«Хрустальная колыбель»

Хрустальная колыбель (fb2) - Хрустальная колыбель (Холм-Дол - 2) 1434K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Станиславович Юрьев

Сергей Юрьев Хрустальная колыбель

Часть первая Щепоть небытия

«Даже если летописец стремится сохранить для потомков истину, его старания часто оказываются напрасны, поскольку у любого из сильных мира сего свой взгляд на прошлое. Настоящее порой бывает беспощадно к прошлому, которое не может защитить память о себе.

Веками считалось, что 712 лет назад лорд Карол Безутешный увёл свой народ с берегов Пряного моря, спасая его от нашествия темнокожих варваров. На деле оказалось, что причиной тому была распря между знатью Великого Холма.

Веками считалось, что лорд, не оставивший наследников, погиб на охоте, встретившись в непроходимой чаще с белым вепрем, а потом двенадцать благородных эллоров, убив вепря, поделили наследство Карола Безутешного. На деле оказалось, что лорда убил его собственный оруженосец Толл Кардог, ставший потом первым лордом Холм-Гранта, а прочие эллоры в обмен на своё молчание получили долю от владений, завоёванных лордом Каролом в этих северных землях, и право воздвигнуть собственные замки.

Веками считалось, что у лорда Карола не было детей, которые должны были унаследовать трон. На деле оказалось, что его дочь Пальмера была спасена преданными людьми от верной смерти и скрылась с ними за Северной Грядой, дав начало королевскому роду, в котором трон передаётся доныне не от отца к сыну, а от матери к дочери.

Веками считалось, что Служители Храма Творца пришли в эти северные земли вместе с лордом Каролом и Храм был построен пришельцами из Великого Холма. На деле оказалось, что Храм стоял здесь за несколько столетий до Великого Похода, и сами Служители знали истину, но скрывали её.

Когда из Пальмеры прибыл гонец и обратился к лордам двенадцати Холмов за помощью в войне против бледных меченосцев, лишь лорд Холм-Дола Эрл Бранборг и лорд Холм-Бора Герт Логвин решились вести войска за Северную Гряду, а прочие, да и то не все, позволили малой части своих воинов присоединиться к походу. Они знали, не могли не знать, что там, в Пальмере, королевстве, отгороженном от Холмов Северной Грядой, правит законная наследница Карола Безутешного, а значит, оттуда придут сомнения в том, что их власть получена ими по праву. Даже когда истина открылась, все они продолжали в начале месяца Ливня устраивать охоту на белого вепря, и они не откажутся от этой традиции до тех пор, пока в Холмах не переведутся белые вепри…

Но даже если летописец по воле своего господина старается утаить от потомков истину, то его старания нередко пропадают даром, поскольку прошлое не исчезает бесследно, и потомкам приходится расплачиваться за грехи далёких предков, поскольку не от всякого наследства можно отречься. Прошлое порою тоже бывает беспощадно к настоящему, которое столь же беззащитно…»

Ион из Холм-Дола. Предисловие к «Летописи похода за Северную Гряду»

Глава 1

Силы Небытия используют любую лазейку, чтобы проникнуть в мир и вкусить его плоти. Жестокость и гордыня, гнездящиеся в людских душах, указывают им путь.

Летописный свод Холм-Гота «Сказание о бледных меченосцах», датируется месяцем Опаднем 708 г. от Великого Похода.

Меч в руках мастера Олфа временами превращался то в веер, едва заметный глазу, то в холодную серебряную молнию, сверкающую перед глазами. Юм отразил-таки очередной выпад и уже перешел в наступление, но противник вдруг исчез из виду.

— На сегодня хватит, мой лорд. — Голос мастера почему-то раздался из-за спины. — По-моему, вы вполне готовы сразиться с Тарлом.

— Олф, после твоих уроков мне кажется, что я вообще ничего не умею. — Юм повернулся к мастеру лицом и резким движением загнал меч в ножны.

— Если бы лорду Тарлу пришлось сразиться со мной, он почувствовал бы то же самое, — попытался успокоить его Олф, но тут же смутился, решив, что его слова звучат как хвастовство, достойное лишь какого-нибудь юнца.

Через год после того, как было покончено с оборотнями, молодой лорд Холм-Дола распустил ночную стражу, и Олф, её бессменный начальник, на какое-то время остался не у дел. Он удалился в свою усадьбу, пожалованную ему за боевые заслуги ещё прежним лордом, Эрлом Бранборгом, но не прошло и дюжины дней, как старый воин понял, что за годы непрерывных сражений он окончательно разучился наслаждаться мирной жизнью.

Единственным местом, где воины никогда не оставались без дела, был Холм-Ал, протянувшийся узкой полосой между прочими Холмами и землями лесных варваров. Каждой весной войска лорда Тарла небольшими отрядами переходили пограничную просеку и нападали на становища эссов и саабов, обнаруженные в опасной близости от владений лорда. Ещё три года войны во имя покоя тех, кто остался за спиной, промелькнули как одно мгновение, и красная человеческая кровь лилась из ран точно так же, как черная кровь оборотней — были битвы, и были пиры, была слава, и были награды…

Вэлд Тарл умер внезапно, но в своей постели — редкая судьба для лордов Холм-Ала… А его наследник, Сим Тарл, оказался слишком заносчив, своенравен и скуп. Слава Творцу, что воин — не землепашец и волен распоряжаться собственной судьбой, независимо от времени года и настроения владетеля.

Можно было отправиться в Холм-Гот, где прежний лорд Холм-Дола, внезапно приняв сан Служителя, стал старшиной дружины Храма. Можно было податься в Пальмеру, откуда теперь, по слухам, нередко приходили корабли, груженные черным горючим камнем, мехами и оленьими шкурами… Но гонец от Юма Бранборга примчался как раз вовремя.

«Мой славный Олф, спешу тебе сообщить, что мое умение владеть мечом и секирой так и не продвинулось вперед с того самого дня, когда ты нас покинул. Спешу сообщить, что усадьба, которую пожаловал тебе мой отец, за время твоего отсутствия принесла дохода не меньше полупуда серебра, а староста-управитель без указания поместного эллора отказывается платить в казну треть, которую ты нам должен, поскольку три года не служил нам оружием.

Мои дружинники на двух последних турнирах в Холм-Эгере не получили ни одной пихтовой ветви за отрядные бои в пешем строю, а всё потому, что учить их некому. Видишь, сколько у тебя здесь накопилось?

Если ты затаил какую-то обиду…»

Где ж это видано, чтобы на лордов обижаться… Тотчас же — куль серебра летит под ноги коня Тарла-младшего (жалованье за прошлые полгода, если год не дослужил, полагалось вернуть), и — домой!

— Олф, ты о чем задумался? — Живой голос молодого лорда пробился сквозь пелену внезапно нахлынувших воспоминаний. — Может, что не так?

— Да нет, мой лорд, так — вспомнилось…

Вспомнилось. Только и осталось, что вспоминать… Землепашцы — сеют и пашут, мастеровые — мастерят что положено, ведуны — тоже без дела не сидят, а воинам только и осталось, что шутейные поединки да редкие пирушки.

— Лорд Фертин Дронт по осени на прибрежных варваров ходил, едва до Корса не дошел. Если б другие лорды ему хоть малость помогли, не шастали бы Собиратели Пены у наших берегов, — слегка потупившись, сказал Олф, и теперь в его голосе действительно прозвучала легкая обида, правда, он и сам не понял, на кого.

— Какие берега, Олф? Нет у Холм-Дола своих берегов. — Юма слегка удивило, что мастер меча заговорил о вещах, которые не должны бы его касаться.

— Как же нет? И в прибрежных Холмах тоже ведь люди живут, Творца чтут, как полагается… А вот если бы Тарлы каждый год лесных варваров не щипали, эссы давно бы Холм-Ал по камушку разнесли, а потом и до нас бы добрались… Мирно живем, слишком уж мирно — не к добру это. Помяните мое слово — чем дольше мир на земле, тем война потом страшнее. Ион-то, покойник, говорил, будто до вторжения варваров двести лет Холмы ни с кем не воевали…

— Кроме друг друга, — уточнил лорд и вдруг стал похож на своего отца, каким Олф помнил его перед походом в Пальмеру против бледных меченосцев…

Прежний лорд временами смотрел на начальника своей ночной стражи точно так же — с решительной тоской или с тоскливой решительностью… Как будто знал, через что придется пройти им обоим, чтобы солнце потом всходило в свой срок и чтобы было кому это видеть.

— Олф… Ты помнишь, там, у стен Скального замка… Я видел всю битву от начала до конца, но отец всё устроил так, чтобы я мог только смотреть. Потом я дулся на него. Дулся до тех пор, пока не улизнул с тобой и Святителем Герантом в Цаор. Там от меня было не слишком много пользы, и вскоре до меня дошло: во время сражения её было бы ещё меньше. — Юм говорил, и Олф заметил, что и голосом сын стал похож на отца. — У меня были и есть хорошие учителя… Мне повезло, мой славный Олф. И однажды я понял, что мне не нужно славы и почестей больше, чем я могу получить, не стремясь к ним. А это значит, что, пока я здесь лорд, воины Холм-Дола не будут обнажать мечи для битвы при первой возможности повоевать. Прекратить войну гораздо труднее, чем начать.

— Красиво сказано, но мне, наверное, не понять… — Олф слегка смутился. — Не смею спорить, мой лорд, не смею спорить… Но почему вы решились на поединок с лордом Тарлом? Он опасный противник, а у вас, мой лорд, нет наследника… Ваш брат, Герт, не может стать лордом, ведь он рожден после того, как ваш отец сложил с себя титул. Это опасно не только для вас, это опасно для Холма.

Олф вдруг поймал себя на странных непривычных мыслях: а вдруг лорд неправильно поймет его слова, и это вызовет гнев или недоверие. В те совсем ещё недавние времена, когда происходили постоянные схватки с ночными оборотнями и почти каждая ночь могла стать последней в жизни, ему бы и в голову не могло прийти такого: сказать то, что думаешь, а потом чего-то опасаться. Может быть, недолгая служба в Холм-Але наложила свой отпечаток…

— Ты же сам сказал, что я справлюсь.

— Я сказал, что вы можете справиться, но Сим Тарл — опасный противник, он старше вас лет на пять, и он уже не раз проливал чужую кровь.

— Но он потребовал передать ему все земли Холм-Дола, которые граничат с лесными и прибрежными варварами. Я не могу понять, почему он вдруг выдвинул эти требования, но ответом может быть только война или поединок. Я не хочу войны.

— Вас наверняка поддержат лорды Холм-Гранта, Холм-Бора и Холм-Эгера, Служители Храма тоже будут на вашей стороне, вам на помощь может прислать войска королева Пальмеры. А у Тарла не будет союзников, разве что он сговорился с варварами.

— Я не хочу войны.

Олф молча поклонился и направился к выходу. Только что колокол надвратной башни пробил начало вечерней стражи, и надо было ещё обойти посты на стенах и у ворот, которые лишь пару лет назад перестали закрывать на ночь.

Итак, впервые после уничтожения ночных оборотней и разгрома бледных меченосцев над Холмами нависла угроза войны… В былые времена ссоры между лордами были обычным делом, нередко случались пограничные стычки, грабительские набеги и поединки между лордами. Но потом несколько лет все военные усилия Холмов были направлены на борьбу с ночными оборотнями, а после общего похода за Северную Гряду против бледных меченосцев внутренние распри, казалось, прочно забыты. И вот — прошлое напомнило о себе.

Олфу вспомнился лорд Холм-Ала — на полголовы выше Юма Бранборга, розовощекий, нижняя губа всегда слегка выпячена, прищуренные зеленые глаза, как у блудливого кота на выданье… Сим не должен был стать лордом, но его старший брат погиб от варварской стрелы за полгода до смерти Вэлда Тарла, а двое младших спешно покинули пределы родного Холма и, по слухам, подались к Фертину Дронту. Дорвавшись до трона, Фертин вернул, как обещал, лорду Холм-Велла часть земель, отторгнутых когда-то давно Кардогами, но решил немедленно возместить эту потерю, отодвинув подальше на юг границу владений прибрежных варваров. Он охотно принимал на службу безземельных эллоров и щедро вознаграждал их ратный труд, истощая и без того скудную казну.

Холм-Грант, родовое гнездо иссякшей династии Кардогов… Первый из них начал с убийства своего сюзерена, а последний вообще связался с нечистью, надеясь получить в награду власть надо всеми Холмами… Кстати, то, что происходит сейчас с Симом Тарлом, очень похоже на выходки Дриза Кардога, который, овладев тайнами черного ведовства, вселился в тело своего старшего брата и овладел престолом… Стоп! — Олф даже остановился посреди лестницы, ведущей на верхнюю галерею крепостной стены. — Может быть, всё снова начинается… Нечисть не могла так просто исчезнуть — она подобна расплодившимся в последнее время хомрикам, домашним насекомым. Сколько их ни бей, а они всё равно из щелей лезут…

Он двинулся дальше, стараясь отогнать от себя эту мысль, но она уже преследовала его, как назойливый комар, жужжащий над ухом и неуловимый. Нет, конечно, нет — Сим Тарл как был, так и остался заносчивым властолюбцем, из тех, кому всё время кажется мало того, что они и так имеют. Не он первый, не он последний. Но в любом случае нельзя допустить схватки между лордами… Может быть, прямо сейчас спуститься вниз, сесть на коня и дней за пять добраться до Холм-Ала? Конечно, Тарл всегда настороже… Если вызвать его на поединок, он, возможно, не примет вызова, а если и примет, то может выставить вместо себя кого-нибудь из эллоров, равных Олфу по званию. Но всё-таки стоит попробовать… Он вспомнил, как в одиночку расправился с дюжиной варваров, напавших на него из засады. Но их ошибка была в том, что они не убили его сразу, стараясь захватить живьем, чтобы потом принести в жертву своим идолам…

Планы, как уничтожить лорда Тарла, возникали в голове один за другим, но вскоре все они были перечеркнуты одной мыслью: если в лорда и вправду вселился Нечистый, то один человек, будь он хоть трижды мастером меча, не сможет с ним справиться, а если удастся-таки его убить, значит, он просто заносчивый негодяй. И ещё: если человек Бранборга будет покушаться на жизнь лорда Холм-Ала, то, независимо от исхода дела, во всём будет обвинен Юм, и когда войска Тарла начнут поход возмездия, Холм-Дол останется наедине с грозным противником — никто из лордов не придёт Юму на помощь, разве что Фертин Дронт, но тот пока занят своей войной.

— Мастер Олф! Впервые вижу на тебе такое кислое лицо. Съел что-нибудь не то? — Герольд Тоом стоял несколькими ступенями выше и держал в руке надкушенное яблоко. — Мне, кстати, тоже в последнее время нездоровится. Я говорю не о теле — я говорю о душе.

Олф так увлекся своими размышлениями, что не заметил, как герольд приблизился к нему в полумраке лестничного пролета, освещённого лишь лучом закатного солнца, протиснувшимся сквозь бойницу шириной не более ладони. К тому же на ногах Тоома были войлочные краги, в которых обычно ходят только дома.

— Я беспокоюсь о молодом лорде… — Олф решил поделиться с герольдом частью своих сомнений.

— О-о! Предстоящий поединок? — Тоом сразу же понял, о чем речь. — Я тоже думал об этом… Знаешь, я, честно говоря, тоскую о тех временах, когда был шутом при славном лорде Эрле Бранборге… Тогда мне приходилось постоянно оттачивать остроту ума и изящество речи, и, надо сказать, порой я давал лорду советы, к которым он охотно прислушивался. Насколько я знаю, лорд Тарл предложил твоему ученику выбирать оружие.

— Да, но я пока не решил, что он освоил лучше — меч, секиру или булаву.

— Как это грубо и неоригинально! — воскликнул Тоом. — Мне кажется, если приложить хоть немного фантазии, можно придумать что-нибудь такое, что даст нашему лорду неоспоримое преимущество, а этот вислогубый кичливый щенок останется в дураках.

— Пусть он останется в дураках, лишь бы не остался в живых, — мрачно пошутил Олф.

— О, дружище, из тебя вышел бы отличный шут, если бы ты не стал прекрасным воином. Воистину, талантливый человек талантлив во многом. Но я отвлекся… Я слышал, в Холм-Але кормится целый выводок ведунов, которые только и делают, что составляют какое-то хитрое снадобье из мухоморов.

— Знаю. Напиток Ореса, или Яриса… Есть у лесных варваров такой идол, эссы Оресом называют, а саабы — Ярисом. Покровитель воинов и безумцев. Рецепт Тарлы выпытали у пленных волхвов ещё во времена вторжения варваров. Только мерзость это. Через год-другой те, кто его постоянно хлебает, окончательно умом повреждаются. С жаждой крови справиться не могут и начинают кромсать всех, кто под руку попадет…

— Может быть, от этого напитка и сосед наш умом поехал? — предположил герольд.

— Бесполезное это снадобье… Да, может такой боец сотню врагов вокруг себя положить, только ещё во время вторжения нашли от них средство: расступиться перед таким да из луков расстрелять. Для войны это не годится — только людей своих же гробить…

— А если — для поединка?

Вот! Теперь до Олфа наконец-то дошло, что хотел сказать герольд. Уже год прошел, как у Сима появилась неодолимая страсть к поединкам — то он посылал гонцов к варварам, чтобы выставили против него самого могучего воина, то раззадоривал лучших бойцов собственной дружины, то оскорблял приезжих эллоров, и те сами вызывали его на бой. Итог всегда был один… Верно говорят: шут его знает. Шут, даже бывший, всё знает. А чего не знает, о том догадывается. Может, он и здесь неспроста оказался. Знал, когда пойдет Олф посты проверять, и место выбрал, где никто их беседе не помешает. А если и вправду луки выбрать… Когда стреляешь — тут ярость ни к чему, тут верный глаз нужен и твердая рука. А ярость — только помеха. И, главное, оружие надо назвать перед поединком — не заранее. Пусть лорд Тарл своей дури хлебнет, а потом…

— Кстати, лучшие луки делают в Холм-Итте, — как бы невзначай заметил герольд.

— Не ближний свет.

— Но я с некоторых пор занимаюсь собирательством всяческого оружия и, надо сказать, преуспел в этом весьма увлекательном деле. Если любопытно, могу показать. — Тоом едва заметно улыбнулся. — И там найдется пара луков, сделанных лучшими мастерами своего дела. Даже я, человек не военный, стреляю по глухарям с полутора сотен локтей и, представь себе, иногда попадаю…

Глава 2

Те, кто служит за серебро, при равном умении владеть оружием уступают тем, кто служит из преданности своему господину и своей земле. Но когда тот и другой сражаются за свою жизнь, их шансы на победу и смерть почти уравниваются.

 Из «Наставления воителям» Ота Тарла, лорда Холм-Ала, 498 г. от Великого Похода

— Во славу Зеуса, Геккора, Аспара, Яриса, Гейры, Иблита… — Голос волхва звучал монотонно и заунывно, словно шум ночного ветра, гуляющего по верхушкам деревьев. Только шумные всплески огня прерывали перечисление имен Алчущих Жертвы, когда хромой Иветт подбрасывал в костер охапку хвойных веток. — …Хлои, Го, Луцифа, Морха. Во славу духов, живущих вечно под кронами Священной дубравы, во славу травы, пробивающей путь навстречу свету, уходящей корнями во тьму, во славу духов озерных, речных и болотных, во славу Белого Вепря, лесного владыки…

В последний день месяца Цветня надлежало принести жертвы всем богам, и своим, и чужим, и даже загадочному безымянному богу, которому поклоняются люди Холмов. Даже те боги, о которых волхвы знают лишь понаслышке, сегодня получат свое. Впрочем, идолы ревнивы, и тут уж не угадаешь, какая жертва пойдет во благо, а какая может навлечь несчастья…

Леса велики, но не безбрежны. Люди глубокого леса неохотно принимают у себя людей окраин, теснимых жителями каменных стен. Третьего дня Алса, верховный вождь саабов, вернулся из заповедных земель, пролегающих в междуречье Шустры и Дрёмы, и ни один из полутора дюжин тамошних родов не пожелал отпустить с ним даже тех сынов, которых ещё не приняли в вервь… Значит, когда-нибудь жители замков доберутся до берегов Дрёмы, и тогда полторы дюжины родов возьмутся за оружие. Но будет уже поздно.

Ойван, сын Увита, внук Буйтура, воин из рода Рыси, стоял в задних рядах и не сразу разглядел, что рядом с клетью, в которой теснились предназначенные для жертвы тетерки, стояло на коленях несколько пленников, связанных по рукам и ногам. Значит, некоторые из богов отведают сегодня человечины… Наверное — Ярис, дающий воинам силу, ярость и воинское умение… И Гейра, обещавшая вернуться… И, конечно, Зеус, перед которым трепещут духи стихий…

Завтра воины лорда снова вторгнутся в леса, но никто из них не вернется обратно. Сытые боги — добрые боги.

— Ойван… Ты Ойван? — Кто-то сзади дернул его за пояс. — Тебя вождь зовет.

Мальчишка-посыльный, судя по костяной серьге в левом ухе, был из рода Вепря, и Ойван слегка опешил, не понимая, откуда он может знать его имя. Неясно было, откуда его имя знает вождь и зачем зовет его к себе посреди ритуала, на котором ему самому полагалось быть.

Вождь вместе со старостами трех родов ждал его под навесом из лосиных шкур, сидя на кленовой баклаге. Два мальца подкармливали костер тонкими сухими дубовыми полешками, и пламя было ярким и почти бездымным…

— Ты, что ли, Ойван, сын Увита? — спросил Алса, едва повернув голову в сторону пришедшего.

— Я, — только и смог промолвить Ойван.

— Ты, говорят, был в неволе у людей Холма…

Вот оно что… Пять лет назад, когда Ойвану было пятнадцать лет, в становище пришли люди лорда. До этого они долго не решались ступать на землю саабов, и никто их не ожидал. Тогда больше опасались ночных оборотней, которые ещё изредка забредали из-за пограничной просеки.

Мужчины ушли на охоту, а его, наказав за какую-то мелкую провинность, оставили вместе с женщинами и мальцами таскать хворост для очагов. Сухие ветки можно было ломать руками, и у него не было с собой даже топора. Да и что смог бы топор дровосека против меча дружинника, закованного в железную чешую? Потом два года он, словно пес, носил медный ошейник…

— Говорят, ты понимаешь речь жителей замков. — Казалось, в голосе вождя таилась какая-то угроза. Конечно… Тому, кто был рабом, вольные жители лесов никогда не простят позора… Может быть, не хватило пленников для жертвы, и волхвам нужен ещё один…

— Да, — ответил Ойван, слегка склонив голову.

— А ещё говорят, ты славно мечешь ножи и стреляешь из лука. — Теперь казалось, что вождь прячет в бороде улыбку, но это, конечно, только казалось.

— Да.

— А ещё мне говорили, что ты сметлив и чтишь обычаи.

— Да.

— Ты что — других слов не знаешь? — Вождь не повысил голоса, но люди говорили, что гнев его всегда бывает тих и настигнет провинившегося где угодно.

— Алса, сын Остура, если ты прикажешь мне что-то сделать — я сделаю, если мне положено наказание — я приму его. Ты спрашиваешь — я отвечаю. А лишние слова только засоряют уши. — Теперь Ойван стоял прямо и смотрел вождю в глаза. В конце концов, в чём-то виновен лишь тот, кто сам чувствует за собой вину. Да, Ойван был рабом, но сам избавил себя от рабства, и никто до сих пор не попрекал его этим.

— Говорят, ты искусен не только в бою, но знаешь много такого, что ведомо немногим из волхвов.

Со стороны капища раздался вопль первой жертвы. Ярис получил свою долю.

— Да.

— Кто научил тебя?

— Когда я был рабом, один старик учил меня читать. Став свободным, я прихватил с собой мешок со свитками и не позволил родичам пустить его на растопку.

— Хорошо, Ойван, сын Увита… — Вождь поднял вверх указательный палец, и старосты вместе с мальчишками, кормившими костер, удалились, оставив его наедине с Ойваном.

— Кого из богов ты больше всего почитаешь?

— Богов… — Ойван увидел мысленным взором частокол идолов, окружающих, словно стражники, холм Зеуса. — Разве богов надо почитать? Их надо бояться и вовремя кормить. Другое дело — духи пращуров… Мы — дети их, и они должны нас любить.

— Хорошо… — Вождь, казалось, был несколько озадачен. — Чем ты можешь поклясться?

— Зачем клясться тому, кто не собирается лгать… — Ойван, как ни старался, никак не мог понять, зачем он мог понадобиться вождю. Именно он…

Некоторое время Алса смотрел на него исподлобья, а потом вдруг расхохотался так, что навес над ним колыхнулся, а костер, начинающий затухать, метнул вверх густой сноп искр.

— Ох, и намается с тобой этот Служитель! Не зря про тебя волхвы говорили, что ты любого упаришь языком молотить.

Смех прервался так же резко, как и возник.

— А теперь слушай меня, Ойван, сын Увита. — Теперь Алса смотрел на Ойвана спокойно и сурово, как и подобает вождю смотреть на простого воина, перед тем как послать его на смерть. — Ты должен провести одного человека через наши леса к восточному Холму. Этот человек — Служитель безымянного бога, но никто, кроме тебя, не должен знать об этом. Нанести обиду безымянному богу так же опасно, как и оскорбить любого из наших идолов… — Вождь указал взглядом туда, откуда донесся предсмертный вопль очередной жертвы. — Слушай ещё, Ойван, сын Увита… Ты думаешь, что у нас нет врагов опаснее людей Холма. Я тоже ещё недавно думал так же. Но вчера явился посланец от Исхора, вождя эссов, и он сказал, что странные всадники без лиц на конях, не касающихся земли, выходят прямо из Великих Вод, и все, кто видел их, вскоре умирают или становятся безумны, как любители напитка Яриса. Я хотел отправить туда самых могущественных из наших волхвов, тех, что могут договориться с любыми Силами… Но в тот же день пришел странник из Холм-Гота, и он говорил со мной всю ночь… Если он захочет, ты узнаешь в пути всё, что знаю я, или больше того. Сам я не хочу знать больше, чем знаю, — до тех пор, пока всё это не кончится… А теперь поклянись Тенями Предков, что сделаешь то, что я сказал, и оставь в моем костре каплю своей крови. — Вождь протянул Ойвану свой кинжал в ножнах, украшенных замысловатым серебряным узором. — Ты должен поклясться той клятвой, которую не посмеешь нарушить, иначе ты умрешь в тот же миг, когда покинешь мой кров.

Ойван неторопливо сделал на левой ладони надрез, повторяющий изгибы линии судьбы, занес руку над костром и сжал её в кулак, из которого одна за другой начали выкатываться крупные капли густой крови.

— Клянусь Тенями Ушедших, которые дали мне жизнь и видят мой путь. Клянусь, что приведу Служителя безымянного бога к стенам восточного Холма и помогу ему во всём, что поможет сокрушить Зло. Клянусь, что никому не выдам его тайны, если он сам того не захочет. Клянусь не расспрашивать его ни о чем, но запомнить всё, что он скажет сам. Клянусь хранить его жизнь больше, чем свою, больше, чем жизнь любого из соплеменников.

— И ещё ты должен вернуться, чтобы рассказать мне обо всём, что увидишь и услышишь.

— Клянусь, что вернусь к своему вождю, Алсе, сыну Остура, если, конечно, меня до этого кто-нибудь не убьет и он останется жив ко времени моего возвращения…

Вождь криво улыбнулся, но ничего не сказал, глядя, как капли крови одна за другой с шипением погружаются в пламя.

— А теперь иди, Ойван, сын Увита. — Вождь легко поднялся на ноги и затолкал ему за пояс кошель с серебром. — Кинжал оставь себе. Служитель ждет тебя в Молчащем урочище, лошади и припасы уже там. И смотри, чтобы никто из волхвов не заметил, куда ты направился…

Вот так… Был человек — и нет человека. Стоит только отойти на пол-лиги от становища, и, даже если весь род поднимется и бросится с факелами в лес, искать одинокого странника — дело безнадежное, если, конечно, не знаешь точно, куда он направился.

Из-под ног с шумом выпорхнула разбуженная куропатка, качнулись ветки над головой, и снова наступила тишина. Нет, всё-таки одному в ночном лесу страшновато, даже теперь, когда нечисть повывелась. Хорошо хоть, ночи в конце месяца Цветня уже не так длинны, и до Молчащего урочища, о котором ходила дурная слава, можно добраться лишь к рассвету.

Всё-таки почему вождь доверился именно ему? И почему из всего этого надо делать такую тайну? Люди лесов всегда старались не ссориться с богами, даже с чужими, даже с теми, которые не принимают жертв, а значит, непонятно чего хотят… Служители каменного храма, жрецы безымянного бога, которого никто никогда не видел, нередко приходили в эти леса, и никто не чинил им препятствий, если при них не было оружия. Почему же теперь загадочный странник, о котором говорил вождь, должен крадучись пробираться через земли саабов, самого мирного народа, если его не трогать?

Ойван вспомнил старика, того, что учил его грамоте, когда он был рабом эллора, который вечно пропадал то в походах, то в замке у своего лорда… Вождю, наверное, любопытно было бы узнать, что он, Ойван, сын Увита, не сбежал из плена, а был отпущен. Тот старик однажды ночью привел его в кузню и приказал положить подбородок на наковальню, а потом ловко и неторопливо сбил зубилом и молотком заклепки с медного ошейника. Он тоже был Служителем, этот старик… И было совершенно непонятно, почему он начал учить письму молодого варвара, который и годился-то только в водоносы, и почему отпустил его потом. Сказал только, что, мол, Служителей ведет Откровение… Какое Откровение?

Зеус, повелитель молний, судия над богами и душами умерших… Геккор, владыка ветров — ни одна травинка не шелохнется без его ведома… Аспар, угрюмый повелитель подземного царства, где нет ни надежды, ни радости… Ярис, ликующий, когда льется кровь и огонь пожирает селения… Гейра, хозяйка блаженства и смерти, являвшаяся во плоти… Иблит, воплощенный ужас, от которого нет спасения, если душа прикоснулась к нему… Хлоя, хранящая на дне Великих Вод несметные сокровища… Морх, которого уже нет, и потому с ним встретится лицом к лицу всякий, кого тоже не станет…

Ойван вдруг заметил, что идолы вспоминаются ему в том порядке, в котором их называл волхв перед жертвенником, и вообще не надо бы о них думать сейчас, когда под ногами стелется предутренний туман, когда все тени слились воедино.

Откровение… Значит, тому престарелому Служителю что-то нашептал его невидимый бог, которого нельзя даже попросить о чем-нибудь, потому что никто не знает его имени. И, может быть, это что-то начинается именно сейчас.

Если он, Ойван, сын Увита, будет помогать Служителю, значит, он исполнит волю безымянного бога, и все те, чьи имена он знает, могут ополчиться против него, а это означает верную мучительную смерть или что-то пострашнее смерти. Но если вождь сказал, значит, это угодно Ушедшим, а они тоже сильны. В конце концов, тот, кто стремится угодить всем, рано или поздно остается в одиночестве против всех. Если не можешь выбрать себе покровителя, надейся на себя самого — колчан полон стрел, а пояс приятно оттягивает кинжал в серебряных ножнах, подарок вождя. Щедрый подарок… Лучше уж о нем думать, а не об идолах, которыми только детей на ночь пугать, чтобы спали крепче.

До восточного Холма верхом добираться три дюжины дней, не меньше, и то, если эссы не будут преград чинить… А потом? Интересно, что там за Служитель… Поди, пройдет всю дорогу молчком — они, по слухам, до разговоров не сильно охочи… Интересно, вздремнуть поутру хоть немного удастся или сразу топать придется… Хотя нет, топать не придется вообще — там лошади есть, Алса говорил…

Протяжный вопль, пронесшийся над вершинами ельника, прогнал надвигающийся сон. Ни зверь, ни птица не могли кричать так тягостно и пронзительно, разве что птица Сири, которую никто из живущих не видел и не слышал. Ойван сдернул с плеча лук, но тут же вернул его на место и положил ладонь на рукоять кинжала. Стрелять в темноте было делом безнадежным, да и в кого стрелять… Если зверь — не посмеет к человеку приблизиться, если дух — стреляй не стреляй — ему всё равно. А если нечисть вернулась? Но об этом лучше было не думать…

Теперь справа был глубокий овраг с крутым склоном, уходящим в кромешную темноту, а слева громоздился невысокий скальный выступ. Значит, он шел быстрее, чем ему казалось. Вот она, тропа, ведущая в урочище, странное место, окруженное со всех сторон гранитными глыбами, где почему-то не поют птицы и не выпадает утренняя роса. Молчащее урочище. Вот и молчало бы… Можно было выбрать расселину меж двумя валунами и затаиться до света, но оставаться в неподвижности, прислушиваясь ко всякому шороху, было страшнее, чем идти дальше.

А почему Служитель назначил встречу именно здесь? Лес большой, мест глухих — хоть отбавляй, а ему здесь приспичило. Может, он так решил будущего спутника испытать? А может, и нет там никого…

Ветер донес слабый запах костра.

Зеус, Геккор, Аспар, не к ночи бы вас… Оттуда, куда он шел, донесся истошный рев и послышались удары — как будто металл вонзался в кость. Дикие вопли сменял зубовный скрежет, а потом яркая голубая вспышка поглотила все звуки. Ойван с трудом сдержался, чтобы не припустить обратно — туда, откуда пришел. Но вождь, помнится, говорил, что жизнь этого Служителя нужно оберегать больше, чем свою… Или не вождь это говорил, а оберегать всё равно надо…

Решив, что страшнее неизвестности всё равно ничего быть не может, а вернуться он всё равно себе не позволит, Ойван двинулся вперед. Тем более что рев и скрежет стихли, а небо успело слегка посветлеть. Он старался шагать бесшумно, но в той тишине, не нарушаемой даже пением птиц, обычном в предутреннем лесу, трудно было не расслышать собственных шагов.

— Парень, ты не меня ищешь? — голос, казалось, прозвучал почти над самым ухом, и Ойван едва не вздрогнул. Это Служитель… Конечно, Служитель… Кому ещё здесь быть.

Человек в рясе стоял возле поваленного дерева, положив ладонь на рукоять меча, а другой рукой сжимал посох, который едва заметно светился в полумраке. Он был не стар, но и не молод, высок ростом и широк в плечах. Фигура воина, а не Служителя… У его ног валялась изрубленная тварь с огромной пастью, полной иглоподобных зубов, а её перепончатые крылья ещё слегка подрагивали.

— Мы ещё никуда не идем, а охота уже началась. — Служитель почему-то улыбнулся. — Значит, мы выбрали верную дорогу.

— Мы выбрали? — Ойван с опаской посмотрел на издыхающую тварь. — Я пока ничего не выбирал.

— Значит, дорога выбрала тебя. — Служитель, видя, что его будущий спутник не хочет приближаться к поверженному чудовищу, сам двинулся навстречу.

Глава 3

Слово может овладеть душой, если находит в ней пустоту, которую способно заполнить. Ион из Холм-Дола.

 Наставление летописцам

«В мире множество тайн и соблазнов. Каждая тайна сама по себе — соблазн. Но не стоит противиться собственным желаниям. Чтобы решить для себя, что хорошо, а что дурно, нужно всё испытать на себе. Конечно, можно прислушиваться к советам и наставлениям, но принимать их следует лишь как повод для сомнений. Чтобы в чем-то усомниться, прежде всего нужно знать — в чем.

Для человека должно быть значимо только то, что он сам испытал или создал, только то, что несет наслаждение и вдохновение, только то, что приносит удовлетворение. Воитель, одержавший победу над врагом, — счастлив, торговец, получивший хороший барыш, — счастлив, путник, дошедший до цели, — счастлив. Счастье — в достижении цели, но цель у каждого своя.

Ничто, увы, не дается даром — всё стоит трудов. Но не следует жалеть сил, бояться расстаться с привязанностями или нарушить обычаи, пролить кровь свою или чужую, если цель того стоит.

Бессчетные тысячи людей, прожив жизнь, не оставили по себе никакой памяти, хотя долгие годы провели в непрерывных трудах, почитали своих богов, произвели потомство. Значит, ценность имеет не всякий труд, а лишь тот, который оставляет след, который уподобляет человека Творцу…»

Вэлд Халлак, лорд Холм-Эста, оторвал взгляд от страниц, исписанных твердой рукой переписчика, и посмотрел на статую, которую пять лет назад приказал поставить в своей опочивальне. Прекрасное каменное лицо печально улыбалось, а глаза, которые неведомый мастер сумел сделать почти живыми, смотрели на него с теплотой и одобрением.

Ему было всего пятнадцать лет, когда обезумевшие эссы обрушились на земли Холм-Эста, отделенного от прочих Холмов бескрайними лесами. Они сжигали пограничные селища, вытаптывали посевы, истребляли жителей, не щадя никого. Уже много лет, с тех самых пор, когда прежний лорд погиб от стрелы, вонзившейся в спину, варвары даже не приближались к пограничной просеке, но и раньше, когда они ещё надеялись изгнать отсюда пришельцев с запада, их нападения не были столь свирепы и безжалостны. Всё лето дружина гонялась за небольшими отрядами врагов, но те и не думали уклоняться от стычек. С пеной у рта они бросались в бой, и, даже истекая кровью, твердили имя богини, принесенной ураганом, которая непременно оживет, если во славу её прольется достаточно крови. Гейра, хозяйка блаженства и смерти…

Потом было пролито немало варварской крови… Дружинники лорда, истребив вторгшиеся отряды, прочесали леса вокруг границ Холма на полторы сотни лиг вглубь. Десятки сумасшедших волхвов, столпившихся вокруг капища, бросались на копья, изрыгая проклятия, призывая на помощь идолов. Но, умирая, они произносили её имя, и одинаковые улыбки застывали на мертвых устах…

Вэлд первым вошел тогда в дубовые ворота, сорванные с петель, и, перешагивая через трупы, двинулся к ней, стоящей в центре жертвенного холма, среди множества идолов, почтительно расступившихся перед её неземной красотой. Молодой лорд приказал поставить изваяние в своей опочивальне, и с тех пор они почти не расставались.

«В каждом человеке есть тайная страсть. Нет, это не то, что он хочет скрыть от окружающих, это то, что скрыто от него самого. Чтобы стать на путь Творчества, без которого Истина недостижима, необходимо познать самого себя. Порой для этого приходится отказываться от многого из того, что называют традициями, обычаями, правилами поведения, которые на деле часто бывают противны человеческой натуре и только мешают ей раскрыться, обозначить цели, познать предмет истинного вожделения духа и плоти».

Книга, которую он сейчас перечитывал уже в который раз, лежала там же, посреди варварского капища, у прелестных ног великолепной Гейры. Помнится, Вэлд ещё удивился, откуда у варваров книга и зачем она им. У эссов не было своего письма, а чтобы передать весть, они чертили на бересте какие-то уродливые картинки. Но книга была написана на языке Холма, и почерк каллиграфа поражал необычайной четкостью и изяществом линий. «Путь Истины», — сияла золотом надпись на обложке из черного бархата.

Книга околдовала молодого лорда не меньше, чем статуя. Между ними была несомненная связь. Когда Вэлд раскрывал книгу и начинал читать, ему казалось, будто чудесное изваяние оживает. Боковое зрение ловило её движения, сквознячок, колыхнувший портьеру, казался её дыханием. Но стоило посмотреть на нее в упор, как Гейра замирала в мертвой неподвижности.

А ещё были сны, прекрасные и страшные одновременно. Он видел обнаженную Гейру, летящую над землей, объятой пожарами, и чем ужасней было то, что происходило внизу, среди дыма и огня, тем прекраснее казалась она. Путь Истины… Выбрать цель, не обманывая себя… Конечно, он, Вэлд Халлак, полноправный владетель Холм-Эста, внучатый племянник лорда Холм-Итта, лорд во втором поколении, знает, чего он хочет больше всего на свете… Но, увы, невозможно оживить камень, как невозможно вдохнуть жизнь в мертвеца. Впрочем, волхвы утверждали, что надо лишь пролить достаточно крови, но можно ли верить волхвам, которых поразило безумие? И ещё непонятно: достаточно — это сколько? Надо, наконец, решиться и пригласить в замок каких-нибудь ведунов. Может быть, хоть кому-то из них известна тайна оживления мертвой плоти. Или притащить на аркане парочку волхвов, и пусть расскажут всё, что знают. А если запираться будут — недолго и прутов железных накалить.

Кстати! А если Гейра — идол, то ей надо приносить жертвы. Потешная мысль: Гейра — идол… Наверное, какой-нибудь древний ваятель, имя которого забыто вместе с названием царства, в котором он жил, долгие годы отсекал от мраморной глыбы всё лишнее, чтобы получилось вот это чудо… Каждый волос, ниспадающий на её плечи, кажется живым. Даже на ладони видны линии, а если присмотреться, заметны тончайшие прожилки кожного рисунка на её тонких нежных пальчиках. Нет, это, конечно, не мрамор… Год назад какой-то сумасшедший дружинник, стоявший в карауле, ночью проник в опочивальню, и лорд проснулся, услышав звон металла. Воин яростно рубил статую мечом, пока Вэлд не метнул в него нож, по старой фамильной традиции лежавший под подушкой. Кровь непрошеного гостя, прежде чем он упал, залила колени Гейры, а когда убитого унесли, оказалось, что металл не оставил на теле богини никаких следов, а багровая влага так же бесследно впиталась в камень. Мрамор не выдержал бы таких ударов.

Спать! Завтра трудный день. Конец месяца Цветня — время сбора податей с цехов и Торговой гильдии. Не меньше двух пудов серебра понадобится на жалованье дружине и не меньше трех — на постройку кораблей… А вот ведунов и гадателей, промышляющих в Холм-Эсте, можно будет и освободить от уплаты десятины, если кто-то из них сможет подсказать, как оживить этот камень, который, может быть, и не камень вовсе… А потом, потом…

«Чтобы стать на путь Творчества, без которого и Истина недостижима, необходимо познать самого себя». Когда будут построены корабли, можно будет плыть на восток, где, по слухам, находятся богатые неведомые страны, а прекрасная Гейра будет стоять на мостике рядом с ним, указывая путь в бесконечность, туда, где за холодным туманом скрыта его истинная цель.

— Мой лорд… Хочешь, я буду называть тебя так? — Она лежала, обнаженная, на раскаленных углях и тонким длинным пальцем выводила на золе замысловатую спираль.

— Да, Гейра. — Он присел возле нее на корточки, но вдруг оказалось, что она огромна, и он вынужден смотреть снизу вверх на её лицо, закрывающее полнеба.

— Мой лорд… — Теперь она сидела у него на ладони, пристроившись между линиями жизни и судьбы. — Те волхвы говорили правду. Нужна кровь. Много крови. Мое тело должно впитать её, но при этом нужно читать заклинания, которых не знаешь ни ты, ни я. Но есть одна старуха, которая знает всё, и даже больше. Она сама к тебе придет и поможет, если ты захочешь щедро с ней расплатиться…

— Я отдам ей всё!

— Достаточно пообещать ей всё, что она попросит. Достаточно пообещать… Когда я избавлюсь от своей скорлупы, мой лорд, мы вместе достигнем Алой звезды, и весь мир будет лежать у наших ног. Всё будет подвластно нашей воле. Но сначала нужна кровь…

— Хочешь моей? — Лорду Халлаку вдруг стало как-то не по себе, но он достал из-за пояса кинжал и занёс его над собственной ладонью.

— Зачем делиться своим, если можно поделиться ещё чьим-то. Подожди со своим плаваньем… Займись лучше истреблением лесных варваров, ведь они доставили тебе немало хлопот. Если ты сделаешь всё как надо, когда-нибудь тебе будет доступна высшая власть, и ты познаешь высшее блаженство. Я обещаю тебе. Я клянусь Алой звездой, которая станет источником нашего могущества…

Ожившая Гейра исчезла в клубах черного дыма, которым вдруг заволокло всё пространство от горизонта до горизонта, и дальше сон протекал без сновидений.

Не было видений, но были голоса, которые, сменяя друг друга, произносили обрывки фраз из «Пути Истины», книги, данной откуда-то свыше, поскольку человеческая рука не способна вывести эти стройные знаки, построенные как копьеносцы и пращники перед битвой.

«Если на твоем пути стоит человек и не желает уступить дорогу — убей. А если он убьет тебя, не жалей о своей жизни — она того не стоила…»

«Истина у каждого своя, и стремление к ней — привилегия каждого. Но только право сильного делает истину Истиной…»

«В мире нет ни Добра, ни Зла. Любой поступок, если смотреть на него с разных сторон, можно оценить и как добрый, и как злой. Может быть коварство во имя справедливости, но и справедливость может стать почвой, на которой произрастают самые низменные чувства и стремления…»

«Жизнь ставит на пути сильного человека слишком много условностей, и лучший способ их преодоления — не замечать…»

«Жажда крови неутолима, а значит, вечна. Познав её, ничтожество перестает быть ничтожеством…»

Прочитав перед сном страничку-другую, чувствуешь себя свободным от прожитого дня, всех его невзгод и неурядиц. И уже не мучают сомнения… Лорд всегда прав!

Почему-то пришло воспоминание о той давней ночи, когда в замок проник какой-то приблудный эллор, пытавшийся убить его, Вэлда Халлака, в четыре года ставшего лордом. Первая кровь, которую он увидел, вытекала из виска стражника, охранявшего его покои. Она толчками вырывалась из-под шлема и растекалась по ложбинкам меж каменных плит… «Слава Творцу, что всё обошлось, — сказал какой-то сотник какому-то старосте. — Наш лорд — добрый мальчик, а без него началась бы распря…» Слова эти явно не были предназначены для ушей юного лорда, но он услышал. Услышал и запомнил…

Если начать истреблять эссов, его поймут все — и дружина, которая затем и существует, чтобы воевать, и землепашцы, которые не хотят жить в постоянном ожидании набегов с запада, и мастера цехов, делающих оружие и конские сбруи. Торговцы будут довольны тем, что прямой путь в западные Холмы станет безопасным, и сокровища польются в казну нескончаемым потоком. А потом Вольные Селища, протянувшиеся вдоль Северной Гряды, вынуждены будут признать власть Халлаков-младших. А почему, собственно, младших? Сразу за Вольными Селищами расположен Холм-Итт, а там правит дядя Эктор, который уже немолод, и ничего не стоит объединить два Холма под одной короной… А когда земля покорится власти Вэлда Халлака, останутся небеса, которые сами когда-нибудь упадут к его ногам. И Гейра, его возлюбленная, всегда будет рядом с ним, и он будет делиться с ней своей властью, а она с ним — своей силой, которая пока дремлет в недрах холодного камня. Но придет такой день, и ничто не остановит его, и ничто не утолит его жажды Истины, которая медленно, но верно поднимается со дна сновидений, и когда-нибудь, возможно, очень скоро, хлынет через край подсознания и воплотится в замыслы и дела.

В кромешной тьме вспыхнул и погас отблеск Алой звезды, похожий на гаснущий в костре уголек, который можно взять руками и, превозмогая боль, зажать в кулаке, как сделал он однажды, едва став лордом, чтобы проверить, не вырвется ли на волю крик.

Ночь продолжалась. Прекрасная статуя смотрела из своего угла на спящего и загадочно улыбалась, надеясь, что после пробуждения лорд не забудет о тех величественных замыслах, которые явились ему сегодня во сне…

Глава 4

Будущее невозможно предвидеть, но исход событий обычно зависит от людей, которые в них участвуют. Зная человека, порой возможно предугадать его поступки.

Книга Ведунов

Уходящий день был ветреным и прохладным. Кроны деревьев, нависшие над дорогой, раскачивались, то и дело сплетаясь над головами всадников. До границы с Холм-Алом оставалось не более дюжины лиг, но кортеж двигался неторопливо. Встреча лордов была назначена на завтра, а сегодня решено было остановиться возле хибары ведуна-отшельника, который каким-то чудом пережил здесь времена, когда по ночам оборотни были хозяевами леса.

Один из дружинников постучал кулаком в дверь, но хозяин не откликнулся, лишь заскрипели проржавевшие петли, и открылся темный проем.

— Не нравится мне всё это… — проворчал Олф, вылезая из седла. — Не ходит он никуда. Может, помер…

Ведуна в хибаре не оказалось, ни живого, ни мертвого, но в очаге тлели угли, а значит, ещё утром хозяин был дома.

— Не нравится мне всё это, — повторил Олф, косясь на стоящего рядом герольда Тоома. — Он только до ближнего ручья ходит и обратно, а больше никуда…

Обозники начали сгружать с повозки шатер и разводить костры, несколько дружинников тройками разошлись по округе в поисках следов исчезнувшего ведуна. Солнце неумолимо ползло к горизонту, а ветер продолжал раскачивать ветви деревьев, не собираясь стихать.

— Мой лорд, тут уж и до заставы недалеко… — Олф был почти уверен, что Юм не захочет перебираться в более безопасное место, но странное беспокойство не покидало его, хотя, кроме исчезновения ведуна, ничего подозрительного обнаружить не удалось.

— Я на своей земле, — отозвался лорд, ослабляя подпругу на Груме. — Да и на чужой я не стал бы прятаться.

Олфу пришлось ограничиться тем, что он подошел к каждому из трех дюжин дружинников и запретил им спать этой ночью — даже тем, кто будет свободен от дозора.

Ветер нагнал-таки плотные облака, и поэтому стемнело раньше, чем на вертеле прожарились ломти баранины, а в бронзовом ведерном котле закипел грог.

— Мой славный Олф, кажется, тебя одолевают какие-то сомнения… — Герольд подошел со спины, но Олф издалека слышал сквозь шум ветра его осторожные шаги. — Лично мне хочется верить, что наш план сработает.

— Мне тоже хочется… — отозвался Олф, не оборачиваясь. — Сегодня бы ночью ничего не случилось…

— Но что может нам угрожать?! — изумился герольд. — Здесь лучшие воины Холма, да и времена сейчас спокойные.

— До того, как оборотни завелись, тоже спокойно было… — Олф посмотрел на хижину, ярко освещённую пламенем костра, на крыльце которой в ожидании ужина сидел лорд. — И темно, и ветер шумит… Как ни стереги, незаметно подобраться можно. Да ещё и ведун этот пропал.

Тоом понимающе кивнул, хотя не разделял опасений бывшего начальника ночной стражи. За последние три года молодой лорд совершил не меньше полусотни подобных путешествий по своему Холму и полторы дюжины раз посещал соседние…

Внезапный порыв ветра едва не загасил костры, подняв в небо множество стремительных искр, а когда герольд оторвал взгляд от этого зрелища, Олф уже отразил стремительный рубящий удар возникшего, словно из-под земли, воина в черном плаще, вооруженного странным кривым мечом. Воин-призрак явно рассчитывал на то, что его внезапный удар будет смертельным, и его мгновенного замешательства хватило Олфу, чтобы рассечь его от плеча к бедру. Противник беззвучно повалился на землю и тут же, словно тень, растаял среди смятой прошлогодней травы.

Но вокруг уже плясало множество оживших теней, а под ногами стелился низкий серый туман, в котором они исчезали и откуда так же внезапно появлялись вновь. Бой был проигран, ещё не начавшись, и герольд, поняв это в первое же мгновение, прижался к дереву и замер. Один за другим падали дружинники, пытавшиеся защитить своего лорда. Юм по колено в тумане метался с обнаженным мечом от одной тени к другой, но они исчезали, едва он приближался.

Олф продолжал отражать удары, и ещё несколько призраков рассек его меч, но туман поднимался всё выше и выше. Вот он уже достигает груди, а теперь — подбородка, и всё погружается во тьму, которая чернее беззвездной ночи…

— Лорд пропал! — Отчаянный вопль, казалось, раздался над самым ухом, и Тоом резко распахнул глаза, не надеясь, впрочем, увидеть свет.

Но неожиданно перед ним возникла всё та же поляна с избушкой ведуна. Сероватое небо светлело, а с земли, стряхивая с себя росу, один за другим поднимались дружинники, которые только что пали в ночной битве.

— Лорд пропал! — Сотник стоял на коленях, и, сорвав с головы шлем, стучал им об опрокинутый котел, в котором ещё совсем недавно закипал грог.

Итак, всё, что произошло только что, было мороком… Иные ведуны умели заморочить целое войско, но сначала надо было заставить каждого из воинов отведать нужных снадобий… Среди нечисти попадались существа, способные взглядом внушить ужас и подавить волю… Волхвы из варварских лесов… Лорда нет, и теперь не время гадать…

Тоом заметил, что и вправду стоит, прижавшись к дереву, а у его ног корчится и извивается Олф, который ещё не закончил битву с призраками.

— Лорд пропал! — снова взревел сотник, и теперь наконец все дружинники были уже на ногах. Только Олф, катаясь по мокрой траве, продолжал размахивать воображаемым мечом, который на самом деле так и оставался в ножнах.

— Знаешь, хоть наши отцы и не были в родстве, я всё-таки думаю, что все лорды — братья. А если между нами происходят мелкие недоразумения, это всегда легко исправить, стоит только сдвинуть кубки и выпить их до дна. — Сим Тарл говорил доброжелательно и непринужденно. Могло показаться, что два лорда, добрые соседи, мирно беседуют друг с другом, и скоро действительно перед ними накроют стол для дружеской пирушки. Но руки второго собеседника были привязаны ремнями к подлокотникам кресла, а сам он ещё не совсем пришел в себя после того, что произошло ночью. Той самой ночью, память о которой оборвалась внезапно, когда на поляну, освещённую костром, выползли клубы серого тумана.

— Развяжи. — Юм старался, чтобы в его голосе не звучало и тени испуга, и ему это удалось.

— Развяжу, конечно, развяжу, — обнадежил его лорд Холм-Ала и отхлебнул какого-то дымящегося напитка из глиняной кружки. — Я ведь понимаю — ты не сможешь подписать договор со связанными руками.

— Какой договор?

— А я думал, ты сообразительней, брат. — Сим щелкнул пальцами, и чья-то рука из полумрака за его спиной протянула свиток. — Договор о передаче пограничных земель. У твоего Холма есть полсотни лиг границы с лесными варварами и ещё примерно столько же — с прибрежными. Сам подумай, зачем тебе лишняя головная боль… Тем более границы у тебя почти не охраняются. Мои люди перешли туда и обратно, не думая скрываться, но не встретили ни одного стражника. Только не надо искать в моих требованиях какой-то коварный умысел, и не подумай, будто я имею что-то против тебя лично. Просто я не хочу, чтобы варвары прошли через твои земли и ударили мне в спину. Хочешь, я даже заплачу за всё. Мы тут недавно захватили сотен пять пленных. Отдам одного парня и пару девиц за каждую квадратную лигу — как раз хватит. Юные варварки — кровь с молоком…

— По-моему, мы договорились, как будем решать этот спор. — Юм хотел приподняться вместе с креслом, но оно оказалось прибитым к полу. — Или ты струсил?

Сим резким движением плеснул ему в лицо из своей кружки. Густое черничное вино, сдобренное пряностями, потекло медленными струями на белую рубаху, и теперь надо было подавить приступ собственной ярости. Гнев того, чьи руки связаны, лишь доставляет радость врагу…

— Ты и впрямь труслив, как последний шакал… — Юм нашел в себе силы улыбнуться. — Ты не достоин своих благородных предков, Сим Тарл.

Теперь он видел, как богатырская фигура лорда поднимается из-за стола, а его рука тянется к стилету, воткнутому в столешницу.

— Ушпокойся, шоколик, — послышалось откуда-то старушечье шмаканье. — Ушпеешь ешшо…

— Заткнись, ведьма! — взревел Сим, но, похоже, неведомая старуха имела над ним какую-то власть, и он опустился на своё место. — И что теперь с ним делать?

Мгновение назад возле Сима никого не было, и вот старуха в длинной до пола мантии уже сидит рядом, положив сморщенную руку на его запястье.

— Шегодня, как штемнеет… — она склонилась к его уху и начала что-то быстро нашептывать, а потом исчезла так же внезапно, как и появилась.

Юму вдруг показалось, что он где-то видел её раньше. Вспомнить бы — где…

— Так вот, брат… — Сим, казалось, вполне овладел собой. — У меня завелась славная гадалка. Никогда не ошибается. Она-то и раскусила твои козни… Вместо благородного поединка ты хотел просто пристрелить меня из лука, ведь так? Так… А я, как и ты, — последний отпрыск, как говорится… Так что кто победил — тому и оба Холма, обе короны… Нет, я, пожалуй, прикажу их расплавить и отлить из обеих одну. А ты скоро умрешь… Как только Щарап скажет, что пора тебе, так и всё… Плесень ходячая, а соображает. Мы с ней горы свернем.

Юм слушал и молчал. Говорить не хотелось, слушать бред явно одурманенного человека не хотелось тоже…

— Стража! — рявкнул Сим и ударил кулаком по столу.

Юм услышал сзади торопливые тяжелые шаги, и чьи-то пальцы вцепились ему в плечо.

— В подвал его… — Теперь Сим говорил угрюмо и тяжеловесно. — И не вздумайте бить его по пути. Он мне пока целенький нужен.

Подвал небольшой пограничной башни, судя по всему, давно не использовали как темницу. Во всяком случае, охапка сена, на которую бросили Юма, связанного по рукам и ногам, ещё не пропиталась затхлостью, а на двери даже не было засова, и было слышно, как стражники, переругиваясь, посылают друг друга за поленом, чтобы подпереть снаружи ржавые железные створки.

Внезапно из дальнего угла донесся шорох, и чей-то голос спросил из темноты:

— Ты кто?

— А ты кто? — в свою очередь спросил лорд, пытаясь принять сидячее положение.

— Ясно… — пробормотал голос. — Всё-таки споймали они тебя, лорд.

— Можешь называть меня просто — Ваша Милость, — попытался Юм поставить на место невидимого собеседника.

— Милость так Милость… — согласился голос. — Ну, то, что ты, Милость, ушами прохлопал — это понятно, а вот как Олф твой проглядел…

— Да кто ты такой? — спросил Юм нетерпеливо.

— Да вы у меня ещё погостить хотели, да дома не застали. Ведун я, Кряж меня зовут.

Голос ведуна звучал подозрительно молодо, а ведь Олф говорил, что старик еле ходит…

— До свету доживем — посмотришь, — заявил Кряж, будто бы прочитав мысли лорда. — На вас морок, что ли, напустили?

— Какой морок?

— Ты, Милость, толком расскажи, как дело было, а я, может, придумаю чего.

Теперь, когда глаза привыкли к темноте, Юм разглядел копну седых волос и такую же растрепанную бороду. Ведун, связанный, лежал прямо на каменном полу, и только из-под головы торчало несколько соломинок. Приняли его здесь явно с меньшим почетом, чем лорда.

— Молчишь? — вновь донеслось из полумрака. — Думаешь, поди, почему нас в одну кубышку посадили? А я тебе скажу: некуда им больше нас спрятать, так чтобы никто не видел. На Тарла уж и дружинники его косятся, что, мол, за ведьму он возле себя пригрел, а если узнают, что он лорда соседнего заарканил, разбегутся все, кому есть куда податься… А знаешь, какая разница между ведуньей и ведьмой? А я тебе скажу: ведуны трудом да разумом доходят до премудростей своих, а ведьме всё Нечистый дает… Эх, что-то я болтаю много, а ты молчишь всё, Милость, молчишь. Скажи, как дело было. Будешь молчать — точно пропадем, а я ещё пожить хочу.

Юм рассказал. И то, как сидел на крыльце в ожидании ужина, и то, как густой рыхлый туман выполз из темноты, и про жуткие тени, поднявшиеся внезапно перед ним, и про бездонный колодец, в который он падал целую вечность, перестав ощущать своё тело — до тех пор, пока не очнулся привязанным к дубовому креслу. Юм рассказал, но ведун умолк, и в молчании его было что-то холодное, тревожное, пугающее.

— Ну, мы с тобой втетюрились! — Кряж попытался сесть, привалившись к стене, но потом снова повалился набок. — Тут дело похуже, чем я думал. Значит, не добили вы их в прошлый раз. Кишка тонка у Служителей оказалась. Затаились они до поры, а сейчас жди беды, лорд, жди беды… Может, опять оборотни заведутся, а может, и чего похуже. Мы-то выберемся. Если б нам помирать нынче, я бы почуял…

— А почему ты не почуял, когда они к тебе подбирались? — поинтересовался Юм.

— Так люди пришли. Не нечисть какая, а люди обычные. Ко мне многие ходят, кто за советом, кто подлечиться… А нечисть и не подошла бы. У меня там под каждым кустом по оберегу. А на вас точно кто-то морок наслал. Против морока у меня оберегов нет. Не запасся… А вот мы сейчас посмотрим, что там за старушка. Уж больно от нее чернотой тащит, даже здесь чую. Может, оборотень? Да нет — не так проста…

По телу старика пробежала крупная дрожь, зрачки закатились под веки, и белки широко открытых глаз жутковато блеснули, поймав лунный свет, пробившийся в узкую щель высокого зарешеченного окна. Связанное тело начало корчиться, извиваться и кататься по полу. Если бы не путы, ведун, наверное, разбил бы себе голову о стену.

Юм смотрел на него в нерешительности — то ли постараться подползти к ведуну и прижать его к полу, то ли забиться подальше в свой угол и спокойно дождаться, когда у старика кончится припадок.

— Р-разойдись! Я иду! — вдруг прохрипел ведун. — Слышишь меня? Я знаю — слышишь. — Крик превратился в еле слышное невнятное бормотание, а сам старик замер в неестественной позе, и казалось, что он даже слегка приподнялся над каменным полом, а вокруг поднявшихся дыбом длинных седых волос возникло едва заметное серебристое сияние, но в темноте трудно было разглядеть…

Юм внезапно ощутил усталость, какую не испытывал никогда раньше, даже после изнурительных упражнений в рубке на тяжелых секирах, даже после многих бессонных ночей во время давнего похода в Пальмеру. Мышцы вдруг стали деревянными и налились тяжестью, перед глазами начали мелькать красные искорки. Он повалился набок, и не было сил даже пошевелиться, а потом пришло забытье, полное расплывчатых видений и неясных звуков.

«Мир — это чаша скорби, и чем полнее испить её при жизни, тем светлее путь по Небесам…» Мелькнуло лицо летописца Иона, учившего его когда-то истории и словесности, умершего в тот же миг, как была поставлена последняя точка «Летописи похода за Северную Гряду».

«Чем больше тебе достается богатств и власти, тем большим испытанием становится для тебя жизнь…» Это говорил отец, передавая ему корону. После этого они ни разу не встречались, и только голубиная почта порой приносила вести из не так уж и далекого Холм-Гота.

«Я открыла тебе много тайн… Теперь ты знаешь назначение трав и смысл заклинаний, но последний урок, который я тебе дам, это не только урок любви, но и урок печали, потому что, познав мою душу и мое тело, ты потеряешь меня навсегда…» Сольвей, прекрасная ведунья, исчезнувшая без следа…

К чему эта цепь воспоминаний? Может быть, и вправду перед смертью жизнь повторяется вновь лоскутами видений?

— Эй, Милость, ты живой? — Голос ведуна звучал откуда-то издалека, сквозь каменные стены, через бескрайние заснеженные равнины. Но ведь снега уже растаяли…

Юм тряхнул головой, возвращаясь к незавидной реальности. Солома, на которой он лежал, была на месте, и темнота сырого подземелья — тоже. Рядом на голом полу сидел ведун, и веревки, ещё недавно опутывавшие его, валялись тут же беспомощными обрывками.

— Ты это… извиняй. — Ведун зевнул, прикрыв рот морщинистой рукой. — Мне своих-то силенок не хватило, так что я у тебя позаимствовал… Зато теперь там знают, где мы и что с нами.

— Где — там?

— Там, где надо. Внучке я своей весточку послал, а она уж твоему Олфу передаст, будь спокоен.

Глава 5

Любое странствие имеет цель, даже если она неведома самому путнику.

Надпись на придорожном камне на границе Холм-Дола и Холм-Бора

— Имей терпение, парень, и когда-нибудь достигнешь всего, к чему стремишься… Если, конечно, не будешь хотеть невозможного и проживёшь достаточный срок. Пока мы в пути, у нас есть время для разговоров, но ты задаешь странные вопросы, Ойван, сын Увита, и среди них есть такие, на которые я не могу и не хочу отвечать. Многое я просто не могу открыть непосвященным…

— А ты меня посвяти, и буду я посвященным, — прервал Служителя Ойван. — А то — «Ойван, поймай зайца, Ойван, накорми коня, Ойван, разведи костер» — как будто я сам не знаю, что делать. А ты мне даже имени своего не назвал. Это что — тоже тайна?

— А вот об этом ты меня не спрашивал.

— Ну, спрашиваю.

— А без «ну»…

— Назови мне, всеведущий Служитель, своё имя, а заодно и имя своего бога, если, конечно, у него вообще есть имя. — Ойван поднялся в стременах и посмотрел на своего спутника сверху вниз.

— Меня зовут Герант, а вот Истинного Имени Творца я тебе не назову. Мелкая нечисть, услышав его, просто дохнет, но и тем людям, кого не коснулось Откровение, знать его опасно. К несчастью, в любой душе есть место для Зла…

Некоторое время ехали молча, прислушиваясь к шорохам, доносящимся из чащи, которая обступала узкую натоптанную просеку. Седьмой день пути — и ни одного встречного, ни одного дозора, ни одного костровища, хранящего недавнее тепло…

— А что это за тварь, которая на тебя напала? — Этот вопрос давно вертелся у Ойвана на языке, но какой-то суеверный страх мешал задать его.

— Гарпия. — Герант нахмурился, вспомнив, как в локте от его руки щёлкала пасть, полная смертоносных игл. — В мире есть творения, а есть и твари… Вот это — тварь. Нежить выползает из Несотворенного пространства. Рухнула Черная скала, но они снова нашли какую-то лазейку…

— Стоп! — прервал его Ойван. — Что такое Несотворенное пространство? Что такое Черная скала? Я же помогаю тебе. Зачем говорить со мной загадками?

— Ну, хорошо, хорошо… Начнем сначала. Тем более что всё это и так уже расползлось легендами и слухами…

Было безбрежное серое пространство, которого, по сути, и не было, поскольку лишь то существует, что отличается от прочего. Не было ни прошлого, ни будущего, потому что время стояло на месте. Не было ни света, ни тьмы, ни земли, ни неба, ни жизни, ни смерти.

Посреди Великого Ничего было Великое Одиночество, и в Нем было заключено Начало.

Начало было Словом.

Слово отделило Дух от Плоти, и стало два мира — живой и мертвый.

Живой мир был внутри Одиночества, а мертвый — вовне Его, и тогда Одиночество, вобравшее в себя Дух, обрело волю и стало Творцом.

Творец был всегда, поскольку обретение Им воли стало Началом Времен.

Творец отделил мертвую плоть от пустоты, а свет — от тьмы.

Творец создал небесные светила и земную твердь, и началось движение сфер.

Но Он был по-прежнему одинок, поскольку не было в мире иной воли, кроме Его.

Творец создал элоимов, дал каждому имя и наделил их волей.

Творец отделил живое от мертвого, создал зверей и птиц.

Творец создал человека, наделив его бессмертной душой, разумом и волей.

Творец создал женщину, чтобы человеческий род имел продолжение.

Творец создал смерть, чтобы отделить жизнь земную от жизни вечной.

И сказал Творец, что всё, созданное Им, прекрасно.

Но три элоима — Луциф, Аспар и Иблит — решили, что превзошли Творца величием своих замыслов. Познав язык Творения, они вывернули его наизнанку, создав зеркальное письмо, и начали выискивать в бесконечности крупинки Несотворенного пространства, первозданного Хаоса.

И сказал Творец: «В мире может быть только одно Совершенство, одна Красота, одно Добро, одна Справедливость, одна Любовь и один Закон, а всё, что существует помимо них, — не суть, а подобие». И тогда гордые элоимы восстали против Творца, решив, что не сотворят они своего мира, пока всё, что создано Им, не будет вновь обращено в Хаос. И была битва, от которой долго сотрясались небесные сферы и земная твердь, пока не были гордые элоимы низвергнуты в Бездну, которую сами же и создали в недрах Небытия.

Но Творец ни у кого не отнимает надежду, и даже падшим Он не препятствует идти своим путем, как бы долог он ни оказался. Он заключил мятежных элоимов в сферы, внутри которых — иная бесконечность, чтобы могли они за пределами мира осуществить все свои замыслы и познать своё несовершенство. Но жажда творчества в них иссякла и уступила место жажде разрушения, которое они продолжали считать творчеством. И все их помыслы были направлены не внутрь своих сфер, а вовне их. И от их ненависти, рвущейся наружу, возгорелась Алая звезда, и множество неприкаянных душ потянулось к её сиянию, наполняясь непомерной гордыней. И крупица Несотворенного пространства, осколок небытия, затерялась среди праха земного, и сам страж гордых духов пропитался Злом и жаждой разрушения. Он назвал себя Морохом Великолепным, и великое множество душ заманил он во Тьму великими соблазнами…

Герант говорил неторопливо. Временами он совсем замолкал, тревожно вглядываясь в сгущавшиеся сумерки. Казалось, будто он выбирает, что можно сказать молодому варвару, а что стоит до поры сохранить в тайне…

— А я слышал, что этот самый Морох убит! — воспользовавшись паузой, заметил Ойван. — Геройский подвиг совершила горстка храбрецов во главе с нынешним лордом Холм-Дола, который сам изрубил в капусту этого самого Мороха, а какой-то Святитель только и успевал подавать ему мечи взамен затупившихся, потому как серебро — самый что ни на есть металл против нечисти, только очень уж мягкий…

Ойван замолчал, заметив, что Герант трясется от смеха, так что даже конь под ним начал сбиваться с шага.

— И кто тебе такое рассказал? — поинтересовался Служитель.

— Да все об этом знают. — Ойван придержал коня, решив, что пора становиться на ночлег. — Разве такое утаишь. Целое ж войско на север за горы ходило против восставших мертвецов воевать, которых этот самый Морох и послал…

— Запомни, парень, — сказал Герант сурово и твердо. — Никого нельзя убить так, чтобы он не смог вернуться. Ваши предки вас до сих пор навещают… Мороха просто отправили туда, где можно блуждать веками, а если повезет, можно и завтра наткнуться на выход. И всякий раз, когда ваши волхвы приносят жертвы идолу Морха, они указывают ему путь.

— А они думают, если ему не подносить, он всё равно вернётся, и тогда никому мало не покажется…

Ойван уже привязывал коня к дереву на длинную узду, стараясь делать вид, что слова Служителя никак его не задели, но на самом деле ему стало слегка не по себе — почти так же, как той ночью, когда он шел к Молчащему урочищу, а в голову лезли имена идолов, и какие-то липкие тени, видимые лишь боковым зрением, ползли по мокрой траве. Зеус, Геккор, Аспар… Не тот ли самый? А какой же ещё… Если бы не та изрубленная тварь, валявшаяся у ног Служителя, пожалуй, можно было бы и не поверить во все эти сказки…

— Ойван, поймай зайца, — распорядился Служитель, укладывая возле почерневшего рыхлого пня седло, меч, посох и суму с припасами.

— Угу, — отозвался Ойван. — Только седло туда класть не надо. В трухе мурашей полно, потом коня закусают…

Герант послушно переложил своё добро под соседний куст и отправился в чащу за хворостом. Через несколько мгновений он скрылся из виду, оставив Ойвана наедине с его страхами. Страхи… Нет такого человека, который бы ничего не боялся. Бояться не зазорно, зазорно потворствовать страху, зазорно делать то, что велит страх… Кто это сказал? Нет, это из свитка… Одного из тех, что хранятся теперь в дупле кривого дуба в полудне пути от становища, если, конечно, кто-нибудь из молодых волхвов ещё не проследил, куда уходит побродить Ойван, сын Увита, который мало того что два года гнул спину на людей Холма, но и не всегда делится своей охотничьей добычей с волхвами, навлекая на весь род гнев могущественных духов. Кстати, о духах… Зайца всё равно ловить надо или куропатку подстрелить, пока совсем не стемнело. Одними пресными лепешками из седельной сумки Геранта сыт не будешь, а если и будешь, то недолго…

Стоило совсем немного удалиться от просеки, как тени сгустились, и теперь лучше было полагаться на слух, чем на зрение. Надо лишь вернуться с добычей, а там есть и костер, разгоняющий холодные пугающие тени, и Служитель сидит на поваленной сосне, положив на колени свой посох, к которому никакая нечисть не посмеет приблизиться, а пока… А пока терпи, Ойван, сын Увита! И хорошо, если тень, которая движется по пятам, — это тень деда Буйтура или кого-нибудь из пращуров, а может быть, и тени-то никакой нет…

Спина холодела от странного ощущения опасности, для которого на самом деле вроде бы и не было причин, и вместо того чтобы смотреть под ноги, ловя момент, когда из густой травы, шумно хлопая крыльями, выпорхнет куропатка, Ойван напряженно вслушивался в шорох молодой листвы, и ему чудился чей-то зловещий шепот.

Значит, говоришь, Творец создал смерть, чтобы отделить жизнь земную от жизни вечной. Только вечной жизни пока не хочется… Кто знает, какова она? Нет, завтра лучше ни о чем не спрашивать, а то ещё порасскажет этот Служитель всяких страстей, о которых лучше бы не знать, и спать спокойно. Но не может быть, чтобы такое без дела мерещилось… Как будто даже холоднее стало, а рубаха к спине прилипла…

И тут долгожданная куропатка вырвалась из-под соседнего куста, и Ойван выстрелил на звук.

— У-у-у-ва-а-а-а! — донесся из темноты истошный вопль, переходящий в хрип.

Ойван прижался спиной к ближайшему дереву, которое, на счастье, оказалось осиной, и выхватил из ножен подарок вождя. Вопль стих, а вместе с ним исчезло и ощущение липкого холода, которое преследовало его всё время, прошедшее после захода солнца. Шорохи леса уже не казались такими пугающими, и Ойван сделал шаг туда, где должна была окочуриться странная куропатка, оравшая перед смертью безумным голосом. Черное пятно, пронзенное стрелой, лежало на траве в девяти шагах. Ойван ухватился за древко чуть ниже оперения и осторожно поднял свою добычу. Это могло быть чем угодно, только не куропаткой. Рассмотреть ночную птаху уже не было никакой возможности, и он, не решаясь ухватиться за черное крыло, так и понес её, держась за стрелу. Хотелось быстрее оказаться у костра, возле Геранта с его посохом…

Костер уже горел, но Служителя рядом не было, и только когда Ойван подошел к огню достаточно близко, чтобы со стороны можно было рассмотреть его лицо, из темноты донесся голос:

— Ты?!

— Я, — отозвался Ойван. — А ты чего спрятался?

— А ну, покажь, что принес. — Герант уже вышел на свет, держа в левой руке посох, а в правой — обнаженный меч. — Вот те на… — сказал он, разглядывая жертву ночной охоты. — Это мы с тобой точно есть не будем.

Птица и впрямь выглядела жутковато — мало того, что к крохотной головке был приставлен непомерно огромный, загнутый крючком клюв, здоровенные глаза, выкатившиеся из глазниц, болтались на тонких длинных жилах — вместо птичьих лап к ней были приставлены кисти человеческих рук, маленьких, с длинными отточенными когтями…

— Вот и полюбуйся на их творчество, — проворчал Герант, рассматривая уродца. — Только на то и хватает фантазии, чтобы от одного взять и к другому приставить.

Он вынул из седельной сумки покрывальце и расстелил его прямо на земле возле костра. По краям квадрат зеленоватой льняной ткани был расписан какой-то замысловатой вязью, а в центре красовалось изображение, в котором переплетались знаки огня, света, тепла и терпения. Ойван приблизился, чтобы получше рассмотреть диковинные письмена, но тут тварь, которую он так и держал насаженной на стрелу, дернулась, и послышался негромкий клекот.

— А ну, бросай её сюда! — Герант указал на центр покрывала и схватился за посох. — Не мешкай, а то вырвется.

Через мгновение чернокрылая тварь уже билась в центре квадрата, пытаясь взлететь. Тисовое древко стрелы переломилось, медный наконечник вылетел из раны, и она тут же затянулась, успев уронить несколько капель черной крови. Но таинственные знаки держали её, словно на привязи, и тварь некоторое время плясала, как на раскаленной сковородке, а потом без сил упала на брюхо. Служитель вполголоса бормотал что-то совершенно непонятное, обеими руками ухватившись за посох, а тварь начала вопить так же истошно и одновременно протяжно и тоскливо, как в тот момент, когда в нее вонзилась стрела. Глазные яблоки на жилках дернулись вверх и, прячась от взгляда Служителя, повернулись зрачками к Ойвану, и тут же кусты, освещённые пламенем костра, начали расплываться и таять. Чтобы не упасть, он ухватился за ветку, а перед глазами уже плыло видение…

В ночи скрипнули несмазанные петли, и в лаз, за которым открывалось звездное небо, протиснулось лицо горбоносой старухи, освещённое тусклым фонарем, который она же и держала сморщенной бородавчатой рукой.

— А ну, вылежай, Гарпуша. Дело у наш ешть, — прошамкал беззубый рот, и старуха убралась из прохода.

Теперь сзади высился бревенчатый частокол, а за полем стояла каменная башня со светящимися бойницами. Старуха шла широкими уверенными шагами к рощице, которая была отчетливо видна, несмотря на безлунность ночи.

— Так што лети к Гейре, крашотке, ш поклоном от меня… Шкажи — недолго ей ишшо маятьша. — Старуха наконец остановилась возле огромного пня, ловко забралась на него. — А ишшо пригляди, не шастают ли какие шлужители по лешам. Мне пошле шкажешь…

Видение исчезло, и Ойван обнаружил, что по-прежнему стоит неподалеку от костра, вцепившись что есть сил в березовую ветку, а перед глазами — покрывальце, расстеленное Герантом, только вместо мерзкой твари, копошившейся на нем в центре, на сплетении знаков огня, света, тепла… там лежала лишь горка пепла.

— Видел чего? — сурово спросил Герант, вытряхивая пепел в огонь.

— Видел. — Ойван наконец-то смог разжать пальцы. — Старуху видел… И место знаю… В Холм-Але. Там ещё невольничий рынок недалеко. — Он нетвердыми шагами приблизился к огню. — Давай сперва отвару попьем да лепешек пожуем… А то что-то зябко мне.

Глава 6

Никто не выбирает себе судьбу, но на одном и том же пути можно оставить разные следы.

Гудвин Счастливый. Наставление лирникам

Мальчишка-лорд уснул, оставив её наедине с воспоминаниями… Когда-то неподвижность сама по себе была мукой, но искра сознания, закованная в камне, постепенно гасла — до тех пор, пока дикие лесные племена не установили её на почетном месте среди своих идолов и воздали ей обильные кровавые жертвы. Восторженные вопли варваров и кровь пленников, которую впитывала её окаменевшая плоть, не давали погаснуть сознанию. Остекленевшие глаза вновь стали зрячими, а жаждущий дух обрел способность отрываться от затвердевшей плоти, пусть недалеко и ненадолго, но и этого хватало, чтобы проникать в мысли и чувства тех, кто имел неосторожность приблизиться к прекрасному изваянию.

Морох, Великолепный, обратил её в камень за то, что она попыталась овладеть теми же силами, которые были подвластны ему, проникнуть в недра Алой звезды и соблазнить самих Гордых Духов… Но теперь она чувствовала, что нет больше ни Великолепного, ни его воли — ни здесь, ни даже в Несотворенном пространстве, затерявшемся где-то в дорожной пыли, или в капле росы, или в порыве холодного ветра. Значит, стоит ей оказаться там, и её желание исполнится — тело обретет гибкость, силы Гордых Духов, заточенных в Алой звезде, станут ей доступны, и жажда её найдет утоление…

Сколько лет прошло с тех пор, как Великолепный обратил в её сторону свой ищущий взор? Сто? Двести? Прошедшее время не имело значения уже потому, что оно прошло…

И всё же как это было? Она вспомнила, как драгоценный бокал из настоящего стекла, привезенный в незапамятные времена из далеких южных стран, теперь ставших легендой, упал на мозаичный пол и со звоном рассыпался на сотни искрящихся осколков.

— Называй меня Великолепный! — Старик на её глазах превратился в зрелого мужчину, а тот ещё через мгновение — в изящного юношу. Осколки стекла подхватил маленький вихрь, и вот бокал снова стоит на зеленой скатерти и сам собой наполняется рубиновым вином.

Она берет его обеими руками, подносит к губам и чувствует запах крови, пряностей и ещё — сушеного корня пау, несущего скорую смерть среди сладостных грез. Но для сомнений нет ни мгновения… Жидкость, теплая и леденящая, сладкая и отдающая горечью, пьянящая и несущая ясность, уже ласкает гортань, заполняя пустоту, которая внутри…

— Меня зовут Гейра! — Бокал вновь летит на пол, и осколки разлетаются по углам. — Вообще-то, я порядочная дрянь, но ведь тебе, Великолепный, по душе такие, как я.

А потом он распахнул черный провал рта, и оттуда, словно из бездонной норы, извиваясь змеей, вырвался неимоверно длинный язык и опоясал её обнаженную талию. Вместо того, чтобы ощутить смертельный ужас, она испытала восторг, за который согласилась бы заплатить телом, жизнью, душой, завтрашним днем, прошлогодним снегом…

Всего через несколько мгновений они перенеслись из полутемной комнаты одного из многочисленных борделей крепости Корс в Несотворенное пространство, озаренное светом Алой звезды, и она заняла достойное место среди Избранных. Хач-Кабатчик, Траор-Резчик, Хомрик-Писарь, Щарап-Гадалка, Гейра-Дрянь… Был ещё Эрлох-Воитель по прозвищу Незваный, одно имя которого приводило в трепет целые народы и заставляло открываться ворота замков, но к тому времени, когда Гейра стала хозяйкой Черной скалы, окутанной дымными городами, Эрлох был низвергнут в небытие, потому что дерзнул соперничать с Великолепным, как и сам Сиятельный Морох однажды бросил вызов Небесному Тирану…

Годы проносились как мгновения, и неутолимая пустота, зияющая в глубинах жаждущей плоти, заполнялась кровью, терпким вином безнаказанности и сушеным корнем пау, обращенным в сладковатый дым…

— Гейра!

Чей-то голос зовет издалека, пытаясь достать её из вязкого чрева воспоминаний, но есть ли смысл возвращаться, если окаменевшая плоть не чувствует ничего, кроме собственного леденящего холода…

— Гейра! Прекрасная!

Прекрасная? Да! Никто не сравнится с ней даже сейчас. Но так её именовали бессчетные тысячи раз, и почти каждый, кто к ней прикоснулся, становился её пожизненным пленником, верным псом, рабом собственной похоти.

— Гейра! Великолепная!

Вот это уже лучше… В этом слове заключена не только красота, но и величие. Красота была дана ей от рождения, а величия она достигнет сама, но уже не того, что было когда-то, а большего, гораздо большего. У Сиятельного Мороха была одна слабость — ему самому часто не нравилось то, что он создавал, и в окрестностях Алой звезды за столетия образовался целый океан отбросов его творчества. Когда силы Узилища Гордых Духов перейдут к ней, она, Гейра, Дрянь, Прекрасная, Великолепная, не будет мучиться сомнениями… Всё, что она создаст, будет признано эталоном совершенства, а всё, что скажет, — эталоном мудрости, и всякий, кто усомнится в достоинствах её творений или слов, будет уничтожен…

— Гейра! Отзовись!

Мальчишка-лорд проснулся среди ночи и взывает к ней. А что толку взывать, если она, прекраснейшая из Избранных, не может даже пошевелиться. Зря он проснулся… Проще являться ему во сне. Там, в его снах, тело Гейры, теплое и упругое, дарит ему наслаждение, которого он ещё ничем не заслужил… Где обещанные жертвы? Он только мечтает о том, что исполнит все прихоти своей повелительницы, но в нем есть лишь трусливые желания и нет воли, чтобы их исполнить. Невоплощенные грезы не дают ему покоя, порождают ночные кошмары, вот он и просыпается по ночам, обращая к ней свои вопли, к которым, наверное, уже привыкли стражники, стоящие за дверями опочивальни…

«Спокойно, мой лорд, я здесь, я с тобой…»

— Гейра, мне приснилось…

«…что я покинула тебя?»

— Что я иду по краю пропасти, глядя на следы твоих ног, и кто-то шепчет, что мне лучше броситься вниз, чем следовать за тобой, что оттуда, куда ты меня манишь, нет возврата… Мне страшно, Гейра.

«Зачем возвращаться, если впереди нас ожидает лучшее… Оглянись вокруг, и ты поймешь, что у тебя нет настоящего, а если ты будешь изнурять себя сомнениями, то не сможешь обрести и будущего, достойного тебя».

— Скажи, что мне делать.

«Помоги мне, и я помогу тебе…»

— Варвары скрываются от моих отрядов… Дружинники уже давно не приводили пленников.

«Тот, кто не исполнил твою волю, уже виноват перед тобой. Он тоже годится для жертвы».

— Я не могу… Если я начну убивать своих, начнется бунт, и всем великим замыслам придет конец.

«Только тогда твои замыслы обретут величие, когда воля твоя окрепнет, и тебя не остановят ни кровь, ни боль, ни разрушение. Одно твое имя должно внушать благоговейный страх не только варварам, но и твоим подданным. Ты — лорд. Ты не имеешь права на слабость».

Слабость… Последнее слово многократным эхом, слышным только ему, прокатилось под сводами опочивальни, а короткий порыв ветра погасил все светильники, окружавшие его богиню трепетным сиянием. Одиночество… Он остался наедине с темной комнатой и собственными сомнениями и страхами. Величие требует жертв… Величие требует стойкости… Величие требует сил… Величие требует… Вэлд нащупал в темноте заветную книгу и раскрыл её наугад. Раскрытая наугад страница должна подсказать решение… Знаки, начертанные кем-то за пределами мира, вспыхнули во мраке, как раскаленные угли.

«Если на твоем пути стоит человек и не желает уступить дорогу — убей. А если он убьет тебя, не жалей о своей жизни — она того не стоила. Только сильные имеют право на жизнь и продолжение рода. Если чувствуешь, что силы твои на пределе, что воля твоя скована, — знай: твой враг затаился в тебе самом. Невежественные мелочные люди называют это совестью, а мудрые и щедрые духом — недугом, с которым надо расстаться, пока он не обратил тебя в ничтожество».

Два корабля уже стоят в гавани, готовые к отплытию. Может быть, оставить на время всё как есть и отправиться в плаванье? Когда-то он, Вэлд Халлак, лорд Холм-Эста, только об этом и мечтал. Но сначала он был слишком мал и слаб, потом была война с обезумевшими варварами, а потом в его жизни появились Гейра и «Путь Истины», которые овладели всеми чувствами и помыслами. Может быть, сейчас, когда нет иного выхода, бросить всё, поручив кому-нибудь из эллоров править до его возвращения… Вот это и есть слабость! Гейра права — он недостоин величия. «Только сильные имеют право…» Только сильные. Нет, он не может оставить её, но и дать ей то, что она требует, он тоже не может.

Полторы тысячи воинов, тысяч тридцать семей землепашцев, охотников, рыбаков, тысяч пять ремесленников и торговцев, застроивших своими бревенчатыми домами пространство между замком и побережьем Великих Вод, — вот и весь Холм-Эст, окруженный с трех сторон бескрайними лесами. Если затеять большую войну против варваров, скоро, очень скоро океан леса выйдет из берегов, и жители Холма будут истреблены, сброшены в Великие Воды, и древние стены вновь зарастут травой забвения. Бодрствуя, лорд понимал, какова истинная цена будущего величия, но сны рисовали совершенно иную картину…

Огненные знаки на раскрытой странице погасли, Гейра молчала, но он чувствовал её взгляд, нацеленный на него из темноты. Она ждала, она надеялась, она верила в него, единственного оставшегося в живых отпрыска младшей ветви Халлаков.

Гейра действительно смотрела на него, но ни надежды, ни веры она не чувствовала — только презрение и досаду. Когда этот мальчишка пять лет назад шел к ней, стоящей среди идолов, перешагивая через трупы волхвов, она действительно надеялась, что перед ней тот, кто сделает всё для её освобождения, а потом станет первым из Избранных, кто будет служить ей, как она служила Великолепному. Но теперь…

Избранных осталось всего трое в этом мире — Хач-Кабатчик разливает напитки в Корсе, дожидаясь лучших времен, Щарап-Гадалка наверняка кочевала из Холма в Холм, выжидая, когда на небосклоне появится Алая звезда… Но она не появится сама по себе. Нужны трое, чтобы вновь найти путь в Несотворенное пространство, а значит, Гейра им нужна. Щарап знает, как вернуть её телу гибкость, Щарап много чего знает… Даже Сиятельный Морох порой с опаской смотрел в её сторону, но терпел старуху, потому что она всегда была безропотна и молча делала то, что порой было не под силу прочим Избранным. Рано или поздно Щарап придет сюда. Только бы лорд до той поры остался при своих сомнениях и своей страсти. Когда он установил её каменное тело в своей опочивальне, явились странники из Храма и начали твердить, что его находка — от Нечистого и чем скорее он от нее избавится, тем лучше. Лорд Халлак изгнал странников из своего Холма, а следом за ними — и всех прочих Служителей. Тогда она решила, что овладела им окончательно, но Путь Истины оказался труднее для него, чем думалось вначале. Презрение и досада — большего он недостоин, но это потом… Пока ей нужно убежище, и лучше этой опочивальни ничего не придумаешь…

— Гейра! — Он снова взывал к ней, но теперь в его голосе слышалась какая-то холодная решимость. — Гейра, ты слышишь меня?

Нет, он должен быть наказан, и карой будет её молчание. Пусть сходит с ума, бьется головой о стену, пусть тело его корчится от неудовлетворенных желаний — она даже во сне не явится ему до тех пор, пока он не решится объявить её, Гейру Великолепную, главным божеством Холм-Эста и не обяжет каждого публично приносить ей жертвы…

— Гейра… — теперь он говорил почти шепотом, медленно приближаясь к ней. — Я решил.

Что он мог решить? Теленок! Щенок! Если бы собственное тело повиновалось ей, она владела бы безраздельно этим ничтожеством, хотя на кой бы он ей тогда сдался!

— Гейра… — Теперь он был рядом, и дрожащая ладонь легла на её плечо. — Я сделаю для тебя всё, что могу, но это такая малость…

И тут же над её окаменевшим ухом раздался сдавленный хрип, и теплая живительная, липкая, пьянящая влага полилась на её грудь.

Вэлд Халлак, лорд Холм-Эста, обхватил её обеими руками, а из вспоротых вен вытекала кровь. Но он прижимал её к себе, пока сознание не погрузилось во тьму.

Глава 7

Сын, я бы предпочла, чтобы ты за свою жизнь не совершил ничего великого или хотя бы выдающегося. Любые славные дела молва рано или поздно превратит в злодеяния, а мне дорога честь нашего рода… И ещё: мне не хотелось бы увидеть твой погребальный костер, а жить я собираюсь долго.

Из письма Олы, матери Юма Бранборга, лорда Холм-Дола

Подходила к концу вторая ночь их заключения, но о пленниках, казалось, забыли. Ведун плел из обрывков веревок замысловатую вязь и угрюмо молчал. Юм ходил из угла в угол, пересекая луч лунного света, пробивающийся сквозь крохотное окошечко под потолком. Сон не шел ни к тому, ни к другому… Дверь снаружи подперли чем-то тяжелым, в окно невозможно было протиснуться, даже не будь там решетки. Оставалось ждать, когда появятся стражники, не подозревающие, что узники освободились от пут.

— Эй, Милость, только ты сам с ними разбирайся, как придут, — заявил вдруг ведун. — Стар я уже кулаками махать, разве что укусить могу — зубы есть ещё. Скоро придут уже…

— Откуда знаешь? — Юм остановился и прислушался.

— Скоро и ты почуешь. — Ведун скорчил брезгливую гримасу. — Воняет от них тухлой ежатиной…

Юму и впрямь почудилось, что он чувствует какой-то неприятный запах, а через некоторое время снаружи послышались шаги и приглушенные голоса. За дверью что-то с грохотом упало, и лорд занял позицию справа от выхода, не слишком, впрочем, рассчитывая на успех. Стражников могло прийти и двое, и дюжина, а управиться с противниками, если их больше двух, а у тебя нет оружия, было бы под силу только опытному бойцу, каковым Юм себя вовсе не считал…

— Чего раззявились? — донеслось из-за двери. — Давай оттаскивай!

Некоторое время слышалась возня и кряхтение, а потом раздался скрип проржавевших петель. В двери образовалась щель, в которую просунулась рука с горящим сальным светильником. Юм тут же перехватил её и рывком втащил стражника вовнутрь, одновременно ударив его коленом в челюсть. Удар, судя по всему, удался — стражник рухнул на пол, не издав ни звука. В дверь уже ломились остальные, но светильник, падая, погас, и они ничего не видели перед собой, а скорее всего, даже не сразу поняли, что случилось. Лорд поставил подножку, и ещё один боец растянулся на полу рядом с первым, но оставшиеся двое уже сообразили, что к чему, и, выхватив из ножен тяжелые тесаки, замерли на пороге. Упавший схватил Юма за ногу, и лорд, пытаясь освободиться, на мгновение отвернулся от двери. Стражники, видимо, что-то разглядев-таки в темноте, бросились вперед, но первая попытка не увенчалась успехом — лишенные руководства, они застряли в дверном проеме, и Юм успел увернуться от двух беспорядочно мелькавших клинков. Он отскочил от выхода, успев ударить ногой в живот того, кто пытался его удержать, но исход схватки уже не вызывал у него сомнений: двое вооруженных против одного безоружного, промерзшего и голодного, и темнота — уже не помощник…

— А ну, стоять, сволочи! — неожиданно послышался голос Сима Тарла.

Стражники опешили, Юм — тоже. Голос раздавался из глубины темницы, а там, кроме ведуна, никого не было и быть не могло.

— Распоясались, скоты! — рявкнул тот же голос, как на строевом плацу. — Почему нагрудник не надраен?!

Ясно. Ведун всё-таки решил принять участие в схватке, и голос местного лорда он изобразил настолько мастерски, что поверг стражников в полное замешательство, которое не могло, впрочем, продолжаться слишком долго.

Юм заметил в полоске лунного света тесак, потерянный кем-то в суматохе, схватил его и вонзил клинок поверх медного нагрудника между ключицами стражника, который стоял ближе к нему. Стражник без стона упал, а второй начал медленно пятиться назад. Он уже понял, что дело тут нечисто, но ещё не мог ни на что решиться. Можно было просто снести ему голову, но Юм медлил. Противник хоть и был при оружии, но казался теперь совершенно беззащитным… И тут Кряж швырнул в него сетку, сплетенную из обрывков веревки, по которой с треском пробежали мелкие голубые искорки. Стражника почему-то начало трясти, он медленно повалился на колени, а потом начал кататься по полу, пока не дёрнулся в последний раз.

— Пошли отсюдова, — сказал ведун уже своим голосом. — Не забудь только дверь подпереть, как было. — Он первым двинулся к выходу, перешагнув через мёртвое тело и даже не взглянув на двоих стражников, оставшихся в живых, которые уже успели отползти в дальний угол.

Небо уже едва заметно посветлело. В селище, стоящем неподалеку от башни, тявкала какая-то собачонка, с той же стороны доносились отголоски предутреннего птичьего гвалта, клочья тумана стелились по земле, поднимаясь из ложбины на краю леса… Башня, из подвала которой они выбрались, казалась слегка скособоченной, а в одной из верхних бойниц мерцали отсветы неяркого пламени.

— Ты это, Милость, шел бы отсюда, — сказал вполголоса ведун. — Со мной тебя точно словят. Я не ходок, да и пора мне…

— Ты что, помирать собрался? — Юм уже решил, что один он точно никуда не пойдет.

— Не собрался, а пора уже… — Кряж сел на влажную землю, не отрывая взгляда от лорда. — У меня тут ещё одна забота есть, а ты иди. Только не сразу к себе, а то попадешься. Сперва на восход, потом — направо по ложбине… А как ложбина кончится, там уже к себе сворачивай. Я бы показал, но не могу уже. Иди, а у меня ещё дело тут. Не сделаю — покою не будет…

— Нет, — сказал Юм несколько громче, чем следовало.

— Мне что, прямо сейчас помереть, чтобы ты от меня отвязался? — ведун с беспокойством посмотрел на светлеющее небо.

— Не можешь идти — понесу. — Юм наклонился над ним и попытался подхватить старика под мышки, но тут их взгляды встретились, и зрачки ведуна были огромны и черны, как ночное небо, в котором мерцала одинокая звезда…

Ноги не оторвались от земли, и небо оставалось там, где ему положено быть. Но это было другое небо, хотя под ним лежала та же самая земля. И на этой земле стоял серый в яблоках конь и весело ржал.

— Мой лорд, мне вовсе непонятна ваша настойчивость, но я, конечно, сделаю всё так, как вы велите. — Оказалось, что на коне сидит герольд Тоом, укоризненно качает головой и громко хлопает ушами. — Но, признаюсь, я озадачен…

Юм смотрел на своего герольда и никак не мог вспомнить, что же он ему только что приказал, но, в конце концов, чрезмерным вольностям должен быть положен предел…

— Ты хочешь сказать, что мог бы не подчиниться мне?

— Хочу, но не буду. — Тоом вынул ногу из стремени и спрыгнул на землю. — Если бы я всегда говорил то, что хотел, это создало бы мне массу неудобств. Лучше посмотрите, мой лорд, что вокруг творится.

Вокруг и вправду происходило что-то несусветное: толпа каких-то бродяг гонялась за белым вепрем, пытаясь накормить его вяленой рыбой и пряниками с барского стола. Лорд хотел было прикрикнуть на них, но вепрь запрыгнул на облако и сам стал облаком, а его преследователи растворились в воздухе.

— Вот к чему приводят непродуманные действия и поспешные решения, — заявил герольд и тоже исчез вместе с конем, от которого остались только яблоки, да и те с грохотом осыпались на землю.

Лорд поднял одно из них, поднес к глазам и увидел, что оно испеклось у него на ладони и покрылось румяной корочкой.

— Это тебе, — сказал откуда-то сверху голос ведуньи Сольвей.

Откуда бы ей здесь взяться? Кстати, здесь — это где? Если это сон, значит, вслед за голосом должна появиться и она сама…

Но Сольвей не появилась, голос тоже исчез, а яблоко съежилось, покрывшись глубокими морщинами.

— Сперва иди на восход, потом — направо по ложбине… А как ложбина кончится, там уже к себе сворачивай. — Голос был знакомый, и где-то Юм уже слышал эти слова.

Восход уже прорезается сквозь небесную твердь, указывая направление.

Он шел ложбиной по пояс в тумане, когда до него дошло наконец, что же случилось. Ведун добился своего… Он, Юм Бранборг, лорд Холм-Дола, отрывается от погони, которая ещё не началась, а ведун по имени Кряж остался там, где ему вздумалось принять смерть, потому что решил, будто уже пора. Юм остановился, оглянулся назад и понял, что ушел слишком далеко и ведуну уже ничем не поможешь…

Как только молодой лорд скрылся из виду, ведун хотел было подняться, но не смог. Заставить этого парня убираться восвояси оказалось даже труднее, чем послать весточку Сольвей через две с лишним сотни лиг. Только вот как она передаст Олфу то, что теперь знает? Обычаи запрещают ей не только искать встречи с лордом Холм-Дола, но и появляться в его владениях. Значит, пошлет кого-нибудь…

Стало светлее, и ведун заметил, что вереница следов отчетливо видна на пробороненном поле, а значит, как только обнаружится исчезновение пленников, погоня не будет плутать. Кряж уже много лет не пытался взывать к стихиям и вовсе не был уверен, что какой-нибудь бродячий дух услышит его, а услышав, подчинится. Когда-то давно, может, сотню зим назад, может, и больше, Кряж уходил к саабам, жил у них долгие годы, дожидаясь, пока забудется, что он пришелец… И всё это — только ради того, чтобы проникнуть в тайны волхвов, понять, как они находят подход к идолам, духам стихий и духам предков. Наука оказалась несложной, и, как выяснилось, большинство волхвов сами не понимали, что творят, произнося заклинания и совершая ритуалы. Знания передавались по наследству, и за давностью лет их первоначальный смысл часто терялся…

Главное, сделать всё точно… И всё-таки надо встать. Некоторые духи принципиально не откликаются на зов тех, кто сидит или стоит на карачках, видимо, считая, что это признак слабости, а слабому можно и отказать в своей благосклонности. Ведун дотянулся до обломка жердины и, опираясь на него, поднялся.

— О-о-о-о-о-о-о… — Звук должен быть определенной высоты и длительности. — Байя-ау-у-у-у-у ильмаарил-л-л-л-л-л. — Трудней всего было тянуть согласные. — Ойшу — эй! — Ойшу — это, скорее всего, имя духа, а вот что означает всё остальное — это едва ли вообще кто-то знал. — Ио то биаллу-у-у-у…

Крохотный вихрь уже рождался в его волосах, играя седыми прядями. Теперь оставалось только начертить в воздухе огненный знак, указывающий направление… Премудрости волхвов позволяли, не тратя собственных сил, призывать духов стихий, порою даже не ведая, кто исполняет твою волю и что он потребует взамен. А вот огненные знаки — это уже подсмотрено у Служителей. Знаки Творения, которыми и писаны законы, данные миру изначально… Только за пользование ими нужно платить не силами, которые можно восстановить, попросив поделиться дерево, солнце, землю… Творец не слишком жалует ведунов, отнимая годы жизни за каждое применение запретных знаний. Сколько же ему было на роду написано, когда он качался в колыбели? Но сейчас это не имеет значения. Главное — чтобы сработало.

В воздухе повисла двенадцатиконечная звезда, начертанная одним росчерком, а за ней выстроились ещё несколько знаков. Как вспыхнул последний, Кряж уже не видел, упав ничком в молодую траву, и вихрь, вырвавшись из его волос, устремился к пашне, поднимая комья чернозема и разравнивая следы беглеца. Теперь погоня направится куда угодно, только не туда, куда ей надо…

Он давно уже чуял, что приближается какая-то напасть, словно возвращались те времена, когда по ночам вокруг его избенки толпами бродили оборотни, не решаясь приблизиться к висящим на деревьях, таящимся в траве оберегам. А когда в темницу, где он уже провел пару ночей, втащили молодого лорда, что-то подсказало ему: парня надо спасти, и если он, ведун по имени Кряж, уже давно стоящий одной ногой в могиле, сделает это, там, в Ином Мире, ему многое простится, и, может быть, всё, что он успел сделать и понять за свою долгую жизнь, не стоит того, что он совершил сегодня. Дело, конечно, не в лорде, не в Милости… Дело в том, что ему предстоит… Судьба… Рок… Предназначение… Вот оно, верное слово.

А ведь стражников послали не затем, чтобы доставить пленников на допрос или ещё куда… Послали, чтобы убить. А то давно бы хватились, что не ведут…

Впереди уже расстилалась лунная дорожка, и можно было, легко поднявшись на ноги, идти по ней, не сожалея о прошлом и не страшась будущего. И пусть озверевшие стражники топчут сморщенный мешок с костями, который он им оставил.

— Шкверный жнак, ошшень шкверный. — Щарап глянула на двух живых стражников, которых только что извлекли из темницы, стоящих на коленях, и двух мертвых, сваленных рядом крест-накрест. — Как же вы, голубшшики, прошмотрели?

И вдруг она начала сосредоточенно избивать их клюкой, пока оба, обливаясь кровью, не свалились замертво.

— Что ж ты, старая крыса, не нагадала, что они сбежать могут?! — гневно спросил лорд Тарл, стоявший чуть поодаль в окружении приближенных эллоров.

— Мне кто говорил, мол, Щарап, погадай, вшю правду рашшкажи? А? Шкажал бы — я бы погадала! — Старуха смачно плюнула на неподвижные тела. — Штоб ваш черви шъели!

— Ты лучше скажи, что делать теперь! — Тарла буйство гадалки уже начало выводить из себя, но он чувствовал, что не сможет излить на нее свой гнев. В ней было что-то такое, что внушало необъяснимый трепет. — Говори сейчас, а то рядом с этими ляжешь.

— Ну уж нет уж! — Щарап посмотрела на лорда, изобразив широкую улыбку, от которой её лицо казалось ещё более зловещим. — Ты штарушку не обижай, и штарушка тебя не обидит…

Глава 8

Никакой оберег, никакое заклинание, никакая ворожба не имеют силы, если тот, кто прибегает к их помощи, не верит в них. Только вера пробуждает силы духов стихий, предков и надмирных существ.

Книга Ведунов

Ойван первым почувствовал запах далекого костра и поднял руку, давая Геранту знак остановиться.

— Что такое? — Служитель тряхнул головой, отгоняя дорожную дрему.

— Становище близко, — сообщил Ойван. — Отдал бы ты мне свой меч, а то у нас тут не любят, когда чужаки с оружием разгуливают.

Герант неторопливо стянул с плеча перевязь и, ни слова не говоря, протянул оружие проводнику.

Оставалось полдня пути до Шустры, широкой реки, текущей на юг, в земли степных кочевников. Для эссов и саабов степняки были такими же варварами, как они сами — для жителей Холмов. Здесь река достигала в ширину тысячи локтей, а на юге, по слухам, разливалась ещё шире. За Шустрой начинались заповедные земли, в которые чужаков вообще не принято было пускать, и Ойван даже не был уверен, что, показав старейшинам тамошних родов кинжал Алсы, он получит дозволение провести Служителя через междуречье. Но обходной путь северными тропами отнял бы лишних три дюжины дней, и поэтому в любом случае стоило попробовать. Впрочем, жители леса обычно старались избегать ссор со Служителями — за их спиной стояло какое-то грозное божество, а наносить обиду рабу — всё равно что оскорбить хозяина. По тем же причинам и волхвы, и заклинатели духов могли чувствовать себя в безопасности даже вдалеке от родового становища.

— Я слышал, у вас принято подходить к становищам пешими, ведя коней на поводу, — заметил Герант.

— Верно. Только пехом нам бы ещё до полудня топать. — Ойван всё поправлял перевязь с мечом, искоса рассматривая ножны, покрытые серебряными знаками. За такой меч староста Орсан не глядя отсыпал бы горсть изумрудов и большую корчагу меду в придачу. Из болотной руды такой не отковать…

— Нравится? — как бы невзначай спросил Герант, но молодой сааб сделал вид, что не расслышал вопроса.

Дальше двигались молча. После той ночи, когда Ойван подстрелил чернокрылую тварь, Герант вообще стал неразговорчив и угрюм, вечерами он надолго уходил от костра, возвращался сам не свой и, присаживаясь у огня, бормотал себе под нос что-то невнятное. Иногда он всю ночь так и не забирался в свой мешок из оленьей шкуры, а сидел неподвижно у тлеющих углей. И посох его, лежащий на коленях, едва заметно мерцал в темноте.

Просека расширилась, и посреди нее потянулась утоптанная тропинка. До сих пор Ойван старался объезжать становища стороной, но дальше пройти скрытно было уже невозможно — чем ближе к реке, тем гуще селились соплеменники, и, наткнувшись где-нибудь в глуши на сторожевой дозор или ватагу охотников, трудно было бы объяснить, почему он, Ойван, сын Увита из рода Рыси, словно оборотень, пробирается по родным лесам и что это за чужак с ним. В самом деле, что этому Служителю понадобилось в восточном Холме? И раньше, бывало, за хорошую плату старейшины давали проводников странникам из Храма, и те ходили от становища к становищу, беседуя с волхвами, сказителями и лирниками, записывая родовые легенды и песни, но Герант отправился в путь явно не за этим. Он порой сам заводил разговоры о жизни и смерти, о темных силах, гнездящихся за пределами мира, о Храме и Служителях, о великих битвах прошлого, о ведунах и гадалках, об идолах и о тех, кто стоит за каждым из них… Но о том, что ждет их впереди, он упорно молчал, а на прямые вопросы отвечал расплывчато и скупо или просто говорил, что придет время, и они оба всё узнают. Выходило так, будто вот-вот должно произойти что-то страшное — то ли пробуждается какое-то чудовище, от которого никому не будет спасения, то ли случится потоп, то ли небесный огонь обрушится на землю, поглощая и правых, и виноватых… И от того, успеют ли они вовремя и сделают ли они то, что нужно сделать, зависит всё. Что — всё? Куда надо успеть? Что нужно сделать? Похоже, Герант и сам толком этого не знал. А Служитель он, видно, не из простых… Посох светится… И меч! За такой меч степняки целый табун отдали бы…

Ойван поймал себя на том, что поглаживает левой рукой драгоценные ножны. Если бы у него было что предложить Служителю на обмен… Но, кроме собственной жизни, предложить нечего, а зачем, спрашивается, оружие мертвецу… Кстати, если Служителя сделать мертвецом, то и ему этот меч ни к чему…

Внезапно наступили сумерки, а дорога исчезла. Впереди сплошной стеной выстроились высокие заросли колючих кустов. Тонкие черные ветви, лишенные листвы, сплетались друг с другом, и между ними не было ни одного просвета. Ойван оглянулся и обнаружил, что Служителя рядом нет, а на его месте колышется столб черного дыма.

Рассказывали, что такое случается с теми, кто не угодил Геккору или Иблиту… Сейчас дымный столб превратится в идола или кто-то из Гордых Духов предстанет в своём истинном обличье, а потом скажет, чем следует заплатить, чтобы вернуться… Но внезапный порыв ветра разметал дымный столб. А стена колючего кустарника с громовым хрустом начала надвигаться на него, изгибаясь подковой. Послышался странный звук, похожий на свист рассекаемого воздуха. Ойван даже не заметил, как в его руке оказался меч, а конь поднялся на дыбы. Многопалые когтистые лапы кустов потянулись к нему, и клинок сам начал отсекать их от разрастающихся ветвей. Теперь некогда было даже оглянуться, и Ойван, пришпорив коня, погнал его прямо в гущу зарослей, отсекая отростки, которые падали в пожухлую траву, тут же превращаясь в обычный хворост. Он прорубал себе дорогу, медленно продвигаясь вперед, и вскоре пробился на просторную поляну, посреди которой неподвижной тенью стоял всадник.

— Нравится? — спросила тень голосом Геранта, и Ойваном овладел тот же липкий страх, который преследовал его в ту недавнюю ночь, когда он натолкнулся в темноте на чернокрылую тварь.

Зачем оружие мертвецу?! К нему снова явилась эта мысль, ещё раньше показавшаяся ему чужой. Зачем оружие мертвецу? Если сделать Служителя мертвецом…

На пути клинка оказался посох. От удара посыпались искры, разлетелись в разные стороны, и черные заросли, оставшиеся за спиной, вспыхнули ярким пламенем.

— Что ж ты делаешь… — Герант смотрел на него без страха и гнева, и только великая печаль читалась в его глазах, которые становились всё ближе и ближе, а потом Ойван увидел своё отражение в них и не узнал себя.

А ещё через мгновение наступила тишина, и видения, гнавшиеся за ним по пятам, увязли в ней, растаяли без следа. Лишь рукоять меча продолжала согревать ладонь, и это тепло растекалось по всему телу, наполняя его ощущением небывалого покоя.

Сначала вернулись звуки. Размеренное неторопливое потрескивание не было хрустом ломаемых сучьев. Это может быть только говор огня, живущего в очаге… Память хранила всё, что только что произошло, но разум не мог понять ничего из той цепи странных видений….

— Вот когда он очнется, тогда и будем дальше разговаривать, — донесся чей-то голос из-за сомкнутых век. — У парня кинжал вождя, значит, по его слову и сделаем, а пока отдыхай. Нам раньше времени богов гневить ни к чему.

— Не гневить одного — значит другого обидеть, — отвечал Герант, который, судя по всему, стоял совсем близко. — Не страшно?

— А ты нам не указывай! — Судя по шороху длинных льняных одежд, говорящий был волхвом. — Зеус промеж ними там порядок наведет, если что. Ты лучше скажи: почему по-нашему так ладно говоришь?

— Творец вразумил.

Волхв недоверчиво хмыкнул, а затем послышалось бульканье, воздух наполнился густым запахом медовухи, и Ойван подумал, а не пора ли ему очнуться…

— Если говоришь, что ты с ним шел, что ж он на тебя с мечом кидался? — спросил волхв, причмокивая.

— Морок на него напустили. Или сам не видишь, что с ним?

— Видеть-то вижу, а вот не пойму никак… Кто напустил? Зачем напустил? Скажи, куда и зачем идете, может, тогда и пойму.

— Если правду скажу — не поверишь…

— А ты попробуй! — Вновь послышалось бульканье. — Вот сначала медовухи моей попробуй, а потом расскажи, что и как. Может, и поверю…

— Такие дела за хмельным не решают.

— А мы без медовухи ничего не решаем. Пей, а то обижусь.

Судя по тому, как Герант крякнул, напиток у волхва был густой. Тот самый, который наливают гостям, если хотят развязать им язык.

— А ты хоть з-наешь, что там у них т-ворится? — У волхва некоторые слова и впрямь начали спотыкаться.

— Где?

— А куда вы идете.

— А я же не сказал ещё.

— А ты д-думаешь, я совсем не с-соображаю… — Раздался хруст разгрызаемой морковки. — Тут к нам от эссов гонец прибежал… Рассказывать дальше?

— Да.

— Нет уж. Сперва ты давай.

Некоторое время Герант собирался с мыслями, и волхв терпеливо ждал, вознаградив себя ещё одной чарой.

— А вот представь себе, Пров, сын Одила, что будет, если все твои идолы на вечернее жертвоприношение живьем явятся… — Служитель перешел почти на шепот. — Что тогда будет?

— Жуть! — Судя по возгласу, у волхва было богатое воображение. — Их же тогда ничем не умаслишь… Ты что — пугать меня пришел?

— А помнишь, когда оборотни к вам забредали?

— Как не помнить… Только у нас их и не было почти. Нас Зеус-Громовержец и Ярис-Воитель оборонили. Нам духи лесные их схроны указывали, а Геккор-Ветродуй их сам из шкур выворачивал. Это вас защитить некому было. Творец ваш безымянный далеко, а наши боги — вот они — тута!

— А ответь мне, Пров, сын Одила, что за жертвы приносили вы тогда Луцифу и Морху?

На этот раз ответом было долгое молчание, а потом медовуха снова зажурчала, наполняя кружки.

— А у нас на капище и идолов-то таких не стоит. Я, может, вообще не знаю, кто это…

— Тогда я сам скажу.

— Нет. — Волхву явно стало не по себе. — Скажешь — точно живым отсюда не уйдешь… А если не скажешь — всё равно быть тебе на костре… И вождь мне не указ, раз такое дело.

— Так вот, Пров, сын Одила… Если я не дойду и не сделаю то, что должен, тебе всю жизнь придется творить то же, что и тогда. Только одно тебе утешение будет — проживешь недолго.

И тут Пров грохнул кружкой о стол так, что на пол со звоном посыпались глиняные осколки.

— Тебя, значит, Герантом зовут… — теперь голос волхва звучал тоскливо, как собачий вой на луну. — А не тот ли ты Герант, который с лордами на север против меченосцев ходил?

— Другого Геранта у нас нет.

— Святитель, значит…

Вновь наступило тягостное молчание, и Ойван мысленно поблагодарил пращуров за то, что надоумили его не очнуться раньше времени.

— В том Холме, что у моря, уже дюжину дней, если не больше, усобица идет. — Теперь Пров говорил негромко, и казалось, хмель уже выветрился из его головы. — Лорд ихний погиб, и теперь эллоры промеж собой дерутся — никак не поделят, кому лордом быть. Эссы снова начали их селища щипать, а пленники говорят: кому Гейра поможет, тот и верх возьмет…

Снова наступила тишина, нарушаемая лишь треском огня в очаге. До Ойвана вдруг дошло, что хотел сказать Герант. Об этом говорили только шепотом, рассказывали как страшную сказку, в которую никто не хотел верить, хотя все знали, что так оно и было…

Когда в лесах стали появляться ночные оборотни и путники начали пропадать без следа, волхвы принесли идолам обильные жертвы, моля избавить жителей лесов от страшной напасти. Но дни сменялись ночами, люди продолжали исчезать, а идолы безмолвствовали. И вот однажды прошел слух, будто то в одном становище, то в другом появлялась дева, прекрасная лицом, называющая себя Гейрой. На одних она наводила ужас, другим внушала восторг… И говорила она людям лесов: «Я избавлю вас от чудовищ, но, чтобы спасти живых, вы должны принести в жертву Морху, повелителю Небытия, своих мертвых, не отдавая их земле, как велят обычаи пращуров, а оставляя их на дальних капищах». И ещё сказала Гейра: «Чем дальше от своих становищ будете вы относить своих мертвых, тем дальше будут оборотни обходить ваши жилища».

И многие стали делать по её словам. И прочие увидели, что всё так и совершается, как она сказала. И перестали живые встречать оборотней, но с той поры поздней осенью каждый год начинался мор, поражавший лишь взрослых мужчин. И так продолжалось дюжину лет… Тогда умер и его отец, Увит, и дед Буйтур, которого ещё не согнула старость.

Ойвану вдруг показалось, что руки у него закоченели и нет больше сил сохранять неподвижность. Он открыл глаза и сел на лежанке.

Волхв оказался на удивление маленького роста, с рыжеватой бородой в мелких завитках. Рядом с Герантом он казался крохотным и тщедушным.

— А вот и попутчик твой оклемался, — сообщил Пров, оторвав взгляд от очага, на который смотрел не мигая. Он подбросил в огонь несколько кленовых полешек и, дождавшись, пока пламя их охватит, вновь обратился к Геранту:

— Завтра. Поутру. Чуть свет. Я тебя сам через заповедные земли проведу. И через земли эссов — тоже… А вот дальше ты меня поведешь, дальше я дороги не знаю.

— А я? — возмутился Ойван. — Мне вождь велел…

— А уток доить он тебе не велел? — поинтересовался Пров. — Если с мечом без дела кидаться не будешь, так и быть, и тебя возьмем.

— А как же идолы твои тут останутся? — спросил Герант, пригубив из своей кружки и передав Ойвану оставшуюся медовуху.

— Ни я без них, ни они без меня не останутся, помяните мое слово. — Пров поднялся и двинулся к двери, которая была сделана как будто по его росту.

Глава 9

Многие думают, что из Несотворенного пространства являются чудовища. Это действительно так, но творят их не только силы, таящиеся в бездне Небытия. Они ничего не смогли бы создать, не будь им в помощь человеческого воображения, поражённого соблазнами ложного величия.

Книга Откровений. Храм, Холм-Гот, запись от 9-го дня месяца Травня 689 г. Великого Похода

Итак: братья Саланы из Холм-Мола, Гудвин Марлон из Холм-Ида (хотя он уже староват для борьбы за корону), Май Назак из Холм-Веста и два его племянника, Орвин Хуборг из Холм-Эдда, шестеро Логвинов из Холм-Бора, но их претензии и вовсе неуместны — их прадед был лордом, но уже внучатые племянники теряют всякие права на корону… Впрочем, кто-то из поместных эллоров, возможно, тоже вынашивает слишком честолюбивые планы, но едва ли хоть один из них посмеет встать на пути отпрысков древних родов, поделивших наследство Карола Безутешного, лорда лордов…

Благородный эллор Иллар Корзон, племянник ныне здравствующего лорда Холм-Эгера, сидя на барабане, правил наждаком свой меч и поглядывал на мрачные стены замка, которые возвышались в трех лигах, отражаясь в водах, заполнивших широкий ров. Замок остался без хозяина, но Холм не может надолго остаться без лорда…

— Хаффи!

— Да, мой лорд. — Молодой ведун, стоявший за его спиной вместе с несколькими эллорами, решившими поддержать Корзона в борьбе за власть, слегка поклонился, хотя и знал, что будущий владетель Холма его не видит.

— Хаффи, что слышно? — спросил Иллар, не оглядываясь. — Узнал, как умер Халлак?

— Мой лорд, об этом все болтают, но мне кажется, правды никто не знает, кроме братьев Саланов, которые в ту ночь стояли на карауле у дверей опочивальни. — Ведун приблизился к своему господину и стал сбоку от него. — Но и они, если и знают, то вряд ли поняли почему…

— Один ты всё понял! — Иллар отметил про себя, что только Хаффи уже теперь открыто называет его лордом. — И откуда ты взялся, такой понятливый?

— Смею напомнить, что вы сами изволили меня найти.

Это было правдой. Ещё полгода назад до эллора Корзона дошли слухи, что неподалеку от замка в полусгоревшем доме поселился ведун, который исцеляет безнадежно больных, недорого продает обереги, приносящие удачу, снадобья, дающие силу, спокойствие и уверенность в себе, может предсказать погоду и даже исход поединка. Когда разнеслась весть о загадочной гибели молодого лорда, Иллар Корзон явился к нему и, выставив нескольких посетителей, высыпал на стол горсть серебра и несколько изумрудов.

«Скажи мне, ведун, кто теперь станет лордом Холм-Эста?»

«Тот, кто обратится за помощью ко мне…»

«Считай, что я уже обратился!»

«Мне нужен титул эллора, усадьба на берегу Великих Вод, два корабля, дружина в триста воинов, полпуда изумрудов. И ещё одно, сущая безделица: в опочивальне лорда есть книга и статуя — их я тоже хотел бы получить».

«А жизнь твоя тебе ещё нужна?»

«Если я не получу того, о чем прошу сейчас, мне не нужна моя жизнь…»

«Если я стану лордом, ты получишь всё. А если нет — тебе придется умереть…»

«Да, мой лорд…»

«…в муках…»

«Да, мой лорд…»

— Чем заняты Саланы?

— Спорят о том, кто из них старше.

— Они же близнецы.

— Но всё равно один из них родился первым, другой — вторым.

Эти двое владеют замком, и если бы их не было так много, целых два, судьба трона была бы уже решена. Но Хаффи советовал не обращать на них внимания…

— Гудвин Марлон?

— Собирает ополчение из подмастерьев. Обещал цехам вольности и освобождение от податей на три года.

Смешно… Чтобы воевать, нужно быть воином, нужно, чтобы рука срослась с мечом. Мастеровщину можно выкосить как траву, имея пару сотен обученных воинов.

— Что делает Назак?

— Уже ничего. Прошлой ночью убит младшим племянником.

— А племянник?

— Повешен. У эллора Назака нашлись верные люди.

Искусством выходить из своего тела, становясь духом, всё видеть и слышать, а потом возвращаться назад владели немногие из ведунов. Хаффи был первым и единственным из таких, кого Иллару Корзону удалось встретить.

— Что затевают Логвины?

— Собираются уходить.

— Что?!

— Собираются уходить. Через Вольные Селища. Вместе со своими землепашцами и мастеровыми.

— Странно. Значит, остается только Орвин…

— Ему уже присягнули на верность половина эллоров Холма. Он уже празднует победу. Добром для него этот пир не кончится…

— И что мне сейчас делать?

— Ждать, мой лорд.

Ждать… С каких это пор ведуны стали указывать эллорам, что им делать! Впрочем, этот хвастун поставил на карту свою жизнь, и когда он что-то говорит, за учтивой речью таится холодная уверенность… Завтра он обещал назвать сроки, когда все его соперники либо уничтожат друг друга, либо уступят ему дорогу. Завтра…

— Сегодня.

— Что сегодня?

— Сегодня до заката вы, мой лорд, войдете в этот замок.

— С чего ты взял? — Корзон оглянулся на ведуна, но тот уже опустился на землю, подогнув под себя ноги, и в широко распахнутых неподвижных зрачках возникла бездонная пустота.

Улетел. Что-то почуял и сразу сорвался… Может быть, пока летает, сделать его душу бездомной? Один взмах отточенного клинка, и это тело распадется надвое! В ведуне было что-то пугающее, что-то отталкивающее, что-то мерзкое, и порой Корзону казалось, будто его, как слепого, ведут к краю пропасти, но там, на дне, его ожидают несметные сокровища и исцеление от слепоты. А прозрев… На этом видение обычно обрывалось. Он гнал его от себя, полагая, что претендент на титул и Холм не может позволить себе страхов и сомнений…

Холм-Эст… Этот древний замок нашел Эд Халлак, один из младших сыновей лорда Холм-Итта, рискнувший отправиться неведомо куда через земли лесных варваров в поисках лучшей доли. Что ж, теперь он переселился в лучший из миров, получив стрелу в спину во время вылазки против эссов, осаждавших замок. А теперь и сын его, второй и последний из рода Халлаков-младших, прикончил самого себя…

Иллар присмотрелся к зубчатым стенам и приземистым башням, сложенным из непомерно огромных блоков темно-серого гранита. Замок был совсем не похож ни на один из тех, что строили в Холмах. Откуда взялся этот тёмно-серый камень, из которого воздвигнуты стены? На сотни лиг вокруг нет ни одной каменоломни. А если бы и была хоть одна… Какая сила могла поднять эти гладко обтесанные, эти непомерно огромные блоки? Может быть, прежние хозяева только сделали вид, что ушли в небытие, а на самом деле…

А на самом деле, когда же очнется этот болван?! Сидит и сидит в присутствии почти что лорда и, похоже, вставать не собирается. Сейчас у кого-нибудь из эллоров терпение лопнет, и получит ведун-прозорливец дубовым древком по кумполу…

На дороге, ведущей к воротам, появился всадник, и над полями, покрытыми низкорослой зеленью, поплыли пыльные облака. Не снижая скорости, он влетел на мост и начал молотить медным налокотником в огромные бронзовые створки. С надвратной башни тут же что-то полетело вниз, угодив прямо в гонца. Присмотревшись, Корзон разглядел, что это было чье-то безжизненное тело. Теперь они лежали рядом — торопливый всадник (уже не торопливый и уже не всадник) и некто, упавший со стены… Потом в воротах распахнулась крохотная калитка, и стражники быстро втащили оба тела вовнутрь.

Интересно люди живут… Впрочем, каждый развлекается как хочет, пока время есть и серебра хватает. История любого знатного рода рано или поздно обрастает кровавыми легендами. Взять, например, Корзонов… Иллар швырнул точильный камень назад через плечо, но бдительный оруженосец успел перехватить его в полете, расцарапав в кровь ладони.

Взять, например, Корзонов… Владетели Холм-Эгера всегда отличались необыкновенной плодовитостью, и лишь немногие из многочисленных отпрысков добровольно отказывались от претензий на отцовский титул. Дуэли на мечах и секирах, отравленные стрелы, летящие из придорожных кустов, порча, наводимая ворожбой, — Иллар не мог припомнить хотя бы одного родственника по мужской линии, который скончался бы своей смертью. Но, в конце концов, всё, что происходит в жизни, предначертано судьбой, и никто ни в чем не виновен. Победителей не судят, а проигравшие уже получили своё…

— Люди жестоки и честолюбивы, — заявил вдруг очнувшийся ведун. — А без этого в мире исчезло бы главное, что составляет его суть, — движение вперед. Есть цель — есть движение…

— Хватит болтать! — Иллар вогнал в ножны свой клинок, поднялся и отпихнул ногой барабан, на котором сидел. — Говори, что там случилось.

— Случилось то, что должно было случиться. — Хаффи, казалось, намеренно испытывал терпение своего господина. — Харл Салан пригласил Долла Салана в опочивальню тянуть жребий, а когда тот запустил пятерню в узкогорлую вазу, проткнул его стилетом. Теперь мы знаем, что Долл Салан — младший. Точнее — был младшим… А всадник был гонцом от Орвина Хуборга. На его лагерь напали полчища лесных варваров, и он готов присягнуть любому, кто занял замок, лишь бы получить помощь. Теперь, скорее всего, он погибнет вместе со всеми войсками, но и варвары не скоро посмеют вновь перейти границу Холма…

На лице у ведуна появилась гримаса непомерного восторга, как будто он сам собрался стать лордом. Не рано ли? Впрочем, пока всё, что предрекал Хаффи, сбывалось. Кстати, что за странное имя у ведуна? И слишком смуглый цвет лица, и совершенно черные курчавые волосы, и слишком тонкая, невесомая ткань его одежд — всё выглядит очень подозрительным… Может быть, лучше его убить? Хотя нет — это сделать никогда не поздно… Главное — не выпускать его из виду. Ведун уже показал сегодня, насколько он может быть опасен, хотя до сих пор ничего не сделал, только подглядывал и подслушивал, только знал и говорил, только давал советы… Точнее, только один совет — ждать.

— Откуда ты взялся, Хаффи? — Вопрос этот следовало задать уже давно, но Иллар опасался, что ведун откажется помогать слишком уж любопытному претенденту на престол.

— Я прибыл издалека, мой лорд. — Ведун вновь почтительно поклонился. — Я обошел многие земли в поисках знаний, поскольку в знаниях — сила. Но чтобы воспользоваться этой силой в полной мере, необходима власть, и поэтому, мой лорд, мы нужны друг другу… Чтобы пользоваться властью, нужна сила, та самая, которая в знаниях. Я сегодня уже не раз доказывал это…

— Когда нам лучше войти в замок? — Корзон прервал ведуна, решив, что все остальные дела можно отложить на потом, главное — овладеть титулом и троном.

— Разумеется, ночью, мой лорд. Разумеется, ночью…

Как только стемнело, ведун вдруг начал артачиться, не желая следовать за своим лордом туда, где должен был произойти последний и решительный бой, может быть, и не бой вовсе, а просто резня, долгая и скучная… Но Корзон чиркнул мечом над его головой, срезав несколько торчащих волосинок, и пригрозил отстричь уши, если ведун вздумает ещё хоть раз в чем-то перечить своему господину. Знание, конечно, — сила, но не всякая сила — знание…

Три отряда, примерно по сотне воинов в каждом, подошли к замку с трех сторон, а мастеровые, которым было щедро заплачено за работу и молчание, подтащили в назначенное время ко рву несколько лодок, окрашенных в черный цвет, и пару лестниц высотой в пятнадцать локтей — достаточно, чтобы добраться до нижних бойниц.

— Мой лорд, смею… — начал было шептать ведун, когда лодка отвалила от берега, но Корзон сунул ему под нос кулак в железной рукавице. Ночью на гладкой воде был далеко слышен всякий шорох, всплеск, шепот.

Дальше всё шло как по маслу. Бойницы, как и говорил Хаффи, не охранялись, а стражников, дремавших у входа во внутренние покои, даже не пришлось убивать — просто связали и заткнули рты их собственными подшлемниками. С восточной стены, обращенной в сторону Великих Вод, донесся шум схватки, но это уже не имело никакого значения. Цель близка, если, конечно, Харл Салан устроил себе опочивальню там же, где и прежние лорды…

Дюжина бойцов во главе с каким-то мелкопоместным эллором преградила им путь по галерее, но, увидев перед собой толпу разъяренных вояк, эллор бросил меч в ножны и приказал своим расступиться. Разумно… Но если придётся взять этого разумника на службу, лучше не ставить его в ночные дозоры…

Дверь в опочивальню, к удивлению, оказалась не запертой изнутри, и Корзон, подойдя к ней первым, осторожно просунул меч в щель между створками. Немного расширив просвет, он увидел, что его соперник преспокойно лежит на белых льняных простынях с открытыми глазами и, не отрываясь, смотрит на что-то с жадностью и восторгом.

— А ну, вставай, скотина! — взревел Иллар. — Возьми меч и прими смерть как мужчина.

— Т-с-с-с… — Харл Салан приложил палец к губам, по-прежнему глядя куда-то мимо того, кто пришёл его убить.

— Ну хватит! — Корзон ввалился в опочивальню, и полдюжины эллоров последовали за ним.

Забава первая: ухватиться всем за один край тяжелой дубовой кровати и перевернуть её вместе с хозяином. Забава вторая: швырять под перевернутую кровать всё, что под руку попадет, — фигуристые вазы из белой глины, серебряную посуду вместе со снедью и напитками, горящие светильники…

— Простите, мой лорд, это мое! Мой лорд, мы же договорились! — Ведун обеими руками вцепился в книгу, которую Корзон (теперь уже точно — лорд) собирался метнуть в общую кучу, под которой что-то продолжало копошиться.

Иллар только теперь обнаружил, что именно попало ему под руку. Книга! Ого! Надо же, чем развлекался покойный Халлак! Потому у него и крыша съехала, что книжки читал…

— А тебе она на кой? — Книгу можно было и отдать, но Корзона возмутило, что Хаффи смеет что-то вырывать у него из рук. Мог бы потом просто подобрать. Потом… — Отдыхай пока. — Иллар ударил ведуна кулаком по лбу, и тот со стоном осел на пол. — Отдыхай пока. Понадобишься — свистну…

И тут забава кончилась. Новоявленный лорд увидел то, на что, не отрываясь, смотрел его поверженный противник. Каменная баба была как настоящая. Даже лучше, чем настоящая! Будь она живой — плевать бы и на трон, и на пожрать…

— Эй, Хаффи, очнись. — Лорд дружески потрепал по плечу ведуна, сидевшего на полу, обхватив голову руками. — Хватит стонать, я пошутил, Хаффи… Шуток не понимаешь?

Ведун что-то промычал в ответ, продолжая раскачиваться из стороны в сторону. Толку от него теперь не было никакого, но Иллар продолжал говорить, надеясь, что тот его хотя бы слышит:

— Слушай, дружище, когда очухаешься, оживи мне эту кралю. Ты же молодчина, ты же всё можешь… Знание — сила, правда ведь… — Он окинул быстрым взглядом сподвижников, которые продолжали резвиться как ни в чем не бывало. — А ну, все вон отсюда! И этого с собой прихватите. — Иллар швырнул собственный шлем в Харла, продолжавшего копошиться под кучей всякого хлама. — Только не убивайте. Может, он поймет ещё, кто в доме хозяин.

Бывшего претендента на трон быстренько откопали и утащили. Они остались в опочивальне втроем — лорд Корзон, ведун Хаффи и каменная баба неземной красоты…

— Хаффи, если ты сделаешь это, не представляешь, что тебе будет… А если не сделаешь — тоже не представляешь! — Теперь Иллар нетерпеливо ходил вокруг ведуна, надеясь дождаться, когда тот хоть немного очухается. — Не лез бы ты под горячую руку, всё было бы нормально. А ну, вставай, скотина!

Ведун поднялся, опираясь на локоть Иллара, но глаза его, залитые кровью, стекающей со лба, пока ничего не видели.

— Да, мой лорд… Всё сделаю, мой лорд… Дайте срок, мой лорд…

— То-то же, — удовлетворенно сказал Корзон. — Иди отдыхай. А завтра с утра, чтоб здесь был! А теперь иди. Я тут с подружкой пообщаюсь.

Глава 10

Для победы порой необходимо сделать множество верных шагов, а чтобы погибнуть — достаточно одного неверного. Тот, кто решился вступить в схватку, должен понимать, что не только в победе, но и в гибели может быть заложен какой-то смысл.

Из «Наставления эллорам» лорда Ота Тарла. Холм-Ал, 505 г. от Великого Похода

Как только солнце поднялось над верхушками деревьев, туман, заполнявший дно ложбины, рассеялся, и Юм вдруг почувствовал себя беззащитным. Лес после рассвета не казался уже надежным убежищем, и временами чудилось, что сквозь шелест листвы и птичьи трели то и дело пробивается лай гончих псов и топот конских копыт. Хотелось броситься вперед сломя голову или просто упасть в высокую траву и пролежать в ней день, ночь, оставшуюся жизнь. Юм вдруг понял, что его гнетет… Не опасность вновь стать пленником Тарла, не муки совести, напоминающие о том, что он оставил старика Кряжа там, у приграничной башни (в конце концов, тот сам выбрал себе судьбу), не ноющая боль в левой ключице… Сегодня перед рассветом он впервые отнял чужую жизнь… И пусть те двое, оставшиеся лежать в сыром подземелье, сами пришли, чтобы убить его — всё равно казалось, что он потерял какую-то часть самого себя, что отныне лай собак и конский топот будут преследовать его всегда, где бы он ни был, куда бы ни шел, что бы ни делал.

И ещё было воспоминание о Сольвей, пришедшее вместе с видением, в которое погрузил его ведун…

«Нет уж, милок, жажнобу швою ты не увидишь, пока крашота её не увянет, а может, и вообще не увидишь…»

Стоп! Вот где он видел эту старуху. Когда Сольвей исчезла, он оседлал Грума и несколько дней и ночей скакал по всему Холм-Долу, надеясь перехватить её на какой-нибудь лесной дороге. Несколько всадников, которых, конечно же, отправил за ним Олф, наблюдали за ним издалека, но никто из них даже не попытался предложить ему помощь в бесплодных изматывающих поисках. Он не чувствовал ни голода, ни жажды, ни усталости, а когда вернулся к воротам замка в лохмотьях, ведя на поводу обессиленного Грума и перед ним начали раздвигаться тяжелые створки ворот, ему вдруг представилось, что вот сейчас он войдет в своё родовое гнездо, и опустится решетка, и сомкнутся ворота за его спиной, а она навсегда останется там, снаружи. Она — снаружи, а он — внутри! Он бросил поводья стражнику, а сам пошел прочь, куда глаза глядят… И вот тогда-то ему встретилась эта старуха…

«Посеребри ручку, вшо, как ешть, рашшкажу…»

Как это он её сразу не узнал? Юм нередко вспоминал о ней, испытывая то тоску, то брезгливость… Но тогда он ей поверил. Поверил и успокоился, хотя никаких причин для этого не было. «…не увидишь, пока крашота её не увянет…» Тогда она была одета как нищенка, а там, в башне у лорда Тарла, на ней был длинный темно-синий бархатный балахон, ниспадающий до пола многочисленными складками, и белая головная накидка с алым подбоем — мечта всех модниц из семейств богатых торговцев и цеховых мастеров. Куда-то исчезли и прежняя сгорбленность, и шаркающая походка, и мелкая дрожь в руках… Но тонкогубый беззубый рот, нос крючком, обвислые морщинистые щеки — всё это осталось прежним. И голос! «Вшо, как ешть, рашшкажу…» Значит, старуха просто заставила не узнать её…

Юм ускорил шаг, уже не заботясь о том, чтобы двигаться бесшумно. Под ногами трещали ветки, а если на пути попадались заросли, он прорубался сквозь них, орудуя тесаком, отобранным у стражника, чтобы скорее стерлась кровь, запекшаяся на клинке.

Значит, сперва его хватают какие-то призраки, явившиеся из тумана, а дружина в это время сражается с тенями… Потом какой-то престарелый ведун заставляет его бежать сломя голову окольными путями, когда до границы своего Холма рукой подать. И ещё эта старуха успела между делом затуманить его разум. Нет, прекрасная Сольвей, не впрок пошли твои уроки ведовства… Снова пришло воспоминание — на этот раз о том, как они вместе с ведуньей собирали целебные травы и коренья, и она неторопливо объясняла, какие снадобья можно из них приготовить… Встань-трава с беспечальником отваривается в горьком соке подорожника, а после смешивается с медом диких пчел — иначе горечь будет нестерпимая… Вот так. И ни одного яда или дурманного снадобья она не передала ему, хотя сама знала, наверняка знала… Способностью видеть через расстояния или погружать собеседника в видения, подавлять его волю — всем этим она тоже не поделилась с ним. Поэтому теперь любой и может обставить его как мальчишку…

Ха! И упавшая поперек ложбины береза разрублена пополам. «А как ложбина кончится, там уже к себе сворачивай…» К себе — это направо. Вот только ложбина никак не хочет кончаться и становится всё глубже. А может быть, хватит жить чужим умом?! Мало ли что ведун сказал… Свернуть направо сейчас, и не больше чем через дюжину лиг наверняка обнаружится пограничный камень Холм-Дола.

Он уже решил, что пора выбираться наверх, но в этот момент до него и вправду донесся топот копыт. Какие-то всадники неслись вдоль края леса — это могла быть и погоня, и Олф с дружинниками, бросившиеся на поиски своего лорда. Вот бы, как тот ведун, вырваться из тела и слетать посмотреть, что там творится…

Конский топот внезапно стих, и послышались приглушенные голоса. Кто-то отдавал отрывистые команды, а вскоре потянуло дымом костра. Нет, Олф не решился бы становиться лагерем по эту сторону границы. Скорее всего, узнав о том, что случилось с его лордом, он взял бы приступом ту самую башню, а потом вызвал бы Тарла на поединок, от которого тот уже не смог бы отказаться. А если здесь остановились люди Тарла, значит, надо уходить, одному всё равно не справиться с целым отрядом — там, судя по голосам, не меньше нескольких дюжин…

— …да ну их всех! У нашего сотника просто не все дома. Вот помяни мое слово — он скоро совсем с ума спрыгнет. — Кто-то говорил почти рядом, у самого спуска в ложбину, и Юм поспешил затаиться за кустами на противоположном склоне.

— А мне-то что… — послышался другой голос. — Ему лорд приказал, он — мне. Вот сам стану сотником, тогда и буду только лорда слушать…

— А Их Милость тоже удумали…

— Попридержи язык, а то живо тебя на дыбу определят!

— А меня-то за что? Я, может, ворчу, но делаю… Вон Урман из шестой дюжины вчера так вообще отказался идолу поклониться, и ничего. Видел я его поутру — в карауле стоит…

— С утра стоял, а к вечеру висеть будет.

Голоса, постепенно удаляясь, стихли, и Юм начал потихоньку выбираться из ложбины на противоположную от опушки сторону. До поры лучше было углубиться подальше в чащу и выждать, когда воины лорда Тарла сделают то, за чем пришли, и уберутся восвояси. Искали явно не его, иначе разговоры у них были бы другие. Странно… Сим Тарл зачем-то заставляет своих дружинников поклоняться какому-то идолу, как будто они наемные варвары. Да и варваров никто никогда не заставлял — им по вере положено…

Хотелось, чтобы скорее наступил вечер — сумерки подобны туману… И тут Юм вдруг вспомнил, что совсем недавно собирался среди бела дня идти через поля к границе своего Холма. Если бы он хоть на мгновение задумался, чем это может грозить… Да нет — такая мысль вообще не должна была возникнуть! И Кряж всё верно рассчитал — скорее всего, и ложбина кончится именно тогда, когда начнет смеркаться. Что это? Опять морок? Гадалка? Но если бы она как-то узнала, куда он направился, его бы давно схватили… Нет, теперь лучше постараться не думать ни о чем, просто идти вперед, пока не исчезнет ощущение опасности, а потом затаиться. Как только начнет вечереть, можно вернуться в ложбину и продолжить путь, а пока…

Едва заметные тропинки исчезли, подлесок стал гуще, кроны деревьев над головой слились в сплошное зеленое покрывало. Теперь он поднимался по склону холма, поросшего густым осинником, то и дело натыкаясь на завалы.

«Прямой путь не всегда оказывается самым коротким, а умение сдерживать себя, не упуская из виду цель, ведет к успеху чаще, чем безудержная храбрость…» Так говорил отец перед отъездом в Храм, уже облачившись в рясу Служителя. Ола, уже смирившаяся с тем, что она больше не леди, стояла в дорожном плаще возле крытой повозки по ту сторону рва, а отец вдруг остановился на перекидном мосту сразу за воротами замка, отослал взмахом руки немногочисленную свиту, обеими руками взял за плечи Юма, только что получившего корону, и вроде бы собрался дать ему последние наставления. Наверное, он многое хотел сказать, но вскоре умолк чуть ли не на полуслове, быстро и крепко обнял сына, резко повернулся и ушел, не оглядываясь, широкими твердыми шагами — туда, где слуга в последний раз проверял подпругу его коня. В последний раз… В конце концов, всё, что ни происходит, — всё в последний раз. И этот день будет первым и последним, и завтрашний… И вчерашний уже не повторится, слава Творцу. Безудержная храбрость… Храбрецы по лесам не прячутся, от погони не бегают, друзей не оставляют врагам на растерзание. Хотя какой он друг, ведун этот, Кряж… Так — подданный… Интересно, он подати исправно платил? С ведунов полагается в год полфунта серебра с каждого… Прямой путь, значит, не всегда оказывается… Да где он — прямой путь? Может, его и вообще не бывает — прямого! Всё время приходится коряги обходить, через пни трухлявые переступать…

Сзади вдруг хрустнула ветка, и Юм резко обернулся, одновременно обнажая тесак. Длинноволосый белобрысый парень примерно одних с ним лет в белой рубахе с вышивкой обеими руками сжимал топор и смотрел на него с ненавистью и испугом. Топор был не боевым, а обычным, каким лес на дрова валят, и сам парень явно был из землепашцев.

— А ты кто такой? — успел поинтересоваться Юм, но вопрос явно запоздал.

Парень в прыжке попытался ударить его наотмашь, но Юм лишь чуть отклонился в сторону, и противник вместе со своим неуклюжим оружием пролетел мимо. Кулак лорда успел зацепить подставленный затылок, и молодой землепашец упал на четвереньки, выронив топор.

— Может, теперь поговорим, — предложил Юм, но парень явно не был расположен к мирной беседе. Он неожиданно сделал быстрый кувырок вперед, вновь ухватившись за топорище, и через мгновение вновь стоял напротив в боевой стойке.

— Послушай, мне от тебя ничего не надо… — Юм попытался продолжить разговор, в этот момент парень резким движением метнул топор прямо ему в голову.

Глупо… Полшага влево — и топор торчит в еловом стволе, который только что был за спиной, а противник наладился бежать, но и эта попытка кончилась ничем.

— Ого, а вот и сторож! — Два воина, похоже, те самые, которых Юм слышал, сидя в ложбине, словно призраки, появились из-за кустов.

— Сам скажешь, куда девок спрятали, или ножичком пощекотать? — осведомился тот, что был повыше ростом, преграждая парню путь к бегству.

— Всё равно не скажет, — заявил то, что пошире в плечах. — Лучше сразу его прирезать, а девок сами найдем — не могли они далеко…

— Значит, сморчки пошли собирать… — Тот, что выше ростом, криво усмехнулся, приближаясь к жертве. — А то мы не знаем, что сморчки давно отошли.

— Смотри, а тут уж без нас успели. — Тот, что пошире в плечах, заметил Юма, стоявшего возле сосны с обнаженным тесаком. — Эй, приятель, если это твой, то сам его режь, мы ничего…

Люди лорда Тарла явно приняли его за своего. Но что они сами-то тут делают?

— Эй, смотри, Фед, а этот, похоже, из эллоров, из благородных… — Видимо, тот, что повыше, разглядел, как Юм одет — серый камзол из дорогого сукна, рваные кружева на рукавах, узоры, вышитые тонкой серебряной нитью…

— Это не из наших, — согласился с ним второй. — Значит, тоже рубить надо. Мне сотник так и сказал: кого чужого встретишь — сразу руби.

Как будто забыв о землепашце, они одновременно набросились на Юма. Вот теперь, наконец, и пригодились уроки мастера Олфа. Воины Тарла явно не ожидали встретить достойного противника в каком-то приблудном эллоре, вооруженном коротким тесаком и даже не облаченном в кольчугу. Но их мечи, вместо того чтобы мгновенно искромсать пришельца, срубили нижние сухие ветки сосны, а эллор, на мгновение пропав из виду, неожиданно оказался у них за спинами.

Убивать не хотелось… Не хотелось уже потому, что с новой силой вспыхнуло давешнее чувство невосполнимой потери, хотя, возможно, оно возникает только после первой пролитой крови… Воины знали своё дело, но тому, кто их учил, было явно далеко до Олфа. Сначала Юм сбил с них по очереди шлемы, а потом свалил первого (того, что повыше ростом), ударив его плашмя тесаком по темечку. Второй тут же попытался скрыться, но на его голову сзади обрушился топор землепашца.

Когда стемнело, они сидели возле костра неподалеку от землянки, вырытой на восточном склоне холма, через который пришлось перевалить, уходя от облавы.

— Вы это… Господин хороший, ничё, что я с топором-то кинулся? Я ж не знал. Я ж думал, вы из этих… — Парень задавал этот вопрос уже далеко не в первый раз и всё никак не мог поверить, что странный пришелец не держит на него зла. — Вы, видать, господин хороший, издалека… Не знаете, что у нас деется… Вот был у нас лорд как лорд — мы зерновой сбор платили, он нас не трогал, а тут на тебе… Вернулся в конце месяца Тала староста наш из замка, на поклон ездил, чтоб лорд от разбойников оборонил, а то начали к нам из прибрежных варваров заглядывать — то скотину угонят, то на дороге кого обчистят… Вернулся он, значит, а с ним конный отряд, и ещё идола везут, говорят, Иблитом кличут… Сотник и говорит, дескать, поставите у ворот селища, будете ему кланяться и жертвы приносить, и тогда, мол, вам ничего не будет. Как же — не будет… Как лорд наш тут поселился, так и началось… Третьего дня Вешку стражники в поле схватили — и к лорду. Не знаю, что уж там было, только не вернулась она…

— Вешка — это кто? — спросил Юм.

— Да девчонка, молодая ещё… Будущей весной за Вуха, за кузнеца, отдавать хотели… А вчера от лорда два дружинника сбежали и нас упредили, мол, девок прячьте, а то всех идолу скормят, а без этого у старухи ведуньи, которая при лорде, какая-то ворожба не выходит. Ну что, велел мне староста всех наших незамужних за болота отвести, пока беды не случилось. Туда только я дорогу знаю, а кто мне показал — помер прошлым летом… Вот дела такие у нас, господин хороший. А ничё, что я с топором-то?

— Ничё-ничё… — в который раз успокоил его Юм, хотя у самого было неспокойно на душе.

Всё шло наперекосяк. Сим Тарл чувствовал, как внутри поднимается неуемная ярость, и больше всего ему хотелось выплеснуть её на проклятую старуху, которая как ни в чем не бывало смешивала какие-то вонючие снадобья на другом конце стола. Но один её взгляд внушал ему такой страх, что всё холодело внутри.

— Ну и что теперь делать будем, старая крыса?

— Што делать, што делать… — передразнила его ведунья. — Шухари шушить. Вшо гладко только в шказках бывает. На-ка ишпей отвару моего — полегшает.

Она поднесла ему большую кружку с горячим пойлом, и он начал пить мелкими глотками. Снадобья старухи всегда действовали безотказно. Вот уже и руки не дрожат, и будущее не кажется таким мрачным. В конце концов, Щарап правильно всё говорит… Ты, лорд, между двух огней — с одной стороны — варвары, с другой — все остальные лорды. Ни с теми, ни с другими в одиночку не справиться. Если хочешь больше, чем можешь, — тут тебе и конец… Значит, нужно либо меньше хотеть, либо больше мочь. Меньше хотеть — не получается… А чтобы варваров покорить, нужно их веру принять, а они потом сами придут, сами поклонятся… Жаль только, что лорденыша упустили, шустрый парень оказался… Ну, всё равно назад ему не выбраться — по всей границе дозоры стоят, а по лесам пусть бродит, пока с голоду не сдохнет.

Глава 11

Лесные варвары отличаются свирепостью в бою, но всегда честны с торговцами, отдавая им то, что, по их мнению, большой цены не имеет, поскольку есть у них в изобилии, и получая то, что ценится, поскольку кажется диковинным и редким. Саабы платят кожами, пушниной и медом за бронзу в слитках, железные мотыги и лопаты. Эссы за те же товары предпочитают расплачиваться костью морского зверя и самоцветными камнями. Иные торговцы продают им оружие, но мало кто решается на это, боясь гнева лордов.

Трактат «О лесных варварах». Баул Сабр из Холм-Велла. 347 г. от Великого Похода

— Ну и что? Вот ты говоришь, всё от Творца, а я его ни о чем не просил никогда. У меня-то всё откуда? — Пров сидел на корме челна, опустив в воду босые ноги, поминутно оглядываясь на Геранта, закутанного в свою рясу. — Ну, пусть я росту мелкого, волос у меня хоть и рыжий, но редкий, пусть лицо рябое, нос брюквой, зато силой и умом не обижен… Хочешь, подкову согну? Или сломаю. А? У тебя подкова есть, а, Служитель? На счастье с собой не таскаешь?

Геранту вовсе не хотелось вступать в бесполезный спор, он оглядывал берега и наслаждался покоем, который в другой раз, наверное, не скоро придется испытать. Зато Ойван, подменивший одного из гребцов, с жадностью ловил каждое слово. Все волхвы, которых он знал, обычно не вступали в разговоры с простыми общинниками, а иные вообще предпочитали общаться только с идолами, даже не будучи уверенными, что те их слышат.

— Нет, ты мне всё-таки скажи, — не унимался Пров, — вот от меня, например, для всего рода нашего большая польза, и все это знают. Если людям чего-то надо, ну там удачной охоты или чтобы мальчик родился — я знаю, кого о чем просить и что кому поднести, а вот ты мастак только байки рассказывать, а всё хорошее, мол, после смерти получишь, если будешь себя хорошо вести. Так или не так? А что мне в том, что после смерти — я и сейчас много чего хочу, только мне для себя просить не положено. Может, ты для меня чего-нибудь попросишь у Творца своего безымянного?

— А тут проси — не проси… — не выдержал наконец Герант. — Творец лучше тебя знает, чего тебе надо, и дает, если заслужил. А не заслужил — проси — не проси…

— Э, нет! — тут же завелся Пров. — Это как это лучше меня! Он что — за каждым уследит?! Да если бы он всё знал и всё мог, не пришлось бы тебе сейчас очертя голову ломиться неведомо куда и неведомо зачем. Он бы и сам всё сделал как надо.

— Ты лучше посмотри, каково кругом, — отозвался Герант, не отрывая взгляда от высокого берега, покрытого ельником. — Вот так бы и плыл всю жизнь и на красоту эту любовался. Когда состарюсь, в гости позовешь?

— Тьфу! — волхв плюнул за борт, поняв, что сегодня обычного спора не получится.

— А духи речные не обидятся? — ехидно поинтересовался Служитель.

— А духи речные на меня, верно, уж давно зубы точат — за то, что тебя везу… — Пров схватил полуведерную баклагу с медовухой и сделал несколько глотков. — Я ж тебя не просто так спрашиваю, мне ж интересно, что за Творец такой, который всех идолов круче…

— Не это тебе пока интересно… — заметил Герант. — Не это… Не суть ты хочешь выведать, а обряд тебе нужен. А потом, глядишь, — посреди твоих идолов ещё один появится, и будешь ты его именовать — Творец, брат Зеуса, дедушка Геккора, тесть Хлои, девы морской… А потом какой-нибудь расторопный малый и ему имя придумает. Было уже такое, и не раз ещё будет.

— Ну, не хочешь говорить — не надо, — почти добродушно отозвался Пров, ещё разок глотнув медовухи. — Давай тогда решать, что делать будем. Завтра к ночи будет последнее наше становище, а дальше уже эссы пойдут. Там к берегам чалить не будем — кто их, эссов, знает, что у них на уме. Там ещё дня три, от силы — четыре, и против течения уже не выгрести будет. У тебя хоть серебро есть коней-то купить? У них, у эссов, кони хорошие, только дороги уж больно.

— А сколько там идти ещё?

— Докуда?

— До замка.

— До замка не знаю — не был, а до рубежных селищ, если пехом, то дюжину дней, а если верхом — то дня четыре. — Пров с некоторым удивлением оглянулся на Геранта. — А ты что — на своих на двоих собрался? Сам же говорил, что время у тебя не терпит.

— Время только и делает, что терпит… — Лицо Служителя вдруг помрачнело. — Время — оно всё стерпит.

За последние несколько мгновений в мире что-то неуловимо изменилось. Сначала Герант почувствовал, как похолодел посох в его руке, потом внезапный порыв ветра взлохматил мелкую рябь на водной глади, тут же смолк птичий гвалт, доносившийся с берегов, а кружившие над челном чайки с тревожным визгом разлетелись прочь. Служитель сосредоточился, стараясь ощутить суть перемены. Он закрыл глаза и мысленно повторил на языке Творения ритуальную фразу, позволяющую видеть сквозь расстояния. Это обычно действовало только в Храме, и только если слова произносились в слух… Но сейчас, когда назревали события неведомые и страшные, когда Силы Небытия вновь готовились проникнуть в мир, грозя ввергнуть в Хаос обетованное пространство, — не было ни времени, ни возможности соблюдать все тонкости ритуалов. Тем более что никто из волхвов, ведунов или просто людей, на которых не снизошло Откровения, не должен был слышать языка Творения. И так уже слишком многие за пределами Храма пользовались ворожбой и заклятиями, делали обереги, не понимая толком, что за слова произносят и что за знаки выводят на серебряных пластинах. В итоге уже многие неприкаянные духи обрели непомерное могущество, и разбужены силы, которым лучше бы уснуть навсегда.

Темнота перед глазами рассеялась, уступив место рвущимся навстречу облакам, потом мелькнул необычайно мрачный приземистый замок с шестью башнями, нависшими над широким рвом, и наконец в полумраке мелькнул язычок пламени одинокого светильника, бросающего неровные отсветы на страницы книги…

«Каждый из тех, кто обладает разумом, был бы всемогущ, если бы ему не противостояла ещё чья-то воля. Но есть путь, позволяющий преодолеть любые препятствия, способный воплотить в реальность любые желания и стремления. Нужно всего лишь осознать свою внутреннюю свободу — от окружающих людей, надмирных существ, законов, данных миру Небесным Тираном, привязанностей, обременяющих тело и душу. Главное — захотеть и поверить в неизбежность того, что твое желание исполнится, поскольку оно превыше всего. И тогда на помощь придут силы Извне, о которых ты даже не подозреваешь, но чьи интересы совпадают с твоими…»

— У меня почти получилось, мой лорд! — Чей-то голос звучал одновременно торжественно и подобострастно.

— Меня не интересует «почти». — Нетерпеливый ответ донесся из темного угла, и размытые очертания его владельца на мгновение обрели ясность. Человек в легких парадных доспехах и начищенных до блеска коротких сапожках лежал на незастеленной кровати и неотрывно смотрел в одну точку.

— Но она моргнула, мой лорд! Я клянусь, она моргнула…

— Вот когда она подойдет ко мне и ляжет рядом — вот тогда будем считать, что ты сделал своё дело…

— Смею заметить…

— Лучше не смей. Целее будешь…

Окончание фразы дослушать не удалось — перед глазами вновь мелькнул замок, и те же облака помчались в обратном направлении…

— Эй, Служитель, да очнись ты! — кричал Пров над самым ухом и, судя по всему, уже не в первый раз. — Вот напасть на мою голову. Чуть за борт не свалился…

Всё вокруг было уже как прежде — и посох согревал ладонь обычным теплом, и птичий гвалт вновь поднялся над берегами, и чайки кружили вокруг, привычно клянча хлебных крошек. Но она уже однажды моргнула, а это означало, что… Впрочем, лучше не загадывать — чему суждено свершиться, то всё равно не минует.

— Ну вот и славно, — уже спокойнее сказал Пров, поддерживая Служителя под руку. — И часто с тобой такое бывает?

— Эй, Пров, ты бы погодил дорываться до человека, — вмешался Ойван, который, как оказалось, держал Геранта под другую руку. — Не видишь — не в себе он…

— А ты б вообще молчал! — тут же вспылил Пров. — Молод ещё меня учить. Сиди и молчи в тряпочку, пока не спросят.

Герант отстранил от себя обоих, давая понять, что сам уже в состоянии держаться на ногах, и, опираясь на посох, осторожно присел. Что-то в выражении его лица насторожило и Прова, и Ойвана… Даже гребцы, дюжина бородатых мужиков, бросили весла, глядя на него, и легкий боковой ветерок начал медленно сносить челн к левому берегу.

— Мы плывем или где? — поинтересовался Герант, коротко глянув на волхва, и тот, в свою очередь, погрозил гребцам сухим жилистым кулаком.

— Что случилось, Служитель? Мы опоздали? — тихо спросил Ойван, присев рядом на бочонок с родниковой водой.

— Опоздали… — Герант уже почти пришел в себя, и мысли его обрели ясность. — Нет, не можем мы опоздать. Только теперь дел у нас, видно, больше будет, чем раньше думалось. Ну, ничего… Живы будем — не помрем, а помрем — другие придут.

— Это кто тут помирать собрался?! — Пров уже протягивал Геранту кружку со своим любимым напитком, и тот без разговоров принял подношение. — Мне вот как-то Зеус сам во сне явился и говорит, что, мол, ни делается, Пров, сын Одила, всё к лучшему — сегодня башка болит, а завтра ноги отнимутся…

Гребцы, не отрываясь от дела, дружно захохотали, а один, который постарше, закричал с передней скамьи:

— Эй, Пров, а Зеус тебе дочку свою в жены не обещал?!

— Обещал, только не Зеус, а Геккор, и не дочку, а внучатую племянницу, — как ни в чем не бывало отозвался Пров. — А будешь зубоскалить, Серко, не приму от тебя жертвы для Пращуров, когда Федра твоя рожать соберется.

Как ни странно, но угроза подействовала — хохот постепенно стих, и весла дружно вошли в воду.

— Ойван… — негромко позвал Герант. — Пров, и ты тоже… — Он дал им знак наклониться к нему. — Слушайте меня и решайте сами, что дальше делать будете…

— Я и так всегда сам решаю, — тут же сообщил Пров.

— Слушайте и решайте, — повторил Герант, глядя на них исподлобья. — Я-то думал, что мы беду упредим, а похоже, что не успеем. Что дальше с нами будет — не знаю. Мне обратно пути нет, а вот вам ещё не поздно и вернуться.

— Надоели, да? — тут же возмутился Пров. — Я ему, понимаешь, и челн добыл, и короткий путь присоветовал, а он — вон чего… — Волхв ткнул локтем Ойвана под бок, ища у него поддержки.

— Ты это… Служитель… — Ойван почувствовал, что и его начинает глодать обида. — Не веришь, что ли, нам?

— Не в том дело. — Герант поднялся, опираясь на посох, и придвинулся к собеседникам поближе, чтобы можно было говорить шепотом. — Если Гейра освободится, путь в Несотворенное пространство может вновь открыться, и тогда…

— Куда-куда? — переспросил Пров.

— В Несотворенное пространство, — повторил Герант ещё тише. — И тогда нечисть снова поползет в мир, а что начнется потом — это только идолам твоим известно.

— А ты их не трожь! — Лицо волхва тут же покраснело, и дыхание участилось. — Тебе про них ещё меньше ведомо, чем мне про Творца твоего.

— Верно, — согласился с ним Герант. — Только ты и сам знаешь, что за иными из них добро стоит, а за другими зло кроется… Одних благодарить надо, других — умасливать. Так или не так?

— А если и так, то что?

— Я хочу сказать только одно: со мной вам идти — всё равно что в петлю лезть. Если обратно вернетесь — только чудом…

— А ты? — спросил Ойван.

— Мне умирать не страшно. Я-то знаю, куда попаду…

— Вот и мы узнаем, — ответил за двоих Пров. — А ежели всё как ты говоришь будет, то от нечисти нигде не спасешься, хоть в землю зарывайся, хоть на елку залезай. Не хочу больше наших мертвых отдавать… Предки нам и так много чего не простят, зачем их ещё-то злобить… Нет уж, Служитель, я с тобой. Да и парень, вижу, тоже не отступится. Да, Ойван? — Пров ещё раз по-свойски ткнул его локтем.

— Мне вождь сказал, а ты, Герант, мне не указ… — заявил Ойван. — И на-ка меч свой забери. Я к тебе в носильщики не нанимался.

Глава 12

— Растения не чувствуют боли и не могут пошевелиться без помощи ветра… Можно ли считать их живыми?

— Живо всё, что способно умереть.

Крон Хромоногий. Трактат «Суждения о жизни и смерти», Холм-Эгер, 379 г. от Великого Похода

— У меня почти получилось, мой лорд! — Хаффи весь дрожал то ли от возбуждения, то ли от испуга. Цель, казалось, была близка, но это и впрямь могло только казаться.

— Меня не интересует «почти». — Лорд Корзон в легких парадных доспехах и начищенных до блеска коротких сапожках лежал на незастеленной кровати и неотрывно смотрел на изваяние, успевшее погубить двух его предшественников.

— Но она моргнула, мой лорд! Я клянусь, она моргнула… — Хаффизу хотелось, чтобы это было правдой, но у него самого ещё были сомнения — могло и показаться.

— Вот когда она подойдет ко мне и ляжет рядом — вот тогда будем считать, что ты сделал своё дело. — Лорд взял с туалетного столика кинжал и метнул его в каменную бабу. Острие угодило чуть ниже левой груди и… пролетело сквозь статую, беспомощно звякнув об пол за её спиной.

— Смею заметить…

— Лучше не смей. Целее будешь… — Иллар резким движением поднялся с кровати. — Лучше посмотри, что там, на границе, у меня творится.

— Не смею отвлечься, мой лорд, от главной задачи…

— А вот это правильно. Не смей. — Лорд дружески похлопал ведуна по плечу. — Я вернусь к полуночи, а уж ты постарайся, чтобы к тому времени здесь было что ущипнуть.

Иллар вышел, громко хлопнув дверью, и в коридоре послышался топот множества сапог — дюжины две эллоров полдня терпеливо ждали его за дверью, чтобы лорд подписал их вассальные грамоты. Половину третьей стражи Хаффи учил Иллара ставить подпись, поскольку новый владетель Холма не умел ни читать, ни писать, считая, что принадлежность к древнему роду, умение владеть мечом и необузданная храбрость — всё, что может понадобиться ему в жизни.

Книга, лежащая на столе, подсказывала, как совершить невозможное. Подсказывала путь, но не давала ответа… Хаффи постарался вернуть себе те ощущения и те мысли, которые овладели им в тот момент, когда ему показалось… Нет, не показалось! Она смотрела на него. Смотрела живыми глазами, проступившими на каменном лице, и казалось, что вот-вот оживут губы… Опять — казалось.

«Нужно всего лишь осознать свою внутреннюю свободу — от окружающих людей, надмирных существ, законов, данных миру Небесным Тираном, привязанностей, обременяющих тело и душу…» Вот так — не больше и не меньше.

Три долгих года он ждал этого момента… Тысячи лиг преодолел он по пути сюда, покинув родной Аль-Шабуди, прекрасный белостенный город на берегу Великих Вод, но не серых и холодных, как здесь, а теплых, синих, переливающихся на солнце бликами радости. Аль-Шабуди — город, в который он, Хаффиз-аб-Асса, либо вернется хозяином и властелином, либо не вернется совсем.

Занятия магией — привилегия высокородных элиров, а он — сын торговца — мало того, что превзошел многих из них, но ещё и посмел вызвать на состязание самого Эс-Сахаби-аль-Гуни-аб-Махаджи, Хранителя Свитков. Надо было лишь дожить до рассвета — скрыться, но так, чтобы успеть к первому солнечному лучу на площадь перед дворцом сахиба. Эс-Сахаби не мог не принять вызова — кому хочется, чтобы толпа объявила тебя трусом и мошенником, который не по праву занимает место на зеленом ковре у ног сахиба, но Эс-Сахаби не мог и принять вызова — его поединок с простолюдином, пусть даже из рода богатейших торговцев, унизил бы то место на зеленом ковре, которое досталось ему по наследству вместе с тайнами многих поколений магов Аб-Махажди…

После заката солнца несколько десятков переодетых гулямов отправились на поиски дерзкого возмутителя спокойствия, и ни умение видеть сквозь расстояния, ни способность метать огненные шары, ни множество темных закоулков между глиняными хижинами, облепившими холм, понимающийся к неприступным стенам Аль-Шабуди, — ничто не могло спасти его от неминуемой гибели. Но гордость не позволяла отказаться от вызова и публично покаяться, опозорив навеки своё имя и свой род.

Отец или кто-то из родственников поступил мудро — ещё до того, как началась ночная охота, Хаффиз почувствовал недомогание, а потом свет померк в его глазах. Очнулся он уже ночью — на корабле, идущем на север под всеми парусами. Первые дни он бился как пойманная рыба, стремясь освободиться от пут, а ночами впадал в тяжкое забытье. После, когда тело устало сопротивляться, его развязали и заперли в подсобке без окон, а когда душа устала проклинать себя — кормщик Фархи уступил ему свою каюту. Тем временем позади остались и Бен-Саркел с его дозорными башнями, подпирающими небо, и Аль-Саи, твердыня, преграждающая путь темнокожим варварам. Дальше по этому берегу можно было встретить лишь вольные поселения беглых гулямов и феллахов, на которые сахиб закрывал глаза, помня, что и Бен-Саркел, и Аль-Саи тоже некогда были основаны беглецами…

А на сороковой день пути вдали показались синие паруса, которые неумолимо приближались, хотя кормщик Фархи неистово орал на матросов, и гребцы упирались что было сил, стараясь помочь ветру.

— Хаффиз, ты же маг! Сделай что-нибудь! — кричал Фархи ему, безучастно стоявшему у борта и смотревшему совсем в другую сторону от преследователей.

Он молчал в ответ — ему было всё равно. И чем он мог помочь теперь этим несчастным людям, нанятым отцом, чтобы спасти его? Чем он мог помочь самому себе? Все свитки с заклинаниями, все магические предметы, все его силы, в конце концов, — всё осталось дома, в тайной комнате, которую он нашел ещё мальчишкой, блуждая с племянником брадобрея по подвалам отцовского дома, которые казались необъятными, полными тайн и сладких страхов.

Морские разбойники, плавающие под синими парусами, были беспощадны, и те немногие, кому посчастливилось уцелеть после встречи с ними, более никогда не решались плыть на север. Что он может теперь — когда ему всё равно…

Хищно вцепились в борт абордажные крючья, и странные белолицые люди в полосатых рубахах без застежек высыпали на палубу, размахивая кривыми тесаками, и полилась кровь… И только тут в нем проснулась злость — и на Хранителя Свитков, и на отца, и на это море, сделавшее его изгнанником, и на эти бледные лица, поросшие кудлатыми бородами, искаженные гримасами ярости.

Он даже не помнил, как произнес заклинание, и первый огненный шар уже метался в гуще побоища, разя и своих, и чужих. Второй шар он метнуть не успел — его схватили за руки, а в рот засунули кляп из скомканного головного платка, мокрого от пота…

А потом были бессчетные дни в сыром вонючем трюме, и всё это время кляп из его рта вынимали лишь для того, чтобы он мог сжевать черствую лепешку, а любая попытка издать хоть какой-нибудь звук кончалась ножом, приставленным к горлу. Но теперь чем безнадежней и безрадостней было существование, тем больше хотелось жить — не ради гордыни, а ради ненависти к своим мучителям. Ради будущей мести.

Потом был невольничий рынок в Корсе, и худощавый покупатель с гладко выбритым лицом и пронзительным взглядом долго и неспешно торговался с его мучителями, а потом спросил:

— Ты и вправду маг?

Услышав родную речь, Хаффиз едва не разрыдался, но тут же овладел собой. Покупатель тем временем что-то прогавкал толстому слюнявому разбойнику, и тот, нехотя достав из-за пояса кривой кинжал, чиркнул им по веревкам. Руки плетьми повисли вдоль тела.

— А теперь, приятель, брось-ка в меня огненный шар, — предложил покупатель, и на лице его образовалась добрая отеческая улыбка.

Это было явно частью торга. Горожанин хотел иметь собственного мага и теперь пытался проверить качество товара. Вновь Хаффиз почувствовал, как в нем поднимается бессильный гнев. Впрочем, такой ли уж бессильный? Неимоверным усилием он согнул руки в локтях, сдвигая ладони, и знакомое тепло начало медленно скапливаться между ними.

Трое разбойников, что стояли рядом с ним на помосте, торопливо спрыгнули вниз, на булыжную мостовую, а огненный шар уже разгорался в его руках. Вот так! Прямо в лицо! В эту гримасу лживого добродушия! Этого секрета не знает даже Эс-Сахаби, и здесь никто не узнает раньше, чем станет мертвецом!

Горожанин, не меняя выражения лица, небрежно поднял руку, поймал испепеляющий гостинец и одним движением пальцев выжал из него воду.

— Иди за мной, чужестранец, — сказал покупатель и повернулся спиной. Хаффизу ничего не оставалось делать, как последовать за ним, волоча ноги, которых он почти не чувствовал.

Потом оказалось, что хозяина зовут Хач, он держит таверну, а на досуге занимается магией, которую здесь, в крепости Корс, называют ворожбой.

— Сынок, если ты усмиришь свой гнев, то обретешь больше, чем потерял, несравненно больше, — говорил ему Хач вечерами, после того, как вышибала по имени Тромп выкидывал за порог последнего забулдыгу. — Отомстить своим врагам ты всегда успеешь, но я уверен: ещё раньше ты поймешь, что они не стоят мщения.

Хозяин вовсе не относился к нему как к рабу. Да, ему, непривычному к грязной работе, приходилось подниматься ранним утром и убираться в таверне до прихода первых посетителей, а потом разносить выпивку и закуску, но это было всего лишь скромной платой за учение. Да, Хачу не потребовалось много времени, чтобы убедить Хаффиза, что он, ещё недавно возомнивший себя великим магом, достоин лишь звания скромного подмастерья — но только пока!

— Чтобы научиться новому, тебе прежде всего надо забыть все те жалкие фокусы, которыми ты баловался до сих пор. — Хач всегда говорил спокойно и уверенно. — Придет время, сынок, и ты превзойдешь своим могуществом любого из смертных.

Прошел год, потом — ещё один. В огненных знаках зеркального письма, которые Хач чертил пальцем в сумеречном воздухе, действительно таилась невиданная сила и великое наслаждение, которое исходило от этой силы.

— Значит, ты говоришь — Эс-Сахаби-аль-Гуни-аб-Махаджи… — Хач взглядом катал по столешнице золотой шар, заставляя его то зависнуть в воздухе, то закрутиться волчком. — Ты хорошо знаешь его?

— Да, учитель, я знаю своего врага.

— Ты мог бы поразить Эс-Сахиба прямо отсюда, если бы сумел увидеть его через расстояния.

— Разве это возможно?

— Возможно всё. — Хач поманил пальцем золотой шар, и тот запрыгнул ему на ладонь. — Но для этого тебе придется кое-что сделать, сынок. Сделать и понять…

Золотой шар приподнялся над ладонью кабатчика, начал расти и вскоре занял всё видимое пространство. А потом под ногами оказалась желтая равнина, заваленная нагромождениями серых камней, а в черном непроглядном небе пылала Алая звезда. Он был здесь хозяином, здесь всё подчинялось даже тени его желания. Здесь не надо было даже утруждать себя чтением заклинаний, приготовлением снадобий, начертанием огненных знаков Зеркального письма. Дворец, подобный дворцу сахиба, вырос перед ним и раскрыл ворота. За ними обнаружился Эс-Сахаби, стоящий на коленях, уткнувшись лбом в землю — он ожидал решения своей участи, и стражник держал на его плече руку в железной рукавице, раскаленной докрасна.

— Посмотри на меня, Эс-Сахиб! — приказал Хаффиз, и несчастный поднял на него глаза, полные муки и ужаса.

Что ж, он получил своё, а теперь может исчезнуть… И того, кто стал причиной его несчастий, не стало. Не стало совсем.

А потом была целая жизнь, годы, столетия, вечность, полная великих свершений, кровавых схваток с врагами, которых он сам для себя придумал, шумных застолий, любовных утех. Он был — закон, милость, кара, истина, всё…

— Это был сон, Хаффи, это был только сон… — сначала голос Хача звучал как будто издалека, но когда он снова увидел золотой шар, лежащий на ладони хозяина, стало ясно, что вечность, только что прожитая им, была лишь мгновением, которого не было на самом деле. — Это был сон, сынок, но он может стать явью. Ты хочешь этого?

Да! Он хотел. Ведь это уже было, и он всё потерял, а значит — надо лишь вернуть то, что по праву принадлежит ему. И ради этого можно пройти несчетное количество раз сквозь боль, унижение, смерть, бездну небытия…

— Тогда слушай меня, Хаффи. Слушай и запоминай. — Кабатчик смотрел на него с той же отеческой улыбкой, которая нисколько не мешала ему говорить. — Есть такое место, где каждый может уподобиться Творцу. Там можно создавать миры и вершить судьбы. Оттуда можно черпать силы, с которыми не сравнится никакая магия, никакое ведовство. Впрочем, и магия, которой ты уже владеешь, имеет источник именно там, в Несотворенном пространстве, где ещё сохранилась первородная глина Творения… Это можно называть как угодно — Хаосом, Бездной, Небытием, но суть от этого не меняется. И я там был — одним из Равных, одним из Избранных… Но дерзкие происки ничтожных людей, не помышляющих об истинном могуществе, привели к тому, что путь туда утерян. А чтобы найти его, чтобы поймать ту пылинку, в которой таится бесконечность, нужны трое из тех, кто способен почуять запах Небытия, запах Истинной Свободы. Понимаешь, сынок, нам не хватает третьего…

— Я могу. — Хаффиз уже решил, что Хач имеет в виду именно его.

— Ты пока ничего не можешь! — резко прервал его кабатчик. — То, что ты видел, — лишь иллюзия, сладкое видение. Ты не вкусил ещё сладости настоящего Небытия, послушного твоей воле.

В голосе кабатчика сквозь спокойные и уверенные слова вдруг послышалось что-то похожее на змеиное шипение, но Хаффизу было уже не до того, чтобы вслушиваться в интонации. Вот оно! Началось то, к чему он шел всю свою предыдущую жизнь, включая вечность, длившуюся долю мгновения.

— Пока нас двое — я и Щарап, я и Гадалка… Есть ещё Гейра, обращенная в камень, и есть Книга, есть «Путь Истины», в которой может быть скрыт ключ к её возвращению… Гейра — порядочная дрянь, но нам без нее не обойтись. Завтра ты отправишься туда, где находятся и Гейра, и Книга… Если тебе удастся оживить Гейру и мы найдем путь к Алой звезде, я обещаю — ты станешь вровень с нами, ты станешь таким же, как мы.

Всё складывалось как нельзя лучше. Вот она — Гейра, которая, кажется, всё-таки моргнула, вот она — Книга, в которой заключен секрет всемогущества. Но уже который день он чертит вокруг прекрасной статуи огненные пентаграммы и не может понять, чего же ей не хватает. А если терпение лорда однажды кончится? Если все великие замыслы рухнут по воле какого-то высокородного болвана, который, не ведая, что творит, однажды прикажет отстричь голову своему верному ведуну, который и так столько для него сделал… Что ж, надо попробовать ещё раз.

«Чтобы воля исполнилась, нужно обратиться к силам Небытия, но если они не найдут пути навстречу твоей жажде, ищи зерна Небытия внутри себя. Это единственный путь к тому, чтобы подчинить реальность своему разуму и подняться над законами, которые по воле Небесного Тирана сковывают волю живущих и мешают утолению жажды…»

Глава 13

До появления людей мир был населен существами более совершенными и могучими, но они исчезли, потому что не желали стремиться к лучшему — им и так было хорошо…

Книга Ведунов, раздел «Корни бытия»

Юм проснулся, почувствовав, что замерзает у погасшего костра, и это спасло их обоих. Кто бы мог подумать, что дружинники лорда Тарла, не дожидаясь рассвета, решатся войти в чащу.

— Эй, вставай! — Юм тряхнул спящего землепашца за плечо. — Где твоя тропа через болота?

— Чё? — Парень спросонья ещё не сообразил, что происходит. — Какая тропа?

— Через болота! О которой ты говорил, — напомнил Юм. — Да не молчи, а то живо нас с тобой приберут.

Дружинники лорда Тарла, похоже, шли плотной цепью, и, наверное, не одной.

— Не, господин. — До парня наконец-то дошло, чего от него хотят. — Вам нельзя туда. Староста велел никому не показывать, даже ему. Хоть режьте меня…

Было ясно, что тайны своей он не откроет, а это означало, что шансов на спасение у них с каждой минутой становилось всё меньше. До топи, поросшей мелким кустарником и редкими кривыми березками, здесь было рукой подать — не больше трех сотен локтей, но путь туда был закрыт. Землепашец не хотел показывать тропу, но и господина, недавно спасшего ему жизнь, судя по всему, оставлять не собирался. Он уже нашаривал в мокрой траве свой топор, видимо, надеясь, что воины лорда не успеют опомниться от внезапного нападения в темноте, и удастся прорвать наступающую цепь. Но небо уже начинало светлеть, и скоро темнота перестанет быть надежным убежищем, а это означало, что пройдет совсем немного времени, и спасения не будет.

— Айда за мной, — вдруг предложил землепашец и двинулся сквозь кусты навстречу облаве. Юму ничего не оставалось, как последовать за ним.

Они спустились в небольшой овражек, и вдруг белая рубаха парня, только что мелькавшая впереди, исчезла из виду.

— Эй, господин, сюда давайте… — Шепот, доносившийся из темноты, был отчетливо слышен, а это означало, что парень был где-то рядом.

Юм сделал несколько осторожных шагов, и вдруг из зарослей показалась рука, схватила его за штанину и потянула за собой. За кустами был лаз в широкую нору, и вскоре они уже шли в полной темноте, слегка пригнувшись, чтобы не касаться макушками земляного свода.

— Сюда они не сунутся, — говорил вполголоса парень, продолжая идти вперед. — Эту нору оборотни вырыли. Они вырыли, а я нашел. Сейчас ведь нет их, оборотней-то. Всех ведь перебили, а?

— Всех, — успокоил его Юм, хотя ему самому стало не по себе.

— Вот тут и переждем, — заявил парень и присел на бревно, когда-то подпиравшее земляной потолок. — Уйдут — тогда и вылезем. А потом вы своей дорогой пойдете, а я — своей.

От входа они отошли недалеко, и теперь снаружи доносились обрывки фраз:

— …вертаться не велено…

— …а ну, как утопнем…

— Разговорчики!

— …а впереди, говорят, болотище…

— Привал!

Судя по всему, пара бойцов устроилась на отдых прямо за кустами, прикрывающими вход в подземелье, — их негромкий разговор был слышен до последнего слова.

— Видать, Их Милости до того местные девки приглянулись, что нас среди ночи послали…

— Да не видел он их ни разу. Это не ему, это ведунье этой надо.

— А мне всё равно. Мое дело маленькое. Мне сказали — я делаю. Мне за это платят.

— А слыхал, что Геркус Баклага говорил?

— А чё мне его слушать… Он хоть и дюжинник, а из варваров.

— Это мать у него из варваров, а отец сотником был.

— Ну?

— А стоял он как-то в карауле возле кельи старухиной. А она его к себе позвала. Тот сперва упирался, но она его всё равно затащила. А потом какое-то пойло вонючее выпила и на его глазах превратилась в красотку, каких в замке среди эллоресс не сыщешь. В общем, он от страха язык проглотил, а она его к себе тянет. А потом, говорит, такое началось, что и сказать ему страшно, только очнулся он, когда утреннюю стражу уже пробили. Лежу, говорит, на простынках, а рядом старуха рот свой беззубый щерит и говорит, дескать, добудь мне свежей крови девицы непорочной, но чтоб не от мертвой, а от живой… Вот я и думаю, что она, ведунья эта, секрет знает, снадобье такое — она его тяпнет — и снова молодая, только ненадолго.

— Подъем! — раздалась команда, и бойцы, торопливо подскочив, двинулись дальше.

Через некоторое время все звуки, кроме обычных лесных шорохов, стихли, и землепашец начал добывать с помощью трута огонь, чтобы запалить светильник, который был здесь загодя припасен.

— Страшно тут без огня-то, — заявил он, прикрывая ладонью язычок пламени. — Я тут прошлым летом хотел всё облазить, да только далеко больно ход этот идет.

Юм вдруг подумал о том, что ни днем, ни ночью границу ему вряд ли удастся перейти — судя по тому, что Тарл стянул сюда большую часть своей дружины и даже наемников. А если пройти путем оборотней — под землей. Только бы узнать, куда ведет эта нора. И есть ли у неё второй выход? Но в любом случае оставаться во владениях обезумевшего лорда было опаснее, чем рискнуть направиться домой подземным путем.

— Слушай… Пережди день и иди в своё болото. Я тоже ухожу. Надо до дому добираться. — Юм встал и пошел, держась правой стенки, прикинув, что, если сделать два поворота направо, он получит верное направление. Оглянувшись напоследок на парня, он заметил, что тот с ужасом смотрит ему вслед, схватив светильник обеими руками.

Имя! Юм вдруг вспомнил, что так и не спросил имени своего недавнего попутчика, хотя еще вчера на закате разделил с ним скромный ужин из каких-то вареных кореньев и пресной лепешки.

Без смены дня и ночи счет времени теряет смысл, потому что невозможен! Фраза, достойная покойного летописца Иона, пришла ему на ум, когда чувство голода стало нестерпимым, а ноги уже отказывались нести его дальше. Если он идет верным путем, то там, наверху, уже должна быть своя земля, но как вырваться туда, где над головой расстилается голубое небо или звездная ночь? Может быть, попытаться тесаком проковырять себе путь наверх? Но кто знает, как глубоко проходит эта нора… Юм уже собрался после недолгого отдыха приступить к земляным работам, но вдруг ему показалось, что он услышал чей-то вздох. Или стон? А может быть, ничего и не было…

Некоторое время Юм неподвижно стоял, прижавшись к стене из влажной глины. Ничего. Только где-то размеренно падали капли, разбиваясь о камень. Откуда здесь камень? Камень… Разве в нем дело? Если бы здесь можно было хоть что-нибудь разглядеть… Хотя зрелищами сыт не будешь. Даже если увидишь жареную индейку. Скорей бы это кончилось… Ведь всё рано или поздно должно кончаться. А что такое «всё»? Сейчас всё — это бесконечная нора, заполненная тьмой. Наверное, даже днем там, где она выходит на поверхность, к небу поднимаются густые клубы тьмы, тьмы вечной, Тьмы Изначальной, которая и есть Небытие…

Вдруг он почувствовал тепло, согревающее грудь, спокойное ровное тепло — то, чего так не хватало, то, на что невозможно было надеяться. Юм осторожно засунул руку за пазуху и нащупал оберег, который когда-то давно вручил ему Служитель Герант. Серебряная бляха, покрытая сплетением множества знаков, действительно нагрелась, и из нее сквозь закоченевшие пальцы в тело перетекал покой. И тут странный звук повторился уже где-то рядом.

— Кто здесь?

Кто здесь, кто здесь… Так они и ответят! Даже если кто-то здесь и есть… Впрочем, терять уже всё равно нечего, и, что бы там ни было, надо идти вперед, пока не обнаружится выход или пока хватит сил.

— А ты кто? — неожиданно после долгой паузы отозвалась темнота звонким чистым голосом.

— Я первым спросил, — тут же заявил Юм, отступив на шаг назад. Одна рука крепче стиснула оберег, другая — рукоять тесака.

— Называй меня как хочешь — хоть кикиморой, хоть нимфой. — Послышался короткий смешок, и Юм решил, что у него потихоньку начинается бред.

— А ты покажись, и я решу, на кого ты больше похожа. — Он решил поддержать разговор. Если не видишь, кого встретил, нужно было хотя бы слышать.

— Как будто ты меня увидишь. Для тебя здесь темнота.

— А для тебя?

— Для меня здесь всё залито изумрудным сиянием, а на твоей груди горит огненный шар. Можно потрогать? — Колыхнулся слабый ветерок и тут же стих. — Он теплый…

Юм отшатнулся, и мокрая глина заскользила под ногами. Чтобы устоять, пришлось воткнуть тесак в стену.

— Зачем? — недоуменно спросила нимфа-кикимора. — Ты меня чуть не поранил.

— Прости, но я тебя не вижу, — сказал Юм и вдруг почувствовал, что голод и усталость вот-вот его доконают. — Может быть, тебя и вовсе нет… Может, ты мне кажешься.

— Не кажусь, а слышусь, — уточнила кикимора (или нимфа).

Вот так, значит… Может быть, она так страшна, что прячется здесь, не желая пугать народ? Или, наоборот, — так прекрасна, что не знает никого, кто достоин видеть ее красоту? Ладно, толку от нее всё равно не добьешься, а значит, надо идти. Скорее всего, в этом уже нет смысла, но идти всё равно надо. Ноги утопали почти по колено в раскисшей глине, а сверху всё чаще и чаще падали крупные капли. Пройти следующие несколько шагов было всё равно что там, на поверхности, преодолеть несколько лиг.

— Наверху — река, — заявила нимфа (или кикимора). — Пройдешь еще сотню локтей, а дальше всё затоплено.

Река? Какая река? Через Холм-Дол не течет ни одной большой реки. Нимфа лжет. А если всё это очередной морок? Или темнота, знобящая сырость и усталость сделали свое дело — разум начинает отказывать, и последние часы жизни предстоит провести среди бесплотных видений и навязчивых голосов. Наверное, не стоит сопротивляться — всё, что должно произойти, обязательно произойдет, потому что должно… Как-то раз гадалка пообещала ему долгую жизнь и спокойную старость. Не та гадалка, которая Щарап, а другая… И он расплатился с ней медью, потому что не хотел ни долгой жизни, ни спокойной старости, ни легкой смерти. Это было давно. Это было…

Огромный ковёр, расшитый изумрудными лепестками и небесно-голубыми цветами, расстилался от горизонта к горизонту. Ворс под босыми ступнями был упругим, мягким и теплым, а поверху слоями стелился густой серый туман.

— Ты хотел посмотреть на меня… — Нимфа появилась только вслед за голосом — она полулежала на стволе вековой ивы, льнущей к земле, и смотрела на Юма огромными улыбающимися зелеными глазами. На ней была короткая зеленая накидка, а длинные серебристые волосы охватывал венок из ромашек. Она была прекрасна, но в этой красоте было что-то нечеловеческое или не совсем человеческое — гладкая мраморная кожа не казалась бледной, маленький носик был слегка вздернут, губы сверкали бледно-розовым перламутром…

И вдруг он заметил, что его сапоги нахлобучены на торчащие прямо из ковра обрубки сухих еловых стволов, и с них стекают мутные струйки воды, смешанной с глиной, а рукава его камзола обляпаны рыжеватой грязью. Всё это казалось совершенно лишним на фоне великолепного, невозможного видения.

А потом ковер исчез, а на его месте возникла поросль густой цепкой травы, туман стремительно поднялся вверх, превратившись в облака, вокруг зашелестели кроны деревьев, и только нимфа осталась неизменной. Потянуло живой утренней прохладой, смешанной с запахом трав и цветов — тем самым, что бывает, когда под рассветным небом начинает таять роса.

— Ты не хочешь меня о чем-нибудь спросить? — поинтересовалась нимфа (или все-таки кикимора?).

— Нет… Я страшно устал и хочу есть. — Теперь он чувствовал не только холод, проникающий под промокшую одежду, но и свинцовую тяжесть в ногах. Юм решил поверить в то, что он жив — в конце концов, каждый может верить во что ему хочется.

— Отдыхай, — сказала нимфа и исчезла, но голос ее продолжал звучать: — Только постарайся, чтобы тебя не увидели люди из рода Росомахи. Или какие-нибудь другие люди… Они не потерпят чужака в Заповедных землях, сначала тебя переправят за Дрёму, а потом убьют. Отдыхай, ешь лесные орехи… Может быть, когда немного окрепнешь, сможешь охотиться. Но не попадайся на глаза людям. Жители Заповедных земель добры и терпеливы, но только не к чужакам.

— Постой, постой… — изумился Юм. — Какие заповедные земли? Те, что у варваров? Но до них сотни лиг! Я не мог так далеко уйти. И я шел совсем в другую сторону.

— Под землей совсем иные расстояния, лорд.

— Откуда ты знаешь, кто я?

— Ты сам сказал.

— Когда?

— В бреду. — Нимфа снова возникла на прежнем месте. — Ты стонал, звал какую-то Сольвей, шептал, что еще вернешься и поединок с Тарлом всё-таки состоится, не будь ты Юм Бранборг, лорд Холм-Дола…

Юм осторожно опустился на траву, которая, к счастью, оказалась мягкой и сухой.

— Ты знаешь мое имя, а я твое — нет.

— Нас, Древних, не так уж много. Нам не нужны имена. — Она откинула со лба прядь волос.

— Древних? — Юм почувствовал, как усталость медленно, но верно покидает его тело, постепенно впитываясь в землю. — Я всегда думал, что это всего лишь легенды.

— Легенды… А расскажи-ка мне легенду о Древних… — Нимфа устроилась поудобнее, приготовившись слушать.

— Зачем тебе сказка, если ты знаешь, как было на самом деле?

— Легенда обычно бывает красивей, чем быль. Расскажи…

— Одного странника застала в пути непогода, и он укрылся от вод, льющихся с неба, под густой кроной могучего дуба. И вдруг он услышал удивительные звуки, радующие слух. Сначала он боялся выглянуть из-за листвы, но звуки звали его к себе, и он решился… На просторной поляне танцевали странные существа. Они были похожи на людей, но у одних на спине трепыхались маленькие прозрачные крылышки, другим длинные, до земли, волосы заменяли одежду, а третьи были с ног до головы покрыты вьющейся золотистой шерстью.

— Златорунные фавны, — заметила нимфа. — Их нет больше…

— А потом странник заметил, как возникали звуки. Когда дивные существа касались дождевых струй, те начинали звенеть, и звон их сплетался друг с другом, и это было первой музыкой, услышанной человеком. Он подкрался поближе к прекрасным танцорам, и когда одна из нимф, увлеченная танцем, оказалась совсем близко, ухитрился кинжалом срезать с ее головы прядь длинных волос.

Древние танцевали всю ночь, и всю ночь странник смотрел на них. А когда над деревьями показались первые солнечные лучи, они, смеясь и продолжая танец, скрылись среди тающих теней. Тогда страннику показалось, что мир слишком пуст без чудных звуков, он прикоснулся к волосам нимфы, и они зазвенели, словно дождевые струи. А потом странник сделал первую лиру, а сам стал первым лирником.

Юм умолк, и тут же зазвучала тихая музыка. Нимфа перебирала длинными точеными пальчиками собственные волосы, и они отзывались печальными звуками.

— Тебе грустно? — спросил Юм, поднимаясь. Он с удивлением обнаружил, что его одежда уже высохла, и пятна рыжей грязи с нее исчезли сами собой.

— Попробуй… Может быть, у тебя получится что-то повеселей. — Она подняла на ладони свою тяжелую прядь и протянула ему. — Может быть, в твоей музыке будет больше радости…

И новая мелодия зазвучала в ритме биения сердца, которое с каждым мгновением всё учащалось и учащалось…

Юм не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он погрузился в сладкое забытье. Мир был заполнен изумрудным сиянием глаз и серебряным смехом, а хрустальные небеса то стремительно приближались, то снова взлетали в недосягаемую высь.

— И всё же: как тебя зовут?

— Если хочешь, ты можешь подарить мне имя.

— Я не могу придумать.

— А что у вас кричат, если заблудятся в лесу?

— Как что? Ау!

— Вот пусть я и буду для тебя — Ау… — Она сидела рядом, закутавшись в волосы, а из глубин ее зеленых глаз вновь поднималась вечная печаль. — А теперь я должна исчезнуть… — Ау сняла с пальца колечко, выточенное из черного дерева, и надела ему на мизинец. — Чтобы продолжать жить, мы, Древние, должны всё глубже погружаться в Ничто, и каждый раз всё труднее возвращаться. Наше время кончается… Оно, наверное, уже кончилось, только мы еще не можем в это поверить. В этом кольце скрыта крупица Небытия, и когда тебе будет очень нужно, оно исполнит одно твое желание, даже самое невозможное. Может быть, оно тебя спасет, а может — и погубит, но мне больше нечего тебе оставить…

Глава 14

Ветер гонит пушинку, течение вод уносит ветку, судьба ведет человека. Но если бы не было пушинки, ветки, человека, зачем тогда ветер, течение вод, судьба…

Служитель Лист. Трактат о сути незримых явлений, 688 г. от Великого Похода

Челн пришлось покинуть раньше, чем гребцы перестали справляться с убыстряющимся встречным течением — река сузилась, и с правого берега из зарослей начали то и дело со свистом прилетать стрелы. В конце концов бронзовый наконечник вонзился в фигурку Зеуса, украшающую нос суденышка, а это было настолько дурным знаком, что кормщик Серко наотрез отказался плыть дальше.

Они высадились в сумерках на крутом берегу, возле высокой, почти отвесной скалы. Пров заправил в штаны длинные полы своей накидки, ловко забрался наверх по едва заметным уступам и сбросил вниз веревку. И как только за нее ухватился Ойван, последний из троих, челн тут же отвалил от берега.

Первую ночь провели тут же, в небольшой пещерке, договорившись по очереди караулить вход. Среди ночи Ойван вдруг ощутил, что какой-то острый камушек упорно впивается ему в бок. Он приподнялся, стараясь нашарить под собой неровность, и сразу же обнаружил, что Прова, который как раз должен был находиться на посту, в пещере нет. Волхв исчез вместе со своим заплечным мешком.

— Эй! — Ойван начал расталкивать Геранта. — Пров убёг. Вставай, что ли.

— Вернется, — успокоил его Служитель сонным голосом, перевернулся на другой бок и снова засопел.

Решив, что Герант даже сквозь сон ничего зря говорить не станет, Ойван оставил попытки его разбудить, но самому ему стало как-то не по себе. Что-то слишком часто за время этого путешествия за спиной поднимался страх, холодный и липкий, какого раньше не приходилось испытывать никогда. Сон уже не возвращался, уступив место тревожному ожиданию. Ожиданию чего? Герант спал, значит, его-то мрачные предчувствия не мучили. Но Служитель с самого начала знал, куда и зачем он направляется и чем всё это для него может кончиться. Но почему он выбрал именно его, Ойвана, сына Увита из рода Рыси, своим спутником? Или ему это вождь посоветовал? Но и Алса едва ли должен знать каждого юнца…

Внизу шумела река, заглушая лесные шорохи, и к их укрытию кто угодно мог подобраться незамеченным. А с берега за челном наверняка давно следили, и было странно, что до сих пор их никто не побеспокоил. Почему Пров выбрал именно это место для высадки? Только ли потому, что кормщик отказался подниматься выше по течению? Вопросы один за другим повисали в воздухе. И еще этот непонятный страх… Спина обычно хорошо чует опасность. Может быть, уже поздно что-либо менять, может быть, судьба уже всё решила? Как это было написано в том сером свитке с обгоревшими краями: «Не искушай судьбу — она и так искушена во всём, что мы знаем и что нам неведомо. Она знает, насколько верна наша вера и насколько уместно неверие…»

Стараясь двигаться бесшумно, он подобрался на четвереньках к выходу, но сквозь темноту, которая царила снаружи, невозможно было хоть что-то разглядеть, а лунный свет совсем не пробивался сквозь плотные облака. К тому же оказалось, что моросит мелкий холодный дождь. Выходить из пещерки сразу же расхотелось, тем более что Герант продолжал спокойно спать, а значит, и волноваться нечего. Если сон не идет, можно предаться размышлениям или наоборот — постараться ни о чем не думать. Эти занятия вполне достойны друг друга, если нужно чем-то заполнить ожидание.

Он напряженно всматривался в темноту, но она от этого становилась только гуще и непрогляднее. Временами сквозь шум воды пробивалось верещание сверчка или крик ночной птицы, а значит, оставалась надежда, что тот, кто крадется в темноте, сделает ошибку — оступится, уронит попавшийся под ногу камень, хрустнет сухой веткой. И всё-таки: почему так спокоен Герант и куда подевался Пров? И не поймешь, то ли вон те кусты ветер качает, то ли кто-то в них ворочается… А если это и не кусты вовсе, и вообще всё, что здесь творится, — сплошной морок, начиная с того дня, когда вождь кинжал свой подарил? Может, вернуться, пока не поздно… Прямо сейчас, когда темно и дождь, когда Герант спит, а Пров куда-то исчез. А если его оборотни утащили и скоро опять вернутся — за остальными? И пусть последнего оборотня видели пять лет назад — пусть они исчезли, но что им мешает появиться вновь… А еще — там, за рекой — Заповедные земли, где еще можно встретить Древних, а кто их видит — умом повреждается, если вовремя к Предкам не обратится. Может, медовухи из Прововой баклаги отхлебнуть? Нет, Пров всё с собой утащил — наверное, и вправду струхнул, а то зачем бы ему среди ночи бежать куда-то… Хотя и сюда его никто не тянул — сам увязался. Ну и что? Сам пришел — сам ушел… Они с Герантом и так вдвоем путешествовать собирались — безо всяких там волхвов.

В черном небе сверкнула бесшумная молния, и в голубоватой вспышке возникла здоровенная серебристая рысь, сидящая на плоском камне в дюжине локтей от входа в пещерку. Рысь-Прародительница?! Здесь, вдалеке от родовых земель? Молнии больше не сверкали, но в темноте ясно светились два изумрудных глаза.

Как это там, в каноне почитания Предков? Рысь-Прародительница, вскормившая молоком своим Первых Пращуров, бывших до нас и сущих вечно, хранителей очагов и ревнителей обычаев, не оставь родича в дальнем странствии, не лишай его силы и мужества, чтобы сражаться и побеждать, терпения в ожидании всходов плодов земных, удачи в охоте и обильного потомства, чтобы род, вскормленный молоком твоим, не иссяк и не ослабел…

Теперь Рысь светилась сама по себе, а кисточки на заостренных ушах слегка наклонились вперед. Она слушала, а Ойвана с каждым произнесенным словом наполняла тихая радость — тому, кто хоть однажды встретил Прародительницу, всю жизнь будет сопутствовать удача, а потом откроется путь по молочной реке, на берегах которой изумрудные терема, жилища умерших вождей, возвышаются над Становищами Предков. Одного Ойван не понимал — чем он заслужил эту милость. Но жизнь еще не кончилась, а Рысь наверняка многое знает наперед.

— Эй, ты что? — Рядом уже сидел Герант и тряс его за плечо. — Очнись, парень!

Служитель явно не видел Прародительницу. Она не может показаться на глаза чужаку. Вернее, глаза чужака не могут ее увидеть. Герант ухватился левой рукой за посох, а правой начал чертить в тёмном промокшем воздухе огненные знаки. Они вспыхивали возле Рыси, но она небрежно слизывала их языком, и ее собственное свечение усиливалось, а изумрудные глаза, казалось, могли уже прожечь камень. А потом Прародительница улыбнулась и тут же исчезла, только камень, на котором она сидела, покачнулся после невидимого прыжка, а потом, роняя искры, упавшие на него с шерсти Рыси, со скрежетом пополз под уклон и свалился вниз со скалы. Глухой всплеск на мгновение затмил все прочие звуки.

— Что это было? — допытывался Герант, продолжая прижимать к себе посох.

— Да так, ничего, Служитель, — отозвался Ойван, поднимаясь с колен. — У тебя свое Откровение, у меня — свое.

Пров появился только перед рассветом. О его возвращении возвестил топот дюжины подков и отрывистое ржание. Волхву где-то удалось раздобыть коней, хоть он и не взял у Геранта серебра на покупку. Служитель, положив на колени посох, охранял вход, а Ойван спал, плывя по реке, заполненной молоком Рыси-Прародительницы.

— Ты, что ли? — крикнул Герант в темноту.

— А кто же! — отозвался Пров, соскальзывая с мокрой конской спины. — Коняги так себе, а сбруя такая, что хоть сразу выбрасывай.

— Где взял-то? — Герант знал, что Пров ждет этого вопроса, и ему не терпится похвастаться ночными подвигами.

— Да так, — небрежно произнес волхв. — Кое-кто здесь должок передо мной имел. Ты давай парня буди, и надо нам отсюда — чем скорее, тем целее будем.

— Да кто ж тебя так напугал? — Герант уже поднялся и направился к спящему Ойвану. — Вроде саабы с эссами всегда в мире жили.

— Ага! — отозвался Пров. — Как кошка с собакой в одном мешке или как ваши эллоры промеж собой, когда оленя на охоте не поделят. А ну пошевеливайся! — рявкнул он на Ойвана, продирающего глаза.

— А ты на меня не гавкай, росомаха тебя заеди, — спокойно ответил Ойван, продолжая просыпаться. Расставаться с чудесным сном было жаль, и крик волхва слишком резко возвращал его к не слишком веселой действительности.

— А ты рассказывай, пока собираемся, — потребовал Герант, затягивая горло заплечного мешка.

— Вот отъедем лиг на сотню, тогда и расскажу, — резко заявил Пров, выходя из пещеры. — И огарок не забудьте прихватить, и все объедки свои. — Он оглянулся на Ойвана. — А то знаю я вас, которые с окраинных земель, — где жрете, там и свинячите.

Ничего Пров не рассказал ни днем, ни вечером, ни ночью. Он всё время ехал впереди, подгоняя коня, как только случалось выбраться на наезженную просеку. Весь день они двигались вдоль реки, стараясь не приближаться к ней ближе, чем на лигу, а когда свечерело, Пров резко повернул направо, и теперь на пути стали попадаться небольшие стремительные речушки и многочисленные ручьи с прозрачной ледяной водой. После третьего брода, когда бурное течение едва не снесло его вместе с доставшейся ему серой клячей, до Ойвана дошло, что они пересекают исток Шустры, где многочисленные потоки ещё не слились в единое русло. Чем дальше, тем овраги становились глубже, подъемы — круче, то и дело из земли вырастали скальные обнажения, а лес казался всё более диким и нехоженым.

В конце концов они оказались возле заброшенной хижины, наспех построенной кем-то из неошкуренных еловых стволов. Пров сказал своим спутникам, чтобы устраивались здесь на ночлег, а сам вновь куда-то исчез.

— Служитель, а Служитель… — Ойван уже подбрасывал очередное полешко в глиняную печурку. — Что-то с Провом стряслось. Похоже, не в себе он. С ними, с волхвами, это бывает. Может, уйдем отсюда, пока не поздно.

Если бы Герант согласился с ним, Ойван даже не стал бы жалеть о трех уже ощипанных куропатках, ради которых калилась на огне большая бронзовая сковорода.

— Нет, — просто ответил Герант.

— Почему? — Ойван с удивлением посмотрел на Служителя. Тот обычно, прежде чем отвечать, на некоторое время задумывался, а тут отозвался сразу, как будто давно ждал этого вопроса.

— Мне знак был. Теперь знаю одно: без Прова нам не выжить и дела не сделать. Может быть, и с ним сгинем, а без него — точно.

— Какой знак?

— Не скажу.

— Если не скажешь, я сам, чего доброго, решу, что нам не по пути.

Знак ему был… Вот, значит, как! Но тут Ойван вспомнил явление Рыси-Прародительницы, и молчание Геранта стало ему понятно. Можно было сколько угодно рассказывать о том, что было, но только человек из рода Рыси мог ощутить значение взгляда изумрудных глаз. Не понять, а именно ощутить… И еще — невозможно было объяснить даже самому себе, почему этого взгляда нельзя ослушаться. Если бы Служитель начал рассказывать о том, что ему привиделось или прислышалось, а может быть, просто угадалось в шорохе листвы, Ойван не понял бы его. А значит, оставалось только верить друг другу на слово.

Верить… Пока они были в пути, Герант много чего рассказывал. Но можно ли верить всему? То, что для одного — правда, может оказаться ложью для другого. Так говорил тот старик, который учил его, мальчишку-раба, читать, старик, который тоже был Служителем, так и не назвавший своего имени…

Молчание затянулось. Ощипанные куропатки так и остались сиротливо лежать на столе, огонь в глиняном очаге постепенно угасал, а Герант молчал. Он молчал, пока ветер, которого не было, не распахнул дверь, сбитую из кривоватых жердей, и снова не захлопнул её.

— Хорошо, Ойван, сын Увита… — Герант положил посох на колени и протянул ладони к тлеющим уголькам, которые тут же вспыхнули яркими синими сполохами. — Я постараюсь рассказать тебе о Знаках так, чтобы ты понял. Когда-то по дикой земле бродили люди, чья речь немногим отличалась от звериного рычания, и Древние, которые были слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на то, что существует вне их грёз. Грёз, которые и были их миром, и этот мир был абсолютно реален, поскольку Небытие, Первородная Глина Вселенной, было им доступно. Люди обладали волей, а Древние — могуществом, которым почти не пользовались — они были довольны тем, что имеют, и не стремились к большему. Созерцание прекрасного было их пищей, их целью, их радостью. Однажды поздней весной несколько мужчин, возвращаясь с охоты, увидели танцующих нимф и поняли, что они прекраснее тех женщин, которые ожидают их у огня. Они вышли на поляну, положив на землю свои каменные топоры, и включились в танец…

— Знаю, — прервал его Ойван. — У нас знают эту легенду. В этот день у нас праздник плодородия. После их танца родились Прародители.

— Не совсем так, малыш. — Герант впервые назвал так своего спутника, но Ойван пропустил это мимо ушей. — От людей и нимф родились существа, обладающие и волей, и могуществом, способные принять любой облик, живущие в двух мирах. И еще они могли одной силой своего желания сотворить всё, что способны вообразить, и уничтожить всё, что попадалось им на глаза. Невежественная мощь могла сокрушить мир, вновь обратить его в Хаос, уничтожить всё живое и мертвое. И тогда на поле невидимой битвы столкнулись Откровение, ниспосланное Творцом, и Искушение, исходящее от Гордых Духов. Потом одни из потомков людей и Древних возвели Храм, дали людям Веру, другие стали первыми Учителями диких племен, и теперь их называют Прародителями, третьи слились со стихиями, четвертые канули в Небытие, так и не сделав выбора, пятые поддались Искушению и возжелали всемогущества, но уничтожили друг друга, и теперь только их тени витают над миром. Вот откуда взялись Зеус, Геккор, Хлоя, духи стихий. А теперь о Знаках: я понял, малыш, ты прошлой ночью видел Рысь, и Прародительница дала понять, что от тебя сейчас зависит судьба рода — не только всего человеческого рода, но и рода Рыси. И ты, какие бы сомнения и страхи тебя ни посещали, всё равно последуешь за мной хоть на Небеса, хоть в Пекло. И Пров тоже останется с нами, потому что всё, что он делает, подчинено воле ветра — Геккор наверняка являлся ему. Так что ни мне, ни тебе, ни волхву деваться некуда, даже если кто-то из нас захотел бы свернуть с пути, спрятаться в кустах… Даже если кто-то и захочет — всё равно не сможет.

Некоторое время Ойван молчал, а потом поднялся с грубо сколоченной скамьи и направился к выходу.

— Что, решил попробовать? — поинтересовался Герант.

— Да нет. Дровишек надо принести, а то за твоей болтовней огонь совсем погас.

Глава 15

Заблуждения иногда стоят того, чтобы их иметь.

Крон Хромоногий. Трактат о смысле тщетности, Холм-Эгер, 373 г. от Великого Похода

На этот раз её глаза действительно ожили. Она смотрела на него, а где-то внутри, в недрах сознания, звучал её голос. Оказалось, что всего и надо-то — заставить свой разум прекратить болтать, предаваться раздумьям, замыслам, воспоминаниям, отвлечься от попыток найти ответ на страницах великой книги.

Это был даже не голос, а немое эхо страдания, в котором не было слов. Был только беззвучный вопль. Слов не было, но смысл был понятен. Отравленная кровь… Проклятый мальчишка… Боль, боль, боль…

Та, что была закована в камень, снова просыпалась, и пробуждение её темного духа сопровождалось мучениями. Ещё совсем недавно кровь жертв, их боль и страдания питали её сознание, не давая ему провалиться в каменное забытьё, но однажды вместо жертвы ей досталось чьё-то самопожертвование. Бывший лорд Вэлд Халлак отдал ей свою кровь, потому что однажды не смог во славу её пролить чужую, хотя раньше делал это не раз — поступок непонятный и страшный, грозный, как взгляд Небесного Тирана. Тогда вспышка ярости и боли была прервана беспамятством, но потом вокруг снова начала проливаться кровь, источником которой была жажда власти, величия, безнаказанности. Претенденты на трон сошлись в битве — каждый против всех, и её сознание снова начало пробуждаться, а вместе с ним вернулась и боль, и жажда избавления от боли. То, что произошло тогда, должно быть забыто! То, что произошло тогда, было ошибкой. Она выбрала не того… Но из кого было выбирать?

Хаффиз поспешно схватил книгу, выскочил из опочивальни и почти побежал, сначала — по гулким внутренним галереям, потом — по винтовой лестнице на дозорную площадку сторожевой башни, самой высокой в замке.

Лишь когда он оказался на самом верху, под открытым небом, страдания каменной бабы перестали преследовать его. И всё равно хотелось выйти из собственного тела и умчаться куда-нибудь подальше, например, на безлюдные острова, лежащие посреди Великих Вод, или заглянуть в родной Аль-Шабуди, или посетить Корс, чтобы побеседовать с Учителем. В конце концов, он, Хаффиз-аб-Асса, величайший из магов, стремящийся стать равным среди Избранных, делает всё, что говорил Кабатчик. А что он получил взамен? Унижения от ничтожнейшего из лордов и боль от каменной истуканши, которую взялся вернуть к жизни, — всё! Правда, Учитель говорил, что утоление жажды требует терпения… Чем дольше ожидание, тем изысканней и слаще грядущие наслаждения. Что ж, у него, Хаффиза-аб-Асса, бывшего мятежного мага, бывшего изгнанника, бывшего раба, хватит терпения. Но хватит ли его у лорда? Последние дни Иллар был крайне возбужден и расстроен неприятными вестями. Оказалось, что престарелый Гудвин Марлон лишь сделал вид, что покорился новой власти, а сам позапрошлой ночью с сотней верных ему людей захватил три больших лодьи и скрылся на них неизвестно куда. Причем с ним отправились шестеро братьев Логвинов, которые сразу после победы Корзона в борьбе за власть обещали покинуть Холм-Эст. Объединившись с Марлоном, они, конечно, выполнили обещание, но ведь ни один из них не утверждал, что никогда не вернется.

Хорошо, что хоть сам лорд отправился на южную границу усмирять взбунтовавшиеся селища, старосты которых отказались принять его покровительство и платить возросшие вдвое подати. Но это едва ли отнимет много времени, так что всё равно стоит поторопиться… А что толку спешить, если и так уже перепробованы все средства! Это — не варваров пугать призрачными всадниками без лиц, иллюзией, наводящей ужас. Снять оковы, наложенные за пределами мира, можно лишь там, в недрах Небытия. Но если он сумеет сделать это здесь, то можно будет облечь в плоть и призрачных всадников, которые пришли из того мира, где он когда-то, всего одно мгновение и целую жизнь, был властелином по воле Учителя… В самом деле, почему Хач сам не взялся за это дело? Почему послал своего ничтожного ученика, величайшего из магов? Нет, об этом лучше не думать… Сомнения губят силу желания, сомнения подтачивают волю.

Хаффиз присел на бочку со смолой и раскрыл книгу, не обращая внимания на стражников, которые, вместо того чтобы бдить по сторонам, искоса посматривали на него с суеверным ужасом. О придворном ведуне ходили странные и пугающие слухи, будто сам Нечистый нашептывает ему по ночам тайные знания, дающие ни с чем не сравнимое могущество. Хаффиз и сам не знал, насколько эти слухи верны, но для него это не имело значения. Главное — результат, главное — оказаться на вершине. А на вершине чего — это уже не так важно.

Книга была поистине чудесна. Её не нужно было перелистывать в поисках нужных слов — достаточно было раскрыть наугад страницу, и Истина рождалась буквально между строк.

«Препятствия, какими бы они ни были, не должны вызывать почтения. Если сочтёшь, что твой противник стоит тебя — это шаг навстречу поражению. На твоём пути могут стоять люди, законы, обычаи, обстоятельства, и не надо их недооценивать, но главное — видеть в них лишь препятствия и ничего более…»

Не то. Может быть, и то, но не совсем. Сейчас препятствие в одном: нет той щепоти Небытия, которая необходима. Значит, преградой может быть не только присутствие кого-то или чего-то на пути, но и отсутствие чего-то под рукой. Хач, Учитель, помнится, говорил, что все желания рано или поздно сами собой осуществляются, всё зависит только от силы желания. Если бы всё на самом деле так и было, почему он сам не сделал того, чего требует от бедного Хаффиза, несчастного чужестранца? Стоп! Нельзя унижать себя жалостью, даже в мыслях, даже в минуту слабости и отчаянья. И отчаянья не должно быть тоже. Оно слишком легко овладевает любым, кто впускает его в себя. Хаффиз-аб-Асса, величайший из магов, будущий равный…

«Небытие, Несотворенное пространство — неисчерпаемый источник Творчества, и чтобы найти его в себе, необходимо отрешиться от всего, кроме жажды своей, подчинить ей каждую мысль, каждое слово и каждый поступок…»

Да, служение требует отрешения, отрешение требует воли, воля требует жажды, а жажда… А жажда возникает сама собой.

Он щелкнул пальцами и жестом приказал стражникам оставить его в одиночестве. Надо было посмотреть, чем занят лорд и скоро ли он вернется.

— И так будет со всяким! — Лорд Иллар Корзон неторопливо прохаживался перед понурой толпой землепашцев, за которой догорало несколько изб, стоявших на окраине селища. — И этот урок пойдет вам на пользу. Лучше уж я в назидание, из добрых побуждений спалю пару хижин, чем варвары предадут огню все ваши дома и перебьют вас самих. А ничего другого без моей защиты вам здесь ждать нечего. Здесь вам не Вольные Селища. Кто хочет воли, пусть убирается с моей земли!

Между лордом и толпой к сосновым столбам были привязаны три пленных волхва, и двое из них были обложены до пояса хворостом. Всё было понятно: эти двое будут сожжены, а третьему позволят бежать. Потом он расскажет своим, что дружинники лорда и землепашцы приграничных селищ казнили волхвов. Воистину, Иллар Корзон не так уж глуп. После такого спектакля землепашцы будут с радостью кормить хоть три, хоть четыре сотни воинов, лишь бы они не покидали этих мест, а иначе за волхвов отомстят очень скоро.

— Старосты, ко мне! — рявкнул лорд, и трое пожилых мужчин в новых суконных кафтанах вышли из толпы.

Лорд выхватил у одного из палачей горящий факел и вручил его одному из подошедших старост.

— Я решил оказать вам честь. — Теперь Иллар говорил негромко и почти задушевно. — Чем больше мы истребим варварских колдунов, тем слабее станут наши враги, тем больше земель мы отвоюем у леса. Я хочу, чтобы у тебя, старик, было много внуков и правнуков и чтобы каждый из них имел вдоволь земли и хлеба. И чтоб лорда своего не забывал! — Он вдруг громко захохотал ближайшему старосте прямо в ухо, но тот не посмел отшатнуться. — Иди, выполни свой долг перед сородичами. — Теперь лорд перешёл на шёпот, но бестелесный Хаффиз, застывший поблизости, всё прекрасно слышал.

Если лорд решил-таки попытаться расширить владения, то есть смысл подумать, как поскорей отсюда смыться. С тех пор, как возник Холм-Эст, у лордов едва хватало сил, чтобы обороняться, но если бы варвары решили истребить поселенцев, не считаясь с собственными потерями, в живых остались бы только те, кто скрылся за крепостной стеной, да и то едва ли надолго.

А волхвов лучше было бы доставить в замок. Это была бы достойная пища для изголодавшейся статуи. Может быть, дать ему знак, чтобы передумал? Знак…

Хаффиз начал извлекать из глубин памяти знаки зеркального письма, и они один за другим возникали перед его мысленным взором, сплетаясь в хитроумные орнаменты, постепенно обретая силу. Никто, кроме самого мага, не мог их увидеть, но то, что в них было заключено, не могло не свершиться.

Когда старейшина дрожащей рукой поднёс огонь к хворосту, сваленному у ног одного из волхвов, пылающий факел с шипением погас, как будто его окунули в воду. Все замерли в страхе и недоумении. Толпа землепашцев отпрянула назад, но и некоторые из воинов, особенно те, кто стоял рядом с местом казни, побледнели от накатившего на них страха. Один только лорд не растерялся, он вырвал у опешившего старосты факел, поднял его над головой и зашвырнул подальше, словно только что задушенную змею.

— Колдуны! Мразь! — рявкнул Иллар, глядя в упор на толпу. — Видите, что они могут?! Теперь поняли, что с вами будет, если мои воины уйдут? Я мог бы просто позволить вам хлебнуть вольной жизни… Но я слишком добр и верю, что вы поймёте: подати — ничтожная часть того, что вы могли бы потерять.

Лорд оказался не так прост, как считал маг. Сначала он производил впечатление грубого солдафона, позже — ещё и дешёвого интригана. Но, судя по тому, что и как он говорил сейчас, отпрыск рода Корзонов давно готовил себя к власти. Умение повелевать так, чтобы тебе хотели подчиниться или сами признали, что подчинение выгодно или неизбежно, — этим владели немногие, даже там, в далёком Аль-Шабуди, где искусство властвовать оттачивалось веками.

Похоже, лорд и сам поверил, что факел погас по воле волхвов, призвавших на помощь каких-то диких лесных духов. Впрочем, это не так уж и важно, чтобы именно их кровью был скреплен обряд возвращения Блистательной Гейры, которая укажет Избранным путь в глубины Несотворённого пространства, если она, конечно, знает путь… Можно было возвращаться. Плоти может повредить долгая пустота. Хач рассказывал, что бывали случаи, когда маг возвращался домой из духовного полёта, а тело его уже догорало на погребальном костре. Хорошо хоть, что еще покойный Халлак после изгнания Служителей из Холм-Эста запретил сжигать умерших.

Хаффиз набрал высоту, в последний раз глянул вниз, где дружинники лорда уже запалили несколько дюжин факелов, чтобы проклятые волхвы не смогли погасить все. И вдруг за полем, на окраине леса, обнаружился столб пыли. Отряд конных варваров, дюжины две, не более, приближался к месту казни. Это было странно… Отбить волхвов такими силами было немыслимо, да и варвары вообще предпочитали избегать стычек на открытой местности с дружинниками, закованными в железо и бронзу. И ещё каким-то странным холодом веяло от этих всадников…

Они замерли в сотне локтей от сдвинутых щитов дружинников лорда, отгородивших их ощетинившейся сталью стеной от толпы землепашцев и волхвов, привязанных к столбам. Полсотни лучников уже потянули стрелы из колчанов, когда один из всадников отделился от группы и начал медленно приближаться к плотному строю воинов. Серый в яблоках конь двигался вперёд с опаской, отворачивая морду в сторону от непривычного пугающего зрелища. Когда варвары шли в атаку, они обычно прикрывали коням глаза чёрными нашлёпками…

— Кто здесь главный? — Варвар был уже в трёх локтях от выставленных вперёд наконечников длинных копий и смотрел на воинов лорда сверху вниз. Он говорил на языке Холма почти правильно, только немного растягивая гласные, и это само по себе смутило некоторых воинов, а те, что оказались ближе к варвару, даже отставили направленные на него копья.

Но лорд, казалось, даже ждал такого поворота событий. Он уже расталкивал сзади строй своих дружинников, идя навстречу наглому пришельцу.

— Ты хочешь сразиться? — В голосе Иллара звучало что-то вроде радости. — Если ты вождь, я сам окажу тебе честь. Если нет, то любой из моих парней с удовольствием снесёт тебе голову.

— Я не вождь. Я — толмач и пришёл говорить. — Всадник соскользнул с коня и оказался лицом к лицу с лордом. — Отпусти волхвов, а в обмен получишь эллора.

Хаффиз, продолжавший витать над местом событий, присмотрелся к всадникам и заметил, что на одном из коней поперёк седла лежит кулём какой-то человек в сером камзоле с серебряным шитьём. И вдруг он почувствовал то, что заставило его забыть и о лорде, и о волхвах, и о бабе, которая корчилась сейчас от боли внутри своей каменной оболочки. Найти Небытие внутри себя! Легко сказать, если не знаешь, что это такое, ни на вкус, ни на цвет, ни на запах, ни на ощупь. Чтобы искать, нужно знать, что ищешь… Конечно, можно прочесть описания, выслушать рассказы посвященных, наконец, можно попытаться вообразить себе это. Но едва ли жажда утолима, если ты еще не изведал вкус спасительной влаги. И вот оно!

Рука пленника безвольно болталась возле стремени, а скрюченный мизинец опоясывало чёрное колечко, от которого и тянуло тем сладким холодом, к которому он, Хаффиз-аб-Асса, взывал, устремив взор на страницу великой книги, внимая голосу Учителя, даже глядя в каменные глаза той, которую должен вернуть к жизни, проведя её через Небытие, суть которого только что стала ему доступна. Теперь можно было даже не пытаться овладеть этим кольцом. Найти внутри себя!

Найдя внутри себя Несотворённое пространство, всякий может уподобиться Творцу (или Небесному Тирану — теперь уже не важно, как Его именовать).

Найдя внутри себя Несотворённое пространство, обретаешь Бесконечность, потому что Небытие не имеет ни начала, ни конца…

Найдя внутри себя Несотворённое пространство, погрузившись в него, обретаешь ни с чем не сравнимое могущество, отголоски которого могут менять и сотворённый мир.

Хаффиз поспешил назад, чтобы успеть сделать своё дело до возвращения лорда, который отныне, сам того не понимая, должен превратиться в послушное орудие. И Гейра… Прежде чем выпустить её на волю, следует поставить условия, причём такие, что она не смогла бы не выполнить. Оковы с неё не спадут, а будут лишь ослаблены. Надо позаботиться о том, как держать её в узде. Потом она, возможно, выкупит полную свободу, но это недёшево ей обойдётся. Хаффиз-аб-Асса ещё не знает своей истинной цены, так что торг подождёт.

Он поспешил назад и уже не видел, как вонзилась стрела в беззащитную грудь варвара, говорившего с лордом, как вспыхнули три костра, и высокое пламя охватило волхвов, так и не позволивших себе закричать от боли, как рванулись назад к лесу всадники, унося с собой бесчувственного пленника с чудесным кольцом на пальце.

Глава 16

Истинный странник — не тот, чьё богатство — его сума, истинный странник тот, чьё богатство — он сам и всё то, что увидит его зрение и уловит его слух.

«Хлеб души», трактат из летописного свода Холм-Мола, автор неизвестен

Они набросились на него сразу же, как только Ау исчезла. Мгновение назад нимфа сидела рядом, и вот уже клочок тумана впитывается в землю, а сквозь кусты ломятся какие-то люди в тёмно-зелёных рубахах. Наверное, они всё это время были где-то поблизости, не решаясь напасть, пока рядом была она. Она! А может, и не было ничего? Очередной морок. Или всё, что случилось с ним после того далёкого вечера у хижины ведуна, было продолжением бреда, наведённого какой-то вражьей силой? Ничего нельзя было знать наверняка. Но когда-нибудь всё это должно кончиться — либо он встретит того, кому нельзя не поверить, либо смерть в конце концов настигнет его, а оттуда, где живут вольные духи, не отягощённые плотью, и можно прогуливаться по колено в облаках, видно всё. А если и не всё, то больше, чем отсюда, со скрипучей повозки, которая медленно, но верно ползёт неизвестно куда.

Юм почти не чувствовал собственного тела, когда варвары волокли его через заросли, а потом бросили на грубый настил из горбыля, приделанный к паре неуклюжих колёс. Теперь перед глазами плыла бесконечная полоска голубого неба, петляющая между высокими кронами склонившихся над просекой деревьев. Варвары о чём-то спорили. Голоса то замолкали, то перекрывали друг друга в яростной перебранке, но на это можно было не обращать внимания. Хуже было то, что ось дурацкой колесницы издавала истошный вопль при каждом обороте, который заглушал всё — и шорох листвы, и ржание пегой кобылы, и отрывистые возгласы варваров, и горячие всплески воспоминаний…

«Хр-р-р-флюх-х-х-хр-щ-щ-щ…» Можно больше не думать словами…

«Хр-р-р-флюх-х-х-хр-щ-щ-щ…» Можно больше не думать о хлебе…

«Хр-р-р-флюх-х-х-хр-щ-щ-щ…» Если полоть облачается в пламя…

«Хр-р-р-флюх-х-х-хр-щ-щ-щ…» То душа растворяется в небе…

Так однажды ранним утром пел под стенами замка какой-то безумный лирник или просто бродяга, разбудивший дремавшую стражу. Когда безумца попытались схватить, он бросился в ров, заполненный водой, а когда его вытащили, он, мокрый и продрогший, не помнил ничего, даже своего имени. И голос у него был почти такой же, как визг этой несмазанной оси. Неужели варвары до сих пор не умеют отжимать масло из льняных зёрен?

Вечерами процессия останавливалась на недолгий привал, тогда Юму развязывали руки и давали ему сначала пресную лепешку, а потом — кружку какого-то сладковатого отвара. Но пока он ел, один из варваров с луком наизготовку не спускал с него глаз.

Почему он внушает им такой страх? Наверное, кто-то видел их вместе с нимфой, наблюдал из-за кустов за всем, что тогда происходило. Ведь они появились почти сразу же после того, как Ау исчезла. Может быть, тот, кто общался с Древними, вызывает у них почти такой же трепет, как и сами Древние? Трепет… Но скрутили они его безо всякого трепета, быстро и сноровисто.

По ночам они продолжали путь, и было трудно сосчитать, сколько их прошло — дней и ночей. Скорее всего, немного, но все они так были похожи друг на друга, как тот непрерывно повторяющийся визг несмазанной оси. Очнувшись как-то раз после короткого забытья, Юм обнаружил, что вместо русоволосых варваров его сопровождают белобрысые, они стали как будто выше ростом, а вместо зелёных рубах на них были короткие безрукавки из овчины.

Однажды, когда ему на обычном вечернем привале подали кружку с отваром, Юм почувствовал, что вкус у варварского пойла какой-то не такой, что в нём бродит едва уловимая горечь. Когда тёплая тягучая жидкость потекла по пищеводу, ему вдруг почудилось, что за спиной вот-вот прорастут крылья, а если этого не случится, то всё равно ничто не помешает ему воспарить. Ухмыляющееся лицо варвара, наблюдавшего, как пленник пьёт, вдруг расплылось и превратилось в блуждающий отблеск лунного света, а потом и свет этот померк, и тьма разверзлась перед ним, погружая сознание в спасительное тёплое забытье.

— Нам ещё день ходу, и дальше земли лорда пойдут. — Пров зашвырнул в кусты обглоданную косточку и обтёр руки о траву. — Только там тоже неизвестно что творится. Жутковато тут у них.

— Ты лучше толком расскажи, зачем мы мимо становищ, словно воры, пробирались? — Ойван наконец задал вопрос, который уже третий день вертелся у него на языке.

— Всё тебе расскажи да покажи! Поесть спокойно не даёт… — возмутился Пров и вонзил зубы во вторую куропаточью ножку.

— И всё же… — вмешался в разговор Герант, не отрывая взгляда от костра. — Как закончишь жевать, расскажи всё, а то как-то странно ты себя ведёшь, волхв. Лучше бы ты был с нами пооткровеннее.

Пров коротко глянул на него исподлобья и отбросил в темноту остатки незаконченной трапезы. Ему вовсе не хотелось говорить о том, что он видел той ночью, когда они высадились на берег. Ему не хотелось даже вспоминать об этом.

— В общем, так… Тут у них такое дело было… Когда ещё только-только оборотни исчезли, появилась у них каменная баба. Говорят, будто она на них прямо с неба свалилась.

— Знаю, знаю, — вставил слово Герант. — Гейра, хозяйка блаженства и смерти…

— А ты не встревай! А то рассказывать не буду, — прервал его Пров, но тут же продолжил: — Так вот… Каменная баба, Гейра, хозяйка блаженства и смерти. Почему её так называть стали, даже те, кто её первыми увидел, сами не знают. Просто, говорят, увидели, так сразу и поняли, кто такая и как зовут. Ну, ясное дело, раз такая штука с неба падает, это неспроста. Поставили они её посреди главного капища и стали, как положено, жертвы приносить. Только вскорости оказалось, что, если кто ей поклонится, у того вскорости ум набекрень — как будто мухоморов поел. В общем, как-то не вернулся от них наш обоз торговый… Коренные роды, которые из Заповедных земель, отправили малое ополчение, не затем, чтобы воевать, а чтобы разобраться — так из этих тоже ни один не вернулся. Ну, всё, думали, мало нам лордов поганых, ещё и с эссами драться придётся… Ну, пока то-сё, пока рать собрали, считай, лето прошло. А потом и обозники наши вернулись, и ополченцы. Не все, правда, но вернулись. А оказалось вон чего: по эсским родам слух прошёл, будто всем, кто Гейре жертву принесёт, даровано будет бесстрашие, и железо того не возьмёт, и вообще тому всё нипочём. В общем, кланялись они целыми толпами, а потом сдуру начинали в лордовы земли ломиться, и конные, и пешие, и с оружием, и без, и толпами, и поодиночке. Ну, понятно — набег устроить — налетели, взяли, что надо, — и домой… А здесь — как с цепи сорвались, без ума и толку. Это потом наши рассказали, которые вернулись. У них тоже ум скособочило, потому не все и уцелели — половина только, если не меньше. Дело тем кончилось, что пришёл лорд со всем войском к самому капищу, всех, кто на пути оказался, перебил, а Гейру эту самую с собой уволок. С тех пор наступил у эссов мир и покой, а которые живые остались, те сами без понятия, что это на них нашло тогда…

— Пров! — снова вмешался Герант, воспользовавшись тем, что волхва одолел зевок. — Это всё я и без тебя знаю.

— А раз знаешь, вот и рассказывай! — огрызнулся Пров. — Сам-то ты всё говоришь, что знаешь? Ведь до сих пор толком и не объяснил, куда идём, зачем идём…

— А я тебе сразу сказал: как до дела дойдёт, тогда и узнаем. — Герант смотрел как будто сквозь волхва, поглаживая большими шершавыми ладонями лежащий на коленях посох. — Ты говори, я слушать буду.

— Так вот… — после короткой паузы продолжил Пров. — Я той ночью, когда в пещере ночевали, дай, думаю, дойду до какого-нибудь становища, узнаю, что да как. А по пути там капище есть, и вижу — огонь в той стороне горит, по ёлкам отблески скачут. Ну, думаю, ночное поклонение у них — то ли к большой охоте готовятся, то ли в набег собираются, то ли умер у них кто. Выглядываю из-за кустов, а там народищу — с три сотни душ, а то и больше. А посреди толпы стоит эта самая Гейра, только не настоящая, а такая, как будто из дыма вся. А под ней костёр горит, а вместо дров волхвы свои же идолов щепят и в огонь подбрасывают. И Зеуса, и Геккора, и даже Аспара — страх-то какой… Я уж подумал: опять эти эссы обезумели. Ну, варвары, одно слово! А если припомнить, что ты мне, Служитель, накануне говорил? А? Вот потому мы так и пробирались по глухим местам. Я ж знаю — нам и вернуться нельзя, и помереть раньше времени не позволено.

— Кем не позволено? — вмешался в разговор Ойван.

— Кем-кем… — На удивление, Пров не вспылил, когда его вновь прервали. — Мне — Геккором, Геранту — Творцом его безымянным, а тебе — сам знаешь кем. Не позволено — и всё тут! Благо я прошлым днём, пока вы обедать наладились, на ягодников наткнулся, нос к носу. Люди как люди. Даже попросили меня зайти к ним на вечернее поклонение, а то их волхва лордовы люди захватили.

— Как это? — изумился Ойван. — Как же они позволили!

— А вот так. Баба каменная теперь в замке, там и безумие начинается, оттуда и идёт.

— А на поклонение-то пойдёшь? — поинтересовался Герант.

— А как же. В таких делах нельзя людям отказывать.

— А меня возьмёшь с собой?

— А Творец твой не обидится, что у тебя с идолами шашни? — Пров явно ожидал, что Служитель сейчас же набросится на него. Он подозревал, что Герант — сильный кулачный боец, и ему давно хотелось помериться с ним силами. Но тот промолчал и даже не посмотрел в его сторону.

— А я? — Ойван внутренне уже смирился с мыслью, что его оставят здесь — стеречь коней и прочий скарб.

— А ты возьмёшь коней и пойдёшь за нами. Недалече от капища затаишься. А то как бы драпать не пришлось. А то сегодня эссы — люди как люди, а завтра озвереют, чего доброго…

В сторону капища вела узкая извилистая тропа, которая в сумерках была едва различима. Оставалось пройти совсем немного — уже ощущался запах сладковатого дыма жертвенного костра, и тут Герант, шедший за волхвом, схватил его за плечо.

— Подожди… — Служитель говорил почти шёпотом. — Нельзя нам туда.

— Это почему? — Пров даже не оглянулся, он бы даже и не остановился, но Служитель держал его цепко и не собирался отпускать.

— Вот что, Пров, сын Одила… Ты подумай: может, не волхва им надо, а жертву…

— С чего ты взял?

— Творец надоумил. — На самом деле Герант и сам едва ли мог объяснить, почему он так решил. Лишь через несколько мгновений, пока Пров непонимающе смотрел на него, по краю сознания робко пробежало ощущение, что где-то рядом просыпается сила, чуждая шелесту листвы, земле под ногами, небесам над головой. — Давай сначала посмотрим, что там творится.

— Ну, давай посмотрим, — нехотя согласился Пров, и они свернули с тропы, погрузившись в сгущавшиеся сумерки.

Капище, против обыкновения, окружал не деревянный частокол, а невысокая, не больше локтя высотой, городьба, сложенная из грубых неотёсанных булыжников.

Зеус, Геккор, Аспар, Ярис, Иблит, Хлоя, Луциф, Морх… Знакомые всё лица… Нет — Зеос, Хекка, Асфер, Орес… Здесь лучше называть их теми именами, к которым привыкли эссы. Пров тоже ощутил смутное беспокойство, когда увидел, что в ворота въезжает неуклюжая повозка, на которой лежал связанный по рукам и ногам парень в дорогом, но основательно изодранном камзоле.

Они укрылись за торчащим из земли валуном, громоздящемся на невысоком холмике в трёх сотнях локтей от идолов, охвативших подковой жертвенник, в котором пылало странное багровое пламя.

— Юм! — воскликнул вдруг Служитель, высунувшись по пояс из-за камня.

— Что? — Пров схватил Геранта за пояс, чтобы вернуть его в укрытие. — Какой такой Юм?

— Юм Бранборг, лорд Холм-Дола… — Герант был готов увидеть здесь что угодно, только не это. Может, показалось…

Повозка с пленником остановилась рядом с жертвенником, и теперь его лицо было отчётливо видно в горячих отсветах красного огня.

— Пров, делай что хочешь, а его надо вытащить, — начал было Герант, но умолк, понимая, что бессмысленно чего-то требовать от волхва, если даже сам не знаешь, на что решиться. Вокруг идолов собралось несколько дюжин эссов, и народ всё ещё подходил, и почти каждый был вооружён тяжёлым боевым топором, как будто варвары собирались на побоище, а не для жертвоприношения. Прорваться к молодому лорду было ещё можно, если найти Ойвана и забрать у него меч… А вот что дальше? Можно ещё предложить себя в жертву вместо Юма, но тогда, скорее всего, их сожгут обоих.

— Ладно… Пойду попробую, — сказал вдруг Пров. — Только если меня рядом с ним положат, ты уж сам думай, как нас оттуда вызволять. Может, Творец тебя надоумит…

Герант не успел ничего сказать в ответ, а Пров уже шёл в сторону капища, размахивая руками и что-то выкрикивая. Насколько Служитель смог понять, Пров кричал, чтобы без него не начинали, а то дров наломают и толку всё равно не будет, это вам не за пятнистой кошкой по лесу гоняться… Речь эссов напоминала саабскую, но отдельных слов Герант не разобрал — слишком быстро, громко и невнятно произносил их рыжий волхв. Оставалось надеяться на одно: Пров знает, что делает…

Но надеяться пришлось недолго. Как только Пров приблизился к воротам, его схватили четверо молодчиков, повалили на землю, с завидной ловкостью связали и поволокли к повозке, где лежала первая жертва.

Всё. Сейчас повозку загонят в пламя, и вон тот тощий старик, который пока сидит на берёзовой чурке, глядя в огонь, как бы отстранившись от всего, что происходит вокруг, начнёт обряд: во славу Зеоса, Хекки, Асфера, Ореса, Иблифа… И впрямь оставалось только положиться на Творца.

Герант понимал, что сейчас самым разумным решением было бы — просто уйти, тихо и незаметно. Вдвоём с Ойваном они начинали путь — вдвоём и закончат… А если им и предначертано погибнуть, то только не здесь и не сейчас. Но ясно было и другое — уйти просто так он не сможет, даже повинуясь великой цели. Ноги сами не пойдут, не заставишь их сделать даже один шаг прочь отсюда, когда за спиной останется этот рыжий волхв, которого он, по сути, сам отправил на смерть, и Юм, которого он, Первый Святитель Храма, помнит ещё мальчишкой. Как он здесь оказался — сейчас не так уж и важно.

И меч у Ойвана остался… А вот посох лучше с собой не брать — к главному сокровищу Храма не должна прикоснуться чужая рука. Не должна… И тут Герант почувствовал, что посох оживает в его руках — так бывало всякий раз, когда рядом сгущались силы Тьмы или просто бродила поблизости какая-нибудь нечисть. Нет, к главному сокровищу Храма чужая рука просто не сможет прикоснуться, посох сам защитит и себя, и всякого, кто чтит Творца и не помышляет о злом. Оставалось только идти вперёд — либо затем, чтобы разделить участь жертв, либо затем, чтобы вразумить тех, которые не ведают, что творят. Впрочем, когда Герант выходил из-за камня, к нему пришла ясность, что ни то, ни другое невозможно: воля Творца не позволит ему погибнуть, а вразумить кого-либо одним только словом ещё никому не удавалось.

Его заметили, когда полпути между укрытием и капищем было уже позади. Тощий старик в длиннополом рубище уже открыл рот, чтобы провозгласить начало обряда, как какой-то мальчонка, сидевший на каменной городьбе, скатился вниз и с визгом помчался прочь. И тут же вокруг жертвенника началась паника — безрассудные юнцы и умудрённые мужи, воины, следопыты, охотники, выходившие с медведем один на один, — все они теперь смотрели в одну сторону, задрав головы вверх, и пятились, сначала медленно, потом быстрее. В какой-то момент остатки мужества покинули всех одновременно, и эссы бросились врассыпную, только старик, заменявший волхва, остался стоять среди деревянных истуканов, сам похожий на идола.

Над вершинами сосен, в стороне, противоположной закату, бесшумно летели четыре всадника, лишённые лиц, несущие ужас.

Герант даже позволил себе вздохнуть с облегчением — летящие призраки разогнали варваров, а против порождений Тьмы у Геранта было оружие, самое грозное, каким когда-либо владели люди. Нерукотворный Посох, сокровище Храма — он уже дрожал в его руках, наполняясь Небесным Огнём, оставалось только направить его силу. Надо лишь суметь обойтись без ненависти, страха и гнева. В душе должна остаться одна лишь любовь и сострадание — ко всем, на кого вот-вот должны обрушиться эти сгустки воплощённого ужаса, которые сейчас несутся по чёрному небу.

Всё внимание Геранта было занято четырьмя призрачными всадниками, и он не видел, как из зарослей выскочил ещё один. Ойван, до сих пор скрывавшийся в кустах, пустил свою клячу в галоп, заставил её перемахнуть через ограждение капища и успел пару раз хлестнуть длинной хворостиной кобылу, запряжённую в повозку, к которой были привязаны оба пленника. Она как раз удачно стояла мордой прямо к выходу, и удары Ойвана заставили её сорваться с места. Только худой старик, стоявший рядом как статуя, вдруг ожил и попытался ухватиться за колесо. Но его костлявые пальцы сорвались с обода, и он, уже не в силах подняться, пополз туда, где полыхал огонь. Оставить идолов без жертвы было для него страшнее объятий пламени.

Часть вторая Тень идола

«Земля впитывает в себя даже громы небесные, но взгляд Служителя всегда устремлён к Небесам, даже если сам он склонил чело над твердью земной. Творец даровал Служителям Силу Свою, но отнял у них Веру — они знают то, во что прочие верят или могут уверовать, и это знание отделяет их от прочих людей, тех, кто может стремиться к благам земным, сытости и славе.

Пока Небытие жаждет поглотить Сотворённый мир, пытаясь смешать его с Первородной Глиной, Служители стоят на рубежах Хаоса, который таится за пределами бытия или угнездился внутри человеческих душ.

Люди сами выбирают свои пути, преодолевая Небытие внутри себя или потакая ему, и каждый из них свободен в своём выборе — такова воля Творца. Но когда-нибудь они все придут к Нему — для одних этот путь будет труден и близок, для других — лёгок и почти бесконечен. Одни несут с собой нищенскую суму, другие — окровавленный меч; одни хотят овладеть всеми сокровищами мира, другие — лишь счастья своим детям; одни веруют в Творца, другие отрицают его — и всё это их жизнь и судьба, то, чего не может быть у Служителей. Им служение заменяет судьбу, и никто из них не в силах даже помыслить о собственной корысти — и нет иного пути одолеть искушение близостью Небытия, где нет Закона, и любая воля порождает если не иную реальность, то хотя бы иллюзию немыслимых благ.

Для Служителя линия судьбы — тонкая нить, натянутая над бездонной пропастью, на дне которой притаилось Ничто, растворяющее в себе всё, что к нему прикоснулось. Вторгаясь в пустоту, сам становишься частью ее…»

Запись, сделанная ведуном Корнем на полях Книги Ведунов

Глава 1

Чувства отличаются от мыслей тем, что не умеют лгать. Зато ложь предпочитает взывать именно к чувствам.

 Гудвин Счастливый. Наставление лирникам

Казалось, что эта ночь не кончится никогда. Вспоминались не столь уж давние времена, когда вот так же ночи напролёт приходилось сидеть в засадах на оборотней, но тогда было известно, чего ожидать и что делать. А теперь… Слухи, домыслы, страхи, видения — вот и всё, по чему можно судить о враге, который притаился за безымянной речушкой, разделяющей два Холма.

— Мастер Олф, вернулись пластуны. — Из-за раскидистого куста появился сотник Дан. — Позвать?

— А ты как думаешь? — отозвался Олф, и сотник два раза пропищал совой.

Двое пластунов в чёрных накидках бесшумно вышли из-за того же куста, и старший, присев на землю слева от Олфа, начал негромко докладывать:

— Подобрались почти к башне… А они там вокруг идола пляшут. И лорд ихний, и старуха, карга, о которой вы спрашивали, и воинов сотня, не меньше. А ещё с дюжину эллоров в стороне стояло, и как лорд чего скажет, так от хохота давятся. Вот лорд и сказал, что, мол, когда он положит в огонь печень девственницы, небеса разверзнутся, и явятся четыре всадника — воплощения Морха, Иблита, Аспара и Луцифа обретут плоть. Встанут те всадники впереди воинства Холм-Ала, и тогда все остальные в штаны наделают, как только их увидят. Так прямо и сказал. Они бы, мол, вчера ещё явились, но та девственница, которую вчера зарезали, оказалась вовсе не девственницей, потому как охранники её сами от себя не уберегли. Вот сегодня, мол, перед ликом Морха Великолепного мы и сожжём тех страдальцев, из-за которых пришлось отложить начало славных дел. Но Великолепному любые подношения угодны, а девственницу, мол, найдём какую-нибудь. Не перевелась, говорит, ещё добродетель в наших селищах…

— Всё?

— А стражников троих они живьём сожгли… Теперь всё, мастер Олф.

— Дан! — позвал Олф.

— Да, мастер.

— Оставить только дозоры. Остальным — спать.

— Да, мастер.

Сотник удалился, уже не смягчая шага — теперь можно было не таиться. Так или почти так прошло больше половины ночей из трёх дюжин, миновавших с той поры, как пропал молодой лорд. И больше всего угнетало то, что невозможно было ничего сделать — только ждать неизвестно чего, и быть готовым ко всему.

Тогда, после той проклятой ночи, едва рассвело, Олф с небольшим отрядом примчался к стенам пограничной башни, где лорд Сим должен был ожидать лорда Юма, чтобы сойтись с ним в поединке. Но тогда Тарл вышел к ним без шлема и кольчуги, а в ответ на вопрос, не знает ли он, где лорд Холм-Дола, заявил сквозь смех, что Юм Бранборг столь же хитёр, сколь труслив, если пошёл на такие уловки, чтобы избежать честного поединка.

А потом голубиная почта принесла весть от ведуньи Сольвей. Оказалось, что тот ведун, который исчез, приходится ей дедом, а Юм в то утро, когда Олф выслушивал насмешки Тарла, сидел в подвале той проклятущей башни. Но стоило отрядам Олфа вновь оказаться по ту сторону границы, как у всех начинало двоиться и троиться в глазах, иные падали от внезапной усталости, а тем, кто ещё мог держаться на ногах, едва хватало сил вынести упавших. Ни один из ведунов, созванных из окрестных селищ, не мог распознать, что за ворожба преграждает путь воинам Холм-Дола. Была бы здесь Сольвей, она бы сразу поняла, что к чему, но обычаи запрещают ей появляться в Холм-Доле. Лорд не должен увидеть свою первую возлюбленную. Никогда.

Ждать и быть готовым ко всему! А чего ждать? К чему быть готовым? Гонцы в Холм-Грант и Холм-Гот давно отправлены, и теперь уже вот-вот должны подойти отряды лорда Фертина Дронта и дружина Храма. Уж Служителям-то точно ворожба нипочём. Они оборотней, помнится, шёпотом убивали.

— Мастер Олф, а тебе не кажется, что сейчас — самое время вздремнуть, хотя бы до рассвета? — Герольд Тоом, видимо, разбуженный недавним разговором Олфа с сотником и пластунами, вышел из-под полотняного навеса, огороженного с трёх сторон ивовым плетнём. — Совершенно ни к чему так себя изматывать на радость врагу.

Герольд, как всегда, был прав — всё равно здесь ничего не высидишь. Значит, говорит, явятся четыре всадника и поскачут под небесами, топча посевы, сметая жилища, и чёрное пламя охватит души, и алое пламя охватит тела. Когда-то ему уже приходилось слышать что-то подобное… Только когда и где? Во сне или наяву? Образы Морха, Иблита, Аспара и Луцифа обретут плоть… Страшную забаву придумал себе лорд Тарл, забыв, видно, об участи Дриза Кардога, бывшего лорда Холм-Гранта, который поставил свой меч на службу Нечистому, стремясь к призрачному могуществу. После первого же поражения живые покинули его, и Морох поставил Дриза-Мясника во главе воинства мертвецов, бледных меченосцев.

Тогда была победа, стоившая многих жертв и трудов, но от любых воспоминаний о событиях пятилетней давности до сих пор несло холодным ужасом. И уж тем более не хотелось, чтобы подобное повторилось вновь.

Пожалуй, и впрямь не мешало бы отдохнуть. Тоом хоть и герольд, а дело говорит… Олф зашёл под навес, погасил светильник, только что зажжённый герольдом, и в темноте забрался в свой спальный мешок из оленьих шкур, положив слева от себя шлем и налокотники, а справа — меч и сапоги. Снимать в военное время кольчугу воинам не полагалось даже на ночь.

Сон пришёл мгновенно, как всегда… Но на этот раз не получилось погрузиться в ровные серые сумерки, которые просто впитывали в себя усталость. Редкие сновидения, какие бы привычные картины ни вставали перед ним, Олф обычно старался отогнать, а если не получалось — проснуться. Но на этот раз видение оказалось настолько ясным, настолько необычным, что завораживало, зазывало погрузиться в него всё глубже и глубже… Вдаль стрелой уходила дорога, мощёная огромными гладкими серыми плитами. Справа от неё возвышалась крепостная стена, а слева из сухой растрескавшейся земли торчали редкие чахлые колоски. Среди них лежал на боку корабль с проломленным днищем. Неба не было. Любая пустота должна быть чем-то заполнена, но в той стороне, где должно располагаться небо, не было ничего. Олф уже собрался с силами, чтобы резко подняться и сбросить с себя видение, но тут откуда-то сзади послышался голос:

— Доброго здравия тебе, путник.

Олф оглянулся, но поблизости никого не обнаружилось.

— Если хочешь увидеть меня, постарайся покрепче заснуть, — сказал кто-то очень знакомый. Олф был уверен, что этот голос он уже слышал где-то, и не раз.

— Кто ты?

— А ты вспомни.

— Ну хватит со мной шутки шутить! — Олф вовсе не верил в реальность происходящего, но вдруг ясно ощутил, что попытки покинуть этот сон ни к чему не приведут. — Кто бы ты ни был, покажись или отстань от меня.

В стене открылась маленькая незаметная калитка, и хотя она выглядела проржавевшей насквозь, петли даже не скрипнули. К тому же Олф мог бы поклясться, что мгновение назад её здесь не было. В тёмном проёме стоял человек в рясе, с тяжёлым мечом в простых кожаных ножнах. Эрл Бранборг, бывший лорд Холм-Дола, передавший корону сыну, чтобы стать Служителем. Как он-то здесь оказался?

— Как вы-то здесь оказались, мой лорд?

— Твой лорд — мой сын, — поправил его Бранборг-старший. — А ты хоть знаешь, где мы находимся?

— Как не знать — во сне, где же ещё! — ответил Олф, хотя и не был уверен в том, что прав. Те редкие сны, которые ему запомнились, лишь возвращали его в гущу какой-нибудь битвы или к тем невообразимо далёким временам, когда он знал о войнах лишь со слов сказителей, из песен лирников.

— Сон — странствие души… — Эрл жестом пригласил Олфа следовать за собой и скрылся в темноте дверного проёма.

— Нет, мой… господин, моя душа не хочет странствовать слишком далеко, потому что её хозяину нужно вовремя проснуться. — Олф был уверен: чем бы там ни было намазано, а в прогулку по сонному миру он не отправится ни за что. Всё это ведовство, ворожба, пусть даже Откровение — не для него…

Он не сделал ни шагу, но спина служителя неожиданно оказалась рядом, а под босыми ступнями — каменный пол длинного тёмного коридора.

— Там, где мы только что были, не лучшее место для бесед, мой славный Олф. — Силуэт Служителя маячил впереди, а голос звучал откуда-то сбоку. — Ясно: ты просто не веришь, что я — это действительно я. Но мне некогда убеждать тебя. Времени до рассвета почти не осталось, а я должен многое тебе сказать.

— А что б вам просто так не появиться, по-человечески… Я же гонца отправлял!

Коридор кончился, и они оказались на краю рва, заполненного небесной голубизной и клочьями облаков. Позади оставалась всё та же стена, только проём, из которого они только что вышли, исчез, как будто его и не было. Служитель Эрл Бранборг, точнее, его дух, находящийся в странствии, молча присел на скальный выступ, висящий над пропастью, заполненной небом.

— Садись рядом, Олф, — предложил он, оглянувшись, но бывший начальник ночной стражи продолжал стоять за его спиной. — Что я должен сделать, чтобы ты поверил, что я — это я?

— Ничего, — отозвался Олф. — Вот когда проснусь, тогда и решу, верить или не верить. У нас тут такое было, что ни глазам, ни ушам своим после этого верить не хочется, а снам — тем более.

— Ну, хорошо… Мне ведь только и надо, чтобы ты меня выслушал… — Бывший лорд уже смотрел на облака, плывущие под ногами. — Помнишь, Олф, как удалось одолеть Мороха возле Узилища Гордых Духов?

— Вы хотели мне что-то рассказать, а сами вопросы задаёте.

— Ответь. Мне будет проще объяснить тебе всё, что надо, если ты сам начнёшь.

— Ну… — Олф помолчал, припоминая события пятилетней давности. — Ну, одолели мы меченосцев, которые были мертвецами ходячими. Сначала. А потом от Святителя Геранта мне передали, что он знает, как попасть в самое логово. Да вы и так всё знаете…

— Дальше?

— А потом мы как-то перенеслись в Цаор, то место на севере, где они мертвяков вроде как оживляли и ковали им мечи. И ещё там была ихняя жертвенная чаша, и она горела холодным пламенем. А Герант сказал, будто пламя то пожирает тепло земли и проникает в самое Несотворённое пространство. Мы его серебром погасили. Всё, что с собой было, перекидали… А потом Святитель Герант ступил на чашу и исчез. Ну, мы все — за ним. Так и свалились прямо на Мороха этого. Только сперва на него наше серебро посыпалось, а нечисть, сами знаете, серебро не любит, вот он и издох.

— А теперь слушай меня, — прервал Эрл Бранборг его рассказ. — Не серебро тогда убило Мороха. Не серебро… Морох — это не оборотень, с ним так легко не справиться. Просто тогда вы внезапно появились в его владениях, и у каждого из вас было одно желание — чтобы он сгинул. Серебряный дождь лишь оглушил его, рассеял его плоть, но ему ничего не стоило взять себе другое тело или собрать из ошмётков прежнее. Вы хотели, чтобы он сгинул, а вокруг было Несотворённое пространство, место, где любая воля, любое желание мгновенно становится реальностью. Морох был оглушён серебряным дождём, и он не смог, не успел противопоставить свою волю вашей. И запомни ещё одно: Морох не убит. Смерти вообще не существует, есть лишь странствие по бесчисленным мирам. Есть миры любви и миры страха, миры счастья и миры страданий… Мироздание безбрежно, путь ввысь может быть бесконечен, но у него есть дно, то место, куда низвергнуты Гордые Духи. Но всем оставлена надежда на лучшее.

— Зачем вы мне это говорите? — Теперь Олф почему-то почти поверил, что перед ним его бывший господин.

— Затем, мой славный Олф, что скоро нам предстоит новая битва. Возможно, дело и не дойдёт до столкновений огромных армий. Может быть, большинство людей и не заметит, что в мире что-то произошло. А если и заметит, то не сразу… Важно одно: каким бы мерзким, подлым и страшным ни казался тебе враг, постарайся усмирить свой гнев, свой страх, своё отчаянье и свою ненависть. Всё это — лишь пища для тех, кто нам сейчас противостоит.

— Когда это я чего-то боялся? — искренне изумился Олф.

— Я говорю не только о страхе и не только о тебе.

Олф посмотрел на облака, клубящиеся под ногами бывшего лорда, потом оглянулся на стену, которая высилась за спиной, надеясь, что вот-вот откроется выход, путь к пробуждению.

— Чтобы вернуться, не обязательно оглядываться назад, — сообщил Служитель Эрл. — Скоро тебя разбудят. Если хочешь о чём-то спросить…

— Куда Юм подевался? Что с ним? — Этот вопрос давно вертелся у Олфа на языке, но он не решался перебить своего лорда, пусть даже бывшего.

— Единственное, что я знаю — он жив. Если бы его не стало, я бы почувствовал.

— Почему до сих пор не вернулись мои гонцы? Почему Служители не идут мне на помощь? Почему нет ответа от лорда Фертина?

— Дружина Храма сейчас идёт к границам владений Тарла, но туда, где нас не ждут. А Фертин погряз в войне с прибрежными варварами. Он сможет прийти на помощь, только если заключит с ними скверное перемирие, которое они обязательно нарушат.

— Что же мне делать?

— Ты уже поверил, что я — это я?

— Когда проснусь — может быть.

— Вот когда проснёшься, и решишь, что тебе делать. Я верю, что не ошибёшься.

Облака начали подниматься из бездонного рва, постепенно сгущаясь. Вот уже пропал из виду Служитель Эрл, и стена начала медленно таять в серебристой дымке.

Что это было? А может, и не было ничего? Сны они и есть сны, лучше бы их не видеть… Значит, не поддаваться гневу, не испытывать ненависти… Когда разрубаешь врага напополам, возлюби обе его половинки! Они нуждаются в утешении и покаянии… Странно всё это. Если придётся свидеться, надо будет спросить… Хотя, может, и сам Служитель Бранборг не ведает, чем занят дух его, пока сам он спит. Ясности не прибавилось, сомнений не убавилось, только облака превратились в туман, от которого становилось всё холоднее.

— Олф! Да проснись же ты! — Герольд тряс его за плечо, держа свободной рукой горящий светильник.

— Что? Началось? — Олф уже схватился за рукоять меча, лежавшего рядом.

— Да нет. Тут к нам гости явились. Выходи, встречай. — Тоом почему-то загадочно улыбался. Видимо, впервые за долгое время произошло нечто такое, чему можно и порадоваться.

— Да кто там?

— Сольвей пришла, ведунья…

— Ей же нельзя.

— Ей нельзя туда, где лорд. А его здесь пока нет.

Олф засунул ноги в сапоги, плеснул на лицо водой из глиняной плошки и торопливо вышел из-под навеса.

Она стояла в окружении нескольких воинов, сжимающих в руках горящие факелы. За те пять лет, что прошли с того дня, как Сольвей покинула Холм-Дол, она совсем не изменилась — то же юное нежное лицо, стройная фигура, которую не мог скрыть даже дорожный балахон ведуньи… Только в глазах пляшут отблески пылающих факелов, и от этого кажется, что вот-вот из-под век выкатится пара огненных слезинок.

— Я подумала, что сумею чем-то помочь. — Голос её прозвучал одновременно виновато и решительно. — Когда он вернётся, я уйду.

— Да, Сольвей, ты уйдёшь… — Олф направился к ведунье, остановился в полушаге от неё и добавил шёпотом: — Но сначала пусть он вернётся.

Глава 2

Многие события кажутся нам чудовищными лишь потому, что мы не понимаем их сути, истинных причин и последствий. По тем же причинам нас порой не страшит то, что действительно чудовищно.

Ион из Холм-Дола. Наставление летописцам

— Не стоит переживать, прекрасная. Всё равно те, кто останется после нас, не смогут увидеть мир так, как видим его мы. Красота и величие чужды людям, как и неведома им истинная радость. — Созерцатель был слишком стар, чтобы кто-то помнил его изначальный облик, и уже давно никто не решался даже заговорить с ним, зная, что у того на любой вопрос есть сотни ответов, и каждый из них кажется единственным.

От мира Древних осталось лишь неполная дюжина нимф, хромой сатир, не ушедший в Небытие лишь потому, что не распознал ещё всех оттенков вкуса эрдосского вина, и пара фавнов, просто позабывших о том, что жизнь делится на вчера, сегодня и завтра. А чудный сад, который когда-то давно заполнял собой целый мир, теперь лежал на самом дне Колодца Вечности и с каждым мгновением обугливался по краям.

— Не делай ошибки, прекрасная. Да, радость — самое драгоценное, что есть в каждом из нас, и ты, конечно, испытала её от встречи с тем юношей. Никто не смеет тебя осуждать. Нам нечего терять, и всё же я хочу тебя предостеречь… Именно после таких встреч однажды была разрушена гармония мира, в котором были счастливы не только Древние, но и люди. Теперь они хотят большего, чем могут иметь, — и в этом исток их несчастий. Да, мы уходим, а они остаются, но что их жизнь по сравнению с нашей…

Созерцатель уже давно расстался с плотью, решив однажды, что никакая форма не может быть совершенна, а любая красота — лишь набор условностей, которые могут радовать лишь того, чья жизнь коротка. Уже много веков назад он вернул Небытию почти всё, что взял у него для создания изящных форм и чудесных мелодий, а изысканные чувства, полные немыслимых оттенков, ушли сами, уступая место обнажённой мудрости. Когда-то смеющиеся нимфы купались в великолепных фонтанах, поднимающихся каскадом серебряных струй к воротам его дворца, как будто сотканного из лёгких сверкающих нитей в удивительное кружево стройных колонн, капителей и фризов. Прошло время, и эта красота перестала будить в нём радость, а его воображение не рождало ничего лучшего. Он вернул Небытию почти всё, что взял, и уже готовился сам слиться с ним навсегда, поскольку жизнь, не несущая радости, не имела для него смысла.

— У меня теперь есть имя, невидимый… — Нимфа полулежала на лепестке лотоса, погрузившего корни в бездонные недра Несотворённого пространства, и почти не слушала Созерцателя. — Ты знаешь, как это чудесно — иметь имя?

— Знаю, прекрасная. У меня было множество имён, и каждое из них имело значение, пока были живы те, кто дал мне их.

— Но имя может быть только одно.

— Ты цепляешься за вечность. — Голос Созерцателя звучал в пустоте, но нимфе вдруг показалось, что он не слышит ни её, ни себя самого. — Значит, ты хочешь невозможного, а это свойственно людям, но не Древним. Знаешь ли ты, в чём разница между ними и нами?

— Знаю…

— В том, что их души изначально отделены от плоти, а для нас душа и плоть — единое целое. Мы можем жить сколько нам заблагорассудится, но со смертью плоти умирает и душа. А знаешь ли ты, что ждёт тебя?

— Знаю…

— Древние уходят, когда их постигает печаль от пресыщения красотой и радостью, а тебя может постигнуть печаль несбывшегося. Мы были созданы для радости. Утратив её, мы теряем себя.

— А ты знаешь, как звучит моё имя?

— Тебе самой лучше его забыть.

— Но как тогда будет называть меня мой сын?

— Как только он начнет свой земной путь, ты сольёшься с Небытием. И здесь ничего нельзя изменить. Ты не сможешь дождаться, когда на тебя обрушатся его радости и невзгоды, его победы и его поражения, его наслаждение и его боль. Ты будешь чувствовать то же, что и он, но в тысячи раз сильнее. Но ещё раньше Ничто сжалится над тобой, потому что подвластно тебе.

— Мне всё равно.

— А вот это свойственно скорее Древним, чем людям.

— …но что бы ты там ни говорил, я думаю, что окочурится. Зря, выходит, мы его вызволяли. Так хоть людям польза с него была бы. — Пров позаимствовал у Ойвана кинжал и распарывал одежды на лорде Юме. Камзол его всё равно уже никуда не годился, а многочисленные ранки, ссадины и кровоподтёки надо было обработать тёртой корой белого вяза, смешанной с мякотью нежного корня встань-травы.

Тело казалось совершенно безжизненным, даже дыхание было едва уловимо, и Пров был почти уверен, что этот парень долго не протянет. Но Служитель настоял, чтобы каждый сделал всё, что может. Сам он, едва взошло солнце, поклонился на четыре стороны света, расстелил свой коврик, положил перед собой посох и стал на колени. Теперь он бормотал себе под нос что-то невнятное и, казалось, ничего не видел и не слышал.

— А может, сдюжит… — неуверенно сказал Ойван, помогая стянуть с лорда левую штанину.

— Я сказал, помрёт — значит, помрёт, — негромко ответил Пров, косясь на Геранта. — Ты на глаза его посмотри.

Волхв немилосердно оттянул больному веки, и Ойвану показалось, что из огромных чёрных зрачков на него смотрит сама Бездна, в которой маются бесприютные души, царство Аспара, где нет ни надежды, ни радости. И вдруг в центре зрачка мелькнул цветок с небесно-голубыми лепестками, а на нём… Ойван не успел рассмотреть ту, что лежала посреди цветка — Пров вернул веки на место, как закрывают глаза умершим. Осталось только необыкновенное ощущение беспричинного восторга — она была прекрасна, она была в бездне этих невидящих глаз.

— В общем, что ни говори, а жизни в нём осталось не больше, чем вон в той сухой ветке. — Пров указал на облезлый корявый отросток, торчащий из ствола трёхобхватного дуба. — Разве что Служитель своего безымянного попросит…

— Ау-у-у! — неожиданный крик вырвался изо рта того, кто лежал на повозке, тело его на мгновение выгнулось мостиком и тут же вновь обмякло.

— А если и выживет, то с головой у него точно не всё в порядке останется, — тут же сообщил Пров, продолжая втирать в раны густую серую мазь. — Если ещё аукнет, рот ему заткни, а то не ровён час услышит кто, и нам снова драпать придётся. А от лордовых людей на наших клячах — только к Иблиту в зубы.

Тут Ойван заметил на мизинце Юма кольцо из чёрного дерева. Рука безвольно свисала с повозки, и он решил положить её как положено, вдоль тела.

— Не лапай! — вдруг возопил Пров, отталкивая Ойвана от колеса. — Только заметил, да? Ясное дело, этот парень с Древними якшался. Только у них такие кольчики водятся.

— А ты откуда знаешь?

— Я, по-твоему, кто? Думаешь, если я с тобой так вот запросто болтаю, значит, я не волхв, а твой брат охотник, лесной бродяга? — С каждым словом Пров делал шаг вперёд, всё дальше оттесняя Ойвана от повозки. — Вот тут и стой пока… — Он повернулся к телу и…

Тело как ни в чём не бывало сидело на повозке, протирало глаза и позёвывало. Потом оно что-то пробормотало, сначала посмотрев на обрывки собственной одежды, потом — на двух слегка оторопевших варваров, а ещё через мгновение поверх голов на Служителя, который, казалось, так и пребывал где угодно, только не здесь.

Первым, что он увидел, было небо, обычное, голубое в облаках. Это казалось странным, это казалось невозможным. В тот миг, когда повозка, ещё вчера загадочным образом переставшая скрипеть, въехала в ворота капища, он решил использовать единственное желание, заключённое в кольце, подаренном Ау. Надо было перенестись куда-нибудь подальше отсюда, где его собирались скормить идолам, — лучше всего домой, в Холм-Дол, где сейчас без него могли начаться и смута, и война, а может быть, кто-то уже пожелал сесть на опустевший трон. Ещё бы! Лорд, не оставивший наследника, исчез неведомо куда, как будто сам Нечистый его уволок… Он произнёс желание вслух едва шевелящимися губами, но ничего не произошло. А потом сознание провалилось в спасительную бездну, из которой лишь изредка всплывали видения. И вот теперь — над ним снова небо, которое он уже привык наблюдать за долгие дни, пока повозка скрипела по извилистым просекам.

Юм ощупал ладонями дощатый настил. Неровно стёсанный сучок, на который он постоянно сползал при тряске, был на месте, но на этот раз повозка никуда не ехала, и угрюмый варвар не сидел возле его ног с тесаком наготове. И тут он заметил, что руки его свободны, а кожу, не защищённую даже обрывками одежды, обдувает приятный ветерок. Что-то случилось. Знать бы — что… Он попробовал сесть, но тело отказалось делать резкие движения. Пришлось повторить попытку, но на этот раз медленно и плавно.

Варвары были на месте. Не те, которые сопровождали его в последний путь, но какая разница… Тот, который постарше, в одеянии волхва, отчитывал второго и грозно размахивал пальцем у него под носом. А за ними посреди поляны, задрав к небу нечёсаную бороду, стоял на коленях Герант.

Не было сил на то, чтобы задуматься о том, как здесь, посреди варварских владений, оказался Первый Святитель Храма, но его присутствие (если это, конечно, не очередной морок) вселяло надежду, несло тихую радость, наполняло сердце теплотой и покоем.

Когда поздним утром небольшой отряд собирался продолжить путь, Юм категорически отказался двигаться дальше на повозке, с которой был неразлучен последние дни. Сам понимал, что создаёт себе трудности, но ничего с собой поделать не мог. Ему казалось, что стоит повернуться ободу колеса, и вновь раздастся истошный визг, крик ночной птицы, вопль раненого вепря, стон умирающего.

Они не двинулись с места, пока Юм не рассказал Геранту обо всём, что с ним приключилось с того дня, как он попал в лапы лорда Тарла. Пров, видя, как внимательно выслушивает Герант их нового спутника, то и дело тыкал Ойвана пальцем под рёбра и шёпотом требовал, чтобы тот немедленно рассказал, о чём идёт речь. Волхв впервые в жизни пожалел, что не удосужился изучить язык Холма.

— Значит, говоришь, не сработало кольцо… — Герант слушал Юма, рассматривая лежащий у него на ладони сувенир Древних.

— Не сработало. Как только меня к жертвеннику подвезли, я хотел исчезнуть — и домой…

— Исчезнуть — это одно желание, а домой — совсем уж второе. А нимфа тебе обещала только одно.

— Так ведь я и не исчез.

Солнце поднялось уже высоко, и тень от повозки, в которой они сидели, сделавшись совсем маленькой, медленно, но верно уползала под настил, приделанный к колёсам. И вдруг Ойван почувствовал странный запах, который иногда встречается на болотах. Он повертел головой, стараясь понять, откуда он исходит, и заметил, что под повозкой растекается чёрное маслянистое пятно. Густая чёрная жижа капала с оси.

— Эй, Служитель! Смотри-ка, что за гадость. — Он поднялся и, зажимая нос, на пару шагов удалился от повозки. Вслед за ним встали и все остальные.

— Значит, говоришь, колёса скрипели? — Герант поддерживал Юма, который ещё нетвёрдо стоял на ногах.

— Скрипели. Да я чуть с ума не сошёл от их визга. — Чувствовалось, что из всех воспоминаний последних дней это для него — самое тяжкое.

— А теперь смотри, во что превратилась твоя щепоть Небытия. — Герант указал на смрадную лужу, которая растекалась всё шире. — Пока ехали, эта гадость превращалась в отсутствие скрипа, а как остановились, ей деваться стало некуда.

— Теперь, значит, надо эту повозку всё время гонять туда-сюда? — спросил Ойван, которому вдруг стало не по себе. — А то вот эта дрянь весь мир зальёт?

— Не зальёт. — Герант уже вёл Юма к ближайшему дереву, чтобы тот мог стоять, ухватившись за ветку. — Оно исчезнет, как только Юм забудет об этом скрипе и о своём желании.

— Чем сильнее стараешься забыть, тем сильнее воспоминание, — повторил Юм фразу, давным-давно сказанную книжником Ионом.

— Нет, мой мальчик… Чтобы стараться что-то забыть, у тебя просто не будет времени. — Герант прислонил Юма к дереву. — Ойван!

— Ну, я Ойван, — отозвался охотник.

— У тебя есть запасная одежда?

— Ну, есть. Я уже достал. Ему в самый раз будет.

— Вот и помоги ему переодеться, и побыстрее. Уходить нам отсюда надо.

Никто не стал задавать вопросов, только Пров, завязывая седельную сумку, что-то недовольно бормотал себе под нос. Герант помог Юму взобраться в седло того коня, на котором до сих пор ехал Ойван, а тот продолжил путь на кобыле, которую выпрягли из повозки. Ойван заявил, что ему всё равно, есть седло или нет седла.

Они проехали всего пару лиг, когда впереди расстелилась широкая полоса вспаханной земли, и перед ней возвышался серый камень в человеческий рост. «Холм-Эст. Суверенное владение лордов Халлаков». Последнее слово выбитой на камне надписи было едва разборчиво. Кто-то уже постарался стесать родовое имя Халлаков, но еще не успел выбить на его месте новое.

Глава 3

Если бы всех безумцев вовремя остановили, летописцы остались бы без работы, да и нам было бы не о чем вспомнить на добром пиру.

Из изречений Фертина Дронта, лорда Холм-Гранта

«…но в одном ты ошибся. Только в одном, Хаффиз-аб-Асса… Пытаясь подчинить себе кого-то из Избранных, ты наживаешь себе врага».

— Значит, повинуясь кому-то из Избранных, обретаешь друга?

«Не смеши меня, мой червячок. Ты ведь не думаешь так на самом деле».

— Я вообще никогда не думаю. Мои мысли рождаются, словно желания, — сами собой. Я лишь пользуюсь их плодам.

«Не умничай! Мне плевать и на твои мысли, и на твои желания!»

— Крошка, но если я тебя выпущу из твоей скорлупы просто так, мне ведь не стоит рассчитывать на твою бескорыстную благодарность.

Гейра умолкла, и сумрачное пространство опочивальни на мгновение заполнилось её гневом, бессильным, холодным и яростным. Она попыталась дёрнуться, но умело выстроенная сеть из алых светящихся знаков зеркального письма продолжала сковывать её движения, не давая разрушить мраморную коросту. Лишь правая рука прекрасного изваяния покрылась сетью мелких трещинок. Когда Гейра действительно оживёт, они превратятся в кровоточащие ранки, и это будет ей первым наказанием за ту брезгливость, которая нарисовалась на её прелестном личике, как только ожили эти бездонные тёмно-зелёные глаза.

«Ты ещё не сказал, чего тебе от меня надо…»

— Вот это другой разговор. — Хаффиз легко встал из кресла, в котором только что сидел, развалившись, и почтительно поклонился прекрасной пленнице. — Ты сама знаешь, что, выпустив тебя, я подвергнусь некоторой опасности. Но чтобы этого не случилось, мне нужно знать и уметь всё, что знаешь и умеешь ты. И даже больше. Открой мне свой разум, а когда я немножко в нём покопаюсь, ты будешь свободна.

«Ты слишком много просишь, мой червячок. Лучше тебе этого не хотеть — там может оказаться много такого, чего не выдержит твоя мелкая душонка».

Последние слова прозвучали как оплеуха, звонкая и небрежная. Такие отвешивают без гнева или презрения — просто так, потому что захотелось, а в следующее мгновение забывают о самом существовании ничтожества, случайно попавшего под руку. Помнится, Учитель говорил: важны не слова, а то, как они произнесены… Что ж, когда-нибудь он, Хаффиз-аб-Асса, припомнит ей и это. Но не сейчас… Сила — в терпении, умение терпеть и ждать своего часа — знак силы. Всё равно она в его власти, и сейчас у неё нет иного выхода, кроме как подчиниться.

— О своей душе я как-нибудь сам позабочусь. Какое тебе дело, что она выдержит, а что нет! — Теперь Хаффизом овладело внезапное волнение, которое он тщетно пытался скрыть от самого себя. Вот оно! Сейчас ему откроется то, что утаил от него Учитель, то, что воистину сделает его равным среди Избранных, а может быть, и возвысит его над ними. — Я готов рискнуть, Гейра.

«Дурочку нашёл? А если тебя там так скособочит, что ты всё на свете забудешь — и кто ты есть, и кто тебя родил?! Кто тогда снимет твою поганую сеть?»

— Дождалась меня — дождёшься ещё кого-нибудь.

Её зрачки закатились под неподвижные веки и, описав невидимую дугу, вернулись на место. Теперь она смотрела на него с холодной ненавистью, как опытная жертва смотрит на своего палача или неопытный палач на жертву. Там, в глубинах её сознания, было много такого, к чему она не хотела бы допускать даже того, чья смерь не заставит себя долго ждать. Нет, проклятый маг не получит того, что таится в потаённых закоулках тёмного лабиринта её памяти, куда она сама предпочитает не заглядывать. Но и ждать, пока явится кто-нибудь более сговорчивый и не менее умелый, слишком мучительно, слишком тоскливо и опасно. Можно утратить желания… Впрочем, проклятый маг вовсе не похож на полного тупицу, а значит, с ним всё-таки можно сторговаться…

«Я могу предложить тебе больше, чем ты просишь…»

— Нищие просят. Я предлагаю сделку.

«А что сказал Кабатчик, когда отправлял тебя сюда?»

Вопрос показался Хаффизу нелепым, но это и побудило его сказать правду.

— Он сказал: чтобы найти новый путь в Несотворённое пространство, нужны трое Избранных. Каждый из них направится в ту сторону, в которую подскажет чутьё, и там, где они встретятся…

«Чушь! Тебя обманули, мой червячок. Хач обвел тебя вокруг пальца. Он это умеет, он только этим и занимался на службе у Великолепного…»

— Учитель, в отличие от тебя, открыл мне своё нутро.

«Своё! Да ты знаешь, сколько миров, судеб и душ держит он внутри себя! Ты видел лишь жалкий огрызок его сущности, лишь то, что он позволил тебе увидеть. Так знай: даже если сотня Избранных будет бродить по земле сотню лет, они ничего не найдут, разве что случайно. Дело не в этом, Хаффиз-аб-Асса… Просто каждый из нас знал лишь два пути туда, где сияет Алая звезда, но оба они утеряны, оба они стёрты. Чёрная скала разрушена, Чаша Цаора сдвинута с места…»

— Что сдвинуто?

«После узнаешь! Но тебя и не должно интересовать то, чего уже нет. Только я знаю третий путь, путь, который я проложила втайне ото всех, втайне от самого Великолепного, упокой Алая звезда его жажду… Только Щарап как-то пронюхала об этом и, наверное, сболтнула Кабатчику. У старухи чутьё… Так вот: я укажу тебе этот путь, а ты выпустишь меня отсюда. Согласен? Ведь только это тебе и надо…»

— Мне надо не только это.

«Остальное ты сможешь взять сам…»

— Слишком щедрые предложения всегда пахнут подвохом. — Хаффиз был сыном богатого торговца и кое-что понимал в ценах. — Ты не откроешь мне ничего, пока не будешь уверена в том, что я тебя не обману. А я ничем не заслужил твоего доверия, и, честно говоря, мне незачем его заслуживать.

«Ты и вправду чего-то стоишь, маг… Больше не буду называть тебя червячком».

— Ну же, открывай мне свою тайну, а потом я посмотрю, как ты добьёшься платы за услугу. — Хаффиз позволил себе усмехнуться, хотя сейчас, глядя в холодные глаза Гейры, он ощущал скорее испуг, чем счастливое возбуждение, сопутствующее переменам судьбы. Нет, её нельзя выпускать на волю, чего бы она ни сулила… Не сейчас, так потом её месть настигнет его, не сейчас, так потом — завтра, через год, в конце времён.

«Скоро сюда явится твой лорд, а он обещал снести тебе голову, если я не встречу его лёжа…»

— Мой лорд — грязная тупая скотина. — Как ни странно, мысль об Илларе принесла ему облегчение. — Но он не войдёт сюда, пока я ему этого не позволю. Я не только отгородил тебя от мира, я и мир отгородил от нас обоих. Даже если этот замок сгорит, мы об этом узнаем последними.

Лорд действительно должен был уже вернуться, но его существование уже не волновало Хаффиза. Всё, что было до того, как он ощутил истинный вкус Небытия, уже не имело для него ни значения, ни смысла.

«Сейчас ты подойдёшь ко мне… Сейчас ты обнимешь меня… — Теперь её безмолвный голос проникал в сознание мага тихо и вкрадчиво, он как будто обволакивал душу запретной сладостью, которая пугала и манила одновременно. — Ты подойдёшь ко мне, и мы оба окажемся внутри твоей клетки. И ты сам не сможешь освободиться, пока не уберёшь её. Но прежде чем ты и я снова обретём свободу, я укажу тебе путь, я провожу тебя туда. Иди ко мне. Иди…»

— Ну, нет. Мне папаша советовал держаться подальше от порочных женщин и дорогих удовольствий.

Стены дрогнули, с потолка посыпалась мраморная крошка, и до Хаффиза не сразу дошло, что это всего-навсего смех Гейры. А когда дошло, он захохотал вместе с ней.

«Посмотри на меня. — Её хохот прервался так же внезапно, как и начался. — Посмотри на меня и подумай, для чего тебе нужно то могущество, к которому ты стремишься… Ты хочешь, чтобы твоя воля стала законом для прочих тварей, ты хочешь, чтобы всё, на что упадёт твой взгляд, было покорно тебе. Хочешь, я буду покорна, но лишь после того, как стану всем, к чему стремится твоё зрение, твой слух, твоё тело… Иди ко мне, и ты обретёшь больше, чем власть над тварями земными и силами надмирными. Никто из смертных… Да что там смертных! Никто из Избранных не достигал той вершины блаженства, на которой можешь оказаться ты…»

Теперь он ей верил. И впрямь всё, что только что его окружало, исчезло, растворилось в её голосе, а сам он медленно плыл навстречу этим губам, застывшим когда-то на полуслове. Его собственный разум раскололся на сотни шепотков, которые сливались в шум прибоя, шуршащего галькой под синим небом у подножия белостенного Аль-Шабуди.

«…смирение укрепляет душу, молчи, слушай и снова молчи…»

«…он сам себя настигнет и сам покарает в назидание собственным потомкам, которых у него нет…»

«…не закрывай глаз своих, вдыхая ароматы…»

«…если отказываешь себе в чём-то — это слабость, если не можешь — слабость вдвойне…»

«…Раз-два-три-четыре-пять — шёл тушканчик погулять…»

«…а человеческий род — не что иное, как плесень на теле Мироздания…»

«…даже птичье дерьмо, если его не ворошить, через сотню лет может стать целебным снадобьем…»

«…отсутствие боли — наслаждение, но оно доступно лишь тому, кто испытал боль…»

«…мера овса равна по стоимости одной семнадцатой части мула…»

— Ты снова ошибся, мой червячок, — сказали её губы в то мгновение, когда от тела Гейры пахнуло мгновенным жаром, и в кольце его объятий оказался не мёртвый камень, а живая плоть. — Ты снова ошибся, но то, что ты сделал, возможно, пойдёт тебе на пользу. Если ты в состоянии правильно понять, что для тебя польза…

Хаффиз обнаружил, что лежит на спине посреди опочивальни, а рядом стоит Гейра, живая и обнажённая. Стоит, поставив ему на грудь ногу, и смотрит на него сверху вниз с усмешкой, полной высокомерного торжества.

— А ну, встань на четвереньки, скотина! — сказала она почти ласково, убирая ступню с его ноющих рёбер. Нет, в её голосе не было явной угрозы, но Хаффиз сразу сообразил, что если он немедленно не подчинится, она просто вывернет его наизнанку. И никакая магия ему не поможет.

Пока он со стонами переворачивался, Гейра внимательно рассматривала свои руки, как будто ещё не совсем поверила в то, что её тело обрело гибкость.

— Гейра… — Хаффиз попытался заговорить, но тут же на его спину обрушилась нежно-розовая пятка. Он её не видел, но откуда-то совершенно точно знал, что она нежно-розового цвета.

— Можешь называть меня просто — Хозяйка, — позволила Гейра, не отвлекаясь от разглядывания себя самой. Её шея неимоверно вытянулась, и подбородок скользил вниз по позвоночнику.

— Хозяйка, скоро здесь будет Учитель.

— Кто?

— Учитель. Он дал мне медальон с рубином и сказал, что это его глаз. И как только он увидит, что славная Гейра ожила…

— Враньё, — сказала она, но Хаффизу показалось, что не совсем уверенно. — Пока Кабатчик снова не запустит свои грязные лапы в Небытие, он не сможет за нами гоняться.

— За нами?

— А ты думаешь, я пешком попрусь?! — Она тут же оседлала его, сдавила бёдрами его бока и громогласно крикнула: — Но-о-о-о! Пошевеливайся!

Как ни странно, Хаффиз вовсе не ощутил на себе её веса, а руки и ноги начали сами собой двигаться совершенно немыслимой иноходью. Он с наездницей на спине медленно двинулся в сторону лордовой кровати.

Но кровати уже не было на месте. Может быть, её и вообще уже не было, как и опочивальни, отгороженной от мира магическими знаками зеркального письма. Теперь под ним лежала серая пыльная лента ухабистой дороги, по обочинам которой зияла непроглядная темнота, а где-то впереди клубилось алое зарево.

«Стой, дрянь!» — Хаффизу показалось, что откуда-то снизу донёсся голос Учителя, но тут же в его уши ворвался грохочущий, нечеловеческий хохот Гейры.

То, что казалось дорогой, на деле оказалось уходящей вдаль полосой клубящегося серого тумана. Хаффиз усердно молотил конечностями о пустоту, но, как ни странно, находил в ней опору. Навстречу неслись какие-то обломки, но они пролетали мимо с такой скоростью, что разглядеть их было невозможно. Самым удивительным было то, что куда-то исчезли и тот внезапный ужас, который охватил его всего несколько мгновений назад, и нестерпимое чувство досады, пронзившее его, когда ступня Гейры оказалась на его груди. Наоборот, нарастало радостное возбуждение, ожидание чего-то такого, к чему он давно стремился, не видя цели, но зная, что она где-то есть.

— Видишь, мой скакун, я делаю то, что обещала. — Гейра сбила с его головы тюрбан и чмокнула гладко выбритую макушку. — Скоро мы с тобой сядем у стола, за которым пировал Великолепный, выпьем крови, смешанной с ядом, вкусим пьянящей трепещущей плоти, а потом, если постараться, весь мир станет пирогом нашего вечного пиршества!

— Да, Гейра! — крикнул в ответ Хаффиз, убыстряя свой бег.

— Называй меня — Хозяйка!

— Да, Хозяйка! — Он вдруг почувствовал, что подчиняться ей, Гейре, Хозяйке, — для него не тяжкая необходимость, а истинное счастье, то самое, к которому он стремился всегда. Мог ли он знать, бросая вызов могущественному Эс-Сахаби, что путь, который он начал в тот день, вознесёт его на такие высоты!

Гейра сильнее сдавила бёдрами его бока. Значит, нужно бежать ещё быстрее! Здесь тело не знает ни боли, ни усталости, и можно мчаться вперёд, непрерывно убыстряя бег, хоть целую вечность. А впереди тем временем вспыхнула Алая звезда и протянула навстречу им один из своих бесчисленных лучей. Теперь можно было бежать по лучу, вдыхая терпкий ужас Небытия, способного исполнить любое желание. Но чего ещё желать? К чему стремиться теперь, когда ты и так на вершине блаженства? Гейра! Хозяйка! Нет ничего слаще этих слов, ласкающих язык… Нет ничего желанней, чем выполнять её волю…

Дремлющая гарпия подняла сонную морду, зашипела, но, узнав Гейру, вновь залегла на каменную тумбу, возвышавшуюся слева от начала крутой лестницы, которая вела в покои Великолепного. Бывшие покои бывшего Великолепного… Вторая тумба пустовала, а это означало, что из более чем дюжины тварей уцелела только одна. Гейра шагнула на первую ступеньку, отпихнув ногой Хаффи, который попытался прижаться своим мохнатым боком к её ноге. Пока они мчались к Алой звезде, бывший маг покрылся густой бурой шерстью, которая клочками пробивалась сквозь обрывки малинового парчового халата. Ухватив его за холку, она лёгким движением усадила своего спасителя и раба на пустующую тумбу.

— Хаффи, сидеть здесь и ждать тут! — приказала она, и в его чёрных глазах мелькнула преданность и благодарность.

Ничтожный маг пытался подчинить её себе, и с него, конечно, следовало просто содрать кожу. Но именно такие жалкие твари обычно оказывались наиболее полезными. К тому же неизвестно, как проложить обратный путь, а Хаффиз вполне мог бы что-нибудь придумать. Когда ему будет позволено думать… Сюда их привёл коридор парных знаков — когда-то Гейра оставила здесь, на ступенях Алой звезды, отпечаток своей ладони. Желание размягчило камень, на мгновение сделав его подобием сырой глины. А вторая ладонь у Гейры всегда была при себе. Этот путь вёл только в одну сторону, в Несотворённое пространство, но не давал возможности выбраться из него.

— Жди меня тут, Хаффи. — Она потрепала своего верного пса по лохматой спине. — Я вернусь и принесу тебе что-нибудь погрызть.

Гейра двинулась вверх по лестнице, не оглядываясь на преданного ей зверя, который поскуливал, скрёб лапами по шершавому камню, но не смел нарушить приказ Хозяйки.

Глава 4

Нельзя оспорить то, что невозможно объяснить. Таким образом, наиболее бесспорным можно считать то, в чём нет ни капли здравого разумения.

Так однажды пытался шут лорда Холм-Эгера перевести на человеческий язык ржание лошади своего господина

— Стена, дорога, выгоревшее поле, небо под ногами… — Ведунья, выслушав Олфа, долго молчала, а он терпеливо ждал, зная, что Сольвей скажет только то, в чём не сомневается. Домыслы и догадки ему самому были не нужны. — Служители называют это место Надмирной Пустошью, или Лейнором… Туда порой проникают души спящих, и там находят временный приют души умерших, не желающие расставаться с земными заботами или ждущие кого-то, кто был им дорог при жизни. Там побывал каждый, только мало кто помнит об этом, а если и помнит, то не всем это идёт на пользу.

— Да ты мне просто скажи: было всё это или не было? — Олф задул светильник, без которого было уже достаточно светло. — Правда со мной лорд Эрл говорил или мне привиделось?

— Не лорд Эрл, а Служитель Эрл, — поправила его Сольвей, но Олф, казалось, этого не заметил.

— Я и говорю — лорд… И откуда он знать может, что Юм жив? Я бы тоже знать хотел.

— А ты не сомневайся. Жив он, — сообщила Сольвей без тени сомнения.

— А тебе-то откуда знать?

— Я не знаю, я чувствую.

— Вот и он вроде бы так сказал.

— Знаешь, Олф… — ведунья поднялась со скамейки, медленно подошла к выходу из-под навеса и теперь смотрела туда, где вот-вот должен был показаться краешек солнечного диска. — Знаешь, Олф… Есть чувства, которые не обманывают, которые не могут обмануть. Иногда они заставляют нас действовать вопреки здравому смыслу, но не надо путать правду со здравым смыслом. Иногда хочется забыть, что существует время, расстояния, обычаи, запреты. А лучше бы вообще всё забыть — тогда и жалеть ни о чём не надо. Наверное, я плохая ведунья… Дед не хотел, чтобы я занималась ведовством, и только недавно я поняла — почему.

— Ну и почему же? — На самом деле Олфу это было не слишком интересно — ему хотелось поскорее разобраться с мороком, не позволяющим его воинству перейти через реку, и решить, что делать дальше.

— Слишком часто приходится обращаться к силам, источника и сущности которых мы не знаем. — Она прикрыла глаза, подставив лицо первым лучам восходящего солнца. — И не знаем, когда и чем придётся заплатить за их помощь.

— Платить? А чем? Мне вот, например, кроме жизни, отдать нечего. А жизнь моя не так уж дорого стоит. — Олф стал рядом с ней и тоже посмотрел на солнце. — Я давно уже лишнего живу. Чего с нас взять-то?

— Жизнь… Как-то Святитель Герант мне говорил, что человек подобен гусенице, мертвец, пока его не сожгли, — кокон, а что вылупится из кокона — зависит от того, как прожита вот эта самая жизнь. — Сольвей закрыла глаза, и её юное лицо на какую-то долю мгновения стало похоже на маску, подобную тем, в которых актёры выходят на подмостки. — Неужели тебе никто не говорил, что смерти нет — есть только странствие по бесчисленным мирам?

— Говорил… Служитель Эрл во сне то же самое сказал. Но мне пока не до того. Вот однажды какой-нибудь удалец снесёт мне голову, тогда узнаю, что там будет. — Олф говорил спокойно, искренне считая, что воин для того и живёт, чтобы однажды погибнуть. — Да и не об этом сейчас разговор. Что делать — не знаю. Первый раз за всю жизнь мной командовать некому.

— Расскажи, как исчез Юм, — попросила ведунья, не открывая глаз. Её лицо даже в лучах восходящего солнца казалось бледным.

Больше всего на свете Олф не хотел вспоминать о том злополучном вечере: клочья тумана, воины-призраки, подобные теням, суматоха, толчея, безумие, страх, беда. И не хотелось верить в то, что всё это происходит на самом деле… А наутро казалось, что жизнь кончена, и всё, что происходит вокруг — лишь её отражение в мутном кривом зеркале, которое вот-вот лопнет, рассыплется на множество мелких осколков, в которых медленно и мучительно будут умирать отблески багрового заката. Стоп! Это тоже сон, который был забыт сразу же после пробуждения. Тогда, после исчезновения Юма, он не мог уснуть четверо суток, и в конце концов герольд Тоом заявил, что отрубит себе палец, если мастер Олф не выпьет отвара, приготовленного каким-то местным ведуном. Бывший шут оказался, как всегда, прав — ничто бы так не пошло Олфу на пользу, как сутки беспробудного сна.

— Тогда ещё кто-нибудь исчез? — прервала Сольвей его сбивчивый рассказ.

— Пара новобранцев из обозной охраны, только одного потом нашли, то есть сам пришёл. — Олф заметил, что ведунья медленно покачивается из стороны в сторону и что-то шепчет себе под нос. Он даже засомневался, слышит ли она его ответ.

— Я слушаю тебя, Олф, — отчётливо сказала она, и вновь послышалось невнятное бормотанье.

— Так вот — вернулся один, но сказал, что вообще ничего не помнит. А когда хотели его железом калёным приложить для памяти, он взял да и помер.

— Зря вы это…

— Так не приложили ведь, а хотели только. Клеймом с оберегом от одержимости…

— Знаю я это клеймо — им только одну одержимость другой заменяешь, а человек всё равно уже себе не принадлежит.

— А кто из нас себе принадлежит? Я вот, например, лорду служу. Он пропал, а я всё равно ему служу. Может, и я одержимый? А ты сама-то вон из какой дали примчалась. Ну, будь ты просто сама по себе — тоже всё бы бросила?

— Олф… Просто здесь я нужнее, чем там, где была, и… — Она не закончила фразу и вдруг начала медленно опускаться на колени, одновременно отстраняя рукой Олфа, который хотел подхватить её под локоть. — Они призывают Морха, Иблита, Аспара и Луцифа, они призывают тень Великолепного и Гордых Духов, заточённых в недрах Алой звезды. Они обращаются к тем, кто владеет силами Небытия, но утратил путь в сотворённый мир. Если здесь им удастся совершить свои кровавые ритуалы, эти силы сами проложат себе дорогу. Старухе нужна кровь, много крови. И ещё ей нужна боль, нестерпимая и страшная. Боль, ненависть и гнев — для неё пища, утоление жажды, спасение от собственной смерти. Она там, она прислужница Нечистого, хоть и ненавидит его, как и всё, что мешает ей обрести вечность и могущество, все, что не даёт её телу вновь обрести молодость. Они все хотят одного — сделать так, чтобы весь мир служил их похоти. Они все хотят одного, но каждый хочет этого только для себя. Когда-нибудь они истребят друг друга, но ещё раньше вселенная будет лежать в руинах…

Сольвей говорила всё громче и громче, веки её распахнулись, выпуская на волю слёзы, лицо исказилось гримасой ужаса, такой, что заставила Олфа отшатнуться. С той стороны, где поднималось солнце, с громким топотом бежал герольд Тоом, которого Олф накануне отправил обойти посты и слегка взбодрить воинов — перед рассветом начинается самое трудное время для стражи…

— Что с ней?! — кричал он на бегу. — Что стряслось?

— Помолчи! — Олф встал между герольдом и Сольвей. — Не мешай.

Теперь ведунья что-то шептала себе под нос. Слова можно было расслышать, но ни одно из них не было знакомо ни Олфу, ни Тоому. Только имена четырёх идолов временами срывались с её побледневших губ. На её недавний крик уже сбегались воины из ближних шаров, но Олф жестом приказал им остановиться, и они замерли в полусотне шагов.

Когда ведунья очнулась, солнечный диск уже налился раскалённым золотом, и почти всё войско собралось здесь, охватив полукольцом Олфа, Тоома и Сольвей.

— Идолы, обряды, печень девственницы, пляски у костра… Нет, не в этом суть. Эти жестокие игры в поклонение идолам — только начало. — Чувствовалось, что ведунья с трудом произносит слова, но то, что она только что узнала, не терпело отлагательств. — Старухе нужна резня, и ей не важно, кто победит, лишь бы было побольше крови, боли и ненависти. Это всё, что ей надо. А лорд Тарл — лишь игрушка в её руках, лишь верный раб своих страстей. Он ещё толком не знает, чем ему грозят затеи старухи, но пойдёт за ней до конца — и горе тому, кто попытается вернуть ему разум. Безликие всадники — лишь бесплотные тени Гордых Духов, но они приведут за собой несметные отражения монстров, сотворённых ими в глубине своих узилищ. И ужас, который они посеют одним лишь видом своим, не будет призрачен. Призраки обретают плоть, когда страх заставляет людей поверить в них.

Теперь она говорила тихо, но Олф искоса поглядывал на собравшееся вокруг воинство, надеясь, что никто, кроме него и герольда, не слышит речи ведуньи. Услышав такое, кто угодно мог впасть в отчаянье, которое могло обернуться либо непреодолимым страхом, либо нелепой безудержной отвагой. Дружинники верили Олфу, зная, что он не оставит их, что бы ни случилось, а если придётся погибнуть, то он готов разделить общую участь. Дружинники верили Олфу, но сейчас следовало утаить от них слова, которые могут показаться бредом человека, охваченного горячкой.

— Олф… — Ведунья перешла на едва слышный шёпот. — Отведи дружину от границы. Я останусь здесь и всё сделаю сама.

— Что ты сделаешь сама?

— Я же сказала — всё, что надо.

— Нет, я не оставлю тебя одну, — отозвался Олф. — А что я потом лорду скажу?

— А лорду можно не говорить ничего. — Сольвей печально улыбнулась, поднимаясь с колен. — Лучше бы ему не знать, что я вообще здесь была.

— Любой житель Холма не вправе иметь тайны от своего лорда, — вдруг заявил до сих пор молчавший герольд, взяв ведунью под локоть, и жестом пригласил её пройти под навес. — Мастер Олф, с твоего позволения, я пока расспрошу Сольвей, что она задумала, а ты, может, успокоишь дружину, а то, похоже, наши славные воины вот-вот начнут волноваться…

К полудню из Холм-Дола пришло ополчение мастеровых во главе со старшиной цеха кузнецов мастером Клёном. С ними прибыло три воза стрел, аккуратно увязанных пучками, пять возов копчёной лосятины и свежие новости из замка. Там начали ходить слухи, что лорда сам Нечистый уволок прямо в Пекло, а некоторые эллоры уже начали втихаря присматриваться к пустующему трону.

— Ну уж нет! — заявил Олф, выслушав рассказ Клёна. — Пока дружина здесь и пока я с дружиной, никто даже заикнуться об этом не смеет.

— Да они и не заикаются, — заверил его кузнец. — Они-то не заикаются, а слухи ходят. Тут ведь дело такое — кто-то кому-то шепнул утром по секрету, а к вечеру уже все об этом болтают. Язык-то без костей, у баб особенно… — Он вскользь посмотрел на Сольвей, которая полулежала на лавке, подложив под бок свёрнутую оленью шкуру. Рядом на бочонке из-под мочёных яблок сидел герольд Тоом и задумчиво жевал травинку.

— Олф… — сказала Сольвей слабым голосом. — Тебе надо вернуться в замок. Теперь ты понял почему?

— Сначала ты расскажешь всё, что задумала, а я уж потом решу. — Новости вызывали у Олфа лишь чувство досады, но никак не ощущение опасности. По сравнению с тем, что происходило здесь, на границе, вся эта возня у ступеней трона казалась ему лишь мелкими дрязгами, недостойными внимания настоящего воина. В конце концов, с теми, кто замышляет недоброе против своего господина, можно было разобраться и после.

— Мне кажется, я знаю, как заставить Щарап отказаться от своих планов. — Сольвей вдруг схватилась за горло и отхлебнула горячего отвара из кружки, услужливо протянутой герольдом. — Мне кажется, я знаю, что заставит её исчезнуть.

— Кажется или знаешь? — поинтересовался Олф.

— Кажется, знаю.

— Вот и говори с ней, — проворчал кузнец. В его понимании ведуны были теми же мастеровыми, только ремесло у них особое. — Может, мне выйти? Может, она при мне говорить не хочет?

— Мастер Клён… — Сольвей слегка улыбнулась. — Мастер Клён, ты же не станешь делиться со всеми подряд секретами своего ремесла. И у меня есть свои секреты. А если вы сейчас броситесь в бой, то лишь поможете старой ведьме. И твои мастеровые погибнут первыми, потому что их руки больше привыкли к рукояти кузнечного молота, чем к рукояти меча. Может быть, лорд Тарл до сих пор не напал сам лишь потому, что дожидался, когда можно будет пролить побольше крови. Каждый должен заниматься своим делом, мастер Клён.

Кузнец уже поднялся, чтобы уйти, но к нему подскочил герольд и ухватил его за рукав.

— Клён! Ты разве не заметил, что наша гордая ведунья не только с тобой не собирается делиться планами и замыслами? Она ни с кем делиться не хочет. Представь себе, я, пока её в чувство приводил, и так и этак выспрашивал, а толку никакого.

Кузнец снова уселся на лавку, недовольно хмуря опалённые брови.

— Наверное, мне не стоило здесь останавливаться. — В руке у Сольвей откуда-то взялся гребень, и она медленно расчёсывала свои густые светло-русые волосы, которые только что были скручены в тугой жгут на затылке. — Я просто хотела увидеть вас напоследок. И тебя, Олф, и тебя, герольд… Мастер Клён, не держи на меня обиды. Если вы не хотите просто поверить мне, то мне остаётся только одно…

— Сольвей, никто не собирается тебе указывать, что делать, а чего не делать. — Олф вдруг почувствовал, что когда он глядит на гребень, погружённый в тяжёлые волны искрящихся волос, веки его тяжелеют. — Но зачем тебе так рисковать? Мы-то ладно, нам уже и пора, и положено… А ты ведь ещё такая молоденькая.

— Я старше, чем ты думаешь, Олф. Я скоро разменяю четвёртую дюжину лет. Просто я знаю секрет, как прожить долго и умереть молодой. Я прошу тебя только об одном: если не сможешь отвести дружину от границы, хотя бы не пытайся перейти реку. Хотя бы этой ночью…

Олф на мгновение оторвал взгляд от ведуньи и глянул на герольда. Тоом спал, привалившись головой к краю скамейки, на которой только что лежала Сольвей, и тут же послышался богатырский храп кузнеца. Гребень, скользящий по волосам ведуньи, вдруг превратился в челн, медленно плывущий по широкой неспешной реке. Где-то ниже по течению эта река наверняка вливалась в Надмирную Пустошь, где запросто можно повстречать и живых, и умерших, а ещё — увидеть облака, клубящиеся под ногами. Он только успел подумать, что не ко времени всё это, и провалился в безмолвные серые сумерки, которые привык считать сном. И казалось, что пробуждение пришло сразу — через долю мгновения, но когда он почувствовал, что кто-то трясёт его за плечо, оказалось, что уже вечереет, а ведуньи нет ни под навесом, ни во всём лагере. Лишь кто-то из дозорных видел, как ветер гнал на запад клочок густого белого тумана.

Глава 5

Если гнев начинает овладевать сердцем твоим, ищи одиночества. Никто не заслуживает кары, ниспосланной в гневе.

 «Заповеди» лорда Карола Безутешного

Не меньше дюжины всадников неспешно двигалось по противоположному краю широкого поля, на котором густо колосилась ещё не вызревшая гречиха. Ойван ткнул в бок рукоятью плети ехавшего рядом волхва, выводя его из дремотного состояния, но было уже поздно. Раздался воинственный клич, и разъезд пограничной стражи Холм-Эста помчался навстречу четвёрке пришельцев, оставляя за собой полосы вытоптанных всходов.

— Герант, давай оврагом уйдём! — предложил Ойван, разворачивая свою клячу мордой к лесу, но все остальные, натянув поводья, смотрели на преследователей.

— На этих доходягах нам всё равно не уйти, — сообщил Служитель, похлопав свою лошадь по тощей шее. — Отдай-ка мне мой меч, да и кинжал свой отдай. А то, если они увидят варвара при оружии, нам всем несдобровать.

Ойван нехотя стянул с себя перевязь с мечом и молча протянул Служителю рукоять клинка, к приятной тяжести которого уже успел привыкнуть. Ещё сильнее ему не хотелось отдавать кинжал. Но, помнится, Герант слова не сказал, отдавая Ойвану своё оружие, когда они приближались к становищу саабов.

— А лук Юму отдай, — потребовал Герант. — И побыстрей, пока они нас не разглядели.

Когда Ойван передавал Юму лук и колчан со стрелами, в него уперся недовольный и непонимающий взгляд волхва, который ни слова не понимал на языке Холма.

— Так надо, — только и успел сказать ему Герант, не отрывая взгляда от всадников, которые были уже в трёх сотнях локтей.

Видя, что нарушители границы вроде бы не собираются ни бежать, ни сопротивляться, предводитель стражников поднял вверх растопыренную пятерню, и его всадники рассыпались цепью, убрав при этом в ножны свои клинки. Вскоре четвёрка пришельцев была взята в полукольцо, а предводитель, по всему видно, благородный эллор, не спеша приближался к Служителю, поскольку все остальные были одеты по-варварски, и разговор с ними был унизителен не только для высокородной особы, но и для простого дружинника.

— Кто такие? Чего вам надо? — спросил эллор коротко и ясно тоном, требующим такого же короткого и ясного ответа.

— Я — странник из Храма, а это — мои слуги и проводники, — отозвался Герант. — До нас дошли слухи, что из Холм-Эста были изгнаны все Служители, и теперь некому освящать ваше серебро, исцелять больных Именем Творца и напутствовать души, покидающие этот мир.

Несколько мгновений эллор разглядывал Служителя, и было заметно, что он несколько растерян.

— Значит, говоришь, только забота о ближних заставила тебя тащиться через варварские леса… — Эллор наморщил лоб и начал теребить аккуратно подстриженную, с редкой проседью бороду. — Что ж, Служителей изгонял прежний лорд, а новый о вас ещё не вспоминал. Ты можешь пройти, но варвары пусть уходят. У нас сейчас война с ними.

— Вы воюете с эссами, а это — саабы, — заметил Герант, которому вдруг показалось, что эллор более благосклонен к пришельцам, чем старается показать.

— Знаешь, странник, мы сейчас воюем со всеми подряд, а иногда — и между собой, так что — эссы там или саабы — нам всё едино.

— Я знаю тебя, эллор, — вдруг заявил Служитель. — Ты — Орвин из славного рода Хуборгов, ты командовал сотней из Холм-Эдда во время похода против бледных меченосцев.

— И я знаю тебя, Святитель Герант. — Орвин загадочно улыбнулся. — И одного из твоих варваров я тоже знаю. — Он кивнул в сторону Юма, который старался держаться за спиной волхва.

— Ты пропустишь нас, Орвин? — спросил Герант, казалось, не сомневаясь в ответе.

— Не так всё просто, Святитель. — Орвин оглянулся на своих воинов, словно желая в чём-то удостовериться. — Не так всё просто…

— Я рад, что повстречал здесь именно тебя, Орвин, — сказал Служитель, глядя прямо в глаза собеседнику. — Это не просто случай, это — Знак.

— Святитель, я уже присягнул на верность лорду Иллару, но, похоже, им вот-вот овладеет тот же недуг, который погубил лорда Вэлда. На замке Холм-Эста лежит проклятие, и всякий, кто им владеет, становится безумцем. — Орвин говорил достаточно громко, чтобы его слышали все, давая понять, что у него нет секретов от своих воинов. — И, я думаю, не отказать странникам, просящим дать им стол и кров, не означает неверность владетелю Холма.

До заставы добрались еще засветло. Несколько наспех срубленных домиков, наполовину вкопанных в землю, два ряда частокола из заострённых дубовых брёвен — всё это больше напоминало варварскую засеку, чем лагерь воинов Холма. Дубовые ворота со скрипом распахнулись перед эллором Орвином, и несколько дюжин воинов моментально построились живым коридором. Герант заметил, что в молчаливом приветствии замерли и дружинники, которые только что играли в кости за длинным наспех сколоченным столом в дальнем углу внутреннего двора, и два кашевара, хлопотавших возле печи.

Орвин махнул рукой, и все тут же вернулись к своим делам.

— Все твои люди пришли с тобой из Холм-Эдда? — поинтересовался Герант, привязывая лошадь к коновязи у входа в засеку.

— Нет, некоторые прибились по дороге — в Холм-Але и Вольных Селищах. — Эллор сам ослабил подпругу своего коня. — После похода за Северную Гряду много воинов осталось без работы. Так. — Он окинул взглядом гостей. — Варвары пусть идут на кухню, там их и накормят. А ты, Святитель Герант, и вы, лорд, пойдемте в мои хоромы.

Ойван уже хотел возмутиться, но, перехватив сочувственный взгляд Геранта, передумал. В конце концов, можно было только удивляться, что вот он уже целый вечер провёл в обществе воинов Холма, и на него до сих пор не нацепили рабский ошейник. Пров тоже был на удивление тих и смотрел на то, что происходит вокруг, скорее с любопытством, чем с брезгливостью. Обычно волхвы презирали всё, что находилось или происходило за пределами капища.

— Давай-ка прикинем на всякий случай, куда бежать, если что, — предложил Пров, глядя, как Герант и Юм кланяются дверному косяку, проходя в нутро единственной в крепости дозорной башни. — Может, их сейчас того…

— Нас бы всех уже того… Если бы хотели, — заметил Ойван.

— А чего — того?

— А ты о чём подумал?

От печи, стоящей под открытым небом, тянуло густым запахом ржаной каши, приправленной щавелем и чесноком.

— Чтоб я, Пров, сын Одила, как собака у порога ел! — вдруг заявил волхв. — Да лучше мне век без медовухи прожить, да лучше с голоду сдохнуть…

Желудок волхва, похоже, готов был уже вывернуться наизнанку от приступа голода, вызванного соблазнительными запахами, но Пров, видимо, решил, что достоинство превыше всего.

— Может, мне за двоих поесть, — предложил Ойван и тут же получил тычок под рёбра твёрдыми костяшками Провова кулака.

— Ты ещё зубоскалить будешь, паскудник! — Волхв попытался отвесить Ойвану затрещину, но тот успел увернуться.

Дружинники, только что деловито готовившие к ужину ложки, начали потихоньку подтягиваться к двум варварам, между которыми вот-вот должна была начаться забавная потасовка, но Пров остыл так же быстро, как и взбеленился. Или сделал вид, что остыл…

— Эй, варвары! — крикнул какой-то дюжинник, показавшийся у входа в бревенчатую башню. — Святитель Герант желает, чтобы вы прислуживали за столом.

— Что он там лопочет? — поинтересовался Пров, делая вид, что стряхивает с рукава пылинку.

— Говорит, что нас к столу зовут. — Ойван решил, что не стоит лишний раз злить волхва. — Рябчиков с бобами откушать…

Посередине стола действительно дымилось большое блюдо с жареными рябчиками, вокруг которого выстроились пять корчаг с медовухой. Стопа ржаных лепёшек возвышалась, словно сторожевая башня, возле противня с печёными яблоками. Дюжинник, позвавший саабов в трапезную, остался за дверью, и Герант, задумчиво жующий лепёшку, кивнул вошедшим на свободную скамейку.

— …и кто его знает. Для него титул лорда — подарок судьбы. Смуглолицый ведун надоумил его выждать, пока половина благородных эллоров Холм-Эста перебьёт друг друга. А потом он, словно вор, прокрался в замок и вырезал почти всех, кто вовремя не упал на колени. — Эллор Орвин только искоса глянул на Прова и Ойвана, усевшихся по левую руку от него, и продолжил рассказ: — Если бы не пограничная стычка, замок сейчас принадлежал бы мне. Но на мою дружину навалилось несколько сотен варваров, и две дюжины дней мы обливались кровью врагов и собственной кровью. И только после того, как я отправил к Иллару гонца с вассальной присягой, он прислал мне подмогу. Наверное, мой лорд поступил со мной не очень благородно, но с прочими он обошёлся гораздо хуже. Да, многое из того, что вытворяет мой сюзерен, мне не по душе, да и сам он на редкость неприятный человек… Он слишком заносчив, и вряд ли у него хватит здравого разумения, чтобы достойно править Холмом. Но я не хочу становиться клятвопреступником только оттого, что мой господин мне не по нутру.

— Ты же сам говорил, что помочь нам — вовсе не означает нарушить клятву, — отозвался Герант, запив лепёшку глотком медовухи из своей корчаги. — Если мы не сделаем того, за чем пришли, твой лорд лишится и Холма, и жизни, а может быть, и его бессмертная душа будет обречена на долгие странствия по тёмным мирам… Подумай, Орвин, в чём истинная верность.

— А что ты можешь сделать!? — Эллор отодвинул от себя плошку с рябчиком, к которому до сих пор не притронулся. — В замке сейчас творится такое, что даже мастеровые, которые живут рядом со стенами, стараются не ночевать в своих хибарах. Они боятся и правильно делают. Сам лорд приказал раскинуть для него шатёр на берегу Великих Вод, и рядом постоянно стоит корабль, готовый к отплытию. В замок он теперь — ни ногой, боится чего-то.

— Орвин, — вмешался в разговор Юм, который до этого только молча наблюдал за собеседниками. — Может быть, сначала перекусим… А то наши спутники не решаются начать трапезу, пока не закончится разговор. А они очень голодны, эллор, да и у меня живот подвело, если честно.

— Да вы ешьте. — Орвин взялся-таки за своего рябчика. — Такие вещи и впрямь лучше не слышать ни перед сном, ни на голодный желудок.

Блюдо с рябчиками быстро опустело, в основном стараниями волхва. Ещё раньше корчаги обнажили дно, а башня из лепёшек укоротилась вдвое. Ойван под одобрительным взглядом Геранта собрал со стола объедки, смёл их в корзину и вынес за порог. Распахивая дверь, он постарался создать побольше шума, чтобы все, кто был во дворе, обратили на него внимание, уверившись, что варвары присутствуют при разговоре важных господ только затем, чтобы прислуживать, а о чём господа говорят, им всё равно не понять — на то они и варвары, чтобы не понимать нормальной человеческой речи…

Когда Ойван вернулся, говорил уже Герант. Видимо, местный эллор потребовал, чтобы пришельцы первыми рассказали о том, что их сюда привело. Что ж, его воля… Гости-то непрошеные. Служитель, судя по всему, начал издалека, и Ойван сразу же навострил уши, ожидая, что Герант может открыть этому эллору, от которого зависит дальнейший успех их странствия, много такого, о чём до сих пор умалчивал.

— …и немногие за стенами Храма способны понять, что Небытие само по себе не есть Тьма, но Тьма рождается волей Гордых Духов и их приспешников. Воля эта черпает силы именно там — в недрах Несотворённого пространства. Орвин, не спрашивай меня, откуда, но я знал, что, если мы опоздаем, может отвориться дверь, ведущая туда, в глубины Небытия. Теперь с твоих слов, эллор, я знаю, что мы уже опоздали — дверь отворилась, но теперь мы знаем, где она. Значит, с помощью Творца мы сможем запереть её снаружи. — Герант говорил неторопливо, прижав стиснутый обеими руками посох к левому плечу, и казалось, что из-под его пальцев сочится слабое серебристое сияние. — Но это возможно, если ни ты, ни твой лорд не будут чинить нам преград.

Пров ткнул Ойвана локтем под ребра, требуя, чтобы тот немедленно перевёл ему слова, сказанные Герантом.

— Обожди, а то сам чего-нибудь прослушаю, — шепнул Ойван в подставленное ухо. — Да и Герант тебе сам всё расскажет потом.

— Дождёшься от него… — едва слышно возмутился волхв и начал сосредоточенно перебирать редкие волоски своей бороды.

— …так случается, когда люди за своими кровавыми забавами и стремлением к жалкой корысти забывают, кто они есть, кто их создал и в чём их назначение, — продолжал Герант, коротко глянув на перешёптывающихся варваров. — Дверь в Несотворённое пространство — это искушение для всякого, кто стоит рядом. Оттуда человек может черпать нечеловеческую мощь, и если он вовремя не одумается, однажды в нём не остаётся ничего человеческого. — Он почему-то посмотрел на Юма, и тот вдруг втянул голову в плечи и опустил глаза. Бранборг-младший уже второй день пытался стянуть с пальца кольцо, подаренное нимфой, но оно как будто приросло к коже.

Орвин сидел напротив Служителя, подперев кулаком подбородок, и, казалось, смотрел сквозь своего собеседника. И больше всего его сейчас беспокоило не то, что вот-вот где-то рядом разверзнется бездна, из которой полезут ужасные твари, а то, что он, воин, прошедший множество битв, в том числе и с нечистью, не может ни на что решиться — то ли, как и подобает благородному эллору, оставаться даже в мелочах верным вассальной грамоте, то ли закрыть глаза на то, что какие-то люди без спросу перешли границу, то ли обнажить свой меч и стать рядом с ними, пусть даже это не понравится лорду Иллару. А лорду это точно не понравится. Только третьего дня здесь побывал отряд из замка — ловили беглых ведунов. Лорд пообещал невиданную награду всякому, кто поможет ему проникнуть в опочивальню, но уже шестеро ведунов, пытавшихся распутать хитросплетение огненных знаков, сгорели заживо, а дым и пепел, оставшийся от них, быстрым дуновением сквозняка втянуло под неприступную дверь. Ведуны, обосновавшиеся в Холм-Эсте, теперь разбегались кто куда — и в сторону Вольных Селищ, и к варварам, и даже на лодках по Великим Водам — навстречу неизвестности.

— Святитель… — Орвин сделал паузу, выгадывая лишнее мгновение, чтобы решиться хоть на что-нибудь. — Святитель, твоё появление здесь — великая честь для всех нас. Но поймёт ли это мой лорд — я не знаю. Он сам, может быть, скоро здесь появится.

— У нас нет времени, эллор. — Герант поднялся со скамейки и склонился к Орвину через стол. — Ты всё равно не сможешь нас задержать. Ты просто не решишься этого сделать. А если попытаешься, то твоя собственная совесть будет мучить тебя всю оставшуюся жизнь. И после жизни — тоже.

— Но дверь заперта! Туда никто не может проникнуть. Может, не стоит это дело ворошить? — Орвин чувствовал, что с каждым словом всё больше ненавидит себя. Святитель, несомненно, прав, но…

— Если туда никто не может войти, это вовсе не означает, что никто или ничто не выползет оттуда. Орвин, тебе мало четверых безликих всадников? Мало?! А ведь это только морок!

— Завтра… — Чувствовалось, что Хуборг уже сдаётся. — Завтра на рассвете. Я дам вам хороших коней. И сам тоже… С вами поеду.

Герант облегчённо вздохнул и уселся на место. Орвин достал из погребца кувшин с медовухой и наполнил корчаги, к явному удовольствию волхва.

— Мой лорд спит и видит, чтобы меня без моей дружины подловить. — Эллор взялся обеими руками за свою корчагу. — Так что давайте-ка поднимем — за упокой моей души.

— Не торопись, эллор, — отозвался Герант. — Раньше срока никто не умирает, а нам теперь всем по пути…

Глава 6

Если бы мудрость и знания не рождались среди людей, то было бы совершенно непонятно, зачем мы нужны Творцу. Он дал нам путь, но идти по нему мы должны сами, и нас не должно пугать бездорожье.

Книга Ведунов

Серебряные шары, прикованные к самому краю Бездны, плавали в густом искрящемся мареве, негромко позвякивая цепями. Всё было точно так, как в то мгновение, когда Великолепный в гневе обратил в камень прекраснейшее в мире тело и выбросил его, словно мусор, на поругание ничтожным смертным тварям. Возможно, он хотел превратить её в бесформенный булыжник, но разрушить совершенную форму оказалось ему не по силам.

Гейра оторвалась от мозаичного пола и облетела пару раз вокруг одного из шаров, а потом, зависнув рядом с ним, постучала костяшками пальцев по его холодной поверхности. Раздался приглушённый стон, повторённый многократным эхом. Значит, тот, кто был внутри, услышал её, и теперь оставалось только ждать, когда Гордый Дух войдёт в её сознание. Воля узников сгорает в холодном пламени Алой звезды, но здесь, внутри пылающего шара, она целиком в их власти. Великолепный знал, как укротить их волю и направить на пользу себе. У неё, Гейры, всё это впереди. А пока не стоит даже думать об этом — ничего, кроме трепета, почтения и восторга! Вот они — те, кто бросил вызов Небесному Тирану, те, кому стали однажды тесны оковы мира и закона, скучной гармонии, навязанной тем, кто именует себя Творцом. Истинный Порядок есть Хаос, где каждый, кто имеет волю, — сам себе закон, сам себе творец, сам себе истина! Интересно, кто упрятан именно под эту оболочку… Аспар? Луциф? Великолепный почти ничего не рассказывал о Гордых Духах, хотя сам был свидетелем тех времён, когда по их воле из Небытия миру являлись монстры, чудовищные и прекрасные, и кровью наполнялись кубки земных владык, и от их столкновений над пиршественным столом сотрясались Небеса. Ужас и страдания ничтожных смертных тварей утоляли безмерную жажду Властелинов, и бездонное чрево Небытия уже готово было разродиться новым Творением, в котором каждый мог выбрать свой путь и обрести собственную свободу.

Гейра всем телом прижалась к оболочке узилища, и вдруг ей захотелось, чтобы тело её распалось и просочилось туда, вовнутрь, в иное мироздание, где для торжества плоти не нужна сама плоть, где ничто не имеет ценности, кроме вечного гибельного восторга.

— Аспар! Я хочу тебя! — Её тело, испытавшее близость тысяч смертных, всех Избранных, самого Великолепного, теперь жаждало большего, оно начало терять форму, растекаясь недостоявшим студнем по поверхности шара в поисках пор, трещинок или впадин, позволяющих хоть на полпальца оказаться ближе к вожделенной цели. Но в оболочке не находилось изъянов, и её страстный порыв постепенно вытеснялся досадой неудовлетворённости. Но зато сквозь мутное искажённое зеркало, к которому прилипли её глаза, выкатившиеся из глазниц, начали проступать видения. Многоногая тварь, покрытая мелкой чешуёй, ворочалась в груде копошащихся тел, заполнивших огромный котлован, окружённый со всех сторон огнедышащими горами. Тела жили своей жизнью, тварь — своей, и казалось, никто не обращал друг на друга внимания, и при этом каждый хотел овладеть всеми. То и дело в стороны разлетались оторванные головы и разодранные тела, но у голов моментально отрастали новые туловища, и самые страшные раны тут же зарастали, оставляя уродливые рубцы. Там, в мире Аспара (Или Иблита? А может быть — Луцифа?), не было смерти, а страдание стало лишь одной из плотских утех. Тварь легла на спину, и стало заметно, что её многочисленные ноги по форме напоминают человеческие. Хозяин замкнутого мира начал откусывать у себя конечности и выплёвывать кровоточащие обрубки. От них тут же начали отрастать тела, но большинство из новобранцев этой бесконечной оргии, не успев окрепнуть, становилось пищей более опытных обитателей котлована.

— Аспар! Я хочу тебя! — Гейра уже обволокла своим телом почти весь шар, но тут её пронзила внезапная боль, которая заставила забыть и о видении, и о жажде, и о страсти. Шар, к которому она так неосторожно прижалась, оказался не просто серебряным. Чтобы уберечься от серебра, Избранным хватало воли, погружённой в Ничто, — достаточно было убедить себя, что серебро не повредит плоти, и верить в то, что боли не существует вовсе, что боль — это удел смертных. Но сейчас… В последний миг, когда спасительная тьма уже обволакивала сознание, она успела ослабить свои липкие объятия и ржавым пеплом осыпалась на мозаичный пол, как раз туда, где кусочки смальты слагались в длинную ящерицу со множеством человеческих ног, пастью, полной иглоподобных зубов, и невинными ясными голубыми глазами.

— Всё пишешь? — Траор-Резчик лежал на потолке и уже давно наблюдал, как Брик-Проповедник, не отрываясь, вырисовывает изящные хвостатые знаки на бесконечной ленте из тонко выделанной кожи для письма. — Пиши, пиши… Только кто читать всё это будет. Может быть, я? Если хорошенечко попросить, я, возможно, и соглашусь, только недёшево обойдётся.

Брик коротко глянул на него, задрав кверху обросший щетиной заострённый подбородок, без предупреждения плюнул и продолжил своё занятие, не обращая внимания на то, как Резчик стряхивает со своего чёрного с красным шитьём камзола ошмётки горячей пузырящейся едкой слюны.

— Не подобает Служителю, пусть даже бывшему, вести себя подобным образом! — Резчик ожидал подобной реакции, но не думал, что возмездие за столь невинную насмешку будет столь стремительным. — Я думаю, что Великолепный не одобрил бы такого непочтительного поведения.

— Заткнись! — На этот раз Брик даже не посмотрел на своего назойливого собеседника, который медленно, но верно сходил с ума от долгого безделья. Лучше бы он хоть раз в жизни напряг свои хилые мозги и придумал, как отсюда выбраться. «Путь Истины» успели доставить по назначению, пока связь Несотворённого пространства и Сотворённого мира ещё не прервалась. А «Путь Свободы», сочинение, куда более убедительное, пылится в столе, и по нему ползают хомрики, а недавно на драгоценном свитке образовалось пятно лиловой плесени. Уже скоро будет завершена работа над третьей книгой, и, похоже, «Путь Совершенного Удовольствия» ждёт та же незавидная участь.

— Ну, ладно… Уговорил, — не унимался Резчик, который предпочитал ходить оплёванным, чем скучать в одиночестве. — Можешь почитать мне вслух твою писанину. Помнится, Гейре ты любил почитать.

Предложение было более чем соблазнительным. Конечно, Резчику всё равно не постигнуть всей глубины этих книг, этого творения великого разума, вдохновлённого памятью о Великолепном и близостью Алой звезды, манящий и пугающий свет которой то с одной стороны, то с другой падал на стены скромного уютного замка, висящего посреди безбрежного Небытия.

Несколько раз Проповедник пытался устремиться туда, где Гордые Духи, когда-то показавшие всем тварям земным цену истинной свободы, томятся в своих узилищах, но какая-то неведомая сила всякий раз отбрасывала его назад, вот за этот стол, к этому бесконечному свитку. Что это было? Возможно, Величайшие не хотят допускать его к себе, пока Учение, угодное им, не будет до конца изложено на кожах для письма.

— Эй, лысый кретин! Читай давай, а то уйду! — Резчик знал, что возможность поораторствовать хоть перед кем-то может заменить Брику все мыслимые удовольствия. Знал и завидовал ему самой чёрной завистью. Здесь, в Несотворённом пространстве, можно было погрузиться в любые иллюзии, но в них не было того сладостного привкуса плоти, без которого всё стремительно приедалось, иногда даже не начавшись.

Но Проповедник почему-то не торопился отматывать назад шелестящую ленту, выискивая наиболее удачные, по его мнению, места. Он неожиданно извлёк из-под столешницы огромную фигу и, изобразив на лице счастливую улыбку, швырнул её Резчику в лицо. Мягкий плод распался на мелкие брызги, и Траор с ужасом заметил, что приторно-сладкий сок растекается не только по его щекам, но и заляпал драгоценный камзол, настоящий, тот самый, который пару сотен лет назад привлёк именно к нему внимание Великолепного, хотя рядом в тот момент стояло несколько дюжин блестящих эрдосских кавалеров, не уступающих ему ни в доблести, ни в подлости.

— Ты что сделал, а? — Траор настолько опешил, что наиболее естественная мысль — превратиться в орлана-траурника, расклевать обидчику темя и выпить его мозги — пришла ему в голову с опозданием. Он успел задуматься: а стоит ли связываться с психом. — А ты знаешь, что я с тобой сделаю?!

— Ничего ты со мной не сделаешь! — взвился Проповедник. — Пока мы здесь, ты даже на горшок по-настоящему сходить не сможешь, дубина!

Резчик сразу же погрустнел. Сладкая слизь, только что покрывавшая липкими пятнами его лицо и одежду, уже испарилась, и это повергло его в большее уныние, чем неожиданная выходка Брика. Здесь не было ничего невозможного, стоило только пожелать… Но стоило забыть о своём желании или просто потерять из виду своё создание, как оно тут же исчезало, поглощалось вязкой тьмой Несотворённого пространства. Этот замок когда-то перетаскал сюда по кирпичику Хомрик-Писарь, урод, который скверно служил Великолепному, за что и пострадал, распавшись на несметное множество домашних насекомых, лишённых разума. Но эти стены, башни, столы, стулья, роскошные гобелены, огонь в очаге, кожи для письма, которые сейчас пачкал Проповедник, — всё это было доставлено оттуда, из Сотворённого мира. Создать здесь что-либо истинно сущее не мог ни Писарь, ни Резчик и ни один из прочих Избранных, тех, кого уже нет, или тех, кого сейчас ждёт старость и смерть — там, среди прочих смертных тварей. Великолепный владел Алой звездой, и силы Гордых Духов были доступны ему, но сейчас, когда и его не стало, проснулись Инферы, гигантские стражники, охраняющие все подступы к Узилищу.

Нет, об этом лучше не думать! Лучше продолжать купаться в сладких иллюзиях и никуда не спешить — в конце концов, в запасе осталась целая вечность, и надо выжать из неё всё.

— А где ты достал столь замечательный плод? — поинтересовался Траор, облизывая губы, на которых ещё сохранился привкус терпкой вяжущей сладости. — Тоже от Хомрика осталось?

— От Хомрика здесь ничего не осталось, кроме вони! — Проповедник был явно раздражён болтовнёй товарища по несчастью. — Места надо знать! Ты тут лет двести ошиваешься, а до сих пор — как слепой котёнок. Мои труды читать надо! И откроются тебе Истина, Свобода и Совершенное Удовольствие.

— А ты мне скажи… — Но Резчик уже заметил, что блаженный Брик вновь взял перо, а значит, его, Траора, блестящего кавалера, приятного собеседника, Избранного, создателя великого множества изваяний Великолепного, которые, наверное, до сих пор служат лучшими украшениями капищ, — уже просто не видят и не слышат, как будто он — презренная пыль под ногами какого-то выскочки, которого Гейра притащила сюда и представила Великолепному без году неделя тому назад. Что ж, когда будет возможность, он, Траор-Резчик, припомнит все обиды, которые успели накопиться за всё время их вынужденного соседства…

Кстати, а сколько времени на самом деле прошло с того ужасного момента, когда рухнула Чёрная скала, проснулись Инферы и Великолепный перестал являть себя своим верным соратникам? То есть соратнику… Поскольку счёт времени здесь был невозможен, казалось, что одна вечность уже прошла.

— Глубокоуважаемый, несравненный, славный отец Брик! — Резчик нашёл в себе силы произнести эти слова торжественно и подобострастно, как, бывало, лишь изредка обращался даже к самому Мороху, самому Великолепному. — Мне не хотелось бы растратить по пустякам и провести в праздности отпущенное мне время. Позволь мне стать твоим учеником, но сперва скажи, откуда у тебя тот славный душистый плод, который так потешно забрызгал мой камзол.

Брик не отозвался. Значит, дешёвой лестью его сегодня не купишь.

— Я должен признаться, мой дорогой друг…

Проповедник с некоторым удивлением глянул на Траора, который продолжал висеть под потолком в позе глубокого раскаянья — поджав под себя пятки и смущённо комкая в руках широкополую чёрную шляпу с алым пером.

— Я должен признаться, что недавно, воспользовавшись твоей отлучкой, я прочёл десять локтей твоих рукописей. «Можно быть ниже Греха, не ведая, что творишь, но можно быть и выше Греха, понимая, что условности созданы лишь для того, чтобы каждый нашёл в себе мужество, отвагу и силы, чтобы их преодолеть. Цель жизни — движение вперёд, и всякий путник, входя в дом, стряхивает пыль со своих башмаков…» — процитировал Резчик. — Крепко сказано! Даже Великолепный одобрил бы. А я так вообще в восторге. А теперь скажи, откуда у тебя эта фига. Я же чую, что ты не сам её придумал.

Теперь чувствовалось, что Брик настроен уже не так решительно. Слышать из чужих уст собственные слова было настолько приятно, что он даже слегка разомлел.

— И зачем тебе это знать? — Вопрос был задан не столько затем, чтобы получить ответ, а лишь из желания получить ещё порцию лести.

— О, славный Проповедник. Я не хочу, чтобы ты отвлекался из-за всякой ерунды от твоих бесценных трудов, и если ты желаешь получить ещё несколько таких плодов, я бы мог сам доставить их тебе. Тем более что один из них ты потратил на меня, неблагодарного.

Такой тон бывшему Служителю был явно по душе, и он расслабился окончательно.

— Тут, в замке, есть одно окошечко, которое выходит прямо в чудный сад. Наверное, Хомрик через него за нимфами подглядывал.

Резчик напрягся, услышав про нимф, но Брик величественно держал паузу.

— Ну?

— Не нукай, не запряг!

— Прошу извинить, но мне так не терпится оказать услугу и загладить свою непростительную грубость.

— На девок тебе скорее поглазеть хочется, а не услугу оказать. Пока я тут с тобой языком треплю, давно бы уже сам сходил.

— Мой повелитель. — Резчик впервые так обратился к Брику. — Смею заметить, что если за тем окном именно то, о чём я подумал, у нас появляется шанс выбраться отсюда. Вы сможете проповедовать своё учение на площадях, воздвигать капища и вести за собой тысячи последователей!

— А ну, говори всё, что знаешь! — Проповедника охватило небывалое волнение лишь оттого, что он живо представил себе то, о чём только что услышал из уст надоедливого соседа.

Траор медленно опустился вниз, присел на лавку рядом с Бриком и склонился над его ухом, как будто кто-то мог их подслушать.

— Я давно знал, что Хомрик пытался подобраться к Древним. Уж не знаю, зачем ему это понадобилось, но об этом окошечке, наверное, даже Великолепный не знал, а то б ещё раньше его в порошок стёр. А Древние — народец уже полудохлый, но живут они в двух мирах — и здесь, и там. Значит — дорогу знают. А уж чем их умаслить, я найду. Они, по слухам, только и знают, что пляски плясать да друг на друга любоваться. Только мне сперва надо книжечку твою прочесть — про Совершенное Удовольствие. Может, пригодится… Может, ты додумался до такого, чего даже я не знаю…

Он лежал в центре небольшого лотоса, уходящего корнями в вечность, и белые лепестки то и дело смыкались над ним, отгораживая уши от чудного пения птиц и шелеста травы, а глаза — от золотистого сияния, дарующего радость и покой… Что такое радость? Что такое покой? Об этом ещё предстоит узнать, а пока довольно того, что их можно ощущать. А вот в этих зелёных глазах, что смотрят на него с нежностью, есть радость, но нет покоя. А что такое нежность?

Глава 7

БЕРУХЛЮТЦА — это слово используется в 117-ти известных заклинаниях. Что оно означает, никому не известно, но без него заклинания почему-то не действуют.

Книга Ведунов, раздел «Заклинания»

Дозоры стояли чуть ли не за каждым кустом, но она для них была лишь клочком утреннего тумана, который почему-то забыл рассеяться в горячих солнечных лучах. Стражники, дремавшие у входа в сторожевую башню, тоже не заметили Сольвей — она тенью промелькнула между ними и теперь поднималась вверх по скрипучей лестнице. Щарап была где-то поблизости, за одной из этих дверей, обитых бычьими кожами, выходивших на узкую площадку между лестничными пролётами. Долго искать не пришлось. Приложив ухо ко второй двери, ведунья услышала характерный старушечий храп с присвистом, смешанный с сонным бормотаньем. Серебряный оберег, подаренный когда-то Служителем Герантом, вдруг похолодел на груди, и таким же холодом пахнуло из трещины в стене. Храп прервался, а значит, старуха проснулась, почуяв неладное.

Дверь с грохотом распахнулась, так что Сольвей едва успела отскочить, а Щарап уже стояла в проёме, выкатив на ведунью два водянистых бледно-серых глаза.

— Как шмеешь штарушку бешпокоить?! — грозно прошамкала она беззубым ртом, не забывая перебирать чётки из черного дерева. Пальцы её слегка дрожали, а это означало, что она напугана неожиданным визитом. Если враг сам пришёл к тебе, значит, он рассчитывает на победу. Опять же — караульщики ей не помеха…

— Локти кусать умеешь? — вместо приветствия спросила Сольвей.

— Не умею, жубов нету, — честно ответила Щарап, стараясь понять, куда клонит незваная гостья.

— Впусти, а то придётся, хоть и не умеешь, — сказала Сольвей с лёгкой усмешкой. Главное — чтобы голос не дрожал. Главное — чтобы старуха поверила, что перед ней достойный противник.

Но Щарап уже овладела собой.

— Ты кто? — спросила она, слегка прищурившись. Впрочем, Щарап, конечно, лукавила. Она прекрасно знала, кто перед ней, и эта встреча её явно не радовала.

— Смерть стучится к тебе, Гадалка. — Сольвей говорила спокойно и почти дружелюбно.

— Я ешшо тебя переживу, — не слишком уверенно ответила Щарап. — Жачем явилась?

— Да вот, хочу тебе предложить кое-что. Кое-что такое, от чего ты не сможешь отказаться… — Сольвей с каждым словом делала шаг вперёд, и Гадалка отступала внутрь своей кельи. — Только недёшево станет. Но ты заплатишь, ты за всё заплатишь…

Дверь за спиной ведуньи сама собой захлопнулась, а старуха обмотала чётками костяшки маленького сухого кулачка, старательно показывая непрошеной гостье, что в случае чего….

— Я пришла одна. Я пришла, чтобы говорить с тобой. — Сольвей произносила слова тихо и вкрадчиво, надеясь, что у Щарап хватит самоуверенности, чтобы не поднимать шума. — У меня есть то, что тебе нужно. То, что нужно тебе больше, чем идолы, стоящие во дворе, больше, чем реки крови, больше, чем путь к Небытию.

Лицо Гадалки вдруг расплылось в широкой ухмылке, обнажившей единственный сохранившийся зуб.

— Шольвей… Голубушка. Жаходи, не штешняйся. — Старуха осторожно присела на лавку. — Коли хошешь сражиться по ведовской шасти, то давай. Только предупрештаю — мокрого мешта от тебя не оштанется.

— Может, и не оштанется, — передразнила её Сольвей. — Красоту легко сгубить, мочалка старая. — Ведунья неожиданно для старухи скинула с себя дорожную накидку и медленно потянула тесьму, стягивающую на груди лёгкую зелёную блузу. — Ты сперва посмотри, что у меня есть, а уж потом решай, нужно тебе мокрое место или что другое понадобится.

Сольвей раздевалась медленно, и старуха смотрела на неё, не мигая, с затаённым волнением и суеверным страхом. Бывало и раньше, что ведуны в обмен на новые знания соглашались служить Великолепному, за рецепт неведомого снадобья помогали Избранным обстряпывать свои делишки. Но Сольвей была не из таких… Сольвей слишком часто якшалась со Служителями, и никто из ведунов так не напакостил Великолепному, как она.

— Смотри, что у меня есть. — Сольвей провела перед носом Щарап обнажённой тугой грудью. — Если сделаешь, что я тебе скажу, всё это станет твоим. Твоё тело — развалина, ещё год-другой, и никакие снадобья ему не помогут, а до Алой звезды тебе сейчас не доплюнуть. Хочешь, я покину это тело, а ты в него войдёшь? Не как гостья, а как хозяйка. Хочешь?

— Не шмушшай меня, бешштыдница… — Старухе стало ясно, что над ней просто издеваются. Но зачем? — Шшас как штукну!

— Значит, не веришь мне? — усмехнулась Сольвей. — Напрасно, ох, напрасно… Твой мешок с костями на такую красоту меняю, а ты упираешься. И всего-то от тебя надо, чтобы ты отсюда ушла куда подальше, а я вместо тебя здесь останусь.

— Жамысел мой жгубить хочешь! — догадалась Щарап. — А ну как не шоглашусь?

— Согласишься, никуда не денешься. — Сольвей и вправду не сомневалась, что старуха не сможет отказаться от такого предложения. Молодая кровь, которой ей время от времени удавалось выпить, возвращала ей силы, но ненадолго, и если бы сорвалась великая резня, на которую она толкала лорда Холм-Ала, скоро бы ей пришлось начать бесконечное странствие по надмирным весям, став одним из множества блуждающих духов, бессильных и никчемных.

Но Щарап мучили сомнения, она чувствовала, что во всём происходящем был какой-то подвох. В конце концов, непонятно, чего добивается эта ведунья? Служители Небесного Тирана во всём следуют Откровению, ниспосланному Врагом, Избранные жаждут абсолютной свободы, смертные твари смиряются со своей незавидной судьбой, а ведуны ищут знания, и им должно быть всё равно, что за этими знаниями стоит — Свет или Тьма, Порядок или Хаос, Закон или Свобода… Нет, эта ведунья всё равно не скажет, что у неё действительно на уме. Не скажет… А какая разница! Щарап не раз делала попытки овладеть чужим телом, но если настоящая хозяйка не покидала его добровольно, там было тесно и неуютно — всё равно что ходить в башмаках, набитых острыми камушками, осколками чужой души. Нет! Прежде чем на что-то согласиться, надо выяснить, в чём истинная цель ведуньи. Какова будет истинная цена, которую придётся заплатить за это молодое сильное тело…

— Как только мы обменяемся телами, ты сразу же уйдёшь отсюда, — говорила Сольвей, неторопливо одеваясь. — Оставишь здесь все свои снадобья и свитки, все свои амулеты. И ещё скажешь, куда подевался Юм Бранборг и где тело старого ведуна, которого вы держали в темнице. Скажешь и сразу уйдёшь. Я тебя держать не буду! Да и не смогла бы… Тебе ведь ничего не стоит обратиться в тень, стать ветром, слиться с землёй. Ты многое умеешь, старуха, и мне за тобой не угнаться…

Сольвей продолжала что-то говорить, но Щарап её уже не слушала. Вот, значит, в чём дело… Лордёныша своего хочет вытащить! Но ведь как только она узнает, что нет его здесь, лордёныша-то, точно на попятную пойдёт. И я, мол, тебе ничего не предлагала, и вообще нету меня здесь, а то, что ты видишь тут, это глазоньки твои сами придумали…

С лестницы донёсся надсадный скрип ступеней. Тот, кто поднимался наверх, судя по звуку шагов, был облачён в тяжёлые доспехи, а длинный меч то и дело гремел о дубовые половицы. Щарап с неожиданным проворством метнулась к неплотно прикрытой двери, распахнула её и торопливо закричала:

— А ну, пошёл вон отшюдова! Жанята я, к полудню шама шпушшусь.

Шаги стихли, снизу донеслось невнятное бормотание, а потом ступени заскрипели вновь, но на этот раз звук удалялся.

— Неймётша ему… — проворчала Щарап, когда за дверью снова стало тихо. — Школько раз говорила — шлавные дела ночшью делать надо…

Было заметно, что старуха сейчас думает вовсе не о том, о чём говорит. Она ходила кругами вокруг Сольвей и разглядывала её тело с плохо скрываемой жадностью. За несколько столетий, прошедших с того мгновения, когда Великолепный вспылил по какому-то пустяшному поводу, и она, Щарап, Гадалка, из цветущей белокурой красотки превратилась в беззубую старуху, она уже привыкла к своему уродству. Но теперь, когда она оказалась отрезана от Несотворённого пространства, к внешней дряхлости добавилась ещё и немощь. Лошадиные дозы разнообразных снадобий, живая кровь, жизненные силы, которые она высасывала из тех людей, чью волю ей удалось подчинить себе, — с каждым днём всё это помогало меньше и меньше. Этак и впрямь недолго было отбросить копыта.

— А ежели ты потом шкажешь лорду, штобы мне горло перережали? — поделилась Щарап своими сомнениями. — Ты ведь будешь мной, а я — тобой. А? Што шкажешь?

— Ничего не скажу! — спокойно ответила Сольвей. — Телами поменяемся, а дальше сама выкручивайся. Тебе же ничего не стоит кого угодно заморочить. Рискни. Дело того стоит.

Дело и впрямь того стоило. Щарап успела заметить, что на самом деле пришедшая к ней ведунья была гораздо старше, чем выглядела. Встань-трава, одолень-трава, беспечальник, отвар серебряного корня в ивовом соке — кто знает, какими снадобьями пользовалась ещё ведунья, чтобы сохранить молодость. Надо бы выспросить, а то сколько ещё маяться придётся, пока протопчется новая дорожка в царствие Великолепного, где всякое заклинание, всякое слово и всякое снадобье становится сильнее в тысячи раз, если есть на то воля того, кто ими пользуется…

— Ну, давай, ошлобоняй мешто! — нетерпеливо потребовала старуха.

— Где Юм? — Сольвей чувствовала, что молодого лорда нет поблизости, но игру нужно было довести до конца. — Пока я его не увижу, не будет тебе ничего…

— В подвале шоколик твой. Как станешь Щарап, так и ошвободишь, — прошамкала старуха, пытаясь скрыть нахлынувшее на неё беспокойство.

— Нет, сначала я его увижу!

— Потом увидишь. — Щарап даже топнула ногой, давая понять, что на этот раз будет непреклонна. — Я ришкую, и ты ришкни. А, Шольвей… Ты же чуешь, што жив он! Чуешь же… Иначше не пришла бы, да?

Сольвей с отвращением посмотрела на сморщенное старушечье лицо, заглянула в водянистые глаза, полные нетерпения. Этот мешок с костями теперь станет вместилищем её души, её воли, её жизни… Впрочем, старуха, скорее всего, позаботится о том, что это продлится недолго, а в погребальном костре всё смешается — и от красавцев, и от уродов остаются совершенно одинаковые пепел и зола. Она медленно опустилась на роскошный ковёр, расшитый голубыми цветами, который так нелепо смотрелся в этой убогой комнатёнке, и начала погружаться в круговерть видений, впитывающих в себя сознание и волю. Главное — не пропустить момент, когда нужно мысленно произнести заклинание, прочитанное ею однажды на полях Книги Ведунов. Надпись была сделана рукой деда, и он так и не признался, откуда пришло ему это знание. Пространство вокруг наполнилось бесплотными голубыми искрами, которые скрутились в смерч и накрыли её мысленный взор сверкающей воронкой, которая, казалось, уходила в бесконечность. Теперь надо перестать чувствовать своё тело… Холодеющие ладони, кровь, стучащая у виска, ощущение пустоты в груди — вот и всё, что пока связывает душу и плоть, но это скоро пройдёт. Надо будет ещё посмотреть, сработала ли ловушка, но для этого уже придётся воспользоваться глазами Щарап. Старуха, конечно, лучше владеет тайнами ведовства — у неё позади не одно столетие. Но не стоит ей завидовать, не стоит… Едва ли можно придумать будущее более страшное, чем то, которое ожидает её. Пожалуй, даже в Надмирную Пустошь вход для неё закрыт. Её ожидает лишь странствие по Тёмным Мирам, где ей придётся пережить все те мучения и невзгоды, все те страхи и лишения, виновницей которых она стала за всю свою долгую и страшную жизнь. Если, конечно, то, что однажды невзначай сказал Святитель Герант, — правда. В конце концов, мёртвые отличаются от живых лишь одним — они больше знают, и значит, скорая смерть для неё, ведуньи Сольвей, — скорее благо, чем беда.

Внизу показался знакомый ковёр, который отсюда казался почти живым. Сольвей увидела, что её тело, только что лежавшее без движения среди голубых цветов, начало медленно подниматься. Конечно, старуха успела раньше, и теперь стоит посмотреть, как она этим воспользуется. Может быть, уже и не надо будет залезать в этот ужасный мешок с костями, полный немощи и болячек…

Щарап, принявшая обличие Сольвей, торопливо оглядела себя, подпрыгнула от радости и захлопала в ладоши, но уже через пару мгновений, как будто опомнившись, стремительно метнулась к своей кровати и выдернула из-под подушки остро заточенный серп. Она пару раз обошла вокруг своего старого тела, которое успела возненавидеть, потом опустилась возле него на колени и начала сосредоточенно и неторопливо кромсать его на мелкие ошмётки.

— Ну сама подумай, Сольвей, ну зачем тебе такие обноски, — приговаривала она, нанося каждый очередной удар. И кровь, которая тонкими ручейками растекалась среди нездешних зарослей, была почему-то серого цвета.

Видение начало медленно гаснуть, и по мере того, как сгущалась голубая дымка, разделяющая миры, душа, ставшая свободной, наполнялась покоем.

— Ишь чего удумала! — Щарап с удовольствием посмотрела на свой собственный труп и тут же оглядела одежду, доставшуюся ей вместе с новым телом — нет ли на ней пятен крови. Нет — всё было сделано быстро и аккуратно. — Жалко только, лорд меня теперь не узнает… Зачем, мол, старушку убила. Ну и ладно. Теперь-то передо мной любой на задних лапах ходить будет.

Она ощупала языком ровный ряд зубов, поднесла к глазам ладони и заметила, как на них тают одни линии и тут же сменяются другими. Это было нормально… Так и должно быть. Новый хозяин у тела — значит, новая судьба ему уготована. Теперь главное скрыться отсюда, чтобы никто не заметил. Но это несложно — у тех тупых парней, что стоят у выхода, головы устроены просто — что им скажешь, то они и видят. А к полудню, когда у лорда терпение лопнет и он пойдёт-таки посмотреть, куда его старушка подевалась, Щарап будет уже далеко — там, куда он сейчас сунуться не рискнёт. В Холм-Доле для ведуньи Сольвей — почёт и уважение, а лорда Сима Тарла там живо на копья поднимут.

Казалось, всё шло замечательно, лучше не придумаешь, но странное беспокойство не покидало Гадалку. Она ещё раз глянула на ладони и вдруг заметила, что линия жизни упирается в крохотный белый рубец, а за ним исчезает. И в этот момент боль ударила её изнутри. Теперь всё стало ясно, но исправить что-либо было уже невозможно. Перед тем как войти, проклятая ведунья выпила сок алых корней безлистного анчара, яд, который убивает не сразу, который медленно и незаметно подкрадывается к сердцу, а потом разит насмерть стремительно и беспощадно.

Беззвучный крик застыл у нее в горле, безмерное отчаянье, более страшное, чем та боль, что разрывала тело изнутри, сковало волю. Всё! Прощай, Гадалка, лучшая из Избранных, перед которой временами трепетал сам Великолепный. Как же это…

Мерцающий свет дня померк в её глазах, с почерневшего потолка потянулись цепкие щупальца, и какая-то сила вырвала её из молодой плоти, в которую она только что облачилась. Теперь она стала бесформенной кляксой, размазанной по поверхности вонючего пузырящегося болота, а прямо перед ней на трухлявом бревне сидел скелет, облачённый в ржавые доспехи. Из-под двурогого золотого шлема выбивались слипшиеся пряди белокурых волос, а на дне зияющих чёрных глазниц разгорались алые огни.

— Привет, Гадалка. Не узнаёшь? — поинтересовался скелет, наблюдая, как Щарап принимает своё прежнее обличье — шепелявой сгорбленной старухи. — Вот и тебя дождались… Я уж и не надеялся.

Тот, кто сидел перед ней, когда-то был Эрлохом-Воителем, Первым среди Избранных, тот, кто пытался потеснить самого Великолепного под лучами Алой звезды… Он погиб почти два столетия назад, но обещал ей перед смертью, что они ещё увидятся.

— Вот и славно, — продолжил Эрлох. — Тут не скучно. Тут мы проживаем долгую и интересную жизнь, даже не одну. Тут мы за всех, кому напакостили, отдуваемся. Говорят, что когда-нибудь каждый из Избранных во всём раскается, но я пока что-то не чую такой потребности. Может, ты чуешь, а?

Глава 8

Никто из нас не в состоянии оценить то, что происходит между рождением и смертью. Тот, кто упорно пытается это сделать, зря прожил свою жизнь, поскольку не сумел совладать с собственным невежеством.

Кемал-аль-Саи, основатель крепости Аль-Саи. Парчовые письмена

— До замка всего полдня пути, если не торопиться, а здесь всё как будто вымерло, — сказал Орвин, беспокойно озираясь по сторонам. — Даже дозоров нет. Днём мимо селища проезжали, так хоть кто-нибудь высунулся бы. Обычно от землепашцев и мастеровых здесь проходу нет — кто предлагает коня подковать, кто баклагу черничного продать хочет, кто на постой зовёт. Странно всё это. Может, там, в замке, уже и лорда-то никакого нет…

— Может, нет, а может, и есть, — чуть слышно пробормотал Юм. — А если есть, то не в замке. Но и в замке что-то есть. Точно есть…

Все, кроме волхва, который уже залёг под ракитовым кустом, завернувшись в оленью шкуру, искоса посмотрели на него, а Орвин тронул Служителя за плечо и вполголоса предложил:

— Пойдём-ка осмотримся.

Герант поднялся, опираясь на посох, и не спеша двинулся наверх по склону неглубокой ложбины, где небольшой отряд устроился на ночлег.

— Что с мальчишкой происходит? — поинтересовался Орвин, когда они отошли от лагеря сотни на три локтей. — То молчит всю дорогу, как будто дела ему нет до всех наших забот, то бормочет не поймёшь чего.

— Наших забот? — переспросил Герант. — Каких это наших забот? По-моему, у каждого из нас свои заботы. Каждый — себе на уме.

— Это как это — себе на уме? — удивился Орвин. — Вроде вместе идём Нечистому в зубы…

— А вот так… — Герант решил, что дальше идти не стоит, и присел на свежий еловый пень. — Ойвану-варвару просто всё любопытно, да и приключений хочется. Пров за нами увязался, чтобы всем доказать, что его Геккор не хуже какого-то там Творца, который до того зазнался, что даже Истинное Имя своё скрывает. А Юм… Посмотрел бы я на тебя, эллор, если бы тебе с нимфой повстречаться довелось. Он, может быть, и хочет обо всём забыть, да уж, видно, слишком сладко ему тогда было.

Некоторое время Орвин молчал, обдумывая слова Служителя, а потом сказал торопливым шёпотом:

— А может — ну их всех! Оставим варваров с лордом здесь, а сами…

— Спутники просто так не прибиваются, — прервал его Герант. — Спутников нам Творец посылает. Не тебе и не мне решать, кто нужен для дела, а кто нет.

— Ты сам ведь только что говорил…

— Мало ли чего я говорил! Вот сам-то ты… Признайся. Ты решил с нами ехать, потому что надеешься, что лорд Иллар недолго усидит на троне? Всё-таки в глубине души ты хочешь занять его место.

— Я помогаю тебе, Святитель… Разве этого мало?

— Ты не мне помогаешь. Ты себе помогаешь. Обычно люди что-то делают не потому, что хотят, а потому, что иначе не могут. И каждый — себе на уме. Главное, чтобы ум был не слишком задний.

— И как же ты решился, Служитель, идти на такое дело с людьми, в которых не слишком уверен?

— А вот это ты зря, эллор. Одно дело — что у кого на уме, другое — кто как поступит, если что…

— Если что?

Герант не ответил. Впрочем, эллор и не ждал ответа.

Стемнело совсем недавно, и предстояло провести ночь вблизи от места, которое в любой момент могло стать дырой, откуда в мир поползут твари Небытия. Местность вокруг была вовсе не безлюдна, но из селищ, мимо которых они проезжали, действительно не показался ни один человек, хотя над кузнями, расположенными сразу за воротами, исправно поднимались дымы. За бревенчатыми стенами исправно лаяли собаки и кричали петухи, но людских голосов почему-то не было слышно. Пара хуторов, попавшихся на пути, оказались брошенными совсем недавно, а на дороге в изобилии встречались человеческие и конские следы.

— А теперь, пока никто не слышит, поговорим о твоём желании стать лордом. — Герант жестом пригласил Орвина присесть на соседний пень.

— А что об этом говорить? — удивился эллор, продолжая стоять. — Желание было, пока лорда не было. А теперь я уже присягнул и ничего против Иллара иметь не должен. И не имею.

— Я не о том… — Служитель сделал паузу, прислушиваясь к шорохам листвы и крикам ночных птиц. — Ты знаешь, что, когда Эд Халлак вернулся из своего похода через земли варваров, он явился в Храм и обратился к тогдашнему Первому Святителю старцу Листу, прося благословить его на освоение новых земель вокруг найденного им замка?

— Я ничего об этом не знаю, Святитель, — отозвался Орвин, и по голосу было заметно, что история, которую собрался рассказать Герант, ему интересна.

— Так вот… Благословения он не получил. И не потому, что старец что-то имел против тринадцатого Холма или против самого Халлака… Просто тот замок, который он нашёл, к которому мы идём, — этот замок когда-то принадлежал Эрлоху-Воителю.

Когда Герант произнёс последние слова, Хуборгу показалось, что тьма вокруг сгустилась, а живые звуки ночи замерли. Эрлох-Воитель, Эрлох Незваный — пришелец из ниоткуда, герой и палач, умевший быть жестоким и справедливым, мудрым и безрассудным… Воин-легенда, покоривший когда-то лесных варваров, ни разу не обнажив меча, властитель полумира, сокрушивший своих врагов в семнадцати битвах. В каждой из сохранившихся летописей ему уделялись многие страницы, но нигде не было написано одно и то же. Лирники сложили о нём бесчисленное множество песен, но даже те из них, кто восхвалял его доблесть, не могли утаить леденящего душу ужаса. Того самого ужаса, который он внушал и тем, кто поднимался с оружием против него, и тем, кто служил ему, и тем, кто старался остаться в стороне…

— Этот замок не был построен человеческими руками. — Как только Герант вновь заговорил, ночь вновь ожила. — За каждую каменную глыбу, явившуюся из Небытия, Эрлох принёс в жертву сотни пленников, и пока замок не будет разрушен, их души не найдут упокоения. До того, как здесь появился Эд Халлак, варвары старались не приближаться к этим стенам. Их волхвы знали: стоит замку вновь стать обитаемым, начнёт воскресать древнее Зло, затаившееся здесь. То самое Зло, которое вновь может погрузить мир в пучину разрушения, обратить его в первозданный Хаос, не тронутый волей Творца. Подумай теперь, эллор Орвин, хочешь ли ты стать лордом Холм-Эста…

Герант не успел договорить, как со стороны ложбины донёсся треск ломаемых веток и топот бегущего человека.

— Кто здесь?! — Эллор выхватил из ножен меч и прикрыл собой Служителя.

— Да я это! Я… — Из темноты возник Ойван, которого можно было распознать только по белой рубахе, поймавшей отсвет ополовиненной луны. — С той стороны толпа идёт. С факелами. Сотня или две, если не больше. Что делать будем?

— Может, уйдём от греха, — предложил эллор, повернувшись лицом к Служителю. — Кто их знает, что у них на уме.

— Кто они такие и что у них на уме — не так уж важно, — неторопливо сказал Герант. — Посох молчит, значит, нечисти там нет.

— И люди бывают пострашнее нечисти, — рассудительно заметил Ойван и беспокойно оглянулся назад, откуда уже начали доноситься голоса, похожие на крики загонщиков.

— Мы сюда не затем шли, чтобы прятаться от первых встречных. — Герант поднялся с пенька и неторопливо пошёл к костру, который едва теплился на дне ложбинки.

Пров уже поднялся и, пристроившись на корточках у огня, торопливо жевал пресную лепёшку, желая, видимо, подкрепиться, пока не началось. Юм продолжал сидеть, не меняя позы. Он, почти не мигая, наблюдал за тем, как после каждого дуновения ветерка угли вспыхивают красным сиянием, а потом снова угасают. Герант подбросил в костёр охапку хвороста, чтобы показать загонщикам (или кто они там), что никто от них прятаться не собирается. Юм слегка отшатнулся от разгоревшегося пламени, но взгляд его оставался безучастным ко всему, что происходит вокруг.

И вдруг оттуда, где только что секретничали Герант и Орвин, послышалось конское ржание. Служитель оглянулся на коней, привязанных к поваленному стволу в двух дюжинах локтей от костра, — все они были на месте.

— Грум! — вдруг крикнул Юм, теперь он стоял спиной к костру и, задрав подбородок, напряжённо всматривался в темноту. — Там Грум, — сказал он Геранту и вдруг сорвался с места. Через мгновение Юм исчез в кленовых зарослях, и было слышно, как он продирается сквозь чащу.

— Эй! Кто такие? — К костру уже приближались несколько бородатых землепашцев, вооружённых кто рогатиной, кто — грубо откованным тесаком. Впереди шёл крепкий старик с настоящей боевой секирой, которой, судя по хватке, он умел не только дрова рубить. — Ого, да никак сам благородный эллор Хуборг к нам пожаловал. — Обладатель секиры, который, судя по всему, был старостой, слегка поклонился Орвину, и тот убрал ладонь с рукояти меча. — А это кто же с вами? Никак Служитель! Давненько, давненько у нас тут Служителей не бывало. Забыли уж, что такое благословение, оберегов от порчи никто не делает, плуги и топоры не освящает…

Краем глаза Герант заметил, что Прова уже нет возле костра, причём исчез он явно ещё до того, как явилась ватага землепашцев, неведомо зачем вышедшая на ночную прогулку.

— Рад видеть тебя, уважаемый Ваган, — отозвался Орвин. — Зачем шастаешь по ночам, словно бродяга? Сон дурной приснился?

— Ага! — Староста кивнул так, что по его седой бороде прокатилась волна. — Дурной, только не сон и не приснился. Тут, как стемнело, дозорные наши конягу заметили. Странный коняга. Вокруг селища обскакал, будто место пометил, и дальше помчался. Мы подумали, уж не оборотень ли… Вот и решили прихлопнуть, пока снова не расплодились.

— Оборотни не плодятся, — заметил Герант. — Им плодиться нечем.

— А ну, кланяйся, червь земляной! — прикрикнул на старосту Орвин. — Большой человек перед тобой. Из Храма Первый Святитель…

— Был бы я червём, благородный эллор, я б замаялся, соображая, в каком месте сгибаться, чтобы кланяться, — пробурчал Ваган, но тут же с достоинством поклонился, а некоторые из землепашцев торопливо бухнулись на колени.

Герант уже открыл рот, чтобы сказать, мол, перед Творцом все люди одинаковы, и большие, и маленькие, но вновь послышалось конское ржание, крики и звон металла. Молодой лорд наверняка нашёл коня и угодил в потасовку. Оставив публику в самый разгар поклонения, Святитель, в одной руке сжимая посох, другой подобрал рясу и с завидной быстротой помчался по следам Юма, благо — тот проделал в зарослях изрядную прореху. Позади раздавался многоногий топот — Орвин и землепашцы, удивлённые неожиданной выходкой Святителя, бежали следом, а впереди на фоне лунного неба обнаружился конский силуэт и сам Бранборг-младший, размахивающий тесаком. Несколько вооружённых землепашцев, не смея к нему приблизиться, обступили его с трёх сторон, а один из них, видимо, бывший обладатель теска, корчился и хрипел, лёжа на боку, прижимая к животу ладони.

Когда до места схватки оставалось всего несколько локтей, Орвин обогнал Святителя и закричал так, что у коня подкосились задние ноги:

— С ума сбрендили?! А?! Не видите, на коне сбруя серебром прошита?! — На самом деле в темноте невозможно было разглядеть, чем прошита конская сбруя, но землепашцы, опуская оружие, начали расступаться. Юм тоже бросил тесак на землю и тут же, запустив пальцы во вьющуюся гриву, прижался щекой к конской морде. Это действительно был Грум, которого Герант помнил ещё жеребёнком…

В честь нежданных гостей печь топили так, будто на улице стоял трескучий мороз. Какой-то малец подбрасывал в топку сухие дубовые полешки всякий раз, когда ослабевало гудение в трубе. Эллор Орвин, раздевшись до нательного белья, сидел на лавке, потягивая из большой глиняной кружки кислый варварский напиток, называемый квасом. Юм, которого нежданная встреча с Грумом отвлекла от горьких и сладких воспоминаний, пристроился на плетёном тряпичном коврике — на полу не так чувствовался жар, заполнивший тесную комнату. Ойван спал в пристрое на сеновале — его сморило сразу же, как только он почувствовал, что не надо быть всё время настороже. Пров так и пропал, растворившись в ночи, но почему-то Герант был уверен, что они увидятся, и очень скоро. Его самого постоянно тянуло выйти на порог глотнуть прохладного ночного воздуха, но нельзя было пропустить ни слова из рассказа старосты Вагана, который воспринял появление Святителя здесь, за сотни лиг от Храма, как самый добрый знак со дня основания селища.

— …а лорду-то что… Он со всей дружиной в прибрежном остроге засел и знай себе в тамошней таверне пирует. Ждёт, пока всё само собой пройдёт. А как оно само пройдёт, если он знать ничего не хочет. Ведуны все — кто попрятался, кто сгинул неведомо куда, а кого лорд сам порешил. У нас в селище двое их было, так пришли лордовы люди и говорят, надо, мол, ворожбу рассеять. А те отвечают, дескать, не по нашим силам такие дела править. Так одного, который помоложе, сразу зарубили, а другого с собой уволокли. А что толку, если весь замок ходуном ходит, шевелится, как живой, и по ночам из него красные искры сыплются. Сам я не видел, но есть у нас тут народ любопытный не в меру. И наездники бледные прошлой ночью опять мимо нас проскакали, земли не касаясь — все четверо. Вреда от них никакого — страх один, только и страх этот нам ни к чему. В общем, надумал я было народ в Вольные Селища уводить, а тут Творец нам Святителя послал! Ты уж не подведи, а… Пусть сгинет вся эта пакость с лордом нашим вместе. Вон Орвин пусть лордом будет, он хоть лютовать не станет.

— Ты говори да не заговаривайся! — прервал его эллор, приоткрыв один глаз. — Не твоего ума дело, кому лордом быть.

— И то верно, — немедленно согласился с ним староста. — Нашего ума дело — землю пахать и хлебную подать исправно платить. Да только и лорду не пристало в такой час в остроге запираться. Если нечисть из замка не полезет, так варвары нас всех как курей вырежут, тем более что лорд их озлил. Зачем ему было тех волхвов жечь?! Чем они ему насолили? Мы вот сами себе тесаков наковали, а толку что. Вон тот малец из благородных, — кивнул он на Юма, — один дюжину наших раскидал. И порубил бы, если б Орвин не подоспел. К ратному делу умение надо иметь, а нам куда уж.

— Не прибедняйся, — посоветовал ему Орвин. — Сам-то здоров секирой махать. Научил бы своих.

— А нам учиться некогда. Нам пахать да сеять положено.

Воспользовавшись тем, что в разговоре наступила пауза, Святитель вышел-таки на порог, пока из избы вновь не послышатся голоса. Он посмотрел сначала на небо, густо усеянное звёздами, потом — на чёрный горб недалёкого холма, и вдруг посох начал медленно теплеть в его руке. Четвёрка бледных всадников, лишённых плоти, неспешно пересекала небо, двигаясь со стороны замка Эрлоха-Воителя по прозвищу Незваный.

Глава 9

Чувство долга и бремя долгов — не совсем одно и то же. Первое терзает нас изнутри, а второе — снаружи. От второго можно убежать, первое же всегда таскаешь с собой, и даже в могиле от него не спрячешься. Хартин Самор, придворный трубадур лордов Холм-Итта.

Изречение упомянуто в летописи Холм-Итта в связи с гибелью оруженосца лорда в битве у Каменной дороги, датировано месяцем Опаднем 496 г. от Великого Похода

Сознание возвращалось к ней медленно, складываясь, словно мозаичная картина, из разбросанных ошмётков грёз и воспоминаний, трепета возбуждённой плоти и обжигающей боли. Но это было уже совсем не то сознание, с которым она однажды рассталась. Что-то неуловимо изменилось — как будто она увидела собственное будущее, и от этого застывшие картины кровавой оргии, вечного пира Аспара, одна за другой снова возникали перед её мысленным взором, но теперь они казались грубой мазнёй скверного живописца, страдающего горячкой. Всё, что она увидела, заглянув в недра одного из серебряных шаров, казалось ей теперь жалким, примитивным, безысходным и нелепым, лишённым смысла и величия. Один из Гордых Духов, восставших когда-то против самого Небесного Тирана, мог бы вызвать у неё лишь чувство презрения, смешанного с жалостью, если бы она могла вспомнить, что такое жалость.

Гейра стряхнула с себя ржавую пыль и шагнула ко второму шару, поверхность которого переливалась всеми цветами радуги. Теперь страсть, безмерное желание слиться с сознанием Великих несколько поутихло, но отказать себе даже в малой прихоти, тем более после нескольких лет заточения в камне, она не могла. Существовал ритуал, о котором однажды вскользь упоминал Великолепный, но её цепкая память запомнила каждое слово. Совершенно незачем прикасаться даже к цепи, впившейся в шар массивной скобой. Надо лишь присесть на мозаичный пол рядом с изображением пучеглазой бестии с чёрными перепончатыми крыльями и постараться отключиться ото всего, кроме трепетного и безучастного созерцания того, как искрящаяся синь перетекает в фиолетовую волну и, постепенно становясь алой, обтекает округлые бока узилища. Теперь оставалось только избавиться от ощущения времени, забыть о существовании собственного тела, слить воедино прошлое и будущее, расстаться с грёзами и воспоминаниями. Но разум, возбуждённый недавними сполохами боли, продолжал болтать, рождая размытые видения и бессвязные звуки, а время теперь вело свой счёт толчками крови, стучащей в висок.

И вдруг все звуки поглотил протяжный, едва слышимый тоскливый вой. Стон умирающего волка? Писк летучей мыши? Гудение унылого осеннего ветра? Плач души, заблудившейся в непроглядной тьме холодных недр Алой звезды? Отвечать хохотом на стон — привилегия Избранных! Но сначала не мешало бы увидеть, кто там воет, чей стон раздаётся… Ха-ха-ха! Только хохот почему-то получался не слишком убедительным.

В тот же миг цветные разводы, гуляющие по поверхности шара, расступились, и за ними обнаружилось нечто, лишённое формы, движения, желания, воли… Нечто несуществующее, Ничто, достигшее совершенства. Того, кто некогда именовался Иблитом, Гордым Духом, соперником Небесного Тирана, уже не было. Обитатель узилища, видимо, испытал всё, на что было способно его воображение, всем пресытился и от всего отрёкся. В том числе и от самого себя. Лишь вечный стон безысходности продолжал гулять по бездонной пустоте, заключённой в серебряную оболочку. Но оторваться от созерцания этой всепоглощающей муки было труднее, чем слиться с ней. Открывшаяся перед ней пустота была подобна бездонной трясине, способной поглотить и сделать частью себя абсолютно всё. Как же Великолепный пользовался силами, которых нет? Или он успел вычерпать до дна этот источник могущества? Значит, Алая звезда стала пустышкой, бессмысленной ветхой игрушкой, обиталищем никчемных теней?! Следует ли из этого, что битва проиграна, все труды были напрасны, и теперь следует смириться с неизбежным? Но есть ещё один шар! Может быть, там обитает истинный Владыка, Лорд Мира Сего?

С последними словами, которые она, сама того не осознавая, выкрикнула вслух, видение осыпалось, словно разбитое зеркало, в котором ничего не отражалось. Последний шар, последняя надежда, даже не парил под сводом Бездны, он просто лежал на мозаичном полу рядом с изображением юноши, сидящего на троне, но вместо меча и скипетра, символов власти, его руки сжимали огромную двузубую вилку и кубок, к которому он тянулся губами. Приближаясь к шару, Гейра наступила ему на голову, и тут же услышала весёлый молодой голос, доносившийся неведомо откуда:

— А поосторожнее нельзя? Только что Владыкой называла, а теперь топчешь, как знамя ненавистного врага!

Сначала она решила, что Хаффиз, каким-то неведомым способом избавившись от звериного обличия, а заодно и от безграничной преданности своей хозяйке, теперь прячется где-то рядом и подшучивает. Если это так, то проклятый маг ответит за всё, и очень скоро. А если нет? Если это не он, то кто?

— Конь в пальто! — ответил безмолвный голос, и цепь, к которой был прикован последний шар, дёрнулась, и медленный перезвон её звеньев слился в незамысловатую, но приятную мелодию. — Владыку надо знать в лицо! А если не видишь лица, то по голосу.

Гейра ощутила, как небывалое волнение охватывает всё её существо — не жажда, не страсть, не зов алчущей плоти… Нечто большее. Ещё одна ступень на пути к величию осталась позади.

— Дура, — прервал её порыв равнодушный, ничего не выражающий голос. — Величия, значит, хочешь… Будет тебе величие.

На смену трепету пришёл страх. Владыка (если это он) недоволен. Ему не нравится то, что она чувствует и как она мыслит. А это повод для гнева. Вот сейчас он размажет её по стенам, разотрёт в пыль. Хотя это уже было… Это не страшно, это поправимо… И вообще, что он может там, в своей скорлупе! Гордые Духи! Один купается в кровавом месиве, пожирая всё, что оказывается рядом с пастью, другой уже натешился чем только мог и теперь способен только выть. Почему третий должен быть лучше первых двух…

Она не сразу заметила, что всё окружающее пространство сотрясается от беззвучного хохота, а из чёрного свода пустоты, нависшего над Залом Узилищ, посыпались сгустки зловонной слизи, которые, превращаясь в уродливых каракатиц неведомой породы, шустро расползались по щелям.

— А Морох, этот поганец мелкий, куда подевался? — почти добродушно спросил Владыка.

— Нет его. Попы и сюда добрались, — ответила Гейра после короткой паузы, на мгновение задумавшись, сказать правду или солгать, а если солгать, то зачем ей это надо.

— И поделом ему. Он ведь так и не расстался с замашками тюремщика, только тюрьму превратил в частную лавочку. — Теперь голос звучал более доверительно, и Гейра слегка воспряла духом. Недавний восторг, страх и гнев остались позади. До неё вдруг дошло, что она слишком мало знает о том, кто сейчас пытается с ней говорить, и ещё не настало время, чтобы испытывать какие-либо чувства или о чём-то задумываться.

Она позволила себе лишь одно скромное желание, и Небытие тут же исполнило его. За её спиной возникло мягкое кресло с резными подлокотниками, и она опустилась в него, стараясь придать своей позе максимум изящества.

— Зря стараешься. Я всё равно тебя не вижу.

— Но ты можешь видеть моими глазами. — Она пожелала, чтобы напротив возникло зеркало, и ощутила, как со стороны шара накатила горячая волна желания, как будто кто-то прошёлся по её телу гигантским влажным языком.

— Луциф — значит Светлый, Светоносный, Светозарный… Знаешь ли ты об этом? — Шар едва качнулся, и его серая поверхность слегка посветлела.

— Я знаю лишь то, что хочу знать. — Она постаралась говорить спокойно и уверенно, хотя осознавала, что от невидимого собеседника едва ли возможно что-либо утаить.

— Ты многого хочешь и мало что знаешь, детка… — Послышался короткий смешок. — И это означает, что тебе есть к чему стремиться.

— Я стремлюсь к тебе, Владыка, — на всякий случай сказала Гейра, но ответом был лишь короткий сухой смешок и звяканье цепи.

Шар начал медленно катиться в её сторону, а потом без предупреждения сделал стремительный бросок. Если бы она не успела переместиться в пространстве, оказавшись где-то посреди галереи, ведущей в Зал Узилищ, удар разметал бы её тело, а душа отправилась бы к Мороху.

— Не смей мне лгать! — Голос Владыки настиг её и здесь. — Никогда. И вообще ничего не смей…

Внезапно оказалось, что она сидит в том же кресле, напротив того же зеркала. Только запястья стиснуты широкими ремнями и прижаты к подлокотникам, а кожа на лице начинает покрываться язвами, обугливаться и опадать чёрной омертвевшей тканью, обнажая череп.

— Как ты теперь себе нравишься? — Казалось, владыка испытывал чувство глубокого удовлетворения.

— Я нравлюсь себе всегда! — Гейра закрыла глаза и тут же услышала, как осколки зеркала обрушились на пол. Руки тоже освободились, и она ощупала своё лицо, с удовлетворением обнаружив привычную гладкую упругую кожу. — А вот ты, похоже, в себе не очень-то уверен.

Эта была неслыханная дерзость, но Гейра вдруг поняла, что невидимый собеседник скорее простит ей непочтительность, чем малейшую слабость. Наверное, Великолепный, в своё время держал пленников Алой звезды в чёрном теле. Даже когда он начал делать собственную игру, Гордые Духи не получили никаких послаблений. А если бы и получили, то двое из них едва ли сумели бы это оценить.

— Они слишком торопились… — заговорил Владыка после долгой паузы. — Они считали, будто у них хватит фантазии и могущества, чтобы приручить вечность. Когда-то светлый элоим Аспар сотворил холоднокровных тварей, а Иблит, позавидовав его мастерству, открыл, что боль и страх могут нести наслаждение… Когда утихли раскаты великой битвы, мы оказались здесь. Они предались созерцанию собственных грёз, и каждый считал себя зерном, из которого прорастёт новая Вселенная, а потом начнётся война миров, и мы будем на равных с Врагом. Они так и не поняли одну простую вещь: истинного величия может достигнуть лишь тот, кто умеет помнить и ждать. Помнить и ждать… — Казалось, Луциф говорит теперь сам с собой, начисто забыв о том, что его кто-то слышит. — Я остановил время внутри своей сферы, я впал в забытьё, лишь изредка пробуждаясь, чтобы прислушаться к миру, не настала ли моя пора. А моя пора настанет, когда смертные твари, которыми Тиран населил землю, возжелают моего возвращения! Моя пора настанет, когда закон наскучит смертным, когда глупцы перекричат мудрецов, когда слабые низвергнут сильных, а нищие обретут богатство, которого не заслужили! Моя пора настанет, когда смертные возжелают получить всё и сразу, и я дам им всё, чего бы они ни захотели! Моя пора настанет, когда запылают идолы, и тот огонь перекинется на Храм! Моя пора…

— Твоя пора настанет ещё не скоро, а мне уже сейчас хочется всего… — лениво сказала Гейра, достав из пустоты маленькую жаровню с тлеющим тёртым корнем пау. Она уже приблизила губы к густым клубам зеленоватого дыма, но сверху прямо в жаровню свалилась какая-то склизкая тварь и с визгом отправилась обратно.

— Развлекаться потом будешь, — прошипел Владыка. — А теперь слушай меня. Если что-то прохлопаешь — повторять не буду.

— А мне это надо? — спросила Гейра скорее у себя самой.

— Враг дал им слишком много воли, гораздо больше, чем они заслуживают. И теперь, если они обратят ко мне свои мольбы, если жертвенной кровью пропитается их земля, мои оковы исчезнут. Исчезнут не потому, что этого хочу я, а потому, что они этого пожелали. — Владыка, казалось, вновь забыл про неё. — А они захотят меня, потому что я лучший! Я выдержал заточение. Я — мученик и герой, которого жаждет мир…

Гейра поднялась и неспешно двинулась к выходу.

— Куда?! — взревел Гордый Дух. — Вернись или я уничтожу тебя.

— А почему ты не уничтожил Великолепного? — Она на мгновение замедлила шаг. Ответом было молчание. — А потому, что твоя воля скована серебряной оболочкой, а здесь — лишь её жалкие отголоски. Здесь я сильнее, и если ты захочешь моей смерти, я просто захочу жить. Зачем мне ты, если у меня есть я…

Теперь она уходила, не оглядываясь, и вслед ей летел то ли стон, то ли хохот, который вдруг прервался, и послышался слабеющий крик:

— Всё равно тебе не уйти! Инферы проснулись, и они никого не выпустят отсюда.

Инферы, гигантские стражи Алой звезды, неуязвимые воины, убивающие взглядом, существующие вне чьей-либо воли, созданные лишь для одного — уничтожать всякого, кто вознамерится нарушить покой узников… Но даже если Луциф не солгал, это не имеет значения. Там, на воротах замка Хомрика, Гейра тоже оставила отпечаток своей ладони, а значит, можно покинуть Алую звезду, не касаясь окружающего пространства, минуя их смертоносные взгляды.

Верный Хаффи встретил её радостным повизгиванием. Даже дремлющая рядом с ним гарпия подняла голову и разлепила один глаз…

— Аспар-р-р-р… — раздался едва слышимый голос, похожий на вздох.

— Иблит-т-т-т… — вторил ему другой, шепчущий, дрожащий крадущимся эхом.

— Луциф! — Третий был подобен всплеску отпущенной тетивы.

Шары медленно поплыли друг к другу, позвякивая цепями. Когда поверхности соприкоснулись, между ними промелькнула алая искра.

— Может быть, зря мы устроили этот балаган? — произнёс Аспар, распахнув лучистые голубые глаза, полные невинности и покоя.

— Она и так была открыта для служения! — Иблит взмахнул перепончатыми крыльями и воспарил над поверхностью кипящего озера, где вместо водяных пузырьков всплывали и лопались глазные яблоки.

— А разве Морох плохо делал свою работу? — заметил Луциф, отхлебнув из своего кубка, который никогда не пустел. — Пусть она знает теперь не больше, чем он. Пусть она презирает нас, пусть считает, что мы — хоть и великое, но прошлое. Пусть думает, что пробил её час! Так она вернее сделает всё как надо.

Глава 10

Когда холодный ливень промочит насквозь твою накидку, когда холодный ветер проберётся под твои одежды, лучшей в мире музыкой покажется тебе скрип несмазанных петель, когда отворяются ворота, за которыми ты получишь стол и кров. Из изречений Фертина Дронта, лорда Холм-Гранта

Творец был всегда, и обретение Им воли стало Началом Времен.

Творец отделил мертвую плоть от пустоты, а свет — от тьмы.

Творец создал небесные светила и земную твердь, и началось движение сфер.

Но Он был по-прежнему одинок, поскольку не было в мире иной воли, кроме Его.

Творец создал элоимов, дал каждому имя и наделил их волей.

Творец отделил живое от мертвого, создал зверей и птиц.

Творец создал человека, наделив его бессмертной душой, разумом и волей.

Творец создал женщину, чтобы человеческий род имел продолжение.

Творец создал смерть, чтобы отделить жизнь земную от жизни вечной.

И сказал Творец, что всё, созданное Им, прекрасно.

Разум… Воля… Бессмертная душа… А что делать, если воля никак не хочет ужиться с разумом, бессмертная душа стремится к вечному странствию, а над всем этим витает Откровение, словно сам Творец, летящий над бездной вод, из которых ещё не поднялась суша. Может быть, стоит больше времени уделять молитве, усмирению плоти, беседам с братьями, чтению летописей и Великого Манускрипта, священного, как Посох? Но молитва — всего лишь эхо Откровения, и не стоит слишком часто донимать Творца… Что касается плоти, то она и так лишнего себе не позволяет, а продолжение рода угодно Творцу… Чтобы прочесть Великий Манускрипт, нужна целая жизнь, поскольку каждое слово, заключённое в нём, требует долгого постижения… Тайное знание доступно лишь тем, кого коснулось Откровение, а все прочие живут своей волей и своей верой… Служители принимают сан, следуя воле Творца, а значит, Служитель более подобен элоиму, чем человеку… Но почему тогда воля никак не может ужиться с разумом? Если Он создал первых людей по своему образу и подобию, почему же теперь во множестве их потомков осталось так мало от этого образа? Да, есть путь, который каждый должен пройти сам, чтобы когда-нибудь душа вернулась к подножию Небесного Престола, обогащённая и просветлённая. Но почему на этом пути встречается столько боли и страданий, страхов и искушений? Почему даже Служители не всегда могут следовать Заповедям, поскольку случается, что и Заповеди противоречат друг другу? Лишь Откровение позволяет всё это понять и со всем этим смириться, не поддаваться отчаянью и противостоять искушениям…

«Тот, чья душа упокоилась, прежде чем смерть забрала тело, обречён на повторение земного пути здесь или в иных мирах…» — так говорил Герант, когда уходил неведомо куда, не посвятив никого из братьев в свои планы. Что ж, Первый Святитель ближе всех к Творцу, и он, наверное, знает, что делает.

Эрл Бранборг, бывший лорд Холм-Дола, а ныне старшина дружины Храма, перевернулся на другой бок, но сон подбирался к нему медленно и неохотно, невзирая на то, что и прошлой ночью ему не удалось вздремнуть ни минуты. После того, как отряд пересёк границу Холм-Ала, жители селищ встречали Служителей с каким-то отрешённым испугом. Вроде бы никто не помчался к ближайшей заставе сообщать, что землю лорда топчут чужаки, но никто не вышел за ворота, чтобы попросить благословения, исцеления, освящения оберега, дома или колодца. За этим люди почему-то приходили к шатрам Служителей по ночам, скрываясь друг от друга, и говорили только шёпотом. И никто словом не обмолвился о том, почему они ведут себя именно так. А если Служители начинали задавать вопросы, ночные гости старались побыстрее удалиться.

Прошлой ночью со стороны холмов, поросших молодым ельником, донёсся многоголосый вопль. Их было не больше дюжины, но крики, которые они издавали, были подобны звериному рёву, а лица и лезвия тяжёлых секир, которыми они размахивали, источали в ночи тусклый красноватый свет. Когда до атакующих безумцев оставалось не более сотни локтей, в них полетели стрелы, но четверо врагов каким-то образов сумели увернуться от разящих наконечников и вломиться в строй сторожевой дюжины. Семеро Служителей были изрублены на месте, а остальные, сообразив, в чём дело, поспешили расступиться, предоставляя лучникам возможность завершить дело. Бойцы-смертники, даже пронзённые несколькими стрелами, продолжали двигаться к белому шатру старшины Эрла, и вопли их не смолкали до тех пор, пока каждому из них не пронзили сердце или не снесли голову. Напиток Яриса сделал их нечувствительными к боли и равнодушными к смерти.

На следующий день тела их свалили с повозки у стены первого попавшегося селища, и только после этого перепуганные землепашцы со старейшиной во главе вышли к нежданным гостям и сами начали выдёргивать из земли идолов, стоящих у ворот, словно стражи.

Эрл Бранборг всё же заставил себя уснуть, но сон не принёс покоя. Сквозь пелену клубящегося серого тумана ему виделась удаляющаяся спина Юма, а там, куда он шёл, зияла пустота, увенчанная Алой звездой, которая то вспыхивала, то блекла.

— Брат, мы поймали троих лазутчиков. — Служитель Донат склонился над спящим старшиной дружины Храма. — Ты сказал — будить, если что…

Эрл Бранборг с трудом разлепил тяжёлые веки. Короткий сон прервался, и видение рассеялось. Теперь до рассвета можно было уже не ложиться.

— Где поймали? — Старшина сел, не вылезая из своего спального мешка.

Неподалёку ухнул филин, и какая-то неопознанная птаха разразилась паническими криками.

— Да прямо на наш дозор вышли, — сообщил Донат. — Врут, что из дружины лорда Сима сбежали, потому что не хотят Нечистому служить. Страшно им, говорят…

— Веди, — приказал Служитель Эрл и резким движением поднялся с дощатого настила.

Сначала кто-то из младших Служителей внёс в шатёр два горящих светильника, а потом ввели первого из пленников, и Донат ударом ладони по плечу повалил его на колени.

— Говори, — позволил старшина, доставая из ларца хрустальный шар, с помощью которого можно было вытянуть правду из кого угодно, не прибегая к пыткам.

— Когда старуха сдохла, он совсем рассудка лишился, — сдавленным шёпотом сообщил пленник. — Только вчера шестерых, считай, ни за что повесили. А всё потому, что старухи нет, и снадобий мало осталось, которыми она его опаивала…

Эрл, подумав, положил шар на место.

— Так, а теперь всё сначала, только по порядку: что за старуха, кто рассудка лишился, какие снадобья? — Он сразу же почувствовал, что пленник не лжёт, и теперь надо было помочь ему хотя бы немного успокоиться. — Брат Донат, развяжи его.

Пока Донат возился с тугим узлом, Эрл зажёг еще пару светильников.

— Имя?

— Чьё?

— Твоё.

— Арсан, дюжинник Его Милости лорда Сима Тарла.

— Кто те двое, что с тобой?

— Из моей дюжины…

— А теперь говори.

Пленник немного успокоился, но рассказ всё равно получился сбивчивым и сумбурным, но теперь уже можно было понять, что к чему…

С полгода назад, ещё зимой, пограничный разъезд обнаружил старуху, которая шла по снежному насту, в то время как дозорные, попытавшись её догнать, оказались по пояс в снегу. На окрики она не обращала никакого внимания, поэтому пришлось выпустить ей вслед несколько стрел, но все они были сбиты с верного пути внезапными порывами ветра. Тогда разъезд решил обогнуть поле по натоптанной дороге, чтобы перехватить старуху на другой стороне, но на того, кто шёл впереди, вдруг набросилась странная чёрная птаха с глазами навыкате и с человеческими руками вместо лап. А когда птичка, расцарапав воину лицо и пробив клювом в трёх местах бронзовый шлем, улетела, старуха тоже исчезла, как будто её и не было никогда.

А ночью кто-то постучался в ворота сторожевой башни, и стражник, выглянув в смотровую щель, на какое-то время утратил дар речи — за воротами стояла всё та же старуха, а на её плече, насмешливо щёлкая клювом, сидела та самая птичка. Память об оборотнях была ещё жива, и, прежде чем впустить ночную гостью, начальник заставы приказал достать из сундука пару посеребрёных мечей, чтобы в случае чего… Но как только калитка отворилась и старуха вошла, вся осторожность сама собой куда-то исчезла. Старушка выглядела вполне мирно, а что птичка у неё такая странная, так с кем не бывает…

— Я тут пошижу… — скромно сказала она, исподлобья оглядывая караульщиков. — Лорда вашего подожду.

О том, что сам лорд собирается посетить пограничную крепостицу, не знал никто, в том числе и командовавший здесь сотник, но старухе почему-то сразу поверили, как будто и не было недавнего происшествия… А лорд и вправду появился на другой день. И не успел почётный караул трижды прокричать приветствие, как странная ведунья, возникнув будто из-под земли, оказалась рядом с лордом, взяла его за руку и, глядя ему в глаза, сказала:

— Дай погадаю, шоколик, вшю правду рашшкажу…

И лорд с того времени так и не надумал возвратиться в свой замок, как будто безымянная пограничная башня стала его родовой усадьбой. Вечерами он запирался с ведуньей в трапезной, где они подолгу о чем-то говорили, и лорд обычно выходил оттуда уже глубокой ночью сам не свой. А однажды стражники видели, как он среди ночи в полнолуние выплясывает босиком на снегу что-то несусветное, как будто корча его одолела. Хотели уже послать за знатным ведуном в соседний Холм-Дол, но лорд внезапно очнулся, быстро подскочил к тем двоим воинам, которые попались ему на глаза, каким-то стремительным нечеловеческим движением свернул им шеи и зашёлся хохотом. А потом, вроде бы снова оказавшись в здравом уме, приказал приготовить погребальные костры, и чтобы со всеми почестями…

Потихоньку сюда же начали подтягиваться эллоры из замка, несколько наёмных дружин прибыли за жалованьем и, получив всё до последнего гроша, стали лагерем поблизости.

А весной доставили пленных варваров, пятерых резчиков и двух волхвов. Для резчиков построили бревенчатый сарай, где они начали делать идолов, а волхвов, когда первые деревянные изваяния вкопали неподалёку от ворот башни, сожгли живьём на глазах у всего воинства, и это почему-то называлось жертвоприношением. Когда их тела ещё корчились в пламени, лорд произнёс речь, которая на одних нагнала невиданный ужас, а других привела в неописуемый восторг:

— Мне открылась Истина! Скоро, очень скоро я обрету подобающее мне величие, и тех из вас, кто проявит должную покорность и рвение, ожидает слава, рядом с которой померкнет память о великих воителях прошлого. Мне открылись тайны Древних! И скоро источник их могущества станет доступен мне, а значит — всякому, кто честно отрабатывает свой фунт серебра…

Эрл Бранборг почти не слушал перебежчика — перед его мысленным взором вставали живые картины того, о чём тот говорил, а когда рассказ дошёл до загадочного бегства пленённого лорда и гибели старого ведуна, священный оберег, который уже не одну сотню лет принадлежал старшинам дружины Храма, вдруг начал нагреваться и мелко дрожать на груди. Это означало, что вот-вот должно произойти что-то страшное, что-то непоправимое, и надо торопиться, пока ещё не поздно…

— Что случилось вчера?! — прервал старшина сбивчивую речь Арсана. — Почему вы бежали именно вчера? Говори!

— Вчера утром, мой господин, старая ведунья сдохла! Кто-то её так покромсал, что смотреть страшно. А рядом с ней нашли молоденькую, тоже, по всему видно, ведунью. Их Милость тут же изволили озвереть и лично снесли головы всем, кто стоял в карауле, а потом приказали собрать всю дружину и готовиться нынче же перейти границу. Только парни из дюжины Сроба под шумок стащили пару бочонков с напитком Яриса и куда-то скрылись…

Дальше можно было не слушать. Всё было ясно. В лагерь Тарла проникла Сольвей, больше некому… И ей как-то удалось одолеть старую ведьму, но это, видимо, и ей стоило жизни. Но Сольвей ошиблась. Она хотела остановить ту ворожбу, которая позволила бы отворить ворота в Небытие, но у старухи к тому времени уже всё было готово, не хватало только обильно пролитой крови. Там, где происходит битва, где льётся кровь, где страх и ненависть сливаются воедино, грань между Сотворённым Миром и Несотворённым Пространством становится особенно тонкой, а если в дело вмешивается тёмная ворожба, она, эта грань, может исчезнуть совсем. А потом к этой дыре в Небытие начнёт сползаться недобитая нечисть, черпая из неё силы, а о том, что может выползти оттуда, сейчас лучше и не думать.

— Донат!

— Я здесь, брат…

— Прикажи немедленно выпрягать коней из повозок! Надо спешить, брат.

Служитель Донат мгновенно исчез, и снаружи послышались отрывистые команды, конское ржание, скрип повозок. Когда Эрл вышел из шатра, дюжина коней уже стояла осёдланными, и дюжина Служителей натягивали рясы поверх кольчуг.

— Догоняйте! — Старшина стремительно влетел в седло и сразу же пустил коня в галоп.

Два войска уже стояли друг напротив друга, и оставалось только дождаться, кто первым получит сигнал к атаке. Олф уже поднёс к губам свой серебряный рог, как заметил, что между плотными рядами воинов, ощетинившихся копьями, по колено в утреннем тумане движется фигура в рясе Служителя. Что это? Очередной морок? Или кто-то пытается помешать ему обрушить свой праведный гнев на проклятых прислужников нечисти? После того, как исчезла Сольвей, путь за речушку, где стояло вражеское войско, открылся, и теперь можно было отомстить лорду Симу за всё — и за старые обиды, и за Юма, который сгинул без следа где-то там, вот за этим частоколом копий, и за Сольвей…

Прикинув, что вражеская стрела ещё едва ли долетит до неопознанной фигуры, Олф крикнул сотнику Дану, чтобы тот отвёл свою сотню на левый фланг, а сам пришпорил коня и помчался к неведомому пришельцу. В тот момент бывший начальник ночной стражи и сам себе едва ли смог бы объяснить, зачем он это делает, но весь прошедший день его не покидало ощущение, будто впереди расставлена гигантская западня, но обойти её всё равно не удастся, а значит, единственный выход — попробовать пройти сквозь неё…

Когда до странника оставалось не более дюжины локтей, тот откинул назад головную накидку.

— Мой лорд! — Олф едва успел отвести в сторону острие копья и натянуть поводья.

— Твой лорд — мой сын! — Служитель Эрл похлопал по шее разгорячённого коня мастера Олфа, и тот сразу успокоился, перестав перебирать копытами. — Прикажи отвести войско.

— Но…

— Сейчас уже поздно что-либо объяснять, мой славный Олф. — Бывший лорд с некоторой озабоченностью посмотрел на вражеское войско, и обессиленная стрела шлёпнулась в мокрую траву в трёх локтях от его ног. — Но ты должен мне просто поверить. У тебя же есть чутьё воина, ты же сам чувствуешь: во всём, что здесь происходит, есть что-то неправильное, что-то опасное, что-то непонятное. Отведи войско и жди меня за рекой.

— Но…

— После. Я вернусь, и ты всё узнаешь.

Конь Олфа стоял как вкопанный, лениво размахивая хвостом, с соседнего болота доносился многоголосый лягушачий хор, травинки льнули к земле под тяжестью росы, а тёмный силуэт в рясе, бывший лорд, добрый господин, рассудительный воин, верный друг, пленник Откровения — медленно двигался навстречу вражескому строю. Казалось, что он просто уплывает на облаке, которое почему-то расстелилось по влажной утренней земле. Что ж, если Эрл Бранборг что-то делает, значит, он знает — что…

Оставалось только вернуться к собственному воинству и скомандовать отступление. Но только не нарушая боевого порядка, чтобы в любой момент можно было развернуться и сомкнуть щиты. Да и потом, пока Служитель Эрл не вернётся и не объяснит, в чём дело, никто не зачехлит копья, и войско будет готово принять бой на своей земле.

Глава 11

Все новорожденные, кем бы ни были их родители, к какому бы роду или племени они ни принадлежали, кричат на одном языке. Почему же путь от рождения до смерти делает нас такими разными?

«Хлеб души», трактат из летописного свода Холм-Мола, автор неизвестен

Прошедшей зимой, в самой середине месяца Студня, пришла внезапная оттепель, а с ней — снежная буря, которая то затихала до полного безветрия, то внезапно срывалась на трубный вой, поднимая в воздух бесчисленные комья слипшегося снега. Тогда же прямо над капищем рода Енота внезапно разразилась гроза, и молнии поразили идолов Луцифа и Морха. Дубовые изваяния расщепились и обуглились, а потом снежные вихри вырвали их из земли и вышвырнули за высокую изгородь. Покосились стоявшие рядом с ними фигуры Аспара и Иблита, которых люди Енота не слишком почитали, но боялись больше, чем остальных. Всё это могло означать только одно — Зеус и Геккор не пожелали более терпеть такого соседства, и теперь род должен сделать выбор…

Морх, которого уже нет, и потому с ним встретится лицом к лицу всякий, кого тоже не станет, — он, даже поверженный, вызывал трепет у всякого, кто помнил времена, когда жертва, принесённая ему, была чуть ли не единственным средством уберечься от встречи с ночным оборотнем. Аспар, угрюмый повелитель подземного царства, где нет ни надежды, ни радости, — если лишить его жертвоприношений, он начнёт пить соки земли и лишит её плодородия… Иблит, воплощенный ужас, от которого нет спасения, если душа прикоснулась к нему, — он может просто явиться во плоти, и этого будет достаточно для того, чтобы всё живое обратилось в камень. Луциф-Светоносец, карающий любого, кто посмотрит на него без должного трепета, — он был тайной даже для волхвов, а неизвестность устрашает больше, чем привычные невзгоды и опасности…

Дюжину или чуть более зим назад странные люди в чёрных одеждах и с глазами, светящимися во тьме, появились возле одного из дальних становищ. Они толкали впереди себя странную повозку, лишённую колёс, парящую в локте от земли, а на ней лежали эти четыре изваяния, сделанные с нечеловеческим мастерством. На добром и печальном старческом лице Морха неведомый умелец вырезал каждую морщинку, каждый волосок окладистой тщательно расчёсанной бороды. Аспар, ящерица с иглозубой пастью и ясными человеческими глазами, был выточен из чёрного дерева, твёрдого, как камень, и каждая чешуйка на его спине несла неповторимую вязь каких-то непонятных знаков. Иблит, пучеглазая тварь с прижатыми к груди перепончатыми, как у нетопыря, крыльями, казалось, вот-вот взлетит, навеки отгородив небо от земли. А Луциф, прижимающий к груди резной кубок, смотрел на мир с хищной ухмылкой, и казалось, что многочисленные складки его одежд начнут колыхаться от ветра.

Странные пришельцы заявили тогда, что только эти божества, о которых саабы раньше знали лишь понаслышке, смогут защитить людей от оборотней, а волхвы и старейшины, посовещавшись, решили, что хуже всё равно уже не будет…

Буря стихла так же внезапно, как и началась, а наутро ударил обычный в это время крепкий морозец. Но ни охотники, ни рыболовы в тот день не ушли на промысел — люди Енота ждали мести поверженных идолов. И тогда Пров решился на то, чего никогда ни один из волхвов ещё не делал… Он созвал на капище всех, кто решился выйти из своих хижин, и принёс поверженных идолов в жертву Геккору и Зеусу. Сначала сложенных крест-накрест идолов охватило необыкновенно жаркое пламя, а потом, когда угли начали рассыпаться в золу, ещё не остывший прах подхватил стремительный вихрь, так что на месте сожжения не осталось и следа недавнего костра.

Потом чего только не пришлось выслушать Прову от других волхвов, и местных, и приходивших из дальних становищ — и то, что не людское это дело, вмешиваться в ссоры богов, что на благодарность они забывчивы, а на расправу — скоры, и не устроить ли для четвёрки поверженных отдельное капище, чтобы смягчить их гнев… Приходили даже резчики из западных земель, предлагавшие за невеликую плату восстановить идолов, пусть не так, как было, а как смогут. Ни в одном из соседних родов ничего подобного не произошло, и там Геккор, Зеус и прочие старые божества продолжали соседствовать с Луцифом и Морхом, Аспаром и Иблитом. Но Пров ясно осознавал одно — та зимняя гроза была не знамением, но знаком, адресованным именно ему, Прову, сыну Одила, из рода Енота, за которым неизбежно последует перемена судьбы и дорога навстречу неизвестности. И когда в середине месяца Травня неподалёку от становища обнаружили двух подозрительных странников, один из которых вёл себя как безумец, а другой вообще оказался Служителем, волхв понял, что произошло именно то, чего он ждал.

За ночь он успел добраться почти до самого замка. Теперь тёмно-серая, почти чёрная стена возвышалась не более чем в полутора лигах, но идти среди бела дня по открытой местности Пров не рискнул, тем более что между крохотным овражком, где он затаился до времени, и рвом, опоясавшим замок, то и дело проносились конные разъезды. Всадники с опаской поглядывали на опущенный перекидной мост, поперёк которого лежала дохлая лошадь, запряжённая в поваленную набок крытую повозку, и на распахнутые ворота, одна створка которых едва держалась на последней петле.

Теперь оставалось дождаться темноты и идти туда, в пасть чудовища, к воротам в Ничто, готовым в любое мгновение распахнуться, чтобы оттуда выползли те, на кого ополчились Геккор, владыка ветров, и Зеус, повелитель молний, судия над богами и душами умерших. Что там не поделили Владыки — это уже другой вопрос. Тому, что порассказал Служитель, можно верить, а можно — и не очень, а вот Зеус с Геккором зря пугать не будут. Хотя не пристало волхву задумываться о том, какой смысл заложен в воле богов. Главное — чтобы обряд был совершён безупречно и жертвы попали именно туда, куда следует. Пров осторожно развязал свою дорожную торбу и разложил на небольшом плоском булыжнике четыре мешочка, в каждом — по дюжине зёрен дюжины злаков, шмат пчелиных сот с загустевшим прошлогодним мёдом, кусок вяленой оленины, в которой застрял наконечник стрелы, пряди волос прекраснейших из невест рода Енота, а ещё — кусочки ткани, пропитанные кровью лучших охотников рода Енота. Каждому из владык четырёх стихий должно достаться поровну, чтобы взаимные обиды не помешали им объединить усилия. Зеус, повелитель молний, судия над богами и душами умерших, разверзнет небесную твердь и обрушит небесный огонь на гнездо скверны; Геккор, повелитель ветров, пошлёт невиданный ураган, перед которым будет бессильна ворожба прислужников Нечистого; Хлоя, владычица Великих Вод, обрушит на этот берег гигантские волны, перед которыми не устоит ни одно строение, созданное людьми; а таинственная Го, царица плодородия, Мать-Земля, поглотит в своих бездонных недрах всё, что останется после буйства огня, ветров и вод. Перед тем как отправиться в путь, Пров хотел приготовить жертву и для Яриса, но потом решил, что там, где сойдутся стихии, богу войны делать уже нечего.

Прошлой ночью, когда землепашцы, зачем-то вышедшие чуть ли не всем селищем на ночную прогулку, окружили стоянку их маленького отряда, Пров скрылся вовсе не потому, что боялся пленения. Он был почти уверен, что Орвин и Герант не дадут в обиду ни себя, ни его… Но волхв понимал, что, оставшись тогда у костра, он будет вынужден разделить стол и кров с теми, кого он вынужден будет вскоре обречь на гибель. После свершения ритуала здесь на сотню лиг вдоль и поперёк будет безжизненная пустыня, к которой ещё не скоро посмеет приблизиться кто-нибудь из смертных. Но если такова воля богов, значит, иного пути просто нет, и только так можно избежать бедствий куда более страшных.

Накануне волхву так и не удалось сомкнуть глаз, а ожидание обещало быть долгим. Пров пристроился под раскидистым кустом шиповника, склонившимся с края оврага, и задремал, пообещав самому себе, что сон будет чуток, и пробуждение придёт при малейшем подозрительном шорохе.

Если не бояться обжечься, можно подавать Зеусу молнии… Если не бояться высоты, можно нести за Геккором облачный шлейф… Если не бояться сырости, то можно перебирать несметные сокровища Хлои и складывать на дне морском прекрасные мозаики из рубинов, изумрудов и жемчугов, а если не хватит какого-нибудь аметиста, чтобы изобразить фиолетовый зрачок богини, там, на поверхности, осталось ещё немало кораблей… Если не бояться червей, то можно слиться с таинственной Го и стать частью земного плодородия, чтобы потом прорасти цветком, рыжим, покрытым крупными конопушками… Но молнии почему-то жгли ладонь, облака никак не давались в руки, по драгоценным мозаикам пробегала донная волна, и вздыбленный песок впитывал в себя бесчисленные самоцветы, а проклятущие черви ползли мимо, не обращая никакого внимания на аппетитный кусок плоти, стремящийся стать частью вечного движения жизни. По солнечной лужайке вприпрыжку бежал хромоногий сатир, а две чудные нимфы нарезали вокруг него круги. Временами они оглядывались на Прова и с весёлым смехом показывали на него пальцами… Смотреть на нимф было приятнее, чем становиться свидетелем собственных неудач, и от этого сон волхва утратил первоначальную чуткость.

— Бар-бар-бар-бар-бар! — Речь стражника, одетого в короткую лёгкую кольчугу, была непонятна, но острие короткого копья, приставленное к горлу, ясно давало понять, чего тот добивается.

Второй стражник брезгливо, двумя пальцами, собирал с булыжника мешочки с жертвенными наборами и скидывал их в торбу волхва. Наконечник процарапал борозду от уха до подбородка, и редкие капли крови начали падать на амулет с изображением уст Геккора. Надо было осторожно, не делая резких движений, подниматься, иначе владыки стихий могут увидеть своего верного слугу несколько раньше, чем им того хотелось бы.

Хряст! И крышка бочонка с ячменным вином проломлена кулаком, облачённым в латную рукавицу. Так виночерпию будет легче освобождать драгоценную влагу из дубового плена. Благополучие подданных — главная забота лорда, так вроде бы написано в Заповедях Карола Безутешного, лорда лордов… Правда, бочонков в этой корчме осталось не так уж много. А когда они кончатся, можно будет перейти в другую. Только бы кабатчики не попрятали свои запасы от своего господина! Ну нет! Предупреждать всякое желание лорда — главная забота любого из подданных, будь то хоть благородный эллор, хоть последний из землепашцев. Такова первая и главная заповедь Иллара Корзона, лорда Холм-Эста!

— Ваша Милость! Поздравляю с великолепным ударом.

Это ещё кто? А-а… Хелл Бронда, сотник, только вчера посвящённый в эллоры. Что ж, ему повезло, что смерть не застанет его простолюдином… Вот поймать бы сейчас эту шавку Хаффи… Из-за него всё! И из-за бабы этой каменной! Стояла бы себе, глаз радовала… В собственную опочивальню войти невозможно, дожил…

— Ваша Милость! К вам посетители.

А это кто? А-а… Караульщик. Это правильно. Если лорд гуляет, то в корчму без доклада — никак… Это правильно.

— Кого там ещё принесло?! — Лорд не узнал собственного, совершенно осипшего голоса, но это уже не имело никакого значения.

— Эллор Орвин Хуборг, какой-то Служитель и его слуга-варвар…

— Варвара — на дыбу, Орвина — сюда, и налить ему, а Служитель пусть у дверей подождёт… — Иллар вдруг запнулся, подавляя подкативший к горлу ик, а в следующее мгновение до него дошло, о чём, собственно, докладывал стражник. — Стоп! Наоборот. Служителя — сюда, и пусть нальют, варвар — за дверью, а Орвину жалованье выдать, иначе зачем бы он попёрся в такую даль… Стоп!

Действительно, чтобы на что-то решиться, надо было крепко задуматься. С Хуборгом и варваром всё ясно, а вот откуда здесь мог взяться Служитель. Их ещё Халлак отсюда выставил, и с тех пор ни один носа не казал и правильно делал. Но теперь, когда такая срань приключилась, вдруг появляется… Может, он и впрямь знает, что делать, как замок сохранить.

— Рассолу и умыться!

Кабатчик с виночерпием, казалось, только и делали, что ожидали такого приказа. Через пару мгновений корчага с огуречным рассолом, приправленным чесноком и пряностями, стояла на столе рядом с медным тазиком, до краёв наполненным родниковой водой. Кабатчик уже переминался с ноги на ногу, держа на согнутом локте белое льняное полотенце. Так, главное не перепутать — рассол пьют, водой умываются.

Только выпив вторую корчагу рассола, Иллар почувствовал, что готов к разговору, который может решить судьбу и трона, и Холма, и самого лорда. А может и не решить. Нет, не столько рассол, сколько возбуждение, вызванное внезапной надеждой, помогло хмелю отчасти выветриться из головы…

— Пусть заходят. Все. Только варвар — за дверью…

Первым вошёл Орвин, поклонился, как положено, и сделал шаг в сторону. И тогда в дверном проёме обнаружился Служитель. Не Служитель — гора. Едва в дверях поместился, и посох — так и блестит, а поверх рясы на поясе меч висит. Сразу видно — не из простых.

Иллар окинул взглядом помещение — бражники, кто ещё мог, поднялись из-за столов, приветствуя нежданного гостя, а кабатчик с виночерпием волокли из подсобки свежий бочонок с черничным вином.

— Все — вон! — рявкнул лорд, стараясь придать дрожащему голосу как можно больше твёрдости.

Сотники, благородные эллоры, оруженосцы, шуты и герольды, толкая друг друга, двинулись к выходу, по пути стараясь поклониться Служителю. Когда стражники волоком вытащили за дверь последнего из бражников, Орвин поднял валявшуюся на проходе табуретку, поставил её у стола напротив лорда, а сам тоже вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

— Ну вот, попировали — и хватит… — сказал Служитель, присаживаясь. — Ты как — проспишься сначала или сразу говорить будем?

Иллар сумел только кивнуть в ответ, мол, ты говори, а я пока послушаю.

— Так вот, лорд… — Служитель отстегнул от пояса меч и положил его на стол. — Ты вот сейчас сидишь тут и думаешь, а не плюнуть ли тебе на всё и не отправиться ли куда подальше… Потому что дел ты таких натворил, что самому страшно.

— Мне?! — попытался вспылить Иллар и, опираясь обеими руками на столешницу, попытался оторваться от лавки. — Да я, знаешь…

— Знаю. Я вижу тебя впервые, а уже знаю о тебе больше, чем ты сам. — В голосе Служителя прозвучало что-то такое, что начисто отбило у Иллара всякое желание возражать. — Ты хотел власти, и ты получил её. Полторы сотни убитых — не счёт, не это гложет тебя сейчас. Ты впервые в жизни стоишь перед выбором и не можешь ни на что решиться. И выбор у тебя небогатый — либо прямо сейчас бежать отсюда, либо сидеть здесь, пока не опустеют погреба этой забегаловки, а потом всё равно бежать. Скоро, очень скоро те, кто помог тебе овладеть троном, решат, что именно ты виновен в том, что случилось. Разве не ты воспользовался помощью чужестранца, чтобы захватить замок? Воспользовался, хотя и понимал, что его ворожба — не простое ведовство, а сродни тому, что нечисть творит…

— Да я…

— Знал! Только тебе было всё равно. Лишь бы на трон сесть, а там — хоть трава не расти.

— Да я вот прямо сейчас тебя, поп задрипанный… — Иллар потянул из ножен короткий меч, но тяжёлая ладонь Служителя накрыла его руку и вдавила клинок обратно в ножны.

— А потом ты возжелал поиметь каменную бабу…

— Ну и что? А кто бы не возжелал! И Халлак на неё целыми днями пялился, и Саланы друг друга из-за неё порезали… — Казалось, лорд вот-вот разрыдается.

— Верно. Кругом соблазны, а человек слаб. А выбор у тебя пока ещё есть — либо и впрямь бежать отсюда, причём не медля, либо принести покаяние по полному обряду и мне поклониться, чтобы освятил я твой титул Именем Творца. Только я сперва решу, чем ты вину свою искупить можешь.

— А если я просто возьму да прикажу тебя повесить? А? — Глаза лорда вспыхнули недобрым блеском.

— Попробуй, — предложил Служитель. — Только, во-первых, не получится, потому что там, за дверью, эллор Орвин Хуборг уже беседует с твоей хмельной братией, а во-вторых, я хоть и судьбы своей не ведаю, но чую, что умру не сегодня.

— Ну и ладно… Покаяние — так покаяние. Мне всё равно. — Иллар скрестил руки на столешнице и уронил на них голову.

В этот момент раздался осторожный стук в дверь, а потом из-за створки показалась голова Орвина.

— Святитель Герант, там стражники волхва нашего притащили, — сообщил эллор. — Спрашивают: сначала батогами бить или сразу вздёрнуть.

— Скажи — лорд приказал сюда вести.

— Ага! Сюда ведите, — промямлил Иллар, не поднимая головы. — Пусть его…

Глава 12

Истина и невинность несовместимы — чтобы познать истину, надо потерять невинность…

Из изречений Мороха Великолепного, записанных о. Бриком

Небытие обречено на молчание, пока его не коснётся воля, жаждущая Творчества! Так говорил когда-то Великолепный… Где он теперь вместе со своими дерзкими помыслами… Прах его бессмертной души развеян по необъятным недрам непроглядной Бездны, нависшей над Узилищем Гордых Духов, и едва ли он скоро вообще осознает, что с ним стряслось. Бездна внутри Алой звезды, безбрежное Ничто вокруг неё — всё это теперь принадлежит ей одной, и она, Гейра, Дрянь, Хозяйка, не собирается этим делиться ни с кем. Гордые Духи обращены в ничтожество — они совершили ошибку, однажды возжелав править миром, опираясь лишь на страх и могущество…

Смертные твари обычно получают то, чего хотят, то, чего достойны. И теперь нужно сделать одно — устроить так, чтобы им захотелось сделать её, Гейру, своим кумиром, во славу которого сладостно жить и умирать. Восторги смертных тварей — надёжная защита от Небесного Тирана, и у неё есть всё, чтобы ей восхищались, с одинаковым восторгом принимали её милости и её гнев…

Верный Хаффи, повизгивая, тёрся об её ногу, последняя из гарпий равнодушно смотрела вдаль, где было совершенно не за что зацепиться взгляду. Где-то там, охраняя вечный покой узников Алой звезды, неподвижно стояли инферы, гигантские воины, неподвластные времени, Небытию и чьей-либо воле. Интересно, на чём они стоят там, где ничего нет… Впрочем, на самом деле интересно другое: как пробраться мимо них, чтобы попасть в замок Хомрика, к которому, пожалуй, только вот эта гарпия сможет теперь найти дорогу?

— О, прекраснейшая из великих, величайшая из прекрасных! — Голос Хаффиза раздался настолько внезапно, что она даже вздрогнула от неожиданности. — Чем может услужить тебе твой верный раб?

Всё понятно… Когда ей вспомнились инферы, Гейра ощутила неуверенность в себе, которая длилась лишь долю мгновения, но этого хватило, чтобы, повинуясь её неосознанной воле, Хаффи вновь обрёл человеческий облик, сохранив при этом собачью преданность. Что ж, дурного она себе всё равно не пожелает, а значит — и последнее превращение мага должно пойти ей только на пользу. Можно, кстати, быть с ним поласковее, теперь уже можно…

— Помолчи. — Всё — теперь он будет молчать, пока она не позволит своему верному псу открыть рот.

— О, прекраснейшая… — Хаффиз, видимо, по-своему понимал, что такое покорность. Он не успел договорить, и его оторванная голова лежала на её ладони. — О, прекраснейшая из великих, величайшая из прекрасных! — Говоря, он ухитрялся слизывать собственную кровь с запястья Гейры. — У тебя ведь есть вопросы, на которые я, ничтожнейший из магов, знаю ответ. Это для меня нестерпимая мука — знать, что могу услужить немедленно, но ждать, пока ты позволишь.

— Для меня нестерпимая мука — слышать твой писклявый голос. — Гейра внимательно посмотрела в глаза Хаффизу и, не обнаружив там ничего, кроме почтительного трепета, приткнула голову в руки обрубку, стоявшему неподвижно в почтительном поклоне.

Маг водрузил свою голову на место, и капельки крови впитались в образовавшийся рубец.

— Смею заметить, досточтимая Хозяйка, что тебя мучают сомнения: удастся ли проскользнуть мимо инферов и остаться в живых… — заговорил Хаффиз как ни в чём не бывало. — Посреди Небытия расстояния ничего не стоят, если точно знаешь, куда хочешь попасть.

Проповедник читал, и Резчик медленно, но верно сходил с ума, борясь со сном. Очередная глава очередной книги казалось ему воплощением мировой скуки, но уговор есть уговор. Одна голова — хорошо, а две — тоже неплохо, если есть возможность оценить и творчески переосмыслить мысли друг друга. Только когда же это кончится, и можно будет снова посетить Дивный Сад, где безо всякой пользы слоняются скучающие нимфы. В обитель Древних можно было проникнуть через окно, но всякий раз — через другое, и только Брик каким-то непостижимым образом чуял, через какое именно. Теперь у них была договорённость: Траор должен выслушать свежую писанину отца Брика, а тот в знак благодарности за внимание указывал ему путь, ведущий к нимфочкам. Порой это было окно, а иногда нужно было вытащить из стены пару грубо отёсанных глыб, а порой — просто пройти сквозь каменную кладку. Резчик даже заподозрил, что после исчезновения Хомрика замок, признав Проповедника своим хозяином, открывал вход там, где хотел сам Брик.

«…и стремление к совершенству — самая полезная и самая бессмысленная трата времени. Этому может посвятить себя только тот, у кого в запасе целая вечность или хотя бы иллюзия вечности. Все прочие вынуждены довольствоваться тем, что имеют, и это обусловлено так называемым Законом, которым сковал Небесный Тиран всех и каждого, кроме, разумеется, тех, чья воля нашла опору в недрах Небытия. Стремление к совершенному удовольствию — вовсе не стремление к конечной цели, поскольку после её достижения невозможно двигаться дальше. Таким образом, мы делаем единственно верный вывод: совершенство — это смерть, и совершенное удовольствие тоже связано со смертью и муками, которыми она сопровождается. Наслаждение через страдания — только они могут дать то многообразие выбора, к которому стремится алчущий дух…»

— Каково сказано?! — сам себя похвалил Проповедник и упёрся взглядом в своего явно неблагодарного слушателя. А ведь, казалось бы, эта тема, совершенное наслаждение, должна быть ему наиболее близка и приятна.

— Я восхищён, мэтр! — бодро воскликнул Резчик. — А теперь, обогатив себя знаниями, неплохо было бы прогуляться и проверить на практике правильность твоих выводов.

— Давно бы сюда приволок какую-нибудь нимфу, — проворчал Брик. — Не надоело мотаться туда-сюда?

— К нашему глубокому несчастью, эти нежные, но совершенно тупые существа совершенно не приемлют насилия. Думаешь, я не пытался? Только схватишь её за волосы, начинаешь тащить куда следует, так она сразу как будто дохнет и рассыпается, словно усохший цветочек. — Резчик вовсе не жаловался на судьбу, он просто делился наблюдениями, которые казались ему весьма занимательными. — В другой раз приходишь, а она, та же самая, — тут как тут, только уже не ухватишь. Всё так же пляшет, смеётся, цветочки нюхает, но только тебя для неё как бы нет уже, а попробуешь ухватить — в руках пустота, внутри досада. И, главное, злись — не злись, а толку никакого. Там даже заклинания не действуют. Вот здесь, например, всё нормально: пожелал — получил. — Резчик выхватил из пустоты кружку крепкого черничного вина, медленно выпил и отправил посуду обратно в Ничто. — А там любая моя воля — как будто кто-то мне её обратно в глотку заталкивает. Пару раз чуть не подавился, а потом завязал. А просто так на них смотреть — никакого зла не хватает. Да ну их совсем! Не пойду больше туда… Лучше уж твои бредни слушать. Жаль — Великолепного на них нет. Уж он-то нашёл бы управу! Они б у него поплясали, скоты бесчувственные…

— А может, они и вовсе не приспособлены к тому, чего ты от них хочешь, — предположил Проповедник, не переставая затачивать очередное воронье перо. При этом он успевал сочувственно смотреть на своего говорливого собеседника. — Нимфы, бабочки, ягодки, цветочки… Всё это порождения больного воображения сам знаешь кого. Может, в них только и есть вид один? А?

— Да? А дети у них, по-твоему, откуда берутся? В капусте находят? Из кувшинок вылупляются?

— Какие ещё дети? Ты ничего мне об этом не говорил.

— Да так… Видел я мельком одного. Только на меня одна из этих бабочек так глянула, что меня сразу сюда сдуло. Хоть и не подумаешь, что они что-то могут, а кто знает… Древние есть Древние. Пусть хреновая у меня тут жизнь, но я ей ещё некоторым образом дорожу. На лучшее надеюсь, отчаянью не предаюсь, излишеств всяческих избегаю…

То, что Траор говорил дальше, Брик уже не слышал — он дрожащими от волнения руками торопливо раскрыл ларец, стоявший на полу справа от его кресла. Там на дне, под грудой рукописей, лежало то, что он когда-то сохранил втайне от Великолепного, по секрету от Избранных. Когда он положил перед собой на стол «Книгу Откровений», Резчик прервался на полуслове, подскочил, повалив скамью, и попятился в сторону выхода, не отрывая завороженного взгляда от синего переплёта и серебряного замка, стягивающего страницы.

— Сядь и успокойся! — заметив его замешательство, рявкнул Проповедник. Он уже расчерчивал пространство вокруг книги знаками Зеркального письма. — Эта штука не так страшна, как может показаться. Переписчик в своё время, похоже, не очень-то верил в то, что пишет, а значит, и особой опасности нет.

Брик-Проповедник как ни в чём не бывало раскрыл книгу и начал сосредоточенно её перелистывать, а Траор-Резчик всё ещё стоял, прижавшись спиной к стене, желая просочиться сквозь неё наружу, где нет ничего, кроме вязкого и бесплотного Небытия. Но стена стояла стеной — видимо, чья-то воля стояла поперёк воле Траора, желавшего умчаться куда подальше.

— Итак, стой и слушай! — Проповедник смахнул ладонью капельки пота, проступившие на лысине. — Сядь на место и слушай… — Брик без труда нашёл нужное место, поскольку в свою бытность Служителем он успел вызубрить эту книгу почти наизусть. — «Древние подобны цветам, люди подобны пчёлам. Цветы не плодоносят без пчёл, а пчёлы и не мыслят о том, что, наслаждаясь нектаром, они дают продолжение жизни. Потомки людей и Древних — не люди и не Древние. Потомки людей и Древних становятся владыками, им подвластны стихии и помыслы людей, их воля витает над Сотворённым миром и уходит корнями в Несотворённое пространство…» Ты понял, чем дело пахнет? А? — Проповедник захлопнул книгу, бросил её обратно в ларец, и только после того, как грохнула крышка, Резчика перестала бить мелкая дрожь.

— Если вздумаешь ещё эту штуку достать — предупреждай хотя бы, — едва слышно промямлил Траор и с некоторой опаской снова присел на скамейку, которая сама стала на место. — Я, может, от Служителей натерпелся больше, чем от Великолепного…

— Что ж поделаешь… Работа у нас такая, а Врага надо знать в лицо! — Теперь Брик довольно потирал ладони, и на его сухом лице возникло выражение крайнего довольства. — Значит, так… Как хочешь крутись, а этого детёныша нам надо бы заполучить. А то вон какое хозяйство без пользы пропадает! — Проповедник ткнул пальцем в сторону окна, за которым среди вязкой темноты непривычно ярко пылала Алая звезда. — Мы из него нового Владыку воспитаем, и от моей писанины толк будет. Ты его манерам научишь, фехтованию и убивать с удовольствием, а я — свободу любить, как в моих книгах написано!

— Сам не знаешь, о чём болтаешь! — неожиданно вспылил Резчик. — Они нас не замечают. Для них нас просто нет… С чего ты взял, что этот байстрюк меня заметит?

— Чтобы заметили, дурья твоя башка, надо сначала удивить, а потом — понравиться, — поучительно сказал Брик. — Ты же мастер! Ты, помнится, Великолепного из бревна ваял так, что от настоящего не отличишь. Вот и наделай ему игрушек, но так, чтоб красиво. И начинать надо прямо сейчас, а то поздно будет — эти полукровки растут как на дрожжах и соображать начинают быстро. Он хоть маленький?

— Во! — Резчик показал размер не больше локтя. — А ты что — здесь прохлаждаться будешь, пока я здоровьем рискую?!

— Моё дело — рождать идеи! Это тебе — не клюкву трескать.

Проповедник вдруг замолчал, прислушиваясь. Кто-то снаружи скрёбся в стену слева от окна и при этом негромко рычал.

— Наверное, гарпия проснулась! — высказал догадку Резчик, на всякий случай извлекая из ножен свой тонкий, как тростинка, клинок.

— Если бы… — Брик подумал об океане отбросов творчества Великолепного, куда тот сваливал всё, что не казалось ему сколько-нибудь удачным. Там вполне могли водиться твари пострашнее гарпий и при этом совершенно неуправляемые.

Внезапно раздался рёв, напоминающий предсмертный крик оборотня, и первый удар потряс замок от фундамента, нависшего над бездонной пустотой, до ржавого флюгера, давно забывшего, что такое ветер. По стене пошла трещина, и Брик выхватил из груды бумаг, валявшихся на столе, свиток с заранее заготовленным заклинанием. Из свитка, свёрнутого в трубочку, вырвался огненный смерч и тут же впитался в узкий проём, образовавшийся в каменной кладке. Рёв сменился визгом, но через мгновение от второго удар внутрь ввалилось несколько булыжников. Проповедник уже потянулся к своему драгоценному ларцу, чтобы не оставлять сокровища своей мысли на поругание неизвестно кому, но вдруг обнаружил на своих руках золотые кандалы, вросшие в каменный пол, а Резчик замер, словно бегущая статуя, уже у самого входа в длинную галерею, ведущую куда подальше — он тоже был скован цепями по рукам и ногам, а его чёрный камзол с красными кружевами превратился в смирительную рубашку.

— Не ждали? — Голос, раздавшийся за их взмокшими спинами, звучал почти дружелюбно. — А зря… Уж тебе-то, Траор, следовало неустанно надеяться, что я когда-нибудь вернусь.

— Гейра! — завопил Резчик, оставив бесполезные попытки вырваться из своих оков. — Это же Гейра! Эй, ты откуда взялась? Гейра, ну отпусти, что ли!

— Терпение, мальчики… — Сначала появился её смех, а потом и она сама возникла прямо на столе, подмяв под себя рукописи Проповедника. — Пока вы мне не докажете, что с нетерпением меня ждали и готовы слушаться свою хозяйку, посидите на цепи. Может быть, вам даже понравится.

— «Видения рождают страхи, страхи рождают действие. И не важно, на что это действие направлено, важно то, что твари Небесного Тирана, если сердца их полны ужаса или хотя бы дурных предчувствий, пробуждаются к творчеству…» — Брик начал цитировать из своих трудов, как будто ничего не произошло, ровным счётом ничего. — Гейра, не знаю, как другие, а я просто счастлив тебя видеть. А если бы ты оказала мне милость и позволила бы себя обнять, я был бы счастлив вдвойне. — Он дёрнулся, надеясь, что под влиянием его речей Гейра ослабила внимание и сотворённые ею оковы утратили прочность. Но цепи держали намертво.

В окно влез здоровенный пёс, покрытый бурой горелой шерстью и, виновато повизгивая, примостился на столе рядом с Хозяйкой, норовя лизнуть её загорелую ляжку.

— Хаффи, уймись! — приказала Гейра, и пёс немедленно затих. — А теперь, кролики мои, рассказывайте, о чём вы тут ворковали, пока меня не было. Я слышала краем уха, что вы тут каким-то младенцем решили обзавестись…

Глава 13

За любым видением, каким бы невероятным оно ни было, стоит реальность, странная, порой непостижимая, но реальность…

Книга Ведунов

Прошёл ещё один день. Тот самый день, когда наконец-то должна была произойти битва, когда наконец должно было закончиться почти двухмесячное ожидание неизвестно чего. Вечером сразу несколько сотников сообщили Олфу, что среди воинов появились недовольные, а некоторые уже в открытую костерят командиров за нерешительность. После полуночи из-за ручья донеслись крики какого-то сумасшедшего петуха, но быстро стихли — видимо, вражеский передовой дозор решил вознаградить себя поздним ужином.

Олф уже чуть ли не проклинал себя за то, что выполнил-таки волю своего бывшего лорда, хотя и понимал, что всё равно не посмел бы ослушаться. «У тебя же есть чутьё воина, ты же сам чувствуешь…» Действительно, в то утро ему казалось, будто стоит только поднести к губам серебряный рог и дать сигнал к атаке, как произойдёт что-то страшное — то ли небо осыплется на землю ледяной пылью, то ли сама земля покроется огненными трещинами, как в том сне, который явился к нему после исчезновения Сольвей. Да, ведунья тоже говорила что-то такое: «Если не сможешь отвести дружину от границы, хотя бы не пытайся перейти реку…» Вроде бы так. Сначала Юм пропал, потом Сольвей, теперь и прежний лорд сгинул, а за реку, значит, нельзя… Но если ведунья и Служитель одно и то же говорят, наверное, так оно и есть.

— Сотника Дана ко мне! — приказал Олф, и один из посыльных, что всегда были наготове, почти бесшумно сорвался с места.

Тень от рассветного солнца не успела укоротиться и на полвершка, когда явился сотник.

— Дан… — Олф ещё не был уверен в правильности своего решения, но уже знал, что иначе поступить не сможет. — Дан… Останешься здесь за главного, пока я не вернусь.

Сотник явно опешил, а герольд Тоом, который с переменным успехом боролся со сном, сидя на поваленной берёзе, подскочил как ужаленный.

— Ну нет! — Тоом мгновенно оказался рядом с Олфом. — Давай лучше я туда пойду, а ты здесь командуй, как полагается.

— Мне полагается приказывать, а ты, герольд, должен всякому подтвердить мою волю, — прервал его Олф. — Герольд, повтори, что я приказал?

— «Дан, останешься здесь за главного, пока я не вернусь», — повторил Тоом слово в слово всё, что сказал Олф. — Только…

— Если я к ночи не вернусь, или Служитель Эрл, или Сольвей с вестями от меня — отходите к замку. — Олф не позволил герольду высказать сомнения. Сомнения — вещь заразная, а оставаться в неведении уже не было сил.

Сотни глаз смотрели ему в затылок, но оглядываться было нельзя — ещё подумают, что он прощается…

Пройдя пару лиг, Олф увидел впереди перекинутое через речушку бревно. По нему с противоположного берега нетвёрдой походкой шёл человек в кольчуге, но без шлема, с пустыми ножнами, болтающимися у пояса. Увидев Олфа, незнакомец от неожиданности пошатнулся и с шумным всплеском свалился в ручей.

— Эй, ты… того! — промямлил беглец, стоя по пояс в воде.

— Чего того? — спросил Олф, ступая на бревно. Неожиданная встреча отвлекла его от мрачных мыслей и ожидания самого худшего. — Вылезай…

Но незнакомец, бросив на Олфа косой испуганный взгляд, двинулся почему-то не к берегу, а вдоль ручья, причём против течения. Пытаться догнать его не было смысла — человек был явно не в себе, и, чтобы добиться от него связного рассказа, требовалось время, которого не было. Олф вдруг поймал себя на том, что не может объяснить самому себе, почему он поступает именно так, а не иначе. Почему он решил сам, оставив дружину, идти туда, откуда, скорее всего, уже не вернётся? Ведь можно было сперва отправить туда пластунов… Почему он, собственно, так уверен в том, что надо спешить? Куда спешить? Зачем? Вот когда Служитель Эрл отправился в одиночестве навстречу вражескому войску, он, наверное, знал, что он собирается делать… Но он — Служитель, ему и положено знать всё заранее, ему сам Творец на ухо шепчет, где соломку стелить. Чутьё воина — так вроде Служитель Эрл говорил. Что есть, то есть… В бою не думаешь. Слова опережают мысли, блеск стали опережает слова. Но это в бою. Когда думать некогда — тогда и чутьё… А может, это не чутьё никакое, а новый морок — тут с этим запросто. Но об этом думать уже поздно — пусть будет чутьё воина, пусть больше не будет ничего. А если где-то была сделана ошибка, то есть меч, чтобы её исправить.

Олф уже почти дошёл до того места, откуда вчерашним утром Служитель Эрл отправил его восвояси вместе с дружиной. «Я вернусь, и ты всё узнаешь…» Как же! Вернулся он! Тут-то мы всё и узнали…

Впереди возле какой-то покосившейся хибары обнаружилось две человеческих фигуры. На этот раз беглецы из дружины лорда Сима были при оружии, и доспехи на них были в порядке. Но судя по тому, как они двигались, с опаской озираясь, не удаляясь ни на шаг от низкорослых густых зарослей, протянувшихся вдоль тропы, это могли быть только беглецы. Если дружинники разбегаются от лорда Сима, это добрый признак, это значит, что Эрл Бранборг зря времени не терял. Олф затаился за тремя сросшимися кленовыми стволами. Теперь надо было только дождаться, когда они приблизятся.

— Давай пока здесь где-нибудь спрячемся, — предложил коренастый рыжеволосый детина в проржавевшей кольчуге своему долговязому спутнику.

— Щас… — прохрипел в ответ второй. — Лучше сразу удавиться. Бежать надо куда подальше, пока они его не подпалили. Бежать! Говорят, если Служитель кого проклянёт, тому и после смерти покоя не будет.

— А мы-то здесь при чём? — искренне изумился рыжий. — Вот пусть лорда и проклинает, и эллоров его, которые остались, и ведьму, хотя ей уже всё равно. Мы-то здесь при чём?

— Нет уж… Чем дальше мы от этого поганого места уйдём, тем спокойнее. — Второй беглец явно сохранил больше самообладания. — Пусть они кого хошь жгут, кого хошь проклинают, а я сюда даже за жалованьем не вернусь, хоть всё тут мёдом обмажь.

Олф в два прыжка оказался рядом с ними, его клинок прочертил в воздухе две стремительных дуги, и аккуратно срезанные перевязи с мечами противников упали в траву. Беглецы сначала замерли на мгновение, а потом попятились, готовые в любой момент броситься наутёк.

— Стоять! — приказал Олф тихо, но достаточно внятно, что оба бывших дружинника лорда Сима как будто окаменели. — А теперь говорите, что там творится. Быстро, а то головы поотрываю.

Они поверили ему сразу и безоговорочно, только рыжий, стремительно побледнев, начал медленно опускаться на землю, а второй, тощий, как жердь, с двумя уродливыми шрамами на выступающих скулах, оказался покрепче — он начал говорить:

— Там Служитель какой-то… Пригрозил, что проклянёт любого, кто от лорда нашего не отречётся. Мы вот ушли, а его в полдень сожгут в честь четырёх идолов. Считай, половина из дружины разбежалась. Только лорд Сим сказал, что далеко, мол, всё равно не уйти…

Он говорил ещё что-то, но Олф его уже не слышал. Главное было сказано, а всё остальное не имело значения. Вот теперь-то уже точно стало ясно: взбесившийся лорд, одержимый Нечистым, хочет казнить Служителя, а те, кто остался рядом с ним, должны увидеть, что никакие проклятия его не берут и никакие кары небесные ему не грозят. Теперь Олф уже знал, что надо делать, что можно попытаться сделать…

Пара дозорных, охранявших тропу, резво скрылись в кустах, едва он приблизился к ним на дюжину локтей. Какой-то юнец в новеньком начищенном нагруднике попытался встать в боевую стойку, но тут же был согнут пополам ударом ноги. Теперь надо было успеть попасть туда, где из земли торчат идолы, раньше, чем случится беда. Олф свернул с тропы в густые заросли, сокращая путь к цели. Теперь времени не было даже на то, чтобы замечать препятствия — полдень неумолимо приближался, и каждое новое мгновение росло в цене. Внезапно ветки перестали хлестать его по лицу, и посреди круглой поляны, где кусты были аккуратно выкошены, обнаружился серый плоский булыжник, из которого торчал золотой клин, который, ослепительно сверкая на солнце, отбрасывал короткую совершенно чёрную тень.

Олф хотел пробежать мимо, но вдруг ощутил тяжесть в ногах. Драгоценное время, казалось, почти остановилось, ветер стих, замер шелест листвы, а тень прямо на глазах начала медленно, но верно сжиматься, а вокруг неё на камне проступила замысловатая вязь каких-то знаков. Полдень! Когда эта тень исчезнет, Служитель Эрл должен умереть…

Золото… Когда-то давно этот редкий металл ценился в Холмах больше, чем серебро, да и теперь он был в ходу у варваров, и ещё ночные оборотни носили на себе золотые бляхи с алым камнем, кольца, массивные цепи и браслеты.

От сжимающейся тени невозможно было оторвать взгляда, она казалась бездонной, от неё тянуло обжигающим холодом. Олф зажмурил глаза, изо всех сил сжал непослушными пальцами рукоять меча и наотмашь, не глядя, нанёс удар. За звоном металла последовало шипение, и в воздухе повис кислый удушливый запах. Освящённое серебро, напаянное на клинок, соприкоснулось с золотом Нечистого, и сталь меча покрылась синей окалиной, а сверкающий золотой клин оплавился и утратил блеск. Булыжник, из которого торчал золотой клин, раскололся надвое, а тень растаяла, издав короткий вопль, похожий на крик легендарной птицы Сирри. Олф поднял с земли то, что осталось от клина. Золото на глазах покрывалось слоем ржавчины, и он хотел уже зашвырнуть слиток подальше в кусты, но тут же решил, что им можно будет запустить в голову тому, кто ещё посмеет преградить ему дорогу.

Он успел. Вернее, сам лорд Сим затянул церемонию жертвоприношения — ему нравилось разговаривать с опасным противником, который был в его полной власти.

— Проклятье, говоришь? — Лорд схватил Служителя за бороду и провёл острием кинжала по его шее, оставляя неглубокую алую борозду. — Только не поможет тебе это. Кто ушёл — те вернутся, как только поймут, что бежать некуда. Ха! — Ещё одна борозда пролегла рядом с первой. — Во славу Морха, Иблита, Аспара и Луцифа! Они тебя проглотят вместе с твоим дешёвым проклятием и вонючими потрохами.

Служитель был привязан к дубовому столбу, установленному как раз посреди капища, и четыре идола, казалось, с любопытством наблюдали за происходящим. Сотни три воинов, столпившихся вокруг, кто с нетерпением, кто со страхом ожидали, когда их лорд располосует кинжалом грудь дерзкому Служителю, который прошлым утром неожиданно возник на пути войска. Его бы ещё тогда просто затоптали, но оказалось, что среди дружинников было ещё немало тех, кто верит не собственным глазам и своему лорду, а поповским сказкам, от которых на душе становится кисло, как наутро после попойки. Этой ночью сотни воинов, которые ещё недавно казались надёжными товарищами по оружию, предательски скрылись из лагеря, бежали из дозоров, убоявшись обещанного Служителем проклятия, но зато здесь остались самые верные, самые стойкие, самые бесстрашные, самые преданные своему лорду.

— Да режь ты его, Милость! Чё с ним болтать! — заорал кто-то из толпы, но лорд искоса глянул на крикуна через плечо, и тот немедленно заткнулся.

— А твой Безымянный, если он даже где-то и есть, самого тебя проклянёт. Принести в жертву Служителя — это всё равно что девственницу спалить. Во славу Морха, Иблита, Аспара и Луцифа. — Лорд поочерёдно кивнул всем четырём идолам. — Старуха сдохла, но всё, что надо, она успела, так что когда твою бессмертную душу там, — ткнул лорд пальцем в небо, — будут рвать на части, я приберу к рукам и Холмы, и варваров, и всё остальное! И только те, кто не покинул меня сейчас, разделят со мной трапезу!

Конец фразы утонул в многоголосом рёве — дружина расслышала последнюю фразу, которую лорд специально для публики произнёс погромче, и оценила, что будущий владыка мира своих не забывает. Все глаза были устремлены на острие клинка, который вот-вот должен был войти под рёбра пленнику. Сердце, брошенное на золотое жертвенное блюдо, не должно остановиться, пока вспышка алого пламени не проглотит его. Только тогда можно будет считать, что жертва принята, и Сим Тарл, лорд Холм-Ала, стал первым из Избранных, тот, кто однажды вот так же на блюде поднесёт Владыкам весь этот мир!

— Но сначала, если сможешь, убей меня! — Олф с трудом переводил дыхание после долгого бега, и тельник под кольчугой был мокрым от пота, но отдыхать было уже некогда.

Лорд посмотрел на него с едва заметным удивлением, и вдруг его рот расплылся в широкой добродушной улыбке. Ещё один из врагов сам пришёл за смертью, а это означало, что есть в мире силы, которые благоволят ему.

— Ты хочешь поединка, от которого трусливо уклонился твой господин? — Лорд не переставал улыбаться. — Я, конечно, приму вызов, как только закончу свои дела. Но учти — ничто меня так не огорчает, как чья-то глупость. Лучше встань в строй, мастер Олф! У тебя ещё есть возможность сделать своим этот праздник. Ты пока ничем не заслужил нашего расположения, но я сегодня щедр.

Лорд провёл пальцем по лезвию кинжала, прикидывая, не лучше ли сначала вырезать прореху на одежде пленника, а уже потом нанести удар. Но Олф, вместо того чтобы всерьёз задуматься над самым заманчивым предложением, какое только можно было вообразить, раскрыл ладонь, и на ней обнаружился сморщенный слиток тусклого жёлтого металла, всё, что осталось от золотого клина.

— А это видал?! — Олф с силой швырнул свою находку в лорда. Слиток ударил в стальной нагрудник, сделав в нём неглубокую вмятину. — Всё равно ворожба твоя не сработает.

— Чару Его Милости! — закричал кто-то из публики.

— Чару Его Милости! — подхватила толпа. Все понимали, что такое оскорбление отмщение должно последовать немедленно.

— Чару Его Милости! — Крики продолжались до тех пор, пока не показались двое слуг, несущих серебряные подносы, на одном — кубок, на другом — кусок сырого мяса.

Лорд, повернувшись спиной к противнику, поднял кубок и под общий рёв в два глотка осушил его, а потом зубами схватил мясо. Кусок мгновенно исчез в его распахнутой пасти, и теперь Олф видел, что перед ним уже не человек, а обезумевший дикий зверь, готовый разорвать любого, кто попадётся на пути. Слуги торопливо метнулись назад, желая только одного — поскорее смешаться с толпой.

Теперь Олф ожидал от противника всего что угодно — и того, что у лорда отрастут клыки и когти, или он покроется чешуёй, дикой ярости, стремительных выпадов, от которых обычный человек, будь он хоть трижды мастером, не может найти защиты — байки о напитке Яриса хранили массу страшных подробностей. Но когда лорд повернулся к нему, неторопливо извлекая из ножен меч, лицо его почти не изменилось, лишь слегка побледнело, остекленевшие неподвижные глаза, казалось, не видели ничего, кроме будущей жертвы, а зрачки напоминали ту самую тень, которую отбрасывал давешний золотой клин. Противники ещё не сошлись, а бой уже начался — теперь надо было выдержать этот холодный равнодушный взгляд, иначе могла исчезнуть даже самая призрачная надежда на победу. Умолкли лишние звуки, беснующаяся толпа слилась в единую серую массу, чёрный грифон на алом знамени Тарлов всё медленнее колыхался на ветру, и в то мгновение, когда он замер, лорд сделал первый выпад, внезапно оказавшись на расстоянии вытянутой руки. Олф успел только упасть под ноги Зверю, рубанув его мечом по ляжке. Но клинок просвистел мимо, а Зверь, развернувшись в прыжке, вновь медленно и неумолимо двинулся к своей добыче. Теперь до Олфа дошло, что для Тарла, одурманенного напитком Яриса, — он не противник, а именно добыча, и Зверь не успокоится, пока не умоется чужой кровью. Теперь надо было лишь одно — освободить свой разум даже от тени мыслей. Тело само знает, как ему действовать, и не надо ему мешать. Сражаясь со Зверем, следует и самому отказаться от части человеческого в себе. После того, как меч Тарла во второй раз просвистел в вершке от головы Олфа, Зверь, как тростинку, разломил свой клинок о колено, теперь он готов был разорвать добычу руками.

Всё. Олф внезапно почувствовал, что следующее мгновение станет последним в его жизни. Зверь легко пропустил мимо себя очередной выпад и пропал из виду. Надо развернуться в прыжке, но это не спасёт, это медленно, слишком медленно… Сейчас стальные когти разорвут кольчугу, потом тельник, кожу и, проламывая рёбра, потянутся к сердцу. Но Зверь почему-то медлил. Вот уже перед глазами его лицо, искажённое гримасой удивления. Два бездонных чёрных зрачка сходятся на переносице, из которой торчит оперенье короткой стрелы. И в то же мгновение рука сама обрушила на эту нечеловеческую маску полновесный удар. Осталось только наблюдать, как две половинки островерхого шлема разлетаются в стороны, слышать, как трещит череп, а из распахнутого рта толчками с бульканьем вытекает густая почти чёрная кровь.

— Мастер, я просто подумал, что без тебя мне там делать нечего. — Герольд одной рукой опирался на лук, а другой приподнимал голову Олфа, чтобы тот мог видеть, что происходит вокруг. — Я всем, как положено, твою волю подтвердил, что Дан за старшего остаётся, а сам сюда подался — ты ж мне не запрещал или я что-то перепутал?

Лорд Сим с мечом, застрявшим в черепе, полз на четвереньках туда, где возвышались идолы, и остатки воинства пятились, с ужасом глядя на того, кто совсем недавно был их господином…

— Олф! Он уходит! — Это крикнул Эрл Бранборг, по-прежнему привязанный к столбу. — Олф, останови его!

Но было уже поздно. Издыхающий Зверь прорычал что-то на неведомом языке, схватил окровавленными лапами валявшийся в траве бесформенный кусок золота и исчез. В тот же миг все четыре идола вспыхнули дымным холодным пламенем.

Глава 14

Любой мастер — ведун своего дела. Если у него нет секретов, известных только ему, которые он может передать единственному своему наследнику, то он не мастер, а просто мастеровой. Умение владеть мечом и умение делать мечи сродни друг другу, поскольку лишь мастер боя может оценить мастерство кузнеца.

Книга Ведунов

Ветер, не утихая, дул в сторону замка. Пров то причитал, ругался или оправдывался, то надолго замолкал, предаваясь глубокой задумчивости; Ойван и Юм тоже были молчаливы и сосредоточены — не отставая, но и не приближаясь, они двигались вслед за Герантом, который уже в третий раз за день обходил стены Холм-Эста. Но с какой бы стороны от замка они не оказались, низкорослая пожухлая трава и редкие деревья неизменно клонились туда, где под тяжёлым серым небом возвышалась каменная громада.

— Вот ты говоришь, Нечистый меня попутал, а как он меня попутает, если я его в глаза не видел, — уже в который раз повторял Пров, с опаской бросая по ветру торопливые взгляды. — Я ж наоборот хотел, как лучше. А если не поможет тебе твой посох, что делать будешь? Ясно, что ничего… Потому что мёртвый будешь. И я вместе с тобой, и Ойван, и все остальные, кто здесь отирается. То же и будет, как я думал. Ойван, хоть ты ему скажи.

Но Ойван старался даже не смотреть в сторону волхва. Он временами пытался представить себе, что случилось бы, сумей Пров выполнить до конца волю богов, и ему становилось не по себе. Но и кроме этого было от чего впасть в уныние — над замком то и дело поднималось тёмно-серое клубящееся облако. Иногда порывы ветра обращали его в вихрь и загоняли обратно в жерло самой высокой башни, громоздящейся над восточными воротами, которые ни разу не открывались ни во времена Халлака-старшего, ни после него.

Герант негромко бормотал то ли молитвы, то ли заклинания, а Пров ворчал что-то насчёт того, как Творец услышит своего Служителя, если такой ветер не всякий глашатай переорёт, а уж Геккор, повелитель ветров, всё равно своего не упустит.

— Ну вот и всё… — Герант остановился напротив восточных ворот, когда они в третий раз обошли вокруг замка. — Теперь нужно идти туда. Но ещё не поздно — любой из вас может остаться здесь.

— Ну ты сказанул! — тут же отозвался Пров. — Сейчас всё брошу и попрусь домой огурцы трескать! Зря, что ли, досюда ноги ломал! Во славу Геккора… Раз уж по-моему не дал сделать, давай хоть по-твоему — а то уж точно на меня Геккор осерчает, и Зеус не пожалует. Да меня и за волхва-то после этого никто считать не будет, а я привык, когда медовухи вдоволь и сплошное уважение.

— Юм? Может быть, хоть ты одумаешься? — Герант вовсе не надеялся, что Бранборг-младший согласится отступить, но не мог не спросить. — Знаешь ведь — оттуда мы можем и не вернуться, а Холм-Дол без лорда тоже нельзя оставить.

— Мне гадалка говорила, что я долго проживу. — Юм улыбнулся широко и беззаботно — похоже, он действительно радовался предстоящему приключению, как будто не было сырой темницы, долгих блужданий в подземных лабиринтах, встречи с нимфой и скрипа повозки, сводящего с ума… — А после всего, что было, я ей почему-то начинаю верить.

— Молодые не верят в смерть, потому и гибнут так часто, — заметил Герант и вопросительно посмотрел на Ойвана.

— А что я потом Алсе скажу? У нас, если вождь сказал, расшибись, а сделай. — Сааб хотел было добавить про Рысь-прародительницу, но вовремя прикусил себе язык. После той ночи на берегу Дрёмы Прародительница являлась ещё дважды — среди бела дня лежала на ветвях, склонившихся над тропой, но никто, кроме Ойвана, её не заметил. — Опять же кинжал мне вождь подарил…

— Ну ладно. Если вернёмся, меч тебе подарю, — пообещал Герант. — Мне он всё равно уже давно не по чину.

Ойван едва сдержал радостный вопль, но тут же успокоился, решив, что и впрямь сначала надо вернуться. Там, за воротами, которые, по слухам, веками не открывались, могли остаться навсегда либо Герант, либо он сам, либо меч, либо все сразу.

Засов намертво прикипел к скобам, а между ржавыми створками, на которых едва различался кованый орнамент из причудливых сплетающихся символов, невозможно было заметить никакой щели — они, казалось, навеки срослись под бугристой коростой ржавчины.

— А ну-ка, Пров, не забыл чин поклонения Морху, которого уже нет, и потому с ним встретится лицом к лицу всякий, кого тоже не станет? — Герант положил тяжёлую ладонь на плечо волхва.

— Ну уж нет! Язык свой этой гадостью больше поганить не буду, — тут же отозвался Пров. — Геккор ныне Морха не жалует. Может, Безымянный твой к нему благоволит? Тогда ты и говори…

— Ты не понял, Пров… — Служитель достал из-за пазухи серебряную ложку и начал ей отскребать засов от струпьев ржавчины. — Ты не понял… Нам туда надо. Другого пути нет. Пока я распутаю те заклятия, которые тут расставил смуглокожий, может и год пройти, может и десять. А здесь всё просто, только об этом никто не знал. Надо Морха попросить, дверь и откроется…

— Так он и открыл! — вмешался Ойван, но волхв так глянул на него исподлобья, что тот поспешно умолк.

Там, где Служитель скоблил засов, вдруг обнаружился тусклый жёлтый металл.

— Ржавое золото! — воскликнул Пров, вспомнив, как проржавела и рассыпалась в прах позолота на идолах, с которыми не пожелали соседствовать Зеус и Геккор.

— Именно, — согласился с ним Герант. — Золото, сотворённое из Глины Небытия, ржавеет, когда о нём забывает тот, кто его создал.

Только что очищенный металл вновь покрылся тонким слоем ржавчины.

— А может, проскоблить его насквозь, — предложил Юм, осторожно прикоснувшись к засову.

— Не поможет, — отозвался Герант. — Ворота — что… Ворота — это только металл, да и тот порченный. Тут заклятье лежит — именем Мороха, Светлого Стража, Хранителя Узилища…

— Кого-кого? — переспросил Ойван, косясь на волхва и видя, что тот готов разразиться долгой и заковыристой бранью. Пров терпеть не мог, когда при нём говорят на языке Холма, которого он не понимал, и Юма он с самого начала невзлюбил большей частью за то, что тот не знал речи саабов.

— Чем дольше мы препираемся, тем дольше здесь проторчим, — обратился Герант к волхву, пропустив мимо ушей вопрос Ойвана.

— Ну, смотри, Служитель… — Чувствовалось, что Пров уже смирился с неизбежным, и ему от этого несколько не по себе. — Я скажу. Только, когда приведут нас под белы ручки на суд к Зеусу-громовержцу, не забудь сказать, что это ты меня заставил. И ещё, чтоб ты знал: я сам не понимаю, что эти слова значат и кто их выдумал.

Ойвану никогда не приходилось бывать на капище во время таинств. Среди сородичей ходили слухи, что там волхвы говорят с Владыками на их языке. Один дурачок из соседнего становища рассказывал, будто набрёл он как-то ненароком на волхвов, дудящих без дуды и водящих хороводы вокруг идолов. Только на третий день после этого дурачок пропал, и, что самое странное, никто не побеспокоился его искать.

Звуки, которые начал издавать Пров, став лицом к воротам, вовсе не были похожи на речь. Не для человеческой глотки звуки эти были придуманы — они, казалось, рождались где-то чуть ниже желудка и вырывались на волю невообразимой помесью змеиного шипения и рёвом оленя, призывающего самку. А с кованых символов, оплетавших поверхность створок, постепенно, начиная с верхнего правого угла, начала опадать ржавчина, и знаки древнего письма начинали сиять чистым золотом. Ойвану даже показалось, что через плотные облака порвался солнечный луч. Но это сияние не излучало тепло, а наоборот, впитывало его в себя. Знаки на воротах разгорались всё сильнее и сильнее, вскоре на них уже невозможно было смотреть, не зажмурившись, и вместо ржавчины на них нарастал слой изморози. Когда Пров наконец-то умолк, массивные створки превратились в прозрачную тонкую паутину, и Герант, выставив перед собой посох, словно копьё, двинулся вперёд. Нити, до сих пор хранившие форму знаков, смешались и вскоре образовали мерцающий алыми сполохами тугой клубок. Служитель попытался посохом отпихнуть его в сторону, но клубок нитей тут же превратился в клубок золотистых змей, которые уже готовы были расплести свои хвосты и наброситься на непрошеных гостей. Ойван с мечом Геранта в одной руке и кинжалом Алсы в другой метнулся вперёд и несколькими точными стремительными ударами искромсал тварей, пока они не расползлись. Теперь казалось, что путь свободен, но почему-то в первые мгновения никто из четверых не решился сделать первый шаг навстречу непроглядной, влажной, вязкой темноте, которая, казалось, вот-вот выползет наружу чёрным клубящимся облаком.

— Знал бы, что там мерзость такая, — нипочём бы не согласился, — процедил сквозь зубы Пров, не смея шагнуть вперёд, но и не позволяя себе отступить. — Теперь твой черед, Служитель. Погляжу я, как твой Безымянный тебя оборонит.

Герант прикоснулся к плечу Ойвана, который, словно завороженный, глядел, как извиваются на земле обрубки змей.

— Посторонись-ка, — сказал ему Служитель, и тот, не выпуская из вида недобитого врага, слегка подался в сторону. — Вот и славно… Дальше не ходи, пока не позову.

— А я? — спросил Юм, стоявший рядом с волхвом.

— И ты…

Посох вёл себя странно. Обычно, когда где-то рядом сгущалась Тьма, он вспыхивал ярким зеленовато-голубым пламенем, и надо было лишь верно направить ту силу, которая в нём таилась. Но теперь его сияние было едва заметно, а рука уже едва терпела жар медленно, но верно раскаляющегося металла. Значит, посох накапливал Небесный огонь внутри себя, чтобы разом обрушить его на того, кто затаился там, в не отпираемой веками башне. Такого не случалось ни разу с тех пор, когда Гордые Духи, ещё не заточённые в своё узилище, вели навстречу друг другу несметные людские полчища, чтобы потом принести в жертву друг другу ожесточившиеся в битвах сердца. Герант мысленно произнёс Истинное Имя Творца, но Небеса ответили молчанием, а это могло означать лишь одно: он должен стерпеть эту боль.

Чудовище, казалось, окаменело, только впалая широкая грудь, покрытая серо-зелёной чешуйчатой бронёй, изредка вздымалась в такт дыханию. В древних сказаниях саабов эти существа назывались «ошело-валк», в летописном своде Холм-Гота — мандорами, но последние упоминания о них встречались в сказаниях об Эрлохе-Воителе: «Эрлох по прозвищу Незваный явился у стен Храма верхом на мандоре, дышащем смрадом и синим пламенем, и изрёк Святитель Оксай, поднимая Посох: «Покайся и отступись, нечестивец, ибо раскаявшихся Творец прощает в сердце своём, а упорствующих в гордыне простит Он лишь по искуплении…» Конечно, какой-то служка-переписчик сильно приукрасил слова тогдашнего Святителя, а скорее всего, никаких увещеваний не было вообще — к воротам Храма не мог подойти враг, которого можно остановить речами.

Значит, здесь всего-навсего конюшня давно сгинувшего прислужника Нечистого… Варвары не напрасно боялись даже приближаться к этому замку, а из людей Холма, пришедших сюда когда-то с Эдом Халлаком, не нашлось ни одного, кто мог бы снять заклятие, запирающее вход в эту башню.

Послышалось громогласное шипение, пасть, полная длинных иглоподобных зубов, распахнулась, выпуская на волю длинный узкий чёрный язык и удушливый смрад, передние шестипалые когтистые лапы вдавились в земляной пол, чешуйчатая иссиня-чёрная шея выгнулась назад, а это значило, что мандор готовится к прыжку.

— Вот так ящерица! — послышался сзади голос Ойвана, но уже не было времени, чтобы оглянуться и попросить его убраться куда подальше.

Посох знал своё дело, и у мандора, оставшегося без хозяина, проспавшего больше двух сотен лет, не было никаких шансов. На мгновение Герант даже почувствовал сожаление, что ему придётся сейчас уничтожить существо, которое, по сути, перед ним беззащитно. Короткий беззвучный ослепительный всплеск белого пламени накатился на зубастую тварь, и, когда четверо спутников вновь обрели способность видеть, на корке дымящегося пепла дёргался только обуглившийся обрывок хвоста.

— Ну ты, Служитель, даёшь! — громко восхитился Пров, разглядывая поверженного врага с осторожным любопытством.

— А это что такое? — Ойван, оказавшийся почему-то ближе всех к останкам ящера, показывал на серый плоский булыжник, расписанный чёрными знаками, из середины которого торчал золотой клин.

— Назад! — едва успел крикнуть Герант, и Ойван, собиравшийся слегка пнуть свою находку, замер с занесённой ногой. — Никогда не прикасайся к предметам, значения которых не знаешь.

Как бы подтверждая опасения Служителя, по золотым граням с едва слышным потрескиванием пробежали алые искры.

— Назад! — повторил Герант, и все, кроме Юма, попятились к покорёженным железным ошмёткам, в которые превратились створки ворот. Только лорд Холм-Дола смотрел, как завороженный, на алые сполохи, вырывающиеся из недр золотого блеска, и, казалось, видел то, что было скрыто от остальных.

Сначала среди алого сияния возник тёмный силуэт с размытыми очертаниями. Тень, по форме отдалённо напоминающая человека, стоящего на четвереньках, продолжала сгущаться.

— Ты его посохом! Ну, давай! — Пров начал подталкивать Геранта к новому противнику, пристроившись за спиной Служителя. — Ты же можешь. Ящерку-то — вон как…

Но Герант молча сжимал посох обожжённой ладонью. Чтобы его оружие вновь напиталось Небесным огнём, должно было пройти время, а времени-то как раз и не было.

Тем временем мерцающее алое сияние исчезло, и призрак обрёл плоть. На нём были дорогие, но основательно помятые доспехи, залитые тёмно-бурой запёкшейся кровью, из переносицы торчало оперенье стрелы, а в черепе застрял закопчённый клинок тяжёлого меча. Красные зрачки медленно двигались по своим орбитам, останавливаясь на мгновение, когда взгляд цеплялся за кого-нибудь из стоящих напротив, а рот всё шире и шире раздвигался в хищной ухмылке.

— Юм Бранборг… — Слова с бульканьем вырывались из его гортани, и теперь он смотрел в упор на Юма. — Лорд Холм-Дола… Я же говорил, что от меня не скроешься. Говорил же! Я, значит, как велят обычаи, вызвал тебя на поединок как равного, а ты — прятаться, бегать от меня… Нехорошо. Неблагородно и неблагодарно. Всем твоим предкам должно быть стыдно за такого жалкого отпрыска.

— Сим Тарл, лорд Холм-Ала, я здесь, чтобы принять твой вызов, — отозвался Юм, смахнув рукавом со лба предательски выступившую каплю холодного пота.

— Юм, оставь его мне, — попытался вмешаться Герант. — Он уже мёртв… Кто знает, какая мерзость в него вселилась…

— Нет, — коротко ответил Юм. — Это мой поединок. Дай мне меч, Святитель. Или ты хочешь, чтобы я его голыми руками разорвал?

Герант молча протянул ему оружие, держась за клинок, и Юм неторопливо обнял ладонью рукоять. Чудовище, которое ещё совсем недавно было Симом Тарлом, с некоторым удивлением посмотрело на свои руки, а потом с хрустом выдрало меч из собственного черепа.

Меч! Юм узнал оружие, которое оказалось в руке Тарла. Это был меч Олфа, только вместо серебряного узора, когда-то украшавшего клинок, от рукояти к острию тянулась вязь из чёрной окалины.

— Зря ты от меня бегал. Зря… — прошипел Тарл. — Только хлопоты лишние. А конец всё равно один! — Не закончив фразы, он бросился вперёд и одним прыжком преодолел дюжину локтей, отделявших его от Юма.

«Доспехи — плоти цитадель, душа, как пух, легка. Клинок всегда отыщет цель, пока тверда рука. Былое выпито до дна, грядущего — не жаль. В безмолвном сумраке — одна играющая сталь. Она — лишь падающий лист, она — лишь всплеск огня, разрубленного ветра свист, кипящих вод волна. И нет того, что за спиной, того, что впереди. Есть только бой, последний бой, и есть покой в груди… Клинок всегда отыщет цель, пока тверда рука. Доспехи — плоти цитадель, душа, как пух, легка…» — эти строки, сложенные несколько веков назад безымянным лирником, начинали звучать где-то в глубине сознания, они повторялись бессчётное количество раз ещё во времена учебных поединков с Олфом и потом — во время короткой схватки в подземелье пограничной башни… Но теперь образы, скрывавшиеся между строк, воистину стали реальностью, посреди которой происходил поединок. Два клинка сверкали в полумраке, охватившем тесное пространство, заполненное схваткой, — они беззвучно сталкивались друг с другом и вновь продолжали свой танец, стремительный и плавный. Юму уже начинало казаться, что этот бой продолжается целую вечность и не кончится никогда.

Клинок всегда отыщет цель… Вдруг оказалось, что грань вражеского клинка замерла в вершке от глаз, и время остановилось. А потом произошло нечто странное, нечто, казалось бы, совершенно невозможное… На посиневшем лице Сима Тарла возникла маска недоумения, а дрожащая рука, сжимавшая рукоять меча, безуспешно пыталась донести удар до цели, но между режущей смертоносной гранью и переносицей Юма образовалась какая-то преграда, невидимая, но и непреодолимая.

Тарл с проклятиями и нечеловеческим рёвом отшвырнул в сторону оружие, отказавшееся повиноваться, и, не оглядываясь, бросился в один из тёмных коридоров, ведущих вглубь замка. Юм успел заметить, как вслед за ним, перепрыгивая через провалы в каменном полу, устремились Пров и Ойван, а Герант поднял меч, брошенный Тарлом.

— Мастер Клён знает своё дело, — произнёс он, разглядывая трещину, расщепившую клинок надвое по всей длине. — Этот меч не может принести вреда никому из рода Бранборгов. Мастер Клён знает своё дело…

Глава 15

Отыскать истину — вовсе не значит убить тайну. Тайный смысл остаётся во всём, как бы глубоко мы ни проникли в природу вещей и сущность событий. Тайна исчезает, когда её перестают замечать.

Ион из Холм-Дола. Наставление летописцам

— Прекраснейшая, позволь мне сказать… — Проповедник угодливо склонился перед Гейрой, угрюмо сидящей на обломке Чёрной скалы. — Пока тебя здесь не было, я не только писал. Я прочёл немало древних манускриптов из тех, что пылятся в подвале. Хомрик там сотню лет прожил, а в них даже заглянуть не удосужился. — Он протянул ей плотно скрученный свиток, перевязанный крысиным хвостом.

— Ты что, хочешь, чтобы я это читала? — раздражённо спросила Гейра, едва взглянув на подношение. Сейчас ей было ни до Проповедника, ни до прочих Избранных. Только что сотворённая шестиглавая тварь, которая возникла из видения, пробившегося сквозь тяжёлый дым тлеющего корня пау, исчезла, вновь слилась с Небытием, повторив судьбу пятирукого болвана с глазами на затылке, гигантской пасти с хвостом, у которой не оказалось ушей, чтобы слышать приказания хозяйки, и разума, чтобы их понять. Твари получались в меру жуткие и не лишённые изящества, но совершенно бестолковые, и они тут же исчезали, стоило отвернуться. — Оставь меня или кишки свои не соберёшь.

— Прекраснейшая, ну зачем я буду собирать свои кишки, если самое ценное, что во мне есть, — это преданность и сообразительность… — Брик ещё ниже склонил голову, но не исчез. Значит, он уверен, что может сказать что-то действительно полезное. — Прекраснейшая… Я понимаю, какие перед нами стоят трудности. Великолепный не оставил завещания, никому не передал своего бесценного опыта…

— Конечно, он думал, что никогда не сдохнет.

— Тебе, Владычица, приходится всё начинать на пустом месте. Твоя воля и фантазия не ведают границ, но тебе не помешает и кое-что узнать. Вот прочти. Видишь, я ничего от тебя не скрываю, а ведь мог бы и сам попользоваться…

Гейра ответила молчанием. Во-первых, в любом заманчивом предложении обязательно должен скрываться какой-то подвох, а во-вторых, она не могла признаться Проповеднику в том, что за всю свою долгую жизнь так и не научилась читать.

— Только выслушай меня, и…

— Где Резчик и Маг? — прервала его Гейра.

— Отбыли к Древним, Владычица, — с готовностью доложил Брик. — За детёнышем. Как было велено.

— Долго ходят…

— Лучше бы вообще не возвращались! — неожиданно для себя самого воскликнул Брик. Когда-то он сам подбросил Резчику идею похитить младенца, но тогда здесь ещё не было Гейры… — Этот детёныш опасен. Стоит ему понять, кто он такой, и нам всем конец. Вот я, например, согласен быть и вторым, и третьим, лишь бы остаться в деле, а он, едва подрастёт, возжелает стать первым, и никто не сможет его остановить. Никто!

Обрывок золотой цепи, болтавшийся на запястье Брика, вдруг обмотался вокруг его шеи.

— Не смей на меня тявкать, — процедила Гейра сквозь зубы.

— Отпусти… — только и смог прохрипеть Проповедник. Цепь тут же обвисла, а Брик упал на колени.

— Теперь говори, что хотел, только быстро…

Брик торопливо отмотал локтей пять свитка и начал читать:

— «Власть над Небытием имеет всякий, чья воля с ним соприкоснулась, но…»

— Короче!

— Здесь заклинания! Те самые, которыми пользовался Великолепный. Я, кстати, подозреваю, что Резчик о них что-то знает, но утаил…

Так. Вот и первый донос. Значит, Проповедник осознал, что она, Гейра, здесь главная, раз начал стучать…

— …вот, например: «Хрвааллоо синтаоовро берухлютца…» — это для отлова блуждающих душ. А есть для вселения их в сотворённые тела, для того, чтобы лишить смертного памяти, для превращения меди в рыжее золото и белое золото… — Брик отмотал несколько локтей свитка. — А вот тут — чтобы создания не исчезали, и ещё много всякого. «Кодекс тайных знаний. Изначальная музыка Сотворения, творчески переосмысленная Триадой Гордых Духов. Записано светлым элоимом Морохаимом, Хранителем Узилища». Вот! Сам Великолепный писал, едва ступив на путь Истины, Свободы и Совершенного Наслаждения. И теперь, когда его с нами нет, следует начинать с того же.

— С чего следует начинать, я решу и без твоих дурацких наставлений. — Гейра поднялась, опершись на его склонённую лысину. — И начнём мы прямо сейчас. Если ты не боишься…

— Чего? Чего мне бояться рядом с тобой, повелительница! — искренне изумился Брик.

— А вдруг то, что мы сотворим, окажется сильнее нас и не пожелает покориться нашей воле? — Гейра уже была готова поднести к свитку пламя, разгоравшееся на её ладони.

— Всякая тварь, какие бы силы в ней ни таились, бывает предана своему создателю. Предана до тех пор, пока сама не ступит на путь Истины и Свободы… Но для этого нужен острый ум, железная воля и неутолимая жажда. И это всё тоже не появится само собой. — Брик даже на мгновение не усомнился в том, что Гейра не станет сжигать бесценный манускрипт. Гейра Несравненная… Гейра Восставшая из Камня, Гейра Страстная, Гейра Ненасытная, Гейра — Совершенная Дрянь… Гейра не откажет себе в утолении жажды, её тело — вместилище соблазнов, её дух — бездна страстей…

— Как только тебе станет страшно от того, что увидишь, произноси заклинание. — На её ладони возникла горка сухого корня, и тут же от неё начал подниматься тяжёлый зеленоватый дым. — Как только ужаснёшься — и не раньше…

Теперь она плыла в тёплом океане забытья, и тысячи голодных глаз смотрели на неё из тьмы, которая была повсюду и даже внутри. Тьма лилась из ушей, растекаясь в бесконечности, но эти глаза, полные жажды и безысходности, смотрели сквозь неё. И чем сильнее сгущалась чёрная завеса, тем лучше видели эти глаза, тем явственней в них читалось желание, мука, ярость, жажда… Стоит пожелать, и на эти безнадёжные взгляды нарастёт плоть их обладателей, а потом произойдёт примерно то, что она уже видела в царстве Аспара, — тот же кровавый пир, но длиться он будет не вечность, а мгновение. Торжество плоти не может стоять на месте — это вечное стремление к чему-то большему, более грубому или более утончённому… Хрустящая простыня из выбеленного льна, зловонная лужа, из которой торчат окровавленные обрубки, — не всё ли равно, лишь бы плоть отзывалась, лишь бы дух замирал от восторга! Чтобы познать вкус величия, нужно сначала почувствовать себя ничтожеством…

— Гейра-а-а-а-а! — вопль внезапно прервался, и на смену ему пришло медленное старательное чавканье.

У новорожденной твари были глаза, голодные и одновременно безучастные ко всему, их было несколько пар, и все они беспорядочно теснились на жёлто-зелёном пятнистом животе, из-за которого к ней тянулись бугрящиеся мускулами волосатые руки, на которых вместо кистей красовались две безъязыких пасти, полных ржавых стальных игл. Одна из них дожёвывала Проповедника, разбрасывая по сторонам его мелкие останки, поскольку глотать ей было не во что. Имя! Помнится, Великолепный как-то обмолвился: чтобы подчинить себе тварь, вызванную из Небытия, надо дать ей имя, а потом…

— Марба! — выкрикнула она первое, что пришло на язык, и тварь замерла, беспорядочно вращая многочисленными зрачками.

Одна из рук Проповедника, откушенная по локоть, воспользовавшись замешательством монстра, подхватила лысую хохочущую голову, а другая, уцелевшая до предплечья, начала гоняться за прочими мясными ошмётками. Вскоре Брик как ни в чём не бывало уже отряхивал со своей рясы какие-то нечистоты.

— Любопытно, каков ты на вкус… — сказала Гейра, разглядывая Проповедника с непринуждённой улыбкой. — Наверное, так же мерзок, как овсяный кисель.

— А ты попробуй! — огрызнулся Брик, с опаской взглянув на чудище. — Больно, между прочим…

— Наслаждаться можно и болью… — Гейра щёлкнула пальцами, и в её правый висок вонзился штопор из белого золота, выйдя через левый глаз. — Мне вот тоже сейчас больно, но я от этого балдею. Книжки пишешь, а простых вещей понять не можешь! Я тебе устрою совершенное наслаждение…

— Э, нет! — немедленно возразил Брик, пятясь. — Что мне надо, я сам себе когда-нибудь устрою.

— Когда-нибудь! — Гейра расхохоталась так, что даже чудище вышло из оцепенения и захлопнуло свои клешни. — Когда-нибудь — это не по-нашему. Надо ценить любое своё желание, а то оно может исчезнуть, не успев исполниться… А я не хочу смотреть в прошлое с сожалением. Нет жажды — нет утоления, нет утоления — нет новой жажды! Ну, ползи ко мне, Проповедник хренов, ползи, а то получишь больше того, чего хочешь, а это тебе уж точно не понравится.

Брик торопливо упал на четвереньки и неуклюже пополз к Хозяйке, с опаской поглядывая на чудовище, которое, похоже, успело задремать.

— Осмелюсь заметить… — пробормотал он, почти уткнувшись носом в колени Гейры.

— Осмелься, — разрешила она, похлопав Брика по лысине.

— Осмелюсь заметить… Пугая смертных вот такими вот уродами, — он ткнул пальцем в сторону рукозубого Марбы, — едва ли можно добиться от них обожания. А ведь ты хочешь, чтобы тобой восхищались, чтобы с радостью в сердце клали свои и чужие жизни на твой ненасытный алтарь.

— Ты смеешь думать, что я этого не понимаю?! — Она потрепала его длинными пальцами за дряблую щеку. — А представь себе такую картину: неведомо откуда в мир являются сотни, тысячи таких тварей; смерть, кровь, безумие, ужас! И в тот миг, когда смертные потеряют надежду на спасение, являюсь я, Избавительница. Каково?

— Красиво, но примитивно…

— С каких пор ты стал меня учить?!

— Учить! Вот именно! Нужно учение, которое овладеет умами. Учение, которое никогда не отпустит того, кто им овладел. Благодарность — чушь! Обожание — бред! Преданность — мура! Мало кто из смертных ещё страдает этими пережитками, а уж ты-то после стольких лет под Великолепным должна соображать, что, рассчитывая на всё это, ты идёшь на поводу у Врага! Разве не так? Идея! Стаду нужна идея! Такая, чтобы каждый почувствовал её своей. Такая, чтобы никто и помыслить не мог от неё отречься. Истина — в свободе! Свобода — в истине! Истинная свобода — в безмерности наслаждений, в постоянном поиске, в движении! — Теперь Брик уже стоял в полный рост и кричал, брызгая зелёной ядовитой слюной. — Я зря, что ли, горбатился, мозоли на пальцах набивал?!

Теперь казалось, что Проповедник готов разрыдаться, но вместо слёз из его глаз посыпались искры.

— Успокойся, — холодно сказала Гейра. — Ты прав, мой волчонок, ты прав… Но вспомни, что говорил Великолепный: превыше любой истины — Желание. Скоро, очень скоро придёт время, когда и твоя писанина пригодится. А теперь я хочу увидеть, как мой птенчик будет кушать человечинку! — Она захохотала, и Брик, глядя на неё, тоже начал выдавливать из себя короткие сухие смешки. Теперь они стояли на четвереньках друг напротив друга, и от их грохочущего хохота сотрясалось Небытие.

Брик одним движение сорвал с себя рясу, обнажая своё тщедушное бледное тело, и через мгновение они с Гейрой слились в бесформенный дёргающийся, визжащий комок взбесившейся плоти.

Лишь когда экстаз сменился на усталость, они обнаружили, что в окружающем пространстве что-то изменилось. Марба уже был не один… Уже не меньше дюжины марб таращились друг на друга, клацая многочисленными челюстями, и от их ржавых зубов ловко уворачивался некто, отдалённо напоминающий человека. На нём болтались дорогие, но покрытые вмятинами и закопчённые доспехи, череп был раскроен пополам до самой переносицы, а обеими руками он держал длинный, узкий, острый, как бритва, осколок Чёрной скалы. Танцуя среди чудовищ, он то и дело отсекал марбам зубастые клешни, иногда ему даже удавалось разделывать их, словно бараньи туши, но на каждый обрубок сразу же начинала нарастать недостающая плоть. Марбы множились после каждого удара незнакомца.

Гейра раскрутила плетью левую руку, которая, мгновенно вытянувшись, обвилась вокруг шеи непрошеного гостя. Но тот нанёс быстрый незаметный удар, и обрубок удавки, не успев сжать смертельные объятья, с визгом отскочил в сторону.

— Эй, ты кто? — Гейра решила вступить в переговоры. — Кто ты такой и как сюда попал?

— Сим Тарл, лорд Холм-Ала! — Лорд с достоинством кивнул и вложил своё оружие в трещину, рассекавшую череп. — А ты кто, красотка? — Он шумно облизнулся. — Не знаю, куда меня занесло, но мне здесь уже нравится.

— Смотри, у него на пальце перстень Щарап… — шепнул проповедник на ухо Гейре. — Он, наверное, и убил старушку.

— Убьёшь её, как же… — прошипела Гейра в ответ, не забывая на всякий случай улыбаться пришлому лорду. — Как поживает достойная ведунья Щарап? — осведомилась она, шикнув на марб, которые продолжали шипеть, приближаясь к своему обидчику.

— Уже никак не поживает! — Лорд ощерился редкозубой ухмылкой. — Безвременно издохла, оставив меня наедине с толпой врагов.

— Гейра! Гейра! — вдруг завопил Проповедник. — Как бы этот тип сюда ни попал, его след ещё не остыл. Пусти по нему своих уродов! Здесь они на фиг не нужны, а там, в Сотворённом мире, пусть порезвятся пока — хуже не будет.

Идея сразу же показалась Гейре заманчивой. Натравить на смертных внезапно расплодившихся монстров, а заодно и протоптать обратную дорожку… Она ловким движением отодрала от доспехов Тарла налокотник, вывернул его наизнанку, сунула под нос марбе, которая оказалась ближе других.

— Фас, птичка моя! — Гейра, словно хворостиной, хлестнула марбу рукой по покатой спине, и та сорвалась куда-то, увлекая за собой остальных. Она едва успела ухватить за хвост последнее чудовище и почувствовала, как её лодыжку обхватили мозолистые пальцы Проповедника, а Тарл, бывший лорд, а теперь один из Избранных, ещё раньше вцепился той же твари в волосатый загривок.

— Не плачь, ребёночек. Скоро твоя мама придёт, колбасы принесёт… — Резчик склонился над отпрыском Древних, раскачивая висящие над столом деревянные игрушки, мастерски выточенные из дуба фигурки нимф и сатиров. Впрочем, дитё и не плакало — оно с нарастающим любопытством смотрело на изменения в окружающей действительности и норовило вцепиться в алую шёлковую ленту, украшавшую чёрный камзол Резчика.

— Не спит ещё? — поинтересовался Маг, появившийся в дверях с огромным подносом, уставленным изысканными кушаньями и напитками в золотых тонкостенных сосудах. — Если не спит, пусть этого глотнёт. — Он отправил поднос в самостоятельный полёт к месту скорого банкета, успев ухватить с него глиняный пузырёк, залитый воском. — Пусть вздремнёт, пока Гейра не вернётся…

С крохотной золотой ложечки несколько капель снадобья соскользнули в полуоткрытый ротик младенца, и тот почти сразу же закрыл глаза и затих.

— Вот уж не думал, что мы так ловко управимся. — Траор взял маленький кусок лепёшки, густо покрытый красной икрой, и начал медленно жевать. — А если теперь попробовать и мамашу его выудить? Наживка есть. Эй, Маг! Как думаешь?

Хаффиз уже торопливо пил крупными глотками молодое эрдосское вино из прозрачного кубка рубинового цвета, и на лбу его всё явственней проступали капли холодного пота.

— Сладенького тебе захотелось… — Он уже давно с трудом сдерживался от того, чтобы превратиться в пса и разорвать на куски проклятого щёголя. — Вот сам сходи и попробуй. А я туда больше ни ногой. Мне кто-то взглядом чуть затылок не проткнул, до сих пор ломит.

— Да ну тебя, Маг. Шуток не понимаешь. — Резчик вдруг испугался, что Хаффиз настучит Гейре, что он задумал использовать похищенного в личных целях, а не на дело осуществления великих замыслов. А с Гейрой теперь шутки плохи, совсем баба озверела. — А еда у этих Древних — будь здоров. Надо будет к ним почаще на ужин заглядывать.

В тот же миг расписной поднос с яствами приподнялся над столом и, стремительно набрав скорость, обрушился на лицо Резчика, сорвав с него вместе с кожей выражение довольства, покоя и умиротворения.

Глава 16

Чем глубже мы познаём мир, принесённый нам в дар, чем больше мы можем и умеем, чем больше добродетелей мы поселяем в сердце своём — тем дальше от нас Творец, но тем ближе мы к Нему.

Книга Откровений. Храм, Холм-Гот, запись от 17-го дня месяца Студня 487 г. от Великого Похода

— Ну и какой толк в том, что мы сюда притащились? Я вот только обувку сносил да всю задницу свою тощую о седло отбил. Надо было всё сделать по-моему, и тогда уж точно ни одна зараза оттуда не вылезла бы. — Накануне Пров обнаружил в бывшей опочивальне лорда Холм-Эста погребец с початой бадейкой медовухи, но, против обыкновения, не опустошил его, а только отхлебнул с дюжину полновесных глотков. Впрочем, этого вполне хватило, чтобы на волю вырвалось огорчение, накопившееся за день в организме. — Вон в ту дырищу он убежал, который с дыркой в башке… А туда и смотреть-то страшно, не то что вдогонку ломиться.

В стене действительно зияло отверстие с оплавленными краями, в которое, даже не пригибаясь, мог пройти всадник на коне. А за ним не было ничего, только непроглядная тьма, в которой умирали отблески сальных светильников, расставленных по углам опочивальни.

Ойван и Юм, умаявшись за долгий день, спали на широкой кровати, а Герант сидел рядом с Провом на резной дубовой скамейке и смотрел туда, откуда готово было выплеснуться Небытие.

— Ты хоть говори чего-нибудь, — потребовал Пров, толкая Геранта локтём в бок. — Не молчи, а то усну я тоже… И кто тогда за дырищей присмотрит? Творец твой безымянный? Он, говорят, всё видит…

На самом деле волхву было сейчас вовсе не до беседы об устройстве Мироздания, и боролся он вовсе не со сном, а со страхом, которым веяло из бездонного пролома в стене. Юму и Ойвану повезло больше — у них даже сил не осталось, чтобы бояться.

— Нет, ты мне всё-таки скажи, что делать собираешься, если оттуда дрянь какая-нибудь попрёт, — не унимался Пров. — Опять палкой своей тыкаться будешь? И нам теперь что — всю жизнь тут караулить? Так мне и дома есть чем заняться…

— Дома, — словно эхо повторил Герант. — Если хочешь, можешь уйти прямо сейчас. Ты своё дело сделал.

— Что?! — От возмущения Пров тут же забыл и о сне, и о страхе. — Значит, как пыль глотать — Провушка, давай-давай, а как самое веселье пошло — Провушка, не обессудь?! Нет, я уж лучше туда полезу, чем восвояси… — Волхв ткнул пальцем в сторону пролома. — Пока дело не сделается, ты от меня не избавишься, и не мечтай даже.

Сначала Геранту показалось, что последние слова волхва отразились слабым эхом от высокого потолка, но едва слышный гул повторялся снова и снова, с каждым разом становясь всё отчётливей. Звуки доносились оттуда, из бездонного провала — хохот сменялся неразборчивым говорком, и всё это тонуло в многоногом топоте, ржавом скрежете и щелчках хлыста — как будто подвыпившие пастухи гнали куда-то стадо, объевшееся дурман-травы.

— Идут, кажись… — пробормотал Пров и начал неторопливо развязывать свою суму. Вскоре на столике перед ним возникло маленькое капище с крохотными, размером в палец, фигурками Зеуса, Геккора, Яриса и Хлои. — Только суньтесь… Я вам устрою — мало не покажется. Не боись, Служитель… — Пров хотел сообщить Геранту, что прошлые ошибки осознал и не собирается с помощью Владык выворачивать наизнанку земную твердь, но оказалось, что тот уже стоит на коленях, стиснув руками Посох, и что-то едва слышно бормочет.

Сзади раздался грохот упавшего светильника, и, оглянувшись, Пров обнаружил, что парни уже стоят по разные стороны кровати с обнажёнными мечами, Ойван — со сверкающим серебром клинком Служителя, а лордёныш — с покрытой окалиной железякой, которую выбросил мертвяк с раскроенным черепом. Гнать бы их отсюда куда подальше, да разве ж уйдут… Герант вон пытался и того, и другого с посланием к Орвину отправить, так ведь ни один с места не сдвинулся — нашёл бы ты, дескать, Святитель, гонцов помоложе. Ну и ладно — не дети малые, пусть сами решают, как им жить и где помирать…

Пров очертил угольком линию вокруг настольного капища, вывалил рядом горсть мелкой дубовой щепы, запалил её от светильника…

— Во славу Зеуса, Геккора, Яриса, Хлои! — Голос волхва звучал монотонно и заунывно, словно шум ночного ветра, гуляющего по верхушкам деревьев. — Во славу духов, живущих вечно под кронами Священной дубравы, во славу травы, пробивающей путь навстречу свету, уходящей корнями во тьму, во славу духов озерных, речных и болотных, во славу Белого Вепря, лесного владыки… — Через каждые два слова Пров бросал в огонь по зёрнышку ячменя, вымоченного в красном клюквенном вине. — Во славу Прародителей родов саабов — Енота, Росомахи, Пегого Оленя и Пятнистого Оленя, Волка, Лося, Зайца, Медведя, Куницы, Рыси… — Нужно было перечислить всех, чтобы никто из Прародителей не затаил обиды. — Лисы, Серого Вепря и Бурого Вепря, Ондатры, Белки, Бобра…

Пламя то и дело переливалось синими и зелёными сполохами, а идолы поднялись над головой, подпирая небо, которого не было. Их тени легли крестом на жертвенный костёр, и он начал трещать и гаснуть. Владыки отказывались принять жертву — видимо, слишком ничтожным показалось им подношение. Хлоя смеялась, Зеус угрюмо смотрел на волхва, сжимая в могучей руке застывшую молнию, Ярис хищно скалился, Геккор был печален. К умирающему костру приближался светящийся силуэт, и Пров едва узнал в нём Геранта, ощутив внезапный приступ досады. Владыки требовали иной жертвы и ясно дали понять, чего именно они хотят.

Видение растворилось во мгле, и вскоре крохотное капище с погасшим костерком вновь стояло на столе, словно игрушка, предназначенная для детских забав. Герант пел какую-то протяжную молитву, склонив голову, а Ойван и Юм уже были возле самого пролома, откуда доносился металлический лязг, топот, раскатистый хохот и шипение. Парни, видимо, решили первыми принять бой, и теперь, после встречи с Владыками, которые задарма не пожелали связываться с этим делом, их порыв казался ещё более нелепым и наивным. А может, и впрямь стоит вот прямо сейчас вот этой лавкой оглушить Служителя, подпалить на нём рясу, и тогда всё будет как надо — во славу Зеуса, Геккора, Яриса, Хлои, во славу духов, живущих вечно под кронами Священной дубравы, во славу травы, пробивающей путь навстречу свету, уходящей корнями во тьму… Он, может, и сам не против — если на пользу дела… Нет! Противно, да и поздно уже, наверное. Поздно…

Тьма, заполнившая пролом в стене, с чавканьем выплюнула первого пришельца из Небытия. Тот же самый — с трещиной в башке. Только вместо меча в раскроенном черепе торчит длинный, острый чёрный каменный осколок. Окинув тяжёлым и пустым взглядом встречающих, он выдрал из головы своё оружие и с истошным визгом бросился на Юма. Тот успел сделать шаг в сторону, пропуская удар мимо себя, и в этот момент Ойван снёс голову потерявшему бдительность мертвяку. Юм поддел её ногой и отправил обратно в клубящийся чёрный туман, и обезглавленное тело бросилось было вдогонку за ношей плеч своих, но из проёма уже торчала огромная пасть, полная ржавых игл, а по стене во все стороны побежали частые извилистые трещины. Отверстие в стене расширилось, внутрь бывшей опочивальни лорда ввалилось несколько булыжников. Вторая и третья пасть оказались точно такими же, как и первая, они начали вырывать друг у друга ошмётки обезглавленного тела, и это на какое-то время отвлекло их от дальнейшего наступления. В следующее мгновение бесшумная яркая вспышка озарила шатающиеся стены, и монстр смешался с тьмой, из которой вышел, лишь на полу осталась корчиться одна пасть на длинной волосатой шее, которую то ли Юм, то ли Ойван успел отсечь, прежде чем Посох выпустил на волю Небесный Огонь. Но место испепелённой твари тут же заняла другая, точно такая же, но теперь были видны не только стальные оскалы, но и огромные голодные немигающие глаза, глядящие из прорезей на брюхе чудовища. Вторая вспышка, сорвавшаяся с набалдашника Посоха, была слабее первой, и ослеплённый монстр только издал какой-то чавкающий стон, продолжая двигаться вперёд. Кто-то явно подталкивал его сзади, а это означало, что сражение ещё далеко до завершения — оно, возможно, только начиналось.

— Скверное здесь место, — вдруг заявил Герант, с трудом поднимаясь с колен. — Давай-ка, Пров, отойдём туда, где простору побольше. — Он положил ладонь волхву на плечо, и Юм тут же подскочил к нему с другого бока, зажав под мышкой чёрный от крови и копоти клинок.

Волхв едва успел смахнуть со стола в суму своё походное капище, когда иглозубая пасть клацнула в паре локтей от его пальцев.

— Эй! Вы куда?! — Ойван только что снёс твари ещё одну клешню и отступать явно не собирался, хотя его белая рубаха покрылась алыми кровавыми пятнами.

— Герант сказал — уходим, значит, уходим! — выкрикнул Пров, заметив, что вслед за издыхающей тварью в пролом уже протискивается очередная — целёхонькая, и на ней верхом восседает какой-то лысый тип в рясе Служителя. — Отходи давай! Только спину им не подставляй.

Они двинулись назад тем же путём, что и пришли, Пров и Юм — по бокам. Герант, у которого теперь сил оставалось только на то, чтобы не выронить Посох, — посередине. Когда они доковыляли по крутой лестнице до нижнего зала, где валялись испепелённые останки мандора, вниз скатился Ойван. Он был уже без сознания, кровь сочилась из многочисленных ран, в левую руку ниже локтя мёртвой хваткой впилась отсечённая зубастая клешня, но правая продолжала сжимать рукоять меча.

— Юм, мальчик… — Герант остановился, оглядываясь назад. — Забирай Ойвана и уходи…

— Я?! — Юм слегка опешил. — Как — уходи?

— Забирай Ойвана и уходи! — повторил Герант. — Здесь ты уже всё равно ничем не поможешь, а жизнь твоя тебе ещё пригодится. И не только тебе.

— Я не…

— Поторопись, — не дал ему договорить Герант. — Поверь — нельзя иначе. Орвину скажешь, чтоб людей от замка отвёл на лигу, не меньше, а то и на две…

Стены вновь задрожали, и сверху посыпалась каменная крошка. Со стороны винтовой лестницы, по которой они только что спускались, потянуло горячим смрадом, и послышался всё тот же душераздирающий скрежет и вой.

— Уходи. — Теперь в голосе Служителя слышалась чуть ли не мольба. — Жди нас там… Может быть, и дождёшься. Держи. — Он сунул в протянутую руку Юма свой посох. — В Храм вернёшь, если что… Пойми, пока ты здесь, я не смогу сделать то, что должен.

Грохот нарастал, а из каменного свода вывалился первый булыжник. Герант оттолкнул Юма от себя, и тот бросился к Ойвану, который продолжал лежать неподвижно на нижних ступенях. Клешню, впившуюся в руку варвара, удалось размозжить двумя ударами валявшегося рядом камня, а потом Юм взвалил Ойвана на плечо и, ни на кого не оглядываясь, волоча посох по полу, направился к выходу. В конце концов, можно оттащить этого парня на безопасное расстояние, а потом вернуться… Вернуться… Юм ускорил шаг, а когда ворота башни остались позади и перед глазами встал тусклый рассвет, утонувший в серых облаках, пустился бегом — до тех пор, пока Ойван, перекинутый через плечо, не начал стонать при каждом толчке.

— А теперь давай, волхв, выставляй своих идолов и начинай обряд, — сказал Герант, когда шаги Юма стихли за воротами.

— К-какой? — изумился Пров, который до сих пор молчал, не зная, на что ему решиться — постараться-таки исполнить волю Владык или просто лечь и помереть.

— Ты знаешь какой. — Служитель говорил спокойно и твёрдо, как будто заранее знал, что его ждёт, как будто за этим и шёл сюда… — Корми своих Владык, дай им, что они просят, — пусть вырвут с корнем этот замок, пусть обратят в пыль его стены. Но только замок… Начинай, а то поздно будет.

Пров вдруг почувствовал, что на глаза наворачиваются слёзы. Значит, говорят, Творец создал смерть, чтобы отделить жизнь земную от жизни вечной… А кто знает, что сулит эта самая, которая вечная? Но расставаться без смысла и толка с земной жизнью тоже не хотелось.

— Во славу Зеуса, Геккора, Яриса, Хлои! Во славу духов, живущих вечно под кронами Священной дубравы, во славу травы, пробивающей путь навстречу свету, уходящей корнями во тьму, во славу духов озерных, речных и болотных, во славу Белого Вепря, лесного владыки. — Идолы вновь возвышались до самого неба, вместо которого расстилалась серая мглистая пелена, на которой отсвечивались сполохи жертвенного костра. Они, волхв и Служитель, стояли друг напротив друга — глаза в глаза, и то, что Герант был на полторы головы выше Прова, теперь не имело значения… — Во славу Прародителей родов саабов — Енота, Росомахи, Пегого Оленя и Пятнистого Оленя, Волка, Лося, Зайца, Медведя, Куницы, Рыси, Лисы, Серого Вепря и Бурого Вепря, Ондатры, Белки, Бобра…

Пров на ощупь развернул тряпицу с жертвенным ножом и краем глаза заметил, как посветлел лик Зеуса, как начала оживать молния в его деснице.

— Пора, волхв… — Герант закрыл глаза и подставил лицо небу, которого не было, а Пров скосил глаза на пламя, зная, что войдёт в него вслед за Служителем, потому что иного пути для него уже не будет.

Юм осторожно опустил варвара на руки двум воинам, стоявшим в оцеплении, а сам направился к Орвину, который и сам чуть ли не бежал ему навстречу.

— Там… — успел он сказать и тут же умолк. Двое несли Ойвана, а рядом с ними, никем не замеченная, бежала здоровенная рысь. Юм тряхнул головой, и видение исчезло. — Я обратно… А вы все тут оставайтесь — Герант так сказал.

Он уже хотел пуститься в обратный путь, но в тот же миг землю под ногами тряхнуло. Упав на колени, Юм увидел, что над замком клубится огромная, похожая на осадную башню чёрная туча, а потом она превратилась в столб голубого огня, и громыхнуло так, что все, кто был вокруг, на какое-то время оглохли, и никто не слышал грохота падающих стен. А когда гигантская яма поглотила последние обломки замка Эрлоха-Воителя, сверху обрушился поток воды, и вода того ливня была солона…

Часть третья Око Светоносного

«Сотворение мира продолжается с каждой травинкой, пробившейся сквозь тающие снега, и с каждой снежинкой, упавшей на замерзающую землю, с каждым погребальным костром и с каждым ребёнком, рождённым женщиной. Каждая сущая в мире душа — не только часть необъятной вселенной, но и сама по себе вселенная… Боль — непременная спутница радости, тление — шаг к продолжению жизни, молчание способно передать то, что невозможно выразить словами, Великие Воды — кривое зеркало, отражающее небеса… И жизнь земная — лишь отражение жизни вечной в кривом зеркале земного бытия. Сначала мы совершаем нелепые поступки и лишь по прошествии какого-то срока начинаем видеть их нелепость — вот так, творя себя самих, совершая ошибки, радуясь и страдая, теряя близких людей и обретая новые привязанности, мы участвуем в сотворении мира.

Когда Эрлох по прозвищу Незваный, слывший непобедимым воителем, приказал лордам двенадцати Холмов отдать ему свои короны, одиннадцать лордов ответили, что скорее пришлют ему свои головы, чем сдадутся на милость победителя, и только лорд Холм-Бора Салан Логвин смазал свой венец изнутри ядом из желчи плоскобрюхой ящерицы тапры и сам явился к Эрлоху. Он нёс корону на серебряном подносе, но Эрлох, заподозрив неладное, приказал лорду нести её на своей голове, а потом возложить на голову победителя. Поняв, что ему всё равно не избежать гибели, лорд Логвин надел на себя корону и двинулся к Эрлоху. В летописном своде Холм-Бора сохранилась запись о том, что лорд Салан был уже мёртв, когда тело его продолжало шагать по чёрной ковровой дорожке, а закоченевшие руки возложили отравленный венец на выбритый череп прислужника Нечистого.

Яд не убил Эрлоха, но заставил его надолго кануть в Небытие, а когда он смог вернуться, его армия была уже разгромлена дружинами Храма и лордов, а лесные варвары уже выбросили со своих капищ идолы Эрлоха, стоявшие рядом с Ярисом. Стоя на высоком холме, Эрлох послал проклятия и Творцу, и духам стихий, и самому Нечистому за то, что тот оставил его в тот роковой день, и в тот же миг непобедимого воителя поразила чёрная молния, вырвавшаяся из-под земли, и в Холмах надолго наступил мир и покой…

Но до сих пор нигде, кроме Холм-Бора, лорда Салана не считают героем, а в большинстве летописных сводов его имя вообще не упоминается, хотя временам Эрлоха посвящены многие страницы… Может быть, поэтому о Салане Логвине, лорде Холм-Бора, было сложено песен не меньше, чем о самом Эрлохе.

Пройдёт ещё пара сотен лет, и окажется, что большинство летописей молчат о походе Эрла Бранборга, лорда Холм-Дола, сокрушившего за Северной Грядой бледных меченосцев. Имя Служителя Геранта, прошедшего сквозь Несотворённое пространство и настигшего в недрах Алой звезды самого Мороха, веками творившего зло на земле, тоже будут вспоминать только лирники и сказители. Но эта слава хранит память сердец, а значит, она вернее книжной премудрости. Придут новые поколения, появятся новые герои и новые песни. Так будет до тех пор, пока сотворение мира продолжается — с каждой травинкой, пробившейся сквозь тающие снега, и с каждой снежинкой, упавшей на замерзающую землю, с каждым погребальным костром и с каждым ребёнком, рождённым женщиной…»

Ион из Холм-Дола. Наставление летописцам

Глава 1

Настанет день, и Учитель скажет: ты свободен, ты можешь забыть Учение, но оно всегда пребудет с тобой. Да, ты обретёшь свободу от Учения, но Учение никогда не станет свободно от тебя, поскольку всякий, познавший смысл, становится частью этого смысла.

Эс-Сахаби-аль-Гуни-аб-Махаджи, Хранитель Свитков, придворный маг сахиба Аль-Шабуди. Трактат «О сущности Учения и Ученичества». Впрочем, злые языки болтают, что Эс-Сахаби списал свой трактат с более древней рукописи

— Почтенный Хач… Морские разбойники, Собиратели Пены, — самые уважаемые люди в Корсе, после законников и жрецов, конечно… Я вроде бы занимаюсь почти тем же самым, но, увы, никакого почёта и уважения — один только риск. В любой момент могу оказаться на дыбе, и ни одна стерва не посочувствует… А как бы мне хотелось так же, как эти просолённые парни, сесть у очага и рассказать детишкам о своих подвигах, показать боевые шрамы под чару доброго грога… — Казалось, что Кунтыш вот-вот расплачется на плече хозяина таверны. — А ведь моя работа куда тоньше и изысканней, чем у этих головорезов, и, если вдуматься, гораздо опаснее…

— Если ты пришёл жаловаться на судьбу, иди домой и побейся головой о стену, — предложил Кабатчик, рассеянно перебирая лежащие на столе плоские золотые слитки с клеймом менялы Хрука, слывшего самым честным и склочным во всём Корсе. — Говори дело или уходи.

— Я всё сделал, почтенный Хач, но стоило это несколько больших трудов, чем казалось… — Кунтыш рассеянно, как бы невзначай взял один из слитков и поднёс его поближе к восковому светильнику на фигурной бронзовой подставке. — Да и служки в Чертоге морской девы Хлои совсем обнаглели и требуют почти такой же мзды, как жрецы.

Кабатчик выложил на стол пару алых самоцветов в золотой оправе и посмотрел на Кунтыша, скривив презрительную усмешку.

— Ну ладно, — удовлетворённо пробормотал шпион, собираясь подгрести камни поближе к себе, но тут же получил по рукам тисовой тростью. — О-ёй! Почтенный Хач, ну зачем же так?! Я только глянуть хотел.

— Успеешь разглядеть, — успокоил его Хач. — Где оно?

— Где лежало, там и лежит. Я всё-таки больше шпион, чем вор, а добывать полезные сведения гораздо безопаснее, чем таскать при себе краденые вещи. — Теперь в голосе Кунтыша звучало явное беспокойство, что заказчик не только не оплатит его нелёгкий труд, но и не возместит расходов. — Вот если бы год назад, когда никто ещё не врубился, что это за штука, — мне б её за малую унцию серебра любой служка вынес бы… А теперь тому, кто тронет Око морской девы, распоследний из Собирателей Пены глотку перегрызёт, а братва потом вдосталь поизмывается над тем, что осталось. Так что — одно дело просто попользоваться, а спереть — уже совсем другое. Но я договорился…

Хач со скучающим видом сгрёб со стола золото и собрался уже позвонить в бронзовый колокольчик, чтобы из своей каморки явился однорукий верзила Тромп и вышвырнул на улицу нерадивого работника, для которого собственное спокойствие дороже верного заработка…

— Но я договорился с вахтенным жрецом Иххаем, что он сам после вахты вынесет Око из Чертога, только ненадолго — к рассвету оно должно быть на месте, и стоить это будет всего три десятка малых унций клейменого золота. Половину вперёд — ему тоже со сменщиком делиться… А мне бы вон тех двух камушков хватило, которые ты, почтенный Хач, изволил спрятать.

На самом деле Хач не особенно рассчитывал, что Кунтыш вообще хоть что-то сумеет сделать. Башня Чертога возвышалась на противоположном от Корса берегу залива. Помимо двух сотен жрецов, её охраняли несколько ватаг наёмных головорезов, и ещё там же постоянно находились два-три авторитетных законника… Но, похоже, там все свои, то есть кому надо — тот в доле. К тому же не вернуть Око в Чертог было гораздо легче, чем вытащить его оттуда, хоть и это тоже было рискованно — с рассветом законники и жрецы поставят город на уши и вывернут наизнанку каждый дом.

— Хорошо, неси, — милостиво разрешил Хач и не спеша отсчитал пятнадцать слитков.

— А мне? — немедленно возмутился Кунтыш, вцепившись обеими руками в столешницу. — Мне тоже половину вперёд.

Кабатчик, не глядя, швырнул на стол один из камней, и шпион, пересчитав слитки, по одному затолкал их в пояс.

— К концу первой трети второй ночной стражи Око будет здесь, — пообещал Кунтыш и бесшумно удалился. Даже дверь за ним не скрипнула.

Как только начался месяц Опадень, Кабатчиком овладели дурные предчувствия: например, что уже нет никакого смысла ждать возвращения Хаффиза, подозрительно долго не появлялась Щарап, которая ещё в начале Цветня хвалилась, дескать, «ушштрою такую режню, что проштранство шамо прохудитша», всё, мол, у неё готово… Гейра перестала являться во сне, жалуясь на то, что жизнь устроена как-то криво, а Великолепный — сволочь, чтоб он сдох… Статуя Гейры — последнее прижизненное творение Великолепного… Хотя всё, что свершили Избранные после его безвременной кончины, — это тоже его труды, только посмертные. Труды, труды… А что толку от трудов, если нельзя насладиться их плодами, когда великая цель перестаёт маячить впереди, а дни проходят без просвета и смысла. Так вообще немудрено забыть, кто ты такой есть, в чём твоё предназначение и чем ты, в конце концов, лучше поганца Кунтыша, который когда-то, в ранней юности, за пол-унции золота на спор собственную бабушку зарезал, а потом целый год переживал, что продешевил.

Глупцы утверждают, что мир имеет форму шара — чушь! Вселенная — пирамида, и, чтобы разрушить её, нужно точить основание… А чтобы потом оказаться на вершине, надо строить самому и с самого начала всё держать под контролем. А чтобы держать под контролем, надо всё видеть и всё знать. Хотя Великолепный в этом смысле был не промах, ну и где он теперь… Может быть, плюнуть на всё, купить корабль и отправиться на юг. Там, если верить Хаффизу, у магов свои фокусы, и, если их потрясти как следует, можно самому попробовать докопаться до Небытия. Докопаться и начать всё сначала — всё равно от него, от начала, никто далеко не ушёл. Плохо, что вовремя не сообразил Око себе урвать. Капитан Симба за бесценок предлагал всем подряд, а потом отдал в Чертог — подношение, понимаешь, сделал морской деве Хлое. Жрецы тоже сначала брать не хотели и потом только врубились, что этот зелёный камушек размером с пару гусиных яиц, если попросить как следует, может показать, что творится за сотни лиг. И главное, что захотел, то и увидел… Собиратели Пены половину добычи отдать теперь готовы, чтобы жрецы попросили Око глянуть, куда плыть, чтобы вернуться не пустыми и целыми.

За окном послышался шум пьяной драки, но быстро стих, уступая место стуку колотушек караульщиков. Где-то тявкнула собака, но тут же лай сменился визгом — видимо, хозяин навёл порядок в доме. Хач решил было вздремнуть, пока не явились Кунтыш со жрецом и Оком, но сон не шёл. Давно уже не шёл сон к Кабатчику, с тех самых пор, когда Гейра сниться перестала, с тех пор, как выветрилось из сознания ощущение, что вот-вот потайная дверца, ведущая к источнику сил и величия, отворится, с тех пор, как не пришла вовремя долгожданная весть о кровавой битве на границе Холм-Дола и Холм-Ала…

Можно было, конечно, погрузиться в любой из тех бесчисленных миров, созданных воображением, и там прожить не одну — сотни жизней, даже после того, как это тело пожрут могильные черви. Но это забава для мелюзги, для недоносков, не знающих вкуса истинной Свободы, сладости Власти, восторга Творчества, всего того, что, в конце концов, дарует утоление Жажды.

На сторожевой башне ударил колокол — закончилась первая ночная стража, началась вторая. Сейчас этот жрец со странным именем Иххай, коротавший половину ночи возле ларца с Оком, отчаянно торгуется со сменщиком, сколько слитков стоит его молчание — два или три. Но долго торговаться ему некогда, и он, конечно, отдаст три. Семь у него останется, потому что Кунтыш, конечно, пять слитков оставил себе… Впрочем, какая разница — каждый зарабатывает как может. Хотя зачем ему такое богатство? На пять слитков можно купить неплохого скакуна и полный воинский доспех, не считая меча из волокнистой стали, который один столько стоит. Не так он прост, этот ворюга, как хочет казаться…

Когда послышался осторожный стук в дверь, Хач уже почти задремал, пересчитывая, чего и сколько сможет купить Кунтыш на своё вознаграждение, если по какой-то нелепой случайности останется жив. В кладовке зашевелился однорукий Тромп, но Кабатчик мысленно приказал ему проснуться, но пока не подниматься и только после этого отозвался:

— Не заперто…

Первым вошёл Кунтыш, подбирая полы длинной накидки, как будто боялся вляпаться в какие-нибудь нечистоты, за ним, храня на лице надменное выражение, появился упитанный жрец в тесном камзоле явно с чужого плеча.

— Почтенный Хач — вот. — Кунтыш указал на жреца и слегка поклонился, одновременно протягивая сложенные лодочкой ладони.

— Сначала Око, — потребовал Кабатчик, всем своим видом давая понять, что платить раньше времени не собирается.

— Серьёзные партнёры должны доверять друг другу, — заявил жрец, не меняя выражения лица. Он развязал узел, свисающий с пояса, и извлёк оттуда песочные часы и камень. — За отдельную плату я могу рассказать, как пользоваться Оком…

— Обойдусь, — прервал его Хач, выкладывая золото на стол.

— Ну, обходись. — Жрец положил камень перед Кабатчиком, а рядом поставил песочные часы. — У тебя время — до последней песчинки. — Он тут же уселся за соседний столик, брезгливо отодвинув от себя чью-то недопитую кружку. Кунтыш присел рядом, не отрывая взгляда от Кабатчика, как будто тот собирался показывать фокусы на потеху публике.

— И вы что — всё время собрались тут сидеть? — поинтересовался Хач.

— Око морской девы всегда должно находиться под неусыпным взором жрецов-хранителей, — сообщил Иххай, борясь с предательским зевком. — Особенно если оно вне Чертога.

Всё. Нельзя слишком долго испытывать терпение Избранных! Хач звякнул колокольчиком, и дверь подсобки в тот же миг с треском распахнулась. Однорукий Тромп, стоя в тёмном проёме с тесаком, тускло поблескивающем в полумраке, терпеливо ждал приказаний. Его преданность стоила две малых унции клейменого золота в месяц, и у него даже не могло возникнуть мысли, что кто-то предложит ему больше.

— Проводи гостей в погреб, — приказал Хач, и через мгновение Тромп уже держал за загривок Кунтыша, который расторопно метнулся к выходу, когда Кабатчик ещё не закончил говорить.

— Это тебе дорого обойдётся, кабатчик, — пообещал жрец, продолжая неподвижно сидеть на своём месте. — Мой сменщик знает, куда мы пошли. На рассвете тебе перережут глотку, а твоя забегаловка отойдёт Чертогу.

Он наверняка говорил бы долго и убедительно, но удар кулака по темечку лишил его такой возможности. Тромп отодвинул один из столов, стоявших у стенки, открыл небольшую железную дверцу и одного за другим отправил в образовавшийся проход обоих посетителей.

— И сам иди с ними, — приказал Хач, бросив своему работнику один из слитков, лежавших на столе. — Присмотри, чтобы дорогих вин не трогали, а кислушку пусть хлещут, если очухаются.

Как только дверца за Тромпом закрылась, Кабатчик осторожно взял Око и начал внимательно рассматривать мелкие сверкающие грани. Неведомый ювелир работал, похоже, над ним не один год, если, конечно, здесь не обошлось без ведовства. И вдруг из бликов, сверкающих на гранях, начали складываться знаки Зеркального письма, послышались звуки — те самые, что когда-то издавали Гордые Духи, когда проступили к Разрушению мира, который сковал тягостными законами и обременительными правилами всякого, кто поселился в нём волей Небесного Тирана. На такую удачу Хач даже и не рассчитывал — теперь в его руках было то, чем даже Великолепный, Сиятельный Морох, не обладал никогда. Око Хлои — ха-ха! Хлоя ещё под стол пешком ходила, когда этот камушек наводил ужас на одни народы и заставлял поклоняться другие! Сам Луциф, сам Светоносный полировал эти грани чёрной пылью Небытия. А когда небесная битва завершилась и Гордые Духи оказались в Узилище, Светоносный как-то успел оставить этот камень здесь, в мире, постоянно стоящем на грани Хаоса, но никак не переступающим её. Это действительно Око, но жрецам открылось только одно его свойство… Впрочем, и им стоило воспользоваться — слишком много вопросов накопилось за последние месяцы, и ответы, пусть даже самые угрожающие, станут живительной каплей на пути к утолению Жажды. Интересно, что сейчас поделывают остальные Избранные?

— Щарап… — прошептал Хач и тут же увидел мелко нарезанное тело старухи, а потом — густой чёрный дым погребального костра, возле которого почему-то стояли Служители.

— Гейра… — Хохот, звенящий во мраке, на мгновение заполнил его слух, а потом исчез — это означало, что Дрянь каким-то образом вырвалась за пределы мира и сейчас вполне довольна жизнью и собой.

— Трёш… — Заиндевевшая статуя Кузнеца, ковавшего когда-то ледяные мечи бледным меченосцам, возвышалась над пирамидой из золотых слитков. Он так и остался в далёком Цаоре, у подножия развалившейся Чёрной скалы, не найдя в себе сил расстаться со своим богатством.

— Хомрик… — По руке поползло мерзкое домашнее насекомое, что-то уныло насвистывая, и Хач тут же прикончил его молодецким ударом.

— Траор… — Тишина и мрак.

— Брик… — Тишина и мрак.

Значит, все Избранные, кроме него самого, либо мертвы, либо пристроились посреди бескрайнего Ничто, в манящих лучах Алой звезды…

— Луциф! — Произнести это имя вслух считалось неслыханной дерзостью, но Кабатчик уже готов был заплатить чем угодно за крупицу надежды, за щепоть Небытия, без которой Избранные уподоблялись смертным тварям, беспомощным и ничтожным.

«Кто здесь?» — раздался в ответ сонный голос, и Хач увидел перед собой огромные голубые глаза, полные истомы и невинности одновременно.

— Это… — попытался представиться Хач.

«Это не важно…» — Светоносный сделал маленький глоток из золотого кубка и прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом неведомого напитка. — «Ты нашёл… Ты нашёл сокровище моё… Приятно встретить понимающего человека. Теперь у нас будет возможность для приятных бесед, а то сколько можно с товарищами перестукиваться. Пока я здесь прохлаждаюсь, мне удалось открыть в себе замечательное качество — лень. Она спасает, когда времени больше, чем дел, которые можешь себе придумать…»

— Я хотел…

«Это не важно…» — Луциф едва заметно усмехнулся. — «Ничто не важно, кроме того, что несёт удовлетворение. Делай всё, что хочешь, а я буду смотреть, смотреть и наслаждаться, если в твоих затеях найдётся пища для наслаждения».

— Но как…

«Это не важно… Не важно как! Важно, чтобы от души. Мой камушек будет давать тебе неисчерпаемые возможности — до тех пор, пока мне не станет противно на тебя смотреть. А посему — не разменивайся на мелочи, играй по крупному. Думай только о себе, но и меня побаивайся изредка. А для начала возьми себе этот город, эти стены, эти корабли и этих людей, что спят сейчас. Спят и не знают, что они отныне принадлежат тебе. Приступай прямо сейчас, ведь у вас там сейчас ночь. Спросонья смертным легче поверить в великие перемены…»

— Но я…

«Это не важно…»

Голос смолк, а сам Светоносный зарылся в тёмное клубящееся, как облако, покрывало. Но это было не важно… Главное — знать, не верить, а именно знать, что всё свершится именно так, как задумано. А что-нибудь задумать никогда не поздно.

— Тромп!

В ответ за железной дверцей послышалось невнятное бормотание и подозрительные шорохи.

— Тромп, вылезай!

На этот раз шум за дверцей, ведущей в винный погреб, наоборот, стих, и это настораживало. Впрочем, не важно…

Хач запалил четыре светильника, теснившихся на одной подставке, и двинулся вперёд — со жрецом и шпионом всё равно надо было что-то решать…

— А-а… Вот и почтенный Хач! — раздался из темноты голос Кунтыша. — Он пришёл, чтобы дать нам волю. Ура! Эй, Иххай, слышишь, что ли?

— Ма-ость па-ади… — Вперемешку со словами слышалось частое бульканье. — Ну, при-ол и при-ол…

Хач просунул светильник в проём и первым, что он разглядел, было тело Тромпа с перерезанным горлом и вспоротым животом. Жрец хлебал прямо из бочонка напиток, от которого обычные люди превращались в оборотней, но при этом оставался самим собой. Видимо, он был оборотнем от рождения, и теперь любое снадобье было ему нипочём.

— А чё он нам выпить не давал! — попытался объясниться Кунтыш. — Нам хотелось, а он не давал. Значит, сам и виноват.

— А ну, вылезайте. Оба. — Кабатчик всё ещё прижимал к груди заветный камушек. — Везёт придуркам в жизни — вот и вам повезло. Вылезайте, веселиться будем. Ничто не важно, кроме того, что несёт удовлетворение…

Глава 2

За ложный донос о воровстве — кара та же, что и за воровство, за ложный донос об убийстве — кара та же, что и за убийство. Любой клеветник или лжесвидетель, будь он хоть землепашцем, хоть мастеровым, хоть торговцем, хоть благородным эллором, карается согласно тяжести своего доноса. За эллорами остаётся право отстоять свою правоту с мечом в руках, если тот, на кого он донёс, согласен принять вызов и имеет на это родовое право.

«Заповеди» Карола Безутешного, лорда лордов

— Олф…

— Да, Служитель. — Бывший начальник ночной стражи не сдержался и поклонился-таки бывшему лорду, как будто тот вовсе не бывший.

— Олф… Вчера, я слышал, по твоему приказу на глазах у всего войска чуть ли не до смерти запороли двух благородных эллоров. — Эрл Бранборг был внешне спокоен, но побелевший кончик носа выдавал, что внутри у него всё клокочет, и не будь он Служитель… — Это теперь уже не моё дело, но, я думаю, ты не откажешь мне в объяснениях.

— Не откажет. Конечно, не откажет! — вмешался герольд Тоом, неожиданно для себя самого припомнив славные времена, когда служил придворным шутом и имел суверенное право говорить всю правду, на которую был способен. — Только они после первого хлыста забыли, что они благородные, и вопили как базарные воришки…

— Молчи, шут! — Бранборгу-старшему тоже припомнились времена, когда он был лордом. — Молчи, а то язык окорочу.

— Только сначала лучше разрезать его надвое, но повдоль, — посоветовал Тоом, — чтобы стал похож на змеиное жало, и…

— Тоом, пойди и передай всем сотникам, чтоб к концу утренней стражи были здесь, — приказал Олф, даже не взглянув на герольда.

Где-то неподалёку весело заржала какая-то обозная лошадь, и герольд, сделав серьёзное лицо, удалился из шатра.

— Вот. — Олф протянул Бранборгу свиток со свисающей на синем шнурке большой восковой печатью. — Совет эллоров, старост и старшин цехов Холм-Дола обращается ко мне с просьбой до возвращения лорда Юма стать регентом и принять на себя всю полноту власти в Холме.

— Ну и что с того? — Бранборг-старший, подобрав рясу, присел на лавку, давая понять, что ждёт исчерпывающего ответа и согласен потратить на это сколько угодно времени. — Возможно, и есть люди, которые справились бы лучше тебя, но здесь главное — верность дому Бранборгов. Но такого я, например, себе никогда не позволял. Я вообще не припоминаю, что такое когда-нибудь было. Эллоров изгоняли, пытали, даже казнили, но пороть!

— Вчерашним утром эти два придворных хлыща вручали мне послание. Один поздравил меня с основанием новой династии, а второй полез руки целовать. — Олф даже скривился, вспоминая, какие угодливые рожи были у гонцов. — Вот и получили, как полагается, — один три дюжины плетей, другой — три с половиной, чтобы губы свои поганые не тянул куда не надо.

— Я бы за это просто отобрал усадьбы и выставил нагишом из Холма.

— А у меня нету сорока поколений благородных предков. Я уж по-простому…

Повисло тягостное молчание, и вдруг Олф почувствовал, что Служитель Эрл явился вовсе не затем, чтобы разбираться насчёт того, как можно наказывать благородных, а как не стоит…

— Олф…

— Да, Служитель.

— Надо уводить войска из Холм-Ала. Немедля.

— Я и собирался. Но зачем спешка-то такая?

— Уже съезжаются Тарлы со всех Холмов, племянники, двоюродные братья, дядьки покойного лорда. Нрав у всех крутой, так что без резни здесь, похоже, не обойдётся. Лучше пусть без нас разбираются.

— Не такой уж он и покойный, лорд этот, — заметил Олф, припомнив, как Сим Тарл с мечом в черепе исчез куда-то, вцепившись в золотой слиток, как будто хотел выжать из него сок. — Чует моё сердце, наследнички с ним ещё повстречаются.

— Повстречаются, — словно эхо повторил Эрл. — Если раньше он не встретится со мной.

— Служитель, а что это вы удумали? — забеспокоился Олф.

— Где тот кусок золота? — вместо ответа спросил Эрл.

— Там и лежит. Никто к нему так и не посмел подойти — не то что прикоснуться.

— Это правильно, что не посмел.

— Хоть что это за штука такая? — спросил Олф, которому до сих пор становилось не по себе, как только он вспоминал, как наткнулся на булыжник, исписанный непонятными знаками, пронзённый золотым штырём. — Я как схватил его, так будто понесло меня куда-то. Едва за рукоять меча удержался.

— Лучше не спрашивай… От такого знания — только затмение в душе.

— Так я спросил уже…

— Тогда подожди. — Служитель высыпал на стол, наспех сколоченный из соснового горбыля, несколько серебряных оберегов, разложил их в определённом порядке, и на полотняных стенах шатра проступили светящиеся знаки. Стихли доносившиеся снаружи голоса, шум шагов и шелест травы, и дневной свет, пробивавшийся сквозь белую материю, померк.

Олф вдруг обнаружил, что он стоит на краю обрыва, а внизу среди небесной голубизны клубятся обрывки облаков. За спиной наверняка высилась крепостная стена, а за ней лежала дорога, ведущая в никуда. Надмирная Пустошь… Хорошо хоть, места знакомые, только вот как потом проснуться, если знаешь, что не спишь?

— Если мы будем говорить об этом здесь, то ни на кого другого не навлечём беду. — Служитель Эрл присел на край обрыва, как в прошлый раз, и жестом предложил Олфу садиться рядом. — Теперь слушай. Три элоима — Луциф, Аспар и Иблит — решили, что превзошли Творца величием своих замыслов. Познав язык Творения, они вывернули его наизнанку, создав зеркальное письмо, и начали выискивать в бесконечности крупинки Несотворенного пространства, первозданного Хаоса. И сказал Творец: «В мире может быть только одно Совершенство, одна Красота, одно Добро, одна Справедливость, одна Любовь и один Закон, а всё, что существует помимо них, — не суть, а подобие». И тогда гордые элоимы восстали против Творца, решив, что не сотворят они своего мира, пока всё, что Им создано, не будет вновь обращено в Хаос. И была битва, от которой долго сотрясались небесные сферы и земная твердь, и были гордые элоимы низвергнуты в Бездну, которую сами же и создали в недрах Несотворенного пространства…

— Знаю я это всё, — сказал Олф, которому вдруг стало невтерпёж вернуться обратно, в свой шатёр. — Герант рассказывал. Только мне всё это ни к чему. Сказали бы — Олф, надо сделать то-то и то-то, и я бы сделал, если в силах…

— Но Луциф, который из всех троих был самым могущественным и безжалостным, оставил в мире своё Око, а за пределами мира — свои Печати, и там, где грань между Сотворённым миром и Несотворённым пространством становится особенно тонка, Печати могут покинуть Небытие. Так вот — то, что ты нашёл, — это Печать Лорда Мира Сего. Тебя спасло только то, что ты разбил камень, что знаки, начертанные на нём, распались и утратили силу, и золотой стержень…

— Клин там был золотой. Да и тот сильно помялся.

— И золотого стержня хватило только на одно — отправить того, кому он предназначался, к другой Печати Лорда.

— И где же она?

— Возможно, там, куда отправился Святитель Герант. Там, где сейчас, возможно, находится лорд Юм.

— И где это?

— То место называют теперь Холм-Эстом, а когда-то там стоял замок Эрлоха Незваного.

Олфу показалось, что всё его тело от пяток до макушки пробила холодная молния. Если знаешь или хотя бы догадываешься, где может находиться исчезнувший лорд, значит, надо и самому отправляться туда же — со всем войском.

— Я понял, о чём ты подумал… — Служитель Эрл положил ладонь Олфу на плечо. — Если ты сейчас поведёшь войско через земли варваров, ничем, кроме большой крови, это не кончится. Сам погибнешь и Юма не спасёшь.

— И что же мне делать? — Умом Олф понимал, что Служитель прав, но как можно оставить в беде своего лорда, если знаешь…

— Туда, где сейчас может быть Юм, отправлюсь я. Да простит мне Творец тот путь, который я выберу… — Служитель поднялся, отряхнул рясу, хотя к ней не прилипло ни пылинки, и медленно двинулся к стене.

— А мне-то что делать?! — почти крикнул Олф.

— Уводи войско. — Эрл даже не оглянулся. — Пока можешь помочь лорду Фертину против прибрежных варваров — ему сейчас надо…

Служитель Эрл исчез, и только в последний момент Олф заметил, что тот вовсе не прошёл сквозь каменную стену, а скрылся за пологом шатра…

Чем больше в жизни происходит событий, тем быстрее проходит сама жизнь, и тем более долгой она кажется, если потом оглядываться назад. Вот только оглянуться порой бывает некогда, разве что уже после того, как она закончится, после того, как начнётся что-то новое, что-то иное. Смерти нет — есть только странствие по бесчисленным мирам. Судьба, которой можно избежать, — не твоя судьба, и дело вовсе не в том, что всё предопределено Творцом. Он подарил нам этот мир и эту жизнь, и теперь мы сами должны распорядиться бесценными дарами… А если мы окажемся недостойны этих даров, всё равно каждый будет спасён, и все вернутся к Тому, кто вдохнул жизнь в Первородную Глину, а значит, вновь наступит Великое Одиночество…

Эрл Бранборг, лорд, по воле Откровения ставший Служителем, теперь двигался навстречу Небытию, но теперь уже по собственной воле. Хотя есть ли собственная воля у того, кто связал свою жизнь и судьбу с Храмом? Воля, Жизнь, Судьба — а не одно ли то же всё это? Три ипостаси бытия, три состояния веры, три столпа, на которых держится Бытие… И вот однажды тот, кто провозгласил себя Лордом Мира Сего, подменил Неутолимой Жаждой и одно, и второе, и третье, положив начало Злу…

Печать, точнее, то, что от неё осталось, действительно лежала на том же месте, где исчезло чудовище, бывшее когда-то Симом Тарлом. Только золотой блеск скрывался теперь под слоем ржавчины, и ещё — земля никак не хотела впитывать бурую кровь того, кто ещё недавно хотел ею повелевать. Теперь надо оставить всё серебро, все обереги, все мысли о вере и Творце — иначе Печать не сработает и не перенесёт его туда, где, может быть, находится Юм, туда, где сгинул Святитель Герант, туда, где скрывается Зло, желающее уничтожить этот мир до основания, чтобы потом сплясать на пепелище и попытаться Ничто превратить в Нечто, а потом это кособокое Нечто превратить во Всё… Страха не было — была неизбежность, с которой трудно смириться, но которая на то и неизбежность.

И страдания мучеников воздадутся им Благодатью, Покоем и Светом…

И за последним порогом жизни земной откроется перед ними Жизнь Вечная…

И…

Всё! Довольно утешать себя. Хватит держаться за прошлое. Если путь избран, надо идти…

Он стиснул пальцами рыхлый пористый кусок металла, который тут же рассыпался в прах, но в последнее мгновение порыв горячего ветра сбил с травинки каплю искрящегося солнечного света, и наступила тьма.

— Ау! — Только назвав имя, Созерцатель добился того, чтобы она оторвала взгляд от собственных ладоней. Черты её лица заострились, и глаза теперь казались ещё более огромными, чем тогда, то ли мгновение, то ли вечность назад… — Здесь не место для страданий, здесь не место для тебя.

Её тело стало прозрачным, и сквозь него был виден лепесток лотоса, уходящего корнями в Ничто. Казалось, даже слабое дуновение ветра способно смешать нимфу с Небытием, но и для ветра здесь тоже не было места.

— Древние существуют для радости и созерцания прекрасного… Без этого тебе незачем жить. — В голосе, звучавшем из пустоты, слышалось удивление и испуг, но нимфа, казалось, не слышала ничего — всё заглушал стон, который она держала внутри себя.

Случилось то, чего не должно было случиться, что было противно природе и всякому смыслу… Впервые кто-то из Древних познал горе и при этом не расстался с жизнью… А ведь, казалось бы, всё так просто: жизнь есть радость, горе есть смерть, и только благодаря незыблемости этого закона первенцы Творения ещё продолжали украшать собой Дивный Сад.

— Я даже не дала ему имени… — говорили её глаза, полные невидимых слёз.

— Он всё равно не должен был здесь оставаться. — Теперь Созерцатель скорее самому себе объяснял, почему он позволил двум неведомо откуда взявшимся пришельцам забрать младенца. — В нём слишком много человеческого, чтобы я мог позволить… Чуждая воля изменила бы Дивный Сад, чуждая воля могла его уничтожить.

— Дивный Сад всё равно исчезнет. — Её глаза спорили с ним, и это было ещё более нелепо, чем всё, что произошло раньше. — И ты исчезнешь, Невидимый. А я останусь. Останусь до тех пор, пока есть надежда.

— Надежда… — словно эхо повторил Созерцатель. — Надежда — это когда ждёшь неизвестно чего и хочешь того, чего не может быть. Избавься от этих мыслей и исчезни — так будет лучше для всех, и для тебя тоже. Посмотри — лотос, на котором ты сидишь, уже начал увядать. Надежда — это заразно, тоска — это смертельно, смерть — это навсегда. Разве ты хочешь, чтобы по твоей милости погиб Дивный Сад, последнее, что осталось в этом мире прекрасного, поистине прекрасного.

— А разве тебе не всё равно? — спросили её глаза, и в тот же миг лепестки лотоса покрылись трещинами и начали осыпаться в чёрную бездну, где уже не было корней. Хромой сатир сделал последний глоток эрдосского вина, и кубок его опустел навеки, танцующие нимфы растворились в брызгах янтарной росы, и только их весёлый беззаботный смех ещё долго звучал посреди бескрайней пустоты, которой не было.

— Ау-у-у-у… — В последнее мгновение Созерцатель попытался разглядеть что-то посреди рухнувшего мира, и его гаснущий взор отыскал лишь едва заметный силуэт одинокой нимфы. Но это последнее видение, полное торжественного трагизма, уже не имело никакого значения. Имеющая Имя была права — ему действительно было всё равно… Давно. Но узнал он об этом только сейчас. Наступило время, когда всему, что когда-то пришлось пережить, следует предпочесть покой. Созерцатель исчез — осталось лишь созерцание.

Глава 3

Погребальный костёр — слишком дорогое удовольствие при моих скромных средствах. Я, конечно, знаю немало весьма достойных людей, которые согласились бы оплатить всё — от умерщвления до молитвы над пеплом, но естественное чувство гордости не позволяет мне воспользоваться их услугами.

Слова, сказанные на исповеди одним отпетым негодяем

Крыса неторопливо шествовала по земляному полу, с любопытством поглядывая на новых постояльцев. Выгребная яма на заднем дворе таверны, ставшей временной резиденцией лорда Холм-Эста, была тщательно вычищена, но вонь отбросов, которые сваливались сюда годами, осталась на месте, и, казалось, единственным спасением от неё было не дышать вовсе.

— Вот ведь дома не сиделось, теперь и нюхайте, — деловито приговаривал стражник, который уже третий день бессменно сидел возле решётки, прикрывающей яму. — Вы-то ладно, за дело хоть… А я-то за что? Может, задохнетесь, а?

Причитания охранника то и дело сменялись застенчивым холопским храпом, но стоило кому-нибудь из узников, встав на плечи другого, достать до решётки, как он немедленно просыпался и начинал бить рукоятью тесака по пальцам, вцепившимся в железные прутья.

— Ишь… Мухора Пятку обхитрить задумали, а ещё благородные, — стыдил стражник своих подопечных и вскоре засыпал снова.

По ночам Мухор Пятка бодрствовал непрерывно, рассказывая троим молчаливым узникам забавные истории из собственной долгой и счастливой жизни — всё больше о том, как служил палачом в Холм-Итте, и милосердие тамошнего лорда никак не позволяло ему обзавестись крепким хозяйством, поскольку платили ему с головы…

На третью ночь Юм научился не слышать эти бесконечные кровавые байки, не замечать вони и приспособился спать, свернувшись калачиком прямо на влажной земле. Сквозь сон всё-таки было слышно, как Орвин Хуборг беззлобно переругивается сквозь решётку с Мухором, как сопит Ойван, с трудом сдерживая себя от того, чтобы не лезть на стену. Но это было не всё… Откуда-то издалека доносился ещё один звук, унылый и протяжный, то ли собачий вой, то ли несмолкающий крик бездомной птицы Сирри, затерявшейся в вечности.

На несколько мгновений сознание вернулось в недавнее прошлое, когда сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее начали оседать стены замка, а потом синее пламя смешалось с мутными потоками, низвергнутыми с неба. Когда он, держась за руки с Орвином, дошёл до края котловины, образовавшейся на месте неприступных башен и стен, грязная вода, покрытая ошмётками бурой пены, плескалась у самых ног, отнимая последнюю надежду когда-нибудь ещё увидеть Геранта, который… Нет! Сейчас не время предаваться отчаянью и пускать в сердце боль потери. Потом — когда всё кончится… И, как бы подтверждая догадку о том, что сделано ещё не всё, за спиной послышалось частое хлюпанье и проклятия — множество ног месило грязь, множество голосов сливалось в тревожный гул. Вооружённые люди в коротких серых накидках сначала обступили их полукольцом, а потом каждый выхватил из-за пояса по длинному хлысту. Орвин успел перерубить мечом несколько извивающихся в воздухе плетёных хвостов, но другие уже обхватили его шею и ноги. Юм успел только метнуть ком грязи в лицо одному из нападавших, но его тут же повалили в хлюпающую жижу. Смирники, хранители порядка, натасканные на безоружные толпы, знали своё дело. А когда их столкнули в эту яму, Ойван уже лежал здесь и медленно истекал кровью — варвара бросили сюда умирать, чтобы два благородных пленника видели, какая участь может их ожидать…

— Ау-у! — Юм не узнал собственного голоса, но зато узнал едва заметный силуэт, сквозь который просвечивала пустота. Нимфа неподвижно сидела посреди Ничего, прижав колени к груди.

Это могло быть просто сном или бредом, отголоском давнего страха и давнего блаженства. Если бы она захотела появиться вновь, она просто пришла бы — для Древних нет преград и расстояний.

Толчок в бок вернул его к реальности.

— Ты чего кричишь? — Орвин Хуборг стоял рядом на коленях, а сверху надзиратель просовывал сквозь решётку горящий факел.

— Чего, парни, поболтать захотелось? — поинтересовался Мухор. — Это всегда пожалуйста. Как там варвар? Жив ещё? Как подохнет, скажите — уберём, мы не звери — дохлятину вместе с благородными держать. — Он продолжал трепаться, но Юм его уже не слышал — в противоположном углу ямы, рядом с привалившимся к стене Ойваном, стоял Посох.

Когда их схватили, один из смирников попытался вырвать Посох из рук Юма, но тут же с воплем опустил в прохладную грязь обожжённые ладони, а потом главное сокровище Храма будто растворилось в воздухе.

— Ты как уснул, так он и появился, — шёпотом сообщил Орвин. — Может, с ним и отсюда выберемся…

— И так бы выбрались, — отозвался Юм, нисколько не разделяя радости эллора по поводу появления Посоха — если он не вернулся к Геранту, это могло означать только одно: Святитель погиб, и не стоит надеяться на его чудесное возвращение. — Герант мне сказал — Посох беречь, а не Посоху — меня из ямы вытаскивать. Палочка-выручалочка…

Впрочем, Святитель мог говорить одно, а думать совсем о другом. Возможно, только заботясь о Юме, он вручил ему Посох? Сама древняя реликвия была в безопасности, где бы она ни находилась — чужой не мог прикоснуться к этому лёгкому серебристому металлу, к этим знакам, обвивающим Посох по всей длине.

— Давай спать. — Юм с завистью посмотрел на варвара. — Хорошо ему — то спит, то без памяти. И заживает на нём, как…

На самом деле Юма сейчас больше, чем возвращение Посоха, чем мысли о том, что могло случиться с Герантом, занимало недавнее видение. За ним что-то скрывалось, какой-то смысл, какой-то зов. Надо было попытаться ещё раз заглянуть в эти глаза, полные немыслимой скорби, и, может быть, понять…

— …а дураку голова зачем, спрашивается. Ну, я и говорю, мол, Ваша Милость, зачем вешать-то, когда можно башку — чик, и всё. А он — не спорь, говорит, а то рядом висеть будешь. — Мухор продолжал балагурить, отвлекаясь лишь на то, чтобы прожевать очередной кусок хлеба с сыром из запасов, предусмотрительно оставленных на ночь. — Мне-то всё равно, я хотел, чтобы народу было на что посмотреть, порадоваться, что одним разбойником меньше стало. Потому как к любому делу с душой подходить надо, вот я и хотел как лучше, а мне — рядом висеть будешь. Обидно, не то слово… Ну, я с горя-то и забыл петлю салом смазать. Лавку выбил, а он, висельник-то, и говорит: то ли задница у меня слишком лёгкая, то ли шея слишком жилистая, а потом как захохочет. Толпа — врассыпную, троих насмерть затоптали. Ну, я, чтобы народ не пугать, за ноги его схватил и повис. Тут-то, конечно, сразу хрустнуло. Вот какие злодеи бывают, а я что… Говорят, мытари больше людей губят, чем палачи, а платят им так же, если не меньше. Мне от этого никакого удовольствия, что скажут, то и делать буду. Вот вас тут сейчас караулю, а всё потому, что мне доверие есть. Есть у варваров поговорка такая «Доверяй, но проверяй», а я уж вдоль и поперёк проверенный. Я даже увечье в голову за общее дело получил. — Говорил уже не Мухор. На столе стояла голова, покрытая синими пятнами, похожими на лишаи, с раскроенным черепом. Голова принадлежала Симу Тарлу, и она поочерёдно обращалась то к загорелой девице, на которой из одежды была только чёрная лента, перекинутая через плечо, то к кавалеру в чёрном камзоле с алыми кружевами на воротнике и рукавах, то к смуглокожему человеку с полотенцем на голове, то к лысому безбородому старикашке в рясе Служителя. — А вот с вами ещё разобраться надо. Мне Щарап про вас ничего не говорила. Врала, выходит? Врала, значит, что один я такой умный. А вы меня с ходу подставили. Вон какое ранение — всего туловища нет. Где руки мои? А ноги где? А всё остальное? Я вас спрашиваю или где?! Попадись мне этот поганец ещё раз!

Кавалер в чёрном камзоле брезгливо, кончиками пальцев, поднял голову и с размаху бросил её в небольшой окованный железом сундучок. Когда крышка захлопнулась, оттуда продолжало доноситься неразборчивое бормотанье, но внимания на него уже никто не обращал.

— Хаффи, унеси, — приказала девица, и смуглокожий, торопливо схватив упакованную голову, куда-то убежал.

— Что с младенцем делать будем? — спросил лысый в рясе. — От еды отказывается, молчит. Чую — если начнёт реветь, нам отсюда убраться придётся.

— Это почему? — Кавалер заметно нервничал, искоса поглядывая на девицу, которая, похоже, была главной в этой компании.

— Вот. — Лысый распахнул какую-то толстенную книгу и начал читать. — Древние неуязвимы. В Несотворённом пространстве, имей они сильную волю и ясную цель, им было бы подвластно всё. — Он захлопнул книгу и сунул её под нос кавалеру. — Диалоги Луцифа Светоносного с Сиятельным Морохом записаны мной со слов Великолепного. А у этого папаша — человек, а мамаша — нимфа, так что у него есть и воля, и власть, только он об этом ещё не знает.

— И что ты предлагаешь? — Девица протянула руку, которая вдруг оказалась непомерно длинной, и провела ладонью по блестящей лысине.

— А я предупреждал! — немедленно закричал старикашка. — Вот так всегда — сначала нам чего-нибудь надо, а потом думаем зачем!

— Ну, ты же такой сообразительный. — Её рука змеёй заползла ему за пазуху. — Ты и придумаешь, как обратить всё это нам на пользу.

— Ну хорошо, хорошо… — Старикашка состроил на лице выражение глубокой задумчивости. — Есть смысл подумать. Прежде всего нужно создать ему привычную обстановку, Дивный сад и так далее…

— Да никто из нас даже представить себе такого не сможет! — немедленно заявил кавалер. — Все эти птички-букашки — это же так противно, так слащаво.

— Он сам всё сделает, только надо дать ему такую возможность — не отвлекать от воспоминаний. — Лысому явно понравилась только что родившаяся идея. — Только тебе, Гейра, придётся сыграть роль заботливой и любящей мамаши, и он, когда подрастёт, за тебя весь этот мир наизнанку вывернет, только захоти.

— Ну, ты голова, Проповедник! — восхитился кавалер, довольно потирая ладони. — Младенец — это не марба какой-нибудь, это — сила!

— А сейчас, Гейра, ты должна дать ему имя.

Видение начало расплываться, голоса стихли, вернулась темнота, из которой глядели глаза, полные невидимых слёз. «Теперь ты знаешь…» — говорили эти глаза. Блеск их разгорался ярче с каждым мгновением, и вскоре сияние, заполнившее всё видимое пространство, стало нестерпимым.

— Ау-у-у-у! — Юм проснулся от собственного крика и обнаружил, что Орвин зажимает ему рот.

— А вот этого не надо, а то опять этот хмырь проснётся. — Эллор глянул вверх и прислушался, слышен ли храп стражника. — Надоел больше вони.

— Завтра… — Юм и сам ещё толком не знал, что хочет сказать.

— Что завтра?

— Завтра мы отсюда выйдем.

— Откуда знаешь?

— Просто знаю.

— Если и впрямь такое случится, я буду просить Вашу Милость принять меня на службу Вашей Милости. — Орвин недоверчиво хмыкнул в темноте. — А то мне что-то совсем расхотелось становиться лордом на этой помойке.

Ещё как следует не рассвело, а сверху послышались крики и звон металла. Потом потянуло гарью близкого пожара.

— Эй! — К решётке прилипло помятое лицо Мухора Пятки. — Вы ещё живые там?

— Да. А тебе-то что? — отозвался Орвин.

— А то, что мне пора уже новому господину услужить, и я не знаю, что мне будет, если я вас отсюда выпущу. Может, кто вразумит? Я вроде вам ничего плохого не делал.

— Лучше не выпускай, а то я тебе голову оторву, — честно признался эллор, и Мухор, почесав затылок, исчез, скорее всего, навсегда.

Ойван попытался приподняться на локте, но, застонав, опустил голову обратно на клок соломы, который стражник ещё три дня назад милостиво протолкнул сквозь решётку — один на троих. Раны, перевязанные лоскутами нательной рубахи Юма, начинали ныть при каждом движении. Ещё больнее было оттого, что пропал кинжал, подаренный вождём. Без него нельзя было вернуться в родное становище. О том, что погиб Герант, он ещё не знал.

Кто-то перепрыгнул через яму, воин в шлеме, но без кольчуги, хрипя, упал на решётку, и вниз полилась струйка крови.

— Да что там стряслось? — Юм прижался к земляной стене, чтобы на него не попала кровь.

— Вам лучше знать, Ваша Милость, — отозвался Орвин. — Сами напророчили.

Кто-то оттащил труп в сторону, и сверху раздался голос:

— Эй, кто там?

— А там кто? — откликнулся Орвин.

— Не кто, а что, — ответили сверху. — Торжество добра и справедливости. Кроткий тиран приходит на смену слабому деспоту. Да здравствует Гудвин Марлон, лорд Холм-Эста! Ура-а-а-а! — Говоривший исчез, продолжив атаку на неприятеля.

На самом деле сгорел лишь сарай, а сама таверна, расположенная внутри прибрежного острога и заменившая лорду его замок, была почти цела, если не считать выбитых окон, сломанных лавок и столов. Тело Иллара Корзона лежало поперёк ковровой дорожки, ведущей к наспех сработанному трону, а из груди его торчала рукоять кинжала с изображением странной гривастой кошки.

— Так-так-так… — Гудвин Марлон прохаживался вокруг тела поверженного противника. — Ну что — засвидетельствовали, что сначала всё так и было, а потом я пришёл? — обратился он к нескольким эллорам, столпившимся у входа. Свидетели согласно закивали, и претендент на престол жестом отправил их продолжать боевые действия, если на то ещё есть нужда. Остались только братья Логвины. Братьями они, конечно, были, но в основном двоюродными и троюродными, а некоторые приходились друг другу дядьями и племянниками.

— Гудвин! По закону, чтобы провозгласить тебя лордом, нужны голоса дюжины дюжин эллоров, помнящих дюжину поколений благородных предков, — заметил Харл Логвин, старший из «братьев», дождавшись, когда входная дверь закроется. — Вряд ли после всех заварух во всём Холм-Эсте столько найдётся.

— Харл, ну ты подумай, дружище, кто, кроме тебя, в этой глуши знает законы и обычаи? — Гудвин с озабоченным видом присел на краешек трона. — Вот бедняга Иллар об этом, наверное, вообще не думал.

— Потому бедняга Иллар так и кончил. — Эти слова можно было расценить и как угрозу, и как проявление заботы о господине. — Но смею заметить… После того, как замок провалился в Пекло, едва ли кто-то, кроме вас, мой лорд, будет претендовать на Холм-Эст. Вот если бы кто-то из наследных лордов признал ваши права…

— Где ж его взять-то?

— За дверью стоит, — неожиданно сообщил Логвин, и «братья» расступились, образуя у входной двери живой коридор. — Их Милость Юм Бранборг, лорд Холм-Дола!

Юм вошёл, слегка прихрамывая и опираясь на Посох Святителя. Сделав несколько шагов по ковровой дорожке, он оглядел собравшихся на спешную коронацию.

— Мы рады… Это. Приветствовать, — заявил слегка опешивший претендент на престол и, вместо того чтобы шагнуть навстречу высокому гостю, слегка попятился.

— Ваша Милость, — обратился к Юму Харл Логвин. — Не соблаговолите ли вы признать лордом Холм-Эста благородного эллора Гудвина Марлона, родича владетелей Холм-Ида?

— Соблаговолю, — еле слышно отозвался Юм. — Соблаговолю. Только с одним условием.

— С каким же?! — удивлённо воскликнул Харл Логвин, не помня, чтобы во время предварительных переговоров на краю выгребной ямы молодой лорд ставил какие-либо условия, кроме того, чтобы немедленно нашли знахаря для варвара, оказавшегося с ним в одной компании.

— Моему другу очень нужен вон тот кинжал. — Юм кивнул в сторону мёртвого тела, которое никто так и не удосужился убрать.

Глава 4

Страх, явленный тебе вовремя, — тоже бесценный дар, как и всё, что даётся во спасение.

Книга Откровений. Храм, Холм-Гот, запись от 12-го дня месяца Студня 334 г. от В.П.

— Не поверите, братаны, Хач горбушку крошит! — Сивый был коронован в законники на последнем сходе и потому ещё не обрёл должной степенности. Он ввалился в Центровую Хазу, растолкав шестёрок, столпившихся у входа в ожидании ценных указаний. — Стоит на базарной площади и орёт, что всех покоцает, а Шкилета, Тесака и Брюхатого он в белых чепчиках видал — кишки наружу.

— Чё?! — немедленно взвился Брюхатый, получивший свою кличку за то, что постоянно носил на поясе полупудовый мешок с золотом на мелкие расходы. — Да я ему сейчас ходули отвинчу!

— Сядь. — Шкилет хлопнул Брюхатого по плечу. — Может, у него крыша поехала?

— Нам тут психов не надо, — заметил Тесак, слывший самым рассудительным среди законников. — Пусть Брюхатый порезвится.

Брюхатый тут же сорвался с места, и шестёркам пришлось торопливо расступиться. Начался обычный рабочий день. Секретарь озвучил список корыт, вернувшихся с дела за прошедшие день и ночь, шестёрки тут же отправлялись осматривать добычу, чтобы прикинуть долю морской девы и сколько «пены» Собиратели должны слить в общак. Потом на аркане притащили капитана Сливу, и Тесак сообщил ему, что тридцативёсельный карбас «Моржиха Маня» изымается в пользу Центровой Хазы за жертвоприношения морской деве, помимо Чертога, и неправедную делёжку добычи среди братвы. Когда бывшего капитана увели на правёж, заслушали доклад казначея о наваре за последний месяц, а потом приступили к рассмотрению жалоб.

— Братва, девяносто три рыла с пяти корыт жалуются, что на базаре жратва за год втрое подорожала, — начал зачитывать секретарь первую попавшуюся бумагу, и законники сделали серьёзные лица. — Землепашцы, табунщики и прочие огородники совсем оборзели. Не понимают, падлы, что их же сородичи жизнью рискуют, за «пену» кровью плачено.

Дверь снова с грохотом распахнулась, и на пороге показался всё тот же Сивый:

— Братаны, атас! Хач Брюхатого замочил!

На лицах у законников застыло безмерное удивление. Кабатчика Хача все знали как свойского мужика без особых закидонов, всегда исправно платившего долю и даже изредка делавшего подношения морской деве, хотя ему этого можно было и не делать — Чертогу жертвовали только те, кто промышлял на море.

— А еще говорит: если его первым законником не коронуют, он всех порежет. — Сивый был бледен, нижняя челюсть у него дрожала, а на лбу выступили крупные капли пота. — И жрецов, говорит, перебьет, если сама морская дева ему не даст.

Такое не то что говорить, даже повторять было кощунственно, и Шкилет, слывший самым справедливым из законников, метнул в Сивого нож. Мало того, что тот чуть ли не в штаны наделал, так ещё и кощунство… Сивый кулём повалился на пол, и пара шестёрок за ноги выволокли его из помещения. Десять законников с одобрением посмотрели на Шкилета, и тот понял, что из-за такого мозгляка, как Сивый, разборок не будет. Но внутри оставалось нехорошее чувство, что происходящее на базарной площади — не просто выходка взбесившегося психа, что всё гораздо серьёзнее и страшнее. Почему-то вспомнилось, как ловко отмазался Хач, когда однажды выяснилось, что не все братки, входившие в его таверну, потом оттуда вышли.

— Шкилет, поди посмотри, — предложил Кривой, и стало ясно, что ему тоже не по себе.

— Нет уж, давай все вместе сходим! — вмешался Бляха. Он поднялся с лавки, опираясь на костыль, и первым заковылял к выходу.

На базарной площади, против ожидания, было не так уж людно. Народ всё больше толкался в узких улочках, прилегающих к рынку, но и здесь было непривычно тихо. Все разговаривали вполголоса, и даже не слышалось обычных проклятий, когда кто-нибудь, убираясь с дороги, наступал товарищу на ногу.

— Может, послать на крышу парней с самострелами, пока не поздно? — предложил Шкилет идущему впереди него Тумбе. — Не нравится мне…

— Зато мне нравится! — отозвался Тумба, не поворачивая головы. — Дожили! Какой-то кабатчик, сявка. Да мне самому в кайф его по рёбрышку разобрать.

Хач сидел на повозке, запряжённой двумя мулами, и швырял в зазевавшихся воробьёв золотыми слитками в пол-унции каждый, до сих пор ни разу не промахнувшись. Возле колеса, прямо на булыжнике мостовой, сидел в стельку пьяный жрец и пытался затянуть ритуальный гимн, прославляющий морскую деву, но постоянно срывался на застольную песню «У меня есть хрящик один». Известный шпион и мошенник Кунтыш собирал брошенные Хачем слитки, отгоняя пацанов, которые, набравшись смелости, пытались делать то же самое. Слитки он прятал где-то за пазухой, а сбитых воробьёв приносил Хачу в зубах, словно собака. Кабатчик гладил «пёсика» по голове и тут же наливал ему в кружку чего-то из большого глиняного кувшина. Завидев законников, Хач демонстративно от них отвернулся.

— Это кто? — поинтересовался Хач у Кунтыша, не глядя, тыкая пальцем в сторону приближающихся законников.

— Местная шушера, — без запинки ответил Кунтыш и швырнул в Тумбу, который оказался ближе других, дохлым воробьём.

— Чего хотят?

— Ща спрошу, — пообещал Кунтыш и тут же спросил: — Эй, чё припёрлись, говнюки?

Тумба в три прыжка оказался рядом с ним, вцепился в длинную шевелюру и приставил к горлу кривой ножичек.

— Ой, боюсь, боюсь, боюсь! — дурачась, завопил Кунтыш, и лезвие начало медленно вдавливаться в кожу. — Может, подумаешь? Глядишь, в живых останешься, а то мои башмаки вылизывать некому.

Тумба нажал посильнее, но кинжал никак не хотел входить в мягкую плоть, рука будто окаменела, да и ноги приросли к мостовой. Он посмотрел на Хача, и их взгляды встретились. И в тот же миг в сердце закоренелого разбойника вселилось глубокое раскаянье, прежде всего в том, что он, не подумавши, вмешался в чужую забаву, а такого уважаемого человека, как Хач, вообще грех обижать, потому как хоть и дерьмом он братву потчует, но в прочих тавернах и того дерьмовее. Виновато оглянувшись на остальных законников, Тумба с чувством великого облегчения начал наносить себе частые удары в живот, испытывая при каждом прилив небывалого восторга.

— Скажи остальным, чтобы поаккуратнее, — попросил Кабатчика Кунтыш, выходя на цыпочках из лужи крови. — Всего измазал, скотина.

Кривой выхватил из-под полы самострел и навскидку послал в Хача короткую толстую стрелу. Но тот, к восторгу постепенно смелеющей публики, перехватил её у собственного горла и метнул обратно, словно дротик. Кривой лишился последнего глаза и жизни, а законники, стоявшие рядом, торопливо расступились.

— Закон Корса знаете?! — рявкнул Хач так, что у оставшихся в живых законников заложило уши. — Я вас спрашиваю!

— Кто круче всех, тот и правит, — промямлил Шкилет и сорвал с головы платок, стянутый узлом на затылке.

— Ну! — приободрил его Хач.

— Ну, если братва не против… — Шкилет окинул взглядом законников, оставшихся в живых. — То и я не против. — Он взял под уздцы мулов и потянул их в сторону Центровой Хазы, чтобы там в обновлённом составе продолжить сход. Колёса стронулись с места, и задремавший жрец Иххай начал сваливаться набок.

— Эй! — закричал он, стоя на четвереньках, вслед удаляющейся повозке. — А меня забыли. Я вам тут кто — хрен собачий или право имею? Не, Хач, я не пойму — тебе верховный жрец нужен, что ли?

Повозка остановилась, жрец с помощью Тесака и Пухлого забрался на неё и тут же отрубился, огласив безмолвствующую площадь прерывистым свистящим храпом.

Огромное багровое солнце медленно, но неотвратимо погружалось в пучину Великих Вод. День был долгим, но последний всплеск волны уже готов был поглотить усталое светило. И всякому, кто видел этот закат, могло показаться, что оно навсегда покидает мир, чтобы не видеть больше тех мерзостей, которые в нём совершаются.

— Если склянки забиваешь, приходи вовремя! — крикнул Шкилет, заметив издали высокую худую сгорбленную фигуру, двигавшуюся вдоль полосы прибоя.

— Ты же сам сказал — на закате, а не после и не до, — отозвался Служитель Нау, когда подошёл достаточно близко, чтобы не надрывать голос, пытаясь перекричать прибой. — Что скажешь, пропащая душа?

— Сам же говорил, что душ пропащих не бывает, — попытался возразить Шкилет, усаживаясь на плоский камень. — Горбатого, значит, лепил?

— Никто из Служителей не способен на ложь, — ответил Нау, присев рядом с ним. — Если мы не можем сказать правды, мы не говорим ничего.

— Ладно… Увижу молчащего Служителя — буду знать, что подумать. — Шкилет достал из-за пазухи серебряную флягу с густым эрдосским вином и, прежде чем отхлебнуть, протянул её Служителю.

— Сначала скажи, зачем звал.

— Нет, это ты скажи… Твоё корыто уже который год шляется у наших берегов, и до сих пор никто из Собирателей Пены на тебя ещё не напоролся. Как это так получается?

— Ты хотел об этом спросить?

— Нет.

На самом деле этот вопрос Шкилета тоже интересовал. С тех пор прошло почти пять лет. Флот Холм-Гота неожиданно ворвался в гавань Корса, и на корабли, стоявшие у пирса, посыпались глиняные шары, которые разбивались, выпуская на волю огонь. Пламя вздымалось выше изваяния морской девы, казалось, что вода в бухте горела, как чёрная кровь земли. Уцелеть посчастливилось только тем судам, что были в тот жуткий день на промысле вдали от родных берегов. А когда отряд Служителей высадился на мысе под стенами Чертога, в городе началась паника, кто-то распустил слух, что грянул судный день и братве придётся ответить за злодеяния, причём не только свои, но и дедов, и прадедов, и так до двенадцатого предка. Ватаги отказывались подчиняться законникам и грабили брошенные жилища, а потом, бросая улов, сами разбегались кто куда, лишь бы подальше. Только Шкилет, накануне купивший в Хазе капитанский патент, собрал горстку отморозков, которым оказалась не дорога не только чужая, но и собственная жизнь, и попытался отстоять ворота крепости. Их перебили почти всех, а Шкилету накинули аркан на шею и потащили на флагманский корабль, здоровенную посудину в полторы сотни вёсел и при двух мачтах с чудными косыми парусами. И вот этот самый Служитель со странным именем и смуглым лицом, приплюснутым носом и огромными чёрными глазами сказал тогда: «Я отпущу тебя. Но если ты захочешь мне что-нибудь сказать, если вдруг однажды тебе станет жутко от той жизни, которая вокруг тебя, если душа твоя начнёт замерзать, приди на берег, посмотри на закатное солнце, надень на шею вот этот оберег и позови меня. Позови меня, и я появлюсь. Моё имя — Нау. Так и позови: Нау. Я появлюсь, если ты придёшь один и без задних мыслей». Служитель сунул ему в ладонь серебряную бляху унций на пять и приказал оттащить пленника на обугленные доски причала. Флот Храма ушёл, а в крепости ещё полмесяца продолжалась резня — ограбленные гонялись за мародёрами, те мстили за братков, а законники тем временем собачились друг с другом, целыми днями не выходя из Центровой Хазы, пока Шкилет не вломился туда с отрядом нанятых за гроши головорезов. Тогда-то его и короновали, признав равным среди равных и королём среди прочей шушеры.

— Нет, Служитель, мне плевать, откуда ты берёшься! А сегодня с утра — в особенности. — И Шкилет во всех подробностях начал рассказывать об утреннем происшествии и, главное, о том, какая жуть его охватила, когда заглянул в глаза проклятому кабатчику, и что сам не поймёт, как это у него на сей раз духу хватило зазывать Служителя, который является будто из-под земли и пропадает, словно свечка гаснет! — Брюхатого не жаль — такая же скотина, как я. Себя тоже не жаль. А посмотришь на него, на Хача этого, — и сдохнуть боишься, тут уж точно не морская дева тебя упокоит. И все законники к нему в кореша уже лезут, а какие они после этого законники! Такая же рвань, как и все остальные. — Шкилет влил в себя последнюю каплю вина и зашвырнул флягу в пену прибоя. — Я-то что думал: вот мы, Собиратели Пены, самые крутые ребята, которым всё нипочём…

— Крутые — это как? Самые сильные, самые смелые, умные и красивые?

— Ну, типа того… А что выходит — как вы сюда всем флотом припёрлись, так все сразу в кусты. А теперь этот Хач поганый враз всех застремал. Ну, подумаешь, пару законников пришил. Так и раньше так, бывало, парни в люди выбивались.

— Чего он хочет?

— А я знаю? Может, он одно говорит, а что у него на уме — это один Нечистый знает. В общем, на сходе он сказал, дескать, чего мы по мелочи щиплем, когда можно сразу и всё поиметь! А всё оттого, что морская дева Хлоя среди Владык — последняя шестёрка, и толку от неё — как с ужа шерсти. А надо поклониться Луцифу Светоносному, принести ему обильные жертвы, и тогда он полмира на братву перепишет, а остальное братва сама возьмёт.

— Почему же он раньше-то не высовывался? — Этот вопрос Нау задал скорее себе, но Шкилет тут же пустился в объяснения:

— У него раньше камня не было. Он показал. Оказалось, что Око Хлои — вовсе не Око и вовсе не Хлои! То есть Око-то оно — Око, но оно ещё и слух, и нюх, им даже пощупать можно. А если какой-то там обряд сотворить, это как его… Сказал-то он как? — Шкилет почесал затылок и вспомнил: — Массовое кровавое святотатство в особо извращённой форме. Вот. Тогда этот самый Светоносный может вылезти на свет во плоти. А потом для полной уверенности надо Храм разрушить и всех Служителей передушить. А для этого самого святотатства народу надо — четыре нечистых дюжины, только я не врубился, сколько это.

Нау слушал молча. Теперь, когда ночь уже сгустилась, его фигура светилась во тьме, так что лежащие поблизости валуны отбрасывали тень.

— Эй, Служитель, так сколько это? — спросил Шкилет, пытаясь толкнуть Нау в бок, но его рука провалилась в пустоту. На самом деле Служитель был далеко от этого берега, на борту своего корабля, приткнувшегося к песчаному молу в проливе Кривая Ветка!

— Если в Корсе всех собрать, примерно столько и получится.

— И с бабами, и с пацанами, и с девками?

— Да, всех… И столько же надо убить, чтобы все были повязаны кровью.

— А ты откуда знаешь?! Вообще, кто ты такой? Вроде здесь сидишь, и нету тебя…

— Я есть, но не здесь. — Нау попытался улыбнуться, но получилось как-то невесело. Если этот душегуб не врёт, значит, приближались события страшные, а возможно — и неотвратимые. Око попало в руки того, кому и предназначалось, для кого было оставлено в незапамятные времена… Когда-то, несколько столетий назад, в Холм-Готе впервые был построен флот — специально для того, чтобы проверять слухи обо всех камнях, похожих по размерам и по форме, а сам камень в летописях Храма именовался не иначе как Оком Смерти, той самой Смерти, которая не пощадит никого. Для человека смерть — лишь странствие души, но обезлюдевшие миры умирают насовсем, умирают безвозвратно, становятся частью Небытия.

— Эй, ты чего — уходишь? — забеспокоился Шкилет, заметив, что очертания служителя начинают меркнуть и сливаться с ночью. — А грехи отпустить? Я ж, считай, исповедовался…

— Тебе не исповедь поможет, а искупление.

— Это как? — Шкилет вдруг почувствовал себя обманутым.

— Уничтожить Око можно только в Храме. Ты понял меня? — Служитель уже почти исчез, и голос его был едва слышен сквозь шум прибоя.

— Базара нет, — успел ответить Шкилет. — Сделаю, если раньше не сдохну.

Он пошёл вдоль пустого берега в сторону Чертога, над которым почему-то поднимался столб густого серого дыма, а в высоких узких окнах плясали отблески пламени.

Из-за соседнего валуна бесшумно скользнула тень. Дождавшись, когда утихнут шаги Шкилета, Кунтыш не спеша двинулся следом.

Глава 5

Некоторые пророчества сбываются лишь потому, что были кем-то услышаны. Пророчества, которых не слышал никто или о которых забыли, теряют силу, как выдохшийся яд.

Книга Ведунов

На тропе не было ничьих следов. Да и тропы никакой не было. После того, как пламя смешалось с ливнем, вообще ничего не должно было остаться. Ничего и никого. Владыки приняли жертву, и скромное желание волхва превратилось в их непреклонную волю. Остались только боль в спине и тропинка, которой нет. Хотя нет — боль не в спине, боль ворочается где-то внутри, медленно переползая от сердца к кончикам пальцев и обратно — наверное, так будет всегда, если Владыки не решат иначе.

— Владыки ничего не решают. Владыки просто есть.

— Герант? — Пров попытался оглядеться, но голос, казалось, звучал отовсюду.

— Нет никакого Геранта. Есть туман под ногами, есть время над головой, есть сон, называемый жизнью…

— Владыки!

— Нет никаких Владык…

Казалось бы, настало самое время ужаснуться или хотя бы предаться священному трепету, но и то и другое было где-то далеко, за невидимой гранью, оставшейся позади ещё до начала пути.

— А я?

— А ты есть. Боль — это верный признак, что ты есть.

Теперь он стоял посредине капища, как раз на том месте, где должно разжигать жертвенные костры. У Зеуса была борода в мелких рыжих завитках, с которых свисали капли душистого мёда, Геккор тянул из облака невидимую пряжу, доспехи на Ярисе раскалились докрасна, Хлоя расчёсывала гребнем водяные струи, стекающие на плечи. Владыки с молчаливым любопытством рассматривали волхва, словно дети, увидевшие новую игрушку, которую не трогают, боясь попортить.

— Герант…

Владыки исчезли, и в следующее мгновение из стены тумана вышел Герант. Нет, не Герант — только его тень.

— Видел? — На тёмном силуэте проявилось знакомое лицо.

— Что? — не понял Пров.

— Владык своих видел?

Пров не ответил. Во-первых, он не очень-то верил, что всё происходящее вокруг действительно происходит, а во-вторых, грызло неизвестно откуда взявшееся чувство вины. Нет, он поступил так, потому что…

— Иначе поступить не мог, — закончил за него Герант.

— Да, не мог! Но и так не стал бы, если бы ты сам… Или стал бы… Не знаю. — Прову захотелось, чтобы Владыки немедленно вернулись, чтобы Енот-прародитель подполз к каждому из них, давая понять, что признаёт сородича, жизнью и смертью своей заслужившего единения с предками, чтобы отворились врата, ведущие в кущи, где можно позволить себе забыть…

— Душа помнит всё, даже то, что забывает разум. — Герант смотрел на него без осуждения, как будто ничего не произошло, как будто не было того последнего жертвоприношения, от которого почему-то холодела кровь. — Ты и не смог бы принести в жертву того, что тебе не принадлежит. Я свободен, волхв. А в жертву ты принёс частицу себя.

— Частицу? — Пров вдруг упал на колени и выхватил из кострища пригоршню пепла. — Но мы должны были смешаться вот здесь. Во славу Зеуса, Геккора, Яриса, Хлои!

— Нет, волхв… — Герант, казалось, едва заметно улыбнулся. — Мы слишком разные, чтобы наш прах мог смешаться. Но мы достаточно близки, чтобы наши пути ещё когда-нибудь пересеклись. А теперь тебе пора возвращаться.

— Что?!

— Очнись! — Голос Служителя вдруг изменился до неузнаваемости, трубный бас сменился простуженным тенором. Пров почувствовал, как медленно уходит боль, и ей на смену приходит влажный холод, пробирающий до костей. В глазах стало темно, а тот, кто был рядом, почему-то говорил на языке жителей замков. А что толку? Всё равно волхву за время, проведённое в пути, удалось распознать лишь несколько слов: «направо» — значит, за десницей, «прямо» — не сворачивай, «пища» — еда, «Творец» — самый главный Владыка, который к тому же всё и создал.

Только теперь до волхва дошло, что кто-то тянет его из воды, из той самой зловонной болотины, которая появилась на месте разрушенного замка. И этот кто-то был Служителем, но не был Герантом. Правый рукав его рясы свисал лоскутами, а из-под них поблёскивали посеребрённые чешуйки дорогого доспеха, а на широкой кожаной перевязи через плечо, украшенной серебряными бляхами, висел тяжёлый меч. Вся его одежда была заляпана бурой глиной, и с него стекали струи грязной воды, а значит, незнакомец побывал там же, в этой же трясине. Побывал, но как-то ухитрился выбраться, да ещё и его, Прова, оттуда вытащить. Но как — это уже второй вопрос, первый — зачем?

Пров всмотрелся в склонённое над ним лицо, и оно вдруг показалось ему знакомым. Юм! Только старше на пару дюжин лет, а вместо мягкой светлой поросли на щеках — всклокоченная русая борода. Сколько ж времени прошло?

С той стороны, где на фоне бледного заката горбились какие-то постройки, доносились крики и звон металла. Похоже, там шёл бой, и, наверное, стоило идти туда, чтобы хотя бы узнать, куда же занёс его кусок ржавого золота, рассыпавшийся в руке. От незнакомца с куцей рыжей бородёнкой, одетого в грязные лохмотья варварского покроя, невозможно было добиться ни слова — он только мычал и хлопал глазами. Кто он? Как оказался в этой бурлящей трясине, куда и угодить-то можно лишь путём, который проложил Нечистый? Впрочем, разве это важно… Найти Юма, отыскать следы Геранта — вот что сейчас главное.

Эрл Бранборг в последний раз глянул на незнакомца, убеждаясь, что тот постепенно приходит в себя, и двинулся туда, где не стихал шум сражения.

— Эй! Кого там несёт?! — раздалось из ложбины, поросшей густыми кустами. — Стой, а то пристрелю. — Послышался скрип натягиваемой тетивы самострела.

Эрл остановился и в следующее мгновение бесшумно скатился в канаву на обочине дороги, мощённой крупным булыжником. Бывает, что остановиться требуют не столько затем, чтобы установить личность, а чтобы получше прицелиться.

— Куда ж он делся? — послышался тот же голос. — Только что тут стоял, как на ладони.

— Может, уйдём от греха, — почти шёпотом отозвался второй караульщик. — Если с глаз пропал, значит, оборотень, если не хуже. Умные-то уже делят чего-то — слышь? А мы — как дураки. Всё равно, если оттуда кто-то вылезет, нам тут ни вдвоём, ни впятером не управиться. А другие дозоры всё равно…

Послышалось какое-то мычание — видимо, говорившему заткнули рот. А сказать он, вероятно, хотел, что другие дозоры уже разбежались. Можно было, конечно, идти прямо, но ведь и вправду с испугу могут и подстрелить.

Эрл нащупал обломанную ветку и, сняв с головы шлем, приподнял его над краем канавы. Тетива тут же взвизгнула, и короткая стрела ударила по стальному околышу, выбив палку из рук Служителя. Теперь есть считаные мгновения, пока успеют перезарядить. Несколько стремительных прыжков, удар мечом по веткам, загораживающим путь, и вот они уже стоят лицом к лицу — он и тот караульщик, пытающийся натянуть тугую тетиву. Рядом — ещё четверо, сбившись плечом к плечу, выставили вперёд свои клинки.

— Значит, сначала стреляем, а потом смотрим, в кого попали? — поинтересовался Эрл, не опуская меча. — Кто здесь старший?

— Ну, я… — настороженно сказал тот, что был с самострелом.

— Веди к лорду.

— Знать бы ещё, кто у нас теперь лорд, — проворчал караульщик. — Только ты меч спрячь и руки за спину прими.

Сопровождать странного пришельца взялись все. Точнее — никто не пожелал оставаться в карауле у жуткого места. Двое шли впереди, трое — сзади, причём шедшие впереди всё ускоряли шаг, а задние, наоборот, постепенно отставали.

Впереди поперёк дороги легла полоса тумана, а когда послышался отдалённый топот копыт и сквозь белую пелену проступили силуэты четырёх всадников, доблестная охрана, не издавая никаких криков, забыв о «пленнике», бросилась врассыпную.

В приближавшихся всадниках и впрямь было что-то пугающее. Сразу вспомнились слухи о том, что где-то на востоке, за землями лесных варваров, между небом и землёй бродят конные призраки, наводя ужас на всякого, кто попадётся им на пути, принося несчастье всякому, кто их увидит. Служитель Эрл прижал ладонью к груди оберег, скрытый под одеждой, но освящённое серебро оставалось холодным. Значит, нечисти поблизости нет или это такая нечисть, против которой такой оберег ничего не может. Хотя такое едва ли возможно — чтобы совсем ничего…

Топот копыт стал громче, и это означало, что приближаются вовсе не призраки — тех одинаково слышно с любого расстояния или не слышно вообще. Не призраки, но кто? Всадники замерли, когда до них оставалось не более сотни локтей, но никто из них не сказал ни слова. Значит, теперь следовало подойти самому.

— Отец? — Это могло быть наваждением, но лучше было об этом не думать. Если и так — пусть оно не проходит, пусть наваждение станет явью или просто останется…

— Отец! — Юм пока только напряжённо всматривался в стоящего перед ним человека, но его конь медленно двинулся вперёд, сопротивляясь натянутым поводьям. Грум! Тот самый Грум, которого ещё жеребёнком Бранборг-старший подарил Бранборгу-младшему! Грум узнал его, но в отличие от своего хозяина, он не умел сомневаться.

Время, казалось, почти остановилось. Грум медленно продвигался вперёд, даже туман, клубившийся позади всадников, надвигался быстрее, и могло показаться, что вот сейчас он поглотит и Юма, и его спутников, что после этого им целую вечность придётся искать друг друга. Эрл тряхнул головой, сбрасывая с себя оцепенение, и широкими шагами двинулся вперёд.

Не было слёз, не было слов, не было окутавшего их тумана. Они стояли, обнявшись, и только Грум, перебирая копытами, тыкался мордой то в одного, то в другого.

— …Нет, не сейчас. Когда-нибудь. Может быть, скоро. Я слишком устал, чтобы говорить. Но я не смогу уснуть до тех пор, пока не узнаю всё, что было с тобой.

Когда Эрл разжал объятия, он почувствовал, что ноги его подкашиваются. Силы оставили его внезапно, и перед глазами вновь заплясали искрящиеся вихри, как в те несколько мгновений недавнего полёта. Двое подхватили его под руки, и Служитель узнал Орвина Хуборга, племянника лорда Холм-Эдда, и Харла Логвина, двоюродного брата нынешнего лорда Холм-Бора. И как только Юм в такой глуши отыскал столь благородную компанию? Третий его спутник, судя по чертам лица и русым волосам, стянутым пояском, был из варваров. Эрла общими усилиями посадили на Грума и двинулись в обратный путь сквозь туман. Когда они добрались до первого уцелевшего жилища, Юм приказал хозяину, мастеровому средних лет, развести огонь в очаге и уйти со всем семейством на чердак, а остальные остались у входа, чтобы встретить не в меру ретивых вояк или грабителей, которые множатся во время смуты.

Эрл лежал на широкой лавке под лёгким пледом, а Юм, изредка подбрасывая в очаг полешки, рассказывал о том, что с ним произошло после той ночи на границе Холм-Ала — и о ведуне Кряже, и о подземных лабиринтах, в странствиях по которым, казалось, прошла вечность, и о встрече с нимфой, и о варварах, и о том, как чуть было не был принесён в жертву идолам, и о том, как Герант…

— Герант! — Служитель Эрл даже попытался привстать. — Ты видел Геранта?! Что с ним?

— Его нет, отец. — Юм медленно прошёл в тот угол, где были свалены седельные мешки, и взял какую-то длинную палку в новеньком кожаном чехле. — Вот… — Юм извлёк на свет Посох. — Герант велел беречь его, пока не встречу кого-нибудь из Служителей.

Сберечь? Нет, Посох не нуждается в сторожах! Посох не может потеряться, и человеческие руки ещё не создали такого инструмента, чтобы мог оставить на нём хоть царапину. Посох повергает в ужас любую нечисть одним только видом своим, Посох сам находит дорогу в Храм, если Святитель уходит из этой жизни вдали от родных стен. Значит, Герант знал, что погибнет, когда отдавал его Юму, значит, Герант знал, что там, куда он отправляется, даже Посох будет в опасности.

— …а когда замок начало трясти, они с варваром, с волхвом, там остались. Он меня выгнал. Так и сказал: пока ты здесь, не смогу сделать то, что должен. И ещё говорил, что, может, и вернётся, только не знает когда.

— Погоди. С каким волхвом?

— Волхв. Обыкновенный. Он с ним был. Герант говорил, что на полпути увязался, а случайных спутников Творец не посылает.

— Он там! — Эрл сбросил с себя плед и сел, пытаясь попасть ногами в сапоги. — Жив ваш волхв, а значит, и Герант… — Он закрыл глаза и, казалось, к чему-то прислушался. — Нет… Нет Геранта.

Эрл и сам не смог бы себе объяснить, откуда взялось это чувство, что да, Храм остался без первого Святителя, и что с Герантом теперь можно увидеться, лишь перейдя черту между жизнью земной и жизнью вечной. Откровение приходит вовсе не для того, чтобы кто-то пытался постигнуть его суть — оно просто есть.

Юма уже не было в комнате. Он стремительно выскочил за порог, и оттуда послышались голоса, приглушённые дубовой дверью. Видимо, хозяин дома не бедствует, если двери у него дубовые. Эрл дотянулся до посоха. Главная святыня Храма… Вот здесь, в сплетениях лепестков, скрыты древние знаки, из которых слагается Истинное Имя Творца. Чуть ниже — бесконечная спираль, конец которой замкнут на начале — знак того, что сотворение мира продолжается, что, пока души людские способны впитывать в себя благодать Небес…

— Ойван ушёл туда. — Юм вновь появился на пороге и осторожно прикрыл за собой дверь. Он вдруг удивился, как это Ойван так быстро пошёл на поправку, и тут же вспомнил, как однажды видел сквозь сон: большая рысь зализывает варвару раны и тихонько рычит на не вовремя просыпающегося чужака. — За волхвом ушёл. А теперь тебе лучше бы уснуть.

Уснуть… Да, последние несколько ночей было не до сна — сотни людей, жители окрестных селищ и воины, мастеровые и даже ведуны, приходили к его шатру, чтобы исповедоваться и очиститься от скверны, просили освятить их жилища и колодцы. И никому нельзя было отказать. Творец даёт силы Служителям Своим… Душа крепка в вере, а плоти не жаль… Возлюби ближнего своего… Творцу каждая тварь земная близка, поскольку она из Плоти и Крови Его… Небеса примут всех, но лишь достойные отправятся выше… Перед глазами плыли облака, и небо расстилалось под ногами. Сон наконец-то пришёл, наполняя вселенную обрывками видений. Вот белый вепрь ломится через заросли, уходя от погони… Вот кипящая смола стекает по стене Скального замка, омывая её от ползущих вверх бледных меченосцев… Вот серебряный алтарь, усыпанный светящимися изнутри изумрудами, — посвящение в Служители… А вот это уже не из прошлого — сухая почерневшая земля покрывается трещинами, и из них, словно кровь, выступает раскалённая лава; она заливает всё, и вскоре вместо земли посреди пустоты пылает тусклая алая звезда, свечение которой скоро иссякнет.

— Всё ещё можно исправить, — раздался шёпот из темноты. — Только тебе придётся найти своего внука.

— Какого?

— Твоего.

— Нимфа?

— Вспомни пророчество: «И человек, странствующий не по воле своей, войдёт к последней из Древних, и сын их обретёт власть и могущество, несравнимое с тем, что было у древних властителей. Тот, кто будет стоять возле его колыбели, и станет истинным владыкой двух миров. И царствие его будет долгим…»

— Да кто ты?

В окружающей тьме образовалась прореха, а потом и всё чёрное полотно разлетелось на клочки. На краю обрыва, того самого обрыва, под которым плескалось небо, сидел Герант, только был он теперь полупрозрачен и невесом.

— Всё шутишь, Святитель… — Эрл присел рядом на корточки.

— Чего ж напоследок не подшутить… — Герант улыбнулся открыто и светло, так, как при жизни, наверное, не улыбался никогда. — Просто картину нарисовал, чтобы тебе яснее было. А Святитель теперь ты, зря я, что ли, Посох тебе оставил.

— Знал, значит?

— Творец знал, а я догадывался, что Юма ты не оставишь. — Герант уже почти слился с облаками, но голос его тоже постепенно таял. — Так что внучка своего ты найди, а то всем нам несладко сделается. Может, и назад — к Первородной Глине пятиться придётся. А Ойвану, мальчишке этому, варвару, передай, что меч я ему дарю, пусть не думает…

Глава 6

Твердыня Тьмы сложена из окаменевших сердец. Каменщик вязкую глину месил на крови. Чёрные птицы на башнях сидят в ожидании пищи.

Трактат «О знамениях», автор неизвестен

— Вот, говорят, за Пряным морем есть река Лин, и в ней зверь такой водится вроде марбы, только башка у него одна, глаза и хвост — где положено. Правда это? — Брик уже давно донимал Хаффиза дурацкими вопросами, поскольку Гейра и Траор, забрав младенца, куда-то исчезли, и ему было скучно жить.

— Не знаю я никакой реки Лин, а зверь такой точно есть — крокодил называется. — Хаффиз подавил зевок и желание порвать Проповеднику глотку — Гейра была бы недовольна. — И отстал бы ты от меня. Ну зачем тебе…

— Знание — сила! Из любого знания можно извлечь пользу — так-то, Маг. — На самом деле Брику было сейчас всё равно, о чём трепаться, лишь бы хоть чем-то скрасить ожидание, которое обещало быть долгим. — Я вот в своё время исключительно своей тягой к знаниям добился расположения Великолепного. А Дрянь ценит меня за умение этими знаниями правильно пользоваться.

— Кто ценит?

— Дрянь… Гейра, кто же ещё!

Огромный бурый пёс метнулся к горлу Проповедника, но зубы его сомкнулись на спинке кресла, дробя в щепы резное подголовье. Брик уже полз по потолку и плевал на разъярённого Хаффиза ядовитой зелёной слюной.

— Не смей! Не смей её так называть! — прорычал пёс, силясь вернуть себе человеческое обличье.

— А собственно, почему? — поинтересовался Брик. — Ей нравится… Это её даже возбуждает. И не смей на меня кидаться, шавка!

Из окованного железом сундучка послышалось невнятное бурчание, и Хаффиз откинул крышку.

— А тебе чего надо? — рявкнул он, склонившись над совершенно синей головой с трещиной от переносицы до темечка. — Без тебя тошно.

— Вот именно — без меня тошно, — немедленно согласилась с ним голова. — Зато со мной будет веселее. Хочешь — спою? Шумел тростни-и-и-к, берё-ё-ё-ё-зы гнули-и-сь, реве-е-ла буря, гром гре-ме-е-е-ел! А по утру-у-у они проснули-и-ись, а я проснуться не успе-е-е-ел…

Крышка с грохотом захлопнулась, и сундучок, пару раз кувыркнувшись, с размаху ударился об пол.

— Зря ты так, Маг. Зря… — Проповедник смотрел на Хаффиза с укором, выстукивая пальцами по столешнице замысловатую дробь. — Он тебе это припомнит и правильно сделает.

— Заткнись!

— И это ты зря. Вместо того, чтобы, не покладая ничего, думать, чем порадовать нашу госпожу, нашу Хозяйку, когда она осчастливит нас своим возвращением, ты тут на всех кидаешься и рычишь, как недорезанный. Такое поведение недостойно Избранных! Такое поведение достойно лишь проходимца, случайно затесавшегося в наши ряды. В то время как Хозяйка жертвует своим драгоценным временем и собой лично, пытаясь вбить в голову сопливого мальца нужные жизненные ориентиры и истинные ценности, думая о нашем общем будущем, её верный пёс только и делает, что скулит, ничем не помогая общему делу. Вместо того, чтобы неустанно приближать светлый час воцарения Тьмы, некоторые из Избранных своим бездействием, своим равнодушием…

Брик говорил и говорил, и каждое слово било Хаффиза, словно обухом по голове. Хотелось куда-нибудь спрятаться, чтобы не слышать этих суровых и, чего греха таить, справедливых обвинений. Маг стремительно уменьшался в размерах и вскоре стоял на столе, словно фигурка, украшающая светильник. Сначала Проповедник хотел прихлопнуть его ладонью, как последнего хомрика, но в последний момент передумал, схватил за ногу и бросил в сундук к голове. Крышка хлопнула ещё раз, и изнутри послышалось довольное чавканье.

Испытания закаляют дух! Излишняя преданность не может пойти на пользу никому. Как бы там Гейра его ни окрутила, если Хаффиз и выберется из этого сундука, то он должен стать иным, обновлённым, более стойким и к угрозам, и к чарам. Главное — выдержать достаточный срок, заодно и голова занята будет, а то от её воплей уже тошнит…

Брик раскрыл незаконченную рукопись, взялся за перо, но свежие мысли никак не хотели приходить в голову. Что ж, если вдохновение не приходит из будущего, следует поискать его в прошлом… А ведь это было совсем недавно. Небольшое селище, притулившееся на склоне Южной Гряды, скромная часовенка в еловой рощице — приход, доставшийся по наследству от дяди, утренние и вечерние поклонения, венчания, погребения… Десятины хватало на скромную жизнь, даже оставалось кое-что, чтобы приторговывать возле замка. Когда являлись бледные меченосцы, всегда можно было укрыться за стенами, пока воины сражаются… Но однажды с войском лорда Бранборга из-за гор являются Служители из Храма, и оказывается, что обряды здесь неправильные, каноны неверные и служить может лишь тот, кто удостоится некоего Откровения, как будто Творцу делать нечего, кроме как с каждым Служителем якшаться… Гейра явилась вовремя, приоткрыв перед ним малую часть той великой Истины, той несравненной Тайны, которая таилась в Небытии. Вскоре стала понятной простая вещь: если существующие истины не устраивают или просто недоступны, можно создавать другие, более удобные и приятные… Теперь Гейра могла бы и удалиться в тень — не с её куриными мозгами, затуманенными дымом корня пау, решать, что делать с этим миром. У неё фантазии только на то и хватит, чтобы уродов плодить, у которых, кроме пасти, — ничего. Вот ей бы в голову не пришло, что знания можно не добывать, а творить. Во что люди верят, чего боятся — то и есть Истина, Свобода и Жизнь. Главное в этой жизни — однажды посметь переступить через запреты!

Он погладил чистые листы, лежащие перед ним. Если бы эти книги дошли до сознания каждого из тех, кто пребывает сейчас в темноте, невежестве, слепой вере и неосознанном страхе… А из-за того, что какой-то Дряни оказалось невтерпёж выпустить порезвиться своих зверушек, погорела верная возможность выбраться из этой дыры…

Брик окунул перо в чернильницу и начал писать: «Тот, кто посмел не оглядываться на Закон, становится сильнее Небесного Тирана уже потому, что сам Тиран связан рамками Закона, который сам себе придумал…» Процесс пошёл, мысли, полные ясности и великой простоты, превращались в слова, слова ложились на чистые листы, и, главное, никто не мешал… Уже несколько листов покрылись ровными изящными строками, когда от громкого хлопка дрогнули стены замка.

Сундучок разнесло в клочья, и Брик едва успел увернуться от железного лоскута с острыми рваными краями. Маг уже в натуральную величину как ни в чём не бывало стоял посреди трапезной и держал в руках голову, которая хищно скалилась и шумно облизывалась.

— Я сейчас, сейчас… — Хаффиз бросил голову на стол и стремительно скрылся за дверью, даже не взглянув на Проповедника.

— Что, поп, влип? — поинтересовалась голова, подкатившись вплотную к бесценной рукописи. — Да ты пиши, пиши — пригодится…

Не успела голова договорить, как в трапезную вернулся Хаффиз, волоча с собой старые доспехи, принадлежавшие некогда Эрлоху Незваному, — гордость коллекции Хомрика.

— Вот! — Маг прислонил бронзовую куклу к стене и сорвал с неё шлем. — Вот что тебе нужно! — Он схватил голову, посадил её на бронзовые плечи и начал чертить в воздухе светящиеся знаки. — Только ты не забудь, как мы договаривались: я тебе руки-ноги приделаю, а ты — мой! Если хоть раз меня ослушаешься, руки-ноги у тебя отвалятся, а голова твоя только для игры в мяч и сгодится. Понял?

— Ты меня на «понял» не бери! — рявкнул Сим Тарл и пошевелил пальцами латной рукавицы. Он оторвался от стены и сделал шаг к столу. Бронзовые суставы после двухвековой неподвижности издавали страшный скрежет. — Настой есть?

— Какой настой? — опешил Хаффиз.

— Из пятнистых грибов. Напиток Яриса! — Тарл, с трудом ворочая шеей, смотрел то на Мага, то на Проповедника. — Я любому голову оторву, кому скажете, только налейте.

— Без независимости нет свободы, без свободы нет величия! — Брик наконец-то вышел из оцепенения. — Сим, дружище, ты хочешь от кого-то зависеть? Ты хочешь подчиняться чьей-то воле, как будто у тебя своей нет? — Он закрыл рукопись и обратился к Хаффизу: — А ты молодец, Маг, я вот не сообразил предложить нашему другу доспехи великого воителя. Ну, голова у меня дырявая… Ему бы ещё меч Эрлоха и корону Эрлоха, и стал бы он вылитый Эрлох! Кстати, Хаффи, как ты теперь относишься к Гейре?

— Да чтоб она сдохла!

— Прекрасно, прекрасно… Вот видишь, испытания укрепляют дух и избавляют от иллюзий. — Брик состроил довольную гримасу и откинулся на спинку кресла. — Нас теперь трое. Нас всех объединяет то, что мы не так давно стали Избранными. Гейра — дура, Траор — мелкий хлыщ, у которого и фантазии-то не хватит на стоящее злодеяние. Единственное, что у них есть, — это младенец, от которого неизвестно, будет ли толк. Ещё они имеют доступ к Алой звезде, но от этого толку точно никакого. Гордые Духи спят, им уже ничего не надо… Зато у нас смотрите, как удачно получается — маг, воин и мыслитель! И в наших руках бесконечность, полная Первородной Глины и неисчерпаемых сил, которые только и надо направить в нужную сторону. А?! Каково? Конечно, вы спросите, как нам найти выход отсюда, где только Алая звезда, зато мухоморы не растут? Я отвечу. Надежда всегда есть. Я вот, например, ещё не все свитки в архиве Хомрика пересмотрел, рано или поздно наверняка найдётся какая-нибудь тварь из океана отходов творчества Великолепного, которая знает выход, но ей туда не надо. Наконец, в Сотворённом мире сама собой может образоваться прореха, и надо лишь не упустить момент. Время ведь для нас роли не играет. Так? А пока вы можете изучать мои труды, постигать каллиграфию зеркального письма, практиковаться во владении оружием, совершенствовать наши магические возможности… Разве не так? Мы придём в мир во всеоружии, с ясной целью, с непреклонной волей. Главное, чтобы Гейра нас не застала врасплох, как в прошлый раз меня и Резчика. Но ей до поры и не обязательно знать, что мы трое нашли общий язык. Пусть пока всё будет как обычно.

Брик посмотрел на подельщиков сверху вниз, и ему показалось, что оба они стали ниже ростом. Вот что значит умение красиво излагать! Эта магия похлеще заклинаний. Это оружие смертоноснее отравленного клинка. Жаль, хватает его ненадолго — надо искать выход отсюда, промедление смерти подобно! Эти двое, когда опомнятся, и впрямь могут растерзать его, смиреннейшего из Избранных, так что костей потом точно не соберёшь. Всё-таки маг и воин… Нет, при Великолепном больше порядка было — каждый знал цену и себе, и своим делам, и своей жизни. Даже стремясь к Хаосу, нужно опираться на порядок.

— Он не видит нас. И не слышит. Можешь говорить спокойно. — Гейра швырнула тяжёлый бронзовый светильник в один из шаров Узилища. Бездна мгновенно поглотила грохот удара.

— А они? — Резчик испуганно покосился на шары.

— О них забудь! — Гейра разразилась хохотом, от которого задрожали стены. — Владыки спят, и мы им только снимся. Есть только мы и наше сокровище. — Она провела ладонью по поверхности хрустального яйца. — Когда вылупится наш птенец, смертные твари будут готовы к его пришествию. Он будет мудр и справедлив, он будет творить чудеса, и каждый будет счастлив, ощутив на себе его взгляд, любой с радостью примет смерть за одно его слово. А он будет моим. И весь мир, склонившийся перед его славой и величием, тоже будет моим. Мне даже будет немного жаль обращать его в прах, но настоящее творчество начинается с чистого листа, и я хочу…

— А я? А как же я? — Резчик уже и не знал, чего ему стоит бояться в первую очередь — Владык, которые уж точно никому ничего не простят, если когда-нибудь вырвутся на свободу, Гейру, казавшуюся теперь совершенно обезумевшей, младенца, заключённого в хрустальное яйцо, или самого себя, не зная, что за мысли взбредут в голову в следующее мгновение. — Во всяком деле нужны гарантии. Надеюсь, ты не думаешь, что я поверю тебе на слово. Давай составим договор и распишемся кровью.

Его последние слова утонули в хохоте Гейры. Она сорвала с себя чёрную накидку, бросила её на хрустальное яйцо, на мгновение превратилась в вихрь, а потом Резчик почувствовал, что её руки в несколько витков опутали его тело.

— Всё просто, Резчик, — раздался у самого уха её шёпот. — Я буду иметь весь мир, который по моей воле поднимется из грядущего Хаоса, а ты будешь время от времени иметь меня. Или тебя это не устраивает?

— Да всё меня устраивает, — испуганно отозвался Траор, благоразумно не делая попыток освободиться. — Только на шею не дави, а то у меня лицо посинеет, как у того, с трещиной в башке.

— А может, мне как раз синемордые нравятся. — Она вновь оглушительно захохотала, так что даже по поверхности шаров-узилищ пробежала мелкая рябь. — Я скажу тебе по секрету: мне нравится всё, чем я обладаю, даже если это сущее дерьмо. И запомни — чем реже ты открываешь свою пасть, тем ты мне ближе и роднее.

Она вдруг замолчала, прислушиваясь к звяканью цепей. Ей показалось, что рядом кто-то перешёптывается, но окружающее пространство мгновенно притихло, даже гарпия, дремлющая у входа, перестала моргать, даже капли крови, стекающие по одной из стен коридора, больше не падали в чёрную лужицу, примостившуюся на широкой каменной ступени. Но тишина теперь почему-то раздражала её не меньше, чем шорохи, слова и прочие звуки, раздавшиеся помимо её воли.

— А теперь иди к выходу и жди меня там, — приказала она Резчику, и тот поспешно удалился.

Теперь надо было сосредоточиться. Настала пора преподать младенцу первый урок. Гейра щёлкнула пальцами, и на её обнажённое тело упала короткая белая туника. Теперь она — нимфа, и надо самой в это поверить, иначе все великие замыслы могут потерпеть крах уже сейчас, когда толком ещё не сделан даже первый шаг. Она присела на корточки возле хрустального яйца, положила ладони на сверкающие грани и закрыла глаза. Пусть разум молчит, пусть исчезнут мысли и желания, пусть отступит неутолимая жажда, пусть душа стекает по кончикам ногтей, сливаясь с блеском сверкающих граней… Невидимые пальцы перебирали невидимые струны, прозрачные неторопливые струи стекали с мраморных уступов, взлетающих к стенам дворца, сотканным из каменных кружев; едва слышный серебряный смех доносился неведомо откуда и затихал, сливаясь с шелестом листвы и запахом цветов. Младенец спал, и это было кстати. Спящий легче впитывает слова и видения. Итак, прелестное дитя, я расскажу тебе сказку. У великого воина, перед которым трепетали многие народы, и прекрасной владычицы дивной страны, где исполняются любые желания, родился малыш… Ах, ты не знаешь, кто такие воины и что значит «трепетать»? Это не важно, малыш. Нет нужды понимать всё сразу… Поняв часть, когда-нибудь поймёшь всё, даже больше, чем всё. Так вот — родился малыш, который не знал, кто такие воины и что значит «трепетать». Зато он умел слушать сказки, но не о прошлом, которое всё равно уже прошло, а о будущем, его собственном будущем, где он сам стал великим воином, наводящим ужас… Да, ужас — это то же самое, что и трепет, только сильнее, гораздо сильнее…

Глава 7

Товары, ввозимые в Корс сушей, освобождаются от выплаты доли, причитающейся Чертогу морской девы Хлои. Но если кто-либо из Собирателей Пены, выгрузив добычу на пустынном побережье, доставит её в крепость на повозках и будет в этом уличён, его надлежит самого принести в жертву морской деве, а добыча делится поровну между Чертогом и Центровой Хазой.

Закон Корса

— Что? — Хач, лежавший в просторной бронзовой ванне, выложенной изнутри пластинами из моржовой кости, даже не взглянул на вошедшего. Две молоденьких шалавы натирали ему спину мочалками, сплетёнными из стеблей встань-травы и беспечальника, а третья уже стояла одной ногой в воде, окутанная клубами душистого пара.

Иххай понял, что явился не совсем вовремя, но отступать было уже поздно. Он переминался с ноги на ногу и мучительно соображал, с чего бы начать, чтобы господин сразу же проникся важностью принесённой вести, и его гнев не обратился против смиренного слуги, помышляющего только о…

— Язык проглотил? — поинтересовался Хач, переворачиваясь на спину.

— Я того… Почтенный Хач, — торопливо промямлил Иххай. — Это… Кунтыш пропал.

— Ну и хрен с ним. — Хач ухватился за ляжку красотки, которая собиралась к нему присоединиться. — Да и врёшь ты всё. Чтобы этот пройдоха пропал…

— А жрецы выставили меня из Чертога. Чуть не прирезали, — пожаловался Иххай, глядя в мозаичный пол. — Говорят, если Око не верну, попросят морскую деву смешать Корс с Великими Водами. Будут, говорят, акулы по улицам зубами щёлкать.

— А ты им не сказал…

— Всё сказал, мой господин. Всё! И то, что перед истинным хозяином Ока морская дева — тьфу! Что все законники — горой за Хача. И что не видать Хлое приношений, пока мне не вручат трезубец верховного жреца — всё сказал, но парни не врубаются. — Теперь Иххай говорил уже уверенней и спокойней. — Может, и Кунтыша они же заколбасили…

— Пусть все законники ждут меня в порту. — Хач уже вылез из ванны и завернулся в длинное махровое полотенце. — Пусть приготовят «Борзую Кобылу», и на вёслах чтоб братва сидела — никаких рабов. Вот ведь — шагу шагнуть без меня не могут, — обратился он к девице, помогавшей ему обтереться, но та только тупо лыбилась в ответ, обнажая крупные белые зубы.

— Все здесь? — спросил Иххай у Тесака, отхлебнув из фляги, которую наполнил ещё в погребе таверны Хача.

— Шкилета нету. — Тесак сплюнул сквозь зубы и протянул руку к фляге.

— Хач сказал, чтобы все были. — Жрец торопливо спрятал в складки одежды ёмкость с драгоценной влагой и отвернулся.

Две дюжины законников уже полвахты торчали на пирсе, возле которого качалась на волнах «Борзая Кобыла», а Хач так до сих пор и не изволил явиться. На противоположной стороне залива наблюдалась какая-то суета. Ворота Чертога то открывались, то закрывались, на башне погас огонь маяка, а недавно восстановленная статуя морской девы была по пояс окутана дымом жертвенного костра.

— Шестёрки по всем малинам прошлись, дома у него были, — попытался оправдаться Тесак. — А почему ты у меня-то всё выспрашиваешь. Я что — главный, да?

Иххай не успел ответить — подкатила повозка, запряжённая парой чёрных кобыл, и с неё на пирс, мощённый дубовыми досками, ступил Хач, почему-то одетый в рубище из мешковины. Оружия, даже кинжала, при нём не было, только сума наподобие нищенской оттягивала плечо.

— Все пришли? — спросил Хач у жреца, не останавливаясь.

— Шкилет пропал, остальные на месте, — торопливо доложил Иххай, но бывший скромный кабатчик уже ступил на трап, и ещё недавно всемогущие законники один за другим последовали за ним.

Как только Пухлый, шедший последним, оказался на борту, братки затащили на судно трап и налегли на вёсла.

— Не нравится мне что-то… — заявил Иххай, глядя на возню у подножия морской девы. — Как бы не подгадили они нам.

— В штаны наделал? — поинтересовался Хач, отечески похлопав жреца по плечу.

— Не хотите — не верьте, мой господин, а с морской девой шутки плохи, особенно если плывёшь.

— Так, значит, ты не уверовал в меня, лицемерная скотина… — Хач перешёл на шёпот, который почему-то не тонул в шуме волн, скрипе вёсел и весёлой перебранке братвы. — Ты, значит, сомневаешься в моём могуществе. Ты…

— О-ёй! — вырвалось вдруг у одного из гребцов правого борта, и его соседи, побросав вёсла, вскочили со скамеек. Они все смотрели куда-то вдаль и медленно пятились от борта, а потом один за другим попадали на колени лицом туда, где возвышалась каменная Хлоя.

Законники начали носиться по палубе, лупя перепуганных гребцов ножнами и носками сапог, отчего корабль начал раскачиваться.

Только теперь до Кабатчика дошло, в чём дело. Со стороны Великих Вод в залив вошла волна, перегородившая его от берега до берега. Чем ближе она становилась, тем выше поднимался пенный гребень. Рокот её нарастал, переходя в гвалт, и всё это происходило при почти полном безветрии.

— Хач! Эй, кабатчик! Делай чего-нибудь! — завопил обезумевший от ужаса жрец и тут же полетел кубарем по палубе от удара случившегося рядом Пухлого, которого возмутило непочтительное отношение к первому законнику. Раз уж под кем-то ходишь, значит, и другие к пахану должны уважение иметь…

— Носом к волне поворачивай! — орал Тесак, распинывая гребцов, занятых молитвой о посмертном упокоении. — Пасть порву!

Другие законники тоже успели опомниться, а некоторые даже заняли места гребцов, успевших отправиться за борт в поисках спасения. Когда наконец «Борзая Кобыла» развернулась носом к волне и начала набирать скорость, пришёл в себя и Хач. Он открыл суму и, не обращая внимания на крики, топот, рёв приближающейся волны, извлёк оттуда Око. Правой рукой он поднял кристалл над головой, а левой начал чертить в воздухе огненные знаки.

Волна была уже почти рядом, она поднималась выше стен Корса, она была уже почти вровень с головой изваяния морской девы, она была уже готова обрушиться на корабль, который казался теперь жалкой щепкой.

— Эй-хо! Эй-хо! Эй-хо! — выкрикивали хором несколько законников, задавая ритм гребцам, а волна тем временем прогнулась в центре, как будто наткнувшись на невидимое препятствие, а потом распалась надвое. Огромные валы обрушились на берега залива, сметая постройки, вынося на сушу стоявшие у пирсов корабли.

Обнажились подводные камни и мели, расположение которых было известно только жрецам-шкиперам. Днище, окованное медными пластинами, заскрежетало о скальный выступ, затрещали доски, и через мгновение «Борзая Кобыла» разломилась пополам. Морская дева Хлоя старалась вовсю, видимо, жертва, которую ей принесли накануне, того стоила.

Сначала Хач решил, что сможет просто дойти по воде до берега, но заклинания, произнесённого, но не закреплённого знаками зеркального письма, хватало лишь на считаные мгновения, и поверхность залива, покрытая мелкой зыбью, провалилась под ногами уже на третьем шаге. Не оставалось ничего, кроме как плыть, прижимая к груди Око. Уцелевшие законники и гребцы забрались на обломок мачты и начали отгребать к противоположному от Чертога берегу. Рядом из воды высунулась только бритая голова тучного жреца Иххая, которому обилие жира позволяло без труда держаться на воде. Плыли молча, стараясь не привлекать к себе внимания. Сейчас хватило бы одного лучника, стоящего на берегу, чтобы покончить с обоими. Но жрецам едва ли было сейчас до караульной службы, да и вряд ли кто-то из них мог подумать, что от гнева разбушевавшейся морской девы можно спастись, не укрывшись на суше.

Уже начало смеркаться, когда Хач почувствовал, что бьётся коленями о донную гальку. Иххай уже поднялся на ноги и, с шумом рассекая воду, продвигался к берегу.

Оба пирса превратились в бесформенную груду брёвен, от нескольких хибар, стоявших у подножия Чертога, вообще ничего не осталось. Каменная чаша, в которой разжигался жертвенный костёр, свалилась с постамента и лежала кверху дном, придавив ногу изваянию морской девы. Железные створки ворот Чертога были сорваны с петель, а из тёмного проёма всё ещё вытекали мутные потоки воды. Между валунами лежало несколько дюжин изуродованных тел в изодранных мокрых жреческих одеждах. Хлоя приняла жертву и попросила добавки…

— И так будет со всяким, кто встанет на пути у моего господина! — крикнул Иххай, заметив какое-то движение в высоких окнах сторожевой башни. — Выходите и кайтесь! И трезубец мой не забудьте!

— Помолчи, жрец, — вполголоса потребовал Хач, присев на булыжник, который показался ему посуше. Он вытащил из-за пазухи Око, смахнул с него прилипшую веточку водорослей и начал бормотать заклинание. С той ночи, когда Око впервые оказалось в его руках, Хач не пробовал обращаться к Владыке — всё было и так ясно, всё получалось как нельзя лучше. Но теперь необходимо было укрепить свой дух и посоветоваться.

Око безмолвствовало. Хач повторил заклинание уже громче, старательней выговаривая слова, которые стороннему слушателю показались бы совершенной тарабарщиной. Но Светоносный, похоже, не собирался приходить ему на помощь в эту трудную минуту, когда так удачно начавшееся дело чуть не окончилось полным крахом.

— Не хочет? — посочувствовал Иххай, присев рядом на корточки. — Бывает такое… Вот я, например, три года подряд на праздник Вешних Вод приносил в жертву Хлое по целому тюленю, просил, чтобы меня старшим по вахте назначили. А толку — фиг. Если бы не догадался, что надо не Хлое, а главному алтарщику жертвовать, и не моржатину палёную, а горсть изумрудов, так и остался бы навсегда младшим вахтенным.

Хач тряхнул Око, никак не желая верить, что Светоносный оставил его в столь ответственный момент. В конце концов, кому больше надо, чтобы состоялся ритуал?! Массовое кровавое святотатство! Четыре нечистых дюжины народу… Массовое отречение от Небесного Тирана в особо извращённой форме… Так, чтобы всем в кайф! Стены узилища должны исчезнуть, как только смертные будут достойны нового владыки. А ведь для тех, кто, не успев родиться, уже стоит одной ногой в могиле, это так важно… Им нужно торопиться — жизнь коротка, и надо успеть взять от неё всё. А разве можно взять всё, следуя законам, которые навязал им Небесный Тиран…

— Если Светоносный не вмешивается, значит, считает, что всё идёт как надо. Значит, он верит, что ты справишься, — сказал Иххай, и в глазах его появился хищный блеск. — И я тоже в это верю, а то бы и не попёрся за тобой. Смотри — даже законники, эти закалённые парни, перетрусили, а я здесь.

Как ни странно, слова жреца подействовали успокаивающе, вернули Кабатчику прежнюю уверенность в неизбежности скорой победы. К тому же уцелевшие жрецы, судя по всему, были полностью деморализованы и даже не высовывались. Даже не знают, крысы, кого им следует больше бояться — морской девы или нового хозяина Корса… Значит, надо помочь им справиться со своими сомнениями.

— Пошли. — Хач, не оглядываясь на жреца, направился к разбитым воротам, неся Око впереди себя на вытянутых руках. Иххай, тяжело дыша, двинулся за ним, с трудом перетаскивая своё грузное тело через валуны и завалы из брёвен.

Сейчас надо подняться на вершину башни, которая служит маяком для Собирателей Пены, возвращающихся с дела. Когда жители Корса увидят, что там вспыхнет алое пламя, никто уже не посмеет усомниться в силе и величии бывшего кабатчика, не сможет усомниться в могуществе Светоносного, которому даже морская дева нипочём. Новая эпоха, новая вера… И всякий, кто последует по пути Истины и Свободы, раньше срока не пожалеет об этом. А когда пожалеет — будет уже поздно! Вселенная будет принадлежать Светоносному, и каждый из Избранных получит свой кусочек беспредельных возможностей.

Временами приходилось идти по щиколотку в воде. Там, где каменный пол просел, в ямах стояли лужи, с тяжёлых бронзовых подставок для светильников, которые не упали под напором волны, свисали клочья водорослей. Когда позади остался первый лестничный марш, следов разрушений стало попадаться меньше, но зато из боковых коридоров начал доноситься торопливый топот, невнятные крики, а молоденький служка, не успевший скрыться, упал на колени, кланяясь то ли новому господину, то ли Оку морской девы, которая, увы, так и не спасла свой Чертог от вторжения чужака.

— Следуй за мной, — мимоходом сказал ему Хач, и служка послушно пристроился сзади.

Когда до верхней площадки башни, где жрецы сжигали чёрную кровь земли, указывая Собирателям Пены путь домой, оставалось подняться по последней винтовой лестнице высотой в три дюжины локтей, за Хачем и Иххаем уже следовала целая вереница жрецов. Они шли, глядя друг другу в затылок, а тех немногих, кто попытался протолкнуться вперёд, чтобы занять место поближе к новым хозяевам Чертога, тут же хватало несколько рук — им просто разбивали головы о стену. Такова была цена новой иерархии.

— Я же говорил тебе, Шкилет: зря ты всё это затеял. Зря! Ну сам подумай, какая тебе выгода от того, что ты сдохнешь, как шелудивая сука! — Кунтыш всё никак не хотел поверить в то, что положение его безвыходно. Его глодала обида на самого себя, что влип-то он, собственно, исключительно из добрых побуждений — просто хотел услужить хозяину и проследить за подозрительным типом, который косо посмотрел на почтенного Хача, а тот и не заметил. Мог бы, между прочим, и не надрываться так… — Ну, развяжи ты меня. Это ты мастак глотки перерезать, а я-то — безобиднейший человек, можно сказать, агнец непорочный. Мне только бы выгоду свою не упустить, сам понимаешь…

— Заткнись. — Шкилет наблюдал из-за скального выступа за тем, что творится внизу, в Чертоге, и чем дальше, тем меньше ему нравилось происходящее.

На башне маяка вспыхнул огонь, и был он непривычно золотистого цвета — сквозь густой чёрный дым пробивались алые сполохи. На море стоял абсолютный штиль, чего раньше никогда не случалось в середине осени. Значит, Хлоя свалила куда подальше от своего Чертога, значит, жрецы сдали её и сейчас усердно лижут задницу новому господину.

— Нет, ты скажи, чего тебе надо, — не унимался Кунтыш. — Может, столкуемся, а? Я ведь всё слышал, как ты со Служителем якшался. Храм — тоже сила, это верно. И ты правильно решил — если на Храм работать, и задница своя целее будет, и выгоду можно поиметь. Давай я Око выкраду. Я уже однажды его спёр, могу и ещё раз. Ты же только грабить умеешь, а к Оку тебе со своим тесаком не подступиться, я тебе точно говорю. Только учти — недёшево обойдётся. Да развяжи ты меня, в конце концов, — руки уже отваливаются. На что я тебе без рук?

— Заткнись, — повторил Шкилет. — Сам заткнись или я тебе пасть законопачу. — На самом деле он считал предложение Кунтыша не лишённым заманчивости, но, с одной стороны, не знал, как вообще можно довериться такому пройдохе, а с другой — не мог представить себе Служителя, который бы расплачивался с ворюгой за кражу. Надо было действовать самому. Сначала перерезать горло этому недоноску, а потом… А что, в самом деле, потом?

Позапрошлой ночью, скрутив Кунтыша, напавшего на него сзади, Шкилет пытался вызвать Служителя Нау, но тот так и не появился. И на вчерашнем закате он тоже не отозвался. Может быть, сейчас попробовать? Пусть заодно и с этим поговорит…

— Нау! — Серебряный оберег на груди слегка потеплел, и Шкилет повторил свой зов: — Нау!

— Чего нукаешь? Не запряг… — подал голос Кунтыш, но тут же умолк, с ужасом глядя на тёмный силуэт, невесть откуда появившийся у соседнего валуна.

— Кто это с тобой? — вместо приветствия поинтересовался Служитель.

— Да вот — поймал я тут одного проходимца, — ответил Шкилет, пинком давая Кунтышу понять, что надо поприветствовать гостя вставанием. — Сначала грохнуть меня хотел, а теперь свои услуги предлагает, не даром, конечно.

— Грохнуть — это значит убить?

— Ну да, — подтвердил Шкилет. — Вот. Так прямо и говорит: если в цене сойдёмся, могу и камушек спереть.

— И ты ему веришь? — Нау окинул взглядом Кунтыша, который едва держался на связанных ногах, опершись спиной на скалу.

— Верю? — переспросил Шкилет. — Я? Да я вообще никому не верю. Не знаю, как у вас там, а в Корсе точно верить никому нельзя.

— Мне-то можно! — немедленно возразил Кунтыш. — Я, между прочим, заказчиков никогда не подводил. Если я чего не могу — так и говорю: не могу. Потому и жив до сих пор. Не кашляю даже.

— Развяжи его. — По силуэту Служителя пробежала волна, и он на мгновение стал прозрачным, отчего у Кунтыша отвисла нижняя челюсть.

— Чего-чего? — переспросил Шкилет.

— Развяжи его.

Шкилет достал тесак из деревянных ножен, схватил своего пленника за плечо, развернул его лицом к скале и одним взмахом перерубил верёвки, стягивавшие запястья.

— Остальное сам распутает… Ну, развязал. А дальше-то что?

— А теперь пусть уходит.

— Это как это — уходит!? — Шкилет уже сделал замах, чтобы снести Кунтышу голову, но на пути клинка внезапно оказалась рука Служителя.

— Пусть уходит, — повторил Нау спокойно, но твёрдо. — Он слишком опасен, чтобы держать его при себе. Опасность грозит любому, кто рядом с ним, так что пусть лучше Хач и продолжает пользоваться его услугами.

Глава 8

Возблагодарим Творца за хлеб и кров наш!

Возблагодарим Творца за все блага земные!

Возблагодарим Творца за то, что открывает Он перед нами свои Небеса, когда приходи наш срок!

Возблагодарим Творца за те испытания, которые Он нам посылает!

Возблагодарим Творца за то, что Он дал нам силы не свернуть с избранного пути! Благодарственная молитва странника.

Стих 1-й

Смута, охватившая земли Холм-Эста, закончилась так же внезапно, как и началась. Поместные эллоры вместе со своими дружинами присмирели, поняв, что с новым лордом шутки плохи, а рука его, несмотря на преклонный возраст, ещё достаточно тверда, чтобы удержать власть. Мастеровые, услышав, что подати будут снижены на треть, тут же отправили к Гудвину Марлону цеховых старшин выразить всеобщую признательность. Поутру с окраины гончарной слободы доносились приглушённые вопли и гомон толпы. Там при большом скоплении народа рубили головы мародёрам — Мухор Пятка, видимо, всё-таки нашёл себе работу по вкусу и при новой власти. Никто не смел приближаться к заполненной мутной бурой водой котловине, образовавшейся там, где когда-то возвышался замок. По слободе и окрестным селищам начали расползаться слухи, будто оттуда по ночам выходят призраки: один — маленький и тощий, с витыми рогами и козлиной бородой, другой — повыше ростом, без рогов и бороды, но тоже страшный… Тех, кто разносил эти слухи, отлавливали смирники и на заднем дворе таверны, где продолжал квартировать новый лорд, им отсчитывали по паре дюжин плетей и отпускали, пообещав, что в другой раз будет четыре дюжины. Приход к власти дома Марлонов должен был ознаменоваться миром и покоем. Никакой нечисти — это всё позади, и Служитель из Храма, сам бывший лорд, прославленный многими военными победами, чудесным образом оказавшийся на многострадальной земле Холм-Эста, изгоняет Священным Посохом скверну из душ и жилищ, освящает обереги, колодца, инструменты и оружие. Мир и покой… Покой и изобилие… Изобилие и порядок…

Надо было возвращаться, и чем скорее, тем лучше. Юму уже вторую ночь снился меч мастера Олфа, остановившийся в вершке от его глаз. Рассказ отца о поединке Олфа со Зверем снял с души внезапную тяжесть, которая легла на неё, когда пришлось увидеть в руках чудовища, в которое превратился Сим Тарл, меч, знакомый с детства. Слава Творцу, Олф жив… С тех пор, как братья Логвины вытащили пленников из выгребной ямы, прошло не меньше дюжины дней, а лорд Гудвин всё никак не хотел выходить из роли гостеприимного хозяина. Надо было возвращаться в Холм-Дол, и надо было что-то делать с новой опасностью, затаившейся в недрах Несотворённого пространства, опасностью, которая и возникла-то отчасти по его, Юма Бранборга, вине. Хотя почему отчасти? Нельзя жалеть или оправдывать себя даже в мыслях. Нельзя искать покоя, когда изнутри гложет чувство вины, а извне подбирается новая беда, которая может обрушиться на всех живущих в этом мире.

Нимфа Ау тоже являлась ему во сне — она, как в том недавнем видении, сидела, подтянув колени к подбородку посреди Ничего, и в глазах её не читалось ничего, кроме муки и мольбы. И ещё надо было заставить себя смириться и с тем, что нет больше Геранта, и с тем, что не стало Сольвей — они отправились в нескончаемое странствие по бесчисленным мирам…

Юм открыл глаза и увидел дощатый потолок, освещённый мерцающим тусклым светом сального светильника, стоящего на столе. Где-то залаяли собаки, далёкий колокол пробил середину второй ночной стражи, на дворе фыркал и перебирал копытами Грум, так и не давший отвести себя в конюшню…

— Не спишь? — Оказалось, что отец, устроившийся на соседней лежанке, точно так же смотрел в потолок.

— Уснёшь тут… — отозвался Юм, поворачиваясь на бок. — Мне снова Ау приснилась. А может, это и не сон вовсе. Если бы эта проклятая дверь в Ничто не захлопнулась…

— Ты помчался бы туда на крыльях любви, — закончил за него Эрл и поднялся, опираясь на Посох, с которым теперь не расставался даже во сне. — Нет, мальчик мой, нет… Несотворённое пространство — слишком сильное искушение, чтобы человеческая душа выдержала его. Нам туда нельзя — ни мне, ни тебе, никому. Лишь немногим из тех, кто хоть однажды переступил через грань Света и Тьмы, удалось в той же жизни вернуться обратно. Это чудо, а чудеса случаются нечасто. Даже не все из светлых элоимов выдержали это искушение.

— Но Древние… — попытался возразить Юм.

— Древние — это Древние, а люди — это люди. Древние испытывают радость от созерцания красоты, от тонких вкусов, от изысканных речей и чудесных мелодий; им больше ничего не надо, они и захотеть большего просто не могут.

— Но…

— Чтобы попасть сюда, я воспользовался Печатью Луцифа, вернее, тем, что от неё осталось. Мне всего лишь на долю мгновения пришлось соприкоснуться даже не с самим Небытием, а только тенью его. Нет, лучше об этом и не вспоминать. Тот, кто погружается в Ничто, рано или поздно становится его добычей, рабом его воли, стремящейся поглотить Сотворённые миры. Пойми, и Морох, и Гордые Духи, и все прочие, что называют себя Избранными, — это лишь пешки в бесконечной игре между Светом и Тьмой, Хаосом и Гармонией, Жизнью и Смертью, не той смертью, которой кончается земной путь любого из нас, а той Смертью, после которой ничего нет — лишь вечность и пустота.

— А Посох? Разве Посох не охранит? А обереги? — Юм старался уцепиться за любую, даже самую крохотную надежду. — И, в конце концов, мы же там уже побывали, когда был уничтожен Морох. И я там был, и Герант, и Олф, и Сольвей…

— А ты вспомни, как вы оттуда выбрались. Вспомни, кто вас оттуда увёл.

Юм вспомнил. Чей-то вкрадчивый голос проникал прямо в душу, напоминал о самых сокровенных желаниях… Так хотелось верить в то, что всё немедленно исполнится, стоит только выпустить их на волю, мгновенно позабыв, зачем сюда пришёл, кто рядом с тобой, кто ты сам. Даже Герант потом признался, что ему вдруг страшно захотелось, сокрушив идолов, заставить варваров поклоняться Творцу Единому и исполнять неукоснительно заповеди Его…

А потом…

То ли просто слезинку, то ли каплю росы

На раскрытой ладошке к губам поднеси…

А потом неведомо откуда пришла Лиска, простая конопатая девчонка из какого-то селища, притулившегося на склонах Северной Гряды. Как она там оказалась, не знал никто, даже она сама не могла толком ничего объяснить. Но только её голос, её пение заставило их всех одуматься и пуститься в обратный путь.

— Такого во второй раз может и не случиться, — сказал Эрл Бранборг, задумчиво разглядывая сплетение знаков на Посохе. — И тогда любая победа может обернуться поражением, стоит только уступить тёмной стороне своей души. И не думай, что у тебя её нет — этой тёмной стороны.

— А я и не думаю, — отозвался Юм. — Но неужели теперь ничего нельзя сделать? Я не знаю, отец, как мне теперь жить.

— А этого точно никто и не знает. — Бывший лорд едва заметно улыбнулся. — Никто не знает, но все живут. Значит, чтобы жить, совершенно не обязательно знать — как… Время покажет. Не ты — твоя судьба выберет верный путь, если у тебя хватит мужества и смирения.

Значит, мужества и смирения… Набор добродетелей, названных отцом, с трудом укладывался у Юма в голове: смирение — это одно, а мужество — совсем другое, и нередко бывает так, что совместить их невозможно. Подвиг требует мужества, самопожертвование требует смирения, а подвиг и самопожертвование — это уже что-то близкое друг другу. Наверное, так…

Вдруг из-за тонкой перегородки послышалось бормотание и грохот повалившейся на пол лавки, запахло палёным. Оба Бранборга тут же бросились в соседнюю каморку и обнаружили, что Пров сидит на полу, разбросав вокруг себя маленькие фигурки идолов, что-то бормочет себе под нос и пытается поджечь на себе одежду. Грубая льняная ткань никак не хотела заниматься пламенем, и на лице волхва застыло выражение крайней досады.

Пров пытался сопротивляться, но надолго его не хватило. Вскоре он лежал на лавке, связанный приготовленной именно на такой случай верёвкой. Самым удивительным было то, что Ойван, устроившийся тут же в уголке на матраце, набитым соломой, продолжал мирно посапывать, не проснувшись ни от шума потасовки, ни от запаха гари.

После того, как волхва обнаружили вопящим и ползающим на четвереньках по краю котловины, с ним такое происходило уже не впервые. Нужно было лишь какое-то время держать его, чтобы сам себе не навредил, а потом припадок кончался.

Пров дважды моргнул, давая понять, что уже всё — можно и развязать, но Юм сначала предпочёл разбудить-таки Ойвана.

— Что, опять? — спросил тот, открыв один глаз и с удивлением посмотрев на связанного волхва. — Вот те раз… Я же в лесу от любого шороха просыпаюсь.

Он быстро поднялся, перекинулся с Провом несколькими словами на варварском языке, а потом сам взялся за верёвки.

— Что он говорит? — поинтересовался Юм.

— Да так… Сам удивляется, чего это с ним такое. — Ойван медленно и сосредоточенно распутывал узлы. — С волхвами это бывает.

Бранборг-старший хлопнул Юма по плечу, кивком головы предлагая ему выйти во двор. Да, поговорить было о чём — Юм и сам почувствовал: варвар что-то скрывает, чего-то не договаривает.

— Ты ему веришь? — вполголоса спросил Служитель Эрл, когда они с Юмом оказались на крыльце.

— Да. Кому же ещё верить, как не ему. — Юма вопрос не удивил, но и в своём ответе он ни на миг не усомнился. — Если бы не Ойван, и меня б уже не было.

— Но если ему есть чего скрывать после всего, что было…

— Я поговорю с ним поутру. — На самом деле Юму вовсе не хотелось ничего выспрашивать у Ойвана, но сдержанное беспокойство, звучавшее в голосе отца, передалось и ему. — Только я всё равно знаю: злого против нас он замышлять не может.

— Пров, им не обязательно знать всего. Герант же сам тебя об этом просил.

— Ага! Сам. — Волхв ползал по полу на четвереньках и собирал фигурки идолов. — Только мне от этого не слаще. Уходить отсюдова надо. Плохо мне здесь. Знаю, что всё правильно сделал, а душа всё равно болит.

— Если так, то и дома тебе не полегчает, — заметил Ойван, доставая закатившегося под лавку Яриса-воителя, вырезанного из кости морского зверя. — А возвращаться всё равно пора. Мне Служитель сказал: всё, что Герант мог сделать, — уже сделано. Мне ведь тоже от Алсы достанется за то, что Геранта не уберёг.

— А он что — дитё малое, чтобы его оберегать? Нет, к Алсе вместе пойдём. Уж вождю-то я всё, как было, расскажу, — пообещал Пров. — Я бы и этим всё сказал, да только ты не желаешь перетолмачить… Вот только не знаю я, как выбираться отсюда будем. Эссы с ума посходили — по-людски не пропустят.

— Ужами проползём, — ответил Ойван. — Сюда прошли и обратно выберемся. Лес большой. Человека в чащобе отыскать — всё равно что муравья в крапиве, всё равно что…

Он не успел договорить, как что-то ударилось в закрытую ставню. Снаружи послышался странный звук, напоминающий одновременно и рык дикого зверя, и кудахтанье ополоумевшей курицы. Из соседней каморки послышался топот. Ойван метнулся туда и увидел только спину Юма в дверном проёме — тот, видимо, забежал лишь для того, чтобы взять меч. Пришлось вернуться назад, чтобы прихватить подарки Геранта и Алсы, меч и кинжал. Схватив оружие, Ойван перешагнул через волхва, который, продолжая сидеть на полу, развязывал только что упакованный узелок со своим походным капищем, ударом ноги выбил ставни, закрывавшие окно, и через мгновение оказался на улице.

Посреди двора, прижав к длинному скользкому телу перепончатые крылья, извивалась и шипела здоровенная зубастая тварь. Служитель как раз нанёс ей удар посохом, и один из красных, светящихся в темноте глаз выскочил из глазницы. Ойван узнал её — это была та самая гадина, которая в мелко изрубленном виде лежала у ног Геранта, когда они впервые встретились в Молчащем урочище. Не такая же, а именно та самая — всё её туловище, крылья и голова были покрыты бесчисленными рубцами. Видимо, прошло достаточно времени, чтобы она оклемалась и продолжила погоню.

Пользуясь тем, что всё внимание гарпии было занято Служителем, Юм двигался вдоль забора, прижавшись к нему спиной, к лестнице, связанной из жердей, чтобы забраться на покосившийся сарай и прыгнуть на спину твари. Ойван занял позицию в трёх локтях от Служителя, выставив перед собой клинок. И тут с гарпией стало происходить что-то странное — она вдруг заскулила и начала пятиться, прижав морду к земле, потом попыталась расправить крылья, но Эрл Бранборг одним прыжком оказался рядом. Ещё один удар Посохом — и гарпия поджала под себя лапы, крылья, свернулась в клубок, на котором горел единственный глаз, и огненный зрачок метался от меча Ойвана к Посоху.

Из окна показался Пров с фигуркой Зеуса в руке, но, заметив, что схватка победно завершается и без помощи Владыки-Громовержца, поставил идола на подоконник.

— Пров, верёвку давай! — крикнул Ойван, внезапно поняв причину страха, охватившего гарпию, — она узнала меч, который однажды искрошил её в капусту. И явилась она сюда, только когда почуяла, что встреча с Герантом ей уже не грозит.

Пров выбросил из окна верёвку, которая была припасена для него самого, и Бранборги начали опутывать ей дрожащую тварь.

— Может, лучше её сразу убить? — предложил Юм, когда морда гарпии была крепко привязана к её хвосту, а крылья — друг к другу.

— Подожди, надо сначала разобраться, что её так напугало, — ответил Служитель Эрл, вырезая кинжалом на заборе охранительные знаки. — К тому же так просто её не убьёшь.

— И откуда она только взялась? — вслух подумал Юм.

— А вот тут-то как раз никакой тайны нет, — отозвался Служитель. — Когда-то такие вот зверушки сотнями сопровождали Эрлоха Незваного. У них чутьё. Им даже команды от хозяев не требовалось, чтобы оказаться там, где силам Небытия грозит опасность. Я-то думал, что последних уже перебили.

Ойван подошёл поближе к связанной твари и поднёс клинок к её единственному уцелевшему глазу. Гарпию сразу же пробила крупная дрожь, а зрачок расширился, и алое пламя, горящее внутри глазного яблока, начало меркнуть.

— Я знаю, что с ней, — сказал Ойван, пряча меч в ножны, и коротко рассказал о своей первой встрече с Герантом и с этой тварью.

— У тебя есть большое желание попрощаться с местным лордом? — спросил вдруг Бранборг-старший у Юма.

— Попрощаться? — переспросил Юм.

— Пожать ему руку на прощание и пожелать всяческих успехов.

— Только если это не слишком нас задержит.

— Не слишком, — заверил его Служитель. — Сходи. А мы с Ойваном пока будем запрягать.

Глава 9

Ущербный разум старается вытеснить из сознания веру, а оставшись в одиночестве, предаётся скуке. Остаться без веры — худшее наказание, на которое человек может обречь самого себя.

Книга Откровений. Храм, Холм-Гот, запись от 17-го дня месяца Студня 447 г. В.П.

— …и только голос, который ты сейчас слышишь, будет наполнять тебя радостью и ожиданием чего-то прекрасного и неповторимого. Каждое слово, сказанное мной, будет наполнять тебя силой, моя воля станет твоей, твоя удача станет моей, и вместе мы будем праздновать наши победы. Ты, малыш, конечно, хочешь знать, что такое победа… Пусть пока это останется тайной для тебя — понять, что такое победа, может лишь тот, кто ощутил её вкус, кто хоть однажды поставил стопу на грудь поверженного врага. Ты хочешь знать, что такое враг? Это просто: все, кроме меня, — твои враги, они хотят тебе зла, они хотят, чтобы ты был слаб, они хотят, чтобы тебя не было. Враги бывают тайные и явные, враги бывают мёртвые и живые. Тайный враг опаснее явного, мёртвый враг лучше живого. Ты пока не знаешь, что такое «мёртвый», но твоё время знать об этом ещё не пришло. Остальное я скажу тебе позже, а пока слушай щебет птиц, пей нектар, слушай, как невидимые пальцы перебирают водяные струи — ведь ты можешь видеть, слышать и чувствовать то, что тебе желанно. Поверь, малыш, так будет всегда, но вкусы меняются, желания становятся изощрённее, аппетиты растут, а потом начинается жажда… — Гейра почувствовала, что слишком торопится, что уже сказала лишнего, и малец начинает недовольно размахивать ручонками, а серебряная музыка водопада прерывается шумными всплесками. Пора было уходить.

Чтобы проникнуть внутрь хрустальной колыбели, тело нужно было оставить снаружи, и Гейра с облегчением вздохнула, найдя его на месте в целости и сохранности, ощутив ступнями ног приятный холод мозаичного пола. Она взглянула на своё отражение в зеркале, которое так и осталось висеть здесь с тех пор, когда Гейра показывала себя Светоносному. Всё было в порядке — ни одного укуса. Крысы, неизвестно как проникшие во внутренности Алой звезды, на этот раз ни разу не тронули её зубами. В прошлый раз пятку отъели, не считая того, что по мелочи. Пришлось-таки оставить Резчика сторожем. Кстати, где он?

Откликаясь на её мысленный зов, Траор отделился от стены, чиркнул пальцем о штанину и осветил своё лицо языком пламени. Вздёрнутые вверх усики придавали ему выражение крайнего удовлетворения. Значит, не крысы, а вон кто успел попользоваться её телом, пока хозяйки дома не было! Мог бы и подождать… Впрочем — плевать! Мы просто соратники, приятели, сообщники, собутыльники, наконец, — так, кажется, говаривал Великолепный. У каждого — свой интерес, и если бы сторож не был заинтересован в том, что сторожит, то и толку от него тоже не было бы.

— Гейра, я восхищаюсь твоим трудолюбием и упорством! — воскликнул Резчик и церемонно поклонился. — Как твои успехи в деле воспитания подрастающего поколения?

— Растёт поколение… — рассеянно ответила Гейра. — А ты как тут время проводил?

— Занимался изящной словесностью, — с готовностью ответил Резчик. — Созерцая безбрежность и мощь Небытия, сочинил мадригал. Хочешь, прочту?

— Ну-ну… — Гейра усмехнулась, щёлкнула пальцами, и под ней образовалась роскошная мягкая лежанка, обитая шкурой белого вепря, а в руке её возникла жаровня с дымящимся корнем пау. — Читай-читай…

— Значит, так, — начал Резчик, откашлявшись. — Трепещи, Тиран Небесный! На ущербе вера! Всех душителей Свободы ждёт один конец. Вновь из каменного плена возродилась Гейра, и её не душит больше кашель-хрипунец. Все, кто видел, все, кто знал…

— Это когда меня кашель мучил?! — возмутилась Гейра.

— Ну, ладно, можно и по-другому, — немедленно согласился Резчик. — Трепещи, Тиран Небесный! На ущербе вера! Сгубит всех врагов Свободы кашель-хрипунец. Вновь из каменного плена возродилась Гейра, и её желает всякий, у кого конец…

— Всё, заткнись! — рявкнула Гейра, которой вдруг стало невыразимо тоскливо от стихотворных упражнений Траора. Ей внезапно явилась мысль о том, что произносить слова, скованные друг с другом рифмой и размером, — уступка Небесному Тирану, что это противно самому духу Свободы, Хаоса и Разрушения… — Сказал бы ты проще: Гейра, Дрянь такая, хочу тебе вставить.

— Гейра, Дрянь такая… — Резчик тут же последовал совету, но его порыв был остановлен звонкой пощёчиной. Многочисленные мелкие искры, посыпавшиеся из его глаз, начали со свистом носиться через весь зал Узилища, разбиваться о стены, с шипением гаснуть в лужах крови, а некоторые даже канули в Бездну, и оттуда донёсся истеричный визг — кого-то зацепило.

— Вставай. Чего разлёгся? — Гейра зацепила под рёбра катавшегося по полу Резчика носком босой ноги, и тот быстренько отполз в самый дальний угол. — Ну, как ощущения? — участливо поинтересовалась она.

— Кайф! — искренне ответил Траор, начав понемногу приходить в себя. — Почаще бы только, чтобы не отвыкнуть…

— Вставай, хватит развлекаться… У нас дел полно.

— А ты скажи, чего делать, я и сделаю.

— Я и говорю — вставай.

Резчик неохотно поднялся, с хрустом вправил себе челюсть и замер в ожидании дальнейших распоряжений. Дрянь была явно не в себе, и в ближайшее время следовало воздержаться от шуточек и заигрываний.

— Пошли. — Гейра двинулась к выходу, на ходу облачаясь в свою чёрную накидку.

Гарпия, охранявшая вход в Узилище, вела себя странно. Она больше не дремала, она ходила туда-сюда по нижней ступени, беспокойно вертя головой, хлопая крыльями.

— С ума спрыгнула, — предположил Траор, с опаской глядя на разбушевавшуюся гарпию.

— Нет у неё ума, — заметила Гейра. — Не с чего ей спрыгивать.

Она вдруг упала на колено и вдавила свою ладонь в обломок плиты из чёрного камня. Послышалось шипение, камень на мгновение раскалился докрасна, и на нём образовался отпечаток её пятерни, на котором в точности повторялись все линии руки.

— На! — Она протянула Резчику обломок с отпечатком. — Возьми с собой.

— Куда взять? — Траор отдёрнул протянутую было руку — камень явно ещё не успел остыть.

— Возьми это, садись на гарпию и лети.

— Куда лететь?

— Туда! Она знает дорогу. Она доставит тебя — не важно, в Корс, или в любой из Холмов, или к варварам — не важно куда. У каждой гарпии есть свой путь в Сотворённый мир — мне Великолепный говорил. Спрячь где-нибудь этот камушек и жди меня. Ты понял? Начинай вырезать идолов и подбрасывать их на капища — меня, только меня, только мои изваяния — в полный рост, так, чтобы красиво, так, чтобы любой увидел и ошалел от восторга!

— А чего ж ты раньше-то не сказала? — Резчик попытался тянуть время. Путешествие верхом на гарпии его совсем не привлекало.

— Раньше эта славная птичка никуда не собиралась. Нам крупно повезло, что она без нас никуда не сорвалась. Ну, торопись. — Гейра пошла на него, оттесняя Резчика туда, где гарпия уже начинала кудахтать, шипеть и завывать одновременно. — Шевелись, а то я отправлю тебя к Хомрику или к Эрлоху. В общем, сдохнешь ты.

— А инферы как же? Не ты меня грохнешь — так они уж точно…

— Тогда будем считать, что тебе не повезло. Но я думаю, что норка где-то здесь, где-то рядом, ещё до инферов.

Гарпия, взмахнув крылом, задела его плечо, и Траор торопливо забрался ей на спину, вцепившись мёртвой хваткой в щетину, пробивавшуюся на загривке. В последнее мгновение Гейра успела засунуть ему за пазуху камень с отпечатком своей ладони, ключ, отпирающий выход из Небытия, и гарпия, сорвавшись с места, растворилась в чёрной пелене, окутывающей Алую звезду.

— Нет, я вовсе не хочу в этом участвовать. Делите как хотите! Если ты, Маг, желаешь заполучить свой Аль-Шабуди — забирай, Корс тебе надо — он твой. Мне нужна только духовная власть. Вы даже можете устраивать гонения на тех, кто будет проповедовать моё учение! Сколько угодно проклинайте моё имя. Объявляйте награду за мою голову. Да! За чтение «Пути Истины» — головы рубить, ноздри рвать! Тем лучше — запретный плод становится только слаще и желанней. А я буду бедным странником ходить по миру, в тайных местах проповедовать Учение, открывать смертным Путь Истины, Путь Свободы и Путь Совершенного Удовольствия. Сотни, тысячи преданных глаз будут неотрывно смотреть на меня. Вот так! Я вам вовсе не соперник. Во всяком деянии должен быть высший смысл, и я согласен стать его носителем в обновлённом мире. — Брик вытер рукавом испарину со лба, закончив свою пламенную речь. Но на слушателей она, судя по всему, так и не произвела должного впечатления.

Маг лежал на потолке с совершенно отсутствующим видом, тупо уставившись в пол, а Воитель (Сим решил взять себе кличку легендарного Эрлоха) всё никак не мог налюбоваться на древние доспехи, заменившие ему тело.

— Да не волнуйся ты так, Проповедник, — заявил он, начищая налокотники и кирасу зелёной пастой, сделанной из высохшей слюны Брика. — Давай сперва отсюда выберемся, а там уж разберёмся, что к чему и кому чего достанется.

— А Гейру, как появится, так сразу же надо укатать так, чтоб никто её больше никогда не видел и не слышал. — Хаффизу до сих пор было не по себе оттого, что он так лопухнулся, и Дряни удалось сделать из него своего верного пса. — На фарш её пустить, а то вывернется, стерва. Гав-гав!

— Ну, может быть, не стоит торопить события, — рассудительно заметил Проповедник. — От неё мы ещё можем поиметь если не пользы, то хотя бы удовольствия. И не надо забывать, что, может быть, именно ей посчастливится найти отсюда выход… Ведь нашла же она сюда вход.

— Она нашла?! — тут же возмутился Хаффиз. — Это я нашёл! Я всё сделал, а она в последний момент всё по-своему переиграла. Как будто того и ждала. Нет, не зря её Великолепный в камень закатал. Знал, что она за фифа! И я теперь знаю.

Он вдруг умолк, заметив, что Воитель раскрутил над головой клинок двуручного меча, и мерцающий стальной веер начал выписывать невероятные фигуры. Маг прижался к стене, и вовремя — Сим запрыгнул на стол, не переставая орудовать мечом, но дубовая столешница не выдержала тяжести доспехов. Раздался треск ломаемых досок, и Сим Тарл с лязгом повалился на пол. Поднимаясь, он ощупал голову, проверяя, на месте ли она, и тут же похвалил Мага:

— Молодец! Хорошо приделал… Может, в кости срежемся — на спорные территории?

— Я же сказал — мне ничего такого не надо! — отозвался Проповедник. — Земли, титулы, сокровища — это всё ваше. Мне нужно только то, что вам совершенно ни к чему. Я вам не соперник, а значит, мне можно доверять. Доверять во всём!

— А, помнится, ты в «Пути Свободы» писал, что доверять кому-либо — последнее дело, — заметил Маг, который накануне успел прочесть труды Брика.

— Ну мне-то можно! — немедленно отреагировал Проповедник. — Я же избавил тебя от излишней привязанности к Дряни. Ну хотя бы из благодарности…

— А не ты ли писал, что чувство благодарности — это лишь одна из форм духовного рабства, — тут же заметил Маг, — наряду с любовью, дружбой и уважением. А?

— Истина не настолько проста, чтобы быть однозначной! — Проповедник гордо задрал подбородок и выпятил нижнюю губу, восхитившись изяществом собственного изречения. К тому же этот ответ годился для любого вопроса.

— Хватит трепаться! — вмешался в дискуссию Воитель. — Того гляди баба припрётся, а мы всё думаем, что с ней делать.

— А что, если попробовать сделать с ней то же, что она сделала со мной? — предложил Хаффиз. Эта идея показалась ему настолько заманчивой, что даже причмокнул от удовольствия и предвкушения.

— Нет уж! — воскликнул Брик. — Вы оба её плохо знаете. Она вывернется, и тогда нам всем до конца дней своих придётся убирать за ней дерьмо.

— Искромсать её, и все дела! — Сим одним взмахом меча срезал задранную кверху дубовую ножку сломанного стола.

— Это не выход, — резонно заметил Брик. — Меня вон тоже марба разорвал всего, однако я цел и чувствую себя хорошо. Среди Небытия убить никого невозможно, если тот сам сдохнуть не желает.

— Так пусть пожелает! — предложил своё решение бывший лорд, не переставая вертеть в железных пальцах рукоять меча. Маг и Проповедник только хмыкнули в ответ.

— Стоп! — Хаффиз вдруг хлопнул себя по лбу, и Брик с надеждой посмотрел в его сторону. — А если нам просто смыться? Сделать так, чтобы она нас не нашла…

— Трусливый щенок! — рявкнул Воитель. — Бежать? От бабы? Никогда!

— Ну зачем же лишать себя такого уютного жилища, — поддержал его Проповедник. — Конечно, я готов и к лишениям, и к скитаниям, но зачем же так сразу-то?

— Вы не поняли! — Хаффиз начал ощупывать одну из стен, сбрасывая на пол висевшие на ней древние щиты и гобелены. — Вы же ничего не знаете, а я успел. Я подсмотрел, как Гейра перемещается сквозь Небытие. Она просто метит те места, куда хочет попасть. Вот! — В стенной кладке под гобеленом с изображением горной вершины и её отражения в озёрной глади обнаружился почерневший от копоти камень, на котором чётко отпечаталась узкая длинная ладонь. — Вот… Выбросить отсюда этот камушек, и она нас никогда не найдёт. Скинем её с хвоста, пусть подыхает здесь от тоски, дрянь…

— А я тоже кое-что придумал! — Брик даже захлопал в ладоши — настолько удачной показалась ему собственная идея. — А давайте зашвырнём его поближе к инферам. Гейра отправится будто бы сюда, а сама попадёт прямо под их недремлющие очи! Тут уж точно ей конец. И нам только останется дождаться своего часа.

Воитель тут же вцепился железными когтями в края булыжника с отпечатком ладони и почти без усилий выдернул его из стены.

— Ну, куда его? Где эти ваши, как их…

— Инферы, — повторил Брик. — Кидай туда, где Алая звезда.

И в тот же миг Алая звезда мелькнула в проломе, откуда только что был извлечён камень.

— Смотрите! Гордые Духи дают нам знак! Мы всё делаем правильно! — закричал Брик. — Ну, Воитель, кидай же! Кидай, пока не погасла!

Сим кинул. Булыжник, казалось, на мгновение застрял на своём прежнем месте, но Хаффиз начертил в воздухе светящуюся спираль, которая мгновенно сжалась в пружину, завертелась огненным смерчем и вытолкнула булыжник наружу, в объятия Небытия.

— А теперь давайте замок перетащим, — предложил Брик. — Лучше бы нам не рисковать…

— Куда? — в один голос спросили Маг и Воитель.

— Туда, где нас ни одна зараза не найдёт, — ответил Брик. — Великолепный веками выбрасывал на свалку свои творческие неудачи. Тут целый океан отбросов — вот туда-то нам и надо.

— Меня? На помойку? — возмутился Железный Сим и замахнулся мечом на проповедника.

— Это вовсе не помойка! — Брик запрыгнул на потолок, чтобы не попасть под шальной удар. — Там наверняка найдётся много интересного и полезного. Вы уж мне поверьте, я лучше знаю.

Булыжник с отпечатком ладони стремительно приближался к Алой звезде, постепенно ускоряясь. Инферы, почувствовав движение в окружающем пространстве, начали медленно поднимать веки. Никто и ничто не смеет приблизиться к Алой звезде, никто и ничто не может нарушить уединение узников, пока хранитель Узилища не позволит им погрузиться в сон. Такое уже было однажды, но теперь хранителя не стало, а значит, бдение должно быть вечным.

Взгляды скрестились в той точке, где среди тёмного пространства мчался тёмный предмет, и было не важно, что это или кто это. На мгновение сияние Алой звезды померкло, из несколько пар ничего не выражающих глаз вырвались фиолетовые лучи и сошлись там, где двигался нарушитель спокойствия.

В тот же миг Гейра, смотрящая вслед улетающей гарпии, ощутила боль в ладони. Кожа покрылась пузырями, а потом обуглилась. Холодное обжигающее пламя чуть было не охватило всю руку, но усилием воли она заставила его погаснуть.

Глава 10

Удача — что змея, схватишь её за хвост, она же тебя и цапнет зубами ядовитыми. Всё, что в руки идёт, надо сразу за башку хватать, а то боком выйдет…

Капитан Симба, из пьяного трёпа

Штормило почти непрерывно с того самого дня, когда Хач вошёл в Чертог и оставшиеся в живых жрецы покорились законнику, бросившему вызов самой морской деве. Лишь по утрам волнение ненадолго стихало, и в гавань Корса поспешно заходили корабли. С дела возвращались немногие — не больше трети из тех, кому подходил срок, да и те всё больше пустые. В море выходить никто не решался, зная мстительный характер Хлои. Собиратели Пены коротали время по кабакам, но никто даже втихаря не смел помянуть дурным словом недавнего кабатчика, хотя у большинства на языке вертелись самые страшные проклятия. Один ведун-навигатор как-то, хлебнув лишнего, сказал собутыльникам, что почтенный Хач будет править Корсом долго и счастливо, потому что хитрожоп, как базарный воришка, и живуч, как трюмная крыса. А наутро по мостовым гремела повозка, за которой с лаем мчалась стая бродячих псов — им бросали куски мелко нарубленной человечины. После этого случая в кабаках хмельного стали брать не больше пары кружек на брата, и почти прекратилась ночная поножовщина. На рынках вдвое упали цены, поскольку запасы золотых слитков в карманах братвы почти иссякли, а новый навар не шёл. И ещё ходили упорные слухи, что скоро всех отправят воевать на суше, потому что наёмным отрядам, которые до сих пор сдерживали натиск дружин лорда Холм-Гранта, платить стало нечем, а за бесплатно кто ж кровь проливать будет…

Сам Хач занял весь второй этаж Центровой Хазы и после памятного посещения Чертога на улицу почти не выходил, лишь изредка спускаясь в зал, где по привычке собирались законники, оставшиеся в живых после крушения «Борзой Кобылы».

— Ну, чего слышно? — спрашивал он обычно у того, кто стоял поближе, и, не слушая ответа, снова поднимался к себе.

— Почтенный Хач, этот лорд, как его… — Казначей Центровой Хазы Брух Культя наконец-то решился доложить первому законнику о наболевшем. — Лорд Фертин Дронт опять вторгся в наши северные владения. Уже второй раз в этом году. Сколько можно терпеть… Мы и так отдаём наёмникам треть общака, но они говорят, мало платим, и требуют ещё. — Он явно нервничал, сообщая о неприятностях. Куда спокойней было промолчать, но с утра пораньше Тесак и Пухлый пообещали его прирезать, если он не возьмёт на себя эту неприятную и опасную обязанность. — Если не поставить этого козла на место, нам самим скоро придётся идти побираться.

— Почему раньше молчал? — спокойно и по-деловому поинтересовался Кабатчик.

— Не хотел беспокоить по пустякам, — попытался оправдаться казначей, мысленно проклиная законников, сделавших его крайним. — Только ночью гонец прискакал… Говорит, третьего дня пришлось сдать три заставы, и теперь надо нанять ещё полторы тыщи рыл…

— От кого гонец?

— От Уса Пятнистого, военного вождя… Этих, как их… Венсов.

— Не важно! — подбодрил его Хач. — Не важно… Сколько ему надо?

— Три тысячи малых унций ежемесячно. — Казначей виновато потупился. — Не считая семи, которые уже платим.

— Та-ак… — протянул Хач, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. — А не дешевле будет самим разделаться с этим назойливым лордом?

В зале установилось тягостное молчание. Перспектива драться на суше да ещё с войском, закованным в броню, привычным к открытым схваткам, никому не пришлась по вкусу, но и возразить никто не смел.

— А я вот нисколько не сомневаюсь, что с почтенным Хачем нам любой враг нипочём! — бодро заявил Кунтыш, который сидел тут же, прямо на ковре, и играл сам с собой в кости. — Почтенный Хач и один бы их одолел, но и нам западло оставаться в стороне от великих свершений. Верно я говорю?

Законники одобрительно замычали, но каждый в отдельности решил, что Кунтыш давно уже живёт лишнего.

Хач поманил Кунтыша пальцем, и тот резво подбежал к нему на четвереньках.

— Вот… Берите пример, — обратился Хач ко всем собравшимся, гладя Кунтыша по голове. — Он знает… Он верит, что я вас не подведу. Учтите, лишь тот станет частью грядущего могущества Корса, кто сейчас преодолеет свои страхи и сомнения. А теперь настало время показать вам кое-что… Значит, говоришь, десять тысяч унций? — обратился он к казначею. — Меньше никак?

— В прошлом году ещё Брюхатый, покойник, с ними торговался — еле-еле сошлись, — сообщил казначей дрожащим голосом. — Зато воюют исправно. До сих пор воевали… Только лорд уж больно настырный оказался.

— А ну-ка! — Хач шлёпнул своего приближённого по темечку. — Принеси Око.

Кунтыш, не веря, что удостоился такого доверия, мгновенно подскочил и, стараясь не топать слишком громко, на цыпочках помчался вверх по лестнице. Значит, Хач благоволит ему, значит, его недавнее исчезновение в самый ответственный момент осталось незамеченным… Отворяя дверь в покои хозяина, он ощутил на себе колючий взгляд, впившийся в спину, словно жало стрелы. Шкилет, предатель, крыса, враг, притворившийся добропорядочным законником, смотрел ему вслед, давая понять, что расслабляться не стоит, что вслед за взглядом может полететь и нож… И, главное, накапать на него вот так сразу никак нельзя, потому что тогда всплывёт наружу встреча со Служителем и то, что тот его отпустил…

Око лежало на массивной золотой подставке, накрытой красным бархатом. И то и другое было когда-то добыто Собирателями Пены, как и роскошная лежанка, и резные кресла, и стол из чёрного дерева, твёрдого, как камень. Ощутив ладонями приятную прохладу сверкающих граней, Кунтыш вдруг подумал, что самым трудным для него будет передать это сокровище в руки бывшего кабатчика, этого ничтожества, укравшего власть в Корсе. В том, что Хач обязан своим возвышением именно Оку, Кунтыш не сомневался, а значит, если это сокровище обретёт другого хозяина…

— Ты что — умер там?! — нетерпеливо крикнул Хач, а это означало, что следует поторопиться. Не стоило раньше времени навлекать на себя гнев хозяина.

— Иду-иду! — Кунтыш, стиснув Око обеими руками, засеменил обратно.

Хач со скучающим видом принял Око из его дрожащих от волнения рук.

— А теперь всем молчать! — Хач сначала поднял Око над головой, а потом по очереди посмотрел сквозь него на каждого законника. — Сейчас вы увидите, как следует поступать с дерзкими врагами и капризными слугами.

Око повисло в воздухе перед глазами Кабатчика, и он начал чертить указательным пальцем правой руки огненные знаки, которые тут же липли к граням кристалла, а потом сливались с их блеском. Хач распахнул рот, и оттуда донеслись лязгающие звуки, смешанные с истошным визгом, от которого закладывало уши, а души наполнял холодный необъяснимый ужас. Внезапный порыв ветра погасил все светильники, но в зале не стало темней — вместо ряда окон, закрытых ставнями, вдруг возникла полоса заката над покатыми холмами. Там возле костров толпились обросшие светловолосые люди в накидках из волчьих шкур и панцирях из кости морского зверя. Каждый держал длинное копьё с зазубренным наконечником и круглый деревянный щит, обтянутый воловьей кожей. Венсы… В отличие от обитателей Корса, они ещё помнили свой род, но уже научились недорого ценить и собственную, и чужую жизнь. Со стороны холмов на них спокойно и неумолимо надвигалась шеренга латников, которую по бокам прикрывали конные отряды. Свист, вопли, улюлюканье, отрывистые команды — и вот венсы уже сбились в некое подобие строя, готовясь отразить нападение…

— На! — крикнул Хач, и огненный шар со скоростью молнии сорвался с его ладони, мгновенно преодолев полторы сотни лиг, отделяющих Корс от места, где вот-вот должно было начаться сражение. Вспышка алого огня разметала центр первой шеренги атакующих, а в цель один за другим полетели ещё три шара. По склонам холмов заметались огненные смерчи, и дружинники лорда, нарушив строй, начали отходить, подбирая раненых. Конница с обоих флангов рванулась вперёд, чтобы прикрыть отступление пехоты, но венсы не стали никого преследовать — они тоже в страхе отходили от опасного места, лишь несколько лучников продолжали пускать стрелы в самую гущу пламени, туда, где и так уже никто не мог остаться в живых. Лишь крохотный тёмный силуэт человека, стоящего на коленях, виднелся среди сполохов огня, которые тянулись к нему и тут же впитывались в землю.

— И этой шелупони мы платили?! — рявкнул Хач, метнув последний сгусток пламени в разбегающихся наёмников. — На рудниках им самое место!

Видение исчезло так же внезапно, как и появилось, только отголоски далёких стонов и топота коней ещё несколько мгновений эхом гуляли под низким потолком.

— Вы все — самые близкие мне люди, — неожиданно сказал Хач. — И каждый из вас должен понять одно: я стремлюсь к свободе, к абсолютной свободе для всех. Но чтобы достичь её, чтобы в полной мере воспользоваться её плодами, нам, этому кругу избранных, нужно подчинить всю свою волю единственной цели, которая теперь, как никогда, близка и желанна. Пока идёт борьба за свободу, ни о какой свободе не может быть и речи. Дисциплина, порядок, послушание… Да, только так. Только так…

— Да мы за тебя, Хач, любому глотку порвём! — Пухлый очухался первым после невиданного зрелища, и остальные законники посмотрели на него с нескрываемой завистью.

Кунтыш никак не мог заснуть. Сладкие воспоминания о том, как он своими руками держал Око, дарующее его владельцу немыслимое могущество, превращалось в ночной кошмар. Расставание с любыми ценностями, однажды прилипшими вот к этим розовым ладоням, и раньше угнетало его, но Око… А ведь ещё совсем недавно можно было прикупить его за пару фальшивых унций. Можно было, в конце концов, прирезать жреца Иххая по пути к таверне Хача, но кто ж знал… Впрочем, ещё не всё потеряно — жизнь продолжается, Око никуда не делось, а Хач, похоже, и не думает, что у его верного товарища, проверенного сообщника, могут возникнуть какие-либо левые мысли. Хач считает его трусом… Не думает кабатчик, что жажда обладания может оказаться сильнее страха. Сам же говорил, что противно человеческой натуре в чём-либо себя ограничивать.

Атласная подушка казалась холодной, скользкой и мерзкой, а одеяло то и дело сползало на пол под своей непомерной тяжестью. Пришлось подняться, чтобы избавить себя от неудобств роскошного ночлега. А ещё вчера можно было лежать здесь, радуясь жизни и тому, что вот-вот придёт сон, спокойный и безмятежный. Мыслей не было, сознание опустело, как только ноги сами понесли его туда, где за дверью спал хозяин. Сквозь узкую щёлочку даже отчётливо слышалось его посапывание. Этой ночью Хач был один в своей постели, а караула у дверей и внутри покоев не было никогда — первый законник, согласно существующим понятиям, — личность неприкосновенная, того, кто на него дёрнется, братва наизнанку вывернет.

Створка двери отошла бесшумно, и теперь стоит только сделать несколько осторожных шагов, и можно будет снова положить ладони на сверкающие в темноте грани. Око светилось изнутри медленным ленивым сиянием, и это завораживало, звало, манило.

— …ну, Хлоя или кто там ещё, сделай так, чтобы я смог. Надо только посметь, а дальше всё катится как по смазке… Ну, какая тебе разница? Ну, да — я не умею швыряться огнём, не знаю, как и что пальцем писать, но я-то ещё не старый — насобачусь… — Кунтыш поймал себя на том, что поглаживает Око обеими руками и говорит с ним, точнее, не с ним, а с кем-то невообразимо далёким и безмерно могущественным. Как ни странно, исчез страх, что хозяин может проснуться и застать вора на месте преступления. — Глазик, а, Глазик… — теперь, слегка опомнившись, он говорил торопливым шёпотом, прикидывая, сколько времени осталось до конца второй ночной стражи. — Ну, скажи, чего мне будет, если я тебя свистну… Успокой меня, бедолагу. Нравишься ты мне.

Кунтыш сжал поверхность Ока посильнее, и вдруг раздался хруст, и в камушке образовалась трещина. Сломал! Первая мысль повергла Кунтыша в ужас, он спрятал руки за спину и начал медленно пятиться назад. Ничего не знаю, ничего не видел, спал как убитый, всё само собой случилось, вражеские ведуны постарались, гады… Отмазки лепить можно было любые, но чтобы лишиться головы, совсем не обязательно быть в чём-то виновным.

Трещина в камне была удивительно ровной, она постепенно расширялась и заполнялась алым свечением, которое, преломляясь через множество граней зелёного кристалла, разбегалось по стенам разноцветными бликами. Ока теперь не было… Была яйцеподобная изумрудная шкатулка, над которой в двух вершках зависла крышка, а внутри что-то булькало и шипело.

Значит, наверное, не столько Око драгоценно, сколько то, что у него внутри. Если спереть его содержимое, то хозяин не заметит пропажи, а значит, можно обладать сокровищем и спать спокойно. Перед таким соблазном Кунтыш не мог устоять, и обе его руки сами собой потянулись туда, где должно было скрываться сокровище. Послышался булькающий звук, и алое сияние охватило всё его тело, и вокруг уже не было покоев первого законника. Очнувшись, он обнаружил, что лежит на холодном мозаичном полу рядом со стеной из грубо отёсанного камня.

— Вставай. Чего разлёгся… — Приятный, слегка надтреснутый женский голос обращался явно не к нему, но всё равно стоило забиться в тёмный угол и постараться не дышать. — Ну, как ощущения?

— Кайф! — отозвался скорчившийся на полу кавалер в чёрном камзоле с алыми манжетами. — Почаще бы только, чтобы не отвыкнуть…

— Вставай, хватит развлекаться… У нас дел полно.

— А ты скажи, чего делать, я и сделаю.

— Я и говорю — вставай.

Кавалер неохотно поднялся, с хрустом вправил себе челюсть и замер в ожидании дальнейших распоряжений.

— Пошли. — Совершенно голая баба неописуемой красоты непонятно как облачилась в чёрную накидку и широкими шагами двинулась к арочному проёму, за которым начиналась лестница с непомерно широкими ступенями. Кавалер засеменил вслед.

Ушли. Когда стихли шаги, Кунтыш решил, что можно выбраться из своего ненадёжного убежища и осмотреться. Око лежало рядом, и изумрудная крышка была слегка сдвинута набок. Свечение внутри шкатулки не угасало, а это могло означать, что обратный путь открыт. Но возвращаться, не прихватив с собой чего-нибудь ценного, — это было выше всяких сил. Кунтыш окинул жадным взглядом огромный зал с высокими сводами. Три шара, похоже, серебряных, были прикованы цепями к полу, а над ними зияла чернота, смотреть на которую было больно и страшно. Тут же на подставке из чистого золота лежало хрустальное яйцо локтя полтора длиной. Серебро дороже хрусталя, но эти поганые шары прикованы цепями, да и не упрёшь их — здоровые больно… А вот с яичком можно попробовать что-нибудь сделать — разбить, например, хотя, превратившись в осколки, оно сильно потеряет в цене… А может быть, у него и внутри что-нибудь есть? Кунтыш поднял с пола полупудовый камушек и что было сил шарахнул им по хрустальному яйцу, но булыжник разлетелся в мелкую крошку, а яичко даже не шелохнулось. А может, это и не хрусталь вовсе?! Может, это такой бриллиант, камень исключительно редкий и фантастически дорогой. Тогда на одну эту штуку можно скупить весь Корс и пару Холмов в придачу.

Кунтыш толкнул золотую подставку, она с грохотом повалилась на пол, и яйцо покатилось прямо к краю пропасти, над которой висели серебряные шары. Он успел. Едва сам не свалился, но успел. Если судьба дарит подарки, отказываться — смерти подобно. Непонятно, что за придурки здесь обитают и что это за место, но лучше отсюда линять. Линять как можно быстрее, пока Око не закрылось, пока Хач там не проснулся, пока над улицами Корса не замаячил предательский рассвет…

Всё прошло как нельзя удачно: и Око пропустило его обратно без проблем, и Хач продолжал дрыхнуть без задних ног, и на тёмных улицах некому было обратить внимание на странного типа в бархатном ночном колпаке и спальном халате, прижимающего к груди что-то яйцеобразное, завёрнутое в одеяло. Кунтыш хотел и Око прихватить, но вовремя решил, что эта пропажа вызовет слишком большой шум, и совершенно ясно, на кого первым рылом подумают. Тем более что трещина заделалась сама собой, и всё вроде бы лежало как лежало.

До скромного домика на улице Корабельщиков, где он прятал свой навар, оставалось не более двух кварталов, и скоро можно было вздохнуть с облегчением. Но тут какая-то тень отделилась от подворотни и встала поперёк дороги.

— Ну вот и встретились… — Шкилет хищно улыбался и небрежно вертел пальцами метательный нож. — Ну-ка, давай показывай, чего спёр.

У Кунтыша всё похолодело внутри, и он решил, что спасти его теперь могут только быстрые ноги. Он метнулся в переулок, но стальное жало тут же вонзилось в его беззащитную спину.

Шкилет некоторое время постоял над неподвижным телом, прислушался, не бродят ли поблизости караульщики, а потом, забрав здоровенный тяжёлый свёрток, выпавший из рук мертвеца, неторопливо двинулся в обход залива туда, где обычно встречался с тенью Служителя.

Глава 11

Ничто не делается даром — даже то, что делается бескорыстно, имеет свою цену, завышать которую так же невыгодно, как и занижать.

Наставление торговцам. Химет-аль-Халим, старшина торговой гильдии Аль-Шабуди

Чем выше сидишь, тем дольше падать… Хуже всего было то, что внизу ничего невозможно было разглядеть. Проклятущую тварь проще было изрубить на куски, чем заставить лететь при свете дня. Нежить она и есть нежить. Ойван попытался оглянуться назад, и тут же в нескольких вершках от носа плетью просвистел кончик лысого хвоста с острым, как бритва, костяным наконечником. Гарпия старалась подгаживать своим наездникам исподтишка и уже не первый раз делала попытки сбросить вниз хоть кого-нибудь. За то, что вытворял её хвост, доставалось голове. Служитель как будто всю жизнь только и делал, что укрощал мерзких крылатых тварей — чуть что, и кнут, в который были вплетены серебряные нити, опускался ей промеж глаз. Зато днём её можно было даже не стеречь — как только появлялись первые лучи восходящего солнца, гарпия опускалась в первую попавшуюся ложбину и пряталась целиком, от кончика носа до кончика хвоста, под свои перепончатые крылья, которые тут же обретали блеск начищенной меди. Так она и лежала, совершенно неподвижно, пока не наступали глубокие сумерки. Однажды Ойван попытался упросить Служителя Эрла позволить ему хотя бы ненадолго занять место возничего, но тот сказал, дескать, варвару лучше прямо сейчас раскаяться в таком вот желании и сказать спасибо, что он, Служитель, берёт этот грех на себя…

Пров три дня назад ушёл в лес. Ушёл, не попрощавшись, сделав вид, что собрался просто прогуляться за кустики. Тогда только перед самым закатом Ойван сообразил, что прошлой ночью они пролетели над Шустрой, и до становищ рода Енота от места той днёвки было не более полусотни лиг. Пров ушёл, а это означало, что дороги волхва и охотника едва ли ещё когда-нибудь пересекутся — лес велик, а жизнь коротка… После своего чудесного спасения Пров был угрюм и неразговорчив, утратил аппетит и даже не прикасался к своему любимому напитку. Что ж — не захотел делиться своей тоской — его дело, ушёл, не оглянувшись, — значит, так тому и быть.

Внезапно небо озарилось слепящей голубой вспышкой, на мгновение вырвавшей из тьмы проплывающие внизу лесистые холмы и тучи, клубящиеся вокруг. Гарпия взвыла от боли, и от её обожжённой шкуры начал подниматься зловонный дым. Перепончатые крылья, больше похожие на плавники, будто надломились, потеряв опору в воздухе, и тварь вместе с наездниками уже камнем летела к земле, когда её настигли громовые раскаты. Гром вернул её в сознание, она сумела судорожно растопырить крылья, и падение остановилось над самыми верхушками сосен. Казалось бы, не было ничего проще, чем постараться приземлиться и переждать грозу, но Служитель, размахивая кнутом, выкрикивая что-то совершенно нечеловеческое, гнал её всё дальше и дальше, надеясь, что удастся обогнуть нагромождение грозовых туч. Небо и вправду справа было затянуто непроглядной мглой, а слева сияли звёзды. Гарпия вздрагивала всем телом при каждой очередной вспышке молнии, но теперь они полыхали всё дальше и дальше. В отсветах последней молнии Ойван заметил, что лес кончился и внизу проплывают покатые лысые холмы. На их склонах местами были видны сбившиеся в кучки домики, окружённые частоколом, и чёрные полосы паханой земли. Было похоже на то, что земли саабов остались позади. Гарпия теперь отвечала злобным шипением на каждый удар хлыста и мотала головой, стараясь вырвать поводья из рук Служителя. Потом небо и земля начали стремительно меняться местами, и четверо наездников лишь благодаря ремням, перекинутым через плечи, держались на скользкой от вонючего пота извивающейся спине.

— Мой лорд, — обратился Орвин Хуборг к Юму, сидящему впереди него. — Может, рубануть?! — Он взялся за рукоять своего меча и наполовину вытащил его из ножен.

— Отставить! Костей не соберём! — крикнул Служитель, каким-то чудом сквозь рёв ветра расслышав слова эллора.

Направление полёта пришлось оставить на усмотрение гарпии, и теперь только Служитель Эрл, сидящий впереди, старался хоть как-то определить, куда их всех несёт.

— Красо-о-отка, не грусти-и-и-и! Стрела меня не троне-е-е-ет! Закончится похо-о-од, и я вернусь к тебе-е-е! — затянул Орвин бесконечную песню о том, как девице надлежит ждать из долгого похода воина, который вернётся неизбежно. К немалому удивлению Ойвана, оба Бранборга с готовностью его поддержали: — Напрасно надо мной раска-а-аркались вороны! Я кукиш покажу злодейственной судьбе!

Лирический герой пел на три голоса о том, как он преодолеет все невзгоды и опасности, не посрамит своей чести, сокрушит полчища врагов, залечит незначительные раны, которые ему всё равно что комариные укусы, и, когда созреет ягода-калина, а в глиняных кувшинах созреет молодое черничное вино, возвратится, овеянный славой, к родному очагу, после чего произойдёт долгая и счастливая жизнь. Песня была ещё далека от завершения, когда небо начало неумолимо светлеть, и на востоке заалела рассветная полоса.

Гарпия замедлила полёт и перестала кувыркаться, начав нарезать круги над какой-то ступенчатой котловиной, окружённой несколькими пригорками. Служитель Эрл на всякий случай приложил её кнутом, но крылатая тварь не обратила на это никакого внимания — оказаться застигнутой врасплох восходящим солнцем для неё было страшнее, чем даже меч Геранта, однажды уже изрубивший её на куски. Ей надо было найти местечко поукромней, где было бы как можно меньше солнечных лучей и посторонних глаз. Вскоре она упала на дно котловины и бодро побежала на коротких лапах к двум здоровенным валунам, между которыми хотела найти себе дневное убежище.

— Прыгаем! — крикнул вдруг Служитель Эрл, оглянувшись на своих спутников. Он явно заметил какую-то странность в поведении твари, и его беспокойство тут же передалось остальным.

Ойван выхватил кинжал, подаренный вождём, и двумя короткими взмахами перерезал ремни, которые удерживали его в плетёном из лозы седле. Тело само свернулось в клубок и кувырком скатилось со скользкой, лоснящейся от пота спины. Ударившись боком о землю, усыпанную мелкими камушками, он откатился в сторону, и хвост гарпии ударил костяным наконечником о землю в двух локтях от его ступни. Прежде чем вскочить на ноги, Ойван краем глаза заметил, что все остальные успели последовать его примеру, а гарпия замедлила бег, не достигнув цели. Она начала подпрыгивать на месте, издавая хриплый рёв и беспорядочно хлопая крыльями. Казалось, дно этой котловины было для неё всё равно что раскалённая сковорода — она попыталась оторваться от земли, но крылья уже начали обугливаться по краям, а на брюхе образовалось несколько чёрных язв. В этот момент её настиг солнечный луч, просочившийся между длинными тенями двух холмов, и по склонам котловины начал гулять предсмертный стон, многократно повторённый эхом. Когда всё стихло, на том месте, где только что прыгала и извивалась крылатая тварь, осталась лишь горка пепла и обрывки тончайших бронзовых пластин, когда-то дававших ей дневное убежище.

— Эко её! — заметил Орвин Хуборг, первым решившийся приблизиться к останкам.

— И куда же мы попали? — Вопрос, который вертелся на языке у каждого, задал Юм, но немедленного ответа он явно ни от кого не ожидал.

Ойван сделал шаг и вдруг зацепил ногой за какой-то серый камушек с кулак величиной. Он попытался каблуком отпихнуть его в сторону, но камушек оказался неожиданно тяжёлым и откатился не дальше, чем на пол-локтя. Подняв находку, Ойван начал разглядывать серую бугристую поверхность, и вдруг до него дошло, что это и не камень вовсе. Он соскоблил кинжалом серый налёт, и под ним обнаружился чистый серебряный блеск. Самородок! Столько серебра ему ещё ни разу не приходилось держать в руках. На это можно было выменять хорошего коня, сшить соболий полушубок… Что ещё? На этом фантазия иссякла — всё остальное вроде бы уже и так было…

Лорд, эллор и Служитель уже столпились вокруг, разглядывая находку варвара, но ни одна рука не потянулась к ней, чтобы потрогать.

— Значит, здесь серебряный рудник, — сообщил Орвин Хуборг. — Вот почему эту самую гарпию так скрючило. Не любят они…

— Я знаю, что это за место, — сказал Служитель, оглядывая окрестные холмы. — Здесь при Кардогах рудокопы из Холм-Гранта добывали серебро. Прибрежные варвары к такой работе не приучены, вот и сдали соседнему лорду за половину добычи. До Холм-Дола отсюда полторы сотни лиг, столько же — до Корса.

— К Фертину нам надо бы сейчас, — предложил эллор Хуборг, прикинув, что до границы Холм-Гранта отсюда не может быть больше трёх дней пешего пути. — К Фертину… Он же теперь лорд. — Он посмотрел на Юма Бранборга. — Лорд лорду глаза не выклюет. Да и корону-то он получил, когда последний Кардог сгинул с благословения Храма и стараниями лорда Бранборга. Так ведь? — Теперь он обращался к Служителю Эрлу, бывшему лорду.

— Так, всё так… — отозвался Бранборг-старший. — Только идти нам надо не туда, где спокойнее, а туда, где мы сейчас нужнее.

— Кому нужнее? — попытался затеять спор Орвин, но Юм взял его за локоть и сжал пальцы, давая понять: лишние разговоры ни к чему, а его отец действительно лучше знает, как им следует поступить.

— Сначала поднимемся, а там уж решим… — Служитель направился к широкой утоптанной дороге, ведущей вверх по самому пологому склону котловины и уходящей дальше между холмами просеянной породы куда-то в сторону Великих Вод.

Остальные молча двинулись за ним, лишь у Ойвана промелькнула мысль, что неплохо было бы ещё самородков поискать, но она показалась ему чужой, и высказывать её вслух он не стал. Самородок приятно оттягивал поясную суму, и от этого почему-то хотелось поскорее оказаться в родном становище. В конце концов, всё, что поручил ему вождь, уже сделано, и Алса наверняка уже давно ждёт от него вестей… Снова показалось, будто чужой голос что-то нашёптывает ему, но мало ли что привидится или прислышится после таких вот приключений. Где это видано, чтобы люди по воздуху летали… Ведь девкам из соседнего становища расскажешь — не поверят, на смех подымут, и старейшины не поверят. А если и вождь не поверит? Тогда, может, вовсе и не стоит так домой торопиться. Хотя, если задержаться до весны, спросят, где, мол, шатался столько времени, и тогда тоже не поздоровится… Стоп! Опять в голове копошится что-то не своё. Ну как Ойван, сын Увита, внук Буйтура, воин из рода Рыси, мог додуматься до такого, чтобы от вождя чего-то скрывать, сомневаться в сородичах и прикидывать, как употребить нежданное богатство? Рано ещё курями обзаводиться, в землю врастать.

Как только подъём остался позади, Служитель, шедший впереди, внезапно остановился и даже слегка попятился назад. Прямо посреди дороги валялись обугленные человеческие останки. Отряд прибрежных варваров, венсов, числом не меньше трёх дюжин был уничтожен неведомой силой, и случилось это совсем недавно, прошедшей ночью — даже земля ещё не успела остыть после того, как по ней прокатилось пламя. От тех, кто стоял в центре, остались только раздробленные, покрытые копотью черепа и обломки покорёженного металла, остальные, кого разбросало по сторонам, тоже обгорели до черноты, а бронзовые нагрудники на них оплавились.

— Вон там ещё! — Юм указал на склон холма, оставшегося справа. Там лежали тела нескольких воинов из Холмов, и кольчуги, под которыми почти не осталось даже мёртвой плоти, были покрыты синей окалиной, будто по ним тоже прокатился нестерпимый жар.

— И вон там! — Ойван заметил ещё груду тел в ложбине у обочины дороги — там вперемешку лежали и варвары, и дружинники лорда.

— Сволочи… — процедил сквозь зубы Орвин Хуборг, с нескрываемым беспокойством оглядываясь по сторонам. Тела лежали повсюду, и было их не меньше нескольких сотен.

Сражение, которое должно было здесь произойти, так и не успело начаться — чья-то злая ворожба внезапно обрушилась и на своих, и на чужих. Впрочем, у того, кто это сделал, вряд ли могли быть свои…

Все посмотрели на Служителя Эрла, но тот уже стоял на коленях прямо посреди дороги и, опустив веки, что-то едва слышно бормотал, наверное, молился…

— …а некоторые уже подумывают, не пора ли народу венсов избрать себе нового вождя. Но их можно понять… Все в ужасе! Некоторые даже из пещер не вылазят — боятся. — Токса хоть и служил обыкновенным писарем при вожде, но, будучи чуть ли не единственным венсом по крови, умеющим писать и знающим речь и жителей Холмов, и лесных варваров, и обитателей Корса, пользовался огромным влиянием, и нередко Ус Пятнистый поступал именно так, как советовал писарь, если, конечно, был в настроении.

— Ну-ну… — Вождь стоял у входа в свою пещеру, зябко кутаясь в медвежью шкуру, и смотрел на дорогу, по которой за три дня верховой мог бы добраться до Корса. — Значит, парни в штаны наделали…

— Позволь сказать, храбрый Ус…

— Ты ещё не всё сказал? — Вождь хотел было схватить писаря за редкую бородёнку, но передумал и едва заметно кивнул.

— До сих пор твои люди продавали своё мужество, — осторожно начал Токса. — Но если им предложить большую цену — цену, за которую они продадут свой страх?

— Говори яснее.

— Нам всем, храбрый Ус, теперь всё равно деваться уже некуда… Этому проклятому колдуну, который захватил Корс, мы не нужны. И теперь у нас только три выхода, но лишь два из них можно счесть достойными…

— Говори яснее!

— Так вот, три выхода… — Писарь, казалось, не замечал, что гнев вождя может вот-вот выплеснуться наружу. — Первый — сдохнуть с голодухи в своих пещерах, потому что огородничать ни один из венсов не станет, второй — двинуться сейчас же на Корс и сгореть заживо под его стенами…

— Второй мне нравится больше, чем первый… — Ус ещё до рассвета решил, что пойдёт на Корс, даже если он останется один, даже если никто из соплеменников не последует за ним.

— Но есть ещё один выход… — Писарь сделал паузу.

— Говори же!

— Предложить свои услуги лорду.

— Что?!

— Не бесплатно, храбрый Ус, — поспешно уточнил Токса. — За лордом стоит Храм, а это сила. Это единственная сила, которая сможет противостоять новому хозяину Корса.

— С чего ты взял, что они будут платить?

— Они не будут платить, но мы сами возьмём всё, что нам нужно.

— Это как?

— Мы первыми войдём в Корс. Мы возьмём себе не золото, не шкуры, не жратву. — В глазах Токсы появился хищный блеск. — Мы возьмём себе крепость, гавань, корабли… А потом Собиратели Пены, если кто-то из них выживет, будут платить нам не за нашу кровь, а за свою. Я уже всё прикинул и прошу дозволения сегодня же отправиться в лагерь лорда.

Ус задумчиво ощупал три больших родинки, примостившихся на правой щеке, за которые его и прозвали Пятнистым. Подумать было над чем. В одном Токса был прав: что-то обрести — это лучше, чем потерять всё…

— Только надо сделать так, чтобы наши бойцы не разбрелись раньше времени, — продолжил писарь, решив, что Ус уже готов с ним согласиться.

— Как?

— Выдать всем тройную плату на три месяца вперёд.

— Что?!

— Так надо, щедрый Ус. — Токса знал и то, что золото у вождя есть, сколько его и где оно лежит. — Зато бездонная сокровищница Корса станет твоей…

Вождь задумался. У него самого был ещё и четвёртый выход, о котором писарь не упомянул: загрузить казну на повозку и следующей ночью с верными людьми и ближайшими родственниками податься к степным варварам, где никто не спросит, откуда богатство, если отдать половину, а на треть оставшегося устроить пир на несколько становищ. Корс… Рискованно, но более лакомого куска трудно придумать.

— Эй, вождь! — Снизу к пещере поднималась группа людей. Полторы дюжины венсов из тех, кто за очень дополнительную плату не ушёл из караула, вели четверых незнакомцев, один из которых был в рясе Служителя. — Мы тут пришлых пымали! Чего делать с ними? Сразу резать или к тебе вести?

— Сюда их! — крикнул вождь, а потом, наклонившись к оттопыренному уху писаря, добавил: — Вот с ними к лорду и пойдёшь. А пока отправь кого-нибудь распустить слух о неслыханной щедрости вождя.

Глава 12

Открыв некую истину, мудрец неизбежно почувствует себя счастливым. Но, познав счастье, он перестаёт быть мудрецом, а значит, на одного мудреца может приходиться лишь одна открытая истина. Впрочем, для того, чтобы познавать мир, вовсе не обязательно быть мудрецом… Крон Хромоногий.

Трактат «Красная цена мудрости», Холм-Эгер, 375 г. от Великого Похода

За стенами беспрерывно что-то чавкало, скрипело, повизгивало, стонало, шуршало, хрюкало, потрескивало, шипело, икало, пукало, рычало, шлёпало, топало, выло, шелестело… Изредка от толчка вовнутрь трапезной с грохотом проваливались ставни, и на обитателей замка из-за окна мог уставиться огромный рыбий глаз, висящий среди нечистот. Тогда проповедник с проклятиями бросался к окну, и глаз тут же лопался, разлетаясь на мелкие брызги, а ставня сама собой возвращалась на место. Отбросы творчества Великолепного поражали своим обилием, разнообразием и живучестью. Однажды каменную стену толщиной в пять локтей пробила какая-то тварь, похожая на змею, обмазанную высохшей глиной, и Симу-Воителю пришлось несколько раз кряду дробить её мечом на мелкие куски, а Хаффизу-Магу плести вокруг неё сети смертоносных заклинаний, но обломки вскоре срастались, и она оживала — до тех пор, пока Проповедник не догадался смести мусор веничком на поднос и вышвырнуть его обратно в окно. Перетащив замок в недра величайшей свалки всех миров, «триумвирату будущих владык Вселенной» пришлось смириться с некоторыми неудобствами, но зато появилась уверенность, что Гейра их здесь не найдёт, а кроме неё, никто не мог стать на пути к безграничной Свободе, абсолютной Истине и Совершенному Удовольствию. Дело теперь оставалось за малым — найти хоть какую-то лазейку в Сотворённый Мир, и всё — можно будет пить сладкую боль смертных, отдавая целые страны на растерзание друг другу, а потом… Потом, когда всё созданное Небесным Тираном само собой обратится в прах, стоит начать всё заново, но без тех чудовищных нелепостей, которыми полон нынешний Сотворённый Мир, воспоминания о котором пробуждают одновременно жажду и отвращение…

Проповедник подолгу грезил образами грядущего, лёжа на потолке в трапезной, и чем дальше, тем более абсурдным, примитивным и непродуманным казался ему мир, созданный тем, кто узурпировал право на Творение, не желая им ни с кем делиться. Вот, например, люди — у каждого из них совершенно разное назначение: есть воины, есть мастеровые, есть эллоры, есть землепашцы. Спрашивается, почему бы воину не рождаться уже в панцире, а вместо одной из рук пусть сразу будет меч? Мастеровой, наоборот, должен иметь дюжину рук, если не больше, и пусть не знает усталости, а удовольствие получает только от работы… А что касается знахарей и ведунов — им вообще не место в новом мире, где не будет ни телесных хворей, ни душевных недугов.

Сим-Воитель, чтобы развеяться, то и дело выходил на стены — схлестнуться в честном поединке с полчищами разнообразных уродцев, которые в изобилии водились в окружающем пространстве. Хаффиз-Маг подолгу пропадал неизвестно где, а возвратившись, уединялся со своими находками в одной из башен замка, и после этого сквозь высокие окна наблюдались разноцветные вспышки, но звуков слышно не было — всё тонуло в гвалте окружающего пространства. А притаскивал он всё больше безглазых синих лягушек, сгустки светящейся фиолетовой слизи и полуистлевшие кости, но когда Проповедник однажды решительно потребовал от него объяснений, Хаффиз только плюнул ему под ноги и захлопнул за собой дверь.

— Перегрелся?! — кричал Брик в замочную скважину, и лысина его покрывалась красными пятнами. — С ума спрыгнул?! Думаешь без нас обойтись? А вот хрен тебе! Всё магические штучки лепишь? А что делать с ними будешь — подумал? Без моих идей вся твоя магия — тьфу!

— Отвали от магистра! — Сим, некстати вернувшийся с прогулки, сдавил плечо Брика стальными пальцами и поволок его прочь от двери. — Не мешай, он, может, делом занят.

— Чем он занят?! Делом?! — тут же взвился на него Проповедник. — У нас одно дело: соображать, как найти отсюда выход, и чтобы Дрянь с Резчиком нам на хвост не сели. Всё!

— А чего… Дрянь — ничего бабёнка. Слушай, поп. — Сим легонько ухватил Проповедника за грудки. — Мне вот мой новый организм всем нравится, только одной детальки в нём не хватает.

— Чего-чего?

— Детальки, говорю, одной… Вот прорвёмся, а там бабья будет. А мне их, понимаешь, нечем…

— А ты, пока мы здесь, пользуйся силами Небытия, — посоветовал Брик. — Ты только захоти, и у тебя хоть семь баклажанов отрастёт, хоть дюжина.

— Вот и Маг то же самое говорит. — Сим разочарованно отпихнул Брика от себя. — А всё равно ни хрена не выходит.

Воитель, скрипя ржавыми суставами, удалился срывать накопившуюся злость на мелких монстрах, которые то и дело прибивались к замку.

Теперь можно было вздохнуть спокойно и приступить к делу. Брик спустился в подвал, где на стеллажах покоились многочисленные свитки и фолианты. Если на замок смотреть со стороны, то казалось, будто каменная кладка кончается прямо под окнами трапезной, но на самом деле можно было ещё долго спускаться вниз по бесконечной замшелой лестнице. Если возникала нужда спрятаться ото всех, не составляло труда затеряться в бесконечных каменных лабиринтах, полных диковинами, которые скапливались здесь веками. Брик уже давно решил, что теперь, после того, как «Путь Совершенного Удовольствия» завершён, времени у него достаточно, чтобы не метаться от полки к полке, хватая свитки наугад — теперь можно было не спеша читать всё подряд, благо степень полезности свитков можно было оценить чуть ли не по первой строке. В последний раз он остановился на нескольких листах, прошитых шёлковой нитью, в коих значились заклинания для изготовления изысканных блюд из Первородной Глины Небытия. Теперь настал черёд свитка, упрятанного в медную цисту, залитую воском. Во время прошлого визита к сокровищнице идей Брик с трудом преодолел соблазн сразу же схватиться за неё — пустяшные манускрипты так не упаковывают, он здраво рассудил, что лучше проявить терпение, которое потом достойно вознаградится.

Сначала надо было внимательно присмотреться к упаковке… Он поставил на полку светильник, хотя в нём не было никакой нужды — Проповедник уже давно обнаружил в себе способность видеть в абсолютной темноте. «Хлаар баа сенталли…» — прочёл он надпись, нацарапанную чем-то острым по воску — остальное стёрлось, и в этом таилась явная опасность. Связываться с незнакомыми заклинаниями было вообще небезопасно, а особенно здесь, посреди Небытия. У него даже мелькнула мысль, а не пригласить ли Хаффиза — Маг, несомненно, более сведущ в таких делах… Но вдруг он сможет употребить эту штучку на пользу себе одному? И ведёт он себя подозрительно. Кроит чего-то. Отмалчивается. Под ноги плюёт. Хамит как может, свинья…

Брик осторожно взял цисту обеими руками, поднёс её к уху и легонько тряхнул. Вместо шуршания свитка оттуда донеслось какое-то бульканье и еле слышные всхлипы. Страх и восторг медленно, но верно ползли вверх по пищеводу. Неожиданности пугают, но они же таят в себе новые возможности… Проповедник вдруг понял, что боится прежде всего самого себя, вернее, своего желания, в исполнении которого он не в силах себе отказать. Что бы там ни было… Или кто бы там ни был… Стоп! Можно ведь поручить эту ответственную миссию тупоголовому лорду с трещиной в башке — тот-то уж точно ничего не сообразит, а в случае чего он и окажется во всём виноват, ему-то и достанется, если что…

Проповедник с громким топотом помчался вверх по лестнице, но с каждым пролётом замедлял свой бег — лучше сделать так, чтобы синемордый вояка при вскрытии считал эту находку своей, чтобы уж если оттуда выползет какая-нибудь напасть — всё ему, ему, ему!

Нет! Новая мысль вспыхнула так же внезапно, как и предыдущая. А может быть, он вовсе не так глуп, как прикидывается? Вспомнились легенды о давах, запечатанных в сосуды древними магами, которые исполняли единственное желание своего освободителя, а потом растворялись без следа и больше никого не беспокоили. Брик помчался вниз так же поспешно, как только что поднимался. Риск — благородное дело, всё-таки стоит попробовать самому, и будь что будет. Вернувшись к тому же стеллажу, он ещё раз прочёл надпись на воске и попытался дрожащими руками свернуть медную крышку, которая никак не хотела поддаваться. Ещё усилие — и на стыке начала с шипением пузыриться алая пена. Брик в ужасе выронил цисту, и она с глухим стуком упала на каменный пол, по которому начала растекаться густая жижа, горячий кисель, вонючая кровь греховодника. Надо было бежать, бежать куда-нибудь подальше, чтобы со стороны посмотреть на то, что здесь произойдёт! Но он успел лишь запрыгнуть на верхнюю полку, свалив с неё несколько манускриптов.

«Хлаар баа сенталли битца синтаоовро берухлютца лааоо аом сенрико…» — это было заклинание. Не было никакого дава внутри цисты, и манускрипта там не было — одно лишь заклинание, запечатанное кем-то в незапамятные времена, а надпись, нацарапанная на воске, содержала лишь его начало… Теперь можно было ожидать чего угодно: розового куста, растущего из камня; взрыва Алой звезды, поглощающего Небытие; рождения нового инфера; второго пришествия Великолепного; просто смерти; прилива новых сил или явления новых знаний; нестерпимой всепоглощающей боли или невообразимого наслаждения… Пока был только страх, который усиливался с каждым новым словом, произнесённым беззубой чёрной пастью, в которую превратился растёкшийся по полу кисель. Заклинание было неимоверно длинным, и когда смолк безумный, вывернутый наизнанку рёв далёких фанфар, Проповедник уже почти слился с гладким камнем стены, из которой теперь выступали только плотно сжатые веки. Он осторожно открыл один глаз и обнаружил, что снизу сочится серое пасмурное свечение, и откуда-то доносится едва уловимый запах пожухлой травы. Что бы там ни случилось, главное — жив остался, и теперь можно посмотреть на результат. Два глаза оторвались от стены и, прокатившись по полке, посмотрели вниз. Там за пеленой серых облаков едва просматривались какие-то стены и башни, пристроенные к длинному узкому заливу, заполненному водой свинцового цвета. Несколько дюжин кораблей приткнулись к берегу, и волны, катившиеся со стороны Великих Вод, не достигали их, затихая в изгибах залива. Каменное изваяние какой-то бабы возвышалось рядом с кривобоким, но внушительным строением.

Всё оказалось до смешного просто! Просто он нашёл то, что искал. Заклинание открывало выход туда, где наконец-то можно найти применение накопленным знаниям и обретённым возможностям — в Сотворённый Мир, который сейчас дремлет, не ведая о том, что его ждёт. Такое везение, конечно, не может быть случайным! Награду получают достойные, и теперь никто, ни Маг, ни Воитель, не посмеют усомниться в том, что он, Брик-Проповедник, — в их компании главный. Тот, кто преодолел когда-то тягу поклоняться Небесному Тирану, обретает наконец-то Истинную Свободу. Хотя где-то там должны бродить ещё трое Избранных — Хач-Кабатчик, Щарап-Гадалка и Трёш-Кузнец, но, скорее всего, они уже сдохли. А если кто-то и выжил, то выжил из ума! Неплохой каламбурчик! Лирники подхватят, сделают песней народной. Теперь надо подумать, как отсюда спуститься, как потом вернуться обратно и как внушить эти дурням, Симу и Хаффизу, что ключик от выхода всего один, висеть он будет вот на этой шее, и ни одна зараза без спросу… Стоп! Надо проверить, запомнилось ли заклинание: «Хлаар баа сенталли битца синтаоовро берухлютца лааоо аом сенрико…» Нет, дальше начался такой рёв, что разобрать уже нельзя было ни слова. Ну и ладно… В конце концов, выход можно просто замаскировать — так, что никому и в голову не придёт искать его именно здесь. Жаль только, что вся кладезь мудрости, до которой руки не дошли, обрушилась вниз, и весь фундамент замка там же — вон народишко разбегается от свежих развалин рядом с базарной площадью. Но если кому-то улыбается удача, значит, кто-то другой должен хлебнуть горя — так уж всё устроено. Но это только пока…

Гейра уже потеряла счёт времени. Впрочем, не такая уж это и ценность, чтобы его считать. Хуже было другое — исчез замок Хомрика. Ладонь больше не чувствовала того приятного покалывания, которое возникало перед броском через Несотворённое пространство, а это могло означать, что Алая звезда и для неё стала узилищем. Торчать здесь безвылазно было немногим лучше, чем стоять каменной статуей в углу опочивальни бестолкового юного лорда. Может быть, стоит попробовать достучаться до кого-нибудь из Владык? Может быть, хоть кто-то из них ещё не утратил остатков памяти и подскажет ей, как отсюда выбраться? Но нет… Конечно, нет. Если бы выход существовал, их давно бы здесь не было. Только не надо раньше времени предаваться отчаянью! Здесь, посреди Небытия, это особенно опасно — не успеешь оглянуться, как превратишься в то самое ничтожество, каким себя вообразишь. В конце концов, есть ещё Резчик, улетевший верхом на последней гарпии, и когда-нибудь он неизбежно возжелает потереться об это тело, глядя на которое, пускали слюни и юнцы, и старцы. Вернётся, никуда не денется… Хотя надо было плюнуть на всё и лететь самой. Единственное, что её тогда остановило, — это риск оказаться под смертоносными взглядами инферов. Норка где-то здесь, где-то рядом, ещё до инферов. Может, и так, а может — и не очень… Теперь и не проверишь никак. Только ждать.

Она растянулась на каменной тумбе, где когда-то дремала гарпия, и пожелала долгого чуткого сна без сновидений. Но сон прийти не успел — извне послышалось хлопанье крыльев, и Гейра едва успела скатиться с нагретого места, уступая его вернувшейся гарпии. Тварь возвратилась одна, без наездника, и на её боку затягивалась глубокая рваная рана, сквозь которую были ещё видны лиловые внутренности. Если гарпия уцелела, значит, и Резчик жив. Только куда он доставил отпечаток её ладони? Траор — старый испытанный товарищ… Однажды ему даже пришлось испытать то же, что и ей, — заключение в камне, но подвоха и предательства можно ожидать от кого угодно. Но не оставаться же здесь навсегда! Теперь стоит поторопиться! Сотворённый мир почти дождался пришествия Хозяйки. Только надо перед уходом рассказать младенцу ещё пару сказок — о том, как важно чувствовать себя победителем, и что значит «устрашать», и — о сладости обладания… Она за долю мгновения перенеслась туда, где под сводом Бездны позвякивали цепями серебряные Узилища, и…

Хрустальной колыбели не было на месте. Она исчезла, и виной этому могла быть только воля кого-то из Гордых Духов, выживших из последнего ума. Они явно приревновали Вселенную к будущему властелину, и теперь хрустальную колыбель следовало искать там, в Чёрной Бездне, где уже затерялись бессчётные полчища покорёженных душ.

Глава 13

Терять рассудок можно по-разному, но едва ли кто-то сумеет лишиться разума без посторонней помощи. С ума сходят чаще всего за компанию…

Из изречений Фертина Дронта, лорда Холм-Гранта

«6-го дня месяца Ливня в небе над Корсом среди бела дня вспыхнула звезда. Вспыхнула и погасла. И в тот же миг камнепад обрушился с неба, и в Разменной слободе, что к востоку от базарной площади, лишь немногие дома уцелели. Почтенный Хач, милостью Светоносного, первый законник Корса, сказал в Центровой Хазе, что произошедшее — наказание свыше, наказание тем, кто наживался на чужой крови, отсиживаясь в лавках. А значит, не возбраняется никому из жителей Корса добить оставшихся в живых и взять у мёртвых их золото и прочее добро, которое уцелело. Наказание ждёт лишь того, кто утаит долю…»

Ежевечерне Хач вызывал к себе писаря и диктовал ему очередную страницу летописи. Раньше считалось, что довольно и протоколов заседаний Центровой Хазы, которые сохранились за последние полтораста лет. Но теперь вот-вот должны были произойти великие события: сначала большая война на суше и на море, потом — великая резня, и древние замки двенадцати Холмов станут братскими могилами для эллоров и землепашцев, для торговцев и мастеровых, для стариков и младенцев. А вслед за этим свершится явление миру Светоносного во славе и могуществе, и Аспар с Иблитом будут сидеть на закорках его колесницы, проклиная Небесного Тирана и славя начало новой эпохи. Было бы неправильно, если к началу их царствия не будет заведено летописи. Так что там сказал почтенный Хач? Ага!

«…утаит долю, положенную Центровой Хазе. А Чертогу с той добычи не жертвовать, поскольку навар на суше добыт. А ещё почтенный Хач призвал всех Собирателей Пены кровью отписать души свои Светоносному, а за то каждый получит все блага земные, коими будет пользоваться до самой смерти и передавать их по наследству…»

— Кунтыша сюда! — Хач хлопнул писаря по плечу, и тот, торопливо присыпав непросохшие чернила мелким песком, бросился к выходу.

— Кунтыша сюда! — раздался с лестницы его писклявый голосок, и тут же послышался характерный звон — кто-то из законников не пожалел большого кувшина, опустошённого только наполовину, чтобы запустить им в бедолагу.

Вскоре в дверь постучали, но вместо ожидаемого Кунтыша на пороге обнаружился Пухлый. Он смущённо кашлянул и застенчиво произнёс:

— Ты это… В общем, Хач почтенный… Нету его. С ночи смылся. Может, сдох?

— Может или сдох? — поинтересовался Хач.

— В общем, это… Нашли его утром. Брюхо вспорото. Похоже, сам нарвался.

— Кунтыша сюда, — повторил Хач свой приказ, и Пухлый, кивнув, бесшумно прикрыл за собой дверь.

Труп принесли без задержки. Как будто кто-то догадался заранее, что первый законник захочет посмотреть на этого мертвеца.

— Куда класть-то? — поинтересовался Пухлый, и Хач не глядя указал на обеденный стол.

Шестёрки бросили тело прямо на остатки недавней трапезы, и Хач жестом приказал им убираться.

На лице покойника застыло крайнее удивление — не ужас, не ярость, а именно удивление. Кунтыш явно при жизни не мог даже в дурном сне представить, что смерть когда-нибудь может его настигнуть. Кого другого — пожалуйста! Но его, самого ловкого, хитрого, смекалистого и расторопного, — никогда! Но, в самом деле, кто посмел вот так прирезать одного из приближённых первого законника? Кто? И зачем? А ведь тот, кто это сделал, вполне может вонзить кинжал в спину самому Хачу. Пока Врата Небытия остаются закрытыми, это опасно. Пока нет возможности вкусить сладости Первородной Глины, Избранные тоже смертны, и с этим надо как-то кончать.

Лучшее, что можно сейчас сделать, это допросить покойника, только бы его мерзкая душонка не успела отлететь слишком далеко. В своё время за дело Великолепного сражались тысячи оживших мертвецов, бледных меченосцев, но их тела могли сохраняться только в стуже северной зимы. Стоило снегам начать подтаивать, Мороху приходилось отводить своих неутомимых бойцов от вражеских крепостей, чтобы никто не мог увидеть, как его воинство превращается в груду зловонного гнилья. К тому же бледные меченосцы обходились без способности думать и говорить, а единственным чувством, которое у них оставалось, была ненависть ко всему живому. Ненависть! Кунтыш, конечно, не успокоится, пока не отыщет своего убийцу, если, конечно, раньше его скелет не оголится. Стоит попробовать, стоит попробовать… Хач вытащил из-под кровати ларец, где хранились старые запасы снадобий. Если появиться на улице в обществе ожившего мертвеца, это лишний раз убедит братву в могуществе и неуязвимости их нового повелителя. Кто круче всех, тот и правит. Закон Корса!

Так. Высыпать щепоть зелёного порошка в розовую кашицу из бронзовой баночки… Так. Добавить две щепоти золотой пудры и всё тщательно перемешать… Теперь над тем, что получилось, надо произнести заклинание. Какое? Он раскатал по полу длинный пожелтевший от времени свиток и пошёл вдоль него на четвереньках, стараясь найти нужные строки. Поднимать мертвецов Хачу не приходилось уже давно, а заклинания, которыми долго не пользуешься, выветриваются из памяти. Вот! «Шу халяванабарсаа…» — и так далее. Всё! Готово. Теперь этим чудодейственным составом надо натереть лоб, пятки и запястья покойника, а потом разбудить его обычным толчком в бок. Нет. Если встанет просто так, у него кишки вывалятся, и будет он на них наступать на каждом шагу. Шёлковую скатерть — пополам, и сделать ему пояс пошире… Вот теперь можно и будить… Ну, вставай, верный Кунтыш, важный свидетель, истинный слуга своего господина, вставай и торопись, потому как до зимы далеко, а времени мало. Кто-то замышляет дурное против твоего благодетеля, против нашего славного Корса, против братвы, против всего, что нам дорого.

Хач опрокинул стол, и тело с грохотом свалилось на пол. Всё было сделано как надо, но мертвец упорно не желал оживать. Теперь Кабатчик уже был готов вспылить и начать рвать покойника, не поддающегося перевоспитанию, на мелкие куски. Но! Наконец-то! Кунтыш, славный парень, польза ходячая, остроумный собеседник, душа компании, — он поднимался. Вяло, конечно, нет в нём былой лёгкости, но полежи-ка трупом полночи и чуть ли не целый день…

— Кто тебя убил? — медленно произнёс Хач свой вопрос, помня, как туго соображали бледные меченосцы. Но зато как они быстро действовали, как не знали усталости, когда задача становилась им ясна! — Кто тебя зарезал?

В ответ раздался приглушённый стон. Кунтыш выбрался из-под обломков стола и шагнул к выходу. Едва ли от него можно было ожидать большего, и Хач просто двинулся за ним, по пути затолкав Око в заплечный мешок. С таким сокровищем нельзя было расстаться даже на мгновение. Светоносный не простит, да и стырить могут.

Когда мертвец спускался по лестнице, внизу возникла короткая тихая паника, а кто-то из шестёрок даже заполз под стол, не решившись, впрочем, завопить от охватившего его ужаса. Зато законники в целом были на высоте, только Тесак слегка побледнел. И Шкилета почему-то нет. А ведь велено было, чтобы каждый вечером — как штык.

— Братва! Наш мёртвый друг зовёт нас на прогулку! — торжественно сказал Хач и похлопал ожившего покойника по плечу. — Он нам покажет, где гнездится враг, и сам его, наверно, загрызёт на наших глазах. А мы посмотрим. Верно?

На лицах нарисовались вымученные улыбки, кто-то смущённо кивнул, а иные даже попятились, когда Хач со своим мертвецом спустились вниз. Но это было простительно. Привыкнут. Когда всё кончится, из тысяч останутся единицы, но всякий, кто выживет после великой резни, будет достоин того, чтобы насладиться плодами победы. Но пока ещё рано думать о том, что будет. День ещё не кончился, и, пожалуй, писарю придётся до полуночи испачкать своими каракулями ещё пару листов.

Слух о том, что Хач и законники вышли из Хазы вместе с Кунтышом, зарезанным насмерть прошлой ночью, разнесся по Корсу со скоростью базарной сплетни, и когда процессия вышла из ворот крепости, за ней уже тянулся хвост в несколько сотен рыл. Мертвец то и дело останавливался, становился на четвереньки, принюхивался, как будто мог что-то учуять сквозь собственный трупный запах. Он довольно уверенно двигался вдоль залива, и путь, похоже, собирался быть не слишком коротким.

— Кого ищем-то? Это… Хач почтенный, — наконец решился спросить Пухлый, но Кабатчик только приложил палец к губам, давая понять, что разговоры сейчас ни к чему.

Дальше все шли молча, даже ступать старались как можно тише. И никто не посмел отстать, или забежать вперёд, или просто затаиться за низкорослыми кустами, пробивающимся сквозь мелкую прибрежную гальку.

На закате Шкилет повернулся лицом к тому месту, где за серой пеленой должен был находиться багровый блин закатного солнца, и позвал Служителя — как учили, прижав к груди серебряную бляху, исписанную неведомыми знаками. Но как он ни старался, берег оставался пуст. Он расстелил одеяло, отнятое у Кунтыша, положил на него здоровенное хрустальное яйцо и сам присел рядом. Многочисленные грани так и играли разноцветными яркими бликами, несмотря на пасмурную погоду и быстро густеющие сумерки. Эта штука наверняка стоила немало, и в прежние времена он непременно отнёс бы её в Разменную слободу. Может быть, то же самое и собирался сделать покойник? Но почему этот проклятый Служитель так и не явился? Хоть сказал бы чего… И что теперь с этим яичком делать? Ни продать его, ни съесть… А себе для красоты оставить — опасно. Жить вообще опасно — всё время рискуешь сдохнуть. Нет, надо было ещё по весне отсюда чалить куда подальше! Чуял ведь: добром этот год не кончится.

«…если вдруг однажды тебе станет жутко от той жизни, которая вокруг тебя, если душа твоя начнёт замерзать…» — как ведь гладко говорил-то: приду, мол, только позови! Душа, понимаешь… Было бы чему мёрзнуть. А есть ли вообще душа у душегуба?

— Нау! — сделал он последнюю попытку докричаться до Служителя, но зов снова утонул в пене прибоя.

Может, припрятать сокровище до лучших времён? Да только наступят ли они — эти времена? Да и может ли эта штука вообще принести удачу? Вон Кунтышу как не повезло — только он её притырил, сразу же и сдох. Швырнуть бы её в воду и забыть о ней навсегда. Так спокойнее будет, ежели Служитель не является. Вот и забивай с ними склянки после этого.

Шорох прибрежной гальки прервал его горестные размышления, и оказалось, что вдоль берега происходит факельное шествие. Значит, братва кого-то ищет или чего-то потеряла. Сейчас неплохо было бы незаметно присоединиться к толпе, а то законников и так негусто осталось, и если кто-то из них не участвует в общих забавах, это может не понравиться Хачу. Опасно — оказаться у него в немилости. Хотя и в милости — не лучше. У него теперь одно наказание — чирк по горлу и рыбок кормить…

Шкилет окинул взглядом изъеденные волнами прибрежные скалы, соображая, куда бы спрятать до поры свою добычу, но за спиной вдруг послышались чьи-то медленные тяжёлые шаги. Он оглянулся, и колени его чуть не подломились от внезапного испуга — Кунтыш, зарезанный прошлой ночью, стоял перед ним в дюжине локтей, широко расставив ноги, и смотрел исподлобья на своего убийцу, а между двух валунов, торчащих за его спиной, протискивался сам законник Хач.

Всё… Теперь думать оставалось только об одном: что предпочесть — прожить ещё пару дней, вися на дыбе, или броситься в холодные воды залива и плыть вперёд, пока морская дева не позовёт. Нет, и соображать, что лучше, уже некогда… Кунтыш уже тянет к нему скрюченные пальцы и неумолимо приближается, упорно продолжая переставлять свои почти негнущиеся ноги. И вонь! Эта вонь… Ещё несколько шагов, и возмездие свершится. Мёртвого не убить — только живой может до смерти дожить.

Хач наконец выбрался из узкой расселины и с нескрываемым любопытством смотрел, что будет дальше. Значит, позабавиться решил повелитель Корса, не иначе. Руки сами схватили хрустальное яйцо, а ноги сами понесли его прочь — куда угодно, лишь бы подальше от этих мерзких пальцев, готовых вцепиться в него мёртвой хваткой, чтобы утащить за собой в Пекло. Несколько прыжков, и Шкилет оказался почти у самой полосы прибоя. Единственная лодка, лежащая на берегу, наверняка была дырявой, но не пойдёт же она сразу ко дну. Если удастся отгрести от берега, то какое-то время ещё можно будет побороться за свою драгоценную жизнь, а потом, как и полагается жителю Корса, отправиться к Хлое. Морская дева, по слухам, не слишком строга к утопленникам. Главное — не оглядываться! Главное…

Нога зацепилась за обломок ржавого якоря, и хрустальное яйцо, выпав из рук, ударилось о россыпи крупной гальки. Удара не было слышно — оно даже не разбилось, оно просто рассыпалось на бесчисленное множество разноцветных бликов, которые тут же начали прорастать чудесными цветами. Откуда-то послышался серебряный смех, журчание водяных струй и неторопливая мелодия. Теперь он продирался на четвереньках сквозь кружевные заросли, и эти цветы, распадающиеся в пыль под его взглядом, пахли безумием. Ни страха, ни боли в разбитых коленях — только проклятия, только эта тающая музыка, сквозь которую доносятся проклятия — Хач и его мертвец не отстали, не исчезли за этим видением, и поэтому нельзя останавливаться. Лучше к Хлое… Там тихо. Там — просто смерть.

Лодка была на месте. Ветер отогнал видение навстречу погоне, только… У борта сидел младенец. Удивляться было нечему, да и некогда было удивляться. Шкилет торопливо стащил с себя кафтан, бросил его на дно лодки, потом бережно, как мог, положил на него мальчонку. Теперь хватило бы сил стащить лодку на воду! Вот — вздёрнутый нос судёнышка, украшенный маленькой фигуркой морской девы, воткнулся в пену прибоя. Вода уже по пояс. Теперь пора перевалиться через борт и браться за вёсла, пока на берег не накатила новая волна.

Он успел сделать несколько гребков, прежде чем ветер рассеял дивный сад, и башни великолепного дворца превратились в лоскуты тумана. Мертвец продолжал идти следом, с каждым шагом погружаясь в воду, но на это можно было уже не смотреть.

— Всё равно сдохнешь! — Это бывший кабатчик кричит, стоя на берегу, а толпа с факелами пятится. Братве страшно идти вперёд, но и обратиться в бегство тоже страшно… — Сдохнешь прямо сейчас! Лучше вернись!

Как же — лучше… Нет, кабатчик! Пусть шестёрки тебе сапоги лижут.

Огненный шар помчался над волнами, но, не долетев до кормы, с шипением погрузился в воду, и серебряный оберег на груди похолодел. А потом туман сгустился, и берег исчез из виду. Теперь, пока есть силы, надо выгребать к выходу из залива — там, посреди Великих Вод, только Хлоя отыщет беглеца.

Как ни странно, младенец не кричал, казалось, он с любопытством смотрит на своего спасителя, стараясь понять, что же происходит. Может, не стоило забирать его с собой? Может, братва оттащила бы его в приют для юных головорезов…

Мало кто из Собирателей Пены имел семьи. Детей рожали девки в борделях — закон Корса запрещал убивать младенцев во чреве, иначе кому было бы заменить тех, кто не вернулся с промысла… Но Шкилет помнил смутно своего отца. Как же его звали? Возвращаясь после долгого плавания, он запирал в доме все окна и двери, подолгу пил ячменное вино и плакал — то ли его одолевало сострадание к тем, кого он убил, то ли к себе самому, рождённому в Корсе и потому обязанному быть таким, как все. Однажды Великие Воды не отпустили его, и худосочного шестилетку определили-таки в приют. Там-то он и забыл своё первое имя, там-то он и стал Шкилетом. Если душа твоя начнёт замерзать… Разве может замёрзнуть душа, которая никогда не знала, что такое тепло?

Волнение постепенно улеглось — морская дева явно благоволила к нему или просто такая добыча показалась ей слишком мелкой и недостойной внимания. А на полпути к горловине залива на пути поднялся тёмный силуэт корабля.

— Эй, во имя Творца! Кто в лодке?! — Голос показался знакомым, но это уже не имело значения. Всё равно…

— Во имя…

Служитель! Неужто явился во плоти, как нормальный? Шкилет бросил вёсла и оглянулся, а с высокого борта на дно лодки упала верёвочная лестница.

— Ну, поднимайся, душегуб. — Это и впрямь был Служитель, тот самый — со странным именем Нау. Что ж он не явился, когда звали? Дрых, наверное. Служители, они, наверное, поспать не дураки… Вот и забивай с ним склянки после этого.

Глава 14

Богатство порой не стоит тех хлопот, которых требует обладание им, но оно никогда не спросит своего хозяина, не в тягость ли оно ему. Жизнь это тоже богатство, транжирить которое так же сладко, как и владеть им, и только того, кто это понимает, она действительно не тяготит.

Из изречений Фертина Дронта, лорда Холм-Гранта

— А ну-ка, что у тебя там? — Служитель Эрл правой рукой схватил Ойвана за отворот тулупа, а левой потянул на себя висящее на его шее ожерелье из длинных гнутых винтом клыков, отливающих перламутром. — Сними от греха. Сними!

Ойван дёрнулся, и тонкая нить порвалась. Пара клыков свалилась за пазуху, а остальные упали на землю.

— Ты чего?! — возмутился сааб. Он чуть было не бросился собирать распавшееся ожерелье, но сообразил, что для этого ему придётся стать на колени, а это было бы недостойно воина из рода Рыси. — Я тебя не трогал.

— Юм, хоть ты скажи ему! — обратился Эрл к сыну, но тот, похоже, сам ещё не понял, в чём дело. — Знаешь, что от них после заката будет?

Там, на дне котловины, от гарпии не осталось почти ничего — только груда пепла и челюсти, распахнутые в последнем немом вопле. Ойван специально задержался, пропустив остальных вперёд, чтобы выдрать несколько клыков, а пока Служитель и Орвин о чём-то беседовали с вождём местных дикарей, он успел проделать в них отверстия. Знаком высшей доблести у саабов было ожерелье из зубов гривастой кошки, той самой, что украшала рукоять кинжала Алсы. Но этот зверь забредал в северные леса настолько редко, что похвастаться такой диковиной могли лишь немногие, да и те в большинстве получили её по наследству. А клыков гарпии не было ни у кого — такая ценность дороже серебряного самородка, который оттягивает пояс. А тут на тебе — сними, говорит, от греха…

— Ойван, правда, оставь это. Отец зря говорить не будет, — сказал Юм, глядя на клыки, упавшие в дорожную пыль. — Нечисть — она и есть нечисть.

Ойван посмотрел исподлобья на молодого лорда. С Юмом они сражались плечо к плечу, Юм спас ему жизнь, вытащив какого-то там варвара из замка, готового рухнуть… Значит, его можно и послушаться, хотя, когда вождь отправлял его в путь, приказ был один: слушать только Геранта. Но того Служителя больше нет, а клыки, такие острые, длиной в палец, такие сверкающие, — жалко… Опять же, чем без них в родном становище похвастаться? Может, и вправду эти двое, лорд и Служитель, знают, что говорят? Во время всего долгого похода, который, кстати, ещё не закончен, можно было без опаски поворачиваться к ним спиной. Значит, и сейчас нечего множить обиды.

Вот — тулуп, выданный на дорожку тутошними дикарями, распахнут, и оба завалившихся за пазуху клыка падают под ноги. В тот же миг скрывается за далёким холмом багровый краешек закатного солнца, и костяшки, которые только что болтались на шее, начинают шевелиться, превратившись в червей, которые растут на глазах и вгрызаются в дорожную глину. Только удар посоха о землю и всплеск холодного голубого пламени умертвил их окончательно. Ойван представил себе, как эти вот червячки так же, как в глину, вгрызлись бы в его грудь…

— Как думает славный Служитель: стоит нам остановиться на ночлег или лучше продолжить путь? — поинтересовался писарь, который только что настаивал на привале, а теперь явно торопился покинуть то место, где только что ползали какие-то мерзкие черви. — Я полагаю, что до лагеря лорда Фертина уже недалеко. Я слышал, вы знакомы с ним… Он храбрый воин и не мог отступить слишком далеко. Мой господин, Ус Пятнистый, всегда относился к нему с большим уважением.

— А я-то думал, будто славный вождь Ус Пятнистый уважает лишь тех, кто платит, — заметил Служитель Эрл, подтягивая подпругу своего коня.

— Ну зачем же так? — обиделся писарь. — Да, жители Корса тоже не трусы, но они недостойны уважения. Там такой сброд — большинство уже и забыло, из какого они рода, и…

— Поехали! — Служитель, не давший ему закончить, уже сидел в седле. — В темноте дорогу не потеряем?

— Поедем не по дороге. Она вдоль леса, а это небезопасно. Да и лагерь лорда в стороне… — Писарь неуверенно огляделся. На самом деле он точно знал лишь одно: двигаться надо на север, а там рано или поздно наткнёшься на какой-нибудь дозор — только бы сразу не подстрелили.

— Мой Лорд, — обратился к Юму Орвин Хуборг. — Не нравится мне что-то наш проводник. Может, связать его, да и поперёк седла… — Он сказал это нарочно погромче, чтобы Токса услышал, и писарь торопливо засеменил к своей серой кобыле.

Небольшой отряд снова двинулся в путь, но как только Токса, ехавший впереди, свернул с дороги, кусты, тянувшиеся вдоль опушки, ожили, и оттуда наперерез всадникам выбежало несколько тёмных фигур. Позади тоже раздался топот и скрип натянутой тетивы. Расставленная кем-то ловушка захлопнулась, и пытаться скрыться или вступить в схватку было уже поздно — пятеро всадников были прекрасной мишенью для лучников, которые, уже не прячась, шеренгой стояли прямо на дороге.

— А ну, слезай с коней и подходи по одному! — раздался голос из высокой, в человеческий рост, травы, покрывающей придорожную канаву. — И не озоровать, а то живо покойником станешь.

Юм облегчённо вздохнул, первым спрыгнул на землю и неторопливо пошёл на голос, скидывая с себя овчинный тулуп с варварского плеча.

— Эй, ты кто, такой шустрый? — теперь голос из зарослей звучал слегка встревоженно. — А ну, стой на месте! Я тут с тобой не шутки шучу. Или глухой?!

— Кто глухой? — спросил Юм, и густые стебли пожелтевшей травы с шумом расступились. Сотник Дан уже мчался навстречу своему лорду, а лучники упаковывали стрелы обратно в колчаны.

— Мой лорд! — кричал Дан. Сотник хотел было обнять Юма, но, видимо, решив, что для такого выражения радости он слишком мелкая сошка, остановился в трёх шагах и отвесил глубокий поклон.

— И кто же в Холме остался? — Юм старался задать этот вопрос как можно суровей, но должной твёрдости в голосе не получилось.

— Герольд там сидит. Как положено, по утрам мою волю оглашает, — отозвался Олф, по очереди глядя то на Юма, то на его отца, то на молодого варвара, неизвестно как затесавшегося в такую компанию.

— И откуда ему знать, какова твоя воля? Голубей, что ли, каждый день отправляешь? — Юм всё-таки решил разобраться, кто же правит его Холмом в отсутствие владетеля.

— А я спросил его, перед тем как войско сюда вести, — знаешь, мол, какова моя воля? А он говорит: знаю. Ну не будет же Тоом, верный друг, мне врать. — Олф едва заметно улыбнулся. — А всех, кто кидался мне сапоги лизать, я отправил куда подальше, кроме тех, которые кровью пожелали искупить.

Казалось, что Олф был рад не столько долгожданной встрече, сколько возможности наконец-то сложить с себя бразды правления. Шутка ли — Холмом командовать! А ну, вернётся лорд, и окажется, что это не так и то не этак… Как только примчался гонец из Холм-Гранта с просьбой от помощи, Олф и дня не остался в замке. Труднее всего было герольда Тоома уломать, чтобы остался.

— А почему шатры не раскинули? — спросил Служитель Эрл, разглядывая навес из сплетённых веток, прикрытый сверху лапником.

— Вам что ж, варвары не рассказывали, что тут позапрошлой ночью стряслось? — удивился Олф. — Не знаю уж как, но они там, в Корсе, видят, где мы, чего делаем и куда направляемся. У лорда Фертина полторы сотни народу полегло и наших — две дюжины. Мало того что прямо из туч огненные шары посыпались — все, кто жив остался, чуяли, будто смотрит на них кто-то. Так что дела в этом Корсе творятся — почище, чем в Холм-Але при лорде Симе. От тех, в кого попало, — даже для погребального костра ничего не осталось — пепел один, и тот сразу же по ветру… И что делать теперь — не знаю. Вперёд идти — дружину положишь, а если уйти восвояси — жди беды у своих ворот. Так вот. И лорд Фертин тоже не знает, что делать. Хорошо хоть, тут леса густо растут, есть где укрыться. Вот и стоим — ни туда ни сюда.

Юм оглянулся на отца, но прочёл в его взгляде только одно: теперь ты лорд, тебе и решать. Решать… Может быть, судьба устроила ему все испытания последних месяцев именно затем, чтобы он не ошибся сейчас. Как-то старый летописец Ион, обучавший юного лорда словесности и истории, сказал, что мудрость правителя порой состоит в том, чтобы уметь слушать советы и верно выбирать, каким следовать. Но советов, судя по всему, сейчас ни от кого не дождёшься.

— Значит, надо идти, но идти нельзя — так получается? — Юм обвёл взглядом лица, освещённые еле теплящимся огоньком светильника. — Если нельзя идти всем, значит, надо идти кому-то. Несколько небольших отрядов. Кто-нибудь дойдёт. Кто-нибудь доберётся до него.

— Юм, мальчик… — Эрл Бранборг нахмурил брови, и даже при таком освещении было заметно, как побледнело его лицо. — Только ты отправляйся домой. Холм не должен остаться без лорда.

— Я теперь лорд — мне и решать, — твёрдо ответил Юм, глядя в глаза отцу. Над переносицей Служителя Эрла собрались вертикальные морщины, губы его плотно сжались… Будь его воля, он приказал бы схватить собственного сына и упрятать его под самые надёжные замки до тех пор, пока всё не кончится, пока щупальца Небытия не перестанут тянуться в этот мир или пока смерть не объединит всех. И пусть потом ненавидит.

Они двигались вдоль самого берега Великих Вод. Юм шёл впереди, за ним следовал Ойван, не пожелавший вернуться в свои леса, несмотря на уговоры. Третьим был Орвин Хуборг, который накануне заявил, что не может упустить случая лишний раз доказать преданность своему лорду. Уже пятый день пути, уже до стен Корса осталось не более полутора лиг — вот они, рядом, стоит только переправиться через залив… Но как? И как потом проникнуть за эти стены, и что делать там, в логове Собирателей Пены? Тогда, при расставании на опушке леса, в котором скрывалось воинство Олфа, отец сказал Юму: главное — уцелеть. Но для этого нужно было двигаться в другую сторону, подальше от Корса, за родные стены. Уцелеть… Наверное, Служителю кто-то нашептал из-за небесного свода: уходить от схватки — значит подставлять спину под удар.

Служитель Эрл с Олфом отправились другим путём, решив по дороге навестить новых союзников, недавних врагов. Но та дорога короче, и, возможно, они уже там. Отец знает больше, и у него Посох, значит, и удача ему нужнее. Значит, нужно успеть раньше, чтобы расчистить дорогу, чтобы хоть что-нибудь узнать. Но вот уже наступает день, и надо укрыться в прибрежных скалах, чтобы вражеское око не разглядело раньше времени крохотный отряд, возжелавший своими скромными силами взять неприступную древнюю крепость. Знать бы раньше, что всё так повернётся… Ещё бы год назад собрать силы всех Холмов, как тогда, во время похода против бледных меченосцев, ударить по Корсу, а потом сравнять с землёй эти башни, сложенные из исполинских плит. Нет, явно не предки Собирателей Пены воздвигли эту крепость — однажды они пришли сюда на готовенькое, точно так же, как Эд Халлак когда-то нашёл замок Холм-Эста.

— Обходить будем или лодку поискать? — осведомился Ойван, вытирая пот со лба. Коней пришлось оставить перед последним крутым подъёмом, и ему пришлось тащить на себе, кроме меча, ещё мешок с едой и клетку с парой почтовых голубей.

— Смею предложить, мой лорд, — обратился к Юму Орвин. — Не лучше ли мне одному сходить туда. Если нас заметят раньше времени, какая разница — трое нас или один.

— Лучше бы ты не смел мне такого предлагать, — отозвался лорд. — А ты, Ойван, пройдись по берегу и поищи место. Надо до темноты отоспаться.

Ойвана словно ветром сдуло, только кожаный мешок с продовольствием шлёпнулся на землю рядом с благородным эллором — простой намёк, кому нести всё это, если он, Ойван, сын Увита, вдруг не вернётся или вернётся слишком поздно.

Орвин, казалось, не обратил внимания на дерзость варвара, которого его лорд называет своим другом, он продолжал внимательно разглядывать вражеские укрепления, как будто всерьёз готовился к штурму.

— Руки бы им пообрывать, — почти прошептал он, но Юм услышал.

— Кому?

— Да этим… У них там деревья прямо на башнях растут, а вон там в стене трещина до самого фундамента — человек протиснуться может.

— Что, эллор Орвин, — прицениваешься? Думаешь, а не стать ли тебе здесь лордом, если в Холм-Эсте не получилось.

— Здесь?! Да чтоб она провалилась, эта крепость, как тот замок, — процедил сквозь зубы Орвин. — Если честно, мой лорд, то я боюсь.

— Чего?

— Сам не знаю. Вроде бы страшнее смерти ничего не придумаешь, но нет — не её…

— …а того, что она вдруг окажется не такой, как ты её себе представлял. — Юм заставил себя улыбнуться. — Только что-то не очень мы ей желанны. Сколько раз мимо ходила — хоть бы взглянула.

— Чур меня! Накликаешь, Милость…

Юм подумал, что и впрямь: то, что он ещё жив, объяснить можно только чудом. Сначала старый ведун спас ему жизнь, отдав взамен свою, потом нимфа вытащила его из подземного лабиринта, затем Герант с двумя варварами вытащил его из жертвенного костра, потом Ойван подставил свой меч под удар чудовища, бывшего когда-то Симом Тарлом, и, наконец, мятеж Гудвина Марлона произошёл за сутки до того, как Мухор Пятка должен был выполнить работу палача… И теперь смерть казалась давней спутницей, которая следует по пятам, но не смеет подойти слишком близко. Значит, есть что-то или кто-то, стоящий между ними, — Хранитель, тот, кто следит, чтобы судьба следовала предначертанию. Выходит — как ни старайся, а раньше времени не сгинешь, но и срока своего не переживёшь.

— Смею доложить, мой лорд: наш варвар кого-то тащит сюда.

Ойван и вправду поднимался по крутой каменистой тропе, ухватив за длинную седую бороду какого-то худосочного старикашку в длиннополой одежонке странного покроя, которая была бы белой, не будь она так замызгана. Жрец — тут же сообразил Юм. Жрец морской девы Хлои — больше некому. Только зачем он тащит его сюда? Мог бы там и оставить. Никто до поры не должен знать о том, что к Корсу подбираются незваные гости. Никто.

Похоже, жрец тоже не очень-то надеялся пережить это утро — он даже не упирался, а если борода иной раз натягивалась, то лишь потому, что пленник просто не всегда успевал за своим злодеем.

— Лодки есть. Две, — сообщил Ойван, не оглядываясь на жреца. — А ещё этого прихватил — может, скажет чего.

Пленник ухватился дрожащими узловатыми пальцами за свою бороду и вырвал её из руки Ойвана.

— Сказали бы вы этому юнцу, что нехорошо почтенного человека за бороду таскать, — неожиданно спокойно потребовал жрец. — Убить хотите — убивайте. Мне всё равно. Но зачем морскую деву гневить?

Пленник свободно говорил на языке Холма, но в этом не было ничего удивительного — в Корсе находили пристанище выходцы из разных земель. Хотя основная масса Собирателей Пены была из венсов, забывших свой род, здесь нередко можно было встретить и лесных, и степных варваров, и даже бывших благородных эллоров, и беглых землепашцев. Речь, которая гуляла по базарной площади Корса, была смесью нескольких языков и наречий.

— Ты кто? — спросил Юм, решив, что и впрямь жрец может рассказать много полезного.

— А что — не видно?! Я-то думал — вы зрячие! — Теперь старик разглаживал бороду, всклокоченную после встречи с Ойваном. — И так времена скверные настали, а тут ещё вы! Шёл себе, никого не трогал, хотел морской деве жертву принести, как полагается… У нас в Чертоге теперь Хлою не жалуют, все Луцифу Светоносному поклоняются. А я вот не могу. Хоть режь меня! Только вы, как меня зарежете, вон с той скалы мощи мои скиньте. А я теперь под нож — с радостью. Сам хотел, да духу не хватило.

— Старик, помолчи! С тобой лорд разговаривает, — призвал его к порядку Орвин. — Нам тут и без твоих причитаний…

Жрец тут же замолчал, ошарашенно глядя на Юма. До сих пор он считал, что это прибыли новые охотники за удачей, прослышавшие о небывалом могуществе нового хозяина Корса. После того, как мерзкий колдун, чем-то застремав казавшихся всесильными законников, занял Центровую Хазу, нынешний верховный жрец Иххай отправил полторы сотни служек в разные стороны, в том числе и в Холмы — разносить слухи о том, как славно живётся всякому, кто искренне и безоглядно предан Хачу-Спасителю, Хачу-Благодетелю, Хачу-Стяжателю Грядущей Славы… Но лорд? А может, и не лорд он никакой, но терять-то всё равно нечего. Остаток жизни не стоил того, чтобы за него цепляться.

— Ох, и повезло вам, что на меня наткнулись. — Старик даже расправил плечи и теперь казался немного выше ростом. — Если вы не к Хачу, поганцу, пришли, то говорите — зачем? Я, может, и помогу, если что…

— Если что? — переспросил его Орвин.

— Если вы за Хачем пришли, душу его в Пекло, то я знаю, как к нему подобраться, — почему-то шёпотом сказал жрец. — Только без толку это. Может, лучше всем нам разом со скалы?

— Нет, почтенный, нам ещё рано, а ты — как хочешь, — ответил Юм. — Только сначала расскажи, что знаешь.

— Ладно… Пошли за мной, — решительно сказал старик.

— Мы же поспать хотели, — напомнил Ойван, который уже сотый раз пожалел о том, что притащил этого пленника. — Я так до сих пор хочу.

— Успеем, дружище. — Юм понимал, что две бессонные ночи дадут о себе знать, но если судьба продолжает вести куда-то, нельзя ей отказывать. — Ещё успеем отоспаться. Если повезёт.

Глава 15

Если учение требует приложения усилий — значит, оно чуждо тебе, значит, следуя ему, ты искажаешь собственную сущность. От знания нет вреда, но лишь в том случае, если оно пробуждает в тебе страсть, если его жаждет твоя алчущая душа и если оно несёт утоление твоей жажды. Истины не существует, если твоя душа её не принимает.

Путь Истины. Просветлённый о. Брик, Верховный Проповедник веры Трёхкнижия

— Да я с места не сдвинусь, пока вы не поймёте одну очень простую вещь: мы не должны сеять ужас, мы, наоборот, должны вызывать восхищение. К великой цели не может быть прямого пути. Нам не прямой путь нужен — нам нужен единственно верный путь. — Брик смахнул со лба рукавом крупные капли пота, и Хаффиз, пользуясь случаем, решил вставить фразу, которая давно уже вертелась на его языке:

— Проповедник, хватит проповеди читать. Давай сперва показывай, куда идти, а там разберёмся.

— Потом?! — взвился Брик. — Да никакого «потом» не будет — ни для вас, ни для меня. Не будет, если хоть кто-то оступится, сделает глупость, окажется слишком щедр или слишком скуп, слишком простодушен или слишком коварен, слишком вспыльчив или слишком сдержан, слишком суров или слишком мягок, слишком воинственен или слишком миролюбив, слишком…

— А говорил — свобода, свобода! — рявкнул на него Сим, круша стол ударом железного кулака. — На кой мне сдалась такая жизнь, если я себе ничего такого позволить не могу?! Говори, чего нарыл, а то я самого тебя с дерьмом смешаю!

Маг и Воитель угрожающе надвигались на него, и до Брика дошло, что проповеди бессильны — теперь уместен только торг. Впрочем — какая торговля без обмана! Если предложить им выход почти задарма, то они сунут свои глупые головы куда угодно. Ловкость рук и гибкость ума — необходимые качества для будущего властителя дум. И пусть Воитель станет владыкой Севера, а Маг — повелителем Юга. Власть, которая держится лишь на силе и страхе, — только видимость власти. Выше мирских владык тот, к чьим устам тянутся уши, за чьё слово смертные сами готовы отдать свою единственную жизнь, при этом получив удовольствие.

— Уснул, что ли? — Хаффиз уже обрастал бурой шерстью, и чувствовалось, что он вот-вот выпустит клыки и вцепится в горло Проповеднику, а Воитель уже выдрал из трещины в черепе осколок чёрной скалы, служивший ему мечом. Теперь следовало не упустить момента — пусть они поверят, что Брик сдался, что им теперь движет только страх перед ними.

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал Проповедник дрожащим голосом. — Я понимаю — вы устали уже отдыхать, кровь молодая, горячая… Идите за мной — и вправду пора нам за дело браться. Я уж и сам чую: засиделся.

Брик торопливо, то и дело оглядываясь, засеменил по коридору, ведущему к лестнице, винтом уходящей в бездонные подвалы замка. Он старался не прислушиваться к топоту за спиной, думая лишь о том, как бы не допустить промаха, в последний раз прокручивая в голове каждое движение, которое следует сделать, каждое слово, которое стоит сказать. План созрел почти сразу же после того, как было выпущено на волю заклинание, отворившее окно в Сотворённый Мир. Настораживало лишь одно: действовать приходится не под собственное настроение, а когда у этих двух придурков неожиданно лопнуло терпение. Но это, возможно, и к лучшему — кто знает, какой момент благоприятен, а какой — не очень. Гадальные кости чаще всего врут, а судьба щедра лишь на то, что сам посмеешь урвать.

Вот уже и алая ковровая дорожка, ведущая к сундуку, стоящему между опустевшими стеллажами, — всё лишнее заблаговременно убрано, манускрипты свалены кучей в одной из верхних келий Западной башни — хотя кто здесь разберёт, где запад, а где всё остальное. Главное, чтобы никто из этих простачков не ступил мимо этой самой ковровой дорожки — иначе они просто провалятся туда, куда так стремятся. Этот серый каменный пол — иллюзия, на самом деле его нет. Сундук тоже стоит на ковре, только пошире, чтобы можно было обступить его с трёх сторон и заглянуть под крышку. Но открыть лучше самому, чтобы никто не смог бы и подумать, что он, Брик-Проповедник, самый простодушный из Избранных, может приготовить какую-то ловушку для товарищей по оружию, с которыми и делить-то ему нечего, поскольку всё уже давно поделено.

— Ну, смотрите. — Крышка со скрежетом поднялась, и снизу потянуло холодным влажным воздухом. Из открытого сундука начал подниматься туман.

Маг и Воитель, потеряв всякую бдительность, склонились над образовавшимся проёмом, стараясь разглядеть, что там внизу.

— Э, нет! Я первый! — Брик сделал вид, что пытается втиснуться между ними, но Сим ткнул его под рёбра железным налокотником, перекинул ногу внутрь сундука и с радостным воплем полетел вниз, туда, где за тонким полупрозрачным слоем облаков набегали на берег серые воды залива и высились такие же серые крепостные башни.

— Догоняй, Проповедник! — Маг последовал за воителем, и оставалось только дождаться, пока их тела с глухим стуком одно за другим упадут на дно сундука. Крышка вернулась на место, и Брик произнёс заученное назубок заклинание. Ловушка захлопнулась. Теперь Маг и Воитель стали его собственностью, его оружием.

Сундук ужался до размеров небольшого ларца — теперь его можно носить его с собой и открывать, когда понадобится. Надо только выучить заклинание, которое позволит выпускать на волю Воителя и Мага и, если понадобится, загонять их обратно. А после этого можно отправляться в путь. То есть тремя путями одновременно — Истины, Свободы и Совершенного Удовольствия, увлекая за собой толпы последователей, достигших внезапного просветления.

— Не лапай, скотина!

Подавальщик хотел было подвинуть стоящий на столе ларец, чтобы поставить на его место горшочек с тушёной бараниной, кувшин густого черничного вина и тарелку с горкой сладких лепёшек, но лысый посетитель с лицом, похожим на скомканную тряпку, схватил его за руку и сжал её до хруста. Ожидать такой прыти от тщедушного лысого доходяги с дряблыми щеками и мешками под глазами дюжий подавальщик не мог, поэтому он даже вскрикнул от неожиданности и с трудом удержал поднос.

Несколько угрюмых бандюг, жевавших печёную рыбу под кислушку, нехотя повернули головы на шум, но тут же вернулись к своим занятиям, а четверо подозрительных типов, без дела занимающих стол у окна, даже ухом не повели.

Брик решил, что время привлекать к себе внимание ещё не пришло, и сосредоточился на еде. Всё, что ему было нужно, он уже узнал — и название этого унылого места, и чем здесь народ промышляет, и даже про Кабатчика, который, даже утратив связь с Небытием, как-то ухитрился здесь неплохо устроиться. Последняя новость была наименее радостной — предстояло иметь дело с одним из Избранных, и кто знает, какие фокусы могут быть припасены у него в загашнике. Но отступать было уже поздно, да и некуда. Но и спешить тоже было некуда — сначала нужно было пожить среди этих дикарей, научиться понимать их речь, в которой едва половина слов казалась знакомой. Потом надо будет прикупить домишко попросторней и открыть там школу переписчиков — в этой глуши едва ли найдётся достаточно грамотных людей, которые могли бы помочь распространению Учения… Но грамотность подобна заразе — каждый грамотей выучит ещё дюжину, а те — ещё и ещё… Но прежде необходимо сделать так, чтобы их души воспылали жаждой Истины и Свободы — слова это ключи от сердца, но нужно время, чтобы их подобрать. Главное — открыты ворота Небытия, а значит, можно изредка показывать будущей пастве такие фокусы, на которые не способен ни один ведун, и вскоре толпы будут ходить по пятам за живым посланцем Владык и требовать чуда.

Проповедник заметил краем глаза, что за столом у окна сидят уже не четверо, а двое. У каждого через плечо была перекинута перевязь с тяжёлыми мечами, которые редко встречались у жителей Корса, и Брику вдруг показалось, что у одного из них под тулупом скрывается кольчуга. Второй, повыше ростом и несколько моложе, не выпускал из рук зачехлённое короткое копьё, которое казалось несколько толстоватым и годилось разве что для нападения из-за угла на безоружных прохожих. Стоп-стоп-стоп! Знакомые лица… Лучше самому вспомнить первым, где приходилось встречаться с этими бродягами. О! Олф! Надо же, кого сюда занесло… Бывший начальник ночной стражи Холм-Дола, гроза ночных оборотней, победитель бледных меченосцев, соринка в глазу у Мороха Великолепного. А второй — изрядно постаревший за последние годы лорд Холм-Дола Эрл Бранборг. Интересно, сколько лет прошло с тех пор, как их войска предательски ударили в тыл бледным меченосцам, воинству мертвецов, осаждавших Скальный замок? Тогда они разрушили замыслы Великолепного, а теперь, когда он, Брик-Проповедник, несущий в этом мир Истину и Свободу, начал свой путь к желанной цели, они снова тут как тут. И что это у лорда за чехол? Не тыкалка же для зазевавшихся прохожих…

Внезапно Брику стало дурно. Бронзовый двузубец для накалывания мяса выпал из дрожащей руки, спина похолодела, а сердце сжалось от боли, как будто его пронзила серебряная игла. Проповедник и сам не понял, что с ним случилось, но, оставив на столе недоеденный ужин, едва держа в руке ларец, он, шатаясь, проковылял меж столов и вывалился на улицу. Накатившая на него хворь сразу же отпустила, стоило только перейти на противоположную сторону улицы. У тех двоих наверняка был с собой какой-то могучий оберег, какой-то жуткий дар Небесного Тирана, от близости которого начали смерзаться в крохотные острые кристаллики крупицы Небытия, осевшие в желудке, текущие по жилам вместе с кровью, налипшие дорожной грязью на длиннополый тулуп. Значит, пока надо держаться от врагов на расстоянии до тех пор, пока не станет ясно, зачем они здесь, пока не появится возможность нанести им единственный сокрушительный удар — такой, чтобы наверняка. А если подумать, то и торопиться с этим не надо. Эти двое не могут знать, что где-то здесь может бродить Брик-Проповедник, кротчайший и предусмотрительнейший из Избранных, но они наверняка имеют что-то против Хача-Кабатчика, захватившего власть в Корсе. Если они явились сюда, значит, на что-то рассчитывают. Вот пусть и делают то, зачем пришли. Пусть! Начинать надо с чистого листа. Пусть враги уничтожат соперника или соперник сокрушит врагов, а уж потом можно будет добить того, кто останется. А может быть, и добивать никого не стоит? Кто бы ни победил — какая разница! В любом случае пастырь должен быть гоним, и души смертных сами потянутся к Учению.

Брик восхитился собственной дальновидностью и присел на поваленную пустую бочку, положив на колени ларец. Теперь надо было дождаться, когда Олф и его лорд выйдут из таверны, а потом проследить, куда они пойдут, и узнать, что они будут делать…

Напротив таверны было необыкновенно тихо. Даже посетители, покидавшие питейное заведение, расходились молча, при этом как-то затравленно озираясь по сторонам. На доходягу, дремавшего на бочке из-под квашеной капусты, никто не обращал внимания, зато он внимательно разглядывал из-под набрякших век каждого, кто проходил мимо. Вот прошли две размалёванные девки не первой свежести, а шедший за ними рыжебородый головорез в лисьем полушубке свернул в таверну, видимо, решив, что девицы слишком корявы, чтобы приглашать их на кружку-другую черничного. Вот один жрец, пьяный вдрыбаган, волочит за собой другого, который ваще, — эти тоже мимо, им уже хватит, они меру знают. Вот скрипучая повозка, запряжённая низкорослой серой кобылкой, зацепилась колесом о торчащий из земли каменный столбик, и с неё на щербатую мостовую, едва припорошенную первым снегом, свалилась баранья тушка; но хозяин, лениво оглянувшись, не стал её поднимать — хлестнул кобылку, и повозка не спеша двинулась дальше. А вот ещё один жрец, мелкий старикашка с длинной седой бородой, идёт в сопровождении трёх бродяг, подпоясанных тяжёлыми мечами. И откуда у местных бродяг мечи? Тут Проповедник обратил внимание на то, что полушубки у компании жреца точно такие же, как и у тех, кого он здесь поджидал, да сапогам, хоть они и были заляпаны дорожной грязью, мог бы и иной лорд позавидовать.

Жрец ткнул пальцем в вывеску — сигнальный рог, скрещённый с тесаком, и тут же один из молодых парней сунул ему в ладонь что-то отливающее тусклым холодным блеском — снова серебро! Значит, к врагу пришло подкрепление. Трое вошли в таверну, а жрец, прижимая к груди подношение, не торопясь, засеменил дальше, явно рассчитывая на то, что его догонят.

Не успел Брик мысленно повторить заклинание, отпирающее ларец, как все пятеро уже вышли из таверны и двинулись вслед за жрецом, белый балахон которого уже мелькал в конце улицы. Теперь надо было дождаться, пока они отойдут на сотню локтей, и следовать за ними.

Время было ещё не слишком позднее, но улицы уже почти опустели. Да и улиц никаких рядом уже не было — Брик вдруг обнаружил, что кругом одни развалины, над которыми возвышаются наполовину ушедшие в землю каменные плиты — остатки фундамента замка, который едва заметной точкой висел над городом среди серой небесной пелены. Местные, похоже, избегали ходить этим путём, и теперь стоило кому-нибудь из тех, за кем он следил, оглянуться…

Но идти по пятам уже и не было смысла — вражья сила двигалась в сторону высокой четырёхскатной крыши Центровой Хазы. Проповедник торопливо повернул назад, а когда развалины остались позади, почти бегом помчался к резиденции Хача. Он сшибал прохожих, идущих навстречу, и тех, кого нагонял. Несколько раз тесаки рассерженных братков свистели, рассекая воздух, у самого уха, и вслед ему неслась отборная брань, но он не останавливался и даже не оглядывался. Связываться с ним всерьёз никто так и не рискнул — после представления, которое устроил в своё время Хач на базарной площади, братва сделалась осмотрительнее. Выход из переулка почему-то перегородили стражники, но Брик с размаху ударил одного из них ларцом по голове, и остальные расступились, уворачиваясь от кровавых брызг.

Как ни странно, но площадь перед Хазой была почти пуста, только дюжины три братков боязливо жались к домам, не зная, чего им стоит бояться больше — первого законника или его непрошеных гостей. Брик понял, что опоздал.

Сначала из окон второго этажа с рёвом вывалились ставни, и в тёмных проёмах заплясали отблески яркого пламени — то алого, то голубого, как от вспыхнувшей молнии. Потом землю под ногами тряхнуло, всё здание Хазы скособочилось, а из пролома в стене вылетел кто-то из нападавших. Он не выпустил из рук меча, поднялся с мостовой и, прихрамывая, полез на крыльцо и скрылся за дверью. Изнутри доносились крики и звон металла, а с крыши начали слетать куски черепицы, и вскоре в небо с рёвом устремился огненный столб, который тут же, закрутившись вихрем, оторвался от земли. А затем оглушительный свист донёсся со стороны неба…

Он не хотел смотреть вверх, но всё же не удержался… Сбылись самые худшие предположения: чёрная точка, угнездившаяся посреди неба, росла на глазах, и через несколько мгновений замок Хомрика завис в сотне локтей над руинами Разменной слободы, а потом повалился на землю, подминая под себя остатки строений. Землю вновь тряхнуло, и когда Проповедник оглянулся, никого из братков на площади уже не было — Собиратели Пены решили провести этот вечер в более безопасном месте.

Со стен упавшего замка удивлёнными круглыми глазами смотрели какие-то уродцы, похожие на гигантских зубастых лягушек, — твари Небытия, отходы творчества Великолепного осматривали окружающее пространство на предмет съедобности. Проповедник пятился назад, не отрывая от них взгляда, и соображал: если сейчас не удастся скрыться, придётся выпускать Мага и Воителя — Сим, помнится, недурно кромсал таких бестий… За спиной снова раздался грохот — бревенчатый второй этаж Хазы раскатился по брёвнышку, а площадь залило ослепительным серебряным светом. Брик выронил ларец, упал лицом на булыжную мостовую и накрыл голову руками, уже почти смирившись с тем, что смерть настигла-таки его хилое тело. Тишина застигла его врасплох — он долго не мог понять: оглох он, умер или действительно так тихо… Шея ворочалась с трудом, и он старался не крутить головой, боясь, что боль заставит его выпустить на волю сдавленный стон. Эту тишину было страшно нарушать — ни шороха, ни вздоха, даже ветер совершенно бесшумно гонял над землёй мелкие редкие снежинки, которые таяли на лету.

Уродцы, сидевшие на стенах замка, были совершенно неподвижны, скособоченные башни были располосованы глубокими трещинами и, казалось, вот-вот рассыплются. Но прежде чем дрогнула каменная кладка, твари Небытия исчезли, рассыпались в прах, смешались со снежной пылью.

Со стороны Хазы донеслись шаги, и Брик, не вставая, повернул голову туда. Все пятеро злодеев, из-за которых всё и стряслось, были живы, а некоторые даже относительно целы. Они не спеша уходили в сторону порта, и двое из них едва переставляли ноги, навалившись всем телом на тех, кто ещё мог идти. А развалины Хазы уже охватывало пламя — седовласый коротышка ходил вокруг них и тыкал горящим факелом в обвалившиеся доски. Когда огонь, по его мнению, разгорелся, он сам шагнул в распахнутую дверь, и шум его шагов утонул в треске пламени. Теперь было самое время пустить по следу оставшихся в живых негодяев Мага и Воителя! Проповедник нащупал рукой крышку ларца, перевернулся на спину и, глядя на сумеречное небо, начал произносить заклинание. Но ларец так и не озарился алым сиянием, и крышка его осталась на месте, и огненные знаки зеркального письма не запылали в отсыревшем воздухе. Заклинание не работало. Брик старательно повторил его, надеясь, что в прошлый раз он просто где-то ошибся, скартавил или звук какой-нибудь проглотил. Но и после второй попытки Небытие не отозвалось на зов.

Он уже готов был предаться отчаянью, но его отвлекли внезапно обрушившиеся со всех сторон свист, крики, стоны, которые то рассыпались, то сливались в единый рёв. Варвары в накидках из волчьих шкур и панцирях из кости морского зверя ворвались в крепость и теперь двигались по узким улочкам, врываясь в дома и уничтожая всех, кто попадётся на пути. Когда отряд весов уже вышел на площадь перед руинами Центровой Хазы, Брик схватил в охапку ларец и помчался что было сил к покосившимся башням замка, упавшего с неба, надеясь, что никто, кроме него, не посмеет к ним приблизиться.

Глава 16

Только сильный может позволить себе не испытывать ненависти. Приняв в щит тысячи стрел, посланных врагом, он с улыбкой посылает в ответ одну.

Только слабый может ненавидеть того, кто слабей его…

«Заповеди» лорда Карола Безутешного

— А что тебе толку в имени моём? Оно и самому-то мне уже ни к чему. — Жрец уже в который раз отказывался назвать своё имя, и только теперь Юм поверил, что тот действительно уже свыкся с мыслью, что жизнь уже кончилась и осталось только добрать крохотный довесок. — А теперь, если винцо у вас есть, отхлебните как следует и мне дайте.

— Чтобы стража нас тёпленькими взяла? — тут же высказался Орвин, положив руку на пояс рядом с рукоятью меча.

— Нету в Корсе никакой стражи, только караульщики по ночам похаживают — мелюзгу шугать, — ответил жрец, повернувшись к эллору спиной. — А вот не выпившего народу в эту пору редко здесь встретишь — могут братки какие-нибудь докопаться — мол, почему не разделяешь общей радости…

Но вина ни у кого не оказалось, а подземный ход, проложенный неведомо кем под заливом в незапамятные времена, вроде бы заканчивался. Воздух хоть и продолжал отдавать плесенью, но уже не казался таким спёртым, а с низкого сводчатого потолка почти перестало капать.

— Эй, жрец, — Орвин схватил проводника за пояс и потянул к себе. — А ты откуда знал об этом подкопе?

— Не веришь мне, так и не лез бы сюда. — Старик даже не сделал попытки вырваться, он просто ждал, когда эллор, больше похожий на оборванца, образумится.

— Орвин, прекрати к нему цепляться, — приказал Юм и слегка подтолкнул эллора в спину. Ему хотелось, чтобы подземелье скорее кончилось — оно вызывало воспоминание о казавшейся бесконечной норе оборотней, в которой ему однажды пришлось скрываться от погони. Тогда он чуть не погиб от голода, усталости и тоски, и если бы не Ау… Юму вдруг захотелось, чтобы он явилась, как тогда, но он тут же постарался отогнать от себя это желание — самое радостное и самое горькое воспоминание всегда приходило не вовремя.

Замыкающим двигался Ойван, до которого совсем не доходило света от язычка пламени, едва теплящегося на ладони жреца. Варвар шёл совершенно бесшумно, и временами казалось, что он давно уже отстал и навеки растворился во тьме тоннеля. Но он, конечно, был здесь, только густая вонючая жижа почему-то не хотела хлюпать под его ногами. И ещё Юм продолжал удивляться самому себе — как это он вот так безоговорочно решился довериться старому жрецу. Может быть, потому, что тот чем-то напомнил ему Прова. Наверное, прежде чем поседеть, он тоже был рыжим и ростом был повыше, пока время его не согнуло. Но почему сходство с волхвом должно внушать доверие? Тот даже ушёл не попрощавшись, как будто чего-то испугался, как будто уносил с собой какую-то тайну, которую не смог бы сохранить, если б задержался ещё хоть на день. Тайна… Какая-то тайна была во всём, что произошло с той ночи, когда он очнулся в подвале пограничной башни Холм-Ала. Сколько раз он должен был погибнуть, сколько раз приходило спасение, когда надеяться было уже не на что, сколько раз случалось такое, во что самому трудно поверить… Когда всё это кончится, надо будет сесть в трапезной у жарко натопленного очага, и чтобы рядом были все — и отец, и Олф, и Ойван, а герольд Тоом пусть подбрасывает в огонь сухие дубовые полешки. Вот тогда за неспешной беседой и горячим грогом, слушая завывание ветра в высокой трубе, можно будет…

— Ну вот и пришли. — Жрец остановился, послюнявил палец и придавил им тусклый огонёк.

— Куда пришли? — зловещим шёпотом выдавил из себя Орвин, которому ничего не стоило утвердиться в худших подозрениях.

Вместо ответа донёсся лязг железного засова и короткий визг проржавевших петель. Сквозь узкую щель пробился тусклый свет серого дня, но и он показался после непроглядной тьмы тоннеля ослепительно ярким.

— Эй, эллор, дёрни-ка посильнее, а то чего-то сил нету, — обратился жрец к Орвину. — Только порезче дёргай, так скрежету меньше.

Орвин рывком распахнул дубовую, окованную бронзой дверь, и они оказались внутри небольшого круглого зала, посредине которого стояла фигура Хлои из чёрного камня.

— Тут малый жертвенник, — сообщил жрец. — Если Собирателям лень было с подношениями в Чертог тащиться — здесь сдавали…

— А где все? — спросил Орвин, ощупывая взглядом глубокие ниши в стенах.

— Корыта на дело не ходят — подношений нет, вот и нет никого. — Жрец, казалось, был даже удивлён, как это благородный эллор может не понимать таких простых вещей. — Передохну чуток, и дальше пойдём. А то дотемна не успеем в таверну эту.

Олф и Служитель Эрл должны были ждать их в таверне «Рог и тесак», туда же должен был подойти Токса, писарь Уса Пятнистого. Но если встреча не состоится, значит, им втроём придётся брать штурмом Центровую Хазу, и пока о худшем лучше не думать.

Они шли молча по узким, почти безлюдным улочкам. Лишь изредка навстречу попадались идущие по стенке братки, но никто из них не бросался ни в драку, ни в объятия с требованием разделить радость. На опухших лицах, поросших всклокоченными бородами, следы какой-либо радости отсутствовали начисто — только затаённый страх и пришибленная злоба. Они провожали встречных взглядами мутными и колючими одновременно, а потом продолжали путь от одного кабака до другого. Перемены, произошедшие в Корсе, явно не пошли на пользу рядовым Собирателям Пены, а значит, они вряд ли будут сильно усердствовать, защищая своего первого законника. Чем ближе было место встречи, тем более Юму становилось не по себе от одной мысли: а вдруг отца и Олфа там нет, вдруг они не дошли или что-то помешало им дождаться. И когда они переступили порог таверны, в первое мгновение показалось, что так оно и есть. Только присмотревшись, Юм признал Олфа в бродяге, угрюмо сидящем за столом у окна. Отец сидел спиной, но не оглядывался.

— Чё стоим?! Заходи, если золотишко есть! — крикнул трактирщик из-за стойки, продолжая выбивать долотом крышку очередного бочонка.

— А что, жрецам уже так не наливают — во славу морской девы?! — немедленно возмутился жрец, но Орвин уже ухватил его за плечо и тащил обратно на улицу. Олф с Эрлом уже поднимались, стряхивая хлебные крошки с потёртых тулупов.

Выйдя на улицу, Юм встретился взглядом с каким-то побирушкой, сидевшим на сундучке возле стены напротив, но тот мгновенно опустил глаза, вероятно, поняв, что эти посетители кабака слишком торопятся, чтобы уделить время раздаче милостыни. Олф со Служителем один за другим показались в дверном проёме и, ни слова не говоря, двинулись вдоль покосившихся домиков, сложенных из необожжённых глиняных лепёшек. Значит, они знали, куда идти и что делать.

— А я, может, хочу перед смертью кружку черничного откушать! — Жрец попытался было воспротивиться немедленному уходу из таверны, но Ойван, обхватив рукой его тощие плечи, прошептал ему на ухо:

— Пойдём-пойдём. Там у Хлои для тебя три бочонка припрятано.

Пока шли через развалины, оставшиеся после небесного камнепада, никто не проронил ни слова. Только когда Служитель Эрл, шедший впереди, убедился, что поблизости не видно никого из местных, он остановился, чтобы коротко помолиться, а потом обвёл взглядом каждого, кто стоял рядом с ним. Он явно хотел что-то сказать, но, видимо, не смог найти нужных слов. Да и вряд ли они были вообще — эти слова.

— Отец, ты просто скажи, что надо делать, — пришёл ему на помощь Юм.

— Что делать? — переспросил Служитель. — Я не знаю, что нам придётся сделать. Я знаю только, что отступать нам некуда. Тот камень, что называют здесь Оком Светоносного, — это только зерно Зла, которое брошено в мир. Если оно успеет прорасти, нам останется только поскорее найти свою смерть, чтобы не видеть того, что случится потом.

Они двинулись дальше, не торопясь, но и не замедляя шагов. Возле самой площади жрец куда-то исчез, но это уже не имело никакого значения — он своё дело сделал.

Сначала они просто проталкивались через толпу. Братва в большом количестве теснилась вокруг Центровой Хазы — Собиратели Пены явно чего-то ждали. Судя по обрывкам разговоров, законник Хач собирался сегодня, не выходя из дома, примерно наказать морскую деву Хлою за то, что она никак не перестанет баламутить штормами Великие Воды, причём только у берегов Корса. Стоило пройти с полсотни лиг вдоль берега на юг или на север, море успокаивалось. Верховный жрец Иххай, по слухам, предлагал возобновить жертвоприношения, но Хач ему ответил, мол, зачем умасливать, если можно заставить…

Вход в Хазу охраняло шестеро наёмных стражников — на эту работу претендовали лучшие бойцы с разных концов света, порой, чтобы занять место возле этих дверей, им приходилось убивать в поединках по нескольку претендентов. Зато месячная плата за их непыльную работу равнялась средней добыче одного корыта за один выход в море после всех выплат. И даже теперь, когда корабли уже долго не выходили в море, им продолжали исправно выдавать их золото.

Страже удалось продержаться всего несколько мгновений. Больше других повезло тем двоим, которые даже не успели схватить свои секиры, прислоненные к стене слева от двери, — они просто смешались с отхлынувшей от Хазы толпой. Четверо других остались лежать на крыльце, а Олф уже распахнул дверь ударом ноги и, не обнаружив за ней никого, вытирал окровавленный клинок сдёрнутой со стола скатертью. Обогнавший его Орвин уже бежал вверх по лестнице, попутно перерубив один из дубовых столбов, подпирающих перекрытие. Навстречу ему из двери высунулся какой-то толстяк, но тут же с визгом скрылся в глубине помещения, даже не прикрыв за собой створки. Краем глаза Юм заметил, что в дальнем углу просторной прихожей, возле пылающего очага, за столом сидят и неторопливо закусывают какие-то люди в камзолах с золотым шитьём — им, казалось, было всё равно, что происходит вокруг, лишь бы стол не оскудел. Но разглядывать их было уже некогда — Олф и Ойван уже поднимались вслед за Орвином, а тот ударом меча уже снёс одну из дверных створок. Только отец, оставшись внизу, неторопливо расчехлял посох и, судя по всему, собирался совершить какой-то ритуал.

— Пошли вон, мерзавцы! — Хач стоял посреди своей опочивальни, прикрывая собой здоровенный зелёный кристалл, лежащий на золотой подставке. Внутри камня что-то бурлило, а сам он мелко дрожал, позвякивая о свой постамент.

— Да! Пошли вон, а то мы вас замочим — мокрого места не останется! — крикнул давешний толстяк, продолжая медленно отступать к просторной кровати. В нём, похоже, воскресала детская вера в то, что под одеялом можно скрыться от любых страхов и опасностей.

Вступать в разговоры не было никакого смысла, но и нападать в лоб тоже смысла не имело — противник вовсе не был таким беззащитным, каким казался. Ойван выхватил кинжал, подарок вождя, и метнул его, целясь Хачу в переносицу, но тот ухитрился едва заметно наклонить голову, и клинок просвистел в вершке от его уха. А потом в воздухе один за другим начали вспыхивать огненные знаки, за которыми и Хач, и толстяк, и камень стали едва различимы. Олф попытался прорубиться сквозь них, но его меч столкнулся с какой-то невидимой преградой, а потом застрял между причудливой петлёй и восьмиконечной звездой с загогулиной внутри.

— Зря вы всё это затеяли, ох, зря… — Голос Хача был полон сочувствия и сожаления о том, что всё вот так получилось. — А теперь на себя пеняйте. Мне с вами возиться некогда.

Сквозь сплетение огненных знаков начала сочиться кровь. Она чернела, стекая на пол, собиралась в бесформенные кляксы, из которых начали выползать пятнистые змеи, только у каждой вместо головы была когтистая лапа, и яд капал с каждого коготка, и пол под каждой каплей прожигался насквозь.

Толстяк уже стоял на кровати, подпрыгивал и хлопал в ладоши, а сам Хач отвернулся от своих неожиданно явившихся врагов, всем своим видом давая понять: до того, что будет дальше, ему уже нет никакого дела. Он склонился над камнем, который разгорался всё ярче и ярче, делал руками какие-то пассы и что-то бормотал.

Змееподобные лапы вытягивались медленно, и сначала казалось, что они скорее пытаются устрашить, чем напасть, но, оглянувшись, Юм обнаружил, что точно такие же уродливые отростки заполнили собой и входную дверь. Его меч, казалось, сам выскочил из ножен, и после первого удара самая любопытная клешня отвалилась от змеиного тела, несколько раз дёрнулась и замерла, увязнув когтями в дощатом полу. Олф и Орвин успели перерубить уже по нескольку лап, когда из обрубков, как из труб, повалил чёрный дым. Ничто заполняло комнату медленно — сначала тонким слоем растеклось по полу, и ноги увязли в нём по щиколотку. Юм попытался ещё раз пробиться к Хачу сквозь паутину светящихся знаков, но разделяющее их пространство стало упругим и отбросило его назад. Теперь он стоял на четвереньках, и терпкий сладковатый запах растекающегося по полу Небытия захватывал разум и сковывал движения. Сквозь алую пелену, встающую перед глазами, он разглядел, как Ойван пытается завязать узлом горловину одного из отростков, но на нём тут же выросла такая же лапа, какая была, и варвару пришлось снова её отрубить.

Тьма накрыла Юма с головой, но под ногами в слабом алом сиянии просматривался мозаичный пол, потом мозаика стала обжигающе холодной ледяной коркой, сквозь которую он увидел нимфу, неподвижно сидящую посреди пустоты, подтянув колени к подбородку.

— Ау-у-у! — Он не узнал собственного голоса, который разнёсся многократным эхом, неизвестно от чего отражённым, и перешёл в хохот, но уже явно чужой.

— Давно я так не смеялся! — Теперь Хач стоял лицом к нему, поглаживая обеими руками зелёный кристалл, который сначала стал фиолетовым, а потом начал наполняться алым огнём. — Ну неужели ты в самом деле решил, будто что-то можешь?! Нельзя быть таким наивным. Вредно это. Ведь как хорошо начинал, а теперь все старания — псу под хвост. — Хач явно был уверен в своей недосягаемости и неуязвимости, а его руки уже обволакивались алым свечением. — А хочешь свою красотку получить? Не насовсем, конечно, а так — попользоваться. Хочешь? Это ведь так просто. Между нами есть черта, она невидима, но она есть, и тебе надо-то всего ничего: просто переступить через неё. Тебе, конечно, интересно, почему я так с тобой нянькаюсь? Давно бы из тебя фарш сготовить — и больше никаких забот… Но я, наоборот, предлагаю тебе долгую и счастливую жизнь, в которой ты сам себе не будешь мешать. Ведь это, наверное, такой тяжкий груз: совесть, верность, любовь… На самом деле вы, смертные, сами себе усложняете жизнь, на самом деле всё гораздо проще, чем вы себе воображаете. Проще и приятнее…

Хач говорил и говорил — он то вкрадчиво шептал, то переходил на крик. А лёд под ногами всё больше покрывался трещинами, и теперь вместо нимфы внизу разрасталось какое-то подобие снежного кома. Неизвестно откуда, но Юм знал, что сейчас ему нужно только одно: не вступать в этот разговор, не затевать спора, не пытаться напасть на этого неуклюжего искусителя — что бы он ни сделал, пришлось бы перейти ту самую черту, о которой говорил Хач. Стоит только её переступить, и обратный путь может занять оставшуюся половину вечности.

— …но слух твой останется при тебе, даже если ты заткнёшь уши, и ты будешь продолжать видеть, даже закрыв глаза, и каждое твоё желание останется при тебе, как бы ты ни старался выбросить его из памяти и жизни…

Зрение можно повернуть внутрь себя, слова утонут в бездне молчания, желания подождут за дверью. Боль утихнет, опустившись на самое дно души, прошлое сольётся с будущим, память обратится в бегство. Явь станет сном и примирится с неизбежностью. Ау-у-у-у-у…

— Мой лорд, ну нельзя же так! — голос Орвина звучал, казалось, откуда-то издалека. — Ну хоть моргни, дай знать, что ты живой!

Но моргнуть не было никакой возможности. Хач замолчал, а потом послышался его тоскливый и протяжный вой. На Кабатчика, разрывая паутину заклятий, надвигался человек, точнее, тень человека. Тёмный силуэт обрамляло со всех сторон яркое серебристое сияние, он шёл вперёд, и было заметно, что каждый новый шаг даётся ему всё с большим трудом. Зато Юм освобождался от охватившего его оцепенения и уже мог разглядеть, что это его отец, Служитель Эрл Бранборг, опираясь на Священный Посох, приближается к Кабатчику Хачу, выводящему в душном сумраке всё новые сплетения светящихся знаков. На бронзовой подставке лежал раскалённый докрасна кристалл, и его явно пучило изнутри — раздвигая пылающие грани, то там, то здесь выскакивали волдыри. Хач держал над ним ладони, как будто пытался отогреть их, а из его распахнутого рта доносились лязгающие звуки, как будто кто-то бился на мечах у него в желудке.

Служитель был уже в двух шагах от него, когда у Ока выбило крышку, и осколки раскалённых граней ударили в потолок. Из остатков кристалла, как птенчик из яйца, выпорхнула изящная рука, а за ней показалась женская голова, волосы на которой стояли дыбом, а зрачки её безумно вращались в распахнутых до упора глазницах.

— Гейра, — выдавил из себя Кабатчик, прервав пение своих заклинаний. Он явно ожидал чего-то другого и теперь казался несколько опешившим.

Гейра вылезла из уцелевшей половинки кристалла уже почти по пояс, и в этот момент Служитель Эрл вонзил в неё Посох. Металл, объятый серебряным сиянием, пропорол её живот, и то, что осталось от Ока, начало покрываться трещинами и распадаться. Верхняя половина Гейры свалилась с подставки, а Посох и Око начали таять, поглощая друг друга.

Гейра взвыла, обнаружив, что не может подняться на ноги, но в тот же миг сквозь пролом в стене протиснулся Ойван и, прихрамывая, направился к ней.

— Ну, иди ко мне, — прошептала Гейра, протягивая руки ему навстречу. — Иди ко мне… Ведь правда я прекрасна… Я лучше всех… Никто со мной не сравнится… Никогда…

— Ага, — согласился с ней Ойван, рассёк её пополам, а потом начал старательно кромсать останки некогда прекрасного тела. — Идолица. Дрянь, — приговаривал он после каждого удара.

Кабатчик, поняв, что Ока больше нет, упал на колени и начал биться головой о бронзовую подставку.

— Помочь? — спросил у Хача Орвин Хуборг, и тот послушно подставил свою шею под удар.

Голова кабатчика откатилась туда, где ещё дымилось, постепенно обугливаясь, то, что осталось от Гейры.

— Всё? — спросил Юм у отца, соображая, пора отправить меч в ножны или ещё рано.

— Может быть… Пока… — отозвался Служитель Эрл, глядя на свои обожжённые ладони, на которых отпечаталась причудливая вязь, покрывавшая исчезнувший Посох.

Больше не было сказано ни слова. Они прошли мимо седобородого жреца, который как раз пытался подпалить факелом то, что осталось от Хазы, и явно собирался сам отдаться этому огню.

Дорога в сторону порта пролегала по безлюдным узким улочкам, вдоль которых тянулись закрытые ставни крохотных окон. Юм опирался на плечо отца, а Ойван едва волочил ноги, навалившись на Орвина Хуборга. Олф шёл впереди, держа ладонь на рукояти меча. Видимо, вид его внушал всякому должное почтение, и чьи-то тени, то и дело перебегавшие дорогу, старались побыстрее скрыться из виду. На соседних улицах то и дело возникали схватки.

Несколько сотен Собирателей Пены толпилось на пирсах возле качающихся на волнах кораблей — гнев морской девы теперь казался им меньшим испытанием, чем необъяснимый ужас, охвативший жителей Корса. Но все они с воплями, толкаясь, сталкивая друг друга в воду, бросились на берег, когда посреди бурлящих вод залива, за волноломом, показался корабль, украшенный множеством мерцающих огней.

— Что это? — Юм задал этот вопрос скорее самому себе, не слишком веря, что кто-нибудь из стоящих рядом знает ответ.

— Нау, — отозвался Служитель Эрл.

— Что?

— Это за нами, сын. Скоро будем дома.

— Дома… — едва проговорил Юм, и перед его глазами вновь промелькнула ледяная глыба, внутри которой неподвижно сидела нимфа, и Небытие не могло к ней подступиться, потому что она не замечала его.

Орвин и Олф уже сталкивали в воду лодку, лежавшую на берегу, а с корабля сквозь шум ветра и шелест притихших волн доносился едва слышимый детский плач.

Эпилог

— И всё-таки, мой лорд, охота существует для того, чтобы затравить какую-нибудь зверюгу, а не затем, чтобы загонять в угол тоску. — Герольд Тоом почтительно поклонился, не слезая с коня, но Юм даже не взглянул в его сторону.

Загонщики держались на почтительном расстоянии, заботясь лишь о том, чтобы не выпустить лорда из виду. Их кони тяжело дышали после долгой и бессмысленной ночной скачки через дебри, и даже Грум фыркал как-то неодобрительно, стоя поперёк едва заметной звериной тропы, на которой остывали волчьи следы.

— Возвращаемся, — бросил лорд через плечо и начал неторопливо разворачивать коня в сторону замка.

Юм отпустил поводья, доверив Груму самому выбирать дорогу. Видя, что лорд не в настроении, никто не смел вымолвить ни слова — слышался только хруст оголённых веток и неторопливый стук подков о землю, уже прихваченную лёгким морозцем. Интересно, чем отметит летописец этот день? «7-го дня месяца Ливня года 712 от Великого Похода лорды двенадцати Холмов охотились на белых вепрей. Никто из них белого вепря не добыл, поскольку белых вепрей во всех лесах от Северной гряды до земель прибрежных варваров не осталось…»

Уже прошлогодняя охота, на которую Юм отправился сразу же после возвращения из полуразрушенного Корса, окончилась ничем — удалось подстрелить полдюжины волков и загнать несколько обычных бурых вепрей. Тогда же Лом Тарл, двоюродный дядя бывшего лорда Холм-Ала, одержавший верх в борьбе за престол, вторгся в земли саабов, чтобы там продолжить охоту, но вся его свита бесследно исчезла, а самого лорда, связанного по рукам и ногам, варвары подбросили в ров одной из пограничных крепостей. При нём была записка с предупреждением, мол, в другой раз голову пришлём отдельно от остального.

Впрочем, большой беды не было в том, что все лорды остались без добычи — было бы хуже, если б кто-то добыл белого вепря, а кто-то другой — нет. Появился бы лишний повод для зависти и раздоров, одни лорды начали бы презирать других. А теперь что? Были белые вепри в лесах Холмов, а теперь их не стало — вот и всё. В конце концов, и без этой семисотлетней традиции у каждого из лордов найдётся способ показать своё мужество и волю.

— Я слышал, мой лорд, что ваш отец собирается прибыть завтра. — Герольд то ли решил развлечь Юма беседой, то ли сам заскучал.

— Да, голубь принёс весть, — неохотно отозвался Юм, не понимая, зачем Тоом задаёт вопрос, ответ на который и так знает.

— Осмелюсь заметить, что он, возможно, уже в замке…

Лорд оторвался от созерцания конской гривы и обнаружил, что до замка осталось проехать пару лиг полями, а сигнальный огонь над воротами пылает гораздо ярче, чем обычно, и высоко вверх вырываются белые искры.

Юм вдруг почувствовал, что скорая встреча с отцом радует его не так, как должна бы… Какой-то груз лежал на сердце с тех самых пор, как он вернулся домой, избежав пяти смертей. Не стало Сольвей, затерялась в бездне Небытия нимфа Ау, Герант отправился в странствие по бесчисленным мирам. Но ещё больше, чем эти потери, душу грызло ощущение, будто самое главное, что с ним произошло в этой жизни, уже позади — всё вместилось в первые двадцать лет, и теперь ему порой казалось, что он — старик, которому в тягость оставшиеся ему дни.

В полусотне локтей от ворот Грум сам ускорил бег, а вскоре с громким заливистым ржанием влетел на перекидной мост и промчался мимо стражников, охраняющих ворота. Конь явно почуял, кто стоит там, во внутреннем дворе замка.

Когда Служитель Эрл с Ойваном запрягали гарпию, Юм успел не только нанести последний визит лорду Холм-Эста, но и поручить дружинникам эллора Орвина позаботиться о Груме. Но конь тогда не пожелал возвращаться домой под чужим седлом и снова исчез, только спустя полгода он появился в Холм-Доле, оглашая громким ржанием окрестности замка. Как он нашёл дорогу, как смог почуять, где именно находится его хозяин, — всё это так и осталось тайной.

— Отец, почему ты сразу не прошёл в трапезную? — спросил Юм, слезая с коня, который тут же начал тыкаться мордой в грудь Служителя Эрла.

— Негоже гостю входить в дом, пока хозяин не вернулся.

— Это твой замок, отец, — отозвался Юм, и они обнялись. — По-моему, землепашцы до сих пор перед тобой охотнее ломают шапки, чем…

— Землепашцам всегда кажется, что раньше было лучше. Когда твой сын будет лордом, старики будут вспоминать времена Юма Бранборга, лорда Холм-Дола, при котором жизнь была легка и приятна, леса гуще, небо голубее, медовуха слаще.

Юм передал поводья конюху, потрепал коню гриву, и они с отцом направились в трапезную, где в очаге уже горело жаркое пламя, а на столе стояла бадейка горячего грога.

— А где Олф? — поинтересовался Служитель, усаживаясь на лавку поближе к огню.

— В Холм-Гранте. Там лорд Фертин никак не разметит новую границу с прибрежными варварами, — ответил Юм, разливая грог по кружкам. — А я думал, ты Карола привезёшь. Я его уже полгода не видел. Подрос уже, наверное…

— Сейчас уже погоды не те стоят, чтоб с дитём путешествовать. Да и мне ещё путь неблизкий. — Служитель едва заметно улыбнулся. — Давно бы сам приехал — три дня верхом, не торопясь. Карол… Не боязно тебе было сыну такое имя давать?

За семь веков, прошедших с того дня, когда Карол Безутешный привёл в эти северные земли свой народ, никто из лордов не смел в его честь называть своих сыновей — во-первых, судьбу лорда лордов никак нельзя было назвать счастливой, а во-вторых, это имя означало бы претензию на власть во всех Холмах. Назвать сына Каролом значило навлечь на него неприязнь знати, сделать слишком многих его врагами. Не потому ли отец ещё год назад настоял на том, чтобы его внук остался под защитой Храма?

— Ты сам говорил о пророчестве.

— Да, и могу повторить. Это записано в одной из самых древних книг Откровений: «И лорд, странствующий не по воле своей, войдёт к последней из Древних, и сын их обретёт власть и могущество, не сравнимое с тем, что было у древних властителей. И царствие его будет долгим, и с приходом его в мир начнётся новая эпоха…» Все приметы совпадают. А вот какова она будет, эта эпоха, какие перемены она принесёт — об этом там нет ни слова.

— Но вы же Служители! Служители… Вас же ведёт сам Творец. Вам же должно быть известно, кто мы, зачем мы. Мне Герант когда-то говорил, что вам известен смысл всего, что уже было, и всего, что будет.

Служитель Эрл долго смотрел на огонь, не говоря ни слова, а Юм терпеливо ждал, когда отец ответит. Он в глубине души надеялся, что в этом ответе обнаружится корень его тоски, от которой не было спасения ни в пирах, ни на охоте, ни в беседах со странниками и ведунами, ни в чтении древних манускриптов.

— Юм, ты, конечно, помнишь: когда не стало Ока Нечистого, пропал и Священный Посох.

— Да, помню. Разве такое забудешь…

— Так вот. Храм остался без своей главной святыни, и теперь Откровение нечасто посещает братьев. До сих пор Творец вёл нас за руку, оберегая от козней Небытия, но теперь Он оставляет нас наедине с нами самими. Ещё недавно любой Служитель мог прикосновением излечить телесную хворь, находил именно те слова, которые могут исцелить душу… Но теперь это дано немногим. А к тебе ещё народ не приходить на ведунов жаловаться?

— Нет.

— Скоро пойдут. Заклинания перестали действовать. Любое ведовство, которое черпало силу из Небытия, иссякло. Теперь им только и осталось, что снадобья из трав варить. Вот тебе и новая эпоха. Будущий лорд лордов только-только ходить начал, а пророчество уже сбывается.

— А как же Небытие? Как же нечисть? Если они снова отыщут сюда лазейку, как нам быть? — Юму вдруг показалось, что на его сына, когда тот станет лордом, ляжет слишком тяжёлое бремя, не сравнимое с тем, которое несёт он сам, и от этого стало так зябко на душе, что он с тоской посмотрел на почти полную кружку грога, понимая, что горячий напиток не поможет ему отогреться.

— А нечисти тоже более не будет. И нет её уже, — постарался успокоить его отец. — Только та нечисть, что в душах людских притаилась, и останется. Только она, нечисть эта, пострашней будет, чем оборотни и гарпии. Тех хоть сразу видно было. Вот. — Он достал из дорожной сумки толстую книгу в чёрном кожаном переплёте. — Вот тут вся мерзость собрана, какую душа человеческая вместить может.

Юм осторожно взял книгу, раскрыл её и прочёл на первой странице изящно выведенную надпись: «Путь Истины, Свободы и Совершенного Удовольствия. Любой, кто прочтёт эту книгу и примет на веру всё, что в ней изложено, избавится от предрассудков, которые мешают жить, а вместо них обретёт ясную цель и кратчайший путь её достижения. Чтобы открыть в себе новые способности, важно посметь совершить то, на что ранее не мог решиться. Просто посметь и просто совершить…»

— Предрассудки — это вера, любовь, совесть, доброта… Всё то, чем душа жива. — Служитель Эрл взял книгу из рук сына и бросил её в огонь. Пламя на мгновение затянулось клубами чёрного дыма, а в трубе раздался вой, похожий на крик издыхающего оборотня.

— Откуда это? — спросил Юм, дождавшись, когда пламя в очаге станет вновь ровным и жарким.

— Бродят по землям прибрежных варваров два странничка. Один резьбой по дереву забавляется — идолиц вырезает, да так, что тамошний народ на них целыми днями пялится и шалеет, а иные перед ней на карачках ползают и тень её целуют и облизывают. А второй проповедует вот эту самую мерзость. Ради такого дела он иных из варваров даже чтению научил. А книгу эту мне лорд Фертин прислал с гонцом и написал, что нашёл её на поле боя. Прижимал её к сердцу мертвец, и на лице у него не боль была нарисована, а восторг и блаженство. Как будто он, смерть приняв, всех обхитрил и отправился в жизнь вечную путём той самой Истины, Свободы и так далее… И теперь эта зараза будет расползаться по свету, неся смятение в души и Тьму в сердца.

— Ну и что с того? — Юм подбросил в огонь несколько поленьев. — Вон варвары тоже поклоняются идолам, и ничего страшного — люди как люди.

— Идол идолу рознь. И саабы, и эссы, и степные варвары, и даже венсы — все они хотят одного: избежать гнева стихий и прочих сил, от которых может зависеть их жизнь. Некоторые жрецы даже Творцу Безымянному жертвы приносят, лишь бы всем угодить. А здесь другое. Совсем другое — в той книге каждая строка будит в человеке гордыню — то самое, что заставило Гордых Духов восстать против Творца. А что будет, если люди отрекутся от Творца в сердце своём?! Что будет… — Его лицо словно окаменело, лишь в неподвижных зрачках плясало отражение пламени. — Что будет… Вот конь белый, и всадник с луком на нём восседает, и венец его ал, словно кровь, которая прольётся во имя победы его… Вот конь рыжий и всадник, принесший меч, чтобы забрать мир с тверди земной и заставить людей убивать друг друга… А вот конь вороной, и аршин в руке у всадника его, коим мерит он и скорбь земную, и землю, объятую скорбью… И последний конь — бледный, и смерть сама им правит, и Пекло следует за ней, поглощая тварей земных…

— Отец, очнись! Что с тобой?! — Юм потряс Служителя за плечо, но тот уже очнулся от своего оцепенения. — Что это было?

— Ничего, сынок. Просто я получил ответ… Не я спросил — страх мой спросил. — Служитель Эрл поднялся и повесил на плечо дорожную суму. — Мне пора. Давай прощаться.

— Куда тебе пора? Хоть рассвета дождись.

— Рассвет лучше в пути встречать. — Он уже шёл к выходу. — Время не терпит. Лом Тарл желает новой войны с варварами. Не понравилось сиятельному лорду, что его в живых оставили.

— А при чём здесь Храм? Хочется ему воевать — пусть попробует.

— А ты знаешь, что Герант обещал вождю саабов за то, что тот беспрепятственно пропустит его до Холм-Эста? Ойван тебе не говорил?

— Нет. Да и Ойвану откуда знать…

— Так вот — Герант обещал, что постарается умерить воинский пыл лорда Холм-Ала и сделать так, что тот прекратит набеги. А за слово Святителя отвечает Храм. А войну легче начать, чем прекратить. В смутные времена люди легче верят проповедям от Нечистого. Чего боятся, в то и верят.

— Может быть, мне с тобой поехать? — предложил Юм, не слишком, впрочем, надеясь, что отец согласится.

— Нет, сын. Нет. Если со Служителем приедет лорд, то Лом Тарл поймёт всё наоборот — будто Служитель просто сопровождает лорда. А ты ему не указ, ты ему — равный. — Эрл Бранборг остановился в дверях, услужливо распахнутых слугой, как только тот услышал приближающиеся шаги. — Я должен сказать тебе ещё кое-что. В том пророчестве была ещё одна строка: «Тот, кто будет стоять возле его колыбели, и станет истинным владыкой двух миров…» Я не знаю, о ком там идёт речь, но будет лучше, если ты почаще будешь появляться в Храме и беседовать с Каролом. Он уже начал говорить и недавно спросил кормилицу, что значит «трепетать» и что такое ужас? Я спрашивал того разбойника, который его спас, не говорил ли он при ребёнке этих слов, так он чуть не задохнулся от обиды — говорит: век воли не видать… Выходит, не только твоя нимфа рассказывала ему сказки перед сном.

Служитель Эрл ушёл, и когда за дверью стихли его шаги, Юм вернулся к очагу и упал в кресло, обитое лисьими шкурами. Усталость после долгой ночной охоты взяла своё, и его тут же потянуло в сон. Теперь сквозь пелену рваных облаков из непроглядной тьмы на него смотрели всё те же глаза, полные надежды и скорби. Нимфа, последняя из Древних, смотрела на него из бездны Небытия. Она смотрела, но не видела, она хотела услышать, но слова гасли в вязкой бархатной тьме.

— Он жив! Он со мной! Всё будет хорошо.

Этот сон повторялся каждый раз, стоило ему задремать, и всегда он отвечал её взгляду одно и то же. Но каждый раз ему казалось, что он и сам толком не знает, что такое «всё», что такое «хорошо» и что такое «будет»…

Оглавление

Часть первая Щепоть небытия

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Часть вторая Тень идола

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Часть третья Око Светоносного

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg