут…

Да, подумал рыцарь, допивая пиво мелкими глотками, с этим народом у братьев славян будет масса хлопот.

Во дворе послышался конский топот, лязг железа. Дверь распахнулась, и в заведение вошёл невысокий бритоголовый монах в сопровождении двух здоровенных парней, также одетых в короткие дорожные рясы. Монах выглядел вполне мирно, зато на груди парней в разрезе скромного одеяния ясно и недвусмысленно поблескивала броня. Торговец индульгенциями — явление обыденное на дорогах Европы, подлежащей руке Римского Папы…

«Ну вот и деньги твои приехали, герр рыцарь»

«Как, прямо здесь?! Отнять деньги у смиренных слуг Господа — тяжкий грех, и масса хлопот в придачу»

«Отнять — как грубо… Этот торговец святостью подвержен одной крайне пагубной страсти — страсти к игре. Сейчас они выпьют, закусят и сядут играть в домино. Однако их трое, нужен четвёртый, а никто, кроме тебя, не умеет…»

«Я тоже не умею, если разобраться»

«Неважно. Играть стану я, ты будешь просто класть кости»

* * *

— О! Герр рыцарь умеет играть в домино?

— Немного, святой отец.

— Похвально, весьма похвально… По одному талеру для начала?

— Можно.

Торговец индульгенциями явно обрадовался — играть втроём, да ещё на пустой интерес, это ж совсем не то. И потом, герр рыцарь сам желает пожертвовать толику своих средств смиренным слугам Господа, грешно отказать…

Первей с затаённой усмешкой наблюдал, как перемигиваются смиренные божьи слуги, разглядывая свои кости. Бритоголовый с соратниками были уверены в успехе — трое опытных игроков против одного!

— Ну, начнём, помолясь… — монах перекрестился и со стуком положил первую кость. Соратник немедленно присовокупил свою, ход перешёл к Первею.

«Родная?»

«Два-три»

Игра покатилась по кругу. Сухо щёлкали костяшки, фигура на столе росла. К игрокам мало-помалу подтягивались зеваки — всё какое-никакое развлечение.

— Игра! — бритый растопырил пустые ладони, демонстрируя отсутствие фишек. Сгрёб с блюда серебряные монеты. — Ну что, ещё по одной?

— Нет, по две! — изобразил нарождающийся азарт рыцарь, мешая костяшки.

Снова защёлкали фишки по столу, выстраиваясь в изогнутую фигуру. Первей клал свои почти не глядя, руководствуясь указаниями Голоса, украдкой наблюдая за противниками.

— Игра! — на этот раз пальцы растопырил охранник слева, здоровенный монах в броне.

— Так… — Первей закусил губу. — По четыре!

Теперь уже вся таверна сгрудилась вокруг игроков.

— Игра!

Горка серебра на блюде росла и росла. Зеваки начали перемигиваться — вот сейчас герр рыцарь проиграет коня и меч, потом штаны…

— Игра! — Первей с сухим треском впечатал последнюю фишку и раскрыл ладони. — Играем ещё?

— Конечно! — в глазах бритого появился нездоровый блеск неконтролируемого азарта.

«Бери!» — шелестит в голове бесплотно.

Ещё никогда рыцарь не был настолько исполнителен, как теперь. Его пальцы находили нужные костяшки в россыпи безошибочно, даже без слов. Как и почему? Откуда ему знать… Он Исполнитель.

— Игра! — Первей потянулся к блюду с серебром, — Хватит или ещё?

— Нет, постой… Погоди! — бритоголовый с лязгом положил на край посудины несколько золотых. Публика загудела — однако, игра-то далеко не шуточная…

— Игра! — рыцарь снова показал пустые ладони. — Пожалуй, что и хватит, святой отец…

— Нет! — торговец индульгенциями дрожащими руками извлёк откуда-то из-под рясы немалых размеров кожаный кошель, развязав, высыпал деньги на блюдо. — Играем!

И снова костяшки с сухим треском ложатся на чисто выскобленный стол. Теперь трое монахов клали их с такой силой, будто орудовали боевым топором.

— Игра! — Первей потянул к себе тяжёлое блюдо.

— Нет! — похоже, бритоголовый не умел проигрывать. — Ганс, наш сундук!

— Но, святой отец…

— Я сказал!

Монах извлёк из сундучка толстую кипу пергаментов.

— Это индульгенции, сын мой, всё, что осталось. Отпущение грехов ныне, и присно…

— Святой отец, ну зачем мне брать чужие грехи? — улыбнулся рыцарь.

— Не пренебрегай, сын мой, ибо к ним приложил руку свою сам Папа! — глаза торговца индульгенциями опасно блестели.

— Ну что ж… — сдался под таким напором Первей. — Играем!

Фигура на столе росла, шум за спиной, наоборот, стихал с каждым ударом костяшки. Зеваки затаили дыхание.

— Нет хода!

Монахи выложили оставшиеся костяшки. Бритоголовый вперил взгляд в единственную фишку, зажатую в руке рыцаря. Первей улыбнулся и тихонько, без стука выложил — «пусто-пусто»

— Рад был познакомиться с вами, святой отец.

— Нет, постой… погоди… как же так… — святой отец безумно блуждал глазами. Рыцарь встал, ссыпал выигранные монеты в кошели, плотно завязал. Прикинул в руке толстую пачку индульгенций.

— В знак уважения к святой церкви нашей, позволь пожертвовать это на нужды её, святой отец! — Первей веером рассыпал пергаменты на столе.

— Да благословит тебя Всевышний! — губы бритоголового прыгали.

«Какое расточительство, слушай…»

«Не придуривайся. Как ты намерен их реализовать?»

* * *

Подковы звонко цокали по булыжной мостовой, сработанной на немецкий манер. И застройка здесь тоже была немецкая — вместо бревенчатых изб и теремов, или белёных мазанок за плетнями сплошная стена из домов, прилепившихся друг к другу, с высокими острыми кровлями из черепицы и перекрестьями фахверков на фасадах. Да, город Щетин давно уже утратил славянские черты, превратившись в немецкий Штетин.

Неяркая вывеска — змея, обвившая чашу — висела на крюке, давая понять, что здесь находится зелейная лавка, которую учёные монахи-католики именовали «аптека». Первей огляделся — да, всё точно. Это здесь…

Внутри заведения было сумрачно и прохладно, на стенах висели связки сушёных крыльев летучих мышей и прочие столь же приятные на вид ингредиенты. Над аптекарской же стойкой было подвешено к потолку чучело отвратительного чудовища — крокодила, кои, по рассказам бывалых людей, водятся в далёкой Индии и прочих жарких странах. Первей усмехнулся. Судя по всему, эти немцы отчаянный народ, раз вместо ворожей-травниц вверяют своё здоровье столь сомнительным заведениям.

— Чем могу служить, герр рыцарь? — неслышно возник за стойкой маленький человечек с бритым лицом и умными, цепкими глазами.

— Меня просили передать вам привет, мастер Шварц, — улыбнулся Первей. — Сапиенти сат.

Глаза аптекаря сделались ещё более умными и гораздо более цепкими.

— Слушаю вас внимательно, герр рыцарь.

— Мне нужна «тёмная свеча». Та самая.

Аптекарь помедлил.

— Это будет стоить…

— Я знаю.

— Хорошо, герр рыцарь.

Немец нырнул куда-то в недра заведения и через пару минут вернулся со свёртком.

— Герр рыцарь знает, как ей пользоваться?

— Да, мастер Шварц.

— Учтите, она выносит только свет звёзд, и никакой другой. И не выносит жара.

— Я знаю, почтенный, — чуть улыбнулся Первей.

Расплатившись с аптекарем, он сунул свёрток за пазуху и вышел. Конечно, алхимикам так и не удалось открыть секрет превращения свинца в золото, и философский камень они так и не нашли. Зато наизобретали массу любопытнейших вещей, начиная от сулемы и пороха и кончая вот этой «свечой». Если подложить её в пороховой погреб, скажем, большого корабля, отправляющегося в плавание — разумеется, делать это нужно в полной темноте — то можно быть уверенным, что корабль назад не вернётся. Рано или поздно кто-нибудь откроет люк погреба ясным днём, а свечка эта выносит только свет звёзд. И никакой другой…

«Куда теперь, Родная моя?»

«Вперёд, мой рыцарь! Ну то есть назад…»

* * *

Город выглядел столь идиллически-мирно, что невозможно было представить, будто бы тут могут твориться какие-либо чёрные дела. В отличие от Щетина, превращённого в немецкий Штетин, Познань пока сохранила и древнее название, и яблони за заборами. Правда, яблонь уже оставалось не слишком много…

«Родная, я так и не понял, что за Приговор?»

«Приговора, собственно, нет»

Первей даже притормозил коня.

«Совсем не понял… В таком случае, зачем мне туда идти? Я не любитель публичных экзекуций»

«А вот идти тебе туда нужно»

«Да зачем, объясни толком?»

«Я не знаю, зачем. Я знаю, что нужно, и всё тут. И не приставай с пустыми расспросами. Я знаю только то, что знаю»

Рыцарь вздохнул, тронул поводья, и Гнедко послушно возобновил движение. Ладно… Надо так надо. Раз уж Голосу Свыше неизвестно, зачем, нужно просто идти и не раздумывать. Наверняка на месте будет видно, что, зачем и как»

«Правильный образ мыслей» — короткий бесплотный смешок.

Площадь уже была довольно плотно заполнена народом. Первей усмехнулся — ещё лет двадцать назад, верно, она была бы полупустой. А вот в немецких землях тут столпилось бы почти всё население городка, включая мамаш с младенцами. Народ легко привыкает к зверствам.

В центре городской площади была сооружена здоровенная поленница, обложенная хворостом. Посреди поленницы торчал столб, и к нему была прикручена цепями женщина. Рыцарь пригляделся и вздрогнул. Нет, не может быть… Если эта женщина злодейка…

«Она не злодейка. Она столь добра, что пребывание в этом мире для неё невыносимо. Мир отторгает святых, да будет тебе известно»

Женщина стояла, голая по пояс, с искалеченными пыткой грудями и заведёнными над головой руками, закованными в кандалы. Её взгляд выдавал боль и страдание, но отчаяния в нём отчего-то не было. Она встретилась с рыцарем измученным, но светлым взглядом, и вдруг слабо улыбнулась.

Первей закусил губу.

«Что мне делать, Родная?»

«Без понятия»

«Я не спросил, с понятием или нет! Я спрашиваю, что мне сейчас делать?! Этого так оставлять нельзя! Скажи, ну скажи — как я могу её спасти?!»

Пауза.

«Ты не сможешь этого сделать, рыцарь» — шелестящий вздох. — «Тебе не позволено. Она умрёт сегодня»

Между тем человечек в мантии начал что-то зачитывать гнусавым голосом, держа перед собой бумагу. Очевидно, приговор несчастной. Не Приговор, а приговор — и в отличие от первого вторые очень часто несправедливы.

Первей блуждал взглядом по площади. Толпа колыхалась, сдерживаемая чётким каре алебардистов в сверкающих латах. Позади маячили стрелки, со взведёнными арбалетами. Да, тут уже ничего не сделать, Голос права, права… А если и можно, то для этого нужно иметь пару сотен умелых бойцов. Или быть великим магом, способным подчинять своей воле на расстоянии многотысячные толпы.

Казнимая вновь обратила свой взгляд на рыцаря, восседавшего на коне у края людского моря, собравшегося в предвкушении волнительного зрелища — сейчас эта баба будет гореть в огне, живьём! Она уже не улыбалась, и во взгляде её сквозь боль читалось недоумение — ну что же ты?

И тогда он решился.

«Так значит, нет Приговора?»

«Нет»

«Значит, я не смогу его нарушить!»

Первей осторожно сместил коня вбок, поближе к арбалетчику, тщедушному парню с усиками. Стрелок скучал, явно тяготимый своим орудием — могучий крепостной арбалет на вид весил не меньше тридцати фунтов.

— Дай-ка мне свою игрушку, парень, — наклонившись, негромко попросил Первей. Парень захлопал глазами. — На вот тебе взамен.

Золотая монета легла в ладонь стрелка, и он враз забыл и про ведьму, и про свой самострел.

— Старшой… отнимет… — свистящим шёпотом сообщил парень.

— Прячь лучше, всего и делов, — Первей добавил вторую монету. — Давай уже…

Второй золотой подавил последний очаг сопротивления в душе парня. Два золотых — и пусть его даже изобьёт командир, оно того стоит!

Палач уже поднёс к поленнице горящий факел. Первей вскинул арбалет к плечу, тщательно подвёл мушку под левый сосок казнимой и плавно нажал на спуск.

Толпа ахнула. Женщина у столба дёрнулась и обвисла, пригвождённая к дереву, словно булавкой, и только оперение короткого болта торчало из груди, как раз напротив сердца. Рыцарь со всего маху метнул разряженную машинку в стрелка справа, не участвовавшего в заговоре, и тот от неожиданности выстрелил в воздух. Остальные стрелки, отделённые от дерзкого самоуправца плотной людской массой, были не опасны.

— Ио-хооо!!!

Люди расступались перед бешеным всадником, несущимся во весь опор. Стражники на воротах только проводили его ошалелыми взглядами — во гонит, пан, не иначе, получил весть о долгожданном наследстве и боится не успеть к дележу…

«Ты понял, что это было, рыцарь?»

«Откуда мне, раз даже ты без понятия? Я знаю одно — я не ошибся. Нутром чую»

Пауза.

«Да, не ошибся»

«Выходит, он всё же имелся, Приговор?»

«Если и имелся, то мне этого знать не дано. Но я сейчас не об этом. У тебя появилось острое чувство сострадания. Выходит, тебе снова смягчили режим»

* * *

Городская стена из толстенных брёвен, сработанная «в клеть», была, вероятно, когда-то вполне серьёзным препятствием на пути врагов, однако время, сырость и людское небрежение сделали своё дело, и сейчас она напоминала скорее непомерно длинный овин, лишённый крыши, нежели оборонительное сооружение. Наверное, и насыпки там давно уже нет, подумал Первей, разглядывая стрелковый парапет, насквозь прогнивший и местами обвалившийся. И стражников на стенах не видно. Взять да перелезть, что ли?

Гнедко негодующе зафыркал, словно почуяв мысли хозяина, и Первей успокаивающе похлопал его рукой по шее. Разумеется, я не брошу тебя, мой верный конь. К тому же земляной вал на подступах к обветшавшим стенам зарос малинником такой густоты, что удивительно, как тут ещё не завелись медведи…

Надвратная башня в отличие от стен ещё сохраняла некоторую осанистость и даже признаки жизни. Ворота по случаю светлого времени суток были распахнуты, однако деревянная решётка, окованная железными полосами, оказалась опущена почти до земли, не позволяя проехать ни конному, ни повозке, да и пешему пройти можно было разве что на корточках. Странно, подумал рыцарь, уж не внезапного ли нападения ждут господа стражники. Тогда уже опустили бы решётку совсем, что ли…

Раздались возмущённые женские голоса, крики, визг, собачий лай и грубый мужской хохот — всё вперемешку. С полдюжины баб и девок, ругаясь и отплёвываясь, пролезли под решёткой, отряхиваясь, направились прочь от ворот, возмущённо переговариваясь и оглядываясь. Посторонний человек, наблюдая такую сценку, немало удивился бы, но Первей только усмехнулся. Такие уж тут порядки…

И потому он здесь.

Подъехав к воротам вплотную, Первей с силой постучал в решётку рукоятью меча.

— Эй, есть кто живой?

Из недр башни доносились голоса, смех, однако являться на зов местные стражи не торопились.

— Эй, христиане! — ещё громче залязгал по железной оковке решётки рыцарь.

Повторный призыв возымел наконец своё действие, и на свет божий явился бородатый детина, облачённый в кожаную безрукавку с нашитыми на груди железными бляхами, вероятно, по замыслу создателя сего одеяния призванными изображать боевой доспех.

— Кто таков?

— Странствующий рыцарь, путешествую по своим делам. Позволь полюбопытствовать, почтенный страж — у вас тут что, военные учения?

— А у нас тут всегда учения, — на подмогу товарищу явился новый персонаж, мужчина поменьше, сухой и жилистый, с внимательным цепким взглядом. — Боевая подготовка первое дело для стражи, пан рыцарь.

Вот и подручный здешнего разбойного главаря, подумал Первей, разглядывая жилистого. Ну то есть ясновельможного пана городского головы, разумеется… Голос, как всегда, излагает точно.

— Похвально, весьма похвально. Однако мне нужно проехать в город.

— Гостям всегда рады, само собой. Только вот решётка у нас поломалась, не держится, зараза, а средств на починку нет. Целый день, пан рыцарь, тягают ребята этакую тяжесть, упарились все. И всего-то десяток грошей серебром за один подъём — даром трудятся, прямо скажем.

— А ты ничего не путаешь, почтенный? — прищурился Первей. — Согласно королевским законам, сбор берётся только с обозов, причём только королевскими мытарями в заведённом порядке. Пешим и конным путникам въезд бесплатно.

— Королевские законы мы чтим, а как же! — согласно кивнул жилистый. — Только вот решётку вверх тягать ребята даром не согласятся. Не хочешь платить, проезжай как Бог даст, ворота ж не заперты.

Теперь оба стража ухмылялись вполне откровенно.

— Хорошо, — чуть улыбнулся рыцарь. Достал из-за пазухи тощий кошелёк — специально приготовил — и отсчитал десяток монет.

— Другой разговор! — жилистый обернулся. — Эй, ребята! А ну, работать!

* * *

— … Вот такие у нас тут порядки, пан рыцарь.

Корчмарь, невысокий седой дядька с обвислыми усами старательно протирал стаканы, временами украдкой поглядывая на неприметного человечка в углу, скромно потягивавшего пиво.

— Интересные порядки, прямо скажем, — Первей посмотрел свою кружку на просвет. — И как они вам?

— Дык это… — корчмарь снова кинул беглый взгляд на человечка в углу, — всякая власть от Бога, однако. Мы что, мы привычные…

— Само собой, — улыбнулся рыцарь. Допил пиво, со стуком поставил кружку на стойку. — Ладно, пойду пройдусь. Город ваш погляжу.

— Добро, добро, — закивал головой корчмарь. — Город у нас хороший, вот только порядки в нём непривычны могут показаться, ежели кто из дальних краёв… а так очень даже хороший город…

Выйдя из заведения, Первей направился в сторону городского торга — самое верное место, если хочешь узнать что-либо. Он шагал по грязной, давно не убиравшейся улице, с дохлыми собаками, валяющимися в сточной канаве, и их живыми покуда собратьями, злобно лающими из-за высоких частоколов, и размышлял. Вот пришли сюда люди, раскорчевали дремучий лес, построили город… Жить бы да жить. Как же так вышло, что оседлала этих людей шайка разбойников, которым по идее место в глухой чащобе, подале от Божьего света?

Разумеется, они пытались бороться, горожане. В Краков летели жалобы, одна за другой. Но что делать, если королевский фаворит покровительствует главарю разбойников, поставленному местным градоначальником? Жалобы возвращались назад «для выяснения», а потом челобитчиков находили в реке… или вовсе не находили. Ну мало ли что могло случиться с человеком.

Отчаявшись, они пытались бунтовать, шли грудью на ненавистную ратушу, как её ныне стали называть в королевстве польском… В ответ являлись солдаты, и зачинщиков вешали перед той самой ратушей.

И люди сломались. Кто мог, распродав подешёвке имущество — а то и вовсе бросив заколоченный дом — подались в иные города и веси. Остальные стали жить-поживать, втянув голову в плечи, тем самым поощряя грабителей на всё более наглый грабёж и совсем уже беззастенчивое вымогательство.

Первей искоса глянул через плечо — неприметный человечек, пробиравшийся по улице следом, сделал вид, что уронил монетку. Наклонился и тщательно ковырялся в грязи. Ну что же, этого и следовало ожидать.

«Ты ещё не знаешь, родной» — всплыл в голове бесплотный голос — «сейчас обсуждается вопрос, не отравить ли тебя потихоньку. Да, за ужином, в той самой корчме. Очень уж им понравился твой конь»

Первей усмехнулся.

«А зарезать слабо?»

«Ну зачем… Это уже на крайний случай. Естественная смерть, и никаких следов»

Рыцарь размышлял. Вот как, значит… Само собой, кому ж не понравится такой конь.

«Не время для шуток, мой милый. Тебе придётся сделать им выгодное предложение сегодня, прямо сейчас. Тогда сможешь спать спокойно — по крайней мере, до завтра»

«Как скажешь, умница моя»

Потолкавшись ещё для вида среди торговых рядов с четверть часа, Первей направился в сторону воротной башни.

* * *

— А-а, пан рыцарь! Чем обязаны?

Городские стражи улыбались столь радушно, как будто увидели родного папашу… или сундук с деньгами, это уж на чей вкус как. Очень удачно, что жилистый помощник атамана ещё тут, подумал Первей. Обычно разбойнички не любят перетруждаться. А впрочем, тут у них вино и пиво, и явственно пахнет жареным мясом… чего зря сидеть дома?

— Разговор есть, пан Крысь, — скупо улыбнулся рыцарь. Жилистый перестал улыбаться.

— Вы знаете меня, пан?

— Слухом земля полнится.

Пан Крысь коротко кивнул головой, и лишние зрители рассосались почти мгновенно. А ещё кто-то утверждал, что у разбойников дисциплины не бывает…

— Прошу садиться, пан… — старшина городской стражи вопросительно умолк.

— Мне нужен порох, — прямо, глядя в глаза разбойнику, негромко произнёс Первей. — Много пороха, пан Крысь.

Жилистый помолчал.

— Почему вы решили, что его можно взять у нас?

— А где же ещё, — чуть улыбнулся рыцарь. — Если я обращусь с подобной просьбой к хранителям королевских арсеналов где-нибудь в Кракове или Гнезно, меня неправильно поймут, и, боюсь, откажут в очень грубой форме. До кандалов включительно. Вы — дело другое.

Жилистый побарабанил пальцами по столу.

— Скажем так, я не могу решить этот вопрос в одиночку.

— Не страшно. Думаю, вечером вы обсудите этот вопрос с… — рыцарь умолк, поняв глаза к небу, — и завтра дадите мне ответ. Положительный, разумеется — отказ мне не нужен.

Разбойник чуть улыбнулся, не сводя цепких глаз с Первея.

— Как много нужно?

— Думаю, две дюжины бочонков.

— Есть только восемнадцать.

Первей поморщился, как и положено оптовому покупателю, которого не сумел толком удовлетворить продавец.

— Хорошо, пусть будет восемнадцать.

Их взгляды встретились.

— Не валяйте дурака, пан Крысь, — снова скупо улыбнулся рыцарь. — Со мной только тощий кошелёк на мелкие расходы. Я знал, куда шёл. Конечно, вы можете попытаться взять коня и меч, но среди вас тут будут убитые, и потом — стоит ли срывать столь выгодную сделку?

— Ну как вы могли такое подумать! — страж порядка даже округлил глаза для пущей искренности, всем свои видом изображая оскорблённую невинность.

— Да, примерно так и подумал, — Первей улыбнулся шире. — Мои подводы подойдут завтра к вечеру, ночью погрузим. Как только они отойдут на, скажем так, достаточное расстояние, человек привезёт золото. Разумеется, до этого момента я буду пребывать у вас в гостях.

Пан Крысь снова побарабанил пальцами по столу.

— Что ж, пан рыцарь… Думаю, он… — разбойник поднял глаза к небу, — даст вам утвердительный ответ.

— Ну а о мелких деталях, вроде цены, мы поговорим завтра, — Первей встал из-за стола. — Желаю здравствовать!

* * *

Ночь была безлунной, и даже для удивительного ночного зрения Первея улица выглядела смутной белёсой полосой меж неразличимо чёрных берегов — точь-в-точь как Млечный путь, раскинувшийся над головой. Измученный городок спал мёртвым сном. Спал хозяин корчмы, в которой остановился рыцарь, спали кухарки. Маленький неприметный человечек, явно засидевшийся в углу заведения, тоже спал, навалившись на стол и сладко пуская слюни. Спали даже собаки, не лаяли — больно надо, кто там шастает, лишь бы мимо… Да, тут главное, не останавливаться и тем более не подходить к заборам…

«Не расслабляйся»

Впереди уже смутно темнела на фоне неба надвратная башня. Сторожевой пёс, прикованный внизу, зазвенел цепью и зарычал, явно готовясь лаять. Первей сосредоточился, по телу пробежал холодок, пёс заскулил и умолк.

«Растёшь, рыцарь»

«Само собой. Под твоим руководством»

Короткий бесплотный смешок.

«Дверца слева»

Железные полосы оковки уже успели остыть и покрыться росой. Первей на ощупь нашёл замочную скважину, осторожно понюхал пальцы — масло… Просто замечательно.

«Не торопись, время есть. Ночные стражи спят крепко, особенно разбойники»

Справившись наконец с отмычкой, Первей осторожно потянул на себя дверцу, и она бесшумно распахнулась. Из подвала дохнуло характерным запахом порохового погреба.

«Дааа… Тут и кошка ни зги не увидит»

«А ты на ощупь. Тут всего несколько шагов»

Передвигаться на ощупь оказалось не так трудно, и через минуту рыцарь оглаживал деревянный бок бочонка.

«Самый первый бочонок вскрыт. Давай туда»

Первей достал из-за пазухи узкий деревянный пенал, осторожно открыл его и нащупал в углублении «тёмную свечу». На ощупь шедевр алхимии ничем не отличался от обычной восковой свечки, тоненькой, самой дешёвой… Интересно, какого она цвета? Впрочем, этого узнать невозможно — эта штучка выносит только звёздный свет…

«Ну отчего же» — короткий бесплотный смешок. — «Тёмно-зелёная она»

«Как ты видишь?»

«Я не вижу, я знаю»

Рука между тем нащупала сыпучую зернистую массу. Первей воткнул свечку в самую середину бочонка. Всё…

«Не расслабляйся. «Всё» будет завтра. Уходи тихо, и дверь запри как была»

«Слушай, а вдруг ясновельможный пан не пожалует лично? И всё напрасно — шавок-то он наберёт вновь…»

«Обязательно придёт. Не настолько он доверяет этому Крысю — как ни крути, это же запасы из королевского арсенала»

* * *

Он проснулся от мощного удара грома, от которого задребезжали стёкла в оконном переплёте. Не вставая, Первей потянулся, пошевелил пальцами ног, высунувшимися из-под одеяла.

«Родная, ты слышишь?»

«Да, родной»

«Теперь наконец всё?»

Короткий смешок.

«В этом деле — да»

Понежившись в постели ещё минуту — не каждый день удаётся — рыцарь встал, не спеша оделся и спустился вниз.

— Что за манера в вашем городишке, палить из бомбарды ни свет ни заря? — недовольно осведомился он у корчмаря, уже находившегося на ногах спозаранку. — Я спал…

— Ужасное происшествие, пан рыцарь! Взорвался пороховой погреб, и с ним вся башня! И ясновельможный пан градоначальник там, и пан старшина городской стражи, и… Господи, как мы теперь жить-то будем?

— Да-а… — рыцарь состроил сочувственное лицо. — Какое несчастье!

* * *

Жёлтый берёзовый листок порхал перед Первеем, словно бы дразнился: «Не поймаешь, не поймаешь!..» Рыцарь улыбнулся, резко взмахнул рукой. Листочек враз присмирел, чуть подрагивая на ладони. То-то, не будешь дразниться…

«Ну здравствуй, рыцарь»

Первей вздрогнул. Это что-то новенькое — Голос сам заявляется к нему днём…

«Соскучилась по мне, Родная?»

Короткий бесплотный смешок.

«С тобой не соскучишься. Ладно, к делу. Получено новое задание. Новый Приговор»

Понятно.

«Я слушаю тебя»

«За тобой объявлена охота»

«Вот как? И кем?»

«Разумеется, Святой инквизицией. Тот корчмарь перед смертью выложил всё до донышка, и ему поверили — перед смертью обычно не врут»

Так. Ну что же, рано или поздно это должно было случиться — у людей есть глаза и уши, и они понимают не так уж мало, как может показаться. А ещё у них есть языки, и людская молва распространяется быстрее ветра. Ладно.

«Это всё очень любопытно, Родная. Но как это связано с Приговором?»

«Напрямую. Приговор касается инквизиторов»

Первей почувствовал сосущий холодок в груди.

«Говори, Родная»

«Тебя схватят. Тебя должны схватить. Будет трудно, родной. Но ты выйдешь оттуда, я уверена. В конце концов, я знаю»

«Раз ты говоришь, так и будет. Что с инквизиторами?»

Пауза.

«Эти люди совершили так много зла, что в нынешней жизни им не расплатиться ни при каких условиях. Да и, откровенно говоря, в следующем круге тоже. Они банкроты, полные и окончательные, и дальнейшее их существование абсолютно недопустимо. Ты снимешь их с круга»

«Как это следует сделать?»

«Терпение, мой рыцарь. Ночью я всё расскажу подробно. А сейчас вот что — ты должен заняться практической магией, сегодня же. Времени у нас мало, а ты всё ещё недоучка, извини. Вспомни ту четвёрку в корчме»

Точно. Тогда фокус провалился с треском.

«Это не шутки. Если такое случится в подвалах Святой инквизиции, твоя участь будет печальна, и ты закончишь свой путь, не выполнив Приговора и так и не расплатившись. Я этого не хочу, не могу допустить. Уж ты постарайся, родной мой»

«Ага, то-то: «родной мой»… Зауважала-залюбила. Ох, бабы… Всегда вы начинаете по-настоящему любить мужиков лишь тогда, когда возникает угроза их потерять»

Пауза.

«Да, рыцарь. И не шути над этим, пожалуйста»

«Ладно, извини, я просто хотел поднять тебе настроение. Откровенно говоря, мне страшновато, вот я и хорохорюсь. Итак?»

«Езжай вперёд, тут неподалёку есть одна поляна, просто сочащаяся Силой…»

* * *

Эта корчма была опрятной и нарядной — стены выкрашены весёлой ярко-жёлтой охрой, столбы, подпирающие крышу, и вовсе окрашены красной масляной краской. Сразу видно процветающее заведение. Над входной дверью красовалась странная вывеска — огромная деревянная колбаса, выкрашенная всё той же красной краской, своей формой навевающая нездоровые ассоциации.

Рыцарь вздохнул. Опять корчма. Всё время корчма. Корчма, таверна, харчевня, постоялый двор… А ему мерещится дом. Опрятный маленький домик с садом, с белёными известью стенами, и хозяйка выходит из дверей, глядя на него огромными чёрными очами, и через плечо на высокую грудь перекинута коса, толстая, как корабельный канат… Первей зажмурился, даже потряс головой, но видение не исчезло — только скромная хата превратилась в высокий родовой замок, и хозяйка тоже изменила облик — высокая стройная дама, волосы гладко зачёсаны назад и убраны жемчугом, шуршат по гранитным плитам садовой дорожки шёлковые юбки. У дамы строгое, красивое и умное лицо, и только глаза прежние — огромные чёрные очи, затягивающие в глубину. Дама подходит к нему вплотную, кладёт руки ему на плечи, её высокая грудь тяжко вздымается, натягивая шнуровку корсета. Первей не может отвести взгляда, а руки уже легонько тянут за шнурки, и округлые белые полушария выскальзывают на свободу, целясь в него крупными розовыми сосками. Шуршат, спадая, шёлковые юбки…

Первей с размаху ударил себя ладонью по уху, так, что в голове пошёл звон. Морок, чистый морок. Откуда? Нет, не то, постой-постой… Он же сейчас вот захотел женщину! Это невероятно — он уже и забывать стал, что это такое.

«Родная, отзовись»

«Да, рыцарь»

«Что это со мной творится?»

Короткий смешок.

«Нормально. Молодой ещё мужик захотел женщину. Должно быть, тебе смягчили режим сильнее, чем я полагала»

«Не так. Я захотел тебя»

Короткий злой смешок.

«Я вся твоя, мой милый. Мне самой раздеться или ты мне поможешь?»

«Не надо. Не надо так зло. Я же не хотел тебя обидеть»

«И тем не менее тебе удалось»

Долгая, неловкая пауза.

«Извини, Родная. Я правда не хотел»

Бесплотный шелестящий вздох.

«Ладно, рыцарь. Ты и правда не виноват. В конце концов, уже за одно избавление от этой ужасной, нескончаемой пытки жаждой я тебе благодарна… чуть не вырвалось — по гроб»

«Разве это моя заслуга? Я полагал…»

«Ты неправильно полагал. Это не твоя и не моя — это наша заслуга. Ну всё, проехали. Только знай — мне очень больно, когда ты напоминаешь мне о том, что я потеряла»

Долгая, долгая пауза. Что же ей сказать-то?

«Слушай, Родная. Ты сможешь. Мы сможем. Ну не отчаивайся, пожалуйста. Всё вернётся, поверь»

Долгое молчание.

«Ладно, рыцарь. Ты так и будешь стоять перед корчмой, или всё-таки будешь работать?»

«Да иду, иду, — Первей вдруг засмеялся в голос. — А за твои титьки я всё-таки когда-нибудь возьмусь, вот увидишь»

Долгий шелестящий смех.

«Нет, ты совершенно невозможен. На тебя и сердиться-то толком нельзя. Да иди уже, работай!»

* * *

Гул голосов, прорезаемый пьяными выкриками, слоистый дым, медленно вытягивающийся в волоковое отверстие под крышей, едкие запахи пота, дёгтя, вина и жареного мяса. Всё как обычно. Ладно, пора начинать тренировку.

Первей едва подавил смешок, вспомнив то своё «выступление», когда он впервые применил заклятье «великая битва». Завести-то толпу он завёл, а остановить не смог — забыл, как надо. Драка вышла на славу — с переломанными рёбрами и выбитыми зубами, с разбитыми в щепу лавками и столами, с перебитой вдребезги посудой. Каждый бил каждого, союзники и противники менялись ежеминутно. Чудо, что никого не убили. Тогда Голос отчитал его, и с тех пор Первей так и не научился уверенно использовать этот приём — тренироваться было боязно, а одной теорией сыт не будешь. Хорошо, что с разбойничками всё вышло как надо.

«Ну что, я начинаю?»

«Давай уже, не тяни»

Первей сосредоточился, по телу пробежала дрожь, сменившись вроде как холодком…

Гул голосов изменился, выкрики стали громче. Сидевший за соседним столом, напротив Первея парень без замаха ударил собеседника в зубы, просто и естественно, без объяснения причины. Обиженный пустил в ход пивную кружку, брызги пива из разбитой кружки и крови из разбитой морды окатили всех, и это стало сигналом. Битва началась.

«Неверно. Ты забыл разделить их на две стороны»

«Да-да, сейчас исправим»

«Это надо было сделать сразу. Быстрее, рыцарь, сейчас ты утратишь контроль, и будет свалка, как тогда»

Первей снова напрягся. Трудно, ох, трудно…

Беспорядочная свалка на глазах приобретала упорядоченность, одна группа селян сгрудилась вокруг стойки, где корчмарь уже размахивал кочергой, как хорунжий стягом, собирая вокруг себя храбрых воинов. Его противников возглавил сельский купчик в расстёгнутом кафтане, коренастый и лоснящийся, с внушительными кулаками, заросшими волосом до пальцев. Первей поморщился. Кочерга… Ещё убьют кого…

Он снова напрягся, вызывая дрожь. Корчмарь бросил кочергу, затряс пальцами, точно обжёгся.

«Молодец, чёткая работа» — похвалил Голос.

Перед Первеем возникла радостно оскаленная харя рыжего деревенского дуболома, с конопушками на курносом носу. Рыжий парень замахнулся во всю ширь славянской души, явно собираясь заехать незнакомцу в ухо, но не успел — рыцарь коротко сунул ему в нос своей пивной кружкой и тут же, схватив со стола большое оловянное блюдо, скорее целый поднос, с остатками чьей-то трапезы, огрел малого по голове. Малый слегка осовел, и пришлось повторить процедуру ещё раз. Оттолкнув вконец обалделую рыжую харю растопыренной пятернёй, Первей бросил на стол блюдо, потерявшее всякую форму и напоминавшее теперь местную соломенную шляпу-брыль.

«Не отвлекайся. Сейчас раздели их на пары» — вновь прошелестел в голове Голос.

Рыцарь снова напрягся. Сейчас, сейчас…

Бой разбился на множество поединков. Купчик с волосатыми кулаками пробился-таки к своему главному врагу — хозяину корчмы — и теперь сладострастно месил его кулаками, утробно хекая. Впрочем, число воюющих заметно поубавилось — помимо рыжего парня, на полу валялось уже немало славных бойцов.

«Всё, хватит. Заканчивай»

Накал битвы стихал на глазах. Корчмарь наконец извернулся, сцапав из-под стойки баклагу тёмного стекла, и от души огрел ею купчика по голове. Звон разбитого стекла — баклага оказалась пустой — подействовал на сражающихся подобно звуку боевого рога, сыгравшего сигнал «отбой».

Мужики и парни, кашляя и хлюпая разбитыми носами, с постаныванием приводили себя в порядок, помогали подняться лежавшим на полу. Купец и корчмарь охорашивали друг друга — купец пытался приладить на место полуоторванный рукав корчмаря, а тот стряхивал мелкие осколки стекла со своего недавнего противника. Нет, до чего крепкая голова у этого купца…

«Ну как?»

«Посредственно. Ладно, в конце концов, стража в подвалах Святой инквизиции, по сути, ничем не отличается от этих мужиков, так что сойдёт. Теперь тебе надо отработать следующий приём — «клей». Я думаю, тебе следует покинуть эту корчму, пока народ не начал размышлять…»

* * *

Небо сияло такой чистой, радостной голубизной, а лес вокруг таким ярким золотым и багряным светом, что хмуриться, глядя на эту красоту, мог только человек донельзя мрачный, вообще ничему в жизни уже неспособный радоваться. Первей усмехнулся — такого человека он знал, и прошлая осень, не менее красивая, чем теперь, никак не трогала душу Исполнителя. Но теперь… Теперь всё изменилось.

Он уселся под дубом, привычно расслабился, подставляя обнажённую кожу нежарким лучам осеннего солнца. Да, зимой с восстановлением маны будет труднее. На севере необъятной Ржечи Посполитой уже, наверное, вовсю льют холодные дожди…

Закончив, рыцарь оделся, поплотнее запахнув кожаную куртку, закрепил за спиной меч, подвигал плечами — нигде не жмёт и не тянет… Ладно. Пора двигаться.

Первей коротко и негромко свистнул — как лесная птица — и из недалёких кустов с фырканьем показался Гнедко. Верный конь подбежал вроде бы и неторопливо, сохраняя собственное достоинство, но в то же время без промедления. Первей похлопал его по шее, вскочил в седло.

Он направлялся в славный город Львов, уже находившийся на границе исконно польских земель. Момент был выбран очень удачно — искомые инквизиторы как раз пребывали в городе, направо и налево верша своё кровавое правосудие, которое имели наглость называть Божьим.

Лес расступился, потянулись сжатые поля, перемежаемые там и сям группами сельских строений в окружении золотых садов, уже начавших облетать. А впереди уже возвышались серые каменные громады Львова, и черепица крыш смутно краснела, ловя последние тёплые и ласковые лучи солнца перед долгой зимой.

Рыцарь похлопал коня, почмокал, не желая оскорблять своего верного Гнедка уколами шпор, и умный конь послушно перешёл на лёгкую рысь.

* * *

Первей сидел за столом, не спеша потягивая светлое пиво. Обычно он старался устроиться в углу, откуда так удобно держать под контролем всю корчму, но на сей раз его любимое место оказалось занято каким-то неприятным типом, рыжевато-сереньким, как крыса-пасюк, съежившимся под надвинутым на глаза капюшоном. Ладно, соглядатай есть соглядатай, не будем мешать ему в его благородном деле…

«Родная, отзовись»

«Я слушаю, рыцарь»

Слушаю… Чего там слушаю… Как объяснить, что чувствуешь, догуливая на свободе последние минуты?

«Сказать откровенно, мне не по себе. Ты наговорила мне про этих инквизиторов такое…»

«Всё сказанное мною правда. Разве я когда-либо обманывала тебя?»

«Да нет, я не про то. Просто не верится, что люди, рождённые женщинами, способны на такое»

«И тем не менее это так. Только ты не бойся их. Ничего не бойся — я с тобой»

«Спасибо, Родная»

А в распахнутую дверь корчмы-таверны уже входили гуськом городские стражники в начищенных до блеска кирасах, с алебардами и мечами, и среди них виднелись две тёмные фигуры в надвинутых на глаза капюшонах. Много стражников, не меньше дюжины. Уважают.

— Именем Святой инквизиции! Назови своё имя! — фигура в капюшоне выступила вперёд, требовательно повысив голос.

Рыцарь не спеша допил пиво, отставил кружку.

— Моё имя Первей, я странствующий рыцарь и никому не делал зла. Чем обязан?

— Именующий себя Первеем, ты обвиняешься в ереси и колдовстве, противном Богу и королю. Именем Святой инквизиции ты арестован. Возьмите у него оружие!

* * *

Факел, вставленный в ржавое железное кольцо, торчащее из стены, чадил и трещал, давая больше дыма, чем света. Скверный факел… Да ещё решётка скрадывала большую часть этого неверного багрового света — факел был в коридоре, в тесной норе, где разместили Первея, с факелом было и не развернуться. К тому же факел можно использовать как оружие, а это недопустимо — жертва должна быть беззащитна перед палачами.

Первей подгрёб под себя всю прелую солому, имевшуюся в норе, но стылый вековой холод, пропитавший это мерзкое подземелье, всё равно просачивался, касаясь кожи липкими холодными пальцами. Да ещё ужасно раздражали кандалы, тоже тянувшие из узника тепло. Рыцарь усмехнулся. Значит, первый палач у них здесь — холод. Скоро ли увидим остальных?

«Родная, отзовись»

«Я здесь»

«Как долго мне тут сидеть?»

Бесплотный шелестящий вздох.

«Потерпи, родной. Они так всегда ломают узников — холодом, темнотой, затем унижениями и пытками. Они же дьяволы во плоти, они питаются мучениями людей. Думаю, сегодня ты их не увидишь, хорошо если завтра»

«Скучно тут»

Бесплотный смешок.

«Нет, ты бесподобен… Скучно… Ты ведь давно мечтал выспаться, в чём же дело?

«Я не привык спать в кандалах. И потом, тут такой мерзкий холод… Если я лягу на этот пол и усну, боюсь, ты лишишься своего подопечного»

«Ты накопил немало маны, мой подопечный. И вполне можешь потратить немного на этого тупорылого стражника, чтобы улучшить условия своего содержания»

«Точно. Чего же ты раньше молчала? Я бы сразу потребовал разместить меня не в этой поганой норе, а в кабинете его преосвященства»

«Осторожно, не переборщи. Они не должны почувствовать опасность, а чутьё на опасность у них весьма и весьма… Как у всех мерзавцев и катов, кстати»

Факел на стене затрещал и погас, тьма, доселе метавшаяся по углам, одним прыжком затопила подвал. Хоть глаз выколи…

Первей сосредоточился, привычно вызывая дрожь в теле. Вообще-то дистанционная бессловесная суггестия ему почти не удавалась, но он упорно тренировался всё последнее время, так что можно попробовать…

«Не надо. Ты истратишь слишком много маны, а восстановить её в этом мерзком подвале тебе вряд ли удастся. Ты позови стражника, он подойдёт, и все дела»

«Ну какая же ты умница у меня. Когда я на тебе женюсь, всегда буду тебя слушаться»

Бесплотный шелестящий смех.

«Ладно, договорились, мой родной»

Рыцарь встал, громко залязгал цепями.

— Эй, стража!

Нет ответа.

— Эй-эй! Стража!

Ноль внимания. Первей что есть мочи заколотил кандалами о решётку. Звук в подземелье получился вполне даже неслабый.

— Э-эй!! Вы что там, все передохли, что ли?!

Ни звука. Ах, так?!

Рыцарь встал во весь рост, прочистил горло, попробовал голос, настраиваясь на бас. Начали…

— До-о-олгая ле-е-та королю и короле-еве… И Его Преосвяще-е-енству до-о-олгие по-о-охороны и крепкий гро-о-об…

В подвале заскрежетало, залязгало железо — похоже, отпирали дверь.

— И все-е-ей Святой инквизи-и-иции вечный поко-о-ой в выгребной я-а-а-аме…

Мечущиеся по стенам отсветы огня, шаги приближаются.

— Эй, заткнись, тебе говорят!

— Ну слава Богу, — перевёл дух Первей. — я уже начал беспокоиться о твоём здоровье. А, вас двое? Отлично…

Рыцарь сосредоточился, вызывая знакомую дрожь…

— Смотреть мне в глаза!

Глаза стражников разом остекленели.

— Спать… Спать…

Готово.

— Слушать меня. Слушать только меня. Повторите.

— Слушать только тебя — хором выдохнули стражники.

— Правильно. Значит, так. Все тёплые вещи, какие найдёте, сюда. Шубы, штаны, кошму — всё, что найдёте. Потом принесите мяса, хлеба и сыра. Ещё кувшин свежей воды и фруктов — яблок там, груш… Вопросы?

— У нас нет денег, — стеклянно проговорил стражник с факелом.

— Ну, возьмите в долг.

— Нам давно никто не даёт в долг. Мы никогда не отдаём, — тем же стеклянным голосом произнёс стражник.

— Ну, не знаю… Заложите в корчме сапоги, что ли… Оружие есть?

— Мечи, плохие, — стражник был честен.

— Вот и заложите. Да только сами мечи, ножны оставьте, засуньте туда щепку, что ли, чтоб торчала вместо рукояти… Вот ещё, возьмите вина, да побольше. Всё будет по-честному — вино вам, закуска мне. Если увидите начальника стражи, засылайте его ко мне. И принесите свечку, прямо сейчас. Исполнять!

Замороченные разом, чётко повернулись и ушли. Первей подавил готовое сорваться ругательство — балбес, не сообразил… Надо было велеть принести инструменты, сбил бы кандалы, сидел, как человек…

«Родная, ты слышишь?»

«Да»

«Может, сбить кандалы, в самом деле?»

«Нельзя, рыцарь. Тебе и так придётся принять меры, чтобы они не узнали о твоих художествах. Если они поймут… Тебя никто даже не будет допрашивать. Просто забудут в этом подвале, а то и закурят серой, с них станется»

«Ладно, потерплю»

Свет факела снова озарил сырой подвал — стражники возвращались, один тащил в охапке здоровенную доху и ворох каких-то тряпок, второй, с факелом, нёс длинную свечку. Аккуратные ребята, исполнительные.

— Хорошо. Теперь за вином и едой, быстро!

Оставшись один, рыцарь набросал поверх прелой соломы тряпок, постелил доху и лёг, завернувшись в неё. Стало тепло.

«Родная, ты слышишь?»

«Конечно»

«Поговорим?»

«Ты же хотел поспать…»

«Успеется. Слушай, я как-то не допёр… А ты сама спишь когда-нибудь?»

Пауза.

«Как сказать… Ты не поймёшь, пожалуй»

«А ты постарайся»

Снова пауза.

«Когда я стала твоим Голосом, я была как бы… Нет, не поймёшь ты, как невозможно понять чувства, скажем, человека, сжигаемого на костре. Нормальный человек этого почувствовать не может, а представлять умозрительно — пустая затея… В общем, первое время я включалась, только когда было необходимо дать тебе задание или справку. И снова погружалась в холодное, стеклянное небытие. Да, я многое знала, но абсолютно ничего не хотела и не чувствовала. Я была Голосом. Нет, даже не так. Я не была никем. Ни она, ни он, ни даже оно. Голос, только Голос, сгусток информации…»

«Чего-чего фармации?»

«Ну знаний, сведений разных, чтоб ты понял. А потом всё стало понемногу меняться. Но первой я почувствовала ту самую нестерпимую жажду, что мучила меня все эти годы»

«Может, это было дополнительное наказание?»

«Я тоже так думала. И только теперь поняла — не только и не столько наказание… Если бы не эта проклятая жажда, все мои эмоции давно бы атрофировались напрочь»

«Чего-чего… фировались?»

«Ну бесследно исчезли бы, навсегда. И я навсегда осталась бы Голосом. Тебе не удалось бы меня расшевелить. И знаешь, я вроде как поняла…»

Пауза.

«Что поняла?»

«Я теперь думаю, чувство жажды исчезло не потому, что меня… ну… помиловали. Или не только потому. Просто появилось новое сильное чувство, и жажда стала не нужна»

«Какое чувство?»

Пауза. Первей очень хорошо изучил свой Голос, чтобы не сомневаться — ответа на этот вопрос можно ждать до утра, и не дождаться. Ладно…

«А когда ты почувствовала, что ты… ну… она?»

Пауза. Но это пауза перед ответом.

«В ту долгую буранную ночь, когда рассказала тебе про девочку, так многого добившейся в магии и в жизни»

Первей молчал, размышляя, и Голос молчал тоже. Только свеча потрескивала в сыром, затхлом воздухе подвала.

Что-то внезапно изменилось в мире. Откуда-то из недр, сквозь толстые каменные стены донёсся отчаянный девичий вскрик, сменившийся рыданиями.

«Ты слышишь, рыцарь?»

«Что это?»

«Адские псы вышли на ночную работу. Тут рядом пытают якобы ведьму»

«Якобы?»

«Именно. Девчонке четырнадцать лет, и она не имеет никакого касательства даже к деревенским заговорам. Просто зверям уже необходимо каждую ночь мучить людей, лучше всего невинных девчонок. Иначе они не уснут»

Послышался топот ног, пламя факела озарило подвал — стражники возвращались, неся заказанный ужин.

— А ну, ребята, быстро несите инструмент! Мне надо сбить кандалы.

Замороченные вновь устремились по ступенькам наверх, выполнять свежее задание. Первей клял себя последними словами — ведь можно было давно сбить эти проклятые оковы…

«Это я виновата. Я, я! Послушался меня, дуру!»

«Чем её пытают?»

«Пока только иглой. Они будут долго пытать её иглой, колоть в разные места и наслаждаться. Это очень больно, но не калечит, по крайней мере тело. А до остального… я надеюсь, они не успеют»

«Я постараюсь. Уж я постараюсь!»

Стражники уже возвращались, неся зубило и тяжёлый молоток.

— Бейте!

Звон металла разнёсся по подвалу, но Первей уже понял — стенки тут толстые, и в камере пыток ничего не услышат — крики испытуемой заглушат всё.

«Не торопись. Не ошибись, родной! Двое стражников стоят на входе, я скажу, где, и ещё двое у входа в камеру пыток. Остальные шестеро отдыхают в караулке, и капитан там же»

«А в камере?»

«А там… Там восемь палачей. Один штатный, один секретарь — ну, который записывает бред пытаемых, и шесть главных палачей. Инквизиторов»

Последняя заклёпка пала под ударом молотка, зубило чуть не покалечило Первею ногу, скользнув по коже и уйдя в пол. Отбросив кандалы, рыцарь приказал своим подопечным:

— Ложитесь тут и спите. Спать!

Взяв молоток и факел, Первей направился к выходу. Подвал был запутан и извилист — здание некогда строили для обороны, а не как тюрьму.

«Ко входу. Сперва обеспечь отход, это важно»

Рыцарь загасил факел, шагая на отсвет огня, горящего у входа. Осторожно выглянув из-за угла, он увидал двоих стражников, мирно дремлющих на лавке, привалившись друг к другу, как возлюбленные. Алебарды стояли, аккуратно прислонённые к стене. Что ж, тем лучше.

— Спать! Спать… Спа-ать…

Так и не проснувшиеся толком, стражники снова уснули, на этот раз гипнотическим сном.

— Слушать меня. Слушать только меня. Никого не слушать, кроме меня. Любого, кто к вам подойдет, кроме меня, рубите молча и сразу. Всё ясно?

Покончив с перевербовкой охранников у входа, Первей взял у одного короткий меч, факел и направился в караулку, оставив бедолаг в полной темноте. Так лучше — получилась настоящая засада.

«Не спеши. Только не ошибись. Сейчас никак нельзя, слышишь?!»

Вот и караулка. Рыцарь глубоко дышал, сосредотачиваясь, вызывая прилив дрожи…

«Как войдёшь — делай «клей»»

Первей уже бормотал заклинание, открывая низкую, обитую железом дверь. И засов не закрыли… Хотя понятно — ну кого им тут бояться, малолетних «ведьм»?

— Никому не двигаться! Никто не может двинуться!

Обойдя застывшие фигуры, рыцарь проникновенно начал.

— Вы устали. Вы очень устали, у вас такая трудная работа… Ваши веки тяжелеют, ваши глаза закрываются… Спать… Спать… Откройте глаза.

Пройдясь ещё раз между бравыми стражами, таращившими стеклянные глаза, рыцарь приказал:

— Я ваш командир. Слушать только меня. Идите за мной!

«Родная, как я их, а?»

«Прямо как в учебнике»

«Они должны остаться в живых?»

Пауза.

«На твоё усмотрение»

Первей изумился, даже приостановился.

«Не понял…»

«Они пособники палачей, пусть и косвенные, они каждый день смотрят на то, что тут творится, и спят спокойно. Они могут в принципе ещё потолкаться на этой земле, накапливая долги, но если они сойдут с круга сегодня — беды не будет. Их судьбу решаешь ты, вот здесь и сейчас»

Первей грыз губу. Этого ещё не хватало… он не Судья, он только Исполнитель!

«У них есть дети?»

«У троих есть. Кстати, у палача, что сейчас… работает, тоже есть дети. Трое, и папа их очень любит. И часто приносит им разные подарки, вещи, снятые с замученных»

«Понятно»

Первей больше не колебался, входя назад в подвал. Пронзительный девчоночий визг, и опять рыдания, заглушившие неразборчивое бормотание, доносящееся из камеры.

Двое стражников, стоящих на страже закона у двери в преисподнюю, оторопели от неожиданности при виде столь внушительной процессии — впереди высокий помятый незнакомец с бледным решительным лицом, за ним их грозный капитан со стеклянными глазами, далее толпа, едва умещающаяся в узком проходе.

Не тратя ману и время на этих двоих, Первей полоснул мечом по горлу одного и тут же, обратным ходом меча, убил второго. Кивнул стражникам:

— Стоять. Ждать.

Постучал в камеру, решительно и властно. Вновь послышалось чьё-то бормотание, неразборчивое из-за девичьего плача, лязгнул засов, и на пороге возник щуплый человечек с гусиным пером за ухом.

— Чего…

Возможно, человечек хотел спросить, «чего надо?», но рыцарь не дал ему договорить. Молча сунул мечом в мягкий живот, распахнул дверь, обитую железом, во всю ширь, и вошёл в камеру, перешагнув через оседающего секретаря Святой инквизиции.

На цепях посреди квадратного помещения без окон, ярко освещённого четырьмя факелами, в каждом углу, висело беспомощное тоненькое тело, руки и ноги «ведьмы» были растянуты крест-накрест, голова с растрёпанными волосами склонилась вперёд, и волосы закрывали лицо. Рядом стоял долговязый тощий человек в кожаном фартуке и штанах, голый по пояс — рёбра торчали так, что казалось, вот-вот прорвут кожу. На голове палача был напялен красный колпак с прорезями для глаз, впрочем, сейчас завёрнутый вверх, открывая худое бритое лицо с длинным тонким носом.

А вокруг полукругом разместились шестеро в чёрных балахонах с капюшонами. Инквизиторы, борцы со всякой нечистью, спасающие души еретиков, колдунов и ведьм при помощи очистительного костра.

— Кто позволил!.. — повернулся вполоборота один, человек с властным взглядом белёсых глаз, в глубине которых плавала холодная злоба, граничащая с безумием. Первей уже произнёс заклятье «клея», и инквизитор так и замер вполоборота, в напряжённой и неудобной позе.

— Не двигаться! Вы не можете двигаться! Вы не можете говорить!

Не обращая внимания на обездвиженных, рыцарь подошёл к висящей на цепях тощенькой фигурке. На теле девчонки там и сям виднелись кровавые точки от уколов иглой, и вся она дрожала крупной дрожью. Звери… Адские звери…

— Ты можешь двигаться — мягко сказал Первей. Девчонка вздрогнула и подняла голову, расширенными глазами глядя на него, даже забыв про боль. Рыцарь между тем исследовал замки на запястьях и щиколотках «ведьмы». Где-то здесь должен быть ключ… Ага, вот!

Ключ висел на грязной тесёмке, привязанной к фартуку, коим был опоясан палач. Рыцарь сорвал ключ, отпер кандалы на руках и ногах несчастной, придержав её, чтобы девочка не ударилась о пол. Нет, вроде ничего… Да, определённо «ведьма» способна держаться на ногах. Господа инквизиторы только начали свою работу.

— Иди домой — мягко, как мог, сказал Первей — Ты слышишь меня? (девочка закивала часто-часто) Где твоё платье? Ага, вот… Одевайся и иди домой, сейчас я провожу тебя до дверей. Одевайся!

Рыцарь смотрел, как «ведьма» натягивает через голову порванное до пояса на спине платье, путаясь и пошатываясь. Ладно…

«Как быть с этими?»

«Заканчивай с ними, рыцарь»

Заплечных дел мастер прилагал гигантские усилия, чтобы освободиться — тощие мускулы напрягались под потной кожей, как верёвки. Первей усмехнулся — при заклятьи «клей» человек держит себя сам. Одни мышцы тянут вперёд, другие назад, а в целом человек цепенеет в той позе, в которой его застигло заклятье.

— Ваше преосвященство, вы можете говорить, — разрешил Первей. — У вас есть вопросы?

— Кто ты? — обрёл голос главный инквизитор.

Рыцарь смотрел ему в белёсые глаза, где вместо привычной жестокой самоуверенности плавал липкий страх. Паук мечтал поймать жирную муху, а получил в паутину шершня.

— Я Исполнитель. Исполнитель Приговора.

— Как ты смеешь! Я представитель Святого Престола!.. Его Святейшество папа…

Первей улыбнулся.

— Насчёт папы я не имею никаких указаний. Возможно, его Приговор ещё впереди. Но ваше время истекло, господа инквизиторы. Всё, молчи, — главный инквизитор поперхнулся и забулькал невнятно, захрипел, пытаясь что-то добавить. — Вам не позволено выбирать свою смерть. Вы умрёте такой же смертью, на которую обрекаете ваши жертвы — сгорите заживо, и не оставите после себя ни потомства, ни праха, ни имени. Более того. Конечно, судить не мне, но я полагаю, этот ваш круг — последний, и вы навсегда уйдёте в небытие. Аминь.

Рыцарь начал собирать бумаги, разложенные на столе, в кучу. Выглянул за дверь, где неподвижно, как статуи, стояли замороченные стражники.

— Ты, ты, ты и ты. Принесите соломы и дров, да побольше. И факелов, сколько есть. В подвалах есть ещё узники? Капитан!

— Да, — стеклянным голосом произнёс капитан стражи.

— Ведите всех сюда.

«Первей, не делай этого. Не делай, слышишь?»

* * *

Они толпились у входа в камеру пыток, грязные и оборванные женщины, пожилые, средних лет, молодые и совсем девчонки. Человек двадцать. Враги рода человеческого, исчадия ада, подлежащие сожжению живьём во славу Господа и Святой церкви. Некоторые едва стояли на ногах, носящих следы пыток. И все, как один, завороженно смотрели, как их мучители сидят и стоят в неподвижных, напряжённых позах, и стражники, здоровенные откормленные мужики, ещё вчера тащившие их на допрос, тоже стоят неподвижно, со стеклянными глазами.

— Женщины! Я не знаю, в чём ваша вина и есть ли она вообще, но я говорю вам — вы свободны. Эти двуногие твари, присвоившие себе право пытать и казнить от имени Бога, сейчас умрут, той самой лютой смертью, которую они уготовили вам — они сгорят живьём. И эти уроды, бывшие у них в услужении, — рыцарь кивнул на ко всему безразличных стражников, — разделят участь со своими хозяевами. Расскажите всем, что вы видели, и да будет это уроком всем прочим палачам — все они рано или поздно погибнут в муках, и мучения их не прекратятся после смерти. Смотрите!

Первей бросил факел в груду соломы и хвороста, наваленных посреди камеры, вышел и захлопнул железную дверь, задвинув наружный засов.

— Идёмте!

Страшные вопли огласили подземелье, в железо двери ударилось что-то тяжёлое — заклятье «клея» перестало удерживать обречённых. Ещё удары, ещё! Но дверь была прочной.

У входной двери по-прежнему дисциплинированно стояли замороченные стражники. Первей одним взмахом трофейного меча рассёк одному горло, но его товарищ даже не пошевелился. Второй удар покончил и с ним. Замороченный ещё несколько мгновений стоял по стойке «смирно», а затем столбом повалился навзничь. Говорят, знаменитые маги древности могли заставить человека служить и после смерти, но Первей такой силой, конечно, не обладал.

«Ведьмы» молча, гуськом прошмыгнули мимо рыцаря. Когда все вышли, Первей в последний раз оглянулся. Здание быстро наполнялось дымом, ещё минута, и тут нечем будет дышать. Зашвырнув последний факел внутрь здания, он захлопнул входную дверь, постоял, прислушиваясь — внутри уже трещало и шипело, пожар набирал силу.

Освобождённые стояли, не уходили. Первей улыбнулся.

— Вы свободны, женщины. Что вам ещё?

— Как твоё имя, рыцарь? — спросила одна, пожилая измождённая женщина. На тонком, измученном лице, верно, когда-то бывшем очень красивым, в темноте было не разобрать выражения, но голос…

«Не делай этого! Не делай этого!!!»

— Меня зовут Первей, — вновь улыбнулся рыцарь.

«А-а-а!!! Дурак, какой дурак!!!»

— Храни тебя Бог, Первей. Мы все будем за тебя молиться, покуда живы.

— Да уходите же, быстрее! Сейчас тут будет полно народу, и этих мордоворотов с алебардами тоже!

Первей повернулся и зашагал прочь. Прочь, прочь от этого дома, от этого места, уже успевшего буквально пропитаться злом, человеческими муками и отчаянием, как городская свалка запахами гнили. Ух, хорошо! Человек, ни разу не сидевший в тюремном подвале, не может себе представить, что такое вновь очутиться на воле. Трофейные сапоги были великоваты, и ещё жалко было доброго меча — он остался где-то там, в недрах мрачного здания, пожираемого огнём — но настроение Первея было лучше некуда.

«Родная, отзовись»

Молчание.

«Отзовись, пожалуйста»

Молчание. Жалко…

«Зачем? Зачем ты это сделал?»

«Что именно?»

«Зачем ты назвал своё имя? Захотел прославиться? Ты понимаешь, что теперь за тобой устроят облавную охоту?»

«Ну не сердись. Всё равно бы догадались, чья это работа»

«Одно дело догадались, и совсем другое… Ты бросил инквизиции открытый вызов, и теперь у них нет другого выхода, нежели найти тебя и примерно покарать»

«Я всегда любил открытый бой. Пусть попробуют»

«И попробуют. И попробуют! Не думаешь ли ты, что способен пригнуть к ноге всю Римскую церковь?»

«Один — конечно, нет. Но вместе с тобой, моя Родная — кто знает?»

«Господи, какой ты дурень»

«Кто-кто дурень? По-моему, ты богохульствуешь»

Пауза. Долгая, долгая пауза.

«Ладно. Пытаться достучаться до твоего разума — пустая трата времени. Ты нарушил условия Приговора»

Первей помолчал, прислушиваясь к себе.

«А по-моему, ты ошибаешься, Родная»

«Уж мне ли не знать»

«Вот именно. Я хорошо усвоил — если даже немного нарушить условия Приговора, потом чувствуешь себя, будто съел дохлую кошку. Сейчас же ничего такого я не ощущаю»

Пауза.

«Ты прав. Ну разумеется, ты прав. Ну как я не сообразила…»

«Чего не сообразила?»

«Ну конечно. Это было Испытание. Тебе было назначено Испытание, и ты его выдержал. Всё верно. Значит, так тому и быть»

Шелестящий, бесплотный плач.

«Не плач, Родная. Прорвёмся, чего там!»

«Нет, мой милый. Нет, мой родной. Ты выдержал Испытание. Боюсь, предпоследнее»

«А скоро будет и последнее, ты хочешь сказать?»

«Да. И скорее всего, это будет костёр инквизиции. Скоро ты закончишь этот круг, полностью расплатившись со всеми долгами»

Первей молчал, размышляя. Костёр… Не хотелось бы…

«Я больше не отдам меча. Как угодно, но живым я постараюсь не даться, и я надеюсь, ты мне поможешь. А смерть от меча или арбалетной стрелы вовсе не так ужасна. А в следующем круге мы будем вместе»

Пауза.

«Вряд ли. Скорее всего, мы никогда не встретимся, родной мой. И мой Голос больше ты не услышишь»

Сердце Первея сжалось.

«Нет. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда»

«Да почему?»

«Потому что это было бы несправедливо. Послушай, Родная, мы не первый год вместе. Мы привели в исполнение кучу Приговоров, многие из них были суровы и даже жестоки. Но вспомни — был ли хотя бы один Приговор несправедлив?»

На этом месте разговор рыцаря с его личным Голосом Свыше был грубо прерван, так как Первей буквально наткнулся на тёмную съёжившуюся фигурку.

— Добрый пан… Возьмите меня с собой…

Первей задумчиво рассматривал малолетнюю «ведьму», съеживающуюся всё сильнее.

«Ну что, мой рыцарь? Сказав «А», придётся сказать и «Б». Добрые дела тоже наказуемы, мой милый»

* * *

Первей шёл, выбирая места почище, но это удавалось с трудом. Сзади шлёпала не разбирая дороги «ведьма». Девчонке приходилось трудно — это рыцарь видел во тьме осенней ночи, как рысь, а для обычного человеческого глаза узкие улицы, зажатые каменными домами, казались ущельями мрака, лишёнными каких-либо деталей.

— Держись за мою левую руку, — разрешил рыцарь, и девчонка не заставила просить дважды, вцепившись, как клещ. — Отец, мать есть у тебя?

— Тятя умер, два года уже, — отозвалась девчонка. — И брат пропал бесследно. Мы трое живём… жили… Я, мама и бабушка.

— И где твои мама с бабушкой?

Девчонка помолчала, потом захлюпала носом.

— Маму убили… эти… Когда они пришли, мама варила капустную похлёбку, и она выплеснула её на стражников. А потом схватила головню и ткнула в морду одному… Он её ударил по голове, и мама сразу упала. И умерла. А бабушка умерла от сердца. Она старенькая была, и у неё всё время болело сердце…

Рыцарь молчал, переваривая.

— И у тебя совсем никого из родичей не осталось?

Девчонка помолчала.

— Есть дядя, папин брат, в городе Кракове. Только…

— Что только?

— Он злой. Жадный и злой. Когда тятя умер, он всё у нас забрал, и выгнал нас на улицу.

— Понятно. Ну что же, дядю мы отложим на потом. Сейчас надо выбираться из славного города Львова.

На улице между тем стало намного светлее, огненные блики гуляли по крышам близлежащих домов — мрачное здание святой инквизиции вовсю полыхало, слышались крики. Внезапно часто зазвонил колокол, в окнах домов появились огни свечей.

— Как тебя звать?

— Яна, добрый пан.

— Очень хорошо, Яна. Уходить во время пожара — одно удовольствие.

Рыцарь свернул в закоулок, где в стойле одного доброго пана находился бесценный Гнедко, надёжно укрытый от вражеских глаз. В конце концов меч, даже очень хороший — всего лишь большой ножик, и найти другой всегда возможно. Но вот этот конь… Дороже него у странствующего рыцаря был только его Голос.

* * *

Лес осыпал путников золотом, щедро и без разбора даря его всем — забирайте! Всё одно пропадать! Эх, гулять так гулять!

Первей усмехнулся. Пройдёт всего несколько дней, и все леса в округе прогуляются напрочь, догола.

Сидевшая сзади Яна сильнее прижалась к нему — озябла, хотя на неё и был накинут тёплый суконный плащ, подбитый к тому же мехом, да и одежда на ней была вполне приличная, тёплая и удобная — ни дать ни взять панночка из небогатой шляхты. Вообще, рыцарь хорошо подготовился к зимнему сезону, а всё Голос…

…Они ночевали в каком-то сарае, набитом колким остистым сеном, которое Гнедко время от времени пытался жевать, брезгливо фыркая, но тут же оставлял эту затею. Избаловался на добром овсе да хлебных караваях. «Ведьма» прижалась к Первею спиной в кое-как зашитом платье, поджав босые ноги, стараясь спрятать их под попону, которой они были накрыты.

«Родная, отзовись»

«Да, рыцарь»

«Что делать? Я пока не бесплотен, плюс эта милашка. А в карманах пусто»

Короткий шелестящий смешок.

«Взять деньги»

«Где и как?»

«В городе Люблине живёт один еврей-ростовщик, дающий деньги под залог имущества»

«Какое у меня имущество?»

«А пуговица?»

До Первея наконец дошло, и он рассмеялся в голос.

«Да с тобой и правда нигде не пропадёшь»

* * *

— Слушаю вас, пан рыцарь — еврей был сед и худ, как сушёная вобла. И одет был в какую-то древнюю шубу, сделанную из неизвестного, наверняка давно уже вымершего зверя. На ногах у ростовщика были надеты верёвочные тапки, поверх драных шерстяных чулок. Зачем человеку столько золота, если он ни обуться, ни одеться, ни даже наесться толком не в состоянии?

— Мне сообщили, почтеннейший, что вы даёте под залог?

Еврей пожевал сухими губами.

— Кто сообщил-то, пан рыцарь?

— Земля слухами полниться.

— Бывает, что и даю кому, по своему природному мягкосердечию, что ж… Закон не запрещает, добрый пан.

— Верно, верно. Так дадите?

Ростовщик снова задумчиво пожевал губами.

— Сколько просит пан?

— Пустяк. Пару сотен злотых мне должно пока хватить.

Еврей остро взглянул из-под нависших седых бровей.

— Серьёзная сумма, добрый пан. Хочу напомнить пану, что процентики-то будут тогда немаленькие.

— Да полно, при вашем-то мягкосердечии. Сколько вы хотите?

— Да ведь как обычно… По одному злотому с сотни в день, добрый пан.

— Хорошо, почтенный.

— Каков же будет залог?

Первей сосредоточился, вызывая знакомую волну дрожи. Теперь вроде как холодок… Всё.

— У меня есть нечто весьма для вас ценное. Вот, — и рыцарь выложил на стол крупную медную пуговицу, слегка потёртую и позеленевшую.

Глаза старого ростовщика алчно блеснули.

— Но двести — это много, добрый пан. Сто.

— Двести пятьдесят.

— Сто пятьдесят.

— Триста.

Еврей уже буквально трясся.

— Впрочем, не хотите, как хотите… — Первей протянул руку, но еврей опередил его, жадно схватил вожделённое сокровище.

— Ладно, пан рыцарь, пусть будет по-вашему. Триста так триста. Сейчас принесу деньги…

* * *

— …Мы жили в двухэтажном доме, на втором этаже. А на первом этаже жил дядя, они с женой держали бакалейную лавку.

Огонь горел почти без дыма, чуть потрескивая. Первей поворошил угли, и огонь недовольно зашипел, выбросив язычки пламени.

Сегодня они не стали останавливаться на ночлег в придорожной корчме. Во-первых, хоть сколько-то приличного заведения вблизи не оказалось, а ночевать вдвоём с молоденькой девчонкой в продымлённом сарае с клопами да ещё платить за это деньги… И во-вторых, Голос откровенно предупредил его, что отныне все постоялые дворы, корчмы и харчевни будут для него ловушками, готовыми захлопнуться в любой момент. Правда, тяжёлая и неповоротливая бюрократическая машина инквизиции покуда не набрала ход — пока гонцы с известием о случившемся достигнут Кракова, пока отправят донесение в Рим, пока объявят розыск, назначат награду, то-сё… Но всё это дело нескольких дней, а затем невод начнёт неумолимо сжиматься.

Поэтому сегодня для ночлега рыцарь выбрал какую-то заброшенную хижину невдалеке от торной дороги. Хижина являла собой странное зрелище — добротная крыша, блестевшая свежей соломой, сочеталась с плетёными из лозняка стенами, насквозь продуваемыми ветром, с дырой вместо окна и приставленной без петель грубо отёсанной дощатой дверью. Очевидно, хозяин, надумавший поселиться здесь, не успел обмазать стены глиной, как обычно принято строить в этих местах хаты-мазанки, что-то или кто-то ему помешали. На земляном полу виднелись следы ночёвок разнообразных путников, не отличавшихся порой чистоплотностью — в углу валялись засохшие остатки трапезы, какие-то кости…

Яна оказалась вполне живой и расторопной девчонкой — едва оправившаяся от общения с инквизицией, она тут же приступила к уборке, соорудив из придорожных кустов веник-голик, вымела пол в хижине, и покуда Первей ходил за водой к ближайшему буераку, в котором бил маленький родничок, в очаге уже пылал огонь.

— Ну ты какая молодчина! Надо же, даже хворосту раздобыла на всю ночь. И чистота в доме. Ты настоящая хозяйка!

Девчонка порозовела от похвалы.

— Спасибо, добрый пан. А хворост лежал тут, рядом. Кто-то запас его для ночёвки, да не истратил.

Первей поправил покосившийся колышек-рогульку, водрузил котелок на перекладине над костром.

— При такой хозяйке за ужин я спокоен. Возьми в седельной сумке мешочек с горохом и соль, да, там ещё хлеб остался и кусок копчёного сала. Думаю, на ужин нам хватит.

Яна снова захлопотала возле очага, и рыцарь невольно залюбовался быстрыми, лёгкими движениями девочки. Подумать только, сейчас она уже валялась бы, как изорванная грязная тряпка, в том страшном подвале, ожидая мучительной смерти… И всё это Бог терпит…

«Он терпит многое, но не всё»

«Ты наблюдаешь за мной, Родная? Я думал, ты отдыхаешь»

«Нет, рыцарь. Я с тобой. Я теперь всё время с тобой. Нравится тебе эта девчонка?»

«Хорошая кому-то будет хозяйка. Знаешь, что я думаю? Если бы даже за все эти годы, что мы с тобой… мне удалось только одно это дело — всё было не зря»

«Да, рыцарь. Всё было не зря. Все эти годы»

— Мой господин, ужин сейчас будет готов. У вас есть приправы какие-нибудь?

— Яна, всё, что найдёшь в сумках, твоё. Хозяйничай, не стесняясь.

* * *

— А кем был твой отец?

— Он был замочник, шлоссер, как говорили немцы. Отец делал очень хорошие замки, и ещё сундучки и шкатулки, и дядя их продавал.

Яна замолчала, погрузившись в воспоминания. Рыцарь не мешал ей — у него хватало своих дум.

— Тятенька был добрый. Он очень любил нас с мамой, и к бабушке относился с уважением. А потом у него сильно заболел живот, поднялся жар, и он умер. А дядя…

Девчонка сглотнула.

— Дядя выправил себе какие-то бумаги, по которым весь дом якобы принадлежал ему. А нас выгнал. Сказал, нахлебников ему не надобно.

Первей раскатывал войлочную кошму, которую всегда возил на седле, на случай такой вот ночёвки. Хорошая кошма, можно спать прямо на голой земле, только вот беда — узенькая, рассчитана на одного.

— Ладно. Давай спать, пани Яна. Извини, в тесноте, да не в обиде, как говорят московиты.

Огонь в очаге понемногу угасал, но света было ещё вполне достаточно, чтобы разглядеть, как внезапно покраснела девчонка, словно маков цвет.

— Да, добрый пан.

— Ты можешь звать меня по имени — Первей.

— Хорошо… пан Первей.

Решение, давно уже зревшее в голове у рыцаря, окончательно прояснилось.

«Родная, отзовись»

«Да, рыцарь»

«Мне необходимо наведаться в город Краков. Мне будет позволено?»

Пауза.

«На твоё усмотрение»

«Я хотел бы… восстановить в правах эту девчонку. Восстановить справедливость»

Бесплотный шелестящий вздох.

«Тебе не удастся восстановить право на наследство этой девчонки. Поверь, я знаю, что говорю. И тебе не под силу восстановить справедливость. Всё, что ты можешь сделать — покарать. Тебе будет позволено. Хочешь ли ты этого?»

Теперь рыцарь задумался, задумался надолго. Покарать… Какой смысл карать, если нельзя восстановить справедливость?

— Яна, мы едем в Краков. Мы всё-таки попытаемся восстановить справедливость.

* * *

Огонь угас окончательно, и тёмно-багровые угли не только не давали света, но казалось, собирали вокруг себя мрак. Девчонка уже уснула, тесно прижавшись спиной к Первею, дыша тихо-тихо. Самому рыцарю сон не шёл. Первей думал.

«Родная, отзовись, пожалуйста»

«Я слушаю тебя»

«Ты же такая умная, ты у меня самая умная. Что мне делать? Девчонку надо как можно скорее пристроить в хорошее, спокойное место. Я же не могу таскать её за собой»

Яна, замычав во сне, вдруг нашарила его руку и засунула себе за пазуху, тесно прижав к груди. Первей замер, боясь пошевелиться. Под его рукой билось живое сердце, и было тепло и щекотно.

Короткий бесплотный смешок.

«Через два-три года она будет красивой девушкой… красивой, весёлой, умной. Плюс отличной хозяйкой. Ты напрасно отказываешься»

«Вот не думал, что Голос Свыше заделается свахой»

«Выслушай, что я тебе скажу. Выслушай внимательно и очень хорошо подумай. Я чувствую, что наша с тобой служба подходит к концу. Возможно… во всяком случае я очень хочу этого и надеюсь — возможно, ты избежишь костра, сумев покрыть свои долги другим способом. А до конца этого круга тебе ещё долго. Что же, тебе оставаться бобылём?»

Пауза.

«А ты?»

«А я начну новый круг»

Бесплотный смешок.

«Возможно, котёнок, который однажды прибежит на порог твоего дома, и буду я. Я буду спать на тёплой печке, и ты будешь из своих рук кормить меня печёнкой. А потом я принесу котят»

«Я не желаю тебя слушать»

«Не будь…»

«Я не желаю тебя слушать»

— … Господин, мой господин — Первей открыл глаза, и увидел над собой лицо Яны с невероятно расширенными зрачками — Вам плохо? Вы кричали очень страшно…

Рыцарь криво улыбнулся, погладил её по щеке.

— Спи, малышка. Ты права. Мне было плохо.

* * *

Гнедко недовольно всхрапывал, возмущенный двойной ношей, но по-прежнему шёл своим изумительным скользящим шагом. Яна вполне освоилась в седле, и Первей уже не подумывал, как в первый день — а не привязать ли девочку к поясу, чтоб не свалилась ненароком?

«Рыцарь, внимание»

«Да, моя Родная»

«Впереди сторожевой отряд, и у них твои приметы»

«Зашевелились наконец…»

«Не отвлекайся. Ты помнишь, как делать «раззяву»?»

Первей хмыкнул. «Раззява» — отличное заклятье. Люди, попавшие под его действие, вполне могут не узнать свою матушку, пока она не схватит их за рукав. Да, если пустить в ход «раззяву», никакие приметы стражникам не помогут. Только вот уж больно капризное заклятье, требует особой сосредоточенности и времени…

«А может быть, «клей»?»

Про «великую битву» рыцарь даже не вспомнил. Эти люди — не разбойники, и он тоже. Никакого Приговора на них нет, и убивать, даже калечить их без нужды он не вправе.

«Если применить «клей», ты оторвёшься от них сейчас, но уже завтра тебе не уйти, вся округа будет кишеть охотниками за твоей головой. И девочка уж тут совершенно не виновата»

«Я попробую»

«Надо не пробовать, надо сделать»

Первей привычно напрягся, вызывая прилив дрожи… Нет, так не пойдёт. Мерное покачивание делало невозможной необходимую глубину сосредоточения. Не получается с коня!

— Погоди-ка, Яна…

Гнедко встал. Рыцарь соскочил с коня, отошёл в сторонку и сел по-турецки. Так, теперь должно всё получиться…

Он успел вовремя. Едва рыцарь закончил подготовку, конный разъезд выкатился из рощицы шагах в двухстах, и целеустремлённо порысил к путникам. Первей почувствовал прилив дрожи, затем знакомый как бы холодок… Всё.

— Эй, почтенный пан, куда путь держим? — окликнул его старший страж.

Первей встал, поправил пояс, подтянул сапоги. Двенадцать стражников, и у всех взведённые арбалеты на луке седла. Понятно…

— Мы направляемся в Краков, уважаемые паны. Не скажет ли пан страж, кого вы ищете?

Стражник окинул взглядом рыцаря, перевёл его на девочку, сидящую верхом на Гнедке.

— Мы ищем опасного колдуна, высокий, одет рыцарем, возможно, на гнедом коне.

Первей сочувственно поцокал языком.

— Да, от этих колдунов людям житья нету. А что он такое натворил?

Страж, похоже, размышлял, стоит ли беседовать с прохожим. Снизошёл.

— Да этот колдун наделал шороху во Львове. Спалил живьём выездную сессию суда Святой инквизиции, да ещё выпустил на волю всех ведьм.

Первей разинул рот, хлопнул себя по бёдрам, выразив тем самым крайнее изумление.

— Колдун спалил саму инквизицию?! Не может быть!

— Точно спалил, не сомневайся. Из-за него нашему брату теперь ни сна, ни отдыха. Говорят, он и ведьм выпустил, чтобы от себя погоню отвлечь. Некоторых ведьм, правда, уже поймали, но сколько их было, никто не знает — бумаги-то сгорели все. Так что теперь инквизиторы там ловят баб и девок, как мужики карасей в пруду, частым бреднем. Чуть что — ведьма.

Первей стиснул зубы. Вот как…

«А ты как думал? Ты устроил демонстрацию силы, которой на самом деле не обладаешь. Теперь инквизиторы демонстрируют в ответ свою мощь, которая вполне реальна. А страдают, как обычно, невинные. Если бы ты сжёг их в точности, как я тебе сказала, всё сошло бы за пожар, и освобождённых тобой ведьм никто не искал бы»

«Если я нарушил Приговор, почему ничего не почувствовал?»

Пауза.

«Не знаю. Не мне судить»

— А что с колдуном?

— А за голову колдуна этого положена награда — полста злотых. Причём брать живым необязательно, во как.

— Понятно, панове. Для того и арбалеты?

Страж хохотнул.

— Само собой. Кому охота рисковать понапрасну? Чуть найдём — стрелу в бок, и все дела. Небось не успеет наколдовать-то, покуда стрела летит. Да вы с дочкой не видали ли такого по дороге?

— Ну откуда. Высокий, одет как странствующий рыцарь, да на гнедом коне… Нет, точно не видели.

Когда стража скрылась из виду, Первей вздохнул и повернулся к Яне, по-прежнему неподвижно сидевшей на вконец присмиревшем отчего-то Гнедке.

— Ну, малышка… Эй, эй!

Он едва успел подхватить падающее тело, опустил на землю.

«Родная, что с ней?»

«Ничего страшного, обычный обморок. Девчонка ещё не оправилась от камеры пыток, а тут… Сколько можно? Скажи спасибо, что она не грохнулась во время твоей беседы со стражей. Любое заклятье имеет предел прочности. У тебя была бы масса проблем»

Девочка судорожно вздохнула, открыла глаза во всю ширь. Первей ласково улыбнулся ей, и она вдруг судорожно обвила его за шею своими руками.

— Живой… Добрый пан, господин мой, вы живы…

«Похоже, одна проблема у тебя таки есть»

«Похоже»

* * *

— … И запомни: со двора ни шагу. Вообще из дому ни ногой, ясно? — девчонка закивала часто-часто — Хозяйка тебя покормит, я договорился. Я схожу в город и вернусь, возможно, завтра.

Яна смотрела на него, как на святого духа, готового вот-вот исчезнуть.

— Ну, не робей тут. Я пошёл, — ободряюще улыбнулся Первей.

Он уже начал поворачиваться, как девчонка кинулась к нему, прилипла.

— Нет!!!

Рыцарь чувствовал, как её колотит крупная дрожь. Этого ещё не хватало…

— Добрый пан… Не надо…

— Ну что такое?

— Не надо… Ты уйдёшь и не вернёшься. Я не хочу так, не хочу!!!

«Родная, отзовись…»

«Я слышу»

«И что делать?»

Короткий смешок.

«На твоё усмотрение, рыцарь. Можешь на ней жениться»

Да уж. Даже самая умная баба — всё равно баба, и не более того. И даже если от неё остался один только Голос.

— Она заведёт вас… Она вас утащит за собой…

— Кто?

— Ваша мёртвая жена. Не отпирайтесь, мой господин, вы же каждую ночь разговариваете с ней во сне! Она вас ведёт к смерти, она же призрак, она же…

— А ну прекрати! — Первей встряхнул Яну за плечи. — Что за истерика? Я схожу по одному делу и вернусь. Не могу же я сидеть возле твоей юбки!

Девочка постепенно успокаивалась, дрожь утихала, сменяясь всхлипами.

— Она вас погубит. Я знаю, я дура, я… Только она вас погубит, если вы будете её слушать, вот увидите. Лучше бросьте меня в придорожной канаве, лучше продайте меня татарам или туркам, только не слушайте её! Не надо…

Первей ласково погладил её по голове.

— Не бойся. Я вернусь, вот увидишь.

Он оторвал наконец от себя зарёванную Яну, повернулся и вышел, кожей ощущая отчаянный взгляд вдогонку. Тяжёлая сцена…

Первей шагал к городским воротам, кутаясь в тёмный плащ с капюшоном. Плащ с капюшоном он приобрёл в тот же день, как разминулись со стражниками — надо было срочно менять прикид, не всякий же раз творить заклятье, едва завидев на горизонте конных, так никакой маны не напасёшься. Идею оставить Гнедка и девочку в каком-нибудь пригородном домике подсказал Голос, и он же сообщил адрес, по которому лучше всего остановиться. В небольшом уютном домике проживала бездетная вдова, немолодая, но ещё вполне крепкая женщина с круглым добрым лицом. После смерти мужа она перебивалась шитьём, вязанием да продажей зелени с огородика при доме. По совету всё того же Голоса рыцарь разменял в нескольких корчмах с десяток золотых, после чего расплачиваться за услуги стало гораздо легче — высокий монах, по каждому поводу достающий из-за пазухи пригоршни золота, чересчур приметен. Всё вроде сделано правильно, но…

«Девчонка права. Я погублю тебя»

«Насколько мне помнится, до сих пор всё было как раз наоборот — ты меня старалась спасать, и у тебя это неплохо выходило»

«Вот именно поэтому. Благими намерениями вымощена дорога в ад»

«Родная, ну хоть ты-то воздержись от истерики»

«Да-да, конечно. Значит, так — на воротах веди себя смиренно, но с достоинством, ты же монах. И незаметно сделай страже «раззяву»…»

* * *

— День добрый. Могу я увидеть пана Кшиштофа Збыславского?

— День добрый, святой отец. Это я и есть. С кем имею честь?

— Меня зовут брат Варлам. У меня к пану деловой разговор. Где мы можем поговорить?

Крепкий, дородный хозяин лавки окинул рыцаря оценивающим взглядом. Монах… Чего может быть нужно монаху? А впрочем…

— Прошу, святой отец — хозяин открыл прилавок, делая приглашающий жест — Угодно промочить горло с дороги?

* * *

— Пан Кшиштоф, что вам известно о судьбе вашей племянницы?

Пан Кшиштоф настороженно блеснул глазками, уже изрядно заплывшими жиром. Состроил постную мину, вздохнул.

— Бедная девочка. Её мать ни за что не хотела после смерти мужа оставаться в этом доме, забрала ребёнка и престарелую, больную мать и уехала, даже не сказав, куда.

Первей покатал желваки, помолчал.

— С ней что-то случилось?

— Нет, пока нет. Пан Кшиштоф, скажите, этот дом принадлежал вам с братом?

Настороженность в глазах хозяина сменилась угрюмостью.

— Вот вы о чём… У меня есть бумаги из городского магистрата, по которым я являюсь единственным законным владельцем этого здания и всего, что в нём находится. Что ещё?

— И вы считаете, вы правы?

Хозяин встал.

— Вот что, святой отец. Если кто-то имеет претензии на этот дом, то разговаривать мы будем в городском суде. Я вам не какой-то нищий, и закон на моей стороне. Да, я прав, и буду прав! Всё, уходите!

Первей сосредоточился, вызывая дрожь… Всё.

— Значит, так. Сейчас мы вызовем оценщика, и он скажет, сколько стоит этот дом со всем имуществом. Половина этой суммы принадлежит жене вашего брата, а теперь его дочери, вашей племяннице.

— Сорок злотых. У меня нет такой суммы, — деревянным голосом произнёс пан Кшиштоф.

— Жаль. Недостающее придётся одолжить. У кого вам удобнее?

— У старого Вацлава. Мне не хватает до сорока шестнадцать злотых. Он даст под залог.

— Ну и отлично. Идите и возьмите. Я буду ждать тут.

— Кшиштоф, кто пришёл? Здравствуйте, святой отец… — в кабинет заглянула жена хозяина, худощавая жилистая женщина с резкими чертами лица.

— День добрый, пани, — улыбнулся Первей. — Присядьте, вы устали.

— Я не…

— Вы устали. Вы очень устали, вам хочется спать. Ваши веки тяжелеют… Спать… Спать…

Хозяйка сидела на скамейке, привалясь к стене и ровно, глубоко дыша. Рыцарь вновь обратил своё внимание на пана Кшиштофа.

— Так я жду, пан Кшиштоф. Идите и принесите мне сорок злотых. Вперёд!

Хозяин встал, тяжело ступая, как сомнамбула, двинулся к выходу. Первей подошёл к окну, наблюдая сквозь мутные зеленоватые стёкла, как пан Кшиштоф пересекает улицу, не обращая внимания на окрики кучеров и на всех конных и пеших вообще. Не задавили бы его, озабоченно подумал Первей. Грубая работа, вообще-то. Ещё дадут ли человеку в таком состоянии деньги?

Сзади на лавке ровно дышала хозяйка. Первей обошёл комнату. Ага, вот…

Двухведёрный бочонок с пивом стоял в самом углу. Выбив пробку, Первей напился прямо из бочонка. Неплохое пиво…

«Порезвился, рыцарь? Отвёл душу, восстановил справедливость?»

«Что-то не так, Родная?»

«Всё не так. Сейчас он будет взят патрулём, ещё чуть погодя от удара по рёбрам очнётся, и где-то через четверть часа здесь будут гости. Много гостей, с арбалетами. Уноси ноги немедленно, прямо сейчас!»

Рыцарь оставил в покое бочонок и не мешкая направился к выходу. Голос знает, что говорит. Четверть часа — едва хватит, чтобы скорым шагом покинуть городские ворота. Или не хватит?

«Не хватит. Пешего тебя догонят. Бери любого коня, только тихо. С хозяином работай аккуратно!»

Первей остановился на перекрёстке, высматривая подходящую животину. Всё как на грех одни извозчичьи клячи… Ага, вот!

Разряженный в пух и прах щёголь гарцевал на поджаром скакуне, сером в яблоках. Подходяще…

— Могу я просить ясновельможного пана уделить смиренному слуге Господа минуту?

Щёголь на скакуне остановился, конь переступал копытами. Ого, да с ним ещё и охрана!

— Чего тебе?

Первей сосредоточился… Всё.

— Мне нужен ваш конь, ясновельможный пан. А вы, панове, стойте смирно, покуда я не скажу вам «довольно».

Щёголь послушно слез с коня, пятеро его телохранителей сидели в сёдлах истуканами. Рыцарь вскочил в седло, погнав серого скакуна во весь опор, на ходу соображая, как сделать так, чтобы решётка городских ворот не обрушилась перед его носом, после чего, очевидно, последует залп из арбалетов.

«Это называется аккуратно?»

«Некогда, некогда, Родная! Что делать?»

«Теперь уже ничего. Проезжая ворота, ори: «дорогу королевскому гонцу!» Больше надеяться не на что»

— Дорогу королевскому гонцу!!! — заорал Первей во всю мочь своих лёгких, подлетая к воротам. Расчёт оказался верен — стража в замешательстве потеряла драгоценные секунды, и рыцарь проскочил каменный зев надвратной башни единым духом, вылетев на волю, как ласточка из гнезда.

— Держи, держи его!

Свистнула арбалетная стрела. Ещё, ещё! Нет, не попали. Плохо стреляет городская стража.

«Ты, похоже, недоволен?»

«Да не то, чтобы очень… но всё-таки люди на службе — и такие растяпы. А если настоящий враг?»

«Оставь эти проблемы королю. Ты удовлетворён? Справедливость восстановлена?»

Серый начал уставать, и Первей сбавил темп.

«Нет. Мне не удалось. Ты была права, мне не удалось ничего, и даже покарать этого борова я не сумел»

«Как раз сумел. Сейчас его уже волокут в объятия Святой инквизиции, и он больше не выйдет оттуда. Он же был одержим дьяволом, он твой пособник. Пока они разберутся… Зачем плодить калек? И потом, раз не удалось поймать тебя — нужен козёл отпущения»

Рыцарь пустил серого шагом. Погони не было. Боятся?

«После операции с пуговицей у тебя три сотни злотых, ну пусть сейчас уже чуть меньше. Зачем тебе ещё и эти сорок?»

Первей помолчал.

«Это не мне. Эти деньги…»

«Да, да. Это деньги Яны, я в курсе. Только какой смысл было затевать всё это? Не проще ли было дать девочке полсотни злотых из твоих запасов, тихо, без всякой магии, конных скачек и арбалетной стрельбы?»

«Ты мне разрешила, моя Родная. Я попробовал, не вышло. Что, теперь ты меня будешь всю оставшуюся жизнь пилить?»

Шелестящий смех.

«Ладно, проехали. Будешь меня слушаться?»

«В исключительных случаях»

«Тогда так. Сейчас бросай серого, и тихо-незаметно пробирайся в домик вдовы. За полчаса ты должен успеть. Нарвёшься на разъезд — придётся делать «раззяву»»

* * *

— Вернулся! Вернулся, мой господин! — Яна повисла на шее рыцаря, грозя задушить — Я молилась Пресвятой Богородице, чтобы вы вернулись, и она услышала мои молитвы!

Первей легонько погладил её по голове. Совсем легонько… Что делать?

Оставаться здесь ему незачем, да и опасно — после его дурацкой выходки с конём всю округу прочешут тщательней, чем девка свои волосы. Нельзя бесконечно уповать на «раззяву». И девчонку за собой таскать… незачем.

— Давай спать, малышка. И вам доброй ночи, хозяйка.

Вдова внимательно смотрела на своего постояльца, что-то соображая.

* * *

Первей лежал на своей походной кошме, которой предпочёл пышную перину, набитую гусиным пухом, к великому огорчению хозяйки. Сегодня Яна спала отдельно, как и положено благовоспитанной юной девушке, и это было как нельзя кстати — неизвестно, как потекли бы мысли рыцаря, если бы и сегодня под рукой у него билось девичье сердце, скрытое упругой выпуклостью.

«Я не знаю, что делать, Родная»

Долгая, долгая пауза.

«И я не знаю. Ежу понятно — девчонка влюбилась в своего спасителя по уши. Она готова идти за тобой хоть куда — на край света, под венец, на костёр. Кстати, последний вариант наиболее вероятен»

«Не хотелось бы»

Пауза.

«Я не знаю, что делать. Попробуй пробиться в Московию, там папская инквизиция силы не имеет. По крайней мере, ты избежишь костра»

«А Яна?»

«Ох, спи, рыцарь. Как говорят русские — утро вечера мудрёнее. Спокойной ночи»

* * *

…Ему снилась русская лесная деревенька. Туман, наползавший от реки, казался полотнищами сказочного полупрозрачного холста, во много слоёв накиданными на огороды. Первей, во сне бывший маленьким мальчиком, зябко поджимал босые ноги.

— Здравствуй, сынок — из тумана выступила фигура в белом, сама казавшаяся порождением тумана. И только глаза были те самые, из далёкого невозвратного детства — мамины глаза.

— Мама… Научи меня, мама — как мне жить? Мне очень тяжело, мама. Та, которая хочет меня, мне не нужна. Та, которая мне нужна, мне недоступна.

Мама мудро, ласково улыбнулась.

— Так ли всё на самом деле, сынок? Может быть, та, которая сделает тебя счастливым, и есть эта девчонка? А к той, которую ты так бесплодно жаждешь, ты просто привык, за столько лет?

— Нет, мама. Мне нужна она. Она, и только она. И я ничего не могу с собой поделать. Более того, не хочу.

— Гордыня это, сынок. Или любовь, которая не положена простым смертным.

— Да, мама. Я понимаю, что это безнадёжно. И всё же надеюсь.

Мамина рука, бывшая во сне бесплотно-прозрачной, ласково взъерошила его волосы.

— Сынок…

Первей приник к этой давно забытой руке.

— Я преступник, мама. Я разрушал чужие судьбы направо и налево. Из-за меня погибла Марыся, неудачно вытравившая плод. Из-за меня утопилась Ганна из Торуни. Из-за меня пропала Наталка из Киева. Плюс мужчины, пусть и убитые в бою… Я сеял смерть и несчастье, и моя теперешняя работа — всё то же, я так же сею смерть и несчастье. Неужели и эта Яна должна погибнуть из-за меня? Я не могу сделать её счастливой, потому что люблю другую, но и сделать её несчастной я не могу. Хватит с меня несчастных!

Мама всё гладила и гладила его по голове.

— Бедный мой мальчик…

— … Проснитесь, проснитесь! Проснись же!!

Прямо над ним нависало лицо, с огромными зрачками невероятно распахнутых глаз. Рыцарь ощутил внезапный прилив острого раздражения.

— Какого чёрта! Почему ты ворвалась в мою комнату, почему ты меня будишь?

Глаза Яны мгновенно налились слезами.

— Мой господин, вы так кричали… Я подумала…

— Чтобы что-то делать, надо это уметь, и думать — не исключение!

Девочка уже всхлипывала.

— Простите… мой господин…

Первей почувствовал укол раскаяния.

— Ну, ну… — он погладил девочку по голове, отчего всхлипывания только стали громче. — Не надо, не плачь. Я не сержусь на тебя, правда.

Яна прижалась к нему.

— Мой господин, она вас совсем замучила…

— Кто, малышка?

— Ваша мёртвая жена.

Рыцарь медленно, механически гладил и гладил девочку по волосам.

— Нет, Яна. Сейчас я видел во сне свою мать. Иди спать, спокойной ночи.

* * *

«Родная, отзовись»

Долгое, долгое молчание.

«Я слушаю тебя»

«Я видел сейчас маму»

«Я знаю»

«Ты знаешь все мои сны?»

Короткий смешок.

«Как же может быть иначе?»

Логично…

«Я так понимаю, пересказывать содержание нашей беседы нет необходимости»

Пауза. Ответа можно ждать до утра.

«Ты всё поняла?»

«Я поняла всё. Это ты ничего не понимаешь, мой рыцарь»

* * *

— … Пойми, Яна. Я не могу взять тебя с собой. Не не хочу, а не могу. Ты станешь обузой, не обижайся, и мы погибнем оба. И я не выполню своей работы, которую обязательно должен сделать.

Первей избегал смотреть девочке в глаза — смотреть в эти глаза было просто невозможно, такая отчаянная мука плескалась в них.

— Не отчаивайся, малышка. Всё пройдёт, и я ещё погуляю на твоей свадьбе. Пани Магда, так я могу надеяться на вас?

— Не беспокойтесь, добрый пан. Я всё сделаю.

«Родная, отзовись»

«Да, рыцарь»

«Она говорит правду?»

«Сейчас — да. Но ты не хуже меня знаешь, что человек — существо непостоянное»

«Но у меня нет выбора»

Бесплотный шелестящий вздох.

«Выбор, конечно, есть. И ты его сделал. Ладно, рыцарь, не горюй. Похоже, этот вариант не из худших. Вдова непременно привяжется к девочке, ведь своих детей у неё нет, а женщина она добрая. Яна вскоре будет ей светом в окошке, так что с этой стороны всё в порядке»

— Что с вами, пан? Вы так странно смотрите и молчите…

— Ерунда, пани Магда, — Первей улыбнулся. — Голову чего-то замутило. Всё, уже прошло.

Он обернулся к стоявшей неподвижно Яне.

— Выше нос, красавица! Так я жду приглашения на свадьбу, не забудь!

Лицо девочки было белым, каким-то чуть прозрачным.

— Поцелуйте меня, мой господин… пожалуйста.

Рыцарь наклонился к ней, собираясь поцеловать в лоб, но девчонка вдруг обвила его шею руками, и в губы рыцаря будто впилась пиявка.

— Прощайте. Прощайте, мой господин. Прощайте навсегда.

* * *

Сегодня Гнедко превзошёл себя — он буквально скользил над землёй, ступая так мягко и осторожно, будто на спине у него стояло полное ведро кипятка. На скорости хода, впрочем, это удивительным образом не сказывалось.

На сердце у рыцаря было так тяжело, как не было уже давно.

«Родная, отзовись»

«Да, мой рыцарь»

«Я оставил вдове сто злотых. Не мало?»

Шелестящий бесплотный вздох.

«Надо было посоветоваться со мной. Ты вверг её в тяжкое искушение — она теперь богатая женщина. Она может не устоять, попытаться устроить свою судьбу, и девочке может прийтись очень туго — ещё неизвестно, какой попадётся отчим»

Первей замычал сквозь зубы.

«Ты права. Я дурак, и дураком помру. Что делать? Не возвращаться же назад и отбирать эти проклятые деньги?»

«Разумеется, нет. Ладно, мой добрый пан. Мои возможности не безграничны, но я постараюсь не упускать эту девочку из виду. Если ей будет что-то угрожать, я дам тебе знать»

«Спасибо тебе, Родная»

Долгое, долгое молчание.

«Если только к тому времени ты будешь жив»

* * *

Первей разглядывал приближающуюся башню с могучими пилонами, гостеприимно распахнувшую свой каменный зев — проезжайте, гости дорогие, милости просим в славный град Луческ!

Он даже поёжился — до того явственно было сходство с гигантской пастью, которую ещё усиливали острые зубья подъёмной решётки.

«Вот именно. Ловушка первоклассная» — шелестит в голове бесплотный голос.

«Давай разберёмся. Меч у меня так себе, трофей от тех олухов. Кинжала и того нет, один засапожный ножик. Припасов нет вовсе. Массу мелочей нужно приобрести. Ну и главное — лук. Лук и стрелы. Случись чего, мечом от арбалетчиков не отмашешься»

«До чего ты стал рассудительный, просто диво. Напомню, город Львов, в коем ты оставил о себе некую память, находится тут неподалёку»

Первей вздохнул. Всё правильно… Однако другого выхода нет.

Всю дорогу от самого Кракова он держался в стороне от главных дорог, обходя города и крупные села по неприметным торным тропкам. В ряде мест приходилось ехать ночью, чтобы не напороться ненароком на дозор. Заблудиться он не боялся, поскольку с ним всегда его Голос Свыше. Однако такой способ передвижения значительно снижал темп, а между тем на дворе уже октябрь, и жухлая осенняя трава плохое подспорье боевому коню… Оба дорожных мешка овса опустели быстро, за ними последовал мешочек сухарей. Сам рыцарь последние дни питался исключительно копчёным салом, отрезая тоненькими ломтиками. Короче, дальнейшее путешествие без пополнения припасов было невозможно. И для этого дела вполне подходил Луческ — крупный торговый город, в котором приезжий человек не так бросается в глаза, как в более мелком селении.

Воротная стража была на своих местах — четверо латников стояли справа и слева, сборщик налогов отрицательно качал головой, выражая несогласие с доводами купчины, тщетно пытавшегося что-то ему доказать. Ещё тут присутствовал монах в одеянии францисканца, чьё лицо было полускрыто капюшоном. Причём в отличие от мытаря содержимое обозов интересовало его явно меньше, нежели седоки.

И ещё Первей мог поклясться, что на башне сидит пара стрелков, ждущая условного сигнала от монаха в капюшоне.

«Раззяву?..»

«Конечно. Притом в полную силу»

По телу пробежала дрожь, сменившаяся вроде как холодком. В поведении привратных стражей произошли незаметные на первый взгляд перемены. Сборщик податей кивал уже вежливо-рассеянно, явно не вникая в рассуждения господина купца, который, в свою очередь, перестал доказывать свою правоту с беспримерным пылом, и, по всей видимости, рассуждал теперь скорее о смысле жизни в целом. И взгляд монаха утратил пристальную остроту. Что касается латников, они явно расслабились, наслаждаясь ясным солнечным деньком — не так уж много их осенью…

«Ну вот, а ты боялась»

«Не время для шуток. Морок рассеется, и этот монах начнёт соображать, что к чему. Опустить же решётку дело секундное. У тебя есть полчаса, не больше»

«Я успею. Сейчас в оружейную лавку…»

* * *

— … Напрасно вы так, господин рыцарь! Что ни говори, а луки у этих проклятых татар знатные, и этот вот один из лучших!

Первей и сам видел, что лук хорош. Вообще-то он привык иметь дело с русским, но и татарский сгодится. И вообще, надо торопиться.

— Ещё мне нужен кинжал, почтенный, и пара метательных ножей. Есть что-то приличное?

— Ну а как же? — оружейник даже слегка обиделся. — У меня всё есть, пан рыцарь!

Из дюжины разложенных перед ним кинжалов рыцарь выбрал один достаточно скромный — просто чтобы долго не торговаться. Зато ножи и стрелы выбирал хоть и бегло, но вполне придирчиво — плохие стрелы сведут на нет любые качества самого лука…

«Всё, милый, время!»

— Беру всё! — решительно заявил Первей, высыпая на прилавок монеты. — И колчан этот тоже!

Оставив оружейника в великой радости — надо же, как удачно расторговался! — рыцарь направился к выходу из торжища, пёстро кипевшего народом. И вдруг остановился, как вкопанный. Мама…

«Она правда очень похожа на твою маму… в прошлом круге?» — звучит в голове бесплотный голос.

«А ты не знаешь?»

Пауза.

«Я не знала. Я знаю многое, мой родной, но только то, что мне дано знать. Не больше»

Пожилая женщина, встретившись глазами с рыцарем, несмело улыбнулась. Перед ней был разложен немудрёный товар — нитки, иголки, бронзовое шило, роговой гребень, какие-то пуговицы и пряжки из кости… Ещё присутствовала поддёвка толстой двойной вязки, из тех, что надевают под доспехи зимой, когда стылое железо легко может вытянуть из воина самое крепкое здоровье. И кожаный плащ с капюшоном.

— Как твоё имя, матушка? — спросил Первей севшим голосом.

— Анной меня зовут, — чуть поклонилась женщина. — Я кого-то напомнила вам, пресветлый пан рыцарь?

— Да… — Первей внезапно решился. — Я беру твой товар, почтенная. Весь.

Он высыпал перед женщиной всё оставшееся серебро из кошелька. Он дал бы ей и золота, но это было бы уже чересчур явно.

— Спасибо, светлый пан, — губы женщины задрожали. — Вы не пожалеете. Вот этот плащ мой старший, Иванко, носил всего раза два. А эту поддёвку мой младшенький так и не успел надеть…

«Уходи быстро!!» — бесплотный голос буквально всверливается в мозг.

Стараясь не выдавать себя паническими движениями, Первей загрузил в дорожные мешки приобретённое и направил коня к воротам. Ну, помолясь…

— Дорогу королевскому гонцу!!!

Рыцарь уже давно осознал, что в подобных делах каждая секунда дороже тугого кошеля с золотом. Судите сами — услыхав такой крик, стражники на воротах затратят на размышления секунды три-четыре. А то и пять, поскольку городская стража обычно не отличается излишней резвостью ума. За пять же секунд добрый конь, летящий во весь опор, одолеет добрую сотню шагов — цена жизни…

Решётка всё же начала опускаться, и Первей проскочил под острыми зубьями, припав к шее коня.

«Направо!!»

Но рыцарь и так уже направил верного Гнедка вдоль стены. Всё правильно. По случаю мирного времени стрелков на стенах нет, арбалетчики же, сидящие в надвратной башне, следят за дорогой. Для того, чтобы перебежать к угловой бойнице, пристроить тяжёлый крепостной арбалет и прицелиться, нужно время…

«Налево!!»

Повинуясь седоку, конь прянул в сторону, и железная стрела свистнула мимо. Теперь Первей наискосок удалялся от крепости. Второй выстрел, это ерунда, уже слишком далеко… Знаем, каковы они стрелки, эти зажравшиеся стражники…

Второй болт свистнул над самым ухом, опровергая рассуждения рыцаря насчёт никчемности местных стрелков. Он ещё сильнее пригнулся и в первый раз пришпорил коня. Сейчас третий болт…

«Всё уже, всё, не гони так. Далеко, не достать. И для ухода от погони твоему Гнедку потребуются сейчас все силы. Вот, они уже поднимают решётку!»

* * *

Небо сегодня напоминало мокрую дерюгу, низко висящую над головой, с неопрятными лохмотьями облаков. Голые деревья в отчаянии тянули кривые руки-ветви к этому холодному небу, будто в немой мольбе, и только тёмные ели стояли сумрачно-безразлично, будто вдовы в траурных нарядах, давно и прочно утратившие всякую надежду. Первей зябко передёрнул плечами — до того безрадостным и унылым был пейзаж. Скорей бы уж снег лёг, право слово…

«Этого ещё не хватало. Нет, мой милый, до того, как ляжет снег, тебе нужно обязательно покинуть пределы Объединённого королевства»

«Так я разве против? Скажи это им»

Ответа не последовало. Действительно, нет смысла обсуждать риторические вопросы. После событий в Луческе не могло быть и речи о пути через Волынь. Пришлось забрать к северу, где густые чащобы давали возможность уходить от нескромных людей. Однако этот маршрут имел свой минус. Река Припять достаточно широка, и Пинские болота, да притом осенью — та ещё радость…

Им всё-таки повезло — не только уйти от погони, но и найти стожок свежего сена, подкрепившего силы Гнедка и давшего ночлег его хозяину. Вот только от последнего куска сала нынче в походном мешке остался лишь смачный запах.

«Внимание, навстречу тебе едет дозор. Сверни направо, вон на ту тропку»

Повинуясь легкому движению поводьев, Гнедко свернул с лесной дорожки на совсем уже малозаметную тропку, с негромким топотом порысил по ней.

«Хорошо, достаточно. Видишь вон те ели? Сверни туда и спрячься между ними»

Группа раскидистых елей стояла очень удобно — в стороне от тропки, и так, что можно спрятать всадника.

«Сделано»

«Стоим, ждём»

Под еловыми ветвями было совсем уже сумрачно — почти как ночью. Сверху посыпался мелкий, реденький осенний дождик. Гнедко негодующе фыркнул, но Первей тут же зажал ему морду рукой — звуки далеко разносятся по стылому осеннему лесу…

«Ну что там?»

«Остановились на перекрестье, совещаются… Они разделились! И трое едут к тебе»

Послышался приглушённый топот копыт по мягкой лесной почве, и на тропинке появились трое всадников, одетых в полный доспех — кирасы, шлемы, даже стальные поножи не забыли… Все трое держали наготове тяжёлые немецкие арбалеты с заряженными болтами. Один из них скользнул взглядом по группе елей, меж которыми притаились Исполнитель и его верный конь, и троица проследовала мимо.

Рыцарь судорожно вздохнул, отпуская морду Гнедка. Пронесло…

«Ну что, едем дальше?»

«Едем»

И снова мягко топочут копыта по влажной осенней земле, усыпанной прелыми листьями, плывут мимо стволы деревьев…

«Ещё патруль. Сворачивай налево, в лес. Видишь поваленные деревья? Спрячься за этим буреломом»

«Разве что лёжа»

«Вот именно, лёжа. Да скорее!»

На этот раз Гнедко даже не фыркал, по велению хозяина укладываясь на холодную землю, будто осознал нешуточную угрозу. Золото, а не конь.

Этот дозор был многочисленнее и шумнее предыдущего — разномастно одетые всадники переговаривались на ходу. Только у одного был самострел явно русской работы, ещё у двоих короткие татарские луки, остальные были вооружены кто чем. Беглые взгляды в сторону завала, и процессия скрылась в лесу.

«Это ещё кто такие?»

«Местная шляхта и просто сброд. Награда, обещанная за твою голову, достаточно велика — отчего не поохотиться?»

«Сколько же народу занято сей охотой?»

«Здесь — не так уж много. Но что-то меня беспокоит… Всё, хватит лежать, едем дальше»

Первей уже выехал обратно на тропу, когда Голос раздался вновь.

«Вот. Вот оно. Я дура, надо было подумать сразу… Оглянись»

Первей обернулся в седле и похолодел. Среди палой листвы явственно выделялись чёрные отметины, взрытые копытами. Следы вели к завалу и обратно, и для того, чтобы понять суть дела, не нужно было быть великим следопытом.

«Один раз пронесло, слава Всевышнему»

«Всё, дальше ты не поедешь. Надо искать ельник и схорониться там до темноты. Благо уже недолго»

«Может, назад, к тем ёлочкам?»

«Назад нельзя, за тобой едут… и впереди ещё… да что же это такое?!»

На этот раз укрытием им послужил громадный выворотень. Снова уложив Гнедка на землю, Первей торопливо нагрёб целую охапку палой листвы, вернулся к дорожке и припорошил следы. Времени хватило в обрез — едва он спрятался рядом с Гнедком, прижавшись к тёплому лошадиному боку, как с двух сторон появились всадники. Поравнявшись, дозорные обменялись паролями и двинулись дальше.

«Куда дальше, Родная?»

«Не знаю. Не знаю! Всё плохо. Тебя отжимают к реке, а там…»

Рыцарь подвигал желваками. К реке отжимают, стало быть…

Внезапно его осенило.

«Мы не будем прятаться от них. Мы к ним присоединимся»

«Ты гений!»

«С кем поведёшься»

Ждать пришлось недолго. Пятеро дозорных рысили по тропе, переговариваясь довольно громко — очевидно, в целях борьбы с промозглой сыростью приняли внутрь горилки. Первей сосредоточился, вызывая в теле привычную дрожь… Всё.

— … А и зря мы тута катаемся, — продолжал излагать свои мудрые мысли один из дозорных, и даже на расстоянии в несколько шагов перегар, исходивший из его уст наряду со словами, был вполне заметен. — Не пойдёт он в болота, верно говорю! Ежели на сам Пинск…

— Туда тем более нет ему хода, — возразил пожилой седоусый шляхтич, — там монастырь ордена святого Франциска, ему, дьяволу, туда ли соваться…

Первей слушал молча, слегка кивая головой в знак согласия. Правильно рассуждают ребята, вполне даже здраво. Францисканский монастырь, угнездившийся в православном городе Пинске, был достаточной причиной, чтобы соваться туда поопаслись самые отъявленные дьяволы. Ну а то, что славные дозорные не заметили подкрепления своего маленького отряда, так со всяким может случиться…

— Эй, а пароль кто говорить будет?

Дорогу перегораживала рогатка, наспех сооружённая из неошкуренных жердей. Гарнизон импровизированного заслона сгрудился возле костра, и, судя по доносившемуся запаху свежесваренной каши, собирался поужинать, пока не стемнело.

— Пароль? — старший отряда, тот самый седоусый шляхтич, наморщил лоб. — Что-то не упомню я, хлопцы. Корчму вот помню… смутно…

Стражники у рогатки захохотали — понравился ответ.

— Ладно, проезжайте! Мы сейчас тоже мало-мало сообразим, а то от реки сырость…

— Ночевать никак собрались тута?

— Где кому велено, там и стоим! А вы где располагаться намерены?

— Да тут… неподалёку… Хватит уж скакать, вон смеркается…

— Это точно!

Миновав заставу, Первей осторожно отстал, и увлечённые спором о разнообразных вариантах поимки преступника спутники этого не заметили. Одним больше, одним меньше… А ведь заклятье вот-вот истает, подумал рыцарь, ну как спохватятся?

Рядом, отделённая от тропы только кустами ракитника, тихо журчала река. Сумерки понемногу сгущались, скрадывая и без того блёклые краски.

«Здесь остановись. Самое место для переправы. Между постов, и на том берегу тоже»

Первей остановил Гнедка, спешился, проверил подпругу. Прислушался. Где-то на том берегу невнятно раздавались голоса. Рыцарь усмехнулся — очевидно, там тоже принимали меры против сырости. Вообще-то в засаде положено сидеть тихо.

Небо между тем уже теряло остатки серого света, сочившегося из-за облаков, сумерки сменяла непроглядная осенняя ночь.

«Пора, мой родной»

Рыцарь вздохнул и начал раздеваться. Уложив всё в кожаные дорожные мешки, потуже затянул горловины, знобко повёл плечами — прохладно, однако… Взяв Гнедка под уздцы, осторожно повёл его сквозь кусты, раздвигая колкие ветви и щупая дорогу босой ногой… Ух, вот это водичка!

Конь и человек погрузились в воду без единого всплеска и поплыли к противному берегу, двигаясь наискосок, чтобы не тратить сил на борьбу с течением. Только не фыркай, друг мой, мысленно заклинал коня Первей, чувствуя, как холод понемногу сковывает мышцы. Нельзя фыркать, звуки очень хорошо разносятся над водой…

Тропа на том берегу оказалась будто зеркальным отражением оставленной — те же кусты ракитника, так же тянется вдоль берега. Выбравшись из воды, рыцарь первым делом сделал дюжину энергичных приседаний, размахивая руками, и лишь согнав окоченелость, принялся развязывать мешки. Одевшись, снова принялся приседать — надо же, до чего холодна вода…

«Куда теперь, Родная?»

«Вперёд, мой милый. Теперь только вперёд!»

* * *

Тёмная жижа чавкала под ногами, и Гнедко то и дело негодующе фыркал — куда ты завёл меня, хозяин? Первей, идущий впереди, осторожно нащупывая тропу, покрепче сжал повод и виновато улыбнулся. Потерпи, друг мой, тут уже недалеко. А вообще-то ты прав — гиблые места. Не приведи Господь человеку, не слышащему Голоса Свыше, оказаться глубокой осенью среди Пинских болот.

Где-то в недрах болота зародился невнятный, утробный звук, и погас, задушенный разлитым вокруг безмолвием. Не пели птицы, не квакали лягушки, не шумела листва. Мёртвое время… Интересно, как он тут живёт?

«Слушай, Родная, а он не того, этот дед? Спятить в такой обстановке плёвое дело, если жить одному…»

«Можно подумать, другие местные селяне в это время года резвятся среди райских кущ. Всё равно после того, что случилось, у него не было выбора. Зато у него есть то, чего нет у других — свобода»

Первей вздохнул. Ничто не даётся даром. И каждый платит свою цену…

За ночь им удалось уйти довольно далеко от реки, где было полно дозоров. Рассвет застал рыцаря на краю топи, и ещё почти полдня ушло на то, чтобы соорудить себе и коню плетёные мокроступы, гениальное изобретение, коим жители болотного края пользуются с незапамятных времён. Напоминая дно корзины, мокроступы обувались поверх сапог — или копыт, это уж у кого что имеется — сильно увеличивая площадь опоры. Без этих штуковин конь и его хозяин, очевидно, уже барахтались бы в липкой жиже, тщетно пытаясь выбраться.

Снова послышался сдавленный утробный звук, плавно понижаясь до грани слышимости. В ответ раздался клекочущий хохот, оборвавшийся на полузвуке. Конь нервно всхрапнул, кося глазом.

«Выходит, не всё живое уснуло в этом болоте до весны?»

Пауза.

«Живое — всё. Вот только мир сей не ограничен живущими»

Первей невольно поёжился.

«Уж не хочешь ли ты сказать?..»

«Именно это я и хочу сказать. И не пытай меня попусту, мой милый — я знаю только то, что мне позволено знать. В любом случае не стоит проверять, что именно случиться с человеком, оказавшимся в этих краях ночью, вне крепких стен и защиты домашнего очага. Впрочем, мы уже пришли»

Действительно, грязь перестала чавкать под ногами, болотные мхи сменяла густая пожухлая трава. Деревья тоже изменили свой вид — вместо чахлых кривых уродцев кругом росли вполне нормальные дубы и сосны. Островок среди топей, дело обычное…

Жилище, открывшееся взору, выглядело столь необычно, что Первей только головой покрутил — надо же, до чего разнообразной может быть человеческая фантазия…

Избушка покоилась на трёх неохватных каменных столбах-монолитах, высотой в рост взрослого человека, серых и замшелых. На камнях проглядывали какие-то полустёртые письмена, начертанные древними рунами. Само строение было невелико — пять шагов на восемь, не больше — но сработано весьма крепко. Пол из плотно пригнанных брёвен, почерневшие от времени стены, и даже крыша была крыта не камышом, как этого можно было ожидать от болотной постройки — мелкие брёвна, явно извлечённые из толщи торфяника. Первей был наслышан от бывалых плотников, что такое дерево порой приобретает твёрдость камня, пролежав не одну сотню лет — тут всё зависит от породы. К двери была приставлена широкая тесовая доска, толщиной в полторы ладони, не меньше, с набитыми на манер ступенек перекладинами. Ни дать ни взять корабельные сходни. Чуть подальше земля была перекопана, указуя месторасположение огорода, и уже на самом противоположном краю виднелась приземистая банька, по виду ничем не отличавшаяся от обычных сельских банек коренной Руси. От баньки тянуло дымком.

— Добрый день и здрав будь, Даромир Неверович! — громко поздоровался рыцарь. Гнедко пренебрежительно фыркнул, замотал головой — тоже мне, всех болотных лешаков по имени-отчеству величать…

Дверь бани распахнулась, и на пороге возникла фигура, которую и впрямь можно было принять за лешего. Рослый дед в кожаных штанах и бараньей кацавейке, увенчанный белоснежными космами и бородой, нестриженной по меньшей мере лет десять.

— А я тут думаю, кого несёт чрез самую топь, да на ночь глядя, — прогудел хозяин становища. — Ну здравствуй, Первей Северинович. Удачно поспел, есть время попариться — после болота самое то оно…

«Родная, вот я не понял… Откуда?!..»

«Не обращай внимания, потом как-нибудь… И вообще, это очень любопытный волхв»

* * *

Пламя в широком зеве печи плясало, обнимая восточного вида чеканный кувшин с отогнутым верхним краем-носиком. Судя по аромату, в кувшине варилась брусника с листочками — отличный напиток после промозглой сырости. Каша тоже была ничего, хотя и горчила.

— Ты уж не обессудь, пшена али там гречицы нет у меня нынче, — усмехнулся дед, неспешно поглощая кушанье. — С болота да леса всё больше питаюсь. Грибы, ягоды, орехи опять же, рыба в ручье… Да вот жёлуди здорово выручают. И тебя, я так полагаю, выручат. Горох есть ещё да репа, однако гороховицу, это завтра сварим, на дорожку, стало быть…

— Очень вкусно, Даромир Неверович, чего ты? — Первей энергично орудовал ложкой, поглощая желудёвую кашу на ореховом масле, приправленную какими-то травами. Дарёному коню в зубы не смотрят, и вообще, если бы не эта избушка, голодный и холодный ночлег на болоте стал бы реальностью.

Гнедко, привязанный в углу, зафыркал, полностью соглашаясь с ходом мыслей хозяина. Жёлуди, конечно, не овёс, но против пожухлой осоки одно объедение. Во всяком случае, торба под носом у верного друга опустела на три четверти, и останавливаться на достигнутом конь явно не собирался. И он ещё заупрямился было, не желая взбираться по сходням в эту славную избушку! Однако старик был непреклонен — коня снаружи оставлять на ночь нельзя.

Рыцарь снова окинул взглядом жилище волхва. Стены, густо увешанные пучками разных трав и хозяйственной утварью вроде серпов, посудная полка с разнокалиберными глиняными и деревянными мисками и тарелками, на столе остатки небогатой трапезы — уха, квашеная капуста, печёная репа, брусника в меду… Хлеба у волхва не было, и он, похоже, от этого нимало не страдал. Зато под лавкой обнаружилась громадная кадка с глыбами грубо наколотой каменной соли, пудов так шесть или семь — похоже, старик не торопился заканчивать этот круг, и запасся основательно. Весь угол занимала печь-лежанка из дикого камня, с трубой, уходившей под крышу. И совершенно неожиданно среди этой суровой бедности выглядел отличный меч в роскошных ножнах, а рядом с ним боевой лук в рост взрослого мужчины, отдыхавший на стене со снятой тетивой.

«Не прост дедушка-то, а, Родная?»

«Ты глянь на засов»

Приглядевшись к дверному засову, Первей даже вздрогнул — массивная задвижка была сделана явно из серебра.

«И не просто серебра, а серебра самородного, и откована вхолодную, а не отлита — я такие вещи чувствую…» — короткий смешок, — «Я же у тебя тоже в некотором роде нежить»

— Это уже на крайний случай, — перехватил взгляд гостя старый волхв. — Они за круг не заходят.

«Про какой круг он говорит?»

«Всё просто. Это старое капище имеет охранный круг, только камни с рунами за древностью ушли в землю и почти незаметны. Тебе, мой милый, не мне»

В памяти Первея немедленно всплыл утробный вздох и ответный клекочущий хохот. Вот как, значит…

— А ты бы не шептался мыслями со своей вожатой, Исполнитель Первей, — пробасил в седую бороду дед, наливая себе и гостю брусничный отвар. — После успеешь. Как-никак редкий гость у меня, поговорить с хозяином не желаешь ли?

— Да ещё как желаю, — улыбнулся рыцарь. — Вопросы есть, до утра хватит.

* * *

— … Отца моего не зря при рожденьи Невером назвали, — старик перебирал чётки, лёжа на печи, в то время как гость разместился на широкой лавке. — Дед мой и прадед волхвами были, как щур и пращур… Древнюю веру хранили, исконную, что была задолго до Владимира Родоотступника.

Первей чуть кивнул головой. Да, так именно и называли языческие жрецы Владимира Святого, крестившего Русь. Преданья старины глубокой…

— … Предательство сие Рода нашего заступника имело тяжкие последствия, — негромко гудел старик. — Враз ослабела сила русская, и Царьград, что дрожал при Святославе при слове «рус» и платил дань князьям Киевским золотом, теперь уж сам собирал церковную дань-десятину с русичей, ухмыляясь про себя. Пока народ ещё держался старой веры, туда-сюда, а как забросил капища богов своих, так и началась междуусобица кровавая на Руси, и как верх кары небесной — проклятый Батыга…

«Родная, ты слышишь? Складно ведь излагает дед»

«Я тебе говорю, очень любопытный старик»

«А ну-ка и мы не лыком шиты!»

— Прости, что перебиваю ход твоих мыслей, Радомир Неверович, — подал голос Первей. — Не всё ли равно Создателю, кто и как его называет? Весь этот свет — его…

— Так-то оно так, — остро сверкнул глазами старый волхв. — Да вот только предательство наказуемо паче всех прочих грехов!

Помолчали. Огонь в печи угас, лампадки старик не держал, и мрак в избе был чёрен, как до сотворения света.

— Теперь вот новая волна грядёт… Папские святоши уж гнездятся в землях православных, склоняя народ в свою веру. Так и приучат народ — какая власть, такая вера… а там хоть и под татар, в магометанство. А того не думают — отчего это и татары свою силушку грозную враз утратили, и бьют их ныне не хуже, чем они всех когда-то? А по той же причине — родовых своих богов отринули они!

Снова помолчали. Первей почувствовал, как глаза слипаются.

«Не хочу обижать старика, Родная… Однако религиозные диспуты, это не ко мне. Я ж простой Исполнитель — мне говорят, кого, я режу…»

«Не вздумай сейчас уснуть. Потерпи, уважь старика. Исповедь это»

— … Отец мой, видя, как вконец угасает древняя вера, назвал меня Радомиром, в тщетной надежде, что верну я людям прежнюю радость, когда на Купалу девушки не таясь резвились с парнями нагими, и не зазорно то было — а сейчас платок с лица убрать боятся…Не сбылось. Костёр оборвал все надежды, лишь я и ушёл тогда… Здесь мой дом теперь, здесь и могила будет.

Старик вздохнул в темноте.

— Может, и зря я тебе говорю всё это, Первей Северинович. Однако жаль мне, что исчезнет вместе со мной древнее знание. Не удивился вот ты, что я твоё имя загодя знал? А кто из попов на это способен? Может, и знали они что-то, те, самые первые, да только власть свой путь имеет, с верой истинной различный в корне. На смену подвижникам приходят обжоры и лжецы, выгоняя истинных столпов веры из храмов, и кончается всё безобразием — с постной рожей молебны творят, а после чревоугодием да блудом занимаются…

Голос гудел, и слова сливались в единый гул…

— Ладно, утомился ты, вижу, — старый волхв со вздохом перевернулся на другой бок. — Спим…

…Тяжкий утробный вздох донёсся сквозь бревенчатые стены — будто из-под земли. Первей почувствовал острую духоту. На воздух! Скорее на воздух!

«Проснись, сейчас же проснись!!»

Ладонь обожгло, как будто рыцарь прикоснулся к промороженному лютой зимней стужей металлу. Сон слетел, словно на голову вылили ушат холодной воды, и Первей обнаружил себя стоящим возле двери. В темноте тихонько постанывал, боясь даже подать голос, Гнедко.

— Не открыть, я ж говорил, — голова деда на печи белела едва уловимым смутным пятном. — Не думал я, однако, что Исполнитель, да вдруг столь чувствителен к мороку окажется… Ложись, спи…

— Кто это? — хрипло спросил Первей, трогая серебряную задвижку — она и в самом деле оказалась словно примёрзшей.

— Это…Тот, о ком не говорят… — старик зевнул, — да я-то привык, нипочём… по имени не называй, и ничего не будет…

— И часто он тут бродит?

— Бывает… за круг выманить ладится… а там раз, и нету тебя… — волхв тихонько захрапел.

«Нет, Родная, ты слышала?! Железный старик… Ошибся я насчёт здешней скуки!»

* * *

— … Не зря тут капище поставлено, как ты понимаешь. Посторонним сюда хода нет, а кто попробует дикой силой ломиться — что ж, болото всех примет…

Гороховая каша исходила паром, источая восхитительный аромат конопляного масла — расщедрился старик. На столе были разложены немалых размеров кусок медвежатины, закопчённой до каменной твёрдости, и столь же внушительный кусок вяленой сомины — припасы на дорогу.

— Ну, вроде всё… — отставил пустую мису дед, глядя, как приканчивает свою порцию гость. — Коню твоему я обе сумы желудями набил, должно хватить покуда… Куда идти решился?

— Я не решаю, — чуть улыбнулся рыцарь, — куда направлен, туда и иду.

Помолчали.

— Вот не думал я, что забредёт в места сии живой Исполнитель, — прогудел старый волхв. — Гадальное блюдо выдало, так сперва и не поверил… Скажи, — вдруг решился он, чуть подавшись вперёд, — Голос, ведущий тебя … она кто?

— Отчего решил ты, что «она»? — чуть улыбнулся Первей. Дед хмыкнул.

— Да всё по лицу твоему, Первей Северинович.

Рыцарь помолчал. А что, подумал он. Та девчонка, Яна, права на все сто… Так и ответить надобно, потому как правда.

— Жена она мне. Родная.

Старый волхв только крякнул.

* * *

Солнце било прямо в глаза, заставляя жмуриться, и Первей то и дело смеживал веки, предоставляя верному Гнедку самому следовать проторённым путём. Дорога казалась устелена осколками мутного стекла — за ночь все мелкие лужицы основательно замёрзли. Зима на носу… Скоро ли ляжет снег?

«Скоро. Сегодня последний погожий день. Кстати, переправиться тебе тоже нужно сегодня, потому что уже завтра по Днепру пойдёт шуга»

«Просто удивительно, как много ты знаешь»

«Не так уж много, как я теперь понимаю. Смотря с кем сравнивать. И вообще — ты недоволен, мой милый?»

«Отнюдь. Я восхищён. И вообще, когда всё закончится… Уверен, титьки столь умной женщины на ощупь гораздо лучше, нежели какой-нибудь деревенской дуры»

Шелестящий бесплотный смех.

«Кто про что… Малец желтопузый»

«От ведьмы слышу!»

На этом месте рыцарь вынужден был прервать внутрисемейную пикировку, производимую для общего поднятия духа. Открывшаяся впереди деревенька была невелика, однако имела собственную церквушку, стоявшую на краю селения. И, что особенно важно, рядом виднелся паром, составленный из двух крупных лодок, покрытых общим настилом.

Храм Божий вблизи оказался скромен, однако лишён признаков запустения. Дверь была гостеприимно распахнута на обе створки. Что ж, подумал рыцарь, спешиваясь и снимая шлем — не должно быть скверны и предательства в храме… по идее. Перекрестившись, шагнул в дверь.

Внутри церкви было пусто, только у аналоя возился пожилой священник, протирая тряпкой следы воска, накапавшие со свечей.

— Бог в помощь, батюшка, и здрав будь! — вежливо поздоровался Первей, разглядывая скудное убранство деревенского храма.

— И с тобой да пребудет Благодать Божья, воин, — улыбнулся священник в начинающую седеть бороду. — Чем могу помочь?

— Вообще-то мне нужно на ту сторону, — не стал крутить Первей.

Поп усмехнулся.

— Так я и есть перевозчик, — и, уловив некоторое удивление во взгляде посетителя, пояснил. — Приход сей ныне беден чрезвычайно, селянам самим бы с голоду не пропасть. Мне-то с матушкой особо много не надо — огород есть, пара коровёнок, другая живность, пасека, да и рыба в Днепре не перевелась покуда. Однако чтобы содержать храм в должном порядке, требуются гроши. Вот и подрабатываю.

— Ну и славно. Поехали? — улыбнулся Первей, доставая серебряную монету.

Поп чуть помедлил.

— А помолиться на дорожку не желаешь ли? Говорят, кому-то и помогает.

Рыцарь сдержал вздох. Ладно… Откуда ему знать, этому деревенскому священнику, что молиться Исполнителю бесполезно… Кому-то и помогает, возможно. Только не ему. Молиться нужно было раньше, а также думать головой. Или хотя бы соображать. Сейчас ему нужно исполнять то, что говорит Голос Свыше, вот и всё. Только так и никак иначе.

— Я здорово спешу, отче.

Священник снова помедлил.

— Ну хорошо, — вздохнув, отёр руки, — сейчас переоблачусь соответственно, и поедем.

В ожидании отче-паромщика Первей оглядел храм. Иконостас оказался неожиданно хорошим. Не в смысле богатства — рыцарь вообще-то никак не мог понять, зачем заковывать Богоматерь в серебряный или даже золотой панцирь окладов. Здесь с широких, открытых взгляду икон на него смотрели лики святых, и не было во взгляде их той пронзительной строгости, что характерна для канонов греческого письма. Святые и угодники смотрели с мягкой, мудрой укоризной, как бы говоря: «что же вы делаете с миром сиим, люди, зовущие себя христианами?»

«Родная, какой великий мастер писал эти лики?»

«Был один такой… Андрей, по прозванью Рублёв»

«Постой… погоди… тот самый?»

Короткий смешок.

«Положим, тогда он ещё не был «тем самым». Тогда он был просто Андрюшкой, учеником знаменитого греческого иконописца Феофана»

— Ну, воин, готов я, — возник в дверном проёме поп, на сей раз облачённый в сапоги-бродни и дерюжный армяк.

— Позволь спросить, отче, — спросил рыцарь, не сводя глаз с икон, — откуда образа сии?

Поп слегка развёл руками.

— Подарок. А что да как… ты вроде бы торопился?

— Ты прав, почтенный, — вздохнул Первей. И действительно, зачем ему лезть в чужие дела? Своих хватает с избытком…

Паром двинулся, ломая намёрзшие закрайки льда, пока ещё хрупкие и тоненькие.

— По всему видать, не сегодня-завтра шуга пойдёт, — батюшка-паромщик тянул канат ровно и мощно. — Так что переправа будет закрыта, должно, седьмицы на три. Пока-то лёд окрепнет, чтобы хотя пешего удержать…

Первей поглядывал на оба берега Днепра, в этих местах не столь широкого, как под Киевом, но всё равно внушающего почтение. Что ж, удачно. Очень удачно. Переплыть такую реку нагишом, держась за холку коня, нечего и думать. Во всяком случае, не в это время года.

Паром с шуршанием и хрустом проломил ледок и упёрся в противоположный берег переправы.

— Ты вот что, воин… — внезапно сказал поп, снова берясь за канат, только в обратную сторону. — Приметы твои известные, и деньги немалые обещаны. Народ у нас хотя и православный, и панов ляшских с собаками папскими не любит изрядно, однако жадность еси исконный порок человечий… Найдётся дурень, не ровен час…

— Отчего же дурень? — чуть улыбнулся Первей. — В купчины выбиться можно.

Поп презрительно хмыкнул.

— Вот я и говорю, урок Иудин не впору многим. Того не осмыслят, что ляхи посулят гору золота, а после зарежут, дабы медный грош не платить. Про папских псов я уж молчу — те Иуду глупого вдобавок посмертно ограбят, крест с покойника сымут… Короче, не ходи в Оршу.

— Спаси тебя Бог, отче, — рыцарь улыбнулся явственнее. — Нет, в Оршу не пойду. Граница московская рядом.

* * *

Мокрый снег хлестал, как бич палача, размеренно и профессионально-безразлично. И не было спасения от этого бича, упорно пробиравшегося к телу жертвы сквозь все одеяния. Первей нахохлился, надвинув капюшон ниже носа, как можно плотнее запахнув плащ, и предоставив следить за дорогой Гнедку, а за возможными опасностями — Голосу Свыше. Ей холод нипочём, вот и пусть постарается… Отличный плащ, кстати, из пропитанной смесью воска и масла мягкой кожи. Если бы не этот плащ, он уже промок бы до костей. Нет, в Московию без тёплых вещей соваться бессмысленно… Кстати, надо бы купить шубу, вот что…

«Очнись, мой рыцарь. Впереди русская застава. Будешь объезжать?»

Рыцарь задумался. Московиты умеют ставить заставы, тут не вдруг объедешь… Справа овраг, вон какой, ни конца, ни края, а дальше лес. А слева и вовсе речка. Не хватает в такую непогодь застудиться в ледяной воде, да и коня застудить можно.

«Я попробую новый фокус»

«Может быть, всё же «раззяву»?»

Первей усмехнулся. Вопрос в точку. Как-никак «раззяву» он худо-бедно освоил, а «невидимку» ещё ни разу не пробовал. Но не зря же он тренировался всё последнее время.

«Когда-то надо начинать»

Рыцарь привычно сосредоточился, вызывая в теле дрожь… Впереди уже показалась русская застава.

Подъехав вплотную к перегораживающей дорогу жерди, покоящейся на рогатках, он всматривался в сторожевую избу, из-под стрехи которой валил дым — должно быть, стражники варили похлёбку или кашу… Рыцарь сглотнул слюну.

Первея вдруг обуяло озорство. Спешившись, он отвязал верёвку, крепящую рогатку, и жердь послушно поднялась торчмя, увлекаемая противовесом. Проведя коня, рыцарь отвёл его за угол и привязал к имевшейся под навесом коновязи, где понуро стояли две лошадки, перебирая жёлтыми зубами жёсткое сено в поисках наиболее смачных стебельков. Первей насыпал в торбу коню овса из седельной сумы — негоже его Гнедку ковыряться в соломе.

Из приоткрытой двери выглянул страж — видимо, московиты всё-таки следили за дорогой из-за двери, не желая торчать под хлёсткими ударами мокрого снега.

— Эй, Векша! Ты рогатку крепил, едрить тя в дышло?

Послышался шум, и на улицу выскочил молодой парень, невысокий и вёрткий, точно оправдывающий своё прозвище. Дождавшись, покуда парень вновь привяжет рогатку, Первей шагнул вслед за ним в избу. Полдюжины стражников сидели вокруг очага, где на огне кипело какое-то варево. Рыцаря никто в упор не видел, точнее, видел, но не замечал. Работает, значит, заклятье.

Первей сел у очага, влившись в круг стражников, и опять никто не возразил. От котелка шёл умопомрачительный запах, Первей сглотнул — пшённая каша со шкварками…

Он привычно сосредоточился, вызывая прилив дрожи… Всё.

Все стражники мирно спали, привалившись кто к стене, кто друг к другу. Рыцарь помедлил, затем снял котелок с огня, достал из-за пояса походную ложку. Вот интересно, зачем это московиты держат свои ложки за голенищем сапога…

«Резвишься, рыцарь?»

Первей, жмурясь, глотал горячую кашу.

«Объясняю для недалёких Голосов Свыше. Мне необходимо тренироваться, иначе от всех твоих наставлений толку чуть. И потом, дай спокойно поесть, я голодный!»

Бесплотный смешок.

«Ладно, развлекайся. Только учти, маны у тебя всё ещё не так много, и восстанавливать её сейчас не так просто — во всяком случае, солнца нет»

Насытившись, Первей поставил котелок обратно на огонь, аккуратно разровняв кашу ложкой. После еды потянуло в сон. Рыцарь вздохнул, помедлил ещё пару секунд и поднялся.

Выйдя наружу, он завернул на коновязь, где Гнедко уже расправился со своей порцией овса, не спеша проверил сбрую. Затем, движимый внезапным озорством, быстро вернулся и снова отвязал рогатку. Вскочил в седло, привычно сосредоточившись — волна дрожи, затем холодок… Всё, просыпайтесь!

Вовремя. Из избушки последовали невнятные звуки, сменившиеся зычным басом.

— Варнаки, едрить тя в дышло, раззявы полоротые! Каша-то подгорела!

Первей, усмехаясь, взял с места некрупной рысью. Заклятье мысленной невидимости он снимать не стал, само вскоре развеется. И потом, надо же ему уехать с глаз долой.

«Малец-переросток»

«Кто, я?»

«Ты, ты»

«Твоя правда. Я ещё молод и хорош собой»

Бесплотный смешок.

«Нет, ты совершенно невозможен»

* * *

Первый снег, лёгший ночью, был абсолютно нетронут, и Первею вдруг на миг показалось, что кроме него да вот его коня, в мире не осталось ни одного живого человека, ни зверя, ни птицы. Только конь, человек и бесплотный Голос, на всей земле.

«Родная, отзовись»

«Что, мой рыцарь?»

«Ты так толком и не объяснила, зачем мне надо переться в Москву. Раньше ты подробно объясняла любое задание»

«Да нет пока тебе задания. Сейчас у тебя первейшая задача — уйти от когтей инквизиторов»

«Первейшая задача Первея — хорошо сказано»

«Не болтай, давай серьёзно. Как въедешь в Москву, езжай на постоялый двор некоего Вараввы, дорогу я укажу. Там остановишься на ночлег. Что делать дальше, будет видно»

«Всенепременно у Вараввы, стало быть?»

«Именно»

Впереди уже показались тёмные от непогоды стены Китай-города, отороченные по верху белым. Гнедко, всхрапнув, ускорил ход, почуяв конец пути и скорый отдых в тёплом стойле.

Солнце, отоспавшись наконец за окоёмом за долгую ноябрьскую ночь, высунулось из-за края земного, и над морем московских крыш, покрытых небесным кровельщиком за ночь роскошной белоснежной шубой, засияли золотые лучи, и великий город, разом утратив предрассветную угрюмость, засверкал перед Первеем, как некая сказочная картина, написанная великим живописцем. Рыцарь чмокнул и легонько толкнул Гнедка пятками, и умный конь тут же перешёл на рысь.

* * *

— Вот что, любезный. За такие деньги я могу купить всю твою халупу вместе с тобой впридачу.

— Дак ить я не настаиваю, господине. Коли дорого, поищите местечко получше.

Первей оглянулся кругом. Постоялый двор Вараввы не внушал рыцарю никакого доверия, а рожа хозяина разве что не имела клейма.

«Родная, куда ты меня затащила? Это же разбойничий вертеп»

«Так надо»

— Ладно. Получай свои деньги.

Первей бросил горсть серебряных монет, и Варавва неожиданно ловко сгрёб их буквально на лету.

— Добрый господин, — осклабился Варавва. — Ваша комната готова, пойдёмте…

Хозяин провёл рыцаря через длинный узкий коридор, причудливо извивавшийся между многочисленными нагороженными чуланами, очевидно являвшимися кладовыми какого-то явно краденого барахла и по совместительству гостиничными номерами.

— Вот ваша комната, господине, — Варавва широким жестом обвёл довольно просторный чулан, снабжённый парой составленных вместе грубо отёсанных лавок и совершенно уже топорной работы столом. На лавках лежала собачья доха, по-видимому, исполнявшая роль постельных принадлежностей, всех разом. — Окно снабжено запором изнутри, снаружи открыть невозможно, глядите, — он показал длинный хитрый штырь-шпингалет, который и впрямь было нельзя открыть снаружи, даже разбив мутные зелёные стёкла переплёта. — Рама железная, кованая, заметьте, петли смазаны, не скрипят. Из этого окна ходу хоть в проулок, хоть на крышу. Вот тут, — хозяин указал под лавки, где смутно виднелся люк, — ежели что, ещё выход имеется, через подполье и за заплот, а там через огороды айда…

Первей промолчал. Он уже понял, что здешние номера ценятся не за комфорт, а за количество укромных отходных путей.

— Только это уже на совсем крайний случай. А вообще-то сюда сроду ещё ни одна собака сыскная не забиралась, так что спите спокойно. И за коня не беспокойтесь, у меня тут с этим строго… Ежели поесть али выпить чего, так всё имеется прямо тут, только денежку плати, доставим враз. Или девку, к примеру…

— Некогда мне, хозяин, — Первей подвигал массивный внутренний засов. — У меня ещё дела в городе, так что вернусь к ночи.

— Ясно, дела, — хозяин осклабился, — кто ж без дела в Москву припрётся. Желаю удачи в ваших делах, господине.

* * *

Рыцарь шагал по немощёным, унавоженным московским улицам, поглядывая по сторонам. Москва не производила впечатления столицы великого княжества, год от года набиравшего силу — скорее разросшаяся до неприличных размеров деревня, с грунтовыми улочками, нескончаемыми заборами, из-за которых торчали голые ветви деревьев, да глубокими сточными канавами, где среди смёрзшихся отбросов кое-где виднелись неподвижные фигуры пьяных. А впрочем, говорят, Париж ещё хуже…

«Родная, далеко ещё?»

«Уже пришёл»

«Где? А… Ага, вижу»

Первей искал оружейную лавку. После утраты своего меча он пользовался трофейным, оставшимся в наследство от стражников. Наверное, так чувствует себя знатная дама, лишившаяся своего роскошного платья и вынужденная напялить какие-то обноски — короткий подол, режет под мышками и вообще очень неудобно и стыдно.

Внутри лавки господствовал — иначе не скажешь — колоссальный мужик, одной бородой которого вполне можно было набить перину. Над бородой возвышалась копна курчавых нечёсаных волос, и только в узкой щели между бородой и шевелюрой, как из бойницы, посверкивали серые, навыкате глаза. Наверное, он привык выкатывать глаза, чтобы хоть что-то видеть из своих зарослей, подумал Первей.

— Меч?.. — спросил хозяин лавки утробным басом, едва взглянув на болтающийся у пояса рыцаря клинок.

— Почтенный, мне нужен хороший меч, — просто ответил Первей.

Хозяин что-то проурчал под нос, выгребая из-под прилавка несколько клинков в ножнах. Рыцарь присмотрелся. Прямые европейские мечи, старинной немецкой, французской и русской работы, длинный двуручник с гербом тевтонского ордена, тонкая, гибкая шпага явно фрязинского изготовления, арабская булатная сабля…

— Вот очень неплохой меч, — купец вытянул могучей дланью длинный двуручник из ножен, играючи крутанул веером.

Рыцарь взял оружие, примерился. Двуручник гнул к земле своим весом, достигая в длину роста взрослого мужчины, притом высокого.

— Когда я буду таким же здоровенным, как ты, почтенный, я непременно заведу себе такую алебардину.

Хозяин утробно заухал, и рыцарь не вдруг понял, что это смех. Понравилась шутка.

— Тогда вот, полегче, — он взмахнул шпагой, и воздух взвизгнул, рассечённый тонким и гибким, как тростинка, сверкающим лезвием.

Первей взял шпагу, со свистом рассёк ей воздух крест-накрест. Оружие было послушным, лёгким… Нет.

— Не знаю, что и сказать, хозяин. Для стилета слишком длинно, разве нет?

Хозяин снова заухал.

— Тогда возьми вот. Сабля что огонь, режет шёлковый платок на лету. Ей можно опоясаться, и ни хрена ей не будет — настоящий дамасский булат.

Первей вздохнул.

— Хозяин, ты не понял. Мне нужен очень хороший меч. Кладенец, если угодно.

Глаза втянулись внутрь необъятной кудлатой башки, борода заходила ходуном, явно отражая некие мыслительные процессы, происходящие в глубине зарослей.

— Я плохо расслышал, вроде…

— Ты правильно всё услышал, почтенный.

Купец потянулся ручищей скрести башку, очевидно, таким путём намереваясь улучшить качество мыслительного процесса.

— Ладно, обожди здесь.

Хозяин втянулся куда-то в недра своей лавки, оставив Первея разглядывать густо стоявшие вдоль стен топоры, копья, сулицы, алебарды, самострелы-арбалеты и даже небольшое орудие огневого боя, железную трубу на вертлюге, для прочности сплошь окованную стальными кольцами — бомбарду, приводимую в действие огненным зельем, дьявольским изобретением монаха Шварца.

— Вот, — вновь возник из недр своего заведения купец, подобно улитке, высунувшейся из раковины.

Первей осторожно взял в руки меч, медленно вытянул из ножен. И случилось чудо — меч будто врос в руку, стал её продолжением. Рыцарь крутанул его вправо-влево… нет слов.

— Сколько?

— Ежели золотишком, то пятьсот ляшских золотых.

Теперь глаза выпучились у Первея.

— Почтенный, я не спрашиваю тебя, сколько тебе нужно для полного счастья. Сколько стоит этот меч?

— Тогда шестьсот.

«Родная, ты слышишь?»

«А что ты хотел? Это же купец, он давно забыл такое слово: «совесть». Он увидел, как ты смотришь на этот меч, так почему не содрать с клиента? Между прочим, сам он заплатил бывшему владельцу только тридцать рублей серебром»

«Понятно. Ну что, предложить ему равноценный обмен? Пуговица у меня есть»

«Подожди, можно сделать лучше. Ты так долго учил один фокус — «неразменная монета» В чём дело?»

Точно. Первей привычно сосредоточился, вызывая дрожь… Всё.

— Держи свои деньги! — рыцарь брякнул на прилавок золотую монету. — Сдачу не забудь!

Купец, утробно урча, взял монету, сунул в толщу бороды — укусил. Кинул в ящик под прилавком, и оттуда же начал доставать сдачу. Сдачи оказалось много, гора серебряных, медных и золотых монет разнообразной чеканки росла и росла. Сверху лёг тот самый золотой.

— Жадный ты, хозяин, — посетовал Первей, сгребая монеты в два здоровенных кожаных кошеля.

— Купчине иначе не прожить, — отозвался умиротворённо купец. Доволен выгодной сделкой.

Первей почувствовал некую неловкость, что ли…

— Держи! — рыцарь кинул на прилавок свой старый меч. — Дарю тебе сей длинный ножик.

— Щедрый ты, — купчина хмыкнул, рассматривая подарок. — Нищим будешь.

Выйдя из лавки, рыцарь не удержался и снова вынул… ну, скажем так, покупку. Меч отливал маслянистым мягким светом, длинная рукоять, обмотанная сыромятным кожаным ремешком, предварительно вымоченным в воде (чтобы после высыхания кожаная оплётка сидела мёртво), была так удобна, будто росла из ладони. Ах, хорош меч!

«Родная, он и в самом деле способен рубить сталь, как дерево?»

«Вообще-то меч-кладенец специально приспособлен для того, чтобы ломать в бою мечи противника. Но, разумеется, такое дело требует умения и изрядной силы»

«Что ж, придётся потренироваться»

«На ком?»

«Ну… Был бы меч, а желающие сунуть голову под него всегда найдутся. Я не прав?»

«Прав, рыцарь. Ох, как ты прав!»

* * *

Уже на подходе к логову Вараввы Первей почуял опасность, будто сочившуюся из-за бревенчатых заборов-заплотов, глухо окружавших грязный проулок.

«Родная, отзовись»

Нет ответа.

«Родная, отзовись!»

Нет ответа. Зато из проулка серыми мышами вышмыгивают какие-то неясные полулюди-полутени. И сзади, и спереди.

В своё время Первея не раз выручала эта его черта — не думать, а действовать в критических ситуациях. Рука ещё тянула из ножен новоприобретённый меч, а тело уже бросилось в атаку на стоявших впереди. Теперь главное — быстрота.

Арбалетный болт скользнул по рёбрам, порвав одежду, мимо уха просвистел тяжёлый метательный нож, но это уже не имело значения. Тело рыцаря, будто вспомнив молодость и всё, что было, уже само выстраивало схему боя, так что Первей как будто наблюдал происходящее со стороны.

Клинок рыцаря свистел, распарывая воздух направо-налево, и разбойнички, привыкшие брать не умением, а числом, и в особенности — страхом, валились снопами. Первым делом он достал второго татя с самострелом, наиболее опасного в затевавшейся свалке. Разбойник почему-то не успел спустить тетиву, и тяжёлый самострел выпустил стрелу уже сам, от удара о землю. Здоровенного душегуба с кистенём рыцарь лишил его оружия вместе с рукой — кувыркаясь, оба предмета полетели на снег, дикий рёв огласил проулок. У кряжистого низенького разбойничка в лаптях была рогатина, и шёл он с ней, будто на медведя — явно недавний селянин, поменявший профессию на более прибыльную. Первей усмехнулся, сильным ударом плашмя отводя остриё рогатины от своего живота, перехватил его левой рукой за окованное железом древко и что есть силы дёрнул противника на себя, одновременно выбрасывая вперёд меч. Мужичок удивлённо хрюкнул, обнаружив в своём брюхе совершенно ненужную сталь, и упал на колени, словно собираясь молиться.

В этот момент в проулок влетели сани, запряжённые тройкой великолепных белых, белогривых коней. Мелькнуло женское лицо с широко распахнутыми глазами, чернобородый осанистый кучер правил стоя, занеся кнут над головой — и тут в спину тяжело ударило, и во рту стало горячо и солоно. Уже ничего не видя, каким-то наитием Первей ввалился в пролетавшие мимо сани, мир завертелся колесом и погас…

* * *

Сознание возвращалось медленно, словно он всплывал неспешно, как утопленник, со дна глубокого омута.

— Живой… Глаза открыл, гляди-ка…

Сквозь тьму и зелень проступил женский лик. Именно лик — просто лицом увиденное назвать не поворачивался язык. Тонкие, иконописные черты, маленькие розовые губы, нежная, бледная кожа с едва заметным тонким румянцем. И огромные, густо-синие глаза, распахнутые во всю ширь, в обрамлении длинных густых ресниц. Вокруг головы ореолом пушились густые пшеничного цвета волосы, в крупных кольцах. Простоволосая женщина в Московии — чудо…

Первей тупо рассматривал чудесное видение, пытаясь сообразить, не является ли открывшееся ему свидетельством окончания им очередного круга и перехода в мир иной. Однако ноющая боль в спине навела на мысль, что его жизнь и приключения покуда продолжаются.

— Как ты себя чувствуешь? — произнесло видение.

Рыцарь поворочал во рту языком, толстым и непослушным.

— Где я? — сипло произнёс Первей первую осмысленную фразу, пришедшую на ум. В груди хрипнуло, булькнуло.

Лик чуть улыбнулся.

— Ты в доме боярыни Морозовой. Слыхал о такой?

Первей честно попытался припомнить.

— Не обессудь, госпожа. Издалека я.

— Ты чуть не погиб, витязь. Вот — она показала метательный нож, лежавший на столике — Это тебе влепили в спину те тати, с которыми ты бился. Ты их знаешь?

— Откуда, госпожа? Я и в Москве-то первый день.

— Кто ты?

Вопрос в лоб. Исполнитель он, ясно? Нет, госпожа боярыня, неясно тебе будет… Во всяком случае, не сейчас.

— Я странствующий рыцарь, госпожа. Судьба занесла меня в вашу Московию, можно сказать, случайно.

Густо-синие глаза пригасили своё сияние, прикрылись ресницами.

— Отдыхай, рыцарь. Всё будет хорошо.

Женщина встала, шурша шелками, вышла лёгкой, неслышной походкой. Вот интересно, зачем такие дурацкие у московских красавиц одеяния — шёлку да парчи полсотни аршин, денег потрачена уйма — а мешок мешком… И голову обнажать здешние женщины при посторонних полагают неприличным…

«Родная, отзовись»

Молчание.

«Родная, отзовись!»

Нет ответа. Почему?

«Родная, ты слышишь меня?!»

Ответа нет. Первей вдруг почувствовал дикий страх — и не будет?! Никогда?!!

«Родная, не бросай меня, слышишь?!!»

Нет ответа. И не будет. И никогда больше он не услышит…

И тогда Первей впервые за много, много лет заплакал — навзрыд, не стесняясь, что его могут увидеть, и жгучие, как щёлочь, слёзы катились по его щекам. Мир рухнул.

Тоска и боль были так велики, что неокрепший организм не выдержал, и на рыцаря вновь опустилась спасительная тьма. Значит, хоть какая-то справедливость в этом ненужном более мире сохранилась…

* * *

Он выздоравливал трудно, очень трудно и медленно. Нет, физическая рана была не так уж опасна для здорового, ещё далеко не пожилого мужчины. Да, рана от ножа затянулась, но Первей чах и худел на глазах, потому что подсознательно понимал — ему более незачем задерживаться в этом мире, и организм воспринимал его состояние, как хороший конь команду наездника «Стой!». Но вот умирать его ещё молодое, крепкое тело не желало, и упрямо цеплялось за эту ничтожную юдоль, совершенно уже ненужную его хозяину. И всякий раз, как Первей выплывал из омута беспамятства, он видел одно и то же — прекрасный иконописный лик с широко распахнутыми густо-синими глазами. И руки, то поправляющие подушку, мокрую и горячую от его пота, то обтирающие его исхудавшее тело уксусом, то подносящие к губам чашку с бульоном…

Тело победило. Тело вытащило его, как добрый конь выносит на себе бесчувственного хозяина с поля боя. Настал день, когда Первей смог сесть на постели, с изумлением разглядывая свои тощие волосатые ноги. В окошко светёлки пробивался солнечный свет, расцвеченный цветными стёклами. Рыцарь нащупал халат, лежавший свёрнутым у изголовья, неловко натянул его. Встал, шатнувшись так, что едва не упал, но устоял на ногах и даже смог подойти к окошку. Нашарив защёлку, поднял раму. В лицо ему дохнуло крепким морозом. Зима. Уже давно глубокая зима.

Первей заметил на стене зеркало — роскошная для Московии вещь. Подошёл, вгляделся в собственное изображение. Из зеркала на него глядело обросшее бородой лицо отшельника-аскета, осунувшееся, бледное. Пронзительные глаза, ввалившиеся и покрасневшие, под глазами тёмные круги. Красавец…

Сзади послышался скрип, Первей обернулся. Молодая женщина стояла, разглядывая его. Первей плотнее запахнул татарский халат, подбитый ватой.

— Я рада, рыцарь. Наконец-то ты встал. Я уже думала, что не справлюсь.

* * *

— … Так что нету у меня ни отца, ни матери, госпожа. И родных где искать, неизвестно. Словом, один, как перст.

— Как отчество твоё, рыцарь?

— Отца Северином крестили.

Они сидели возле печи, сплошь покрытой изразцами. От печи шёл жар, от лавок, обитых рытым бархатом и застеленных бобровыми шубами, казалось, тоже шёл жар, но особенный жар излучала боярыня. Сегодня на молодой женщине был надет летник — лёгкое платье, перетянутое в талии чеканным серебряным пояском, подчёркивающим стройную фигуру, высокие роскошные груди так и распирает молодая, невостребованная сила…

— Вдова я, — боярыня смотрела прямо, откровенно. — Как мужа не стало, третий год вдовой хожу. Охотников до моего добра немало, — она рассмеялась зло, — да только я тем женихам вроде придатка. Мой отец, князь Шуйский, как замуж меня отдавал, не подумал, что старый боярин так быстро отойдёт. Так что теперь я сама себе вольная хозяйка. Вот только надолго ли?

Она замолчала, сидя неподвижно, пламя свечей, вставленных в трёхрогие подсвечники, отражалось в её глазах.

— Тут тебе не Литва с Польшей, рыцарь, и даже не Новгородчина. Здесь баба без мужа…

Она подалась вперёд. Глаза распахнулись во всю ширь.

— Глянусь я тебе, Первей Северинович?

Первей помедлил.

— Не упомню я, чтобы такая краса, как твоя, госпожа, и неприбрана к рукам лежала.

— Ну так прибери.

Боярыня смотрела пронзительно.

— Я не пара тебе, госпожа. Я нищий, безродный да бездомный… Тебе боярина или князя надобно.

Боярыня рассмеялась с издевкой.

— Нищий, говоришь? В твоих кошелях рублёв на триста с лишним серебра да золота нашлось. Не обессудь, я посчитала.

— Это на мелкие дорожные расходы, госпожа, — улыбнулся Первей.

— Вот именно. Не знаю, откуда твои деньги, рыцарь, и спрашивать о том не желаю. Мне не нужен боярин, — её вдруг всю передёрнуло зябко. — Хватит с меня. Мне нужен ты. Да, да, ты, Первей Северинович. Ты из дворянского рода, так что никто и не пикнет. И ты умеешь любить.

Первей смотрел ей в глаза, опасно приблизившиеся.

— Да, да. Я немало наслушалась, покуда ты бредил. Так, как ты, у нас жёнок и не любят, почитай, никто. Я понимаю тебя. Но и ты пойми — она умерла, и не вернётся.

— Кто? — тупо спросил Первей.

— Твоя жена, кто же ещё. Ты бредил ей всё время, ты разговаривал с ней, как с живой. Но та жизнь ушла, ушла навсегда.

Она снова замолчала, глядя пронзительно своими густо-синими глазами. Первей молчал, сжав зубы.

— Возьми меня в жёны, рыцарь. Я сама всё устрою, тебе и беспокоиться-то не придётся. Родословной при себе нету? Будет тебе родословная, только кошелём тряхнуть раз. Ну посмотри же ты на меня по-настоящему!

Она встала во весь рост, во всей своей двадцатилетней красе. Нет слов, до чего хороша…

— В шелках ходить будешь, на золоте есть-пить. Ни слова противного никогда от меня не услышишь. Спаси меня от жадных лап вожделеющих, Первей, спаси меня и сам спасён будешь!

Рыцарь молчал, в голове шёл тонкий звон.

«Родная, отзовись. Богом молю, скажи хоть слово!»

Нет ответа. И больше не будет, похоже, никогда.

— Я не тороплю тебя, Первей Северинович. Думай. Спокойной ночи.

* * *

… Ему снился сон. Очередной странный сон, каких он немало уже насмотрелся за эти годы скитаний. Вот только этому сну недоставало главного — Голоса. Голоса Свыше, покинувшего Первея не прощаясь, без объяснений и вздохов. Ушедшего навсегда. Ушедшей навсегда.

Он шёл и шёл по бесконечному старому саду, и здоровенные фруктовые деревья — ни яблони, ни груши, что-то непонятное — с морщинистой шершавой корой будто провожали его взглядами. Над головой стоял странный золотистый туман, будто сгущённый солнечный свет, потерявший прозрачность, но не утративший радостного солнечного сияния. Было тихо, ни ветерка, и только время от времени сочно шлёпались на землю перезревшие плоды странных деревьев.

Навстречу ему неслышно приближалась фигурка в белом, осторожно ступая босыми ногами по густому и плотному травяному ковру. Вот уже видно лицо… Мама…

— Здравствуй, сынок.

— Здравствуй, мама. Мне очень плохо. Она покинула меня, и даже не попрощалась.

— Она рассчиталась с долгами и должна вскоре уйти на новый круг. И твои долги погашены, так что ты более не Исполнитель. Но до конца твоего нынешнего круга ещё долго.

— Почему? Почему она ничего не сказала мне?

Мама помолчала.

— Потому что это очень больно, сынок. Ей и так очень больно. И скоро ей будет позволено избавиться от этой боли. При каждом новом рождении смертный забывает всё, что было до, и вспоминает о прошедших кругах только после конца. Да и то часто не о всех.

— Зачем так, мама?

— А зачем пчёлы собирают нектар и пыльцу, трудятся целыми днями? Так и люди, они всю жизнь что-то делают, созидают и разрушают, создают бессмертные картины и совершают ужасные злодеяния. И в конце круга приносят всё сюда, весь свой груз печалей и радостей, бывших надежд и разочарований, успехов и неудач, как пчёлы приносят свой груз в улей. И только освободившись от груза, уходят на новый круг.

Мама погладила Первея по голове, ласково, как это может только мама.

— Чем тебе нехороша эта боярыня, мой мальчик? За этой женщиной ты будешь надёжнее, чем в замке на скале, поверь мне.

— Нет, мама. Мне нужна она.

— А если это невозможно?

— Значит, это несправедливо. Значит, правды нет нигде, и этот мир в основе своей несправедлив, а стало быть, не нужен. Ведь она любит меня, мама.

— Это так. Она очень сильно тебя полюбила.

— И я тоже. Так кому и зачем нужен такой мир, где любящие друг друга обречены на разлуку навечно?

— Это гордыня, сынок. Греховная и безмерная гордыня. Кто мы, чтобы определять, как должен быть устроен мир?

— Я сказал, что думал. Более того, я сказал правду. Если нам не позволят быть вместе, значит, этот мир несправедлив, и никому не нужен.

— И что ты намерен делать?

— А ничего. Можно носить нектар в улей, но не в гнездо шершней. Если её не будет, я прерву этот круг, своей волей.

— Но ты будешь за это наказан. Ты попадёшь в Нижние Миры. Вплоть до небытия.

— Не имеет значения. Если этот мир в основе своей несправедлив, значения не имеет абсолютно ничего.

Словно ветерок пробежал по верхушкам старых деревьев, сочные плоды зашлёпали там и тут. Фигура матери начала отступать, дальше, дальше…

— Будь счастлив, сынок… Постарайся…

* * *

Первей открыл глаза, разом порвав завесу сна, словно вынырнув из глубокого омута, где сдавливало грудь толщей воды. Над ним склонился иконный лик с распахнутыми во всю ширь глазами.

— Не говори ничего, не надо. Скажи только одно — ты снова видел её?

— Кого её?

— Твою мёртвую жену.

Первей смотрел в распахнутые глаза прямо и неподвижно.

— Нет, госпожа. Сейчас я видел во сне свою матушку.

* * *

Солнечные лучи били в высокие застеклённые окна боярского терема, играли разноцветьем огней в венецианском стекле, весёлыми зайчиками отскакивали от начищенного серебра, маслянисто отсверкивали от золота. Стол ломился от снеди, как на свадьбе. И боярыня была сегодня хороша, как никогда, в ало-золотом расшитом одеянии, подчёркнуто перетянутом в талии пояском, и из длинных широких рукавов, нелепо свисающих по местной моде, по локоть выглядывали обнажённые белые руки, гладкие и нежные, с длинными тонкими пальцами, не натруженными тяжкой работой, прялкой или шитьём — пальцы, созданные для поцелуев, унизанные перстнями. Мановением этих пальцев вдова отослала двух девок, прислуживавших за столом.

— Так что ты мне ответишь, Первей Северинович?

Рыцарь помедлил ровно столько, чтобы набрать в грудь воздуха.

— Не гневайся, госпожа боярыня. Я не могу сделать тебя счастливой, а делать несчастной не хочу. Прости меня, если можешь.

Боярыня смотрела ему в глаза не мигая, затем взгляд её потух, опустились ресницы.

— Ну что ж. Видать, не судьба, — она тяжело вздохнула. — Бог с тобой, рыцарь, ступай себе с миром. Живи с мёртвой, коли тебе так глянется.

Первей молча встал, пошёл собираться. Сказано ясно, чего там…

— Она хоть какая из себя была, слушай?

Рыцарь остановился на пороге, чуть помедлил, обдумывая ответ.

— Красивая была. Чёрные громадные глаза, колдовские, и коса чёрная, толстая, как корабельный канат. И грудь…

— Да неужто я хуже?

Первей улыбнулся.

— Не хуже, госпожа. Просто другая. А она — моя.

* * *

— Гнедко, Гнедко-о-о… Ух ты мой хороший, ух ты мой славный…

Конь радостно заржал, не в силах сдерживать радость от встречи с любимым хозяином. Первей тоже ржал бы, если б умел. Последняя родная душа у него осталась на этом свете — конь этот.

— Так что всё в полной сохранности, господине, — разбойничья рожа Вараввы перекосилась, изображая улыбку. — И гулять выводили, а как же. Можно хоть сейчас в седло. А ты сомневался, господине. У Вараввы любое добро хранить надёжней, нежели в великокняжьей казне. Только денежки платить надобно.

— Меня тут чуть не убили, прямо возле ворот твоих, — искоса глядя, произнёс Первей.

— Что там за воротами, я не ответчик, то печали великого князя. А здесь я хозяин, и всякий постоялец у меня в целости беспременно, покуда денежки платит.

— Ладно, убедил, — рассмеялся Первей. — Сколько с меня за постой?

— Ровно сорок восемь рубликов, господине, и можно даже золотом, — рожа Вараввы перекосилась ещё сильнее, обозначая полное радушие: сумма была громадной. — Только не надобно всяких колдовских штучек, наслышан я уже… Ежели что, тебе отсюда не выбраться, моё почтение.

— Держи, — Первей отсчитал требуемую сумму. — Да не зазнавайся, почтенный. Скажу тебе прямо: ежели б ты не сохранил мне Гнедка, так все твои угрозы мне — тьфу! Ты сам бы меня отсюда вывел, и коня, и денег дал на дорожку, сколько смог бы собрать. А так — спасибо тебе с поклоном, и да минует тебя рука палача.

— Вот за это спасибо, господине, — ничуть не испугался Варавва. — Вот за палача особое спасибо. Очень, господине, хотелось бы миновать… Да все под Богом ходим, как миновать-то?

* * *

Конь шёл своим неповторимым скользящим шагом, буквально баюкая всадника, но сегодня уснуть в седле Первей не боялся. Он думал.

«Здравствуй, рыцарь. Здравствуй, мой родной»

Рыцарь так сжал бока коня и натянул поводья, что Гнедко обиженно всхрапнул — больно же, чего ты, хозяин, сдурел?

«Ты вернулась»

Короткий бесплотный смешок. Такой знакомый, родной, неповторимый…

«Меня вернули»

Первей помолчал, переваривая.

«Тебя забрали… от меня не по твоей воле?»

Бесплотный вздох.

«По моей, мой милый. Я сделала всё, чтобы ты мог быть счастлив, и попросилась уйти. Я не хотела…»

«Ясно. Не хочешь девчонку, получай боярыню. Даже самая умная баба — дура, не потому, что дура, а потому, что баба»

Бесплотный вздох.

«Ты прав, рыцарь. Ты опять прав. Я дура, и отрицать это бессмысленно»

«Строго говоря, за такие вещи тебя следовало бы выпороть по голой заднице, задрав юбку. Но отложим это до того момента, когда у тебя будут юбка и задница»

Бесплотный смех долго не утихает.

«Нет, ты просто невозможен. Ладно, слушай. Твои и мои долги полностью покрыты, но мы просим неслыханного, и нам с тобой придётся отработать. Нам дали такую возможность»

Первей уже дрожал от предчувствия.

«Что мы должны отработать?»

«Ну Господи, ну какой ты всё-таки дурень. Ты ведь не хочешь, чтобы я начала новый круг в виде крохотного слепого котёнка, и даже человеческий младенец тебя не устраивает. Ты возжелал, чтобы я появилась на круге сразу взрослой девицей с титьками, более того — сохранившей всю память о предыдущем круге. И всю память о своём пребывании в виде Голоса Свыше, и никак иначе»

«Это правда. А чего хочешь ты?»

Пауза. Долгая, долгая пауза, но Первей терпеливо ждал — он знал, это пауза перед ответом.

«А я хочу, чтобы ты был счастлив, мой родной. Потому что я люблю тебя. И так как тебя не устраивают ничьи в мире титьки, кроме моих — у меня нет выбора»

«Наконец-то до тебя дошло. Ты не такая уж тупая, какой пытаешься казаться. Наверное, если тебя как следует подучить, ты в конце концов научишься варить приличный суп»

Возмущённый шелестящий голос.

«Нет, ты совершенно невозможен. Всё, до ночи!»

«А задание?»

«Вот об этом как раз ночью. А сейчас прощай, и не тревожь меня по пустякам, мне нужно многое успеть узнать и обдумать»

«Да, Родная. До ночи!»

«Кстати, поторопись. К ночи начнётся буран, а настоящую русскую шубу ты так и не купил. Ты должен успеть добраться до города Клин засветло»

* * *

— …Кого чёрт принёс в такую непогодь? — зычно проорал стражник с надвратной башни, неразличимой тёмной глыбой возвышавшейся над головой. Буран крепчал на глазах, и Первею тоже пришлось орать, сложив руки рупором и задрав голову.

— Пустите запоздалого путника, добрые люди!

Голова стража исчезла, и некоторое время спустя створка ворот чуть приотоворилась. Рыцарь не заставил себя упрашивать — мигом пролез в открывшуюся щель, таща за собой Гнедка. Гнедко возмущённо фыркнул, очевидно, недовольный недостаточно торжественной встречей — он чуть не ободрал бока о воротные створки, пролезая в узкую щель. Приземистый стражник, похожий на медведя в своей шубе, смотрел сурово. На голове стража поверх мехового треуха был напялен круглый железный шлем, весьма напоминающий походный котелок, и вполне возможно, им и являвшийся.

— Мы уж собрались зачинять ворота, путник. Глянь, буря-то какая.

— И не говори. В такую погоду оказаться в чистом поле — верная смерть, и себе и коню, — Первей сунул в руку стражника мелкую серебряную монетку. Суровый страж разом подобрел.

— Откуда путь держим, господин хороший?

— Из Москвы пробираюсь, до Новгорода. Скажи, почтенный, есть здесь где остановиться?

— Да как же? — страж даже обиделся. — Мы тут, чай, не в деревне. Вон поезжай по этой улице, и как раз будет постоялый двор.

— Спасибо, почтенный. Спокойной ночи!

* * *

Вьюга завывала, как бесчисленная стая голодных волков, на все лады и голоса. Под неумолчный вой ветра думалось особенно хорошо, тем более лёжа на большой охапке душистого сена, да ещё завернувшись в медвежью шубу, только что приобретённую у хозяина. С шубой Первею повезло, это да. Правда, хозяин этого сарая, упорно величавший своё заведение постоялым двором, поначалу заломил несусветную цену, как обычно все московиты, но рыцарь привычно сосредоточился, вызывая в теле знакомую дрожь… и хозяин, внезапно почувствовав небывалое расположение к проезжему гостю, расчувствовался и подарил ему шубу — знай наших! Первей сердечно благодарил его, они пили горячий глинтвейн, приготовленный Первеем из хозяйских запасов (кстати, хозяин взял сей рецепт на заметку) и расстались, довольные друг другом. Шуба что, ерунда, был бы человек хороший!

Однако ночевать здесь оказалось негде, только вместе с конём, в широком и длиннейшем сарае, чердак которого был буквально набит сеном, отчего пользоваться огнём тут категорически возбранялось, и в сарае царил непроглядный мрак. Рядом храпели кони и извозчики, спящие прямо в санях, втащенных внутрь сарая. В щели ворот, врезанных с обоих сторон постоялого двора, тонко свистел ветер, в крохотные оконца-отдушины, расположенные вдоль бревенчатых стен, влетали рои снежинок, но в медвежьей шубе было тепло и уютно. Первей почувствовал, как погружается, погружается…

* * *

«Ну здравствуй, мой родной»

«Я скучал без тебя»

Пауза.

«Представь, я тоже. Подумать только, Голос Свыше… Я и не представляла, что это может случиться со мной»

«Так случилось, потому что иначе быть не могло. Знаешь, я всегда знал где-то в самой глубине, что этот мир в основе своей справедлив, иначе… иначе его давно бы не было»

Короткий бесплотный смешок.

«Да вы философ, господин мой»

«Да, я хороший»

Новый смешок.

«Ну безусловно. Но знаешь, когда… когда я оставила тебя, мне вдруг стало жаль моего прежнего стеклянного спокойствия»

Теперь помолчал Первей.

«Маленькая моя… Бедная… Тебе было очень плохо?»

«Очень. Только это уже позади, а вот впереди… Слушай же наше главное задание. Главный Приговор, выпавший на нашу долю»

Первей почувствовал озноб. Что-то тут не то…

«На озере Селигере есть остров Кличен. Не так давно там стоял городок, с тем же прозваньем. Только разорили его новгородцы-молодцы. Вот в тех местах это и повелось»

Пауза.

«На острове, в убитом городе поселился некто, рождённый человеческой женщиной. Возможно, в самом начале он и сам был человеком, то мне неведомо. Несомненно одно — сейчас человеком он уже не является»

«А кто же он?» — Первей никак не мог справиться с ознобом.

«Монстр. Чудище, чтобы тебе было понятно. Человекообразное чудовище»

Пауза.

«Он переступил Грань. Он открыл способ активации мёртвых, и он делает это»

«Чего-чего мёртвых?»

«Активация мертвецов. Я могла бы сказать — «оживление», но это будет неверно. Потому что мёртвые остаются мёртвыми, только получают возможность двигаться, говорить и ненавидеть. Да, ненависть к ещё живущим — пожалуй, единственное чувство, остающееся у таких существ. Ты слыхал про упырей и вурдалаков? Конечно, народные сказки сильно искажают действительное положение вещей, но во всякой сказке есть доля сказки, а всё остальное — правда»

Первей помолчал, переваривая.

«Значит, изготовляет упырей и вурдалаков. Как, интересно?»

Короткий злой смешок.

«Нет, он не раскапывает могилы ночью на кладбище. Зачем ему разложившиеся, пришедшие в негодность трупы? Он умерщвляет живых, чтобы тут же оживить их, но уже в другом качестве»

Пауза.

«Но это не всё. Я не зря упомянула упырей и вурдалаков. В народных сказках эти понятия смешаны в кучу, но это совершенно разные вещи. До недавнего времени он умел подчинять себе только тела. Упырь — это не так страшно. Тело, из которого ушла душа, безмозглое создание, обладающее недюжинной силой и полным безразличием к боли и смерти. Нет, упырь — это всё ерунда. Но теперь он пошёл дальше — он научился делать вурдалаков. Насильно подчинять души людей, калеча и разрушая их»

Долгая пауза. Дрожь в теле не стихала, и Первей ничего не мог поделать с собой.

«Ты не представляешь, рыцарь, как это страшно — душа, насильно запертая в мёртвом теле, лишённая возможности уйти и начать новый круг, разрушенная душа, способная лишь ненавидеть. Но главное — это несправедливо. Только Он имеет право распоряжаться душами, только Он, и никто более. Этот монстр переступил Грань Дозволенного, и должен быть наказан»

«Как я должен убить его?» — Первей облизал пересохшие губы.

Короткий сухой смешок.

«Нет, рыцарь, он не должен умереть. Он переступил Грань, и в смерти ему отказано. Даже в небытии. Вот так, рыцарь»

Пауза. Да когда же утихнет эта проклятая дрожь?

«Но возможности творить свои чёрные дела он должен быть лишён, и причём быстро. Предыдущий Исполнитель не справился с задачей, и теперь служит совсем иным силам. Теперь он вурдалак, причём вурдалак не простой, а магический. Там, куда ты сейчас поедешь, таких называют «личи»»

«А куда я сейчас поеду?»

«Не перебивай. Одолеть этого зверя мечом или твоей хилой магией тебе не по силам» — короткий сухой смешок — «Тем более, теперь у него такой помощник. Тебе нужно Оружие»

Пауза.

«Ты отправишься в Ирландию. Оно лежит там, среди древних могил древнего народа»

«Что оно такое?»

«Некий жезл, магическое оружие как раз для таких вот случаев. Это всё, что я пока узнала. Но время у нас есть, путь туда неблизкий, так что я узнаю всё, что нужно»

«Ирландия… Ты хоть представляешь себе, где это, Родная? И как я попаду туда?»

Бесплотный шелестящий вздох.

«Не надо было устраивать публичное представление во Львове. Как было бы просто — на коне через всю Ржечь Посполитую, до самого Гамбурга, а там уже морем. Но эта дорога тебе теперь заказана, мой милый, так что придётся идти трудным путём — через Новгород, а далее… Там видно будет»

«Сейчас декабрь, Родная. До конца апреля ни один корабль в Новгород не подойдёт»

«Вот именно. Я пока не представляю, как быть. Я знаю одно — если мы хотим быть вместе, нам придётся это сделать, родной мой. Тебе и мне»

Первей глубоко вздохнул, раз, другой, сосредотачиваясь. Дрожь наконец утихла, сменившись сосущим холодком…

«Мы сделаем это. Раз нет другого выхода, мы это сделаем, Родная»

* * *

Гнедко шёл тяжело, забыв о своём неподражаемом скользящем шаге. Да ладно, хоть не падает — гляди-ка, какая дорога, пешему снегу по колено навалило. Да, русский Север…

Давно остался позади Торжок, всё ближе был Новгород. И где-то по левую руку, совсем недалеко, торчал из ледяной пустыни древнего Селигера остров Кличен, с развалинами мёртвого городка, где обосновался страшный монстр, некогда бывший человеком. Вот интересно, почему всякая нечисть так любит места, где жили люди? Жили, а потом ушли, или погибли…

«Вот именно поэтому, рыцарь. В таких местах всё пропитано смертью. В таких местах зло властвует безраздельно»

«Чего подслушиваешь мои мысли?»

«Ты недоволен?»

«Да нет, это я ворчу. Надо же тебя приучать к порядку, а то потом, как замуж выйдешь, и вовсе с тобой сладу не будет»

Короткий смешок.

«Ты считаешь нашу свадьбу делом решённым?»

«Абсолютно»

«Глуздырь желторотый»

«От ведьмы слышу. Слушай, мне тут в голову пришла идея. Что, если мы посетим наше будущее рабочее место? Ну, присмотреться там… Тут рядом. Съездим?»

Пауза.

«Не надо. Всё, что можно, я узнаю, и тебе расскажу. Ты не готов к встрече. К тому же этот чёрный маг имеет сильное чутьё. Если он тебя обнаружит… Может случиться непоправимое, мне даже страшно представить»

«Как скажешь, Родная»

Рыцарь почмокал, не желая оскорблять коня шпорами, но Гнедко негодующе зафыркал — не гони, хозяин, и так я делаю всё, что могу… Действительно, по такому-то снегу…

«Внимание. За тобой погоня»

Первей обернулся. На белоснежной равнине двигались крохотные фигурки, небыстро, но уверенно пробиравшиеся к своей цели. За каждым всадником тянулась запасная лошадь, притом уже под седлом.

«Уж не купец ли?»

«Он самый. А как ты думал — простил и забыл? Не настолько он свят, чтобы оставить без последствий причинённый тобой убыток. Не медяк пропал»

«Ой, не свят, ой, не медяк…» — рыцарь то и дело поглядывал на погоню. Неопытному человеку показалось бы, что фигурки совсем не приблизились, но Первей уже прикинул, когда эти могучие русские тяжеловозы догонят его Гнедка. Не будь этих сугробов, он ушёл бы от них, как от стоячих. Сейчас же всё решают запасные кони.

«Как он нашёл меня, вот вопрос»

Короткий злой смешок.

«Всё просто, мой милый. Тот, что рядом с купчиной — Варавва. Варавва может многое, только денежки платить надобно»

«Выходит, не последнее отдал мне купчина»

«Совсем даже не последнее. Однако твёрдо намерен вернуть утерянное»

«Ну что, Родная, придётся биться? Он же теперь не отстанет. Даже если я оторвусь сейчас, достанут в Новгороде»

Пауза. Долгая, долгая пауза, и только снег скрипит под копытами, да шумно дышит и всхрапывает Гнедко.

«Они сами вынесли себе Приговор. И этот купец, и Варавва со товарищи» — сдавленный стон. — «Молю тебя, милый — уцелей!»

«Семеро разбойников, не так это ужасно. Вот если бы то были витязи великого князя Московского, я бы скис»

Впереди уже маячила рощица, и на самом краю её старая одинокая ель, весьма раскидистая, каким и положено быть дереву, выросшему в чистом поле. Очень удачно, подумал рыцарь, извлекая из налучи тугой татарский лук, купленный ещё в Луческе. Попробовал пальцем тетиву. Вот и пришла пора опробовать покупку в настоящем деле.

«У двоих из них самострелы, да не слишком хорошие. А вот у Вараввы тяжёлый русский лук, и у купца тоже. И кольчуги к тому же»

«Кольчуги, это неприятно»

Поравнявшись с ельником, Первей круто свернул в самую гущу. Добравшись до приметной раскидистой ёлки, спешился, осторожно раздвинул густые колючие лапы. Погоня заметно приблизилась, однако не настолько, чтобы опознать его. Да и маневр, совершённый рыцарем, судя по всему, остался незамеченным — очевидно, всадники решили, что едущий впереди одинокий путник продолжил свой путь за поворотом.

Не спеша приладив колчан со стрелами за плечом, он попробовал, не мешает ли черен меча, подвигал стрелы — легко ли выходят — достал одну, с узкой бронебойной головкой. Из укрытия было видно, как приближается разбойный отряд. Вот уже пятьсот шагов осталось… четыреста… триста… двести…

Коротко пропела тетива, и Варавва вывалился из седла, не издав ни звука. Из самого носа у него торчала стрела. Вообще-то Первей метил в глаз, но так тоже неплохо вышло. С почином…

Разбойник ещё падал, а следующая стрела со свистом ушла к новой цели. Попасть в лицо купчины оказалось значительно проще, из-за выдающихся размеров мишени, и единственное, чего опасался рыцарь — одолеет ли стрела толщу рыхлого войлока, играющего роль бороды. Опасения оказались напрасны, купчина утробно хрюкнул и стал крениться, как выкорчёвываемый дуб, опрокидывая заодно и коня.

В ствол ели с тупым звуком вонзилась стрела самострела, вторая вообще прошла мимо в двух шагах — стреляли наугад, в явной панике. Что ж, теперь шансов у разбойничков нет — перезарядить самострел дело не мгновенное…

Однако он недооценил своих противников. Возможно, ребята побывали когда-то в сходных переделках, а может быть, грань близкой смерти обострила их разум, но только они не стали слепо метаться, и не пустились наутёк, как можно было ожидать. Они ринулись в атаку, и один походя выдернул из налучи погибшего предводителя тяжёлый прямой лук — из тех русских луков, против которых устоит далеко не каждая броня.

Они выстрелили одновременно, разбойник и Исполнитель Предначертанного Свыше. И шансы были примерно равны. Время будто растянулось, Первей отчётливо видел, как уходит его стрела к цели, и как к нему самому подплывает, словно снулая щука, едва шевеля оперением, ответная стрела…

Скользящий удар по голове восстановил нормальный ход времени, и рыцарь обнаружил, что разбойников всё ещё четверо. И разделяло их уже каких-то полста шагов.

Ещё никогда ему не приходилось стрелять в таком темпе. Один из нападавших упал в сугроб в тридцати пяти шагах, второй не одолел каких-то двадцать. Третий рухнул совсем рядом. Четвёртого поразить Первей не успел — разбойник дотянулся до него шестопёром, и лук вылетел из руки вместе с оружием врага. В следующий миг головорез с рёвом обрушился на рыцаря прямо с седла, и они покатились по земле, барахтаясь в снегу.

Двое крепких мужчин хрипели, рычали и давили друг друга, как медведи. Меч, притороченный за спиной, сильно мешал Первею, и ещё больше мешал колчан. Наконец ему удалось нашарить пряжку-застёжку, освобождаясь от помехи. В этот момент душегуб ослабил хватку, пытаясь нашарить засапожный нож, чего оказалось достаточно. Локтем в лицо — коленом в пах — рука, неестественно вывернутая, роняет нож…

Некоторое время рыцарь хрипло дышал, лёжа на трупе последнего противника. Сил нет никаких…

«Сил нет, Родная. Укатали Сивку…»

Шелестящий бесплотный плач.

«Ну во-от… Ну не надо, прошу тебя… Ну чего ты? Ну всё же кончилось хорошо»

«Что кончилось?! Где кончилось?! Сколько ещё оно будет вот так вот «кончаться»?!»

Отвечать на это он не стал, поскольку с полным правом счёл вопрос риторическим.

«Ладно, родной мой… прости» — плач наконец утих. — «Посмотри… там… среди этих»

Первей вздохнул, поднимаясь. Вновь надел ножны с мечом, вынул клинок, крутанул в руке.

«Зря он так, купец-то… Ну спросил бы сто, пусть двести даже — я б отдал, нашёл бы… Чудо что за меч»

«Иди уже… чудо»

Обиженный купчина был мёртв — лежал навзничь, как упал, изумлённо тараща остекленевшие глаза на торчавшую из переносицы стрелу. А вот Варавва был ещё жив, и даже в сознании.

— Не минула… стало быть… рука палача…

Первей неловко улыбнулся.

— Я не палач, Варавва. Я Исполнитель.

* * *

Санные обозы тянулись сплошной вереницей, так что в хвост одного уже дышали паром кони следующего. Таким же потоком шли и встречные, так что обгонять обозников приходилось по глубокому снегу обочины, а то и по целине. Гнедко потел на совесть.

Издалека по воздуху вдруг поплыл колокольный звон, смягчённый расстоянием, обозники начали креститься, скидывали шапки. Первей тоже перекрестился по-православному, он твёрдо усвоил одну важную заповедь — в чужой монастырь со своим уставом не лезут, и ни к чему навлекать на себя косые взгляды там, где этого можно легко избежать.

А впереди из-за деревьев уже отсверкивал золотом купол собора Святой Софии, главного новгородского храма. По сторонам торной дороги уже появились заборы, какие-то избушки, они становились всё крупнее, обрастали хозяйственными постройками, и сама дорога постепенно превращалась в улицу, с двух сторон зажатую заборами и постройками — это уже пошли новгородские предместья. Теперь Гнедку приходилось пробираться между санями, текущими сплошь в обе стороны, но умный конь уже завидел надвратную башню, в разверстый зев которой и стремились все, и пешие и конные, и прибавил ходу, не обращая внимания на тех несомненных придурков, которые валом валили из этих же ворот навстречу. Глупцы! Ну что может быть лучше конца дороги?

Ну разве что её начало…

* * *

— Ну, не знаю, не знаю. Слушай, как тебя по-батюшке…

— Первей Северинович.

— Да, так вот, Первей Северинович. С обозом санным ты, положим, до Колывани дойдёшь. Ну, до Ревеля, то есть. А вот дальше… Зимой морем никто не ходит. Так что придётся тебе в Колывани весны дожидаться где-нибудь на постое. Так уж не лучше ли тут, в Новгороде Великом? Тут и люди свои, и земля своя, и вера опять же… Ты православный, вроде?

— Православный.

— Ну вот. А что там, у немцев — и поговорить-то толком не с кем, душу отвести. Ты в Колывани-то раньше бывал?

— Не доводилось.

— Мерзкий городишко. Зимой особенно. Слякотно, сыро, как северный ветер с моря — хоть из дому носа не кажи, ей-богу. И дома все каменные, серые, мрачные, улицы сплошь камнем вымощены, узкие, что сточные канавы. И немецкие рожи кругом. Одно и хорошо у них — пиво наловчились варить, это да. Бывало, по торговым делам в Колывань попадёшь, так вот сидишь у камина, с кружкой в руке, а ветер в трубе завывает, так тоскливо… Нет, право слово, зимуй в Новгороде, Первей Северинович. Рождество вот на носу, а там и масленица — весело! А весной, как лёд сойдёт на Волхово, немцы сами сюда приплывут, с ними и уйдёшь, ног не натруждая.

Первей усмехнулся.

— Нет, Савелий Петрович. Не могу я столько ждать. Мне сейчас надобно.

Купец развёл руками, вздохнул тяжко.

— Ну, тебе решать. Только попомни моё слово — не уйдёшь ты из Колывани морем, до весны не уйдёшь. Мой обоз только после Крещения Господня дотуда доберётся, гавань колываньска вся подо льдом будет, да и сейчас уже там, наверное, ни одна ихняя когга в море не выходит — большинство ушли в Ганзу, а которые зимовать остались — те на приколе.

— Но есть ещё люггеры.

Купец разом помрачнел.

— Отчаянный ты парень, как я погляжу. Жизнь не дорога?

Первей снова усмехнулся, подлил купцу горячего глинтвейна, плеснул себе.

— Ты, по всему видать, опытный купец, Савелий Петрович. Расскажи мне про люггеров-то, что они за люди, а то я больше понаслышке.

— Да чего про них рассказывать. Разбойники морские, и весь сказ. До них, говорят, на море всё варяги озоровали, сладу с ними не было, так эти самые люггеры немецкие тех варягов разбойных извели под корень. Сам суди, что за люди.

Купец сделал глоток, другой, крякнул.

— Вкусно! Аж нутро всё прогревает. Научи, Первей Северинович, как такой добрый напиток у тебя выходит.

— Научу, чего там, — Первей снова подлил купцу. — только дорогонько выходит напиток сей, тут и имбирь, и корица… Зато от зимней стужи, а особо немецкой слякоти для здоровья самое первое дело.

— Ну, мы, чай, люди не бедные, для свово здоровья чего не жаль.

— Так когда обоз твой уходит?

Купец поскрёб в бороде.

— Да вот послезавтра и выйдем, пожалуй. Так что ежели дела какие остались тут у тебя, поспешай.

Купец снова отхлебнул из кружки, почмокал, смакуя.

— Позволь спросить тебя, Первей Северинович. Коня куда девать думаешь?

Рыцарь задумался. Действительно, это проблема из проблем. Гнедко… Возможно, на пузатой ганзейской когге ему ещё нашлось бы место, но на маленькой пиратской люгге, где и трюма-то толком нет…

«Родная, ты слышишь?»

«Да, рыцарь»

«Посоветуй, как быть. Ты же у меня умница»

Короткий бесплотный смешок.

«Чего тут думать. Купец-то тебе вопрос задал неспроста. Спит и видит купчина, как твоего Гнедка заполучить. Вот и продай ему»

«Как продай?» — рыцарь опешил. Ему даже в мыслях не приходило — как это так, продать друга…

«А вот так и продай. Купец его холить будет, лелеять, и зимует твой Гнедко в тёплой конюшне, как сыр в масле. А как вернёшься из-за моря, выкупишь его у купчины этого»

Первей задумался. Маневр был неплох, чего там…

«А ну как не захочет назад продать такого коня этот Савелий Петрович? Я бы сроду не отдал на его месте»

Короткий смешок.

«А не захочет продать — подарит, или обменяет на пуговицу. Пуговицы-то есть у тебя, или все растранжирил?»

Первей уже еле сдерживал смех.

— А и правда, купи-ка у меня коня, Савелий Петрович. Конь — цены ему нету!

Купец разом оживился, отставил кружку. Базар пошёл, базар! Настоящая жизнь!

Первей улыбался. Да, не забыть бы прикупить в здешнем торгу пуговиц десятка три. Мало ли какой народ повстречается — ростовщики, купцы, банкиры… Всем пуговицы до зарезу надобны.

* * *

Сосны буквально толпились вдоль дороги, раскачиваясь и поскрипывая, норовя кронами своими закрыть небо над узкой просекой. Сани скользили по укатанному глубокому снегу мягко, без толчков, плюс толстая подстилка из сена. Если прибавить к этому медвежью шубу да овчинную полость, которой были укрыты ноги рыцаря, то езда в санях превращалась в сплошную негу. Это же надо — теперь на ходу Первей высыпался так, как ни в одной корчме или гостинице! Это вам не немецкие колымаги на громоздких деревянных колёсах, скрипящих и визжащих порой так, что хоть уши затыкай. И чувствуешь себя в такой повозке, как в некоем пыточном устройстве, придуманном извращённым злобным разумом папских инквизиторов.

Всё тихо-мирно вокруг. Глухо топочут копыта коней, шелестят сани по снегу, вполголоса матерится возчик, чтобы не уснуть. Первей вновь почувствовал, как погружается, погружается…

«Ну здравствуй, мой рыцарь»

«Привет, Родная»

«Завтра обоз прибывает в Нарву, это уже немецкий город. Ты в курсе, что на землях Ордена Святая инквизиция имеет полную силу?»

«Я понимаю»

«А раз понимаешь, веди себя тише мыши. От купцов ни на шаг, всё время в их компании, подальше от немецких соглядатаев. Учти, за голову твою награда назначена, а охотников подзаработать везде немало»

«Напомни, Родная, как делается «раззява»?»

Короткий смешок.

«Ты опять придуриваешься. Учти, всех на своём пути тебе «раззявами» не сделать»

«Зачем всех. Только желающих подзаработать»

Пауза.

«Не надо. Я тебя уверяю, слух пойдёт впереди тебя, и в Ревеле тебя уже будут поджидать»

«Хорошо, моя Родная. Я полагаю, тебе виднее. В конце концов, в твоих интересах, чтобы я дожил до нашей свадьбы»

Шелестящий бесплотный смех.

«Да, уж ты постарайся, мой милый»

* * *

Нарвский замок торчал над берегом, словно перстом грозя своей сторожевой башней, нависающей над самой рекой. Река Нарова, или Нарва, как её звали немецкие захватчики, уже крепко была скована льдом, и только под стеной замка тут и там чернели промоины.

— Вот она, Нарова-крепость, — Савелий Петрович мрачно разглядывал замок. — Как заяли её немцы, так и не вылазят отсюда, уж, почитай, лет двести. Не отдают, едрить их в дышло! Таможню поставили, ишь…

— Много берут? — Первей тоже разглядывал замок. Для пешего штурма — куда как трудно, а вот если поставить на этом берегу пару-тройку хороших бомбард… И с той стороны, напротив ворот. Башня эта похоронит под собой всю крепость, когда рухнет…

— Много… — купец вздохнул. — Не скажу, что догола грабят, но где-то около того.

Первей раздумывал. А, была не была…

«Не делай этого»

«Родная, русские люди должны помогать друг другу, иначе немцы нас совсем заедят»

«Не делай этого!»

Рыцарь уже удобно устроился в санях в «позе лотоса», сосредотачиваясь. Вовремя — к обозу подходил немец-таможенник в сопровождении двух окованных железом верзил.

— Што фесёмм, коспотин купец?

— Да ни хрена не везём, герр рыцарь, — встрял Первей. — Откуда на дикой Руси доброму товару взяться? Весь путний товар нынче у вас, у немцев.

— Я, я, это так, — покачал головой немец, откидывая с возов дерюги и безразличным взглядом скользя по осетровым тушам, бочонкам с мёдом и икрой, восковым брускам… — Сопсем оскутель русский земля!

— Вот, примите, герр рыцарь, наш скромный дар, — Первей протянул таможеннику связку сушёных карасей, неизвестно откуда затесавшихся и валявшихся на дне саней, в сене. — Как говорится, чем богаты, тем и рады. С пивом очень даже хорошо.

Немец пронзительно глянул в глаза рыцаря, и Первей встретил его взгляд, до предела усиливая нажим. Глаза немца остекленели.

— Только это надо очень долго сосать, герр рыцарь.

— Я, я. Рас нато, путем сосать, — согласился таможенник. — Проесшайте…

Возы уже втягивались в лес, оставив за спиной грозящий палец Нарвского замка, когда Первей наконец вздохнул, расслабляясь.

«Родная, отзовись»

Шелестящий бесплотный плач.

«Нет, мой милый. Никогда нам не быть вместе»

Вот те на…

«Почему?»

«Да потому что ты мальчишка. Желторотик, взявшийся за непосильное дело. Ты погибнешь, и я ничего не смогу сделать»

Первей уже и сам клял себя. Действительно, что ему этот купчина? Ну обобрали бы его немцы, подумаешь… Дома на своих, русских мужиках наверстал бы.

«Родная, прости. Ну правда, я больше не буду»

«Будешь, мой родной, уж я-то тебя насквозь вижу. Ты на костёр пойдёшь за справедливость, как ты её понимаешь. Знаешь что, откажись-ка ты от этой затеи»

«Не понял»

«Чего ты не понял? Откажись от меня, хватит»

Рыцарь почувствовал, как внутри холодеет.

«И что же дальше?»

«А ничего. Я уйду на следующий круг, и избавлюсь от этой муки. А ты будешь заканчивать этот. Между прочим, Яна тебя пока не забыла, и боярыня всё ещё свободна. Все твои способности останутся при тебе, как и деньги, впрочем. Так что проживёшь»

Молчание.

«Я не думал, что ты так легко откажешься от своей любви. Из-за какой-то дурацкой шутки…»

«При чём тут эта твоя шутка. Тебе не справиться, и ты погибнешь. Если только тебя не ждёт кое-что похуже смерти. Я этого не хочу. Из двух зол выбирают меньшее. В Раквере тебе надо пересесть на встречный обоз»

Первей молчал, катая желваки.

«Я не привык выбирать из зол. Я всегда выбирал добро. И знаешь, Родная — за такие слова я, пожалуй, ударил бы тебя по лицу. Благодари Бога, что пока не по чему»

Долгая, долгая пауза. Ответа не будет?

«Послушай, рыцарь…»

«Мы продолжаем наш путь. Всё, я сказал. И я женюсь на тебе, неужели не ясно?»

Пауза.

«Как ты уверен…»

«Я уверен. А от тебя не ожидал. Правда, не ожидал»

— … Тпрру-у! — возчик натянул поводья, сани встали. Купец объезжал свой обоз, смотрел товары, щупал, хмурился.

— Пропало чего, Савелий Петрович? — Первей вылез из мехов, размять ноги.

— Да вот… Никогда ещё со мной такого не было — не упомню, где что лежит, хоть убей! Чего везём… Это ты, что ли, с немцем гутарил?

— Я.

— Ловко ты его отвадил. Чую, без волшбы тут не обошлось. Чтобы немец виру не взял — отродясь такого не было!

— Ну, малость всё же взял, — улыбнулся Первей. — Рыбки к пиву.

— В долгу я перед тобой… — купец как будто пытался что-то вспомнить, ему явно было неловко. — Не обессудь, сегодня у меня с головой неладно чего-то… В общем, как твоё имя-отчество?

Рыцарь ругнулся про себя. Надо же, забыл снять заклятье… А крепкое получилось…

* * *

Снег под полозьями не скрипел, а шуршал и чавкал, брызгая грязной водой. С моря тянуло промозглой сыростью, от которой даже под медвежьей шубой то тут, то там пробегали по телу холодные щекочущие ручейки. В Ревеле даже в январе оттепель — обычное дело.

После того эпизода Первей ни разу не слышал Голос. Правда, он не спрашивал, а Голос не навязывал своё общение. Да и опасность вроде пока не грозила. Позади остался сильно укреплённый городок Раквере, который купец Савелий Петрович упорно называл Раковором, так же как Дерпт он величал Юрьевым, а Ревель — Колыванью. В Раковоре купец неплохо расторговался, а если ещё учесть отсутствие таможенной виры… В общем, Савелий Петрович пребывал в отличном состоянии духа.

Обоз уже втягивался в ворота Ревеля, медленно, рывками. Кругом слышались отрывистые немецкие фразы, перемежаемые русским матом и тягучей чухонской речью. Первей закрыл глаза.

«Родная, отзовись»

«Да, мой милый»

«Не сердись, пожалуйста»

Бесплотный шелестящий вздох.

«Я не сержусь. Я плачу»

«Ну что такое, Родная моя?»

«Ты полагаешь, всё хорошо?»

«Я полагаю, шутка удалась. В смысле, никто не знает»

«Это ты так думаешь. Тот немец действительно колебался, но в конце концов сообразил, что к чему. Гонец в Медвежью Голову уже убыл, и послезавтра следует ждать неприятностей. У тебя всего один день, чтобы всё устроить. Как, я не знаю»

«Ну если даже ты не знаешь…»

«Именно. Тебе нужен знакомый пират-люггер, но ты таких не знаешь. А с незнакомцем они не свяжутся. И заморочить их нельзя — в зимнем море и в ясном уме ой как не просто, да и маны у тебя на всё время не хватит. И бежать назад, в Новгородчину, сейчас… Я не знаю, что делать»

— Слушай, Первей Северинович, — купец подсел к рыцарю, понизив голос. — Я у тебя в долгу, ты знаешь. Так вот… В общем, нашёл я тебе нужных людей. Только кольчугу надень, без кольчуги с этими ребятами разговаривать трудно…

«Ну вот, Родная. А ты — «что делать, что делать»…»

«Слышу. Неужели ты опять прав?»

* * *

— Ну, в общем, дальше вы сами… — Савелий Петрович отвалил в сторонку, отсел в угол, прихватив кружку, и принялся отхлёбывать пиво, полузакрыв глаза — наслаждался купчина.

— Так куда желает попасть благородный рыцарь? — просипел оставшийся с глазу на глаз с Первеем долговязый немец с рожей, которую явно не стоило брить — один косой шрам от глаза до подбородка чего стоил…

— Почему ты решил, что я рыцарь? — поинтересовался Первей. По-немецки он говорил с запинкой, не то, что на славянских языках.

— Ха… А то я не понимаю в людях, — засипел-забулькал долговязый. — Твой прикид может обмануть кого угодно, только не меня. Ты русский, да, но ты рыцарь, и не спорь. Я повидал на своём веку странствующих рыцарей…

— Ладно, я и не спорю. Мне надо в Англию.

Долговязый шкипер смотрел поверх кружки, его глаз зажёгся жёлтым огоньком.

— Господин имеет себе представление, где это?

— Да. И мне именно туда.

— Господин не понял. Между Англией и этой дырой не только бескрайнее зимнее море, даже два моря. Между ними ещё находится Дания — господину рыцарю это известно?

— Ну и что?

— А то, что в Дании нас повесят, если не убьют при абордаже. Мы кой-чего должны датскому королю, а он злопамятен. И тебя повесят, господин рыцарь, не разбираясь — пассажир ты или кто там. Для датчан ты будешь люггер.

— Сто золотых.

— Покойнику деньги ни к чему.

— Сто пятьдесят.

— Да говорю тебе…

— Двести.

Пират поперхнулся, забулькал. Первей смотрел, как он жадно глотает пиво, и не встревал — очевидно, глотание пива облегчало этому люггеру мыслительный процесс.

— Триста. Я доставлю тебя до Дании, так и быть.

— В Дании же тебя повесят, и зачем покойнику деньги?

Шкипер захрипел, забулькал.

— Это смотря какие деньги. Триста золотых — такая сумма, что и покойнику сгодится.

* * *

— Ну что ж, жив будь да здрав будь, Первей Северинович. Удачи тебе!

— И тебе здоровья да прибытка, Савелий Петрович.

Купец чуть поколебался. А… Облапил рыцаря, как медведь.

— По русскому обычаю, значит. К нехристям ведь едешь…

— Везде люди, Савелий Петрович. Не поминай лихом!

Первей повернулся и полез в люггу, ошвартованную прямо у обколотого волнами края ледового припая, мерно покачивающуюся в ледяном крошеве. Шкипер махнул рукой, и матросы-люггеры разом навалились, отталкивая вёслами обледенелую посудину. Вертлюги вёсел с лязгом легли в уключины, и люгга, неуклюже разворачиваясь в колотом льду, начала свой путь…

* * *

Волны вздымались и опадали, подбрасывая и опуская корабль, они лезли на борта, как пираты на абордаж, стремясь во что бы то ни стало ворваться внутрь, люгга раскачивалась и рыскала из стороны в сторону, сбиваемая порывами неустойчивого северо-восточного ветра, мачта скрипела и потрескивала. Но всё это было уже не так страшно, как в первый день.

Погода благоприятствовала им, насколько это вообще возможно для зимней Балтики. Северо-восточный ветер, довольно сильный, но всё-таки не штормовой, не утихал с момента их выхода из Финского залива. Остров Готланд они обогнули с севера, ночью, избежав встречи с кем бы то ни было — море в это время вообще пустынно, таких отчаянных дураков, как Первей и этот шкипер, на свете не так уж много. Морская болезнь не пристала к рыцарю, и он лежал, закутавшись в отсыревшую медвежью шубу, прямо на палубе, ближе к корме.

Тридцать золотых Первей отдал шкиперу сразу, как задаток, а с остальным они условились так — сто двадцать рыцарь отдаёт люггеру на берегу, ещё сто пятьдесят они получают у Савелия, после получения от Первея известия, что тот в порядке — новгородский купец, которого они знали, поручился своими деньгами и честью.

«Родная, отзовись»

«Я здесь, рыцарь»

«Знаешь, я тут подумал… Пока я доберусь до Ирландии, да пока найду тот артефакт — это ж сколько времени уйдёт! За это время я мог бы сделать кучу работы, верно?»

Короткий шелестящий смешок.

«Какой ты стал практичный. Ты и делаешь»

«Что делаю?»

«Исполняешь очередной Приговор»

Первей помедлил, соображая…

«Почему я об этом ничего не знаю?»

«А смысл? Тебе и делать-то ничего не надо. Всё, что нужно, ты уже сделал — соблазнил этих пиратов выйти в зимнее море»

«Мне это не нравится. Раньше ты была со мной откровеннее»

«Не сердись и не обижайся. Вспомни, я и раньше давала тебе разъяснения, необходимые для исполнения Приговора — и только»

«Нет, не только»

«Не будем спорить. Между прочим, это только такие, как ты, Исполнители, прямо осознают свою задачу. Большинство людей в этом мире, по сути, делают ту же самую работу вслепую, не задумываясь ни о своей роли в этой жизни, ни о судьбах других, тех, в отношении которых они играют эту роль Орудия Рока. Слепого орудия»

Первей думал, переваривая.

«Вот как. И что же будет с этими люггерами?»

«Ничего особенного. Завтра на рассвете они закончат этот круг. Поверь, утопленник — это не страшно, бывают судьбы куда как хуже»

— Жив, господин рыцарь? — рядом с Первеем присел на скамью шкипер, щурясь от ветра. Из-за завывания ветра приходилось орать. — Ты везучий, рус. Похоже, дойдём. Ночью пройдём южнее Эланда, и к утру я выброшу тебя возле самого Треллеборга. Там можно сесть на датский корабль, — он осклабился, — если у тебя в карманах ещё звенит. Как, рыцарь? Звенит?

— Деньги — дело наживное, — прокричал в ответ Первей, — сегодня пусто, завтра густо. Я найду, где взять.

Рожа шкипера перекосилась, и рыцарь догадался, что тот смеётся — только по роже, ибо сипение и бульканье заглушал дикий рёв моря.

— Я так и понял, ты малый не промах.

Шкипер вдруг вскочил, заорав по-немецки какие то невнятные ругательства, кинулся к двоим рулевым, орудовавшим на корме короткими широкими вёслами-рулями.

— Куда правишь, доннерветтер?!

* * *

Буря, настоящая буря. Похоже, морю таки надоели всякие-разные клопы-водомерки, ползающие по поверхности с тёмными намерениями, и море решило от них избавиться. Невидимые во мраке облака, наверное, рвались в клочья под неистовым напором ветра. Но облака — это ерунда, облака не представляют для людей ни малейшей опасности. А вот волны…

Шкипер орал, подобно морскому чудовищу, но его слова Первею разобрать никак не удавалось. Тем не менее люггеры как-то понимали своего капитана, действуя слаженно и решительно, орудовали вёслами, не позволяя урагану развернуть судно поперёк волн — тогда конец их путешествию наступил бы мгновенно. И корабль, и люди отчаянно боролись за свою жизнь.

С тяжёлым грохотом рухнула мачта, вместе с обрывками такелажа исчезла за бортом, в свистящем и воющем ледяном мраке. Люгга выпрямилась, но только на секунду — новые удары волн уже валили её на борт.

— Помогай! На вёсла!! — заорал шкипер в самое ухо рыцаря. Первей нырнул под обрушившуюся волну, но в следующий миг уже сидел рядом со здоровенным немцем, на ходу включаясь в работу.

Люгга отчаянно пробивалась к берегу, на каждом из шестнадцати вёсел теперь сидело по двое гребцов, ещё трое или четверо вычерпывали воду, сам же шкипер вместе со старым бородатым кормщиком встал на рулевые вёсла. Ветер крепчал и крепчал, но хуже всего — ветер на глазах менял направление, из северо-восточного становясь откровенно восточным, так что волны теперь били почти в борт. Наверное, именно так должен выглядеть ад, подумал вдруг рыцарь. Не сковородки и котлы со смолой, эти бесстыжие выдумки бесстыжих попов — воющий ледяной мрак, хаос без начала и конца, хаос навсегда…

— А-а-а! — заорал шкипер, указывая рукой на север. Там, среди тёмного кипящего хаоса неясно выплывало что-то белое, окаймлённое ещё большим мраком. Берег, сообразил Первей, кипящая полоса прибоя и за ней — стена леса. До берега было не больше четверти мили.

— А-а-а!! — снова надсадно заорал капитан. Произносить какие-либо слова он и не пытался — теперь сквозь рёв ветра мог пробиться только такой вот истошный вопль. Но люди поняли и без команды, что следует делать, разом навалившись на вёсла. Люгга косо пошла к берегу, стараясь не подставлять волнам борт. К берегу! К берегу!! К берегу!!!

Ледяной поток обрушился на Первея, перехлестнув люггу, разом осевшую в воду. Под ногами пенилась, бурлила всё та же вода, доставая почти до колен. Ещё двое люггеров бросили вёсла, лихорадочно пытаясь вычерпать воду кожаными вёдрами. Впрочем, всю картину рыцарь уже не видел — пот заливал глаза, весло рвалось из рук под бешеными ударами волн…

«Раздевайся!!!»

Как ни измучен был Первей, на какой-то миг он опешил — такого Голоса Свыше он ещё не слыхал.

«Что?!»

«Снимай с себя всё, сейчас, слышишь?!!»

Рыцарь бросил весло, рывком сорвал с себя плащ, стянул кольчугу…

Сильный удар в ухо. Оскаленная рожа, перекошенная дьявольской злобой и ужасом.

— А ну на вёсла, проклятый рус!!

Фраза ещё звучала, а Первей уже погрузил в немца свой кинжал. Меч он воткнул, как в копну сена, в люггера сзади, одновременно скидывая сапоги.

«За борт!!!»

Уже выскакивая из штанов, Первей перемахнул через борт, слыша сзади ужасный треск дерева. Ледяная вода обожгла так, что перехватило дыхание, но рыцарь всё-таки вынырнул, и ещё успел увидеть, как тяжёлая люгга, встав торчмя, будто поплавок, рухнула обратно в море вверх килем, прихлопнув всех люггеров разом, словно ладонью мух.

Бешеный прибой завертел и понёс рыцаря, не давая нащупать дно, обдирая о камни. Из последних сил Первей рванулся на берег, и случилось чудо — волна с рёвом выкинула его и отхлынула, оставив вокруг шипящую тающую пену.

Последнее, что он увидел — переступающие конские копыта, и затем навалилась тьма…

* * *

Мутный жёлтый свет пробивался сквозь веки, споря с зелёными фосфоресцирующими пятнами, плавно перетекающими под веками. И голоса… Нет, не Голос Свыше, шелестящий и бесплотный — грубые человечьи голоса, как из бочки.

— … А я вам говорю, ни черта этому молодцу не сделается. Уж я знаю этих люггеров — их успокоит только хорошая верёвка, живучи, как кошки.

— Стоило вытаскивать его из воды, господин капитан…

— Ну, во-первых, он сам выполз, а во-вторых, решать не мне и не вам, доктор. Доложим господину фогту, это его дело.

Чьи-то пальцы пощупали Первея.

— Крепкий малый. Его не повесят?

— Не думаю. Сейчас как раз идёт большой набор на королевские галеры. Самая работёнка для люггера!

Грубый смех. Первей сделал над собой усилие и открыл глаза. Масляный светильник чадил и вонял, почти не давая света, и всё, что удалось увидеть — два расплывчатых светлых пятна…

— Ого, наш молодец открыл глаза. А вы сомневались…

И снова тьма навалилась на рыцаря своим мягким щекочущим брюхом…

* * *

«Родная, отзовись»

«Да, мой милый»

«Я чуть не утоп, слушай»

Шелестящий вздох.

«Прости меня. Простишь?»

«Уже простил. Скажи только, за что»

«Я плохо веду тебя. Да, я тебя то и дело подставляю»

«Пустяки. Сама подставляешь, сама и вытаскиваешь»

Пауза.

«Теперь тебе будет трудно. Тебя направят на галеру»

«Так я и пошёл»

Снова шелестящий вздох.

«Ты пойдёшь. Так надо, мой родной. Эта галера пойдёт в Эдинбург, имея на борту важного посла. Ты доберёшься почти до места уже через восемь дней, это самый быстрый и надёжный вариант»

Первей помолчал.

«Ты уверена, что мне следует добираться до цели именно в кандалах?»

«Не уверена. Знал бы ты, как мне тяжело!»

Рыцарь вдруг засмеялся.

«Ладно, Родная. В конце концов, восемь дней — не восемь лет. Потерпим!»

* * *

Солнце вставало нехотя, будто бы зябко поёживаясь, и впереди людей тянулись длиннейшие, чуть ли не бесконечные тени. Тени уже почти дотянулись до каменной башни, ворота которой вот-вот со скрежетом отворятся, начиная новый трудовой день.

— Эй, вы, свиное отродье! Шевелите костями! — надсмотрщик угрожающе щёлкнул бичом.

Звеня кандалами, колонна невольников продвигалась к городу Треллеборгу, что означает «город рабов». Да, именно здесь в старину викинги продавали свою двуногую добычу.

«Родная, отзовись»

«Да, мой милый»

«Ага, сразу «милый». Упекла на каторгу…»

«Ну родной мой, ну потерпи, ну я и так себя исказнила»

«Ладно, к делу. Что делать дальше?»

«Значит, так. Сейчас вас накормят… если это можно назвать едой. А потом придёт «покупатель», отбирающий гребцов для галер. Вообще-то туда сейчас берут всех подряд, но как сделать так, чтобы тебя сразу взяли именно на ту галеру… подумать надо»

* * *

— Меня не интересуют их моральные качества, ясно? Мне надо набрать сотню здоровенных парней, причём немедленно!

«Покупатель»-отборщик прохаживался между каторжниками, не стесняясь щупал мускулы, кое-кому заглядывал в рот. За ним следовал надсмотрщик, придавший своей свирепой морде почтительность. Кругом стражники в латах. Тычок пальцем, взмах плетью — и ещё один рекрут-гребец выдернут из строя. Рыцарь вздрогнул, когда отборщик ощупал его руки.

— Ты! Вышел из строя!

Закончив сортировку, «покупатель» обратился к отобранным.

— Почтенные господа! — стражники заржали. — Вам оказана великая честь: вы приняты на службу Его Королевского Величества. Сейчас вас накормят от пуза, а после обеда вы отправитесь в небольшую прогулку до Мальмё, где вас уже ждёт не дождётся флот Его Величества. Стража, загоните почтенных господ в их стойла! — стражники снова заржали.

Оказавшись наконец на грубо отёсанных нарах, Первей вытянулся, насколько это позволяли кандалы (каждого из узников приковали к железному кольцу).

«Родная, ты довольна?»

Шелестящий бесплотный плач.

«Ну ты чего? Родная, я пошутил!»

«Та девчонка, Яна, права тысячу раз. Над тобой измываются всякие ублюдки, а я не в силах тебе помочь. И всё из-за меня!»

«Ну перестань, не плач. Ты у меня такая умница! Что случилось, в конце-то концов? Я жив-здоров, еду в Эдинбург за казённый счёт. Но главное — я люблю тебя»

«Даже после этого?»

«Даже после всего. И знаешь, о чём я сейчас мечтаю?»

«О чём?»

«Вот настанет день нашей свадьбы. И вечером ты придёшь в нашу спальню, вся в белом…»

«Непременно в белом?»

«Непременно. Не перебивай мои гениальные мысли! Значит, придёшь, снимешь с мужа — меня то есть — сапоги…»

«Ого!»

«Да, примерно так. И я скажу тебе одно слово…»

Первей выдержал паузу.

«Какое слово?»

«А как ты мне тогда, на люгге: «Раздевайся!!!»»

Бесплотный шелестящий смех, не умолкающий долго-долго.

«Нет, ты совершенно невозможен»

* * *

Волны Северного моря оказались ничуть не меньше балтийских, а вернее всего ещё больше. Впрочем, это были лишь догадки Первея, основанные на внутренних ощущениях, исходящих из области желудка, так как видеть море из трюма галеры оказалось невозможно. Сотня каторжников, прикованных к скамьям — по паре на одно весло — стонала и кряхтела, и точно так же стонал и кряхтел весь корабль. Счастье ещё, что дул свирепый норд-ост, и корабль шёл под парусом, как птица, так что в услугах гребцов пока не было нужды. Рыцарь молился в душе, чтобы ветер не переменился на западный, и похоже, молился об этом не он один.

Всё прошло, как и предсказывал Голос. После обеда отобранным каторжникам выдали деревянные башмаки, набитые ветошью — неслыханная роскошь! — выгнали наружу и построили в колонну, и скованные длинной цепью узники двинулись в путь, сопровождаемые щёлканьем бичей конных стражников. Ночевали каторжники в каком-то длинном крепком сарае, при свете факелов и под неусыпным надзором многочисленной стражи, так что попыток побега или бунта не было. На рассвете кандальников опять покормили какой-то бурдой, и вновь погнали по грязной, ослизлой дороге. Дул холодный восточный ветер, промозглая сырость пробирала до костей, и грубая полосатая роба из толстой дерюги казалась сшитой из рыбьей кожи. А к вечеру второго дня впереди показались очертания Мальмё.

Уже в темноте каторжников загнали в какой-то подвал, добротный, каменный, с железными решётками на окнах-отдушинах и окованными железом дверями. И только утром, когда рассвело, их погнали в порт, где на свинцовой воде уже ожидала длинная узкая галера. На пирсе у них отобрали башмаки — зачем башмаки гребцам? — и стали заводить в трюм, снимая с длинной цепи попарно, как рыбу с кукана. Внутри галеры уже глухо звенело железо — гребцов приковывали к скамьям.

Потом был короткий переход через узкий пролив до Копенхавна, где на галеру погрузили припасы и грузы, и наконец, уже ближе к вечеру, на палубу взошёл посол со свитой — но обо всём этом кандальники, запертые в тесноте трюма, могли догадываться лишь по звукам, доносящимся с палубы. Застучал барабан, гребцы налегли на вёсла, и судно двинулось в путь.

Галера шла на вёслах целые сутки, гребли поодиночке, меняясь каждые два часа. Как только миновали мыс Гренен, команда подняла парус, и барабан умолк. Вовремя — непривычный к таким упражнениям рыцарь уже опасался сорвать спину. Гребцы повалились на скамьи и друг на друга, и некоторое время блаженно отдыхали, не обращая внимания на вонь и духоту в тесном промозглом трюме, освещаемом только через две вентиляционные решётки да масляным фонарём надсмотрщика, заросшего бородой по самые глаза зверовидного мужика с ручищами толщиной в ногу нормального человека.

Кормили гребцов, к вящему удивлению Первея, вполне неплохо — каша с постным маслом, жирная немецкая сельдь, вода же была лишь на корме, в бочке, и кандальников обносил ею худенький мальчонка-заморыш, неизвестно за какие грехи попавший на каторгу. Что касается естественных надобностей, то эту проблему каждый решал самостоятельно — точнее, просто ходил под себя.

Ветер всё крепчал и крепчал, галеру раскачивало, в закрытые клапанами из тюленьей кожи уключины вёсел то и дело струйками пробивалась вода.

«Родная, отзовись»

«Да, рыцарь»

«Эта галера не разделит судьбу той люгги?»

Молчание. Долгая, долгая пауза.

«Нет, мой милый. Нет. Потому что это было бы несправедливо»

* * *

Сон никак не шёл. Рядом вовсю храпел напарник, с которым Первею выпало ворочать одно весло, и спать «валетом» на этой тесной скамье. Плюс страшная промозглая вонь, наполнявшая трюм. Как люди могут жить в таких условиях месяцами, годами? Обычно на галеры судья посылает кого на семь, кого на десять лет, но десять лет, наверное, не выдержал ещё никто…

Первей и не заметил, как сон наконец снизошёл к измученному каторжнику.

«Родная, ты где?»

«Здравствуй, мой милый. Я как раз собиралась побеспокоить тебя»

«Получено новое задание?»

«Да нет, хватит с тебя пока и этого. Вот какое дело… Ты должен выучить английский язык, и ещё кельтский»

«Какой-какой?»

«В Ирландии, да и в Шотландии отчасти до сих пор говорят на этом древнем языке»

«Ты не находишь, что условия для занятий языками тут несколько… гм… необычны?»

«Отговорки для лентяев. Учиться можно где угодно и когда угодно. Пусть они дрыхнут, а ты не теряй времени даром»

«Я правильно понял, ты собираешься обучить меня сразу двум языкам за три оставшиеся дня?»

«Дня и ночи. Ты будешь учиться во сне. Не бойся, всё получится!»

* * *

— … Вставайте, крысюки! А ну встать! Шевелись, шевелись, дьявольское отродье!

Свист бича, стоны и проклятья. Первей поднялся со скамьи, где они спали в обнимку с напарником, не дожидаясь удара бича. Напарник, молодой парень, пойманный на воровстве, замешкался и сейчас с шипением и сдавленными проклятиями потирал бок.

Застучал барабан, гребцы налегли на вёсла. Качка уменьшилась, галера явно входила в порт. Всё как по нотам, Голос оказалась права.

«Внимание, рыцарь. Сейчас напрягись. Тебя должен увидеть датский посланник»

«Как это возможно? Я в кандалах, в трюме, а он…»

Короткий смешок.

«А ты пошли наверх надсмотрщика. Этого зверя заморочить — раз плюнуть, у него почти нет мозгов»

«А дальше? Или посланника тоже заморочить?»

«Нет, посланника нельзя, он же должен работать головой, это сразу заметят. Но ты его заинтересуешь чрезвычайно»

«Чем это? Ароматом?»

Короткий смешок.

«Не придуривайся. Ты сообщишь ему очень любопытные сведения»

«Какие?»

«Вот слушай…»

* * *

— Нет, я не могу вас понять, герр Перуэй. Сидеть в холодном, вонючем трюме с этим сбродом и таить ото всех такие сведения. Почему вы не объявились сразу?

— Я не был уверен, что это заинтересует вас, ваше сиятельство.

— Ха! Не были уверены… А вообще-то, как вы оказались в кандалах?

— Как пират-люггер, ваше сиятельство.

— И не могли объяснить?..

— Мне нечего было сказать в своё оправдание, ваше сиятельство. Я действительно попал в пределы Датского королевства на пиратской люгге, у меня просто не было другого выхода. Больше ни одна сволочь не соглашалась выйти из Ревеля в такую погоду.

Посол задумался, побарабанил пальцами по столу.

— Вы отважный человек, герр Перуэй. Возможно, как раз вы-то мне и нужны. Что вы скажете, если я предложу вам службу?

— Я буду счастлив служить вам, ваше сиятельство. Я был бы счастлив вдвойне, если бы мне удалось узнать, в чём будет состоять моя служба.

Посол рассмеялся.

— А вы нахал, герр Перуэй. Впрочем, умному человеку прощается многое. Для начала отвезёте одно письмо в город Глазго — это не так далеко, как раз напротив Эдинбурга, на западном побережье Шотландии. Там отдадите письмо некоему человеку. Пока всё.

— Будет сделано, ваше сиятельство.

Посол позвонил в колокольчик, на зов которого явился разряженный, как петух, лакей.

— Это герр Перуэй, я беру его на службу. Распорядитесь насчёт ванны, обеда и комнаты.

Лакей почтительно поклонился.

* * *

Как, оказывается, мало надо человеку для счастья — тёплая ванна с настоящим куском мыла, вкусный обед и тёплая постель… Правда, предварительно человека надо выдержать как следует в кандалах, в вонючем ледяном трюме.

«Родная, спасибо»

«За что, милый?»

«За всё. Нет, это неправда, что от тебя остался один лишь Голос. Ты женщина до мозга костей»

«В смысле?»

«Ну как же. Настоящая женщина всегда старается как следует помучить любимого, чтобы потом погрузить его в море блаженства»

Шелестящий смех.

«Ну, до блаженства нам с тобой ещё как до луны»

«Нет, ты не представляешь, что такое избавиться от кандалов»

«Кстати, о кандалах. Надо смазать мазью на гусином жире, иначе останутся следы»

«Так быстро? Я и в кандалах-то пробыл семь дней»

«И тем не менее. Сегодня же займись. Кстати, и многое другое тебе понадобится, в том числе деньги. Отпросись и зайди в аптеку, по адресу…»

* * *

— Простите, как я могу увидеть мистера Иоахиммуса Грея?

— Это я и есть, сэр. Чем могу служить?

Старый аптекарь удивительно напоминал землеройку, одетую в халат — маленький, серенький, юркий, и даже нос его непрерывно двигался, точно хоботок землеройки.

— Мне поручено сказать вам два слова — «сапиенти сат»

Первей произнёс латинские слова, изрядно исковеркав, но аптекарю этого хватило.

— Рад помочь. Что нужно?

— Вот… — рыцарь протянул заранее составленный под диктовку Голоса список.

Аптекарь взял список, обнюхал его своим подвижным носом.

— Так… Это есть, и это есть… Ну, это уже совсем несложно… И десять фунтов?

— И десять английских фунтов серебром, — Первей широко улыбнулся.

Аптекарь юркнул куда-то в недра своего заведения, и вскоре вынырнул со свёртком.

— Здесь всё, как в аптеке, сэр.

Первей привычно напрягся, вызывая дрожь… Всё.

— Простите, как я могу увидеть мистера Иоахиммуса Грея?

— Это я и есть, сэр. Чем могу служить?

— Мне нужна мазь от потёртостей, мистер.

Всё верно. Так как Первей не состоял в тайном обществе «вольных каменщиков», то и пользоваться паролем, который сообщил Голос, он не имел никакого права. Теперь аптекарь будет помнить только про мазь. А десять фунтов никак не разорят столь крепкое заведение.

* * *

Мелкий, занудный, холодный дождь моросил в окно, запотевшее изнутри. Сквозь частый переплёт были едва различимы мечущиеся неясные тени — голые ветви деревьев мотались за окном. А в Московии, да и во всех русских землях, наверное, снегу уже навалило по грудь…

Под тёплым стёганым одеялом было тепло, и Первей незаметно провалился в сон.

… Ему снился лес. Глухой, кондовый лес, рыцарь пробирался по нему, перелезая через упавшие стволы, продираясь сквозь густой подлесок, и не было конца этому лесу.

Он уже выбился из сил, когда наконец впереди забрезжил просвет, и вконец измученный рыцарь вышел на берег огромного, спокойного озера, дальний берег которого терялся в предутренней дымке. И только тёмное пятно острова грозно серело над зеркальной гладью воды.

Из тумана родилось движение. Женская фигурка в белом осторожно, будто скользя прямо по воде, приближалась. Вот уже видно лицо. Мама…

«Здравствуй, сынок»

«Мама… Как ты живёшь без меня, мама?»

Грустная, добрая улыбка.

«Я пока не живу, сынок. Не всем дано сразу уйти на новый круг. Но мне здесь спокойно»

«Я рад за тебя, мама»

«Мы не о том говорим, сынок. Ты же собрался туда?» — мама кивнула головой в сторону острова.

«Да»

«Ты знаешь, что ожидает тебя в случае неудачи?»

«Догадываюсь»

«Нет, не догадываешься. Если он захватит твою душу… Ты будешь молить о смерти, и не будет тебе смерти. Во веки веков»

«И всё-таки я пойду, мама. Потому что я люблю её»

Мамина рука гладит волосы на голове Первея, и рыцарь млеет. Как хорошо…

«Я не отговариваю тебя, сынок. Но я молю тебя — будь осторожен. Во всём положись на неё, теперь она… Впрочем, если будет нужно, она сама тебе скажет. И ещё — у тебя скоро появится друг»

«Какой друг?»

«Соратник. Скоро узнаешь»

Мама начинает отступать, словно плывя по воде, фигурка в белом растворяется в тумане…

Громкий стук в окно заставил Первея проснуться. Вместо дождя в стёкла барабанил мелкий, как горох, град. Стук срывал ход мыслей, что-то ускользало от внимания, как кусок мыла в воде.

Рыцарь встал, невольно поджимая пальцы ног, касавшиеся холодного пола, взял со стола кувшин с водой, напился прямо из горлышка. Поставил на место, снова сел на кровать. Что же такое он думал-то…

Неясная мысль в голове у Первея наконец созрела.

«Родная, отзовись»

«Да, мой рыцарь»

«Это ты организуешь все эти видения?»

Пауза.

«Я»

«И встречу с мамой?»

«Тоже я»

«И прежние встречи, те самые…»

«Опять я. Не ругайся, пожалуйста. Я хотела, как лучше»

Первей помолчал, переваривая.

«Не буду. Я люблю тебя, люблю такую, как есть — какой смысл обижаться?»

«Спасибо тебе»

«Однако ты многое можешь, больше, чем я представлял»

Пауза.

«Мне многое позволено, очень многое, взамен того, что у меня отняли. Но поверь, я без всякого сожаления отдала бы все свои нынешние способности за пару рук и пару ног»

«И пару титек»

«Да, мой милый, да. И за пару титек, и чтобы ты мог наконец за них взяться этими своими ладонями…»

«Ловлю на слове. Чтобы потом не жаловалась»

Бесплотный шелестящий смех.

«Ты думаешь, я откажусь?»

«Кто тебя знает. Все женщины — народ непредсказуемый»

* * *

— … Это письмо, герр Перуэй, вы должны отдать в руки некоего Джона О'Нила, но только после того, как он покажет вам вторую половинку вот этого кольца, — посол протянул Первею обломок дешёвого серебряного кольца. — Письмо должно быть в Глазго уже завтра. Справитесь?

— Разумеется, ваше сиятельство, хотя тут всё зависит от коня.

— Коня вам дадут хорошего, не беспокойтесь. У вас нет оружия?

— Пока нет, ваше сиятельство.

— Вам выдадут кинжал и шпагу. Надеюсь, вы владеете ими?

— Да, ваше сиятельство.

«Внимание, родной мой. Сейчас решится вопрос о твоём путешествии в Ирландию»

Вошёл вчерашний лакей, держа на подносе письмо. Посол взял письмо, удовлетворённо кивнул, отпуская слугу, распечатал его, повернув к свету. Удовлетворение на лице посла сменилось выражением крайней досады.

— Чёрт… Вот что, герр Перуэй. Вам придётся проехаться чуть дальше Глазго. Как вы относитесь к морским прогулкам?

— Как к неизбежному злу, ваше сиятельство.

Посол хохотнул.

— Вам придётся отправиться в Ирландию. Этот О'Нил лежит в горячке, и в ближайшее время выйти в море не сможет. Вам придётся разыскать в Ирландии некоего мистера Клеймора. Где, я не знаю, ибо он имеет привычку прятаться в горах. Вам по силам такая задача?

— Безусловно, ваше сиятельство. При наличии денег это вообще не проблема.

Посланник снова хохотнул.

— Разумеется, деньги у вас будут. Не очень много, но…

Он покопался в шкатулке, извлек несколько тугих пергаметных свитков, перетянутых медными кольцами.

— Возьмите вот это. Первая грамота гласит, что вы английский дворянин, бежавший от преследований Йорков и ныне находящийся на службе короля Джакоба. Вторая, что вы подданный датской короны. Ну и третья, что вы просто мелкий джентри из разорённой гражданской войной страны, каковой ныне является Англия. Какую грамоту, где и когда предъявить, решайте сами.

Датчанин откинулся на спинку кресла.

— Значит, так. Ответ доставите мне сразу же. Отправляйтесь в путь немедленно, герр Перуэй, и да хранит вас Бог.

* * *

«Здравствуй, родной мой»

«Привет, Родная»

«Тебе придётся задержаться до вечера»

«Почему?»

«Сколько тебе дал на расходы датский посол?»

«Пятнадцать фунтов. И есть ещё десять от того аптекаря»

«Ну вот видишь. Тебе может потребоваться гораздо больше»

Первея уже разбирал смех.

«Кому мы предложим пуговицу на этот раз?»

Короткий смешок.

«Это было бы отлично. Но на сей раз не выйдет. Ты хорошо изучил тот фокус — «лишний груз»?»

«Не очень» — Первей не понимал, куда она клонит.

«Тебе придётся постараться, мой милый. И купи двух крепких мулов»

«Зачем столько?»

«А как ты увезёшь три тысячи экю?»

Рыцарь открыл рот.

«Сколько-сколько?»

«Три тысячи. Их сегодня должен привезти в Эдинбург некий французский маркиз. Слушай, что надо делать…»

* * *

Вот интересно, отчего все европейские города так похожи, подумал Первей. Народы разные, а манера одна. Немцы и немцы. Центральные улицы ещё туда-сюда, а вот такие проулки… Дома стоят вплотную друг к другу, образуя две неровные стены каменного ущелья, дно которого выстелено булыжниками. Более того, вторые этажи этих строений нависали над первыми на добрый ярд, а третьи над вторыми, так что кое-где соседи из окон напротив могли при желании дотянуться и пожать друг другу руки. Осталось достроить ещё один этаж, и улица превратится в туннель, длинную узкую пещеру… Да, тут и подвалы, и чердаки заселены разнообразным бедным людом. Рыцарь даже поёжился — жить под черепицей, зимой, или того хуже — в тёмной вонючей норе, куда не проникает солнечный свет, ежедневно наблюдая в маленьком окошке грязные башмаки… Нет, русские города не в пример лучше. Да, улицы мощены деревом, а то и вовсе не мощены, да, местами лужи и грязь, но даже самая нищая избушка стоит наособицу, и есть пусть маленький, но СВОЙ дворик, грядка луку, банька… Господи, да как они тут ещё живы, в таком-то климате и без бань?

Первей стоял в переулке, закутанный в тёмный плащ, привалившись к стене — так била дрожь. Мимо пробежала какая-то девушка, то ли служанка, то ли дочка какого-нибудь шорника — торопилась домой по случаю позднего времени. Ну скоро ли появится мессир французский посол, нервы, они ж не железные, и стемнеет вот-вот…

Где-то наверху стукнуло окно, и на булыжную мостовую с шумом обрушился щедрый поток помоев. Рыцарь усмехнулся. Да, тут выплёскивать помои в окна почитается делом обычным, притом никого не волнует, есть ли внизу прохожие. Хорошо, что он стоит у стены…

Наконец-то вдали послышался цокот копыт, и в переулок вкатилась карета, в сопровождении всадников. Ну, помолясь…

Первей сосредоточился, дрожь сменилась знакомым чувством, вроде как холодком… А то рыцарь уже начал опасаться, что ничего не получится, после долгого ожидания.

Карета француза, запряжённая четвёркой коней, уже почти проехала мимо, когда кони вдруг дико заржали, лягаясь и вскидываясь, и рванули карету вбок. Тяжёлый экипаж с хрустом и грохотом повалился в канаву. Кони верховой стражи, сопровождавшей карету, тоже взбунтовались было, но всадникам удалось их быстро успокоить.

Из кареты выбрались двое, началась перебранка, один из пассажиров размахнулся и влепил плюху кучеру — тот только съёжился. Второй раздражённо что-то приказывал стражникам и двум лакеям, сидевшим на запятках кареты. О чем шла речь, Первей не понял, он не понимал по-французски ни слова. Должно быть, это и есть маркиз, подумал рыцарь.

«Не отвлекайся»

Первей снова сосредоточился. Между тем возле кареты поднялась суета, кто-то бестолково стегал коней, кто-то толкал карету. Рыцарь уже почувствовал в теле знакомую дрожь… Всё.

Маркиз что-то раздражённо проорал, и все дружно кинулись разгружать карету. Гора вещей росла и росла, и рыцарь мельком удивился — где там помещался сам маркиз, ей-богу… Наконец экипаж разгрузили, трое поддели карету длинной оглоблей — уф! В освобождённую колымагу вновь полетели выгруженные ранее вещи…

Первей вновь сосредоточился, сквозь знакомую дрожь чувствуя подступающую слабость и тошноту — слишком много магии на сегодня… Всё.

Всадники вскочили в сёдла, кучер хлестнул коней, и карета с грохотом укатила. Возле самой канавы остался только сиротливый, всеми забытый и никому не нужный сундук с деньгами.

«Быстрее, рыцарь. Делай «раззяву», тут полно посторонних глаз»

Тошнота уже подступала к горлу, дрожь сотрясала тело, но Первей таки справился. Знакомый холодок… Всё.

«Ты молодец. Ты даже не представляешь, какой ты молодец, милый. Всё, грузи монеты»

Крышка сундука отвалилась со скрипом. Внутри были плотно уложены шёлковые мешочки, туго и аппетитно набитые. Очень мило, кстати, Первей уже опасался, что монеты будут лежать россыпью. Рыцарь подвёл мулов и начал деловито набивать седельные сумы этими самыми мешочками.

«Надо прикупить ещё мулов, вот что»

«Зачем?»

«Ну как зачем? Тут где-то недалеко хранится казна Шотландского королевства. Ты мне поможешь, Родная? А потом можно будет наведаться в Лондон…»

Короткий смешок.

«Не придуривайся. Теперь твоя задача — унести ноги, и быстро. Ты здорово их всех заморочил, и недостачу обнаружат не сейчас, но когда обнаружат, тут начнётся такое… В общем, завтра ты должен быть в Глазго. Тебе придётся сегодня ехать ночью, мой милый. Между прочим, дороги Шотландии кишат разбойниками, а у тебя даже нет меча, только шпага. И маны совсем не осталось»

«Зато у меня есть Голос Свыше. Есть ты, Родная. Мы объедем всех разбойников Шотландии стороной, правда?»

Короткий шелестящий смешок.

«Ты становишься мудрым, мой рыцарь. Ещё недавно ты попробовал бы их всех перебить»

«Ну вот ещё. Почему я должен делать работу за шотландского короля? Мне за это не платят…»

* * *

Топот копыт разносился далеко в ночной тишине, скрадываемый лишь невнятным посвистом ветра в раскидистых придорожных вётлах. Лохматые шары омелы приобрели неприятное сходство с отрубленными головами, кои, согласно здешним обычаям, водружали на колья у дорог в назидание обитателям королевства. Первей криво усмехнулся — опять ночь… И опять дорога.

«Мне порой начинает казаться, что вся жизнь моя вот такая дорога в ночи. Выйду ли я когда-нибудь к свету?»

«Да вы философ, герр Перуэй»

«Отнюдь. Просто я человек, а людям свойственно уставать»

«Потерпи, родной. Иной дороги у нас нет»

«Ты всегда умеешь утешить»

Маленький караван двигался довольно бодрой рысью — ну что такое три тысячи экю для двух крепких мулов? Вот только вопрос, как долго животные смогут держать такой ход. Если же перейти на шаг, то от идеи добраться в Глазго хотя бы к полудню придётся отказаться.

«Нельзя сбавлять ход. Во дворе французского посольства паника, мессир маркиз хватился потери немного раньше, чем я ожидала. Сейчас он отправится ко двору их величества, и поскольку интересы шотландской короны и Франции в данном случае полностью совпадают, где-то через полтора часа гонцы поскачут во всех направлениях. Заставы тут стоят часто, поэтому коней жалеть никто не станет. Ещё через три часа с мелочью весть на перекладных достигнет Глазго, и ещё через четверть часа ни один подозрительный корабль из порта не выйдет. И ни один пассажир не взойдёт на борт без досмотра. Итого у тебя на всё есть от силы пять часов»

Первей покрутил головой — суровое испытание для животных…

«Внимание! На тех холмах разбойничья засада. Сверни на эту тропку»

Рыцарь вздохнул, поворачивая мула на малозаметную тропинку меж придорожных кустов. Разумеется, с Голосом Свыше за плечами можно и не опасаться каких-то разбойников — их можно просто объехать стороной. Только вот извилистые тропки вместо торной дороги отнюдь не способствуют ускорению путешествия.

«Надо было взять лук, кроме этой паршивой шпажонки»

«Во-первых, это довольно вызывающе, а во-вторых, когда было?»

И в этот момент где-то на холмах звонко заржала лошадь. Мул, на котором сидел Первей, вскинул голову и громко заржал в ответ.

«Тупая скотина!»

«Они совещаются… Они едут сюда, эти разбойники! Одиннадцать голов!»

«Ну, помогай Бог!»

Первей пришпорил мула, и тот, заржав вторично, пошёл крупной, удивительно тряской рысью. О том, что лошади умеют скакать галопом это животное, по всей видимости, не подозревало.

«Бесполезно. Они разделились, и шестеро едут тебе наперерез»

Рыцарь пожевал губу. Конечно, будь с ним верный Гнедко, он бы просто спрятался в густом вереске, предоставив разбойничкам решать — лазать всю ночь по кустам, вернуться на исходную позицию у большой дороги либо вообще идти спать. Однако эта скотина, скорее всего, выдаст его без зазрения совести… если такое понятие вообще применимо к животным.

«Как ни крути, придётся делать «великую битву», Родная»

«А мана? У тебя совсем не осталось!»

«Осталось или нет, а делать придётся. Отмахнуться от такой шайки этой пырялкой у меня не получится»

Первей спешился, привязал мулов к ближайшему деревцу, торчавшему возле самой тропы, и отошёл в сторону, выбирая место. Надо сесть поудобнее и сосредоточиться… Как можно удобнее сесть и крепко, очень крепко сосредоточиться… Если фокус не удастся… нет, он обязан получиться сегодня!

А из-за поворота тропы уже выскакивали на приземистых лошадёнках ночные разбойники. Надо же, зажиточная шайка попалась, все верхоконные…

Вторая группа головорезов опоздала не более чем на минуту. Разбойнички сгрудились возле привязанных мулов, озираясь — что за неожиданный подарок судьбы? Один из них, очевидно, главный, полез в мешки…

— Деньги!!!

И в этот момент у Исполнителя наконец получилось. По телу прошла волна дрожи, и сквозь подступающую слабость и тошноту — лёгкий холодок.

— Это мои деньги!!!

Вероятно, разбойники не столь хорошо видели в темноте, чтобы различать своих и чужих, поэтому просто рубили, кололи и резали всё, что шевелится. Главарь размахивал укороченной алебардой, разя направо и налево, и, вероятно, одолел бы всех, но в ночной тьме упустил замах кистеня. По железной каске лязгнул удар, и шайка лишилась своего предводителя. Бой быстро стихал, и вот уже только двое душегубов катались по земле, хрипя. Наконец один дёрнулся последний раз и затих.

«Ну вот… Так и знал, придётся самому доделывать. Хоть бы раз порешили друг друга вчистую!»

Первей вытащил из ножен шпагу и вышел из укрытия. А тошнит-то как, да и слабость в теле… Откат от непосильной магии, обычно так и бывает.

— Эй, малый! — окликнул он уцелевшего душегуба по-английски. — Это мои мулы.

Вместо ответа убивец, тяжко дыша, двинулся на него, помахивая кистенём.

Это только неопытный юнец дворянского происхождения, упоённый успехами в фехтовальном зале, может свысока глядеть на кистень — оружие грязных головорезов, куда ему против благородной шпаги! Первей хорошо знал, как легко лишиться даже очень неплохого клинка после удачного удара железной шипастой гирьки на цепи, и как непросто уйти от удара «подлого орудия убийства».

Время будто растянулось, движения противника стали тягучими, как смола. Рыцарь успел погрузить клинок в брюхо головореза дюймов на шесть, и ещё покатиться по земле, уйдя тем от свистящего страшного удара. По инерции разбойник мотнулся вперёд и упал, насаживаясь на оставленную в животе шпагу, как медведь на рогатину охотника. Глухо мыча, он попытался встать, потянул из себя неудобную сталь, мягко повалился набок и затих.

Сплюнув вязкую слюну, Первей подошёл к убитому, осторожно извлёк из ещё горячего тела оружие, сел на какой-то бугорок и принялся на ощупь рвать траву, обтирая липкий от крови клинок.

«Зарекусь колдовать перед боем, ей-ей…»

Шелестящий бесплотный плач.

«Родная?»

«Да сколько же можно… сколько можно танцевать на лезвии?! Я же люблю, люблю тебя!»

Первей неловко улыбнулся.

«Ну вот мне и легче. Правда, правда. Не плачь»

«Сзади!!!»

Рыцарь кубарем перекатился через себя, уходя от очередного удара судьбы, и сталь со скрежетом прошлась по камню.

— Уммм… Это мои деньги… — главарь, получивший только что по башке, пошатываясь, заносил секиру для нового удара. Очевидно, круглая каска наёмника-кнехта в сочетании с природной крепостью головной кости уберегли разбойника от преждевременной кончины. Ненадолго.

— Да что ж такое-то, Господи! — разозлился Первей, тыкая в могучего мужлана шпагой, точно домохозяйка кочергой в свинью, нагло проникшую на кухню. — Ведь только что шпагу почистил!

* * *

Копыта мулов скользили по мокрой каменной осыпи, скрежеща подковами. Наверное, тут пробираются только козы, да и то с трудом, подумал Первей, ведя в поводу свой маленький караван.

«Третья шайка на таком коротком пути. Совсем не следит за порядком местный король»

«Король Джакоб ещё слишком юн, и потом, у него сейчас хватает других забот. У тебя тоже»

Рыцарь мрачно сплюнул. Голос Свыше, как всегда, была права. Не стоит брать на ум проблемы короля, со своими бы дай Бог разобраться. Все эти обходные маневры вкупе с ночным сражением окончательно сбили темп, теперь нечего и думать о том, чтобы успеть в Глазго раньше королевского гонца… Что делать?

«Родная, придумала бы чего-нибудь… Ты же у меня такая умная»

Долгая пауза.

«Маны у тебя не хватит сейчас даже на «натянутую верёвку». Зато верёвка и в самом деле имеется»

«У меня есть не только верёвка, но и мыло» — Первей изо всех сил тянул животное сквозь узкую каменную щель. — «Полный джентльменский набор, как говорят в здешних краях»

Короткий бесплотный смешок.

«Не придуривайся. Всё, что тебе нужно сделать — перехватить гонца»

Рыцарь даже остановился, как вкопанный.

«А где ж ты была раньше, родная моя?»

«Всегда с тобой, мой милый. Просто раньше была возможность этого избежать»

Первей хмыкнул.

«Я полагал, королевские гонцы не путешествуют в одиночку. Тем более в местах, где разбойники обитают под каждым кустом»

«Верно, его сопровождают шестнадцать всадников»

«Пустяк, правда? Особенно если не использовать магию… Мне кажется, ты перебираешь варианты моего самоубийства, Родная. Верёвка и мыло, это грубо и низко, а вот пасть в битве — вполне благородно»

Бесплотный вздох.

«Нет, мой милый. Я ищу пути к твоему спасению. И никакой битвы на этот раз быть не должно. Это тебе не разбойники, лишённые благодати за дела свои»

Ну, этого она могла бы и не упоминать. Первей не зря работал Исполнителем, и уже вполне отчётливо представлял себе все эти дела. Любой душегуб лишён высшей защиты, данной ему при рождении, и оборвать его жизнь — отнюдь не преступление, а скорее благодеяние. Примерно как вытащить из питейного заведения гуляку, покуда он не пропился до грошика, и самого себя не продал вербовщикам в солдаты. И совсем другое — эскорт королевского гонца. Вряд ли он состоит из ангелов, однако долг Исполнителя за убийство вырастет чрезвычайно, и вполне можно начать дорогу сначала… нет, только не это! Не говоря уже о том, что ребята могут его просто-напросто прикончить.

Между тем тропа спустилась наконец с каменной осыпи. Впереди неясно проступила тёмная река среди чуть более светлых берегов — разъезженная дорога Эдинбург-Глазго.

«Магия нам ни к чему» — вновь звучит в голове бесплотный голос. — «Обойдёмся простеньким фокусом. В конце концов, фокусы — азбука магии, разве нет?»

«Разве да. Прости, я плохо соображаю нынче, устал чего-то… Что нужно делать?»

«Видишь вон те кусты у самой дороги?..»

* * *

Огни приближались, и всё отчётливей доносился топот копыт — кони шли галопом. Всадники скакали, держа в руках факелы. Да, жаль, что господин датский посланник не выделил своему гонцу столь же представительного конвоя, подумал Первей. Можно было бы ехать открыто и гордо, и все разбойнички загодя разбегались бы от большой дороги, прячась по кустам — эта дичь не по зубам…

Кавалькада промчалась было мимо, разбрызгивая грязь из луж, щедро усеивавших дорогу, но вдруг один из коней споткнулся и со всего маху грянулся оземь, дико заржав. Всадник, вылетев из седла, вломился в придорожные кусты, точно гранитный валун, выпущенный из требушета.

— Осторожнее, мессир! Так и убиться недолго!

Первей уже споро и незаметно откинул за куст верёвку, петлёй уложенную на дорогу, и сейчас принимал горячее участие в судьбе так неудачно рухнувшего королевского гонца. На всё про всё у него было несколько секунд — их уже окружали конвойные с факелами в руках.

— Кто вы такой, чёрт побери?!

Рыцарь принял соответствующую осанку.

— Позвольте представиться — эрл Свенссен, состоящий при особе господина датского посланника!

Документ, предъявленный Первеем, произвёл некоторое впечатление, но до конца сомнения шотландцев не развеял.

— Но как вы здесь оказались, сэр?! Ночью, в таком месте…

— Вот именно — ночью и в таком месте… — зло произнёс Первей. — Вообще-то мы выехали ещё до полудня, и в любом случае к вечеру я рассчитывал быть в Глазго. Откуда мне было знать, что эта скотина — я имею в виду благоприобретённого мной мула — способна передвигаться со скоростью старого осла, ведомого на бойню! Естественно, мои спутники покинули меня, и мне не в чем их упрекнуть — каждый должен думать, отправляясь в путь… Искать в темноте таверну я не стал, поскольку не был уверен, что отличу добропорядочное заведение от логова разбойников. Вдобавок это животное споткнулось на том же самом месте, где и ваш конь, сэр, и уже было ясно, что даже если удастся избежать встречи с разбойниками, то уж ноги мой мул в темноте переломает наверняка. Оставалось заночевать здесь, дабы утром продолжить свой путь, и лучше всего с каким-нибудь торговым караваном, иначе это животное опять начнёт отставать.

Шотландцы уже разглядывали ворох вереска и скомканный плащ, явные признаки импровизированного ночлега. На лицах проступало некое подобие сочувствия — очевидно, каждый из ребят примерял ситуацию к себе лично. Ясно было даже, отчего бедолага не стал разводить костёр — всё из-за тех же разбойников…

— Сэр, Огли упал удачно, рёбра и ноги целы, — доложил молодой кавалер. Королевский гонец встряхнулся, потёр бока.

— Сожалею, сэр, но мы ничем не сможем сейчас вам помочь. Мы спешим.

— Никаких проблем, мессир! — поднял ладони Первей. — К тому же до утра осталось совсем немного.

Когда кавалькада удалилась, оставив незадачливого путешественника прозябать во тьме, Первей достал из-за пазухи свиток с печатью на шнурке. Печать надёжно хранила тайну, к тому же в темноте невозможно было разобрать ни единой буквы, однако он не сомневался — это тот самый документ. Не зря господин гонец сразу схватился за него, едва угасли искры из глаз, вызванные падением.

Рыцарь тяжко вздохнул, покатал на ладони грамоту и бросил её под куст. Утеря королевского указа — конец для карьеры гонца… Зато теперь можно не спешить.

«Не расслабляйся, родной мой. В путь!»

* * *

Мелкий занудный дождь не падал, а скорее висел в пропитанном влагой воздухе, и, по мнению Первея, правильно делал — куда ещё воды-то добавлять здешней раскисшей земле? Капли стекали по коже плаща, срывались к края капюшона… брр, до чего мерзкая погода…

«Ты несправедлив. В Московии ты вряд ли смог бы заночевать сейчас, зимой на свежем воздухе без огня. В сугробе…»

Серые стены будто проявились из водяной мути. Ну наконец-то…

«Ты в состоянии сделать две «раззявы»?»

Первей прислушался к себе. Разумеется, кое-какие силёнки к нему вернулись, однако на двойное колдовство могло и не хватить. Опять будет тошнить, и всё внутри дрожать, как с тяжкого похмелья… Вот если бы хоть немного посидеть на солнышке, подставив кожу горячим лучам… да где его взять, солнышко?

«Я сделаю»

«Так делай уже!»

Стража на городских воротах тщательно проверяла все повозки и даже вьюки. Странно… Королевский указ валяется в придорожных кустах…

«Это обычная здешняя практика, ничего личного. Если бы тот указ достиг цели, ощупывали бы даже карманы»

Рыцарь сосредоточился, вызывая знакомые ощущения. Готово.

Стражник рассеянно похлопал по суме с деньгами, однако лишних вопросов задавать не стал, просто кивнул — проезжайте…

«Теперь в порт, притом быстро. Скандал уже набирает обороты. Но пока королевского указа нет, нет и оснований для запрета на выход судов в море»

Мимо проскакала кавалькада, но Первей даже не обернулся, тем более не стал окликать своих ночных знакомцев. Возможно, у ребят хорошая память, и плотная бумага не так уж сильно раскисла под этим нудным дождём…

«Во всяком случае, свинцовая печать неоспоримо докажет, что это в самом деле был королевский указ» — бесплотный смешок, — «и в нём даже что-то было написано»

Впереди уже маячили портовые ворота, и стража на них была, пожалуй, даже представительнее, чем на въезде в сам Глазго.

«Последнее усилие, мой милый. Дальше пусть работают деньги»

* * *

Судов в порту оказалось не так уж много, дюжины три, если не считать утлых рыбацких лодок, пригодных всё больше для прибрежного промысла в относительно спокойных водах Ферт-оф-Клайда. Первей оглядел несколько наиболее устойчивых, на его взгляд, и хмыкнул — вряд ли любая из этих посудин могла совершить переход через открытое море, неся на борту двух мулов.

«Как ни крути, Родная, придётся искать крупный корабль, идущий в Ирландию»

Короткий смешок.

«Ну-ну»

— …Нет, сэр, мы идём только до Аррана, — грузный бородач, стоявший на мостике сильно осевшего в воду пузатого нефа, отрицательно покачал головой. — И вообще, вряд ли кто-то без крайней нужды решится сейчас выйти в открытое море. Разве что мистер Генри на своей «Касатке», но он ещё на рассвете ушёл в Ливерпуль. Да, вон ещё мистер Грэхем собирался отчалить до обеда, спросите его… Эй, Грэм! Далеко ли собрался?

— В Лох-Файн идём, — донеслось с соседнего судна, небольшой аккуратной когги явно немецкой постройки, — а что?

— А не рискнёте ли пройтись в Дублин, мистер? — подал голос Первей. — Я бы доплатил!

Капитан когги, светловолосый крепыш, окинул взглядом потенциального пассажира.

— Нет, сэр, к сожалению, не могу. У меня фрахт, надо доставить грузы вовремя. Подождите до завтра, может…

— Благодарю вас, мистер! — не дослушал рыцарь.

«Ну и что будем делать, Родная?»

Короткий бесплотный смешок.

«Этот вопрос надо было задать сначала, мой милый. Не пришлось бы тыкаться вслепую и светиться на пристани. Видишь вон ту венецианскую галеру? Её капитан отчаянно нуждается в деньгах, как я понимаю»

Первей окинул взглядом порт — действительно, у крайнего причала дремала галера явно венецианской постройки, длинное хищное тело корабля будто выжидало момент для броска.

«Вот не лежит у меня душа к галерам, слушай»

«Что делать, придётся потерпеть… Да не стой уже, двигайся! Или ты ждёшь, когда выход из порта всё же закроют? Учти, господин гонец уже обшарил там все кусты и к вящей радости обнаружил пропажу. Королевский указ, даже сильно подмоченный, остаётся королевским указом»

На палубе галеры сидел в шезлонге под тентом человек, пёстро разряженный в шелка, поверх которых была напялена медвежья шуба. Несколько матросов лениво возились у носовой лебёдки, человек в шезлонге мрачно смотрел на серое небо, с которого не переставал сыпать мелкий, как пыль, дождь.

— Простите, мистер, кто капитан этого корабля?

Мужчина в шубе перевёл взгляд на рыцаря, стоящего у самых сходен.

— Это я, сэр.

— Мне нужно в Дублин. Возьмёте?

Капитан галеры ещё раз окинул взглядом Первея и двух мулов.

— Каков же будет ваш груз, сэр?

— Только я сам и эти вот благородные животные, — улыбнулся рыцарь.

Капитан хмыкнул.

— У меня не челнок на речной переправе, к вашему сведению. Это будет дорого стоить, сэр. Очень дорого.

— Сколько именно?

Венецианец назвал сумму.

«Родная, ты слышала? Ему надо подаваться в люггеры»

«Эта галера отличается от той пиратской люгги только размерами. Отвечай уже!»

— Хорошо, мистер, я согласен.

Лицо капитана утратило наконец мрачно-брезгливое выражение.

— Другой разговор, сэр! Люблю щедрых клиентов. Как я понял, вам желательно отправиться в путь немедленно, не попрощавшись даже с полицейским комиссаром? — в чёрной бороде сверкнула обезоруживающе белоснежная улыбка.

— Именно так, мистер, — улыбнулся в ответ рыцарь.

— Меня зовут дон Ансельмо, сэр, к вашим услугам. Прошу на борт!

* * *

Первей стоял на палубе, глядя, как съёживаются, скрываются в серой дождливой мороси уже неразличимые отсюда угрюмые каменные строения Глазго, россыпь жалких рыбацких хижин на берегу… Вёсла венецианской галеры вспенивали волны, где-то под палубным настилом глухо бил барабан, задавая ритм гребцам. Первей поморщился — слишком свежи были воспоминания.

— Сэр рыцарь не любит моря? — капитан галеры встал рядом, опершись о резной фальшборт.

— Сказать откровенно, господин капитан, я не люблю зимних плаваний.

— Да, зимой в этих местах море сурово. Сказать по-правде, если бы не неуёмная жадность хозяина, мы давно уже были бы в Венеции. Летом мы привозили сюда негров, закупленных аж в Египте. В самом конце августа, когда я уже собирался отчалить домой, хозяин схватил выгодный фрахт — по крайней мере, ему тогда так казалось. Потом ещё. Ну а в ноябре идти через Бискайский залив может позволить себе только явный самоубийца. И вот я вынужден болтаться тут, между островами, хватаясь за любое предложение, лишь бы продержаться до весны. Боюсь, эта орава сожрёт галеру вместе с оснасткой уже в марте-апреле, сэр рыцарь. И продать их нельзя, вот беда — здешние законы не позволяют продавать белых христиан.

Первей молчал, катая желваки.

«Родная, ты слышишь?»

«Слышу»

«Неужели мне придётся терпеть эту мразь до самого Дублина?»

«Нет, рыцарь. Ты должен сойти в Белфасте»

«Почему? Мы собирались в Дублин, оттуда же ближе»

Пауза.

«Потому что в Дублин это судно не придёт»

Капитан уже орал что-то по-итальянски, размахивая руками. На мачту поползло, надуваясь, косое полотнище паруса. Свежий норд-ост подхватил галеру, волны с шипением расступались перед носом. Умолк барабан — гребцам выпало жалкое счастье отдохнуть.

Перед смертью.

— Дон Ансельмо, могу я слегка изменить наш маршрут?

— То есть? — откликнулся капитан настороженно.

— Я передумал идти в Дублин. Мне надо в Белфаст.

Дон Ансельмо подумал.

— Непременно в Белфаст? Или вас устроит пологий берег близ города?

— Пологий берег устроит меня ещё более.

Дон Ансельмо сверкнул белыми крепкими зубами.

— Я так и понял, сэр рыцарь.

* * *

— Ну, мы вроде как в расчёте?

— Всё верно, сэр рыцарь. Удачи вам в ваших тёмных делах.

— Почему тёмных?

Капитан галеры сверкнул зубами, очень белыми в чёрной бороде.

— Это вижу только я, не беспокойтесь. Если же вы станете утверждать, что явились сюда на богомолье, я рассмеюсь вам в лицо. И как ещё объяснить, что вы вдруг передумали плыть в Дублин?

Капитан повернулся и пошёл к трапу, бережно пряча тяжёлый шёлковый мешочек, полученный от Первея, в карман мехового камзола.

— Послушайте, капитан, — неожиданно для себя самого окликнул Первей. — Как вы думаете, нужны ли покойнику деньги?

Капитан обернулся, улыбнулся ещё шире, сверкая крепкими зубами.

— Всё зависит от суммы, сэр.

Матросы уже убирали сходни, галера отчаливала, тяжко взмахивая вёслами, словно гигантский жук-плавунец.

«Родная, скажи честно — вот сейчас я исполнил очередной Приговор?»

Пауза.

«Да, рыцарь. Если бы ты не сошел здесь, они дошли бы до Дублина. А так… Груза нет, капитан решил вернуться в Глазго. Шторм будет к ночи, он застанет их как раз в открытом море. Завтрашний рассвет никто из них не увидит»

Вдали показались несколько всадников, спешащих к месту высадки маленького каравана.

«Внимание, это английский полицейский комиссар. Тебе следует сделать «раззяву»»

Рыцарь вздохнул, усаживаясь поудобнее на плоский прибрежный валун. По телу пробежала знакомая дрожь…

* * *

Копыта коня и обоих мулов то стучали по каменным плитам, то шуршали по щебню осыпей, то чавкали по мху, пропитанному водой, как губка. Интересно, у них и летом тут такая сырость?

Белфаст, оказавшийся совсем уже безысходной дырой, скопищем грязных лачуг, между которыми кое-где бродили худые горбатые свиньи, остался позади. Первей не стал даже останавливаться в городишке, чтобы пополнить запас продовольствия — у него самого имелся в запасе кусок сыра, годный на то, чтобы заменить обед, а животным вполне можно было перебиться придорожной травой, которую даже в феврале не тронул мороз.

Тучи, весь день сыпавшие мелким, занудным дождём, внезапно разошлись, и одновременно с этим рыцарь выехал на вершину холма. Первей от неожиданности даже зажмурил глаза, привыкшие за последние дни к сумрачной серости окружающего мира.

Перед ним лежала гигантская овальная чаша, с неровными краями, зато до краёв наполненная жидким червонным золотом, сверкающая и переливающаяся под лучами закатного солнца.

«Родная, какая красота!»

«Это великое ирландское озеро Лох-Ней, первая цель нашего путешествия. Здесь неподалёку живёт один старик, не позабывший ни языка своих предков, ни многого другого. Он укажет нам путь, если… если мы сумеем убедить его. Поехали!»

«Погоди… Погоди, дай досмотреть!»

Солнце уже скрылось за горизонтом, и чаша жидкого золота на глазах остывала, наливалась кровью.

«Всё верно. Эта страна просто пропитана кровью»

А кровь в гигантской чаше уже вновь светлела, превращаясь в золото, всё более светлеющее, как будто невидимый прощелыга-фальшивомонетчик подмешивал в сплав всё больше и больше серебра.

«Как его зовут?»

«В детстве его окрестили Мэлором, но он любит, когда знающие люди зовут его Круах»

«Круах… Имечко не христианское»

Короткий смешок.

«Эта земля существовала задолго до того, как появился Христос»

Небо бледнело, и вконец потерявший совесть фальшивомонетчик начал добавлять в чашу уже откровенный свинец. Рыцарь вздохнул, трогая коня с места. Такую красоту испортили…

«Ты не понял, что с тобой произошло?»

«Понял. Мне опять сделали послабление режима»

Короткий смешок.

«Какой ты умный!»

«С кем поведёшься. Ну где наконец этот твой дед?»

* * *

Круглый очаг, обложенный плотно пригнанными гранитными глыбами, занимал середину комнаты. Хворост в очаге дымил и трещал, и если бы не кованый железный колпак, соединённый с дымоходом, в этом доме уже вполне можно было бы коптить рыбу. В клубах дыма прятался котелок, где бурлила какая-то похлёбка, и молодой парень мешал её длинной ложкой, то и дело пробуя на вкус. Чуть поодаль на ворохе камыша, покрытого овчинной шкурой, восседал старик, одетый донельзя бедно — козья безрукавка, грубые холщовые штаны и рубаха, верёвочные сандалии поверх вязаных из овечьей шерсти носков.

— Я понял тебя, рыцарь, — старик говорил по-кельтски. — Значит, тебе нужен Клеймор…

Дед надолго задумался, прикрыв глаза сморщенными веками, и угадать что-либо на этом лице и в этих глазах было невозможно.

Клеймор… Погоди-ка. Именно так зовут того человека, которому рыцарь должен отдать письмо. Совпадение?

— Ты просишь очень многое, рыцарь. Ты даже не представляешь, как много ты просишь. Этот меч есть древняя защита нашего народа. Если она пропадёт… Нам и так сейчас туго.

— Я не прошу эту вещь навсегда, только на время. Когда я выполню то, что предначертано, она вернётся сюда, целой и невредимой.

Круах медленно покачал головой.

— Нет, я не могу решить это сам.

— Я полагал, ты и есть тот самый Хранитель, о котором говорят легенды.

Блестящая импровизация Первея возымела некоторый успех. Дед улыбнулся.

— Верно. Только хранитель ещё не хозяин, подобно тому, как королевский казначей не вправе по своему усмотрению распоряжаться казной.

«Родная, отзовись»

«Тише! Он слышит!»

«Кто слышит? Как слышит? Тебя слышит?»

«Он слышит твои мысли, и уже через них — меня»

Первей так обалдел, что не вдруг заметил, что дед смеётся.

— Никогда бы не поверил. Исполнитель Предначертанного, ведомый Голосом Свыше, называет этот голос Родная… Скажи, почему так? Ведь у Голосов нет имени.

— Потому что она моя жена, — ляпнул Первей. И откуда чего берётся?

Глаза деда широко открылись, так что даже стал виден их цвет — серый, с прозеленью.

— Он… То есть… Голос — она была твоей женой?

— Не была. Но будет, — улыбнулся Первей, на сей раз с непоколебимой уверенностью.

Старик вновь прикрыл глаза, но выражение изумления на его лице сохранилось.

— Дивны дела твои, Господи, дивны и запутанны, и не моему слабому уму понять их…

«Родная, а ты не могла бы поговорить с ним сама, без переводчика? А я бы тем временем занялся каким-нибудь умственным делом — лошадями, например»

Короткий смешок.

«Вообще-то мне не положено разговаривать с посторонними. Но чего не сделаешь для любимого!»

Голос замолк, и только огонь в очаге продолжал шипеть и потрескивать, поедая новую охапку хвороста. Старик по-прежнему сидел, полуприкрыв глаза.

— Понятно. Патрик, — обратился Круах к парню, следившему за котелком, — мы отправляемся в путь с этим рыцарем. Готова похлёбка?

Парень снял с крюка котелок и водрузил его на три камня, вкопанные в землю так, что котелок встал как раз между ними.

— Прошу к столу, Исполнитель Перуэй. Живём мы небогато, сам видишь, но голодными ещё ни разу не ложились. В путь отправимся завтра.

* * *

Где-то в темноте шуршали мыши, тщетно пытаясь найти пропитание. За стеной всхрапывали кони, взмемекнула коза. Мирные, убаюкивающие звуки, и Первей почувствовал, как погружается в сон.

«Родная, как тебе удалось уломать этого деда?»

«Всё просто. Золото»

«Золото? Зачем ему золото?»

«Не ему. Эти три тысячи пойдут на оружие для борьбы с английскими захватчиками, терзающими Ирландию уже несколько веков»

«Но дед говорит — не он один решает…»

«Верно. Но дед как раз не против, он всё понял. А вот другие… Боюсь, без этих денег тебе было бы трудно убедить их»

«Слушай, ну до чего ты у меня умная. Как ты вообще догадалась…»

Короткий смешок.

«Да, мой милый, с невестой тебе повезло. Кстати, ты ещё не знаешь, кому предназначались эти деньги, что вёз француз»

«Кому?»

«Эти деньги должны были попасть к ирландцам, тем самым, которые их сейчас получат из твоих рук»

«Ничего себе!»

«Так что всё в мире осталось прежним, только тебе стало куда проще получить этот Клеймор»

«Кстати, ты говорила — какой-то жезл. А дед вот говорит — меч»

«Круаху видней, он же Хранитель. А я знаю только то, что знаю»

* * *

Конь явно устал, но Первей не думал об отдыхе. Сегодня они должны быть на месте.

Впереди трясся на муле старый Круах, в крещении Мэлор. Старик давно не сидел в седле, да и раньше, похоже, ему нечасто приходилось скакать верхом. Во всяком случае, наездник из него был неважный.

Его приёмный сын Патрик держался в седле куда увереннее, и вообще, сквозь личину простого деревенского парня проглядывали ухватки опытного воина. Непрост, ох, непрост был этот Патрик…

Заросли вереска впереди шевельнулись, и из тёмной зелени вынырнули трое. В руках у них были большие английские луки, в рост взрослого человека, и вообще вид ребята имели неприветливый.

— Оставь свой лук, Патрик, — старик поднял ладонь, — Эти люди со мной, и у нас дело к Клеймору.

«Родная, я не понял»

«Сейчас поймёшь»

* * *

Стены пещеры выгибались глыбами известняка, дышали сыростью. Два светильника, выполненные в виде железных корзин на треноге, в которых горели смолистые чурки, освещали пещеру неровным мятущимся светом.

Первей сидел на чурбаке, покрытом овечьей шкурой. Перед ним на таких же сиденьях полукругом сидели люди, различные и возрастом, и ростом, и одеждой, и объединяло их разве только выражение глаз. Первей давно научился разбираться в людях, и, едва увидев глаза сидящих, сразу понял — это Вожди, настоящий цвет здешнего народа. Тайные Вожди.

— Мы рассмотрели твою просьбу, рыцарь Перуэй из далёкой страны Руссии — заговорил сидевший немного слева крепкий мужчина с вислыми белыми усами — Мы не против дать тебе то, что ты просишь, на время, дабы истребить угнездившееся на твоей земле зло, но мы должны быть уверены — наш артефакт вернётся назад, целым и невредимым.

Первей помолчал, обдумывая ответ.

— Я не могу дать вам полной гарантии, я всего лишь человек, и я смертен. Зло, угнездившееся в моей земле, достаточно сильно, и я могу просто погибнуть. Но знайте — это зло надо остановить. Никто не смеет переходить Грань (сидящие важно кивнули). Если это оставить безнаказанным, судьбы мира начнут меняться, пусть и не сразу. И совсем не в лучшую сторону.

«Ты хорошо говорил, мой милый. Позволь, я добавлю»

Сидящие разом изменили позы, вслушиваясь. Первей сидел, не дрогнув ни одним мускулом на лице. Он-то что — вот Голос Свыше им объяснит, как, что и почём…

— Позвольте сказать мне — встал старый Круах — С ним может пойти мой приёмный сын Патрик. Он знает многое про Клеймор, он умеет с ним обращаться. Если что, он сможет помочь рыцарю Перуэю в его благородном деле, и он же избавит рыцаря от необходимости возвращаться назад, если миссия увенчается успехом.

Старик помолчал.

— Нет, не так. Когда миссия увенчается успехом.

Сидящие встали.

— Да будет так. Хранитель Круах, возьми Клеймор и принеси сюда. Ты знаешь, как его взять.

«Родная, у них сложности?»

«Ничего страшного. Просто никто, кроме Хранителя, не может извлечь артефакт из тайника, если не желает всю оставшуюся жизнь проваляться в параличе»

«Слушай, и откуда ты всё знаешь?»

Короткий смешок.

«Ну ты же всю жизнь мечтал иметь умную жену. Несчастный, ты будешь иметь, что хотел»

«Ты думаешь, я испугаюсь?»

Но Хранитель Круах уже нёс на вытянутых руках нечто, завёрнутое в потемневший провощённый пергамент. Торжественно развернул длинный свёрток, положив его на плоский каменный стол. На неровном выщербленном камне лежал длинный серебряный жезл, украшенный мелкими рубинами и сложным орнаментом, только на конце его сверкал необыкновенно крупный камень голубовато-льдистого цвета. Другой конец жезла оканчивался острым гранёным наконечником из какого-то синего металла.

«А дед говорил — меч. Значит, права была как раз ты, Родная»

«Да погоди ты»

Вислоусый медленно взял в руки жезл, и вдруг раздвинул его, медленно вынимая длинное лезвие, даже в оранжевом свете горящих светильников блестевшее каким-то голубоватым светом.

«И правда меч. И меч, и жезл. Вы были правы оба»

— Возьми его, Исполнитель Предначертанного Свыше, и да сопутствует тебе удача. Это и есть Клеймор, тайна нашего народа. Меня ты тоже можешь звать так.

«Родная, я опять не понял»

«Чего ты не понял? Отдай ему письмо датского посла»

«Так это и есть?..»

«Ну да. Чем ты так удивлён?»

* * *

Они стояли возле входа в пещеру, настолько надёжно укрытому от постороннего взгляда, что можно было пройти рядом в двух шагах и не заметить. В свете солнечного дня вислоусый выглядел обычным сельским жителем, коренастым и длинноруким. Если только не смотреть ему в глаза.

— Простите, тан Клеймор, у меня к вам ещё одно дело. Вот, — рыцарь протянул письмо датского дипломата, тщательно завёрнутое в провощённую бумагу.

Ни слова не говоря, Клеймор развернул послание, мельком осмотрев конверт. Прочёл, далеко отставив от глаз.

— Верно ли я понял, что вы состоите на службе у датчанина?

— Это так.

— Значит, вы готовы доставить моё письмо назад, в Эдинбург?

Первей задумался.

«Послушай, не надо. Хватит с тебя государственной службы. Жезл-меч в твоих руках, и тебе надо думать о том, как поскорее вернуться на родину, а не о том, как услужить датскому послу. Он пройденный этап»

— Я готов, тан Клеймор. [2]

— В таком случае я позабочусь о том, как вам поскорее попасть в Глазго, минуя английских собак.

«Я правильно поняла — ты это сделал назло мне?»

«Нет, Родная. Ни в коем случае не назло. Просто я следовал старому мудрому правилу»

«Какому правилу?»

«Когда не знаешь, как поступить, спроси совета у женщины и сделай наоборот»

«Господи, какой ты дурень!»

* * *

— Ну вот, Патрик… Здесь мы расстанемся, и расстанемся надолго. Но я уверен — не навсегда.

Рыжеволосый Патрик молчал. Первей стоял в сторонке, деликатно отвернувшись. Рядом всхрапывал конь, фыркали мулы. Вдали виднелся старинный замок Балли, западный ветер шевелил кусты вереска и высокую траву. Возле берега раскачивалась на невысоких сегодня волнах большая рыбачья лодка, в которой им и предстояло продолжить свой путь. Хозяин лодки, он же капитан, он же единственный матрос, терпеливо ждал.

«Родная, это немыслимо. Эта скорлупа пойдёт на дно, едва мы выйдем в открытое море»

Пауза.

«Нет. Теперь вы точно не утонете, это было бы крайне несправедливо. А значит, этого и не будет»

… Весь обратный путь они проделали в основном молча, поглощённые каждый своими думами, да и усталость сказывалась. Трижды им попадался английский конный патруль. В первый раз Первей уже было изготовился делать «раззяву», но старик только сделал неопределённый жест рукой, и патрульные проследовали мимо, глядя перед собой стеклянными глазами. То же самое повторилось и во второй раз, и в третий.

«Родная, этот дед куда как покруче меня в ворожбе-то будет»

Короткий смешок.

«О да, мой великий маг. Вы уязвлены?»

«Разумеется. Я и не подозревал, что в мире кто-то может меня превзойти»

«Глуздырь желторотый»

«От ведьмы слышу»

Кони вновь вынесли путников на взгорок, и опять перед Первеем раскинулась неровная овальная чаша озера Лох-Ней, на этот раз наполненная чистейшим ультрамарином.

— Могу я спросить, Хранитель? — неожиданно услышал свой голос Первей.

— Что именно? — старик на муле поравнялся с ним.

— Почему такой мощный артефакт не помогает вам в борьбе против англичан, терзающих вашу землю?

Круах остро взглянул на него из-под седых, кустистых бровей.

— Ты так полагаешь? Не всё в мире делается при помощи магии. Но вот что я тебе скажу — уже не первую сотню лет англичане давят нас, а извести под корень всё никак не могут. Как будто тяжёлые, но неуклюжие алебарды соскальзывают по умелому клинку. руах остро взглянул на него из-под седых. пять перед первеем раскинулась неровная овальная чаша озера Лох-ней, на этот раз напо

* * *

Рыбацкую лодку болтало так, что человек, подверженный морской болезни, уже давно помер бы в страшных муках. Да и невосприимчивому к этой болезни рыцарю приходилось несладко. Первей вцепился в скамью двумя руками, чтобы не быть выброшенным за борт при особенно сильном ударе волны. Сын Круаха, Патрик, тоже держался неплохо, но даже отсюда было видно, как он бледен.

— Не расстраивайтесь, сэр — хозяин посудины вовсю ворочал рулевым веслом, одновременно при помощи верёвок ухитряясь управлять драным парусом — Ещё чуть, и мы войдём в пролив Килбреннан, там станет легче. А уже завтра к обеду вы будете в Глазго. Меня зовут Патрик, сэр, а друзья ещё кличут Рыбой.

«Родная, ты слышишь? Опять Патрик»

Короткий бесплотный смешок.

«Привыкай. Это же Ирландия, здесь каждый второй мужчина — Патрик, а все остальные готовятся ими стать»

— Скажи, Патрик, давно ты ходишь в море?

Хозяин лодки задумался.

— Мать говорила мне, что я родился на берегу, и я не могу не верить собственной матери. Но если бы это сказал кто другой, точно не поверил бы. С тех пор, как я себя помню, я всегда в море. Суша — опасное и ненадёжное место, сэр рыцарь.

* * *

— Ну вот вы и на месте. Патрик Рыба слов на ветер не бросает, сэр рыцарь. Храни вас Бог и святой Патрик.

— И тебе всегда попутного ветра, Патрик Рыба. Извини, у нас ни гроша.

— Не обижайте меня, сэр рыцарь. За вас просил такой человек… Да будь я проклят, если бы взял с вас и вашего друга хоть пенни!

— Прощай, Патрик!

Когда лодка отошла от берега подальше, Первей обернулся к своему спутнику.

— Ну, Патрик, нам предстоит долгая дорога. Для начала мы раздобудем лошадей.

— Да, сэр.

— Не надо, Патрик. Зови меня просто Первей. Я надеюсь, мы станем друзьями. У нас с тобой нет другого выхода.

— Хорошо… сэр Перуэй.

По берегу не торопясь скакали четверо всадников. Береговая стража.

— А вот и наши кони. Очень удачно.

Первей сел в «позу лотоса», привычно сосредоточился…

* * *

— У меня нет слов, герр Перуэй. Я ожидал увидеть вас не раньше, чем через неделю. И, если совсем откровенно — не очень-то надеялся увидеть вообще.

— Я сам не ожидал. Это оказалось проще, чем я думал, ваше сиятельство.

Посол читал письмо от ирландца, рассматривая его через круглое прозрачное стекло — новомодная штучка, итальянское изобретение.

«Родная, отзовись»

«Да, я слышу»

«Интересно, о чем они там переписываются?»

«Ничего интересного. Идёт деловая переписка на предмет поставок оружия ирландским мятежникам, или повстанцам — это с какой стороны посмотреть. О чём ещё можно разговаривать с ирландцем, кроме как об оружии?»

— Я доволен вами, герр Перуэй. Мойтесь, отсыпайтесь, отдыхайте. Вскоре нам предстоит обратный путь в Данию, куда вы ещё недавно так стремились. Кстати, позвольте полюбопытствовать, что за дела привели вас в Данию?

Первей помолчал, обдумывая ответ. Датчанин с интересом следил за ним.

— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, ваше сиятельство. Врать вам мне не хочется, а выслушав правдивый ответ, и вы и я почувствуем лишь неловкость, без всякой для кого бы то ни было пользы. Это сугубо частное дело, и уверяю вас — оно никоим образом не противоречит интересам датской короны.

— А вы нахал, герр Перуэй, — рассмеялся посол. — Кажется, я уже говорил вам это? Да, вы нахал, но иногда это полезное качество. Вы свободны!

* * *

Рыцарь шагал по улицам Эдинбурга, промытым весенними дождями так, как не смогла бы выдраить мостовые целая армия усердных поломоек. Яркое мартовское солнце и синее небо над головой веселили душу. И вообще на душе у Первея было спокойно и весело, как не бывало уже давно.

Всё устраивалось как нельзя лучше. Полученная рыцарем премия позволила ему устроить своего товарища на квартиру к одной вдове, сдававшей комнаты внаём.

Клеймор остался у Патрика, который стал как бы новым Хранителем артефакта. Парень он оказался скромный, несколько даже застенчивый и молчаливый, но безусловно умный и находчивый, и уж несомненно храбрый. Патрик всюду ходил со своей шпагой, и она не замедлила ему пригодиться, когда однажды, возвращаясь домой в темноте, он встретил трёх грабителей — те еле унесли ноги.

Но если со шпагой парень всё же иногда расставался, хотя бы в постели, то Клеймор находился при нём днём и ночью, притороченный за спиной в мягком кожаном чехле, и спать он ложился только с ним, положив меч-жезл под тюфяк. По этой же причине Патрик старался выходить на улицу как можно реже, целыми днями занимаясь в комнате упражнениями со шпагой и чтением книг, за что даже получил замечание от квартирной хозяйки — вдова полагала, что такому молодому человеку следует больше гулять с девушками, вместо того, чтобы махать острой железякой или корпеть над пожелтевшими пергаментными фолиантами, добытыми Первеем для своего напарника при некотором содействии Голоса Свыше.

Остановившись возле неприметной двери, окрашенной бурой охрой, Первей постучал, негромко и деликатно. Послышались шаги.

— Кто там? — раздался женский голос.

— Это я, миссис Джеймс.

Дверь отворилась, придерживаемая женской рукой.

— Здравствуйте, сэр Перуэй. Давно вы не посещали нас!

— Как ваше здоровье, миссис Джеймс?

— Ох, сэр Перуэй, ну какое может быть здоровье у бедной вдовы, лишённой мужской ласки? — вдова засмеялась, весело и бесстыдно. Хорошая женщина.

— Ничего, миссис Джеймс. Настанет день, и вы обретёте своё. Не может такая женщина, как вы, долго оставаться одинокой, это было бы несправедливо. На месте Господа нашего я уже бросил бы все остальные дела и занялся поисками подходящего для вас мужа, — и они засмеялись вдвоём. Нет, определённо хорошая женщина, ласковая и весёлая.

— Вы, верно, к мистеру Патрику?

— Верно, миссис Джеймс. Неужели его нет дома? Это было бы из ряда вон выходящее событие.

— Ох, не говорите, сэр, вы должны повлиять на него, разве это дело — целыми днями сидеть взаперти, такому молодому человеку…

Войдя в комнату Патрика, рыцарь застал его в «позе лотоса», в одних штанах и без рубахи.

— Здравствуй, Патрик. Как успехи?

— Здравствуйте, сэр Перуэй…

— Просто Первей.

— Хорошо, Перуэй… А успехи не очень. Дальше «протянутой верёвки» у меня пока никак. Всё, что мне пока удалось — два раза уронить квартирную хозяйку.

Рыцарь засмеялся, и Патрик, через секунду осознав двусмысленность собственной шутки, засмеялся вслед за ним.

— Хочу обрадовать тебя. Послезавтра в Эдинбург придёт датский корабль, и на следующий же день мы с тобой отправляемся в свите Его Сиятельства датского посланника по особым делам на его родину, то есть в Данию. Он разрешил мне взять с собой слугу, то есть тебя.

* * *

Волны раскачивали судно, тяжело и шумно били в борта, почти заглушая мерные удары барабана в трюме, задающие ритм гребцам. Уже шестой день галера шла на вёслах, так как восточный ветер не стихал ни на минуту, не позволяя поднять парус. Вёсла тяжко вздымались и снова падали, вспенивая воду, но галера двигалась медленно, едва преодолевая сопротивление ветра. Первей от души порадовался, что ему не приходится сейчас сидеть на скамье в трюме.

— … Помилуйте, ваше сиятельство. Они, конечно, каторжники и сволочи, но это не делает их могучими, как тролли. Они просто не могут грести быстрее, поверьте мне. Мы меняем их каждые два часа, но ведь они гребут днём и ночью. Вот если бы у меня было ещё полста гребцов, дело пошло бы немного быстрее, мы могли бы их менять через каждый час.

— Так посадите на вёсла своих матросов!

— Ваше сиятельство, у меня нет полсотни матросов.

— Чего вы хотите, Ханссен? Чтобы я и мои люди сели на вёсла с вашими каторжниками?

— Ни в коем случае. Я только объясняю, что быстрее идти мы не сможем при всём желании, ваше сиятельство.

Посол оставил капитана и зашагал по палубе.

— Чёрт знает что! — раздражённо бросил он, проходя мимо рыцаря, глядевшего вперёд, чуть перегнувшись за борт. — Представляете, герр Перуэй, мы мелем воду почти шесть суток, а земли ещё ни в одном глазу. Эти мерзавцы не хотят работать!

— Если позволите, ваше сиятельство, — как можно проникновеннее сказал Первей, — я посоветовал бы капитану ещё уредить ритм барабана.

— Почему? — посол остановился рядом, с любопытством глядя на рыцаря.

— Потому что эти мерзавцы гребут уже шестые сутки подряд. Если они начнут валиться, боюсь, как бы нам всем и впрямь не пришлось сесть на вёсла, чтобы не погибнуть в море. А мне бы очень этого не хотелось, так как воспоминания ещё свежи.

Посол захохотал.

— Да, вы и впрямь отменный нахал, герр Перуэй.

Галера зарылась носом в волну, вздрогнув всем корпусом, и поток солёных брызг окатил господина посла с головы до пят.

— А, черти бы всё это взяли! — выругался датчанин, отряхиваясь, как собака после купания. — Всё, я пошёл в каюту! Герр Перуэй, я так понял, вы играете в шахматы?

— Немного.

— Что ж, когда вам надоест пялиться на эти водяные горбы, заходите ко мне.

— Хорошо, ваше сиятельство.

Хлопнула дверь кормовой каюты, снабжённая пружиной. Проводив взглядом господина посланника, Первей снова уставился в круговерть волн, тянущуюся до горизонта. Наверное, вот так и выглядела первозданная хлябь, подумал рыцарь… Странное дело, но водяной хаос не только не усиливал, но даже снижал сосущее чувство под ложечкой, переходящее порой в позывы к рвоте. Как они выдерживают это большую часть своей жизни, мореходы?

Мимо протопал капитан Ханссен, и морда у него была столь угрюмой, что вряд ли кто-то из матросов рискнул бы в такой момент сунуться к нему с вопросом. Рыцарь тоже не собирался, однако Ханссен внезапно заговорил сам.

— Герр Перуэй, это правда, что вам пришлось прокатиться на галере Его Величества?

— Было такое, — без улыбки ответил Первей, помедлив. — Судебная ошибка, обычное дело для славного Датского королевства.

— Бывает, — кивнул капитан, без малейшего сочувствия — просто принял к сведению. — Однако я это к чему… Стало быть, в случае чего я могу рассчитывать на вас если и не на весле, то по крайней мере на откачке? И на вашего человечка, само собой.

Они встретились глазами.

— Я не могу указывать их сиятельству, слишком важная птица. Однако любой матрос, то и дело клянущий: «черти бы это всё взяли», ходил бы у меня с разбитым носом, и при первом удобном случае я бы скинул его на берег без расчёта. Море не любит проклинателей, герр Перуэй.

Капитан помолчал.

— Нюхом чую, буря надвигается неслабая.

— Да, герр капитан, — медленно ответил рыцарь. — В случае чего, вы можете рассчитывать на меня, как вам покажется удобнее. Более того, рискну предположить — и на их сиятельство тоже. Жить хочется всем, мастер Ханссен.

Капитан снова кивнул, принимая к сведению.

— Эй, тюлени! — зычно заорал он, обернувшись к корме. — А ну, работать всем! Кладём мачту, живо!

* * *

Волны лезли на палубу остервенело, как пираты на абордаж, пенные потоки не успевали уходить в клюзы фальшборта, и оттого судно выглядело уже практически затонувшим. Рокот барабана был не слышен за воем ветра и тяжкими ударами волн, однако вёсла всё так же равномерно и слаженно врезались в воду, из чего можно было заключить — команда галеры продолжает упорно бороться за жизнь, держа корабль носом против ветра. Достаточно одной хорошей волне ударить в борт, и всё, подумал Первей…

«Родная?»

Пауза.

«Не бойся ничего. На сей раз все будут живы»

«Думаешь?»

«Просто знаю»

— Не спать, не спать!!! — голос капитана Ханссена был подобен гласу иерихонской трубы. Сам капитан вместе с кормщиком, настоящим седым викингом двухметрового роста, орудовал парой здоровенных рулевых вёсел, стоя на крыше кормовой пристройки, служившей одновременно рулевой площадкой, и как их обоих до сих пор не убило ударом рукояти, для рыцаря оставалось загадкой.

Первей выплеснул очередное кожаное ведро и сунул его вниз, принимая следующее. Чуть ниже стоял господин посланник, одетый в мокрые штаны и ботфорты, а также роскошный парчовый жилет прямо на голое тело. У самого трюмного люка торчал, раскорячась, Патрик, принимающий вёдра из трюма. Живая цепочка работала молча и слаженно, и даже их сиятельство воздерживался на сей раз от проклятий — не тот момент, чтобы призывать на свою голову силы ада.

— Быстрей, быстрей!!!

Живую цепочку водооткачки венчал герр Перуэй, торча по пояс из вентиляционного люка кормовой надстройки — пожалуй, единственного места на корабле, которое не захлёстывали бешеные волны. Кожаный ремень, которым рыцарь был привязан за пояс к лестнице, не позволял ему вылететь вслед за выплёскиваемой водой при особенно сильных ударах волны, и этим весь доступный комфорт ограничивался. Баранья кацавейка, невесть откуда взявшаяся, была пропитана водой и потом насквозь, и неизвестно ещё, чем больше. Что касается сапог, то вода там уже не хлюпала, поскольку стояла вровень с краем, причём малейшая убыль немедленно пополнялась с каждым новым ведром. Ещё бы скинуть мокрые штаны, подумал мельком рыцарь, как заведённый принимая полные посудины, и было бы можно какое-то время жить… Экая мерзость, мокрые штаны… Нет, нельзя, неприлично размахивать гениталиями перед самым носом у их сиятельства, это может быть расценено как оскорбление…

«Родная, не подскажешь, как скоро закончится это светопреставление?»

«Не скоро, только завтра к полудню»

«Ты не представляешь, как я обрадован. Завтра к полудню, это ж пустяки. Вот ежели б на недельку такая буря…»

«Потерпи, родной мой. Ну нет иного выхода. Только терпеть»

— Шевелитесь, шевелитесь!!!

Особо могучая волна, захлестнув нос, с радостным гулом пронеслась по палубе и с силой ударила в кормовую пристройку, однако окошки оказались закрыты крепкими ставнями, и толстая дубовая дверь, удерживаемая пружиной, тоже не поддалась. Первею даже почудилось разочарованное шипение в голосе схлынувшего потока — эх, не удалось… Язычок пламени в масляной лампе, привинченной к стене, заколебался было, но не погас и разгорелся вновь.

— Их величество считает, что морское путешествие экономит силы и особенно время посольства, — их сиятельство сунул Первею очередное кожаное ведро. — При всём уважении к короне, у меня возникли серьёзные сомнения на сей счёт…

— Меня беспокоит другое, — прокричал рыцарь, перебарывая голосом рёв урагана. — Нам всем надо здорово помолиться, чтобы после бури оказался попутный ветер…

«Родная? Как насчёт ветра?»

Пауза.

«Не надейся, мой милый. Ветер останется встречным, хотя и не особенно сильным»

«А вот это уже не шутки»

* * *

Весло казалось таким тяжёлым, словно было целиком отлито из свинца. Первей покосился на Патрика: в темноте трюма было не разобрать выражения лица, однако тяжёлое дыхание свидетельствовало — парень выдохся.

— Брось так упираться, Патрик… Передохни…

— Я как вы, сэр Перуэй…

В носовой части трюма горела масляная коптилка, дававшая уже достаточно света для того, чтобы разглядеть барабанщика, сидевшего прямо под ней. Мужчина неподвижно смотрел перед собой стеклянным взглядом, и только ладони отбивали по тугой коже ритм — тум… тум… тум… А ведь, пожалуй, тоже та ещё работёнка, подумал мельком рыцарь, ворочая неподъёмное весло. Сколько он уже вот так колотит — сутки? Нет, больше…

Мысль мелькнула и исчезла, и снова под черепом звучит только бессмысленно-ровный ритм барабана — тум… тум… тум… Прямо под лавкой вповалку лежали каторжники — не лежали даже, валялись, как трупы, забывшись мёртвым сном. Наверное, сейчас их не разбудить даже палачу с калёными клещами, снова мелькнула вялая мысль. Такой переход способен угробить даже троллей — неделя в пути, и всё на вёслах… Да в довершение всего ураган… И опять в голове пусто, и только звучит барабан — тум… тум… тум…

Положение было отчаянное — пожалуй, даже отчаяннее, чем во время бури. За время буйства стихии галеру отнесло довольно далеко назад, и в дополнение к этому установившийся юго-восточный ветер исключал возможность использовать парус. Если, разумеется, не попытаться вернуться назад, к британским островам… Будь это норд-ост, или даже чистый ост, как во время урагана, промелькнула в голове Первей очередная мимолётная мысль, пожалуй, капитан Ханссен приказал бы повернуть на юг, в Голландию… А так остаётся одно — тум… тум… тум…

Патрик тихонько застонал сквозь стиснутые зубы.

— Я выдержу… наставник… я обязательно выдержу….

— Да выдержишь, выдержишь, — прохрипел Первей как можно более ободряюще. — Теперь… уже… совсем чуть осталось… до смены…

Прямо перед носом у рыцаря темнели пятнами пота на полотне рубах спины гребцов с передней банки — матрос и один из людей господина посланника. Все, кто мог стоять на ногах, образовали дополнительную смену гребцов, давая возможность измученным каторжникам хоть как-то восстановить силы. Датчане — морской народ, мелькнула новая смутная мысль. Вот даже слуга и тот неплохо ворочает веслом… Наверное, ещё сотни полторы лет назад прадеды этих парней наводили ужас на всё побережье… тум… тум… тум…

— Смена! — в распахнувшемся трюмном люке возникла фигура надсмотрщика, волосатого детины в одних кожаных штанах. — Благодарность от нашего капитана, господа, и вы, ребята, идите жрать свою кашу, — обратился детина к матросам, сидевшим на вёслах. — Эй, сволочи, вставайте! Хватит дрыхнуть! — это уже каторжникам.

Стиснув зубы, рыцарь потащил вконец раскисшего Патрика к лестнице. Ладно…потом… Сейчас главное — дойти.

«Дойдёте, мой милый. Тут уже близко. Вот-вот станет виден берег»

«Вид берега с марсовой бочки и земля под ногами не одно и то же вообще-то»

«И тем не менее»

На рулевой площадке виднелись двое — капитан Ханссен и их сиятельство собственной персоной. Господин посланник по особым поручениям выглядел, пожалуй, недостаточно презентабельно для королевского приёма, зато для пиратской люгги — в самый раз. Впечатление не портил даже парчовый жилет, впрочем, уже изрядно потрёпанный и со свежей прорехой. И рулевое весло посол держал, кстати, вполне профессионально…

— Кнуд таки свалился, — прогудел капитан, встретив недоумённый взгляд рыцаря. — Трое суток без сна… Их сиятельство благоразумно решили помочь.

— В следующий раз я непременно поеду посуху, — господин посланник хищно оскалил зубы, — и пусть нас даже всю дорогу преследуют орды крымских татар… всё равно это не идёт ни в какое сравнение с прелестями морского путешествия в зимнюю пору!

— Ваше сиятельство, я должен принести вам свои извинения, — склонил голову рыцарь.

— Не понял… — прищурился посланник.

— Ну как же… Вы оказали мне честь, пригласив сыграть партию в шахматы, а я вместо этого…

Датчанин захохотал, и спустя секунду капитан присоединился к нему со своим иерихонским басом.

— У вас служат крепкие ребята, ваше сиятельство, — прогудел капитан, отсмеявшись.

— А я не держу при себе людей, которые умеют только кланяться, — внезапно остро глянул на капитана господин посол.

— Земля! — заорал вдруг из своей корзины марсовый.

— Слава Богу, наконец-то! — посол стремительно обернулся, вглядываясь по ходу корабля — Я уж думал, мы всю оставшуюся жизнь проведём в море…

* * *

Казалось бы, что может быть проще — большая деревянная лохань, наполненная горячей водой, а сколько удовольствия! Первей нежился, не шевелясь. Нет, лучше ванны нет ничего, ну разве что настоящая русская баня.

«Родная, отзовись»

«Я слышу тебя, мой милый. Я думаю»

«О чём?»

«О разном. Например, о том письме. Я разработала для тебя хорошо продуманный путь — из Дублина в Роттердам на английском судне, затем до Гамбурга на ганзейской когге, потом верхом до близкой датской границы… В результате ты оказался бы здесь, в Копенхавне примерно в тот же срок, только не служащим при датском королевском посланнике, а на положении иностранца-нелегала, без покровителя, зато с массой проблем»

«О чём это говорит?»

«Вот именно. О чём?»

«Мужчина всегда умнее женщины, не потому, что умнее, а потому, что мужчина»

«Желторотик несчастный»

«От ведьмы слышу. И вообще, скоро я стану самым счастливым в мире. Я твёрдо рассчитываю на твои титьки, Родная»

Шелестящий бесплотный смех долго не утихает.

«Нет, ты совершенно невозможен»

На этом диалог рыцаря с Голосом Свыше был прерван. В дверь негромко постучали.

— Да, войдите!

— Герр Перуэй — на пороге ванной комнаты возник вестовой. — Их сиятельство требует вас к себе.

— Сейчас буду, только оденусь.

* * *

— Садитесь, герр Перуэй, — посол сидел возле камина, вытянув ноги в мягких туфлях к огню. — Вам предстоит новая морская прогулка. Вы, кажется, бывали в Ноугороде?

— Да, ваше сиятельство.

— Очень хорошо. Вам предстоит найти одного очень любопытного человека, он находится где-то в ноугородской земле, а где — точнее неизвестно. Вы должны найти его и передать вот это, — датчанин протянул Первею очень толстый пакет, обшитый вощёной кожей. — Вы отправитесь в путь, как только пройдёт ледоход на русских реках, то есть примерно через неделю. У вас есть вопросы?

— Вы не назвали имя, ваше сиятельство.

Датчанин помолчал, вороша угли в камине изящной кованой кочергой.

— У него странное русское имя — Кощей. Впрочем, мало ли у русов странных имён. Например, Перуэй — ничуть не лучше, вы не находите?

— А по-моему, гораздо лучше, ваше сиятельство, — улыбнулся Первей.

Посол захохотал.

— Ну несомненно, герр Перуэй, это была просто шутка. Я тоже буду в Ноугороде чуть позже, в конце мая, и надеюсь, к этому времени вы найдёте этого… Кощея и получите от него… то, что он вам передаст. Как только вернётесь в Ноугород, немедленно явитесь в лавку некоего Ньюкиты Горохова, что на Мясном Ряду. Через него будете держать связь со мной, личной встречи не ищите, при необходимости я сам вас найду. Ещё вопросы?

— Больше нет, ваше сиятельство. Всё будет сделано.

— Рад это слышать, господин Перуэй, — слово «господин» датчанин произнёс по-русски — Идите, готовьтесь.

* * *

«Ты слышишь меня, мой рыцарь?»

«Да, моя Родная»

«Всё это очень странно»

«Что именно?»

«Всё. Ты знаешь, как зовут того чёрного мага? Его зовут Кощей»

Первей даже остановился.

«Ты полагаешь?..»

«Я пока не знаю. Но у нас с тобой есть время, и я разберусь. Уж в этом-то я разберусь! Значит, так. Положи эту книгу на свой стол, за ночь я её прочитаю»

«А, это книга… Но она же запечатана»

Короткий смешок.

«Ничего, я прочту, я у тебя ужасно грамотная. И надо будет кое-что просмотреть в голове господина королевского посла по особым поручениям»

«Ты и это можешь?»

Снова короткий смешок, довольно злой.

«Как всякий человек, он спит. И видит сны. Я всё увижу и узнаю, мой милый»

* * *

— …Ап! Отбито. Ап! Нападай!

Деревянные мечи сталкивались с сухим треском. Оба партнёра пребывали в одних холщовых штанах, прыгая, как дерущиеся коты. Неплохо, совсем неплохо, подумал рыцарь, ловя и отбивая быстрые, чёткие удары. Да что там неплохо — парень вполне мог бы служить в королевской гвардии. Хотя гвардейцы нынче пошли не те, и при дворах всё больше в чести родословная, а не личное бесстрашие и умение владеть мечом…

— Ну всё, Патрик, хватит! Уфф…

Наставник и ученик разом опустили мечи.

— Должен сказать вам, сэр Перуэй… — грудь шотландца, блестящая от пота, часто и сильно вздымалась, — вы непробиваемы, как стена замка…

— Не бывает таких стен, Патрик, которые нельзя было бы пробить, — улыбнулся рыцарь, снимая с цепочки серебряный кувшин рукомойника и склоняясь над медным тазом, — Ну-ка, полей мне!

Некоторое время они мылись, отфыркиваясь от удовольствия. Солнце било в частый оконный переплёт, преломляясь в разноцветных стёклах мини-витража, и вода в тазу колебалась, щедро разбрасывая солнечные зайчики по потолку каюты. Корабль шёл ровно, будто бы даже чуть пританцовывая на некрупной балтийской волне, и свежий юго-западный ветер давал надежду на скорое окончание пути.

Никогда ещё Первею не доводилось путешествовать с таким комфортом. Ему с Патриком была выделена отдельная каюта в кормовой пристройке, настоящая каюта с окнами в частых стеклянных переплётах, с персидским ковром на полу и свечами в серебряных трёхсвечных подсвечниках.

Большой датский корабль шёл в Новгород по торговым делам, но, разумеется, капитан не мог отказать его сиятельству, и взял на борт двух пассажиров. Целыми днями Первей и Патрик занимались теперь магией и фехтованием, скрытые от глаз команды.

В дверь постучали, и на пороге возникла веснушчатая мордочка местного юнги.

— Не желаете ли завтракать, господа? Господин капитан приглашает вас…

— Разумеется, мы примем любезное приглашение господина капитана, — широко улыбнулся Первей.

Стол в капитанской каюте был сервирован лишь немного проще, нежели в столовой господина датского посланника по особым поручениям. А ведь ещё каких-то полвека назад всё было иначе, подумал рыцарь, разглядывая плетёную из витой серебряной проволоки ажурную вазу с фруктами и бокалы венецианского стекла. Тогда пассажиры ели отдельно, капитан же разделял свою трапезу с командой, согласно древним традициям викингов. Одна команда — одна семья…

— Доброе утро, господин капитан! — первым поприветствовал хозяина каюты рыцарь, склонив голову в знак уважения. Патрик старательно повторил светские манеры наставника, и Первей чуть улыбнулся — всё правильно, парень, светские ухватки порой могут быть важнее умения махать мечом.

— Доброе утро, господа! Хорошо ли спалось? — капитан, могучий русоволосый мужчина с руками толщиной в ляжку взрослого человека, являл собой само радушие.

— У вас великолепный корабль, мастер Рагнарссон, и спать тут спокойнее, нежели на русской печке — Первей вновь учтиво склонил голову, садясь на предложенное место. — Я даже забыл, что нахожусь в море.

— Да, «Ласточка» ходит неплохо, — хмыкнул Рагнарссон. — Чтобы конкурировать с вездесущей Ганзой, герр Перуэй, нужно иметь корабли не хуже. Знаете, что самое главное в корабле? А, юноша?

— Ээээ… Скорость? — Патрик был явно застигнут врасплох. — Или эта… как её… остойчивость?

— Возможно, господин капитан имел в виду трюм, — улыбнулся Первей.

— Верно! Что значит бывалый человек, — засмеялся капитан. — Судно может ходить, как ветер, и быть непотопляемо, как запаянный медный поплавок, но если в трюм можно запихать лишь скудные пожитки команды, команда та сожрёт корабль не хуже морского червя, что свирепствует в южных водах. Вы, должно быть, занимались когда-то торговлей, герр Перуэй?

— Бывало, — улыбнулся рыцарь. О том, что эти торговые операции отличались некоторой специфичностью, он уточнять не стал. Торговля есть торговля, в конце концов, и медные пуговицы ничуть не хуже прочих товаров.

— Их сиятельство упоминал, якобы не так давно судьба заносила вас в Московию…

— И это правда, господин капитан.

— Вот такой вопрос… — капитан энергично жевал мясо. — Торговля с Ноугородом, это хорошо, но в последнее время Москва растёт, как на дрожжах. Не могли бы вы рассказать мне насчёт тамошних порядков? Сведения настолько противоречивы…

Весь остаток завтрака Первей рассказывал всё, что знал, насчёт московских порядков, и хотя знал он не особенно много, к концу беседы у него сложилось стойкое ощущение, что даже в подвале тайного приказа вышеупомянутой Московии из него не извлекли бы столько сведений. За десертом настала очередь Патрика — господина капитана интересовали цены и таможенные порядки в далёкой Ирландии.

— Уфф… — вернувшись к себе, Патрик с размаху опрокинулся на кушетку, привинченную к полу на случай сильной качки. — Извините, сэр, но у меня возникло смутное подозрение насчёт допроса…

— Торговец, лишённый любопытства, обречён на разорение, Патрик, — улыбнулся рыцарь. — И хотя сведения наши не слишком ценны, в любом случае, мясо и вино мы честно отработали.

Они взглянули друг на друга и разом рассмеялись.

— А можно, я вас тоже спрошу, Перуэй, — внезапно решившись, негромко, очень серьёзно спросил юноша. — Вы никогда ничего не рассказываете о вашем Голосе Свыше. Вы только иногда разговариваете с ней во сне.

— А вот это плохо, Патрик, — так же негромко и столь же серьёзно ответил рыцарь. — Возможно, тут мог бы помочь хороший кляп.

* * *

Ночная лампадка давала света ровно столько, чтобы обычный человек мог не натыкаться на стены и мебель в каюте, однако Первею хватало и этого. Он лежал на спине, слушая плеск волн за бортом, скрип снастей и лёгкое сопение Патрика, спящего сном невинного младенца. Если ветер не переменится, завтра корабль войдёт в Неву, это уже Новгородчина…

«Родная, отзовись»

«Да, мой рыцарь»

«Тебе удалось?»

Пауза.

«Мне удалось многое выяснить. Очень, очень любопытные вещи»

«Я весь внимание»

«В общем, так. Этот… Кощей пообещал твоему патрону, его сиятельству, эликсир бессмертия. Да, да, ни много ни мало. В обмен он потребовал эту книгу»

Первей озадаченно смотрел в потолок.

«Так эта книга…»

«Эта книга — сочинение некоего полуграмотного мага-самоучки, сборник разнообразных маловразумительных сведений в области лозоискательства, гадания и простейших магических фокусов, вроде «натянутой верёвки». Но для человека, несведущего в магии, она выглядит весьма солидным трудом»

«Тогда зачем она этому Кощею? Ведь насколько я понял, он очень сильный маг»

Короткий смешок.

«А она ему и не нужна. Ему нужен датский посол, имеющий прямой доступ к королю»

«Точнее, пожалуйста»

«Куда уж точнее. Он приступил к следующей части своего плана — прямому подчинению королевских особ. Книга — приманка, при помощи которой его сиятельство датский посол попадёт в мышеловку. Ведь должен же был Кощей что-то потребовать от датчанина в обмен на столь необычную услугу. Если бы он потребовал золото, это вызвало бы подозрения, посол умный человек. А так — старый колдун, безвылазно сидящий на острове, никак не может достать крайне нужную ему древнюю книгу, а господину послу, с его обширными связями, это вполне по силам. В обмен колдун готов поделиться бессмертием, которого у него накопился некоторый излишек»

Короткий смешок.

«Не мог же Кощей прямо заявить послу, что собирается превратить его в вурдалака, чтобы затем поступить к нему вроде как на службу, и уже вплотную заняться при его содействии датским королевским семейством»

Первея уже пробирала дрожь.

«Ты ещё не знаешь, мой милый, что подобные же планы у Кощея имеются в отношении магистра Ливонского ордена, короля Ржечи Посполитой и Великого князя Московского. Только датский посол клюнул первым. Так что времени у нас мало. Всё должно закончиться этой весной»

* * *

Купол собора Святой Софии сверкал золотом, настоящим половодьем красок пестрела толпа горожан и гостей города, съехавшихся со всех концов земли на новгородский торг. Даже у самого Первея, немало повидавший на своём веку городов и базаров, рябило в глазах, что касается Патрика, в жизни не бывавшего дальше Белфаста, то он вконец потерял ориентировку, глазея направо и налево с открытым ртом, то и дело натыкаясь на прохожих и рискуя вовсе потеряться в бурлящей толпе.

Первей размышлял. Прежде всего следовало вернуть себе своего ненаглядного Гнедка, во что бы то ни стало. Затем следовало закупить снаряжение, да и оружие подходящее не помешает — вертлявые и хлипкие европейские шпаги не внушали рыцарю особого доверия.

«Родная, отзовись»

«Я слышу тебя, мой милый»

«Как мне быть? После всего я не могу вот так взять и обменять Гнедка на пуговицу. Этот купец, Савелий Петрович, поступил со мной честно и здорово помог тогда, в Ревеле»

Короткий смешок.

«Ну неужели в этих бескрайних торговых рядах не найдётся человек, остро нуждающийся в пуговице? Вон тот толстый перс, например, просто алчет её»

Первей еле сдерживал смех.

«Как, уже?»

«Но, разумеется, ты должен как следует подать свой товар. Вперёд, рыцарь!»

— Патрик, — рыцарь потряс за рукав своего спутника, и тот в ответ затряс головой, будто приходя в себя после морока. — Патрик, очнись и слушай меня внимательно. Стой здесь и никуда не отходи. Я сейчас вернусь. Не отходи никуда, иначе искать тебя придётся месяц, понял? — парень вновь затряс головой.

* * *

— Почтенный купец, не желаете ли взглянуть на мой товар?

Толстый крючконосый перс лениво перебирал чётки.

— Эй, слюшай, какой товар. Ми не биром чужой товар.

«А чем он торгует, Родная?»

Пауза.

«Смотря где. Здесь он уже распродал свой товар — шемаханские ковры и шелка. А обратно… Обратно он обычно уходит с грузом молодых русских девушек»

Первей уже катал желваки. Ладно…

Перс неверно истолковал его молчание.

— Что, шибко хороший девка, да? Пириводи, кажи где, будем смотреть, однако.

«У него есть семьсот рублей серебром плюс сто золотых динаров на чёрный день. Проси всё, он отдаст»

Первей уже сосредоточился, чувствуя знакомую дрожь… Всё.

— Вот, — рыцарь протянул на ладони пуговицу, совершенно позеленевшую. — Как товар?

Перс уже трясся, позабыв про чётки.

— Сколько ти пиросишь, слюшай?

— Недорого. Семьсот рублей серебром да сто динаров золотом.

— Нет. Давай сто рублей, а?

— Восемьсот.

— Слюшай, нет. Давай двести, а? Нет, триста, слюшай…

— Девятьсот. И сто динаров сверху.

— Слюшай, нету у миня такой денги, а? — купец чуть не плакал.

— Тогда тысяча. И сто динаров. Берёшь?

На перса было жалко глядеть.

— Ну, как знаешь… — Первей начал закрывать ладонь, но купец уже вцепился в руку мёртвой хваткой.

— Не нада, не ходи никуда. Сичас хожу, денги будут, а?

«И долго он будет ходить, Родная?»

Короткий смешок.

«Да нет, недолго. Сейчас займёт у своих, уж больно понравилась ему эта пуговица. Вот только отдавать ему будет нечем»

«Ничего. Это ему за слёзы русских девок»

Пауза.

«Ты прав, мой милый. Ты прав абсолютно, и мне нечего добавить. Только…»

Пауза.

«Что только?»

«Знаешь ли ты, рыцарь, что вот прямо сейчас произнёс очередной Приговор? Нет, не исполнил предначертанное — ты сам приговорил этого человека?»

Рыцарь молчал, чувствуя наползающий холодок. Сам? Он сам? Да кто он такой, чтобы творить Приговоры?

«Если ты возьмёшь семьсот, ну пусть семьсот пятьдесят, этот купец останется жив. Но за триста заёмных рублей ему не рассчитаться. Его убьют, рыцарь, зарежут свои. Или придумают кое-чего похуже, восточные люди жестоки и злопамятны»

Перс уже возвращался, за ним шёл зверообразный мужик явно восточной наружности, весь заросший бородой, угрюмо зыркающий бешеными глазами. Этот тип толкал перед собой фигурку, замотанную с ног до головы в покрывало, нетвёрдо стоявшую на ногах. Ещё на плече амбала висели два связанных вместе ковровых мешка.

— Слюшай, нету такой денги нигде! — купец выглядел расстроенным. — Я тибе часть своим товаром отдам, бири, слюшай!

— Что за товар? — Первей всё смотрел на зверообразного мужика, придерживающего волосатой ручищей тоненькую, явно девичью фигурку.

— Пойдём унутрь, смотреть будешь, — забормотал купец, понижая голос. — Шибко хороший девка, свежий персик, слюшай.

«Внимание, рыцарь» — Голос Свыше был напряжён. — «Фокус с пуговицей не лишает человека сознания и даже отчасти воли. Этот купец тоже задумал фокус. Как только ты войдёшь внутрь лавки, этот волосатый зверь ударит тебя по голове медной дубинкой, обшитой кожей, вон она у него в рукаве. А вечером всё устроят так, что тебя никто не найдёт»

«Понял» — Первей подавил ярость, сейчас нельзя, нельзя… Привычная дрожь сменилась вроде как холодком. Всё.

— Ну пойдём, — вздохнув, рыцарь скинул ставшую мягкой и безвольной руку амбала с плеча невольницы, подтолкнул девушку ко входу в лавку. Туда же был втолкнут купец, и последним вошёл в дверь Первей, ведя амбала за руку — тот глядел неподвижно перед собой стеклянными глазами, вяло переступая ногами. Дверь захлопнулась.

— Молчи и не двигайся! — приказал персу рыцарь, запирая дверь лавки на засов. Мог бы и не говорить. Купец тоже смотрел на Первея стеклянными глазами, даже не помышляя о каком-либо сопротивлении или бегстве.

Раскутав безвольную фигурку, рыцарь даже остолбенел на миг — до того хороша была девчонка, с виду лет пятнадцати-шестнадцати. Волосы, ещё недавно заплетённые в косу, были распущены, ложась на спину широкой густой волной до пояса, круглые упругие груди торчали яблоками, распирая холщовую рубашку, единственную одежду красавицы. Из-под рубашки виднелись стройные девичьи ноги, обутые в кожаные опорки. А лицо — и вовсе глаз не оторвать… Вот только глаза были мутные, стеклянные. Первей прошептал освобождающее заклятье, но глаза нисколько не прояснились, всё так же безучастно глядели в никуда.

«Не понимаю, Родная. Я что-то делаю не так?»

«Не старайся, ты тут с самого боку. Её опоили отваром из маковых головок, индийской конопли и кое-каких трав. Она очнётся только к вечеру»

Первей снова подавил волну ярости. Нельзя, нельзя… Он подошёл к двери, отодвинув засов, выглянул на улицу.

«Ты куда?»

«За Патриком. Мне не унести столько денег самому, Родная»

Патрик, дисциплинированно стоявший там, где ему было велено, всё ещё глазел по сторонам, открыв рот, так что Первею удалось подойти к нему вплотную.

— Пойдём, Патрик, — юноша вздрогнул, покраснев. Негоже воину быть таким растяпой.

Войдя в лавку, Первей снова запер дверь на засов. Приступим…

— Где деньги?

Перс молча указал рукой на два плотных ковровых мешка-хурджина, висящих через плечо амбала. Первей одним движением стянул мешки, тяжко бухнувшиеся на землю.

— Здесь сколько?

Перс с мукой смотрел на него. Ах, да, ему же приказано молчать…

«Здесь все деньги, что ты запросил — тысяча рублей, серебром и золотом. Сто динаров под полом лавки, в углу, тебе надо лишь засунуть руку в дыру. Не отвлекайся, заклятье тает!»

«Я добавлю, если надо. Погоди чуток»

— Ты можешь говорить, — разрешил он персу. — Где ты взял эту девчонку?

— Купиль…

«Слушай, рыцарь, кончай бодягу. На все твои вопросы я сама отвечу по дороге, не трать время, болван ты этакий!»

Рыцарь взохнул. Значит, точно болван, раз уж это утверждает Голос Свыше…

— Есть тут для неё одежда? Русская одежда, платье?

— Там… платие…

Первею пришлось повозиться, обряжая стоявшую, словно кукла, девушку. Оторвав кусок покрывала, соорудил платок — нельзя девушке появляться на улице простоволосой…

— Есть ещё ценности в этом доме?

Купец протянул руку, растопырив пальцы, унизанные перстнями. Первей хмыкнул.

— Давай сюда. Ещё что?

— Сапля булат… Киншал…

— Тащи.

Покончив с изъятием неправедно нажитого имущества, Первей разделил хурджины, кивнул Патрику, молча наблюдавшему за сценой:

— Берись.

«Постой, рыцарь. Сделай одну вещь для меня»

«Что именно, Родная?»

«Видишь этого зверя? Самому ему женщины ни к чему, зато он обожает их мучить. Самое любимое его развлечение — пытать девушек голыми руками, лазая туда… В общем, ты понял. В прошлом году он так замучил одну строптивую рабыню, по приказу этого купца, для острастки остальных»

Первей подошёл к зверю, стоявшего тихо и смирно. Вытянул из рукава амбала тяжёлую дубинку, рассмотрел. Надо же, восточная хитрость… Стянул мягкий кожаный чехол. Вот, теперь это настоящее оружие.

Удар в лоб наотмашь, глухой треск проломленного черепа. Амбал постоял ещё мгновение, а затем, так и не издав ни звука, рухнул навзничь, так, что вздрогнул пол.

«Это всё, что я могу, Родная»

«Этого достаточно, мой милый. Спасибо тебе»

Рыцарь сунул медную дубинку в руку купцу.

— Держи крепко, пока за тобой не придут. Понял? Патрик, мы уходим, — Первей уже подталкивал невольницу к двери.

«Родная, ты поняла, что с тобой?»

Пауза.

«Да. У меня появилась ненависть. Мне снова смягчили режим»

* * *

— Ай-яй-яй, до чего распоясались, нехристи! На вольной Руси из дому девок воровать! И ведь наши, русские, тати окаянные, стакнулись с ними! Нет, не могу успокоиться, до самого нутра пронял ты меня, Первей Северинович.

Купец Савелий встал и принялся расхаживать по горнице широкими шагами, из угла в угол.

До самого дома купца они шли молча, причём девушку приходилось буквально тащить на руках, так как на полдороге она стала валиться с ног. Сейчас она спала, чуть приоткрыв порозовевшие губы, дышала ровно и тихо, лишь иногда вздрагивая во сне от пережитого — действие снадобья кончалось.

Купец встретил их радушно, явно обрадовавшись. Первей рассказал купцу историю с невольницей, опустив ненужные детали, и в доме поднялась настоящая суета — враз набежали какие-то мамки-няньки, ахая и охая, утащили одурманенную девчонку, принялись её раздевать, одевать и переодевать и вообще всячески тормошить. Рыцарь усмехнулся про себя. Он давно заметил — женщинам только дай поиграть в куклы.

— Я ещё хотел тебя спросить, Савелий Петрович. Жив мой Гнедко-то? — он даже сглотнул.

Купец остро глянул на него, пригорюнился.

— Назад спросишь?

Первей смутился.

— Спрошу, не серчай. Очень дорог мне конь этот. Сколь спросишь за него, столь и отдам.

— А ежели сто рублёв спрошу? — рассмеялся купец.

— Договорились, — Савелий вытаращил глаза. — И ты в прибытке, и мне друга вернёшь.

Купец вздохнул.

— Бери, Первей Северинович, коли так. Конь твой в неге и холе жил, так что здоров и весел. Да и как бы я смог не отдать? — купец рассмеялся.

— Не понял.

— Всё ты понял, Первей Северинович, да и я немало про тебя понял. Ежели б ты задумал, даром взял бы, да ещё с меня и деньги в доплату. Не так?

Первей помолчал.

— Вот что, Савелий Петрович. Ты не крадеными у отца-матери русскими девками торгуешь, ты честный русский купец. Так что опасаться меня тебе не следует. И к тому же помог ты мне тогда, за что тебе отдельное спасибо. Сто рублей твои.

— Ну коли так, по рукам!

* * *

«Родная, отзовись»

«Тихо, не мешай!»

Первей удивился. Это что-то новое. Раньше Голос Свыше либо совсем не откликался, либо по крайней мере не грубил.

Гости купца были устроены в отдельной комнате. Они лежали возле печи, на широких лавках, по русскому обычаю, покрытых шубами, хотя на дворе был апрель. Выражение лица Патрика менялось на глазах, отрешённая угрюмость сменялась почтительным восторгом.

— Господин Первей, — юноша вдруг заговорил по-русски, и Первей открыл рот. — Я должен принести вам свои извинения. Примете ли вы их?

«Родная, откуда?..»

Короткий смешок.

«Очень полезно знать язык страны пребывания. А парень, кстати, способнее к языкам, нежели ты. Всего одна ночь — и пожалуйте»

— Вы молчите… Вы не простите меня?

— За что?

— Я плохо подумал про вас. Я подумал, что вы грабитель и разбойник.

— Формально это верно, — рыцарь смотрел серьёзно. — Сегодня я ограбил персидского купца и убил его слугу. Да и купца тоже, если уж быть точным.

— Нет, нет! Вы Рыцарь Божий, вы действительно Исполнитель Предначертанного! Голос Свыше мне всё объяснил. Простите меня!

— Ты прощён, Патрик, — наконец улыбнулся Первей. — Всё, проехали!

«Родная, что ты ему наговорила про меня?»

«Правду, только правду и ничего, кроме правды» — короткий смешок — «Точнее, её крохотный кусочек. Если рассказать про тебя всё, этот юноша больше не встанет»

«И на том спасибо!»

* * *

— Ну что ж, в добрый путь, Первей Северинович. И тебе, добрый молодец Патрик… Извини, всё забываю, как тебя по-батюшке, — Савелий Петрович засмеялся. — Ну да молод ты ещё, успеешь навеличаться-то.

Первей улыбался, щурясь от яркого майского солнца. Нежная зелень листвы лёгкой дымкой охватывала деревья, уставшие от долгой северной зимы. Хорошо, ей-богу! И почему-то совсем несложным и нестрашным казалось то, что они двое должны были совершить.

Всё устроилось так хорошо, как нельзя было и подумать. Коня для Патрика купили справного, хотя и дорого. Но полученные от перса-работорговца деньги позволяли не считать рубли. Так же легко удалось приобрести припасы, снаряжение и оружие — два прямых русских меча отличной новгородской работы, два могучих самострела, способные бить на семьсот шагов, да два тугих татарских лука, очень удобных для беглой стрельбы на скаку. Особо тщательно выбирали щиты — на этом настоял Голос. Оставшиеся деньги — а истратили далеко не всё — были оставлены в управу Савелию Петровичу, от чего купец прослезился, сей момент составил заёмную грамоту, которую и подписал при свидетелях. Первей только улыбался, он был уверен — и без всякой грамоты купчина не рискнул бы обмануть своего гостя.

Ещё проще решился вопрос с девчонкой. Красота и беззащитность бывшей невольницы так растрогала всех домашних купца, что когда его младший сын Борис пал отцу в ноги, прося заслать сватов, Савелий Петрович поломался лишь для вида — мол, не ровня, бесприданница (девушка оказалась из небогатой ремесленной семьи). Рыцарь и тут разрешил вопрос, щедро отсыпав сотню рублей на приданое Оленьке — так звали девушку. Мог бы отсыпать и больше. Мало ли в мире жадных пауков-ростовщиков, купцов-работорговцев и прочих, употребляющих богатство своё на горе людям. А уж пуговицы найдутся всегда. Вот только нельзя баловать молодых излишним богатством, потеряют цепкость и волю к жизни. Но самой свадьбы ждать они не могли, к великому огорчению многих.

Кони весело гарцевали по деревянной мостовой Господина Великого Новгорода, неся всадников к их цели, казавшейся отсюда далёкой-далёкой…

* * *

Дорога, идущая через лес, была на удивление чистой и даже какой-то нарядной, что ли — густой ковёр зелёной травы лишь местами темнел прорехами, оставленными колёсами повозок. В колеях скопилась вода, густо кишевшая головастиками, их более взрослые собратья, высунув головы, с любопытством наблюдали за проезжими. Невозмутимость лягушачьего племени свидетельствовала, что человек в здешних местах зверь довольно редкий. И вообще, чем дальше маленький караван уходил от Новгорода, тем реже становились селения, тем пышнее трава на дорогах. Глухомань, ещё чуть, и вместо проезжих дорог останутся только охотничьи тропы, постепенно переходя в звериные…

Словно обидевшись на пренебрежительные размышления Первея о здешних местах, лес расступился, открывая взору небольшую деревушку-весь, раскинувшуюся на пригорке возле пруда. В деревушке явно что-то происходило — поселяне сгрудились на лужке возле пруда, над толпой там и сям возвышались всадники, гарцевавшие на месте, слышались равномерные звуки, определить которые за дальностью было невозможно.

«Родная, что там творится?»

Пауза, и короткий злой смешок.

«Обычное дело. Взимание недоимок в здешних местах происходит именно так»

— Подъедем ближе? — Патрик вопросительно смотрел на наставника. Рыцарь неопределённо повёл плечами — что ж, и подъедем… Всё равно дорога проходит через запруду, не искать же объезд сквозь бурелом.

Действительно, на лужке происходил самый обыкновенный «правёж», как называлось это на святой Руси. К козлам, служившим в обычное время для распилки дров, был привязан молодой мужик, совершенно голый, рядом стоял кат-палач, помахивая плетью. Крестьяне, сгрудившиеся в кучку, и всадники в разномастных кафтанах, вооружённые кто чем, угрюмо наблюдали за подъезжающими. Дородный бородатый мужчина в долгополом одеянии махнул рукой, и четверо всадников заступили дорогу. Патрик нервно тискал лук в налучи.

— Первей…

— Цель в коней, ежели что, и без моей команды ни-ни, — вполголоса произнёс рыцарь, разглядывая вероятного противника.

— Кто такие?! — зычно проорал бородач в долгополом одеянии, голосом, привычным к повиновению.

— Проезжающие, по своим делам! — Первей поправил колчан со стрелами, нащупывая охвостье срезня. — Позволь-ка пройти, уважаемый…

— А по какому такому делу? — вознамерился было продолжить допрос долгополый, по всему видно — крупная шишка.

— А не твоего ума это дело, — погасил улыбку Первей. — Дорогу дай… эй, малый, про лук свой забудь и думать. Тебе, тебе говорю. Кстати, всех касается.

— Да ты знаешь ли, с кем говоришь?! — ещё возвысил голос бородач. — Я боярин Семён Кучка!

— Большая? — насмешливо прищурился рыцарь.

— Че… чего?! — даже задохнулся от такой наглости боярин.

«Делай «раззяву», быстро!»

Первей сосредоточился, по телу пробежала дрожь… Готово.

— Это… кто такие, говорю? — на два тона ниже, и уже без особого интереса произнёс бородач.

— Так проезжие мы, — улыбнулся Первей. — Я ж говорю, мимо едем.

— А… — боярин окончательно потерял к происходящему интерес. — Ну так проезжайте…

Четверо всадников расступились, рассеянно блуждая взглядами. Боярин усиленно морщил лоб — очевидно, пытался вспомнить, за каким таким лешим он сам очутился в этой деревушке.

— Слышь, Савватий… Вели обедать, что ли…

— А с этим что делать? — Савватий указал на мужика, растянутого на козлах, возле которого топтался палач. — С недоимками опять же…

— Недоимщик? — поморщился боярин. — Ну, пороть, чего ж ещё-то… пока обедаем…

Дальнейшие речи боярина и прочих персонажей разыгрывающейся деревенской драмы Первей уже не расслышал, поскольку селение осталось позади.

— Я уже думал, придётся сражаться, — Патрик то и дело оглядывался. — Здорово вы их, господин мой… Вы просто великий маг, вот что.

Рыцарь помолчал, подбирая слова.

— Давай разберёмся, Патрик. Уж не думаешь ли ты, что мы стали бы биться насмерть с этими людьми?

Патрик тоже помедлил с ответом.

— Да… но если иначе нельзя? Они бы напали, и тогда…

— Если бы они напали, это была бы моя вина.

Юноша снова помолчал, усваивая сказанное.

— А как же те разбойники, господин мой? И вообще…

Первей вздохнул.

— Ты опять не понимаешь, Патрик. Я могу убить только того, кого позволено. И никого больше.

Встретив удивлённый взгляд парня, рыцарь чуть улыбнулся.

— Правда, правда.

— Вы… такой великий воин…

— Во-первых, далеко не столь великий, а во-вторых, и вовсе не воин. Я Исполнитель, Патрик.

* * *

Гладь озера сверкала серебром, переливающимся под порывами ветра. Солнце медленно клонилось к горизонту, ветер стих, и серебряный простор незаметно приобретал желтизну, словно некто добавлял и добавлял в сплав золота, дальний берег уже темнел неразличимой каймой.

— Как красиво, господин Первей… — Патрик зачарованно смотрел на озеро. — Я думал, такого озера, как наш Лох-Ней, больше нет нигде в целом свете. А тут…

— Такого озера, как ваш Лох-Ней, и в самом деле больше нет, — рыцарь чуть улыбнулся. — У каждой земли своя красота, Патрик.

Первей посмотрел налево, но остров Кличен был отсюда невидим. Место для штурмового лагеря выбрано правильно. Не стоит раньше времени тревожить врага.

Закат уже позолотил полнеба, и серебро на бескрайнем просторе Селигера окончательно уступило место золоту. Небесный ювелир сегодня неслыханно щедр.

Сзади послышалась осторожное покашливание. Мужичок-проводничок, проведший их сюда, старался напомнить о себе. Первей обернулся.

— Слышь, любезный. Почему та деревня на берегу заброшена?

Мужичок помялся.

— Так ить, это… Нечисто тут, на озере, стало, господине.

— То есть?

Мужичок посопел, соображая — надо ли выкладывать всё, и в каком виде. Ещё на смех подымут…

— Водяные замучили, господине. Сладу не стало. Рыбачить с лодки — упаси Бог! Как есть утопят, господине. Или даже с берега… А то ещё баба какая пойдёт на мостки к озеру, постирать там, или ещё чего, а он из воды — хвать! А опосля уже та баба сама из воды выглядывает, а то на берег выйдет — голая, страшная… И ведь не только в той деревушке так, в других тоже… Ну, народишко-то и стал подале от воды бежать, поглубже в лес, стало быть. Тут скоро по берегам никого живого не сыщешь, во как пошло… Да и в лесу последний год неспокойно. Упыри появились, господине. Так что вы, того…

Мужик мялся, сопел, наконец решился.

— Витязь, отпусти ты меня, Христа ради. Уговор выполнен, а мне бы засветло до дому добраться. Боюсь я ночью-то по здешним местам шастать.

Первей достал монеты.

— Держи. Всё, можешь быть свободен!

* * *

Лес был так дик и безлюден, что пробираться по нему, ведя коня в поводу, было сплошной мукой. Упавшие деревья перегораживали путь буквально на каждом шагу, и кони ежесекундно могли сломать ноги. Но вставать на постой вблизи берега было бы неосторожно, и маленький отряд продолжал пробираться в глубь леса. В конце концов им попалась крохотная поляна, рядом с которой очень кстати бил родничок. Здесь и решено было разбить временный лагерь.

Покуда Патрик ставил палатку из тонкой провощённой кожи, Первей сооружал нодью из двух поленьев — хитрость русских охотников-лесовиков. Нодья не боится даже довольно сильного дождя, почти не дымит и незаметна со стороны, в отличие от костра, заметного ночью издалека.

«Родная, этот… нас не услышит?» — непонятно почему, Первей опасался здесь произносить имя врага даже мысленно.

Короткий смешок.

«Не надо так осторожничать. Этот Кощей не может контролировать все окрестные леса, да это ему и не нужно. Недаром он обосновался на острове. Любая лодка, и даже щепка, приближающаяся к острову, будет замечена. Пока я не знаю, что делать»

«Не расстраивайся, Родная. Война — дело мужчин»

Пауза. Долгая, долгая пауза.

«Ты должен. Ты должен оттуда вернуться. Ну есть же в мире хоть какая-то справедливость?!»

«Да что с тобой сегодня? Вместо того, чтобы оплакивать меня, лучше рассказала бы про этого Кощея побольше»

«Да-да, ты прав, ты опять прав. Спите, набирайтесь сил. Спи спокойно, мой рыцарь. Я всё узнаю, и завтра всё тебе расскажу. Спокойной ночи!»

* * *

… Ему снилась гора. Странная гора — Первей поднимался по довольно крутой тропинке, не чувствуя подъёма, как по-ровному. Гора вся заросла виноградной лозой, полудикой, но тем не менее увешанной разноцветными тяжёлыми гроздьями — иссиня-чёрными, золотистыми, прозрачно-розовыми, зелёными… Не всякий самый ухоженный виноградник мог бы похвастать таким изобилием. Вдоль горной тропы журчал, весело сбегая вниз, ручеёк. Первею вдруг страшно захотелось пить, он остановился, встал на колени и жадно припал к маленькому искрящемуся потоку. А когда поднял взгляд, он уже стоял в двух шагах — среднего роста мужик, запахнутый в короткую белую хламиду-простыню, как будто вышел из парной в предбанник. Короткая курчавая борода, копна жёстких чёрных волос. И глаза. Нет, не так… Всё не так… Таких глаз Первей ещё ни у кого не видел. Рыцарь, как был, стоял на коленях возле ручейка, и вставать с колен почему-то не хотелось.

— Ты можешь встать, — мягко произнёс странный мужик, и Первей, помедлив, встал. Он был выше ростом, чем этот странный незнакомец, но тот стоял чуть выше по склону, и как-то так получилось, что их глаза встретились на одном уровне. Моргать рыцарь больше не смел.

— Ты собираешься сделать свою работу. Ты получил инструмент. Но умеешь ли ты им пользоваться?

— Пока нет, господин мой… — рыцарю стало вдруг очень стыдно. Действительно, за всеми приключениями, плаваниями и торговлей пуговицами как-то позабылось — любым оружием надо владеть. Только последний дурак может полагать, что само по себе обладание оружием защитит неумеху — как будто меч может сам выскочить из ножен, или лук сам собой начнёт стрелять во врага…

— Плохо. Времени у тебя немного, Зло созрело и готово к прыжку. Голос, что ведёт тебя, будет тебя учить. Ей позволено.

— Спасибо, мой господин…

Глаза смотрят насквозь.

— Ты знаешь, почему предыдущий Исполнитель не справился? Он шёл в бой с ненавистью, и ненависть была его главным оружием. Да, у него не было такого мощного артефакта, которое ты сейчас держишь в своих руках, зато в магии он был сильнее тебя. Но его вела ненависть, и он проиграл. Потому что ненависть Кощея куда сильнее.

Глаза странного мужика утратили пронзительность, стали мягче, что ли.

— Ты не должен идти туда с ненавистью. Ты должен идти туда со спокойствием. Ты Исполнитель, и ты просто исполнишь то, что предначертано, и только. И пусть вместо ненависти щитом тебе послужит твоя любовь.

Странный мужик помолчал.

— У тебя в голове много вопросов, я вижу. Ведущая тебя сейчас занята, ей нужно многое успеть. Спрашивай, я отвечу.

— Что я должен буду сделать с вурдалаком?

Глаза смотрят устало.

— Ты освободишь его душу из плена. Он очень, очень несчастен, он попал в ловушку Кощея и своей ненависти. Да, он окажет тебе бешеное сопротивление, но когда всё кончится… В конечном итоге он будет тебе благодарен. Его преступления ужасны, но у него ещё есть надежда вновь выйти на круг.

— Я понял, господин мой. Как быть с упырями?

В курчавой бороде пробилась усмешка.

— Упыри — мёртвые тела, лишённые души. Для тебя они не опаснее, нежели свиные туши в лавке мясника. Ты не спросил главного.

— Да, мой господин. Что делать с магом?

Глаза незнакомца потемнели.

— Он перешёл Грань. Он будет наказан бессмертием. И ты сделаешь это. Подробнее объяснит твой Голос.

Первей был сбит с толку.

— Мой господин, насколько я знаю, бессмертие — это то, к чему он как раз стремится…

— И он его получит. Но не в том виде, каком желал бы.

— Неужели это так страшно?

Глаза незнакомца печальны.

— Страшнее бессмертия нет ничего. Во всяком случае, для таких, как он.

Первей молчал, переваривая.

— Ещё одна деталь. Сейчас ты можешь повернуть назад. Даже сейчас всё ещё можешь. Когда ты овладеешь силой Жезла-Меча, отступать тебе позволено не будет.

— Я не собираюсь отступать, господин мой — Первей выдержал взгляд этих невероятных глаз — Я люблю её.

Взгляд глаз потух, скрылся за полуопущенными ресницами.

— Всё. Решение принято!

* * *

— …Господин Первей, вы в порядке? — над рыцарем встревоженно склонилось лицо с чёрными, неразличимыми в темноте зрачками — Вы так кричали…

— Всё в порядке, Патрик. Это был просто сон… Такой сон.

Патрик вернулся на своё место, повозился чуть, и вскоре до Первея долетело его сопение. Мальчишка совсем… Может, ему туда не надо?

«Родная, отзовись»

Пауза.

«Да, мой милый»

«Это опять ты устроила? Весь этот сон?»

Короткий смешок.

«Ну какой ты всё-таки дурень. Кто я, чтобы указывать Ему?»

«Кому — ему?»

«Высшему Судье»

«Погоди, я не совсем… Нет, я совсем не… Это был сам Иисус, что ли?»

Тяжёлый шелестящий вздох.

«Нет, ты безнадёжен. Хорошо, я отвечу — для тебя да. Ты что-нибудь понял?»

«Что значит для меня? А для тебя нет?»

«Ой, да спи уже! Господи, как я буду жить с таким дурнем?»

«Очень хорошо будешь жить. При таком-то твоём умище… Мне и вовсе думать не придётся, я полагаю. Да, точно, я стану поэтом. Хорошая профессия, не то что Исполнитель. Я буду целыми днями предаваться неге и блаженству, посвящая тебе свои стихи, Родная. Или просто дрыхнуть до вечера после сытного обеда»

«А чем ты будешь заниматься ночью?»

«О, ночью… В общем, тебе понравится, хотя порой будет немного ныть внизу живота»

Короткий смешок.

«Нет, ты совершенно невозможен. Всё, спокойной ночи!»

* * *

Наконечник жезла налился голубым призрачным светом, замерцал и погас.

«Нет, не так. Ты не должен пялиться на этот камень, и не надо так напрягаться. Просто запусти его, и переводи взгляд на цель»

Первей стоял на маленькой поляне, держа жезл обеими руками прямо перед собой. Напротив него косо торчал из зарослей дикой малины почерневший пень-выворотень, являвший собой образ врага. Патрик возился по хозяйству на самом краю поляны.

Рыцарь снова напрягся. Голубовато-льдистый камень на конце жезла коротко мигнул и погас.

«Теперь слишком слабо»

Первей с трудом сдержался, чтобы не выпустить в свет замысловатое ругательство. То много, то мало…

— Господин Первей, вы запускаете Клеймор против нежити? — Патрик подошёл неслышно.

— Да, пытаюсь — вздохнул рыцарь — Только не очень-то выходит у меня.

— Позвольте — юноша взял жезл из рук Первея — Если враг один, господин мой, лучше направить Клеймор прямо на него.

Патрик сжал губы, резко направил жезл на пень, и камень навершия вспыхнул белым светом, ровным и сильным.

— Если их несколько, и они прямо перед вами, лучше сделать так.

Сияющий огнём камень описал короткую дугу.

— А если их много, и они вокруг вас, лучше поднять его над головой вверх.

Юноша поднял Клеймор прямо в зенит, и огонь засиял ещё ярче.

— Конечно, дальность действия при таком положении меньше, зато вся нежить падёт разом, мой господин.

Камень погас. Первей смотрел на парня с изумлением.

— Слушай, и откуда ты всё это знаешь?

Патрик вскинул удивлённые глаза.

— Но как же, мой господин… Мой отец дважды в год доставал Клеймор, ну… проверял. И я учился.

«Родная, ты слышишь?»

Короткий смешок.

«Слышу и вижу»

«Мой оруженосец-то мне ещё фору даст в этом деле»

«И тем не менее работать тебе. Ты Исполнитель. Не отвлекайся. Тебе ещё надо освоить отражение шаровой молнии»

«Какой молнии?»

«Ты всерьёз полагаешь, что этот Кощей будет драться с тобой на кулаках?»

Первей разглядывал жезл, задумчиво вращая его в руках.

— Патрик — окликнул он своего оруженосца — нам потребуется лодка.

Парень вскинул на него удивлённые глаза.

— Разумеется, господин Первей — так и не привык звать Первея просто по имени. Ладно…

— Ты не понял. Нам нужна хорошая лодка. Легкая, чтобы мы могли поднести её к берегу прямо напротив осторова, причём скрытно. Быстрая и вёрткая, и при этом крепкая. Вот задача, а?

Парень подумал, честно наморщив лоб. Думай, думай, малый, это тебе не жезлом махать. И вообще, одна голова хорошо, а две лучше.

— Я так понимаю, эту лодку к тому же должно быть трудно утопить?

Первей усмехнулся. Да, непотопляемая лодка, это было бы вообще отлично. Вот издеваться над старшими — это плохо…

— Я знаю, что нам надо, господин Первей. Я сделаю.

* * *

— Патрик, какого чёрта ты испортил палатку? А если пойдёт дождь?

Действительно, двухместная палатка из тонкой провощёной кожи, где тут такую найдёшь…

Патрик смотрел удивлённо-обиженно.

— Но это же для дела, господин Первей. Я делаю лодку.

Первей поперхнулся.

— Ты умеешь?

— Не сам, господин мой. Мне помогает Голос Свыше. Ваш который… Которую вы зовёте Родная.

«Родная, отзовись»

«Слушаю тебя, рыцарь»

«Ты и в кораблестроении дока?»

Короткий смешок.

«Не ревнуй, мой милый. Мальчик действительно способнее тебя в этом, и вообще не мешай. Займись чем-нибудь умственным — почисти лошадей, кашу там свари…»

«Ведьма ехидная»

«Малец голопузый»

— Почему вы молчите, господин? У вас есть другой план?

Первей вздохнул, взял топор.

— Работай, Патрик. Раз уж Голос сказал… А я пока шалаш сооружу. Надо же нам где-то спать.

* * *

Лес подступал к самому берегу огромного, спокойного озера, дальний берег которого терялся в предутренней дымке. И только тёмное пятно острова грозно серело над зеркальной гладью воды.

«Вот он, остров Кличен. Вот оно, логово»

Голос был напряжён и сух.

«Такой момент упускать нельзя. Кощей отправил своего помощника-вурдалака на поиски женщины, и с ним десяток упырей. Защита острова ослаблена»

«Зачем ему женщина? Сколько ему лет, этому самому Кощею?»

Короткий смешок.

«Женщина ему нужна не для любовных забав, он даже не помнит, что это такое. Нет, рыцарь, всё гораздо хуже — он хочет сделать второго вурдалака. Точнее, вурдалачку»

Пауза.

«Он уже загубил двух девушек, но цели не достиг. Всё, что у него получилось — две упырихи»

Рыцарь катал желваки. Вот как…

«Сейчас у Кощея творческий кризис» — короткий злой смешок — «Он не знает, что женская душа куда ближе к Богу, что материнское начало, заложенное в каждой женщине, не позволит ему осуществить задуманное. Он истратил массу маны, и всё без толку»

Пауза.

«Сейчас вурдалак возвращается с добычей. Ну, родной мой… Ты готов?»

«Куда поплыл этот… вурдалак?»

«На север, ближе к острову Хачин. Там на берегу стоит деревушка-весь, жители которой всё ещё не испугались. Сегодня ночью их испугали всерьёз и надолго»

— Патрик, давай лодку, — бросил Первей своему оруженосцу.

Плетёная из лозы лодка, обтянутая кожей, такая лёгкая, что её легко мог нести один человек, плюхнулась в воду. Двое мужчин залезли в тесные отверстия, прикрытые кожаными фартуками. Челнок казался до того хрупким и вертлявым… Однако Патирик уверял, что на таких вот лодчонках его предки некогда перебирались с материка на его теперешнюю родину. Будучи опрокинута, такая лодка сама вставала на ровный киль.

Грести двусторонними вёслами было немного непривычно, но Первей приспособился, и лодка быстро пошла к острову. Клеймор был приторочен слева к поясу рыцаря так, что не стеснял движений. Ещё поверх челнока были приторочены круглые щиты, остальное железо было уложено внутрь лодки, чтобы не нарушать балансировку.

Челнок скользил в предрассветном тумане, не нарушаемом ни одним криком петуха — здесь, рядом с логовом, уже не осталось ни одной живой деревеньки.

Клочья тумана быстро редели, начал задувать ветерок. Над покинутым берегом, за спиной, вставало солнце, и на воде перед воинами заплясала невероятно вытянутая тень, достигавшая, казалось, самого острова.

«Внимание, в воде!!!»

Первей дожил до своих лет в том числе и потому, что в критических ситуациях не думал — что, как, откуда… Рука сама сунула в воду оголовье жезла, и кристалл вспыхнул призрачным белым светом.

Вода взбурлила, вскипела на тридцать шагов вокруг. А затем из-под воды стали выныривать, как туши китов, распухшие тела водяных. Тех же упырей в подводном исполнении. Один, два, три… Пять штук, негусто.

«Где остальные, Родная?»

«Сейчас будут. Быстрее, быстрее!»

Остров уже горбился прямо перед носом челнока. Не такой уж большой островок, с версту длиной и меньше полуверсты в поперечнике. Когда-то тут рос добрый лес, и корабельные сосны радовали глаз своими медными стволами. Но лес в основном свели на постройку городка-крепости Кличен, а то, что осталось, уничтожили новгородцы при осаде и взятии городка. Теперь остров зарос сорным пустолесьем, где в непролазной темени ельника и в непроходимых дебрях осинового сухостоя, перепутанного с колючим кустарником, ютились змеи. Да только если бы они одни…

Над водой плыли цветные мыльные пузыри, яркие и переливающиеся. Слишком яркие и переливающиеся. Раньше Первею никогда не приходилось видеть шаровые молнии. Шарики весело и безобидно летели над водой, летели прямо в руки…

«А красиво, слушай…»

«Прекрати! Ты будешь любоваться?!»

Первей перевернул Клеймор наоборот — острым наконечником ножен, тем самым гранёным наконечником синего металла, вверх. Вовремя — шаровые молнии резко ускорили свой бег, будто почуяв близость добычи. Первей еле успел прошептать короткое инициирующее слово-заклятье, и шарики вдруг разом взорвались, огласив сонную тишину озера громким треском.

«Внимание, вода!»

Первей снова сунул Клеймор кристаллом в воду. Снова бурлит вода, и снова всплывают раздутые трупы утопленников, злобным искусством Преступившего Грань превращённые в водяных. И вернувшихся теперь в исходное состояние.

«Родная, они нас не встретят из арбалетов?»

«Нет. Упыри слишком тупы, чтобы справиться с таким оружием, по крайней мере, других этот Кощей делать не научился. Они годны лишь для рукопашной, и то если оружием будут дубины, в крайнем случае кистени или шестопёры. А вообще-то им привычней рвать добычу руками и зубами»

Шуршание камней под днищем, и лодочка выскакивает на берег. И тут же из кустов с утробным рёвом полезли упыри. Жуткие перекошенные морды, особенно жуткие именно из-за того, что похожи на человеческие лица.

Камень навершия вспыхнул ослепительным белым огнём, переборовшим даже яркий утренний свет. Первей провёл дугу перед собой, и на берегу образовался небольшой завал из трупов. Да, теперь уже просто трупов, обычных непогребённых тел, лишённых души.

Первей шёл размашисто и споро, и в спину ему дышал Патрик. Юноша прикрывал ему спину, но даже не оборачиваясь, рыцарь ощущал — его спутник нервничает.

Обгорелые развалины, заросшие дремучим ельником, возникли прямо перед носом. Первея даже передёрнуло — до того зловещим, жутким холодом веяло из логова Кощея. И как он тут живёт, самому-то не противно…

Эти упыри не ревели, как поднятые из берлоги медведи. Молча, стремительно и неудержимо они ринулись со всех сторон, кто подняв шипастую палицу, кто длинный стальной лом, а кто и просто вытянув вперёд крючковатые пальцы — рвать врага им привычней руками и зубами.

Первей едва успел вскинуть Клеймор над головой. Кристалл засиял так ярко, что пришлось прикрыть глаза. В ноги рыцарю ткнулся окоченевший, холодный труп, застывший в нелепо-угрожающей позе, с зажатой в руке дубиной. Да, просто окоченевший труп. Его товарищи валялись кругом, в таких же нелепых позах. Да тут их штук сорок, однако…

«Всё, упырей на острове не осталось. Теперь Кощей»

Что-то внезапно заставило Первея прянуть в сторону. Тяжёлая арбалетная стрела свистнула мимо уха. И не успел Первей опомниться, его оруженосец, бросив разряженный арбалет, уже поднимал свой меч.

«Он захватил его! Быстрее, «клей»!»

Ещё ни разу Первей не колдовал так стремительно. Какая, к чертям, «поза лотоса»! Рыцарь не помнит, как ему удалось мгновенно сотворить такое, в общем-то, довольно сложное заклятье. В памяти остались лишь отдельные обрывки — он сам, стоящий в нелепо-раскоряченной позе, и ещё более нелепо перекошенный Патрик, так и застывший.

«Быстрее, «освобождение»!»

Заклятье освобождения проще, чем «клей», да и занесённого над головой меча теперь можно было не опасаться. Первей произнёс короткую фразу, и стеклянные глаза Патрика приобрели осмысленное выражение. Ещё фраза, и оруженосец валится на траву — заклятье «клея» отменено.

— Свяжите меня, господин Первей, — прохрипел Патрик, болезненно морщась. — Свяжите, прошу вас! Этот снова может…

«Он прав, мой родной. Свяжи его!»

Первей колебался лишь секунду.

— Идём, Патрик. Он больше не сумеет. Ты не позволишь ему.

«Ты рискуешь. Ты очень рискуешь!»

«Нет. Он мой напарник, а не упырь на службе у Кощея»

«Но…»

«Всё, я сказал!»

— Патрик, я тут подумал… Забери у этого покойничка лом. Да не кривись ты!

* * *

Логово мага, Преступившего Грань Кощея Бессмертного, оказалось вполне заурядным строением. Очевидно, некогда это было основание угловой башни — грубая каменная кладка, приземистая, с обгорелым верхом и кое-как навешенной железной дверью, низенькой и проржавевшей. Деревянные стены крепости не сохранились, уничтоженные пожаром.

«Небогато живёт господин Кощей»

Короткий смешок.

«А он и не собирался сидеть здесь веками. В самое ближайшее время он рассчитывал сменить место жительства при помощи господина датского посланника»

Из слухового окошка, узкого, как трещина в стене, вылетел стальной арбалетный болт. Мимо. Огрызается колдун… Ладно, следующего выстрела можно не опасаться, оба воина уже были под стеной.

— Первей… — прохрипел Патрик, его глаза опять стекленели. Рыцарь вновь коротко произнёс заклятье освобождения, и парень облегчённо вздохнул, разом обмякнув. Бедняга, второй раз подряд…

«Всё пока нормально. Разрушать куда легче, и Кощей тратит на каждую такую попытку неизмеримо больше маны, чем ты на снятие заклятья»

Рыцарь уже осматривал проржавевшие петли. М-да, лет тридцать назад эта дверь была крепким орешком. Но её уже раз выбивали добры молодцы, и этот Кощей не удосужился как следует починить.

— Ломай, Патрик — кивнул он оруженосцу.

Тяжёлый лом крошил известковый раствор, как труху, и гранит кололся мелкими крошками.

— Сейчас, сейчас…

Шаровая молния размером с голову взрослого человека возникла, казалось, из ничего. Она зависла над головами воинов, оглушительно шипя и как-то страшно, мелко вибрируя. Первей еле успел вскинуть жезл острым синим наконечником вверх. Молния взорвалась с таким грохотом, будто пальнули из бомбарды, остро запахло озоном.

«Это уже паника. Он тратит ману направо и налево, ещё одна такая молния, и ты сможешь засунуть его в мешок голыми руками»

Рыцарь не ответил, молча творя заклятье «завесы» — теперь магический взор колдуна, засевшего в башне, будто натыкался на плотную стену тумана, противник был ослеплён. Патрик, закусив губу, долбил ломом, так, что летели искры. Рыцарь немного повозился, сооружая некое подобие огородного чучела — железный шлем-шишак да старая рубаха на крестовине. Примитивно, но когда рухнет дверь, раздумывать Кощею будет некогда. К тому же против света из темноты разглядеть что-либо очень трудно.

Дверь с тяжким скрежетом подалась и рухнула плашмя, с грохотом и лязгом. Первей тут же выставил в проём сооружённое им чучело. Свистнул арбалетный болт, оставив в рубахе дырочку. Второй ударил в шишак, и старый шлем отозвался жестяным звуком, точно ведро.

Отбросив обманку, рыцарь выставил в проём двери острый конец жезла, прошептав короткое заклятье. Грохот взрыва был таким, будто внутри логова взорвался бочонок с порохом. Очевидно, колдун рискнул-таки сотворить ещё одну молнию, не пожалел маны. Это было бы верно, не имей рыцарь в руках Клеймора, способного отбить атаку.

Он вошёл в темноту погреба, пахнущего озоном и сырым, тяжким запахом тления, чуть пригнувшись в двери. Кристалл навершия сиял ровным белым светом. Новой атаки Первей не боялся — Кощей был обессилен, растратив ману.

В обширном погребе, бывшем основанием башни, вдоль стен сплошь тянулись полки, заставленные какими-то бутылями, колбами, ретортами и непонятного вида аппаратами, сверкающими стеклом и медью. Посреди помещения располагался колодец с воротом. Ещё тут имелось несколько столов, заваленных пергаментом и всяким хламом, а на одном из них, окованном позеленевшей медью, лежало обнажённое тело молодой женщины. К телу тянулись тонкие витые трубочки, какие-то верёвочки, поблёскивающие медью, у изголовья громоздилась железная стойка, увешанная разной машинерией и посудой. Очевидно, Кощей пытался преодолеть «творческий кризис» и добиться-таки своей очередной цели. И всё это освещали десятки свечей, тут и там налепленных на полки и столы.

Первей глядел на распластанное тело женщины и чувствовал, как откуда-то из тёмных глубин всплывает, подобно громадной медузе, ненависть. Вот как, значит…

«Нет, милый, нет!!! Только не ненависть!!!»

Медуза уже обхватила рыцаря своими скользкими щупальцами, обожгла и потащила, гася разум тёмной волной. Первей сделал громадное усилие, буквально чувствуя, как с мясом отдирает от себя эти щупальца…

Волна ненависти улеглась, взамен пришло холодное, ясное спокойствие. Первей теперь будто находился в стеклянной невидимой колбе, по которой бессильно скользили жгучие и липкие щупальца. Он Исполнитель. Он пришёл сделать свою работу. Точка.

В углу смрадного подвала обнаружился выгороженный коврами альков, где и помещался сам владыка сего помещения. Самозванный владыка острова и уж совсем самозванный владыка душ, каким он мечтал стать, этот Кощей. И ничего особенного — согбенный грязный старикашка, немытый, наверное, лет десять, не меньше. Оборванный балахон, длинные, как у обезьяны, руки с распухшими суставами пальцев. Наверное, бессмертие ещё не означает здоровье — можно десятилетиями чахнуть и сохнуть, и всё-таки скрипеть…

Вот только глаза. Первей сразу вспомнил глаза того Судьи, что явился ему во сне. Те глаза излучали всю силу и мудрость мира, глаза же Кощея были как бы антиподами — такая в них плескалась бессильная ярость и невероятная, нечеловеческая злоба.

Первей смотрел в его глаза прямо и неподвижно. Щупальца медузы бессильно скользили по стеклу.

— Кощей, я пришёл, чтобы исполнить Приговор.

— Какой приговор? — проскрежетал старикашка. — Кто тебя послал?

— Не перебивай. Ты перешёл Грань, и ты будешь наказан.

— Ты пришёл, чтобы убить меня? Знай…

— Нет, Кощей, ты не понял. Ты перешёл Грань, и в смерти тебе отказано. Ты караешься бессмертием.

Старикашка пару секунд смотрел на него выпученными глазами, а затем Первей услышал скрипучий смех.

— Ты сумасшедший. Бессмертие — это награда, величайшая из возможных. Да я всю жизнь стремился к бессмертию, но так и не достиг!

— Ты достиг.

Первей протянул Клеймор, и светящийся камень коснулся старика. Кощея мгновенно скрутила судорога, и он замер с приоткрытым ртом. Лишь в глазах в последний миг протаял дикий ужас, а затем остекленели и они.

— Патрик, берись… — кивнул рыцарь своему оруженосцу, стоявшему сзади и молча наблюдавшему всю сцену.

Вдвоём они дотащили сухое, лёгкое тело, ставшее абсолютно твёрдым, будто из дерева, до колодца. Плеск воды, и Кощей навсегда ухнул в бессмертие.

Первей сунул светящийся конец жезла в каменный зев колодца. Белая вспышка, и поверхность воды в колодце стала белёсой — вся вода превратилась в единый кусок льда.

«Родная, всё ли верно я исполнил?»

Пауза.

«А разве ты не чувствуешь?»

Рыцарь прислушался к своим ощущениям. Ни тошноты, ни каких-то других неприятных ощущений… Вот только затхлая вонь подвала, запах мертвецкой… И как он тут жил, годами!

«Да всё ты верно сделал, мой милый. Подземная ледяная жила может сохраняться сотни лет, а эта… Каждую зиму морозный воздух будет укреплять лёд в колодце, промораживая его. Этот Кощей навеки останется тут, в нетающем куске льда, недвижимый, в кромешной тьме»

Рыцарь представил себе эту картину и содрогнулся. Веками пребывать недвижимым в кромешной ледяной тьме, и при этом в сознании, наедине с пожирающей тебя изнутри ненавистью… Б-р-р!

«Только тебе ещё предстоит один небольшой разговор. Кощей успел воззвать к своему помощнику, и он уже подходит к острову»

Первей выругался про себя. Вурдалак, как он забыл. И десяток упырей с ним.

— Патрик, давай отсюда, бегом!

«Возьмите щиты! Щиты не забудьте!»

* * *

Солнце уже поднялось довольно высоко, заливая весь мир ярким утренним светом, и лодка, скользящая по лучистой сверкающей глади Селигера, казалась отсюда мирной и безобидной. Вот сейчас из ладьи с весёлым смехом высыплет на берег ватага парней, шутя и дурачась, разожгут костерок…

Десятивёсельная ладья вспарывала воду, двигаясь стремительно и целеустремлённо. Мелькали широкие лопасти вёсел. Если бы там были живые гребцы, подумал вдруг Первей, даже по двое на весло, они уже давно сорвали бы спину. Но упырям было всё равно.

Патрик нервно облизнул губы, поудобнее перехватил круглый щит. Первей тоже проверил свой щит, оттягивавший руку. Отличный щит, способный выдержать удар арбалетной стрелы.

Ладья ткнулась в берег, и страшные оборванные фигуры поднялись со скамей. Первей поднял Клеймор, направив его на ладью. Фигуры разом опали, все, кроме одной.

Вурдалак был молод и где-то даже красив. Да, с такого расстояния безусловно красив, высокий, широкоплечий, стройный парень, осиная талия, от такой и многие девушки не отказались бы. А что смертельная, меловая бледность — так это, наверное, парень влюблён…

Стальной обруч сжал голову Первея, он привычно напрягся, и обруч лопнул с неслышным звоном. Сейчас колдующий покачнётся, от отдачи разбитого заклинания…

Но вурдалак уже стоял на берегу, натягивая громадный, выше человеческого роста, лук. Когда он успел цапнуть лук и колчан со стрелами, когда выпрыгнул из лодки — Первей не заметил.

Удар длинной стрелы был страшен, свалив Патрика с ног. Он ещё падал навзничь, когда вторая стрела ударила в щит рыцаря, и он устоял на ногах чудом. Широкий стальной наконечник срезня высунулся с обратной стороны щита. Первей даже не представлял, что такой силы удар возможен. Живому человеку такой лук не натянуть даже ногами.

Следующая стрела вурдалака ещё ложилась на тетиву, но Первей уже бежал к нему. Двадцать шагов — не расстояние…

Время словно растянулось. Вурдалак натягивал лук, стрела глядела в глаза рыцаря, а он еле-еле переставлял ноги. Только ветер почему-то свистел в ушах.

Откуда-то сбоку рыбкой скользнул арбалетный болт, ударив вурдалака в грудь. Тот пошатнулся, и выпущенная стрела плавно заскользила к голове Первея, проплыла мимо, шевеля хвостовым оперением, словно снулая рыба. Следующей стрелы быть не могло — рыцарь дотянулся клинком до тетивы лука, и она лопнула со звоном.

Первей раньше никогда не сталкивался с вурдалаками, и не знал, на что они способны. Даже в режиме «растянутого времени» движения противника размазывались от скорости. Ни один нормальный воин, даже самый опытный, не сумел бы сейчас отбить удар меча Первея, направленный в живот. Но вурдалак успел.

Как и когда в руках врага оказались два меча, Первей опять не заметил. При этом торчащий из груди арбалетный болт вурдалак вырвал походя, как занозу — похоже, такая рана нимало не смущала нежить. Вурдалак — это не безмозглый упырь, и похоже, прототип очень хорошо владел оружием. Ну да, вспомнил Первей, он же был Исполнителем…

Удар меча справа рыцарь отбил, почувствовав, как загудела рука. Но второй меч врубился в щит, перерубив стальной прут, вделанный в верхнюю кромку, и застрял в нём. Рыцарь рванул щит на себя, одновременно заученным движением выбрасывая вперёд меч. Сейчас либо противник бросит застрявший меч, либо получит-таки сталь в брюхо.

Вышло совсем неожиданно и неприятно. Страшный рывок застрявшего меча буквально вырвал щит из руки рыцаря — не выдержав, лопнули ремни. А второй меч уже шёл в горло Первея…

Теперь рыцарю было совсем туго. Как ни растянуто для него было время, вурдалак был быстрее, и сверх того гораздо сильнее Первея. И хорошо ещё, что на серьёзную волшбу у врага не было времени.

Бой закончился бы мгновенно, если бы в эту секунду не подоспел Патрик, и в руках у него тоже были два меча. Рыцарь обругал себя, отбивая новый страшный удар меча вурдалака. Клеймор… Ведь это же ещё и меч! А левая рука уже перехватывала рукоять меча, освобождая правую для более важного дела.

Время растянулось до предела. Рука рыцаря тянула из-за спины рукоять волшебного меча, и на конце рукояти сиял призрачным светом кристалл. Клинок, вытягиваемый из ножен, мерцал голубым огнём, точно прямая молния. Вурдалак зарычал, прикрываясь от этого света. На!

Страшный меч врага вылетел из руки, как картонный, беспорядочно кувыркаясь в воздухе. Новый удар, и второй меч вурдалака постигла та же участь. Третьим ударом Первей просто снёс голову Кощееву созданию. Тело постояло секунду, но рыцарь по наитию поднял вверх сверкающий камень, и обезглавленное чудовище тяжело упало навзничь. И ни капли крови.

Белое сияние кристалла угасло. Время восстановило свой нормальный ход, и рыцарь почувствовал страшную усталость. Он стоял, тяжело дыша, опираясь на оба меча, как старуха на клюшки. Рядом с присвистом дышал Патрик. Сколько прошло времени с начала боя? Не больше четверти минуты…

А отрубленная голова ещё жила, если такое понятие применимо к нежити. Она закатилась под ноги рыцаря, уперевшись в камень, и мёртво-ненавидяще смотрела на Первея. Прошла секунда, вторая… Взгляд вдруг начал меняться, мёртвые глаза ожили, и в них появилось облегчение. Огромное облегчение.

— Спасибо… — беззвучно прошептали губы бывшего вурдалака, и глаза закатились. Всё.

«Всё, Родная»

«Да, мой рыцарь. Его душа свободна, и может быть, ему позволят уйти на новый круг. Хоть кем-нибудь»

Рыцарь сел, вынув из кармана ветошку, начал чистить мечи — сперва, конечно, Клеймор. Патрик ревниво наблюдал за ним — возможно, парень полагал, что священный меч следует чистить только шемаханским шёлком. Ну да Бог с ним. Сегодня парень показал себя настоящим бойцом.

— Мы победили. Мы сделали это, Первей… — и сам не заметил малый, что позабыл величать рыцаря «господином».

Клеймор с лёгким шипением скользнул в ножны, опять став жезлом. В свои ножны лёг и второй меч, обычный. Первей тяжело поднялся.

— Пойдём, Патрик, посмотрим, кого они привезли в лодке.

В ладье как попало валялись мертвецы, ещё несколько минут назад бывшие весьма энергичными и деятельными. А посреди, на скамьях, стоял гроб. Да, да, обыкновенная деревенская домовина, вытесанная из дубовой колоды. Первей кивнул Патрику.

— А ну…

Крышка гроба тяжело отвалилась, и оба воина замерли.

В гробу лежала девушка. Вроде бы обычная деревенская девушка лет шестнадцати, в сарафане, босые ноги были испачканы прибрежным илом, к пятке прилипла травинка. Высокая грудь чуть заметно вздымалась. Невысокая, стройная, возможно, чуть излишне крепкая девица. Но лицо, лицо… Нет, ни в коем случае — лик, и только так. Живая…

Первей прошептал заклятье пробуждения — почему-то просто потрясти девицу за плечо показалось вдруг святотатством. Грудь спящей начала вздыматься высоко и часто, и Патрик шумно сглотнул. Длинные густые ресницы девушки затрепетали, медленно поднялись, и на ошеломлённых мужчин глянули невероятные лазоревые глаза. Краем уха Первей отметил, что теперь дышать перестал Патрик.

— Не бойся, милая, — рыцарь не дал девушке времени на испуг. — Ты свободна. Нет больше проклятого Кощея.

Девушка проворно села, завертела головой, и вдруг с рёвом кинулась на шею тому, кто стоял ближе — то есть Патрику. Разобрать что-либо было невозможно из-за рыданий.

— Как тебя зовут-то? — окликнул девушку рыцарь.

— Василиса я… — девушка чуть успокоилась, но шею Патрика на всякий случай удерживала крепко — мало ли что…

«Рыцарь, этот Патрик не дышит уже с полминуты. Скажи ты ему, он же не водяной!»

* * *

Ладья еле двигалась, и верста, отделявшая остров Кличен от материка, показалась Первею длиннее, чем переход на галере из Копенхавна до мыса Гренен. Вёсла были грубые, тяжёлые, с излишне широкими лопастями, и грести ими было сущее наказание. Да и два человека — не десяток упырей, не знающих усталости. Патрик тоже выбивался из сил, но заметно это было лишь опытному глазу — на лице парня блуждала счастливая до идиотизма улыбка, он не сводил глаз с Василисы, управлявшейся на корме с рулевым веслом, и девушка то и дело отвечала ему смущённой улыбкой.

Ладью пришлось изъять у Кощеевых приспешников по одной простой причине — крохотный челнок, изготовленный Патриком, никак не мог взять троих, да плюс снаряжение. К тому же на дне ладьи стояла здоровенная бутыль тёмного стекла, взять которую настоятельно потребовал Голос Свыше. Эта бутыль будет преподнесена в подарок датчанину.

Потом был ещё переход по дремучему лесу, в обнимку с бутылью, которую Первей и Патрик несли по очереди, всячески стараясь не разбить. Когда они наконец добрались до лагеря, рыцарю уже казалось, что ног у него нет, а штанины набиты песком, медленно оседающим в сапоги. Солнце уже давно перевалило за полдень.

— Василиса, — окликнул он девушку. — Не обессудь, но сегодня мы тебя доставить домой не сможем. Переночуешь здесь, а завтра с утра двинем к твоему батюшке. Не бойся, никто тебя не обидит. Ладно?

— Хорошо, господин Первей… — девушка зарделась, как маков цвет. Возможно, она уже представила себя спящей в одном шалаше с Патриком.

— А если б ты ещё нам сготовила чего-нибудь, то такое бы мы тебе спасибо…

— Да, господине! — Василиса, не дослушав, вскочила, схватила котелок и убежала за водой. Патрик смотрел угрюмо.

— Позвольте сказать, господин Первей. Девушка вынесла такое… а вы…

— Вот именно поэтому. За делом быстрее отойдёт от пережитого. А вообще-то ты прав — одной тяжеловато… Так не стой зря, помоги ей!

Лицо Патрика мгновенно разгладилось — наставник подал отличную мысль. И парень устремился на помощь Василисе, как будто снова спасал её от Кощея.

Первей растянулся на охапке соснового лапника, покрытого сверху попоной Гнедка.

«Родная, отзовись»

«Да, мой милый»

«Каша, конечно, у них подгорит. Но боже мой, как мне сейчас хорошо, ты бы знала!»

* * *

— Нет, Патрик, я не поеду. Трое на двух конях, это мучение и для коней, и для седоков. Надеюсь, ты сумеешь доставить Василису к отцу без моей помощи?

— Да, господин Первей, — Патрик вздохнул с облегчением. — Разумеется. Мы можем ехать?

Первей смотрел на молодёжь, пряча улыбку. Девушка, отдохнув и оправившись от пережитого, стала ещё краше, прямо больно смотреть. Патрик же нацепил на себя всё, что только могло блестеть — даже какую-то старую серебряную бляху, возможно, позаимствованную у коня из сбруи. Плюс оружие — на Кощея вчера Патрик вышел менее вооружённым. За спиной у него сиял на солнце кристалл Клеймора, второй меч был приторочен накрест, на боку висел кинжал, да ещё метательный нож… В общем, вид у Патрика был воинственный и грозный, не хватало разве только бомбарды.

— Мы можем ехать?

— Ещё одно, — улыбнулся Первей. — Возьми у меня из сумы бархатный плащ, ну тот, синий с золотым шитьём. Мне кажется, он тебе нужен.

— Спасибо, господин мой! — просиял парень.

* * *

Облака плыли в небе так высоко, но Первею, лежавшему на спине, казалось — он вот сейчас оторвётся от земли и полетит, падая в небо. И облака встретят его своими пуховыми объятьями…

«Родная, отзовись»

Пауза.

«Да, мой милый»

«Слушай, у меня такое ощущение, что назад мы поедем втроём»

Короткий шелестящий смешок.

«Какой ты умный у меня стал — прямо ужас»

«С кем поведёшься… Однако где взять третьего коня?»

Вздох.

«Это сложнее. Здесь, в глуши… Твоему Гнедку придётся потерпеть двоих»

«Почему именно Гнедку?» — Первей почувствовал некоторую обиду за друга.

Опять вздох.

«Ты не понял. На твоём Гнедке поедут они, а ты будешь трястись на этом… как его… Громе. Вместе с бутылью и прочим»

«Ещё чего!»

«Не «ещё чего», а «будет сделано». Я, как Голос Свыше, тебе приказываю. Вот так, милый. Тебе известно такое слово — «любовь»? У твоего Гнедка такой шаг, что можно обниматься… А этот Гром рысит так, что растрясёт оную Василису задолго до Новгорода, она же не монголка. Доставь девушке удовольствие. Пусть всё у них будет хорошо»

«Будет сделано, моя Родная»

Мягкий стук копыт по лесной почве, конский храп… Первей повернул голову, не вставая. На полянку уже выходили Гром и Гнедко, оба с седоками. Кто бы мог подумать…

— Что, Патрик, тебе так и не удалось сбыть девушку с рук?

Сияющие лица. Они спрыгнули с коней — Патрик придержал Василису. Взявшись за руки, подошли. Первей тоже поднялся, почувствовав важность момента.

— Господин мой, учитель и наставник… — голос Патрика дрожал. — Отец Василисы отдал мне её в жёны. Здесь нет моего приёмного отца, поэтому я прошу благословения у вас.

Они встали на колени. Первей, немного растерявшись, полез за воротник — почесать шею, но рука сама нащупала серебряную цепочку, и уже тянула её наружу.

— Живите счастливо, Патрик и Василиса, в любви и согласии. Это тебе, — и он надел на невесту нательный крест. — Это всё, что осталось у меня от матери.

Василиса схватила его руку и поцеловала.

— Спасибо… батюшка.

«Родная, как я их, а?»

«Я горжусь тобой, милый»

* * *

— … Да, Первей Северинович, вот такие дела тут у нас творятся, в Господине Великом Новгороде. Денежки твои все целы, не беспокойся, ещё и с приростом…

— Про прирост уговора не было. Так что прирост весь твой, Савелий Петрович.

Купец прищурил глаза.

— Там как-никак сорок восемь рублёв приросту-то. Может, хотя бы пополам?

Первей усмехнулся. Сорок восемь… Да, точно. Именно столько взял с него тот московский разбойник, живущий под личиной хозяина постоялого двора.

— Нет, Савелий Петрович. Твой риск, твой и прирост. Ведь прогори ты, всё до грошика из своих бы мне отдать пришлось. Не обессудь, но убыток я тоже с тобой разделять не стал бы.

Посмеялись.

— Да, вот ещё. Тут после твоего отъезда купца персицкого нашли в Волхово, в непотребном виде — голый, ноги к шее прикручены, а в гузно кол забитый. Говорят, свои его сами порешили, а что да как… Ещё и жаловаться приходили к посаднику — обидели, дескать, найдите татей проклятых. Восточные люди, пёс их разберёт.

Купец отхлебнул из высокого стакана глинтвейн. Понравился купчине напиток…

— Ничего, коли спрошу — куда дальше путь проложишь, Первей Северинович? Ежели не тайна, конечно.

— Не тайна, Савелий Петрович. Я ведь на службе у датского посланника состою. Негоже службу бросать без разговору с хозяином. Так что надо бы нам свидеться, а там посмотрим.

— Так в Новгороде твой датчанин. Так что за море плыть не надобно.

Рыцарь только головой покрутил. Надо же, как попёрло, везёт и везёт без передыху. Уже тут. Не утерпел, значит, их сиятельство…

«Родная, мне аж тревожно, ей-ей… Не привык я к сугубой везухе…»

Короткий смешок.

«Заслужил потому что. И вообще, ты заметил — не тебе одному везёт, а всем, кто тебя окружает. Ты перестал нести печать Зла… хотя и до подлинного Воина Света не дорос, правда»

Да, всё устроилось как нельзя кстати. Сын купца, Борис Савельевич, живёт-поживает с молодой женой, вырученной у того перса. А ведь сейчас она уже, наверное, плыла бы вниз по Волге, в грязном трюме, среди таких же рабов и рабынь. А может, вот в этот момент её ощупывал бы покупатель…

Сразу после прибытия в Новгород Патрик обвенчался с Василисой по православному обряду — невеста настаивала на этом. Ирландец не возражал — парень находился в таком состоянии, что, пожалуй, дал бы сделать себе обрезание, если бы невеста этого захотела. Свадьба состоялась на подворье у всё того же купца Савелия, причём удалось даже доставить отца Василисы, бедного рыбака из бедной деревушки на берегу Селигера. Мужик уехал домой на подаренном коне, обласканный и довольный, что так счастливо устроил дочь — дома у Василисы оказались ещё три сестры. Оставалось только решить, как и когда Патрик отправится на родину.

И ещё одно дело висело на шее у рыцаря.

— Савелий Петрович, подскажи, кто таков Никита Горохов? Лавка его в Мясном ряду где-то…

Купец отставил стакан.

— Худого про него сказать нечего, а и хорошего тоже. Скрытный человек, тёмный.

— Всякие люди на свете живут.

Савелий Петрович почесал в бороде.

— Воля твоя, Первей Северинович. Только, ежели пойдёшь, взял бы кого с собой-то, да хоть Патрика своего. И кольчуга не помешает, право…

* * *

— … Можете не сомневаться, ваше сиятельство. Колдун по прозванию Кощей умер. Вашу книгу передать некому.

Датчанин ходил из угла в угол, нервно сплетая пальцы.

— Почему вы решили, что это книга?

— Ваше сиятельство, если вам хотелось сохранить это в тайне, следовало упаковать её в деревянный ящик.

Посол нервно рассмеялся.

— Да, вы нахал, я уже в курсе… А что это за бутыль?

— То, что вы хотели, ваше сиятельство. Эликсир бессмертия.

Если бы в их сиятельство ударила молния, эффект был бы тот же.

— Вы… Вы…

— Не удивляйтесь, ваше сиятельство. Мне удалось повидать колдуна перед смертью, но помочь ему я был не в силах. По-моему, как раз эта дрянь и погубила его.

Первей приврал самую малость.

— Вы страшный человек, господин Перуэй, — нервно хохотнул датчанин. Слово «господин» он опять произнёс по-русски, хотя весь разговор шёл по-немецки.

— Для вас лично и Датского королевства я не представляю ни малейшей опасности, ваше сиятельство, — в лице рыцаря не дрогнул ни единый мускул.

Датчанин покрутил головой, расстегнул воротник. Жарко…

— Даже не знаю, что сказать… Нет, я в восторге от вашей предприимчивости, но…

— Ваше сиятельство, не думаю, что вы испытываете нужду в слугах, которые умеют только кланяться.

Посол рассмеялся.

— Нет, ваше нахальство безгранично, как и ваша ловкость. И тем не менее вы опять правы, герр Перуэй, правы на все сто. Я доволен вами, и награда не замедлит явиться. Так вы уверены, что это тот самый… легендарный эликсир?

Первей усмехнулся.

— Я не могу отвечать за слова этого Кощея, ваше сиятельство. Но по-моему, он не врал.

— И тем не менее умер.

— Да, ваше сиятельство. Этот эликсир не спасает от смерти как таковой. Он лишь предохраняет от естественной смерти.

— То есть?

— Ваше сиятельство… Человек не всегда умирает от старости. Гораздо чаще он умирает от других причин — верёвки, меча, яда или просто от голода и холода. Наконец, человек может утонуть или сгореть заживо. Во всех этих случаях эликсир бесполезен.

Посол внимательно рассматривал тёмную бутыль. Провел пальцем по стеклу.

— И как этим… пользоваться?

— Ничего особенного, ваше сиятельство. По одной капле утром и вечером. Да, в первый год по одной.

— А потом?

— А потом доза постепенно возрастает. Медленно, но неуклонно.

Посол пристально взглянул на Первея.

— Это он вам сказал?

— Да, ваше сиятельство, — не моргнув, соврал рыцарь.

— А что ещё?

— А ещё это зелье обладает хорошим слабительным эффектом. И кроме того, пристрастившись к этому, человек теряет всякий интерес к женщинам. Но не это главное, ваше сиятельство.

— Что же ещё?

Первей помедлил.

— Раз начав, вы уже не сможете прекратить приём препарата. Человек, желающий бессмертия, будет принимать это всю оставшуюся жизнь. Если по каким-либо причинам приём препарата будет прекращён, он умрёт в страшных муках.

— Ничего себе! — датчанин с опаской смотрел на бутыль. — И это всё он вам рассказал?

— Да, ваше сиятельство, — снова не моргнул глазом Первей. — Перед смертью многие одинокие люди склонны к откровенности с первым встречным.

— Может быть, он заодно открыл вам и секрет изготовления этого? — посол с усмешкой кивнул на бутыль.

— Чего нет, того нет. У нас была не такая уж длинная беседа, ваше сиятельство.

Датский посланник встал у окна, задумался, взявшись рукой за бритый подбородок.

— Хорошо. Вы свободны.

Рыцарь поклонился и направился к выходу.

— Подождите, герр Перуэй… — датчанин отвернулся от окна. — А вам, вам никогда не хотелось попробовать? Бессмертие, Перуэй, понимаете?..

Первей помедлил, подбирая ответ.

— Ваше сиятельство, если бы мне предложили на выбор две вещи — заживо сгореть на костре или начать принимать эту гадость, я, возможно, и заколебался бы. Но всё равно, наверное, выбрал бы костёр. А во всех иных случаях не колебался бы ни секунды. Смерть гораздо лучше, чем такое бессмертие, ваше сиятельство.

* * *

— … Ну вот и всё, Патрик. Не знаю, свидимся ли мы когда-нибудь. У нас здесь, на Руси, принято говорить — не поминайте лихом. Привет своему батюшке передавай.

— Прощайте… Первей Северинович. Я вас никогда не забуду, — губы Патрика предательски прыгали, но он держался, как и подобает воину. — Я… Когда-нибудь я тоже стану Исполнителем, вот увидите. Я буду карать зло на земле.

Первей усмехнулся.

— Нет, Патрик, не станешь. Я надеюсь, минует тебя сия горькая участь.

— Почему?

— Да потому, что Исполнителем становятся не за заслуги и подвиги, а наоборот — во искупление тяжких грехов.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что кто-то должен делать грязную работу, и если тебе выпала такая доля — не ропщи и не хнычь. Но стремиться следует совсем к другому. В конце концов, у тебя есть молодая жена, и ты обязан сделать её счастливой.

Патрик поглядел направо. Василиса, одетая по-походному, скромно стояла в сторонке. На пузатой ганзейской когге, стоявшей у причала, царила суета, там уже готовились убрать сходни. Вообще-то все моряки очень не любят брать на борт женщин. Зато все немцы очень любят деньги, так что всё прошло гладко.

— Вы правы, Первей Северинович. Вы опять правы. Прощайте, не поминайте лихом!..

Он порывисто обнял рыцаря, подхватил вещи и устремился к сходням. За ним поспешила жена. На когге уже поднимали парус — южный ветер и течение подхватили тяжёлый корабль, и когга, рассекая волны, отправилась в свой дальний путь…

«Родная, отзовись»

Пауза.

«Да, мой милый»

«Почему всё так устроено в мире — как только полюбишь человека, он тут же уходит от тебя навсегда? Разве это справедливо?»

Пауза. Долгая, долгая пауза.

«Да, это справедливо. Так передаётся в мире дружба, так распространяется любовь — от человека к человеку, всё дальше, всё шире, как круги на воде»

«Терять очень больно»

«Да, это правда. Но и рожать тоже больно. Если бы все так боялись боли, мир давно опустел бы»

«Но ты меня не покинешь?»

Пауза.

«Значит, ты покинешь меня. Не знаю, мой родной. Я не знаю, правда. Не знаю, кто из нас первый сойдёт с этого круга. Но это случится ещё очень нескоро»

Снова пауза. Короткий шелестящий смешок.

«А вообще-то я покину тебя, мой рыцарь, в самое ближайшее время. Как только мне будет позволено»

Первей покрылся липким потом.

«Что? Что…позволено?»

«Ну господи, ну какой ты глупый! Обзавестись титьками, неужели не ясно?»

* * *

— Хочу вас обрадовать, герр Перуэй. А может, и огорчить. Мы возвращаемся в Данию.

Посол сидел на скамье, обитой малиновым рытым бархатом, положив вытянутые ноги на скамеечку пониже. Огонь в камине не горел — и так жарко.

«Родная, отзовись»

«Да, рыцарь»

«Как быть?»

Короткий смешок.

«Ты на службе»

— Вы молчите? Этот отъезд нарушает ваши планы, герр Перуэй?

— Я у вас на службе, ваше сиятельство. Как скажете. Когда мы отплываем?

— Как только придёт корабль. Думаю, дня через три-четыре.

— Вы позволите мне отлучиться в город на это время? Нехорошо уезжать, не закончив дел…

— Да, пожалуйста. Где вас найти, я знаю. Вы же опять на постое у этого купца… м-м-м… Сабилия Петроффича?

— Да, ваше сиятельство.

Первей смотрел на стол, наполовину залитый чёрным, да так и не отмытый. И ковёр сменили…

Датчанин перехватил его взгляд.

— Вы были правы, герр Перуэй. Я думал над вашими словами всю ночь, а утром взял кочергу и… Конец дьявольскому искушению! — он рассмеялся.

* * *

— … И бились оне три дня и три ночи. Гром стоял, и леса в округе занялися огнём, и Серегер-озеро всё ажно кипело.

— Пошто кипело-то?

Рассказчик, сутулый мосластый мужик с жиденькой бородёнкой, неодобрительно взглянул на чернявого, так бесцеремонно влезшего в повествование.

— Я же говорю, бились оне.

Первей сидел, привалясь спиной к бревенчатой стене. Перед ним на столе стояло блюдо с блинами, настоящими блинами с икрой, со сметаной, с мёдом. И здоровенная кружка горячего сбитня. А пива он ещё успеет напиться и в Дании. Кто знает, когда ещё вот так посидишь, слушая русскую речь…

— … Не, не простые люди то были. Иноземный цесаревич, вроде, с оруженосцем своим. Вот цесаревич-то и завалил того Кощея-колдуна.

— А как хоть звали-то цесаревича этого?

Рассказчик в замешательстве пожевал губами.

— Да вроде как Петром, что ли…

— Не, не Петром, — перебил его лысый, до сих пор сидевший молча. — Похоже, но не Петром.

— Ну стало быть, Иваном, — авторитетно изрёк толстый, судя по виду, купец.

— Почему Иваном-то? — в замешательстве вскинул глаза рассказчик.

Толстяк посмотрел на него снисходительно.

— Смешной ты малый, право… А как ещё, ежели не Петром?

* * *

— … Нет, это немыслимо. Два дня тащиться до Ревеля!

Датский посол был раздражён. Как только датское судно вышло из устья Невы на простор Балтики, задул устойчивый западный ветер, и гребцы в трюме трудились в поте лица, продвигая посудину фут за футом. Вдобавок зарядил нудный, моросящий дождь, навевающий уныние.

— Мне не везёт с погодой, герр Перуэй. Как только мне приходится выйти в море, так сразу встречный ветер. Всю жизнь мне в лицо встречный ветер.

— Мне помнится, ваше сиятельство, в тот раз, когда я сидел в трюме, ветер всю дорогу был попутный.

Датчанин пристально вгляделся в Первея.

— А это идея. Может быть, вас снова посадить на весло, герр Перуэй? — посол выдержал паузу, рассмеялся. — Это шутка.

— Я понял, ваше сиятельство, — медленно ответил рыцарь. — Это такая шутка.

* * *

В тесной каютке было темно и сыро, и даже свежий морской ветер, влетающий в открытое окошко, был не в состоянии до конца изгнать вонь, доносившуюся из трюма. Вся невольничья галера пропиталась вонью, злобой и отчаянием, тяжёлая сырость и низкое серое небо лишь усиливали эти ощущения.

В каморке располагались трое — Первей и ещё двое слуг, которые сейчас самозабвенно храпели. К самому Первею сон не шёл.

«Родная, отзовись»

Нет ответа. Уже который раз нет ответа. И больше, очевидно, не будет. Но сейчас Первей был спокоен — он знал, так надо. Они скоро встретятся, встретятся надолго, на целую длинную-длинную жизнь. О том, что может быть иначе, рыцарь и не помышлял. Это было бы несправедливо, а значит, такого и не будет. Потому что этот мир в основе своей всё-таки справедлив, пусть и не сразу.

Глухо бьёт барабан в трюме. Ещё оттуда иногда доносятся вскрики, но свист бича отсюда уже не слышен. Тяжко вздымаются вёсла галеры, скрипят уключины, скрипит такелаж, храпят и стонут во сне слуги его сиятельства. И неумолчно шумит море, мощно и безразлично, как и тысячи лет назад…

… Ему снился сон. Кругом не было ничего, кроме светящегося полупрозрачного тумана, золотистого, бесконечного. И сквозь этот туман проступала фигурка в белом. Знакомое, доброе лицо. Мама…

«Здравствуй, сынок»

«Мама, она опять ушла. Где её искать в этом огромном мире?»

«Пусть всё идёт, как идёт, сынок. Ты найдёшь её, скоро»

«Но где, где?»

«Ты найдёшь её. Ты найдёшь меч и жену вместе. А больше я ничего не знаю. Знаю только, что перед этим тебе придётся выполнить последний Приговор»

«Как? Ещё один? Как это возможно, без Голоса Свыше?»

«Ты выполнишь его один, без неё. Только не ошибись, сынок. Если ты ошибёшься, вы не встретитесь никогда»

* * *

Все тяжёлые, в частых стеклянных переплётах окна были подняты, и ветерок с моря снимал влажную духоту. В ожидании приёма его сиятельства Первей стоял у окна, наблюдая, как по воде Зунда лениво ползут разнокалиберные посудины. Июль, уже июль…

Всё шло вроде бы неплохо. По прибытии в Копенхавн Первей снял две комнаты в аккуратном домике на окраине, у чистенькой пожилой вдовы. Деньги, привезённые рыцарем с собой, были вложены в крепкий банк и приносили ощутимые проценты, позволявшие не думать о разных житейских мелочах — например, о пуговицах. Вдобавок его сиятельство положил своему слуге весьма приличное жалованье. На службу рыцарь являлся ежедневно, но никаких поручений их сиятельство ему не давал, и в три часа пополудни Первей шёл домой, где и обедал. Всё шло, как шло. Вот только её всё не было.

Дни шли за днями, а её всё не было. Найдёшь меч и жену вместе… Какой меч? Мечей в мире много. Где искать? Да ещё какой-то Приговор напоследок… Как это вообще возможно, без Голоса Свыше, указывающего цель, объясняющего задачу, ведущего и успокаивающего? Первей ворочал мозгами так, что порой ему казалось — ещё чуть, и черепная коробка раскроется, подобно сундуку, но ничего не мог придумать. Да, Родная была права — он желторотый птенец, без неё он никто…

— Их сиятельство ждёт вас, — возникший у порога лакей прервал мысли Первея.

* * *

— Вот этот человек, — его сиятельство протянул Первею раскрытый медальон. — Возьмите, возьмите, мне он не нужен.

Рыцарь взял маленькую серебряную штучку. На внутренней стороне медальона был нарисован эмалью портрет. Умное, волевое лицо, проницательные глаза…

— Хорошая работа. Тонкая.

— Я надеюсь, ваша будет не хуже. Этот человек должен умереть, герр Перуэй.

Рыцарь медленно поднял взгляд.

— Ваше сиятельство, вы уверены, что это должен сделать именно я?

Его сиятельство смотрел прямо в глаза рыцаря, твёрдо и жёстко.

— Совершенно уверен. Вы справитесь, господин Перуэй, — слово «господин» датчанин опять произнёс по-русски.

Рыцарь сглотнул. Приговор… Неужели это и есть Приговор?

— Вас что-то смущает?

— В чём вина этого человека?

Датчанин коротко рассмеялся.

— Я мог бы, конечно, наплести вам про то, что он враг церкви, Бога и короля, но я не буду этого делать. Вы умный человек, герр Перуэй, и я скажу вам прямо — его вина в том, что я хочу его смерти.

Первей раздумывал.

— И не надо раздумывать, герр Перуэй. За вас думаю я, вам лишь надо думать о том, как это всё провернуть, чтобы смерть выглядела естественной.

Его сиятельство протянул рыцарю кусок пергамента.

— Вот ваша индульгенция, герр Перуэй. Мне пришлось потратиться, но эта папская писулька стоит того. В ней сказано, что все ваши грехи отпущены святой церковью оптом. В том числе и инцидент в городе Львове. Так что инквизиции можете не опасаться.

Первей изучающе поднял взгляд. Датчанин чуть улыбался, но глаза были холодные и совершенно непроницаемые.

— Что касается приговора датского королевского суда, он пока остаётся в силе. Его отмена зависит от того, как вы справитесь с порученным делом. Мне не нужны слуги, умеющие только кланяться, герр Перуэй. Я на вас надеюсь.

Рыцарь откланялся. Приговор… Неужели это тот самый Приговор? Пусть всё идёт, как идёт…

Он почему-то не покинул апартаментов его сиятельства, задержавшись у открытого окна в приёмной. Лёгкий ветерок с моря шевелил волосы, по воде лениво ползло пузатое торговое судно. Вот так. Кто бы мог подумать, вместо Голоса Свыше — датский посол по особым поручениям…

«Его вина в том, что я хочу его смерти»

Внутри Первея уже всё вставало на дыбы. Нет, так не может быть! Да кто он такой, этот датчанин?! Как он смеет хотеть этого?!

Рыцарь вновь раскрыл медальон. Умное, волевое лицо, проницательный взгляд.

«… И не надо раздумывать, герр Перуэй. За вас думаю я, вам лишь надо думать о том, как это всё провернуть, чтобы смерть выглядела естественной»

«… Ты выполнишь его один, без неё. Только не ошибись, сынок. Если ты ошибёшься, вы не встретитесь никогда»

Мимо прошествовал лакей, неся на подносе обед его сиятельству. И Первей вдруг осознал, что сейчас будет.

Он подождал немного, привычно сосредоточился. Дрожь в теле сменил лёгкий вроде как холодок…

— На помощь! Помогите! — всклокоченный лакей ворвался в приёмную. — Там…Там… Его сиятельству плохо!

Поднялась суета, шум, гам, набегали со всех сторон какие-то люди. Первей тоже побежал на помощь, но пробиться к телу его сиятельства было нелегко — толпа слуг была плотной и возбуждённой.

Подавиться за обедом может любой человек. Что тут особенного? Самая естественная смерть.

Датчанин уже прекратил судорожные попытки вытолкнуть из себя злополучный кусок, и в расширенных остановившихся зрачках плавало понимание.

Первей напрягся. Вот… Вот сейчас… Сейчас накатит волна нестерпимой тошноты, ужасная, выворачивающая наизнанку рвота и резь в животе… Неверно исполненный Приговор… Убийство…

Ничего.

Когда суматоха улеглась, и лекарь, явившийся позже всех, важно зафиксировал печальный факт кончины его сиятельства, рыцарь не спеша покинул здание, подавленный, как и все, свалившимся на него несчастьем. Проходя по набережной, он снова открыл медальон, вручённый ему датчанином.

«Его вина в том, что я хочу его смерти»

Первей размахнулся и швырнул медальон в воду. Одного вашего желания недостаточно, ваше сиятельство…

* * *

Первей шёл по берегу, по самой кромке воды. Волны лизали подошвы его ботфорт, то и дело с шипением перехлёстывая через сапоги, и снова откатывались в бессилии. Первей усмехнулся — тогда, зимой, волны обращались с ним куда грубее. Впрочем, тогда он был для этой страны люггером, а теперь он уважаемый человек… Да, уважаемый человек, так как архив городского суда города Треллеборга сгорел вскоре после безвременной смерти его сиятельства. После его кончины рыцарь оставил службу и жил на проценты с капитала, тихо и скромно.

А ещё тогда был январь, а сейчас уже август. Но её всё нет и нет.

Рыцарь остановился, как вкопанный. Здесь? Да, точно, здесь! Конечно, тогда была ночь, но место это он узнал. Вот тут он выполз на сушу, кашляя и отплёвываясь. А вон там его, лежачего, захватил береговой дозор… Где-то здесь, наверное, должны быть обломки той люгги, ведь она затонула совсем рядом с берегом, на прощание прихлопнув свою команду, как мух. Рыцарь уже знал, что море имеет обыкновение выкидывать на берег всё, что затонуло на мелководье.

Да, было такое… Ещё тогда у него пропал меч, самый лучший из всех, когда-либо бывших в его руках — а за жизнь в руках рыцаря их перебывало немало.

Первея вдруг охватило озорство. Он посмотрел на своё оружие, тощую шпагу. А ну-ка…

Рыцарь огляделся — берег был пуст, как до сотворения человека. Быстро скинул одежду, аккуратно сложив её под кустом, поверх уложил шпагу. Ну, с Богом!

Первей разбежался и нырнул, стараясь проплыть как можно дальше с разгону. Вынырнув, поплыл саженками. Прибой ему не препятствовал, море сегодня было лениво и благодушно. Плавай, букашка, ныряй, ищи, чего тебе надо…

Он нашёл меч в какой-то сотне шагов от берега, и сам подивился своему везению. Меч был без ножен, но сохранился неплохо, даже почти не заржавел. Он был достаточно тяжёлый, к тому же мешал грести рукой, и Первею пришлось повозиться. В конце концов он нашёл способ — нырнув, хватал меч, пробегал по дну, насколько хватало воздуха, затем бросал оружие и выныривал. Отдышавшись, повторял всё снова. Когда наконец удалось выбраться на берег, Первей уже продрог до костей. Прыгая и приплясывая, он рысцой подбежал к кустам, где сложил своё имущество. Сейчас, сейчас, где-то тут был кремень… Огня, скорее огня!

Рыцарь остолбенел — одежды не было, равно как и обуви. И шпаги, между прочим, тоже. Ещё пару секунд спустя Первей осознал, что воры водятся не только на Руси.

Стуча зубами от холода и ярости, Первей выругался самыми страшными словами, какие только знал. Добавил ещё пару фраз по-английски и по-немецки. Чуть полегчало, но проблема оставалась по-прежнему острой. Если его сейчас увидит береговой патруль… Голый детина с обнажённым мечом… Или наоборот, обнажённый с голым?.. Ладно, вот тут очень кстати растут берёзы…

По-прежнему стуча зубами от холода, рыцарь нарубил столько берёзовых веток, что их хватило бы на полсотни добрых банных веников, заодно немного согревшись. Дрожащими руками свил из засохших водорослей некое подобие верёвки. Закончив сооружение костюма, Первей вдруг рассмеялся в голос. Конечно, ситуация улучшилась незначительно, но по крайней мере, ему не придётся тратить ману на конный патруль — увидев такое, не только сами стражники, но и их кони, наверное, на всю жизнь останутся заиками…

Рыцарь вновь выругался вслух. Нет, он всё-таки непроходимый олух… Ну что стоит при помощи магии разжечь огонь!

Три костра из плавника и наспех наломанных сучьев, разложенные треугольником, согрели Первея и вернули ему способность соображать. Ладно, надо двигаться… Главное, добраться до ближайшей фермы, или мызы, или как там…

Первей отвык ходить босиком, поэтому, когда наконец впереди показались черепичные крыши ухоженной сельской обители, он уже ступал косолапо, как медведь. Забор у фермы оказался крепким, высоким — похоже, тут обосновался мелкий дворянин, вполне состоятельный и рачительный хозяин. Вон и дом соответственный…

Отчаявшись найти дыру в модном дощатом заборе, рыцарь проделал её сам несколькими сильными ударами. Протискиваясь в дыру, Первей окончательно нарушил хрупкое равновесие, в коем пребывал его костюм — травяная верёвка расползлась, и весь запас веников рухнул наземь. Вдобавок на шум явилась собака, крупный английский дог. Не тратя времени на предварительное облаивание, собака с рёвом ринулась на Первея, и он еле успел усыпить зверя коротким заклинанием. Уф… Нет ничего хуже для первого знакомства, нежели стоять голым, с окровавленным мечом, над разрубленным трупом любимой хозяйской собаки.

Первей не заметил, как и когда перед ним появилась хозяйка. Да, несомненно, это была хозяйка этого зверя, и этого дома. Высокая стройная женщина лет двадцати с мелочью, полногрудая, с тонкой гибкой талией, очень белой, какой-то розово-белой кожей, характерной для рыжих женщин. И рыжие, как огонь, космы, спадающие за спину широкой непокорной волной. Но примечательней всего были глаза — большие, ярко-зелёные, совершенно и абсолютно бесстыжие. Рыцарь не знал, куда деваться — про всякую волшбу он разом позабыл.

— Простите, фру…

— Меня зовут фрекен Эльвира, рыцарь, — по-русски ответила девушка.

Голос грудной, глубокий. Сердце Первея ухнуло куда-то в желудок.

— Так меня звали в прошлом круге, Первей Северинович.

— Ты… — прохрипел рыцарь.

— Я. Ну здравствуй, мой родной.

Вместо ответа Первей шагнул к девушке, выронив меч. Обхватил, стиснул её, зарылся в волосы, чувствуя её запах и её дрожь. А она уже сама искала его губы…

* * *

Первей сидел в уютной гостиной, обставленной не то, чтобы роскошно, но со вкусом и достатком. Мужской одежды в доме не оказалось, поэтому рыцарь был закутан в пушистый плед, а на ногах его красовались меховые шлёпанцы, над краем которых свешивались его пятки — тапки явно не были рассчитаны на его размер. Стакан с горячим глинтвейном Первей держал двумя руками, зажав между ладоней.

— Наконец-то… Наконец-то ты меня нашёл. Знал бы ты, как я скучала всё это время.

Эльвира сидела совсем рядом, и в надвигающихся сумерках её глаза утратили бесстыжий блеск, стали глубокими и таинственными.

— Ты знаешь, — такой знакомый короткий смешок, — бабы, наверное, и в самом деле все дуры. Представь, мне тут как-то стало жалко того моего бесплотного состояния.

— Понимаю… Всемогущество и всезнание.

На её лице плясали отсветы огня, жарко пылавшего в камине.

— Ничего-то ты не понимаешь, дурачок. Всемогущество, всезнание… Кому это надо, если нет главного? Сколько раз я просыпалась за эти долгие, бесконечные одинокие ночи. Просыпалась, потому что мне всё время чудилось — «Родная, отзовись…»

Вместо ответа рыцарь отставил стакан и протянул к ней руки. И снова вдыхал её запах, целуя и в губы, и в глаза, и куда попало. Она отвечала жадно и бесстыдно, и вдруг Первей ощутил под своей рукой упругую грудь. Орудие рыцаря враз пришло в боевую готовность, благо накинутый плед не стеснял движений. Её пальцы уже распускали шнуровку платья…

Она вдруг издала короткий смешок.

— Между прочим, ты обещал мне помочь, хотя бы в первый раз.

— Воспитанная девушка раздевается сама, не дожидаясь, когда её об этом попросят.

Эльвира фыркнула.

— Только, пожалуйста, не ори, как я тогда: «раздевайся!!!»

Он засмеялся первый, и она ответила ему глубоким грудным смехом, и ещё спустя пару секунд они валились друг на друга от хохота. Всё напряжение, накопленное за эти годы, весь ужас и все невзгоды — всё улетало прочь… Орудие Первея ослабло было — смех гасит желание — но Эльвира уже брала его руки, ладошками прижимая к своей голой груди.

— Вот те самые титьки…

И дальнейшее рыцарь осознавал уже смутно…

* * *

Огонь в камине угас, и только россыпь углей светилась, точно сказочные рубины. В таком свете уже совершенно невозможно угадать выражение лица, и только багровые отблески играли в глазах, казавшихся теперь абсолютно чёрными.

Эльвира лежала, приподнявшись на локте, и гладила, гладила Первея по лицу, по волосам…

— Всё позади, мой милый. Всё теперь позади.

— Нет, родная. Всё у нас ещё впереди.

Долгий, тягучий поцелуй.

— Ты хочешь что-то сказать, мой милый? Говори, не стесняйся.

Первей вообще-то не хотел, но какой-то бесёнок уже тянул его за язык.

— Слушай, ты чего такая рыжая-то, фрекен Эльвира? Рыжую я не заказывал…

Она ещё возмущённо пыталась вырваться, но из глубины груди уже рвался смех.

— Нет, это немыслимо… Ты совершенно невозможен!

Примечания

1

«Послух» — др. рус. «свидетель» Прим. авт.

(обратно)

2

Тан — «господин» на древнем кельтском языке. Прим. авт.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg