«Глаза ворона»

Татьяна Русуберг ГЛАЗА ВОРОНА

Часть 1 ЗАМОК

Монах: Откуда взялись эти горы, это море, весь этот огромный мир?

Учитель: Откуда взялся твой вопрос?

ГЛАВА 1, или Что получается, если сложить этнографию с географией

В библиотеке было душно. Золотистые пылинки неподвижно висели в куполе света, косо падавшем из открытого окна. В высоком арочном проеме виднелись часть полуразрушенной восточной стены и ослепительная полоса воды за ней — море, которое никогда не бывало синим, как в книгах.

Кай вздохнул и нехотя оторвал взгляд от окна. Уже в который раз он попытался сконцентрироваться на книге, которую ему задано было читать. Пожелтевшие хрупкие страницы пахли пылью и старой кожей. Кай сощурился и зажал переносицу двумя пальцами, удерживая рвущийся наружу чих. «На чем я там остановился? Вот…» Все та же пятая строка под аляповатым заголовком «Гоблины: выдумка или реальность?». Он по диагонали просмотрел остаток страницы.

«Повальная безграмотность и невежество широких слоев населения способствуют распространению в массах нелепых предрассудков, одним из которых является вера в так называемых гоблинов. Характерно, что именно необразованные представители низших сословий чаще всего описывают встречи со злобными волосатыми существами в половину человеческого роста, с серой кожей, огромными желтыми глазами и заостренными ушами. Прогрессивная наука давно доказала, что „гоблины“ — не что иное, как продукт живой фантазии невежественного крестьянства. Гродвиг Слепой и созданная им школа исторического мистицизма не оставила, однако, попыток найти доказательства существования гоблинов в далеком прошлом человечества. Единственная археологическая находка — полный скелет гоблина, выставленный в зоологическом музее Феерианды, — не выдерживает никакой критики и, по всей вероятности, является скелетом обезьяны. Таким образом, мы можем с уверенностью заключить, что место гоблинов — в детских сказках, вместе с троллями, драконами, черными магами и прочими фантастическими персонажами, не имеющими ничего общего с реальностью современного мира».

Кай вздохнул и захлопнул книгу, о чем тут же пожалел, — тонкое облачко пыли взметнулось к его носу, и давно сдерживаемый чих вырвался наконец на волю. Все еще чихая, мальчик подошел к окну и высунулся наружу. Далеко внизу, на залитом солнцем дворе, Триллебёлле седлал коня Мастера Ара. Трилле отнюдь не был похож на скелет, и еще меньше — на обезьяну. Он был тем, кем он был: обычным гоблином, остроухим, буйно волосатым, с желтыми совиными глазами, носом пятачком и прочими свойственными его расе украшениями.

Жеребец по кличке Кекс заржал и попытался лягнуть Триллебёлле. Гоблин разразился бранной тирадой, соперничавшей по количеству этажей с библиотечной башней и завершившейся ревом: «Буллебёлле!» В поле зрения возникла уменьшенная копия Триллебёлле — его племянник, и гоблины принялись за норовистого коня вдвоем.

Внезапно на лицо Кая упала тень: большая чайка на миг заслонила яркое солнце. Птица пролетела над двором и с замечательной точностью украсила плечи дяди и племянника жирными белыми погонами. Речь гоблинов стала еще более изысканной, они задрали головы кверху, но Кай успел отскочить от окна: еще только недоставало, чтобы Мастеровы слуги наябедничали Ментору Рыцу или самому господину Ару.

Мальчик проследовал взглядом за чайкой: выше и выше в выцветшее августовское небо, дальше и дальше от самого Кая, арочного окна библиотеки, двора с двумя гоблинами и жеребцом… Он не заметил, в какой момент шершавый камень под его ладонями растаял, как и ощущение самих ладоней. Только вдруг Кай осознал себя парящим высоко в прохладном соленом воздухе: он смотрел на мир глазами птицы. Прямо под ним кружились острия четырех шпилей, выраставших из мозаики черепичных крыш — Замок. Колоссальные стены, фундаментом которых были сами скалы, уносились куда-то вбок смазанной серо-зеленой полосой. Ощущение скорости и свободного полета наполнило сердце восторгом. Холодный ветер перебирал перья на груди Кая и толкал снизу в распростертые крылья, поднимая его на недостижимую высоту.

Теперь он летел над Драконьим Хребтом. Древняя горная цепь развернула свое титаническое тело под Каем. Покрытые снегами перепончатые крылья, хвост с острыми шипами потухших вулканов, длинная морщинистая шея и голова с мощными челюстями, будто пытающимися ухватить море… Здесь, в глазной впадине гигантского черепа, лежал замок Око Дракона: маленький — с такой высоты, черный, вечно обращенный на океан.

Чайка резко завалилась на правое крыло, развернулась в воздухе и взяла курс на море. Она снова пролетела над библиотечной башней, двором с крошечными гоблинами и конем, восточной стеной, врезающейся в серо-стальные волны… Кай пролетел над россыпью скал-охлестышей, поднимающихся из воды в горностаевых мантиях пены, — короной Дракона. Горизонт лежал перед ним, как косая линейка между водой и небом, упирающаяся на юге в голубоватую дымку Холодных Песков. Он развернул крылья, ловя воздушный поток, чтобы подняться выше… И сорвался вниз с криком боли: обратно в душный полумрак библиотеки, к книгам и пыли. Чайка осталась на скалах с арбалетным болтом в крыле. Мертвая.

Кай стоял, задыхаясь, прижавшись спиной к шероховатой каменной стене: правое плечо горело, в глазах плыли цветные пятна — суша, море и небо, перемешавшиеся в миг падения. Он не понимал, что с ним только что произошло: он был собой и одновременно… птицей?! «Но как это возможно? Ведь я не волшебник, как Мастер Ар! Маг сам испытал меня». Он ясно помнил слова Мастера, будто они были сказаны вчера: «Магии в тебе, мой бедный Кай, меньше, чем в гоблиновом хвосте…»

«Неужели я просто замечтался у окна? Замечтался, как это часто бывало, в самый неподходящий момент, задремал в тишине библиотеки, и все это мне просто приснилось? Конечно, так, должно быть, оно и было… Только почему тогда так болит плечо?» Вспышка боли, когда арбалетный болт вонзился в крыло, ломая хрупкие кости… В замешательстве Кай задрал рукав: ни перьев, ни крови… только привычная гладкость кожи.

«Ясно. Я просто задрых стоя, как лошадь, потерял равновесие и ударился плечом о подоконник. Замечательно! Скоро Ментор Рыц придет проверить урок, и что я ему скажу?» Кай отлепился от стены и решительно направился к столу. Однако, чем ближе он подходил к своей цели — книге о гоблинах — тем медленнее становились его шаги. На полпути он внезапно изменил траекторию и закончил путь у высокого, забитого фолиантами стеллажа. Немного порывшись на полках, Кай извлек на свет длинный, покрытый пылью тубус. Мальчик вытряхнул из него свиток пергамента и бережно расправил на столе. Закрепив углы попавшимися под руку тяжелыми предметами, вроде переделанного в подсвечник черепа, Кай принялся изучать карту.

Мир раскинулся перед ним мозаикой голубых, зеленых и желтых пятен. Мальчик сморгнул: на мгновение он снова ощутил себя чайкой. Феерианда, Объединенная Зеландия, Гор-над-Чета… Страны, которых Кай никогда не видел, о которых он только читал в книгах. Его палец заскользил на север, к голубой полосе Холодных Песков, мимо башенки пустынного города Церрукана, пока не уперся в черную линию с разметкой масштабов. Дальше не было ни белой terra incognita, ничего. Кай не удивился: со временем он привык к тому, что не мог найти Драконьего Хребта ни на одной из имеющихся в библиотеке карт.

«Интересно, пролети я немного дальше, поднимись чуть выше — увидел бы я Церрукан и Гор-над-Чета? Нет, глупости. Тоже еще, птичка! Даже если бы я ничего не увидел, что бы это доказало? Ведь Ментор Рыц говорил, что пустыня огромна и непроходима: маршруты торговых караванов лежат далеко на юго-западе. Но тогда зачем наставник заставляет меня изучать мир, который для меня недоступен? Мир, для которого я не существую так же, как гоблины, тролли, Мастер Ар и его магия, Замок и Драконьи горы… Возможно, заблуждается Ментор Рыц, а не авторы бесчисленных книг, заполняющих библиотечные полки. Возможно, все мы, обитатели Замка, — всего лишь фантазия, плод чьей-то злой выдумки?»

Однажды Кай осмелился поделиться этой теорией с Ментором Рыцем. В ответ наставник гулко расхохотался и отвесил подопечному такую оплеуху, что тот скатился со стула и опрокинул на себя полстеллажа книг. Кай не мог не признать, что кулак Ментора и острые углы тяжелых томов были вполне реальными. Впоследствии наставник любил вспоминать этот день как их первый урок логики.

Мальчик нахмурился, ухватил лежавшее на столе чаячье перо и макнул его в чернила. Почесав за ухом мягким концом писчей принадлежности, он принялся чертить на краю карты — там, где обрывались в пустоту Холодные Пески. Прикусив от старательности кончик языка, Кай покрыл поля пергамента быстрыми уверенными штрихами, а когда там не осталось места, перешел на обратную сторону. Он рисовал Драконьи горы: так, как увидел их сверху, глазами птицы.

Это занятие увлекло его настолько, что он услышал тяжелые шаги Ментора, только когда они раздались прямо за дверью. Кай заметался и с перепугу похватал в охапку предметы, удерживавшие углы карты. Пергамент с хлопком подпрыгнул в воздух, свернулся в трубочку и улетел куда-то под стол. Кай нырнул за ним. Неловкое движение локтем, и тяжелая бронзовая чернильница бухнулась следом. В этот момент в библиотеку вступил Ментор Рыц.

Из-под стола мальчику были видны только ноги Ментора: мифриальная сталь тускло поблескивала в библиотечном полумраке. Остановившись на мгновение, ноги двинулись в направлении стола и вспыхнули серебром, попав в полосу солнечного света.

— Кай! Ты здесь?

Голос Ментора Рыца звучал низко и гулко, как будто он говорил из глубины своего стального панциря. Скрываться было глупо, и Кай выбрался из-под стола — залитый с ног до головы чернилами, сжимая череп в одной руке и испорченную карту в другой. Рыц склонил голову чуть набок, рассматривая ученика. Его лицо — точнее, забрало его шлема — было совершенно гладким, без отверстий для глаз и дыхания, без выражения. Но когда он заговорил, в голосе звучала ирония:

— Мой бедный Йорик… Даже в библиотеке тебе нет покоя!

— Кто?.. Э-э… Меня зовут Кай, херре, — своеобразный юмор Ментора часто ставил мальчика в тупик.

— Йорик, мой бывший ученик, — галантно представил Ментор череп. — Теперь вы знакомы. Итак, что же ты делал под столом?

Кай скосил испуганные глаза на посиневшие останки своего предшественника. Он никогда не слышал, что у Ментора был другой ученик. Но что, если наставник все-таки не шутит?

— Карта упала на пол. Я только хотел…

— Насколько я помню, сегодня у нас в программе этнография, а не география.

— Я… Я подумал, что лучше запомню факты, если найду на карте описываемые в книге места, — сымпровизировал Кай.

— Что ж, посмотрим, что ты запомнил. — Ментор протянул стальную руку раскрытой ладонью вверх. Чуть помедлив, мальчик положил на нее свиток. Его пальцы слегка дрожали. Он все еще чувствовал на себе взгляд наставника, когда тот аккуратно развернул карту.

По железному лицу Ментора Рыца невозможно было сказать, что он думает о творчестве ученика, но не заметить жирные синие линии на полях пергамента было невозможно. Наставник молча изучал изрисованную карту, и с каждой минутой молчания голова Кая все больше и больше вжималась в плечи.

— Что это? — наконец тихо спросил Рыц.

Каю захотелось немедленно провалиться сквозь покрытый вытертым зеленым ковром пол библиотеки.

— Простите, херре. Я хотел дополнить карту… Это Драконий Хребет. Места на полях не хватило, и… э-э… я продолжил на обратной стороне…

— Ты хочешь сказать, что нарисовал это сам?

У Кая сжалось пересохшее горло, и он только молча кивнул. «Ну почему мне не хватило ума соврать?!»

— Это очень точная карта. — Ментор говорил медленно, тяжело роняя слова. — Откуда ты ее скопировал?

— Я не копировал, — смутился Кай. — Я сам нарисовал.

— Это невозможно, — покачал головой Рыц. — Здесь есть места, которых ты никогда не видел, и все же они изображены верно. Я хочу знать, где ты нашел оригинальную карту.

— Не было никакой карты. Я видел все, что начертил… Во сне.

— Во сне? — Лицо Рыца оставалось таким же неподвижным, как всегда, но голос был полон скепсиса.

— Ну да… Мне приснилось, что я летал… как чайка… Над Драконьими Горами.

Хоть у Ментора и не было глаз, его взгляд ощущался как тяжелое, холодное прикосновение. Не в силах выдержать его вес, Кай опустил голову и заметил, что все еще сжимает в руках заляпанный чернилами череп. Ученик не осмелился поставить подсвечник на стол и только крепче вцепился в зубастые челюсти.

— Аурганзеб, — слово упало в сумрак библиотеки, как камень в стоячую воду. Каю показалось, что книжные стеллажи вокруг покачнулись и пошли волнами. — Око Дракона. Для тебя, как и для остальных слуг, Замок всегда был просто Замком. Откуда ты узнал его Имя? Или ты тоже увидел это во сне?

Кай изо всех сил прижал череп к груди. Его вспотевшие пальцы начали скользить на отполированной кости:

— Замок… Он просто выглядит сверху как глаз. Будто дракон… смотрит на океан.

— Выглядит сверху как глаз… — Ментор всхлипнул, и Кай не мог сказать, был ли этот звук подавленным смешком или выражением сдерживаемой ярости. — Но почему ты сделал надпись на нулларборском?

— Э-э… Вы ведь сами учили меня, херре, что Замок был создан силами магии. Не логично ли обозначить его на карте на языке волшебников? — Мальчик осторожно выдохнул. «Кажется, на этот раз я удачно вывернулся».

— Логично, — кивнул Ментор. — Но почему на Высокой Речи?

Слова наставника выбили почву у Кая из-под ног. «Высокая Речь?! Язык заклинаний, который мы только начали проходить?! Занятие для не-мага такое же бессмысленное, как и изучение языков, на которых мне никогда не придется говорить… Да я целую неделю убил, чтобы кое-как освоить первый из базовых иероглифов, а тут…» Он сообразил, что Ментор все еще ждет ответа, и непослушными губами пробормотал:

— Не знаю, херре.

Тишина в библиотеке сгустилась, предвещая близкую бурю.

Внезапно из открытого окна донесся цокот копыт и невнятные голоса, один из которых принадлежал гоблину, а второй… Мастер Ар, конечно, выбрал самое неподходящее время для прогулки в горы! Заслышав его, Ментор Рыц шагнул к окну, и душа у Кая окончательно ушла в пятки. Он тайком наблюдал за наставником из-под завесы давно нуждавшейся в стрижке челки. Тот стоял у окна, глядя вниз, во двор. Мастер был там, отдавая приказания Триллебёлле, утвердительно блеющему в ответ необычно тонким, надтреснутым от страха голосом.

Ментор мог просто махнуть рукой или окликнуть властелина Замка, и с Каем все было бы кончено. Он не сомневался: Высокая Речь или низкая, а за испорченную карту волшебник непременно превратит его в… Ну, например, в крысу, а потом заставит своего кота Алебастра гонять его по всему Замку — фокус, который опробовал на собственной шкуре Триллебёлле в наказание за пересоленный суп. Но Рыц почему-то медлил. Кекс под окном заржал. Подковы застучали по булыжникам двора, отозвались эхом под аркой ворот, их цокот постепенно отдалился и затих. Гоблины, радуясь сохраненной жизни, сварливо переругивались во дворе.

Ментор Рыц отвернулся от окна — огромный, черный против яркого солнца — и подошел обратно к столу. По гладкому забралу его шлема скользили тени, придавая плоскому лицу почти человеческое выражение.

— Твоя сегодняшняя проделка останется между нами.

От облегчения Кай едва не выронил синюшный череп.

— Это, однако, не значит, что тебе не придется ответить за свой проступок.

Кай зажмурился, ожидая заслуженной затрещины, но ее не последовало. Вместо этого Ментор продолжал:

— Прежде всего, ты должен пообещать мне, что никогда, слышишь, НИКОГДА, даже под страхом смерти, не нарисуешь карту Драконьего Хребта. Ты также должен поклясться, что не назовешь Имя Замка никому, даже Мастеру Ару… Особенно Мастеру Ару. Клянись!

— Клянусь! — поспешил повторить Кай. Он рискнул наконец водрузить злополучный череп на стол и прижал ладонь к сердцу, тараща на Ментора честные глаза.

Рыц кивнул, принимая клятву, и вдруг рванул пергамент, который все еще сжимал в руках. Тот поддался и с треском разорвался надвое, как раз по линии Церрукана. Ментор щелкнул стальными пальцами. Выбитая искра упала на Каевы каракули, обрывок карты задымился и вспыхнул ярким пламенем. Рыц держал пылающий лоскут высоко в воздухе: языки огня лизали его пальцы, не причиняя боли. Наставник нагнулся над столом, откинул крышку черепа-подсвечника и аккуратно стряхнул пепел в его глубину.

— Ты испортил карту, — Ментор продемонстрировал ученику остатки истерзанного пергамента, — и будешь за это наказан. Идем.

ГЛАВА 2, или Что получается, если сложить историю с камнями

Яркое солнце на мгновение ослепило Кая, когда широкая спина Ментора Рыца освободила дверной проем. Он споткнулся о порог и скорее выпал, чем вышел, во двор под хихиканье развалившихся в теньке гоблинов:

— Глянь-ка, Булле, наш умник-то! Посинел от своей науки!

— И то верно, дядюшка! Как есть синий, вот умора!

— Говорил я тебе, книги энти — никого оне не доведут до добра!

— Ох, верно! Ой, держите меня! Упырь упырем!

Дядя и племянник, сошедшиеся наконец во мнении, готовы были продолжать свои комментарии, но Ментор повернул безликую голову в их сторону, и гоблинов тут же как ветром сдуло. Облегчение Кая было временным: он знал, что к ужину об инциденте с чернилами будет знать весь Замок. Мальчик не сомневался, что милое прозвище «Упырь» обеспечено ему теперь до конца недели.

Путешествие Кая по пятам Ментора Рыца закончилось у западного бастиона. Эта часть Замка была почти заброшена: между покрывавшими землю каменными плитами густо проросла трава, повсюду качали белыми головами одуванчики и репьи. Приступная стена здесь давно не подновлялась, и ее верхняя часть обвалилась в пропасть, заменявшую крепостной ров. К остаткам стены лепились шаткие леса: кто-то когда-то начал здесь ремонтные работы, но они так и остались неоконченными. Только груда валунов под лесами свидетельствовала о былой строительной активности. Кай частенько взбирался на стену в этом месте, охотясь за ящерицами и змеями, гревшимися на старых камнях. Теперь же он недоумевал: «Зачем бы Ментор привел меня сюда?»

Наставник тем временем застыл в десятке метров от стены, чуть расставив ноги и разглядывая разрушающуюся кладку так, будто впервые ее увидел:

— Стена нуждается в починке, не правда ли?

Кай решил, что вопрос Ментора был скорее риторическим, но неуверенно кивнул: он пока не разобрал, куда клонит учитель.

— У меня складывается впечатление, — задумчиво продолжал Рыц, — что Господин вскоре пожелает восстановить ее.

Кай снова кивнул. «Доспехи Ментора небось перегрелись на солнце. С чего бы это Мастер Ар вдруг вспомнил про западный бастион, стоявший заброшенным сколько я себя помню, а уж это по крайней мере десяток лет?»

— Вот мы сегодня и начнем, — обернулся к нему Рыц.

Кай удивленно моргнул:

— Начнем что, херре?

— Строительные работы. Видишь те камни, под лесами? Было бы неплохо перетаскать их наверх.

С этими словами Ментор удобно уселся на отвалившийся от стены каменный блок и скрестил руки на груди. Кай в замешательстве перевел взгляд на здоровенные, прихваченные мохом валуны, на ветхие леса, а затем снова на наставника. В голове его зрело неприятное подозрение, что таскать треклятые булыжники придется именно ему, Каю. Очевидно прочитав понимание в глазах ученика, Ментор кивнул:

— Приступай.

— Э-э, позвольте вопрос, херре.

— Позволяю, но только один.

— Если Замок был выстроен с помощью магии, не легче ли использовать магию для его восстановления? Я имею в виду, зачем напрягаться, когда…

— Ты бы, наверное, хотел, чтобы вместо тебя напрягался Мастер?

— Нет-нет… Я не это хотел сказать… Я только думал… У нас ведь все равно нет раствора, и леса того гляди обвалятся…

— Раньше надо было думать, художник. Приступай, — заявил Ментор Рыц тоном, заставившим мальчика оставить дальнейшие возражения и направиться к груде замшелых валунов.

«Бидон железный! Надо же такое сочинить! — ругался про себя Кай, пыхтя под весом первого камня. — Ладно, можно по крайней мере утешаться тем, что меня не превратили в крысу». Однако несколько валунов спустя, мальчик начал сомневаться, не предпочел бы он сыграть в кошки-мышки с Алебастром — если бы, конечно, он мог выбирать. Каменюки, весившие, казалось, тонну каждый, были неправильной формы и скользкими от наросшего на них мха. Кай быстро заработал волдыри на ладонях, ссадины на руках, боль в спине и в придачу пару раз чуть не провалился сквозь дыры в шатающейся и подозрительно потрескивающей лесенке.

— Ты, наверное, считаешь свой труд совершенно бесполезным, — донесся до него снизу голос Ментора.

Кай был не в настроении отвечать: пот заливал ему глаза, между лопатками жутко чесалось, но руки оттягивал очередной валун.

— Отвечай мне, мальчик! Твой урок на сегодня еще не завершен.

Кай сбросил валун на предназначенное ему место и тихо, но с чувством пожелал: «Чтоб Мастер отправил тебя в кузню на ковши!» После чего выпрямился и крикнул:

— Считаю, херре. Эта стена стояла в таком виде сто лет и простоит еще сто. Через нее все равно никому не перебраться: с той стороны — пропасть. Да и кому бы это пришло в голову? Горным козлам?

Кай запрыгал по лесам вниз. Он ощущал на себе взгляд Ментора, по-прежнему сидевшего на своем насесте, идиллически ощипывая ромашку стальными пальцами.

— По-твоему, значит, Замку ничто не угрожает?

— Что может ему угрожать? — прокряхтел Кай, рывком поднимая очередной камень. — В горах селятся одни гоблины да тролли, а внешний мир и не подозревает о нашем существовании.

— А что бы, как ты полагаешь, случилось, если бы в Потерянных Землях узнали о существовании Замка? Что, если бы кому-то из людей попала в руки ну, скажем, карта Драконьих Гор?

Кай понял, наконец, куда клонит Ментор. Он перепрыгнул через отсутствующую ступеньку и, задыхаясь, пропыхтел:

— Ее бы признали… подделкой… А Замок — суеверием… невежественного крестьянства…

— Возможно, — донесся до него голос Ментора через шум крови в ушах. — Но что, если бы кто-то — молодой, лишенный догматизма и любознательный — решил рискнуть и исследовать вопрос поглубже? Что, если бы этому кому-то удалось доказать, что на свете существует место, где живут гоблины, тролли и, возможно, последний выживший черный маг?

— К Замку бы организовали экскурсии… и попытались отловить пару гоблинов… для музея, — Кай почти рухнул на землю рядом с очередным валуном. Ноги у него подгибались и дрожали.

— Ты имеешь в виду для зоосада, — поправил снизу дотошный Рыц.

— Один тролль, — пропыхтел Кай, пытаясь отдышаться после подъема.

Он выпрямился и позволил себе потереть ноющую спину. Отсюда, с вершины бастиона, открывался прекрасный вид на Драконьи Горы. Полуразрушенная стена обрывалась прямо в Глотку Дракона, где все еще клубился утренний туман, недоступный солнечным лучам. По ту сторону пропасти вздымались к небу скалы Челюстей, щетинящиеся острыми выступами-зубами. Кое-где к ним отчаянно лепились клочки последней, еще не сорванной ветрами зелени. Каю часто представлялось, будто это у Дракона после давней трапезы застряли в зубах останки мохнатого зеленого чудовища. Выше и дальше на север закрывала небо гора Черепа, над которой торчали снежно-белые вершины Крыльев. Мальчик еще раз удивился, как он мог изобразить точную карту Хребта, которого, в сущности, толком не видел. «Только раз мне удалось заглянуть по ту сторону Черепа — когда я летал во сне с чайкой. Но ведь это был просто дурацкий сон, верно?»

По левую руку Кая, между разверстыми Челюстями, лежало Ущелье Исполинов. Единственный путь в Замок из внешнего мира проходил через него.

— Не думаю, впрочем, что гостей Мастера ожидал бы радушный прием, — пробормотал мальчик себе под нос.

При одном взгляде в сторону Ущелья у него начинало рябить в глазах: настолько густо оно было опутано защитными заклинаниями. Кай видел их как радужно мерцающую дымку, вроде паутины, натянутой между скалами и поймавшей солнечные лучи. Таков был дар, отпущенный ему, обделенному магией: видеть ее, не имея возможности управлять ею. Порой он думал, что именно из-за этого дара Мастер Ар и держал его в крепости — для дополнения своей коллекции волшебных существ и уродов. Что ж, в отличие от гоблиновых хвостов, от своего уродства Каю хоть была какая-то польза. Способность видеть разбросанные по Замку и окружающим горам охранные чары неоднократно спасала его от последствий второго таланта: находить на свою голову неприятности.

Кстати, о неприятностях…

— Ты никогда не задумывался, почему Замок так тщательно защищен с юга? — Гулкий бас Ментора Рыца, раздавшийся прямо над ухом Кая, заставил его подпрыгнуть на месте.

«Надо же, херр Жестянка соизволил взобраться на стену — конечно, чтобы сподручнее было поучать меня».

— Потому что Мастер Ар э-э… любит уединение? — предположил мальчик и втянул голову в плечи на случай подзатыльника. Но Ментор только вздохнул: его доспехи укоризненно громыхнули.

— Что было причиной Последних Волшебных Войн, ученик?

— Я думал, у нас по программе этнография, а не история, — попробовал выкрутиться Кай и на этот раз схлопотал-таки затрещину.

— Отвечай на вопрос, когда тебя спрашивают! Скажи спасибо, что я все еще надеюсь найти золотое зерно знания в болоте твоего невежества!

Кай не отважился спросить, что случится, если таковое зерно не будет найдено. Слишком вероятен был ответ, что вместо уютной библиотеки его навечно сошлют на ремонтно-строительные работы. Мальчик напряг память.

— Причиной Последних Волшебных Войн был… мм… конфликт между черными и белыми магами, — он вопросительно скосил глаза на Ментора Рыца.

Ментор молча кивнул: очевидно, он ждал продолжения. Кай вздохнул и почесал в затылке:

— Э-э… Черные маги стремились захватить власть и поработить людей. Белые встали на защиту народа и после долгих кровопролитных боев одержали блестящую победу. Черные были истреблены или перешли на сторону Света… — Он снова покосился на Ментора. Плоская стальная физиономия была полна такого скепсиса, что он поспешил добавить: — Так написано в «Истории современного мира».

Кай не стал уточнять, что упомянутая «История» была единственным из горы рекомендованных Ментором талмудов, который он удосужился прочитать. Точнее, читал он, в основном, подписи к ярким картинкам с батальными сценами. В библиотеке Кай обычно не столько занимался, сколько дрых, не смущаясь жесткостью стула. Он считал этот феномен особой формой аллергии на пыль.

— Ты веришь всему, что написано в книгах? — вопросил Ментор Рыц.

Кай припомнил скелет гоблина и старательно замотал головой.

— Что ж, хоть на это у тебя хватает здравого смысла, — заметил Рыц. — И в чем же, поведай мне, разница между черными и белыми магами?

Мальчик изобразил напряженную работу мысли:

— Черные маги используют свои силы во зло, а белые — во благо.

— Во чье?

Кай непонимающе захлопал глазами.

— Во чье благо? — терпеливо уточнил Ментор Рыц.

— Людей? — неуверенно предположил ученик.

Ментор хмыкнул из глубины доспехов:

— Шестьдесят для людей — глубокая старость. Волшебники живут сотни лет. И ты считаешь, что магию можно мерить людской мерой?

— Волшебников мало, — возразил, расхрабрившись, Кай. — Великие маги, Мастера, исчисляются десятками, может быть сотнями. Людей — миллионы. Так по крайней мере говорят книги.

— Неплохо, это твоя вторая здравая мысль за неделю.

Кай не знал, как ему реагировать на такой комплимент, но Ментор Рыц, к счастью, продолжал:

— Миллионы — число, с которым стоит считаться. И все же… Ты действительно веришь, что Мастер Ар использует свое высокое искусство только с одной целью — пакостить людям? И что там, на другом краю пустыни, поколения волшебников убивают десятки лет на овладение этим искусством только для того, чтобы повысить урожайность ячменя у Фомы и приплод коз у Джона? В конце концов, ты веришь, что цель приложения магии определяет ее сущность?

Кай не был уверен насчет коз и запутался между сущностью и целью, но он успел на собственном горьком опыте убедиться, что Мастер Ар с радостью пакостил всем окружающим, независимо от их расовой принадлежности. Поэтому он снова замотал головой — к вящему удовольствию наставника:

— У меня создается впечатление, что мои усилия не были потрачены на тебя совершенно впустую. Постарайся не разочаровать меня, ученик. Скажи, что же отличает черного мага от белого?

Кай тупо ковырял пальцами босой ноги землю, набившуюся между камнями. Было время, он штудировал как одержимый книги по магии, надеясь, что Мастер Ар ошибся, что способности чародея дремлют в нем и только ждут подходящего момента для пробуждения. Он подберет к ним ключ и тогда покажет всем, да, всем, включая херра Ара, кто он на самом деле! Он станет великим волшебником, Мастером, разрушит чары Замка и уйдет в мир, вольный как птица… Но время шло, подходящий момент все не наступал, и мальчику пришлось признаться себе самому, что с таким же успехом он мог бы мечтать о короне Феерианды. Теперь, припоминая прочитанное, Кай обнаружил, что древние фолианты, полные подробнейших описаний чародейских техник, отчего-то обошли вопрос о белой и черной магии стороной. Сам того не заметив, он принялся размышлять вслух:

— Похоже, и белые, и черные маги используют те же заклинания и ритуалы… Если разница между ними не в предмете применения силы, то, должно быть, в ее источнике… — Кай запнулся: он подходил к больному вопросу, которого без нужды не хотел бы касаться. Он вскинул глаза на Ментора и поразился: железная физиономия сияла как начищенный котел. Впервые за долгое время Рыц был им доволен!

— Что же является источником магии? — мягко подбодрил Ментор.

Кай постарался, чтобы его голос звучал совершенно безразлично:

— Энергия, которую волшебники могут преображать в… да, в общем, во что угодно.

— И откуда берется эта энергия?

— Отовсюду. Она пронизывает весь мир, связывает воедино его элементы…

— Великолепно, мальчик! — Ментор одобрительно хлопнул ученика по плечу, так что тот зашатался и чуть не спикировал со стены в пропасть. — Сейчас ты говоришь как черный маг!

Кай поморщился, удивленно потирая плечо:

— А что я такого сказал?

— Только то, чего никогда бы не сказал волшебник, стоящий на стороне Света! — поучительно поднял стальной палец Рыц. — Для Белых человек — не проводник энергии, а ее резервуар. Черные считают способность чувствовать магические энергии и управлять ими редким и врожденным талантом, который передается наследственным путем. Белые уверены, что магия — это мастерство, которому можно и должно учиться. Они испытывают всех человеческих детей в возрасте от шести лет и тех, кто обладает хотя бы тенью способностей, отсылают в Волшебные Академии…

«Испытывают всех человеческих детей…» Эти слова раздавались в голове Кая как эхо далекого колокола. Он едва слышал рассуждения Ментора о теории случайности, чистоте магической крови и каких-то там Генах, за что бы их ни посадили в цепи. Воспоминание, давно запрятанное на дно памяти и запертое там на замок, рвалось наружу, изо всех сил пиная снизу тяжелую крышку. Сколько оно лежало там, в темноте, — шесть лет, семь? Оно должно было выцвести, зарасти пылью и паутиной, вытереться на сгибах… Цепляясь за остатки реальности, Кай до боли сжал пальцы левой руки у себя за спиной. Это не помогло. Дверь памяти с грохотом сорвало с петель, и прошлое вырвалось на свет. Краски, запахи, звуки — яркие, как бабочки. Будто все случилось только вчера…

ГЛАВА 3, или Мастера ошибаются только однажды

Кай расчищал заваленный сугробами кухонный двор, когда Мастер Ар позвал его. Мастеру не требовалось посылать гонца: как всегда, мальчик слышал зов прямо в своей голове.

Он нашел мага там, где было сказано: в обсерватории. Кай оставил набитые соломой деревянные башмаки-клумпы на лестнице и смущенно замер у входа, переминаясь босыми ногами на холодном полу. Он никогда раньше не был в этом помещении Замка. Глаза его округлились при виде открывшихся взгляду чудес. Куполообразный потолок башни был прозрачен, за ним хмурилось серое зимнее небо. Льющийся вниз тусклый свет мерцал на диковинных приборах, занимавших каждый свободный сантиметр просторной залы.

Мастер Ар поднялся от заваленного бумагами стола, холодно улыбнулся и поманил Кая пальцем. Поклонившись, мальчик опасливо приблизился и замер, глядя на высокую темную фигуру снизу вверх.

— Ты хочешь быть волшебником, Кай? — вкрадчиво спросил Мастер и снова улыбнулся тонкими губами.

От такого обращения ребенок оторопел: обычно его никогда не спрашивали, чего он хочет, а только заставляли выполнять желания других, частенько помогая пинками, тычками и «чего-расселся-немочь-белая» воплями. Глядя на впавшего в ступор мальчика, Мастер Ар нахмурился и внезапно присел на корточки, так что его карие глаза оказались на одном уровне с испуганными глазами Кая:

— Не бойся, ответь мне честно: ты хочешь быть магом?

Кай помнил свое крошечное отражение в уставленных на него пронзительных зрачках и собственный дрожащий шепот:

— Да.

Лицо Мастера разгладилось. Он стремительно выпрямился — только зашуршала шелковая мантия — и хлопнул в ладоши. В воздухе рядом с ним тут же возникли три серебристые сферы, совершенно одинаковые на вид, и начали медленно двигаться по кругу, одновременно вращаясь вокруг собственной оси. Кай глазел на сферы, разинув рот, когда до него донесся голос Мастера:

— Что ж, давай испытаем тебя.

Мальчик с трудом оторвался от созерцания воздушной карусели и перевел вопросительный взгляд на волшебника.

— Я дам тебе простое задание. Если у тебя есть дар мага, ты справишься с ним без труда, и я возьму тебя в свои ученики.

— А… А если я не справлюсь? — От возбуждения и страха голос Кая звучал как писк выпавшего из гнезда птенца.

— Тогда, — Мастер Ар улыбнулся уголками губ, — ты вернешься на кухню, где тебе и место. Ты готов?

У Кая так сдавило горло, что он мог только кивнуть.

— Видишь эти шарики?

Ха, как будто он мог такое проглядеть!

— Можешь сказать, из чего они сделаны?

Кай присмотрелся к парящим в воздухе сферам: он не хотел спешить с ответом. Шарики холодно поблескивали в свете зимнего дня, бесшумно скользя по нитям радужной паутины — заклинания Мастера, заставлявшего их вращаться.

— Из металла? — предположил Кай, облизнув пересохшие от волнения губы.

— Неверный ответ, — Мастер пристально разглядывал мальчика, на его лице не было и тени улыбки. — Сфероиды состоят из разных материалов: льда, дерева и камня. Можешь сказать, какой из них какой?

Кай до головокружения вглядывался в треклятые шарики, но они все так же казались ему совершенно одинаковыми: круглыми, блестящими и металлическими. Не желая признаться волшебнику в своей беспомощности, он пробормотал:

— Они крутятся слишком быстро. Мне не углядеть… Какой какой есть…

— Чудесно! — Кай, хоть убей, не мог понять, чего тут было чудесного. — Тогда попробуй остановить их!

Опасливо покосившись на мага, мальчик встал на цыпочки и потянулся к сверкающим сфероидам.

— Ой-ёй! — взвыл он и отпрыгнул назад, прижимая к груди горящую руку. Каю показалось, что он сунул пальцы в огонь.

Мастер Ар тихо рассмеялся:

— Не так быстро, мой мальчик! Ты должен остановить сфероиды, не касаясь их.

— Как это, не касаясь? — всхлипнул Кай сквозь сжатые зубы.

— При помощи магии, конечно.

Кай помнил мучительно долгие, постыдные минуты, когда он стоял, тупо пялясь на шарики, изо всех сил стараясь заставить их остановиться хотя бы на мгновение. Помнил, как напрягались все члены его тела — до одышки, до пота, бегущего за воротник… И глаза Мастера, наблюдавшие за его усилиями с искоркой настороженного интереса, которая постепенно угасала…

— Я не могу! Я не знаю как… — наконец признался Кай, тяжело дыша.

— Я тебе помогу, — участливо произнес волшебник и протянул Каю раскрытую ладонь. — Считается, что экстремальные обстоятельства помогают проявиться скрытому дару. Например, когда неофиту приходится бороться за собственную жизнь… Возьми мою руку.

Кай не знал, что такое «экстремальные обстоятельства», но слова про борьбу за жизнь ему не понравились. Его рука замерла, чуть подрагивая, в паре сантиметров от узкой белой ладони Мастера. Внезапно унизанные перстнями пальцы ухватили его собственные, шершавые и красные с мороза. И тогда… Тогда Кай узнал, что такое Боль. Все полученные им прежде затрещины, синяки и ссадины по сравнению с ЭТИМ казались нежным поглаживанием, сломанная прошлым летом нога — комариным укусом. Забыв про стеснение, он вопил во все горло и дергался в железной хватке, стараясь освободиться и бежать, бежать отсюда, забиться в самый дальний и темный угол Замка, где его бы никогда никто не нашел…

— Ш-ш-ш! — Мастер Ар прижал палец к губам. Члены Кая одеревенели, вопль замер в глотке. Он застыл по стойке смирно, не в силах пошевелиться, не в силах произнести ни звука. Только слезы градом катились из расширенных от ужаса глаз.

— Тебе хочется, чтобы это кончилось, верно? Что ж, все в твоих руках. Останови сфероиды, и я тут же отпущу тебя.

Кай с трудом перевел глаза на крутящиеся в воздухе шарики — даже это маленькое движение было для него пыткой. Он смутно помнил, что случилось потом. В какой-то момент, кажется, горло отпустило, и он неузнаваемым голосом молил — то ли шарики, то ли зачаровавшего их волшебника — остановиться, молил на языке, которого не знал, но блестящие сферы продолжали летать по кругу, все по кругу… Пока Кай не почувствовал что-то горячее и соленое на губах, теплая жидкость побежала по ногам, в глазах потемнело, и Мастер Ар наконец выпустил его ладонь…

Кай вздрогнул, осознав, что Ментор Рыц спросил его о чем-то.

— Простите, херре, я не расслышал вопрос, — он обхватил себя руками: несмотря на жаркое солнце, тело пробирал озноб. Будто холод той далекой зимы дотянулся до него через пропасть времени.

Доспехи укоризненно громыхнули:

— А ты, вообще, слышал, о чем я говорил?

— Э-э… О разнице между черными и белыми волшебниками?

— Как помнится, это было предметом нашего разговора последние полчаса, — концентрация яда в голосе Ментора могла бы разъесть менее прочные доспехи. — Я сгораю от нетерпения услышать мнение моего ученика на вопрос, есть ли разница в той энергии, что используют черные и белые маги? Отчего, в конце концов, мы называем одних черными, или темными, а других — белыми, или светлыми?

Кай брякнул первое, пришедшее в голову:

— Черные используют энергию Тьмы, а белые — силу Света?

Доспехи обиженно громыхнули, когда Ментор хлопнул себя по стальным ляжкам:

— Сила Света, ха! Позволь мне продемонстрировать тебе маленький пример.

Рыц нагнулся и легко поднял один из притащенных Каем валунов. Из-под камня юркнула уже успевшая забиться туда ящерка. Ментор подбросил каменюку на ладони, будто это был кусок гальки, и швырнул его вслед несчастному пресмыкающемуся. Что ж, по крайней мере эта ящерица удостоилась персонального надгробия.

— Что я сейчас сделал?

Кай недоверчиво уставился на Ментора: «Неужели Железяка действительно сбрендил?» Стараясь, чтобы голос звучал серьезно, мальчик ответил:

— Вы прихлопнули ящерицу камнем, херре.

— Зато я спас от гибели вот это растение, — быстро ответил Ментор Рыц и указал на росток дикой розы хюбен, прежде придавленный камнем. — Оно бы зачахло без солнечного света.

Кай хмыкнул:

— Невелика была бы потеря. Корни хюбен только разрушают кладку.

— Зато ее цветы радуют глаз и способны исцелять лихорадку. А вот ящерица была ядовита. Не ты ли наступил на такую по весне и охромел на неделю?

— Ну так это я по дурости. Бурянки не опасны, если их не трогать.

— Что же я, по-твоему, должен был сделать?

Кай посмотрел на Ментора с сочувствием, как на слабоумного:

— Не моего это ума дело, но, раз уж вы спрашиваете, херре, лучше бы вы оставили камень в покое.

— Вот именно, мой мальчик, вот именно! — воодушевился Рыц. — И какие из этого можно сделать выводы?

Приняв на веру здравомыслие наставника, Кай принялся соображать. «Если камень — это магическая энергия, а ящерица и роза — результат ее приложения…»

— Нет никакой силы Света или силы Тьмы, есть единая Сила. Где бы она ни находилась… Ее можно применять во зло или во благо, но это понятия относительные… И еще. Нужно сто раз подумать, прежде чем вообще браться за дело.

Кай глянул на Ментора, чтобы увидеть реакцию на свои слова, но тот стоял молча, устремив задумчивый взгляд на юг, где в разъеме Челюстей виднелись голубые дюны Холодных Песков. Казалось, теперь настала очередь Рыца блуждать в долинах памяти. У Кая почему-то было ощущение, что на этом пути Рыца поджидали гораздо более страшные призраки, чем его самого.

Внезапно снизу, из кухонного двора, донесся надтреснутый звук колотушки: гоблинов сзывали к обеду. Рыц шевельнулся и заговорил, будто продолжая давно и не с Каем начатую дискуссию:

— Чем бы ни была Сила, слишком многие видят в ней только одно — власть. Белые, Черные, Фиолетовые… Все они жаждут власти — над древними реликвиями, над людьми, над миром…

Кай недоверчиво покосился на славившегося своей политической корректностью Ментора:

— По-вашему выходит, херре, что все маги, независимо от цвета мантии, — сплошные негодяи…

— Это твои слова, мальчик, не мои, — Ментор понизил голос и огляделся по сторонам — как будто на заброшенном бастионе мог быть кто-то еще, заинтересованный в его лекции. — Черные по крайней мере не прикрываются мишурой красивых слов, как эти медоточивые белозадые лицемеры…

Кай прыснул в кулак. Ментор Рыц смущенно прочистил горло:

— Гхм-гхм… Да, на чем это я… Как ты знаешь, в результате последнего э-э… конфликта баланс качнулся в сторону Светлых, и теперь они тщательно оберегают завоеванные позиции. Любая, даже минимальная, угроза статусу-кво будет подвергнута немедленному уничтожению. Как надолго, ты думаешь, Ущелье задержит объединенные силы Белых? И как долго продержатся эти стены с тем «отборным» гарнизоном, что у меня в распоряжении, против массированной магической атаки? — Стальной палец Ментора, блеснув на солнце, укоризненно указал в сторону надвратной башни. Легкий бриз доносил оттуда стойкий дух козла и сварливые голоса гоблинов-стражей, спешивших смениться на обед.

— Теперь ты понимаешь, что наш надежнейший щит — тайна, окружающая существование Замка. Тайна, которую ты поклялся хранить…

Несмотря на убежденность Ментора, Кай весьма сомневался, что кому-либо, и особенно нынешним властителям мира, могло понадобиться насквозь провонявшее гоблинами орлиное гнездо в бесплодных горах, на краю столь же бесплодной пустыни. Однако он кивнул с серьезным видом и спросил, пнув ближайший из притащенных им камней:

— И все же, херре, вы думаете, эти стены нам еще пригодятся?

Ментор пожал плечами и забормотал в той же странной манере, что он продемонстрировал ранее:

— Кто знает, кто знает… Рано или поздно чаша весов качнется в обратную сторону… Таков закон равновесия сил… Лучше позже, чем раньше… Но когда все начнется… Надеюсь, мальчик, мне удастся воспитать тебя так, что единственная власть, к которой ты будешь стремиться, будет власть над самим собой… Отойди-ка от края, Кай!

Ученик как раз был озабочен тем, чтобы незаметно зевнуть, не вывернув при этом челюсти. Захваченный врасплох приказом наставника, он поспешил отпрыгнуть в сторону: «Что это еще удумал херр Железяка?»

Ментор Рыц тем временем выпрямился во весь свой немаленький рост, снова обратив слепое лицо на юг, и распростер в стороны вытянутые руки. Ветерок взметнул полы его плаща, и на мгновение Каю показалось, что железный воин собрался взлететь со стены, как огромная нелепая птица.

— ДЕМЕО ДО АКХНАР!

Гулкий голос Ментора, казалось, прокатился по окружающим горам и вернулся, усиленный эхом со дна пропасти:

— ЕО… О… АР!..

Выпучив глаза, Кай наблюдал, как небрежно сваленные им у края бастиона валуны послушно выстроились в ровный ряд и мгновенно приросли к своим собратьям. Стена стала чуть выше, но в остальном выглядела такой же древней и полуразрушенной, как прежде.

— Как… как… — прошептал, запинаясь, Кай в восстановившейся тишине, во все глаза глядя на вновь повернувшегося к нему Ментора.

— Самовосстанавливающиеся стены, — Рыц легко отряхнул ладони друг о друга, будто к ним пристали крошки невидимого строительного раствора. — Это мог бы сделать любой, владеющий Высокой Речью. Даже ты. Хочешь попробовать? Правда, для этого потребуется натаскать еще камней…

— Пожалуй, в другой раз, — поспешил заверить наставника Кай.

— Что ж, — неожиданно легко согласился Ментор, — тогда будем считать, что наш урок на сегодня закончен. Конечно, если у тебя нет вопросов…

В знак уважения ученик склонил голову в поклоне. Однако, вместо того чтобы поспешить вниз, за своей порцией гоблиновой похлебки, он задержался, нерешительно переминаясь, на стене.

— Что у тебя, Кай? Ты хочешь о чем-то спросить?

Рассматривая засохшую на босых ногах грязь, кое-где подсиненную чернилами, мальчик выдавил:

— Я думаю… То есть я уверен… Мастер Ар испытал меня, — быстрый взгляд исподлобья не выявил на лице Ментора ни тени удивления. Неужели Рыц знал о происшедшем в обсерватории? — Это было давно. До того как вы прибыли в Замок, херре. Почему он сделал это? — Глаза Кая искали ответа в игре бликов на гладком забрале. — В смысле… если черные маги считают, что все дело в этих… Генах?..

— Что ты знаешь о своем происхождении, Кай?

Вопрос Ментора заставил мальчика неуютно поежиться. Но делать было нечего: если уж он разинул рот на «А», придется сказать и «Б».

— Не слишком много. Гоблины на кухне болтают, что Мастер Ар нашел меня в горах. Я тогда еще младенцем был. Он наткнулся на корзинку во время одной из своих прогулок. Вокруг никого не было… — Кай запнулся и замолчал. История была всем в Замке известна. И все равно: сказать, что кто-то, возможно собственные родители, бросил его зимой в безлюдных скалах и тем обрек на верную смерть, язык у него не поворачивался.

— Что ж, иногда и в словах гоблинов есть доля истины. А что говорит сам Мастер Ар?

Озадаченный комментарием Ментора, Кай не сразу сформулировал ответ:

— Ничего. В смысле, я спросил Его Темность. Один раз. А он заклеил мне рот.

— Заклеил рот? — Почудилось Каю или в голосе Ментора действительно прозвучал подавленный смешок?

— Ну, да. Он глянул только так… своим особенным взглядом. Ну у меня губы и склеились. На остаток дня. Ни сказать ничего, ни поесть, — Кай не стал углубляться в болезненные подробности, включавшие дубину кухонного тролля Хруча, отнюдь не расценивавшего молчание подчиненных как золото.

— Что ж, я вполне могу понять, если у тебя пропало желание задавать дальнейшие вопросы, — серьезно заключил Ментор. — Я, конечно, не могу ответить за Мастера Ара. Но если мы за неимением лучшего примем на веру версию гоблинов и предположим, что твои родители были господину неизвестны… Не представляется ли тогда вполне логичным, что Мастер Ар желал убедиться, что в твоих жилах не течет волшебная кровь? Подумай сам, какой непростительной ошибкой было бы просмотреть урожденного мага, не дать ему должного обучения? Особенно после того как Последние Войны основательно проредили ряды чародеев…

Кай снова рассматривал свои ноги. Казалось, он уже выучил расположение чернильных пятен и ссадин наизусть. Внутри у него все горело, будто Ментор только что высыпал пуд соли на старую, но еще не зажившую рану.

— Херре, а… а может у волшебников родиться ребенок, лишенный магических способностей?

Ментор ответил не сразу, а когда заговорил, голос его звучал неожиданно мягко:

— История о таком по крайней мере не упоминает. С поколениями сила может идти на убыль, может, наоборот, прибывать, но такого, чтобы она, как вода, ушла в песок… — Черная тень Ментора, укороченная полуденным солнцем, коротко пожала плечами.

Вот и все. И не о чем больше было говорить. И все же Кай снова разлепил непослушные губы:

— Я вот тут думал, херре… — Он поднял голову и встретил стальной взгляд Рыца, — может ли быть, что Мастер ошибся?

В зеркальном забрале Ментора качнулись отражения облаков:

— Людям свойственно ошибаться. Это в их природе. Мастера ошибаются только однажды.

Кай коротко кивнул. Смысл ответа был ему слишком ясен: новое знание ничего для него не меняло.

— Я пойду, херре. Меня уже на кухне заждались, — он чинно поклонился и, едва дождавшись ответного кивка Рыца, зашагал вдоль нагретой солнцем стены. Настроение Кая по шкале от великолепного до паршивого покоилось на «средней поганости». Риск опоздать и остаться без обеда грозил столкнуть его на нижнюю границу.

ГЛАВА 4, или Как прибить тролля

Высунув голову из-за угла курятника, Кай окинул быстрым взглядом кухонный двор. Там не было никого, кроме двух жирных боровов, мирно хрюкавших в тени дровяного сарая. Должно быть, гоблины на кухне сейчас вторили боровам, набивая пасти ячменной похлебкой. Желудок мальчика нетерпеливо забурчал. Мысленно дав ему приказ заткнуться, Кай углубился в решение сложнейшей внутренней дилеммы. Ввалиться в кухню, сияя цветом ультрамарин, и дать гоблинам лишний повод для насмешек или смыть проклятые чернила и, возможно, явиться к пустому котлу?

Желудок отказался повиноваться и начал революцию. Внутреннему взору Кая представились ухмыляющиеся рожи соплеменников Триллебёлле и Буллебёлле, скандирующие в унисон: «У-пырь! У-пырь!» Он зажмурился и тряхнул головой, отгоняя гнусную картину. Решение было принято.

Обогнув угол курятника, Кай шмыгнул к колодцу в центре двора. С разбегу повис на тяжелом вороте, навалился всем телом, потянул на себя и продолжал это интересное упражнение, пока наполненное ведро не появилось, покачиваясь, над краем колодезного сруба. Опасливо косясь на дверь кухни, Кай поспешил опрокинуть содержимое ведра себе на голову.

Ледяная вода вышибла воздух из легких. Чернильные струи побежали по булыжникам двора, собираясь в лазурные лужи. Схватив горсть соломы, Кай принялся, как одержимый, тереть свои руки, лицо и спадающие до плеч космы. После нескольких минут лихорадочных усилий он критически осмотрел результат. Бледно-голубые пятна отчетливо выделялись на фоне красной, воспаленной кожи. Великолепно! Теперь он напоминал типичную жертву бубонной чумы!

Трясущимися от холода руками мальчик вывернул новое ведро на себя. По двору зажурчали веселые ручейки, булыжники у ног сияли всеми оттенками синего. Едва сгибающимися пальцами Кай подцепил третье ведро, поставил на край колодца и заглянул в его глубину. С темной поверхности воды на него пялился абсолютно голубой мальчишка. Высокие скулы, горбатый после давнего перелома нос, нечесаная грива, теперь свисавшая печальными сосульками — грязно-белыми и лазуревыми вперемежку. И то самое, непоправимое, — черные, как беззвездная ночь, глаза. Слишком большие для узкого, худого лица. Без просвета белков. Без радужки. Глаза урода.

Тяжелая капля сорвалась с кончика Каева носа и плюхнулась в ведро. «Бульк!» Мальчишка на дне моргнул белыми, почти невидимыми ресницами, невероятно огромные глаза стали, казалось, еще больше и… разбились на черные осколки, разбежались кругами по воде.

— Хей, Упырь! Красоту наводишь?

— Ошибочка вышла! Мы-то думали, у него папаша ишак был. Ан нет, видать, урод от каракатицы морской уродилси.

— Во-во! А хто тут нос задирал: он честным гоблинам, мол, не чета, кровь у него голубая! А на самом-то деле она у него чернильная!

— Три не три, а от наследства не отмоесся!

«Гоблины, тролль их побери!» Не отвечая, Кай размахнулся и послал содержимое ведра через двор.

Струя ледяной воды ударила прямо в цель. Шутники взвизгнули и наперегонки ломанулись обратно в кухню, толкаясь в дверном проеме. Тяжелая створка захлопнулась, и во дворе снова воцарилась тишина. Мальчик горько усмехнулся. Гоблины ненавидели воду, и даже пить предпочитали не ее, а самогонную медовуху. Но его самого они ненавидели еще больше.

Кай не брался утверждать, что существа эти, с которыми ему довелось делить и стол, и кров, злы по природе. На этот счет и в книгах не было единого мнения. Но в одном он был уверен: замковые гоблины ненавидели его всей душой, ну или тем, что у них вместо нее было. Ненавидели за его человеческое происхождение; за особое положение в Замке, которого удостоил сироту Мастер Ар; за часы, проведенные с Рыцем вне кухни в обучении воинскому искусству и книжной премудрости. Иными словами, просто за то, что Кай был чужаком, и ему позволили выжить.

Попытки вступить в открытое единоборство гоблины оставили уже давно: с тех пор как выучка Ментора лишила передних зубов Буллебёлле и окончательно скосила и прежде-то косоватый глаз Крёллебёлле. Просто устроить Каю темную кухонная челядь не решалась — опасалась короткой и быстрой расправы господина Ара: в море с Белой Скалы, и точка. Зато гоблины были мастерами по части мелких пакостей: то чудом оказывалась зола в замешанном мальчиком тесте, то из ниоткуда взявшийся ветер сдувал с веревок только что им выстиранные Мастеровы мантии, то под ноги попадались кем-то брошенные посреди двора грабли — и именно когда он спешил на кухню с лукошком свежих яиц или полным подойником молока. Каю поневоле приходилось смотреть в оба, чтобы не угодить в очередную расставленную злопыхателями ловушку.

Кухонная дверь скрипнула и приотворилась. «Одного ведра, что ли, гоблинам мало?» Сверкающий каскад воды красиво, по широкой дуге полетел через двор. «Плюх!» Единовластный кухонный тиран, тролль Хруч, застыл в дверном проеме. Огромному троллю пришлось пригнуться, чтобы не стукнуться головой о притолоку. Его волосатые уши подергивались, стряхивая повисшие на них капли. Выражение принудительно вымытой физиономии не обещало ничего хорошего. Глубоко посаженные глазки стремительно наливались кровью, верхняя губа подрагивала, обнажая желтые клыки. Картину дополняли вздувшиеся бугры бицепсов и когтистые пальцы, сомкнувшиеся на рукояти висевшей у пояса дубины.

— Упс! — Кай попятился вокруг колодца, инстинктивно стремясь создать препятствие между Хручом и собственным, слишком хорошо знакомым с дубиной телом. В два прыжка тролль очутился над ним. Волосатые пальцы ухватили ухо мальчика и больно выкрутили. Конец дубины уперся в ребра.

— Ахр-р, кр-р-рысенок! Я те покажу, как добр-рым гоблинам докучать!

Хруч тряхнул свою жертву с такой силой, что у Кая стукнули зубы.

— Я те глазы-то непотр-ребные пр-рочищу, шоб ты видел, шо твор-ришь, гаденыш! — Еще один рывок за ухо и тычок дубиной придали словам тролля особую убедительность.

— Шо ты учудил севодни с утр-ра пор-раньше? — Тролль еще раз как следует встряхнул Кая так, что ноги мальчика на мгновение потеряли контакт с землей.

Все мысли и воспоминания перемешались у Кая в голове. Он, хоть убей, не мог припомнить ничего криминального в своих утренних деяниях. Ничего, кроме… Нет, невозможно, чтобы Хруч знал об испорченной карте!

— Н-ничего, — удалось выдавить Каю в секундной паузе между рывками за ухо и тычками в ребра.

— Ничо?! — рявкнул тролль. Желтая пена показалась на его клыках. — Каша с чер-рвями и жабья подлива — это те ничо?!

В голове мальчика начало формироваться неприятное подозрение, превратившееся в уверенность, когда со стороны крыльца донеслось гнусное хихиканье гоблинов. Обязанностью Кая было каждое утро, до тренировки с Ментором, наполнять сорокаведерную лохань для кухонных нужд. Покидать в натасканную «крысенком» воду дождевых червей и жаб было как раз в гоблиновом стиле.

— Ты шо, пар-ршивец, хошь, шоб Его Темность опять животом мучилси?

Толстые пальцы выпустили Каево ухо, но тут же вцепились в ворот его рубахи. Мгновение — и Кай обнаружил, что летит по воздуху. Со смачным плеском он приземлился в голубую лужу. В ушах гремел рык Хруча, сопровождаемый злорадным хохотом гоблинов:

— Лохань — она тама, ждет тебя! Ведр-ро тама! Не пер-репутай, вумник!

Хруч вытер измазанные синим ладони о кожаный жилет и зашагал обратно на кухню. За его спиной Кай выразил свое мнение о тролле и его прихвостнях, продемонстрировав с чувством сложенную фигу. Не оборачиваясь, Хруч бросил через плечо:

— Вот ее ты на обед и скушаешь.

Кай со стоном осел на скользкие камни. Неудачно начавшийся день принимал все более и более мрачный оборот.

На дворе припекало. В воздухе нависла удушливая жара позднего лета. Когда Кай закончил таскать бесконечные ведра на кухню, с него градом катил пот. К счастью, гоблины вели себя тише воды ниже травы: наверное, рассудили, что одного купания на сегодня было достаточно. Мальчик смахнул со лба особенно назойливые капли и удовлетворенно вздохнул. На сегодня его наряд на кухне был закончен — Хруч послал его подновлять прохудившуюся крышу Гоблинской.

Вот уже несколько дней подряд Кай заменял черепицу на башне, служившей казармой для замковой стражи и жилищем для гоблинов-слуг. Работать над гоблинами было, откровенно говоря, гораздо приятнее, чем рядом с ними. Насвистывая, Кай вскарабкался по приставной лестнице на островерхую крышу. Осторожно ступая босыми ногами, он начал взбираться к тому месту, где закончил класть черепицу накануне и где уже была заготовлена аккуратная стопка красноватых пластин на сегодня. Старая крыша была непрочной опорой, местами легко оседавшей под ногами. Неверный шаг, и неловкий кровельщик мог провалиться насквозь, а то и, потеряв равновесие, скатиться с крутого склона. Зная об опасности, Кай старался ступать на свои же отпечатки. Они отчетливо выделялись на побуревшей от дождей и солнца поверхности сочным красным цветом.

С этой высоты гоблины, патрулировавшие южную стену, казались маленькими сонными мухами. За стенами Замка дикие скалы были, как всегда, безлюдны. Только на севере муха побольше ползла по горной тропе в направлении ворот — Мастер Ар возвращался с верховой прогулки. Живот у Кая подводило, но здесь, на выжженной солнцем крыше, вдали от дубины Хруча, поучений Ментора и гоблиновой вони, он снова мог видеть в жизни светлую сторону. В конце концов, он дешево отделался: пара синяков и распухшее ухо! Бывало и хуже.

Кай не успел удивиться, когда под его легким весом внезапно подалась одна, а затем вторая новенькая черепица. Он кубарем покатился с крыши, обгоняя прыгающие рядом красные плитки. Мгновение — мальчик перелетел через край и… Пальцы его правой руки вцепились в жестяной желоб водостока, обегавший крышу по всей длине.

Внизу под Каем раскачивался, медленно вращаясь, кухонный двор. Туда выбегало все больше маленьких фигурок, кричащих и махающих руками. «Гоблины! От них помощи не жди. Но удовольствие соскребать меня с дворовых плит я им не доставлю!» Оторвав взгляд от происходящего внизу, Кай сосредоточил внимание на водосточном желобе. Ржавая кромка до крови врезалась в быстро немеющие пальцы. Одним рывком он вскинул вверх левую руку и уцепился за желоб. От резкого сотрясения жестяная полоса жалобно взвизгнула. В одном месте из нее вылетели заклепки. К ужасу Кая, отяжеленный его весом желоб стал сначала медленно, а затем все быстрее отгибаться книзу. Как долго могли выдержать вес подростка оставшиеся изъеденные ржой заклепки?

Как это случалось с ним в минуты настоящей опасности, время вдруг замедлило свое течение. Гнутая полоса жести, а с нею Кай двигались будто сквозь густую патоку. Перед глазами неторопливо проползала каменная кладка Гоблинской. Кай мог различить каждую выбоинку, каждую пору, за которую крохотными корешками уцепился клочок серебристого ведьмина моха… Сплошная кладка обрывалась впереди темным узким проемом окна, должно быть, ведущего на третий ярус боя. Этаж давно был переделан в казарму, где отдыхала сменившаяся с ночи привратная стража…

Мгновения для Кая теперь отмерялись удивительно медленными, но сильными ударами его сердца: «Тум. Тум. Тум…» На третьем ударе он отпустил желоб. Сжавшись в комок, он влетел в оконный проем. Приземление было мягким — на сладко дрыхнувшего в углу Фьёллебёлле. Даже через испуганный вопль гоблина Кай услыхал лязг металла о булыжники двора далеко внизу. По спине пробежал холодок…

Примерно двадцатью метрами ниже столпившиеся вокруг упавшего водостока собратья Фьёллебёлле разошлись во мнениях:

— Где он? Куды он делси?

— Да шо ты тычешь железку, не под ней же он схоронилси?!

— За дровяник он бухнул, за дровяник! Я сам видал!

— Да не-е, какой дровяник? В светлицу сиганул, потрох, вот шоб мине разорвало!

— Цыть, бездельники! — громыхнул над головами разошедшихся гоблинов бас Хруча. Один вид угрожающе нависшей над ними горы мускулов и шерсти мгновенно водворил тишину.

— Вы двое, — ткнул тролль в подвернувшихся под руку Триллебёлле и Буллебёлле, — тащи его сюды, хуч жива, хуч мертва!

Парочку как ветром сдуло. Из Гоблинской послышались брань и подозрительная возня, как будто на пол падали тяжелые предметы, а затем их шумно волочили по лестнице.

Наконец, когда ярость Хруча и нетерпение прочих собравшихся во дворе достигли критической точки, в дверях показались несколько помятые на вид посланцы, влекущие за собой еще более помятое тело виновника происшествия. Тело, подававшее слабые признаки жизни вроде хрипов, кашля и попыток высвободиться от своих носителей, было с триумфом брошено к ногам тролля.

— Живой? — осторожно ткнул Кая концом дубины Хруч.

— Кхе-кхе, вроде, — хрипло отозвался тот, пытаясь сфокусировать взгляд на огромных ступнях тролля, бывших сейчас как раз на уровне носа мальчика.

— На ногах стоять могёшь?

— М-могу, — Кай неуверенно собрал конечности и встал, покачиваясь, сначала на четвереньки, а потом во весь рост, так что нос его достиг потертой серебряной бляхи на пояс Хруча.

— От и добре, — ласково произнес тролль, — потому как я тебе их щас сам обломаю!

При этих словах Кая подняло в воздух, хорошенько встряхнуло и бросило через головы разинувших рты гоблинов в свиное корыто у дровяника. В этот раз приземление никто не назвал бы мягким. Выдолбленная сосновая колода, которую мальчик ударил неровно, по краю, перевернулась и накрыла его, обдав потоком воды. Возмущенный хрюк боровов потонул в улюлюканье и гоготе гоблинов, дравшихся за места с лучшим обзором: уж на этот-то раз херр Хруч не даст крысенку спуску! Кай, впрочем, этого не слышал — так у него шумело в ушах от встречи с колодой. Внезапно придавивший его вес корыта исчез. Перед залитыми водой глазами возникла оскаленная физиономия тролля, левой лапищей приподнявшего жертву над землей, а правой уже заносящего прославленную дубину…

— Довольно, — произнесенное очень тихим и очень холодным голосом слово упало в толпу, будто обдав ее порывом ледяного ветра.

Все замерли на своих местах, кто где был. Вопли умерли в глотках; глаза начали искать под ногами что-то очень важное и в суматохе потерянное. Хруч выпустил Каево плечо, успевшее онеметь достаточно, чтобы не ощутить нового грубого соприкосновения с булыжниками двора.

— Херр Мастеррр, — кланяясь, почтительно прорычал тролль.

— Херр Мастер, — пронеслось эхом среди раболепно согнувшейся челяди. Прошло немало времени с тех пор, как Мастер Ар почтил кухонный двор Замка своим посещением в последний раз. И вот он стоял здесь собственной персоной, а за его спиной черной тенью торчал Ментор Рыц.

Трудно сказать, сколько Мастеру было лет. Белая, гладкая, словно мрамор, кожа узкого лица не имела следов времени. Локоны длинных волос и аккуратно подстриженная борода чернели как вороново крыло. Глаза властелина Замка тоже были темны и слегка подняты к вискам — фамильная черта, которую Кай подметил у статуй в Зале Предков. Эти глаза, часто казавшиеся безмятежными, даже мечтательными, могли в буквальном смысле метать молнии. Тот, на ком они останавливались, физически чувствовал, как холодная, когтистая лапа сжимала сердце. Теперь убийственно спокойный взгляд карих глаз покоился на Хруче, и верзила-тролль, казалось, уменьшился в размерах.

— И как же ты, мой добрый Хруч, объяснишь мне причину этого спектакля? — доброжелательно произнес Мастер. Едва заметное движение подбородка охватило представшую его глазам живописную сцену.

— Причина, херр Мастер, — старательно подбирал слова тролль, — она от здеся, перед очами Вашей Темности. — Ребра Кая сотряс поясняющий пинок. — Это отродье человечьей шлюхи и хромого ишака, — еще один пинок, — упрямо, как его папа, и косоруко, как его мама. К какой-то работе его ни приставь — проку нету. Сами поглядите: новехонькая черепица, — подрагивающий от праведного гнева когтистый перст Хруча указал на красноватые осколки у стены Гоблинской, — водосток, — перст передвинулся чуть левее, — мебеля, — перст взметнулся немым укором к небу, вернее к верхнему окну башни, из которой торчала взлохмаченная голова Фьёллебёлле, — усё порушено энтим… энтим… — тролль с усилием сглотнул бранную тираду, явно не предназначенную для благородных ушей Мастера, — крррысенком! И шо бы вы думали — ему хуч бы хны! Но я щас это поправлю, херр Мастер…

— А что ты скажешь в свое оправдание, Кай? — прервал бурные излияния Хруча волшебник. Движением изящной, унизанной перстнями кисти он дал поверженной жертве тролля знак подняться. Каю понадобилось некоторое время, чтобы встать на ноги. Не удостаивая вниманием внезапно посеревших и прячущих бегающие глаза Триллебёлле и Буллебёлле, он взглянул на хозяина Замка и тихо ответил:

— Я оступился, Мастер.

— Херр Мастер! — Вездесущая дубина Хруча больно ткнула Кая в печень.

Шумно вырвавшийся из груди жертвы воздух, очевидно, вполне удовлетворил тягу Мастера Ара к формальностям, потому что он продолжил:

— Что ж, мой верный Хруч, принимая во внимание то, что мой подопечный принес вверенной тебе кухне больше ущерба, чем пользы, мне понятно твое желание э-э-э… восстановить порядок. Более того, я нахожу твой порыв настолько праведным, что я склонен позволить тебе осуществить это желание, дабы восторжествовала попранная справедливость…

Верзила-тролль слушал речь Мастера внимательно, слегка отвалив украшенную выступающими клыками челюсть. Неизвестно, как много Хруч понял из витиеватого плетения словес, но одну идею он, однако, уловил:

— Справедливость… Это шо ж, Ваша Темность, мине таперича позволительно крысенка прррибить?

— Сказано грубо, но, пожалуй, можно выразить это и так.

— Справедливость, херр Мастер, спррраведливость!.. — обрадованно захрюкал Хруч, замахиваясь дубиной над головой, казалось, уже ускользавшей от него жертвы…

Кай крепко зажмурился и беззвучно взмолился, взывая неизвестно к кому, ибо единственным и неправедным богом его мира был Мастер Ар: «Пожалуйста, если всему суждено сейчас кончиться, пусть оно кончится быстро и навсегда. Пусть не придется мне больше таскать бесконечные камни на стены и ведра на кухню, быть мишенью для дубины Хруча и насмешек самых последних замковых гоблинов…»

В том, что ему удалось беспрепятственно додумать такую длинную сентенцию, было виной заклинание Мастера. Шишковатое орудие Хручовой справедливости застыло в дюйме от мокрой макушки Кая.

— Не стоит так спешить, мой старательный Хруч, — порекомендовал Мастер Ар троллю, который, пыхтя, пытался вернуть себе контроль над впервые ослушавшимся его оружием. — На сей раз «человечьему отродью» будет позволено защищаться. Мне любопытно посмотреть, насколько преуспел доблестный Рыц в своем наставничестве. Постарайся не дать себя убить, — бросил, на этот раз обращаясь к Каю, Мастер.

— Оружие! — скомандовал из-за спины своего сюзерена Ментор Рыц.

Привычные к гарнизонной дисциплине гоблины тут же рассыпались по сторонам, освобождая место для поединщиков. Кто-то всунул в руку мальчика дубину — традиционное оружие гоблинов и троллей, предпочитающих увесистую деревяшку даже мечу. Кай рискнул приоткрыть глаза. Дубинка в его ладони была вдвое короче Хручовой, гоблину по росту, и не шишковатая, а гладкая, отполированная на рукояти до блеска хваткой многих лап.

Кай был далеко не в лучшей форме: падение с крыши и близкое общение со свиным корытом не прошли бесследно. Пальцы на его правой руке, до мяса разрезанные ржавым железом, кровоточили и гнулись с трудом. Из носа тоже капала кровь, пятная и без того мокрую и разорванную Трилле и Булле рубаху. Хуже всего, однако, обстояло дело с правым плечом, которое наконец обрело чувствительность после железной хватки Хруча — и совершенно некстати. Теперь по всей руке от него разливалась толчками тупая боль.

Но думать о своих ранах было особенно некогда. Почуявшие запах крови гоблины образовали просторный круг со вписанным в него треугольником, вершины которого составляли Мастер Ар с Ментором Рыцем, Хруч и немного обалдевший от быстрого развития событий Кай.

Он поймал на себе взгляд Мастера, готовящегося отдать команду к бою. Мальчик быстро стянул с себя остатки рубахи, отер ими кровь из носа и оторванным лоскутом перетянул порезанные пальцы правой руки. Проделывая все это, он в то же время пытался отвлечься от сковывающей движения боли. В голове звучал голос Ментора Рыца: «Боли нет. Усталости нет». (Легко ему-то говорить, железяке бесчувственной!) «Не думай, а наблюдай. Используй силу внутри себя, дай ей течь свободно из центра в ладони. Найди слабость в своем противнике и обрати ее в свою силу».

«Найди слабость в своем противнике…» Гмм, насколько помнилось Каю, слабых мест у горного тролля, великолепный образчик которого сейчас стоял перед ним, лениво почесывая за ухом, было неутешительно мало. К тому же до них еще следовало добраться… При своем огромном росте тролли отличались быстротой, выносливостью и сообразительностью. А пресловутую силу Хруча, гнувшего подковы между большим и указательным пальцами, Кай не раз опробовал на своей собственной шкуре. Одолеть такого противника было возможно исключительно хитростью, действуя быстро и решительно.

«Не думай, а наблюдай». Кай окинул взглядом кухонный двор. Солнце стояло высоко над крышей Гоблинской, ослепительно играя на зеркальной броне Ментора Рыца. Стоящий чуть впереди своего вассала Мастер Ар казался темным силуэтом в окружении золотого гало. Его черные локоны, как змеи, вились вокруг головы — в горах поднимался ветер. Солнце позолотило пыльные булыжники двора, разрезанного пополам тенью от шпиля Гоблинской. Острый конец тени уткнулся в сапоги Мастера. Блеснули алым аметисты на его поднятой руке. Замершая в напряжении толпа восторженно завопила — рука упала, возвещая начало боя.

«Ту-тум!» — сердце Кая, оказавшееся вдруг где-то в горле, сбилось с ритма, пропуская удар. И вот, уже второй раз за день, время загустело. Уверенный в легкой победе, спокойно шедший через круг Хруч двигался словно через глубокую воду. Опытный воин, тролль привычно заходил со стороны солнца, рассчитывая ослепить противника. Кай рванулся в сторону Мастера Ара, как могло показаться со стороны, в отчаянии ища спасения у своего господина. Запнулся об узкое лезвие тени у его ног и упал на колени. Зрители взревели: кто разочарованно, кто радостно, кто от страха (а что, если в следующий раз на месте человечьего отродья пожелается Мастеру увидеть его, Растакого-то бёлле?).

Обрадованный оплошностью противника, тролль одним прыжком оказался над Каем, занес дубину для смертельного удара… и замешкался, ослепленный солнцем, пламенеющим на броне Ментора Рыца. Крохотного мгновения, на которое Хруч потерял из виду невеликую свою мишень, было Каю вполне достаточно. В его обостренном восприятии тролль застыл в золотом послеполуденном свете, как муха в куске янтаря.

«Используй силу внутри себя…» Дубинка сама скользнула из раненой правой в здоровую левую руку. Тело распрямилось, подобно разжатой пружине, и, замахнувшись глубоко, с разворотом всего корпуса, Кай послал свое оружие в голову тролля. Накрытому тенью башенного шпиля мальчику была хорошо видна цель: место между глубоко посаженных глазок Хруча, где мощная черепная кость у троллей истончалась. Зная это, в бою они защищали переносье шлемом с прочной носовой пластиной. Рогатая голова Хруча осталась непокрытой. Дубина Кая лениво вращалась в воздухе, как бита в кубб — древней мингарской игре, которой обучил его Ментор Рыц. Оружие неминуемо сближалось с переносьем тролля…

«Тум!» — стукнуло, забывшее было о своих обязанностях, сердце Кая. «Диньгилинг!» — рванул горный ветер изящный амулет с шеи Мастера. «Класк!» — Каева дубина долбанула Хруча ровнехонько промеж его свиных глазок. Последние вдруг приняли задумчивое выражение и съехались к носу, как будто пытаясь разглядеть получше, что это за муха укусила их хозяина. В то же мгновение огромное тело Хруча обмякло и с тупым гулким звуком рухнуло прямо на то место, где стоял Кай…

Только мальчика там уже не было. Быстро перекатившись вправо, он выхватил из ножен на поясе Хруча здоровенный нож-боуи и с наскоку оседлал плечи поверженного. Острие ножа Кай приставил к той утонувшей в мясистых складках точке, где затылок противника соединялся с шеей. Здесь, он знал, находилось у троллей еще одно уязвимое место. Стоило только надавить посильнее, и боуи войдет в основание позвоночника, парализуя все тело. Победителю останется только глядеть, как из когда-то полного сил соперника медленно уходит жизнь…

Воцарившаяся на кухонном дворе тишина физически давила на уши. Только слышно было, как в курятнике заполошно квохчет снесшая яйцо пеструшка. Кай повернул голову и встретился глазами с Мастером Аром. На мгновение ему показалось, что сейчас Мастер прикажет добить оглушенного великана: последнее, чего хотелось бы самому Каю. Хоть Хруч и был с ним жесток, двигало троллем не желание поизмываться и унизить свою жертву, а своеобразное представление о справедливости и единственно известный ему рецепт поддержания порядка в той своре «бездельников», которую вверили его попечению.

Доставалось на кухне не только «крысенку», но и особенно громко хихикавшим его притеснителям. Да что там, когда Кай был еще настолько мал, что не мог постоять за себя, грозный Хруч единственный защищал его от издевательств гоблинов. Хозяйственный тролль мало-помалу учил несмышленыша всякому пригодному на кухне ремеслу: печь хлеб, чинить котлы, свежевать и разделывать туши, готовить, даже охотиться в горах. Кая не смущало сознание того, что «добродетельный» Хруч на его месте давно бы отделил голову побежденного от бренного тела: одной обузой стало бы в Замке меньше. «Пусть так. А я — не буду!»

Как будто прочитав его мысли, Мастер Ар улыбнулся одними губами и произнес: «Чистая победа!» — положив тем самым конец поединку. Слова эти сняли чары с толпы. Гоблины зашевелились, возбужденно загомонили. Кто-то уже подбегал с помощью к поверженному троллю… Кай с облегчением сунул нож в чью-то вздрагивающую потную лапу.

— Пойдешь со мной, — лаконично изрек очутившийся рядом Ментор Рыц и, не оглядываясь, зашагал со двора. Еще не успел ученик свернуть вслед за Ментором за угол Сторожевой башни, как сзади донесся громоподобный рык: Хруч восстал из мертвых в очень скверном настроении…

ГЛАВА 5 Без сердца, без лица

Ментор помог Каю потуже затянуть чистую повязку на поврежденной руке:

— Ел? — Мальчик отрицательно затряс головой, но тут же пожалел об этом. К плечам его будто приставили чугунный котел, в котором что-то болезненно бултыхалось. — Значит, правильно я сделал, что послал этого корноухого гоблина за снедью. Мы пообедаем на Школьном дворе.

Ментор Рыц и Кай вышли на небольшую изолированную площадку, которую они использовали для ежедневных тренировок, почти одновременно с запыхавшимся гоблином. Подобострастно кланяясь и стараясь держаться как можно дальше от троллеборца, Мёллебёлле поставил у ног Ментора тяжелую корзинку и, пятясь, удалился.

Кай осторожно приподнял чистую тряпицу, оказавшуюся, к его изумлению, целой рубахой, и с радостью обнаружил под ней полкругляка свежего хлеба, масло, увесистый шмат сала, сыр и кринку молока. Вкус хлеба с сыром показался голодному мальчику королевским лакомством. На кухне ему обычно доставалась пустая похлебка да остатки с Хручова стола.

Увлеченно вгрызаясь в желтоватый, со слезой, сыр, он неожиданно поймал на себе странный, напряженный взгляд Ментора. Наставник, вероятно, смотрел на Кая уже некоторое время, и не знай ученик Рыца, то мог бы подумать, что учитель умирает с голоду. Кусок невольно застрял у мальчика в горле. Заметив его смущение, Ментор с усилием отвернулся.

— Прости меня. Иногда я скучаю по вкусу хлеба. — Рыц вытащил свой длинный прямой меч из ножен и принялся точить и так острый, как бритва, клинок.

— Разве… Вы пробовали раньше хлеб, херре?

— Раньше… Было время, когда я был таким же человеком из плоти и крови, как ты. Но было это очень, очень давно…

Прошло несколько мгновений, прежде чем Кай снова обрел дар речи:

— Что же с вами случилось, херре?

Железный воин не ответил: только глубже запахнулся в полы плаща, как будто он мог мерзнуть, и продолжал ожесточенно надраивать меч.

«Вот так дела! — размышлял Кай. — Начавшийся так мерзопакостно день получил вдруг совершенно неожиданное развитие, и, кажется, отмеренные на сегодня чудеса еще не иссякли! Мог бы я в самой дикой своей фантазии еще вчера представить себе, что один на один одолею горного тролля, да еще самого Хруча! И вот теперь Ментор Рыц впервые за многие годы заговорил о своем прошлом!» Стремясь воспользоваться моментом, мальчик попытался развить успех. Но железный воин будто внезапно потерял слух — как всегда, когда вопросы ученика касались его самого.

Ментор удовлетворенно полюбовался своим отражением в зеркальном лезвии меча и сунул его в ножны:

— Ты, верно, уже сыт, раз рот у тебя занят не сыром, а разговорами. Позволь узнать, что ты думаешь о поединке?

Кай проглотил крутившийся на языке вопрос и осторожно ответил:

— Ну… по-моему, все прошло очень даже неплохо.

Рыц фыркнул:

— Неплохо? Ты отшвырнул свое единственное оружие. Что бы ты, интересно, делал, если бы промахнулся?

— Но я же не промахнулся! — В голосе мальчика прозвучала неуверенность.

— Да, тебе повезло. Но я весьма сомневаюсь, что все сложится так же удачно в следующий раз. Сегодняшняя схватка показала, что тебе предстоит еще многому научиться. И мы начнем без промедления: времени осталось немного.

По мнению Кая, если чего и было навалом в позабытом богами и людьми Замке, так это времени. Но он ничего не сказал, только отер молочные усы и поднялся на ноги.

Остаток дня он едва справлялся с теми заданиями, что давал ему Ментор. И дело было не в порезанных пальцах — Кай привык управляться с мечом левой рукой так же свободно, как правой. Слова Рыца не шли у него из головы: «Я был человеком».

Поздно вечером, улегшись в заброшенной башне, служившей ему спальней, мальчик ворочался без сна. Торчащие из подстилки настырные соломинки кололи намятые троллем бока. «Я был таким же человеком из плоти и крови, как ты». У Кая не было повода сомневаться в правдивости слов Ментора: Рыц никогда не лгал ему.

«Но почему наставник проговорился только сейчас? Ведь я был у него в учениках вот уже семь долгих лет! Имеет ли это какое-то отношение к событиям прошедшего дня? Интересно, а сколько лет Ментору Рыцу? Способна ли его металлическая плоть стареть? И как он стал тем, чем он является сегодня, — неумолимой боевой машиной Мастера Ара?»

Кай отчетливо помнил то впечатление, которое Ментор произвел на него во время своего первого появления в Замке. Мальчику не нужно было закрывать глаза: тени и звуки того давнего февральского утра выступили из окружающей темноты, приобрели цвет и объем…

Прошла пара месяцев после злополучного Испытания. Зима была на исходе, но не хотела сдаваться, хмурилась и то и дело лепила мокрым, тяжелым снегом. Вот и в тот день большущие снежные хлопья валились в кухонный двор, тая в лужах и сбиваясь в холодившую ноги слякоть.

Кай месил тесто для утреннего хлеба, когда в облаке холода и пара на кухню ввалился Крёллебёлле:

— Ворота! Они отпирают Южные ворота!

Хлопнула тяжелая дверь: только пара огромных снежинок потерянно кружилась на месте Крёллебёлле, быстро тая в теплом воздухе. Кухонные гоблины оправились от шока и, побросав у кого что было в руках, ломанулись к выходу. Дверь снова хлопнула, впустив внутрь новый рой снежинок, и кухня опустела. Кай задумчиво уставился на свои скромно стоящие в уголке клумпы, когда в дверном проеме возник запыхавшийся Триллебёлле:

— Ты! Гляди, чтоб булочки не сгорели! Ни шагу с кухни, а то я тебя так вздую!..

Дверь хлопнула снова, и вокруг воцарилась тишина: только потрескивало пламя в печи. Мальчик снова уставился на клумпы: покинь он теперь свой пост, и взбучка ему обеспечена — не от Триллебёлле, так от кухонного царя и бога, Хруча. Останься Кай верен тесту и булочкам, и он пропустит важнейшее в истории Замка событие — появление Чужака. Мастер Ар и его подданные всегда покидали крепость и возвращались через ведущие в горы Северные ворота. Южные ворота никогда не открывали на памяти Кая, да и населявшие Замок гоблины не могли такого припомнить. Возбужденный вопль Крёллебёлле мог означать только одно: в кои-то веки владения Мастера Ара удостоились посещения гостя из Потерянных Земель!

Решившись наконец, мальчик рванул с крючка дырявый плащ, сунул ноги в холодные клумпы — менять сырую солому времени не было — и выскользнул за дверь. Авось, если он будет осторожен и вернется на кухню прежде остальных, никто ничего и не заметит. Было еще темно, только островки снега смутно белели во мраке. Кай стрелой пролетел кратчайший путь к Южному бастиону, рискуя переломать ноги на слякотной брусчатке и скользких ступенях.

Во дворе перед воротами было людно. Тени гоблинов метались в свете факелов, над красноватым пламенем густым роем вились снежинки. Гигантские створки действительно оказались распахнутыми настежь, подъемный мост был опущен. Копыта тяжело забили по доскам моста, потом ближе, по камням. Толпа ахнула и подалась назад. Прячущемуся во мраке Каю было ничего не видно из-за спин воинов и зевак. Тогда, пользуясь общим замешательством, он рискнул пробраться вперед.

Внезапно гоблины снова попятились, да так быстро, что Кай и опомниться не успел, как оказался в передних рядах. К счастью, никто не обращал на него внимания. Все круглые желтые глаза были устремлены на одинокого всадника, въехавшего во двор на огромной черной лошади. Длинный плащ закрывал пришельца с головы до пят, на голову был накинут капюшон, но посадка незнакомца и манера править свирепым конем обличали сильную личность, привыкшую сражаться и повелевать.

Кай увидел все, что хотел. Пора было потихоньку раствориться в толпе и бежать назад, на теплую кухню. Но вместо этого он сделал шаг вперед. Факелы чадили, огромная тень всадника корчилась на земле, глухо били по снегу копыта, белые хлопья выпархивали из темноты и садились на плечи незнакомца, на опущенный капюшон, на конскую гриву… Кай сделал еще шаг. Окружающий мир перестал существовать. Мальчик двигался невероятно медленно, будто во сне. Во сне, который он когда-то уже видел, только забыл, а вот теперь припомнил. И, как во сне, он знал, что случится дальше, но, как и во сне, не мог этого избежать, не мог ничего изменить. Он должен был увидеть лицо всадника. Просто должен!

Время замерло, растянулось как густой сироп. В нем завязли пламя факелов и мохнатые снежинки, огромные копыта, смутные, незнакомые голоса… Только голова всадника, вопреки законам сновидения, медленно повернулась к мальчику, капюшон приоткрылся, и Кай увидел лицо — гладкое, твердое, с алыми отблесками далекого пламени: лицо железной куклы, на котором забыли нарисовать глаза. Он слабо вскрикнул и упал в грязь…

Когда-то ему и в самом страшном сне не могло бы присниться, что стальной человек без лица станет его воспитателем. Но, по странной прихоти, Мастер Ар освободил кухонного мальчишку от работы в дневные часы и отдал в распоряжение закованного в броню воина. Своеобразное представление Мастера о просвещении отразилось в выборе тех наук, которые предстояло изучать малолетнему слуге. Наряду с чтением, счетом, языками и прочей историей-географией в утвержденную хозяином Замка программу входили все те многочисленные способы убивать и увечить, какими в совершенстве владел Ментор Рыц. Кай по-прежнему работал на кухне и был на побегушках у Хруча, но теперь тролль властвовал над ним только рано утром и вечером.

Поначалу при виде нового учителя мальчика охватывал панический ужас, делавший его неповоротливым и тупым. Ужас, усиливавшийся до дурноты при мысли о том, что обо всех промахах и неудачах ученика Ментор докладывал самому Мастеру Ару. Однако, когда первый испуг прошел и Кай уяснил, что «учить» его можно не только с помощью увесистой дубины, как это делал Хруч, но и посредством не менее увесистых книг, на смену страху пришло робкое любопытство.

Исподтишка мальчик стал присматриваться к своему наставнику. Как он ни старался, ему, однако, ни разу не удалось застать Рыца спящим, жующим, пьющим или справляющим естественные надобности — а этому делу посвящал часть своего времени даже сам Мастер Ар. Впрочем, на броненосном теле Ментора Рыца начисто отсутствовали все те отверстия, что делали вышеперечисленные действия возможными.

Самым удивительным, однако, было то, что в панцире диковинного воспитателя жил совершенно человеческий и мягкий голос. Голос не орал, не насмехался ни над внешностью ученика, ни над его способностями, разговаривал с ним, как с равным, и честно отвечал на вопросы — если они не касались самого обладателя мифриальных доспехов. Иными словами, в лице Ментора — кем бы он ни был — Кай впервые встретил существо, которое относилось к нему по-человечески.

В ответ на этот неожиданный дар маленький еще и глупый мальчишка из кожи вон лез, чтобы не разочаровать наставника и заслужить его похвалу. И конечно, чем больше он старался, тем чаще путался, делал глупости и тихо страдал от сурового молчания Ментора, которое ранило его больнее, чем привычная оплеуха. Но несколькими месяцами позже все изменилось…

Кай беспокойно заерзал в своей постели, перевернулся на спину. Холодные звезды подмигивали ему через прорехи в крыше. Юркие черные тени то и дело застилали голубоватый свет — летучие мыши начали охоту. Целый выводок их жил в каминной трубе башни. Странное чувство охватило его, чувство узнавания. Он уже лежал так когда-то раньше. Так же глядел на холодные звезды сухими глазами. И сердце, бессонный барабанщик, выбивало такие же звуки из пустоты под туго натянутой кожей на его груди. «Тум! Тум! Тум!» Кулаки барабанили по мешку с песком в Оружейной Зале. Сегодня, как семь далеких лет назад. Снова и снова. «Тум! Тум! Тум!» Сегодня, как и в тот день, когда Ментор сказал, что Кай готов к своему первому поединку с настоящим противником…

Был апрель, лужи на Школьном дворе подсохли. Гоблин-подросток вразвалочку приближался через двор к Рыцу и его ученику. Буллебёлле был намного крупнее и выше Кая. Он частенько колотил сироту — для развлечения — и отбирал доставшиеся заморышу объедки, чтобы тот на хозяйских харчах не отъелся. При виде самоуверенной усмешки кухонного задиры мальчик в отчаянии оглянулся на Рыца. Тот только ободряюще кивнул. В выборе Ментора не было злого умысла: маленькому Каю честно достался в противники младший и наименьший из населявших Замок гоблинов.

— Твоя задача — защищаться, — обратился Ментор к побледневшему ученику. — Уходи от ударов, блокируй — как я учил. Потом можешь переходить в контратаку.

Кай хотел было сказать, что у него ничего не выйдет, что с гоблином ему никогда не справиться ни с мечом, ни, тем более, без меча. Но он так плотно сжал губы, боясь выдать нервную дрожь, что это спасло его от немедленного позора.

— Нападай, — велел Ментор настороженно наблюдавшему за ними Буллебёлле и указал на Кая. Гоблин недоверчиво усмехнулся:

— Чего это вы, херре? Я ж крысенку бока намну!

— Моего ученика называть будешь по имени, Каем. А бока — это мы еще посмотрим, кто кому намнет.

Буллебёлле недоверчиво хмыкнул, а потом нахмурился, переваривая информацию. Наконец, морщины на его лбу разгладились, и он оскалился в нагловатой ухмылке:

— А по роже бить можно?

— Можно.

— В полную мочь?

— В полную.

— А ежели я дух из него вышибу?

— Что ж, это будет его проблема. Его и моя.

Во время этого оптимистического диалога по ногам мальчика все больше разливалась начавшаяся в коленях слабость. Он был уверен, что прогноз Буллебёлле оправдается, и Ментор Рыц вскоре станет очевидцем тех унижений, которым Кай ежедневно подвергался на кухне. Только на сей раз они будут неизбежны и узаконены.

— Ты готов?

Мальчик кивнул. Он не был готов, но знал, что сделает все, чтобы не осрамить честь наставника, чтобы показать, что он стоит потраченных на него усилий! Ведь Ментор был доволен им там, в Оружейной зале! Он сказал, у Кая хорошая техника! Если только он сделает все, как учил… Левая нога вперед, чуть согнуть колени…

«Шар-рах!» Желтый оскал Буллебёлле взорвался яркой вспышкой и осыпался звездопадом искр на Кая, когда жесткая земля грохнула его по затылку. Он лежал на спине, захлебываясь собственной кровью, льющейся из разбитого носа. Тоненький голос в голове пищал: «Не поднимайся! Лежи. Все кончено. Не поднимайся!» Больше всего ему хотелось послушаться голоса и остаться лежать на оттаивающей земле, пока все не уйдут и не оставят его в покое. Однако он, удивляясь самому себе, поднялся на нетвердых ногах навстречу не менее удивленному гоблину.

— Ха! Чего, кры… Кай, то ись, мало получил, еще захотелося? — ухмыльнулся Буллебёлле. — Ну давай, иди сюды, я те штаны-то спущу и по жопе накостыляю!

Слова гоблина ударили Кая больнее, чем кулак, сломавший ему нос. Еще слишком свежа была память о последнем кухонном развлечении, в котором «крысенку» отводилась центральная роль. С завязанными глазами, путаясь в спущенных штанах, ему приходилось отбиваться поварешкой от гогочущих гоблинов, тыкающих шампурами в незащищенный зад. Мало того что кухонная челядь издевалась и унижала его по темным углам. Теперь это грозило произойти при свете дня, на глазах учителя!

Забыв все наставления Ментора, Кай завопил что-то нечленораздельное и ринулся на Буллебёлле. Тот замахнулся для удара, но на этот раз ученик Рыца оказался быстрее. Он поднырнул под занесенную руку гоблина и принялся молотить его кулаками куда ни попадя.

Буллебёлле удивленно крякнул и попытался отпихнуть мальчишку от себя. Но тот вцепился одной рукой в гоблиново висячее, лохматое ухо, а другой продолжал обрабатывать врага всюду, куда мог достать. Булле не остался в долгу, и какое-то время они ожесточенно тузили друг друга: мальчишка — молча, гоблин — разъяренно рыча. Так продолжалось, пока очередной удар, пришедшийся Каю прямо в печень, не заставил его выпустить подранное ухо и не отправил обратно, на родную землю. На этот раз Буллебёлле не стал ждать, пока противник придет в себя. Острые носы его деревянных башмаков пересчитали ребра поверженного, впились в живот, принялись безжалостно пинать бок…

Кай не помнил, о чем он думал в тот момент, корчась на земле, хватая ртом выбитый из легких воздух. Он не был уверен, сработала ли в нем выучка Ментора, или это инстинкт заставил его ухватить нацеленный в голову клумп и дернуть обутую в него ногу на себя. Булле рухнул на спину рядом с ним. Гоблин отчаянно залягался, пытаясь высвободиться. Драка перешла в партер. Противники, пыхтя, возились на земле: Кай выкручивал ступню гоблина, пытаясь, сам того не зная, применить болевой захват. Булле, не переставая лягаться, изворачивался, норовя подмять мальчика под себя. Чувствуя, что мохнатая лапа ускользает из захвата, Кай впился зубами в жилистую волосатую голень.

Буллебёлле взвизгнул, дернулся, и его пятка засветила противнику прямо в висок. Мир перед глазами мальчика померк. Следующее, что он помнил, был вес гоблина на спине, жуткая боль в заломленной руке и противный вкус грязи во рту. Гоблин вцепился Каю в волосы и макал его лицом в подсохшую апрельскую лужу.

Положил всему конец Ментор Рыц. Огрызающийся Буллебёлле («Да вы сами гляньте, херре, как подлец кусачий ногу мне раскровенил!») был отправлен на кухню. Стальные руки осторожно перевернули мальчика, ощупали и помогли подняться в сидячее положение. Холодные пальцы коснулись горящей переносицы. Кай вздрогнул, но не издал ни звука. Будто целый батальон гномов долбил кирками череп изнутри, но ему было наплевать.

— Похоже, у тебя нос сломан, — в голосе Ментора прозвучало беспокойство. — Надо приложить холодное.

Железный воин отошел к северной стене, где в тени долеживал последние деньки побуревший сугроб, зачерпнул пригоршню снега почище и повернулся к Каю. Но тот ничего не видел: спрятав лицо в ладони, он беззвучно рыдал — только вздрагивали худые плечи да капали с подбородка розоватые слезы. Стальные пальцы бережно, но решительно отвели руки мальчика и плюхнули ему на переносицу пригоршню снега.

— Вот. Это остановит кровь и уймет боль.

Кай только судорожно всхлипнул. Слезы продолжали катиться из закрытых глаз — у него не хватало духу взглянуть на Ментора. Прошло несколько мгновений. Гномы под черепом, видимо, подустали — кирки ударяли реже. До Кая донесся тихий голос Ментора Рыца:

— Я знаю, тебе больно, мальчик, но ты ведь не от боли плачешь… Не только от боли, верно?

Все еще хлюпая носом и не решаясь открыть глаза, ученик кивнул.

— Тогда отчего?

Кай приоткрыл запухшие веки, бросил быстрый взгляд на коленопреклоненного воина и уставился в землю. Справившись с судорогами, сжимавшими его горло, он выдавил:

— В-в-ты же видели, х-херре… Я… Я ни на что не г-г-гожусь… Т-теперь вы не захотите учить меня б-больше… Вы уедете… А я… вернусь на кухню… навсе-всегда… — новое рыдание сдавило горло, он зажмурился, разбитый нос еще пуще защипало от слез.

— Я не уеду. И не перестану учить тебя.

Смысл слов Ментора не сразу дошел до Кая. Не веря своим ушам, он распахнул мгновенно высохшие глаза и уставился в лишенную выражения физиономию учителя:

— П-правда? — Дрожащие губы тронула робкая улыбка.

— Правда, — кивнул Ментор. — Потому что я знаю, что ты способен на большее, много большее.

Улыбка исчезла. Кай снова уставился в землю.

— Послушай, мальчик. Я должен тебе что-то сказать. Что-то важное, — Ментор Рыц уселся на землю напротив ученика, скрестив железные ноги. Его холодные пальцы обхватили подбородок ребенка и приподняли кверху. Кай помнил, как тени облаков скользили по плоскому железному лицу, придавая ему печальное выражение. — Мой сюзерен, Мастер Ар, велел мне воспитать из тебя воина. И я уверен, что мне это удастся. Особенно теперь, когда этот кухонный сатрап наконец снял тебя с диеты из рыбьих скелетов… Да, я убежден, из тебя со временем вышел бы отличный боец, — задумчиво продолжал Ментор Рыц. — Вот только…

— Что, херре? — с надеждой прервал затянувшуюся паузу Кай. Ведь если он узнает, в чем его ошибка, то сможет ее исправить, и все снова будет хорошо!

— Как ты думаешь, почему ты проиграл поединок?

Мальчик пожал плечами:

— Буллебёлле больше и сильнее меня.

Ментор фыркнул:

— Послушать тебя, так исход любого боя решали бы исключительно рост воина и величина мускулов. Что же, ты с самого начала был уверен в своем поражении?

Щеки Кая сравнялись по степени багровости с распухшим носом, и он хотел было снова уткнуть взгляд в землю, но пальцы Ментора удержали его подбородок и заставили смотреть учителю в лицо.

— Неужели ты мог поверить, что я, твой наставник, допустил бы тебя до поединка, не будь у тебя шансов на победу?!

Глаза мальчика расширились — такая мысль раньше не приходила ему в голову. Он энергично затряс головой:

— Нет, херре, нет! Я бы никогда… Я сделал все, что мог, правда… Я просто… Он просто… — Кай почувствовал, что глупые слезы снова начинают душить его, сбился и замолчал, тяжело дыша.

— Ты просто позволил гоблину избить себя, — закончил за него фразу Ментор Рыц.

— Нет! Я бы никогда…

— Никогда? — В голосе Ментора послышалась незнакомая холодная нотка, от которой Кай съежился и вжал голову в плечи. — Ты хочешь сказать, что, когда кухонная челядь изводила тебя тычками и плюхами, ты пытался защищаться и дал сдачи? Хочешь сказать, что сегодня был не первый раз, когда твои кулаки ударили не дерево, не металл, — Ментор грохнул стальной перчаткой в литую грудь, — а живое существо? Ударили, — Рыц хрипло хохотнул. — Я бы подумал, что ты решил уморить гоблина щекоткой, если бы… Если бы я не знал, что ты просто боялся…

— Неправда! — прошептал Кай, задыхаясь. Он вывернулся из Менторовой хватки и отодвинулся от стального воина и его жестоких слов. — Я не трус!..

— …Боялся причинить глупому гоблину боль, — спокойно закончил фразу Рыц.

Кай застыл, пораженный. Будто кто-то, шутя, бросил ему за шиворот льдинку, она скользнула вниз и кольнула холодом его сердце. Ментор нагнулся вперед, так что его безглазое лицо оказалось на одном уровне с расширенными зрачками ученика:

— У тебя талант, мальчик. Твои руки созданы для меча, только какая от этого польза, если ты боишься пролить каплю крови? Даже не человеческой крови!

— Это неправда! Я же… Вы же видели, херре… Я Буллебёлле ногу прокусил…

— О, да, конечно! Там была масса крови. Из твоего собственного носа!

Кай молча сидел, чувствуя, как в груди расползается ледяной холод. Где-то глубоко внутри он знал, что ему не надо слушать Ментора, но мягкий, печальный голос против его воли проникал туда, в самую глубину.

— Ты хочешь знать, в чем твоя ошибка? Я скажу тебе. Твое сердце. Твое доброе, любящее сердце — твоя самая большая ошибка. Даже то, что ты сделал сегодня… Ты ведь сделал это ради меня, верно, Кай?

Мальчик медленно кивнул. Голос не слушался его.

— Ты надеялся своими успехами заслужить мою привязанность. Конечно, как же еще может ученик завоевать любовь своего наставника? Твое бедное чистое сердце готово искать любовь повсюду, даже у того, кто меньше всего способен ее дать…

Кай одним рывком вскочил на ноги. Голова у него закружилась, он покачнулся, но оттолкнул протянутую руку Ментора:

— Это потому, что я урод, да?! Поэтому вы презираете меня, херре?

Стальной человек легко выпрямился во весь рост, так что мальчик оказался нос к носу со своим отражением в зеркальном панцире: глаза превратились в щелки, под ними расплылась грозовая синева, нос превратился в бесформенную картошку… Отвращение к себе наполнило рот Кая горечью, похожей на вкус грязи.

— Это я урод, — тяжело произнес Ментор Рыц, кладя обе руки на плечи мальчика. — Я не могу любить. Так же, как не могу презирать. Не могу, потому что у меня нет сердца. Ты не веришь мне? Вот, послушай сам, — легко преодолев слабое сопротивление, Ментор Рыц прижал голову ученика к своей груди.

Кай помнил эти странные мгновения, когда он стоял в объятиях Ментора, прижав ухо к холодному металлу, в надежде услышать хоть что-то в его глубине — если не знакомый стук, то хотя бы голос моря, подобный тому, какой он слышал в выброшенных прибоем раковинах. Но внутри Ментора была только пустота. Пустота, которая сказала:

— Вот видишь. Я не человек.

— Пусть! — Кай упрямо мотнул головой. — Есть у вас сердце или нет, но вы были добры ко мне, херре! Вы брали меня в горы, учили меня читать, показали мне библиотеку, велели Хручу кормить меня по-человечески, дали мне теплую одежду, позволили мне ночевать в башне вместо кухонного чулана…

Ментор Рыц раздраженно взмахнул рукой, прерывая захлебывающуюся скороговорку:

— Добр?! Глупый мальчишка! — В голосе воина зазвучал гнев. — Разве ты еще не понял? Все, что я делал, я делал исключительно с одной целью: выполнить волю Мастера Ара! Теплая одежда! Да вытащи я тебя из кухни в том картофельном мешке, что служил тебе платьем, ты бы в несколько минут околел на морозе! Книги… А как еще я должен учить тебя думать? Полноценное питание, здоровый сон… Это было просто необходимо, чтобы превратить ходячий скелет в хоть сколько-нибудь годный материал!

— Материал… — повторил Кай непослушными губами, отступая от Ментора на шаг. Стальная рука последовала было за ним, но замерла в воздухе и безжизненно упала.

— Да, материал, — в голосе Ментора звучала горечь, — причем превосходный.

Кай отступил еще на шаг.

— Жаль, что мне приходится говорить тебе об этом. Ты еще слишком мал… Но лучше тебе узнать правду сейчас, от меня, и избежать больших страданий позже… Мы живем в жестоком мире, мальчик. В мире, в котором мало места для любви. И уж совсем нет места для нее здесь, в Замке. Ума не приложу, как такое чистое сердце, как у тебя, прижилось в этом проклятом месте… Возможно, мечта сохранила его чистоту незамутненной. Мечта о том, что там, за пределами Драконьих Гор, — Ментор неопределенно махнул рукой куда-то в сторону юга, — все иначе. Я открою тебе истину. Там, в Потерянных Землях, никто не оценит красоту твоего сердца. Все, что увидят люди, будет вот это, — Ментор Рыц внезапно шагнул к Каю и крепко ухватил его за плечо. Мальчик снова увидел свое отражение в зеркальной броне. Он отвернулся, но наставник, потянув за волосы, силой повернул его голову обратно.

— Неужели ты думаешь, что кто-то сможет полюбить такого, как ты?

Кай зажмурился, удерживая навернувшиеся на глаза слезы.

— Нет? Тогда к чему тебе любить? Любовь не поможет тебе выжить!

Ментор тряхнул мальчика, все еще стоявшего с закрытыми глазами.

— Никто не поможет тебе, слышишь?! Никто, кроме тебя самого! Ты должен бороться! Не ради меня, не ради Мастера Ара, не ради кого-то еще. Ты должен бороться ради себя! Ты слышишь меня?! — снова тряхнул его Рыц.

Кай распахнул мокрые глаза и прошептал, глядя прямо в гладкое металлическое лицо:

— Вы были добры ко мне, хе…

Рука у Ментора была тяжелая. Третий раз за день неудачливый воин брякнулся спиной оземь и увидел звездопад.

— Ты все еще считаешь, что я добр к тебе? — На этот раз Ментор не помог ему подняться.

На исходе того дня Кай долго лежал без сна на жестком тюфяке в своей башне. Он прижимал ладони к груди там, где ровно стучало его бесполезное, слишком мягкое сердце, и впервые в своей жизни желал, чтобы оно остановилось.

Он сморгнул, вынырнув из тьмы давно минувшей ночи. В горах ухала сова. Горгульи на донжоне Мастера отвечали ей холодящим кровь воем. Упрямая соломинка впилась Каю в щеку. Он вытащил ее из матраса и принялся задумчиво крутить между пальцев.

Странно, но он плохо помнил свой второй поединок с Буллебёлле. Единственное, что отчетливо сохранила память, — внезапно ставший маленьким и жалким гоблин, пропахавший носом глубокую, уже тронутую морозцем осеннюю грязь. Не в силах подняться, Буллебёлле всхлипывал, пуская кровавые пузыри, а Кай стоял над ним, чувствуя странную пустоту и холод в груди.

Та же самая холодная пустота наполнила его грудь сегодня, когда жизнь тролля была на острие его ножа. «Неужели таков вкус победы? Ее цена? Ни радости, ни торжества. Только разочарование и отвращение. Не к поверженному врагу, а к себе самому, к своей власти… Это не та победа, о которой гласят легенды. Наверное, со мной что-то не так. Наверное, никогда мне не стать хорошим воином, сколько бы усилий на меня ни потратил Ментор. Вот почему Рыц был недоволен мной сегодня. А Мастер Ар? Что значил исход поединка в его глазах? И как его мнение повлияет на мою судьбу? Ведь теперь все изменится, так? Или…»

«Я был человеком… Может, все люди чувствуют так же, как я? Может, поэтому Рыц отрекся от своей человеческой природы и заключил себя в сталь? А я…» Кай подумал об изображениях самоуверенных юношей на благородных скакунах, которые встречались ему в книгах. Румяные щеки, голубые глаза, темные кудри… Белые волосы были на картинках только у стариков. Черные глаза — у воронов.

«Даже Мастер Ар больше похож на человека, чем я. Ментор уверен, что среди людей я был бы отверженным, никому не нужным уродом. Чудовищем, которым пугают детей. Неудивительно: даже родная мать не смогла вынести моего вида и, наверное, поэтому… поэтому…» Крутой горный склон. Холод. Полузанесенная снегом корзинка. Склоняющееся над ней лицо. Каю хотелось бы верить, что это было лицо его матери или отца. Но единственное, что он помнил, — мгла в немигающих глазах волшебника. И больше ничего, ничего…

Сон заключил мальчика в свои объятия и мягко потянул в темноту. Глубже и глубже, пока вокруг не осталось ничего, кроме огромных снежинок, медленно выпархивающих из черноты и снова тающих в ней.

ГЛАВА 6, в которой начинаются настоящие чудеса

Кай сидел на плоском выступе скалы в паре миль от Западного бастиона и смотрел на Замок, купающийся в лучах вечернего солнца. Он провел весь день в Драконьих Горах, преследуя стадо буков — маленьких горных оленей. Поздним летом над Замком часто ходили грозы. Вот и сегодня звери чувствовали приближение непогоды и старались найти укрытие — для охоты время неудачное. Но Мастеру Ару приспичило отведать жареной буковины на ужин. Вот и пришлось Каю, хочешь не хочешь, натягивать тетиву и скакать, подобно козлу, по отвесным скалам. Буки были нелегкой добычей. След стада завел охотника далеко на запад, прежде чем Каю наконец удалось завалить пару статных самцов. Теперь, сбросив на землю набитый мясом заплечный мешок, он отдыхал на неблизком пути домой.

Дом… Замок был последним местом, которое Кай хотел бы звать домом, но другого он не знал. Усиливающийся ветер гнал над крепостью свинцовые громады облаков. Из просветов между ними били косо вниз лучи низко стоящего солнца. В таком освещении Замок представлял собой феерическую картину. Архитектура его повторяла естественные складки скального массива. Твердыня буквально вырастала из скал; часть ее действительно размещалась внутри горы. Отводящие чары, наложенные на Замок, окончательно завершали его сходство с творением природы. Забредший сюда случайно путник (хотя кого бы занесло к Мастеру на кулички?!) мог часами бродить у стен крепости, не подозревая, что это — стены. Чары, правда, были такие древние, что местами ослабели. Зоркому глазу Кая удавалось различить то слишком правильный угол, то чересчур ровные линии, то белые пятнышки Мастерова белья, рвущегося в небо с родной веревки.

Кай вздохнул. Вот уже три дня миновало с момента его неожиданной победы над горным троллем, а в Замке все шло по-прежнему. Не то чтобы он ожидал каких-то особых почестей, но это, такое значительное в его жизни событие, казалось, не внесло в нее никаких перемен. Хруч шпынял «крысенка» по кухне, пожалуй, еще более рьяно, чем обычно, — срывал злобу за позорное поражение. Гоблины скалились по углам. Ментор Рыц замкнулся в тяжелом молчании, а Мастер Ар то шнырял по горам на Кексе, то часами сидел в обсерватории.

«Чего он там видит-то, когда все небо в тучах? Нет, что ни говори, а Замок с его обитателями — какой-то чудовищный пережиток прошлого, — рассуждал Кай. — Время в нем будто остановилось, и все-то, как в… как его там, д.п.в.в.! До Последних Волшебных Войн. Средневековье какое-то!»

По книгам он знал: исход войны давно изменил историю мира и человечества и направил последнее на путь прогресса, процветания и торжества разума. Во всем цивилизованном мире магия теперь работала на благо общества. Мудрые маги, состоявшие на службе у еще более мудрых правителей, предсказывали погоду, предотвращали засухи, искали скрывающиеся в земных недрах полезные руды и самоцветы, излечивали страждущих — иными словами, всячески способствовали повышению всеобщего благосостояния.

Чтобы предотвратить возможные злоупотребления, использование магии строго регламентировалось ВК — Волшебным Кодексом, соблюдение которого должна была обеспечить СОВБЕЗ — Служба Общей Волшебной Безопасности. Смухлевавший в кости чародей рисковал провести следующую дюжину дней на общественных работах: скажем, на строительстве дорог или уборке репки. Наложившему приворотные чары грозил Торд-на-рок — тюрьма для волшебников.

К сожалению, оставались еще в мире уголки, куда не достигли лучи просвещения блистательной Феерианды — столицы цивилизованного мира. В пограничном Церрукане всякая магия была запрещена. Любого нарушившего запрет ожидало в лучшем случае изгнание за пределы города, где не было ничего, кроме Холодных Песков, а в худшем — мучительная казнь. Фанатичные инуиты верили, что всякое проявление волшебства — угроза их богу и пачками жгли несчастных ведьм и чародеев на кострах. А в заморской Кватермине отрицание магии зашло так далеко, что она стала уделом бродячих жонглеров. Осмелившиеся утверждать, что за их фокусами стоит нечто большее, чем ловкость рук, быстро исчезали, успев публично признать свои заблуждения.

И все равно! Внешний мир, в книгах называемый цивилизованным, казался так чудесно и рационально устроенным! Всякому — и зверю, и человеку, и магу — было там определено свое, особым ярлычком отмеченное в регистрах место; у всякого было свое разумное предназначение.

«А какое предназначение у меня? — угрюмо размышлял Кай. — Стирать Мастеровы подштанники? Быть Хручовым мальчиком для битья? Насаживать шишки, коля болванов на Школьном дворе, когда копейщиков я видел только на картинках в книжках? Протирать штаны, изучая историю и этнографию мира, в котором мне никогда не придется побывать? Мира, в котором мне попросту нет места, как и гоблинам, троллям, ходячим доспехам Ментора, Замку, да и самому Его Темности, Мастеру Ару».

Когда он был маленьким, Кай часто тешил себя фантазиями о том, что в один прекрасный день злые чары рассеются, и он окажется дома, в объятиях любящих родителей, окруженный не менее любящими братьями и сестрами. С возрастом эти фантазии сменили мечты о запретных чудесах Потерянных Земель. Он представлял себя то свободным как ветер бродячим жонглером, то отважным морским волком, то дерзким путешественником… Пока не устал получать оплеухи за разлитые сливки, выполотую вместо сорняка рассаду, улетевшие «в молоко» стрелы.

И тогда он бежал. Точнее, Кай убегал дважды. В первый раз — среди бела дня, озлившись после очередной взбучки и особо не раздумывая над последствиями. Второй — тщательно подготовившись и под прикрытием ночной темноты. Результат был один. В какой-то момент он будто бы переступал невидимую черту. Пограничную линию, дальше которой не было ходу. Голос Мастера наполнял его голову, тело рвалось выполнить приказ господина: «Назад!» И если он пытался сопротивляться зову… Воспоминание об этих попытках до сих пор наполняло рот Кая вкусом смешанного с кровью песка…

Он поежился от холода и вскочил на ноги: «Как же далеко увели меня мысли!» Пока мальчик сидел тут, уставившись невидящим взором на Замок, погода разительно переменилась. Солнце окончательно исчезло с низкого свинцового неба. Вокруг внезапно потемнело, хотя до заката было еще несколько часов. Ветер улегся. В горах наступила мертвая тишина: ни птичьего писка, ни шороха камней под чуткой звериной лапой, ни шевеления листа. Гроза была совсем близко, в смутных движениях клубящихся темных масс над головой.

Охотник подхватил мешок, лук и бросился бежать — ему совсем не улыбалось быть застигнутым бурей в горах далеко от Замка. Вдогонку ему понеслись первые раскаты грома. Ливень не заставил себя ждать. На плечи обрушились каскады ледяной воды, как будто кто-то вывернул над головой доверху полную мать всех кухонных бадей. Кнуты молний подстегнули присмиревший было ветер. Он взревел с новой яростью и заметался в каменной клетке гор, бросая потоки дождя в самых неожиданных направлениях.

Кай мгновенно ослеп и оглох. Ветхий плащ, из которого он давно вырос, тут же промок до нитки. Отяжелевшие полы хлопали на ветру, затрудняя движения. Путник сорвал с себя бесполезную тряпку и сунул ее за плечи, к мешку с буковиной. Теперь он шел осторожно, стараясь не оскользнуться на мокрых камнях. Ему приходилось петлять, обходя быстро разбухавшие мелкие ручьи и вскипавшие то тут, то там грязевые потоки. Кай основательно выбился из сил и один раз едва не угодил в оползень, прежде чем ему удалось взобраться на перевал между Клыками Нижней Челюсти. Громада Замка в голубой короне молний чернела перед ним на фоне грозового неба.

По правую руку открывалась панорама ущелья Исполинов. Во время грозы оно являло собой величественное и устрашающее зрелище. Запертая между скалами древняя злая магия будто притягивала к себе небесный огонь, который низвергался сюда особенно щедро. Ущелье, казалось, было накрыто мерцающим пологом света, сплетенным из мертвенно-голубых змей. То и дело они с шипением срывались вниз и жалили исполинские монументы, стоящие на страже Замка.

Возможно, именно этот природный феномен и изваял известняковые глыбы, давшие название ущелью. Высокие, в несколько человеческих ростов, мрачные Исполины застыли навеки в самых причудливых позах. Один напоминал скрученную спираль, другой — поставленную острым концом вниз пирамиду, третий — загибающуюся в никуда арку… Каменные звери, птицы, фантастические чудовища — кто бы ни был их творцом, природа или магия, его нельзя было упрекнуть в недостатке воображения.

В другое время Кай непременно задержался бы на перевале, чтобы полюбоваться невероятной картиной природной ярости. Но когда эта ярость в то же время обрушивалась на него самого, все, чего ему хотелось, — поскорее оказаться в сухости и тепле замковой кухни. Он уже поворачивался спиной к ущелью, когда на краю зрения мелькнула странная вспышка — там, в тени каменных Исполинов. Сама по себе вспышка не была странным явлением. В этот момент вся глубокая долина, зажатая между скалами Челюстей, представляла собой хаос мечущихся огней. Но эта молния была не голубая, а алая, и ударила она не сверху вниз, как это полагалось приличной молнии, а снизу вверх.

Кай насторожился. Прикрыв лицо рукой от дождя, он принялся всматриваться в огненную сеть, пронизавшую ущелье. «Возможно, это был просто обман зрения?» Прошло несколько томительных мгновений… Ничего.

Кляня себя за дурость, он уже был готов опять подставить ветру спину, но тут… Новая алая вспышка, на этот раз чуть ближе! «Не может этого быть!» — сердце бешено заколотилось в груди. Странные алые молнии могли означать только одно: в Ущелье Исполинов чужак! И этот чужак использует магию, чтобы обезвредить защитные заклинания на пути к Замку. Вероятно, это умелый и опытный маг: он (или она?) продвинулся уже довольно далеко и сейчас находился примерно на половине пути.

«Невероятно! Значит, тайна Ока Дракона — не такая уж тайна! Какой-то выходец из Потерянных Земель знает о существовании и местонахождении Замка и теперь уверенно прокладывает путь к его воротам». Припомнив слова Ментора Рыца, Кай лихорадочно зашарил глазами по ущелью, высматривая притаившуюся за Исполинами армию Светлых. Но он не увидел ничего, кроме дождя, темноты и ветра.

«Может, это — вражеский разведчик? Или авангард скрытого в пустыне легиона? Что же мне делать? Бежать предупредить Мастера и охрану? В другое время стражи над Южными вратами давно бы уже обнаружили пришельцев. Но в такую погоду разленившиеся гоблины сидят себе небось в надвратной башне и коротают время над кружкой медовухи да партией в кости. Или, быть может, Замок уже оповещен? У Мастера Ара есть свои, особые способы узнавать о том, что происходит в мире. Особенно в его мире. В таком случае незваных гостей не спешат встречать с распростертыми объятиями. Вот бы взглянуть на них поближе, хоть одним глазком!»

От возбуждения Кай позабыл и холод, и боль в усталых ногах. Приняв решение, он устремился вниз, но в противоположную от Замка сторону. Он обходил ущелье по Челюсти, стараясь, насколько возможно, приблизиться к редким красноватым вспышкам на его дне. Путник остановился, только когда под его ногами внезапно кончился камень. Ветер засуетился, толкая его дальше, в пропасть. «Давваай! Давваай!» — завывал он в уши, настойчиво теребя одежду холодными мокрыми пальцами. Но Каю было не до ветра. Перед глазами, ослепленными совсем близко ударившей молнией, плыли белые пятна. Он напряг зрение. Не мелькнуло ли что-то там, в просвете между неровными шеренгами монолитов? Там, где один из них изогнулся, как готовая к нападению змея? Ночные глаза впитывали в себя темноту. Она пульсировала, она подступала ближе, еще ближе…

Новая вспышка красноватого огня слилась с синим протуберанцем молнии. В их двойном свете каменное пресмыкающееся скользнуло со своего постамента. Исполинская змея ожила! Треугольная голова взметнулась на высоту замковой башни, раздвоенный язык слизисто блеснул, предваряя смертельную атаку… Сверкнул алый свет. Его луч ударил чудовище прямо в один из огромных вертикальных зрачков. Змеюка скорчилась, свилась в кольцо и снова окаменела.

Кай наконец вспомнил, что надо дышать. Его внимание обратилось на загадочного змееборца. Им оказался высокий худой старик, сидевший верхом на такой же высокой и худой белой лошади. В правой руке всадник сжимал длинный посох, увенчанный крупным рубином. Он-то и был источником успокоившего чудище луча. За спиной старика виднелся второй всадник, помельче. Его буланая лошадка в испуге приседала на задние ноги и скалила опененную морду. Поводья ее были привязаны к седлу белого скакуна. Кай не мог разглядеть спутника мага как следует. Фигура наездника была скрыта длинным, тяжелым от воды плащом. На лицо спадал капюшон. Кай мог только угадать, что всадник буланой, судя по хрупкости силуэта, небольшому росту и тому, как легко плясала под ним лошадь, был женщиной или мальчишкой-подростком, как и он сам… Что могли делать женщина или подросток в компании престарелого мага на пути к проклятому Замку?

Совершенно заинтригованный, Кай следил, как всадники — волшебник впереди, освещая путь посохом, — осторожно продвигались вперед. Наконец они исчезли из поля зрения, скрывшись за очередным известняковым столпом. «Так, глядишь, мало-помалу и доберутся они до Южных врат. Другой вопрос — откроются ли перед ними врата?»

В этот момент слух мальчика уловил новую ноту в голосе бури. К шуму дождя, громыханию грозы и треску молний прибавился низкий, дрожащий звук почти на грани слухового порога. Звук этот обозначал угрозу, о которой Кай в своем возбуждении совершенно позабыл.

«Воистину сын ишака и сам ишак!» — выругал он себя, обшаривая глазами тени у подножия монументальных колонн. «Куда же они подевались? Может, еще не поздно предупредить их, подать знак? Иначе…» Прыгая с уступа на уступ по краю Челюсти, мальчик прислушивался к нарастающему низкому гулу. Казалось, он уже чувствовал содрогания скал под своими ногами. Это Водяной Змей, сын Дракона, разбуженный Молотом Грома, поднимал голову на дне горного озера. Еще немного, и он сорвет волшебную печать и устремится всей огромной массой вниз, в ущелье. Он пронесется между Исполинами, сметая все на своем пути, дробя древний камень, пока не сорвется в бездонную пропасть у стен Замка, в Глотку Дракона.

Закусив губу, Кай подтянулся, оскальзываясь, на узкий скальный балкон. С него просматривалась большая часть ущелья. Наконец-то! Красноватый свет мелькнул внизу: левее и дальше на север, чем он ожидал, и все же — недостаточно далеко! Мальчик заорал во всю силу легких, замахал руками. Он надеялся привлечь внимание путников, указать на пока невидимую, но быстро приближающуюся сзади опасность… Тщетно. Человеческий голос был не в силах перекрыть вой стихии.

Маг и его спутник были ослеплены молниями и к тому же не смотрели вверх. Их внимание занимали скрытые ловушки ущелья. «Все бесполезно. Что же делать? Смотреть, как двух единственных пришельцев из Потерянных Земель сожрет Змей? Навряд ли старикан сможет усмирить посохом такую змеюку. Может, туда ему и дорога. Только одной угрозой для Замка будет меньше». Тут Кай вспомнил про второго всадника, жмущегося к шее испуганной буланой кобылки. «Парнишку, конечно, жалко будет. Может, старик — его отец. Может, они вовсе и не враги. Если бы мне удалось им помочь… Сколько бы историй о чудесах Потерянных Земель они могли бы порассказать! На сколько вопросов могли бы ответить! Нет, этот шанс невозможно упустить!»

Не раздумывая больше, он сорвал с плеч тяжелый мешок и плащ. Они будут только стеснять движения. Кай сунул их в небольшую выемку у подножия нависшей над балконом скалы. Чуть подумав, затолкал туда же лук со стрелами: в ущелье они ему не понадобятся. Их можно забрать позже. Дикие звери по такой погоде до мяса авось не доберутся.

Размотав с пояса веревку, без которой не выходил в горы, Кай привязал ее к выступу покрепче. Налегке он заскользил по ней в ущелье, отталкиваясь от отвесной стены ногами. Добравшись до конца, скалолаз огляделся. Молния высветила мокрое дно ущелья метрах в десяти под ним. «Тролль и выхухоль! Веревка коротка!»

Сверкали молнии. Холодные струи дождя бежали прямо за воротник. Чуть ниже того места, где болтался в воздухе человек, то пропадала, то вновь возникала из темноты плоская макушка Исполина. Он принялся раскачиваться, сильнее и сильнее отталкиваясь от стены ногами. Набрав скорость, на высшей точке траектории Кай отпустил руки. Извернувшись в воздухе, как кошка, он грудью ударил неровный край монолита.

Камень был мокрый. Мальчик заскользил вниз, но ноги поймали опору в складчатом торсе. Он быстро втянул себя на вершину гигантской колонны, напоминавшей чудовищный гриб. Отсюда, в паузах между молниями, можно было различить слабое красноватое свечение, исходившее из посоха мага.

В этой части ущелья Исполины стояли тесно друг к другу, скучившись, как стадо овец. Местами расстояние между ними не достигало и трех метров. Макушки многих были плоскими и достаточно широкими, чтобы оставить место для прыжка. Кай разбежался и прыгнул. Паутина смертельного заклятия, натянутая между двумя колоннами, пронеслась под ним, не причинив вреда. Она была рассчитана на то, чтобы улавливать жертв, блуждающих между Исполинами, а не скачущих по их головам.

Еще разбег и прыжок. И еще один. И еще… Змей выталкивал воздух из ущелья на своем пути, и его давление чуть не опрокинуло Кая назад. Выпрямившись на макушке очередного монумента, он осмотрелся. Прямо перед собой, в голубых и фиолетовых вспышках молний, мальчик различил шевеления водяного чудовища. Исполин за Исполином исчезали в фейерверках бриллиантовых брызг, все ближе и ближе… В лицо бросило не дождевые струи, а смешанные с песком и каменным крошевом брызги — дыхание Водяного Змея. Но рубинового маячка нигде не было видно… «Неужели чужаки заблудились? Или просто ушли далеко вперед? Или… магия ущелья оказалась сильнее старикова посоха?»

Но раздумывать, стоя столбом, было недосуг. Пора самому уносить ноги. Кай не мог передвигаться дальше верхами. До ближайших монолитов было не допрыгнуть, слишком далеко. Он начал быстро карабкаться вниз со своего насеста. Внезапно искомый красный фонарик блеснул прямо под ним. Старик и его спутник медленно продвигались вперед через завесу дождя. Очевидно, они не подозревали о настигающей с тыла смертельной опасности. Не заметили путники и человека, скрытого скальным выступом всего в метре над ними. Выступ этот едва заметно дрожал…

То ли белобородый маг, то ли его белобрысая лошадь, вероятно, тоже ощутили содрогания почвы, потому что всадники резко остановились. Времени на галантность уже не оставалось. Горячо надеясь на то, что маг с перепугу не превратит его в головастика, Кай сиганул вниз. Он шмякнулся прямо на круп белой клячи и клещом вцепился в спину волшебника.

И всадник, и скакун продемонстрировали весьма быструю реакцию. Одр ретиво встал на дыбы и с воплем рванул вперед. Его всадник столь же ретиво и с воплем взмахнул посохом и засветил в голову незваного гостя добротным рубиновым проклятием. Удивляться, почему он тут же не свалился замертво или по крайней мере не отрастил хвост, Каю было некогда. Обхватив ошарашенного мага поперек груди, чтобы тот не вздумал махать посохом, он заорал прямо в ухо чужака: «Я из Замка! Сзади опасность! Гони или нас накроет! Пошел!» Последнее относилось к коню старика. Получив пятками по бокам, скакун выказал истинные чудеса скорости. Волшебник, чья длинная седая борода летела по ветру прямо в лицо новому седоку, обернулся через плечо. Единственный бывший в поле зрения Кая глаз мага расширился. Его обладатель взвыл и что есть силы заколотил коня концом посоха.

От такого обращения животное, казалось, отрастило крылья. Белой тенью неслось оно между Исполинами, послушное пяткам второго всадника и посоху мага. Кое-где они миновали расставленные чары, кое-где пробивались напрямик под защитой рубиновых молний. Кай то и дело оборачивался через плечо: посмотреть, где там Змей и поспевает ли за ними буланая с ее всадником. Кобыла скакала за белобрысым из последних сил. Она косилась безумными глазами назад, на невидимый пока источник страшного грохота и сотрясений.

«Нет, все-таки, не женщина! — обрывками думал Кай о ее седоке. — В книгах… женщины чуть что… ахают и в обморок валятся. Или закатывают истерику. А этот молчит себе. Только к шее лошадиной приник. Паренек, видно, не робкого десятка».

В этот момент всадники вышли на финишную прямую. Отвесные гладкие скалы Челюстей сходились впереди, замыкая ущелье. Здесь оно сужалось, словно горлышко бутылки. Над ним возвышался во все грозовое небо Замок в сверкающей сапфировой короне. Теперь от Южных врат беглецов отделял только узкий проход между скалами и… охранявшая вход в него последняя пара Исполинов. Для разнообразия они напоминали обычные четырехугольные колонны. Сеть заклинаний опутывала их так густо, что в глазах Кая вся поверхность камней радужно пульсировала. Другого пути в Замок отсюда не было.

Волшебник осадил своего коня так внезапно, что буланая кобыла больно ткнулась мордой в спину Кая.

— В чем дело? — недружелюбно поинтересовался он.

— Колонны! — завопил старый волшебник. — Как только мы попытаемся пройти между ними, они сомкнутся и расплющат нас! Эти чары слишком сильны. Не знаю, смогу ли я их одолеть. Мне нужно время…

— Нету у нас времени!

Кай обернулся и взглянул прямо в бездонные глаза Водяного Змея. Опененная пасть чудовища неслась прямо на путников, проглотив по пути последний ряд Исполинов. Побелевший маг визжал что-то, размахивая посохом, но его слова тонули в реве воды.

— Как только пройдем колонны, брось замыкающие чары! — провопил провожатый в замшелое стариковское ухо.

— Пройдем? Но как, во имя Огня?! Да и не смогу я удержать…

— Просто брось!

Ответа Кай не услышал, потому что все звуки кончились. Мир поглотил Змей.

ГЛАВА 7, или Что скрывалось под плащом незнакомца

Однажды, примерно год назад, Каю представилась возможность наблюдать Ущелье Исполинов во время грозы. Он видел, как Змей пробудился и спустился со скал Верхней Челюсти, как он пронесся по ущелью, оставляя мокрый пенистый след, пока его длинное белое тело не исчезло в Глотке Дракона. Для Исполинов чудовище было старым знакомцем, и колонны, замыкающие ущелье, пропустили его. Пропустили они Змея и сейчас, вместе с двумя лошадьми, их всадниками и прочим сором, который нес мощный поток…

Это длилось всего мгновение. Вокруг стало темно и тихо, будто захваченные стихией оказались на морском дне. Но вот чудо: в их легких была не вода, а воздух. Вокруг оцепеневшего от ужаса волшебника и его спутников будто образовалось маленькое сухое пространство, наподобие мыльного пузыря… Внезапно Кай почувствовал движение у своего бедра. Загадочный всадник склонился к нему со спины буланой. Его маленькая рука с тонким золотым браслетом на запястье теребила узел, удерживающий узду лошади. Капюшон немного соскользнул назад, и мальчик встретился взглядом с обладателем браслета. Синие, как летнее небо, глаза смотрели на него без страха, но с вызовом.

Все кончилось, толком не начавшись. Они оказались уже по ту сторону колонн. Сверкнула алая вспышка. Кая, все еще крепко вцепившегося в старого волшебника, швырнуло оземь. Обоих протащило несколько метров по тропе. Отпихнув обмякшего старика, мальчик тут же вскочил на ноги. Белобрысый конь был оглушен падением, но уже судорожно пытался подняться. Проход в скалах запечатала прозрачная стена, за которой бушевал хаос. Под яростным напором Водяного Змея волшебная преграда медленно выгибалась вовнутрь, становясь все тоньше и тоньше. Она выдержит совсем недолго. Но Южные ворота Замка уже виднелись впереди. Ворота, которые были плотно закрыты!

Схватив белобрысого под уздцы, Кай метнулся к кулем лежащему на земле магу. Разбудив старика невежливым тычком в ребра, он подсадил волшебника в седло. Буланая лежала неподалеку, у подножия ограничивавшей тропу скалы. Голова ее была вывернута под неестественным углом. Синеглазый всадник оказался в сознании и все еще оставался в седле, придавленный лошадью. Кай бросился к нему на помощь и удивленно замер. Длинный плащ задрался, обнажив ногу наездника в высоком сапоге. Нога была привязана к стремени кожаным ремнем…

В тот же момент кобыла дернулась, охваченная алым пламенем, завизжала и поднялась на ноги, увлекая за собой привязанного всадника. Голова буланой странно болталась на уродливо искривленной шее. Ее мертвые, горящие алым пламенем глаза невидяще уставились на Кая. Он отшатнулся — это была некромантия, самая черная из всех разновидностей черной магии. «Во что же я влип? — соображал мальчик. — Стоило рисковать своей шеей, чтобы посадить на нее второго Мастера Ара! Который, если верить книгам, еще и не существует!»

— Вперед! — Пришедший в себя маг дико захохотал. Взмахнув посохом, он послал обеих лошадей, живую и мертвую, к Южным воротам.

Кай чудом успел вскочить на круп белобрысого, когда тот пролетал мимо. В спешке старик совершенно забыл про своего провожатого. Кони бешено мчались вперед. Прозрачная перепонка, удерживавшая Змея, растянулась до предела и грозила вот-вот лопнуть.

— Дриллебёлле, Мёллебёлле! Открывайте ворота, дерьможоры! Это я, Кай, и со мной гости Мастера Ара!

В ответ на отчаянный призыв огромная тяжелая створка Южных ворот, служившая также подъемным мостом, медленно поползла вниз. Одновременно с оглушительным «Блоп!» лопнула волшебная преграда. Голова Змея с грохотом влетела в «бутылочное горлышко». Задержанный чарами водяной вал поднялся высоко, как никогда. Похожая на сломанную заводную игрушку буланая кобыла взлетела на мост еще до того, как он полностью опустился. За ней последовал белый одр, от ужаса не чувствующий веса двух всадников. Мост сразу начал обратное движение. И вовремя. Голова Змея в белых пенных усах ударила там, где только что были беглецы. Обдав их фонтанами брызг, она с шипением и ревом сорвалась в Глотку, увлекая за собой все длинное водянистое тело, которое еще долго будет выплескиваться, истончаясь, из ущелья.

Нежданные гости в сопровождении Кая были в безопасности за прочными воротами Замка. Несчастная буланая, едва ступив на камни осадного двора, аккуратно подогнула ноги и легла на живот. Жуткий огонь в ее глазах потух, и она стала тем, чем была, — дохлой лошадью. Сбежавшиеся навстречу гостям гоблины шарахались от нее и таращили глаза на всадника, не решаясь подступиться ни к нему, ни к седобородому магу. Сообразив, что синеглазый мальчишка был все еще привязан к мертвому скакуну, Кай соскочил с белобрысого, вытаскивая охотничий нож.

— Стой! — Знакомый тихий голос заставил его ноги примерзнуть к земле. Мастер Ар собственной персоной соизволил сойти на землю из своей башни, несмотря на проливной дождь.

Впрочем, погодные условия Мастера не беспокоили. Над его головой дождевые струи прекращали свое падение. Они стекали по невидимому куполу, окружавшему совершенно сухого волшебника. По его знаку гоблины, предпочитая наименьшее из зол, заспешили на помощь к старому магу и его спутнику.

— Мастер Ар, — спешившийся старик шел навстречу властелину Замка.

— Мастер Такхейвекх, — прохладно приветствовал гостя хозяин. — Чем обязан чести?

Такхейвекх ответил так тихо, что Кай не расслышал. Но слова его, видимо, произвели впечатление на Мастера Ара. Хозяин повернулся в сторону крепости, приглашая гостя идти с ним. Тем временем гоблины справились с путами на ногах мальчишки и, несмотря на сопротивление, поволокли его вслед за волшебниками. После падения парень хромал.

— Кай, вольно! — прозвучал в голове слуги смешок Мастера Ара.

Застывший, подобно пугалу, посреди двора Кай, наконец, смог пошевельнуться. Но тут его почти сбила с ног лапища Хруча, хлопнувшая по плечу:

— Эгей, ох-охотничек! А туши-то того, где? К ужину, видать, будут гости…

Когда Кай появился на кухне часом позже с мешком буковины за спиной, расположение его духа можно было описать как самое мрачное. «Их теперь там два, могли бы наколдовать себе целое стадо буков, так нет же!» — ворчал он себе под нос, чтобы не расслышали набившиеся в кухонное тепло гоблины. Гроза прошла, но разверстые ею небесные хляби и не думали закрываться. Ветер с такой силой захлопнул кухонную дверь за спиной Кая, что он чуть не растянулся со своим мешком на полу. В другое время не избежать бы ему насмешек, но в этот раз замковая челядь сгрудилась вокруг стола, уставленного кружками с медовухой. Навострив и без того острые уши и затаив дыхание, гоблины внимали важно о чем-то вещавшему Мёллебёлле.

Усталого, замерзшего и мокрого добытчика тут же приставили к разделке мяса — Мастера проголодались. Кай был настолько зол, что мясницкий нож так и мелькал в его руке: на месте несчастного бука он представлял себе то седобородого волшебника, то Мастера Ара. Постепенно, однако, гоблиновы ахи и охи, перемежаемые иногда бурной дискуссией, привлекли внимание мальчика. Он прислушался к словам Мёллебёлле, который, наверное, десятый раз за вечер повторял свою историю.

— Я ж грю, — неторопливо вещал гоблин, основательно придыхая на «г», — дали они мне одёжу. Грят, отнеси, мол, в темную. Полонному, мол, в сухое переодецца. А одёжа-то все, как ни есть, бабская! Да богатая, узорная, вся златом расшитая! Во, думаю, дела! Где ж энто видано, шоб мальчонку в бабские тряпки рядить? Но сам молчок, н-да… Приходим мы, энто, значицца, в темную. Я с одёжей да Мастер энтот новый, Тых-пех. Крёллебёлле нам дверю-то отпёр, да тут же и запёр. Мальчонка-то, хуч и охромевши, а на Мастера — скок! И ну лопотать по-ненашему и кулачонками перед ним размахивать. А кулачонки-то у ево в браслетках, а браслетки-то чиста злата червонна! А промеж них — чепь! Так и блестит! — Мёллебёлле замолчал, наслаждаясь произведенным эффектом.

— А я шо грил, я шо грил! — возбужденно заметался на другом конце стола Фьёллебёлле. — Баба энто и колдовка!

— Не баба, а девка.

— Баба, девка — один тролль. Слыхал я про энти чепи да браслетки! Хуч они и из чиста злата, а добрый гоблин до них и пальцом не дотронись, потому как зачарованы они, проклятые! Коли на какого чародея или колдовку их наложить, вся-то их колдовская сила в сыру землю уйдет, и станут они слабы, как дети малые…

— Дык то чародеи, дубина! Чего ж доброму гоблину того злата бояться?

Завязавшаяся перепалка прервала повествование Мёллебёлле и, к счастью, заглушила проклятия Кая, обжегшего руку о раскаленную сковороду. «Неужели Фьёллебёлле прав, и загадочный синеглазый парнишка на самом деле — женщина, то есть девушка, то есть волшебница, плененная Мастером Такхейвекхом? Но почему? И зачем старик притащил ее в Замок?» От размышлений на эту тему его отвлек голос Мёллебёлле, продолжавшего свою историю в восстановившейся тишине. Кай подхватил кухонную рукавицу и навострил уши.

— Ну, чепь-то Тых-пех энтот с ево снял…

— С неё!

— С ево, с нее… Тролль их, колдунов энтих, разберет! Снял чепь-то, златым ключиком махоньким отомкнул. А тут энтот… энта…

— Колдовка!

— Во-во, колдовка! Как пальцы растопырит веером, да как крикнет — вся-то кровушка у миня в жилах застыла. Думал, карачун мне пришел, — для пущего эффекта Мёллебёлле обвел глазами притихшую аудиторию, выдерживая паузу.

— И шо же, папаша Мёлле, шо же? — не выдержал зеленый еще гоблин с клоком мягкого щенячьего пуха на макушке.

— Шо-шо, — удовлетворенно продолжал рассказчик, — а нишо… Колдовка-то, видать, попалась никудышная. Ни волоска не колыхнулось ни на Мастере Тых-пехе, ни на мне, ни на Крёлле. А энтот… энта кошка дикая прыг на старого-то и ну ему бороду драть! Насилу мы с Крёлле ее оттащили.

— А шо же Мастер энтот, как ево, Пех-пых, огнем-то ее чародейским не шибанул, курву? — недоверчиво поинтересовался кто-то.

— А вот херр Хруч сказывал, — заторопился вставить хохлатый «сынок» Мёллебёлле, — шо темная-то энта навроде той чепи. В нее токма чародеи и бывают сажены, потому как стены у ней всю чародейскую силу у них высасывают, и всяк чародей в ней против гоблина шо кухонный крыс…

— Вот я вас щас ррразгоню, как кухонных крррыс, дарррмоеды! — Устрашающий рев легкого на помине «херра Хруча» мгновенно очистил помещение.

Вспомнившие о своих обязанностях гоблины рассосались в темных углах кухни и закоулках Замка. В круге света от очага и в радиусе тролльего гнева остался одинокий Кай, припорошенный мукой и в забрызганном кровью фартуке.

— Херр Мастер желает, шобы ты прислуживал за столом, — неодобрительно хрюкнув, изрек Хруч. — Пшел!

Мастера ужинали в Обеденной Зале, освещенной мерцающим красноватым светом огромного, во всю стену, камина. Высокие витражные окна были темны, неуемный ветер колотился в них струями дождя. Сумрак скрадывал размеры зала и создавал иллюзию уюта, несмотря на сквозняк, колебавший пламя высоких тонких свечей. Мастер Ар и его гость сидели за обращенным к огню концом стола. Противоположный край длинной столешницы терялся в тенях. По залу плыли мягкие волны тихой музыки, исходящие от резной арфы у камина, струны которой вибрировали сами по себе.

Кай тихо стоял в углу, ожидая знака трапезничающих подлить вина или сменить тарелки. Отсюда ему хорошо был виден профиль белобородого волшебника, с тощей костлявой спиной которого он познакомился несколько ранее. Как и у Мастера Ара, лицо его не тронула печать возраста. То, что маг был стар, выдавали лишь седина, выцветшая голубизна глаз и некоторая хрупкость фигуры и голоса. Старик сменил намокшую одежду. Его длинная белоснежная борода высохла и, тщательно расчесанная, спадала на колени. Вспомнив описанные Мёллебёлле события в «темной», Кай прыснул в кулак, стараясь рассмотреть, скольких прядей недостает в «тых-пеховом» украшении.

Словно услышав что-то, Мастер Ар быстро взглянул в его сторону и одним глотком осушил оставшееся в кубке вино. Слуга покинул свой угол и поспешил вновь наполнить тяжелый хрусталь, таинственно мерцавший в отблесках камина. Маги не прервали ради него своей тихой беседы, которую они вели на нулларборском — древнем языке волшебного мира, знакомом Каю по урокам Ментора Рыца. Такхейвекх уделял слуге не больше внимания, чем обглоданным костям на своей тарелке. Он, наверное, очень бы удивился, если бы узнал, что одетый в лохмотья мальчишка не только понимает по-нулларборски, но и прислушивается к содержанию речи волшебников. Мастер Ар казался целиком поглощенным разговором и созерцанием огня в камине. Но Кай мог бы поклясться, что время от времени он чувствовал на себе взгляд господина, насмешливый и испытующий.

До сих пор содержание застольной беседы не слишком занимало мальчика. Волшебники говорили о какой-то древней книге пророчеств, точнее, об одном из них, в толковании которого они не сошлись. У Кая так бурчало в животе, давно простившемся с утренней порцией объедков, что он быстро потерял нить разговора и перестал напрягать слух. Внезапно слова Такхейвекха привлекли его внимание и заставили забыть о пустом желудке.

— …недавние события показали, что мое прочтение пророчества единственно верно. Когда я представлю Анклаву пленницу…

— Разве мнение достопочтенного Такхейвекха не является официальной версией Анклава? — перебил Мастер Ар с невинной миной.

— Анклав?! Собрание глупцов и невежд! — Старик ткнул вилкой кусок буковины с таким раздражением, что из мяса брызнул сок. — Они поверят в подлинное значение Пророчества Триады, только когда доказательства сунут им под нос! Но теперь у меня есть такое доказательство, какое никто из этих высокомерных ослов не осмелится оспорить.

— Достопочтенный Такхейвекх выказал, несомненно, чудеса дипломатии, если при таком принципиальном разногласии Анклав решился снарядить экспедицию в Потерянные Земли… — Мастер Ар был само очарование и невинность, и именно это заставило Кая заподозрить, что престарелому магу готовят ловушку.

— Моих чудес, к сожалению, было недостаточно, так же как и долгих лет исследований, расчетов, наблюдений за ходом светил!.. Недостаточно, чтобы убедить этих зазнавшихся крючкотворов выделить мне, Мастеру Такхейвекху, стоявшему бок о бок с Иль Алой на стенах Вард-ну-Арда, элементарный эскорт!

Рука слуги, ставившего в этот момент на стол дымящийся соусник, невольно дрогнула, и несколько бурых капель упало на белоснежную скатерть. К счастью, никто этого не заметил. Кай был относительно несведущ по части истории Последних Волшебных Войн: эту тему они с Ментором Рыцем только начали проходить. Но все же знания мальчика простирались достаточно далеко, чтобы помнить имя легендарной предводительницы Темных магов Иль Алой и хронику падения Вард-ну-Арда, которое стало началом их конца.

«Вот это да! Если старик не привирает — а с чего бы ему врать? — то выходит, он был свидетелем, если не участником, Волшебных Войн? Сколько же ему лет? Или и вправду некоторым магам открылась тайна бессмертия?» Каю пришлось снова удалиться в свой угол, но теперь он весь обратился в слух, забыв и про усталость, и про сосущее чувство голода в животе.

— О, нет, мой гостеприимный Ар. Я отправился в Потерянные Земли на собственный страх и риск в сопровождении единственного верного ученика — и все ради торжества истины и научной мысли! Но этого момента уже недолго осталось ждать…

— Обстоятельства, вероятно, вынудили с ним расстаться, — Мастер Ар уютно переплел пальцы и мечтательно склонил голову к плечу, видимо наслаждаясь особенно мелодичными переливами арфы.

— С чем? С кем? — Немного сбитый с толку Такхейвекх замер с поднятой вилкой в руке.

— С верным учеником. Мне не довелось его поприветствовать. Или достопочтимому Такхейвекху было угодно скрыть еще одного спутника чарами невидимости?

— От молодых глаз моего друга ничто не может укрыться, — пожилой волшебник беспокойно заерзал на стуле. Кажется, ему не понравился поворот разговора, и последняя фраза прозвучала двусмысленно. — Обстоятельства… не были нам особенно благоприятны. Нас преследовали. Этот их СОВБЕЗ… — Такхейвекх презрительно поморщился. — Слабенькие маги-недоучки, но их много, и они повсюду, как тараканы. Мой ученик благородно пожертвовал собой, отвлекая их на себя. Мне же удалось укрыться в Церрукане, а затем перейти пустыню. К счастью, я оказался прав, рассчитывая на гостеприимство властелина Замка…

— О, я весь к вашим услугам, достопочтенный Такхейвекх. Жаль, что мне не пришлось расточить мое гостеприимство и на Мастера Флеминга. Примите мои соболезнования по поводу его безвременной кончины. Он ведь погиб, не так ли?

— Молодой Мастер знал моего ученика? Какое удивительное совпадение…

— Мой род и род Флеминга связывают древние дружеские узы. Бедные Минги будут сражены, узнав о трагической участи их младшего сына. Тем более будучи лишенными возможности дать его телу достойное погребение. Кстати, а что сталось с телом бедняги?

— Э-э… — Такхейвекх запил ответ большим глотком вина, и Кай живо метнулся к столу с новым кувшином — теперь-то он расслышит все как следует! — Признаться, это мне неизвестно. В последний раз я видел юного Флеминга в Гор-над-Чета, где нам устроили засаду, — пожилой волшебник замялся и пожевал бороду. Судя по выражению его лица, лучше бы он укусил лимон. — Мой мягкосердечный Ар, я почти уверен, что мой ученик мертв, стоит ли подавать его семье ложную надежду…

— Почти?

— Он принял неравный бой, дав своему учителю возможность скрыться с доказательством его теории — не правда ли, деяние, достойное героя? А почему бы вам, благородный Ар, не отправиться в Анклав вместе со мной? Магическое сообщество не избаловано вашими посещениями, да и семья Мингов сейчас нуждается в поддержке…

— Анклав? Собрание глупцов и невежд? — процитировал Мастер Ар своего собеседника. — Увольте, этого добра мне хватает и здесь, — он улыбнулся уголками губ и описал кистью изящный полукруг, по случайности заключавший в себе и собиравшего нагар со свеч Кая. Все еще улыбаясь, хозяин Замка обратил пронзительный взор на белобородого волшебника, отложившего, наконец, вилку в сторону, — Флеминг, конечно, сейчас мертв. Но сама ваша э-э… научная экспедиция. Не ставит ли она под угрозу тайну Анклава? Внезапное появление двух темных магов в сердце Потерянных Земель, похищение, погоня, сражение с сотрудниками СОВБЕЗ — кстати, были жертвы? — не достаточно ли этого, чтобы нарушить сложившийся статус-кво? А если есть все-таки шанс, что Мастер Флеминг был захвачен живым…

— Пустяки, мой мальчик, совершеннейшие пустяки! — Кажется, на старика наконец подействовало вино. Он всплеснул руками и захихикал. — Современная политика Феерианды такова, что СОВБЕЗ попытается скрыть все следы происшедшего, не гнушаясь вмешательством в память возможных свидетелей. И это — независимо от их общественного положения! А ценность моего трофея — как для Анклава, так и для науки — намного превышает возможный (подчеркиваю, возможный!) урон. Что же касается бедного Флеминга, то ведь он связан печатью, как и все мы. Не исключая и моего проницательного хозяина.

Последние слова Мастера Такхейвекха Кай расслышал уж краем уха: как ни хотелось ему задержаться у стола, но кому-то надо было тащить грязные тарелки на кухню, и этот кто-то был, конечно, он сам. «Впрочем, грех жаловаться. Не пожелай Мастер Ар, чтобы сегодня за столом прислуживал именно я, никогда бы мне не услышать ни об Анклаве, ни о Потерянных Землях, ни об „экспедиции“ Такхейвекха. И о похищении! Мастер сказал: „похищение“… — размышлял мальчик, лихорадочно запихивая в нишу измазанную соусом посуду. Ниша в стене была снабжена заклинанием, отправляющим положенное в нее наверху, скажем грязные тарелки, прямо на кухню, а положенное внизу, скажем, новое блюдо, — наверх, в Обеденную Залу. — Интересно, а почему именно сегодня хозяину приспичило видеть меня в качестве виночерпия? Потому что, не разбив чашки и не макнув палец в суп, подать на стол могу только я или Хруч? А тролль слишком занят, гоняя гоблинов по кухне? Или на то была иная причина?»

Наконец прибыл десерт, и Кай устремился к трапезничающим, балансируя полным подносом. Разговор, однако, не стоял на месте и теперь перешел на Замок и личность Мастера Ара.

— И все-таки я не могу понять, — вещал запьяневший Такхейвекх, прицеливаясь ложечкой в сердце яблочного пирога, — как молодой многообещающий маг с блестящей родословной может прозябать в такой глуши? Жить бирюком в окружении монстров: гоблинов, троллей! Чего стоит хотя бы этот урод, которого вы послали мне навстречу! В нем же нет ничего человеческого! И где вы только его — ик! — отколдовали? — Мастера Такхейвекха, очевидно, ничуть не смущало, что упомянутый «урод» стоял тут же, за его правым плечом, подливая в тонкостенную чашку дымящийся черный напиток.

Рука слуги дрогнула вторично за вечер, и немного кофе пролилось на блюдечко, хотя Каю больше всего хотелось вылить его старику за шиворот, причем весь кувшин разом. Он ощутил на себе внимательный, полный иронии взгляд Мастера Ара и быстро отступил в тень: «Еще не хватало, чтобы Мастер читал мои мысли!» Он ожидал, что хозяин поправит гостя — ведь Кай был послан на охоту, а вовсе не навстречу Такхейвекху. Но Мастер Ар промолчал.

— Кстати, по поводу урода, — продолжал, ничего не заметив, старый волшебник. — Во время нашего э-э… небольшого приключения в этом ущелье…

— Ущелье Исполинов, — вежливо подсказал Мастер Ар.

— Да, Исполинов. Удивительное волшебное сооружение, знаете ли, никогда не видел ничего подобного… Так вот, когда э-э… этот ваш провожатый свалился мне буквально на голову, я успел — по неведению — бросить в него разнимающие чары. Результатом этого, как нам обоим известно, должна была стать его немедленная кончина. Нелюдь, однако, — ик! — здравствует и сейчас, — облизнув ложечку, старик помахал ею в воздухе, указывая то ли на Мастера Ара, то ли на переместившегося за его спину Кая. — Интересно, как объяснит этот феномен многомудрый Ар?

Создавалось впечатление, что в пьяном виде Такхейвекх становился агрессивен.

— Возможно, достопочтимый Такхейвекх, не в обиду будет сказано, промазал? — промурлыкал Мастер Ар, прикрыв глаза.

— О, нет! Готов поклясться пламенем! Мое заклинание насквозь пронзило глупого мальчишку, но принесло ему не больше вреда, чем нам — этот невинный яблочный пирог! Кстати, очень нежный бисквит. Никогда бы не подумал, что гоблин способен создать такой кулинарный шедевр — ик!

— Боюсь, вы недооцениваете этих «монстров», Мастер. Кажется, в Анклаве позабыли, что именно эта ошибка была одной из причин поражения в Последних Войнах!

— Да-да… Пресловутый гоблинский вопрос… Ну, у вас, дорогой Ар, на него свой взгляд, а у меня свой, и позвольте мне при нем — ик! — остаться. А что до урода — не поделитесь ли, каким это мощным амулетом вы его снабдили? Признаюсь, не встречал еще ничего, способного рассеять разнимающие чары, да еще на таком близком расстоянии, ик!

— Поделюсь, несомненно, достопочтимый Такхейвекх, когда для этого придет время, — Мастер Ар сделал крохотный глоток из своей чашки, на вид очень довольный собой. — Кстати, а как поживает ваш э-э… «трофей»? Я слышал, он пытался бежать?

— Аагр… — Такхейвекх поперхнулся слишком горячим кофе. — Взбалмошная девчонка набросилась сначала на меня, а потом на одного из стражей, когда тот пришел забрать мокрую одежду. Совершенная дикарка! Удача, что стены камеры так хорошо изолированы. Древняя, добротная работа… Пришлось посадить ее на цепь! — Мысли седого мага начинали, видимо, путаться. — Надо бы отнести ей еды, ведь голодная сидит, гордячка.

— Я распоряжусь, не беспокойтесь, почтеннейший…

Но почтеннейшего уже ничто не беспокоило. Он спал мертвым сном, уронив щеку на предварительно подложенную под нее для мягкости бороду. От мерного дыхания старца легкий белый клок то взлетал, то снова опадал на стол.

— Кай! — Голос Мастера Ара был совершенно трезв и холоден как лед. Призванный возник в круге света у стола и припал на одно колено. Ни одной душе в Замке не позволялось стоять, когда хозяин говорил сидя. — Собери еды и отнеси пленнице. Хорошей еды. Дорогу спросишь у Хруча. С пленницей не разговаривать, на нее не смотреть.

— Слушаюсь, Мастер.

— Ступай.

Кай мгновенно испарился. Мысли его неслись быстрее, чем ноги по пути на кухню, и так же перепрыгивали через три ступеньки. «Подумать только! Мастер сам посылает меня туда, куда я стремился попасть весь вечер, и что же: „Не разговаривать! Не смотреть!“ Проклятый сатрап! Вот если бы раздобыть зеркало… Да как я покажусь ей на глаза! Я же слышал Мастера Такхейвекха: „урод“, „нелюдь“… Там, в ущелье, во тьме и под дождем она меня небось не разглядела. А теперь! Она же оттуда, из этого… цивилизованного мира. Да еще женщина. Ну, пусть девушка. А на мне, как назло, такие отрепья, и даже сапог нет… И ничего у нее не спросишь! Ни про Анклав, ни про печать… Ведь, если сказанное старым волшебником правда, то помимо Потерянных Земель и Замка существует еще третий, скрытый ото всех мир, населенный магами! Нет, этого просто не может быть! Этого слишком много!»

На кухне Каю едва удалось спасти остатки буковины и пирога от прожорливых гоблинов. Как следует нагрузив блестящий медный поднос, он отправился в северное крыло Замка. Ему не понадобились указания Хруча, чтобы найти дорогу к заклятой камере, где содержалась пленница Такхейвекха. Мальчик давно обнаружил пробитую прямо в толще скалы тюремную галерею, когда тайно исследовал подгорную часть Замка. Спустившись по длинной лестнице, настолько пыльной, что сапоги волшебников и босые лапы гоблинов оставили на ней отчетливые следы, Кай повернул налево. В неверном свете факелов он различил Дриллебёлле, сменившего Крёлле на посту у темницы. Заскучавший гоблин обрадовался посетителю:

— Хо, крысенок! Пожрать принес. Чего? Энто ей, гришь, колдовке? Добре, добре. Глядишь, и заткнется, кошка драная! Слышишь? Воет и воет, шо твоя баньши. Еще беду накличет, попомни мое слово! Может, с голодухи? Я ей грю «Цыть!», да она по-нашему не прет ни шыша. Может, ты ей по-ихнему-то втолкуешь, а?

Кай прислушался. До его слуха донесся звонкий чистый голос, заглушённый толстыми стенами, но все же достаточно громкий, чтобы разобрать слова песни, которую выводила пленница:

Она, как касатка, парит высоко. Она, как река, не иссякнет легко. Она — милый берег, где солнечный свет. Она так любила, но ее больше нет.

Простая мелодия тронула его сердце больше, чем все изысканные переливы Мастеровой арфы.

— Про шо она хуч воет-то?

— Про смерть.

— Во-во! Грю же я, накличет она беду, баба энта, будь она неладна!

Неодобрительно качая кудлатой головой, гоблин отпер тяжелую дверь темницы. Кай ступил внутрь. Тесное, с низким потолком помещение освещалось лишь воткнутой над дверью гнилушкой. Чтобы случайно не взглянуть на обитательницу темницы, он загородился подносом, из-под которого ему был виден грязный каменный пол с клочками соломы. Мальчик двигался вперед, пока не уперся взглядом в край алого бархатного платья с золотым шитьем. Все это время пение не прекращалось.

За спиной Кай услышал скрип закрывающейся двери. Он наклонился, стараясь не смотреть вверх, и поставил поднос у обутых в тисненые башмачки маленьких ног. Его взгляд упал на собственные босые исцарапанные ступни, и мальчик инстинктивно поджал пальцы. Присев на корточки, он принялся освобождать уставленный посудой поднос. Вдруг пение прервалось, и его плечо крепко сжали горячие пальцы.

— Помоги мне, прошу! — Дыхание девушки обдало теплом волосы над ухом Кая. — Ты — единственное человеческое существо среди этих чудовищ. Помоги мне! — В шепоте пленницы слышалось отчаяние. — Я — Юлия Доротея, дочь Рикарда Светлого, члена Совета ОЗ. Бородатый старик — черный маг! Он похитил меня и силой заставил следовать за собой. Остриг и переодел в мужскую одежду, чтобы посланные на розыски меня не узнали. Он убил людей моего отца и, возможно, убьет меня! Помоги мне бежать отсюда, мне некого больше просить!

Все это Юлия Доротея выпалила тихо и на одном дыхании, низко пригнувшись к склоненной голове слуги. Пока она говорила, Кай, молча и по-прежнему глядя в пол, очищал поднос. Большое блюдо с пирогом коснулось пола как раз тогда, когда девушка замолкла, чтобы перевести дух. Такой мальчик и увидел ее в зеркале отполированной меди: бледное лицо с кошачьими скулами, блестящие синие глазищи, шапка темных, неровно обкромсанных волос… Их отражения соприкасались; в белых космах Кая будто запутались пушистые темные пряди. И пахло яблоком. Не запеченным в остывшем уже пироге, а свежим, хрустким, тем замечательным наливом, у которого под тонкой кожей проступает нежный румянец… Точно как на щеках Юлии Доротеи, которая тем временем продолжала:

— Что же ты молчишь? Мой отец — влиятельный человек. Он вознаградит тебя. Ты поможешь мне? Скажи! — Девушка тряхнула слугу за плечо, но, видя, что он не двигается, сама опустилась на колени, пытаясь заглянуть ему в лицо. Кай попятился прочь, забыв поднос и отворачиваясь, стыдясь своего уродства, спасаясь от той боли, которую причиняло ему лицо Юлии Доротеи — неправильное, полудетское и все же непоправимо прекрасное…

— Что же ты?! Трус! Иди, беги! Пресмыкайся перед своим господином, раб! — понеслось ему вслед.

— Я не раб! — вырвалось у Кая. — Я… — Продолжение фразы застряло у него в горле, которое вместо этого заполнил крик. Во рту чувствовался вкус песка, смешанного с кровью. Его тело взорвалось болью, которая была всюду, сбивала с ног и заставляла позвоночник гнуться дугой, а члены дергаться в судорогах.

«Не говорить! Не смотреть!» «Я уже нарушил один приказ Мастера, нельзя нарушать другой…» — извиваясь на полу, как придавленный сапогом червяк, Кай смотрел и смотрел на Юлию Доротею. Он навсегда запомнит ее лицо, меняющееся под волнами разных чувств: удивления, отвращения, испуга, жалости…

«Ко мне!» Только слуге волшебника слышный призыв прорезал кипящую поверхность боли, как ледяной клинок. Но воды тут же сомкнулись снова, только по поверхности разошлись круги. Кай уже не кричал. Он встал и на негнущихся ногах вышел в открытую напуганным Дриллебёлле дверь, которая тут же снова захлопнулась.

ГЛАВА 8, в которой Мастер Ар сердится

Впоследствии Кай не помнил, как он добрался до покоев Мастера. Боль ослабела ровно настолько, что он мог переставлять ноги и, отвечая на зов, явиться в Обеденную Залу. Залитые потом и невольными слезами глаза плохо различали окружающее. Пламя догоравших на столе свечей отбрасывало длинные звездчатые лучи. Мастер Ар сидел в кресле у камина, полускрытый высокой спинкой. Старый волшебник все еще спал на стуле, но Каю было не до него. Из последних сил он потащился вокруг стола и рухнул на пол перед камином. Кресло хозяина Замка тут же развернулось в воздухе. Мастер оказался лицом к лицу со своей жертвой.

— Встать!

Слово подбросило Кая на ноги, словно куклу на ниточках. А потом его вывернуло наизнанку. Ему приходилось и раньше ощущать Мастера Ара внутри себя, но каждый раз это было одинаково унизительно. Властелин Замка входил как хозяин в то тщательно оберегаемое помещение, которое составляло Каево «Я». Он бесцеремонно, с любопытством вытряхивал содержимое всех его темных закоулков и потайных ящиков, разбрасывал бережно хранимые вещи по полу и подчас наступал на хрупкие предметы…

— Так-так… Кажется, это становится интересным… — задумчиво протянул Мастер Ар, но Кай его не услышал.

Как всегда после таких «посещений», ему было худо. Его била крупная дрожь, а на ногах удерживала только воля Мастера. Если бы в желудке у мальчика что-то оставалось, то его содержимое давно уже лежало бы на полу. Но пустой живот напрасно сводили рвотные спазмы. Голова тоже опустела, мысли путались. Спроси сейчас Кая, и он, вероятно, затруднился бы назвать собственное имя.

Мастер Ар расцепил сплетенные под подбородком пальцы и щелкнул ими.

— А? Что? — Безмятежно храпевший все это время Такхейвекх пробудился и обвел Обеденную Залу мутными, дикими со сна глазами.

— Я не хотел, чтобы вы пропустили поучительное зрелище, достопочтенный Такхейвекх, — обратился Мастер Ар к старику, не отводя глаз от Кая. — Вот этот, как вы говорите, «урод», сегодня, кажется, превзошел самого себя. Он не только ослушался меня, своего Мастера и хозяина, но и попробовал играть со мной в игры, противопоставить свою слабенькую волю — моей! Медный поднос, а? Неплохо придумано. Неужели крысенок рассчитывал, что я не узнаю? Он не только говорил с пленницей и смотрел на нее — что само по себе заслуживает наказания, которое запомнится надолго. Он уже готов был помочь ей бежать, вот только не знал, как!

Подумать только, и все из-за смазливого личика и блестящих глазок! Он уже размечтался, представил себя героем, спасающим красавицу из логова чудовищ… Поразительный полет фантазии. Похоже, пора преподать моему рабу — не так ли его назвала наша принцесса? — урок о том, что уроды и оборванцы не бывают героями, разве что отрицательными.

Видите ли, слово «раб» его покоробило и то, что ему предлагали деньги, — продолжал Мастер Ар. Его глаза не отрывались от Кая, но он по-прежнему обращался к пожилому волшебнику, который казался совершенно сбитым с толку. — А ведь он и есть раб. Он принадлежит мне и телом, и — как я это только что ему показал — душой, как все в этом Замке. Трудно представить себе, что вас может укусить, например, этот кубок. — Мастер Такхейвекх испуганно покосился на пустой сосуд у своего локтя. — А вот этот щенок показал себя способным укусить кормящую его руку! И я покажу ему, как дорого обходится такая неблагодарность. Смотрите, драгоценнейший Такхейвекх, смотрите!

Не дожидаясь, пока старый маг сфокусирует свой похмельный взгляд, Мастер Ар всплеснул руками. Из обеих его ладоней вылетели огненные плети. Они взметнулись высоко в воздух и… упали на плечи Кая, мгновенно сбив его наземь. Одежда на нем задымилась, в зале запахло паленым мясом. Кричать он уже не мог, из его груди вырвался только сдавленный хрип. Плети взлетели и опустились снова, выжигая на спине поверженного замысловатые зигзаги. И снова. И снова.

Если бы Кай в тот момент мог видеть Мастера Такхейвекха, то он был бы удивлен тем, как быстро слетел со старика хмель. Белый, как его собственная борода, волшебник с расширенными глазами вцепился в скатерть, не в силах отвести взгляд от безжалостной экзекуции. Внезапно Мастер Ар остановился:

— Итак, глубокоуважаемый Такхейвекх, скажите мне ваше честное мнение: достаточно ли ослушник наказан? Или стоит добавить «уроду» еще?

— Довольно, довольно, — пожилой маг слабо махнул рукой, видимо борясь с подступающей тошнотой. — Вы же не хотите его убить?!

— Убить? Нет, ни в коем случае… У меня на него другие планы. Я просто хочу показать рабу его место, заставить увидеть и принять свое предназначение. Но он, к сожалению, глуп и упрям. А потому… Встать! — Кая вздернула в вертикальное положение обвившаяся вокруг шеи огненная змея. Ноги его дрожали и подкашивались, но Мастер Ар удерживал слугу жестом. — Ты усвоил урок? — обратился к своей жертве волшебник. Холодные глаза, казалось, пронзали Кая насквозь.

— Да, Мастер, — звук едва шел из надорванного криком горла.

— Херр Мастер, — спокойно уточнил палач, и огненные бичи снова взлетели, с шипением разрезая воздух.

Кай уже был готов соскользнуть в желанную черноту беспамятства, когда окрик Мастера Ара снова вздернул его вверх. Не в силах держаться на ногах, он беспомощно висел, будто приколотый к воздуху.

— Что ж, начнем сначала, — тихо и весело произнес маг. — Ты усвоил урок?

— Да, херр Мастер, — прошептал Кай прокушенными губами.

— Громче, я не слышу.

— Да, херр Мастер, — повторил слуга, напрягая сорванный голос.

— Кто ты? — Кай отчаянно искал ответ, который удовлетворил бы истязателя, но измученный вмешательством и болью разум отказывался выдать его.

— Кай, — просто сказал он.

— Неверный ответ! — усмехнулся волшебник, и все повторилось сначала.

— Так кто ты? — Далекий голос властелина Замка доносился до Кая, будто сквозь вату.

— Я… раб, — последовал после долгой паузы едва слышный ответ.

— Тогда слушай мой приказ, раб! — Огненный кнут в который раз обвился вокруг безвольного тела и подтащил его к ногам волшебника. — С пленницей не говорить! — Плети, начинающиеся в ладонях Мастера Ара, сменили цвет с алого на белый и вдруг стали прозрачными. Только странное дрожание воздуха показывало, где они проносились, чтобы опуститься на то, что напоминало кучу горелого окровавленного тряпья. — На нее не смотреть! — Истерзанную плоть Кая пронзила такая боль, какую он еще никогда не испытывал. — К ней не приближаться! — Последний удар невидимого бича рухнул на раба, и вместе с ним рухнул весь мир, проваливаясь в черную бездну…

— Вот теперь он запомнит свой урок! — удовлетворенно повернулся Мастер Ар к Такхейвекху. Старика-волшебника вырвало прямо на стол.

Кай парил в темных ничейных водах между забытьём и сном. Ему казалось, что его поглотил Водяной Змей и увлек за собой через хаос звуков, красок и образов, непонятных и оттого пугающих. Это длилось вечность, пока нестерпимо долгое плавание в море ужаса вдруг не кончилось, сменившись ясной картиной, которую, Кай был уверен, он уже видел раньше.

Девочка играла с куклой. Хрупкое, похожее на эльфа существо в длинном, до пят, платье сидело на полу. Темные волосы падали на чумазое лицо, склоненное над фарфоровой игрушкой. Внезапно, будто что-то услышав, девчушка подняла голову и посмотрела прямо на Кая. Ее голубые глаза блеснули радостью, она засмеялась и, что-то сказав, потянулась к нему… Но тут все исчезло, и Змей потащил его дальше, через темноту, в белый водоворот с красными вспышками боли.

Красное взлетало к небу, билось по ветру и опадало, как огонь в руках Мастера, как алый шелк, летящий вокруг тонкой женской фигуры, воздевшей руки… И снова Змей вынес его на берег, и, выйдя из живота монстра, Кай увидел Юлию Доротею. Она казалась старше, чем он помнил; с пальцев ее срывались и летели в него смертельные молнии. Она стояла на галерее Восточной стены, ведущей к Белой скале. Морской ветер играл ее алыми одеждами и черным шелком волос, заплетая их вместе, вплетая в узор белые туманные пряди, как это было когда-то, в бронзовом зеркале… Зеркало разбилось на миллионы крошечных острых осколков. Они ранили так больно, в глаза и в сердце. Он прижал руки к груди — на них была кровь…

И снова Водяной Змей накрыл его, смывая все алое и все черное. Он вынес человека к свету, настолько белому, что из глаз потекли слезы. И тогда Кай снова увидел девочку с куклой. Лицо малышки осветилось радостью при виде его, она назвала его имя — да, теперь он уверен, это было его имя — потянулась к нему… Вдруг смех в ее глазах сменился выражением испуга. Девчушка выронила куклу и побежала, оглядываясь. Она неслась по длинной аркаде, нарезанной на светлые дольки солнечными лучами, падающими сквозь ряд стрельчатых окон. И последнее, что он услышал, прежде чем пробудиться, был жалобный хруст фарфора под чьей-то ногой…

Кай проснулся оттого, что кто-то не слишком нежно пихнул его в плечо, которое тут же отозвалось болью. Он лежал на животе в кухонном чулане, где обычно ночевал ребенком. Тонкий и слишком короткий тюфячок промок от пота и слез. Мальчик еще чувствовал на губах их соленый вкус, в ушах еще звучало названное голубоглазой девчушкой имя. Он знал, что это имя не было Кай, но больше не мог ничего припомнить…

Его снова встряхнули, на сей раз посильнее. С трудом повернув голову, лежащий различил над собой обеспокоенную физиономию Хруча. Физиономия эта несколько прояснилась, когда Кай стал подавать признаки жизни.

— Ты, энто, вставай! Херр Мастер вчерась приказать изволили, чтобы ты, значицца, как завсегда, на кухне работал. Шоб не давать, значицца, тебе спуску… Ну, шо уставился? Без воды нам, как грится, и ни туды, и ни сюды. Пшёл! — С последним рыком Хруч легко поднял мальчика с его ложа, всунул в чистую рубаху и выставил за дверь.

Несмотря на то что опустили его на землю непривычно мягко — не бросили, не шваркнули, а именно опустили — в глазах потемнело. Чтобы не упасть, ему пришлось ухватиться за стену. Знакомый кухонный двор встал на дыбы и теперь исполнял экзотический танец в паре с Гоблинской башней. Но делать было нечего. Кай попытался сконцентрироваться на своей цели — колодце в центре двора — и сделал первый шаг…

На урок Ментора Рыца ученик опоздал. Еще на полпути из кухни он завидел черный силуэт учителя, торчавший, как пугало, посреди Школьного двора. Каю полагалось уже давно быть здесь и вовсю пыхтеть над разогревающими упражнениями. Но на кухне сегодня он всё делал так медленно, что на удивление мягкий Хруч просто задержал его подольше, вместо того чтобы поколотить. Ментор, однако, отнюдь не казался настроенным так же мягко.

— Ты опоздал! — бросил он Каю вместе с полуторным мечом. — Начнем без разминки. В позицию!

Тяжелый бастард был как раз тем, по чему скучали подпеченные Мастером Аром плечи и лопатки. Стиснув зубы, ученик поднял клинок, готовый к бою, но тут же потерял его под железным напором Ментора Рыца. Они начали снова, только для того чтобы Кай с позором наглотался пыли у ног учителя.

— Да что с тобой сегодня такое? Двигаешься как сонная муха! — раздраженно заметил Рыц. — Давай-ка на «обезьянник», разогрейся.

«Обезьянником» Ментор называл сооружение в дальнем конце Школьного двора. Кай сам построил его из гибких брусьев по указаниям наставника. Брусья были неравной высоты, но все прочные, способные выдержать вес тела, и достаточно широкие и ухватистые, чтобы с них не сорвались руки. Результат многомесячного труда напоминал скелет недостроенного здания безумной архитектуры, где брусья-балки соединялись на разных уровнях высоты. Именно на обезьяннике зачастую начинались уроки Кая. Он развивал чувство равновесия, прыгая с бруса на брус; ловкость — крутя сальто и лазая с уровня на уровень; силу — подтягиваясь и бегая по брусьям на руках; наконец, владение оружием — проделывая ступени «швердвэрк», мечной работы, на узкой, пружинящей под ногами опоре.

В этот раз обычная разминка обернулась карой небесной. Закусив губу, чтобы не заорать от боли, Кай полез на обезьянник. Поначалу все шло неплохо. Прыгая с бруса на брус, он добрался до высшего уровня. «Руки!» — кивнул Рыц. Глубоко вздохнув, ученик упал назад, в последний момент ухватившись за пролетающий мимо брус руками. Спину его будто снова обжег огненный кнут Мастера. Кай почувствовал ползущую под рубахой теплую влагу. Не издав ни звука, он принялся раскачиваться на руках, сделал «солнышко» и, отпустив деревяшку, полетел через пространство между параллельными рядами брусьев, на высшей точке дуги делая обратное сальто. Гибкое дерево спружинило, когда руки ударили его — и тут же соскользнули. От напряжения струпья, едва стянувшие ожоги на спине, разом лопнули, раны открылись, и, ослепленный болью, он рухнул на плиты двора.

— Кай! КАЙ! — следующее, что он почувствовал, вынырнув из короткого беспамятства, были на удивление осторожные пальцы Ментора, ощупывающие его грудь, плечи… Мальчик зашипел от боли. — А это еще что такое? — Исследование Ментора Рыца завершилось на кровоточащем вспухшем рубце, выступавшем за ворот Каевой рубахи, но ранее скрытом длинными волосами. Рыц перевернул ученика на бок и рванул рубаху вверх. Увиденное заставило его пробормотать что-то, чего ученик не понял, — этот язык они никогда не изучали. Он разобрал только последнюю фразу: «Если бы я знал, то никогда бы не…»

Рыц подхватил Кая железной рукой, помогая ему подняться:

— Пойдем, кажется, у меня есть мазь, которая может тебе помочь.

ГЛАВА 9, в которой перед Каем брезжит надежда

Кай устало потер глаза. Вот уже битый час он сидел в библиотеке над талмудом «Черная магия в истории Последних Волшебных Войн», но не продвинулся далее второй страницы. События вчерашнего дня мелькали между сливавшихся вместе строк. То ему виделся старик с посохом, то змеящиеся бичи, но чаще всего — тонкая девичья фигура и лицо сердечком под шапкой неровно обкорнанных волос.

В библиотеку Кая услал Ментор Рыц. «Если к работе руками ты сегодня не пригоден, это не мешает работать головой», — такова была его аргументация. Но наука не шла ученику впрок. Стоило ему прочесть «она» — а таких местоимений в книге о магии было много — как его мысли уносились к пленнице Замка, и губы сами шептали сладкозвучнейшее из имен — «Юлия Доротея».

Неудивительно: девушка была первым встреченным им существом женского пола и казалась Каю удивительно прекрасной. Более того, ни разу за всю свою недолгую жизнь мальчик не видел существа более светлого, несмотря на свою магическую природу. Для него она была воплощением прекрасного мира Потерянных Земель, мира его детских мечтаний, где волшебники если и существовали, то не для того чтобы мучить и убивать, а чтобы исцелять и наполнять жизнь радостными чудесами.

Юлию Доротею не только ничто не связывало с Мастером Аром или Такхейвекхом. Она не боялась противостоять им, не боялась бороться за отобранную у нее свободу. Свободу, которой у него, Кая, никогда не было. Или по крайней мере так он думал раньше. Но теперь новые поразительные мысли бродили у него в голове, пиками распахивая двери в такие уголки сознания, о существовании которых он и не подозревал. И в одном из них он нашел сокровище, которое долгое время считал безвозвратно утерянным и которое многие, во главе с Мастером Аром, всеми силами пытались у него отобрать. Кай нашел надежду.

«Сколько я себя помню, я живу в Замке и служу его хозяину. Сколько я себя помню? Да лет с пяти, с шести… А что было раньше? Заснеженная горная тропа и корзинка? Но откуда ей было взяться в Драконьих Горах? „Иногда и в словах гоблинов есть доля истины“, — сказал Ментор Рыц. Насколько велика была эта доля в ходящей по Замку байке?

Что, если Мастер Ар силой отнял у меня свободу, так же как Такхейвекх — у Юлии Доротеи? Что, если я — такой же пленник в проклятом Замке, как и она? Что, если, как и у юной волшебницы, у меня тоже где-то есть отец, безуспешно искавший пропавшего сына, и мать, выплакавшая глаза от тоски по нем? Конечно, я отмечен уродством и среди людей был бы, вероятно, отверженным. Я же видел, как изменился взгляд Юлии Доротеи, когда она, наконец, разглядела мое лицо… Но кто знает? Возможно, в далеком краю за Холодными Песками есть место и для такого, как я? Ведь существует же Анклав, о котором молчат самые умные книги и о котором я и слыхом не слыхал до вчерашнего вечера?! Что, если в этом мире есть и страна, где все люди подобны мне? Мастер Ар отделил меня от мира заколдованным кругом. Неужели же я ничего не сделаю, чтобы разорвать этот круг? „Помоги мне!“ — сказала пленница. И еще она назвала меня человеком…»

«Не смотреть! Не говорить! Не приближаться!» Эти слова были выжжены на теле и в мозгу Кая пламенем, которое не было огнем. «Обнаружь Мастер, что я снова нарушил запрет, следующего наказания мне не пережить. Но чего стоит такая жизнь? Вчера я впервые признал себя рабом! — Внутри у него все сжалось при воспоминании об этом унижении. Он презирал себя за слабость, которой был куплен сегодняшний день, день жизни раба. — Этой слабости и этой жизни может быть только одно оправдание: сделать что-то, чтобы разорвать волшебный поводок, на котором водит меня маг! Доказать, что я не игрушка Мастера! Сделать не то, что велят хозяин Замка, Ментор или Хруч, а то, чего хочу я! Разрушить морок и открыть путь в блистающий мир за пустыней, пусть даже я сам и не смогу последовать этим путем… Разве, спасая человеческую жизнь, я не докажу всем, и прежде всего себе самому, что я тоже — человек? Разве, вернув свободу другому, не обрету свободу и я сам? Свободу, от которой я почти уже отказался… Но как это сделать?»

«Не смотреть! Не говорить! Не приближаться!» Самые невероятные планы возникали в мозгу Кая, будто песчаные замки, тут же смываемые волнами здравого смысла. «Нет, я не смогу придумать ничего дельного, пока следующий шаг волшебников остается мне неизвестным! Ясно одно: Такхейвекх в Замке не задержится: он должен доставить пленницу в Анклав. Но когда? Вряд ли сегодня. Старый маг болен похмельем и носу не кажет из отведенного ему покоя. Тогда завтра? Или он задержится на несколько дней? И как он собирается добраться до Анклава?» — голову мальчика распирало от вопросов, на которые невозможно было найти ответы.

«Не стоит надеяться, что мне снова подвалит удача, и я подслушаю планы магов. К тому же меньше всего мне сейчас хочется оказаться поблизости от Мастера или его гостя. Вот если бы мне удалось поговорить с Юлией Доротеей… Но об этом теперь можно только мечтать». На мгновение Кай позволил себе представить, как вспыхнет радостью и надеждой лицо девушки, когда он скажет ей, что он не враг, что поможет ей бежать на свободу, что ему не нужна награда… Представить, как будет звучать его имя, произнесенное ее нежным, как переливы арфы, голосом…

Тень упала на лежавший перед ним фолиант, как и два часа назад открытый на второй странице. Погруженный в свои мысли, Кай не услышал, как в библиотеке появился Ментор Рыц.

— Ты прочел книгу? — вопросил Ментор, усаживаясь напротив ученика.

— Не до конца, — честно ответил Кай.

— Хорошо, посмотрим… Что было причиной поражения темных магов в Последних Волшебных Войнах?

— Э-э… — Мальчик напряг память, оказавшуюся на этот счет чистой, как совесть младенца. Вдруг ему пришел на ум вчерашний разговор волшебников. Там что-то про это было… — Гоблины! — обрадованно вспомнил вслух Кай. — То есть то, что маги недооценили их…

— Интересная версия. Вот только Эгар Киану о ней в своей книге не упоминает.

Каю крыть было нечем, и он хмуро уставился в стол.

— Ты не прочел книги!

— Я же сказал, что не закончил.

— Ответ на мой вопрос находится на двадцатой странице. Ты хочешь сказать, что за два часа прочитал менее двадцати страниц?

— Я… Я не мог сконцентрироваться на книге…

— Странно. Ты показался мне очень сконцентрированным, когда я вошел. Интересно, на чем?

— Ни на чем.

— Ах, так, — Ментор замолчал, внимательно разглядывая Кая, который по-прежнему не поднимал глаз. Без всякого перехода Рыц сказал:

— Я видел, как Мастер расписался у тебя на спине. Если ты опять замышляешь глупости — лучше оставь. Ты этим ничего не добьешься, кроме собственной смерти или того, что хуже, чем смерть.

— Что может быть хуже, чем смерть?

Ментор помолчал, испытующе глядя на ученика. Наконец, будто приняв какое-то решение, он сложил руки на груди:

— Хорошо. Этой истории в книге нет, — Рыц кивнул на фолиант, покоящийся под локтями ученика. — Но тебе будет только полезно услышать ее.

Кай изобразил на лице усиленное внимание, хотя его самым большим желанием было, чтобы Ментор убрался восвояси и прихватил свои истории с собой.

— Гхм-гхм, да… Давным-давно, в тридесятом царстве, которое после заключения мира вошло в состав Объединенной Зеландии, или в просторечии ОЗ, жил-был человеческий король. Королева не могла иметь детей, и он с чистой совестью заточил ее в башню, где бедняжка тихо скончалась от голода. Старевший без наследника король быстро присмотрел себе невесту — юную дочь соседнего королька победнее. Эскорт должен был доставить красавицу к жениху. Случилось так, что один из сопровождающих леди Изольды был подающий надежды молодой маг, известный как Дарк.

При упоминании этого имени в голове Кая что-то щелкнуло:

— Погодите, херре! Дарк… Ведь так звали знаменитого боевого мага Черных!

— Верно, Кай. Только тогда Дарк был мальчишкой немногим старше тебя, невинным, до боли застенчивым и погруженным в свои волшебные книги. Отец отправил его на чужбину по двум причинам: Дарк должен был защищать принцессу в дороге, а по прибытии поступить в подмастерья к придворному магу. Только вот судьба судила ему иное, — Ментор вздохнул и замолчал, будто припоминая.

Кай осторожно пошевелился на стуле, устраиваясь поудобнее. Повествование Рыца обещало быть далеко не таким скучным, как ожидалось.

— Путь был долгий, леди Изольда страдала от безделья, и Дарк пытался немного развлечь ее беседой. Когда он преодолел свою стеснительность, оказалось, что между молодыми людьми было много общего. Слово за слово, и наши герои подъехали к воротам королевского замка уже положительно влюбленными друг в друга… Не стоит ухмыляться, мальчик! В твоем возрасте такие вещи происходят удивительно быстро. Н-да, на чем это я…

— Леди и волшебник втюрились друг в друга по уши, — подсказал Кай, стараясь нарочитой грубостью компенсировать полыхающий на щеках румянец.

— Именно, по уши… Однако прекрасная дама была обещана другому, и Дарк доставил ее к венцу в целости и сохранности. Леди Изольда упала в обморок в разгар брачной церемонии, ее возлюбленный нажил язву желудка, экспериментируя с отворотным зельем, но, в общем, жизнь шла своим чередом. И без того тощий, Дарк все худел и бледнел, молодая королева ткала бесконечный гобелен под надзором придворных дам, которых король частенько радовал ночами. А потом… Потом Изольда потеряла дитя, которое носила под сердцем, и муж пригрозил ей башней. На следующую ночь королева исчезла из запертой спальни, а подмастерье придворного мага впервые не явился поутру на зов учителя.

По следу беглецов пустили королевского волшебника. Ему удалось установить, что любовники укрылись в лесу Мордред. Однако участники посланной в чащу экспедиции вернулись с пустыми руками, а престарелый маг к тому же — с подпаленной бородой. Солдат в лес теперь было не заманить, как это говорится у людей, ни за какие коврижки. Недолго думая, король послал за отцом Дарка, о котором шла слава могущественного чародея. Разъяренный супруг надеялся, что тот призовет отпрыска к порядку и вернет беглую королеву. И у короля были основания для надежды. Видишь ли, Кай, Дарк был стихийным магом, как и его отец — магистр ордена Хранителей Зеркала.

Кай в замешательстве поднял палец, пытаясь привлечь внимание Ментора.

— Ах да, прости, мальчик, ты заслужил пояснение. Д.п.в.в., то есть до Последних Волшебных Войн, маги еще не делились на Черных и Белых, как пытается убедить в том «История современного мира». Они объединялись в ордена, открытые или тайные союзы, из которых Хранители Зеркала были, пожалуй, наиболее крупным и влиятельным. В этот орден входили чистокровные маги, многие из которых были стихийными — то есть использовали энергию базовых элементов — огня, воды, воздуха и земли. Они утверждали, что силами четырех стихий сохраняют мировое равновесие и оберегают выкованное демонами Зеркало Тьмы.

— А что, такое зеркало вправду существовало? — не выдержав, перебил Ментора Кай.

— Так гласит легенда, — пожал плечами Рыц. — Как бы то ни было, ближайшим конкурентом и оппонентом Хранителей был орден Иллюминатов, или Несущих Свет.

— Светлые маги? — поспешил вставить ученик, которого внезапно озарило.

— Неплохая догадка, — похвалил Ментор. — Только тогда они называли себя Факелоносцами. Иллюминаты устраивали факельные шествия в знак своей миссии: нести свет знания и искать зерна волшебного дара во тьме.

— А я думал, их миссия была разбить Зеркало Тьмы.

Ментор Рыц вздрогнул всем телом, так что его доспехи жалобно звякнули.

— Разбить Зеркало?! Храни нас Сила, нет! Завладеть им, обрести над ним контроль — этого Факелоносцы, несомненно, желали. Ведь Зеркало было источником могущества и власти. Уверен, Белые ищут эту древнюю реликвию и по сей день…

— Ищут?! Так Зеркало не погибло вместе с черными магами?

— Если бы его можно было так легко уничтожить… — усмехнулся Рыц, блеснув сталью. — Но довольно об утерянных реликвиях. Вернемся к нашим влюбленным, — доспех Рыца скрипнул, когда он откинулся на спинку стула, положив ногу на ногу. — Как помнится, мы оставили их в лесу…

Кай навострил уши, надеясь услышать подробности времяпровождения сладкой парочки в укромных лесных куртинах. Но, к его разочарованию, Ментор Рыц перескочил эту главу:

— Отец Дарка согласился вернуть королеву-изменницу в объятия супруга в обмен на жизнь своего сына. Ведь союз стихийного мага с человеческой женщиной был бы чистой воды мезальянсом, а его возможные плоды — позорным пятном на кровной линии ордена. Магистр Хранителей оправдал свою славу и при всем честном народе передал плачущую Изольду в руки высочайшего правосудия. Дарк не мог этому воспрепятствовать: связанный отеческими чарами по рукам и ногам, он и пискнуть был не в силах. Я слышал, Магистр был так зол на отпрыска, что половину дороги к замку тот проделал, болтаясь в воздухе вниз головой, вроде экзотического воздушного шара…

Кай неуютно поежился, вспомнив летающие по кругу серебристые сферы. Ментор Рыц тем временем продолжал:

— Но король не сдержал своего слова. Он заявил, что Дарк будет казнен как предатель и прелюбодей. Не успел Магистр раскрыть рот, как в спину ему впилась пущенная стражем стрела: западня захлопнулась, — при виде вытянувшегося лица ученика Ментор прервал свое повествование. — Что, невеселая получается сказка?

Кай тряхнул всклокоченной головой:

— Но ведь Дарк не умер тогда, верно?

Рыц печально покачал головой:

— Нет, но, думаю, он с радостью бы пожертвовал своей жизнью, лишь бы его отец и любимая остались живы.

— Значит, леди Изольда…

Ментор поднялся и подошел к обращенному на юг окну. Каю было больше не видно его лица, но слова Рыца тяжело падали в пыльную тишину между книжных полок:

— На заднем дворе замка уже был выстроен эшафот. Изольду возвели на него первой: королю хотелось, чтобы Дарк наблюдал за ее агонией. Затем пришла очередь волшебника подставить шею под топор. Но король не принял во внимание одно обстоятельство: чары земли, превратившие Дарка в истукана, постепенно ослабели после гибели Магистра. К тому моменту, когда щека мальчика коснулась залитого кровью Изольды чурбака, он почувствовал, что наконец свободен, — Рыц замолчал.

Воображение Кая легко могло дорисовать картину, но он жаждал услышать о происшедшем от самого Ментора. Наконец наставник снова заговорил. Голос его глухо рокотал в глубине доспехов, будто эхо далекого грома:

— Первым умер палач: он так и не успел осознать, что его убило. Потом — телохранители короля и лучники на стенах. Остальные бежали. Все, кроме короля. Окруженный кольцом пламени, он наблюдал гибель своих подданных, но не мог сдвинуться с места. Когда они остались во дворе одни — охваченный ужасом король и Дарк — огненный круг стал сужаться. Муж Изольды… или, скорее, вдовец… на коленях умолял о пощаде. Но этот огонь было не остановить…

В наступившей тишине до боли живое видение встало перед глазами Кая: тонкая фигура в черной мантии, с развевающимися на горячем ветру волосами и отблесками пламени на бледном, в разводах гари и слез лице…

— Тут все могло бы и закончиться, — голос Ментора вернул ученика к реальности. — Но в тот же вечер Хранители получили сообщение. В нем говорилось, что Магистр и его сын погибли от рук вероломного человеческого короля.

— Но ведь… Дарк остался жив! — перебил Кай, забыв о вежливости.

— Да. Но Хранители этого не знали, — терпеливо пояснил Ментор Рыц, обернувшись к ученику. — Под покровом ночи они напали на замок. Маги перебили всех, кого там нашли, а потом спустились в город. Они искали тело Дарка. Когда они нигде не смогли его обнаружить, Хранители обрушили свою месть на горожан. Волшебный огонь не пощадил никого. Когда Дарк вернулся из того мрака, в который погрузило его горе, было уже поздно что-либо изменить. Местная резиденция ордена была атакована человеческими войсками, пролилось еще больше крови, люди обратились за помощью к Иллюминатам… Что было дальше, ты знаешь.

Кай задумчиво произнес:

— Деяние Дарка стало причиной войны, которая длилась столетие… Лучше бы он сам подставил шею под топор!

— Даже если бы Дарк умер тогда, почему ты уверен, что ход событий был бы иным?

— Но ведь… В этом нет логики! Я имею в виду, неужели никто из людей или магов не мог предвидеть последствий? Ведь это — безумие! И все — из-за такого незначительного события…

— Незначительное событие?! — Ментор шагнул к столу, заслоняя падавший из окна свет. Это движение заставило ученика испуганно спрятаться за книгу.

— Я имею в виду, — Кай сглотнул и осторожно выглянул из-за кожаной обложки, — что значит гибель одного… двух человек по сравнению с этим? — Он кивнул в сторону южного окна библиотеки, в стрельчатой раме которого синела дымка Холодных Песков.

Ментор остановился над учеником и заложил руки за спину, изучающе глядя на него сверху вниз.

— Незначительное событие… Падение мелкого камешка вызывает оползень в горах. Особенно если камешку помогут упасть. В нужном месте и в нужное время.

Кай нахмурился:

— Кто-то послал Хранителям ложное сообщение.

— А кто-то, возможно, подсказал королю идею со спрятанным на галерее метким лучником. И добавил для убедительности золотых монет, — кивнул Ментор Рыц.

— Но кто?

Ментор пожал плечами:

— Теперь это уже не имеет значения. Подумай лучше о том, каково было Дарку жить со знанием того, что он был виновен в смерти дорогих ему людей, что он на столетие столкнул мир в бездну ненависти, крови и страданий. Каково было знать, что он не может ничего изменить…

— Страшнее чем смерть, — едва слышно произнес Кай, глядя в окно невидящими глазами.

— Подумай об этом, мальчик. Подумай, прежде чем замкнуть круг.

Кай заморгал, озадаченный словами Ментора, но Рыц уже был на пути к дверям:

— Я вернусь через час и ожидаю, что к тому времени ты прочтешь три главы и будешь способен поведать о Мече Света.

Дверь закрылась, скрипнув в тяжелых петлях. Ученик перевернул песочные часы. Но, вместо того чтобы углубиться в книгу, он тупо пялился на бегущую из верхней колбы золотистую струйку. Как обычно, история Ментора вызвала больше вопросов, чем дала ответов. «Ну какое отношение судьба Дарка, знаменитого героя Темных, может иметь ко мне? И при чем тут какой-то круг?» — Кай раздосадованно тряхнул головой и перевернул пожелтевшую страницу.

ГЛАВА 10, в которой Кай видит сон

Восточная стена Замка вытянулась, как волнорез, в сторону моря. Она была еще влажной от недавнего дождя, когда на ее вершине показалась невысокая фигурка с длинным луком за спиной. Гоблины-стражи пропустили путника без вопросов: они привыкли видеть Кая на стене в самые неурочные часы, тренирующегося по приказу Ментора Рыца. Вот только на этот раз Рыц не имел к вечерней прогулке никакого отношения. Мальчик искренно надеялся, что Хручу это останется неизвестным. Ведь он улизнул с кухни, втерев троллю, что Ментор счел жизненно необходимым отточить навыки своего подопечного в стрельбе. Причем незамедлительно.

Теперь Кай направлялся в сторону Белой скалы, в которую упиралась Восточная стена, завершаясь полуобвалившейся смотровой башней. Белая скала была отвесным пиком, поднимавшимся в ожерелье охлестышей — более мелких скал и валунов — из грохочущего водоворота воды и пены. Утес прозван был Белым из-за окрасившего его в этот цвет помета тысяч морских птиц, гнездившихся на нем из года в год. Вот и сейчас над скалой кружилась вечная карусель чаек. Птиц было так много, что казалось, будто из облачного серого неба над морем идет снег.

Соскучившийся по Каю ветер встрепал его волосы, бросил в лицо острый запах водорослей и добытой чайками рыбы. Мальчик вдохнул его полной грудью и остановился, не доходя до руин смотровой башни. Белые птицы сновали над ним, наполняя воздух пронзительными криками. Стрелок снял лук с плеча и прицелился в снежную круговерть над головой. Он старался выбрать жертву так, чтобы она упала на стену, и он не потерял бы стрелу. Кай взял поправку на ветер. «Прости меня, сестра!» — и спустил тетиву. Пронзенная насквозь чайка упала на камни в нескольких шагах от стрелка. Вздохнув, он подобрал стрелу, вытащил из кармана тряпицу и завязал себе глаза.

Мальчика окружила темнота, но из этой темноты четче выступили все звуки: птичий гомон, шум моря, свист ветра… Поначалу все они сливались в единую симфонию, но мало-помалу он смог выделить из нее отдельные голоса, каждый из которых выводил свою особую мелодию и в то же время был частью общей гармонии. Кай снова вскинул лук, тетива жалобно зазвенела… Не надо было снимать повязку, чтобы понять: он промазал. Скрипучие вопли выбранной им Черноголовки, как и прежде раздавались в птичьем хоре. Следующая стрела сбила наземь чайку, но не ту, что выбрал мишенью лучник. Еще одна стрела ушла «в молоко»…

Кай опустил оружие и уселся на влажные камни, скрестив ноги. Он не мог удержать фокус. Слишком явственно слышались ему среди звуков ветра и птиц голоса, которые были только в его голове.

— Мы выедем завтра на рассвете, если мой гостеприимный хозяин одолжит мне лошадь для пленницы.

Эта фраза Мастера Такхейвекха была первым, что донеслось до ушей Кая пару часов назад, когда маги вступили в Обеденную Залу. Ему даже не пришлось подслушивать. Мастер Ар, к его большому удивлению, приказал мальчику снова прислуживать за ужином.

— Достопочтенный Такхейвекх, не хочу вас огорчать, но у меня, к сожалению, только две лошади, — отрезал хозяин Замка. — Одна — моя, а вторая слишком дика и неуправляема, чтобы посадить на нее женщину. Я бы не рискнул предложить ее и вам, дражайший Мастер. Но в стойлах есть ослы…

— Ослы?!

— Да, ослы. Вам ведь более не угрожает погоня. Я пошлю эскорт сопровождать вас и пленницу до Круга, а оттуда — прямой путь в Анклав.

Кай встрепенулся: «Круг? Снова? Да что они все, сговорились что ли? С другой стороны, если это тот самый Круг…»

— Ослы. И куда же выходят Врата в Анклаве?

— В лес Марбэк.

— В Марбэк?! Да на осле понадобится весь день, чтобы добраться до Локкена! Если только не удастся раздобыть приличное четвероногое по дороге…

Не договорив, пожилой волшебник остановился как вкопанный. Он выпучил глаза на Кая, как раз отодвигавшего для него тяжелый высокий стул. Мальчик смутился, вспомнив подробности своего вчерашнего унижения. Кровь бросилась ему в голову. Больше всего он в тот момент желал, чтобы Такхейвекх обращал на него ровно столько же внимания, сколько за ужином накануне.

— Что случилось, многоуважаемый? — произнес Мастер Ар сладчайшим голосом, делая вид, что он только сейчас заметил Кая в тени Такхейвекхова стула. — О, надеюсь, теперь вы убедились, что слуги-монстры, как вы их называете, имеют некоторые преимущества. На этом, например, все заживает за одну ночь, и он вынослив как мул. Между тем он чувствует боль так же, как и мы с вами. Но, в отличие от нас, этот «нелюдь» уже готов принять новую порцию… — При этих словах Кай похолодел. Старый волшебник, видимо потеряв аппетит, попятился от заманчиво пахнущих яств. — Или, может быть, не готов? — усмехнулся Мастер Ар. Маг изучающе глядел на слугу, пытавшегося сохранить невозмутимое выражение лица.

«Что, если Мастеру втемяшится снова войти в меня? Тогда ни у меня, ни у пленной волшебницы не останется ни единого шанса!» Но, к счастью, у хозяина Замка на этот раз было другое на уме.

— Покажи-ка нашему гостю свою спину! — потребовал Ар.

Кай отвернулся, скрывая краску стыда и сдерживаемой ярости, залившую лицо. Задрал рубаху. Последовало короткое молчание.

— Что скажете, многоискусный Такхейвекх? — В голосе волшебника звучала гордость за свое творение.

— Э-э… Тонкая работа, без сомнения, — пробормотал старик, с осторожностью подбирая слова. — Правда, я никогда не видел ее выполненной на коже живого человека… Если не ошибаюсь, значение символа…

— Коже нелюдя и урода, драгоценнейший Такхейвекх, не таковы ли были ваши собственные слова? — перебил Мастер. — Возможно, именно они подсказали мне эту замечательную идею: заклеймить моего раба, как скота, поставить тавро, которое невозможно свести и которое всегда будет напоминать ему о его сути…

— Помилуйте, дорогой Ар, — брезгливо поморщился старый маг, — это методы гайенов и церруканцев. Только варвары клеймят своих рабов каленым железом!

— О, нет! Это, — хозяин Замка коснулся воспаленной кожи, и волна боли сотрясла Кая с головы до пят, — гораздо, гораздо лучше железа! Это чистый первозданный огонь, первый элемент! Он прожег не только шкуру отродья, но и его душу, ибо — несмотря на ваши сомнения, многомудрый Такхейвекх, — она у него имеется, да… Это-то и делает его интересным!

Кай едва мог дождаться, пока мастера наконец отужинают. Убрав со стола и получив разрешение идти, он тайком прошмыгнул в Зал Предков.

Не менее монументальный, чем Обеденная Зала, чертог этот во всю длину пресекали два ряда каменных фигур в человеческий рост, изображавших волшебников и волшебниц, старых и молодых, со всеми регалиями, полагающимися их профессии. Статуи, по словам Ментора Рыца, были одновременно саркофагами, заключавшими в себе прах благородных предков Мастера Ара. Они стояли в том же порядке, что и фигуры для игры в скак. Подобно фигурам, каменные волшебники были двух цветов: черного по левой стороне и белого по правой. Или наоборот — смотря с какого конца зала смотреть. Даже пол здесь был выложен вперемежку черными и белыми плитами, так что чертог напоминал подготовленную, но так и не начатую неведомыми игроками партию. Противоположная главному входу стена была полностью зеркальной. И без того длинные ряды предков Мастера Ара уходили в зазеркальную бесконечность. Надо было коснуться холодной и гладкой поверхности, чтобы понять, где кончались сами истуканы и начинались их отражения.

Теперь в зале было темно и тихо. Только в огромные окна заглядывал серый облачный вечер, окрашивая все в сумрачные тона. Кай бегом проскочил между рядами предков Мастера, казалось, неодобрительно хмурившихся ему вслед. Запыхавшись, с сильно бьющимся сердцем, мальчик затормозил, чуть не врезавшись носом в собственное отражение. После мгновенного колебания он сдернул с себя рубаху и повернулся к зеркалу спиной, заглядывая через плечо.

От увиденного у Кая перехватило дыхание, из груди вырвался отчаянный стон. Кожа его плеч, спины и шеи была покрыта подживающими рубцами, лиловыми в неверном сумеречном свете, и представляла собой неприглядное зрелище. Но не это было самое ужасное и непоправимое. Через всю его спину, от основания шеи до поясницы, шли три широких узорных полосы, глубоко вытравленных в коже. Они напоминали опрокинутое и наискось перечеркнутое V, немного загибавшееся на концах. На всеобщем языке знак напоминал первую букву его имени. В иероглифическом письме тан, втором самом распространенном алфавите Потерянных Земель, это было слово «раб». Иероглиф радужно переливался в серой полумгле зеркала…

Мальчик ударил кулаком ненавистное отражение, упал на колени и стал беззвучно раскачиваться, зажимая голову руками.

Он сорвал с глаз намокшую повязку. Соль жгла лицо. Кай ненавидел себя за эти слезы: слезы жалости к себе, слезы бессилия. «Это совсем не то, что мне сейчас нужно!» Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и постарался расслабиться. Это было трудно, время поджимало. «Надо забыть о времени. О стыде. О боли. О ненависти. О страхе. О ней. О себе. Есть только море и его сонное предзакатное дыхание внизу. Есть воздух, который движет облака и дает опору птицам. Есть дети моря и воздуха, горячие комочки жизни, несомые ветром, мои легкие братья и сестры…»

Он не почувствовал сопротивления тетивы. Ее натягивала не рука, а ветер. Его течение наводило стрелу на цель, которую лучник знал, не видя: старую серохвостую крачку, опять оставшуюся без добычи, отобранной наглой товаркой. Он слышал, как стрела рассекла воздух, загудевший в ее оперении, как внезапно оборвалась брань мгновенно умершей птицы, как ее тело падало вниз, нелепо раскинув неподвижные крылья, пока с тупым звуком не ударилось о камни…

Кай открыл глаза, и странная связь с окружающим миром внезапно оборвалась. Это было удивительно, он никогда не испытывал ничего подобного, никогда ни о чем подобном не слышат… Невидимое солнце на западе мазнуло розовым облачное одеяло. Скоро совсем стемнеет, и птицы улягутся на покой. «Я должен использовать оставшееся время, чтобы ничего не оставить случайности. Ведь от завтрашнего выстрела будет зависеть свобода Юлии Доротеи и моя собственная судьба». Кай снова завязал глаза и позволил ветру наполнить себя…

Этой ночью ему снился сон. Он снова видел Юлию Доротею. Она спала в своей темнице, едва освещенной зеленоватым светом гнилушки. Полумрак не мешал Каю разглядывать ее: он видел в темноте как кошка. Мягкие черты девушки во сне расслабились и стали совсем детскими. Длинные темные ресницы отбрасывали густую тень на видимую мальчику щеку. Под другую Юлия Доротея уютно подложила ладонь. Она спала на брошенной в угол охапке соломы, укрывшись плащом. Несколько соломинок застряли в ее взъерошенных волосах. Одна из них щекотала ей ухо, заставляя смешно морщиться во сне.

Соломинка ли была тому виной, или она почувствовала на себе чужой взгляд, но узница вдруг открыла глаза. Увидев сидящего в углу на корточках Кая, она удивленно приподнялась на локте:

— Ты? — узнавая, сказала она немного охрипшим со сна голосом. — Что ты тут делаешь?

— Я тебе снюсь, — немного подумав, посетитель добавил: — Извини, в прошлый раз у меня не было возможности представиться. Меня зовут Кай.

— Значит, это только сон? — Девушка вздохнула. — Охота была еще и во сне видеть эту гнусность. Нет чтобы приснилась ОЗ или что-то приятное, так снятся только психи всякие…

Остаток фразы Кай не расслышал, так как Юлия Доротея пробурчала его себе под нос, пытаясь вытащить из волос раздражавшую ухо соломинку.

— Что значит «псих»? Я еще не очень хорошо владею тан…

Юлия Доротея, прищурившись, посмотрела на него.

— Как, говоришь, тебя зовут?

— Кай.

— Ага. А я — Герда.

— Ты же сказала, что ты — Юлия Доротея, дочь Рикарда Светлого…

— Ладно, забудь, — девушка огляделась вокруг. — Слушай, если это сон, мы ведь сможем отсюда выйти?

— Я смогу. А ты — нет, — он указал на золотые оковы, все еще удерживающие руки пленницы, и парную им цепь, тянущуюся от ошейника на ее горле к стене:

— Вот и вали отсюда! Мне не нравится этот сон! Попробую приснить себе что-нибудь получше. Тиаго Раи, изумруд в короне Объединенной Зеландии… — последние слова Юлия Доротея произнесла уже в стену, отвернувшись от собеседника и укрывшись плащом с головой.

Кай немного посидел, чувствуя себя довольно глупо. Он уже хотел последовать совету девушки, называвшей себя то Юлией, то Доротеей, то Гердой, и «приснить себе что-нибудь другое». Но тут до него донесся какой-то сдавленный звук со стороны соломенной постели. Укрытое шерстяной тканью хрупкое плечо слегка вздрагивало.

Кай впал в замешательство. Он не знал, куда себя девать и что делать. Наконец он осторожно приблизился к девушке и опустил руку на вздрагивающее плечо, едва смея коснуться колючей шерсти кончиками пальцев:

— Не плачь, не надо.

— А кто плачет?! И вообще, почему ты все еще здесь? — Юлия Доротея резко села в своей куче соломы, так что звякнула цепь, оттолкнула его руку и откинулась к стене. Ее лицо было мокро, глаза покраснели, но метали молнии. Однако физиономия ночного посетителя выражала, вероятно, такое смятение, что взгляд девушки смягчился. Она усмехнулась. — Отец всегда говорил, что волшебник может и должен управлять своим сном. Я так хотела увидеть ОЗ и мой дом! И вот теперь не могу даже избавиться от тебя…

— Я уйду, — Кай поднялся и направился почему-то в тот угол, где он раньше сидел. Впрочем, это был сон, а во сне людям необязательно выходить в дверь, тем более запертую.

— Нет, постой! — Он обернулся. — Сначала расскажи, как мне выбраться отсюда… Когда я проснусь.

— Может, и расскажу, — согласился Кай. — Если ты расскажешь мне про ОЗ.

Юлия Доротея фыркнула, немного помолчала, теребя торчащую над виском темную прядь…

— Ладно. Только ты — первый!

— Нет, ты! Ты только ворчишь, ноешь или орешь — едва не разбудила стражу! Если я тебе что и расскажу, ты все равно до утра позабудешь.

— Не забуду! Отец научил меня помнить и толковать сны, — Юлия Доротея еще орала, но уже шепотом. — И вовсе я не ворчу и не ною… Я рождена в Тиаго Раи, изумруде в короне городов Объединенной Зеландии, — девушка вскинула подбородок. — Мужчины Тиаго Раи сильны и отважны, женщины Тиаго Раи мудры и горды. Никогда враг не слышал от нас мольбы о пощаде! В нашем флаге зеленое и лиловое. В нашем флаге изумрудная зелень полей, полных хлеба, лесов, полных дичи, и холмов, полных доброй магии древнего народа. В нашем флаге лиловые цветы вереска, волнующегося под западным ветром. Наш флаг реет высоко и никогда не будет опущен! — Юлия Доротея перевела дыхание. — Теперь твоя очередь.

— Ладно, слушай. Завтра на рассвете Такхейвекх повезет тебя в Анклав.

— Какой еще Анклав?

— Так ты не знаешь?.. Ладно, это потом. Главное — постарайся все время держаться позади него…

ГЛАВА 11, в которой поют камни

Кай стоял в круге Шул-ла-Рун, в просторечии называемом также Кольцом Желания. Круг состоял из огромных, поставленных вертикально каменных глыб. Он знал, что много таких колец, возведенных неизвестно кем и с целью, которой никто уже не помнил, было разбросано по всей земле. Имелся загадочный круг и неподалеку от Замка, на голом отроге Драконьего Хребта, называемом Когтем.

Скальный отросток выдавался из драконьей лапы и угрожающе нависал над пропастью с зелеными макушками деревьев и шумом речки далеко внизу. Ветер вечность бродил между серых валунов. И вечность их хоровод окружал танцующую пару в центре: два камня, соединенные третьим, плашмя положенным на их верхушки. К Шул-ла-Рун вела едва заметная тропка в скалах, поросших мелким кустарником и выгоревшей на солнце жесткой, режущей ноги травой. Только между камней кольца трава не росла.

Кай пришел сюда еще до рассвета. С того момента, как старый волшебник упомянул круг, парень думал о Шул-ла-Рун на Когте Дракона. Это могло быть только здесь.

Назначение Кольца Желаний открылось ему случайно. Однажды он решил проследить за Мастером Аром во время одной из отлучек мага из Замка. Мальчишку просто распирало любопытство: зачем это Мастер таскается в горы, задерживаясь иной раз на несколько дней в местности, привлекательной разве что для охотника? Дичи волшебник никогда не приносил, а в любовь Мастера к природе и свежему воздуху почему-то не очень верилось.

Кай видел, как жеребец мага уверенно шел по узкой тропке, будто привычным путем. Как он вынес Мастера на плоскую вершину Когтя. Как волшебник твердой рукой направил Кекса в круг, прямо под арку соединенных в танце каменных рук. Камни Шул-ла-Рун запели и сдвинулись. Лошадь с всадником исчезли в радужном сиянии… Вернулся Мастер Ар в Замок только к вечеру.

Исследование, проведенное тогда Каем в библиотеке, подтвердило его догадку. Кольцо Желаний было вратами, которые можно было открыть с помощью магии. Книги, к сожалению, не говорили ясно, как и куда открывались эти врата. Был ли каждый Шул-ла-Рун связан со всеми прочими кольцами, так что вошедший в Круг мог выйти из него в любом другом Круге по собственному выбору? Или врата Шул-ла-Рун выводили путешественника только в несколько строго определенных пунктов назначения? А может, за каждым Кольцом был закреплен один-единственный маршрут?

В любом случае для Кая, лишенного магических способностей, Шул-ла-Рун был бесполезен, и он забросил свои поиски. А теперь жалел об этом. Во время их ночной встречи Юлия Доротея рассказала, что все существовавшие Кольца разрушены или «заблокированы СОВБЕЗ п.п.в.в. в связи с запретом на бесконтрольные магические перемещения». Но разве можно полагаться на то, что ты видел во сне? Ведь Шул-ла-Рун в Драконьих Горах прекрасно работал…

Сегодня Такхейвекх собирался открыть врата Круга на Когте. А Кай готов был его встретить. Он стоял в длинных утренних тенях, скрытый от любого, кто мог бы появиться на тропе, массивным торсом замшелого валуна. Длинный лук и самодельные стрелы с белым оперением были наготове, как и повязка, сейчас удерживавшая лезущие в глаза волосы. Стрелок прислушивался: не раздастся ли в скалах стук копыт? Но пока ни один посторонний звук не тревожил тишину.

После непогоды последних дней солнце наконец вышло из-за туч и обещало жаркий день. Ветер, который здесь никогда не спал, мягко гладил волосы и открытую кожу лица и рук. В быстро нагревшихся камнях запевали цикады. Ласточки, устроившие свои гнезда под обрывом, с пронзительными криками скользили между валунов. Маленький голубой мотылек коснулся щеки человека и сел на конец его лука, сложив хрупкие крылья. Кай стоял неподвижно, наблюдая за его движениями и игрой голубого цвета, когда насекомое расправляло крылья. Это помогало ему отвлечься от беспокойных мыслей и держать разум чистым для того, что ему предстояло сделать.

Внезапно лучник насторожился. Ему показалось, что он различил чуть слышное эхо в горах. Верно, звуки приближались и становились все явственнее: цокот копыт по камням, приглушенные голоса, звяканье лошадиной сбруи…

Кай поднял руку к повязке. Мотылек испуганно взлетел со своего насеста и исчез в голубизне неба. Напугавший его человек опустил плотную ткань на глаза. Свет померк, и мир наполнился звуками. Двое конных и трое пеших, гоблины. В последний момент Такхейвекх, очевидно, уговорил Мастера Ара одолжить ему жеребца. Кай легко узнал уверенную походку Кекса за нервным перестуком копыт старикова одра. Голоса принадлежали гоблинам, которые при виде Шул-ла-Рун отказались идти дальше. На это стрелок и рассчитывал. Замковые бёлле считали Кольцо Желаний местом дурным, проклятым и всегда обходили его стороной. Вот и сейчас гоблины, чураясь, повернули обратно по тропе. Кай отчетливо слышал их удаляющиеся шаги. Теперь ждать ему осталось совсем недолго.

«Страшнее, чем смерть… Подумай, прежде чем замкнуть круг…» Эхо далекого голоса зазвучало в ушах. Сердце кольнуло внезапное сомнение. «Что, если мой план не сработает? Если я промахнусь? Если Юлия-Доротея не сможет заставить Круг петь? Если врата откроются, но не в ОЗ, а… Нет! Отступать уже поздно, да и некуда. Я должен действовать! Сейчас или никогда!»

Кай выровнял дыхание и призвал ветер. Время потекло быстрее, потекло медленнее, время исчезло. То, что осталось, измерялось ударами лошадиных копыт по каменистому грунту да стуком его собственного сердца. Лучник не торопился брать цель. Он хотел убедиться, что первым едет именно Такхейвекх. Одна-единственная ошибка будет стоить жизни Юлии Доротее. Нет, сомнений быть не могло: шедшая впереди лошадь ступала тяжелее под весом старика.

— Куда мы едем? — прозвучал звонкий девичий голос, и Кай услышал скрип кожи, когда волшебник обернулся в седле на голос пленницы.

Лучшей мишени стрелку и не надо было. Ветер подхватил его руку и сделал ее легкой. Он бросил стрелу и понес ее неотвратимо навстречу старому магу. Ветер пел песню смерти в ее белом оперении, пока острие не пронзило горло волшебника. Старик мгновенно захлебнулся кровью. Он попытался поднять посох, беззвучно шевеля губами. Но тут вторая стрела, как чайка, упала на него и выклевала тускнеющий от близости смерти глаз. Без звука то, что было Такхейвекхом, упало в жесткую щетку травы у ног белобрысого.

Испуганный конь попытался было встать на дыбы, но твердая рука спутницы мага удержала его. «Только бы она сделала все как надо!» — взмолился про себя Кай. Теперь все зависело от Юлии Доротеи. Связанный словом Мастера, он больше ничем не мог ей помочь. Кай слышал, как девушка спешилась, успокоив лошадь. Освободила ногу своего похитителя, застрявшую в стремени. Поискала что-то в его одежде. Звякнули золотые оковы, упав на камни, и стремя, когда свободная теперь чародейка взлетела в седло.

Стрелок отошел к краю пропасти так далеко, как это позволяли крошащиеся камни под ногами. Пусть будет так: если расстояние между ним и Юлией Доротеей уменьшится настолько, что сработает заклятие Мастера, он просто в судорогах упадет с обрыва. И не будет больше ни боли, ни страха, ни стыда — ничего не будет. А девушка… Девушка успеет пройти во врата.

Юлия Доротея тронула лошадей и шагом вошла в круг. На мгновение она остановилась. Кай, глаза которого закрывала повязка, не мог видеть, но догадался, что волшебница заметила его. Если сейчас она приблизится… Бежать было некуда, и негде было укрыться. Он беспомощно стоял на краю скалы, опустив бесполезный теперь лук, с замотанным тряпкой лицом. Длинные волосы летели по ветру за его спиной, щекоча шею.

— Я никогда не думала, что мой ангел-хранитель будет слепым, — прозвучал тихий голос. Расстояние между ними заполнила тишина. — Пойдем со мной! Тебе опасно теперь здесь оставаться! Пойдем! — Кекс сделал шаг вперед. Кай не видел, но чувствовал, что девушка протянула в его сторону руку. Он отчаянно замотал головой, опасно балансируя на краю пропасти. Еще пара томительных мгновений, и Юлия Доротея развернула лошадь. — Я не забуду тебя, Кай. Прощай и… спасибо.

Копыта застучали по камням. Он услышал пение Шул-ла-Рун… И увидел радугу даже сквозь свою непроницаемую повязку. Через минуту все было кончено. Коготь Дракона опустел, если не считать мертвого волшебника и его убийцы. Кай сорвал закрывавшую лицо тряпку.

Только сейчас его осенило: Юлия Доротея назвала его по имени! Имени, которое она узнала во сне. Но разве могли два человека одновременно видеть один и тот же сон? Кай тряхнул головой и направился к телу убитого им мага. Внутри у него была странная пустота, как будто стальной стержень, который держал его и направлял все его движения, внезапно вынули.

Лучник опустился на колени перед Такхейвекхом и посмотрел на залитые кровью лицо и бороду старика. Он никогда раньше не убивал, только для пропитания, на охоте. Удивительно, как точно стрелы нашли свою цель. «Была ли у Такхейвекха семья в Анклаве? Кто-то, кто любил его, кто будет скорбеть о нем, кто захочет отомстить за его смерть?» Кай не знал, какое погребение следует давать волшебникам. Все его знание ограничивалось саркофагами-статуями в Зале Предков. Но здесь у него в любом случае было не так много возможностей. «Я подтащу тело к краю скалы и сброшу его вниз. Но прежде…»

— Прости меня, Мастер Такхейвекх. Да пребудет с тобой Вечный Ого…

Кая скрутило и бросило в колючую траву. Голос Мастера Ара наполнил его и повлек к Замку. Путь обратно в крепость был долгим и страшным. Мастер велел доставить тело Такхейвекха в Замок, и слуга то гнулся до земли под весом убитого, то падал и волочил его по камням, то снова вскидывал на плечи, залитые кровью из распоротого горла… И все это время боль подстегивала его, как огненный кнут, начинаясь в символе, раскинувшем крылья на его спине, и распространяясь оттуда по всему телу. Последние метры до Замка Кай уже мог только ползти, подтягивая труп мага за собой. Солнце стояло высоко. Высыхающая на жаре кровь привлекала рои мух. Они вились над лицом Такхейвекха, садясь и снова взлетая, когда голова трупа моталась из стороны в сторону и билась о камни с каждым рывком.

Так он и появился во дворе Замка: извиваясь в пыли, покрытый ею и кровью своей жертвы так, что над слоем грязи выделялись только огромные ночные глаза, такие же мертвые, как у убитого им волшебника. Черная тень упала на него и на миг подарила прохладу. Кай поднял взгляд и, увидев остроносые сапоги Мастера Ара, попытался встать. Мастер терпеливо ждал, пока очередная попытка не увенчалась успехом. Их глаза встретились, и сердце слуги сжала холодная рука: маг улыбался.

— Что ж, посмотрим, как тебе это удалось, — и хозяин Замка вошел в Кая.

ГЛАВА 12, в которой убийца плачет

Девочка бежала по нарезанной солнечными дольками аркаде. Темные волосы прыгали по худеньким плечам, вспыхивая медью в лучах света. Босые ноги быстро мелькали под развевающимся подолом платья. Внезапно все закрыла тень. Мелькнули черные крылья. Огромный ворон устремился вслед за ребенком, хрипло каркая и хищно вытягивая когти. Солнечные блики в аркаде окрасились кровью. Девочка оглянулась через плечо, и лицо ее исказил ужас. Она бросилась бежать еще быстрее по бесконечному коридору, но страшная птица уже настигала ее. Кай закричал во всю силу легких на языке, которого не знал. Ворон развернулся в полете, задев концами крыльев за стены, и устремился навстречу ему. Черная птица разинула клюв: «Кай!» — и обрушилась на него, вонзая железные когти в глазницы…

Кай вскрикнул и хотел поднять руки к глазам, но что-то держало их. Он рванулся и пришел в себя. У него еще звенело в ушах от собственного крика. Глаза слепило яркое солнце, и сначала было не ясно ни где он, ни что с ним. Наконец, зрение прояснилось.

Первое, на чем остановился взгляд, было синее небо позднего лета, переходившее в нестерпимый блеск моря. Вдалеке маячила знакомая макушка Белой Скалы с птичьей круговертью над ней. Прямо внизу были бурые крыши замковых строений и узкая каменная площадка, заканчивающаяся у его ног — босых, пыльных, в следах запекшейся крови и… тяжелых оковах. Таких же оковах, что охватывали его раскинутые руки и удерживали на стене башни Висельников.

Кай был распят высоко над Замком. И все же не так высоко, чтобы обитатели крепости не могли видеть его. Узники башни, по мысли ее создателя, должны были служить назидательным примером для слуг местных Мастеров.

Вся одежда исчезла. Стоящее в зените солнце немилосердно жгло незащищенную кожу, вспухшую рубцами там, где по ней прошлись плети Мастера. Одни рубцы были старые, поджившие; другие — совсем свежие и еще кровили. Очень хотелось пить. Губы распухли и запеклись. Жажда казалась тем мучительнее, что перед глазами все время была серо-стальная масса океана, вздыхающего внизу. И знание, что соленая вода не может утолить его страдания, не делало их меньше. Кай не помнил, когда он ел в последний раз или как он попал сюда. Но его память сохранила каждое слово Мастера Ара, каждое слово, произнесенное тихим вкрадчивым голосом, потому что эти слова ранили гораздо сильнее, чем плеть…

Мальчик лежал на горячих плитах двора лицом вниз, как всегда обессиленный после посещения Мастера, и боролся с рвотными позывами. Он надеялся, что теперь волшебник убьет его, и, по возможности, быстро, чтобы его мучения прекратились. Но вместо этого Мастер Ар рассмеялся, и Каю очень, очень не понравился этот смех.

— Лучше, чем этого можно было пожелать! Ты превзошел мои ожидания! Взгляни-ка на это, — волшебник бесцеремонно пнул лежащий рядом труп Такхейвекха носком сапога. — Старик даже не пикнул! Жаль, что девчонка уже в Анклаве, а то можно было бы поразвлечься и с ней.

Возникший из воздуха огненный аркан обвился вокруг лежащего и вздернул его на колени.

— Смотри на меня! Да, мой маленький Кай, ты ведь так ничего и не понял! — Мастер Ар наклонился к мальчику и заглянул в его расширившиеся от ужаса глаза. — Ты думал, что борешься со мной, борешься со своим предназначением. На самом деле ты только что обрел его! У несчастного Такхейвекха не было против тебя ни единого шанса. Помнишь, там, в Ущелье Исполинов, он ударил тебя смертельным заклятием? Старик еще удивлялся потом, как ты выжил, и спрашивал меня об амулете. Да-да, не делай таких больших глаз, малыш. У меня не было сомнений, что ты слышал наш разговор и понял все. Кто как не ты знал, что не было никакого амулета? Магия старика просто прошла сквозь тебя, не причинив вреда. Как пройдет магия любого другого волшебника — слышишь, любого! Кроме меня, твоего создателя. Ибо таким я сотворил тебя, Кай, и ты весь, без остатка, принадлежишь мне.

Я придумал тебя, но теперь ты — настоящий, такой же реальный, как эти камни, как труп мага, которого убил ты. Убил сам, без моего приказа… Мой мальчик, мое чудовище, ты только что сделал то, для чего ты был создан, и сделал с таким совершенством! Ты убил волшебника!

В глазах Кая помутилось. Задыхаясь, он крикнул:

— Это ложь! Я убил Мастера Такхейвекха, чтобы спасти девушку! Я убил, потому что у меня не было другого выбора! Он черный маг, и его магия сильна. Я видел это в ущелье, я видел, как он заставил бежать мертвую лошадь!

— Мое бедное чудовище, — Мастер Ар легко коснулся его щеки. Кай дернул головой, но петля аркана удержала его, лишая воздуха, — ты знаешь, что я говорю правду. Никакая магия, ни черная, ни белая, не действует против тебя — таким тебя создал я! Старик не был для тебя угрозой. Ты убил его так легко, так изящно, потому что тебе нравится убивать. Не правда ли, есть странная красота в полете стрелы, несущей смерть, когда ветер поет в ее оперении…

— Нет! Я не знал… Я не хотел… — Кай тяжело и часто дышал, слова шли с трудом.

— Ложь! Ты знал. Ты хотел — так сильно, что презрел боль и страх. Ты спланировал все до мельчайших деталей — какой великолепный план! Единственное, чего ты не учел, — я все время следил за тобой, направлял тебя, вел тебя к цели… Ты думал, что противостоишь моей воле. Но ты всегда был в моей воле и всегда будешь. Ты — мой, мы едины… — Теперь Мастер вкрадчиво шептал, склонившись к самому уху мальчика, и вес слов мага давно бы пригнул его к земле, если бы не все еще удерживавшая шею удавка.

— Но… волшебница, Юлия Доротея? — из последних сил попробовал возразить Кай.

— Девчонка? Ты отправил ее прямиком в Анклав, в руки черных магов. Она для нас ничего не значит, это пешка, которую можно отдать… — при виде лица несчастного, которое исказила гримаса, Мастер Ар улыбнулся уголками губ: — Ты ведь не думал, что Шул-ла-Рун открывает врата куда угодно? Круг на Когте — это дорога в Анклав, и никуда больше. Придет время, и я возьму тебя туда. Но не сейчас… Тебе предстоит еще многому научиться…

Эхо слов Мастера заставило узника застонать, сжав зубы, и рвануться в цепях. Бесполезно, все было бесполезно. Он помнил, как умолял волшебника убить его, но в ответ получил только смех и огненные плети. Кажется, он начинал понимать слова Ментора Рыца о том, что хуже, чем смерть. Кай невидящими глазами уставился на солнце, надеясь, что оно ослепит его, выжжет его больной мозг, мозг чудовища… Как многое ему теперь стало ясно! Пребывание в Замке, уроки с Ментором Рыцем, даже его странное уродство: чудесные глаза, которые могли видеть магию, могли выследить волшебника в тысячной толпе для того, чтобы убить его…

«Я — убийца. Вот каково мое предназначение. Убийца волшебников, чья магия беспомощна против меня. И я — целиком во власти Мастера Ара. Если Мастер прикажет убить… — на мгновение он обрадовался, что Юлия Доротея была в Анклаве, далеко от Замка. — Что, если бы Мастер приказал „поразвлечься“ с ней?» Кай не задумывался о том, почему хозяину понадобилось создать его именно таким; зачем волшебнику понадобился слуга, призванный уничтожать ему подобных. Какова бы ни была причина (если властелину Замка вообще требовалась причина), она не могла оправдать то, что Ар сотворил с ним.

Солнечные лучи пронзали голову, как раскаленные клинки, заставляя глаза истекать слезами. Безжалостный свет проникал в самые дальние уголки сознания, туда, где годами хранилось все самое дорогое: детские мечты, сны, немногие счастливые воспоминания… Этот свет вдруг показал всю их убогость и ложь. «Родители… У меня никогда не было ни родителей, ни братьев, ни сестер! Никогда не было другого дома, кроме Замка. Я никогда не был человеком и никогда не смогу им стать. Я — урод, чудовищное творение магии, преступление против природы и преступник! Юлия Доротея назвала меня слепым ангелом… О, я действительно был слеп! Но я никогда не был ангелом. Я — демон, и теперь она, наверное, поняла это и прокляла меня…»

Какой-то шум внизу, во дворе Замка, привлек внимание узника. Сначала, ослепленный солнцем, он видел только разбегающиеся разноцветные круги. Наконец, зрение немного восстановилось. Кай разглядел кучку гоблинов, устроивших явно рассчитанное на него маленькое представление. Они гоготали, делали непристойные жесты и орали что-то, чего прикованный на башне расслышать не мог, а прислушиваться не желал. Очевидно заметив, что объект насмешек смотрит в их сторону, гоблины радостно удвоили свои усилия. Один из них, которого Кай, несмотря на расстояние, определил как Буллебёлле, повернулся к нему кормой, спустил потертые штаны и начал с энтузиазмом вертеть своим волосатым задом, издавая неприличные звуки.

Узник отвел взгляд. Ему, по большому счету, было все равно. Все внутри него лежало в руинах. Все, казавшееся надежным, крепким и правильным, то, на чем он основывал свою жизнь, в чем искал опору в минуты отчаяния, — все было смыто одной огромной волной, как замок, построенный на песке…

«Как я мог так обманывать себя? Видно, я все-таки волшебник, не хуже Мастера Ара. Я сам, а не Мастер создал для себя сказочную иллюзию и уверовал в ее реальность. А ведь правда… Она всегда была на поверхности, только я не хотел ее видеть. Предназначение давно уже говорило во мне. Нерасторопный слуга, неловкий работник, не слишком радивый книгочей… Ведь я совершенно меняюсь, стоит мне взять в руки лук или меч. Боевое искусство и „швердвэрк“ — вот дело, которому я отдаюсь со всей душой. И то, что я в одиночку одолел горного тролля, — не случайность. Я делаю успехи. Ведь для этого я и создан…»

Кай смотрел на блистающую морскую гладь, начинавшуюся за башнями Замка и уходящую в бесконечность белесого от жара неба. Был полный штиль, воздух почти не двигался, и его начинали одолевать насекомые. Мухи и слепни роились над обездвиженным телом, пользуясь беспомощностью жертвы. Они беззастенчиво ползали повсюду, норовя залезть даже в глаза и уши, и жалили, взлетая лишь на мгновение, когда узник в остервенении мотал головой. К вечеру их сменили комары, но Каю было уже все равно. У него едва хватало сил, чтобы повернуть голову.

Ночь принесла с собой долгожданную прохладу, но облегчение длилось недолго. Близость Холодных Песков давала о себе знать. Ночи над Замком даже в летнюю жару выдавались холодные. Вот и теперь температура стремительно падала. Выпала роса, увлажнившая измученное тело и камни башни, на которой оно было распято. Кай жадно слизывал ее языком отовсюду, докуда мог достать. Он даже пытался дотянуться до стены за своей спиной, но только до боли вывернул шею. Вскоре стало так холодно, что его начала бить дрожь: сначала легкая, а потом крупнее. Она сотрясала все его худое тело так, что ржавые цепи жалобно звенели. Потом он перестал чувствовать руки и ноги; сознание, ненадолго освеженное ночным холодом, стало мутиться.

Сперва Кай испугался и хотел было что-нибудь предпринять, но потом сообразил, что так, наверное, приходит смерть, и с облегчением отдался этой дрожи, надеясь, что ему недолго осталось терпеть. Огромная луна, висевшая низко, как круглое зеркало, напротив его лица, разбилась и упала в море, после чего все померкло…

Мастер Такхейвекх склонился над Каем. Прежде белоснежная борода старика слиплась кровавыми сосульками, единственный глаз горел безумным торжеством. На месте второго была червивая рана, из которой торчала стерла. «Нет, урод, ты так легко не умрешшшь!» — просипел старик распоротым горлом и что есть силы огрел своего убийцу посохом… Кай рывком пришел в себя, судорожно втянув воздух в легкие… и понял, что он еще жив. Над морем вставал рассвет. Небо было нежно-розовое, как перламутр в изгибе раковины-пелариуса. Единственное, чего желал узник, была смерть, но его собственная плоть предала его.

Он вспомнил слова Мастера Ара: «На этом все заживает за одну ночь». И верно, так было всегда, сколько Кай себя помнил. Какие бы раны и увечья ему ни наносили, каких бы шишек он ни насажал себе сам по щенячьему любопытству и неосторожности, за ночь синяки и ссадины исчезали без следа, раны закрывались, переломы срастались, шрамы рассасывались — все, кроме оставленных самим Мастером.

Поначалу живучесть человеческого отродья удивляла обитателей Замка, за исключением, конечно, самого хозяина — ведь это он создал мальчишку таким. Но потом все к этому привыкли, в том числе и сам мальчишка. Вот и теперь черный дар Мастера не давал ему умереть. Хотя тело Кая и ослабело, рубцы выглядели уже гораздо лучше, и даже опухоль от бесчисленных укусов насекомых спала настолько, что он смог разлепить веки. Скоро безжалостное солнце снова поднимется над горизонтом, и ему предстоит еще один день мучений…

Но пока бриллианты утренней росы еще были рассыпаны повсюду, и кожа распятого пила всеми порами драгоценную влагу. Он потянулся за ней сухими губами и… остановился. «Нет, это только продлит пытку. Если что и сможет прикончить меня, так это жажда. Насколько я знаю, ни одно живое существо не может прожить без воды, даже пустынные гады. Сколько бы жизненных сил ни было в моем созданном магией теле, без воды они иссякнут. А у меня хватит воли не пить… Не лизать, не впитывать каждой клеткой эту чудесную, прохладную влагу…»

Кай то терял сознание, то приходил в себя и глядел бессмысленным взглядом на всегда одни и те же солнце, небо, море и бурые крыши… Он снова впадал в беспамятство и бредил, и грезил о чем-то, чего не могло удержать в памяти тускнеющее сознание, и вновь просыпался… Он потерял счет времени, да и неважно уже было, сколько дней, лет, веков он висел на башне над Замком, сколько раз его обжигал зной и колотил холод…

Теперь сознание его было короткими вспышками во тьме. Когда Кай возвращался в мир, он уже не мог поднять свесившуюся на грудь голову, и единственное, что попадало в поле его зрения, — край каменной площадки у ног и размытое алое пятно за ней. Когда ему удавалось сфокусировать зрение, он узнавал в пятне одинокий куст дикой розы-хюбен. Каким-то чудом она зацепилась корнями за крошечный выступ на стене башни и теперь цвела в самом неподходящем для нее месте. Ни дождевым струям, ни суровым ветрам, ни холоду пустыни не удалось выжить цветок отсюда. И Каю почему-то нравилось смотреть на него, и приносила утешение мысль, что именно роза будет последним, что он увидит перед смертью…

Снова настала ночь с ее убийственным холодом, но это уже не тревожило Кая. Ему было хорошо. Он находился под поверхностью моря, в прохладной глубине, и опускался все ниже, ниже. Солнечные лучи пробивали толщу воды. Но здесь они не обжигали, а просто стояли в ней, как золотые колонны затонувшего храма, от которого ныряльщик уходил все дальше, дальше…

Кай посмотрел вниз и увидел под собой что-то светлое, медленно колеблемое подводным течением, подобно лепесткам распустившегося цветка моря — анемона. Он нырнул, и вскоре невероятный цветок оказался совсем близко от него. Только это был вовсе не цветок, а Юлия Доротея. Ее лицо заливала бледность, синеватые веки закрывали глаза, она не дышала. Темные волосы девушки колыхались над ее головой, между прядями проплывали маленькие серебристые рыбки. Длинные пышные юбки белого платья плавали вокруг тела, создавая впечатление распустившихся лепестков. Роза краснела в волосах чародейки, дикая роза хюбен. Кай приблизил свое лицо к бледному лику Юлии Доротеи, ища в нем следы жизни, но безуспешно. Он протянул руку к цветку в ее волосах, как вдруг девушка распахнула глаза, и они были цвета моря. Она посмотрела прямо на Кая, прямо в глубину его опустошенной души, и сказала: «Ангел… Берегись ворона! Помни розу. Дыши!»

Воздух со свистом ворвался в легкие Кая, а в его распахнутый в беззвучном крике рот — потоки воды. Над Замком шел дождь. Узник пил, пил и пил его тугие струи. Его рвало водой, но он снова пил, пил… Мокрое тело быстро теряло остатки тепла на ледяном ветру, который и принес дождь. Вскоре его опять била безжалостная дрожь, так что Кай не мог сомкнуть челюсти. Но он был в сознании, он жил и думал о Юлии Доротее. «Чем было то, что я видел? Бредом? Сном? Или видением, посланным чем-то, кем-то… Один раз мы уже говорили во сне. И в тот раз все было так же реально, и, проснувшись, я помнил все очень ясно, до последней детали. Девушка сказала, что она умеет помнить и толковать сны. Во всяком случае, она сумела запомнить мое имя, имя из нашего общего сна… Если бы она могла сейчас помочь мне истолковать увиденное!

В подводном царстве Юлия Доротея выглядела мертвой, но оказалась живой. Может ли это значить, что она, возможно, жива на самом деле? Такхейвекх спросил: „Где открываются врата в Анклаве?“ Сказал бы он так, если бы Анклав был единственным местом, куда вел Шул-ла-Рун на Когте? „В лесу Марбэк“, — ответил Мастер Ар. Если девушка все-таки очутилась там, возможно ли, что ей удалось избежать встречи с врагами и найти дорогу домой, быть может, через другое Кольцо Желания? Ведь добрались же как-то Такхейвекх и его ученик до Потерянных Земель и ОЗ? Во сне — или видении — Юлия Доротея снова назвала меня ангелом и велела дышать, жить… Значит ли это, что она может простить меня? И еще там была роза-хюбен. И ворон… ворон…»

Был полдень, и Кая снова мучила жара и докучливые насекомые, когда на башне появился Мастер Ар. Сначала узник принял его за одно из своих бредовых видений, вроде утыканного стрелами Такхейвекха. Но Мастер быстро убедил его в своей реальности, протянув поперек груди отнюдь не воображаемым кнутом алого пламени. Кай дернулся, и рой жирных мух испуганно взлетел, оставив на месте кучку изжаренных родственников.

— Очнись, мой мальчик, не время спать! — промурлыкал Мастер, рассматривая его в упор.

Кай не мог как следует держать голову, зрение его то и дело мутилось. Мастер, стоящий против солнца в длинном плаще, полами которого играл ветер, показался ему чудовищной черной птицей из сна про девочку. Волшебник слегка шевельнул рукой, и невидимые, но сильные пальцы сжали подбородок слуги и подняли его вверх. Глаза несчастного оказались на уровне глаз Мастера.

— Я вижу, ты еще жив, — довольно продолжил мучитель. — Похвально, похвально… У тебя было время как следует поразмыслить надо всем происшедшим. Ты поразмыслил? Отвечай! — Железные пальцы выпустили подбородок узника, и он из последних сил прохрипел что-то, похожее на утвердительный ответ.

— Так-так… И до чего же ты додумался?

Кай попробовал что-то сказать, но из его пересохшего горла вырвалось только слабое сипение.

— Ничего-ничего, — успокаивающе улыбнулся Мастер Ар, — я тебе помогу, — и вошел в своего раба.

На этот раз все было по-другому. У Кая не было больше сил, чтобы сопротивляться, и, наверное, поэтому вторжение мага прошло гораздо легче, без обычного чувства глубокого унижения и боли. Взамен мальчик будто бы частично слился с сознанием Мастера Ара. По крайней мере он вдруг увидел свой собственный внутренний мир так, как, должно быть, видел его во время своих посещений Мастер.

Этот душевный ландшафт также постигла разительная перемена. Там, где раньше взгляду волшебника представало обжитое пространство, напоминавшее каморку в заброшенной башне, теперь простиралась песчаная пустошь, упиравшаяся в море — спокойные холодные волны до горизонта. Единственное, что разбивало однообразность пейзажа, были руины высокой аркады, уходящей к морю и еще сохранившей несколько целых стрельчатых арок. В проеме одной из них выросла дикая роза-хюбен, и ее ветви, усыпанные алыми цветами, взобрались на самый верх каменной кладки.

Кай ощутил недовольство Мастера Ара как физическую боль. Маг что-то искал среди развалин аркады, но не мог найти. Недовольство Мастера сменилось гневом, и боль усилилась. Узник этого не осознавал, но его тело судорожно дергалось в цепях, то выгибаясь дугой, то безвольно обвисая. В бешенстве волшебник пнул дикую розу, одним словом вырвал ее из земли и испепелил в воздухе. Как бы не зная, что еще предпринять, он в раздумье подошел ближе к морю и вдруг остановился: казалось, он нашел искомое. Молча, маг вытянул руку вперед и сделал такой жест кистью, будто он вынимал что-то из пучины.

Некоторое время водная поверхность оставалась спокойной. Лишь мелкие волны набегали на влажный, усыпанный ракушками песок. Вдруг неподалеку от берега вода забурлила, вспенилась и выпустила на свет человеческую фигуру, закутанную в белое. Это была Юлия Доротея, какой Кай видел ее в своем полусне-полувидении. Волшебница медленно, словно нехотя, поднялась над водой во весь рост и пошла по волнам к тому месту на берегу, где стоял, поджидая, Мастер Ар. Едва ее босые ноги коснулись песка, маг уронил руку. Бледная плоть девушки начала таять, словно воск, сбегая с костяка вместе со струями морской воды. Мгновение, и от Юлии Доротеи остался только скелет, тут же распавшийся на части. Белый череп с остатками темных волос подкатился по песку прямо к ногам Мастера. Маг поднял его, не нагибаясь, и нехорошо усмехнулся:

— Бедная маленькая чародейка! Посмотри, что ты с ней сделал, чудовище!

Череп уставился на Кая страшными пустыми глазницами. Вдруг в глубине их мелькнуло что-то красное: увядшие лепестки розы-хюбен стали медленно падать из дыр, когда-то бывших глазами цвета неба. Казалось, пустые глазницы плакали кровавыми слезами…

— Нееет! — Крик Кая разбил его связь с сознанием Мастера Ара. Все вокруг стало рушиться, песок и волны сошлись вместе, и… Кая вынесло совсем на другой берег, где снова была башня Висельников, горячее небо, крики чаек и узкая площадка у закованных ног, на которой по-прежнему стоял вездесущий Мастер.

Больше всего несчастному хотелось сейчас провалиться в спасительное забытье, но маг крепко держал его взглядом. Он покачал головой:

— Подумать только! А ведь я даже не назвал бы ее красивой. Сколько ты ее видел, по-настоящему, не в том детском сне, — две минуты, три? Да что ты вообще о ней знаешь? Только те несколько слов, что она тебе сказала? И вот твое сердце уже отравлено надеждой! Надежда! — Последнее слово Мастер выплюнул с отвращением, слово гнилой фрукт. — Иллюзия слабых и глупцов! Я бы своими руками выдавил жизнь из того, кто ее придумал!

— Сначала попробуй выдавить жизнь из меня! — Длинная фраза далась Каю с трудом. На нее ушли последние силы, вместо слов получился хрип, но Мастер понял все. Его лицо застыло мраморной маской, так что он вдруг стал очень похож на своих каменных родственников в Зале Предков, Кай закрыл глаза, готовясь принять последний удар, по вместо этого услышал тихий смех волшебника:

— Мальчишка! Ты думаешь, что мои слова — ложь? Ты все еще надеешься… Хорошо же! Я покажу тебе, что произошло на самом деле.

Мастер Ар отступил в сторону и одним движением руки нарисовал в воздухе овальное зеркало в рост человека. Сначала Кай увидел свое собственное отражение: распятое до натяжения всех жил тело с багровым рубцом поперек груди, выпирающие ребра, спутанные волосы, падающие на нечеловеческие, полные тьмы глаза… Образ затуманился, и какое-то мгновение в зеркале отражалось лишь выцветшее полуденное небо в легких облачных кружевах. Ветер сбивал их вместе, закручивал в спираль, которая вращалась, вращалась… Пока из ее центра не возник и не занял всю зеркальную плоскость круг стоячих камней на поросшем вереском холме. На заднем плане чернел стеной сосновый лес.

Камни запели и сдвинулись, выпуская из своей глубины всадницу в алом плаще с глубоко надвинутым на лицо капюшоном. Она сидела верхом на Кексе, а коня Такхейвекха вела в поводу. Девушка немного сдвинула капюшон, чтобы осмотреться, и все сомнения рассеялись — это была Юлия Доротея. Лиловые цветы вереска, льнувшие к камням Шул-ла-Рун, навели Кая на мысль об ОЗ. Но картинка в зеркале расплылась, потекла, и вот оно уже показывало Юлию Доротею в глубине леса.

Она гнала лошадь галопом, оглядываясь через плечо на своих преследователей — мелькающие между деревьев темные тени. Внезапно одна из них выросла как из-под земли, прямо на пути Кекса. Лошадь взвилась на дыбы и сбросила легкую всадницу… У Кая вырвался невольный стон, а зеркало снова покрылось рябью.

Дальнейшие картины, появлявшиеся и исчезавшие в воздухе, Мастер Ар комментировал, не стесняясь самых циничных выражений. Он явно смаковал их на языке, в то же время наблюдая за реакцией пленника, который с напряжением следил за событиями в зеркале.

— Маги Анклава тщательно следят за активностью всех еще действующих Шул-ла-Рун на своей территории — а таких не много. Они мгновенно обнаружили маленькую дурочку, схватили и пытали, приняв за шпионку из Потерянных Земель. Сначала она запиралась, но заклятия Правды быстро развязали ей язык. Узнав об убийстве Такхейвекха, Трибунал всполошился. Маги Анклава не умирали насильственной смертью уже много, много лет, если не считать, конечно, обычных магических дуэлей. Здесь же один из старейших Мастеров был убит существом неясной природы, к тому же явно не владеющим магией.

Признаться, мне, твоему господину, пришлось пережить несколько неприятных минут из-за твоей кровожадности. Мне пришлось даже предпринять поездку в Анклав, чтобы все уладить. Они хотели, чтобы я выдал тебя, но, в конце концов, согласились с тем наказанием, которое я сам выбрал для своего раба. Кстати, заодно я вернул себе Кекса: бедняга уже начал тосковать по Замку.

Кай с трудом оторвал взгляд от залитого потом и смертельной бледностью лица Юлии Доротеи, лежащей на крестообразном алтаре в каком-то полутемном помещении. Он проследил глазами за взглядом Мастера Ара и увидел внизу, во дворе под башней, Фьёллебёлле, выгуливавшего лошадь мага. Зеркало закричало, и Кай дернулся всем телом на крик. Девушка на алтаре заходилась в вопле, извиваясь всем телом, когда несколько темных, скрытых плащами фигур обступили ее и принялись срывать пропитанную потом одежду.

— Что… что они с ней делают? — в отчаянии прохрипел Кай, не в силах отвести взгляд от страшного зрелища.

— Ничего особенного, — пожал плечами Мастер. — Просто готовят к церемонии Эппур-Дёв, Разделенной Чаши. Трибунал испытал ее и выяснил, что (как я и утверждал с самого начала!) Такхейвекх ошибался, и никакого отношения к пророчеству Триады девчонка не имеет. Сама она для Анклава бесполезна, но вот магии дурочки вполне можно найти применение… Вот, вот видишь, сейчас они выпивают ее досуха. Участники церемонии делят чужую магическую энергию между собой, а потом ее сольют в…

Но Кай уже не слушал. Как поверхность зеркала, его заполнило искаженное мукой лицо девушки: глаза закатились так, что видны были только полоски белков, голова подергивалась в мелких судорогах, из носа показалась тонкая струйка крови, к которой кто-то тут же жадно припал губами… Больше он ничего не видел. Слезы затопили глаза и катились вниз по щекам, казалось прожигая в коже горящие дорожки. Он плакал беззвучно, с окаменевшим лицом, зная, что плачет в последний раз, что мир проклят, и, что бы ни случилось с ним, Каем, этот мир не увидит больше его слез.

— Как трогательно, плачущий убийца, — усмехнулся Мастер Ар.

— Она умерла?

— Мало кто переживает Разделенную Чашу. А если и переживает, теряет человеческий облик и никогда уже не становится прежним. Хочешь увидеть, что случилось с твоей маленькой потаскушкой?

— Нет.

— Что, не хватает мужества увидеть, что ты натворил?

Кай не ответил, только перевел на Мастера тяжелый, как полог ночи, взгляд огромных глаз, на которых уже высыхали слезы. Мановением руки волшебник свернул зеркало, только дрогнул воздух в том месте, где оно только что было.

— Я ухожу, но вернусь, когда ты будешь готов. Скоро.

ГЛАВА 13, в которой Кай сводит близкое знакомство с вороном

К Каю начал приходить ворон. В короткие мгновения — а может часы? — бодрствования он стал замечать крупную черную птицу, слетавшую к его ногам. Она заслоняла яростное солнце своими крыльями и распугивала жиревших на беспомощной плоти мух. В первый раз ворон опасливо косился на узника круглым глазом, но с каждым новым появлением подбирался к нему все ближе и ближе. «Наверное, чует падаль», — думал Кай, когда мог думать. Иногда, вынырнув из забытья, он удивлялся окраске оперения птиц, как всегда круживших над Белой Скалой. Все они были черные, все они хрипло выкаркивали его имя. Их слетелось так много, что они собирались в темную тучу, застилавшую солнце.

Ночь… Ночь стала вороновым крылом, укрывавшим Кая. Луна казалась блестящим глазом ворона, вечно следившим за ним. Ночь пыталась пробраться в него, как ее холод пытался пробраться в его сердце, каждый раз подступая все ближе, ближе… Однажды, когда Кай перестал отличать бред от реальности, пахнущая тлением птица подлетела прямо к его лицу и, сев на плечо, разжала клювом плотно сомкнутый рот. Она влила в него теплую, горько-соленую влагу, от которой ссохшийся желудок болезненно сжался. С тех пор узнику больше не хотелось пить.

В тот раз ворон улетел, но он появился снова. Птица поднялась на рассвете из моря, там, где всегда раньше всходило солнце. Она была огромна, ее крылья в размахе застилали горизонт от края до края. Она летела прямо на Кая, покрывая весь мир своей тенью. Трижды хрипло каркнул ворон и упал вниз, целясь когтями и клювом прямо в беспомощное, прикованное к башне тело. Узник не закрыл глаза, он хотел видеть все. Через них ворон и влетел в него.

Сердце человека остановилось, но через несколько мгновений тишины стукнуло вновь, с каждым ударом наполняясь новой, невиданной силой. Вся боль ушла. Сознание и зрение прояснились, и Кай увидел обычный рассвет над морем, немного туманный после особенно холодной ночи.

Он видел все теперь по-другому: гораздо четче и контрастнее, будто с реальности сняли тусклую пленку, и на поверхность выступило множество мелких объемных деталей, на которые он раньше не обращал внимания. В то же время словно прозрачная стеклянная стена отделила Кая от мира, на который он смотрел. Единственное, что оставалось с ним по эту сторону стекла, был темный на фоне розовеющего неба силуэт Мастера Ара, недвижно застывшего на площадке башни Висельников. Профиль волшебника, четкий, будто вырезанный из черной бумаги, был обращен на юг.

Кай почувствовал, что тяжесть цепей, так долго удерживавших его руки и ноги, вдруг исчезла, и легко спрыгнул на крепостные камни, занимая место рядом с Мастером.

— Что ты видишь, мой мальчик? — мягко спросил маг, не отрывая глаз от синей линии темного еще горизонта.

— Горы. Пустыню.

— А еще?

Кай с наслаждением втянул в легкие свежий утренний воздух. Тьма рассеялась перед его взором, хотя лучи восходящего солнца еще не достигли ее. Мертвые волны голубых песков бежали перед ним, миля за милей, кое-где нося следы странной уродливой жизни, но, что было за ними, он различить не мог.

— Ничего.

— Ты еще научишься смотреть. А пока я расскажу тебе, что вижу я, — Мастер Ар немного помолчал, а затем тихо продолжил: — Там, за Холодными Песками, лежат земли, которые по праву принадлежат нам, волшебникам. Земли, которые мы потеряли во время последних войн. Немногие уцелевшие тогда бежали и спаслись, перейдя Драконьи Горы. Их потомки образовали Анклав, где темные маги живут в изгнании и по сей день. Отщепенцы, поддерживавшие армии людей, стали жертвами собственного безумия. Они помогли заковать магию в оковы, они распяли ее, вырвали ее сердце и заставили служить толпе! Они превратили богиню в площадную плясунью… Будь они прокляты, прокляты!.. — Голос Мастера дрожал от сдерживаемой ненависти, кулаки сжались, глаза горели черным огнем… Кай никогда раньше не видел хозяина Замка таким, но теперь ему было все равно. Душа его стала такой же холодной, как пески пустыни, на которых рисовал таинственные узоры один только ветер.

— Они сами наложили на себя свои цепи, — продолжал, овладев собой, Мастер Ар. — Но мы никогда не смиримся. Я не смирюсь. Придет время, и мы нанесем удар. Мы вернем себе все, что потеряли. Мы вернем богине ее сердце, которые мы хранили все эти годы, долгие годы, и снова возведем ее на престол, а сегодняшних ложных господ сделаем рабами! Жалкие, невежественные людишки! Они сами вырыли собственную могилу. Кто встанет на их защиту, когда придет решающий час? Зеленые маги-недоучки, СОВБЕЗ, невежды, забывшие сущность магии? Их сметет наш первый общий удар! Есть лишь единицы, истинно мощные маги, наследники великого прошлого, которые способны будут противостоять силам Анклава. И вот тут нам… мне понадобишься ты, Кай.

Мастер Ар обернулся и устремил горящий взгляд на собеседника.

— Перед тобой, моим совершенным творением, они будут беспомощны, как слепые котята! Ты будешь убивать предателей в их собственных постелях, пока они спят под теплым боком своих человеческих жен. И они ничего, слышишь, ничего не смогут сделать, чтобы помешать тебе. Ты будешь моим ангелом смерти, первым ангелом их Судного Дня! О, они будут бояться самой твоей тени, они будут прятаться за спины воинов и стены мечей, но никакая стена не удержит тебя, мой ветер, мой Кай! Плод нашей вековой ненависти, то, что ты есть сейчас, — ничто перед тем, чем ты станешь! Ты будешь учиться. И когда твое ученичество завершится, ничто не сможет остановить тебя! Я сам буду твоим первым наставником…

— Но… как же Ментор Рыц? — вспомнил вдруг Кай. За все время пребывания на башне он не замечал следов присутствия своего учителя в Замке.

— Рыц? Я услал его. Он отслужил свое здесь и теперь должен заняться другим делом, — Мастер Ар расстегнул агатовую застежку своего плаща и накинул его на плечи нового ученика. — Пойдем вниз. Нам многое предстоит сделать.

Несмотря на огромность Мастеровых планов, в первые дни после сошествия с башни, название которой теперь наполнилось для Кая очень буквальным смыслом, он не на слишком многое был способен. Как новорожденный — или, скорее, вторично рожденный? — он только ел и спал, пил, ел и снова спал — сном без сновидений. Поначалу он напоминал чудом переставлявший ноги скелет с присохшей к костям кожей, но постепенно силы возвращались к нему. Размещался Кай теперь в покоях Мастера Ара, где ему была выделена постель в комнате по соседству со спальней мага.

И вот однажды он проснулся свежим от долгого сна. Юноша потянулся и попытался встать, но с грохотом рухнул на пол. Не потому, что его ноги были слишком слабы, а потому, что впервые он, привыкший спать на полу, вставал с высокой кровати. Парень встряхнулся и осмотрелся по сторонам. Он узнал спальню, в которой он не раз тер полы и в которой вечность назад ночевал покойный Такхейвекх. В другое время Кай оценил бы чувство юмора Мастера Ара, по теперь его не тронуло бы, даже если бы сам покойник с дырой вместо глаза прилег на постель рядом с ним.

Тело выздоравливающего жаждало воздуха и движения. За узким стрельчатым окном уже синел день, своей прозрачностью говоривший о раннем наступлении осени. Парень огляделся в поисках какой-нибудь одежды и тут же приметил аккуратную стопку на стуле у изголовья постели. Под стулом стояли высокие мягкие сапоги на шнуровке. Привыкший к непритязательному облачению, на которое обычно шли негодные мешки, Кай какое-то время провозился с застежками и шнурками. Наконец, ему удалось влезть в непривычно узкие штаны, тонкую рубаху и плотно прилегавший к телу китель, который он подпоясал широким плетеным ремнем. Одежда была небогатая, но добротная, и прежнему Каю она показалась бы верхом роскоши. Теперь же его скорее раздражало то, что новые сапоги неудобно сдавливали привыкшие к ходьбе босиком ноги.

Справившись с облачением, парень спустился во внутренний двор. Он шел не торопясь, зная, что его наряды на кухне отменены, и Хруч больше не имеет над ним никакой власти. Как, впрочем, и никто другой. Теперь у него во всем мире был только один господин — Мастер Ар. И Кай всегда знал, чего хочет Мастер, знал так же ясно, как его желудок знал, когда он голоден, а тело знало, когда ему нужен сон.

Сойдя вниз по лестнице, он присел на ступеньки крыльца. Здесь было слишком много воздуха, слишком много солнца. Внезапно Кай почувствовал, как слаб еще, в сущности, был. Чуть прищурясь на ярком свету, он следил за полетом ласточек, низко чиркавших над брусчаткой двора, преследуя невидимую человеческому глазу цель. Глаза Кая, не бывшие человеческими, теперь по-настоящему открылись. Он с интересом наблюдал, как юркие птахи пикировали за легким дрожанием прозрачных крыльев и, схватив насекомое, снова взмывали в воздух. Медленно. Так медленно.

Во дворе послышались голоса гоблинов. Кухонная челядь шумно переругивалась, волоча в направлении кухни здоровенный чугунный котел. «Сколько гоблинов нужно, чтобы дотащить залатанный в кузне котел до кухни?» — лениво подумал Кай, продолжая следить за ласточками. Гоблинов было три, и котел гулял по двору причудливыми зигзагами, в зависимости от того, чьи волосатые лапы тянули сильнее, а брань звучала убедительнее. Но тут носители котла заприметили сидящего на крыльце. Один из них, оказавшийся Буллебёлле, бросил посудину. Не смущаясь воплями товарища, которому она отдавила лапу, он направился к Каю.

— Гей, братцы, гляньте-ка, кто энто тута расселся? — ехидно начал гоблин.

— Брось, Булле, не надо! — послышалось от котла. Очевидно, приятели Буллебёлле не спешили поддержать его порыв.

— Чуете, братцы, как воняет энта падаль? Жаль, шо ты тама, — Булле покрутил грязным пальцем где-то в воздухе над своей головой, — не околел. Али, можеть, ты околел, а херр Мастер выживил тебя, как ту кобылу? — Гоблин загоготал, довольный своей шуткой. Скаля клыки, он оглянулся на своих несколько побледневших собратьев, чтобы оценить произведенный эффект.

— Отвали, Булле, ты заслоняешь мне солнце, — лениво произнес Кай.

— Шо ты тут вякнул, кррысёнок? — мгновенно завелся гоблин и замахнулся, чтобы толкнуть мальчишку в грудь. Давнишний недруг, очевидно, рассчитывал воспользоваться видимой слабостью человеческого отродья и быстро показать ему, кто здесь главный и что теперь все будет по-прежнему. Но, к несчастью для гоблина, ничто не осталось прежним.

Кай подождал, пока медленно плывущий сквозь стеклянный воздух кулак Буллебёлле коснется его груди, перехватил руку гоблина чуть выше локтя, а ребром левой кисти рубанул по податливому горлу, дробя его тем легче, чем быстрее инерция несла нападавшего навстречу собственной смерти. Неприятный хруст, хрип, еще один влажный хруст, когда череп уже умиравшего Буллебёлле ударился виском о край каменной ступеньки, — и все было кончено.

Это случилось так быстро, что прошло несколько мгновений, прежде чем топтавшиеся посреди двора гоблины осознали смысл произошедшего. Тогда они бросились прочь, сбивая друг друга с ног. Ласточки улетели. Из-под разбитой головы Буллебёлле медленно расползалась лужица темной крови. Кай встал со ступеньки, чтобы не запачкать одежду. Его звал Мастер.

Теперь юноша редко появлялся на кухне, разве только чтобы передать какое-либо распоряжение Мастера Ара или бросить на стол добытую им дичь или рыбу. Охота и рыбалка были единственными оставшимися за ним хозяйственными обязанностями, потому как, по мнению хозяина Замка, они помогали восстановить форму. Еще он помогал Хручу в кузне — из тех же соображений.

Гоблины при виде Кая теперь заискивающе кланялись, глядя в землю, и старались исчезнуть с его дороги. Хруч его не боялся, но, признавая авторитет Мастера, обращался с подмастерьем как с равным. Скрепя сердце, он оставлял свой воспитательный инструмент висеть у пояса, хотя огромная ладонь то и дело нащупывала привычную рукоять дубины: Кай был не самым покладистым работником.

Однако основное время юноша теперь проводил в обществе Мастера Ара, впервые по-настоящему познавая тайны Замка и магии. Мастер открыл для него прежде запретную секцию библиотеки, и Кай получил доступ к подлинникам древнейших фолиантов. Чего тут только не было! Сборники заклинаний и магических формул, описания волшебных существ, растений и способов использовать их, правила магических поединков, тактика и стратегия волшебных войн, история — не новейшие хроники Феерианды, а сохраненные магами Анклава воспоминания очевидцев легендарных событий прошлого. Как все это отличалось от популярных версий «Современной истории»!

Часто вечерами, когда Кай при свете свечи сидел в библиотеке, ему представлялось, что дыхание древнего мира касается его, что это оно колышет цветок пламени над восковым стеблем. Под его пальцами старинные гравюры в книгах оживали и обретали объем, и давно умершие герои обрастали плотью. Он слышал звон металла о металл и стоны умирающих, а когда Кай закрывал книгу, казалось, на его руках оставались следы крови… Эта другая, страшная история мужества и малодушия, коварства и чести, тьмы и света в бесконечном многообразии теней очаровала юношу, насколько вообще можно было очаровать его опустошенное сердце.

То, что ученик не мог прочитать в книгах, рассказывал ему Мастер Ар — или показывал в своем волшебном зеркале. Мастер уделял много внимания основам магии и технике волшебных поединков, потому что был убежден: чтобы победить, Каю необходимо знать своих врагов, волшебников. Иногда Мастер брал ученика с собой, и они выезжали в окрестные горы, порой забираясь далеко от Замка. Заклинание, удерживавшее слугу вблизи крепости, было давно снято: теперь ему стало незачем и некуда идти.

Мастер рассказывал о происхождении, географии и волшебных свойствах Хребта Драконов и простирающихся за ним Холодных Песков, указывал опасные или связанные с историей волшебных войн места, руины древних поселений и Шул-ла-Рун… Еще Мастер много рассказывал о людях. О физиологии их тел и душ, о том, что ими движет и делает героями или подлецами. Он учил без всякой магии читать в людских сердцах и управлять ими, отличать правду ото лжи и не позволять манипулировать собой. Кай овладел игрой в скак, где последствия каждого хода нужно просчитывать на много шагов вперед, и все чаще и чаще их партии с Мастером заканчивались ничьей.

Юноша понимал: хотя он создан, чтобы убивать волшебников, целью его будут маги, живущие среди людей, и эти люди — второй враг, которого ему надо знать. И этого врага не изучить только по старым книгам и рассказам Мастера. Настанет пора, и ему придется встретится с людьми лицом к лицу. Настанет пора, когда ему нужен будет новый учитель, который поведет его дальше в воинском искусстве. И этим учителем будет человек. Хозяин Замка возьмет Кая в мир, и все запретные чудеса Потерянных Земель, о которых когда-то так мечталось, откроются перед ним. Но теперь ему было все равно.

Часть 2 ПУСТЫНЯ

Я хочу туда, где люди умирают, когда в них стреляют.

Мигающие огни

ГЛАВА 1, в которой Токе из Малых Подхватов отправляется повидать мир

Давным-давно жил на свете злой колдун. Он построил себе замок в горах и вынашивал планы завладеть всем миром. Но его черная магия была недостаточно сильна. Колдуну нужен был помощник, и он решил создать совершенного воина. Он украл дитя человеческое, и забрал его имя, и дал ему другое: Никто. Он взрастил дитя в страхе и боли и научил его убивать. И стал Никто так искусен в ратном деле, что превзошел любого воина на земле.

Однажды велел колдун Никто убить морскую птицу — и он убил. Тогда волшебник велел ему убить лесного зверя — и он убил. И снова велел колдун Никто убить, на этот раз другого колдуна, своего древнего врага. И это выполнил Никто, хотя сердце его обливалось слезами: ведь старик не причинил ему никакого зла. Волшебник был доволен. Оставалось последнее испытание, прежде чем он мог выпустить Никто в мир.

В замке была дева, прекрасная, как солнечный свет на родном берегу, легкая, как ласточка, и с глазами глубокими, как вечная река. Колдун приказал Никто убить ее, но меч дрогнул в руке воина, и он отпустил деву на свободу.

Страшен был гнев волшебника. Он мучил огнем и распял непокорного на самой высокой башне замка, что смотрит на океан. Там висел Никто на стене день и ночь, и еще день и ночь, и еще день… Днем солнце палило его и мучила жажда; ночью холод пробирал до костей, а боль не давала уснуть. Он умирал, но колдун не хотел терять помощника. Он призвал свою черную магию и послал к Никто ворона.

Когда солнце опустилось в море, ворон слетел к Никто, и крылья его закрыли звезды. Он выклевал глаза человека и взамен дал ему два черных камня. Ворон сказал: «Теперь ты сможешь заглянуть за край вечности, и души людские откроются для тебя, как книга. Ничто не укроется от твоего взгляда. Взамен я беру твои слезы».

Ворон улетел, но вернулся на следующую ночь, и его черные крылья закрыли луну. Никто закричал, но ворон вырвал его язык и вложил ему в рот белый камень. Ворон сказал: «Теперь все языки подлунного мира станут понятны тебе, твое слово поведет людей за тобой, по нему они будут убивать и умирать. Ты будешь говорить правду, но тебе не поверят. Ты будешь лгать — люди примут твои слова за истину. Твое слово будет тяжело и прочно, как камень. Взамен я беру твой смех».

Ворон улетел, но вернулся на третью ночь. Никто не увидел его крыльев, потому что он умирал, и сердце его почти перестало биться. Тогда ворон вырвал смертное сердце из груди человека и вложил в нее новое, из красного камня. Ворон сказал: «Теперь ты будешь жить вечно, не чувствуя ни боли, ни страдания, ни горя. Сердце твое всегда будет холодным и безрадостным. Ничто не сможет тронуть его. Взамен я беру у тебя любовь».

С этими словами ворон улетел, а Никто разорвал цепи и вернулся к своему господину. И колдун увидел, что перед ним — совершенный убийца. Он выпустил Никто в мир, и воин начал сеять смерть вокруг себя по велению своего хозяина. И настали Темные века на земле. Брат встал на брата, чародей на чародея. И был плач, и ужас, и скрежет зубовный. И только Никто не плакал, потому что у него не было слез. И ничего не боялся, потому что его каменное сердце не знало страха. Он даже не мог радоваться своим победам, ибо у него отняли смех.

И когда черное отчаяние нависло над родом человеческим, взошла звезда на востоке и явилась Ингеборг Светлая. Она объединила народы Запада, Юга и Востока и разбила армии колдуна на Драконьем Хребте. Ее свет разрушил магию ворона и сровнял замок с землей, погребя Никто под его руинами. Это было давно, говорят, еще до Первых Волшебных Войн. Но четыре камня — глаза, язык и сердце Никто — все еще лежат в развалинах Замка и ждут нового хозяина. Вот почему Драконьи горы — проклятое место…

Танжрин замолчал, задумчиво глядя в огонь. Его рассказ словно наложил на сидевших у костра чары безмолвия. Люди сидели тихо, не шевелясь, будто опасаясь, что одно нечаянное движение, невольный звук обрушит на них древнее проклятие.

В костре звонко лопнула ветка пустынной колючки, и в ночь взлетел сноп оранжевых искр. Кто-то охнул, кто-то рассмеялся, и чары рассеялись. Тогда Токе отважился спросить:

— Но ведь это — только сказка, Танжрин-ата? Ведь Драконьи горы… они не существуют на самом деле?

Танжрин перевел на него взгляд маленьких темных глаз, в которых плясало пламя костра. Но, прежде чем ответ успел слететь с губ рассказчика, заговорил Урман:

— Гляди, почтенный Танжрин, что наделала твоя история! Похоже, не одного юнца ты лишил в эту ночь спокойного сна. Довольно на сегодня страшных сказок. Аркон, спой-ка нам что-нибудь повеселее! А потом расходитесь спать. Ночь коротка, день долог.

Воевода Урман был молод, но слову его повиновались беспрекословно. В руках этого человека находился ключ к их выживанию в Холодных Песках. И вот уже Аркон, один из охранных, который не расставался со своей походной лютней, пробежал пальцами по струнам. Он заиграл быструю мелодию, заставившую слушателей, улыбаясь, прихлопывать в такт знакомой песенке о незадачливом воине, отправившемся в поход и оставившем дома молодую любвеобильную жену…

Но Токе вдруг стал мерзнуть под своей овчиной. Он был рад, когда песня закончилась, и все стали расходиться по своим кибиткам, желая друг другу доброй ночи по обычаю пустыни: «Ночь коротка, день долог». Бывалые караванщики любили пугать новичков, добавляя к этой фразе не слишком ободряющее продолжение: «Но оба убивают одинаково быстро». Несколько дней в Холодных Песках убедили Токе в том, что они правы.

Днем путешественников изнуряла страшная жара, палящее солнце и жажда. Воду для себя и тягловых животных приходилось везти с собой, следя, чтобы она не иссякла, прежде чем они достигнут следующего колодца во многих милях впереди. С заходом солнца на пустыню опускался холод. Не зря эти голубые пески назывались Холодными. Температура падала настолько стремительно, что, останься вдруг путник без теплой одежды, огня и укрытия, он замерзал насмерть в течение нескольких часов. Топлива пустыня давала ничтожно мало. Росли здесь только колючки, некоторые виды которых к тому же были ядовиты и при горении испускали дым, отравлявший легкие. Поэтому основное горючее для костров, спрессованный кизяк, караванщики тоже везли с собой.

Помимо природных врагов — жары, холода и безводья — в пустыне было много недобрых мест, опасных для человека. Об этих «следах дьявола», как их называли привычные к пустыне люди, много рассказывалось в караване. Сам Токе пока ни одного такого «следа» не видел: опытный Урман обводил свой караван далеко стороной. Говорили, что страшные эти места возникали там, где в давние времена проходили самые жестокие волшебные битвы. Магия брошенных тогда смертельных заклятий была будто бы жива и по сей день и ждала, затаившись, свою жертву, и могла ждать вечность. Еще говорили, что «следы дьявола» испускали видимое в темноте голубое сияние. И сейчас, пробираясь под звездным небом вслед за отцом к своей кибитке, Токе то и дело оглядывался по сторонам: не мелькнет ли где за лагерем голубой огонек?

Все это, вкупе с доходившими даже до их деревни преданиями о жутких волшебных монстрах, сотворенных когда-то черными магами да так до сих пор и бродящих в песках, делало перспективу путешествия через пустыню совсем неприглядной. Но богатство, привозимое теми, кто все-таки отваживался проделать длинный путь до Церрукана и обратно, перевешивало все доводы здравого рассудка и заставляло людей закрывать глаза на опасность. Еще бы! Месячное путешествие с грузом шерсти и шкурок могло обеспечить безбедное существование большой семьи на целый год! Именно это и заставило Эсгера, отца Токе, отправиться с караваном этим летом.

Токе и его старший брат Тор были единственными отпрысками мужского пола в той стайке девчонок, которую Эсгер и Малена народили за восемнадцать лет супружеской жизни. Теперь две старшие были на выданье, Трине уже подыскался и подходящий жених. Одна беда — приданым, которое по горскому обычаю должна принести с собой в новую семью невеста, сестренки похвастаться не могли. В прошлом году отару Эсгера постиг мор, и все отложенные для свадеб сбережения ушли на покупку новых овец. Хоть Трина и сохла по сыну скорняка из Больших Подхватов, а парень отвечал ей взаимностью, семейный закон был строг: бесприданниц в жены брали только старики-вдовцы да самые последние безовечники. Вот и снарядился Эсгер в дальний путь за приданым, несмотря на протесты жены и дружный вой пяти девчонок-сестер.

Стин Красная Борода, что прежде ходил с караванами от Малых Подхватов, сгинул в тот же год, когда овец семейства Токе свалила язва. На караван напали гайены, и домой не вернулся никто. Эсгер вызвался занять Стиново место, и теперь две его кибитки были доверху нагружены тюками с шерстью и шкурками только в Вахтенных горах водившихся тонкорунных ягнят: как своими, так и скупленными у соседей.

Токе отец брать с собой не собирался: вторым возком должен был править наемный работник. Только вот желающих на такую работу найти оказалось нелегко, да и запрашивали они несусветную цену. Токе же с раннего детства тянуло к караванам. Родная деревенька и мирная пастушья жизнь давно наскучили ему. В своих мечтах он всегда видел себя грозным воином, героем, защищающим заставы Пограничья от неведомого врага, или охранным, проводящим кибитки торговцев через полную опасностей пустыню. Из всех сказаний, что наговаривал под звуки гуслей слепой Оге, когда деревенские собирались в Длинном доме у очага зимними вечерами, больше всего Токе любил истории о волшебных войнах и древних клановых распрях. Ведь было же время, когда смелый мог показать себя!

Народ их не всегда был миролюбивым. Избрав для поселения зеленые долины Вахтенных Гор, кланы встали на пути многих завоевателей, угонявших скот и рабов, паливших деревни, убивавших и грабивших. Да и между самими кланами не всегда было согласие. То соседи не могли поделить пастбища, то спорили о цене на овец и порой развязывали многовековую вражду, следуя закону кровной мести. Оттого и были горцы искусны во владении аршаком — широкой кривой саблей, арканом и ножами, как простыми, так и метательными.

Правда, время воинских подвигов давно прошло. В селения пришел мир, и древнее боевое искусство все больше превращалось в спорт и предмет состязаний на традиционных празднествах. Токе собирал его, как мог, по крохам, с неутомимой страстью. На саблю отцовскую, что давно висела на стене, на почетном месте, он мог только засматриваться. Взамен Токе вырезал себе деревянную, на которой и фехтовал: в огороде — с пугалами, в деревне — с мальчишками, а в горах — с бодучими отцовскими баранами. Страсть его с годами росла, и он бредил дальними походами, подвигами и славными победами. Об одних он наслушался из преданий старика-сказителя, другие рисовала ему собственная живая фантазия.

Заметив эту странность мальчика, в деревне над ним стали посмеиваться. Частенько доходило до драк, в которых ему, щуплому и мелковатому для своего возраста, нередко навешивали тумаков. Токе синяков не боялся, жалко только было мать, то причитавшую над его боевыми ранами, то жестоко бранившую сына. К своему пятнадцатилетию Токе решил, что, если он хочет добиться цели, ему придется покинуть деревню и искать счастья на стороне. А тут еще последний праздник Солнцеворота, на котором Токе, как вступавшему во взрослую жизнь, впервые разрешили участвовать в мужских состязаниях.

Он хорошо показал себя с ножами и арканом, да и в скачках лицом в грязь не ударил — пришел в первой пятерке. Но ребята подначили деревенского мечтателя потехи ради, и он, дурак, бросил вызов Бенту Два Ножа. Что с того, что Бент задирал Токе. Зато он был на три года старше и аршаком владел не деревянным, а самым что ни на есть всамделишным, и среди молодых он слыл лучшим мечником. В тот день Токе в первый раз взял в руки настоящий аршак, хоть и затупленный для состязаний. Лучше бы он не позорился! Бент Два Ножа вовсе не был бараном, и мальчишка хлебнул стыда, когда парень как следует выколотил из него пыль да еще съездил саблей плашмя пониже спины.

Такого унижения, да еще при всем честном народе, Токе стерпеть не мог. Да что там, смех девчонок все еще звенел у него в ушах. Сперва он хотел убежать из дома, но потом услышал о планах отца и стал упрашивать взять его с собой. Эсгер поначалу возражал, но потом смягчился: кто знает, может, из ветрогона еще и выйдет что-нибудь путное, если дать ему перебеситься, посмотреть мир, понюхать настоящей опасности. Глядишь, и пропадет у малого охота аршаком махать почем зря. Но мать встала стеной: «Сына загубить не дам!» И кончилось тем, что ехать Токе запретили и для пущей сохранности посадили под замок в день отъезда отца.

Только вот паренек дождался ночи, вылез в отдушину под потолком сарая и — поминай как звали! Он нашел отца в Луке. Тот для начала как следует огрел сына вожжами, но потом — а куда пацана девать? — все-таки посадил править второй кибиткой. Матери Эсгер, чтоб не беспокоилась, послал сообщение, что отпрыск непутевый жив-здоров и с ним едет. Вот так Токе и попал в караван.

Сейчас он лежал в теплом возке, на мягких тюках с шерстью и не мог уснуть. Рядом раскатисто храпел отец, заглушая немногие звуки ночной пустыни и спящего лагеря. В небольшую прореху в пологе кибитки подмигивали Токе крупные, холодные, как пески вокруг, звезды. Но парень думал не о них, не о леденящей кровь легенде, рассказанной Танжрином, и даже не о далеком доме. Он был уверен, что влюбился, впервые в жизни и навсегда, и совершенно не знал, что с этим делать.

Его любовь звали Майкен, она была смугла и черноглаза, густые черные кудри спадали до талии из-под расшитой алой шапочки на ее голове. В первый раз Токе увидел девушку при не самых благоприятных для судьбоносной встречи обстоятельствах.

Возок кузнеца, в котором ехала Майкен с матерью, в караване занимал место как раз перед кибиткой Эсгера. Когда Токе разыскал отца в Луке, возчики уже готовы были тронуться в путь. Громогласный гнев Эсгера и попытки мальчишки увернуться от вожжей привлекли всеобщее внимание. Эпизод рассеял нервное напряжение, нависшее над караваном в преддверии опасного пути. Вникнув в суть Эсгеровой отповеди, зрители приняли живейшее участие в событии:

— Так, так его, блудного сына!

— Был бы он мой, уж я б с него шкуру спустил!

— Вот пошла в нынешние времена молодежь! Слово отцовское ни во что не ставят!

— Какое «взять с собой»! Под замок опять да на хлеб и воду!

Подобные комментарии и смех сыпались на Токе со всех сторон, заставляя его кипеть гневом и одновременно заливаться краской стыда. Он был в отчаянии, как вдруг между разъяренным отцом и хохочущей толпой он заметил одни сочувственные глаза. Они испуганно смотрели на него из-под полога стоящей впереди кибитки. Полог колыхнулся и выпустил на свет чернокудрую головку ангельской красоты. Пораженный, Токе на мгновение забыл про отцовские вожжи и тут же взвыл, когда они протянули его по бедру. Раздался взрыв смеха, но черные глаза не улыбнулись. Девушка только охнула, будто это ударили ее, и прикрыла маленькой смуглой ручкой рот.

Тут, к счастью Токе, гнев Эсгера переместился на окружающих: чего, мол, глаза повылупили, это вам не балаган бесплатный! Он быстро разогнал зевак и начал серьезный разговор с сыном, к которому потом присоединился и воевода Урман. В результате Токе позволили сесть на козлы, но полог на переднем возке был уже плотно задернут… Когда караван двигался, Токе совсем не видел Майкен: перед ним все время маячил задник отцовской кибитки. Во время краткого дневного отдыха девушка выходила из возка и разминала ноги — всегда в сопровождении матери. На закате, когда караванщики разбивали лагерь на ночь, Майкен помогала старшей женщине с ужином и передвигалась в караване более свободно, хотя сидеть с мужчинами у костра после совместной трапезы ей не разрешалось.

Токе, которому обстоятельства их первой встречи врезались в память каленым железом, краснел и подходить к девушке не решался, не то что заговорить с ней. Через отца и их спутников он постепенно выяснил, что мать Майкен, Назанин, была уроженкой Церрукана, выданной замуж за одного из уградских купцов. Дела у того шли не слишком хорошо, он в конце концов разорился и умер, а Назанин осталась на чужбине с дочерью и без гроша в кармане. Теперь они, кое-как наскребя плату за проезд, пробирались к родственникам в Церрукан. Женщины в караванах были делом редким, поэтому едва справившая шестнадцатилетие девушка, к тому же красотка, пользовалась у молодых мужчин повышенной популярностью.

Дисциплина в караване была жесткая, и все же во время долгих переходов то один, то другой охранный умудрялись просачиваться к возку кузнеца, чтобы, гарцуя, развлечь Майкен разговором, пока их не шугала ее мать или Урман. Особенно часто появлялся там красавец Аркон, про которого среди охранных шла слава охотника за юбками.

К отчаянию Токе, ему оставалось только признать, что для женщин юный воин со своей лютней, берущим за душу голосом и рельефной мускулатурой должен быть просто неотразим. Что думала об Арконе Майкен, сказать было сложно. Но, сидя на козлах своего возка, Токе часто слышал серебристый смех девушки, именно когда проклятый менестрель был рядом. За широким задником отцовской кибитки Токе не мог разглядеть, что происходит у возка кузнеца. Ему оставалось только кипеть от ревности и надеяться, что Майкен не такая девушка, чтобы купиться на дешевые трюки голубоглазого ловеласа.

О том, чтобы попросить отца поменяться местами, парень и думать не смел — вдруг отец и остальные догадаются о его тайной страсти и поднимут на смех? Да и потом, ну чем он, Токе, мог привлечь такую красавицу? Ростом он не вышел, лицо у него было самое обычное, да еще в конопушках, только умножавшихся от яркого пустынного солнца. Глаза — вовсе не голубые, а обыкновенные, серые, украшали длинные и пушистые, как у девчонки, ресницы — вечный предмет насмешек деревенских пацанов. Да еще и уши, причина неисчислимых огорчений их обладателя, не желали, как им полагалось, чинно прилегать к короткостриженой голове, давая пищу для разнообразных прозвищ вроде «Лопуха» и «Летучего Мыша». Так куда ему тягаться с таким, как Аркон, щеки которого уже покрывала густая борода, украшение мужчины, такая же удивительно светлая, как локоны спадающих на широкие плечи волос?

На стоянках Токе наблюдал за Майкен на расстоянии. В добровольных помощниках у нее недостатка не было, а другого предлога, чтобы подойти к девушке, парень придумать не мог. Вот и теперь он лежал в темноте и ломал голову, как бы привлечь внимание Майкен, не представ при этом в смешном свете. Его фантазия услужливо рисовала яркие картины, где он, Токе, в одиночку спасал девушку от напавших на караван гайенов, выносил на лихом коне из светящегося голубым «следа дьявола», вытаскивал из зыбучих песков… И каждый раз Майкен награждала своего спасителя нежным взглядом и поцелуем… На этом приятном месте Токе и заснул, и даже храп отца не тревожил его здоровый сон.

ГЛАВА 2, в которой в караване появляются чужаки

Токе поймал себя на том, что у него слипались глаза: «Вот еще, не хватало задрыхнуть и свалиться с козел — то-то будет смеху!» Несмотря на то что он хорошо выспался ночью, монотонность путешествия и однообразие пейзажа нагоняли скуку, усыпляли…

Холодные Пески между Вахтенными Горами и Церруканом представляли собой плоскую, как блин, голую равнину, по которой гуляли ветра, несшие с собой легкий, как пепел, забивавшийся повсюду голубоватый песок. К востоку и западу поднимались высокие дюны, но здесь бесплодная земля пустыни была тверда, как камень, и покрыта мелкими трещинами да иногда — тонким слоем песка, на котором пустынный ветер-суховей рисовал причудливые узоры. Именно эта особенность ландшафта и открывала путь многочисленным караванам купцов, спешащих до зимних бурь догнать свои кибитки до Церрукана. Там они продавали шерсть, меха, ткани, оружие, драгоценные каменья, изделия из золота и серебра и привозили обратно тонкие специи, шелка, масла, книги, ковры, изящную утварь и такие чудные горшки, что их и горшками-то назвать было неловко…

Чтобы не заснуть. Токе принялся размышлять о чудесах, ждущих его в сказочном городе Церрукане по окончании долгого пути: одни рассказы бывалых о тамошних базарах чего стоили! Но тут внимание его привлек знакомый серебряный колокольчик: смеялась Майкен, невидимая за кибиткой Эсгера. В смех ее вплетался ненавистный бархатный баритон и нежный перебор струн. «Точно, опять этот проклятущий Аркон со своей бренчалкой! Вон как незаметно прокрался, словно лис в курятник!» — парень прислушивался до звона в ушах, но, как всегда, за звуками движения многих повозок не мог разобрать, о чем говорила парочка.

«Знаю я, о чем он треплется, — стиснув зубы, думал Токе, которого настойчивость Аркона раздражала все больше и больше. — Вот бахвал, муха назойливая, все жужжит и жужжит! Небось уже все гайены и пустынные тролли его — язык-то хорошо подвешен! И Урман небось у него в воеводах ходит только оттого, что сам годами не вышел… Тьфу, краснобай недобитый, знает, на что девицы падки! Где же Назанин, спит, что ли? Нет чтобы шугнуть незваного ухажера! А Урман? Аркону место в охранении, на периметре каравана, где он сейчас каждый кустик колючки глазами обшаривать должен. А он, змей, глазами где шарит?!» От этой мысли Токе бросило в жар. Он уже совсем было решился предпринять что-нибудь отчаянное — и плевать, пусть над ним потом хоть весь караван смеется и пальцем указывает, — как вдруг небо словно ответило на его молитвы.

Аркону свистнули, и он с зачехленной лютней у седла мгновенно оказался на положенном ему месте, в левом крыле охранения. Там что-то происходило: воины как один глядели на восток, тихо о чем-то переговариваясь; один указывал рукой куда-то в сторону горизонта. Проследовав взглядом в том направлении, Токе с трудом различил маленькое облачко пыли, медленно, но верно приближающееся к каравану: «Неужели это — нападение?» Кое-кто из возчиков, видимо, тоже заметил темное пятнышко на горизонте. Раздались встревоженные возгласы, и караван стал замедлять ход.

По левому флангу пролетел на своем красавце-вороном Урман: «Вперед! Вперед! Не останавливаться! Без приказа не вооружаться! Вперед!» Возки возобновили движение, но над караваном нависла напряженная тишина. Признаться, сейчас Токе гораздо лучше чувствовал бы себя на козлах рядом с отцом, со своими верными ножами на поясе… и если бы Майкен была у него на виду. Кто-то попытался расспросить охранных об опасности, но те только рявкали в ответ слова Урмана: «Не останавливаться! Оружие без приказа не брать!»

Хотя люд в караване подобрался в основном купеческий, мечом владели все. Без этого было нельзя: при серьезном нападении одна охрана не справилась бы, тут уже каждый хватался за все, что мог. По велению Урмана оружие путешественников сложили в возках, так, чтоб на поясе не болталось, но было под рукой. Опытный вожак караванов, он знал, как легко одуревшие от жары, жажды и тяжелого однообразного пути люди завязывают ссоры, как легко выскакивает из ножен аршак или кинжал… Особенно когда среди путешественников — женщины. Брать их с собой вообще считалось дурной приметой. Но Урман не был суеверен, да и отказать нуждающейся пожилой вдове с дочерью язык у него не повернулся. Сейчас, наверное, кое-кто в караване уже косо посматривал на возок кузнеца Танжрина.

Тут Токе, у которого резало глаза от яркого солнца, наконец разглядел, что пылевое облачко скрывало не крылатый корабль гайенов, а всего лишь двух сизых от пыли всадников на таких же сизых, вспененных лошадях. «Откуда люди здесь, посреди пустыни? — размышлял Токе, сгорая от любопытства. — Может, все-таки гайены? Но почему тогда только двое?» При виде всего двух конных по каравану пронесся вздох облегчения. Теперь все возчики тянули шеи, чтобы получше разглядеть нежданных гостей, и обменивались разноречивыми предположениями:

— Говорю тебе, гайены это, собаки пустынные!

— Да не, какие гайены! Те безбородые, а у этого, что повыше, глянь, какая метла под носом!

— А второй-то, второй? Там бороды не видать.

— Ага, зато меч заплечный! Ты такой у гайена видал?

— Ежели бы видал, то мы бы с тобой, родной, сейчас не разговаривали.

— А может, они от каравана отбились? Здесь заставский должен был пройти до нас…

— Как отбились? На привале их что ли, спящих позабыли, за кусты колючки приняли?

— Да подохли бы они в песках без каравана-то! За едину ночь в ящик сыграли!

— А глянь, глянь, кони-то как хороши!

— Говорю, гайены!

Кони под неизвестными всадниками были и правда хороши. Теперь, когда они подскакали ближе, Токе узнал благородных айранов, которых церруканцы не зря называли «ветер в дюнах». Во всем караване только у воеводы Урмана был жеребец-айран, злой, выносливый и быстрый, как ветер. Эти рожденные для скачки в пустыне кони стоили целое состояние…

Теперь Урман в сопровождении еще двоих охранных выехал вперед, навстречу чужакам. Токе мало что мог рассмотреть под толстым слоем покрывавшей их пыли. Он приметил только, что высокий был, кажется, безоружен, но держался уверенно, как господин. Голову его покрывала намотанная слоями черная ткань, оттого многие и приняли его за гайена. Второй всадник, пониже и поуже в плечах, был и вовсе скрыт под когда-то, видимо, черным, а теперь сизым плащом. Только нижняя, безбородая часть смуглого лица виднелась из-под капюшона да торчала из-за правого плеча мечная гарда. Еще Токе обратил внимание на привязанный у седла длинный лук, но тут подъехавшие охранные заслонили чужаков, и он, как ни тянул шею, ничего интересного больше разглядеть не мог. Вскоре вереница кибиток и вовсе скрыла от Токе происходящее: приказ о движении никто не отменял.

Если бы Эсгеров сын мог каким-то чудом слышать шедший в сотне шагов от каравана разговор, глаза его наверняка бы округлились, и он бы опять подвергся риску свалиться с козел — на сей раз от возбуждения.

— Кто такие? Откуда? — сразу перешел к делу Урман, осаживая скалящего зубы вороного перед чужаками и преграждая им путь.

— Да будет прохладна вода в колодцах на вашем пути! — вежливо поприветствовал охранных высокий и бородатый. Его жеребец потянулся укусить нового родственника, но был призван к порядку твердой, затянутой в перчатку рукой. — Ар из Заставы, золотых дел мастер. А это — мой слуга. Наша кибитка шла с заставским караваном. Два дня назад он был захвачен и разграблен гайенами. Нам удалось бежать. Мы шли по солнцу и звездам на юго-запад, надеясь встретить купцов из Лука, и вот наконец встретили…

Урман смерил заставцев подозрительным взглядом:

— Что-то на твоем слуге, ювелир, больно много железа навешано. Открой лицо! — обратился Урман прямо ко второму всаднику, который прятался в тени капюшона. Тот не шелохнулся. Гарцевавший рядом с ним Карым протянул руку — капюшон сдернуть — да не тут-то было! Прежде неподвижный и тихий, меченосец вдруг взорвался движением, и кисть воина оказалась в стальном захвате смуглых пальцев в дюйме от капюшона. Охранные схватились за оружие, но тут назвавшийся Аром бородатый легко кивнул. Его спутник выпустил руку Карыма и открыл лицо.

Метик и его товарищ отшатнулись, чураясь и хватаясь за амулеты, но воевода только прищурился:

— Если бы не та штука, что он проделал с Карымом, я подумал бы, что малый слепой… Что у твоего слуги с глазами, почтенный Ар?

— Он таким родился. Но, как ты сам изволил видеть, благородный воевода, видит он не хуже твоих воинов. А железо, как ты изволил выразиться… Жизнь у меня одна, а товар таков, что привлекает многие алчные сердца. Сам я не воин, но привык не отправляться в странствие без пары надежных, с мечом сроднившихся рук…

— Ага, а этот, значит, сроднился? Меч-то для тебя не тяжеловат, парень?

За спиной Урмана прыснули. Спутники воеводы разглядели, что напугавшее их поначалу лицо принадлежало парнишке на вид не старше шестнадцати-семнадцати лет, и теперь старались загладить промах. Тот смотрел на них спокойно, даже безмятежно, и таким же был его голос:

— Сроднился или не сроднился, но от гайенов мы ушли, а вас, весельчаков, порезать — не много надо…

Смех мгновенно смолк, и охранные опять потянулись к мечам, но Урман остановил их одним движением и оттер назад:

— Значит, он у тебя, почтеннейший, все-таки даром речи владеет.

— И язык у него небось раздвоенный, как у пустынного гада… — донеслось тихо откуда-то из-за спины воеводы.

— Карым! — прикрикнул Урман. А затем обратился прямо к бородатому: — Так где, ты говоришь, мастер, напали на вас гайены?

Токе не поверил своим глазам, когда, оглянувшись на цокот копыт, увидел двоих чужаков, направляющихся вслед за Метиком прямехонько к возкам Эсгера. Он не успел еще ничего сообразить, как охранный, зло осадив коня, рявкнул:

— Вот, почтенный Эсгер, принимай гостей! Урман решил, что они будут при твоих кибитках. Ты не серчай, только вы с сыном вдвоем едете, место у вас есть… Дай им воды да чего-нибудь пожрать: их караван гайены разграбили, так они двое суток почитай ящерицами пробавлялись. Да, вот оружие прими! — И Метик стал сгружать меч, лук, колчан со стрелами и целую коллекцию разнокалиберных ножей на передок отцовского возка.

— Да тут целый арсенал! — вырвалось невольно у Эсгера.

— Что пропадет — ты в ответе, — буркнул охранный и, развернув лошадь, исчез в столбе пыли.

— Что ж, ваш путь — наш путь, наша вода — ваша вода, — чинно поприветствовал отец вновь прибывших, а те повторили священную формулу пустыни за ним. — Я — Эсгер-горец. А там вон мой сын, Токе. Из Малых Подхватов мы. Едем шерсть и руно торговать. А вы какие будете?

— Ар из Заставы, ювелирных дел мастер, — ответил чернобородый и кивнул на спутника, закутанного, несмотря на жару, в темный плащ с поднятым капюшоном. — Слуга мой. Благодарим за гостеприимство.

— Не стоит благодарности. Парня-то как звать?

— Каем.

— Ну, вот мы как, пожалуй, сделаем. Ты, почтенный мастер, полезай-ка ко мне на передок. Ноги-то небось затекли — столько верхами скакать. А у меня тут и питье, и снедь какая-никакая. А парень твой — Кай? — пусть к моему подсаживается. Так и лошадкам вашим полегче будет, а уж на отдыхе мы о них позаботимся…

Так, не успел Токе и глазом моргнуть, а пропыленный Аров спутник уже гарцевал рядом с его возком: «Твой путь — мой путь. Моя вода — твоя вода». Вот уж чего-чего, а воды в бурдюке у седла айрана давно уже не было. Токе заметил, как потрескались и запеклись губы в тени капюшона. Его разбирало любопытство, и в другое время, ну вот еще год назад, он бы закидал вновь прибывшего градом вопросов. Но теперь Токе был взрослым мужчиной, да еще караванщиком, а караванщику не подобало утомлять расспросами и так усталого и измученного жаждой путника. Парень молча подвинулся на козлах, и Аров слуга на удивление легко вскочил на передок и уселся рядом с ним. Токе нашарил флягу с водой и хлеб и предложил новенькому. Тот принял все с благодарностью и начал медленно, понемногу пить, изредка отламывая кусочек хлеба.

— Да ты пей, ешь, не стесняйся! — расщедрился Эсгеров сын. — У нас еще есть.

— Нельзя. Вырвет, — хрипло произнес новичок. — Мы не пили давно.

— Аа, — теперь Токе сам чувствовал себя зеленым новичком, не знающим пустынных законов.

Он не мог больше найти, что сказать, и, стараясь не пялиться на соседа, попробовал сосредоточиться на своих мулах, мирно трусивших впереди. Это не очень-то получалось, и Токе наконец не выдержал:

— Это правда, про ящериц?

— Про каких ящериц? — перестал жевать парень.

— Ну, про то, что вы их ели? — Токе уже начинал чувствовать себя глупо, но на запыленном лице, точнее, на его видимой нижней части вдруг блеснула улыбка:

— Живот подведет, еще не то слопаешь!

— Значит, правда! А какие они на вкус?

— Поймай да попробуй.

— Да ладно, мы пока тут сытые.

Новый попутчик явно начинал Токе нравиться. Он подумал, что достаточно выдержал паузу, и теперь пристойно будет завязать непринужденную беседу.

— Так тебя, я слышал, Каем зовут?

— Правильно слышал.

— А я — Токе, сын Эсгера из Малых Подхватов.

— Будь здоров, Токе из Подхватов.

— И ты будь… Слушай, а твой хозяин, почтенный Ар, он, верно, великий воин?

— С чего ты взял? — покосился на соседа капюшон.

— Ну а как же вы от гайенов отбились?

— А кто сказал, что мы от них отбились? — Кай вручил Токе полегчавшую флягу и едва тронутый хлеб.

— Так Метик сказал, что на ваш караван пустынные псы напали!

— Ну, положим, напали. А айраны на что? — Хозяин похлопал шагающего рядом коня по крутой запыленной шее с темными потеками пота.

— Вы что, караван бросили и… драпанули? — недоверчиво протянул Токе.

— Драпанули, — повторил Кай медленно, будто пробуя новое слово на вкус. — Ну да, можно и так сказать.

Токе не мог поверить своим ушам:

— Как же… Как же вы могли?! Там же… ваши товарищи остались, женщины, может, дети! Да… — Токе замялся, подыскивая аргументы, — ваше же собственное добро!

— Ну, товарищей, положим, у нас никаких там не было, а уж женщин и детей подавно — одни здоровенные мужики. А добро — это дело наживное, — усмехнулся Кай. — Они вот тоже за свое добро держались, а теперь — кто мертвый лежит, а кого в рабство угнали. А мы вот здесь, и заметь — живые!

— Да… как же это можно! — Симпатия к соседу испарилась у Токе так же быстро, как и возникла. — У вас же было оружие, не одному воину бы хватило, я видел. Да и хозяин твой вроде не робкого десятка. Что же, — прищурился Токе, — если на наш караван нападут, вы тоже так, — он гневно махнул вожжами, — драпанете?

Мулы от неожиданности дернули вперед и встали, а сзади послышался рев меховщика Маждара:

— Типун тебе на язык, обалдуй! Смотри лучше, куда правишь!

Токе дрожащими руками выправил повозку и дальше ехал молча, глядя прямо перед собой. Спутник его тоже молчал. Парень ощущал на себе его тяжелый, будто ищущий что-то взгляд, но головы не поворачивал.

— Мы с вами путь разделили. Я с тобой разделил, — наконец тихо донеслось из-под капюшона.

— А с теми вы что, не делили? — горько отозвался Токе.

Кай не ответил.

ГЛАВА 3, в которой Токе поневоле обретает друга

Они так и ехали, молча, пока не настала пора становиться на ночлег. Хоть и помрачневший, Токе старался, по обыкновению, во всем отыскать светлую сторону, и таковая у появления в караване незнакомцев, несомненно, была. Встревоженные известием о недавнем нападении гайенов, охранные удвоили бдительность, и Арконовы посещения кибитки Майкен прекратились. «Надолго ли?» — вздохнул Токе.

На ночь повозки, как обычно, согнали в круг, выставили часовых, а в центре круга развели костер, у которого тут же засуетились Назанин с дочерью. Спутник Токе, все так же молча занялся лошадьми. От помощи Каю парень отвертелся: ему, мол, довольно было и мулов. От Токе не укрылось, что мужчин вокруг Майкен увивалось этим вечером меньше, чем обычно. Большинство из них собралось вокруг мастера Ара: порасспросить пришельца да снять шапку по печальной участи заставского каравана. Со временем в том же направлении откочевала и Назанин, очевидно на сегодня сочтя подслушивание мужских разговоров задачей более важной, чем надзор за дочерью. Может быть, поэтому, Токе не удивило, когда Майкен окликнула его, прося помочь. С мулами он уже управился и обрадованно поспешил к костру: настал его звездный час!

— Нужна помощь? — произнес он с холодком, а у самого сердце скакнуло куда-то в уши при виде остановившихся на нем черных глаз с поволокой.

— Тебя, кажется, Токе зовут, ты — сын Эсгера-горца?

— Он самый. А ты — Майкен…

— Дочь Иба уградского. Не поднесешь ли еще топлива для костра, Токе?

— Я… я щас, мигом! — просиял помощник и рванул с места. Начало было исключительно многообещающим: девушка уже назвала его по имени! Он не помнил, как оказался обратно у костра — несся, не чуя ног и веса кизяковых брикетов.

— Ты быстро, — похвалила Майкен, и Токе невольно заулыбался, уже не боясь показаться глупым. — Тут вот клубни и коренья для супа. Ты не поможешь почистить?

— Давай, — буркнул парень, стараясь подавить счастливую улыбку.

Пока он рьяно вонзал нож в невинные овощи, Майкен порылась в мешочке со специями, что-то вынула оттуда и мелко покрошила в кипящую воду. Девушка помешала варево, и от котла пошел такой дух, что у Токе рот наполнился слюной. Наблюдая одним глазом за ее ловкими, изящными движениями, он чуть не отрезал себе палец.

— Осторожно! — воскликнула Майкен, и парень тут же пожалел, что палец был невредим. Поранься он, возможно, девушка перевязала бы его своим платочком…

— Токе, — начала вдруг она немного робко.

— Да?

«А что, если сегодня ему достанется больше, чем платочек?»

— Слушай, этот твой попутчик, кажется Кай… Каков он?

— Что значит, каков? — Парень не ожидал такого вопроса и потому был совершенно сбит с толку.

— Ну что ты о нем думаешь? Ты видел его лицо? Он… хорош собой?

— Лица не видал. Небось урод, раз морду прячет, — мрачно сообщил Токе. — А так — тощий и ростом не вышел. Хочешь знать, что я о нем думаю, так скажу честно: малодушный и трус, только о спасении собственной шкуры думающий… И вообще, не понимаю, чего мы сейчас о нем говорим! Будто бы темы другой не нашлось… — Тут он поднял глаза от работы и осекся, встретившись с пылающим взором Майкен, в гневе раздувающей тонкие ноздри.

— Урод!.. Трус!.. И это ты о человеке, чудом от смерти спасшем своего господина, собак-гайенов разившем, не жалея живота своего! А кто ты сам-то есть?!!

У Токе от такого заявления в полном смысле слова отпала челюсть. Когда дар речи снова вернулся к нему, парень рассмеялся:

— Да кто тебе такое порассказал? Он сам?

— Нет, не он! Его господин, Мастер Ар! И не мне, караванщикам, да я слышала! И сегодня у костра еще прилюдно повторит.

Токе задыхался, мысли его мешались:

— Погоди, мы точно о Кае этом говорим малахольном?

— Сам ты малахольный! — выпалила его любовь и бросила в него куском кизяка.

— Погоди, — взмолился Токе, все еще пытаясь дойти до сути. — Он же сам мне рассказал, как они с ювелиром этим от гайенов драпали, караван бросили!

— Драпали! Поганое слово с поганого языка! Да! Они бежали! Отбили у врагов коней и бежали! Но когда больше не было уже надежды, когда защитники были перебиты… А знаешь, сколько там было гайенов? Два корабля!!! Убирайся с глаз моих, ты, завистливый, злоязычный, дрянной мальчишка!

Последние слова ударили Токе уже в спину. Бледный, со сжатыми кулаками и полными слез глазами, он шел к отцовским возам, где чистил лошадей не подозревающий о разыгравшейся у костра сцене Кай. Обиходив Мастерова Кекса, он начал соскребать слой пыли и пота с полукровки Гренки. Кобыла показала наконец миру свои необычные, похожие на коровьи пятна, но Токе их не оценил. Перед газами его все плыло. На полном ходу он бросился на Кая, развернул его, вцепившись в плащ, и прижал спиной к стенке фургона:

— Ты что, герой хренов, истребитель гайенов, наврал мне с три короба?! Дурака решил из меня сделать?! — орал Токе прямо в ненавистную, скрытую под капюшоном даже в прохладе вечера рожу. — Ты поэтому глаза прячешь?! — Он потянулся рвануть дурацкую тряпку… Но поймал только воздух. Припертый к стене парень, неизвестно как, вывернулся из захвата и теперь спокойно стоял чуть поодаль:

— Я не врал.

— Да, а кто же тогда врал?! Твой хозяин, золотых дел мастер?

— А что он сказал?

— А что вы — герои, что вы гайенам дали бой и айранов этих у них в схватке отбили… Или слова твоего хозяина такие же фальшивые, как его золото?

— Ты не знаешь, о чем говоришь. — В голосе из-под капюшона прозвучали угрожающие нотки, вся закутанная в плащ фигура словно подобралась. — Слову Мастера Ара должно верить.

— Тогда выходит, ты врун и подлец! — С этими словами искатель справедливости бросился на Кая, но встретил только воздух и растянулся в пыли.

— Оставь, Токе!

Но тот не слышал. В ушах у него шумела кровь, и он снова прыгнул на обидчика, целясь кулаком куда-то под капюшон. Руку Токе словно зажало в тисках, вывернуло, и он, нелепо кувыркнувшись, пропахал носом песок. Перед глазами у него завертелись звезды: слишком рано сегодня стемнело. Но парень снова поднялся и, несомненно бросился бы в атаку, если бы несколько пар сильных рук не удержали его, вывернув локти.

— Довольно! — прогремел голос Урмана, а за его спиной послышался бас Эсгера:

— Что здесь происходит? Сын, почему у тебя кровь?

«Кровь? — подумал Токе. — Ну точно, расквасил себе нос, недотепа, а до хмыря этого даже не дотронулся!» В глазах у него прояснилось, и он увидел, что «хмыря» тоже держат несколько рук, но скорее символически, потому как стоял он спокойно и попыток вырваться не делал. Эсгер наконец добрался до сына сквозь толпу и как следует тряхнул его за шиворот:

— Что ты опять натворил, Токе?

— Он… Я… — Парень беспомощно замолчал. Его внезапно осенила мысль, что между словами Кая и его господина, в общем-то, не было большой разницы. Вся разница была в том, как подавали они одну и ту же историю… «Может ли быть так, что оба не лгут, оба говорят правду? Может ли быть две разных правды?» — тут Токе совсем запутался. Спасло его появление золотых дел мастера:

— Прошу прощения за беспокойство, Урман-батырь, — черной тенью скользнул он сквозь толпу к своему слуге. — Этого больше не повторится, ведь верно, Кай? Как ты мог избить сына человека, чью воду ты пьешь?!

— Да я и пальцем его не… — Затянутая в перчатку рука наотмашь смазала по затененному капюшоном лицу, и слуга сплюнул кровь.

— Этого больше не повторится, верно? — мягко повторил Мастер Ар, и от его негромкого голоса у собравшихся почему-то мурашки побежали по коже.

— Да, господин, не повторится, — без выражения подтвердил Кай.

— Вот и хорошо, — заявил Урман, оглядывая разошедшихся юнцов. — Потому что драк в караване я не потерплю! Еще раз сцепитесь — и я вас стреножу, как мулов! Это ясно?

— Ясно, — пробурчали нехотя оба.

— Тогда просите друг у друга прощения. Ну!

После небольшой заминки Кай шагнул навстречу Токе, вытянув руки ладонями вверх:

— Прости, я не хотел причинить тебе вреда.

Токе ощутил на себе ожидающие взгляды собравшихся как физическое давление. Интересно, а Майкен что, тоже здесь, смотрит? От этой мысли ему захотелось взвыть, поделать было нечего. Он тоже вытянул руки вперед, открыв ладони:

— Прости и ты меня, — и сжал ждущие руки недавнего противника. Ребро твердой ладони Урмана разбило пожатие:

— Теперь между вами нет обиды.

Караванщики, тихо переговариваясь, стали расходиться.

Как всегда, после ужина мужчины собрались у костра, чтобы скоротать время за рассказыванием историй — одним из немногих развлечений, доступных караванщикам. Вчерашняя легенда о вороне была одной из целого калейдоскопа сказок, былей и небылиц, которыми обменивались мужчины во время посиделок у костра. К этому времени Токе переслушал уже всех, даже сам умудрился худо-бедно передать сказание родных мест об удалом пастухе и дочери короля троллей. Сегодня, вместо того чтобы пойти по второму кругу, все внимание было отдано золотых дел мастеру и его истории о нападении гайенов и двухдневном скитании по пустыне.

Рассказывать Мастер Ар был горазд. Он полностью овладел вниманием аудитории и вел ее туда, куда хотел привести. Заслушавшись, Токе отчетливо видел в пламени костра то тряские кибитки заставского каравана, похожие на их собственные; то летучие корабли гайенов, берущие повозки в клещи; то «собак пустыни» с замотанными тканью головами и лицами, сыплющихся с низких палуб и атакующих с адским воем, от которого кровь холодеет в жилах… Он видел, как падали на песок, захлебываясь кровью, защитники каравана; видел, как людей ловили арканом и стреноживали, как скот… Видел Кая, отражающего атаки сразу двух гайенов, и Мастерова айрана, разбивающего копытами череп третьего… Их долгий путь через пустыню, когда они бежали рядом с лошадьми по ночам, чтобы не замерзнуть насмерть…

С трудом оторвав глаза от встающих в пламени картин, Токе перевел взгляд на Кая, сидевшего подле своего господина. Тень от всегдашнего капюшона полностью закрывала его лицо. Но, словно почувствовав чужой взгляд, Кай слегка повернул голову в его сторону, и оранжевый отблеск костра лизнул высокие скулы. Странная усмешка кривила разбитые губы, так что в уголке их вдруг выступила рубиновая капля и скатилась вниз, как кровавая слеза… Токе сморгнул, и снова все было по-прежнему. Мастер Ар заканчивал свой рассказ, а его спутник безмолвной тенью сидел рядом. Токе не был уверен, что все это ему не померещилось.

В ту ночь от костра разошлись поздно: караванщики долго обсуждали услышанное. Токе выпало спать вместе с Каем. Место его в отцовском фургоне по настоянию Эсгера занял золотых дел мастер: не должно достойному господину лежать на голой земле, пусть юнцы там ночуют. Во втором возке места для постели не осталось, он был загружен шерстью под самый верх. Но Токе с Каем натаскали овчин и шерстяных одеял и устроили себе вполне сносное ложе рядом с кибиткой. Аров слуга заполз туда как есть, в своем любимом плаще, только сапоги скинул и тут же затих. За ним полез под шкуры и Токе. После случившегося у костра ему было жутковато, да и вообще, спать рядом с недругом… Хоть они и прилюдно замирились, странный парень ему не нравился. И не только потому, что Кай, похоже, интересовал Майкен. «Вон, глядите-ка, как завернулся в овчину: ему тепло, а я, значит должен зад морозить?»

— Кай, ты спишь? — никакой реакции. Токе осторожно потянул овчину на себя, но спящий не шевельнулся. Он лежал на спине, лицо по-прежнему скрывал капюшон. Подстегиваемый любопытством, Токе протянул руку, чтобы сдвинуть грубую ткань. Но тут Кай вздохнул во сне и повернул голову на бок. Лунный свет упал на гладкую щеку, закрытые веки, высокий лоб… Это было лицо мальчишки не старше Токе, не отличавшееся ничем уродливым или страшным, ничем таким, что стоило бы прятать от людей. «Притвора и врун!» Несколько разочарованный, парень улегся под овчиной, но долго еще не мог заснуть, перебирая в уме события дня и пытаясь осмыслить их. Он не заметил, что это была первая ночь, когда его отец не храпел.

Казалось, Токе только сомкнул глаза, и вот уже было пора вставать и запрягать мулов. Айраны быстро восстанавливали силы, и часть дня золотых дел мастер и его слуга ехали верхами то вместе, то порознь. Словно для того, чтобы подсыпать соль на свежие раны, Аркона у возка Майкен сменил Кай. Со своего передка Токе видел только пятнистый круп его Гренки да слышал серебристые переливы девичьего смеха. Муке несчастного, казалось, не будет конца: Токе был уверен, что они говорили о сцене у костра и его вчерашнем позоре. Наконец небо сжалилось над ним, послав своего ангела в лице Назанин, отправившей очередного хахаля восвояси.

Как ни в чем не бывало, нахал вернулся на свое место, и Гренка легко потрусила рядом с возком горцев. Решивший было вовсе не разговаривать с нежеланным попутчиком, Токе все-таки не выдержал:

— Ну и о чем вы там беседовали? Наверное, интересная была тема, раз вы так хихикали!

Прозвучало это неожиданно агрессивно, и капюшон покосился на него сверху вниз:

— Я просто старался развлечь скучающую девицу легкой беседой. Разве это грех?

— Ну да, ты, конечно, ангел невинный! Прочел проповедь о спасении ее души…

— Ее душа уже спасена… Послушай-ка, Токе, а ты что… в Майкен втюрился?

— Кто? Я? В эту вертихвостку? Да ни в жисть!

— Точно, втюрился. И она не вертихвостка.

— Да откуда ты-то знаешь? Ты же и ее, и меня в первый раз вчера увидел! Она что, обо мне что-то говорила? — не слишком последовательно выпалил Токе.

— Спросила только, как ты. Кажется, она была уверена, что я тебя вчера основательно отходил.

Токе невольно потянулся к своему распухшему носу:

— Вот еще! Да если б меня не удержали, посмотрели бы мы, кто кого отходил!

— Вот так я Майкен и сказал.

— Врешь! — Парень недоверчиво выпучил на Кая глаза.

— Вру, — серьезно согласился тот. — Я сказал ей, что тебя и ударить-то как следует не успел и что ты сам нос расквасил, когда я тебя э-э… слегка уронил.

— Ахх ты… — Прохрипев что-то нечленораздельное, Токе замахнулся, но Кай легко увернулся от удара, бросив кобылу в сторону, так что незадачливый возница чуть не свалился с козел.

— Ты забыл, нам нельзя драться! — послышался смех из-под капюшона.

— Жаль, у меня руки так и чешутся! — пробурчал Токе, подбирая потерянные было вожжи. — Тебе морду набить.

— Это еще успеется. А пока, не хочешь ли сам с Майкен поговорить? Я посижу на козлах…

— Ты еще и издеваешься? Да как я с ней могу говорить после вчерашнего?! Она меня и видеть не захочет!

— А что вчера было-то? Подумаешь, помахали кулаками…

— Да я не о том… — глядя в сторону, протянул Токе. «Может ли быть так, что Кай не знает о случившейся из-за него у костра перепалке?» — ему казалось, что об этом известно уже всему каравану… — «Впрочем, откуда? Мы с Майкен были тогда одни, насколько вообще можно быть одним в таком скоплении людей и животных. И если девушка ничего не говорила…»

— А о чем? — дознавался любопытный спутник.

Вздохнув, мало-помалу Токе рассказал все, и, к его собственному удивлению, на душе стало немного легче.

— Значит, урод и трус, — задумчиво протянул Кай, рассматривая парня из тени капюшона.

— А что мне было думать после твоих-то слов? За урода прости, ошибка вышла, ты вроде не страшней других… — Тут Токе прикусил язык, да поздно было.

— А ты откуда знаешь? — насторожился его спутник.

— Да я так, — попробовал отвертеться Токе, — просто сказал, к слову пришлось…

— Ты меня ночью разглядывал, верно? Когда я спал?

— Ничего я не разглядывал! Ты сам во сне так повернулся, что лунный свет на лицо упал. Что же я, виноват, что мне не спалось? И вообще, не понимаю я, чего ты этот капюшон таскаешь? Чтоб все спрашивали?

Кай не ответил, по вдруг ударил Гренку пятками. Лошадь рванула вперед и снова затрусила, как приклеенная, у возка кузнеца. Токе слышал невнятный звук голоса Майкен и ворчание Назанин. Потом мать, кажется, уступила, но Кай говорил так тихо, что расслышать что-либо не было возможности. «Ну вот, теперь они точно говорят обо мне!» — думал с горькой уверенностью Токе, кляня себя за длинный язык и в отчаянии ожидая нового взрыва серебристого смеха. Но все было тихо.

Внезапно Гренка снова возникла рядом с ним:

— Майкен зовет тебя. Хочет поговорить. Я возьму вожжи. — Кай уже лез на козлы.

— Майкен? Зовет? — не веря собственным ушам, повторил Токе.

— Давай не заставляй девушку ждать. Хочешь, возьми Гренку.

Токе не надо было упрашивать. Он птицей взлетел в высокое седло и, замирая сердцем и косясь на вроде бы дремлющего на козлах отца, подскакал к задку Танжриновой кибитки. Мастер Ар гарцевал на Кексе где-то в головах каравана, Назанин скрывалась в глубинах фургона, и Майкен, чудесно улыбавшаяся ему, была, по всей очевидности, одна!

— Майкен, я… — начал было он, но девушка прервала его:

— Прости меня, Токе. Кай все мне объяснил. Я такого вчера наговорила… того, что я совсем не думаю.

— Да ладно, мало ли чего не скажешь сгоряча. Говоришь, Кай все объяснил?

— Да. Это была жестокая шутка, но он раскаивается. Он не думал, что все так обернется. Так ты простишь меня, Токе? — Майкен произнесла это так нежно и так кротко заглянула ему в глаза, что он совершенно размяк. Парень чувствовал, как внутри у него плавится лед и все поет от радости.

— Конечно, Майкен, о чем речь.

— О, я так рада! — всплеснула руками девушка. — Так хорошо, что вы помирились. Я бы не хотела, чтобы из-за меня между вами была ссора. Обещай, что вы с Каем отныне будете друзьями. Обещаешь?

— Да я же его совсем не знаю! — несколько оторопел Токе.

— Узнаешь. Вы ведь разделили путь и воду! Вам нельзя враждовать.

Соображалось ему сегодня как-то медленно, и все же «не враждовать» и «быть друзьями» в представлении Токе оставались понятиями различными. Но, может, у них, девчонок, все не так как у людей?

— Ну, морду ему не бить — обещаю, — наконец согласился он.

Майкен ничего не сказала, только потянула на себя полог фургона.

— Погоди-погоди! — удержал его Токе. — Хорошо, не буду я с ним враждовать!

Майкен прищурила глаза:

— А вот Кай мне пообещал!

— Что пообещал?

— Быть твоим другом!

На это у него не нашлось достойного ответа. Токе не нравилось, что ему навязывали дружбу типа, который ему был совсем не по душе, но если так покупалась симпатия дорогой ему девушки…

— Ладно, обещаю, что мы будем друзьями, — хмуро проворчал он.

— Давно бы так! — зазвенел серебряный колокольчик, лицо Майкен озарилось смехом изнутри и стало еще прекраснее — как будто это было возможно!

Не успел Токе еще что-нибудь сказать или сделать, как она легко перегнулась через бортик повозки, и его щеки коснулись нежные, медом пахнущие губы. Полог кибитки тут же задернулся, скрывая Майкен в ее глубине.

Токе пугалом сидел в седле, не зная, на каком он свете, так что кобыла-айранка, почувствовав неуверенность всадника, стала зло грызть удила и плясать под ним, грозясь сбросить. Парень с трудом пришел в себя и развернул Гренку… только для того, чтобы встретиться взглядом со смеющимися глазами отца. Чувствуя, как пламенеют его щеки, Токе подстегнул лошадь и одним прыжком оказался у своего возка.

— Красный как рак, улыбка до ушей… Видно, у вас все сладилось, — констатировал Кай.

— Освободи лучше мое место… друг, — просипел внезапно охрипшим голосом вернувшийся возница.

— Значит, и тебя заставила пообещать?

— Угу, — кивнул Токе, забирая у Кая вожжи.

— Что ж, делать нечего. Останется, видать, моя морда цела в этом походе.

Парень покосился на Кая, зубы которого блеснули в улыбке, словно отодвинувшей тень капюшона.

— Не зарекайся, может, другие охотники найдутся, — буркнул Токе, заехав соседу локтем в бок, и оба рассмеялись.

ГЛАВА 4, в которой Токе оказывается прав

На дневном привале радость влюбленного несколько померкла: возле Майкен опять увивался Аркон. Пока они с Каем поили мулов и лошадей, Токе все косил глаза, стараясь не упускать парочку из виду, хотя поделать все равно ничего не мог. От злости и бессилия он обратился к Арову телохранителю:

— Слушай, не покажешь мне ту подсечку, которой ты уложил меня вчера?

Кай смерил его взглядом, потом покосился на гоголем ходящего вокруг Майкен Аркона:

— А зачем тебе?

— Ни за чем. Жалко тебе, что ли?

— Положим, не жалко. — Он выпрямился. — Попробуй ударить меня, как вчера, только медленно.

Токе замахнулся, и все повторилось, как накануне, разве что встреча его с землей была более мягкой.

— Ну как, запомнил? — Кай помог ему подняться.

— Не совсем. Давай еще раз.

Молодой воин снова медленно показал все движения, которые казались очень простыми:

— Не нужно быть сильным, чтобы выполнить этот прием. Ты используешь напор нападающего против него самого. Чем он мощнее и быстрее, тем хуже для него. Понял?

— Да я еще вчера это понял, — усмехнувшись, потер нос Токе.

— Давай, теперь ты. Сначала медленно. — Кай замахнулся, целясь парню в лицо, но тот перехватил его руку, скользнув вдоль предплечья к локтю и… вот уже настала очередь учителя лежать на песке.

— Неплохо. Попробуем еще пару раз.

Когда плащ Кая стал совсем сизым от пыли, он снова встал против Токе:

— Хорошо. Теперь в обычном темпе. Ты готов?

— Готов. — И тут же мир Токе взорвался фейерверком звезд. Когда в глазах немного прояснилось, он увидел склонившийся над ним капюшон:

— Ты не был готов, — упрекнул Кай.

Токе ощупал свое лицо и убедился, что к распухшему носу прибавился великолепный фонарь под левым глазом.

— Давай еще, — он упрямо встал на ноги, игнорируя протянутую руку.

— Ну, смотри сам… Готов?

Токе глубоко вздохнул. Кай был быстр, но это против него же обернется…

— Готов!

Шлам! Учитель Токе лежал лицом вниз, сплевывая пыль и то ли кашляя, то ли смеясь:

— А ты схватываешь на лету!

Победитель бросился на помощь, но тут сзади прозвучал голос Аркона:

— Не боитесь, что Урману это не понравится?

— А что ему может не понравится? — взъерошился Токе. — Ну показал мне парень подсечку, что в этом такого?

— Ах да! Великий воин воспитывает юную смену, — в голосе охранного слышалась неприкрытая издевка.

— Шел бы ты… туда, куда ты шел, — предложил Токе.

— А я не с тобой разговариваю, малыш, — отстранил его с дороги Аркон. — Может, ты, гроза гайенов, и мне пару своих штук покажешь?

Аркон встал напротив отряхивающего плащ Кая, возвышаясь над ним на целую голову. Капюшон качнулся из стороны в сторону:

— На сегодня представление закончено. — С этими словами Кай попробовал пройти мимо охранного, но плечо его сдавила железная пятерня:

— Ты что же, только с мечом храбрый да за спиной своего господина?

— Оставь, Аркон! Ему же запрещено драться! — попытался вмешаться Токе.

— А кто говорит о драке? Он покажет мне пару своих штук, а я ему, — Аркон недобро ухмыльнулся, — пару своих. Вот и посмотрим, кто первый заступит круг. Такое ни хозяин его, ни сам Урман запретить не может.

Аркон был прав. Игры в круге были не только разрешены, но и уважались законами пустыни. Игры, по сути, не были поединком. Очень редко участники выходили из круга с увечьями. Противники, как правило из охранных, вступали в круг, чтобы продемонстрировать свое воинское искусство в рукопашной схватке. Проигрывал тот, кто первым заступал за начерченную на песке линию. Игры служили не только развлечению уставших от однообразного путешествия людей. Здесь молодые учились у более опытных бойцов, воины перенимали друг у друга новые захваты и броски, разминали затекшие после дня, проведенного верхом, мышцы… Если один охранный вызывал другого в круг, отказаться было для вызванного позором. Но Кай не был охранным.

«С чего бы, — размышлял Токе, — обычно миролюбивый Аркон так взъелся на новичка?» О том, что красавцем-менестрелем могла руководить обычная ревность, он старался не думать. Ведь тогда выходило, что ухажер Майкен видел соперника в Кае, а его, Токе, вовсе не считал что-то значащим в ее глазах. «Неужели это действительно так?»

— Какие правила? — спросил тем временем Кай, к ужасу Токе, очевидно, принимая вызов.

— А очень простые. Бекмес, начерти-ка круг! — бросил Аркон одному из товарищей, который тут же стал замерять площадку с помощью копья, две длины которого были радиусом круга. — Тот, кто заступит за линию, проиграл. Тот, кто схватится за оружие, проиграл, — Аркон снял пояс с мечом и кинжалом и вручил подошедшему Карыму. Вокруг них начинали собираться зрители. — Моим арбитром будет Бекмес, твоим… да вот хоть Токе. Они будут следить, не было ли заступа.

Бекмес, которого Токе и раньше часто видел в компании Аркона, закончил чертить круг острием копья, и парню ничего не оставалось, как отступить за нарисованную на песке границу:

— Удачи, Кай. Берегись, Аркон — левша.

Весть об играх мгновенно облетела караван. Несмотря на палящее солнце, у круга собрались все, кроме часовых и женщин. Назанин увела дочь в фургон: предстоящее зрелище не предназначалось для женских глаз. Толпа расступилась, пропуская Урмана и золотых дел мастера. Урман хмурился, но круг уже замкнули, и возразить он, даже если бы хотел, не мог. На гладком лице мастера ничего прочитать было нельзя.

Аркон, разогреваясь, мягко двигался в круге, как большая дикая кошка. Его рельефная мускулатура проступала даже под свободной одеждой, какую обычно носили охранные. Кай стоял неподвижно. Тень от капюшона скрывала лицо, но Токе был уверен, что глаза в этой тени вбирают сейчас каждое движение противника, рассчитывая, на что он способен. А Токе знал: Аркон, хоть и был немногим старше их, но способен был на многое. Оттого Урман и взял его в свою охрану.

Сейчас Аркон явно играл на зрителя. Многие в караване любили его: за веселый нрав, за лютню и песни; многие уважали за воинскую доблесть. И в этот момент, очевидно, на его стороне были все, за исключением Токе да, наверное, Мастера Ара. «Интересно, а Майкен? Чью сторону приняла бы она?» — парень вытянул шею в сторону возка Танжрина, но, насколько ему было видно, полог там был плотно задернут.

Убедившись, что всеобщее внимание обратилось на них, Аркон повернулся к Каю:

— По законам круга, у нас должны быть равные условия. Мое лицо открыто. Ты должен открыть свое!

Толпа согласно загудела, но Кай не шелохнулся:

— Тогда, по законам круга, ты должен снять свою голову: ты ровно на нее меня выше!

Кто-то хихикнул, но многие неодобрительно заворчали: «Да кто он такой, поносить священные законы!» У Аркона только желваки заиграли на скулах:

— Урман-батырь, окажи честь, дай знак начинать.

Воевода вскинул правую руку. Мгновенно вокруг стало тихо: только хлопал на ветру плохо закрепленный полог одной из кибиток да поскрипывал песок под копытами переступавших с места на место мулов. Рука с силой опустилась. В тот же момент Аркон оказался рядом с Каем и взорвался серией ударов. Отвлекающий правой, снова правой, мощный левой… Токе едва успевал следить за быстрыми движениями охранного, но противник был быстрее его: тяжелые кулаки встречали на своем пути только воздух. И все же напор нападавшего быстро теснил Кая к краю круга. Еще один удар… и Аркон, опасно покачнувшись, застыл над заветной чертой. Неуловимый противник словно растворился в воздухе и теперь стоял, поджидая, прямо у него за спиной.

В толпе послышался смех, и Аркон побледнел. Круто развернувшись, он снова бросился на Кая… Но тут же растянулся на земле в опасной близости от границы круга. Токе мог сказать, что это была не та подсечка, которой он только что научился, но рассмотреть что-нибудь подробнее он не успел. Веселье в толпе нарастало, но в этот раз Аркон не собирался принимать в нем участие:

— Значит, вот как ты гайенов одолел?! От ударов прячась?! Давай, покажи, что у тебя есть, будь мужчиной!

Симпатия зрителей ощутимо разделилась: одни считали, что Аркон прав; другие напоминали, что негоже оскорблять противника в круге. Вместо ответа Кай потянул шнур у горла, и его тяжелый плащ упал с плеч. Толпа пораженно ахнула, и Токе впервые смог как следует рассмотреть своего попутчика при ярком солнечном свете. Там, где Аркон был мощен и широк в кости, Кай оказался тонок и гибок. Где у Аркона бугрились литые мышцы, у его противника проступала под кожей стальная проволока жил. Он напоминал дитя пустыни — чистокровного айрана, такой же сухой, неутомимый и быстрый, как «ветер в дюнах».

Однако то, что поразило присутствующих и заставило отступить от круга на шаг, были глаза Кая — огромные, черные без белков, отражавшие, как в зеркале, бледного Аркона. Это придавало всему лицу странное выражение, уродуя его немного неправильные, но в целом благородные черты. Впечатление чужеродности еще больше подчеркивали совершенно белые волосы Арова слуги, спадавшие до лопаток сотнями тонких тугих косичек.

Токе медленно выпустил из легких воздух, вспомнив, что нужно дышать. Ему трудно было совместить этого нового Кая, замершего в боевой стойке вполоборота к противнику, с тем мальчишеским лицом, которое он видел в лунном свете, лицом, которого не надо было бояться…

Опытный воин, Аркон быстро пришел в себя:

— Эй, пугало! — рассмеялся он. — Если гайены от одного твоего вида разбежались, то я не побегу, не надейся!

В толпе ответили неуверенным смехом. Кай так же молча ждал атаки Аркона. За его спиной на губах Мастера Ара появилась легкая улыбка. Аркон прыгнул вперед. То, что случилось затем, меньше всего напоминало привычный бой в круге. Вместо того чтобы отступать, Кай будто бы пропустил удар, но остался стоять как стоял. Вместо него на землю, скрючившись от боли, упал Аркон. Он беззвучно хватал воздух широко открытым ртом, слезящиеся глаза вылезли из орбит… Куда пришелся удар, Токе не разглядел: так быстро все произошло, и так близко друг к другу находились противники. Только радовался про себя при мысли, что не он, Токе, был сейчас внутри круга, — а ведь могло бы сложиться и так…

Теперь Кай скользящими движениями кружил вокруг Аркона, ожидая, когда он поднимется на ноги. Охранный медленно встал, согнувшись и прижимая одну руку к животу… И вдруг молниеносно атаковал, распрямившись, как пружина, и целя под подбородок. Ладонь Кая встретила его кулак, сложенные пальцы другой руки скользнули вдоль плеча… Аркон вскрикнул, и его левая, атаковавшая, рука безвольно упала вдоль тела.

А телохранитель ювелира уже снова был вне досягаемости, легко скользя вокруг обескураженного противника. Теперь Аркон мог сражаться только правой. Он был умен и стал действовать осторожнее. Несколько обманных атак, чтобы разведать слабые места соперника, — все они были блокированы — и резкий удар ногой в голову. Красивый удар, заставивший зрителей ахнуть. Кай встретил раскрывшегося на мгновение Аркона ударом в пах из низкой стойки. Настало время охранного снова валяться в пыли, свернувшись в позе зародыша. А противник продолжал над ним свой опасный танец. Игра не была завершена — ведь Аркон все еще оставался в круге.

Когда поверженный поднялся на нетвердые ноги, Токе заметил капли пота, выступившие на его красивом лице. Из глаз исчезла уверенность, сменившись туманом боли. Караванщики, прежде оживленно подбадривавшие его, теперь притихли: события в круге принимали неожиданный оборот. И дело было даже не в том, что «малахольный», как еще недавно назвал его сам Токе, Кай одерживал верх по всем статьям. Дело было в том, как он это делал.

Аркон решил сменить тактику. Он больше не атаковал сам, пытаясь спровоцировать противника на нападение:

— Ну, пугало огородное, и это все, на что ты способен? — задыхаясь, крикнул он. — Трусливо ждать удара и защищаться? Где же твоя смелость? Или она осталась у гайенов вместе с добром твоего господина?

Внезапно Кай, двигаясь стремительно, как текущая вода, исчез из поля зрения Токе. Аркон, по-видимому, тоже пропустил его маневр, потому что теперь он снова был в горизонтальном положении, скрипя зубами и зажимая правое колено. Мгновенно перекатившись, Кай снова был на ногах, такой же свежий, как и в начале игры. Аркон же подняться уже не смог. На спине его расплылось пятно пота, тело сводила судорога, но он все еще был в центре круга.

— Сдавайся, Аркон! — внезапно выкрикнул кто-то из-за черты.

— Сдавайся, а не то он тебя искалечит! — прозвучала нотка страха в другом голосе.

— Пусть только попробует подойти! Посмотрим тогда, кому придется сдаваться! — прохрипел охранный сквозь сжатые зубы, поднявшись на одно колено и следя глазами за передвижениями противника. Когда нога Кая выстрелила вперед, он перехватил ее у груди здоровой рукой… Но тут же получил мощный удар в челюсть пяткой другой ноги. Аркона откинуло к границе круга, но он все еще был внутри. А Кай снова плясал над ним, легкий, упругий, бесшумный…

— Сдавайся! — теперь кричали уже многие. — Разорви круг! Заступи линию!

Если Аркон и хотел что-то сказать, то сделать это он уже был не в состоянии. Токе видел, как к Урману подскочил Бекмес, быстро и тихо что-то заговорил, указывая на друга, но Урман только покачал головой. «Наверное, уговаривал остановить игру, разорвать круг», — догадался Токе. Тем временем Аркон с усилием перевернулся на спину, пытаясь поймать взглядом Кая. Он мог бы пытаться ползти — чтобы дотянуться до заветной линии на песке ему оставалось совсем немного, — но он этого не делал. Признаться, несмотря на все бахвальство и показную удаль парня, его ухлестывания за Майкен и даже брошенное походя обидное «малыш», сердце Токе было сейчас на его стороне.

Каю оставался один удар, чтобы прервать мучения противника и вышвырнуть его за пределы круга. Или… бесконечность многих болезненных ударов, которые будут снова и снова отбрасывать Аркона от спасительной черты, пока он прилюдно не запросит пощады или… или не умрет. Токе не знал, откуда ему в голову пришла эта мысль. Такой жестокости никогда не было в его сердце, и он не мог представить, чтобы она была в сердце другого… Не мог, пока не встретился взглядом с ночной тенью, смеющейся в чуть раскосых глазах Мастера Ара.

Он не хотел этого, но крик сам сорвался с его губ: «Кай!» Черные страшные глаза повернулись к нему, но в этих глазах не было смеха, в них был только он, маленький Токе, с гримасой отчаяния на бледном лице… Глаза закрылись. А когда открылись снова, смертельный танец кончился. Кай отвернулся от лежавшего навзничь у черты Аркона и двинулся через круг, подхватив по пути свой плащ. Мгновение — он переступил через нарисованную на песке линию и пошел, минуя Токе, через расступавшуюся перед ним толпу.

— Игра окончена, — спокойно объявил Урман. — Победитель — Аркон.

Токе нашел попутчика за постами ограждения. Вообще-то дальше них отходить от лагеря было нельзя, но часовые, до которых тоже долетела весть об исходе игр, остановить Кая не решились, а Токе позволили пойти за ним: скоро пора было снова трогаться в путь.

Парень сидел, скрестив ноги, спиной к лагерю, на голову его снова был накинут капюшон. Скорее всего, он бы хотел вообще скрыться с людских глаз, но в плоской, как блин, пустыне для этого надо было уйти на многие мили. Токе приблизился и тихо сел рядом с ним. Посидели немного молча. Ветер гнал по спекшейся в неплодородную коросту земле тонкие струйки голубого песка, закручивая их в маленькие вихри, рисуя узоры и тут же снова стирая их легкой рукой…

— Завтра будет ветрено. Много не пройдем, — нарушил молчание Кай.

Токе обрадованно встрепенулся и решился наконец посмотреть ему в лицо. Парень глядел мимо Токе, в пустыню. То, что оставляла на виду тень капюшона, было неподвижной, лишенной выражения маской.

— Ур… Урман объявил Аркона победителем, — бросил пробный шар Токе. Молчание. Он решил попробовать снова: — Слушай, а почему ты переступил черту? Ты ведь уже победил?

После короткого молчания Кай заговорил:

— Я проиграл, Токе. Уже в тот момент, когда я скинул это, — перетянутая черной тканью до пальцев ладонь взметнулась к капюшону и снова упала на колено. — Я видел, как они на меня смотрели. Как ты смотрел. Я и не ожидал другого. Но все равно…

Токе не знал, какие найти слова.

— Послушай, я… Они… Это просто от неожиданности. Люди привыкнут и перестанут замечать…

— Что перестанут замечать? Что я урод, нелюдь? Ты это хотел сказать?

— Вовсе нет! Подумаешь, глаза у него э-э… птичьи. Нашел чем напугать! Вот у нас в деревне мужик был, ему петух в детстве один глаз выклевал. Вот он был кривой да урод. И то женился и детей наплодил целый выводок, — Токе чувствовал, что его несло куда-то не в ту степь, но остановиться уже не мог: ведь Кай слушал его. — А Казик калечный, с околицы? Ему обвалом обе ноги раздробило, лекарь их напрочь отхватил; теперь по земле скачет как лягушка. Вот это урод и калека, его только пожалеть можно. А ты-то что? Вон как Аркона отделал…

Парень по-прежнему молчал, не глядя на говорившего.

— Ты что, думаешь, мне важно, черные у тебя глаза, зеленые или синие? — продолжил Токе. — Мне важно, что ты у Аркона последнее достоинство не отнял, что ты перед стойкостью и упрямством его дурацким склонился, когда мог бы добить; что предпочел скорее проиграть, чем сломать его.

Кай повернул голову, и Токе почувствовал на себе его взгляд из-под капюшона:

— И много таких в караване, которые, как ты, думают? — усмехаясь, спросил он.

— Ну, я чужие мысли читать не умею, но думаю, такие найдутся.

— Ты оптимист.

— Кто-кто? — обиделся Токе.

— Сердце у тебя доброе, ты веришь в людей.

— Ну, это не так уж плохо, — улыбнулся он облегченно. — Слушай, зачем ты опять эту тряпку на голову нацепил? Все ведь уже видели, каков ты есть, зачем прятаться?

— Ну, видели, положим, не все, — встопорщился Кай. «Это он Майкен имеет в виду», — осенило вдруг Токе. — И потом. То, что люди мой прекрасный образ один раз лицезрели, не значит, что они захотят все время им любоваться. К тому же так и голову не печет…

— Голову ему не печет! — фыркнул Токе. — Ладно, это, конечно, твое дело. Но только запомни: для меня все одно, птичьи у тебя глаза или коровьи, понял?

— Понял. Только чего так непоэтично-то? Коровьи… Нет чтоб «кошачьи» сказал, ну или там, «оленьи»…

Токе серьезно посмотрел на Кая, с трудом подавляя смех:

— Это у тебя-то — оленьи? С эдакой образиной?

Он легко увернулся от оплеухи, вскочил на ноги и потрусил к лагерю. Обладатель «птичьих» глаз тут же догнал его:

— Хочешь, я честно скажу, какие у тебя уши? Как насчет ослиных… — На лице его была улыбка.

Хоть день выдался длинный, и Токе устал, сон не шел к нему. Он осторожно ворочался под своей овчиной, стараясь не разбудить Кая, но, когда повернулся к соседу лицом, увидел, что не спит и он. На ночь парень расстался со своим плащом и теперь лежал открытым лицом вверх. Его ночные глаза были полны звезд. Токе еще немного поерзал под овчиной и зашептал:

— Кай, ты не спишь?

— А похоже, что сплю?

Токе приободрился: похоже, попутчик тоже был склонен к разговору.

— Слушай, а где ты так научился драться?

Ответа не последовало, и было непонятно, слышал ли Кай, вообще, вопрос.

— Ну и ладно, — проворчал себе под нос Токе. — Не хочешь говорить, не надо. — И хотел уже повернуться на другой бок, но тут губы соседа шевельнулись:

— Я всю жизнь этому учился, сколько себя помню. Как тут ответить? Был у меня учитель, потом он ушел. Кое-что я подсмотрел то тут, то там; кое до чего сам дошел.

— Всю жизнь? — недоверчиво выдохнул Токе. — Вот это да! Наверное, ты достиг совершенства…

— Какое совершенство! — презрительно хмыкнул Кай. — Так, детские игрушки.

— Ничего себе игрушки! А ты знаешь, что ты Аркону челюсть выбил? Ему Метик потом вправлял, я сам видел!

— Как он?

— Кто, Аркон? Жив-здоров, только синяков нахватал да хромает немного. К нему теперь лучше не приближаться — злой как василиск.

Они немного полежали в тишине. Наконец Токе собрался с духом и выпалил свистящим шепотом:

— А ты… меня научишь? Кай?..

Но его попутчик уже спал, подложив под щеку ладонь.

ГЛАВА 5, в которой Токе узнает, что сказала гадалка

Кай оказался прав: утро следующего дня выдалось ветреным. Суховей окреп, и караванщикам пришлось закрыть лица платками, защищаясь от мелкого, секущего кожу песка. Видимость упала. Охранные были настороже: неизвестно, что может прятаться там, за ходячими пыльными вихрями, взявшими в кольцо караван. Возчики притихли, им было не по себе. Всем помнилась рассказанная накануне у костра легенда о демонах, прячущихся в песчаных вихрях. Они могли утащить зазевавшегося путника прямо с конской спины или с высокого передка кибитки, чтобы потом высосать его кровь и сделать себе подобным.

Токе пока беспокоили не демоны, а вездесущий песок, который, несмотря на плотную ткань, набивался в нос, противно хрустел на зубах и заставлял слезиться ничем не прикрытые глаза. Ветер был таким горячим, что обжигал легкие; таким плотным от пыли, что в нем почти не осталось воздуха. Люди и животные задыхались, но двигались вперед. Вода кончалась, а значит, они должны продолжать путь, пока это возможно. До реки Ташмарук, где они смогут наполнить бурдюки, предстояло пройти еще много миль.

Другим обстоятельством, лишавшим Токе покоя, была Майкен. Последний раз он видел ее вчера вечером: девушка, как обычно, помогала матери кормить караванщиков. Но как Токе ни старался приблизиться к ней, ему это не удавалось — как будто они были двумя концами невидимого негибкого шеста. Парень подметил, что девушка так же старательно избегала Кая, хотя это как раз и не было удивительным: после злополучной игры так поступали почти все в караване. Утешала одна мысль: Аркона подле Майкен тоже не было видно, да и навряд ли он покажется возле Танжринова возка, покуда непогода не уляжется. Сейчас все силы у людей уходили на то, чтобы двигаться вперед. Токе и самому — редкий случай! — было не до разговоров: только горло надсадишь, да набьется в рот еще больше песку. Тем более что Кай и Мастер Ар ехали верхами, чтобы облегчить бремя усталым мулам.

Внезапно в воздухе произошла перемена, настолько разительная, что Токе поначалу почудилось, что он одновременно оглох и прозрел. Точно по мановению волшебного посоха, ветер улегся, и вся носившаяся между землей и небом пыль рассеялась, открывая чистый горизонт и залитые солнцем пески. После завывания суховея в пустыне настала странная тишина. Единственными звуками, нарушавшими ее, были звуки самого каравана. Они доносились до оглушенного ревом ветра Токе как через толстую ткань. Ему было все еще трудно дышать, и он сорвал с лица сизую от пыли тряпку. Но облегчения это не принесло. В горячем воздухе повисла тяжелая духота, словно придавившая людей и животных к земле. Беспокойство, еще с утра гнетущее сердце Токе, усилилось, казалось бы, без видимой причины. Не находя себе места, он подозвал Кая.

— Ты зря открыл лицо, — заметил тот, подъезжая ближе. К вечному капюшону сегодня добавился еще и закрывавший нос и рот шарф. — Сейчас начнется буря.

— Какая буря? — удивился Токе. — Только затихло все.

Словно в ответ на его слова, вдоль каравана промчался на взмыленном вороном Урман, выкрикивая приказы, тут же передававшиеся от одного охранного к другому, от кибитки к кибитке:

— Идет пыльная буря! Возы ставить в линию против ветра! Мулов распрячь, морды замотать ветошью! Всех за возы, воду брать с собой! Не мешкать!

— Где?.. Где буря-то, Кай? Нет уже никакого ветра! — вертел головой во все стороны Токе.

— Оттуда, где ты сидишь, не видно. Погоди, пока развернут возы.

Охранные действовали слаженно, указывая возчикам, куда и как ставить кибитки. Вскоре почти все повозки встали в сплошную линию поперек прежнего пути. Караванщики, торопясь, выпрягали из оглобель мулов. Наконец настала и очередь Токе разворачивать возок, и Кай указал ему что-то на горизонте, в той стороне, куда должен был следовать караван:

— Видишь то маленькое темное пятнышко на юго-западе?

— Ну вижу. А что это?

— Это и есть буря.

— Снова врешь небось, — недоверчиво покосился на собеседника Токе.

— Послушать тебя, так я только и делаю, что вру. Не веришь, спроси Урмана, — и Кай спешился, занявшись айранами.

Токе тоже был занят. Вместе с отцом и золотых дел мастером они распрягали животных, укутывали их головы мешковиной и крепко привязывали у возков; таскали из фургонов и прикапывали оставшуюся воду и теплые овчины… Парень не слишком понимал смысл этих действий. Он просто делал то, что ему было сказано и что делали в спешке все остальные, полагаясь на мудрость Урмана и более опытных караванщиков. Кай молча работал рядом с ним.

В какой-то момент Токе выглянул за массивную раму фургона, и открывшееся зрелище поразило его. Прежде чистый горизонт, белесое небо пустыни и сверкающие на солнце пески исчезли. Все пространство перед караваном поглотила непроницаемая мгла, в авангарде которой ходили огромные воронкообразные вихри. Живое воображение паренька тут же нарисовало картину давным-давно случившегося на этой равнине противостояния сил Тьмы и Света. Наступающий мрак представился ему не чем иным, как армией Иль Алой с мчащимися на приступ преданными ей черными магами. Он, Токе, был несомненно воином Света. Он сражался за солнце и правое дело, отца, друзей, наконец — любовь! Он поднимет свой сверкающий меч и… Чья-то сильная рука дернула его вниз, прижала безжалостно к земле. И тут их накрыла буря.

Насколько тихо раньше было вокруг, настолько оглушительно теперь орал в уши Токе взбесившийся воздух. Насколько было светло, настолько теперь потемнело — до чернильной густоты. Страшной силы самум раскачивал тяжело груженные возы, словно детские игрушки, грозя опрокинуть на укрывшихся за ними людей. Краем глаза парень увидел, как с кибитки Маждара сорвало полог. Белым крылом он мелькнул в воющем воздухе и тут же исчез в нем навечно. Токе крепче ухватился за колесо своего возка и уткнул лицо в землю рядом с Каем: не прижми тот его вовремя своим телом, летел бы теперь вот так, вверх тормашками, сейчас и он сам…

Внезапно к тысячеголосому воплю бури будто бы прибавились новые крики, доносившиеся откуда-то слева. Токе повернул голову и разглядел во мгле мечущуюся у возка оружейника Пусты четвероногую фигуру. Очевидно, мешковина на голове одного из Пустовых мулов была закреплена ненадежно, ее сорвало ураганным ветром, и животное взбесилось. Оно безумно металось на привязи, молотя копытами во все стороны и грозя размозжить головы лежащим рядом людям. Сразу несколько караванщиков делали попытки усмирить мула, но подобраться к нему из-за беспорядочного метания и опасности быть унесенным бурей пока не удавалось.

Наконец одному из наемных работников Пусты, парню по имени Софус, удалось накинуть холстину на морду животного. Но тут мул резко рванулся, натянутая привязь лопнула, и он бросился бежать прямо в ревущую бездну, сбив на ходу Софуса с ног. Токе еще успел заметить, как бедное животное перевернуло в воздухе, бросило на землю головой вниз и, уже мертвое, поволокло в пустыню. Теперь внимание всех переключилось на Софуса.

Падение выбросило его за границу спасительного затишья за корпусом кибитки. Он пытался ползти против ветра, чтобы уцепиться за что-нибудь, что могло бы его удержать. Товарищи протягивали ему руки, но Софус был слишком далеко. Наконец, кто-то догадался бросить ему веревку, другой конец которой привязали к спице колеса. Парень поймал ее и попытался обмотать вокруг пояса. Он не видел, что сзади к нему приближался бесшумный за воем бури, вставший, казалось, до неба, крутящийся черный столб. Одно мгновение, и вихрь поглотил Софуса, двинулся по направлению к Пустову возку, но вдруг, словно передумав, остановился и стремительно пошел обратно в пустыню. Там, где раньше был Софус, ветер кружил только обрывок бесполезной веревки…

Токе отвернулся и закрыл глаза. Он часто представлял себе смерть, но всегда — в открытом бою, с мечом в руке, в окружении множества мертвых врагов… Ужасным и бессмысленным казалось погибнуть вот так, став жертвой бездушной стихии… «А что, если легенда о демонах, живущих в пылевых вихрях, — правда? Что, если из Софуса высосут кровь, и он, томимый неутолимой жаждой, вернется к каравану в образе демона? И что, если первым, кто встретится на его пути, буду я?» — Токе проклял свое живое воображение: несмотря на жару, у него мурашки поползли по коже.

Внезапно более страшная мысль пронзила его: «Ведь на месте Софуса могла быть и Майкен!» Вывернув шею, парень пытался рассмотреть ее в клубящейся мгле, но у него только разболелись глаза от секущего их песка. Наконец ему пришлось смириться: даже если бы он увидел, что девушке грозила опасность, что бы он мог сделать? Он был так же беспомощен, как товарищи Софуса, которые, он знал, сделали все, что могли, чтобы спасти парня. Чувство собственного бессилия было унизительно. Токе зло сплюнул песком и зажмурился: ветер вежливо вернул плевок прямо в его правый глаз.

Тут Кай больно ткнул соседа в бок и сунул под нос конец веревки. Сам он уже как следует привязал себя к колесу фургона, так что руки его освободились, и теперь собирался проделать ту же процедуру с Токе. Увидев, что отец и Мастер Ар возились подобным же образом у другого колеса, парень позволил протянуть веревку у себя под мышками.

Затем последовало долгое ожидание. Разговаривать было невозможно из-за шума бури. Смотреть было не на что, кроме клубящегося мрака, да забитые песком глаза все равно уже ничего не видели. Весь мир Токе внезапно ограничился пятачком земли, на котором он лежал, колесом фургона, твердым плечом Кая рядом с ним и судорожной борьбой за каждый вздох.

В какой-то ужасный момент парню показалось, что он задохнется, что воздуха больше не осталось, что все пространство между небом и землей заполнил один песок, песок и голубая пыль, которые вот-вот забьют и его горящие легкие… В панике он потянулся сорвать с лица прилипшую к потной коже повязку, но его движение было перехвачено рукой Кая. Токе, судорожно дыша, попробовал вырвать кисть. Но сосед покачал головой и, сдвинув назад капюшон, показал на пальцах другой руки: «Смотри мне в глаза. Не бойся. Дыши. Смотри, как я. Да, вот так. Уже лучше. Не смотри туда. Смотри мне в глаза. Вот так. Так. Дыши».

Кай положил ладонь Токе к себе на грудь и, подражая его спокойному дыханию, слушая уверенный ритм его сердца, тот постепенно успокоился и перестал задыхаться. Убедившись, что с товарищем все в порядке, Кай отпустил его взгляд. Токе закрыл глаза. Так они и полусидели-полулежали, тесно прижавшись к колесу и друг к другу, час за часом в гремящем аду пыли и песка. Изредка они доставали из ямки бурдюк и отпивали по глотку — воды оставалось уже мало. Токе понял, что наступил вечер, только когда стало холодать. Горячая хватка ветра сменилась ледяными объятиями, и они с Каем вытащили припрятанные овчины и, как могли, завернулись в шкуры. Временами Токе впадал в забытье, черную яму без снов. Временами он открывал глаза, только для того, чтобы снова увидеть несущийся мимо мрак, закрыть их и оставить берег реальности, чувствуя, как мерно вздымается грудь товарища рядом с ним.

Когда Токе пробудился в очередной раз, первое, что он увидел, были низко-низко нависшие над ним мерцающие голубые звезды. Он испугался, не ощутив рядом ни Кая, ни надежной твердости колеса. Рывком перевернулся на живот и понял, что окружавшая его чернота была привычной темнотой ночи, в которой уже горел лагерный костер. Он лежал на своих шкурах у фургона, как лежал уже много ночей до того, и видел тени не ползавших, а ходивших возле огня людей. Ветер стих. Воздух очистился от пыли, обрел прозрачность и наполнился ночной свежестью. Если бы не все еще составленные в линию кибитки, колеса которых с наветренной стороны завалило грудами песка, можно было подумать, что все случившееся — всего лишь дурной сон.

Токе встал, кряхтя, отряхнулся, выплюнул набившийся в рот песок — на сей раз без последствий — и поплелся искать отца и Кая. Танжринов возок стоял тих и темен, но парень надеялся, что у костра ему удастся разузнать, все ли в порядке с Майкен. Первым он наткнулся на Эсгера, который поил изнывавших от жажды мулов.

— Что ж ты все один, ата, а я дрыхну! — схватил бурдюк пристыженный Токе.

— Да ничего, сынок, я и сам справлюсь. Лучше ступай, отдохни. Завтра еще наработаемся, откапывать повозки будем.

— Мулы-то все целы?

— Все, кроме Пустова и одного из Мехесовых. Да вот еще работник Пусты, Софус… — Отец отвел взгляд в темноту.

— Я знаю, ата, я видел.

— Хороший был парень. Прямиком на небеса вознесся.

Они немного помолчали.

— Я нигде не вижу Кая, ата. С ним все?.. — отчего-то замирая сердцем, спросил Токе.

— Понадобится поболе, чем какая-то буря, чтобы этого на тот свет прибрать! — проворчал Эсгер.

— За что ты его так, отец? Он же мне сегодня, почитай, жизнь спас!

— Был бы я рядом, и спасать бы ничего не пришлось! — рассердился вдруг Эсгер.

«Да он себя винит!» — догадался вдруг Токе.

— Что ты, ата! Ты же не можешь за мной всю жизнь присматривать! Я уже взрослый, могу сам о себе позаботиться.

— Видел я, как ты позаботился! Ладно, приятель твой чудной не растерялся… Хоть люди о нем и толкуют всякое, а я думаю, парень он неплохой, его держаться можно.

— А что люди-то толкуют? — насторожился Токе.

— Да так, чепуху да бессмыслицу. Они не со зла, по неведению. А тебе нечего слушать, — Эсгер ткнул наиболее настырного мула кулаком промеж глаз. — Я Кая твоего недавно тут видал, он с лошадьми возился. Да ты у Мастера Ара спроси, тот знает небось, куда парень подался…

— Ничего он не мой! Друг он мне просто, понимаешь? А… как там у других в караване? Как Танжрин-ата, женщины?

— Да все ничего, сынок. Напугались они только сильно, как и все мы… А Майкен там, у костра, управляется, ежели ты про нее спрашиваешь…

Избегая лукавого прищура отцовских глаз, Токе отступил в темноту и пошел на мигающее красноватое пламя.

Один вид Майкен, показавшейся ему прекраснее обычного в мягком свете костра, согрел сердце и изгнал из него тени, занесенные туда бурей. Увидев Токе, девушка бросила работу и устремилась ему навстречу. Порывисто обняв его, она горячо прошептала ему в ухо:

— Ты цел! Я так рада! Думала, никогда уже больше тебя не увижу!

Когда Майкен отстранилась, парень увидел, что на ее глазах блестели слезы. «Вот это дела! — думал обалдевший от неожиданно свалившегося на него счастья Токе. — Вчера от меня бегала, а сегодня сама на шею кидается! Нет, все у этих девчонок не как у людей». Он постарался, как мог, успокоить Майкен и принялся помогать ей с поздним ужином. Девушка жарила жестковатое мясо Мехесова мула, тоже взбесившегося и убитого хозяином.

Наконец-то Токе впервые за долгое время мог насладиться ее обществом и поговорить с ней наедине. Назанин лежала в фургоне: слабая грудью, она тяжело перенесла пыльную бурю. Да и другим караванщикам, испытавшим на себе ярость стихии, было не легче. Измученные люди отдыхали, подсчитав ущерб, видимый при свете луны, и желали только одного: поесть горячего и провалиться в сон. Охранные были настороже и, несмотря на усталость, выставили двойной караул. Лишенный защитного кольца возов, этой ночью караван был особенно уязвим.

— Урман сказал, нам повезло, что буря кончилась так быстро. Говорят, иногда она накрывает караваны на два-три дня. Тогда мало кто остается в живых, — рассказывала Майкен, нанизывая куски мяса на тонкие палочки и пристраивая их над костром. — Еще говорят, что буря улеглась так быстро, потому что демон в вихре насытился кровью.

Токе внутренне содрогнулся:

— Ты говоришь о… Софусе?

— Это не я говорю… Бедный парень. У него в Луке остались жена и маленький сын.

— Отец думает, он вознесся прямо на небеса.

— Будем верить, что это так.

Они немного помолчали. Токе, резавшего мясо для Майкен, внезапно замутило от вида своих же собственных окровавленных пальцев — чего с ним никогда не бывало. Он глянул, не заметила ли это девушка, но та была занята, поправляя угли в костре для ровного жара. По ее лицу скользили кровавые отблески пламени, грудь пересекала черная, острая тень… Токе зажмурился и с трудом проглотил вставший в горле комок. Когда он открыл глаза, наваждение рассеялось. Майкен, как ни в чем не бывало, взяла у него новую порцию мяса.

— Еще я слышала, люди нехорошо говорят о твоем друге, — тихо сказала она.

— О Кае? Как это — нехорошо?

— Говорят, что это он принес несчастье в караван. Что он — проклят и навлек проклятие на нас. И что у него… глаза ворона, — закончила девушка совсем тихо.

— Что за бред?! Да кто говорит-то?

— Да так, некоторые.

— И все из-за какой-то бури?! Да она в любой момент могла на нас налететь, будь Кай с караваном или нет! Это же слепая стихия!

— Я знаю, Токе! Неужели ты думаешь, что я верю в эту чушь! — Майкен положила свою маленькую ладонь на пальцы помощника и посмотрела ему в глаза. — Кай — хороший человек, иначе я никогда бы не попросила его быть твоим другом, а тебя — его. Просто знай, что у него в караване есть враги, — девушка забрала свою руку и принялась снимать готовое мясо с огня.

— Это… это ты об Арконе? — немного подумав, осторожно спросил Токе.

— При чем тут Аркон? — удивленно подняла брови Майкен.

— Ну, он же сам вызвал Кая в круг… — пробормотал он, чувствуя, что краснеет.

— Круг… — хмурясь и будто думая о чем-то своем, повторила девушка. — Я не видела, что там произошло, мать запретила. Но позже я выспросила обо всем Танжрина. Он был первым, кто сказал мне о глазах ворона…

— Старый врун! Это же просто нелепая сказка…

Майкен так посмотрела на Токе, что он быстро прикусил язык.

— Да, сказка… Я бы первая посмеялась над глупым стариком, если бы… Если бы не одно воспоминание из моего детства. — Девушка вздохнула и устремила взгляд в огонь, где возникали видимые ей одной картины прошлого. — Мне было лет девять или десять. Мы с матерью пошли на ярмарку. Там поставила свой пестрый шатер гадалка. Я зашла в него и заплатила медной монеткой: не потому, что верила в предсказания, а так, для смеха.

Гадалка наговорила мне много обычных нелепостей, всех их я позабыла. Но почему-то в память врезались ее последние слова, может быть, потому, что они так отличались от всего, слышанного прежде: «Ты умрешь, когда увидишь глаза ворона». Помню, я рассмеялась карге в лицо: «Верни мои деньги, обманщица! Вороны прилетают на наш двор каждый день. Если бы твои слова были правдой, я давно бы уже лежала в могиле!»

Тогда ведьма мерзко захихикала и схватила меня за руку, вот здесь, — Майкен показала свое левое запястье. — Склонившись надо мной так низко, что я почувствовала вонь ее гнилого дыхания, она прошипела: «О, нет, красавица, не о том вороне говорит Шиамат! Ты умрешь, когда увидишь глаза ворона на человеческом лице!» Я вырвала руку и выбежала из шатра. — Девушка замолчала, все еще глядя в огонь.

Токе сидел потрясенный, не зная, что сказать.

— Когда я услышала рассказ Танжрина об игре, я вспомнила все, как будто это было вчера, — спокойно продолжила Майкен. — Я испугалась. Ты, наверное, удивлялся, отчего я пряталась от тебя весь день? А я просто праздновала труса! Думала, где ты, там и Кай. А что, если он подойдет да капюшон снимет, как там, в круге? И я увижу глаза ворона… на человеческом лице… — Голос ее прервался.

— А что же сейчас, ты… не боишься? — зачарованный рассказом, почему-то шепотом спросил Токе.

— Нет, не боюсь. — Голос вернулся к девушке и обрел прежнюю силу. — Сегодня все мы посмотрели смерти в лицо. Настоящей смерти, а не выдуманной сумасшедшей гадалкой. И я испугалась гораздо больше, чем вчера. Потому что я боялась не за свою жизнь или не только за свою, но… за твою жизнь, Токе! — Майкен взглянула прямо ему в глаза, и он вдруг понял, что все его прошлое существование было только для этого момента, только для того, чтобы видеть это прекрасное дорогое лицо и слышать эти слова. — Если бы с тобой что-то случилось, что бы тогда стало со мной? Когда я поняла это, проклятие злой ведьмы рассыпалось прахом. Глупо бояться своей судьбы. Наши судьбы связаны, Токе, твоя и моя. Я верю, что, пока мы вместе, со мной ничего не может случиться.

— Клянусь, ничто не сможет нас разлучить! Я всегда буду рядом, всегда буду защищать тебя! Хочешь, я скажу Каю, чтобы он не открывал при тебе лицо, или… или вообще, чтоб не подходил близко?

— В этом нет нужды, — Майкен улыбнулась, положив голову ему на плечо. — Я же сказала, проклятие разрушено, я больше не боюсь.

— Ну и правильно, — рассмеялся Токе. — Все это глупости. Выдумали тоже, глаза ворона! У воронов-то они, вообще… бурые, а у Кая — черные! Послушай, когда мы доберемся до Церрукана, я не вернусь с отцом домой — я и так не собирался возвращаться. Хочу наняться воином, я всегда об этом мечтал. Не смейся! Я неплохо владею аршаком и ножами. И быстро учусь. Мы сможем видеться. Часто. Я заработаю нам на жизнь…

Вдруг Майкен скинула его руку со своего плеча и склонилась над костром, подбрасывая кизяк в почти угасшее пламя. Сообразив, Токе быстро отодвинулся в сторону и снова схватил нож.

У огня возникла грузная тень Мехеса:

— Ну, как там мой мул? Небось одни головешки от него остались? — Прищуренные глаза оружейника перебегали с низко склоненной головы девушки на рдеющие щеки ее помощника и обратно.

— Что вы, Мехес-ата, вот тут готовое мясо. Скажите остальным, пусть подходят. Тут хватит на всех.

— Что, парень, хорошо при поварихе устроился? — подмигнул Токе Мехес и снова шагнул в темноту.

— Вот урод! — Теперь у Токе полыхали не только щеки, но и уши. Оставалось надеяться, что в отблесках костра Майкен этого не заметит.

— Нам надо быть осторожными. Не хочу, чтобы в караване начались пересуды, да и мать этого не одобрит. Надо подождать, пока мы прибудем в Церрукан, — рассудительно говорила девушка, пристраивая над огнем последнюю порцию мяса. Токе, которому больше всего сейчас хотелось обнять Майкен, прижать к себе и попробовать на вкус ее пахнущие медом губы, казалось невыносимым проявлять сдержанность. Но он понимал, что девушка права. В караване они всегда находились на виду у множества людей, уединиться в пустыне было негде. Его долг, как мужчины, — заботиться о чести любимой, и, если для этого придется подождать, он подождет. Главное, он знает, что сердце Майкен принадлежит ему. Все остальное не имеет значения.

К костру начали подходить голодные караванщики, и парень поднялся на ноги:

— Пойду, поищу Кая. Ему тоже надо поесть.

Как назло, Кай как сквозь землю провалился. Токе обошел весь лагерь, даже спрашивал о нем на постах — никто его не видел. Наверное, единственный, кого он не спросил о местонахождении товарища, был Мастер Ар. Токе повезло: господин с раскосыми глазами, в которых пряталась ночная тень, не попался ему по дороге. От одного его вида у парня короткие волоски на шее отчего-то вставали дыбом, и заговаривать с Каевым хозяином он решился бы только в случае крайней необходимости.

Токе уже начал думать, не унес ли его друга какой-нибудь отбившийся от бури демон, как вдруг столкнулся с Каем нос к носу прямо возле их кибитки. Как ни в чем не бывало, будто бы он никуда и не отлучался, пропащий заявил:

— Слышал, вы с Майкен там мулятины нажарили. Пойти попробовать?

— Ты где пропадал? Я тебя по всему лагерю искал!

— Нигде. Я здесь был.

— Не было тебя тут! Опять врешь.

— Ну что ты заладил: врешь, врешь… Нет чтобы отблагодарить за спасение жизни! — Кай развернулся и направился на запах жареного мяса. Токе быстро догнал его и пошел рядом.

— А я и благодарю, очень благодарю. Только ты все равно врешь!

ГЛАВА 6, в которой Токе снова не спится, и что из этого получается

Историй у костра тем вечером никто не рассказывал. Усталые люди разбрелись по своим фургонам и легли спать. Залез под овчины и Токе, но сказанное Майкен у костра не давало ему сомкнуть глаз. В голове его возникали один прекраснее другого планы их совместного будущего, и больше всего парню сейчас хотелось быть рядом с ней. От этих мыслей он так ворочался в своих шкурах, что под конец разбудил как всегда безмятежно спящего Кая.

— Чтоб тебя прибрала буря! Дашь ты людям спать или нет?!

— Слушай, Кай! Надо поговорить, — начал Токе свистящим шепотом.

— А до завтра это не может подождать? — хмуро поинтересовался сосед.

Немного подумав, жертва бессонницы согласился:

— Может.

— Вот завтра и поговорим, — Кай повернулся на другой бок и натянул на голову овчину, закрывая уши.

Токе вздохнул и попытался какое-то время лежать спокойно, глядя на крупные звезды над головой и стараясь найти знакомые созвездия. Но мысли его неслись галопом совсем в другом направлении, и наконец, боясь снова разбудить спящего, он встал, накинул на плечи теплую бурку и пошел по лагерю. Он брел без какой-либо цели, но, немного поблуждав, ноги сами привели его к возку Танжрина. Кузнец спал, как и они с Каем, снаружи, завернувшись в шкуры у колеса кибитки. Теплое место в возке он уступил женщинам.

Осторожно приблизившись к задернутому пологу, Токе замер, прислушиваясь. Он пытался различить в тишине сонное дыхание Майкен. Внезапно что-то будто мелькнуло справа, на самой границе его зрения, и снова тут же исчезло за корпусом кибитки.

«Неужели еще кто-то бродит по лагерю по ночам?» — удивленно подумал парень. Бесшумно обойдя спящего Танжрина, он заглянул за угол повозки и увидел тонкий силуэт, наполовину скрытый тенью другой кибитки. Это была, несомненно, женская фигура, закутанная в плащ, в лунном свете как будто испускавший голубоватое сияние. Фигура слегка повернула голову — под капюшоном блеснуло золото — и поманила его рукой. «Майкен! — догадался Токе. — Это шитье на ее шапочке блестит». Стараясь не шуметь, он устремился за голубым плащом.

Девушка шла вперед, прячась в тени возов, пока их линия не оборвалась. Обернувшись к преследователю, она снова поманила его рукой и пошла дальше, в пустыню. Шаги ее были так легки, что казалось, будто она плывет над землей. «Там же охрана!» — мелькнуло в голове Токе. Но он доверился Майкен и, стараясь не шуметь, следовал за ней. Вскоре они добрались до часового. Закутанная в шкуры фигура сидела неподвижно, опершись на копье. До Токе донесся богатырский храп, по которому он опознал Карыма. «Ох и достанется же ему от Урмана, если воевода узнает, что охранный заснул на посту! Но нам сейчас это очень на руку», — думал парень, проскальзывая вслед за девушкой мимо спящего.

Голубой плащ, почти неразличимый в свечении песков, отражавших лунный свет, вел его дальше и дальше в пустыню, пока все признаки лагеря совсем не исчезли из виду. «Можно было бы тут и остановиться», — подумал Токе и ускорил шаги, чтобы нагнать любимую. Но, будто бы почувствовав его порыв спиной, девушка тоже ускорила движение, легко скользя над песком. Парень не мог ее догнать, хотя он почти бежал.

— Майкен! Подожди! Давай здесь остановимся, нас никто не увидит! — позвал он, запыхавшись.

Голубая тень замерла. Токе, смеясь, подбежал к ней и обнял… Но в его руках оказался только холодный туман. «Майкен! — позвал он, оглядываясь по сторонам, — Майкен?»

Случившееся совершенно сбило парня с толку. Могло ли то, что он видел, быть миражом, иллюзией, о которой рассказывали бывалые караванщики? Или он просто спит и видит сон? Токе яростно ущипнул себя за руку и зашипел от боли сквозь сжатые зубы. Нет, это не сон! Девушка была здесь на самом деле, только он глупо потерял ее в темноте. А что, если она сама заблудилась в песках и теперь не может найти ни его, ни дороги обратно к каравану? Он должен немедленно отыскать ее!

«Майкен! Где ты? Майкен!» — снова и снова звал незадачливый влюбленный, кругами бродя вокруг того места, где он видел закутанный в плащ силуэт последний раз. Вдруг голубоватое сияние, чуть сильнее свечения кремнистого песка, мелькнуло немного дальше и правее. Токе бросился на свет, выкрикивая имя любимой. Сияние усиливалось, разрасталось, уже затмевая луну. И вдруг парень увидел то, что заставило его остановиться как вкопанного. Тонкая женская фигура теперь стояла прямо перед ним. Несуществующий ветер развевал полы ее плаща, открывая богато расшитые золотом и серебром синие одежды. А за ее спиной возвышался, упираясь тонкими шпилями в звездные небеса, сияющий голубой город, будто бы изваянный целиком из гигантского сапфира.

Врата в городской стене были распахнуты. Стоявшие на входе нарядные герольды в табарах всех оттенков синего подняли к губам серебряные трубы, и из них полилась такая чудесная хрустальная музыка, какой горец из Подхватов никогда в своей жизни не слыхивал. Девушка протянула к нему длинные тонкие руки:

— Иди сюда, Токе! Я так долго тебя ждала! — произнес голос Майкен.

Капюшон упал с ее головы, и парень увидел прекрасное родное лицо в обрамлении густых кудрей, которые теперь почему-то тоже были голубыми. Вместо знакомой шапочки в них поблескивала тонкая золотая корона.

— Иди же, Токе! Ты станешь моим королем, и мы будем вместе править миром! — звала его Майкен.

Он медленно сделал шаг вперед. Пение серебряных труб взметнулось торжественным гимном, губы красавицы тронула победная улыбка.

— Ты мой, Токе! О, я всегда знала, что ты принадлежишь мне. Я так ждала тебя, так ждала… — Ее прекрасный голос звучал в ушах мучительной музыкой, рядом с которой искусство герольдов казалось таким же несовершенным, как уже почти позабытое треньканье Арконовой лютни. Токе сделал еще один шаг вперед и вытянул руки, чтобы коснуться протянутых ему навстречу голубоватых пальцев Майкен.

В это мгновение неведомая сила грубо схватила его за шиворот, подняла в воздух и бросила на то, что оказалось конской спиной. Высокая лука седла больно врезалась под ребра, и у влюбленного перехватило дух. Он попробовал сопротивляться, но стальные пальцы сдавили его шею где-то за левым ухом, и чувствительность во всем теле вдруг пропала вместе с голосом.

Конь шел галопом, и Токе, брошенного на него поперек лицом вниз, немилосердно трясло. Из этой унизительной позиции он мог, однако, разглядеть, что сапфировое сияние неведомого города быстро меркло, отдаляясь. «Майкен!» — хотел позвать он, но язык не слушался. Одинокая женская фигура еще была видна под крепостной стеной, но с ней теперь происходила разительная перемена.

Внезапно она начала расти, поднимаясь головой до самых высоких городских шпилей. Руки ее вытягивались вслед за беглецами, голубая кожа на них свисала лохмотьями, обнажая кости; на фалангах пальцев выросли хищные когти. В лице чудовища не было более никакого сходства с Майкен. Это вообще уже не было лицом: на Токе смотрела оскаленная маска смерти, череп в короне и с развевающимися на невидимом ветру прядями жидких седых волос. Парень хотел зажмуриться, но он не мог ни закрыть глаза, ни отвернуть голову. Прекрасная хрустальная музыка оборвалась, и прикидывавшийся Майкен демон завыл вслед беглецу голосом бури:

— Ты мой, Токе! Тыыы мооой!..

Страшные загнутые когти разорвали воздух в нескольких дюймах над спиной лошади и покоящейся на ней задницей Токе. К счастью, они не причинили никакого вреда всаднику, от которого пассажиру был виден только высокий сапог на шнуровке. Скакун дико заржал и рванулся вперед, как ветер. Сапог засветил Токе по многострадальному носу, и в голове его, из которой безумная скачка вытрясла все мысли, вспыхнула первая разумная: «Айран!» Разочарованно взвыв, страшный призрак, а с ним и сапфировый город, рассеялись голубым дымом.

Горе-любовник почти потерял сознание, когда айран замедлил ход, а затем остановился. Сильные руки сняли его с лошади и положили на землю. Токе надеялся, что мягко: он все еще ничего не чувствовал. Знакомые ночные глаза Кая склонились над ним:

— Не бойся, чувствительность сейчас вернется. Прости, мне пришлось это сделать, чтобы ты лежал смирно. Ты уже можешь говорить?

Токе попробовал выдавить из себя какой-то звук, и, к собственному удивлению, у него получилось:

— Сволочь ты!

— Вот спасибо на добром слове! В следующий раз брошу тебя на растерзание демонам, выкручивайся сам, как знаешь. — Но в голосе Кая не было злости. Он приблизил к губам Токе фляжку с водой и влил в его сухие губы несколько глотков. Парень закашлялся и спросил:

— Что… что это было?

— Слыхал о «следах дьявола»?

— Так это был… один из них?

— Ага.

— Но ведь Урман всегда обводил караван стороной!

— Обводил, — кивнул Кай. — Только вчера, когда суховей разгулялся, в пустыне дальше своего носа было не видно. Думаю, мы сбились немного с пути.

— Но ведь она… оно… Демон этот за мной прямо в караван пришел, Майкен обернулся! И по имени меня звал! Откуда он знал, как меня зовут? И про Майкен? Я о таком раньше никогда не слышал!

— Я тоже не слышал, — задумчиво повторил Кай. — И про Майкен я ничего не знаю. Не расскажешь поподробнее?

При воспоминании о своей безумной погоне за призраком и его обещаниях, кровь бросилась Токе в лицо, и он прикусил язык:

— Знаешь, кажется, я могу уже немного пошевелить пальцами.

— Хорошо. Теперь дело быстро пойдет.

— А что ты такое со мной сделал?

— Говорю же, успокоил, чтоб ты не рыпался, — уклонился от ответа Кай.

— А где мы?

— Недалеко от лагеря, за постами.

— А как… как ты меня нашел?

— Не мог заснуть после того, как ты меня разбудил. Ты ведь хотел поговорить. Я подумал, что это важно; принялся тебя искать. В лагере тебя не было, часовые на западных постах спали. Я пошел по твоим следам.

— По следам? И ты их вот так, в темноте, видел? — недоверчиво воззрился на спасителя Токе.

— Думаешь, опять вру? — усмехнулся Кай. — А это на что? — Он указал на свои глаза, отражавшие призрачное мерцание песков и оттого казавшиеся молочно-голубыми. — Да я ночью вижу как днем.

— Ага… Слушай, когда вернемся в лагерь, ты никому про это не рассказывай, ладно?

— Про что? — не понял сразу Кай.

— Ну, про «след дьявола», про демона…

— Разве Урмана не надо предупредить?

— Так мы завтра все равно снимемся с места, и путь наш совсем в другой стороне… Прошу тебя! Понимаешь, я не хочу, чтобы она узнала…

— …Каким ты был дураком, — закончил за него товарищ.

— Ну да, — сознался Токе.

— Ладно, так и быть. Только сначала нам надо вернуться.

— Ты о чем?

— О чем? Часовые-то проснулись. Как мы им объясним, зачем мы за посты ночью шастали, да еще верхом?

— Ээ… а ты не можешь что-нибудь придумать?

— Я? А я думал, это ты у нас на выдумки горазд. И вообще, не люблю врать.

«Нарочно издевается», — подумал Токе. Он попытался напрячь мозги, но, хоть их только что основательно перетрясло, в голову ничего умного не приходило. Зато ему наконец удалось пошевелить пальцами в сапогах.

— Кажется, я уже чувствую ноги! — обрадованно воскликнул он.

— Попробуй-ка встать.

Токе перевернулся на четвереньки и, пошатываясь, выпрямился, держась за Кая. Он попробовал сделать шаг, но тут же снова рухнул на песок. Ноги ходили под ним, как будто обрели свою собственную волю и приказаниям хозяина подчиняться не желали.

— Пьяного сыграть сможешь?

— Чего? — Токе выпучился на товарища, уверенный, что слух изменил ему так же как ноги.

— Вот что, — деловито начал Кай. — Ты выпил. Поссорился с девчонкой, ну и… с кем не бывает. Забрел за ограждения — Карым-то спал. Свалился в песках и заснул. Проснулся от холода и теперь возвращаешься в лагерь.

— Я же не пью! — растерялся Токе. — Отец мне не велел, и я…

— Какая разница! Ты заварил кашу, тебе и расхлебывать. Пьяных-то небось видел? — Парень утвердительно кивнул. — Ну вот! Главное, шуметь побольше, можешь и кулаками помахать… Отвлеки их внимание, мы с Гренкой и проскочим.

— Да мне никто не поверит, — усомнился Токе. — От меня ведь даже не пахнет…

— А это на что? — Кай слазил за пазуху и извлек оттуда маленькую плоскую фляжку, в которой что-то подозрительно булькало.

— Не буду я! — воспротивился горец. — Отец узнает — убьет!

— Ладно, папенькин сынок, — прищурился Кай. — Тогда пойдем, расскажешь Урману, как ты с нечистью обнимался.

— Ничего я не обнимался!

Спаситель только молча приподнял белую бровь. Загнанный в тупик Токе со вздохом протянул руку:

— Будь по-твоему. Давай, что у тебя там…

Он понюхал откупоренную Каем фляжку и скривился — ну и вонь! Но делать было нечего. Запрокинув голову, он сделал основательный глоток и тут же закашлялся: внутренности обожгло, будто он выпил расплавленное олово.

— Тише-тише! Выхлестывать все разом уговора не было. Это же архи — молочная водка!

— Смерти моей хочешь? — прохрипел Токе, вытирая катящиеся из глаз слезы.

— Стоило париться, — хмыкнул Кай. — Давай иди! И помни: побольше шума!

С этими словами он вскочил на Гренку и исчез в темноте. Жертве демона ничего не оставалось, как подняться на ноги и поплестись в направлении лагеря. Ноги по-прежнему слушались плохо, и со стороны его походка, вероятно, здорово напоминала движения пьяного. Когда впереди замаячили темные силуэты кибиток, Токе, помня наставления Кая, дурным голосом принялся выводить песню:

Красотки Кэт милее нет! Веселая подружка, Послушай звон моих монет, Налей бродяге кружку! Лицо раскрашено пером, Бледней я, чем пергамент, Но что тебе за дело в том, Коль муженек твой занят?

От лагеря послышались голоса, и возле певца мгновенно возникло сразу двое охранных.

— Гляньте-ка, да это Токе!

— Эй, что ты тут делаешь, парень? Ты что, пришел из пустыни?

— Да от него разит… Нажрался как свинья!

— С чего бы это?

Не отвечая, Токе продолжал орать свою песню, отталкивая руки пытавшихся поддержать его часовых, падая и снова поднимаясь, цепляясь без разбору за все окружающее. Их возня привлекла людей с соседних постов, и вот уже возле нарушителя спокойствия собралась маленькая кучка народу, с живым участием обсуждавшая его состояние. На все вопросы Токе только икал, дико вращал глазами и орал что-то про Кэт, надеясь, что именно так и ведут себя в стельку пьяные подростки.

Наконец из темноты выступил Урман:

— Что здесь за базар?

— Да вот, Урман-батырь, парнишка Эсгеров, Токе, пришел со стороны песков в дупло пьяный, на ногах едва стоит.

— Пьяный, говорите?

— Спиртярой от него разит, Урман. Где он только раздобыл?

— Может, он с девчонкой своей не поладил, ну, с Майкен? — предположил кто-то из собравшихся.

— Во-во, не дала она ему! — грубо заржал другой голос, но тут же осекся под тяжелым взглядом воеводы. Токе был рад, что его крепко держали под руки, а не то его комедия имела бы трагический для весельчака финал.

Урман шагнул к виновнику «базара», крепко взял за подбородок и заглянул прямо в глаза. От ужаса разоблачения перед беднягой все поплыло, но Урман, очевидно удовлетворенный увиденным, уже отпустил его.

— От парня-то и вправду разит. Но меня вот что интересует: если он пришел из пустыни, то как он прошел мимо постов?

Охранные переглядывались друг с другом, но ответить на вопрос Урмана никто не мог.

— Метик! Гурам! Отведите мальчишку к кибиткам его отца. Остальные — по местам, живо! Я лично проверю посты!

Для убедительности Токе еще побрыкался и поорал, но под конец дал себя урезонить и под белы руки отволочить к возкам Эсгера. К его радости, Кай уже был там. Накрывшись овчиной, он притворялся невинно спящим. Охранные свалили ношу на овчины рядом с ним, и Токе тут же изобразил молодецкий храп.

— Вот и хорошо. Выспись, как следует, сынок! — похлопал его по плечу Гурам.

— Нет, все-таки я хотел бы знать, где парень раздобыл выпивку? — донеслись до Токе слова Метика. Шаги охранных удалились, и все стихло.

— Ну, как я справился? — ткнул он Кая в бок.

— Ты был великолепен! Тебе стоит чаще пить. — Глаза соседа смеялись.

— Иди ты… Тебя никто не заметил?

— Ни единая душа. Давай спать, скоро рассвет.

— Как ты думаешь, Урман расскажет завтра отцу?

— Нашел о чем беспокоиться! Его только что нежить пустынная чуть с потрохами не слопала, а он о целости своего зада трясется!

— Это ты говоришь, потому что отца моего в гневе не видел. Ата как разойдется, так похуже нежити будет! — Токе беспокойно поворочался и наконец сказал: — Слушай, Кай. А я ведь как следует тебя и не поблагодарил. Если б не ты… Я бы, верно, и бури не пережил, а уж там, в «следе дьявола», точно бы сгинул. Я твой должник.

— О чем ты говоришь? — голос товарища звучал устало. — Я ведь твою воду пью, мы путь разделили — помнишь? Ничего ты мне не должен.

— И все равно… — Токе не нашелся что сказать и закончил просто: — Спасибо тебе.

Остаток ночи он спал безмятежно, без сновидений. Парень не знал, что Кай до рассвета не сомкнул глаз.

ГЛАВА 7, в которой Токе возвращает долг

Следующий день дался каравану тяжело. Запасы воды почти у всех иссякли, а к реке Урман не рассчитывал подойти раньше вечера. Утром, откопав засыпанные песком повозки, караванщики по его приказу разделили остатки воды поровну. Токе и Каю досталось по глотку: больше рассчитывать им было не на что, пока не дойдут до Ташмарук.

«Тебе бы и вовсе не следовало давать, — проворчал ответственный за раздачу воды Метик. — Ты и так знаешь, где раздобыть… чего покрепче!» Токе испуганно огляделся по сторонам, но, кажется, сказанного никто, кроме стоящего рядом Кая, не слышал. Позднее у «артиста» состоялся весьма неприятный разговор с Урманом, который допытывался, где он раздобыл выпивку и как прошел мимо постов. Токе упирал на полную потерю памяти как результат алкогольного отравления. Урмана это объяснение, видимо, не удовлетворило, потому что он не выпустил провинившегося из своих когтей, пока на помощь не подоспел Кай. Что его друг наплел воеводе, осталось Токе неведомо. Однако Арову слуге Урман поверил, только реквизировал заветную фляжку и предупредил, что пьянство в караване не потерпит. К счастью, Эсгеру о ночном происшествии пока было ничего не известно, и его сын искренно надеялся, что так оно и останется.

К Ташмарук караван подошел перед закатом. Урман дал время, чтобы наполнить бурдюки, напоить мулов и смыть с себя пыль пустыни. Но минуты были наперечет: до темноты надо успеть перейти реку и разбить лагерь на приличном расстоянии от нее. Единственный на много миль источник воды заключал в себе опасность. Сюда приходили на водопой дикие животные, а голодные хищники наведывались в поисках легкой добычи.

Когда повозки выехали на берег Ташмарук, он был пуст. Во влажном песке виднелись крупные и мелкие следы, но звери боялись людей и поспешили скрыться с их пути. При виде воды сердца караванщиков наполнились радостью. Животные давно почуяли ее близость и последние мили тянули повозки с удвоенной силой. Теперь люди распрягали усталых мулов и лошадей и заводили их в воду. Урман дал приказ всем держаться вместе, не отбиваться в сторону и, как всегда, выставил посты.

Как и многие другие, Токе сбросил одежду и залез в воду голышом. Река обмелела, в самом глубоком месте ему было по горлышко. Но все равно: как же было здорово смыть с себя пыль долгого путешествия и вволю напиться! Жаль, Майкен не могла разделить всеобщее блаженство. Женщины, соблюдая приличия, вынуждены были скрываться в кибитке.

Токе поискал глазами Кая. Тот тоже направлялся к воде, сидя верхом на Гренке и ведя в поводу Мастерова Кекса. Раздеваться он не стал. Только сбросил плащ, китель да сапоги, оставшись в узких штанах и рубахе без рукавов. «Хорошо, что Майкен в кибитке, — подумал Токе. — Хоть она и сказала, что не боится, а мало ли что… Пророчество есть пророчество». Оглядывая ладную, но по-мальчишески тонкую фигуру всадника, парень невольно удивлялся: «Откуда взялась та сила, что прошлой ночью так легко забросила меня на лошадиную спину? Ведь весу во мне небось не меньше, чем в самом Кае…»

— Ты чего не разделся? — крикнул он приближающемуся в фонтанах брызг другу.

— Да у меня все равно смены нет. Заодно и постирается.

— Отличная мысль! — фыркнул Токе и, ухватив всадника за ногу, стащил с лошади.

Оба плюхнулись в воду, обдав чинно обмывавшегося рядом Танжрина каскадом воды. Они шумно возились, брызгаясь, хватая друг друга за ноги и утягивая на дно. Вдруг Кай, ловко выскользнув их захвата товарища, вынырнул на поверхность. Токе последовал за ним и хотел было снова макнуть приятеля с головой, но, увидев его лицо и напряженно замершую фигуру, передумал. Кай всматривался во что-то на том берегу, где стояли кибитки.

— Что там? — почему-то шепотом произнес Токе.

— Смотри!

Сначала парень ничего не увидел, но тут стоявший на посту Гурам что-то закричал, указывая вдоль берега вправо. Присмотревшись, Токе заметил движение. Стая похожих на собак животных со свалявшимися голубовато-серыми шкурами под цвет песков быстро приближалась к каравану.

— Что это за звери? — удивленно спросил парень, до сих пор не видевший в пустыне ничего больше змеи или суриката.

— Это гайены, собаки пустыни.

— Гайены? Но я думал, это бандиты…

— Люди зовут их гайенами, потому что они такие же хищники, как эти псы, и при нападениях используют ту же тактику.

— Какую тактику? — внутренне холодея, спросил Токе.

В этот момент откуда-то из-за лагеря со стороны пустыни раздался жуткий, леденящий душу вой, которому ответили собаки на берегу и дружно ускорили бег. Горец рванулся вперед, но Кай перехватил его:

— Оставайся здесь! Гайены не любят заходить в воду.

— Да ты что! Там же отец! И Майкен! Да и твой хозяин тоже там!

— Охрана справится. Мы только будем мешать, попадем под стрелы.

— Пусти!

Рука Кая не двинулась с места. Охранные уже выхватили луки и расстреливали приближавшихся псов, но купавшиеся в реке люди бросились на берег. Почуявшие хищника мулы заметались в воде. Мгновение, и на берегу воцарился хаос, в котором то там, то тут возникали и пропадали мохнатые серые тени.

— Я сказал, пусти! — отчаянно рванулся Токе… и свалился в воду — так неожиданно разжалась удерживавшая его рука.

Кай свистнул, и Гренка с Кексом тут же оказались рядом с ним.

— Слушай сюда! Гайенам не люди нужны, а мулы! Они их отгонят в пустыню, а потом раздерут. Понял?

— Это как наши собаки овец гоняют?

— Вроде того. Надо не дать мулам разбежаться. Пусть остаются в воде — туда псы не полезут. Возьми Гренку…

— Погоди! — прервал его Токе. — А как же отец, женщины…

— Ты думаешь, нас с тобой там не хватало? — Кай указал на берег, где бестолково метались и кричали люди и животные. — Без мулов каравану конец. Те же гайены нас прикончат, когда без воды ослабеем. Мы уже и так двоих в бурю потеряли. Давай на Гренку! И с нее не сходи! — Кай подсадил его на мокрую спину лошади, а сам вскочил на Кекса. — Ты — налево, я — направо!

Токе посмотрел на лагерь, где, казалось, не меньше сотни зверей сновало между кибитками: они были повсюду. Бесшумные серые тени появлялись, хватали зубами первый попавшийся кусок плоти, будь то животное или человек, рвали и снова исчезали, оставляя за собой страх и кровь. Охранные пытались, пока безуспешно, восстановить порядок. Стрелять по гайенам было теперь бесполезно: они смешались с людьми.

Парень перевел взгляд на реку. Большинство мулов было еще в воде. Инстинкт гнал их от берега, где пахло зверем и смертью. На правом фланге Кай пытался собрать их и загнать подальше в воду. Пустынные псы опасались грозных копыт айрана и держались на расстоянии. Токе глянул налево и увидел пегого мула, выходящего на берег за лагерем. Мгновенно два гайена окружили его, кусая за ноги и пытаясь отогнать в пески. «Прямо как наши собаки!» — мелькнуло у горца. Ударив Гренку пятками, он заорал и устремился на зверей. Гайены не хотели так легко отдавать свою жертву. Один из них, оскалившись, неожиданно высоко взвился в воздух, целясь во всадника… Но тут же без звука упал на землю с пробитой копытом головой. Его товарищ разочарованно взвыл и удрал, поджав хвост. Токе оттеснил мула в воду, к остальным.

Такое ему было не впервой. В родных горах парню не раз приходилось оборонять отару от волков. Только тогда ему всегда приходили на помощь обученные собаки, а волки никогда не работали так умно и слаженно, как эти пустынные твари. «Они ведь специально разделились, — думал Токе, сгоняя мулов вместе, — чтобы застать нас врасплох! Одна группа отвлекает людей, а другая — загонщики, охотники. А какое бесстрашие! Ведь наверняка многих из тех, кто сейчас в лагере, убьют».

Друзья, как бешеные, носились вдоль реки на разъяренных от запаха крови и опасности айранах. Злые кони кусались и били копытами осмелившихся встать на их пути хищников. Краем глаза Токе видел, как Кай откинулся назад в седле, уклоняясь от метнувшегося к его горлу пса, и в полете перебил ему хребет голой рукой. «Эх, оружие бы нам сейчас!» — пожалел горец о своих оставшихся в кибитке ножах, не говоря уже о Каевом арсенале. Постепенно к всадникам присоединилось еще несколько верховых из охранных, помогая удерживать мулов вместе и отгонять гайенов.

Все кончилось так же внезапно, как началось. Серые силуэты исчезли, оставив на песке окровавленные мохнатые трупы. Люди настороженно переглядывались, ожидая новой атаки, но ее не последовало. Гайены получили что хотели. Несмотря на усилия всадников на айранах и охранных, караван лишился еще трех мулов. К счастью, все люди оказались целы, хотя некоторые были покусаны и нуждались в помощи, чтобы раны не воспалились.

— Это ты! Это все из-за тебя! — подступил вдруг к спешившемуся Каю меховщик Маджар, тоже потерявший мула. — Если бы не ты, ничего бы этого, — Маджар обвел лагерь трясущейся рукой, с которой капала кровь, — ничего бы не случилось! Ты навлек несчастье на караван! Сначала буря, а теперь — вот это! Урод! Нелюдь! Гнать тебя надо из каравана! Пусть гайены тебя сожрут в пустыне!

— Да как ты можешь так говорить, Маджар-ата?! Видно, боль ослепила твой разум, — заступился за молчавшего друга Токе. — Это же просто дикие звери. Ну при чем здесь Кай?

— При чем? А я вот его что-то у кибиток не видел, когда псы пустынные мне руку рвали! Да и тебя, парень, тоже не видел!

Токе побледнел:

— Ты что это хочешь сказать, Маджар-ата?

— Оставь его, Маджар! Если б не Токе, мы бы гораздо больше мулов недосчитались. Горец свою работу хорошо сделал! — прозвучал из-за спины парня знакомый голос, в котором он, к своему удивлению, узнал Аркона.

— Да ничего бы я не мог сделать, если бы не Кай и айраны! — воскликнул он, вспыхнув от неожиданной похвалы былого недруга.

— А если бы Урман нелюдя этого в караване не приветил, то ничего бы и делать не пришлось! — гнул свое меховщик. — Говорю, это он несчастье на нас навлек!

— Верно! Верно Маджар говорит! — послышались выкрики из собравшейся вокруг них толпы. — Пока урод в караване не появился, все спокойно было! Пусть отправляется в пустыню, откуда пришел!

— Кай, ну что же ты, скажи что-нибудь! — в отчаянии теребил Токе все так же молча стоящего рядом с ним друга.

Внезапно вперед выступила высокая темная фигура:

— Это мой человек, и я за него отвечаю, — спокойно и холодно произнес голос золотых дел мастера. — Хотите его в пустыню изгнать, знайте, что на вашей совести две жизни будут. Мы вместе пришли, вместе и уйдем. Если б не Кай, погиб бы я вместе с заставским караваном. Я на его меч полагаюсь, как на провидение. Он мне жизнь спас, может быть, спасет и вам! — Мастер Ар, казалось, нашел нужные слова. Его манера держаться и говорить произвела видимое впечатление на караванщиков: единогласия среди них больше не было. Но Маджар не хотел сдаваться:

— Жизнь, говоришь, спас? А может, не приблизь ты к себе этакую нечисть, и заставский караван беда бы стороной обошла? Что он в бою искусен — это мы видели. Только вот скажите мне, люди добрые, где же такое слыхано, чтоб заморыш, да еще не в летах, статного воина одолел, от гайенов отбился? Не от нечистого ли такое искусство? Не пахнет ли тут… — Прищурившись, Маджар оглядел собравшихся и вытолкнул сквозь сжатые зубы слово, словно ядовитый плевок, — колдовством?

Никогда Токе еще не видел, чтобы одно-единственное слово произвело такой эффект. Все разговоры и шепот в толпе затихли. На лицах людей выступила мертвенная бледность. Они пятились, отступая от Кая и стоявших рядом с ним горца и золотых дел мастера, так что за несколько мгновений вокруг троицы образовалось пустое пространство — круг отчуждения. «Надо что-то делать, — сообразил Токе. — Прямо сейчас!»

— Кай и мне жизнь спас! — само собой слетело у него с языка. — Во время бури. И мулов ваших. А вы ему чем платите? И за что?! За то, что он не похож на нас?! Вот что: прогоните его, и я уйду! Мы с ним воду и путь разделили. Его путь — мой путь! Так что знайте: на вашей совести три жизни будут!

— Четыре! — шагнул вперед Эсгер, занимая место рядом с сыном. — Я с заставскими тоже воду и путь разделил, и мне они никакого зла не сделали. Прогоните их, и я здесь, среди убийц, не останусь!

В сердце Токе вспыхнула гордость за своего отца: так поступает настоящий горец! На лицах караванщиков теперь ясно отразилось сомнение. Казалось, заколебался даже неотступный Маджар. И тут толпу раздвинули широкие плечи Урмана:

— Постыдился бы ты, Маджар-ата, напраслину на наших гостей возводить. Нету на них ни порчи, ни сглаза, ни поветрия дурного. И колдовства, — внятно, по слогам произнес воевода, — никакого нету. Я их обоих проверил, прежде чем в караван пустить. На то я и ваш водитель, что мне амулеты наговоренные дадены. Неужели вы могли поверить, что я способен поставить под удар безопасность каравана, приведя в Церрукан ненадежных людей? — Урман обвел тяжелым взглядом прячущих глаза, пристыженных караванщиков. — Так что этих разговоров я больше слышать не желаю! Злой язык порой больше несчастий накликать может, чем любая порча, — Маджар съежился под взглядом воеводы. — Ты бы лучше сходил, Назанин руку показал, Маджар-ата. Она перевяжет, — уже мягче произнес воевода. — Расходитесь! У нас много работы: надо успеть перейти реку и разбить лагерь до темноты!

Караванщики облегченно зашевелились и побрели к своим кибиткам. Работы действительно оказалось много, но она была людям в радость — отвлекала от смутных мыслей. У Токе словно камень с души свалился. Он наигранно сердито хлопнул Кая по плечу:

— А ты чего молчал, герой? Нам тут за тебя отдуваться пришлось!

Тот молча отвернулся и пошел к Эсгеровым возкам. Токе хотел последовать за ним, но рука отца удержала его:

— Погоди! — По глазам Эсгера сын понял, что как раз сейчас был момент, когда ему следовало бы придержать язык. Он со вздохом кивнул и поплелся собирать отцовских мулов.

Остаток дня Кай был еще более нелюдим и не склонен к разговору, чем обычно. Лицо его снова закрывал привычный капюшон. Гренка рысила все больше рядом с Мастеровым Кексом: хозяин и слуга иногда тихо переговаривались. Токе удалось перемолвиться с попутчиком, только когда они встали на ночевку в нескольких милях от Ташмарук. Совместная работа, казалось, сократила то незримое расстояние, которое пролегло между ними после обвинений Маджара. Горец не понимал, почему Кай сторонится его: ведь он, Токе, был после Каева господина первым, кто выступил на защиту друга. Чтобы разбить лед, он начал с нейтрального предмета:

— Слушай, Кай, — он попытался заглянуть под низко надвинутый капюшон, — а чего мы туши этих зверей там, на берегу, оставили? Их что, не едят?

— Нет, — после недолгого молчания донеслось из-под капюшона. — У мяса дух гнилой. Да и гайенов это отвлечет: они своих сожрут — сытее будут.

— Что же это за твари, что едят себе подобных? — содрогнулся Токе.

— Закон пустыни, — пожал плечами Кай. — Нас вот сегодня тоже сожрать хотели…

— Ведь не сожрали же!..

Товарищ промолчал и подлил Кексу еще воды. Токе решил продолжить тему:

— А вот ты говорил, бандиты эти, гайенами зовущиеся, по повадкам на псов пустыни похожи. Они что же, тоже… своих едят?

— Едят не едят, не знаю. Но кровь, говорят, пьют. И из своих, и из чужих.

— Кровь?! — В воображении Токе живо встал образ человека с закутанным в черное лицом, сосущего кровь из чьего-то разорванного горла. В животе у него что-то перевернулось.

— Ага. Воды в пустыне мало. А еще они считают, что кровь сильного дает силу тому, кто ее выпьет. Я слыхал, после атаки на караван они вскрывают вены убитых врагов и пьют кровь тех, кто оказал достойное сопротивление.

В горле Токе встал противный ком, а рот наполнился слюной — предвестницей рвотного спазма:

— А ты… ты это видел?

— Нет, — ответил Кай и повернулся к собеседнику спиной, обрывая разговор.

Горец сплюнул на песок: несмотря на тошноту, сдаваться он не собирался.

— Слушай, что я сделал не так?

— Ничего, — после некоторой паузы возвестила спина.

— Ничего? Тогда почему ты от меня шарахаешься, как от чумного?

Кай перестал возиться с лошадью и медленно повернулся к товарищу.

— Прости, я не поблагодарил тебя. Ты поступил благородно.

Эти слова были сказаны таким холодным, ровным голосом, что Токе внутренне съежился:

— Но?..

— Ты не думал, что в сказанном Маждаром была доля правды? Что, если я действительно навлек беду на караван?

— Ты?! Ну и самомнение у тебя, парень! — Токе рассмеялся, но смех его прозвучал несколько натянуто. — Как я мог поверить в такую чушь?!

— Да, как? — Легким движением головы Кай откинул капюшон. Из его ночных глаз на Токе смотрело его собственное искривленное отражение. «Буря, След Дьявола, нападение пустынных псов… Разве не мелькнула у меня мысль, что на караван свалилось слишком много всего за два дня? Хорошо еще, про наше ночное приключение в песках никому не было известно, а то бы Каю не выкрутиться сегодня так легко… Разве не было одной из причин того, что я так поспешил прийти Каю на помощь, чувство вины за то, что в голосе Маджара я узнал свой собственный?»

Токе замотал головой:

— Ты… ты… — он беспомощно махнул рукой, резко развернулся и почти побежал к костру. Во рту у него был привкус горечи.

Ничего сейчас парень не желал так сильно, как поговорить с Майкен. Но он опоздал: вокруг нее опять увивалась целая толпа помощников во главе с Арконом. Вот так и вышло, что, когда подошло время вечерних историй у костра, настроение у Токе было препаршивое. Еще бы! Друг, ради которого он собственной жизнью готов был пожертвовать, вдруг повернулся — в буквальном смысле — к нему спиной. Еще вчера кидавшаяся ему на шею девушка кокетничала с другими, а когда за ужином он пытался поймать ее взгляд, делала вид, что не замечала его усилий. Короче, Токе был зол на весь мир! Байку Туэ он слушал невнимательно, а когда возникло несогласие в том, чья очередь рассказывать дальше, он неожиданно для себя влез в дискуссию:

— А пусть Кай расскажет что-нибудь. Мы его еще не слышали.

Спорившие разом затихли, люди у костра неуверенно переглядывались. Сам Кай, снова сидевший рядом со своим господином, никакого рвения не выказал. На Токе он не смотрел.

— А что, — задорно заявил кто-то, невидимый в пляшущих вокруг огня тенях, — парень, и вправду, еще ничего не рассказывал. Пусть поведает что-нибудь новенькое да повеселее.

Судя по одобрительным возгласам, идея караванщикам понравилась.

— Не знаю я веселых историй, — глухо отозвался из-под капюшона Кай.

— А какие знаешь? — хохотнул кто-то.

— Страшные.

— Да мы же не дети малые, нас страшилками не застращаешь! — в кругу засмеялись. — Валяй, рассказывай страшную!

Кай шевельнулся, усаживаясь поудобнее. Он молчал, глядя в огонь, и постепенно замолчали все остальные. И когда над тонким кольцом людей нависла тишиной звездная ночь, Аров слуга заговорил:

— Давным-давно на месте этой пустыни была плодородная долина, где густые травы вставали высоко, и колыхался на ветру радужный ковыль. Долина эта называлась Степь, и правил Степью король, имя которому было Веритас. Он выстроил в Степи прекрасный город из белого камня, который назвал Вардэ, и поселился там со своей молодой женой. Врата гостеприимного города были всегда открыты для путешественников и торговцев, и Степь процветала, и процветал ее народ.

Было время мира, но пришло время войны. До поры до времени ветер ее обходил городские стены, но вот пришла война и в Степь. Люди и волшебники не могли поделить землю, по которой ходили, и в битве погиб брат Веритаса, Шеман. Король узнал, что Шемана убил волшебник, и поклялся отомстить за смерть брата. Всегда недолюбливавший магию, потому что не понимал ее, Веритас поклялся истребить род волшебников и вернуть на землю мир. Он был отважным и искусным воином, никто не мог одолеть его в открытом бою. Веритас одержал много побед и объединил лучших людей под своим флагом. Его ожидала последняя, решающая битва.

Сражавшиеся на стороне людей маги, называвшие себя светлыми, предлагали гордому королю свою помощь, но он отказался. Волшебники, известные теперь как темные, подстроили Веритасу хитрую западню и взяли его в плен. Битва была проиграна, и никто не знал, что случилось с королем. А Веритаса привезли в Драконьи Горы и заключили в Замке, что смотрит на океан. Черные маги долго пытали его, пока он не позабыл, за что боролся, кто он и какое у него имя. Тогда хозяин Замка, что смотрит на океан, наложил на короля страшное заклятие, полностью подчинившее Веритаса воле мага. Темный властелин велел своему рабу вернуться к людям и вести народ Степи в новую битву. Веритас исполнил этот приказ волшебника, исполнил и другие: он убил своих друзей-полководцев, открыл для врагов ворота Вардэ и зарезал всю свою семью, включая детей. В тот день стены Вардэ из белых стали красными. Темные маги начали править над Степью из столицы Веритаса, которую они переименовали в Вард-ну-Арда.

А сам Веритас… Когда он пролил кровь своих детей, пелена спала с его глаз, и король вспомнил все. Он хотел тут же лишить себя жизни, но хозяин Замка, что смотрит на океан, не позволил ему. В свое время Веритас и его люди погубили возлюбленную жену волшебника, сражавшуюся на стороне темных. Теперь вдовец хотел сполна насладиться местью. Он долго трудился и изобрел формулу, которую не применял еще никто. Волшебник уничтожил смертное тело Веритаса и заключил его душу в панцирь из стали. Отныне бывший король был обречен на вечную муку: помнить о том, кем он был и что совершил, и служить тому, кто превратил его в чудовище.

Рассказчик ненадолго замолчал, будто собираясь с мыслями. Вокруг костра было так тихо, что Токе казалось, он слышал серебристый звон густо высыпавших на небе звезд. Лицо Кая было скрыто капюшоном; на губах сидящего с ним рядом золотых дел мастера играла тонкая улыбка.

— Хозяин Замка, что смотрит на океан, забрал имя Веритаса, — продолжил, наконец, Кай глухим голосом, — и дал ему другое. Но люди назвали его Проклятым. Он вел армии волшебников, и сеял смерть, и выжигал племя людское огнем и мечом. И все же те, кто называл себя воинами Света, побеждали. В последней битве при Вард-ну-Арда маги с обеих сторон развязали силы столь мощные, что они вышли из-под контроля. Город был сметен с лица земли. Плодородная земля Степи горела, камень плавился и плакал горючими слезами. Постепенно пожар затих, пепел остыл, и все накрыли Холодные Пески.

Говорят, что Проклятый пал в той битве вместе с хозяином Замка, что смотрит на океан. Другие считают, что в адском огне сгорело только созданное магией тело, а тоскующий дух короля все еще скитается меж людей и ищет прощения. А третьи рассказывают, что Проклятый уцелел, и настанет время, когда он вернется в мир, чтобы исполнить последний приказ господина.

Кай снова затих, сидя неподвижно, словно изваяние. Караванщики тоже молчали, захваченные повествованием, ожидая продолжения, которого не последовало. Наконец, кто-то тонким от напряжения голосом спросил:

— И что же это за последний приказ?

Кай обвел присутствующих затененными капюшоном глазами:

— Служить его сыну.

— Ха! — облегченно засмеялся задавший вопрос. — Тогда, выходит, нам нечего бояться! Пустыне-то, сказывают, уже лет сто. Сынок того мага небось давно сгнил в могиле!

— Я слыхал раньше истории о Проклятом, — задумчиво произнес сидевший по правую руку Токе Танжрин. — Но никогда я не слышал, чтобы его связывали с королем Веритасом.

— Да всем известно: Веритас был герой и погиб от рук темных лордов! А семью его убил и открыл ворота Вардэ генерал-предатель!

— Верно! И Холодные Пески создали черные маги! Уничтожить армии Света надеялись, да сами попали как кур в ощип!

— А где ты слышал эту историю, парень? — прищурившись на Кая через яркое пламя, спросил Карым.

— Да так, один старый ворон прокаркал, — улыбнулся тот уголками губ, — когда налакался медовухи.

В круге грянул дружный смех:

— Во дает, сказочник! А мы-то уши поразвесили.

— Ага, ты больше пьянчуг в кабаках слушай, они тебе еще не то наплетут!

— Во-во, лишь бы еще кружку поставили!

— Тьфу! Черное белым назовут, а белое — черным!

Мастер Ар смеялся вместе со всеми, только его глаза, которые Токе видел сквозь огонь, не смеялись. Языки пламени отражались в них, так что зрачки Каева господина казались алыми, как озера расплавленной лавы.

— Кстати, о королях и коронах, — коснулся струн своей лютни Аркон. Смех постепенно стихал, уступая место ее мелодичным переборам. — Я слыхал одну песенку от двух заезжих менестрелей. Они пели на тан. Приятель перевел для меня слова, хоть в них, на мой взгляд, и не много смысла. — Опять вокруг костра покатился смех. — Но это уж вам судить. Мелодия хороша, да и песню эту, ручаюсь, вы еще не слышали. Хотите послушать балладу о некоронованных?

В ответ со всех сторон донеслись согласные возгласы: в караване любили лютню Аркона. Над костром поплыли полные прозрачной грусти звуки, и охранный запел:

Некоронованная станет королевой, Пусть на могиле еще невидим знак. Будущее распахивает веер, Прошлое сжимает его в кулак. Сестра с братом сойдется, Потерянный брат найдется.

Токе нравилась печальная мелодия, хотя он, как и сам Аркон, не слишком понимал, о чем или, точнее, о ком шла речь в песне. Он глянул на Кая, но тот сидел в той же застывшей позе и смотрел в огонь. Взгляд Токе случайно скользнул по золотых дел мастеру, и парня поразила произошедшая в нем перемена. Мастер больше не смеялся, даже ироническая улыбка исчезла с его губ. Гладкое лицо застыло непроницаемой маской; горящие, как угли, глаза ели Аркона. Почувствовав взгляд Токе, господин Кая откинулся назад, и его черты поглотила тень. А певец тем временем начал новый куплет:

Некоронованный вновь станет королем, Бродяга, в чьих глазах печаль, Чайка со сломанным крылом. Сказано: сталь точит сталь. Сестра с братом сойдется. Потерянный брат найдется. Мне — камень, и в камне меч, Мне — трон, на котором кумир, Не сумевший корону сберечь, Смогу ли сберечь этот мир? Бродящий по острому, как лезвие, замку, Правящий всем, кроме себя. Дикая роза дороже всего, что я есть. Просящий милостыню смелее меня. Мое отражение — демон, преследующий жизнь, В надежде стать тем, чем однажды был я. Сестра с братом сойдется, Потерянный брат найдется.

Последние аккорды Арконовой лютни замерли в хрустальном воздухе. Токе снова глянул украдкой туда, где сидел Мастер Ар, но тот все еще скрывался в тенях. Место рядом с ним пустовало. Парень так замечтался под музыку, следя за полетом искр в ночное небо, что не заметил, как ушел Кай. Токе тоже поднялся. На него не обратили внимания в шуме голосов, просящих Аркона сыграть что-нибудь еще. Песня что-то размягчила в горце. Он хотел найти друга и поговорить.

В этот раз ему не пришлось прочесывать весь лагерь. Токе нашел Кая сразу за кольцом фургонов. Тот задумчиво стоял, глядя в пустыню. Горец тихо подошел и встал рядом. Луна убывала, и вокруг не было видно ни зги. На что было там смотреть?

— Хорошая песня, верно? Только слова непонятные…

— Там было что-то про дикую розу, не могу вспомнить, — к радости Токе тут же отозвался Кай.

— Да, как это… «Дикая роза дороже всего, что я есть. Просящий милостыню смелее меня». Трус, наверное, был этот некоронованный. И поделом, что потерял корону.

— Тогда я трус. У меня бы не хватило духу просить милостыню.

— Да ты что, Кай?! С чего бы тебе таким последним делом заниматься? Уж меч-то тебя всегда прокормит…

— Не сомневаюсь. Только тогда мне страшно будет взглянуть в зеркало.

— Слушай, с тобой все в порядке? Ты не заболел? — обеспокоенно спросил Токе, кладя руку на плечо товарища.

Плечо вздрогнуло под его пальцами, и в обычно ровном голосе Кая вдруг прозвучала мука:

— Нет, я не болен. Я просто… забыл розу.

— Да ты о чем? Послушай, брат, пойдем к кибиткам, ты сегодня весь вечер сам не свой, — попытался было увести приятеля в лагерь Токе. Но тот вырвал свою руку и повернулся к нему лицом:

— Ты прав. Я совсем не свой. Поэтому… держись от меня подальше, Токе, слышишь? Тебе нельзя со мной! — Пока Кай говорил, капюшон соскользнул с головы, открывая лицо. В его глазах блестели звезды.

Горец отшатнулся: так больно ударили его эти слова и этот взгляд.

— Тебя что, скорпион ужалил?! Или гайен бешеный укусил?! Ты не понимаешь, что говоришь!

— Не обижайся. Дело не в тебе, дело во мне. Я… — внезапно Кай замолчал, будто прислушиваясь к чему-то. — Я должен идти. Меня господин зовет.

— Я ничего не слышал, — пробормотал Токе, оглядываясь. Вокруг была только темнота. Когда он повернулся обратно, то место, где только что стоял Кай, тоже заполнила тьма.

ГЛАВА 8, в которой на караван опускается меч

Много позже, оглядываясь на тот ночной разговор, Токе пришел к выводу, что все сказанное тогда Каем было попыткой защитить его; попыткой отвести в сторону меч уже нависшей над караваном судьбы. Но в тот вечер он чувствовал только горечь незаслуженной обиды.

Весь следующий день товарищ избегал его, и Токе, решив проявить гордость, оставил попытки вызвать его на разговор. Вскоре он позабыл о Кае, потому что Майкен наконец удостоила его вниманием, и все шло так, будто и не было вчерашнего мрачного вечера, когда парень чувствовал себя таким одиноким. А потом на них опустился меч.

Это случилось утром. Токе сидел на передке своего фургона и был положительно счастлив. Большая часть пути до Церрукана осталась позади. Пока караванщики свертывали лагерь, ему удалось перекинуться парой слов с Майкен, и они договорились о встрече во время дневной стоянки. Парень насвистывал, то и дело поглядывая на солнце, словно пытаясь взглядом подтолкнуть ленивое светило на его медленном пути в зенит. Единственной тучкой, омрачавшей настроение Токе, было непонятное отчуждение Кая. Но переполненный любовью парень был уверен, что и это недоразумение скоро разъяснится.

Легкий на помине, Кай как раз появился откуда-то из головы каравана. Проезжая мимо золотых дел мастера, он едва заметно кивнул своему господину. Гренка заняла привычное место рядом с возком. Один кивок, одно маленькое движение, которому Токе обычно не придал бы никакого значения, которое бы даже не запомнил. Но в то утро внутренняя радость сделала его восприятие особенно острым, расцветив мир новыми красками и сделав выпуклыми мельчайшие детали. Он отчетливо запомнил этот момент и позднее многократно спрашивал себя: почему? И, когда ответ наконец пришел, он лишил Токе покоя.

Сколько раз потом он видел в ночных кошмарах невероятно медленное, как это бывает только во сне, движение черного капюшона вниз; взгляд невидимых глаз из-под его тени, встречающий тяжелый, как свинец, взгляд человека на вороном айране; тонкие алые губы, кривящиеся в довольной усмешке… Он открывает рот, чтобы что-то сказать, спросить о чем-то… и тут безмолвие разбивает грохот копыт, и все меняется: быстро, так быстро…

В облаке пыли мимо них пронесся на взмыленном коне Метик. Это могло означать только одно: что-то случилось. Токе привстал на передке, вытягивая шею, но не смог нигде разглядеть ничего подозрительного. В караване нарастало напряжение, люди перекликались, пытаясь выяснить, что происходит. Внезапно Метик возник прямо перед ним, едва сдерживая нервно грызущего удила коня:

— Корабль гайенов! Приказ Урмана: гони кибитки! Попробуем от них оторваться! — проорал охранный и устремился дальше вдоль цепочки возов, выкрикивая приказание воеводы.

— Где? Где? — завертел головой Токе, одновременно нахлестывая мулов. — Кай, ты видишь?

— Вижу парус на северо-западе, — в первый раз за день заговорил с ним попутчик.

— Ничего не вижу! — крикнул Токе, перекрывая дребезжание несущейся вскачь кибитки.

— Это потому, что парус голубой, сливается с песками.

— Они далеко?

— Трудно сказать. Может, пара миль.

— Думаешь, мы уйдем?

— Ветер слабый. Поэтому Урман пробует оторваться.

— А что ты думаешь, Кай? Нам придется сражаться?

Тот немного помолчал:

— Думаю, придется.

Токе прищурился и захлопнул рот, чтобы туда не набилась летящая из-под колес отцовского фургона пыль. «Вот так! — думал он, подскакивая на тряском передке. — Решающий миг наступил, а я не готов, совсем не готов! Ну почему то, о чем так мечтал: настоящее испытание, настоящая битва, — должно произойти именно сегодня! Когда цель путешествия так близка, когда Майкен так близка, так опасно близка… — Он закусил губу. — Что ж, возможно, сегодня мне представится шанс спасти ее от гайенов — не в мечтах, а в действительности. Только лучше бы это навсегда осталось мечтой…»

— Ты будешь рядом со мной? — с надеждой спросил он Кая.

— Я должен защищать своего господина, — крикнул тот в ответ, и Гренка одним прыжком оказалась рядом с айраном Мастера Ара.

«А мы ведь путь и воду разделили, — горько подумал Токе, но тут же упрекнул себя за эгоизм. — Ведь у Кая действительно есть долг превыше дружбы». На какое-то время это была его последняя связная мысль. Управление фургоном требовало теперь всего внимания: кибитка неслась так, что колеса подпрыгивали, и она порой опасно кренилась, грозя опрокинуться. Из тучи пыли, которая поглотила убегающий от смерти караван, послышался голос Урмана:

— Всем стой! Ставь возы в круг! Занимай оборону!

«Видно, Кай был прав, — подумал Токе, натягивая вожжи. — Нам не уйти». Впереди послышался какой-то шум, невнятные крики… Возы встали, и поднятое ими пылевое облако начало оседать. Взгляду паренька открылось нечто, парализовавшее его и будто приклеившее к месту. Казалось, прямо перед ним из взвихренного песка вставал, закрывая небо, огромный парус цвета пустыни.

Выросший вдали от моря. Токе никогда не видел даже рыбачьей лодки. В рассказы караванщиков о крылатых кораблях, летящих через пустыню, он раньше не очень-то верил. Недаром говорили: тот, кто действительно видел каравеллу гайенов, уже ничего и никому не мог рассказать… И вот теперь корабль пустыни возвышался прямо перед их колонной, и какой же он был огромный! В пыли еще мало что можно было различить, но Токе увидел, как опал парус: судно остановилось — или надо было сказать «стало на якорь»?

Внезапно сзади тоже послышались крики. С северо-запада к каравану приближался другой парус, быстро вырастая в размерах. «Значит, их два!» — в каком-то странном возбуждении подумал Токе. Страшно пока почему-то не было. Ему только казалось, будто он уже все это где-то видел, только вот где — припомнить не мог.

— Не рассиживайся, сын, — твердая ладонь отца легла парню на колено. В другой руке Эсгер сжимал ножи, которые всю дорогу мирно пролежали в возке. — Вооружайся! Поспеши, нужно развернуть фургоны!

Токе заметил у отцовского пояса старинный аршак, который обычно украшал дома стену светлицы. К своему стыду, он сообразил, что до сих пор, как зачарованный, сидел на облучке, пока вокруг него кипела лихорадочная деятельность, а где-то впереди уже завязывался бой.

— Я сейчас, ата! — Токе дернул вожжи, разворачивая мулов, и тут же с ужасом понял, что ему не успеть!

Пыль, наконец, улеглась. Он увидел низкий нос корабля гайенов, с вырезанной на нем оскаленной собачьей головой, который придавил ведущий фургон. Кто там был? Кажется, Калле-гончар? Его кибитка завалилась на бок, одно колесо еще беспомощно вращалось. Рядом, вереща, бился в агонии мул; от второго видны были только задние ноги, торчащие из-под корпуса корабля.

С палубы сыпались в блеске обнаженного металла темные безликие фигуры. Над караваном разнесся леденящий душу звериный вой: смертельная песня гайенов. У Токе сжалось сердце, но он тут же одернул себя: «Чушь! Ведь удалось же Каю и господину Ару выжить. А золотых дел мастер и меча-то никогда не держал. И они отобьются, обязательно отобьются! Только нельзя теперь бояться, нельзя!»

Токе привстал на облучке, чтобы осмотреться, но тут же кубарем скатился вниз: мимо его плеча просвистела стрела и, прорвав полог, ушла в тюки с шерстью внутри фургона. Больше всего сейчас Токе хотелось забиться под повозку, прижаться к однажды уже спасшему его жизнь колесу и не высовываться. Но он пересилил себя. Поискал глазами: ни Кая, ни отца нигде не было видно. А Майкен? Еще в кибитке? И тут между повозками заскользили тени. Кай был прав: это действительно походило на атаку пустынных псов. Нападающие были повсюду: они возникали из ничего, как песчаные вихри, наносили удар и исчезали. Только вместе с ними часто исчезали и защитники каравана.

Два незнакомых силуэта появились у возка Танжрина и попытались накинуть на кузнеца сеть. «Да его ловят, как куропатку!» — мелькнуло у Токе. В нем закипала злость. Пожилой кузнец ловко разрубил сетку мечом, но товарищ бросившего сеть приставил острие своего клинка к груди Танжрина, вынуждая того бросить оружие. Гайен стоял спиной к Токе; второй не видел мальчишку, скрытого бортиком фургона. «Сейчас или никогда!» Горец вытащил из-за пояса метательный нож, глубоко вздохнул и, представив, что спина гайена — это та палка в заборе, которую он обычно использовал для своих упражнений, выбросил руку вперед. Нож по рукоять вошел между лопатками чужака. В то же мгновение меч кузнеца распорол живот второго гайена, и все было кончено.

На трясущихся ногах Токе подошел к Танжрину:

— Где… где женщины?

— Пока в кибитке. Там безопаснее, чем здесь. А ты молодец, парень! У тебя верная рука. Спа… — Кузнец не договорил. Из его горла прямо под кадыком высунулся окровавленный клюв стрелы, свет в глазах погас, и Танжрин повалился прямо на Токе, поливая его своей кровью.

Это парня и спасло. Мимо него протопали сразу несколько пар ног в странных, с загнутыми носами, сапогах. Но враги то ли не заметили мальчика под накрывшим его телом, то ли приняли его за мертвого. Повсюду была кровь. Токе поднял к глазам теплые липкие пальцы, и его скрутил рвотный позыв: где-то он уже это видел, в другое время, в другом мире, где ничего страшного с ним не могло случиться…

«Майкен!» — вдруг обожгла его мысль. Серая тень скользнула под полог Танжринова возка, оттуда послышались женские крики. С трудом оттолкнув тяжелый труп, Токе поднялся на ноги и отдернул полог. Гайен стоял на коленях спиной к нему, обеими руками прижимая к полу отбивающуюся Майкен. Назанин без движения лежала в углу, на ее губах выступила кровь. Воин обернулся на свет, и Токе прыгнул на него. В нос ему шибанул чужой мускусный запах. Противник оказался силен и гибок, но у горца было преимущество внезапности. Лезвие ножа вошло гайену под ребра, тот захрипел, дернулся и затих. Токе выдернул нож и отер его об одежду врага. Надо бы найти тот, что засел в спине первого гайена.

Майкен немного опомнилась и металась теперь между своим спасителем и матерью, не зная, кто больше нуждается в помощи. «На мне же кровь кузнеца!» — сообразил Токе. Убедив девушку в том, что с ним все в порядке, и велев ей оставаться с Назанин в фургоне, парень высунулся наружу. Из горла его вырвался крик: сразу трое гайенов атаковали отца. Аршак Эсгера вращался в воздухе так быстро, что движение лезвия сливалось в сплошной размытый круг. И все же враги наступали, тесня отца к борту фургона. Дальнейшее произошло очень быстро. Токе заметил, как между колесами повозки что-то мелькнуло. «Снизу, ата!» — крикнул он, но было уже поздно. Подло подкравшийся сзади гайен дернул Эсгера за ноги, и тот упал прямо на подставленные мечи. Кровь брызнула на голубое от пыли полотнище кибитки…

В глазах парня помутилось. Он не помнил, как оказался на земле, как подхватил чей-то меч — прямой, не аршак. Только вдруг этот меч уже вошел в чье-то, оказавшееся неожиданно твердым тело, и в ушах Токе зазвучал страшный, звериный вопль — его собственный вопль… Вытащить меч обратно он уже не смог. Следующий гайен подавился последним метательным ножом, который влетел ему прямо в рот, ломая зубы. Что будет дальше, было Токе все равно. Он стоял с ножом для ближнего боя в руке перед двумя гайенами, легко помахивающими длинными волнистыми мечами. По их глазам горец понял, что брать его в плен они не будут.

Один из «псов» замахнулся, чтобы одним ударом снести его голову с плеч… Но распростился со своей собственной, откатившейся под Эсгеров фургон. Второй гайен повернулся к возникшему из ниоткуда противнику, но слишком медленно: его грудь уже пронзил, завершая дугу, залитый кровью товарища клинок.

— Кай, — спокойно констатировал Токе.

— Что тут у тебя? — Аров слуга где-то потерял свой плащ и айрана, но в целом выглядел точно так же, как и перед началом боя, будто происходящее не касалось его.

— Отец… — выдавил Токе, указывая окровавленной рукой на труп Эсгера.

— Ему уже не поможешь. Сам как? — быстро говорил Кай, ощупывая товарища.

— Это чужая кровь! — выкрикнул Токе, отталкивая заботливые руки.

— Хорошо. Найди себе меч! Я поймаю лошадей.

Горец упал на колени перед отцом. Эсгер лежал лицом вниз. Распоротая в нескольких местах поддевка на его спине намокла и потемнела; под телом тоже растекалась черная лужа, быстро впитываясь в иссохшую землю пустыни. «Вот и хорошо, — почему-то подумал Токе. — Собакам ничего не останется». Рука отца все еще сжимала аршак, который когда-то принадлежал деду Токе, а еще раньше — прадеду… «Теперь этот меч по праву мой, и им я свершу свою месть. Вот только отца этим все равно не вернешь…»

Высокий звериный вой слышался, казалось, со всех сторон. Горец осторожно вытащил аршак из безвольных пальцев и выпрямился: везде, куда он бросал взгляд, были враги. Караван больше не существовал. Кое-где догорали последние очаги сопротивления. Перед Токе возник Кай верхом на Гренке и с лошадью охранных в поводу:

— Давай на коня, Токе! Надо уходить!

— А где Гурам? — спросил парень, опознав серого в яблоках жеребца.

— Там же, где все остальные. Уходить надо, слышишь?

— Значит, драпать? — устало произнес Токе.

— Можешь предложить что-нибудь получше? — поинтересовался, гарцуя на Гренке, Кай.

— А как же господин твой? Или его тоже… — Горец дернул головой в сторону лежащих на песке неподвижных тел.

— Мастеру Ару моя помощь больше не понадобится, — сухо отрезал всадник и сунул товарищу поводья Гурамова коня.

— Надо забрать Майкен и ее мать! — решился Токе и бросился к кибитке Танжрина. Отдернул полог и… в ужасе замер на пороге. Повозка был пуста — за исключением трупа заколотого им гайена.

— Майкен пропала! — отчаянно крикнул он и бросился к лошади.

— Эй, нам не туда! — ухватил серого под уздцы Кай, заметив намерение Токе направить коня вдоль разбитой колонны.

— Это тебе «не туда»! Хочешь драпать — драпай! Тебе не впервой. А я отсюда без Майкен не уйду! — Токе сбросил руку товарища и ударил серого пятками. Через мгновение Кай оказался рядом с ним.

— Ты Майкен здесь не найдешь, только смерть! — кричал всадник Гренки, отбивая взмахами меча летящие в них стрелы. Токе ничему не удивлялся, в нем вообще не осталось эмоций. Он просто должен был найти Майкен, найти ее — и все!

— Ей, наверное, удалось бежать в пустыню! Может, охранные ее вывели. Уходить надо! — повторял Кай, но горец не слушал его. Они промчались, казалось, через весь караван или то, что от него осталось. Аршак Токе рубил, заплечный меч Кая колол. На них пытались набросить аркан, подстрелить из лука, но всадники неслись дальше, как заговоренные. Повсюду были разорение, кровь и смерть, но ни следа Майкен или Назанин, ни живых, ни мертвых.

— Говорю тебе, они ушли в пустыню! И нам туда надо! — настаивал Кай. Он хлопнул ладонями в воздухе прямо перед лицом товарища и удивленно уставился на пойманный металлический предмет с зазубринами по краю. — Такого я еще не видел!

Токе развернул лошадь:

— Ладно, поищем в пустыне!

Кай бросил предмет туда, откуда он прилетел и, не глядя на результат, послал Гренку за конем Гурама. Их не преследовали: гайены были слишком заняты разграблением каравана. Они уже отъехали несколько сотен метров от места боя, как вдруг Токе резко осадил лошадь. Майкен и ее матери действительно удалось бежать в пустыню. Но они не ушли далеко. На песке лежала мертвая лошадь и прошитый копьем охранный. Теперь женщин защищал только Аркон — один против пяти.

— Майкен! — Всадник так рванул узду, разворачивая коня, что серый с криком встал на дыбы. Дорогу ему заступила Гренка.

— Им уже не поможешь, Токе. Надо уходить, — голос Кая был очень ровен.

— Они еще не мертвы!

— Будут через пару минут! И мы с ними, если не поторопимся. Я не позволю тебе убить себя!

— С дороги! — Токе приставил отцовский аршак к горлу Кая. — Давай, беги, трус! А я сам за себя решу!

Гренка попятилась, и серый в яблоках пролетел мимо ее оскаленной морды. На товарища Токе не оглядывался. Он видел, как Аркон упал, пораженный в грудь. Видел, как гайены заломили руки Майкен за спину; как Назанин бросилась на одного из них с выхваченным из высокой прически стилетом и вонзила его врагу в бок; как сама упала на песок с отрубленной по плечо рукой и была мгновенно заколота копьями. И тут он оказался прямо над похитителями Майкен. Гурамов жеребец не был обучен драться так, как айран. И все же он сбил мощной грудью одного из гайенов. Токе рубил остальных направо и налево с высокой конской спины, пока что-то гибкое и прочное не ужалило его в шею и не стащило наземь, где на него набросилось сразу несколько врагов. В свалке, где он пустил в ход все, включая кулаки и зубы, Токе потерял представление о том, что творилось вокруг.

Если бы он мог посмотреть на те же самые события глазами Кая, он бы, наверное, удивился не только странной перспективе и необычно ярким краскам, но и тому, как медленно все двигалось. Выдох. «Твой… — трое верховых гайенов, опоздавшие перехватить Токе, разворачивали лошадей в сторону Кая. Они будто шли против сильного течения, — …путь…, — из отрубленной руки Назанин неторопливыми толчками выплескивалась алая струя, — …мой… — аршак Токе лениво срезал кисть гайена с зажатой в ней боевой плетью, — …путь!»

Дрогнули мышцы Гренки, послушно посылая грациозное тело вперед. Насколько невыносимо медленно тек мир вокруг, настолько неуловимо быстр был человек на пятнистом айране. Никто не заметил, как оказался у него в руках висящий за плечами длинный лук. Только трое преследователей вдруг вылетели из седел, зажимая руками вросшее в грудь белое оперение. Айран споткнулся, напоровшись на копье, но лучник был уже на земле и бежал, обгоняя стрелы. Он бежал к каравану, бежал к Токе, который не видел его, и чью шею как раз захватила петля бянь — боевого бича гайенов.

Бегущего нагонял другой айран — молочно-белый. Серый человек без лица размахнулся, целясь копьем в спину Кая. Но тому не нужно было видеть удар, чтобы знать о нем. Он легко уклонился от острия и, на бегу перехватив древко, направил его в землю. Белый айран пронесся мимо. Его всадник, перекувырнувшись в воздухе, рухнул на землю, ломая шею. Перепрыгивая через труп, Кай метнул трофейное копье. Одного из навалившихся на Токе гайенов настигла неизвестно откуда прилетевшая смерть. Но стремительный бег неожиданно оборвался. Стальной наконечник бянь ужалил Кая в ногу и повалил на землю. Кинжал тут же перерезал бич, парень одним прыжком взвился на ноги, не замечая боли… И уперся в острия четырех мечей, направленных ему в грудь. Вокруг все кишело гайенами. Бой был закончен. Караван пал.

ГЛАВА 9, в которой сбывается предсказание и скрепляются узы

Токе с крепко связанными за спиной руками пинком подняли на ноги, и он увидел Кая. Окруженный кольцом гайенов, тот швырнул под ноги свой меч и кинжал: он сдавался. Горец не удивился. Казалось, сегодня он потерял эту способность. Его потащили в сторону, где уже сидели другие пленники. Крик Майкен ударил Токе больнее бича. Он забился в руках гайенов, все еще пытаясь броситься к ней на помощь, но шею его сдавила покрытая узлами кожаная петля, и мир начал меркнуть. Вдруг горло отпустило. Перед парнем стоял человек в сером.

Бой кончился, и гайен снял с головы повязку. Под ней оказалось обычное человеческое лицо, с темной кожей, широкими скулами и узкими карими глазами, которые Токе видел теперь близко-близко. Гайен что-то сказал, но парень не понимал его языка. Пленители горца гортанно рассмеялись и, вместо того чтобы тащить свой трофей к остальным, развернули его и бросили на колени лицом к Майкен. Токе дернулся, но шею его снова сдавила узловатая петля, перехватывая дыхание и загоняя обратно в глотку крик. Девушка лежала, распятая на песке. Ее одежда была порвана, лицо разбито и залито слезами. Сразу двое гайенов склонилось над ней, шаря жадными руками по ее тонкому смуглому телу… Токе с рычанием рванулся, но удавка снова затянулась, отнимая воздух. На плечо его легла тяжелая рука с черной собачьей головой на тыльной стороне ладони.

— Эдо двоя девушка, да, мальчик? — произнес гортанный голос, выговаривавший «т» как «д». — Смодри, дебе понравился. Я хочу, чдобы ды видел все. Ды делал с ней дакое? Нед? Значид, дебе есдь чему поучидься.

Страшный удар усиленного кастетом кулака повалил бы Токе на землю, если бы не удерживавшая шею петля. Он задергался в удавке, хрипя и заливаясь кровью, на этот раз своей собственной — на кастете были шипы.

— Не смей закрывадь глаза, малыш! — пропел ему в ухо гортанный голос. — Закроешь глаза — мы убьем девчонку. Долько сначала выпьем ее кровь — пока она еще жива. Она, наверное, сладкая, двоя девочка… — и говоривший рассмеялся.

Над головой Кая свистел в снастях ветер и потрескивал такелаж. Парус цвета пустыни закрывал небо. Сквозь него можно было смотреть на солнце, не щурясь: процеженный через плотную ткань свет не обжигал. Когда-то Кай мечтал о странствиях под парусом. Мог ли он представить себе, что его мечта сбудется подобным образом?

Горло его охватывала кожаная петля, прикрепленная к низкому борту корабля гайенов. Руки были связаны за спиной, от кистей по локти. Ноги тоже были спутаны. Признаться, дело свое гайены знали. Вокруг сидели другие пленники, человек двадцать. Остальных погрузили на второй корабль. Справа от Кая полулежал Аркон. Он был без сознания, рана на груди еще кровила. У него единственного не было на горле удавки: бедняга бы тогда просто задохнулся. Слева скорчился Маджар. Меховщик что-то тихо бормотал, закрыв глаза: наверное, молился.

Со своего места Каю было видно Токе, которого привязали к противоположному борту. Он выглядел плохо. Его здорово избили, распоротая щека опухла. Но хуже всего были его глаза: из них ушли жизнь и свет. Это были глаза мертвеца, неподвижно глядящие в одну точку где-то на палубе. Майкен была привязана на корме, отдельно от мужчин. Ей бросили какой-то плащ, чтобы прикрыть тело от солнца, но она не обратила на это внимания. Девушка больше не плакала, не кричала и внешне, казалось, держалась неплохо. Но однажды Кай поймал ее странный, блуждающий взгляд, и его пробрал озноб, несмотря на палящую жару: в глазах Майкен сквозило безумие.

«Не думай, а наблюдай» — это простое правило вошло ученику Рыца под кожу и не раз спасало ему жизнь. Он следовал ему и теперь. Потому что, если думать о серебристом смехе Майкен, которого он уже никогда не услышит, о мертвых глазах Токе, о продырявленной мечами спине его отца, то он никогда не выполнит приказа Мастера, а это — его предназначение. Кай запрокинул голову, насколько ему позволяла удавка, и смотрел вверх, на ловко лазающих по снастям гайенов. Ветер усиливался, и они ставили второй парус.

Всего корабль имел три мачты. Днище было плоским, и судно двигалось на скрытых под ним колесах. В остальном корабль напоминал обычный парусник: на носу находилось возвышение, где помещался штурвал; на корме — невысокая постройка, в которой, вероятно, располагалась каюта или складское помещение. Трюма не предусматривалось, и все награбленное было закреплено прямо на палубе. Не анализируя увиденное, Кай запоминал, где принайтован какой груз, где и как располагаются пленники; запоминал лица и странные, похожие на собачьи клички, имена гайенов. Он знал: выводы придут позже, когда ситуация этого потребует. А пока он просто смотрел и ждал.

Язык гайенов был поначалу не понятен Каю, но постепенно он смог выделить в нем элементы церруканского, искаженного гортанным выговором, и мертвого теперь языка Степи. «Собаки пустыни» были не трепливы, но из услышанных им обрывков разговоров парень уяснил, что корабль идет к Церрукану, где пленники и товары будут проданы. Кая это вполне устраивало: конечной целью его путешествия и был Город Садов. Оставалось только дожить до этой цели.

Рядом застонал Аркон: кажется, он приходил в себя. Помочь ему Кай ничем не мог. Привязанный по соседству Бекмес уже пробовал просить у гайенов воды для друга, но получил только пару ударов бянь. К вечеру измученным жаждой и голодом пленникам раздали еду и питье. Воин, которого называли Эргель — Штиль, обходил корабль с ведром и маленьким ковшиком на длинной ручке, которым он зачерпывал воду и подносил к губам связанных людей. Каждому доставалось по паре глотков. За Штилем шел второй гайен, звавшийся Гривой, хотя никаких признаков волос у него не было, как впрочем, и у остальных «пустынных псов». Этот вкладывал пленникам в рот небольшую круглую лепешку — вот и весь ужин.

Аркон выпил немного воды, остальное пролилось на грудь. Лепешку съесть он не смог. У Гривы, видно, было их ровно по числу пленников, потому что, когда он с товарищем обошел всех, у него осталась одна — Арконова. Перекинувшись парой слов со Штилем, Грива выступил вперед, подняв хлеб над головой:

— Кдо здесь голодный? — выкрикнул он с сильным акцентом. — Кдо хочед получидь лех… — гайен подыскивал слово на церруканском, и товарищ подсказал ему: —…лепешку?

Никто не ответил. Голодные люди отводили глаза.

— Дак чдо, никдо здесь не хочед есдь? — с усмешкой переспросил Грива. — Эргель, мы, кажедся, слишком много их кормим.

— Я… я хочу! — вдруг прозвучал дребезжащий голос рядом с Каем. Он принадлежал Маждару. Похоже, меховщик счел, что его бог ответил на молитву, и решил не упускать шанса.

— Дак все-даки есдь голодный! — улыбаясь. Грива подошел к Маждару и бросил лепешку ему под ноги. — Кушай!

Вокруг послышался смех гайенов, собравшихся поглядеть на представление. Меховщик хрипел в удавке, пытаясь дотянуться до лепешки, но его усилия только забавляли людей в сером. Некоторые, кажется, даже стали заключать пари. Кай не смотрел на Маджара. Закаты в пустыне всегда красивы, а сегодня небо на западе было особенно ярко расцвечено всеми оттенками багрового и оранжевого, как хвост экзотической птицы. Караванщики считали, что это предвещало ветер. Внезапно величественный вид заслонила тень:

— А дебе чдо, урод, не индересно? — с издевкой спросил Грива, коверкая слова.

— Нет.

— А мы сделаем дак, чдо будед индересно. Если вод он, — гайен кивнул на запыхавшегося от усилий Маджара, — лех скушаед — дебе жидь. А если не скушаед — я дебя сам убью. Ну чдо, деперь индересно? — Грива расхохотался, радуясь удачной шутке.

— Давай сделаем все еще интереснее, — спокойно предложил Кай. — Поднимешь лепешку и дашь Маджару — тебе жить. Не поднимешь — я тебя сам убью.

Мгновение гайен ел Кая узкими темными глазами в лучиках мелких морщин, а потом рассмеялся:

— Да ды шудник! Я счидаю до десяди. Один…

Меховщик всхлипнул и, пыхтя, удвоил усилия, стараясь подобрать лепешку связанными ногами. Вокруг гремел смех. Кай не смотрел на Маджара, он разглядывал человека, который скоро умрет. Как и многие гайены, Грива был невысоким, но плотно сбитым, с оливковой кожей, будто навечно обожженой солнцем, и скуластым плоским лицом. Скупая мимика почти не отражала чувства, но Кай не сомневался, что гайен чувствовал так же, как и другие люди. Вооружение Гривы составляли нож с костяной рукоятью и бянь. От него исходил чужой мускусный запах, тот запах, которым провонял весь корабль.

— Восемь!

Маджару, наконец, удалось зажать лепешку между ступнями ног, и теперь, к вящему удовольствию публики, он пытался подтянуть ее ко рту.

— Девядь!

Меховщик закряхтел, извернувшись в последнем усилии… И раскрошившаяся лепешка упала на доски палубы.

— Десядь!

Маджар задыхался, в глазах у него стояли слезы:

— Прости, Кай! Простите меня, люди! Я… я не хотел…

— Как дрогадельно! — Слова Гривы были встречены дружным хохотом его товарищей. — Ну чдо, урод, — обратился он к Каю, — годовься всдредидь смердь.

Воин потянулся к висевшему на поясе ножу, но его рука была остановлена другой, с собачьей головой на кисти.

— А не слишком ли много воли ты взял, Грива? — Татуированный, который был, очевидно, старшим, говорил на языке гайенов. — Кто дал тебе позволение убивать пленников?

— Я его взял, Клык, он мой! Что хочу с ним, то и делаю!

— Насколько я помню, ты его не один взял. С тобой еще Лапа был, и Сало, и Мышь. А Верный его кнутом подрезал, верно, Верный? — ухмыльнулся своему каламбуру тот, кого называли Клыком. — Псы, Грива вас спросил, согласны ли вы пятьдесят монет в песок спустить? — Четверо гайенов из стоящих на палубе дружно покачали головами. — Нет? Я так и думал.

— Да ты глянь на него, Клык! — возмутился Грива. — Кто ж за него даст пятьдесят монет?! Он же урод, да еще худосочный! Скорей всего, его вообще никто не купит!

— Худосочный, говоришь? Поэтому вы его впятером брали?

— Да он сам сдался и меч бросил! Верно, псы?

Один из четверки, больше похожий на Мышь, чем на Сало, кивнул:

— Это верно, Клык.

— Значит, из него хороший раб будет.

— Не будет, — не сдавался Грива. — Он слабый и глупый. Меня убить грозился. Мы с ним поспорили, баш на баш. Он проиграл. Теперь его кровь — моя.

Татуированный внимательно оглядел Кая:

— Можешь его убить, но с тебя откупной — пятьдесят монет.

— Да ведь не даст же никто…

— Я сказал, пятьдесят! — Клык уже повернулся к ним спиной. Судьба Кая была решена.

— Дорого же ты мне обходишься, урод! — процедил сквозь зубы Грива и вытащил нож.

Он сделал шаг вперед, чтобы перерезать пленнику горло. Кай только этого и ждал. Выброшенные вверх ноги ударили руку с ножом под локоть. Оружие взлетело, вращаясь, в воздух и стало падать ему на живот. Но он подправил траекторию ножа еще одним ударом ног. Раздался противный чавкающий звук, когда лезвие чисто вошло между ребер Гривы. Глаза гайена удивленно расширились, он силился что-то сказать, но вместо этого повалился вперед, на Кая.

Узкие глаза Клыка встретились с ночными глазами пленника.

— Он проиграл, — пояснил Кай.

Вокруг было очень тихо. Солнце почти село, только по краю горизонта горела узкая багровая полоса, похожая на окровавленный клинок.

— Как он это сделал? Ты видел? — негромко спросил Клык стоявшего рядом разносчика воды.

— Ээ… кажется, ногами, — пробормотал Штиль.

— Он стоит больше пятидесяти монет, — заключил капитан гайенов.

«Похоже, убивать меня сегодня больше не будут», — подумал Кай.

— Я не буду дебя убивадь, — словно в ответ на его мысли, обратился к нему по-церрукански Клык. — В городе я смогу взядь за дебя хорошую цену. Но ды будешь наказан. Штиль, принеси-ка фанг! — Последнюю фразу татуированный бросил уже на своем языке.

Кай не знал, что такое фанг, и почему-то узнавать это ему совсем не хотелось. Но Эргель уже спешил из пристройки на корме, неся небольшой ларец темного дерева, который он почтительно передал старшему. Клык откинул крышку и вытащил из ларца длинную тонкую иглу с кольцом на конце.

— Это фанг. — Он поднял иглу, демонстрируя ее пленникам.

«Ну вот, не труп, так показательный пример из меня хотят сделать», — вздохнул Кай.

— Маленький, но очень эффекдивный инсдруменд, — продолжал по-церрукански Клык. — Им можно лечидь болезни, продлядь жизнь, можно убивадь, а можно, — гайен обвел глазами в ужасе уставившихся на него пленников, — причинядь боль. Все зависид од дого, куда и как водкнудь иглу. И как надолго осдавидь. Сегодня я использую дри иглы и осдавлю их до рассведа. Если я использую чедыре, эдод раб, — Клык указал на Кая, — умред. Если забуду их вынудь — он не увидид следующий рассвед.

Татуированный кивнул, и двое гайенов оттащили тело Гривы и прижали ноги пленника к палубе.

— Перый фанг я водкну ему в ухо. — Кая грубо схватили за волосы, и его ушную раковину пронзил огонь. Он вздрогнул, но не издал ни звука, — Эда боль лишид его сна. Вдорой фанг — в шею. Не дергайся дак, мальчик! Здесь же рядом позвонок. Эда боль засдавид его забыдь обо всем, кроме боли. А дредий фанг, — ножом Клык распорол одежду на груди Кая, которого била мелкая дрожь, — засдавид кричадь и молидь о смерди.

Кончик иглы воткнулся пленнику в область солнечного сплетения, и он закричал. И кричал, пока ему в рот не воткнули кляп. Тогда он услышал, как сквозь туман, слова Клыка:

— Боль не дасд ему шагнудь в сумерки, не дасд умередь. Но она заставил его пожаледь о дом, чдо осдался жив. Фанг — очень удобный инсдруменд. Он не калечид, не осдавляед следов. Я выгодно продам эдого раба в Церрукане.

Для Кая это была очень длинная ночь. Временами ему казалось, что он опять распят на стене башни Висельников, только море под ним почему-то дышит не свежестью, а мускусом и пылью. Боль и ночная тьма сжали мир до пределов его собственного тела, за которым уже ничего и никого не было. Был только один путь бегства — путь внутрь, в то место, где совсем другая и более страшная боль уже выжгла все, и которое Кай не посещал с тех пор, как к нему явился ворон.

Мастера Ара не было рядом, и Кай испугался, что не отыщет дверь. Но тьма в нем, колеблемая взмахами воронова крыла, вдруг пошла волнами и накрыла его, но он не захлебнулся. Волна вынесла его на пустынный морской берег с обрушенной аркадой. Были сумерки и тишина. Ее нарушал только странный тихий звук, исходивший, казалось, из руин. Кай напряг слух: это было похоже на плач, детский плач. Он поднялся и пошел к развалинам. В тени камней что-то белело. Сперва он принял белый предмет за череп, но, приблизившись, увидел, что это чайка. Вероятно, это ее голос звучал как плач.

Птица взмахнула крыльями и попыталась взлететь, но тут же упала на землю: одно крыло у нее было сломано. Чайка крикнула, уставившись на него голубым человеческим взором. Пришелец понял, что она назвала его по имени, только это имя не было «Кай».

В воздухе послышалось хлопанье крыльев. На остатки аркады опустился большой ворон. Его глаза были черны, и он говорил как человек:

— Убей чайку, Кай. Все равно он никогда не сможет летать. Он годен только на оперение для твоих стрел.

— Я потерял свой лук. — Почему-то его не удивило, что ворон называл чайку «он».

— Хорошо хоть не голову! Убей чайку. Ему больше не будет больно. Тебе больше не будет больно.

Кай сделал шаг по направлению к белой птице, но она развернулась и, неловко волоча сломанное крыло, запрыгала внутрь руин. Оттуда снова послышался плач. Он последовал за чайкой.

Кай вошел в полуобвалившийся арочный проем. Птица исчезла, но на песке лежала, раскинув руки, женская фигура в белом. Ее темные волосы каскадами рассыпались по плечам. На груди расплылось красное пятно, похожее на цветок. Он склонился над женщиной. Это была Майкен. Ее лицо покрыла восковая бледность, она умирала. Ее угасающие глаза обратились на Кая. Почему-то они были цвета летнего неба.

— Помни, Глаза Ворона, что ты мне обещал. Ты разделил с ним путь!

Он дотронулся до груди девушки, чтобы осмотреть рану. Но белая ткань была не тронута. На ней лежала, раскрыв лепестки, алая роза-хюбен. Кай поднял розу и увидел, что он ошибся: перед ним была не Майкен, а Юлия Доротея. Ее распростертое тело медленно поднялось над песком, выталкиваемое растущим прямо из земли каменным алтарем, к которому оказались прикованы руки и ноги девушки. Вокруг них вознеслись исполинские мрачные стены, с полуразрушенной спиралью лестницы, ведущей к невидимому выходу из башни, высоко вверху. Казалось, Юлия была без сознания. Кай с ужасом увидел, что хрупкий цветок оставил глубокий отпечаток на белой коже девушки, как след от ожога, там, где вырез платья открывал начало двух нежных полушарий.

— Помни розу! Это печать! — Эхо шепота разнеслось под высокими темными сводами, не позволяя определить, откуда раздался голос.

Оглядевшись и не заметив никого вокруг, Кай снова посмотрел на Юлию Доротею. Нежный овал ее лица менял форму, плавился. Под чертами ее проступали новые, но знакомые. В черных волосах блеснуло золото. Но, прежде чем превращение завершилось, тень закрыла падающий сверху призрачный, мерцающий свет, мелькнули ночные крылья, и с хриплым криком ворон вонзил когти в глаза Кая.

Он закричал и снова оказался на корабле гайенов посреди пустыни. Боль поджидала его, а единственное убежище было теперь закрыто. Оставалось только надеяться, что до рассвета осталось уже недолго. Он скорее почувствовал, чем услышал движение справа от себя. Ночной холод, видимо, принес Аркону облегчение. Охранный приподнялся и теперь сидел почти вертикально. Поймав взгляд Кая, раненый прошептал:

— Думаю, я смогу дотянуться до иглы. Сиди тихо, не двигайся. Я попробую вытащить зубами, — он потянулся к товарищу, но тот, превозмогая боль, покачал головой. Сказать Кай ничего не мог: во рту у него все еще был кляп, чтобы он стонами не будил спящих. Аркон посмотрел ему в глаза и, кажется, понял:

— Ты прав, — прошептал он. — Я бы предпочел умереть, чем жить в рабстве. Но это твой выбор, — раненый, часто дыша, откинулся назад. Попытка подняться с палубы, очевидно, отняла у него последние силы.

Кай посмотрел на густо усыпавшие небо звезды. Созвездия расплывались перед его глазами: вместо знакомого рисунка он видел только раскинувшего крылья ворона и летящий за птицей парус, черный, как ее крылья.

Когда на рассвете Клык, как обещал, вытащил фанг, пленник тут же провалился в болезненное забытье, которое сменилось сном. Проснулся он только на закате, но был так слаб, что едва смог выпить причитающуюся ему порцию воды. С кормы послышался шум. В голове у Кая еще не прояснилось, но он сообразил, что это была Майкен, которая отказывалась от еды и питья. Девушку пытались поить насильно, но она кричала и кусалась. Ее, наконец, оставили в покое, но Майкен не утихала: то дико смеялась, то разговаривала сама с собой, то принималась петь, мешая обрывки церруканских и горских песен. Ее били, и она горько плакала, жалуясь покойной матери: видимо, несчастной казалось, что Назанин все еще была рядом с ней. А потом все начиналось сначала.

— Утром было так же. Бедная девочка, — прошептал Маджар.

Кай понял, что его догадка о безумии Майкен была верной. На корме появился Клык. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что произошло. Он отдал короткий приказ вертлявому щуплому гайену, которого называли Тросом. Не обращая внимания на происходящее вокруг, Майкен выводила своим мелодичным, немного детским голосом:

Небо пустыни — только дорога К месту, которое мы звали домом. Время не лечит, время убьет За сердце, которое дом обретет.

Сверкнул красным в закатных лучах клинок, и илд, меч гайенов, вошел в грудь девушки, обрывая песню. Над палубой пролетел страшный крик, но кричала не Майкен. Глаза Токе впервые за все время плена стали осмысленными. Теперь они были полны боли и устремлены на расползающееся по груди любимой кровавое пятно. Как бы хотелось Каю, чтобы, как в его сне, это оказалась всего лишь распустившаяся роза…

Майкен прижала к сердцу руки, будто пытаясь вытащить засевший там клинок, но тут Трос рванул меч на себя, и кровь фонтаном хлынула на ее разорванную белую рубашку. Девушка вздрогнула, ее тускнеющий взгляд устремился на Токе, перешел на Кая… В лучистых глазах больше не было ни безумия, ни страха; в них был только покой и все затопляющая любовь. Последним усилием Майкен протянула в их сторону окровавленную руку, будто благословляя… и рука безвольно упала на палубу.

— Не-ет!

Боль в голосе Токе причинила Каю больше страдания, чем все иглы фанг. Гайены с плетями метнулись к возмутителю спокойствия, и каждый удар бянь словно распарывал кожу Кая, не оставляя следов. Он узнал знак, начерченный в воздухе рукой умирающей Майкен. Знак, радужное сияние которого до сих пор висело в воздухе над ее неподвижным телом, видимое только ему одному. Это была руна Сходящихся Дорог, или Разделенного Пути, чья древняя магия до сих пор защищала караванщиков, живя в традиционной формуле их приветствия: «Твой путь — мой путь». Приветствия, которым, казалось так давно, обменялись Кай и Токе…

ГЛАВА 10, в которой над пустыней поднимается дракон

На следующее утро ветер утих. Паруса обвисли и стали бесполезными. Их убрали, а пленников погнали с палубы: они должны были тащить судно за собой. Каждый получил канат с петлей на конце, в которую раба впрягали, как тягловое животное. Гайены с бичами следили за тем, чтобы никто не отлынивал.

Кай еще не совсем пришел в себя после пытки фанг, но Аркону приходилось еще хуже. Протянутая через грудь петля давила на рану; сил бывшего охранного хватало только на то, чтобы держаться на ногах за счет натяжения каната. Налегать на него парень уже не мог. В лямку Кая и Аркона поставили рядом, как они сидели. Кай старался держаться по близости от соседа. Когда раненый спотыкался или ноги его слабели, товарищ подставлял плечо: руки пленников оставили связанными за спиной.

— Зачем… зачем ты это делаешь? — слабым голосом запротестовал Аркон, пытаясь отстраниться.

— Не хочу умирать.

Охранный непонимающе воззрился на Кая воспаленными глазами. Тот пояснил, сжимая зубы и сильнее налегая на лямку.

— Упадешь, мне тебя уже не поднять. Тебя наверняка убьют. Только им сначала меня убить придется.

— А может, я хочу умереть? — прохрипел Аркон. — Лучше смерть, чем быть… скотиной!

— Какая смерть?! Хочешь, чтоб тебя зарезали, как барана, а потом еще кровь выцедили? Это нетрудно организовать.

— А ты что предлагаешь?

— Жить. Мне в Церрукан надо. И я туда попаду. А что нужно тебе?

— Мне… свободу. И за товарищей отомстить. За Майкен. — Голос Аркона дрогнул.

— Так вот сам рассуди. Если ты сейчас подохнешь, кто за них мстить будет?

Раненый безнадежно мотнул головой:

— Да был бы у меня сейчас меч, я бы его и поднять-то не смог. А смерть… Она всех освобождает.

— Тогда давай, валяй! Только помни, что на твоей совести и моя жизнь будет. А я умирать не хочу.

— Да что ты ко мне прицепился… Колючка пустынная! — разозлился Аркон.

— Вот колючкой меня еще не называли! — Кай не договорил. Узловатый ремень бянь протянул его по спине, заставив пошатнуться.

— Не разговаривай! Даши! — гортанно крикнул кривоносый гайен и пошел дальше среди пленников, раздавая удары направо и налево.

К вечеру не выдержал Маджар. У него пошла носом кровь, он упал на колени и лег на песок. Его пытались поднять ударами ног и бянь, но это не помогло. Меховщик скорчился в позе зародыша и плакал, размазывая по лицу слезы, смешанные с кровью.

— Что будем с ним делать, Клык? — спросил у старшего кривоногий, которого называли Колесом. — Убьем?

— Нам его кровь бесполезна, — разобрал Кай ответ капитана. — Он трус и слабак. Отдадим его богам пустыни. Нам нужен ветер.

Гайены утащили скулящего Маджара на корабль, а рабов погнали дальше.

— Как думаешь, что они с ним сделают? — поинтересовался у Кая с трудом переставлявший ноги, но еще живой Аркон.

— Думаю, принесут в жертву.

— Как в жертву?.. Зачем?..

— Им нужен ветер.

Аркон, не понимавший языка гайенов, только недоверчиво покачал головой.

Хотя пленники напрягали все силы, а «крылатый корабль» был, несмотря на свои размеры, на удивление легкой конструкцией, продвижение вперед шло очень медленно. Особенно это было заметно по сравнению с той скоростью, которую судно могло развить при попутном ветре. Поймай парус ветер, и, по расчетам Кая, они могли достигнуть Церрукана за сутки. С теперешней скоростью их путешествие затянется надолго, и измученные пленники начнут дохнуть как мухи. Гайенам это было невыгодно.

Они остановились, когда на пустыню упала ночь. Песок серебристо блестел в свете звезд. Слева по курсу корабля и очень близко над землей поднималось голубоватое сияние, затмевающее низко висящий тонкий серп месяца. Кай начал догадываться, каким богам поклоняются гайены. Интересно, отвечают ли демоны пустыни на их просьбы?

Голодных и усталых пленников поставили на колени в песок, чтобы они могли наблюдать за церемонией. Им запретили двигаться и разговаривать, но сил на это и так уже ни у кого не осталось. Десятки глаз с ужасом уставились на столб голубого света над «следом дьявола»: многие никогда прежде не видели его по крайней мере так близко.

Гайены с факелами выстроились в два ряда, образуя живой коридор, соединивший корабль с сиянием «следа». Впрочем, «псы» разумно держались подальше от своих богов: между границей сапфирового огня и последней парой гайенов пролегало темное пространство шагов в пятьдесят. Факелоносцы в коридоре чередовались с воинами, державшими илд и круглый щит. Словно по невидимому знаку, они принялись бить мечами о щиты: сначала тихо, затем сильнее и сильнее. Удары следовали определенному ритму, их звук разносился далеко в холодном, неподвижном воздухе.

В свете факелов у начала коридора показались два «пса», ведущие между собой Маджара. За ними двигалась еще одна фигура, при виде которой пленники вздрогнули и, верно, попытались бы отползти назад, если бы любое движение не грозило им смертью. Фигура была выше человеческого роста, ее укрывало до земли свободное черное одеяние. Лицо существа закрывала страшная белая маска, плоская и безносая, с темными провалами на месте глаз и рта. Ни рук, ни ног не было видно, и казалось, белолицый призрак не идет, а парит над землей. Многие пленники наверняка приняли его за самого хозяина «следа», но Кай решил про себя, что это жрец. Последующие события подтвердили его правоту.

Маджар хранил неестественное спокойствие и безразлично позволил стражам ввести себя в коридор. Тут же к ритмичным ударам мечей прибавилось пение. К своему удивлению, в мрачной хоровой песне гайенов Кай разобрал несколько слов на нулларборском — языке магов. Воины, державшие Маджара, и жрец медленно шли по факельному коридору. Чем ближе они подходили к его концу, тем громче и настойчивей становился ритм ударов и голосов. У последней пары факелов «псы» отпустили пленника и разошлись в стороны. Жрец за его спиной сделал знак, и пение мгновенно стихло. В ночи воцарилась полная тишина. Маджар медленно пошел вперед к голубому сиянию, не оглядываясь и не останавливаясь.

Человек в маске запел речитативом, мешая слова языка Степи с нулларборским. Он тянул инкантации на одной низкой ноте, и в ответ на призыв жреца сапфировый свет рос и становился ярче. В нем уже можно было различить клубящиеся фигуры с нечеткими очертаниями, будто бы что-то пыталось принять форму, но никак не могло выбрать подходящую. Голос под маской повысился на тон. Маджар остановился и застыл: его силуэт четко выделялся на фоне не ко времени вставшей над пустыней голубой зари. Наконец сияние сгустилось по центру, из него выступила сотканная из голубого света фигура и направилась к Маджару.

Демон пустыни ничем не напоминал то существо, от которого с трудом унесли ноги Кай с Токе. Несмотря на полупрозрачность призрака, можно было ясно разглядеть, что это воин: молодой, ростом ниже Маджара и гораздо тоньше его, без доспехов и шлема, но вооруженный двумя парными мечами. Длинные, собраные на макушке волосы летели на несуществующем ветру. Несмотря на расстояние Каю почудилось, будто в неподвижных чертах видения мелькнуло что-то знакомое.

Глаза всех пленников были теперь устремлены на оцепеневшего Маджара, залитого голубым свечением, словно одевшим его в блистающие доспехи. Полупрозрачный воин стоял теперь в шаге от жертвы. Речитатив жреца оборвался. Над пустыней снова нависла тишина. Каю казалось, что в этой тишине все слышат стук его сердца. Призрак высоко поднял оба меча, и двойная полоса света вошла в горло жертвы, пронзая до сердца. Все вздрогнули — так страшно закричал Маджар — и исчез. Только на том месте, где он стоял, осталась кучка тряпья. Но это было еще не все.

С призраком происходили изменения. Сотканный из света воин, будто напитанный свежей силой, стал расти; очертания его быстро менялись. Кай ожидал снова увидеть ту же когтистую нечисть, что чуть не заманила в ловушку Токе, однако он ошибся. Человеческое лицо вытянулось в звериную морду, во рту показались клыки. Кожа покрылась радужными чешуйками, на спине ее прорезали кожистые крылья. Довершил метаморфозу длинный, созданный для управления полетом хвост. Кай тут же узнал зверя, украшавшего гобелены в покоях Мастера Ара. Только вот он никогда не думал, что драконы были такими огромными. Перепончатые крылья распахнулись во весь горизонт, ударили воздух, и сверкающая тварь взвилась в ночное небо.

Кай ощутил на лице мощное дуновение; свободная одежда жреца захлопала на ветру. Мгновение — и сапфировый дракон исчез среди звезд. Сияние «следа» упало до едва заметной туманной дымки; воздух снова стал неподвижен. Но Кай почему-то был уверен, что завтра будет попутный ветер.

Разбудило его поскрипывание такелажа, сливающееся со звуком негромких голосов где-то над головой, и ощущение движения. Рассвет только занимался, но корабль уже снялся с якоря: его паруса наполнил долгожданный ветер. Кай сидел, снова привязанный к борту; пленники вокруг еще спали. В тишине раннего утра ему был слышен разговор, происходивший в паре метров над ним, на возвышении капитанской рубки. Он узнал голос Клыка, в котором звучало недовольство:

— Для того ты и служишь анам, чтобы толковать их знаки. Не думай, что твои лукавые увертки могут меня обмануть, Песок! Я не сведущ в божественных делах, но и то смог понять, что аны открыли нам вчера что-то важное. И все, что ты мне можешь сказать, «знамение было благоприятным»? Это я вижу и сам, стоит посмотреть на парус!

«Так вот кто вчера исполнял роль жреца!» — подумал Кай, сразу представив морщинистого, как печеное яблоко, но крепкого еще гайена со шрамом вместо левого уха.

— Твои глаза глядят прямо в сердце истины, первый среди равных, — отвечал тем временем Песок. — Нам действительно было послано великое знамение. Я раскладывал кости всю ночь, чтобы истолковать его, и все же есть многое, чего я не понимаю…

— Ты хочешь сказать, что предсказание лишено смысла? — недоверчиво заворчал Клык.

— Нет-нет, в знаках анов всегда скрыт глубокий смысл, но открывается он только тому, кому они хотят его открыть.

— Ты хочешь сказать… — поторопил жреца капитан.

— Что это знамение было послано не нам, точнее, не только нам…

— Послушай-ка, Песок! Или ты врешь, потому что стал стар, и боги перестали говорить с тобой, или… Ты хочешь убедить меня, что среди нас есть другой служитель?

— Ну, ему совсем необязательно быть служителем. Я полагаю, скорее это человек, деяния которого в будущем повернут судьбы мира. Ибо грядут большие перемены — так много я смог прочесть в предзнаменовании.

— И что еще ты смог прочесть? Кто этот человек? Один из моей команды?

— Немногое. Дракон возродится из братской крови… Но это, как я и говорил, не имеет для нас никакого смысла. Не думаю, что тот, к кому обращено знамение, — один из нас. В таком случае толковать его было бы для меня гораздо легче.

— Что же, аны говорили с одним из… рабов?! Да ты… ты смеешься надо мной, старик! Через день-два все они будут проданы за золото на невольничьем рынке, и ты хочешь убедить меня, что один из этих… обесчещенных повернет судьбы мира?! — В голосе Клыка слышался едва сдерживаемый гнев, но Песок стоял на своем:

— Это единственное объяснение, которое я могу найти, первый среди равных.

Клык хмыкнул:

— Воистину, пути богов темны и неисповедимы. Как бы то ни было, я продам всех и возьму за них хорошую цену. Как думаешь, торговцы накинут полтинник, если я скажу, что один из этого отребья — новый вершитель судеб?

— Боюсь, они посмеются над тобой.

— Вот и я так думаю, — вздохнул капитан гайенов. — Подумай, что ты объявишь сегодня людям. Только бред про дракона и свои подозрения оставь при себе, ясно?

— Ясно, первый среди равных.

Весь день дул ровный ветер, толкавший корабль все ближе и ближе к Церрукану. Аны не обманули надежды своих почитателей: жертва была принята. Кай немного поломал голову над смыслом загадочного знамения, но ничего дельного на ум не приходило. «Кем был призрачный воин? И при чем тут дракон?» У Кая сложилось впечатление, будто он случайно подсмотрел сцену из какой-то драмы, сюжет которой был ему неизвестен, а потому поставить события в логическую связь не представлялось возможным. «Если Песок действительно прав, и „вершитель судеб“ находится сейчас среди нас, то это по крайней мере не имеет ко мне никакого отношения. Слова „дракон восстанет из братской крови“ мне ничего не говорят, да и нет у меня братьев…»

На самом деле ближайшее будущее интересовало Кая гораздо больше, чем знаки анов, указывающие на то, что, возможно, случится через десятки лет. «Каким образом гайены доставят нас в Церрукан? И что мне делать, когда мы окажемся в городе?»

Он потихоньку расспросил Аркона, которому стало заметно лучше. Охранный рассказал, что торговые отношения с «псами пустыни» не были официально запрещены законом. Но все знали, кто грабил караваны, и на кочевников в амирате смотрели косо. Уважающие себя дельцы с ними дела не имели, но достаточно было таких, кто с радостью скупал задешево нелегальный груз. А уж работорговцы, завидев в городе гайенов, слетались как мухи. Основную прибыль бандиты и получали за счет живого товара.

Такой статус-кво соблюдался, пока «псы» не трогали церруканские караваны, легко опознаваемые по бело-голубым флажкам и эмблемам. Конечно, иногда купцы из амирата путешествовали и под чужими флагами. Вот и в их караване ехали женщины из Города Садов, как еще называли Церрукан. Кай был свидетелем, что гайены вершили расправу прежде, чем спрашивали о государственной принадлежности. И все же у захваченных в плен местных был шанс, что в городе их выкупят родственники или друзья. Ни у кого на этом корабле такого шанса не было.

— Одна надежда, что меня продадут мяснику, — признался Каю Аркон. — Ведь я воин и в плен попал только потому, что меня ранили. Да и собак этих я в бою положил немало.

Кай не видел логики в словах Аркона и прямо сказал ему об этом.

— Ты что, не знаешь? — невесело усмехнулся тот. — Мясниками называют владельцев гладиаторов. Если мне удастся попасть на арену, то все-таки будет шанс освободиться. Выдержишь три года, не дашь себя убить, и — прощай рабство, здравствуй свобода! Еще и денег заработаешь. А могут освободить и раньше — если особенно отличишься в поединке.

— Так ведь… других же убивать придется, — заметил Кай, кое-что слышавший о практике гладиаторских боев в Церрукане.

— Ну да. Не ты их, так они тебя. А тут я что делал? — Аркон кивнул на поглощенных работой гайенов. — За то, чтобы их убивать, мне тоже деньги платили.

— Так то ж бандиты, душегубы…

— А там, ты думал, кто? Воры да убийцы клейменые, насильники, дезертиры, спекулянты… Их в гладиаторские школы отправляют взамен смертной казни. Такие почище этих будут.

— Ты ведь не преступник. И не дезертир.

Аркону, видимо, не понравилось, к чему клонил Кай. Он сплюнул песком и чуть прищурился:

— Да, есть там и военнопленные, и беглые рабы… Но таких, думаю, не много. И вообще, шансы-то у всех равные! Может, повезет мне, а может…

Он замолчал и посмотрел на солнце через голубой парус.

— А о побеге ты не думал? — спросил Кай.

— Думал. Только куда тут побежишь? Везде пустыня. А в городе быстро найдут: ты погляди на нас с тобой! Из меня церруканец, как из гусака павлин. А ты и вовсе… приметный.

Светлокожий, голубоглазый блондин и вправду не походил на смуглых, черноволосых жителей амирата. А Кай вообще ни на кого не походил. Хорошо хоть еще Аркон уродом не назвал.

— А заклеймят, — продолжал бывший охранный, — так нас по клейму тут же вычислят и к хозяину отволокут. А за побег, поверь, по головке не погладят.

— Что значит, заклеймят? — не поверил своим ушам собеседник.

— Ты и этого не знал? — усмехнулся Аркон. — Да, верно, откуда тебе… Ты же в Церрукане еще ни разу не был. Там рабов клеймят каленым железом, как скотину. Ставят хозяйский знак на лоб или на правую руку. Удобно: сразу видно, чья собственность.

У Кая по спине прошел холодок:

— А что, если… ну, раб меняет хозяина?

— Перепродают когда, что ли? Ну, этого я не знаю. Я в городе всего раза три и был. Один раз мы с ребятами на игры ходили. Вот потому я про гладиаторов и подумал. А ты не хочешь в гладиаторы податься? Дерешься ты здорово…

Кай покосился на Арконову челюсть, на которой еще желтел старый синяк:

— Да кто ж меня спросит?

— Спросить не спросят. Но я вот как решил: если меня мяснику не предложат, я сам попрошусь. А не послушают, сбегу! Поймают, все равно наверняка к мечу приговорят: беглых часто в гладиаторы посылают. Так ты как?

— Не знаю, Аркон. Знаю только, если меня на кухню определят, то я точно или сбегу, или повара зарежу!

Бывший охранный недоуменно уставился на собеседника и расхохотался. Его смех сразу сменил кашель — грудь еще не окрепла — и насторожившиеся было гайены расслабились.

— А за что это ты поваров так не любишь? — отдышавшись, тихо спросил Аркон.

— Старая история.

— Расскажешь?

— Может, в другой раз.

Кай немного помолчал и признался:

— Я за Токе беспокоюсь.

Вслед за товарищем Аркон посмотрел на сидевшего у противоположного борта Токе. После смерти Майкен в глаза его вернулось какое-то подобие жизни, и они горели странным лихорадочным огнем. Но как Кай ни старался, он не мог поймать взгляд мальчика. Поговорить с Токе тоже не удавалось. До сих пор, что бы он ни предпринимал, приблизиться к другу не удавалось, и горец не делал его задачу легче. Сегодня целый день паренек сидел тихо, ни с кем не разговаривая. На лице его было замкнутое выражение, а глаза то смотрели в одну точку перед собой, то исподлобья следили за гайенами.

— Я тоже беспокоюсь, — подтвердил наблюдения товарища Аркон. — Нервный он какой-то. Оно и понятно, но не натворил бы парень дел…

— Я Майкен обещал кое-что. Еще там, в караване, — тихо проговорил Кай. — В тот раз, когда мы с Токе подрались… — Он усмехнулся. — Она взяла с нас обоих слово, что мы будем друзьями. В политику бы ей надо было идти… И теперь я чувствую, я знаю, я должен… присматривать за парнем. Думаю, это было ее последним желанием.

— Понимаю. Я видел знак. Она вас своей жизнью теперь связала.

— Ты видел?..

Аркон кивнул:

— Не знаю, откуда девочка знала руны. Во всяком случае, не от матери: в Церрукане за меньшее на дыбу отправляют.

— А ты откуда руны знаешь?

— Урман кое-что показал, пусть вино не иссякает в его кубке у престола богов. Он использовал руны в сочетании с амулетами. Говорил, работает против нечисти, ну, вроде оберегов. Но сам я никогда не пробовал. Да и амулеты только у Урмана были. Сильные амулеты! Помнишь, тогда в пустыне во время бури, когда демон утащил Софуса, а потом обратно вдруг повернул? Думаю, без Урмана нас бы всех сожрали.

У Кая на этот счет были сомнения, но он оставил их при себе.

— Ты только в Церрукане про руны — молчок! — продолжал Аркон. — А то за колдуна сочтут, а тогда расправа у них короткая. Кстати, а тебя кто научил рунам?

— Да так, попалась в руки одна книжка… — в общем, это даже не было ложью.

— Так ты умеешь читать? — выпучился на него Аркон.

— Да. Меня господин научил.

— Золотых дел мастер? Верно, хороший господин был. Я вот читать не умею. А что с ним сталось, с Мастером Аром? Его тоже в плен взяли или?..

— На втором корабле я его, во всяком случае, не видел, — врать Кай не любил, но часто в этом не было необходимости. Все зависело от того, как преподнести правду.

— Ясно. Это, может, и к лучшему. Второй корабль ушел вглубь пустыни. Думаю, там рабы и товары для самих гайенов. Если слухи о том, как псы со своими рабами обращаются, правда, то лучше сразу горло под нож подставить.

— Выходит, нам повезло?

— Не знаю, — честно ответил Аркон. — Но надежда какая-никакая есть. Спасибо тебе.

— За что? — удивился Кай.

— За то, что не дал мне тогда упасть.

Кай не мог найти что на это сказать. К счастью, от этой необходимости его избавили гайены, начавшие обносить пленников дневной порцией воды. Поесть им дадут только вечером.

В ту последнюю мирную ночь в караване, когда Аркон пел песню о потерявших корону, Мастер Ар призвал слугу к себе. Не закончив разговора с Токе, Кай отправился на зов. Мастер поджидал его в пустыне за лагерем. Стоявший на посту Карым не обратил на проходившего мимо никакого внимания, но Кая это не удивило: волшебник был способен на много большее.

— Ты звал меня, херре, — возвестил слуга о своем прибытии.

Маг сразу же перешел к делу:

— Мои планы меняются. Я покидаю караван. Неотложные дела ждут меня в другом месте.

Кай молча слушал, не выказывая удивления и ни о чем не спрашивая: Мастер приучил его не задавать лишних вопросов.

— Тебе надо попасть в Церрукан, — продолжал волшебник. — Держись каравана, это проще всего. В городе… — Мастер Ар замолчал, подняв лицо к звездному небу и будто высматривая там что-то. Наконец он повернулся и посмотрел Каю в глаза, — в городе ты найдешь деревянный меч и человека по имени Огонь. Ты должен научиться всему, что знает он сам. Огонь… будет в Минере. Вопросы?

— Где находится эта Минера?

— В городе любой укажет. Еще вопросы?

— Когда я все исполню, как я найду тебя, херр Мастер?

— Я сам тебя найду. В случае крайней нужды — позови меня. Все ясно?

— Последний вопрос, херре: когда ты уйдешь и как я объясню твое исчезновение?

— Это два вопроса, — усмехнулся Мастер Ар, и его усмешка была холоднее льда. — Завтра на караван нападут. В суматохе я скроюсь, никто этого не заметит. Ты будешь прикрывать меня от гайенов. Потом — поступай как знаешь, но помни: твоя цель — Церрукан.

Внутри у Кая все похолодело, но голос его звучал бесстрастно:

— Мы предупредим Урмана о нападении?

— Это уже третий вопрос. К тому же глупый. Никогда не спрашивай, если сам знаешь ответ. Надеюсь, тебе не надо говорить, что о содержании этого разговора никто не должен знать? Свободен.

Возвращаясь в лагерь, Кай не видел, где он шел. То, что рассказывал Мастер Ар в первый вечер у костра, не было абсолютной ложью. Его слуга хорошо помнил, как выглядело то, что осталось от заставского каравана, когда они наткнулись на него в пустыне. Сгоревшие остовы повозок, бурый от крови песок, трупы животных, тела людей — некоторые с синими лицами, потому что из них выкачали всю кровь… По следам на песке Кай тогда читал картину происшедшего так же ясно, как Мастер — по открытым его внутреннему взору следам боли, отчаяния, страха и ярости.

Парень содрогнулся, представив раскинувшегося в голубой пыли Токе с лицом цвета этой пыли… «Проклятие! И чем я могу помочь?!» В тот вечер он старался гнать от себя мысль о том, что повелитель мог нарочно навести гайенов на след каравана: просто для того, чтобы его исчезновение не вызвало вопросов, чтобы некому было рассказать о нем в Церрукане… Быть рядом с Токе и его отцом, говорить с ними было невыносимо. Каю казалось, будто он смотрит на мертвецов. Лучше бы там, у реки, караванщики послушали Маджара и прогнали их с Мастером в пустыню. Возможно, тогда людям не угрожала бы опасность…

Отгоняя воспоминания, он посмотрел на связанного, покрытого своей и чужой кровью Токе. Тот по-прежнему избегал его взгляда. «Возможно, парень о чем-то догадывается и считает меня предателем? Нет, навряд ли. Скорее, просто трусом…»

Еще несколько дней назад он был бы этому рад. Токе нравился ему. Но что было хуже того, Кай чувствовал, как против его собственной воли крепли между ними узы привязанности; узы, возникшие так быстро и так неожиданно для не-человека, которому заказано было сходиться с людьми. Один взгляд, одно слово — и было уже поздно. То, что казалось игрой, в шутку данное обещание, вдруг связало его с чужой судьбой так же крепко, как кровная клятва. Но у Кая было свое предназначение. Останься он рядом с Токе, и мальчишка поневоле будет вовлечен в события, участия в которых меньше всего можно было бы пожелать другу. Брось он Токе сейчас, когда паренек так нуждается в поддержке, — и это будет настоящим предательством. Не только по отношению к товарищу, к мертвой девушке, но и к чему-то в самом себе…

«Хотя что от меня осталось? Клык назвал пленников „обесчещенными“. Тогда что говорить обо мне, рабе от рождения, у которого никогда и не было чести? Который никогда не принадлежал самому себе? И все же… Мастер сказал: „Поступай, как знаешь“. Эти слова в какой-то мере развязывают мне руки…»

Но Кай никак не мог решить, как распорядиться этой малой толикой выпавшей ему свободы. Вертевшиеся в голове мысли лишили его сна. Он долго сидел, глядя на мерцающие огоньки звезд там, где их не закрывало полотнище паруса. Наконец, приняв решение, пленник сомкнул усталые веки. Он чувствовал, что эта ночь будет короткой.

Часть 3 ДЕРЕВЯННЫЙ МЕЧ

ГЛАВА 1, в которой Аркон философствует

Высокие стены Церрукана пленники увидели на рассвете. Восходящее солнце окрасило их в нежные перламутрово-розовые тона. Пески вокруг переливались всеми оттенками сиреневого. Стремительно поднявшийся занавес темноты открыл прежде невидимую городскую стену в неожиданной близости от Токе и его спутников. От невероятных размеров сооружения у них захватило дух. Огромные каменные блоки, из которых была сложена приступная стена Церрукана, тянулись влево и вправо насколько хватало глаз. Вверх же они вздымались на такую высоту, что люди казались муравьями у их подножия. Никогда в жизни Токе не видел ничего подобного.

— Вот это красота! — восхищенно выдохнул кто-то из караванщиков за его спиной.

— Красота! — фыркнул другой. — Ты лучше на вольный мир полюбуйся в последний разок, пока можешь! На стены-то наглядишься еще: живым небось за них уже и не выйдешь!

— Типун тебе на язык! — огрызнулся третий, надорванный и хриплый голос. — Зачем последнюю надежду у парня отнимаешь?

Токе не мог повернуть голову, чтобы посмотреть, кто говорил. Вместе с тремя другими пленниками он был привязан за шею к длинному деревянному брусу, который они практически тащили на своих плечах. Деревяшка ограничивала движения, а следовательно — вероятность побега. Руки у всех оставались по-прежнему связанными за спиной. Говорившие шли в соседней связке, сразу позади. Впереди брели еще три четверки. Маленькая колонна была окружена вооруженными гайенами, ведущими ее к городским воротам.

Аркон, привязанный к шесту сразу за Токе, рассказал, что ворота Церрукана открываются на рассвете, а через час начинается торговля на Рыночной площади. Поэтому пленников подняли сегодня еще затемно и погнали через пустыню. Не мог же корабль гайенов подойти к городским вратам, как моряк к родному причалу! А на рынке товар должен быть к началу торгов, чтобы взять за него лучшую цену. Вот потому их — тот самый товар — и вели, несмотря на ночной холод, через пески, чтобы поспеть к рассвету. Теперь идти осталось, видно, уже немного.

Как будто специально, чтобы вконец испортить и так мрачное настроение Токе, Аркон всю дорогу не закрывал рта. А ведь, казалось бы, раненый, надо беречь дыхание… Но нет! Вполголоса, чтобы не протянули плетью конвоиры, он трепался обо всем на свете: от своих любовных похождений и голодного детства в Уграде до невольничьих рынков Церрукана, гладиаторов и особенностей национальной кухни обитателей города. Несмотря на то что идущий впереди даже не старался делать вид, что слушает, Аркон пел соловьем. А духу просто сказать «Заткнись!» и сорвать злобу на чудом с того света вернувшемся товарище у Токе не хватало. Он терпел и молча шел дальше, думая о своем.

В который раз парень пытался осмыслить то, что произошло там, на ничем ранее не приметном островке голубого песка, теперь ставшем бурым до первых осенних дождей; то, что случилось на горячей от солнца палубе чужого корабля, с которой потом пленников заставили оттирать кровь Майкен… Пытался найти логическое объяснение, найти причину, найти виновного…

«Почему из всего сотенного каравана — именно отец? Почему Майкен? Уж если кто и заслужил жизнь, то именно они! Почему не я? Никчемный мальчишка, непослушный сын, нерасторопный спаситель…» Слова Майкен снова и снова звучали в голове: «Наши судьбы связаны, Токе, твоя и моя. Я верю, что, пока мы вместе, со мной ничего не может случиться». «Как же я подвел Майкен, как обманул ее веру в меня!»

Но другой голос внутри него, тонкий и упрямый, спешил с оправданиями: «Разве не было бремя доверия, возложенное на тебя Майкен, слишком тяжелым для твоих плеч? Разве может обычный человек, каким бы смельчаком и искусным воином он ни был, тягаться со сверхъестественными силами, со злым роком, возможно, с самим… колдовством?»

Токе поежился — не столько от холодного утреннего воздуха, проникающего под тонкую одежду, сколько от холода, скопившегося в груди. Он не мог видеть Кая из-за спин шагающих прямо перед ним Пусты и Бекмеса. Но он знал: человек с глазами ворона — там, впереди, бредет замыкающим в следующей связке.

В тот же памятный вечер у костра Майкен сказала: «Говорят, что это он принес несчастье в караван. Что он — проклят и навлек проклятие на нас. И что у него… глаза ворона». Разве не о Кае предупреждали страшные слова гадалки? Разве не прав был несчастный Маджар? Что, если действительно все выпавшие на их долю несчастья — дело рук одного человека? Что, если, послушай они тогда забившего тревогу меховщика, прогони странного чужака, и обошла бы беда караван стороной? И отец, и Майкен были бы сейчас живы…

На миг Токе представилось лицо Кая таким, каким он видел его во время пытки фанг: осунувшееся, смертельно-бледное, с глазами — провалами в беспросветную бездну страдания. Он вспомнил, как снежно-белая голова в отчаянии билась о борт; как жилы на тонкой шее напрягались в заглушённом кляпом, бесконечном крике; как худое тело сотрясала мелкая страшная дрожь…

Токе помотал головой: «Если Кай и был черным магом, то либо безумцем, либо последним неудачником. Допустим, ему отчего-то приспичило уничтожить оказавших ему гостеприимство людей. Зачем тогда суетиться, вызывая пыльную бурю, потом пустынного демона и, наконец, гайенов — как бритых, так и покрытых шерстью, — когда при такой-то силище ему небось достаточно было бы пальцем шевельнуть — и все они рассыпались бы пылью?

Нет, ерунда какая-то получается! Ну какой из Кая колдун! Стал бы он тогда меня из беды за шиворот вытаскивать и издевательства „псов“ терпеть наравне со всеми? Глупо искать оправдание случившемуся в игре сверхъестественных сил. В жизни все гораздо проще и страшнее. Караван вырезали гайены, и они же Майкен убили. Только вот я должен был им помешать — и не смог. Слаб был, неумел, медлителен — потому и не смог. И еще: если бы Кай не увел меня тогда от каравана, если бы не задержал, встав у меня на пути… Кто знает, может быть, я еще успел бы… еще успел бы…»

Сцена схватки за Майкен вновь и вновь проносилась перед внутренним взором Токе. И постепенно крепла его уверенность в том, что, окажись он на месте парой минут раньше — пока еще жива была Назанин, пока еще не пал раненый Аркон — все, все! могло бы сложиться по-другому. Воспоминания о том, что произошло после того, как схватка была окончена — бесславно для него, — Токе поначалу гнал от себя. Он вообще мало что помнил о тех первых днях на корабле гайенов, когда Майкен была еще жива, и ее поруганное тело, ее дикий взгляд затравленного животного все время находились у него перед глазами. И он ничего не мог сделать.

Место, где Токе пребывал тогда, больше всего было похоже на Лимб — то промежуточное ледяное пространство, которое, по верованиям его народа, отделяло мир живых от царства мертвых. Пустота, заполненная призраками, в которой заблудился его дух, тень среди теней… Странно, но именно смерть Майкен вернула Токе. В одной страшной судороге боли он снова оказался среди живых. И он кричал — кричал, проклиная эту жизнь, не зная, зачем снова вернулся в мир. Но со временем знание пришло.

В нем будто распрямилась сжатая до смертельного напряжения пружина, и страшные картины, загнанные в самый дальний уголок сознания, вырвались на волю и захлестнули его. Он страдал, но заставлял себя вспоминать все, до последней мелочи, снова и снова. Все, на что принуждал его смотреть сквозь бессильные слезы человек с собачьей головой на кисти. И каждый раз, когда Токе казалось, что больше он не выдержит, что сердце его лопнет от невыносимой боли, он повторял про себя имена, данные им тем пятерым гайенам, что мучили и убили его любовь. Вихлястый. Амбал. Улыба. Кривой. И наконец, Собачья Голова. И каждый раз к этим именам он добавлял два слова: «ненавижу» и «убью». Это были не просто слова, которые помогали ему выжить. Это была клятва.

Как часто, когда глаза Токе украдкой скользили по узкому лицу Кая, избегая его взгляда, ему хотелось произнести ту же страшную клятву и добавить имя бывшего друга. Труса, виновного в роковом промедлении… Но потом он вспоминал ровное биение сердца под своей дрожащей ладонью, крепкую хватку на своем ремне, не давшую свалиться с лошадиной спины во время бегства от демона; вспоминал обещание, данное Майкен, и ее прощальный жест, обращенный не только к нему, но и к человеку, перед которым она когда-то испытывала ужас… Токе не был уверен, что девушка хотела сказать этим жестом: перед смертью ум ее явно помутился. Хотела ли она напомнить о данном им обещании? Или указать на своего убийцу? Ответа на этот вопрос он никогда уже не узнает…

— Слушай, не терзай ты так себя, — донеслось вдруг до Токе в ту даль, куда завели его неотвязные мысли. — Жизнь за тебя это сделает.

— О чем это ты? — настороженно бросил он Аркону через плечо.

— О чем, о чем… Ты ведь о ней думаешь, верно? Себя винишь? Думаешь, я дуболом тупой, не понимаю? — Токе захотелось взвыть, но он смолчал и только закусил губу, надеясь, что на этом Арконова тяга к задушевным разговорам исчерпает себя. Но не тут-то было. Парень не только не заткнулся, он начал философствовать. — Вина — она как мешок, набитый камнями. Поставь его на землю, и тебе сразу станет легче. Майкен никто не мог спасти: ни ты, ни я, ни даже наш белогривый друг. Что случилось — случилось, с этим придется смириться…

— Друг! — фыркнул, не выдержав, Токе. — Он даже не попытался!

— Может быть, это потому, что он был слишком занят, спасая тебя?

У Токе от неожиданных слов Аркона перехватило дух, и несколько мгновений он вместо ответа только беззвучно открывал и закрывал рот. Он был рад, что связанные спутники не могли видеть его лица.

— Да он… Он собственную задницу спасал, вот что! — наконец удалось выдавить ему.

— Ну, в этом парень не слишком преуспел, ты так не считаешь? — ехидно заметил Аркон. — Зато, когда мы корабль волоком тащили, он мне не дал упасть: ни на песок, ни духом. И за дурака Маджара заступился. А гайена этого как здорово уделал! Хрясь — и нож в сердце! Это даже было красиво… В общем, белогривый оказался совсем даже ничего, хотя поначалу я его не понял…

— Да что ты его все нахваливаешь?! — не выдержал тут Токе. — Он тебя что, сватом ко мне заслал?

— Зачем сватом? — ухмыльнулся Аркон. — Вы же уже женаты — под одной шкурой спали…

Ответ Токе последовал незамедлительно: он изловчился и лягнул идущего сзади пяткой в коленку. Тот охнул и упал бы, не удержи его шест и плечи троих товарищей. К ним тут же подлетели гайены и быстро навели порядок тупыми концами копий. Но блаженная тишина продолжалась недолго. Над ухом Токе опять послышался шепот:

— Ну ладно, извини, друг. Мама мне всегда говорила, что язык меня погубит.

— Мудрая, видно, была женщина, — нехотя отозвался Токе.

— Не знаю. Три раза замужем была, и все трое ее колотили…

— Вот за мудрость и колотили, — вздохнул Токе, поняв, что от Аркона ему не отвязаться.

Однако он ошибся. Маленькая колонна увидела-таки конец своему путешествию, и все притихли. Северный вход в Церрукан назывался по старой памяти Степными Воротами. Они были скрыты в коридоре, образованном внутренней и внешней стенами города-крепости, и напоминали от этого вход в домик гигантской улитки. Аркон успел поведать Токе, что коридор назывался захабом и в случае нападения затруднял врагу подступ к воротам. Пленники гайенов находились сейчас как раз в устье захаба, в тени двух высоченных стен с узкими прорезями бойниц поверху. Не хотел бы Токе оказаться здесь в роли атакующего город: вряд ли у кого-то были шансы выжить в этом коридоре смерти, под градом сыплющихся сверху стрел, камней и ливнем кипящей смолы.

Но в этот ранний утренний час здесь все было тихо. Только над воротами показались двое одетых в синее стражников: их приближение заметили. Украшенные вычурным медным литьем створки были огромны, под стать стенам: в них могли бы без труда разъехаться два фургона. Когда их маленький отряд подошел к воротам, Собачья Голова выступил вперед и перекинулся со стражами несколькими словами по-церрукански. Токе не очень хорошо знал этот язык: так, подхватил кое-что у отца и караванщиков. Он понял только, что гайена спросили о том, кто они и что им надо в городе. «Рабов торговать», — ответил тот. Токе сжал зубы: ну вот, для всех он уже просто раб. Но он стерпит и это, лишь бы выжить и осуществить свою месть!

Ворота медленно открылись, и пленников завели внутрь. Однако вместо городских построек Токе увидел только еще один коридор, завершавшийся тяжелой чугунной решеткой.

Тут их обступила стража. Церруканцы оказались такими же смуглыми, как гайены, но на этом сходство заканчивалось. Лица у них были длинные, с мясистыми горбатыми носами, полными губами и живыми выпуклыми глазами, карими или янтарными. Все носили одинаковую пропотевшую синюю униформу и стальные шлемы с гребнем по центру. Один из «синих плащей», как про себя прозвал стражников Токе, подошел к голове колонны со странным, напоминающим толстый серебряный жезл предметом в руках. Этот воин был, вероятно, выше рангом, чем остальные. Его кряжистый корпус защищал полный доспех, а шлем увенчивал султан из красных перьев. Токе хмыкнул: в родных горах такое даже женщина на себя не нацепила бы. Гайены, впрочем, оказывали воину в перьях должное уважение и безропотно позволили ему помахать жезлом перед их носом. Когда все надсмотрщики прошли странную процедуру, оперенный страж принялся за рабов.

— Что делает это… чудо в перьях? — шепотом поинтересовался Токе у Аркона.

— Проверяет, нет ли среди нас магов, — так же тихо ответил бывший охранный.

— Шутишь! — не поверил своим ушам Токе. — И что будет, если найдут, ну… мага?

— Лучше тебе этого не знать, — угрюмо буркнул Аркон. — Только никого они не найдут. Урман еще перед выездом всех проверил. Да будут ласковы с ним златокудрые девственницы на облачных перинах…

— А меня не проверил! — возразил Токе, который точно помнил, что никаким жезлом покойный Урман перед ним не размахивал.

— Да ты просто этого не заметил. Ты что, думаешь, только одним способом можно волшебную сущность увидеть?

Парень задумался, следя за отмашками жезла перед лицом Кая. Нет, ничего. Так он и думал. Красноперый церруканец подошел к Токе и повторил процесс, затем настала очередь Аркона.

— Слушай, всезнайка, — снова зашептал Токе, когда воин пошел дальше по колонне. — А как они узнают, ну, эту… волшебную сущность?

— Жезл начинает светиться.

— Здорово!

— Ничего здорового, уверяю тебя. Во всяком случае, для мага.

На этот раз жезл остался таким, каким и был, — просто куском серебра. Судя по равнодушным и скучающим лицам стражников, никто и не ожидал иного. Собачья Голова уплатил перьеносному за проход, и отряд получил разрешение двигаться дальше. Заскрипели невидимые барабаны, и тяжелая решетка поползла вверх. Но, только миновав третьи, деревянные, ворота, путники наконец вступили в Церрукан.

По словам Аркона, у внешних, приступных стен селилась городская беднота. Когда-то белые, халупы здесь стали серо-голубыми от летящей из пустыни пыли. Они теснились в несколько ярусов, толкаясь и налезая друг на друга в борьбе за каждый сантиметр. Верхние этажи нависали над узкими улочками, по которым гнали пленников, так что Токе казалось, высунись соседи из окон, они могли бы поздороваться за руку прямо через улицу. То там, то сям над мостовой были протянуты веревки, на которых сушилось чье-то штопаное белье. От сточных канав по обе стороны улицы исходило жуткое зловоние, которое, если верить всезнающему Аркону, становилось гораздо хуже в полуденный зной. Токе, привыкший к ароматам горных лугов, кривился, различая в наполняющих воздух миазмах запахи помоев и естественных отправлений животных, в том числе, кажется, и двуногих.

На улицах постепенно начинал появляться люд, причем его становилось тем больше, чем дальше цепочка рабов продвигалась вглубь города. Хотя здания здесь по-прежнему лепились одно к другому, они становились заметно больше и крепче; многие были из камня и недавно побелены. Двери и окна покрывала ярко-синяя краска. Некоторые украшали резные или даже литые узоры и символы. Улицы тоже стали пошире, а воздух — немного чище: они приближались к ремесленным и торговым кварталам.

Токе смотрел на все круглыми глазами, одновременно пытаясь запомнить дорогу к воротам: на всякий случай. Это было не так-то легко: Церрукан, казалось, выстроили безо всякого плана. Узкие кривые улочки переходили одна в другую, загибались немыслимыми зигзагами, сбегались вместе и разбегались снова, стремясь обмануть, завести чужестранца в тупик. Но гайены прекрасно знали нахоженный путь к Рыночной площади и шли быстро, не глядя по сторонам. Этого нельзя было сказать о Токе. Вокруг оказалось столько нового и необычного! Хотелось ничего не упустить и все запомнить, так что под ноги смотреть времени не оставалось.

«Пласк!» Какая-то женщина, закутанная до глаз в платок, выплеснула бадью с помоями в пыль прямо на пути проходивших мимо рабов. Токе поскользнулся на мокрых объедках и шлепнулся бы в грязь, не удержи его шест и товарищи. Женщина визгливо рассмеялась и крикнула что-то, чего он не понял, но что очень развеселило оказавшихся по близости прохожих.

— Что она сказала, Аркон? — вывернул шею Токе.

— Ну, э… Лучше тебе не знать, — почему-то смущенно пробормотал бывший охранный. — Ты еще маленький.

Парень хотел было возмутиться, но тут его внимание привлекла совсем другая сцена. Одна из синих дверей вверх по улице приоткрылась, из нее выскользнул мужик, такой же смуглый и темноволосый, как все церруканцы, и выставил на обочину здоровый медный жбан. Стоило мужику скрыться за дверью, один из спешивших мимо прохожих приподнял край свободного полосатого балахона и при всем честном народе отлил в жбан. Токе был уверен, что сейчас хозяин жбана вылетит на улицу и отвесит охульнику хорошего пенделя, но ничего подобного не случилось. Как ни в чем не бывало, все шли по своим делам, улица начала заполняться обычным будничным шумом.

— Это что же, у них тут уборная прямо посреди дороги? — вопросил Токе наступавшего ему в толчее на пятки Аркона. Тот прыснул:

— Что, тоже захотелось воспользоваться? Не, уборная тут в ближайшей канаве. А это суконщик посудину выставил, бесплатное стиральное средство собирает.

— Стиральное средство? — не понял Токе.

— Ну да. Отлично пятна с одежды выводит.

— Знаешь, я свои тряпки, пожалуй, как-нибудь сам постираю, — поморщился от отвращения парень.

— Да уж, куда ты денешься. Прачечная нам теперь не по карману.

Токе потянул носом. Все-таки в ремесленном квартале были и более приятные запахи. Видимо, рабов как раз проводили мимо пекарни. От аппетитного духа свежего хлеба и каких-то пряностей рот наполнился слюной и свело пустой живот. Интересно, когда им дадут поесть? Тут взгляд его скользнул в приоткрытые синие ворота, куда как раз втаскивал доверху полную тележку ослик. Там, во дворе, двое полуголых, закованных в цепи людей вращали мельничное колесо. Один из них на мгновение поднял голову, и Токе разглядел на его бритом лбу кроваво-красный знак Б.

Петля дернула Токе за шею и потащила дальше по улице, но клейменое лицо раба никак не шло у парня из головы. «Что, если завтра у этого колеса окажусь я сам? С такой же позорной меткой на лбу…» Эта мысль будто накинула серую кисею на все яркие краски и чудеса Церрукана. Ничто больше не радовало, не удивляло: ведь все это многообразие и буйство жизни было не для него. Рядом с их колонной теперь, откуда ни возьмись, бежали какие-то оборванные мальчишки, скалясь и указывая на пленников пальцами. Познаний Токе в церруканском хватило, чтобы понять: выкрикиваемые ими слова были оскорблениями и ругательствами, в смысл которых он предпочел бы не углубляться. Особенно доставалось Каю:

— Гляди, гляди, какая рожа! Его бы посадить в виварий к зверям!

— Ага! И показывать за деньги!

— Нет, лучше скормить его львам на арене! Пусть вырвут ему кишки!

— Львам? Слишком много чести для раба-варвара! Затравить его собаками! Гав! Гав!

Мальчишки принялись лаять и завывать. Один даже изловчился и бросил камень, угодив Каю в плечо. Гайены разогнали забияк копьями.

— Милые детки! — пробормотал Аркон. — Им бы рты с мылом вымыть. — Видимо, даже на него произошедшее произвело впечатление. Токе интересовало другое:

— Нас что, и правда могут зверями потравить?

— Да нет, — неуверенно отозвался Аркон. — Это только преступников так казнят. Мы же рабы, мы денег стоим. Смотри, скоро уже Рыночная площадь!

Токе глянул вперед, но за спинами толпящихся людей мало что мог разглядеть. Он видел только, что улица расширялась, и, казалось, бесконечные ряды домов обрывались открытым пространством, где все пестрело разноцветными флажками, вывесками, полотнищами шатров и палаток. Оттуда доносился многоголосый гул: кричали, зазывая покупателей, торговцы; шел шумный торг, играла громкая музыка, пели трубы… На подходе к площади все чаще в толпе появлялись иностранцы, выделявшиеся экзотическим платьем, прическами, говором и цветом кожи. Такой пестроты и разнообразия Токе никогда не видел за всю свою жизнь.

У входа на рынок скопление людей еще более уплотнилось. Аркон пояснил, что здесь желавшие торговать должны были уплатить налог. Гайенам пришлось дожидаться своей очереди. Рабов отвели в сторону из основного потока и остановили. Здесь кучка народу окружила двух мужчин и женщину в странных, сшитых из пестрых лоскутков одеяниях и высоких колпаках. На руках и ногах у них позвякивали блестящие бубенчики; лица были раскрашены так, что узоры складывались в веселую или скорбную, хитрую или глуповатую маску. Женщина танцевала и пела, ударяя в бубен. Все вместе разыгрывали представление, заставлявшее зрителей покатываться от хохота.

— Кто это? — спросил Аркона удивленный Токе.

— Мимы. Ну, артисты. Жаль, мы стоим далековато, не слышно, что говорят.

— Должно быть, что-то смешное, — вздохнул парень.

— А девчонка-то — красотка, ты заметил? — азартно шепнул Аркон.

Токе скептически окинул миму взглядом:

— У нее же лицо раскрашено, с чего ты взял, что она красивая?

— Ну, ты даешь! — тряхнул головой бывалый товарищ. — Кто ж на лицо-то смотрит?

Парень не нашелся что на это возразить. Тут к артистам присоединился еще один мим, тоже пестро одетый, но без краски на лице. Сначала Токе не понял, что он делает, и почему толпа встречает его взрывами смеха. Это был церруканец лет двадцати. Его живое лицо быстро менялось, принимая самые разнообразные выражения, будто мокрая глина под рукой гончара. Он медленно обходил зрителей по кругу, останавливаясь то перед одним, то перед другим, и каждый раз преображалось не только его лицо, но и вся манера держать себя, походка, жесты.

Загадочный мим подошел ближе, и теперь Токе увидел, что он, как зеркало, копирует любого, стоящего перед ним человека. Вот он остановился перед лысеющим пузатым купцом, и на худом лице тут же раздулись щеки, появился двойной подбородок, выпятился живот, прищурились и масляно заблестели бегающие глаза… И вот уже точная копия купца, сопровождаемая дружным хохотом, подошла уточкой к следующей жертве: богато одетой женщине в сопровождении двух рабов. Бритый мим кокетливо откинул с лица несуществующие длинные волосы, брезгливо скривил губы, умопомрачительно скосил глаза и, покачивая бедрами, двинулся под аплодисменты дальше… прямо к охраняемой гайенами кучке пленников.

Мгновение, и вот уже перед одним из «псов» стоял, презрительно ухмыляясь, его узкоглазый и плосконосый двойник. Потом настала очередь Аркона. Токе так и прыснул со смеху: задранный кверху квадратный подбородок, широкие плечи, смешливые глаза… Казалось, чтобы добиться полного сходства невысокий мим стал даже выше ростом! Копия Аркона склонила голову чуть набок, вскинула левую руку, пальцами правой перебирая воздух… «Лютня! — тут же догадался Токе. — Но как он мог узнать?.. Ведь любимый инструмент охранного остался, разбитый гайенами, в пустыне!» А мим уже шагнул дальше, и его лицо снова менялось, текло; тело сжималось, плечи становились уже… Если бы не карие глаза и смуглая кожа, Токе мог бы подумать, что он смотрит на свое зеркальное отражение! Даже уши — неужели они и в самом деле настолько оттопыренные? Рабы дружно засмеялись, даже на лицах гайенов появились скупые улыбки. Да, значит, настолько…

Мим вдруг подпрыгнул, сделал в воздухе сальто и замер перед Каем. «Интересно, — подумал Токе, — что будет? Навряд ли миму раньше встречалось такое лицо!» Все еще оставаясь лопоухим северянином, парень вынул из воздуха невидимый меч и стал легко фехтовать с беловолосым рабом, который стоял неподвижно, бесстрастно глядя на мима. Тот, будто убедившись в бесполезности своих попыток, опустил меч, словно в нерешительности, и черты его лица снова поплыли. И вот перед зрителями уже стоял Кай, но вроде бы не совсем Кай. Фигура была несколько мускулистее, лицо более правильным, даже красивым, глаза — самыми обычными, но в них застыло странное выражение: такое же, помнил Токе, было у отца, когда ему пришлось умертвить их лучшую собаку, которую укусил бешеный волк. Двойник поднял несуществующий меч и одним ударом вонзил в грудь оригинала. Толпа ахнула. Кай не шелохнулся, только сказал миму что-то так тихо, что Токе не разобрал.

Мим хлопнул в ладоши и тут же стал самим собой. Наваждение рассеялось, вокруг закричали, зааплодировали. Парень сделал колесо и присоединился к своей маленькой труппе. Не успел Токе поразмыслить над происшедшим, как возле пленников появился Собачья Голова и дал колонне знак двигаться дальше. Наконец, они вошли на Рыночную площадь.

ГЛАВА 2, в которой Токе узнает себе цену

Торговля живым товаром шла с дощатого помоста, недалеко от того входа на площадь, через который провели пленников гайены. Торговцы выставляли рабов на аукцион по одному, демонстрируя и всячески расхваливая их достоинства. К удивлению Токе, эти рабы были чистыми, в красивой одежде, причесанными и вполне упитанными, что составляло разительный контраст как с ним самим и его друзьями, так и с теми несчастными, что Токе разглядел на мельничном дворе. Ни клейма на лбу, ни цепей у рабов, всходивших на помост, он не приметил. Парень поведал Аркону о своем наблюдении, на что тот сообщил:

— Рабов на продажу специально моют и наряжают, чтобы выгоднее сбыть. Ну, как бы ты сам, к примеру, лошадь продавал? А клеймо, оно пока не у всех, да и необязательно ему на лбу быть. На лбу обычно только у беглых, непокорных и преступников бывает, как и оковы.

Токе представил, как его разрядят и выставят на публичное обозрение, расписывая, как он «вынослив и силен» или, скорее «трудолюбив и честен», и на душе у него стало гадко и тоскливо. Он сразу понял, что если такое случится, то первое, что он сделает, — попытается голыми руками задушить продавца, и на этом, вероятно, его карьера раба закончится. Навсегда.

Но на аукцион их не повели. Вместо этого колонна повернула и, не доходя до дощатого помоста, остановилась на довольно просторной отгороженной площадке у высокой стены, ограничивающей здесь рынок. Как сказал Аркон, это была стена, отделявшая окраины Церрукана от богатых центральных кварталов. Именно к ней лепилась Рыночная площадь. В городе был еще один внутренний вал. Он защищал сердце города — дворец амира и владения знати. Но за эту стену им вряд ли доведется попасть…

На площадке, огороженной с другой стороны составленными вместе фургонами и повозками, уже сбилось несколько кучек рабов. Они были не в лучшем состоянии, чем Токе сотоварищи; многие носили следы побоев. На жаре томились не только мужчины, как в их колонне, но и женщины, и дети. Одни выглядели местными, другие напоминали иностранцев. Рядом расхаживали надсмотрщики и несколько богато одетых церруканцев — вероятно, покупатели.

— Думаю, это работорговцы-перекупщики, — шепнул Аркон. — Это они потом выставляют рабов на аукцион.

Больше поговорить им не удалось. Гайены принялись снимать петли с шей пленников, освобождая от деревянных шестов, и выстраивать рабов в линию. Токе, Аркона, Кая и Бекмеса почему-то отделили от общей группы и отогнали в сторону, приставив к ним трех здоровенных воинов. Затем всех пленников развязали и заставили раздеться до пояса. В отличие от прочих рабов, Токе и остальных из его группы развязывали по очереди, а потом тут же снова связывали, только немного иначе. Кисти скручивали за спиной, делали на конце веревки петлю и затягивали ее на шее. Чем короче была веревка, тем больше приходилось пленнику выворачивать руки назад, чтобы петля не затянулась на горле. Хитрый способ обездвижить раба и, как быстро выяснил Токе, мучительный. Он обратил внимание, что у него самого и у Кая оказались самые короткие веревки.

«Осторожничают, собаки, — сплюнул парень, глядя на других караванщиков, облегченно растирающих освобожденные руки и шеи. — И правильно делают!» У Аркона возникла проблема с раздеванием. Рубаха на его груди присохла к ране, и любое прикосновение в этом месте вызывало на его лице судорогу боли. Посовещавшись с Собачьей Головой на их гортанном языке, один из гайенов вынул нож и обрезал ткань вокруг раны. Затем связали и Аркона.

А потом им пришлось ждать, стоя на солнцепеке и глядя, как их товарищей-караванщиков продают одного за другим какому-то тощему типу с желтушным лицом и козлиной бородкой. Перекупщик, кутаясь в халат, такой же желтый, как его обрюзгшая физиономия, брезгливо кривился, ощупывая мышцы рабов, заглядывая в рот, дергая за волосы, осматривая кожу… Все это время Собачья Голова не отходил от него, видимо пытаясь набить цену. Наконец, после жаркого спора, последний из караванщиков был продан, монеты перекочевали из кошеля кислого перекупщика в ладонь гайена, и надсмотрщики-церруканцы начали снова связывать рабов.

Видимо довольный, Собачья Голова с остальными воинами присоединился к «псам», охранявшим Токе и его группу. Желтый халат, однако, последовал за ними.

— Скажи-ка, Клык, — прозвучал брюзгливый фальцет, — а почему ты не продаешь этих рабов?

«Будем считать, что нас представили друг другу, Клык! — подумал Токе, с ненавистью глядя на татуированного. — Не беспокойся, я запомню твое имя. Надо знать имена своих врагов». Капитан гайенов между тем отрезал:

— Они не для аукциона. Я их Скавру продам.

— Скавру?! Этих?! — Желтолицый затрясся в приступе визгливого смеха. — Не смеши меня! Да Скавр их и даром не возьмет! Ты сам-то на них погляди! Урод! — Украшенный аляповатым перстнем палец перекупщика уперся в Кая. — Раненый! Малолетка! — Токе нахмурился: ну что им всем дался его возраст! — И… — видимо, не придумав, как прописать Бекмеса, желтолицый прошипел: — Слабак, которого убьют в первом же поединке! Если он сам не побежит… Лучше продай их мне, Клык. Товар, конечно, никудышный, попорченный. Но я, так и быть, дам тебе за них пару циркониев, избавлю от труда гнать обратно в пустыню…

— Да ты что, Лупо? На солнышке перегрелся?! Говорю тебе, у меня уговор со Скавром. Лучше вали от греха…

Но от Лупо было не так-то просто отвязаться. Подойдя бочком поближе к пленникам, он бесстыдно оценивал их глазами; длинный, загнутый к верхней губе нос шевелился, будто принюхиваясь: а не пахнет ли здесь прибылью?

— А Скавр, может, сегодня и не появится на рынке, — заявил он, чуть растягивая гласные. — Вчера пришел караван из Гор-над-Чета. Привели роско-ошных рабов, все как один воины. Он многих купил. Продай ты мне этих заморышей, и не надо будет тебе зря на солнце печься! Вот за этого, — перекупщик подступил так близко к Бекмесу, что едва не уткнулся носом в его широкую грудь, — я, пожалуй, и червонец дам…

Клык не успел ответить на предложение, за него это сделал сам Бекмес. Качнувшись вперед, он резко ударил перекупщика лбом в лицо. Раздался противный хруст, визг, и желтолицый превратился в краснорожего: кровь из разбитого носа была повсюду, даже на лбу Бекмеса. Лупо, все еще визжа и прикрывая ладонями лицо, отскочил в сторону. На помощь ему спешили надсмотрщики, разворачивая бичи, но дорогу им мгновенно заступили гайены с копьями.

— Это мой раб, — скрестил руки на груди Клык. — Я сам решу, что с ним делать.

Неизвестно, как бы все это закончилось, если бы на сцене не появилось новое действующее лицо.

— Ах, Лупо-Лупо, шелудивый ты пес! Прошу прощения, Клык, я хотел сказать «кот»!

Говоривший был дородным, крепким еще мужчиной, в неприметной темной одежде, но с золотой цепью на шее.

— Сколько раз я тебя предупреждал: не разевай роток на чужой кусок, особенно, если кусок этот МОЙ! Ну вот и доигрался… Наперед наука. Хотя… Горбатого могила исправит.

Побитый Лупо, видя, что ему тут нечего больше делать, убрался, огрызнувшись напоследок:

— Подожди, Клык, посмотрим, как в следующий раз ты со мной поторгуешься!

Скавр, а, судя по услышанным Токе словам, это был именно он, вскинул руку в салюте:

— Здорово, Клык!

— Пусть ветер будет тебе попутным, Скавр! — ответил на приветствие по-своему гайен. — Думаешь, он и вправду попытается сбить мне цену? — кивнул Клык в сторону удалявшейся желтой спины.

— А пусть попробует. Я живо найду тебе другого покупателя, — успокоил его церруканец. — Давай-ка лучше посмотрим, что у тебя тут.

Скавр неспешно прошелся мимо четырех пленников, охватывая их цепким взглядом умных маленьких глаз. Наконец, он остановился напротив Бекмеса, на лбу которого предательски расплылось кровавое пятно.

— Так-так-так… Значит, этот Лупо приложил?

Клык кивнул.

Без предупреждения или замаха кулак Скавра погрузился в живот Бекмеса. Тот сложился пополам, ловя ртом воздух, и тут же растянулся во весь рост на земле: сплетенные руки церруканца обрушились на его шею.

— Вижу, ты еще не потерял хватку, Скавр, — усмехнулся Клык.

— Да нет, старею. В былое время от моего удара пареньки, вроде вот такого, в штаны клали, а этот будто бы ничего, не обделался. Давайте-ка его сюда, ребята, — велел Скавр гайенам.

Два воина быстро водрузили Бекмеса на прежнее место, но стоял он, покачиваясь: рука у церруканца, видно, и правда была тяжелая.

— Ладно, будем считать, этот получил урок. Рассказывай, Клык, кто такой, откуда.

Пока гайен подробно излагал все, что знал о Бекмесе, и что могло бы поднять его стоимость в глазах покупателя, Скавр произвел с рабом ту же процедуру, что Лупо прежде — с другими караванщиками. Мышцы бывшего охранного были тщательно ощупаны, зубы и глаза проверены. Более того, Скавр зачем-то повернул предмет исследования спиной и осмотрел связанные руки. На сей раз Бекмес сносил все безропотно: видимо, перспектива испачкать единственную пару штанов отбила у него охоту пробовать грубую силу на этом покупателе.

Если Скавр и сделал какие-то выводы по поводу товара, то, в отличие от болтливого коллеги, оставил их при себе. По лицу церруканца нельзя было понять, считает ли он Бекмеса выгодной покупкой или дешевкой. Следующим осмотру подвергся Аркон. Он спокойно дал себя осмотреть.

— Что это у него на груди? — Скавр бесцеремонно ткнул пальцем прямо в едва затянувшуюся рану. Аркон скривился, но не произнес ни звука.

— Да это наши его мечом ткнули. Он охранный. Храбро сражался: одного пса убил, двоих ранил. Ну а четвертый — его…

— Это я был! — радостно ухмыльнулся стоявший за спиной Аркона кривоногий гайен.

— Без памяти был, когда мы его брали, — спокойно продолжал Клык. — Но быстро оправился. В штиль каравеллу тащил наравне со всеми. Выносливый, сильный, хороший боец.

Все так же молча мясник отступил от Аркона и шагнул к Токе. Но тут Аркон заговорил:

— Я хочу на арену, Скавр! Хочу быть гладиатором! Купи меня, не пожале… — договорить он не успел: кривоногий через всю спину протянул его бянь.

— Кто позволил тебе говорить, раб?!

— Надо же, какой шустрый! — удивился Скавр. — Так-так-так… Один крепкий на голову, но слабый на пузо. Один шустрый. А кто еще в твоей коллекции, Клык? — Церруканец положил руку на плечо Токе. Тот был готов к прикосновению и заранее сжал зубы, но все равно тело предало его, и он непроизвольно дернулся от отвращения.

— Ага, один гордый! Сколько ему лет, Клык?

— Я не спрашивал, — пожал плечами гайен. — Он, может, и маломерка, но достаточно взрослый, чтобы убивать. Двоих моих положил, одного искалечил, пришлось добить. Саршаком неплох — настоящий горец. Зубы острые — вот Хлысту запястье прокусил. Жилистый, щенок, крепкий. Такого не сломаешь: согнется, да выпрямится. Хороший воин будет, смелый.

Все время, пока Клык говорил, Токе чувствовал на себе прикосновения сильных коротких пальцев и взгляд внимательных карих глаз, испытующий и чуть ироничный. Больше всего сейчас парню хотелось бы в них плюнуть, но он сдержался и даже позволил заглянуть себе в рот. Из слов Аркона он понял, что Скавр был не простым перекупщиком, а мясником, поставляющим гладиаторов для арены. Если все то, о чем на рассвете трепался бывший охранный, верно, то стать гладиатором — было единственным шансом Токе. Клык не ошибся: им его не сломать. Да, он согнется сейчас, но только для того, чтобы распрямиться и ударить врага, как гибкий ивовый прут! В школе Скавра он выучится драться, завоюет себе свободу, а потом вернется и убьет их всех: Вихлястого, Амбала, Улыбу, Кривого и — Клыка! Всех, кто мучил и убил Майкен… О, как он их ненавидит!

Токе не смотрел на церруканца во время унизительного осмотра: горящие серые глаза были устремлены на капитана гайенов. Но Клык не принял вызов. Его темное широкоскулое лицо оставалось таким же равнодушным и холодным, как и тогда, когда он смотрел на молящую о пощаде Майкен. От Скавра, однако, не укрылась безмолвная дуэль:

— Ого! А паренек-то с характером… — произнес он задумчиво и перешел к Каю, который был последним в цепочке. — Ну и образина! — не удержался от комментария церруканец. — Что у него с глазами? Уж не слепца ли ты мне всучить хочешь, а, Клык?

— Зачем обижаешь? — нахмурился гайен. — Разве я тебя когда обманывал? Урод получше нас с тобой видит! Копыту копье всадил со ста шагов — прямо под лопатку! Из лука троих моих положил, как плюнул. А ты — слепец! Он опасный. Уже на борту, связанный, опытного пса прикончил. Гривиным собственным ножом. Вогнал в грудь ногами. Не поверил бы, если бы сам не стоял рядом! Я его тогда не убил, потому что думал, ты хорошую цену дашь.

— Бежать, что ли, пытался? — заинтересовался Скавр, ощупывая Каевы бицепсы. Кай стоял спокойно, расслабленно, и, казалось, рассматривал мясника с неменьшим интересом, чем тот — его самого.

— Зачем бежать? — удивился Клык. — Поспорил он с Гривой. Ну и, видать, не смогли они согласиться о том, кто проиграл.

— Интересный способ разбирать споры, — весело прокомментировал Скавр и развернул Кая спиной. — Н-да… — протянул мясник, рассматривая что-то, чего Токе со своего места было не видно. Он ума не мог приложить, что в Каевой спине могло бы занимать Скавра, — ведь спутник Мастера Ара никогда не показывался в караване без одежды. — Кто ж это парню так шкуру попортил?

Клык подошел к церруканцу и, подогревая любопытство Токе, стал разглядывать спину раба так, будто бы обнаружил там по меньшей мере карту тайной сокровищницы амира. Заметив косой взгляд товарища, Кай подмигнул и скорчил умопомрачительную рожу — благо ни покупатель, ни продавец не могли этого видеть. Токе закусил губу: не хватало еще только заржать, чтобы его тоже огрели бянь.

— Это не наша работа, — покачал гайен головой. — Он таким нам достался.

— Так-так-так… — закивал Скавр, как будто это все объясняло. Внезапно он вытащил из-за пояса кинжал. Не успел Токе испугаться, мясник быстрым движением разрезал грязные тряпки, которыми всегда были обмотаны — неизвестно зачем — Каевы кисти. Затем последовал короткий осмотр, и раба, поспешившего принять серьезный вид, снова развернули лицом к покупателю. Токе заметил, что взгляд Скавра изменился: юмор из глаз пропал, они стали деловыми и цепкими. Мясник отер руки белоснежным платком и начал торг с Клыком:

— Сорок циркониев за всех четверых.

— Это несерьезно, Скавр. Ты же знаешь, я всегда отбираю для тебя лучший товар. Твои знаменитые бойцы — Серп, Оса, Могол — помнишь, кто тебе их продал? Поверь, эти — не хуже. А Тот, Кто не Смотрит, но Видит, еще дальше пойдет. Я это носом чую.

— Чуешь, говоришь… А Могол-то теперь на золотых полях. В последний день кремня его в мертвецкую сволокли.

— А сколько он был на арене? Год? Ну так ты на нем неплохо карман набил, Скавр, грех жаловаться.

Церруканец сплюнул и прищурился:

— А ты в мой карман не заглядывай. Сколько ты за этих хочешь?

— За этих троих, — Клык ткнул в Токе, Аркона и Бекмеса, — по сто циркониев за каждого. За Того, Кто не Смотрит, но Видит, — двести.

Скавр, ничего не говоря, развернулся и сделал движение уходить.

— Погоди, я не договорил, — бросил ему в спину Клык. — Возьмешь всех, я сотню скину. Четыреста за четверых.

Мясник остановился вполоборота к гайену:

— Послушай, Клык, — словно маленького, увещевал свирепого воина церруканец. — Будь же разумен. Ну кого ты мне продаешь? Четырнадцатилетнего пацана?

— Мне семнадцатый год! — не выдержал Токе, за что тут же схлопотал бянь.

А Скавр продолжал, будто ничего не слышал:

— Урода, которого в клетке за пару медяков показывать можно? Раненого, которого еще надо лечить? Тут на лекаря больше уйдет, чем он сам стоит! Да после вашей заботы и ласки им всем, по большому счету, лекарь нужен — вон как у сопляка щека располосована. И пока это отребье снова к чему-нибудь будет пригодно, они одной каши сожрут… Короче, двести за всех.

— Триста пятьдесят.

Токе стало тоскливо. Ими торговали, прямо как баранами дома, на ярмарке. Аркон следил за происходящим с волнением на лице. «Наверное, боится, что Скавр не купит», — догадался Токе. Кай казался больше заинтересованным тем, что происходило вокруг, будто это и не его сейчас один грязный торговец продавал другому. Бекмес мрачно уставился в землю: наверное, ему тоже было противно.

Наконец, триста циркониев поменяли владельца, и пленники перешли в собственность Скавра. Гайены мгновенно растворились в толпе, а на свист мясника подбежали двое вооруженных мечами и копьями воинов.

— Отведите этих к остальным, дайте воды, — распорядился Скавр. — Дождетесь меня, и — в школу. Со Слепого глаз не сводить! Кстати, он не слепой.

С этими словами новый хозяин удалился по своим мясницким делам, а воины погнали рабов сквозь толпу. Долго идти не пришлось. В небольшом закутке за помостом аукциона поджидала пара воинов, на взгляд Токе как близнецы-братья похожих на их конвоиров. Они стерегли двух связанных рабов, сидевших в тени какой-то фуры. Точнее, в короткой предполуденной тени развалился здоровенный бугай — Аркон и Бекмес вместе взятые, — а второй раб, худой парень с замкнутым, но симпатичным лицом, сидел чуть в сторонке на солнцепеке. Бугай Токе сразу не поправился: уж очень хамовато он поглядывал вокруг — такие у малышей леденцы отнимают. Насчет второго он пока еще не составил мнения. На здоровяка парень походил только чудной прической: у обоих головы были выбриты, за исключением полосы коротких волос ото лба до макушки.

Воины усадили вновь прибывших на землю рядом с хохлатыми. Каю пришлось усесться, скрестив ноги, прямо напротив странной парочки, конечно, так, что у Токе не было возможности рассмотреть его спину. Но тут случилось нечто, заставившее Токе позабыть о мучившей его загадке. Некоторое время пялившийся на необычную физиономию и белые косички Кая бугай небрежно пнул своего товарища:

— Глянь-ка, Элиас! Еще одна девчонка, только не в моем вкусе — мордой не вышла! — Верзила загоготал, показывая щербатые зубы. Названный Элиасом его не поддержал, только молча уставился в пыль у своих ног. Кай улыбнулся растянувшемуся в тени хохлатому:

— Не советую со мной ссориться. — Голос его был совершенно спокоен, и это, вкупе с улыбкой, Токе очень не понравилось.

— Да? А что ты со мной сделаешь, красотка? — Губы чужака шевелились, будто два жирных червя, выплевывая унизительные слова. — Зацелуешь насмерть? — Он опять заржал. — Глянь, Элиас, эта девка мне глазки строит!

Воины Скавра, ухмыляясь, наблюдали за происходящим, очевидно не собираясь вмешиваться. Они не слышали рассказа Клыка и не ожидали от связанных, сидящих на земле рабов никакого подвоха. Они все еще улыбались, когда Кай резко выбросил ноги вперед: носок левой вошел бугаю между ног, а ребро правой ступни ударило его под подбородок. Здоровяк треснулся затылком о бортик фуры и сполз в пыль, поскуливая и зажимая руками промежность. Только тут опомнившиеся воины закрыли рты и навалились на Кая, пиная его ногами и оттаскивая подальше от поверженного хохлатого. Били, впрочем, не как гайены, вполсилы: за раба Скавровы деньги были плачены, портить собственность господина не годилось. На лице второго хохлатого никакого сочувствия к судьбе товарища не отразилось. Он коротко, с удивлением глянул на давшего отпор бугаю незнакомца и снова уставил взгляд в землю.

Надсмотрщики, утомившись, оставили скорчившегося в пыли, вжавшего голову в плечи раба, и Токе, наконец, смог разглядеть, что скрывалось между лопаток Кая. На смуглой коже с багровыми следами от бянь раскинул крылья серебристо-белый рисунок, заполненный сложным узором. Парню были видны только части огромного символа, начинавшегося у основания шеи и исчезавшего под поясом драных штанов. Если это и была татуировка, то она ничем не напоминала ту собачью голову, что украшала кисть Клыка. Гораздо больше она походила на… ожог. В странном рисунке сочетались красота и сложность. Токе поежился при мысли о том, какой инструмент мог навечно вытравить его в человеческой коже. Каю, наконец, удалось приподняться с земли, и Токе встретился с его ночными глазами. Одного взгляда хватило хозяину татуировки, чтобы понять, что парнишка видел все. Но тут их заслонили друг от друга ноги церруканского воина: рабам начали раздавать воду.

Токе тоже напоили из узконосого медного чайника, и вовремя: в последний раз он пил перед тем, как покинуть корабль гайенов. Потом они долго сидели молча: рабам запретили разговаривать — от греха. У Токе жутко ломило плечи. Он завидовал хохлатым, руки которых хоть и были тоже связаны за спиной, но обычным узлом. Наконец появился Скавр, да не один! Его сопровождал седовласый дядечка, крепкий и мускулистый, несмотря на возраст, с твердым лицом, левая половина которого была обезображена шрамом от уха до подбородка. Дядечка тащил на цепи последнее приобретение Скавра: паренька немногим старше Токе, высокого и хорошо сложенного, явно не церруканца. Кожа его отличалась не тронутой солнцем белизной, волосы почему-то стояли дыбом и были разноцветными: светлыми у корней и ярко-вишневыми на концах. Но особенно поразили северянина мелкие металлические колечки, болтавшиеся в брови и нижней губе невероятного парня. Неужели это еще один, особенно жестокий, способ клеймить рабов? Поймав себя на том, что сидит с широко открытым ртом, Токе поспешил захлопнуть его: «Интересно, сколько же Скавр отвалил за такое чудо и откуда оно вылезло?»

От мясника не укрылась ни унылая физиономия бугая с лиловеющим отпечатком Каева сапога, ни коллекция похожих отпечатков на обнаженном торсе Кая. Скавр нахмурился:

— Что здесь произошло? — бросил он тому из воинов, который, вероятно, был оставлен старшим. На взгляд Токе, этот тип ничем не отличался от остальных — разве что неимоверно кустистыми бровями, которые срослись на переносице. Глаза воина забегали, он явно робел перед Скавром:

— Ничего страшного, сейджин. Два раба подрались, но мы их тут же разняли.

— Я же велел не спускать со Слепого глаз! Так где были ваши глаза, на базарных бабах? И как это связанные рабы умудрились у вас подраться?!

Под яростным напором Скавра бровастый даже отступил на шаг:

— Мы и не спускали глаз, сейджин, клянусь Ягуаром! Но все так быстро произошло… Только что они сидели, разговаривали, а тут этот… Слепой… как пнет большого по яйцам! И в лицо! Он ногами дерется, сволочь!

— Они что же, поспорили на что-то? — с любопытством спросил Скавр.

— Почему поспорили? — удивился бровастый. — Нет. Просто этот, — воин ткнул пальцем в направлении бугая, — Слепого женщиной обозвал…

Если бы при этих словах надсмотрщик не ухмыльнулся, возможно, он сохранил бы зубы. Но бровастый растянул губы в сальной ухмылке, и кулак Скавра, усиленный рядом толстых колец, разбил смеющийся рот:

— Это твой недосмотр! Они же еще не принесли присягу! Еще раз подобное случится — сам отправишься на арену! Этот раб, — Скавр кивнул на Кая, — в похожей ситуации уже убил человека, причем вооруженного. Ты понял?

Бровастый часто закивал, утирая рукавом окровавленный подбородок:

— Да, сейджин.

— Ты лично несешь за него ответственность! Доставишь всех в целости и сохранности в школу. С тобой пойдет Яра. Я поеду вперед.

— Будет сделано, сейджин. Коня господину Скавру! — кривясь от боли в разбитых губах, крикнул бровастый.

После отбытия мясника за старшего при рабах остался седой со шрамом — Яра. Токе не понял, было ли это его настоящее имя или прозвище: «яра» значило «шрам» по-церрукански. Надсмотрщики вытащили откуда-то длинную цепь, к которой с равными промежутками крепились металлические кольца. Как оказалось, это были ошейники, которые запирались на шеях рабов здоровым ключом, болтавшимся у пояса Яры. Их всех выстроили в линию и приковали к цепи, так что впереди оказались хохлатые, а замыкающими — Кай и парень с вишневыми волосами. Токе поместили в середине, между Арконом и Бекмесом.

Их вывели с Рыночной площади, и вскоре они оказались у ворот во внутренней стене. Тут тоже стояла стража, которая, однако, пропустила маленький отряд без вопросов: видимо, Скавра и его людей здесь хорошо знали. Довольно долго они шли по богатым кварталам. Улицы здесь были шире и все мощеные, что намного уменьшало количество носящейся в воздухе пыли. Дома — из белого камня, в несколько этажей. За их оградами часто виднелись зеленые макушки деревьев: там росли сады. Оттуда иногда доносилось пение проточной воды. Аркон шепнул Токе на ухо, что это были фонтаны, но Токе не понял, что это такое, пока не увидел фонтан сам.

Улица, по которой вели рабов, пересекалась с другой, образуя небольшую площадь. В центре ее стояло несколько странных деревьев, стволы которых были будто покрыты волосом, а огромные, похожие на зеленые веера листья росли только на самой макушке. Под деревьями прятался круглый бассейн, у края которого стоял мальчик из бронзы и, не стесняясь прохожих, пускал в него журчащую струйку. От бегущей воды приятно веяло прохладой, но Токе не переставал удивляться: мало того что люди сами на улице нужду справляют, так еще и статуи заставляют тем же заниматься! Странный все-таки народ, эти церруканцы…

Богатые кварталы понравились ему. Воздух был здесь свежее, и пахло лучше: под окнами многих домов росли цветущие кустарники и деревца, которые наполняли улицы красками и благоуханием. Признаться, Токе никогда не видел цветов таких огромных размеров и таких немыслимых оттенков, как здесь. Прохожих на этих улицах было не так много. Они собирались, в основном, у открытых лавок и различных заведений — питейных, едальных и еще бог весть каких. Северянину оставалось только гадать, что означала вывеска в виде пузатого кувшина с тянущейся из горлышка длинной трубкой и кольцом дыма над ней. При мысли о том, что мог предлагать подвальчик, над входом в который была намалевана полуобнаженная танцующая женщина, парень покраснел и отвел глаза: фу, срам-то какой!

Красиво и ярко одетые горожане не обращали внимания на проходящих мимо рабов и их стражей, разве что некоторые, морщась, переходили на другую сторону дороги. Но Токе на это не обижался: после дней гайенского плена пахло от него и товарищей вовсе не розами… Наконец, свернув на какую-то узкую улицу, рабы подошли к цели своего путешествия. В неприметной сплошной стене синела совершенно обычного вида дверь, без каких-либо узоров и надписей. Единственным опознавательным знаком была маленькая, не больше циркония, круглая эмблема над дверным проемом: воздевший крылья в танце серый журавль.

Яра подошел к деревянной створке и постучал. Изнутри открылось маленькое окошко, мгновение шрам вновь прибывшего изучали, и дверь распахнулась. Вход в школу гладиаторов — а это оказалась именно она — охраняли. По ту сторону калитки для стражей были устроены ниши в стенах арочного прохода, выходившего на просторный двор. Здесь вновь прибывших встретили яркий солнечный свет, шум многих голосов, звуки ударов дерева о дерево, плоти о плоть, металла о металл… Квадратную тренировочную площадку со всех сторон окружала колоннада, на которую выходили двери казарм. Узкая лестница вела на крытую галерею второго этажа, где тоже были часто нарезаны двери. Единственным выходом в город служила та неприметная калитка, через которую только что прошли Токе и его товарищи.

Двор был наполнен движением. Казалось, никто не обращал на них внимания. Около сотни человек занимались упражнениями со всевозможным оружием и без. Кто-то работал с разными, непривычного вида, снарядами, кто-то сражался в парах или группах. Часть гладиаторов была в одинаковых серых туниках («Не люблю серое!» — пробормотал, поминая гайенов, Аркон за спиной у Токе). Остальные носили кожаные доспехи. Всеми действиями бойцов руководили несколько человек более старшего возраста, чем-то неуловимо похожие на Яру. «Наверное, учителя», — подумал Токе. Впоследствии он узнал, что оказался прав. Все они были бывшими гладиаторами, за доблесть и выслугу лет освобожденными от игры и получившими право учить других.

Семерых новичков выстроили у края площадки, сняли ошейники с цепью и, к огромному облегчению Токе, срезали стягивающие запястья веревки. К этому времени его руки и плечи совершенно потеряли чувствительность, так что возвращавшаяся в них кровь причиняла мучительную боль. Судя по тому, как кривились его товарищи, растиравшие руки, им приходилось не лучше. Но облегчение рабов было недолгим. На только что освобожденные запястья надсмотрщики поспешили надеть наручники, крепкой цепью соединенные с парой кандалов для ног. Теперь и лодыжки у всех оказались скованы: ни побегаешь, ни размахнешься для удара.

— Как же мы при таких-то украшениях фехтовать будем? — кисло проворчал Аркон, испытывая на прочность «украшения».

Оказавшийся рядом Яра неожиданно хлопнул новичка по плечу:

— Не унывай, парень! Это только до вечера, пока не принесете присягу.

— Какую присягу? — удивился Аркон. Видно, и его знания об обычаях церруканцев имели предел. Ответа на свой вопрос он не получил: по галерее к ним быстро приближался Скавр.

Мясник остановился перед рабами, выстроенными Ярой в ровную линию. Расставив для упора ноги и заложив руки за спину, Скавр обвел их властным взглядом и заговорил:

— Обесчещенные! Сегодня всем вам представиться возможность изменить свою судьбу. Сегодня вечером вы принесете присягу и вступите в семью гладиаторов. Я — Скавр Хелия Азедарах, владелец Танцующей школы, стану вашим единственным господином, тем, кому вы вручите свою жизнь и смерть, тело и душу. В стенах моей школы вы будете учиться убивать и побеждать и, если придется, умирать с честью. Вы будете выходить на арену и сражаться перед тысячами зрителей, перед лицом самого амира, верховного правителя Церрукана. На арене вы можете завоевать свою свободу, а можете покинуть ее через Врата Смерти. Все будет зависеть только от вас. Смел ли ты? — Скавр медленно пошел вдоль строя, останавливаясь и заглядывая каждому рабу в глаза. — Соблюдаешь ли законы гладиаторской чести? Предан ли мне, своему господину, и своей семье, гладиаторам? Не щадишь себя на тренировках? Работаешь в бою не только мечом, но и головой? Раб ты или… гладиатор!

В последнее слово Скавр вложил столько торжественной силы, что в его устах это прозвучало почти как «герой». Токе видел, как пожирал глазами говорившего Аркон. Нет сомнений, из него выйдет хороший гладиатор. Почти герой. Почти. В этом вся разница. А мясник снова застыл перед строем, продолжая свою речь:

— Помните, что каждый раз, выходя на арену, вы будете сражаться за свою свободу. Один удачный поединок, бой, который запомнят все, который запишут в анналы Танцующей школы, — и этого может быть достаточно, чтобы ликующая толпа подарила вам меч свободы! Ну а, пройди удача стороной, вы получите свободу через три года. Три года! Это совсем небольшой срок. Всего-то и надо — не дать себя убить! А проще всего это сделать — победив. Этому будет учить вас ваш доктор, Яра. Его помощник, Агта, вот там, занимается с новобранцами.

Скавр махнул в сторону серьезного бородатого мужика, под наблюдением которого команда парней в сером лупила мечами по вкопанным в землю деревянным столбам:

— Именно Яре вы будете подчиняться после принесения присяги. Он будет вам и отец, и мать, ему будет известно каждое ваше движение, каждая мысль. За неповиновение, нарушение клятвы вы будете жестоко наказаны, вплоть до смертной казни. За отказ вступить в бой на арене — смерть на месте. О побеге можете забыть. Бежать отсюда невозможно и некуда. Наказание за попытку побега — позорное клеймо и приговор к мечу, смерти на играх. Поэтому — забудьте о глупостях. Там, на арене, вас ожидают слава, любовь толпы и женщин, золото и, возможно, свобода! Сегодня на Рыночной площади я выбрал из сотен разного сброда вас семерых потому, что я увидел в вас будущих гладиаторов, отважных бойцов, победителей! И я знаю, вы оправдаете мои надежды!

— Скорее, окупите мои цирконии, — проговорил Кай так тихо, что Токе едва расслышал. Ему понадобилось все самообладание, чтобы сдержать усмешку.

— Есть вопросы? — рявкнул Скавр, подозрительно уставившись на Кая.

— Эта клятва, о которой ты говорил… — спас товарища Бекмес.

— Сейджин, — подсказал Яра.

— Сейджин… Что, если кто-то откажется ее приносить?

— Тогда этот «кто-то» точно узнает, когда и как он умрет. Это случится ровно через три дня, на следующих играх. Он будет привязан к столбу на арене и отдан на растерзание диким зверям, — весело пояснил Скавр. — Есть еще вопросы?

У Бекмеса, очевидно, вопросов больше не было. Зато были у Аркона:

— А когда мы сможем начать сражаться на арене… сейджин?

«Уже не терпится», — почему-то неприязненно подумал Токе.

— Обычно обучение в школе продолжается два года, но это если новобранец начинает с нуля. Обученный, опытный воин может быть допущен к участию в играх гораздо раньше. Тут все решает ваш доктор.

— А почему доктор? — вырвалось невольно у Токе, которому слово в приложении к Яре казалось нелепым. — Разве мы больны?

— Больны, больны… — закивал упомянутый Яра. Голос у него был под стать физиономии: такой же грубый и надтреснутый. — Дурью, страхом, ленью, гордыней, слабостью… Да мало ли еще всяких болезней у вашего брата. Но, к счастью, все это лечится — если не здесь, на плацу, то там, на песке арены. Здесь лечить вас буду я. И лекарств, поверьте, у меня в запасе много. С некоторыми, надеюсь, вы никогда не познакомитесь. Вы ведь будете послушными пациентами, а, ребята?

Ребята, не ожидавшие от седовласого ветерана такого напора, озадаченно переглянулись и кивнули.

— Еще вопросы ко мне или Яре? — подытожил Скавр.

— Э-э, — подал голос побитый Каем бугай, — ты сказал что-то о золоте, сейджин? О золоте, которое можно заработать на арене?

— Нравится мне этот парень, смотрит прямо в корень! — хлопнул хохлатого по плечу Скавр. — Да, победивший гладиатор получает десятую часть от всех сделанных на него ставок. Кроме того, отличившихся бойцов часто одаривают зрители, поклонники — и поклонницы, а лучших из лучших — сам амир! Кто знает, возможно, кто-то из вас покинет стены этой школы свободным и богатым человеком…

— А кто-то ногами вперед, — опять услышал Токе шепот Кая, и его челюсти свела судорога.

На этот раз мясник среагировал беспромедлительно. Он застыл напротив Кая, сверля его глазами, холодными как смерть:

— Ты что-то сказал?

— Я просто хотел спросить, сколько таких свободных и богатых счастливчиков в твоих анналах… сейджин?

Кто-то, не сдержавшись, хрюкнул. Бекмес тут же постарался замаскировать это кашлем.

— Боюсь, умник, ты не проживешь достаточно долго, чтобы оказаться в их числе! — овладев собой, улыбнулся Скавр. — Я нарек тебя Слепой, и, если ты не придержишь язык, очень скоро будешь вполне соответствовать своей кличке. — Оторвав тяжелый взгляд от сделавшего невинное лицо Кая, Скавр снова обратился к новичкам:

— Пока вы не одержали первую победу на арене, вы все — новобранцы, безымянные. Забудьте, как вас звали раньше. В школе у вас будут клички. У нас уже есть Слепой. А ты, — мясник ткнул пальцем в Бекмеса, — будешь зваться Лоб. Ты, — палец указал на Аркона, — Шустрый. Ты, — настала очередь Токе, — Горец. Буюк, — нарек Скавр хохлатого бугая. «Подходящее имечко, — подумал Токе, — „Буюк“ по-церрукански — „большой“». — Ты — Тач, — кивнул Скавр второму хохлатому. Токе припомнил, что это слово означало «чубчик». Ну а ты будешь Вишней, — определил мясник парня с вишневыми волосами, который почему-то все время улыбался. — Не нравится прозвище? — остановился Скавр напротив выглядевшего несколько разочарованным Аркона. — Постарайтесь и заработайте себе другое, славное, имя на арене!

Сегодня у вас день отдыха. Сейчас всех накормят, потом — баня. Кое-кого должен осмотреть лекарь. Яра расселит вас по комнатам. Вечером — присяга и посвящение в гладиаторы. Ну а завтра начнется работа. Все. Оставляю вас в распоряжение Яры.

Этими словами Скавр завершил свою речь и, бросив последний косой взгляд на Кая, удалился. Доктор повел новобранцев в столовую.

ГЛАВА 3, в которой у Кая появляется девушка

— Здорово это ты вставил про анал, Слепой! — ухмыльнулся Бекмес по дороге в казармы. — Этот тощий хохлатый, э-э… Тач, чуть со смеху не обоссался!

Кай не знал, что сказать на такую трактовку его слов, и, в конце концов, решил никак ее не комментировать: у него складывалось впечатление, что Бекмес был по-своему прав, и все они оказались в глубокой заднице.

— Здорово и очень разумно! — покачал головой Аркон, укоризненно глядя на Кая. — Фанг тебе было мало? Будешь продолжать в таком духе, и Скавр выполнит свою угрозу, он мужик серьезный. И что это на тебя нашло?

— Приступ смертельной и плохо поддающейся лечению болезни, — сымпровизировал Кай.

— Это что еще за болезнь?

— Аллергия на власть.

— И с каких это пор ты ею страдаешь? — подозрительно скосился Аркон.

— Кажется, с рождения, — вздохнул Кай.

— Да ну! — хмыкнул Бекмес. — С золотых дел мастером, как помнится, ты был куда почтительнее.

— У мастера — как это выразился Яра? — было много лекарств в запасе.

Аркон с Бекмесом переглянулись:

— А на спине у тебя — не мастеров ли рецепт?

— Его, — нехотя буркнул Кай. На этом его оставили в покое.

Танцующая школа вызвала у парня сосущее чувство под ложечкой, которое всегда появлялось у него в присутствии опасности. Ему не понравились ни речь Скавра, в которой было слишком много громких и не раз повторенных слов; ни то, что висело в раскаленном воздухе над усыпанной песком площадкой и читалось в лицах потеющих на ней людей… Кай уже решил, что уйдет отсюда до принесения клятвы, не решил только еще, как ему быть с Токе. Его порадовало, что их накормят и отведут в баню: ведь не будут же они, в самом деле, мыться в цепях? И, может быть, тогда…

Тревожные мысли прервал веселый, немного нагловатый голос:

— Ну и когда нас поведут на убой?

Говорил парень с дико-вишневыми волосами, причем на языке тан.

— А ты разве не слышал? — не слишком дружелюбно отозвался Кай.

— Слышать-то слышал, только не понял ни шиша. Я по-церрукански знаю только «хават» — сука и «камсо» — давай.

— Самые важные слова. А как ты догадался, что я говорю на тан?

— У тебя на спине написано.

— А-а, ну да… — Мастерово наследство и тут не давало забыть о себе.

— Кстати, клевая татушка!

— Чего?

В свое время Кай не слишком прилежно учил тан. Знать бы тогда, что владение этим языком ему действительно пригодится…

— Классная, говорю, татуировка.

— Издеваешься? — Парень резко повернулся лицом к ухмыляющемуся Вишне. Улыбка у того мгновенно поблекла.

— Ладно-ладно, расслабься, старик. Иероглифы колоть у нас сейчас последний писк. Конечно, именно этот иероглиф я бы навряд ли выбрал…

— Ты идиот или притворяешься? — приподнял бровь Кай, но тут его плечо сжали стальные пальцы. Яра! Ну конечно, доктор следит, чтобы пациенты друг другу костей не переломали.

Молча повернувшись, Слепой подхватил миску и отправился за своей порцией одуряюще вкусно пахнущей каши. Остальные пятеро новобранцев уже сидели за длинным некрашеным столом и с энтузиазмом очищали посуду. Кай занял свободное место рядом с Бекмесом. Вишне не оставалось ничего другого, как усесться напротив. Проглотив первую ложку каши, он глянул на соседа:

— Слушай, не лезь в бутылку. Я уже понял, что ты крутой. Я просто хочу узнать, что этот напыщенный индюк от нас хотел.

Прошло несколько минут, прежде чем Каю удалось на это ответить: так его рот был набит едой:

— Я шам… сам виноват. Половину не понимаю из того, что ты говоришь. Ты, наверное, не имел в виду ничего плохого. А индюк хотел, чтобы вечером мы принесли гладиаторскую присягу.

— Что еще за присягу?

В кратких словах северянин пересказал Вишне содержание Скавровой речи. По лицу собеседника Кай видел, что все сказанное нравится парню не больше, чем ему самому. Все-таки идиотом странный тип, видимо, не был.

— И что ты думаешь делать? — спросил Вишня, когда переводчик закончил рассказ.

— Кашу есть, — ответил Кай, соскребая остатки бурого месива щербатой ложкой.

— А потом?

Кай пожал плечами: рот его был полон горячего ячменя.

— По-моему, так надо когти отсюда рвать при первой же возможности.

Слепой непонимающе поднял брови.

— В смысле делать ноги. Бежать.

Проглотив здоровенный комок каши, Кай вопросил:

— И откуда же ты такой умный взялся?

— Из чудесной страны ОЗ.

Казалось, парень немного обиделся.

— ОЗ? Объединенная Зеландия? — В памяти зазвонил знакомый колокольчик. — А ты случайно не из… Тиаго-Раи?

— Случайно из него, а что? — насторожился Вишня.

— Мужчины Тиаго-Раи сильны и отважны, женщины Тиаго-Раи мудры и горды. Никогда враг не слышал от нас мольбы о пощаде! В нашем флаге зеленое и лиловое, — цитировал Кай. — В нашем флаге…

— Изумрудная зелень полей и прочая патриотическая лабуда. Откуда ты это знаешь? Ты что, бывал в ОЗ? — удивленно уставился на собеседника Вишня.

— Нет. Но мне довелось встретить одну чар… э-э, очаровательную девушку из Тиаго-Раи.

— И что, она была мудрой и гордой? — усмехнулся тиагораец.

— Настолько же, насколько ты силен и отважен, — серьезно ответил Кай, глядя в карие глаза озиата.

Казалось, тот несколько смутился. Он как раз собирался что-то сказать, но в этот момент пустая прежде столовая наполнилась шумом и разгоряченными, голодными гладиаторами. Видимо, у них был перерыв на обед. Стол с новичками тут же обступили. Бойцы искали своих земляков в надежде выведать у них новости из дома. Вскоре возле хохлатых толпились гор-над-четцы, около Аркона, Бекмеса и Токе — выходцы с Вахтенных Гор; даже у Вишни нашелся земляк-озиат. Только вокруг Кая оставалось маленькое пустое пространство. Та же дистанция, которая отделяла его от людей в караване, в городе и на рынке. Но парня это вполне устраивало: все лучше, чем насмешки или камень в плечо.

— Эй, гляньте-ка, кто это у нас тут? — раздался из-за спины новичка уверенный и презрительный голос. — Конечно, раб, но зачем же заявлять об этом так громко?

«Началось, — устало подумал Кай. — Даже поесть не дадут спокойно».

Он сделал вид, что ничего не слышит и всецело занят своей кашей.

— Видите это клеймо у него на спине, братья? — Голос теперь звучал громче, перекрывая обычный столовский шум и привлекая внимание. — Этот иероглиф тан означает «раб». Никогда не видел такого клейма. За что твой хозяин на тебе так расписался, раб? Может, за глухоту? Отвечай, когда с тобой говорит ветеран! — Смуглая рука легла на плечо новичка и зло рванула, разворачивая лицом к ее владельцу. За столом вдруг стало тихо.

Кай увидел перед собой великолепно сложенного церруканца, молодого, красивого, с короткими смоляными кудрями, не скрывающими жженое клеймо во лбу, изображавшее букву М. Зрачки ореховых глаз гладиатора на мгновение сузились при виде глаз, в которых вовсе не было зрачков:

— Так этот у нас не только глухой, но и слепой! — оскалился клейменый, схватив Кая за волосы и развернув его лицом к свету, выставляя на показ странное уродство новобранца. Грянул смех: за спиной клейменого стояла небольшая группа его товарищей, собравших на своих лбах почти весь церруканский алфавит. У Кая жутко чесались кулаки, но он заставил себя реагировать на все холодно и отрешенно. После сегодняшнего эпизода с Буюком еще на одну драку Скавр сквозь пальцы не посмотрит. И прощай тогда все его планы на побег. Не делая попыток вырваться, новобранец улыбнулся:

— А кто расписался на ваших лицах, ребята? Церруканский мне не родной, но, думаю, вот это «К» означает «козел», «Е» — «евнух», «Т» — «трус», «П» — «придурок», а «М», конечно, «мудак»!

Теперь тишина в зале была гробовая. От неслыханной наглости «мудак» впал в ступор, даже хватка на белых лохмах ослабела. Кай дернул головой, освобождая волосы и готовясь в случае нападения нырнуть под стол, но тут между ним и клейменым возникла высокая тонкая фигура.

— Что, Кумал, не надоело еще на новичках злобу срывать? Они ведь еще даже присягу не принесли! — прозвучал над головой новобранца звонкий голос, явно принадлежавший девушке, причем хорошенькой: женственные формы угадывались даже под мешковатой униформой новобранцев.

— А что ты лезешь не в свое дело, Лилия? Этот раб, видно, считает себя умнее других, надо его проучить. — Кумал попытался оттолкнуть девушку в сторону, но она твердо стояла на месте:

— Убери руки, Кумал. Я — гладиатор и твоя сестра! А это… — просто глупый мальчишка, к тому же мой земляк. Так что отойди, дай лучше с ним поговорить. Я давно не была дома.

— Ладно, сестра. — Клейменый опустил руки и склонил голову чуть набок. — Теперь я знаю, откуда ты родом. Из зоосада Феерианды. — Вокруг послышались смешки, атмосфера в столовой разрядилась. — Общайся со своим уродом. Пошли, братья.

Группа поддержки клейменого начала проталкиваться вслед за лидером по направлению к каше, бросая на Кая не обещающие ничего хорошего взгляды. Лилия плюхнула свою миску на стол рядом с Каевой и заняла последнее свободное место на скамье.

— Тут ведь никто не сидит, верно? — подмигнула она новичку.

Тот озадаченно покачал головой. За столом снова ожили разговоры, но Кай чувствовал, что взгляды собеседников то и дело скользят по его соседке. Еще бы! Девушка была потрясающе красива. Очень белая, гладкая кожа. Зеленые кошачьи глаза. Изогнутые, как концы лука, чувственные губы. И копна густых, огненно-рыжих кудрей, спадающих до пояса, несмотря на стягивающую их на затылке ленту.

— Ну что, давай знакомиться, земляк. Я — Тигровая Лилия. Новобранец. — Девушка протянула ему навстречу сжатый кулак. Не очень себе представляя, что от него ожидается, Кай повторил движение Лилии:

— Слепой. Новобранец.

Девушка улыбнулась, легонько стукнув его кулак своим:

— Вот и познакомились, Слепой. Только ты не новобранец. Пока. Вот принесешь присягу и станешь моим братом.

— А жаль… — вырвалось у Кая.

Девушка прыснула:

— Да нет, это мы, гладиаторы, так друг друга называем в семье: братья и сестры. Только у нас тут всего девять сестер. Вместе со мной.

— Лилия, прости, но… с чего ты взяла, что я твой земляк? И вообще, почему ты ввязалась? Может, нажила теперь врагов. Из-за меня.

— Врагов нажил ты, а не я, — поправила Лилия, запихивая в рот полную ложку каши. Даже это движение выглядело в ее исполнении изящным. — Да еще каких! Лучше нельзя было найти, даже если постараться. Кумал — убийца, видел клеймо? Хотя и мудак, конечно, каких поискать. Он из армейских, бывший офицер. Убил человека, которому был должен. Приговорен к Игре. Он — восходящая звезда арены, надежда Скавра. Ему тут многое прощается. Дружки у него — все осужденные преступники, как на подбор. Вор, растлитель, мошенник, поджигатель… Вот что означают клейма у них на лицах. Хотя и все то, что ты о них неосмотрительно сказал, верно.

Лилия налила себе в кружку розоватой жидкости из стоящего на столе кувшина и залпом осушила ее.

— Хочешь?

— А что это?

— Вино, разведенное водой. Кисло, но жажду утоляет.

Кай взял стоявшую перед ним кружку:

— Ты не ответила на мои вопросы.

— Угум, — Лилия проглотила набившую рот кашу. — Ладно. Про земляка я так сказала, чтобы отвязались. У гладиаторов землячество — это святое. Так они друг за друга держатся: церруканцы за церруканцев, гор-над-четцы за гор-над-четцев, северяне за северян… А я пока своих тут никого не нашла. Они знали об этом… А ты на самом деле откуда?

— С севера, — уклончиво ответил Кай. Его вовсе не радовала перспектива встретить тут кого-нибудь из заградских, особенно из последнего каравана. Что он тогда скажет Токе, Аркону и Бекмесу? — А ты, Тигровая Лилия?

— А я с юга, — засмеялась гладиатрикс. — Кстати, можно просто Лилия, без формальностей. Это был ответ на первый вопрос. А на второй… — Лилия пристально посмотрела на Кая, сузив кошачьи глаза. — У тебя есть девушка, Слепой?

Кай ожидал чего угодно, только не этого.

— Что ты имеешь в виду? — Он сразу почувствовал, как по-дурацки прозвучали его слова, и покраснел бы, если б мог.

— Ну, там, на воле, у тебя осталась девушка? Подруга, которая тебя ждет? — как маленькому, объяснила ему Лилия.

Кай помотал головой и отхлебнул большой глоток из своей кружки.

— Тем лучше, — удовлетворенно кивнула гладиатрикс. — Я буду твоей девушкой.

Кай поперхнулся разведенным вином и закашлялся, привлекая внимание окружающих. Лилия похлопала его по спине:

— Да все нормально, не волнуйся. Это только так, для отвода глаз. Мне просто нужно держаться кого-то, другого эти скоты не понимают.

— Держаться? — переспросил северянин, чувствуя себя еще более глупо.

— Ну да! Понимаешь, — очень деловым тоном начала Лилия, — я в школе всего несколько дней, но все это время мне от мужиков покоя нету. Хорошо, хоть я сплю с сестрами и двери на ночь запирают. А днем! Эти масляные глазки, грязные намеки, блудливые пальцы… Брр! Ну, по пальцам-то я сразу надавала. Но все равно… Это отвлекает от дела. Девчонки говорят, так будет продолжаться, пока я не выберу кого-то одного. У сестер у всех кто-то есть, две спят со всеми подряд. А я… Ну не хочу я ни с кем спать просто ради того, чтобы жить нормально!

— Даже со мной? — ляпнул Кай и тут же зажмурился, ожидая пощечины. Вместо этого его руку, мертвой хваткой вцепившиеся в спасительную кружку, накрыли тонкие пальцы.

— Тем более с тобой. Ведь я надеюсь, мы станем друзьями.

«О, нет, не опять, так снова!» — подумал Кай и осторожно открыл глаза:

— Вот как? И что тебе подсказывает, что я согласен быть твоим другом или, вернее сказать, сторожевым псом?

— Ну почему сразу псом, — поморщилась Лилия. — Не нравится слово «друг», замени «товарищем», «партнером»… Будем держаться друг друга, прикрывать друг другу спину — без этого здесь пропадешь. Я — хороший воин, была телохранителем важной шишки в Гор-над-Чета. Так что обузой не буду…

— Ты опять не ответила на вопрос, — прервал Лилию Кай.

Девушка вздохнула и улыбнулась:

— Ну, ты мне просто понравился. Сидел тут такой загадочный, одинокий. Не побоялся бросить вызов Кумалу и его своре…

— Вызов на словах. Что, если я на самом деле трус и слабак, который поджал бы хвост, как только дошло бы до драки?

— Это парень, который голыми руками убил гайена с ножом? Точнее, голыми ногами…

Лилия сообразила, что проговорилась, но было уже поздно.

— У меня на ногах сапоги были, — буркнул Кай. — Как ты об этом узнала?

— Поговорила с офицером охраны. Солидный такой мужчина, только брови у него…

— Ясно. Значит, братья мечами болванов лупили в поте лица, а ты бровастого охмуряла?

— Ничего я его не охмуряла! Он сам все рассказал. — Глаза девушки горели зеленым огнем праведного гнева. — И вообще, у тебя свои способы выживать, у меня — свои!

Она сделал движение подняться из-за стола, но Кай удержал ее:

— Погоди! А как же наш уговор?

— Так ты согласен? — В голосе Лилии звучала надежда.

— Если честно скажешь, почему выбрала меня. Среди гладиаторов есть воины и покруче, уверен.

Девушка немного помялась.

— Ладно, ты сам напросился. Я заранее ничего не просчитывала, все решил случай. Я помогла тебе, отшила Кумала, а долг платежом красен. Если бы ты с ним сцепился, ему бы ничего не было, он любимчик. А тебя бы выпороли да в колодки засадили, — Лилия замолчала было, но пристальный взгляд Кая заставил ее нехотя продолжить: — И потом, я подумала… Эти жеребцы меньше всего ожидают, что я выберу такого, как ты. Подумают, что у меня странный вкус, что я психопатка, со мной лучше не связываться… Понимаешь?

— Понимаю, — спокойно кивнул Кай. — Мы оба — из зоосада Феерианды.

— Точно! — облегченно рассмеялась девушка. — Вот видишь, как у нас много общего, земляк! Так что, теперь я — твоя девушка?

— Нужно сделать официальное объявление?

— Нет, достаточно этого, — и Лилия, обхватив Кая руками, впилась в его губы своими, мягкими и пахнущими кашей.

На несколько мгновений парень перестал сознавать происходящее. Когда девушка отстранилась, и он смог наконец снова дышать, Кай заметил, что в зале заметно прибавилось враждебных глаз.

— Мило, — прокомментировал он. — И сколько из этих головорезов теперь желают мне мучительной смерти?

— Процентов восемьдесят. Остальные — гомики, — невозмутимо оповестила Лилия, полоща рот вином.

— И что теперь? Я должен вызвать их на поединок: по очереди или всех разом?

— Зачем? Сегодня вечером ты принесешь присягу. Законы чести запрещают гладиаторам сражаться и убивать друг друга вне арены. А в Минере противника тебе будет определять жребий…

Последние слова Лилии заставили Кая позабыть, где он и с кем.

— Ты сказала, — тихо произнес он, — в Минере… Ты знаешь, где она находится?

— Конечно, — удивилась девушка. — Это все знают. То есть сама я там еще не была, но мы все туда попадем, рано или поздно. Минера, амфитеатр для гладиаторских боев, находится в паре кварталов отсюда, неподалеку от Садовой стены.

В этот момент со двора поплыли чистые глубокие звуки гонга: обеденный перерыв был закончен, и гладиаторы поспешили на плац. Для убедительности Лилия на прощание чмокнула Кая в щеку и исчезла. Яра собирал новичков, чтобы отвести их в баню.

ГЛАВА 4, в которой Токе обретает новую семью

Токе лежал с открытыми глазами, слушая ровное дыхание, доносящееся с соседней койки. Неужели Кай в состоянии спать сейчас, когда в любую минуту за ними могут прийти и повести на присягу?

Примерно час назад Яра развел новичков по их каморкам: клетушкам два на два шага, в которых помещались только дощатые нары вдоль стен направо и налево от входа. Даже окна в комнате не было, а тяжелую дверь запирали снаружи. По представлениям Токе, именно так выглядела тюрьма. Всех их разместили на втором этаже. Двери двухместных каморок выходили на крытую галерею над двором. Яра дал рабам немного времени, чтобы отдохнуть перед церемонией посвящения: он знал, что у них выдался тяжелый день. Как-то само собой вышло, что соседом Токе опять стал Кай. Парень утешал себя тем, что могло быть и хуже. Например, его могли подселить к Буюку или какому-нибудь маньяку вроде Кумала. Но легче от этого почему-то не становилось.

Поведение Кая в течение дня и его комментарии к речи Скавра навели Токе на некоторые мысли. Так что он решил держать ухо востро и на всякий случай не спускать с товарища глаз. Токе опасался, как бы новоявленный Слепой не выкинул что-нибудь опасное и безрассудное вроде, например, попытки побега. Он и сам не знал, что стал бы делать, если бы это действительно произошло: попробовал бы остановить Кая или присоединился бы к нему. Однако Слепой избавил Токе от необходимости делать выбор. После сцены с участием рыжеволосой красавицы он сделался тише воды и ниже травы.

В банях, называемых церруканцами термами, Аркон, Бекмес и остальные засыпали Кая вопросами, касающимися его сногсшибательной «землячки», но тот стойко демонстрировал товарищам потерю слуха и речевых способностей. Все, что удалось из него вытянуть совместными усилиями: рыжую зовут Тигровая Лилия; они действительно земляки, но родом не из Заставы, а из Феерианды. Токе предположил, что упомянутый Кумалом Засад был родным городом Кая, но рассказывать о нем или о том, как его занесло в Вахтенные Горы, парень отказался. В общем, товарищи не вызнали ни слова больше того, что все уже слышали за столом. Отчаявшийся наконец Аркон возопил:

— Почему, ну скажи мне, почему все самые красивые девушки кидаются тебе на шею безо всяких усилий с твоей стороны?!

— Наверное, ими движет жалость, — меланхолично произнес предмет женского восхищения и погрузился под воду. После чего он молчал остаток дня, будто набрав этой самой воды полный рот.

В голове Токе роилось множество связанных с Каем вопросов, которые он сам затруднился бы сформулировать. Будто бы что-то тут не сходилось, будто бы то, что он понял о странном парне за время их путешествия через пески, не вполне соответствовало тому образу, который сам Кай пытался создать. Однако недавние события и близость присяги пока оттеснили мысли о Слепом на задний план.

Яра рассказал новичкам о церемонии посвящения, и вместе они выучили слова клятвы. Токе знал: прими он присягу, и пути назад для него уже не будет. Не в горских обычаях нарушать данное слово. Он был уверен, что сделает тогда все, чтобы овладеть искусством боя, стать настоящим воином и вырвать мечом свою свободу. Вернуть себе честь и отомстить убийцам: Вихлястому, Амбалу, Улыбе, Кривому и Собачьей Голове. Нет, Клыку: главаря гайенов зовут Клык.

Жизнь гладиаторов, хоть и была полна опасностей, имела свои положительные стороны. Здесь хорошо кормили, заботились о здоровье бойцов. После бани щеку Токе осмотрел лекарь, промыл и зашил воспалившуюся рану. Шрамы, правда, останутся, но небольшие: старик соединил края раны очень искусно.

Термы произвели на северянина неизгладимое впечатление. Три помещения с бассейнами для купания, где пол был теплым, а вода — разной температуры: от обжигающе горячей до холодной, почти ледяной. Стены в термах украшала цветная мозаика, на которой люди и звери выглядели совершенно как настоящие. Такой красоты Токе никогда раньше и представить себе не мог. После бани все почувствовали себя словно заново родившимися: пропала боль в набитых долгой дорогой ногах, не ломило больше плечи и руки, до сих пор сохранившие следы от гайеновых пут… А ведь Яра сказал, что гладиаторы ходят в термы каждые пять дней. И еще перед Играми и после — если уцелеют.

Токе давно не чувствовал себя таким чистым. Подлинным удовольствием было после мытья и купания в бассейнах натянуть на себя вместо грязных и вонючих тряпок форму рядовых: серую тунику без рукавов с открытым горлом и свободные штаны такого же цвета. Только вот обуви им не дали. Яра сказал, что до наступления холодов она им не понадобится: гладиаторы тренируются, а зачастую и сражаются босыми. Токе увидел в этом правиле и другой резон: если захочешь удрать из казарм, босиком не очень-то набегаешься, особенно с непривычки. Хотя как тут удерешь? После мытья их опять заковали в кандалы.

И все же, несмотря на отсутствие выбора и принятое им решение, парня мучили сомнения. Сможет ли он убивать, зная, что цель поединка и этой смерти — развлечение праздной толпы? И с кем сведет его жребий? Ладно, если с таким, как Буюк или Кумал. А если это будет Вишня, или Аркон, или… Кай? Хорошо еще, хоть женщины дерутся только с женщинами, а то, не дай бог, такая девчонка, как эта Лилия… Конечно, Яра сказал, поединки не всегда оканчиваются смертью побежденного. Публика щадит смелых. А если не пощадит? И вообще, как часто случается, что особенно отличившемуся бойцу досрочно даруют свободу? Как много гладиаторов остается в живых после трех лет боев? Как часто им придется выходить на арену? На все эти вопросы у Токе не было пока ответов, и ему отчаянно хотелось поговорить. Вот только с кем?

Из всего их маленького отряда его мысли разделял, пожалуй, один Бекмес. Бывший охранный отказался бы от присяги, если б не перспектива отдать свои кишки какому-нибудь тигру или пещерному медведю. Но Бекмеса рядом не было. Был Кай: безмятежно дрыхнувший и наверняка видевший во сне рыжие локоны Тигровой Лилии…

— Дыру в матрасе протрешь.

— А?! — От неожиданности Токе едва не свалился с койки. Говорил Кай по-прежнему с закрытыми глазами, так что можно было подумать, он разговаривает во сне.

— Я говорю, будешь так вертеться, дыру в матрасе протрешь, он и так не новый.

— А тебе-то что до моей дыры? — обидевшись, буркнул Токе.

Внезапно Кай распахнул глаза, в которых не было и тени сна, и посмотрел прямо на него:

— Все будет хорошо.

— Тебе что, вещий сон был? — Оптимизм соседа по комнате, больше похожей на камеру, вызывал у Токе желание треснуть его по башке.

— Нет, мне не снятся сны.

— Тогда откуда ты знаешь?

Кай уверенно повторил:

— Все будет хорошо. Только нам надо держаться вместе.

— Кому это «нам»?

Будто не заметив звучавшего в голосе Токе напряжения, Кай спокойно ответил:

— Нам с тобой, Аркону, Бекмесу… Друзьям, на которых можно положиться. Надо держаться вместе, без этого тут не выжить.

— Выжить, зарезав этих друзей на арене?

Голос Токе зазвенел и невольно сорвался. Он откинулся на тощий матрас и уставился в потолок. Кай легко коснулся его плеча. Каморка была такая тесная, что для этого соседу даже не пришлось вставать с койки.

— Этого не случится. Мы найдем выход. Если только мы будем вместе…

— Вместе?! — перебил Токе, глядя на Слепого в упор горящими глазами. — Как тогда, в пустыне? Где ты был тогда?!

— Ты же знаешь, у меня был долг, — тихо ответил Кай, отводя взгляд.

— Вот только не надо прикрываться твоим господином. Покойник не может рассказать, как хорошо ты исполнил свой долг. Или ты не исполнил его, и поэтому Мастер Ар теперь покойник? — Токе чувствовал, что его слова будто хлестали товарища по лицу, но остановиться уже не мог. — Может, на самом деле ты был озабочен совсем другим: как бы с твоей собственной драгоценной шкурой ничего не случилось? И плевать тебе было на караван, на хозяина твоего, на… на Майкен! — Голос парня пресекся, ему не хватало воздуха.

— Если бы я мог… — Черное зеркало Каевых глаз на мгновение затуманилось, но Токе моргнул, и вот уже снова единственное, что он видел в них, — свое крошечное отражение. — Я… Я пытался спасти тебя…

— Зачем?! — Токе одним движением сел на кровати и приблизил свое лицо к лицу Кая. — Разве я просил тебя об этом? Что тебе во мне? Лучше бы ты ее спас… Зачем ты меня тогда остановил?!

— Ты мой друг. Все было бесполезно. Ты не мог помочь. Не надо винить себя…

— А кого мне винить? Тебя? Знаешь, иногда мне кажется, сведи нас жребий на арене, и я не буду колебаться!

Кай дернулся, как от удара, и отстранился. Токе снова бросился на койку, заложив руки под голову. Он уже жалел, что сказал то, что сказал, но слов назад не воротишь.

В двери загремел ключ, и в каморку просунулась голова Яры:

— На выход, молодцы. Пора на присягу.

Снаружи уже начало темнеть. Высокие стены казарм оставляли открытым только небольшой квадрат неба над двором. Сейчас оно было окрашено во все оттенки лилового. Растушеванная оранжевая полоса по краю напоминала, что где-то есть запад и заходящее солнце. Быстро остывающий воздух наполнила вечерняя свежесть и аромат горящих смол, исходящий из чашеобразных светильников, расставленных по периметру двора. Плясавшее в чашах багровое пламя бросало причудливые блики на выстроившихся на плацу гладиаторов. Здесь же были доктора, сам Скавр и человек в белом, склонившийся над жаровней с горячими углями, установленной перед строем.

Токе и остальных новичков, которых должны были привести сегодня к присяге, выстроили перпендикулярно основному строю. Они застыли в напряженном ожидании, поеживаясь на прохладном воздухе. Вечерний бриз гладил обнаженные руки и плечи рабов; остывший песок холодил босые ноги. Токе чувствовал рядом плечо Кая, чуть повыше своего собственного. Слепой туго стянул волосы на макушке выпрошенной у Яры кожаной лентой. После мытья в термах они оказались удивительной снежной белизны и спадали так низко, что закрывали лопатки. В сочетании с заполненными чернотой глазницами это производило завораживающее, жуткое впечатление.

Над головами застывших на плацу людей поплыли звуки музыки. Барабаны выбивали сложный ритм, постепенно увеличивая темп и силу ударов. Постепенно к ним присоединились бубны и флейты. Токе почему-то вспомнилась совсем другая церемония, где ритм выбивали не барабаны, а мечи о щиты, а мелодию выводили воющие голоса гайенов. И ему вдруг показалось, что, несмотря на всю торжественность церемонии, в конце ее их всех, подобно бедняге Маджару, принесут в жертву неведомому чудовищу. Чудовищу, от которого не спастись, если только…

Токе вспомнил обеспокоенное лицо в тени капюшона, склонившееся над ним; обжигающий глоток архи; приглушенный смех, прогоняющий призраков ночи… Он вспомнил то же лицо, искаженное гримасой боли, будто его недавние слова были мечом, вонзившимся в Каево сердце… «А я-то думал, что он непробиваемый!»

«Нам надо держаться вместе. Без этого тут не выжить». Токе помотал головой, чувствуя, как его щеки заливает краска стыда. На оглушительном крещендо музыка вдруг оборвалась, и сотня глоток хором выкрикнула слова: «Отта омни шин на ниара!» «Клянись и стань нашим братом!» Яра кивнул, и Аркон, стоявший первым в шеренге, пошел к середине строя, где его уже поджидали Скавр и человек с жаровней. Было очень тихо, только потрескивала смола в светильниках да позвякивали кандалы на ногах Аркона. Подойдя к Скавру, он опустился на одно колено, вытянул вперед правую руку и, как их учил Яра, начал произносить слова клятвы:

— Клянусь сражаться своим мечом. Клянусь, что позволю заковать себя в цепи, жечь огнем, бить, бичевать, пронзать мечом и терпеть все, что настоящий гладиатор терпит от своего господина, самоотверженно отдавая на службу ему свои душу и тело.

Согласно ритуалу, Скавр ответил:

— Я принимаю твою присягу, гладиатор.

Человек в белом вытащил из жаровни металлический прут с раскаленным фигурным наконечником, сжал вытянутую руку Аркона и вдавил светящийся в сумерках металл у основания большого пальца. Запахло паленым, раб дернулся и застонал сквозь стиснутые зубы, но остался стоять на коленях. Токе не выдержал и закрыл глаза. Когда он через мгновение открыл их, все было кончено. Воины сняли с новобранца цепи. Руки гладиаторов взлетели в салюте, сотня голосов выкрикнула, как один: «Брат!» Аркон встал в общий строй на противоположном конце плаца.

Теперь все повторилось для Бекмеса: барабаны, клятва, клеймо и приветствие. Бекмес справился не хуже друга, а вот здоровяка гор-над-четца, окрещенного Буюком, воинам пришлось держать, когда ставили клеймо, — так тряслась у него рука. Пока Токе, последний в шеренге, дожидался своей очереди, он то и дело ощущал на себе чей-то взгляд: будто бы кто-то исподтишка наблюдал за ним. Пробежав глазами по колонне гладиаторов, парень неожиданно встретился с устремленными на него зелеными глазищами. Не смущаясь, Лилия, подмигнула ему. Северянин вспыхнул, не зная, куда девать глаза, руки и себя остального, но тут же нахмурился: «И чего она уставилась, в самом деле?»

В этот момент пришла очередь Слепого. Токе хотелось пожелать ему удачи, но слова застряли в горле: только не после того, что он Каю только что наговорил. Ни на кого не глядя, беловолосый раб шагнул вперед и легко пошел навстречу своей судьбе. Опустившись на колено, он тихо, но внятно произнес слова клятвы. На его руку тоже опустилось раскаленное железо, но Кай будто бы и не почувствовал клейма: во всяком случае, он не выдал себя ни звуком, ни движением. Простившись с оковами, он тоже встал в строй.

Яра дал знак Токе. Путь в десяток шагов до Скавра и жаровни показался парню ужасно долгим. Пытаясь унять сердцебиение, он сосредоточился на словах клятвы. Сможет ли он быть таким же стойким, как Кай или Аркон? Или его тоже придется держать, как Буюка? Ну уж нет! Лучше уж распроститься с жизнью, чем увидеть насмешку в зеленых глазах, взгляд которых Токе все еще чувствовал на себе. Насмешку или, что еще хуже, жалость. Он покосился на раскаленное клеймо, зловеще светящееся красным. Запястье раба сжала крепкая холодная ладонь, и вот уже жгучая боль пронзила его правую руку.

Как Токе ни готовился к этому, ногти его впились в мякоть рук, из глаз брызнули невольные слезы. Он дернулся, но не произнес ни звука. Когда исполнитель отпустил его кисть, на тыльной стороне ладони краснел символ скрещенных мечей — знак гладиаторского братства. «Брат!» — выдохнули гладиаторы в один голос, принимая новобранца по кличке Горец в свои ряды.

ГЛАВА 5, в которой Яра находит змею в траве

Токе стоял на Рыночной площади. В руках у него был меч. Не учебный, деревянный, а настоящий, вороненой стали. Созданный искусством кузнеца узор отливал на черном лезвии красным, будто оружие уже было обагрено чьей-то кровью.

Напротив Токе застыл Кай, тоже с мечом в руке. Вокруг них — толпа, распаленная, кричащая:

— Бей его!

— Руби!

— Ты что, заснул?! Чего медлишь?!

— Подстегните этого труса, пусть дерется!

Взгляд Токе скользнул по смутным пятнам окружающих лиц. Лысеющий пузатый купец, ушей которого не видно из-за щек. Знатная церруканка, презрительно кривящая тонкие губы. Два раба за ее спиной. Мимы в пестрых коротких плащах…

Спину Токе обожгла плеть, и он прыгнул вперед, замахиваясь мечом. Противник увернулся, перехватывая вороненый клинок своим… Никогда раньше Токе не сражался так, как в этот раз. Кай был сильным противником, очень сильным и искусным. Они плясали страшный своей красотой танец смерти. Мечи мелькали так быстро, что за движением клинков было невозможно уследить. Так быстро, что никто не успел издать ни звука, когда вороненая сталь по рукоять вошла в грудь Кая, там, где сердце. Гладиатор упал бы, но длинное лезвие, начинающееся в руке товарища, крепко держало его. Тогда он поднял непроницаемые глаза от раны на своего убийцу и крикнул голосом Яры:

— Подъем, лодыри! На плац!

С воплем Токе проснулся и скатился с узких нар на пол. Сердце его колотилось где-то в горле, во рту стоял противный вкус желчи… а в ушах раздавалось хихиканье живехонького и по-утреннему взъерошенного Кая, сидящего на краю своей койки.

— Я знал, что я страшный, но чтоб настолько… — Яра укоризненно покачал седой головой и скрылся за дверью.

— Тебе что, демон пустынный приснился? — спросил Кай, отсмеявшись и протягивая руку, чтобы помочь товарищу подняться. Токе уклонился от его ладони и встал сам, тяжело опираясь на нары.

— Ну да. Он самый, — согласился парень и вышел из каморки.

Только-только рассвело, но Токе чувствовал себя вполне отдохнувшим. Впервые за долгое время он спал под крышей и на настоящей, пусть и жесткой, постели. Если бы еще не дурацкий сон…

Повсюду из дверей выходили и выбегали гладиаторы, доктора строили их на плацу в строго определенном порядке, который Токе как новичок пока не мог себе уяснить. Чья-то рука хлопнула его по спине с такой силой, что он чуть не скатился с лестницы, по которой как раз спускался.

— Надбавь ходу, Горец! А то Яра яйца оборвет!

Две девчонки лет двадцати, в серой форме новобранцев, хохоча, пронеслись мимо. По огненным кудрям Токе опознал в одной из них Тигровую Лилию. «Многообещающее начало дня!» — мрачно подумал он и поскакал через две ступеньки вниз. Принесшие вчера присягу новички уже стояли во дворе перед Ярой. Не хватало только Горца и Слепого. Токе встал в строй, невольно косясь назад, но никаких признаков Кая ни на галерее, ни на лестнице не было видно. Над плацем прокатился гулкий удар гонга.

— Смир-на! — рявкнул Яра, и новобранцы вытянулись по струнке, расправив плечи и выпятив подбородки, пожирая глазами одинаковые строения на противоположном конце двора. Эту команду они, хоть и не бескровно, выучили вчера.

— Где Слепой? — обратился доктор к Токе.

— Не знаю, сетха, — искренне ответил Токе, используя, как его научили, форму уважительного обращения к наставнику.

— А Слепой, наверно, того, заплутал, дорогу в темноте найти не может, — хохотнул Буюк, но его никто не поддержал. Яра мгновенно оказался возле гор-над-четца:

— Вот ты ему дорогу и покажешь!

Казалось, Яра ничего такого не сделал, только выбросил руку вперед и легко коснулся виска Буюка. Но здоровяк вдруг взвыл, прижимая кулаки к глазам, и повалился на колени:

— А-а-а! Что ты сделал?! Я ничего не вижу!

Пинком Яра поднял его на ноги:

— Встать, новобранец! Смирно! В строю — молчать! Говорить — только с моего разрешения! Это ясно?

— Д-да, сетха! — всхлипнул Буюк, из глаз которого градом катились слезы.

— Всем ясно? — заорал Яра, окидывая шеренгу не обещающим ничего хорошего взглядом.

— Да, сетха! — хором крикнули новобранцы, стараясь не глядеть на Буюка.

— Вольно!

Чуть понизив тон, Яра пояснил, ткнув в сторону трясущегося гор-над-четца:

— Это ненадолго, через пару минут зрение к нему вернется. В бою умение ослепить врага, пусть на мгновение, будет очень полезно и может даже принести вам победу. Скоро вы этому научитесь. Научитесь и сражаться вслепую…

Яра замолчал. Токе проследил глазами за его взглядом. К ним приближался Слепой. Он шел спокойно, не спеша. В отличие от соседа по комнате, у Кая хватило вчера сил снять одежду, прежде чем завалиться в койку. Теперь его форма выглядела такой же свежей и аккуратной, как вчера, когда им ее выдали. И сам Кай казался свежим, отдохнувшим; в каждом его движении скользила энергия и ленивая грация, которые в пустыне были скрыты под длинным плащом.

Яра дождался, пока Слепой встанет в строй рядом с Горцем. Не говоря ни слова, доктор одним ударом сбил Кая с ног и обрушил на его спину выхваченную из-за пояса плеть. «Клянусь, что позволю себя бить, бичевать… и терпеть все, что настоящий гладиатор терпит от своего господина», — эхом звучали в ушах Токе слова вчерашней клятвы.

— Ты! Опоздал! На построение! Новобранец! — хрипло выкрикивал Яра с каждым ударом плетью. И Кай терпел, молча, растянувшись в пыли и прикрывая голову руками. На его загорелой коже вспухали уродливые красные рубцы. Аккуратную форму покрыли пятна пота и грязи.

«Если бы не та несносная девчонка, на месте Кая сейчас был бы я», — подумал, стиснув зубы, Токе. Наконец, Яра был удовлетворен результатом и позволил Слепому подняться.

— Всем смирно! Вот вам урок: гладиаторы должны выстроиться на плацу до удара утреннего гонга. Опоздавшие будут жестоко наказаны. Это ясно?

— Да, сетха! — По голосам новобранцев было понятно, что навряд ли кто-нибудь из них, будучи в здравом уме, отныне опоздает на построение.

— Вольно!

Яра прошелся вдоль короткой шеренги, оглядывая гладиаторов цепким взглядом. Токе, улучив момент, покосился на Кая — как он? Если парня и мучила боль, он никак не показывал этого. Лицо его было бесстрастной маской.

— Сейчас мы выясним, на что вы, молодцы, способны в бою, — начал Яра, остановившись рядом с Буюком, бывшим первым в строю как самый высокий. — А там разделим вас на отряды и начнем работу.

Доктор вытащил из находившейся рядом стойки два тонких деревянных меча и бросил один из них проморгавшемуся, наконец, Буюку. Получил здоровяк и круглый щит, сплетенный из ивовых прутьев и казавшийся игрушечным в его огромных руках.

— Нападай! — велел ему Яра, прикрываясь таким же щитом. — Постарайся задеть меня мечом.

Гор-над-четец ухмыльнулся и умело взмахнул палкой, примеряясь к ее размеру и весу. Седовласый доктор доходил ему только до груди. Буюк замахнулся и мощно рубанул, так что свистнул воздух… потому что только воздух и был на том месте, где только что стоял Яра. Кончик докторовой палки легонько ткнул удивленного новобранца в бок:

— Ты убит. Как первому, даю тебе еще одну попытку.

Токе поежился. Он думал, только во сне люди могут двигаться так быстро. Но это был не сон. Неужели кто-то из них сможет хотя бы слегка задеть Яру? А ведь доктор далеко не молод… На что же он был способен, когда выходил на арену в расцвете сил? На что способны молодые, тренированные ветераны вроде Кумала? И сможет ли сам Токе выучиться двигаться так? Успеет ли?..

Вторая попытка Буюка завершилась еще более печально. Как он ни пыжился и ни играл рельефными мышцами, закончил гор-над-четец носом в пыли, прижатый к земле щитом и коленом доктора. Аркон не выдержал, фыркнул, за что тут же схлопотал по шее от Яры: нечего смеяться над товарищем, посмотрим, как получится у тебя.

Поединок с Арконом занял чуть больше времени: он начал с серии осторожных выпадов, надеясь разведать слабые стороны противника. Но таких, казалось, у Яры попросту не было. Он выбил у Аркона меч, чуть не раздробив тому пальцы, и приставил конец своей палки к горлу побежденного. Бекмес решил сменить тактику и яростно пошел напролом, профессионально прикрываясь щитом. Он был опытнее друга, но не так быстр и кончил тем, что Яра, неизвестно как, очутился у него за спиной. Токе с трудом сдержал смешок, когда доктор бесцеремонно ткнул Бекмеса пониже спины и пояснил:

— Кодекс гладиаторский чести, который вы должны помнить и свято чтить, запрещает атаковать противника в спину Но, к сожалению, на арене не все соблюдают кодекс. Поэтому — прикрывайте тыл!

Пришла очередь Вишни. Токе было любопытно посмотреть, на что способен чудного вида парень, оказавшийся уроженцем ОЗ. Упомянутый парень, похоже, не очень представлял, что ему делать со щитом, и, недолго думая, просто метнул его в голову Яре. Доктор уклонился, но Вишня использовал свой маневр как прикрытие для атаки. Однако его меч наткнулся на щит Яры, а ловкая подсечка уложила новобранца в пыль. Вишня рванулся было подняться, но кончик докторовой палки ударил его в грудь и пригвоздил к земле. В общем, Вишня был совсем не плох, заключил для себя Токе — для озиата.

Худой, тихий гор-над-четец, прозванный Тачем, не выказал никакого боевого пыла и держался слишком напряженно. Он прозевал обманный маневр Яры и получил палкой в бедро, а затем — уже стоя на коленях — по шее. Перед внутренним взором Токе мелькнула голова гайена, катящаяся под отцовский фургон, оставляя за собой кровавый след…

Тач, прихрамывая и ни на кого не глядя, вернулся в строй. У Токе скрутило в узел желудок: скоро очередь дойдет и до него самого. Как много зависит от результатов этого испытания? И что, если Токе покажет себя совсем безнадежным? Пока Яра никак не выражал мнение о способностях своих оппонентов, а изуродованное шрамом лицо оставалось одинаково хмурым после каждого поединка.

Щит и деревянный меч перешли между тем в руки Слепого. Он двигался расслабленно и грациозно, как дикий зверь, готовящийся скорее не к охоте, а к игре. Его атака была стремительна, защита безупречна, и все же под свирепым натиском Яры ему пришлось отступить. Ого! Бой длился больше минуты, прежде чем Яра рубанул Кая по плечу, парализуя руку, держащую меч. Лучший результат за сегодня, если не считать того, что новобранцу так и не удалось коснуться доктора. Только вот Яра, видимо, не был доволен. Схватив Кая за ворот туники, он грубо притянул его к себе и выдохнул прямо в лицо:

— Ты что вытворяешь, Слепой? В игры вздумал со мной играть? Неужели ты рассчитывал, что я не узнаю? Дерись в полную силу, крысенок! Это приказ!

Яра снова сунул новобранцу потерянный меч. На мгновение бесстрастное узкое лицо приняло странное выражение. Кай склонил голову чуть набок, будто ища что-то в жестком взгляде доктора, и — схватил деревянную рукоять левой рукой, отбросив щит. Правая, очевидно, еще не обрела чувствительность после удара Яры.

— Так-то лучше! — усмехнулся доктор и тоже отбросил щит, уравнивая шансы. — Атакуй!

Слепой сменил ногу, легко вставая в правую стойку. У Токе засосало под ложечкой: он никогда еще не видел Кая таким: ни в круге с Арконом, ни во время схватки с гайенами. Его лицо больше не было застывшей маской. Кай… улыбался! А потом он прыгнул вперед, прямо на меч Яры. Дерево ударило о дерево. Слепой покатился по земле. Одним прыжком он тут же оказался на ногах, по-прежнему с мечом в руке. Токе не был уверен — все произошло слишком быстро — но, похоже, ни одному из бойцов не удалось коснуться друг друга.

Яра поманил новобранца к себе, и Слепой повторил атаку. Гибкое тело взвилось в воздух. Вместо того чтобы приземлиться на ноги, Кай комком подкатился под противника. Меч выстрелил вверх. Яра встретил его, но ноги Слепого подрубили доктору колени. Тот рухнул на спину. Кай тут же оказался сверху. Доктор сбросил его с себя. Перекувырнувшись в воздухе, Кай снова стоял на ногах, глядя на вскочившего Яру. Ни один еще не смог задеть другого мечом.

Токе поймал себя на том, что забыл дышать. Краем глаза он заметил, что другие гладиаторы поблизости прервали свои упражнения, чтобы посмотреть на захватывающий поединок между новичком и доктором. Движением руки Яра снова велел Слепому нападать. Все еще улыбаясь, Кай прыгнул. Меч Яры пронзил воздух там, где должна была оказаться грудь противника. Только там никого не было. В немыслимом сальто Кай пролетел над головой Яры. Деревянный меч рубанул шею доктора сверху вниз, но палка Яры задела гладиатора в полете, ткнув концом между ребер.

— Ты убит! — бросил доктор, разворачиваясь к приземлившемуся за его спиной Слепому.

— Ты тоже, сетха, — спокойно ответил новобранец, указывая на красную полосу, отпечатавшуюся на шее Яры, — след от деревяшки.

Доктор непроизвольно потер шею и резким движением подбородка велел Каю встать в строй. Новобранцы зашумели, радуясь успеху товарища, но Яра так глянул на них, что без команды все замерли по стойке смирно.

— Думаете, то, что тут выделывал Слепой, — образец для подражания? Ошибаетесь. Если бы это был настоящий бой, он бы сейчас был трупом. Этого вы хотите? Чтобы ваш первый бой оказался последним? — Яра обвел притихших новобранцев тяжелым взглядом. Смесь горечи и злости в его серебристых, под цвет волос, глазах, поразила Токе и заставила пристыженно потупиться. — Герои хреновы… — Доктор сердито сплюнул сквозь зубы и продолжил:

— Ошибка Слепого была в том, что он переоценил свои силы и недооценил врага. Он хотел быстро и эффектно закончить поединок там, где ему следовало бы избрать другую тактику. Слепой ловок, силен и техничен. Он надеялся поразить врага, застать его врасплох. Но хоть его противник и стар, — тут Яра отчего-то заговорил о себе в третьем лице, — он все еще в хорошей форме. К тому же на его стороне многолетний опыт боев на арене и обучения новобранцев. Такого противника наскоком не возьмешь! Его следует изматывать, обескровливать небольшими ранами, запутывать, быстро меняя стиль боя. Кстати, кровь из поверхностных ран заводит публику не меньше, чем укороченное на голову тело. При такой тактике можно спокойно дождаться подходящего момента и тогда уже прикончить противника красивым ударом — оставшись при этом в живых! Ты понял свою ошибку, Слепой?

— Да, сетха. Это был хороший урок, — почтительно произнес Кай, слегка склонив голову.

Похоже, Яра не ожидал такой покорности от новобранца, который пока не слишком-то зарекомендовал себя в школе примерным поведением. Он хмыкнул и обратился к Токе:

— Ну, Горец, попробуй-ка продемонстрировать нам то, о чем я только что говорил.

Токе отер вспотевшие ладони о штаны и поудобнее перехватил рукоять меча. Все, что сказал Яра, без сомнения, очень умно, но хватит ли у Токе умения? Он и со щитом-то обращается не лучше Вишни — нет у него в этом опыта. Да и прямая тонкая палка — не отцовский аршак с широким плоским лезвием, созданным для того, чтобы рубить, а не колоть. Сказать бы об этом Яре, да кто его теперь станет слушать?

Токе глубоко вздохнул, пытаясь унять бешено бухавшее в груди сердце, и медленно пошел вперед, прикрываясь щитом. Он велел себе сохранять хладнокровие, но после первого же обмена ударами парень позабыл обо всем на свете. Кровь ударила ему в голову, глаза ослепила белая ярость. Он видел перед собой не рассеченное шрамом лицо Яры, а узкие темные глаза Клыка, слышал спокойный гортанный голос гайена, голос убийцы… Дальнейшее слилось для Токе в череду молниеносных нападений, блоков и контратак, где действие опережало мысль. Его рука была быстрой, он был повсюду, и все же проклятый Клык оставался недосягаемым. Потеряв терпение, Токе, рыча от ярости, кинулся на врага, но тут же взвыл от боли в глазах. Их забил песок, который бросил, зачерпнув краем щита, Яра. Не обращая внимания на боль, Горец лупил во все стороны палкой, пока доктор ловко не выбил ее из руки новобранца.

Утирая текущие из глаз слезы вперемежку с песком, Токе вернулся в строй. Он чувствовал себя опозоренным и беспомощным. «Что, если бы передо мной сегодня действительно стоял Клык, вооруженный не деревяшкой, а настоящим мечом? Хороший бы из меня получился мститель…» Словно в ответ на эти мысли, Яра сказал:

— Контроль! Ненависть, ярость, даже страх… Все эти чувства помогают вам драться, но только до тех пор, пока вы держите их под контролем. Не давайте им управлять собой. Научитесь использовать их, и они приведут вас к победе. Контроль — это имя ключа, — Яра постучал пальцем по лбу Горца. — В следующий раз попробуй использовать это, мальчик: ты сам удивишься, насколько круглый предмет на твоих плечах может быть полезен.

Токе вспыхнул: он был уверен, что не слышит смеха товарищей только потому, что утренняя расправа над Буюком прочно замкнула им рты. Но самое печальное заключалось в том, что Яра был прав. Токе никогда не справиться с Клыком, пока он не обуздает бурю, клокотавшую у него в груди при одной мысли о гайенах. А возможно ли это?

Между тем доктор продолжал урок. Теперь он комментировал удачи и ошибки каждого новобранца по очереди, отмечая их сильные стороны и то, над чем им придется особенно усердно работать в будущем. Яра говорил хладнокровно и терпеливо, не оценивая, а констатируя факты, так что трудно было сказать, какое впечатление на него произвели старания гладиаторов. Слепому доктор уделил не больше внимания, чем остальным новобранцам. Этого Токе никак не мог понять: перед его глазами все еще стоял проделанный Каем немыслимый воздушный трюк и красная полоса на шее Яры. Уж если такое не смогло впечатлить старика, то что тогда нужно было сделать, чтобы заслужить его похвалу? Выдохнуть пламя из ноздрей?

Между тем доктор, не оставивший от былой самоуверенности новичков камня на камне, перешел к кодексу гладиаторов. К удивлению Токе, оказалось, что первым законом гладиаторской чести было молчание. Бойцам запрещалось разговаривать во время поединка. Вместо слов они, однако, могли обмениваться знаками. Сжатый кулак, например, означал просьбу о пощаде. Кулак с горизонтально вытянутым большим пальцем значил «Добей меня!». Поднятый указательный палец перед началом боя говорил о том, что поединок будет продолжаться только до первого ранения. Токе слушал внимательно, стараясь запомнить и правильно повторить все знаки — ведь от них будет зависеть его жизнь. Арбитры на играх, решающие в спорных случаях исход поединка, использовали ту же систему знаков. Сжатый кулак означал пощаду для побежденного, разжатая ладонь — смерть.

Вторым законом было полное соблюдение правил чести. Так, гладиатор, признавший свое поражение, должен был снять шлем и подставить горло под меч противника или вонзить нож в собственное горло. Переполненный информацией и старающийся запомнить многочисленные правила Токе с разочарованием узнал, что острое оружие им выдадут только на арене, а в школе придется довольствоваться деревянным или затупленным учебным. Он также уяснил, что ввязываться в драки вне арены было бы очень неудачной идеей: за это нарушителей секли и сажали в колодки.

А потом… Потом начались тренировки. Когда наконец Яра выпустил новобранцев из своих когтей, было время обеда. Падающие с ног от усталости Горец с товарищами облегченно присоединился к толпе взмокших гладиаторов, гурьбой валивших в столовую. Проталкиваясь на галерею, Токе случайно поднял глаза и встретился взглядом со Скавром, облокотившимся на перила прямо над ними. Интересно, как долго мясник стоял там? Но тут новобранца не слишком вежливо пихнули в спину, и его стала больше заботить целость собственных босых ног, чем мнение Скавра о его боевых способностях.

Если бы Токе слышал разговор, произошедший в конторе мясника несколькими метрами выше и несколькими минутами позже, он бы узнал, что Скавра действительно весьма занимал один из купленных им вчера новичков.

— Итак, что ты о нем думаешь? — нетерпеливо бросил владелец школы едва вошедшему в дверь Яре.

Доктор неторопливо уселся на свободный стул и выбрал фаршированную зеленью лепешку с протянутого ему Скавром блюда.

— Сколько ты за него заплатил? — проговорил Яра, прежде чем вонзить крепкие зубы в теплый еще хлеб.

— Достаточно, — буркнул Скавр. — Не говори мне теперь, что я вышвырнул деньги на ветер: тогда я сам сойду вниз и спущу с сукина сына шкуру живьем. Может, удастся продать ее на барабаны в храме Дестис…

— А чего ты ожидал? Я должен был сказать, что ты нашел второго Фламму?

Мясник покачал головой и склонился к доктору через стол:

— Не может быть, чтобы мальчишка был совсем безнадежен. Я видел, что он вытворял на плацу. Ягуар тебя задери, Яра, он едва тебе шею не свернул! И его руки… Ты видел его кисти?! Это верный знак…

— Ты не ошибся, Скавр, — Яра бросил последние крошки в рот и вздохнул. — Боюсь, парень будет даже лучше, чем Фламма. Вернее, он может стать лучше при правильном обучении…

— Боишься?! Ты соображаешь, мой дорогой Яра, что ты только что сказал?! Моя новая покупка, уродливый, как пустынный демон, раб, возможно, сможет превзойти лучшего бойца школы, а ты — боишься?!

Яра спокойно пожал плечами:

— Возможно, сможет превзойти, а возможно… — Он запнулся, побарабанив пальцами по столешнице. — Он неуправляемый, Скавр. Ягуар свидетель, я выбил из мальчишки сегодня пыль, но ему все — как с гуся вода. И еще одно меня смущает: я не могу читать его. Все остальные в этой компании прозрачны для меня. Я знаю, что ими движет, а значит, могу предсказать их действия, могу управлять. Буюком руководит жадность, Горцем — гнев, Шустрым — честолюбие, Лбом — верность другу: они с Шустрым будут хороши в паре. Озиат — умник, таких через мои руки немало прошло. Второй гор-над-четец, Тач… Не уверен, что он на что-то годен: похоже, его сломали в плену. Но я сделаю, что смогу… А вот Слепой… Что за кликуху ты дал ему, Скавр! С ним я сам чувствую себя слепым котенком, не знаю, куда тыкнуться или что у него в голове… Такой может быть опасен.

— Ты имеешь в виду, — сощурился мясник, — он бунтовщик? Может сделать ноги или подговорить других к побегу?

— Не знаю, — покачал седой головой доктор. — Не думаю. Этот скорее одиночка… В том-то и беда, что я не знаю, чего от него ожидать. Пока я пробую не выделять Слепого среди других: пусть не считает себя чем-то особенным. Поставил его сегодня на «танец с тенью» в пару с Буюком…

— Я видел, как гор-над-четец отыгрался за помятые яйца, — у него явные задатки садиста. Разумно ли это — стравливать новичков, одного из которых и так нельзя назвать покладистым…

— Ничего, это Слепому только полезно — пусть попробует вкус собственной крови, как и остальные. Я знаю, что он способен на большее, и думаю, именно таким путем я смогу заставить его достичь этого большего… И все же для меня этот парень, как змея в траве: притаившаяся опасность…

— Я заметил, Яра, с возрастом у тебя возросла тяга к философии и красивым аллегориям, — довольно хохотнул Скавр. — Если твои опасения основываются только на смутных предчувствиях… — Внезапно мясник выпрямился в кресле и хлопнул ладонью по столу. — Потребуется держать его в ежовых рукавицах — держи, если именно это нужно, чтобы сделать из сукина сына звезду арены. Но вот от разговоров этих… мистических, ты меня избавь!

Яра провел ладонью по лицу, поглаживая изуродованную щеку:

— Дело хозяйское. Ты меня спросил — я ответил. А предчувствия меня ни разу еще не обманывали: у меня от одного вида этого чучела шрам зудеть начинает. Верный знак: хлопот мы с этим Слепым еще наберемся…

— Сходи к Чесноку, пусть он тебе примочку сделает, — Скавр вытащил из ящика стола свою бухгалтерию, показывая, что беседа окончена. — А от хлопот кнут и цепи помогают. Понадобится, всегда можно мальчишку снова заковать — и другим острастка будет.

Вздохнув, Яра поднялся из-за стола. На пути в столовую он едва не столкнулся с пробиравшимся к выходу Слепым. Седой доктор сквозь зубы помянул Ягуара и яростно заскоблил щеку: у него снова чесался шрам.

ГЛАВА 6, в которой Кай штурмом берет уборную

На обед были тушеные бобы. Токе не отказался бы сейчас от сочного куска жареной баранины, но оказалось, мяса гладиаторам вообще не полагалось — такая была диета. Ячмень и бобовые помогали наращивать мышечную массу, и, как быстро выяснил Токе, именно на этом корме ему придется жить отныне. Однако живот у него так подвело, что бобы показались ему пищей богов. Он с аппетитом уминал овощи, когда услышал бас Буюка с другого конца стола:

— Хей, Элиас, с тебя хватит! — Здоровяк отобрал полупустую миску у своего тихого товарища и ухмыльнулся. — А то твоя жопа всю ночь будет играть, как волынка! А мне с тобой комнату делить. — И Буюк принялся беззастенчиво запихивать в рот остатки Тачевой порции.

Вокруг грянул дружный смех, только Кай не смеялся. Он задумчиво глядел на Тача, угрюмо уставившегося в стол, будто происходившее вокруг его не касалось. Не понимал Токе этих гор-над-четцев: один вытирал о другого ноги, а второй безропотно изображал коврик. Но чужая душа, как говорят, потемки, и Горец, недолго думая, снова навернул бобов.

Несколько часов непрерывных тренировок здорово вымотали его. Мокрая от пота рубаха прилипла к спине, руки слегка дрожали от непривычного напряжения. Семерку Токе слили с остальными новобранцами, которые были поделены на две большие группы. В одну, с которой занимался длинный хмурый доктор по имени Хак, собрали новичков, не имевших навыков владения оружием и начинавших с самых азов. Вторая группа, в которую попал Горец сотоварищи, представляла собой пестрое сборище самых разнообразных личностей, объединенных умением держать в руках меч. Среди них была Тигровая Лилия и еще несколько гладиаторов, с которыми Токе успел познакомиться в столовой накануне вечером. Остальных ему еще предстояло узнать.

Яра и его помощник Агта разделили своих подопечных на группы, которые должны были работать с разным оружием и снарядами, поочередно меняясь местами. Доктора сновали между новобранцами, указывая и исправляя их ошибки. За несколько часов Токе успел попробовать множество увлекательных занятий: от наскоков со щитом и деревяшкой на безответный столб, называемый «пэлом», до силовых упражнений и «боя с тенью».

Последняя техника принесла ему особенно много огорчений в виде синяков и шишек на разных частях тела. Он с завистью глядел на старших, очевидно, уже пробывших в школе какое-то время парней. С завязанными глазами они уворачивались от молниеносных, направленных в лицо ударов; безошибочно предугадывали движения нападающего и ставили непроницаемую защиту.

Горцу Яра велел начать с малого. Его поставили в пару с Уксусом — крепким коротконогим церруканцем, неизвестно чем заработавшим такое прозвище. Токе плотно завязали глаза. Уксус медленно приближал руку к лицу напарника, который должен был стараться почувствовать, когда и где «тень» собирается коснуться его. Довольно скоро Токе начал ощущать тепло, исходящее от ладони Уксуса, и все шло гладко, пока Яра не велел им увеличить темп. Физиономия новичка успела украситься парой великолепных фингалов, прежде чем доктор был удовлетворен и велел переходить к следующей фазе упражнения.

Токе снял повязку. Теперь, стоя напротив Уксуса, он должен был угадывать и повторять его движения. Когда «зеркало» стало более или менее получаться, Яра велел Уксусу атаковать — для начала медленно. Задача Горца заключалась в том, чтобы почувствовать момент и направление атаки и поставить блок. Парень следил за руками Уксуса, но церруканец оказался мастером обманных движений. Токе был рад, что его напарнику приходилось двигаться так медленно. Но радость эта оказалась недолгой. Уксус получил позволение увеличить темп. И тут же к фингалам на скулах у новичка прибавилась коллекция синяков на ребрах и разбитый нос.

— Попробуй следить за глазами, — сжалившись, подсказал Уксус.

Токе буркнул что-то нечленораздельное в ответ, но внял совету. Это помогло ему протянуть до обеда.

Поглощая бобы, он старался не думать, какое развлечение Яра придумает для них после перерыва. Слабым утешением было то, что физиономии остальных посвященных вчера новобранцев выглядели не краше его собственной. У Кая рот был так разбит, что есть ему приходилось с осторожностью. Токе подозревал, что Яра назначил Буюка «тенью» Слепого исключительно в отместку за ссадину на шее. Воспользовавшись возможностью отыграться за свое унижение на рынке, громила гор-над-четец внезапно позабыл, что «лангсо» означает по-церрукански «медленно» и без передышки обрабатывал Кая, словно тот был тренировочным столбом-«пэлом».

Из всей их маленькой команды, приобретенной Скавром в один день, казалось, только Аркон воспринимал происходящее с энтузиазмом. Он сидел неподалеку от Токе и увлеченно болтал с незнакомым новобранцем — похожим на северянина парнем лет двадцати пяти, с открытым, веселым лицом. Поймав взгляд Токе, Аркон махнул ему рукой:

— Эй, Горец, давай сюда! Познакомься, это Дженс. Мировой парень! Кстати, он из Заставы, как раз из того каравана, на который гайены перед нами напали. Товарищ по несчастью.

Повинуясь невольному порыву, Токе подхватил свою миску и подсел к Дженсу и Аркону:

— Токе, сын Эсгера из Малых Подхватов. А здесь — Горец.

Заставец приложил руку к сердцу в приветственном жесте северян:

— Дженс, сын Лассе из Заставы. Здешние басурманы прозвали Мослом.

— Да, нам с Горцем еще повезло с прозвищами, — беззлобно хохотнул Шустрый.

— Это еще ничего, — поддержал Токе, — моей «тенью» сегодня был мужик по имени Уксус.

Подождав, пока Аркон с Мослом отсмеются, он закинул пробный камень:

— Слушай, Дженс, а много тут ваших? Ну, из заставского каравана?

Заставец печально покачал головой:

— Только я и Мортен, то есть Философ. Он там сидит, — парень ткнул куда-то за спину Токе. — Остальных, кто уцелел, какой-то желтолицый барыга купил. Где-то они сейчас? А тут вроде ничего. Мы с Философом даже рады, что в школу попали. Первые дни тяжело, конечно, но потом привыкаешь…

— А знаешь, Дженс, тут ведь еще один из вашего каравана есть! С нами вчера пришел… — Аркон, видно, вспомнил наконец о Кае и, сам того не зная, помог Токе.

— Как, еще один? Кто? Где? — завертел головой во все стороны заставец.

— Да вот он… — Шустрый махнул рукой в сторону Кая… Но место рядом с Тигровой Лилией было пусто. Теперь головой закрутил Аркон. — Куда же он подевался? Только что тут был!

— Да как один из наших с вами мог оказаться? — рассудив, удивленно спросил Дженс. — Вы уверены, что он из того каравана?

— Он сам так сказал… — начал было Токе, но товарищ воодушевленно перебил его:

— Да ты сразу узнаешь его, как увидишь. Такую морду не забудешь! Глазищи — во! Черные такие. Патлы — досюда! И седые… — размахивал руками Аркон, пытаясь изобразить Слепого в отсутствие последнего. — Каем зовут.

Дженс, нахмурившись, покачал головой:

— Караван большой был, я по именам всех-то и не знал…

— Неужели не помнишь? Он при золотых дел мастере был. Пацан еще совсем, вроде Токе, но дерется… Неудивительно, что он от гайенов спасся, да и господина уберег. Видел бы ты, как он Яре утром по шее заехал! Да что там, он и мне успел однажды накостылять…

— Погоди-погоди! — прервал вдохновенную речь Аркона Дженс, выглядевший совершенно сбитым с толку. — Ты что-то путаешь. Героя твоего, что Яру палкой огрел, я видел сегодня — но впервые в жизни! С чего ты взял, что он из наших?

Теперь настала очередь Аркона недоумевающе хлопать глазами. Внезапно лицо его просветлело:

— Вот дурак! То есть я, а не ты. Ясно, ты Каевой рожи никогда не видел: он же все время капюшон на голове таскал! Я совсем позабыл об этом… Но хозяина-то его ты должен помнить! Он приметный такой господин, высокий, черноволосый, глаза у него такие… пронзительные. Ар, золотых дел мастер?

Дженс упорно покачал головой:

— Был у нас в караване золотых дел мастер, это верно. И слуга при нем был. Только мастера того Уве звали, горбатый совсем был от своей работы, и глаза его я бы уж пронзительными никак не назвал — он без стекляшек своих не видел дальше собственного носа… Слуги его имени не припомню, только их обоих на моих глазах гайены порешили. Подмастерье-то и меча в руках никогда не держал, а тут за палаш оброненный схватился, хотел старика защитить, вот тут-то их и… — Дженс залил горький комок в горле разведенным вином. — Так что или ты, Шустрый, чего-то путаешь, или Кай этот тебе песком уши засыпал…

Токе потихоньку поднялся из-за стола, оставив озадаченного Аркона разбираться с Мослом: он выяснил, что хотел. Теперь он должен найти Кая — найти и получить ответ на свои вопросы. Токе повезло: знакомая спина мелькнула у выхода из столовой. Он устремился следом и нагнал товарища на нижней галерее. Слепой быстро шел вдоль ряда казарменных дверей, настолько чем-то озабоченный, что заметил преследователя, только когда тот схватил его за плечо и развернул к себе лицом:

— Надо поговорить!

— Надо — поговорим, — спокойно кивнул Кай. — Только давай не сейчас. У меня дело есть.

— Дело придется отложить! — Спокойствие собеседника подействовало на Токе, как красная тряпка на быка.

— Это дело неотложное, — Кай покосился себе за спину, на закрытую дверь сортира ниже по коридору.

— Я говорил с Дженсом, — выпалил Токе. Как он и ожидал, в глазах переминающегося с ноги на ногу парня не мелькнуло и тени узнавания. — Как, ты не помнишь?! Это же твой старый знакомый, из заставского каравана.

Теперь во взгляде Кая выразилось понимание. Он вздохнул:

— И как поживает старина Дженс?

Токе стиснул зубы: больше всего ему сейчас хотелось размазать в кровь это бесстрастное лицо.

— Неплохо. Только вот что странно: «старина» Дженс, как ты выразился, и слыхом не слыхал ни о мастере Аре, каких бы дел мастером этот господин ни был, ни о Кае, его верном слуге. Напротив, он поведал драматическую историю гибели ювелира Уве с подмастерьем, зарубленных нечестивыми гайенами. И знаешь, что интересно? По описанию Дженса, мастер Уве и его несчастный слуга, которые действительно путешествовали с заставским караваном, похожи на тебя и твоего господина как ишак под седлом на айрана! Хотя… Ведь это тебя совсем не удивляет, а, Кай? Или как там тебя зовут на самом деле…

Парень терпеливо выслушал тираду Токе, не прерывая его и не отводя взгляда. Когда тот, выдохшись, замолчал, Кай заговорил, и в его голосе звучала усталость:

— Что ты хочешь услышать от меня, Токе? Что я солгал? Ведь это мне не впервой, так? Да, меня не было в заставском караване. Ты это хотел услышать? Тебе теперь стало легче? Тогда прости, но мне надо идти.

Парень шагнул вперед, но Токе заступил ему дорогу и схватил за руку. Кай поморщился — пальцы сжали его плечо там, где вспух красный след от плети Яры, — но руку не выдернул. Токе выпалил ему в лицо, почему-то шепотом:

— Нет, мне никогда не станет легче! И поэтому у меня есть право знать… Я должен знать… Кто ты? Было ли хоть что-то из сказанного тобой правдой? Зачем ты пришел в наш караван? Зачем ты принес с собой смерть? Зачем ты… — Токе задохнулся, не в силах найти и выговорить нужные слова. — Зачем притворялся, что ты мне друг?

Лицо Кая исказилось от боли, он на мгновение закрыл глаза. Токе выпустил его руку, сообразив, что вцепился в нее мертвой хваткой, но выражение лица Слепого не изменилось. Открыв наконец глаза, он спросил:

— Ты уверен, что действительно хочешь знать ответ?

Токе ожидал чего угодно: оправданий, отрицания, лжи — но только не этих слов. Да, он действительно хотел знать ответ. Он чувствовал, что именно этого знания ему не хватает, чтобы найти смысл в событиях, перевернувших его жизнь, как горный поток переворачивает камень-голыш… Вот только чему из сказанного на этот раз можно будет верить?

— Хочу. Я хочу знать правду. Солжешь снова — и клянусь, я убью тебя! — Токе трясло, но он видел, что Кай воспринял его слова всерьез.

— Тогда пойдем, — Слепой развернулся и направился дальше по галерее. На этот раз озадаченный Токе не успел ему помешать. Он поспешил следом.

— Куда?

Кай посмотрел на него странным взглядом, как на слабоумного:

— В сортир. Можешь пойти со мной, если тебе не терпится.

Токе немного смутился, но не собирался выпускать вруна, раз уж удалось припереть его к стене, и молча пошел рядом.

Слепой потянул на себя синюю дверь, отличающуюся от прочих в ряду только отсутствием глазка с заслонкой и засова. Дверь не подалась.

— Заперто, — констатировал он.

— Не может быть, — непонимающе воззрился на дверь Токе. — Она же не запирается!

— Запирается, если заложить ее чем-нибудь изнутри.

— Кому бы это могло понадобиться? — удивился Токе. — Хорошо хоть на другой стороне двора еще толчок есть…

Но Кай не обращал на него внимания. Он прислушивался к происходящему за дверью. Точнее — не происходящему: там была мертвая тишина.

— Эй, Тач! — вдруг заговорил парень с дверью, рванув ручку на себя. — Я знаю, ты там! Открывай, ты не один!

За дверью не отвечали. Токе непонимающе переводил глаза с Кая на дверь и обратно, пытаясь сообразить, что заставляет того ломиться в запертую уборную.

— Тач! Слышишь меня, Тач! Открой или я войду сам! — продолжал взывать парень, но безрезультатно. Совершенно запутавшийся Токе начал было:

— Если это способ отвертеться от ответа на мои вопросы, то не думай, что…

Но Кай просто отодвинул его в сторону:

— Поберегись!

Чуть отступив, он вдруг коротко и резко пнул дверь между косяком и дверной ручкой, а потом снова рванул ее на себя. На той стороне что-то с треском упало на пол, и дверь распахнулась. Парень тут же штурмовал уборную. Токе влетел в полутемное помещение за ним по пятам, едва не споткнувшись об обломки деревянного меча, которым была заложена дверь.

Уборная в школе была просто рядом дыр в деревянном помосте, целомудренно разделенных ширмами. Кай уже копошился в дальнем углу за последней из них, в самых нелицеприятных выражениях поминая Тача. Токе начал что-то соображать, когда Кай показался в проходе спиной вперед: он будто тащил за собой что-то тяжелое. Горец шагнул ему навстречу и увидел, что его недавний собеседник держал под мышки бесчувственное тело худого гор-над-четца.

— Что стоишь столбом? Помоги! — рявкнул Слепой.

Токе поспешил подхватить Тача за ноги: несмотря на худобу, он оказался на удивление тяжелым. Вдвоем они уложили парня на пол, и Кай склонился над несчастным.

— Что с ним? — Токе пытался подавить дрожь в голосе, но это не очень получалось. — Он… он совсем синий!

Кай запрокинул Тачу голову, открыл ему рот и без колебаний засунул туда руку.

— Да что ты… Что ты делаешь! — завопил Горец, бросаясь на колени рядом с изувером, но не решаясь его остановить.

— Что-то есть, — отозвался Кай, сосредоточенно копаясь у бесчувственного гор-над-четца в глотке. — Ага! — Он торжествующе извлек нечто из горла Тача и, поморщившись, отбросил в сторону. — Находчивый, гад, оказался. Элиас! Слышишь меня, Элиас?! Очнись!

Кай тряс неподвижное тело, хлестал по щекам, но оно не подавало никаких признаков жизни. Гор-над-четец не дышал. Токе присмотрелся к брошенному на пол предмету и с ужасом и отвращением узнал в нем губку, используемую посетителями уборной для самых грязных надобностей. Как она могла оказаться в горле Тача? В запертом помещении, где, кроме него, больше никого не было? У Токе похолодело в груди. Неужели тихий, нелюдимый новобранец сделал это… сам? Но почему? Неужели его желание уйти из жизни было так велико, что заставило преодолеть и страх, и естественное отвращение?

Пока эти мысли роились у Токе в голове, Кай не сидел сложа руки. Склонившись низко над лицом Тача, он накрыл его рот своим и пытался вдохнуть в него жизнь. Горец наблюдал за происходящим, широко раскрыв глаза. Раскинувшийся на спине Тач выглядел таким же бездыханным и синим, как прежде. Токе хотел сделать что-то, чем-то помочь… Вот только чем? Вдруг он вскочил на ноги:

— Я позову лекаря!

Как же он мог забыть об этом! Ведь костоправ помог ему и Аркону с их ранами. Может, он и Тача сможет вернуть к жизни? Но тут Кай резко ударил лежащего под дых прямыми напряженными пальцами. Тело гор-над-четца дернулось. Он судорожно, со стоном втянул воздух и натужно закашлялся. На лицо медленно возвращались краски. Это было настоящее чудо! Слепой между тем помог Тачу приподняться, а Токе, чуть опомнившись, поддержал вернувшегося с того света за плечи.

Элиас немного отдышался, в глазах у него прояснилось. Неожиданно он задергался в руках своих спасителей, пытаясь вырваться и отползти в сторону:

— Зачем? Зачем вы это сделали? — хрипел он. — Оставьте меня!

— Не оставим! — решительно возразил Кай. — Это лучше ты нам скажи, зачем ты этакое безобразие учинил?

— Вам-то какая разница? — Элиас, вырвавшись из рук Слепого, отполз к стене и прижался к ней спиной, подтянув колени к подбородку. — Это мое личное дело.

— Положим, мне не нравится, когда я иду по нужде, находить у толчка посиневшие трупы, — заявил Кай. — На этот раз мы с Горцем тебя откачали. Но, выйди мы сейчас за дверь, я не уверен, что ты не примешься за старое. — Кай в упор посмотрел на Элиаса, но тот отвернулся и уставился, не отвечая, куда-то в темный угол. Только желваки играли на скулах.

Слепой вздохнул и поглядел на Токе, будто взывая о помощи. Но тому не приходило в голову, что он мог бы сказать или сделать. Тогда Кай подвинулся поближе к Тачу и тихо начал:

— Ты думаешь, мы случайно здесь оказались, Элиас? — При упоминании его настоящего имени гор-над-четец вздрогнул, быстро взглянул на говорившего, но тут же опять опустил глаза. — Я целый день за тобой наблюдал. Сразу понял — с тобой что-то не так. А потом, когда Яра тебя вызвал, заметил эти синяки — у тебя одежда задралась. Вчера их не было. Я шел за тобой из столовой — ты видел?

Элиас мотнул головой и вдруг закричал на Кая с мукой в охрипшем голосе:

— Зачем?! Какое тебе дело до меня, Слепой?! Ты же меня в первый раз вчера увидел! Шел бы своей дорогой и дал бы мне идти своей!

— Ага, до ближайшего сортира! Головой в толчок еще не пробовал кидаться?

— Да пошел ты!.. — Элиас оттолкнулся от стены, пробуя встать. Но ноги не держали его, и он рухнул на пол. Токе опустился на колени рядом с новобранцем и попробовал дотронуться до его плеча:

— Послушай, Элиас! Это правда, что мы вчера впервые увидели друг друга. Но мы все принесли клятву, которую скрепили каленым железом. Мы все стали членами одной семьи — семьи гладиаторов. Посмотри: на моей руке такой же знак, как и на твоей. И он так же болит. Мы теперь братья! Ни мне, ни Слепому не все равно, что случится с нашим братом, что случится с тобой, Элиас. Может быть, завтра нам суждено умереть на арене, но зачем погибать теперь так глупо, ни за что ни про что?

Токе был сам удивлен своей речью: он вдруг понял, что никогда не говорил так длинно и складно, и что он действительно верил в то, о чем говорил. Происшедшее изменило его мнение о Таче. Раньше Токе считал его несколько трусоватым, безвольным парнем. Однако то, что почти удалось сделать Элиасу, требовало и находчивости, и мужества. Эти качества в людях всегда вызывали у Токе симпатию. Он искренне желал помочь гор-над-четцу, но его шедевр ораторского искусства, казалось, не произвел на того никакого впечатления.

— Лучше уходите! Оставьте меня! Я конченый человек, — повторял Элиас, пряча подозрительно блестящие глаза.

Слушавший тираду Токе с поднятой бровью Кай снова склонился к Тачу:

— Что случилось, Элиас? Кто тебя избил? Что происходит между тобой и Буюком? Вы ведь вроде земляки, а шпыняет он тебя хуже, чем гайены своих рабов.

— Это мое дело! Отвали! — зло выкрикнул гор-над-четец, и Токе на мгновение показалось, что он ударит Кая. Но Тачева спасителя это ничуть не смутило:

— Ага! Значит, я прав: в Буюке все дело! Ладно, не хочешь сам говорить, я пойду с ним потолкую. Почему-то мне кажется, он будет более разговорчивым…

Кай сделал движение подняться, но Элиас ухватил его за тунику:

— Нет! Погоди, не надо! — В его глазах стояли слезы. — Не надо. Я… — Голос его сорвался на шепот и пресекся.

Слепой опустился на пол рядом с Тачем, скрестив ноги:

— Элиас, — голос его стал неожиданно мягким, в нем не осталось и следа былой иронии. — Тебе нужна помощь. Мы здесь, — Кай кивнул на Токе, — чтобы помочь. То, что ты скажешь, останется между нами, верно, Горец?

Токе активно закивал.

— Мне никто не сможет помочь, — в тихом голосе Элиаса звучало отчаяние. Он поднял глаза, но в них не было надежды. Гор-над-четец немного помолчал, изучая Кая, и наконец сказал: — Если… если я расскажу, вы оставите меня в покое? И обещаете держать язык за зубами? Никто не должен узнать о том, что здесь произошло…

— Если мы вместе придем к выводу, что ситуация безвыходная, обещаю — мы оставим тебя в покое. В любом случае — никто ничего от нас не узнает.

Элиас поразмыслил немного над словами Кая и кивнул:

— Хорошо.

Он плотнее обхватил руками костлявые колени, откинул голову, так что бритый затылок коснулся стены, и заговорил, прикрыв глаза:

— Я и Мэс — это Буюка так на самом деле зовут — из Гор-над-Чета. Вместе служили в армии диктатора Сайхедеха. Служба была спокойная, не пыльная. Сайхедех правил Гор-над-Чета последние двадцать три года — ровно столько, сколько мне лет. Жили мы при нем мирно, не бедствовали. Пока в прошлом году, как раз на равноденствие, его не убили. Да вы, наверное, слышали об этом.

Токе открыл было рот, чтобы признаться в своем полном невежестве относительно ситуации в Гор-над-Чета, но Кай состроил ему страшные глаза, и парень решил придержать вопросы до более подходящего времени. Ничего не заметив, Элиас между тем продолжал:

— Официальным преемником Сайхедеха был генерал Низрат. Ему присягнули войска, точнее, та их часть, которая осталась верна Сайхедеху и после его смерти. Наша с Мэсом сотня была в их числе. Остальные… Да вы сами знаете. Началась борьба за власть между сторонниками Низрата, тяготевшими к Феерианде, и синей партией, призывавшей к созданию альянса с Церруканом и охоте на ведьм. Ну и колдунов, конечно. Многие солдаты дезертировали, некоторые поменяли сторону. Я свою, в общем-то, не выбирал. Просто для меня слова «верность присяге» еще что-то значили. Про Мэса не скажу, мы тогда друг друга едва знали. Возможно, он просто держался тех, кто платил регулярнее. Короче, покидало нас везде, сотня наша здорово поредела. И тут мы угодили в засаду синих.

Меня подстрелили, так что, как в плен брали, не помню. Очнулся уже в лагере синих, в лесу. Нас с Буюком посадили в яму, где до нас сидело уже двое. Заковали, заставляли работать, морили голодом. Но не это было худшее, — Элиас замолчал, глядя мимо Кая невидящими глазами. По лицу его прошла дрожь, и он на мгновение закрыл веки. Когда гор-над-четец открыл их, то Токе не выдержал, отвел взгляд: столько в этих глазах было муки. Голос Элиаса, напротив, оставался невыразительным и сухим, когда он продолжил свое повествование: — Сначала нас стали стравливать, как диких зверей. Мы должны были драться друг с другом голыми руками, без оружия, без правил. Проигравший оставался без пайки, победитель получал его долю. Мэс начал быстро поправляться: из нас четырех он был самый большой и сильный. Потом соседей наших кому-то продали. Остались Мэс и я. Стравливать нас стало неинтересно: и так ясно, кто победит. Если б еще не раненое бедро, может, у меня был бы шанс, а так… И синие придумали другое развлечение, — Элиас снова замолчал, будто ему было трудно найти слова. Костяшки его пальцев, вцепившихся в колени, побелели. — В Церрукане… мужеложество дело обычное. Среди знати это даже модно. В Гор-над-Чета оно позорно и запрещено законом. Синим показалось забавным заставить двух молодых солдат Низрата… — Элиас сглотнул и поднял взгляд от своих колен на Кая, который, не дрогнув, выдержал его тяжесть. У Токе в горле что-то стояло, что-то горько-соленое, и кулаки судорожно сжались… — Меня они не могли принудить ни побоями, ни угрозами. Тогда меня просто связали. А Мэс… За время плена он опустился, почти потерял человеческий облик: за дополнительную пайку или глоток архи он сделал бы все что угодно.

После первого раза он… вошел во вкус. Его даже не надо было особенно заставлять. А я… Я мечтал о смерти, но синие не собирались меня убивать и позаботились о том, чтобы я сам ничего над собой не мог сделать: безоружный, в оковах… Хотел убить эту жирную сволочь Мэса, задушить во сне цепью от кандалов, но он проснулся, а у меня сил уже совсем мало оставалось… Думал, синие прикончат меня за эту попытку, но они будто знали… Только поиздевались, а потом продали нас обоих церруканским работорговцам.

Для меня рабство в караване стало облегчением: хоть переход через пустыню и был тяжелым, обращались с нами неплохо — берегли товар, а главное — с Мэсом нас разделили. Пока с караваном шли, у меня даже надежда появилась, что нас разные хозяева купят, и я этого скота никогда больше не увижу. Глупо, конечно. Скавр, услышав, что мы военнопленные, армейские, купил нас обоих для боев. Хотя меня ему, скорее, в нагрузку всучили… Поселили нас с Мэсом в одной комнате. Когда всех вчера на сон развели, я про себя решил, что умру, но не позволю этому гаду и пальцем к себе притронуться, — Элиас криво усмехнулся. — Ничего у меня не вышло. Мы сцепились там, в тесной каморке, в темноте, за запертой дверью… У меня пара ребер треснула, но тогда я даже не почувствовал. А потом он стал бить меня головой о край койки… В итоге Мэс опять оказался сильнее.

Мне оставалось только выполнить вторую часть своего обещания. Я думал над этим весь остаток ночи — не так-то легко умереть в казармах, где за тобой постоянный надзор. Но, наконец, я нашел возможность…

— Только мы тебе помешали, — закончил за Элиаса Кай.

Тот кивнул, бледный, опустошенный своим признанием. Токе был потрясен:

— Почему же ты не рассказал обо всем Скавру?

— Рассказать?! И признаться в своем позоре?! — возмутился гор-над-четец.

— Почему тогда не попросил расселить вас по разным комнатам?

— А как бы я это объяснил? К тому же Мэс меня все равно бы не оставил в покое: случилось бы это не раньше, так позже… — Элиас вздрогнул и закрыл руками лицо. — Теперь уходите! Оставьте меня одного!

Его последние слова поглотил донесшийся со двора удар гонга: обеденный перерыв закончился. Подумать только, прошло всего около четверти часа, а Токе казалось, будто перед его глазами промелькнула целая жизнь!

Кай поднялся с пола:

— Токе, оставайся с Элиасом, пока он не сможет сам идти. Глаз с него не спускай!

— А ты куда? — удивился Горец.

— Гонг слышал? Пойду, скажу Скавру, что у вас от бобов животы прихватило, сберегу вам шкуры.

— Погоди! — Токе заступил Каю дорогу и понизил голос, чтобы Тач не расслышал его слова. — Надо же что-то делать! Как-то ему помочь!

— Есть предложения? — поинтересовался Кай.

Парень открыл рот, чтобы что-то сказать, но только беспомощно развел руками.

— Тогда я пошел. Встретимся на плацу.

Токе не успел ничего возразить, как перед его носом уже захлопнулась дверь.

ГЛАВА 7, в которой Токе хочется поменяться с Каем местами

Вздохнув, Горец тяжело опустился на пол рядом с Элиасом. Тот, казалось, не замечал его присутствия. Токе обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, он испытывал симпатию и жалость к гор-над-четцу, с другой стороны — злился на него, хотя и знал, что это несправедливо. Просто вот теперь он приставлен к Тачу сиделкой, а Кай улизнул, так и не ответив на его вопросы. И это сойдет ему с рук, по крайней мере пока, потому что происшедшее возложило на Токе ответственность за судьбу Элиаса. Хотел Горец этого или нет, он знал: случись теперь что с Элиасом, даже без его, Токе, ведома и участия, он все равно будет считать себя виноватым. Если Кай действительно хотел на время отделаться от настырного товарища, он не мог бы найти способа лучше…

Стараясь скрыть раздражение, Токе спросил Тача, все еще сидевшего у стены, закрыв лицо руками:

— Ты как, Элиас, встать можешь?

Тач опустил руки и заморгал красными, но сухими глазами:

— Попробую.

Ухватившись за протянутую ему руку, он поднялся во весь рост, но тут же прислонился к стене:

— Голова кружится, — сказал он виновато, словно оправдываясь.

«Немудрено», — подумал Токе, представив еще недавно сливово-синее лицо Тача.

— Ты иди, Токе. А то тебе от Яры достанется.

— Я без тебя никуда не пойду. Посиди еще немного, пока головокружение не пройдет. Кстати, а откуда ты мое настоящее имя знаешь? — подозрительно покосился на гор-над-четца Горец.

— Так Слепой тебя назвал. Вы ведь друзья?

— Друзья?! — фыркнул Токе. — Было время, и я так думал… — Но, увидев непонимание пополам с удивлением в глазах Тача, он поспешил смягчить свой ответ: — Мы, скорее, товарищи по несчастью. К гайенам вместе в плен попали. Ну вроде как вы с Буюком. То есть…

Тень прежней боли прошла по лицу Элиаса, и Токе понял, что сравнение он выбрал, мягко говоря, не совсем удачное. Смутившись, он поспешил сменить тему и не нашел ничего лучше, как спросить:

— А девушка у тебя есть, Элиас? Я имею в виду там, в Гор-над-Чета?

— Нет, — Тач задумчиво покачал головой. Казалось, такой поворот разговора не удивил его. Про что бы еще спросить?

— А семья у тебя есть?

— В Гор-над-Чета родители остались, братья и сестра. Не знаю только, где они теперь. Когда синие захватили город, они бежали, хотели укрыться у родни на хуторе. Теперь, верно, все вернулись. Последнее, что я слышал, мятеж подавили, и Низрат вернул себе власть. Только для меня было уже поздно… А у тебя есть девушка?

Токе сцепил зубы: «Ну вот, умник, сам начал этот разговор».

— Была, — честно ответил он.

— Она… вышла за другого? — осторожно спросил Элиас.

— Нет. Умерла. — Он столько раз повторял про себя это слово, что теперь его звуки казались лишенными смысла. И все равно оно причиняло боль.

— Прости, я не знал…

— Откуда ты мог знать? Ничего, все нормально.

«Все нормально». Токе вдруг пришла в голову мысль, что между ним и Элиасом не такая уж большая разница. Если бы не клятва о мести, которая держала его в этом мире и придавала его существованию подобие смысла, Токе легко мог бы оказаться на месте гор-над-четца. Навряд ли он выбрал бы такой способ уйти из жизни, скорей предпочел бы быть зарезанным на арене, но какая, в сущности, разница?

— Знаешь, я не совсем правду сказал, — подал вдруг голос примолкший было Элиас. — Была одна девушка в Гор-над-Чета… Первый раз я увидел ее на лестнице в переулке Лудильщиков. Она спускалась мне навстречу и несла корзину, полную апельсинов. Она была… Если я скажу «красивая», это ничего не объяснит. Переулок был грязный и темный, высокие стены зданий заслоняли солнце, но оно будто запуталось в ее золотых волосах, сияло в ее взгляде. Сама этого не зная, она освещала все вокруг, и когда на меня упал отблеск ее сияния… Иногда мне кажется, что он еще и сейчас живет где-то глубоко внутри меня, только порой его трудно найти.

Она увидела меня и улыбнулась — не знаю, почему: наверное, на лице у меня было дурацкое выражение. Помню, я попытался улыбнуться в ответ. А девушка… Она споткнулась, и верхние апельсины выпали из полной корзины и покатились, прыгая, по лестнице, к моим ногам. Они скакали по замызганным ступеням, как солнечные зайчики. Это сияние было мягким и оранжевым, оно обнажало не убожество и грязь, а будто высвечивало сущность вещей, которая совершенна. Один апельсин подкатился прямо мне под ноги и остановился. Я подобрал его и подал девушке, которая спешила собрать рассыпавшийся повсюду свет. Она улыбнулась еще раз и поблагодарила меня… — Элиас замолчал, глаза его смотрели на Токе, не видя его: он был далеко, в освещенном апельсинами переулке Лудильщиков. Его бледное лицо стало почти красивым, на нем будто играл отблеск того давнего, неугасимого света. Но тут Тач вздрогнул и вернулся в настоящее. — Девушка пошла дальше со своими апельсинами. А я стоял и смотрел ей вслед, пока в переулке снова не стало темно.

— А что случилось потом? — спросил заинтригованный Токе, который не подозревал, что в молчаливом, тихом гор-над-четце скрывается поэт.

— Я пытался забыть девушку. Знал, что я ей не пара. Только ничего у меня не вышло: я только о ней и думал. Тогда я стал искать ее. Это было нелегко: Гор-над-Чета большой город, как Церрукан, может, больше. А я не знал о ней ничего, даже имени. Но я нашел ее.

— И что же? — подбодрил Токе Элиаса, видя, что тот снова готов замкнуться в молчании.

Тач открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент через закрытую дверь уборной донеслись какой-то шум, крики, топот бегущих ног… С чего бы такая суматоха? Токе переглянулся с Тачем, на лицо которого вернулось загнанное выражение. Но подозрительные звуки не становились ближе. Напротив, они удалялись, сосредотачиваясь на противоположной стороне двора, примерно там, где тренировались новобранцы. Токе охватило дурное предчувствие. Он уцепил Тача за руку и потянул за собой:

— Пошли! Мы выходим! Сейчас!

Тач не сопротивлялся, видимо поддавшись звучащему в голосе товарища беспокойству. Пошатываясь, он заковылял следом. После полутемной уборной солнечный свет ослепил Токе. Когда он немного проморгался, то убедился в оправданности своих опасений. На них с Тачем никто не обращал внимания. Новобранцы, ветераны и доктора сгрудились на плацу. Плотное шумящее кольцо образовалось вокруг чего-то, невидимого для стоящих на галерее. С сосущим чувством под ложечкой и Тачем на буксире парень устремился через плац.

Пришлось как следует поработать локтями, прежде чем ему удалось пропихаться через толпу, увлекая за собой гор-над-четца. Почему-то Токе не удивился, обнаружив, что причиной переполоха и центром всеобщего внимания был Кай. Он спокойно стоял в центре круга, опустив руки. У его ног лежало неподвижное тело, пропитывая кровью песок. Еще недавно оно было Буюком. Из живота торчала рукоять деревянного меча с квадратной гардой. Другой его обломок вошел глубоко в правый глаз рослого гор-над-четца. Буюк был мертвее мертвого.

Токе услышал, как за его спиной Элиас со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы; почувствовал, как напряглись мышцы худой руки, которую он все еще сжимал. Горец зло сплюнул в песок: «Что ни говори, изящное решение проблемы! И что теперь?» Словно в ответ на этот вопрос, толпа расступилась, пропуская Скавра с парой охранников в кильватере. Одного взгляда мяснику хватило, чтобы оценить ситуацию.

— Этого в карцер, в колодки, — указал Скавр охранникам на Кая. Воины переступили через тело Буюка и приблизились к его убийце, обнажая оружие. Но Слепой не оказал никаких попыток к сопротивлению и, ни слова не говоря, позволил увести себя.

— Кто видел, что тут произошло? — требовательно вопросил мясник, обводя собравшихся ничего хорошего не обещающим взглядом.

— Я видел, — робко отозвался кто-то из новобранцев.

— И я.

— И я, — посыпалось со всех сторон. Очевидно, Кая совсем не заботило число свидетелей.

— Говори! — ткнул Скавр в стоящего рядом новобранца, звавшегося, как вспомнил Токе, Белкой. Острым лицом и выступающими крупными зубами он действительно напоминал этого забавного зверька.

— Ну, как его… Он откуда ни возьмись, выскочил, Слепой то есть, — заторопился Белка, чуть заикаясь от нетерпения поведать о потрясших его событиях. — Я ж ему и говорю: «Я с Буюком в паре», а он меня как пихнет: «Другую партнершу себе найдешь!» И на Буюка! А тот стоит, глазами только хлоп-хлоп, туго парень соображает… То есть соображал, — поправился Белка, покосившись на распростертое на песке тело.

— Ближе к делу! — рявкнул Скавр, которого, очевидно, раздражало красноречие новобранца.

— Я ж и говорю, — сглотнул Белка. От волнения речь его еще более ускорилась, так что стала почти неразборчивой. — Как его… Стоит это, глазами хлопает. А Слепой тогда поклонился ему, так галантно и говорит: «Девушка, позвольте пригласить вас на танец». Тут до Буюка дошло. Ему аж вся кровь бросилась в голову, красный стал, как рак вареный. И на Слепого как попрет…

— Это меня не интересует! Меня интересует, как произошло вот это! — Рык Скавра пронесся над притихшим плацем, подобно раскату грома. Глаза мясника сузились, на бритом виске пульсировала вздувшаяся жилка. Он ткнул труп носком сапога. — Каким образом один новобранец смог убить другого на глазах у всех? К тому же — деревянным мечом?!

Вопрос мясника Белка, очевидно, воспринял как личное обвинение. От испуга он икнул, его фонтан иссяк, и конец истории вылетел из пересохших губ короткими, рублеными фразами:

— Все так быстро… Я и сообразить-то ничего не успел… Слепой выбил у Буюка меч, а своим как засветит тому по башке! Деревяшка хрусь — и пополам. Другой бы сразу с ног долой, но у Буюка черепушка, видать, крепкая. Была. Стоит он, только шатается. А тут Слепой ему острым обломком — в пузо! Баюк завизжал, как боров недорезанный. А Слепой второй обломок — как из воздуха вынул — и Буюку в глаз — раз! Тот брык — и лежит… Как его… Я ж не знал! Я не мог Слепого остановить! — беспомощно закончил Белка, не зная, куда спрятаться от Скаврова пронзительного взгляда. «У тебя хотя бы хватило ума не пытаться», — подумал Токе.

— Яр-ра! — Мясник поискал вокруг глазами. Он был мрачен, как грозовая туча. Доктор новобранцев протиснулся вперед. Скавр ничего не сказал ему, только зажевал желваками и выплюнул:

— Агта! Останешься пока за Яру! Уберите этот мусор, и всем продолжать тренировки! — Хозяин школы дернул подбородком в сторону Яры и, резко развернувшись, так что полы плаща взметнулись за спиной, зашагал в казармы. Яра молча последовал за ним. Остальные доктора тут же принялись разгонять гладиаторов по плацу.

— Ой, что-то будет? Яру вызвали на ковер, — потер руки Белка, которому в это утро особенно докучал тяжелый и скорый на руку доктор.

— Меня больше интересует, что будет со Слепым, — обеспокоенно произнес голос Аркона рядом с Токе. Оттеснив его в сторону, Аркон внезапно обрушился на товарища, как ястреб:

— Что ты ему сказал?

— В смысле?

— Что ты Каю сказал? Думаешь, это я слепой, не вижу, что между вами происходит? Я же знаю, ты за ним пошел, как только выяснилось, что Дженс… — Аркон покосился на развесившего уши поблизости Белку и понизил голос до шипящего шепота. — Кай спятил после того, как ты с ним обменялся любезностями, ведь так? Что ты ему наговорил, что он на людей стал бросаться?

От праведного негодования у Токе сперло дыхание, и пропал дар речи. Аркон, однако, вероятно, принял его молчание за признание вины, потому что взгляд его затвердел, кулаки сжались, и в воздухе запахло еще одним убийством, но тут между ними неожиданно втиснулся Элиас:

— Я не знаю, о чем ты говоришь, Шустрый, но Токе тут ни при чем.

— А кто ты такой, чтобы за него отвечать?

— Я… Это моя вина. Я во всем виноват, — с отчаянием в голосе признался Элиас.

Аркон недоверчиво воззрился на него, пытаясь сообразить, как хохлатый гор-над-четец вписывается в картину происшедшего, но тут до них добрался Агта. На его лице было написано жгучее желание сорвать на ком-нибудь злость и беспокойство за коллегу, так что без долгих уговоров все оказались на своих местах. Тем временем тело Буюка утащили, пятна крови забросали свежим песком, и отряд Агты вслед за остальными гладиаторами продолжил упражнения. Доктор все-таки нашел выход своему раздражению, заставив своих подопечных отжиматься и качать пресс до седьмого пота.

Токе не мог дождаться перерыва на отдых. Не только потому, что все его перенатруженное тело кричало от боли, но и потому, что ему хотелось как следует обдумать, как ему быть с Арконом, с Элиасом… а главное — как ему относиться к тому, что натворил Кай? «Наверное, Буюк заслуживал смерти, но вот так, не задумываясь, пойти и хладнокровно убить человека?!.. Пусть для всех схватка между Буюком и Слепым была честным поединком, но я-то знаю: несмотря на размеры и силу, у Буюка не было против Кая и шанса!»

Токе вспомнил Арова телохранителя в круге с Арконом; вспомнил, как Кай прорубал им путь в пустыню через кольцо гайенов; как он на долю мгновения завис в воздухе вниз головой, прямо над седовласой макушкой Яры… Даже не будь у Кая деревянного меча, он убил бы Буюка голыми руками, в этом Токе был уверен.

«Спасти жизнь одному, чтобы тут же отнять ее у другого? Но разве не в этом теперь наше предназначение? Разве не для этого Яра с утра до позднего вечера изнуряет нас тренировками — чтобы научить убивать? — Токе помотал головой, окончательно запутавшись. — Ладно, теперь это уже не важно. Важно, что Слепого наверняка жестоко накажут за нарушение законов школы и убийство. Что делают с убийцами в Церрукане? Вешают и оставляют гнить в назидание остальным, как на моей родине? Четвертуют? Отдают на съедение зверям на арене? Узнай Скавр, что руководило действиями Кая, возможно, это смягчило бы наказание…»

Внезапно Токе пронзила новая мысль: «Мясник ведь наверняка считает, что Кай прикончил Буюка в отместку за насмешки и избиение на утренней тренировке! Да и остальные гладиаторы, вероятно, того же мнения… Но ведь это не так! Это низко и недостойно Кая, каким бы лжецом он ни был… Я должен очистить его имя, рассказать обо всем Скавру…»

Тут взгляд Токе упал на пыхтящего рядом в поте лица Тача: «Нет, это невозможно! Я же дал Элиасу клятву молчать о происшедшем! Проклятие! И Кай тоже ничего не может сказать в свою защиту! Даже если Скавр спросит Слепого, тот будет нем как могила, это точно. Как же быть?»

От тяжелых раздумий Токе избавило появление вернувшегося «с ковра» Яры. Физиономия его была мрачнее обычного. Новобранцам было велено разобрать мечи и щиты, причем первый же зазевавшийся схлопотал в зубы. Когда долгожданный перерыв наконец наступил, никто не решился потревожить Яру вопросами. Зато к Горцу приставали почему-то все.

Тигровая Лилия хотела знать, всегда ли Слепой был психическим или в неволе свихнулся. Аркон казался воплощением вопроса «Кто виноват?» и так же горел желанием вытрясти ответ из Токе, как последний еще недавно — ответ на свои вопросы из Кая. На Тача надежды не было: гор-над-четец, видно, уже пожалел, что сболтнул лишнего, и теперь снова прикидывался ветошью бессловесной, временами косясь на Токе отчаянными глазами испуганной лошади.

Прагматика Бекмеса более заботила проблема «Что делать?» и как вызволить Кая из карцера. На замечание Токе о том, что в карцер Слепого, вероятно, отправили по заслугам, Бекмес выразительно повертел пальцем у виска. По его мнению, только круглый идиот мог позволить хорошему парню погибнуть из-за того, что он избавил землю от придурка. За Бекмесовой широкой спиной торчал Вишня в сопровождении незнакомого типа из ветеранов, оживленно переводящего ему на тан все сказанное. Быстро же озиат нашел себе нового толмача!

Больше всего сейчас Токе хотелось поменяться с Каем местами и оказаться надежно запертым в карцере, пусть даже в колодках. Раздражение и злость на Кая опять начали подниматься в нем: «Этот, в сущности, незнакомый мне тип накуролесил, наломал дров, а я теперь отдувайся тут перед всеми!» Внезапно раздался резкий свист. Насевшие над Токе Лилия, Аркон и Бекмес мгновенно замолчали и обернулись в поисках источника звука. Им был Вишня, который, довольный произведенным эффектом, ткнул пальцем в своего переводчика-ветерана, давая ему слово.

— Джамшин, третий пэл, — представился высокий блондинистый гладиатор, нос которого был навечно вмят в лицо чьим-то безжалостным ударом. Порывшись в куче новой информации, которую с утра вывалил на новичков Яра, Токе припомнил, что «третий пэл» означал ранг ветерана в системе от нуля до пяти, где «пятый пэл» был высшей степенью боевого мастерства. — Вишня попросил меня тут кое-что вам сказать, — кивнул Джамшин на озиата. — Короче, если хотите выручить своего дружка, придется вам найти хорошее объяснение тому, чего он учудил, — блондин сплюнул. — А то ему трындец.

— Трындец? — непослушными губами повторил новое слово Токе.

— Ага. Крышка, — подтвердил Джамшин. — В день Ягуара — Большие Игры в Минере. В честь помолвки младшей дочки амира. Шоу начнется с прилюдной казни преступников. Ставлю цирконий, ваш приятель, как его, Слепой, будет в их числе.

— Что… что ему грозит? — хрипло спросил внезапно обретший дар речи Элиас.

— Ну, это зависит от фантазии Скавра. А она у него богатая. Не любит сейджин, когда кто-то прет против его авторитета…

— Точно, львам скормят… — вырвалось невольно у похолодевшего от ужаса Токе.

— Может, и львам, — кивнул, как ни в чем не бывало, Джамшин. — Тогда, считай, пацану еще повезло. Главное, чтоб жрецы на него лапу не наложили: тогда точно — поздняк метаться. Помолвку-то приурочили к дню смерти Ягуара, так они статиста ищут на эту роль. Такое представление разыгрывают — убей себя об стену! Да если б этот их возлюбленный бог вдруг и вправду воскрес, как они верят, то блевал бы, не переставая. Я от церруканских братьев тут слышал, что он похож.

— Кто похож? На кого? — хором произнесли пораженные Токе, Аркон и Бекмес.

— Да дружок ваш. На этого их Ягуара. В шестом, человеческом, воплощении. «Бог-юноша, бог-старик…» «Белый, как день, со взором черным, как ночь…» Соображаете?

— Бред какой-то, — заключила за всех Лилия, зло тряхнув огненной гривой.

— Бред, — легко согласился Джамшин. — Но церруканцы в него верят.

— Ты сказал: «День смерти Ягуара»… А как этот бог умер? — осторожно осведомился Токе, которого подташнивало от дурного предчувствия.

— По легенде, Туот — это тут такой бог Подземного мира — перекинулся огромной змеюкой и порвал беднягу на клочки. Но мало ему было этой расчлененки, паскуда еще и разбросал останки по всему миру, чтоб обратно, типа, было не склеить. На ежегодных празднествах, правда, в роли змеюки выступают обкуренные жрецы, а куски жертвы скармливают крокодилам. Короче, жесть.

— Ага, удачи, пусть попробуют справиться со Слепым! — усмехнулся недобро Бекмес.

— Справятся, не волнуйся, — безрадостно заверил ветеран. — Жрецы Туота мастаки змеиный яд варить. Дадут такого отварчика бедняге «ягуару», и он забудет и маму родную, и как его зовут. Будет стоять болван болваном, пока ему кишки не начнут на Змеиный Зуб наматывать…

Лилия испуганно охнула где-то над плечом Токе, желудок которого, казалось, метнулся куда-то в горло.

— И это — церруканский способ праздновать помолвку? — не скрывая отвращения в голосе, выдавил Аркон.

— Нет, это церруканский способ развлекаться, — угрюмо прокомментировал Бекмес.

— Вы не понимаете, — тихо вмешался почти невидимый за Бекмесовой спиной гор-над-четец. — Это древняя религиозная церемония, исполненная глубокого смысла. У нас в Гор-над-Чета многие поклоняются церруканским богам, мы знаем… Быть избранным представлять Ягуара — великая честь… Многие правоверные с готовностью пожертвовали бы своей жизнью, чтобы обеспечить счастье и процветание своего народа на целый год… Такова их вера… — уже едва слышно добавил Тач и, смешавшись, совсем замолчал в перекрестье взглядов обернувшихся к нему товарищей.

— Вот шел бы ты… и с готовностью пожертвовал… — прошипел сквозь зубы Бекмес, едва сдерживая ярость, — раз ты такой… верующий! А Кай… То есть Слепой-то тут при чем?!

Бледное лицо Тача сделалось белее обычного:

— Я… Я бы с радостью, но… я молюсь другим богам. И даже если бы… Я недостоин. Выбор делают Читающие Знаки и Осененные Священной Властью, — пробормотал Тач, проводя ребром ладони перед лицом в диковинном жесте. — Они не могут совершить ошибку, выбрать Слепого… Он ведь варвар, непосвященный! Боги не позволят…

— Я не позволю! — само собой вырвалось у Токе. — Неужели ничего нельзя сделать?! — Он резко повернулся к Джамшину, вполголоса переводившему содержание разговора для озиата. Плосконосый ветеран фыркнул, прервавшись на полуслове:

— Наконец-то! За этим-то меня Вишня и толмачить позвал, — гладиатор обвел маленькое собрание серьезным взглядом. — Теперь все в Скавровой воле. Возможно, у Слепого еще есть шанс. То, что он сегодня сделал, раньше считалось невозможным. Он хороший боец. Мясника жаба задушит вот так его потерять, еще даже ни циркония на нем не заработав. Но Скавра не торкает гладиатор-беспредельщик, который мочит своих же братьев направо и налево, — Джамшин вздохнул и покосился на внимательно прислушивавшегося к его словам Вишню. — Вот, парень тут не верит, что ваш герой братишку прикончил только из-за пары лишних синяков… Правильно он не верит или нет — вам лучше знать, вы же со Слепым в дружбе. Только, если кто из вас знает настоящую причину, лучше бы Скавру быть в курсе. Убедите его, что Слепой может следовать правилам, ну, типа, что он вынужден был в этот раз Буюку пузо вспороть… Возможно, сейджин окажет снисхождение: все-таки приятель ваш еще пацан зеленый, в казармах второй день…

На этом Джамшин повернулся и хотел уходить, но Токе, уши которого больно резанули слова о «дружбе», остановил его вопросом:

— Погоди! А Вишне-то что в Слепом? Он ведь нас всех вчера в первый раз увидел.

Во взгляде Джамшина скользнуло удивление, он шевельнул губами, будто хотел сказать что-то, но передумал и вместо этого повернулся к Вишне, переводя вопрос.

— Говорит, у них была общая знакомая, — ухмыльнулся Джамшин, выслушав ответ на тан. — Знакомая, а?! — и хлопнув непонимающе заулыбавшегося Вишню по плечу, ветеран отчалил, оставив Токе в совершенном замешательстве. Общая знакомая? Да что, вообще, общего могло быть у Кая — с озиатом? Токе хотел бы как следует расспросить Вишню, но только вот как — на пальцах?

— Токе, что будем делать? Токе!

Голос Аркона, повторявшего его имя, вернул парня к реальности. Он судорожно огляделся вокруг в поисках Тача, но тихого гор-над-четца и след простыл. Пустыня и демоны!

— Элиас? Элиас! — в отчаянии позвал он. «Нет, только не сейчас! — Токе чуть не застонал вслух, представляя Тача болтающимся в петле под Скавровым окном, пока он ищет неудавшегося самоубийцу по всем казармам… — Говорил же Кай, не спускать с гор-над-четца глаз!»

Очевидно озабоченный загнанным выражением на лице Горца, Бекмес спросил:

— Да кого ты ищешь-то?

— Элиаса… То есть это Тача так зовут, — поправился, сообразив, Токе.

— Он туда пошел, — махнула Тигровая Лилия в сторону общей залы и подозрительно нахмурилась. — А что?

Не отвечая, Токе рванулся вслед за Элиасом, но тут же был остановлен Арконом и Лилей, вставшими на его пути плечом к плечу. Удивительное единомыслие!

— Что тут происходит? — Их голоса прозвучали в унисон.

Буквально припертый к стене. Токе завопил:

— Тач — единственный, кто может помочь Каю! Надо найти его!

Между плечами Аркона и Лилии, которые были почти равной высоты, образовался маленький просвет. Токе, воспользовавшись моментом, устремился в него, вырвавшись наконец на свободу. Он углядел Тача на лестнице, ведущей на верхнюю галерею. Там, над общей залой, располагалась контора мясника. Токе нагнал Элиаса на последних ступенях.

— Что собираешься делать? — Северянин зашагал рядом с гор-над-четцем.

— Расскажу Скавру все как было. Если кого и надо казнить, так это меня, а не Слепого.

— Тебя-то за что? — удивился Токе.

— За слабость, — Элиас поднял на парня свои ореховые с зеленоватыми крапинками глаза, которые Токе впервые рассмотрел по-настоящему, и толкнул дверь в контору. Горец оглянулся. Лилия, Аркон, Бекмес и Вишня стояли у подножия лестницы и смотрели вверх. Выбирая меньшее из двух зол, Токе шагнул в закрывавшуюся дверь. На удивленный взгляд Элиаса он шепнул:

— Тебе может понадобиться свидетель.

ГЛАВА 8, в которой Каю наносят визит

В карцере было темно. Только из-под не плотно пригнанной двери просачивались тонкие лучики дневного света, тут же рассеивавшиеся в окружающей мгле. Но Каю не нужен был свет. Идти ему было некуда. Его движения ограничивал металлический брус с кольцами, удерживавшими ноги в одном положении, крепко прижатыми к полу. Кай мог только сидеть или лежать, вытянувшись на спине. Он знал, что его держат на месте невидимые в темноте колодки. Но после многих часов в непроницаемом мраке начинало казаться, что это всеобъемлющая тьма своей тяжестью придавила его к полу.

В этой темноте Кай нашел сокровище сомнительной ценности — время для размышлений. Казалось, все время со дня сотворения мира собралось здесь, рядом с ним, — черная змея, невыносимо медленно раскручивающая свои кольца в такт метаморфозам света под дверью карцера. Шел уже третий день заключения. За это время к Каю трижды приходил молчаливый охранник с водой и куском хлеба, которые он ставил так, что узник едва мог дотянуться до них из своего неудобного положения, и тут же уходил. Но тот, чьего появления ожидал заключенный, все не шел.

Кай был уверен, что Скавр захочет поговорить с ним и, возможно, содержание этого разговора определит его, Кая, судьбу. Если, конечно, Скавр еще не принял решения. Если это решение еще не поздно изменить. Потому что Кай не сомневался: как бы мясник ни был заинтересован в нем, своим поступком Кай толкнул себя на порог смерти… А Скавр был заинтересован, и еще как! Кай почувствовал это умело скрываемое ото всех нетерпение и любопытство в прикосновениях мясника на невольничьем рынке; в его испытующем взгляде из-за неплотно задернутой шторы в конторе, который Кай то и дело ловил на себе. Перед глазами Кая снова и снова возникало странное выражение, украдкой подсмотренное на лице мясника: как будто тот случайно обнаружил крупную жемчужину в навозной куче и боялся поверить, что это — подлинная драгоценность, а не окаменевший куриный помет.

Кай потратил немало времени, ломая голову над причиной этого интереса. Мог ли Скавр угадать его истинную природу и предназначение? Кай сразу же отмел эту возможность: его уникальная нечувствительность к магии была бесполезна для человека, живущего в мире без волшебства. Нет, озабоченный только собственной выгодой мясник искал в нем не это. Было бы лестно предположить, что своим профессиональным чутьем Скавр разглядел в нем великого гладиатора. Но Кай видел ветеранов на тренировке, их завораживающий танец со сталью: он мог бы многому у них поучиться. К тому же, решив держаться Токе, Кай не спешил выкладывать козыри из рукава и старался, по мере возможности и вопреки недовольству Яры, смешаться с толпой новобранцев… Пока происшествие с Элиасом не спутало его планы.

То, что Кай совершил, было смертельно рискованно. Но тогда, на плацу, он действовал инстинктивно, не раздумывая, уверенный в собственной правоте. Сомнения… Они пришли позже, подкрались, незваные, под покровом сплошной темноты, лишив его покоя. А тогда, в ярком солнечном свете, все было так просто и ясно, дерево меча безропотно подчинялось ему. Мертвая плоть когда-то живого организма послушно переломилась именно так, как Каю было нужно: послушно вошла в чужое податливое тело, забирая жизнь…

Но что, если он совершил ошибку? Что, если он переоценил Скаврову жажду славы и наживы? Что, если, вместо того чтобы приблизиться к выполнению своей миссии, он поставил ее под удар? Что, если, как тогда, в круге Шул-ла-рун, он запятнал себя кровью, пытаясь спасти того, кто был за пределами спасения?

Мастер выразился так туманно: «найди деревянный меч», «найди человека по имени Огонь». Теперь, когда господин был настолько далеко, что Кай едва ощущал его присутствие, у него оставались только эти загадочные слова. Можно ли сказать, что Кай выполнил первую часть поставленной задачи, став гладиатором? «Деревянный меч…» Да их полно на тренировочном дворе! Или… Мастер смотрел дальше, и пронзенный деревянным обломком Буюк был тоже частью плана? И сомнения Кая совершенно беспочвенны?

А как же тогда «человек-огонь»? Кай пока, как ни старался, не видел, каким образом мертвый Буюк приближал его, запертого в карцере, ко второй цели пребывания в Церрукане: ученичеству у Фламмы.

Возня и писк где-то справа, в темноте, отвлекли на мгновение Кая от его мыслей. Он бесшумно потянулся к пустой миске, невидимой в полном мраке, и запустил ее в сторону источника шума. Удар был метким: крыса недовольно взвизгнула, раздался короткий цокоток когтей по камню пола, и все стихло. Не хватало еще, чтобы вечно голодные твари обнаглели и отгрызли ему что-нибудь во сне!

Да, Фламма… Интересно, в школе ли он сегодня? О «человеке-огне» Кай услышал чуть ли не в первый же день от новобранцев, бредящих легендой Танцующей школы, да, пожалуй, и всего Церрукана. Большинство уже видели Фламму на тренировках, кое-кто наблюдал его поединки на арене. Из того, что поведала ему дюжина восхищенных и возбужденных голосов в столовой и общей зале, сложилась уверенность Кая в том, что это и есть тот наставник, который ему нужен.

Лучшего гладиатора Танцующей школы, звезду Минеры, прозвали Огнем за смертельную быстроту, непредсказуемость и многообразие стилей, которыми он владел. Фламма был фаворитом — любимцем публики, выставлявшимся на игры по ее желанию. Ему даровали меч свободы, но он оставался гладиатором и дрался на всех крупных аренах города. Скавр предлагал непобедимому бойцу стать доктором при школе, но Фламма отказался. Говорили, что раньше он брал отдельных учеников, но с тех пор, как последний из них, талантливый молодой Руслан, погиб на арене, он никого не тренировал.

Фламме было уже почти сорок — для гладиатора очень солидный возраст, тем более если он, как Огонь, начинал молодым. Фламма жил не в казармах, а в собственном доме с садом и тренировочным двором. В школе он появлялся всего пару раз в неделю, в основном для спарринга. Каждый раз это было событие, привлекавшее пристальное внимание братьев-гладиаторов, надеявшихся подсмотреть новые приемы, а может быть, даже удостоиться чести быть партнером Фламмы на этот раз. В такие дни школа испытывала особый наплыв гостей: знатных и просто тех, кто готов был расстаться с лишними деньгами, чтобы посмотреть на знаменитость в действии. Вот только, если Фламма и был сейчас на плацу, то от Кая он оставался так же далек, как и тогда, когда между ними пролегала пустыня…

Кай вздрогнул. Низкий рокочущий звук донесся до него сквозь толщу каменных стен карцера — это начинали свою ежедневную тренировку ветераны. Школа Скавра не случайно называлась Танцующей. Двое знаменитых гладиаторов древности, Шепот и Шелк, получивших свободу за свое мастерство и основавших школу, разработали уникальный «танцующий стиль» боя — с оружием и без. Все ветераны школы обучались этому стилю, и их тренировки проходили под музыку, образованную сочетанием ритма барабанов с их собственными голосами. Техника придавала немалое значение правильному дыханию, которое помогали ставить чередующиеся короткие и длительные выкрики. Каю довелось наблюдать «танец» ветеранов всего дважды, и то урывками — у новичков были свои занятия. Но он, как губка, впитывал в себя все увиденное, запоминая движения, их порядок, соотношения ритма музыки и дыхания…

Теперь, заслышав приглушенный каменной кладкой зов барабанов, он постарался освободить сознание от уже многократно продуманных за три дня мыслей и позволил ритму наполнить себя. Раз за разом он бросал свое тело вперед, едва не ударяясь лбом о сведенные от долгой неподвижности колени, а потом назад, касаясь затылком пола. Снова и снова — разгоняя застоявшуюся в скованных ногах кровь, согревая стонущие от боли мышцы. «Рен! Сен! Тха!»

В темноте перед собой Кай видел полуобнаженные тела гладиаторов, их синхронные движения, мягкие, текучие, исполненные опасной красоты… Фигуры танца, призванные обезоружить противника, причинить боль, убить… По памяти Кай повторял выпады и уклоны, насколько ему позволяло скованное тело: если он все-таки ошибся, если за ним придут, чтобы отвести его на казнь, он хотел быть в форме…

Кай позволил себе отдохнуть, только когда рокот ударов по натянутой буйволовой коже и эхо выкриков многих глоток стихли, и его снова окружила глухая тьма. С Кая градом катил пот, в тесном помещении без окон было одуряюще душно. Он вытянулся на полу, успокаивая дыхание. Постепенно мысли его вернулись в ставшую уже привычной колею.

Хорошо, допустим, он выйдет отсюда, сохранив все свои члены в целости, — что само по себе маловероятно. Тогда первое, что его ждет за стенами карцера, — объяснение с Токе. Токе… Нескладный лопоухий мальчишка, с глазами такими прозрачными, что Кай, казалось, мог заглянуть через них прямо в глубины его чистого сердца. Токе со своими бесконечными вопросами, готовый во что бы то ни стало дознаться до правды…

«Кто ты?» «Зачем ты принес с собой смерть?» Разве не ответ на эти вопросы искал сам Кай? И разве, когда Мастер дал ему ответ на первый из них, не было самым большим желанием Кая никогда не услышать его?

Что до второго вопроса… Мастер Ар не снисходил до объяснений своих действий перед слугами, а Кай был всего лишь слугой. Он мог только догадываться, что их путешествие в Церрукан имело под собой иную, высшую цель, чем просто натаскать цепного пса, каким полагал себя сам Кай. Возможно, именно преследовать эту неизвестную цель и отправился маг, оставив ненужный более караван на растерзание гайенам. Но почему именно караван? Разве не было у могущественного темного мага под рукой иных транспортных средств, способных доставить их в Церрукан гораздо быстрей и комфортнее, чем айраны?

Над этим вопросом Кай не раз размышлял, лежа на шкурах под холодным звездным небом пустыни, слушая, как ворочается рядом непоседливый Токе. В чем бы ни заключалась миссия Мастера Ара, она должна была оставаться тайной: волшебник не хотел афишировать свое появление в Потерянных Землях, оповещая вездесущий СОВБЕЗ, отслеживающий любые значительные всплески магической активности. Маски мирного караванщика и его слуги не вызывали подозрений.

А свалившиеся на караван несчастья? Чем они являлись — случайностью или делом рук его изобретательного господина? Кому как не Каю было знать, что у Мастера Ара очень оригинальное чувство юмора…

На миг перед наполненными тьмой глазами Кая мелькнула сцена на Рыночной площади: перевоплотившийся в Токе мим, направивший невидимый меч ему в грудь. «Солжешь мне еще раз, и я убью тебя!» Горец сказал то, что думал. Но что сделает Токе, когда узнает правду о Кае — всю правду? Неужели выдумка мима может стать реальностью? Он не хотел причинять Токе боль, не хотел… Мысли Кая метались в поисках выхода, не находя его, пока скрип открывающейся двери не вернул узника к реальности.

Хлынувший в открывшийся проем свет ослепил Кая. Вошедший на мгновение заслонил болезненно-яркое сияние: черный силуэт, шире в плечах и ниже охранника, приходившего с водой. Дверь захлопнулась, и в темноте зажглась лампа. Даже слабое мерцание масляного фитиля резало Каю отвыкшие от света глаза. Но оно позволило ему разглядеть в пришедшем Скавра. Значит, предчувствие не обмануло его!

Мясник приблизился к Каю и, сморщив нос, поставил горящую лампу у его ног:

— Ну и воняешь ты, Слепой!

— Позволил бы ты снять с меня колодки, сейджин, не пришлось бы тебе сейчас это нюхать, — заметил Кай. Он знал, что рисковал. За такое бесцеремонное обращение к господину легко можно было схлопотать плетей, но Скавр только хрипло рассмеялся:

— Их с тебя снимут, Слепой. — И добавил уже без улыбки: — Завтра. С завтрашнего дня будешь получать нормальный рацион. Тебе нужно набрать форму.

— Для чего? — настороженно спросил Кай.

— Через одиннадцать дней — Большие Игры в честь помолвки младшей дочери амира. Я решил выставить тебя, — Скавр замолчал, изучая лицо Кая, освещенное снизу неровным светом лампы. Кажется, он был разочарован, не обнаружив видимой реакции. Мясник продолжил, тяжело роняя слова и не сводя взгляда с узника: — Ты убийца. Ты нарушил законы школы. Я должен был бы приговорить тебя к смерти. Но… Тач мне все рассказал.

— Все? — повторил Кай в свою очередь, пытаясь прочитать мысли Скавра по его лицу, полускрытому тенями, которые был не в силах разогнать принесенный свет.

Мясник кивнул:

— Ты убил одного моего бойца, но спас жизнь другому. Это не смягчает твоей вины, но все же… Я решил дать тебе шанс. Один шанс. Один поединок. Ты будешь сражаться деревянным мечом. Это ведь не должно тебя смущать, правда? — усмехнулся Скавр. — На этот раз у твоего противника будет боевое оружие. Но ты справишься, я уверен. Потому что если ты не победишь, то этот поединок будет твоим первым и последним. Пощады не жди. Если ты будешь ранен и не сможешь продолжать бой, тебя добьют. Но в случае победы… Твоя вина будет прощена. Ты вернешься в ряды гладиаторов.

— Кто будет моим противником? — мрачно поинтересовался Кай.

— Как обычно, это решит жребий, — пожал плечами Скавр. — Как видишь, я играю по правилам.

Кай только фыркнул в темноту. По правилам! Жеребьевка может дать ему в пару зеленого новичка, для которого этот бой — первый, а может — матерого ветерана, не проигравшего ни одного поединка. Но в любом случае у Каева противника будет острое оружие, он будет защищен щитом и кожаными доспехами, в лучшем случае оставляющими неприкрытыми только грудь и спину. Так что фокус, который Кай проделал с Буюком, здесь не пройдет…

— Надеюсь, ты не считаешь меня слишком жестоким? — В голосе Скавра теперь звучала издевка. — По крайней мере это не будет убийством, хотя многим, возможно, и покажется таковым. Это даже далеко не так безжалостно, как то, что ты сотворил с несчастным болваном… как его звали?

— Буюк. Настоящее имя — Мэс, — тихо произнес Кай, но мясник продолжал, не слушая его:

— Да, вот это было настоящее убийство. Что мог противопоставить тебе этот бедняга? Сто кило весу? Двухметровый рост? Какое значение это имеет для воспитанника Мингарской школы? — Последние слова Скавра тяжело упали между собеседниками, заключенными в дрожащий круг света масляной лампы. Для мясника они, определенно, имели особое значение. Видимо, он ожидал, что они должны были произвести впечатление на Кая.

Кай сделал умное лицо, пытаясь скрыть свое абсолютное неведение. После некоторого ментального усилия откуда-то всплыли фразы «мингарская культура» и «мингарский язык», прочно соединявшиеся в его памяти с пожелтевшим пергаментом, чихучим запахом пыли и словами «мертвая цивилизация». Но как Кай ни напрягал извилины, ничего больше ему не припоминалось. Он, определенно, никогда раньше не слышал о «Мингарской школе», но Скавру об этом знать было необязательно.

Истолковав молчание Кая по-своему, мясник неожиданно легко присел на корточки, в его глазах зажглись язычки отраженного пламени:

— Я сразу понял, кто ты. — От тихого доверительного голоса у Кая мурашки побежали по коже. Каким образом Скавр мог это узнать? Или он был одним из слуг Мастера Ара? А мясник между тем продолжал: — Тощий мальчишка, узкоплечий, едва живой после гостеприимства гайенов, да еще с такой рожей — надеюсь, ты не обидишься, Слепой? Твой облик мог обмануть кого угодно, но я — я знал, куда смотреть! — Глаза Скавра влажно блеснули в свете лампы. — Твои руки рассказали мне все, Стальной Кулак, — Кай инстинктивно отодвинул предавшие его конечности в темноту. Скавр улыбнулся. — Ребро ладони, суставы пальцев… — Мясник покачал головой, улыбка исчезла с губ. — Это не человеческая плоть, — Кай невольно вздрогнул. — Это железо, сталь! Такое я видел раньше только один раз. У адепта Мингарской школы. И думал, никогда не увижу снова. Но мне повезло… — Довольная усмешка искривила губы Скавра. — Знал бы Клык, как он продешевил, продавая тебя! — Мясник подхватил лампу и поднялся, собираясь уходить. — Кто бы ни был твоим учителем, надеюсь, ты не посрамишь его в Минере.

— Скавр! — Кай говорил уже в спину церруканца, но тот остановился в шаге от двери. Кай поднял в воздух напряженно выпрямленную ладонь. Словно почувствовав это движение, Скавр обернулся. Кай медленно сложил ладонь в кулак, кулак перетек в «тигриную лапу», она сменилась «клювом цапли»… — Ты сказал, что однажды уже видел такое. У кого?

Кай почувствовал колебание мясника, но тут пламя лампы метнулось в своем узилище — Скавр положил ладонь на ручку двери:

— Узнаешь, если переживешь Игры, Слепой.

Скавр потянул дверь на себя, и Кая ослепило солнце.

ГЛАВА 9, в которой в Церрукан приходит море

Перед глазами Кая разбегался хаос цветных кругов, и примерно то же происходило с его представлениями о мире. Как будто гигантская головоломка, которую он старательно складывал на протяжении всей своей жизни, внезапно рассыпалась на множество ярких кусочков, потому что вытянутый им новый кирпичик никак не подходил в казавшийся безупречным узор. Ожидая разговора со Скавром, парень, казалось, подготовил себя ко всему, и все же мяснику удалось удивить его. Мог ли церруканец лгать? Нет, только не о таком, зачем ему это? Мог ли он просто ошибаться? Навряд ли…

Стальной Кулак… Кай не обращал внимания на то, что его кисти отличаются от рук встреченных им людей, да эту разницу и можно было обнаружить, только если специально присматриваться. Его ладони и пальцы, по настоянию Ментора Рыца ежедневно бившие сначала мягкий песок, затем дерево и камень, были оружием, таким же надежным, как меч. Незаметно для Кая за годы упражнений его растущие кости и суставы изменили свою структуру, приспособившись к необычным нагрузкам, и стали твердыми и прочными, как сталь. Он вспомнил кисти Токе. По сравнению с его собственными кулаками они были мягкими, как у ребенка.

Скавр сказал, что видел «стальной кулак» еще только у одного человека. Если учесть, сколько рабов проходило через руки владельца школы, и сколько рук он осматривал… Очевидно, эта особенность телосложения была большой редкостью, и в глазах мясника, несомненно, редкостью ценной, потому что она отмечала учеников Мингарской школы. Как Кай ни напрягал память, он был уверен, что ни Ментор Рыц, ни Мастер Ар никогда не упоминали о такой. Однако если слова Скавра верны, то именно эта школа лежала в основе того боевого искусства, которому обучался Кай в Замке.

Это соображение направило его мысли на Ментора Рыца. Парень не видел своего учителя со дня смерти Такхейвекха. Ментор исчез из Замка так же внезапно и таинственно, как и появился — много лет назад. Единственное объяснение этому исчезновению, которое удостоился дать Мастер Ар, было загадочное поручение, которое Рыц должен был исполнить для мага где-то на другом конце света. Мингарская школа… Был ли первый учитель Кая одним из ее адептов? Как и где он выучился тому боевому искусству, которое уже не раз спасло жизнь его ученику? За последнее время Каю довелось наблюдать за стилем боя охранных каравана, гайенов и гладиаторов Танцующей школы. Нигде он не видел ничего подобного тому, чему учил его Ментор.

Что ж, если у него не было пока ответов на вопросы «как» и «где», то по крайней мере он мог предположить, когда Рыц мог овладеть мастерством Мингарской школы. Определенно, это должно было случиться до того, как воин потерял свой первоначальный облик и получил созданное магией неуязвимое тело. Защищенному волшебной броней Ментору ни к чему было бы знание о том, как сделать мягкую человеческую плоть подобной стали…

Это было в то время, когда Рыц звался королем Веритасом, когда Холодные Пески еще оставались ковыльной Степью, когда Ментор еще не служил отцу Мастера Ара. При этой мысли будто прохладное, свежее дуновение коснулось влажного от пота лица Кая, принеся с собой в спертый, вонючий воздух карцера незнакомый травяной запах, запах свободы… По спине его пробежал холодок. Возможно ли это? Неужели Мингарская школа, если она когда-либо существовала, действительно такая древняя? В свое время король Веритас был одним из лучших человеческих воинов, может быть — лучшим. Более того, он был легендой, героем. Ожидает ли Скавр от Кая подобной доблести? Догадывается ли мясник вообще о том, кто был его учителем? Или… У загадочной школы есть другие учителя, кроме Ментора Рыца? Ведь существуют же другие ученики, по крайней мере один ученик… И все они так же искусны в бою, как Ментор? Тогда понятно, почему при виде кулаков Кая у церруканца алчно вспыхнули глаза!

Но что такое эта пресловутая Мингарская школа? Определенное место на карте, подобное Скаврову заведению? Или просто название техники боя? И кто тот загадочный «адепт», который, возможно, смог бы ответить на многие вопросы? Ведь расспросить Скавра теперь было для Кая невозможно: он не смел уменьшить свою ценность в глазах мясника, распоряжающегося его жизнью и смертью…

Тонкая полоска света под дверью побледнела и погасла, когда заключенный, измученный бесплодными размышлениями, наконец заснул. Он уже давно не видел снов: с тех пор как спустился в сопровождении Мастера с башни Висельников. Каждый раз, когда Кай засыпал, будто тяжелое черное крыло простиралось над ним и поднималось, только когда он открывал глаза поутру. Поначалу парень немного скучал по фантастическим разноцветным картинам, которыми когда-то были полны его ночи, так же, как он скучал по своему детству, кончившемуся со смертью Такхейвекха. Но потом он привык к беззвучной пустой черноте, в которую погружался, засыпая, и забыл, что может быть иначе.

Поэтому, когда на лицо и обнаженные руки Кая упали первые холодные капли, он вздрогнул и открыл глаза, уверенный, что проснулся. В карцере было темно, как в бочке. Даже из-под двери не просачивался свет — снаружи по-прежнему царила ночь. Он лежал навзничь на спине — единственное положение, которое позволяли ему колодки. Его лицо и одежда постепенно намокали от капающей с потолка воды. Кай провел ладонью по щеке и поднес пальцы ко рту: они были солеными на вкус.

Даже его нечеловеческому зрению нужна была хоть какая-то толика света, чтобы видеть. И она появилась. Над головой узника медленно разливалось серебристое сияние. Впервые за эти трое суток увиденные им трещины на потолке пошли волнами и скрылись под быстро прибывающей водой, покрывшей осыпающуюся штукатурку. Почему-то только редкие капли срывались вниз. Остальная водяная масса нависла над Каем, поверхность ее дышала, медленно вздымаясь и опадая. За ней открылась глубина, которую едва пробивали рассеянные лучи откуда-то сверху идущего света: наверное, над Церруканом стояла луна. Кай будто бы лежал на морском дне и смотрел вверх. «Вот только в Церрукане не было моря. Или оно пришло за мной?»

Внезапно, с головокружительной быстротой, все перевернулось. Теперь водная поверхность была под ним, пронзительно синяя в ярком солнечном свете и покрытая мелкими волнами, будто жатый шелк. То тут, то там вскипали белые гребешки: кружево, украшающее платье морской богини. Море убегало прочь под Каем — быстро, бесшумно. Он стремительно несся над водой, наслаждаясь полетом и скоростью движения, не чувствуя веса своего тела. По волнам внизу неслась за ним чья-то тень: огромная, крылатая… как наполнявшая его чистая радость. Кай обернулся, но вокруг никого и ничего не было, кроме уходящей в бесконечность шелковой глади моря. И он понял: это его собственная тень…

Это осознание будто что-то надломило в нем, и он начал падать. Волны приближались, вырастая в размере, пока он наконец не взрезал их полотно, словно камень, уходя на глубину. Чисто инстинктивно он успел задержать дыхание и теперь быстро погружался, минуя прозрачные сгустки медуз и распугивая стайки рыб. Но теперь он был не один. Внизу, под собой, он различал какое-то бледное пятно, удаляющееся от него так же быстро, как он следовал за ним, — ниже и ниже. Проблеск знакомого лица в толпе, взгляд вполуоборот через плечо, нерасслышанный оклик — вот что это было. И Кай преследовал белесый силуэт, скользя все глубже и глубже во мрак, пока вдруг не пришло понимание: если он сейчас не повернет обратно, будет поздно, ему не хватит дыхания.

И вместе с тем пловец твердо знал, как это знают только во сне, что это — сон. А значит, он по-настоящему свободен: он вне воли Мастера здесь, где возможно все! И Кай устремился вниз, преодолевая животный инстинкт самосохранения, тяжелый, как давление глубины; выталкивая из горящих легких последние остатки воздуха и вдыхая незабвенный запах синего шелка, холодного и скользкого, заполняющего горло, отнимающего способность дышать, причиняющего боль… Как этот синий взгляд…

Из груди Кая вырвался крик. Задыхаясь и кашляя, он забился на каменном полу. Ноги его по-прежнему крепко держали колодки. Спертый воздух карцера показался ему сладостно свежим: вероятно, во сне он действительно надолго задержал дыхание. Одежда Кая промокла насквозь, он дрожал от холода. Приближалась осень, и, несмотря на дневную жару, ночи в Церрукане становились холоднее и холоднее. Кай скинул с себя мокрую тунику — она только холодила тело — и попробовал пальцы на вкус. Соль. Наверное, он здорово вспотел, несмотря на холод.

Заключенный принялся активно двигаться, насколько ему позволяло его неудобное положение. Он старался разогнать кровь и хоть немного согреться, чтобы унялась дрожь. Но мысли его были далеко от физического неудобства, которое испытывало тело. Память причудливо связала сон с давним бредовым видением, пережитым им на башне Висельников. В нем он тоже погружался под воду, пока не увидел Юлию Доротею, которая казалась мертвой, но на самом деле была живой… Мысли о чародейке из ОЗ заставили теперь Кая припомнить свой разговор с озиатом-Вишней во время перерыва между тренировками, дня четыре назад.

Выбившиеся из сил новобранцы развалились в тени галереи. Кай присел рядом с парнем, бледная кожа которого на открытых местах покрылась алыми пятнами от солнечных ожогов, гармонируя с диким цветом волос. Начав издалека, Слепой невинно поинтересовался, каким образом гражданина Объединенной Зеландии занесло в Церрукан, да еще угораздило угодить в рабство. Судя по тому, какое внимание привлекала прическа Вишни, к такому зрелищу ни местные, ни заморские гладиаторы не были привычны.

Обнажив в улыбке удивительно ровные, белые зубы, озиат поведал:

— Да вот, хотелось приключений, и нашел их на свою задницу. — Убедившись, что в лице слушателя выражается неподдельный интерес, Вишня огляделся и немного понизил голос: некоторые гладиаторы понимали тан. — Папаша мой меня вконец допек. Он лесом торгует, по-крупному, во все приморские города продает корабельную сосну. Я — единственный отпрыск. Ну, предки, ясен пень, лелеяли надежду, что я пойду по папиным стопам. За меня, считай, это решили, пока я еще в колыбельке агукал. А я, как подумаю о том, что патер мой, из древесины которого строятся лучшие каравеллы от Кватермины до Лисса, никогда не ступал на палубу корабля… Да что там! У него морская болезнь! Тоска берет зеленая. Просиживать штаны в конторе, сводить дебет с кредитом — это не по мне. Но попробуй им об этом скажи! «Лишу наследства, лишу наследства!» — изобразил Вишня, скривившись, скрипучий старческий голос. — Короче, я рванул когти.

Кай понимающе кивал, хотя, признаться, временами весьма приблизительно догадывался о значении того или иного цветистого выражения. Удивительно все-таки, какая разница между живым и книжным тан! А Вишня, подбодренный видимым сочувствием слушателя, продолжал:

— Ну, пораскинул я мозгами: куда двигать? Побережье — то место, где меня прежде всего принялись бы искать. В Феерианде — ничего интересного, мы с предками и так каждое лето там проводили. А тут прошли слухи, что в Гор-над-Чета назревает заварушка. Ну я и подумал: это знак свыше, брат! От Гор-над-Чета и до Церрукана недалеко, а тут тебе Восток, экзотика, дикое очарование Средневековья!.. В общем, я занял немного из отчего сейфа — так, на карманные расходы, — и отбыл ближайшей лошадью.

Про приключения в Гор-над-Чета я мог бы рассказывать долго, но сберегу твои уши. Скажу только, что городишко произвел на меня незабываемое впечатление. Одна партия пыталась сделать из меня ходячее знамя борцов за демократию, другая — честно старалась просто прикончить. Один раз меня даже чуть не сожгли живьем как колдуна — это меня-то, у которого аура чиста как у младенца! Короче, я решил, что с меня Гор-над-Чета хватит: повеселились, пора и двигать дальше. Мне удалось пристроиться к каравану, и вот — да здравствует благословенный Церрукан, Город Садов!

Поначалу я неплохо устроился: оказалось, папино золото тут стоило вдвое дороже, чем в ОЗ. Но кайф кончился, когда какая-то паскуда срезала мой кошелек в одной из местных забегаловок. Неприятной новостью оказалось то, что хозяин клоповника, который он самонадеянно называл постоялым двором, имел право продать меня в рабство за неуплату. Мне удалось намять стражам бока, но в конце концов меня повязали и притащили на Рыночную площадь — где мы и встретились, Слепой. Надеюсь, я удовлетворил твое любопытство?

— Э-э, почти. Я только хотел спросить кое о чем еще…

— О, нет! Только не снова: «Почему у тебя волосы такого цвета?» — простонал Вишня, дергая себя за шевелюру и закатывая глаза.

— Нет-нет, по правде я хотел спросить совсем о другом, — поспешил заверить собеседника Кай и замялся, не зная, как сформулировать вопрос.

— Валяй, старик, не стесняйся. Меня трудно чем-нибудь смутить, — подбодрил, расслабившись, озиат.

— Ты когда-нибудь слышал о Юлии Доротее, дочери Рикарда Светлого, члена Верховного Совета ОЗ?

Вишня выпучил на Кая голубые глаза, поперхнувшись водой, которую он только что отхлебнул из ходившей по кругу кружки:

— Ну, ты даешь, Слепой! А говорят, северяне до сих пор в лаптях ходят, лопухом подтираются, и медведи у них по улицам бегают! Я-то слышал о Юлии, и не только слышал, но и видел — причем довольно близко. А вот ты-то как, скажи, в своих горах узнал о ее существовании?

— Странник один рассказывал, — не сморгнув глазом, заявил Кай. Впрочем, это была почти правда.

— Странник? Озианец? — заинтересовался Вишня.

— Нет, он в ОЗ был проездом, — выкрутился Кай, припомнив мастера Такхейвекха, — где-то года два назад. Тогда все у вас говорили об исчезновении Юлии Доротеи, оно много шуму понаделало. Проезжий сказывал, будто ее похитили. Она колдунья была, и поэтому ее СОВБЕЗ повсюду разыскивал, только безуспешно…

По мере того как Слепой говорил, брови озиата ползли все выше и выше к корням вишневой прически, и северянин, наконец, неуверенно замолчал.

— Кто бы ни был этот проезжий, но сведений о деле Юлии у него больше, чем у меня, — прокомментировал Вишня слова Кая, качая головой. — Про то, что в розысках участвовал СОВБЕЗ, я впервые слышу. Поисками занималась обычная гражданская полиция — ведь к статусу Юлии случившееся никакого отношения не имело, Волшебный Кодекс никто не нарушал… По крайней мере такова официальная версия. — Озиат задумчиво изучал собеседника, который невинно хлопал ресницами, радуясь, что по его глазам невозможно ничего прочитать. — Слушай, старик, а что еще рассказывал этот странник?

— Больше ничего, — поспешил развеять подозрения собеседника Кай. — Только что отец этой девушки — важная персона, и что он всю страну перевернул в поисках дочери, но она как сквозь землю провалилась… Я совсем забыл эту историю, вспомнил, только когда узнал, что ты из ОЗ. Вот и подумал спросить: может, ты знаешь, чем все кончилось?

— Да ничем, — пожал плечами Вишня. — Девчонку так и не нашли. Сначала, конечно, шороху навели: повсюду портреты, трубы, герольды, первые полосы… Еще бы! Юлия Доротея, подающая большие надежды волшебница, «Мисс Талант-46», восходящая звезда политической арены и достойная смена своего орденоносного отца… — Парень кисло скривился. — Так ее называли. А по-моему, она была единственной нормальной чародейкой в Изумрудном городе, с ней одной можно было говорить, понимаешь?

Теперь настала очередь Кая выпучить глаза:

— Так ты говорил с Юлией Доротеей?!

— А что, рылом не вышел? — усмехнулся Вишня. — Да, в роду нашем волшебной крови не было, зато золотишко водилось. Семейство Самбергов, влиятельная фамилия… Подозреваю, это маман пришла в голову великолепная идея сделать ее еще влиятельнее, породнившись с волшебниками. Подумать только, на ассамблеи в Изумрудный меня вздумали таскать, что твою невесту! Теперь понимаешь, чего я оттуда дернул?

Кай энергично закивал, прикусывая крутившиеся на языке вопросы и надеясь, что речевой поток Вишни вскоре снова вынесет его к Юлии Доротее. Так оно и случилось.

— Там же почти одни волшебники, я для них — черная кость! Что тут папино золото, когда они у власти пригрелись. На дух их не переношу, напыщенное жлобье! Только и разговоров о выборах, подпольных дуэлях и последней моде на волшебные плащи… Тоска! Девчонки все как топ-модели: еще бы! За приворотное зелье — в тюрягу, а украшающие чары — в порядке вещей, эстетика! Втюрится в такую красавицу какой-нибудь бедолага, а после свадьбы обнаружит, что новобрачная — косая, носатая и на ногах у нее больше волос, чем у самого жениха. Это не преступление?!

— А эта Юлия Доротея… Она тоже носатая была? — попытался навести Вишню на интересующую его тему Кай, припомнив аккуратный, слегка вздернутый носик в медном отражении.

— Носатая? Не-ет, — рассмеялся озиат. — Хотя и красавицей я ее не назвал бы. До украшающих чар Юлия не снисходила. Хотела, видно, чтобы ее принимали такой, какая она есть. Дури, конечно, все равно в ней было много: чародейка — она и есть чародейка. Но все же была она — прости за банальность — не такая, как все они. Я бы сказал, гонору голубой крови было в ней меньше. Несмотря на свой юный возраст, была она проще, мудрее и… человечней, что ли. Я бы мог, пожалуй, в нее влюбиться, если бы не… — Вишня замолчал, задумчиво рассматривая рассаженные на тренировке костяшки пальцев.

— Если бы не — что? — тихо повторил Кай.

— Если бы не много чего, — улыбнулся озиат, подняв на собеседника лучистые глаза, казавшиеся еще голубей в контрасте с яркой щеткой прически. — Как бы то ни было, Юлия Доротея пропала бесследно. При расследовании всплыла версия о похищении, но ее быстро отбросили. Оказалось, у девчонки был какой-то воздыхатель-плебей, ну не волшебник. Отец Юлии их отношения не одобрял, и парочка сбежала. Надеюсь, они счастливы вместе, если парня еще не превратили в жабу или грелку для ног. — Вишня поднял кружку с розовой водицей и помахал ею в воздухе, будто чокаясь, прежде чем осушить ее.

Кай отвел глаза и, сглотнув комок в горле, спросил:

— Слушай, а почему эта… полиция была так уверена, что волшебница сбежала с… как его… воздыхателем?

— Да потому, что это — единственный след, который эти тугодумы отыскали, — хмыкнул Самберг-младший. — Парень испарился в ту же ночь, что и Юлия. В ночь карнавала. Оба не вернулись из города: Юлия в Академию, а этот — как его звали? — Ксандр в родительский дом. Да что теперь прошлое ворошить? Через год эту историю все позабыли.

— Наверное, родители того парня, Ксандра, и отец Юлии Доротеи не позабыли, — заметил Кай. — Неужели волшебник не пытался разыскать дочь с помощью магии?

— Конечно, пытался. — Вишня возвел очи к небу, очевидно потрясенный Каевой наивностью. — Маги ведь сотрудничают с полицией. Только ничего из этого не вышло. Они ведь чародейку искали, а эти умеют заметать следы. Еще один аргумент за побег: девчонка просто не хотела, чтобы ее нашли. А я не хочу, чтобы нашли меня. — Озиат взглянул Каю прямо в глаза. — Разговор у нас получился душевный, но ты, старик, держи язык за зубами, понял?

Кай утвердительно кивнул, но, не выдержав, спросил:

— Но ведь твоя семья… Узнай родители, что ты здесь, они ведь могли бы выкупить тебя у Скавра!

Вишня приблизил лицо к самому носу Слепого и прошипел сквозь сжатые зубы:

— Выкупить?! Привести блудного сына в отчий дом, как телка на веревочке, и сделать посмешищем всей ОЗ?! Ты соображаешь?! — Самберг-младший выразительно постучал пальцем по виску и отстранился, отводя взгляд. — Нет уж, я сам отсюда выйду и своими ногами!

— Как? — с искренним любопытством поинтересовался Кай.

Озиат по привычке подергал себя за ярко-вишневые волосы на макушке — очевидно, это помогало ему думать:

— Еще не знаю. Но я обязательно что-нибудь придумаю.

В тот день разговор с Вишней погасил последнюю надежду на то, что Юлия Доротея жива. Это было единственное, о чем Кай тогда мог думать, ощущая странную пустоту в груди, там, где должно быть сердце.

Теперь, вспоминая слова озиата, парень сопоставил их с подслушанной когда-то в Замке речью Такхейвекха. Выходило, что старый маг был прав. Полиция ли, СОВБЕЗ ли, но власти явно пытались замять происшедшее, предъявив общественности версию, в политическом смысле гораздо более невинную, чем похищение юной волшебницы возникшими из ниоткуда черными магами. Как и предупреждал Такхейвекх, без магического вмешательства в память свидетелей, видимо, не обошлось. Интересно, что в действительности случилось с этим беднягой Ксандром? Стал ли он невинной жертвой похитителей, или СОВБЕЗ убрал его с дороги? И если светлые маги зашли так далеко, то что отличает их от темных? То, что они манипулируют сознанием людей и убивают ради благих целей? И для кого эти цели благие — для людей или для волшебников?

История Вишни и та неприязнь, с которой симпатичный ему озиат говорил о магах, поразили и насторожили Кая. Навряд ли парень одинок в своем отношении к чародеям как к высокомерной, презирающей людей олигархии. И если это — мнение многих, то равновесие мира, казавшееся учившемуся по книгам Каю нерушимым, было хрупким. Возможно, таким хрупким, что достаточно одного толчка, чтобы мир покатился под уклон…

В охваченном восстанием Гор-над-Чета, давнем и верном союзнике ОЗ, волшебников жгли на кострах и топили с камнем на шее. По словам Вишни, его самого чуть не сожгли просто потому, что он — озиат. ОЗ удалось вернуть себе власть над городом, но надолго ли? Церруканский амир выдает за принца-победителя свою дочь. Что это: мудрый ход, пакт о ненападении или попытка подмять под себя Гор-над-Чета дипломатическим способом?

Кай не слишком хорошо разбирался в политике, это была вотчина Мастера. Но даже неопытный юнец, имея факты, мог сложить два и два и сделать вывод: Потерянные Земли были подобны городу, стоящему на склоне спящего, но отнюдь не потухшего вулкана. А Кай знал по крайней мере одно существо, которое с удовольствием поможет стихии проснуться. Мастер Ар в данный момент как раз был поглощен таинственным и явно темным делом в сердце Потерянных Земель.

Заключенный вздохнул. Чем бы сейчас ни был занят его повелитель, Кай не мог ни узнать о планах мага, ни повлиять на них, пока он сидит здесь, взаперти. А через несколько дней, возможно, мировая политическая ситуация и даже сам Мастер Ар вовсе перестанут волновать его, причем — навечно.

Энергичные движения прогнали холод из членов узника. Он повалился на спину, закинув руки за голову, слыша в ночной тишине только шум крови в ушах. Какова бы ни была миссия Мастера, его собственная пока далека от успеха. Через одиннадцать дней, нет, уже десять, ему предстоит по-настоящему доказать, что он на что-то способен. Одна ошибка, одно неверное движение может стоить ему жизни. Кай был уверен, что сделает все, чтобы не совершить ее, но если это все же случится… Одна мысль о возможности поражения наполнила его подступающей к горлу тошнотой. Он чувствовал каждый мельчайший элемент узора, раскинувшего крылья на спине так, будто его уложили на раскаленный металл. «Нет! Я нужен господину, я не могу позволить себе умереть!» — гладиатор прогнал мысль о поражении в самый дальний уголок сознания, и постепенно боль отступила, оставив только горькое послевкусие.

«О, если бы я был свободен! Не от этих оков и запертых дверей, а по-настоящему свободен! — От кощунственной дерзости этой мысли у Кая захватило дух. — Если позволить себе мечтать, если представить, что Мастер Ар сгинул, исчез с лица земли, рассыпался в прах. Что бы я сделал тогда? О, я бы сегодня же бежал из проклятой школы и прихватил Токе с собой. Может быть, мальчишка из благодарности позволил бы мне сопровождать его обратно, в родные горы… И может быть, я даже смог бы поселиться в его деревне — ведь родители Токе были бы благодарны мне за спасение сына. Я всегда бы прокормил себя охотой… И кто знает, возможно, там, среди людей, я встретил бы девушку, похожую на Юлию Доротею, девушку, которой я не был бы противен, несмотря на уродство…

Но нет! Я знаю Токе: горец никогда бы не вернулся домой, не отомстив за смерть Майкен. И стал бы Токе вообще разговаривать со мной, получи он ответы на свои вопросы, узнай правду?

— Прости меня, друг, я был под чарами злого волшебника. Теперь заклятие снято, и я могу быть человеком… Что? Твоя девушка? Она была просто случайной жертвой. Ты знаешь, без них никак нельзя… — Кай горько усмехнулся в темноту. — Даже если бы Токе поверил и простил меня, то односельчане горца… Не прогнали бы они кольями чужеземного урода, как пустынного демона, за край деревни?»

Этой ночью слуга волшебника понял одну вещь, и это понимание наполнило его такой печалью, что он пожалел о том, что не мог плакать. Свобода от Мастера Ара не освобождала его от самого себя, не стирала, словно прибой с песка, того, что он сделал. Будь Кай сейчас свободен, он бы остался там, где он и был: запертый в школе Скавра. В единственном месте, где его принимали за своего и называли братом. В месте, где были люди, для которых он значил что-то и которые значили что-то для него: Аркон, Бекмес, Элиас, Тигровая Лилия, Вишня… И Токе, конечно, Токе… Перед глазами Кая снова стоял тот знак, который начертала в воздухе рука умирающей Майкен; знак, мерцающий, как одному ему видимая радуга, — руна Разделенного Пути. В этот момент к нему пришло знание: этот путь выведет его на арену Минеры с такой же неизбежностью, как приказ Мастера. И заставит поднять деревянный меч…

ГЛАВА 10, в которой Токе приглашают на танец

Оставшиеся до Больших Игр дни казались Токе одинаковыми круглыми бусинами, быстро катившимися одна за другой и нанизывавшимися на нитку вчера-сегодня-завтра. Каждый день был ограничен четырехугольником выбеленных стен с клочком неба над ним, маленьким и тоже четырехугольным. Небо медленно меняло цвет с ракушечно-розового на рассвете, когда новобранец вскакивал с койки, на яростную синеву к полудню. К тому моменту, когда обливавшиеся потом ветераны начинали свой танец под ритм барабанов, оно выцветало до белизны. К вечеру белизна все больше и больше наливалась лиловым, подобно свежим синякам на теле Токе. Наконец, лиловость вспухала глубокой бархатной чернотой с мигающими сквозь дымку алмазами звезд. В отпущенном Токе четырехугольнике помещались только рука Ловца с застывшем в полете петлей Аркама и Волосы Вероники, вечно ускользающей от своего преследователя. Их появление над головами гладиаторов означало, что скоро в казармах зажгут светильники, над плацем разнесется запах тушащихся бобов, и усталые люди соберутся в столовой за усыпляюще обильным, но однообразным ужином.

Мерцающие пряди Волос Вероники все так же загадочно подмигивали Токе, когда он, едва передвигая гудящие ноги, плелся из обшей залы в свою каморку. Он засыпал, как только его голова касалась подушки, вздрагивая во сне всем своим измученным телом, как больное животное. И просыпался среди ночи от жуткого, но тут же ускользающего из памяти кошмара — в глухой темноте, с ясным ощущением пустоты на соседней койке, не заполненной теплом Каева тела и его сонным дыханием. Эта пустота физически давила Токе как будто Кая уже не было среди них, среди живых… Как будто он никогда не вернется, чтобы занять пустующее место. Внутри парня что-то обрывалось, и он лежал остаток ночи без сна, размышляя о той участи, которая ожидала товарища и его самого.

Скавр объявил гладиаторам о своем решении на следующее утро после кровавого инцидента с Буюком. Токе не знал, повлияло ли признание Тача на выбор наказания для Слепого, но поединок с деревянным мечом против стального казался ему немногим лучше перспективы быть отданным в руки жрецов Туота. К этому времени о событиях в ничем ранее не примечательном казарменном сортире теперь знали все заинтересованные стороны, то есть Аркон, Бекмес, Лилия и Вишня, если он, конечно, хоть что-то понял из того запинающегося церруканского, на котором откровенно рассказал обо всем Элиас.

Впрочем, беспокойство о будущем Кая у всех, за исключением, может быть, Токе, очень скоро отошло на задний план. Объявив приговор Слепому, Скавр зачитал список гладиаторов, выставленных на следующие Игры в Минере. Оказалось, что все новобранцы из отряда Яры были записаны на групповую схватку, на жаргоне ветеранов звавшуюся мясорубкой. Новость стала неожиданностью только для новичков. Бывалые бойцы знали, что Большие Игры в честь помолвки принцессы Сеншук, несомненно, будут необычайно зрелищными, а значит, особенно кровавыми: развешанные в городе афиши давно рекламировали «смертельные поединки 200 гладиаторских пар с участием самого Фламмы», и — мелким шрифтом внизу — «групповое сражение между гладиаторами Танцующей школы и школы Ягуара».

Услышав свое имя в Скавровом списке, Токе, как ни странно, ощутил что-то вроде облегчения: все-таки в мире есть справедливость, и ему суждено разделить путь Кая. Если через дюжину дней спаситель Элиаса окажется в Минере, то там будет и он, Токе. Его перемирие с собственной совестью, к несчастью, длилось недолго: до тех пор, пока не прозвучало имя, завершающее список участников мясорубки:

— Слепой.

Думая, что ослышался, Токе переглянулся с Арконом, но на лице того был написан тот же вопрос, что вертелся на языке у него самого. Не может быть! Кай же уже выставлен на поединок, причем с учебным оружием против острого! Словно прочитав их мысли, Скавр продолжал:

— Если Слепой поспешит и покинет арену через Ворота Смерти до мясорубки, его место займет… — мясник помедлил, водя пальцем по листу пергамента. — Философ.

Тут Токе не выдержал:

— Позволь слово, сейджин!

Скавр вскинул глаза от списка, ища источник неожиданного беспокойства. Яра устремился к Горцу, доставая из-за пояса плеть, но Скавр жестом остановил его:

— Позволяю.

— Слепой… Это ведь смертный приговор… Неравный поединок, а потом мясорубка — такого никто не…

— Кого ты защищаешь, Горец? Убийцу?! — раздраженно прервал его Скавр. — Я обещал, что победа вернет Слепому право называться гладиатором. Он вернется в свою семью и вместе с ней выйдет на бой. Или ты хочешь для него особого обращения?

Токе открыл было рот, чтобы возразить, но сильный толчок в бок от стоящего по его левую руку Сынка лишил его нужного для продолжения речи воздуха. Многие гладиаторы, не знавшие истинной причины Каевой выходки, не разделяли желания Горца выступить на защиту нарушителя кодекса и убийцы. Момент был упущен; место Скавра перед строем занял Яра, знакомя новичков с особенностями группового боя.

Чем дальше Токе прислушивался к словам доктора, тем больше росла в нем уверенность, что мясник решил расправиться с Каем наверняка. Если то, что рассказывал о мясорубке Яра, не преувеличение, то вряд ли у самого Токе были большие шансы на выживание. А ведь он, в отличие от Слепого, выйдет на арену свежим, не измотанным предыдущей схваткой и, возможно, страдающим от ран.

Опасность мясорубки заключалась в том, что, если в обычном парном поединке гладиатор сходился только с одним противником, то в групповой схватке он мог быть атакован двумя и более врагами, по очереди или одновременно. Бой длился до полной победы одной из сторон. Это значило, что воины противника должны быть полностью уничтожены или сдаться. В жестокости общей свалки правила гладиаторской чести зачастую бывали забыты, и арбитры, не всегда успевавшие следить за быстрым развитием событий, смотрели на это сквозь пальцы. Теперь Токе стало понятно, почему Скавр послал в мясорубку одних новобранцев: тех, кто знал, каким концом держать меч, но в кого еще не успели много вложить. Погибнет такой — невелика потеря, на невольничьем рынке всегда найдется замена. Выживет, значит, достоин статуса ветерана и затрат на дальнейшее обучение.

В оставшиеся до Игр дни Яра неутомимо гонял свой отряд по плацу, стараясь, насколько это возможно, приблизить их упражнения к условиям Минеры, которую большинство новобранцев никогда в глаза не видели. Чтобы развить реакцию, выносливость и способность отражать многочисленные атаки, доктор заставлял своих бойцов снова и снова проходить «мельницу» — что-то вроде полосы препятствий, где от гладиатора требовалось пересечь учебный двор, преодолевая сопротивление расставленных в трех шагах друг от друга противников. Другой забавой из арсенала Яры была «атака гайенов», когда сразу пять-шесть гладиаторов набрасывались на одного брата одновременно, стараясь сбить его наземь. Вытряхивая из волос и ушей песок каждый раз после этого аттракциона, Токе горячо надеялся, что ему никогда не придется оказаться в подобной ситуации на арене.

Пару раз за день Яра стравливал гладиаторов стенка на стенку, выдавая отрядам противников повязки контрастного цвета, чтобы новобранцы могли отличить друга от врага в общей свалке. Токе быстро уяснил, что единственно верной тактикой в мясорубке было держать строй и по возможности прикрывать друг другу спину. Он мог многому поучиться у Бекмеса и Аркона, в бытность свою охранными сражавшихся вместе в отряде Урмана, и, как ни странно, у Тача, именно в общих схватках показавшего свою армейскую выучку. Как-то само собой получилось, что и в свирепых потасовках на учебном плацу, и вне их маленькая разношерстная группа, состоящая из Аркона, Бекмеса, Лилии, Тача, Вишни и его самого начала все больше и больше держаться вместе. Аркон первым обратил внимание на то, что это повысило их выживаемость в учебных «мясорубках», и первым назвал друзей «великолепной семеркой». С его легкой руки, название прижилось, быстро сократившись до «семерки», хотя это число и включало отсутствовавшего Кая.

Но именно Токе предложил развить приносящую успех тактику и сознательно сражаться вместе, как боевое звено, — на тренировках и, когда придет время, в Минере. «Семерка» приняла идею с большим энтузиазмом: к этому времени стало уже очевидно, что как воины они неплохо дополняют друг друга; к тому же всегда отрадно знать, что тебя окружают братья (и сестра), на которых можно положиться. Честно говоря, у самого Токе были сомнения относительно надежности двух членов «семерки», но он не спешил делиться своими мыслями с остальными. Больше всего его беспокоил Тач. Несмотря на поддержку товарищей, настроение Элиаса в дни, последовавшие за смертью Буюка, могло характеризоваться как мрачное или очень мрачное. После своей спонтанной исповеди гор-над-четец снова замкнулся в молчании, так что Токе трудно было угадать, что творилось у того на душе. На учебном плацу Элиас справлялся неплохо, но выдержит ли он напряжение настоящего боя, когда жизни товарищей, возможно, будут зависеть от него?

Вторым источником беспокойства Токе был Кай. У «семерки» не было никакой возможности посвятить запертого в карцере товарища в их стратегические планы, более того, он не подозревал о самом существовании маленького союза. Если каким-то чудом Слепой переживет первый поединок, захочет ли он быть частью их затеи? Смогут ли они положиться на того, о ком им по-настоящему ничего не известно, кто уже однажды обманул доверие разделивших с ним воду людей, кто струсил, сдался, бросил оружие… Не в силах больше держать свои сомнения внутри себя, Токе как-то осторожно спросил Аркона:

— Скажи, после рассказанного Дженсом… Ты никогда не задавался вопросом, почему Кай и его господин наврали всем тогда в пустыне, что они — заставцы? Не размышлял о том, кто и откуда они на самом деле, и что за дело у них было посреди Холодных Песков?

— Конечно, задавался и размышлял, — признался Аркон и вдруг, положив Токе руку на плечо, заглянул ему в глаза. — Только знаешь что? У меня от этих размышлений голова разболелась, а спросить самого Кая я не успел. А ты?

— Что я?

— А ты успел?

Горец отвел взгляд.

— Помнишь, что сказал Яра? — продолжил Аркон, не выпуская его плеча. — В его речах есть иногда здравое зерно, хотя его порой трудно выкопать из той кучи дерьма, которую старикан обычно на нас вываливает. Так вот, он однажды сказал: «Ваше прошлое, каким бы оно ни было, не имеет значения. Кем бы вы ни были раньше, воин или раб, аристократ или вор, все вы теперь — равные, братья-гладиаторы. Вы — одна семья». Мы все принесли нашу клятву, Токе. Не давай прошлому преследовать тебя. Не давай тому, что ты не знаешь о Кае, разрушить дружбу, которая выросла из того, что ты о нем знаешь.

— Я думал, что знал! — горько поправил Токе.

Аркон вздохнул:

— Просто подумай над моими словами, ладно? — и выпустил наконец плечо Токе на волю.

Был день грифа, последний накануне Больших Игр. После утренних тренировок гладиаторов отвели в термы, где они провели несколько расслабляющих часов в теплой воде и умелых руках массажистов. По традиции вечером школа давала открытый ужин. За обильным столом к воинам и докторам должны были присоединиться многочисленные гости: местная знать, попечители и спонсоры школы, маклеры и делающие ставки болельщики, женщины, падкие на мускулистые мужские тела. Все они на следующее утро будут на своих местах в Минере, дешевых, на солнцепеке, и дорогих, под тентом. Все они — между фисташками и оранжадом — будут смотреть, как идут на смерть их недавние соседи по столу, и решать, кому из них жить, а кому умирать. Если бы Токе мог отвертеться от участия в ужине, он бы предпочел скоротать вечер в своей каморке: ему казалось, Скавр торопится справить поминки по нему и его еще живым друзьям.

Но зрелище, представшее его взору по возвращении в казармы, заставило Токе широко распахнуть глаза: уж что-что, а меньше всего это напоминало поминки. За время его отсутствия скучный учебный плац преобразился, как по волшебству. Развешанные повсюду разноцветные фонарики бросали веселые блики на длинные столы, сдвинутые буквой П, и ряды пестрых флажков над ними. Наступающую темноту рассеивало пламя высоких чашеобразных светильников, а вечернюю прохладу — расставленные то тут, то там между столами жаровни с краснеющими углями. Убогость казарменных зданий скрывали шлалеры, увитые живыми цветами, и яркие полотняные навесы. Между ними метались длинные черные тени — рабы, спешащие закончить последние приготовления к празднеству.

Накрытые алыми скатертями столы уже ломились от разнообразных яств, источавших немыслимые ароматы, среди которых Токе с радостью опознал полузабытый запах жареного мяса. Рот Токе наполнился слюной, он шумно сглотнул, но, к счастью, в шумной сутолоке на это никто не обратил внимания. Гладиаторы проталкивались к нарядно украшенным столам, быстро заполняя пустые места и шумно приветствуя знакомых среди гостей. Токе с разинутым ртом следовал в кильватере за широкими спинами Аркона и Бекмеса, то и дело спотыкаясь, потому что глаза его, привыкшие к однообразию казарменной жизни, смотрели куда угодно, только не под ноги. Особенно поразил воображение северянина чудом выросший в центре двора фонтан, извергающий из своих мраморных недр неиссякаемые струи воды, таинственно мерцающие в свете фонариков.

Токе плюхнулся на покрытую мягкими подушками скамью между Тигровой Лилией и Арконом, пожирая глазами женщин в ярких струящихся шелках и менее интересных гостей мужского пола, дефилировавших по двору. Некоторых из них он видел раньше: они заходили в школу, чтобы посмотреть на тренировки или перемолвиться с гладиаторами во время их отдыха. Но большинство было ему совершенно незнакомо. Лилия взяла на себя труд представлять наиболее влиятельных из тех, кого она знала. Токе пытался запомнить безостановочно льющуюся в его правое ухо информацию, одновременно связав ее с определенным лицом, прической или отсутствием таковой, но ему это плохо удавалось: он едва разбирал слова Лилии за рокотом голосов вокруг и звуками начавшего играть оркестра. Кроме того, какое значение имели имена и титулы всех этих людей, которых Токе видел первый и, с учетом завтрашнего события, возможно, последний раз в жизни?

Между тем места за столами заполнились, и все притихли: Скавр открыл вечер торжественной речью. Пока мясник расписывал чудеса мужества, которые завтра продемонстрируют его гладиаторы в Минере, Токе поймал себя на том, что он снова и снова обшаривает взглядом ряды сидящих в поисках снежно-белой макушки. Какая глупость! Он же знает, что Кай лишен всех привилегий и сейчас сидит в темном карцере, а на ужин ему, в лучшем случае, достанутся объедки. При этой мысли аппетит у парня совершенно пропал, и, хотя Лилия заботливо положила самые сочные куски мяса на его тарелку, он к ним так и не притронулся. Товарищи Горца, напротив, уплетали так, что за ушами трещало, а Бекмес к тому же частенько прикладывался к стоящему на столе вину — на этот раз не разведенному водой, а настоящему, темно-рубиновому и крепкому. Токе хотел было последовать примеру охранного, но воспоминание о том единственном случае, когда он был пьян, точнее — по наущению Кая разыгрывал пьяного, наполнило его такой горечью, что она отравила бы вкус самого лучшего вина.

— Почему ты ничего не ешь? — Обеспокоенные зеленые глазищи Лилии неожиданно оказались так близко от лица Токе, что он не мог притвориться, что не расслышал вопрос.

— Э-э… У меня что-то нет аппетита.

— Да у тебя жар! — Лилия скорчила смешную мину и, дотронувшись до его лба, отдернула руку, наигранно тряся кистью. — Смотри, тут же твоя любимая баранина!

— Спасибо, мне правда не хочется, — пробормотал Токе, хмуро глядя в сторону.

Лилия вздохнула, и лицо ее стало серьезным.

— Не знаю, заметил ли ты, но за этим столом присутствует еще одна персона, страдающая отсутствием аппетита. — На его вопросительный взгляд, Лилия тряхнула головой куда-то влево. Проследив взглядом в направлении ее движения, Токе увидел мрачно сидевшего над полной тарелкой Элиаса, отсутствующими глазами уставившегося в пламя фонарика на столе перед ним. — Да, это Тач. Поневоле напрашивается вывод: или вы двое подхватили какую-то странную болезнь, или… Ты думаешь о нем, верно?

— О ком? О Таче? — попробовал изобразить невинность Токе.

Глаза Лилии сердито блеснули:

— Не старайся выглядеть глупее, чем ты есть! Конечно, о Слепом! — Горец упрямо нахмурился — чего девчонка лезет не в свое дело! Но Лилия продолжала гнуть свое. — Это же глупо! Вы оба ведете себя как мальчишки, хоть Тач и старше меня! В том, что случилось со Слепым, нет вашей вины! Он сам сделал свой выбор, никто его за руку не тянул; он знал, чем рискует. То, что вы сегодня останетесь голодными, не прибавит вам завтра силы и товарища не спасет!

— Ты не понимаешь! — сердито буркнул Токе, все еще глядя в сторону.

— Ну да, конечно, где мне понять! — Голос Лилии был исполнен сарказма. — Может, будешь добр, объяснишь мне, такой непонятливой?

На этот раз он не выдержал:

— Да не могу я тут… нажираться, когда Кай… сидит в каталажке, а завтра, быть может, будет убит на потеху вот этим вот, — он дернул подбородком в сторону стола в противоположном крыле буквы П. Смеющиеся, раскрасневшиеся от выпитого и съеденного лица гостей казались Токе теперь отвратительными. — Ты только глянь на эти морды! Наживаются на нашей крови…

— Зачем же ты так! Вот эта мордашка очень даже ничего, — махнула Лилия в сторону смазливого юнца с густыми смоляными кудрями, сидевшего неподалеку от Скавра.

— Ну знаешь!.. — возмутился Токе, хватая ртом воздух в поисках слов.

Улыбка исчезла из глаз девушки, и ее маленькая ладонь с мозолями от рукояти меча внезапно накрыла его собственную:

— Ах, Горец… Неужели ты так мало веришь в своего друга? Он уже стал легендой школы, еще не выйдя на арену. Вот увидишь, завтра он еще всех удивит! На твоем месте я бы больше беспокоилась о собственной шкуре.

— Что ты имеешь в виду? — встрепенулся задетый за живое Токе, пробуя незаметно высвободить свои пальцы из пожатия.

— Только то, что завтра нам всем придется одинаково туго, многие уже никогда сюда не вернутся. Так почему бы не расслабиться и наслаждаться жизнью, пока это возможно?

Лилия склонила голову набок, прислушиваясь к звукам легкой быстрой музыки, летящим к ночному небу, почти невидимому за цветными светляками фонариков. У фонтана в центре двора уже сходились и расходились две цепочки танцоров, подпрыгивая, прихлопывая и то и дело меняясь партнерами.

— Я хочу танцевать, — решительно заявила девушка и, отпустив наконец руку Токе, рванула тесемку, удерживавшую ее огненные кудри на затылке. Тяжелые блестящие пряди мгновенно рассыпались по стройной спине и плечам, и у парня перехватило дыхание: знакомая сестра по оружию с немного мальчишескими ухватками внезапно исчезла. Рядом с ним сидела прекрасная незнакомка, несмотря на серую форму новобранца, затмившая всех сегодняшних разряженных дам. Ее бледные щеки разрумянились, на губах играла загадочная улыбка, зеленые кошачьи глаза были темны и глубоки, как море. Ну, Токе никогда не видел море, но оно наверняка должно выглядеть именно так.

Незнакомка протянула руку с тонкими изящными пальцами, которую не портило даже клеймо, и легко коснулась его подбородка. Парень захлопнул глупо разинутый рот и судорожно сглотнул. Не успел Токе выдавить из себя ни звука, как Лилия, смеясь, уже тянула его из-за стола:

— Пойдем! У тебя будет шанс отдавить мне ноги.

— Но… я совсем не умею танцевать! — отчаянно возопил он, оглядываясь в поисках помощи на товарищей.

Все они, однако, казались занятыми своим делом и не обращали на Токе никакого внимания. Аркон пытался остановить Бекмеса, на нетвердых ногах норовившего завладеть полным еще кувшином вина со стола соседей. Вишня усердно наполнял кубок элегантной, но уже изрядно косившей дамы в лиловом, чью выпуклую заднюю часть он непринужденно придерживал свободной рукой. Тач, казалось, ничего этого не видел, погруженный в молчаливое созерцание собственной нетронутой тарелки, как будто это могло заставить исчезнуть остывшее рагу.

В следующее мгновение Токе был уже в самой гуще танцующих. Незнакомая зажигательная мелодия подхватила и понесла его на своих волнах. Лилия крепко сжимала его руку, и парень, как мог, старался повторять ее движения, поминутно натыкаясь на танцующих справа и слева, заставляя их смеяться над его неуклюжестью. Лилия тоже смеялась, но в ее смехе не было издевки; ее ровные зубы влажно блестели розоватым оттенком только что вынутого из воды речного жемчуга. Заметив капли пота, выступившие у Токе на лбу, Лилия истолковала это по-своему:

— Ничего, у тебя уже получается! — прокричала она, склонившись к его уху, чтобы перекрыть громкую музыку. — Не думай о том, правильно ли ты двигаешься. Просто слушай музыку, почувствуй ритм. Освободи свое тело!

И она понеслась вокруг него в танце. Рыжие кудри плясали по ее плечам в такт легким, непринужденным движениям. Смеющийся взгляд не отпускал глаз Токе, который, пытаясь следовать совету, думал о том, как ему повезло, что не пришлось танцевать предыдущий танец: обнимать тонкую талию партнерши, чувствовать, как ее тугие локоны щекочут плечо, кружить ее в воздухе, крепко-крепко прижимая к груди… Токе поймал в себе тень сожаления о том, что они встали из-за стола слишком поздно… Нет, это невозможно! Лилия выбрала Кая, с самого первого дня! Даже после того, как его посадили под замок, она резко отклоняла все недвусмысленные предложения, которыми засыпали ее братья-гладиаторы, уже считавшие Слепого мертвецом. Взгляд Лилии смущал Токе, и каждое па танца, заставлявшее теснее сходиться с ней и на мгновение ощущать волнующие изгибы ее тела, усиливало его замешательство. Он знал, что не забыл Майкен, что будет вечно верен ей… Но почему же тогда он не мог отвести глаз от этой пламенеющей красоты?

Краем глаза парень замечал, какими жадными взглядами провожали Лилию окружающие мужчины. Не укрылось от него и то, что произведенный фурор доставлял девушке видимое удовольствие. Вероятно, Токе должен был чувствовать себя счастливым, потому что Лилия сжимала именно его руку. Но вместо этого в его груди закипала злость — на Лилию, на самого себя и… на Кая. И когда девушка выпустила его ладонь, чтобы, следуя очередной фигуре танца, занять место в противоположной цепочке, Токе, ни слова не говоря, развернулся и начал пробираться к своему столу. Неудивительно, что его место в ряду танцующих тут же было занято.

За время его отсутствия ситуация за столом в корне изменилась. Утолившие первый голод гладиаторы перемешались с гостями, многие присоединились к танцующим. Аркон с Бекмесом куда-то запропастились, отсутствовал и Вишня с его лиловой дамой. Из всей семерки на месте обнаружился только Тач, сидевший с той же похоронной миной и в той же позе, в какой они с Лилией оставили его. Токе не нашел ничего лучше, как швырнуть себя на скамью рядом с Его Мрачностью:

— Где все? — вопросил он, не особенно рассчитывая получить ответ.

Когда Тач заговорил, обращаясь к своему рагу Горец не сразу понял, что гор-над-четец говорит с ним.

— Аркон повел Бекмеса проблеваться — он был совсем зеленый. Вишня увлек свою даму на верхнюю галерею. Надеюсь, озиат сейчас счастлив. А она красивая!

— Лиловая дама? — удивленно спросил Токе, не разглядевший в пассии озиата ничего особенного, кроме необъятного зада.

— Лилия, конечно, — терпеливо, как ребенку, пояснил Тач, наконец взглянув на соседа по столу.

Токе смущенно пожал плечами и поспешил сменить тему:

— Ты недорассказал мне свою историю. Ну, про девушку с апельсинами.

— Амарилл? — Взгляд Тача снова затуманился и обратился в пространство куда-то над плечом собеседника.

— Амарилл? Это ее имя? Значит, тебе удалось выяснить, как ее зовут? — подбодрил Токе товарища.

— Удалось. Ты действительно хочешь услышать, что было дальше? Не думаю, что сейчас подходящее время. Эта история не развлечет тебя, а только опечалит.

— Ничего. С меня на сегодня развлечений хватит, — поспешил заверить он Элиаса, с трудом отводя глаза от огненных всполохов в гуще танцующих: теперь Лилию вел в паре какой-то длинный хлыщ. — К тому же, может, другой возможности уже и не представится…

— Хорошо, — вздохнул Тач. И, чуть помедлив, начал свой рассказ: — Я нашел Амарилл, девушку с апельсинами. Оказалось, она живет в доме одной знатной семьи, назовем их, к примеру, э-э… С'Вана. Я сразу понял, что мне было бы лучше забыть дорогу к их вилле и никогда не возвращаться. Сам посуди, что может быть общего у девушки по имени Амарилл с таким, как я, — девятым отпрыском дубильщика из Вонючего переулка?

— Элиас и Амарилл, Амарилл и Элиас, — попробовал Токе сочетание на звук. — По-моему, звучит очень даже ничего!

— Да, благородное имя — единственное, что оставил мне в наследство отец. Помню, как смеялись надо мной из-за этого в детстве: щенок дубильщика с именем дожа! Как бы то ни было, я вернулся к дому С'Вана, и вернулся снова, и еще раз, пока не увидел Амарилл с той же корзинкой в руке, следующую за богато одетой молодой женщиной.

Токе слушал рассказ Тача с серьезной миной, кивая в нужных местах, но мысли его были с Элиасом только наполовину. Он не мог отвести глаз от Лилии, смеющейся, закидывая голову и встряхивая своей пламенеющей гривой, окруженной десятком мужчин в золоте и ярких плащах.

— Я следовал за Амарилл, как тень, — донесся до парня, как будто издалека, тихий голос Тача, — никогда не заговаривая, не подходя близко. У меня просто не хватало на это духу. Да и что я ей мог предложить? Отцовская дубильня давно уже была поделена между старшими братьями. Несколько раз мы «случайно» встречались на улице. Амарилл узнавала меня в толпе, улыбалась своей волшебной улыбкой и… проходила мимо. Но долго так не могло продолжаться: мои мысли были только о девушке с апельсинами. Со временем я узнал о ней все, что можно было вызнать у кухарок, кучера, истопника и прочих слуг семьи С'Вана. Девушка из древнего, но обедневшего рода была служанкой-наперсницей молодой госпожи и невестой на выданье, только вот жениха пока не находилось: никто из молодых дожей не был заинтересован в браке с бесприданницей. И тогда я совершил самую большую глупость в моей жизни: я записался в армию.

Неожиданное высказывание Тача заставило Токе оторвать взгляд от развевающихся кудрей Лилии, кружащейся в паре с округлым, но удивительно подвижным типчиком, которого нещадно хлопала по груди золотая цепь, взлетавшая вверх при каждом прыжке танцоров. Горец встретился с внимательными печальными глазами Элиаса, и краска бросилась ему в лицо: без сомнения, гор-над-четец заметил, где было внимание его слушателя.

— Почему… почему же это было глупостью? — поспешил продемонстрировать интерес Токе, стараясь загладить неловкость момента.

— Да, почему? — вопросил Тач то ли воздух, то ли проносящихся мимо стола в хороводе танцоров, которые все равно ничего не могли расслышать. Он подхватил стоящий неподалеку кубок Аркона и залпом осушил его. — В Гор-над-Чета для голытьбы, вроде меня, стать солдатом — единственная возможность выбиться в люди, а если повезет — даже сделать карьеру. Требования к рекрутам ставят немалые, зато и платят за службу хорошо. Вот я и подумал… — Тач пошарил взглядом по столу, и собеседник, угадав, что он ищет, поспешил наполнить кубок новой порцией вина.

— Звучит как неплохой план. Так что же случилось? — Токе думал, что он уже знает ответ, но оказалось, что он ошибался.

— Случилось… — Элиас глотнул из кубка, поморщился, будто вино было горьким на вкус, и отставил его на стол. — Случилось то, что, когда три месяца спустя в первой увольнительной я осмелился подойти к Амарилл — в новенькой с иголочки форме, обритый под шлем — оказалось, что я разговариваю с чужой невестой. Случилось то, что скоро началась война, в которой я не хотел воевать. Но мой контракт истекал еще через пять лет, и мне пришлось убивать — ведь я присягал. Случилось то, что в одной схватке я снял копьем всадника в броне. А когда после боя стаскивал с мертвеца доспехи, узнал, подняв забрало, лицо младшего С'Вана — мужа Амарилл. Случилось… Да, после этого много еще случилось…

Тач замолчал. У губ его легла горькая складка. Токе поежился, как от холода, не зная, что и как сказать. Молчание тяжело повисло между ними, и звуки громкой веселой музыки не могли заполнить его. Горец осторожно протянул руку и коснулся плеча Элиаса:

— Я понимаю, ты пережил… кошмар. Но ведь теперь все кончилось! — Из-за неожиданной паузы в музыке слова прозвучали неуместно громко, и он поспешил понизить голос: — Разве ты никогда не думал о том, чтобы снова стать свободным, вернуться домой, найти Амарилл… Рассказать ей о том, что ты чувствуешь…

— Ты ошибаешься. Ничего не кончилось. — Голос Тача звучал странно, надтреснуто. — Но кончится. Завтра.

— О чем это ты? — забеспокоился Токе, но грянувший с новой силой оркестр заглушил его слова. Он склонился поближе к Элиасу, намереваясь повторить вопрос.

Но в этот момент на скамью между ними втиснулся неизвестно откуда возникший Вишня. Он где-то потерял лиловую даму, зато приобрел лиловый фингал, украсивший его левую скулу под уже заплывшим глазом.

— Где это тебя так угораздило? — спросили Токе и Тач в унисон, забыв, что Вишня вряд ли сможет не то что ответить — понять вопрос. Однако озиат все понял и, ухмыльнувшись, изобразил в воздухе женскую фигуру, а потом слегка хлопнул себя по щеке, тут же скривившись от боли.

— Это она? Лиловая дама тебя так приласкала? — изумился Горец, не ожидавший столь решительных действий от особы благородных кровей.

— Аха, — расплылся Вишня в улыбке. И тут же нахмурился, старательно выговорив: — С…ка.

— За что она тебя? — меланхолично спросил Тач.

— А это ты у нас должен спросить! — Раздавшийся над их головами гогот шел из глоток Аркона и Бекмеса. Последний, очевидно, несколько протрезвел, потому как довольно твердо держался на ногах, хотя и опираясь на друга.

— С…ка! — так же отчетливо повторил Вишня, указывая на ухмыляющуюся парочку.

— Ки! — наставительно поправил Бекмес и добавил, удивленно почесывая в затылке: — И где это он матюков церруканских нахватался?

— Учитель хороший был! — хохотнул Аркон, хлопая друга по плечу. В перерывах между приступами смеха он пояснил: — Озиат, считай, сам напросился. Он хотел знать, как по-церрукански сказать даме комплимент. Ха-ха! Комплимент! Ну, мы с Бекмесом, конечно, помогли парню в нужде, подсказали пару теплых слов… Вишня, а Вишня! Скажи ребятам, что за комплимент ты у нас выучил!

Парень серьезно кивнул и медленно произнес, как прилежный ученик:

— У тибья бальшая жопа. Я хачу тибья.

Давно уже Токе так не смеялся. Он бы, наверное, свалился под стол, если бы в последний момент не удержался за Тача, на лице которого в первый раз за вечер — да нет, пожалуй, за все время, что Токе знал его, — возникла кривоватая улыбка.

— Так ты что, — захлебываясь от смеха, выдавил Горец, — решил опробовать комплимент на лиловой даме?

Вишня, поморщившись, кивнул, чем вызвал у друзей новый приступ хохота. В самый разгар веселья у стола новобранцев внезапно появилась Лилия. Она пронеслась через толпу празднующих, как буря, и рухнула на скамью рядом с Токе. Лицо девушки было настолько мрачно, что общий гогот пошел на убыль, пока совсем не стих.

— Что случилось, Лилия? — обеспокоенно спросил Аркон.

— Съела что-нибудь? Или аристократические ноги отдавили любимую мозоль? — съехидничал Горец.

— Хуже! — рявкнула Лилия, яростно мотнув головой. Злость душила ее, зеленые глаза сверкали. Токе не мог отвести от нее восхищенного взгляда: в праведном гневе гладиатрикс была прекрасна.

Друзьям не пришлось долго уговаривать, прежде чем девушка, чуть задыхаясь, выложила содержание разговора, в котором она только что участвовала, и который был причиной ее бурных эмоций. Очередной партнер по танцу («Кругленький с цепью», — предположил Токе) увлек Лилию к столу Скавра, чтобы подзаправиться вином. Невольно они оказались в центре интереснейшей дискуссии, темой которой был… Слепой.

— И тут я слышу, эта носатая с безвкусными серьгами — такая дешевка, сразу видно, что рубины фальшивые, — спрашивает: «А где же твое чудовище, дорогой Скавр, то, что растерзало гладиатора прямо на учебном плацу? — Лилия говорила писклявым голосом, подражая собеседнице Скавра. Очевидно, в ней пропадала великая актриса. — Мы слышали, этот полутролль будет сражаться завтра деревянным мечом против острого?»

И тут вся эта пижонская компания загомонила, глазки засверкали: «Где он, Скавр? Где ты прячешь это чудовище?» — «Правда ли, что он слепой?» — «Правда ли, что он так безобразен, что при одном его виде женщины падают в обморок?» — «Он действительно наполовину тролль?» — «Это верно, что он еще безбородый мальчишка?» — «Стоит ли на него ставить, Скавр?» — и прочая подобная чушь, которую у меня повторять язык не повернется. Тут Скавр открывает рот. Ну, думаю, сейчас он им скажет! И что я слышу! — В бессильной ярости Лилия грохнула кулаком по столу с такой силой, что кубок Бекмеса перевернулся, и вино пролилось на скатерть, а оттуда — на колени охранного, пятная его тунику красным. Ничего не заметив, девушка продолжала, подражая низкому хриплому голосу Скавра: «Боюсь, господа, вам придется набраться терпения и подождать до завтра. Новобранец, прозванный Слепым, виновен в убийстве, опасен и находится под арестом вплоть до своего выхода на арену, — стоны разочарования. Уговоры. Скавр непреклонен. И тут он выдает: — Надеюсь, чудовище развлечет вас завтра. Могу вас заверить, господа, Слепой отнюдь не слеп и настолько же искусен во владении мечом, насколько безобразен. Не знаю, спала ли его мамаша с горным троллем, но одно несомненно: этот „безбородый мальчишка“ обладает силой и яростью дикого зверя и такой же жаждой убивать. Да, он выйдет завтра на арену с деревянным мечом, но на месте его противника я бы опасался за свою жизнь. Это кровожадное животное способно растерзать любого голыми руками…»

Ну, тут уже я не выдержала! Говорю: «Если кто тут и кровожадный, то это ты, сейджин, и собравшееся благородное общество! Кому как не тебе знать, что Слепой убил Буюка в честном поединке, защищая честь товарища, жизнь которого он только что спас! Ты назвал Слепого зверем, но в этом сравнении больше чести, чем бесчестья. Звери не убивают ради удовольствия, подобно здесь сидящим! И никакой он не тролль! Он человек, такой же, как вы, только гораздо лучше!» После моей тирады молчание за столом Скавра воцарилось гробовое. Только Асад — это тот, с которым я танцевала, — осмелился спросить: «Ты, наверное, хорошо знаешь чудовище, дорогуша?» Представляете, так и сказал: «Дорогуша»! Я повернулась и, глядя прямо в его гнусную рожу, заявила: «Да, хорошо. Я — его женщина». Видели бы вы лицо Асада! Да и остальных! Клянусь, носатая стерва грохнулась в обморок!

— Подумай, сколько богатых покровителей ты сегодня потеряла, — усмехнулся Токе, который все еще злился на Лилию, хотя и не мог не восхищаться ее смелостью.

— Можешь забрать их себе! — отрезала девушка, вызвав взрыв смеха у товарищей.

Парень залился краской до корней волос: он забыл, что они были в Церрукане, и «покровители» могли оказаться так же падки на мальчиков, как и на девочек. Бурча что-то нечленораздельное себе под нос, он принялся яростно терзать ножом лежавшее на его тарелке холодное мясо. Токе не принял участия в горячем обсуждении, вызванном сообщением Лилии. В его голове звучало, повторяясь, эхо одной фразы: «Я — его женщина». Дождавшись, пока продолжающийся вокруг праздник снова разделил собравшуюся было вместе «семерку», парень улучил момент и обратился к Лилии с давно мучившим его вопросом:

— Слушай, Тигровая, ты как-то сказала, что вы со Слепым — земляки, что вы оба из Феерианды. Я тогда подумал, что ты соврала… Ну не делай такие страшные глаза, было дело, грешен. А вот теперь я думаю, что ты, возможно, тогда правду сказала…

— Возможно?! — перебила его Лилия, угрожающе изогнув рыжую бровь.

— Значит, это была правда?

Девушка не удостоила его ответом, только уставилась своими зелеными глазищами, будто говоря: «А что же еще?!»

— Он сам сказал, что из Феерианды, или… ты знала Кая раньше? — осторожно спросил Токе, чувствуя странный холодок под ложечкой. Лилия загадочно улыбнулась и подперла щеку кулаком, предварительно закинув за нее пару виноградин:

— Знала раньше? О, целую вечность! — Удовлетворенная произведенным эффектом, мучительница выплюнула косточки в горсть и томно вздохнула. — Это была любовь с большой буквы и с первого взгляда. К несчастью, мы принадлежали к двум враждующим кланам — ну, там, в Феерианде. Мы решили порвать с прошлым, бежать и тайно сочетаться браком. За мной следили, но я приняла волшебное снадобье, которое погрузило меня в сон, похожий на смерть. Сочтя меня мертвой, мое «тело» поместили в фамильный склеп. Там мой возлюбленный должен был найти меня восставшей ото сна. Но мое письмо было перехвачено. Он явился в склеп слишком рано, пока я еще спала, и, решив, что я покончила с собой, принял яд. Когда я открыла глаза и увидела его прекрасное тело бездыханным, я закололась кинжалом, — Лилия картинно ударила себя в грудь и закатила глаза. — Кстати, ты не подашь мне блюдо с этим… чем-то вкуснющим малиновым?

Токе моргнул и пришел в себя:

— Погоди… Как же это? Вы что… умерли?

— Ясное дело. Все умерли — в этом суть! Нет повести печальнее на свете…

Парень мотнул головой, пытаясь удержать фокус:

— Но если вы умерли… Как же вы могли встретиться здесь?

— Что, не похожа я на мертвую? — подмигнула ему Лилия и продолжила странным завывающим голосом: — Наша любовь бессмертнааа. Мы встретились в новой жизни в новых телааах… Ты что, никогда не слышал о переселении душ? — Под обалделым взглядом Токе девушка потянулась через стол к присмотренному ею блюду.

От ярости у парня перехватило дыхание:

— Ты… ты… Вы — два сапога пара! Ты врешь почти так же профессионально, как Кай!

— Только почти? — Красивые брови Лилии сдвинулись к переносице.

— Тебя выдает только одно…

— Что же? — В голосе девушки впервые засквозила неуверенность.

Эх, как Токе мог бы ее сейчас срезать! Если бы только он мог придумать что-нибудь остроумное… Но в голову, как назло, ничего не приходило, и, наконец, он нехотя пробурчал:

— Пока не нашел, что.

От звонкого хохота Лилии во рту у Токе стало так кисло, что он поспешил засунуть туда ложку каких-то овощей, притаившихся на краю тарелки. Он проглотил их прежде, чем сообразил, что глотает огонь, а его глотка — не дымоход. Из глаз Токе брызнули невольные слезы, он открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, но из него не выходило ни звука. Заметив произошедшую с собеседником перемену, Лилия истолковала ее по-своему:

— Ну ладно, прости. В этот раз я, наверное, переборщила. По правде, я понятия не имею, откуда родом Кай. Да и какая разница? Ну не принимай так близко к сердцу. Я же не со зла, это была всего лишь шутка.

Щеки Токе были мокры от слез; задыхаясь, трясущимися руками он шарил по столу в поисках кувшина с водой. Лилия накрыла его руки своими:

— Понимаешь, я и Слепой… Мне казалось, я так хорошо все придумала тогда, в первый вечер. И все сработало, даже слишком хорошо сработало… — Лилия покачала головой. — Я хочу, чтобы ты знал: между нами заключен…

В этот момент глоток воздуха чудом просочился в горящее горло Токе, он дико раскашлялся прямо в лицо Лилии, от неожиданности выпустившей его руки. Парень судорожно припал к нашедшемуся, наконец, сосуду с водой, заливая пожар во рту и в желудке. Когда он оторвался от кувшина и протер слезящиеся глаза, девушка была уже далеко, только мелькнули за спинами танцующих огненные кудри.

— Ну, ты и попал, брат, — донесся до Токе голос Тача. Неужели этот тихоня все слышал в таком-то шуме?

— Пожалуй, хватит с меня на сегодня праздничка, — буркнул Горец и поплелся в казарму. Против всех ожиданий, впервые за долгое время он спал глубоким сном, без пробуждения до самого утра.

ГЛАВА 11, в которой Кай пробует подвизаться в качестве пророка

Солнце стояло высоко, когда ворота школы распахнулись перед Горцем и остальными новобранцами Яры. Бои в Минере шли с раннего утра, но прохлада первых светлых часов была отдана бестиариям — гладиаторам, сражавшимся с хищниками. На дневной жаре звери становились вялыми и теряли свою свирепость. Люди же выносили все. Токе и его товарищи должны были выйти на арену после полуденной паузы, приходившейся на самые жаркие часы.

Новобранцев выводили за ворота по одному и усаживали в ожидавшие снаружи открытые повозки. На случай возможного побега их руки и ноги сковали кандалами, которые надсмотрщики прикрепляли особым замком к днищу. Вот настала и очередь Токе. Обычно приглушенный высокими стенами уличный шум поначалу оглушил его. По случаю Игр у школы собралась немаленькая толпа, состоящая из тех, кто не мог раскошелиться на место в Минере, и подростков — детям до четырнадцати запрещалось присутствовать на играх. Мальчишки и бедняки спешили воспользоваться единственной возможностью увидеть звезд арены, хотя самой яркой из них, непобедимого Фламмы, здесь не было. Токе слыхал, что фаворит обычно являлся в Минеру только к началу открывающего бои парада.

После однообразия белых стен и серых униформ живописное тряпье зевак показалось новобранцу продолжением вчерашнего праздника. Охрана держала толпу на расстоянии, хотя все хорошо знали, что те, ради кого она собралась, выйдут из ворот позже, без цепей и во всем блеске своей славы. Токе бросили на жесткую скамью, сухо щелкнул замок, фиксируя цепь у лодыжек. Следующий… Следующий… В ушах у него звенело от детского смеха, одобрительных и насмешливых выкриков, громких голосов, обсуждающих достоинства и недостатки товарищей Горца и его самого. Но в следующий момент он позабыл обо всем: в сопровождении стража из распахнутой калитки появился Кай.

Он выглядел более худым и бледным, чем Токе помнил его, но от стройного, жилистого тела исходило такое ощущение силы и сжатой энергии, что парень понял: Слепой был готов к бою не хуже, чем любой из них. Он двигался легко и по-звериному ловко, будто кандалы не сковывали его руки и ноги. Увидев Кая, «семерка» радостно завопила и замахала ему, насколько это позволяла длина цепей. Шумный прием, очевидно, застал новобранца врасплох: он неуверенно улыбнулся и замедлил шаг, узнавая лица товарищей. Державшийся сзади страж, которого, как припомнил Токе, звали Зейд, хотел было подтолкнуть подопечного в спину. Неуловимым движением Кай развернул корпус, одновременно шагая вперед. Рука Зейда нелепо дернулась, не встретив опоры, он потерял равновесие и чуть не упал. Выходка новобранца была встречена дружным хохотом гладиаторов, нашедшим живой отклик у зевак. Рассвирепев, страж выхватил плеть и протянул Кая по спине. Но тот продолжал идти, будто не чувствуя удара. Зейд снова замахнулся, рыча ругательства. Оклик Скавра, как раз появившегося из ворот школы, остановил его. Мясник подозвал воина к себе и повел с ним оживленную беседу, судя по всему ничего хорошего для Зейда не предвещавшую.

Слепой занял последнее свободное место в повозке, где уже расположилась возбужденная воссоединением «семерка» и еще пяток братьев. Токе закусил губу: товарищу предстояло идти в бой почти обнаженным, только широкая полоса кожи прикрывала его тело ниже пояса. Ни шлема, ни наручей, ни поножей, ни боевого рукава… Даже ноги его были босы. Горцу стало стыдно за свои прочные, ладно подогнанные доспехи и шлем; он бы, не раздумывая, отдал их сейчас Каю, а сам пошел в бой голым. Если бы это могло помочь. Если бы это могло погасить всполох рыжих кудрей, загоравшийся под веками каждый раз, когда он закрывал глаза…

— Токе, Аркон… Ребята, а вы как здесь оказались? — Кай обводил сидящих в повозке своими невероятными, не щурившимися на ярком солнце глазами.

— Да вот, решили тебе почетный эскорт составить, — съязвил кто-то из новобранцев, видевших в Слепом выскочку и жестокого психа.

— Вас что… Скавр тоже выставил на Игры? — не поддаваясь на подначку, обратился Кай к Токе.

— Ну да. Всю нашу семью. Мы участвуем в мясорубке, как и ты. — Непонимание на лице товарища заставило сердце Токе болезненно сжаться. — Ты что же… Ничего не знал?

Слепой медленно покачал головой, переводя вопросительный взгляд с одного лица на другое.

— Неужели тебе ничего не сказали?! Какая же Скавр после этого сволочь! — откровенно выразила общее мнение Лилия.

Рядом грязно ругнулся сквозь зубы Бекмес.

— Я не понимаю, — между белых бровей Кая залегла глубокая складка. — Ведь у вас до первых игр было еще два месяца тренировок!

— Все верно. Обычно новобранцев готовят к первому бою не менее трех месяцев, — взял на себя объяснения Аркон. — Но Большие Игры недаром называют Большими. По их случаю в Церрукане вычистили все тюрьмы, чтобы собрать достаточное количество мяса для боев. Чего уж о нас говорить…

— Да, Скавр действительно сволочь. Значит, он выставил вас на мясорубку… Это групповая схватка? — Токе и Аркон одновременно кивнули. — Горец, ты сказал, что я тоже в списке?

Токе снова кивнул. Он не мог смотреть Каю в глаза, как будто в этой несправедливости была его личная вина:

— Если ты не… не выиграешь поединок, тебя заменит Философ. Прости. Ты не должен был так об этом узнать…

— Не тебе просить у меня прощения, Горец. — Голос Кая прозвучал неожиданно мягко. Ободренный, парень рискнул поднять взгляд. К его удивлению, товарищ улыбался. — Скавр, сам того не зная, оказал мне услугу. Ведь мы будем вместе, так?

Токе кивнул, но просиявший Аркон опередил его ответ:

— Верно, мы будем вместе! — Понизив голос, он заговорщицки пояснил. — Ты, Токе, Бекмес, Лилия, Тач, Вишня и я, вся «семерка». Это была идея Горца — держаться друг друга, отличная идея! Вместе мы победим, обязательно победим!

— Мы тренировались… — пояснил Токе, чувствуя, как звучат в его голосе виноватые нотки, но ничего не мог с этим поделать. — У нас хорошо получается, мы подходим друг другу, но… нам не хватало тебя. Участники мясорубки могут сами выбирать вооружение, подумай, что ты возьмешь… Конечно, если ты согласен быть частью нашего плана…

— Значит, «семерка»… — усмехнулся Кай. — Похоже, сидя в обществе крыс, я много пропустил. И какой у нас план?

Пока Аркон с энтузиазмом посвящал Слепого в детали, Токе старался не думать о том, что, возможно, Кая убьют в первом же поединке; что, наверное, Скавр не сказал ему о предстоящей мясорубке, потому что не верил, что новобранец доживет до нее. Токе смотрел, как выходящие из ворот школы ветераны строились в колонну под шумные приветствия публики; как мясник, оседлавший своего жеребца, дал сигнал, и колонна тронулась, заполняя всю узкую улицу. В голове процессии реял штандарт Танцующей школы: серый журавль на алом фоне, воздевший крылья и оторвавшийся от земли в грациозном прыжке. Повозка с новобранцами дернулась, цепи загремели. Гладиаторы начали свой путь к Минере.

Город снова поразил Токе: огромностью зданий, мощеными улицами, людской толчеей. Мальчишки постарше, восторженно гомоня, бежали за колонной; прохожие выкрикивали приветствия и поднимали кулак, желая гладиаторам удачи. Солнце сияло, отражаясь от стальных шлемов воинов и слепя новобранца, уже начавшего преть в своих кожаных доспехах. К счастью, тень высоких домов часто накрывала повозку, и это приносило короткое облегчение. Гладиаторы двигались по богатым кварталам, и до Токе иногда доносилось благоухание роз, невидимых за стенами окружающих виллы садов. Для него этот аромат был ароматом свободы. Он повернул голову, стараясь снова поймать чудесный ветер, — и встретился взглядом с Каем.

Как бы черны и непроницаемы ни были эти глаза, Токе увидел в их глубине ту же решимость, которая наполняла сейчас его собственное сердце. Что бы ни случилось, они будут сражаться на арене не на жизнь, а на смерть; сражаться, чтобы завоевать свободу. Горец знал: если он хорошо покажет себя в сегодняшнем бою, он не только станет ветераном; его запомнят, и это будет первым шагом на пути к свободе. Если же Кай переживет обе схватки, то он шагнет по этому пути гораздо дальше, чем Токе. И как бы ни были малы его шансы, Слепой сделает все, чтобы победить. Повозка повернула, и глаза Кая поймали солнце, вспыхнувшее в них, как в двух черных зеркалах. В этот момент новобранцы увидели Минеру.

Яра, как мог, старался подготовить их к зрелищу Большой Арены, особенно принимая во внимание то, что им предстояло сражаться против гладиаторов школы Ягуара. Эта школа, конкурировавшая с Танцующей за звание лучшей, принадлежала самому амиру, и ее бойцы имели исключительное право тренироваться прямо в Минере, которую они знали как свои пять пальцев. Токе наделся, что рассказы доктора и рисунки на песке помогут сравнять преимущество, которое имел их привычный к Большой Арене противник. Он просто не представлял себе, о чем идет речь.

Амфитеатр, возвышавшийся над всеми городскими зданиями, за исключением только торчащих то тут, то там шпилей зиккуратов, покрывал своей гигантской тенью большую часть широкой улицы, на которую свернула колонна гладиаторов. При виде монументального сооружения новобранцы притихли: некоторые делали знаки, отгоняющие зло; другие тихо молились.

— Какие же боги сотворили такое… такое… — пробормотал побледневший Сынок.

— Боги! — фыркнул церруканец Папаша, длинная, заплетенная в косички борода которого была предметом тайного восхищения Токе. — Рабы, такие же, как ты да я! Дед мой еще эту махину строил. Старый пердун сам рассказывал, до того как сыграл в ящик.

— Не богохульствуй! — прошептал, плюя через плечо, чернокожий Шарм, сжимавший в кулаке амулет на цепочке. — Людям такое не под силу!

— Может, Минера и построена людьми, — рассудительно заключил Белка, — но людьми, исполнявшими волю богов!

Эти слова подавили начавшуюся было дискуссию в зародыше. В благоговейном молчании процессия подошла к воротам Минеры, предназначенным для гладиаторов. Здесь, вблизи от колоссальных белых стен, прорезанных по верху стройными арками, были слышны доносившиеся изнутри звуки музыки и невнятный рокот, в который сливались тысячи людских голосов. Замки, крепящие цепи новобранцев к днищу повозки, отомкнули. Гладиаторов быстро выстроили в колонну по двое и ввели в темный проем. Их путь шел под трибунами через сложную систему коридоров, освещенных масляными лампами, к помещениям, помеченным танцующим журавлем — символом Скавровой школы. Здесь с новобранцев наконец сняли оковы. Но наслаждаться прохладой полутемных залов им долго не пришлось. Охранники уже увлекали несколько растерявшихся новичков дальше, в широкий центральный коридор, где ветераны и незнакомые гладиаторы из других школ выстраивались для торжественного парада, открывавшего второе отделение игр.

Не раздумывая, Токе занял свое привычное место рядом с Тачем. «Нале-во!» Токе уперся носом в затылок Кая, белые волосы которого снова были собраны на макушке, но на этот раз заплетены в косу, болтающуюся между лопаток. Ворота, ведущие на арену, с грохотом распахнулись. Поток яркого света затопил коридор. По команде колонна тронулась вперед, навстречу солнцу и шуму. Под звуки торжественного марша и аплодисментов Горец оказался на арене Минеры.

Зная, что хитами утренней программы были поедание преступников дикими зверями и поединки бестиариев, Токе внутренне подготовил себя к худшему. Он и сам точно не знал, что он ожидал увидеть: залитый кровью песок? Оторванные конечности и выпущенные кишки, скользящие под ногами? Пресыщенных кровью богачей, бросающих на арену обглоданные кости? Только все было не совсем так. Точнее, совсем не так.

Песок под ногами был чистый, ровный и ослепительно-белый. Воздух наполнял аромат благовоний. Торжественная музыка волнами плыла над ареной, поднимаясь к ярко-синему небу. Токе поднял глаза, и обилие ярких красок ослепило его. Золото и пурпур, охра, кармин и индиго… Праздничная публика в десятках, сотнях рядов аплодировала, стоя, — организатору игр в золоченой колеснице, возглавлявшей парад; Фламме и прочим героям арены, имена которых гремели с трибун; Аркону, Лилии, Каю и ему самому, не знающему, как охватить окружающее всего лишь двумя глазами.

Какой-то яркий предмет полетел с верхних рядов и упал под ноги Токе. Это был незнакомый ему крупный, красный цветок стрельчатой формы. Еще несколько цветков упало вниз — некоторые были ловко подхвачены на лету гладиаторами — и вскоре алый благоухающий дождь осыпал их. Лица людей на трибунах слились для новобранца в одно размытое пятно с черной полосой на месте раскрытых в крике ртов. Звуки труб и фанфар доносились, словно через толстый слой ваты. Волнами наплывал жар, отраженный нагревшимся за день песком… Внезапно трибуна с ложей амира, к которой как раз приближалась процессия, покачнулась перед Токе и стала странно клониться вправо. Но тут чья-то сильная рука подхватила его под локоть и удержала от падения:

— Это все солнце, — раздалось над ухом ворчание Тача. — Сами-то, сволочи, поди, под навесом сидят, в тенечке, а мы тут живьем жарься!

Черные мухи, мелькавшие перед глазами Токе, исчезли, зато на щеках появились алые пятна. Стыд жег его хуже солнечных лучей: что, если остальные заметили его слабость? Что, если товарищи подумают, что ноги у него отнялись от страха? Парень осторожно покосился по сторонам и облегченно вздохнул: кажется, никто ничего не видел. На Тача же он мог рассчитывать: из деревянного болвана на учебном плацу можно было выбить больше, чем из гор-над-четца.

— Спасибо, — прошептал Токе, на что Элиас только молча кивнул.

Тут колонна остановилась: гладиаторы были теперь прямо под ложей амира. Зрение Горца прояснилось достаточно, чтобы он мог разглядеть блеск золотой короны в глубине ложи и силуэт ее носителя — тощего, желтушного старца, терявшегося в складках пурпурной мантии. По левую и правую руку амира сидели девушка и юноша, ничем не напоминавшие иссохшие мощи в короне, но не могущие быть не кем иным, как принцессой Анирой и принцем Омерканом. Наследный принц был красив, на взгляд Токе, даже слишком красив — для мужчины. В капризной складке его чувственного рта, в залегших под миндалевидными глазами тенях почудилось Токе что-то отталкивающее и опасное: не так, как опасен оскалившийся ягуар, поднявший лапу в гербе амиров; скорее — как затаившаяся в траве змея.

В паре брат — сестра дикой кошкой, несомненно, была Анира. Та же красота, что отпечаталась в чертах Омеркана, в лице принцессы была одухотворена внутренним огнем, опалявшим сердце каждого, глядевшего на нее. Молва называла Аниру, старшую дочь амира, прекраснейшей женщиной на земле, совершенным творением богов. В этот момент Токе убедился, что слава принцессы не была преувеличенной. Он не мог отвести взгляда от приподнятых к вискам глаз цвета темного янтаря; высоких скул, обтянутых смуглой гладкой кожей; нежного рта без улыбки в совершенном изгибе губ… Длинные волосы Аниры по церруканскому обычаю свободно спадали из-под расшитой жемчугом шапочки: каскад черного шелка доходил до тонкой, охваченной тяжелым серебряным поясом талии.

Взгляд Аниры лениво скользил по двойной колонне гладиаторов, отдающих честь властелину Церрукана:

— Да здравствует Солнцеподобный! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Токе вздрогнул от оглушительного рева трибун, заглушившего конец традиционной фразы. В этот момент ему почудилось, что лучистые глаза Аниры, чуть сузившись, остановились на нем. Парня бросило в жар, он начал было заливаться краской, но тут понял, что предмет внимания принцессы находится чуть левее него. Ну конечно, Кай! Его белоснежная шевелюра выделялась среди прикрытых шлемами макушек гладиаторов, как кукушечье яйцо в гнезде иволги! Пушистые ресницы Аниры дрогнули, она протянула точеную смуглую руку к вазе с фруктами и рассчитанно-томным движением положила в рот спелую вишню. Острые зубы вонзились в нежную мякоть, брызнул темно-красный сок. Не отрывая глаз от Кая, принцесса вынула изо рта гладко обсосанную косточку и, усмехнувшись, бросила ее вниз.

Маленький круглый предмет еще не коснулся песка, а гладиаторы уже маршировали дальше.

— Шикарная баба! — донесся до Токе голос Сынка. — Я бы не отказался такую…

— Даже и не мечтай! Говорят, никто из ее любовников не прожил долго. Она ими попользовалась и бросила. К тому же, говорят, принцесса — любительница особых развлечений в постели. Например, она не прочь отходить плетью… — к счастью, конец фразы потонул в реве поймавших второе дыхание трибун.

Стараясь не прислушиваться к продолжавшемуся за его спиной разговору, Токе поспешил спросить невозмутимо шагавшего рядом Тача:

— А где же невеста, Сеншук? Я что-то не приметил ее в ложе.

— А ее там и не может быть. Ведь ей еще нет четырнадцати.

— Нет четырнадцати? — Токе чуть не сбился с шага. — Не маловата ли она замуж-то выходить?

Тач хмыкнул:

— Это же только помолвка. Свадьба будет еще через три года, когда принцессе исполниться шестнадцать.

— Ха! До свадьбы-то может еще и не дойдет! — влез из-за спины Токе расслышавший слова Тача Сынок. — Говорят, младшая сестренка так же дурна собой, как старшая — хороша. К тому же боги обделили ее умом — что для дурнушки и вовсе дело пропащее.

— Как же тогда правитель Гор-над-Чета согласился взять ее в жены? — поразился Горец.

— Ему послали удачный портрет, — пожал плечами Элиас. — В конце концов, это политика.

«Политика, — беззвучно повторил Токе, обводя взглядом ревущие ряды зрителей, раскаленный круг неба над головой и ослепительно-белый песок под ногами. — Звери и люди с раннего утра поливали кровью этот песок, и в честь чего? Свадьбы, которая, возможно, никогда не состоится, и слабоумной девчонки, которая ничего этого не увидит! Политика!» И он зло сплюнул себе под ноги.

Внезапно колонна остановилась. Гладиаторы завершили парадный круг и теперь выстроились в центре арены для жеребьевки. В этот раз Токе не пришлось волноваться: его судьба была уже решена. Как и прочих новобранцев Яры, его ожидала мясорубка. Но вот Кай… Именно жребий определит, кто сегодня станет его противником. Почетное право тянуть таблички с именами гладиаторов выпало лысому типу с тройной жировой складкой на шее, облаченному в нечто вроде белой простыни, такой же длинной, как перечень его титулов. Тип запускал пухлую, необычайно волосатую руку в недра мешка, в котором были смешаны жребии представителей всех церруканских школ: как четырех крупнейших — школы Ягуара, Танцующей, Лунной и Дакини, — так и многочисленных мелких, принадлежавших небогатым мясникам. В гробовой тишине, сопровождавшей это священнодействие, глашатай возвещал имя очередного гладиатора и его послужной список. Названный выходил из строя, чтобы дать публике возможность поприветствовать избранника судьбы.

Токе завороженно следил за манипуляциями поросшей черным волосом длани. Каждый раз, когда она хищно ныряла в недра судьбоносного мешка, сердце его невольно замирало: что, если потные пальцы в этот раз сожмут и вынесут на свет жизнь Кая? Токе незаметно скосил глаза на предмет своего беспокойства и не поверил увиденному: ничуть не интересуясь происходящим под его носом драматическим действом, новобранец с любопытством глазел на гладиаторов-фаворитов. Токе разозлился на себя: нашел за кого переживать! Если самому сорви-голове все равно, зарежут его сегодня, как барана, или нет, то чего ему, Токе, нервы тратить?!

«Слепой!» Возглас глашатая застал Горца врасплох. «Танцующая школа. Лишен звания новобранца за убийство брата-гладиатора. Приговорен к смертельному поединку. Оружие — деревянный меч…» Остаток речи глашатая потонул в реве публики, возбужденной в предвкушении нового развлечения. Казавшийся маленьким и хрупким Кай стоял перед строем с высоко поднятой головой, будто бы это не ему предназначались улюлюканье, оскорбления и насмешки: «Урод!», «Выродок!», «Полутролль!» — и побившее рекорд оригинальности «Гоблиново семя».

Обвязанный простыней вельможа тем временем не медлил. Волосатый кулак в который раз вынырнул из мешка, блеснув на солнце золотом колец. Токе невольно затаил дыхание, в голове его металась одна мысль: «Хоть бы Каю достался неопытный новичок, какой-нибудь „ловец“, легковооруженный, в открытом шлеме, без щита…»

«Молот!» Незнакомый гладиатор далеко на левом фланге шагнул вперед. У Токе упало сердце: имя очень точно описывало его носителя. Плечистая фигура дышала уверенностью и мощью. Лицо полностью закрывал тяжелый шлем с двумя узкими щелями для глаз. Кожаные пластины защищали длинные руки и ноги в высоких сапогах. Грудь с выпуклыми буграми мышц была открыта, но только до той поры, пока он получит оружие. Молот принадлежал к разряду гладиаторов, называемому «черепахой». В его вооружение входил метровый прямоугольный щит, полностью прикрывавший корпус, и длинный обоюдоострый меч, который, судя по внушительным бицепсам, эта боевая машина крутила как зубочистку.

Послужной список Молота, оглашенный в рог, не прибавил Токе оптимизма. «Школа Ягуара». Великолепно, одна из лучших школ города! «Четыре боя…» Что ж, четыре это не восемь. «…Все закончились победой в результате смерти соперника». Глубочайшее дерьмо пещерного медведя! Была ли это случайность или Молот был «охотником за головами» — самой опасной породой гладиаторов, любителем убивать? Скоро Каю предстоит это выяснить…

Молот поднял в воздух сжатый кулак, отвечая на одобрительный вопль трибун: очевидно, его внушительная фигура и перечень побед произвели впечатление на публику. Гладиатор повернулся к своему противнику и сделал неприличный жест, демонстрируя, как он расправится с уродливым заморышем, недостойным его меча. Зрители воодушевленно взвыли, но Кая, казалось, происходящее совершенно не трогало. Более того, Токе мог бы поклясться, что губы только что приговоренного к смерти тронула легкая улыбка!

От внезапного озарения у Горца мороз побежал по коже, несмотря на послеполуденное пекло: «Да бедняга рехнулся, не иначе! У него, наверное, еще в карцере съехала крыша: Зейд слишком сильно засветил ему по башке, и теперь Кай не соображает, что происходит вокруг!» Токе зажмурился, не в силах отогнать возникшую перед его внутренним взором картину: Молот одним взмахом меча вскрывает череп Слепого, словно спелый арбуз. Парень тряхнул головой, отгоняя жуткое видение. «Проклятие! И за что Создатель наградил меня таким живым воображением?!»

Мешок со жребиями постепенно опустел, но глашатай подал лысому шкатулку в форме головы ягуара, глазами которого были два огромных изумруда. В пасти золотого зверя лежали таблички с именами фаворитов, поединки которых будут завершать Игры. Один за другим они выступали вперед под бешеные овации трибун: Север, Черный Принц, Вихрь, Трофей, Фламма… Легенду и гордость Танцующей школы Токе видел не в первый раз: ему довелось наблюдать Фламму на учебном плацу. И все же, зная, на что способен этот гладиатор, Токе в который раз поразился несоответствию его облика его же гремящей славе. Короткий тупой торс Фламмы казался рыхлым на вид, руки и ноги его тоже были короткими, без выраженной мускулатуры, плечи покатыми, талии не было вовсе. Вкупе с круглым, плоским лицом, на котором вечно блуждала безмятежная улыбка, все это скорее напоминало изваяние придорожного божка, чем известного своей смертоносной быстротой воина. Если бы Токе не видел Фламму на тренировках, он бы ни за что не поверил, что этот увалень может справиться с Демо, которого жребий определил, его сегодняшним противником.

Пара Фламма — Демо завершила жеребьевку. Под вопли неутомимых зрителей колонна гладиаторов покинула арену. Вскоре Токе и его товарищи снова оказались в помещениях, отведенных Танцующей школе. Новобранцев отделили от остальных массивной решеткой, не только ограничившей их передвижения, но и лишившей их возможности видеть происходящее на арене. О течении и результатах очередного боя новички могли узнать только от ветеранов, наблюдавших поединки через узкие зарешеченные оконца в стене, обращенной внутрь Минеры.

Как помнил Токе, пара, открывающая программу, и еще две за ней состояли из гладиаторов, не принадлежащих Танцующей школе. За ними была очередь Смальты — мало знакомого ему молодого «ловца», впервые выступавшего в Минере, а потом… Потом на арену должен был выйти Слепой.

Из далеких отдушин до новобранцев донеслись аплодисменты и свист: первый поединок начался. Товарищи Токе сгрудились у решетки, жадно внимая комментариям Волка и Пера — двух ветеранов, занявших выгодные позиции у ближайшего оконца. Тут же был и Джамшин, добровольно взявший на себя труд переводить их эмоциональные реплики для Вишни. Горец мало прислушивался: забившись в темный угол, он размышлял, как бы начать с Каем тот разговор, который он столько раз прокручивал в голове за последние дни. Он даже заготовил более или менее сносную речь, и теперь настало время произнести ее — иначе, возможно, будет уже поздно. Казалось очень важным, чтобы товарищ выслушал его. Но сейчас, когда наконец они могли остаться одни, Токе охватила внезапная робость.

Он медленно подошел к решетке, там, где оставалось свободное место у ее соединения со стеной. Бормоча про себя слова своей заготовки, новобранец прижался лбом к прохладным прутьям. Он рассеянно наблюдал, как массажист разминает плечи Смальте, а рядом несколько ветеранов убивают время, бросая кости. Неожиданно Токе почувствовал, что кто-то стоит рядом с ним.

— Страшно? — спросил Кай, глядя мимо товарища туда, откуда доносился голодный рев толпы, почуявшей кровь.

— Кому? Мне? Ни капельки! — категорически отрезал Токе.

— Это хорошо, — кивнул Кай. И, чуть помолчав, добавил: — А вот мне страшно. Я боюсь, что не смогу быть с тобой рядом в этом бою, не смогу прикрывать твою спину. Странно, правда? — Он как-то по-собачьи склонил голову набок, разглядывая собеседника в упор. В зеркальных глазах отражался кто-то очень маленький и растерянный.

— Ничего странного, — смущенно пробормотал Токе. — Я тоже боюсь за тебя. Боюсь, что вот за тобой придут, и ты уже никогда… Слушай, я должен тебе что-то сказать, что-то важное!

— Какое совпадение, — усмехнулся Кай, — я тоже хотел тебе что-то сказать.

— Можно, я первый? Пожалуйста, я быстро! Правда!

— Ладно, валяй, — согласился Слепой, выглядевший заинтригованным.

— Э-э, — Токе чуть замялся, вспоминая свою речь, складные фразы которой вдруг совершенно вылетели у него из головы. — Я тут думал… Над тем, что сказал Яра, помнишь, в тот вечер после присяги: «Забудьте, чем вы были раньше. Ваше прошлое, каким бы оно ни было, не имеет значения. Важно только настоящее. Все вы теперь — равные, братья-гладиаторы. Вы — одна семья». — Он перевел дыхание и опасливо покосился на Кая: не смеется ли он? Но тот внимательно, без улыбки слушал, не сводя с лица Токе непроницаемых глаз. — Так вот, я хотел сказать… Твое прошлое больше не имеет для меня значения. Я принимаю тебя таким, какой ты есть, каким я знаю тебя. Для меня не важно, откуда ты пришел. Важно — хочешь ли ты идти дальше рядом со мной?

Парень замолчал, с надеждой глядя на товарища, который стоял перед ним в той же позе с каменным выражением лица. Вдруг в чертах Слепого что-то дрогнуло:

— Токе… — Голос Кая был чужим и хриплым. Почувствовав это, он неловко кашлянул и осторожно продолжил: — Это очень… благородно с твоей стороны. Прекрасная речь, достойная лучшей публики. — У Токе вытянулось лицо: это был совсем не тот ответ, которого он ожидал. — Но признайся самому себе… Ты все это мне сказал не потому, что уверен: это наш последний разговор?

Прошло несколько мгновений, прежде чем до парня дошла двусмысленность вопроса, и вся краска отлила с его щек. Токе замахнулся, но Кай нырнул под занесенный кулак и, извернувшись, прижал его к прутьям решетки своим телом, больно заломив ему руку за спину. Занятые происходящим на арене товарищи ничего не заметили: в полумраке подтрибунного помещения казалось, будто Слепой и Горец дружно болеют вместе со всеми за «черепаху»-дакини.

— Успокойся! Драки нам еще только не хватало! — прошипел Кай на ухо Токе, усиливая захват на запястье в ответ на его беспомощное барахтанье.

— Чья бы корова мычала! — пропыхтел Токе, не оставляя попыток освободиться. — Пусти, садист!

— Лунатик! — не остался в долгу Кай. — Только такой псих, как ты, мог выбрать себе в друзья такого, как я!

— В друзья?! — пискнул парень, расплющенный о решетку в наказание за пинок, которым он только что угостил собеседника. — Да я был бы действительно психом, если бы…

— Эй, у вас тут все в порядке? — неожиданно прозвучал встревоженный голос откуда-то из-за спины Горца. С трудом вывернув шею, он различил Аркона, пытающегося заглянуть Слепому через плечо.

— Все в порядке, мы тут просто болтаем. — Кай чуть ослабил хватку на запястье, и Токе, воспользовавшись моментом, отлепил от решетки щеку и развернулся к Аркону лицом. Но тут же почувствовал острый локоть под ребрами:

— Да, болтаем… — прохрипел он, выжимая кривую улыбку, — о животных.

— Во-во, о сельском хозяйстве, — подтвердил Кай.

— А-а, ну тогда ладно, ребята, — Аркон выглядел чуть озадаченным, но расслабился. — Простите, если помешал. Я тут было подумал… Так, ерунда. Не берите в голову. — И Шустрый исчез в полумраке зала, хлопнув напоследок Слепого по плечу.

Токе тут же дернулся было на свободу, но Каева хватка была не менее крепка, чем сталь решетки за его спиной:

— Теперь моя очередь, помнишь? У меня тоже есть что тебе сказать.

— Пусти, маньяк! Не хочу ничего слушать!

— Э-э, такого уговора не было! Быть может, это будут мои последние слова, а ты мне рот затыкаешь.

— А вот это — удар ниже пояса! — Токе мотнул головой вперед, целясь лбом в горбатый нос, но его обладатель легко уклонился от удара и прижал подбородок парня плечом так плотно, что тот едва мог вздохнуть.

— Тогда я посоветовал бы тебе целиться пониже.

— Псс-ти, тролль! — из последних сил выдавил Токе.

— Пущу, — кивнул Кай. — Если пообещаешь больше не драться и выслушать то, что я скажу.

Горец еще немного повозился, попыхтел, но, признав бесполезность дальнейшего сопротивления, буркнул:

— Ладно. Обещаю.

Железные тиски разжались, и он смог наконец вздохнуть полной грудью. Кай плюхнулся на грубую деревянную лавку у стены и похлопал ладонью рядом с собой. Токе опасливо уселся на краешек скамьи. Слепой улыбнулся:

— Прости, если я тебя помял.

— Да у меня просто не было места, чтобы размахнуться как следует! — Горец гордо скрестил руки на ноющих ребрах. — Ну, что там у тебя?

Кай вздохнул, и с его лица исчезла улыбка.

— Две вещи, — Токе изобразил принужденное внимание. — Во-первых, если я переживу сегодняшний день, я хочу, чтобы ты знал… Твое доверие для меня великий дар. Но я не могу принять его. Только не когда ты даешь его вслепую. Ты заслуживаешь того, чтобы знать, кому ты протягиваешь руку.

Парень хотел прервать Кая, сказать какую-нибудь колкость, но что-то в размеренном, тяжелом голосе сказало ему, что эти слова надо принимать всерьез.

— Ты спросил, кто я. Так вот… Не думаю, что я человек. Возможно, когда-то я был им, но я чувствую: человеческого остается во мне все меньше и меньше.

Токе сидел молча, вцепившись в край скамьи так крепко, что занозил себе палец. У него не оставалось сомнений: Кай спятил! Он безумен, как мартовский заяц! Сидит и пялится на него пуговичными глазами: ожидает реакции на свое откровение.

— Ага. Хорошо. То есть чего же тут хорошего… Я имею в виду… Кто же ты тогда?

— В том-то и дело. Я не знаю.

— Не знаешь? — Токе отчаянно огляделся по сторонам в поисках помощи на случай, если собеседник вдруг впадет в буйство. Как назло, новобранцы в полном составе висели на решетке, оглашая восторженными воплями низкие своды: очевидно, дакини только что выиграл поединок.

— Я не знаю, кто я, но знаю, зачем я, — пояснил Кай.

— И зачем? — тоскливо спросил Токе, соображая, что лучше: тянуть время, подыгрывая сумасшедшему, или как следует тряхнуть психа за плечи и надеяться, что он придет в себя.

Кай наклонился к Горцу, облокотившись локтями на колени, так что два озера тьмы, бывшие его глазами, поглотили зыбкий свет ламп:

— А вот тут мы подходим к пункту номер два. То, что я сейчас скажу тебе, должно остаться между нами. Это знание может навлечь на тебя опасность, поэтому поклянись, что ничего не расскажешь ни Аркону, ни Лилии, ни Тачу — вообще никому.

«Нет, похоже, Кай в себя уже не придет», — подумал Токе, а в слух произнес, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно:

— Ладно, ладно. Клянусь. Моего слова достаточно или мне плюнуть и растереть?

— Плевать не надо, — заверил его Слепой. — Если меня сегодня убьют… — Токе открыл было рот, но Кай жестом остановил его. — Если меня убьют, я хочу, чтобы ты запомнил то, что я тебе сейчас скажу. Возможно, моим словам будет трудно поверить, но они могут спасти твою жизнь. — Горец с трудом сдержал нервный смешок: «Возможно?» — Грядет война. Токе. Великая битва, которая охватит весь мир. Последние Волшебные Войны не были последними. Темные маги не были полностью уничтожены. Некоторые из них спаслись, бежав за Драконий Хребет и основав там новое государство — Анклав. Долгие годы они копили силы, готовя ответный удар, мечтая вернуть утраченное: земли, могущество, власть… И теперь время пришло. Я не знаю, сколько еще осталось — месяцев, в лучшем случае лет, — прежде чем все это, — движением подбородка Слепой охватил гладиаторов, полутемный зал, невидимые за его стенами арену и Церрукан, — будет сметено, как фигуры с игровой доски.

Токе хихикнул, будто похожий на икоту смешок мог прогнать невольный озноб:

— Откуда ты все это взял? Вычитал в трещинах на стене каталажки?

Кай покачал головой:

— Мастер Ар… Ты, наверное, уже догадался, что мой хозяин — не тот, за кого себя выдает?

— Ты говоришь о нем в настоящем времени… Разве твой господин не погиб?

— Погиб? Нет, насколько я могу судить, он прекрасно себя чувствует. Мастера Ара трудно, очень трудно убить. Видишь ли… — Кай чуть поморщился, будто собирался признаться в чем-то постыдном, вроде потливости ног. — Он — черный маг.

— Черный… кто? — повторил Токе, думая, что ослышался.

— Маг, волшебник, чародей… Как его ни назови, он может убивать одним взглядом, Токе, я знаю, я это видел!

Слепой хрипло, прерывисто дышал, его гладкая, будто отполированная солнцем кожа блестела от пота. В голосе звучало нечто, что раньше казалось невозможным соединить с образом Кая, — неподдельный, животный страх. И это, как ничто иное, убедило Токе: угроза, о которой говорил товарищ, — реальна, по крайней мере для него самого. Он смотрел на собеседника расширенными глазами, впервые по-настоящему слушая, впервые пытаясь понять…

— Я не знаю, какова роль Мастера Ара в этой игре, офицер он или пешка. Но где бы он ни был, чем бы сейчас ни был занят — разведкой в тылу врага, вербовкой воинов или шпионов, провокациями и разжиганием недоверия к магам — он сеет тот ветер, который позволит Анклаву пожать бурю.

«Война», «черные маги», «Анклав»… Все это никак не умещалось у Токе в голове. Цепляясь за остатки здравого смысла, он выдавил:

— Если это правда… Как… Как это можно предотвратить?

— Предотвратить?! — Казалось, этот вопрос поразил Кая не меньше, чем его откровение — Токе. — Разве можно предотвратить бурю? Эта война давно записана на звездах! Есть пророчество, которое…

— Тогда зачем ты мне все это говоришь?! — неожиданно для себя разозлился парень.

Вдруг Слепой протянул руку и сжал его ладонь в своей. Токе напрягся, глядя на тонкие смуглые пальцы, накрывшие его собственные — бледные, с заусенцами и сбитыми костяшками. Чужая рука обжигала, как огонь:

— Первыми нападению подвергнутся Вахтенные Горы, потом Церрукан. Дальше на линии огня окажутся Гор-над-Чета, ОЗ и сама Феерианда. Я хочу, чтобы ты знал об опасности. Хочу, чтобы ты при первой возможности покинул Церрукан и увел с собой всех, кого сможешь. Отправляйтесь на побережье. Если вам удастся перебраться за море…

— Погоди-погоди! — Токе выдернул руку из Каевых пальцев. — Ты хочешь, чтобы я бежал, поджав хвост, от какой-то призрачной угрозы?! Ты что, забыл, у меня вся семья осталась в Вахтенных Горах! И потом, я поклялся… — Он прикусил язык: Каю совсем необязательно знать об обещании, которое он дал только Майкен и себе самому.

— Забудь о Клыке, забудь о гайенах, Токе! Если ты не похоронишь прошлое, оно похоронит тебя самого! — Горец вздрогнул: опять товарищ читал его мысли, будто открытую книгу. — Семья… Возможно, ты успеешь спасти их, только знай, что время истекает с каждым днем. Если тебя настигнет война… — Кай замолчал, будто ему не хватало слов или мужества, чтобы произнести эти слова. До них донесся приглушенный вопль трибун, скандирующих: «Бей! Бей! Бей!» Очевидно, очередной поединок подходил к концу. Слепой вздохнул. — Мы возвращаемся к пункту номер раз. Если я переживу сегодняшний день… Если нас застанет война… Боюсь, мы окажемся по разные стороны баррикад.

Горец зажмурился. Картина из мучившего его ночами кошмара снова встала перед ним: меч входит по рукоять в тело Кая, податливое, как масло, и эту рукоять сжимает его, Токе, рука. Он тряхнул головой:

— Подожди! Где, ты сказал, находится этот Ан… Анклав?

Колокольчик, давно уже звонивший где-то на краю его сознания, стал слышен отчетливей, и Токе ухватился за этот звук, как утопающий за соломинку.

— На севере, за Драконьим Хребтом.

— Драконий Хребет! — Из горла Горца вырвался короткий, захлебывающийся смешок. С огромностью испытанного им облегчения могла сравниться только обида на товарища. — Подумать только! А я ведь почти поверил! Развесил уши, как последний лох! Наверное, ты здорово повеселился, да? Черные маги, волшебные войны… Чего там еще не хватало: гоблинов, троллей, Замка, ворона?

— Откуда… откуда ты знаешь про ворона? — Кай побледнел как полотно. «Неужели он действительно думал, что его блеф не раскроется?» Токе фыркнул:

— Да любой ребенок знает истории про проклятый Замок в Драконьих Горах, волшебника и ворона. Это сказки, которыми матери пугают непослушных ребятишек! Боюсь, ты опоздал со своей сказкой лет на десять — я больше не мальчишка! Драконий Хребет не существует!

— Ты говоришь так потому, что его нет на карте?

Токе в ответ только выразительно закатил глаза: у него не было слов. Он приподнялся было с лавки, чтобы закончить этот пустой разговор, пока желание набить Каю морду не пересилило. Но Слепой снова ухватил его за руку и притянул обратно на жесткую скамью:

— Поверь мне, Токе! Драконий Хребет — не сказка, а я — не сказочник! Я вырос в Замке, глядящем на океан. Я служу его хозяину — черному магу. Ворон вошел в меня два года назад, и с тех пор каждую ночь меня накрывает его крыло…

— И ты на одну половину — тролль, а на вторую — ягуар!

Кай непонимающе моргнул:

— При чем тут ягуар? Правда, одним из моих воспитателей был горный тролль… Неужели это наложило такой заметный отпечаток?

Беспокойство в голосе собеседника было таким искренним, что Токе взорвался: «Какой драматический талант! Только вот не ту публику он себе выбрал!» Парень прижал воспитанника тролля к стене и угрожающе прошипел ему в лицо:

— Хватит! Еще слово в том же духе, и мой кулак наложит отпечаток на твою завиральную физиономию!

Кай не сопротивлялся, только глаза его сверкали:

— Поверь, дурачина, я говорю правду! Сам рассуди, зачем я стал бы тебе врать о чем-то подобном? Тем более сейчас. И здесь. — Он кивнул на их не внушающее оптимизма окружение. — Может, у меня и черный юмор, но не настолько же!

Токе встретил прямой взгляд товарища, и прежнее подозрение вернулось к нему. Он немного ослабил хватку на тощем плече:

— Кай… — Он постарался, чтобы вопрос прозвучал невинно. — Там в карцере… Зейд тебя бил… э-э, по голове?

— Как ты догадался?! — Голос собеседника был полон яда. — А еще меня в детстве мама уронила с моста. Ты не хочешь верить моим словам, потому что они не укладываются в уютную картину мира, к которой ты привык! Ты предпочитаешь скорее трусливо прятать голову в песок, чем признать, что мир не таков, как ты думал!

— Ты!.. — Токе тряхнул Кая с такой яростью, что снежно-белая голова мотнулась и ударилась затылком о стену. — Как ты смеешь обвинять меня в трусости, ты!!! Последний из всех!.. Расскажи ты мне эту историю еще пару месяцев назад, и я был бы твой с потрохами! Я был мечтателем, я хотел быть героем, спасителем человечества… Наша деревенька, стены родного дома были тесны для меня, рожденного для великих свершений! — Парень горько усмехнулся. — Теперь я знаю цену себе и своим мечтам. Как я могу спасти человечество, если я не смог спасти жизнь двух самых дорогих мне людей… — Голос Токе пресекся, и он судорожно сглотнул. — Но я не трус! Я вырежу сердце из груди тех пяти гайенов и, если понадобится, любого, кто встанет на моем пути! Ты не заметил, Кай? Мой мир уже изменился, навсегда, но у меня достаю мужества принять его. И я не позволю тебе…

— Придушить Слепого! — Голос Аркона раздался над ухом Токе как гром с ясного неба. Сильная рука сжала его плечо, оторвала от Кая и аккуратно поставила на пол. — Вот что, братишки: приятно наблюдать воссоединение друзей, но жаль будет, если вы задушите друг друга в объятиях, не дождавшись своего первого боя. Короче: еще раз увижу вас ближе, чем в пяти шагах друг от друга, — лично свяжу и рассажу по углам, а парни помогут.

— И девушки тоже! — присоединилась к угрозе Лилия, внезапно возникшая рядом с Арконом.

Токе внезапно осознал, что в набитом новобранцами помещении стало очень тихо, и глаза всех устремлены на него. Наверное, в гневе он забылся и повысил голос. Неужели все его слышали и видели, как он чуть не вытряс из Кая душу? Ну и пусть! Ему нечего стыдиться! Токе рванулся, пытаясь освободиться, но Арконовы пальцы на его плече вдруг разжались, так что он чуть не упал на пол. Шустрый, Лилия и остальные больше не смотрели на Горца. Они повернулись к решетке, с замком которой возился вооруженный охранник:

— Слепой, на выход!

В гробовой тишине, последовавшей за этими словами, Аркон и Лилия расступились, давая дорогу Каю. Парень чуть задел Шустрого плечом, будто прощаясь, а девушка успела клюнуть уходящего в щеку неловким поцелуем. Мгновение, и Токе уже любовался на мерцающий узор, украшавший спину новобранца; еще мгновение, и он исчез за поворотом коридора, ведущего на арену.

— Молодец, Горец! Ты сделал все, чтобы поддержать парня! — Горечь и укор в голосе Аркона заставили Токе отвести глаза. Избегая взглядов «семерки», он мрачно уселся в углу, скрестив руки на груди. На душе у него было погано.

ГЛАВА 12, в которой Кай получает деревянный меч

Кай шел за вооруженным копьем воином по полутемному коридору, второй конвоир чуть не дышал ему в спину. В ушах все еще раздавались слова Токе: «Сказки, которыми матери пугают непослушных детей…»

«О, это лучшая шутка, которую сыграл со мной Мастер Ар! Оказывается, я — всего лишь герой старой сказки вроде Белоснежки и семи гномов… Или, скорее, Красавицы и чудовища, только в этой версии сюжета красавица умерла… Неужели хитрый колдун все рассчитал заранее, еще годы назад предусмотрев, что когда-нибудь настанет момент, когда у меня развяжется язык…»

Вот так и получилось, что, когда Кая подвели к арочному выходу на арену, он был так зол, что готов был немедленно пристукнуть если не Мастера Ара, то того несчастного, что назначил ему в противники жребий, — причем голыми руками. Молота, однако, поблизости не оказалось. Вместо него гладиатор увидел Яру и наголо бритого церруканца в коже: с помощью точильного бруска бритоголовый наводил последний блеск на здоровенный меч. «Мастер по оружию, — догадался Кай, — а клинок наверняка Молотов».

Он немного удивился, отчего Яра послал за ним так рано: ведь предыдущий бой еще не закончился. Доктор, казалось, не обращал никакого внимания на новобранца, торчавшего в центре прохода между двумя копьеносцами. Кай решил воспользоваться моментом, чтобы осмотреться: «Горькие мысли о шутке волшебника не помогут мне выиграть предстоящую схватку!»

В проеме арки открывался отличный вид на кипящий в центре арены бой. Смальта, молодой «ловец» Танцующей школы, из последних сил отражал атаки «димахера», вооруженного двумя прямыми клинками и носящего знак полумесяца — эмблему Лунной школы. Сеть «ловца» была втоптана в песок, его бедро кровоточило, обнаженный торс блестел от пота. Мечи димахера вязали мерцающую паутину в воздухе перед его лицом. Вот один клинок вырвался вперед, как жало, и мгновенно перерубил рукоять трезубца, которым был вооружен Смальта. Бросив бесполезный обломок, юноша в последний момент увернулся от нового выпада противника, но раненая нога подвела его, и он упал. Димахер, торжествуя, опустил скрещенные клинки, но ловец ловко перекатился в сторону. Одним прыжком он вскочил на ноги и бросился бежать, припадая на раненую ногу и кривясь от боли.

Разочарованный вопль трибун преследовал бегущего, но тот ушел недалеко. Хранители круга в одинаковых красных масках уже были наготове. Бич с шипением опустился на плечи Смальты, повалив его на колени. Пламя факела опалило белокурые волосы ловца и заставило его подняться. Роняя капли крови, он развернулся и сделал несколько медленных шагов навстречу противнику. Клинки взлетели в последний раз, сверкнув на солнце. Они одновременно вонзились в грудь Смальты, так что окровавленные острия вышли из его спины. Тело юноши дернулось, будто пытаясь освободиться, и обмякло. Димахер выдернул мечи из трупа и высоко поднял их над головой в победном жесте. Дождь алых капель оросил его шлем и поднятое к трибунам лицо.

Одобрительный рев публики еще летел к выцветшему небу, а к телу побежденного уже подбирались фигуры в черных плащах с белыми масками вместо лиц — служители Дестис, богини смерти. Один из них грубо ткнул труп раскаленным добела железным прутом. Кай уловил тошнотворный запах паленой плоти и содрогнулся при воспоминании о воспитательных инструментах Мастера Ара. Но Смальта уже ничего не чувствовал. В этом и должны были убедиться служители Дестис: трудно разыгрывать мертвеца, когда в тебя тыкают раскаленным железом.

Все было, как и рассказывал Яра: сбежать из Минеры, прикинувшись трупом, не мог никто. Удовлетворенные жрецы ловко зацепили тело крюками и поволокли к Вратам Смерти. Пока победитель обегал арену под восторженные вопли трибун, служителей Дестис на месте боя сменили мальчишки-рабы. Они торопливо сгребали в корзины пропитанный кровью песок и тут же заменяли его чистым, белым. Через несколько минут все свидетельства того, что только что произошло на глазах Кая, исчезли без следа.

— Кулак… Почему он не поднял кулак? — Он не заметил, как пробормотал эти слова вслух.

— Почему Смальта не попросил пощады? — это Яра, наконец, заметил присутствие Слепого и счел вопрос обращенным к себе. — Наверное, потому что он видел, как это сделал выступавший перед ним «круглый щит», и как шуты на трибунах единодушно опустили пальцы.

— Он что, плохо сражался, этот «круглый щит»?

— Да нет, не хуже Смальты. Просто сегодня плохой день. Игры с утра не задались: хищники отказались жрать отребье из амировых застенков. Дурное предзнаменование. Народишко суеверный, толкует о несчастьях: свадьбы не будет, грядет то ли холодная зима, то ли моровая язва, на Церрукан нападут собаки пустыни… Тьфу! — Яра зло сплюнул себе под ноги и растер плевок носком сапога. — Мастеру Зверей снесли голову, но, чтобы умилостивить богов, понадобится больше крови, много больше. А теперь скажи, какой вывод ты сделал из всего этого, крысенок?

Яра отвел взгляд от арены и впервые посмотрел на собеседника. То, что Кай увидел в глубоко запавших темных глазах доктора, ожгло его догадкой: старик намеренно велел привести его сюда пораньше, чтобы показать бесславный конец брата по школе. Хотел доктор предупредить его или… запугать? Кай покосился на меч в руках Мастера по оружию, пускающий зайчики по стенам коридора. Он улыбнулся, глядя Яре прямо в глаза:

— Не стоит просить пощады, сетха. И не стоит бежать.

В этот момент за их спинами послышались шаги. Из темноты подтрибунного коридора показался Молот. Он сжимал свой страшный рогатый шлем под мышкой, и новобранцу представилась возможность разглядеть лицо своего противника. Это был церруканец, смуглый, курчавый, с тяжелой нижней челюстью и тонким, породистым носом. Его живые карие глаза блеснули, когда он увидел Кая. Молот недобро усмехнулся и символически провел ребром ладони по горлу.

— У Скавра что, не осталось гладиаторов, кроме Фламмы? Поэтому он посылает на арену детей? — раздался мягкий голос из-за спины «черепахи». Молодой, но с седеющими висками тип, хромавший следом за Молотом, не мог быть не кем иным, как его доктором. — Сколько было вашему «ловцу», семнадцать? А этому? — Хромой скорбно кивнул на Кая. — Навряд ли он станет на день старше…

Яра расцепил зубы, сжатые так, что безобразный шрам на его щеке побелел:

— Это «дитя» приговорено к мечу за убийство, Дион. Теперь его жизнь в руках богов.

Названный Дионом печально улыбнулся:

— С каких это пор ты стал религиозен, Яра?

Но в этот момент мимо них пробежал разгоряченный победитель, и Кай услышал, как глашатай объявляет следующий поединок: его и Молота. Первым на арену вышел Мастер по оружию. Под нетерпеливые хлопки и свист зрителей он подбросил в воздух алый шелковый шарф. На одно томительное мгновение легкая ткань зависла в воздухе, а потом опустилась прямо на лезвие меча и упала на песок, аккуратно разрезанная надвое. Публика прибавила звук, запели трубы. Молот, подняв руку в приветственном жесте, вышел на яркое солнце. Кай чуть не оглох от рева тысяч глоток: поразительно, как зрители еще не охрипли, ведь они должны были орать с самого утра.

Яра снова сплюнул на песок, и вдруг его мозолистая ладонь ухватила плечо новобранца, чуть тряхнув:

— Не ссы, крысенок! Ему в этой кастрюле не видать ни хрена. Двигайся, шустри, вымотай его! А когда он язык вывалит — возьми его меч. Меч! Это твой единственный шанс. — И доктор легонько толкнул Слепого вперед.

Глубоко вдохнув, он шагнул в солнечный свет.

Каю показалось, что на него обрушилось небо. Свет затопил все его существо, сжигая верхний слой кожи, обнажая органы чувств, которые теперь работали на пределе возможностей. Волны жара, отраженного сверкающим песком, заставляли воздух над ареной дрожать, но в нем не было и намека на магию. Была отвратительная вонь, которую не мог перебить приторный аромат курений: в ней смешались запахи зверя, крови, страха, паленой кожи, растоптанных цветов и вывороченных внутренностей… Поверхность, на которую ступали босые ноги гладиатора, в его глазах не была ни однородной, ни белой. Кровь людей и животных, несмотря на старания рабов, проникла глубоко внутрь и за многие годы настолько пропитала песок, что нижние его слои, невидимые простому глазу, были сплошной спекшейся коркой страданий и смерти. Кай удивлялся, почему при каждом шаге горячая красная влага не проступает между пальцев его ног.

Гладиатор поднял взгляд к битком набитым трибунам, ряды которых круто убегали вверх, как многоцветный серпантин. Он видел их: всех и каждого, смеющихся, жующих, делающих последние ставки, выкрикивающих насмешки и оскорбления в его адрес… Тысячи голосов, мужских, женских и полудетских, слились для него в единый хор, который обладал своим ритмом. Ритм вибрировал на струнах человеческих чувств: жадности, страха, ярости, любопытства, возбуждения, близкого к сексуальному. Волны тысячекратно повторенных эмоций омывали Кая, как горячий дождь. Ритм их музыки заставлял каждую клетку его тела дрожать и отзываться, как камертон. Мрак, скрытый глубоко на дне его души, поднимался, отвечая на этот призыв; ворон в нем расправлял крылья.

Взгляд Кая скользнул с верхних ярусов Минеры в бездонный колодец неба с яростным глазом солнца, устремленным прямо на него. Внезапно черная узкая тень показалась в вышине, на мгновение перечеркнув солнце. Ничего необычного, просто гриф, привлеченный из пустыни запахом падали. Его плоский крылатый двойник стремительно бежал по песку прямо на кажущуюся сверху маленькой и хрупкой человеческую фигурку. Тьма росла в Кае, рвалась навстречу, пульсируя быстрее и быстрее, как второе сердце… И тут тень накрыла его. Высоко над Минерой огромная птица продолжала свое кружение, но тень… Тень осталась в человеке, слившись с тем мраком, который уже был в нем и теперь затопил все его существо.

Гладиатор шагнул вперед — и его поступь была легкой, почти танцующей. Жесткий ритм вел Слепого, направляя его движения: гибкие, грациозные, бесшумные, как у атакующего хищника. Энергия переполняла его, жестокая радость теснила дыхание. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать нетерпение и обнажающую зубы улыбку. Когда Мастер по оружию вручил ему под улюлюканье публики деревянный меч и плетеный щит, воин уже был холоден и собран. Ничто больше не существовало для него, кроме того пятачка арены, где его поджидал Молот — гора мяса, металла и кожи с огоньком жизни внутри, который ему, Каю, суждено было погасить.

Арбитр поднял правую руку, и все замерло: в Минере наконец воцарилась тишина. Но даже в этой тишине по-прежнему пульсировал одному Каю слышный ритм. Рука упала, и трибуны огласились дружным воплем, приветствуя начало боя. Молот поднял длинный прямоугольный щит, защищая корпус, и шагнул навстречу противнику, замахиваясь мечом. Слепой улыбнулся и бросил учебный щит на песок.

— Ну, что там, что?

— Да не орите вы, и так ничего не слышно!

— Перо сказал, он бросил щит.

— Кто? Молот?!

— Да нет же, дурень, Слепой! Заткнись лучше и слушай!

При последнем известии Токе, забившийся в дальний угол и убеждавший себя в том, что происходящее сейчас на арене его нисколько не интересует, вскочил и затоптался на месте. Он разрывался между желанием повиснуть на решетке вместе с остальными товарищами, чтобы не упустить малейшие подробности поединка, и чувством стыда, гнавшим его обратно в его одинокое убежище. Был ли Кай психом или просто вруном, сейчас он находился в смертельной опасности. И Токе ничем, ну совершенно ничем не мог ему помочь! Не мог, а еще совсем недавно — не хотел… Не в силах ни на что решиться, парень в растерзанных чувствах застыл посреди помещения и навострил уши.

— Белобрысый умнее, чем я думал, — рассуждал вслух Волк. — Согласно кодексу, если гладиатор теряет в бою щит, противник тоже должен бросить свой. Но Слепой сам отказался от защиты…

— Ха! Будто он что-то мог сделать этой корзинкой! — перебил кто-то из новобранцев. На него тут же зашикали, но Волк продолжал, будто ничего и не слышал:

— Теперь все зависит оттого, как рассудит арбитр…

— Молот бросил щит! — возбужденно возвестил Перо, не отрываясь от оккупированного им окошка.

— Что?! Ура! Арбитр в законе! — тут же раздался хор из-за решетки.

— Это не арбитр! — Перу пришлось повысить голос, чтобы перекрыть возбужденные вопли. — Молот сам. Играет в благородного… «Черепаха» атакует!

Волк поспешил приникнуть к отдушине рядом с товарищем:

— Слепой уворачивается! Еще атака! Еще! И снова… Молот начинает злиться! Пацан ускользает от него, как песок между пальцев!

Перо добавил лирики:

— Гы! Если кто тут слепой, так это «черепаха»! Глянь, глянь! Мальчишка у него за спиной! Дразнит бандерлога…

— Клянусь Вечным Солнцем и Ягуаром, его воплощением! Терция! Квинта! Щенок танцует с этим увальнем! — Волк так втиснулся в узкое оконце, будто старался вылезти наружу.

— Иди ты… Не видел бы сам, ни за что не поверил! — присвистнул Перо. — И где он нахватался? Новобранец ведь зеленый…

— Кхм-кхм, нельзя ли поближе к теме? — поднял палец Аркон, выражая общее мнение запертых за решеткой.

Но тут Перо и Волк одновременно разразились потоком бессвязных междометий и выкриков:

— Да! Да! Так его! О, теперь он рискует!

— Рискует?! Да он прет прямо на меч! Еще немного, и Молот отхватит эту его косицу вместе с дурной головой!

— Да, он играет с огнем… Но у него здорово получается! Давай! Еще раз! Да, так!

— Кто? Кого? Что там происходит? — затрясли решетку новобранцы.

Не отрывая взгляда от отдушины, Волк, сжалившись, пояснил:

— Слепой сокращает дистанцию. Умный ход — продолжай он избегать контакта, и его принудили бы Хранители… Он позволяет «черепахе» подойти близко и в последний момент уворачивается из-под лезвия. Опасная игра, но она заводит публику. Только послушайте это!

В приглашении Волка не было необходимости. Токе и остальные новобранцы чувствовали вибрацию над своими головами: это тысячи зрителей колотили пятками в пол, приветствуя каждый поворот боя, которым, если верить Волку и Перу, всецело управлял Кай. Вдруг Перо ругнулся сквозь зубы. Снаружи донесся многоголосый вопль, в котором смешались торжество и разочарование. У новобранцев вытянулись лица:

— Что? Что там теперь?

Токе боялся услышать ответ, и все же он еще надеялся… «Молот! Победитель!» — донеслось до него через бойницу окна.

— Слепой упал. — Голос Волка звучал глухо. — Мне плохо видно отсюда, но, кажется, у него грудь в крови.

Токе закрыл глаза.

Молоту уже начинало казаться, что он сражается с бесплотным духом, когда его коронный удар достиг цели. Этот удар, который он сам называл «поцелуй смерти», еще никому не удавалось отразить. Молот знал это: именно «поцелую» он был обязан тремя из своих четырех побед. Когда проклятый альбинос упал навзничь и залился кровью из рассеченной груди, Молот облегченно вскинул меч, отдавая публике салют победителя. Давно пора: его руки уже начали гудеть, ноги подрагивали от усталости.

Внезапно краем глаза он заметил движение; по трибунам пронесся удивленный вздох. Узкие отверстия в шлеме ограничивали обзор, и Молоту пришлось повернуться всем корпусом, чтобы увидеть противника. К его изумлению и досаде, тщедушный мальчишка снова стоял на ногах, все еще сжимая в руке свою деревяшку. Его грудь, которую удар должен был вскрыть, как устрицу, покрывала кровь, но поперечная рана не выглядела ни особенно опасной, ни глубокой. Хуже всего было то, что ни боль, ни потеря крови, казалось, не произвели на альбиноса никакого впечатления. Напротив: глядя Молоту прямо в глаза, мальчишка провел ладонью сначала по ране, а потом — по своему лицу, вымазав его красным ото лба до подбородка.

Публика восхищенно ахнула и разразилась аплодисментами. Проклятый альбинос улыбался; острые зубы сверкали на жуткой кровавой маске с черными провалами глаз. Молот был не из пугливых. Он привык наводить ужас на своих врагов и наслаждался мгновениями их смертельного страха и агонии. Но в этот момент впервые в его душу закралось подозрение, что этот бой может закончиться иначе, чем он ожидал.

Сомнение противника было очевидно для Слепого, хотя он не мог видеть глаз церруканца за узкими прорезями шлема. Невидимые узы связали их с начала поединка: Кай не чувствовал боли в рассеченных мускулах груди, но каждое душевное движение врага было для него так же ясно, как свое собственное. Колебание в сердце Молота сказало ему, что момент действия наступил.

Кай прыгнул вперед. «Черепаха» инстинктивно взмахнул мечом. Слепой проскользнул под свистнувшим в воздухе лезвием, перекатился по песку за спину противника и подхватил брошенный Молотом щит. Когда «черепаха» развернулся к противнику лицом, его меч встретило обитое железом дерево. Молот обрушил всю свою мощь на неожиданную преграду, вставшую между ним и неуловимым врагом. Из последних сил Кай держал чудовищные удары, слыша, как трещит прочное дерево щита; чувствуя, как расходятся оковывающие его стальные пластины. Еще пара подобных атак, и щит не выдержит, разлетится в щепы. Но он не собирался ждать так долго. Прикрытие щита понадобилась ему, только чтобы подобраться к противнику на длину деревянного меча, бывшего намного короче Молотова.

«Черепаха» в очередной раз замахнулся для удара. Клинок блеснул на солнце. Но, вместо того чтобы с грохотом опуститься на погнутое железо щита, он вылетел из руки гладиатора. Вращаясь — неразличимо быстро для зрителей, невыносимо медленно для Кая, — меч плашмя упал на песок и заскользил прочь от бойцов. Мало кто успел заметить, что причиной «неловкости» Молота была деревянная палка, ткнувшая его незащищенную кисть в точке соединения большого пальца с ладонью.

Дальнейшие события развивались стремительно. Кай швырнул тяжелый щит в противника. Ощетинившееся острыми щепками ребро ударило гладиатора под подбородок, лишая равновесия. Молот еще падал, нелепо раскинув руки, а Слепой уже пружинисто взлетел в воздух в обратном сальто. Его ладони коснулись песка, ноги, снова ладони… одна из которых сомкнулась на рукояти оброненного церруканцем меча. Публика возбужденно взвыла: за пару мгновений ситуация на арене кардинально изменилась. «Черепаха» потрясенно поднимался на ноги, не вооруженный ничем, кроме щербатого щита. Его невзрачный противник застыл в ожидании с двумя клинками в руках: стальным и деревянным.

Как бы Молот ни был ошеломлен случившимся, сдаваться он не собирался. Он снова твердо стоял на ногах, левая рука ловко сидела в ремнях щита, который — он был уверен — хиляку-альбиносу никогда не разбить, деревянный у него меч или железный. И тут мальчишка побежал. Лежавшее между ними расстояние он покрыл в несколько легких прыжков. Стальной меч поднялся на своего бывшего хозяина. Молот уверенно закрылся щитом… И умер, так и не поняв, что пронзило его сердце, подкравшись справа, откуда он не ждал удара.

Слепой стоял над поверженным противником. Из глубокой раны на боку Молота толчками вытекала алая струя так быстро, что песок не успевал впитывать ее. И так же стремительно покидала Кая эйфория, наполнившая его в тот момент, когда лезвие, бывшее продолжением его руки, выполнило свое предназначение. Мгла отступала, заползая обратно в самые глухие уголки его сердца, оставляя тело опустошенным, высушенным, будто это вода его жизни уходила в песок. Послевкусие было тошнотворным. Гладиатор скользнул глазами по жрецам Дестис, бесшумно приближавшимся к трупу в своих черных плащах, и выронил окровавленный меч. Он медленно пошел к ложе амира, чтобы принять венок победителя. На трибуны Кай не смотрел.

Публика неистовствовала: тысячи зрителей повскакали с мест с воплями и топотом, заставлявшими содрогаться каменные стены Минеры. Он не слышал более музыки в этом шуме, но из хаоса бессвязных криков, свиста и аплодисментов постепенно начало оформляться одно слово. Как плоский голыш, брошенный на поверхность воды, оно неслось по кругу амфитеатра, прыгая от нижних ярусов к верхним и обратно. Оно порождало волны, которые росли и росли, пока наконец единый порыв не охватил толпу, заставляя скандировать снова и снова, во всю силу легких: «А-джа-кти! А-джа-кти!» Деревянный меч.

Каю было нехорошо. Он слабо связывал слово с собой. Хотелось поскорее убраться в прохладу и сумрак под трибунами и позаботиться о ране, которую начало немилосердно жечь. Он опустился на одно колено перед ложей, склонив голову, как учил их Яра. Заранее заготовленный венок коснулся его волос, обдав сладким запахом тех же незнакомых цветов, что бросали зрители. Кай хотел уже подняться: согласно инструкциям Яры, церемония была закончена. Но ладонь арбитра сдавила его плечо, удерживая на месте.

— Принц Омеркан будет говорить по воле Солнцеподобного, — услышал гладиатор голос над своим ухом. — Это великая честь.

Покосившись на ухоженную гладкую руку на своем плече, он поднял голову и посмотрел вверх. Принц Омеркан стоял прямо над ним у бортика ложи, но не его внимание Кай чувствовал на себе. На мгновение он встретился взглядом с янтарными глазами принцессы Аниры — восхищенными, любопытными, по-детски широко распахнутыми, и в то же время совсем не по-детски жадными, привыкшими повелевать и обладать. Это было для Кая уже слишком. Он оскалился и состроил самую зверскую рожу, на какую только был способен.

Анира задохнулась, заносчиво вздернула носик и откинулась назад, скрываясь из поля зрения за высоким бортиком ложи. В этот момент парня осенило, что она была, несмотря на вызывающую манеру держаться, наверное, всего на пару лет старше его самого. Он пожалел о своей несдержанности, но было уже поздно.

Принц Омеркан воздел руки, призывая публику к молчанию. Против ожиданий Кая, вопли на трибунах стихли как по волшебству. В воцарившейся тишине принц заговорил хорошо поставленным, но несколько тягучим голосом. Глашатай повторял его слова в гигантский рог, так что сказанное было слышно даже на галерке.

— Солнцеподобный амир, мой отец, повелел мне, своему сыну и наследнику престола, выразить Его Высочайшее удовлетворение боем. Солнцеподобный амир желает оказать особую честь победителю, гладиатору по кличке Слепой. — Принц слегка замялся, прежде чем назвать имя, будто ему пришлось напрячь память. На Кая он не взглянул ни разу, обводя темными миндалевидными глазами замершие трибуны. — Солнцеподобный амир дарует гладиатору свое прощение и достойное победителя имя: Аджакти, Деревянный Меч, победивший стальной.

Не успел глашатай проорать сообщение до конца, как публика повскакала с мест, вопя «Аджакти!» и «Да здравствует Солнцеподобный!»

«Что ж, Деревянный Меч звучит, по крайней мере, лучше, чем Слепой, — философски заключил Кай, прикладывая ладонь к груди в жесте благодарности. И тут новая мысль пронзила его, и опять вокруг была ночь и Холодные Пески. — „Ты найдешь деревянный меч“. Неужели Мастер Ар имел в виду — это? Но как он мог знать заранее?.. Знать все, что привело меня к этому моменту — за недели вперед?» — в грудь его пробрался холод, который не имел ничего общего с потерей крови; холод, который не оставлял победителя, пока он бежал по прожаренной солнцем арене и слушал, как тысячи глоток выкрикивали его новое имя.

В тени подтрибунного коридора Слепого уже поджидали Яра и Скавр собственной персоной. Он молча терпел их поздравления и хлопки по спине: весьма сдержанные со стороны Яры; щедрые до расточительности — Скавра. Еще бы! Мясник небось сорвал немалый куш на ставках! Кай не сразу приметил у стены невзрачного круглолицего человечка, чьи глаза-маслины неотрывно изучали его. Фламма! Парень как следует разглядел звезду арены сегодня на параде, но совершенно забыл о нем, слишком занятый разговором с Токе и предстоящим поединком. «Что ж, Мастер Ар будет доволен: похоже, его рабу удалось обратить на себя внимание знаменитого воина!» — не ответив на улыбку человека-огня, Кай зашагал по коридору между двумя воинами: Скавр велел отвести раненого к лекарю.

Слепой не проронил ни звука, пока костоправ зашивал и перевязывал его рану. Он молчал, когда решетка снова захлопнулась за его спиной, и он оказался в окружении друзей, которых только свежая повязка удерживала от того, чтобы броситься ему на шею. Их радостные голоса доносились до Кая издалека, будто из другого мира, к которому они в действительности принадлежали. При виде его каменного лица и отсутствующего взгляда эти голоса постепенно утихли и улыбки выцвели. Слепой протолкался мимо удивленно переглядывающейся «семерки» и уселся в углу, скрестив ноги. На Токе, обжившего противоположный угол, он даже не взглянул.

ГЛАВА 13 Жизнь за жизнь

Горец, не стесняясь, в упор разглядывал Кая. Ночные глаза загадочного существа, сидящего напротив на голом полу, казалось, смотрели прямо на Токе. Но он знал: для новоявленного Аджакти он так же прозрачен, как воздух. Ветераны говорили, что такое иногда бывает с новичками, пережившими свой первый бой в Минере. Что Слепому просто нужно время, чтобы прийти в себя. Не оставалось ничего иного, как поверить в это. И надеяться, что быстро истекающего времени до «мясорубки» будет Каю достаточно. Токе даже не пытался понять, что происходит у товарища на душе: после их сегодняшнего разговора он осознал бесполезность подобных попыток. Он знал только, что, где бы парень сейчас ни был, это место находилось так же далеко от набитой новобранцами каморки под трибунами, как белые вершины Вахтенных Гор.

Неимоверное облегчение, охватившее Токе с известием о победе Слепого, растворилось теперь в беспокойстве, растущем с каждой минутой. И не только переживание за жизнь товарища заставляло его до мяса грызть ногти. У его беспокойства была иная, эгоистическая причина. С момента их первой встречи в пустыне Токе смотрел на Кая как на старшего: более сильного, опытного и умелого. Несомненно, Слепой являлся лидером «семерки» — с самого начала. Да что там! Горец не сомневался: никакой «семерки» без него вообще бы не было. Каким-то образом Кай сумел сплотить столь разных людей, даже будучи запертым в карцере.

Когда он вернулся с арены, живой и почти невредимый, Токе, сам того не сознавая, ожидал, что победитель поведет их за собой. И не придется больше ему, Токе, следить за тем, чтобы Элиас не учинил над собой что-нибудь страшное и постыдное, или стараться привести «его мрачность» в более или менее боеспособное расположение духа. Не придется ломать голову над тем, как на пальцах растолковать Вишне план их выживания в «мясорубке». Не придется краснеть и бледнеть перед Лилией, которая все его слова воспринимала с ехидной улыбкой, не обещающей ничего, кроме очередной колкости и насмешки…

Парень до сих пор не понимал, как вышло, что он, самый младший в их группе, в отсутствие Кая вдруг стал тем, кто принимает решения. Родные и церруканские боги свидетели: он не стремился к этой роли и сейчас с радостью передал бы бремя ответственности тому, кто все это начал. И вот его более сильный, опытный и умелый товарищ сидит перед ним, как деревянный болванчик, с таким же пустым и отсутствующим взглядом, какой Токе не раз видел у Тача. Даже глаза его, похоже, не мигали.

Церруканец Бастард, некоторое время бесцельно слонявшийся по тесному помещению, вдруг присел на корточки перед Каем. Помахав рукой перед каменным лицом, не выразившим и тени реакции, Бастард громогласно заявил:

— Гляньте-ка, братва! Наш новоявленный герой впал в ступор! Кажется, слава ударила ему в голову. — Церруканец расхохотался собственной шутке и замахнулся, дабы продемонстрировать окружающим, как это произошло. Токе перехватил его кулак в миллиметре от Каева носа.

— Поосторожней, братишка! Как бы ты не ушибся.

Бастард нахмурился, вырывая руку:

— Что-то я не понял: ты только что чуть глотку этому уроду не порвал, а теперь его защищаешь?!

— Слепой… То есть Аджакти не нуждается в защите. Я о тебе, дурне, забочусь! Это не ступор вовсе, а особая техника… э-э… расслабления, — отчаянно соврал Токе.

— Ме-ди-та-ция, — авторитетно выговорил незнакомое слово Вишня, хлопнув Бастарда по плечу.

— Последняя фишка в Феерианде, слыхал? — пояснил возникший рядом с Вишней Аркон. — Поверь, нет лучше способа восстановить силы после тяжелого боя. Кстати: Аджакти все видит. И запоминает. Так что мой тебе совет…

— Катись-ка ты колбаской… — нехорошо прищурилась на Бастарда присоединившаяся к ним Лилия.

Массированная контратака произвела впечатление на церруканца: не говоря ни слова, он поспешил затеряться за спинами глазевших на них новобранцев.

— Особая техника расслабления, а? — понизил голос Аркон, изучая лицо Токе.

— Это с таким же успехом может быть правдой, — пожал тот плечами.

— Другими словами, ты понятия не имеешь, что происходит с Ка… с Аджакти? — обвиняюще подытожила Лилия.

— Ни малейшего, — вздохнул Токе. — Боюсь, нам не стоит рассчитывать на его меч в «мясорубке».

Вишня выпучил глаза и красноречиво стукнул себя ребром ладони по горлу, кивнув на Кая, по-прежнему изображавшего морскую фигуру.

— Его убьют на месте, если он откажется драться, — перевел с языка знаков Бекмес.

«Семерка» переглянулась.

— Значит, придется нам заставить его! — решительно заявила Лилия. — Надо разбудить Аджакти!

— И как ты собираешься это сделать? — ехидно вопросил Бекмес.

— Я?! — приподняла девушка рыжую бровь. — Нет, это вот его забота! — Палец Лилии уперся в грудь Горца, едва не подпрыгнувшего от неожиданности.

— Кай будет драться, — Токе сам почувствовал, как неубедительно звучат его слова. — Вы же слышали, ему просто нужно время…

— Только что объявили Джамшина и Браво, — кивнул за решетку Бекмес. — Наш бой — следующий.

— Не знаю, обратил ли ты внимание, Горец, — в голосе Аркона сквозило едва сдерживаемое напряжение, — но, кажется, у Слепого образовалась привычка валять дурака каждый раз после задушевного разговора с тобой.

Токе хотел бы сказать, что в этот раз он ни при чем, что Кай просто свихнулся и бредит воронами и черными магами, но сомнение, окрашенное чувством вины, закрыло ему рот. Он глубоко вздохнул:

— Хорошо, я попробую. Не думаю, что Аджакти будет меня слушать, но… Я сделаю все, что смогу.

И Горец уселся на пол напротив товарища, копируя его позу.

Токе был прав: Кай видел и слышал все происходящее вокруг. Но, как и в тот раз, когда ворон впервые вошел в него, будто прозрачная стена отделила его от мира. Все, на что падал взгляд, казалось плоским и несущественным перед лицом одной большой правды: «Как я мог забыть?! Как я посмел мечтать о том, что может быть иначе?! Монстр! Чудовище! И что того хуже — монстр, каждым движением которого управляет невидимый кукловод!

Деревянный меч! Еще недавно я думал, что у меня есть цель, которой я добиваюсь своими потом и кровью. Верно, пот и кровь были мои, но вот те решения, которые привели меня туда, где я сейчас оказался: были они моими собственными, ворона или Мастера Ара? Или, возможно, это не имеет значения, потому что мы, все трое, — одно? Не был ли я таким же послушным инструментом в руке Мастера, как сегодня — меч в моей собственной руке? И не ощутил ли маг то же жестокое наслаждение, что испытал я сам, когда мой клинок вонзился в плоть врага?»

Этот момент все еще стоял перед глазами Кая, словно замороженный во времени. Молот. Так близко. Резкий запах пота. Прозрачные струйки, сбегающие из-под шлема на грудь. Вонь кожаного доспеха. Тяжелое дыхание. Блеск глаз, спрятанных за металлом. Глаз, не успевающих заметить, как деревянный и стальной клинки меняются местами; не ожидающих смертельного удара с левой руки… Хрип, когда острие меча прошило слои кожи, жира и мускулов, войдя в оранжевое свечение сердца… Это было невероятно, но в то мгновение он видел Молота насквозь: багровый туман его плоти, бледно-голубые звезды нервных узлов и светящиеся облака на месте жизненных органов. Это напоминало Каю его «радужное» зрение, но он никогда раньше не видел обычных людей подобным образом!

Там, на арене, случилась еще одна необъяснимая вещь. Страшный удар Молота — он запомнил его, острие меча будто описало в воздухе восьмерку! — должен был убить противника на месте. И Кай не успевал ни уклониться, ни отступить. Тело среагировало само: тренированные мышцы изогнули спину назад под немыслимым углом, ребра сложились на выдохе, вжимая грудь в позвоночник… Он не знал, как он это сделал, и сможет ли снова повторить этот трюк. Одно было ясно: ничему подобному он никогда не учился.

«Какие сюрпризы еще ожидают меня впереди? — Кай казался сам себе ларцом, полным темных чудес и демонов, готовых вырваться в мир, стоило приподнять крышку. — Мое новое зрение, неожиданно раскрывшиеся ресурсы тела, — все это служит одной цели, цели, для которой я был создан. Совершенный убийца… О, Мастер Ар послал своего раба в Церрукан не только учиться. Он хотел закалить и отточить выкованное им оружие, проверить, на что оно способно в деле. Маг даже пометил меня особым узором, как оружейник — вороненую сталь!.. Я думал, я буду убивать волшебников, собратьев Мастера Ара! Но между мной и магами всегда стояли и будут стоять люди. А теперь у меня есть собственная игровая площадка, где я могу без помех оттачивать мастерство!»

К горлу Кая подступила тошнота от отвращения к самому себе: «Что ж, разве не для этого я был рожден? Но почему же тогда мне так трудно принять свое предназначение? Почему сейчас самое большое мое желание — просто сидеть здесь, в полумраке, за прозрачной стеной, которая существует только для меня одного? Стеной, которая не остановит мечей надсмотрщиков, когда они обрушатся на раба за отказ выйти на арену… Разве это не будет самым простым решением? Решением, которое наконец-то не исходит ни от кого иного, кроме меня самого? Закончить все прямо здесь и сейчас, ускользнуть из когтей ворона, от вездесущей воли Мастера…»

Шрам на спине кольнуло. «Наверное, мне будет больно, больнее, чем смерть… Но я потерплю, осталось уже недолго…»

Какое-то время Токе сидел молча, не зная с чего начать, рассматривая свое встревоженное отражение в неподвижных зеркальных глазах. К счастью, «семерка» тактично отошла к решетке. Ребята старательно делали вид, что не смотрят в его сторону, и парень был им за это благодарен. Время шло, и ему, наконец, пришлось заговорить, хотя он сомневался, слышит ли его Кай:

— Ты ведь не собираешься драться, верно?

Молчание. Белоснежные ресницы даже не дрогнули.

— Значит, вот так?! Все?! И чем ты тогда лучше Элиаса?! Ты ведь обещал, ты сам сказал: «Мы будем вместе!» Ребята рассчитывают на тебя в этом бою, нам без тебя не справиться, Кай, мне без тебя не… — Токе задохнулся на полуслове, сглатывая ком во внезапно пересохшем горле. — Слушай, я тут недавно тебе наговорил всякого… Прости! Если это из-за меня… Это же просто глупо! Это не стоит того, ничто не стоит!.. Ты должен сражаться, иначе они убьют тебя! Ты должен, слышишь! Вставай!

Никакой реакции. Ели бы не равномерно вздымающаяся грудь под повязкой, можно было бы подумать, что перед Токе сидит каменное изваяние.

— Вставай! Ты, пугало огородное, кукла чертова, поднимайся! Ты обещал, слышишь! Ты! Обещал! — Он не заметил, что уже орал и тряс, как одержимый, Кая за плечи. С таким же успехом он мог тратить энергию на стоящую в коридоре статую Бога-Ягуара. Внезапно то, что он увидел в черном зеркале чужих глаз, заставило Токе замереть на месте. Прямо за его спиной стоял Яра в сопровождении двух воинов. «Уже пора? Не может быть! Ведь поединок Джамшина и Браво еще не кончился!»

— Чем бы вы тут ни занимались, ребятки, придется прерваться! — просипел Яра и резко мотнул головой. — На выход!

Новобранцы поспешили за доктором и столпились возле узкого прохода в решетке, радуясь, что томительное ожидание наконец закончилось. Кай, однако, не повел и бровью. Худшие опасения Токе, казалось, сбывались. Рядом с ними на корточки опустился Тач. Признаться, Горец совершенно позабыл о его существовании в суматохе последних событий.

— Пора идти, Аджакти, — тихо произнес гор-над-четец, дотронувшись до руки товарища.

— Ты не понимаешь, Элиас! — в отчаянии прошептал Токе, косясь на Яру. — Кай не будет драться! Он спятил! Чокнулся, как мартовский заяц! Ты бы слышал, что он тут нес перед своим боем! Пойдем, нам здесь нечего делать. — Он потянул Тача за рукав, но тот и не думал двигаться с места. Токе закусил губу, чтобы сдержать стон: по эту сторону решетки оставались только члены «семерки», растерянно глядящие на трио Аджакти — Горец — Тач.

— Эй, вы что, оглохли?! — рявкнул один из воинов и пнул Кая в бок. — Яра сказал: на выход!

Аджакти не шелохнулся. Токе поймал на себе вопросительный взгляд Аркона и едва заметно покачал головой, поднимаясь:

— Мы уже идем!

Он успел сделать всего пару шагов в сторону решетки, когда Аркон, Бекмес, Вишня и Лилия, ни слова не говоря, прошли мимо него и уселись на полу рядом с Каем, скопировав его позу. Тач уже сидел болванчиком у стены и пялился на Токе круглыми крапчатыми глазами. Горец посмотрел на остолбеневших от удивления солдат, на Кая, по-прежнему изображавшего памятник самому себе, но теперь в компании пятерых новобранцев… И, несмотря на висевшее в воздухе напряжение, он с трудом подавил смешок. «Наверное, это нервное», — думал Токе, усаживаясь на пол рядом с Вишней. Тот незаметно подмигнул ему, бесшабашно улыбнувшись белозубым ртом.

— Эй, Яра! Похоже, у нас тут ситуация! — позвал через решетку один из воинов, почесывая в затылке.

Доктор протиснулся обратно в узкую дверцу, и его седые брови сошлись на переносице:

— Значится, так, ребятки, — он встал над ними, чуть расставив ноги и заложив руки за спину. — Не знаю, что вы тут затеяли, но зато я точно знаю, что сейчас произойдет. Если вы на счет «три» не встанете в строй, вас погонят на арену кнутом, как скотину. Если это не поможет, вам просто перережут глотки. Может, конечно, этого вам и хочется: сдохнуть с позором. А о ваших братьях вы подумали? Каково им придется, двадцати трем против тридцати? Думаете, им охота помирать из-за семи трусов? — Яра сделал небольшую паузу, давая им время осмыслить его слова. — Я считаю. Один. Два.

Сердце у Токе колотилось где-то в ушах. Он глянул на Вишню, глаза у которого были совершенно дикие, на Тача, крепко зажмурившегося в углу… Жаль, что он не придушил Кая тогда, когда у него была такая возможность…

— Три!

Кто-то рядом с ним не выдержал и поднялся на ноги. Токе не поверил своим глазам: это был Кай! Горец с трудом подавил желание дать ему хорошего пенделя. «Ладно, еще успеется». Проходя мимо Яры, он заметил мелкие капли пота, выступившие на лбу доктора.

— Все в порядке, сетха! — улыбнулся во все тридцать два зуба Аркон. — Мы просто проводили сеанс групповой… релаксации.

— Релассации? Ну-ну. — Старик сплюнул сквозь зубы и заорал надорванным голосом: — В строй, зассанцы! Живее, живее! Слава ждет вас!

Токе снова стоял на арене. Белый песок под ногами. Белое небо над головой. Пестрая лента трибун изгибалась, описывая круг за кругом и вздымаясь до самого солнца, как готовая к нападению гигантская змея. Прямо перед ним было жало этой змеи: шеренга, ощетинившаяся сталью, поблескивающая чешуей доспехов. Гладиаторы, составляющие ее, выглядели чужеродно и в то же время — устрашающе. Участникам «мясорубки» дозволялось самим выбирать вооружение. Иноземцы к тому же часто выходили в бой в экзотических костюмах родной страны — это делало зрелище более красочным.

Какого оружия тут только не было! Мечи прямые, кривые и с клинком, изогнутым, как волна. Копья, боевые топоры и молоты, ножи и кинжалы, боевые плети, наконец, предметы, которые в иной ситуации Токе вряд ли бы опознал как орудия убийства. Головы гладиаторов защищали шлемы, украшенные рогами, гребнями, шипами, перьями и еще чем-то, похожим на конские хвосты. Некоторые вышли в бой почти обнаженными, иные были покрыты броней с ног до головы.

Сам Токе предпочел традиционные аршак и нож — оружие, знакомое ему с детства. Он думал, что готов к сражению, но теперь, глядя на хищный блеск стали впереди, чувствовал себя маленьким и беззащитным. Только близкое присутствие товарищей помогало ему сдерживать нервную дрожь.

Кай, чудесным образом вернувшийся к жизни и движению, напротив, был как-то безразличен к происходящему. Казалось, он прислушивался к чему-то глубоко внутри себя: будто перед ним все еще была глухая стена подтрибунного зала, а не три десятка вооруженных до зубов гладиаторов. Он отказался от великоватых, с чужого плеча доспехов и вышел в бой как был, босой и почти голый. Только неуместную деревяшку сменили два странных черных меча, принадлежавших одному из убитых сегодня гладиаторов, — единственное, на что Кай согласился из предложенного Мастером по оружию.

Высокий, звонкий голос одинокой трубы разбил напряженную тишину. Мгновенно все пришло в движение. Гладиаторы бросились навстречу друг другу, ломая ряды. Токе бежал вперед, захваченный общим порывом, и только запрет говорить зажимал рвущийся из его горла яростный крик. Его вынужденное молчание с лихвой компенсировала поймавшая второе дыхание публика.

Краем глаза он заметил несущегося рядом Тача: лицо скрыто под шлемом в форме головы сокола, в круглом щите застряло брошенное кем-то копье… Токе и не заметил, что бой уже начался!

На него налетел здоровенный мужик с кожей, черной, как деготь, и болтающейся на плечах пятнистой шкурой. Токе едва успел поднырнуть под тяжелый меч, больше напоминающий многократно увеличенный мясницкий секач. Он мгновенно развернулся, чтобы встретить противника лицом к лицу… Но вместо этого чуть не столкнулся нос к носу с Аджакти. Чернокожий медленно оседал на колени, к бурым пятнам на шкуре прибавились красные. «Мне не нужна нянька! Я бы справился сам!» Токе не мог выругаться вслух, но надеялся, что все, что он думает о Кае, сейчас написано на его лице. Вероятно, так оно и было, потому что Кай внезапно исчез из поля зрения. Зато там появился Вишня, на которого наседали сразу двое. Из щита озиата летели щепки под ударами топора какого-то волосатого громилы, в то время как более субтильный товарищ «дровосека» пытался подрубить Вишне ноги подобием крестьянской косы.

Токе поспешил на помощь, и как раз вовремя: под двойным натиском товарищ повалился на спину, прикрываясь щитом. Правила запрещали рубить противника с тыла, поэтому Горец прыгнул на спину длинноволосого, выставив перед собой щит и надеясь сбить того с ног. Однако громила просто пригнулся, и парень перелетел через его голову, покатившись по песку. К счастью, этот маневр дал Вишне время подняться на ноги. «Косарь» все еще досаждал ему, но внимание «дровосека» было теперь целиком на неожиданной помехе. Пару раз Токе удалось увернуться от топора, в третий раз лезвие впилось в чье-то бедро, случайно попавшее под удар: в сутолоке «мясорубки» волосатый покалечил своего. Не заботясь о дальнейшей судьбе бедолаги, «дровосек» снова взмахнул топором. Этот удар Токе принял на щит. Дерево треснуло. Острие топора высунулось с внутренней стороны.

Пользуясь моментом, Горец рубанул волосатого аршаком. Металл украшенного ягуаром щита выгнулся, но выдержал удар. «Дровосек» рванул застрявший топор на себя… а с ним и щит, выворачивая плечо Токе из суставов. Спасая руку, он выпустил ремень. Его противник на миг потерял равновесие. Этого Горцу было достаточно. Используя преимущество своего малого роста, он махнул аршаком по ногам врага. Длинноволосый взревел и упал как подкошенный. На месте его левого бедра дергался уродливый обрубок, из которого хлестала кровь. В запале боя он еще не сообразил, что произошло, и пытался дотянуться до противника топором, привстав на одно колено.

Токе легко отскочил в сторону и в замешательстве поискал глазами арбитра: если гладиатор был ранен и не мог продолжать бой, именно арбитр должен был решить его судьбу. Но вокруг царил хаос боя: красный песок, изломанные тела на песке, хрип и стоны раненых и умирающих… Взгляд Горца в отчаянии метнулся к поверженному врагу. Длинноволосый лежал на боку, часто дыша. Он был бледен как полотно. Встретившись глазами с победителем, он закусил губу и ткнул большим пальцем раскрытой ладони в свою грудь. Парень просил прикончить его! Токе колебался: «дровосек» мужественно сражался, он заслужил жизнь… Ах, зачем он не смягчил удар: ведь можно было просто обездвижить длинноволосого, не делая его калекой…

Новобранцев учили, как добивать побежденного врага, пронзая горло. Это называлось «куаль-гар» — удар милосердия. Но Горец больше не видел в длинноволосом врага. Он видел беззащитного страдающего человека, откинувшего голову, подставляя горло под меч… И Токе понял: он просто не сможет заставить себя поднять руку. Но тут каменные стены Минеры обрушились ему прямо на макушку. В глазах потемнело, арена встала на дыбы и залепила ему пощечину, но он не почувствовал боли…

Горец проснулся. Должно быть, уже было утро, но почему тогда так темно? Он моргнул, но ресницы склеивало что-то липкое и горячее, мешая открыть глаза. Токе хотел протереть их, но его левую руку что-то держало, а правая была неловко подогнута под живот, так что ее прижимал вес его собственного тела. В испуге, не понимая, что происходит, Токе дико задергался. Наконец, ему удалось освободить одну руку, и он дотянулся до головы. Его пальцы наткнулись на что-то жесткое. Шлем! Но какой-то странной формы, со здоровенной вмятиной ближе к макушке…

Тут он вспомнил все: Вишню, волосатого, внезапную темноту… Очевидно, кто-то, положив на кодекс, здорово засветил ему сзади по башке. Теперь она раскалывалась от боли, в ушах гудело, но в остальном он, кажется, был невредим. Хвала кузнецу, выковавшему этот шлем! Токе еще немного подергался, высвобождая другую руку, и наконец кое-как протер глаза от залившей их крови.

Первое, что он увидел, совсем близко и не в фокусе, были чьи-то ноги в высоких плетеных сандалиях, быстро передвигающиеся по песку в ритме боя. Похоже, «мясорубка» была все еще в разгаре. Ноги прыгнули куда-то влево, бросив в физиономию Токе фонтан песка, — он едва успел зажмуриться. Зато теперь ему открылся вид на участок арены, лицом к которому он лежал. Увиденное ему очень не понравилось.

Численный перевес был явно на стороне школы Ягуара. Слишком много знакомых тел неподвижно лежало на песке, слишком мало товарищей сражалось — из последних сил, некоторые — сразу против двоих или троих. Тигровая Лилия была здесь, ловко орудуя диковинным серповидным мечом и щитом — круглым, но с остро отточенными краями. Она только что обезоружила одного нападавшего, но его место тут же заступил другой. Токе видел Аркона и Тача, стоящих спина к спине в окружении врагов: клинки мелькали в воздухе так быстро, что глаз не успевал следить за их движением. Он видел Вишню, пытающегося пробиться на помощь к друзьям, но увязнувшего в стене стали… Ни Кая, ни Бекмеса Токе разглядеть не мог.

Шатаясь, он встал на четвереньки, сбросив с себя чье-то бездыханное тело: товарищам нужен его меч! Парень потянулся за полупогребенным в песке аршаком, но его рука застыла в воздухе. Он смотрел прямо в остекленевшие зрачки Бекмеса, отражавшие небо. Сторонний наблюдатель в Токе отметил песчинки, застрявшие в густых темных ресницах, казавшихся еще темнее из-за непривычной бледности кожи. «Нет! Не может быть!» До Горца начал доходить смысл произошедшего.

Придавившее его тело чужака в кольчуге, валяющийся рядом боевой молот, окровавленный меч Бекмеса, все еще крепко сжатый в мертвой руке… Резная рукоять чьего-то кинжала, засевшая в левом боку товарища… «Он спас меня! Заколол атаковавшего, но сам пал в схватке. Даже здесь, на проклятой арене, Бекмес оставался верен своему долгу охранного: защищать подопечных ему людей, пусть даже ценой собственной жизни!» Дрожащей рукой Токе закрыл мертвые глаза; не глядя, нашарил рукоять аршака… Но тут грубый удар ноги в челюсть отшвырнут его на песок. Погнутый шлем слетел с головы и покатился прочь. Проклятие! Его черепушке и так уже досталось сегодня! Перед глазами все плыло. Он только сумел различить темную, против солнца, фигуру и всполох меча, уже занесенного над его распростертым телом…

Аршак и щит Токе были далеко, не дотянуться. Но вот нож на левой голени все еще был при нем. «Возможно, именно этому любителю лягаться принадлежал кинжал, вошедший под ребра Бекмесу! Отведай-ка своего же угощения, сволочь!» Нож, брошенный набитой рукой, вонзился в смотровую щель крылатого шлема. Противник рухнул прямо на Токе. Опять! Будто мало ему синяков и ссадин! Парень вывернулся из-под трупа: «Ага, готовы плетеные сандалии!» — подхватил аршак, чей-то еще целый щит и ринулся в бой. Ринулся, впрочем, было слишком сильно сказано. Скорее, заковылял. Перед глазами у него все кружилось и прыгало. Наверное, поэтому Токе плохо запомнил события следующих минут, происходившие под аккомпанемент низкого гудения — единственного звука, который слышали его залитые кровью уши.

Он пробился к Лилии. Вдвоем они расчистили дорогу к Вишне, к этому времени ушедшему в глухую защиту. Знаками Токе показал, что им нужно соединиться с Арконом и Тачем. Когда это наконец удалось, гладиатрикс потеряла свой щит, который, как оказалось, был также весьма полезным метательным оружием. Он снес макушку покрытого татуировками крепыша, как крышку с котла.

Меч Вишни переломился у гарды. К счастью, вокруг валялось достаточно запасных. Им удалось снова выстроить линию. Аркон, Тач, сам Токе, Вишня и Тигровая Лилия стояли плечом к плечу: усталые, оборванные, покрытые своей и чужой кровью, но живые и готовые встретить последний натиск противника.

Гладиаторы школы Ягуара, не спеша, подступали к ним, обходя с флангов. Сколько их было — десяток, дюжина? Прямо на Горца надвигался закованный с головы до ног в сверкающую броню, казавшийся огромным феериандец. Одни эти доспехи, наверное, стоили его мяснику целое состояние. Токе больше заботило то, сколько жизней они будут стоить к концу этого боя. Меч длиной со всего Токе, свистнув, разрезал воздух… Если бы только Кай был здесь! Он бы наверняка знал, как справиться с этой неуязвимой труподелкой! Но Кай, скорее всего, лежит сейчас где-то на песке, как Бекмес, Шарм, Белка и остальные, уставившись в небо невидящими глазами. Ну почему, почему обормота никогда нет рядом, когда он так нужен?!..

Быстрая тень мелькнула над головой феериандца. Между «семеркой» и каре нападающих возник Аджакти. Казалось, он выпрыгнул прямо из воздуха. Докрутив головокружительное сальто, он застыл перед пораженными «ягуарами». Черные клинки были угрожающе подняты. Токе не мог видеть его лица. Зато физиономии врагов не оставляли сомнений: то, что они прочитали в глазах «Деревянного Меча», быстро лишило их боевого задора.

Воспользовавшись замешательством, Кай прыгнул прямо на бронированного феериандца. Босые ноги ударили в стальной панцирь, опрокидывая его носителя на спину. Горец дал «семерке» знак атаковать.

Дальнейшее запечатлелось в памяти Токе фрагментами, как рассыпавшаяся мозаика, преобладающим цветом которой был красный.

Беспомощный, словно гигантский жук, феериандец нелепо барахтается на спине, пытаясь подняться. Тонкое черное лезвие входит в сочленение его брони — там, где стальное бедро соединяется с торсом. Через превратившуюся в гроб гору металла перескакивают три покрытые кровью и песком фигуры. Токе не сразу узнает в них Папашу и близнецов-лисийцев Там-Тама и Сам-Сама. Они тут же ввязываются в схватку. Значит, сократившаяся до шестерки «семерка» — не единственные выжившие, значит, есть еще надежда!

Рука Горца устала рубить. Плечо онемело от веса чужого, слишком массивного щита. Он только что вспорол живот очередному «ягуару», такому же измученному, потному и грязному, как и он сам. Но тут что-то ужалило его в шею и сдавило незащищенное горло. И продолжало давить, увлекая вниз, на землю, отнимая воздух… Токе беззвучно открывал и закрывал рот, гул в ушах усилился, глаза застлала кровавая пелена. Ему казалось, он снова окружен гайенами, и это Клык затягивает бянь у него на горле. Он оставил борьбу: зачем, если скоро, очень скоро он увидит Майкен? Но вместо девушки перед его полуослепшими глазами появился Кай.

Вот он проходит через хаос схватки, как нож сквозь мягкое масло, оставляя позади кровавый след. Вот сразу двое атакуют его со спины. Не глядя, он выбрасывает руки назад. Его мечи рассекают обоих нападающих от паха до горла. Когда освобожденные клинки взлетают вверх, кровавый дождь двумя веерами рассыпается над головой Кая. Его белые волосы становятся красными.

Продолжая движение по дуге, меч вырывается из его правой руки. Вращаясь и все еще рассыпая алые брызги, оружие летит прямо в Токе. Парень хочет зажмуриться, но на это у него уже нет сил. Черный клинок проходит на волосок от его щеки. Дрожа, меч застревает в чем-то за его спиной. Краем глаза Горец успевает заметить, что лезвие не просто черное, а покрыто вытравленным в стали замысловатым узором. Давление на его шее ослабевает. Он падает на колени, давясь и кашляя. Его выворачивает на мокрый, темный песок, и ему становиться чуть легче. Токе поднимает голову и понимает, что битва окончена. Они победили.

ГЛАВА 14, в которой в Церрукане идет дождь

Токе стоял прямо под ложей амира и по-прежнему не слышал ничего, кроме гула в ушах. Люди на трибунах открывали рты, ладони ударяли в ладони, трубачи надували щеки — до Токе не доносилось ни звука. Рядом с ним выстроились остальные победители: Кай, Аркон, Тач, Лилия, Вишня и Папаша. Близнецы остались лежать, обнявшись, на истоптанном песке. Там-Там пал, и Сам-Сам, не в силах вынести смерти брата, бросился на собственный меч. Из тридцати выставленных Скавром бойцов «мясорубку» пережили только семеро.

Казавшийся прежде приятным аромат цветов, вплетенных в его венок, навевал тошноту. Ноги Токе подкашивались. Он вынужден был опереться на Кая, чтобы не упасть. Наверху, в ложе, Омеркан что-то говорил, но Токе не мог разобрать ни слова. Он с трудом различал лицо принца из-за мельтешивших перед глазами черных пятен. Токе перевел взгляд на Кая, надеясь прочитать по его физиономии смысл речи, но товарищ не смотрел на принца. Глаза Аджакти были прикованы к другим глазам — янтарным, с текучим блеском расплавленного золота, с выражением голода, который невозможно было утолить… Эти глаза жили на белой маске под черным капюшоном волос. Капюшон качнулся, на Токе дохнуло сладковатым запахом гари и паленой плоти, и тут темнота накрыла его.

— Дорогая сестра, я знаю этот взгляд. Что это, тебе уже мало стариков и детей, теперь ты перекинулась на уродов?

— Не понимаю, о чем ты, дорогой брат, — Анира невинно захлопала ресницами.

Но Омеркан слишком хорошо знал ее и только усмехнулся:

— Не пытайся провести меня, сестренка. Твои милые глазки не сходят с этого полутролля, Скаврова выкормыша. Признаю, он неплохо показал себя сегодня. Даже отец в кои веки досмотрел бой до конца, не задремав. Но, сладкая моя, нельзя же пасть так низко! Этот раб мог бы озолотить своего хозяина, исцеляя икоту!

— Великолепная острота, дорогой брат! — приторно улыбнулась Анира, легонько хлопая в ладоши. — Ты говоришь так, верно, потому, что сам положил глаз на Аджакти. Боюсь только, что здесь для тебя ничего не светит. Этот мальчик более мужчина, чем твои амбалы-телохранители, а в его лице по крайней мере больше жизни, чем в постных физиономиях твоих смазливых дружков. Или, прости, я должна была сказать «подружек»?

Красивые брови Омеркана сошлись на переносице, но он нашел в себе силы улыбнуться:

— Знаешь, в чем разница между нами, сестренка? Честь дома амиров для меня не пустые слова! Кого бы я ни брал в свою постель, я никогда не унижался до того, чтобы спать с рабами, — губы принца гадливо скривились, — с гладиаторами!

— О, да! Ты довольствовался тем, что перепортил всех носящих штаны отпрысков аристократических домов. Подвиг, достойный уважения!

Глаза принца сверкнули. Он сделал быстрый шаг в сторону Аниры и обхватил ее за плечи. Со стороны его движение выглядело жестом братской заботы, но длинные холеные пальцы больно сдавили руку принцессы:

— Поберегись, сестра! — прошипел Омеркан в ее ухо. — Ты ступаешь на зыбучий песок. Я еще не забыл историю с Барсом! Твоя глупость и похоть лишили школу Ягуара фаворита, бросили позорную тень на царствующий дом! Еще одна подобная… подобная, — принц шумно втянул воздух в легкие, подбирая слово, — выходка, и…

— И — что? — прервала его Анира с широкой улыбкой. Глаза ее метали молнии, но зрители на трибунах должны были видеть только нежность сестры, отвечающей на ласку брата. — Не забывай! Церруканом пока правишь не ты, а отец! А я — его любимая дочь!

— Не забывай и ты: отцу уже недолго осталось! Когда я взойду на престол, я не потерплю рядом с собой шлюху, которую называют «королевой обесчещенных»!

— Бедный брат! Неудивительно, что ты похудел: тебя гложет зависть. Ты еще не амир, а я уже королева! — рассмеялась Анира в лицо принца, легко выгибая спину и сбрасывая его руку с плеча.

Вся краска отхлынула от лица Омеркана: на этот раз удар попал точно в цель. Но тут между братом и сестрой втиснулся Ашрот, уже некоторое время безуспешно пытавшийся привлечь внимание принца:

— Сиятельный, твой Солнцеподобный отец э-э… задумался о государственных делах, а арбитр ожидает решения, спорный бой… Публика волнуется…

Омеркан замахнулся. На мгновение Анире показалось, что он собирается ударить своего любимца, но принц только резко выбросил руку перед собой, опустив большой палец. На арену он даже не взглянул. По трибунам пронесся недовольный ропот: вероятно, несчастный гладиатор был не так уж плох. Он умер, так и не поняв, что просто попал под горячую руку. Впрочем, Анире было все равно. После Аджакти она уже ни на кого не хотела смотреть. Принцесса развернулась и покинула ложу под горящим взглядом брата.

Скавр сидел за массивным столом темного дерева, гоняя косточки на столь же массивных счетах. Результаты вычислений он запивал вином из стоящего под рукой кубка. Мясник выглядел удовлетворенным, и Кай надеялся, что это смягчит уготованную ему выволочку. Что владелец школы мог вызвать его к себе для чего-нибудь еще, кроме наказания, ему и в голову не приходило. Гладиатор стоял в нескольких шагах от стола и молча ждал, пока Скавр покончит с расчетами. Внезапно мясник оторвал взгляд от своих табличек и глянул прямо на посетителя:

— А, Аджакти, — церруканец произнес новое имя нарочито протяжно, будто пробуя его на вкус. — Как там Горец? Еще жив?

— Лекарь говорит, он выздоровеет. К нему еще никого не пускают: он слаб, и ему нужен покой. Но Чеснок уверен: Горец поправится.

— Так-так-так. А сражаться он сможет? Вот и хорошо. Жаль было бы потерять такого бойца. — Мясник замолчал, изучая гладиатора. В его глазах играли смешливые искры, хотя лицо оставалось серьезным. — Догадываешься, зачем я звал тебя?

— Справиться о здоровье Горца, сейджин? — Кай позволил себе маленькое удовольствие — позлить Скавра, разыгрывая перед ним идиота. Но мясник только расхохотался над его словами, будто над удачной шуткой.

— Я доволен тобой, Аджакти! Более того, сам амир, как ты слышал, высказал удовлетворение твоим боем. Между нами мальчиками, старая калоша обычно дрыхнет все игры напролет, но тебе удалось его разбудить! — Скавр хохотнул и потер руки. — Да, ты заслуживаешь награды. Тебе еще запрещен выход в город, но ты можешь просить у меня чего хочешь — конечно, в разумных пределах, — а я позабочусь о том, чтобы ты получил желаемое.

При виде искреннего замешательства на лице Кая, церруканец снова рассмеялся:

— Ну, чего бы тебе хотелось? Красивую одежду? Может, мяса? Говорят, вы, северяне, его любите. Статую твоего бога? Женщину? А, Аджакти? Аппетитную бабенку в самом соку? Или, может, тебя уже развлекает эта рыжая, как ее, Тигровая…

— Мне ничего не нужно, сейджин, — поспешил заверить Кай.

Брови Скавра взлетели на лоб:

— Ничего не нужно? Какая скромность… Я не буду повторять свое предложение, Аджакти. Откажешься сейчас, можешь забыть об этом разговоре. Подумай еще раз: ну чего у тебя нет, чего тебе не хватает?

Кая так и подмывало ответить «свободы», но, немного подумав, он сказал:

— Можно ли раздобыть в Церрукане хорошую лютню? — и поспешил добавить, внезапно смутившись: — Конечно, если это не очень дорого стоит…

— Лютню?! — переспросил Скавр, будто сомневаясь, правильно ли он расслышал. Гладиатор молча кивнул. В горле у мясника заклокотало. Он разразился громогласным хохотом, раскачиваясь в кресле и хлопая ладонями по столу так, что вино выплескивалось из кубка на полированную поверхность.

Кай хмуро потупился: глупо было надеяться, что Скавр выполнит его просьбу. Отсмеявшись и утерев слезы, мясник сложил руки на животе и с любопытством уставился на парня:

— Лютню… Хм. Зачем тебе лютня, Аджакти? Решил сделать карьеру трубадура?

— Так могу я получить лютню или нет? — упрямо повторил тот, глядя в пол.

— Ладно, получишь ты свою лютню, ягуар тебя задери! Лучшую, какую только можно найти.

Кай вскинул на Скавра глаза: не шутка ли это? Но на этот раз на лице мясника не было улыбки.

— Благодарю, сейджин.

— Теперь иди, отдыхай. Яра покажет тебе твою новую комнату. Вы теперь переведены в крыло ветеранов.

Скавр снова уткнулся в таблички и расчеты, показывая, что разговор на этом окончен. Однако Кай не двинулся с места. Через пару минут мясник раздраженно поднял глаза:

— Ты все еще здесь?

— Сейджин, ты обещал, если я выиграю бой, сказать, кто этот человек — адепт Мингарской школы.

Скавр откинулся на спинку стула и прищурился на Кая, постукивая стилом по краю стола:

— А ты не догадался?

— Нет, — честно ответил он.

— Фламма.

Кай спокойно кивнул:

— Конечно, Фламма.

Он развернулся и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Когда Токе открыл глаза, первое, что он увидел, был Кай Некоторое время раненый лежал неподвижно, разглядывая посетителя через полуприкрытые ресницы. Аджакти сидел на грубом табурете у изголовья постели, облокотившись на собственные колени. Встрепанные волосы свесились на лицо, мокрые пятна расплылись на боках и груди его туники: наверное, он пришел в лазарет в перерыве между тренировками. Дневной свет, просачивавшийся через узкое окно, падал золотым клином между пациентом и его гостем, высвечивая длинные красные рубцы на предплечье Кая, похожие на следы чьих-то когтей. «Видно, не вся кровь тогда была чужая», — подумал Токе, вспомнив вид товарища после «мясорубки». Взгляд его скользнул дальше, и он увидел, что рука Кая лежит на краю постели поверх его собственной. Осознание этого прикосновения заставило пальцы Токе невольно дрогнуть. Почувствовав это движение, Кай вскинул голову. Их взгляды встретились.

Пробуждение товарища, очевидно, застало Кая врасплох. Горца поразило, каким усталым, даже измученным было его лицо без привычной «мне на все наплевать»-маски. Посетитель виновато улыбнулся и убрал руку, неловко сунув ее в карман штанов.

— Ты стонал во сне. Это тебя успокоило, — пояснил он, будто извиняясь за свой жест.

Эти слова заставили Токе вспомнить только что виденный сон. Он шел по арене в тишине, наполненной только гулом в ушах. Вокруг лежали мертвые тела — так тесно, что под ними не было видно песка, и ему приходилось ступать по трупам. В одном из трупов он с ужасом узнал Бекмеса. Горец споткнулся и упал. Его лицо оказалось в невыносимой близости от широко раскрытых, неподвижных карих глаз, от уродливой жженой метки на мраморной щеке… Токе помнил, что он закричал. Наверное, именно тогда Кай услышал его стон.

Еще он помнил, как кто-то протянул ему руку, помогая подняться. Только во сне это был отец — живой, сильный и надежный, как всегда. Он повел сына за собой. Внезапно вокруг потемнело, и перед ними встала сплошная стена воды: это дождь разделил мир пополам. Почему-то это испугало Токе. Эсгер без страха пошел вперед и вступил в дождь, но парень застыл на месте, остановившись перед водяной завесой. Тогда отец обернулся и позвал сына за собой. Его слова были первым звуком извне, проникшим в уши Токе. Он помнил их так же отчетливо, как и родное лицо, с которого дождь отмыл кровь:

— Что ты делаешь здесь, сынок? Мать и сестры нуждаются в тебе.

Не дожидаясь ответа, Эсгер повернулся и растворился в поющих струях.

Токе сморгнул, прогоняя видение.

— Спасибо, — поспешил он загладить неловкое молчание и тут же сообразил, что действительно благодарен Каю. Ведь он увидел отца — пусть во сне — впервые после его гибели в пустыне.

Товарищ снова улыбнулся, и на этот раз темное лицо осветилось искренней радостью:

— Значит, правда, что ты опять слышишь?

— Да. Шум в ушах еще немного остался, но Чеснок говорит, это быстро пройдет.

Они немного помолчали. Токе был слишком обессилен головной болью, чтобы утруждать себя ничего не значащей болтовней, но не знал, как начать разговор о главном. У него было такое чувство, будто он и Кай сидели на противоположных концах детских качелей, зависнув над землей в неустойчивом равновесии. Скажи один из них неверное слово, и кто-то неизбежно качнется вниз. Токе несколько раз открывал рот, но, передумав, снова закрывал его. Наконец, сообразив, что он, наверное, выглядит как выброшенная на берег рыба, парень смутился и выпалил первое пришедшее на язык:

— Что я здесь делаю, Кай?

Тот удивленно моргнул:

— Ты не помнишь? Ты грохнулся в обморок прямо в Минере. Мы с ребятами принесли тебя сюда, то есть в лазарет. Тебе здорово заехали по черепу, и лекарь велел тебе лежать, пока…

— Да я не о том, — перебил, поморщившись, Токе. — Что я… Что мы делаем здесь: в Церрукане, в казармах, в этой… богами забытой дыре? — Он напряженно уставился на Кая, ища в его лице понимания.

— Выживаем? — осторожно предположил тот.

— Выживаем, — повторил с горечью Токе. — Хорошо. И как долго нам выживать? И зачем? — Он вздохнул. — Знаешь, там, в пустыне, все было ясно и просто. Были гайены, разбойники и убийцы, и мы сражались с ними за собственную жизнь и жизнь товарищей. Здесь все… по-другому. Я не знаю, скольких я убил в Минере. Но одного — первого — я не забуду никогда. Он ничего мне не сделал. Он был такой же чужак здесь, как я. Раб, которого погнали на смерть ради потехи.

— Он бы убил тебя, если б мог, — возразил Кай. — Ты был вынужден защищаться. У тебя не было выбора.

— Выбор всегда есть! Я не должен быть здесь. И ты не должен. Никому из нас здесь не место. Я видел во сне отца, и знаешь, что он сказал? «Мать и сестры нуждаются в тебе». А ведь я почти забыл их! Я думал только о смерти и мести. Я забыл, кто я. Нам надо выбираться отсюда! Выбираться, пока не поздно, пока мы еще помним, кто мы! Помним, ради чего нам выживать!

Кай слушал внимательно, чуть склонив голову набок. Когда Токе закончил, он с убеждением сказал:

— Мы выберемся. Ты вернешься домой.

Раненый обессиленно откинулся на тощую подушку, качая головой:

— Как?! Ты так говоришь, будто знаешь!

— Не знаю. Но время придет — и ты скажешь мне, как. А я… Я буду рядом с тобой. До тех пор, пока ты не будешь свободен — свободен выбирать свой путь.

Токе смотрел в серьезные глаза Кая, и отчаяние, наполнявшее его сердце, отступало, давая место надежде. Товарищ действительно верил в то, что говорил, верил в него. После мгновенного колебания Токе без слов протянул ему раскрытую ладонь, и Кай, очевидно не знакомый с жестом, неловко ухватил его руку и сжал ее. Некоторое время они сидели молча, не разнимая рук. Горец смотрел на клин солнечного света, разбитый их пожатием:

— Во сне отец звал меня за собой. Он ушел в дождь. Но в Церрукане никогда не идет дождь. Здесь даже облака никогда не закрывают солнца.

— Просто сейчас не сезон, — рассудительно заметил Аджакти.

— Может быть. Но я скучаю по дождю, — признался Токе. — Иногда мне кажется, что я никогда больше не увижу, как вода просто падает с неба.

— Дождь пойдет. Просто надо верить. Верить в то, что мы выживем, что выберемся отсюда. И дождь пойдет.

Токе усмехнулся: странно было слышать такие слова из уст Кая. А тот продолжал ровным тихим голосом:

— Солнце закроет тень. Мир станет серым. Поднимется ветер. Первые капли ударят землю. Капли сольются в струи, струи — в потоки, потоки — в стену воды…

— Что это? — насторожился Горец. В комнате что-то неуловимо изменилось, только он еще не понял, что. Шум в ушах, похоже, снова стал донимать, да и в глазах потемнело… «Стоп! Это не у меня в глазах, это в лазарете стало темно!» Полоса света, проводившая сверкающую границу между ним и Каем, исчезла. Их окутал полумрак, сближающий предметы. Странный шорох, наполнивший слух раненого, доносился снаружи: сначала интимный шепот, потом хор шепчущих голосов и, наконец…

— Дождь! — еще не веря чуду, зачарованно произнес Токе. И тут же, опомнившись, заорал: — Дождь!!! Кай, слышишь?!

— Дождь, — кивнул тот.

Пациент Чеснока рванулся было с койки, но перед глазами у него тут же все поплыло. Он чуть не грохнулся на пол, не поддержи его гость. Чувствуя осторожные, но твердые руки, укладывающие его обратно, Токе завозился:

— Нет! Помоги мне выйти во двор! Я должен… Мне надо это видеть!

— Тебе же нельзя вставать, — пытался урезонить его Кай.

— Плевать! Помоги мне, прошу! Я скажу Чесноку, что заставил тебя, только помоги мне!

Смирившись, Кай подставил плечо и полувывел-полувытащил спотыкающегося Токе на свежий воздух. Пару минут они стояли на галерее, пока брыкающийся мир не улегся ровно, и из глаз раненого не исчезли цветные круги вперемежку с черными мухами. Наконец, зрение прояснилось, и он увидел многослойную пелену падающей воды. Там носились, хохоча и вопя, какие-то серые фигуры, прыгая, падая и валяя друг друга в быстро набирающих глубину лужах. Токе шагнул вперед и вышел под дождь. Струи воды с неожиданной силой ударили его голову и плечи. Они были холодными, мокрыми и — восхитительными! Парень поднял к небу лицо, закрыв глаза и смеясь во все горло, несмотря на забегающую в рот воду. Он почувствовал чье-то присутствие рядом с собой и изо всех сил пожелал, чтобы, как в его сне, это был отец. Но рядом с ним стоял Кай. Он смотрел куда-то за занавес дождя. Его лицо было задумчивым, даже печальным.

— Ты ведь знал заранее, да? — возбужденно крикнул Токе, перекрывая шум ливня. — Ну, про дождь! Ты видел тучи по пути в лазарет?

— Нет. Я видел жабу в термах.

Худшее в Кае было то, что Токе никогда не мог понять, когда тот шутил, а когда действительно имел в виду то, о чем говорил. Но сейчас, стоя под дождем, он чувствовал такую простую, чистую радость, что просто расхохотался, и товарищ ответил на его смех. Их голоса звучали в унисон, вплетаясь между дождевыми струями в музыку воды — шепчущей, звенящей, зовущей, поющей величественный гимн торжеству жизни.

Похороны Бекмеса и остальных гладиаторов, погибших в дни Больших Игр, Токе пропустил, валяясь в лазарете под бдительным присмотром Чеснока. Парень хотел бы, следуя горскому обычаю, положить на погребальный костер Бекмеса какую-нибудь особо ценную для себя вещь. Но единственное, чем он владел, был увядший и запятнанный его собственной кровью венок победителя, доставшийся слишком дорогой ценой. Его-то он и передал через Аркона.

Только в День Ветра Горцу удалось наконец умолить лекаря выпустить его из своих когтей — в обмен на обещание щадить себя и каждый вечер являться для проверочного осмотра. Токе быстро обнаружил, что за то время, что он давил опостылевшую койку, в школе произошли значительные изменения.

Казармы были полны новых лиц и серых униформ — Скавр быстро навербовал пополнение. Переживших «мясорубку» товарищей, как и самого Горца, перевели в ветераны и развели по разным отрядам в зависимости от того оружия, которым им отныне предстояло сражаться. Кая, конечно, определили в димахеры. Худого и легкого Вишню — в ловцы. Аркона и Тача отправили к «длинным мечам», оружие которых сами ветераны прозвали «Длинный Дик». Тигровая Лилия оказалась в «жнецах», кривой меч которых напоминал аршак. Токе не удивило, когда ему сообщили, что он тоже поступает в распоряжения Фазиля, доктора «жнецов». Наконец, широкоплечего, кряжистого Папашу, способного с легкостью нести тяжелые доспехи и щит, записали в «черепахи».

На первом же отдыхе, однако, Папаша, оторвавшись от своего отряда, присоединился к «семерке», не вызвав этим удивления ни у кого, кроме Горца. Церруканец непринужденно трепался с Лилией и Каем, будто знал их целую вечность, будто его место всегда было здесь, а Бекмес только временно занимал его. Поначалу Токе воспринял «новичка» в штыки: погибшего товарища никто не мог заменить! Но, узнав Папашу поближе, он понял, что тот не посягал на память их друга и не пытался быть никем иным, кроме себя самого.

Имел ли церруканец в действительности потомство, никому в школе было неведомо. Скорее всего, свое прозвище он получил из-за длинной смоляной бороды, которую бывший вор заплетал в мелкие косички и украшал разноцветными тесемками, бусинами и прочей блестящей чепухой. Вряд ли Папаше было больше двадцати пяти, но курчавый черный волос, карабкавшийся по щекам до самых глаз, делал его лицо старше. Таинственным образом, возможно связанным с его бывшей профессией, парень был в курсе всего, что происходило как в стенах Скавровой школы, так и за ее пределами. Эта полезная особенность, а также легкий, дурашливый характер сделали его, как пришлось признать Токе, удачным дополнением упавшей количеством и духом «семерки».

Именно Папаша, загадочно подмигнув, посоветовал Горцу зайти в общую залу после ужина. Обычно в конце полного тренировок дня выздоравливающий так уставал, что у него едва доставало сил дотащить себя до каморки в крыле ветеранов, которую он по-прежнему делил с Каем. Но сегодня, просидев по настоянию Чеснока самые жаркие часы в теньке, он чувствовал себя достаточно свежим. К тому же в лазарете ему жутко не хватало общения с друзьями, и он надеялся наверстать упущенное.

Когда Токе в сопровождении Папаши появился в общей зале, там уже был растоплен очаг. Его пламя бросало веселые оранжевые блики на изображения всевозможного оружия, украшавшего стены. Расторопный Вишня застолбил для них столик у камина. Стараясь не обращать внимания на Лилию, которая, сидя на коленях Кая, задумчиво играла его белыми волосами, Горец набил рот орешками из стоящей на столе миски. Аркон куда-то запропастился, но на вопрос о нем Тач ответил только загадочной улыбкой.

Токе сидел спиной к огню, поэтому раздавшийся со стороны очага звук застал его врасплох. Услышанное было настолько неуместным в набитой гладиаторами общей зале, что парень поперхнулся орешками и крутанулся на стуле. У камина стоял Аркон: длинные светлые волосы распущены по плечам, глаза полузакрыты, лицо сосредоточено, легкие пальцы перебирают струны лютни…

«Лютня! Как я, оказывается, скучал по чарам ее музыки! Но инструмент, который вечно таскал с собой Аркон, был навсегда потерян в пустыне вместе с караваном. Откуда же взялось это благозвучное чудо?» Горец зашептал в ухо Папаше, но тот только приложил палец к губам, а потом без слов ткнул им в Кая. Токе выпучил глаза: как Аджакти сумел раздобыть лютню в казармах?! Но тут он позабыл обо всем: Аркон запел:

Мы были молоды, мы жили в мире, полном Чудес и волшебства, но как-то раз На башне зазвонил раздора колокол, И этот мир для наших глаз погас. Все наши мысли были там, за горизонтом. Где начинался Дальний Путь. Мы шли вперед, и время отбирало Мечты, нам оставляя мертвый груз Из тысяч мелочей, воспоминаний, Нас приковав к земле цепями ложных уз.

Аркон пел, и его слова проникали в самые сердца слушателей, так что даже тихие разговоры в переполненном помещении замерли. Токе не мог оторвать от музыканта глаз. Эта песня была о нем, Токе, о его мечтах, его стремлении увидеть и изменить мир, об их призрачности…

Трава была зеленее, Жизнь была ярче С друзьями рядом, И ночь светлее.

У Горца перехватило горло. Он понял, что Аркон поет о Бекмесе и других товарищах, которых они потеряли в Холодных Песках и на арене. Гладиаторы вокруг слушали, затаив дыхание, вспоминая друзей, которых они вынуждены были хоронить, одного за другим…

Сквозь янтарные угли сожженных мостов Зеленеет трава на той стороне. Мы оттуда пришли и идем во сне, Возвращаясь обратно к основе основ. Мы достигли туманных вершин, о которых Грезит мир, но наш флаг не спешим развернуть. Нас терзает неутолимый голод, И толкает нас вновь на пройденный путь.

Токе огляделся вокруг, с трудом сглатывая вставший в горле комок. И всюду, куда бы ни падал его взгляд — в глазах Тача, Вишни, Лилии, Папаши и других гладиаторов, — он видел одно и то же выражение, делавшее их сейчас воистину похожими, как братья и сестры. Даже в непроницаемых, черных глазах Кая, казалось, тлел отблеск того же огня. В этот момент Токе понял, что надо делать, и сердце его наполнилось обещанием свободы.

Трава зеленее, Жизнь ярче, Вино слаще И ночь светлее С друзьями рядом. Рассвет пылает, Поток играет, Река безбрежна Всегда и вечно.

Глоссарий

Анклав — тайное государство темных магов, расположенное в Драконьих Горах.

ВК — Волшебный Кодекс, свод законов и правил волшебного сообщества.

Высокая речь — древний вариант нулларборского языка, используемый для заклинаний.

Д.п.в. в. — До Последних Волшебных Войн.

Нулларборский язык — язык волшебников.

ОЗ — Объединенная Зеландия, конфедерация княжеств, управляемая человеческим королем и Верховным Советом магов.

П.п.в.в. — После Последних Волшебных Войн.

Потерянные Земли — государства на юг от Холодных Песков, бывшей Степи, утраченные темными магами в результате Последних Волшебных Войн.

СОВБЕЗ — Служба Общей Волшебной Безопасности.

Тан — основной язык людей в ОЗ и Феерианде, на письме использует иероглифы.

Эппур-Дев, или Разделенная Чаша, — магический ритуал, используемый для лишения врага волшебной силы и ее переноса.

От автора

Огромная благодарность моим первым читателям — моим родителям и народу с портала Dreamworlds за поддержку и конструктивную критику. Отдельное спасибо моим бета-ридерам, как российским, так и датским, особенно Кристоферу, наставившему меня на путь истинный, и Людмиле, смеявшейся вместе со мной. Благодарю также авторов с форума «Лениздата» за дельные замечания. Без всех вас роман никогда бы не стал таким, каким вы видите его сейчас. Снежная Королева, Ариандр и Агидель — часть вашей души в этой книге. Спасибо также всем моим «гонителям» из лагеря критиков — вы помогли мне поверить в себя.

При чтении «Глаз Ворона» рекомендуется слушать музыку Nightwish и Evanescence. Тексты Nightwish и Pink Floyd были использованы в романе в вольном переводе на русский язык.

Оглавление

Часть 1 ЗАМОК

  ГЛАВА 1, или Что получается, если сложить этнографию с географией

  ГЛАВА 2, или Что получается, если сложить историю с камнями

  ГЛАВА 3, или Мастера ошибаются только однажды

  ГЛАВА 4, или Как прибить тролля

  ГЛАВА 5 Без сердца, без лица

  ГЛАВА 6, в которой начинаются настоящие чудеса

  ГЛАВА 7, или Что скрывалось под плащом незнакомца

  ГЛАВА 8, в которой Мастер Ар сердится

  ГЛАВА 9, в которой перед Каем брезжит надежда

  ГЛАВА 10, в которой Кай видит сон

  ГЛАВА 11, в которой поют камни

  ГЛАВА 12, в которой убийца плачет

  ГЛАВА 13, в которой Кай сводит близкое знакомство с вороном

Часть 2 ПУСТЫНЯ

  ГЛАВА 1, в которой Токе из Малых Подхватов отправляется повидать мир

  ГЛАВА 2, в которой в караване появляются чужаки

  ГЛАВА 3, в которой Токе поневоле обретает друга

  ГЛАВА 4, в которой Токе оказывается прав

  ГЛАВА 5, в которой Токе узнает, что сказала гадалка

  ГЛАВА 6, в которой Токе снова не спится, и что из этого получается

  ГЛАВА 7, в которой Токе возвращает долг

  ГЛАВА 8, в которой на караван опускается меч

  ГЛАВА 9, в которой сбывается предсказание и скрепляются узы

  ГЛАВА 10, в которой над пустыней поднимается дракон

Часть 3 ДЕРЕВЯННЫЙ МЕЧ

  ГЛАВА 1, в которой Аркон философствует

  ГЛАВА 2, в которой Токе узнает себе цену

  ГЛАВА 3, в которой у Кая появляется девушка

  ГЛАВА 4, в которой Токе обретает новую семью

  ГЛАВА 5, в которой Яра находит змею в траве

  ГЛАВА 6, в которой Кай штурмом берет уборную

  ГЛАВА 7, в которой Токе хочется поменяться с Каем местами

  ГЛАВА 8, в которой Каю наносят визит

  ГЛАВА 9, в которой в Церрукан приходит море

  ГЛАВА 10, в которой Токе приглашают на танец

  ГЛАВА 11, в которой Кай пробует подвизаться в качестве пророка

  ГЛАВА 12, в которой Кай получает деревянный меч

  ГЛАВА 13 Жизнь за жизнь

  ГЛАВА 14, в которой в Церрукане идет дождь

Глоссарий

От автора Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg