«Изгнанница»

Изгнанница (fb2) - Изгнанница 551K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Инна Лёвина

Глава 1

Я проснулась и, еще в полусне, удивилась, как странно изменилась наша с мамой комната - она как будто стала наполовину чужой. Вещи все знакомые: шкаф, очень старый, у него облупился лак, а дверца одна приоткрывалась, потом книги на полке, стулья, обитые зеленой материей, тоже старой. На стене висел старый акварельный портрет моих бабушки и дедушки. Но потолок был совсем другим, мы его белили прошлой весной, а сейчас я видела какой-то серый, и пятно сверху в углу. Вид из окна тоже какой-то непонятный: раньше все закрывал соседний дом, а сейчас я смотрела на серое, в тучах, небо. Может быть, это волшебство? Мне не то, чтобы стало страшно, я еще не совсем проснулась, а мысли путались. Только приподняла голову от подушки, стены словно качнулись и надвинулись, а в голове неприятно загудело. Привычно горел огонь в камине, ярко-оранжевый, с желтыми краешками языков, которые наклонялись из стороны в сторону, поднимались, припадали к багровым углям, как будто их трепал какой-нибудь живший в камине ветер. А пахло в комнате незнакомо - сыростью и лекарствами. Ну да, я ведь долго болела ... потому и слабость (но что стряслось за это время с нашим жильем?) Очень хотелось пить. Я позвала (как мне показалось, громко):

-Мама!

Никто не ответил. Рядом с кроватью на тумбочке стояла моя чашка с водой. Я дотянулась до нее. На камине стояли часы, мои любимые, в виде волшебного домика. Хорошо, что мы их не выбросили, хоть и ломаются постоянно, и дорого чинить. То, что в этой странной комнате было столько привычных предметов, меня успокоило - раз наши вещи здесь, значит, все в порядке. Я натянула одеяло, спряталась с головой и сразу заснула.

-Растанна, ты проснулась? Выпей сейчас лекарство.

На моей постели сидела мама и ласково гладила меня по руке. В комнате было холодно, в камине огонь почти потух, только еле-еле светилось несколько багровых угольков. Она увидела, что я открыла глаза, обняла меня и поцеловала несколько раз. Потом помогла приподняться и выпить лекарство - очень противное, кисло-горькое.

-Почему мы здесь? - спросила я, снова улегшись на подушку. - Куда ты ходила, пока я спала? Где мой медведь?

Мама достала из тумбочки синего медведя и дала мне в руки. Конечно, я уже почти не играю в игрушки, но если болеешь - это уже другое дело.

-Когда ты заболела, это было в начале сезона снегов...

-А сколько я болела?

-Две недели. Был у тебя жар, ты никак не приходила в сознание, металась...

Я вцепилась в медведя и заплакала. Значит, я пропустила День Первого Снега! Не будет ни праздничных пирогов, ни гулянья на площади!

-Ну, что ты, Растанна, - огорчилась мама. У нее на плечах была серая шаль, которую я очень не любила - шаль была некрасивая, побитая молью и заштопанная шерстью другого оттенка, потому что точно таких ниток не нашли, а выбросить было жалко.

-Праздник пропустила!

-Ты болела очень тяжело, жар никак не спадал. Я боялась, что ты... сидела около тебя ночами. Денег не хватало ни на что - я вещи продавала. Хозяйка нам велела переехать в комнату поменьше, на последнем этаже.

-Тут раньше жила хромая Маггана?

-Да... Но теперь ты начнешь поправляться, я выйду на работу и все изменится. Долги раздадим, купим необходимое.

Так и шли дни за днями до моего выздоровления. Мама утром занималась домашними делами, а днем уходила на работу. Ее взяли пианисткой в маленький ресторанчик. Раньше она работала при театре, была там мастерица на все руки (когда я была маленькой, мне казалось, что так действительно называется ее должность) - шила костюмы, иногда играла на пианино за сценой, если в пьесе это было необходимо. Но из-за моей болезни она не могла там бывать так часто, как нужно, и ее уволили. Мама сказала, что у них в театре - трудные времена. Наверно, это из-за суровой зимы, надеюсь, они там хотя бы не болеют. Мама не слишком огорчилась из-за театра - она всегда как-то легко находила работу, трудно было лишь в то время, когда я болела, и она работать не могла. Если умеешь что-нибудь делать хорошо, допустим, играть на музыкальном инструменте, всегда найдется какая-то работа. Когда-то пианино было и у нас, но мы его давно продали, еще позапрошлой зимой. Я с детства помню - мама играет какую-нибудь красивую и грустную пьесу, она держится очень прямо, но не напряженно - наоборот, музыка как будто делится с ней своей легкостью. Ее пальцы перебегают по клавишам, она не замечает ничего... А у меня никогда не получалось играть, как говорят, у меня есть чувство ритма, но нет слуха. Ну, а когда я пою, мама смеется или затыкает уши. В ту зиму мама потеряла работу, а на улице стояли такие холода, что "птицы замерзают на лету". Так говорят. Поэтому, когда я смотрела в окно, то очень боялась увидеть на тротуаре черных, неподвижных птичек. К счастью, ни разу ни одной не заметила. Ну, вот, и нам тогда было так трудно, что и пришлось продать пианино.

Наше теперешнее жилье было очень убого. На стенах штукатурка облупилась, а туалет тут общий - на несколько квартир, и идти приходится на холодную лестницу. Раньше мы жили на втором этаже, а сейчас - на пятом, почти на чердаке. Зато вид из окна замечательный. Окна прежней квартиры выходили на другую сторону, и виден был всего лишь переулочек, который заканчивался тупиком, и соседний дом. Мы все время закрывали окна шторами, по крайней мере, к вечеру, потому что дома стояли очень близко. Всегда видно было, что делают соседи, и мы всегда знали, какую еду готовят в соседнем доме. Хорошо, если еда была вкусная, но одна из соседок была страшно рассеянной, и все у нее всегда подгорало. Смотреть в окно в нашей прежней квартире было скучно, только если шел снег или дождь. А здесь мы высоко, под самой крышей. Когда я подтаскиваю стул к подоконнику и встаю на него коленями, то могу увидеть не только дом напротив, но еще, за его углом, часть заснеженной площади. Там гуляют по тротуару барышни, они прячут руки в муфты. Проходят полицейские патрули. Через саму площадь то и дело проезжают телеги, и можно разглядывать лошадок - как они переступают, цокая копытами, потряхивают гривами. Вечером в переулке темно, а на площади горят фонари. Я долго смотрю на их круглые желтые шары, на снег, появляющийся в кругах света и пропадающий в темноте. А в центре площади стоит памятник Корабельщику. Мама считает, что этот памятник безвкусный и нелепый. Во-первых, говорит она, к нашему городку ни Корабельщик, ни вообще море не имеют никакого отношения. Во-вторых, сам монумент выглядит так: на длинном чугунном столбе, изукрашенном разными надписями, стоит корабль. Столб большой, а корабль маленький. На носу - фигура морской девы, подняты паруса. А самого Корабельщика нет. Может быть, конечно, он где-то внутри корабля, в капитанской каюте... Но мне памятник нравится. Я люблю смотреть на него, хотя отсюда виден был только корабельный нос и кусочек паруса, и мечтать о море и путешествиях.

Мама возвращалась с работы уже глубоким вечером, а если это было перед выходными, то ее ресторанчик работал долго, и она возвращалась совсем поздно. Мне полагалось ложиться спать не позже десяти часов вечера. В нашей новой квартире не было газового освещения. В прежней комнате я просто гасила газовый рожок не до конца, оставляла маленький огонек, и тогда не страшно было засыпать. А здесь приходилось или оставлять свечу, но свечи надо было экономить, или оставаться в полной темноте. В сущности, я не боюсь темноты, просто мне очень не нравится, как клубятся тени в углах и под посудным шкафом, все вещи кажутся темными пятнами, и непонятно, стул это, ваза, стопка книг или уже что-то совсем другое. В первый же вечер, когда мама вышла на новую свою работу и оставила меня одну, я легла ровно в девять, задув свечу и быстро завернувшись в одеяло с головой. Через минуту я немного высунулась и посмотрела в темноту. И тут оказалось, что никакой темноты не было - ярко светил фонарь на площади, на пол ложились бледные полосы света, предметы виделись нечетко, но вполне определенно, без сомнительной и угрожающей расплывчатости. Можно было смотреть на этот свет и представлять, что живешь где-то далеко-далеко, около моря, и это - свет одинокого маяка. Я была рада, что не приходится засыпать в темноте и при этом не надо жечь лишнюю свечу.

Я теперь уже вставала и начала понемногу помогать в домашних делах. Вообще, время после болезни - самое замечательное: в кровати лежать уже не надо, но и в школу ходить еще нельзя. Маме, как и раньше, давали выходной раз в неделю, и это был для нас самый счастливый день. В обычные дни мы пекли на завтрак пресные лепешки, на обед и ужин варили кашу. А в мамин выходной мы жарили сладкий хворост или делали пироги. Для этого специально всю неделю экономили сахар, а потом устраивали пир. А когда переделывали все домашние дела (в мамин выходной мы устраивали стирку и обязательно ходили на базар за покупками), и за окном наступали ранние зимние сумерки, начиналось самое интересное. Раньше, когда у нас было пианино, мама играла нем подолгу, а я сидела, завернувшись в плед, и слушала. Иногда мама играла одну музыкальную пьесу за другой, как будто забыв про меня. А иногда вдруг останавливалась и спрашивала:

-Растанна, что ты чувствуешь, когда слышишь эту музыку?

Бывало так, что сыгранное мне не очень нравилось, и я честно говорила об этом. Или отвечала кратко:

-Когда я слушала, то было грустно (или весело, смотря по тому, что игралось).

Бывало так, особенно если музыка мне нравилась, что я начинала мечтать, и потом рассказывала маме об озерах в глухих лесах, странствующих воинах, о поющих цветах... Мама все выслушивала очень внимательно, иногда кратко отвечала что-то. Но иногда начинала рассказывать - или о композиторе, или еще что-то о той музыке. А самое интересное - когда мы начинали "вечерний разговор", то есть рассуждали о чем-нибудь важном или таинственном. Иногда такие вечерние разговоры я помнила очень долго. Однажды, тогда мне было лет семь или восемь, мама сыграла одну очень серьезную вещь и потом спросила меня, о чем это, как мне кажется?

-Не знаю, о чем, но под эту музыку представилось вот что: звезды, черное небо, земли не видно, и кто-то то ли летит, то ли падает в куда-то в ночь. Я думаю, эта музыка о смерти, вот о чем.

-Ты думаешь, смерть - это ночь?

И тут мама объяснила мне, что же происходит с людьми, эльфами и другими существами после смерти. Когда-то мы с ней уже говорили об этом, мама рассказывала о чудесной стране, куда попадают только добрые, благородные и честные. Я даже рисовала эту страну - много больших ярких цветов на зеленом лугу (весь лист я поделила на синюю половину - небо, и зеленую - луг). Но потом постепенно забыла про это и больше о той стране не думала. Но тогда я была очень маленькой, и мне достаточно было просто чувствовать себя защищенной от чего-то страшного и непонятного, чем была смерть. А сейчас мне нужно было ясное и определенное знание о том, что же - там. И вот целый вечер мы тогда об этом говорили, не скажу, что я все поняла, но запомнила, как мы тогда говорили. Я так поняла, что если не будешь делать ничего плохого, то и потом ничего ужасного не случится. Но что же будет с теми, кто все-таки делает плохие поступки? Мама ответила, что главное - их не совершать, и что она не хочет говорить подробно, чтобы меня не пугать. Я долго ее уговаривала и обещала, что не испугаюсь, но она перевела разговор на другое.

Однажды утром я проснулась не поздно - часы на торговой башне пробили восемь и четверть. Но мамы не было. Рядом с камином в ведерке уже лежал уголь - значит, мама ушла не за ним. Интересно, куда же? Около двери стояла большая корзина. Обычно в ней лежит еще маленькая, мы берем эти корзины, когда вместе идем на базар. Сейчас нет той, которая поменьше, это значит, во-первых, что мама ушла за покупками, а, во-вторых, что денег у нас не очень много, иначе мама взяла бы большую.

Я надела платье и причесалась. Тут вошла мама. Она положила на стол что-то завернутое в бумагу и похожее на суповую тарелку. Довольно тяжелое - сверток сильно стукнул по столу. Я поцеловала маму и побежала смотреть, что же это такое. В бумаге лежал кусок льда.

-Сегодня я испеку оладьи на молоке, и кофе тоже попьем с молоком, - мама сняла серую шаль, которой закутала плечи под плащом.

-А где оно, это молоко?

-На столе, - мама кивнула на льдину.

Никогда еще не видела такого, чтобы молоко замораживали в мисках, потом вынимали и продавали. Оказалось, оно дешевле незамороженного, потому мама его и купила.

Я потрогала непрозрачный белый лед, застывший в форме миски, он был гладкий и холодил пальцы. Я раньше видела, как крестьяне продают молоко в мисках на рынке, но почему-то не думала, что оно замерзает целиком. Хотя, наверно, могла бы догадаться. Интересно было бы замораживать еще в маленьких чашках или плоских тарелках... Представила себе молоко, застывшее в форме больших кружек, крошечных кофейных чашек или плоских блюдец, и пожалела, что мы не крестьяне.

Бросили молочный лед в кастрюльку, но сначала накипятили воды для кофе, потому что есть нам уже немного хотелось. Ото льда мы заранее откололи несколько кусков с краю и кинули в наши чашки с заваренным цикорием. Льдинки начали таять, оставляя белые разводы. Это было замечательно! Я сидела и смотрела на таяние льдинок, пока не исчез последний крохотный айсберг.

-Мам, давай оставим еще таких кусочков. Будем каждое утро пить кофе с молоком.

-Они растают, - сказала мама.

-А мы их завернем в бумажку, крепко свяжем ниткой и повесим за окно.

Так мы и сделали. Оладьи на молоке получились необыкновенно мягкими и вкусными. И вообще, с тех пор, как мама вышла на новую работу, мы стали жить лучше. У нас, наконец, стало хватать угля и еды. Даже копить потом будем, как сказала мама, когда немного разберемся с долгами, хотя еще не решила, на что - может быть, на то, чтобы купить какое-нибудь старое пианино, а может, чтобы переехать на прежнюю квартиру. Если бы нам удалось купить пианино, мама могла бы, как когда-то, давать уроки. Но пока откладывать не получалось - слишком много маме пришлось назанимать, пока я болела, а она не работала. Однажды мама принесла с работы небольшой бумажный пакет. Я уже спала, но проснулась, как бывало иногда, когда она возвращалась не очень поздно. Выпрыгнула и побежала к ней, шлепая босыми ногами. В пакете красовались пирожные, три штуки! Кто-то из посетителей ресторана заказал их, но отчего-то не съел и отослал на кухню. А хозяин ресторанчика приказал отдать их маме. Я всегда кипятила чайник, перед тем, как лечь спать, и он пока был еще теплый. Мама подвесила его над огнем, а я разглядывала пирожные.

-Надеюсь, их не кусали. На вид они целые...

-Растанна! Ну, конечно, их не кусали.

Потом пили чай с пирожными - маленькими и необыкновенно вкусными. Жаль, мама не разрешила мне посидеть подольше с ней. Это было так необычно - ночь, на улице тихо-тихо, темно, только в одном окошке в соседнем доме горит желтый огонек свечи да один фонарь на Корабельной площади. Но мама строго велела ложиться спать.

-Мам, а тебе, может быть, и еще потом дадут что-нибудь вкусное?

Она улыбнулась и не ответила. Я так поняла из ее прежних разговоров, что остается-то много, но там и без нас есть, кому это взять. А просить мама не будет.

Так тянулись зимние дни. Раза два, в мамины выходные, приходил доктор Теверил. Смотрел горло, слушал легкие. Велел пить побольше молока. На улицу выходить пока запрещал, и я была рада, что не хожу в школу. Вообще-то школу я люблю, иногда там идет речь не только о нужном, но и интересном, на переменах мы играем с девочками... Но больше всего люблю свой дом, люблю делать то, хочется, а не что надо... Доктор Теверил - добрый, много говорит, жаль, что подниматься к нам ему трудно, когда он идет лестнице, слышно, как он тяжело дышит. Он рассказал, что из-за холодной зимы многие болеют, и некоторые из моих школьных подруг и приятельниц с нашей улицы. Доктор вообще любит рассказывать о тех, к кому он приходил сегодня или вчера. Поэтому я всегда узнаю, что происходит у моих подруг, если они болеют, и даже знаю о многих посторонних людях. Жианда - она живет через три дома от нас и младше меня на два года, мы иногда играем в садике около ее дома - болеет уже неделю, поправляется, но горло еще красное. Зельтия, дочь богатого торговца, и ее младший брат заболели сразу после праздника первого снега. Слишком много катались с ледяных горок и ели на холоде пироги. Им подарили маленького щеночка, чтобы им стало веселее, и они быстрее поправились. Мне тоже хочется щеночка, но я с мамой даже не говорю об этом - у нас мало денег, и хозяйка дома никому не разрешает заводить живность. У семьи Зельтии свой дом, другое дело... У Дирена дядя - отставной моряк. Он подарил Дирену ветку коралла, огромную раковину и игрушечный, но как настоящий, парусник. Когда доктор ушел, я долго размышляла обо всех этих чудесах. Мама всегда говорит, что очень плохо завидовать. Я стараюсь не завидовать, но иногда не получается.

Пока мама работала, я сидела дома. В школу мне мама не разрешала ходить уже не столько из-за болезни, сколько из-за страшных холодов - она считала, что после болезни нельзя выходить на такой мороз. И я с ней была согласна. Я подметала полы, мыла после завтрака посуду. Затем, пока было светло, читала учебники, решала задачи и учила правила или стихи. Иногда заходили мои подруги из школы, чаще всего - Гиласса, она тоже была эльфийка - и рассказывали, что они сейчас изучают, какие были происшествия без меня, и вообще все новости. Одна девочка, Регта, она один год жила в Аркайне и у нее там двоюродный дядя, приносит иногда аркайнские журналы, и мы разглядываем модные платья и плащи. Журналы, как правило, старые, прошло- или позапрошлогодние, но для нас все равно как новые. Кроме того, обменивались вырезанными из серебристой бумаги фигурками (в такую бумагу иногда упаковывают чай или заворачивают конфеты). Мы собирали их и вкладывали в специальные маленькие альбомы, с кармашками из прозрачной бумаги поверх плотных страниц, конечно, не все фигурки, а самые удачные. Мой альбом, как считали девочки в моем классе, был почти самым лучшим. Я собрала множество необычных фигурок и картинок - здание ратуши с тонким шпилем, бегущий тигр, профиль королевы с высокой прической и маленькой короной, ну и многое другое. Часть вырезала сама, часть наменяла. Правда, мне вырезать помогает иногда мама, у нее это намного лучше получается, но правилами это разрешается, и мои фигурки меняют охотно.

Однажды утром, когда мама уже ушла, я услышала, как кто-то поднимается по лестнице. В дверь стукнули, очень сильно, раза два:

-Открывайте, уголь принесла.

Я открыла немного заедающую задвижку, и вошла хозяйка нашего дома. Рядом с камином и правда не лежал уголь, я и не посмотрела утром. Видно, когда мама уходила, уголь еще не привезли. Хозяйка высыпала в ведерко у камина несколько пригоршней блестящих черных камешков. Повернулась ко мне:

-За неделю заплатили, а дальше что? Денег-то, похоже, нет?

Она резко повернулась, и ее черная шаль стала похожа на крылья с обвисшими перьями. Она была высокой, худой, в самом деле, похожей на птицу, даже нос был с горбинкой, как клюв. Глаза черные, недобрые...

-Снег идет, второй день валит. Давно такой зимы не было. Как жить думаете? Угля покупать больше надо, а то перемерзнете тут. Снег валит, все дороги занесет, ни мяса не привезут в город, ни рыбы, ни молока. Проживем ли зиму - не знаю.

Она говорила отрывисто, поблескивая черными глазами и глядя мне прямо в глаза. "По старой городской стене пошла трещина; лавка Шиаленга закрылась, он болеет, может, и не встанет уже с постели; пруды за городом промерзли, поди, не будет весной в них рыбы; от мороза деревья почернели - теперь оживут ли; школа под горой вот-вот закроется, топить нечем, да и дети почти все болеют; лучше бы власти наши городские школы для бедных сами позакрывали - ни к чему бедным лишнее ученье; у главных ворот от мороза замок заклинило - очень плохой знак..."

Наконец, хозяйка замолчала и вышла, стуча по ступенькам деревянными подошвами. Мне всегда было страшновато, когда она приходила. У меня в книжке есть картинка - по ночному городу едет телега, в ней запряжена костлявая черная лошадь, так, кажется, и слышно - стук да стук - от копыт и колес. И вожжи держит какой-то худой, человек, весь в черном, а глаза блестят. Почему-то мне он напоминает хозяйку. Я подбросила немного углей в камин, посидела, грея руки. Стало тепло и уютно. Как будто хозяйка захолодила нашу комнату еще больше, и нужно развести огонь посильнее, чтобы холод, который она принесла сюда, ушел.

Отогревшись, подошла к окошку. За снегом и правда ничего не было видно. И все же я люблю смотреть, как он падает, и представлять, как за его белой стеной, далеко-далеко, совсем другая жизнь, другие города и люди. Мне представлялись то темные леса с волками, лисами и рыжими белками, то синие реки, то города с множеством домов - и в окнах горят огни. Сколько в мире людей, и никто обо мне не знает...

Я никогда не скучаю одна. Когда я была маленькой, то часто приставала к маме, чтобы она поиграла со мной, почитала, что-нибудь рассказала. Однажды мама сказала мне, что если кому-то скучно наедине с самим собой и он не умеет найти себе дело - это очень скучный, неинтересный человек. Мне совершенно не хотелось быть скучной и неинтересной, это было бы даже обидно, и я стала учиться находить себе дело или развлечение.

Сейчас свободного времени достаточно. Я успевала еще почитать свои книги - у нас их много, три книжные полки. Мои самые любимые - это, во-первых, сказки, во-вторых, история Анларда для детей, и, в-третьих, книга о королеве Марии. Да, есть еще четвертая - "Великое странствие" Корабельщика. Из сказок я больше всего любила читать о девочке Аннирлин, которая заблудилась в зимнем лесу, попала к волшебнице, и та научила ее делать пирожные из снежинок, видеть прошлое и будущее в каминном огне и многому другому. В истории Анларда, по-моему, интереснее всего - морские путешествия и открытия. А книгу про королеву Марию я вообще знала почти наизусть, ведь это была единственная эльфийская правительница за всю историю страны. Только конец книги, когда ее посадили в тюрьму, не перечитываю - ведь это так обидно и несправедливо. И еще в этой книге были чудесные картинки. Например, представления во дворце, спектакли и балет. Я долго разглядывала танцовщиц - тонких, как соломинки, в прозрачных белых и голубых платьях. Наверно, они не танцевали, а почти летали над сценой... Жаль, что я могу видеть это только на картинках...

Еще я любила смотреть картинки в своих старых книгах, уже совсем потрепанных, у некоторых отрывались обложки или рассыпались листы. Мне нравилось смотреть на иллюстрации к сказкам, я часто придумывала совсем другие сказки и истории, не те, которые были в книжках. Даже лучше сказать так - эти истории придумывались сами собой, и я как будто попадала в картинку и какое-то время, пока сидела, мечтала, разглядывала - жила там. Было несколько таких чудесных картинок , на которые я могла смотреть на них долго-долго, а волшебные истории так и роились вокруг них.

Часто я вспоминала музыкальные пьесы, которые играла мама (когда у нас еще было пианино). И начинала танцевать под эту музыку. Меня не учили танцевать, и движения я придумывала сама. Я никогда не танцую при ком-то. Даже при маме почти никогда.

А когда уже темнело, убирала книги и шла к окну. Вставала коленями на стул и смотрела на улицу, на снег, на прохожих и на памятник Корабельщику. Я очень люблю смотреть в окно, особенно зимой. Снежинки медленно кружатся, серебряными блестками ложатся на землю, в темноту... Смотришь и думаешь... То о будущем - как вырасту, начну работать, приносить домой деньги, и нас с мамой тогда станет жить намного легче и о том, что буду покупать, как буду сама ходить на базар. То о чем-нибудь, более близком - например, как летом пойдем гулять на окраину города, где начинаются первые деревеньки. Мы редко заходили дальше, но и на окраине было очень любопытно погулять - посмотреть на деревянные домики с огородами, в которых бродили куры, петухи и гуси. Или просто смотрела на две луны: голубую, которая в полнолуние освещает площадь как еще один, только очень высоко подвешенный фонарь, и красную, более далекую и потому маленькую. Календарь считается по первой луне, голубой, но я люблю посмотреть и на красную, как она то растет, надуваясь, как веселый мяч, то уменьшается до тоненького, алого серпа, зловеще висящего на черном небе.

Самое лучшее время - когда мама приходила с работы, а я еще не спала. Я накрывала на стол, заново кипятила чайник. Мама ложилась на постель и отдыхала, пока вода начинала закипать. Тогда она помогала мне заварить чай, мы садились за стол, на котором горела одна-единственная свеча, и начинали разговор обо всем, что было за день. по углам клубились нестрашные при маме тени, часы, тихонько звякая, отбивали четверть за четвертью... А потом я укладывалась в кровать, а мама садилась рядом и рассказывала что-нибудь. Так я под ее голос и засыпала. И мне было тепло, уютно и надежно.

Глава 2

Однажды, хоть за окном было мутно и непроглядно от валившего снега, мама достала мою весеннюю одежду - юбку и две кофты, платье, легкий плащ. Велела примерить. Все сидело на мне ужасно - оказалось слишком коротко и (я очень похудела) широко. Несколько вечером мама ушивала вещи в боках и талии, надставляла подолы и рукава. В одну из ночей, когда я уже засыпала, а мама сидела у камина и шила, она внезапно позвала меня:

-Растанна!

-Что? - откликнулась я сквозь дрему.

- Завтра начинается месяц Ледяной Змеи. А в пятый день этого месяца...

-Ну да, у меня же день рождения! - тут сон совсем рассеялся, и я села на кровати.

День рождения... конечно, я в последнюю неделю часто думала, как будем его отмечать, что получу в подарок. Наверно, мама решила его отпраздновать как следует. Это было бы справедливо, ведь у меня не было в этом году праздника Первого Снега. С другой стороны, на многое рассчитывать не приходится - мама еще не отдала все долги.

-Тебе исполнится двенадцать лет. Возраст первого совершеннолетия у эльфов. Как ты знаешь, первое совершеннолетие люди празднуют в тринадцать лет. Второе - в семнадцать. У эльфов взросление идет иначе. И у них есть свой, дополнительный рубеж, отделяющий детство от взрослого мира. Тринадцать лет - тоже ступень, но первая для нас - двенадцатый день рождения.

-Ну да, помню, - тут все радостные мысли и ожидания улетучились. Сейчас, наверно, мама будет говорить не о том, как устроить мой праздник, а о взрослой жизни, обязанностях... Огонь в очаге показался мне слабым и жалким. Из оконных щелей дуло, как будто метель стремилась похитить и развеять по белому свету все тепло. По стене шла длинная трещина. Есть такое выражение "на пороге взрослой жизни". Я так себе и представляю это - как дверь между двумя комнатами и порог. Одна комната - где я сейчас живу. Тут игрушки, детские книги, в углах притаились сказки-невидимки. За стеклом - белая заверть, в ней мчатся серебряные снежные кареты в Ледяной Дворец. А во второй комнате (моя превратится в нее вот-вот) пусто и скучно. Обычные, ничем не примечательные вещи. В углах - тени от огня, от догорающего, плохо греющего камина. Снег заметает улицы, и надо думать, как выкроить деньги на плащ, подбитый мехом, или хотя бы просто на теплый плащ. Кому понравится такая жизнь? Когда я это так представляю, то не хочется взрослеть.

-Ты меня слушаешь, Растанна?

-Я задумалась...

- Будь внимательнее, пожалуйста. Я повторяю - за несколько дней до первого совершеннолетия, иногда за неделю и потом еще день - два, и в саму ночь на день рождения могут сниться странные сны.

-Волшебные, да?

-Ты же знаешь, - тон у мамы стал строгим, почти суровым, - что эльфы, кроме темных, не все и не всегда способны на волшебство. И я не хочу больше слышать об этом.

-Ну, хорошо, не буду...

-Итак, сны. Они могут быть странными, непонятными, вещими или обманными. Иногда такие сны предостерегают или предсказывают будущее, иногда - открывают прошлое. Они могут сильно напугать. Ты должна быть готова к таким сновидениям. Если сможешь, запомни и расскажи мне... А теперь спи, уже очень поздно.

Взрослая жизнь сразу показалась мне не такой уж неприятной - значит, в ней есть такая отличная вещь, как особенные сны...Мама замолчала, а я завернулась в одеяло и стала задремывать, глядя на веселый оранжевый огонь в камине, только помечтала напоследок, что хорошо бы уже сегодня мне приснился бы какой-нибудь вещий сон...

Утром я не вспомнила о маминых словах. Прибрала комнату, порешала задачи по арифметике. Почитала учебник по истории. А когда все сделала, села вырезать узоры и цветы из серебряной бумаги - теперь мама покупает хороший чай, положенный в серебряную обертку, а не дешевый, который насыпают в кульки из коричневой шершавой бумаги.

Вечером сидела у окна, смотрела на снег, на каменный корабль и мечтала. И тут вдруг вспомнила о мамином предупреждении и испугалась. Что, если прошлой ночью мне уже начали сниться вещие сны, но я все забыла? Я решила каждое утро обязательно вспоминать приснившееся. А еще лучше - сразу рассказывать маме. Тогда наверняка ничего не упустишь. Но пока никакие волшебные сны я не видела - ни этой, ни следующей ночью, ни вообще всю неделю.

В один из дней ко мне пришла в гости Гиласса. Как я уже говорила, она тоже была эльфийка, и, хотя раньше мне это было неважно, сейчас я хотела с ней поговорить именно об эльфийских делах. Гиласса старше меня на месяц, поэтому ей наверняка уже снились сны совершеннолетия.

-К тебе можно? - спросила она, когда я открыла дверь.

-Да, конечно, проходи, - я помогла Гилассе снять теплый плащ, снизу мокрый от снега.

Она повесила плащ на крючок и прошла к камину, присела на корточки, протянув руки к огню. Я подвинула ей скамеечку, сама села напротив нее на стуле. Гиласса откинула тонкую светлую косу и взглянула на меня снизу вверх:

-Ты скоро пойдешь в школу?

-Через неделю, думаю.

Я налила в чайник воды и повесила его над огнем. Гиласса попыталась помочь мне, но для нее наш большой чайник был тяжеловат. Мы слушали, как начинает ворчать закипающая вода, и Гиласса рассказала мне школьные новости: кто с кем в нашем классе из девочек сейчас дружит, кто с кем рассорился, рассказала о смешных случаях на уроках.

И вот, наконец, я решилась и спросила ее:

-Послушай, у тебя ведь уже было первое совершеннолетие?

-Да, конечно. Я говорила тебе, помнишь, и про подарки рассказывала. Жаль, что ты болела, было весело...

-Ну, а сны? Снились?

Гиласса замолчала, немного нахмурилась, опустив голову.

-Да, только ведь, как ты думаешь, рассказывать их, наверно, нельзя?

-Наверно, нельзя... Но, может быть, все-таки расскажешь хоть что-нибудь? Не все сны, конечно.

-Если не все... Ну, хорошо, слушай. Только один расскажу. Представь себе, я видела дом, небольшой, деревенский, он побелен белой краской, и изгородь есть, и плющ по стене. Я вхожу, и там внутри все, каждый уголок, в солнечном свете, веселом и ярком. Там так весело, спокойно, правда, что там внутри, я подробно не разглядела, но хотела бы там жить всегда. Знаешь, это самый хороший сон за всю мою жизнь. Но что это значит - я не поняла.

-Даа... - сказала я задумчиво. По-моему, ничего особенного. Ну, что это за вещий сон...

Больше Гиласса ничего не рассказала, хотя мне бы очень любопытно было узнать о других ее снах. Наверно, ей хотелось бы, чтобы я удивилась этому ее сну или хоть что-нибудь сказала - но притворяться мне неприятно, поэтому пришлось промолчать.

Вечером долго не могла уснуть, лежала, натянув одеяло на голову и смотрела, как мама ищет нитки нужного цвета, перебирает клубки в круглой железной коробке, где мы держим все для рукоделья. Пальцы у мамы тонкие и длинные, она берет то красный моток, то синий, но думает о чем-то своем. Я знаю, что шьет она только по необходимости, на самом деле, совсем не любит рукодельничать. Мама любит играть на пианино, читать... Я смотрела на ее лицо, освещенное слабым сиянием свечи. Неожиданно подумалось вот что: хоть я знаю свою маму всю жизнь, но на самом деле... Она как будто айсберг, такой, как на картинке в учебнике - белая сверкающая верхушка, а сам он ушел в темную воду и никому не виден. Или лучше сравнить с таинственным замком, все на него смотрят и как будто знают, что он такое, но в нем множество коридоров, скрытых лестниц, комнат, потайных комнаток, а что в них - неизвестно никому. Начала засыпать, и тут пришла еще одна мысль, но не моя, а как будто кем-то подсказанная - каждый человек таков, только одни похожи на прекрасные дворцы со множеством тайн и запрятанных сокровищ, другие - на дома с пыльными чердаками или подвалами с крысами; а есть люди, похожие просто-напросто на комод с двумя или тремя ящиками, да и то пустыми.

На мой день рождения мама попросила выходной. Я проснулась, когда было еще темно, едва ли больше семи утра. Но в комнате было тепло, в ведерке около камина - доверху насыпан уголь. На столе стояли две "праздничные" чашки - синяя с красной розой и зеленая с белой лилией, пахло сладким пирогом. А на стуле рядом с кроватью лежали подарки - книга и новая, светло-голубая кофточка. Мама поздравила меня и разрешила почитать в постели, пока печется праздничный пирог, а потом - выйти к столу прямо в ночной рубашке, только кофту надеть. Она приготовила кофе и поставила круглый горячий пирог с вареньем. Какой же он был вкусный! Но лучше пирога и горячего кофе было то, что мы могли долго-долго, не торопясь, сидеть за столом и разговаривать о разных вещах.

Вечером пришли подружки. Подарки они принесли скромные (мало кто из нашей школы может купить дорогой подарок), зато такие, о которых я давно мечтала. Гиласса принесла колокольчик, он звенел очень нежно, почти серебристо. Не знаю, зачем мне колокольчик, но давно уже хотелось его иметь. Даннинса принесла железный маленький сундучок с узором и даже замочком. Просто чудесная вещь! Правда, нитки в него не положишь- не влезет даже небольшой клубок, разве что пуговицы... но под них у меня уже есть удобная коробка из-под кофе. Но это неважно, все равно сундучок совершенно замечательный. И есть одна вещица, которую как раз там и хранить... И можно представлять, что там сокровища или что-нибудь такое. Потом еще подарили красивое стальное перо, два кружевных воротничка... Это, конечно, не то, что мамина книга, или колокольчик с сундучком, но все же полезные вещи.

Сначала мы пили чай с пирожными, потом играли в жмурки. Комната у нас маленькая, потому приходилось придумывать разные хитрости. Например, залезть под стол или под покрывало на моей кровати (и притвориться одеялом). Одна девочка, Хаэна, даже пыталась забраться в шкаф с одеждой. Конечно, у нее ничего не вышло. В шкафу мало места, а она очень неуклюжая (говорят, что у нее в роду были тролли). Но я все равно дружу с ней, назло тем, кто ее дразнит. Мне жалко Хаэну и немного стыдно перед ней, потому что когда над ней смеются, я все время думаю - как же хорошо, что у меня в роду нет троллей и я не такая, как она. И чем больше стыжусь, тем сильнее я ее защищаю.

Когда нам надоело играть в жмурки, мама снова стала заваривать чай, а мы сели на мою кровать и начали обмениваться вырезанными из серебряной бумаги фигурками. Мы заранее договорились и принесли альбомы. Я наменяла несколько замечательных фигурок и узоров, правда, один, от Хаэны, оказался совсем неудачный. Она очень плохо вырезает, всегда у нее получалось криво и нескладно. К счастью, у меня был один узор, серебряная снежинка, который мне не очень нравился, я его и обменяла тоже на снежинку, правда, совсем кривую. Конечно, в альбом ее не вложу, оставлю так.

Наконец, совсем стемнело, пробило восемь часов, и девочки разошлись. Мама мыла посуду, я рассматривала и раскладывала в шкафу подарки. В сундучке будет храниться чудеснейшая вещь. Такой нет ни у кого из нашего класса. Это стеклянный шарик, не больше бусины, похожий на замерзшее молоко, но серо-дымчатого цвета. И, самое главное, внутри что-то как будто горит - еле-еле, тихим внутренним огоньком. Я нашла его в снегу, когда мы с мамой бродили по городскому саду около ратуши. Идем, и неожиданно вижу - что-то светится из-под снега. Я тут же догадалась, что это - волшебная вещь (правда, я не знаю, в чем тут волшебство, но оно обязательно есть, вряд ли иначе). И мама, и Гиласса, и все прочие, кому я ни показывала находку, говорили - это из другого мира. На самом деле, никто не знает, один ли тот мир, который не наш, или их все же много. В учебнике географии сказано, что много, но неизвестно сколько. Но Регта, которая училась один год в Аркайне, а потом переехала обратно, говорила, что у них в учебниках как-то иначе объясняется. Но все это неважно, главное, что другие миры есть; когда я думаю, что где-то идет совсем другая жизнь, наверно, какая-то необыкновенная и чудесная, на душе становится так странно... И таинственно, и радостно, и немного тоскливо. Я мечтаю хоть ненадолго попасть в какой-нибудь волшебное место, хоть посмотреть, как там все...

...Иногда, особенно зимой, вместе с хлопьями снега падают странные белые перья, не принадлежащие ни одной из птиц Норнстенна. Или, говорят, приплывают льдинки, а в них застывшие узоры, какие -то непонятные мелкие предметы вмерзают. На берегах моря или рек иногда находят вещи, сделанные не в нашем мире, например, книги, написанные на непонятном языке. Если в этих книгах попадаются картинки, то они никогда не изображают то, что привычно или понятно нашему взгляду... Все эти находки для нас бессмысленны и бесполезны. Но ведь каждый мир создан для своих целей - не для нашей пользы или забавы...

Потом мы с мамой еще немного посидели, доели кое-какие вкусности, поговорили о том, о сем, и, наконец, легли спать. И мне приснились странные сны.

Сначала раздался дикий крик, громкий, как наяву. Потом я услышала страшный, чавкающий звук - это мчатся по главной улице всадники, разбрызгивая грязь. Какая-то деревня около высокого темного замка. Всадники, люди из чужой страны, напали внезапно. Это был бесконечный, невыносимый кошмар. Я не помню последовательность всех событий... но не могу забыть детали. Бесконечный осенний дождь, нудный, тоскливый. Запах гари. Крики и плач. Кукла с оторванной ручкой, затоптанная, валяется в луже. Кто-то отчаянно зовет меня: "Растанна! Растанна!" Разбитые стекла. Пожар. Повешенный...

Я проснулась в ужасе и никак не могла стряхнуть сон, выйти их него. В комнате стояла тишина, одна из двух лун, красная, ярко светила прямо в окно. Я закрыла глаза и только подумала, как хорошо, что все это было не по-настоящему, как снова уснула...

...и увидела снежную поляну. Над ней - полная голубая луна и изогнутый алый месяц. Тоненькая девочка танцует, музыки не слышно, но, кажется, что вот-вот она зазвучит. Руки взлетают к небу, словно легкие крылья, материя платья струится темным серебром. Эта девочка - я, но старше... танцую на незнакомой поляне лунный танец... А дальше - то ли иной сон, то ли продолжение сна - снег, а на нем кровь и вдавленный ногой или лошадиным копытом синий цветок.

Утром я помнила свои сновидения совершенно отчетливо. Мама, присев на скамеечку у камина, разжигала огонь. Я тут же подбежала к ней и рассказала приснившееся ночью. Мама, задумавшись, медленно вытерла о полотенце испачканные углем руки.

-Да, это были те самые видения... "сны совершеннолетия"... Только я не понимаю их, не могу правильно истолковать...

Мама печально посмотрела на меня и вдруг обняла.

-Мне вдруг стало так тревожно, Растанна, я так боюсь за тебя...

-Там, где про войну, как ты думаешь, это предзнамье?

-Предзнаменование, так это называется. Не обязательно.

-Значит, ты считаешь, это пустой сон?

Мама промолчала, ее лицо стало грустным и отрешенным. Она ушла в свои мысли и больше о моих сновиденьях ничего не сказала.

Еще две ночи прошли впустую - никаких особенных сновидений. И я решила, что, наверно, не получу больше от Судьбы никакой подсказки. Но на третью ночь меня затянуло в странный и длинный сон, как сквозняком затягивает свалившийся на пол пестрый фантик. Когда спишь, то никогда не знаешь, что это все - не по-настоящему. Так было и тогда, когда я видела те, необычные сны, и сейчас. Но теперь появилось ощущение, что все происходит неспроста и надо все как следует запомнить. Мама говорит, что такое ощущение - это наитие, и к нему надо прислушиваться.

Я увидела чужой город, странные дома - они стояли, как солдаты, ровными рядами, были все низкие, кряжистые, а из окон вывешивались на улицу окорока, связки колбас, чулки, набитые луковицами, какие-то мешочки, иногда через подоконник переваливались пухлые пестрые перины, наверно, так их проветривали - но никакого беспорядка, все очень аккуратно и чинно. Черепичные рисунки на крышах аккуратные, выложенные на один манер, без фантазии, и все одного цвета - на всех крышах. Непонятное было что-то в этих домах, как будто я видела не настоящие здания, а те, которыми они должны были быть, как будто их настоящий облик стал невидим, а "душа" - видимой. Конечно, я понимаю, что никакой души у них нет, но не знаю, как сказать иначе. Смеркается, я свернула с одной улицы на другую, и вот, неожиданно, оказалась на кладбище. Двое могильщиков, бедно одетых, несли гроб. Мелко накрапывал дождик. Могильщики опустили гроб в мокрую землю, и, перебрасываясь словами, начали засыпать яму землей. Кто-то, стоящий за моим правым плечом, сказал: "Подойди, попрощайся..."

Затем картинка во сне поменялась. Я шла по каким-то коридорам. Это, конечно, были коридоры... но стены казались сделанными из разноцветного тумана, а в нем то появлялись, то пропадали человеческие фигуры и лица. А потом туман как будто затвердел, становясь обычным камнем - стеной. И в стене была маленькая дверка. Я посмотрела в замочную скважину - там были деревья с пышными лиственными шапками, какие-то статуи, стены, дворики, солнце, больше похожее на горящий газовый рожок, прикрытый картонной ширмой... Как захотелось туда - но не было ключа от двери. А мне казалось, что там меня кто-то ждет, и обязательно нужно туда попасть.

Этот сон прервался, я снова увидела себя в чужом городе, незнакомые улицы и дома - черные, с острыми крышами и стрелками шпилей, с темными окнами без света, узорчатыми барельефами. Некоторые и на дома не были похожи - скорее, не то на грибы, не то на оплывшие свечи. А другие даже и на это не походили, а на надгробья, которые были то ли забросаны листьями, то ли на них сидели летучие мыши. И снова, как в первом сне (хотя я все так же не понимала, что все это - сон, но помнила, что в начале была в другом городе), мне подумалось, что это не настоящие дома, а нечто невидимое, их душа... На барельефах, там, где они хорошо были видны, изображались пугающие существа - какие-то чудовища, крылатые, оскаленные, с птичьими или звериными мордами, с когтистыми лапами, и все - не страшные, а очень печальные. Некоторые изображения были лишь намечены на стенах, некоторые - выступали почти полностью, словно вот-вот вылетят или сойдут на землю. Еще здесь были дома, и я заметила, что их тут немало, совсем нестрашные, наоборот. Их трудно описать, и подробности словно таяли, закрывались от меня, но осталось ощущение, как от прогулки в осеннем перелеске осенью - все вокруг необычно, недолговечно и печально...

Утром все помнилось очень отчетливо: и ощущения, и детали. Когда мама услышала о том, что мне привиделось ночью, она снова покачала головой и только велела мне запомнить все сны. Но растолковать - не растолковала. Тут я осмелилась ее спросить (раньше не решалась, но теперь, раз я вижу взрослые, тем более, вещие сны, это другое дело):

-А ты что видела на свое эльфийское совершеннолетие? Это сбылось?

Мама промолчала. Очень жаль, но настойчиво выспрашивать не стоило - если мама не хочет говорить, она ни за что не скажет, я знаю...

В первый день, когда я пошла в школу этой зимой, все казалось незнакомым - холодный воздух, скрип снега... Я ведь заболела поздней осенью, когда снег еще не выпал, шли унылые дожди. Все как будто новое - даже дома, кажется, до моей болезни были выше. Мама, которая вышла проводить меня до Торговой башни, сказала, что я очень выросла, пока болела, а, может, просто давно не была на улице - оттого все для меня словно другое, не как прежде. К Торговой башни я шла уже одна, а мама свернула в переулок Кожевников.

Все новое и знакомое одновременно. Теплый запах хлеба - открыли дверь в пекарне. Белье, которое сушится в тупичке между домами... Конюшня, окрики конюхов, грязные соломинки на мостовой... Соседки из двух домов, один напротив другого, переговариваются, даже не повышая голос - улицы у нас почти везде в городе узкие. Вот, наконец, Торговая башня, площадь, здесь уже более людно, то и дело слышен стук колес и цокот копыт по камням. Рынок, деревянные прилавки, покрытые серой мешковиной, а на них - разные разности: замороженное мясо, рыба, молоко, всякие крестьянские соленья, сладости. В посудных рядах - все белое и пестрое, а дальше - ряд с тканями, тоже весь разноцветный.

Удивительный воздух на улицах, столько запахов сразу. Ветер свежий, немного колючий - он кидает в лицо мелкие, смерзшиеся снежинки. Когда идешь по маленьким улочкам, то иногда хозяйки открывают кухонные окна и сразу понятно, кто и что сегодня готовит, где пережарили мясо, где сварили суп из сушеных грибов с травами, где пекут пирог с корицей. Вот проходишь мимо открывшейся двери подъезда и сразу понимаешь - у кого-то тут живут кошки. На площади около Торговой Башни всегда пахнет пирогами - начинка разная, а от большого деревянного лотка, где они лежат, идет чудеснейший запах теплого теста, бортики лотка в муке, а рядом с торговцами выпечкой всегда продают чай из листьев и кисель - над ним яблочно-малиновый аромат. Все пьют из деревянных кружек - и я их вижу и сразу представляю себе это теплое дерево и чувствую какой-то летний запах, идущий от него. Играет дребезжащая шарманка. А на выходных тут бывают деревенские музыканты с маленькими, в две ладошки, виолами, похожими на половинки пузатых груш.

После уроков мы с Гилассой тоже прошли по Торговой площади, купили по карамельной трубочке, я взяла сине-зеленую, Гиласса - желто-розовую. Еще я купила два маленьких бумажных свитка - те, в которых я писала в школе, уже подходили к концу. Нам было вместе по пути больше половины дороги. У нас с Гилассой была одна игра, очень интересная, жаль, в нее можно играть только с эльфами. Мы выбирали какой-нибудь дом и пытались угадать, ну или почувствовать... это трудно объяснить... кто там жил раньше, какие случались истории с этими людьми. И потом пересказывали все, что узнали, друг другу. По правилам, выигрывал тот, кто смог "расчувствовать" больше, ну, или у кого история была любопытнее. Если кому-то удавалось одно, кому-то другое - тогда это ничья. Мы пытались играть в нашу игру с некоторыми девочками из нашего класса, не-эльфийками, но ничего не получалось. Во-первых, они даже не понимали, что это за игра. А если понимали, то, это уже во-вторых, у них все равно не выходило что-то почувствовать. По-моему, они все считали, что мы просто выдумываем эти истории, одна девочка подумала, что как раз в этом-то и игра, и стала сочинять какую-то чепуху. А когда мы ей сказали, что ничего такого тут не было, она на нас обиделась, обозвала воображалами и убежала. Она сказала - откуда мы знаем, что было, чего не было... просто смешно, но ведь не объяснишь. Ну, а поскольку в нашем классе эльфиек больше нет, а старшие с нами не особенно дружат, то играли теперь мы вдвоем с Гилассой.

Вот и сегодня мы прошли по переулкам, нашли для игры два интересных дома, но поиграть не получилось - один дом был совсем новый и историями не оброс, а второй был такой... мы с Гилассой называем такие дома закрытыми, почему-то о них ничего не узнаешь. А другие дома - или уже мы играли около них, или нам они не понравились - а это очень верный признак, что случалось там много нехорошего...

И мы разошлись по домам. Маме я несла в кармане небольшой пряник с земляничной глазурью. На него ушли все монетки, оставшиеся от карманных денег. Мама выдает мне деньги два раза в неделю, и когда я их трачу, то рассказываю обязательно, что именно купила.

В мамины выходные мы с ней ходили гулять. Обычно, в тот день, когда я не училась, мама все равно работала, и мы успевали только сходить на рынок. Это тоже мне нравилось, потому что приятно было помогать маме выбирать разные разности, нести их домой, чтобы ей одной не было тяжело. Но в тот день, когда среди недели маму отпускали отдыхать, вот в этот замечательный день мы обязательно шли гулять просто так. Это у нас так называлось - или мы идем "по делу", или уж "просто так". И мы шли, куда хотели. Особенно мне нравилось или в старом городе, где совсем маленькие дома, чудные, как сейчас уже не строят, в один этаж, или на купеческой улице - конечно, не только там жили и торговали купцы, но уж эта улица была необыкновенной, потому что здания тут стояли высокие, в четыре этажа, с балконами, разными вылепленными украшениями над входами.

В конце зимы появились неприятные слухи. Будто снова начнется война между Аркайной и Анлардом. Первый раз я услышала такой разговор в лавке, где покупала муку и сахар. Я пересчитала сдачу и заметила, что мука подорожала на две медные монеты, а сахар - на три. Тиллимна, старая эльфийка, которая жила в нашем переулке, на первом этаже, укладывала покупки в большую корзину, какой я у нее раньше не видела. Тиллимна потом сказала, что раньше и не брала ее никогда. В этой корзине, как она объяснила, у нее обычно спала кошка. Сейчас наша соседка накупила столько всего - муки, крупы, соли - что все это еле уместилось, и поднять свою корзину она уже не смогла. Я помогла ей донести покупки до дома, и по дороге спросила, к чему ей столько продуктов сразу. И тут Тиллимна рассказала мне про войну.

-Все подорожает, и очень быстро. Видишь, вот уже началось. А завтра цена станет выше еще на несколько монет. Потом еще на несколько, а потом уже совсем не сможем ничего купить...

Дома я не легла спать, а дождалась, пока мама вернется с работы. И тут же сказала ей:

-Надо скорее покупать муку, крупу и все прочее. Оставь мне все деньги, какие у нас есть, а я куплю продукты. За один раз мне все не унести. Думаю, придется сбегать раза три или четыре. Где хранить, я уже обдумала - лучше всего в шкафу, на нижних полках, вместо обуви. А ботинки могут постоять у камина. Кто знает, пригодятся ли они нам теперь.

Мама смотрела с большим изумлением то на меня, то на выставленные у камина ботинки.

-А почему они нам не пригодятся?

-К весне уже война будет в самом разгаре. Может, убьют уже нас всех.

- Как? Почему убьют?

-Ты сама говорила, что сейчас анлардская армия слабее аркайнской. Помнишь, мы как-то с тобой обсуждали, что...

-Да, но причем тут мука и обувь?

-Дорожает все. Утром я пришла в лавку, и вот...

Я рассказала маме о том, что было утром.

-Видишь, надо скорее запасаться, иначе...

Мама все выслушала и строго-настрого велела мне больше не слушать сплетни. И немедленно убрать обувь в шкаф.

Но через два дня она сама ее достала... Цена на продукты поднималась каждый день. Через три недели после того разговора с Тиллимной крупы и соль стали дороже почти вдвое. И, наконец, случилось то, что сделало прежнюю жизнь невозвратной - на площади около городской ратуши открыли вербовочный пункт. Война была объявлена официально.

После школы мы (я и Гиласса) всегда теперь шли той дорогой, которая вела мимо ратуши, и смотрели на новобранцев. Однажды я увидела там Гильферда, эльфа из соседнего дома. Он тоже завербовался в армию, хотя всего лишь в прошлом году окончил школу. Гильферд помахал мне рукой и улыбнулся. Ему очень шла военная форма. Я тоже помахала ему рукой. Неожиданно Гильферд отошел от тех, с кем он говорил, шагнул куда-то в снег. Нагнулся и поднял что-то, а затем подошел ко мне. И дал синий цветок, крокус, едва-едва выглянувший из-под снега, нераспустившийся.

-Спасибо, Гилфри, желаю тебе удачи, - поблагодарила я его. Крокус поставила дома на окно, в стакан. Я плохо себе представляла, что такое война, на которую уходит Гильферд. Мне это казалось похожим на военный парад. Войска маршируют, длинные колонны, одна за другой. Уходят все дальше и дальше...

Война еще не подошла к нашему городу, но изменения были явные. Цены выросли, а на улицах стало не так людно. На площади редко теперь гуляли влюбленные - молодых людей почти всех забрали в армию. Но все же до поры до времени не так уж эта жизнь отличалась от прежней. Однако в конце первого месяца весны все стало меняться, и так быстро, что мы не успевали понять, что происходит. Когда объявили войну, в нашем городе открыли лазарет. Но раненых там не было. А потом неожиданно все началось. Сначала привезли человек десять, на другой день - больше двадцати.

Мама приходила с работы усталая и огорченная - она не говорила ничего, но я видела... Однажды утром я поняла в чем дело: мама заварила чай и не поставила сахарницу на стол, такое у нас бывало только в трудные времена. Но ведь сейчас у мамы есть работа? Не то, чтобы жалко сахара, просто странно. Мама вздохнула и сказала, что сахар будем класть теперь только в кашу, чтобы экономить - он теперь сильно подорожал, а платить ей на ее работе станут меньше, потому что посетителей в их ресторанчике тоже стало намного меньше.

И, наконец, в один из дней появились беженцы... Я делала уроки и посматривала в окно время от времени, просто так, не то, чтобы увидеть что-то любопытное. А тут на площади появились какие-то люди, с тюками, сумками, мешками, кто-то приехал на повозках - и повозки остановились посреди площади, а кто-то, видимо, шел рядом. Я надела плащ и побежала на Корабельную площадь.

Я стояла около памятника Корабельщику и слушала рассказы беженцев. Кто-то развел костер на камнях площади, кипятил воду. Искры и пар взлетали вверх, к днищу корабля, а корабль словно летел от нас к звездам, подальше от земных бед и забот. Беженцам принесли еду, что-то из одежды. Для маленьких детей - пеленки и одеяльца. Было шумно, как на торговой площади утром в выходной, только тут шум совсем не веселый... Говорили, спорили, плакали... Я подумала, что надо и мне что-то принести для них из дома. Тут вдруг почувствовала, что мне крепко сжали плечо. Мама тихо сказала на ухо:

-Растанна, идем быстрее домой.

Мама держала меня за руку так сильно, что стало больно. Наверно, она боялась, что я потеряюсь. Кругом была толпа, военные перемешались с беженцами и местными жителями. Всюду слышались вопросы, любопытствующие или испуганные разговоры...

-Что ж так светло-то? - спросил кто-то из толпы. - Вон небо все красное.

-Где?

-Да вон там, там...

-Это что, утро уже?

-Это пожар!

Небо с одной стороны стало зловеще-оранжевым, как будто солнце и не заходило. Зарево колыхалось, то слегка затухая, то поднимаясь выше и расходясь на полнеба с южной стороны города.

-Деревни горят... - определил один из беженцев, высокий старик в потертых, растоптанных башмаках.

Кто-то громко заплакал...

Дома мама кинула плащ на спинку стула, потом сняла покрывала с наших кроватей и расстелила их на полу. Мне стало страшно, сердце заколотилось сильно и тревожно, как на площади, когда я слушала рассказы беженцев.

-Сейчас начнем собирать вещи. Возьмем то, что сможем унести, - сказала мама, открыв шкаф и быстро вытаскивая стопки белья, юбки, платья и кофты.

До этой минуты я отчего-то не думала, что же будет именно с нами, со мной и с мамой, когда аркайнцы захватят наш городок. Я боялась лишь пушечных снарядов. Но сейчас надвинулось что-то огромное, страшное, неопределенное... Я растерялась. Мама, не глядя на меня, быстро отбирала, складывала вещи, кое-какие продукты, завернула в платок деньги и спрятала во внутренний карман платья. Мы не взяли ни книг, ни игрушек, ни посуды. Как будто бросали частицу своей жизни, вот так, никому и никуда. И сами уходили тоже в никуда. Мне очень хотелось взять хотя бы книги, и мама, поколебавшись немного, положила воспоминания Корабельщика. Серо-дымчатый шарик из чужого мира я вытащила из сундучка, сунула его в платок и пришпилила булавкой к карману, чтобы не вывалился. Пусть хоть что-то останется от прежней жизни.

Глава 3

Когда мы вышли из дома с двумя нашими узлами, то увидели, что не только мы решили убежать от войны. Из домов выходили и выходили люди, тянулись длинными вереницами; все несли с собой вещи, увязанные в шторы, простыни или покрывала. Вечер переходил в ночь, сквозь неровную бегущую пелену облаков печально выглядывал голубой месяц, и показывалась в прорехи небесной пелены тревожная алая луна. Малышей взрослые несли на руках. Одни спали, другие вертелись, капризничали, плакали. Перед тем, как мы свернули за угол дома, я обернулась на окно нашей комнатки, неосвещенное и печальное. Вернемся ли мы домой? Где мы будем ночевать, что станем есть, когда закончится припасенная еда? Внезапно померещилось, что за окном стоит кто-то. Девочка с прямыми темными волосами, она смотрит на памятник Корабельщику, поставив локти на подоконник и подперев щеки ладонями. Конечно, мне это только показалось. И этого никогда уже не будет, даже если мы сюда вернемся, не будет такой девочки, которая уверена, что в ее жизни все хорошо и мирно, разве что денег иногда не хватает, и что дальше все будет так же мирно и надежно. Что-то изменилось, когда мы собрали наши вещи, какие могли унести, а прочее, любимое, старое, привычное - бросили; изменилось не в мире - во мне.

Где-то далеко, на той половине города раздался взрыв, другой... Начался обстрел. Значит, враги уже совсем близко. Мы с мамой прибавили шагу и пошли по дороге, по которой раньше никогда не ходили.

После двух или трех часов хода мы ужасно устали. Нам встретилось несколько крестьян, тоже убегающих от войны. Они ехали на телегах. Но места на телегах было мало, брали только совсем маленьких детей или стариков. На одной телеге - она проехала мимо нас - сидела Тиллимна, она держала корзинку с кошкой и прижимала кошке голову, а та пыталась вылезти, скреблась и сердито шипела.

На повороте я оглянулась. Беженцы шли длинной вереницей. Вдали темнели контуры домов и башен моего родного Тальурга. Падали редкие снежинки, хотя воздух уже потеплел почти по- весеннему. Красная луна то пряталась, то выходила из-за прозрачных облаков. Голубой месяц глядел теперь холодно и мертво. Городок, с его приземистыми башенками и зубчатой стеной, казался сказочным, ненастоящим. Вот он уже исчез за поворотом...

Мы шли долго, несколько часов. Наступила глубокая ночь. Я падала от усталости, и мама уже еле шла. В ближайшей деревне мы и еще некоторые беженцы стали искать ночлег. Те, кто ехал на телегах отправились дальше. Старую Тиллимну я больше никогда не видела.

У мамы с собой было немного денег. Но беженцев оказалось столько, что ни повозку, ни место для ночлега нельзя было добыть. Или это стоило очень дорого. В конце концов, нашлись люди, которые пустили нас ночевать, не в дом, а в хлев, и заперли там на ночь, потому боялись, что мы украдем какого-нибудь поросенка или овцу - или кто уж у них там жил. А отказать нам в ночлеге эти люди не смогли - им было нас жаль. Это была самая ужасная ночь в моей жизни. В хлеву стоял жуткий запах, к тому же, животные фыркали, вздыхали, чавкали чем-то. Я ворочалась, смотрела в окно, где дерзкой светящейся точкой пробивалась через облачную муть одна звезда, наконец, все-таки уснула, но когда утром нас выпустили, выбежала на свежий воздух с радостью - хотя радоваться было нечему. Ведь нам снова надо отправляться в путь, и неизвестно, когда мы сможем отдохнуть и согреться. Мама выглядела очень усталой, и я тоже не чувствовала себя отдохнувшей. Хозяева предложили нам позавтракать перед дорогой. Мама заплатила им немного, и нам подали цикорий (совсем непохожий на кофе, зато очень горячий) и два ломтя теплого хлеба. Еле-еле рассвело, наверно, было не больше шести утра. Никогда мы не жили в деревне, и теперь все было непривычно: и одежда крестьян, темная, очень простая и бедная, и столы и стулья, деревянные и неказистые, и поднимались они очень рано - мы едва успели встать, а у них уже хлеб испечен.

Когда мы вышли на дорогу, на ней уже шли кое-где беженцы - в одиночку или группами. Воздух был морозный, гулкий стук шагов по промерзлой земле разносился далеко. Ночная усталость стала немного отступать, появилась бодрость, хотелось идти дальше и дальше, увидеть новые края. На вершины темных деревьев лег бледно-розовый свет, редкие снежинки, кружащиеся в воздухе, радовали взгляд. И вдруг я увидела на обочине дороги лежащую женщину. Мы подошли, чтобы помочь ей встать, но тут увидели, что она никогда уже не встанет - она умерла. Лицо у нее было спокойным и белым, и снежинки на нем не таяли, они лежали и на темных волосах, а ноги у нее были босые - видно, кто-то снял с нее башмаки. Мама взяла меня за руку и быстро повела от этого места. И тут я подумала, что скоро мы снова проголодаемся и устанем, а ночлега и еды, может быть, и не будет. Правда, у нас есть крупа и мука, но в дороге редко что-то приготовишь. Я спросила об этом маму, и она ответила, что мы продадим и муку, и крупу, или обменяем на приготовленную еду.

Так мы шли час или два, наконец, за деревьями показался серый дымок - видно, еще одна деревня. В ней мы не нашли пристанища, только купили немного хлеба. Продали нам его очень дорого - то ли крестьяне не любили эльфов, то ли просто поняли, что хлеб у них купят в любом случае. А, может быть, боялись, что их деревню разорят враги, и запасались деньгами заранее. Когда мы отошли от деревни, я сказала маме о своих мыслях, но она промолчала. Мы нашли поваленное дерево, посидели, чтобы ноги хоть немного отдохнули, и пошли дальше. Леса закончились, теперь деревеньки шли одна за другой и отделялись друг от друга только полями, на которых сейчас на черной земле белели островки снега, или перелесками.

Когда мы прошли уже четвертую деревню, я спросила маму, куда мы сейчас идем.

-В Тиеренну. Я узнала от некоторых беженцев, что они принимают тех анлардцев, кому негде жить, дают им, на определенных условиях, работу и жилье. Если же не получится, попробуем попасть в нашу столицу, может быть, там найдется какая-нибудь работа. Но, боюсь, до столицы можем не дойти, ведь аркайнцы пойдут на столицу раньше, чем на многие другие города.

-А вдруг ни в столицу не проберемся, ни в Тиеренне нас не примут?

-Тогда... попробуем попасть в Эрстенну, только это слишком далеко, и я не знаю, сможем ли добраться.

-А идти до Тиеренны долго?

-Недели две. Все же надеюсь, мы сможем найти какую-нибудь телегу, и хоть часть пути проедем.

-А денег нам хватит? - засомневалась я.

-Если нет - предложим кое-что из вещей, а, может, найдутся люди, которые пожалеют... Или удастся встретить какую-нибудь эльфийскую семью и идти или ехать вместе с ними. Посмотрим. Нам все равно надо бежать от аркайнцев - эльфам они не верят, ненавидят их, и ждать от них доброго нам с тобой не приходится.

До Тиереннской границы мы добрались за десять дней. Иногда шли пешком, и очень уставали. Три раз нам удавалось проехать немного, хотя бы несколько часов. Почти всегда нас пускали переночевать, разве что один раз не пустили никуда, и мы, когда все заперли двери и уснули, сели около одного дома, чтобы загородиться стеной от ветра. Под утро хозяйка, выглядевшая настоящей ведьмой, с седыми встрепанными волосами, прогнала нас, но все-таки до этого мы смогли немного подремать. Иногда на обочине дороги попадались погибшие люди. Я думала, что враги смогли догнать их, но мама сказала, что воюют далеко отсюда, а на этих людей напали разбойники. Поэтому мы всегда, когда уже смеркалось, старались уже не идти. Денег к концу пути у нас не осталось, пришлось менять вещи, хотя за них давали очень мало - наверно, потому, что они были старые и поношенные. Однажды я предложила маме попробовать заработать деньги: она могла бы петь, а я бы танцевала. Но мама только вздохнула. А, по-моему, это могло бы замечательно получиться.

Иногда мне казалось, что нас везде подстерегают опасности. В лесу, сложенный из больших камней или бревен, стоит дом великана-людоеда. В реку злая ведьма может кинуть гребень, и из него появится решетка с высокими железными зубьями. Если мы ночуем у кого-нибудь, они могут сделать так, что утром мы проснемся где-нибудь в безлюдном месте, без вещей. Все это были глупые страхи, детские, просто мерещилось от усталости, я сама понимала это.

Какие люди (и эльфы) нам только не встречались!. Один раз нас обогнала тележка, в которой ехали небедное, должно быть, семейство. Одеты они были очень хорошо - в теплых, с мехом, плащах, новых ботинках, а одна барышня даже в нарядной шляпке с темными блестящими лентами. Видела семью крестьян, они шли с увязанными в узлы вещами, похожие на бродячих сказочных существ, а самую старую из них, казалось, сделал на смех из большой лесной коряги недобрый волшебник. А в одном пустынном месте, у замерзшего ручья, пасся черный красивый конь, он постукивал копытом и посматривал на нас исподлобья, а потом мотнул гривой и убежал. Мама сказала, что это - потерявшийся конь, а я думаю, это мог быть каепи, водяной, перекидывающийся в коня. Допустим, он вылез из ручья погулять, а тут подморозило, ручей замерз, и вернуться ему пока нельзя.

Все это время мне было и страшно, и тревожно - ведь неизвестно, что с нами произойдет дальше - и все же я чуть-чуть радовалась, что теперь все дни мы не разлучаемся с мамой. И такое вот двойное состояние у меня было, что однажды вечером мне показалось - среди лесных деревьев горит золотой огонек. Это - пряничный домик, зеленый, розовый, синий, с покатой крышей и желтым цветком на окне, и веселый и страшный. Но, хоть и огонек в деревьях, и домик, и даже пусть не пряничный, а обычный - все равно это чужое. И во всем я видела сразу и хорошее, и опасное, и в деревенских домишках, куда нас иногда пускали, и в самих хозяевах, и в попутчиках.

И вот, наконец, мы с мамой подошли к пограничному пропускному пункту. Все время нашего путешествия я считала, что когда дойдем, то наши невзгоды тут же закончатся. Но, на самом деле, теперь стало совсем плохо. Две деревни, в которых можно было поселиться, были от границы далеко, да и не хватило бы там места всем, кто хотел уйти в Тиеренну. Еды тоже не было, или за нее требовали очень уж дорого. Я думала, когда мы дойдем до Тиеренны, они нам сразу дадут дом и накормят. Конечно, мы бы постарались бы все отработать. Но ничего подобного. Когда мы подошли к огромной толпе ожидающий, то увидели, что со стороны Тиереннской границы стоял домишко. Когда открывалась дверь, то на секунду-другую показывалась маленькая прихожая, за ней комната, стол бумагами, за которым сидели два чиновника. Они низко опускали головы, записывая что-то в длинные свитки, и нельзя было разобрать отсюда, как они выглядят. Около самой границы, помеченной бело-зелеными полосатыми столбами, ходили солдаты. Чиновники рассматривали документы и вообще беседовали с желающими перейти границу. Народу набралось много, и беженцы подходили постоянно, а работали чиновники только днем, конечно, прерываясь на обед и дневной чай. Потому многие ждали тут по нескольку дней. Все здесь было непонятно. Некоторым отказывали, толком не объясняя, почему. Или, например, если приходила семья, не всех брали, и тогда, если люди не хотели расставаться, приходилось идти обратно. Подкупить чиновников, как рассказывали ожидавшие в очереди, тоже было нельзя. Хотя другие говорили, что можно, и очень легко, только не объясняли, как.

Нам ночлега ни в каком доме не досталось, хотя мы обошли все дома в двух деревнях. Спали две ночи под какой-то телегой, под нее, еще до нас, подстелили ветки и какое-то одеяло. Ели мы что придется - меняли вещи на еду, какую дадут. Целый день мы ждали, когда нас позовут. Солдаты пропускали сразу человек по десять-пятнадцать, а они уже шли к пограничному домику и заходили по одному (или семьями, если пришли сюда семьей). Вновь подходивших беженцев записывали в какие-то длинные свитки. Оказывается, вся эта толпа стояла, чтобы записаться к чиновникам. Кто и что делал с этими свитками - неизвестно, потому что одних вызывали быстро, и другие ждали по неделе и даже больше. Об этом тоже ходили разные разговоры. Говорили, например, что свитки кидают в мешок, а потом кто-то (кто?) вынимает их по одному, наугад.

На третий день вызвали семью Альрим: Эрвиэллу и Растанну. Наши имена громко крикнул посланец чиновников, и толпа расступилась, чтобы мы перешли границу. В двух чиновниках не было ничего особенного, усталые, скучные, в незнакомых мундирах (может быть, они были военные). Я очень волновалась: вдруг нас отправят обратно, как мы тогда пойдем, куда... Когда мы убегали из Тальурга, весна на время отступила, сейчас опять потеплело, но стало еще хуже, чем когда шел снег - всюду слякоть, накрапывает тоскливый дождь.

Мама держалась спокойно, сдержанно, хотя лицо было бледное и усталое, и еще она немного кашляла. Хоть бы нас пропустили, а уж там у нас будет дом, тепло и покой. Один из чиновником задал маме несколько вопросов: где жили, кем она работала, а потом дал какие-то бумаги и велел направляться в какой-то Комитет, где помогали беженцам, а по пути нужно было остановиться во временном поселении - я не поняла, что это такое, но решила, что какие-то домики или гостиницы. Мама спрятала бумагу, и мы открыли дверь - к серым мокрым просторам, дороге, падающей с неба воде и к новой жизни.

Когда мы пошли по дороге, которую нам указали, я обернулась и посмотрела на Анлард. Конечно, это был всего лишь краешек королевства, предел земли, но все же - и этого я больше не увижу, раз ухожу в чужие края. Моросил дождь, было пасмурно. Деревенские дома поодаль нахохлились стаей черных ворон, как будто все вымокли насквозь. Стекла плакали нескончаемыми дождевыми ручьями. В колеях от колес и во впадинах следов накапливалась вода. Какая-то старуха сидела и смотрела мимо нас, на дорогу. Может быть, она ждала, что за ней вернуться. Но никто уже не придет. Мне стало ужасно грустно, я крепче взяла маму за руку, и мы побрели по дороге, такой же мокрой и скользкой, как на анлардской стороне, только чужой.

Нам объяснили, как дойти до временного поселения беженцев. Пути было не больше часа. И хотя лил и лил дождь, мы решили не мешкать, а идти. Но прошли совсем немного, как хлынул ливень. Нас увидели жители какой-то небольшой деревушки, стали махать нам, зазывать к себе. Промокли до нитки, но зато попали сразу в тепло, и нам дали сухую одежду, усадили к огню.

Мама поговорила с хозяевами, и они разрешили переночевать здесь. Денег за ночлег не так уж много попросили (денег у нас уже не было, мы продали им кое-что из вещей), а в придачу к купленному у них же хлебу и молоку дали свежего творога и поставили на стол мисочку с медом. Я и забыла, что можно что-то получить просто так. Вечером, когда мы с мамой ушли в отданную нам комнатку, я ее спросила:

-Почему люди бывают такие злые? Там, в Анларде, когда у нас не хватало денег, никто нам ничего не давал просто так.

-Там было очень много таких, как мы. Всех не накормишь, не приютишь, ты должна это понимать.

Ночью я никак не могла уснуть, хотя и сильно устала. Дождь лил все сильнее и сильнее. Я потихоньку встала и выглянула в окно. Ничего не видно - одна вода, как будто мы на корабле и плывем куда-то... Может, завтра я посмотрю вниз, с чердака, и не увижу ни поленницы под навесом, ни жалких черных бревен колодца, ни разрозненных жердей вылинявшего, мокрого забора. Под шум воды, наконец, начала засыпать, и мне не то почудилось, не то приснилось, что и правда пол покачивается, и мы плывем... Прежняя жизнь закончилась, теперь начнется все новое...

На следующий день мы так и не дошли до временного поселения беженцев. Мы обе простудились, и мама еще хуже, чем я. Утром нас разбудили хозяева, и мама еле смогла встать, она сильно кашляла. Мне тоже было плохо, хотя идти я, наверно, смогла бы, если недолго. Было даже странно, что мы смогли добраться так далеко, до другого государства, и простудились окончательно только в конце пути; наверно, нам просто повезло. Сначала я еще не поняла, что мама не сможет идти, но внезапно, как молния над ночным полем, эта мысль все осветила и дошла до самого сердца, и я очень испугалась. Я вдруг почувствовала, что мир - как огромный дом без крыши. Мы совершенно одни, и мы, в самом деле, можем погибнуть, и никто нас не спасет, да и не обязан спасать. Вспомнила, как ночью мне казалось, что этот дом - плывущий в новую жизнь корабль. А теперь я поняла, что этот корабль плывет без всякого курса и что никто не может обещать, что он причалит к берегу, а не расколется о скалы. Ветер шумел за окном, длинные ветки садовой ивы всплескивали, как руки, и падали, и потом снова били по стеклу...

Хозяева не прогнали нас, наоборот, разрешили перейти в более теплую, хоть и маленькую комнатку внизу, кормили нас, поили горячим чаем. Я была им очень благодарна и старалась помочь хоть чем-нибудь, подмести, прибрать, постирать. Через несколько дней мама почти перестала кашлять и могла уже вставать, и мы отправились дальше.

В поселении беженцев мы прожили три дня. Нам выписали все положенные изгнанникам из Анларда бумаги вместо временных, которые мы получили на границе, и теперь мы с мамой могли идти в один из трех городов, где устраивали беженцев. Дом, где мы жили, пока ждали документов, был на самом деле совсем и не дом, а походная палатка - к счастью, выдавали еще теплые одеяла, по два на каждого, потому что хоть дождь и не просачивался внутрь, но тонкие стенки не защищали от холода и ветра. В таких палатках полагалось спать по пять человек, а на самом деле там селили человек семь-восемь. И я мечтала, как мы с мамой, наконец, будем жить в своем доме, сами по себе, и представляла, какая у мамы будет здесь работа, а меня школа. По утрам, когда я стояла на ветру в очереди за водой и потом несла к палатке тяжелое ведро с мокрой и холодной ручкой; днем, когда мы ходили к чиновникам - у них был хоть и крестьянский, но настоящий, деревянный дом; вечером, когда укладывалась спать рядом с незнакомыми людьми, я все время мечтала о том, как это все, наконец, закончится. Вечером, на второй день, ветер поутих, выглянуло мягкое вечернее солнце, и тут только стало заметно, что трава, грязная и затоптанная между палатками, на окраинах нашего поселения уже то тут, то там зеленеет. И на самом деле - уже почти наступила весна и скоро станет совсем тепло. Мы с мамой пошли погулять. Так чудесно было чувствовать на лице и руках легкий, почти теплый ветерок, смотреть на розовое, садящееся за деревья солнце. И так не хотелось обратно в палатку! Там душно, но при этом - холодно, там неприятный запах пота и грязи - мыться-то тут негде, а в углу лежит больная женщина и все время тяжело кашляет, и даже ночью.

-Мам, давай еще немного погуляем? Еще не очень холодно, - попросила я и пожаловалась на то, как плохо в палатке. Мама посмотрела на меня очень строго.

-Но ведь эти люди терпят тебя, и ни разу не сказали ни слова. Ты думаешь, мы им не мешаем? И если бы это кашляла я, а не та женщина - а так могло бы быть, неужели тебе не было бы обидно, если бы кто-то показывал свое раздражение или даже ругался?

-Но я не ругаюсь, я тебе только говорю.

-Да, но ты думаешь о людях с пренебрежением и брезгливостью. А это совсем плохо. Ведь и нас и пускали ночевать, а иногда кормили просто так, без денег. А кто мы им были? Просто беженки, плохо одетые, без вещей и денег, озябшие, от которых много беспокойства и мало прибыли.

Я размышляла над этим, пока мы шли к палатке, и решила, наконец, что мама права. И я почти перестала злиться на тесноту, а больной, которая кашляла, помогла лечь поудобнее и предложила вскипятить чай.

На третий день нам дали немного денег, кое-какие вещи на первое время. А днем мы и еще несколько беженцев сели на одну из повозок и отправились в столицу Тиеренны. Ночь переночевали в еще одном лагере, в палатке, а на следующий день приехали в Нартолан - столицу приютившей нас страны. Утром мама снова, как неделю назад, начала кашлять. Но ничего, подумала я, уже скоро наши странствия закончатся, мама отдохнет, поправится. Я буду утром ходить в школу, а днем помогать ей по дому, чтобы мама не уставала. Даже ночью буду вставать и подбрасывать уголь в камин, чтобы было в комнате всегда тепло.

Повозка остановилась около двухэтажного дома из серых кирпичей. Когда еще мы ехали, я задремала, и мне приснилось, будто мы подъезжаем к какому-то, похожему на этот, зданию, ходим по тусклым темным коридорам, и везде - длинные очереди, беженцы, усталые, безразличные уже к любым неприятностям и разочарованиям, с узелками, сидят или стоят и ждут, когда их позовут в кабинет. Но, на самом деле, ничего такого не было.

Мы сняли с повозки наши вещи - немного их было - и зашли в нужный нам дом. Принимали в нескольких комнатах, и нам пришлось ждать всего полчаса. Когда мы с мамой заходили в назначенную нам комнату, я думала: сейчас нам дадут адрес, где мы будем жить, вот теперь, наконец, получим настоящий, не временный дом. И я была очень благодарна этим людям, которые так помогают тем, кого они совсем не знают. Но и в этом все вышло не так.

Чиновники - их было четверо, и еще какой-то, наверно, секретарь, он только все записывал - посмотрели наши бумаги, задали маме несколько вопросов, кем она работала, где и как я училась. Потом они сказали, что сейчас всех женщин определяют на ткацкую мануфактуру, и другой работы пока нет, а жить им положено при мануфактуре, в одной из общих комнат. Детей же определеяют в разные школы, но лишь в такие, где можно жить круглый год, а те из детей, кто постарше, могут при этих школах работать, например, в мастерских. Один из чиновников объяснил, что можно искать работу и самостоятельно, но тогда придется платить и за комнату, а часть зарплаты, которая должна быть равна трети зарплаты на мануфактуре, нужно будет отдавать. На мануфактуре же эти деньги сразу вычитают и выдают уже урезанную оплату. Зато работницам положена кровать, шкаф - не весь, конечно, его ставят на трех-четырех работниц - и кое-какая одежда, и жилье искать не надо. Пока секретарь заполнял что-то в наших бумагах, я пыталась понять, что происходит. Мама посмотрела на меня расстроенно.

-Я думала, мы будем жить с тобой в одном доме! - потихоньку сказала я ей.

Мне было стыдно плакать при всех, но я ничего не могла поделать. Слезы так и текли и никак не останавливались. Один из сидевших в комнате объяснял маме, где находится ткацкая мануфактура. Мама взяла свои бумаги, и теперь нам нужно было пойти в Учебный Совет. Там меня и должны были определить в школу. Мама вывела меня из кабинета и нашла в коридоре уголок подальше. Вытерла мне слезы своим платком, наклонилась, чтобы никто не слышал наши разговоры, и тихо сказала:

-Растанна, ты же видишь, что нам сейчас некуда идти. У нас нет денег, почти нет одежды. Никто не станет держать нас здесь насильно. Меня не заставят работать, а тебя не принудят учиться. Но куда нам идти? Где мы будем жить и на что? Тиеренна не будет просто так держать у себя беженцев из Анларда. Если мы откажемся работать там, где им выгодно, нам придется уйти.

-Все равно, лучше уйдем! Зато будем вместе.

-Хорошо. Мы уйдем. Но давай хотя бы подождем до лета. Я отложу немного денег, и летом будет тепло - не так тяжело идти. Может быть, смогу накопить столько, что доедем до моря, а там - на корабле.

-А куда мы пойдем?

-В Эрстенну. Больше некуда... Может быть, там... Они далеко от этих мест, им неважно, что подумает Аркайна. И войны там нет. Но сейчас я не смогу снова идти странствовать. Снова долгие дни в дороге, может быть, ночи под открытым небом... У меня пока просто нет сил.

Мама вздохнула и опять, как утром, закашлялась. Мне стало так жаль ее. И я решила во что бы то ни стало потерпеть два или три месяца, какая бы ни была та школа, куда меня определят. Мне представлялось мрачное здание, длинное, с враждебно поблескивающими окнами. Там плохо кормят, там злые учителя... Ведь хорошая школа стоит денег, и, значит, у меня будет очень плохая школа...

Мы нашли на этом же этаже нужную нам комнату. За столом снова сидело несколько человек. Нам тоже предложили присесть на шаткие, скрипучие стулья.

Начальник учебной комиссии выслушал маму, просмотрел наши бумаги. Высокая полная дама в темно-синем платье достала книгу, раскрыла ее в начале какого-то рассказа и попросила меня прочитать. Рассказ показался мне совсем детским. После этого дала мне листок и продиктовала задачу - опять-таки, довольно простую. Задания, хоть я их сделала совсем легко, меня разочаровали. Раз спрашивают такие пустяки, значит, уж точно не пошлют меня в хорошую школу. Когда я отвечала, вся комиссия внимательно слушала меня.

-Что ж, она довольно взрослая девочка и не может даром есть наш хлеб, - сказал начальник комиссии.

Мама слегка нахмурилась, но промолчала, сидя все так же прямо.

-Думаю, мы определим ее в сельскую школу-общину. Там дети не только учатся, но и работают. Не больше трех часов в день, выполняя посильные им задания. На поле, в теплицах или на птичьем дворе.

Я горько подумала, что, конечно, не буду даром есть их хлеб. Он у меня, наверно, в горле застрянет. Я ведь ничего этого не умею.

-Растанна хорошо танцует. Может быть, ее можно определить в какую-нибудь городскую школу, где она могла бы... - мама это сказала отрешенно, видимо, ни на что уже не надеясь, просто ей хотелось использовать хоть самую маленькую возможность оставить меня в городе.

-Пока, думаю, это невозможно, вот когда она вырастет, тогда, если захочет, и будут средства... - начал один из чиновников, недовольно глядя на маму. Но та высокая дама в темно-синем платье, которая велела мне решать задачи и читать, сказала:

-Ну, почему же, пусть станцует нам, и мы посмотрим и решим, может быть, девочка действительно талантлива?

Мама посмотрела на меня. Начальник комиссии и все остальные тоже ждали, не сводя с меня глаз.

Я не понимала, как можно танцевать без музыки. Но вдруг вспомнила мой сон - танец на снежной поляне под яркой круглой луной. И начала танцевать. Я слышала музыку, она вдруг выплыла из моей памяти. Это была та пьеса, которую мама любила играть, когда у нас было дома пианино. Я плохо пою, но про себя могу услышать мелодию очень точно. Мамина музыка лилась и лилась, невидимые пальцы бежали по клавишам. Они вызывали звуки то нежные, то взволнованные, то печальные. Потом музыка закончилась, и я остановилась.

-Техники никакой, совершенно, - покачал головой один из сидевших за столом. У него были рыжие усы и светло-карие глаза. Мне на секунду стало странно, я ведь еще видела поляну и луну. Но и эта маленькая комната с чужими людьми тоже была настоящей. Но вот снежная поляна растаяла, а тесное душное помещение окончательно стало действительностью.

-Нет, скажу вам, это просто очаровательно, хотя и неумело, - сказала полная дама. А вторая дама, худая, в коричневом узком платье, кивнула.

-Да, пожалуй, но... - снова начал тот, с рыжими усами.

Тут начальник комиссии велел нам выйти и ждать за дверью. В коридоре было уже пусто. Мама устало опустилась на скамейку, а я стала смотреть в окно и гадать, что же они решат. И вот из кабинета вышла та дама, в темно-синем, и улыбнулась мне. Потом обратилась к маме:

-Растанне очень повезло. Мы направим ее в училище при Королевском Театре, на отделение танцев. Принимают туда, правда, с одиннадцати лет, ваша дочь опоздала почти на год. Но если Растанна постарается, то догонит других учениц. Способности у нее есть, однако нужно проявить прилежание и потрудиться. Если же нет... Придется отправить девочку в обычную школу. Было бы жаль - у нее, кажется, в самом деле, талант, и она может стать прекрасной танцовщицей.

Она протянула маме подписанные бумаги и объяснила, что ей следует обратиться к начальнице училища госпоже Фарриста.

На улице было тепло, около луж прыгали воробьи. Повозка, на которой мы приехали, уже исчезла - наверно, отправилась за следующей партией изгнанников. Теперь-то я поняла, почему разрешения на переход границы не выдавали старикам или, наоборот, семьям с маленькими детьми. Ведь с них ничего не получишь. Мы отошли немного от серого здания. Я, наверно, первый раз внимательно осмотрелась вокруг. Широкая улица - два экипажа разъедутся легко, а еще тротуары для пешеходов. Да, вряд ли жители Нартолана переговариваются, как у нас, через улицу, выглядывая из окон. А мы с Гилассой, когда она жила в доме напротив нашего, даже иногда перекидывали друг другу игрушки или еще какие-нибудь вещички.

Мы прошли немного вперед, до небольшого скверика. Там сели на скамейку, и мама выложила и увязала в узелок мои вещи. Мы сидели с ней рядом, и никак не могли встать, чтобы разойтись и отправиться в совсем другую жизнь, и едва ли эта жизнь окажется счастливой. Отсюда мама пойдет на свою мануфактуру, а я в училище при Театре. Сможем ли мы видеться? Как теперь будем жить дальше? Мы ведь никогда раньше не разлучались. Мне было очень тоскливо и страшно. Мама погладила меня по руке, она смотрела мне в лицо тревожно и печально.

-Это ведь только до лета? - спросила я.

-Да, только до лета, - твердо сказала мама.

До училища мы шли пешком, и очень устали. Раза два только останавливались отдохнуть или спросить дорогу. И вот мы - у здания КоролевскогоТеатра (училище находилось в театральном флигеле). Я посмотрела на ступени, ведущие к широким тяжелым дверям, на колонны и страшных крылатых полудраконов-полухимер со свитой каких-то мелких чудищ на фасаде над входом. Вот он, Театр...

Мама присела и платком протерла мои ботинки от уличной пыли и грязи. Отряхнула низ плаща. А потом мы зашли в тот флигель, который справа от основного здания. Одна из тех дам, которая была в Комиссии, объяснила нам, куда идти, и мы знали, что правый флигель - училище, а в левом живут артисты, там малый репетиционный зал, гримировальные комнаты и прочее. Эти две пристройки казались двумя крыльями, а сам Театр - устремленной вперед хищной птицей.

Глава 4

Тяжелая дверь подалась неохотно, словно не хотела впускать нас. Я думала - тут будет какой-нибудь гардероб, как у нас в школе, когда только заходишь, и мы сразу увидим деревянные стойки, куда можно повесить плащ, и длинные скамьи, под которые полагается ставить ботинки или сапожки. Но мы шагнули в светлый вестибюль, полы тут - мраморные, вдоль стен - диванчики, обитые темно-синей материей. Около дверей сидела привратница. Она спросила, куда мы идем, и мама положила перед ней выданные Комиссией бумаги. Привратница показала на лестницу, ведущую на третий этаж - там находился кабинет начальницы училища. Мы поднялись по чисто вымытым ступенькам, гулко отзывающимся на прикосновение каблуков. Я старалась ступать осторожнее, чтобы получалось не слишком громко. Откуда-то сбоку от лестницы, когда мы проходили мимо второго этажа, доносились звуки - гул голосов из-за незакрытой двери какого-то класса, музыка, которая неожиданно прервались и послышался размеренный и громкий учительский голос. Хлопнула в глубине коридора дверь, раздались легкие, поспешные шаги. Но вот мы поднялись на третий этаж - там было тихо.

Мы нашли нужную дверь. Мама постучала, из-за двери донеслось: "Войдите". Сразу стало понятно, что это еще не кабинет начальницы училища - за столом сидела слишком молодая для такой должности дама, а за ее спиной темнела тяжелая дверь, обитая темно-коричневой материей. Мама кратко объяснила даме, зачем мы пришли. Та взяла наши бумаги и предложила нам присесть в кресла. Я придерживала узелок с моими вещами одной рукой, а другой держалась за мамину руку. Часы на стене издали тихий звук, как будто стукнули о железо легонькие молоточки, и нас вызвали в кабинет госпожи Фарриста.

За столом, наклонив голову над бумагами, сидела пожилая, полная женщина. Седые, собранные над головой волосы, очки в золотой оправе. Она пригласила нас сесть, потом посмотрела на меня и добродушно улыбнулась.

- Садитесь, дорогая моя. Итак, вы - Растанна Альрим? Очень хорошо... Я - госпожа Фарриста, начальница училища. Сегодня в вашей жизни произошло самое главное событие, которое, возможно, определит вашу судьбу на многие годы, или даже навсегда. Вы поступили в Театр! Пока всего лишь ученицей, но кто знает, что будет дальше? Многие знаменитые актеры, танцовщики и певцы когда-то так же, как и вы, со страхом и неуверенностью, переступили порог Театра. А потом они достигли славы, почестей, сияли в блеске своего таланта... Их тени всегда будут витать над сценой нашего Театра...

Вы тоже можете достичь многого, если будете прилежны и трудолюбивы, дитя мое.

Не зная, что ответить, я встала и сделала книксен.

Госпожа Фарриста рассказала, очень кратко, о правилах, принятых в училище, распорядке учебы и днях посещений. Я узнала, что, кроме выходного (это седьмой лунный день, как и везде) и еще дня перед ним, приходить просто так, повидаться, нельзя, если только будет какой-нибудь важный повод. Это было ужасно грустно, но я повторяла про себя: "Только до лета... надо выдержать..."

-Сейчас вам выдадут форменное платье, одежду для занятий. Желаю вам успехов, дорогая. Будьте любезны, пригласите мою помощницу, - обратилась она к маме.

Молодая дама вошла, и начальница приказала ей отправиться за кастеляншей.

Госпожа Фарриста снова улыбнулась, ее светлые голубые глаза смотрели рассеянно, мимо меня. Потом она опустила голову к бумагам, а я, еще раз поклонившись, вышла за мамой из кабинета. Мне подумалось, что добродушие госпожи Фарриста было каким-то неискренним. Как будто на самом деле она думала не обо мне, а о чем-то совсем другом.

Впрочем, если она всем говорит "дитя мое" и "дорогая", это ведь не значит, что она и правда всех любит. Разве может она вникать в дела всех учениц? И больше я не стала размышлять над этим.

Выйдя из кабинета, мы остановились у большого, широкого окна.

-Я приду к тебе через три дня, в выходной, - сказала мама, протягивая мне узелок. К нам уже направлялась кастелянша, которую вызвала госпожа Фарриста. Я последний раз оглянулась на маму и пошла за кастеляншей на склад школьной одежды.

С каждым шагом сильнее становилось одиночество и неуверенность, но я старалась, чтобы мои страхи и печали не были заметны. Флигель, в котором находилось наше училище, показался мне снаружи не таким уж большим. Но пока мы шли, коридоры бесконечно переходили из одного в другой, словно училище на самом деле было и выше, и шире, чем казалось. Может быть, это волшебство. Или расположение комнат и коридоров было не продумано архитекторами - все тут казалось сумбурным и бестолковым. Навстречу мне вышла группа девочек, они все были в форме училища - темно-синие платья с прямой юбкой а пелеринкой на спине. Девочки посмотрели на меня с любопытством. Сразу было видно, что я новенькая. Во-первых, в своем собственном платье, во-вторых, отличалась прическа - у них волосы аккуратно уложены и заколоты, а у меня - длинные, до середины спины, только две прядки забраны назад, на затылок. Я вежливо сделала книксен, кое-кто из девочек ответил мне тем же, двое или трое просто кивнули. А еще некоторые зашушукались, переглядываясь. Ну и пусть...

На складе хранилась одежда на все случаи школьной жизни. И форма, и одежда для занятий танцами. В шкафах висели весенние и теплые плащи, стояли в углу ботинки, туфли, сапожки. Кастелянша пояснила, что это для учениц, вроде меня - или сирот, которых приняли на учебу, или очень талантливых, но бедных. Правда, в точности таких, как я, тут не было - ни одного изгнанника или изгнанницу пока сюда не определили.

Когда мне выдали вещи (форменное платье и "домашнее" - то есть не для занятий, а на смену, надевать утром или перед сном, еще плащ и капор), кастелянша проводила меня в спальню. Показала мне пустую полку в шкафу и мою кровать, велела надеть форму и ждать звонка на обед. В моей прежней школе формы не было, требовалось только носить темное длинное платье, и никаких ярких ленточек и поясков. Здесь же все одевались одинаково. Платья шили длинные, темно- синие. Я подумала, что форменное платье - это хорошо. Иначе, пожалуй, некоторые могли бы начать посмеиваться над моей одеждой - поношенной и заштопанной.

Комната, где жили ученицы моего класса, состояла из двух помещений. Когда кастелянша вышла, я заглянула в соседнее. Там стояли столы и стулья, шкафы с книгами. Видимо, здесь положено было делать уроки. В спальне были бледно-розовые стены, в комнате для занятий - салатовые, неяркого оттенка. Мне здесь понравилось, тем более, что я ожидала худшего. Почему-то представлялось, что все тут выкрашено в серый цвет, а на стенах выведены надписи, какие-нибудь, вроде таких: "Труд, труд и снова труд", "Терпение и трудолюбие - путь успеху" и тому подобное. Но ничего такого не оказалось, все было мирно и уютно. На подоконниках даже стояли цветочные горшки - в двух раскрылись красные цветы герани. Я успокоилась - по крайней мере, пока ничего ужасного я в училище не увидела.

На стене висели круглые часы. Половина двенадцатого, а кастелянша сказала, что обед начинается в двенадцать. Есть уже хотелось очень сильно. Я заметила, что около двери прикреплен лист бумаги, немного пожелтевший от времени. На нем было написано: "Распорядок". Я решила внимательно все прочитать. Начальница училища объясняла мне распорядок, но я почти ничего не запомнила от волнения.

За дверью послышались шаги и голоса. В спальню вошли девочки, человек десять.

-Привет, - удивленно сказала одна из них.

-Привет, - ответила я, но не сделал книксен, я не знала, как себя здесь положено вести, может, они общаются друг с другом без церемоний.

-Новенькая? Откуда? - деловито спросила высокая девочка с темными волосами необычного, шоколадного оттенка.

Я начала рассказывать, но только успела заговорить о том, как мы сидели в Комитете, как зазвенел звонок на обед. Пришла дежурная учительница (их называют тут воспитателями, тех, кто не учит, а только присматривает), ее звали госпожа Тереол, как мне сообщила одна из девочек. Дежурная построила нас парами, и мы направились в обеденный зал. Со мной вместе шла та девочка, которая первая обратилась ко мне, она приветливо кивнула:

-Меня зовут Стелла.

Я тоже кивнула ей и хотела было ответить, что рада знакомству, но воспитательница прикрикнула на нас. Пришлось идти молча.

На обед подали суп - недосоленный и переперченный, зато в нем было мясо. На второе - тушеные овощи. И сладкий чай с яблоком - на десерт.

Мне казалось, что все в зале меня разглядывают и обсуждают. Хотя говорить было нельзя, но все потихоньку перешептывались, когда воспитательницы не видели. Я заставила себя поднять глаза и стала рассматривать соседние столы. Почти сразу я забыла о своем смущении, потому что заметила одну вещь. Все ученики были одеты немного по-разному. Темно-синие платья, оказывается, носили только девочки моего возраста и чуть постарше. Следующие по старшинству одевались в форму шоколадно-коричневого цвета. Ну, а самые взрослые - в темно-зеленую. Кроме того, в обеденном зале были и мальчики. Им накрыли на другой половине зала. Подумав, я решила, что они живут на другом этаже училища. Вдруг около моей тарелки что-то стукнуло. Я испугалась и дернула рукой, чуть не опрокинув овощи.

-Не вертите головой, Альрим, - сурово сказала госпожа Тереол. У нее в руке была ложка. Наверно, она ею и стукнула по столу. Я опустила глаза в тарелку. Неожиданно на мою руку что-то упало. Мне показалось, что это был шарик из хлеба. Я сбросила его на пол и посмотрела в сторону, откуда его кинули. Одна из девочек ухмылялась, рядом некоторые смотрели на меня с любопытством. Видимо, ждали, что я сделаю.

-Ешь молча, не поворачивайся к ним, - тихо-тихо шепнула Стелла. Она сидела рядом со мной. Подумай, я решила пока сделать вид, что ничего не случилось.

Когда мы, так же парами, вышли из столовой, Стелла сказала, шепотом, поглядывая на воспитательницу:

-Если тебе в столовой два раза сделали замечание, ну или там ложкой стукнули - то после второго раза ставят на весь обед в угол. Даже если ты ничего не поела.

-Кто эта девчонка? Которая кинула хлебный шарик?

-Ирмина. Ужасная вредина. Она и хотела, чтобы тебя наказали. Хорошо, что она не в нашей комнате живет.

После обеда нас повели на прогулку, но меня это совсем не обрадовало. Скучно было ходить парами в садике за Театром. Правда, разрешали посидеть на скамейках и поговорить. Как рассказала Стелла, которую снова дали мне в пару, обычно учениц выводят гулять на бульвар или даже на набережную, но младших - только в хорошую погоду. А сегодня было ветрено, дождь вот-вот готов был закапать из блеклых туч. После примерно часа нудной прогулки нас повели обратно.

Мы вошли в спальню - на час был положен отдых. Непременно нужно было лечь в постель, посидеть и почитать не разрешали. Это правило касалось только младших, отчего было тем более досадно. Мне это все показалось очень глупым, хотя я и заметила, что некоторые девочки заснули. Я лежала и обдумывала, что делать с Ирминой. Едва ли она успокоится, если просто сделать вид, что ничего не происходит. Мне в голову пришли некоторые идеи, но надо было обдумать, как следует. И все же я решила подождать следующего раза, может быть, она увидит, что я не ябедничаю, но и не переживаю из-за пустяков, и все-таки отстанет.

После отдыха дежурная воспитательница, госпожа Тереол повела меня в библиотеку за учебниками. Библиотека оказалась похожа на главную библиотеку в Тальурге и намного, даже нельзя сравнить, больше, чем моя прежняя, школьная. Просторное помещение, где стояли широкие деревянные столы для работы, а около стен тянулись многочисленные шкафы с книгами. Сразу подумалось, что, если я смогу сюда приходить почаще, жизнь в училище будет не такой уж безотрадной. Здесь, наверно, множество интересных книг. Учебники мне достались уже старые, видно, дали то, что никто не хотел брать. Я мимолетно посмотрела на них, решив полистать потом повнимательнее. Непривычные обложки, шрифт...

Госпожа Тереол помогла мне донести учебники. В спальне она посмотрела на часы и сказала:

-После чая вы можете пойти осмотреть училище, - она поманила пальцем Стеллу. - Покажи Растанне все перед занятиями.

-Можно и я пойду? - попросила одна из девочек.

Госпожа Тереол кивнула.

Когда мы попили чаю - к нему подали маленькие сладкие булочки - Стелла повела меня по коридорам. С нами пошла та девочка, которая отпросилась у госпожи Тереол. Ее звали Лилиана, и, как я поняла, она дружила со Стеллой. Коридоры казались мне бесконечными, а Стелла ориентировалась тут легко, не задумываясь. Как я поняла, когда строили училище, тут был один длинный коридор, разделявший помещения, комнаты и классы, а потом заворачивающий за угол. Но затем тут все начали перестаивать, самые большие залы разбили на мелкие - только два помещения, танцевальный класс и гимнастический оставили, перегородили, сделали дополнительные коридорчики... Теперь каждый этаж, судя по всему, скорее походил на небольшой лабиринт.

-Вот здесь наши классы, тут - для занятий танцами, эти - для музыки. Здесь история, естественные науки.... На третий не пойдем - в обеденном зале ты была, в библиотеке тоже, еще там коридорчик к лестнице на четвертый этаж, нам туда нельзя, ну, а больше мы там никуда не ходим. Разве что вызовет госпожа Фарриста, но уж это чаще всего за плохое поведение. А на четвертом этаже занимаются мальчики, там у них и спальни.

Стелла посмотрела на стенные часы.

-У нас еще десять минут. Пожалуй, успеем забежать в Театр. Покажу тебе зал и сцену.

-А можно?

-Почему нет. Нельзя туда приходить, когда уроки, ну, и когда спектакль, конечно, тоже. А так - можно. Если только дверь не закрыта, запирают ее часов в девять вечера, а когда дают спектакль - то после спектакля.

Но в Театр мы не попали - Лилиана зацепилась краем платья за какой-то гвоздь ("Где ты их только находишь?" - недовльно покачала головой Стелла) и мы побежали в спальню, чтобы она успела зашить.

После чая сегодня у нас должно быть три урока - естественные науки, литература и танцевальные занятия. Перед первым уроком я полистала учебник и заметила, что все это уже проходила. От этого почувствовала себя увереннее, хотя и не думала, что меня вызовут отвечать сразу же. Госпожа Тереол посадила меня за третью парту в ряду у окна и сказала, что это будет мое постоянное место. Со мной сидела маленькая рыжеволосая девочка, она поглядела на меня с любопытством и, когда госпожа Тереол вышла из класса, зашептала на ухо:

-Ты вот это проходила? - она ткнула пальцем в учебник. - А это?

Я кивнула.

-Подскажешь, если что?

-Конечно.

-Вот и хорошо, - кивнула девочка.

-Меня зовут Растанна, а тебя? - решила спросить я, немного удивившись, что соседка не пытается познакомиться. У нас в школе новенькие появлялись редко, зато уж и были новостью - от них не отходили неделю или две. Потом понемногу успокаивались, у новеньких появлялись подруги, но первое время...

-Я знаю, что ты Растанна, ну, а я Арнита.

-Арнита, ты что, с эльфийкой хочешь задружиться? - насмешливо зашептали откуда-то сбоку.

-Просто спросила кое-что, - пробормотала Арнита, чтобы учитель не услышал, и больше ко мне не обращалась.

Ну и ладно, Стелла и Лилиана, по крайней мере, со мной говорили дружелюбно, если есть две доброжелательницы, этого пока достаточно, а остальные - пусть как хотят, лишь бы не делали пакостей.

На литературе все тоже оказалось несложно, хотя изучали они, в основном, только тиереннских писателей. Может быть, к старшим классам - если я, конечно, доучусь здесь до старших классов - они дойдут и до анлардцев. Тогда и блесну своими знаниями - мы-то как раз в школе изучали преимущественно анлардцев - если сама все к тому времени не перезабуду.

Затем мы пошли в танцевальный класс. Это было занятие только для танцовщиц, поэтому из нашего класса тут было всего двенадцать девочек. Раздевалка, отделенная от зала ширмой, для двенадцати оказалась маловата. Форменные платья, которые снимали ученицы, то и дело соскальзывали со скамеек на пол, кто-то успел повесить на вешалку - но вешалок на всех не хватало. Лил спешила и роняла свои вещи по нескольку раз. А Стелла, наоборот, равнодушно подождала, пока первые три-четыре девочки выйдут в зал, и тогда спокойно начала переодеваться. Я надела трико и юбку для занятий танцами. Одежда показалась мне немного смешной - облегающий верх наподобие кофточки с короткими рукавами и юбка до колен. Когда мы вошли в класс, я думала, что заиграет музыка, и ученицы начнут танцевать - и приготовилась подражать им, если танец окажется знакомым. Но ничего подобного. Девочки встали в ряд, около длинного деревянного поручня. Это называлось "заниматься у станка". Вела урок высокая, очень худая женщина, спокойная и доброжелательная. Она посмотрела на меня и спросила:

-Как тебя зовут?

-Растанна Альрим, сударыня, - и я сделала книксен.

-Хорошо. Ко мне ты будешь обращаться - госпожа Талария. Сейчас - встань с краю и наблюдай. Когда девочки начнут выполнять упражнение, смотри внимательно и старайся повторять. Не жди к себе исключительного внимания, хоть ты и новенькая. Но я буду подходить и поправлять тебя, когда ты станешь ошибаться - думаю, это вначале будет часто, - она дружелюбно улыбнулась.

Я снова сделала глубокий книксен, а потом встала в левом углу и приготовилась наблюдать и повторять. Урок длился целый час. Пожалуй, у меня получалось плохо, хотя госпожа Таларис несколько раз кивнула одобрительно, да и вообще ни разу за это занятие не поругала меня. Хотя поправляла часто. Я была гибкой, но непривычные и однообразные упражнения утомили. К середине занятия заболели ноги, потом плечи. Теперь я поняла, почему днем тут необходимо отдыхать - иначе просто долго не выдержишь.

За ужином я уже чувствовала себя свободнее. Мне больше не казалось, что все смотрят на меня - а, может быть, и в самом деле, никому уже не было любопытно, что появилась новенькая. За обедом мне было слишком неловко и непривычно, я мало что замечала, но сейчас отметила, что за столами, где сидят старшие, народу меньше, чем за нашими столами. Может быть, раньше набирали меньше народу в каждый класс? Когда мы шли в спальню, я спросила у Стеллы, почему так.

- Исключают, - ответила она.

-За что? - это меня напугало, я-то думала, если взяли в училище при Театре, то уже все, надо стараться, и ничего больше.

- Ну, тут сложно сказать, у каждого свое - один оказался не такой уж талантливый, у кого-то голос изменился, кто-то не смог выступать, один вырос слишком высоким, другая растолстела... Мало ли причин.

-А разве имеет значение рост и вес? - удивилась я.

-Если танцовщик или танцовщица - еще бы.

Я перебирала про себя ее слова, что-то еще меня удивило.

-Что значит - не смог выступать?

-Это когда в классе или на репетициях все хорошо получается, а на спектаклях - провал, ну, это вообще-то, редкость, хотя бывает.

-А разве ученики выступают? - спросила я. Это была новость - и она напугала...

-А зачем мы тут тогда нужны? - пожала плечами Стелла. - Конечно, первый и второй класс нечасто в спектакли берут, а потом обязательно. Главных ролей не дают, а второстепенные - почему бы нет. Им же это выгодно - например, бывают спектакли, где требуется множество артистов, вот хотя бы "Великий поход", там нужно изображать целую армию. Не держать же в труппе лишние несколько десятков артистов для одного спектакля, который два раза в месяц идет. А ученикам и не платят, к тому же. Так вот - если к старшим классам становится ясно, что ученик выступать не может - сразу отчисляют. Зато тех, кто до шестого класса дошел - тех сразу, как сдадут выпускные испытания, зачисляют в труппу. Ну да, что тут удивляться, иначе для чего нас тут учат - не для нашего же удовольствия.

Это надо было обдумать... выступать, перед всеми - даже подумать страшно. А отказаться нельзя, иначе, и правда, зачем тут станут держать. Как выйти на сцену перед всеми... страшно... но и интересно, как это будет?

После ужина дежурная воспитательница отвела нас в спальню и сказала:

-Я зайду через час. Все должны быть в постели к этому времени.

Я сложила свои учебники, которые оставила на столе в комнате для занятий и вернулась в спальню. Лилиана сидела на подоконнике и играла с куклой. Я посмотрела на нее - она ни на что не обращала внимания - и начала переодеваться ко сну.

Остальные девочки занимались своими делами, кто чем. Стелла сидела на кровати с книгой и, закручивая прядь волос вокруг пальца, что-то читала, проглатывая страницу за страницей. Несколько девочек ушли в комнату для занятий и шушукались там. Остальные, как и я, переодевались в ночные рубашки или расчесывали волосы перед сном. Лилиана болтала ногами, чуть не задевая туфельками мою подушку - окно с ее подоконником было около моей кровати. Я спокойно взяла ее за туфли и немного отодвинула. Она посмотрела на меня изумленно, потом вздохнула и слезла с подоконника. Прижала к себе куклу и пошла к своей кровати. Все это она сделала беззлобно, значит, болтала ногами не нарочно. Я подумала: любопытно было бы узнать, почему ее взяли учиться на танцовщицу, а не на актрису. Роста она была не очень высокого, немножко полновата - для танцовщицы, но необычной внешности - вьющиеся и пышные светлые волосы с золотистым оттенком, глаза орехового цвета. Наверно, ей все же лучше было бы стать актрисой.

Этот день был переполнен новыми знакомствами, впечатлениями... Я только и думала, чтобы отдохнуть. И вот, наконец, все угомонилось. Кто-то уже завернулся в одеяло с головой, а некоторые, как, видно всегда перед сном, секретничал, сидя вдвоем-втроем на чьей-нибудь кровати. Тийна, бледная светловолосая девочка, рассказывала что-то нескольких девочкам, взмахивая руками и делая страшные глаза. Обычно так рассказывают истории, которые считают интригующими и таинственными. Стелла оторвалась от чтения и пересела на кровать Лил.

-Хорошо, что тролль ушел, - сказала Стелла. - Поговорим на свободе.

-Кто это?

-Тролль? Да Тереол, - сказала она и презрительно дернула плечом, будто отмахиваясь.

-Неужели такая злая? - я не могла поверить в это, хотя мне она и не понравилась.

-Хуже прочих, кто из наших. А так-то... Нилль - это у нас каепи. Суетится, да и приврать начальству может, хотя и невредная. Ну, а госпожа Ширх - это фея.

-Фея? - засомневалась я. - Она, значит, очень добрая?

-Получше прочих двух, - непререкаемо заявила Стелла.

-А каепи...По-моему, они должны быть красивые и загадочные... тут не очень удачно придумано... хотя я не знаю, конечно...

-Да не мы это придумали, это уж так положено. У каждого класса по три воспитателя. Каждый имеет свое прозвище - одно из трех. Вот, допустим, в пятом классе тролль - госпожа Даэллия. Она-то, в общем, не такая уж злая, им повезло, но она хуже прочих, и поэтому - тролль. Это все идет с давних времен, традиция, а традиции нельзя нарушать.

-Понятно, - кивнула я, хотя такая классификация показалась мне сомнительной.

К положенному времени все лежали в своих постелях. Кто-то уже заснул, а мне не спалось. Когда дежурная воспитательница убрала свет в светильниках, она оставила только один газовый рожок, пригасив свет так, что язычок огня мерцал еле-еле. Первый раз я ночевала без мамы, в незнакомом месте, было очень тоскливо. Но зато в эту первую ночь, проведенную в училище, приснился яркий, необычный сон.

Вокруг меня - низкие деревья, усеянные весенними цветами. Я качаюсь на деревянных качелях. Качели привешены к двум деревьями. Позади - холод и тень. Впереди - солнце. Качели ходят и ходят - из тени в свет, из холода в жаркий золотой круг. Я раскачиваюсь все сильнее, чтобы взлететь повыше и увидеть, что же там, впереди. Там только что-то синее и белое. Может быть, небо и облака? И мне вдруг кажется, что там ничего нет, совсем ничего, только синяя пропасть неба. И страшно, что отпущу веревки, и упаду. Но и хочется - отпустить, упасть, полететь!

Глава 5

Я проснулась утром от звона колокольчика и голоса госпожи Тереол и очень хорошо помнила свой сон, такой он был яркий и радостный. Тоски и грусти уже не было, за ночь они не то, что развеялись, но как-то притупились, появилось любопытство - как пойдет теперь моя жизнь, что будет сегодня... Стелла, одетая в утреннее платье, причесывалась.

-Иди скорее, умывайся, а то умывальники все займут.

Я встала и отправилась умываться, накинув теплую кофту. Девочки почти все встали, кто-то одевался, кто-то пересказывал друг другу сны, сидя на кровати в ночной рубашке. Вода в умывальнике была холодной, но я все же умылась.

Пожалуй, мне теперь даже было интересно - и какие тут учителя, и что дадут на завтрак, и какие в Театре дают спектакли. Может быть, потому что я увидела такой чудесный сон, а может, из-за того, что я немного подружилась с Лил и Стеллой и уже не совсем одна.

На завтрак была каша, не очень сладкая, и кофе с молоком. На уроках мне было легко - все, что сейчас они проходили, у нас в школе уже было, или, по крайней мере, мы изучали что-то близкое к этим темам. Утром снова занимались в танцклассе, и я так устала, что после обеда с удовольствием легла в кровать. До вечера не происходило ничего необычного, а вот вечером, после ужина, Стелла отозвала с сторону Лил и меня.

-Хотите, посмотрим новый спектакль?

-Хочу, - кивнула Лил и посмотрела на часы. - Пойдемте скорее.

-Но как? - меня эта идея просто поразила. - Билеты ведь такие дорогие, а в ученическую ложу нас не возьмут. Разве что попробовать на галерку, на стоячие места купить билеты, но...

Мне стало стыдно признаться, что у меня нет денег. У них-то, наверно, есть, раз они предлагают пойти в театр. Я заставила себя сказать:

-И даже если на галерку. Хоть там и дешево, но у меня все равно совсем нет денег.

Вот так. Пусть думают, что хотят. Стелла пожала плечами.

-Нет денег! Вот новость! Пошли. У нас тоже их нет.

Лил осмотрела себя со всех сторон и начала отряхивать подол платья. Но Стелла взяла ее за руку и потащила:

-Да перестань. Все равно испачкаешься, когда будешь лезть.

Я пошла за ними. Куда же мы идем, где будем пролезать? Любопытно...

Мы пробежали какой-то полутемный коридорчик, потом поднялись по пыльной винтовой лесенке. И вот - мы за кулисами, стоим дальнем углу, чтобы на нас не обращали внимания. Стелла сказала, что этот угол часто занят такими же любопытными, как мы, но сегодня нам повезло, и тут свободно. Есть еще одно место, добавила она, но уж совсем неудобное и пыльное, а тут - как в королевской ложе. Мне казалось, что в королевской ложе все-таки как-то иначе... но я все равно была взбудоражена и счастлива. За кулисами так... необычно... Чудной запах - декораций и красок, пудры и грима, пыли и духов. Актеры говорили полушепотом где-то сбоку, бегали по коридору от гримерных к выходу на сцену, сплетничали, смеялись, переругивались... А спектакль... даже не знаю, понравился ли он мне. Актеры в костюмах прошлого века, пышные юбки, высокие прически у дам, камзолы... Говорят громко и жеманно, а сюжет какой-то бестолковый. И все равно было интересно, ведь я ничего подобного не видела. У нас в Тальурге в основном ставили оперы, а если пьесы, то не с таким размахом, да и обычно это было переложение какой-нибудь известной книги. В середине второго действия Стелла потянула меня за рукав:

-Пора выбираться. Как раз успеем переодеться и лечь, чтобы никто не понял, куда мы ходили.

Утром было безветренно, в ясном небе светило холодное весеннее солнце. Перед обедом нас на полчаса вывели на прогулку. Мы ходили парами по бульвару, смотрели на голубей; тем, у кого были деньги, разрешалось подойти к уличным торговцам и купить себе конфет, или засахаренных орешков, или маленькую, меньше пол-ладони, шоколадку. Это было бы скучно, но, поскольку такие прогулки разрешались не каждый день и ненадолго, то все казалось любопытным и даже необычным. И голуби, ходившие около луж, и детишки, бегавшие по дорожкам, и старушки, сидевшие с книгами или вязаньем на скамейках. Со мной в пару поставили девочку с темными волосами, очень смуглую - сначала мне даже показалось, что у нее просто грязные руки. Любопытно, не было ли у нее в роду гоблинов. Она и росту небольшого... Нас поставили в последнюю пару. Когда мы подошли к тележкам торговцев, она подошла и купила себе пакет леденцов. Мне она не предложила, и я отвернулась, чтобы не смотреть. В конце прогулки нам разрешили немного поиграть в квадратики - их чертят мелом и надо перешагивать из одного в другой в определенной последовательности. А остальным, кто не хотел играть, разрешили просто посидеть на скамейках. Стелла подошла ко мне и протянула шоколадку в серебряной бумаге. Я поблагодарила и спросила, всегда ли прогулки у них такие чинные.

-Нет, конечно, когда ходим с госпожой Ширх, то парами идем только до бульвара. Еще она водит нас на набережную, там ветрено, зато страшно интересно - корабли, волны... Можно хоть час стоять, и не заскучаешь.

Наступил шестой день восходящей луны - перед выходным. Утром, четырех уроков, девочки надели новые, принесенные из прачечной платья, туфли понаряднее - у кого были. Мне не во что было принарядиться, и я просто ждала, когда дежурная вызовет меня в вестибюль училища. Накануне выходного, раз утром не нужно идти на занятия, разрешалось переночевать дома, и за многими пришли родные. Я надеялась, что мама придет ко мне и сегодня, и в выходной, но, наверно, ее не отпустили - она так и не пришла. За окном была пасмурно, дежурная воспитательница уже объявила, что прогулка отменяется. После обеда я, спросив разрешения у дежурной воспитательницы, пошла в библиотеку. А когда вернулась в спальню, там из двенадцати девочек было всего четверо. Это было грустно. Когда кто-то может отправиться домой, оставшиеся чувствуют себя совсем одиноко. Хотя, посмотрев на остальных, я не заметила особой грусти. Три ученицы болтали о чем-то, сидя на одной из кроватей. Еще одна сидела в комнате для занятий и что-то увлеченно писала. Может быть, они уже привыкли, что их не берут домой... Или им достаточно того, что их завтра навестят родные - хотя всех ли?

Что ж, делать нечего, я достала учебники и пошла готовить уроки. Начала с естественных наук. В большой, выданной учителем небесной карте, нужно было обвести контуры главных созвездий. Работа эта была несложной, по крайней мере, для меня - в Анларде мы проходили созвездия еще в том году. Каждое из созвездий полагалось обвести своим цветом: Факел - синим, Конскую Гриву - желтым, Парус - красным.

Соединяя три главные звезды, образующие вершину Факела, я вспомнила вдруг слова Корабельщика: "Я видел небо, на котором звезды складывали контуры невиданных созвездий и ни одна из незнакомых звезд не могла нам помочь найти путь к родной земле"...

Я вздохнула и снова принялась обводить привычные контуры.

Оставшиеся девочки тоже занялись уроками.

В положенное время погасили тусклый газовый рожок.

Наступил седьмой день восходящей луны. После завтрака меня вызвали в вестибюль. Мама стояла у окна, глядя на улицу. На ней был темный плащ с заплаткой, тот же, в котором она шла в Тиеренну, стоптанные ботинки. Нарядно одетая девочка с другой, постарше, видимо, сестрой, выходила на улицу. Она надменно посмотрела на маму. Хотя, может быть, мне это показалось, потому что скромная мамина одежда казалась еще беднее из-за того, что мы были в дорого отделанном вестибюле с белыми и черными квадратами мраморного пола, красивыми креслами, стоящими у стен. Но если и была у меня в душе какая-то неловкость, я тут же прогнала ее и бросилась маме на шею. Как же я ее люблю! Она крепко обняла меня, потом принялась внимательно рассматривать. Мое платье, плащ с капюшоном и пелеринкой по Тиереннской моде. Собранные наверх волосы, которые она привыкла видеть распущенными. Сама она была с той же прической - волосы ниже плеч и две пряди, сколотые на затылке.

Мы вышли на улицу и направились на бульвар. Издали ветер приносил запах речной воды, а на самом бульваре пахло первой зеленью и влажным стаявшим снегом. Мы шли вдоль темных газонов, отгороженных от улицы коваными, узорчатыми решетками, мимо скамеек, черных фонарей, в которых не зажженные сейчас газовые светильники были окованы железными полосками, похожими на крылья больших бабочек.

-Они танцуют очень странно, я считала, балет - это что-то совсем другое...- рассказывала я маме. Мы гуляли по бульвару, который соединял набережную и старую часть города и шел параллельно тому, по которому нас водили на прогулку два дня назад. Холодный весенний ветер гулял между каштанами. Они уже почти расцвели, и я подумала, как чудесно будет здесь через неделю или две...

-Почему странно? - мама спросила как-то рассеянно, она покашливала и кутала горло теплым шарфом.

-Понимаешь, я думала, что танец - это... - я не знала, как объяснить. Вспомнила танец под луной во сне. - Они все время крутятся на одном месте...

-Крутятся?

-Да, или делают разные фигуры. Или просто останавливаются в красивых позах. Я думала, они будут двигаться под музыку по всей сцене... А еще я думала, все танцовщицы - тонкие, легкие и воздушные, а там есть разные девочки... Некоторые совсем не воздушные, а наоборот.

-Когда ты была маленькая, я помню, ты однажды танцевала на поляне... Носилась, как горная лань... - улыбнулась мама.

-Это на какой поляне? - я очень удивилась, ведь мы всегда жили в городе.

Мама вдруг закашлялась. Она поднесла руку ко рту, но кашель все равно вырывался - сухой, отрывистый. И никак не прекращался.

-Здесь холодно, - сказала мама севшим, еле слышным голосом. - Зайдем вон в то кафе.

Мы перешли дорогу, подождав, пока проедет экипаж, и сели за маленький столик у окна. Здесь было уютно - легкие белые занавески на окнах, бело-зеленые клетчатые скатерти на столиках. Стулья с высокими деревянными спинками. Мама заказала кофе, попросив, чтобы он был как можно горячее, и две булочки. О танце на поляне мы больше не говорили, и мне показалось, что мама рада была переменить тему.

Мы сидели в кафе, и мама теперь кратко рассказывала о

своей теперешней жизни. Когда пройдет три или четыре месяца, ей, может быть, дадут в доме для работниц этой мануфактуры отдельную комнату. И тогда она сможет брать меня из школы к себе на выходной. Сейчас часть зарплаты вычитают - за выданную нам одежду и за то, что нас кормили, разрешали жить в домах для переселенцев. Но когда долг этот закроется и станут вычитать только за мамино жилье, то мама сможет даже что-то откладывать. И, может быть, если все же мне здесь понравится, то останемся тут и потом, после лета. Мама говорила рассудительно и спокойно о том, что она рассчитывает купить в первую очередь, на что собирается копить. Только в глазах у нее иногда словно мелькало что-то такое... И руки у нее были - тонкие, нервные, словно они были созданы, чтобы играть прекрасные музыкальные пьесы, а не для того, чтобы работать, считать деньги и записывать траты.

Когда мы вышли, мама тут же велела мне накинуть капюшон, чтобы ветер не дул в уши. Когда мама заговорила про уши, я вспомнила, что еще хотела ей сказать.

- Мам, ты знаешь, в училище очень мало эльфов.

-Ты чувствуешь себя неуютно? Или к тебе плохо относятся?

- Не то, чтобы плохо. Но смотрят часто, разглядывают... Да, немного неуютно, вот что ...

Мама вздохнула и покачала головой.

-Я очень переживаю за тебя. Старайся не замечать эти взгляды, держись, как будто ничего не происходит. Но, как бы все ни складывалось, веди себя достойно! - мама посмотрела на меня неожиданно сурово.

Я не поняла ее последних слов. Я ведь итак не делаю ничего плохого... Но мама не стала ничего объяснять.

-Ну, а те девочки, с которыми ты говоришь, ходишь вместе на прогулках... Как ты думаешь, кто-то из них может стать твоей подругой?

-Не знаю, может быть. Но вообще, мне кажется, как будто они все младше меня.

-Почему ты так думаешь?

-Ну, они играют в какие-то детские игры. Например, в картинки. Берут обертки от конфет, потом складывают квадратиком и кидают сразу две. У кого упадет картинкой вверх, тот выиграл. И ссорятся, если кому-то кажется, что другая жульничает. Иногда ябедничают друг на друга. Даже не знаю, мне все это кажется глупым. Это потому, что у эльфов первое совершеннолетие на год раньше, чем у людей, да?

-Не думаю, что поэтому. Просто ты видела войну, гибель людей, терпела такое, чего они не знают - холод, голод, страх остаться без убежища. Потому ты немного взрослее, чем они. Но не стоит об этом думать, лучше попытайся подружиться с кем-нибудь. И если чье-то поведение тебе покажется детским или неумным, вспомни, что зимой ты обменивалась с подругами вырезанными из серебряной бумаги фигурками - кстати, вы иногда и ссорились при этом...

Потом мама проводила меня к Театру. Мы немного постояли перед ним, глядя на каменных змееголовых чудищ, взметнувших крылья над фронтоном. Казалось, что там, наверху, тоже дует ветер, но не наш, а какой-то другой, внятный камню, треплющий перья полудраконов-полухимер и воющий у них в ушах гораздо сильнее и страшнее, чем обычный ветер.

Мама довела меня до правого флигеля и перед тем, как расстаться, дала мне три монетки.

- Когда пойдешь на прогулку, купи каких-нибудь конфет... и обязательно угости подруг.

Я поцеловала ее и потянула на себя тяжелую дверь.

Глава 6

Дни шли за днями, уроки сменялись отдыхом, отдых - занятиями. Я почти привыкла к жизни в училище. Я поняла, что мне здесь не слишком нравится, потому что очень уж тоскливо иногда без мамы; что я едва ли полюблю Театр и все, связанное с театром - спектакли, балет, занятия. Но также поняла, что смогу смириться с этой жизнью и не быть несчастной. Все было одинаково и уже привычно - тусклый свет газовых рожков утром и вечером, болтовня девочек в перерывах между уроками, короткие прогулки, утомительные гимнастические и танцевальные занятия. Привыкла и к еде, которую тут готовили однообразно. На завтрак - довольно жидкая каша, кофе или чай. На обед - суп, иногда с мясом, на второе овощи. Ужинали или кашей, или творогом, и два раза в день пили чай. Гостинцы из дома не поощрялись, хотя и не запрещались. Дневной отдых в постели только в первый день показался мне ненужным, и я тогда подумала, что это глупо заведено. Но через неделю или две я и сама начала дремать днем - слишком я уставала.

Каждый день у нас было семь уроков - четыре утром, остальные после дневного чая. Из этих семи три урока были занятия танцами и гимнастика. И так все дни, кроме шестого, перед выходным. В этот день занимались только утром. Когда я в первый день посмотрела на расписание, то подумала, что тут почти не отводится времени на то, чтобы делать уроки. Но скоро поняла, что просто домашние задания в училище почти не задают, или они довольно несложные. И сама учеба, кроме танцев, была намного проще, чем в Анларде. По арифметике не дошли даже до дробей. Историю объединили с географией. Письменность была скорее чистописанием. А ботанику и физику сделали одним предметом - естественной историей. К счастью, они ни с чем не объединяли литературу, хотя могли бы - допустим, с рисованием или шитьем... Шитью тут, впрочем, особо не учили, и один урок в неделю часто заменяли на занятия танцами.

Пожалуй, литература - мой самый любимый предмет. Еще, конечно, была тут музыка - вот уж мученье... Правда, преподавательница музыки оказалась довольно добродушной и не вредной. Она сразу поняла, что хорошо петь я не могу, потому определила меня играть на флейте, но попросила играть не очень громко, чтобы не сбивать других. Собственно, обучение музыке было таково: часть девочек пела в хоре, две-три солировали по очереди, а те, у кого был не очень красивый голос или кто плохо пел, как я, играли на музыкальных инструментах. Конечно, никого не учили играть на скрипке или арфе - это слишком сложно, и еще "музыкантами" брали тех, кто немного уже знал ноты. Нам давали флейты, ксилофон, тильмм (это пять колокольчиков разных размеров, подвешенных на железную нить). Одна девочка, которую дома учили играть на фортепьяно, иногда играла здесь на челесте. "Музыканты" немного зазнавались перед "певцами", потому что только нам задавали задания по музыке - мы разучивали свою партию, как оркестранты. Хотя мы понимали, конечно, что по сравнению с теми, кто играл в настоящем оркестре или пел на сцене, мы были ненастоящие музыканты и певцы. Еще два раза в неделю полагалось сценическое искусство - балетные спектакли иногда разбавляли маленькими пьесками, а чтобы не занимать лишний раз дополнительных актеров, давали роли балетным артистам. И еще один предмет, который мне необыкновенно нравился - живопись. Не то, чтобы я любила рисовать, но учительница, госпожа Лейта, так интересно рассказывала о художниках и картинах, что можно было заслушаться. И, кроме того, из-за ее рассказов на само рисование почти не оставалось времени, и это тоже было удачно - рисовала я плохо.

Но главное, что я поняла про училище, было вот что: здесь имело значение лишь одно - хорошо ты танцуешь (или, если певица - поешь) или нет. Прочие предметы важны были постольку-поскольку... Я понимала, что не получу тут никакого образования - а балет, во всяком случае, такой, как в нашем Театре, меня не увлек. По крайней мере, не как профессия на будущее. Но и выбора пока не было. К тому же, я не очень представляла себе, кем хочу стать в будущем и как смогу зарабатывать на жизнь. Как-то давно я слышала разговор двух старушек. Я шла домой из школы. Они сидели на лавке и рассуждали о том, как трудно жить одиноким бедным девушкам. Я присела на скамейку рядом с ними, чтобы спрятать перчатки в школьную сумку - тогда была весна, и солнце грело с каждым днем все сильнее. Из их разговора я поняла, что бедная девушка обязательно должна уметь шить. Но шить нас тут, как я уже сказала, толком не учили, да и я шитье не очень любила.

Интереснее всего было на уроках литературы. Это единственный предмет, который здесь преподавали лучше, чем в Анларде. Во-первых, читали тут книги, о которых я раньше и не слышала - и анлардцы, и тиереннцы, и аркайнские писатели... Во-вторых, сам учитель, господин Этерьен. Ему уже больше шестидесяти лет, он невысокий, седой, и все его очень любят. Ставит оценки он нестрого, разве что ученица совсем ничего не знает. Он так увлеченно говорит о книгах, что, пожалуй, его рассказы иногда интереснее самих книг. Он может так рассказать о каком-нибудь произведении, что все побегут в библиотеку брать эту книгу - даже самые равнодушные к чтению. В конце каждого урока он вызывает одну из девочек, чтобы она прочитала наизусть какое-нибудь стихотворение. Если очень длинное - тогда разрешает по книге, а наизусть - отрывок. Тут два условия - тему господин Этерьен задавал сам и не менял, пока не расскажет весь класс, и еще - нельзя выбирать стихи из учебника. Когда он вызывает читать стихи, то отходит к окну и внимательно слушает вместе со всеми. Если читают то стихотворение, которое он хорошо знает и любит, он начинает улыбаться, как будто встретил давнего друга, потом спохватывается, прижимает палец к губам и старается слушать, не показывая никаких чувств. Если же попадается произведение, которое его особенно восхищает, он не выдерживает и потихоньку шепчет нам: "Слушайте внимательно!"

Меня он до поры до времени не вызывал, но, наконец, дал нам тему "Море" и сказал, что теперь спросит и меня, когда дойдет очередь - а спрашивал он по рядам. Я высчитала, что мне придется рассказывать через полторы недели, и вечер накануне выходного провела в библиотеке. Мне хотелось не то, чтобы поразить учителя и класс, но все же выбрать такое стихотворение, чтобы никто не посмеивался и не переговаривался, чтобы его слушали очень внимательно. Я бы выбрала "Балладу о пропавшем корабле". Но на втором, после объявления темы, уроке литературы Тийна уже прочитала ее. Конечно, теперь уже будет труднее, ведь она нашла самое лучшее. Я искала два или три часа, и, наконец, нашла одно, совершенно неизвестное мне стихотворение. Мне оно так понравилось, что прочитала и о жизни Севернии Торним - она его написала. Все это случилось еще триста лет назад. Несколько Тиереннских баронов (Северния была дочерью одного из них) устроили заговор против короля. Сначала их общество называлось "Союз семерых", и они воевали с кем-то из местной знати - за поместья или из личной вражды. Потом к ним присоединились некоторые дворяне победнее. На уроках нам об этом не говорили... Посмотрев в учебник истории, который у нас на два года, выяснила, что мы будем проходить эти события на следующий год. Их разоблачили. Троих казнили, некоторых лишили поместий и титулов и сослали на каторгу, а тех, кто был меньше всего замешан, изгнали из Тиеренны. Отец Севернии умер за неделю до раскрытия заговора, наверно, поэтому, их семью не лишили поместий, хотя и выслали навсегда из столицы. Северния жила в старом, холодном замке у моря и, кроме нескольких стихов, ничего не оставила на память о себе...

На краю умирающего мира

Холодный ветер. Тусклый день над морем.

Туман и скалы. Утро. Мира край.

Мой мир - полей зеленые квадраты -

Остался за ветшающей скалой.

Седое время белопенным морем

Перебирает камешки у ног,

И тусклое свеченье под водою,

И россыпь звезд, где горизонт и ночь...

В лицо бросает ветер дождь и соль

Волны. И вот из серого безмолвья,

Из мглы и криков чаек сотворен

Плывет корабль, изгой, бродяга, призрак,

Пять черных мачт, лохмотья парусов,

Резная деревянная фигура -

Меч, крылья, складки грубые плаща,

И нет лица. Безликая богиня

Расколотые крылья не взметнет.

Я вижу их - друзей, врагов ушедших,

Они спокойно смотрят сквозь меня.

Но я их вижу! С каждым узнаваньем

Глаза их ярче и плащи пестрей,

И голоса из прошлого слышнее,

И звон мечей в ночи, и шелест карт,

И наши планы, ссоры и интриги,

Паденье стен и шумный бег коней...

Над кораблем тенями альбатросов

Летают письма, словно клочья мглы,

Бесцветные... Я вглядываюсь в них,

События и даты вспоминаю,

И чудо превращенья происходит -

Над кораблем они пестреют стаей

Осенних листьев и весенних птиц...

Но если б до бортов я дотянулась,

Моя рука прошла бы сквозь корабль.

...Пусть будет с вами спутница-удача

На всех широтах и на всех путях!

Дай Бог вам счастья в тех краях далеких

Куда вас волны времени несут,

Куда я не могу пойти за вами.

Когда я прочитала это стихотворение в конце урока, все действительно слушали очень внимательно, кроме Ирмины и двух ее подружек, которые переглядывались и перешептывались. Господин Этерьен поставил мне десять в балльник (хоть он мало кому ставит плохие баллы, но все равно очень приятно). А потом он сам прочитал нам наизусть еще два стихотворения Севернии. Удивительно, сколько он знает - каждый раз почти рассказывает что-нибудь любопытное о поэте, а ведь все выбирают разных.

Все дни у нас заполнены занятиями. Хорошо хоть по вечерам остается время почитать или поиграть. Мы почти всегда были вместе - Стелла, Лил и я. Конечно, если Стелла не читала, а Лил нам удавалось отвлечь от ее мечтаний или игр с куклой. Мы тогда уходили в комнату для занятий, садились в дальний угол, около камина. Хотя огонь в этом камине поддерживали до ужина, и все, а на ночь подбрасывали уголь только в тот, который в спальне, догорающее пламя еще вспыхивало прозрачно-огненными лепестками, и в нашем углу было тепло. О чем мы только ни говорили... О звездах, о путешествиях по океану, о чужих мирах... Лил часто меня расспрашивала об эльфах, хотя я не так уж много про них знаю. Ей казалось, что мне известны какие-то тайны, что-то волшебное. Чтобы ее не разочаровывать, рассказала про эльфийское совершеннолетие и вещие сны, конечно, не пересказывая своих снов. Стелла больше интересовалась тем, как живут в Анларде, какие у нас там дома, во что одеты люди. Она даже кое-что записывала в небольшой свиток (у нее был специальный свиток, и туда Стелла заносила разные любопытные факты из книг). Подруги очень любили, когда я пересказывала им мои любимые книги, ведь анлардских писателей в их библиотеках все-таки было немного. Разумеется, самые главные были, но, например, Айру Вильян никто тут не знал, а ведь у нее такие чудесные, трогательные детские книги.

На танцевальных занятиях и на гимнастике я сильно уставала, к вечеру уже была в полном изнеможении. Таких снов, как я видела в Анларде на свое первое совершеннолетие, здесь уже не было. Обычно не снилось ничего или какая-нибудь чепуха. Только однажды приснился сон, который не то, чтобы напугал - в нем и сюжета никакого не было, но почувствовалось что-то такое, из-за чего я долго его вспоминала. Снились коридоры и двери, из дверных щелей вырывался свет, то лунно-голубой, то зловеще-пурпурный. Коридоры, коридоры... это лабиринт, и все двери заперты...

Глава 7

Как я заметила в первый же день, в училище были и мальчики, и девочки, но уроки у нас шли в разных классах, и мы сталкивались только в обеденном зале или библиотеке. Но вот однажды мы гуляли в парке. Лужи уже высохли, на газонах и клумбах пробивалась первая светлая травка По газонам и дорожкам неспешно ходили голуби. Старушки, перекинув через локоть ручки своих темных сумочек, вязали, читали, болтали друг с другом. Молодые и пожилые няни гуляли с детьми - возили их в колясках, держали за ручки, позволяли бегать или кормить голубей. Мы с Лил и Стеллой за завтраком припрятали несколько кусочков хлеба, и сейчас остановились на площадке около центральной клумбы. Хлеб раскрошился в карманах, и мы то кидали птицам кусочки, то высыпали из карманов крошки.

-Смотрите, мальчики, - сказала вдруг Лил.

Это был второй класс. Их сегодня повели в ту же часть парка, что и нас. Конечно, гулять им было скучно, понятно, что им не хотелось, как нам, сидеть на лавочках или кормить голубей. Обычно их водили на набережную, там можно смотреть на торговые корабли, прогулочные лодки, просто на воду. Или оставляли гулять около Театра - в садике разрешалось побегать, поиграть в догонялки. Но там хватало место только для двух или трех классов, а на набережной было сегодня ветрено. Некоторые остановились недалеко от нас и смотрели, как мы кормим голубей. Другие уселись на лавочки и о чем-то разговаривали или играли в камешки . По-моему, это такая же детская игра, как и игра в картинки, хотя в камешках все-таки нужны внимание и меткость.

Один из мальчиков подошел к нам, точнее, к Стелле. Он не очень высокий, может, чуть повыше Стеллы, немного сутулый, волосы у него темные, гладкие, но какие-то бесцветные, как будто пылью присыпанные, и, по-моему, даже не очень чистые. Я решила, что вряд ли Стелла будет с ним разговаривать, может быть, Лил, по доброте, поздоровается. Но ничего подобного.

-Привет, - сказала Стелла, а прочие девочки начали поглядывать на нас и перешептываться.

-Привет, - кивнул он. Потом посмотрел на меня и представился: - Меня зовут Корх Асперриус.

-А меня - Растанна Альрим, - я тоже кивнула ему, решив, что делать книксен все же не буду.

-Никогда не разговаривал с эльфами, - заметил Корх и стал рассматривать меня. По-моему, это было немного бесцеремонно. Я пожала плечами и ничего не ответила. - Я бы кое о чем тебя спросил... Но потом, надо обдумать вопросы.

Как будто я уже согласилась! А он отвернулся от меня и стал разговаривать со Стеллой. Они принялись обсуждать какую-то книжку, которую я не читала, и мы с Лил отошли немного от них, чтобы не мешать.

-Кто он? - спросила я ее. - Что-то мне он не очень нравится. Он дружит со Стеллой?

-Да, он живет не очень далеко, они гуляют в одном парке, знаешь, в том, который около музея археологии.

-По-моему, он довольно-таки неприятный.

-Что ты! Корх - самый удивительный! Он очень своеобразный, это правда, но совсем не неприятный.

И так думали многие - девочки посматривали на Стеллу с завистью, а на Корха с уважением.

-Он сочиняет рассказы и стихи. Один его рассказ даже напечатали в газете в прошлом году.

-И про что он пишет?

-Про разное, но знаешь, мне очень нравится, я бы так не смогла ни за что. О всяких зловещих замках, о привидениях, это всегда страшно и интересно.

Корх шел рядом со Стеллой и о чем-то говорил. Я подумала, что такому, как он, наверно было бы интереснее с Лил - она живет переживаниями, а у Стеллы все скорее от ума. Или с Тийной, она тоже большой знаток всего таинственного и зловещего. Но, тем не менее, Корх дружил именно со Стеллой.

-Хочешь, дам тебе почитать его рассказы? У меня они переписаны в тетрадку.

-А ты их откуда взяла?

-Да ведь многие переписывают, это же так необычно - у нас есть в училище свой, настоящий писатель.

-А он на кого учится?

-На артиста.

Да, раз сутулится, значит, не на танцора, уж точно.

После обеда Лил стала рыться в тумбочке, вытащила половину своих вещей: какие-то свитки с потрепанными краями, веер с одной сломанной пластиной, две конфеты, крохотная куколка, голова от другой крохотной куколки, засушенная травяной стебель с пышным белым соцветием... Лил хранит все, что для нее важно, хотя потом ничего найти не может. Вот Стелла не хранит ничего, не припрятывает, но у нее ничего и не теряется. Наконец, она вытянула из-под стопки книг тетрадь - страницы потрепаны, на тонкой картонной обложке нарисован синими чернилами покосившийся (по сюжету рассказа или из-за неумелой руки рисовавшего) замок. Тетради, аркайнское изобретение, здесь используют чаще, чем в Анларде, у нас они стоили очень дорого. Ну, конечно, никто не пишет в них на уроках, это слишком расточительно.

-Вот тут его рассказы, Корха, - Лил отдала мне тетрадь.

Почерк у нее разборчивый, но много исправлений, она то не заметит, то замечтается и напишет не то. В двух местах попались еще картинки - ворон на камне и цветок - явно переделанные из клякс. Рассказы были очень странными. То призраки, то склепы... Про таинственное почитать интересно, но это не понравилось. Там про людей почти ничего не было, только страхи да ужасы. Помню, когда-то давно мама читала мне сказку про маленькую девочку, заблудившуюся зимой в горах, а потом набредшую на замок и попавшую в подземелье. Как я за нее боялась, слушала, завернувшись в одеяло и почти не дыша, чтобы не пропустить что-нибудь. А если бы просто описывалось это подземелье, как там с потолка вода капает, какие там летучие мыши и тому подобное, то было бы совсем не то - за кого тогда бояться? Вернула тетрадь Лил - хорошо, что мы пошли сразу пить чай, и она не спросила моего мнения о обо всем этом. Она любила эти рассказы, и мне не хотелось, чтобы Лил разочаровалась во мне - а обманывать и говорить, что понравилось, я не могла.

Я рассказала о Корхе маме, когда мы с ней гуляли в следующий выходной. Мама улыбнулась, когда я пересказала ей историю Корха о потерявшемся привидении, но промолчала. Мы шли по широкой и шумной улице. В окнах ресторанов видны были официанты, расставляющие приборы или цветы на столиках, в витринах больших магазинов лежали разные любопытные и заманчивые вещи - драгоценности (думаю, едва ли настоящие) большие книги с золотыми буквами заглавий, стояла красивая посуда и многое другое. Я увидела деревянную шкатулку, на боках вырезан виноград, журавли и еще какой-то затейливый узор, и вспомнила свою шкатулочку с разными пустяками, брошенную в Тальурге. Хорошо бы завести и тут какой-нибудь сундучок или ларец и собирать разные мелочи. Можно назвать ее "шкатулка воспоминаний", ведь когда перебираешь всякие вещицы, у каждой есть история, это как маленькая черточка на двери, когда рост отмечают. Ты растешь, и заметок-черточек все больше. И все эти вещицы тоже будут как заметки о всяких таких случаях и происшествиях, которые жалко забывать. Раньше, в Тальурге, я просто собирала "сокровища", но все равно столько вспоминала, когда разглядывала их. Вспомнив об "сокровищах", решила проверить - на месте ли моя волшебная бусина, завернутая в носовой платок.

-Ты что там рассматриваешь, Растанна? - спросила мама.

Я и не заметила, что остановилась у витрины и все еще смотрю на шкатулку. Мама выслушала о "шкатулке воспоминаний", но почему-то не согласилась, хотя мысль собирать "заметки о жизни", по-моему, очень разумная.

-Лучше старайся запоминать самое важное. Или - записывай. Я бы посоветовала тебе вести дневник, но когда нет своего дома и живешь среди людей, то не стоит.

Запоминать - это, конечно, нужно, но ведь всего не упомнишь... Так и сказала маме.

-И все-таки память надежнее любой вещи. Вот мы хранили и книги, и разные вещицы, и твои игрушки - а что осталось?

Ничего тут не возразишь, но ведь и забыть так легко... Мама задумалась, потом ответила:

-Есть такая книга, ее написал Тонтиас Круссль, "Замок забытых вещей". Это сказка, но не совсем детская, хотя тебе уже можно ее прочесть.

-Про то, что мы забываем?

-Да. Там - об одной волшебнице, которая в детстве была несчастна, да и сама она была непростой, с очень неприятными, тяжелыми чертами характера... одним словом, очень немного хорошего она могла бы вспомнить. Она научилась воровать воспоминания у людей. У волшебницы в замке были прекрасные вещи, украденные из чужих воспоминаний, чудесные запахи, звуки...

-А люди, у которых она все это таскала, почему они не замечали?

-Они все забывали. Иногда сами теряли, а она подбирала.

Я представила, как забываю что-нибудь очень важное и хорошее, например, как мы в Тальурге весной гуляли в садике около Переулка Звонарей, или как я смотрела из окна на памятник Корабельщику и шел редкий, сцепившийся в пушистые хлопья снег. Очень много есть такого, что ужасно жалко будет забыть.

-И что, получается, так она и воровала безнаказанно?

-Потерянное можно вернуть. Нужны усилия... Я говорю сейчас не о книге, о жизни. Нам ведь все подсказывает и напоминает - и звуки, и вкус, и запах... В той книге был как раз один человек, у которого было много хороших воспоминаний, и волшебница немало из его воспоминаний взяла себе. Однажды этот человек вдруг понял, что ему не хватает чего-то и тогда начал вспоминать. И вернул себе все, что у него похитили - одно за другим.

-Как вернул?

-Старался уловить казавшиеся знакомыми ощущения, пытался идти по "следу воспоминаний".

-Да... - мне казалось, это не очень-то надежный способ. Я не пробовала, но все же - хорошо, если тебе встретиться что-то похожее, ты постараешься и припомнишь забытое. А если ничего похожего не попадется? Потом, вечером, когда я обдумывала все это, то решила завести себе копилку воспоминаний. Начну вспоминать все самое лучшее, с детства, и буду перебирать эти случаи, чтобы наверняка не забыть.

В последний месяц весны со мной случилось два происшествия.

Первое - на занятиях танцами. Мы выполняли разные упражнения, разучивая танцевальные позы. Прыжки и всякие кружения (не знаю пока, как это здесь называется) еще нас не учили делать. Ну вот, мы изучали позу, которую называют арабеск. Я положила руку на балетный станок. Он был такой гладкий, словно его специально отполировали. Мне всегда приходили в голову одни и те же мысли, когда я занималась в этом зале, опускала руку на этот станок, за которым занимаются, уже, наверно, почти сто лет. Я все время думала об ученицах, приходивших сюда в прежние времена. Как они выглядели, о чем говорили... И вот на одном из занятий, когда я дотронулась до станка и посмотрела в зеркало, произошло неожиданное. В нем, позади моего изображения, появилась девочка, ростом немного ниже меня, очень худенькая. Ее волосы были заплетены в косы и обвиты вокруг головы - прическа, старомодная и непривычная. Одежда ее тоже очень отличалась от нашей - довольно длинная, полупрозрачная юбка, на подоле - пришиты какие-то цветы, черная облегающая кофточка с рукавами до локтей. Она старательно выгибала спину, наклонялась то вперед, то в сторону, приседала. Эта девочка напомнила мне старинные рисунки на эмали - неяркие, нежных тонов, полустертые... Неясно видная, все-таки она была - вот тут, рядом со мной... Мне стало страшно, и я остановилась на середине упражнения. Тут же послышался голос преподавательницы, назвавший меня по имени. Видение исчезло. Но еще долго мне было не по себе, и я попросила разрешения перейти на другое место.

Вечером я долго размышляла, что это могло быть, и в памяти всплыли слова госпожи Фарриста о том, что в Театре обитают тени великих актеров. Может быть, это и была чья-то тень... На другой день я, хоть и было чуть-чуть не по себе, подошла на переменке к зеркалу, где появилась вчера девочка из прошлого. Приложила ладонь к холодному стеклу, но не почувствовала ничего. И к лучшему, пожалуй, потому что немного боюсь таких вещей.

Другой случай произошел на уроке. И он сначала удивил, а потом напугал меня намного больше. Когда мама узнала о нем, то очень расстроилась и рассердилась.

В этот день все шло как-то нескладно. Вечером наш класс шел на премьеру спектакля "Обман, или ловкий слуга". Ученики по очереди, по классам, ходили на спектакли в ученическую ложу, я уже была и на балете, и на опере. Девочки были взбудоражены, ждали, когда же пройдут уроки и наступит вечер. И вот начался третий урок - урок истории. Как я уже говорила, историю в училище объединили с географией. Учитель, господин Симптиус, прикрепил к доске карту и стал рассказывать о соседних с Тиеренной государствах. Он сказал, что пока мы узнаем только общие сведения о них, а потом мы уже будем изучать эти государства подробно. Кроме, конечно, Ургельского княжества, которого уже не существует. Учитель показал нам на карте место, где когда-то был Ургел. Конечно, все принялись забрасывать учителя вопросами. Правда ли, что в этих заброшенных землях есть Башня Желаний? Она действительно исполняет желания? Трудно ли до нее добраться и что брать в дорогу? Последний вопрос насмешил учителя своей практичностью, и он объяснил, что - более чем трудно. Во-первых, после войны с Фарлайном там почти невозможно жить. Речная вода - горькая и грязная, жители Ургела ненавидят пришельцев, ну, а в горах завелись странные существа, то ли призраки, то ли еще кто, но живых очень не любят. А, во-вторых, все границы с Ургелом перекрыты. Лил печально вздохнула, и когда все повернулись к ней, сказала, что ей очень жаль бедных ургельцев.

На это господин Симптиус ответил, что в Ургеле жили предатели, обманувшие своих союзников, когда началась война. Это были не только предатели, но и злые колдуны, что, впрочем, всем известно. Потому, хотя Башня Желаний и существует, но на самом деле это всего лишь хитрая ловушка для простаков.

Я подумала, что, конечно же, глупо надеяться, что желания на самом деле исполнятся. Разве можно так легко получить такую потрясающую, чудесную вещь, нет, лучше назвать это событием: исполнение желаний. Пока все расспрашивали учителя, я открыла в учебнике карту мира и принялась искать на ней ургельские земли. Карта оказалась слишком маленькой, и Ургел на ней помечен не был. Наш огромный материк - Норнстен - был окружен Великим Океаном, тут же и четыре наших моря. На севере -Ледяное, в нем плавают полурастопленные айсберги, холодные подводные течения и вечнозимние ветры делают жизнь на севере Норнстелла суровой. Это - приморье Тиеренны и Эрстенны. На востоке - Светящееся Зеленое море (жители Зеленолесья, не доверяющие морской стихии, называют его Черным). Почти на всем его дне растут темно-зеленые, почти черные водоросли, странно фосфоресцирующие ночью. Должно быть, это ужасно интересно...

Зеленолесье - на берегу этого моря, и, по-моему, его жителям очень повезло. Старинное название Зеленого моря - Колдовское. На юге - Смертоносное море. Но дне около берега полно всяческих подводных скал, отмелей, водоворотов, а на берегу- пустошь, скалы, топи. Но все равно мне всегда приятно думать о Смертоносном море, потому что в моей анлардской школе я однажды получила высший балл за рассказ о нем. Розовое море - на западе. Розовым оно называется потому, что флора и фауна этого моря, видимо, из-за какого-то красящего элемента, приобретает более или менее интенсивный розовый оттенок. Розовые перья у птиц... розово-лиловые водоросли...кремово-розоватые крабики и медузы. Хотела бы я там побывать... Я нашла на карте Анлард, Аркайну, Фарлайн и Тиеренну. Мне вдруг подумалось - кто знает, нет ли в где-нибудь таких миров, где не один материк, а несколько, может быть, два, или даже несколько... Конечно, в таких мирах детям трудно на уроках географии. Зато, наверно, как интересно там путешествовать. И уж, конечно, там полно неоткрытых земель...

Тут я заметила, что Ирмина шепчется о чем-то со своей соседкой по парте. Потом они обе повернулись к девочкам на следующей парте и снова зашептались. Ирмина подняла руку. Учитель, уже уставший от вопросов, сказал:

-Давайте, наконец, перейдем к следующему государству. Эрстенна соседствует с Тиеренной - но граница проходит через горы, высокие и малообитаемые... Ирмина, что ты хотела?

-У меня вопрос про Ургел - самый последний вопрос, ну пожалуйста!

-Хорошо, хорошо, но покороче.

-Ведь это была эльфийская страна?

-Нет, почему же, там жили и люди, и тролли, было несколько гоблинских племен. И эльфы, разумеется, тоже, как и везде.

-Но ведь известно, что все эльфы - злые чародеи! А вы говорили, что в Ургеле как раз и творилось злое колдовство. От эльфов все беды!

Тут она посмотрела на меня, и все тоже обернулись ко мне. Кто-то зашушукался, кто-то засмеялся. Учитель постучал указкой по столу и велел, чтобы все немедленно успокоились. Меня больше всего разозлило то, что они это говорили нарочно. Может быть, и не думали так об эльфах на самом деле. Я решила, что не стану обращать внимания. Просто буду весь урок смотреть на доску и слушать. Выпрямила плечи, немного запрокинула голову... Пусть говорят что хотят, я не буду слушать. Но как только учитель отвернулся к доске и начал показывать границу с Эрстеном, как мне в спину больно стукнула жеваная бумажка. Она отлетела на пол, а потом я снова услышала перешептывания и смешки. И кто-то (не видела, кто) почти громко сказал... я не стану повторять, это было очень грубо и обидно, об эльфах. Я не выдержала и повернулась. И когда увидела Ирмину, презрительно смеющуюся мне в лицо... тут вдруг что-то произошло, сама не понимаю, что именно. Я ничего не делала, совсем. Ирмина вдруг ахнула, очень испуганно. Что-то звякнуло, чернильница раскололась, и чернила брызнули прямо на нее, на руки, на учебник, балльник и свиток с записями. Это произошло непонятно почему, совершенно неожиданно.

Весь класс загалдел и заахал, господин Симптиус поспешил к Ирмине, дал ей салфетку, чтобы она побыстрее промокнула чернила. Я ничего не понимала - как такое могло случиться, ведь у нас чернильницы стоят в специальном углублении в столе, и они из такого толстого стекла.

-Это она все сделала! - закричала Ирмина, оттирая чернила с рук. Ее подружки суетились около ее парты, пытаясь спасти учебник и все прочее. Голос у Ирмины стал испуганный и визгливый.

-Не говорите глупостей, - недовольно сказал учитель и посмотрел на часы - еще пять минут, и урок закончится, а он нам так и не показал границ Эрстенны, для господина Симптиуса это было важнее, чем выдумки Ирмины.

-Она, она! Смотрела на меня своими глазищами, навела колдовство!

Весь класс обернулся ко мне, и каждый смотрел по своему: возмущенно, или с испугом, или недоверчиво. Я не знала, надо ли мне объяснить всем, что я ничего не делала и не представляю, почему все так случилось. Учитель только раздраженно махнул рукой, видимо, не поверил ей, и я решила, что оправдываться не буду. Ирмина взглянула на меня. У нее на парте был страшный разгром, а сама она - вся в чернилах. Мне стало ее немного жалко, но я не хотела, чтобы Ирмина поняла это и, наоборот, улыбнулась и повернулась лицом к доске. Отворачиваясь, заметила краем глаза, как Ирмина возмущенно перешептывается с подругами. Пока господин Симптиус, повысив голос, обводил указкой северо-восточную границу Тиеренны, я размышляла. Я не понимаю, отчего вдруг разбилась чернильница, может быть, я в самом деле что-то сделала? Но тогда это странно, потому что я не представляю, как именно я это сделала. На перемене ко мне подошла дежурная воспитательница, госпожа Нилль, и, ухватив меня за рукав, потащила к начальнице училища, приговаривая, что там меня уже заждались.

Госпожа Фарриста указала мне на стул - жесткий, с прямой спинкой. Я думала, что она сразу спросит о том, что произошло на уроке. Но она некоторое время смотрела куда-то сквозь меня. Потом спросила об учебе, о том, привыкла ли я к училищу и поладила ли я с девочками из своего класса. И, наконец, заговорила о происшедшем:

-Дорогая моя, что же случилось на уроке?

Я попыталась рассказать, но получилось нескладно, потому что очень трудно оправдываться, если ты не понимаешь, что ты сделал. Госпожа Фарриста слегка прикрыла глаза и помолчала некоторое время.

-Значит, ты уверена, что не виновата. Но так ли это? Если спросить себя немного построже, дитя мое? Может быть, все вышло случайно, может быть, и нет. Я оставлю это на суд твоей совести. Но сегодняшний спектакль, полагаю, тебе придется пропустить. Иначе это было бы совсем неправильно, не так ли?

И начальница училища взялась за бумаги; я сделала книксен (она уже не смотрела на меня) и вышла.

С одной стороны, очень хотелось посмотреть спектакль, с другой - мне непременно нужно было побыть одной. Вечером все ушли в Театр, оставив меня в спальне одну, под тускло горящим газовым рожком. Стемнело. Аккуратно застеленные кровати мирно ждали ночи. Я пошла в комнату для занятий и села на подоконник. Конечно, этого было нельзя делать, но ведь никто не видит. Я попыталась сосредоточиться на тех ощущениях, которые у меня были сегодня днем. Не может быть, думалось мне, что все произошло случайно. Я, наверно, что-то сделала, только неосознанно. А теперь надо научиться этим управлять, вот и все, и если пойму, в чем тут хитрость, тогда никто, никогда, ни за что не посмеет меня обидеть. Но что я ни делала, ничего не выходило. Не падали книги, не проливались чернила. Хоть бы шторы на окне шевельнулись... ну, хоть что-нибудь... но нет, все то же... Было досадно и скучно. Невозможно было остаться одной, и я решила пойти в библиотеку. Там всегда кто-то был - или старшие, которые уже перевидали множество спектаклей и могли на них не ходить, или такие же наказанные. Я понадеялась, что успею вернуться до конца спектакля. Так и вышло.

На выходной, когда я ждала маму, меня все никак не вызывали вниз. Наконец, пришли и за мной. Мама стояла у окна и смотрела на меня таким взглядом, что я испугалась. Я догадалась, что ее вызывала госпожа Фарриста и все ей рассказала о том уроке. Мама велела мне взять плащ и идти за ней. Говорить в Театре она не хотела. Мы с мамой пошли на набережную. Речка, пересекавшая Тиереннскую столицу, была довольно широкой. Мимо нас проплывал корабль с белыми парусами, которые раздувал сильный весенний ветер. И он же откидывал назад мамины темные волосы. Шел месяц Цветущих Деревьев , было уже тепло, кашель у мамы почти прошел. Она стояла вполоборота ко мне, облокотившись на парапет. Смотрела мама на меня сурово, почти гневно. Было еще какое-то выражение в ее глазах, не то страх, не то тоска, я не могла понять.

-Как ты могла сотворить такое! - ледяным тоном спросила она.

-Я ничего не делала, правда, это случилось вдруг, ни с того ни сего! Я ни в чем не виновата, и даже не знаю, как...

-Ты сидела и смеялась над ее бедой!

-Я просто улыбнулась один раз.

-Чернильница не могла разбиться без причины. Как бы это ни произошло, пусть и случайно, без умысла, это злое колдовство... Над чем тут можно веселиться? Я тебя просто не узнаю, Растанна, это все отвратительно, это ужасно!

-Я не смеялась! Почему ты меня не слушаешь? - закричала я. Как все обидно и несправедливо! По воде плывет чудесный корабль с белыми парусами, солнце играет на мелких волнах, то рисует крестики и зигзаги, то разбрызгивает мимолетные искорки. Теплый, пахнущий цветами ветер... Почему мы должны ссориться в такой замечательный день, когда видимся всего раз в неделю! - Я не хочу, чтобы мы ругались из-за какой-то гадкой девчонки! А ты меня просто не слышишь! Она надо мной издевалась, и других подначивала тоже! И, между прочим, начальница училища не сказала, что уверена, что виновата именно я!

-Растанна, мне неважно, что делала эта девочка. Важно, что сделала ты.

Мама помолчала, повернувшись лицом к реке. Она смотрела на воду, но, кажется, ничего вокруг не замечала.

-Расскажи еще раз, что произошло.

-Эта девочка, ну, Ирмина, она с самого начала придиралась ко мне и...

-Растанна, пойми, это неважно. В школе, или вообще, с подругами или просто приятельницами, ты не сможешь освободиться от этого.

-От чего?

-От недоброжелательства, ехидства, злости или зависти. Кто-то ненавидит эльфов, кто-то позавидует твоим успехам (надеюсь, что они у тебя будут), кто-то просто ищет более слабого человека, чтобы самому себе показаться за его счет умнее или сильнее. С этим можно справиться, только если, во-первых, ты ведешь себя так, словно ничего не происходит. Во-вторых, если стараешься быть со всеми мирной и доброжелательной. Ты не будешь хорошей для всех - такого никогда не бывает. Но у тебя наверняка найдутся подруги, если ты поведешь себя разумно, без злости, ни в коем случае не показывая свою слабость.

-В моей прежней школе, в Тальурге, такого не было, - вздохнула я.

-Там были люди попроще... К тому же здесь ты чужая, новенькая. К таким присматриваются, не проявят ли они слабость... Трудно будет только первое время, потерпи еще месяц или два, потом все изменится - если ты поведешь себя правильно. А теперь расскажи честно, как случилось, почему разлились чернила. Я обещаю, что не буду больше тебя ругать, что бы ты ни сказала.

Я рассказала маме все, что было на том уроке.

-Я действительно, ничего не делала, вот в чем вся суть, я разозлилась, может, поэтому, но не знаю...

Мама вздохнула и ничего не ответила. Пора была расставаться. Уже вечерело, налетел прохладный ветер, волны стали неприятного свинцового цвета. Мы шли по бульвару, ведущему к Театру. Я вдруг подумала - скрыть или нет мою попытку поколдовать. Рассказывать ведь было не о чем... я только хотела... но ведь хотела же... Мама, пожалуй, снова рассердиться. Лучше промолчать. Но только это подумала, как показалось, что солнце совсем скрылось, тучи наползли на небо, и все в мире окончательно стало серым и тусклым. Я ведь никогда ничего не скрывала от мамы.

-Знаешь, - начала я, - было еще кое-что. Только ты не ругайся. В тот же вечер, когда это все случилось на уроке, меня наказали, не разрешили пойти на спектакль. И я решила попробовать - просто так, из любопытства...

Мама посмотрела на меня встревоженно и напряженно. Я же чувствовала в душе что-то неприятное, словно мне предложили съесть что-то мерзкое и склизкое... Не из любопытства... и не просто попробовать я тогда решила. Надо сказать правду.

-Я подумала, что если я смогу делать что-то подобное сама, не случайно, то никто не посмеет меня больше обижать. Мне хотелось научиться управлять тем, что я могу...ну, может быть, могу. Но у меня все равно ничего не получилось.

Когда я заставила себя сказать это, мне стало легче, даже несмотря на то, что мамино лицо побледнело, а взгляд ее мог просто испугать - таким он был гневным и изумленным.

-Растанна, обещай мне, что больше никогда не будешь этого делать, не попытаешься даже попробовать, - сурово сказала она.

Мне стало не по себе от ее гневных слов. И воспоминания о моей "пробе" остались самые досадные... И все же было жаль навсегда отказываться от моего дара - он, наверняка, у меня есть, раз я эльфийка, просто я еще не понимаю, каков он, мой дар. Однако же, если я дам сейчас обещание, я уже никогда его не нарушу, это невозможно. Может быть, из-за того, что я сказала правду и с души скатился тяжелый камень, я, в сущности, опять сделала то же самое, от чего мне только что было плохо - слукавила. Но тут же убедила себя - главное, что призналась, а уж обещание не так важно.

-Мама, прости меня, - и я обняла ее и поцеловала, больше всего боясь, чтобы мама снова не потребовала, чтобы я произнесла обещание вслух. Тогда я не смогу отделаться уклончивым ответом. Но мама тоже обняла меня и крепко прижала к себе, больше не заговаривая о волшебстве. Я потерлась щекой о плащ, о его плотную и шершавую материю. Он пах свежестью, видно, недавно его стирали, и еще каким-то запахом, свойственным лавкам, где продают ткани. Это от мануфактуры... Когда мы подошли к двери нашего училища, мама ласково погладила меня по волосам и еще раз поцеловала.

-Я приду через неделю, как всегда. Думаю, я тебе тогда расскажу кое-что очень хорошее.

-Что? - тут же встрепенулась я.

-Подожди, потом увидишь, не хочу обнадеживать заранее, - мама обняла меня, положила мне на ладонь несколько монет (как давала каждый раз на конфеты и шоколадки) и потянула на себя тяжелую входную дверь.

На другой день я отправилась в библиотеку, решив непременно найти подробную книгу про Ургел. Во-первых, господин Симптиус задал к следующему уроку сделать подробный рассказ об одной из стран, соседствующих с Тиеренной. Я специально подошла к нему после урока и спросила, можно ли про Ургел. И он разрешил. Но, самое главное, мне самой было необычайно интересно узнать про Ургельское княжество. Что-то таинственное, неразгаданное было во всем этом. Башня Желаний, злые колдуны... ненависть, проклятые земли, уничтожение древнего государства... Я нашла довольно поэтическое изложение этой истории в книге "Легенды и были исчезнувших стран". На всякий случай взяла еще военную энциклопедию и "Историю Тиеренны" - там тоже должна была упоминаться война с Ургелом.

"Ургел был небольшой, вечно (и успешно) воюющей страной на севере мира. "Союзникам будь верен. Врагов бей. Предателей наказывай. Договоры соблюдай". Князья и военачальники всегда считали, что этот древний краткий девиз заменяет любую политику.

Ургел начал войну с соседней Тиеренной - за область Черных гор, где были серебряные рудники. Ургельский князь был уверен, что Тиеренну они победят без труда - тиереннцы были в те годы не лучшие воины. Однако только первые победы достались легко - дальше началось странное. Войска разбивались под укрепленными крепостями - теми, которые раньше были еле защищены. Почти мирные прежде форпосты, в которых неизвестно откуда появились отряды отчаянных наемников, совершавших ночные набеги на Ургел. Засады на тех тропах, о которых никому, кроме ургелльцев и их союзников не было известно. Оружие, доставляемое в Тиеренну бесконечными обозами. Черные колдуны Фарлайна, появившиеся в Тиереннской армии.

В это же время разгорелась война на севере - между Анлардом и Аркайной, двумя давними союзниками Ургела. Друг к другу они до того были нейтральны, воевали с Фарлайном, королевством черных чародеев. На военном совете князь Ургела решил, что в войне своих союзников Ургел должен быть нейтрален, не помогая ни тем, ни другим. И надо было решить загадку с Тиеренной. Если в этом участвуют фарлайнские колдуны... Неужели им не надо копить силы для войны с двумя крупнейшими королевствами севера?

Ургельские разведчики довольно быстро донесли, в чем дело. Князь и полководцы были изумлены - не Фарлайн, хотя и он участвовал в этом, а Аркайна, давний союзник... От них шли наемники в Тиеренну, они слали туда оружие и укрепляли тиереннские форпосты...

Такой подлости никто не мог ожидать. Немедленно было решено подписать мир с Тиеренной, присоединиться к Анларду и воевать с Аркайной до полного ее разгрома.

Король и герцоги Аркайны, через послов, клялись всем, чем только можно, что они не виноваты и не умышляли против Ургельского княжества, но факты были против них...

Тиеренна подписала с ургельцами пакт о ненападении. Анлардцы были рады помощи в войне с Аркайной. А затем...

Прошел месяц или два, и наступили черные дни...

Анлард в те годы находился на спаде своего могущества. Не выдержав войны с Аркайной, они подписали мирный договор, выплатили контрибуцию и вернули Аркайне часть прежде отвоеванных земель. В их мирном договоре было убийственное для Урегельского княжества условие -Анлард обещал не помогать Ургелу в военных делах. Урегел осталась один на один с Аркайной... Тиереннцы нарушили пакт и напали. Фарлайн помогал Тиереннцам уже открыто... Аркайна всегда считала ургельское княжество чем-то вроде своего меча против общих врагов, но не желала его усиления. Она отомстила за страх, пережитый Аркайной в те первые дни, когда Ургел решил воевать на стороне их врагов. Отомстила за то, что маленькая страна, которую они не считали никогда серьезным врагом, решила пойти против них.

Проклятый огонь уничтожал города и деревни, в реках текла кровь, а вода в колодцах стала отравой. Чародеи наводили черный туман, обжигавший легкие и пахнущий странной горечью. Дети, рожденные в те дни, были жалки или страшны. Люди голодали, становились похожи на зверей, злых и отчаявшихся. Князь Эрхеан чувствовал свою вину за то, что не смог спасти свою землю. В одной из последних битв его армия была почти до конца уничтожена...

Князь умирал от ран. Соратники спрятали его среди развалин древнего храма, чтобы враги не взяли его в плен и их вождь мог уйти в Иную Землю спокойно. Эрхеан приказал друзьям уйти, и остался один. Там, в последние мгновенья жизни, князь бросил проклятие всему огромному миру, убивавшему его народ или равнодушно глядевшему на его гибель.

Тело князя не нашли...

Война завершилась через несколько недель. Враги удовольствовались тем, что почти уничтожили Ургел и увели свои войска. А земля, выжженная и проклятая, им была не нужна.

...Прошло немного времени, и стали распространяться слухи о том, что в развалинах храма исполняются желания. Ургельцы начали было совершать туда паломничества, однако их просьбы как будто падали в пустоту. Тогда это место посетил новый князь Ургела, он долго бродил среди камней и остовов стен, и размышлял, вслушиваясь во что-то... Затем князь приказал возвести Башню, около нее устроить пост стражников и принимать приходящих из других краев. Их желания всегда исполнялись..."

И на этом все - больше об Ургеле не было ни слова. Что там сейчас - ведь прошло уже лет пятьдесят после войны этого княжества с бывшими союзниками? Почему Башня исполняет только желания чужестранцев? Если у них снова появился князь, то, значит, эта страна все же существует? Но ни в одной из книг, которые я нашла, не было ответов на эти вопросы...

На ближайшем уроке я пересказала эту историю, кое-что добавив, и весь класс слушал, сидя тихо-тихо, так всем было интересно. Во-первых, благодаря многим прочитанным книгам вышел очень подробный рассказ. А, во-вторых, больше никто из девочек не рассказывал про Ургел - все выбрали другие страны. Внимание целого класса было очень приятно, ну и учитель, довершая триумф, поставил мне высший балл за урок. Слушая других учениц, я разглядывала свой балльник - второй раз в этом училище я получила оценку десять. Как прекрасно!

Кое-что важное произошло через неделю после моего рассказа об Ургеле. Одна девочка, которую я считала приятельницей Ирмины, Кольфинса, тоже из "певиц", подошла ко мне на прогулке. Я как раз была одна, сидела на скамейке и вытряхивала камешек из ботинка, а все остальные кормили голубей или прохаживались у фонтана. Кольфинса уже несколько дней посматривала на меня, видно, хотела поговорить наедине, но я все время была со Стеллой и Лил. А сама я не хотела подходить к ней - мне помнилось, как она ехидно смотрела на меня или смеялась шуткам Ирмины надо мной. Конечно, Кольфинса могла бы разбудить меня ночью, тогда мы бы смогли поговорить без свидетелей (они бы спали). Я представила - вот Кольфинса крадется в темноте, натыкается на тумбочки, роняет чей-то стакан с водой, кто-нибудь, например Тийна, просыпается и принимает ее за привидение.

Кольфинса села рядом со мной.

-Послушай, я давно хотела сказать... Только обещай, что не расскажешь никому!

-Ладно, обещаю, - сказала я и тут же подумала, что зря обещала ей это. Вдруг это что-то важное, но касается не меня, а другого человека, а я буду знать и молчать...

-Помнишь, когда ты облила Ирмину чернилами? Все тогда решили, что это ты наколдовала?

-Еще бы не помнить!

-Так вот, ты не виновата, это я все сделала. Но потом такое началось... я и побоялась признаться.

-Как это - ты сделала? Ты что, колдовать умеешь?!

-Да нет, конечно, - Кольфинса говорила нетерпеливо и быстро. - Чернильница у нее стояла на свитке, а я повернулась, когда Ирмина стала про Ургел спрашивать, моя парта как раз перед ней, и начала тянуть на свиток на себя.

-Зачем?

-Да просто так, ну все же шумели, вопросы задавали, делать было нечего, вот я и начала совсем машинально ее свиток теребить. А тут все на тебя посмотрели, и я обернулась, но случайно сильно дернула за краешек свитка, чернильница и перевернулась. Она, наверно, треснутая была...

-Ирмина?

-Ох, да чернильница, конечно. Она разбилась, все пролилось, ну, в общем... вот так.

Тут я ужасно разозлилась.

-Ну, так почему же ты сразу не сказала?

-Да я сначала и не поняла... потом только... И вообще - побоялась. А ты тогда так здорово рассказывала про Ургел... Мне стало стыдно, и я решила признаться. Да, еще я вчера с Ирминой поругалась, вот...

Кольфинса смотрела на меня из-под белесых ресниц честными глазами. Мне было понятно, что она поссорилась с Ирминой и решила подружиться со мной. Мне это совсем не было приятно - ясно ведь, что она помирится с Ирминой и снова сделает мне какую-нибудь гадость. И еще было очень досадно - я ведь думала, что это было мое волшебство, а раз это все Кольфинса - значит, я ничего особенного не умею... Хотя мама, конечно, обрадуется, когда про это узнает.

-Я маме это расскажу, хорошо?

-Ты же обещала молчать! Это нечестно! - возмутилась она.

- А что мама про меня думает, что это я натворила - это честно?

-А вдруг она все передаст госпоже Фарриста или воспитательнице?

-Не передаст, обещаю.

-Ну... ладно...- Кольфинса была недовольна, и, кажется, начала жалеть, что решила со мной подружиться и все рассказать.

Она отошла к "певицам". Брызги от фонтана сверкали серебром, в них то и дело появлялись и гасли маленькие радуги. И неожиданно, без какой-либо причины, мне озарило, холодной таинственной волной прошло в душе ощущение, что все же есть у меня какой-то дар... но я еще не понимаю, что это.

Глава 8

Мне думалось, что после того урока я забуду про загадочное княжество. Но начались тоскливые, неспокойные сны. Какие-то леса с бесконечными каплями на листьях и иглах деревьев, дороги, оплаканные дождем, а над ними туман, туман. И такой тоскливый утренний холод... Обугленные бревна деревенских домов и развалины замков. Искривленные, неправильно растущие стволы деревьев. Я решила спросить у мамы, что же это может быть - просто сны из-за того, что я читала очень много об Ургеле, или в самом деле мне снится эта земля. Как будто это печальное место зовет меня к себе...

Когда наступил следующий выходной, третья четверть восходящей луны, меня вызвали в вестибюль сразу после завтрака, только я успела сесть и начать готовить уроки. Это меня удивило - маму не отпускали в этот день, один раз она смогла навестить меня накануне выходного, почти перед ужином, и мы гуляли час или два. Я быстро сложила книги и учебники в свою тумбочку, взяла плащ и побежала вниз. Мама выглядела радостной и немного таинственной, как будто она приготовила какой-то необыкновенный сюрприз. Мы вышли из Театра, а потом мама повела меня не на бульвар, как раньше, а через площадь, потом какими-то улочками. Еще не ушла утренняя прохлада, солнце грело, но пока не наступила дневная жара. Мы свернули в какой-то сквер. На большой клумбе, даже скорее, круглом газоне, среди аккуратно подстриженной травы росли темно-красные розы. На лепестках и листьях - капли. Мы не подошли к цветам, но даже издали доносился их запах - горький и свежий.

Затем мы вышли на широкий проспект, по которому ехали экипажи один за другим. Я все еще не поняла, каков же этот город. Он чистый, немного чопорный. Мужчины носят длинные черные плащи, женщины тоже выбирают одежду темных цветов. Но при этом здесь очень любят цветы. Цветочницы продают их тут и там, у них белоснежные передники поверх темных платьев, а цветы лежат в небольших тележках, как переезжающие с места на место клумбы.

Эльфы на улице почти никогда не попадаются, поэтому нас с мамой часто провожают взглядом. Ранней весной хотя бы мы надевали капюшоны, а сейчас... Мне кажется, все на нас смотрят, хотя на самом деле, конечно, это не так. Мама идет, спокойно глядя перед собой. Я стараюсь тоже держаться прямо, хотя хочется опустить голову и уткнуться взглядом в землю.

И вот, наконец, мы остановились перед старым домом в три с половиной этажа (сверху пристроили что-то наподобие маленькой мансарды, но до целого этажа пристройка не доросла). Пока мы шли, мама молчала, только радостно поглядывала на меня. Я видела, что ей не хочется говорить на улице, и не приставала к ней с расспросами. И вот мама повела меня вверх по старенькой темной лестнице, до самого последнего этажа. А затем отперла одну из дверей.

Перед нами открылась маленькая комнатка, в которой стояли кровать, шкаф, стол и два стула.

-Теперь я здесь живу, - сказала мама, улыбнулась и поцеловала меня. - Я нашла новую работу и могу снимать комнату!

Я ужасно обрадовалась и начала спрашивать обо всем сразу: что за работа, много ли надо платить за это жилье и не могу ли я тоже поселиться здесь. Оказалось, мама нашла место пианистки в одном кафе, как зимой в Тальурге. Платили там очень мало, и часть денег надо было отдавать Комиссии помощи изгнанникам - за выданные вещи и мое ученье, ну, и за жилье тоже платить, но уже хозяйке. На еду будет хватать - потому что в школе меня кормят, но брать на каникулы полностью мама меня не сможет, потому что на двоих ее денег будет недостаточно. Поэтому, пока мама не рассчитается за долги, жить я с ней не смогу. Но если мы решим все-таки и после лета оставаться здесь, в Тиеренне, а не идти в Эрстен и, значит, не откладывать на дорогу, может быть, маме и удастся рассчитаться с долгами. К зиме - уже наверняка. И тогда я смогу жить с мамой на каникулах. А летом, пускай и не этим, будут каникулы - целых два месяца! Впрочем, две недели зимой - тоже прекрасно.

Мама достала из шкафа две чашки и кофейник. Мы налили воду в чайник - за водой надо было идти на общую кухню, в коридор, но это ничего, зато тут есть камин, и можно погреть чай. Мама сказала, что сегодня мы вместе приготовим обед - как раньше, дома, в Анларде! И я подумала, что совсем скоро наша жизнь изменится, все будет почти так, как раньше. Мама сказала, что сегодня мы будем вместе до вечера! Как я была рада! А тут и чайник закипел, а у мамы оказалось припасено очень вкусное печенье. Заварочный чайник и чашки сияли чисто вымытыми боками, весело и важно, мама достала еще какие-то салфеточки - мне и правда начало казаться, что я дома, так было все уютно и хорошо.

Пока мы пили чай, я рассказала о своих снах - о тех, которые мне начались после того, как я прочитала про Ургел. Мама слушала молча. Завершив повествование, я спросила:

-Как ты думаешь, это мне сниться Ургельское княжество, да? И еще. Там на самом деле есть такая башня, которая исполняет все желания?

Мама вздохнула:

-Пожалуй, придется рассказать тебе об этой стране. Я так надеялась, что смогу забыть это навсегда... Но, как вижу, это не получится...

-Ты там была? - изумилась я. - И никогда мне не говорила об этом!

-Нет, я не была там ни разу... Но у меня были очень похожие сны.

-Не может быть! А что тебе снилось? Что именно?

Мама минуту или две сосредоточенно молчала, опустив голову.

-Мне тоже было тогда столько же лет, сколько тебе сейчас. И за три-четыре ночи до моего эльфийского совершеннолетия мне начали сниться унылые, заброшенные земли. Несколько ночей подряд я видела одно и то же. Почва, на которой растут жалкие травяные стебельки. Деревья с кривыми стволами, с больной, лишайной корой. Деревеньки, где все дома были сожжены...

Я схватила маму за руку:

-Но и у меня то же самое! Ведь это очень важно, что мы видим один и тот же сон! Только я не понимаю - что это значит? Может быть, нам нужно отправиться туда? И Башня исполнит наше желание - мы ведь не будем просить что-то необыкновенное. Просто домик, ну и немного денег, чтобы жить вместе и не в бедности. Разве эта Башня нам откажет? И, я думаю, это она нас зовет туда.

Мама вздохнула и погладила меня по ладони, высвобождая руку.

-Нет, не в том дело... И Башня нам ничем не поможет. Это злое место, и не надо к нему стремиться...

-Но почему же тогда одинаковые сны? Разве это не знак?

-Нет, Растанна. Это - не знак. Я говорила тебе перед твоим совершеннолетием. Сны могут быть вещими, непонятными, могут быть пустыми - лживыми. Но есть особые сны - они рассказывают нам о прошлом нашей семьи.

Я слушала очень внимательно. Мне всегда нравилось, когда мы с мамой говорим о важных, взрослых вещах. А такая таинственная вещь, как сновидение... Я боялась перебить маму каким-нибудь ненужным замечанием и ждала рассказа, затаив дыхание.

-Наши предки, мои бабушка и дедушка, были из Ургельского княжества, - сказала мама. Это было не просто неожиданно - я чуть не поперхнулась чаем, который только что отпила.

-Как? Из Ургела? Да быть не может... А как же ты говорила, то есть я так думала... что наша семья всегда жила в Анларде?

-Они убежали от войны, когда им негде стало жить, и поселились на окраинах Анларда, в тех краях, где всегда было много эльфийских поселений.

Тут я не выдержала - спокойно слушать дальше я не могла, слишком много пришло в голову вопросов. Где именно они жили? Много ли у нас было родственников? Принесли они из Ургела какие-то необычные вещи... может быть, даже волшебные? Тут мне пришла в голову поразительная идея.

-Мама, значит, среди них были злые колдуны? И потому ты так рассердилась, когда подумала, что я...

Тут мама сурово посмотрела на меня.

-Разве вы не проходили в школе, что в Ургеле не было злых колдунов? Очень жаль, если вас так плохо учат.

-Нет, нам говорили, но... Ну хорошо, а что же твои бабушка и дедушка рассказывали про эту страну?

-Бабушку я не видела - она погибла, когда они переправлялись через реку... Моя мама было тогда очень маленькой, около двух лет. А дедушка редко вспоминал о том времени. Мне кажется, его всегда мучило то, что ургельцы проиграли в той войне. Он чувствовал горечь и стыд за то, что их победили.

-Но ведь он не виноват, что ургельцы были слабее! А на них напали сразу все - как же они могли победить?

-Все верно. Но одно дело понимать это умом. А другое - чувствовать сердцем. Дедушка ушел из родной страны, проигравшей войну, вынужден был жить в Анларде - то есть у бывших союзников, которые отступились от Ургела... Это не могло его не терзать.

-А почему же он пошел в Анлард? Лучше бы тогда переселился в Эрстен, и мы бы сейчас там мирно жили-поживали вместе с прочими эльфами.

-Растанна, когда ты вернешься в школу, посмотри на карту. Потому и мы с тобой не можем идти в Эрстен - горы, горы... А морем - до него далеко, а по морю - дорого...

Я вздохнула. А все-таки жаль...

-Одним словом, мой дедушка ничего не рассказывал об Ургеле. Наверно, была еще одна причина - он не хотел, чтобы мы чувствовали себя в Анларде беженцами, чужаками... И я почти все детство любила Анлард как родную страну.

-Почему почти все детство? - удивилась я. - А потом?

Мама промолчала, отрешенно помешивая уже остывший чай... Потом сказала:

-Я рассказала тебе о том, что наша семья когда-то жила в Ургельском княжестве, для того, чтобы ты поняла: твои сны - это не знак, а просто память о жизни твоей семьи... Забудь об этом.

Мы допили чай, я съела последнее печенье, и пока мама убирала в шкафчик чай, упала на кровать - ведь это кровать в нашем доме, почти что собственная! Тут я вспомнила о том, что должна рассказать маме.

-Мама, кстати... ты знаешь... ты напрасно меня ругала. Оказывается, я действительно не виновата, ну, в тот раз, с чернильницей.

Я передала ей слова Кольфинсы. Мама была рада, что все выяснилось, и она согласилась со мной, что раз уж я Кольфинсе обещала, то никому больше не должна говорить, тем более, меня не собираются больше наказывать за это.

-Все-таки я не понимаю, почему все тут же стали обвинять меня. Ведь гораздо естественнее проверить, не треснула ли чернильница, не толкнул ли ее кто-то. Это же очевидно.

Мама кивнула и задумалась.

-Я думаю, - сказала она, - все это из-за того, что вы говорили об Ургеле. Думали о колдунах и колдовстве, поэтому и после того, как разбилась чернильница, продолжали, сами не замечая, размышлять о том же.

Да, пожалуй, так все и было.

Вечером, засыпая, я думала, что вот, наконец, и мне повезло. На соседних кроватях девочки еще шушукались, обменивались потихоньку принесенными из дома гостинцами. Шуршали конфетными обертками, разламывали пряники. Ну что ж, пусть у меня ничего нет, зато я скоро смогу приходить к маме ночевать и хоть на одну ночь в неделю буду спать дома. Там, наверно, и сны будут сниться другие - светлые и мирные.

Следующие дни я в свободное время старалась бывать почаще в библиотеке. Я прочитала, наверно, все книги, которые смогла найти об Ургеле. Мама, когда рассказала мне о нашей семье, хотела, чтобы я не думала больше об этой стране. Но вышло наоборот - не думать я уже не могла, мне казалось, что в моих снах непременно есть какая-то тайна. И сам Ургел казался мне страной тайн... Мне очень хотелось так думать. Но сколько я не читала, пока не могла найти ничего нового, кроме того, что уже знала.

Начался первый месяц лета, месяц Высоких Трав, - последний из учебных перед каникулами.

На одном из балетных занятий в класс зашел молодой человек в темной одежде. Мне показалось, что не стоит обращать на него внимания, да и сам он старался быть понезаметнее, встал в угол и молча наблюдал. А госпожа Таларис, приветливо кивнув ему, продолжала занятия, как обычно. Но девочки повели себя совсем иначе. Выпрямили спины (хотя куда уж прямее), вскинули головы и упражнения принялись выполнять как можно более старательно. Молодой человек смотрел, как мы занимаемся, затем отозвал преподавательницу и что-то спросил у нее. А потом ушел.

После занятий я спросила о нем у Стеллы.

-Это постановщик, вот кто. Его зовут Церн Архшим. Выбирает, кто подойдет ему для спектакля. Пока у нас еще никого не брали ни разу, да и вообще, в лучшем случае, в спектаклях играют со второго или третьего класса.

Хотя я знала уже, что и ученики играют в спектаклях, конечно, не главные роли, но как-то еще ни разу не подумала, что и меня могут взять в спектакль. Даже не знаю, хотела ли бы этого. Мне нравится танцевать, но не так, как учат здесь.

Но самое удивительное произошло на следующем уроке. Архшим пришел снова и подал госпоже Таларис какую-то бумагу. Она прочитала, а затем велела нам остановиться и послушать.

- Наш Театр ставит новый балет - "Волшебница Ореховой рощи". Господин Архшим выбрал некоторых из вас для выступления на сцене. Итак, для спектакля отобраны четыре ученицы. Лилиана Таренс, Фелья Джег, Тамина Оррисо, Растанна Альрим.

Кто-то то ли вздохнул, то ли ахнул. Начали оглядываться на нас, перешептываться. Учительница строго сказала:

-Обсуждать это будете после урока. У вас, четверых, с завтрашнего дня начнутся репетиции. Иногда вас будут забирать с уроков. Имейте в виду, придется оставаться по субботам после обеда - это говорю для тех, кого забирают домой.

Я повернулась к Лил. Она слушала, сложив руки на груди, с изумленно-восторженным выражением. А вот я даже не знала, радоваться или нет. Но мама, конечно, будет очень, очень рада за меня и горда.

-А какие у нас роли? - дрожащим голосом спросила Лил. Она была ужасно взволнованна.

Тут вперед шагнул Архшим.

-Вы будете изображать цветы. Танец цветов... на репетиции все объясню вам и покажу.

Девочки опять заахали и зашептались. Любопытно, что это за танец цветов... да и фея ореховой рощи - тоже пока непонятный персонаж... Я стала ждать репетиции с нетерпением. На тех, кого выбрали, прочие смотрели с завистью, а некоторые - с печалью или недоброжелательностью. Стелла же нам ничуть не завидовала. Она говорила, что выбранным придется заниматься намного больше, на каникулы, может быть, совсем не отпустят, да и вообще, это нелепая идея - начинать ставить спектакль в конце учебного года.

Я спросила ее, неужели ей совсем не хочется выступать на сцене.

-Не знаю, - честно ответила Стелла. - Книги читать гораздо интереснее... Хорошая книга по истории или сборник головоломок, по-моему, более стоящие вещи, чем балет.

И вот - первая репетиция. Один музыкант из Театрального оркестра играл нам на клавесине, и мы разучивали свои роли. У каждой из девочек будет своя партия, а весь танец цветов - это одна и та же музыкальная тема с вариациями. Для балета выбрали девять девочек из первого и второго класса.

Репетировать мы первое время будем отдельно, пока остальные разучивают свои партии. Архшим сказал, что общие репетиции начнутся после летних каникул. Он показал каждой из нас ее партию. Оказалось, совсем несложно. Мы будем танцевать на полянке, сойдясь в круг, "изящно склоняясь" то в одну, то в другую сторону. Господин Архшим вообще любил это слово - "изящный". Когда во время движения тот или иной цветок выходил вперед, то ему положено было станцевать совсем маленький, свой собственный танец.

Самое удивительное - к спектаклю уже приготовили костюмы. И нас вскоре повели на примерку, вместо урока музыки. Костюмер объяснил нам, что все было сшито раньше, потому что, оказывается, этот спектакль уже шел в Театре пятьдесят лет назад. Лил выдали белый костюм, и в нем она казалась маленькой феей или и правда живым цветком. У меня костюм был черный, почти под цвет волос. Я даже подумала, не выбрали ли меня именно за цвет волос, а не за умение танцевать. А изображала я черный ландыш. Я танцевала после Лил - для контраста, как объяснил постановщик.

Когда мама через неделю пришла за мной, я сразу же, в вестибюле, рассказала ей про спектакль. Мама очень обрадовалась и начала расспрашивать, большая ли роль. По дороге я все ей рассказала. Очень весело было описывать танцевальный костюм - кроме платья еще нам полагались маленькие шляпы в виде перевернутых цветов. Моя, ландышевая, выглядела каким-то гномьим колпачком, как и у Лил.

-И когда балет пойдет на сцене? - спросила мама.

-Должен пойти между пятой и седьмой неделей учебы. Так Архшим говорит. В месяц Долгих Дождей должна быть премьера.

Когда мы пришли домой, мама обняла меня.

-Как же я рада за тебя! Ты ведь только начала учится, и вот - уже будешь выступать.

-А может быть, это из-за цвета волос? Им нужен был черный ландыш, вот и ...

-Не думаю, ведь если бы ты плохо танцевала, они бы нашли другую девочку и просто покрасили бы ей волосы или надели парик. К тому же, наверняка еще есть девочки с темными волосами - Стелла, например.

-У нее волосы светлее моих, и, самое главное, она слишком высокая - она бы выделялась среди остальных.

-Ну, в любом случае, если бы ты ему не понравилось, как ты танцуешь, тебя все равно не выбрали бы.

Да, наверно, так оно и было. И еще я сказала маме о своем страхе:

-Я никогда не выступала. А тут придется выйти на сцену, будет премьера, полный зал, а если я станцую плохо или ошибусь, станут смеяться...

Но мама успокоила меня, ведь до спектакля еще далеко, будет немало репетиций, так что я успею хорошо выучить свою партию.

Мы пили с мамой чай с какими-то незнакомыми круглыми пирожными, похожими на печенье с взбитыми сливками. Мама спросила:

-Ну, а что нового в школе, кроме спектакля - хотя, конечно, это самая замечательная новость.

-Да, пожалуй, ничего. Вот разве что я выиграла еще три картинки, причем довольно красивые, и теперь их всего у меня восемнадцать.

У мамы в глазах блеснули какие-то золотинки, так бывает, когда она веселится, но сдерживается.

-Ты ведь в картинки не играла раньше?

-Ну да. Но Лил меня так уговаривала, и Стелла тоже. Тем более, на переменах нет времени на серьезные разговоры, а в картинки играть очень просто и всегда можно прерваться. Лил и Стелла дали мне по пять своих картинок, а я в этот же день выиграла еще штук десять, и вернула долг.

-Это правильно... Не надо играть в долг, - и опять эти золотинки...

-К тому же теперь я сама иногда покупаю конфеты и стараюсь выбрать те, которые с картинками. Я тебе потом принесу, покажу, что у меня есть.

Так мы разговаривали обо всем, и пили чай с пирожными, и я уже не беспокоилась о том, что у меня не получится танцевать в спектакле.

Глава 9

С того времени, когда меня взяли в готовящийся спектакль, многие из нашего класса, и из старших тоже, стали поглядывать на меня с интересом. Мне, в общем-то, было бы это неважно, но такое внимание злило моих "недругов" - Ирмину и ее подруг, и я чувствовала, что что-то затевается... Сейчас или позже, но что-то стрясется.

Однажды утром к нам в спальню прибежали две девочки из соседней "певческой" спальни.

-Слушайте! - закричали они. - У нас объявилась доносчица - Виэлья. Теперь ей - война. Никто с ней не говорит, никто не помогает. У артисток мы уже были, они знают.

Несколько девочек подбежали к ним и начали выспрашивать, в чем дело. Стелла даже не повернула головы, продолжая причесываться, а Лил, наоборот, подошла поближе и стала слушать. Мне пора было идти умываться, пока не начали вставать в пары на завтрак, и я слушать не стала. Когда вернулась, "певицы" уже ушли. Перед завтраком, пока не пришла госпожа Нилль, я потихоньку спросила у Стеллы - что за война такая.

-Ну, что за война, - думая о чем-то своем, отозвалась она. - Нельзя с ней говорить, нельзя на уроках подсказывать или, допустим, дать перо, чернила. Никто ей не займет умывальник, не передаст хлеб или тарелку в обеденной. Обычное дело. Раз она - шептунья, так доносчиц называют, значит, поделом.

Пока мы шли на завтрак, я размышляла над всем этим. Виэлья сидела на уроках на соседнем ряду. Я с ней раньше почти никогда не разговаривала, однажды передала ей на уроке от одной девочки записку, и еще как-то раз помогла поднять свалившиеся на пол учебники. Виэлья иногда посматривала иной раз на меня искоса, как-то испытующе, но ни разу не сама со мной не заговорила. Чем-то она напоминала Гилассу, рост у нее тоже невысокий, волосы светлые, только тусклые и бесцветные какие-то. За завтраком сегодня Виэлья сидела на краю скамьи, все отодвинулись от нее, она глядела в тарелку, а глаза у нее покраснели, наверно, плакала. Мне стало жаль ее. Доносить - это, конечно, гадко, но она уже, наверняка, раскаивается.

На первом уроке Виэлью вызвали отвечать, и пока она показывала на карте Черные горы, бывшую территорию Тиеренны, одна из девочек облили чернилами ее балльник. А после второго урока кто-то взял и разрезал низ ее школьной сумки, и все книги, свитки и перья вывалились на пол. Пора было спешить, нас итак задержали на истории, а нам надо было переодеваться для урока гимнастики, не отдельного, для танцовщиц, аобщего для всех. Никто не подошел ей помочь, а некоторые девочки, выходя из классной комнаты, даже толкали ее. Виэлья, присев, собирала вещи, и я увидела, как на руку ей упала прозрачная слеза. Я решила, что так себя с ней вести - это уже подло, не разговаривать - одно дело, а вот обижать, портить вещи - это уже совсем некрасиво, тем более, когда все против одного. Пожалуй, даже не столько мне было ее жаль, сколько за себя стыдно. Я помогла ей поднять оставшиеся вещи, она посмотрела на меня затравленно, но поняла, что я ей не враг, пробормотала "спасибо" и побежала в гимнастический зал. На этом уроке многие девочки перешептывались и поглядывали на меня возмущенно. А после обеда, когда дежурная воспитательница ушла, к нам в спальню прибежали почти все прочие из нашего класса - и "певицы", и "артистки".

-Как тебе не стыдно, - набросилась одна на меня, - не поддерживаешь друзей, эх ты...

-Ты предательница, - торжествующе заявила Ирмина. - Раз не поддерживаешь класс - значит, и тебе объявим войну.

- Вот именно, и ее надо так же наказать. Небось, и сама доносчица, - громко сказала ее подружка, Даннира.

Лил испуганно поглядела на меня, а Стелла шагнула вперед и заявила:

-Чепуха, это вообще дела певиц, а мы можем поступать, как хотим. Мы с доносчицей, понятно, говорить не будем, но и наказывать, если кто-то с ней заговорит, нельзя.

Тут все зашумели. Я сказала, стараясь говорить погромче:

-Виэлья, конечно, виновата. Но разве это честно, что все - против одного?

Наверно, я сказала что-то не то. Все заговорили еще громче, а на меня многие смотрели враждебно или даже злобно. Только и слышался змеиный прямо какой-то шепот "эльфийка", "предательница".

-Все должны ей объявить войну, - закричала Ирмина с подружками. Она говорила громко и возмущенно, словно я ее обидела, но я чувствовала, что на самом деле она довольна, почти счастлива, что так все вышло.

-Это ваше дело, а нас зачем впутывать? - сердито повторила Стелла.

-Ты что, правил не знаешь? - напустились на нее. - Кто доносчицу поддержит, тому тоже война.

Тут вернулась госпожа Нилль и засуетилась, начала выгонять чужих из нашей спальни. Когда мы легли отдыхать, она оставила дверь открытой и пригрозила - если услышит, что кто-то говорит, выведет в коридор.

С этого дня со мной никто не говорил, кроме Стеллы и Лил. Остальные или молчали, просто не замечая меня, или старались сказать что-нибудь злое, а то и сделать какую-то пакость. Я заметила, что даже Виэлью они меньше обижали теперь - как будто запасы злобности у них разделились на двоих. Мне было очень тяжело. Я чувствовала вокруг себя холод, пустоту и злобу, мне казалось даже, что это ощущение не душевное, а физическое. Лил переживала за меня, а Стелла ругала:

-И зачем тебе это понадобилось? Она тебе даже не подруга, а так.

Я попыталась объяснить ей, что дело не в Виэлье, а во мне, что мне стало очень стыдно - помогать всем травить одного. Стелла только покачала головой неодобрительно:

- По-моему, это еще глупее. Есть правило, кто доносит - того наказывают, и это справедливо. А ты пошла против всех, и по каким-то выдуманным причинам.

Лил смотрела то на меня, то на Стеллу, видимо, пытаясь понять, кто прав. Ничего не решив, она молчала и печально вздыхала.

Я подумала, что мама в таком деле поступила бы также. До выходных я не могла спросить у нее совета. Только старалась вести себя, как она - молчать, не отвечать на насмешки, не смотреть по сторонам, ходить, не опуская глаз и головы, хотя мне и хотелось спрятаться от всех.

Очень тяжело было в обеденном зале и на уроках (на репетициях было немного проще - туда из нашего класса приходили четыре "танцовщицы", и все). Все время на меня сердито смотрели, или пересмеивались, или просто делали вид, что меня нет, что я для них - пустое место. В спальне хотя бы этого было меньше, к тому же, Лил и Стелла старались меня поддержать и приободрить, как могли. По вечерам мы уходили в соседнюю комнату, садились за дальний стол и разговаривали, обсуждая репетиции, Ирмину, будущие каникулы - все подряд. Эти разговоры, когда я могла хоть немного забыть об общей неприязни, были мне необходимы, иначе, наверно, я бы совсем пала духом.

Я старалась как можно чаще бывать на репетициях или в библиотеке - подальше от моего класса, злых взглядов и ехидных слов.

На репетициях постановщик все объяснял нам подробно и "довольно толково" - так сказала Стелла, когда пришла однажды посмотреть. Кроме того, мне очень нравился один его прием, хоть и простенький, но действенный. Он нам велел по очереди садиться в зал и смотреть, как танцуют остальные. Поскольку наши партии были похожи, только с некоторыми вариациями, то очень хорошо можно было представить, как ты сама выглядишь на сцене. Конечно, нам было любопытно побывать и на других репетициях, и мы, с Лил и Стеллой, несколько раз пробирались потихоньку за кулисы. Это мы делали и раньше, но мне никогда до того не приходило в голову размышлять об актерах. Удивительно вот что - артисты изображали королей, воинов и великих волшебников, но для постановщика, да и вообще для каждого, кто был рангом повыше, чем актеры, они были почти никто. Их ругали, выгоняли за кулисы, если те пытались пререкаться, могли и прибить, если постановщик совсем разгневается. И сами актеры тоже удивляли. Вот они изображают какого-нибудь властелина, у них и движения царственные, и смотрят надменно. А потом они приниженно хихикают, когда постановщик замахнется на них или скажет что-нибудь грубое, да и сами за кулисами - сплетничают, ругаются, пакостят друг другу. Не понимаю, как это уживается в одном человеке - испортить другому в костюмерной красивые туфли или измазать перед самой примеркой изнутри чернилами парик - чернила, когда парик надевают, тут же текут по лицу - а потом выйти на сцену и изобразить благородного воина или нежную принцессу. Но, самое-то непонятное, очень похоже изображают, им веришь.

Один раз, после репетиции, мы шли из со Стеллой и Лил в обратно училище. Я рассказала им про эти свои мысли об актерах. Лил, подумав, сказала:

-Артисты на сцене ходят в костюмах, говорят слова за королей или героев. Поэтому нам и кажется, что они на самом деле такие же. Это же театр.

-Да, конечно, но ведь они играют так убедительно - как в это не поверишь.

-Я думаю, - сказала Стелла, - что они так хорошо представляют себе свою роль, что сами себя обманывают. К тому же, есть у них определенные приемы... Вот им и веришь. Так и должно быть.

Подруги, конечно, были правы, но все-таки оставалась какая-то тайна. Неужели можно так притворяться? Показывать такие чувства, каких в тебе совсем нет?

Вечером, накануне выходного, когда все почти разошлись, я сидела одна за столом и думала - сказать маме или нет о том, что случилось, что я теперь в ссоре почти со всеми девочками. Поразмыслив как следует, я все-таки решила промолчать, потому что маму все это очень огорчило бы. Совесть укорила меня - получается, я скрываю от нее. Но, подумалось сразу, ведь и она не говорит мне, наверно, полностью все. Многие важные вещи, например, то, что наша семья когда-то жила в Ургеле, мама никогда раньше не рассказывала. И разве только это? Например, мамины сны на ее совершеннолетие - она мне так и не рассказала ни одного, кроме того, про Ургел, сколько я ни спрашивала. Может быть, когда у тебя появляются от близких людей тайны и ты сама решаешь, как поступать - это и есть взрослая жизнь? Может быть... Но мне это не нравится.

А про актеров, точнее, о своих наблюдениях над ними, я маме рассказала. Мне было важно, будет ли она объяснять эту актерскую странность, как Стелла и Лил, или согласится со мной, что актеры - это загадка. Но мама не сделала ни того, ни другого. Она строго посмотрела на меня и сказала:

-Мне жаль, что ты так плохо думаешь о людях, Растанна. Постарайся уж в будущем искать в людях лучшее...

-Но если они...

-Добрый человек ищет доброе, злой - злое. Ищет - и находит, - сказала мама таким тоном, что спорить сразу расхотелось.

Прошла еще неделя. Я никак не могла дождаться, когда же, наконец, начнутся каникулы. Однажды утром, когда мы пришли на завтрак, я заметила, что Виэлья сидит между Ирминой и Даннирой, да и прочие девочки из "певиц" с ней говорят, передают, если надо, тарелку или хлеб. Она мельком поглядела на меня и отвернулась. Значит, ее простили. Но мое положение ничуть не изменилось, со мной никто не разговаривает, как и раньше, кроме Лил и Стеллы. Когда мы вставали после завтрака, я вдруг увидела, что Даннира наклонила недопитый стакан так, чтобы остатки чая пролились на мое платье.

-Ах, стакан упал, - притворно запричитала она, а "певицы" громко засмеялись. Виэлья смеялась вместе со всеми, глядя на меня. Мне хотелось плакать, глаза защипало, и я изо всех сил заставила себя успокоиться, чтобы никто не заметил слез. Стелла протянула мне салфетку, и я кое-как промокнула мокрое пятно на коленке.

-Вот видишь, не стоила она твоей помощи, - зашептала Стелла мне на ухо, когда мы шли с завтрака. - Знай теперь, что никому зря войну не объявят - видишь, что она за человек.

Потом, в спальне, я все думала об этом, и мне было очень горько - это ведь несправедливо, что человек, за которого ты заступился, потом начинает вместе с прочими травить тебя. И все же, думая обо всем этом, я поняла, что еще раз поступила бы также. Пусть этого никто не понимает, но я уверена, что права. Если бы я преследовала бы ее вместе со всеми, то просто не смогла бы потом себя уважать.

И все же я не выдержала - в первый же выходной рассказала маме о том, что случилось. Мама слушала меня, нахмурившись и опустив глаза.

-Да, ты права, и ты поступила справедливо. Но постарайся теперь как-то помириться с девочками - мне очень печально, что ты с ними в ссоре.

-Я и сама хочу, но что могу поделать...

-Веди себя как ни в чем не бывало - а если кто-то заговорит с тобой, обращайся дружелюбно и не припоминай никому плохого. Скоро каникулы, за лето все забудут, все выровняется...

Забывать стали даже раньше, чем начали каникулы, потому что произошло нечто, сильно взбудоражившее и испугавшее все училище.

В тот вечер, когда случилось ужасное происшествие, была сильная, какая-то необычная гроза. Мы сидели перед ужином в комнате для занятий, но уроки никому не шли на ум - кроме Стеллы, конечно. Она спокойно листала толстый том литературной энциклопедии и делала какие-то выписки, ни на кого не глядя. А мы все стояли у окна и смотрели на улицу.

Дождь начался перед обедом и лил не переставая. Белые всполохи молний то и дело освещали улицу, и часть пространства становилась ярко-белой, а часть оставалась непроглядно черной, все линии потерялись в этих двух цветах, и искаженная картина площади и домов за ней казалась зловещей. То и дело гремели резкие удары грома. Тийна, которая была еще бледнее, чем обычно - или так падал свет? - вполголоса сказала:

-В такую грозу всегда происходят ужасные вещи... Непременно что-то случится, скоро увидите!

Стелла хмыкнула, но ничего не сказала. Тийна возмутилась:

-Неужели ты не веришь? А помнишь, осенью была такая же страшная гроза, и на следующий день Эггина из второго класса упала на занятиях и вывернула ногу?

Стелла вздохнула:

-Перестань говорить глупости, дождь как дождь.

-Нет, - торжественно заявила Тийна, - это необычная гроза.

Стелла пожала плечами и сказала:

-А падают люди и без грозы - и не только выворачивают ноги, так еще и ломают. И руки, кстати, тоже.

Кто-то из девочек хотел было заспорить, но тут зазвенел звонок на ужин.

Мы ели кашу - унылую и почти не сладкую размазню. И вдруг заметили, что дежурные воспитательницы озабоченно переговариваются. Потом начали перешептываться ученицы старших классов, сидящие за дальними столами. А потом это перешептывание дошло и до нашего стола. Пропала ученица пятого, старшего класса! Она делала со всеми уроки после обеда, потом пошла в библиотеку - и больше ее никто не видел. Когда этот шепот стал уже чересчур шумным, начальница училища громко велела всем замолчать, пригрозив наказать переговаривающихся. Наступила тишина, только слышался стук ложек о тарелки. Но от такой тишины отчего-то стало еще страшнее. Стараясь, чтобы это было незаметно, я оглядела девочек за нашим столом. Тийна посматривала на нас с укоризной - вот, мол, вы не верили, и что же? Стелла сосредоточенно смотрела в тарелку, но ничего не ела. Лилиана тоже не ела, а сидела, глядя то на одну, то на другую испуганными и удивленными глазами.

После ужина госпожа Тереол, дежурная, велела всем быстро умыться и сидеть в спальне или комнате для занятий, никуда не выходя. Сама же она удалилась в комнату напротив. Двери велела оставить открытыми - и в комнате для дежурных воспитательниц тоже не закрыла. Тийна и еще несколько учениц сидели за одним из столов и обсуждали происшедшее. Мы с Лил сидели напротив Стеллы, на моей кровати.

-Может быть, она убежала? - спросила Лил. По ее глазам было видно, что она очень боится и надеется, что все закончится хорошо.

-Зачем? - удивилась я. - Она же училась в последнем классе. Еще месяц-другой, и все... Если ей было тут так плохо, можно было уж немного дотерпеть.

-Да нет, не плохо, - тут Лил взволнованно наклонилась к нам, - может быть, у нее начался роман с кем-нибудь? Ведь так бывает. В прошлом году, знаете, был такой случай. Одна девушка...

Стелла сказала задумчиво:

-Нет, здесь, может быть, и не в этом дело. Я раньше дружила с Рунией. Сейчас мы поссорились, но речь не о том. Осенью она простудилась и лежала в лазарете.

-А тут есть лазарет? - спросила я.

-Да, есть, на третьем этаже, там есть такой коридорчик... Мы туда не ходим просто так. Не перебивай, пожалуйста. Так вот. С ней в палате лежала одна девочка, из старших, не помню, как ее зовут. И она рассказала, что такое в Театре случается. Кто-то пропадает.

Лил ахнула и прижала руки ко рту. Мне стало страшно.

-Говорят, раз в несколько лет, а иногда и чаще, кто-то исчезает, - продолжала Стелла. - Никто не может сказать, когда и где именно они теряются. И что происходит с теми, кто исчез, тоже непонятно.

-А что говорят учителя и воспитательницы? - спросила я.

-С ними ни в коем случае нельзя про это говорить. Они не ответят. Или даже могут наказать - за сплетни. Считается, что ничего такого не происходит.

-Но как же? - изумилась я. - Все слышали в столовой, что пропала ученица, и...

-А потом они скажут, что она заболела и побежала в лазарет, а назавтра ее забрали родители. Или что эта девушка решила бросить училище, но ничего никому не сказала, а ушла потихоньку.

-Но ее родители, ведь они придут и устроят скандал! - взволнованно зашептала Лил.

-Да, но кто об этом узнает? - пожала плечами Стелла.

-Но, может быть, все эти случаи... Может, там и правда все произошло так, как говорят? Забрали родители или что-то такое, вполне объяснимое и нестрашное? - спросила я.

-Не знаю, - честно сказала Стелла. Потом она нахмурилась и задумалась. - Но это можно узнать! Мы расспросим старших о пропавшей ученице. Потом поговорим с ее подругами. Конечно, старшие не очень-то любят говорить с нами, но я попробую... А дальше - узнаем, где она жила. И выведаем, кто из учеников живет поблизости, ну, если она живет в столице, конечно, а не в деревне какой-нибудь... И расспросим их, приходила ли она домой, и что говорят ее родители.

Госпожа Тереол пришла намного раньше положенного времени и приглушила свет в газовых рожках. Кто не успел лечь в постель, раздевался в полутьме.

Утром никто из воспитателей не говорил ни слова о пропавшей ученице. Тийна не выдержала первая, и когда нас строили парами, чтобы идти на завтрак, спросила:

-А эта пропавшая девочка, она нашлась?

Дежурной воспитательницей была сегодня госпожа Нилль. Она была невысокая, немного суетливая и рассеянная; наказывала редко, но часто не за дело. Госпожа Нилль, в общем-то, была совсем не злая, невредная, и мы ее совершенно не боялись. Правда, и не любили - она была к нам совершенно равнодушна, только старалась, чтобы мы не сделали ничего такого, за что нас следовало бы наказать (и ее, соответственно, могли бы поругать). Услышав вопрос Тийны, воспитательница ахнула, всплеснула руками.

-Что за разговоры? - засуетилась госпожа Нилль. - Никто не пропал, ничего не случилось, не надо болтать попусту!

Она погрозила Тийне пальцем, слегка подтолкнула какую-то замешкавшуюся девочку, не нашедшую себе пару, и быстро повела нас на завтрак. Я шла вместе с Лил, а Стеллу поставили в одну из первых пар. Она повернулась и многозначительно посмотрела на нас. Мол, все так, как я и говорила.

Уроки шли, как обычно. На прогулке Стелла отпросилась в библиотеку. После обеда, когда девочки ложились отдыхать, она кивнула мне и Лил. Мы зашли в комнату для занятий. Стелла прикрыла дверь и сказала шепотом:

-Ну, что я говорила! Так и есть. Пропала, а старшим сказали, что она заболела, и ее увезли родители. Я говорила с одной девочкой и ее класса.

Мы переглянулись, но ничего не сказали друг другу. Все было непонятно... и немного страшно...

В ближайший выходной мама забрала меня с самого утра. Как же было хорошо идти с ней по утренней прохладе, когда еще роса на траве на редких газонах, и пахнет не нагретой солнцем пылью, а свежестью. Мы не пошли сразу в мамину комнатку, а немного погуляли в парке - не том, который около Театра, а маленьком, примыкающем к площади с фонтанами. Я забыла про всякие исчезновения, просто радовалась жизни, и все. Рассматривала цветы, болтала с мамой обо всем подряд.

-Как у тебя в училище? - спросила мама.

Я догадалась, что ей интересно узнать о моих репетициях и о том, как ко мне сейчас относятся девочки.

-С балетом все хорошо - господин Архшим нас всех хвалит, ну, и меня тоже, - сказала я. - Ну и с классом все уже не так плохо.

И это так и было, все обсуждали исчезновение старшеклассницы, и им стало не до меня, хотя, конечно, все было не так, как раньше, и многие по прежнему не разговаривали и не обращали на меня никакого внимания. Мама улыбнулась и крепко обняла меня.

-Я рада, что у тебя все получается с танцами. А твои отношения с классом... Потерпи, скоро лето, я куплю вторую кровать, и ты будешь ночевать у меня накануне выходного.

Я от радости прыгнула мама на шею. Наконец-то!

Глава 10

Начались летние каникулы. Целых десять недель свободы! Правда, не полной свободы. Тем, кого на лето забирали домой, разрешалось не появляться в училище не больше пяти недель. У нас проходили утренние занятия по нашим специальностям - но немного, всего два урока. Так как танцевальных залов всего было два, как и гимнастических, то классы объединяли - в одной группе занимались первый и второй, в другой - остальные, кроме шестого, конечно. Воспитательницы тоже разъезжались на лето. Утром, когда шли занятия, за нами присматривали две дежурные, а дальше одна уходила домой, а вторая оставалась до следующего утра.

Девочки, которых родители могли забрать домой, приходили на занятия танцами и гимнастикой, а певицы или артистки на музыку или специальные свои занятия, а потом снова уходили. Остальное время нам, кто жил в училище все лето, разрешалось сидеть в библиотеке или ходить посмотреть репетиции в Театр; гулять нас теперь водили три раза - до и после занятий и после дневного чая. В первый же день каникул, когда все разъехались по домам, девочек, оставшихся в училище, всех собрали в одну комнату - здесь мы должны будем прожить все лето. Из пяти классов (те, кого из шестого взяли в Театр, уже перешли в актерский флигель) осталось на лето всего одиннадцать человек. А на выходные оставалось человека три-четыре. Из моего класса были только Тийна и еще одна, "артистка". Старшие заняли себе лучшие места - у окон, и первое время вообще не разговаривали с нами. Но потом, через несколько дней, перестали задирать нос - кое-кто начал общаться с более младшими, мы стали занимать друг другу умывальники - кто с кем подружился, а вечером, когда воспитательница уходила к себе, старшие, которые обычно засыпали немного позже, начинали рассказывать страшные истории или сказки. Словом, недели через две все начали дружить уже не по возрасту, а кому с кем было интереснее.

Однажды вечером мы сидели в спальне у камина и жарили хлеб. Мы принесли несколько кусков из столовой, припрятав их по карманам, пока никто не видел. У Дайлиты из четвертого класса получалось лучше всех: никогда хлеб не падал в золу и не подгорал, и она поджаривала хлебные кусочки для нас. Как-то утром мы специально набрали хороших, длинных веточек, на которых протягивали кусочки хлеба к огню, а потом прятали эти веточки в шкафах, за учебниками. Дайлита жарила сразу по два кусочка, потом передавала их нам и брала уже насаженный на ветки новый хлеб. Мы снимали готовые куски и складывали их на развернутый чистый платок. Потом сели на три кровати - третью подвинули поближе - и разобрали поджаренные, уже не горячие хлебцы.

-Ну, с кого начнем? - спросила Орсия.

Каждый вечер мы рассказывали разные истории; конечно, больше любили таинственные, но тут уж кто что вспомнит.

-Давайте кинем жребий, - предложила Дайлита.

-Я расскажу, - вызвалась Тийна.

Чаще всего, она начинала первая. У нее было столько историй, и все страшные. Поэтому мы очень любили ее слушать.

-Давным-давно, почти сто лет назад, в Театре играла одна молодая актриса, звали ее Тирвелла. Она была очень талантлива, и когда она играла, то в зале не оставалось свободных мест. Она еще и прекрасно пела, и для нее специально сочиняли песни, которых сначала не было в пьесах. Ее голос называли "серебристым"...

-Откуда ты это знаешь? - перебила Дайлита. - В учебнике по истории Театра ничего такого не написано, что для кого-то специально музыку писали, да и про эту актрису тоже не говорится ничего...

-А вот слушай дальше, и все будет ясно, почему никто о ней не говорил потом... Однажды на ее спектакль пришел младший сын короля. Он влюбился в Тирвеллу, но актерам не разрешают ни с кем встречаться, никуда выходить из Театра. И тогда он предложил ей бежать с ним в его дальнее поместье. Однажды ночью, когда была страшная гроза...

-Ну, конечно, куда же без нее! - пробормотала Дайлита.

-...она собрала свои вещи, кое-какие драгоценности...

-Конечно, она же не с принцем убегала, а с мелким торговцем. Надо было и вещи прихватить - вдруг обнищают... - прокомментировала Дайлита.

-Если кому-то неинтересно, он может не слушать! - рассердилась Тийна.

-Ну, ладно, ладно, давай дальше...

-За актерским флигелем следили строго, и выйти оттуда незаметно было нельзя. Тогда Тирвелла достала ключ от ученического флигеля и после спектакля спряталась в комнате, где хранились декорации. И вот, когда все актеры и рабочие ушли из Театра, она пробралась в наш флигель. Принц ждал ее у ворот. Он ждал до первых петухов, но она так и не вышла. Утром ее холодное тело нашли на пороге библиотеки. Никто не знал, отчего она умерла - никто ее не душил, не бил ножом, не стрелял в нее, не скидывал с лестницы вниз, не...

-Хорошо-хорошо, ты все не перечисляй, - перебила уже Орсия.

Тийна недовольно посмотрела на нее, она сбилась и теперь собиралась мыслями. Потом продолжила:

-И с тех пор в полнолуние призрак неупокоенной души Тирвеллы бродит у нас во флигеле, там же, где она умерла...

-Сомнительно, - сказала Дайлита. - С чего бы это она пошла к нашей библиотеке? И что такого страшного там можно было увидеть?

Тийна пожала плечами.

-Говорят, за ней шли призраки. Было полнолуние, полная красная луна, и тут уж всякое могло случиться. Она просто умерла от страха. Они нарочно гнали ее сюда, чтобы она не вышла - училище-то запирают и охраняют, хоть и хуже, чем актерский флигель, но все-таки.

Девочки сидели молча, видимо, размышляя над рассказанным. Да, история была хороша - интриги, призраки, блуждания после смерти несчастной души. Кто ж не любит такие истории. Но все же это не слишком правдоподобно. Допустим, в призрак бедной актрисы я поверить могу. Но все остальное... Никогда так не бывало, чтобы призраки являлись каждое новолуние или полнолуние. Может быть, и есть связь, но думаю, не такая уж явная.

-Нет, все-таки я читала что-то, очень похожее, в каком-то романе, не могу точно вспомнить... - задумчиво сказала Дайлита.

Тийна промолчала, глядя на нее с некоторым укором. Она не любила, когда ей не верили.

Орсия, "танцовщица", из второго класса, посмотрела на Тийну, на всех нас и вдруг предложила:

-Давайте проверим?

-Но как? - начали спрашивать девочки.

-А вот так, - азартно сказала Орсия, - поднимемся потихоньку в полночь на третий этаж, затаимся и будем ждать. Попробуем подкараулить привидение.

-Подкараулить! - Тийна посмотрела на Орсию так, словно та предложила ей переночевать в могиле - или что-то подобное, кощунственное и опасное.

-Ну да. Завтра, - сказала Орсия. - Как раз будет полнолуние, полная красная луна. Очень удачно, и ждать не надо.

-Я совершенно не верю в такое, - покачала головой Дайлита.

-Не веришь, что бывают призраки? - удивилась Тийна.

-Нет, в призраки-то верю, просто все эти разговоры - мол, в такую-то четверть луны надо пойти туда-то... У призраков своя жизнь, они едва ли живут по расписанию.

Мне показалось, что Дайлита говорит вполне разумно. Тийна посмотрела на нее так же, как на Орсию - грустным, мудрым взглядом много испытавшего человека.

-Словом, давайте решим, кто пойдет? - спросила Орсия.

-Я, - сказала маленькая рыженькая девочка из одного с Орсией класса и подняла руку, как на уроке.

Девочки начали переглядываться, одна за другой поднимая руки. Мне что-то не нравилась эта затея. Конечно, неплохо было бы посмотреть на призрак - но я не очень-то верю, что он нам покажется. А вот то, что нас увидят - это более вероятно, и встреча с дежурной воспитательницей будет похуже, чем встреча с призраком. Но отстать от прочих я не хотела и тоже подняла руку.

На следующий день никто до вечера не заговорил о предстоящем ночном походе. Только Тийна значительно поглядывала иногда на нас, но тоже не начинала разговоры.

Легли мы молча, Орсия сказала, что будет сама дежурить, но если кого-то не сможет потом разбудить - значит, сами виноваты.

Ужасно хотелось спать, я завернулась в одеяло и поглядела в окно. Круглая красная луна и тоненький серп голубого месяца стояли в чернильно-черном небе. Я смотрела, смотрела, а потом небо и луна с месяцем исчезли, и я провалилась в теплую дрему, на минуту или на час... И вдруг почувствовала - кто-то трясет меня за плечо, стягивает одеяло. Значит, пора... Неприятно вылезать на холод - но и не пойти, когда идут все - невозможно. Пришлось встать, надеть кофту.

Все вышли, и последняя девочка осторожно прикрыла дверь за спиной. Я почти дрожала от холода и от того, что не выспалась; когда меня будят среди ночи, то всегда чувствуя себя очень плохо.

Мы поднялись на третий этаж. Нам не горел ни один светильник. Этого мы не ожидали, потому что привыкли, что на нашем этаже всегда есть ночью хотя бы тусклый свет единственного газового рожка. Небо было ясным, голубая луна - в первой четверти, так что она ничего не освещала, но из двух окон - в начале коридора, где лестница, и конце, где поворот - падал свет от фонаря. От круглой красной луны, шло недоброе сияние.

Все, оглядываясь и перешептываясь, поднялись на третий этаж и дошли до библиотеки.

-Ну, дальше что? - шепотом спросила Дайлита.

-Постоим немного, до четверти первого, - ответила Орсия.

-Полночь уже пробила? - спросил кто-то.

-Сейчас пробьет, - со знанием дела ответила Тийна.

В самом деле, где-то в городе начали мелодично бить часы. За ними другие... Из нашей спальни никакого боя не донеслось, но окна в конце коридора выходили на другую сторону, так что снизу мы и не могли услышать ничего. Часы в городе и еще где-то в глубине училища отсчитывали время, гулко и долго звеня - и вдруг все смолкло. Тишина установилась неожиданно... казалось, непременно должны раздаться какие-то звуки - может быть, снова бой часов, может быть, что-то иное... Наверно, каждая из нас сейчас ждала, что послышатся звуки шагов...

Но все было тихо. Ни шагов, ни вздохов, ни белой прозрачной фигуры. Раз или два как будто померещилось что-то, не то тень, не то какое-то движение - но это всего лишь облака закрывали ненадолго лунный свет. Мы стояли молча, только иногда кто-то из девочек шепнет на ухо соседке: "Ты слышишь что-нибудь? Я - нет" - и снова тишина. Один раз кто-то вскрикнул - Конста, из третьего, передвинулась в темноте, стала неловко и схватилась за ближайшую из девочек, а та, видно, подумала, что уже пришли потусторонние гости по ее душу. Когда надо ждать и ничего не делать, время как будто останавливается. Первые минуты после боя часов мне было страшновато, что-то зловещее мерещилось в темноте и тишине. Потом напряжение ушло, стоять и ждать стало скучно. В городе снова ожили часы, пробило четверть первого. Это было так неожиданно, что кто-то вскрикнул.

-Ну, - осмелев сказала Орсия громким шепотом, - время прошло, никого нет. Пошли обратно.

-Ну да, итак понятно было, что никого не увидим, - сказала Дайлита.

Мы направились к лестнице, ведущей на наш этаж. И тут услышали шаги на лестнице... слишком отчетливые, чтобы можно было подумать, что это призрак... Орсия велела нам:

-Стойте... Надо спрятаться, это наверняка госпожа Бранда. Только бы не увидела!

Быстро, стараясь не шуметь, хотя это получалось плохо, мы перешли в дальний конец коридора.

-Кто здесь? - раздался голос дежурной воспитательницы. Голос звучал сердито и строго, и все же чувствовалось, что и госпоже Бранда немного не по себе сейчас здесь, на этом пустом, неосвещенном этаже.

-Что делать? - прошептала Дайлита.

-Может быть, лучше выйти и признаться? Все равно она поймет, что это мы, зайдет в спальню, увидит, что никого нет, а, может, уже там была, - тихо сказала я.

-Нет, - ответила Орсия сердито, - да ты подумала, что она тогда сделает? Наверняка накажет, если не исключит из училища. Вот что... идите за мной, только не отставайте.

И она повела нас длинным, темным коридором, мимо каких-то закрытых дверей, мимо обеденного зала, к которому мы свернули из очередного коридорчика. Здесь не было окон, и мы шли почти наугад, я только надеялась, что Орсия хорошо ориентируется тут, и мы не забредем в какой-нибудь тупик, где нас и настигнет госпожа Бранда... Орсия вывела нас ко второй лестнице, мы бегом пустились к спальне, уже не заботясь о том, что топочем и громко переговариваемся.

Дайлита шла, как мне показалось, последней; она захлопнула дверь, и мы спрятались под одеяла, еле успев скинуть кофты и башмачки. Я бросила свою кофту на спинку кровати и накрылась одеялом с головой.

- Не вздумайте проговориться, - зашептала Орсия, - выгонят из училища.

Ужасно глупо все вышло. Все равно госпожа Бранда поняла, что мы выходили. Правда, если она до этого не заходила в нашу спальню, а просто услышала, как мы поднимаемся, то не пойман - не вор... но это обман...

Резко открылась дверь, и госпожа Бранда, войдя в комнату, зажгла светильник над дверью.

-Притворяетесь, что спите? - сказала она. - Вот как. Ну, что ж, Эльда, объясни мне, пожалуйста, что вы делали ночью на третьем этаже. Я слышала разговоры, шум - ты там было не одна. Отвечай, я жду.

Я приподняла голову. Эльда, это была та рыженькая девочка, которая первая согласилась идти с Орсией. Госпожа Бранда держала ее за руку, а Эльда стояла, испуганно глядя на дежурную.

-Отвечать не собираешься? Тогда отвечайте вы... и не надо делать вид, что спите... Кто из вас и зачем был на третьем этаже? Молчите... Хорошо. Эльда, ты проведешь ночь в отдельной спальне, а завтра я доложу об этом госпоже Фарриста. Я буду настаивать, чтобы тебя исключили из училища.

Госпожа Бранда холодно оглядела спальню. Уже никто не притворялся, что спит. Эльда плакала и ничего не говорила. Воспитательница повернулась, чтобы уйти, и Эльдой, которую она все так же держала за локоть, шагнула за ней.

-Простите, госпожа Бранда, я тоже была с ней, - сказала я. Наверняка я сейчас делаю какую-то глупость. Какая польза, если и меня исключат вместе с Эльдой? Но я же не могу ее бросить, чтобы она сидела ночью одна, ждала исключения, плакала. Я ведь тоже виновата.

-Вот как? Что ж, поднимайся, ты тоже пойдешь вместе с ней.

Только я потянулась за кофтой, с постели вскочила Орсия.

-Пожалуйста, простите их. Это я всех подбила...

И тут начали вставать и остальные, одна за другой.

Госпожа Бранда оглядела нас.

-Стыдно, очень стыдно. Все дети иногда шалят... позволяют себе нарушать правила... Но имейте смелость отвечать за свои поступки, а не прятаться.

Она полчала немного. Потом сказала Эльде:

-Можешь оставаться. Наказаны вы будете все: завтра останетесь без прогулки, а если кто-то из вас провинится еще раз, то доложу об этом госпоже Фарриста, пусть она определяет наказание. Самое меньшее, попрошу не отпускать вас на выходные домой. Ложитесь немедленно.

И она закрыла дверь.

Орсия подбежала к Эльде и обняла ее:

-Прости меня, пожалуйста.

-Да ничего, видишь, все обошлось ведь, - ответила Эльда. Все девочки повскакивали с кроватей и стояли около них. Орсия посмотрела на меня:

-Ты молодец, а я вот... испугалась. Если меня бы выгнали из училища... страшно подумать, что бы сказали мои родители. Они так радовались, когда меня сюда приняли.

У Орсии глаза покраснели, как будто она плакала.

-Ты просто растерялась, - успокаивала ее Эльда. Она, напротив, повеселела - для нее уже все закончилось, не надо было придумывать оправдания или отмалчиваться...

Орсия кивнула, но я видела - ей неловко, стыдно за себя. Конечно - она ведь придумала все это, а чуть не наказали другую.

Девочки уже снова лежали в кроватях, кто-то заснул, кто-то еще перешептывался. И, наверно, там, на третьем этаже, появилась и ходит неприкаянно девушка в белом платье, и сквозь нее видно деревянную обшивку стен... Впрочем, это уже мне снилось...

После этого случая я подружилась с Орсией и Эльдой. На прогулках мы играли или разговаривали, а когда Орсию на выходные забирали домой, она приносила домашние пироги или печенье и всегда угощала меня. Впрочем, если у кого-то бывали гостинцы, конфеты или еще что-то, обычно это делилось на всех и съедалось вечерами, когда мы сидели на сдвинутых рядом кроватях и рассказывали всякие истории.

Два раза в неделю Архшим вызывал нас на репетиции - тех, кто исполнял танец цветов. В городе оставалось постоянно человек пять из девяти, остальные то приходили на репетиции, то нет. Иногда мы танцевали в балетных костюмах, чтобы успели к ним привыкнуть, как говорил постановщик. Костюмы разных цветов, шляпы в форме перевернутых бутонов - все, действительно, было очень красиво.

Я очень жалела, что мама пока не может взять меня к себе насовсем. Каждое утро, когда нас выводили гулять, я ходила по садику за Театром, радуясь чудесному летнему воздуху, необыкновенно свежему, если ночью шел дождь, и представляла, как было бы прекрасно жить дома, пить по утрам с мамой кофе, потом провожать ее на работу и идти на занятия. А потом, после двух уроков, брести, не торопясь, старыми улочками, сидеть на лавочках в маленьких городских садах, смотреть на цветы и фонтаны, на широкие, украшенные лепниной балконы новых домов. А дома готовить маме обед, читать любимые книги и ждать ее прихода с работы... Ну что ж, уговаривала я себя. Все ее выходные я итак провожу с мамой. А книг в доме у нас пока почти что нет, так что было бы скучновато... Конечно, я сколько угодно скучала бы лучше дома, чем жить в чужих стенах... Бродя по садику и пиная кончиком туфли мелкие камешки, я вдруг подумала... Если у меня теперь так много свободного времени, не занять ли это время изучением истории Театра? Вдруг где-то в книгах будет сказано о таинственных исчезновениях?

Я отпросилась у дежурной и побежала в библиотеку. По дороге выглянула в окно, выходившее в садик. Девочки гуляли там парами или сидели на лавочках. Я очень люблю делать не то, что все. Пускай я не могу уйти домой из училища, но сейчас у меня все же появился свой маленький островок свободы.

Я попросила у госпожи Ледден книги по истории Театра. Она равнодушно показала полки, где они могли стоять.

Увидев, что я хожу вдоль полок уже полчаса и ничего не могу найти, госпожа Ледден смилостивилась и вынесла из хранилища несколько тяжелых томов.

-Смотри, обращайся с книгами аккуратно! - строго сказала она. - Тут все в единственном экземпляре. Из библиотеки выносить ни в коем случае нельзя. Если унесешь или порвешь, то до конца лета не получишь больше ни одной книги.

Я открыла первую книгу как можно осторожнее - лишиться книг до конца лета совсем не хотелось. Том был тяжелым, в темно-синей обложке, шрифт непривычный, какой-то затейливый. "История Королевского Театра" Розайля. Книгу издали сто двадцать лет назад. Я читала почти два часа, пока не пришло время идти на обед. Из двухсот страниц не одолела даже четверти, потому что читала, ничего не пропуская. Про исчезновения там не говорилось ничего, но сама книга оказалась необыкновенно интересной. Были портреты актеров и актрис, подробные описания самых интересных спектаклей. Меня удивило, что все актеры тогда были совсем бесправны, даже самые знаменитые. Их могли выгнать, если они в чем-то провинятся, не заплатить жалование. Об этом говорилось в "Истории" не очень много, описывалось просто несколько случаев, но все было ясно. Мне казалось, что это сейчас с актерами обращаются пренебрежительно, а раньше, тем более, если знаменитость, то было не так - но ничего подобного. Я решила все свободное время проводить теперь в библиотеке - сколько разрешат. Прошлое было как множество сказок - пугающих, грустных или увлекательных.

Я ходила в библиотеку уже третий день. Меня захватила история Театра. Портреты великих актеров и актрис, в светлых пудреных париках, старинных камзолах и платьях, их глаза смотрели нежно или лукаво, высокомерно или весело. Я разглядывала их, думая о том, в каких спектаклях они играли, о чем мечтали, из-за чего огорчались...

Но ни в одной из этих тяжелых, с золотыми буквами на плотной обложке, книг не говорилось ничего о том, что когда-то в Театре или училище пропадали ученики. "Надо непременно поговорить об этом со Стеллой, она обязательно придумает, где можно поискать сведения - не может быть, чтобы нигде ни слова не было сказано о том, что ученики пропадали раньше..." Но сейчас ни Стеллы, ни Лил не было - они уехали из города, и теперь уже не приходили, как в начале лета, на утренние занятия. Когда я думала об этом, то городские пыльные улицы как будто становились еще более скучными и унылыми.

Те, кто остался на каникулы на лето, очень подружились. После репетиций держались вместе, ходили стайками, отдельно от приходящих девочек из своих групп. Это называлась "истинная дружба", она ценилась намного больше, чем дружеские отношения между отдельными группами (танцовщицами, певицами...) - такие отношения назывались "приятельскими". Каждый вечер теперь кто-то из нас, чаще всего Тийна, рассказывал сказки, таинственные, страшные или смешные истории, или, если совсем ничего не припоминалось, пересказывал книги. Правда, во многих историях все таинственное и загадочное было, на мой взгляд, довольно-таки простым. Домовые, или заколдованные вещи, или привидения... Конечно, кто спорит, странные маленькие человечки, которые живут иногда в домах, особенно в деревенских, это любопытно. Или, допустим, какие-нибудь заколдованные часы, или музыкальная шкатулка с проклятьем... Но все такое уже давно известно, историй подобных очень много и все это уже почти что обычно. Хоть и не скажешь, что это все вовсе нестрашно - всякие скрипящие без шагов половицы, ничьи, но слышные по ночам голоса... Разные предметы, которые вроде и без души, и не разумны, а умеют многое, ну, как в сказках про печь, которая сама готовила, или про скрипку, которая сама по себе играла, особенно ночью, в дождь... Но разве мало на свете такого... А я уверена, есть вещи, намного чудеснее, необычнее и, наверно, страшнее. И даже Тийна, а уж она знала действительно много всяческих историй, ничего ужаснее какого-нибудь привидения не представляла. А кого сейчас удивишь привидением.

Но все равно я любила наши вечера, когда мы то ели конфеты и сладкие орешки, то - просто поджаренный хлеб, за окном лиловели сумерки, а мы, затаив дыхание, слушали новую сказку... Одна сказка, нет, лучше сказать, легенда, которую мы услышали от Нианды из пятого, нас так поразила, что мы чуть не побежали проверять, как тогда, когда ходили ночью к библиотеке.

Нианда сказала, и это будто бы всем в училище известно, что иногда, в когда голубая луна в последней четверти, а красная в первой (хотя некоторые говорят, что наоборот, должно быть полнолуние красной, а голубая - ущербной) в Театре появляются души игравших раньше актеров. Они выходят на сцену играют спектакли, в которых прославились при жизни, вспоминают знаменитые оперы и балеты. Говорить друг с другом или с кем-то еще они не имеют права, только выступать. Я представила, как призрак Аскианы Тильби, с очень высокой прической, в пышном платье с цветами на груди (такой ее портрет я видела в "Истории Театра") делает реверанс перед призраком Эргиклинна Борена, в камзоле и парике, а тот тоже низко кланяется ей. Тийна сказала, что она ни о чем таком не слышала, к сожалению, и в нашем классе никто тоже не слышал, но теперь она обязательно всем расскажет.

Кроме утренних занятий были еще репетиции. На танец цветов отводили три часа в неделю. В последние недели перед началом учебы, в месяц Жатвы, репетиции отменили, так как большинство учеников увозили из города как раз в это время. Стелла снова уехала - в горную деревушку, к дальним родственникам. От нее пришло два письма. Она писала, что в этой деревне немало гномов и троллей, а если выйти из деревни, то будет пропасть и водопад. А за пропастью, далеко-далеко, виден Фарлайн - город эльфов-чародеев. Она нарисовала довольно искусно один забавный гномий дом, небольшой и весь изукрашенный резьбой. Лил поехала на побережье, в небольшое поселение, единственные приморские владения Тиеренны. Она рассказала, что там идут археологические раскопки и попробовала описать найденные фрески, но у нее получилось сумбурно и непонятно. Еще она нашла около моря поющую раковину и обещала принести ее осенью в училище, если не потеряет.

Мама теперь брала меня к себе на два дня в неделю - на мои выходные и на свой выходной. Эти были чудесные дни. Мы гуляли в парках, изредка заходили в кафе, поднимались на мосты над многочисленными притоками реки Найтиерр, глядели, как течение несет ветки и листья, как река на склонах разбивается маленькими прозрачно-голубыми водопадами. Лето было теплое, но не жаркое, в парках около фонтанчиков играли дети, тут и там стояли тележки с цветами, а дамы ходили с зонтиками от солнца или ездили в открытых экипажах. Мама была спокойной и веселой, и, по-моему, стала относиться ко мне почти как к равной себе - рассказывала о своем детстве, о родителях, то, о чем раньше она очень сдержанно вспоминала или просто молчала. Однажды, когда мы шли под темно-зеленой аркой из разросшихся и закрывших солнце деревьев, в этой прохладной темноте я вдруг подумала: "Время остановилось". Я бы не могла объяснить, но я это чувствовала - время остановилось. Один день перетекал в другой, и каждый был спокойный и счастливый. Мир вокруг будет меняться - на деревьях и тротуарах появятся желтые листья, воздух станет холодным... холоднее и холоднее... и полетят первые редкие снежинки... а мы останемся прежними. Но это после, а сейчас, по вечерам, в мамин выходной, сумерки светлые, приглушенно-лиловые, воздух с запахом парковой зелени и немного с привкусом городской пыли, мы сидели у окна и говорили или просто молчали. И все было хорошо... по-настоящему хорошо.

В один из выходных, когда я ночевала у мамы, еще с вечера она предупредила меня, что завтра мы встанем рано. А когда я спросила, зачем, то ответила, что хочет меня порадовать - ведь мы давным-давно не ходили гулять "просто так". Утром она и в самом деле разбудила меня в семь утра, как я встаю обычно в будние дни. Мы попили чаю, потом мама завернула в салфетку несколько кусков хлеба с маслом и взяла небольшую стеклянную бутылочку с водой. Мы вышли - было прохладно, хотя солнце пригревало все теплее и теплее. Примерно через час мы вошли в незнакомый парк. Но самое удивительное было дальше - дорожки, выложенные камнями, превратились в вытоптанные тропинки, а потом и вовсе стали еле видны среди травы и листьев. И парк постепенно превратился в лес - там был орешник, ручейки с темными ветхими мостиками, дикие яблони, вокруг которых лежали, словно нарочно рассыпанные, крохотные яблочки. Солнечные лучи, рассеянно скользящие по листьям и траве, смена света и тени. Сказочный мостик. Запах яблок. Как чудесно, что в мире есть такие места, будто придуманные художником или сказочником... И как чудесно, что именно сюда мы пошли погулять "просто так"...

В последний месяц лета, в одну ночь, когда я легла спать в маминой комнате, мне приснился сон - какой-то не то осьминог, не то спрут, уходящий вниз, в мутные подводные глубины. А когда мама потом провожала меня к училищу на утренние занятия и мы переходили площадь перед Театром - я внезапно, не понятно от чего, подумала, что вот он, осьминог: площадь - туловище, Театр - голова, а расходящиеся сначала прямо, а потом изломанно переулки - хищные лапы. И тут у меня появилось ощущение - время больше не остановлено, его теперь опять запустили, и оно идет все быстрее - и что-то приближается...

Начался второй год моей учебы здесь. За лето, в самом деле, все плохое забылось, к тому же, у меня появилось множество приятельниц из старших классов - Дайлита, Орсия, Эльда. Поэтому мои бывшие недоброжелательницы поглядывали на меня с уважением.

Наш балет был полностью подготовлен и отрепетирован через три недели после начала учебы. Генеральную репетицию устроили за три дня до спектакля, и на нее пришли все ученики, кто захотел. А на сам спектакль дали билеты - на балкон - всем родителям учеников, участвующих в балете. Когда мы, переодетые в костюмы, стояли за кулисами, то старались высмотреть там, наверху, своих родных. Я маму увидела сразу - она сидела на втором ряду, держась очень прямо, и напряженно смотрела на сцену. Я знала, что мама очень волновалась за меня. И вот оркестр заиграл вступление, нежную и веселую музыку. Архшим тоже стоял за кулисами, видно было, что он нервничает. Но все шло хорошо. Взрослые артисты танцевали "изящно", ну, и наш танец публике очень понравился. Все хлопали и кричали браво. Хотя, может быть, их просто умилило, что танцуют не взрослые, а девочки. Но все же нас вызывали на "бис".

После балета за кулисы прибежал весь наш класс. Когда все артисты вышли вместе, чтобы поклониться публике, начали дарить цветы. Лил подали снизу целых два букета. Девочки завистливо смотрели на нее, а Лил ничего не замечала, у нее сияли глаза, и, наверно, она снова переживала свой танец и слышала музыку. Нашим родным тоже разрешили пройти за кулисы. Мама обняла меня. Она опять немного кашляла, но держалась, как всегда, спокойно и прямо, не глядя ни на кого.

Утром на прогулке в парке Лил, видно, продолжала думать о балете. Она молча шла рядом с нами и собирала желто-красный букет из кленовых листьев. Стелла поддевала носком ботинка листья и подбрасывала их. Мы с ней говорили о вчерашнем спектакле - потому что, в самом деле, ни о чем другом сейчас ни говорить, ни думать не хотелось. Вдруг к нам подошла Рунния. Я уже знала, что летом они помирились со Стеллой. Рунния мне нравилась - она не была заносчивой, не стеснялась общаться с девочками из младших классов. Она была не очень высокой, с каштаново-рыжими волосами и веснушками. Стелла раньше не говорила, на кого Рунния учится, но теперь стало понятно, что на танцовщицу - она двигалась легко и грациозно, а спину держала очень прямо. Хотя, как и многие тут, не похожа на танцовщицу из моей анлардской книги - Рунния была полноватой, я думаю, только то, что она была быстрой, собранной и изящной, ее и спасало.

Мне Рунния показалась веселой и немного болтливой девочкой, которая любит поговорить о пустяках и едва ли много читает. Наверно, дружат они со Стеллой потому, что с детства живут в одном доме и знают друг друга - в их характерах общего, по-моему, немного.

-Знаете, кто к нам приедет? Сам Нерсален! Будет ставить балет. Представляете?

-Ну, нас-то он вряд ли возьмет, - рассудила Стелла. - Самый лучший постановщик на свете - уж он не будет искать артистов в училище. Это вам не Архшим.

-Он будет ставить "Войну трех царств",- возразила Рунния. - А там всегда участвуют дети, это традиция.

Я вспомнила, что видела "Войну". Там, действительно, выступали ученики - во-первых, это сцена тренировки воинов, во-вторых, две сцены - провожание уходящих на войну и встреча послов.

Теперь и Лил стала слушать, о чем мы говорим. Рунния рассказала, что Нерсален приезжает с Аркайнским балетом. Это она узнала от своей двоюродной сестры, которая сейчас служит в театре танцовщицей. Новости расходятся быстро, и когда мы пришли в спальню после обеда, о приезде Нерсалена уже знали все.

Когда на выходной я пришла к маме, мы испекли пирог с корицей и немного попраздновали мой "театральный дебют". Вечером мама ушла на работу, а я подмела, убрала вымытую посуду в шкаф. Теперь у нас с мамой есть свой дом, и если мы немного накопим денег, то зимние каникулы я проведу здесь. Я погасила газовый рожок, села на подоконник и стала мечтать. А потом, как велела мама, в десять часов легла спать.

Мне снился сон - будто я умею летать, и вот взлетаю, сначала в комнате, под потолок, но мне трудно еще держаться на высоте, я вот-вот начну падать. Однако, хоть и с большими усилиями, я выравниваю полет и тогда уже направляюсь к окну. Подныриваю под верх оконной рамы и лечу над ночным городом, не очень высоко, потому что мне не хватает сил и умения подняться выше. Стараюсь не задеть черепичные крыши, шпили каких-то незнакомых башен...

Однажды госпожа Ширх повела нас погулять не в парк около Театра, а по набережной, потом по узенькому переулку мимо старинных двухэтажных домов. Красные и желтые листья лежали на тротуаре, они сухо шуршали под нашими ногами, кое-кто из девочек собирал их в пестрые букетики, другие наступали на листья, чтобы те пружинили, как ковер, под их шагами. Дома тут были не такие, как остальные здания столицы, это был старый город, его потаенное сердце. Дома были низкие, серые, незаметные, без балконов, с грубой незатейливой лепниной, с чердаками, мансардами и даже двориками на крышах - туда жители в теплые дни выносили кресла, летом стояли горшочки с цветами.

Эти здания похожи на старушек, которые много знают, но ничего не скажут остальным, а сами потихоньку переговариваются друг с другом - о том, что было триста или четыреста лет назад, о тайнах, своих и чужих. А внутри в них все, наверно, похоже на кухню в праздничный день. Смесь разных запахов - и мяса, и корицы, и теплого хлеба, и просыпанного перца... Но самое интересное у домов не запахи, а истории людей; мне кажется, если войти в любой подъезд, то прислушаешься, вчувствуешься и сразу тебя окружат не то тени, не то неушедшие воспоминания чужой жизни. Я представила, как вхожу в один из этих дом. Над головой - грубовато вылепленные барельефы, которые уже крошатся от времени, в подъезде холодно от каменных стен. И сразу появятся тени живших тут людей, ведь сколько же их было за несколько веков - и девочки, ходившие в школу, секретничавшие, вертевшиеся перед зеркалом, и поэты, о которых уже никто не помнит, ночами сочинявшие стихи и поэмы... И старики, прожившие длинную-длинную жизнь... Хотя, наверно, бывают люди, которые не оставляют воспоминаний, просто проходят незаметно мимо всех... И о них ничего не узнаешь.

Очень бы хотелось рассказать об этом кому-нибудь из девочек - но, думаю, никто меня не поймет или поймет по-своему. Лил скажет что-нибудь вроде: "Да, старые дома такие чудесные! Я бы хотела жить в таком доме, лет сто назад, носить длинное светлое платье, знаешь, с такой пышной юбкой... У меня есть кукла в таком платье..." Стелла пересказала бы мне какую-нибудь историческую книжку. А, например, Тийну старый дом мог бы заинтересовать, только если бы точно было известно, что в нем живет приведение.

А вот Гиласса меня бы наверняка поняла... Нет, не то, чтобы с людьми было сложнее, чем с эльфами - но многого не хватает...

Наступили холодные дни. Дожди лили чаще, мы вместо утренних прогулок сидели у себя в комнатах перед каминам и слушали, как стучат капли по стеклу и глухо завывает ветер где-то в трубе. Однажды, перед выходным, когда мама вела меня домой после обеда, я заметила, что она снова, как весной, начала кашлять. Опять появились порошки, которые мама разводила в воде и пила каждые два часа. Я узнала то лекарство, которое сама пила прошлой зимой, когда простудилась. Но мне тогда оно очень помогло, а маме, судя по ее кашлю, совсем не от него не становилось лучше. Она легла в постель, бледная, худая, с кругами под глазами, и все время кашляла. Но, подумалось мне, может быть, должно пройти побольше времени, и лекарство подействует. Однако и в следующие выходные было все то же, даже хуже, мама кашляла сильнее. И она лежала все время, пока я гостила у нее.

Я старалась сделать за мой выходной как можно больше - подмела полы, принесла дров для камина, приготовила еду. Обратно в училище мама меня не провожала - я ведь и сама могла отлично дойти, дорогу запомнила. Мама, конечно, не хотела меня отпускать одну, но я ее уговорила.

А еще через неделю, когда после обеда я спустилась в вестибюль, чтобы мама меня забрала домой, там никого не было. Я ждала долго, пока дежурная воспитательница не велела мне идти в спальню, на дневной отдых. Поднимаясь по широким ступеням лестницы, я еще раз оглянулась на вестибюль. Никого не было.

Сейчас, когда мы учились во втором классе, нас не заставляли ложиться в постель после обеда. Но выходить из спальни было нельзя - только в комнату для занятий. В спальне сейчас оставались кроме меня три девочки. Мне ни с кем не хотелось говорить, я легла и закрыла глаза, пусть думают, что я сплю. Как горько было у меня на душе! Конечно, с мамой беда - она заболела, и ей совсем плохо... Если бы я могла уйти, я бы ухаживала за ней, грела бы чай, готовила лекарство. Если бы сейчас здесь были Стелла и Лил, мы бы вместе нашли какой-нибудь выход...

И тут пришла в голову одна мысль, но я совсем не была уверена, что то, что я придумала, разумно... Может быть, я сделаю хуже, и мама будет недовольна... Но ждать и обдумывать я не могла. А сделаю я вот что. Завтра утром нас поведут на прогулку. Я отпрошусь в библиотеку - но не вернусь в училище, а побегу домой. Это очень рискованно - могу не успеть к обеду, но ждать я совсем не могу, просто изведусь, я должна знать, что с мамой. Но что дежурная воспитательница скажет, если я опоздаю...

Вечером в комнате для занятий нас оставалось трое. На улице сегодня было особенно холодно. Расползался плотный, белесый туман, пряча людей, здания, деревья. Уроки не шли на ум, я сидела у окна и смотрела на улицу. Из тумана выходили и в тумане тонули фигуры людей - куда-то спешащих служанок, важных дам, студентов, осанистых пожилых мужчин, маленьких продавцов газет, школьников... Из тумана выезжали экипажи: сначала слышался стук колес, потом появлялась лошадиная голова, вот и вся лошадь, и вот и экипаж. А потом мгла стирала экипаж - опять начиная с лошади. Можно было подумать, что идет череда превращений: кто знает, кем или чем были эти люди, лошади и кареты, пока их не выпустил туман, кто знает, что потом с ними сделается там, в тумане.

До следующего дня я еле дожила, а сердце колотилось и колебалось, как маятник, между страхом попасться и решимостью уйти во что бы то ни стало. То я отказывалась от побега, и мне становилось легче на душе - но на короткое время, а потом снова надвигалась тревога. То я решалась сбежать с прогулки, и снова наступало облегчение - от определенности, но потом приходил стыд, ведь если попадусь, могут выгнать, и тогда... Как будет огорчена мама, что я не смогла удержаться в такой хорошей школе...

На следующее утро, только проснувшись, я тут же побежала к окну - смотреть, не идет ли дождь. Если идет - прогулку отменят... И я не знаю, чего я хотела бы больше... Но мои сомнения не развеялись - на небе были тучи, и даже накрапывал дождик, но такой слабый, что за время завтрака вполне мог перестать.

После завтрака нас сразу вывели на прогулку. Мы надели длинные плащи, плотные шляпки с завязками, больше похожие на какие-то чепчики. Как только мы вышли из флигеля и перешли через дорогу, я обратилась к воспитательнице:

-Госпожа Тереол, могу я вернуться и пойти в библиотеку? Я забыла прочитать...

Тут я замолчала - врать мне было неприятно. Воспитательница посмотрела на меня очень недовольно.

-О чем же ты раньше думала? Почему не отпросилась сразу, Альрим?

-Я не знаю, я забыла...

Мой голос дрожал, руки тоже, я спрятала их в широкие рукава плаща, чтобы ничего не заметили. Было очень стыдно говорить неправду, я ведь ничего не забыла. Госпожа Тереол резко взяла меня за руку и бросила через плечо:

-Стойте тут, я переведу ее через дорогу.

Площадь была пуста - ни единого экипажа. Но все-таки госпожа Тереол перевела меня, оглядываясь на оставленных девочек.

-Иди, - холодно сказала она мне. - К обеду ты должна спуститься, иначе будешь наказана.

И она поспешила обратно, на бульвар. Я пошла в сторону нашего флигеля, затем, когда угол Театра закрыл меня от воспитательницы и девочек, обогнула флигель и оказалась за Театром. А дальше перешла небольшую улочку и побежала. Куда идти, я помнила очень хорошо. У меня не было часов, поэтому я просто старалась бежать как можно быстрее, чтобы успеть наверняка. Я знала, что сейчас не больше девяти часов утра. Значит, у меня - три часа свободного, украденного времени. Когда я добежала до площади, от которой уже было совсем близко до маминого дома, то посмотрела на часы наверху ратуши. Мы с мамой всегда специально ждали, чтобы они начали бить. Часы были просто огромные, а когда они били, над ними открывалась дверка, и плавно выдвигались деревянные фигурки в военной форме. Играл марш, фигурки одна за другой показывались в окошечке, затем дверка закрывалась. Я услышала звон часов, но не стала останавливаться, только посмотрела, как открывается дверка, появляются фигурки, как всегда под марш. Странно, одну из них я раньше не видела - когда маршевая музыка ненадолго перешла в мелодичный перелив, появилась закутанная в плащ фигурка, с опущенной головой и с косой в руке. Я не стала смотреть дальше, итак потеряла тут десяток лишних секунд. Сейчас часы пробили девять с четвертью. Я обрадовалась, что у меня в запасе столько времени. Когда мы шли с мамой, то получалось медленнее, потому что мы никогда не спешили, иногда отдыхали на лавочках, и дорога у нас длилась почти час.

Вот и наш дом. Я потянула на себя тяжелую дверь. Поднялась по стертым ступеням темной узкой лестницы. Изо всех сил постучала в нашу дверь. Никто не отозвался. Я долго колотила по двери, звала... Но все было бесполезно - в комнате стояла все та же тишина. Я приложила ухо к щели между дверью и стеной, стараясь услышать хоть какое-то движение, шорох... Сбоку раздался скрип - я вздрогнула и так резко обернулась, что чуть не упала. Открылась соседняя дверь, и вышла женщина, одетая немного неряшливо, с волосами, забранными назад, но несколько прядей выбились из прически.

-Ты - дочка госпожи Альрим? - спросила она, отряхивая муку с передника.

-Да, а вы не знаете, где она?

-В больницу забрали, еще три дня назад. Хозяйка к ней за деньгами пришла, а та и не встает. Ну, она послала слугу из соседней лавки, а уж те, из больницы, прислали повозку, уж не знаю, взяли деньги за это, или нет, надо думать, взяли... Вот так... Ты сходи, может, успеешь еще... - она вдруг посмотрела на меня как-то жалостливо. Этот жалеющий взгляд меня испугал до озноба - раз она меня жалеет, значит, все совсем плохо.

-Я пойду, но скажите, пожалуйста, где это.

-А тут, совсем недалеко. По нашей улице дальше пройдешь, потом в переулок. Там уже спросишь, все знают. Иди, иди, может, не поздно еще.

Я не поняла, что все-таки значит не поздно - ведь сейчас еще утро. Но решила не терять время на расспросы, сделала книксен и побежала вниз.

Больницу я нашла легко, она, в самом деле, была близко. На первом этаже около дверей сидела привратница. Она вязала какое-то полотно из скучных серых и коричневых ниток. Привратница равнодушно поглядела на меня и снова опустила глаза к работе.

-Простите, вы не скажете, как узнать, где здесь можно найти госпожу Альрим? Это моя мама, ее положили в больницу три дня назад.

-Чем болеет? - безразлично спросила привратница, не глядя на меня.

-Я не знаю... Она кашляла, и, наверно, у нее был жар...

-На третьем этаже спроси, - буркнула вязальщица, все так же не поднимая головы.

Ступеньки на лестнице были с выщерблинами, стены выкрашены бледно-зеленой безжизненной краской. В коридоре на третьем этаже взад-вперед ходили какие-то люди. Тут были и посетители, навещающие больных, и те больные, которые уже выздоравливали. Иногда проходили врачи - у них были длинные, потертые сюртуки, и сестры милосердия в темно-коричневых платьях и такого же цвета фартуках из грубой материи.

Одна из этих женщин - она спешила куда-то - остановилась около меня, заметив, что я растерянно стою почти посередине коридора и не знаю, что мне делать. Она спросила, кого я ищу, и потом показала мне, куда пойти. Я прошла дальше по коридору и открыла дверь в одну из больничных комнат. Там в два ряда стояло десять кроватей. На них были серые или черные одеяла. Около каждой кровати стояла низенькая тумбочка, а на тумбочках - стаканы с водой, лекарства, у некоторых лежали теплые шарфы, яблоки, газеты или книги.

Я никак не могла найти кровать, где лежала моя мама - все лица казались осунувшимися, несчастными и незнакомыми.

-Растанна, - послышался шепот, тихий-тихий, как будто шелестели осенние листья. Я узнала маму - она была такой же бледной, как все здесь, и совсем исхудавшей. Я быстро подошла к ней, стараясь не задеть ничью постель, и села на край кровати.

-Как ты меня нашла? - так же еле слышно спросила она.

-Ты не пришла за мной вчера, тогда я пошла сама к нам, а соседка сказала, что ты в больнице.

Больше всего я боялась, что сейчас мама станет меня ругать за то, что я ушла из училища без спроса. Мама никогда не спускала непослушания и своеволия. Но сейчас она смотрела на меня только с жалостью и печалью, без малейшего укора или гнева. Я взяла ее за руку - она отозвалась на это слабым движением. Казалось, у нее совсем нет сил. Маме тяжело было говорить, и голос звучал еле слышно.

-Возьми ключ от дома, он в ящике. Там, под подушкой, письмо. Прочти... Я боялась, что уже не увижу тебя, а мне нужно было сказать... Я не дописала, не было сил...

Я погладила мамину руку, стараясь успокоить ее.

-Может быть, тебе дать лекарство? Или воды?

-Нет, ничего не надо. Сестры заботятся очень хорошо...

Мама замолчала и прикрыла глаза. Я выдвинула верхний ящик тумбочки - там действительно лежал знакомый ключ от маминой комнаты. Я положила его в карман платья. К нам подошла одна из сестер и сказала мне:

-Вам нужно идти, больная должна уснуть. Придете после. Ну, идите же.

Мама открыла глаза и шевельнула рукой, как будто она хотела то ли приободрить, то ли погладить меня. Я поцеловала мамину ладонь, потом лоб. Было ужасно жаль ее и хотелось плакать. Мама закрыла глаза и, казалось, уснула... Я тихонько отпустила ее руку и вышла из палаты.

У дверей больницы так же сидела привратница. Посмотрев на меня, буркнула:

-Ну что, нашла свою матушку?

-Да, она совсем больна... Я через неделю еще приду.

Вязальщица кивнула и подняла перед собой свою работу, покрутила, разглядывая так и этак. На меня она уже не обращала внимания, только пробормотала:

-Совсем, говоришь, больна...

А потом положила серо-коричневое полотно на колени и хлопнула по нему рукой, словно подводила итог своему долгому вязанью.

Когда я вышла из больницы, далеко, на площади у ратуши, пробило одиннадцать утра. Значит, до обеда час. Хватит времени добежать до нашего дома, взять письмо и вернуться в Театр.

Письмо, написанное на двух листочках, лежало под подушкой, как мама и сказала. Маминым почерк- чуть-чуть небрежный, угловатый, словно буквы спешат сложиться в слова, но все равно не успевают за мыслью. Я аккуратно спрятала листки в карман. На полу и на столе была пыль, стояли немытые чашки, какие-то вещи выпали из шкафа на пол. Наверно, когда маму увозили в больницу, пришедшие за ней люди так и ходили тут, в уличной обуви, искали нужные вещи, а ненужные просто кидали, как попало. Я постаралась навести хоть какой-то порядок. Когда маму отпустят домой - как ей неприятно будет возвращаться в неубранное жилье, ведь тут так пыльно, грязно, и разбросаны вещи. Я быстро помыла чашки, подмела, убрала вещи в шкаф. Потом поправила одеяло на кровати, взбила подушку. Пусть мама придет в опрятную, чистую комнату, и хоть немного порадуется! Затем заперла дверь и изо всех сил побежала обратно, в училище, придерживая рукой ключ в кармане.

Глава 12

Мне очень повезло. Я успела за несколько минут до того, как наш класс вернулся с прогулки. Повесила плащ, сняла уличные сапожки и села с книжкой в комнате для уроков. Госпожа Тереол, правда, отругала меня, за то, что я ушла из библиотеки - ученицы не должны оставаться одни, а всегда быть под присмотром. Я извинилась, но сама подумала - знала бы дежурная воспитательница, где ее ученица была на самом деле - вот бы мне досталось. И еще подумала, как же мне посчастливилось, что не попалась. И, самое важное, - как бы сейчас спрятаться от всех и прочесть письмо. Еле вытерпела, тем более, в выходные, когда в училище оставалось мало учениц, готовили очень плохо. Суп был какой-то жидкий и пересоленный. На второе - отварная капуста, которую все терпеть не могли. Из девочек, живших со мной в одной спальне, сегодня, вместе со мной, осталось трое. Как всегда, не забрали Тийну и Налину. Когда мы вернулись после обеда, они убежали в комнату для занятий и стали там о чем-то шептаться. Вот и хорошо. Я легла, прямо в платье, поверх покрывала - обычно за это ругали, но в выходные на нас обращали внимание меньше, чем обычно. Я раскрыла книгу, а внутрь, на одну из страниц положила письмо.

"Милая доченька, солнышко..."

Я остановилась. Глаза защипало, буквы, и без того спешащие и неровные, расплывались. Мама так никогда со мной не говорила... Может быть, в раннем детстве, но этого в памяти не осталось...

"Я не могу писать долго, а сказать надо о многом. Может быть, мы еще сможем поговорить с тобой, но, скорее всего, нет. Я тороплюсь написать тебе, потому что знаю - еще день-два, и потом у меня не будет сил держать перо. Прости меня, что оставляю тебя одну, в чужой стране. Это - Судьба. Она привела тебя в эту страну, в Театр. Она поведет тебя дальше и выше, а меня уводит во тьму.

Самое важное, что ты должна узнать. Я расскажу о твоем отце.

Хотя когда-то наша семья жила в Ургеле, а я родилась в Анларде и любила его, как свою родную страну. Так было, пока мне не исполнилось девять лет. В тот год началась война с Фарлайном. Ты знаешь, что это эльфийское государство. И на нас, на эльфийские семьи, пришелся двойной удар. Нас первыми уничтожали или изгоняли из наших домов фарлайнцы - за то, что мы, эльфы, воюем против них. Но анлардцы тоже не верили нам и ненавидели нас. Они считали, что среди эльфов множество предателей. Предатели, перешедшие к фарлайнцам, в самом деле, были. Но большинство из них ушли в армию Фарлайна уже потом, когда анлардцы начали жечь наши дома и убивать эльфов - еще хуже, чем враги. Потом король Анларда запретил притеснения эльфов, им вернули отнятые дома и имущество, возместили потери. Но многие из нас никогда не смогли больше видеть в Анларде свою родину.

Война закончилась, но через двенадцать лет началась снова. В первые же дни многие эльфийские семьи ушли и спрятались в лесах - им страшно было снова попасть под двойной удар. Мой отец погиб еще во время первой войны. Мать простудилась и умерла зимой.

Мы жили с ней в лесу, вырыли себе земляную хижину. Конечно, в ней всегда было холодно. Летом мы сушили на зиму грибы, малину, травы для отваров. А зимой я отрывала кору с деревьев, сушила, толкла в мелкий порошок и пекла хлеб. Я не умерла лишь потому, что еще не пришел мой срок. Эльфы, убежавшие от войны, жили разрозненно - считали, что так их труднее отыскать в лесу. Иногда кто-то из них приходил, подкармливал нас. Если в чьей-то семье были мужчины, они охотились и ездили по приграничным деревням, обменивали вещи на еду. И помогали таким, как мы, сколько могли. Так я прожила восемь месяцев.

Начался второй месяц весны - месяц Снежных Ручьев, когда в лесу зацветают розовые крокусы. Их стебли можно есть - они мягкие, нежные и сладковатые на вкус. Однажды утром я возвращалась в хижину с целой корзиной крокусов. В лесу росли и другие цветы - бледно-голубые первоцветы и синие пятилистники, и я собрала маленький букет. Я спустилась по тропинке в овраг, и вдруг услышала стон. За кустами ежевики лежал человек в темно-зеленом военном плаще".

Потом на странице шел пропуск, и дальше почерк немного изменился, стал более небрежным. Наверно, продолжение мама написала в другой день, и ей стало тогда хуже.

"Я поняла, что это раненный солдат. Было странно, что он здесь, довольно далеко от тех мест сражений. Но, может быть, это был дезертир или убежавший из плена. В любом случае, он не мог бы причинить никакого вреда - казалось, он совершенно без сил. Невозможно было бросить его, вот так, посреди леса. Я нагнулась к нему, и вдруг он схватил меня за руку. Это был эльф, он сломал ногу, был усталый, голодный и слабый. Я пожалела его и помогла дойти до моей хижины. Он прожил у меня два месяца. Я не рассказывала о нем даже эльфам, они за это время приходили несколько раз, принесли немного мяса, муку и соль.

Дальше надо написать или слишком много, или ничего... Мы полюбили друг друга. Я узнала о нем, что он из Фарлайна, и, по его словам, отстал от армии. Он умел колдовать, правда, говорил, что не любит колдовства, и я тогда ему верила. Хотя сломанную ногу он лечил волшебством, и, как я потом вспомнила, огонь, на котором я готовила, горел тогда сильнее и дольше, и лепешки, которые я пекла на камнях, были почти сладкие даже без сахара. Его звали Уртлиан. Он хорошо знал целебные травы, лучше, чем я, и делал целебные отвары, а другие травы прикладывал к ноге. По ночам ему снились тяжелые, ужасные кошмары. Он просыпался с криком, а в глазах были тоска и страх.

Я спросила, наконец, почему его преследуют скверные сновидения - от того, что в жизни случилось нечто ужасное, или его мучает совесть и мстит за злые дела. Тогда Уртлиан сказал, что волшебство вытягивает из него силы и лишает радости. Если он занимается колдовством, а, сказал он, как выжить иначе в земляной хижине в лесу, то взамен получает ужасные сны, где лабиринты, коридорами с живыми сужающимися стенами... и многое другое, ужасное или отвратительное, о чем я не стану тебе говорить.

Днем он протягивал руку к огню, и тот разгорался сильнее и весело кивал ему наклонившимися языками. Он заваривал травяной чай, и когда мы его пили, нам казалось, что в нашей земляной комнате тепло. И его нога, после того, как он прикладывал к ней несколько нужных листьев и тихо говорил что-то, болела меньше, а ходил он все увереннее. А ночью его опять терзали сны.

Вот поэтому я всю жизнь была с тобой очень строга, слишком, но я боялась, что его кровь заговорит в тебе, и ты не сможешь справиться с соблазном, начнешь искать в себе дар волшебства. Каждый преуспевает в том, чему отдает все силы. Река должна течь по одному руслу. Тогда она не обмелеет, а останется глубокой и могучей. У меня была в юности музыка. Потом - ты. У тебя есть твое искусство - танец. Я знаю, что ты сможешь добиться многого. Но если твоя жизнь сложится так, что это искусство не принесет тебе успеха, оно все равно станет для тебя великой ценностью. Ты сможешь многое понять о себе и о мире. Не могу тебе этого объяснить, ты увидишь сама. Когда я начала заниматься музыкой, то мне открывалось многое и во мне самой, и в мире. Новые звуки, незнакомые краски, иные тайны".

Потом снова пропуск. И несколько почти неразборчивых строк.

"Однажды утром я ушла проведать одних моих знакомых и попросить у них немного муки. По дороге от них я собирала хворост, и пришла, когда было уже давно за полдень. Уртлиана не было. Я ждала его, а когда начало темнеть, стала звать и искать. Искала и на следующий день. Я прожила в лесу еще несколько недель, и он не вернулся. Больше я никогда его не видела".

Я закрыла книгу, спрятав в ней письмо. В душе царил хаос чувств - и ужас, от того, что мама написала, что мы больше не сможем с ней поговорить... но она ведь не может умереть, это слишком ужасно... И жалость к ней, до слез... И еще ощущение пустоты и темноты, надвигающейся на меня - никакое будущее без нее было мне не нужно, куда бы не повела меня Судьба, о которой писала мама.

Когда начало смеркаться, стали приходить девочки, одна за другой. Вернулись Стелла и Лил. Стелла молча положила на мою тумбочку два яблока и кулек с конфетами и тут же принялась читать какую-то принесенную из дома книжку. А Лил, спрятав очередную игрушку, села ко мне на кровать и начала рассказывать, что было у нее дома. Утром, когда я вернулась из больницы, я никак не могла дождаться их, чтобы рассказать о своем побеге. Но теперь, после письма... Ни о чем говорить не хотелось. К счастью, Лил ни о чем и не расспрашивала, только весело щебетала о чем-то своем - но все проходило мимо моего сознания.

Через два дня после того, как я сбежала к маме, меня вызвала к себе госпожа Фарриста. Идти к ней в кабинет было страшно - вдруг кто-то видел, как я уходила, наябедничал, и теперь меня накажут, может быть, не разрешат в выходной пойти к маме, если она придет, или... Я открыла тяжелую дверь, размышляя, что бы сказать в свое оправдание. Обманывать ни за что не буду, слишком противно потом бывает на душе. Директриса сидела в кресле, как всегда, читая какие-то бумаги.

Когда я вошла, госпожа Фарриста посмотрела на меня своим обычным взглядом - безмятежным и ласковым (примерно так смотрят на уличных котят - чтобы через секунду-другую их забыть). Она дописала несколько слов и аккуратно отложила перо.

-Бедное дитя. Мне очень жаль, но я должна сообщить тебе нечто печальное... Сегодня утром мне сообщили из больницы, что твоя матушка умерла. Конечно, ты сегодня не пойдешь на уроки, ты можешь побыть в спальне и поплакать наедине... бедное дитя... Но не надо впадать в отчаяние, помни, моя дорогая, что ты не одинока, у тебя есть теперь большая и дружная семья - это твои подруги, воспитательницы и учителя... Но и ты должна стараться еще больше, чтобы не потерять место в училище... Будь благонравной девочкой, и все будет хорошо... Иди, моя дорогая, думаю, тебе нужно побыть одной в этот горестный день...

Я не знала, должна ли что-то ответить госпоже Фарриста, хотя она, наверно, никакого ответа и не ждала, потому что, печально покачав головой, вернулась к своим бумагам. А я пошла в спальню. С каждым шагом я понимала страшную весть все яснее и яснее.

Утром следующего дня дежурила госпожа Ширх. После первого урока я подошла к ней - нужно было обязательно поговорить. Она, судя по сочувственному взгляду, уже знала о моем горе, но не сказала ничего, вроде "бедное дитя", "несчастная сирота". От этого мне легко было с ней.

-Госпожа Ширх... Я бы хотела пойти на похороны. Если успею сегодня, если не поздно.

-Я поговорю с директором, хотя не могу обещать, госпожа Фарриста против...

Нужно было спросить еще об одной вещи, но госпожа Ширх уже ушла, а мне пришлось идти на урок. Правда, так же, как и на первом, я ничего не слышала и не пыталась понять. В середине урока скрипнула дверь. Учитель арифметики недовольно повернулся, чтобы отругать опоздавшую, как он подумал, ученицу. Однако вошла госпожа Ширх и попросила, чтобы меня отпустили с урока. Я поняла, что начальница училища разрешила мне уйти на похороны.

Как ни странно, но я сильнее, чем горевала, злилась - на себя. Как можно было не понять еще в больнице, что мама умирает? Надо было сбежать и на следующий день, и вчера... Убирала у мамы в комнате, а ведь должна была понять, если бы не была такой глупой и равнодушной, что это конец...

Когда мы пришли на кладбище, пошел дождь. Было темно, как будто смеркалось. Госпожа Ширх что-то спросила у служителя, сидевшего в невысокой будочке при входе, и повела меня по быстро размокшим, скользким дорожкам. Я шла и смотрела под ноги, чтобы не оступиться. Вдруг госпожа Ширх остановилась. Перед нами была темная яма, сбоку от которой лежала горка выкопанной земли. Мы стояли, и ждали, и шел мелкий дождь. На дорожку вышли два могильщика, несущих гроб. Они опустили его в могилу, и отошли чуть в сторону.

-Подойди, попрощайся, - тихо сказала госпожа Ширх.

-Гроб открывать не будем, не положено, уж извините, сударыня, - сказал ей один из могильщиков.

Я подошла к яме и посмотрела вниз. Я ничего не чувствовала и не понимала, кроме того, что промокла, устала и мне больше некуда и не к кому идти. Могильщики начали забрасывать могилу землей. Прошло десять минут, и все закончилось. Мы постояли еще немного, а потом ушли.

Мы вышли за ограду кладбища. Госпожа Ширх посмотрела на часы и неожиданно сказала:

- У нас есть время до конца обеда - а на обед мы все равно опоздаем. Я попросила дежурную первого класса присмотреть и за вами - госпожа Фарриста разрешила. Давай немного посидим в кондитерской, ты замерзла, да и я бы выпила чаю. Пожалуй, возьму нам с тобой по куску пирога, ты ведь наверняка проголодалась.

Мне показалось очень странным, даже неприличным, что она предлагает сейчас сидеть в кафе, наслаждаться чаем и вкусными пирогами - когда мамы больше нет, и я думаю только о ее смерти. Сразу после похорон! Но я не успела придумать, что бы ей ответить, а она уже открыла дверь в кондитерскую - в теплый уютный зал, где витали сладкие запахи. Пирожные были выставлены рядами на витрине под стеклом, за столами, покрытыми скатертями кремового цвета, сидели немногие посетители. Госпожа Ширх выбрала стол в самом углу, около окна. На столе стояла вазочка с маленькой свежесрезанной розой. Нам принесли фарфоровый чайничек с блестящими боками, чашки и большой земляничный пирог. Чай был горячим и душистым, и можно было греть руки о чашку, а пирог пахнул нежно, сдобно и сладко. Я, почти машинально, выпила целую чашку чая, съела половину положенного в тарелку куска мягкого и очень вкусного пирога. И тут опомнилась - как я могу так, сидеть тут, в тепле и уюте, радоваться жизни, когда... Я сама не ожидала, что расплачусь. Госпожа Ширх дала мне платок и передвинула свой стул так, чтобы меня не было видно остальным.

-Поплачь немного... так лучше, - негромко говорила она.

- Мне стыдно. Мама... а я... чай с пирогом...

-Мама умерла, и ты всегда будешь ее помнить, горевать, и со временем боль станет тише и глуше... Но ты - жива, а значит - должна есть, учиться, отдыхать, помогать другим, читать, чтобы стать умнее и лучше... Твоя мама прошла свою земную дорогу, а ты - еще нет, тебе еще предстоит сделать многое, для чего ты и появилась на свет.

-Что сделать?

-Этого я не знаю, - госпожа Ширх улыбнулась - но еле видимой улыбкой, только уголком губ.

Я повторила про себя ее слова, размышляя над ними, и тут вспомнила, что об этом как раз и хотела утром поговорить.

-Скажите, может быть, мне лучше уйти из училища? Разве правильно будет, что я буду танцевать и веселиться, когда... Разве это не бессердечно?

-Нет, не бессердечно. Ты не веселишься, танцы - твоя работа. Ты не просто танцуешь, ты отрабатываешь свою учебу. С третьего класса в спектаклях будут участвовать многие, а с четвертого-пятого - почти все, а кто не сможет - будет исключен, как ты знаешь. Неужели твоя мама хотела бы, чтобы ты попала в какой-нибудь приют, в котором тебе пришлось бы обучаться скучной и грубой работе? Я думаю, она бы не хотела такого для тебя. Поэтому ты должна учиться еще лучше и старательнее, чем раньше - иначе кто о тебе позаботиться?

Да, не позаботиться никто... Я расплакалась еще сильнее. Теперь вкусный пирог и горячий чай казались такими пустяками, из-за которых не стоило стыдиться и переживать ни минуты, ведь есть вещи гораздо страшнее - бесприютность, беззащитность и одиночество... Госпожа Ширх печально вздохнула:

-Да, нелегко... Первое время - самое тяжелое... Ты все же помни - ты не одна. У тебя есть подруги, и ко мне ты можешь всегда обращаться, я постараюсь помочь тебе, если ты захочешь о чем-нибудь поговорить, спросить... Если что-то случится... Никто не заменит тебе маму - но ты не одна. Понимаю, что ты ее очень сильно любила, но нет такого человека на свете, который бы не терял любимых людей.

Тут я вспомнила об одной вещи. Наверно, госпожа Ширх решит, что я перевела разговор на другое, но на самом деле, это не совсем так.

-Я хотела спросить... Можно ли обманывать, если по каким-то причинам нельзя сказать правду? Или это все же в любых обстоятельствах плохо?

Госпожа Ширх явно думала до этого о другом, и сейчас старалась найти нужный ответ:

-Я полагаю, надо смотреть, принесет ли твой ответ пользу или вред другому человеку. Иногда правду говорить нельзя, потому что это может обидеть или раскрыть чужую тайну, так что обман - лучший выход. Но только если правда, в самом деле, принесет вред.

Я думала примерно так же. Но почему-то от ее слов камень с души не упал. Наверно, мама ответила бы иначе. Наверно, она бы сказала примерно так: "Лгать нельзя никогда и никому. Когда мне случалось солгать, всегда было потом очень плохо". Только я уже не узнаю, как на самом деле она бы ответила... И, наверно, мне надо навсегда забыть, как много мама скрывала от меня. Теперь это совсем неважно.

Когда мы вышли под мелкий моросящий дождь, я подумала, что без еды и тепла, наверно, заболела бы или совсем ослабла, значит, госпожа Ширх была права, что повела меня сюда. Когда мы приехали в училище (она взяла экипаж, потому что мы очень устали, и не могли уже ходить под дождем), я ни с кем не стала говорить, легла в кровать и закрыла глаза. Сегодняшний день я бы не положила в "копилку воспоминаний". Но не смогу забыть никогда.

Дни шли сплошной тусклой полосой. Я была совершенно безразлична ко всему. Не думая и не вслушиваясь в музыку, танцевала на уроках, читала заданные книги. Стелла и Лил старались отвлечь меня от горьких мыслей и печали - но, в сущности, ни мыслей, ни чувств, даже каких-то чрезмерно горестных уже не было, правильно сказала госпожа Ширх, боль стала тише и глуше, но зато появилась пустота, в которую проваливались все чувства, надежды и мечтания, а мне не оставалось ничего. Жизнь стала безвкусной. Как будто кто-то взял театральные декорации и вынес их под проливной ливень: вся краска стекла, исчезли красивые здания, цветущие каштаны и розы, живописные развалины старинных баронских замков, чудесные городские фонтаны. Остались только дерево и картон. Лишенная смысла и волшебства, пустая основа мира.

Сложно сказать, сколько это бы длилось, но вот произошло нечто... не то, чтобы страшное - непонятное и неприятное.

Однажды, когда все отдыхали после обеда, я сидела у окна. Шел дождь, и над мокрыми улицами стояла туманная дымка из мелких капель. На противоположной стороне улицы стоял человек в длинном коричневом плаще, капюшона не было, широкий воротник лежал по плечам, на голове был цилиндр с широкими полями - лица не разглядеть. То его закрывали от меня редкие экипажи, то он опять появлялся. Стоял неподвижно, смотрел на Театр, точнее, даже на училище. Затем снова его закрыл экипаж, и вот проехал - и никого нет. А через два дня, когда наш класс гулял в саду за училищем, человек в коричневом плаще опять появился. Стоял уже в другом месте и снова смотрел в ту же сторону. Но теперь - на нас, и мне даже показалось - на меня. В какую-то секунду я отвернулась, посмотрела - его уже нет. Вечером я рассказала о нем Стелле и Лил. Лил заахала, Стелла покачала головой:

-Да, непонятно, конечно, но пока опасности нет. Надо приглядеться как следует. И ты от нас на прогулках не отходи, мало ли что.

Хотя Стелла и говорила, что нет опасности, но было не по себе. Однажды этот незнакомец мне даже приснился - только он не исчезал, как на самом деле, а, наоборот, появлялся неожиданно - то на повороте в коридоре училища, то из-за каштана на прогулке. И никого при этом рядом со мной не было. Я испугалась... но видимо, от этого душа как будто начала оживать. Раз можно бояться, значит, можно и горевать, и радоваться, и удивляться.

Наступил месяц Первых Заморозков. Утро первого дня было холодным и ненастным. Хмурые тучи ползли по низко нависшему осеннему небу, солнце еле-еле виднелось за тучами, проглядывало тускло-желтым пятном. Именно в этот день к нам приехал Аркайнский балет и его тогдашний - директор Нерсален.

Нерсален был, наверно, действительно замечательным постановщиком, потому что все - учителя, воспитатели - говорили о нем с почтением и любопытством, торжественно понижая голос, и еще - он не пришел в училище, чтобы посмотреть, как мы занимаемся. Нас пригласили к нему в Театр - и мы выполнили для Нерсалена на сцене те упражнения, которые он нам велел - конечно, смотря по тому, кто в каком классе, старшим он давал задания посложнее, нам - совсем легкие. Сначала танцевал целиком один класс, а потом он отбирал тех, кто ему понравился, и тогда они выполняли упражнения еще раз, но по одиночке. Первыми начал шестой класс, а второй и третий (первых он не пригласил вообще) должны были выступать в конце. Наверно, потому, что ничего особенного Нерсален от младших и не ждал. Но самое удивительное, что он из нашего класса отобрал троих - Тийну, Лил и меня! Но, как нам объяснили, пока это было предварительно, он только присматривался к тем, кого должен потом отобрать для балета.

А вечером нас повели в ученическую ложу, и мы увидели выступление Аркайнского балета. Они должны были дать у нас несколько спектаклей, а потом уехать, а Нерсален, у которого контракт с Аркайнцами закончился, останется в Тиеренне. Сначала я немного огорчилась, когда узнала, что смотреть мы будем "Огненную птицу", потому что этот балет я уже видела в нашем театре, его сюжет и музыку помнила хорошо.

Вступление я слушала невнимательно, разглядывая непривычные декорации. И вот началось действие, и на сцену вышли артисты, изображающие птицеловов. И после этого я начала смотреть внимательно, потому что балет был поставлен совершенно иначе, не как в нашем Театре. Птицы-танцовщицы кружились легко и быстро, словно и правда могли взлететь. Танцовщики-ястребы нападали на них, и их движения были хищными и дикими. Птицеловы вступали в бой с огромными ястребами, чтобы добыть птицу с золотыми крыльями. И самый смелый из птицеловов, пройдя над опасной пропастью, поймал блистающую птицу и погиб, потому что золото оказалось огнем... Когда спектакль окончился, тут начались аплодисменты - я таких никогда не слышала, шум был, как от огромного водопада. Про наш балет можно было сказать, что он "изящен", а про балет Нерсалена еще то, что он необычен и интересно задуман.

И тут я первый раз, всерьез, по-настоящему, захотела, чтобы Нерсален взял меня в свою постановку. Потому что тот балет, для которого нас здесь готовили, был скучен и слишком прост, по сравнению с тем, что сейчас нам показали. Наш, тиереннский, отличался от аркайнского, как занятия учеников первого класса от выступления учеников шестого. И чем дольше я думала об "Огненной птице", тем лучше понимала, что очень хочу танцевать в его спектакле. Когда мы шли в училище из Театра, я пыталась разобраться в том, что чувствую. И сказала себе честно, что все равно, пожалуй, не очень люблю танцевать - по крайней мере, для других, совершая положенные движения, потому что это - совсем не то, что придумывать танец для себя, под любимую музыку. И все же я понимала, что балет - это то, чем я буду дальше заниматься, когда буду жить самостоятельно, так уж сложилась жизнь. И поэтому надо стремиться к большему.

Когда после ужина, когда начали потихоньку укладываться спать, я заметила, что многие смотрят на Лил с завистью и неприязнью. Наверно, потому, что считали - ее-то уж наверняка возьмут в новый балет Нерсалена. Я почувствовала, что и в мою душу заползает завистливое чувство. Но тут представила, что сказала бы мама: "Как не стыдно, Растанна. Неужели ты не можешь порадоваться за подругу?" Вдруг пришло чувство, что вся моя дальнейшая жизнь зависит от того, возьмет меня в свой балет Нерсален или нет. Но я заставила себя не думать с неприязнью о Лил - мне ведь она не сделала ничего плохого, и, что бы ни решил Нерсален, она-то не виновата.

Госпожа Ширх погасила свет и вышла. Девочки пошушукались еще немного, обсуждая спектакль, потом начали замолкать одна за другой. Я долго не засыпала, все вспоминала спектакль, каждое движение, каждую танцевальную фигуру. Дремота начала подкрадываться потихоньку, и, как всегда, на границе между сном и явью, тихо зазвучала призрачная, несуществующая мелодия, перед закрытыми глазами вспыхивали и погасали яркие виденья. Я увидела девушку, танцевавшую Огненную птицу, красно-золотой вихрь вокруг нее, когда она кружилась и кружилась, и рукава-крылья казались на самом деле огненными языками. И слышались звуки шагов... а потом я уже ничего не помнила...

Глава 13

Когда утром прозвенел колокол, я увидела, что у Лил красные, заплаканные глаза, и выглядит она плохо, будто и не спала. Я подошла к ней и спросила, что случилось. Стелла, как оказалось, уже знала. Ночью кто-то подкрался к постели Лил и опрокинул ей на голову кружку ледяной воды. Лил ужасно испугалась, потом побежала к госпоже Ширх, и та дала ей сухое постельное белье и ночную рубашку. Лил долго не могла заснуть - ей было обидно, она еще переживала страх от неожиданного пробуждения. И теперь ей ужасно хотелось спать, к тому у нее начался небольшой насморк и кашель. Госпожа Ширх велела Лилиане идти в лазарет, чтобы там ей дали микстуру от простуды. На этом дело и кончилось. А мне было обидно за Лил, и казалось очень несправедливым, что человек, который сделал ей такую гадость, останется безнаказанным. Я пыталась вспомнить, с какой стороны доносились шаги, которые я слышала, засыпая. Наверняка это и была та, которая несла холодную воду.

Когда Лил вернулась, уже к завтраку, я спросила у нее - не видела ли она, когда проснулась, как кто-то ложится в постель и заворачивается в одеяло. Но Лил сказала, что ей было так холодно и противно, что по сторонам она не смотрела, да и вообще сначала не могла понять, в чем дело.

После завтрака, когда госпожа Ширх должна была отвести нас на первый урок, а сама потом уйти домой, я подошла к ней.

-Что ты хочешь, Растанна? - ласково спросила она.

-Нет, ничего... Только хотела сказать - ведь это несправедливо, что кто-то исподтишка делает пакость, а потом за это никто не ответит и не будет наказан.

-Я расспрашивала девочек, не видели они, как кто-то подходит к кровати Лил, они все крепко спали. Или, возможно, боятся рассказать.

-Но ведь это нечестно!

Воспитательница вздохнула.

-Милая моя Растанна, к сожалению, в мире не всегда бывает так, что зло наказано, а добро вознаграждено. Жизнь очень сложна, и хотя, я верю, в конце концов, добро побеждает, но это бывает не сразу. Справедливость иногда идет очень окольными путями, и не всегда мы их понимаем. Да, жизнь непроста, ты-то уж должна очень хорошо это знать и понимать.

И она поторопила меня, потому что и ее уже торопил колокольчик. Я шла на урок и думала, что есть вещи, которые я не хочу понимать - ведь понять значит оправдать, как мне кажется, а оправдать несправедливость я не могу. День прошел без происшествий, только Лил иногда кашляла. Ее освободили от занятий танцами, и она сидела на скамеечке в углу танцевального класса, грустная и бледная.

После дневного чая мне, Лил и Тийне велели идти в Театр, где нас ждал Нерсален. Там уже были некоторые из отобранных им учеников и учениц, и постепенно подходили остальные. Дальше Нерсален давал задания или двум-трем ученикам сразу или вызывал на сцену по одиночке. Меня, Тийну и Лил он вызвал одновременно и велел нам исполнить под музыку несколько любых упражнений - на свое усмотрение. Я-то думала, он сам скажет нам, что именно нужно станцевать - и изо всех сил приготовилась выступить как можно лучше. А тут я растерялась. Музыка уже зазвучала - незнакомая, нежная, с затейливыми переливами, девочки уже начали танец, а я стояла посреди сцены и чувствовала себя глупо. Кажется, в зале раздался смешок. Я мельком увидела у Тийны был переход из арабеска в плие, у Лил - изящное вращение на одной ноге, после вращения - легкий наклон... То есть, получается, просто надо сделать, как на уроке, только задание ты себе придумываешь сама...

Я начала не в такт, но потом вошла в ритм музыки. Взмахнуть руками, встав на цыпочки... покружиться... Я не делала ни одного движения, которого бы мы не изучали на уроке. Когда Нерсален велел музыкантам остановиться, и только тут мне подумалось, не ждал ли он как раз, что кто-нибудь станцует нечто свое, не выученное... Но он же сказал - упражнения... Очень недовольная собой, спустилась со сцены. Лил потянула меня за руку:

-Ты слышала?

-Нет, - сказала я, потому что настолько огорчилась из-за своего неудачного выступления, что и в самом деле прослушала короткую реплику, которую бросил постановщик. - Что он решил? Кого берет?

-Всех нас завтра еще приглашает. А в других классах - или никого не выбрал, или кого-то одного, но все равно - завтра надо прийти, еще раз выступить, чтобы окончательно утвердили.

Мы вернулись в спальню за учебниками и побежали на урок музыки. Как раз успеем к концу... Я так и не могла разобраться в себе - рада ли я, что у меня будет завтра еще одна возможность показать свое умение? Еще один лишний день волнений, а выберет ли? Лучше бы сразу отказал. Но, конечно, постановщик думает о пользе дела, а не о наших волнениях.

Наступил новый день. Проснувшись еще до звона утреннего колокольчика и сразу вспомнила - сегодня те, кого выбрал Нерсален, должны снова пойти в Театр, на окончательное утверждение. Когда зазвенел утренний колокольчик, девочки начали вставать и потянулись полусонной вереницей умываться. Только Лил все лежала в кровати. Я подошла к ней, чтобы разбудить. Она часто засыпала заново после звонка. Но сейчас она лежала с открытыми глазами.

-Занять тебе умывальник? - спросила я.

Она вздохнула и помотала головой.

-Не могу встать, совсем нет сил, - и она вдруг закашлялась, а щеки горели, как будто ей было жарко - хотя в спальне к утру всегда было прохладно, камин уже остывал.

-Сейчас скажу дежурной! - и я побежала к воспитательнице.

Госпожа Тереол быстро вошла в спальню. Дотронулась до лба Лил:

-У тебя жар. Простудилась, наверно? Ну, что ж, надень утреннее платье, и пойдем в лазарет.

Девочки столпились около кровати Лил. Одни смотрели на нее с сочувствием, а другие - с некоторой завистью. Ведь ей не придется идти на занятия. Правда, были и такие, кто смотрел со злорадством.

-Когда можно будет ее навестить? - спросила Стелла.

-После обеда, но очень ненадолго, - ответила дежурная воспитательница, и повела Лил в лазарет.

Когда мы со Стеллой прибежали в лазарет, Лил лежала в постели, грустная, с горлом, обвязанным теплым платком. Рядом на тумбочке сидела кукла.

-Что тебе сказали врачи? - потребовала отчета Стелла.

-Сказали, что это простуда. Дают горячее молоко и мед, разные порошки. Ставят горчичники, - Лил уныло посмотрела на нас.

-Ничего, ничего, лечись, как следует, - строго сказала Стелла. - Молока много дают? Оно при простуде очень полезно.

-Кружку на завтрак, а потом еще на ужин одну.

-Мало, - покачала головой Стелла.

Тут мне пришла в голову замечательная мысль.

-Мы можем отдавать ей наше молоко - если оно у нас будет на ужин.

-Отличная мысль, - похвалила Стелла. - Правда, оно еле-еле теплое. Но мы будем греть его около печки. Вот только как бы его вынести из обеденного зала... Впрочем, это пустяки. Завтра меня заберут домой, а я попрошу у отца его фляжку, с которой он ходит на рыбалку. Потихоньку будем переливать туда молоко, греть и носить в лазарет. Это ведь ничего, если молоко немного будет пахнуть грогом?

-А вы не попадетесь? - робко спросила Лил.

-Уж мы постараемся, - махнула рукой Стелла.

Вечером в выходной, когда Стелла вернулась из дома и мы шли на ужин, она взяла мою руку и похлопала ей по своему карману. Она действительно принесла обещанную фляжку. В тот день на ужин как раз давали молоко. Я не представляла, как мы станем переливать его на глазах у всех, и все время посматривала на подругу, но Стелла шепнула:

-Не вертись, это все пустяки, сделаем все в конце ужина.

Когда девочки вставали, она опять зашептала мне на ухо:

-Встань и загороди меня!

И она быстро перелила молоко из кружки. Никто из наших не заметил, а остальные, если кто-то и увидел, не стали вникать, что мы там делаем. Стелла спрятала флягу в карман. Когда мы вернулись в спальню, то сделали вид, что идем умываться - обычно мы умываемся позже, так что вряд ли нам кто-то встретился бы около умывальников.

-Может быть, нам все же отпроситься? Может, нас отпустят навестить Лил.

-Ну, вот еще, - пожала плечами Стелла. - После ужина никогда никого не отпускают. Надо идти осторожнее, вот и все.

Я вздохнула, но спорить не стала. Мы прокрались по коридору, потом поднялись по лестнице на третий этаж. Когда вошли в палату, Лил дремала, завернувшись в одеяло с головой. Стелла достала свою флягу и положила на табуретку, а табуретку придвинула к железной печной дверце.

-Подождем, пока нагреется, - негромко сказала она, - а после уже разбудим Лил.

Мы стояли около окна и смотрели на огни города, на подъезжающие к Театру экипажи - скоро должен был закончиться спектакль. Наконец Стелла потрогала фляжку и удовлетворенно кивнула. Затем осторожно замотала ее в платок, потому что один бок фляжки стал невыносимо горячим, и налила горячее молоко в чашку Лил, стоящую рядом с кроватью. Затем разбудила ее и велела все выпить.

Лил спросонья капризничала, отказывалась, говорила, что хочет спать, но Стелла ничего не слушала. Когда Лил выпила это молоко (я подумала, что мороки, пожалуй, от всего этого больше, чем пользы), Стелла велела ей лечь и немедленно заснуть. И мы осторожно пошли на свой этаж.

Без Лил было грустно. Стелла, конечно, замечательная подруга, но с ней не поспоришь, ей не пожалуешься ни на что - она только пожмет плечами и, разумеется, даст разумный совет, но вот поговорить, посочувствовать... нет... Через день, после ужина, мы снова принесли Лил молоко. Она не спала и очень обрадовалась, когда нас увидела (утром и днем мы пытались отпроситься навестить ее, но почему-то нас не отпустили, и сейчас тоже проскользнули тайком).

Правда, когда она увидела фляжку с молоком, она так расстроилась, что чуть не заплакала и начала говорить, что ее тут итак поят этим противным молоком без конца. Но Стелла сказала, что больные всегда капризничают, и заставила ее выпить. Я смотрела, как Лил с отвращением пьет молоко, и думала, что все-таки мы делаем доброе дело... Мы поболтали с Лил о школе, об уроках и разных мелких школьных происшествиях. Она попросила нас постараться прийти и завтра, потому что ей тут ужасно скучно. Когда мы уходили, я оглянулась - Лил сидела, прислонившись к подушке, снова печальная, и играла с меховым рыжим зайцем.

Какое-то тоскливое ощущение появилось у меня, когда я смотрела на Лил, что-то говорило мне: "Ты ее никогда больше не увидишь". Я отбросила эти мысли - что может нам помешать прийти сюда тайком завтра, если даже не получится отпроситься?

Утром мы со Стеллой после умывания подошли к госпоже Тереол и попросили, чтобы нам разрешили до занятий зайти к Лил. Но госпожа Тереол сказала:

-Нет, теперь ждите, когда она вернется. Ее забрали родители, чтобы лечить дома.

-Когда? Прямо ночью? - удивилась Стелла.

-Нет, конечно, - госпожа Тереол посмотрела на нее строго, давая понять, что Стелла проявляет неприличное любопытство. - Еще до ужина.

Мы убежали в комнату для занятий и сели в дальний угол, чтобы никто не подслушал нас.

-Ну, и что ты думаешь? - спросила я у Стеллы. - Неужели и Лил?..

-Похоже на это. Ужасно, если она пропала, как все те... Я знаю, где живет Лил. На выходные попробую туда сходить. Только... боюсь, что и родителям они рассказали что-то правдоподобное... Наверно, что Лил заболела какой-нибудь заразной болезнью и умерла... И из-за болезни ее похоронили тайно.

-Мы должны выяснить, что происходит. Непременно! Во что бы то ни стало.

Стелла ничего не ответила и молча кивнула. Она была мрачной, как никогда.

Я никак не могла привыкнуть, что мамы нет - все мне казалось, что наступит шестой лунный день, и мама возьмет меня домой, мы пойдем по улице, и мама купит нам несколько маленьких пирожных, а потом мы вскипятим чайник и начнем говорить обо всем, что случилось за неделю. И я каждый день думала, что вот об этом или о том происшествии расскажу ей, когда мы встретимся. И потом вдруг вспоминала, что нет, уже не смогу ничего рассказать... На выходных становилось особенно тоскливо. А из-за Лил - не только тоскливо, но и страшно.

Утром шестого дня последней лунной четверти, после обеда, Стелла собирала свитки и учебники, чтобы позаниматься на выходных.

-Не расстраивайся, - повернулась она ко мне. - Я поговорю с папой, может быть, в следующие выходные он разрешит пригласить тебя на обед.

-Хорошо бы, - вздохнула я.

Стелла повесила за спину школьный ранец и пошла в вестибюль. За окном моросил нудный мелкий дождик. Я стояла у окна и смотрела на улицу. Потом легла в кровать и стала перечитывать книгу Корабельщика.

Вечером следующего дня начали возвращаться девочки из дома, одна за другой, и постепенно в спальне становилось все шумнее. Делились домашними вкусностями, рассказывали о том, что делали в выходные. В нашу спальню забежала ненадолго Орсия, положила на мою тумбочку несколько вафель с малиновым джемом. Наконец, пришла Стелла. Мы ушли в комнату для занятий, сели к дальнему окну.

-Ну, так вот. Родителям Лил сказали, что она умерла, можешь такое представить? Будто у нас была эпидемия холеры, ни больше, ни меньше. Какое наглое вранье!

-Да... но если, допустим, они говорят правду? А нам сказали другое, чтобы не пугать?

-Ты шутишь, что ли? - подняла бровь Стелла. - Если бы так, нас тут бы не держали. Таренсам сказали, что у нас заболело несколько человек, их будто бы изолировали, а Лил увезли в больницу, где она умерла и ее тут же похоронили, во избежание заразы... Я в это не верю - ну с какой стати верить такой чепухе... И нас бы к ней не пускали, если бы мы могли заразиться. Да и не держат в нашем лазарете таких больных.

Не могу сказать, что Стелла меня убедила. Я не представляла, что взрослые могут так нахально обманывать всех. И зачем?

-Будем сами выяснить, в чем тут дело, - сказала Стелла.

-Да, а как? Я летом прочитала столько книг о Театре - и ни в одной ни слова об исчезновениях.

-Надо посмотреть воспоминания актеров, - решила Стелла. - В книгах по истории Театра наверняка ничего нет. А актеры - такой народ, что им только дай посплетничать. Уж если кто-то пропал бы, они не умолчали бы.

-Откуда им знать, что происходило в училище?

-Сплетни... К тому же, каждый год в Театр приходят новые актеры, из училища. Значит, слухи о том, что тут у нас происходит, доходили до Театра обязательно.

Стелла ничего не говорила об исчезновении Лил, но сидела в библиотеке теперь почти

все свободное время. Со мной она ни о чем не говорила, только читала, делала выписки в специально заведенной тетради, снова читала, возвращалась к выписанному и что-то то ли зачеркивала, то ли подчеркивала. Сосредоточенно грызла перо, размышляя, потом вновь деловито листала книги. Однажды вечером мы с ней сидели в библиотеке. Никого не было там, кроме нескольких старшеклассниц, но они устроились довольно далеко от нас.

-Ну вот, - сказала Стелла вполголоса. Мы сидели в самом дальнем углу библиотеки, так что могли потихоньку поговорить. - Я нашла кое-что об исчезновениях. Вот послушай.

Она перелистнула несколько страниц в своей тетради.

-Итак, первое исчезновение. Примерно сто лет назад, Тафния Альд, после ужина без разрешения отправилась в библиотеку. В спальню она уже не вернулась. Библиотекарь уверяла, что не видела ее. Привратница в вестибюле тоже клялась, что Тафния не спускалась и не пыталась выйти. Дальше. Восемьдесят лет назад. Пропала Эльмина Дирлен. Она не вернулась с ужина. Как это могло произойти, где она пропала и почему шла не со всеми - не понятно. В обеденном зале ее видели, в спальне - уже нет. Вот пока все. Но осталось еще четыре книги, наверняка там могут быть и другие сведения.

-И, как ты думаешь, что с ними случилось? - спросила я.

-Пока не могу понять. Тут может быть вот что. Допустим, где-то здесь есть переход в другой мир. И они просто-напросто проваливаются туда. Тут, правда, есть некоторые возражения... Да, может быть еще такое: шайка злых людей, которая выкрала или сманила этих девочек.

-Да зачем?

-А чтобы, например, они выступали в бродячем цирке.

Мне эта мысль была что-то очень сомнительна. Стелла, поразмышляв, тоже не стала на цирке настаивать.

-Нет, пока нельзя сказать что-то определенное. Здесь нужна система, - Стелла достала какой-то листочек. - Я сделала таблицу. Помнишь, мы на уроке делали опыт и наблюдали за тем, как росли кристаллы, а потом все записывали в таблицу? Полезная вещь - наука!

В таблице было несколько колонок. Имя, возраст, внешность, на кого они учились, время и место исчезновения и как объяснили то, что они пропали.

- Понимаешь, - сказала Стелла, забирая у меня листок, - мы не знаем, из-за чего пропадают люди. Поэтому надо искать общие признаки.

-А вдруг эти девочки сами сбежали? А привратницы просто не сказали правды, чтобы им не попало.

Стелла кивнула:

- Да, я об этом тоже думала. Но мы пока ничего определенного сказать не можем, верно? Мы точно знаем, что Лил пропала. Значит, исчезновения - это не выдумки и не сплетни. А выводы делать нельзя... - она призадумалась, затем сказала солидно:- Для этого у нас слишком мало данных. Поэтому нужно искать также и мнение людей об их исчезновении. И думать, правдоподобны ли объяснения, если мы найдем их в воспоминаниях.

Через неделю мы прочитали все, что нашли в библиотеке о прошлом Театра, самое главное, воспоминания актеров, еще кое-какие книги, даже добрались до потрепанного "Каталога декораций", который издали чем-то около пятидесяти лет назад. Таблица заполнялась потихоньку.

Мы нашли упоминания о целых пяти исчезновениях - три девочки и два мальчика! Пять человек - кроме Лил и Ульсы, то есть всего семь. Это было удивительно... и страшно...Притом мы отлично понимали, что вероятнее всего это далеко не все случаи, а только те, которые попали в книги. Мы записали о них все, что смогли найти и все записали в Стеллину таблицу. И вот наступил самый важный момент:

Мы сидели в нашем любимом библиотечном углу, и перед нами лежала заполненная таблица.

91 год

назад

Тафния Альд

11 лет

Артистка

Не вернулась со спектакля

Днем

Убежала

90 лет назад

Эльмина Цальм

Возраст неизвестен

Темные волосы, голубые глаза

Певица

Ушла в библиотеку

Неизвестно

Убежала

64 года назад

Оронт Нельти

15 лет

Певец

Исчез ночью из спальни (?)

Ночью

Забрали родители

63 года

назад

Урт Хоршдигг

13 лет

Рыжие волосы, карие глаза

Артист

Сидел в подвале

Утром

Убежал

Время неизвестно

Арсия Тен

Возраст неизвестен

Светлые волосы, голубые глаза

Танцовщица

Неизвестно

Неизвестно

Убежала

40 лет назад

Фленлип Зоххр

15 лет

Темные волосы, черные глаза

Певец

Пропал по дороге на репетицию в Театр

Вечером

Забрали родители

В прошлом году

Ульса Ильмианта

15 лет

Рыжие волосы, зеленые глаза

Артистка

Не пришла на ужин

Вечером

Убежала

В этом году

Лилиана Таренс

12 лет

Светлые волосы, карие глаза

Танцовщица

Лежала в лазарете

Утром или днем

Забрали родители

-Начнем сравнивать, -шепотом сказала Стелла. - Теперь мы поймем, что общего у пропавших, и сможем разгадать, кто те злодеи, которые украли нашу Лил.

Я кивнула. На сердце было тяжело. Одно за другим - война, потом - мама, Лил... Одни потери... Темные тени от плотных зеленых штор неподвижно лежали на полу, тени от огня свеч и камина двигались зловеще, как живые. Тяжело и тоскливо, но и таинственно, и нельзя остановиться, если разгадка вот-вот откроется нам.

-Цвет глаз и волос, возраст у них разный, - задумчиво рассуждала Стелла, грызя кончик пера.

-Они все пропали в разных местах. Только у двоих совпало - они исчезли в коридоре, который ведет в обеденную залу.

-Да, - согласилась Стелла. - Место исчезновения тоже разное у всех. Эх, если бы все пропадали из подвала...

-Тогда бы его просто заперли навсегда.

Стелла кивнула.

-Его, кстати, и заперли. Ну, не то, чтобы совсем никого не пускали - но там уже не оставляли учеников в наказание, - Стелла снова задумалась. - И вот еще... Теперь мы ходим в обеденный зал парами. Тоже неспроста - ведь раньше, лет сто назад, было не так. Каждый приходил, когда хотел - конечно, пока шло время обеда или ужина...

-Но в библиотеку мы не ходим парами или под присмотром?

-Да, и это нам очень на руку... Видно, не уследили, что как раз когда Эльмина шла в библиотеку, она и пропала. С другой стороны, точно ведь неизвестно, где именно. Она могла зайти в туалет, заглянуть в пустой класс или еще что-то.

-И время, когда они исчезли, тоже не совпадает, - заметила я.

-И специальности у них разные. Но никак не может быть такого, чтобы не оказалось ничего общего, - Стелла нахмурилась, вглядываясь в список.

-Смотри-ка, заметила она, - кое-что нашла. Видишь, время? Годы когда они пропали. Они идут парами. 91-90 года назад, 54-53, или две последних пропажи - тоже парой, только в один год.

-И что это значит?

-Кто-то появляется...или что-то...

-И почему-то...

-Совсем не смешно, - сказала Стелла и снова уставилась в список.

-А помнишь, весной, когда пропала девочка из последнего класса, ты мне сказала, что тут такое случается чуть ли не каждый год, или хотя бы раз в несколько лет.

-Легенда, - подумав, сказала Стелла. - Но, как говорят, если есть зола, значит, был костер. Просто так не стали бы говорить, да и наши исследования подтвердили. Пусть не так часто, как про это сплетничают - но пропадают же люди.

-Кстати, почему-то танцовщики раньше не пропадали - заметила?

Стелла посмотрела на список:

-В самом деле...

-Хотя это понятно, - вдруг догадалась я, - ведь балетные группы появились всего-то лет тридцать-сорок назад.

Большие круглые часы на стене пробили семь.

-Библиотека закрывается, - строгим голосом сказала госпожа Ледден и недовольно посмотрела на нас. Видно, мы очень раздражали ее своим перешептываньем.

Ученики стали подниматься один за другим и потянулись к выходу. Стелла свернула листок с таблицей, мы аккуратно сложили на столе перья, отодвинули чернильницу. Библиотекарь смотрела на нас все так же сердито.

Мы вернулись в спальню. Девочки уже строились парами. Стелла, которая напряженно думала все время, пока мы возвращались, вдруг дернула меня за рукав. Мы пропустили несколько пар вперед, а сами пристроились в конце и еще отстали немного.

-Смотри, что выходит, - зашептала Стелла. - Во-первых, все исчезнувшие - это ученики. Ни одного актера, певца, или, допустим, воспитателя. И еще - все пропали тут, в училище. Если бы это устроили похитители, они наверняка проделали это на прогулке.

-Да, верно. Да и вряд ли это похитители - ну не может ведь какая-то шайка существовать уже почти сто лет. Ладно, но какой из этого вывод?

-Не знаю пока, - вздохнула Стелла. Немного подумав, сказала: - Итак, вывод: исключаем разбойников, бродяг и вообще посторонних, не из Театра, людей. Им проще сманить жертву на улице, а не в училище.

Госпожа Тереол прикрикнула на нас:

-Не отставайте, идите побыстрее!

Стелла не обратила внимания на ее окрик, продолжая напряженно думать.

-Да я бы и вообще исключила людей. Ты правильно сказала, не может какая-нибудь шайка существовать сто лет. И где они тогда живут, если они творят свои злые дела тут, в училище? Нет, это не люди. Думаю, это какое-нибудь эльфийское чудовище.

-Эльфийское?! - рассердилась я.

-Я хотела сказать, волшебное, - поправилась Стелла.

Я на это ничего не сказала, а Стелла, кажется, и не заметила, что обидела меня.

Больше мы не говорили друг с другом - Стелла размышляла о своем, я старалась справиться с обидой. После ужина Стелла сразу легла на свою кровать, поверх покрывала (сегодня была госпожа Ширх, а она разрешала вечером нам вести себя посвободнее). Мою подругу так захватила эта загадка, что ничто другое ее сейчас не интересовало. Мне даже подумалось, что теперь она не столько огорчается из-за исчезновения Лил, сколько ее интригует тайна исчезновения. Поэтому она и сидит в библиотеке, и думает часами... А меня снова одолела тоска. Вот уже девочки умылись и улеглись, воспитательница погасила газовый рожок. Шепот и болтовня смолкали, как будто фея сна легонько дотрагивалась то одной, то до другой лежащей на подушке головы, и глаза закрывались, и навевалась дрема. Вот, кажется, уже все уснули, а ко мне сон все не шел. Хотелось плакать... но и одновременно я злилась. Казалось, весь огромный мир - против меня. У меня отняли все - сначала дом, родину и всех друзей, потом - маму... И даже когда все уже потеряно, несчастья не прекращаются. Наверно, из-за тоски и безнадежности мне пришла в голову совершенно нелепая мысль.

Надев "домашнее" платье поверх ночной рубашки, тихонько вышла из комнаты. В коридоре между спальней и туалетом тускло горел один рожок. Но я пошла в другую сторону - к лестнице, спустилась на другой этаж - там тоже горел такой же тусклый рожок, как в нашем коридоре. Потом поднялась по лестнице на последний этаж и пошла к библиотеке. Как тихо ночью в училище! Только иногда из какой-нибудь полуоткрытой двери спальни услышишь, как кто-то или вздохнет во сне или переворачивается с боку на бок, скрипнув доской кровати. И какой-то неприятный сквозняк гуляет по полу, холодит ноги. Пора возвращаться к себе. Конечно, моя идея совершенно нелепая. Я подумала, что если бродить в одиночку по училищу, тем более, ночью, то со мной случится то же, что и с теми, исчезнувшими... Мне хотелось увидеть опасность. И, может быть, преодолеть ее. Разгадать ужасную тайну. А, может, просто хотелось исчезнуть из этой страны, этого города, этого места...

Когда Стелла предположила, что всех пропавших крадет какое-то чудовище, мне сразу подумалось, что этого не может быть. Даже если бы и существовало такое чудище, которое никто не видит, а оно, допустим, похищает детей и... ну, наверно, съедает... И живет оно сто или больше лет... Это, пожалуй, могло бы быть, но тогда оно совершало бы похищения намного чаще - не раз ведь в несколько лет оно должно есть! Нет, мне с сразу подумалось другое. И если бы Стелла не сказала, что чудовище "эльфийское", то я бы поделилась с ней своими мыслями. Но раз так...

Мне кажется, у нас в Театре есть переход в другой мир. Корабельщик, который внезапно нашел такой переход посреди, когда плыл по реке, и даже сам не понял, где было это место. Просто внезапно заметил, что у звездного рисунка - другой узор, и ветер внезапно переменил направление, и время суток было иное...

Я прошла по коридору третьего этажа, постояла четверть часа перед закрытой дверью библиотеки, но ничего не происходило, кроме того, что я сильно замерзла. В городе пробили часы, им откликнулись глухим боем часы где-то в училище. Мне теперь было немного неловко, и я решила не рассказывать Стелле о моей идее - теперь эта мысль казалась мне совершенно нелепой. Открытых миров, кроме нашего, очень мало, и если бы и правда существовал тут такой переход, едва ли его не заметили бы за два века... Забравшись под одеяло, подумала, что, наверно, самое опасное в моем походе было не то, что меня бы уволокло чудовище в свое логово, а что я могла встретить кого-то из воспитательниц. Или меня бы увидели девочки из другого класса (или еще хуже - Ирмина) и наябедничать.

Прошло несколько дней, и вот, в выходной, мы (Тийна, я и еще две девочки) сидели в наших комнатах. Налина и Хойсса играли в картинки, Тийна что-то рисовала, а я сидела на подоконнике и просто смотрела в окно, на мелкий дождь. И вдруг прибежала посланная дежурной девочка из первого класса - сказала, что ко мне пришли. Это было удивительно, необыкновенно. Кто бы это мог быть? Я быстро сунула ноги в туфли и побежала вниз.

В вестибюле сидел брат Стеллы. Я очень обрадовалась. Думала, после того, как Стеллу забрали из училища, они, хоть и обещали приглашать, все же обо мне забудут. Райнель сказал, что они ждут меня на чай и попросил надеть ботинки и плащ.

Как хорошо было дома у Тирлисов! Едва мы вошли к ним, я сразу почувствовала запах теплой выпечки, каминных дров. Сначала этот запах смешивался с запахами наших мокрых плащей, которые мы повесили в прихожей, но потом, в гостиной, уже пахло только угощением, нагретой медью чайника и еще чем-то домашним (когда я сказала это Стелле, она спросила, уж не тапочками ли домашними пахнет... вот если б она жила в чужом доме много месяцев, так не шутила бы).

Мы сели за стол, Райнель подвинул мне стул, Стелла поставила синюю с золотым узором чашку. Джайла принесла чай, пышные оладьи, и к ним - сливочное масло и варенье. Хорошо, что оладий напекли такую гору, иначе пришлось бы, из вежливости, остановиться гораздо раньше, чем хотелось бы. Масло таяло, варенье было прозрачным, в нем виднелись ягодные зернышки. Оладьи были горячие, чай - крепким. Райнель помогал сестрам - принес из кухни тяжелый чайник, а Стелла налила всем душистой заварки. Я тоже старалась не сидеть просто так, и раза два предлагала помочь чем-то, хотя бы принести что-нибудь, но никто из Тирлисов не разрешал, говорили, что гости должны только сидеть и ждать, не появится ли на столе еще что-нибудь вкусное, и других обязанностей у него и быть не может. Если можно было каждый вечер проводить вот так, в своем доме, со своими родными - по-моему, это огромное счастье.

Их отец отхлебывал потихоньку горячий чай. Был он сытый и благодушный, как и все мы, просматривал городскую газету и изредка зачитывал нам разные новости. Райнель и Джайла, старшая сестра Стеллы, комментировали каждый зачитанный отрывок и говорили просто ужасную чепуху - и от этого всего - от горячих оладий, каминного огня, неспешных разговоров - появлялось такое чудесное, мирное ощущение.

Тут старший Тирлис зачитал еще одну заметку: "Бургомистры пяти главных городов Тиеренны обратились к королю с прошением увеличить пошлины с купцов, приезжающих из Фарлайна, Эрстена, Зеленолесья. По нынешним законам, купцы из Фарлайна платят следующие налоги..."

-Пап, ну что-нибудь поинтереснее? - недовольно сказала Джайла.

Старший Тирлис зашуршал газетой.

-А, между прочим, это как раз очень интересно, - сказал Райнель.

-Налоги чужих купцов? - ехидно спросила Джайла.

-Да, в самом деле, - полюбопытствовала Стелла, - что тут такого интересного?

-Пошлины на ввоз - это только одно. Им повысили и налоги на землю, если у кого-то есть тут дом, на аренду, если чужестранец арендует магазин.

-И правильно, - сказал старший Тирлис, - для своих купцов должны быть преимущества. И, кстати, когда начали им повышать налоги, они все хоть немного, да подняли цену. У меня товар попроще, чем их, чужеземный, но теперь покупателей стало побольше. Вот нам и выгода. Зачем кормить чужаков, когда свои купцы есть? Пусть у себя торгуют.

-Но это только для купцов из Фарлайна, Эрстена, Зеленолесья, - продолжил Райнель. - Для аркайнских или анлардских купцов ничего не изменилось.

-И это разумно, - довольно благодушно ответил Тирлис, - нельзя ссориться с соседями.

-Если они не эльфы, не тролли, не гномы? А с теми, значит, можно?

-Свой своего всегда поймет. А эти разве же нам свои? - старший Тирлис посмотрел на меня и замолчал. - Это только пришлых касается, а кто в нашей стране живет, тот, конечно, тоже свой, вот что я хочу сказать.

Я не очень поняла, о чем речь, точнее, решила не вникать. Мы со Стеллой пошли к ней в комнату, играть в "Четыре башни", а когда стемнело, Райнель проводил нас в училище. Лежа в постели, я перебирала все, что случилось в этот день. И решила положить мое чудесное гостевание у Тирлисов в "копилку воспоминаний".

Глава 14

Балет Архшима, в котором я танцевала, шел примерно раз в две недели. Сначала я радовалась и ужасно гордилась, когда кто-нибудь из дежурных воспитательниц говорил мне:

-Растанна, не забудь, у тебя вечером спектакль, приготовь уроки пораньше, - и все смотрели на меня с завистью. Потом привыкла к этому.

Вместо Лил теперь танцевала другая девочка, из третьего класса. И, кроме меня и Стеллы, никто здесь о ней и не вспоминал...

Если же говорить о новом балете, который ставил Нерсален, то репетиции уже давно начались. Я думала, Нерсален раздаст нам, отобранным ученикам, роли в спектакле, но пока ничего не происходило. Он репетировал с основным составом, а кордебалет еще не был утвержден. А когда утвердили, то роли мне не нашлось. Я-то думала, что если постановщик выбрал меня, то это значит, что я уже наверняка буду участвовать в спектакле. Но - ничего подобного... Нерсален выбрал тех, кто ему понравился, а потом уже начал раздавать роли. На всякий случай, он выбирал с запасом - и меня в постановку не взял. Я чувствовала себя неудачницей. Гораздо хуже, когда надежда поманит - и уйдет, чем если б ее совсем не было. То и дело появлялось чувство, что многие смотрят на меня ехидно или со злорадством, хотя, может быть, ничего такого и не было.

Но вот через некоторое время меня госпожа Тереол велела мне пойти на репетицию. Я точно знала, что это не репетиция кордебалета. Стало ужасно любопытно, но надеяться на что-то я боялась. И вот, переодевшись в танцевальный костюм, я вошла в репетиционный зал в актерском флигеле. Нерсален дождался, когда выйдут на перерыв два танцовщика, с которыми он занимался, и кивнул мне. Я сделала книксен.

- Вы из второго класса? Как ваше имя?

-Да, из второго. Меня зовут Растанна Альрим, - я снова поклонилась. Было приятно, что он говорит "вы".

-Сделайте несколько прыжков под музыку, - Нерсален кивнул сидящему за клавесином исполнителю. - Ассембль, баллоте, глиссад - то, что умеете уже.

Я начала танцевать под музыку, пробежала по сцене и сделала несколько прыжков. Очень волновалась, потому что не знала, что ему важно - умение слышать ритм мелодии, или то, насколько грациозно я завершу прыжок, или что-то еще.

Нерсален прервал музыканта.

-Достаточно... Растанна, вы будете танцевать серебряную лань. Завтра начнем репетицию.

Я возвращалась мимо артистов, снующих по флигелю, через кулисы Театра и все думала, как же мне повезло. Как я могла считать себя неудачницей? Серебряная лань - это совсем небольшая роль, но совершенно необыкновенная. Гораздо лучше, чем быть в кордебалете, ведь они хоть и дольше находятся на сцене, зато их так много, что на того или иного танцовщика или танцовщицу никто и внимания не обратит. А серебряная лань - другое дело... Она появляется ненадолго, зато на сцене - всего двое, заблудившийся командор и лань. Она убегает от него и показывает ему дорогу в скалах, о которой никто не знал - потом по этой дороге проводят войско, и оно спасает союзников от гибели. Обычно на сцене делают некое ступенчатое подобие скалы, и танцовщики изящно переходят с одного уступа на другой, делая грациозные па и замирая в красивых позах. Любопытно, что придумает Нерсален. Он назначил первую репетицию через два дня. Я думала о серебристом костюме лани... Как чудесно это будет...

Когда я пришла на первую репетицию, то сразу поняла, что Нерсален немного изменил постановку, к которой все привыкли - в конце этой сцены лань не просто скрывается за последним уступом, а делает прыжок и потом уже исчезает. Ну, и поменьше изящных и малоподвижных движений... Конечно, это задумано намного лучше, чем в нашем балете. Подумав об том, как необычно и прекрасно будет все, что задумал Нерсален, я внезапно почувствовала, как все похолодело внутри. Сцена с командором и ланью- совсем не длинная, но очень важная. Играет нежная, негромкая музыка, партия командора - военный рожок и флейта, а лани - арфа. Каждое движение лани сопровождается игрой челесты - как будто она, в самом деле, цокает по гулким камням волшебными копытцами. Свет приглушен, костюм командора из черного материала, а мой - из серебристого, он таинственно переливается... Все будут смотреть на меня - а вдруг я станцую плохо, ошибусь...

Правда, на репетициях все у меня получалось, и Нерсален не только не ругал меня, а, наоборот, одобрительно кивал. Сначала мы занимались с Нерсаленом вдвоем, потом добавился танцор, исполняющий роль командора. Декорации уже были готовы - они тоже были немного другими по сравнению с прежней, нашей постановкой. И я показывала воинам путь в горах, спасая целое королевство...

Все оказалось не так уж просто, но и не чересчур сложно. Нерсален требовал, чтобы все его идеи воплощались с точностью до малейшего жеста. Пожалуй, мне это даже нравилось - хорошо, когда постановщик точно знает, чего хочет. Вот Архшим иногда говорил на репетициях: "А попробуйте-ка сделать вот так... Нет, не надо - лучше вот этак..." А тут все было ясно и определенно. Но взыскивал с нас Нерсален очень строго, мы должны были точь-в-точь танцевать так, как он показывал.

Я очень уставала на репетициях, хотя нашу сцену он проходил всего два раза в неделю и недолго. Командора танцевал Тильминк Смарг. Он был очень знаменит, когда он выступал, ему всегда бурно аплодировали, вызывали на бис. Сначала девочки о нем расспрашивали - добрый он или заносчивый, спокойный или капризный. По-моему, он был довольно спокойный и доброжелательный, правда, после репетиций Смарг со мной не общался, просто кивал дружелюбно на прощание, и все. Но это и понятно - никогда настоящий артист не станет просто так разговаривать с ученицей, только по делу. Так я им и сказала, и через две или три недели они оставили меня в покое.

Репетировали мы, в главном зале актерского флигеля, который был в точности как зал Театра - большая сцена, кулисы, одно отличие - мест для зрителей почти не было - всего два ряда. Это если в день спектакля в Театре, а так - на сцене. Звучала арфа, рожок и челеста, командор танцевал великолепно; Нерсален, если нужно было кого-то из нас поправить, как нужно танцевать. У него красивые и "экономные" движения, каждое - закончено, четко и выразительно.

Мне ужасно нравились наши репетиции, и как танцует Смарг, и как Нерсален добивается того, чтобы мы воплотили видимые пока только ему картины. Но сам Театр был мне безразличен. Ничего не восхищало в нем - ни бархатные кресла зала, тонущего в темноте и скрывающего в себе будущее спектакля - успех или провал; ни позолоченные колонны, ни удивительный запах - декораций, пыли, угощений из буфета, дамских духов... Это было место моей учебы и моего труда, вот и все...

В шестой день последней четверти луны, когда все почти разошлись по домам, госпожа Нилль велела нам ложиться спать без нее - ей хотелось пойти посмотреть спектакль, а заканчивался он поздно. Дарлина встала на стул, прикрутила свет в газовом рожке, и ровно в десять мы легли спать.

Ночью я внезапно проснулась. Какое-то странное чувство - так тоскливо, что хотелось плакать. Еще отчего-то чувствовалась удивительная легкость, как будто я не человек, а бесплотный дух, и могу взлететь... и нестись над ночным городом, над безлюдными улицами... И ужасно, невыносимо хотелось пить - не так, как обычно чувствуешь жажду. Казалось, если не выпить сейчас хоть глоточек, то просто умрешь.

Я надела длинную кофту и вышла из спальни. В конце коридора стоял столик, на нем, как обычно, графин с водой. Тускло горел, изредка потрескивая, единственный на этаж газовый рожок. Тут мне вспомнилось, как я ходила по училищу, чтобы понять, почему пропадают люди. Тогда мне было жутковато в пустых, полутемных коридорах. А сейчас появилось какое-то другое, особенное ощущение... которое я не смогу объяснить... И тишина не такая, как всегда - не сонное молчание окон и стен, а как будто повсюду затаились тысячи невидимых существ, и если вслушаться, то около уха защекочет их дыханье, перешептывание и хихиканье.

Ноги холодил сквозняк, но не такой неприятно-холодный, как в ту ночь, а скорее похожий на весенний ветерок. И еще, как ни удивительно, мне показалось, что откуда-то пахнет крокусами. Хотя, конечно, ничего такого быть не могло, ведь сейчас зима. "Что-то необычное происходит", - подумала я.

И тут мне показалось, что на лестнице виден свет - неяркий, непохожий на огонь в светильниках. Я дошла до конца коридора, выпила воды (жажда не прошла, но это как будто была и не жажда, а что-то иное, какое-то непонятное чувство) и начала спускаться вниз. Что-то странное, необычное, нездешнее было во всем: в гуляющем у ног ветерке, в четких лунных полосах на подоконниках, в запахе неизвестно откуда взявшихся крокусов...

На лестнице не было света, только слабые отсветы от газовых рожков из коридоров, да еще лунные полосы из окон. Но я же видела, горел рожок или свеча... И тут я заметила, что лестница внизу освещена чуть-чуть ярче. Я спустила на первый этаж, но тихое сияние шло не оттуда. Значит, нужно идти дальше, вниз. Удивительно - откуда там взяться свету? Там, внизу, ничего нет - подвал, и все.

И тут пришла внезапная мысль - вдруг те, кто пропадал из училища, видели и чувствовали то же, что и я: радость, защищенность, тайну, которая должна вот-вот возникнуть рядом или за каким-нибудь поворотом... Но, хотя я и понимала, что это все может оказаться западней, все равно было совсем не страшно. Чем бы ЭТО не было, оно не может быть злым или опасным. Когда я спустилась до самых последних ступенек, то заметила, что подвал заперт, а рядом с ним - узкий коридорчик. Из него-то и льется далекий, чудесный свет.

Никогда не видела этого коридорчика, правда, я и к подвалу раньше не спускалась. Куда, интересно, он ведет... надо исследовать... Сначала проход шел прямо, потом свернул. Затем - спуск по маленькой лесенке в три ступеньки, потом - снова надо свернуть. Я никак не могла определить, куда же ведет этот коридор. И еще непонятно было - откуда здесь освещение. Нигде не горели ни газовые рожки, ни свечи. И, что бы это ни было, источник света постоянно находился где-то впереди. Сколько ни шла, я все время переходила из тени в свет. И вот, наконец, ход закончился. Но все равно я по-прежнему стояла в тени. А впереди было разлито золотое, слепящее глаза сияние.

В этом месте, кроме запаха цветов, чувствовался еще другой, знакомый запах. Передо мной рядами стояли кресла, с овальными спинками, пурпурной бархатной обивкой. А дальше - все светлее и светлее, и, наконец, сцена. Значит, это был тайный ход в Театр!

Снова Театр..., но никакого разочарования в душе не было, разве что на одно мгновенье, ведь я ведь ожидала чего-то... волшебного... Но нет, не разочарование, а изумление, только это чувство и осталось, потому что я увидела внезапно Театр как будто другими глазами... или как будто на мне все время были надеты темные очки, а сейчас их сняли. Все казалось необыкновенным, праздничным, причастным к особой, волшебной и таинственной жизни.

А дальше произошло неожиданное: на сцену вдруг вышли актеры - в балетных костюмах, но немного непривычных, как танцевали лет тридцать назад, и с прическами, модными в прошлом веке. Заиграла нежная, томительно-прекрасная музыка, и начался балет... Ничего подобного я не видела никогда, ни на каком спектакле. Ведь они танцевали не так, как обычно танцуют наши актеры... и я никого не узнавала, хотя, пробираясь иногда за кулисы или сидя в ученической ложе, пересмотрела столько постановок... Всех артистов нашего Театра я знала, но сейчас не узнавала никого. И почему они репетируют ночью, промелькнула мысль.

Костюмы у них похожи на те, которые надевали танцовщики лет сто назад, но все же не совсем такие. Наверно, если бы сейчас нашлись такие великолепные артисты, на наших спектаклях публика бы не отвлекалась. Все смотрели бы на сцену, не отрываясь, как на чудо. Не переговаривались бы друг с другом, не пересмеивались. Танцовщицы будто порхали над сценой, быстро кружились и снова словно взлетали высоко-высоко над сценой. Они были такие нежные, легкие и гибкие. А мужчины - сильные, стремительные и очень красивые. Однако все-таки, кто же они? И для кого выступают сейчас, среди ночи - это не похоже на репетицию. Я прошла вперед и села в мягкое, уютное кресло партера.

Одно действие закончилось, и выступающие подошли к краю сцены, чтобы поклониться. Я захлопала изо всех сил. Они не смотрели на меня и, кажется, вообще не видели. И без всякого перерыва продолжили потом выступление. Я не могла полностью понять сюжет, только видела, что люди на сцене страдают, борются, побеждают и торжествуют, избавляются от гибели и радуются свободе. И я тоже печалилась и ликовала вместе с ними.

Несмотря на то, что оторваться от их танца, казалось, невозможно, я все-таки вдруг задумалась. Сколько в жизни чувств, которые трудно выразить словами. Вот сейчас в окно заглядывает серебряная, волшебная луна. Когда я на нее смотрю, мне делается так... странно... Хочется улыбаться и радоваться, и одновременно очень грустно, почти тоскливо, хочется полететь над ночным городом, черном и серебряном из-за теней от зданий и лунного света. А когда я думаю о несчастном, обманутом Ургеле с его удивительной Башней Желаний, то такое чувство, как будто сразу и плачешь, и жалуешься кому-то, и слушаешь таинственную историю, и затеваешь что-то зловещее. Пожалуй, такие вещи вообще невозможно объяснить. Я бы никогда не смогла рассказать по-настоящему, что я чувствую. Но, наверно, это можно было бы станцевать... В этот момент я вдруг окончательно восприняла новое зрение, увидела зал и сцену совсем иначе, не как прежде. Позолоченные колонны по бокам сцены, подвязанный золотистой лентой тяжелый темно-красный занавес. Еще - раньше мне был безразличен этот запах - пахло пылью, обивкой, картонными декорациями и тем, что нельзя ни почувствовать, ни увидеть - тайной...

Когда зритель приходит в зал, он не знает, что случится, когда разойдется занавес. Может быть, ему расскажут такую историю, что он будет смеяться, а, может быть, наоборот - плакать, а выдуманные люди, и в этом-то и чудо, станут живыми, они могут умереть, или полюбить, или открыть новый остров, или стать птицей и улететь в вольное небо... Или актеры сыграют плохо, волшебства не получится, и пришедший в Театр ничего нового не узнает ни о мире, ни о себе... Это несомненно - здесь, в зале, совершенно особенный запах, запах будущего и волшебства... И я поняла, что у меня появилось теперь какое-то новое чувство к Театру и я начала любить Театр - как живое существо. Или, лучше сказать, как странное, место, одновременно живое и неживое, и мне показалось, что Театр может стать для меня не то, чтобы домом, но все же...

И вдруг что-то изменилось. Может, это луна так осветила сцену впридачу к свечам - я очень ясно увидела, что сквозь танцующих видны декорации на заднем плане. Ведь это же призраки, вот что! И тут я, наконец, словно очнулась от наваждения и осознала, что в темном, каком-то словно гулком от пустоты зале никого не было, кроме меня. Впервые за всю ночь стало не по себе. Я оглянулась на тот коридор, через который пришла сюда. Он был в конце зала, за амфитеатром. Я потихоньку встала и пошла к нему, постоянно оборачиваясь к сцене, теперь уже не только, чтобы не пропустить ни одного. Никто не обращал на меня внимания. Наверно, они никого и видеть не могли - от этой мысли стало спокойнее.

Думаю, если бы кто-то из призраков обратился ко мне, у меня бы, наверно, сердце так заколотилось от страха, что я бы начала задыхаться. И все же я теперь заметила, что яркие краски их костюмов - скорее отблески, как бывает у перламутра, или как радужные переливы на поверхности воды. Эти отсветы меня и сбили с толку - на самом деле все танцующие были прозрачными. Никто не заметил, как я проскользнула в спальню, под одеяло, как будто призраки и меня ненадолго сделали невидимкой.

До чего же обидно, что наши, настоящие актеры не умеют так дивно танцевать. Как бы они блистали на сцене! Конечно, я никому ничего не рассказала - Театр именно мне открыл свою тайну, и, как мне показалось, просто так болтать было нельзя. Только от мамы бы я не скрыла. Как жаль, что мы с ней никогда не сможем поговорить - ни об удивительнейшей ночном происшествии, ни о чем... И в нашем спектакле она меня не увидит, а ведь Нерсален говорит, что у меня неплохо получается. Мама бы пришла на новую постановку, порадовалась бы за меня. А потом, на выходных, мы бы пили чай с пирожными и праздновали мой дебют.

Я так соскучилась по нашим разговорам, мне хочется так много рассказать, пожаловаться на обиды, которые иногда бывают от девочек, посоветоваться кое о чем... Тут мне от этих мыслей стало ужасно стыдно - мама умерла, а я грущу только о себе, а не о ней. А ведь и ей самой, даже в последний день, хотелось радоваться солнцу и жизни, и говорить со мной, и знать, как я живу... Какая же я эгоистичная, что думаю только о себе. Я расстроилась и ни с кем не говорила до самого завтрака. Но потом начались мелкие утренние происшествия - кого-то облили водой во время умывания, кто-то перепутал пары - и я отвлеклась от мыслей о себе. Но то, что случилось ночью, забыть было невозможно.

После завтрака нас не повели гулять, и я отпросилась в библиотеку. Но, добравшись до лестницы, тут же побежала вниз. Я очень спешила, чтобы не попасться, но нужно было проверить одну мою мысль. Так и есть - напротив подвала не было никакого коридора! Там не было даже двери - одна глухая стена! Припомнив, где должна быть дверь, положила руку на стену - ничего, холодная немая поверхность. Нужно поскорее уйти отсюда - не заметил бы кто-нибудь около подвала. Пока поднималась к библиотеке, вдруг подумала: надо попробовать прийти сюда ночью. Может быть, потайной ход открывается только в это время?

Все-таки, иногда думалось мне, стоило рассказать обо всем Стелле. Во-первых, она моя подруга, а значит, не совсем хорошо скрывать от нее такие вещи. Во-вторых, она наверняка подсказала бы что-нибудь дельное. К тому же, у нее могли бы появиться идеи о пропавших учениках - почему-то появилось ощущение, что это таинственные вещи связаны.

Но Стелла подозрительно относится ко всему волшебному, да и вообще называет волшебное "эльфийским". Вдруг она скажет, что Театр показал мне все это потому, что почувствовал во мне что-то родственное, чародейное. Нет уж, не хочу опять слышать такое. Может, и открою это ей, но не когда-нибудь после...

Я размышляла о тайнах Театра. Наверно, это и в самом деле необычное, странное, волшебное и зловещее место. И тут мне, наконец, пришла в голову очевидная мысль - удивительно, что не раньше. Именно, что - место! Конечно, историю Театра я читала. Но искала только случаи исчезновения. А ведь, возможно самое важное, на каком месте построили Театр, что тут было раньше. Да и вообще, может быть, когда его строили, тоже происходили какие-нибудь таинственные происшествия. И я после обеда снова побежала в библиотеку, сейчас уже действительно туда, а не к подвалу. Опять взяла книги по истории Театра, но теперь стала выискивать в книгах вообще упоминания о любом таинственном происшествии. Необычных случаев хватало, некоторые я бы даже назвала волшебными, если бы точно знала, что тут не сплетни и не легенды (такие, как любит Тийна).

Загадка Театра не поддавалась, не то, чтобы дверь к тайне не приоткрылась даже на маленькую щелку, хуже - даже замочной скважины не было видно. Да и сама дверь, пожалуй, тоже была непонятно где... Я задумывалась на уроках, не играла с девочками на переменах, кое-как делала задания после занятий. Когда Стелла падала на кровать с книгой, я лежала, глядя в потолок и думая все об одном. Однажды я взялась начертить план Театра и попробовать понять, как может проходить невидимый ход, который был открыт тогда ночью. И вдруг сообразила - а ведь ни в какой книге не оказалось плана Театра. Очень странно. Но какой тут вывод?

Я поглядела на Стеллу, читающую очередной исторический роман. Надо все же рассказать ей... Без нее я ни до чего не додумаюсь. Но все-таки промолчала. Тем более, что была еще одна вещь, занимавшая не меньше, чем прошлое Театра. И на репетициях и на занятиях я постоянно размышляла о призрачном балете. Я понимала, что между тем, как танцуем мы и как танцевали призраки - огромная разница.

Нам разрешали приходить в зал для занятий танцами - когда он был свободен - и отрабатывать различные упражнения и движения, если что-то не получалось. Я, конечно, ходила туда или в выходной или накануне, когда почти никого не оставалось в училище, и в зал можно было попасть очень легко. Я все вспоминала призрачный балет, то одно, то другое... А больше всего то, как они удивительно делали прыжки на сцене - как будто взлетали. Ну, с одной стороны, понятно, что, раз они призраки, то им нетрудно и вправду летать. С другой стороны...

Почему-то казалось, что непременно надо попробовать сделать такой же прыжок, когда танцовщица взлетает высоко-высоко и - вот что самое удивительное - словно замирает на одно мгновение там, в высоте... Это не давало покоя. У меня никогда так не было раньше, непонятно было, что это за странное чувство, когда понимаешь, что не успокоишься, пока не добьешься своего.

И вот, в выходные, я начала тренировать такой прыжок, который назвала "парящим". Может быть, он, на самом деле, как-то назывался, но я никогда такого не видела и не слышала о нем. Сначала ничего не получалось. Я тратила много времени на одно и тоже - прыжок, прыжок, снова прыжок... То из одной танцевальной позиции, то из другой. Но выходило не то. И никакого "парения" в воздухе не выходило. Я вспоминала, как танцевали призрачные балерины, как они начинали прыжок, прогибали в воздухе спину и вскидывали руки. И вот однажды... В один из вечеров, наконец, начало получаться. А потом - все лучше и лучше. К сожалению, выйти из прыжка в танец у меня никак не выходило, я сразу останавливалась, а продолжать было неудобно, не могла держать равновесие. И тогда я придумала новый пируэт - он был не совсем похож на то, что мы делали на занятиях, зато связывал прыжок с остальным танцем.

Мне захотелось показать Нерсалену новые, придуманные мной прыжок и пируэт, и я каждый раз после репетиции пыталась подойти к нему, но все не выходило - то сразу же приходили артисты на следующую репетицию, то еще что-то мешало. Впрочем, может быть, я бы и смогла найти минутку - но мне казалось, что ему мои попытки и замыслы совершенно не будут интересны. Он сам, лучше меня знает, что для его балета нужно, и, может быть, просто отмахнется от меня, или даже отругает - если бы с ним говорила прима, а так - всего лишь я. Но каждый раз, когда находилось время, я снова, в одиночку, репетировала свой прыжок и пируэт. Очень хотелось показать это Стелле - но только не при всех, а наедине, но в будни это было невозможно.

Однажды вдруг подумалась странная вещь. Не то, что я долго обдумывала эту мысль, она как будто пришла в голову сама - я буду всегда, всю жизнь чувствовать себя неудачницей, если не смогу хотя бы немного научиться танцевать так, как видела в Театре ночью. Только так стоит танцевать, а все прочее - унылая трата времени.

В один из дней Стеллу вдруг вызвали к начальнице училища. на следующем уроке ее не было, и я начала тревожиться, не случилось бы чего-нибудьплохого. Между уроками Стелла подошла ко мне. Она была одета в плащ, в руках у нее был какой-то узел, похоже, что с одеждой и сумка с книгами. Стелла хмуро посмотрела на меня:

-Меня исключили из училища.

-Почему? Что ты сделала? - я очень испугалась и огорчилась.

-Ничего не сделала такого. Просто сильно выросла. Сама видишь, я на целую голову выше тебя. Госпожа Фарриста сказала, что мне уже сейчас партнера трудновато будет подобрать, а если я еще подрасту... а понятно, что подрасту...В общем, балет теперь не для меня.

Я знала, что так бывает, но все же надеялась, что со Стеллой такого не произойдет... Нужны ведь и высокие танцовщицы...

-Она сказала, - продолжала сердито Стелла, - что если бы я очень хорошо танцевала, у меня, может, и были хотя бы в некоторых спектаклях сольные партии. Но, во-первых, танцую я не так хорошо, а, во-вторых, для сольных партий в Театре итак хватает балерин. А если танцевать в кордебалете, то я буду слишком выделяться, ну, и пару, если понадобится, еще и не найдешь. Вот так. Это она так сказала.

-И ничего нельзя изменить? - я уже совсем расстроилась. И потому, что было жаль Стеллу, и потому, что я оставалась здесь совсем одна.

-Ничего, - хмуро сказала она. - Начальница уже и папе моему написала, вчера еще, сейчас вот спущусь в вестибюль, буду его ждать. Вещи уже собрала, форму отдала кастелянше, а учебники - госпоже Нилль, она их отнесет в библиотеку. Вот так.

Я взяла у Стеллы сумку с ее собственными книгами и проводила до вестибюля. Там Стеллу ждало все ее семейство, все Тирлисы собрались, чтобы утешить ее и поддержать. За окном идет дождь со снегом, а у них в доме - тепло, пахнет только что испеченным пирогом... Как хорошо, когда есть семья, люди, которые любят тебя и всегда помогут и поймут.

Мы попрощались со Стеллой, и Райнель, ее старший брат, пообещал, что они обязательно будут приглашать меня к себе. Зазвенел колокольчик, и я побежала на урок, хотя очень хотелось побыть внизу и попрощаться как следует - кто знает, когда увидимся теперь... Холодная злая льдинка неожиданно уколола в сердце - я совсем одна, а у нее есть семья... Но льдинка быстро растаяла, только осталось неприятное чувство, что я не могу еще совсем бескорыстно радоваться или огорчаться за подругу.

Я вообще стараюсь не завидовать Стелле, потому что все время думаю - мама бы сказала, что очень скверно - не уметь радоваться за подругу и надо заставлять себя не завидовать, а радоваться тому, что у нее - такая чудесная семья. Я стараюсь, но получается не всегда. Госпожа Ширх про это сказала однажды, что "не надо ничего из себя выжимать". Она, пожалуй, отчасти права. С другой стороны, если себя не заставлять, ничего вообще не получится. Хорошо бы узнать еще чье-нибудь мнение, хотя это мнение может быть совсем другим - а что же делать мне? У детей все просто - они слушают, что говорят родители, вот и все. А взрослым, получается, надо все время самим что-то решать. Не зря мне никогда особенно не хотелось быть взрослой.

Теперь некому будет показать мой "парящий над землей" прыжок... Хотя почему некому! Наверно, госпожа Таларис будет рада посмотреть, что я придумала. Почему обязательно Нерсален... Значит, так и сделаю, после следующего урока попрошу, чтобы она посмотрела. После отдыха и дневного чая у нас начались занятия танцами. В конце, когда девочки разошлись переодеваться, я подошла к госпоже Таларис, стоявшей около окна. Она, как всегда очень прямо держа спину, смотрела куда-то вдаль. Мне было жаль отрывать ее от отдыха, и я почти передумала, но она сама обернулась и спросила:

-Ты хотела что-то сказать?

-Да. Вы знаете, я придумала одну фигуру... прыжок... я не знаю, может быть, такому в старших классах учат, но я не видела, то есть, не видела именно такое...

Кажется, я начала говорить что-то несуразное, но преподавательница не стала меня смущать, выясняя подробности, а просто попросила показать свой прыжок.

Я представила, как звучит музыка (на своих уединенных репетициях я придумывала, под какую музыку можно это танцевать) и, пробежав несколько мелких шажков, прыгнула, замерла на долю секунды на самом пике движения, опустилась на пол и сделала пируэт.

-Еще раз! - велела госпожа Таларис.

Я повторила, уже с большей уверенностью, и, по-моему, получилось лучше.

-Удивительно, неужели ты вот так, сама это придумала? Никогда ничего подобного не видела!

Сказать, что сама? Но ведь это неправда. Но, с другой стороны, те, из призрачного балета, все же танцевали не совсем так. Как же все это объяснить? Об этом раньше не думалось, а сейчас ничего не приходило в голову.

-Ну, это неважно! А господин Нерсален видел? Что он сказал?

-Еще нет, я только вам...

-Как! Да надо же немедленно ему это показать, пойдем сейчас же... Нет, постой, у меня урок. Тогда после следующего занятия, обязательно приходи, отведу тебя на репетицию, и ты покажешь ему, как ты научилась. Ты умница, просто умница!

После следующего урока я снова прибежала в танцкласс. Преподавательница уже отпустила учениц и ждала меня. И мы направились через Театр, в репетиционный зал.

Шла репетиция одной из военных сцен. Артисты изображали враждующих воинов, одни в черных, другие в белых костюмах. Следующая сцена - поединок командора и предводителя другой армии. Но ее репетировать не стали, Нерсален отпустил артистов довольно быстро, видимо, мы пришли к самому концу. Госпожа Таларис подошла к нему и что-то сказала вполголоса. Постановщик повернул ко мне голову и устало махнул рукой, подзывая к себе. Видимо, сегодняшний день был для него длинным и нелегким.

-Что у вас? - спросил меня без особого интереса.

-Покажи свой прыжок, не волнуйся, - сказала госпожа Таларис.

Я пробежала несколько шагов по сцене, прыгнула, замерла на секунду в воздухе, выгнув спину и подняв руки, потом опустилась и сделала пируэт. И вдруг мне захотелось и вправду взлететь, меня переполняли сила, надежда и восторг. Я снова прыгнула, словно взлетела...

Госпожа Таларис захлопала в ладоши. Нерсален смотрел удивленно и почти недоверчиво.

-Кто вас так научил?

-Я репетировала, постоянно, одна, мне хотелось попробовать, получится ли у меня.

-Вижу, что получилось... А сделайте-ка еще вот так...

Он показал какую-то танцевальную фигуру, которой мы еще не изучали на занятиях. Я попробовала повторить - кажется, похоже.

-Теперь давайте еще раз ваш прыжок... Отлично... И еще раз, но перед тем, как прыгнуть, несколько шагов вот так...

-Ну, что? - спросила Нерсалена госпожа Таларис. Я подошла к ним и тоже ждала, что же он скажет. Постановщик о чем-то размышлял. Потом повернулся к музыканту, игравшему на репетициях, и велел ему сыграть музыку моей танцевальной партии. Пока тот искал ноты, Нерсален принялся объяснять мне:

-Вот что... Этот прыжок вы сделаете в середине, вместо того, чтобы перебежать на тот уступ... Или лучше в конце?

Он повернулся и крикнул за кулисы:

-Эй, принесите декорации ко второму действию! Да, скалу! - потом снова мне: - Сейчас попробуем.

Кто-то из артистов выглянул из-за кулис и спросил:

-Разве сейчас не наше время?

-Нет, с вами потом, завтра. Ставьте скалу сюда. И найдите Смарга, скоро он тоже понадобится.

Нерсален задумчиво рассматривал скалу, которую устанавливали рабочие. Потом, как будто говоря сам с собой, начал рассуждать:

-Когда командор увидит, что лань взлетает в воздух, как птица...вот сюда надо будет дать света побольше... то он поймет, что лань эта непростая и вот именно потому и пойдет за ней... Да, может получиться намного лучше, чем раньше...

Госпожа Таларис шепнула мне на ухо (наверно, она не хотела говорить громко, чтобы не сбить Нерсалена с мысли):

-Я пойду, удачи тебе, дорогая.

Подошел Смарг, страшно удивленный, с чего вдруг его вызвали в неположенное время - постановщик всегда репетировал по расписанию. Нерсален, дождавшись, когда уйдут рабочие, рассказал, как он решил изменить нашу сцену:

-Начало оставим прежнее, только немного изменим освещение - свет не будет падать и на лань, и на командора. Лань в начале сцены остается почти в тени. Будет казаться, что она - светло-серого цвета, и это хорошо, пусть сначала думают так. А вот в середине, там, где начинается эта тема... - Нерсален напел несколько нот, - тут мы изменим... Ты не будет взбираться на гору, кульминацией станет не тот момент, когда ты, - он повернулся ко мне, сбившись с "вы" на "ты", но это мне было неважно,- стоишь на горе, вся в лучах света. Да, это было эффектно, но мы сделает лучше. Ты прыгнешь, вот так, как показывала сейчас, и тут-то осветители наведут на тебя луч. Замершее в полете серебряное создание! Это должно выйти потрясающе... Итак, начнем.

Сначала никак не шло - то есть, мой прыжок получается, как и раньше, но все, что происходило на сцене, никак не складывалось в единое целое, и еще никак не получалось прыгнуть с уступа, ведь я тренировалась на ровном полу. К концу репетиции стало немного получаться. Смарг начал посматривать на меня с интересом и уважением - мой прыжок его очень впечатлил. С тех пор мы репетировали четыре раза в неделю, а кто-то из балерин ехидно пошутил, что лучше переименовать "Войну трех царств" в "Прыгучую лань". По-моему, это глупо.

Кроме балета Нерсалена, в Театре начали ставить оперу - причем новую, недавно написанную, и это было событием. Многие старались отпроситься на репетиции или попасть за кулисы тайком. Больше всего любопытствовали потому, что композитор был молодой, знали его мало - и все же взяли оперу для Королевского Театра.

Рунния как-то позвала меня на репетицию, но я не очень поняла, о чем же речь в опере, только узнала название "Властитель бурь". Прима, высокая, полная, с вьющимися крупными кольцами волосами, ругалась с постановщиком, Тарбом Эйнелем, причем делала это очень красиво - закидывала руки за голову, закрывала глаза, один раз даже почти упала было в обморок, к счастью, один из певцов ее подхватил, и заметно гордился, что именно на его руки опустилась прима и он удержал ее - хоть и пошатнулся.

Постановщик равнодушно посмотрел на лежащую в обмороке приму - я заметила из-за кулис, что и та поглядывает на него из-под ресниц - и крикнул кому-то, чтобы принесли холодную воду, побольше. Певица немедленно очнулась. Она, как сказала мне Рунния, была фаворитка директора Театра, потому и позволяла себе такое поведение. Иначе могла бы получить и оплеуху.

- Нет, это невозможно спеть, этот композитор - просто неуч! В прошлой арии я чуть не сорвала себе голос, а сейчас - приходится петь почти баритоном! Что он себе думает?

-Музыка написала для голоса, легко гуляющего по октавам. Вам, конечно, сложновато...

-Мне?! Вы что, не слышите, что я без труда беру и самые высокие и самые низкие ноты, но вот это просто невозможно! Я буду петь на полтона выше, вот и все. Ваш композитор не понимает, что это ария для женского, а не мужского голоса, ну, а мне-то какое дело?

-Будете петь так, как написано. Все, хватит тут валяться!! - и Эйнель резко дернул ее за руку. Певицу прямо выбросило из кресла, где она уютно устроилась, откинувшись на спинку - на середине сцены, на виду у всех, и она чуть не сшибла с ног Эйнеля, который едва успел отступить.

После второго обморока Брингилы (так звали приму) постановщик заорал на нее - так, что я даже испугалась, потом он затопал ногами на кого-то из певцов, а какого-то статиста, за то, что тот пересмеивался с другим, чуть не взашей погнал со сцены. Я только и поняла, что музыка - все же мне удалось услышать несколько отрывков - очень хороша.

Мы три раза приходили на репетиции с Руннией. Но ничего интересного не увидели, нам не везло, каждый раз актеры не столько репетировали, сколько спорили с постановщиком или что-то выясняли между собой. Единственно, что было любопытно - наблюдать за поведением актеров, особенно примы, очень она интересно себя вела. Постановщик обращался с ней не лучше, чем с прочими.

Брингила перестала, наконец, возмущаться или делать вид, что падает в обморок. Теперь она принялась вести беседы (в те моменты, когда постановщик отвлекался на кого-то одного или начиналась какая-нибудь ссора между ним и актерами) с тем или иным певцом. Я сидела довольно близко к ней и слышала, как дружески они спрашивает одного о здоровье, другого - о каких-то его денежных долгах...

В глазах у нее было полное равнодушие ко всем, но в голосе - участие и интерес. Так было на второй репетиции, а на третьей - судя по всему, маневры свои Брингила производила не только на одних репетициях - ее положение несколько изменилось. Теперь, если Тарб Эйнель грубо разговаривал с Брингилой или просто отмахивался от ее слов, все на сцене замирали и смотрели на него с укором и осуждением. Нельзя сказать, что постановщик от этого стал мягче или внимательнее к приме, но обстановка на репетиции, безусловно, стала более нервной. Прима же была очень довольна - пусть она не могла настоять на своем и добиться почтительного отношения от постановщика, но это возмещалось общим сочувствием к ней и вниманием.

Кажется, ее это радовало больше, чем несогласие постановщика изменить тональность той или иной арии или придумать для нее более яркий костюм. Не знаю, бывает ли на свете вампиры, думаю, это выдумки, но если бывают, то они вот такие: равнодушные, приманивающие на ложное сочувствие и дружелюбие и питающиеся чужим восхищением и любовью, не отдавая ни капли своей души...

Я некоторое время размышляла над тем, что увидела на репетициях, над поведением актеров. Раньше, полгода назад, я не задумывалась над механизмом театральных интриг, да, наверно, и просто не заметила бы всех этих хитросплетений и сложностей. А теперь - замечаю, вижу... осуждаю... Неужели, когда мы взрослеем, то становимся умнее, но не лучше, и опыт непременно связан с тем, что ты замечаешь у других отрицательные черты? Или, что еще хуже, замечаешь потому, что они появились в тебе самом?

Как-то, листая книгу о Корабельщике, наткнулась на положенные между страницами вырезанные из серебряной бумаги фигурки. Вспомнила, как вырезала их - шел месяц Холодных Дождей, я стояла у окна, поближе к свету, мама закрывала железную банку, в которую пересыпала чай, а мне достался лист серебристой бумаги от него. Я потерла одну из фигурок - на пальцах скрипнул еле заметный налет пыли, которая остается на дне кулька из- под чайных листьев. И тут же все всплыло в памяти с окончательной яркостью - вот я стою у окна, стирая с бумаги чайную пыль, она пахнет чаем, горьковатым и душистым, потому что добавлены цветы жасмина. На улице начинают зажигать первые фонари, золотая рябь от их света на лужах. Мама переставляет посуду на полке, достает, звякнув фарфоровой крышечкой, чайник для заварки. Я размышляю, как бы мне вырезать корабль и смотрю на картинку в книге о Корабельщике. Если сделать паруса попроще, то может получиться неплохо. Ножницы разрезают скрипнувшую бумагу, я стараюсь не испортить работу...

Мне кажется, что прошел не год, а целая жизнь. Я выросла из тех чувств, как вырастают из старого платья. А новое платье неудобно и непривычно... Эти взрослые, недобрые чувства... Но мама-то была другой. Совсем иначе она относилась к людям, милосерднее, мудрее. А мне пока это не дается, как трудное упражнение на занятиях, стараюсь, но - не выходит...

За два дня до Праздника Первого Дня Зимы устроили генеральную репетицию новой оперы, на нее, как положено, пригласили и всех учеников. Старшие и те, кто учился с высшими баллами, сидели в амфитеатре (партер заняла театральная дирекция и некоторые гости). А остальные ученики сели в ученическую ложу. Я училась хорошо, но меня в амфитеатр не посадили. И когда я пришла с остальными в ученическую ложу, то села в тени, за одной из балконных колонн. Мне казалось, что все смотрят на меня и думают, почему же я тут, и решают - из-за того, что я эльфийка. "Никому нет до тебя дела", - убеждала я сама себя, но все равно казалось, что на меня смотрят - с ехидством, сочувствием или с оценивающим любопытством.

Через несколько минут, впрочем, я почувствовала, что и в самом деле все ждут начала оперы и не обращают на меня никакого внимания. Когда в Театра дают спектакль, то все как будто меняется и в зале, и за кулисами. На репетициях актеры, рабочие сцены, музыканты, ученики, которые пришли посмотреть, ведут себя свободно и шумно, они сплетничают, обсуждают костюмы, ехидничают, грызут сладкие орехи, рассказывают о постановщиках невероятные истории... А в день спектакля все не так. Актеры нервничают, надо всем и всеми как будто висит облако напряженных эмоций - ожидания, страха и надежды на успех.

И вот - увертюра. Какая же прекрасная музыка! И я забыла обо всем, и о том, что, может быть, на меня смотрят, и очень пожалела, что заняла место в третьем ряду.

Музыка была удивительной... Как странно, что певцы могли капризничать на репетициях, а постановщик - кричать на них, разве можно о чем-то было думать, кроме этой музыки... И все же, когда появились актеры, одетые в новые, еще никогда не бывшие костюмы (а это случается редко, обычно пользуются костюмами из старых постановок, если они более-менее целые), я постаралась вникнуть в сюжет оперы.

Второй сын короля изгнан из страны из-за интриг старшего брата и королевского советника, точнее, его отправили искать волшебный амулет - "Властитель бурь", но, на самом деле, никто не знает точно, существует ли этот амулет. Их страна (выдуманная, но двольно-таки похожая на Тиеренну) в печальном положении - гномы заколдовали все дороги в горах, и никто не может добывать серебро в рудниках или драгоценные камни; эльфы в лесах вокруг королевства тоже творят волшебство, и леса для людей опасны. А на море, из-за морских духов, постоянно случались бури и тонули военные и торговые корабли.

Конечно, никакое государство не может спокойно существовать без того, чтобы торговать, свободно рубить лес или добывать разные ценные металлы или камни, но, мне показалось, уж очень удачливыми и сильными композитор сделал все волшебные существа и совсем слабыми - людей. На мой взгляд, все это очень преувеличено, люди всегда отлично могли за себя постоять, даже слишком хорошо... Но музыка звучала, проникала в сердце и уводила в страну совсем иного волшебства, и невозможно было не слушать и не верить.

Принц целый год скитается и попадает на волшебный остров. Удивительная музыка, изображающая шум волн - сначала она тихая, как будто волны плещут о скалы, тянут за собой в Океан мелкие камешки. Ну как композитор этот сделал? Не понимаю... Потом поднимается буря, все сильнее волны, принц стоит на скале и безнадежно смотрит на неукротимую стихию. Тут одна из чудесных арий... затем, допев, он идет вглубь острова и доходит до грота. С горы падает водопад, снова в музыку вплетается звон капель - тут я догадалась, что это звук челесты. В пещере живет волшебница (сейчас Брингила сможет показать свое мастерство - ну-ка!).

Она выходит и поет - нежно, негромко, здесь очень высокие ноты, на самом пределе, действительно, можно сорвать голос... И теперь я забываю обо всех ее кознях и интригах, так трогательно и беззащитно она поет, я начинаю верить, что все это на самом деле - остров, волшебный грот и где-то там, в глубине, хранится Властитель бурь. Принц не может обидеть милую девушку и просто отнять амулет, а волшебница рассказывает, как одиноко ей здесь, вечно слушать звук падающей воды, убаюкивающий шелест волн... Мы еще не понимаем, в чем дело, а ее голос становится монотонным, усыпляющим, и принц опускает на мягкий мох и засыпает.

Вот теперь она поет низким голосом, почти контральто. Ничего в ней уже нет беззащитного, и бури ей повинуются, и подземные стихии, и вот огромные волны разбивают корабль принца...

Когда был антракт, нам не разрешали выходить из ученической ложи. Хорошо, что хотя бы открыли двери, чтобы немного проветрить. Отовсюду - из партера, из-за коридора, с балконов, соседних с нами, только и слышалось: "Дивная музыка!", "пир звуков", "сильная вещь", "чудесно. А, по-моему, это даже плохо, что "чудесно" и "сильно". И это была правда.

Была бы музыка так себе, всем стало бы ясно: мысль здесь скверная и злая. Зачем он настраивает людей против эльфов и прочих - гномов, троллей, горных фей и прочих? Зачем он это делает? Сейчас ведь итак все время слышишь "злыдни", "чужаки" и так далее. А музыка мне понравилась так, что я могла бы слушать ее каждый день. От нее хочется плакать, и восторгаться, и сделать что-то необыкновенное, схватить меч и идти убивать врагов. Неужели остальные, кто ее слушал, почувствуют что-то другое? Мне кажется, даже те люди, которые говорят о чужаках, об опасных эльфах или гоблинах - торговцы, газетчики и вообще всякие болтающие и сплетничающие - это просто болтуны, про них понятно, что они говорят и пишут глупые вещи. А про эту музыку никто не скажет, что это - глупость или злая болтовня...

А может быть, композитор и не виноват. Он ведь тоже слышит все эти разговоры и, наверно, верит им. Но, как ни объясняла я себе, что такую музыку не мог бы написать плохой человек, а на душе было очень тяжело. Почему-то мне казалось, что все, кто не любил эльфов и вообще любых не-людей, теперь, после это оперы, их просто будут ненавидеть и убивать. Совершенно невозможно было представить, что кто-то услышит эту музыку, а потом забудет и пойдет пить чай.

Вечером, когда все легли, а госпожа Нилль погасила рожок, я долго не засыпала, все вспоминала оперу, и то негодовала, то, когда в памяти всплывала какой-нибудь музыкальная фраза или обрывок арии, забывала обо всем и с тайным восторгом повторяла его про себя бесконечно количество раз...

Глава 15

На Праздник Первого Дня Зимы (у нас в Анларде это был Праздник Первого Снега) всех учеников отпустили по домам. Кроме таких, как я - у кого не было дома или кто жил очень далеко. Накануне праздника занятий не было, мы погуляли, отдохнули, а вечером, когда мы поднялись в обеденный зал, там все украсили гирляндами из золотой и серебряной бумаги, ветками горных сосен, пышными, пахнущими свежестью и морозом. И ужин тоже приготовили праздничный - мясной рулет с грибами, пирог с малиновым вареньем и мороженое.

Нас в спальне было трое. Госпожа Ширх, "фея", зашла к нам пожелать спокойной ночи и погасить свет. Ей, видно, было очень жаль нас - ведь все дети сейчас со своими семьями, их ждут два дня праздника: балы, гости, подарки.

Воспитательница подошла к каждой из нас, поправила подушку, подоткнула одеяло. Конечно, нам все это не нужно, мы же не малыши, но приятно, когда кто-то заботится о тебе. Еще госпожа Ширх каждой из нас поставила на тумбочку маленькую коробочку, перевязанную цветной лентой, и велела нам открыть только утром. Какая же она все-таки добрая! Не думаю, что госпожа Нилль или госпожа Тереол подарили бы нам хоть какую-то мелочь. Девочки начала упрашивать ее рассказать на ночь сказку. Госпожа Ширх села на одну из кроватей, так, чтобы всех нас видеть, и стала рассказывать длинную волшебную историю. А потом прикрутила рожок и ушла, велев нам не болтать, а закрывать глаза. Хорошо было засыпать, зная, что на тумбочке около кровати стоит подарок, а утром будет праздничный завтрак и чистый белый снег за окном.

Часы в холле пробили четверть второго. Я проснулась и слушала бой часов. Две луны заглядывали в окно - полная бело-голубая и красная, далекая, убывающая. Хотелось пить так сильно, что невозможно было терпеть. А еще чувствовалась такая легкость, словно я ничего не вешу и вот-вот взлечу. Дрожа от холода и от того, что ужасно хотелось спать, надела теплую кофту и вышла из спальни.

Странный сквозняк гулял над полом - прохладный, но скорее приятный. Пахло откуда-то цветами. Снизу шел неяркий свет, непохожий на свет от газового рожка или огонь свечей. Я быстро выпила стакан воды, а потом, не раздумывая, побежала вниз, к подвалу. Я была уверена, что снова откроется тот коридор и снова поведет меня в Театр. Все вышло, как в прошлый раз. Свет словно удалялся, темнота за спиной смыкалась, сердце замирало от предчувствия, и вот уже зал, золотые колонны и знакомый, волнующий запах театрального зала. Теперь я уже знаю, что будет, и выбираю одно из мягких, уютных кресел в партере. На сцене уже начался спектакль. Сейчас это не балет, а какая-то пьеса.

Как я поняла, сюжет ее был таким. В одном замке жила знатная семья, графы Деллья. Один из их слуг был эльф. И вот в замок приезжает гость, барон, из другой страны. Он рассказывает, будто бы в их стране уже никто не берет в слуги эльфов, потому что эльфы коварны, строят людям козни и занимаются темным чародейством - опять же во вред людям. Хозяева замка решают выгнать слугу, но, с другой стороны, они бояться, что эльф заколдует их или вообще устроит какую-нибудь пакость. А тот и в мыслях ничего не держит и верно служит своим господам. От этого постоянно происходит какая-нибудь путаница, граф и графиня Деллья боятся, эльф честно старается им угодить. И все это говорилось торжественным слогом, длинными стихотворными строчками.

-Как жаль, что угощенье не по нраву...

-С чего бы жаль ему? Должно быть там отрава.

Другому слуге, полугоблину, приказывают унести праздничный обед, и тот его с удовольствием съедает. И вообще быстро понимает, что к чему, и начинает обманывать хозяев - говорит, что найдет человека, снимающего эльфийское колдовство, потом сам переодевается этим человеком и забирает себе уплаченные за труды деньги.

Находят запись рыночных покупок - и считают, что это тайное послание.

Из замка пропадет маленький котенок:

-Его украл, конечно, эльф, злодей!

И теперь хозяева замка ждут, что своим темным колдовством эльф превратит его в тигра. Они пугаются каждого шороха и каждой тени. Слуга-гоблин подумывает нарядиться тигром, только не может сообразить, как извлечь из этого пользу.

Слуга-эльф не понимает, почему из-за пропавшего котенка такая суматоха, и старается его найти, сталкивается в разных местах замка с хозяевами и пугает их до полусмерти. Недоумевает, чего они пугаются, и решает, что они просто сошли с ума - поэтому он обращается с ними как можно доброжелательнее и ласковее, а они видят в этом изощренное коварство.

Я хохотала, падая на спинку кресла передо мной. Это было просто невыносимо смешно! Я дождалась конца пьесы и встала, только когда тяжелый занавес плавно разделил сцену и зал. Мне не было страшно сегодня ни капли, и даже если бы снова стало не по себе от актеров-призраков, то эту пьесу невозможно было не досмотреть.

Я вернулась в спальню, укуталась одеялом. Девочки мирно спали. Надеюсь, никто не узнает и про этот мой ночной поход. Я перебирала в памяти разные эпизоды пьесы и несколько раз засмеялась, хорошо, что успела уткнуться в подушку. Неожиданно вспомнилось, как началась недавняя кампания против эльфов и как мне стало страшно, как я почти возненавидела людей, которые науськивали на эльфов всех остальных. В пьесе все это было смешно... И мне показалось, что я больше не буду так злиться на наших врагов и так их бояться. Если ты над чем-то посмеялся, это уже не так страшно.

Внезапно я подумала вот о чем: первый раз Театр показал мне балет, объяснил, что это такое на самом деле, как прекрасно уметь говорить на этом чудесном, летучем языке. Нынешней ночью Театр освободил мое сердце от страха и, что еще сильнее отравляло душу, от злобы. Неужели Театр заботится обо мне? Я хотела в это верить, надеялась и пугалась. Жизнь слишком сложна, так непонятна, что без руководства и советов ее не прожить. Но трудно и немного жутко представлять своим наставником неведомое, непонятное существо...

Утром ночные сомнения и тревоги исчезли, осталось только веселье из-за вчерашней комедии и радость из-за праздника. Госпожа Ширх подарила каждой ленты для волос и маленькое зеркальце. Славно было гулять по чистому, поскрипывающему снегу, когда на улице безветренно и почти не морозно, а потом в украшенной поблескивающими гирляндами столовой пить чай с праздничным пирогом с клубникой и яблоками.

Конечно, ничто не могло полностью отвлечь, и из головы не выходило ночное происшествие. И пока две не уехавшие домой девочки играли в спальне в фанты, я достала книгу воспоминаний Корабельщика. Конечно, я их читала бесчисленное множество раз, книга вся потрепанная, а некоторые страницы вылетают. Но раньше я читала просто потому, что книга необычайно интересная. А сейчас у меня появилась цель - попробовать понять, как же он мог попутешествовать по разным мирам. С ним это произошло два раза - вот счастливый человек!

Я открыла главу "Перевозчик". То, что там рассказывается, считали выдумкой Корабельщика. И, думаю, совершенно без повода. Корабельщик был необыкновенно честный человек, к тому же, с ним было несколько матросов, их могли бы расспросить, но никто не захотел выяснить правду, просто не поверили, и все. Вот эта история.

"Река Игг впадала в Северное море. Мы сели в лодку - я, Сарта, Цхолин и Шурв. Команда осталась на корабле, а мы двинулись вдоль речных берегов, чтобы пополнить запасы воды, поохотиться и, при некотором везении, найти каких-либо местных жителей, чтобы купить у них хлеба и еще какой-нибудь еды. Плыли мы около двух часов, миновав несколько впадающих в Игг речушек, но не увидели ни одного селения. Дальше плыть было невозможно. Река обмелела, в пяти минутах хода виднелась осока. Прежде, чем сойти на берег для охоты, забросили сети.

Охота оказалась удачной, и мы вернулись на лодку с несколькими подстреленными утками. Сарта начал вытаскивать сети, внезапно что-то сильно дернуло и потянуло сети из его рук. Мы взялись помогать ему, полагая, что в сети попала необычайно сильная рыба. Матросы крепко держали добычу, медленно вытягивая ее из воды. Рыба забилась сильнее, а дальше произошло нечто, достойное удивления. Невозможно было предположить, что в столь мелкой реке может обитать такая крупная рыба. Но мы все видели широкие серебристые бока, зубастую пасть, пытающуюся прорвать сети, черные выпуклые глаза, огромные бьющиеся плавники. "Это рыба Куг!" - крикнул Цхолин, но сейчас было не до того, вода перехлестывала через борт, лодку качала, как при сильнейшей буре.

Рыба тянула лодку, и та неслась, все быстрее и быстрее, увлекаемая чудовищем. Я крикнул Сарте, чтобы он разрубил сети или бросил их. Нам не удастся вытащить этого подводного монстра, тогда как он может посадить нашу лодку на мель и пробить дно, или перевернуть ее. Но мой неопытный матрос замешкался. И вот лодка влетела в осоку, проплыла дальше, волны переливали через борт и били нам в лицо, а затем вдруг ход лодки стал ровнее.

На одно мгновение нам показалось, что Сарта, наконец, выпустил сети, и лодка сейчас остановится. Но нет, все, мы плыли за рыбиной по-прежнему Очевидно, чудовище приспособилось передвигаться в воде с таким грузом за спиной, и плыть ему стало удобнее, рыбина уже не рвалась, а тянула лодку быстро и ровно. Когда волны и брызги стали меньше и нас почти перестало качать, стало видно, что мы - на середине спокойной и очень широкой реки.

Сарта, наконец, разрезал ножом сети, и движение остановилось.

Я внимательно осмотрел лодку, к нашей радости, пробоин или других повреждений не оказалось. Я велел грести к зарослям осоки. Мне показалось весьма странным, что теперь они оказались весьма далеко от нас - не менее часа пути, к тому же, не в том месте, где я предполагал, должны были быть. Впрочем, рыбина могла развернуть лодку в другом направлении. Но как она успела завести нас столь далеко - я понять не мог. Неожиданно стало темнеть, хотя на моих часах было лишь два часа пополудни. Однако солнце явно садилось за горизонт, и пока мы доплыли до берега, заросшего осокой, зажглись первые звезды. Я приказал привязать лодку и сойти на берег. Поиски обратной дороги нельзя было начинать ночью.

Матросы уснули, мне же спать не хотелось. Я решил определить путь по звездам, чтобы утром сразу взять верное направление. Но как же я был изумлен, увидев, что рисунок звезд на небе иной, чужие, неизвестные мне созвездия. Удивительное чувство охватило мою душу - страх и радость одновременно. Каждый капитан мечтает открыть другой мир, и, как бы ни были успешны его торговые предприятия, это дороже, чем приобретенные и затем сохраненные в длительном путешествии шелка, пряности, диковинные звери, за которые можно выручить хорошие деньги. Но сможем ли мы вернуться обратно?

Оглядывая поросший травой берег, я неожиданно заметил дымок, поднимающийся откуда-то из осоки и поднимающиеся в темное небо огненные искры. Видно, там кто-то развел огонь, и, судя по запаху, пек пресные лепешки. Я пошел в направлении костра, решив вести себя осторожно, поскольку никто не знает, каковы обитатели этого мира и насколько они опасны.

Пробравшись через заросли осоки, более высокой и плотной, чем мы привыкли видеть на берегах наших рек, я встал поодаль от костра. Впереди поблескивала вода, и я заключил, что мы находимся на острове, причем весьма небольшом. Высокий бородатый человек сидел перед костром, спиной к шалашу, то подбрасывая ветки, то что-то помешивая в котелке над огнем. На веревке, протянутой между воткнутыми в землю сучьями, сушилась какая-то выстиранная одежда - штаны, длинная куртка с капюшоном. К стволу дерева прислонена коса, видимо, для высокой речной травы.

Поняв, что он здесь один, я решил не опасаться и вышел из осоки. Он мельком глянул на меня и не сказал ни слова. Его глаза могли бы вызвать испуг, потому что они были глазами того самого чудища, огромной рыбины Куг, утащившей нас в это место. Но страха я не испытал, потому что готов был к чудесам, неожиданным превращениям и непредугадываемым опасностям нового мира.

Я приветствовал его на языке Норнстенна, жестами подкрепляя мои слова и показывая доброжелательство и дружелюбие. Видя, что я не страшусь его, но и не показываю ни малейшей враждебности, рыбак пригласил меня сесть рядом с ним на рассохшееся бревно и поужинать только что сваренной похлебкой и лепешкой. Еда, приготовленная из трав и кореньев (рыбу он, полагаю, не употреблял), оказалась необычной на вкус, но сытной и пряно-острой.

Язык Норнстенна был ему известен. Имя свое он мне не открыл, сказав, что я могу называть его перевозчиком, так как это - основное его занятие. "Откуда же тут люди?", - изумился я. "Появляются время от времени", - уклончиво ответил хозяин острова. Я не понял этих его слов, но мне хотелось услышать о более важных вещах, и я расспрашивал его о том, что это за мир, в котором мы сейчас находимся, есть ли тут материк ("большая земля", сказал я, чтобы ему было понятнее).

Да, земля была, но, предупредил перевозчик, обратно вернутся невозможно. Я не стал спрашивать, почему - он говорил таким спокойным и убедительным голосом, что только глупец не понял бы, что это - правда. Сидя рядом со мной у костра и пришивая заплатку на какую-то одежду, рассказывал о разных чудесах, которые есть на той земле, о великих скалах, водопадах, прекрасных чертогах и бесконечных лесах... Мы говорили с ним до тех пор, пока между небом и рекой не появилась тонкая полоса света. Он обещал провести нас в обратно, в наш мир, правда, потребовав за это по монете с каждого; он сказал, что такова обычная плата.

Я готов был отдать ему все, что у меня было, а не одну монету, не для того, чтобы вернуться домой, а чтобы увидеть новые земли; но как бы я бросил мой корабль, моих матросов? И я спросил его, могу ли я вернуться сюда потом, когда приведу мой корабль в родной порт? Перевозчик ответил, что не стоит торопиться, так как он будет очень занят разными делами, но после, со временем, он обещает, непременно перевезет меня к той земле.

Я услышал, как мои матросы зовут меня, и откликнулся. Хозяин острова привязал прочную веревку к носу лодки, мы столкнули лодку в воду, и перевозчик потянул ее из мелководья, от острова. Его высокие, выше колен, сапоги, погружались все глубже, вот вода уже намочила края его длинной куртки. Мы не могли понять, что он хочет сделать, как вдруг он полностью опустился в воду, превратившись в огромную черную рыбу, и так сильно дернул лодку, что снова вода плеснула нам в лицо, и началась качка, как при шторме. Мы ухватились за края лодки, думая лишь о том, чтобы не вывалится. Не могу точно сказать, сколько времени длилось это. Внезапно потемнело, лодка плыла сейчас медленно и плавно, качка прекратилась. Рыба Куг плеснула в реке последний раз, выгнув черную спину и шлепнув по воде тяжелым хвостом, и в темноте блеснул речным серебром ее удаляющийся след. Я посмотрел на часы: было лишь четыре утра. Судя по рисунку созвездий, мы вернулись в наш родной мир.

Лодку нашу вынесло туда же, откуда нас утащила рыба. Мы, едва рассвело, возвратились к кораблю, и встревоженный боцман кинулся расспрашивать нас, где же нас носило так долго.

-Мы побывали у рыбы Куг в гостях! - закричал Сарта, как только мы поднялись на борт.

Матросы обступили нас и ждали со жгучим любопытством, что же он расскажет. Ведь рыба Куг - это старая морская сказка, легенды о ней одна страшнее другой.

-Рыба Куг живет на острове! - возбужденно и громко говорил Сарта. - У нее там шалаш, всякая одежда, котелки для супа, большущая коса. Возит, говорит, всех то туда, то сюда, а глаза такие страшенные!.."

Закрыв книгу, я задумалась. Если бы и мне такого проводника... Но, может быть, есть и другие пути и ходы? С того дня я решила при каждый благоприятной возможности исследовать Театр - кто знает, а вдруг я наткнусь на переход? Конечно, это опасно - ведь никто не вернулся, но, говорила я сама себе, разве в этом мире меня кто-то ждет и будет плакать из-за моего исчезновения?

Днем похолодало, но все же, ради праздника, нас после чая повели гулять в садик за Театром, младшие классы, и мальчиков и девочек. Решили строить снежную крепость.

Девочки помогали катать большие комья снега, а некоторые смотрели. Я села на скамейку, самую крайнюю в садике, и тоже смотрела. На сером небе за тучами виднелся тускло-желтый кругляш солнца. Мягко опускались на сугробы редкие пушистые снежинки. Я затянула посильнее завязки капюшона - в уши задувал ветер. Не хотелось ничего делать, только смотреть на снежную крепость и прятаться от ветра.

Внезапно мне подумалось вот что: мою семью заставили уйти из родного Ургела. Потом - из Анларда. Теперь у меня нет ни семьи, ни дома. И за эльфийское происхождение, наверно, тоже придется натерпеться. Не знаю, может, никто и не смотрит на меня высокомерно, но мне часто так кажется. Зато именно мне Театр открыл свою тайну, и только я вижу все эти удивительные вещи. Значит, в мире есть справедливость.

-Растанна! - позвала меня, заглянув за угол, в наш сад, дежурная из вестибюля. Я отряхнула снег с полы плаща и побежала к входу в училище. Интересно, что ей понадобилось?

-К тебе пришли, - сказала она.

На диване сидел Райнель и читал какую-то книгу.

-Растанна, здравствуй! - приветливо сказал он.

-Здравствуйте! - я сделала книксен.

-Мы хотим пригласить тебя на наш праздник. Госпожа Фарриста тебя отпускает, до вечера!

Как замечательно! Какие они все же добрые люди. Но, кроме меня, Тирлисы наверняка созовут немало гостей, все наденут все самое красивое и нарядное...

-Я очень рада и, конечно, пойду, но у меня нет ни одного праздничного платья, - раньше такие признания давались мне тяжело, а теперь я даже немного гордилась - не каждый ведь так честно признается, иной бы застыдился и промолчал. Но Райнель не обратил внимания ни на мою бедность, ни на честность, а спокойно продолжал:

-Это домашнее торжество, гостей почти не будет. Ты вполне можешь быть в школьном платье. Или Стелла даст тебе какое-нибудь из своих - ты уж поверь мне, это совсем неважно. Ну что, пойдем?

-Да, конечно!

Я решила ни в коем случае не надевать чужое платье, это мне показалось унизительным, в конце концов, форменные платья у нас хоть и не нарядные, но сшиты хорошо. То, что моя откровенность не побудила Райнеля посмотреть на меня с восхищением, немного смутило меня. Может быть, не надо так уж гордиться откровенностью? И было лучше, когда я говорила честно, но не хвастаясь честностью? Наверно, так...

Я попросила разрешения подняться к себе в спальню, а там взяла подаренную госпожой Ширх ленту. Все-таки вид будет более праздничный. Потом сбежала вниз, Райнель взял меня за руку, и мы вышли. В восемь часов он должен был проводить меня в училище.

Падал снег, и город выглядел сказочным. В некоторых окнах уже горел свет, хотя не пробило и четырех часов - было пасмурно и бессолнечно. За шторами, как в волшебном фонаре, двигались силуэты - кто-то танцевал, играл на рояле, дети бегали по комнатам. Всегда странно наблюдать чужую жизнь, а когда она закрыта от тебя, то можно и придумывать... Я даже забыла о том, что иду в гости. Все смотрела на чужие окна, падающий снег, крыши с серой или красной черепицей, фигурки-флюгера. Когда подходили к ратуше, как раз должны были бить часы. Собралось немало народу - всем хотелось посмотреть на то, как появятся фигурки и промаршируют под музыку. Остановившись, подождали и мы.

Около дома Стеллы был парк, она со старшей сестрой только что пришла туда. В середине парка стояли деревянные качели, на которых мальчики и девочки качались по очереди. Вообще там было много детей - они бегали, играли в прятки, тут и там мелькали их черные, синие или зеленые плащи.

Ужин был праздничный, и пирожные с клубничным кремом на десерт. После ужина играли в "Путешествия": на картонном листе, до игры сложенном в четыре раза, расставили деревянные фигурки, по одной на участника. Играли Райнель, Стелла, ее сестра Джайма и я, а их отец сидел у камина, пил яблочный сок и курил трубку. Мой деревянный человечек первым пробрался через горы и леса - и я выиграла. Хотя, мне кажется, все Тирлисы поддавались и немного жульничали. Стелла пошла в обход озера, хотя у нее оставались золотые монетки (из картона), чтобы заплатить лодочнику. А Райнель свалился в пропасть - ему не хватило одного шага (и мне показалось, что он нарочно так выбросил кубики - один скатился со стола, и Райнель потом сказал, что там будто бы выпала всего лишь единичка).

Потом Стелла позвала меня в свою комнату. Как всегда, я подумала, что это удивительно и даже таинственно, когда семья живет в одном и том же месте из поколения в поколение. В доме - множество старых вещей, и мебели, и игрушек. И каждая вещь живет своей жизнью, у нее есть истории и воспоминания. Можно зайти в пустую гостиную, но она на самом деле не будет пуста -ты вспомнишь, как вечером отец подбрасывает угли в камин, а ты садишься около него, и начинается разговор, не о каком-нибудь деле, а так, о том и о сем... А на дверном косяке - карандашные отчеркивания, каждый год в день рождения мерили и отмечали твой рост. У тебя есть какая-нибудь деревянная шкатулка или хотя бы разноцветная коробка из-под чая, в которой уже много лет хранятся бусины, старинные пуговицы, какие-нибудь красивые мелочи - и многое досталось еще от прабабушки.

У меня нет ни дома, который бы помнил моих родных и мог бы рассказывать семейные истории, ни одной вещи, которая пережила бы несколько десятилетий. В училище я ни о чем подобном не думаю, но здесь начинаю чувствовать себя ненужной бродяжкой, пришедшей из ниоткуда. Может быть, неправильно полагать, что дом или вещи дают тебе право считаться в какой-нибудь части мира своей, но все же - мир так огромен, потому и хочется, как цветок прикрепляется корнями к земле, держаться за прошлое через семейные истории и воспоминания. А вещи и дом сделали бы их осязаемыми.

Мы сидели у камина в комнате Стеллы, и я спросила, как ей в новой школе, подружилась ли она с кем-нибудь, трудная ли там учеба.

Стелла рассказала, что у ее отца в торговле дела идут хорошо, поэтому теперь он смог отдать ее в хорошую, довольно дорогую школу, и она больше не переживает, что не станет тацовщицей.

-Там учиться сложнее, - рассказывала она, - но зато полезнее, да и интереснее, пожалуй.

Мы поразглядывали ее учебники - действительно, все дается намного серьезнее, и задания труднее. Я немного позавидовала Стелле, но постаралась прогнать это чувство. Если ты приходишь в гости, да и вообще - если ты кого-то называешь другом, то завидовать ему - это похоже на предательство.

-А чем твой отец торгует?

-У него сейчас три лавки. Всяким торгует - мукой, крупами, сахаром. Но он хорошо заработал, когда весной и летом была война.

-Почему?

-Отец делал поставки в армию, ну, не такие крупные, как самые богатые торговцы, но все же - очень трудно было добиться заказов, и потом, чтобы скупить большие партии муки и круп, отцу пришлось ездить в дальние деревни, в горы.

Но тут для меня был вопрос поважнее дальних поездок и трудностей господина Тирлиса.

-Куда же он все это возил, если Тиеренна не воевала?

-Ну да, отец делал поставки в аркайнскую армию.

-Но почему?!

-Как это почему? Мы же союзники. А десять лет назад, когда тоже была война между Анлардом и Аркайной, он поставлял провизию в анлардскую армию. Тогда он тоже неплохо заработал, мы смогли расширить торговлю, потом еще Райнеля в тот год отец определил в приличную школу. Мама у нас тогда болела, потому очень много ушло на лечение, но отец говорит - не то беда, когда надо платить, а когда нечем.

Стелла принялась убирать учебники на полку. Мне стало грустно. Значит, ее отец помогал нашим врагам, подкармливал их. Получается, что мы воюем, теряем друзей, свои дома, вообще всю прежнюю нашу жизнь, а он наживает деньги, живет на них привольно, учит детей. Интересно, вспоминает ли он пословицу: "У одного дом горит, а другой руки греет"? Я подумала о господине Тирлисе, вспомнила, как он сидит у камина с газетой, добродушный, с жилеткой, расходящейся на животе, как он отхлебывает яблочный сок из дорогой фарфоровой чашки. "У отца в торговле дела идут хорошо..." Он помогал нашим врагам, кто нас с мамой из дома выгнал, если бы не они, мы бы жили мирно в своем Тальурге... Впрочем, ведь десять лет назад он так же кормил нашу армию. Сложно все это понять. И все же, если я дружу со Стеллой, нельзя так думать про ее отца. Вспомнила я еще то, как господин Тирлис угощал меня то одним, то другим пирожным, подливал мне чай из тяжелого чайника... Нет, неблагодарно было бы думать о нем плохо, но как правильно думать - непонятно... Стелла не обратила внимания на мои терзанья, она показывала мне кое-какие свои игрушки, любимые книги, а потом нас снова позвали в гостиную.

Мы еще раз попили чаю, и Райнель пошел меня провожать обратно в Театр.

Снег шел все сильнее, но не сплошной пеленой, а красивыми мягкими хлопьями. Не помню, с чего начался разговор, но я рассказала Райнелю об Ургеле - что мои родные когда-то жили там, и про Башню Желаний. О своей мечте попасть туда промолчала, только сказала, что это вполне справедливо - раз у них вся земля разорена, то пусть хоть будет волшебная Башня. Райнель подумал о чем-то, а потом неожиданно повел меня в один из таких проулков, где низенькие дома и множество магазинчиков. Он показал мне витрину аптеки, а на ней - небольшие медные весы.

-Вот, видишь весы? Ты думаешь, в жизни все так и есть - если положено на одну чашу, надо уравновесить другой?

Я не знала, что тут сказать, это слишком просто, наверно, хотя...

-Это слишком просто, а жизнь, да, кстати, и справедливость, похожа вот на что, - он показал на другую витрину, на противоположной стороне. Это была мастерская часовщика. Я увидела за стеклом механизм из колесиков разной величины, сцепленных каким-то сложным способом, и движение одного было связано с движением другого. Мы посмотрели некоторое время на то, как колеса крутятся, причем - часть в одну сторону, а часть - совсем в противоположную, и весь этот хитрый часовой механизм, эти вращающиеся в разные стороны колеса, в конце концов, приводил в правильное движение стрелки и отмерял верное время. Я понимала, о чем хочет сказать Райнель, но словами это не смогла бы объяснить.

Снег скрипел под ногами, пушистыми горками ложился на ветки, сверкал в желтом круге фонарей. Помолчав минуту или две, Райнель задумчиво сказал:

-Тебе не стоит тосковать об Ургеле и, тем более, о Башне Желаний.

-Почему?

-Мне случалось сопровождать раза два отца, когда он отправлялся в дальние поездки. В гостиницах около границ или больших дорог встречаются многие... и торговцы, как мы, и лихие люди, любители приключений и легкой добычи...

-И что? Ты видел там ургельцев?

-Нет, не ургельцев... возможно, кто-то и был оттуда, но по очевидным причинам - скрывал. Но я два раза встречал людей, которые пробирались к Башне Желаний.

-И что, она исполняла их желания? - спросила я и стала ждать ответа, затаив дыхание.

-И да, и нет. Понимаешь, она все делала с подвохом. Если вспомнить, что Башня не помогала никому из ургельцев и что появилась она, когда последний князь от бессилия и ненависти проклял весь мир, то, ты же понимаешь, едва ли стоит надеяться на то, что там поселилась добрая волшебница. Я слышал самые неприятные истории... и те двое, кто дошел до Башни... Кстати, скажу тебе сразу, что идти им приходилось по пустым землям, где ничего не росло, вода в реке и колодцах была ядовитой или невозможно горькой, многие селенья или городки населяли только духи убитых ... словом, ты понимаешь, ни у кого не вышло увеселительной прогулки... Так вот, каждый из тех двоих повернул обратно, так и не загадав желание.

-Ты говоришь подвох - а в чем?

-По-разному у всех. Что просят обычно у Башни? Богатства, удачи, еще каких-то благ... И вот, допустим, добыл человек богатство - а ночью его убивает и грабит вор. Или человек заболевает неизлечимой болезнью, и все, что он выпросил у Башни, ему уже не нужно. Ну, и многое иное... Я бы сравнил Башню Желаний с паутиной, на которую упала капля меда. Мед, паутина и гибель. Вот и все...

-А вот те двое - откуда они узнали, что такие ужасы бывают, их кто-то предупредил?

-Конечно, как же иначе. Около Башни - стражники, они собирают слухи со всего света, и кое-какие последствия исполненных желаний им известны. Они берут деньги за вход в Башню, от них мои знакомцы и узнали...

-То есть их пожалели и не взяли денег?

-Нет, почему же... Ургел надо восстанавливать, сейчас они себе столицу отстраивают. Денег не брать они не могут. Тем более, считают, что весь мир им должен... Но ургельцы не могут полностью отказаться от своего прежнего прямодушия, или, лучше сказать, прямолинейности, и, взяв плату, они честно предупреждают...

-Даже не знаю... честно ли это...

Райнель пожал плечами.

-Во всяком случае, они полагают это справедливым.

Значит, еще одной мечтой меньше... Не то, чтобы я действительно надеялась дойти до Башни Желаний, но иногда, когда становилось тоскливо на душе или мучила бессонница, я представляла, как подхожу к Башне. У меня уже были придуманы три, на выбор, желания, и я перебирала их, ставя на первое место то одно, то другое...

Мы миновали вход в Театр, над которым снег падал на острые крылья химер, и подошли к двери училища.

-Я вам очень благодарна за сегодняшний праздник, - сказала я и подала ему руку. Но он не пожал, а поцеловал ее. Это меня смутило, но, видимо, так положено - хотя я вовсе не чувствовала себя взрослой барышней, которой целуют руки. Райнель смотрел мне в лицо. Неожиданно он произнес:

-Все-таки, Растанна, ты только кажешься простой, открытой и совершенно понятной - но, на самом деле, я уверен, ты не проста.

-Это плохо? - спросила я. Мне стало неловко от его слов, потому что не понятно, хвалит Райнель или ругает, и еще потому что я не привыкла, чтобы кто-то, кроме мамы, всерьез размышлял обо мне.

-Это... интересно, - улыбнулся он, открыл мне дверь, а потом отступил в ночь и снег.

Глава 16

Дни шли один за другим, занятия сменились отдыхом, отдых - репетициями или выступлениями. Так и наступил мой тринадцатый день рождения. Я не сказала о нем никому - все равно в училище праздновали только тиереннские праздники или какие-нибудь театральные события, а дни рождения отмечали в семьях.

Вечером, когда все улеглись, я подошла к окошку в классной комнате. Посмотрела на уменьшающуюся голубую луну, на полную красную. Подумала о своих родителях. Как жаль, что я никогда не видела отца. Несправедливо, что я никогда не жила в большой, настоящей семье - с мамой и папой, бабушками и дедушками, несколькими детьми. Но раз судьба так ко мне несправедлива, значит, непременно заменит чем-нибудь, я была уверена в этом. Еще немного посмотрела на снег, изредка поблескивающий искорками под фонарем, на небо, на котором темные облака то и дело прятали то одну, то другую луну. А потом отправилась спать. Завернулась в одеяло, спрятала замерзшие ноги. Мне снились какие-то чудесные путешествия, совершенно незнакомые, счастливые края, и когда я проснулась, то была такая радость, что я решила считать этот сон подарком судьбы. Может быть, он даже вещий.

Дальше этот день шел, как обычно, зато на следующий после обеда пришел Райнель и забрал меня в гости до вечера. Как я удивилась, когда увидела пирог с черникой и праздничные чашки, стол с белой скатертью. Все семейство собралось здесь, меня поздравляли и даже подарили два подарка - книгу со стихами и красивый кошелек. Правда, денег-то у меня пока не было. Но Тирлисы хором сказали, что был бы кошелек - а деньги найдутся. Потом отец Стеллы и Джайла ушли по своим делам, а Стелла, Райнель и я остались в гостиной пить чай с черничным пирогом.

-Я рассказала брату про наш список, - сказала Стелла.

Я посмотрела на Райнеля - не станет ли он смеяться над нами. Но нет, Райнель отнесся очень серьезно.

- Вы изучили историю Театра - и это правильно. Но вы исследовали то, ЧТО происходило - и не выясняли, и не могли таким способом выяснить - ПОЧЕМУ.

-И как можно выяснить - почему? - спросила Стелла.

-Наверно, надо почитать не только книги по истории Театра, но и о том, как и когда его стоили, и, главное - кто.

-Я итак знаю, кто и когда, - пожала плечами Стелла. - Тиммиан-Строитель, по приказу короля Густина. Это во всех учебниках написано.

-Ничего подобного, - улыбнулся Райнель.

Я страшно удивилась. Разве может такое быть, чтобы в учебниках была написана неправда? Стелла тоже смотрела на брата довольно хмуро. Она не любила, когда кто-то пытается оспаривать очевидное.

-Тиммиан достраивал театр, - объяснил Райнель. - Само здание при этом было уже больше чем наполовину готово. Трудно сказать, имел ли он право называться архитектором Театра. Если он изменил план своего предшественника, многое построил или переделал по своим чертежам - то да, а если нет...

-Ну, и как мы узнаем, кто же придумал первый план? - спросила Стелла.

-Я уже узнал. Когда ты мне сказала про ваши исследования, я решил действовать вашим же способом и на другой день пошел в библиотеку. Рыться в книгах пришлось дня два. Но теперь я знаю, кто был первым строителем - Марн Чернокнижник.

-Не слышала о таком, - с сомнением сказала Стелла.

-А ты, конечно, знаешь всех Тиереннских архитекторов от начала нашей истории? - спросил Райнель.

Стелла хмыкнула, но промолчала, и Райнель продолжал:

- Это был эльф, - он слегка поклонился в мою сторону. - Но не думайте, на самом деле, едва ли он был злым колдуном. Скорее всего, его прозвище появилось вот из-за чего: во-первых, Марн был человеком очень ученым, и знания его были глубоки и разнообразны, не только в архитектуре. Но, кроме учености, он имел и дар волшебства. А тогда, двести лет назад, как раз начались события в Фарлайнском лесу, и эльфы создали свой город - Фарлайн. Каждый эльф без рассуждения считался чародеем, а раз чародей - то, по общему мнению, и опасный, и непредсказуемый.

Фарлайн... Ведь это и моя родина, по крайней мере, родина моего отца. Но я ни с кем не могу говорить об этом, а мне очень хочется узнать подробнее об этой стране, о ее жителях. Где-то там - мои родные. Ведь были же у моего отца родственники, может быть, он снова женился и у него - дети, мои братья или сестрички.

-Растанна, ты слушаешь? - Стелла потянула меня за рукав.

Я кивнула, но ничего не ответила. Райнель сказал о Фарлайне, и это почему-то выбило меня из колеи.

-Так вот, я и спрашиваю, - продолжала Стелла, - откуда это известно, что Марн не злой колдун?

-Двести лет прошло - мало что о нем вообще известно. Скажем так, это всего лишь мое ощущение. О Марне известно всего лишь три истории. На день рождения королевы Олведии, жены короля Густина, этот хитроумный эльф принес букет золотых роз - среди зимы, что всех поразило, да еще и вправду лепестки были из тонкого-тонкого золота, хотя были мягкие, как живые - и увядали, как живые. Чародейство, конечно, но не злое же. Еще случай - Марн встретил на деревенской дороге - уж не знаю, как он там оказался, дел у него, как я понял, вне города не было - мальчика, пастушка. И тот, будто бы, плакал, потому что сломался его пастуший рожок - на него наступил теленок. Марн сделал ему новый рожок, но, как стало понятно потом, когда на этом рожке начинали играть, то он не просто издавал ту мелодию, которую хотели получить, но еще и сам ее обрабатывал, изменял, усложнял... Итак, опять же, колдовство, но не такое, чтобы прозвать за него чернокнижником, - заключил Райнель.

-Ты говорил, там три истории, - сказала Стелла.

-Да, но третья, пожалуй, и не история, а... Кстати, мы весь чай выпили, да и пирог подходит к концу.

-Сейчас я налью еще один чайник и принесу хлеба с маслом. Только без меня не рассказывай, - и Стелла пошла на кухню, а я за ней. Мы наполнили большой тяжелый чайник, повесили его над огнем, прихватили с собой хлеб, масло, яблочный джем и вернулись в гостиную. Райнель продолжил рассказ:

- О Марне еще известно то, что когда шло строительство Театра, то Марн постоянно почти наблюдал за работами. И, что и напугало или, лучше сказать, отвратило от него многих, приходил даже ночью. Считали, что он занимается колдовством, наводит на будущее здание чары.

-Действительно, зачем приходить по ночам? - подозрительно спросила Стелла.

-Может быть, он проверял какие-нибудь расчеты? - рассердилась я. Почему она во всем подозревает эльфов, уж конечно, если бы архитектором был человек, у нее нашлось бы разумное объяснение.

-Ночью проверял расчеты? - вздохнула Стелла и поглядела на меня, как на несмышленого ребенка.

-Ну, неважно, - сказал Райнель, как мне показалось, нарочно, чтобы мы перестали спорить, - теперь ничего не докажешь. Важно то, что потом, на середине строительства, его выслали из Тиеренны, отобрав перед этим все чертежи.

-Но, тут уж или-или, - подумав, сказала Стелла. - Или Марн никакого чародейства не применял, и тогда нам неважно, кто он и что он. Или уж мы признаем, - она посмотрела на меня, - что он волшебник, и тогда будем искать о нем книги - надо ведь понять, как он мог заколдовать Театр. Я думаю, правильнее - признать, что он волшебник, это ведь все упростит. Сразу станет понятно, в чем корень беды.

-А если мы решим, что он - не волшебник, значит, опять все будет непонятно? - тут уж я начала всерьез сердиться, кажется, когда речь заходит о волшебниках, Стелле полностью отказывает логика. - Тебе нужно правду узнать, или найти самое простое объяснение?

-Я предлагаю как раз вот это - попытаться понять правду, - сказал Райнель миролюбиво. - Кстати, чайник закипел, разве не слышите?

Мы со Стеллой заварили еще чаю. Пока пили новый, душистый чай, Райнель рассуждал:

-Не надо заранее придумывать себе никаких теорий, надо просто - искать сведения. А потом сделать выводы, если мы, в самом деле, что-то найдем. Пока можно лишь вот что сказать: Марн, пожалуй, в самом деле, был волшебник, но это не значит, что он как-то заколдовал Театр. А мог и заколдовать - но все равно, не обязательно исчезновения связаны с его делами...

Мы со Стеллой согласились с ним, и я была очень рада, что мы с ней не поссорились.

-Я придумала вот что, - сказала Стелла. - Давайте создадим тайное общество. Будем изучать все, что сможем найти об истории Театра. А назовем наше общество, например, "Союз троих".

-Название придумывать обязательно? - спросил Райнель.

-Так уж положено.

Наверняка Стелла прочитала в какой-нибудь книге про что-нибудь подобное, может, там был "Союз пяти" или что-то в этом роде. Пожалуй, тайное общество - это неплохо придумано, все же приятно чувствовать, что ты - не одна, у тебя есть единомышленники, к тому же, тайные. Райнель тоже согласился, хотя почему-то без воодушевления. А, по-моему, хорошая идея.

Наконец, часы пробили восемь, надо было возвращаться. Райнель сказал, что проводит меня до училища.

Светящиеся иголки звезд спали за мутной облачной пеленой, тянущейся по темному небу. Снег мягко падал - на камни под нашими ногами, на ветки. Когда мы зашли в парк, то словно заглянул непрошено в сказку о спящем городе. Все было неподвижным, поблескивающим, волшебным. Вокруг фонарей блестели, падая в темноту, снежные хлопья, а внутри, за стеклом, горели желтые огоньки. Я подумала, что предметы отбрасывают тень не только из-за падающего на них света, у них есть еще одна тень, невидимая, но я ее чувствую. Иногда тень бывает злая, как у химер на нашем Театре, иногда - таинственная, например, если это какой-нибудь старинный дом или огонь камина за шторами - смотришь и гадаешь, кто там живет, что делает, представляешь, что он сидит у камина и читает сто раз перечитанную, захватывающую книгу. А вот у фонарей и снега сегодня - волшебная тень. Не знаю, все ли это видят, мне кажется, что не все. Вот Лил наверняка бы увидела.

Я сказала о волшебной тени Райнелю, он улыбнулся и посмотрел на меня с любопытством. Но мне показалось, что он ничего такого не чувствует, ему просто интересно, что я говорю, вот и все. Наверно, вообще мало кто мог бы это понять. Может быть, Корх, но он все-таки человек неприятный, по крайней мере, для меня. Тийна могла бы понять - но она любит такие вещи, которые хоть и таинственные, но осязаемые. По крайней мере, даже привидение можно увидеть. А здесь - всего лишь ощущение...

Когда мы завернули в один из переулков, ведущих от бульвара к Театру, налетел ветер и поднял над одним из домов пушистое облако, а потом рассыпал его по черепицам крыши, а оттуда уже упала снежная пыль, поблескивающая ломкими краями снежинок. Райнель вздохнул, и я заметила, что у него стало напряженное и встревоженное лицо.

-Ты испугался, что снег упадет нам на голову? - спросила я.

-Нет, просто мне показалось, что там - человек.

-Ну что ты, как бы он мог попасть на крышу? Тем более, ходил бы по узкому краю крыши.

Райнель вдруг смутился и ответил:

- Мне привиделось, что это лунатик.

Я слышала о том, что бывают лунатики, но не уверена, не выдумки ли это. Но Райнель рассказал, что у него был друг, и он на самом деле ходил во сне. Мне стало любопытно, почему это так, началось ли это у него еще в детстве или позже. Райнель сказал, что родители его друга считали, что это случилось из-за какого-то потрясения, скорее всего, из-за войны, которая тогда началась тогда между Аркайной и Анлардом. Ему было тогда лет шесть или семь. Его родители, хотя и имели гражданство Тиеренны, но жили тогда в Анларде. Надо сказать, войну он помнил довольно смутно, а каких-нибудь по-настоящему ужасных происшествий не помнил совсем - родители довольно быстро смогли выехать из военной зоны. Но через некоторое время он стал ходить во сне. Нечасто - может быть, раз в год или даже реже.

-А сейчас он где?

-Родители увезли его в путешествие к Драконовым островам.

-Но там ведь нельзя высадиться?

-Да, конечно. Но корабль поплывет вдоль материка, мимо Холодного моря, потом они погостят недельку-другую на Южных островах. Видишь ли, никто из врачей не знает, как лечить лунатизм. Однако у одного из профессоров, к которому его родители обращались, была такая теория. Он сравнил человеческий рассудок с домом. Все впечатления, которые бывают у человека в жизни, распределяются по разным этажам, соответственно, и значение имеют разное, и помнит о них человек по-разному. Бывает так, особенно в детстве, какое-то событие, которое человек старается позабыть, уходит и прячется куда-то в подпол, в погреб, но оно не умирает там, а ведет свою сумеречную жизнь. Любое воспоминание и впечатление может превратиться в жителя этого дома. Только одни живут внизу, в темноте и забвении, а другие воспоминания холят и обхаживают.

Я кивнула, подумав о своей "копилке воспоминаний".

-Человеку кажется, что он - целиком и полностью хозяин дома, продолжал Райнель. - А на самом деле его жители, также и те, которые обустроились в подполе, уже вполне уверенно себя ведут. Подбрасывают ему мысли, нашептывают на ухо, как надо поступить. Да просто начинают перестраивать весь дом по-своему. Только те, которые в подполе и о которых хозяин и не помнит, действуют исподтишка. Считается, когда лунатик находится под влиянием луны, то двери подпола открываются, и тайные жильцы подчиняют себе человека. И если не принимать меры и не выживать их, то они подтачивают сознание человека, как деревянные стены - жуки-точильщики.

-А путешествие зачем? - спросила я.

-Чтобы привести в свой дом как можно больше других гостей. Новые впечатления, новые встречи. Новые жители населяют жилые этажи, их становится больше, чем незаконных жильцов, и те уже не так вольно себя ведут. Чем меньше у человека тайн, тем труднее луне наслать на него чары. Такова одна из теорий.

Пока мы шли к Театру, я все думала о том, что сказал Райнель. Неужели надо всего лишь как следует попутешествовать, и человек больше не попадет под лунные чары? Трудно представить, но, с другой стороны, раз так говорит профессор, то он, наверно, знает. А еще мне показалось, что есть определенная связь между нашим разговором о Марне Чернокнижнике и лунатиках. Но какая? Я чувствовала ее, но не могла объяснить. Это наитие, а наитию надо верить. Может быть, я пойму это потом.

Пушистый снег поскрипывал под ботинками Райнеля и моими сапожками. Я ловила на перчатку рассыпающиеся на отдельные снежинки мягкие хлопья, разглядывала колкие и хрупкие кристаллики и думала о том, что может произойти с душой человека, если с ним или просто перед его глазами произойдет что-то скверное и ужасное, и он никак не сумеет с этим справится, потому что даже не будет помнить... И тут меня накрыло холодной волной испуга и узнавания. Ведь это же было и со мной! Друг Райнеля десять лет назад видел войну Аркайны и Анларда, но, получается, и я ее могла видеть! Как же я не сообразила: и сон год назад, когда я видела войну и беду, и мамины слова о какой-то поляне, где я танцевала - я очень-очень смутно вспоминаю...

Почему мама всегда молчала об этом? Наверно, не хотела, чтобы я переживала, пугалась заново... Но теперь у меня как будто украли целый кусок жизни, может быть, его и стоило забыть, но все же... Но на этом месте моих размышлений я поняла, что начинаю упрекать маму, а ведь она хотела как лучше для меня. И не была ли она права, если, допустим, ее молчание не открывало лишний раз дверь моим "подвальным жителям". Или, напротив, лучше вспомнить, чтобы тайное стало очевидным? Это было слишком сложно для меня. И еще грустно и тяжело от того, что не могу поговорить об этом с мамой, а ведь мы вместе тогда переживали ту беду...

Начался второй месяц зимы. Мы репетировали "Войну трех царств" уже не по отдельным сценам, а по действиям. Нерсален обращался со мной, несмотря на "парящий прыжок", так же, как и с прочими. Однако на репетиции, когда начиналась сцена в горах, приходили многие, и они смотрели на меня, перешептывались и обсуждали. А один из постановщиков - он когда-то был танцором, но сейчас ему было уже много лет - подошел ко мне после репетиции однажды и назвал "нашей будущей примой".

В обеденном зале или в коридорах училища на меня смотрели даже больше, чем когда я была новенькой. Раньше я очень не любила такое внимание, а сейчас, пожалуй, было даже приятно. Госпожа Таларис стала со мной на занятиях строже, а когда я спросила, не стала ли я танцевать хуже, она ответила, что нет, просто она боится, что я зазнаюсь, стану лениться. Рунния тоже предостерегала меня, не от лени, а от разных театральных опасностей.

-Смотри, как тебе не сделали пакость. Могут облить водой, как Лил, или стекло в балетные туфли подложить, или костюм разрезать.

Теперь я стала проверять очень внимательно и туфли, и одежду и утром, и когда переодевалась на занятия и репетиции. Пока ничего такого не происходило, однажды только в коридоре меня толкнули, так, что все вещи вывалились из сумки на пол, но мне помогли их собрать. Рунния сказала, что я легко отделалась. А через два дня случилось вот что.

Мы выходили из обеденного зала, и тут мальчики, второй или третий класс, побежали к двери, началось столпотворение. Их воспитательница очень сердилась, она еле-еле навела порядок, заставила свой класс остановиться и пропустить нас. А потом я у себя в кармане нашла записку. В записке было написано: "Здравствуй. Меня зовут Дорхолм Левером. Я хотел бы встретиться с тобой. Давай встретимся на прогулке, если в садике, то на последней скамейке, а если в парке, то там, где кормят голубей. Я учусь во втором классе, на певца". Мне ужасно хотелось понять, как выглядит этот Дорхолм Левером. Но спрашивать ни у кого я не хотела. Вдруг он постесняется и не подойдет, или вообще это шутка, и никакого Дорхолма вообще не существует, или он не писал записку.

На прогулке я немного волновалась, хотя старалась делать вид, что ничего не происходит. Я весь вечер размышлялаа, что мне делать. Сесть на скамейку, или подождать, когда к ней подойдет какой-нибудь мальчик (если он будет один, то скорее всего, это и есть Дорхолм). Когда мы вышли из нашего флигеля, и все побежали играть в снежки, я увидела на последней скамейке мальчика, он сидел один, перекидывал из руки в руку вылепденный снежок и смотрел в нашу сторону. Он меня увидел и помахал мне рукой. Когда я подошла, мальчик встал, поклонился, сняв шапку, и сказал очень робким голосом:

-Здравствуй, я Дорхолм, это я тебе записку написал, - он смел перчаткой снег со скамейки, и я села рядом с ним. С одной стороны, теперь можно не сомневаться, что он написал всерьез, а вовсе думал подшутить, так что об этом я больше не беспокоилась. С другой стороны, едва ли можно было радоваться, что появился такой поклонник. У Дорхолма огромные глаза, худенькое лицо, оттопыренные уши, он чуть ниже меня. Дорхолм кашлянул несколько раз - или простудился, или не знал, как начать разговор и кашлял от смущения.

-Я был на репетиции, - сказал он, - ты так хорошо танцуешь.

Он закутал шарфом горло поплотнее.

-Мне просто повезло, что Нерсален меня заметил, вот и все, - ответила я.

-Ну, не скажи. У тебя правда отлично получается.

-Спасибо.

-Да что ты, это каждый скажет...

Мы немного помолчали.

-Слушай... а вот этот прыжок ... Ты так сама научилась, или... ну, знаешь... эльфийское что-то... хитрость какая-то...

Я рассердилась - да что такое, они что, считают, если ты эльф или эльфийка, то, значит, все только волшебством делается?

-Нет, хитрость тут не при чем.

Я холодно посмотрела на него и встала, чтобы пойти к Дайлите или Руннии. Дорхолм схватил меня за рукав:

-Ой, ты прости, пожалуйста, я просто глупость сказал. Извини.

Глаза у него стали сразу испуганные и огорченные, и я решила простить его - он в самом деле не нарочно. Мы еще немного поговорили с ним. Мне неловко показалось, что мы беседуем только о моих делах, и я спросила, кто его родители, забирают ли его домой на выходные. Дорхолм сказал, что его отец - сапожник (тут он очень смутился), у него семь братьев и сестер, так уж ему повезло. Отец сделал им трехъярусные кровати, потому что иначе не хватает места. А домой его берут каждые выходные. После этих рассказов я стала смотреть на него иначе, даже немного с уважением. Все-таки не каждый мальчик или девочка спит на трехъярусной кровати и не у каждого семь братьев и сестер.

После той встречи, когда Дорхолм видел меня на прогулке, в библиотеке или обеденном зале, он всегда махал мне рукой или подходил поговорить. Ирмина с подружками ехидно смотрели на нас и иногда смеялись или дразнили. Рунния один раз тоже сказала, что очень уж он маленький, худой и лопоухий. Но я решила ничего не замечать, потому что с Дорхолмом было интересно поговорить, он искренний, дружелюбный, и с ним всегда легко и спокойно. И, кстати, не такой уж он и маленький, может быть, чуть-чуть ниже меня.

Целый день мела метель. И не простая, когда дует сильный ветер и падает снег - за окном все было закрыто снежной, какой-то клубящейся пеленою, пропал весь мир. Как будто кто-то сделал над землей ведьмовский котел и мешает в нем невидимой метлой. Тийна посмотрела в окно, вздохнула и сказала:

-Наверняка опять что-нибудь случится. - Помолчала и уточнила:- Что-нибудь плохое.

У нее был такой же тон, как когда-то у Тилимны - когда она говорила, что будет война. И еще я вспомнила сказку о потерявшихся детей. Ту, где старая Мирла говорит: "Ох, как раз в такую же ночь бедный Нерс свалился в яму..."

Девочки столпились у окон. Я смотрела поверх их голов. У меня метель вызывала двойное чувство. Я люблю снежную суматоху, но сейчас все же было немного страшновато. И еще появилось чувство заброшенности, будто мы спрятаны ото всех. Но вместе с ним - чувство объединенности с другими, ведь вьюга засыпает и засыпает снегом весь белый свет: и Тиеренну, и Анлард, и Ургел... и даже над холодным пенящимся морем - снег, снег, снег...

После того метельного вечера у меня появилось ощущение: что-то надвигается, меняется... что-то происходит, чему я не могу помешать... Через два дня, в шестой день четвертой четверти луны с самого утра была непогода, затянутое тучами небо, снежный туман за окном. Налина и Хойса лениво играли в картинки. Я немного поиграла с ними, не потому что хотела, а из-за слов госпожи Ширх. Дело в том, что однажды, несколько недель назад, я заметила, что девочки часто глядят на меня недовольно, и поговорила об этом с госпожой Ширх. Она посоветовала мне поменьше быть одной, потому что я любила сидеть в библиотеке или просто молчать у окна. Она оказалась права - девочки больше не смотрели на меня мрачно, как тогда, когда я отказывалась совсем играть с ними. В такие дни, когда я была сама по себе, они дулись или делали вид, что меня нет в комнате.

А вчера вечером они затеяли перед сном рассказывать страшные истории. Я тоже не стала отмалчиваться и пересказала одну сказку, которую слышала в еще в Тальурге, в школе. Правда, я не помнила больше половины, кто, в конце концов, напал на заблудившихся детей - тролль или шайка гоблинов. Разница, полагаю, невелика (по крайней мере, для тех детей). Но, хоть я все перезабыла, девочки поахали и натянули одеяла повыше - как положено, когда рассказывают подобные истории. Если бы они не ахала и не спрятались под одеялами, это, пожалуй, было бы даже и невежливо. Но про себя я подумала потом, что самая страшная из всех страшных историй - это как мы с мамой шли по обледенелой дороге, и не знали, найдется ли вечером ночлег, а на обочине видели замерзших, брошенных людей... Но я не смогла бы передать, как тогда было холодно, безнадежно и жутко...

С одной стороны, я была рада, что не висит в спальне напряженная тишина, и, напротив, девочки обращаются со мной очень дружелюбно. С другой, неприятно, что из-за этого пришлось подлаживаться, изображать интерес к общению, когда хотелось просто молчать и думать о своем... Ведь это почти вранье? Но посоветоваться теперь не с кем. Интересно, что скажет Райнель? Пожалуй, кроме него не с кем об этом. Госпожа Ширх считает, что самое правильное - со всеми ладить, а Стелле такие тонкости неинтересны.

Это все было вчера. Ну, а сегодня с утра мы погуляли и сейчас занимались кто чем. Настроение было унылое. Без всякой охоты я полистала учебник по естественным наукам. Потом взялась за литературу, но даже любимый учебник никак не прогнал сонное, ленивое настроение. Я влезла на стул и стала смотреть в окно. Кажется, снег - что в нем особенного, он белый и всегда одинаковый. Но я люблю смотреть на снег, как снежинки слетают вниз, кружатся, если вечер и горят фонари - играют и переливаются разными цветами в кругах газового света, если их мало, и редкие снежинки медленно опускаются - это похоже на танец, а когда такая белая заверть, как сейчас, то все равно люблю смотреть на снежный туман, на то, как завиваются и клубятся белые полосы, как через них проступают и в них же тают очертания каштанов, углового дома, понуро цокающих лошадей... И фигура человека, в коричневом плаще... Опять он!

Стоит напротив нашего окна и смотрит. Кажется, что он исчезает в тумане, а потом выступает снова - не двигаясь, только одной волшебной силой заставляя туман то переносить его сюда, то, наоборот, уносить в иные края.

Я смотрела на эту фигуру, снова появившуюся из снега. Почему-то я была уверена, что он ищет именно меня. И вдруг в сердце стукнула догадка: если он так упорно следит за мной, может быть, это мой отец? Кому еще может быть до меня дело?

Снег снова повалил сильнее, и фигура стала расплываться, ее уже почти не было видно. Я спрыгнула со стула и побежала вниз. Хойса крикнула что-то мне вслед, но я не слушала. Сбежала по лестнице, чуть не поскользнувшись на мраморных ступеньках вестибюля, и понеслась к двери. Привратница крикнула: "Стой, ты что, ты куда это?" - но я уже потянула на себя дверь. Меня обожгло холодом, в лицо било колючим снегом, и я, задыхаясь от ветра и бега, перебежала дорогу к бульвару - и увидела только исчезающую вместе с клубом взметенного снега полу темно-коричневого плаща. И пошла обратно, чувствуя, что подошвы тонких туфель вымокли, а щеки и нос почти ничего не чувствуют.

Меня сильно отругали, и, наверно, наказали бы - госпожа Тереол обещала доложить обо всем начальнице училища и запретить мне уходить из училища в гости на месяц или два. Но я заболела и пролежала в лазарете больше двух недель. За это время о наказании забыли. Тем более, первые три дня было так плохо, что даже госпожа Тереол меня пожалела. А ко мне не то в сонных, не то в бредовых видениях приходила темная зловещая фигура, которая потом снова и снова таяла в метельном буране. А еще снилось снежное кипение, вращение слепых, темных клубов над Театром, а в центре всего этого роящегося морока - пульсирующее темное сердце, где-то под неясно видимыми химерами, далеко внизу...

Глава 17

Я проснулась среди ночи - сердце отчего-то испуганно билось. Показалось, что часы в коридоре пробили как-то особенно громко, они меня и разбудили. Метель метет по-прежнему, разве что чуть-чуть слабее, иногда виднеется среди крутящихся темных хлопьев снега полная красная луна.

Мне ужасно хотелось пить. Почему-то страшно сейчас выходить в коридор - но жажда мучает так, что невозможно терпеть. Я надела теплую длинную кофту. В коридоре гулял над полом неприятный сквозняк и как-то странно пахло - то ли прелыми листьями, то ли водой из-под увядших цветов. В конце коридора - свет. Я догадывалась, что так и будет. Но сегодня этот свет был каким-то красноватым, он то горел, то затухал. Наверно, не надо было туда идти, но и жаль было отказаться от приключения и не узнать еще одну тайну Театра. Как тревожно этой ночью было идти по открывшемуся в стене ходу, казалось, ведущий меня огонь вот-вот погаснет.

И вот - зал. На сцене никого нет, темно, только волнами проходит от края до края сцены неровный свет. Я ждала, сжав крепко ручки кресла. Наконец это движение прекратилось, сгустилась какая-то темная, зеленоватая мгла. Над ней тут и там появились блуждающие огоньки - как над болотом. А затем все это исчезло, появился обычный свет, и я увидела сцену. С потолка свисали длинные плети растений. Между ними были такие, которые будто бы составлены из мелких голубоватых шариков. И плети, и бусы казались стеклянными, но при этом - живыми, они словно дышали потихоньку и даже шевелились. Декорации на заднем плане и, насколько я могла увидеть, сцена, состояли сейчас из больших серых и голубых квадратов, как клетки шахматной доски. По поверхности квадратов шла рябь, как будто они сделаны из воды и дует ветер.

Артисты, в костюмах стального или черного цвета, расширяющиеся у колен и у плеч, тоже походили на шахматные фигуры, они и двигались, как неживые, хотя при этом - очень грациозно. Между ними плыли серебристые шары, то и дело разбивающиеся на отдельные капли цвета ртути, которые медленно опускались на пол, растекались узором на поверхности квадратов и уходили куда-то вглубь, превращаясь в юрких рыбок. То одна, то другая клетка становилась неожиданно багровой, а рябь на поверхности поднималась волной.

Я не понимала, что происходит на сцене, что говорят актеры. То ли сюжет был очень сложный, то ли совсем бессмысленный. В зале пахло так же, как всегда - декорациями, пылью, тайной. Но Театр сегодня совсем другой. И мне стало жаль его, как старого, заболевшего друга. Может быть, когда-нибудь все будет, как раньше... И вдруг на середину сцены вышла женщина в длинном светлом платье. Она запела, и как это было дивно! Я закрыла глаза и слушала, слушала, словно пила ноту за нотой эту сладостную, свободную, томительно-прекрасную мелодию. Это не человеческий голос, а птица, такая свободная и сильная, она распахнула крылья и летит выше и выше, и крылья все больше и больше. И мне хотелось и плакать, и закружится, и тоже взлететь. Я сейчас умру, если не взлечу, просто сердце разорвется...

Потом музыка оборвалась, и певица исчезла... Актеры снова начали ходить по сцене и говорить бессмысленные слова - а я ушла. Мне хотелось запомнить ее голос навсегда. И еще подумалось: вот если бы научиться танцевать вот так - чтобы показать это томительное, летящее чудо... Но я не умела так танцевать, и не думала, что кто-то сможет научить меня.

Когда я лежала в кровати, завернувшись в одеяло, то решила, что никогда уже не спущусь и не пройду потайным коридором. Что-то совершенно безумное было в сегодняшнем представлении... Кроме только того момента, когда пела та женщина. Оказывается, искусство может дать почувствовать неведомое, скрытое даже от тебя. Если чувства и ощущения, которые в себе и не подозреваешь - что-то чудесное, свободное, летящее от одного света и силы к еще большей силе и ярчайшему свету, то это - великое волшебство. Но, получается, искусство может показать и нечто ужасное, на грани сумасшествия, темное и запрятанное глубоко, как угрюмые подземные потоки. И тогда вот это, темное, страшное и дикое прикасается к твоей душе. Этого я не хочу... Если бы можно было кому-нибудь рассказать о потаенной жизни Театра... Да и вообще, столько вопросов теперь у меня, столько сомнений, а поделиться не с кем. Слишком все это неопределенно даже для меня, слишком необычно.

К Стелле меня приглашали почти каждый выходной, по крайней мере, раз в две недели. Мы втроем сидели в гостиной или уходили в ее комнату, и там обсуждали, что кому удалось узнать за это время. Я читала книги в библиотеке училища, Стелла - в своей новой школе, а Райнель - в городской библиотеке. Пока наши усилия почти ничего не принесли. Единственно, Райнель раздобыл сведения, что до того, как Марна изгнали из Тиеренны, он жил в Фарлайн и там тоже создал театр. Но что именно за театр и как создал - может, построил здание, может, собрал бродячую труппу - было непонятно.

Все в эти дни было чудесно: прогулки в парке около дома Тирлисов, разговоры за обедом, игры в путешествия или в прятки и еще одна прогулка, вечерняя, когда Райнель провожал меня в училище. Снег скрипел под ногами, когда мы шли по маленьким переулкам, гулко стучали каблуки на промерзлом камне вычищенных широких улиц. Холодный воздух и алмазный блеск снега под светом газовых фонарей, шаги Райнеля рядом - все это помогало забыть и призрачные спектали, и неразрешимые пока что вопросы...

Когда я возвращалась в училище и все ложились спать, я иногда потихоньку пробиралась в соседнюю комнату, вставала коленями на стул и смотрела, как летают серебристые снежинки, а свет фонаря блестит на их ломких краях, как мерцают снежные искорки на сугробах. На черных ветках лежали белые шарфы снега, и все было тихо и спокойно - и в мире, и на душе. Я смотрела в окно и думала о брате Стеллы. Я и сама не знала точно, что чувствую к Райнелю. Может быть, он мне как друг, может, как брат. И я не знала, что он думает обо мне... но уверена, что он относится намного нежнее, чем можно было отнестись просто к подруге сестры. А что из этого всего выйдет в будущем- я пока не хотела задумываться.

Нерселен сказал, что премьера "Войны трех царств" должна быть в начале весны, значит, до нее еще около двух недель. Я совершенно не боялась, хотя знала, что многие придут посмотреть на "волшебную лань". Уже несколько недель у меня снова появилось чувство, что время остановилось. Все было безмятежным, привычным, неизменным - запутанные, с невысокими потолками коридоры училища, подруги, учителя, неяркое зимнее солнце, голубоватые сугробы, хрупкие, прозрачные сосульки. Даже ветер, который уже был предвесенним, немного тревожным, обещавшим запах растаявшего снега, все равно, казалось, говорил только о неизменном.

Но вот, в какой-то из дней я неожиданно почувствовала, как меняется что-то. Не здесь, но связано это со мной. Это чувство тревожило, но я понимала, что ничего не могу сделать - где-то, на какой-то несуществующей башне спали остановившиеся часы, а потом неожиданно в них что-то звякнуло, распрямилась какая-то пружина, и они пошли; первые минуты их стрелкам мешала паутина и забившаяся за долгие месяцы пыль, а потом они стряхнули этот хлам, и начали отсчитывать время деловито и без остановки.

Я старалась понять, чего же мне ждать от будущего, но предчувствия ничего не говорили, только поселилось в душе ощущение, что пусть и не будет беды - но что-то непоправимо изменится. Но, думала я, бывает ведь, что меняется к лучшему. С другой стороны, казалось, что лучше того, что сейчас, ничего быть не может. Буду танцевать, меня возьмут в Театр, не надо будет беспокоиться о будущем, о том, как прожить.

За день до генеральной репетиции нашего балета меня вдруг вызвали к госпоже Фарриста. Мне стало не по себе. Никакого дела у начальницы училища ко мне быть не могло. Значит, что-то неприятное... Я поднималась по лестнице и перебирала все, что случилось в последние дни. Кое-что было - в прошлые выходные опоздала на ужин, когда вернулась от Тирлисов; кто-то из девочек, наверняка Ирмина или ее подружки, облили мне водой платье в умывальнике, я не видела, потому что смывала с лица мыло. Я набрала воды и плеснула наугад, довольно метко, и облила троих; конечно, одна и была зачинщица, она убежала, а две другие пострадали ни за что, но я перед ними извинилась, ведь это с моей стороны действительно было несправедливо.

Что же натворила еще... Ночью пошла пить воду, а потом не могла уснуть, но не легла, а сидела у окна и смотрела на звезды, довольно долго. Нет, все это, пожалуй, пустяки. За такое не стали бы вызывать. Я постояла у двери в кабинет начальницы училища. Но, стой не стой, а идти надо... Собралась духом и постучала. Помощница госпожи Фарриста сказала:

-Иди сразу, тебя уже ждут.

В кабинете за рядом со столом госпожи Фарриста сидел незнакомый человек. Худой, высокий, черноволосый. То есть, нет, не человек, конечно, а эльф. Он увидел меня и шагнул мне навстречу. Госпожа Фарриста подняла руку, как будто хотела ему сказать: "Подождите немного". Незнакомец остановился.

-Растанна, дорогая моя, я спешу порадовать тебя. Это - господин Вельнеддиг. Ты, конечно, видела свои документы, и это имя тебе знакомо...

Конечно, я их не видела.

-...посмотри на него внимательно, дитя мое, может быть, ты, наверно, уже догадалась, кто это и почему он хочет тебя видеть.

Господин Вельнеддиг смотрел на меня, и я видела, что он волнуется. Я не могла угадать, кто это. Может быть, какой-нибудь давний мамин знакомый из Анларда, которого я не помню, и вот он нашел меня... У него был нос с небольшой горбинкой, черные глаза, а голос оказался очень красивым, только немного глуховатым, может быть, от волнения.

-Растанна, я приехал за тобой... То есть, если ты захочешь... Я- твой отец. Мы с твоей мамой потеряли друг друга, но вот теперь...

-Я думаю, - сладким голосом сказала госпожа Фарриста, - вам нужно побеседовать наедине. Вы можете пойти погулять, только к ужину надо вернуться. Растанна, надень плащ, а твой отец подождет тебя в вестибюле.

Мы вышли из кабинета и остановились у двери. Отец взял меня за руку:

-Послушай, я хочу сказать... Я очень жалею, что нашел тебя так поздно. И жалею, что не нашел вас еще в Анларде...

Я была совершенно растеряна. Конечно, я радовалась, но у меня все дрожало внутри, так я волновалась, и вдруг сказала, сама не ожидая, что заговорю именно об этом:

-А тот человек в коричневом плаще, я думала, это ты! Он напугал меня, ты что-нибудь знаешь про него?

Ох, конечно, не об этом надо было говорить! Мы итак не знаем, с чего начать разговор... Но, как ни странно, отец кивнул, как будто он сразу понял, о ком я говорю:

-Это мой друг. Он - торговец, у него были дела в Тиеренне. Я попросил его разузнать о тебе... осторожно... Но он - человек простой, таится не умеет, вот и... Он очень основательный человек, и, с одной стороны, боялся что-то напутать, с другой, решил разузнать все как можно точнее. Он мне даже написал, на какую сторону выходят окна твоей спальни и во что ты одета на прогулке, хотя таких подробностей я от него не требовал, разумеется.

Пока мы говорили, дошли до второго этажа.

-Ты подождешь меня внизу? Я сейчас.

Отец кивнул, и я побежала в спальню - надеть сапожки, капор и плащ. Когда мы вышли из училища, отец остановился и посмотрел на меня очень внимательно.

-Ты похожа... и не похожа...

-На маму?

-И на нее, но я думал о другом. Когда я искал тебя, то пытался представить, какая ты. У меня сложился мысленный портрет - очень неопределенный, разумеется, я думал, какие черты ты можешь взять от твоей мамы, какие - от меня.

-И получилось?

-Представить? Да, это у меня всегда отлично получалось... А угадать - нет. У тебя от мамы - только цвет глаз. Темные волосы - от меня, и подбородок, и, пожалуй, походка...

Мы дошли до кафе "У Мальнифа" - довольно дорогого, мы с мамой туда ни разу не заходили. Высокие спинки стульев, зеленые свечи, зажженные на каждом столике, на стенах картины, изображающие лето, лошадей, играющих на траве ребятишек.

-Ты любишь сладкое? Или лучше заказать что-нибудь посущественнее? - спросил отец.

-Посущественнее, - согласилась я.

-Впрочем, потом можно и десерт, - решил отец и кивнул официанту.

К нам подошел официант и подал меню. Названия были замысловатые, и я выбрала то блюдо, где было точно сказано, что оно из мяса. Отец заказал себе что-то с чудным названием. Он снова посмотрел на меня. Уверена, что он чувствовал то же, что и я - мы оба волновались, были смущены и не знали, как начать разговор. Он спросил о чем-то маловажном - удобно ли мне, не дует ли из окна.

-Ты нас искал? - спросила я, наконец.

-Когда окончилась война, фарлайнцам запретили въезд в Анлард. Потом началась война с Аркайной, и о том, чтобы открыть границы, не было и речи... Примерно лет семь назад жителям Фарлайна разрешили ездить в Анлард, чем я немедленно воспользовался. Впрочем, тогда я немного успел, потому денег не было, чтобы жить в чужой стране долго. Я приезжал дважды за три года. Эрвиэлла рассказывала довольно много о своем маленьком городке, и я знал, где искать вас. Однако я только и смог выяснить, что вы уехали... но куда, почему - никто не мог сказать. Словом, я отступился от поисков - на время. Ну, а потом я... хм, стал несколько богаче... Смог заплатить профессиональным сыщикам, и те взялись разыскать вас. Впрочем, и им понадобилось немало времени. И вот, меньше года назад я узнал, где вы живете. Я немедленно сорвался с места и поехал - и опять опоздал. Дальше мои люди искали вас - сначала в Анларде, потом здесь, ну, и нашли, наконец... Однако я не смог выехать к тебе сразу, послал одного своего друга, чтобы он присмотрел за тобой. Если бы я успел раньше, я забрал бы вас с мамой к себе, нашел бы ей хорошего врача, и... - он замолчал.

-А почему вы потеряли друг друга? - я хотела было спросить "куда ты исчез из маминой хижины", но решила, что это прозвучит бестактно.

-Разве мама не сказала?

-Нет...

-Когда она в то утро ушла, я сидел и перебирал травы, размышлял, какие нужны для лечебного отвара. И неожиданно услышал доносившийся пока еще очень издалека стук копыт. Я вышел, как можно скорее, из хижины, и спрятался в кустах. Скоро всадники подъехали, я различил темно-зеленые плащи анлардских гвардейцев. Я постарался идти как можно тише и незаметнее. Необходимо было уйти подальше от хижины, чтобы, если бы я им и попался, они никак бы не догадались, что именно Эрвиэлла прятала и лечила меня. Разумеется, воины не должны притеснять гражданское население... Возможно, они бы и не причинили вреда Эрвиэлле, но кто их знает. Солдаты любой армии, в общем-то, одинаковы, и , в сущности, анлардцы ничуть не хуже остальных... Словом, я постарался уйти как можно незаметнее и как можно дальше. Через два дня я наткнулся на отряд наших разведчиков...

-Фарлайнских?

-Да, фарлайнских. И, полежав в лазарете еще немного, снова отправился воевать...

Официант принес два блюда. На моем лежал большущий кусок мяса под соусом и тушеные овощи. Мясо было очень горячим, и, хотя очень хотелось есть, пришлось ждать. Я обмакивала кусочки хлеба в соус и размышляла об истории, рассказанной отцом...

-Как ты думаешь, - спросила я, - то, что вы не смогли встретиться - это просто так несчастно сложились обстоятельства, или это Судьба?

-Судьба... не-судьба... Многие считают, ты, наверно, знаешь это, что судьба каждого человека где-то записана. Некоторые читают ее по звездам, некоторые - по линиям руки.

-Я знаю, мама тоже считала, что у каждого есть Судьба, только мама говорила, что все сложнее.

-Я тоже думаю, что все не так прямолинейно. Человек как будто идет по лабиринту, выбирая то один ход, то другой. И предопределен только лабиринт, а не твой выбор.

-Нет, мама говорила о другом. Она считала, что Судьба направляет человека, чтобы он мог совершить те или иные поступки и добиться чего-то. Ну, а человек может пойти против того, что ему положено, но тогда или все у него будет плохо, или он останется один, без всякой помощи, и даже если добьется своего, все равно это будет не то, что ему суждено было, и он не будет счастлив.

Отец задумался.

-Нет, я никогда не думал о предопределении вот так... Для меня это плоскость, в которой можно рассуждать только о двух крайностях - или все предначертано, или ты совершенно свободен.

-А ты сам как думаешь?

-А я думаю, что все сложнее, - он улыбнулся, - нет, в самом деле, я не повторяю ее слова - но точно не могу утверждать. Если же говорить именно о нас с мамой - я уверен, что мы могли и должны быть вместе. А как получилось на самом деле - я тебе рассказал. Я очень любил ее и тебя, хотя о тебе знал всего лишь, что ты должна появиться на свет.

-Но я не похожа на то, что ты себе представлял?

-Да я и не считал, что ты будешь похожа! - рассмеялся отец. - Я не мог запретить себе гадать, какая ты, но понимал, конечно, что не будешь, да, вообще-то, и не должна совпадать с моими надуманными представлениями.

Официант принес десерт в маленьких стеклянных вазочках - фрукты, взбитые сливки и еще что-то, кажется, джем. Поставил перед нами кофе в крохотных чашечках. Вспомнилось, как мы пили кофе с мамой: мама из обычной чашки, а я из самой большой, потому что это так чудесно - сидеть, долго-долго пить кофе, говорить о том о сем... Но, понятно, в ресторанах не принято так, тут подают только небольшие чашечки...

Мы немного помолчали. Удивительно, мы говорили, отец рассказывал о себе, а вопросов появлялось все больше. Но спрашивать его было страшновато.

-Ты надолго в Тиеренну? - все-таки спросила я. Вдруг он скажет - уезжаю на днях, закончил свои дела, повидался с тобой, пора возвращаться. А как же я?

-Я хотел бы подольше побыть с тобой, пока дела мои позволяют жить вне Фарлайна. Но, раз ты спросила... Я думал это предложить несколько позже, когда мы получше познакомимся... Ты не хотела бы поехать со мной?

Я заметила - и мне показалось, что так уже было в нашем разговоре - отец не просто отвечает на мои слова, но и еще подразумевает то, что я сама осознавала смутно, но что меня беспокоило на самом деле.

-С тобой? В гости?

-На лето, на каникулы. А если тебе у нас понравится, то навсегда. Конечно, здесь у тебя учеба, и так хорошо получается... Но зато в Фарлайне у тебя будет семья - большая, любящая и дружная. А с балетом мы придумаем что-нибудь - есть ведь и там школа. Или наймем учителя.

-Я очень хочу с тобой!

Значит, он меня не бросит! И даже обещает, что у меня будет большая семья! И тут вдруг радость пропала и пришла обида. Значит, у него семья? Почему-то мне казалось, хотя я не сознавала этого до конца, что отец - одинок и несчастен, поэтому и ищет меня. Но, может быть, у него просто есть какие-нибудь дальние родственники, а не самые близкие, и не дети... Хотя может быть и так, что он давно женился, у него уже несколько детей... От этой мысли мне стало совсем обидно и горько. Представила, как весело у них в доме, как отец рассказывает своим детям сказки, гуляет с ними по выходным в парке, показывает старинные дома или еще какие-нибудь достопримечательности, покупает игрушки и книги... Наверно, отец заметил, что я погрустнела, хотя я опустила глаза и смотрела только на тающее мороженое в чашке кофе. И он снова заговорил не о том, что я сказала, а ответил на мои мысли:

-Я живу в большом доме, в пригороде Фарлайниана - это наша столица...

-Ну да, знаю...

-Дому уже двести лет. Живу с отцом, младшей сестрой, младшим братом, тремя маленькими племянниками. Еще есть служанка и няня. Ну, разумеется, у нас полно живности, две собаки, толстый серый кот, несколько канареек.

Племянники - это не то, что родные дети... Обида и зависть немного ушли, мне стало стыдно, что я до этого хотела видеть отца одиноким и несчастным.

-Там очень хорошо. Мы живем не то, чтобы легко, но мы любим друг друга, заботимся друг о друге и очень счастливы. И ты будешь счастлива, поверь мне!

И я поверила. Я прямо-таки почувствовала, какое это будет счастье - ранним утром выйти из своей собственной комнаты, посмотреть на золотые полосы от еще нежарких солнечных лучей, пробивающиеся через густой плющ над окном гостиной и ложащихся на шкафы, посуду и пол; взять на руки тяжелого, пушистого дымчатого кота, выпить горячего, только что сваренного кофе и собираться в школу... Тут не было ничего выдуманного - я просто увидела, как все это будет, если соглашусь.

-Конечно, согласна, поедем!

-Поедем! - отец улыбнулся, у него лицо словно посветлело, я поняла, что он волновался и думал, что я могу отказаться поехать с ним, а сейчас успокоился.

Тут мне вдруг подумалось - неужели у отца так и нет своей семье? Он ведь говорил только о племянниках. И как поделикатнее об этом спросить?

-Значит, ты со своими братом и сестрой живешь в одном доме? А племянники - дети сестры или брата?

-Брата... Его жена умерла два года назад.

-И вы всегда жили вместе?

-Да. Когда я вернулся с войны и занялся торговлей, мы стали жить неплохо, я даже подумывал купить себе дом, но потом началась торговая блокада. Анлард и Аркайна - каждый боялся, что его враг договориться с нами, и Тиеренна этого боялась. Так что их дипломаты хорошо поработали... То есть, хорошо - для себя, и плохо - для нас. Так что нам тогда было непросто, и, конечно, дом я не купил. Потом потихоньку все наладилось, но я уже сам не хочу переезжать. Если бы я женился, а так...

-А ты... - я начала было, но все же решила не продолжать, хотя очень хотелось знать, была ли у него когда-нибудь жена. Может, она умерла...

-Два раза чуть не женился. Но каждый раз что-то происходило, какие-то обстоятельства, и женитьба расстраивалась. Я все же надеялся, что смогу найти твою маму, оттого, наверно, не слишком и старался бороться с теми обстоятельствами...

Отец заказал еще кофе, и мы заговорили о другом. Он спросил о Театре, о новом балете. Я рассказала про свою роль, но пока промолчала о том, почему я придумала свой "парящий" прыжок, и вообще обо всей тайной ночной жизни Театра.

-Ты придешь на спектакль?

-Да, обязательно.

Мы вышли из кафе. Вкрадчиво расползались повсюду лиловые сумерки, днем смирно лежащие в тени домов, становилось неуютно и зябко. Отец проводил меня до училища, и в вестибюле мы расстались. Перед уходом отец подарил мне несколько серебряных монет и пообещал прийти перед выходным и забрать меня на два дня к себе, в гостиницу.

На ближайшей прогулке я купила конфет и отпросилась с одной девочкой из старшего класса в книжную лавку. Лавка была рядом с парком, только перейти дорогу, поэтому госпожа Нилль меня отпустила. Там я отдала оставшиеся деньги за новую книгу воспоминаний Корабельщика - старая уже разваливалась на отдельные листы, а на обложке стерлась половина букв.

Первый раз в жизни я написала письмо. Добыла у привратницы тонкий желтый листок с резными краями, конверт и написала Стелле об отце. Вышло коротко, с множеством восклицательных знаков. Вложила письмо в конверт, и тут от листка отлепился еще один, лишний. Если бы я знала, где сейчас Лил, это было письмо для нее... Отложила пустой листок в тумбочку и побежала вниз, к почтовой корзине.

Глава 18

В шестой день отец пришел сразу после уроков, я даже не пообедала - он сказал, что накормит меня намного вкуснее, чем в школе. Он повел меня в ресторан, очень маленький, всего-то там стояло пять столиков. Обед, действительно, был чудесным. Когда подали пирог с черникой, я подумала, что Тирлисы могут завтра пригласить меня к себе. Отец предложил заехать к ним и предупредить, что я не в училище на эти выходные.

-Заехать? То есть мы возьмем коляску?

-Нет, пожалуй, в коляске сейчас холодно, найму закрытый экипаж.

-Это дорого?

-По-моему, нет, а почему ты спрашиваешь?

-Мы с мамой всегда ходили пешком.

-Ну, пройтись и я люблю, но боюсь, ты простудишься - сегодня сильный ветер, то и дело идет мокрый снег, а под ногами - просто снежная каша.

Я подумала, что мы-то с мамой ходили не потому, что любили пройтись, но говорить отцу этого не стала, чтобы он не посчитал, что это упрек.

Ехать в экипаже было чудесно. Скрип колес, цокот копыт - раньше я слышала эти звуки издали, а теперь я чувствовала, как мягко ступает лошадь, покачивается экипаж... Тирлисы страшно удивились, когда увидели нас. А когда отец объяснил им, кто он, просто онемели от изумления. Старший Тирлис хотел было устроить нам праздничный пир, но отец сказал, что мы только что пообедали, впрочем, пообещал привезти меня к ним в гости в следующие выходные. А потом мы поехали в гостиницу.

Мы с отцом сидели в его гостиничном номере. Точнее, я сидела в кресле, а он стоял около камина. Когда мы шли сюда, он был, как всегда, деловит и уверен в себе, и не замечал любопытствующие взгляды. Сейчас отец заваривал чай, добавляя туда какие-то травы и сушеные корочки лимона. Я не знала, как и о чем заговорить, а отец тоже не начинал, он мельком спрашивал то об одном, то о другом - не дует ли от окна, не подвинуть ли кресло к камину, какой я чай люблю. Потом он придвинул ко мне маленький столик, расставил на нем чашки, тарелочки с печеньем и пирожными.

-Кстати, ты меня не спросил, что я купила на твои деньги, - сказала я. Очень неловко сидеть просто так и надо завязать разговор о чем-нибудь, и, к тому же, в самом деле хотелось узнать, почему отец не спрашивает, на что я потратила эти деньги. Может быть, ему просто все равно?

-Это ведь теперь твои деньги, ты можешь покупать, что захочешь. Зачем же мне тебя проверять? - пожал плечами отец и налил себе еще чаю.

-Не проверять - но разве тебе все равно?

-Нет, конечно, не в том дело. Если я стану выспрашивать, получится, что я тебя контролирую, мне кажется, это должно быть тебе неприятно, - ответил он. - И потом, я думаю, если тебе захочется, ты и сама расскажешь, что купила, верно?

Может быть, он и прав. Но мама обязательно спросила бы, что я купила. Она всегда обо всем меня расспрашивала. И вдруг ему все же просто неинтересно ничего про меня? Отец посмотрел на меня несколько секунд и вдруг сказал:

-Но ты не пойми неправильно - мне интересно о тебе все. Просто считаю, что каждый должен рассказывать другому только то, что сам хочет рассказать. Конечно, если бы это было что-то очень важное, я непременно спросил бы - хотя и в этом случае не стал бы настаивать.

-Ты умеешь читать мысли?! - мне стало не по себе. Страшно все-таки иметь дело с чародеем, я-то и забыла совсем, что такое может быть. И мама никогда...

-Нет, не умею. Но есть ведь интуиция. Да и потом - у тебя на лице все написано.

-Все?

-Многое, - улыбнулся отец.

Минуты две или три мы молча пили чай. Потом отец сказал:

-Я стараюсь говорить с тобой... осторожно. Знаешь, я ведь никогда не воспитывал детей. Даже племянники - я играю с ними, когда есть время, читаю, хожу гулять, но, в сущности, провожу с ними времени не так уж много. Воспитывают их мои брат и сестра - а я... хм... наблюдаю результат. Он неплох, но, честное слово, не представляю, как они его добиваются!

-Ты боишься сказать что-то вредное для меня? - уточнила я.

-Не то, чтобы... Видишь ли, еще раз повторю - я вижу результат, но не особенно представляю себе... процесс... Как тебе объяснить... Когда я был маленький, мама однажды рассердилась на отца и сказала, что мы пойдем по миру с его тратами. Сейчас я вспоминаю, как мы жили и думаю, что до подобного несчастья было очень далеко. Мы всегда жили более-менее обеспеченно. Мама не любила, когда тратят лишние деньги, но я-то принял все всерьез. Принялся собирать мелочь в свою копилку, на тот случай, чтобы как-то прожить первое время - когда пойдем по миру. И потом всегда размышлял, как бы оградить семью от бедности, обеспечить ее... Торговля мне никогда не была так уж интересна - но я стал торговцем. Хотя - не жалею, где я только ни побывал, сколько всякого повидал...

-Я думаю, что смогу различить то, что говорят просто так, от настоящего предостережения, - заметила я.

-Полагаю, что да, но все же, все же... И впечатления - они иногда бывают непредсказуемыми. Сестра однажды говорила мне - лет пять назад - что в детстве ей снились кошмары. Как будто она подходит к озеру, на дне движется из стороны в сторону длинная трава, а потом она падает, и ее утягивает на дно, и выпутаться из травы она не может. Она просыпалась и дрожала от страха. Когда она выросла, этот сон почти никогда не снился. Сестра его никому не рассказывала, потому что считала, что это все никак не нельзя изменить и этот сон - ее личное, откуда-то взявшееся несчастье.

-А потом - перестал сниться?

-Однажды она - во сне - догадалась ухватиться за приозерное деревце и наклониться над озером. И увидела в воде лицо своей бабушки.

-Вот ужас!

-Да нет, наоборот, когда сестра проснулась, то вспомнила, как они ходили с бабушкой гулять к озеру, и та ее пугала, что, если она подойдет близко - упадет и трава ее на дно утянет.

-То есть, бабушка ее напугала, чтобы она не упала в воду?

-Да - из самых добрых побуждений. Кто бы мог подумать, что это потом вот так даст себя знать. Но когда сестра поняла, в чем дело, кошмары перестали сниться.

-А еще бывает, что ребенок видит что-нибудь страшное, например, войну, и начинает ходить во сне, - я вспомнила про друга Райнеля и решила поддержать разговор.

Отец посмотрел на меня с беспокойством и состраданием:

-С тобой такое происходит?

-Да нет, я не о себе, просто бывают ведь такие случаи.

Мы немного помолчали, потом я спросила:

-Ты точно придешь на премьеру "Войны трех царств"?

-Обязательно! Уже билет купил. Кстати... мы ведь так и не поговорили толком об этом, а это важно. Ты любишь танцевать?

-Наверно, да. Если честно, сама не знаю. Люблю танцевать для себя, когда сама придумываю, как мне двигаться, сама вспоминаю или придумываю подходящую музыку. Танцевать в спектаклях - это не то. Тут все приходится делать по чужой задумке...

Отец кивнул, он понял, что я хочу сказать.

-Но если ты захочешь танцевать и дальше, то я обязательно найду тебе учителей. У нас в Фарлайне неплохой балет - может быть, если ты захочешь, мы попробуем тебя туда устроить, в учебную труппу.

И тут я рассказала отцу, сама не думая за минуту, что заговорю про это, про то, как иногда чувствую что-то, чего не могу передать словами - смотрю на луну, и хочется и плакать, и полететь, и сделать что-то необыкновенное... или вижу снег - как он кружится, блестит в желтом круге фонарного света, падает в темноту, и чудится какая-то старая сказка, не обо мне, о другой девочке, которая живет в маленьком городке около северного моря... Или другое - как будто все снежинки - вестники далекого, ледяного царства, где замерзшие ветки деревьев похожи на белые кораллы, скрип снега под ногами звучит странно и незнакомо, а за голыми деревьями в белых шубах может быть все, что угодно: и волшебные звери, и заколдованные дворцы, и дорога к одиноко светящему в лесу огоньку, а еще чудится тихий стеклянный звук... Словами все это передать очень трудно, но, может быть, это можно сделать музыкой или рисунком. А раз я не умею рисовать или сочинять музыку, то, наверно, можно попробовать передать это танцем - но и тут все сложно, ведь приходится рассказывать не свои, а чужие сны, потому что балет придумывают постановщик и композитор.

-И у меня то же самое, только с другими вещами. Иногда видишь так много, как будто каждая вещь имеет множество тайн.

-Как будто у вещей есть тени! - громко сказала я, потому что ужасно обрадовалась, что он меня понял.

-У каждой вещи - свои истории, я это так называю, но можно сказать и "тени", - согласился отец. Он тоже был доволен, что мы так хорошо понимаем друг друга.

Потом он заговорил о том, как увезет меня из Тиеренны в Фарлайн.

-Я хотел забрать тебя прямо на следующий день, если бы ты согласилась, конечно. Но ваша начальница всполошилась и принялась спорить.

-А Комиссия? - я была убеждена, что важнее Комиссии по беженцам здесь никого нет.

-Комиссия тоже была против. Потребовали огромные деньги - за обучение и за то, что придется забирать тебя из спектакля и заменить другой танцовщицей.

-Ну да, денег у нас нет...

-Да почему нет? Деньги есть, и я сразу согласился, и Комиссия тут же перестала настаивать. Но ваша начальница принялась уговаривать и упрашивать, потому что в спектакле тебя заменить некем. А мне как раз надо съездить в Аркайну по некоторым торговым делам. Так что, конечно, если ты соглашаешься, мы сделаем так - я еще поживу тут, с неделю примерно, до твоей премьеры, потом отправлюсь в Аркайну, недели на три-четыре, отменить никак не могу. Тебя с собой взять, к сожалению, не могу: я поеду через пограничные территории, а там может вот-вот начаться война - да и вообще ребенку там не место.

-Как это начаться война? Она разве не в Анларде идет?

-Ну, дорогая моя, ты совсем не следишь за тем, что происходит. Война в Анларде фактически закончилась осенью, два месяца назад подписали мирный договор. Однако аркайнцы считают, что Анлард может сам напасть; кое-что изменилось, у Аркайны погибла половина флота, когда они решили напасть на пиратские поселения возле Зеленолесья... Поэтому на пограничных землях - строгие проверки, даже не уверен, что смогу проехать легально, может быть, придется пробираться лесами, тайком. А ехать туда надо обязательно.

Я вспомнила отца Стеллы и спросила:

-А ты тоже возишь в союзные армии крупу, муку и все такое?

Отец в этот момент отпил из чашки. Он удивился настолько, что подавился и закашлял.

-У Фарлайна нет союзников, это во-первых. Во-вторых, почему - крупу, муку и так далее? И почему "тоже"? Вот уж неожиданное заявление... Нет, никакой крупы, тем более, в армию. Я тебе уже говорил в тот раз, что мы торгуем разными необычными вещицами - редкими, древними... Года два назад наткнулся я на одну книгу, с дивными старинными гравюрами. И тут же появился заказчик, пожелавший ее купить. Но владелец книги продать ее не захотел. Я стал искать, переписывался со многими коллекционерами - и вот, недавно, нашел эту книгу у одного аркайнского библиофила. Теперь еду к нему.

Наступил день премьеры, и меня причесали в гримерной и помогли надеть балетный костюм из серебрящейся материи. Дорхолм после утреннего чая подошел ко мне и пожелал удачного выступления. Дайлита и Орсия уговаривали не волноваться и уверяли, что зал будет переполнен. Рунния передала несколько последних закулисных сплетен. Ирмина постаралась в дверях протиснуться мимо меня и толкнуть посильнее. Госпожа Ширх ободряюще улыбнулась, когда мы вставали в пары, чтобы идти на первый урок. Словом, каждый делал то, чего от него можно было ждать.

Кто меня удивил, так это прима-балерина, Селинда Торффин. Раньше она не обращала внимания на меня, даже голову не поворачивала в мою сторону. А сегодня оглядела с ног до головы презрительным взглядом. Я уже была одета и причесана для спектакля и ждала за кулисами начала балета. Селинда, в пурпурно-золотой одеянии царицы, с какими-то покачивающимися висюльками на лбу и запястьях, сидела в кресле и смотрела на меня надменно-презрительно. Рунния, которая крутилась тут же, за кулисами, шепнула мне на ухо: "Она тебе завидует. Все идут смотреть на тебя, а не на нее". Я почти не слушала Руннию и, уж конечно, не поверила ей. Этот балет ставит знаменитый Нерсален, и идут на спектакль прежде всего из-за него, да и едва ли кто-то вообще про меня слышал.

Я немного волновалась, нет, не то, чтобы боялась, а просто все вокруг будоражило: запах пудры и грима, шуршание юбок и плащей, нестройные звуки настраиваемых инструментов. И вот оркестр заиграл увертюру. Я слушала музыку, закрыв глаза, и ждала своего выхода. А когда началась моя музыка, выбежала на сцену. Все было, как всегда - луч мимолетно блеснул на моем лунном наряде, привлекая взгляд командора, потом свет ушел в сторону, оставляя меня в тени, и я взбежала на скалу под настраиваемых инструментов. И вот оркестр заиграл увертюру. Я слушала музыку, закрыв мелодию флейты и челесты. И вот - раскидываю руки и лечу, замерев на несколько мгновений в воздухе, и луч ярко освещает серебро моего одеянья...

Я опустилась, выйдя из круга света, и тут перелив челесты превратился вдруг в какой-то непонятный шум, почти грохот, как будто где-то за стеной бушевало море, а сейчас оно хлынуло в зал. Это были аплодисменты. Нет, это было что-то необыкновенное - все вскакивали с мест, хлопали, кричали что-то. Я испугалась и растерялась. Зато Тильминк нисколько не смутился, взял меня за руку, подвел, почти подтащил к краю сцены и изящно поклонился. Я тоже сделала реверанс, а потом убежала со сцены.

Когда балет закончился, то все артисты вышли на сцену, те, кто танцевал главные партии, стояли в центре, а мы, все остальные сбоку. Тильминк снова взял меня за руку и вывел в первый ряд. Зрители закричали, захлопали, и около моих ног упало несколько букетов, потом еще и еще... Когда мы кланялись, я потихоньку спросила Тильминка: "Неужели они принесли для меня столько букетов?" Тот ехидно поглядел в сторону примы и прошептал, делая очередной поклон: "Нет, это для Селинды, а досталось тебе, и правильно!" Я знала, что Тильминк не любил Селинду, но мне было жаль ее, и я порадовалась, когда увидела, что и у примы в руках два больших букета - цветов у нее было меньше, чем у меня, но все же. Она посмотрела на мои цветы, потом на меня и улыбнулась. У меня от сердца отлегло - значит, она не сердится, ведь если Смарг сказал правду, что ее букеты достались мне... она должна быть очень зла...

Когда, наконец, закрыли занавес и мы ушли за кулисы, ко мне быстрым шагом подошел отец, обнял и тоже вручил букет - очень большой и красивый.

-Ты просто молодец, - сказал он. Я видела, что ему очень понравилось, как я танцевала. Госпожа Ширх поздравляла меня, девочки толпились вокруг - смеялись, шумели, поздравляли. Наконец госпожа Ширх велела девочкам взять охапку моих цветов и унести в нашу спальню. Я радовалась, но и смущалась немного.

-Нет, теперь ты должна не просто ложиться спать, - сказала Дайлита. Она заглянула к нам в спальню и увидела букеты из роз, лилий и хризантем, расставленных на подоконниках; только один, от отца я поставила на тумбочку около своей кровати. - Ты теперь звезда и должна ложиться почивать, томно и величественно.

Она торжественно легла на мою кровать, прикрыв рукой глаза и протяжно вздохнув. Все засмеялись. Неловкость прошла, девочки начали рассматривать цветы, нюхать и передвигать вазы с места на место. Букетов оказалось всего пять, просто они были такие пышные, что сначала показалось, что цветов необыкновенно много.

Я думала, что успех премьеры потихоньку забудется и все пойдет по-прежнему. Но ничего подобного. И в Театре ("Война трех царств" шла каждую неделю), и в школе я все время чувствовала чужие взгляды - любопытные, недоброжелательные, оценивающие. Мне нравилось танцевать, но самым лучшим было то, что я могла передать то, что никогда бы не сказала словами, у меня просто не получилось. Как будто эту партию придумали для меня - ночь, мягкий свет, журчащие,как ручей, звуки челесты и полет навстречу луне. Но без этого внимания, чаще всего недоброжелательного, было бы легче. Ну почему люди не могут просто помечтать вместе со мной, представляя эту странную ночь, тревожный и свежий горный воздух, свободу, потайные тропки в горах... Какое им дело до меня...

Каждое утро я теперь проверяла туфли - нет ли стекла или клея, проверяла платье, не разрезано ли или не испорчено еще как-нибудь. Свитки с домашними заданиями, учебники на ночь складывала и запирала в тумбочку, а не оставляла разбросанными как попало. Отец уехал по торговым делам, обещав, что не больше, чем на месяц. После возвращения он хотел побыть еще две-три недели со мной, до конца весеннего театрального сезона. А потом мы уедем в Фарлайн.

Это было так неожиданно, так чудесно, так невозможно, что я боялась - что-нибудь сорвется, помешает. И сны снились скучные и тоскливые - как будто меня задерживают на границе Тиеренны и не выпускают, или мы теряем документы и должны вернуться обратно, или не можем уехать, потому что не хватает денег и нужно долго ждать, пока пришлют. Эти сны были нестрашные, но очень томительные и безнадежные.

Заканчивался первый весенний месяц - месяц Талого Снега. В его последнюю неделю шло третье, не считая премьеры, представление "Войны трех царств". Перед спектаклем, под звуки настраиваемых инструментов, суетливые шаги и разговоры за кулисами, я выглянула в зал - потихоньку, через небольшую щель в декорациях. Многие держали букеты пышных цветов. Если все будет, как на прежних спектаклях, то большая часть этих букетов достанется мне. Это снова и радовало, и смущало, казалось лишним и чрезмерным. Мне было бы вполне достаточно, как в нашем балете, появиться на несколько мгновений в луче света, а потом снова шагнуть в тень.

К третьему представлению я уже почти не волновалась. Тильминк дружелюбно кивнул, когда мы стояли за кулисами и ждали нашу музыку. Вот он вышел на сцену, а теперь и моя очередь. Хоть я не волновалась, но очень ждала, когда заиграет челеста, и я снова полечу - в ночь и лунный свет. И чувствовала, что и зал ждал именно этой минуты, все замерло, никто не переговаривался и не оборачивался к соседям. Так бывало, когда на праздник первого снега зажигали иллюминацию в Тальурге - все, кто мог, приходили к ратуше и ждали, когда темноту разобьют разноцветные веселые огни. И хоть и знаешь, что сейчас станет светло и чудесно, но все равно ждешь с нетерпением и волнением, и ужасно радуешься, когда, наконец, зажигают огни. Такое же настроение было и сейчас в зале.

Зазвучала музыка моей партии, и я вышла на сцену и легко вбежала на скалу. И вот флейта замолчала, и стеклянными бусинами рассыпались переливы челесты, и круг света стал приближаться ко мне. Я оттолкнулась от темной скалы, чтобы взлететь, но что-то страшно хрустнуло под ногами, подалось вниз, я прыгнула, но зацепилась ногой за проломленные декорации и упала на сцену. Луч света, который должен был вырвать из темноты мой полет, растерянно заметался по сцене.

Сначала одну или две секунды зал молчал, а потом начался ужасный шум - свист, возмущенные крики, правда, кто-то выкрикивал что-то голосом испуганным и тревожным, наверно, понял, что я не просто оступилась. Тильминк подбежал ко мне и стал поднимать, левая нога ужасно болела, и наступить на нее я не могла. Занавес упал, и к нам устремилось множество людей. Они бестолково суетились, но Тильминк велел двоим поднять меня и унести в гримерную, куда потом позвали доктора.

-Это не перелом, а сильное растяжение, к счастью, не опасное, - сказал доктор, осмотрев ногу, - не танцевать по меньшей мере три месяца, неделю- строгий постельный режим.

Нерсален стукнул кулаком по стене и громко выругался. Он смотрел на меня так, как будто я испортила ему жизнь.

- Девочка не виновата, - сказал Тильминк, входя в комнату, он был расстроен и зол. - Декорации подпилили.

-Подпилили?? - воскликнул Нерсален.

-Да, я проверил сейчас, подпилили или продолбили как-то, чем-то прорезали дыру. В общем, Растанна не виновата - кто-то специально испортил декорации, чтобы она упала. Между прочим, она могла бы сломать не ногу, а шею, так что, я вот считаю, ей даже повезло.

-Зато очень и очень не повезет тому, кто это сделал, - сказал Нерсален, и я посмотрела на его лицо и поверила - да, если он найдет преступника, тому и правда не повезет. Тильминк помог отнести меня в лазарет, там доктор забинтовал мою ногу, очень туго, велел не вставать ни в коем случае. Его помощница, пожилая, немного медлительная, взбила подушку на моей кровати, помогла улечься и накрыла одеялом. Около кровати стояла тумбочка, на ней - графин с водой, стакан и медный колокольчик. Печка в углу была протоплена очень хорошо, черная железная дверца была закрыта, а щели между ней и печкой светились оранжево-багровым огнем. Газовый рожок помощница прикрутила, в темноте можно было различить только дверцу печки; неяркие лунные полосы ложились на пол и стены. Все ушли, и сразу стало одиноко и тоскливо.

Доктор дал мне выпить какое-то противное снадобье, нога теперь болела меньше, но все равно боль не прекратилась совсем. В лазарете дежурила только сестра милосердия, госпожа Ташшим, она тоже зашла ко мне перед тем, как мне велели уснуть, и сказала, что я могу позвонить в колокольчик, когда что-то будет нужно. Но, строго добавила она, нельзя беспокоить ее по пустякам.

Ночью спалось плохо. Нога сильно болела, поэтому я все время просыпалась, а когда удавалось заснуть, сон был тонкий, как паутина, с какими-то бессмысленными, неотвязно повторяющимися картинами. Утром пришел доктор, сделал две настойки, от которых совсем не стало легче. Хорошо, что после в лазарет пустили Руннию, Тийну и Дайлиту - разрешили им навестить меня, вместо прогулки. Рунния принесла конфет и несколько яблок, а Тийна - стопку книг. Вот за это я ей была очень благодарна. Наверняка смогу в ее книгах найти такие истории, которые так увлекут, что я зачитаюсь и забуду обо всем; главное - забыть о ноге. Впрочем, конфеты тоже неплохо...

Рунния рассказала, что ищут того, кто испортил декорации, расспрашивают всех подряд, но едва ли найдут. Никто ничего не видел, не слышал... Я с самого начала думала, что так будет. Вот и с Лил было также - никого не нашли. Потом девочки ушли, и больше уже никто, кроме госпожи Ташшим не приходил, а она заглядывала совсем ненадолго, когда приносила еду. Из книг, принесенных Тийной, я выбрала повесть "Узница Риефльфарсской крепости". И скоро меня затянуло повествование о чужих злоключениях, коварстве, дружбе... Вот так, с лекарствами и книгами, прошла почти неделя. Пришло письмо от отца, он писал, что через две-три недели приедет. В ответ написала отцу про ногу, но не рассказала, что это подстроили специально, и то, что нога болит, тоже умолчала, тем более, она и в самом деле уже поменьше болела.

Один раз, когда давали спектакль и сестра ушла, прикрутив рожок и строго-настрого велев мне в положенное время задуть свечу, в лазарет прокрался Дорхолм. Принес круглую шоколадку с нарисованным на обертке веселым розовым замком. Мы немного поговорили о том, о сем. Дорхолм очень жалел меня и старался развеселить. В конце концов, не важно, что он маленький и лопоухий (да и не слишком заметна его лопоухость), зато он - настоящий друг.

Через неделю пришел наш театральный доктор, осмотрел ногу и разрешил вставать, только велел пользоваться тростью - он ее и принес. Я понемногу начала вставать, выходила в коридор, ведущий от лазарета в обеденный зал и библиотеку. Один раз даже сходила в библиотеку и взяла книгу - хотела побольше, но не смогла унести одной рукой. Госпожа Ташшим разрешила мне ходить в обеденный зал, только чай она приносила в лазарет. Пришло еще одно письмо от отца:

"Здравствуй, Растанна!

Очень жаль, что так получилось у тебя с ногой, старайся выполнять все, что говорит врач. Надеюсь, это действительно не так опасно, как тебе сказала. Коль уж так вышло, увезу тебя сразу, как приеду, не будем ждать до лета, раз тебе все равно не разрешат танцевать. А уже в Фарлайне мы с тобой сходим к хорошему врачу, которого я давно знаю, пусть он посмотрит твою ногу. Я попробую быстрее закончить свои дела и вернуться в Тиеренну. Я очень переживаю за тебя, пожалуйста, будь осторожна".

Дальше он подробно написал о своих приобретениях, о дорожных впечатлениях - наверно, старался отвлечь меня от тоскливых мыслей и от скуки. Я спрятала письмо в ящик тумбочки и снова взяла книгу. После ужина почитала еще немного, а потом госпожа Ташшим зашла, велела выпить лекарство и погасила свет - она сегодня собиралась пойти посмотреть второй акт спектакля и не хотела, чтобы я читала в неположенное время.

Я некоторое время лежала, слушая, как где-то в глубине коридора затихают далекие шаги последних, задержавшихся в библиотеке читателей. Смотрела, как ложатся на старенький половик и стены бледные лунные полосы. Конечно, я могла бы встать и зажечь газовый рожок, а потом погасить его, чтобы госпожа Ташшим, вернувшись, решила, что я уже уснула. Но мне не хотелось вставать и понемногу клонило в сон.

Глава 19

Я проснулась в середине ночи. Несколько секунд пыталась осознать, как всегда, когда прерывается глубокий сон, где я, сколько времени. Часов в больничной палате не было, но, несомненно, сейчас - глубокая ночь. Не слышно за окном ни единого звука - ни экипажей, ни далеких голосов. Тишина и в коридоре. Ярко светила луна.

Ужасно хотелось спать, и все же было странное чувство - что спать нельзя, нужно подождать... Я не знала чего, но понимала, что сейчас непременно произойдет что-то. Я села в кровати, натянув одеяло повыше. Дрова в печке догорели, только еле-еле светились тусклые багровые щели дверцы, тепло уходило из комнаты. Где-то, наверно в комнате госпожи Ташшим, дважды пробили часы.

Внезапно очень захотелось пить, появилось какое-то странное, тоскливое, тянущее чувство. И еще я ощутила легкость, как будто ничего не вешу и сейчас взлечу. Откуда-то донесся запах свежей травы, молодых листьев, повеяло тонко-тонко, словно и не запах, а намек на него, но я его почувствовала.

Что-то начало изменяться, хотя я не могла бы сначала объяснить - что. Как будто сюда вторглась совсем другая жизнь, другое пространство. А время не то застыло, не то стало медлительно-вязким, двигаясь по каким-то иным, неизвестным законам.

Внезапно я заметила, что стена напротив медленно освещается светом, идущим непонятно из какого источника. Страшно совсем не было, только появилось ощущение, что сейчас происходит что-то необычайно таинственное и очень важное. Стена исчезла, вместо нее был только свет. Вот в нем наметились какие-то контуры, разноцветные пятна...

Я вылезла из кровати, надела домашнее платье и, стараясь не переносить вес на больную ногу, пошла вперед. Передо мной висела лестница, как будто сделанная из света или из тумана - она спускалась вниз, и, чем дальше, ступеньки становились темнее, плотнее, на них были видны трещины, как на самых обычных деревянных ступеньках. А дальше, внизу - некое пространство, а стены и пол лазарета полностью исчезли. Это уже совсем не Театр. Все там было как будто игрушечное, хотя казалось совершенно настоящим. Наверно, потому, что находилось очень далеко, оно и виделось совсем маленьким.

С того места, где я стояла, показывался только небольшой кусочек этого чудного мира. Деревянные домики, от них отделено стеной голубое озеро, а по нему среди крохотных круглых желтых кувшинок плавают крохотные утки. Тут и там ходили какие-то игрушечные человечки. Нельзя не посмотреть на такое поближе.

Я потрогала ногой верхнюю ступеньку. Она оказалось твердой, на нее вполне можно было наступить, а о перила, выступающие из клубящегося тумана, - опереться. И я стала спускаться по лестнице. На третьей ступеньке оглянулась - с комнатой ничего не произошло, она не исчезла, это меня успокоило. Через еще несколько ступенек снова посмотрела назад: комната лазарета стала меньше, в ней появилась такая же игрушечность, как и в том пейзаже, что внизу. Остывающая печка, незастланная кровать, книги на тумбочке.

А вот то пространство, куда я спускалась, наоборот, становилось все более настоящим, люди и предметы увеличивались до привычного размера. Из моей комнаты показывалась только часть этого огромного мира. Сейчас стало понятно - он очень большой, может быть, не такой, как настоящий, и все же...

Все пространство этого мира было разделено непрерывными стенами, а может, всего лишь одной бесконечно длинной стеной, которая шла не ровно, а как будто по множеству ломаных линий, то под прямым углом сворачивающих в сторону, то переламывающихся странным зигзагом. Город-лабиринт, вот что это такое, поняла я. В стенах тут и там показывались проломы, которые, наверно, сделали местные жители, чтобы сократить расстояние. Стены делили город на длинные узкие улицы или небольшие уютные дворики, выстроенные без всякого разумного плана, просто бестолково. Они образовывали просторные площади или заводили в тупик. Серые, шероховатые, кое-где позеленевшие ото мха. А на некоторых вился темный, влажный от тени и прохлады плющ с широкими листьями. Но самое странное - в каждом ответвлении лабиринта находилось нечто, непохожее на то, что было через стену. В каждой части или улочке лабиринта обитало особенное, отличное от прочего.

Домики, показавшиеся такими милыми сверху, расположившиеся на трех улицах, и чудесное озеро - это все занимало очень небольшую часть лабиринта. Я задержалась на середине лестницы, чтобы рассмотреть все с высоты. Теперь было ясно, что внизу - некое странное место, где стояли или лежали, разбитые, какие-то статуи и плиты, забросанные кое-где сухими ветками, нападавшими с деревьев, замшелые, серые от дождей и пыли. Еще можно было разобрать лица статуй, каменные плащи, каких-то несуществующих на самом деле зверей, буквы, хотя, может быть, и просто трещины на плитах, лежавших между статуями или прислоненных к стенам.

За стеной в тупике - дворик и рощица, разноцветные невысокие деревья и кусты, почему-то казавшиеся плоскими, как декорации, раскрашенные с двух сторон, очень яркие и почему-то почти прозрачные, желтые, розовые, зеленые и голубые. Они что-то напоминали - веселое и доброе, и я решила обязательно подойти к ним потом поближе. В тупике, с другой стороны от старых статуй, был как будто чулан, только открытый, без крыши. Там на земле валялись корзины, какая-то старая одежда, порванные книги, несколько париков, какие принято было носить в прошлом веке, теперь припудреные пылью. Мне показалось, что все эти предметы положены там не случайно, просто потому, что не нужны или сломались, что между ними есть какая-то связь, но угадать ее не смогла.

Еще в одном месте находились предметы или, может быть, окаменевшие существа, даже не знаю, как это лучше назвать, невозможно точно определить, что же это такое, но сразу вспомнилось что-то тоскливое, безнадежное и очень страшное, такое, что можно только увидеть в кошмаре, в детстве, когда болеешь. Я не могла и не хотела вспоминать, чем же это может быть, только какой-то холод прошел по спине, как будто кто-то из этих неживых созданий подкрался и положил на плечо ледяную отвратительную лапу. Быстро отведя глаза от этого места, увидела людей, подходивших к лестнице. Они смотрели очень дружелюбно, даже махали руками и кричали что-то приветственное. Я спустилась еще на десяток ступенек и стали слышаться и другие звуки - скрип тележки, плеск воды, голоса переговаривающихся людей. Появились запахи - жареной рыбы, сладких пирогов.

Здесь все - вроде и настоящее, и все же такое чудное, непонятное, и очень почему-то похожее на декорации. Внизу, около лестницы, росли фруктовые деревья, уже чувствовался аромат зелени и плодов. Но все равно яблоки и сливы были похожи на нарисованные, слишком они были большие и яркие. Представилось - стемнеет, а над крышами взойдет круглая луна, которую сделают за темной тканью неба из лампы осветители. И солнце, которое я увидела на ярко-голубом небе, тоже казалось лампой.

Когда я сошла с лестницы на траву, ко мне подбежали сразу несколько людей. Одеты они были в старомодную одежду, как одевались лет двести или сто назад. Все смотрели на меня с любопытством.

-Позвольте узнать, давно ли вы здесь? - спросил один из жителей этого странного мира. Слова он произносил с непривычным выговором, наверно, так говорили очень давно, тоже лет двести назад. Я показала рукой на лестницу и вверх.

-Я лежала в лазарете. А потом одна стена вдруг пропала и появилась вот эта лестница. Видите, вон там - комната, печка чуть-чуть видна.

К нам подходили другие, также непривычно одетые люди, смотрели на меня и вверх, на то место, где я видела лестницу. Потом тот же, кто начал разговор, сказал:

-Что-то вы путаете, любезная барышня, никакой лестницы тут нет. И наверху ничего нет, кроме неба. Многие из нас тоже спускались по такой лестнице, но она сразу исчезала - таинственным образом, так же непостижимо, как появлялась, и сейчас я тоже ничего не вижу.

Я обернулась - нет, все так же: одновременно видна больничная палата и лестница, соединяющая ее и этот край. Но, судя по всему, ни один из здешних жителей ничего не видел, потому что все непонимающе глядели на то место, куда я показывала им. Еще один из местных обитателей подошел ко мне и грациозно поклонился, сняв шляпу.

-Итак, вы тоже присланы сюда и теперь будете жить вместе с нами, в нашем городке. Пойдемте, выберем вам домик, какой понравится.

-Спасибо, вы очень добры, - как можно вежливее ответила я, - но жить здесь я не буду, а вернусь обратно, потом, когда все у вас здесь увижу. Но, конечно, с удовольствием посмотрю, как вы живете.

-Никому из нас не удалось вернуться обратно, - покачал головой мой собеседник. - Неважно, как мы попадали сюда - по лестнице, или через дверцу, которая появилась внезапно в стене, или как-то еще.

Я посмотрела на окружавших нас людей, которые тоже грустно вздыхали или согласно кивали головами. Теперь я повнимательнее смогла разглядеть их одежду. Одеты они были очень хорошо, но так, будто все это - театральный реквизит, к тому же, из разных спектаклей. Короткие штаны с длинными носками, жилетки и рубахи с пышными рукавами и открытым воротником - как было в моде лет двести назад. Практичные куртки или плащи, длинные темные брюки по современной моде. Некоторые - в напудренных париках, как не носят уже лет десять-двадцать. И женщины тоже одеты были кто как. У некоторых - современные платья, без излишних украшательств, с длинными прямыми юбками, у других - пышные юбки, рукава до локтя, множество кружев... Но при этом вещи из совсем разных времен могли сочетаться, как, например, рубашка с пышным жабо и простая жилетка, наподобие тех, какие надевают по выходным дням и праздникам лавочники или богатые крестьяне. И шляпки, почти у всех девушек, были такие, какие я только в книгах или на портретах видела, и тоже совсем разные, например, что-то наподобие кружевного чепца, с множеством высоких оборок, идущих в два-три ряда; другая девушка носила скромную темную шляпу, завязанную прозрачными лентами, а еще одна надела шляпку, украшенную искусственными виноградными ягодами и листьями. Наверно, здесь было много самых нарядов, и каждый носил то, что ему нравилось. Разглядывать это было чудно, но я старалась не смотреть в упор, чтобы не быть невежливой.

-Меня зовут Оронт Нельти, - представился тот, кто предложил мне выбрать здесь жилье.

-Значит, некоторые из вас тоже слезали по лестнице? - спросила я его.

-Да, или открывалась дверца, вот тут, - Оронт показал на стену. - Сейчас ее нельзя увидеть.

Но я увидела эту дверь - железную, с чудным узором. Ручки или задвижки у нее не было.

Я сделала книксен и назвала свое имя. После этого начали представляться и другие. Я слушала не слишком внимательно, потому что все равно не могла бы запомнить столько имен сразу и еще потому, что задумалась над его именем. Совершенно точно - я уже не первый раз его слышу, но этот человек мне совсем незнаком. Размышляя над загадкой, я шла рядом с Оронтом и разглядывала их городок, так его назвали местные жители, но, конечно, это место не похоже ни на какой обычный город. Улицы были разной ширины, что зависело от того, насколько близко друг к другу стоят стены.

Как я и видела сверху, лабиринт то расширялся, образуя пространство величиной с Королевскую площадь, то становились узенькими переулками, то вновь расходилась в стороны просторными проспектами. Судя по всему, часть таких улочек оставалась нежилой, заваленной всяческим хламом, вроде разбитых надгробий, статуй, сундуков с разломанными крышками, вроде тех, в которых хранят реквизит и театральные костюмы. Другие улочки - обитаемые, с аккуратными домиками, деревьями, какой-то чудной живностью, которая бродит тут и там. Какие-то птицы, с ярким опереньем, зеленые, алые, синие, с громадными горбатыми клювами и блестящими глазами. Тигры и львы, размером с кошку. Крохотные змейки с крыльями. Ящерицы, бродящие на задних лапах. Я только крутила головой туда-сюда, не успевая рассмотреть всякое новое чудо.

Мы пошли к домам, по улицам, которые ограждались с двух сторон стенами, и я все про себя повторяла имя, которое, безусловно, откуда-то знала: "Оронт Нельти, Оронт Нельти"... И тут выплыло из памяти - "Оронт Нельти, певец". Сразу вспомнила список Стеллы.

-Так вы все - из Театра?

-Конечно, - сказал Оронт, - откуда бы еще.

-Да, все оттуда, меня зовут Фленлип, - представился еще один и подал мне руку, чтобы я перешагнула через ручеек, пересекавший улицу.

Кое-где жители делали забавную вещь - клали поверх двух стен палки, по ним со стен перелезал плющ и накрывал улицу живой крышей. Фленлип показал одно такое тенистое место: за своим домом он сделал пролом в стене, которая отгораживает его дом от тупика, маленькую арку, сверху положил деревянную решетку и пустил по ней плющ. Поставил столик с плетеными креслами и отдыхает там в жару.

-Кстати, - заметил один из жителей потайного мира, - из Театра недавно, по нашим меркам, конечно, попала одна девочка, Лилиана, вы ее, часом, не знаете?

-Конечно, знаю, - ахнула я. - Где она живет?

-Лилиана! - закричали сразу несколько человек. - Иди скорее!

-Пойдемте сюда, через пролом, так быстрее, - сказал Фленлип и потянул меня к арке, выбитой в стене. Улица, на которой стоял домик Лил, была широкой и тенистой. Она жила в домике с красной крышей, рамы на окнах выкрашены белой краской, веселой и яркой. А Лил, услышав, как выкрикивают ее имя, выбежала на порог и радостно улыбнулась, когда я побежала к ней.

Мы сидели с Лил в гостиной ее домика. Лил снова поскучнела, загрустила, она больше не радовалась от того, что и я тут. Думая о чем-то своем, она расставляла на столе красивые фарфоровые чашки, поправила дрова в камине. Приготовив чай, достала вазочки со сладостями и села напротив меня. Уверена, что если бы мы были там, наверху, в ее родном мире, она радовалась бы всему - и вкусностям, и чудесному, тонкому рисунку на фарфоре, и красивым вещам - креслам, подсвечникам, картинам на стенах. Лил никогда не привыкает к хорошему так, чтобы его уже не замечать.

-Послушай, а откуда вы тут все берете? Одежду, еду, всякие вещи?

-Все тут, - невесело вздохнула Лил и открыла по очереди дверцы посудного шкафа, кухонного, платяного и еще одного, с книгами и безделушками.

-Как интересно, - изумилась я, глядя на ряды красивых платьев, шляпок, статуэток, чашечек из тонкого фарфора, запасов муки, копченых окороков, овощей и еще всякой всячины, но, самое главное, книг, ни одна из которых не казалась знакомой.

-Нет, - грустно сказала Лил. - Совсем это неинтересно... я хочу домой...

-Да уж, понимаю, бедняжка... Ты ведь тут почти полгода, можно представить, как же тебе тут все надоело...

-Нет, совсем не полгода, - возразила она, - тут другое время, мне уже объяснили, я тут меньше месяца, это у вас много времени прошло.

Да, наверно, так и есть, раз уж тут живут те, кто пропал, как Фленлип и Оронт, сорок и шестьдесят лет назад...И они выглядят совсем молодыми.

-Ты пыталась выбраться?

-Нет... Как? Когда я проснулась в лазарете, я увидела, что одна из стен исчезла. Я выбежала из кровати, чтобы посмотреть, только разок потрогала ее рукой, и все... Меня как будто затянуло, понимаешь... Я немного очнулась на лестнице, а комнаты уже нет... Так стало страшно, и плакать захотелось... Я спустилась, и тут же лестница исчезла, ее, наверно, убирают потом, когда по ней кто-то спустится вниз...

Тут меня вдруг озарило.

-Послушай, ты - не видишь лестницу, не можешь встать на нее или просто потрогать рукой. А я могу. Но вдруг ты увидишь ее, если мы туда вместе пойдем и я к тому же возьму тебя за руку?

Лил безучастно собирала чашки со стола.

-Давай попробуем, - сказала она тихо и печально, - только не верю я, что это поможет.

И мы тут же пошли к лестнице. Лил провела меня еще одним путем, через несколько проемов, сделанных специально, чтобы не обходить, а попадать с одной жилой улицы на другую как можно удобнее.

Я держала Лил за руку, она шла за мной, опустив глаза в землю. Когда лестница оказалась уже около моих ног, я поднялась на первую ступеньку, потом на вторую и потащила Лил за собой. Она машинально шагнула - и вот она уже в начале лестницы!

-Я стою в воздухе! - изумилась Лил.

-Не в воздухе! Ну, видишь, я была права. Ты можешь выбраться отсюда, и, наверно, все остальные - тоже.

-Тогда надо им сказать, они ведь, бедные, столько лет тут живут. Растанна, получается, ты нас всех спасешь!

И мы слезли с лестницы и побежали в городок. Когда мы рассказали Фленлипу и Оронту, что есть способ выйти отсюда, они немедленно стали собирать остальных, а нам велели ждать на небольшой площади около серой башни. Очень скоро все подошли к нам с Лил. Я думала, они все будут ликовать и кричать от радости. Некоторые, в самом деле, были счастливы и разговаривали друг с другом радостно и возбужденно, но остальные выглядели задумчивыми и озадаченными. Когда все местные жители собрались, Фленлип еще раз, для тех, кто не слышал, рассказал о том, каким образом все могут выйти отсюда и предложил собрать вещи и идти к лестнице.

-Всем нам достаточно четверти часа. Не опаздывайте!

Но тут, одна женщина, ее звали Тафния, громко сказала:

-Неужели мы все уйдем отсюда? И никто не видит, как же это будет ужасно?

-Да почему? - изумился Фленлип.

-А куда мы пойдем? - спросила Тафния сердито и расстроенно. - Ты вернешься к себе домой, твои родные еще живы. Ну, может быть, еще некоторые найдут свой дом и семью, Лилиана, конечно... А мы-то? Где мы будем жить, на что? Ведь ты об этом и не думаешь.

-Да, у нас там нет дома, работы. Зато там - все настоящее, наконец-то, и воздух, и небо, и солнце... Тафния, как ты вообще можешь так говорить? Неужели ты хочешь согласиться на жизнь под этим вот неживым солнцем, с этим всем старым хламом, только чтобы тебя кормили и поили, как ручного кролика?

-А ты знаешь, что такое бедность, голод, холод, болезни? Очень я сомневаюсь, Фленлип. У тебя-то и семья жила в достатке, и в училище тебя кормили и одевали, и тут тебе не приходилось бороться хоть за что-то. А мою семью когда-то из дома выселили, когда мы заплатить не смогли, потому что отец умер, очень я хорошо это помню, и никому мы не были нужны, и еды у нас не было. Потом мама нашла работу на ферме, а знаешь, каково нам было до этого? Рассказать тебе, как...

Тут один за другим заговорили и прочие, кто-то отошел и задумался, кто-то заспорил, началось что-то несуразное и шумное.

Наконец вперед вышел тот, кого я увидела первым в этом месте, человек, одетый в старинную одежду, он и выглядел старше прочих, в волосах кое-где уже виделась седина.

-Милые дамы и досточтимые кавалеры! Выслушайте меня, прошу вас. Я в этом месте дальше всех. У меня-то уж едва ли остался кто-то из родных, мне тоже нельзя надеяться, что тот, настоящий мир, меня встретит приветливо, как долгожданного друга. Но как же я скучаю по всему настоящему - людям, солнцу, небу... Нет, я пойду, и вас прошу - не оставайтесь здесь, в таком странном, неживом, сумасшедшем мире. Уйдемте вместе!

Спор продлился недолго. Тафния и еще две девушки колебались. Остальные очень хотели уйти отсюда, даже те, кто прожил тут долго и знал, что там, наверху, у них ничего и никого нет. Легче всего было решиться тем, кто здесь поженился, все-таки вдвоем не так страшно возвращаться, как в одиночку. В конце концов, Тафния и еще двое сомневающихся тоже решили идти, потому что оставаться здесь втроем им не хотелось.

-Как будем подниматься? - озабоченно спросил Фленлип.

-Давайте я возьму Растанну за руку, ты - меня, и так дальше. Как в сказке о волшебной монетке. Как к ней все прилипали по очереди... Может быть, и нас так получится, - предложила Лил.

-Попробуем, - кивнул Фленлип.

Мы взялись за руки, и я шагнула на лестницу. Фленлип смотрел в пустоту, куда наступила Лил и куда надо было сейчас шагнуть ему, с надеждой и страхом. Он сделал шаг за ней, и радостно обернулся к остальным:

-Все прекрасно! Хватайтесь за руки и за мной!

И вот, один за другим, в воздухе теперь шли по невидимым ступенькам жители этого странного мира. Каждый одной рукой держался за впереди идущего, а вторую подавал идущему следом. Хорошо, что лестница была довольно широкой и не крутой.

Они вылезали один за другим, осматривались и узнавали больничную комнату (почти все тут побывали когда-то или заходили к друзьям), вид за окном. Только самые давние пленники Театра почти ничего не вспоминали. Все прибывшие и осмотревшиеся громко переговаривались, что-то кричали, смеялись, плакали... Госпожа Ташшим прибежала на этот шум, увидела непонятно откуда появившуюся толпу народа и остолбенела у дверей. Даже ругаться не могла от изумления. Пришедшие заглядывали в окна, усаживались на мою кровать, скидывали с плеч узелки с прихваченными вещами.

Наконец, последний выбрался наружу, и почти сразу свет из проема погас, и проем закрылся. А тут неожиданно по комнате разлетелась разноцветная пыль, сначала я не поняла, что это и откуда, а потом стало ясно - это вещи, захваченные из Подземелья, рассыпались, сначала радужным прахом, потом он стал бесцветно-прозрачным, а потом, я только успела поймать в руку горсточку, как и совсем исчез, а в воздухе и в руке осталась только пустота. Госпожа Ташшим побежала за консьержами, потом вызвали госпожу Фарриста, словом, еще несколько часов бывшим пленникам и мне надо было рассказывать, что и как произошло. Нас повели в кабинет начальницы училища, там мы еще раз все объяснили. Послали за родителями Лил и Ульсы, начали прикидывать, кого из родственников прочих можно найти. Уже забрезжил рассвет, я сидела на диване и засыпала. То и дело меня вырывали из сна громкие разговоры, возгласы, потом я снова проваливалась куда-то, мне снилась радужная пыль, поросшие мхом статуи и лестница в какое-то темное и безнадежно-тоскливое место.

Утром я проснулась снова в больничной комнате. Я вспомнила, как меня отвела госпожа Ширх, уже под утро. Пришла госпожа Ташшим, и я начала ее расспрашивать, куда делись все пришедшие. Оказалось, их разместили временно в нескольких помещениях в актерском флигеле, кроме Лил, Ульсы и еще двух или трех, у кого нашлись родные. Ну, а днем сестра принесла еще одно известие: флигель Училища закрывают, всех временно распускают по домам. Таково было распоряжение директора Театра, хотя госпожа Фарриста возражала. Сестра посматривала на меня с опаской, и стало понятно, что теперь мне много еще раз придется рассказывать о Подземном Городе. Госпожа Ташшим помогла мне собрать вещи: те, кому некуда идти, пока что тоже должны переместиться в актерский корпус.

-А с Училищем что теперь станет?

-Не знаю, - буркнула сестра. - Как решат... Говорят, директор Театра хочет совсем снести.

-Снести?- я поразилась. Два флигеля - как два крыла... это как сбить крылья у химер над главным входом. Но нет, не это поразило... поразило, что директор Театра решил вот так... что мы, ученики и актеры, так много значим... вообще что-то значим... раз он сносит такое огромное здание - наш флигель, чтобы никто отсюда больше не пропадал...

В тот день никто не приходил ко мне, кроме сестры, ну еще секретарь начальницы училища, она еще раз обо всем расспросила, кое-что записала, смотрела немного недоверчиво, но это можно понять - ее ведь не было ночью, она не видела тех, кто вышел из глубины, из таинственного Подземелья. Больше в этот день не приходил никто, и я дочитывала "Узницу", а за окном лиловели грустные весенние сумерки.

А назавтра ко мне поднялись Стелла и Лил. Они попросили в какой-то актерской комнате пару стульев и сели около моей кровати.

- Сколько я ни думала о тех учениках, которые пропали, но такое мне бы и в голову не пришло, - заявила Стелла.

Лил только кивала в ответ и улыбалась удивленной и счастливой улыбкой.

-Странно все же, что он тебя выпустил... - задумчиво сказала Стелла.

-Кто - он?

-Ну, не знаю... Или они, - сказала Стелла. - Все-таки есть в этом что-то такое... эльфийское...

Хотя слышать снова об эльфийском злом колдовстве совсем не хотелось, я ничего не сказала, потому что теперь мне и самой так казалось, да и что можно тут было еще подумать. Мне даже думалось, что Марн, за то, что его выгнали из Тиеренны, как-то так заколдовал Театр, и у Театра появилось Подземелье, которое утаскивало пленников к себе, в свой странный мир. Я так это место определяло - Подземелье - хотя вряд ли можно точно определить, где именно оно находится.

Один раз пришел Дорхолм, принес кулек ярких разноцветных леденцов, он записал мне свой адрес и просил, чтобы я ему изредка хотя бы писала. Я обещала.

-Ты уедешь, но ведь мы будем дружить, как и сейчас? - спросил он с надеждой.

Кто знает... Я еще никогда не дружила вот так, издалека. Сказать ему это я не могла, но и обманывать, обещать то, в чем сама не уверена - тоже.

-Я буду тебе обязательно писать, - повторила еще раз.

Глава 20

Через три дня приехал отец. Он быстрым шагом вошел в мою комнату и остановился около моей постели. Я не успела поздороваться, как он сказал:

-Ну, я поговорил с начальницей училища. Тебя отпускают, собираемся и уезжаем!

Это было чудесно, радостно и немного страшно. Значит, у меня будет семья, настоящий дом... А все, что было в Тиеренне - окончено. Конечно, я буду писать и Лил, и Стелле, и Дорхолму, а в Фарлайне, наверно, появятся новые знакомые и, может быть, друзья... И Театра больше не будет.

Вещей было немного, книги я вернула Тийне и в библиотеку, одежду - кастелянше, а она отдала мне мое старое платье и плащ. Все было ужасно коротко, пахло пылью и каким-то средством от моли. В старые ботинки я втиснула ногу еле-еле. Отец обещал мне купить одежду и новые ботинки в первом же магазине.

Он нанял экипаж, и я, опираясь на его руку, забралась внутрь, последний раз посмотрела на Театр, и вот дверь захлопнулась и экипаж, качнувшись, поехал, как корабль, пересекающий городское море вместе с домами, каретами, повозками... плывущий в неизвестное...

В магазине на меня посмотрели свысока, а на отца - с уважением и почтительностью, ведь он был одет довольно щегольски. Отец ни обращал внимания ни на почтительные, ни на удивленные взгляды (удивленные - оттого, что я около него выглядела совсем обносившейся и заброшенной). Он велел принести дорожные и домашние платья, несколько плащей - с теплой подкладкой и без подкладки. Мы купили платья, два плаща, капор. В другом магазине - высокие и удобные ботинки. Отец был ими недоволен:

-Кожа жестковата, впрочем, на первое время сойдет. Дома закажем тебе хорошую обувь и платья понаряднее.

Отец меня не расспрашивал ни о каких приключениях, пока мы собирались и когда ехали в гостиницу. В гостинице он посадил меня в кресло у камина и позвонил слуге, чтобы принесли обед. Чайник начал насвистывать над огнем какую-то уютную мелодию.

И вот за чаем я обо всем и рассказала, как увидела ночью свет и лестницу, спустилась в Подземелье и там нашла всех пропавших. А потом - о нашем со Стеллой расследовании и списке и о нашем с ней и Райнелем тайном союзе. Отец слушал, иногда спрашивая или уточняя что-то. Он нахмурился, когда я описывала, как ходила по мертвому городу, разглядывала тамошние дома и прочее.

-Как же ты так вот решилась - взять и отправиться, неизвестно куда, в место, явно колдовское и опасное? - он покачал головой сердито и удивленно. - Я бы и предположить не мог, что ты на такое способна.

Мне совсем не хотелось, чтобы отец рассердился, было бы обидно, если бы он отругал меня, тем более, что я еще его не так уж хорошо знала и совсем не чувствовала, что он действительно имеет право меня ругать. С другой стороны, приятно, что он удивился - наверно, он считал меня всего-навсего тихой девочкой, а тут - такое приключение.

-Понимаешь, ты, конечно, прав, но ведь всегда все было хорошо, ничего такого не случалось...

-Что значит - всегда? - отец выглядел очень встревоженным. - Куда ты еще ходила?

-Видишь ли... Ночью, это было еще осенью, я проснулась и никак не могла заснуть, и еще очень хотелось пить. Я вышла в коридор, по полу гулял сквозняк, но не такой, как обычно, а как будто он был ветром и вырвался из никому неизвестной, но прекрасной страны, а потом превратился в настощий ветер, и он был весенний, даже пахнул весной, хотя, я посмотрела нарочно, за окном висел туман и шел мелкий дождь. Но никакого зла или опасности не чувствовалось, тут я была уверена. Я увидела свет, такой, какого никогда бы не могла представить, и не от свечи, и не от газового рожка... Я почувствовала, что он совершенно мирный и неопасный, и тогда решила пойти и посмотреть...

Тут я рассказала о том, как спускалась три раза по коридору, как видела балет, оперу и еще один совершенно непонятный спектакль, его я попробовала описать как могла подробно, но немного запуталась. И, поскольку отец слушал молча, очень внимательно, рассказала и о том, как я решила научиться танцевать по-своему, потому что есть многое, очень важное, подспудное и дивное, и это я не умею выразить словами, а могу только иначе, например, танцем.

Я договорила и, не зная, что добавить, взяла еще одно пирожное и отпила чаю. Отец помолчал какое-то время.

-Как опрометчиво! Что ж, теперь тебя ругать уже поздно... И все же, скажу тебе, никогда больше не иди - за непонятным светом, в какие-то провалы, в коридоры, не существующие в другое время.

-Но я ведь точно чувствовала... Просто не могу это объяснить...

-И не надо объяснять, я все отлично понял. Видишь ли, я не ругаю тебя за твои поступки... на мой взгляд, беспечные и безрассудные. Как у нас говорят, "первым доплыть, хоть на корабле, хоть на бревне".

-А в Анларде похожая пословица: "Если кораблю суждено утонуть, то и в ручье утонет".

-Хм... это немного о другом... ну ладно... Ты не только уцелела, но еще и приобрела великое сокровище - не каждый понимает, есть ли ему что сказать людям, о чем... и тем более - как. Все, или почти все, часто ощущают нечто, более высокое, чем наша обыденная жизнь, какую-то тоску, неопределимый, но манящий свет... Правда, скажу тебе, что и узнала ты об этом столь необычным способом, что, в самом деле, не знаешь, чему больше радоваться - что ты так много поняла о мире и о себе самой, или что ты выбралась живой и невредимой.

-То есть что не погибла и не осталась в Подземелье?

-И это. Но бывает и худшее.

-Как это? - удивилась я. - Хуже, чем погибнуть?

-Да. Ты даже не подумала о такой очевидной вещи: есть силы, которые меняют душу, не убивают, но омертвляют, перековеркивают, выворачивают наизнанку.

-Я ведь говорю, все было неопасным, добрым, это можно было сразу угадать.

-Это вообще нельзя угадать, если хочешь знать. Одних прельстило бы нечто темное, зловещее, мрачное, может, даже явно злое и уродливое. Других - прекрасное, светоносное, чистое, но ведь это вполне может оказаться внешним, как бы декорацией. Ты же целый год при Театре жила, можешь это понять. Для того, чтобы разобраться, где настоящее добро, а где - нечто ложное, притворное, заманивающее, опыт нужен.

-Я ни о чем таком не читала никогда, - сказала я. И подумала, что, если бы мама говорила со мной о всяких таких вот чародейных вещах, меня труднее было бы обмануть. Мне стало одновременно и досадно, что мама только запрещала мне думать о всяком волшебстве, а о настоящих опасностях и не сказала ничего, и стыдно, что я так думаю сейчас о ней.

-Читать, безусловно, надо, но ведь это не чтением делается... я имею в виду, как опыт приобретается. Прислушиваться к себе, уворачиваться от нападений, когда нечто неизвестное будет пытаться дотянуться до тебя и обмануть. Читать, конечно, тоже.

-Но, в конце концов, получается, что все это на пользу, то есть, все-таки, было добром?

-Если судить по тому "странному спектаклю", и еще по тому, что нечто в вашем Театре похищало детей, я бы не назвал это добром. Может быть, не то, чтобы злом до самого дна, но сложности этого... этой сущности, не могу понять, и хотя она не принесла тебе вреда, это не делает ее светлой, благотворной и неопасной.

-Но что же это за сущность? Как ты думаешь? Мы со Стеллой долго собирали разные истории, сведения... Но толком ничего не поняли. Я долго думала, несколько ночей подряд, и теперь я уверена, что все это делает Театр, - я посмотрела на отца, не усмехнется ли он, когда это услышит, но он молча слушал. - Театр, на самом деле, не просто дом, а живое существо, он придумывает спектакли, в них играют призраки, у него есть свой город, где-то не то под землей, не то еще в каком-то волшебном месте. Я только не понимаю, зачем он заманивает туда людей, и еще не понимаю, как он делает этих... актеров-призраков. Как ты думаешь, так может быть? Вообще, мне всегда казалось, что все вещи, и дома тоже, они почти живые. Не как мы, но как-то по своему...

Тут я рассказала о том, как мы с Гилассой играли раньше и угадывали истории домом и предметов.

Отец понимающе кивнул, потом подошел к своей дорожной сумке и вытянул из нее лист.

- Есть одна книга, я ищу ее и переписываюсь со многими библиофилами, вот послушай ее название. Не ты одна любопытствуешь о таких вещах: "Рассуждения о местности, выстроенных на ней жилищах или прочих зданиях, о волшебной силе, присущей иным местам, о том, как выискивать следы злого или доброго колдовства и избавляться от призраков, привидений, дурных снов, болезней и обманных видений, насылаемых землей, домом или каким другим чародейством, и в добавление к этому способы нахождения проклятых предметов, или незаколдованных, но опасных вещей, кои сохраняют в продолжение немало времени отпечаток случайного колдовства, хворь насылающие, а равно и видения, ужасы ночные..." И там еще полстраницы.

-И все это - одно заглавие?! Еще бы чуть подлиннее, и книгу можно было бы и не читать!

-Да, тогда любили все дать обстоятельно, ничего не упуская.

-Это такая важная книжка, поэтому ты ее ищешь?

-Ну, в общем, да, то есть сама-то эта книга есть у меня в библиотеке, а я ищу первое издание, там чудные старинные картинки и древнефарлайнский шрифт. Но к чему это я все говорю. Когда-то и я много думал о таких делах... Да и сейчас тоже случается... допустим, в дороге, встречал я часто весьма неприятные вещи: странный какой-нибудь дом, или опасный и явно колдовской предмет, хотя на вид - ничего такого, или вдруг ночные кошмары, тягостные ощущения - страх, тоска... когда ничего подобного совсем не ждешь.

-И что ты думаешь о таких вещах сейчас?

-Есть довольно сложная теория. Видишь ли, иногда происходят разные события в том или ином доме, в той или иной местности. Мы можем даже объяснить какое-либо событие или явление, и от этого они кажутся нам последовательными, объяснимыми, то есть как будто бы показывают, что здесь действует некое разумное существо. Тем не менее, это не так. Ни место, ни здание, ни предмет, безусловно, не обладает ни разумом, ни душой, все это влияние чьего-то колдовства, или след чьих-то чувств и мыслей. Допустим, ты входишь в дом и понимаешь, что в там некогда случилось несчастье... А уж вещи! Некоторые, уж не знаю почему, прямо-таки впитывают чужие ощущение, эмоции, не говоря о волшебстве. Берешь такую вещь в руки - она вся как будто пропиталась чужой жизнью, ладно бы еще, если доброй, но ведь нет.

Я помолчала, задумавшись и стараясь примерить слова отца к тому, что знала о Театре.

-То есть, надо узнать, что было на том месте, где построили Театр? Ну, и всякие обстоятельства, конечно... Кстати, а у вас в Фарлайне известен такой архитектор - Марн?

Отец страшно изумился:

-Конечно, известен. А откуда ты о нем слышала?

-Так, совсем немного, почти ничего не знаю. Когда мы, в нашем тайном обществе, пытались побольше выяснить о Театре, то узнали, что Марн был первым архитектором Театра, потом уже строили другие... Еще, говорят, он создал какой-то театр у вас...

-Да, было такое. И все же удивительно, что тебя он интересует.

-Почему удивительно? И что за театр, ты там был?

-Театр - это... Нет, пожалуй, я ничего пока не расскажу, это тебе будет сюрприз. Мы туда сходим потом, сама все увидишь. А удивительно потому, что, во-первых, я думал, кроме Фарлайна он никому не известен, а, во-вторых, он в какой-то мере наш родственник. Его младший брат наш прапра... может, еще раз два-три пра- дедушка.

Теперь изумилась и я. Марн - мой дальний родственник!

-Значит, получается, в нашей семье были чародеи?

-Ну почему - были... - несколько смутился отец. - В общем-то, и сейчас... Тебе же мама говорила... Не то, чтобы уж прямо - чародеи, но...

Я вздохнула. Ну да, конечно...

- Но, разумеется, с этим нужно осторожнее, и лучше уж совсем не начинать, - торопливо добавил отец. - Я тебе однажды рассказывал, что в молодости только в этом и видел свое призвание. Теперь - нет.

Тут я решила, наконец, спросить его:

-А почему ты решил отказаться от волшебных сил?

-Есть такая поговорка: "Бери все, что ты хочешь, и отдавай за это то, что потребуют..." Видишь ли, колдовство черпает силу от духов, невидных нам, но расплачиваешься за это частью своей души, своей сути... Поэтому твоя мама была права, что относилась к этому так строго... Но я думаю, что все же нельзя об этом не говорить, иначе ты запросто можешь попасть в ловушку - да так почти что и произошло. И все-таки, почему вдруг тебе стал интересен Затейник?

Я не поняла - о ком отец говорит?

-Марн Затейник, я думал, ты знаешь его прозвище.

-Но почему - Затейник-то?

Мы недоуменно посмотрели друг на друга.

-Я думал, ты знаешь - он придумывал увеселения, фокусы, вот и театр его...

-Папа, ну расскажи, что за театр, я потом увижу и наверняка удивлюсь, а сейчас - хотя бы просто узнаю, что это.

-Да, собственно... Кукольный театр, вот и все, только чародейный.

-Как он устроен?

-Очень большой ящик, его выносят на сцену и открывают, и вот оттуда выходят куклы. Много народу на спектакль не пускают, зал всего на тридцать человек. Сцена поднята, вот на такую высоту, - отец провел рукой на уровне груди, - ну, и куклы разыгрывают спектакль.

-Сами по себе?

-Конечно, сами по себе. Сами придумывают пьесы, уж не знаю как, играют... Классические комедии тоже ценят, всегда штуки три-четыре у них в репертуаре.

-Это Марн их так заколдовал?

-Он их такими сделал, да... Сшил им платья, камзолы, по тогдашней моде, вырезал и раскрасил декорации.

-Я думала, он архитектор.

-Нет, не архитектор... Даже не знаю, как его занятие определить. Затейник, мастер на все руки... А почему ты, собственно, считаешь его архитектором?

-Райнель читал о нем, и в одной книге написано, что Марн строил Театр, ну, понятно, что не сам таскал камни, значит...

-Хм, поищу и я, пожалуй, какие-нибудь местные книги о нем. Наши, изданные в Фарлайне, я давно знаю, а вот здешние легенды... хм... любопытно...

О Театре мы больше не упоминали, я села читать у камина, а отец разбирал какие-то свои записи и писал письма. Вечером, когда пили чай, снова заговорили, но не о загадочной, скрытой от прочих жизни, происходящей где-то в Театре, а о балете и о том, хочу ли я им заниматься в Фарлайне. Отец стал рассуждать о том, что мне надо все же понять, что именно я хочу. Он сказал, что человек, желающий выразить свои чувства и мысли, может найти разные пути для этого, не только танец. И поэтому то, что мне сейчас запрещено танцевать, очень полезно - это время подумать и оценить свои стремления и желания.

Ехать решено было через день, а назавтра с самого утра отец ушел по каким-то делам, велев гостиничному слуге подать мне обед и пообещав не задерживаться надолго. Когда он вернулся, уже лиловели за окном сумерки. Он вытащил из дорожной сумки, захваченной им с собой, разные предметы, как я поняла, старинные и редкие, и несколько книг, тоже старых, корешки были немного потрепаны, буквы заглавий почти стерты.

Разглядывая принесенное, отец рассуждал:

- Странно, что я всегда любил книги, но не как предмет торговли. Интересовался и искусством, но опять же совсем не с торговыми целями. И на войну не рвался никогда, и вот, однако же... Я уже в юности неплохо разбирался в книгах, картинах, музыке, старинных вещах. На войне научился рисковать, не бояться усталости, непогоды и опасности. Теперь вот из всего этого вышло, что я торговец, понимаю и денежную, и истинную цену книги или предмета искусства, хоть древности, хоть редкости... Мне приятнее думать, что я все-таки ближе не к нынешним практичным, мирным и осторожным торговцам, а к тем, которые жили лет двести или триста назад. Они были и купцами, и воинами... Ездили по горным и лесным дорогам, спали под звездами, ели, что удавалось добыть...

-А ты бы хотел жить в то время?

-Не знаю, - отец улыбнулся, немного иронично, но, пожалуй, ирония относилась к нему самому, - покой и жизнь домоседа - это все-таки тоже немалое благо...

Затем он достал еще одну книгу, почти новую.

-Вот что нашел в одной из лавок... "История Королевского Театра", издана шестьдесят лет назад. Думаю, твой друг как раз ее и читал. Я ее по дороге полистал... - отец нашел в книге нужное место, - "В тот год нанят был Марн из Фарлайна, чтобы устроить Его Величеству место для театральных зрелищ"... Видишь, не построить - устроить.

-Да, понимаю, но, с другой стороны, это кажется даже туманнее, чем то, что мы думали вначале...

-Да, тут определенно не о строительстве стен.

Отец скинул сапоги и лег на кровать, поверх покрывала, с "Историей Королевского Театра", а я решила вскипятить нам чайник. Так закончился этот день, а утром мы уже ехали по дороге, ведущей в Фарлайн.

Эпилог

Мы ехали в повозке - не такой, как довелось ехать с мамой, та была открытой и тряской. Нет, сейчас мы путешествуем в дормезе, уютном, довольно просторном, так, что можно было и спать, и ехать полулежа - сиденье немного откидывалось назад. И оно было мягкое, да еще полагалось одеяло на ноги.

В первый день нашего путешествия я еще чувствовала себя с отцом неловко. Хотя мы гуляли с ним по городу весной, и в гостинице его я прожила несколько дней, но там не так было уединенно, и слуги входили... а тут, часами, один на один... Вдруг я не найду тему для разговора - что ж, так и сидеть, молча смотреть друг на друга? Но часа через два я про все эти мысли забыла. Совсем нетрудно с ним было - то говорить, то молчать, то обсуждать разные достопримечательности, которые попадались по пути.

Только мы выехали из столицы, как все вокруг переменилось - ярко-зеленые луга, а по ним от ветра бежали и бежали привольные травяные волны. Я никогда такого не видела, и когда читала раньше в знаменитом стихотворении Аргинта: "Мягкой травы изумрудное море", то думала, что море - просто потому, что травы очень много, а изумрудное - это сказано для красоты. Но нет, оказалось, все именно так. А вдали паслось стадо овец - отсюда они казались игрушечными. Леса шли негустые, прорезанные оврагами, и мне удавалось разглядеть дикий ручей, поблескивающий на глинистом дне, солнечную полянку с тонкими кленами и старым дубом, тень в глубине между сомкнувшимися деревьями.

Отец объяснил, что до Черных гор мы доберемся за неделю, а потом придется ждать, когда появятся попутчики.

-Там опасно? - спросила я. - Зачем нам ждать попутчиков? Неужели фарлайнцы на нас нападут - мы же свои?

-Фарлайнцы - нет, не нападут. Ни на своих, ни на чужих. Между двумя государствами - Тиеренной и Фарлайном - граница проходит после Черных гор. Но сами Черные горы - малообитаемы. Конечно, гномы... Но их рудники далеко отсюда. У Анларда и Аркайны тоже есть некоторые территории в горах - и тоже неблизко. Поэтому всегда находятся лихие люди; впрочем, на путников, едущих с серьезной, вооруженной охраной не нападают, а вот одиночки - да, рискуют. Так что мы наймем охрану. Если попутчики найдутся, дорога обойдется недорого.

Вечером мы остановились в гостинице в одной деревеньке. Отец попросил номер из двух комнат, нам приготовили на ужин мясо и запеченный картофель. Нет, все же это совсем не такое путешествие, как было полтора года назад.

-Возьми хлебец, здесь пекут особенные, добавляют тмин и разные травы, - угощал меня отец. - Ты о чем задумалась?

-Да вот... - я вертела в руках темный прямоугольник хлебца, душистый, пахнущий тмином. - Думаю о нашем с мамой странствии, полтора года назад. Мы шли ранней весной, еще снег лежал, и все время было холодно и хотелось есть...

-Я слишком долго не мог вас найти, - упавшим голосом сказал отец, - если бы я мог раньше...

-Что ты! Я совсем не жалею, что так было, то есть не жалею для себя, а мама...

Отец сочувственно погладил меня по рукаву:

-Не надо о прошлом, все плохое теперь - только воспоминания... Кстати, ты сказала, что о себе не жалеешь, почему?

-Ну, потому что теперь я лучше могу оценить такие простые вещи, как вкусный хлеб, кровать с одеялом и подушкой, а не охапку сена в хлеву... И еще потому, что, мне кажется, от таких испытаний умнеешь... немного, - добавила я, а то получилось очень уж нескромно.

-Это верно. Налить тебе еще чаю?

Отец еще в столице купил мне в дорогу несколько книг - мы выбрали их в небольшой книжной лавке около его гостиницы.

-Боюсь, заскучаешь ты в дороге, - вздохнул он.

Я сомневалась, что смогу в путешествии заскучать, но книги выбирала с удовольствием. И вот вечером, пока отец в своей комнате размышлял о чем-то в кресле перед окном, глядя на темнеющее небо, я пожелала ему спокойной ночи и легла в постель почитать перед сном. А через полчаса погасила свечу (тут не было газовых ламп). Как же хорошо лежать вот так, в темноте, в этой комнате, где пахнет чужими вещами и немного пылью; с тонким дымом догоревшей свечи и пчелиным ароматом воска смешивается ночной, тревожащий душу запах сосновой хвои. И одновременно легко унюхать, что на нижнем этаже, на кухне, жарят мясо и готовят сладкую выпечку. В окне видны верхушки сосен, похожие на темные облака, и ледяные, колючие звезды.

Утром, совсем рано, отец меня разбудил и сказал, что пора собираться - а если уж очень захочется спать, можно подремать по дороге.

Возчик, зевая, залез на козлы, и начал подремывать, свесив голову. Наши вещи, которые вчера занесли в гостиницу, слуги пристроили на прежнее место - за сиденьями. Отец крикнул вознице, что мы готовы, и захлопнул дверцу. Повозка медленно тронулась с места. Погода стояла пасмурная, солнце не выглядывало из-за тускло-серых туч, было зябко. Отец закутал мои ноги дорожным пледом и, достав теплую шаль, предложил набросить на плечи.

-Хочешь позавтракать? - спросил он.

-Пока нет, вот чаю бы...

-Да, сделаем немного позже привал, вскипятим. Пока немного холодного мяса, да вот парного молока купил.

-Нет, не хочу, лучше посплю...

Так мы ехали целый день, один раз остановились и вскипятили чаю, и еще пару раз останавливались немного размять ноги. А потом, наконец, мы доехали до Черных Гор.

Бывают моменты в жизни, когда что-то значительное ты не то, что забываешь, но помнишь нечетко, как будто видишь сквозь колеблющиеся слои тумана. Бывает даже обидно - ты вспоминаешь какое-нибудь замечательное событие, а по-настоящему вспомнить и не можешь, потому что по-настоящему, это если не просто видишь картинку, даже подробную и яркую, нет, к тебе возвращается то, что ты чувствовал в тот момент, ты почти ощущаешь запахи, слышишь звуки.

А иное, хоть и не такое важное, оно как раз и вспоминается, полностью, как будто снова переживаешь... Мы не нашли постоялого двора и заночевали в повозке. Тронулись, едва рассвело, дорога была широкая и спокойная, возчик не мог бы ни опрокинуть повозку, ни сбиться с пути.

И вот отец разбудил меня и сказал, что мы доехали до Черных Гор. Даже через два дня я помнила это до мельчайшей черточки, и, наверно, буду помнить всю жизнь. Холодно, на всем - серый предутренний свет. Мы спали в повозке полулежа, и у меня затекла шея, немного хотелось есть. Я подтянула плед повыше, потому что совсем замерзла, и выглянула в окно. Справа были горы, и дорога огибала их, черные громадины возвышались и рядом, и где-то впереди, слева была пропасть.

-Давай остановим повозку? Немного пройдемся, - предложил отец.

Мы вышли. Ноги затекли, и вылезать из повозки было трудно. И почему-то я помню это, и то, что на колесе прилипла соломинка, и то, что лошадь фыркнула и потрясла головой. Где-то крикнула птица, а потом я увидела ее - она распластала громадные темные крылья и медленно парила над острыми скальными выступали, очень далеко от нас.

Внизу, так далеко, что страшно было смотреть, росли кустарники, лежали большие, отколовшиеся когда от вершины горы камни, блестело бесцветное озерцо. Совсем далеко отсюда, там, откуда мы ехали, стояли крохотные домики, в которых жили такие же крохотные люди, и они не знали, что мы смотрим на них с горы.

Отец вытащил плед и накинул мне на плечи. Справа, на вершине одной из гор, стоял замок. Черный, кряжистый, неприступный. Не такое ли чувство было у Корабельщика, когда он видел чужие созвездья на чужом небе? Чувство перехода... провала в иную плоскость, иной излом реальности... Утренний воздух был безмятежно свеж и чист, все вокруг - ново и незнакомо. И, если бы мой разум не принял еще раньше то, что теперь начинается для меня другая жизнь, то сейчас бы новизна неизвестного мира захлестнула душу до дна...

Потом мы зашли в повозку, я думала, что едва ли смогу уснуть, и вспоминала свое ощущение, и бледное утреннее небо, и черную стену, поднимающуюся в небо, и орлов. Потом все же меня сморило от тряски и однообразного скрипа колес, мне снились горы, чаша гор, окружавшая долину, и я в этой чаше, как в двух великаньих ладонях. Отец разбудил меня уже около одиннадцати, потянув за рукав:

-Пора завтракать.

Пока я спала, он читал книгу о Театре. Когда мы сели завтракать, отец заложил страницу уже где-то ближе к концу - видно, чтение оказалось интересным. Мы расстелили большие салфетки на коленях, и за едой отец поделился тем, что вычитал из книги.

-Мы правильно установили, что "устроить" - значит, создать, причем тут имелась в виду не обстановка, не декорации, не контракты актеров или подбор репертуар, а иное. В "Истории Театра" не говорится подробно, я нашел только... - отец поискал нужное место в книге. - "Король много часов проводил с Марном, и тот поведал Его Величеству, каков должен быть совершенный театр и совершенные актеры. Его Величество доверились чародею, впрочем, через самое короткое время козни фарлайнского бродяги были разоблачены, да не перейдет фарлайнская сквернь и в наше доброе государство, и Марна изгнали, как и следует поступать со всяким чародеем".

-Значит, они считали, что Марн хотел колдовать?

-Да я, в общем-то, тоже думаю, что Марн хотел колдовать. Ему удалось убедить короля в безобидности и безвредности его волшебства, но только на время.

-Выходит, Марн и заколдовал Театр? Ну, в отместку, что его выгнали?

-Да нет, ты не поняла, Марн изначально хотел, чтобы в Театре делалось волшебством. Мне кажется, вот в чем его замысел: он попробовал, поэкспериментировал у нас, в Фарлайне, на кукольном театре, а затем решил... хм... изменить масштаб. Понимаешь? Совершенный Театр, совершенные актеры... Призраки! Они сами должны были ставить спектакли, разыгрывать их, а Театр был бы неким режиссером, что ли, по его задумке...

-А декорации?

-Ну, ты же их видела, на тех представлениях ночью. По Марновым планам Театр стал бы, заодно, и художником, и оркестром - отличная экономия!

-Почему же Марна выгнали?

-Это было чересчур для Тиеренны, совсем чересчур. Призрачные актеры, Театр-режиссер. Нет, это бы всех шокировало, пугало... Или приучило к мысли, что волшебство - может быть, до определенной черты, милым, простым и полезным, и заставило бы относиться к Фарлайну более доброжелательно. Это, видимо, тогда не устраивало дипломатов и военных. А, быть может, и тех, кто уже мечтал о том, как будет пристраивать своих друзей и знакомых на разные театральные должности - ну, кто теперь узнает, какие соображения, важные, государственные, или, наоборот, мелкие, корыстные, были в головах у тех людей, которые интриговали против Затейника, - отец отложил книгу и принялся складывать в корзину хлеб, окорок и сыр, оставшиеся от завтрака. Пока отец убирал остатки еды, я сложила салфетки и кинула их в сумку к дорожным припасам.

Мы забрались в дормез, и я спросила у отца:

-Но тогда я не понимаю. Получается, что они были правы? Те, кто прогнал Марна?

-Почему? - удивился он.

-Так ведь он и правда сделал злое дело, призраки, конечно, безопасные, и поют, и танцуют великолепно. Но Театр-то! Откуда взялся тот мертвый город, почему люди пропадали? Значит, это дело Марна?

-Нет, не сказал бы... С одной стороны, кто знает, правы они или нет, его противники... Я не думаю, что он хотел специально сотворить такую западню. С другой стороны, мне отчего-то кажется, Марн опрометчиво понадеялся, что сможет заставить Театр придумывать пьесы, создавать и уничтожать призрачных актеров, и все это будет таким же веселым ярмарочным волшебством, как его Кукольный Домик. Кроме того, ему не дали закончить его дело, а раз так, то кто знает, что он оставил бы, что изменил в своей идее. Но, если вдуматься, какая мысль! Совершенный Театр, это надо же! Тут, пожалуй, и тоже ловушка - ничего в этом мире не бывает совершенным, никогда...

-Марн не додумал до конца то, что хотел сделать?

-Да, скорее всего. Возможно, хотел поэкспериментировать... Можно, пожалуй, понять тех, кто возмутился - такое огромное здание и всего лишь для каких-то, с их точки зрения шарлатанских, экспериментов.

-Там еще написано, что Марн приходил на строительство по ночам, когда ему запретили занимать театральными делами, но из страны еще не выслали.

-Я считаю, что знаю, зачем Затейник приходил по ночам: он надеялся или убрать свое колдовство, или как-то нейтрализовать его, он ведь понимал, как и все чародеи, что любое неоконченное волшебство опасно.

-Почему опасно?

-Как недостроенный дом. Кирпичи не закреплены раствором, дождь заливает в окна, на лестницах ступеньки не прибиты. Вот так же бывает в том месте или с той вещью, над которой производились какие-либо чародейные действия, но не завершили их - все неустойчиво, оставлено на произвол непонятных закономерностей.

Отец высунул голову из окна, потом поглядел на часы:

- Через пару часов доедем до гостиницы. И там будем искать охрану для сопровождения и попутчиков... А с Театром, вероятнее всего, случилось вот что - Марн оживил его, но толком не выучил, и Театр не понимал, что положено делать, создавал своих призраков, развеивал их, ставил представления.

-Но потом почему-то стал злым, ну, частично, и сделал себе Подземелье-западню. Ведь могло так быть?

-Ты не учитываешь то, о чем я тебе раньше говорил. Место или вещь не может быть разумной, быть доброй или злой... Правда, Марн именно и хотел сотворить некую сущность, практически разумную, хотя не представляю, как он мог это сделать... С другой стороны, с кукольным театром у него это отчасти получилось... И вот еще что любопытно. Как ты думаешь, что было раньше на том месте, на котором надо было "устроить" Театр? - отец задернул занавеску, чтобы солнце не било в лицо.

-Это-то я знаю, это место называлось - Речная площадь, потом ее назвали Королевской, из-за Королевского Театра.

-Ну, правильно, Речная площадь, но что на ней было?

-Что?

-Эшафот. А такие места, как ты понимаешь, никогда не меняют полностью свою суть. Едва ли Марну сказали о том, что Театр должны строить на месте казней. В общем, думаю, все более-менее понятно, что произошло с Театром и почему. То есть не буду утверждать, но, пожалуй, я эту загадку разгадал. Думаю, дело происходило так, - отец прикрыл глаза и заговорил медленно, словно всматриваясь в далекие-далекие времена. - Когда-то, недалеко от центра города, была малолюдная, продуваемая речным ветром площадь. Я себе представляю бессолнечную, неуютную местность, деревянные дома с черными, как будто отсыревшими стенами, равнодушный и холодный ветер. Может быть, это все фантазии, но я уверен, что-то зловещее было в редких голых деревьях, грязных камнях вокруг страшного помоста. Прохожие ускоряли шаг и прятали лица в воротники, им казалось - от холода, а на самом деле - чтобы не соприкасаться с воздухом, в котором растворились страх, бессилие, отчаяние и злоба. Глубоко под землей билось сердце этого места - неразумное, неживое, но пульсирующее темным злом...

Я поплотнее завернулась в плащ. Мне так ясно представилась давняя, безлюдная Речная площадь, что тоже захотелось поскорее миновать ее, спрятав лицо в воротник.

-...Затем эшафот снесли. Старые, сбитые и грязные камни выворотили из земли и вывезли. Город рос, деревянные разваливающиеся домишки снесли, построили высокие, каменные, в три-четыре этажа. Заложили фундамент Театра. Казалось, если наполнить пространство огнями, шорохом шагов и стуком колес экипажей, музыкой и сказочными декорациями, то шум праздника заглушит и страх, и проникающее в душу с каждым вздохом ветра ощущение опасности. И вот первые кирпичи уже привезены, работы идут вовсю, и тогда сюда приходит Марн. У него отличное настроение, множество идей и неутолимое желание праздника. И никаких сомнений в своих силах - до этого у него все выходило прекрасно, правда, его затеи раньше не были столь масштабными, но от этого Марну только интереснее. Он усовершенствует заклинания, которые применял для кукольного театра. Он придумывает, меняет, экспериментирует, он здесь каждый день, ходит по периметру строящегося Театра, мешает рабочим, однажды его чуть не зашиб незакрепленный кирпич, который свалился со стены. Но Марн просто отряхивает плащ и шляпу и продолжает свое дело. Он все забывает за этой захватывающей работой, и все ему нипочем. Одно за другим заклинания создаются вместе со стенами - как будто они цементируют кирпичи, замешиваются с раствором, проникают в фундамент.

-А какие заклинания?

-Некоторые даже представить себе не могу, но я ведь никогда не пытался сделать ничего подобного. Что это может быть... Какое-нибудь чародейство, превращающее чужие чувства и мысли в призрачных людей, высматривающее, что происходит в мире интересненького... или страшненького... Марн ведь делал не кукольных театр для детей. Одним словом, тут было создание некой сущности, умеющей творить осознанные образы, картины, целые пьесы...

-Все-таки, неужели Марн не подумал, что из всего этого может выйти? Ничего не опасался? Откуда он мог знать - вдруг Театр творил бы своих призраков беспрерывно, а они бы разбегались потом по всему городу?

-Ну, с одной стороны, всего нельзя предвидеть. К тому же, совершенно уверен - призраки всегда, с самого начала, были заперты в стенах Театра. А, с другой стороны, ему, Марну, тогда было-то всего лет двадцать пять - двадцать семь. Помню себя в том возрасте - вроде уже не мальчишка, а все равно... молодость, как брага, в крови бродит, и ветер в голове...

-Такой молодой?

-Ну да, что ты так удивляешься? Ты считала - седой мудрый волшебник? Какое там...

Мы помолчали какое-то время, размышляя о Театре, Марне и всей этой истории. Неожиданно повозку тряхнуло, и она, проехав еще немного, остановилась.

-Гостиница! - объявил возчик.

Двухэтажное, кряжистое здание, довольно грубо выстроенное, как будто составленное из кое-как обтесанных глыб. Мы вытащили вещи, местные слуги помогали нам, и отец нанял комнату на первом этаже, чтобы мне не подниматься по лестнице. Разместившись, отправились в общий зал, где горел камин, стояли накрытые чистыми скатертями столы и сидели несколько человек. Точнее, я решила, что это люди, потому что привыкла в Тиеренне - эльфы там встречаются крайне редко, не говоря о троллях и гоблинах. Когда пригляделась, поняла, что из пятерых в этом зале человек только один. Еще один - гном, он читал газету и пил чай, прочие эльфы. На стенах висели картины - горы, водопады, охота и портрет хозяина гостиницы. Отец заказал обед и сел около камина - поговорить с путешествующими. Хозяин гостиницы принес мне воды, какие-то плокие сухие хлебцы, тонкие полоски сушеного мяса. Через несколько минут отец с довольным видом подошел к нашему столику.

-Едем завтра. Охрана уже готова, ждали, не присоединится ли кто. Будет три повозки, пять человек охраны - думаю, доедем благополучно.

Хорошо, что не придется тут ждать долго, потому что скучно было бы все время сидеть в комнате, а гулять тут негде. Отец вечером предложил погулять, и выяснилось, что надо или просто идти по дороге (от Фарлайна или к Фарлайну), или ходить на небольшой площадке перед гостиницей. А позади гостиницы был скотный дворик, с птицами, поросятами и овцами.

На другой день с утра отправились дальше, небольшим караваном из трех повозок. И снова заговорили о Театре.

- Все-таки, Театр - он, получается, в какой-то мере живой? - спросила я.

Отец отрицательно покачал головой, а потом объяснил, что бывают такие вещи или здания, которые все же нельзя окончательно определить, как живые или не неживые. Он мне напомнил один детский стишок (который я любила, хотя он и заставлял меня тосковать по чему-то, непонятному, чародейному и притягательному, как лунный свет, необъяснимому). Это стихотворение о каменном великане, он то ли спит, то ли притворяется; великан - каменный, но борода у него - живая трава, а сам он как будто дышит. А я вспомнила сказку о заколдованных часах, которые спасли однажды двух детей от злой мачехи, да и потом помогали - начинали бить в опасный момент. Отец кивнул и сказал, что, видимо, и с Театром -нечто в этом же роде.

-Однако тут ведь вот еще в чем дело, - заметил отец. - То, что Театр иногда, глубокой ночью, разыгрывал представления, это одно. Никому во вред это неоконченное волшебство не пошло. Но само это место... Абсолютно уверен, Затейник не знал, что король приказал застроить место казней. А оно, место это, никуда не делось, как ты понимаешь. И продолжало прежнее полуживое, полуразумное существование. Его волшебство смешивалось с волшебством Театра. Одно подпитывалось от другого...

Мы ехали среди гор, и с одной стороны в окне я видела только ясную синеву, как будто мы ехали прямо по небу, а с другой были горы, и ничего больше, и если смотреть, отвернувшись от окна, то казалось, что мы - в безнадежном каменном колодце.

-Понятно, - сказала я, немного помолчав, - как и почему появлялись призраки и устраивались представления. Все было так специально заколдовано. Но Подземелье? И почему пропадали дети?

- Собственно, я почти никогда не читал ни о чем подобном. У меня появилась одна теория... Помнишь, мы говорили о лунатиках?

-И о друге Райнеля? Конечно, помню.

-Райнель говорил тебе, что сознание человека похоже на дом, в котором есть нечто тайное, запрятанное, и оно живет в подвале, есть верхние этажи - для гостей. Абсолютно согласен. Но нельзя ли сделать обратное и сравнить дом с человеческим сознанием? Внизу - потаенное место, вроде подвала, даже если на самом деле подвал в этом доме не копали. Часть этажей - его душа. А еще некая часть пространства - то высшее, лучшее, что есть и в человеке. У человека - мечты, творческие замыслы... У Театра - его представления. Это его творчество, в дополнение к обычной, дневной жизни. Вот так, полагаю, и появилось Подземелье.

-Неужели Марн мог нарочно, для чего-то сделать такую ловушку? Не понимаю и не верю, - сказала я.

-Я тоже не считаю, что нарочно. Да и вообще думаю, что никакой ловушки он не делал. Оно, пожалуй, само сделалось... Самое большее, что Марн мог бы придумать, это некое хранилище, хотя я не уверен, только предполагаю... Должно было быть место, куда Театр бы убирал ненужные декорации, там "дозревали" бы недоделанные пьесы. Но это я так думаю, а кто знает...

-Но все-таки непонятно, если Марн не хотел ничего плохого, зачем тогда приходил по ночам? Может, он все же сотворил какое-то злое волшебство, из мести, что его выгнали и не поверили ему? И от это получился мертвый город вместо простой кладовой?

-Мертвый город, мертвый город... Я попытаюсь объяснить, хотя не полностью уверен сам. Один ученый, Валригг, - он исследовал заколдованные здания - вывел две важные закономерности. Во-первых, вещь, дом или место, где применялось волшебство, продолжает изменяться, причем последующие изменения происходят неуправляемо и не совпадают с желаемым результатом.

-Как это?

-Да самым простым образом - ты хочешь одного, а выходит совершенно иное. Для примера: некто берет старинный учебник и заколдовывает его так, чтобы школьник или студент запоминал как можно быстрее и основательнее. Я, кстати, так пробовал в свое время... Так вот, сначала все идет, как хотелось бы волшебнику,он читает и все легко запоминается, ни одного темного и сложного места. Дальше происходит нечто непонятное, причем всегда - разное. Безусловно лишь то, что заклинание, наложенное на книгу, начинает действовать иначе, нежели предполагалось. Например, прочтенное запоминается все легче и легче, зато и забывается почти мгновенно. Или запоминается так навязчиво, что начинается сниться, даже наяву не можешь отвязаться, все вертится в голове одно и то же. У моего друга (а у него на редкость скверная память, и это заклинание он использовал часто) однажды книга вдруг проросла молодой травой... Вывести не получилось, а учебник был библиотечный, можешь себе представить скандал. Впрочем, в юности он был такой недотепа.

-А сейчас?

-Ну, сейчас - известный ученый... Очень ему тогда стало интересно, в чем же он ошибся, принялся выводить формулы, стал читать учебники для старших классов. Ну, и еще один плюс от этой истории - у него появился замечательный ученый кролик. То есть, сперва кролик был обычный, но затем мой друг принялся ему скармливать книжную траву - надо было ее куда-то девать - и тот отлично выучился разным фокусам. Так... однако я отвлекся от Театра. Со зданиями этот закон проявляется еще необычнее. Ты знаешь о всяких проклятых домах... домах с историями...

-Да, конечно.

-Ну вот, там тоже было совершено волшебство, а дальше пошли непредсказуемые изменения. А, во-вторых, мера одушевленности (это тоже Валригга термин, сейчас объясню тебе) зависит от того, насколько сильно волшебство соотносится с человеческой душой и разумом. Очень много спорили о его теориях, но сейчас признаю практически все - гений... когда я его в юности читал, как будто побывал в незнакомой стране - только впитывать, вникать и удивляться... Итак, одушевленность... Этим словом обозначают сходство волшебства с тем, что понятно нашим чувствам и разуму. Это не настоящая одушевленность, всего лишь условное обозначение. Соответственно, чем больше волшебник вкладывает человеческого в свое заклинание, тем больше мера одушевленности.

-Например, если бы кто-нибудь решил заколдовать дом так, чтобы он всех пугал, насылал кошмары и непонятные страхи - это было бы одушевленностью?

-Да, конечно, но вот, например, есть у чародейский небесный глобус - так называется один из экспонатов у нас в фарлайнианской обсерватории, там видно движение планет, вспышки звезд... Изредка что-то сбивается, и происходит то, чего никто не может понять - вдруг исчезают планеты, появляется третья луна и прочие подобные фокусы. Но в этом нет ничего "человеческого". Что-то происходит внутри этого крохотного космоса, но добра, зла, страха или жалости в нем нет.

-Понимаю, а Подземелье?

-Театр должен был чувствовать, думать, ставить спектакли, сопереживать - ну, и конечно, волшебство Марна, изменяясь, придало ему еще некоторые человеческие особенности. А если вспомнить о "подвалах души"... Вот так и тут. Наверно, были чувства или мысли, которые оказались непосильны для него, что-то Театр выбрасывал из памяти, но, как выяснилось, совсем изжить или забыть не смог. И вот получился такой "подвал души", туда складывались ненужные декорации, недодуманные мысли, пугающие чувства - словом, почти как у людей.

-Да, но почему исчезли люди?

-А люди... Судя по всему, Театр улавливал их бессознательно - хотя, конечно, он и все делал бессознательно... Например, он мог воспринимать людей как некий материал для размышления, это, опять же, только теория. Нечто происходило... может быть, двойное полнолуние... Ты не помнишь даты, когда пропадали ученики?

-Нет, мы их и не знали, ведь это было так давно, хотя, кажется, да, Ульса пропала как раз в двойное полнолуние. Но почему в нашем флигеле?

-Не знаю, может быть, раз его пристроили потом, то Марн не успел его защитить заклинанием. Ну да, я ведь сказал, что он именно потому и приходил ночами, после своей отставки - снять или изменить волшебство, чтобы оно никому не повредило.

-А почему же я вышла из мертвого города, и других вывела?

-Потому что ты причастна к волшебству, да, не спорь, тут уже дело не в опыте, а в том, что это - твое наследство, ведь тысячи лет твои предки властвовали над колдовскими силами этого мира. Потому частица этой старой власти передалась и тебе. Уничтожить этот город ты бы не смогла, но не подчиниться ему тебе было легко.

Я согласилась с отцом. Наверно, все так и было... Еще час или два мы ехали молча, думая о всем, что случилось. Я задремала. Неожиданно наша повозка остановилась. Сквозь дрему я почувствовала, как отец тянет меня за рукав.

-Сейчас небольшой привал, а затем мы начнем спускаться в долину и послезавтра будем в Фарлайне. Отсюда уже виден Фарлайниан, посмотри на него сверху, это удивительно и прекрасно...

Отец помог мне выйти из повозки и, когда я выбралась, показал, куда надо смотреть. Клочки тумана, плывущие мимо скал, наполовину закрывали город, но я хорошо видела золотящиеся шпили, причудливо выстроенные здания, пышные кроны деревьев. Город казался таинственным и печальным, чужим и знакомым. Да, наверно отец прав, и память, и волшебство мы получаем в наследство. Я разглядывала Фарлайниан, пытаясь разобрать, что же это за место, какие там улицы и дома... И вот какое появилось странное ощущение - здесь встретится разное, и возвышенное, и смешное, и такое, что захочется танцевать от восторга, и совсем неприятное... Но все равно, как будто все это давным-давно знаю, заранее, и люблю, как свое прошлое, как будто жила тут всю жизнь. Мне почудилось нечто еще более удивительное - как будто смотрю сейчас глазами множества людей, моих предков, чувствую то, что чувствовали они; это была не выдумка, я на самом деле переживала сейчас чужую жизнь, впечатления, тревоги, радости и горести как свои... Я смотрела и чувствовала, что сделала самое лучшее и правильное, приехав сюда. Я была уверена - именно в этом месте я буду, без всяких условий, оговорок, страхов и подвохов, совершенно счастливой.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg