«Прощай, Ваня!»

Прощай, Ваня!

Иван сидел насупившись, изредка посматривая в сторону жены. Та весело подмигивала своему ненаглядному, а уж как плясала, как плясала, ведьма, как вертелась — всем на диво.

Гости только и ахали. А у батюшки аж челюсть отвисла, когда рыжекудрая Василиса плеснула в него последки из левого рукава. Зажмурился… Но брызги в миг расплылись по полу горницы синим озером.

Ставни терема разверзлись, и набежавший ветерок задул свечу за свечой, а полная луна, проникнув мутным взором сквозь пустые глазницы окон, отразилась в водной глади.

— Что, Ваньша? Попал? — ухмыльнулся старший брат и толкнул Ивана в бок.

— И не говори. У всех бабы, как бабы, дуры и есть дуры. А мне вон досталась… Василиса… Премудрая, — совсем загрустил Иван.

Жена меж тем пошла, выкаблучивая, вкруг колдовского пруда и, широким движением белоснежной ручки из правого рукава пустила по нему лебедей.

Ведьмовские очи Василисы подняли супруга из-за стола. Точно одержимый лунной болезнью, он двинулся к ней, шепча ласковые слова, что-то про рыбок, заек и кисок.

Да, разве один Иван? Сам государь-батюшка, поддавшись магнетизму невестки, слез с трона и зашагал по ступенькам вниз, где бояре да боярыни, словно лебеди да лебедушки, норовили водить хоровод.

— Аль не признал меня, Иван-царевич? — спросила Василиса очарованного супружника.

— Ты жена моя, Василиса Прек… Прек… Прем…мудрая, — медленно проговорил Иван сахарными устами.

— Это правильно. А что лицо такое кислое? — молвила она спокойно, но так сверкнула бесовскими зелёными глазищами, что молодому супругу и вовсе стало не по себе.

— Бог с тобой, Василисушка! Может, брага крепка, нездоровится… Наверное, съел что-нибудь… Отпустила бы ты меня до дому.

— Что ж, с ним и ступай себе, утро вечера мудренее, — сказала Василиса и колдовски улыбнулась на прощанье.

А прощанье было недолгим. Припав к холодной, как снег, ладони, Ванька вскочил и, откланявшись родителю, скоренько двинулся к выходу. Жена проводила его внимательным взглядом, но больше ничего не сказала.

У высокого красного крыльца висела вместительная ступа. Миловидная старушка, тоже рыжая, как и сама Василиса, отставив помело, лихо лузгала семечки, облокотившись на перила. Заслышав, как хлопнули дверцы, старуха повела носом в сторону Ивана.

— Эх, молодёжь… — прошамкала она.

— Домой, мать…! Домой…

— А Василиса что? — спросила бабка царевича.

— Она ещё погуляет мать, погуляет напоследок, — ответил Иван.

— Дык, чаго встал, как пень? Полезай! — пригласила яга и взялась за помело.

Кони во дворе жалобно заржали, когда, описав хитрый полукруг, едва не задев маковки, ступа плавно взмыла вверх и оглушила окрестности мерным гулом.

Иван всё никак не мог привыкнуть к тёщиной безлошадной «коробчонке», и потому, когда ступа стала набирать скорость сажень за саженью, у него чуть ли не до самого горла подпрыгнул желудок, а перед глазами поплыли разноцветные круги.

— Ты полегше, мать… мать…

— Ась? — не поняла яга.

— Она ещё и глухая к тому же, — подумал Иван. — Ладно, чёртова семейка! Вы хитры, да и я всё ж царевич, а не дурак.

Вожатая снова заходила крючковатым носом и, вдруг, грязно ругнувшись, рывком послала ступу вбок.

— Куда прёшь, козел трёхголовый!? — крикнула она, но Иван был так погружён в себя, что проморгал опасность, и усмотрел разве длинный змеиный хвост, серебристым ручейком прошмыгнувший мимо них.

— Правильно, — подтвердила яга. — Шкуру поменял, хвостатый, — не иначе, — услыхал он.

— Оп! — изумился Иван и стал думать осторожнее, как того и требовал хитрый план.

* * *

Про то он не раз читал в старых книжках. Прежде, ну, в древности этой, букам не положено было врать. Раз прописано пером — значит, прописано, и не вырубить топором, не переиначить.

Сорвав кафтан и рубаху с потного от возбуждения тела, он принялся за поиски…

Шкурка нашлась сразу. Иван понюхал её — знакомо пахло тиной и болотом. Так и есть!

Чем премудрее жена — тем неряшливей.

Уронив второпях тяжёлую заслонку на ногу, Иван выругался. Но просветленный и довольный своей идеей, приплясывая на одной, уцелевшей ступне, он таки развёл огонь. Дрова весело потрескивали.

Потом Иван скомкал лягушачью кожу и швырнул её в это самое пламя, предвкушая исход. Вот она, свобода!

— Так-так, опыты, значит, ставим! — услыхал Иван за спиной насмешливый голос своей «ненаглядной».

— Сейчас! Сейчас! — повторил царевич, весь дрожа, и шевельнул раскаленные угли кочергой.

— Не старайся, касатик! — услышал он второй голос и обернулся.

Василиса стояла, рыжая чертовка, уперев руки в бока и укоризненно качала головой. За ней показалась яга с неизменными семечками.

— У нас ить веников не вяжуть! — продолжила тёща. — Не волнуйся, дочка!

Иван непонимающе уставился на ягу, потом его словно осенило, он побледнел, как мертвец, и глянул в печь.

— Огнеупорная! — прошептал Иван, холодея.

— Несгораемая, — поправила его жена. — Я ж всё-таки Премудрой зовусь, сокровище ты моё!

Оглавление