«Карми»

Пролог

Небо было голубым и чистым, только одинокое перистое облачко медленно плыло над березовой рощей. В роще ветер совсем не чувствовался: деревья стояли тихо, неподвижно, только изредка нежный порыв шелестел в листьях.

На опушке щипала траву косуля; ее детеныш пугливо поглядывал по сторонам, прижимаясь к матери. Покой и безмятежность…

Эрих Кениг заметил в траве небольшого зверька. «Мышь — не мышь?» — подумал он. Полевых мышей он представлял иначе. Правда, и знатоком в биологии он себя не считал.

Зверек деловито огляделся, метнулся к толстой березе, замер на мгновение в корнях, а потом вдруг цепко побежал по стволу, забавно виляя длинным крысиным хвостом.

Эрих невольно подошел ближе, пытаясь рассмотреть зверька повнимательней, но вблизи иллюзия пропала, стереоизображение распалось на радужные блики, и Эрих, чертыхнувшись, отступил назад. Нарушенное панно восстанавливалось медленно, к тому же сбой сдвинул программу, и теперь перед Эрихом был огромный аквариум с экзотическими рыбами. Но рыбья пестрота не привлекла внимания Эриха, да и пора уже было ему идти. Он повернулся и пошел по коридору. Под ногами пружинил толстый мохнатый ковер, похожий и цветом, и строением ворса на обыкновенный мох. Только ковер этот не вырос — его соткали крохотные роботы, и приходилось посматривать под ноги, чтобы их не раздавить.

На стене висела табличка: «Осторожно! Идут испытания. Просьба быть внимательнее — экспериментальное оборудование» .

«Хорошо еще, под ногами не хлюпает!» — подумал Эрих. Зеленый ковер, устилающий коридор, его несколько раздражал. Подобные шуточки забавны, но в меру. Превращать же весь спутник в черт знает что нет никакой необходимости.

Эрих чуть было не прошел мимо двери в глайдерный отсек (коридор выглядел совсем непривычно), спохватился, толкнул дверь и оглянулся назад. Восьмигранный коридор со скрытым освещением, причудливо заросший мхом, представлял собой странное и противоестественное зрелище.

— Закрывай дверь! — услышал он голос Жикайо. — А то эти паршивцы набегут…

Эрих носком ботинка отпихнул мини-робота, попытавшегося перебраться через комингс, и захлопнул дверь.

В глайдерном отсеке все было обычным — никаких моховых ковров. Чинно стояли в ряд пять глайдеров. Два расположились отдельно — тот, на котором сегодня предстояло выполнять программу испытаний Эриху, и второй, которым пользовался в служебных и личных целях шеф спасательной службы и инженер-ремонтник (единый в двух лицах) Жикайо. Кроме этих двух лиц у Жикайо было еще одно, порой неприятное, порой забавное: его называли Кляузник, но кляуз в полном смысле этого слова Жикайо не сочинял. Зато он очень любил выискивать недостатки. И все же Эрих знал твердо: нет на свете другого человека, который бы знал глайдер лучше, чем этот ироничный любитель посплетничать.

Впрочем, глайдеры пока еще не вышли из стадии экспериментов, и людей, вообще что-то знающих о глайдерах, было не так уж и много. В настоящий момент все семь опытных машин стояли в глайдерном отсеке спутника Зеркального, из них в рабочем состоянии — всего три.

К испытаниям глайдеров Эрих относился как к добровольно взятой на себя обузе. Никто не настаивал, чтобы он занялся этим делом, но когда обнаружилось, что по физическим, психическим и прочим параметрам Эрих Кениг годится в испытатели, он прилежно взялся изучать особенности управления. Эрих не сказал бы, что полет на глайдере ему очень нравится; зато он предвидел время, когда сможет использовать глайдер для своей непосредственной работы. Поэтому вид глайдера не будил в его душе нежных чувств, как, например, у Жикайо, но и особого раздражения не вызывал.

Жикайо сидел перед пультом, вел предстартовую подготовку; Эрих присел на пол рядом.

— Кто это болото в переходах развел? — спросил он. — Что за шуточки?

— Пленочники, — ответил Жикайо, не отрывая взгляда от экрана. — Наши славные пленочники.

— Что это за дрянь? Декоративное что-то? Ума не приложу, зачем на спутнике нужен мох.

— Не знаю, заметил ли ты, но на Зеркальном уже второй день выключена система воздухообеспечения, — ответил Жикайо. — Это болото ее заменяет. Индикаторы, как видишь, показывают норму. А вообще-то, я думаю, это отвлекающий маневр. Позавчера у них что-то взорвалось, Крамера какой-то вонючей гадостью с ног до головы облило, так что целый день с него эту гадость сдирали… И я полагаю, для того, чтобы переключить общественное мнение на обсуждение других безобразий, Бирс поразвешивал свои плакатики и выпустил мини-роботов. — Жикайо помолчал и продолжил: — Уж не знаю почему, но дверь в кабинет Адмирала оказалась неплотно закрытой. Роботы туда пробрались и натворили там Бог весть что. Случился большой скандал. По-моему, Адмирал до сих пор не подозревает о ЧП с Крамером.

— Пожалуй, да, — согласился Эрих. — Я видел его вчера вечером; если б он о Крамере знал, упомянул бы непременно.

— Адмирал метал молнии?

— Не в меня, — пожал плечами Эрих. — Ему Киннеми подвернулся, так что Адмирал критиковал главным образом кадровую службу.

— Наверняка было сказано, что Киннеми перепоручил все свои обязанности Лайт, — весело предположил Жикайо.

— Именно! Заодно выяснилось, что Асьян — бездарный маляр, Миу — престарелый недоучка, ты — неудачник и клеветник… Одним словом, почти вся глайдерная группа — сборище дилетантов.

— А ты?

— А меня Адмирал ценит. У меня, говорит, в глайдерной группе только два профессионала: Кениг, астрофизик, и Лайт — высококвалифицированный специалист по заморочиванию молодых стажеров.

— О! — с удовольствием воскликнул Жикайо. — Адмирал ценит Лайт, это верно. Только вот что меня озадачивает, друг Эрих. Почему всякий раз, когда что-то натворят пленочники, перетряхивают грязное белье нашей группы?

Он выключил экран, встал и потянулся.

— Устал, — проговорил Жикайо. — Махнуть, что ли, на Землю, куда-нибудь на берег теплого океана?

— А испытания?

— Да брось ты, — легкомысленно ответил Жикайо. — Скучно…

— Не дурачься.

— У врачей давно был? — спросил Жикайо уже серьезно.

— Только что.

— Карточку, — потребовал Жикайо.

Приняв из рук Эриха голубоватый пластиковый квадратик, Жикайо двумя пальцами потер уголок.

— Я тебя когда-нибудь обманывал? — спросил Эрих, видя, что Жикайо проверяет карточку тщательнее, чем всегда.

— Не в этом дело. Просто мне почему-то не хочется выпускать тебя в полет.

— Ищешь предлог?

— Я могу это сделать и без предлога, ты знаешь.

— Что случилось? — спросил Эрих насмешливо. — Протуберанцы на Солнце, магнитные бури? — Под этим предлогом, воистину тогда смехотворным, Жикайо однажды отменил полеты.

— Все нормально. Мне просто дурной сон приснился.

— И только-то? — удивился Эрих.

— Дыма без огня не бывает, — объявил Жикайо. — Видимых причин нет, но выпускать тебя мне не хочется, — повторил он.

— Надо подсказать Адмиралу, что ты еще и самодур, — отшутился Кениг.

— Я шеф спасательной службы. Вот ты взорвешься, а мне потом твои косточки по всей Солнечной Системе собирать.

Эрих несильно ударил Жикайо в плечо:

— Не каркай. Ну чему там взрываться, в глайдере?

— Вроде бы нечему, — пожал плечами Жикайо.

Не хотелось Эриху срывать график испытаний; у него и так хватает работы, зачем же без толку мотаться с Луны на Зеркальный и обратно. Да и Жикайо не до конца был уверен в своей правоте: предчувствие — это еще даже не интуиция.

— Послушай, приятель, — вкрадчиво сказал он, — какая-то пара световых минут, четверть астрономической единицы… Разве это расстояние? Ты же меня в момент вытащишь, если что.

— Ладно. Но только если что, пускай «марку» и сиди тихо, не мельтеши.

— Конечно, — рассмеялся Эрих. — Все будет в норме, не бойся.

— Тогда переодевайся, чего стоишь?

— Подержи пока. — Эрих бросил на колени Жикайо свой абак, а сам прошел к шкафу за спецкостюмом. Вообще-то, спецкостюм можно было носить постоянно — Жикайо, собственно, так и поступал, но Эрих предпочитал для повседневного ношения другие фасоны. Зато кратковременность такого переодевания Эрих компенсировал особым блеском: спецкостюм ему пленочники сработали по заказу, черный с золотом; вид у Эриха в этом костюме был поистине царственный.

Жикайо — другое дело. Его стандартный темно-серый спецкостюм никогда не привлекал внимания: комбинезон комбинезоном, ничего особенного. И в голову никому постороннему не могло прийти, что по всем параметрам спецкостюм не уступит скафандру, даже воздухом, при необходимости, может обеспечивать в течение часа.

— Как всегда, великолепен, — заявил Жикайо, оглядев Эриха. — Проверь костюм.

— Все в норме. — Эрих протянул руку за абаком, но Жикайо отвел абак в сторону. — Все в порядке, — повторил Эрих, — я проверил.

— Странно, — сказал Жикайо, разглядывая вещицу, — абак у тебя обыкновенный, серийный.

— Мне он нравится, — ответил Эрих, забирая нитку бус, более похожих на какие-нибудь старинные четки, чем на сложный современный логический комплекс.

Жикайо проводил Эриха до его глайдера; тот махнул рукой на прощание и, ступив в луч гравитационного лифта, поднялся в машину.

— Иди к пульту, — глухо послышался его голос уже из люка.

— Не учи ученого, — пробормотал Жикайо закрывающемуся люку. У него опять мелькнула мысль: а не запретить ли полет?

Но пока все шло как обычно, стандартная процедура проверки систем прошла без каких-либо сбоев. Эрих убрал ступоходы, на мгновение завис в воздухе и медленно, черепашьим ходом, повел глайдер вверх. Зеркальная мембрана с чмокающим звуком выпустила аппарат в открытое пространство.

Жикайо повернулся к экранам. Набирая скорость, глайдер уходил к огороженному маяками полигону. Там он включит джампер и «перепрыгнет» на несколько световых минут в район другого полигона. Эрих при этом испытает довольно неприятные, но вполне терпимые ощущения, после чего, определившись, вернется на первый полигон.

Многочисленные датчики отметят изменения в состоянии глайдера и человека.

Очередной цикл испытаний будет окончен. Скучно и предельно просто. Только Жикайо не доверял этой простоте.

— Марка-один, — услышал наконец Жикайо голос Эриха по прямой связи. («Семнадцать минут», — отметил глайдерный таймер, считающий время полета). — Стартовые координаты… Стартовый вектор… Стартовый импульс… Предполагаемые финишные координаты… Пошел отсчет. Ожидай марку-два. Конец марки-один.

Марка-два, по программе, должна была последовать с точки финиша минут через пятнадцать. Эти пятнадцать минут прошли, но Эрих не давал о себе знать. Жикайо волновался, но серьезных оснований для тревоги не имел: мало ли что может быть, — к примеру, Эрих еще раз решил проверить финишные координаты. Но минуты шли, а Эрих не отзывался.

Полтора часа Жикайо ждал, уставившись на табло; когда же истекло девяносто минут, вызвал Адмирала и сообщил о том, что исчез Эрих Кениг. Он начал излагать, что собирается предпринять, но его прервала марка-три:

— Марка-три, — сказал голос Эриха. — Марку-два, конечно, вы еще не получили. Реальные координаты по марке-два… — И он назвал координаты совершенно неправдоподобные, до такой степени не соответствующие планируемым, что Жикайо и Адмирал недоуменно переглянулись.

— Это же… — нервно сжимая ладони, начал Адмирал, но голос Кенига, как обычно спокойный и деловитый, продолжал:

— …Я предположил, что неправильно задал данные джамперу; тщательно проверил и перепроверил возвратный вектор, прыгнул обратно к Земле, но опять промахнулся, хотя и не намного. По-моему, шалит джампер. Сейчас попробую откорректировать прыжок. Стартовые координаты… Стартовый импульс… Стартовый вектор…

— Эрих, сиди на месте! — заорал Жикайо, не сообразив от волнения, что сигнал приходит с запаздыванием на несколько минут.

— Пошел отсчет, — продолжал Кениг. — Ожидай марку-четыре. Конец марки-три. — И добавил, улыбаясь (это было слышно по голосу): — У спутника Зеркального я, конечно, буду раньше этой марки.

И Жикайо в очередной раз понял, как человек мал и бессилен перед Вселенной.

Кенига искали — безрезультатно.

Если судить по координатам марки-два, сама марка должна была прийти через неделю. Эрих Кениг, таким образом, стал первым человеком, который выбрался за границы Солнечной Системы.

Марка-два пришла в рассчитанное время. Голос Эриха был бодр. Он еще не подозревал о сбоях в джампере; чуть виновато предположил, что ошибся в наборе стартовых данных; заявил, что ошибка даже к лучшему: когда бы еще Адмирал разрешил так далеко забраться в космос?

Других известий от Кенига еще долго не было.

Его искали. Но глайдер — пылинка в бездонном небе. Разумеется, ничего не нашли. «Неполадки в системе наведения» — было решено на обсуждении. Какие неполадки? Кто мог сказать… Теоретики принялись строить математические модели, конструкторы — невесть что дорабатывать в схеме глайдера. Полеты запретили на год, потом запрет продлили еще на год (Жикайо плевал на запреты и из принципа пользовался в своих передвижениях только глайдером, подавая дурной пример неокрепшим душам стажеров). Потом тихо-мирно, без особой помпы опять начали испытания.

А на исходе третьего года пришла марка-четыре.

— Марка-четыре. Реальные координаты… — услышали Жикайо и Адмирал слова, сказанные примерно сто сорок шесть недель назад. — Джампер сломался, это ясно. Я сглупил. Надо было мне ждать в точке-три помощи. Теперь поздно. Этот сигнал вы услышите через три года. В глайдере мне столько не просидеть, сами понимаете — ресурс глайдера небезграничен. Я буду прыгать еще. Может, удастся нащупать какую-то закономерность в капризах джампера. А может, я нечаянно запрыгну поближе к Земле. Если повезет, отыщу планетку, на которой можно жить. В любом случае поглядывайте, нет ли от меня марки… — Эрих помолчал. — Мне очень хочется быть уже вместе с вами, когда до Земли дойдет эта марка, — проговорил он. — Но если так не получится, прошу тебя, Жикайо, или тебя, Асьян. Передайте привет Лидии и Томасу. — Пауза. — И еще, ребята… Марки я буду посылать, если окажусь в радиусе десятка световых лет, иначе очень скоро останусь без энергии. А если поселюсь на пригодной для жизни планете, марку вышлю в любом случае. Ну что ж, ребята, может быть, еще увидимся. Конец марки-четыре.

Книга первая СУРГАРСКАЯ ПРИНЦЕССА

Глава 1

Эта девочка ничем не отличалась от своих сверстниц, если бы не одно обстоятельство: отец ее был король, и, значит, была она принцессой. Правда, за недолгие свои годы (а ей пока исполнилось всего пять лет) маленькая принцесса отца своего не видела: сразу после рождения увезли далеко на север, во владения принца Карэны, отца ее матери. И девочка воспитывалась в его замке, совершенно не нужная своим родителям, потому что король Лаави уже имел двух сыновей.

В замке девочку прозвали Савири, Дама-Льдинка, потому что глаза у нее синие, как лед, а настоящего имени у нее не было, как и у всех знатных майярских женщин; в официальных документах ее именовали Оль-Лааву, дочь Лаави, так как других дочерей у короля не было.

Но хоть и росла Савири никому не нужная, без охраны ей обходиться не пристало, и поэтому было у нее два телохранителя-хокарэма. Два хокарэма — это большая роскошь, но король Майяра мог позволить такую роскошь для своей единственной дочери (для сыновей, впрочем, он отрядил по три хокарэма). И пока маленькая вельможная дама пачкала пеленки или капризничала, отказываясь от молочной кашки, рядом всегда неотступно несли дежурство два человека, каждый из которых смог бы голыми руками победить вооруженного до зубов всадника.

Богам благодарение, никто не покушался на жизнь принцессы; и хокарэмы, которых звали Стенхе и Маву, не имели возможности показать себя в деле.

Маву был очень молод, почти мальчик, хорош собою и франтоват. Вид у него был несколько легкомысленный, но весьма привлекательный для молоденьких горничных, которых он тоже не сторонился.

Стенхе по хокарэмским понятиям был стариком, ему было уже далеко за сорок, но держался он молодцевато. Если он чем-то и щеголял, то это книжной ученостью: в молодости ему пришлось вместе с хозяином провести несколько лет в монастыре, там он поднабрался знаний, и до сих пор сохранил любознательность, получая удовольствие от любой попавшей в его руки книги.

И пока малолетняя принцесса понемногу росла, Стенхе почти все свое время посвящал обучению Маву, а тот в свою очередь предпочитал общество уже упомянутых молоденьких служанок, которые в нем души не чаяли.

В ту пору, когда Савири минуло пять лет, из далекого Гертвира пришла весть о смерти молодого принца Таррау, одного из ее старших братьев. Известие подняло малолетнюю принцессу на ранг выше; это еще не означало, что она может унаследовать престол, но шансы Савири стать королевой значительно увеличились — ее брат, наследный принц Аррин, с рождения был слабым, болезненным ребенком, и все сомневались, доживет ли принц до того времени, когда на его голову возложат корону.

Король в специальном послании своему тестю, принцу Карэне, просил того обратить внимание на воспитание маленькой принцессы, но Карэна и сам уже не мог не думать об этом: шутка ли, получить возможность сделать Верховной правительницей женщину из рода Карэна! Пока Савири отделяли от трона два сына короля от первого брака, об этом не приходилось и мечтать, теперь же, когда преграда внезапно почти исчезла, Карэна уже видел себя регентом при юной королеве.

Он немедленно вызвал Стенхе и истомил того подробной инструкцией о воспитании принцессы. Стенхе покорно поддакивал, имея на эту проблему свою точку зрения, — он уже соображал, как совместить требования Карэны с собственными воззрениями.

— Ну ладно, ступай, — проворчал наконец Карэна, и Стенхе пошел разыскивать принцессу.

Он нашел ее во дворе замка: они с Маву сидели склонившись над выбитыми в каменной плите лунками для ртанавэ. Чуть поодаль на скамье у колодца дремала принцессина нянька.

Маву и Савири поочередно степенно раскладывали свои фишки по лункам. Маву игрок был плохой, Стенхе с ним и играть никогда не садился, но он не ожидал, что Маву такой простак, которому не под силу обыграть пятилетнюю девочку. Савири выигрывала с большим преимуществом: в ее «копилке» уже собралось около двух третей всех фишек,

Маву же тщетно пытался оберечь свои лунки от посягательств принцессы.

— А ты попробуй сам, — возразил Маву на подтрунивания старшего хокарэма, сгребая фишки с плиты.

— Нечестно! — закричала девочка. — Ты не доиграл!

— Да что там, — молвил Маву. — Все равно уж не выиграю. — Он уступил свое место Стенхе. Тот сел, разложил фишки в начальную позицию и посмотрел на принцессу. Савири сказала:

— Начинай, пожалуйста.

Начинающий партию игрок имеет незначительное преимущество над соперником; получалось, что девочка давала ему (ему!) небольшую фору. Улыбнувшись этому, Стенхе начал игру. Он не собирался нянчиться с принцессой, решил сразу показать ей свое умение, но неожиданно обнаружил, что имеет равноценного себе партнера.

Девочка играла быстро, не затягивая пауз, но при этом ухитрялась как-то выстраивать сложнейшие комбинации. У нее не было привычки пересчитывать фишки в своих лунках, но она точно знала их количество, в этом Стенхе убедился, когда она, не давая походить ему, сделала шестнадцать ходов подряд, в заключение забрав две дюжины фишек из лунки Стенхе.

— А? — воскликнул над ухом Стенхе Маву, довольный так, будто сам провернул эту комбинацию. Стенхе молча отодвинул его подальше, чтоб не висел над душой.

Теперь он проигрывал. Это было ясно. Но очень, очень стыдно было Стенхе потерпеть поражение от малолетней девочки.

— Маву, — сказал тогда Стенхе, — сбегай-ка в мой покой, принеси сюда доску для ирранхо.

— И тебя задело… — торжествующе протянул Маву. Он исчез и скоро вернулся, таща под мышкой доску и размахивая увесистым мешочком с фигурами. Стенхе, чтоб не лишать девочку удовольствия, до конца доигрывал уже проигранную партию.

Причудливо расчерченную доску для игры в ирранхо принцесса уже видела не раз; фигуры неизменно ее забавляли — она относилась к ним как к куклам. Теперь же Стенхе расставил все фигуры по местам и стал объяснять правила. Он говорил так, как говорил бы взрослому, не сюсюкая; правила в его изложении больше напоминали какой-то высокоученый трактат.

— Ну, Стенхе, — сказал Маву укоризненно, — она же ничего не поймет.

Савири, однако, как будто понимала. Иногда она спрашивала, что означает то или другое слово, но Стенхе знал, что она мало что запомнила из всего того обилия терминов, которое он вывалил на нее.

— Впрочем, лучше давай попробуем играть. На доске тебе будет яснее…

Первую партию Стенхе, в сущности, играл и за себя, и за принцессу. Он показывал, рассказывал, объяснял, ничуть не сомневаясь, что Савири почти ничего не запоминает.

Но ошибся. Савири, правда, то и дело спрашивала, верно ли поступает, но все же в общем запомнила хорошо. Эту партию она, конечно, проиграла, но, когда они взялись за вторую, Стенхе опять почувствовал странную сильную манеру игры. Девочка, в точности следуя первому правилу ирранхо, которое гласило: «Не думай долго, но томи противника ожиданием», — очень быстро позагоняла фигуры Стенхе в умело подготовленные ловушки.

Маву, чтобы не раздражать Стенхе, отошел и присел в сторонке: успехи малолетней принцессы его уже не веселили. Маву уловил, что Стенхе в растерянности, а растерянного Стенхе юноше никогда еще не доводилось видеть.

Сбитый с толку, старый хокарэм стал понемногу нарушать первое правило, задумываясь все чаще и надолго. Маву нетерпеливо ерзал. Савири же эти паузы ничуть не мешали: она рассматривала фигуры, водила пальчиком по узорам доски и вдруг подала голос.

— А кто это — Альео Тавра Ану Сим? — спросила она, старательно выговаривая имя.

— Богиня удачи, — машинально ответил Стенхе, потом удивился и оторвался от размышлений. — А где ты услышала ее имя? — спросил он с интересом. — В этих местах ее не почитают, она из гортуских поверий.

— Я не слышала, — отвечала Савири и указала на надпись по краю доски: «Не досаждай просьбами Альео Тавре Ану Сим, игрок, надейся на холодную голову и горячее сердце». — Вот тут нарисовано, правда?

— Правда, — отозвался Стенхе, но привычка к наставлениям и тут дала о себе знать. — Написано, а не нарисовано, — поправил он. — А ты что, разве читать умеешь?

— Умею, наверное, — неуверенно ответила девочка.

— Ну-ка, — он протянул ей свой нож, — что тут написано?

— «Верен, как пес», — бойко прочитала Савири надпись на рукояти. — Правильно, да?

— Да, — отозвался удивленный Стенхе. — Кто ж тебе буквы показал?

— Никто, — на этот раз удивилась девочка. — И я не буквы читаю. Я просто смотрю и вижу, как говорить.

Стенхе перевел взгляд на Маву. Маву привстал, готовый куда-то бежать и что-то делать. А что же делать, мальчик? Пользы от Маву никакой не было, да и быть не могло…

— Твой ход, — напомнила Савири.

— Ах да, — спохватился Стенхе. Его ход… Но какая могла быть теперь игра? Стенхе сказал: — Знаешь, госпожа, я все равно уж проиграл, а тебе и есть пора.

По знаку Стенхе Маву растолкал няньку.

— Ах, задремала я на солнышке, разморило меня, а дитя некормленое, голодное, — захлопотала, причитая, та, уводя девочку.

Стенхе проводил Савири взглядом.

— Ну? — спросил он Маву. — И что бы это значило? Маву за собой никакой— вины не чувствовал.

— Умная у нас хозяйка, вот что это значит, — легкомысленно заявил он.

— Давно она тебя стала обыгрывать?

— Недели две назад. Даже, пожалуй, чуть больше.

— Так, — сказал Стенхе. — А что с ней еще происходило за эти две-три недели?

Маву пожал плечами:

— Разве что капризничать стала больше…

— Капризничает? А то, что она сомлела вдруг на той неделе?

— Головку напекло, — неуверенно высказал догадку Маву.

— Кашлять начала…

— С дневной жары холодной воды напилась, — ответил Маву.

— Спит плохо…

— Набегается вечером и угомониться не может, — дал объяснение Маву.

— Будто сглазили ее…

— Ты в сглаз веришь? — удивился Маву. Они помолчали.

— Бусы еще нашла, — вспомнил Маву. — Грошовые бусы, — видно, какая-то крестьяночка потеряла.

— При чем тут ее бусы? — поинтересовался Стенхе.

— Не знаю, — признался Маву. Бусы… Ох, Маву, Маву…

— Где они сейчас? — спросил Стенхе просто так, чтобы хоть что-то сказать.

— На кукле навешены.

— Принеси-ка, пожалуй.

Менее всего Стенхе думал, что в чем-то виноваты бусы. Маву он отослал единственно для того, чтоб поразмышлять в одиночестве и придумать, с чего бы это вдруг маленькая принцесса невесть как научилась грамоте. Кто бы мог обучить ее грамоте? То, что он сам не учил, Стенхе знал точно. Маву это тоже в голову никогда бы не пришло. Ну а секретарь или писец принца Карэны? Нет, никак Стенхе не мог поверить, чтобы эти степенные люди решили вдруг учить грамоте маленькую девочку.

Так что же, в замке есть еще грамотные люди? Стенхе перебирал в мыслях всех, кто имел доступ к принцессе, но никто не возбуждал подозрений.

Маву скоро появился. Он сбежал во двор по ступенькам, раскручивая бусы вокруг пальца.

Бусы… Стенхе хмыкнул. Эти бусы он уже видел мельком две недели назад, но тогда к ним не присматривался. Сейчас же он взял их в руки и, размышляя, стал рассматривать каждую бусину. Его мысли были далеки от этих простеньких грошовых бус, и, совсем не ожидая ничего подобного, он вдруг заметил нечто, заставившее его вскочить на ноги.

— Ты присматривался к ним? — спросил он Маву, уже зная, что услышит отрицательный ответ. Разумеется, Маву и в голову не приходило присматриваться к бусам: так, дешевая безделушка, разве что сгодится в подарок знакомой служаночке.

— Ну-ка глянь, — подал ему бусы Стенхе. Маву небрежно повертел их в руках.

— Ого! — вдруг протянул он. — И где ж мои глаза были? Что это такое, Стенхе?

— Амулет, — коротко ответил Стенхе.

Хокарэмы не верят в могущество амулетов. Вера в силу петушиной или волчьей лапы, собачьей шерсти или пепла жабы смешила их и вызывала желание использовать эту веру в своих целях.

Услышать же, что Стенхе называет таинственные бусы амулетом, было неожиданно для Маву — он помимо воли рассмеялся.

— Амулетов не бывает, Стенхе, — весело сказал Маву. — Не ты ли мне это говорил?

— Нет, не я, — ответил Стенхе. — Я никогда не отрицал возможности существования Настоящих Амулетов. Я называл шарлатанством все эти малоаппетитные штуки, которые дурни носят в ладанках. А Настоящий Амулет…— Стенхе подумал, подыскивая слова. — Настоящий Амулет — это, с точки зрения новейших знаний, такая вещь, которая оказывает явное действие, оставаясь непонятной по своей природе. Подобным Амулетом в свое время были игральные кости святого Кавустэ.

— По-моему, — сказал Маву, пропуская бусы между пальцами, — для подобной вещи нужно какое-то другое название.

— Зачем же искать другое? — отозвался Стенхе. — Слово «амулет» именно в таком значении употребляется алхимиками уже несколько веков.

Стенхе в задумчивости расставлял на доске фигуры. Играть он не собирался, но Маву неожиданно сел напротив него:

— Сыграем?

— Поди ты…

— Сыграем. — Маву сделал первый ход. — А?

Стенхе пожал плечами. Маву был настолько беспомощным игроком, что на него не стоило тратить время. Однако несколько ходов спустя Стенхе понял, что Маву стал проявлять ту же сильную манеру, какой только что щеголяла Савири.

Дьявольщина!.. Ах да! Ведь у него в руках эти чертовы бусы. Бусы, от которых если не умнеют, то становятся заметно смышленей.

Стенхе отцепил от пояса кошелек и протянул руку к Маву:

— Ну-ка давай их сюда…

Маву с ухмылкой отдал. Но хотя Стенхе, забрав бусы, сунул их в свой кошель, ему это не помогло.

Партию он проиграл. Проиграл позорно, пытаясь уберечь свои фигуры от ловушек, постоянно отставая от стремительного Маву.

— Я думаю, — сказал Маву, воодушевленный победой, — что бусы действуют только при прикосновении к ним.

— Ну, не выдумывай, — отозвался Стенхе. — Когда принцесса меня обыгрывала, бусы висели на кукле. И ты вспомни, что я тоже держал их в руках.

— Ты держал, а я поглаживал их, — указал Маву на разницу.

— Может, и верно, — согласился Стенхе. Он потянулся за бусами, но передумал. — Ладно, посмотрим, как на тебя подействует. Может, ты тоже в обмороки падать начнешь.

— Ну уж нет, — засмеялся Маву. — А что принцессе о бусах сказать?

— А ничего. Ты не знаешь, куда они пропали, и все, понял?

Маву понял. Когда назавтра принцесса стала искать украшения своей куклы, Маву развел руками: не знаю, не видел. «Может, Стенхе знает?» — отговаривался он.

Девочка наряжала куклу в праздничное платье, украшала ее своими детскими побрякушками. Кукла была велика, всего на голову ниже принцессы, и так тяжела, что на руки ее не возьмешь; когда по ходу игры ее следовало передвинуть, на помощь приходил Маву, и он же таскал куклу, когда принцесса желала вынести ее во двор. Вообще-то, это была не кукла, а статуэтка, вырезанная слободским резчиком; тот изготовил ее сразу с подножием-постаментом, в платье и с косой, венцом уложенной вокруг головы, но придворный брадобрей сделал парик из конского волоса, и Савири трепала этот парик, пытаясь уложить прическу так, как ей хочется. Деревянное «платьице» куклы Савири называла нижним платьем, а верхних ей нашили горничные девушки из лоскутов. Кукла была настоящей щеголихой — у нее даже была шелковая косыночка, на которую девушки очень долго собирали уже никуда не годные кусочки: ведь шелк очень дорог, и у самой Савири не было ни одного шелкового платья.

Укутав куклу в платье, Савири укрепила в ее волосах свои сережки и повесила на шею ожерелье. На ее взгляд, этого было мало, ей не хватало исчезнувших бус, как будто не очень красивых на первый взгляд, зато заманчиво вспыхивавших искрами на солнце.

— Стенхе, — закричала девочка, увидев старшего хокарэма, — ты не знаешь, куда пропали мои бусики?

Стенхе тоже не знал. Подумав, он предположил, что бусы утащила птица: кукла стояла у самого окна, и блеск украшений вполне мог приманить какую-нибудь крылатую воровку.

— Может, Маву послать, чтоб он в сорочьих гнездах пошарил? — предложил Стенхе.

Маву возмутился:

— Так я и полез! Лучше я тебе, госпожа, другие бусики куплю, согласна?

Принцесса была согласна.

Маву в этот же день купил у деревенского торговца бусы. Он отдал их Стенхе, и тот, рассмотрев их внимательно, разрешил подарить принцессе. Не так уж часто попадаются у бедных торговцев Настоящие Амулеты.

Стенхе напрасно ожидал, что действие бус как-то отразится на здоровье Маву. Маву ни на что не жаловался, был весел и беспечен. Несмотря на то что он больше к амулету не прикасался, способность выигрывать он сохранил. Правда, Стенхе не замечал, чтобы он поумнел; возросшая сообразительность у Маву почему-то касалась исключительно азартных и неазартных игр. Стенхе попробовал обучить его ниваури, и Маву тут же уловил замысловатые правила. Впоследствии он сделал это самым важным способом добычи денег.

А вот когда Стенхе попробовал воспользоваться Амулетом, он помимо желаемого действия заполучил еще и долго не проходившую сильнейшую головную боль.

Глава 2

Старик Карэна характер имел препаршивый и вдобавок страдал бессонницей. Поэтому очень и очень доставалось его домочадцам. Он сейчас всю жизнь свою проводил в кресле, обложенный подушками, тут он и ел, и спал, да только, поскольку сам не замечал, что дремлет, полагал, будто круглосуточно бодрствует. Дворня уже давно поняла: все его жалобы на бессонницу — это самообман, но никто не собирался переубеждать принца (себе дороже станет), и слуги привычно несли свою тяжкую ношу. Писать под его диктовку письма было сущим мучением: Карэна засыпал на каждой фразе, а проснувшись, продолжал дальше, и все это время секретарь должен был ждать, стоя у кресла с табличками и стилом в руках. Ускользающие мысли Карэна относил за счет стариковской забывчивости; зевков прислуги не выносил и строго наказывал. И ужасно гневался, когда при пробуждении обнаруживал слугу не там, где тот стоял перед незамеченным периодом дремы. «Все прыгают, — брюзжал он. — Все бегают! Никакой почтительности к господину! Движения должны быть плавными, ничуть не резкими…» И провинившихся ожидало наказание.

Стенхе пришел к Карэне незадолго до полудня, когда старик чувствовал себя бодрее всего.

— Что тебе? — буркнул Карэна. — С принцессой что-то случилось ?

Стенхе поклонился:

— Я виноват, господин мой.

— Виноват… Что с ней? Простыла? Обожглась чем? Головку разбила?

— Ну что ты, господин мой. Разве б я допустил такое? Все хуже, господин. Волшебство.

— Волшебство? — переспросил Карэна. — Разве ты веришь в волшебство? Был и есть безбожник. Хокарэм — одно слово. Разве верят хокарэмы в волшебство?

— Я не верил, — поклонился Стенхе. — И не берег принцессу… Я ошибся, я виноват…

— Что, сглазили ее?

— Вроде того, господин мой. Ей нанесли вред чары чужого амулета.

— О боги небесные! — ахнул Карэна. — Как он к ней попал?

Чужие амулеты — в Майяре полагают — вещи опасные; с ними считаются и стараются избежать.

Стенхе вынул из-за пазухи мешочек и вытряхнул его содержимое на ладонь.

— А, бусы Савири, — узнал Карэна. — Это и есть амулет? С чего ты взял, что это амулет?

— Это не грошовые бусы, — сказал Стенхе, поднося амулет к глазам Карэны. — Ты видишь нить, на которую они нанизаны? Нет? Нельзя увидеть то, чего нет. Они связаны между собой этими металлическими шариками; ты видишь, господин, как шарик свободно скользит по телу бусины, а отверстия в бусине нет… Так связывается железо с магнитом, но эти шарики если и железо, то железо, потерявшее свои качества. Магнит, который я подносил к бусам, их не притягивает. Но я не знаю другой такой пары, обладающей магнитными свойствами; говорят, если натереть шерстью янтарь, то он притягивает к себе пух или крошечные клочки шелка. Но эти бусины — не янтарь. Твой ювелир не знает такого камня. Он легок, как янтарь, но прочен, как алмаз; ювелир сумел только чуть-чуть поцарапать камешки.

— Святые небеса! — воскликнул Карэна. — Брось их в море, туда, где поглубже; коли через тысячу лет они опять появятся на свет Божий, так пусть тогдашние люди над ними головы ломают.

— Они не тонут, — сказал Стенхе. — И в огне не горят. Я пробовал и то и другое, государь.

— Что же ты будешь делать?

— Буду носить при себе. Так, когда они в мешочке, они не действуют. И еще, мой господин, — продолжал Стенхе. — Разреши мне увезти принцессу к Горячим ключам. Там я буду уверен в ее безопасности.

— Зачем же увозить принцессу? — удивился Карэна.

— Я опасаюсь, пойдут слухи, что принцесса одержима демоном, — сказал Стенхе тихо.

— Что?

— Четыре дня назад принцесса прочитала мне надпись, выгравированную на моем ноже.

— Невозможно, — возразил Карэна. — Дети не настолько умны, чтобы учиться грамоте. Мальчики могут учить азбуку только после двенадцати лет, а уж девочки вообще редко способны чему-то научиться.

— Да нет, — покачал головой Стенхе. — Не в этом дело. Стенхе ничуть не удивил бы вид читающего малыша: он сам научился читать довольно рано. Но ребенок, который научился читать, хотя никто не показывал ему буквы?

Как и во всяком богатом доме, в замке Карэны на стенах трапезной висели вышитые полотнища с изречениями из молитвенных книг. Перед любой трапезой кто-нибудь из священников читал эти изречения, и девочка каким-то чудом связала неизвестные ей знаки с произносимыми словами, сопоставила их, разгадала смысл знаков и попробовала читать те надписи, звучания которых не слышала.

— Невозможно, — повторил Карэна.

— Я не знал миттауской грамоты, — ответил Стенхе. — Вчера, держа эти бусы в руках, я попросил Павитхе почитать мне «Маур-то виу Митттахоу». Теперь я умею читать по-миттауски. А ведь миттауская грамота не из легких — недаром поговорка есть.

— Святые небеса! — выдохнул Карэна. — Да, это колдовство.

— Поэтому-то я и хочу увезти принцессу к Горячим ключам. Кроме того, что это даст возможность укрыть ее от досужих глаз, это поможет отвлечь от нее те сверхъестественные силы, которые притянул к ней амулет.

Карэна замахал руками, прерывая Стенхе на полуслове:

— Да, да, увози. И амулет забирай с собой. Стенхе поклонился и ушел.

Во внутреннем дворе он спросил у одной из служанок, где принцесса.

— А вон там, — махнула рукой девушка. — Даже смотреть страшно.

Стенхе задрал голову. Маву, посадив на плечи принцессу, разгуливал по верху недостроенной башни, показывая Савири широкую реку и неспешно плывущие по серебристо-черной воде лодки. Одной рукой Маву придерживал девочку, другой размахивал, указывая на что-то вдалеке. Если бы он потерял равновесие, он бы упал с огромной высоты, но на опасность Маву внимания не обращал. Савири высота тоже не смущала — к таким прогулкам она привыкла с пеленок; она тоже тыкала пальчиком в голубеющую даль и звонким голосом расспрашивала Маву. Впрочем, стоя далеко внизу, Стенхе голосов не слыхал.

Он коротко и мощно свистнул. Маву повернул голову и глянул вниз; Савири тоже перевела взгляд и приветливо замахала руками.

Стенхе указал жестом: «Спускайтесь вниз». Маву кивнул и скрылся за стеной башни. На тесной лестнице ему пришлось снять принцессу с плеч, и он появился во дворе, неся ее в охапку. Принцесса капризничала, дрыгая ногами: «Я сама, сама…»

— Сама так сама, — добродушно ответил Маву, ставя девочку на камни двора. Принцесса топнула ножкой и побежала выдирать изумрудный хвост у важно разгуливающего петуха. Маву вовремя поймал ее и поставил рядом с собой.

— А? — спросил он не очень вежливо.

— Иди попрощайся со своими милашками, — усмехнулся Стенхе. — Завтра мы уезжаем к Горячим ключам…

— Вдвоем? — удивился Маву. «Как же принцесса без нас останется?» — было написано на его красивеньком лице.

— Вместе с госпожой, — ответил Стенхе и обратился к девочке: — Поедем завтра, а, госпожа?

— Поедем, поедем! — обрадовалась маленькая принцесса.

День прошел в хлопотах. Няньки и мамки укладывали узлы и сундуки. Стенхе спокойно указывал, что упаковывать отдельно, этот-то небольшой узел он и привязал на муле; остальное так и осталось лежать грудой во дворе. Бабий рев («как же без ничего ехать, ни одежек, ни постелей пуховых?») оборвал голос Карэны, прогремевший из окна:

— Уймитесь, бабы! Стенхе, ты готов?

— Да, мой господин, — отвечал невидимый в утренней тьме хокарэм.

— Так откройте ворота, — приказал Карэна. — Пусть берегут вас святые, Стенхе.

Принцесса, разбуженная сегодня непривычно рано, капризничала спросонья, но, когда ей напомнили, что она уезжает, оживилась и безропотно дала собрать себя в дорогу. Теперь она сидела на коне впереди Маву и в ожидании выезда заплетала в косички лошадиную гриву.

— Попрощайся, — подсказал Маву, и девочка послушно замахала рукой, оборачиваясь лицом в неясную толпу, едва освещенную факелом.

С резким скрипом отворились ворота, поднялась решетка, и опустился мост через ров.

— Что ж, поехали, — сказал Стенхе, и две лошади и мул, миновав башню-ворота, оказались на дороге, проложенной через скошенное ячменное поле.

До Горячих ключей было около двух дневных переходов. Маленькая принцесса с любопытством посматривала вокруг, задавала бесчисленные вопросы. Путешествие было для нее в новинку. В сущности, до сих пор мир она видела только со стен замка Карэны; теперь же, когда она наконец оказалась на воле, буквально все привлекало ее внимание, все она хотела рассмотреть поближе, дотронуться до всего руками. Поэтому небольшой караван часто делал остановки, а Маву едва успевал следить за принцессой. Несколько раз он предупреждал ее, чтобы не тянула в рот что попало, потом нарочно не заметил, когда она сорвала волчью ягоду: одной ягодой отравиться мудрено, зато горечь надолго запомнит. И точно — почувствовав горький вкус, девочка долго плевалась, зато стала осторожней, и поздние осенние ягоды теперь ела только с разрешения взрослых.

Разумеется, поэтому путешествие заняло гораздо больше двух дней. Но Стенхе, как оказалось, вовсе не собирался спешить. Главным для него было — побыстрее выбраться из замка Карэны, а вот вне стен замка он опасностей не видел. И погода вдобавок стояла сухая, солнечная, хоть и с морозными ночами, но, по мнению Стенхе, очень полезная для здоровья, поэтому Стенхе и посчитал возможным потакать капризам принцессы.

На третий день, когда они проезжали мимо сосновой рощи, Маву вдруг встрепенулся и метнул нож. Стенхе, загораживая собой девочку, оглянулся.

— Что случилось? — спросил он, видя, что Маву, спешившись, смотрит в траву, где, как сначала показалось Стенхе, билась в агонии большая птица.

— Что это такое, Стенхе? — удивленно проговорил Маву, не отводя взгляда от своего трепещущего трофея.

— Дракончик! — восхитилась девочка. — Ой какой страшный!

Невиданное создание было страшным и красивым одновременно. Пожалуй, только в кошмарном сне могло присниться этакое сверкающее чешуей длинное тело, снабженное парой кожистых крыльев, голова, почти целиком состоящая из пасти, которая напоминала клюв, усеянный мелкими острыми зубами. Правда, тварь была небольшой, размером с ворону, но никакая ворона, да и вряд ли какая другая птица Майяра, не могла бы соперничать с. этим адским исчадием в великолепии окраски. То вспыхивая изумрудом, то угасая почти до черноты, а то сверкая созвездием золотых искр, уродливое создание прощалось с жизнью.

— Это ящерица-летяга, — сообщил Стенхе.

— Ящерица? — переспросил Маву. — Больше похоже на какого-нибудь демона. Никогда таких не видел.

— Они редко встречаются, да и не живут в наших краях, — сказал Стенхе. — Странно, как он здесь, на севере, оказался ?

— А ты их видел?

— Да, у Марутту такой был в клетке. А живут они в приливных болотах в устье Ланна.

— Хищные?

Стенхе, усмехнувшись, смерил Маву взглядом:

— Ну, ты-то ему не по зубам. Мыши, лягушки…

— Зря, значит, убил бедолагу, — вздохнул Маву. — Я ведь испугался: что за чертовщина, думаю…

— Он бы в наших краях все равно не выжил, — успокоил его Стенхе.

— Я чучело сделаю, — оживился Маву.

Стенхе, кивнув, спешился и взялся устраивать привал. Маву, аккуратно распотрошив ящера, вдруг поднял голову:

— Слушай, да как оно летает на таких-то крылышках? У кожана крылья побольше будут.

— А зачем ему летать? — отозвался Стенхе, разогревая на костре еду для принцессы. — Он перепархивает с ветки на ветку, ему достаточно. Говорю же — летяга.

Маву пожал плечами и вернулся к своему занятию.

Других приключений по дороге не было.

Таким-то образом к концу недели они и добрались до Горячих ключей. Официально же было объявлено, что принцесса Савири отправлена погостить в монастырь Ваунхо-гори. К настоятельнице монастыря был послан гонец с просьбой поддержать тайну; настоятельница была родственницей Карэны и беспрекословно согласилась, так что можно было надеяться, что, когда это понадобится, никто не узнает, где находится принцесса. И уж наверняка никому бы и в голову не пришло заподозрить, что принцесса может скрываться в Горячих ключах.

Кто бы подумал, что маленькую принцессу прячут рядом с замком Ралло?

Лет четыреста назад замок Ралло был таким же, как и все остальные крепости этой страны: несколько башен разной высоты, прижавшихся друг к другу. Осады не были приняты тогда; все хозяйственные постройки были снаружи, а на время нападения домашний скот просто загоняли в замок.

После аоликанского завоевания замок пришел в упадок. Другие замки заняли новые хозяева, перестраивая их на свой лад; замок же Ралло из-за бьющего в подвале горячего источника долго стоял заброшенным, а потом его облюбовали хокарэмы, не боящиеся ни бога ни черта.

В замке Ралло сейчас было что-то вроде хокарэмской школы: туда чуть ли не с пеленок привозили детей, и старые опытные хокарэмы учили их своим мудреным наукам. Слухи об этой учебе ходили и подавно страшные; чем-то эти слухи были оправданны: детская смертность в замке была куда выше, чем даже в голодных, пораженных лихорадкой ирауских деревеньках. Но зато те, кто выживал, были приспособлены к жизни куда лучше, чем обыкновенные люди, а уж если вспомнить о специальной подготовке…

Но, говоря о Горячих ключах, Стенхе имел в виду иное место; оно находилось в лиге от замка. Там било несколько горячих источников; в небольшом озере вода была теплая, в иных местах почти кипяток. Здесь стоял деревянный дом, который, казалось, был перенесен сюда из Арзира, — совсем нездешнего вида, с просторными верандами и высокими трубами, с окнами, затянутыми промасленным полотном, с двойными ставнями: одни — летние, узорные, другие — тяжелые, глухие.

Выглядел дом непривычно приветливо в этом пустынном ландшафте и резал взгляд совершенной беззащитностью. От нападения разбойничьих шаек эти стены не уберегли бы, да только вот не было охотников нападать на этот сияющий беспечностью дом.

Здесь жили хокарэмы. Они приходили сюда отдохнуть от забот, обменяться новостями, просто повидаться с друзьями. Хокарэмское братство хорошо всем известно: хокарэмы, служащие принцам-врагам, друг к другу вражды не питали. Давно известно, что хокарэма против хокарэма драться не заставишь; уж если они и схватывались, это значило только то, что бой учебный. Зато с настоящими противниками не церемонились. Слава у них была страшная, потому что их никому не победить, — они совершают невероятные вещи и могут даже становиться невидимыми. Оборотни, люди с волчьими сердцами, а может, и не люди вовсе…

Разное говорили о них.

Официально считались они рабами. Но странным и не похожим ни на что было это рабство. Их не покупали — они поступали на службу и приносили присягу верности, которую могла нарушить лишь смерть, причем не только смерть хокарэма. От клятвы освобождала и смерть господина: хокарэм не обязан был служить его наследникам. После похорон, проследив за выполнением завещания, хокарэм мог быть свободен, как птица, а мог снова принести такую же клятву другому господину. Но такое обычно случалось не часто — освобожденные от клятвы хокарэмы предпочитали выполнять разовые поручения или наниматься на какой-то небольшой срок. Вообще же, быть свободным с самого начала считалось невозможным: обычай полагал, что только давший клятву может считаться настоящим хокарэмом.

Стенхе был из хокарэмов, принесших клятву вторично. Ранее он служил принцу Равини, сыну Карэны, дяде Савири. После его смерти — а умер он совсем молодым — Стенхе решил, что служба еще одной знатной особе ему больше по нраву, чем вольная, но беспокойная жизнь райи, принес клятву принцессе Савири, и размеренная, привычная для него жизнь продолжилась.

Маву же был совсем мальчишкой, когда его выбрал принц Карэна; выбор ему польстил, но с течением времени Маву понял, что такая жизнь ему не подходит. Однако оставалось только нести охрану малолетней принцессы и не допускать в голову мысли, что многие дети умирают совсем маленькими…

Но желание избавиться от обузы не закрадывалось в его буйную головушку. Малышку он лелеял и берег тем тщательнее, чем больше одолевала его тоска; хорошо еще, что росла Савири бойкой, уследить за ней было трудно, и времени на глупые мысли у него почти не оставалось.

Приезд в Горячие ключи стал для Маву настоящим отдыхом. Непоседливая веселая девочка сразу понравилась живущим здесь хокарэмам; Стенхе даже побаивался, что ее забалуют. Вреда же ей, он знал, никто причинить не захочет. Поэтому без колебаний отпускал ее с кем-нибудь из своих друзей, сам же оставался на террасе.

В один из таких дней, когда Савири увела одного из хокарэмов купаться, Стенхе решился показать амулет. Он его именно показал, без всяких объяснений или историй, пустил бусы по рукам, сказав просто: «Посмотрите…»

Сначала никто не заметил ничего странного, потом кто-то, зная, что какую-нибудь чепуху Стенхе показывать не будет, стал приглядываться повнимательнее.

— О-о!.. — сказал вдруг этот кто-то. — Откуда это у тебя?

Стенхе молчал. Хокарэмы сбились в круг; бусы вертели так и этак, пробовали на разрыв, пытались поскоблить камешки.

— Такое невозможно, — говорили они категорично один за другим. — Эта вещь существовать не может.

— А это что, по-вашему?

— Обман чувств.

— Ха! — воскликнул один. — Хорош обман чувств! Что это за штука, Стенхе?

— Ожерелье Рутти Ану Нао, — сказал Стенхе.

Никто, конечно, не поверил, что это легендарное ожерелье прекрасной богини. Но все-таки послышался любопытный ироничный голос: ,

— А желания оно выполняет?

— Смотря какие, — отозвался Стенхе. — Если мешок золота захочешь — нет, а вот языку новому научить может, я пробовал.

Хокарэмы не верили. Стенхе рассказал все как было, но они пожимали плечами. В чудодейственные амулеты у хокарэмов веры нет.

Послышался на тропинке топот и звонкий голос Савири. Ничуть не смущаясь тем, что ее спутник глухой, Савири болтала, задавала вопросы и сама же на них отвечала.

— Отдайте бусы, — потребовал Стенхе и поспешно спрятал амулет. — Она не должна их видеть.

Глухой Нуатхо внес на плече закутанную в покрывало девочку.

— Мы купались! — объявила Савири во весь голос.

— Понравилось? — спросил один из хокарэмов, принимая ее на руки.

— Да!

Еще бы не понравилось ей купание в теплом озере! В озере можно было выбрать место, где вода была прохладнее или горячее — по вкусу; а ведь в это время на склонах окрестных гор уже лежал снег. Зима, как это обычно бывает здесь, на севере, наступила сразу. Первый, слякотный еще, снегопад, начавшийся однажды после полудня, к вечеру превратился в настоящую вьюгу, а два дня спустя везде лежал толстый слой снега, который не сойдет уже до самой весны. Везде — но только не в долине Горячих ключей. Воздух, прогревающийся над озером, и теплая земля мешали улечься белому зимнему покрывалу. Нерукотворное чудо Горячих источников восхищало маленькую принцессу; предрассудки ее соплеменников еще не проникли в детскую душу, и каждый день, проведенный в этом сыром, туманном месте, казался праздником после привычной жизни в пропахшем плесенью мрачном замке.

— Спать хочу! — объявила Савири.

— Не капризничай, — недовольно сказал Стенхе.

— Почему капризы? — возразил хокарэм, державший на руках девочку. — Неудивительно, что после купания спать хочется.

— Не будет она спать. Баловаться будет.

— Буду баловаться, — согласилась Савири.

— А я ее укачаю, — сказал хокарэм. — Колыбельную спою.

— Хочу, хочу колыбельную! — тут же потребовала девочка.

— О боже, — вздохнул Стенхе. — Что за наказание! Ведь большая уже…

Савири унесли, а Нуатхо присел рядом с друзьями. В неведении его не оставили, хотя докричаться до него было трудно; Нуатхо обычно носил с собой небольшую вощеную дощечку, и его друзья брали на себя труд писать на той дощечке содержание разговора.

— Забавно, — сказал Нуатхо тихо: он заставлял себя умерять голос; порой он с этим перебарщивал, и шепот его был не слышен. — Вот у меня, например, тоже есть желание, так можно его загадать?

— Попробуй, — протянул ему амулет Стенхе. — Чем черт не шутит.

Нуатхо провел ладонью по гладким бусинам.

— Забавно, — повторил он. — Теплые.

Бусы Нуатхо вернул через пару дней.

— Ну как, помогли? — спросил Стенхе.

— Помогли, — сказал Нуатхо.

— А что ты хотел?

— Научиться слышать.

И Стенхе только сейчас сообразил, что за последний день вощеные дощечки в общении с Нуатхо ему ни разу не понадобились.

— Ты слышишь? — удивился он.

— Нет, — ответил Нуатхо. — Зато вижу, что ты говоришь.

После этого случая бусы пошли нарасхват. Мистика — мистикой, а если волшебство помогает, почему бы им не воспользоваться? Пусть даже если ты в волшебство не веришь…

Глава 3

В то время когда маленькая принцесса проводила зиму в Горячих ключах, старый принц Карэна совершал путешествие в Гертвир. Подошло высчитанное астрологами время очередного собрания Высочайшего Союза, и Карэне, хотел он того или нет, пришлось отправиться в путь. Из-за своих болезней верхом престарелый принц ехать не мог, да и тряская повозка тоже была ему не по вкусу. Он выбрал паланкин, и дюжие носильщики несли его на своих плечах до самого Ланна. Когда же караван достиг реки, там уже ждали буерные сани — с северным ветром и по толстому гладкому льду караван устремился к югу. Дорога не была однообразной: когда стихал ветер, запрягали в сани подкованных шипастыми подковами лошадей, а когда снежные сугробы закрывали лед, приходилось менять коньковые полозья на лыжи.

Ближе к Гертвиру от путешествия по реке и вовсе пришлось отказаться. Здесь, на равнине, открытой ветрам южного Торского моря, зима была гнилая, не снежная, а скорее дождливая, лед на реке стал тонок и зиял разводьями, и Карэне пришлось снова перебраться в паланкин.

Гертвир Карэна не любил. Город этот, бестолковый и вонючий, раздражал его, да и жить здесь приходилось в полуразрушенном родовом замке, потерявшем свое достоинство. Тем не менее приходилось с этим мириться, Карэна ждал, с нетерпением ждал того момента, когда сможет наконец возвести на майярский престол свою внучку и переселиться в королевский замок Лабану в качестве регента при малолетней государыне.

Рассказ Стенхе о чужом амулете Карэна решил проигнорировать. Конечно, влияние его бесспорно, но лишаться удобного случая упрочить свой род Карэна не хотел; он полагал, что скрыть происшествие с «янтарными бусами» не составит труда, поэтому без тягостных предчувствий послал своего хокарэма в Артва-Орвит — Замок Союза, где должна была состояться встреча.

Перед закатом принцы собрались в заранее подготовленном Круглом зале. Тут все проверили хокарэмы: семь хокарэмов — каждый в отдельности — гарантия безопасности, и принцы сели за круглый стол для предварительного разговора.

Семь высоких принцев сидели за столом, семь человек, чья власть была освящена божественным цветком Оланти; драгоценный знак, изображающий этот цветок из легенды, сиял на груди у каждого из семи принцев. Считалось, что Оланти делает его обладателя почти равным королю, но, собравшись вместе, эти высокие господа были в силах диктовать королю свою волю — и они пользовались этим правом всякий раз, когда их собрание — Высочайший Союз — приходило к единодушному решению. Для достижения этого единодушия высокие принцы вовсе не брезговали сделками; нельзя сказать, что голос «за» можно купить, но склонить принца к согласию тем или иным способом возможно почти всегда.

Официально все принцы были равны, фактически же за каждым из них были разные силы. В то время когда принцы собрались в Артва-Орвит, наибольшую власть в Высочайшем Союзе имели принцы Горту, Ирау и Марутту.

Карэна был бы одним из второстепенных членов Союза, если бы несколько лет назад не получил возможность выдать одну из своих дочерей замуж за короля. К тому же пару лет назад, после смерти старого принца Горту, к нему перешло старшинство в Союзе, и обоими этими обстоятельствами он вовсю пользовался.

Теперешний принц Горту, которого еще по привычке иногда называли молодым Горту, был тридцатидвухлетним красавцем, высоким, видным, сказочно богатым.

Его одногодок Марутту был не так богат и не так красив; он сильно сутулился, и его за это звали Горбатым Марутту. Зато в Высочайшем Союзе он был с одиннадцати лет, получив знак Оланти в наследство после своего отца.

Ирау был уже стар и мог надеяться на то, что после Карэны старшинство перейдет к нему. Был он довольно богат, но и вместе с тем скуп; над этим его недостатком посмеивался весь Майяр.

Принцы Кэйве и Катрано особыми достоинствами или недостатками не обладали. Высочайший Союз был для них только средством демонстрации своей власти: Горту, Марутту и Ирау последнее время все переговоры вели между собой, предоставляя другим подтверждать их решения.

А седьмой принц, полунищий Байланто-Киву, постоянно мутил воду, пытаясь с каждого решения урвать кусок пожирней. Его действия вызывали бы больше сочувствия, если бы он не был так жаден и назойлив; а видя его острый, бесплодно рыскающий в поисках выгоды нос, люди смеялись над ним — если не в лицо, то за спиной.

Многие полагали, что Байланто-Киву позорит Высочайший Союз, но лишать его знака Оланти не было никакой законной возможности. Горту наполовину в шутку предлагал Байланто-Киву уступить знак Оланти их общему родичу Лэуртхо и соблазнял жадного принца щедрой мздой, но тот, поколебавшись, все же решил оставить Оланти себе, надеясь извлечь из него гораздо большие выгоды.

Таковы были господа, сидящие сейчас за столом.

Неожиданно для всех начал разговор Байланто-Киву. Он завел речь о том, что наследник Верховного короля не очень здоров, не исключено, что он умрет раньше, чем король, и право наследования перейдет к принцессе Оль-Лааву. Безусловно, это понимали все. Но зачем Байланто говорит все это?

— Принцесса Оль-Лааву не может стать государыней Майяра, — сказал Байланто. — Принцесса попала под влияние чужого амулета.

— Что за чушь! — вскричал Карэна.

— Разве? — отозвался Байланто. — А зачем же ты спрятал свою внучку, а, принц?

— Так это ты… ты подстроил! — заорал Карэна. Кэйве, сидевший рядом с ним, успокаивающе положил ладонь на его руку.

— Байланто, — сказал Ирау, — это правда? Зачем ты сделал это?

— Я ничего не делал, — невинно отвечал Байланто. — Но разве я не имею права навести справки о будущей государыне?

— Шпионов рассылаешь… — с отвращением выговорил Карэна. — Да откуда у тебя только деньги на шпионов?..

Но что толку было сердиться, раз Высочайшему Союзу уже стало известно, что принцессе Оль-Лааву нельзя доверять?

Принцы молчали. Невозможно разрешить наследовать престол особе, которая когда-нибудь имела при себе чужой амулет. Кто может поручиться, что его действие не скажется впоследствии? Тогда государыня превратится в игрушку враждебных сил и могуществу Майярской державы придет конец.

Марутту осторожно спросил:

— Насколько силен амулет, который оказал влияние на принцессу? Должны ли мы просто лишить принцессу прав на престол или же должны принимать более сильные меры, вплоть до… э-э… устранения?

— Варварство, — заметил Горту вполголоса. — Я против… — тут он позволил себе передразнить, — э-э… устранения.

— Я не позволю ее убивать! — вспылил Карэна. — Байланто более ее достоин смерти. Шутка ли, подбросить невинной девочке этакую пакость!

— Я ничего не подбрасывал, — живо возразил Байланто.

— Да ведь тебе на руку ее устранение, — заявил Карэна. — Если королевская династия прервется, на престол вступят Младшие Нуверриосы, а это значит, одна из твоих дочек! Дорогу расчищаешь, подлая твоя душонка?

Принцы между тем обдумывали ситуацию.

— Монастырь, — задумчиво проговорил Марутту.

— Монашество вовсе не отменяет прав на престол, — напомнил Ирау. — Если господа вспомнят, в дни моей молодости была уже государыня-инокиня.

— Выдать замуж куда-нибудь за границу, — предложил Марутту.

— Тогда надо отменять Анувиеров закон, — сказал Горту. — Полагают ли принцы, что это возможно?

Принцы качали головами; принцам не нравилась мысль об отмене Анувиерова закона, запрещающего знатным дамам выходить замуж за пределы Майяра. Позволить такое — значит разрешить чужеземцам вывозить из страны их приданое, а приданое у знатных дам бывало очень богатым. Правда, из закона было исключение: если дама была настолько родовитой, что имя ее было занесено в «золотые свитки», но в то же время настолько бедной, что не могла собрать и десятка эрау, и если находился чужеземец, который взял бы ее в жены без приданого, из одного только уважения к высокому рождению, то такое обычно именным указом Верховного короля разрешалось.

Однако выдавать замуж королевскую дочь как какую-нибудь нищую фрейлину королевы — ужасное бесчестье для всего Майяра. Даже после войны с Саутхо, когда в королевской казне не имелось ни единой, далее серебряной, монеты, Высочайший Союз не допускал подобного. В те дни Союз, после многократных обсуждений и споров, нашел возможность выделить Даме из Зеленых покоев и Даме из замка Тавури достойное приданое, а Даме из замка Геликави — состояние, достаточное, чтобы уйти в один из ваунхеких монастырей и занять в нем видное место.

Действительно, много проще было бы убить маленькую принцессу.

— И это опять-таки не решает проблемы, — добавил Горту. — В любом случае, за исключением одного, принцесса станет наследницей.

— И это одно?.. — переспросил Кэйве.

— …Не лезет ни в какие ворота, — продолжил Горту. — Обладатель знака Оланти не может наследовать престол.

— От этого нам не легче.

— Ладно, — решил Карэна после недолгой дискуссии. — Если принц Аррин умрет, я отдам ей свой знак Оланти.

— А что делать с ней сейчас? — спросил Байланто.

— А зачем с ней сейчас что-то делать? — вкрадчиво осведомился Марутту.

— Она помолвлена с сыном Горту, — напомнил Байланто. — Как, женится на ней твой сын?

— Нет, — отозвался Горту медленно. — Я не возьму в свой дом женщину с чужим амулетом.

— Изумления достойно, — раздраженно бросил Марутту. — Держать эту даму в своем доме ты опасаешься, принц, а вводить ее в Высочайший Союз можно?

— Можно, — отозвался Горту. — В худшем случае в Союзе не будет единогласия, и нам, господа, придется поломать головы, как его достигнуть.

«Что ж, получится еще один Байланто, на этот раз в юбке, — подумал Марутту. — Надо будет подумать, как перекупить у нее Оланти. Или… О, а ведь есть чудесный выход!»

Но Горту нашел этот выход раньше его.

— Высокие господа, — заявил Горту, — я нашел прекрасный способ решить нашу проблему. Боюсь только, что вы поначалу не оцените мое предложение должным образом…

— Говори же, Горту, не томи, — оборвал его Марутту.

— Я предлагаю выдать принцессу Оль-Лааву замуж за Герикке Руттула.

Недоуменное молчание было ему ответом. Выдать высокорожденную даму за предводителя мятежников? И добро бы еще этот мятежник происходил из знатной семьи! Руттул был в Майяре пришлым, никому не известным чужеземцем, и внешность имел самую что ни на есть неблагородную…

Несколько лет назад он объявился невесть откуда на юге Майяра и сразу же присоединился к мятежным рабам, укрывающимся в лесах Белых гор. По донесениям шпионов, Сауве, возглавлявший тогда эту орду беглых рабов, так вспоминал о первой встрече с Руттулом:

«Он пришел ночью, сел у костра и не сказал ничего. Ребятам вовсе не понравился его вид, одежда его была слишком богата для простого человека, и кое-кто решил отобрать ее. Я не вмешивался, думая посмотреть, каков он в драке, может ли постоять за себя, да и вообще я не знал, что он за птица: лицо у него было спокойное, он улыбался, как будто был у себя дома, и в то же время с интересом посматривал на моих парней.

Драку начали обычно: один, уж не помню кто, стукнул его в плечо, пока не сильно. Он обернулся. Парень ударил его в грудь, распаляя себя бранью. Чужак не качнулся. Я думал, он ответит, но он с любопытством смотрел на сыпящего ругательствами парня. В это время на него набросились сзади двое. Били они не сильно, без злобы, только чтобы поучить, однако чужак должен был чувствовать их удары. Поняв, что мои парни не отстанут, он легонько растолкал их — и тогда я понял, почему его так трудно втянуть в драку. Еще бы, ведь очень сильные люди обычно драться не любят! Одному он чуть не сломал руку, другому набил здоровенную шишку — и это при том, что он старался действовать осторожно, почти бережно. Тогда мои ребята, восхищенные его силой, уже не думая о драке, устроили над ним кучу малу. Он, смеясь, стряхнул их с себя и снова сел у костра.

Назвался он как-то вроде Герикке и говорил по-нашему сначала совсем плохо, но быстро научился. В делах наших он ничего не смыслил. Всему его надо было учить.

Пришел он явно издалека, разговоры вел странные и замашки имел нелюдские».

Правда, объяснить, чем странны были замашки Руттула, Сауве затруднился.

Рабом Руттул явно не был; богатый его, черный с золотом, костюм был сшит по фигуре, в пище он всегда был разборчив, и майярцы единодушно вскоре решили, что этот чужак Герикке — один из князей легендарного племени руттулов, в старинные времена набегами устрашивших Майяр. Поэтому и прозвали его Руттулом, а он не возражал, и с течением лет прозвище стало его вторым именем. Воинской науки он, судя по всему, не изучал; мечом владеть научился уже в Майяре — и то не очень хорошо. Однако же он проявил настоящий полководческий талант и сумел превратить толпы беглых рабов в серьезную угрозу. При этом он был благоразумен и, отколов от Майяра Сургару, этим удовлетворился. Своим же подчиненным, не утолившим жажду разбоя, позволил заниматься каперством на Торском и Гераргском морях.

И за этого человека Горту предлагает выдать майярскую принцессу!..

— Позвольте, я объясню вам, господа, — говорил Горту, насладившись возмущением. — Я считаю, что уже давно пора каким-то образом узаконить возникшее в Сургаре положение. И считаю, что подвернувшийся нам случай очень выгоден. Мы проявляем свою добрую волю, налаживая связи с Сургарой, и в то же время избавляемся от дамы, которая, по мнению уважаемого Карэны, может оказаться для Майяра опасной. Теперь все будет зависеть от того, чьи силы окажутся более могущественными — тех духов, которыми одержима принцесса, или же Руттула. Если Руттул сумеет обуздать принцессу — честь ему и хвала, и мы получаем почти полноправного члена Высочайшего Союза, ведь к тому и так идет дело. А если духи, которыми одержима принцесса, окажутся сильнее Руттула… Впрочем, что я буду объяснять? В первом случае мы будем иметь дело не со своенравной девчонкой, а с разумным человеком, происхождение которого, правда, нам не нравится. Во втором случае мы будем иметь Сургару подчиненной Высочайшему Союзу — что вообще идеально.

— Отдавать благородную даму Руттулу, — проговорил Кэйве задумчиво. — Такого и врагу не пожелаешь…

— Она одержимая, — напомнил Карэна. — Она очень опасна.

Одержимый человек — хэйм (а если женского рода, то хэйми) — всегда вызывал тревогу у майярцев, которые довольно четко отличали их от дурачков или блаженных. Хэймы в большинстве своем, конечно, были сумасшедшими, но часто так называли и людей трезвых рассудком, однако имеющих способности, плохо сочетающиеся, по мнению майярцев, с возможностями обыкновенных людей.

Хэймы, в зависимости от силы овладевшего ими духа, могли налагать проклятия и снимать их, пророчествовать, говорить с мертвыми и излечивать наложением рук. Очень сильные хэймы могли убивать словом.

Неудивительно, что их боялись; однако при всем том майярцу и в голову никогда не могло прийти спутать хэйма с колдуном или ведьму с хэйми. Издревле было известно, что хэймы творят добро и зло походя, без тех человеческих чувств, которыми одержимы колдуны: злоба, жадность, мстительность… Хэймы не были лишены способности получать выгоду от своего дара, однако это никогда не было для них главным; хэйм неизменно был выше корыстных интересов и всегда делал только то, что хотел.

Поэтому неудивительно, что Горту вздумал подсунуть принцессу-хэйми Руттулу. Что-то из этого сочетания непременно должно было получиться.

— Значит, решено? — констатировал Карэна.

— Кто доведет наше решение до сведения Верховного короля? — спросил Ирау.

— Я, — ответил Горту. — Мне по пути все равно заезжать к нему…

— А посольство в Сургару?

— Пожалуй, за это возьмусь я, — сказал Ирау. — Вернее, мой брат: у него есть связи в Миттауре.

И никто не задумался над следующим: а захочет ли Руттул брать в жены майярскую принцессу? По мнению принцев, вопрос ясен предельно: Руттулу выгоден этот брак. Теперь он наконец достигал официального признания Майяра, это прибавляло ему уважения соседей.

К тому же Миттаур и Саутхо, опасаясь осложнений в отношениях с Майяром, вели с Сургарой торговлю по большей части контрабандно, теперь же появилась возможность легализовать ее и поднять отношения с Сургарой на более высокую ступень.

Правда, если бы все эти соображения изложили принцам, они бы сильно удивились. Торговля, экономика? Ну, это понятия низкие. Руттулу выгоден брак с принцессой, потому что это сразу же уравняет его в сане с майярской знатью; по мнению принцев, одного этого было бы достаточно.

И они оказались правы. Каковы бы ни были соображения Руттула, на это предложение он согласился. Всю зиму велись оживленные переговоры на этот счет, а с наступлением тепла окончательно было решено отправлять принцессу в далекий путь.

Вроде бы никто не торопился, просто обычай в Майяре был такой — выдавать девочек замуж чуть ли не с рождения; их и вверяли будущим мужьям совсем крошками — пусть уж супруг воспитывает свою малолетнюю супругу, как ему больше нравится.

И с принцессой Савири не стали медлить. Карэна собрал в путь и отправил несколько повозок с принцессиным добром; сама же принцесса должна была присоединиться по дороге — Карэна так никому и не открыл местопребывание принцессы.

Стенхе получил распоряжения через своего брата Логри, имевшего еще прозвище Старик. Логри был наставником в замке Ралло, и обычно все общение с внешним миром происходило через него: при его посредничестве выбирали себе службу, постоянную или временную, хокарэмы, он вел контроль за снабжением замка припасами, и, в конце концов, именно через его руки проходила вся переписка обитателей замка и долины Горячих ключей.

— Мне понадобятся еще два хокарэма, — сказал Стенхе, ознакомившись с письмом, — кроме Маву. До Сургары путь далек.

— Кто будет платить? — осведомился Логри.

— Карэна, конечно, — ответил Стенхе.

— Нуатхо подойдет?

— Вполне.

— Тогда возьми с собой Нуатхо и Тааре. Нуатхо необходимы деньги, а Тааре пора размяться — засиделся.

— Хорошо, — согласился Стенхе. — Предупреди их, завтра выезжаем.

Маленькой принцессе очень нравилось у Горячих ключей, но съездить в далекий Гертвир ей захотелось сильнее (о еще более далекой Сургаре Стенхе умолчал: Руттулом и сургарцами в Майяре детей пугают, зачем же приводить девочку в ужас — и в Сургаре люди живут, потом привыкнет).

Маву же мысль о Сургаре совсем не понравилась. Как может хокарэм жить в этом краю мятежников?

— Не беспокойся, — хмуро сказал Стенхе, собирая принцессины одежки. — Девки в Сургаре есть, и совсем не недотроги.

Маву отвечал, что это не самая главная причина его недовольства. Гораздо больше его беспокоило то, что в Сургаре хокарэмы будут иметь совсем другое положение.

— Какой ты мнительный, — отозвался Стенхе. — Любой хокарэм в любой точке поднебесного мира занимает именно то положение, которое сам для себя создает.

— А мне не нравится мысль, что я поступаю под руку Руттула, — упрямо гнул свое Маву. — Ты думаешь, он будет использовать нас как телохранителей принцессы?

— Тебе повторить то, что я только что сказал? — сухо спросил Стенхе.

Маву вовсе не нужно было повторять. Он замолчал и с остервенением затянул завязки своего мешка.

— И в Сургаре не так уж и плохо, — вдруг заметил Стенхе. — Руттулу, видимо, хочется прослыть просвещенным государем. Говорят, он поощряет алхимиков…

— Я не алхимик, — процедил Маву.

— А я не прочь заняться алхимией, — продолжал Стенхе, не обращая внимания на реплику Маву. — Говорят, пару десятков лет назад алхимик Триману, изыскивая Магическое Первовещество, достиг цели.

— Да ну? — усомнился Маву. — И каково оно, это Первовещество?

— Этого никто не знает, — усмехнулся Стенхе. — Дело в том, что оно взорвалось и вся лаборатория Триману превратилась в груду хлама.

— От алхимика, надо полагать, тоже мало что осталось?

— Разумеется.

— Я знаю более безопасный способ получать золото, — сказал Маву. — Берешь заступ и лопатишь песочек в устье Кравист.

Догоняя обоз, тянущийся к Гертвиру, Стенхе на капризы принцессы не отвлекался. «Нас ждут», — говорил он, когда Савири просила его свернуть с пути, чтобы рассмотреть какую-нибудь очередную диковину: огромное дерево, причудливое скопление камней, цветы на лугу, рыб в ручье…

Но когда их маленький отряд прибыл в назначенное место, а обоза все не было, Стенхе разрешил принцессе развлекаться, как ей заблагорассудится. Савири была недовольна — как раз здесь ничего интересного не было: с одной стороны дороги кочковатый луг, с другой — и вовсе болото; место малопривлекательное и сырое, если не считать кургана, на котором Стенхе расположился, поджидая обоз. Савири стояла на камне и, скучая, веткой дробила комок лягушачьей икры. Разворошив один такой комок, Савири переходила на другой камень и принималась за следующий. Маву, стоя над ней, глубокомысленно следил за концом ее прутика. Нуатхо развел костер и пристроил на нем котелок. Тааре лег на сухие, нагретые солнцем камни, прикрыл лицо шапкой и притворился спящим. Стенхе зашивал дырку в теплом вэрмаа принцессы и поглядывал на дорогу. Дорога была пуста — ничто не предвещало появления принцессиного обоза.

Когда Савири надоело уничтожать лягушачье потомство, она присела к костру и начала мешать Нуатхо, то подсовывая в огонь клочки полусырой прошлогодней соломы, то теребя палкой тлеющие головешки. Нуатхо, разведший костер по всем правилам, без заметного дыма, сгреб девочку в охапку и вручил скучающему Маву. Маву посадил принцессу на плечо и, балансируя на кочках, пошел по болоту, показывая ей разные растения и рассказывая об их свойствах, полезных или вредных. Он вовсе не думал, что это будет интересно принцессе, просто другого способа занять ее он не нашел, но Савири неожиданно действительно увлеклась его объяснениями.

— Эй, аптекарь! — крикнул наконец Нуатхо. — Иди-ка горяченького похлебай.

Маву вернулся к кургану. Стенхе расстелил вэрмаа, усадил Савири и дал ей в руки кружку с обжигающим питьем. Савири зажала кружку между колен и сунула нос в пар.

— О-ой, вкусно, — протянула она.

— Не разлей, — строго сказал Стенхе. Кружка Савири угрожающе накренилась. Девочка выровняла ее и нагнулась к краю.

— Зачем ей такую тяжелую даешь? — вмешался Маву.

— Где ж меньшую возьму? — пожал плечами Стенхе. Он присматривал, как бы Савири не опрокинула кружку. — Что ж ты позавчера не уследил?

— Обоз идет, — проговорил Нуатхо, вглядываясь вдаль. Стенхе ловко поймал кружку, чуть не опрокинутую вскочившей Савири. Маву силком усадил девочку на место.

— Что же это ты, госпожа? — попенял он. — Сказали тебе — не урони, а ты нарочно бросаешь.

Савири, усевшись, взяла в руки кружку и быстро выпила уже остывающий напиток. Потом она вернула кружку Стенхе.

— Теперь можно? — вскочила она. Маву поднял ее на плечи:

— Ох, ты уже тяжелая, госпожа.

— Это ты потяжелел, как пополдничал! — рассмеялась Савири.

Она с интересом всматривалась в ползущие по дороге повозки подъезжающего обоза, махала руками, узнавая знакомые лица.

Стенхе подозвал Нуатхо и Тааре.

— Предупредите, чтоб никто не болтал о Сургаре и Руттуле, — проговорил он одними губами.

Нуатхо кивнул. Тааре с любопытством посмотрел на обоих. Вдвоем они сели на коней и помчались к обозу.

— А мы, а мы? — заволновалась Савири.

— А мы подождем, — сказал Стенхе. — Пусть они сами к нам едут.

Как только обоз подъехал, Маву усадил маленькую принцессу в крытую повозку, и камеристка принялась наряжать девочку достойным образом. Ее одели в душное, сплошь расшитое бисером и оттого негнущееся, как панцирь, платье. Платье было заметно велико, но камеристка туго затянула шнуровку узорчатого лифа и с помощью булавок уложила юбку в затейливые складки. После этого она принялась за прическу.

— Она ей колтунов набьет, — проговорил Маву, прислушиваясь к сопению принцессы, ее вскрикиваниям и негромким уговорам камеристки. Косой принцессы Маву гордился не меньше, чем гривой своего коня; мыть, чесать и заплетать косу принцессе было исключительно его правом, и он относился к этому делу ревностно. Пусть у других барышень волосы будут редкие от рахита, посеченные да спутанные — коса принцессы Савири, опекаемая хокарэмом, была длинная, густая и нежная, как шелк. Маву подыскивал специальные травки, и темная коса девочки от них отливала медью и пахла полынью.

Стенхе посмеивался над этим. Кощунство, совершаемое сейчас над волосами принцессы, было таким пустяком по сравнению с тем, что предстояло ей впоследствии. Шутка ли подумать: Сургара, мятежная Сургара, бывшая провинция Майяра, где правил таинственный Герикке Руттул, которого в последний год невесть почему стали именовать принцем.

Хокарэмов Руттул озадачивал. Насколько Стенхе знал, лет пять назад, когда Руттул стал одним из руководителей мятежа, была предпринята попытка устроить на него покушение. Посланы были два хокарэма. Один пропал без вести, другой вернулся совершенно сбитый с толку, краснющий от стыда и унижения. Однако он и словом не обмолвился даже собратьям-хокарэмам о причинах столь постыдного возвращения. Все, что добились от него, — это предложение считать Руттула хокарэмом. «Но почему, на каком основании?» — удивлялись хокарэмы. «Ну считайте тогда магом, волшебником, — раздражено ответил парень. — Только оставьте его в покое. Вам же хуже будет…»

После такого заявления личность Руттула всерьез заинтересовала обитателей Ралло. Они даже засылали к нему соглядатаев (наблюдателей). Но в поведении его не обнаружилось абсолютно ничего, что подтверждало бы его сверхъестественные способности. Некоторое подозрение вызывал его неснашиваемый костюм, но Руттул его никогда не снимал, ощупывать же одежду на человеке хокарэмы, если это не вызвано необходимостью, считали совершенно неприличным. Поэтому догадаться, что это за одежда такая, которая под дождем остается сухой и в огне не горит, было очень трудно. И если бы Руттул таскал на себе платье из обычной ткани, она бы уже давно провоняла потом, но Руттул всегда был чист и свеж, как будто только что вышел из бани.

Правда, однажды хокарэмы все же подсмотрели, как Руттул снял костюм, но дело осложнялось тем, что он предусмотрительно заперся. Унизившись до подсматривания в щели, хокарэмы обнаружили, что Руттул разложил костюм на полу, положил на него какой-то коробок, а затем, выждав около часа, убрал коробок и не торопясь оделся. Смысл этой операции остался для хокарэмов тайной, и единственное, что дала подсмотренная сцена, — наблюдение, что костюм вовсе не преувеличивает отличное сложение самоназванного принца.

Несмелое предположение, что костюм сделан из пряжи, аналогичной горному льну, объясняло несгораемость ткани, но вовсе не помогало понять остальные ее свойства.

Глава 4

В окрестностях Таруна принцессин караван оставил повозки и перебрался в лодки. По течению ладьи шли быстро, а потом, когда река растеклась вширь и скорость замедлилась, выручал попутный ветер, так что гребцам работы почти не было.

Маву едва успевал следить за принцессой. Непоседливая девочка бегала по ладье, и хокарэм должен был оберегать ее, чтобы она не свалилась в воду, не защемила руку в ржавой уключине, чтобы не выпачкала нарядное платье в смоле.

— Загоняла, — жаловался Маву старшему хокарэму. — Сколько можно!

— Следить за тем, что человек делает, порой труднее, чем что-то делать самому, — отозвался Стенхе. Он бросил взгляд на принцессу: — Погляди-ка, сейчас она на себя корзину опрокинет…

Маву, не дослушав, метнулся к девочке, поймал накренившуюся корзину, обнаружил, что в ней лежит только что пойманная корабельщиками рыба, а Савири тянет руки к еще трепещущему окуню.

— Госпожа моя, — сказал Маву, еле сдерживаясь, — ты сейчас вся перемажешься, и нам с тобой даст нагоняй твоя нянька.

— Так давай старое платье наденем, — предложила Савири.

— Нельзя, — вздохнул Маву. — Принцесса не может быть замарашкой.

О том, что она едет к королю и королеве в гости, Савири помнила и о всяком замке, который видела на берегу реки, спрашивала, не замок ли это Лабану. Но к ее разочарованию, все отвечали отрицательно, пока наконец после долгого-долгого, как казалось девочке, путешествия Стенхе не указал на серые башни:

— Вот он, Лабану-Орвит.

В замке Лабану и была совершена свадебная церемония. Сам Руттул не приехал: он никогда не выезжал из Сургары; на церемонии его особу представлял Малтэр, личность хорошо известная в Майяре. Он был незаконным сыном покойного принца Марутту от красивой дочери небогатого вассала. Красотой Малтэр пошел в мать, но был нищ и бесправен, потому что хоть отец и признал своего сына, делать для него ничего не хотел. Малтэр, попробовав поискать славы в ратном деле, очень скоро понял, что можно хорошо жить, применяя оружие, и в мирное время. Ему было двадцать три, когда он собрал шайку головорезов, по которым плакала виселица, и занялся откровенным разбоем.

Сначала на его молодечество смотрели сквозь пальцы, потом, когда он начал наглеть, деятельность его попытались пресечь, но было уже поздно. Бог весть почему Малтэр стал весьма популярен в простом народе, хотя за «заступника обиженных» он себя не выдавал. Вероятно, немалую роль в этом сыграли его приятная внешность, обаяние и удачливость, о которой рассказывали настоящие сказки. К тому же при всех его кровавых подвигах поведение Малтэра было неизменно галантным, а щедрость — царской, так что по крайней мере женская половина Майяра относилась к нему с безграничной симпатией.

При всем том был он человеком предусмотрительным и во времена сургарского мятежа, оценив обстановку, принял сторону Руттула. Руттул сначала не был склонен ему доверять, потом же, поняв, что от союза с ним Малтэр выиграет больше, чем от предательства, уже не сомневался в бастарде. Конечно, Малтэра пытались подкупить. Но что мог дать Малтэру Майяр? Поместье, пусть даже и большое, и необходимость подчиняться сюзерену. Однако в Сургаре Малтэр и так завел себе поместья, потом, женившись на миттауской княжне, получил земли в окрестностях Интави, а что касается сюзерена, то Малтэр полагал, что может обойтись без него. Зачем? В Сургаре он один из первых, никто не смеет приказать ему, и если Малтэр признает власть Руттула, то только потому, что Руттул никогда не пытался показывать свое превосходство. Пожалуй, они даже были друзьями. И поездка в Майяр за Руттуловой невестой была скорее дружеской услугой.

Малтэр любил бывать в Майяре: здесь у него имелись многочисленные связи в самых разных кругах. Он договаривался с купцами, нанимал контрабандистов, рассылал своих шпионов. Тайные операции доставляли ему удовольствие даже сейчас, когда он остепенился, и не меньшее удовольствие доставляла ему возможность поддразнивать тех, кто в те времена, когда он был нищим бастардом, пытался унизить его.

Теперь он был отнюдь не нищ. Разбой на дорогах и тайные аферы значительно обогатили его. В настоящее время под его началом было шесть каперских кораблей с отборной командой и великолепным вооружением. Одного такого корабля было бы довольно, чтобы озолотить любого, Малтэр же был богат фантастически. Он рядился в шелк и бархат, в невиданные меха и пышные перья; он не жалел для нарядов ни драгоценных красителей, ни редких кружев, ни заморских благовоний. Из украшений Малтэр предпочитал саерамисский розовато-черный жемчуг — две крупные грушевидные жемчужины украшали его серьги.

Однажды какой-то льстец стал говорить, что Малтэр куда больше Руттула достоин называться принцем. Малтэр насмешливо поднял брови: «Принц Малтэр? Фу, как пресно! Только дурак может думать, что звание принца прибавит значительности моему имени. Руттулу, впрочем, тоже. Но если это его забавляет, почему бы и нет?»

Таков был представитель жениха.

Савири, затянутая в пышный свадебный наряд, который весил почти столько же, сколько она сама, с жемчугами, вплетенными в волосы, в огромных дорогих серьгах и многочисленных ожерельях, едва дышала. У нее даже не было сил любоваться экзотическими одеждами Малтэра, хотя раньше, заметив его во дворе, она была в восторге. Маву помогал принцессе двигаться, фактически он почти весь вес ее наряда принимал на себя; Стенхе порой подменял его, давая отдохнуть, но вся свадебная церемония, если так можно выразиться, была полита потом Маву. Затем к весу наряда прибавился и вес принцессы, которая устала и уже не могла стоять на ногах, но тут к Маву присоединился Стенхе, и вдвоем они продержались до конца.

Принцессу, как была в громоздком наряде, отнесли в паланкине в ладью, и караван, к которому прибавились сургарцы, продолжил путь по реке.

Следующий день принцесса была тиха и послушна, измотанный Маву дремал, а Стенхе, на котором усталость почти не сказалась, беседовал с кормщиком.

Утаить теперь, что они направляются в Сургару, было совершенно невозможно. Стенхе ожидал плача и страхов, но, к его удивлению, все обошлось. Принцесса подошла к нему и, тронув за рукав, спросила тихо:

— Стенхе, правда мы в Сургару едем?

— Правда. А ты что, боишься?

— Я с тобой и Маву ничего не боюсь, — ответила девочка серьезно. — Но мне немножко не по себе.

— Ну вот, — улыбнулся Стенхе. — Ты же знаешь, что бояться нечего, пока мы с тобой, но почему-то боишься. Глупо ведь, госпожа моя…

— Стенхе, — спросила девочка, — а ты не бросишь меня в Сургаре ?

— Ну что ты, госпожа моя, — ответил Стенхе. — Как же я могу тебя бросить?

Ладьи спустились по реке до самой Лоагны, а потом, когда корабельщики решили, что штормов не предвидится, караван потянулся морем до устья Вэнгэ. По Вэнгэ, переправившись через пороги, ладьи дошли до Тавина, и путь был окончен.

Дом Руттула Маву понравился.

— Когда разбогатею, — заявил он, оглядываясь, — заведу себе такой же.

— Сперва разбогатей, — ответил Стенхе. Дом-то ему тоже нравился, не нравилось, каким образом устраивают принцессу. Руттул, правда, в этом не был виноват. Покои своей маленькой невесте он предоставил хорошие, только вот свита расположилась в этих покоях согласно обычаю. Спальня принцессы была большая, но не так уж и велика для четырнадцати человек, которые устроились здесь на ночлег.

— Будешь ночевать у порога, — приказал Стенхе. Маву кивнул.

— А я справлюсь? — спросил он нерешительно.

— Не смеши. С чем тут справляться? Кто на нашу принцессу покушаться будет?

Для своего ночлега Стенхе выбрал крохотную, но уютную комнатушку, на которую никто не позарился. Он первым делом распахнул окно во внутренний дворик, впуская в комнату свет, а потом аккуратно разложил свои пожитки.

В доме, вернее, на половине принцессы царила сейчас суматоха, а Стенхе всяких переполохов не любил. Он предпочитал действовать не спеша, рассудительно, и неторопливая его повадка понравилась сургарцам.

Наведя порядок в своей каморке, Стенхе вышел во двор и под лучами заходящего солнца принялся чинить после дальней дороги свои сапоги.

— Зачем же ты сам, сударь, — услышал он рядом с собой приятный голос. Молодая женщина, которой голос принадлежал, вид имела не менее приятный. Ей было, как оценил Стенхе, лет тридцать или немного более того, одета она была опрятно и немного франтовато, как любят одеваться зажиточные горожанки в Тавине. Стенхе сразу проникся к ней симпатией. — Зачем, сударь? Отдай сапожнику, — продолжала женщина. — У нас хороший сапожник, ты не думай. Пала, Пала! Возьми у господина обувь да занеси Навирэ.

Стенхе безропотно отдал свои многострадальные сапоги.

— А хочешь, я скажу, чтобы он новые сделал? — предложила женщина.

— Не хочу, дорогая моя госпожа, — улыбнулся Стенхе. — Я старый, и обувка у меня старая. Разношенные башмаки ноге приятнее. — Он встал и слегка поклонился: — Меня зовут Стенхе, любезная госпожа.

— Мое имя Хаби, — сказала женщина. — Я экономка в этом доме.

— Счастлив познакомиться, сударыня, — улыбался Стенхе. — Не забудь меня своей добротой, хозяюшка, — добавил он лукаво.

Хаби прыснула со смеху.

— Ох какой ты… Какая же я хозяюшка? — сказала она рассудительно. — Хозяйку вы привезли…

— Ну, малышка не скоро еще хозяйкой станет.

Вынырнул откуда-то Маву, бросил небрежно Стенхе:

— Я свои вещички к твоим закинул, — а сам жадно засмотрелся на цветущую прелесть Хаби. — О, какие в Тавине красотки!

Он тут же принялся сыпать любезностями. Хаби, смеясь, отвечала — ее забавлял пылкий юноша в хокарэмской одежде. Но когда Маву, осмелев, попытался как бы в шутку обнять женщину, она ловко увернулась.

— Ай-ай-ай, молодой человек… — улыбнулась она. — Ишь, быстрый! — Она обратилась к обоим: — Может, вам что-нибудь нужно с дороги? Говорите, не стесняйтесь.

— Мы не стесняемся, — заверил ее Маву.

— Ничего не нужно, — ответил Стенхе.

— Тогда я пойду, дел много, — сказала она и убежала на чей-то зов.

— Ты что руки распускаешь? — спросил Стенхе, погасив улыбку. — Эта женщина не для тебя.

— Для тебя? — ухмыльнулся Маву.

— Зачем тебе глаза даны, мой мальчик, скажи на милость? — проговорил Стенхе. — Чтобы в девчонок ими постреливать ?

— А что? — невинно спросил Маву.

— Эта женщина держится в доме Руттула уверенно, как настоящая хозяйка, — продолжал Стенхе. — Она распоряжается слугами, и слуги ее слушаются беспрекословно. Вывод?

— Ты хочешь сказать, это пассия Руттула? — ухмыльнулся Маву. — Ну, это ничего не значит.

Стенхе помолчал, а потом объяснил Маву, что если он хоть словечко вздумает сказать о Хаби без почтительности, то он, Стенхе, лично возьмет на себя труд поучить его учтивости.

— Или ты полагаешь, я с тобой не справлюсь? — закончил он.

— Справишься, — согласился Маву. Он тут же переменил тон, заговорил преувеличенно обидчиво: — Что, мне уже с красивой женщиной и поговорить нельзя? Сразу начинаешь черт знает что думать…

— Иди-ка ты, братец, к принцессе, — приказал Стенхе. А когда Руттул спросил Хаби, как ей понравились майярцы, она сказала простодушно:

— Уж и не знаю, как дальше будет. Какие-то они все бестолковые, крикливые…

— Все?

— Ну не все, — весело призналась Хаби. — Ты, господин, заметил юношу-хокарэма? Он пытался за мной ухаживать. Милый мальчик… А кто второй хокарэм, что останется при маленькой госпоже? Этот тугоухий? Ох какой неприятный человек! Сколько боги ему недодали слуха, он добирает глазами. Так и зыркает, так и зыркает… Это он останется или другой, ленивый такой?

— А тугоухого как зовут? — поинтересовался Руттул. — Стенхе?

— Наутхо, по-моему. Стенхе — другой, любезный такой, степенный господин. Он же не хокарэм.

— Хокарэм, — сказал Руттул. — Будь с ними поосторожнее, — предупредил он. — Они, конечно, не оборотни, как молва говорит, но люди опасные.

…Среди ночи Савири проснулась, завозилась в постели, осторожно высвобождая подол рубашки из-под няньки, спящей в ногах широченной кровати. Та не проснулась, лишь пробормотала что-то сонно и перевернулась на другой бок.

Девочка выбралась из-за полога, окружающего кровать шелестящей стеной. В просторной спальне было темно, душно и совсем не тихо. Сонное дыхание, храп, постанывания — ведь полтора десятка человек, почти вся принцессина свита, спали сейчас в этой комнате.

Маленькая королевна пересекла комнату, пробираясь к дверям. Там, у порога, спал на ковре из волчьих шкур Маву. Девочка присела на корточки около него, шепнула почти неслышно: «Маву, проснись…» Он проснулся тотчас же и не шевелясь скосил глаза на свою маленькую госпожу.

— Маву, мне страшно, давай походим.

— Разбудим всех, — так же тихо возразил он. — Суматоха начнется.

— А мы в коридоре походим.

Тогда он встал, поднял маленькую госпожу на руки и поставил на ковер, чтобы ножки ее не застыли, скользнул к кровати, каким-то чудом отыскал башмачки и теплую шаль, вернулся к принцессе и, присев, надел башмачки на холодные ножки.

Дверь открылась легко, без скрипа. Они вышли в темноту коридора и пошли туда, где полоской лунного света угадывалось окно. Окно было широкое, оно выходило во внутренний дворик и было открыто. Девочка пожелала вылезти через него во двор. Маву осторожно выглянул — дворик был пуст.

Тогда Маву легко спрыгнул во двор. Маленькая принцесса, сопя, полезла через подоконник. Маву принял ее на руки и опустил на землю.

Во дворе черными громадами высились деревья, журчал маленький фонтанчик, и девочка сразу же бросилась к нему — плескаться. Она забыла страх и рассмеялась. Почти тотчас послышались шаги по каменным плитам. Маву настороженно выступил вперед.

Входившего во двор человека разглядеть было трудно, только черный силуэт.

— Кто тут? — тихо, но властным, твердым голосом спросил вошедший, и Маву узнал голос Руттула.

Руттул, спокойный и уверенный, ждал ответа.

— Прошу прощения, сиятельный принц, — заговорил Маву, чуть кланяясь, чтоб не сочли за невежу. — Маленькой госпоже не спится.

Руттул шагнул вперед и разглядел за плотной фигурой Маву закутанную в шаль девочку.

— Госпоже что-то не нравится? — спросил Руттул, глядя на нее с высоты своего роста.

Девочка вспомнила вдруг, что она принцесса, дочь короля, и, выпустив из рук полу хокарэмской куртки, выступила навстречу Руттулу. Ей все еще было страшно, но внушенные с пеленок слова о королевском достоинстве заслонили трепет перед страшным человеком, в доме которого ей теперь придется жить. Она сказала:

— Пусть Маву объяснит.

Маву призадумался только на мгновение.

— Душно, — проговорил он. — В покоях спит много людей, и дышать нечем совершенно. А госпожа не привыкла ночевать с такой многочисленной свитой.

— Да, — подтвердила маленькая принцесса. — И становится страшно-страшно.

— Чего ж тебе бояться, госпожа? — ответил Руттул, и по голосу было заметно, что он усмехается. — Мой дом охраняется очень хорошо.

— А я тебя боюсь, — призналась девочка.

— Я такой страшный?

— Не знаю, — отвечала девочка храбро. — И Маву не знает. — Она оглянулась на Маву.

Маву не стал ни опровергать, ни подтверждать слова своей маленькой госпожи.

— О тебе разное говорят, господин, — сказал он вольно. — Тебя боятся не только дети.

— Тогда не буду надоедать тебе своим присутствием, госпожа, — сказал Руттул, обращаясь к девочке. Он повернулся и пошел прочь, но его остановил голос принцессы:

— Ты не обиделся?

— Нет, — отозвался Руттул. Он сделал еще несколько шагов, но потом остановился и окликнул Маву.

— Да, господин, — выпрямился хокарэм.

— Пусть Стенхе зайдет ко мне утром.

— Слушаю, господин. — Маву замешкался. — Прошу прощения, а в какое время?

— Безразлично.

Стенхе пришел к кабинету Руттула за два часа до полудня.

— Тебя вызывали? — вырос перед Стенхе долговязый секретарь.

— Вызывали, — отозвался Стенхе благодушно. — Спроси господина, мне погодить или же он примет сейчас?

— Непременно спрошу, — улыбнулся секретарь, памятуя об указании Руттула держаться с майярцами как можно любезнее. — Твое имя, сударь?

Стенхе назвался. Секретарь скрылся за дубовыми дверями и тут же появился опять.

— Входи, — пригласил он и добавил тихо: — Принца называй государь.

Стенхе кивнул и прошел в кабинет. Руттул стоял у широкого окна рядом с пюпитром, на котором лежала толстая книга.

Стенхе остановился у дверей и низко поклонился.

— Здравствуй, Стенхе, — сказал Руттул, с интересом рассматривая хокарэма. — Ты не успел приехать, а уже обворожил госпожу Хаби.

«Надеюсь, он позвал меня не для этого, — подумал Стенхе. — Ох, отошлет меня в Майяр. Правда, я ему не соперник» .

— Хаби очень довольна, что останетесь вы с Маву, — продолжал Руттул. — Вы ей оба понравились. Ну, Маву еще молод, а с тобой мне надо поговорить.

— Мое дело обеспечивать безопасность принцессы, — сказал Стенхе. — Разве что-то ей угрожает, государь?

— Да нет, — ответил Руттул. — Что ей здесь может угрожать? Я хочу поговорить о ее удобствах.

— Боюсь, об этом надо говорить с ее управляющим, — поклонился Стенхе. — Я этим не занимаюсь.

— Если б мне был нужен этот ключник, — проговорил Руттул твердо, — я бы позвал его. Нет, мне нужен ты. Скажи, тебе нравится, как устроена принцесса?

— Нет, государь, — ответил Стенхе. — Но в этом нет вины твоих слуг или, боже упаси, госпожи Хаби.

— Да, — усмехнулся Руттул. — Я рад, что у тебя такой же взгляд на усердие вашего управляющего. Следование обычаям, конечно, дело похвальное, но нельзя же превращать, пусть даже большую, спальню в постоялый двор. Разве в других комнатах мало места?

Стенхе, выражая согласие, поклонился.

— Насколько я понимаю, наибольший вес из всей свиты имеет твое слово, — продолжал Руттул. — Нельзя ли все устроить по-другому?

— Я отошлю этого дурака в Майяр вместе с остальной свитой, — сказал Стенхе. — Здесь останется всего несколько человек. Но недельку придется потерпеть, государь.

Стенхе уже освоился, понял, как разговаривать с Руттулом. Он и раньше знал, что разговор с ним будет прост, что сургарский принц мягок с низшими, не позволяет себе подавлять их превосходством; если есть время, Руттул терпеливо выслушивает даже косноязычную речь, слушатель он идеальный. Но что можно чувствовать себя в беседе с Руттулом свободно, что можно позволить себе шутить — этого Стенхе не слыхал раньше. Странным образом сочетал Руттул дистанцию между собой и собеседником и благожелательность, с которой вел разговор, никому и в голову не пришло бы фамильярничать, в то время как и замыкаться в себе тоже желания не возникало.

«Аи да Руттул! — восхитился Стенхе. — Как он меня… Умеет!»

— Так, — улыбнулся Руттул. — С этим вопросом покончили. А теперь скажи, как бы ты отнесся к тому, что я собираюсь поселить принцессу не в Тавине, а в низовьях Вэнгэ?

— Тавин, говорят, место здоровое, — задумчиво сказал Стенхе.

— Но все-таки это город, и довольно большой город, — возразил Руттул. — И здесь бывают и холера, и оспа, и другие поветрия…

— В загородном имении, конечно, лучше будет, — закончил его мысль Стенхе.

Они улыбнулись друг другу. Положительно, они понимали один другого с полуслова. «О-ой, друг мой Стенхе, — подумал хокарэм. — Что же дальше будет?»

— Вероятно, ты захочешь заранее осмотреть все сам, — проговорил Руттул. — Но это, я думаю, чуть позже, когда утрясется отъезд свиты в Майяр.

Стенхе поклонился.

— А теперь, — голос Руттула стал почти неуловимо тверже,. Стенхе насторожился, — теперь объясни, почему Высочайшему Союзу захотелось выдать за меня эту девочку? Я пригляделся к ней: не хромая, не горбатая, не дурочка… В чем же дело? Какой в ней изъян? Я хочу знать заранее. Если она больна, нужно попробовать ее лечить.

Стенхе помолчал. «Вот оно, главное, ради чего Руттул вызвал меня. Вот тут уж не пошутишь…»

— Я полагаю, государь, — сказал он наконец, — что никакого особенного лечения ей не нужно. Здоровая жизнь в деревне, простые развлечения, хорошая пища, купания — и все будет в порядке, — изложил он. — Не думаю, чтобы какой-нибудь лекарь предложил лекарство лучше этого.

— А все-таки в чем дело?

— Амулет. Всего лишь амулет.

— Я думал, хокарэмы не верят в силу амулетов, — заметил Руттул.

— Вообще-то да, — подтвердил Стенхе. — Но это какая-то чертовщина объявилась, других слов не подберу. Не представляю, какие руки могли его изготовить.

— Что же это такое? — заинтересовался Руттул.

— О, на первый взгляд это совершенно невинная вещь. Всего-навсего нитка грошовых бус…

— Бусины похожи на янтарь? — живо откликнулся Руттул. — И между собой соединены железными шариками?

— Верно… — удивленно подтвердил Стенхе.

— Где же они? — нетерпеливо спросил Руттул.

— Так это твои бусы, государь, — медленно проговорил Стенхе. — Ах, пресвятые небеса, как я не додумался? Странные бусы — странный человек… — пробормотал он будто про себя.

— Где они? — повторил Руттул настойчиво.

— Прости, государь, но я их выбросил, — сокрушенно сообщил Стенхе.

— Как «выбросил»?

— Они показались мне очень опасными, — объяснил Стенхе. — Я решил, что их нужно уничтожить. Я очень сожалею, государь…

— Куда же ты их выбросил? Их можно отыскать?

— Боюсь, что нет, государь. Я перебрал несколько способов, и лучшим мне показалось бросить амулет в подземный поток в Иэрторверовой пещере. Вода утянула их в глубь горы, государь…

Руттул молчал. Потом он усмехнулся чему-то, кивнул:

— Может, так и лучше. Бусы эти довольно опасны, и надо уметь ими пользоваться.

Стенхе поклонился.

— Иди, — сказал Руттул. — Если маленькой госпоже что понадобится, приходи, не стесняйся.

Стенхе повторил поклон, на этот раз глубже, отступил в поклоне и вышел. Он миновал секретаря, вышел в коридор и коснулся ладонью кошеля, в котором лежал амулет.

Может быть, как раз его не хватало Руттулу, чтобы стать правителем всего Майяра?

Глава 5

Савири нарисовала на грифельной доске лошадь и поволокла доску показать Маву. Маву, ведущий на террасе нежную беседу с красивой белошвейкой, рисунок восторженно одобрил и, чтобы побыстрее отделаться, посоветовал девочке тотчас показать его Стенхе. Савири, чтоб удобнее было нести, водрузила доску на голову и отправилась во двор, где

Стенхе вел степенный разговор с Руттулом, имея темой подбор учителей для своей госпожи.

Девочка бесцеремонно вклинилась между ними:

— Смотрите, я нарисовала! Похоже, да?

Руттул согласился. Стенхе сделал замечание: некрасиво встревать в разговор старших.

— Ну-ка вернись и подойди как полагается, — строго сказал он.

— Он не сердится, — возразила Савири, ткнув пальчиком в Руттула.

Стенхе, взяв из рук девочки доску, бросил ее на землю, а саму принцессу отвел в сторону и заявил, что, если она будет нарушать приличия, он не пустит ее ужинать вместе со всеми. Есть же в одиночестве Савири не любила совершенно.

— Что я такого натворила? — уныло спросила она.

— Ты подошла, не поприветствовав господина, — начал перечислять Стенхе. — Ты не спросила, желает ли он смотреть твои рисунки, а сразу сунула нам под нос свою мазню. Ты в присутствии господина назвала его «он», а это неуважение к старшему. И тем более нельзя тыкать в господина пальцем: это для него оскорбление, и он вправе наказать тебя розгами.

Савири дернула плечом, высвобождаясь от руки Стенхе, и подбежала к Руттулу.

— Извини, пожалуйста, я вела себя неправильно, я больше не буду так… — выпалила она скороговоркой.

— Чудесно, — улыбнулся Руттул. — Я надеюсь, ты и в самом деле больше не будешь. Стенхе, — обернулся он к подошедшему хокарэму, — если госпожа принцесса еще раз сделает что-то неподобающее, не надо отчитывать уважаемую госпожу на виду у всех. О проступках надо говорить позже. Ведь взрослой принцессе ты бы не стал выговаривать при мне.

— Слушаю, господин, — неглубоко поклонился Стенхе. Савири, склонив голову к плечу, обдумывала слова Руттула.

— Это неправильно, — немного погодя заявила она. — Стенхе уже взрослый, и даже старый, а ты делаешь ему замечания вовсе не наедине.

Стенхе крякнул, сделал принцессе страшные глаза.

— Хорошее замечание, — сказал Руттул. — Надеюсь, ты не думаешь, что я хотел огорчить Стенхе?

— Не знаю, — ответила Савири. — Может быть, ты имеешь в виду, что слугам, даже если они и старше, указывать на ошибки можно всегда. Стенхе ведь слуга, правда?

Стенхе мысленно чертыхнулся. Руттул спросил:

— А другого предположения у тебя нет?

— Есть, — заявила Савири. — Ты, господин, сказал Стенхе об этом при мне, чтобы я потом помнила и делала меньше ошибок.

— Ах, святые небеса! — вздохнул Стенхе. На его взгляд, принцесса продолжала проявлять неуважение к Руттулу.

— А ему все не нравится, — сказала Савири Руттулу. — Он ворчит, ворчит…

— Неправильная лошадь, — объявил Стенхе, чтобы перевести неловкий, по его мнению, разговор на другое.

— А Маву похвалил, — возразила Савири.

— Что Маву понимает в лошадях? — спросил Стенхе в пространство.

Савири рассерженно стерла рисунок.

— Принеси-ка мел, — попросил вдруг Руттул. Савири достала мел из кармашка фартучка.

Руттул, задумавшись на мгновение, нанес на доску несколько штрихов. Савири ожидала продолжения. Стенхе внезапно проявил интерес, вглядываясь то в Руттула, то в рисунок.

— Это все? — разочарованно спросила Савири, поняв, что продолжения не будет.

— А ты не видишь? — спросил Руттул.

Савири пожала плечами. Стенхе позволил себе сказать:

— Пеший гонец.

— Стенхе! — с изумлением воскликнула девочка. — Где ты это усмотрел? Тут же всего-то три черты…

— Молодой гонец, — пояснил Стенхе. — Лет двадцати, не больше. С устным посланием. Бежать ему недалеко, не более двух лиг.

Руттул, похоже, и сам не ожидал таких глубоких изысканий.

— Объясняй, — потребовала Савири у хокарэма. — Откуда это все видно? Ладно, пусть будет бегун… Вот туловище, вот нога, вот рука… Но разве можно сказать что-то еще?

— По выгибу спины видно, что молодой, — сказал Стенхе. — У старших тело не такое гибкое. Колено поднято довольно высоко, значит, бежать не далеко. В руках ничего нет — отчетливо видно, что ладонь пустая.

Савири, глубоко задумавшись, уставилась на крючок, который изображал ладонь. Она завертела своей ладонью, пытаясь придать ей форму, очерченную на рисунке плавно изогнутой линией. Выходило, что ладонь раскрыта.

— Но второй-то руки на рисунке нет! — запротестовала Савири. — Может, он во второй руке что-то несет!

Стенхе возразил:

— Если бы в одной руке что-то зажато было, то он бы и второй кулак почти наверняка сжал.

Девочка, глядя на свои кулачки, принялась поочередно их сжимать и разжимать. Руттул спросил:

— Похоже, что у хокарэмов есть свое тайное письмо? Уж очень ловко ты прочитал мою картинку…

Стенхе пожал плечами:

— Ну, настоящим письмом это не назовешь, но небольшие сообщения так передавать можно.

— Надо иметь привычный глаз.

Стенхе согласился. Савири подергала его за рукав куртки:

— Стенхе, нарисуй что-нибудь еще такое. — К Руттулу она обращаться с просьбой постеснялась.

Стенхе изобразил штрихами лошадь.

— Это наш Воронок! — в восторге закричала Савири.

— Да почему именно Воронок? — удивился Руттул.

— А только у него такая шея, — объяснила девочка.

— Точно, — подтвердил Стенхе. — Это лошадь саутханской породы. У майярских лошадей осанка другая…

«Новая игрушка, — подумал Руттул. — Очень хорошо. Это развивает наблюдательность».

Нельзя сказать, чтобы Руттул не занимался воспитанием Савири: он щедро тратил деньги на ее педагогов и на книги. Сам-то он читал очень редко, и главным образом — летописи; другие книги были ему малоинтересны, да и читал он по-майярски не очень хорошо, спотыкаясь о знаки ударений. С этой точки зрения его нельзя было назвать образованным человеком; книжной учености у него было куда меньше, чем у Стенхе, но Стенхе подозревал, что, будучи почти невежественным в майярской литературе, Руттул тем не менее довольно много читал на родном языке. И если по-майярски он писал совершенно безграмотно, считая более удобным прибегать к помощи писца, то записи для себя, которые он вел никому не понятным письмом, вовсе не были каракулями. Не похожи, впрочем, они были и на каллиграфическую запись, скорее это был вид какой-то скорописи, потому что, Стенхе видел, Руттул не выписывал каждый знак с усердием и тщанием, а быстро черкал стилом по вощеным табличкам.

Об успехах Савири в овладении науками Руттул неизменно осведомлялся у Стенхе. Девочка была хоть и непоседливой, но смышленой. Стенхе с содроганием вспоминал, что мог еще долго не замечать Руттулов амулет. Боже милостивый, в какое чудовище превратилась бы маленькая принцесса, если бы он не отобрал зачарованные бусы! И ведь Руттул согласился с его действиями; правильно он тогда поступил, изъяв бусы, они не для детей. Но Руттул одновременно отказывался считать, что именно эти бусы (абак, как назвал их Руттул) до сих пор заставляют Савири быть более разумной, чем полагалось по возрасту.

— Нет, Стенхе, — качал головой Руттул. — Абак мог научить ее лучше использовать память и развить сообразительность, но за то короткое время, пока он был в ее руках, он вряд ли мог повлиять на характер. То, что ты называешь недетской серьезностью, — это вопрос темперамента. Встречаются и без всяких амулетов дети чуть более спокойные, чем другие.

— Но ведь она не спокойная, государь, — возражал Стенхе. — Она сует нос во все, чего не знает, но быстро решает, что это ее не интересует. Странная целеустремленность, государь. Только вот к чему она стремится?..

Руттул пожимал плечами: он не видел в характере Савири ничего странного. Так шли годы. Сава взрослела, росла, вытягивалась в голенастую, нескладную девочку.

— Некрасивая будет… — вздыхала Хаби, посматривая на нее.

— Перерастет, — возражал Стенхе. — Похорошеет. Руттул Савири видел редко: он жил в Тавине, а она в его южном поместье, называемом Савитри. Савитри по-сургарски — это «Жасминовые сады», но можно перевести и как «Сады Савы», а Сава — это старинное сургарское имя, собственно и означающее жасмин. Савири поместье очень нравилось.

Хаби бывала в Савитри наездами, присматривала за хозяйством, проверяла отчеты управляющего, следила за заготовками продуктов на зиму. Савири радовалась каждому ее приезду.

Другое дело — Руттул. Не то чтобы Савири его боялась, однако встречала сдержанно. Стенхе требовал от нее строгого соблюдения этикета; старому хокарэму все время казалось, что девочку слишком балуют и слишком многое ей позволяют. Поэтому он постоянно указывал на ее ошибки, а Савири вовсе не нравилось, когда ее тыкали носом в совершенные промахи. Из-за всего этого она вела себя с Руттулом несколько скованно, а сам принц вовсе не пытался чем-то расположить Саву к себе. Между ними постоянно была дистанция, поддерживаемая, с одной стороны, осторожной почтительностью Савы, а с другой — невозмутимым достоинством принца. Он совершенно серьезно именовал Савири в официальных документах своей супругой, но был весьма далек от мысли, что когда-нибудь, когда Савири вырастет, она действительно станет его женой. Стенхе удивлялся, глядя на Руттула: тот всем женщинам Сургары предпочитал свою нежную Хаби, а к принцессе Савири относился так, как далеко не всякий заботливый отец относится к любимой дочери. Не то чтобы он ее баловал — нет, пожалуй, этого не было. Но все самое лучшее в Сургаре — книги, одежда, красивые вещички — все это доставлялось Савири, стоило ей хоть слово сказать. Руттул был очень богат — но на себя почти ничего не тратил. Хаби тоже на себя тратила мало — стеснялась пересудов, но зато для Савири они не жалели ничего.

Однако, щедро платя учителям девочки, Руттул не забывал с них спрашивать. В свои приезды в Савитри он расспрашивал Стенхе, чему Савири учится с охотой, а чему — с нежеланием, расспрашивал и самих педагогов.

С самой Савири Руттул о ее учебе говорил редко.

— Сава, — произнес он однажды за завтраком, называя девочку прозвищем, которое она получила в Сургаре. — Сава, твой учитель жалуется, что ты неприлежна…

— А почему он одно и то же по десять раз повторяет? — возразила она живо, метнув на учителя презрительный взгляд. Руттул взгляд этот отметил и неумеху потом заменил. Однако сейчас он сказал:

— Вероятно, он хочет, чтобы ты лучше запомнила его слова. Сава скорчила гримасу:

— Я не беспамятная!

— Считать-то он тебя научил? — с улыбкой осведомился Руттул. — Сколько будет один да один?

— Ну-у, — возмущенно протянула Сава. — Уж это-то я знаю.

— Ладно, — согласился Руттул. — Тогда реши такую задачку: у одного купца аршин полотна стоит семь таннери, а у другого — восемь, но аршин у второго на пядь короче, чем у первого. У которого из купцов покупать выгоднее?

— У второго, — тут же сказала Сава.

— А почему? — удивился Руттул.

— У него ткань лучше, — лукаво сказала Сава. — Иначе почему у него дороже? А то ведь разорится… Но вообще-то это на месте надо смотреть.

Маву прыснул смехом. Стенхе бросил в его сторону убийственный взгляд.

— А вот такая задачка, — весело продолжил Руттул. — Некая барышня купила десять аршин бархата, два аршина атласа и три аршина вердорских кружев. Сколько аршин несла с рынка служанка той барышни?

— Так нельзя складывать, — сказала Сава спокойно. Руттул рассмеялся. Стенхе вдруг проговорил:

— Прошу прощения, государь… Руттул приглашающе кивнул:

— Ну-ну, Стенхе…

— Эти купцы из задачки… — сказал Стенхе не очень уверенно, — один торгует в Лорцо, а другой в Ингрисо.

— Да, — с удовольствием подтвердил Руттул. — Так у которого покупать будешь, Сава?

— Я лучше в Тавине полотна куплю, — небрежно отозвалась Сава. — В Тавине полотно неплохое, зачем же в Майяр ездить.

— А служанка несла с базара не аршины, а корзину с покупками, — добавил Стенхе.

— А если один да один складывать, — совсем хмуро сказала Сава, — так и вовсе неизвестно что получится. При таком-то способе считать…

— Так прежде чем считать, надо знать, что считать и зачем, — улыбался Руттул. — Или я не прав, по-твоему?

— Прав, — отозвалась Сава.

Стенхе полагал, что такой метод счета Саве не понравился. Он ошибся: шутка Руттула заставила Саву изучить, пусть не очень углубленно, откуда купцы берут свои цены. Для этого она, воспользовавшись сведениями, присланными Руттулу его шпионами, даже составила таблицу налогов и сборов, взимаемых майярскими государями, Миттауром, Сургарой, Саутхо и Аориком. В экономику более далеких стран ей не позволяли углубиться недостаток и отрывочность данных.

Руттул таблицу оценил очень высоко — настолько, что даже использовал ее, когда дело касалось денежных расчетов.

А Сава вошла во вкус.

— Это как плетение кружев, — говорила она, ползая по расчерченной на полу зала карте Майяра и Сургары. Вся пыль с пола была уже на широкой ситцевой юбке; Стенхе посматривал на это занятие с неудовольствием, но ничего не предпринимал против. Сава, справляясь со своими записями, подсчитывала, во сколько обойдется ей доставка трех фунтов янтаря из Кэйве через Ирау и Миттаур.

— Морем дешевле, — сказала она наконец, садясь на славное княжество Марутту. — Даже если в зимнюю непогоду… Но только на аорикских кораблях. — Она расправила юбку. — Ишь измарала, — рассудительно заметила она. — Пойдем, Стенхе, купаться.

Стенхе не одобрял ни экономических расчетов, ни совершаемой Савой после них на реке собственноручной стирки юбки. Сава, обмусолив ткань мыльным корнем, сосредоточенно взбивала пену, прополаскивала юбку в воде и развешивала ее сушиться на ветках прибрежного куста. По мнению Стенхе, ни подсчитывать каждое уттаэри, ни заниматься стиркой принцессам не полагается. Для этого есть слуги.

Но Руттула такое умаление сана, похоже, только забавляло, тогда как Сава исполняла все это не просто из чувства долга, но и с некоторым даже удовольствием. Правда, загодя вымыть пол в зале с картой она еще ни разу не додумалась.

И еще Стенхе заметил, что всякое событие, происходящее в Майяре, Сава теперь рассматривает не только как забавную сплетню.

«Да зачем же ей это? — поражался Стенхе. — Зачем все это Руттулу? О чем он думает? Разве можно учить всему этому девочку?»

Но Руттул, теперь уже не удовлетворяясь достигнутым, стал понемногу приучать Саву на основе подобных данных принимать политические решения. К той поре, когда Саве исполнилось двенадцать лет, она уже научилась в не очень сложных случаях находить компромиссные решения между интересами Руттула, Малтэра и Сауве. Но пока и она, и Руттул воспринимали подобные задания как поучительную игру, интересную, потому что она была связана с конкретными людьми, но несерьезную, потому что Сава никакой власти пока не имела.

И Руттул поджидал подходящего случая, который покажет Саве, что ей пора понять: в двенадцать лет уже нужно самостоятельно принимать решения и брать на себя за эти решения ответственность.

Случай не заставил себя долго ждать. Правда, Руттул предпочел бы, чтобы то, что случилось, не случалось никогда.

Глава 6

Однажды Сава задумалась над тем, что, куда бы она ни пошла, сопровождают ее Маву или Стенхе. Нельзя сказать, что этот постоянный эскорт ей мешал — она привыкла к своим хокарэмам так, как привыкают к шпилькам в волосах или к какой-то одной одежде; но у всех других людей хокарэмов не было, даже у Руттула, а Саве так хотелось во всем быть похожей на Руттула.

Сава не стала обсуждать этот вопрос со Стенхе, чтобы не насторожить его. Она решила, что в следующий раз, когда она затеет с Маву игру в прятки, обманет ни о чем не подозревающего хокарэма и убежит. Но потом она этот план отвергла. Совершить побег из-под опеки во время игры в прятки, поняла она, сложно и бессмысленно. Маву ведь будет искать ее и найдет сразу же, так что надо избрать какой-то другой способ. В том, что надо обманывать именно Маву, она не сомневалась: Сава уже давно поняла, что Стенхе ей обмануть никогда не удастся.

Случай подвернулся скоро, когда Руттул запретил ей заходить в лабораторию к алхимикам. Не очень-то Саву туда и тянуло: там было сыро, душно и всегда чем-то воняло; Сава и зашла-то туда пару раз, чтоб посмотреть, что там взрывается, но Руттулу не хотелось, чтобы она дышала этой вонью, да и ядов в лаборатории много. Сава и выслушать запрещения не успела, как сообразила, что это подходящий случай для провокации. Она выждала несколько дней, а потом, когда за ней присматривал Маву, как ни в чем не бывало направилась к алхимикам. Маву, естественно, это немедленно предотвратил; Сава сделала вид, что разобиделась на весь свет, заявила, что видеть никого не желает, заперлась в своих покоях, прогнала служанку…

Как она и думала, Маву ничего не понял, а поскольку он явно тяготился своей службой в качестве няньки при своевольной девчонке, случай этот не насторожил его, а только заставил выругаться, когда он остался один.

Теперь Саве предстояло действовать: времени было не очень-то и много. Маву скоро поймет, что его обманули; поэтому Сава, выждав немного, выбралась через окно во внутренний дворик, прокралась мимо судачащих в поварской женщин и, накинув на голову шаль, вышла на задний двор. Здесь было тихо и безлюдно, как всегда в жаркие дни после обеда. У колодца над колодой с водой стоял престарелый мерин Шак, задумчиво шевеля грязным спутанным хвостом. Сава огляделась. Нет, ни Маву, ни Стенхе еще не заметили, что она собирается сделать. И Сава быстро прошла к калитке у ворот.

Калитка была тяжелая. Сава с силой потянула ее на себя, боясь в душе, что от отчаянного скрежета сейчас к ней сбежится вся дворня; но калитка скрипнула совсем тихонько, почти неслышно, и только привратник шевельнулся, пробуждаясь от дремы, чтобы посмотреть, кого там носит; он увидел спину босоногой девчонки в застиранном платье.

Сава прошла по улочке деревеньки, тоже убаюканной полуденным зноем, у дома старосты перелезла через низенький каменный забор, цыкнула на заурчавшего спросонья пса и через сад и огород вышла к реке.

Дорога эта была хорошо Саве знакома: не раз она бегала этим путем, но раньше с ней всегда был кто-то из хокарэмов. Маву, например, шел посвистывая, поддразнивал собаку и не забывал бросить в младшую Старостину дочку, пока она еще жила здесь, камешком или комком репьев; та притворно сердилась, но почему-то после неизменно появлялась на берегу реки с корзиной нестираного белья. Стенхе вел себя иначе: он на ходу обсуждал с Савой что-нибудь поучительное, степенно здоровался со встречными, задерживался, перекидываясь с ними несколькими фразами; идти с ним было иногда нудно, иногда интересно, этого никогда нельзя было предсказать заранее, и Сава то изнывала от скуки, то с азартом выкрикивала ответы на излагаемые им задачки, а то, развесив уши, слушала о делах нездешних или давно минувших. Рассказчик Стенхе был изумительный, и заслушивались его историями не только Сава и ее ровесники, но и вполне почтенные люди, даже Руттул не отказывался иногда от удовольствия выслушать какую-нибудь быль или небылицу. Из-за этого-то хорошо подвешенного языка, а может по какой другой причине, в деревеньке уже позабыли, что Стенхе — хокарэм, тем более он и одежды-то обычной для хокарэма никогда не носил; считали его почему-то учителем малолетней княгинюшки, а он, надо отдать ему должное, книжной речью и был похож на ученого человека.

Но сейчас ни Маву, ни Стенхе не сопровождали Саву, и оттого, наверное, казался ей весь мир сегодня совсем иного цвета. По-иному светило солнце на ярком безоблачном небе, по-иному сияла серебристыми блестками река, по-иному — ярче и праздничнее — выглядела зелень садов Савитри и кедрового леса на другой стороне реки.

На песчаном берегу у излучины разбрелось стадо. Часть коров зашла в воду, другие щипали траву, растущую скудными кустиками. Мальчишки-пастухи купались в реке и закричали из воды, издали увидев появившуюся девчонку: «Уходи, уходи!» — стеснялись, что голые.

Очень нужно здесь оставаться… Сава пошла по берегу в сторону моря. Усадьба Савитри стояла над Меньшой Ландрой, одним из рукавов Ландры, которую здесь, в низовьях, все называли Вэнгэ. Стенхе говорил, что название это произошло от старинного слова «уангиа» — «река», и Сава ему верила, тем более что языческого бога воды в этих местах именовали Хоуанга и обитал он где-то неподалеку, не то в Вэнгэ, не то в Меньшой Ландре, которая когда-то и была главным руслом реки.

До моря было совсем недалеко — шум водопада уже отчетливо слышался. Маву, правда, презрительно говорил, что это никакой не водопад, так, порог просто; но здесь, в приморской равнине, где и холмов-то больших не было, только курганы, это считалось именно водопадом.

Тут дорога раздваивалась. Главная, больше проторенная тропа проходила вправо, а потом спускалась к морю, другая же тропка, почти заросшая травой, вела к водопаду; эту тропку пробили мальчишки, бегая посмотреть, как река впадает в море. У развилки испокон веку стоял столб, трухлявый и уже полуосыпавшийся; Стенхе говорил, что когда-то давно на самом столбе, было вырезано какое-то местное божество, но, когда пришла новая вера, о старых богах забыли.

На этом-то месте Сава и встретила бродягу. Человек сидел, отдыхая, в тени густого, но низкорослого куста шиповника; потрепанную шляпу он снял, бросил наземь рядом с грязным узелком.

Увидев его, Сава призамедлила шаг, по деревенской привычке поздоровалась и тут же забыла, едва миновав его, но бродяга окликнул и начал расспрашивать, разглядывая ее: далеко ли деревня, продадут ли ему там хлеба и не нужен ли кому работник.

Сава вежливо отвечала, что до деревни без малого поллиги, что хлеб там никто не продаст — обычая такого нету, но накормить накормят, а насчет работников она точно не знает: староста говорил третьего дня, что нужен батрак взамен заболевшего, но нашел кого или нет, она не знает.

Ответив так, она свернула к водопаду и по торчащим из воды камням добралась до скалы, которую в деревне называли Драконьим зубом. Летом река мелела заметно, обнажалось множество камней на гребне обрыва, с которого скатывалась вниз вода; иные смельчаки, прыгая с камня на камень, перебегали через реку, но Сава дальше Драконьего зуба идти побоялась, остановилась на краю скалы и долго смотрела, как падает с высоты пятнадцати саженей Меньшая Ландра.

В падении воды есть что-то завораживающее, но Сава наконец почувствовала, что ногам от влажного гранита холодно, а голову и плечи напекло солнце; тогда она вздумала спуститься с Драконьего зуба вниз, туда, где струи водопада образуют подобие беседки; спуск туда был совсем легким.

О бродяге она уже успела забыть и знать не знала, что он следит за ней жадным взглядом. Когда она скрылась у основания Драконьего зуба, бродяга поднялся на ноги, осмотрелся. Ничто не вызвало его подозрений; он следом за Савой добрался до скалы и над тропкой-лесенкой огляделся еще раз.

Место было пустынным. Девчонка — соблазнительно-беспечной.

И он скользнул вниз.

Сава оглянулась, когда струйка камешков задела ее ногу; она подняла голову, но еще не испугалась.

— Ты зачем сюда пришел? — закричала она на бродягу. Он спрыгнул на плоский валун и остановился, загораживая тропку. Сава поняла, что обойти его не удастся. Она бросила быстрый взгляд по сторонам, как будто забыла, что деваться на этом пятачке некуда. Разве что вниз… Но об этом и подумать было страшно.

— Куда, куда, милая, — проговорил мужчина, но слова его не были слышны за шумом воды. — Разобьешься…

Десять саженей до кипящей внизу воды; пудовые струи, которые будут бить по телу, взбаламученные клубы воды, песка и камней… И все же Сава предпочла броситься вниз, только бы не оставаться одной рядом с этим страшным, отвратительным человеком. Но он поймал ее, притянул к себе, заламывая руки и опрокидывая на камень. Сава попыталась отбиваться ногами, но он навалился на нее. Задыхаясь в густом запахе пота и лука, Сава попробовала укусить его, но он двинул ее локтем так, что затылок больно ударился о камень.

И в этот момент все окончилось. Сильные руки отодрали насильника от Савы, несколькими четкими ударами заставили корчиться рядом с ней.

— Маву, — проговорила она. — Маву…

Хокарэм рывком поднял ее на ноги и мотнул головой вверх. Сава поняла и быстро вскарабкалась на вершину скалы, хоть у нее и дрожали ноги и руки после перенесенного ужаса. Она села и тупо смотрела на бегущего по берегу Стенхе, на прыгающего по камням Стенхе, на Стенхе, присаживающегося рядом с ней.

Подталкивая бродягу, вышел на Драконий зуб Маву.

— Куда его? — спросил он.

Стенхе задумался только на мгновение.

— В старый лодочный сарай, — приказал он. Маву кивнул.

Стенхе сделал неуловимое движение рукой.

Маву кивнул еще раз и повел бродягу прочь.

И только тогда Сава заплакала. Она ревела, уткнувшись в куртку Стенхе; хокарэм сидел неподвижно, время от времени похлопывая девочку по спине.

— Госпожа моя, — сказал он наконец, — пойдем. Нам не следует здесь сидеть.

Сава послушно встала, подстраховываемая Стенхе, перебралась на берег и обернулась было к деревне, но хокарэм, покачав головой, повел ее вниз, на берег моря.

— Нет, — остановилась девочка.

— Да, — твердо сказал Стенхе и повел ее, упирающуюся, к старому лодочному сараю, наполовину сгоревшему и потому заброшенному. Навстречу им бежал, переходя из-за одышки на торопливый шаг, старый рыбак: он чинил сеть на берегу, когда мимо него прошел Маву со своим пленником и велел старику убираться подальше.

Рыбак старательно поклонился Саве и Стенхе и побежал-поковылял дальше, в деревню.

Стенхе подтащил Саву к сараю, толкнул дверь, и они вошли в затянутый паутиной сумрак. Увидев запуганного бродягу, Сава забилась в руках хокарэма:

— Уйдем, уйдем отсюда, Стенхе, миленький, прошу тебя!

— Нет. — Стенхе удержал извивающуюся девочку и передал ее в руки подскочившему Маву. Тот силком усадил Саву на земляной пол, предотвращая все ее попытки вырваться и убежать.

— Смотри, — жестко сказал он.

— Маву, — взмолилась Сава, — Маву, миленький, позволь мне уйти, Маву!

Стенхе неизвестно откуда извлек нож и подошел к привязанному к столбу человеку.

— Смотри, — повторил Маву. — Сейчас ты увидишь, как можно медленно убивать человека. Видишь? Вот этот укол лишает человека голоса. Мычать, стонать он будет, кричать или говорить уже нет…

Сава сделала попытку отвернуться. Маву развернул ее за плечи, ладонью приподнял подбородок и несильно ударил кончиками пальцев в трех точках. Лицо ее онемело, и она, как ни старалась, не могла закрыть глаза.

— Смотри, — снова сказал Маву. — Это из-за тебя умрет этот ублюдок. Он умрет, потому что ты вела себя неправильно… Смотри!

…Руттул приехал в Савитри незадолго до ужина; его вышла встретить одна Хаби.

— Где Сава? — спросил Руттул. — Почему не встречает? Опять собак гоняет?

— Господин мой, — тревожно сказала Хаби, — происходит что-то страшное. Госпожа сейчас в старом сарае у моря; с ней Стенхе и Маву. Старый Эрнве видел, как они завели туда какого-то человека…

Руттул, который собирался было сойти с коня, передумал, он так и застыл в седле, слушая рассказ Хаби..

Узнав о происходящем, Хаби сама поехала туда, хотела забрать княгинюшку. Маву преградил ей путь и оттолкнул от двери. Из сарая были слышны мучительные стоны. Кого там пытают? За что? Почему хокарэмы заставляют Савири смотреть на это?..

Руттул отпустил руку Хаби, махнул свите и помчался к морскому берегу.

Над обрывом Руттул спешился. Двое солдат, опережая его, почти катясь на лавинах осыпающегося песка и щебня, достигли сарая первыми. На шум выскочил Маву, собираясь ударить ближайшего из воинов, но, увидев Руттула, остановился и, легко поклонившись, освободил проход в развалюху.

Руттул вошел. Крыша сарая почти вся сгорела, но солнце стояло уже низко, и в сгущающейся тени принц увидел Стенхе, забрызганного кровью, скулящее существо, ничуть не напоминающее человека, и неподвижно сидящую на полу Саву. Она не шевельнулась даже при появлении Руттула. Принц подошел к ней, присел на корточки, взял за подбородок. Глаза девочки были живые, но она не видела Руттула.

Руттул оглянулся. В ответ на его движение неслышной тенью около него появился Маву.

— Что с ней? — спросил Руттул ровно. Маву наклонился над девочкой:

— Встань.

Она поднялась с пола. Маву вывел ее из сарая, обратил лицом к морю и тихо сказал что-то. Сава покачнулась. Маву бережно поддержал ее.

— Эртл, — позвал Руттул, — проводите госпожу до дома. Один из его подчиненных отстранил Маву, обнял девочку за плечи и повел наверх, к лошадям.

Стенхе вышел из сарая и встал рядом с Маву.

— Я бы хотел знать, что произошло, — сказал Руттул. Стенхе коротко объяснил.

— Этот человек успел что-то сделать?

— Он только испугал госпожу, — доложил Маву. Руттул шагнул назад, окинул взглядом потерявшего человеческий облик бродягу и подозвал сотника.

— Это, — он указал на тело, — добить и похоронить. Маву завтра на рассвете повесить.

После этого, ничуть не думая о том, как его люди будут брать под стражу хокарэма, повернулся и пошел наверх.

Сотник приблизился к Маву. Нельзя сказать, что этот старый сургарский вояка трусил, но держался он все же с опаской. Маву, однако, повел себя совсем не так, как можно было бы вообразить: он нагнулся, вытащил из-за голенищ своих щегольских сапожек три ножа — два легких, метательных, и один боевой, старинной гортуской стали.

Стенхе предостерегающе кашлянул. Маву распрямился, ожег сотника взглядом: «Сбегу я, что ли?» — и зашагал к Савитри, спотыкаясь и бормоча что-то о бабских юбках, о хокарэмах и о высокопоставленных соплячках. Пару раз он провозгласил на всю степь: «Ну виноват, что я, отрицаю? Так не драться же из-за этого!» — и опять что-то о хокарэмах.

— Набрался он, что ли? — ошалело спросил сотник у Стенхе. Никогда прежде ему даже и слышать не приходилось о хокарэмах пьяных или тем более о хокарэмах спятивших.

Стенхе промолчал.

Маву, сопровождаемый опасливыми взглядами, дошел до Савитри, забрался в покой, где жили хокарэмы, и завалился на постель как был — в крови и грязи, вспомнив только про сапоги, которые тут же, сняв, с силой запулил в дверь.

Стенхе сапоги поднял и аккуратно поставил у двери, взял смену одежды, вымылся на заднем дворе, распугав всех своим видом. Ужинать он пошел в людскую, а не, как обычно, в господскую трапезную, причем сделал это, когда все уже поели и разошлись — кто спать, кто в сад языки почесать. Повариха, неразговорчивая нынче, с трепетом подала ему еду. Он съел, поблагодарил и ушел под двери Савиной спальни.

Руттул тоже не потерял аппетита. В полном молчании он сидел за обеденным столом в компании двух офицеров его свиты, с Савиными немногочисленными придворными и Хаби; после ужина он прошел в свой кабинет, постоял в задумчивости у окна, глядя в вечернюю темень, потом принял какое-то решение и направился в покои принцессы.

— Заперто, — предупредил из темного угла невидимый Стенхе.

Руттул стукнул в дверь и сказал, повысив голос:

— Сава, открой, или я прикажу выломать дверь.

После нескольких секунд ожидания он услышал, как Сава отодвигает дверной засов; тогда он сказал негромко:

— Пошел вон.

Стенхе торопливо поклонился и скользнул мимо Руттула по коридору.

Сава отворила тяжелые двери. В комнате было темно.

— Зажги свет, — приказал принц, нашаривая кресло и садясь.

Сава вышла и вскоре вернулась с канделябром, в котором горели две свечи. Она посмотрела на Руттула: достаточно ли этого?

— Садись, — приказал принц.

Сава поставила канделябр на стол и села на табурет.

— Я хотел бы знать, — сказал Руттул, — как ты оцениваешь свое сегодняшнее поведение.

— Я не думала, что так получится, — проговорила Сава после недолгого молчания.

— Я тоже так полагаю, — сухо ответил Руттул. — Если бы полагал иначе, я приказал бы тебя как следует высечь. И не розгами, а плетьми.

Руттул подождал, скажет ли что Сава, но она промолчала.

— Итак, — спросил Руттул, — могу ли я надеяться, что впредь твои поступки будут более обдуманны?

— Мои поступки обдуманны, — возразила Сава. — Я долго размышляла, как мне избежать опеки Маву.

— А подумать, чем это может закончиться, тебе и в голову не пришло?

— Откуда я могла знать, что это будет так страшно?

— Что именно? Нападение этого негодяя?

— Это было отвратительно и страшно, — согласилась Сава. — Но самое страшное было потом.

— И какие выводы ты из этого сделала?

— Я не сделала никаких выводов, — сказала Сава напряженным голосом. — Ты сам утверждал: нельзя никогда говорить необдуманные слова, а я не готова разговаривать с тобой. Мне трудно говорить с тобой! Ты пришел попенять мне, укорять плохим поведением? Сделай милость, говори, только не требуй, чтобы я отвечала. Я не могу говорить с тобой! Я будто на десять лет постарела! У меня в голове все гудит! Я уже поплакала, а сейчас расплачусь вновь. А ты говорил, что в таком состоянии на люди показываться нельзя! Я уже кувшин разбила, и таз тоже, и все равно мне хочется кого-то ударить! Даже тебя!

Руттул выслушал сбивчивые выкрики Савы, а когда она замолчала, сказал спокойным голосом:

— Хорошо. Поговорим потом. А ты сейчас ложись спать. За час до рассвета тебя разбудят.

Сава спросила:

— Мы уезжаем куда-то?

— Нет, — ответил Руттул. — Это просто еще одна воспитательная мера. Я хочу, чтобы ты присутствовала при казни.

Сава замерла:

— При казни? Чьей?

— А ты не знаешь? — небрежно бросил Руттул и пояснил: — Я приказал повесить Маву.

Сава молчала, потрясенная. Потом она вскочила на ноги:

— Вы не смеете! Маву не ваш слуга, а мой!

Руттул тоже перешел на это старинное, редко кем потребляемое, а потому чопорно-официальное «вы».

— Нет, я имею на это право, — возразил он. — Вы забыли закон. Муж имеет право распоряжаться имуществом жены. А я ваш муж, если помните.

— Это жестоко, — сказала Сава.

— Это необходимо, — ответил Руттул. — Я доверил ваше воспитание слугам; к сожалению, у меня слишком мало времени, чтобы заниматься вашим воспитанием самому. Но я полагал, люди, которым я поручил это, хорошо справляются со своими обязанностями. У меня не было повода усомниться в их добросовестности, теперь же я вижу, что ошибся. А ошибки нужно исправлять. Смерть Маву послужит предупреждением остальным. Конечно, Стенхе больше Маву заслужил наказание, но Стенхе слишком опытный человек, чтобы я мог так просто пожертвовать им. А от этого обалдуя Маву проку все равно нет…

— Вы чудовище, — сказала Сава. — Я думала, вы полубог, а вы демон. Что вы хотите? Хотите, я буду на коленях вымаливать прощение? Плакать? Целовать ваши ноги? Вы знаете, я не могу допустить, чтобы Маву убили… — Говоря так, Сава выпрямилась, гордо вскинув голову; голос ее окреп. Она готова была пойти на унижение, но добиться своего.

— Сядьте, и мы поговорим, — предложил Руттул. Именно этой реакции он и добивался.

Сава села.

— Сегодня вы вели себя как ребенок, — сказал Руттул. — А вам давно пора взрослеть. Правда, в этом виноват и я: создал для вас оранжерейные условия. А ведь вы не просто взрослый человек. Вы человек, облеченный некоторой властью. И настал тот момент, начиная с которого каждая ваша ошибка будет грозить смертью людям. И учтите еще, что ваше поведение влияет и на мое положение.

— Не делает ошибок тот, кто ничего не делает.

— Да, это верно. И у меня есть очень простой и хороший выход: запереть вас на женской половине, чтобы вы провели там всю жизнь, как это обычно и бывает со знатными майярскими дамами.

— Я согласна. Но если это отменит казнь Маву.

— Вы не поняли меня. Мне не нужна ваша покорность. Я хочу, чтобы вы научились четко представлять, какие последствия могут иметь ваши необдуманные действия.

— Сегодня уже умер один человек, а на рассвете убьют другого. Это слишком большая цена, не кажется ли вам? Я все осознала, я все поняла… А может, и ничего не поняла! — воскликнула она с гримасой муки на лице. — Но только знайте, высокий принц, если Маву умрет, я найду способ убить себя. Даже если Стенхе не будет отходить от меня ни на шаг. Это не угроза, высокий принц. Кто я, чтобы вам угрожать? Я не знаю, значу ли я что-нибудь для вас, кроме залога мира с Майяром. Но только я не смогу жить с таким камнем на душе. А теперь оставьте меня. Я не могу больше говорить.

Она встала. Руттул тоже поднялся из кресла.

— Ладно, — сказал он. — Я отменю казнь. Отдыхайте. Он ушел.

Сава села на кушетку, легла, закрыла глаза, но сразу же вскочила.

Нет, заснуть не стоило и пытаться. Она отыскала упавшую шаль, накинула на плечи, погасила в канделябре одну свечу, вторую вынула из подсвечника, вышла из комнаты и пошла по темным коридорам.

За ее спиной скрипнула половица.

— Стенхе? — спросила Сава. Тень молчала. — Стенхе, за мной не ходи. Жди у моей комнаты. — Голос ее был тверд.

Стенхе поколебался и сказал тихо:

— Слушаю, госпожа.

Он повиновался! Сава удивленно посмотрела ему вслед и продолжила свой путь. Стенхе тоже признал ее взрослой? Или он считал, что виноват больше Маву?

«Теперь я буду по-иному с ним разговаривать», — решила Сава.

У комнаты, где жили хокарэмы, Сава остановилась. Не было слышно ни звука. Сава подумала, решительно толкнула дверь, перешагнула порог.

— Маву! — тихо позвала Савири.

Маву молчал. Сава подошла, осветила его лицо:

— Маву, не притворяйся, у тебя веки дрожат! Маву открыл глаза и сел на постели.

— С чем пожаловала, дорогая моя госпожа?

— Я только что говорила с Руттулом. Он отменил казнь.

— Спасибо и на этом, госпожа моя, — серьезно ответил Маву.

Сава помолчала.

— Ты сердишься на меня, Маву?

— Да нет, госпожа моя, чего мне на тебя сердиться? — вздохнул Маву. — Только что ты стоишь? Садись-ка на постель к Стенхе, там чисто.

Сава забралась на кровать, подобрала под себя ноги, устроилась.

— Укройся одеялом, — посоветовал Маву. — Холодает к ночи.

— У меня шаль теплая.

— Я свет потушу, можно? Мошка летит.

— Конечно, — согласилась Сава.

Маву пальцами загасил фитиль и бросил свечу на стол.

— Я хотел сбежать этой ночью, — сказал Маву в темноте.

— Как же ты? — поразилась Сава. — Ведь тебя бы все равно нашли. Ты же говорил…

— А кто искать-то будет? Стенхе? Так его не отпустят далеко от тебя. Остальных я не боюсь — ведь больше в Сургаре хокарэмов нет, а майярские сюда не сунутся…

— А зачем ты это говоришь мне?

— Интересно. Интересно, как ты к этому отнесешься.

— Маву, прости меня. Я вела себя как дура.

— Вовсе нет. Задумано было хорошо. Хотя Стенхе бы тебя раскусил.

— Конечно, — согласилась Сава. — Он любую каверзу за лигу чует.

— Он-то неладное и заподозрил…

— Маву, ты можешь научить меня драться?

— Что???

— Драться, — повторила Савири. — Ведь ты учил меня прятаться и двигаться бесшумно. А драки что, в перечне запретов?

— Хм… — Маву почесал нос.

— Маву, не притворяйся, что ты озадачен. Ведь если б на моем месте была хокарэми, все было бы иначе, правда?

— Ты никогда не станешь хокарэми, — возразил Маву. — Ты упустила возраст, к совершенству ты не приблизишься.

— Не надо мне совершенства! Я просто не хочу больше быть беспомощной.

— Руттул не позволит.

— Я попрошу его.

Пауза. Потом Маву наконец сказал:

— Вот Стенхе удивится…

…Руттул сел за обеденный стол и спросил, не обращаясь ни к кому в отдельности:

— Сава сегодня завтракать не будет?

— Я думаю, нет, — поспешно ответила Хаби. — Она уснула от силы два часа назад.

Но оказалось, она ошиблась. Не успели все рассесться, как Сава стремительно вошла в трапезную и присела перед Руттулом в церемонном поклоне:

— Прошу простить мое опоздание.

— Можешь сесть, — сказал Руттул сурово.

Сава присела еще раз и заняла свое кресло рядом с принцем.

За столом полагалось вести приятную беседу, а поддерживать и направлять ее должна была, по обычаю, Сава, но сегодня она была задумчива и молчалива. За весь завтрак она сказала только слуге: «Достаточно», а когда трапеза подходила к концу, спросила Руттула, не может ли он уделить ей несколько минут для разговора.

— Это невозможно, — ответил Руттул. — Сразу после завтрака я уезжаю в Тавин.

— Это будут действительно несколько минут, — настаивала Сава. — Я не задержу вас.

— Хорошо. Я выслушаю тебя.

Сава почтительно склонила голову; после завтрака она последовала за Руттулом во двор — Стенхе неотступно следовал за ней — и, когда он сухо сказал: «Слушаю тебя», с трудом удержалась, чтобы не выпалить все то, что она хотела сказать.

— Господин мой, — начала она медленно. — Вчерашний день кое-чему научил меня: выводы, которые я сделала, боюсь, покажутся вам неприемлемыми.

— Ну-ну, — сказал Руттул с усмешкой. — Что ты там придумала?

— Я прошу вашего разрешения посвятить часть моего обучения некоторым хокарэмским приемам.

Руттул удивленно поднял брови.

— Я не хочу зависеть от слуг, — продолжала Сава, — когда моей жизни или чести будет угрожать опасность. — Саве прискучило уже говорить длинными, тщательно обдуманными фразами, но позволить себе бросить высокопарный стиль она уже не могла.

— А как ваши занятия геральдикой? — спросил Руттул. — Я слышал жалобы учителя.

— Он больше не будет жаловаться, — твердо сказала Сава.

— Звучит зловеще, — усмехнулся Руттул. Он оглянулся, поманил Стенхе: — Пусть попробует. Только осторожно, чтоб с ней, не дай Бог, чего-нибудь не случилось.

Стенхе поклонился, а когда Руттул уехал, обратился к Саве:

— Госпожа моя, я не знаю науки боя для благородных дам.

— Значит, придется ее выдумать, — ответила Сава.

Руттул полагал, что Сава, внезапно загоревшись новой идеей, так же быстро и остынет, едва набьет десяток синяков. Но Сава взялась за дело рьяно, и первые несколько уроков, которые преподал ей Стенхе, хотя и вымотали ее до изнеможения, отказаться от затеи заняться мужским делом не заставили.

Надо сказать, высокие требования, которые сразу предъявил Стенхе к принцессе, и имели целью отвадить Саву от неженского дела; неодобрение Стенхе Сава уловила и поддаваться ему не собиралась. Волей-неволей, но Стенхе до сих пор воспитывал Саву вовсе не как изнеженную барышню: она хорошо плавала и ездила верхом и большую часть дня проводила под открытым небом, лазая по деревьям и карабкаясь на высокие курганы.

Все это сейчас помогало ей, и еще помогал Маву — бесценными советами, на которые скупился теперь рассерженный Стенхе.

— Ну нет, — говорила принцесса Маву. — Он меня не переупрямит.

— Упрямство? — удивился Маву. — Против хокарэма? Ты меня удивляешь, госпожа.

— А что нужно, чтобы победить хокарэма? — с живым интересом спросила Сава.

— Хокарэмы непобедимы, — заявил Маву.

— Такого не бывает, — возразила Сава. — И на хокарэмов должна быть управа.

— Что-нибудь сверхъестественное, — ответил Маву. — Вроде Руттуловых фокусов.

Сава удивилась:

— Ни разу не видела, чтобы Руттул делал что-то сверхъестественное.

— Я тоже, — кивнул Маву. — Но зато наслышан о его способностях.

— А, — небрежно произнесла Сава. — Все это сплетни… Маву не стал вдаваться в подробности.

— Чтобы победить хокарэма, — сказал он глубокомысленно, — надо вызвать его симпатию и заставить его желать тебе победы.

— Хм, — не менее глубокомысленно отозвалась Сава. — По-моему, Стенхе вовсе не питает ко мне неприязни.

— Со Стенхе это не пройдет, — возразил Маву. — Он тебя как облупленную знает. Так что или сдавайся и более об этой глупости не вспоминай, или терпи, пока терпится, а там глядишь — легче станет.

Обнадеживающая сентенция хокарэма Савири мало утешила, но что было делать? И Сава, стиснув зубы, как могла выполняла требования Стенхе. Уж и погонял он ее! Сава заметно осунулась, измотанная бесконечными пробежками, заплывами и прочими упражнениями, а до нужных ей приемов драки дело все не доходило. Спрашивать же у Стенхе, когда наконец они займутся вожделенными приемами, было бесполезно — Сава это отлично понимала. Маву же на ее расспросы только пожимал плечами:

— Где же твоя выдержка, госпожа? Ты же хочешь стать хокарэми…

Сава перестала спрашивать и его.

Руттул, тоже присматривавшийся к хокарэмским методам обучения с интересом, не выдержал раньше, хотя, конечно, из воспитательных соображений вида Саве не показал.

— Послушай-ка, Стенхе, — заявил он старшему хокарэму четыре месяца спустя, когда увидел, что Сава бегом возвращается с купания под назойливым осенним дождем. — Что это ты вытворяешь, старик? Был у меня в доме сорванец в юбке, а теперь уж и юбки больше не осталось… Ты куда гнешь?

Замечание Руттула относительно юбки было вызвано тем, что в последнее время Сава оценила удобство коротких хокарэмских штанов и стала щеголять в них, даже когда необходимости в них не было. Руттул пару раз стерпел, пока она разгуливала в полюбившемся ей наряде, потом сделал замечание и потребовал, чтобы Сава не смела показываться перед ним в этих дурацких куцых штанах и вспомнила о том, что она принцесса.

— Ну почему я должен оплачивать твои расходы на платья, если ты все равно их не носишь?

Расходы на Савины наряды были одной из значительных статей расходов Руттула. Сава, пока не увлеклась хокарэмской одеждой, очень любила носить яркие платья, и еще больше любила сочинять немыслимые покрои и цветовые сочетания; каждое ее платье было совершенно фантастическим, ни на что не похожим.

Сургарские дамы и девицы считали Саву в вопросах моды недосягаемым авторитетом, настолько высоким, что даже и не пытались перенять покрой ее платьев, довольствуясь только заимствованием отдельных деталей; а ланарские купцы, торгующие тканями, заказывали сургарским художникам рисунки с красочных Савиных нарядов.

Последний год «сургарский» стиль начал проникать и за границы Сургары, пока только в Ланар, где зажиточные модницы пытались поразить воображение кавалеров всевозможными нарядами. Ранее «сургарский» стиль был представлен в Ланаре только в мужской моде; законодателем тут был Малтэр, на которого в свою очередь произвели впечатление илартаусские наряды. Петушиная пестрота костюмов Малтэра и вдохновила Саву выдумывать свои платья, не считаясь с традициями; сейчас Сава вела с ним оживленную переписку, посвященную вопросам моды; они соревновались во все более абсурдных затеях: Малтэр, например, предлагал укоротить юбку до колена, как у ирусских крестьянок, но носить ее с бесчисленным множеством пышных нижних юбочек, из которых только одна, самая нижняя и довольно тонкая, должна была спускаться до пяток, защищая врожденную стыдливость прекрасных дам. Сава же предлагала для верховой езды просторную запашную юбку с надеваемыми под нее штанами.

Как ухитрялась Сава совмещать изматывающие тренировки у Стенхе с руководством швеями — непонятно, но в последние времена идеи, которые она пыталась воплотить в ткань, приближались к функциональным. Так, например, она напрочь ликвидировала волочащиеся шлейфы, укоротила подол на четверть локтя, чтобы «предотвратить случайное наступание на юбку», и стала задумываться о дальнейшем укорачивании юбки, чтобы не вспоминать о ней, когда бегаешь по лестницам. Взамен тонких туфелек, у которых постоянно протирались подошвы, Савири ввела башмаки и сапоги на плотной кожаной подметке, наподобие мужских, а чтобы довести сходство с мужской обувью до максимума, позаимствовала и каблуки. Но Руттул тут же запретил ей носить высокий каблук, а она, убедившись, что это не очень удобно, покорно с ним согласилась, умерив высоту.

И еще она ввела разрезы на юбках. Пока длина разреза подползала к колену, Руттул помалкивал, однако, обнаружив однажды, что разрез открывает почти все Савино бедро, Руттул вскинул брови, ничего не сказав при людях, но через час разрез был зашит.

Глава 7

Место для сургарской заставы было выбрано исключительно удачно: долина, заросшая редким кустарником, просматривалась на несколько лиг вперед; ее невозможно миновать, если уж вы решились совершить путешествие из Майяра в Сургару по суше. В этой долине становились видны тайные тропы контрабандистов; обойдя майярскую заставу по головокружительным тропам, контрабандисты шли к Воротам великой и запретной Сургары, вопреки обычаям, в открытую. Но отряд, приближающийся сейчас со стороны Майяра, менее всего напоминал караван контрабандистов, да и двигался он не по какой-либо из троп, а по старинному тракту, ныне заброшенному.

— Майярцы, — доложил один из стражей с Ворот начальнику заставы, немолодому, седому уже сотнику.

— Да-а? — недовольно отозвался тот. Время было обеденное, сотник только что хорошо закусил: полный желудок и дневная жара разморили его. — Вечно майярцы не вовремя.

Команды готовиться к бою он не давал: каждый на заставе и так знал, что надлежит делать в случае приближения неприятеля. Стражи разошлись по своим местам: лучники и пращники заняли позиции в скалах, четверо с мечами встали в Воротах, прикрытые огромными щитами из тройной бычьей кожи; щиты эти перегораживали проход надежно, но стражам заставы не мешали.

— У них посольские вымпелы, — доложил дозорный.

— Посольские? — удивился начальник стражи. — С чего бы это?

Он стоял перед щитами, глядел на приближающийся отряд и ковырял в зубах выструганной из веточки зубочисткой. Посольских вымпелов начальник заставы еще не видел: глаза у него были послабее, чем у дозорного. Вымпелы? Чего-то подобного сотник и ожидал: уж очень бесстрашно, ничуть не скрываясь, направлялись к Воротам Сургары майярцы. Да и маловато их было: всего-то дюжина человек, едущих верхом, да еще несколько мулов под грузом. А вьючные мулы — уж безусловно лишние при нападении, так что майярцы ехали мирные, вот только зачем?

Последние семь лет Майяр Сургару игнорировал, убедившись после нескольких коротких войн, что Сургару одолеть не удастся. Тогда скрепя сердце Верховный король и Высочайший Союз допустили существование рядом со Священным Майяром сильного государства мятежных рабов. Но всем подданным короля и высочайших принцев под страхом смерти запрещено было приближаться к Воротам Сургары. Заставы Майяра тоже были мощными; их стражи вылавливали беглых рабов, и если и допускали деятельность контрабандистов, то только потому, что те давали щедрую мзду и клятвенно обещали с беглыми рабами не связываться.

А вот теперь появляется это неожиданное посольство…

Сотник отбросил щелчком зубочистку и стоял уцепив руки за пояс, смотрел, как приближаются майярцы. Теперь их разделяло чуть меньше четверти лиги, начальник стражи уже разглядел пламенеющие посольские вымпелы.

— Флаги Карэны и Пайры, — доложил дозорный.

— Вздор, — возразил сотник. — Карэна болен. Смотри получше.

— Карэна, — настаивал дозорный. — Я флагов его никогда не видел, что ли?

Карэна… Не могло быть старика Карэны среди этих майярцев: Карэна уже давно лишился возможности передвигаться верхом. Полупарализованный, он теперь никогда не покидал своего замка.

Карэна умер, догадался сотник. Только так можно объяснить появление флага Карэны на границе с Сургарой. Более молодой, более здоровый наследник Карэны приближался сейчас к заставе. «Кто бы это мог быть?» — думал сотник, вглядываясь в приближающихся майярцев, но никто из них не был похож на наследника Карэны. Пайра? Да, Пайру начальник стражи увидел. Молодой Пайра, уже прославленный своей доблестью, был единственным аристократом среди всадников; остальные были много проще: служилые дворяне и простые солдаты. Однако два флага бились на ветру над их головами.

— Уж не стал ли Пайра наследником Карэны? — пробормотал сотник. Стоящий рядом с ним дозорный пожал плечами. Но это было бы слишком невероятно. Получив имя Карэны, род Пайры стал бы по влиянию на страну равен Горту или Ирау; вряд ли Высочайший Союз спокойно бы воспринял такую перемену. И тем более вряд ли старик Карэна передал бы высочайшую власть своему нелюбимому вассалу. Как только старый Карэна не пытался уязвить все богатеющий и богатеющий род Пайра! Он поручал Пайре самые неприятные задачи, задевающие честь гонористого вассала. Пайра терпел, снося бесчестье стиснув зубы: слишком высоко Пайра ценил законы, чтобы позволить себе отвечать на обиды.

— Пайра выполняет очередное поручение, — сказал сотник. — Уж. не думаешь ли ты, что Пайра по своей воле приедет в Сургару?

Дозорный молчал. Начальник явно говорил сам себе, не ожидая ответа.

А Пайра был уже совсем близко.

Сотник выступил вперед и сказал, приветственно подняв руку:

— Привет тебе, высокорожденный Пайра!

Пайру такое обращение покоробило; лицом своим он владел плохо, заметная гримаса скользнула по скулам. Но он взял себя в руки и ответил:

— Привет тебе, страж Ворот.

Сотник ждал.

Пайра помедлил и сказал:

— Меня ведут в Сургару мои вассальные обязанности. — Он смотрел строго, не мелькнет ли тень усмешки на лицах сургарцев, но сургарцы были серьезны и внимательны. — У меня поручение в дом Руттула.

Сотник молчал.

Пайра выдержал паузу и закончил:

— Так что мне нужно проехать в Сургару.

Необходимость объясняться с бывшим рабом казалась Пайре унизительной, но сотник не собирался щадить чувства вельможного майярца.

— Ты не сказал ничего, — проговорил сотник, — что объясняло бы цель твоего прибытия в Сургару, высокорожденный Пайра. И я бы хотел посмотреть твои подорожные.

— Откуда у меня могут быть сургарские подорожные? — надменно возразил Пайра.

— Покажи майярские, высокорожденный Пайра.

Пайра опустил руку в седельную сумку и вынул пергаментный свиток. Сотник ступил вперед и взял свиток из руки Пайры. Он внимательно осмотрел печати и подписи; глупо, конечно, подозревать в подлоге Пайру, но служба есть служба. Сотник нашел печати удовлетворительными и принялся изучать текст подорожной. Читал он неумело, водя пальцем по строкам, шевеля губами. Понимал написанное он не очень хорошо, и ему то и дело приходилось возвращаться к уже прочитанному. Пайра терпеливо ожидал. Текст подорожной не был длинен, но сургарец разбирал его долго. Наконец, когда терпение Пайры стало уже истощаться, начальник заставы свернул пергамент, оглядел еще раз, уже не очень внимательно, и вернул Пайре.

— Тут ничего не сказано о цели твоего путешествия, высокорожденный Пайра, — сказал сотник. — Я все же прошу тебя объяснить, какое право ты имеешь разъезжать под флагом Карэны?

Право? По мнению Пайры, не сургарцам бы разбирать его права, но он опять сдержался и сухо объяснил, что высочайший Карэна решил передать знак Оланти внучке своей, принцессе Савири, жене Руттула и дочери короля Лаави (Пайру передернуло, когда он титуловал принцессу: полагалось именовать женщин сначала по имени мужа, потом по имени отца, и Пайре пришлось сделать над собой усилие, упоминая имя мятежника Руттула впереди королевского имени).

Сотник раздумывал. Передача знака Оланти принцессе Савири была еще невероятней, чем все то, что он успел придумать, пока глазел на приближение майярского отряда к заставе. Если принцесса Савири получит сан высочайшей, это будет означать, что Руттул получит возможность влиять на политику Майяра. Как могли допустить такое высочайшие принцы?

Сотнику подумалось: что, если вся эта история всего лишь уловка, хитрость для того, чтобы майярцам удалось проникнуть в Сургару? Но какая может быть выгода от вторжения в Сургару столь малочисленного отряда?

— Трудно поверить, — сказал сотник в лицо Пайре.

— Ты сомневаешься в моих словах, сургарец? — спросил Пайра с угрозой.

— Твой рассказ мне кажется сказкой, — ответил сотник. — Может, он правдив. Но что заставит меня в него поверить? Только не твой меч, высокорожденный Пайра.

Пайра убрал руку с рукояти меча, за которую было схватился, несколько мгновений рассматривал сургарца, что-то соображая, а потом вынул из-за пазухи сафьяновый футляр. Сотник протянул к нему руку, но Пайра футляр не отдавал: он раскрыл его, и сотник увидел на темно-лиловом бархате драгоценный цветок. Сотник разглядывал изделие из золота и изумрудов внимательно; но разве мог он понять, подделка это или же перед ним действительно знаменитый знак Оланти, каких всего семь на весь Майяр?

— Ты убедился? — спросил Пайра.

Сотник поднял на него глаза. Более, чем драгоценность, его убедило поведение Пайры: Пайра нервничал, Пайру угнетала необходимость вести переговоры с бывшим рабом, Пайру коробила необходимость показывать этому рабу священный знак Оланти, да и хотелось Пайре, вероятнее всего, находиться сейчас далеко отсюда, где-нибудь в Майяре.

— Хорошо, — сказал сотник. — Я дам тебе, высокорожденный Пайра, двух моих солдат в сопровождающие. — Он обернулся к своим людям: — Пропустите их.

Мечники сдвинули щиты в сторону. Проход через Ворота был открыт.

Пайра махнул своему отряду и поехал вперед, в узкое ущелье, которое издревле называлось Воротами Сургары. Он был здесь впервые и потому позволил себе с любопытством оглянуться вокруг. По его мнению, гарнизон Ворот был слишком велик. Чтобы защитить это великолепно обустроенное самой природой место, людей требовалось гораздо меньше, но Пайра тут же сообразил, что если бы он был властелином Сургары, то оставил бы в Воротах людей гораздо больше, чем решил он поначалу, — не стоило полностью доверять неприступности скалистой гряды, стеной стоящей от моря до Миттауских болот.

Ворота Сургары ничем не напоминали обычные крепости с высокими стенами, неприступными рвами, с башнями и внутренними дворами, но это действительно было прекрасно защищенное укрепление. Божьим соизволением и человеческой смекалкой здесь было создано одно из чудес мира.

Ворот, как таковых, здесь не было. Когда отошли в сторону мечники, унося с собой тяжелые щиты, ущелье показалось Пайре пустым, но он почти сразу понял, что ошибся. Подняв голову, он обнаружил над собой настоящий город. Домами в этом городе были пещеры, улицами — перекинутые через ущелье висячие мостики и лестницы. И в этом городе жили люди — не только воины пограничной стражи, но также их жены и дети.

Весть о неожиданных гостях уже разлетелась по всем пещерам, и десятки глаз смотрели сейчас, как проезжают внизу их извечные враги.

Пайра воспринял эти взгляды как очередное унизительное испытание; делать было нечего, приходилось терпеть, каждую минуту ожидая плевка или камня. Люди Пайры тоже притихли, посматривая по сторонам и вверх враждебными взорами, — они чувствовали себя как в ловушке и ожидали нападения. А сургарцы смотрели на них сверху, переговаривались негромко и непонятно на тарабарском языке беглых рабов.

Ущелье казалось бесконечным. Пайра механически отмечал умело устроенные камнепадные ловушки; жутко было проезжать под ними, зная, что достаточно сургарцам обрезать несколько веревок — и умопомрачительные громады камней устремятся вниз, погребая под собой все, что подвернется. Затем о том, что было сверху, пришлось забыть. Сухое каменистое дно ущелья вдруг превратилось в гниющее болото; уровень воды был глубок, но стало скользко, лошади оступались, а две и вовсе упали в черно-зеленую муть. «Не хватает еще мне свалиться на потеху черни», — думал Пайра, отметая в сторону мысли, что болото устроено сургарцами нарочно. Но это, конечно, были уже шуточки богов: болото, взбитое конскими копытами, обернулось скромным ручейком и заструилось вперед, к Сургаре.

Пайра оглянулся на Мангурре, своего хокарэма-телохранителя. Мангурре, не страдая излишней гордостью, смотрел вокруг во все глаза. На его курносом лице было написано удовольствие; он сейчас казался совсем бестолковым, но Пайра не настолько плохо знал своего хокарэма. Он догадывался, что Мангурре уже соображал, каким образом он взялся бы за штурм Борот Сургары: он любил такие задачки, хотя, когда дело доходило до того, чтобы претворить в жизнь их решение, он обычно отходил в сторону и предлагал делать это другим; Пайра подозревал, что поступал Мангурре так не из скромности или лени, а для того, чтобы посмотреть, как безупречный план может быть погублен ошибками исполнителей.

Двое сургарцев, выделенных сотником для сопровождения отряда, посматривали на Мангурре неодобрительно. Во взгляде старшего было больше злости; второй же, совсем юнец, проявлял скорее интерес к одному из врагов, о которых много слышал, но никогда еще не видел. Он окидывал хокарэма быстрым взором и почти неслышно шептал что-то своему спутнику. Мангурре казался ему не более опасным, чем остальные майярцы. Старший сургарец знал, что это не так; ему в жизни всего удалось повидать (об этом говорил след от кандалов на его запястье), и о хокарэмах он знал не понаслышке — недаром он придерживал коня, стараясь ехать на два корпуса сзади.

Хокарэмы… О них сотни небылиц гуляют по Майяру и за его пределами, но разве что сами хокарэмы могли бы разобраться, есть ли в тех небылицах зерно истины.

Многое говорили о хокарэмах, даже приписывали им тайные празднества с чуть ли не людоедскими обрядами — никто никогда не сомневался в их жестокости.

Но разве можно поверить в это, глядя в простоватое лицо Мангурре?

В стенах ущелья давно метался грохот: отряд приближался к водопаду. Река, которая, собственно, и создала Ворота Сургары, сейчас, в сухое время года, была совсем немноговодна, скорее напоминая ручей. Она устремлялась по тому рукаву, который вел к Сургаре; второй рукав, спускающийся к Майяру, наполнялся водой только в осенние дожди или весной, когда таяли снега. Тогда река поворачивала вспять ручеек, превращая Ворота в неприступное ущелье. У водопада старший сургарец предложил спешиться и идти по узенькой тропе, ведя коней в поводу. Здесь легко можно было оступиться и упасть во взбитую тяжелой струей воду в яме у подножия водопада.

Мангурре успевал посмотреть и под ноги, и вверх. Там, на высоте сорока локтей, была проложена «сухая» тропа, обеспечивающая связь с Сургарой во время паводков. Для верховых та тропа не годилась, пешие же скороходы могли в любое время отправляться в Тавин. «А может, у них на выходе из ущелья застава со сменными конями?» — размышлял Мангурре, и так оно и оказалось, но обнаружилось это только на следующий день, поскольку ночевать им пришлось в ущелье, на специально оборудованной для этого площадке. Здесь было тесновато, но другого места для привала в полузатопленном ущелье не было. Для караванов, следующих в Сургару и из Сургары, был устроен бревенчатый настил с несколькими хижинами и местом для костра. Пайре хижины не понравились, он брезгливо приказал поставить для себя палатку.

Утром, когда в ущелье было еще темно, путь продолжился, и только ближе к вечеру стены расступились и отряд вышел на открытую холмистую равнину.

Тут Пайра и велел останавливаться на ночлег, хотя до заката было еще далеко. Такая остановка была вполне в порядке вещей; в портулане, которым запасся Пайра на дорогу, остановка даже настоятельно рекомендовалась, и сургарцы, которым он сообщил о своем решении, тоже ничуть не удивились. Старший сказал даже, что и сам бы это посоветовал — путь по ущелью был не из легких.

А два дня спустя в третьем часу после полудня отряд Пайры въезжал в Тавин. Уже задолго до этого местность стала людной; Пайру коробили устремленные на него удивленные, а часто и враждебные взгляды, но делать было нечего. В Тавине поглядеть на майярцев сбегались целые толпы, и, надо сказать, они вовсе не молчали. Правда, оскорбительных выкриков Пайра не слышал, но неодобрительный шепоток сопровождал отряд на всем пути от городских мостов до дома Руттула.

Тавин — город своеобразный. Расположенный на острове, он больше полагался на воды Тавинского озера, чем на крепостные стены, опоясывающие его. Поэтому Тавин мог позволить себе широкие улицы, просторные площади и даже большие сады. Вид у него был деревенский, простоватый.

— Занятный городок, — одобрительно пробормотал Мангурре за спиной Пайры.

Принц Руттул жил в большом, однако не роскошном доме — простота была почти неприличная.

— Подумать только, — чуть слышно проговорил Мангурре. — Как легко его убить…

Пайра прекрасно понимал своего хокарэма. В самом деле, почему ни одно покушение на Руттула не удалось? Какое везение помогало Руттулу избегать их? Подосланные убийцы не достигали цели; правда, за это дело только раз брались хокарэмы, но результат того покушения был ошеломляющ: один из двоих сгинул бесследно, а другого, как говорят закованного в цепи, вывезли в Майяр в сундуке. Парень краснел от унижения, как мальчик, но ничего не рассказал даже хокарэмам — какая сила могла его одолеть.

Однако каким беззащитным выглядел Руттул! Он был в своем обычном бархатистом черном костюме, не знающем сносу. Кроме золотистой отделки, украшений, как бы то ни было подчеркивающих богатство и власть, не было.

Пайра никогда не видел раньше Руттула и поразился, как правы были люди, описывая его лицо как неприятное. Он не был уродом, принц Руттул, но черты его лица были настолько необычными, что взгляд резали и бледная кожа, и пронзительно светлые, почти желтые глаза, и желтые же, густо тронутые сединой волосы.

— Приветствую тебя, высокорожденный Пайра, — сказал Руттул, делая навстречу прибывшему послу несколько шагов.

Пайра сдержанно поклонился. Руттул пригласил его в кабинет, указал на кресло, предложил вина.

Поначалу разговор шел о погоде, о дальней дороге и дорожных случайностях — обычный, ничего не значащий разговор, который ведется исключительно ради приличия. Потом Пайра осмелился осведомиться о здоровье принца Руттула и его высочайшей супруги. Руттул чуть заметно удивился: Пайра именовал принцессу Савири как будто не по сану. Затем Руттул понял, в чем дело, и спросил о здоровье высочайшего Карэны.

— Его здоровье как будто не ухудшилось, — ответил Пайра. — Но он, намереваясь достойно подготовиться к смерти, принял монашеский чин и удалился от дел.

— Он не так уж и стар, — заметил Руттул.

— Да, — согласился Пайра, — но ему последние годы было трудно двигаться.

— Я отношусь к высочайшему Карэне с искренним уважением, — сказал Руттул немного погодя. — Но не думаю, чтобы он решил послать тебя известить принцессу Оль-Лааву и меня о своем уходе от дел.

— Разумеется, — холодно ответил Пайра. — Собственно, он послал меня не к тебе, высокорожденный Руттул, а к твоей высочайшей супруге. Принц Карэна завещал ей свое право на знак Оланти.

Пайра полагал, Руттул удивится, услыхав такие немыслимые речи. Но то, что слетело с губ Руттула, он ожидать никак не мог.

— Значит, принц Аррин умер, — задумчиво проговорил Руттул. — Жаль… Жаль!

Сначала Пайра не понял. Потом догадался, какое сплетение государственных интересов стоит за завещанием Карэны. Потом возмутился: знак Оланти был для него священен, а тут его используют в качестве подачки.

Руттул его возмущение заметил.

— Неужели ты думал, — спросил он, — что Высочайший Союз позволит принцессе стать наследницей короля?

— Это бесчестно, — возразил Пайра.

— Ну что ты!

Пайре было трудно понять.

— Они же оскорбляют вас — тебя и госпожу принцессу!

— Ты слишком молод, — ответил Руттул. — Прости меня, ты слишком горяч.

Эти слова могли бы показаться унизительными молодому аристократу, но Пайра пропустил их мимо ушей, а Руттул продолжал:

— Сегодня ты отдохнешь, а завтра мы с тобой поедем в Савитри. Там живет сейчас принцесса. Савитри прекрасное место, надеюсь, там тебе понравится…

«Он считает меня мальчишкой?» — подумал Пайра. Но затевать ссору в чужой стране, да еще с мужем принцессы, вассалом которой только что стал, Пайра не рискнул и послушно прошел в отведенные ему покои.

Савитри он так и не увидел — утром его разбудила суматоха и шум во дворе и в доме: принцесса Савири, узнав о появлении майярцев, не сочла за труд вернуться в Тавин.

— Рада тебя видеть, — улыбнулась она Пайре, когда они встретились перед завтраком. — Очень рада. Я хочу надеяться, тебе понравится наш дом. Правда, он заведен не на майярский лад, но…

Как Пайре мог не понравиться этот дом, когда хозяйкой в нем была фея: приветливая, хрупкая, нежная фея в фантастических, никогда не виданных одеждах?

Конечно, он видел, что это совсем девочка и что ей всего тринадцать лет, но многое, очень многое придавало ей в глазах Пайры священный ореол.

Она была дочерью короля.

Она была обладательницей знака Оланти, а могла бы стать и наследницей престола, то есть будущей королевой.

И она была женой Руттула.

Принцесса и дракон, думал Пайра, глядя на нее и на Руттула. Но только принцесса вовсе не жаждет избавления, и Пайре не придется стать ее рыцарем, защищая ее копьем и мечом. А дракон добродушен и свысока посматривает на юношескую влюбленность майярца.

Принцесса расспрашивала Пайру о майярских модах. Что мог сказать Пайра? Разве самое главное в одежде покрой? Платья достаются в наследство, и красота их — в их ценности, в роскоши шелков и бархата, в пышности кружев, в узорах жемчужных вышивок.

— Скучно, — улыбалась в ответ Савири. — Скучно все время носить одни и те же платья. И скучно шить платья по одному-единственному фасону…

Все дни, которые оставались до назначенного отъезда в Майяр, на женской половине дома Руттула царила суматоха. Непрерывно отправлялись в Савитри посыльные за какими-то безделушками, отрезами тканей и драгоценностями.

Как много денег тратила принцесса на удивительные платья, из которых скоро вырастет!

— Я на ее тряпках не разорюсь, — с улыбкой говорил Руттул. — Молодые девушки должны одеваться красиво. Это хорошо влияет на их характер.

Что будет с Майяром, если его женщины заразятся от принцессы ненасытной жаждой роскошных нарядов? — вздыхал Пайра.

Принцесса Савири за все это время обратилась к Пайре с просьбой только один раз, но зато просьба эта поставила Пайру в тупик: она попросила сопровождать ее в театр.

— Понимаешь, — объяснила она невинно, — я очень люблю смотреть представления, но принц не имеет времени часто ходить в театр. А у нас в Сургаре дамам без сопровождения мужчин в театр ходить нельзя. Можно, конечно, попросить кого-нибудь из подчиненных принца, но часто такого не позволишь: стоит появиться с кем-нибудь на людях больше трех раз, и сразу поползут сплетни.

Пайра был в недоумении. Чтобы в Майяре знатная дама отправилась в театр… Неприлично!

— Спроси у принца, Пайра, если есть сомнения. Пайра спросил. Руттул выслушал, сказал доброжелательно:

— Да, пожалуйста, если тебя не затруднит. Затруднений-то никаких, пожалуй, кроме разве что косых взглядов сургарцев; Пайра к этим взглядам уже привык и не обращал на них внимания. Так что однажды под вечер Савири и Пайра в сопровождении хокарэмов отправились на окраину Тавина, где на постоялом дворе «У Горького колодца» давала представление актерская труппа.

Для знатных и богатых гостей хозяин расставил у самого помоста кресла и стулья; Савири удобно устроилась в неуклюжем кресле на подушках, принесенных из ее портшеза. Пайра сидел на стуле около нее, Стенхе и Мангурре расположились у их ног. Маву занял позицию подальше, завел разговоры с миловидной хохотушкой, но не забывал посматривать вокруг.

Савири нетерпеливо ожидала начала. Полумаска, по обычаю, скрывала ее лицо, но все в округе, конечно, знали, что за дама посетила сегодня «Горький колодец». Для развлечения дам певец пел баллады, но Савири ждала вовсе не этого.

Витиеватое название пьесы не показалось Пайре знакомым; но, как выяснилось, он уже видел ее в Гертвире — пьеса рассказывала о подвигах героя древности Ваору Танву. Пайра историю Ваору Танву знал хорошо, поэтому сначала представление показалось ему скучноватым. Но актеры играли отлично, и Пайра увлекся.

Хокарэмы рассматривали представление со своей точки зрения. Когда Ваору Танву и прекрасная воительница Санги Тависа Немио обнажили мечи и бросились в сражение, Мангурре заметил тихо: «Красивый танец… Эти парни хорошо владеют мечами. Вот этот, который Санги, по-моему, даже лучше…»

— Задира и буян, — ответил Стенхе почти неслышно. — И достаточно умен, чтобы успевать смыться вовремя.

— Прекрасно танцуют, — повторил Мангурре.

Танец-сражение завершился: Санги Тависа Немио признала Ваору Танву искусным воином, достойным стать ее мужем. Пайра вдруг вспомнил, что в гертвирском спектакле за этим эпизодом следовала совершенно непристойная сцена, и с ужасом сообразил, что сейчас юная принцесса Савири увидит это непотребство. Нет, нельзя женщин пускать в театр; уж свою жену бы Пайра и близко туда не подпустил. Но что, что делать сейчас? Пайра с облегчением увидел, что в сургарском театре женщин играют мужчины, так что все, что произошло потом, оказалось веселым, но двусмысленным диалогом, который, как надеялся Пайра, Савири не поняла. Савири поманила Стенхе и сказала тихо:

— Хонт обожает ставить пьесы с драками.

— А зрители обожают их смотреть, — усмехнулся Стенхе. — К тому же он, кроме драк, и не умеет ничего играть. Любовную сцену ему трудно осилить. В любовных сценах хорош Артавину.

— Жаль, что он сегодня не играет, — проговорила Савири. — Он болен?

— У него запой, — ответил Стенхе.

Пайра прислушивался к диалогу с возрастающим негодованием. Этот холоп болтает языком без спросу, причем говорит такие вещи, которые и слушать-то благородной даме не подобает. Прикрикнуть? Но Пайра не хотел привлекать к себе внимание сургарцев. Он тихонько пнул Стенхе сапогом. Стенхе обернулся с недоумением. Пайра проговорил сквозь зубы:

— Не болтай лишнего…

Стенхе кивнул и отвернулся. К чужому господину он не обязан был проявлять особой почтительности, но все же, Пайра заметил, на язык Стенхе стал сдержан, а точнее, молчалив. Он пару раз ответил утвердительно на реплики Мангурре, а с Савири больше не разговаривал, тем более что она увлеклась похождениями Ваору Танву.

Действие стремительно продвигалось к развязке; интрига закручивалась так туго, что казалось, уже и надежды нет, что все завершится благополучно. Сургарский драматург обращался с преданием о Ваору Танву весьма вольно. Он ввел несколько эпизодов, каких никак не могло быть ни в каноническом сюжете, ни в гертвирском спектакле; Пайра вернулся к мысли, что находится в стране, где бывшим рабом быть незазорно. И хотя он не мог относиться к этому с пониманием, все же показалась ему достойной уважения любовь сургарцев к своему государству.

Честно говоря, сургарцам было чем гордиться: удачное восстание превратило былую окраину Майяра в процветающую страну. Руттул оказался достаточно силен, чтобы укрепить положение мятежников, создать авторитетную верхушку и превратить жаждущую крови и свободы толпу во вполне управляемую армию. Подумав так, Пайра решил, что в далеком году Камня Руттул спас не только этих восставших рабов, но и огромные майярские пространства от тяжелой изнурительной войны: он сумел сконцентрировать силы мятежников в Сургаре, сравнительно более изолированной области Майяра. Каким образом ему удалось отговорить всех от похода на Майяр? Но это ему удалось, и бывшие рабы, вместо того чтобы сеять смерть по всей стране, осели и превратились в сургарцев.

Верховному королю и Высочайшему Союзу пришлось смириться с потерей области, а для того, чтобы узаконить возникшее положение, — дать Руттулу титул принца. Но Руттул, хоть и принял титул, вовсе не собирался править Сургарой единовластно. Кое-кто считал, что Руттул предпочел бы вообще отойти в тень, оставить врученную ему власть, но в этом случае, как он, вероятно, понимал, его не оставили бы в покое. Слишком большое значение приобрел в Сургаре этот чужеземец, чтобы ему позволили жить спокойно, не вникая в высокую политику. Кое-кто был склонен видеть у него сверхъестественные способности, но Высочайший Союз отказывался признать в нем бога или демона; для майярских государей он — раз и навсегда — был только чужеземцем, может быть знатным, может быть нет, однако с внешностью, которую в Майяре имеют только рабы, и с ученостью и умом, которых у рабов быть никак не могло.

Пайра Руттулу завидовал. Странно для знатного майярца завидовать человеку пришлому, о происхождении которого ничего не известно, но та быстрота, с какой тот возвысился, вызывала у Пайры восхищение. Несколько лет — и никому не известный чужеземец превратился в полноправного государя, рангом повыше честолюбивого Пайры. И как горько Пайре было осознавать, что такого положения ему вряд ли добиться.

Глава 8

В день блаженного Гариара караван принцессы отправился в Майяр. До Ворот Сургары ее вещи везли на мулах, за Воротами же все добро перевалили в подогнанные повозки. Пайра настаивал, чтобы и принцесса ехала в крытой повозке, как и полагается знатным дамам, но она возмутилась и продолжала путь, как ей хотелось, верхом. Пайру успокаивало только одно: покрой ее платья был достаточно свободным, чтобы позволить сидеть в седле по-мужски. Интересно, что бы он сказал, если бы увидел короткие хокарэмские штаны, которые она надевала под юбку?

Стенхе покашливал каждый раз, когда, по его мнению, принцесса вела себя неподобающим образом. Сава его намеки великолепно понимала, но помнила она и слова Руттула о том, что нельзя позволять управлять собой как марионеткой. Поэтому она, пропустив мимо ушей кашель Стенхе добрых две дюжины раз, вдруг сказала Маву:

— Послушай-ка, любезный, что это у нас Стенхе раскашлялся? Ну-ка завари ему лечебных травок…

Кашель как рукой сняло.

— Вот, — сказала Сава Пайре, — видишь, какой у меня служит лекарь? От любой простуды вылечит.

За ее спиной Маву самодовольно улыбался в глаза Стенхе. Стенхе тоже посмеивался, но улыбка его была неискренней. Однако обижать своего старого хокарэма Сава не стала. Вечером, когда караван расположился на ночлег, она позвала Стенхе погулять с ней и стала расспрашивать о майярских обычаях. Разговор она с кашлем не связывала, но и слепому было видно, что ей не хочется обижать Стенхе невниманием и в то же время она считает необходимым настоять на своем праве на самостоятельность.

Стенхе понял и смирился. Девочка повзрослела, и ей надо привыкать вести себя по-королевски. Теперь он не подавал ей советов на людях, а старался заводить не очень скучные поучительные беседы.

Такие советы Сава принимала.

В день святого Кэнте, когда солнце клонилось к закату, принцессин отряд достиг Торского моря, которое еще называют Южным, ибо находится оно на юге Майяра. Едущие впереди Пайра и Маву увидели море с горы Таумепор и остановились, поджидая остальных. Принцесса Савири, когда догнала их, соскочила на землю и сверху оглядела знаменитую бухту Домети, город Лоагну и холм, на котором поставили часовню в честь победы короля Нуверре над королем Ольтари.

— Ночевать будем здесь, — распорядилась принцесса. — Это ведь подходящее место, я не ошибаюсь, Стенхе?

— Как тебе будет угодно, государыня, — поклонился Стенхе.

— Как угодно, государыня, — с полупоклоном сказал Пайра.

Он немедленно распорядился о разбивке лагеря, и пока слуги ставили шатры и разводили костры, Сава, присев на принесенный из повозки стул, смотрела вниз, туда, где более четырехсот лет назад ее предки утвердили свое право над Майяром.

— Рассказывай, — приказала она Стенхе, и тот, присев у ее ног, повел рассказ не с самого начала «Сказа о короле Нуверре», а с того момента, когда однажды после полудня король услышал разговор дозорных, стоявших как раз над кораблем короля. Они говорили, что видят много кораблей; по мере того как корабли приближались и расстояние между ними увеличивалось, можно было различить десять-двенадцать или даже больше.

Услышав эти разговоры, король сошел на берег и поднялся к дозорным. Король смотрел некоторое время и сказал: «Нет сомнения в том, что приближается враг. Это паруса боевых кораблей».

Король велел сразу же позвать своего трубача и трубить сбор всего войска на берегу. Когда все сошли с кораблей, король выступил вперед и сказал:

«Похоже на то, что нам, аоликану, еще раз придется потрудиться. Потому что нельзя сомневаться в том, что король Ольтари скоро пожалует сюда. Вы знаете, что большая часть нашего войска уплыла и некоторые на юге, в Ктрогге. Только богам известно, что с ними сталось там на этот раз.

Я полагаю, что если мы будем ждать здесь короля Ольтари, то, хотя у нас всегда были неравные силы, когда мы сражались с ним, на этот раз его превосходство будет большим, чем когда-либо раньше. Давайте решим, окажем ли мы ему сопротивление или сойдем на берег и бросим корабли. Но мне кажется, что мы не стали друзьями тех, кто живет здесь, в Лоагне. Ясно, что, куда мы ни пойдем, король Ольтари со своим войском будет нас преследовать и весь народ примкнет к нему. Надо еще сказать, что захват этих кораблей стоил мне столько труда и тягот, что если я потеряю их сейчас, то едва ли снова смогу добыть корабли в Майяре и тогда каждый пусть спасается сам. Я не хочу единовластно вести вас против превосходящей силы, если все вы считаете, что это бесполезно. Но я не побоюсь и не буду противиться, если предводители и воины сочтут, что стоит оказать сопротивление».

Когда король окончил речь, людям показалось, что они поняли его волю, и все решили, что лучше всего согласиться с тем, что, как они видели, было его волей. Они понимали, что надежда на победу невелика. Но почти все сразу сказали, что хотят сражаться, а не обращаться в бегство, не испробовав своих сил. Они сказали, что это все равно: они и раньше много раз сражались против превосходящих сил и все-таки одерживали победу.

Аоликану вначале приходилось плохо. Большой корабль короля Нуверре оказался зажат кораблями короля Ольтари. Тут король Нуверре спрыгнул в лодку, и с ним еще один человек, и стал грести к кораблю Кайрэ, королевского сына. Король крикнул им, что они действуют скверно и несмело, и велел им грести вокруг Большого корабля и подойти там, где борт пониже, и попытаться справиться с ними. Король плыл на лодке между кораблями и воодушевлял своих людей, говорил им, куда им направиться. И аоликану вдохновили слова короля — они наступали смело и сражались храбро. Но и противники их действовали не хуже. И та и другая сторона пускала в ход все свое оружие.

Тогда король стал грести обратно к своему кораблю, и стрела вонзилась в нос лодки около головы короля, а другая, в борт, у самых его ног. Король сидел и не дрогнул. А сопровождающий его человек сказал: «Опасный выстрел, государь!» Король ответил: «Так близко, как боги пожелают».

Тут король увидел, что удары оружия и камни так густо сыпались на большой корабль, что ему не взобраться на него, и он стал грести прочь и к берегу.

— …Стенхе, — сказала принцесса, удивив Пайру, — пока хватит. Нарисуй-ка, как это было.

И Стенхе, взяв в руки лапару, нарисовал ею на песке очертания бухты и положение большого корабля и четырнадцати кораблей росфэрнов, окруживших его, и стоящие чуть поодаль корабль Кайрэ, королевского сына, и тринадцать кораблей аоликану, и еще тридцать кораблей росфэрнов. И Стенхе, указывая лапарой, показал, как устремились в бой корабли аоликану против кораблей росфэрнов, и как они стали захватывать один корабль за другим, и как росфэрны прыгали за борт.

Аоликану высадились на берег и встречали там росфэрнов, которые пытались выплыть на сушу. Также они плавали на лодках и убивали пытавшихся спастись вплавь.

— Как считает большинство, погибло не меньше восемнадцати сотен человек, — поведал Стенхе, в точности следуя «Сказу о короле Нуверре». В присутствии Пайры он не решился, как делал обыкновенно, вставить свои комментарии. Так, по его мнению, число погибших было явно завышено.

Поэтому он сразу перешел к речи, произнесенной королем Нуверре на следующий день.

«…Самих богов мы должны благодарить за победу, — сказал король, — ибо в этой битве еще яснее, чем раньше, они явили нам свою мощь и силу. В ответ мы должны воздать им подобающую благодарность и причитающееся им вознаграждение. Мы должны также похоронить все мертвые тела, которые нам удастся найти; я возлагаю на всех моих людей обязанность искать тела вдоль берега, прилагая к этому все усилия. Те, кто будет делать так, получат благодарность богов, и, кроме того, им достанется добыча, потому что на всех было что-нибудь ценное, а на некоторых много.

Я полагаю, что теперь власть в стране принадлежит нам, буду ли я хорошо управлять ею или плохо. И божья воля, чтобы мы были теперь миролюбивы и справедливы. Вам, моим людям, я хочу сказать: боги да возблагодарят вас за то, что вы так преданно следовали за мной. Я тоже отблагодарю вас всеми средствами, которые есть в моем распоряжении. Хорошо знать, что владения и добро, которое принадлежало этим богачам, лежащим здесь на берегу, получите вы, и вдобавок лучших невест, какие есть в этой битве, но вы приобрели и завистников, их мы должны беречься, а боги да берегут нас всех!»

По неписаной традиции рассказчики обычно заканчивали повествование на этом, но Сава сказала:

— Говори дальше, Стенхе.

И Стенхе рассказывал, как аоликану и местные жители находили в море мертвых и хоронили и как нашли тело короля Ольтари. Его легко можно было узнать: лицо его не изменилось, румянец не сошел со щек, и оно не окоченело.

Был приготовлен гроб. Но прежде, чем тело короля было завернуто в саван, те, кто раньше знал его, стали подходить к гробу и опознавать его, чтобы потом свидетельствовать о его смерти, если бы жители Нарома стали утверждать, что король Ольтари жив, и подняли восстание.

Тело короля Ольтари обрядили к погребению, и он был похоронен в храме Тварно вне алтаря, перед каменной стеной в южном приделе. Прежде чем тело было положено в гробницу, король Нуверре призвал людей посмотреть на него, чтобы они потом не говорили, что этот самый Ольтари сражался против него позднее. Многие подходили и смотрели на тело, и многие отходили, плача.

Над могилой было сказано много красивых речей. Король тоже произнес длинную речь:

«Мы стоим здесь над могилой достойного человека, которого любили друзья и родичи, хотя нам с ним, двоим родичам, не суждено было жить в согласии. Он был суров ко мне и моим людям. Но боги да простят ему теперь все дурное, в чем он виноват, ибо он был хорошим правителем во многом и украшен родством с королями».

Король Ольтари был человеком простым в обращении и веселым. Как и многие мужи в молодости, он любил вино и женщин, был охотником до игр и был не прочь показать свое превосходство перед другими в ловкости. Он был очень силен, щедр, красноречив, умел повелевать, отлично владел оружием и любил нарядно одеваться. Он был высок ростом, крепок, тонок в поясе, ладен. Лицо казалось красивым, но у него был несколько неприятный рот.

У короля Ольтари было много друзей, и его любил народ в стране. Более всего его поддерживали жители Нарома. Его настолько любили, что, как бы ни было опасно следовать за ним, пока он жил, у него никогда не было недостатка в приверженцах. И впоследствии оказалось, что тем, кто выдавал себя за его сыновей, легко было набирать людей…[1]

Стенхе подумал, стоит ли продолжать дальше. О бухте Домети сказание больше не упоминало.

— Хватит, Стенхе, — сказала Сава, угадав его колебания, а Пайра, все время молча стоявший рядом и внимательно слушавший, подарил хокарэму за рассказанную повесть перстень со своей руки.

Солнце уже закатилось, и теперь быстро темнело. Сава в сопровождении Пайры и хокарэмов вернулась к кострам.

— Много ли я ошибок сделала за сегодняшний день? — спросила Сава Стенхе, когда они остались наедине.

— Мало, госпожа, — ответил тот. — Я бы даже сказал, ни одной, но ты ведь немедленно загордишься, и завтра будет день сплошных ошибок.

— Я постараюсь, чтобы их больше не было.

— Будут, — усмехнулся Стенхе. — К примеру, вот первая. Сава посмотрела на свой только что снятый сапожок:

— В чем дело, Стенхе?

— Майярские дамы сами не раздеваются. Им помогают камеристки.

— Да, им без посторонней помощи ни одеться, ни раздеться, — возразила Сава. — А мне-то что?

— Не положено, сколько тебе говорить. Сава пожала плечами:

— Ну тогда позови ко мне Лавими. А сам иди-ка подальше, надоел!

Назавтра, после молитвы в часовне, караван двинулся вперед. В Лоагне Сава настояла на посещении могилы короля Ольтари. Здесь Стенхе рассказал коротко о деяниях покойного короля; Сава, склонив голову, выслушала, а потом ее караван погрузился на речные ладьи и направился вверх по реке — в Гертвир.

Водное путешествие по Майяру Саве больше понравилось, чем сухопутное. Последнее время, когда они вступили в богатые, сильно заселенные области, ей пришлось оставить привычку ездить верхом. Людские взгляды были невыносимыми, от них не скрывала даже густая вуаль. Саве пришлось забраться в тряскую повозку и сидеть там в духоте и неудобстве. На ладье же она могла позволить себе сидеть на носу, смотреть вперед и распевать песни за компанию с Маву.

Так они и прибыли в город Гертвир, где ей предстояло войти в состав Высочайшего Союза.

Гертвир встретил сургарскую принцессу оживлением. Толпы людей стекались по улицам к месту, где должны были проехать повозки ее каравана. Самой принцессы, разумеется, они не увидели — она пряталась за пологом в повозке, зато горожане вволю рассматривали всадников, сопровождающих принцессу. Помимо людей Пайры и сургарской свиты по дороге от пристани присоединились несколько знатных господ, большей частью сыновья майярских аристократов со своими свитами, все расфранченные по-праздничному, нарядные, веселые — как и надлежит быть в сопровождении молодой дамы.

Маву для такого случая тоже принарядился: начистил до невероятного блеска свои короткие сапожки, надел щегольской узорчатый пояс, тщательно причесался щеткой, смоченной соком дерева рантал, чтобы волосы блестели и отливали под лучами солнца медью.

Стенхе суетное франтовство не признавал, но одежду почистил, а также заставил на ней сиять все пряжки и пряжечки, так что в сравнении с Маву неряхой не выглядел.

А в повозке Савы шли последние приготовления. Дорожное платье она уже сменила на нарядное; теперь камеристка, осторожно пробираясь вокруг разложенного подола, помогала Саве укладывать волосы.

Когда до замка Орвит-Пайер, где Саве предстояло жить в Гертвире, осталось несколько минут езды, произошло несчастье — Сава обнаружила, что сломала ноготь.

— Дьявольщина! — прошипела она, торопливо обкусывая его. Опиливать, придавая ногтю благородную овальную форму, уже не было времени. Такая мелочь, как сломанный ноготь, может сильно испортить настроение. В Савитри Сава не обращала внимания на форму ногтей, нетерпеливо обкусывая, когда они начинали мешать ей, однако, путешествуя по Майяру в закрытой повозке, Сава от нечего делать усердно полировала, берегла, следила за ногтями… Обидно же, господа!

И едва она ступила на мощеный двор замка Пайер, ноготь стал мешать ей, цепляясь заусеницами за ткань.

Стенхе глянул на нее с тревогой. Сава поймала его взгляд и решительно сломала второй ноготь, на мизинце. Это, как ни странно, успокоило ее.

— Хороший у тебя замок, — благожелательно заметила она Пайре, и его многочисленные тетушки, старые и молодые, заулыбались шире — принцесса была вовсе не в гневе.

Глава 9

В Гертвире Сава захотела посмотреть город. Пайра показал ей улицы с высоты стен замка Пайер, но Саве было мало этого.

— Я в самом городе хочу побывать, — сказала она Стенхе.

— Это не так просто устроить, — возразил Стенхе. — Тут нужна помощь Пайры.

— Я попрошу его.

— Думаешь, он согласится? — усомнился тот.

После недолгого колебания Пайра согласился — предварительно посоветовавшись с Мангурре, Было объявлено, что принцесса устала с дороги и чувствует себя больной. В покоях, отведенных ей, воцарилась тишина, окна занавесили, создав в опочивальне густой сумрак, а в спрятанной под балдахином постели устроилась в принцессиной сорочке камеристка.

Сама же Сава в платье камеристки и в сопровождении Стенхе и Мангурре, переодетых горожанами, вышла в город. Гертвир совсем не был похож на Тавин. Улочки тесные и очень грязные. Стенхе, велев обуться в деревянные башмаки, оказался прав — ручьи помоев превращали улицы в болото. — Не ходи под окнами, — предостерег Стенхе. — Иди посредине улицы. Не ровен час, какая-нибудь хозяйка выльет ведро. Правда, полагается делать это ночью, но всякое может случиться. И когда на тебя выльют ушат всякой дряни, ведь не будешь утешаться мыслью, что твой обидчик нарушил закон.

Не понравился Саве грязный и тесный Гертвир. Более же всего ее поразило то, что в каждом квартале города есть виселица, или позорный столб, или и то и другое вместе. Года не проходит, чтобы правосудие высоких властей не отправило в мир иной около сотни воров, бродяг, других преступников самых разных рангов. Конечно, в годы эпидемий, когда стихия берет на себя роль палача, эшафоты теряют значительное число своих жертв, зато во времена смут и мятежей это сокращение с лихвой покрывается.

В Майяре виселицы строятся добротно, на десятилетия, даже на века: в квартале Льеторвир виселица простояла два века, пока за ветхостью не было решено поставить новую.

Вешают не только живых, но и мертвых. Так, например, повесили одного добропорядочного торговца преклонных лет. Его преступление состояло в том, что он «сам себя повесил и задушил».

А вот если бедняга повинен в заговоре против короля, виселицы уже недостаточно: осужденного, привязанного к лошади, волокут по улицам. Лошадь скачет галопом, и к тому времени, когда смертника притащат к эшафоту, жизнь едва теплится в нем.

Фальшивомонетчиков варят заживо. Чеканить деньги — это важнейшая привилегия короля и высочайших принцев, поэтому неудивительно, что такое преступление наказывается жестоко. Смерть превращается в мучительную и продолжительную пытку.

Колдунов, еретиков, отравителей сжигают на костре, предварительно выставив у позорного столба на Рыночной площади. И те, кого сжигают на «быстром огне», могут считать, что им повезло.

Для людей благородного сословия такие виды смерти считаются позорными. Бывает, король из милости заменяет такую казнь на более подобающую дворянину: обезглавливание или четвертование.

На колесование сходятся поглазеть зеваки даже из других кварталов. Вообще же всякая казнь — зрелище, любимое городскими жителями. И поскольку зрелищ подобного рода в городе обычно хватает, горожанин еще может попривередничать, оценивая работу палача.

Казнь женщин не пользуется особыми симпатиями толпы. Люди собираются посмотреть, разве что если преступница хороша собой или очень известна в городе. Сама же процедура скучна: женщин вешать не принято, подвергать другим видам казни тоже — их просто закапывают живьем. Бывает, женщина хитрит, пытаясь избежать казни, приносит присягу, что она беременна. Присяга присягой, но к ней направляют опытных старух, и те определяют, правду ли сказала несчастная. Если солгала, закапывают, если сказала правду — тоже, но после рождения ребенка. Дитя отдают родственникам или, если таковых не найдется, в приют. Правда, подобная отсрочка нередко спасает жизнь осужденной: уж так в Майяре принято, что, если в высочайшей семье благополучно разрешится от бремени знатная дама, беременную узницу отпускают на свободу с полным прощением, если грех ее не слишком велик (воровство или скупка краденого), или же битую кнутом.

Но и наказание кнутом для горожанина — любимое зрелище. Не всякому доводилось попробовать на своей спине, но каждый считает себя докой, обсуждая ловкость палача.

И хотя на Рыночной площади, кроме виселицы и позорного столба, находится самый знаменитый в Майяре базар, он не оставил у Савы более яркого впечатления, чем эти многочисленные вестники смерти.

— У нас не так, — шептала она, подразумевая Тавин. Стенхе улыбался. «У нас не так… У нас не так открыто, — думал он про себя. — Но с каких это я пор говорю „у нас“, думая о Сургаре?»

Мангурре предложил:

— Пойдем домой, а? Чего шататься по улицам?

— Хорошо, — согласилась Сава. — Но давайте еще посмотрим на храм Орота.

Орота ничем бы не выделялся среди многочисленных гертвирских храмов, если бы в нем уже четыре столетия не венчались на царство майярские государи.

— Я хочу посмотреть, — сказала Сава, — ведь это на меня могли бы после смерти короля возложить корону.

— Сюда ты можешь прийти открыто, со свитой, — заметил Стенхе.

— Да, — ответила она. — Непременно приду.

Она прошла по стертым каменным плитам к алтарю, ступая на разноцветные пятна света, пропускаемые витражами. Молящихся в храме было немного. Стенхе подумал, что Сава слишком выделяется среди них своей независимой повадкой.

Он кашлянул. Сава не оглянулась, но, сбросив груз привычек, помолилась, встав на колени перед наиболее почитаемыми образами. Потом она положила монету на блюдо для пожертвований и пошла вдоль стен, останавливаясь иногда перед некоторыми из икон или статуй.

«Слишком прямо держится, — думал с досадой Стенхе. — Не привыкла кланяться…»

Перед одним из горельефов Сава замерла. Молодой священник заметил ее задумчивое остолбенение и подошел. Стенхе тоже придвинулся — на тот случай, если намерения парня не вполне благочестивы. Мангурре остался на месте, чтобы обеспечить отступление, если придется срочно уходить.

Может, и были у священника нечестивые намерения. Он начал говорить о том, что горельеф, к сожалению, не закончен, но нет мастера, который бы завершил работу.

— Не закончен? — обернулась Сава. — Почему же он не закончен? По-моему, тут изображено все, что хотел скульптор.

Парень стал объяснять, что горельеф должен был изображать триаду, трех ангелов, в руках которых жизнь человеческая, изваяны же всего две фигуры…

— Кто из нас слеп, святой отец? — спросила резко Сава и оглянулась, встретившись глазами со Стенхе.

Стенхе чуть заметно дернул щекой:

«Ну что же ты, госпожа моя? Обещала же, что будешь вести себя как простолюдинка…» Сава не заметила его укора.

— А ты, сударь, — спросила она его как незнакомого, — ты тоже видишь только двух ангелов?

Стенхе повернулся и рассмотрел горельеф повнимательнее. Двух ангелов увидел он: одного в венке из цветов и с цветами в руках — ангела, дающего жизнь, Ангела Жизни; второй ангел был суров, со свитком в одной руке и мечом в другой, — то был Ангел Смерти. Третьего ангела не видел Стенхе.

— Я вижу двух, дочка, — ответил Стенхе мягко. — Где ж ты углядела третьего?

Сава взяла его за рукав, потянула к себе, отступив на шаг. Стенхе стал на ее место, глянул опять — и увидел. Складки камня сложились в неземной красоты лик. Стенхе шагнул вперед — красота распалась, превратилась в уродливую маску и исчезла.

— Святые небеса! — вымолвил хокарэм. Священник, отодвинув Стенхе, тоже увидел: Ангел Судьбы стоял перед ним, грозный и милостивый одновременно.

И потрясенный священник запел древний гимн. В высоких сводах собора одинокий голос его терялся, и спешили к нему уже другие, чтобы узнать, в чем дело, ибо, хотя храмы стоят, чтобы в них молились, гимны все же положено распевать в свой черед, так как служение богам требует порядка… И Стенхе воспользовался поднятой суетой, чтобы увести Саву из собора.

— Стенхе, — сказала Сава задумчиво, когда они спешили к замку Орвит-Пайер. — Вот это и есть то, о чем говорится в гимне: «Каждый может увидеть миг рождения или миг смерти, но миг, когда обращен к тебе лик Судьбы, поймет не каждый»?

Стенхе хмыкнул.

— Ну и кутерьму ты устроила, госпожа моя, — проговорил Мангурре, догоняя их. — Идем быстрее, а то тебя провозгласят блаженной.

— Ну-ну, — усмехнулся Стенхе. — Не так все скоро. Сначала Святое Братство будет проверять, не происки ли это демонов.

— Да уж, — подтвердила Сава. — И я боюсь, знаю, что они решат, когда дознаются, кто я. Жена Руттула в святые попасть не может.

— Будет, пожалуй, лучше, — заявил Стенхе, — если Пайра не узнает, какой переполох мы подняли.

— По-моему, тоже, — согласился Мангурре. — Он ведь мне строго-настрого велел, чтобы все было тихо.

В замок они попали через одну из боковых калиток. Савиного отсутствия так никто и не заметил, и она со Стенхе быстро прошла по коридорам в отведенные ей покои.

Камеристка, оказывается, тоже не скучала, пока Сава прогуливалась по городу. Маву, лежащий у порога (якобы охраняющий принцессу), взял на себя труд развлекать девушку разными байками. Развлечений же другого характера они себе позволить не могли, так как в комнате постоянно сидели, на тот случай если понадобятся больной, служанки, да и сердобольные тетушки Пайры заглядывали, чтобы предложить нюхательные соли, микстуры и настои.

Стенхе остановился у порога, разглядывая с неодобрением легкомысленного оболтуса Маву. Сава же прошла в комнату и скрылась за занавесями кровати. Несколько минут спустя послышался ее звонкий голос: ей стало лучше, и она теперь приказывала подать ей платье, открыть окна свету и предупредить Пайру, что она будет обедать вместе со всеми.

К обеду о случившемся в храме Орота чуде уже было известно и в замке.

— Твое прибытие, госпожа моя, благотворно повлияло на наши святыни, — сказал Пайра за трапезным столом. Его тетушки потрясенно ахнули.

— Мне кажется, Пайра, — строго отвечала Сава, — ты слишком вольно говоришь на священные темы.

Пайра не смутился. Для мужчины, для воина благочестие не обязательно.

— Значит, ты веришь в то, о чем говорят эти люди?

— Если божественное небо явило людям свою милость, — сказала Сава как могла серьезно, — почему я должна сомневаться? История учит нас внимательней прислушиваться к божьим знамениям…

Но когда назавтра Сава — уже в княжеских одеждах — посетила храм Орота, у нее не хватило духу еще раз взглянуть в лицо Ангелу Судьбы.

— Нет, — проговорила она растерянно, так и не решившись ступить в уже очерченный золотой краской круг. — Не могу. — И, даже не взглянув на другие святыни храма Орота, быстро пошла к выходу. Здесь она остановилась на мгновение, велела слугам раздать щедрую милостыню нищим и села в паланкин.

— В чем дело? — спросил Пайра недоуменно. — Почему ты не посмотрела Орота, государыня?

— Какие тебе нужны объяснения, Пайра? — тихо спросила она. — Я не хочу — этого недостаточно?

— Как тебе угодно, государыня, — отозвался Пайра.

В этот же вечер Сава должна была впервые посетить заседание Высочайшего Союза. Принцы уже прибыли в Гертвир. В замке Артва-Орвит, где должна была состояться встреча, суматоха стояла немыслимая. Маву разгуливал там с утра, принюхивался к обстановке, приглядывался к слугам. Ничем подозрительным, как он определил, этот замок не выделялся. Единственное чувство, которое питали высокорожденные принцы к сургарской принцессе, было любопытство: какова она сейчас, эта девочка?

Маву, разумеется, не мог присутствовать на встрече принцев Горту, Ирау и Марутту. Эти господа прибытия принцессы поджидали с особым интересом. Они подготовили морской договор с Саутхо, и теперь многое зависело от того, согласится ли подписать его новоявленная принцесса Карэна. Она ведь может и воспротивиться, оттягивая время, чтобы посовещаться с Руттулом, а отсрочка была совершенно невыгодна всем трем принцам.

— Я уверен, — сказал Горту, — принцесса не будет возражать. У меня есть совершенно точные сведения из Сургары. — Он подозвал своего секретаря, и тот прочитал следующее:

«Сургарский государь, напутствуя высокую госпожу Арет-Руттул Оль-Лааву, рек: „Не мудрствуй, ибо года твои невелики, хоть сан высок; слово твое пока не имеет большого веса, и право вето не придаст ему большей силы ».

— Мой шпион метит в летописцы, — заметил Горту. — Но ничего, это вполне невинная слабость…

Ирау проговорил:

— А я не уверен, что принцесса беспрекословно проглотит наши условия. Я думаю, она все-таки захочет посоветоваться.

— Спорю, что посоветоваться она захочет, но тянуть до Сургары не будет, — сказал Марутту. — Она выберет в советники Пайру.

— Брось! — рассмеялся Горту. — Ставлю десять эрау на то, что в советники она выберет Стенхе, своего хокарэма.

Итак, оставалось только ждать, кто выиграет спор.

Сава прибыла в Артва-Орвит позже остальных принцев. Это соответствовало церемониалу: ей предстояло быть официально представленной.

Принцы сидели за круглым столом в ярко освещенной огромными окнами зале замка; мест было семь, одно из них пустовало в ожидании Савы.

Принцы молчали. Герольд звонко объявил:

— Принцесса Арет-Руттул Эссургару Оль-Лааву Нуверриос!

Сава вступила в зал в сопровождении Пайры и другого васала Карэны — Вилкорэ. На пороге эти высокорожденные господа остановились, отвесили собранию принцев по три поклона и удалились.

Три десятка шагов до стола Сава прошла в одиночестве. Церемониймейстер заранее проинструктировал ее; она точно выполняла его указания, держа голову высоко и глядя прямо перед собой. Не дойдя до стола девяти шагов, она остановилась и глубоко присела в придворном поклоне.

Ее платье, казавшееся в полумраке коридоров почти черным, попав в прямой луч заходящего солнца, запламенело. Алый и золото — цвета рода Карэна, и Сава взяла от этих благородных цветов все, что только могла. Однотонных платьев Сава не любила, но было бы неприлично явиться в высокое собрание разряженной как на праздник; поэтому Сава выбрала один из простых фасонов; смягчив строгость пелеринкой из золотистых кружев. Тонкие полоски таких кружев были вплетены в прическу Савы, и венчали все два пера цапли — одно белое, другое окрашенное в цвета платья.

Ради торжественного случая Сава надела туфли с высокими каблуками и теперь казалась выше, чувствуя себя уверенней.

Она уже знала, что пристальные взгляды майярцев могут быть неприятными, но смутить ее не могут, и все же очень хорошо было, что принцы сидели, — таким образом она, невысокая, хрупкая девочка, имела возможность смотреть на этих мужчин свысока.

Маву, который вовсе не был высок, разглагольствовал однажды на эту тему:

— Высокий рост дает преимущество. Возможность смотреть сверху вниз на окружающих учит уверенности в себе, не дает развиться мнительности и сомнениям. А если боги тебя ростом обделили, приходится учиться ставить других на место или выбирать выигрышные для себя моменты…

Момент был выигрышный, Сава знала. Принцы думали, что, заставив ее стоять перед ними, они дадут ей понять ее ничтожность, и Ирау, после самоустранения Карэны ставший самым старшим, думал долгим молчание смутить девочку.

Но Сава не смущалась. Она переводила глаза с одного принца на другого, концентрируя взгляд на уровне подбородков. Этому научил ее Стенхе:

«Никому и никогда не гляди в глаза, если не уверена, что можешь переглядеть собеседника. И даже если уверена, сто раз подумай. Мгновения, когда нужен прямой взгляд, встречаются не часто, но уж тогда не дрогни».

Молчание затянулось. Ирау, понявший, что девчонку так просто не запугать, заговорил, подчеркивая «р» на раналийский манер. Он отчеканил все предписанные церемониалом фразы и уставился на Саву, ожидая традиционного ответа.

Сава, помолчав, заговорила, когда Ирау уже был готов взорваться от неожиданной паузы. Она принесла клятву чтить честь высокого знака Оланти, и ее полудетский звонкий голос щегольнул старинным аоликанским выговором без всякой примеси сургарского акцента, которым так часто ее попрекали. Принц Кэйве, восхищенный чистотой произношения, одобрительно крякнул. Он слыл блюстителем древней аоликанской чистоты, хоть над ним и посмеивались; он поддерживал старинный дух в коллегиях города Тлантау, и его попечением распространялись в Майяре списки древних книг. Притом по-настоящему образованным он не был; окружая себя начетчиками-богословами, вольномыслия не терпел и гонениями на еретиков был известен не только в Майяре.

Наконец Саву пригласили сесть. Она стала равной им всем и знак Оланти, который горел на ее платье, теперь могла носить по праву.

Она села в кресло, куда чья-то заботливая рука заранее положила высокую подушку. Так сидеть было не очень удобно, подушка скользила, но это было лучше, чем сидеть, когда над столешницей виднеется только голова.

Кэйве, который сидел рядом, наклонился к ней, когда она утвердилась в кресле, поцеловал в щечку и растроганно пробормотал, что редко можно услышать настоящий, не замутненный мужицкими говорами аоликанский язык.

Сава с улыбкой поблагодарила за высокое мнение о ее скромном образовании.

Горту ободряюще улыбнулся ей через стол. Сава кивнула ему: поддержка Горту показалась ей искренней.

После церемониальной части принцы занялись делами, ради которых, собственно, они и собирались раз в несколько лет. Именно на этих собраниях и решались вопросы майярской политики; Верховный король, вопреки своему званию, царствовал, но не правил. Это можно было бы объяснить тем, что последнее столетие на майярском престоле не было по-настоящему сильных государей, но надо, однако, и отметить, что едва только государь начинал обнаруживать признаки силы, Высочайший Союз тут же прилагал все усилия, чтобы укротить его.

Горту посматривал на Саву. Она не проявляла никакого интереса к читаемым у стола документам, сидела сложив руки на коленях. «Конечно, девочке скучно, — подумал Горту, — какие там советы? Она подмахнет договор так же не думая, как утверждает всю эту второстепенную чепуху. Она не подготовлена заранее, — думал Горту. — Другие принцы имели время для изучения документов, она — нет. И бедняжка даже не подозревает, что имеет право потребовать время для детального обдумывания. Но только если она потребует это время, наверняка получится, что договор провалился. Она уедет обратно в Сургару, а там Руттул живо разберется, кому выгоден договор».

Чтец как раз начал оглашать этот так много значащий для Горту, Марутту и Ирау договор. Остальных принцев мелкими или крупными уступками принять его уже уговорили. Одна принцесса Арет-Руттул оставалась в неведенье.

Монотонный голос чтеца оборвался. Горту, не меняя леноватой безразличной позы, наблюдал за происходящим.

— Имеет ли кто из высоких господ возражения? — провозгласил чтец.

Молчание. Горту опасался, что принц Байланто-Киву, вопреки договоренности, попробует сорвать утверждение, потребовать лишний кусок в возмещение, но тот промолчал, предполагая, вероятно, урвать лишку в другое время.

— Имеет ли кто из высоких господ возражения? — вторично провозгласил чтец, готовясь уже пробормотать привычной скороговоркой, что договор утвержден.

Его оборвал звонкий голос Савы:

— Прошу прощения, высокие господа, могу ли я задать несколько вопросов?

— Разумеется, госпожа моя, — согласился Ирау. Горту возвел глаза к небу: «Сорвалось…»

— Прошу развеять мое недоумение, господа, — заявила Сава. — Из каких соображений вы принимаете этот договор? Мне кажется, он невыгоден половине из вас. Только Ирау, Горту и Марутту будут иметь выгоду…

— Не сделать ли нам небольшой перерыв в заседании? — живо среагировал Байланто-Киву.

«Шакал, — определил Горту. — Все-таки встрял… А девочка не так уж проста. Аи да малышка!..»

— Действительно, — поддержал Горту принца Байланто-Киву. — Пора, по-моему, дать нам всем отдых на часок. Мы совсем забыли, что наша юная дама не имеет привычки к скучнейшим государственным делам. Безусловно, ей надо обдумать все, может быть посоветоваться…

«Советоваться она будет со Стенхе, — мысленно продолжил Горту. — А тот посоветует: не встревай, милая моя госпожа, в тигриную грызню».

Оживление, обычное для перерыва, не заставило Саву, подобно другим, встать с кресла и выйти из зала. Горту, Марутту и Ирау тоже не вставали. Замешкался было Байланто-Киву, но потом сообразил, что успех его притязаний будет зависеть от поведения принцессы Арет-Руттул. Байланто-Киву решил, что принцесса наверняка потребует отсрочки для совета с Руттулом; в этом случае он получит время выдрать у Горту кусок полакомей.

Горту проследил, как за принцем закрылась дверь.

— С кем бы ты хотела посоветоваться? — спросил Ирау. — Приказать позвать Пайру?

— Пайру? — вскинула брови Сава. — Я не собираюсь ни с кем советоваться. Мне все и так ясно, господа.

«Глупости, — поморщился Горту. — Зачем это она? Что она может понимать?»

Он поднял глаза и встретился с ясными глазами девушки. Синего ледяного взора он не выдержал, отвел взгляд.

— Ты очень молода, госпожа моя, — сказал Марутту. — Ты уверена, что принц Руттул одобрит твою самостоятельность?

— Разве он будет возражать? — откликнулась Сава. — Ваш желанный договор ни словом, ни буквой не задевает интересов Сургары.

— А чьи интересы, по-твоему, он задевает? — вкрадчиво спросил Марутту.

— Мои, — ответила Сава. — Ведь я правительница княжества Карэна, а не Руттул.

— Твой наместник в Карэне — Пайра, — напомнил Горту.

— А всем управляет его эконом, — отозвалась Сава. — Пайра — вояка, чего вы от него еще хотите?

Горту почувствовал, что у него отвисает челюсть. ТАК не могла говорить девушка, едва переступившая тринадцатилетний рубеж.

— Короче, что ты предлагаешь, госпожа? — спросил он, почувствовав необъяснимый страх.

— Скидку со сборов для карэнцев, путешествующих по вашим уделам, господа. В Горту и Марутту на четверть, в Ирау — на треть, — предложила Сава спокойно.

— Почему же с меня треть? — осведомился еще ничего не понявший Ирау.

— Согласен на скидку, — быстро сказал Горту, вспомнивший, какова была причина того, что высокорожденную принцессу сплавили в Сургару.

— Потому что в твоем княжестве поборы много больше, — объяснила Сава принцу Ирау.

— Я не против скидки, — объявил Марутту, сообразив, что Горту согласился неспроста.

— Грабеж! — воскликнул Ирау. «Скупердяй!» — подумал Горту.

— Тогда, может быть, тебе, принц, больше понравится другое предложение? — спросила Сава. — Я хотела бы иметь для карэнцев разрешение покупать лошадей в Ирау.

Оба предложения были почти равноценны, хотя второе выглядело значительной уступкой.

— Ладно, — заявил Ирау. — Отныне и навеки.

— Отныне и навеки, — повторили остальные.

Устный договор был заключен. Договор Сава утвердила. Байланто-Киву, узнав, что сомнения принцессы Арет-Руттул разрешены так быстро, переменился в лице. Урвать кусок от Горту он уже не успевал: он-то надеялся на заминку.

Когда заседание Высочайшего Союза завершилось, Горту, Марутту и Ирау остались втроем, чтобы обсудить результаты.

— Какова хватка, — заявил Марутту. — Что же из нее вырастет?

— Вырастет? — переспросил Горту. — Разве вам мало того, что уже есть? Она же настоящая хэйми, одержимая! А Руттул, однако, человек отчаянный. Держать в своем доме хэйми, не зная, что она выкинет. Хотя… Дух, которым одержима принцесса, — весьма благоразумный дух. Его можно иметь в партнерах. Во всяком случае, вести с ним дела приятнее, чем с этим ничтожеством Байланто.

О том, что Горту испугался этого духа, он благоразумно промолчал. С хэйми можно иметь дела, главное — не гневить ее.

— Хорошо тебе говорить, Горту, — брюзгливо проворчал Ирау. — А аппетит-то у нее каков? Ишь, пошлины снизить захотела…

— Очень разумно, — проговорил Марутту. — Сегодняшний разговор принесет ей около сорока эрау в год.

— Если не больше, — буркнул Горту.

— Не знаю, хэйми ли она, — продолжал Марутту, — но королева из нее вышла бы великолепная.

— С ума сошел, — качнул головой Горту. — Зачем нам королева с такой хваткой?

— Миттаур был бы наш, — сказал Марутту мечтательно. — И Саутхо. И Иргитави… И не надо было отдавать ее Руттулу — она бы справилась с Сургарой.

— Ну нет, — возразил Горту. — Руттул приложил руку к созданию этого маленького чуда — принцессы Карэны. Мы отдали ему — как бы это выразиться? — изумительный алмаз, прозрачный и твердый, который был не по зубам майярским ювелирам. Он отшлифовал его и превратил в сверкающий бриллиант.

— А любопытно, как в Сургаре ухитряются шлифовать алмазы? — задумчиво промолвил Марутту, и принцы перешли в размышлениях от шлифовки характеров к гранению драгоценных камней. — Мой ювелир утверждает, что естественным образом это невозможно. Нет вещества тверже алмаза.

Принцы погрузились в благочестивое молчание.

— Бриллиант!.. — взорвался вдруг, возвратясь мыслями к Саве, принц Ирау. Он никак не мог утешиться, что она выторговала у него право на торговлю. — Знаете, как назвал ее Катрано, когда она затеяла шум на заседании? «Ишь, стрекоза!» — сказал он.

Горту возразил:

— Не мог он такого сказать. У него же дичайший горский выговор. У него и язык так не повернется.

Ирау усмехнулся. Действительно, удивившись бойкости девочки, Катрано назвал ее «стрекозой» по-горски, а потом попробовал перевести на майярский, но слово «хаэрэаме» оказалось слишком трудным для его непослушного языка. Он выговорил — «карми».

— А она расслышала и чуть не засмеялась, — мрачно поведал Ирау.

— Ты чем-то расстроен, Ирау, — заметил Горту. — Не забывайте, господа, договор мы утвердили, и почти без осложнений. Ведь госпожа Карэна могла вовлечь в это дело Руттула. Вспомните наш спор, господа, — каждый остался при своем.

— А я и не спорил, — сварливо отозвался Ирау.

Глава 10

Замок Лабану, где располагался королевский двор, показался Саве смутно знакомым.

— Я здесь уже бывала, что ли? — спросила она у Стенхе.

Стенхе кивнул:

— Конечно.

— Не нравится мне это место, — заметила она.

В самом деле, имея вокруг прекрасный лес и великолепные луга, король предпочитал жить в тесном, грязном, мрачном замке. После вольготного жилья в просторном поместье Сава не могла этого понять.

— Войны, — объяснил Стенхе. — Иногда кто-нибудь из принцев Высочайшего Союза, а то и просто какой-нибудь знатный господин собирает войско и идет на Лабану, чтобы высказать свои претензии королю.

— На случай сражений можно укрываться в замке, — сказала Сава. — А жить можно и на воле.

— Король не так богат, чтобы восстанавливать свой дом после каждого налета, — проговорил Пайра. — А вот у меня есть летний дом в Айтранском лесу, — похвастался он. — Очень удобное для защиты место, и очень просторное. Там даже сад есть.

Стенхе едва заметно усмехнулся. Не бывал Пайра в Савири, а то не хвастался бы уютным, но вовсе не большим поместьем на плоском мысу у озера Айтран. В Савитри сады тянутся на лиги, давая работу и хороший доход двум сотням земледельцев. Мягкий климат, щедрая почва, безопасность, обеспечиваемая грядой скал, рассекающих взморье и защищающих от нападения боевых кораблей. На случай же редких налетов отчаянных эртанских пиратов оставалась возможность укрыться в огромных пещерных лабиринтах.

— Не хотела бы я здесь жить, — сказала Сава, брезгливо подбирая подол платья.

Жизнь на женской половине замка Лабану была скучноватой, и дамы развлекались немногими возможными для них способами. Шитье, вышивание, прядение или ткачество были довольно нудными занятиями, и женщины пели, рассказывали сказки или действительно происшедшие истории, сплетничали. Хотя женщины жили замкнуто, сплетен хватало всегда; большая часть слухов имела происхождение местное, но были новости и из других провинций, их доставляли торговцы, странники, а иногда и знатные гости привозили со своей свитой.

И именно на женских половинах майярских замков и создавался сейчас новый жанр литературы — роман о возвышенной любви. Старые дамы, бывало, поджимали губы, когда какая-нибудь из молодых дам приказывала чтецу прочесть новейший роман. «Разврат, разврат…» — приговаривали старухи, слушая о странствиях влюбленного рыцаря. Ничего подобного во времена их молодости им слышать не приходилось, на их долю выпадали тогда нуднейшие однообразные жития святых и рассказы о чудесах.

Сочинителями новых романов были молодые дамы. Забросив вышивание, они диктовали писцам повести о захватывающих приключениях храбрых рыцарей и юных прекрасных девицах, ждущих избавления от зловредных чародеев, огнедышащих драконов или же коварных сладострастных варваров.

Эти романы не очень-то далеко ушли от сказок: герои пользовались заколдованными мечами и волшебными амулетами, летали на сказочных птицах; география в романах была очень далека от реальности, и действие часто происходило не в Майяре, а в неизвестной стране Иоратоне, о которой никто почти ничего не знал.

Были сочинения и несколько иного жанра, но их любительницы историй старались держать подальше от ушей старых богомолок. На Савин взгляд, в этих рассказах не было ничего предосудительного; в Савитри такие тоже пользовались популярностью, но старухи, снисходя к полусказочным рыцарским романам, совершенно не выносили «низких», простонародных новелл.

Эти новеллы, которые скорее вели свой род от городского анекдота, заносили в высокие замки услужающие здесь простолюдинки: камеристки, швеи, вышивальщицы, прачки, а сочинялись они чаще всего в богатых, но незнатных городских домах, и от романтически-экзотических авантюрных историй отличались реализмом: очень часто в них указывалось настоящее имя героя или героини или, если того не позволял характер рассказа — скажем, чересчур вольный, — обязательно указывалось, что рассказчик знает эти имена, но не может назвать. Достоверность подчеркивалась еще и тем, что неизменно указывалось место действия, и слушатели, до которых еще раньше доходили сплетни, легко догадывались, кто имеется в виду под безымянными персонажами или незатейливыми псевдонимами.

Саве городские рассказы нравились гораздо больше возвышенных страданий вымышленных иоратонских принцев и принцесс; городские рассказы были живее, смешнее, даже поучительнее, и, хотя они не пользовались одобрением Стенхе, Маву такие истории изыскивал везде, где только мог, и знал этих историй бесчисленное множество.

Его рассказы произвели фурор среди майярских дам; Саву очень часто просили позвать своего хокарэма, чтобы он, пока старые ханжи чем-то заняты, рассказал одну из своих занимательных повестей; и, занимаясь для виду чем-нибудь таким, ради чего его могли позвать в дамские залы — затачивая ножницы или ремонтируя птичью клетку, — Маву, скромно потупившись, чуть улыбаясь, рассказывал свои майярские и сургарские новеллы.

У Маву было и еще одно ценное качество: приближение старух он замечал первым и тут же, чуть изменив тон, рассказывал какую-нибудь нравоучительную притчу из коллекции Стенхе.

Старухи никак не могли понять, чем так привлекает молодых дам этот бестолковый языкастый парень, и относили все его очарование на счет пригожей внешности. И они не так уж ошибались: не одна из молодых дам посматривала на Маву с интересом, несовместимым с ее общественным положением. Маву же относился ко всем дамам, молодым и старым, красивым и не очень, с ровной, приветливой почтительностью, предпочитая, от греха подальше, симпатичных служаночек.

— Святые небеса! — вздыхал Стенхе, наблюдая за его похождениями. — Ты хоть понимаешь, госпожа моя, какие сплетни будут ходить о тебе по Майяру?

— Пусть говорят, — беспечно отмахивалась Сава. — И так ведь будут болтать разное. О нарядах моих, к примеру, а, Стенхе ?

Савины наряды произвели в Майяре переполох. Майярские дамы никогда не видели такого обилия шелков и многоцветья красок. Считалось очень богатым, если дама имела одно шелковое платье, два считались уже роскошью; остальные платья были проще — лен и шерсть, некоторые весьма тонкие, из саутханского или иргитавиского сукна. Расцветки тоже были довольно скромные — на какие хватало денег и умения майярских красильщиков. Прежде красильщиками славилась Сургара, однако мятеж оторвал эту провинцию от Великого Майяра, и приходилось или пользоваться услугами контрабандистов, или покупать ткани у купцов из Иргитави — и то и другое втридорога.

Неудивительно, что яркое оперение Савы вызывало пристальный интерес. Но если б только это; а ведь Сава ввела новации и в портновское искусство. Она позволила себе отказаться от фижм — ужасные каркасы, придающие фигуре изящность, как это считалось издревле, приводили ее в недоумение; это же неудобно. Она предложила новый силуэт, и ее ничем, кроме шелка, не стянутая талия вовсе не казалась уродливой. Старые дамы утверждали, что корсет заставляет юных девушек приучаться держаться прямо, но Сава, не знающая никаких корсетов, на осанку не жаловалась.

Другим нововведением были туфли на каблуках. Дамы в один голос объявили, что это грубо, неизящно, но тем не менее некоторые из невысоких красавиц взяли их на вооружение.

Куда большим успехом пользовались пуговицы, также заимствованные Савой из мужской одежды; у нее не хватало терпения застегивать многочисленные крючочки и усердно соединять части одежды булавочками. Да и при раздевании все эти мелкие предметы сыпались без счета, и Сава как-то призадумалась, посоветовалась с Малтэром и перешла на пуговицы; с еще большим удовольствием она бы перешла на застежки, похожие на «электромагнитные» замки Руттулова костюма, но сделать нечто подобное ни один ювелир был не в состоянии.

Пуговицы в ее нарядах были разные: крохотные, потайные, обычно из кости — и, всем на обозрение, из драгоценных металлов и камней, огромные и мелкие, уже не столько служащие для скрепления одежды, сколько для подчеркивания роскоши платьев.

Вот пуговицы-то и произвели в Майяре переполох. Если не у всех была возможность обзавестись экзотическими шелковыми нарядами, то на пуговицы у модниц средств хватило, и, продолжая по-прежнему пользоваться крючками и булавками, они стали нашивать на одежду бесчисленное множество пуговок. Хватило теперь работы и пуговичникам, и ювелирам; а сметливые горожанки стали прорубать в золотых и серебряных монетах по две дырки: такие пуговицы обходились дешевле, чем сделанные цеховыми мастерами из того же количества металла.

И разумеется, на пуговицы, повинуясь моде, тратили огромные деньги. Именно после визита в Майяр принцессы Арет-Руттул в Гертвире возникла поговорка «разорился на пуговицах». Так, по слухам, заявил на собрании гертвирских цеховых старшин один из зажиточных горожан.

Сава, конечно, знала, что майярские дамы живут очень замкнуто, не выходя обычно за ворота замка, но когда она просидела в тесных и душных комнатушках королевского дворца несколько дней, то поняла, что долго здесь не выдержит.

— Стенхе, — спросила она, — неужели они выходят отсюда только на собственные похороны?

— Почему? — возразил Стенхе. — Еще на богомолье. Сава замолкла, задумалась, а назавтра объявила Пайре, что, раз уж она получила возможность побывать в Майяре, ей хотелось бы проводить время с большей пользой для души.

— Я хочу побывать в прославленных майярских храмах, — сказала она. — Когда еще я смогу совершить паломничество?

— Я полагал, ты не очень набожна, государыня моя, — проговорил Пайра. — Я слышал, ты не так уж часто бываешь в храме.

— Видишь ли, — пояснила Сава, — Руттул, правда, не запрещал мне ходить, но не очень одобрял…

Стенхе в душе усмехнулся. В Сургаре Сава отправлялась в храм только по большим праздникам, когда на этом настаивал Руттул. Но раз уж принцесса говорит совсем другое, он не будет оспаривать ее слова.

Так что Пайре пришлось уйти и обдумать маршрут паломничества; он пришел на следующий день и принес список. Сава список взяла, поблагодарила и сказала, что подумает. Думала она в две головы со Стенхе; Стенхе заявил, что часть пунктов вполне можно выкинуть: они лишь отнимут время, в то время как интереса особого не представляют.

— Можно добавить Ваунхо, — сказал Маву, разлегшийся на полу. — Говорят, там красиво.

— Ни в коем случае. — возразил Стенхе. — Сургарцам близко к Ваунхо лучше не подходить: там уйма фанатиков.

— Тогда Лоссаре, — предложил взамен Маву. — Оттуда рукой подать до замка Ралло. Навестили бы Старика.

— Ты о чьих интересах думаешь? — спросил Стенхе.

— О своих, — ответил Маву. — О господских делах пусть господа думают.

Сава рассмеялась; Стенхе крякнул неодобрительно:

— Распустили тебя… — и обратился к Саве: — Ну что, госпожа, будем делать?

Сава взяла гусиное перо, макнула в чернильницу и решительно стала черкать в списке; Стенхе стоял за ее плечом, подавал изредка советы. Напоследок, когда Сава засыпала пергамент песком, Стенхе сказал тихо:

— И прямо в дороге можно будет придумать что-нибудь еще.

Ездить в повозках Саве совершенно не нравилось, но приходилось смириться. Она сидела закрытая от всего мира занавесями, посматривая на свет божий через щелки. Повозка тряслась, отвратительно наклонялась при поворотах, у Савы от долгого сидения постоянно затекали ноги. Порой, когда места кругом были пустынные, Сава выбиралась из повозки, Стенхе или Маву помогали ей сесть в седло, и она отводила душу в стремительной скачке.

Пайра выходил из себя от неподобающего поведения принцессы, но она успокаивала его, с почти искренним благочестием молясь в каждом древнем храме, который попадался по дороге. Новые храмы она перестала посещать после того, как убедилась, что последние два века храмы строились по единому, утвержденному высочайшей властью шаблону, отличаясь только иконами и статуями, которые выполняли разные мастера. Но и тут был введен единый канон, и Сава, вдоволь насмотревшись однотипных интерьеров, могла уже ходить по ним с закрытыми глазами.

Другое дело — старинные храмы. Они когда-то были посвящены совсем иным богам, и приверженцы новой религии лишь чуть перестраивали их, приспосабливая к своим обрядам. Новые хозяева относились к старинным святыням по-варварски, но многолетние старания изжить языческий дух никак не могли побороть настойчивые напоминания о древних богах — то на барельефе в руках почитаемой святой обнаружатся цветы, издревле посвящаемые прекрасной богине, а то могущественный бог Накоми Нанхо Ванр оказывался похожим на лучезарного воителя Лаонэ Нгарнао.

Стенхе, улучив момент, когда Пайры не было рядом, указывал на несоответствия в статуях и барельефах, показывал, где в стенах новая кладка или, наоборот, новые проходы и как стерты базальтовые ступени поколениями молящихся.

Сава с любопытством вглядывалась в древние лики, выслушивала многословные пояснения Стенхе, щедро награждала бродячих сказителей за старинные, еще доаоликанские, поэмы-речитативы, язык которых был чуть архаичен, но хорошо понимаем простым народом.

Пайра радовался такому вниманию к прошлому Майяра; он гордился своей богатой родословной, хотя, как выяснила Сава, историю Майяра знал плохо — только основные события, которых стыдно не знать знатному человеку.

А Сава впервые задумалась над тем, кем были для Майяра аоликану, и пришла к выводам, которые не рискнула высказать ни Пайре, ни Стенхе, приберегая их до Сургары, для Руттула. И поскольку выводы эти пекли ей язык, она заторопилась домой, в Тавин, и караван, описавший по Майяру широкий круг, устремился к Воротам Сургары.

Едва их миновали, Сава почувствовала себя свободнее и позволила себе шокировать Пайру, сменив пышные одежды на скромное, чтобы не сказать бедное, платье, подол которого совершенно бесстыже задирался до колен, когда она ехала верхом по-мужски.

И в первом же удобном месте Сава устроила купание, как привыкла, голышом, но от Пайры это удалось скрыть. Озабоченный неожиданным исчезновением принцессы, Пайра отправился разыскивать ее, но нашел только Маву, который сидел на берегу и глубокомысленно шлепал по воде веточкой.

— Где государыня? — спросил Пайра вставшего при его приближении хокарэма.

— Не беспокойся, господин, — заявил Маву. — Что с ней может случиться в Сургаре? — Он неопределенно ткнул прутиком в чащу прибрежного кустарника.

Пайра оглянулся на сопровождающего его Мангурре. Тот улыбнулся, показав два ряда испорченных зубов. Пайра чуть заметно кивнул ему и ушел.

Мангурре остался. Когда Пайра удалился достаточно далеко, Мангурре услышал тихий голос:

— Маву, брось мне рубашку.

Голос раздавался вовсе не из кустов, куда ранее указывал Маву, а от большого камня, торчащего из реки. Мангурре весело помахал рукой.

— Отвернись, нахал, — приказала ему Сава, не делая никаких попыток спрятаться за камень. Она ловко поймала свернутую в комок рубашку, встряхнула, разворачивая, и оделась. От берега камень отделяла полоса мелководья, и Сава, придерживая подол на уровне колена, вышла к хокарэмам.

— Что уставился? — спросила она у Мангурре и обратилась к Маву: — Побей его.

Маву наградил коллегу невесомым подзатыльником.

— Не извольте гневаться, государыня, — поклонился Мангурре. — Не думал, что вельможная дама купается в реке, как простая смертная.

— И много простых смертных купается в Майяре? — возразила Сава. — Майярцы воды боятся, как… как не знаю чего, не с огнем же сравнивать. — Она призадумалась: — А насчет реки ты, пожалуй, прав. Маву, как ты полагаешь, может быть, стоит построить в Савитри зимнюю купальню? Маву ответил каким-то междометием.

— Расходы… — вздохнул Мангурре. — Дороговато станет.

— Ничего, — отозвалась Сава. — Я нынче богатая. Мой дед передал в мое пользование треть доходов с княжества Карэна.

— С принцем надо будет посоветоваться, — проговорил Мангурре.

— Не беспокойся, — отозвался Маву. — Руттула она поставит перед свершившимся фактом, когда надо будет расплачиваться со строителями.

— Он не одобряет, — с усмешкой кивнул Мангурре на Маву.

— Расходы… — небрежно сказала девушка. — Маву скуповат. — Сава надела юбку и туго стянула поясок. — Пошли к Пайре, а то он, бедняга, истомился.

Глава 11

Руттул встречал принцессу при въезде в Тавин. Сава издалека завидела его и погнала галопом своего коня по дощатому настилу моста.

Она знала заранее, что увидит его; специально надела самое яркое платье и сидела из-за узкой юбки на лошади бочком, последний переход перед Тавином разрываясь между желанием сделать в юбке, несмотря на фасон, разрез, чтобы сидеть в седле «по-людски», и желанием переодеться и въехать в Тавин в чем придется. Вот когда ей довелось пожалеть о навязываемых Пайрой повозках: в них платье оставалось бы целым и не пыльным, но повозки, увы, остались за Воротами Сургары.

Руттул помог ей сойти с лошади, и его наполовину церемонные, наполовину шутливые манеры сдержали желание Савы повиснуть у него на шее.

— Ох, как я соскучилась, — вырвалось у нее. Руттул улыбнулся, погладил ее по плечу:

— Как тебе понравился Майяр?

— О, я потом такое тебе расскажу! — воскликнула Сава. Она оглянулась на подъезжающего Пайру. — Ты без лошади? Ой, как неудобно получится… Ничего, я возьму его под руку, — решила она.

Пайра приблизился и спешился. Они с Руттулом раскланялись. Пайра замялся, заметив, что Руттул предпочитает по Тавину ходить пешком. Взгромождаться на лошадь, когда более высокие особы остаются на ногах? Но, с другой стороны, пешком по Тавину?..

Сава спросила:

— Ты не устал? Может быть, челядь отправим прямо домой, а сами пройдемся по городу? Я очень люблю Тавин, особенно сейчас, когда цветет ранаг.

Она взяла Пайру за локоть, тот покорно согнул его, держа руку чуть на отлете, как полагается, когда сопровождают особо знатную даму. Сава махнула Стенхе — поезжай, мол, и они пошли по чистым тавинским улицам в густой тени раскидистых деревьев.

Ранаг уже отцветал. Его желтовато-белые метелки пахли одуряюще и роняли на прохожих крохотные лепестки. Пайре запах ранага показался чуть неприятным, но Сава, увидев особо пышное соцветие, потребовала, чтобы ей его сорвали, и, получив свое, приколола упругую гроздь к платью.

Подобные бутоньерки носили и прохожие, мужчины и женщины, а дети бегали в полуувядших венках и осыпали друг друга горстями лепестков.

Ранага было слишком, слишком много. Он сопровождал Пайру по дороге, и даже в покоях, которые ему отвели, в дорогих тайканских вазах торчали эти дурацкие веники белых цветов.

— Это можно как-нибудь убрать? — спросил он у Мангурре.

Тот отозвался:

— Можно, но не стоит, пожалуй. Тавинцы обидятся. Они же помешаны на своем ранаге.

— Тогда обойдемся, — проговорил Пайра равнодушно. К запаху он уже почти притерпелся.

«Но высокая принцесса, — подумалось Пайре, — при всей своей эксцентричности могла бы любить другие цветы, а не вонючий мусор, от которого без ума простонародье».

Пайра никак не знал, что, едва вернувшись домой, Сава тут же помчалась на кухню — узнавать, варят ли «весеннее» варенье из цветов ранага и млечного сока дерева ктари.

С подносом, на котором она несла чайник, плошку со знаменитым вареньем и фигурное печенье, Сава появилась в дверях Руттулова кабинета. К грозди ранага на платье прибавился пышный венок, которым одарила ее повариха, и лепестки ранага щедро сыпались на поднос, в плошку и просто на пол.

— Это чудесно, — объявила Сава, ставя поднос на стол. — Это так чудесно — вернуться в Тавин, как раз когда цветет ранаг. Получается, что не только вернулась домой, но и попала на праздник…

— Тебе не понравился Майяр? — спросил Руттул.

— Не понравился, — подтвердила Сава, накрывая стол большой салфеткой и ставя на нее чашки из сургарского фарфора, не вполне безупречного, как и все первые опыты, но почти похожего на габатский, даже украшенного, как габатский, цветами роракса и лилий.

— Чем плохо в Майяре? — поинтересовался Руттул.

— Да ничем особенно, — отозвалась Сава, ложкой раскладывая по чашкам густое варенье. — Просто там все чужое.

Руттул поднял серебряный чайник и разлил по чашкам кипяток. Сава села напротив него, поболтала ложкой в чашке, размешивая варенье.

Напиток требовал молчания. Руттула иногда забавляла священная задумчивость, сопровождающая ранаговое «чаепитие», но он никогда не считал необходимым нарушать этот смешной обычай. Чашечки хватало Руттулу на два хороших глотка, но он, подобно тавинцам, прихлебывал напиток маленькими порциями.

Сава, в точности следуя обычаю, смаковала подкрашенную и подслащенную ранаговым вареньем воду.

— Еще? — спросила она, наконец добравшись до дна.

— Пока нет, — ответил Руттул. — Знала бы ты, сколько мне его сегодня довелось выпить. Довольно утомительный обычай.

— А я бы выпила целую бочку, — объявила Сава.

— Тебе это еще предстоит. В Тавине уже знают о твоем приезде, скоро потянутся гости.

— Да? — переспросила Сава. — Тогда подождем до вечера.

— Я приготовил тебе подарок, — сказал Руттул.

Сава вскочила. Подарки Руттула всегда радовали ее, они были довольно неожиданные, никогда нельзя было заранее знать, что это будет.

— Открой-ка вон тот шкаф, — указал Руттул.

Сава метнулась к шкафу и увидела большой сервиз для ранагового напитка. В середине стоял чайник из толстого фарфора, а чашечки и розетки для варенья расположились вокруг.

— Три дюжины персон, — пояснил Руттул. — Парадный сервиз принцессы Карэны. Нравится?

— О! — только и смогла сказать Сава. Она осторожно взяла в руки чашечку. По краю шел золотой ободок, а на стенке чашечки были нарисованы две девушки в платьях «сургарского стиля». И целый хоровод таких девушек украшал чайник.

— Ни одна чашка не повторяет другую, — молвил Руттул.

— Послушай, государь, — в изумлении спросила Сава, — неужели это сургарский фарфор?

Руттул рассмеялся:

— Сегодня мы устроим премьеру сургарского фарфора. Твой сервиз можно будет продать за огромные деньги, но его, конечно, продавать не будем. И не будем делать другого, похожего на этот, — пусть он будет единственным, пока не побьется.

— Чашки для ранага не бьют, — тихо проговорила Сава. — Но… боже ты мой, а какие же вазы поставить для букетов ранага? Не могу ничего придумать: ничто не подходит.

Руттул подошел и распахнул дверцы соседнего шкафа. Там стояла огромная фарфоровая ваза и двенадцать ваз небольших.

— Вот с ней, — указал Руттул, — довелось повозиться. Мастера сделали три вазы, но уцелела только одна. Еще два-три года — и Сургара будет делать фарфор для половины мира… Так как там в Майяре? — спросил он как ни в чем не бывало.

— А?

— Вид посуды не дает тебе сосредоточиться? — спросил Руттул. — Сейчас я все это перебью.

Сава быстро позахлопывала дверки шкафов. Руттул, конечно, не стал бы бить сервиз, но осторожность не мешала. Кроме того, это давало время сосредоточиться. Но о майярских новостях говорить не хотелось — Руттул узнавал их чуть ли не раньше, чем они происходили. Можно было рассказать о заседании Высочайшего Союза, однако хвастаться своей оборотистостью Саве тоже не хотелось. А вот не поговорить ли с Руттулом о тех мыслях, которые одолевали ее почти весь обратный путь? Итак, Майяр…

— А что — Майяр? — заявила она, оглядываясь на Руттула. — Я вот подумала, господин, а какое, собственно, право у аоликану на Майяр? Ольтари был законным сыном короля Аррина, а Нуверре — внебрачным…

— Не туда смотришь, — возразил Руттул. — Законный, незаконный — это одно, а был ли Нуверре вообще сыном Аррина?

— Но…

— Мне кажется, он был просто самозванцем, — сказал Руттул. — Собрал свою банду и пошел отбирать власть у Ольтари. Времена были простые, современных церемоний никто не разводил. Разве Ольтари когда-нибудь признавал Нуверре братом? Но ты лучше вспомни, а как стал королем Таррау, отец Аррина?

— Его пригласили на княжение, а потом…

— Удобно напрашиваться на приглашение, когда у тебя сильная дружина. Меня тоже пригласили на княжение в Сургару, а, Сава?

— Значит, ты не считаешь себя законным правителем?

— Я правлю, значит, я правлю законно, — усмехнулся Руттул. — От тебя зависит, что обо мне скажут после смерти. Ведь ты моя наследница.

Глава 12

Однажды Руттул заметил, что учитель Савы садится за обеденный стол подальше от Стенхе.

— Что случилось? — спросил он Саву. — Почему Агнер выполняет такие маневры ? И почему Стенхе такой сердитый?

— А, пустяки, — ответила Сава небрежно. — Они разошлись во взглядах на космогонию.

— Да? А в чем, собственно, дело?

Оказалось, рассказывая Саве об устройстве мира, учитель Агнер заявил, что считает единственно правильной системой канонические взгляды: Экуна — земля, населенная людьми — плавает в океане. Океан находится в сфере, в верхней части которой — первом небе — живет богиня Таоли Ану, Хозяйка Янтарного дворца. Во второй сфере живет лучезарный бог Накоми Нанхо Ванр, небесный государь, владыка всего сущего. В третьей сфере, самой большой, живут бесчисленные боги, духи и демоны; имена многих богов уже никто и не помнит.

— Ладно, — сказал Руттул. — А что утверждает Стенхе? Стенхе отстаивал античную космографическую систему.

Экуну он полагал шаром, носящимся по эллипсу вокруг Накоми Ванра. Для обозначения Экуны и некоторых небесных тел Стенхе пользовался словом «планеты», прочие, как Агнер и настаивал, согласен был называть звездами.

— Любопытно, — сказал Руттул. — Неужели и вправду была в древности такая гипотеза?

— Конечно, — сообщил Стенхе. — Я могу даже назвать две книги, они есть в твоей библиотеке, государь.

— А что такое, по-твоему, звезды? — поинтересовался Руттул, разрезая кусок мяса.

— Древние утверждают, что такие же огненные шары, как и Накоми Ванр, — ответил Стенхе. — Только они расположены далеко.

— Святотатец! — буркнул Агнер.

— Как далеко находятся эти огненные шары? — расспрашивал Руттул, не обращая внимания на негодование учителя Савы.

— Полагаю, не ближе десяти расстояний от Экуны до Накоми Ванра, — ответил Стенхе неуверенно.

— Это все бездоказательные выдумки, государь, — запальчиво вступил в разговор Агнер. — Он ведь не может доказать тебе эту чушь…

— Могу, — ответил Стенхе. — Хотите, рассчитаю ближайшее затмение Таоли? Разве возможен был бы такой расчет, если бы светила небесные крепились к небесной тверди?

— Небесная твердь существует! — воскликнул Агнер. — От нее иногда даже куски отваливаются. Вон однажды такой камень сокрушил остров Маданонис…

— Бред, — отозвался Стенхе. — Камни с неба падать не могут. Там вулкан взорвался. Он уже давно готовился к извержению. Я же бывал там задолго до этого — землю трясло. Камни с неба, скажет тоже…

В камни, падающие с неба, Стенхе не хотел верить совершенно.

— Ты еще скажи, — горячился он, — что солнечные лучи можно прясть, как это делала, по легенде, Нури Авина Лари Ану. Или что можно летать по воздуху, не будучи птицей.

— Мухи летают, — возразила Сава, — а они не птицы. И листья летают, подхваченные ветром. Летал на прошлой неделе воздушный змей, которого запускали мы с Маву. И осенью летают паучки, распуская за собой длинную-длинную нить…

Руттул рассмеялся:

— Что, Стенхе? Неудачно ты выбираешь выражения. А ты, Сава? Похоже, ты целиком на стороне Агнера?

— Почему я должна быть на чьей-то стороне? — удивилась Сава. — Какое мне дело до того, небесная ли твердь над головой или бесчисленные миры? В любом случае это слишком далеко, чтобы как-то меня задевало.

— Очень разумно, — оценил Руттул. — А ты вот, Стенхе, кипятишься. Не к лицу это убеленному сединами хокарэму.

— Даже слишком разумно, — возразил Стенхе. — Иногда госпожа меня в ужас своей разумностью приводит. В ее-то годы…

— Я уже не маленькая!

— Не спорю, — согласился Стенхе. — Но и старой тебя, хвала богам, не назовешь.

— И на том спасибо!

Спор оставил небесные проблемы и перешел к вопросам мудрости. Агнер стал утверждать, что в истории уже были премудрые, хотя и малолетние государи. Стенхе же язвительно напомнил о регентствах. Получалось, что они с Агнером изучали историю по разным книгам. Послушать их было интересно. Руттул слушал молча. Сава науськивала Агнера на Стенхе. Маву неожиданно пробудился и процитировал на память главу из хроники времен короля Таррау, — Руттул за ним таких талантов раньше не замечал. Глава была прочитана настолько невпопад, что Агнер, глубоко задумавшись, замолчал. Стенхе счел себя победителем и принялся за десерт.

Но спора о космографии Руттул не забыл. А для Савы он имел совершенно необыкновенное продолжение.

Два месяца спустя, когда Руттул позволил себе отдых в горах, в верховьях Ландры, он пригласил Саву поехать с ним на прогулку вокруг озера Праери. Такие прогулки были обычны: Руттул уезжал один, ничуть не боясь нападения. К слову сказать, именно во время такой прогулки его хотели убить двое хокарэмов, только не вышло у них ничего.

Сава приглашению обрадовалась. Правда, она не могла решить, развлекать ли Руттула разговором или помолчать, чтобы не мешать размышлениям, спросить же не хватило смелости, и она, кляня себя за неловкость, гнала свою лошадь вслед за Руттулом.

Руттул оглянулся:

— Что ты скажешь, Сава, если увидишь чудо?

— Чудес не бывает, — засмеялась Сава.

— Хорошо, — согласился Руттул. — Значит, удивляться не будешь?

— Буду, — смеялась Сава. Руттул спешился:

— Что ж, тогда удивляйся.

Руттул, обратившись к озеру, взмахнул руками, подражая чародеям. Сначала Саве показалось, что ничего не происходит. Потом она увидела, что в синеве вод появилось темное пятно. Какой-то предмет, а может и существо, поднимался вверх. Вот плеснули волны, и из воды медленно стал высовываться черный цилиндр примерно десяти саженей в диаметре.

Сава ухватилась за гриву своей лошади.

— А, Сава, я забыл. Спутай-ка лошадей, — обернулся к ней Руттул.

Сава механически, как неживая, выполнила его приказ, то и дело поглядывая на вылезающее из озера чудо.

Цилиндр поднялся из воды, оторвался от глади озера и, как был, торчком, по воздуху плавно двинулся прямо к Руттулу.

Сава закричала.

— Ну что ты, Сава, неужели страшно?

Но Сава не слышала его слов, как не слышала своего крика.

Цилиндр завис над берегом недалеко от Руттула. С хлопком появились у его основания тонкие, ломаные паучьи ножки, уперлись в каменистый грунт, и цилиндр застыл.

— Что скажешь, Сава? Сава ничего не могла сказать.

«Не слишком ли неожиданно для нее такое зрелище?» — подумал Руттул, но Сава вдруг пробудилась от оцепенения.

— Как это называется? — спросила она.

— Глайдер.

— Гладде?

— Глайдер.

— Мне можно подойти к этому… глайдеру?

— Конечно. Зачем же я тебя сюда привел? Иди.

Сава сбежала вниз, к глайдеру, остановилась рядом с ним, опасливо коснулась металлической ноги.

— Какой большой… — зачарованно проговорила она.

— Да нет, — сказал Руттул, подходя. — Он совсем малыш, наш глайдер. Увидела бы ты фотонник…

— Он много больше, этот фо-то-ник?

— Еще бы! — ответил Руттул. — Представь себе иглу в пол-лиги длиной.

— Зачем такая? — удивилась Сава.

— Летать между планетами, — ответил Руттул. — Но глайдер — конек маленький, да резвый. Он когда-то мог летать к звездам.

Сава помолчала.

— А теперь он сломался, и ты не можешь вернуться домой.

— Ого! — воскликнул Руттул. — Вывод быстрый, но верный. Как ты догадалась?

Что тут догадываться? Легко сообразить. Сава пожала плечами:

— Значит, теперь он летать не может? Только так? — Она повела ладонью, изображая полет глайдера над озером.

— Почему, не только. Прошу в глайдер, сударыня.

— Куда? — не поняла Сава, глядя в открытый люк в основании глайдера. — Тут нет лесенки.

— А и не нужно, — засмеялся Руттул, подталкивая ее под люк. Сава, потеряв вес, влетела в тесноватую кабину глайдера и ударилась руками о потолок. Руттул, вплывший вслед за ней, поймал ее, беспомощно болтающую руками и ногами, отбуксировал к стенке и помог уцепиться за нее.

— Каково? — спросил он.

В ответ послышались только междометия.

— Ты попробуй двигаться, как в воде, — посоветовал Руттул. — Ты же нырять умеешь…

Но отцепиться от стены Сава не решалась.

Руттул мановением руки закрыл люк, включил экраны и повел подготовку к старту.

Сава смотрела во все глаза; когда глайдер ринулся вверх, в облака, — ахнула восхищенно; когда же небо стало темнеть прямо на глазах, когда появились звезды, Сава, не помня как, отцепилась от стены и поплыла по кабине.

— Не мешай, — оттолкнул ее Руттул.

Сава зависла около него и завороженно глядела на голубеющий шар на экране.

— Она и вправду круглая, как Стенхе говорил, — пробормотала Сава.

— Красивая, правда? Сава неожиданно заметила:

— Ты говоришь так, будто сам ее создал.

— Нет, разумеется, — рассмеялся Руттул. — Но я думал, тебе понравится это зрелище.

Он ожидал восторгов или, наоборот, страхов. Сава же, хотя и была потрясена, смотрела на все трезвыми глазами. Рассудочность в ее возрасте?

Руттул оглянулся на Саву. А для нее померкли звезды, потому что на аспидно-черном небе появилось ослепительное солнце.

— А Хаби ты в глайдере возил? — спросила вдруг она.

— Нет, конечно.

— Почему «конечно»?

Руттул полагал, что это совершенно понятно. Зачем смущать Хаби такими чудесами? Она все равно поймет их неправильно. Другое дело — Сава. Воспитание, которое она получила, позволяет думать, что она отнесется ко всему этому, как к вполне вероятному.

— Почему я? — осведомилась Сава.

— Кому же еще? Ты моя наследница. Кому еще я могу оставить глайдер?

— Ты собрался умирать?

— Нет, но всякое может случиться. Сава огляделась:

— А ты можешь как-нибудь сообщить своим родичам, где ты?

— А я и сообщил давно, — ответил Руттул. — Только мое сообщение до них еще не скоро дойдет. Если они и явятся выручать меня, то это будет еще через добрый десяток лет.

— Это долго… — протянула Сава.

— Это очень быстро, — улыбнулся Руттул. — Ты и не заметишь, как годы пройдут. Надо только не ждать, а жить. И я хочу тебя на всякий случай научить управлять глайдером. Сейчас, когда в нем работают только гравиторы, это очень просто, не надо даже делать расчетов.

Он сдвинул рукав костюма и показал Саве металлическую цепочку, браслетом опоясывающую его запястье. На другом запястье цепочка казалась точно такой же, но, как оказалось, предназначена была совсем для другого. Цепочка с левой руки была «рабочим ключом», инструментом для управления глайдером. На правой же руке — силовой захват; этим силовым захватом Руттул в свое время справился с хокарэмами.

— Он такой сильный? — с любопытством разглядывая поблескивающую вещицу, спросила Сава.

— Потом, когда вернемся, я тебе покажу, каково его действие, — пообещал Руттул. — Не в глайдере же все крушить.

— А мне ты дашь попробовать?

— Увы, нет, — покачал головой Руттул — браслеты, оказалось, снять невозможно. Для этого существует специальный аппарат, да только в глайдере его, конечно, нет.

— Как же ты собираешься меня учить? — резонно спросила Сава. — Ведь меня глайдер слушаться не будет.

Руттул оторвался от управления — теперь это было можно: глайдер кружил вокруг планеты по орбите.

Оказалось, для подобных Саве учеников существует так называемый «стажерский ключ», волшебная палочка — как сразу обозвала его Сава. Руттул показывал, как им действовать, и Сава на лету схватывала новую науку. Тут Руттулу пришлось удивиться ее памяти: Сава без ошибок повторяла названия, а уж назначение приборов запоминала сразу. Правда, в теорию Руттул не вдавался — управлять глайдером можно и без этого; верно говорил когда-то Жикайо, что и медведя можно натренировать для полетов.

Одного урока было достаточно, чтобы Сава научилась выполнять несложные маневры в пространстве; поручить же ей посадку Руттул не решился. Он посадил глайдер сам, открыл люк, сказал: «Ну, вперед, только поосторожнее на выходе» .

Сава уверенно поплыла в люк, но вскрик показал, что выход ей не удался. Руттул ловко выпрыгнул из глайдера и увидел, что Сава, потирая плечо, растерянно сидит на камнях.

— Больно ?

Сава помотала головой.

— Ничего, в следующий раз будешь половчей. Глайдер, повинуясь Руттулу, опять исчез в озере, а Сава и

Руттул вернулись в лагерь.

Сава то и дело оглядывалась на Руттула; сияющие ее взгляды заметил Стенхе — и предположения его были очень далеки от истины. Мысли Маву пошли в том же направлении; правда, он ничего не сказал ни Саве, ни Руттулу, но поговорил с Хаби. Хаби не показала вида, что встревожена, но попозже подошла к молодой принцессе.

Сава сначала не поняла, о чем Хаби говорит:

— Что, что?

— Господин… по-настоящему стал твоим мужем?

Сава уставилась на Хаби во все глаза, потом до нее дошло, и она покраснела густо-густо, даже в потемках было заметно.

Застенчивость перехватила ей горло, она отрицательно замотала головой.

— Нет, Хаби, нет, нет, — проговорила Сава, когда смогла справиться с голосом. — Почему ты решила так?

— Ты сегодня совсем другая, госпожа, — сказала Хаби. — Мы говорили с Маву, и он подумал…

— Ах, это Маву! — закричала Сава. Она вскочила и побежала разыскивать младшего хокарэма.

Маву решил сперва, когда Сава набросилась на него с кулаками, что у нее просто приступ желания поучиться драке; он легко отбросил ее и, встав над ней, поучающе изложил, в чем заключается ее ошибка при нападении. Игры такого рода были обычны; неудивительно, что Маву принял ее негодование за учебную атаку.

— Маву! — закричала Сава, вставая. — Я не шучу. Я хочу побить тебя, клянусь небом!

— Да за что?

— Зачем ты язык распускаешь?

— Я? — удивился Маву.

— А кто, кто Хаби нанаушничал?

— Что ж тут такого? — невинно спросил Маву. — Дела женские, обыкновенные…

Сава еще раз наскочила на него с кулаками. Маву захватил ее руки, повернул девочку от себя, не давая ударить ногами.

— Не суй свой нос в чужие дела, — прошипела Сава, пытаясь лягаться.

Маву, оттолкнув ее, отпрыгнул сам.

— Ну виноват, — улыбался он. — Бывает… Но даже в расстроенных чувствах, дорогая моя госпожа, нельзя бросаться на врага очертя голову.

Сава топнула ногой.

— Ну что ты с ним поделаешь, — сказала она подошедшему Стенхе. — Выдумывает всякую чепуху и болтает…

— Отрезать ему язык? — предложил Стенхе с улыбкой.

— Эй-эй! — обеспокоенно прикрикнул Маву. Улыбки улыбками, а Стенхе и в самом деле может такое сделать.

— Да нет, Стенхе, — запротестовала Сава. — Кто ж тогда со мной песни распевать будет?

Руттул довольно серьезно относился к пению. В раннем детстве голосок у принцессы был несильный, да и побаливало частенько горло от постоянных зимних сквозняков. Руттул же подыскал хорошего учителя пения — выписал из Нависсо, и тот хотя и не довел Савин голос до совершенства, все же сумел его укрепить. Для чего это было нужно Руттулу? Руттул полагал, что люди, наделенные властью, должны говорить не только красноречиво, но и хорошо поставленным голосом, четко и правильно.

Пожалуй, с течением времени Сава и стала так говорить, но большим удовольствием, чем петь, было для нее подражание различным майярским говорам; Руттул не возражал, а Стенхе не ленился указывать Саве на особенности произношения людей из различных местностей. Он и сам был мастер подражать разным наречиям, однако говорил обычно с глуховатым гортуским акцентом, но с обилием книжных выражений. Петь же он почти не умел: хотя и не перевирал мелодию, пел он настолько своеобразно, что слушать его было одно мучение.

— Так с кем я буду петь, Стенхе? — повторила Сава.

— Подумаешь, — смеялся Стенхе. — Я тебе таких певунов на грос дюжину куплю.

— Таких, как я, ты и одного на грос не купишь, — ухмыльнулся Маву. — Такие, как я, не часто встречаются.

— Ну, Маву, ты слишком высоко себя ценишь, — возразила Сава, ибо грос, а правильнее, гроссери — это миллион эрау, сумма по майярским понятиям немалая. Состояние принцев Горту оценивалось в четыре гроса, Верховного короля — в полтора, Пайра — в два с третью.

— Каждый человек стоит столько, за сколько его можно купить, — покачал головой Стенхе. — Маву гроса, пожалуй, стоит. А как ты думаешь?

— Ты противоречишь себе, Стенхе, — воскликнула Сава. — Как же понимать твои слова?

— Слова — ветер, — объяснил Стенхе. — Дела — камень. Но не кажется ли тебе, госпожа, что пора уже отправляться спать?

И в самом деле было уже поздно; раскинутый на берегу озера лагерь уж угомонился, костры догорали, люди укладывались спать — кто в шатрах, кто под открытым небом.

Для Савы, конечно, тоже был приготовлен шатер, но она предпочитала спать на свежем воздухе. Руттул не возражал, а Стенхе также ничего дурного в том не видел: он ложился спать недалеко от нее, постоянно готовый оградить ее от любых врагов.

В эту ночь Сава спала плохо; не то чтобы снились кошмары, но пережитое за день то и дело напоминало о себе: яркое солнце пылало на черном небе, затмевая звезды, голубая, в полосах облаков плыла планета, и казалось Саве, что они с Руттулом летят среди черноты — просто летят, без всякого глайдера, а навстречу им выдвигается громадный, в две лиги, фотонник. Сава и представляла его обыкновенной иглой, только очень большой, даже с ушком, и обрывок какой-то полупрозрачной ткани, продетый в это ушко, белесым шлейфом заслонял небо. «Они нашли Руттула», — поняла Сава, и невыносимая тоска сжала ей сердце. От этой тоски она и проснулась.

Сава открыла глаза и увидела над собой ночное небо; почти в зените висела луна, светила она ярко, но где ей было до высокого космического солнца?

Кутая плечи пуховым одеялом, Сава села. Тут же зашевелился Стенхе:

— Что-нибудь случилось?

— Нет, нет, Стенхе, просто не спится, — поспешно сказала Сава.

— С чего бы это? — проворчал Стенхе, переворачиваясь на Другой бок. — Я в твои годы спал как убитый, не замечал ночи…

Сава по звездам определила, что до рассвета уж почти ничего не осталось; она снова устроилась в постели, — так, глядя в небо, могло даже показаться, что она опять в глайдере. И воспоминание приятно согрело душу: Руттул обещал, что и сегодня будет учить ее управлять глайдером. Сава припомнила, как она вчера сама заставляла глайдер кувыркаться… И звезды казались совсем близкими.

…Оказывается, Сава все-таки опять уснула. Утром разбудил ее обычный шум просыпающегося лагеря, запах дыма от разводимых костров и самое главное — свет.

— Вставай, — послышался голос Маву. — Сколько спать можно?

— Еще немножечко, — попросила Сава. Вылезать из-под теплых одеял совсем не хотелось.

— Ладно, — отозвался Маву. — Стенхе сейчас на озере, когда возвращаться будет — встанешь.

Сава потянулась сладко, потом опять свернулась в комочек; спать ей уже не хотелось, но потянуть время в теплой постели Сава любила. Она снова уставилась на небо. Небо после вчерашних приключений неизбежно притягивало ее, и она стала следить за гонимыми ветром голубыми облаками, и вдруг показалось ей, что ранее незыблемая земля поплыла куда-то в сторону, выскальзывая из-под спины, и Сава закричала и вскочила, потому что испугалась этого головокружительного движения.

— Ты что? — поймал ее в объятия Маву. — Змея?

— Нет, нет, — лепетала Сава, прижимаясь к его груди. Он показался ей надежнее и устойчивее, чем побежавшая вдруг под ногами почва. Внезапный испуг вылился слезами. Маву оглянулся, оторвал Саву от земли, опустил в постель, торопливо схватил платье:

— Ну-ка одевайся, живо!

Сава послушно сунула в рукава руки, утерла слезы. Маву одернул подол платья и сказал, берясь за башмаки:

— Что с тобой, госпожа?

— Причудилось…

— С утра? — удивился Маву. — Чудно… Сава всхлипнула:

— Как я испугалась, Маву, как я испугалась… Маву неловко погладил ее по голове:

— Ну что ты, милая. Я думал, у тебя сердце волчье, а оно у тебя человеческое.

— Плохо иметь человеческое сердце? — спросила Сава.

— Хорошо, — ответил Маву. — Вообще всякое сердце хорошо по-своему. Ты успокоилась?

Сава кивнула.

— Пойдешь купаться?

— Нет. Я к Руттулу.

— Ладно, — сказал Маву. — Или тебя проводить?

— Не надо. — Сава поднялась на ноги и пошла к шатру Руттула.

— Я видел трогательную сцену, — услышал Маву голос Стенхе. — Ты что же это вытворяешь, ублюдок?

Маву посмотрел: Сава далеко, ей уже ничего не будет слышно. Тогда он повернулся к Стенхе:

— Ты можешь поверить, что я ни в чем не виноват?

— Трудно поверить, — ответил Стенхе. — Я ведь твой нрав знаю.

— Она испугалась чего-то спросонья, — объяснил Маву.

— Это еще не повод прижимать ее к себе, — возразил Стенхе. — Ты что, без объятий не мог обойтись?

— Мог, — ответил Маву. — Но только она не могла. А ты если так беспокоишься о моем благонравии, то сказал бы ей, чтоб она передо мной голышом не ходила.

— Ну и голышом, — хмуро сказал Стенхе. — Ну и что с того?

— Я все-таки не каменный, — пояснил Маву.

— Жеребец, — дал свое определение Стенхе. — Я, кажется, не таким был в молодости.

— Да уж,, — согласился Маву и в глаза Стенхе припомнил:

«Сердце волчье, рыбья кровь, —

Подскажите, кто таков…»

Стенхе этого неуклюжего стишка давно не слыхал, с юности; услыхать его снова от смазливого молокососа было очень обидно.

— Ладно, — сказал он. — Разберемся в замке Ралло.

— Из-за дразнилки? — поднял брови Маву.

— Из-за госпожи, — ответил Стенхе. — Ведь при виде хокарэми у тебя грешные мысли не возникают?

— Возникают, — отозвался Маву. — Правда, не тогда, когда они, полуголые, фехтуют. В остальное же время они мне больше нравятся, чем обыкновенные женщины. Только я у них, увы, любовью не пользуюсь.

— Не смей у меня заглядываться на Саву, — предупредил Стенхе.

— Я не заглядываюсь, — отмел обвинение Маву. — Она же принцесса — не про нашу честь. Но только порой уж очень на хокарэми похожа. Я бы на месте Руттула не мешкал.

Хлоп! Маву замечтался и не успел парировать оплеуху, хотя вообще-то у Стенхе реакция немного хуже. Маву приложил к щеке ладонь.

— Изумительно, — пробормотал он, глядя с вызовом. — Будем драться или подождем до Ралло?

— Ты не хокарэм, — тихо сказал Стенхе. — Ты не хокарэм.

Глава 13

Ранней осенью, пребывая в Савитри, Руттул пошел на берег реки. Сопровождал его Маву: не то чтобы это входило в его обязанности, просто ему захотелось искупаться, и он решил составить компанию Руттулу. Такое случалось вовсе не в первый раз; Маву знал, что Руттул плавает не хуже его и, хотя принц много старше, угнаться за ним не так уж просто. Вот ради этого-то нечастого соревнования Маву и любил купаться с Руттулом. Стенхе же, хотя и хорошо плавал, без особой надобности в воду не залезал — жаловался на ломоту в костях и стынущую кровь.

Когда Руттул и Маву спустились на берег реки, там на прогретом солнцем песке сидел полуголый Стенхе; рядом валялась горка принцессиной одежды, а сама принцесса была далеко — плыла, шлепая ладонями по воде.

Руттул остановился около Стенхе, разглядывая Саву.

— Хорошо плывет, — сказал он. — И дышит правильно.

Стенхе оглянулся и встал.

— Добрый вечер, — поклонился он. — Искупаться пришли?

Сава, заметив их, крикнула:

— Господин, отвернись, пожалуйста!

— Да плавай, плавай, — махнул Руттул рукой. — Мы с Маву дальше пойдем.

Но дальше по течению река уже была менее удобна для плавания, Сава отлично знала это и не хотела пользоваться любезностью принца.

— Нет, нет, — прокричала она. — Я уже выхожу. Только ты отвернись, господин.

Руттул послушно отвернулся. Маву собрал одежду, понес ее поближе к Саве, выходящей из воды. Руттул с интересом проследил за ним.

— Не подсматривай! — возмущенно воскликнула Сава, прячась за Маву.

Маву быстро накинул на нее большую шаль. Руттул отвернулся, рассмеявшись.

— А вас с Маву она почему-то не стесняется, — сказал он Стенхе.

— Чего нас стесняться? — пожал плечами Стенхе. — Разве люди скрывают что-то от своих башмаков? А мы для нее столь же привычны, как и обувь. — Он глянул на Маву и Савири; те были достаточно далеко, чтобы расслышать то, что он будет говорить Руттулу, и продолжил: — Последнее время я пытаюсь держать их подальше друг от друга, только трудное это дело. Ведь девки так липнут к Маву, к стервецу. И что они в нем находят?

Руттул оглянулся мельком. Сава была уже почти одета; Маву стоял рядом, держа двумя пальцами за шнурки ее башмаки.

— Безгрешная картина, — сказал Руттул. — Стенхе, может, ты зайдешь ко мне вечером? Вина выпьем, побеседуем…

Руттул иногда приглашал Стенхе побеседовать — обычно чтобы обсудить Савино воспитание. Руттул видел, что Сава растет не такой, как остальные девушки из знатных и простых семей, его беспокоил ее живой характер. Казалось ему, она жалеет, что родилась девочкой.

Стенхе это беспокоило тоже. Он полагал, что сложившиеся обстоятельства отражаются на ней не так, как следовало бы. Порой (мысленно) он пытался взвалить вину за это на амулет Руттула, но понимал, что и сам Руттул — человек необыкновенный. Не считая себя вправе что-то советовать принцу, Стенхе во время таких бесед рассказывал какую-нибудь историю, притчу, небылицу, предоставляя Руттулу догадываться самому. Руттул эту нехитрую игру принимал, сам в ответ что-нибудь рассказывал, пополняя Стенхеву коллекцию побасенок.

Сава оделась и подошла к ним.

— Не сердись, — сказала она, тронув его за рукав. — Мы со Стенхе сейчас уйдем. А ты, Маву?

— Я останусь, — улыбнулся ей Маву.

Сава присела в небрежном коротком реверансе, выпрямилась, схватила Стенхе за руку и потянула прочь, в сад.

— Купание ей испортили, — заметил Руттул.

— Ничего, — возразил Маву. — Уж ей-то чего жаловаться ?

…Стенхе пришел, когда совсем стемнело. Руттул сидел в своем кабинете, при одной свече. Кресло было сделано по его специальному заказу, очень удобное. Это кресло очень любила Сава и часто забиралась в него, когда Руттула не было в Савитри. Стенхе предпочитал сидеть на полу, вернее, полулежать на медвежьей шкуре; Руттул к этой вольной позе относился снисходительно.

— О чем бы тебе рассказать, принц? — проговорил Стенхе, сделав глоток из своего кубка. Стенхе, как и все хокарэмы, вино пил редко, даже красное катрасское, которое давали и детям. Питейные же привычки Руттула беспокоили Стенхе, потому как принц тоже был умерен. Такую умеренность Стенхе никак не мог объяснить. «Ну я — хокарэм, — размышлял Стенхе. — Со мной все ясно. А он-то чего?»

Руттул пригубил свой кубок.

— Нет, Стенхе, сегодня моя очередь, — сказал он серьезно. — Расскажу-ка я тебе историю, которую когда-то прочитал в старинной книге. Итак, в одном далеком городе, названия которого я не помню (да если б и помнил, все равно ты об этом городе не слыхал), так вот, в этом городе, борясь с распутством, установили закон, согласно которому замужняя женщина, застигнутая с любовником, приговаривалась к смерти — не то к сожжению на костре, не то к побиванию камнями, уж этого, извини, Стенхе, я тоже не помню.

И первой попалась на горячем жена некоего купца. Купец этот был старик, который, однако же, в жены выбрал себе цветущую юную девушку. Поступил этот купец неумно, потому что от исполнения супружеских обязанностей он часто уклонялся, ссылаясь на праздники, постные дни или на нездоровье. Молодая же женщина, видя, что от мужа проку нет, приискала себе более подходящего ей любовника, юношу благородного и очень красивого.

И надо же так случиться, что в силу каких-то обстоятельств их поймали с поличным. Молодого человека, поскольку он ничего противозаконного не делал, отпустили, а женщину повели к судье.

Собралась в суде огромная толпа, и многие сочувствовали молодой женщине, потому что, повторяю, была она очень хороша собой. Советовали ей покаяться и умолять суд о снисхождении, и даже судья отнесся к ней не столь сурово, но женщина держалась гордо и с достоинством, как почтенная дама, ничего дурного не знающая за собой.

«О судья! — ничуть не смутившись, сказала он. — Истинная правда, что мой муж застал меня в объятиях молодого человека, но только прежде, чем обрекать меня на казнь, прошу вас, явите милость, спросите моего супруга, отказывала ли я когда ему в чем-либо, все ли его желания выполняла?»

Купец был вынужден признать, что супружеский долг жена исполняла полностью и он никогда ни в чем не знал отказа.

«А если так, — подхватила находчивая дама, — позвольте спросить: если мой муж берет от меня все, что ему хочется, то что ж мне делать с излишком? Все равно пропадет с годами, так не лучше ли услужить благородному человеку, который любит меня и которого я люблю?»

Горожане, слышавшие речь прелестной дамы, насмеялись вволю, крича, что женщина права и поступает разумно. И решили в этом городе изменить закон так, чтобы теперь можно было наказывать только тех жен, которые изменяли мужьям ради денег.

…Первая мысль, которая мелькнула у Стенхе, пока он слушал рассказ Руттула: какая-то сволочь наговорила на Хаби всякой чепухи. Потом Стенхе сообразил: говоря о Хаби, Руттул не стал бы равнять себя с престарелым купцом, тут уж полагалось бы упоминать Савири. Но подозревать Саву в супружеской измене? Для этого надо было бы быть сумасшедшим.

Стенхе подавил острое чувство протеста только из почтения к Руттулу, но тут же понял, что Руттул никого ни в чем не обвиняет.

Так что бы это значило? То, что Руттул не считает принцессу Савири подходящей себе парой, Стенхе знал давно. Поэтому он полагал, что на любовные приключения Савы Руттул будет смотреть сквозь пальцы, лишь бы это было обставлено без ущерба для его или Савиной чести. А что теперь получается? Руттул бережет Саву для себя? Или как это прикажете понимать?

— Вообще-то Сава посматривает на молодых людей, — сказал Стенхе, почесав нос. — Но этим пока все и ограничивается.

— Да? — спросил Руттул с интересом. — А дальше что будет? Ты уверен, что будешь знать, если Сава в кого-то влюбится?

— Не очень, — ответил Стенхе. — Вряд ли она захочет с нами откровенничать.

— Так может, она уже кого-то любит? Стенхе подумал.

— Вряд ли, — сказал он наконец.

— А Маву? — поинтересовался Руттул. — Как он ей, нравится ?

— А никак, — отозвался Стенхе. — Ты же видел, государь, она совершенно равнодушна к нему.

— Совсем? Стенхе призадумался.

— Чего ты от меня хочешь? — спросил он ворчливо. — Самое большее, что их связывает, — это вполне невинная братская дружба.

— Жаль, — сказал Руттул. — Очень жаль. Стенхе поперхнулся.

— Слушай, государь, — проговорил он, откашлявшись. — Я уже немолодой человек, видать, поглупел слегка. Говори прямо, чего ты хочешь?

— Прямо? — Руттул помолчал. — Стенхе, ведь ты не старше меня. И вовсе не глупее. Скажи, как ты считаешь, долго еще просуществует Великая Сургара?

— А чего ей переставать существо… — Стенхе осекся и искренне воскликнул: — Премудрые небеса!

Вот оно в чем дело! Стенхе понял: Руттул считает, что гибель Сургары близка, так близка, что впору подумать о том, как позаботиться о будущем своих родных, ведь Руттулу некуда было уходить, — если бы он мог вернуться на свою родину, он бы давно вернулся.

— Власть ускользает из моих рук, — признался Руттул. — Добро бы, если бы она уходила к Малтэру или Сауве, но она просто дробится, исчезает, пропадает неведомо куда. Я могу все меньше и меньше. Достаточно стихийного бедствия — наводнения, землетрясения, чего угодно, — и все начнет рушиться. И я вижу, что этого никто еще не понимает…

Стихийное бедствие… Оно потому и стихийное, что трудно предсказать, когда оно будет, и практически невозможно с ним бороться.

— Осенний паводок в этом году ожидается высокий, — сказал Стенхе, — но это еще не стихийное бедствие. Почему ты так мрачен, господин? Разве астролог предсказывает нам землетрясение или наводнение? Но я, знаешь ли, астрологам не верю.

— Ты бывал когда-нибудь на озере Чепар? — спросил его Руттул.

— Бывал, — ответил Стенхе. — Года три назад.

— Обратил внимание на его западный берег? Стенхе помолчал, припоминая.

Озеро Чепар — блуждающее озеро. Оно ведет себя беспокойно, постоянно подмывает берега. Из озера вытекает речка, которая впадает в Ландру много ниже Тавинского озера. А блуждает озеро по широкой естественной террасе, нависающей над Тавином.

— Я был там в этом году, — сказал Руттул. — Сейчас Чепар на самом краю. Грунт пропитан влагой, появились родники. Со дня на день все это расползется в грязь и обрушится вниз. Говорят, подобное уже было лет триста пятьдесят назад. Тавин скорее всего сель не заденет, а вот уровень воды в озере поднимется значительно. Вот тебе и наводнение. Поэтому я хочу, чтобы Савы в Сургаре не было. Любовь была бы кстати.

Руттул уточнил свою мысль: если бы Сава влюбилась в кого, следовало бы разогреть это чувство до критической точки и надоумить Саву сбежать. Беглецы бы подались куда-нибудь за рубежи Сургары, в Миттаур или Саутхо…

— Это бесчестье, — возразил Стенхе.

— Зато будет жива, — отозвался Руттул. — Ей даже будут сочувствовать. Я ведь не пользуюсь в Майяре большой любовью.

— Бросить одного сургарца, чтобы сбежать со вторым? — усомнился Стенхе.

— На худой конец сгодилось бы и это, — пожал плечами Руттул. — А если мы возьмем в качестве героя Маву?

— В любом случае я должен буду убить соблазнителя, — пояснил Стенхе. — Вот если он меня убьет…

— Или серьезно ранит, — предложил Руттул. — Разве ты не можешь притвориться тяжелораненым?

Стенхе в задумчивости отхлебнул из бокала. Он представил, как сообщает этому сукиному сыну Маву, в чем будут заключаться его обязанности, и как у сукиного сына Маву вытягивается его красивая рожа, и как сукин сын Маву начнет возмущаться… Стенхе прикидывал, как бы поделикатнее довести до Маву Руттулово поручение, как вдруг в дверь постучали.

— Кто там? — спросил Руттул громко. — Входи!

Вошла Сава. Сейчас она была больше похожа на принцессу, чем днем; домотканые одежки она сменила на дорогие шелка, причесана она была тщательно — волосы уложены в сложную прическу, которую украшали только что сорванные цветы.

Стенхе легко вскочил на ноги, взял ее за руку, с легким поклоном подвел к стулу. Сава села, поблагодарив его кивком. Обычно Стенхе так с ней не церемонился, но нарядное платье требовало того.

— Извините, я помешала вашей беседе, — сказала Сава.

— О нет, — ответил Руттул. — Мы говорили о пустяках. Стенхе кивнул, хотя Сава на него не смотрела. Стены были толстые, а двери дубовые — Сава не могла слышать, о чем говорили только что мужчины.

— Я ненадолго, — сказала Сава. — Мы с Хаби хотели бы знать, что приготовить тебе завтра на обед, государь.

— Ты же знаешь, — улыбнулся Руттул, — все то, что делаете вы с Хаби, кажется мне необыкновенно вкусным.

— Да, — подтвердил Стенхе, — и мне тоже.

— Я умею только печь печенье, — возразила Сава.

— Зато какое! — с воодушевлением воскликнул Стенхе.

Руттул покосился на него и обратился к Саве:

— Так зачем ты пришла — попросить что-то? — Да, — согласилась она.

Она пришла, чтобы просить разрешения съездить в Миттаур.

— Мне очень хочется побывать в Миттауре, — объяснила она чуть виновато. — Я придумала, как я могу туда поехать. Я переоденусь мальчиком, а Стенхе будет как бы мой отец…

— Ну что тебя туда тянет? — спросил неодобрительно Руттул.

— Хочется повидать мир, пока я еще имею возможность жить так, как мне того хочется, — ответила Сава. — Ведь когда я стану старше, у меня будет больше обязанностей.

«Ну вот, — подумал Стенхе. — Не надо голову ломать, как удалить Саву из Сургары. Чем он недоволен?» Руттул молчал.

— Мне очень жаль, — сказала Сава, приняв его молчание за отказ. — Я ведь не просила ничего запретного. Очень жаль, что тебе моя затея не нравится. Ты полагаешь, я опять придумала что-то глупое?

— Да нет, — ответил Руттул. — Может быть, и не глупое, но мне не нравится.

— Пусть съездит, — вступился Стенхе. — В Миттауре очень интересно. Я бы сам с удовольствием съездил.

— Думаешь, пойдет на пользу?

— Уж не во вред во всяком случае.

— Хорошо, Сава, поезжай, — разрешил Руттул. — Стенхе, как ты думаешь, когда ехать лучше?

— Чем скорее, тем лучше, — лениво сказал Стенхе. — Пока дожди не начались. В горах сейчас красиво.

— Так не мешкайте, — согласился Руттул. — Или будем ждать, пока тебе расхочется в Миттаур?

— Сегодня же начинаю собираться, — объявила Сава.

— Да нет, зачем сегодня, — пожал плечами Стенхе. — Завтра соберемся, послезавтра уедем. Госпожа, я и Маву — к чему большие сборы. Может, у тебя, государь, есть дела в Миттауре? Письма передать или что?

— Нет, — ответил Руттул. — Пару писем я вам дам на всякий случай, там у купца Павутро деньги возьмете, чтоб с собой не возить. В Миттауре ты, Сава, наверное, драгоценности будешь покупать, так деньги лишними не будут.

Сава поблагодарила, присела в церемонном поклоне и вышла.

За дверями ее поджидал Маву.

— Отказал, конечно? — спросил он.

— Разрешил, как ни странно, — ответила она, вытаскивая из волос цветы. — Уф, от шпилек голова болит! — Она с наслаждением распустила волосы, которые укладывала два часа.

…На следующий день ближе к вечеру, после того как в дорогу все было собрано, к Руттулу будто ненароком заглянул Стенхе.

— Я вот подумал… — сказал Стенхе. — Да что случится с госпожой, если она здесь останется ? Она же майярская принцесса, кто посмеет ее обидеть? Уж кого отсылать, так это Хаби.

— Хаби на следующей неделе, как обычно, уедет в верховья Ландры, — ответил Руттул. — Об этом я уже позаботился. А Саву непременно надо увезти. Ты представь, что здесь будет твориться…

Стенхе подумал, что Руттул может и ошибиться: в Сургаре было тихо, никто ничего не подозревал. Потом он сообразил, что потому-то и тихо, что Руттул молчит, — стоит ему слово сказать, и в Сургаре такое начнется, что никаких наводнений не надо: Руттулу в Сургаре верили. Но не лучше ли встряхнуть Сургару сейчас? Стенхе на этот вопрос ответить не мог.

— Очень хорошо, — сказал Руттул, — что Саве вдруг захотелось съездить в Миттаур. Попробуй удержать ее там подольше.

Стенхе пожал плечами:

— Как только она услышит, что творится в Сургаре, она тут же бросится обратно.

— Значит, она не должна об этом сразу узнать, — объяснил Руттул. — Разве это так уж трудно в чужой стране?

— Она понимает по-миттауски, — напомнил Стенхе. — Я сам ее учил.

— Придумаешь что-нибудь на месте.

Стенхе помолчал. Потом, решившись, отдал Руттулу небольшой мешочек, который держал за пазухой.

— Что это? — удивленно спросил Руттул, потянул за тесемочку и высыпал на ладонь. — О! Абак! — Он внимательно поглядел на хокарэма: — Так все это время он был у тебя?

Стенхе кивнул.

Руттул с особой нежностью провел пальцами по легким гладким бусинам:

— Мне их сильно не хватало… — Он поднял глаза на Стенхе: — Ты отдаешь их мне?

Стенхе кивнул.

— Спасибо, — сказал Руттул. — Тебе ведь они не нужны были?

— Я пользовался ими несколько раз, — ответил Стенхе. — Надеюсь, это не повредило их силе?

— Нет, конечно, — проговорил Руттул, поглаживая амулет.

— Так я пойду, государь… — произнес Стенхе, поворачиваясь к двери.

— Пришли ко мне Саву.

— Хорошо, — сказал Стенхе через плечо. — Только не показывай ей амулет, государь. Она его наверняка помнит.

— Помнит, — согласился Руттул. — Эту штуку невозможно забыть.

Стенхе с полупоклоном вышел.

Руттул убрал амулет в мешочек, но спрятать подальше сам мешочек у него не хватило сил. Пришедшая несколько минут спустя Сава увидела, что Руттул перебрасывает этот мешочек с ладони на ладонь.

— Добрый вечер, государь, — склонилась она в поклоне.

— Добрый вечер, — внимательно глядя на нее, ответил Руттул.

— Извини, что я в таком виде, государь, — снова поклонилась Сава. — Я решила показать тебе, в каком наряде уеду.

Руттул кивнул. Мальчик из Савы получился хорошенький; костюм был чуть великоват — на вырост; косу она уложила в длинном хвосте капюшона, и реденькая челочка падала на глаза.

— Ты обрезала волосы? — спросил Руттул, глядя на эту челочку.

— Только несколько прядей, — поспешно сказала Сава. — Они быстро отрастут.

Руттул кивнул:

— Что ты собираешься делать в Миттауре? Сава замешкалась с ответом.

— Ладно, — сказал Руттул. — Вообще-то это только твое дело, ты ведь уже взрослый человек… («Не хочешь говорить — не надо, главное, чтобы уехала!» — добавил он про себя.) Я бывал в Миттауре несколько раз. В болотах делать нечего — сущая глушь, а вот в Верхнем Миттауре много чего любопытного. Советую тебе обязательно побывать на празднике Атулитоки — очень красочное зрелище!

— Но Атулитоки еще очень и очень не скоро, — возразила Сава. — Я не собираюсь уезжать на такой срок.

— А тогда вообще нет смысла ехать в Миттаур, — объявил Руттул.

Сава, похоже, испугалась, что Руттул совсем не пустит ее в Миттаур, и согласилась побывать на празднике Атулитоки. Руттул еще четверть часа рассказывал о том, что следовало бы посмотреть в Верхнем Миттауре, и Сава вышла от него озадаченная.

На этом визиты не закончились.

Последним к Руттулу явился Маву.

— Сегодня у меня очень насыщенный день, — заметил Руттул. — Не помню случая, чтобы я принимал в Савитри столько посетителей…

В Савитри, все знали, Руттул приезжал, чтобы поразмыслить о делах, не отвлекаясь на повседневные пустяки, которыми — хочешь не хочешь — заполнен тавинский день принца. В Савитри же никто не смел его беспокоить, и Маву, извинившись, заявил, что дело довольно важное.

— Так уж и важное? — усомнился Руттул.

— Конечно, мелкое, — пожал плечами Маву, — если смотреть с высоты твоего сана, государь.

— Хм, — усмехнулся Руттул. — Ладно, выкладывай, с чем пришел.

— Государь, — сказал Маву, не глядя в лицо Руттулу. — Я полагаю, что меня необходимо удалить от ее высочества.

— Почему? — поинтересовался Руттул.

— Госпожа уже больше не ребенок… — проговорил Маву. — Не буду утверждать, что она красивая, но вид ее смущает меня…

— Ты что, влюбился в нее?

— Вовсе нет, — горячо возразил Маву. — Зачем же обязательно влюбляться? Просто я уже не могу вести себя с ней так легко, как раньше, и она скоро это почувствует.

Руттул молчал.

— Дело еще и в том, — объяснил Маву, — что госпожа привыкла обсуждать со мной интересующие ее вопросы.

— Ну и?..

— Сейчас ее интересует любовь.

— Только любовь?

— Слава богу, не только, — выдохнул Маву. — Но все же, знаешь, государь, я не могу говорить с ней на такие… э-э… не вполне пристойные темы. Вообще не понимаю, как о таком можно беседовать с особой женского пола.

— А о чем ты беседовал на днях с горничной Лавими? — не удержался от иронии Руттул.

— Ха! Беседовал! Скажешь тоже, государь, — возразил Маву. — Очень мне надо с ней беседовать…

Да уж, беседовать со своими подружками Маву в голову не приходило. Шепнет что-то ласковое, похвалит губки и щечки, подарит немудреный пустячок — та и тает.

Руттул рассматривал Маву.

— Странно, — заметил он. Маву поднял на него глаза.

— Странно, — продолжал Руттул, — что Сава до сих пор не заметила, что ты такой красивый парень.

— Вообще-то она заметила, — пожал плечами Маву. — Но только чисто, как это иногда выражается Стенхе, теоретически… Что ты улыбаешься, государь? Я переврал слово?

— Нет, все правильно, — ответил Руттул. — Так тебе больше не нравится общество Савы?

— Ну как ты мог подумать, государь? Я же госпожу с пеленок нянчу. Я просто думаю, что так будет лучше. Если ты скажешь ей, что тебе на время нужна охрана, она не откажет тебе, ты знаешь, государь.

Маву был прав, и в другое время Руттул прислушался бы к его словам, но сейчас Маву нужен был Руттулу рядом с Савой.

— Ты попросту не хочешь ехать, — сказал Руттул. — Неохота расставаться с Лавими?

Маву гордо выпрямился, хотя до того казался прямее некуда.

— Что встрепенулся? — переменил тон Руттул. — Я полагаю, ты забываешься. Как ты посмел глядеть на Саву нечистыми глазами, бабник? Следовало бы дать тебе плетей, да только Саве завтра нужен будет здоровый сопровождающий. Стенхе стар, а ты молод. Ты понадобишься во время путешествия. Когда вернешься из Миттаура, мы поговорим.

— Понятно, — съязвил Маву. — Плети я получу после Миттаура.

— Вон — сказал Руттул тихо. — А то получишь пеньковый ошейник — и прямо сейчас. Маву не испугался.

— Ты рискуешь, государь, — заявил он. — Я ведь могу убить тебя. Я это умею.

— Не сомневаюсь, — ответил Руттул. — А сам-то что после делать будешь? Болван ты и есть болван, совершенно о последствиях думать не умеешь. Уходи, — велел Руттул. — Ты нужен Саве.

Маву поклонился и ушел.

«А только вчера мы купались вместе, — вспомнил Руттул. — Нет, он все-таки глуп. Или это от молодости? Кровь горяча и бросается в голову?»

Утро следующего дня началось для Руттула еще затемно. Год уже клонился к осени, рассветы запаздывали с каждым днем, и Стенхе решил отправляться в путь как можно раньше, так чтобы миновать хорошо знакомые окрестности Савитри еще в темноте.

Руттул, как всегда одетый в свой неснашиваемый черный с золотом костюм, вышел попрощаться с Савой. Сава давно поборола сонливость, была немного взбудоражена; она стояла рядом с Хаби, а та, простоволосая, придерживая накинутую на плечи шаль, совала на дорогу Саве какие-то лакомства.

Сава слушала Хаби невнимательно, поглядывая по сторонам: на Маву, который подводил к крыльцу коней, на Стенхе, который стоял и поглядывал на затянутые облаками черные небеса, прикидывая, будет ли дождь.

Руттул позвал негромко:

— Сава…

Сава оглянулась, увидела его, оставила Хаби и бросилась к Руттулу.

— Спасибо, — проговорила она, — что ты пришел меня проводить. Ты не сердишься, что я захотела уехать?

— Нет, — качнул головой Руттул. — Каждый когда-нибудь становится взрослым…

— Я не взрослая, — перебила его Сава. — Мне стыдно признаться, но меня уже страшит эта поездка. Ты смеешься?

— Вот вы поедете, рассветет, и все пройдет, — усмехнулся Руттул. — А от всего опасного тебя уберегут хокарэмы.

— Я и сама кое-что умею. Но мне уже сейчас хочется вернуться.

— Так, может, ты не поедешь?

— Поеду. Благословите на дорогу, государь.

Благословить? Руттул не знал, как это делается.» Проговорить слова молитвы, поручить Саву покровительству богов, в которых он не верит?

Руттул неловко притянул к себе Саву, коснулся, склонившись, ее лба губами.

— Удачи, — сказал он. — Удачи тебе, девочка моя.

Он выпустил ее из объятий, и Сава, ошеломленная такой небывалой лаской, отступила на два шага, завороженно глядя на Руттула.

Руттул улыбнулся ей.

Сава отступила еще на шаг. Какая мысль промелькнула в ее глазах? Она оглянулась, ища совета. Стенхе стоял рядом, но Сава не верила, что он может что-нибудь ей посоветовать. Маву тоже был рядом, похлопывал по гладкой холке своего гнедого, шептал ему что-то. Ему и дела не было до того, что принцессе что-то взбрело в голову.

— Маву, — сказала тогда Сава громко, — ты не поедешь. Ты останешься и будешь охранять государя.

— Ясно, — отозвался Маву. — Как прикажешь…

— Да зачем, Сава, — рассмеялся Руттул. — Зачем мне охрана?

— Маву, — продолжила Сава, не обращая внимания на слова Руттула, а это было невежливо, — Маву, будешь беречь государя, как… как…

— Как зеницу ока, — подсказал Маву. — Ясно, госпожа.

— Сава, мне не нужны телохранители, — сказал строго Руттул. Он хотел добавить: «Ты поедешь с Маву или не поедешь вовсе», но Сава опередила его:

— Иначе я не поеду.

— Сава, что за глупости…

— Или, если хочешь, оставь Стенхе, а я поеду с Маву. «Ну уж нет», — подумал Руттул.

— Маву так Маву, — согласился Руттул и снова улыбнулся. — Уезжай уж, балаболка.

Сава, встревоженная столь легким согласием, вскричала:

— Маву, если ты меня ослушаешься, пеняй на себя. Не вздумай подчиняться государю, если он пошлет тебя за мной. Слышишь?

— Слышу, — весело согласился Маву.

— До самого вечера спорить будем? — хмуро спросил

Стенхе.

— Все! — скомандовала Сава. Маву помог ей сесть на коня, Стенхе тоже вскочил в седло. Хаби шла за ними до ворот, махая им вслед.

Маву повел своего гнедого в конюшню. Руттул сказал ему в спину:

— Потом зайдешь ко мне.

— Да, государь, — не оборачиваясь, отозвался Маву.

Руттул поджидал его в кабинете. Маву постучал, вошел и остановился у дверей. Взгляд его был ясен и спокоен.

— Насколько я знаю законы, — сказал Руттул, — мое слово должно значить для тебя больше Савиного.

— Да, государь, пока госпожа — твоя жена, — отозвался Маву.

— Прекрасно, — сказал Руттул. — В таком случае ты отправишься за Савой в Миттаур.

Маву вскинул брови:

— У тебя есть какие-то сведения о готовящемся покушении, государь? Я полагаю, в спокойных условиях Стенхе более чем достаточно.

— Я согласен, — проговорил Руттул. — Но условия не кажутся мне спокойными.

— Слушаю тебя, государь, — насторожился Маву.

— Осенью или зимой я ожидаю в Сургаре некоторые события.

— В Сургаре? — переспросил Маву. — Но тогда охрана более нужна тебе, чем госпоже.

— Ты не понял, — отрицательно качнул головой Руттул. — Охрана не нужна ни мне, ни Саве.

— Она велела мне беречь тебя, государь, — заметил Маву.

— Что со мной может случиться? — усмехнулся Руттул. Он взял в правую ладонь бронзовую статуэтку, стоявшую у него на столе. — Посмотри, Маву…

Статуэтка смялась в его руке, как будто была из фольги.

— Сила — это еще не самое главное, — невозмутимо сказал Маву, но Руттулов трюк ему понравился. — Как ты это делаешь, государь?

Руттул пожал плечами:

— Ты что, допрашивать меня будешь?

— Прошу прощения, государь, — откликнулся Маву. Руттул помолчал.

— Я хочу, чтобы ты как можно дольше задержал Саву в Миттауре, — наконец сказал он.

— Зачем? — искренне удивился Маву.

— Чтобы она не путалась у меня под ногами. Разве не понятно?

— Понятно. Какие способы я могу применить?

— Любые, — сказал Руттул. — Можешь даже связать и держать ее в каком-нибудь сарае. Но надо выдумать предлог. Я не хочу, чтобы она знала, что ей нельзя возвращаться в Сургару.

— Я понял, — повторил Маву. — Запретный плод сладок. Стенхе знает?

— Да. Он тоже что-нибудь придумает. Если выдастся случай, посоветуйся с ним.

Маву кивнул. Испросив разрешение, он взял карту Майяра, Сургары и Миттаура. Вообще-то, он мог прикинуть план действий и без нее, но Маву показалось, что Руттулу следует знать, как он поступит. Он объяснил, что вовсе не собирается тут же отправляться в Миттаур: несколько дней он может провести в охране Руттула, а потом исчезнет.

В Миттаур он доберется как раз к началу осенних дождей, переодетый так, что его не узнает даже Сава; в Миттауре он найдет способ связаться со Стенхе, а затем, когда придут вести из Сургары, будет действовать по обстоятельствам.

— Хорошо, — сказал Руттул. — Хорошо. Но если вы ее там не удержите…

— В крайнем случае я ее украду, — заявил Маву. — Это очень легко, государь.

Глава 14

— Стенхе, — сказала Сава, когда они отъехали от Савитри на две лиги, — я думаю, Руттул прикажет Маву следовать за мной.

— Может быть, — проговорил Стенхе. — Руттул не очень уверен в твоем благоразумии.

— А в благоразумии Маву?

— Маву — хокарэм, — ответил Стенхе. — Только характер у него нелегкий. И зачем Руттулу в нем сомневаться?

— Маву не любит Руттула.

— Руттул не девушка, чтобы его любить, — отозвался Стенхе. — Хокарэм может ненавидеть хозяина, но служить ему обязан. Если уж на то пошло, то и мне не очень нравится быть его слугой.

— Почему? — спросила Сава. — Ты же всегда такой доброжелательный.. .

Стенхе не ответил. Он не считал нужным посвящать Саву в свои предположения.

«…Потому что Руттул тоже хокарэм. Хокарэм на какой-то свой заморский лад, как будто не очень знакомый с боевыми искусствами, но обладающий другими качествами хокарэма.

Он свободен. Это самое главное качество хокарэма — внутренняя свобода, умение смотреть на обстоятельства не из-под чьей-то руки и не через очки суеверий. Он обладает уверенностью в себе. Это тоже одно из проявлений свободы, и, как ценящий свободу человек, он не дает своим чувствам одержать верх над собой.

Он ценит жизнь, причем не только свою. Как ни странно это для постороннего человека звучит, но хокарэмы тоже не любят убивать: любая смерть — это нарушение равновесия.

Взвесь все и действуй — гласит неписаная заповедь.

Согласно ей поступают многие, даже те, кто о ней не подозревает; и каждый взвешивает на свой лад: иные мгновенно, иные тянут время.

Руттул взвешивает по-хокарэмски: скоро, отметая сомнения, не боясь своих ошибок. О верности его решений Стенхе судить не брался, но, раз Сургара двадцать лет доводила до отчаяния соседних государей, что-то у Руттула получалось.

Такой результат мог бы быть простым везением, но сам Руттул в беседе наедине со Стенхе сказал, что человек он невезучий.

— Из грязи в князи, — напомнил тогда смело Стенхе.

— Наоборот, — хмуро возразил Руттул. — Говорил бы ты сейчас со мной, если б у меня джампер не сломался.

Стенхе запомнил незнакомое слово «джампер», а сам спросил:

— Сан принца низок для тебя, государь? Руттул не задумался:

— Не в этом дело, Стенхе. Просто у меня было бы совсем другое положение…

Именно тогда Стенхе и понял, что Руттул — чужеземный хокарэм.

А хокарэм не может быть слугой хокарэму — это против заповедей.

Поэтому-то Стенхе и не мог относиться к Руттулу с полным уважением. Не показывать настоящего своего происхождения на людях — это одно, а скрывать его от своих — это совсем другое.

— Стенхе, — сказала Сава, — мы незаметно вернемся и проследим, что Маву будет делать.

— Вот морока, — пробормотал Стенхе, боясь в душе, как бы Маву не сглупил да не отправился догонять Саву сегодня же.

В засаде они сидели четыре дня, Маву все это время как привязанный торчал в Савитри около Руттула — вид у него был, как обычно, легкомысленный донельзя.

— Не хватит ли, госпожа? — спросил Стенхе утром пятого дня.

Сава молчала, глядя в сторону Савитри.

— Не успеем до Миттаура добраться, госпожа, — продолжил Стенхе. — Дожди пойдут.

— Ладно, — решила Сава. — Седлай коней, Стенхе. Ехали они быстро, на перевале Твалли были через пять дней, но к тому времени Маву, спрятавшись в скалах, смотрел на них сверху. Он видел, как Сава оглянулась назад. Кого она искала там? Вероятно, его и искала.

«А я здесь! Ку-ку, милая госпожа, — думал Маву весело. — Значит, все-таки дня три пыталась меня перехитрить».

Стенхе, увидев на дороге выложенный камешками тайный знак, оглянулся, оценивая, где может скрываться Маву. «Хорошо, — одобрил Стенхе. — Вдвоем будет легче».

Он направил коня так, чтобы тот как бы невзначай ступил на знак и разрушил его.

— Что? — спросила Сава, настороженная таким странным маневром.

— Горный лев, — сказал Стенхе спокойно. — Видишь? Он указал на склон горы.

— Баран, — возразила Сава, приглядевшись.

— Баран в пятнышках? — сыронизировал Стенхе. — Что-то новенькое, госпожа.

— Вон то пятнистое? Это же камень! — удивилась Сава. — И вовсе не госпожа, а Карой. Тебя разве учить надо?

— Извини, Карой, забыл, — попросил прощения Стенхе. На его счастье, горный лев действительно появился на склоне, это позволило хокарэму ткнуть пальцем в гибкий кошачий силуэт среди камней: — Вон же он, Карой!

Сава проводила взглядом пятнистый, сливающийся с камнями силуэт.

— Может, поймаем? — предложила она. — Зачем? Тебе он мешает?

— Шкура красивая…

— Куплю я тебе шкуру в Миттауре. Или ты хочешь шкуру с приключениями?

Сава промолчала.

— И потом, — добавил Стенхе, — у этого льва шкура плохая будет. Лев старый, облезлый…

— Стенхе! — воскликнула Сава. — Ты не можешь видеть, что он облезлый!

— Я по повадке вижу, — объяснил Стенхе. — Видно же, что старый.

Маву, поглядывая сверху, забавлялся ситуацией: «Шкуру горного льва, госпожа, я тебе добуду, а вот попробуй-ка ты меня найди…»

Сава, похоже, поверила, что Маву остался при Руттуле, — во всяком случае, если она и оглядывалась, то совсем не так, как если бы хотела кого-то отыскать.

— Что ты вертишься, Карой? — спросил Стенхе.

— Мне кажется, кто-то смотрит на нас.

— Мне так не кажется, — возразил Стенхе.

…Город Интави, столица Миттаура, открылся перед Савой внезапно, за поворотом дороги. Она увидела перед собой сборище каменных башен, жмущихся одна к другой.

— Это Интави? — спросила Сава Стенхе.

— Интави, — кивнул он.

Интави ничуть не был похож на города, уже виденные Савой, да и бывалые путешественники, посетившие не одну страну, утверждали, что ничего подобного нигде нет.

— Здесь каждый дом — крепость! — восхищенно воскликнула Сава, но что иное она могла ожидать в Городе Тысячи Крепостей ?

Одной стороной Интави жался к пропасти, другую защищала каменная стена. Издали стена казалась не такой уж высокой, но когда Сава и Стенхе приблизились, они обнаружили, что стена буквально нависает над ними.

У городских ворот им пришлось подождать. Правда, Стенхе растолкал простолюдинов, но процедура пропуска чужестранцев оказалась в Интави довольно томительной: им полчаса пришлось просидеть на лавке в караулке, пока стража решала, может ли проехать седобородый ирауский купец.

— Я Стенхе из Лорцо, — когда подошла их очередь, сказал хокарэм, предъявляя поддельные подорожные, согласно которым он был служилым человеком гортуского наследника. — Прибыл по частным делам.

— С тобой должны следовать два сына, Маву и Карой, — прочитал чиновник в пергаменте.

— Карой — вот он, — показал Стенхе. Сава проворно вскочила с лавки и поклонилась. Чиновник поглядел на Саву и опять обратился к документам:

— Карой, четырнадцати лет, глаза голубые, волосы темные, аоликанское обличье. Да, похож. А старший где?

— Он заболел, и ему пришлось вернуться домой. — Какая болезнь? — осведомился чиновник.

— Рожа, — ответил Стенхе. — Совсем колено разнесло. Какой из него путешественник…

Чиновник согласился:

— Да, рожа — болезнь неприятная. Говорят, если прикладывать листья красного копытника, помогает…

— Лучше к шептуну сходить, — возразил Стенхе, хотя знахарство не признавал совершенно.

Чиновник начертал в пергаменте несколько знаков.

— Торговать чем-нибудь собираешься, Лорцовен Стенхе?

— Я не купец, — сдержанно ответил Стенхе.

— Разумеется, — кивнул чиновник. — Но это обязательный вопрос. Ты же знаешь, что в Миттауре чужеземец торговать не вправе.

— Да, конечно, — проговорил Стенхе.

— С тебя пошлина пол кроунто, — сказал чиновник. — И с твоего сына четверть.

— У меня нет миттауских денег. Сколько это в таннери? Чиновник обратился к счетам и ловко подсчитал:

— Три таннери с четвертью.

Стенхе вручил ему требуемую сумму, и они смогли проехать в город.

— Я забыл, — обратился Стенхе к чиновнику, — улица Сребрянщиков — это где?

Чиновник объяснил. Стенхе поблагодарил его и сел на коня.

— В Миттауре очень вежливые люди, — заметил Стенхе Саве, едущей рядом с ним.

— Да, — сказала Сава. — Но три четверти кроунто — это не три с четвертью таннери. Это таннери и три уттаэри. Меняльный процент шесть уттаэри. А где еще три уттаэри ?

— Так чиновник не обязан брать майярские деньги, — объяснил Стенхе. — Да и запомни, что в Миттауре на уттаэри никто не считает. Самая мелкая майярская монета здесь — четверть таннери. А если мелочь попадается, ее девушкам на мониста отдают. В Миттауре деньги дешевые. А ты хорошо разговор понял, Карой?

— Ага. Только они очень быстро говорят. Ты говоришь медленнее. И на улицах у них галдеж невероятный…

Да, такой гам в Гертвире стоял только на рыночных площадях; на тесных же улочках прохожие старались прошмыгнуть мимо друг друга, не вступая в разговоры, разве что хозяйки перекликались с соседками из окон своих домов.

А в Тавине даже на базаре гомона не было. Сургарские купцы и в обычае не держат зазывать покупателей — они с достоинством ждут, пока к их товару не подойдут.

Здесь же говорили громко, и не только торговцы, но простые прохожие: уж казалось, и новостей-то никаких нет, о чем разговаривать можно?

— Город Сплетников, — сказал Стенхе тихо. — Так его тоже называют. — Он приглядывался к домам на улице Сребрянщиков. — Нам, кажется, сюда, Карой.

Миттауский купец Павутро был доверенным человеком Руттула, через него сургарский принц получал сведения о происходящем в этой стране. Сведения эти касались в основном дел торговых — о чем еще может сообщать купец? Но были новости и политического характера, и Руттул считал их весьма интересными.

А кроме того, Павутро вел торговые дела Руттула, те, которые Руттул не мог проводить от своего имени; для торговых операций на счету Руттула лежали значительные суммы, и на эти деньги, рассчитывал Руттул, Сава безбедно сможет прожить много лет.

О том, кто такая Сава, Стенхе сообщил Павутро не сразу: сначала был плотный обед, потом отдых, а вечером, когда Сава осматривала мастерскую, где работал брат Павутро, Ктаури, Стенхе и купец собрались побеседовать.

— Очень трудно, — проговорил задумчиво Павутро, узнав, в чем дело. — В Интави от кого-либо новости скрыть невозможно. Она… прошу прощения — Карой, ведь очень хорошо понимает по-миттауски.

— Я хотел увезти ее в горы, пока новости, которых мы ожидаем, не перестанут быть новостями и о них прекратят говорить.

— Да, но под каким предлогом? — спросил Павутро. — Вряд ли Карою захочется посмотреть стада моего дедушки…

— В Миттауре много древних крепостей и храмов, — сказал Стенхе. — Карой любит смотреть старинные здания.

— Ну, в Миттауре все здания на один лад, — возразил Павутро. — О! Я знаю! Рудники Нтангра и пещерный храм.

— Пещерный храм? — почесал нос Стенхе. — Хорошо. А вот рудники… Не знаю. Вообще-то Карой, насколько я понял, решил посмотреть знаменитое миттауское оружие.

— Зачем оно ей? — удивился Павутро. — Я думал, она драгоценности покупать приехала. Но если ей нужно оружие, то надо ехать в Арзрау.

— А нас туда пустят?

— Вот уж не знаю. И вряд ли что там вам продадут. Вот если бы подарили…

— Не всякому такое везение… А в Арзрау из Интави долго новости идут?

— Да нет, недолго, — ответил Павутро. — Но понимаешь ли, там говорят так своеобразно, что даже не все миттаусцы хорошо понимают. И вдобавок там нет обычая делиться с чужеземцами новостями.

— Отлично, — одобрил Стенхе.

— А праздник Атулитоки можно посмотреть в долине Гарали. Там тоже малопонятный говор, к тому же там народ не любознателен. То, что происходит за пределами долины, их не интересует.

— Ладно, — согласился Стенхе. — А потом еще что-нибудь придумаем.

— И… еще, — сказал после паузы Павутро, — скажи мне, как ты думаешь, сколько дней есть в моем распоряжении? Я хочу привести в порядок мои торговые дела.

— Около недели, — ответил Стенхе, наблюдая за тенью на лице Павутро. — Что, очень мало?

— За неделю можно горы своротить.

Стенхе увез Саву на пятый день после этого разговора. Все эти дни он ходил с Савой по ювелирным и оружейным лавкам. Он посматривал на Саву. Сава равнодушно глядела на те драгоценности, которые он покупал, зато по ее взглядам Стенхе догадался, что та подыскивает меч, кинжал и дорогой пояс с перевязью.

«Подарок Руттулу, — догадался он. — Ох, девчонка, девчонка…»

Он все понял, как если бы поприсутствовал при разговоре, который недавно Сава вела с Маву в Савитри.

— …Маву, — позвала тогда Сава, а Маву откликнулся, не поворачивая головы. Он был занят делом — точил свой меч, хотя зачем ему нужен был меч? Разве что для утренних разминок со Стенхе. — Маву, почему Руттул меня не любит?

— Ну уж и не любит, — возразил Маву, не отрываясь от дела. — Нянчится с тобой, что тебе еще надо?

— Я хочу стать его женой, — сказала Сава.

— А сейчас ты кто? — осведомился Маву.

— Приемная дочка.

— Тоже неплохо, — проговорил Маву, проверяя остроту меча. — Вот подрастешь, подыщешь себе кавалера…

— Я хочу быть женой Руттула!

— Ну, это глупости, — рассудительно возразил Маву. — Ты для Руттула не женщина, а детеныш. У Руттула Хаби есть — видная, красивая, понятливая. Станет он на такую стрекозу глядеть…

— Я стрекоза? — переспросила Сава. — Карми? — Она припомнила искореженное словечко, которым обозвал ее принц Катрано.

— Карми, — рассеянно согласился Маву.

— Я же у тебя совета прошу! — зло толкнула его Сава. Маву вскочил на ноги.

— Конечно карми, — рассерженно рявкнул он. — Ты что, не соображаешь, что у меня в руках оружие? И очень острое оружие!

Он взмахнул мечом и сверкающим лезвием скосил небольшое деревце, росшее рядом.

На Саву это впечатления не произвело.

— Маву, — прошептала Сава, — скажи Руттулу, что я его люблю.

Такие подвиги были Маву не под силу.

— С ума сошла! — воскликнул Маву. — Постыдилась бы! Разве поступают так высокорожденные девушки? Как можно вешаться мужчине на шею!

— А как можно?

— Никак не можно! — взвился Маву. — О боже, совсем распустил тебя Руттул!

Сава, не обращая внимания на его растерянность и смущение, продолжала допытываться:

— Неужели девушка даже знака не может подать мужчине, которого любит и который не обращает на нее никакого внимания?

— Это неприлично, — убеждал ее Маву.

— Что же мне делать?

— А знаешь, — припомнил вдруг Маву, — знатные девушки все-таки могут дать знать мужчине о своей любви. Такой обычай есть. Надо подарить Руттулу оружие.

— Оружие?

— Ну да, — оживился Маву. — Дай мне денег, и я съезжу в Тавин, выберу что-нибудь для него.

— Не что-нибудь, а самое лучшее, — уточнила Сава.

— Разумеется, — отозвался Маву. — Только жаль, что тебе сейчас приспичило. Караван с оружием приходит из Миттаура весной, вот весной-то и бывает лучшее оружие.

— Из Миттаура? — переспросила Сава. — А гортуское?

— Ну где же ты купишь гортуское? — разочаровал ее Маву. — Да и зачем Руттулу гортуское? Оно для боя, а из Руттула фехтовальщик никудышный. Ему нужно парадное, драгоценное. А как раз миттауское и для боя, и для красоты.

Сава подумала.

— Маву, — сказала она вдруг, — давай поедем в Миттаур!

— Ну что ты! Руттул тебя не отпустит!

Но Руттул совершенно неожиданно разрешил ей съездить в Миттаур. Сава поняла это так: Руттул считает ее достаточно взрослой, чтобы можно было безболезненно отпускать ее хоть на край света, и в то же время он рад, что она не будет путаться под ногами.

Изменит ли что-нибудь оружие, которое она подарит Руттулу? Вряд ли, понимала Сава. И хотя она проявляла какой-то интерес к оружейным лавкам, настроение ее становилось все хуже и хуже.

Стенхе это ухудшение уловил.

— А знаешь что, Карой, — сказал он. — Давай-ка в Арзрау съездим? Там лучшее оружие во всем Миттауре делают. Да и вообще поездить по стране неплохо. Не сидеть же нам в Интави до самого Атулитоки.

— Хорошо, — ответила Сава. — Пусть будет Арзрау. Когда поедем?

— Да хоть завтра.

…Нтангрские рудники большого впечатления на Саву не произвели, разве что обрыв, расцвеченный полосой драгоценной пламенеющей киновари, запомнился ей. Все остальное она осмотрела как по обязанности, в желании убить время.

Зато Нтангрский пещерный храм, более трех тысяч лет назад сотворенный давно исчезнувшим народом, интерес вызвал неподдельный.

Миттаусцы по своим обычаям народ веротерпимый, не то что майярцы, — богов они почитают и своих и чужих, поэтому древний храм не разрушили и не разграбили, наоборот, монахи из ближайшего монастыря не забывали поддерживать огонь в светильниках, хотя поклонялись они совсем другим богам. Не пришло им в голову и переоборудовать храм для своих обрядов: по мнению миттаусцев, это стало бы началом конца света.

Сава провела в пещерах больше двух недель. Ее восторги не могли не порадовать ревниво относящихся к красотам родного края миттауских монахов. Стенхе тоже радовался, но совсем по иной причине. По его расчетам, в Интави уже должны были дойти вести о большом наводнении в Сургаре.

Когда восхищение Савы стало стихать, Стенхе напомнил об Арзрау. Ехать туда Саве не очень хотелось, она полагала, что эта поездка будет неинтересной и бесплодной. Ничего от Арзрау она не ожидала — об арзраусцах шла молва как о людях суровых и не любящих чужаков; но Сава обнаружила, что слухи эти неточны, когда в долину Нтангра прибыл владетель Арзрау.

Уже за два дня до этого в монастырском постоялом дворе поднялась суматоха. Готовили покои для знатного гостя и его свиты. Стенхе уже подумывал уехать от греха подальше, но решил: что в мире ни делается, все к лучшему.

Из уважения к чужеземцу настоятель зашел предупредить, что тот должен быть представлен принцу Арзрау. Стенхе поблагодарил настоятеля за внимание и отправился с Савой знакомиться со знатным постояльцем.

Принцу уже доложили, что в монастыре живет старый гортуский воин со своим сыном; доложили также и о том, что пребывает он в Миттауре явно под надуманным предлогом, наверняка с тайной миссией, но вот в чем заключается эта миссия — совершенно неясно. Во всяком случае это вряд ли шпионаж, поскольку никакой воин таким постыдным делом заниматься не станет.

Стенхе великолепно понимал, что причину приезда в Миттаур надо называть, пусть даже и очевидно вымышленную. Ложь еще не самый страшный из пороков, пусть уж принц Арзрау видит, что Стенхе из Лорцо врет неумело. Главным сейчас было понравиться принцу и приобрести в Миттауре высокого покровителя.

Стенхе не прилагал особых усилий, чтобы понравиться. Внешность у него, он знал, была располагающая: хоть и не слишком благообразная, но вполне подходящая для воина. Стенхе лишь убрал из своей речи книжный говор, более подобающий монаху.

И своего он добился.

Старый заслуженный солдат, честный вояка, с достоинством и почтением взирающий на благородных господ, и его юный сын, ясноглазый и по-детски робкий, принцу Арзрау понравились.

— Пригожий у тебя мальчик, Стенхе, — заметил принц. — Сколько ему?

— Четырнадцать исполнилось, государь, — с поклоном отвечал Стенхе.

— Тогда он ровесник Паору, — принц указал на своего сына, стоящего рядом.

Стенхе поклонился молодому принцу.

— Твой сын не очень похож на тебя, — заметил принц.

— Он пошел в мать, — отвечал Стенхе. — Она была из настоящих аоликану. Я же, сами видите, породой не вышел.

— Да, — согласился принц. — Твой сын сделает хорошую карьеру, когда вырастет. У вас в Майяре самое главное — иметь благородную внешность.

Принц был прав. Здесь, в Миттауре, где население было однородным, смешным казался Майяр, где особенно ценились темные волосы, серые (а еще лучше — голубые) глаза и тонкий прямой нос. Правда, за четыреста лет пришлые аоликану уже довольно сильно смешались с завоеванным ими майярским населением, но старые предрассудки сохранились.

Внешность Савы вполне соответствовала стандартам майярской красоты, хотя с одной поправкой: по тамошним меркам, ее красота была скорее на мужской лад. Сава была безукоризненно здоровой, смугловатой от загара, да и физически неплохо тренированной; признанные же майярские красавицы поголовно были рахитичными, бледными до полупрозрачности. Саве сильно повезло в раннем детстве, потому что методы воспитания Стенхе уберегли ее от неизбежных для знатной девочки хвороб. Но все же сравниться силой и умением с мальчиками-одногодками Сава не могла, поэтому Стенхе, когда принц предложил своему сыну померяться силой с Савой-Кароем, поспешно сказал:

— Боюсь, Карой неподходящий противник высокорожденному Паору. У Кароя недавно была сломана правая рука, он еще не восстановил силу.

Принц настаивал. Принесли учебные тупые мечи, предложили Саве выбирать — первым выбирает гость. Сава выбрала один из длинных мечей; он был немного тяжелее, но рукоять у него была большая. Сава взялась за него обеими руками: фехтование одной рукой было не для нее.

Принц Паор был чуть выше и гораздо плотнее. Он вооружился коротким мечом и кинжалом, — вероятно, он любил сирайский стиль.

— Саутханская защита, — сказал Стенхе почти неслышно над головой Савы. Сава поняла, что он хотел сказать.

Поединок было решено провести во дворе. Посмотреть собрались все, кто только мог, даже монахи. Правда, этот бой не обещал быть особенно интересным, но в Миттауре очень любят благородное искусство фехтования.

Сава приняла классическую саутханскую стойку: ноги расставлены, обе руки на рукояти меча, опущенного прямо перед собой. Паор стоял, как ожидалось, в сирайской стойке, очень популярной в Миттауре: в пол-оборота к противнику, правое плечо вперед.

Зрители шумно обсудили выгоды и недостатки этих положений. Надо отдать справедливость, болели собравшиеся не только за своего молодого принца, кое-кто сделал ставки на никому не известного мальчика Кароя — понравилась его уверенность.

Принц нападал. Конечно, его умение ни в какое сравнение не шло с умением Маву или Стенхе, но дрался он азартно, не щадя противника, и Сава с трудом отбивала удары. Саутханская защита — из приемов не зрелищных. Стой, отбивайся от нападающего да сам выбирай время для атаки, когда твой противник выдохнется или откроется. Сава рассчитывала, что сможет некоторое время продержаться, а там, глядишь, и принц прыть убавит. В крайнем случае, не стыдно и сдаться.

Но руки у нее были все же слишком слабы, принц сильным ударом быстро выбил ее меч. Паор воодушевился, ринулся в атаку — уж очень ему хотелось завершить бой эффектно, с приставленным к горлу противника кинжалом. Сава отпрыгнула в сторону. Такой оборот дела ей не понравился. Одно дело, сдаться с оружием в руках, другое — безоружным.

— Сдавайся! — орали зрители. — Сдавайся, малыш!

Принц издал арзрауский боевой клич и бросился для последнего удара. И крик его захлебнулся. Потрясенные зрители увидели лишь, что он лежит на земле, а Карой, прижав коленом его грудь, отбирает у него меч.

— Великолепно! — воскликнул принц Арзрау в наступившей тишине. — Твой сын достоин уважения.

Сава выпрямилась. Восхищенные зрители похлопывали ее по плечам, совали в руки монеты, изъявляли свои восторги. Паор оказался незлопамятным. Поражение его, конечно, огорчило, но неожиданный конец поединка ему понравился, хотя он даже не успел понять, как его, собственно, победили. И он, обхватив Кароя за плечи, даже не сбив со своей одежды пыль, повел своего победителя к принцу Арзрау.

— Ты удачлив, — сказал Арзрау, даровав Карою перстень со своей руки. — Не очень силен, но ловок и быстр. И не теряешься. Хочешь остаться у меня на службе? У меня тебе будет не хуже, чем в вашем Горту, ты должен знать.

— Да, государь, — чуть смущенно отвечала Сава. — Но я не могу принять твое милостивое предложение.

— Карой уже записан в свиту гортуского наследника, — пояснил Стенхе. — Ты извини, государь, но он уже при деле.

— Жаль, жаль… — проговорил Арзрау. — Но надеюсь, по крайней мере, что вы с отцом сможете у нас еще погостить?

— Ты очень добр, государь, — смущаясь, поклонилась Сава.

Положение гостей принца куда выше положения простых чужеземцев в Миттауре. Это было даже больше того, на что надеялся Стенхе. Он объявил Саве, когда они ушли от принцев и остались одни:

— Твои шансы приобрести для Руттула действительно княжеское вооружение довольно велики.

Сава промолчала.

— Откуда ты знаешь? Маву тебе сказал? — спросила она.

— Я сам догадался, — пожал плечами Стенхе. — Разве не так?

Следующие дни для них обоих были наполнены заботами, от которых они уже отвыкли: постоянно находиться на виду принцев, есть с ними за одним столом. Саве еще несколько раз пришлось участвовать в поединках (во всех она была побеждена) .

— Мне это надоело, — заявила наконец Сава. — Я уже вся в синяках. Еще немного — и у меня мышцы буграми станут, как у призового борца.

— Потерпи, — утешал ее Стенхе. — Или давай заявим, что у тебя рука разболелась.

— Тогда мне лекаря позовут, — возразила Сава.

— Недельку потерпишь? Еще неделя — и уедем. Так, сразу, неприлично.

Но неделю терпеть не пришлось.

Нравы при Арзрауском дворе значительно проще майярских, никому здесь и в голову не придет окружать наследного принца таким же блеском, как, скажем, наследника принца Горту. У Паора, к примеру, свиты не было, один только слуга, и поведение Паора не регламентировалось особым этикетом, так что почти все время он мог проводить с Кароем. Конечно, при дворе его отца было еще несколько его сверстников, но испытываемое юным принцем любопытство заставляло его вертеться вокруг чужеземцев. Вертеться — это самое подходящее слово. Сава вела себя очень сдержанно, особенно потому, что обстановка вокруг ей нравилась все меньше, а нетерпение заставляло придумывать способы, какими можно было бы раздобыть Руттулу наилучшее оружие.

И как Стенхе ни оберегал Саву от постороннего глаза, Паор кое-что приметил и заподозрил Кароя. А заподозрив, стал приглядываться, а приглядевшись же, пришел к некоторым выводам (впрочем, не вполне верным).

Сделав свои выводы, он пошел к Стенхе и заявил:

— Стенхе, я прошу вас с Кароем как можно быстрее покинуть двор моего отца.

— Почему, мой принц? — насторожился Стенхе.

— Ты требуешь объяснений?

— Да, мой принц.

Паор помолчал, подбирая слова.

— Хорошо, — сказал он. — Я объясню. Дело в том, что ты бесчестишь свое имя, имя твоего покровителя и имя моего отца, позволив себе выдавать твою любовницу за сына.

— Любовницу? — На это Стенхе, пожалуй, даже растерялся. Он не знал, что отвечать.

Но тут в комнату вошла Сава. Ее встревожило то, что Паор только что прошел мимо, хмуро отворачиваясь, и она поспешила за ним. Объяснение Паора она слышала, теперь, по ее мнению, следовало разъяснить кое-что Паору.

— Стенхе, оставь нас, — сказала она.

Голос ее был властен, и Стенхе повиновался с таким почтительным поклоном, что Паор сообразил: в выводах своих он довольно сильно ошибся.

— Если ты считаешь мое присутствие здесь оскорбительным, — заявила Сава, — то я немедленно уеду. И то сказать, тут мне порядком надоело изображать из себя мальчишку. Но могу ли я надеяться, что ты не раскроешь никому мое инкогнито?

— У меня нет тайн от отца, — ответил Паор. — Ты сейчас ведешь себя как знатная дама, но откуда я могу знать, что ты не притворяешься и сейчас? Назови свое имя.

— Нет, — отрезала Сава. — Ты же утверждал, что я веду себя недостойно. Как я могу назвать свое имя и опозорить имя моего мужа? Я лучше умру.

Принц сконфузился.

— Я не хочу вреда тебе, — пробормотал он. — Но кто может подтвердить, что ты действительно знатная дама? Только Стенхе, а ведь он твой слуга.

— Да, — согласилась Сава, — и он скажет все, что я захочу, а других доказательств у меня нет. И что с того?

Говоря так, она сняла куртку и высвободила косу из капюшона. Паор еще больше смутился и потупился.

— Извини, госпожа, я должен рассказать о тебе отцу, — еле слышно проговорил он.

А Сава, вернув хоть частично женственный вид, почувствовала себя увереннее.

— Вероятно, мне действительно следует говорить не с тобой, а с твоим отцом, — заявила она, и Паор, хоть и был ее ровесником, ощутил себя рядом с ней совсем мальчишкой и чтобы перебороть это чувство, объявил:

— Ты должна мне объяснить, в чем дело.

— Должна? — вскинула брови Сава. — Нет, ты ошибаешься. Что мне это даст? Разве ты поможешь мне сохранить мою тайну?

— Да, — сказал Паор твердо. — Это я могу обещать тебе, госпожа.

— Но имен я называть не буду, — усмехнулась Сава. — Не трудно и так догадаться. — Она помолчала, потом произнесла: — Я хотела купить в Миттауре подарок для моего мужа.

— Ты так любишь мужа, что готова на край света поехать, только чтоб ему угодить?

— Да, люблю, — согласилась Сава. — Только он меня не любит, иначе бы не позволил уехать так далеко и надолго. И я хочу найти ему такой подарок, чтобы он обратил внимание на меня.

— Вооружение, — догадался Паор. — Княжеское миттауское вооружение.

— Об этом я и не мечтаю, — вздохнула Сава. — Такое оружие не купишь, это я знаю. Но самое лучшее из того, что можно купить за деньги, я найду. У меня еще есть время. Мой муж рекомендовал мне посмотреть Атулитоки.

— Ты с ума сошла! — проговорил Паор. — Без охраны, без служанок, с одним-единственным старым слугой…

— Стенхе — хокарэм, — ответила Сава. — Да и я не так уж беспомощна.

— Зачем ты училась фехтованию? — спросил Паор.

— Я хотела стать для моего мужа тем же, чем была для Тавура Анги госпожа Палли Коэри Ану Тар. Хотя, впрочем, ты можешь не знать этого сказания.

— Нет, — возразил Паор, — я знаю. У тебя, кажется, это получается.

— Спасибо на добром слове, — улыбнулась Сава. — А сейчас я пошлю Стенхе сообщить твоему отцу, что мы должны уехать.

Паор поклонился:

— Госпожа! Назови какое-нибудь из своих имен. Я хочу стать твоим рыцарем.

И было видно, что он не хитрит, что он действительно хочет объявить Саву своей прекрасной дамой.

— Если хочешь, — улыбнулась она, — можешь звать меня Савой. Но это неофициальное имя.

Она протянула ему руку. Паор опустился на колено и поднес ее руку к губам.

Отцу в тот день он ничего не сказал.

Сава и Стенхе пустились в путь назавтра. Паор вышел их проводить и только после этого направился к принцу Арзрау. Хитрить с отцом он не умел и чуть не с порога объявил ему, что хочет подарить Карою княжеское оружие.

— Ну что ты, — мягко возразил Арзрау. — Такие подарки ему не по чину.

— Ему нужно это оружие, — объяснил Паор. — Они со Стенхе приезжали, чтобы купить самое лучшее оружие, какое только смогут найти. Оружие, которое не стыдно подарить князю.

— Они искали его в Нтангра? — осведомился Арзрау. — Глупо.

— Они искали его в Интави. И сейчас там ищет оружие их посредник.

— Зачем им оружие? Карой сказал тебе?

— Да. Одна знатная майярская дама хочет подарить оружие… — Паор замялся, — другу своего сердца.

— Какая же из гортуских принцесс?

— Они не из Горту, — ответил Паор. — У них подложные подорожные.

— Тогда они преступники, — заметил принц.

— Я верю Карою.

Арзрау внимательно посмотрел на сына. Паор был настроен решительно, хотя и казался несколько смущенным. Арзрау сказал ему год назад, что он стал взрослым, — зачем же теперь вмешиваться в его отношения с людьми?

Арзрау встал и прошел в свою опочивальню. Там он открыл сундук и вынул из него завернутые в шелковый лоскут меч и узорный пояс с перевязью.

— Имя этого меча — Миррутан Сэви Тар, Падучая звезда, — сказал Арзрау. — Я хотел подарить его младшему Ирау. Но раз уж ты считаешь своим долгом…

— Спасибо, государь, — проговорил Паор, принимая меч. Стенхе и Сава были уже за пределами долины Нтангра, когда хокарэм насторожился.

— Догоняют, — сказал он. — Приготовься.

— Догоняют нас?

— Может быть, и нас, — отозвался Стенхе. — Наши россказни белыми нитками шиты, так что, возможно, арзраусцы все-таки решили выяснить, кто мы такие. — И добавил тише: — Не нарушая законов гостеприимства, естественно.

— Что делать будем?

— Пока нас это не касается, — ответил Стенхе. — А там видно будет. Может, это не за нами.

Но догоняли именно их. Трое всадников поравнялись с ними, и старший сказал, обращаясь к Саве:

— Молодой принц Арзрау посылает тебе, принц, подарок.

Он спешился, принял из рук одного из своих спутников увесистый сверток, вручил Саве с подобающим почтением, — вероятно, Паор приказал именовать Саву принцем. Странного в этом арзраусцы ничего не усмотрели: в Миттауре принцы бывают и совсем нищие, богатство значит не так уж и много.

Сава приняла подарок, не выказав никакого удивления, и сказала:

— Передайте молодому принцу, что я найду возможность отблагодарить его за щедрость.

Арзраусец поклонился, сел в седло, и они разъехались.

— К чему бы это? — спросила Сава, уже догадываясь. Она развернула замшевый лоскут, потом меховой плащ и обнаружила завернутый в кусок шелка меч.

— Ты счастливая, — заметил Стенхе. — Такое сокровище не всякий принц имеет. Это настоящий арзрауский меч, он ценится даже выше старогортуских. Миррутан Сэви Тар, — прочитал он надпись на рукояти.

— Теперь можно поворачивать в Сургару, — сказала Сава.

— Что это ты? — удивился Стенхе. — Всего-то неделя до Атулитоки осталась. Руттул советовал посмотреть…

— Я хочу домой.

— В конце концов, это попросту невежливо, — объявил Стенхе. — Неприлично уезжать сразу же, как ты получила подарок. Вообще, при твоем сане не следует то и дело менять намерения.

— И правда, Стенхе, — вздохнула Сава. — Я не подумала. Что ж, поехали смотреть Атулитоки.

Но ни им, ни принцу Паору не довелось в этот год отпраздновать Атулитоки согласно обычаю.

В канун Атулитоки принц Арзрау принимал важного гостя. Приехал младший принц Ирау, хотя «младший» в данном случае обозначало то, что он — наследник ныне правящего принца Ирау. Сам же наследник был всего на десяток лет моложе своего престарелого брата.

Паор в разговор не вступал, хотя этикет позволял ему вести беседы со старшими. Только под вечер, когда младший Ирау уже сильно повеселел от выпитого вина, Паор решился задать вопрос:

— Не скажет ли уважаемый принц, у какой из майярских знатных дам есть домашнее прозвище Сава?

Ирау не смог припомнить такой дамы.

— Извините, — смутился Паор.

— Хотя вообще-то я знаю даму по имени Сава, — вспомнил Ирау. — Но вряд ли ты, мальчик, имеешь в виду ее. Она не совсем майярка.

— Пожалуйста, назови ее, принц, — попросил Паор.

— Сейчас ей четырнадцать лет, она настоящая аоликану по виду… — начал Ирау.

— Но больше похожа на пригожего мальчика, чем на женщину? — спросил Паор.

— Верно, — согласился Ирау. — Кто тебе ее описывал? Паор, не отвечая, задал вопрос:

— Кто же эта дама?

— Принцесса Карэна, жена Руттула, дочь короля Лаави.

— Сургарская принцесса? — переспросил потрясенный Паор.

Ирау кивнул. Арзрау бросил на сына испытующий взгляд. Паор сделался задумчив, а после ужина, решившись, попросил отца позволить ему уехать и дать в сопровождающие несколько человек.

— Когда ты собираешься ехать? — спросил Арзрау.

— Сейчас, — ответил Паор. — Завтра выезжать будет неприлично. А дело срочное, отлагательств не терпит.

— Ты хочешь вернуть меч? — спросил Арзрау. — По-твоему, Руттул недостоин такого меча?

— Дареное не отбирают, — возразил Паор. — Нет, меня беспокоит не это. Я боюсь за принцессу Карэна. Ведь из Сургары доходят страшные вести. А она ничего не знает, — проговорил Паор. — Ей никто ничего не сказал — у нас ведь никогда ничего не сообщают чужеземцам. Майярцы ненавидят Руттула, не любят и ее. Кто ей поможет?

— Ты? — спросил Арзрау грустно. — Как?

— Надо отыскать и укрыть ее, — горячо сказал Паор. — Я не хочу, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое.

— Ты найдешь ее и все ей расскажешь, — возразил Арзрау, — а она тут же помчится в Сургару. В такие минуты она захочет быть дома.

— Я удержу ее силой, — пылко сказал Паор. — Я спрячу ее в замке Драван. И не выпущу, пока не пройдет опасность.

— Этим ты обесчестишь ее, — напомнил Арзрау. — Захочет ли она спасения такой ценой?

— Я женюсь на ней, если Руттул ее бросит, — объявил Паор.

— Смотри, — предупредил его Арзрау, — слово принца — тверже клятвы.

— Мне не требуется напоминать об этом, — возразил Паор. — Я еду. Могу ли я взять с собой человек семь-восемь?

Арзрау согласился.

Паор уехал немедленно, надеясь навести справки в дороге. Выслеживать путь принцессы по Миттауру он не считал нужным — так можно и опоздать. Принцесса сказала, что собирается посмотреть праздник Атулитоки, значит, пока не окончится праздник, надо успеть добраться до границы с Сургарой. Времени хватало в самый обрез.

Глава 15

Во вторую ночь Атулитоки Сава, проснувшись, вдруг поняла, что в Сургаре что-то происходит. Она села в постели, нащупала около себя одежду и натянула на себя. Все было просто, так просто, что оставалось только диву даваться, какой дурой Сава оказалась.

Руттул отпустил ее с одним Стенхе. Стенхе стар и, хотя очень опытен, все-таки осуществлять полноценную охрану не в состоянии. Возможно, Руттул тайком направил Маву вслед за ней. Но очень похоже, что Руттул хотел спровадить Саву подальше от себя, все равно куда. И это странное прощание, которое должно было ее насторожить…

Теперь припомним.

Хаби должна была отправиться в горы — как будто бы ненадолго, но ведь любой срок можно удлинить.

Сауве находился с посольством в Саутхо и должен был, по предварительным расчетам, пробыть там до весны. Сауве — второй в Сургаре после Руттула. Ехать в Саутхо он не так уж и хотел, и Руттул заставил его туда поехать довольно ловким ходом — Сауве решил, что его интересы хотят обойти.

Малтэр, третий после Руттула, осень обычно проводил в Миттауре, на родине своей жены. Насколько знала Сава, у него был довольно богатый дом в Интави и земли в окрестностях города — приданое.

Совпадение ?

А если еще вспомнить, что под самыми разными благовидными предлогами Руттул отправил в другие страны большинство ученых, которых раньше так настойчиво приглашал в Сургару?

Чего-то опасного Руттул ожидал в своей стране.

Сава поискала другое решение этой задачки. Нечто подобное, вероятно, Руттул предпринял бы, если бы собрался навсегда уйти из Сургары, — вернуться к себе на родину, например. Но сам же Руттул сказал, что его зов о помощи дойдет до его соотечественников еще только лет через десять.

— А раньше? — спросила тогда Сава.

— А раньше, наугад, им меня не найти, — ответил Руттул.

В любом случае, решила Сава, ей следовало бы вернуться в Сургару.

Но оставался Стенхе, который наверняка что-то знал: уж очень подозрительными казались его уговоры подольше задержаться в Миттауре.

Как, как можно убежать из-под его опеки? Каким способом обмануть его?

…Стенхе перехитрил сам себя. Ему уже приходилось задумываться о том, каким образом можно задержать Саву в Миттауре и после Атулитоки. Долго он сможет тянуть? И под каким, собственно, предлогом? Стенхе уже совсем было решил совершить какое-нибудь не очень серьезное преступление, из тех, что в Миттауре наказываются крупным штрафом. Он мог бы тогда, предупредив Павутро, объявить, что денег у него нет. Павутро, к которому в первую очередь кинулась бы Сава, тоже ответил бы отказом под каким-нибудь благовидным предлогом. В подобных случаях миттауское правосудие предпочитает взять залог. А что у них с Савой с собой ценного? Только княжеское вооружение, но его Сава никогда в залог не отдаст. Тогда, понимал Стенхе, судья предложит ему оставить в залог «сына». Стенхе — ничего не поделаешь! — конечно, согласится, хотя и с мучительными душевными переживаниями. Он уедет, а Сава останется в Миттауре.

Относительно ее положения Стенхе ничуть не сомневался. Миттаусцев никто никогда не мог обвинить в жестокости к заложникам, особенно же мягко они относятся к женщинам, детям и подросткам. И Стенхе мог бы на целый год оставить Саву под присмотром миттауского правосудия, если бы… если бы не Савино нетерпение. Уж конечно, с положением заложника она не смирится — будет теребить Павутро, и Стенхе очень и очень опасался, что Павутро этого нажима не выдержит. А ведь еще существуют на свете арзрауские принцы, младший из которых, Паор, знает о Саве многое. Сава могла бы прибегнуть и к его помощи. Судя по богатому подарку, уже полученному Савой, в помощи ей Паор не откажет, так что на год этого варианта явно не хватит. И Стенхе оставил его на крайний случай, если уж совсем не найдет никаких возможностей задержаться в Миттауре.

Пока же он решил притвориться больным. Если Стенхе заболеет сразу же после Атулитоки, это будет выглядеть подозрительно: Сава его раскусит обязательно.

И Стенхе начал готовить почву для «болезни» загодя. Однажды он, как будто невзначай, пожаловался, что ему больно разогнуться. Сава это пропустила мимо ушей, а Стенхе начал усиливать впечатление. Пару раз он охнул, выпрямляясь, а в седло садился так неуклюже, что впору было подсаживать. Прострел, выбранный Стенхе в качестве докучливой хворобы, был достаточно убедительной причиной задержки, и к тому же довольно правдоподобной. Кто заподозрит старого деда в том, что он попросту притворяется? Вдобавок Стенхе уже когда-то несколько раз полной мерой испытал удовольствие от застуженной поясницы, так что картина болезни основывалась на собственном опыте и была совершенно достоверной. И к началу Атулитоки Сава уже была убеждена в том, что ее хокарэм — больной старикашка.

Но неожиданное, молниеносное прозрение Савы, которого Стенхе никак не мог ожидать, разрушило его хитрости.

Теперь, когда Сава знала, что в Сургаре творится что-то неладное, а ее нарочно держат в Миттауре, она не могла не понять, что Стенхе посвящен, хотя, может быть, и не полностью, в планы Руттула и помогать ей вернуться в Сургару не будет. Наоборот, от него следовало, пожалуй, ожидать только помех.

И будь Стенхе здоров или болен, в расчет необходимо принимать его именно как здорового. Надо было искать случая, и случай этот подвернулся. Совсем нечаянный случай.

В монастырь, где они со Стенхе остановились, приехала целая кавалькада молодых людей; они совершали паломничество по святым местам и пригласили «мальчика Кароя» поехать с ними, потому что в Атулитоки юноши должны путешествовать, устраивать шествия ряженых, петь и плясать, веселиться, а не торчать привязанными около больных стариков.

Сава растерянно оглянулась на Стенхе. Тот кивнул: поезжай, мол.

— Кто ж тебя бальзамом натирать будет? — тихо спросила она.

— Монахов попрошу. Поезжай, Карой. — И Стенхе обратился к предводителю кавалькады, юному принцу Твирани: — Прошу тебя, господин, присмотри за моим Кароем, он чужеземец в Миттауре и немного робок. Будь ему покровителем, прошу тебя.

Твирани, который и был-то на пару лет старше Савы, ответил учтиво по-майярски:

— Не беспокойся, мы присмотрим за твоим сыном.

Сава побежала седлать коня. Стенхе приготовил ей припасы в дорогу. Его развлекал в это время один из юношей, рассказывающий о том, какой путь они собираются совершить.

Сава сразу поняла, что другого такого случая не подвернется, но нельзя было показывать Стенхе, что она задумала.

— Выздоравливай побыстрее, — шепнула она на прощание. — Как только я вернусь, поедем домой.

И Стенхе поверил ей и стал ждать. Вообще-то, ему полагалось бы следить за ней неотступно, прячась согласно правилам хокарэмской науки «невидимости». Но Миттаур — плохая страна для шпионов: глаза у миттаусцев слишком придирчивые и чужаков здесь не очень любят. Бросить все и скрываться, следя за Савой, означало серьезное преступление против законов Миттаура. А шпионов, пойманных с поличным, вешают.

Конечно, Стенхе не сомневался, что повесить его — для миттаусцев задача непосильная, но такое положение создавало излишние сложности, а Стенхе этого не хотел. Поручив же Саву покровительству принца Твирани, он мог быть уверен, что с принцессой не случится ничего дурного, разве что какой-либо несчастный случай: но несчастному случаю и хокарэм не помеха.

А Сава, едва отъехав от монастыря, начала изыскивать повод избавиться от горячего гостеприимства миттаусцев. Она нашла его на первом же привале, когда веселые паломники остановились перекусить.

Сава, случайно споткнувшись о трухлявый пень, увидела, как из-под коры выскочил огромный паук. Сава и сообразить ничего не успела: действовала как бог на душу положит, очень быстро, но, как оказалось, верно. Она упала на землю, будто потеряла равновесие, вскрикнула и принялась колотить по мечущемуся пауку подхваченной с земли палкой. Действовала она как будто неуклюже, но не давала пауку прыгнуть на нее и укусить.

Кто-то из подскочивших парней раздавил паука сапогом.

— Что там? — спросили у него.

— Ануури, — ответил парень, разглядывая паука. — Он тебя не укусил, Карой?

— Укусил, — заявила Сава, показывая подходящую царапину на руке. — Кисть судорогой сводит. Это яд, да? — И лицо ее было таким испуганным, что миттаусец поспешил успокоить.

— Ничего, не умрешь, — сказал он. — Только к вечеру рука распухнет и жар, может быть, поднимется. Что делать-то будем? — обернулся он к остальным.

— Надо его к отцу отправить, — предложил Твирани. — Это совсем недалеко, и к тому же монахи противоядие дадут. Лармир, Тивэ, проводите Кароя, а потом нас догоните.

— Не надо, — ответила Сава. — Я дорогу помню. Не беспокойтесь, господа.

— Ну уж нет, Карой, — проговорил Твирани. — Больно ты невезучий. Это надо, в такую пору на ануури наткнуться. Кто тебя знает, в какую еще историю ты попадешь по дороге…

Теперь перед Савой встала другая проблема: как избавиться от провожатых, а не то через пару часов они сдадут ее прямо в отеческие объятия Стенхе. На ее счастье, миттаусцы вовсе не горели желанием сопровождать укушенного пауком майярского подростка, в то время как их приятели развлекаются. Примерно в полулиге от монастыря Саве наконец удалось их убедить, что она не настолько плохо себя чувствует, чтобы вывалиться из седла. «Укушенная» рука, покрасневшая от тайных щипков и массажа, выглядела правдоподобно, но не очень опасно. Миттаусцы решили, что яда попало не так уж и много, и согласились, что Карой может доехать и один. Поэтому они наскоро распрощались и помчались догонять своих друзей. Удачно получилось и то, что Стенхе перед ее отъездом отвлекли. Сава успела подменить и спрятать сверток с арзрауским мечом. Теперь ей предстояло забрать его и отправиться в Сургару. Она опасалась, что Стенхе следит за ней украдкой. Но издали она рассмотрела, как хокарэм степенно беседует с настоятелем, — Стенхе ничего не знал и, надеялась Сава, не узнает на протяжении всей недели Атулитоки.

Неделя форы — это было бы великолепно, но Сава разрешила себе думать только о двух днях — и, как оказалось, не очень ошиблась.

Стенхе узнал о ее побеге на четвертый день Атулитоки.

В монастырь, где Стенхе усердно симулировал радикулит, приехала очередная компания юных паломников, и среди них оказался молодой человек, который несколько дней назад ездил с принцем Твирани.

— Добрый день, сударь! — поздоровался он со Стенхе. — Как здоровье Кароя?

Стенхе замер.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он медленно.

— Ты не узнаешь меня? — юноша снял маску.

— Узнаю, — ответил Стенхе. — Но последний раз я видел Кароя, когда он уезжал с компанией принца Твирани.

— Его в тот же день укусил ануури, и он отправился обратно, — недоуменно рассказал юноша. — Он не доехал? Как же так?

Стенхе, забыв о простреле, вбежал в комнаты. Он распотрошил сверток, в котором, полагал он раньше, находился арзрауский меч.

«Обманула… — понял Стенхе (что тут было не понять?). — Три дня назад. Ничего, до Сургары я ее еще догоню».

Он немало удивил миттаусцев невесть откуда взявшейся прытью, когда мигом собрался, оседлал коня, вихрем вырвался за ворота и погнал коня по дороге к границе. Конь его не выдержал и пал за несколько лиг до Интави; эти лиги Стенхе пробежал — в Миттауре коня чужаку никто не продаст.

Вот когда он понял, что уже старик.

«Глупый старик», — твердил он себе, задыхаясь на бегу. Он был так уверен, что до конца Атулитоки сумеет удержать принцессу, и перед отъездом в Нтангра тайно встретился с Маву и приказал тому быть в Интави, а после праздника уходить караулить на перевал. Теперь же окажется, что Сава минует перевал раньше их.

Но когда он был уже около Интави, Сава опережала его не более чем на день — это он установил, расспросив ирауского купца. Ей приходилось беречь коня, — если Стенхе знал, что Павутро даст ему другого, то Саве на это рассчитывать не приходилось.

Когда до Интави оставалось не больше лига, Стенхе остановился. Город лежал перед ним как на ладони — с крутого склона горы он был виден как с высоты птичьего полета.

Было утро, а если вспомнить, что это утро последнего дня Атулитоки, то и вовсе можно было сказать, что утро было ранним. Жители еще не проснулись после ночного веселья; город был тихим и сонным.

И в городе наверняка был слышен звонкий «хокарэмский» свист Стенхе. Этим свистом он приказывал Маву немедленно выезжать за ворота, имея еще одну лошадь для него.

Слышал ли Маву? Ответного сигнала Стенхе не получил, но к Интави уже не бежал, а пошел быстро.

Когда он уже подходил, из ворот выехал всадник, ведущий за собой оседланную лошадь, заворочал головой, высматривая Стенхе. Тот коротко свистнул, привлекая внимание. — Сбежала? — поинтересовался Маву.

— Сбежала, — устало подтвердил Стенхе и рассказал, как было дело.

— Догоним, — легкомысленно заявил Маву. — Кони у нас свежие, а обогнала она нас не более чем на сутки.

— Ох, — проговорил Стенхе, — не говори «гоп»…

— Ты пока отдыхай, а я еду вперед, — предложил Маву. — Так? Я ее догоняю, задержу и поеду тебе навстречу.

— Да, — согласился Стенхе. — Но если ты ее не догонишь…

— Ну что ж, — рассмеялся Маву, — тогда ты с меня три шкуры спустишь, я уверен.

«Он догонит, — думал Стенхе устало труся на лошади вслед умчавшемуся Маву. — В этой части Миттаура нравы не такие строгие, прохожие не откажутся подсказать, видели ли они подростка-майярца».

Действительно, встречные помогали Маву определить, далеко ли ускакал «его братишка», и он довольно много выиграл у беглянки. Но на развилке Тавинирона, у часовни, монах указал не дорогу в Майяр и далее на перевал Твалли, а на почти непроходимую в это время года тропу к верховьям Ландры.

«Так, — сообразил Маву, — значит, она думает, что Руттул будет у озера Праери. Может быть, может быть…»

Он двинулся по тропе и очень скоро обнаружил, что перед головокружительным ветхим оврингом Сава бросила коня и пошла пешком. Пожалуй, она поступила правильно, избавившись в опасном месте от уставшей лошади, но в этом случае шансы Маву ее догнать повышались. И он наверняка догнал бы ее, если б на обледенелом склоне его лошадь не поскользнулась и не упала с тропы. На его счастье, склон здесь был сравнительно полог; разбиться он не разбился, но в результате падения лишился всех преимуществ перед Савой: лошадь пропорола себе брюхо на остром осколке скалы, и ее пришлось прирезать; сам он был изрядно помят в этом падении, и хотя переломов и вывихов как будто не было, ступать на правую ногу стало больно. Вдобавок довольно много времени он потратил, выбираясь обратно на тропу, так что в долину Праери он добрался, когда совсем стемнело. Савы в долине не было.

Маву настойчиво прислушивался к каждому звуку; в ночной тишине он услышал бы любой шорох, но ничто не тревожило его чуткие уши. Он проковылял к обычному месту стоянки. Здесь стояли шатры, но не понравился их вид хокарэму. Не было в этих шатрах ни единой живой души, заиндевевшие холсты порезаны в клочья, шатровые шесты завалились, кое-где в неглубоком снегу валялись окоченевшие трупы. Маву стер снег с лица одного из мертвых, навзничь лежащего у шатра, и узнал конюха Тарву. Судя по всему, резня произошла уже давно, по крайней мере недели полторы назад.

А где теперь Сава? Хокарэм понял, что этой ночью искать бессмысленно. До Сургары, если она пойдет туда, еще далеко, Маву сумеет ее перехватить. Была, конечно, опасность, что она попадет в беду, пока одна, но Маву знал, что Сава, предупрежденная страшным зрелищем, будет настороже. Поэтому он счел себя вправе отдохнуть и устроился на ночлег в одном из более-менее уцелевших шатров. Он завернулся в меховой плащ и заснул, ничуть не тревожась мыслью, что тут же рядом лежит мертвец.

Проснулся он с первыми лучами зари. Тело побаливало от вчерашних ушибов, неплохо было бы искупаться в теплой воде и сделать массаж, но об этом приходилось не думать.

Маву достал из своей сумки кусок промерзшей солонины, вяло пожевал, поглядывая по сторонам, потом подумал и закусил черствой лепешкой, глотнул из фляги меду. Мед показался обжигающим, и Маву почувствовал себя бодрее.

Когда совсем рассвело, Маву заметил в стороне от своих следов цепочку других, маленьких, — Сава была в лагере прошлым вечером. Он пошел по следам, покружил по лагерю, стараясь смотреть на него глазами Савы. Что он мог сказать? Руттула среди мертвых не было — была Хаби и многие хорошо знакомые Маву слуги. Нападение, судя по всему, произвели саутханцы.

Но действия Савы казались непонятными. Ему думалось, что, не найдя Руттула, Сава двинется на юг, в Сургару. Она же пошла на восток по берегу озера. Маву шел по ее следам, все более удивляясь, и вдруг следы оборвались.

Он оторопело посмотрел на цепочку следов, ведущую в никуда. Последние из них были чуть четче, как если б Сава подпрыгнула. Но… Подпрыгнула и осталась висеть в воздухе? Маву в подобные вознесения не верил.

А вокруг был только тонкий слой снега, на котором отпечатались следы Савы, следы Маву и еще восемь каких-то странных отпечатков, расположенных по окружности. Как раз в центре этой окружности и обрывались следы Савы.

Маву еще раз прошел вдоль Савиных следов. Шагов за двадцать до их конца Маву заметил: она помялась, задержалась ненадолго, после чего пошла дальше и исчезла.

Маву присел у одного из странных отпечатков. Что бы это могло быть? Лезли в голову Стенхевы побасенки об огромных драконах, птицах Кгантри и прочих чудищах. Маву такого объяснения принять не мог, но не мог найти и разумной причины исчезновения Савы. Приближающийся отряд был немногочисленным — всего девять всадников. «Арзраусцы, — узнал Маву. — Что, тоже за поживой слетелись?» Он приготовился драться; хорошая драка — это как раз то, что сейчас ему было нужно: Маву не любил много думать о непонятном.

Арзраусцы приближались; вид Маву тоже не внушал им доверия, да и кому мог внушить доверие коренастый дюжий детина, оборванный, с поцарапанным лицом. И к тому же арзраусцы, спрашивая прохожих о «мальчике Карое», уже знали, что от Интави следом за ним отправился какой-то подозрительный парень с кэйвеским выговором. Немудрено, что Паор (а именно он был во главе отряда) заподозрил недоброе.

— Эй ты! — закричал он. — Что ты сделал с принцессой Арет-Руттул?

— Чего? — отозвался удивленный Маву.

— Что ты сделал с высокой госпожой, бродяга? — прикрикнул Паор, надвигаясь на хокарэма.

— А кто ты такой, господин, чтобы думать о безопасности сургарской принцессы? — осведомился Маву, как показалось арзраусцам, довольно нагло.

— Разве я обязан давать тебе отчет, смерд?

Маву стащил с себя куртку — на его рубашке засиял золотом и кармином герб Карэна.

— Я хокарэм принцессы Арет-Руттул, — многозначительно ответил Маву. — А вот что вам от нее нужно, господа?

— Но где же тогда она? — воскликнул Паор. — Ведь ей угрожает опасность. Разве майярцы пощадят жену Руттула?

— Она майярская принцесса, — напомнил Маву.

— Она настоящая сургарка, — возразил Паор. — Разве майярские женщины бывают такими, как она? Но что это ты тянешь время, хокарэм принцессы? Ты не доверяешь мне?

— Доверяю, — ответил Маву. — Я всем доверяю. Я доверчив, как последний дурак. Но скажу вам, господа, честно, что я не знаю, где сейчас находится принцесса.

— Не обманывай, — покачал головой Паор.

— Не обманываю, — с горечью усмехнулся Маву. — Вчера госпожа была в этой долине. Где она сейчас — мне не известно.

— Она не могла далеко уйти, — сообразил Паор. — Ищите все! Кто найдет, получит от меня перстень с рубином…

Всадники оставили Маву одного. Хокарэм поискал затоптанные следы странных лап, а потом, так ничего и не поняв, пошел по направлению к Тавину. Для Стенхе он на видном месте оставил под камнем подробную записку.

Одно было ясно Маву: он непростительно опоздал.

Глава 16

Сава, едва поняв, что в горном лагере Руттула нет ни живого ни мертвого, первым делом, не разбирая дороги, бросилась к озеру. Если бы Маву не карабкался в это время по ненадежному склону, выбираясь из осыпи, он нашел бы ее в темноте по тому шуму, который она производила, спотыкаясь и падая.

На счастье, «стажерский ключ» был при ней — она носила его на шее, как иные люди носят талисманы, и скорее рассталась бы со знаком Оланти, чем с подарком Руттула.

Глайдер был на месте, она почувствовала это, едва активировав «ключ». Взволнованная, она чуть не посадила глайдер на себя, но вовремя отпрыгнула в сторону, когда над ней завис темный цилиндр, появившийся из туманной мглы. Сава не приняла в расчет порывов ветра, догадалась об этом и поспешно велела выпустить ступоходы.

В глайдере было тепло. Бросив куда пришлось драгоценный арзрауский меч, она прогрела застывшие пальцы у голубого шара гравитора и подняла глайдер примерно на лигу вверх. У нее было мало сил, она решила поесть. Когда-то Руттул, показывая ей диковинки глайдера, показал и запасы пищи, которые могли годами не портиться. Сава тогда не рискнула попробовать то, что было приготовлено много лет назад, когда и ее самой на свете не было, но сейчас было необходимо хоть немного поесть. Она сделала все так, как было нарисовано на забавных рисунках, опоясывающих шаровидную, чуть сплюснутую, банку: отвернула полушарие на четверть оборота, сильно встряхнула, и когда банка нагрелась, открыла ее полностью. Она осторожно сняла пленочку, прикрывавшую одно из полушарий плошек. Пахло странно, незнакомо, но совсем не неприятно. И уж во всяком случае суп, который оказался в этой плошке, был вовсе не испорчен. Сава выпила суп единым глотком, сожалея, что его так мало. Во второй плошке было мясо, тушенное с какими-то овощами, блюдо на вкус и запах тоже незнакомое, но вполне съедобное.

Поев, Сава бросила посуду в «утилизатор» и занялась делом.

Не так уж много уроков по вождению глайдера успел преподать ей Руттул; хорошо еще, что управление действительно было простым и не требовало специальных вычислений. Курс на Тавин глайдеру был знаком, и несколько минут спустя Сава зависла над городом, пытаясь разобраться на «экранах», что случилось со столицей Сургары. Но ночь все скрывала, и даже «инфракрасный режим» не очень помог Саве. Все-таки кое-что она рассмотрела: вокруг Тавинского озера было разбито несколько лагерей. Кто это был? Зачем? Почему? Сава решила спускаться в город. Город, несмотря ни на что, был обитаем, и там, она надеялась, кто-нибудь объяснит ей ситуацию.

Ночь был темна, безлунна и беззвездна; Сава понимала, что посадку глайдера никто не увидит, и смело повесила глайдер над широкой крышей конюшни во дворе дома Руттула. Ступоходы она выпускать не стала, ловко спрыгнула с тяжелым свертком на покатую крышу и отправила глайдер высоко в небо (если послать его вверх на несколько десятков лиг, никто его не увидит даже днем).

В Руттуловом доме было темно, как и полагалось быть ночью, но когда Сава спустилась с крыши вниз, она даже впотьмах обнаружила, что здесь не все благополучно. Коней не было, сено пропахло гнилью, а земля под ногами противно чавкает, превратившись в грязь. Чавканье это привлекло чье-то внимание. Сава услышала, как над головой стукнула ставня и хриплый незнакомый голос спросил:

— Эй, кто здесь?

— Я здесь, — ответила Сава спокойно.

Сверху из окна высунулась рука с фонарем. Незнакомый привратник оглядел Саву с головы до ног и проворчал:

— Что тебе?

— Я хочу войти, — объяснила Сава.

— Ладно, — после некоторого раздумья сказал привратник. — Если ты там не один, пеняй на себя.

Сава ждала. С каких это пор в доме Руттула стали опасаться ночных гостей? Раньше двери не запирали: в доме всегда были рады гостям, а недруги сами побаивались Руттула.

Стукнул засов. Дверь приоткрылась.

— Чего ждешь? — спросил привратник. — Входи живо. Сава прошмыгнула в дверь и остановилась у порога, вытирая о циновку грязь с сапожек.

— Да брось, — миролюбиво оттолкнул ее привратник. — Что уж тут… — Он закрыл дверь на засов. — Зачем ты пришел?

Сава молчала. Что-то чужое было в атмосфере знакомого дома. У них в людской никогда не было такого беспорядка. Стены на пять пядей снизу были попорчены водой; штукатурка отсырела и местами поотваливалась. Мебель тоже пострадала. Запах гнили и сырости был здесь, и еще какой-то знакомый, но совершенно неуместный в доме Руттула запах.

— Ладаном пахнет… — проговорила Сава.

— Как же еще будет пахнуть, если в доме покойник.

— Кто умер? — быстро спросила Сава.

— Ты разве не знаешь, малыш? — переспросил привратник. — Руттул умер.

Новость эта не ошеломила Саву. К чему-то такому, страшному и невероятному, она была готова. Но голос ее дрогнул, когда она спросила:

— Кто распоряжается в доме?

— Я распоряжаюсь, — услышала она голос с лестницы. Она обернулась. С лестничной площадки на нее смотрел Малтэр. Он не узнал Саву:

— Зачем ты пришел, кто ты?

— Меня трудно узнать, Малтэр? — проговорила Сава. Теперь он узнал ее и поспешил навстречу. Привратник с интересом смотрел, как Малтэр целует руку Саве.

— Приветствую тебя, — сказал Малтэр и повел ее в глубь дома. — Ты устала с дороги? Может быть, голодна?

— Нет, — качнула головой Сава. — Когда умер Руттул?

— Вчера утром, государыня, — тихо ответил Малтэр.

— Где он сейчас?

— Но… Госпожа моя, — сказал растерянно Малтэр, — не собираешься же ты идти к покойнику в таком виде?

Сава опустила глаза на свои грязные сапоги:

— Да. Ты прав, Малтэр, — и двинулась в свои покои. Малтэр, озабоченный ее спокойным, даже бесчувственным поведением, последовал за ней, по пути подавая знаки своим людям. Сава шла по комнатам, никого и ничего не замечая. Слух о ее появлении уже разнесся по дому. Люди Малтэра оглядывали ее с любопытством, знакомые слуги кланялись, кто-то пытался поцеловать руку.

— Не надо, — бросала Сава отрывисто, потом, узнав слугу, приказала: — Принеси ведро воды, Мирау.

В ее комнатах было пусто. Малтэр мысленно похвалил себя за то, что запретил своим людям входить в покои принцессы и апартаменты Руттула.

Слуга с ведром теплой воды вбежал в ее комнату сразу за ними, остановился, кланяясь, на пороге.

Сава затопталась, стаскивая с ноги сапог. Слуга подскочил, опустился на колено, помог снять обувь и унес ее. Сава нетерпеливо дернула шнуровку капюшона и тут же запутала узел.

Эта резкость была единственным признаком ее волнения. Малтэр подошел, потрогал узел крепкими пальцами, поддел булавкой и распустил шнуровку.

— А, — сказала Сава равнодушно. — Ты еще здесь?

— Я сейчас уйду, — проговорил Малтэр. — Тебе кого-нибудь прислать?

Сава качнула головой:

— Нет. Зайди через часок.

Малтэр легко поклонился и затворил за собой дверь.

Сава разделась, поплескалась в еле теплой воде, которая тут же стала грязно-мутной, вытерлась насухо большим льняным полотенцем и застыла над сундуком со своими нарядами.

Но честное слово, она вовсе не хотела думать о том, что ей следует надеть! Она вообще не хотела думать. Ей просто необходимо было замереть, укрыться от света, звуков, от людской суеты, но долг и высокое происхождение требовали от нее выбрать соответствующее платье.

Что ей надеть?

Сава припомнила не очень давний разговор с Руттулом. Она увидела на улице похоронную процессию и, загоревшись интересом, спросила, какой цвет на его родине считается траурным.

— Вот в Майяре это белый, а в Миттауре, наоборот, лиловый или синий…, а у вас?

— У нас — черный, — ответил Руттул, погруженный в бумаги. — А в некоторых местах, насколько я знаю, белый. Но если ты выбираешь цвет платья на мои похороны, то советую тебе траура не надевать. Я хочу, чтоб на моих похоронах ты была в красивом платье. В самом красивом, какое у тебя только найдется.

Сава перебирала в сундуке наряды. Здесь их было не так уж много, большинство платьев она держала в Савитри, но здесь были самые роскошные, самые дорогие, в которых она при случае поражала гостей Руттула. Вот платье из белого шелка, но с вышитыми алыми и золотыми цветами, совершенно легкомысленное, совсем не соответствующее сегодняшнему настроению Савы. Вот сине-зеленое, вот голубое… Все пестрое, яркое, раздражающе-веселое.

Она вспомнила о новом, ни разу еще не надеванном платье, которое Хаби обещала отослать в Тавин. В сундуке его не было.

Сверток она нашла в спальне, на широкой тахте; Сава развернула — да, это было оно.

Черный бархат, золотое шитье… С этим шитьем, помнится, Сава намучилась, пытаясь повторить рисунок шитья на Руттуловом костюме. Сколько драгоценного бархата было испорчено, пока она не добилась сходства; девушки-золотошвейки натерпелись с этим платьем, и Саве было немного стыдно из-за своего самодурства.

Она хотела поразить Руттула, а потом, когда загорелась мыслью о миттауском мече, вздумала надеть именно это платье, когда будет дарить меч; поэтому она попросила Хаби после мелких доделок отправить платье в Тавин.

Сава расправила платье, вгляделась в черноту бархата. Да, она наденет именно его.

Сава окунулась в шелестящую ткань. Зеркало отразило ее фигуру, облитую черным бархатом. Сава тщательно застегнула пуговички. К платью она заранее приготовила воротник золотистого игольчатого кружева, но сейчас передумала и выбрала шарф из золотой парчи. Дополнили наряд черные замшевые башмачки на невысоком каблуке.

Когда-то к этому платью она придумывала замысловатую прическу и для этой прически заказала ювелиру заколки, но заколки остались лежать в шкатулке для драгоценностей. Она решила ничего не делать с косой, даже не стала расчесывать, только чуть пригладила. Сава перекинула косу через плечо, растрепала заплетенный в крысиный хвостик конец, провела по нему щеткой.

Коса у нее была всем на загляденье, толстая и пушистая, по колено. Иногда вдовы в знак печали остригают волосы. Теперь Сава их понимала: ей хотелось вцепиться в косу и рвать ее. Но Руттула этим не воскресишь.

В дверь постучали. Сава откликнулась.

Вошел Малтэр, для которого неожиданностью оказался вид Савы. Он задумчиво оглядел ее.

— Пусть будет так, — пробормотал он после молчания. Сава подняла сверток с арзрауским мечом, сняла грубую холстину.

— Дай я понесу, — предложил Малтэр.

— Нет, — качнула головой Сава. — Я сама. Веди к Руттулу.

Малтэр отворил перед ней двери. Сава пошла, поддерживаемая Малтэром под локоток, в малую залу Руттуловых апартаментов.

Увидев безжизненное тело, она пошатнулась. Малтэр подхватил ее, подвел к стулу и усадил. Но сколько он ни всматривался в лицо принцессы, ни одной слезинки не заметил.

Сава взяла себя в руки. Она встала, драгоценный свой арзрауский сверток оставила на стуле и подошла к Руттулу. Смерть изменила его лицо: оно окаменело, погрубело, стало совсем чужим.

Сава поцеловала Руттула в лоб и с печалью стала смотреть на мертвого сургарского принца.

— Ты, конечно, хочешь знать, как он умер… — произнес за спиной почти неслышный голос Малтэра.

— Зачем мне знать? Я могу догадаться, — печально возразила Сава. В тишине зала ее голос прозвучал пронзительно-резко. — Он внезапно тяжело заболел и вчера умер. Мне этого достаточно. Надо ли мне знать больше?

Малтэр промолчал. Немного погодя он решился продолжить:

— Госпожа моя, как прикажешь похоронить его? В завещании принца нет ни слова о способе погребения…

Ответа он не услышал. Сава смотрела на Руттула.

Малтэр мог кое-что разъяснить Саве. Высокий Майяр назначил за живого или мертвого Руттула огромную награду. Предать живого — над этим Малтэр еще, возможно, подумал бы, но выдавать тело мертвого на поругание врагам — этого он допустить не мог. К таким делам Малтэр вообще относился щепетильно и никогда не позволял своим людям глумиться над телами убитых врагов. Руттул же последние пятнадцать лет был его другом, пусть не очень близким, но другом, верным и надежным. И Малтэр понимал, что даже если б над могилой Руттула вознесся курган в сто саженей высотой, майярские высокие принцы, чтобы отомстить за свое многолетнее унижение, все равно бы его срыли, только чтобы добраться до тела ненавистного врага…

Малтэр подумывал об огненном погребении — как в древние времена. Но каковы на этот счет были обычаи той страны, откуда пришел Руттул? Вдруг он действительно вышел из народа огнепоклонников, подобных кринассцам, почитающих предание мертвого огню осквернением божества? Малтэр, правда, припоминал, что Руттул скорее поклонялся одной из звезд в созвездии Горного Льва и часто глядел на эту звезду в ясные ночи, она будто неизменно притягивала его взгляд, или, может быть, он и молился ей украдкой. Но все-таки, думал Малтэр, как же он отнесся бы к огненному погребению? Малтэру вовсе не хотелось поступать кощунственно с его телом.

Сава отрешенно смотрела на мертвого принца.

Малтэр еще раз решил нарушить молчание:

— Хорошо ли будет предать его земле? Придут майярцы и разроют могилу…

— Майярцы? — переспросила Сава. — Придут? Почему? — Она осеклась и, глянув на Малтэра, глухо проговорила: — Нет, об этом после. А сейчас… сейчас вели приготовить лодку и… прикажи Мирау подать черный плащ Руттула — тот самый, праздничный.

— Лодку? Но, госпожа моя, на том берегу майярцы…

— Да? Потом расскажешь, — безразлично отозвалась Сава.

Малтэр поклонился. Когда он ушел, Сава развернула арзрауский меч и подошла к Руттулу. В руках его, сложенных на груди, она вдруг заметила странные четки, которых никогда не видела раньше в доме Руттула. Она осторожно высвободила из его холодных пальцев нитку янтарных бус и поднесла к глазам.

А ведь бусы-то эти ей знакомы. Сава видела их… Да что там, она играла ими когда-то очень-очень давно. Потом они куда-то исчезли — и вот объявились на другом конце страны, в руках покойного правителя Сургары.

Малтэр тихо появился рядом, заинтересованно кося взгляд на арзрауский меч.

— Откуда это? — спросила Сава, показывая бусы.

— Это четки Руттула, — ответил негромко Малтэр. Сава обмотала бусы вокруг запястья и указала на меч:

— Помоги мне…

Вдвоем они опоясали тело Руттула арзрауской раззолоченной перевязью. Малтэр с уважением осмотрел меч, поцеловал его и вложил в ножны. Мирау принес лучший плащ Руттула, которому предстояло стать его саваном.

Сургарского принца завернули в просторный плащ, и Сава, перед тем как черная пушистая шерсть скрыла лицо Руттула, еще раз поцеловала его.

— Несите его в лодку, — приказала Сава.

Сама она последовала за телом. Когда вышли во двор, Сава машинально подобрала подол, чтобы драгоценный бархат не пачкался о еще сырой ил, нанесенный наводнением.

Тело положили в лодку, и Сава села рядом. Гребцы в предрассветных сумерках отвели лодку согласно приказу к глубокому омуту.

— Бросайте, — приказала Сава. Один из гребцов привязал к телу Руттула тяжелый кувшин с золотом. Главным предназначением этого кувшина было снабжение сургарского принца в загробном мире наличными деньгами и, конечно, он должен был послужить грузом, чтобы тело не всплыло.

Гребцы бережно опустили тело за борт. Сава в оцепенении смотрела на уходящее в темную воду черное пятно. Она собиралась бросить вслед и бусы, но что-то ее удержало, может быть, приятная теплота бусин, совсем неказистых на вид. Теплота бусин…

Эти невзрачные бусы были в его руках, когда он умирал, они согревали его пальцы, когда стыла кровь, они вобрали в себя его дыхание…

Нет, эти бусы Сава не выбросит.

— Здесь глубоко, — сказал один из гребцов, подумав, что она сомневается, надежна ли могила. — Омут бездонный.

Бездонный? Нет, конечно. Но даже в самую сильную засуху глубина в этом месте оставалась не менее двадцати саженей — Руттул когда-то промерял озеро, подыскивая тайник для глайдера. Он еще отметил здесь толстый слой ила. Глайдер тут держать было нельзя — он становился прямо-таки мохнатым от грязи… Ах да, глайдер!

Сава вынула стажерский ключ и отправила глайдер в горы, в озеро Праери, где глайдер прятался до прошлого вечера. Случайно она поднесла ключ к бусам, и тот крепко прилепился к одной из бусин. Сава с силой отцепила ключ, а потом опять вернула его на прежнее место. Похоже, одни руки сделали и ключ, и бусы…

Лодка уткнулась в берег. Сава вышла из задумчивости. Малтэр, встревоженный, расхаживал по берегу.

— Тебе, наверное, надо отдохнуть, госпожа моя, — сказал Малтэр, когда они возвращались к дому.

— Я не хочу отдыхать, Малтэр, — проговорила Сава. Она остановилась и глянула на него сухими глазами. — Я вообще не хочу жить, Малтэр.

— Так нельзя говорить, — ответил он быстро. — Тебе плохо, ты устала, у тебя горе. Но так говорить нельзя. Не гневи богов. Поплачь, моя госпожа. Слезы смягчают горе…

— Я знаю, Малтэр, — послушно кивнула Сава. — Но я не могу плакать, хоть у меня на сердце камень. Тяжело, Малтэр. И знаешь, у меня сейчас такое чувство, будто я не живу, а смотрю со стороны на себя, как на постороннего человека.

— Пойдем, — протянул руку Малтэр. — Тебе надо ознакомиться с завещанием.

Сава вошла в приемную Руттула и села в кресло для посетителей. Малтэр подозвал нотариуса. Тот развернул свиток.

«Я, Эрих Кениг, именуемый Руттул, завещаю супруге моей государыне Карэне Оль-Лааву владетельное право на Сургару. Также завещаю ей все, что имею, и даю разрешение на повторный брак по собственному выбору, но не ранее трех лет после моей смерти».

Сава глянула на пергамент. Подпись Руттула, печать Руттула, подписи свидетелей и печать нотариуса. Какое короткое завещание… Иные господа, знатные и не очень, перечисляют в завещании каждую подушку или ночную сорочку, Руттул же обошелся двумя фразами…

А мог бы и не писать завещания вовсе, подумала Сава. К чему оно, завещание? Что завещать-то, благородные господа? Страна разорена, в верховьях Ландры рыскают саутханцы, а майярцами осажден полупустой после наводнения Тавин.

Что, что теперь будет с высокой государыней Оль-Лааву? И что будет с тобой, Сургара?

…Жила-была девочка. Но сейчас ей вовсе не хотелось жить…

Книга вторая АНГЕЛ СУДЬБЫ

Глава 1

Сава выжидала время, удобное для побега. У нее все было готово: длинная прочная веревка, рукавицы и небольшой узелок с необходимыми вещами. Но последнее время стояла холодная ветреная погода, так что нечего было и думать спускаться ночью со стены высотой в десять саженей и двадцатисаженного утеса, на котором стоял монастырь.

Уже не первую неделю она притворялась безвольной, бессловесной, сломленной — молчаливая покорность принцессы убаюкивала бдительность святых сестер. Они продолжали считать ее больной, но она больной больше не была или, может быть, была больна другим. Теперь она мрачно мечтала о мести, она желала действовать. Возможно, это было неразумно, но рассудительность вернулась к ней в достаточной степени, например, чтобы удержать от безрассудных поступков.

Выздоровление пришло к ней внезапно: она однажды проснулась и недоуменно огляделась вокруг. Было отчего недоумевать: неизвестно куда, в черную пропасть беспамятства, провалился последний месяц. Смерть Руттула, торопливые, неприличные похороны; договор, позор которого завоеватели чуть-чуть подсластили лицемерным уважением к ее происхождению; посуровевшее, едва скрывающее растерянность лицо Малтэра, — это она помнила какими-то отдельными урывками, наползавшими один на другой. Путешествие на Ваунхо вообще осталось в памяти единственным эпизодом: тесная каютка корабля ужасающе пахла рыбой; от этой мучительной вони ее чуть не вырвало, и служанка торопливо вывела принцессу на палубу, где порывы морского ветра по крайней мере уносили запах прочь. Еще она помнила удивленный голос:

«Какая вонь? Мы же не рыбаки какие-нибудь!» — «Молчи, дурак, — ответил другой голос. — У ее милости носик нежненький, благородный, не то что твой шнобель…»

Существовал ли на самом деле этот сводящий с ума запах, или же больное сознание Савы создало его — Сава не стала бы сейчас выяснять; такие мелкие подробности ее теперь не интересовали. Куда больше она сейчас хотела узнать, чья рука и когда взяла из ее вялой ладони Руттуловы четки и глайдерный ключ. Их она хотела вернуть во что бы то ни стало. Но прежде Сава хотела вернуть себе свободу.

Веревки у нее было всего около двадцати саженей — больше она достать не могла, не вызывая подозрений; и без того пропажа вызвала переполох на хозяйственном дворе монастыря, и расстроенная сестра-келарница в конце концов убедила себя, что эту веревку она сама лично отдала неделю назад для починки сетей. Для спуска к подножию утеса веревки было явно маловато, но ничего не поделаешь. К тому же этой длины для Савы было вполне достаточно: она разработала хитроумный способ избавиться от розысков после побега. Сава подготовила свое «самоубийство».

Когда настала ночь побега, Сава тихонько выскользнула из кельи; загодя она приучила монахинь к мысли, что предпочитает спать одна и не терпит в своей комнате постороннего присутствия. Поскольку темноты Сава никогда не боялась и спала спокойно, монахини без опаски оставляли ее в покое до того самого момента, когда гонг начинает звать к утренней молитве.

Ночь была безветренной и не морозной — чувствовалось приближение весны. Сава сняла с себя монашеское одеяние и сунула его в мешок; простую серую шерстяную шаль старательно зацепила за стену — так, чтобы это казалось ненамеренным, и в то же время достаточно крепко, чтобы какой-нибудь случайно налетевший порыв ветра не сорвал ее. Сава не хотела, чтобы ее тщательно разработанный план рухнул из-за мелочей.

Спускаться со стены она решила несколько поодаль. Там в стене торчал крюк, за который можно было зацепить веревку, — Сава проверила его заранее, в одну из предыдущих ночей: крюк держался надежно, и его не мог вырвать из стены даже больший, чем у Савы, вес.

Вот с одеждой, подходящей для спуска по стене, было хуже. В иное время Сава бы надела для подобных упражнений прочные хокарэмские штаны, но их, как и вообще всякие штаны, негде было взять в женском монастыре, и Саве пришлось спускаться в чем она ходила — в теплой шерстяной рубахе, которую она укоротила примерно до коленей, и толстых вязаных чулках. Башмаки, чтобы не свалились с ног во время спуска, она буквально прибинтовала к ногам, и бинтами же обвязала колени, которые почти наверняка могли пострадать во время спуска.

Веревку Сава сложила в кольцо, к узлу привязала импровизированное сиденье из ремней — и получилось что-то вроде лифта.

Сава влезла в свою люльку, накинула веревку на крюк, на мгновение замерла на гребне стены, молитвенно сложила ладони и глянула на небо. «Вверяю себя вам, преблагие небеса!» — выговорила она через силу и, зажмурившись, скользнула вниз, отталкиваясь от стены и регулируя спуск торможением. Хорошо, что она заранее подумала о рукавицах, без них она бы попросту обожгла руки.

Крюк выдержал. Веревки чуть-чуть не хватило. В темноте было видно плохо, но скала, на которой стояли стены монастыря, была буквально под ногами, и Карми рискнула — ножом перерезала веревку немного выше узла. Нож был острый, а веревка туго натянута — перерезались в один момент две пряди, а третья, последняя, лопнула сама, и Карми, спружинив ногами, упала на скалу саженью ниже. Она не ушиблась. Посидев несколько секунд, придя в себя, Сава встала и дернула за веревку; выскользнув из крюка, та упала к ее ногам.

Половина дела была сделана. Сава полагала, что это была самая трудная половина.

Она ошиблась. Спускаться ночью со скалы, в темноте, оказалось куда труднее, чем просто скользнуть вдоль стены. И Сава изрядно намучилась, пока не оказалась наконец у самого подножия скалы.

У нее дрожали руки и ноги, от бинтов остались одни лохмотья, рубаха и чулки порвались, одну рукавицу она потеряла; у нее больше не было сил двигаться. Но восток уже начинал светлеть, и надо было уходить, чтобы найти убежище, где можно отдохнуть, прийти в себя.

Она перебралась с открытого пространства в лес, в укромном месте развела крохотный костерок (благодарение небесам, Маву научил в свое время жечь незаметные издали костры), отогрелась, даже подремала немного. Потом начала приводить себя в надлежащий, не вызывающий подозрений вид. Более всего ее беспокоило молитвенное платье: хоть они все и шьются одинаково, что для принцесс, что для простых горожанок, но качество сукна у Савы было лучше, а это бросалось в глаза. Плащ с этой точки зрения подходил больше, он был простой выделки и уже поношен. Когда совсем рассвело и по дорогам острова потянулись толпы паломников, Сава перебралась ближе к тракту и внимательно разглядывала одежду богомолов. Наблюдения ее удовлетворили — она расправила платье, повязала голову белым платком, завернулась в плащ и вышла на дорогу.

Теперь надо было затеряться в толпе, а это оказалось вовсе не простым делом. Передвижение паломников по Святому острову было слишком четко организовано, чтобы можно было незаметно присоединиться к одной из групп. Каждую такую группу сопровождал проводник из местных жителей, он во все глаза следил за своими подопечными и отвечал за их поведение перед Святым братством. Сава сделала вид, что нечаянно отстала от своей группы и поспешно догоняла ее. Каждый раз, когда ее спрашивал кто-то из проводников, ее группа оказывалась на сто-двести шагов впереди.

К полудню Сава проголодалась, но присесть перекусить не решалась и, чтобы не привлекать излишнего внимания, ела на ходу, всухомятку.

Чем ближе к вечеру, тем чаще ее посещала мысль, что побег получается не очень удачным. Она не видела способа выбраться с благословенного Святого острова.

Но все было еще сложнее — по ее следу шли хокарэмы.

Хокарэмам нет пути на Святой Ваунхо без специального разрешения. Тем не менее сравнительно регулярно, два-три раза в год, на Ваунхо появлялись небольшие группы так называемых коттари и гэнкаров — учеников из замка Ралло. Их еще трудно было назвать настоящими хокарэмами — совсем мальчишки. Но даже мальчишки из замка Ралло представляли собой нечто особенное.

В этот раз их было семеро, и они оказались в окрестностях монастыря Инвауто-та-Ваунхо как раз в ночь побега. Главным в этой группе был гэнкар по имени Ролнек, ему шел шестнадцатый год, и он очень серьезно относился к своей будущей профессии. Мастер Логри считал его лучшим из своих учеников. Ролнек заменял наставника и в требованиях своих бывал даже более строг, чем Старик Логри. Он, правда, вовсе не лез из кожи, чтобы казаться видавшим виды хокарэмом, опытным специалистом по тайным операциям, человеком-волком, почти оборотнем; но юношеская гордыня заставляла его помнить, что очень скоро он даст клятву одному из майярских государей и будет верно служить, пока смерть не разорвет этой клятвы. Он считал себя уже почти взрослым, и неосознанное снисходительное превосходство сквозило в его отношениях с «малышами».

Логри знал, что может доверить Ролнеку младших: придирчивость юноши никогда не была пустой, основанной только на желании командовать, — Ролнек был добросовестен, он заботился о каждом из своих подопечных, оберегая от лишних травм и наказывая за малейшие проявления безрассудного мальчишества. Логри полагал, что эти качества Ролнека очень хороши для хокарэма при каком-нибудь юном принце, хокарэма не столько телохранителя, сколько воспитателя и наставника. Логри видел, что подходящего Ролнеку места пока не предвидится, а отдавать парня в недостаточно высокую по положению семью — слишком расточительно. Поэтому решил придержать Ролнека в замке Ралло в качестве своего помощника. Сам юноша об этом ничего еще не знал, он думал — будущее его определится в ближайшие месяцы. И если бы ему сказали, что принесение клятвы откладывается на неопределенный срок, он бы сильно огорчился.

Ролнек выглядел несколько старше своих лет и не подозревал, что его гладкая кожа, тугие мускулы и густые вьющиеся волосы, которые он рассеянно ерошил, уже начинают покорять сердца юных девиц.

Вторым гэнкаром был рыжий паренек, которого Логри не без основания считал обузой замка Ралло. Он был двумя годами старше Ролнека, но выглядел его ровесником. Худощавого сложения, легкомысленный, он не казался выгодным приобретением благородным господам, которые имели достаточно средств и гонора, чтобы нанимать хокарэмов. Звали его Смирол.

Остальных коттари звали Тагга, Мигта, Лашу, Стэрр и Таву-аро, им было от восьми до двенадцати лет.

В это утро первым проснулся Смирол. Проснулся, но не встал, а продолжал нежиться в одеяле. Минут десять спустя проснулся Ролнек. Этот залеживаться не стал, вскочил, оделся и растолкал остальных. Коттари занялись приготовлением завтрака. Ролнек подавал хороший пример — поднимая тяжести и упражняя мускулы, Смирол подавал дурной пример — развалившись на одеяле и делая вид, что вяжет носок взамен прохудившегося. Ролнек на него уже и не злился — стойкое пренебрежение Смирола дисциплиной не могло сломить даже воспитание Старика Логри. Просто удивительно, как Смирол вообще ухитрился дожить до этих лет: и покрепче его ребята погибали, пока звание гэнкара не освобождало их от риска и трудов тяжкой жизни коттари. Болезни, травмы, несчастные случаи — все это как-то миновало рыжего Смирола. Возможно, он родился счастливчиком.

После завтрака все семеро пошли к стенам Инвауто. Святыни монастыря интересовали их только с одной точки зрения — военной. Они обсуждали, насколько успешен был бы штурм крепости, которой, по сути, и являлся монастырь. Тагга листал тетрадь, в которой были выписки, касающиеся крепостей Ваунхо. О монастыре Инвауто там был отрывок из летописи, рассказывающий о том, как лет триста назад инокини и окрестный люд, запершись в монастыре, два месяца сдерживали осаду аорикцев, пока пришельцев наконец не отогнал гортуский флот. Смирол помалкивал, покусывая травинку, и рассеянно посматривал на утес.

— Что это там? — вдруг спросил он. Ролнек проследил его взгляд:

— Тряпка какая-то. Смирол помолчал.

— Займись-ка, Стэрр, — распорядился Ролнек. Стэрр задрал голову, оценивая высоту обрыва.

— Давай, давай, — подтолкнул его Ролнек.

Стэрр полез вверх, добрался до тряпки, зацепился поудобнее и начал рассматривать находку. Потом он посмотрел вправо, влево, заметил что-то почти недоступное глазу и переполз туда.

— Не сверни шею, — негромко посоветовал Смирол. Стэрр осторожно начал спуск.

— Следы совсем свежие, — доложил он, когда оказался рядом с товарищами. — Кто-то спускался буквально несколько часов назад.

— Спускался? — спросил Смирол и зевнул.

Стэрр посмотрел вверх, на Смирола, и сказал с усмешкой:

— Да, спускался.

Смирол подмечал буквально все и никогда не упускал ни одной мелочи, но никогда не занимался пустяками. Вот Стэрр — другое дело, он воображал, что у него чутье иштей и соколиный глаз, а никак не мог подняться выше пустяков.

Ролнек взял у Стэрра тряпку, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении рукавицей.

— Левая, — глубокомысленно заметил Смирол. — К нежданным хлопотам.

Таву-аро позвал издали. Они подошли и увидели, что он обнаружил веревку с ременной петлей, спрятанную под камнем. Смирол мельком осмотрел веревку, бросил ее на место и привалил камнем.

— Итак, побег, — отметил он. — Будем расследовать или бросим? Не наше дело, если подумать.

— Будем расследовать, — решил Ролнек. — А то распустились, разленились, смотреть противно.

— Вот и не верь после этого приметам, — проворчал Смирол.

— Разделяемся, — скомандовал Ролнек. — Мы с Рыжим пойдем посмотрим, как там в монастыре дела и что слышно о побеге. А вы идите по следу. Старший — Стэрр, — закончил он.

Коттари медленно пошли вдоль стены, замечая следы, оставленные беглянкой. А Ролнек и Смирол направились к воротам монастыря. Ролнек воспользовался случаем, чтобы укорить Смирола в разболтанности; Смирол молчал — слова Ролнека его ничуть не задевали.

— Ладно, хватит молоть глупости, — сказал он наконец. — Посмотри-ка.

На полосе отлива под утесом ходили озабоченные люди, внимательно осматривая обнажившееся дно.

— Что случилось? — спросил Ролнек подвернувшегося местного жителя.

— Монахиня сошла с ума и бросилась в море, — ответил тот. — А вам что за забота, господа?

— Любопытно, — бросил Ролнек таким тоном, что у человека отпала охота спрашивать. Впрочем, следить он за ними не перестал — такая уж натура у аборигенов Ваунхо. Поэтому гэнкары потеряли всякий интерес к происходящему на кромке прибоя и вошли в ворота, обсуждая особенности укреплений с узко специальной точки зрения — каковы возможности покушений при посещении храма важной особой.

— Тьфу, безбожники, — с досадой плюнул им вслед абориген. Увы, науськать на гэнкаров фанатиков было нельзя. Чертовы мальчишки имели право здесь находиться, более того — имели обязанность осматривать все, исходя именно из профессиональных интересов.

Гэнкары обошли храм вокруг, спросили у священников разрешения осмотреть алтарь, походили, разглядывая статуи и иконы. Ролнек принялся расспрашивать об одном из изображений. Скрывая раздражение, ему ответили. Смирол разглядывал фонтанчик со святой водой, поинтересовался у служки, не засоряется ли, в ответ получил гневный взгляд, усмехнулся и позвал Ролнека:

— Ладно, пошли на солнышко.

По узкой крутой лестнице они поднялись в хозяйственный двор монастыря. Здесь не было обычной деловой, размеренной атмосферы — монашки были озабочены и печальны. Ролнек попросил разрешения осмотреть стены. Его укорили: «В такой день…»

— В любой день, — твердо ответил Ролнек. — Каждый день кто-то умирает и кто-то рождается.

— Ах, смотрите, — бросили ему, лишь бы отвязался. Гэнкары пошли по стене, посматривая вокруг и вниз.

— Вот здесь она спустилась, — тихо проговорил Смирол. Ролнек бросил мимолетный взгляд на крюк, с которого была стерта старая ржавчина.

— Отчаянная девица, — заметил он, глянув вниз.

Они прошли еще шагов двадцать и остановились около двух монахинь, которые молились, плача, над обыкновенной шалью.

— Прошу прощения, уважаемые дамы,; — мягко проговорил Смирол. — Это шаль той несчастной, которую ищут на отмели?

Его участливый голос мог обмануть кого угодно. Ролнек к таким уловкам не прибегал. Он смотрел вниз.

— Скала в этом месте совсем отвесная, — заметил он. — Если эта женщина здесь падала, она попала прямо в море.

— Наверное, ее унесло отливом, — сказал Смирол. — Тут сильные течения.

— Бедная девочка, — всхлипнула одна из монахинь. — Как же мы не уберегли! Она казалась такой спокойной, такой… — Женщина утерла рукавом слезы. — Ах, молодые господа, она была настоящим ангелочком!

Ролнек откровенно скучал. Смирол напустил на себя печальный вид.

— Бедняжка, — выговорил он прочувствованно. — Как же нужно страдать, чтобы решиться на такое…

Его тактика принесла некоторые плоды.

Пока Ролнек, скучая, прогуливался по периметру, Смирол узнал, что девушке было лет пятнадцать, что она из богатой семьи и недавно лишилась родных. О ней заботился благородный господин из Горту, хотел женить на ней сына, но она, бедняжка, была слишком больна из-за обрушившихся на нее несчастий, да и срок траура нужно соблюдать; три месяца траура — вполне приличный срок, женитьба не будет казаться поспешной. В следующем месяце девушку должны были забрать и увезти в Горту…

Смирол наконец счел, что узнал достаточно, почтительно откланялся и утащил Ролнека вниз.

— Сиротка с хорошим приданым, — возбужденно сообщил он. — Обычная история. Но девочка оказалась умна… Можно на этом подзаработать.

— Глупости, — отмахнулся Ролнек. — Мы на Ваунхо. Хокарэмы не могут здесь охотиться на людей — право убежища, черти б его побрали, заповедник Святого братства.

— Да нет, — возразил Смирол. — Заплатит сама девица. Мы ей поможем.

— Этого еще не хватало! — проговорил Ролнек. — Укрывать беглянку из монастыря, чью-то невесту и богатую наследницу. Твоя шкура выдержит две сотни плетей?

— Моя шкура столько не выдержит, — согласился Смирол. — Я превосходно обойдусь и без плетей. Но ты только подумай, какой чудесный случай испытать наше умение! Вытащить беглянку с Ваунхо. Кому из райи это удавалось?

— Кому из райи это приходило в голову? — парировал Ролнек. — Связываться со Святым братством…

— Тогда я сделаю это сам. На свой собственный страх и риск.

— Какая муха тебя укусила? — изумился Ролнек. — Ты хочешь рисковать? Спятил!

Было чему удивляться. Смирол риска не любил, обостренный нюх на опасности заставлял его держаться подальше от любых авантюр.

Коттари проследили Саву до дороги, а дальше Смирол отправился один, высматривая среди толп паломников одинокую девушку лет пятнадцати. Упорядоченность, насаждаемая Святым братством, была ему на руку — движение по дороге шло только в одном направлении, и Смирол просто неспешно бежал по обочине, не пропуская взглядом ни одной женской фигуры.

Разумеется, он ее нашел.

— Это тебя оплакивают в Инвауто? — тихо спросил Смирол, переходя на шаг около одиноко идущей девушки. — Тебя, — отметил он, увидев ее испуг. — Сворачивай в лес. И без фокусов.

Девушка отшатнулась от него, как от прокаженного, но в этом не было ничего особенного — любая богомолка испугалась бы, заметив рядом с собой насмешника-гэнкара.

Смирол присел на камень и вытряхнул из сапога несуществующий камешек. Девушка пугливо оглянулась, прошла еще немного вперед и свернула в лес. Смирол пробежал еще шагов двести, потом тоже свернул с дороги и вернулся к девушке.

Она ожидала, прислонившись к дереву; по ее лицу катились злые слезы.

— Выследил, да? Доволен? Услужил хозяину? — В голосе ее страха не было, только ненависть.

— Так ты по выговору сургарка, — сказал Смирол.

— Твой хозяин не сказал тебе, кого ты стережешь?

— У меня нет хозяина, — произнес Смирол. — Я гэнкар. Девушка смотрела на него с удивлением.

— Выслушай меня, — предложил Смирол. — Может быть, сумеем договориться.

— Ладно, говори.

— Я тебя вовсе не знаю, но кое-что сегодня узнал. Итак, ты из Сургары. Вероятно, твой отец был богатым человеком… Молчи! Слышал я, что там в Сургаре творится. Твой отец погиб, и тебя некому защитить. Знатный майярец — из Горту, я слыхал — решил преумножить свое состояние, женив на тебе своего сына. Ты не хочешь этого и сегодня ночью бежала из монастыря. Так?

— Это близко к истине, — медленно проговорила девушка. Ее настроение вдруг заметно изменилось. Злость сменилась заинтересованностью.

— Ты мне заплатишь, если я помогу тебе выбраться с Ваунхо?

— Ты же гэнкар, — с неясной усмешкой сказала девушка. — Как посмотрит на это твой мастер?

— Боюсь, без одобрения, — признал Смирол. — Но мне нужны деньги. Ты в состоянии заплатить мне пять эрау? Это тебя не разорит?

— Это ловушка? — резко спросила девушка.

— Это не ловушка, — уверенно ответил Смирол. — Я берусь вытащить тебя отсюда.

— Я дам двенадцать эрау, если ты поможешь мне выбраться с Ваунхо, — сказала она.

— По рукам, — кивнул гэнкар. — Меня зовут Смирол.

— А меня… — она помедлила, — Карми.

— Это сургарское имя?

— Это не имя и не сургарское слово, — сказала Сава. — Это просто… ты будешь так меня называть.

— Слушаюсь, — улыбнулся Смирол. — Тогда, милая моя госпожа, давай займемся твоим преображением. В этих тряпках у тебя нет ни малейшего шанса.

Они углубились в лес, нашли укромное место, где и устроили свой лагерь. Преображение началось с волос: Смирол нагрел на костре воду и собственноручно вымыл голову девушке и расчесал, смачивая гребешок какой-то дурно пахнущей ваксой.

— Гадость какая… — процедила сквозь зубы Карми.

— Потерпи, — сочувствующе проговорил Смирол, продолжая массировать голову. — К сожалению, придется немного подрезать волосы.

— Делай что хочешь, — промолвила Карми.

Жалеть уже было нечего. Месяц назад она в каком-то умопомрачении, к ужасу монашек, обрезала свою роскошную косу. На душе легче от этого не стало, и она с большим трудом привыкала к своей куцей шевелюре.

Смирол для сравнения отрезал прядь своих волос.

— Почти один цвет, — с удовлетворением отметил он.

— Зачем? — вяло осведомилась Карми.

— Я собираюсь раздвоиться. К стыду моему, я почти не отличаюсь от тебя ростом…

— Ты еще вырастешь, — равнодушно утешила его Карми.

— Хотелось бы… — вздохнул Смирол. — Я одолжил у Ролнека его запасные штаны. Мне придется носить их, а ты будешь ходить в моих. Я не могу подставлять моих приятелей.

— Что за Ролнек?

— Ты его не знаешь, он тебя не знает, и оба вы счастливы… Он не такой дурак, как я, и ему не нужны лишние хлопоты.

Карми искоса глянула на него:

— А чем ты рискуешь?

— Мастеру не понравится — меня высекут.

— Как, хокарэмов секут?

— Секут коттари и гэнкаров, — объяснил Смирол. — Не очень часто, но бывает. Боль учит смирению, сама знаешь.

— Не самая важная черта в характере хокарэма, — заметила Карми.

— Пара капель смирения полезна каждому, — философски заметил Смирол.

Когда смыли краску и волосы высохли, то Карми увидела в луже, что стала светлой шатенкой.

— Похожа на чучело? — спросила она.

— Я же не фрейлину из тебя делал, — возразил Смирол. — За моего двойника сойдешь.

Карми переодевалась, сожалея, что не может разглядеть себя в настоящем зеркале, — впрочем, если сравнивать со Смиролом, любоваться было нечем: сильно потрепанная и не очень чистая одежда, светлые рыжеватые волосы — какой-то ничтожный полукровка, хоть и в хокарэмском обличье, — ужасно!

Однако этому рыжему наглецу внешнего сходства было мало. Он приказал Карми пройтись перед ним и тут же начал лезть с поучениями.

— Держишься ты хорошо, — признал он. — Но вот… Оказывается, в хокарэмском поведении было множество нюансов. Карми старательно пыталась выполнять рекомендации Смирола, пока он не махнул рукой:

— Сойдет!

И вместо одного рыжего гэнкара на острове Ваунхо появились два. Они никогда не появлялись вместе, встречались редко и только ночью, когда их схожесть скрадывала темнота. Смирол пользовался этими встречами, чтобы давать дальнейшие распоряжения.

На материк Карми переправилась на пароме. Чиновник отметил имя Смирола в числе выбывших. Как с острова выбирался рыжий гэнкар, осталось неизвестным. Он объявился в условленном месте спустя три дня и выглядел при этом более потрепанным, чем обычно. От рассказов, однако, воздержался. Карми пришла к выводу, что он не так болтлив, как кажется с первого взгляда.

Прежде всего гэнкар накинулся на еду. Ел он много и жадно, при этом не забыл отметить, что пища ему не нравится.

— У нас была прекрасная кухарка, — парировала Карми, — я у нее училась.

— Плохо училась.

— А по-моему, еда как еда, — заметила Карми. — Не привередничай.

Гэнкар надолго замолчал.

— Когда я получу свои деньги? — спросил он.

— Я доберусь до Сургары и вышлю. Куда?

— В Ралло. Мне.

— Ладно, — вяло сказала Карми. — Теперь ты куда?

— В Гертвир. Я и так порядочно отстал от Ролнека. Карми проговорила, вычерчивая на земле прутиком подобие карты Майяра:

— Можно мне пока идти с тобой?.. Или я должна заплатить еще?

— Неплохо бы, — усмехнулся Смирол. — Но у меня есть капелька совести. Я так много на тебе заработал, что было бы просто бесстыдством взять у тебя еще хоть одну монетку… Пошли так.

Через два дня они догнали Ролнека и остальных. Карми рассчитывала дойти с ними до города Тиэртхо и там переправиться через Ланн. Однако Ролнек заявил, что Карми — его пленница и должна идти вместе с ними до замка Ралло. Смирол попробовал возразить — Ролнек возражений не слушал. Карми, понимая, что в этой ситуации ничего не сделаешь, презрительно молчала. Можно было, конечно, попробовать подбить Смирола на неподчинение, но она чувствовала, что это ей не по силам. Смирол, хоть и казался легкомысленным, все же всегда поступал так, как это было выгодней, — а какая выгода помогать беглой монашке удрать от Ролнека? Одно дело — монахи, другое — свой брат хокарэм. К тому же деньги свои он уже заработал.

Глава 2

Эрван, хокарэм принца Марутту, сидел на носу трехмачтового цангра. Цангр, который чаще называли плавучим дворцом, поднимался с приливной волной от моря к городу Тиэртхо, расположенному в одиннадцати лигах от морского побережья. Ланн, Золотая река, в этот час повернул вспять свое тихое течение, смешав воды с соленой водой, растекся по низинным болотам Тланнау. Низкорослые полузатопленные рощи служили приютом морским бродягам, пиратам и разбойникам самых разных рангов, от беглых рабов до чересчур предприимчивых солдат, но ни один из них не рискнул бы напасть на гордо проплывающий цангр принца Марутту, блистающий богатством убранства.

Высокий принц не вышел на палубу даже после того, как цангр остановился у выстланной коврами пристани.

Встречающие своего государя горожане полтора часа ожидали, когда он соизволит сойти на землю; ждали и семьи моряков, пришедшие встретить своих кормильцев, — ибо никто не смел покинуть корабль, пока на борту находится принц. Эрван все это время цепко рассматривал обстановку на пристани. Ничего угрожающего не было, зато, к своему удовольствию, Эрван заметил шестерку юных хокарэмов, с любопытством наблюдающих за маневрами великолепного цангра. Предстоящей встрече с ними Эрван искренне обрадовался — не так уж часто встречаются в Майяре хокарэмы. Разговор в любом случае обещал быть интересным, и вдобавок имелась возможность послать весточку в замок Ралло.

Старших мальчиков Эрван знал: Ролнек, тайная гордость старика Логри, и Смирол, считающийся слабаком, — у него из-за этого были проблемы с поиском места службы. Имени третьего паренька, такого же рыжего и такого же тонкокостного, Эрван припомнить не мог, но лицо показалось ему знакомым. Остальные же мальчишки слишком малы, чтобы Эрван что-то мог знать о них.

Когда принц наконец соизволил сойти с корабля на берег, Ролнек протолкался через толпу отбивающих поклоны горожан и мелкой знати. На его сдержанное приветствие принц ответил ласково, пригласил мальчишек-хокарэмов пообедать за его столом. Такое гостеприимство вовсе не в диковинку среди майярских аристократов: хокарэмы, несмотря на малочисленность, немалая сила в Майяре, и знать не упускала возможности показать им свое расположение.

Принц Марутту особо приказал Эрвану позаботиться о гэнкарах (впрочем, при ближайшем рассмотрении один из них — рыжий, похожий на Смирола — оказался девушкой).

По пути в свой замок Марутту расспросил Эрвана о трех старших, младшие его не интересовали: новый хокарэм нужен был Марутту в этом году.

Эрван предупредил, что Ролнека Логри не отдаст.

— Жаль, жаль, — пробормотал принц. — А девочка, что она?

Эрван признался, что об этой девочке ничего не помнит.

— Она хороша, — заметил принц. — Полукровка, конечно, но с изрядной примесью благородной крови. Эти рыжие волосы делают лицо каким-то диким… Хороша! — повторил Марутту.

— Не очень, — отозвался Эрван. — Она слаба. Не иначе как ее растили в щадящем режиме. Не представляю, как она дожила до этих лет. — Он подумал и добавил: — Похоже, у нее есть хозяин, а то почему с ней нянчатся?..

Марутту понял его мысль: очень вероятно, эта девушка из незаконных детей какого-нибудь знатного человека, тот отдал ее обучиться хокарэмским наукам, чтобы потом продать за хорошие деньги. Последнее время начал возрождаться в Майяре древний обычай — иметь наложниц-телохранительниц. В таком качестве, конечно, лучше настоящая хокарэми, подготовленная без скидок, но и такие, с неполной выучкой, тоже хороши. К тому же они много дешевле, и потом, зачем, собственно, они нужны — телохранительницы, если у каждого мало-мальски знатного человека и так есть надежная охрана.

— Все-таки разузнай, кому она принадлежит, — сказал Марутту. — Может быть, удастся купить. И… пожалуй, я сделаю ей подарок, — добавил он, ибо обычаем не запрещалось одаривать питомцев замка Ралло.

Подарок принесли, когда юные хокарэмы, расположившись в отведенном им покое, деловито приводили одежду в порядок, чтобы не стыдно было показаться в трапезном зале. Смиролу было не очень ловко: ему пришлось поделиться с девушкой одеждой, и ободранные штаны, в которых он выбирался с острова Ваунхо, его сильно смущали. Сейчас он, обернув бедра повязкой, сосредоточенно штопал свои многострадальные штаны, а девушка ему помогала, отчищая его куртку, густо замазанную глиной. Ролнек чинил Смироловы сапоги.

— А может, я буду ходить босиком? — риторически вопрошал Смирол.

— И в набедренной повязке, как рыбак, — ехидно добавлял Таву-аро.

— Любопытно, — продолжал Смирол, разглядывая штаны на просвет. — Даст ли нам Марутту денег? Не могу же я в драных штанах через весь Майяр топать.

— Эрван одолжит, — спокойно отозвался Ролнек, вырезая из своей куртки кусочек кожи для заплатки. — И вообще, хокарэм может быть совсем голым, главное — чтобы он был хокарэм.

— Неприлично, — смеялся Смирол, показывая мелкие белые зубы, ровные и безупречные. — С нами дама.

Ролнек, бросив взгляд на девушку, промолчал. Теперь уже не было необходимости выдавать ее за мальчишку. На даму она никак не тянула. Но поведение Карми ставило Ролнека в тупик: девушка явственно представлялась плодом хокарэмского воспитания и в то же время повадка ее была совершенно чужой.

Она казалась уверенной в себе, но эта уверенность тоже была чужой, не хокарэмской, она не опиралась ни на силу, ни на хитрость или умение. Ролнек не представлял, какое ее качество могло придать ей бесстрашное спокойствие. Она не боялась их — хокарэмов, позволяла себе сказать порой что-нибудь презрительное, но неизменно оставалась послушной, не желая испытывать на себе хокарэмское принуждение. Ролнека порой подмывало сделать и ее язык таким же покорным, но ему припоминались слова Логри: «Раздражение от бранных слов — признак слабости», и Ролнек гнал от себя эту слабость.

Мужской костюм был ей, похоже, не в диковину, она его носила легко и уверенно. Осанка у нее не хокарэмская, но Ролнек не стал бы утверждать, что она хуже. И Ролнек был уверен, что на посторонний, неопытный, взгляд эта беглая монашка кажется хокарэми.

И еще одно обстоятельство, совсем уже не лезущее ни в какие ворота: иголку в руках она держала неуклюже, как будто это был непривычный ей инструмент. Скажите-ка, в каком из майярских сословий могла вырасти девица, не обученная шитью? Даже очень знатные дамы, даже королевские дочери почти все свое время посвящают шитью или вышиванию.

— Я не прошу золота! — взорвался вдруг Смирол, уколовшись иголкой. — Я прошу лишь новые штаны!

Будто в ответ на его просьбу, вошли слуги Марутту, несущие на подносе сверток. И Смирол выжидающе выпрямился: а вдруг, чем черт не шутит, это действительно штаны для него. Но слуга обратился к девушке:

— Госпожа, государь шлет тебе подарок. — Он поклонился.

Девушка перевела взгляд на Ролнека. Тот бросил Смиролову обувку на пол, подошел, взял с подноса сверток и развернул. В нем оказалось платье из очень тонкой шерсти, сшитое на сургарский манер.

Девушка тронула платье, взяла его в руки, каким-то чисто женским движением приложила к себе.

Слуги, не дожидаясь ее ответа, ушли.

— Здорово! — оценил Смирол, по-прежнему сидящий на полу. — Тебе очень пойдет. — Он уже сообразил, что, если девушка наденет платье, его почти новые штаны вернутся к нему. — Померь!

— Нет, — сказала она равнодушно, аккуратно сложив платье и бросив на лавку.

— Ты обманешь ожидания нашего радушного хозяина, — заявил Смирол, возвращаясь к штопке. — Он определенно положил на тебя глаз.

— Мерзкий паук, — отозвалась девушка.

— Я уверен, он пошлет гонца к Логри, чтобы тебя отдали ему, — проговорил Смирол лукаво. — Что же ты тогда будешь делать? Откажешься?

— Нет, — ответила девушка спокойно. — Не откажусь. Ролнек вскинул на нее глаза. Что-то недоброе почудилось ему в интонации. Почудилось? Или в самом деле скрытая угроза? Ох, святые небеса, да что же это за девка такая?

Марутту сразу заметил, что его подарок остался без внимания.

— Почему ты не приняла платье? — спросил он.

— Не хочу, — сказала она. — В платье неудобно. Марутту улыбнулся:

— Зато, я уверен, в нем бы ты была красавицей.

— Ты смеешься надо мной, государь? — кротко спросила она.

Она не была красивой, и вряд ли это могло исправить самое красивое платье. Неровно стриженные рыжеватые волосы, черты лица, более подходящие смазливому мальчику, чем женщине, уже неновая хокарэмская одежда… Да, пожалуй, красивой ее не назовешь. Но что-то безусловно привлекательное было в ней, — может быть, ее спокойная непринужденная гибкость, может быть, что-то другое, что станет более заметным с годами.

Марутту устремил глаза на небрежно развязанный ворот ее рубахи, намекающий, что за ним скрывается вовсе не плоская мальчишеская грудь.

«Куплю, — решил Марутту. — За любые деньги. Велю нашить платьев, как на сургарском сервизе. Сургарские платья — как раз для нее… Появляются порой в Майяре девушки, в жилах которых возрождается кровь языческой богини Карасуовиангэ, — думалось Марутту, — девушки, которые сводят мужчин с ума неженской духовной силой, девушки, „которые сотрясают княжества и волнуют океаны”. Такой была Анги Таоли Сана, такой была Лавика-аорри, такой была Хэлсли Анда Оль-Карими… И такой могла бы стать сургарская принцесса Карэна Оль-Лааву, вдова Руттула, могла бы стать, если бы ее не сломило горе».

Эта девочка, пока еще безымянная для Марутту, была чуть пониже сургарской принцессы, покрепче той и куда худшей породы; конечно, полукровка, что с нее взять. И благородного воспитания она не получила, но все же, если окрасить волосы в черный цвет, лишив их этого ржавого невольничьего оттенка, ее можно будет принять за чистокровную аоликану.

Черные волосы, платье в сургарском стиле, немножко благородных манер… и, пожалуй, чуть-чуть смуглой пудры, прикинул Марутту. Да, это именно то, что нужно. Лет через пять вряд ли кто отличит эту рабыню от настоящей принцессы Карэны.

«Может, стоит выкрасть полубезумную сургарскую принцессу и подменить ее поддельной», — подумал принц.

— Как ее зовут? — спросил Марутту Ролнека.

— Сэллик, — немедленно отозвался тот, припомнив первое подвернувшееся женское имя.

«Сэллик… — принц попробовал имя на вкус. — Низкое имя, разве что для торговки. Как ее назвать? Высокую госпожу принцессу называли Савири или Сава… Саур, — придумал принц. — Саур — буду называть ее так».

После обеда Марутту захотел увидеть умения рыжей Сэллик.

— Принеси мне лаангра, Сэллик, — сказал он ей, указывая в конец двора. — Посмотрим, какая ты ловкая.

Ролнек обеспокоенно привстал.

Эрван проговорил тихо, уловив это беспокойство:

— Я полагаю, она с этим не справится, государь.

— Пусть попробует, — сказал Марутту.

Сэллик, не говоря ни слова, отправилась в тот угол двора, где стояли клетки с лаанграми — небольшими ушастыми зверьками, похожими на куцехвостых лисят. Используются лаангры на охоте, их запускают в лисьи или тохиарьи норы, и зверь этот, пожалуй, еще более дикий, чем сами лисы. В норы лаангров запускают не иначе как на цепях, а брать их в руки в замке Марутту мог только один специально приставленный к ним человек.

Марутту наблюдал за действиями Сэллик. Эрван, оставив его, подошел к Ролнеку.

— Что ты тревожишься? — негромко спросил он. — Ну покусает ее лаангр… Она же из Ралло-Орвит, должна быть привычной.

— Она не из наших, — сдавленно отвечал Ролнек. — Сколько себя помню, в Ралло ее не видал.

— Как же так? — спрашивал Эрван. — А мне показалось, я видел ее там. Лицо знакомое…

— Не было ее там, хоть у Рыжего спроси…

Эрван глянул на Сэллик. Она, пройдя неспешно около клеток, выбрала зверька, открыла дверцу и сунула туда обе руки сразу. Извлеченного из клетки лаангра она держала одной рукой за загривок, другой — за ухо, где сжимала пальцами определенное, редко кому известное место. От боли зверьку пришлось забыть, как кусаться.

Марутту шепнул что-то стоящему рядом с ним охраннику. Тот кивнул и пошел навстречу девушке.

Эрван все еще стоял рядом с Ролнеком.

— Я ее видел, — повторил он. — Но где? Видишь ли, приятель, у меня непростительно плохая память на лица…

— Я не знаю, кто она, — сказал Ролнек. — Но может быть, тебе помогут два обстоятельства: волосы у нее не рыжие, а сама она беглая из Инвауто-та-Ваунхо.

Да, эти сведения Эрвану помогли. Ролнек впервые в жизни увидел, как у хокарэма от изумления отвисает челюсть.

— Что? — спросил Ролнек тревожно.

Эрван, опомнившись, возвратил челюсть на место и повернул голову к Сэллик.

— О небеса! — выдохнул он. — Ее сейчас убьют!

Воин, пошедший навстречу девушке, выдернул из ножен меч и преградил ей дорогу. Сэллик чуть недоуменно попробовала обойти его, но он не позволил, протянул меч вперед и слегка кольнул ее. Девушка отступила, поняв, что стражник не отстанет от нее, что ему приказано вызвать рыжую Сэллик на поединок, она бросила взгляд на Марутту.

Воин не собирался пережидать ее сомнения: он взмахнул мечом — девушка едва успела отскочить в сторону.

Марутту хотел, чтобы она показала, какова она в защите. Но чем, собственно говоря, защищаться — хокарэмы-ученики, как всем известно, оружия при себе обычно не носят, особенно вот так, в гостях. Все, чем могла защищаться Сэллик, это небольшой бурый зверек в руках. Зверек, которого Марутту требовал принести ему.

Чтобы принять решение, понадобилась доля мгновения. Сэллик, не отнимая пальцев от уха зверька, сунула лаангра за пазуху, освободив вторую руку. Эта рука, взметнувшись над головой, сделала знак «стрела», на который у всякого нормального хокарэма есть одна реакция — метнуть лапару.

И Эрван мгновенно бросил свою лапару в руку Сэллик и только потом сообразил, что жест «стрела» — чисто хокарэмский жест, как и лапара — чисто хокарэмское оружие.

Сэллик, едва поймав лапару, сразу приняла на нее удар меча — таким же отработанным движением, каким бы встретили удар и сам Эрван, и Ролнек, и Смирол. Увидев это, Ролнек наполовину восхищенно, наполовину удивленно чертыхнулся. Лапара, хокарэмская лапара была знакома загадочной девчонке.

Конечно, ее умение вовсе не было совершенным, да и сила у нее не мужская: удар она могла принимать только на вытянутую навстречу руку. Но в ее уверенных движениях чувствовалась та автоматическая тренированность, которая свидетельствует о долгих занятиях.

Другой человек, менее опытный, уже давно бы лишился пальцев, пытайся он отбивать удары лапарой. Но меч стражника неизменно опускался на железо — пусть даже в полудюйме от нежной девичьей кисти.

И Сэллик не только отбивала удары стражника, но и ухитрилась неожиданным маневром оказаться за его спиной. Острие лапары тут же оказалось в опасной близости с сонной артерией…

— Хватит, — закричал Марутту, вовсе не ожидавший такого оборота. — Прекрати!

Сэллик, оттолкнув стражника, чуть заметно пожала плечами и продолжила путь к Марутту.

Полузадохшегося зверька она бросила под ноги принцу. Лаангр, не имея силы убежать, вцепился в сапог Марутту. Принц брезгливо пнул зверя, протянул Сэллик перстень и кошелек с десятком золотых эрау.

Девушка поклонилась коротким, не очень старательным — совершенно хокарэмским — поклоном и отошла. Золотые она отдала Ролнеку, перстень надела на большой палец правой руки.

Смирол сказал озабоченно:

— Рука не болит?

— Пока нет, — ответила она.

— Будет болеть, — знающе проговорил Смирол. — У тебя плечо слабое.

Девушка кивнула.

— Компресс сделать? — спросила она.

— Конечно. И лучше сейчас, пока синяки не запеклись. Пойдем, я помогу.

Они ушли. Эрван проводил их взглядом.

— Так ты знаешь, кто она? — спросил Ролнек.

— Знаю, — кивнул Эрван. — Да, знаю…

Глава 3

…Майярские армии, растекаясь от устья Вэнгэ, заполнили Сургару, практически не встречая сопротивления. Только в районе Тавина, где местное, исконно сургарское население разбавлено значительной долей пришлых майярских мятежников, армии были остановлены. Но положение сургарских войск было безнадежным: зажатые в кольцо, они не могли надеяться на отход, поэтому сражались с ожесточением смертников. Горту и Марутту, которые привели майярцев, тратить время на затяжную осаду не могли. Следовало опасаться, что саутханцы воспользуются этой войной, чтобы напасть на побережье Майяра, то есть в первую очередь на территории Горту и, возможно, Марутту.

Поэтому мир нужен был обеим сторонам — и Майяру, раз уж не удалась быстрая война, и Тавину, потому что его граждане хотели сохранить свои жизни и жизни своих семей.

Малтэр, ставший из-за болезни Руттула правителем Тавина, выслал к Горту тайных парламентеров. Действовал он от имени Руттула. Никто не подозревал, что сургарский принц умирает, и Малтэр понимал: узнай об этом майярцы, мир с ними был бы не так уж выгоден. Руттул — это имя имело вес, а Малтэр, увы, было не таким весомым. С внезапной злостью Малтэр понял, что является для Майяра только второстепенной фигурой. Но настоящее потрясение испытал Малтэр, когда получил ответ от Горту. Горту мог заставить Майяр пойти на мир с Руттулом, но Малтэр был совершенно неприемлем в качестве партнера по переговорам — он мог быть представителем сургарской стороны, на это Майяр соглашался, но договор о мире не мог быть подписан его рукой.

Малтэр бесился от негодования. А кого, скажите на милость, он мог представить Майяру? Руттул при смерти, а юная его супруга, принцесса Карэна Оль-Лааву, в настоящее время находится бог знает где. И Малтэр тянул время, уже мало на что надеясь, а майярцы пока верили его объяснениям.

Руттул умер на рассвете третьего дня года Ветра. В иное время подобное событие отменило бы новогодние праздники и погрузило страну в траур, но сейчас не было желающих праздновать в разоренной наводнением и чужими войсками стране — она и так была в трауре.

Малтэр, призрачные надежды которого на выздоровление Руттула развеялись, решил дожидаться двенадцатой новогодней ночи, когда, согласно майярскому обычаю, строжайше запрещено убивать, и идти с тавинцами на прорыв кольца, ибо больше ждать было уже нечего, но вдруг в начале пятой ночи в Тавине объявилась принцесса Карэна. Ее появление Малтэр был склонен объяснять не иначе как чудом, будто какие-то могущественные духи перенесли ее через майярские заставы и ощетинившуюся оружием цепь защитников Тавина. Разве иначе она могла незамеченной пробраться на осажденный остров?

Но она была здесь, и Малтэр, повеселев, тут же послал человека к Горту с сообщением, что договор будет заключен от имени принцессы Карэны.

Горту получил это известие в тот момент, когда его сын показывал ему сундуки с добытыми в Савитри документами. Записи Руттула Горту счел незначащими, на табличках и тетрадях, заполненных скорописью на неизвестном языке, задержал взгляд и велел сохранить, а архив принцессы, в большинстве состоящий из переписки с Малтэром и красочных эскизов платьев, счел сокровищем даже большим, чем сундук с драгоценными шелковыми и бархатными нарядами, также прихваченный молодым Горту из Савитри.

Гонец вошел, когда Горту рассматривал платье, в котором принцесса явилась на заседание Высочайшего Союза.

— Ладно, спрячь, — бросил Горту сыну и обернулся к посланцу: — Ну, как там Малтэр?

Гонец пересказал послание.

— От имени принцессы? — поднял брови Горту. — Разве она в Тавине?

— Да, господин, — ответил гонец, кланяясь. — Я видел государыню. Она в Тавине.

Горту, ничего пока не знавший о смерти Руттула, вовсе не ломал голову над тем, почему вдруг принцесса Карэна решила взять власть в свои руки. Горту давно понимал, что принцесса одержима, а смысл действий одержимых — хэймов — всегда останется темным для обычных людей. Но удивительным показалось Горту, что Руттул позволил принцессе поступать по-своему. Впрочем, решил Горту, Руттул не сумасшедший. Если самолюбие не позволяет ему подписать договор, кто его осудит, когда он предоставит эту неприятную обязанность своей высочайшей супруге.

К подписанию уже все было готово: Малтэр и Горту успели обсудить все статьи договора и прийти в конце концов к единогласию. У Горту порой возникало подозрение, что за Малтэром никого нет. Казалось Горту, что Малтэр ведет переговоры с двумя сторонами сразу. Его проволочки и сомнения могли быть вызваны тем, что он не имел поддержки в Тавине. Горту готов был уже оборвать переговоры и поискать связи с самим Руттулом. Но вот наконец Малтэр чего-то добился и в самом Тавине.

— Примут ли наших парламентеров?

— Да, — ответил гонец. — Все готово к встрече. Малтэр действительно тщательно готовился к подписанию договора. Не в его, конечно, власти было ликвидировать все следы недавнего наводнения в Тавине, но по крайней мере дом Руттула, где он готовил встречу, должен был выглядеть достойно. Поэтому в доме, который повелением Малтэра приводили в порядок, возникла суматоха. В Большой зале, куда придут парламентеры, переставляли мебель — часть вытаскивали в другие комнаты, а кое-что и вносили. Роскошные шандалы принесли из дома Малтэра, оттуда же приволокли ковры и стелили их на изуродованный водой паркет. Малтэр клялся, что повесит всякого, кто грязной лапой ступит на ковер, но несколько отпечатков уже запятнали ворс, и слуги отчищали грязь мокрыми щетками.

За этими хлопотами Малтэр забыл о принцессе, рассудив, что, если ей что-то понадобится, она всегда найдет кому приказать; когда же лодки с парламентерами отплыли от того берега, Малтэр вспомнил о сургарской государыне.

— Где госпожа? — спросил он.

— В кабинете Руттула, — ответили ему.

Малтэр бросился туда. Едва он распахнул дверь, в лицо ему ударил отвратительный запах горелой кожи.

Малтэр остолбенел. Принцесса жгла архив Руттула. Ей помогали трое слуг: один поддерживал в камине большой огонь, другой выдирал из книг и тетрадей листы, третий скоблил вощеные дощечки.

Принцесса выдергивала из шкафов свитки и книги, бегло просматривала их и бросала то своим помощникам, то в угол, где грудой валялись документы, уничтожению не подлежащие.

— Госпожа моя! — воскликнул Малтэр. — Что ты делаешь?

Принцесса обернулась к нему, и Малтэр, пронзенный ее полубезумным взглядом, решил, что видит перед собой не юную девушку, пусть даже и королевской крови, а какое-то потустороннее существо, принявшее ее облик.

«О боги, — пронеслось у него в голове. — Оборотень, настоящий оборотень. И в черное с золотом вырядилась… И тело Руттула схоронила в воде…»

Неожиданно Малтэр понял, что происходит. Существуют бессмертные хэйо, демоны, пожирающие человеческие души. Они вселяются в тело человека, подчиняют его своей воле и поглощают душу его, лишая надежды возродиться после смерти. И доев душу (а бренные тела от этого умирают), подыскивают другое тело. Грешник или праведник одинаково беззащитны против хэйо; существуют заклятия, которые навеки могут заключить хэйо в захваченном теле, но спасти от самого захвата не может ничто. Малтэр мысленно поблагодарил богов за то, что страшная участь минула его.

Почему никто не подозревал, что Руттул одержим хэйо? Ведь это очевидно. Хэйо захватил Руттула (да нет, какого-то безвестного человека) и провел его по жизни, подчинив своей воле. Обычно такие люди умирают очень быстро, но хэйо Руттула был, возможно, изгнанным ангелом, ведь такие духи редко проявляют алчность, а больше стремятся возвыситься хотя бы в земной жизни, раз уж не вышло на небе.

И следующей своей жертвой ангел-хэйо выбрал не абы кого, а высокорожденную даму, обладательницу знака Оланти.

Принцесса изменила своим привычкам; принцесса надела, как Руттул, черное платье с золотом — вопреки траурным обычаям; принцесса похоронила тело мужа в озере — зная, вероятно, что процедура похорон ничего не даст уничтоженной душе покойного.

«Но меч! — вспомнил Малтэр. — Почему она похоронила принца с оружием? Это имело бы смысл, если бы душа Руттула была жива. Ох, темны дела хэйо…»

— Прошу прощения, государыня, — с поклоном проговорил Малтэр, — сейчас прибудут майярские послы. Ты должна их встретить…

— Должна? — нахмурилась принцесса.

Малтэр, испугавшись, что ляпнул неподобающее, низко склонился перед ней.

— Я уже почти все закончила, — сказала принцесса. — С ними ничего не случится, если минуту подождут?

— Прошу прощения, государыня, — повторил Малтэр. — Но… Как же знак Оланти?.. Принцесса ответила:

— Да, принеси его. Он у меня в спальне в лаковом ларце.

Малтэр, торопливо поклонившись, метнулся за ларцом.

Парламентеры уже высадились на тавинской пристани, когда он, запыхавшись, преподнес ларец принцессе и бросился встречать майярцев.

Он успел принять почтенный вид и с достоинством проводить послов в Большую залу Руттулова дома. Для майярцев были приготовлены мягкие кресла; напротив них стояло почти такое же кресло, но более высокая спинка подчеркивала сан той, что это кресло займет.

Раз уж государыня запаздывает, это должно выглядеть церемониально, решил Малтэр, и когда принцесса, завершив сожжение Руттулова архива, направилась к Большой зале, Малтэр шепотом спросил, как объявлять титул — «вдова Руттула» или «жена Руттула».

— Объяви — Карэна, и все, — сказала принцесса. — Нечего лишний раз марать имя Руттула о их подлые уши.

Подлые? Тут Малтэр мог бы возразить, но перечить не стал. Майяр выслал послами знатных господ, выше прочих — сан молодого Горту, но он еще слишком юн, и главой посольства был объявлен Ваорутиан, второй сын младшего Ирау.

Герольд выкрикнул имя принцессы, и та вошла, принимая поклоны послов. Она была побежденной, но высокий сан защищал ее от неуважения.

Дождавшись, пока она сядет, опустились в свои кресла и знатные майярцы. Малтэр встал рядом с принцессой. Он принял от майярцев заготовленный документ, уже утвержденный печатями Горту, Марутту и Кэйве, передал писцу, прочитавшему его вслух, а потом вручил принцессе.

Она взяла в руки развернутый пергаментный свиток, просмотрела каллиграфически выписанный текст и протянула руку за пером.

— У меня еще нет печати с моим полным титулом, — сказала она, подняв синие глаза на Ваорутиана. — Устроит ли великий Майяр моя подпись?

Ваорутиан склонил голову:

— Разумеется, государыня. Но прошу подписаться полным титулом.

Принцесса задержала на нем взгляд, потом опустила глаза и решительно начертала на пергаменте: «Принцесса Карэна, государыня Сургары, владетельная госпожа Арлатто и Арицо, дочь Лаави сына Аргруу, потомка Нуверре Отважного, вдова Герикке Руттула, сургарского государя».

Писец тут же посыпал написанное песком.

Принцесса встала и этим заставила майярцев стоя выслушать следующее:

— Государь Сургары, мой супруг, умер. Волею его я назначена наследницей. Прошу передать это Высочайшему Союзу.

«После чего, — вспоминал Ваорутиан, — государыня удалилась» .

— Лиса, — отозвался Горту о Малтэре. — Крутил, крутил, а все-таки нашел принцессу. Какова она? — спросил он сына.

— Мне показалось, она больна, — ответил юноша. — В зале холодно было, а она ворот теребила — задыхалась. И лицо горело…

— Когда займем Тавин, первым делом отыщешь ее, — приказал Горту. — Будь предупредительным и старайся ей не перечить, но будь рядом, понял?

— Да, конечно, — сказал юноша.

Тавин, разорение которого начало наводнение и продолжил захват его майярцами, переживал трудные дни. Сава в договоре настояла на том, что жителей пощадят, оставят в живых; но что для тавинца жизнь, когда иноземные солдаты рыщут по домам, тащат имущество, беззастенчиво ищут спрятанные драгоценности, круша то, что не могут унести?

Бывало, что какая-нибудь хозяйка, возроптав, порывалась защитить свои самые нарядные тряпки, но крепкая рука мужа оттаскивала ее в сторону и зажимала рот. Будут кости, мясо нарастет… Будут люди — будет и имущество. Не в первый раз через Сургару идут завоеватели. К тому же привычка тавинцев иметь доли в заграничных предприятиях и кораблях оставляла недоступными для грабителей значительные деньги, — Тавину нечего было беспокоиться за свое будущее.

Дом Малтэра не избежал общей участи, но Малтэр, который не бросал разбойничьей привычки делать заначки в самых неожиданных местах, с отстраненным интересом наблюдал, какие из его тайников удалось обнаружить. Через три дня, когда возбужденную солдатню удалили из города, Малтэр лишился разве что пятой части своего достояния.

Дом Руттула не тронул никто: дом Руттула был одновременно и домом принцессы Карэна, дочери майярского короля и сестры майярского короля. Дом никто не охранял, двери его были не заперты, а Малтэр приказал дворне делать вид, что ничего чрезвычайного не произошло, и заниматься повседневными делами. Разумеется, у слуг все валилось из рук: им было трудно не думать о том, что происходит в городе с их родными и близкими. Но внешний порядок соблюдался: невозмутимый с виду мажордом распоряжался, приказывая готовить завтраки, обеды и ужины, сервировать стол по всем правилам, убирать дом даже тщательнее, чем обычно, — вообще, придумывал всей дворне дела, которые они и выполняли весь день, пока не валились с ног от усталости.

Мажордом же контролировал винный погреб; против обычая, он отпускал теперь дворне к ужину не разбавленное вино, а крепчайшие винные выморозки: мужчинам — половину стакана, женщинам — четверть. Напиток снимал напряжение. Но мажордом не знал, как разрядить напряжение, которое скопилось в Саве. Он не мог заставить ее работать и не мог спаивать ее выморозками; он предлагал к каждой трапезе крепкое вино, но Сава, которая почти ничего не ела, почти ничего и не пила. Она или как тень бродила по дому, или сидела в спальне Руттула, тупо уставившись в стену. Пожалуй, следовало бы увести ее оттуда, и мажордом сделал пару таких попыток, но она неизменно возвращалась обратно, не выказывая, впрочем, никакого упрямства. Ей говорили, что пора обедать, — она шла в столовую и машинально ковыряла вилкой в тарелке; ей сказали, что следует помыться с дальней дороги, — она шла в баню и безучастно сидела на скамье, пока служанки терли ее мочалками, мыли волосы, обтирали полотенцами, одевали и расчесывали. Единственное, чему она воспротивилась, — это когда ее хотели одеть в другое платье. Нет, она хотела именно это, черное с золотой вышивкой, имитирующей шитье на костюме Руттула.

Майярцы не появлялись, если не считать нескольких солдат, заходивших в дом поглазеть. Они прошли по комнатам, пугая прислугу, переговариваясь вполголоса. Видно было, что пришли они не грабить, хотя мажордому после их ухода показалось, что в столовой пропало несколько фарфоровых безделушек. Однако и серебряный сервиз, и парадный золотой, и фарфоровый, в свое время подаренный Саве, хоть и были на виду, остались совершенно целыми.

Имя принцев Карэна охраняло дом лучше всяких хокарэмов и стражников.

Когда к дому Руттула приехал принц Горту, сопровождаемый Малтэром, молодой принц, выбившись из сил, дремал в кресле у дверей кабинета. Увидев отца, он вскочил на ноги.

— Она больна, — доложил он.

— Этого и следовало ожидать, принц, — заявил Малтэр, уже успевший изложить Горту свою догадку о хэйо. — Когда в человека вселяется демон, он первое время болеет, пока не привыкнет.

Горту качнул головой:

— Она и раньше была одержимой. Разве ты не замечал?

— Не замечал, — отозвался Малтэр. — Она всегда была обычным ребенком. Может быть, чуть более непоседливой, чем это полагалось бы девочке.

— А ты никогда не спрашивал себя, почему ее отдали в Сургару? — спросил Горту.

— Из государственных интересов, — ухмыльнулся Малтэр.

— Не только, — покачал головой Горту. — А скажи-ка, где ее знак Оланти?

— У нее, — ответил Малтэр.

— У нее, — подтвердил молодой Горту.

— Необходимо заставить ее отказаться от Оланти, — твердо сказал Горту. — Безразлично, кому она его передаст, главное — чтоб отдала.

Молодой Горту заметил сигнал одного из своих людей.

— Она идет сюда, — предупредил он, и почти сразу же в дверях появилась бредущая как во сне принцесса в сопровождении мажордома Манну. Сава равнодушно кивнула в ответ на поклоны мужчин.

— Прошу прощения, государыня моя… — проговорил Горту, и она остановилась, выжидающе глядя в сторону.

«Небеса святые! — вздохнул Горту, разглядывая ее. — Бедная, она и в самом деле больна…»

Спутанные волосы, обмотанные парчовым шарфом, наброшенный на плечи лисий плащ, оттеняющий бледное лицо и бесчувственные, потухшие глаза.

— Как ты собираешься теперь жить, государыня? — спросил Горту.

Она, чуть двинув плечом, подтянула сползающий плащ и сказала тихо:

— Не знаю.

— Позволю себе посоветовать, государыня, — мягко сказал Горту. — Тебе надо сейчас уйти от дел, отдохнуть от суеты жизни в тихом месте, а управление Сургарой поручить… ну, скажем… Малтэру.

— Ладно, — равнодушно согласилась она.

— …А твой знак Оланти надо отдать на хранение Пайре или кому другому из твоих вассалов.

— Ладно, — опять согласилась она.

— Где же твой Оланти? — спросил Горту. Принцесса рассеянно провела ладонью по груди и сказала тихо:

— Не знаю.

Горту метнул в сына убийственный взгляд: «Не уследил!» Тот, при всем своем почтении к отцу, только пожал плечами: разве было приказано следить за Оланти?

Принцесса между тем побрела дальше.

Мажордом шумно вздохнул и сказал:

— Что ж, пойду собирать вещи.

— Манну, опомнись! — воскликнул Малтэр, направляясь вслед за Савой.

Тот остановился на пороге и проговорил, обернувшись:

— Хуже, чем сейчас, государыне не будет. Малтэр, забыв о приличиях, горячо закричал:

— А если ее там убьют?

— Нет, — уверенно произнес Манну. — Государыне не грозит смерть по велению высокого принца Горту. Госпожа — хэйми, а принц Горту никогда не причинит вреда никому из хэймов. Марутту — тот может, Ирау — способен по глупости, но не Горту.

И вышел.

— Однако… — промолвил принц. — Не приказать ли его высечь?

Малтэр хмуро проговорил:

— Тебе, высокий принц, что-нибудь говорит имя Тагир-Манну Тавинский?

Тагир-Манну из Тавина был довольно хорошо известен в Майяре своими философскими трактатами. Его оригинальные мысли не встречали одобрения у ортодоксальных богословов, но с интересом изучались школярами. Популярность же среди прочих слоев населения Тагир-Манну получил за свои «Диалоги», написанные на понятном всем майярцам гертвирском диалекте. «Диалоги» с удовольствием читались и слушались всеми майярскими сословиями, каждый мог выбрать диалог на свой вкус и о самых разных предметах. В «Диалогах» могли беседовать знатные дамы, служанки, уличное простонародье, достойные купцы, богословы, школяры, солдаты, крестьяне, ремесленники, паломники, нищие, священники, монахи. Содержание диалогов было наставительным, нравоучительным, познавательным, злободневным, порой забавным, порой печальным, но всегда живым и увлекательным. Иногда случалось, что после прочтения «Диалога принцессы с астрологом» какая-нибудь знатная дама начинала интересоваться астрономией, а «Диалог переписчика книг с купцом» увлекал простого уличного писца к изучению каллиграфии.

— Так это Тагир-Манну? — спросил Горту.

Малтэр кивнул.

— Интересно, — заметил Горту. — Я бы хотел пригласить его к себе.

— Манну никогда не покидает Тавин, — сказал Малтэр. — Он полагает, что лучше жить на пепелище в Тавине, чем во дворце, — но далеко от него. Манну разве что в Герину на воды ездит, и то ненадолго. Чудак!

Пусть Манну и был чудаком, однако в доме Руттула уважением пользовался.

Сборы были недолгими. Слуги проворно упаковали вещи принцессы, для Савы привели смирную лошадку, и в окружении майярского эскорта она наутро двинулась в путь. Принцесса казалась совершенно безучастной, безропотно подчинялась всему и молчала, как немая, даже на прощание не сказала ни одного слова.

А два дня спустя в Тавине появился Стенхе. Мажордом Манну встретил его, не задав ни одного вопроса, только велел прислуге собрать стол для вернувшегося хокарэма. Стенхе тоже молчал. Когда же он стал задавать вопросы, стало ясно, что ему уже известно и о смерти Руттула, и о неожиданном появлении принцессы.

Манну сообщил, что госпожа принцесса по причине плохого здоровья была отправлена в Савитри.

— Ты тоже считаешь, что я поступил глупо? — спросил мажордом хокарэма. — И зря доверил госпожу гортусцам?

— Там видно будет, — хмуро ответил Стенхе. — А Маву что считает?

— Маву?

Стенхе поднял голову:

— Ты что, не видел Маву? Он не появлялся?

— Нет. Принцесса была одна.

— Странно. А почему вы так быстро отправили ее в деревню? Дали бы несколько дней опомниться, отдохнуть с дороги…

— Но так оно и было. Принцесса уехала на пятые сутки.

— На пятые сутки? — Стенхе поднял на Манну глаза. — На пятые сутки?

Он посчитал по пальцам.

— В чем дело? — с тревогой спросил Манну.

— Не сходится, — тихо произнес Стенхе, отвечая скорее себе, чем мажордому.

— Что не сходится?

Стенхе ответил задумчиво:

— Нет, ничего. Вели седлать лошадь. Я должен ехать.

— В Савитри, конечно? — спросил мажордом.

— В Савитри, — повторил Стенхе как эхо и добавил с горечью: — Святое небо! Если б я знал… А теперь я могу опоздать.

В Савитри принцессы не было. Ее там не могло быть. Не для того Горту увез Саву из Тавина, чтобы оставить ее в Сургаре. Сейчас она была тенью Руттула, наследием Руттула, его преемницей и в этом качестве была опасна Великому Майяру даже сейчас — больная, почти невменяемая. В этой хрупкой девушке была невероятная взрывоопасная сила — она могла стать во главе сургарцев и снова поднять в Майяре смуту. Следовало немедленно изолировать ее от озлобленных сургарцев, спрятать, утешить, успокоить, переключить ее внимание на незатейливые радости жизни — снять ту усталость, которая обрушилась на нее за эти дни. А помимо этого, Горту задумал выдать Саву замуж за своего сына, того самого, за которого она была сговорена чуть не с пеленок. Когда-то Горту не решился взять в свой дом девочку-хэйми. Все к лучшему в этом лучшем из миров: Руттул сумел укротить демоническую энергию Савы и сделал из нее настоящую принцессу, разумную, рассудительную, — настоящую государыню, способную управлять страной. Горту понимал: с ней будет трудно, но он хотел принять ее в семью и иметь своей союзницей. А то, что в качестве приданного Сава принесет Карэну и Сургару, было лишь, дополнительным и не самым важным доводом в пользу этого брака. А пока… пока Сава не пришла в себя настолько, чтобы понимать, чего от нее хотят, следовало поместить ее в месте укромном, скрытом от любопытных глаз, в месте не просто спокойном, а успокоительном, где заживут душевные раны, где Сава обретет свою былую жизнерадостность.

Горту не мог держать Саву в месте, которое явно связывалось бы с его именем. Шпионы начнут искать сургарскую принцессу именно в тех местах, где жили его родственники и верные вассалы. И Горту нашел такое место. Небольшой — всего-то две дюжины инокинь жили тут, вознося богам свои молитвы — монастырь, расположенный на Святом острове Ваунхо, монастырь, куда безбожников хокарэмов допускали лишь по специальному разрешению, а значит, самые ловкие шпионы — хокарэмы-райи — не могли беспрепятственно, как везде в Майяре, совать сюда свои хищные носы.

И сургарцев на Ваунхо не жаловали. Здесь вообще не терпели всяких смутьянов. Фанатичные паломники могли растерзать или избить до смерти всякого, на кого им укажут.

Дама, которая была настоятельницей монастыря, в родстве с принцем не состояла. Она была дочерью покойного принца Шалари, брата короля Лаави, дяди теперешнего Верховного короля и принцессы Савири. Лет двадцать пять тому назад эта высокорожденная госпожа любила тогдашнего принца Горту и до сих пор сохранила самые нежные воспоминания об этой любви. В нынешнем принце Горту она с умилением находила сходство с его отцом и относилась к нему с материнской заботой. И сделала бы для него все, что бы Горту ни попросил, разве только не стала бы богохульствовать. И просьбу его — принять на несколько месяцев больную девушку, в какой-то степени родственницу ей и невесту юного Лоано, наследника Горту, — исполнила с удовольствием.

Саву окружили теплотой и лаской; к ее услугам было все, чего бы она ни пожелала, но Сава не желала ничего. Единственным ее желанием было остаться одной, а ее окружали сострадательные взоры, успокаивающие медовые голоса.

Саве не нужно было такое утешение.

Глава 4

Эрван не сказал Ролнеку, что за птичка залетела в гости к Марутту: говорить об этом было слишком неосторожно, слишком опасно. Ролнек ничего не понял из его намеков, кроме одного — Карми нужно беречь пуще глаза, и он зорко стерег ее, намереваясь в целости и сохранности доставить в Ралло-Орвит. Смиролу даже довелось услышать его упреки, мол, слишком вольно держит себя с пленницей, пристает с ухаживаниями, то и дело норовит обнять ее или прижаться покрепче.

— Ну и что? — удивился Смирол. — Тебе разве велели охранять ее невинность?

Ролнек опасался не столько за невинность Карми, сколько за лояльность Смирола. Рыжий, казалось, мог легко поддаться на какую-нибудь хитрость девушки и помочь ей бежать. Ролнек опасался напрасно. Смирол, несмотря на все свои шуточки, осознавал необходимость подчинения старшему в команде, и даже мысли у него не возникало поднять бунт. Приказам старшего нужно подчиняться. Вот станет он райи — другое дело. Райи живут привольно, начальников над ними нет.

Так что никакие ухищрения Карми не могли сбить его с пути истинного. Наоборот, он с интересом следил за Карми, не понимая пока, куда она клонит, но предчувствуя, что что-то она затевает. Явно кто-то научил ее плести интриги. Двумя словами она чуть не перессорила трех коттари, потом несколькими шутками чуть не сбила их с толку на перекрестке, одной фразой зародила у всей компании желание осмотреть храм Герави-в-холмах, и только у входа в пещерный храм Арга-Тэлли-До Смирол понял, что завела их сюда Карми. Он восхитился, ничего не сказал Ролнеку (пусть пребывает в уверенности, что сам выбирает направление движения), однако насторожился.

Стэрр прочитал из тетрадки описание Арга-Тэлли; Карми слушала, пожалуй, более внимательно, чем остальные.

Смирол следил за ней, не отводя взгляда. Он все еще не понимал, что она задумала, и это выводило его из себя. Какая-то девчонка, даже не хокарэми, хочет обвести его вокруг пальца. И обведет, хмуро подумал Смирол, когда Ролнек решил вдруг обсудить на ходу планы на следующую неделю. Отвлекаться было нельзя, но нельзя было и игнорировать старшего.

Смирол отвернулся буквально на несколько мгновений, а Карми этих мгновений оказалось достаточно. Она плавно, как будто даже неспешно, скользнула в нишу. Никто из коттари не обратил на это особенного внимания — ну подумаешь, решила что-то разглядеть в темноте; но Смирол, заметивший ее исчезновение, поперхнулся на полуслове и ринулся вслед за ней.

Поздно! Где-то в глубине пещеры удалялся топот; найти Карми в лабиринте, не зная его плана, было попросту невозможно.

Ролнек за шиворот выволок Смирола из пещеры:

— Заблудиться хочешь?

Смирол только что не рвал на себе волосы, его отчаяние было неописуемым.

— Обманула! Девчонка, соплюшка, пигалица — обманула! Он метался у входа, пиная что попадалось под ноги, — стравливал раздражение. Стэрр невозмутимо листал тетрадку с описанием пещерного храма.

— Интересно, — произнес он. — Здесь написано, что плана подземелий не существует, известно лишь несколько выходов, причем некоторые из них — в Западном Ирау.

— Без плана она тут заблудится, — сказал Ролнек.

— Карми не самоубийца, — возразил Смирол. — Она знает, что делает.

— Древние монахи держали в голове до дюжины дюжин маршрутов, — поделился вычитанными сведениями Стэрр.

— Это, — возразил Ролнек, — выдумки.

Смирол промолчал. При Карми не было ни клочка пергамента, ни лоскута ткани, ничего, на чем можно было нарисовать план или расписать ориентиры. Значит, план храма Карми все-таки держала в голове. Откуда она могла его узнать, если последний монах ушел из храма лет триста назад? Местные контрабандисты своих троп никому не показывают, а у хокарэмов пока руки не дошли полностью обследовать пещеры и составить свои схемы…

— Ну что ж, — вздохнул наконец Смирол, прерывая спор Ролнека и Стэрра. — Нам ее не найти. Ладно, пошли в Ралло, порадуем Старика, что ученички у него получились каких мало…

Недели через две они добрались до Ралло, «порадовали» Лорги и стали дожидаться вестей от Эрвана, который хоть мастеру Ралло-Орвит должен был рассказать, что за птичку подобрал на острове Ваунхо Смирол. Но Эрван письма не прислал и сам не появился; вместо этого дошли вести о чуме, охватившей Сургару, а потом княжество Марутту и — частью — Горту. Эрван был одной из первых жертв чумы в городе Тиэртхо.

Глава 5

Высокая государыня Карэны и Сургары, принцесса Ур-Руттул Оль-Лааву пережидала короткий весенний дождик в вымытой полой водой нише глинистой стены глубокого оврага. Теперь она опять была свободной, но что делать с этой свободой — не знала. При побеге из Инвауто она не преследовала никакой цели, кроме как избавиться от докучливой опеки святых сестер. А сейчас?

Во всем, даже в смерти Руттула, винила она майярцев. Может быть, это было несправедливо, но логика, трезвая рассудочность, которая когда-то беспокоила Стенхе, оставила ее. Безусловно, это была болезнь.

Потрясение, которое принцесса испытала, когда поняла, что Руттул нарочно держит ее в Миттауре, лихорадочная гонка по пути в Сургару — верхом, пешком, а потом на глайдере — все эти страхи и усталость измотали Саву, но все бы прошло после отдыха, короткого или продолжительного. Да только отдыха в конце пути не было.

Новые удары обрушились на нее: известия о смерти Руттула и о том, что майярские орды разоряют Сургару. На фоне этих бед старания Малтэра спасти свою шкуру казались невинной самозащитой, хотя он, бедняга, полагал, что его предательство разгневает принцессу. Гневаться? На что? Каким мелким все стало казаться после смерти Руттула! И груз, придавивший ее плечи, становился все тяжелее.

«Возьми все в свои руки, — подсказывал рассудок. — Думай, действуй. Пусть майярцы узнают, кто хозяин в Сургаре…» Но его голос был почти неразличим на фоне равнодушия ко всему миру, которое завладело ею целиком.

«Все кончилось, — стучало сердце. — Все кончилось, не успев даже начаться».

Саве не хотелось больше жить. Жажда смерти становилась все сильней, и вряд ли кто-нибудь из людей сумел бы помешать ей убить себя, но последний проблеск здравого смысла шепнул ей: «Руттул бы не одобрил этого шага. Держись, Сава…»

И она держалась. Не из последних сил — сил уже больше не осталось, а по какой-то инерции.

Это была болезнь. Потом, спустя недели, понемногу приходя в себя среди каменных монастырских стен, она обнаружила, что память, обычно безотказная, теперь не повинуется ей. Тогда она не могла вспомнить ничего из того, что произошло. Плотная серая завеса поглотила события. Она никак не могла припомнить, чья рука взяла из ее вялой, бесчувственной ладони Руттуловы бусы с прицепившимся к ним стажерским ключом. И этот момент был более важен для нее, чем почти все долгое путешествие на Ваунхо, также растворившееся в небытии.

Все к ней относились как к душевнобольной. Святые сестры хлопотали вокруг нее, их голоса сливались в гул, дремотный, навевающий сон, и она спала все время или бездумно лежала в постели.

Тогда и стало приходить к ней выздоровление. В благотворной дреме возвращались к ней силы. Невыносимый груз понемногу спадал с ее плеч, и однажды ночью, когда монастырь затих, она встала с постели и, подстрекаемая жаждой деятельности, побежала из своей кельи. Влажный холодный ветер тотчас отрезвил ее, глоток, воздуха, не замутненного фимиамами, оказался действенным лекарством.

Келья у принцессы была большая, и сначала в ней еще жили две монашки, однако их ночные вздохи и сопение раздражали Саву, она пожаловалась, и эту скромную прислугу убрали, переместив в соседние кельи. Теперь одиночество обернулось удобством. Дверь, опять-таки, со смазанными петлями, чтоб не беспокоить привередливую больную, теперь бесшумно выпускала ее во двор, а потом однажды выпустила ее и в вольный мир.

Затем долгих полтора месяца она ломала голову, как освободиться от назойливых мальчишек-хокарэмов. Всякое бывало: она ругалась, дразнила Ролнека — ничего не помогало. Она уже было отчаялась, когда гостили они в замке Марутту, Сава была близка к мысли объявить, что она сургарская принцесса.

Оценивающий взгляд Марутту остановил ее. Он не узнал принцессу в рыжеватой девочке, одетой в потертую хокарэмскую одежду. Где уж было Марутту узнать принцессу! В жизни своей он видел ее два или, нет, три раза. В то время она была одета хоть и непривычно, но как знатная дама. Волосы раньше не торчали упрямыми вихрами и вовсе не напоминали цветом ржавую болотную воду, а были длинными, пушистыми, блестящими, пахнущими специально подобранными травками. И носила она тогда туфли на довольно высоком каблуке, который делал рост выше, фигуру — тоньше, а походку — плавной.

Сейчас же она выглядела жалким пугалом, и, несмотря на это, нашлось все-таки нечто, что привлекло к ней взгляд Марутту. Ответ на этот вопрос, конечно, предельно прост: принцу нужна была хокарэми, однако же в глазах Марутту беглая принцесса увидела и что-то совсем другое.

Что ж, высокий принц, заглатывай, заглатывай наживку, а бывшая госпожа принцесса уж найдет способ поквитаться с тобой за разоренный Тавин… И она, размечтавшись, вообразила, как вместе с мальчишками приходит в Ралло, а потом Марутту, ищущий хокарэми. присылает за ней, и она, принеся ему клятву, входит в его замок… И был там еще острый нож, или старогортуская лапара, такая же, как у Стенхе, или же кубок с ядом… Но юная мстительница, увидев перед прощанием с замком Марутту лицо Эрвана, сообразила, что мечты так и останутся мечтами, что Эрван узнал ее и угадал ее желание отомстить, — разумеется, он этого ни в коем случае не допустит. И еще поняла принцесса, что настоящих, опытных хокарэмов ей обмануть не удастся. Тогда она опять стала подумывать, как избавиться от мальчишек.

Правда, ничего толкового не приходило в голову до той поры, пока их небольшой отряд не отправился по катранской дороге.

Впереди лежала широкая холмистая равнина, под которой подземные воды промыли обширный пещерный лабиринт. И принцессе оставалось молить богов, чтобы Ролнеку не взбрело в голову свернуть с тракта на какую-нибудь из тропинок до того момента, когда они достигнут пещерного храма Арга-Тэлли.

Принцесса не знала, раскрыта ли хокарэмами тайна древних монахов. Очень вероятно, они могли знать это, и, может быть, Ролнек со Смиролом тоже посвящены в этот секрет, но принцесса надеялась на то, что при внезапном побеге мальчишки замешкаются и потеряют ее из виду.

Пещера находилась чуть в стороне от дороги, и принцесса заранее начала приучать Смирола к прогулкам. Рыжий с удовольствием принимал эту игру, ему нравилось притворяться влюбленным сорванцом, и он с нагловатой усмешкой, но очень нежно обнимал ее, шепча на ухо совершенную чепуху, в то время как девушка в ответ говорила тоже что-то не слишком умное.

Разумеется, она понимала, что кокетничать с хокарэмом — дело опасное и ни к чему хорошему девушку не приведет, но Сава отважилась на это в надежде на скорый побег. Другого выхода не было, и она то заигрывала с Рыжим, то изображала негодование и вырывалась. Подобную сцену она устроила, когда они вошли в пещеру: Сава сначала прильнула к Смиролу, а потом вдруг оттолкнула его и закричала:

— Не смей ко мне прикасаться, рыжее чудище!

Тот отпустил ее и засмеялся. Он догадывался, что эти ее ухищрения имеют цель усыпить его бдительность и однажды сбежать; он считал ее старания бесполезными, потому что, как ему казалось, мог контролировать себя в любой ситуации и не спускать с нее глаз.

Ролнек окликнул Смирола, он буквально на мгновение глянул в его сторону, а когда повернулся обратно, Карми уже не увидел, только услышал звук удаляющихся шагов.

— Карми, стой, — заорал Смирол и кинулся вслед, но остановился: перед ним было несколько ходов, и куда скрылась девушка, понять было невозможно.

— Стой, заблудишься! — в отчаянии закричал он, уже понимая, что ей удалось ускользнуть.

Когда беглянка поняла, что побег удался, она убавила шаг. Теперь уже можно было не бежать, рискуя разбить голову о какой-нибудь выступ. Карми шла все дальше, ведя рукой по стене. Было по-настоящему темно и по-настоящему жутко. Она даже чуть не расплакалась от мысли, что не найдет выхода и навсегда останется в этих ужасных подземельях. Дойдя до развилки, она оглянулась назад, в непроглядную тьму. Ей казалось, что она ушла недалеко; она остановилась, прислушиваясь. Ни звуков, ни шорохов вокруг.

Карми начала шарить внизу вдоль стены, пока наконец не нашла то, что надеялась найти. Много лет здесь не появлялись люди, но факелы все еще лежали аккуратной связкой в небольшой нише. Рядом лежали кремни и мох, за долгие десятилетия высохший так, что распадался в прах от малейшего прикосновения.

Теперь у нее был свет.

Задерживаться Карми посчитала опасным и, сверившись с надписями над разными ходами, выбрала путь.

Как и в пещерном храме Нтангра, который она посетила во время путешествия в Миттаур, маршруты определялись по словам молитв. Древние молитвы Карми знала наизусть — по крайней мере, две из них, — и она пошла, ориентируясь по словам, высеченным над ходами. Куда заведет ее молитва, Карми не знала — просто не могла знать, она шла, твердя про себя: «Именем Бога, Единственного, Милосердного, заклинаю силы тьмы…» Архаические слова выплывали из памяти будто сами собой.

«…Вседержитель дал нам Знак…» — Карми, идя по узкому проходу, случайно глянула под ноги и, покачнувшись, замерла на месте. Под ногами чернел колодец — бездонный, если судить по тому, что Карми так и не дождалась ни звука от брошенного туда камешка. Тупик был с ловушкой. На правильном пути ловушек быть не должно. Карми вернулась к только что пройденной развилке, размышляя о допущенной ошибке. На несколько минут снова подступила тошнота от страха, что она таки заблудилась. Страх прошел, когда она вспомнила, что вызвало раскол между майярской и миттауской ветвями древней религии.

Миттаусцы получили с востока несколько свитков со священными текстами; перевод был сверен с несколькими источниками и выверен досконально. Майярцы получили только одну книгу, но, к сожалению, ту, в которой была описка. Переписчик забыл поставить над одним из иероглифов наклонную черточку, и смысл несколько исказился. В месте, где миттаусцы читали: «…дал нам знак…», имея в виду «знамение», под которым подразумевалось появление кометы, майярцы читали: «…дал нам Слово…», имея в виду священный текст из той же самой книги с ошибкой. Как это в мире водится, из-за наклонной черточки между отдельными ветвями Церкви началась грызня; и даже сейчас, когда старая вера забыта почти повсеместно в Майяре, одним из оскорбительных эпитетов, относящихся к миттаусцам, остается звание «кометопоклонников». Миттаусцы в свое время тоже не отставали в сочинении эпитетов, но в их языке название «буквопоклонники» уже давно устарело и требует дополнительных комментариев.

Так что Карми, вернувшись к развилке, выбрала верный путь и двинулась вперед, сверяя слова молитвы со своим знанием истории, чтобы еще раз не попасться в ловушку для каких-нибудь еретиков.

Молитва закончилась раньше, чем Карми вышла на поверхность. В Нтангра тоже бывало подобное. Тамошние монахи, долго не лукавя, оставшийся путь отмечали бечевками — у Карми возникли опасения, что за три столетия они могли сгнить.

Но нет — на развилке, куда вывели ее заключительные слова молитвы, был вбит крюк, от которого шла в темноту хода крепкая веревка из практически вечного волокна горного льна, по которой Сава двинулась дальше.

Бечевка привела к воде. Быстрый ручей бежал по полу пещеры, и этот конец уходил в подземное русло. Здесь был еще один крюк, к которому был привязан канат. В нише около крюка лежали в изобилии веревки и кожаные мешки-поплавки, которые были слишком новыми, чтобы их могли оставить монахи. Скорее всего это были запасы контрабандистов.

Девушка разделась и сложила одежду в один из кожаных мешков, упаковав его так плотно, как только смогла, чтобы вода не проникла внутрь. Сапоги пришлось оставить на ногах — бить босые ноги о каменные уступы не очень хотелось. Она крепко ухватилась за веревку и прыгнула в поток. Дно оказалось неожиданно далеким. Рослому мужику здесь, вероятно, было по грудь, девушке же приходилось держаться на плаву.

Факел перед ручьем она затушила, сейчас его все равно не удалось бы сохранить. Шаря во тьме перед собой, она то и дело едва успевала нырять, чтобы не удариться головой. Как ей удавалось это — плыть, одной рукой держаться за веревку, другой оберегать голову, поправлять сползающий с плеч мешок? Она уже чувствовала, что вот-вот утонет, но вдруг канат стал задираться вверх, и девушка нащупала надежную загогулину крюка. Уцепившись за крюк, она повисела на нем, накапливая силы, потом подтянулась на дрожащих руках и выбралась на высокий берег. Она нащупала следующую веревку и упала на нее, отдыхая. Потом, немного придя в себя и вспомнив, что можно согреться одевшись, она распаковала мешок и с наслаждением облачилась в сухую шерсть и кожу. Сапоги же, наоборот, сняла и устроила их в нише, чтобы они ненароком не свалились в поток. Она понимала, что вряд ли сапоги высохнут в сыром воздухе пещеры, поэтому не очень печалилась, всовывая ноги в раскисшую обувку, когда отдохнула достаточно, чтобы продолжить путь.

Она потеряла счет веревкам и веревочкам, тянущимся от крюка к крюку, подъемам и спускам, поворотам, камням под ногами и камням над головой, древним алтарям, идолам и жертвенникам. Несколько раз коридоры сужались так, что приходилось ползти на четвереньках или протискиваться боком. В одной из таких щелей она чуть не застряла. Был и еще один переход по воде, но на этот раз, к величайшему облегчению, глубиной всего по колено, зато через огромную пещеру, залитую мелким озером. Впрочем, скорее всего мелким это озеро было только в тех местах, где были натянуты веревки.

Она внезапно пришла к крюку, от которою не начиналось новой веревки, и испугалась, потому что это значило бы, что дальше надо будет разыскивать путь самой, тычась в тупики и задыхаясь от ужаса. Неужели это еще одна ловушка монахов? Но догадка осенила ее, и она, потушив факел, увидела наконец неровный круг призрачного света.

Она вышла, и сразу же волна густых запахов весеннего леса окатила ее.

Была ночь. Сквозь легкое облачко светила луна. И не было вокруг никого. Никого.

Девушка сняла мокрые сапоги и побрела по прохладной траве куда-то в сторону, не очень задумываясь о том, куда идет.

На рассвете, когда лучи солнца зажгли горизонт, а потом затмили блеск Утренних Сестер, она развела костерок и, натянув на колышки сырые сапоги и носки, присела у огня, прислонясь спиной к поваленному стволу огромной сосны. Хотелось есть, но не настолько, чтобы удалось преодолеть ленивую усталость, и она задремала.

Дымок затухающего костра привлек двух лихих разбойничков, но хокарэмская одежда спящей отпугнула их, и они поспешили скрыться, пока девушка не проснулась.

Больше ее никто не тревожил. Она проснулась перед закатом, прошла по темнеющему лесу, съев при этом около полуфунта молодых побегов папоротника и, вероятно, столько же горьковато-кислых цветочных почек гертави. Побеги трэссава были бы и вкуснее, и сытнее, но трэссав в западном Ирау почти не растет.

Дождь прервал ее гастрономические изыскания, загнав под отвесную стенку глинистого оврага, и там, пережидая, пока небо высохнет, она наконец стала обдумывать, куда бы ей теперь пойти.

Пока она знала одно: в замок Ралло ей вовсе не хочется, и, пораскинув мозгами, она решила как можно быстрее увеличить расстояние между собой и Орвит-Ралло.

Таким образом, предстояло идти на юг. И не следовало бы, пожалуй, маячить в хокарэмской одежде, ибо это слишком яркая примета.

Глава 6

Незадолго до наступления темноты, когда стража уже собиралась запирать городские ворота и перегораживать улицы цепями, в Марнвир вошла хокарэми. Поглядывая по сторонам, она быстро нашла на базарной площади лавку, хозяин которой еще не ушел домой, и немедленно вошла туда.

— Что ты так припозднился, сударь? — обратился к покупателю купец, но, разглядев, кто зашел в гости, выжидающе замолчал: хокарэми нет интереса выслушивать многословные излияния и похвалы продаваемому товару, она найдет сама, что ей нужно. А вот будет ли платить — неизвестно.

Девушка углядела на столе несъеденную хозяином лепешку и опустилась рядом на табурет.

— Мне нужны деньги, — сказала она, кладя на стол золотой перстень.

Хозяин взял его, внимательно рассмотрел в круге света у лампы. Девушка тем временем съела лепешку, запивая ее хозяйской простоквашей.

— Сколько ты хочешь? — спросил наконец хозяин, убедившись, что рубин в кольце неплох.

— Три эрау, да еще на эрау серебра. Половину можно ираускими монетами,. — сказала девушка. — И какую-нибудь неприметную одежду, — добавила она после паузы.

Купец согласился. Если девка возьмет не очень богатую одежду, выгода явная. Он взял кошели с золотом и серебром и стал отсчитывать монеты, выбирая для опасной гостьи деньги поновее да непорченые.

Девушка как будто не следила за его пальцами, но, когда он окончил отсчет, проговорила:

— Разве я просила одинаково ирауских и прочих таннери? Я просила на пол-эрау таких и на пол-эрау таких.

Торговец торопливо добавил еще несколько монет.

— Отлично, — сказала девушка, собирая деньги и увязывая в льняной лоскуток. — Теперь тряпки.

Купец принес груду разного барахла. Брезгливо ковыряя поношенное тряпье, девушка выбрала сорочку, просторную длинную юбку и огромный выгоревший платок, достаточно теплый, чтобы уберечь от весенней прохлады. Чтобы спрятать стриженные волосы, девушка выбрала сравнительно чистую беленькую косынку, а хозяин принес старую соломенную шляпу.

В довершение ко всему девушка потребовала сумку из какой-нибудь плотной ткани, чтобы унести выбранные вещи, уложила их, чуть примяв шляпу, спросила у хозяина, где поблизости можно переночевать, и ушла, тут же растворившись в ночной темноте.

Купец торопливо побросал разворошенные вещи в угол, затушил лампу, запер лавку и побыстрее, пока не остановили ночные грабители, побежал домой.

Девушка же, обходя многочисленные лужи, побрела к храму богини Таоли Навирик Ану Соллин, толкнула решетчатую калитку, огласившую улицу противным скрипом, вошла в молельную залу и в потемках, чуть-чуть развеваемых редкими масляными светильниками, поискала местечко, где можно лечь. Пристроив под головой мешок, она мгновенно заснула и проснулась только утром, обнаружив при этом, что вокруг нее образовался довольно заметный, зияющий пустотой круг: те из соседей, кто среди ночи заметил рядом присутствие хокарэми, поспешили убраться подальше.

На базарной площади уже кипела жизнь. Крики продавцов, шум, гомон, толкотня… Задерживаться на базаре она не стала, купила только полкаравая хлеба, небольшую лепешку сыра и пару крупных фиолетовых луковиц.

Прошагав по южной дороге около половины лиги, девушка свернула в сторону и в глухом кустарнике переоделась. Хокарэмские одежки она аккуратно сложила и засунула в мешок, отправив туда же и полуразвалившиеся сапоги.

Теперь по южной дороге, разметая пыль подолом расклешенной юбки, шла бедная крестьянка неопределенного возраста.

Однако были неудобства и в таком наряде. Он укрывал ее от хокарэмских глаз, но вовсе не отпугивал других людей, падких на чужое добро. Вблизи от города, где по дороге шло и ехало верхом довольно много людей, это было не очень важно — у лихих людей была добыча и побогаче, однако дальше местность все более пустела, и одинокая фигура стала привлекать внимание.

Внезапно перед ней выросли двое:

— Эй, бабенка, далеко ли собралась?

Девушка молчала. Мужички подошли ближе, заглянули под шляпу, скрывающую лицо.

— О, да ты совсем молоденькая! — сказал один из них. — Не бойся, девка, не убьем…

Другой деловито взялся за ее сумку, вытряхнул на траву сверток с хокарэмской одеждой и сапогами, потянул, разворачивая, и вскрикнул испуганно. Первый, лапавший в это время девушку, обернулся и тут же выпустил ее из рук.

— Посмотрели? — резко спросила девушка, налюбовавшись на остолбенение разбойничков. — Теперь сложи все обратно как было, живо!

Тот, что обыскивал сумку, торопливо уложил хокарэмскую одежду; второй в это время пятился, отодвигался от опасности, которую сам на себя накликал.

Девушка подняла свою сумку, повесила на плечо и не оглядываясь пошла прочь.

Подобные инциденты неизбежно могли повториться и в дальнейшем. Сава задумалась, ища выход из этой неприятной ситуации, но ничего не удавалось придумать, пока на одном из перекрестков она не увидела неспешно бредущего к югу странствующего певца.

Девушка догнала его и объявила:

— Я иду с тобой.

— Куда? — полюбопытствовал тот, удивленный ее появлением.

— Не все равно куда? — отозвалась она. — Главное, нам по дороге.

— Как тебя зовут, дитя? — спросил ее певец. Это был невысокий старик, одетый в небогатую, но новую и чистую одежду, с кэйвеской лютней за плечом.

— Тебе-то что за дело? — раздраженно ответила девушка. Она шагала рядом со стариком; такой спутник ее устраивал — грабители не нападают на певцов, даже на богатых: певцов охраняет обычай.

— Мое имя Ашар, — сообщил старик. — В этом нет тайны. А ты знаешь какие-нибудь песни?

— Знаю, — буркнула девушка. — Спеть тебе?

— Не надо, дикая моя лаангри, — ответил он. — Похоже, ты не в том настроении, в котором поют песни…

Девушка между тем подумывала, что напрасно она нагрубила, отказавшись назвать свое имя. Но с другой стороны, какое же имя назвать старику? Савири или Сава? Но первое имя — явно вельможное, а второе — явно сургарское. Сэллик, как назвал ее Ролнек? Не нравилось ей это имя.

— Можешь называть меня Карми, дед, — проговорила она.

— Это катранское имя? — полюбопытствовал старик.

— Это прозвище, — отозвалась она.

Старик замурлыкал какую-то песенку, а Карми, слушая его, вдруг вспомнила, что уже почти полгода ей не приходило в голову что-то напевать. Наоборот, слишком часто она ловила себя на том, что у нее крепко стиснуты зубы. А Стенхе, помнится, говорил: «Если женщина не поет, значит, она больна». «Наверное, болезнь не отпустила меня», — подумала Карми и стала старательно подпевать старику.

Певец, поощренный поддержкой, негромко завел другую песню, а потом и третью, но эту третью Карми никогда не доводилось слушать, и она примолкла, вслушиваясь.

— Это новая песня? — спросила она с сомнением.

— Это очень старая песня, — ответил певец. — Ее уж редко кто и помнит.

— Повтори начало, — сказала Карми.

И когда певец начал первую строфу, стала подпевать, вспоминая только что услышанные слова. На два голоса зазвучала среди полей древняя песнь о том, как луговая пичуга жаловалась богине Айохо Палло Сабви, что гнезда ее затаптывают табуны диких лошадей.

— А есть еще одна песня, тоже старая, — воскликнул Ашар, воодушевленный сложившимся дуэтом. — Она о Ваору Танву и Сангави Толнэй Эсад.

— Не эта, что начинается — «Смелый воин…»?

— Да, ты знаешь? — И Ашар запел торжественно: «Смелый воин, грозный всадник Танву-Ларо э Ваори…» Карми подхватила, смолкая тогда, когда песня велась от имени легендарного героя, и в свою очередь в одиночку ведя те строфы, где речь держала премудрая красавица Эсад.

— Святые небеса! — проговорил Ашар, когда песня кончилась. — Да откуда ты эту песню знаешь? Она ведь не из деревенских, девочка моя.

— Ну что тебе с того, откуда знаю? — с внезапно вспыхнувшим раздражением ответила Карми. — Знаю, и ладно. Что ты все допытываешься, дед?

— Ты не девка, а дикая лаангри, — с усмешкой отвечал певец. — Хорошо, не буду тебя спрашивать, Карми-лаангри…

И так они шли сначала по Ирау, а потом по северному Горту, распевая песни, получая за это еду и деньги от слушателей и разучивая новые мелодии. Конечно, Ашар знал песен куда больше, чем Карми, и самых разных: господских и простонародных, городских и деревенских; зато Карми помнила много стихов из старинных книг и пела их то на знакомые мотивы, то на новые, придуманные на ходу. Порой Ашар поддразнивал ее наскоро сочиненной песенкой о лаангри по имени Карми, диком зверьке, который кусает всех, кто ни подвернется, потому что не любит чужих, и который дремлет в своей уютной норке, потому что сыт… Песенка была без конца, и в ней появлялись новые куплеты, и оказывалось, что лаангри по имени Карми — зверек ленивый, и неутомимый в ходьбе, и очень любящий сладкое, и умный, и сердитый — и все это в зависимости от обстоятельств.

…Недалеко от города Лорцо их остановил важный господин, возглавлявший отряд, сопровождающий крытую повозку, в которой, судя по всему, ехала знатная дама, вероятно его жена. Ашар поклонился почтительно, но с достоинством. Карми поклонилась ниже.

— Знаешь ли ты балладу о даме из замка Кассор? — спросил всадник.

— Знаю, господин, — поклонился Ашар. — Прикажешь нам спеть ее?

— Да, — отозвался господин. — И если хорошо споете, награжу по-царски.

Хорошо петь, считается по-майярски, — это значит петь так, чтобы слезы катились из глаз слушателей. В Майяре всегда любили трогательные грустные баллады, и певцы непрерывно сочиняли новые — еще более слезоточивые.

Ашар, сняв лютню с плеча, глянул на Карми. Карми кивнула, эту балладу она помнила. И ее одинокий голос, печальный и звонкий, начал выводить незатейливую мелодию. Ашар подпевал ей, помогая в конце строф, когда чувствовалось, что Карми не хватает голоса, или же пел те строфы, где требовался мужской голос, — и тогда уже Карми подпевала ему, сплетая два голоса — густой, гулкий Ашара и свой, чистый и ясный — в причудливый рисунок двухголосья на кэйвеский лад.

И неудивительно, что девичий прозрачный голос, взлетевший к высокому небу, исторг у слушателей потоки искренних слез, хотя Карми показалось, что и без песни плакала дама, которая сидела в повозке.

Господин был доволен. Он дал золотой Ашару, а Карми дал серебряную монетку:

— Купи себе сережки, певунья…

И отряд уехал. Ашар долго смотрел ему вслед:

— Скоро еще одна баллада появится в Горту.

Карми, которая, сидя на обочине, шарила в своей котомке, подняла голову:

— Что ты там разузнал, дед?

— Не разузнал, — ответил Ашар. — Догадываюсь… Хорошо еще, если он с супругой разведется, а то ведь и повесить имеет право.

— Бедняжка, — отозвалась Карми. Не то чтобы ей стало жалко уличенную в измене даму, просто она посочувствовала молодой женщине, всю свою жизнь обреченную прожить в одних и тех же четырех стенах, без развлечений и приятного общества. И чтобы изгнать это снисходительное чувство, она бойко запела о трех женах, на спор обманувших своих мужей.

Ашар эту песню знал, но исполнял нечасто, только среди простонародья и только тогда, когда компания уже изрядно подогрета выпивкой; петь же ее так, среди поля, да когда навстречу люди попадаются, Ашар считал предосудительным. Он зашикал на девушку.

Она засмеялась, наслаждаясь его благочестивым испугом.

— Это непристойно! — заявил Ашар. — Не позорь мои седины, Карми, а то подумают еще, что я с потаскушкой связался.

Карми смеялась. Продолжать, однако, эту песню она не стала, а завела другую, о чудесах, совершенных святым Калви из Лорцо. Ашар подхватил ее, и так они дошли до самого города Лорцо. Чем ближе к городским стенам, тем больше становилось у них попутчиков: во-первых, любопытно людям услышать какую-нибудь новую песню, а во-вторых, всем известно, что пение отпугивает злых духов и так безопаснее. Путники побогаче давали монетки в пол-уттаэри, тем же, кто был бедней, приходилось предлагать что-нибудь из еды, но Ашар от съестных припасов отказывался: не стоило являться в дом лорцоского цехового старшины с полной сумкой — хозяева ведь наверняка обидятся.

В городские ворота Ашара впустили без уплаты пошлины. Ашар ткнул пальцем в девушку:

— Это моя внучка, — и пошел спокойно вперед, ничуть не беспокоясь тем, задержат ее или нет.

— Как звать тебя? — спросил стражник.

— Карми, — ответила она, и стражник махнул ей: проходи. Будь она посмазливей, стражник задержал бы девушку подольше, но ее неприветливое, пасмурное лицо не показалось ему привлекательным.

Карми, придерживая хлопающую по бедру сумку, догнала Ашара, степенно здоровавшегося со знакомыми горожанами.

— Куда мы идем? — спросила она.

— Куда ты идешь — не знаю, — отозвался Ашар, мстя за нелюбовь Карми отвечать на вопросы. — А я иду к оружейнику Горахо.

— Предлагаешь мне поискать кого другого в попутчики? — резко спросила Карми.

— Иди со мной, коли хочешь, — мирно ответил Ашар, — я с тобой больше денег заработаю.

— А я что заработаю? — хмуро спросила Карми.

— Что тебе дадут, все твое, — великодушно пообещал Ашар. — Тебе ведь надо себе платье красивое купить, ожерелий, бус каких-нибудь, серьги, шаль хорошую, а еще лучше две, чтоб из одной тюрбан сделать и голову твою стриженую прикрыть.

— Не твое дело, — процедила Карми. — Меня и эти тряпки устраивают.

— Нам сюда, — объявил Ашар. Он вошел в оружейную лавку и попал в крепкие объятия пожилого оружейника. Бодрые старики похлопывали друг друга по плечам, а Карми терпеливо ожидала у порога.

— А, — вспомнил наконец Ашар, — эта девочка со мной. Пусть о ней позаботятся.

— Родственница? — спросил Горахо.

— Дальняя, — туманно отозвался Ашар. — Иди, иди, Карми.

Девушка ушла со служанкой.

— Внебрачная внучка? — с улыбкой спросил Горахо.

— Что-то вроде, — рассмеялся Ашар. — Случайная попутчица. Девка злая, как лаангри, но песни поет на удивление хорошо. И песни-то какие знает! Меня за пояс заткнет.

— Не верю, — отозвался Горахо. — Из каких она?

— Не говорит, — ответил Ашар. — Думаю, из тех байстрючек, которых воспитывают по-благородному, да потом не по-благородному с ними обходятся. Злая она, — повторил Ашар. — И волосы стриженые. А на вопросы отвечать не хочет.

— Она может вовлечь тебя в историю, — задумчиво сказал Горахо.

— В похищении благородной девицы меня не обвинить, — возразил Ашар. — А остальное мне не страшно.

— А если она воровка?

— Не думаю, — качнул головой Ашар. — Деньги ей, конечно, нужны, но пением она больше заработает. Голос у нее хороший, хоть и слабоват, песен она знает много, ты напрасно не веришь, да только песни это странные.

Глава 7

Лорцоские горожане хорошо относились к Ашару, хорошо отнеслись и к певунье, которую он привел с собой. Горахова невестка подарила Карми шаль, и та, уступив настояниям щедрой женщины, украсила голову цветистым тюрбаном по северогортуской моде. Сорочку Карми все-таки пришлось купить себе новую, а юбку она тщательно выстирала да подлатала так, что она больше не выглядела нищенскими лохмотьями. В уступку лорцоским приличиям Карми купила черную кофту-карэхе с коротенькими рукавами и большим вырезом на груди. Петь ей приходилось много, но и платили ей много. Не так щедро, конечно, как Ашару, но, поставь она себе целью сколотить приданое, при таких темпах у нее скоро бы отбоя не было от женихов из числа небогатых горожан.

— Не думай, что всегда так, — предупреждал ее Ашар. — Лорцо — город богатый, и люди здесь щедры, но учти, что на юге сейчас чума.

— Ну и что? — рассеянно отозвалась Карми.

— А то, что в Лорцо поверие: мор не придет в город, если в городе весело поют да рассказывают смешные истории.

— А если все-таки придет? — хмуро спросила Карми.

— Значит, мало веселились, — ответил Ашар.

— А ты чумы не боишься? — спросила Карми.

— Я старый, мною чума побрезгует. Вот ты чего к югу идешь ?

— Мне на севере сейчас делать нечего, — отозвалась Карми. — Разве что после дела найдутся. Но знаешь, мне горло драть надоело, так и без голоса остаться можно.

— А ты не усердствуй, — посоветовал Ашар. — Много петь надо перед трезвыми, а как понемногу слушатели напьются, так и сами петь начинают, тут уж моя забота, — сказал Ашар. — А ты отдыхать можешь. Да и нечего тебе перед парнями юбкой вертеть, а то не только волосы остригут, но и обреют.

— Пусть сперва свидетелей найдут, — презрительно откликнулась Карми.

От пьяных застолий Карми избавляться научилась, но на женских половинах богатых лорцоских домов пили мало, а песен требовали много. Карми выговаривала для себя минуты отдыха, но женщины обычно просили петь еще и еще, и тогда Карми начинала притворно кашлять. Тут же ее пичкали лекарствами для восстановления голоса: подогретым вином, яйцами, взбитыми с медом и бархатистым муксоэровым молочком.

Пока она отдыхала, попивая ароматное лекарство, женщины развлекались забавными городскими рассказами, в основе которых чаще всего лежали подлинные истории, происшедшие недавно или несколько поколений назад. Вид эти повести имели самый разный — от короткого анекдота до весьма продолжительной, рассказываемой несколько вечеров новеллы. Да и цели их были самыми разными: от откровенно развлекательных до религиозно-нравоучительных. Карми эти рассказы слушала с удовольствием и сама могла кое-что рассказать, но роль певицы с перетруженным горлом заставляла ее оставаться в тени.

Все же она однажды не сдержалась и в одном доме, хозяйкой которого была очень красивая молодая женщина, взялась рассказывать историю о проказах трех юношей.

О, лучше бы она молчала! Лучше бы она пела или, спрятавшись в темном углу, пила теплое вино. А впрочем, неизвестно, что было бы лучше?

…Принц Горту пришел вечером в дом, хозяйкой которого была его любовница Аласанэ Тови. С тех пор как он пять лет назад взял в жены дочь Марутту, он стал осторожнее в любовных делах: Марутту попрекал Горту за невнимание к молодой жене и требовал соблюдения ее прав. Горту не хотел ссориться с Марутту, поэтому приходилось окружать свои любовные похождения тайной.

В этот вечер высокий принц вышел в город в простом темном плаще, похожий на небогатого офицера из своей свиты. Сопровождавший его хокарэм Шэрхо был одет почти так же, чтобы не привлекать внимания встречных.

В дом Тови принц вошел через калитку из переулка, миновал пустынный темный дворик и поднялся по лестнице в покои молодой женщины. Он никогда не предупреждал Тови заранее, проходил обычно сразу в спальню и поджидал, пока позовут прекрасную хозяйку.

Он и в этот раз направился туда, но в коридоре его остановил звук голоса, который в соседней комнате рассказывал одну из тех забавных историй, которые так популярны в Гертвире. Голос показался ему знакомым, настолько знакомым, что принца взяла оторопь — ведь юная дама, которой он, по воспоминаниям Горту, принадлежал, погибла больше двух месяцев назад.

Он осторожно отодвинул край портьеры, закрывавшей дверной проем, и увидел — опять-таки знакомый — профиль. Рядом с рассказчицей поставили двусвечный шандал, и лицо девушки живо напомнило принцу о предпоследнем собрании Высочайшего Союза и о разграбленном, разоренном Тавине.

«Она жива, — понял Горту. — Не может быть совпадением это лицо, уверенный голос и чуть архаичная, на кэйвеский лад, безукоризненно-правильная речь». Для лорцоских горожан, конечно, ее выговор был северным — с твердыми согласными там, где южане без разбору употребляют мягкие, с явственным различием свистящих и шипящих, — просто смешной северный говор, но для Горту, который и в молодости, и сейчас с тщанием следил за своей речью, раздраженный насмешками над своим варварским выговором, для Горту, который ревниво прислушивался к произношению других, именно эта чопорность в выговоре была единственно верной приметой, по которой он мог заключить, что девочка в небогатом городском наряде была сургарской принцессой.

Горту задумался. Предстоящее любовное свидание потеряло для него всякую ценность. Он повернулся и пошел прочь, домой, в Хольстау-Ольвит. Шэрхо молча шел за ним: причуды хозяина не его дело. Но, едва придя в свой замок, принц позвал к себе одного из хокарэмов, Эльсти, и отпустил его на полтора месяца — на отдых. Наутро, после того как Эльсти уехал, торопливо собравшись в дорогу, Горту отослал другого хокарэма, Кароя, с посланием в Гертвир, заодно поручив ему разузнать, что говорят в Майяре по поводу очередного собрания Высочайшего Союза.

Шэрхо был третьим, последним из хокарэмов. Когда Горту вызвал его, он сказал:

— Меня ты тоже хочешь отослать, государь? С кем же ты тогда останешься?

Горту усмехнулся:

— Нет, Шэрхо, ты мне нужен здесь. Обратил ли ты внимание в доме Тови на девушку, которая рассказывала какие-то байки?

— Маленькая кэйвирка? — вскинул брови Шэрхо. — Конечно. Я видел, она пела с Ашаром.

— Отыщи и приведи ее сюда, — приказал Горту. — В Круглую башню.

Шэрхо кивнул.

— Обращайся с ней как можно мягче, — добавил Горту. — Иди.

Шэрхо поклонился и пошел. Поскольку в приказе не было сказано, чтобы он поторопился, он присел недалеко от фонтанчика на улице Оружейников и стал рассеянно наблюдать за входящими и выходящими из дома Горахо, — насколько он знал, Карми с Ашаром жили там.

Карми появилась довольно скоро — у нее вошло в привычку бродить по Лорцо утром, когда горожане не очень расположены к песням.

Она подошла к площади, на которой шумел небольшой базарчик, приценилась к засахаренным орешкам, но торговец, который слышал вчера ее пение, насыпал ей их в тряпичную кошелку даром, заодно выяснив слова одного из куплетов, что она пела вчера. Карми негромко напела это место, и торговец, запомнив слова, добавил еще полдюжины сухих абрикосов.

Потом Карми, пройдя по базарным рядам, купила ранних летних ягод в небольшом берестяном коробке и съела тут же, на рынке, глазея на драку бойцовых петухов. Шэрхо решил, что вполне может позволить ей эти невинные удовольствия. Он подошел к ней только потом, когда она, уйдя с рынка, углубилась в пустынный узкий переулок.

Шэрхо, ускорив шаг, догнал ее.

— Принц Горту приказал привести тебя в замок, — сказал он.

— Ашара он тоже зовет? — ничуть не испугавшись и не смутившись, однако хмуро и неприветливо спросила девушка.

— Ашар ему не нужен, — отозвался Шэрхо. — Ему понравилось, как ты вчера рассказывала в доме Тови.

— Он меня видел?

— Да, малышка, — усмехнулся Шэрхо. — И ты произвела на него неотразимое впечатление. Послушай-ка, девочка, — удивился он, — где твой кэйвеский говор? — Ибо сейчас девушка говорила как северогортуская крестьянка. — Разве ты не из Кэйвира?

— Нет, я не из Кэйвира, — передразнила она его подчеркнуто гертвирскую речь. — Да и ты ведь не в Гертвире вырос.

— Я — другое дело, — ответил Шэрхо. — Меня учили.

— Меня тоже учили, хоть я не хокарэми, — откликнулась девушка и добавила: — Я не хочу идти к Горту.

— Тогда я тебя туда на плече отнесу, — шутя пригрозил Шэрхо и протянул к ней руки, но Карми проворно отскочила в сторону.

— Ладно уж, — проворчала она. — Посмотрим, зачем я понадобилась высокому принцу.

Высокий принц, прежде чем увидеть девушку, долго выспрашивал хокарэма, как она вела себя. Узнав о ершистом и отнюдь не пугливом характере, Горту прошептал: «Да, это она» — и отправился в Круглую башню, где в пустынном зале, требующем значительного ремонта после прошлогоднего землетрясения, ожидала его Карми.

— Я был рад узнать, что ты жива, — сказал принц.

— Еще бы, — ядовито ответила Карми. — Небось подумываешь прибрать к рукам…

Горту прервал ее резким жестом. Проследив за его взглядом, Карми посмотрела в лицо Шэрхо и пробормотала, пожав плечами:

— Первый раз вижу, чтобы стеснялись хокарэмов.

— Зачем посвящать в наши дела Орвит-Ралло? — возразил Горту.

— И то верно, — согласилась Карми. — Но как же мы будем разговаривать? Намеками? Однако мы можем намекать на разные вещи.

— Я намекаю только на одно. — Горту будто невзначай коснулся знака Оланти на своей груди. — Ты знаешь, я всегда старался относиться к тебе хорошо. И я вовсе не намерен силой отбирать у тебя что-либо. Я могу быть щедрым. Я достаточно богат и влиятелен, чтобы помочь тебе вернуть все то, чего ты лишилась.

— Моего мужа ты тоже можешь вернуть? — холодно спросила Карми.

— Нет, разумеется, но разве в его смерти есть моя вина?

— Я ни в чем тебя не виню, высокий принц, — ответила Карми. — Но только после его смерти ничего не имеет для меня ценности достаточно большой, чтобы об этом следовало говорить.

— Значит, и вещь, которую я хочу получить от тебя, тоже не дорога?

— Ее я хочу сохранить, — объявила Карми. — Это единственная память о тех временах. И неужели тебе мало того, что ты имеешь? Пройдет град, — вдруг усмехнулась она, — и тебе уже ничего не понадобится.

Горту медленно проговорил:

— Тогда я вынужден просить тебя, чтобы ты оставалась в моем замке. Я даю тебе время, чтобы ты подумала. Если тебе понадобятся служанки, скажи Шэрхо, он распорядится.

— К твоим услугам, сударыня, — поклонился с усмешкой Шэрхо, понявший, что Карми вовсе не безродная простолюдинка.

— На черта мне служанки? — Благородный кэйвеский выговор в этот момент звучал дико. — Пусть дадут мне пару одеял и какой-нибудь тюфяк…

…Ашар, разыскивавший вечером Карми, узнал от Керти, племянника Горахо, что тот видел, как девушку увел в замок хокарэм принца. «Позвали петь? — подумал Ашар. — Но почему же тогда не пригласили меня? Или это то, чего она опасалась, когда отказывалась отвечать на вопросы?»

Когда Карми не вернулась ни завтра, ни послезавтра, ни через несколько дней, Ашар понял, что здесь дела темные, К пению никакого отношения не имеющие. А тут еще пришли с юга вести, что чума отступила. Ашаровские слушатели вспомнили о молитвах, перестали сорить деньгами, и Ашар стал подумывать о том, что пора перебираться петь в другие края, не так избалованные его вниманием.

Перед уходом он занялся приведением в порядок денежных дел. С собой в странствия он собрался взять лишь два золотых и немного серебра — на дорожные расходы; весь же свой заработок в Лорцо он оставил Горахо, с тем чтобы тот, если надо, пользовался деньгами. Ашар был человеком богатым и мог бы жить в свое удовольствие в огромном фруктовом саду в окрестностях Лорцо. Но там распоряжался сын Ашара, а старик, не желая баловать сына подачками, предпочитал копить деньги в сундуке Горахо, чтобы сын получил их после его смерти. Да и жить, считал Ашар, лучше богатым человеком, чем все отдавшим родственникам старым дедом, никому не нужным и только путающимся под ногами. По пути из Лорцо Ашар собирался зайти к сыну и запасся дорогими подарками и для сына, и для невестки, и особенно для внучат, чтобы дети с восторгом встречали каждое появление дедушки.

— Погоди, погоди, — вспомнил Горахо. — А эта девка, Карми? Ты ее сумку возьмешь с собой?

— Пусть останется у тебя. Если она заявится, то непременно придет к тебе.

— А если она скажет, что в ее сумке что-то ценное было, а теперь пропало? — спросил Горахо.

— Что ты! — поднял на него глаза Ашар. — Неужели ты, цеховый мастер, с безвестной девкой не справишься?

— Странная она девка, — сказал Горахо. — Вдруг из благородных?

— Давай посмотрим, что в ее сумке, — предложил Ашар. — Я свидетелем буду, если что затеется.

Он принес сумку Карми и вытряхнул на лавку содержимое. Увесистый сверток с монетами шлепнулся, скользнув, на пол. Горахо поднял его, но, разгибаясь, услышал растерянный голос Ашара:

— Знаешь, приятель, свидетелем я тебе не буду.

Горахо глянул: Ашар держал в руках хокарэмское одеяние. — Ладно, — сказал с тяжелым сердцем Горахо. — Давай-ка уложим все на место.

Глава 8

В день святого Сауаро ближе к вечеру ветер приволок с севера темную, зловещую тучу. Лучи заходящего солнца окрашивали края тучи в пурпурный цвет, еще больше оттеняя ее черноту.

Горту к небу не присматривался: пока он находился в своем замке, погода его не интересовала — хлынувший дождь не мог нарушить его планов.

Но дворовый мальчишка, прибежав в залу, закричал восторженно: «Град, град!» — и Горту, повинуясь внезапному предчувствию, выглянул, отодвинув ставню, из окна.

Да, туча принесла с собой град. Полупрозрачные бесцветные горошины с дробным стуком сыпались во двор, отскакивали от каменных стен, залетали в открытое окно.

«Пройдет град — и тебе уже ничего не понадобится», — так сказала несколько дней назад бывшая сургарская принцесса. И вот град пошел.

«Прокляла, — догадался Горту. — Она прокляла меня!»

Разве мог он забыть, что госпожа Карэна, или Ур-Руттул, или Карми — как бы она себя ни называла — не простая смертная. Она хэйми, одержимая, в ее силах налагать проклятия и снимать проклятия, исцелять и насылать неведомые хвори…

«Прокляла… — в глубоком испуге догадался высокий принц. — Зачем, зачем я с ней связался!»

Смерть холодной рукой коснулась его груди, дыхание перехватило.

— Шэрхо, — хотел крикнуть Горту, но его голос стал слабым.

Однако хокарэм услышал, вбежал и увидел побледневшего государя, сползающего на пол.

— Карми, — прохрипел принц, — позови Карми.

— Слушаюсь, — кивнул хокарэм и, выскочив за двери, послал одного из слуг позвать девушку: — Чтоб сию минуту была здесь!

Шэрхо в два прыжка вернулся к хозяину, перетащил поближе пестрый саутханский ковер и уложил принца на пол, едва прикрытый грубой шерстью.

Он расстегнул кафтан и рубаху, тер грудь, попытался сделать массаж, которому учился когда-то в Орвит-Ралло. Слуги, привлеченные его криком, заглядывали в двери, толпились в коридоре. Кто-то побежал доложить молодому принцу, и тот, встревоженный, прибежал на мгновение раньше Карми. Девушка вбежала вслед за ним и с разбегу упала на колени около тела.

— Прокляла, — бормотал принц, — прокляла меня, хэйми. — Глаза его уже не видели.

— Что ты, — ласково сказала потрясенная Карми, — чего ты испугался, дядюшка?

Голос ее проник в сознание умирающего, в глазах появилось осмысленное выражение.

— Ты не проклинала? — прошептал он.

— Нет, нет, конечно, что ты, — убеждала его девушка.

— Тогда я сейчас встану, — шептал принц. — Отдохну и встану… Только отдохну…

Он умер несколько минут спустя, затянутый смертельной усталостью в глубокую дрему.

— Умер, — сказал Шэрхо, стоя на коленях у тела. Стало тихо, и в этой тишине слышны были приглушенный плач Оль-Марутте, всхлипывания служанок и вздохи слуг.

Карми поднялась с колен. Казалось ей, что все смотрят на нее с ненавистью; она попятилась, выбралась в коридор и, желая оказаться подальше от замка, поспешила к воротам, еще не запертым на ночь, но молодой Горту, задыхаясь, догнал ее, схватил за руку, развернул к себе.

— Погоди, госпожа моя, — говорил он. — Погоди! Прокляла и убегаешь?

— Нет, нет, — твердила она. — Поверь, это не я. Я не хотела…

Молодой принц, однако, тащил ее за собой — не в те покои, где только что умер его отец, а в другие; он втолкнул девушку в комнату и, плотно закрыв дверь, привалился в изнеможении к стене.

— Послушай, госпожа моя, я не хочу жить под твоими проклятиями. Сними проклятия с моего рода, с моего замка, с мачехи моей и брата, уж не знаю, кого ты еще могла проклясть; сними — и я клятву дам, что сделаю для тебя все, что ты только пожелаешь…

— Теперь ты послушай! — воскликнула Карми. — Клянусь хлебом, солнцем над головой и святыми небесами, что я вовсе не желала смерти твоему отцу. Моя вина в его смерти есть, я не отрицаю, но клянусь, никто больше не умрет оттого, что я разозлилась на твоего отца. И мне не нужно ничего от тебя, Горту, я не торгую ни жизнью, ни смертью, поверь мне!

— Я хочу верить тебе, госпожа, — сказал молодой Горту. — Отец всегда предупреждал меня, чтобы я был осторожен с тобой, а сам, видишь, не уберегся.

— Всегда предупреждал? — поразилась Карми. — О чем ты ?

— Ты же хэйми, а хэйми нельзя сердить.

— Я — хэйми? — вскричала Карми. — Да что за чушь! Какая я хэйми?

— Ты опять начинаешь сердиться, госпожа, — заметил принц.

— Я не сержусь, — раздраженно ответила Карми. — Но что за выдумки дурацкие?

— Это не выдумки, — возразил принц. — Разве ты не знаешь, почему тебя почти десять лет назад отдали Руттулу?

— Да в чем, в чем я хэйми?

— Во всем! Я не верил раньше, но теперь вижу — мой отец был прав. Ты не похожа на благородную, но и на простолюдинку тоже — откуда это в тебе, госпожа? Конечно, ты хэйми. И я прошу тебя, госпожа моя, уходи из Лорцо — ты навлечешь на наш город неисчислимые бедствия. Я согласен отдать тебе все, что мы привезли из Сургары, только уходи, пожалуйста.

Карми сказала:

— Покажи мне, что вы привезли из Сургары. Молодой Горту стремительно повел ее через комнаты. Весть о смерти высокого принца уже разлетелась по всему замку. Правда, никто пока еще не связывал кончину принца с Карми. Но, очень вероятно, скоро дворня вспомнит, что Горту назвал Карми хэйми. Пока же поведение молодого принца вызывало удивление — ему надлежало быть у тела отца, а не бегать по замку за бродячей певичкой.

В покоях, куда принц привел Карми, она сразу узнала собственный сундучок с архивом. Принц быстро распахнул перед ней крышку и бросился к громоздкому шкафу, вываливая на широкий стол сургарские трофеи. Карми безразлично перебирала все это.

— Я сейчас позову людей, это упакуют, — проговорил принц, полуобернувшись.

— Мне это не нужно, — равнодушно откликнулась Карми, вороша пергаменты. — Разве что… Дневник Руттула у тебя?

— Это он? — Принц показал ей толстые тетради. Карми приняла одну из них в руки, быстро перелистала страницы, исписанные чужеземной скорописью.

— Храни его, — сказала Карми, поднимая глаза на юношу. — Мне он не нужен, но когда-нибудь его у тебя спросят. А мне его не сохранить…

Принц кивнул и бережно спрятал тетради в потайной ящик в стене, вынув оттуда шкатулку.

— Твои драгоценности, — сказал принц, открывая шкатулку.

— Да бог с ними, — махнула рукой Карми, но лежащие поверх всего бусы заставили ее остановиться. — Погоди! Вот это я возьму.

В ее руки скользнули знакомые ей янтарные бусы Руттула. Стажерский ключ по-прежнему был прицеплен к одной из бусин.

— Я отдам тебе за него Оланти, — сказала Карми, нежно поглаживая это странное ожерелье.

— Не надо, — отозвался принц. — Зачем мне второй Оланти?

— Смотри, — усмехнулась Карми, — я еще раз не предложу.

— Мне ничего от тебя не нужно, — твердо повторил принц.

— Если б я знала… — проговорила Карми, вертя в руках стажерский ключ. — Если б я знала, что эта вещь у твоего отца, я бы обменяла ее на Оланти.

— Того, что случилось, не изменишь, — ответил молодой принц. — А я не хочу от тебя ничего брать.

— Мне нужны только эти бусы и тетради Руттула, — сказала Карми. — Остальное я могу тебе подарить. Если хочешь, можно составить дарственную.

Принц глянул на нее зверем:

— Вот что, госпожа моя, если ты взяла все, что тебе нужно, уходи и оставь меня в покое. А насмешек твоих я терпеть не намерен — будь ты трижды хэйми.

Карми пожала плечами:

— Прости, принц, если можешь… Да, я пойду, пожалуй. Прощай!

Она уверенно двинулась прочь. Ворота замка были еще открыты. Стража, получив известие о смерти хозяина и забыв о своих обязанностях, обсуждала происшествие.

Карми беспрепятственно миновала ворота и вышла на мрачные улочки города Лорцо. Сумерки не лучшее время для прогулок, и Карми не раз приходилось бежать, чтобы избавиться от пьяных ухаживаний, а уже недалеко от дома Горахо ей пришлось показать, что она умеет драться.

Горахо, обеспокоенный неясными слухами, стоял у дверей своей лавки. Карми подошла и скромно, как подобает небогатой девушке, поздоровалась с ним, спросив об Ашаре.

— Ашар ушел, госпожа хокарэми, — ответил Горахо почтительно.

— А-а… — поняла Карми, — в моей сумке пошарили, похоже?

Горахо пропустил ее в дом.

— Говорят, в замке что-то произошло? — спросил он.

— Горту умер, — кивнула Карми, вытаскивая из-под скамьи свою сумку.

— Святые небеса! — воскликнул Горахо. — Отчего же он умер, моя госпожа?

Карми, достав из сумки Смироловы хокарэмские одежки, сказала равнодушно:

— От проклятия хэйми.

Она тут же начала переодеваться, и Горахо стыдливо отвел глаза.

— Собери лучше мне чего-нибудь в дорогу, — сказала Карми, заметив его смущение.

Горахо метнулся за провизией и мигом принес каравай хлеба и солидный кусок вяленого мяса; в широкие листья раннего летнего транги был завернут липкий комок сухого варенья, а в лыковом туеске лежало полдюжины яиц.

— Ну-ну, — сказала Карми, вертя в руках драные хокарэмские сапоги. — Куда мне столько? — Она побросала съестные припасы в сумку, оставив часть на скамье, бросила, решившись, сверху и сапоги, подумав, что лучше ходить в удобных башмаках бродячей певуньи. — Не продашь ли мне нож?

— Метательный, боевой или… — начал Горахо.

— Или, — усмехнулась Карми. — Есть ножи на саутханский лад, знаешь такие?

— Конечно, госпожа. — Горахо тут же принес несколько ножей — довольно тяжелых и длинных. Среди них был один наиболее ценный, в кожаных ножнах, украшенных серебряными блестками, очень дорогой, но Горахо готов был пожертвовать им, лишь бы избавиться от опасной гостьи.

Как он и ожидал, нож привлек внимание Карми.

— У меня на него денег не хватит, — проговорила она, примеряясь к рукояти. — В долг поверишь?

— Да, конечно.

— Сколько за него хочешь?

— Шестнадцать эрау, — ответил Горахо, называя не ту цену, которую запрашивал с покупателей, а ту, за которую в конце концов продал бы нож после упорного торга.

— Я заплачу не позднее чем через два месяца, — сказала Карми, прикидывая в уме лорцоский ростовщический процент. Получалось, что через два месяца ей придется заплатить почти двадцать пять эрау.

— Заплатишь, когда тебе будет угодно, госпожа, — поклонился Горахо, вовсе не надеющийся когда-то получить за нож деньги.

Карми нацепила ножны с ножом на пояс, затянула ремень, одернула куртку и, подхватив котомку, ушла. Когда она подошла к городским воротам, было уже совсем темно и они были заперты, но из уважения к хокарэмскому сословию стражники выпустили Карми через гонцовскую калитку. Конечно, они узнали «Ашарову внучку», но задавать вопросы хокарэми ни у кого не повернулся язык.

И Карми направилась на запад по Миттаускому тракту, спеша побыстрее оказаться у горного озера, где сейчас стоял глайдер.

Шэрхо, получив возможность отлучиться от похоронной суеты только на второй день, явился к Горахо наводить справки о таинственной хэйми. Оружейник тут же заявил, что хокарэми ушла в тот самый вечер, когда умер принц.

Шэрхо, услыхав, что Карми именуют хокарэми, удивился, но виду не показал.

— Ты уверен, что она хокарэми? — спросил Шэрхо. — Лучше помолчать, чем выдумывать невесть что.

— Но она на глазах у меня переоделась в хокарэмскую одежду, — объяснил Горахо.

— А, тогда действительно, — равнодушно согласился Шэрхо, скрывая недоумение. — Но я бы не советовал тебе об этом кому-нибудь рассказывать.

— Да весь город уже болтает, — возразил Горахо. — И не с моих слов, поверь.

К Шэрхо он мог позволить себе отнестись так фамильярно. Шэрхо был давно всем известен, он был свой, лорцоский, и оружие, случалось, Шэрхо покупал у Горахо.

— Все же лучше не болтать, — проговорил Шэрхо на прощание.

Получалось, чем дальше, тем больше загадок окружало странную девчонку Карми. Конечно, она не могла быть хокарэми, Шэрхо в этом не сомневался, однако откуда же она могла взять хокарэмскую одежду? И поведение Карми ставило в тупик: слишком вольно она себя держала и с Шэрхо, и с принцем.

«И для того, чтобы поговорить с Карми, — вспомнил Шэрхо, — принц отослал двоих хокарэмов, которые, как я понимаю, могли ее узнать».

Позже, когда весть о смерти хозяина дошла до этих двоих, они вернулись, но ни один ни другой не могли понять, кто эта девушка. Приметы, которые тщательно описал Шэрхо, никого не напоминали двум хокарэмам, каждый из которых не менее трех раз видел принцессу Сургарскую. Но разве какой-нибудь хокарэм мог допустить, что аристократка может вести себя подобным образом?

Стенхе и Маву, конечно, могли бы рассказать о своей принцессе, но никто из майярских хокарэмов уже давно не видал их — ходили слухи, что они погибли в Сургаре.

Из майярских хокарэмов кое-что о сургарской принцессе мог бы поведать Мангурре, телохранитель Готтиса Пайры, но Мангурре, определив как-то принцессу как забавную девицу, по обыкновению своему в подробности вдаваться не стал, полагая, что чем меньше о женщине говорят, тем для нее лучше.

Глава 9

Горное озеро Праери встретило Карми безлюдьем, и хорошо знакомый пейзаж воскресил в ее душе воспоминания о тех деньках, которые когда-то проводила здесь маленькая принцесса Сава. Но когда она, миновав скалистый мыс, далеко вдающийся в озеро, увидела со склона долину, в которой прежде располагался лагерь Руттула, она поняла, что и здесь остались следы резни, которая полгода назад пронеслась по Сургаре.

Шесты и рваные клочья шатров еще валялись на каменистой земле, а в том месте, где раньше стояла палатка Руттула, был насыпан высокий курган из небольших камней. Шест, стоящий на вершине кургана, пестрел вьющимися на ветру лиловыми, оранжевыми и белыми лентами, и Карми по этому поминальному знаку поняла, что весной, когда сошел снег, миттауские монахи похоронили мертвых. Вероятно, где-то рядом они устроили и монастырь, и Карми завертела головой, отыскивая их следы. Почти сразу она увидела островерхий шатер из свежесрубленных бревен — часовню — и рядом недостроенный дом. Двое монахов тащили бревно, а еще один, совсем старый, сидел у часовни, твердя молитвы.

Карми спустилась к постройкам и, подойдя к часовне, села около монаха. Тот, не обращая на нее внимания, тянул речитатив на древнем языке, на котором тысячу лет назад говорило все население этого края от западного Майяра до восточного Саутхо. Современный миттауский был ему родствен, но, зная этот язык достаточно хорошо, Карми могла только догадываться, о чем ведет речь старый монах. Перед ним лежала книга, и старик даже перелистывал ее страницы, но текст он бормотал наизусть, лишь изредка сверяясь с книгой.

Дочитав до конца главы, монах остановился. Он потянулся за кувшином с питьем, но Карми опередила его, услужливо налив пахучий мятный напиток в затейливо разукрашенную глиняную чашку.

Монах поблагодарил ее на ломаном майярском, Карми поспешно ответила по-миттауски. У монахов с хокарэмами отношения сложные, но миттауские монахи более терпимы к людям, чем майярские. Тем более что эта девушка в хокарэмской одежде явно не склонна была задирать служителей божьих.

Как надо разговаривать с миттаускими монахами, Карми не знала. Во время ее прошлогоднего путешествия в Миттаур с монахами разговаривал Стенхе, для нее же самой они были тогда неинтересным приложением к пещерным храмам Нтангра и монастырю Карали-лори. Теперь приходилось пенять на себя, и Карми, вздохнув, начала нащупывать манеру общения.

Она заговорила об архитектуре нтангрских храмов — эта тема была приятна миттаусцам, и монах, благосклонно предложив ей поесть с дороги, вручил чашку со своим питьем. Карми, с удовольствием прихлебывая из чашки прохладный напиток, выслушала притчу о трех путниках, сама тут же рассказала другую притчу, и монах, с каждой минутой все дружелюбней относящийся к девушке, вдруг сказал:

— Мне кажется, тебе лучше сейчас спрятаться.

Карми обернулась и посмотрела назад. По майярской тропе, которая недавно привела ее в долину, скакали всадники. По длинному двухвостому вымпелу на древке копья одного из них можно было судить, что это миттаусцы.

— Ты из замка Ралло, — напомнил монах. — Таких, как ты, в Миттауре не любят. И я не уверен, что в моей власти защитить тебя от воинов. Спрячься, это вовсе не трусость.

— Они меня уже заметили, — отозвалась Карми.

Она испугалась впервые за последние месяцы; глупо получилось — ее могут убить за то, что на ней одежда хокарэма. Надо же было слоняться по Пограничью в такой одежде!

Она, не переменив позы, подносила к лицу чашку с напитком, который сейчас потерял для нее всякий вкус. Теперь ее жизнь зависела от того, кто приближался к ней: дружина какого-нибудь миттауского рыцаря или же просто отряд вольных разбойников, не связанных никакими дипломатическими обязательствами. В первом случае существовала надежда выкрутиться, наврав рыцарю о друзьях, которые где-то рядом, во втором — пощады ожидать не приходится.

И уж в любом случае нельзя было подавать виду, что сердце упало куда-то в пятки. Следовало также напомнить этому трусливому сердцу, что совсем рядом, в озере, стоит глайдер и в крайнем случае можно попробовать устрашить миттаусцев невиданным чудом.

— Эй, боратхи дочь боратхо! — крикнул подскакавший всадник. — Кого ты поджидаешь здесь?

Карми молчала, опустив глаза в чашку с напитком. Вот уж чего никак не следовало делать — это отвечать на оскорбления. Впрочем, они ее мало задевали. Ведь это для хокарэмов, волков Майяра, сравнение с нечистоплотным трусливым зверьком было обидным.

«Однако миттаусцы смелы до безрассудства, — мелькнуло в голове Карми. — Неужели они не подозревают, что хокарэми тоже могут быть опасны?»

Трое из всадников были совсем близко; для настоящего хокарэма не составило бы труда расправиться с ними и приняться за прочих. Но миттаусцев было чересчур много — даже настоящий хокарэм сложил бы голову в этом бою. И всадники, окружив Карми полукругом, смеялись над ней, потому что смеяться над слабым врагом не грешно.

Лихорадочно подыскивая выход из дурацкого положения, Карми почти не вслушивалась в обидные слова. Скоро им надоест дразнить затравленного зверя, и они захотят прикончить ее… И в тот момент, когда Карми уже надумала вызывать из озера глайдер, до нее дошло, что выговор всадников уж очень похож на арзрауский. Конечно, она могла ошибиться. Чужеземцу легко спутать миттауские говоры; но она уже знала, как поступить, если это действительно арзраусцы.

— Хороша ли была весна в Арзрау? — спросила она громко, не отрывая своего внимательного взгляда от чашки. Карми вовсе не ставила целью перекричать миттаусцев — они сами утихли, заметив, что пленница хочет что-то сказать. Но слова Карми они восприняли как насмешку.

— Эй ты, не смей касаться имени Арзрау грязным языком! — закричал один, а Карми облегченно вздохнула: это точно были арзраусцы. Шансы выкрутиться увеличивались.

— Перед Атулитоки я была гостьей принца Арзрау, — спокойно и громко произнесла Карми, Это заявление поставило ее в довольно двусмысленное положение. С одной стороны, объявление человека гостем в Арзрау равносильно признанию его родственником — эти узы обычно сохранялись на всю жизнь. С другой стороны, принц Арзрау не мог объявить гостем человека в хокарэмской одежде, а значит, хокарэми позволила себе вероломный обман. Неудивительно, что утверждение девушки возмутило арзраусцев.

Карми же маленькими глоточками прихлебывала из чашки.

— Постыдилась бы признаваться в бесчестном обмане, — гневно заорали горцы, но это ее нисколько не испугало.

Карми, выдержав паузу, чтобы ранее сказанное утряслось в головах арзраусцев, добавила:

— Арзравен Паор испытывал ко мне нежные чувства. Эти слова и подавно взбеленили арзраусцев, Карми даже подумала, что слегка переборщила.

— Ты решила, что принц Паор подтвердит твое вранье? — кричали ей. — Сейчас он скажет, что с тобой делать.

— Он здесь? — спросила Карми. Она впервые подняла глаза. Паор с двумя спутниками был еще далеко. Он приближался не спеша, и Карми показалось, принц не очень уверенно сидит в седле, что для миттаусца довольно странно. «Он ранен, — догадалась Карми. — Неудивительно, что его сородичи такие возбужденные».

Она неторопливо поставила чашку на низенький столик рядом с собой и встала.

Арзраусцы подались в стороны, освобождая дорожку между ней и принцем.

— Здравствуй, Паор, — сказала она. — Узнаешь?

Он замер. Конечно, он узнал ее — даже в грязной, обтрепавшейся одежде. Но появление девушки было слишком неожиданным.

— Ты дух или человек? — спросил он осторожно. — Я слышал, ты умерла.

— Я обманула их, Паор, — усмехнулась Карми. — Ты же знаешь, я отпетая обманщица…

Паор с помощью рослого воина спустился с коня.

— Где это тебе так досталось? — поинтересовалась Карми. Паор махнул рукой и, приблизившись, по миттаускому обычаю ткнулся губами в ее щеку. Карми ответила тем же. Потом, взяв его за руку, подвела к кошме, на которой только что сидела. Паор стоял, пока она не села.

— Расскажи сначала о себе, госпожа моя, — попросил он. — Почему ты в этой одежде?

— Я украла ее, Паор, — улыбнулась Карми. — Удобная одежка, чтобы шляться по Майяру. Но, как оказалось, она вовсе не для Пограничья. Мне пришлось поволноваться, брат мой. Ведь миттаусцы не любят людей в такой одежде и убивают всякий раз, когда имеют преимущество.

— Нет, — качнул головой Паор. — Полгода назад мы встретили здесь хокарэма и не тронули его.

— Ты о чем?

— Он назвался твоим хокарэмом, госпожа. Такой невысокий красивый парень…

— Маву, — кивнула она. — А ведь я приказывала ему оставаться в Тавине. Плохо меня слушались слуги, Паор. Хорошо, что сейчас некому мне перечить. Но где ты получил рану, брат? Расскажи, я умираю от любопытства.

Толпа арзраусцев, убедившись, что у Паора с Карми дружеские отношения, успокоилась и занялась своими делами. Позаботившись о лошадях, часть из них принялась за приготовление обеда, другие взялись помочь монахам в строительстве. Старый монах, как прежде Карми, предложил Паору свое мятное питье. Развлекать же гостей не было необходимости, и монах застыл молчаливой статуей, неподвижность которой нарушалась лишь завораживающе-быстрым движением пальцев, перебирающих четки.

— Я думал, ты умерла, — повторил Паор. — Я решил отомстить за тебя Майяру.

Карми усмехнулась. Паор заметил и горячо сказал:

— Конечно, я не мог затевать войну или хотя бы устроить набег на Горту или Ирау. Но я бросил клич, что собираюсь выкрасть из Колахи-та-Майярэй Миттауский меч, и эти люди, — он повел рукой вокруг, — составили мой отряд.

— Миттауский меч? — подняла брови Карми. — Ну, брат ты мой, вот глупость. Не так уж это и легко.

— Я решил выкрасть меч и убивать им майярских принцев, — упрямо сказал Паор.

— Всех сразу? — засмеялась Карми.

— Я бы выслеживал их по одному.

— Умеешь ты, Паор, ставить себе задачи, — качнула головой Карми. — Не обижайся, я не смеюсь над тобой, но цели, которые ты поставил себе, недостижимы. Подумать только: выкрасть меч и убивать им принцев! Это ребячество.

— Я не шучу.

— Ох, какой ты серьезный, — засмеялась Карми. — Это от раны, наверное. Я ведь не ошибаюсь, из Колахи ты привез не меч, а рану?

— За нами гналось пол-Майяра, — похвастал Паор, тоже рассмеявшись. — А остальная половина ждет нас на перевале. Но мы схитрили — свернули на сургарскую тропу и разобрали за собой овринги.

— Забавно, — проговорила Карми. — Вовремя меня сюда принесло. Я ведь тоже по этой тропе шла. Припоздай я — и пришлось бы мне делать круг через Миттаур и Саутхо.

— Так ты из Майяра пришла? Карми кивнула.

— Что ты там так долго делала? — удивился Паор. — За полгода сюда от Ваунхо можно на коленях приползти.

— Мне незачем было спешить в Сургару, — кротко ответила Карми. — А теперь дела тут появились.

— А, — догадался Паор, — ты, наверное, искала способы отомстить своим врагам? Скажи, кого убить, я сделаю.

— Я уже убила Горту, — медленно произнесла Карми. — Только удовольствия мне это не доставило. Мстить я не буду, Паор. Горту, понимаешь ли, мне жалко. Он мне нравился, Паор. Он всегда был честен со мной и приветлив. И всегда говорил со мною так, как будто за мной стояла какая-то могущественная сила. А я, дура, слишком поздно поняла, что это за сила. И уж если бы я вздумала мстить, то в последнюю очередь — Горту. Хотя… — она невесело усмехнулась, — у меня возникали мстительные мысли, когда я была у Марутту. Но нет, Паор, мстить я не буду… Послушай-ка, брат, — она решила переменить тему, ибо пришли арзраусцы и принесли еду. — Прилично ли мне есть рядом с тобой? — Она обвела взглядом рассаживающихся вокруг горцев. — У вас в Миттауре женщинам не место за мужским столом.

— Ты моя гостья, — напомнил Паор. — А что касается этого обычая, то у нас считается, что если мужчина будет есть за одним столом с женщинами, он и меч будет держать в руках, как женщина. Однако я этого не опасаюсь — я знаю, ты хорошо фехтуешь.

— Ты мне льстишь, — возразила Карми. — Меч тяжел для меня. Мое оружие — это хокарэмская лапара. Вот чего мне не хватало, когда я прогуливалась по майярским дорогам.

Паор неожиданно сказал:

— Тибатто, прошу, подари госпоже свой трофей. Невысокий седой арзраусец без слов встал, приблизился и положил перед Карми лапару старинной гортуской работы, с клеймом мастера Тхорина-аро, которое, как говорил когда-то Стенхе, хокарэмы называют «жуком». Лапары-«жуки» были в Майяре наперечет. Каждая, как и хороший меч, делалась годами, проходя в процессе обработки множество операций, придающих железу почти невероятные качества. «Жуки» бывают двух разновидностей: твердые и мягкие. Мягкой называется длинная упругая лапара, которая, будучи согнутой в кольцо, распрямлялась и оставалась такой же прямой, как и прежде. Твердые не отличаются подобной гибкостью, но зато от ударов по такой лапаре ломаются мечи. Стенхе утверждал, что двух этих лапар — твердой и мягкой — достаточно, чтобы чувствовать себя вооруженным в любой ситуации.

Лапара, которую отдал Карми Тибатто, была из разряда твердых.

— Это очень дорогое оружие, — сказала Карми, подняв глаза на воина. — Могу ли я как-то отблагодарить тебя?

— Ты гостья принца, — ответил Тибатто. — И, кроме того, госпожа, в Арзрау это не оружие, а боевое отличие. Оружие — это меч.

— О, воин! — засмеялась Карми. — Меч мне не нужен. Лапара — другое дело. Моими воспитателями были хокарэмы, Паор. И я научилась у них всему, чему могла.

— Женщину должны воспитывать и обучать женщины, — сказал Паор.

— Ну нет, — возразила Карми. — Руттул говорил иначе: девочку должен воспитывать отец, а учить — мать, мальчика должна воспитывать мать, а учить — отец. Моему настоящему отцу, сам знаешь, было не до меня, зато мне повезло — меня воспитывали Руттул и Стенхе. А матерью для меня стала Хаби, но, боюсь, я была неприлежной ученицей. — Карми обернулась к старому монаху, который из учтивости к гостям угощался принесенными ими сушеными фруктами и изюмом, запивая это обычной для миттауских монастырей болтушкой из молока и ячменной муки. Все прочие ели копченое мясо и жареную рыбу, только что выловленную в ручье, закусывали диким луком и огромными сочными лопухами горного щавеля, запивали обжигающим напитком из воды, молока, меда, вина и толченой коры дерева, которое, как когда-то слыхала Карми, растет только в Арзрау. А старый монах, не обращая внимания на соблазнительные запахи, запивал своей нищенской болтушкой розовый изюм.

— Скажи, святой человек, — проговорила Карми, — я хочу почтить память погибших здесь сургарцев по нашему обычаю, с колокольчиками. Вы похоронили их по-миттауски, но…

— Конечно, госпожа, — сказал монах, — ты вправе приказывать, чтобы покойникам был оказан полный почет. Возможно, ты захочешь перезахоронить их в полном соответствии с предписаниями вашей религии…

— Нет, — сказала Карми. — Оставим мертвых в покое. Но вот колокольчики навесить нужно. И я бы хотела поблагодарить вас за заботу. Что я могу сделать для вашего монастыря?

Монах замялся, оценивая финансовые возможности Карми.

— Вот если бы ты, госпожа, пожертвовала несколько монет на бронзовую статую Шертвани-Комалхи Тао…— проговорил он неуверенно. — Но ты иной веры, а у вас в Майяре…

— Я оплачу эту статую, — перебила Карми, — У кого вы собираетесь ее заказывать? — Она выслушала объяснения старого монаха и кивнула: — Заказывайте самую лучшую статую.

— Ты уверена, что у тебя хватит денег? — тихо спросил Паор. — Твоими богатствами распоряжаются теперь другие люди.

— Малтэр и Пайра, — подтвердила она. — Но я знаю, как вразумлять этих господ. Не беспокойся, Паор. Я похожа на нищенку, но я богата…

Арзраусцы, окончив трапезу, разбрелись по лугу. Карми, Паор и старый монах остались одни. Девушка вертела в руке подаренную лапару, привыкая к ее тяжести. Паор приглядывался к упражнениям.

— Тебе и в самом деле в привычку этот кусок железа, — произнес Паор.

Карми, усмехнувшись, упрятала оружие в специально скроенный карман-ножны на штанах.

— Святой человек, — сказала она вдруг, — погадай-ка мне по книге, пожалуйста…

Старик согласился и пошел в шалаш. Паор решил ему помочь, но Карми усадила его:

— Ты раненый, сиди.

— Сходи тогда сама, — предложил он.

— Нет уж, Паор, — проговорила она лукаво. — Пусть старик все делает сам, иначе он не найдет подходящее для меня пророчество. Не мешай… Ага, вот он уже идет.

Старый монах принес фолиант, сшитый из листов пергамента, опустился на кошму рядом с молодыми людьми и положил его перед собой. Он велел Карми положить обе руки на переплет и произнес благословляющую молитву, воздев руки над ее головой. Потом он разрешил Карми убрать руки и раскрыл книгу.

«Путник в одежде пыльной,

Да будет легок твой шаг!

Путь твой,

В котором пеший обгонит конного,

Укажет тебе Тио Данови Кола!

Путь твой далек…»

Карми с удовольствием выслушала предсказание. Как она и предполагала, монах подобрал для нее подходящий, по его мнению, текст. Кое-что, впрочем, осталось неясным.

— Кто это — Тио Данови Кола? — тихо спросила она Паора.

— Какое-то наше божество, — отозвался тот легкомысленно.

— Майярцы называют его Ангелом Судьбы, — пояснил монах.

— А, — кивнула Карми, — тогда понятно. — Она окинула взглядом долину. Солнце уже садилось за гору. — Пожалуй, я пойду, брат, — сказала. Карми. — Спасибо за угощение. — Она поднялась на ноги. Паор завозился, собираясь встать. — Не надо, — проговорила она, — Мне не нужны провожатые. Паор опять опустился на кошму:

— Куда ж ты одна, в ночь… Она пожала плечами:

— Не впервой. И… скажи-ка на прощание, брат, что для тебя важнее: получить Миттауский меч или добыть его самому?

Паор замешкался с ответом.

— Конечно, хотелось бы добыть его самому, — проговорил он чуть погодя. — Но кажется, это невозможно. Так что меня вполне устроит, если я каким-то чудом получу этот меч.

— Я у тебя в долгу, — сказала Карми. — Я попытаюсь добыть меч. Твердо обещать не могу, сам понимаешь, но…

— Если это будет опасно, то лучше не надо! — поспешно произнес Паор.

Карми махнула рукой:

— Не беспокойся, брат. Прощай!

— Погоди, — остановил ее Паор. Она замерла, обернувшись.

— Возьми коня, — предложил Паор. — Зачем тебе ноги бить?

— Брат, ты забыл? В моем пути пеший обгонит конного, — рассмеялась Карми. — Все-таки прощай, брат. Может быть, еще увидимся…

— До свидания, — крикнул ей вслед Паор.

Невысокая тонкая фигурка спустилась к берегу озера и пошла вдоль линии воды. Перед тем как скрыться за скалой, Карми обернулась и помахала рукой.

Паора к тому времени уже затмила тень горы, но он тоже помахал ей, хотя она этого видеть не могла.

Она прошла пол-лиги, пока окончательно не стемнело. Когда на небе, кроме Вечерних Сестер, стали видны и другие звезды, она вынула из кожаного кошеля стажерский ключ и вызвала к себе глайдер. Громоздкая тень нависла над ней и опустилась рядом на галечный берег. Открылся люк. Карми поднялась на гравитационном лифте в кабину и отправилась в путь, который не мог бы одолеть никакой конный: в стремительный путь вокруг Экуны.

Карми провела на орбите несколько часов, практически ничего не делая. Она включила экраны и лежала в невесомости, бездумно глядя на звезды. Это было какое-то подобие дремы — ни сон ни бодрствование, и когда Карми наконец нашла в себе силы стряхнуть завораживающую тишину звезд, она решила, что это состояние опасно.

Тогда Карми отыскала в Южном море, сравнительно недалеко от побережья Марутту, крохотный островок и опустила глайдер туда. Здесь не было ничего, кроме моря, скал, крупного песка и нескольких кривеньких деревьев. Карми рассеянно бродила по острову, поглядывая, впрочем, под ноги, чтобы не наступить босыми ногами на какую-нибудь ядовитую гадость. Башмаки она бросила у глайдера, там же оставила и рубаху, а позже сняла и штаны, потому что солнце припекало, а на острове почти не было тени.

Карми впервые в этом году вволю накупалась — ведь всю весну и начало лета она бродила по слишком людным местам, чтобы можно было позволить себе купаться в свое удовольствие.

Потом она полежала на камне в пятнистой тени чахлого деревца, а позже пошла бродить по островку, ища, чего бы поесть. Консервы в глайдере она приберегла на крайний случай: умереть от голода рядом с морем почти невозможно.

Она нашла двух больших морских раков и много креветок-тлави, считающихся в Майяре деликатесом; на мелководье выдрала рыхлый клубок водорослей, имеющих приятный, чуть кислый вкус. Можно было набрать и ракушек, но Карми, объевшись тлави, решила оставить их до следующего раза.

А вечером, когда в Тавине, по расчетам Карми, была уже темнота, глайдер поднялся вверх.

Глава 10

Полгода назад, спеша из Миттаура, Карми высадилась из глайдера прямо на крышу конюшни во дворе Руттулова дома. Теперь она не рискнула повторить подобное безрассудство. Карми хорошо знала тавинцев: наверняка найдутся в летнюю безоблачную ночь желающие полюбоваться ясным небом. Так зачем же смущать их зрение темным пятном, заслоняющим звезды?

Поэтому она опустила глайдер на поляне Толельского леса, буквально в двух шагах от уже вновь построенного моста, связывающего Тавин со всем прочим миром.

Если не считать свежего дерева в настиле моста, ничто не напоминало о происшедших полгода назад событиях, даже плавучие секции моста не были подтянуты к острову, как будто тавинцы не ожидали нападения.

Но, подойдя вплотную к острову, Карми увидела, что знаменитых стен Тавина нет, вернее, в стенах пробиты большие бреши.

«Ах да, — вспомнила Карми. — Это все договор. Это согласно договору разрушили стены и не убирают на ночь мост. Святые небеса! — сообразила она. — Это же означает, что ночами по улицам Тавина прогуливаются не влюбленные парочки, а грабители…»

Однако тут же она убедилась, что город не так беззащитен, как на это рассчитывали завоеватели. В густой тьме, созданной тенью деревьев, она с ходу уперлась в растянутую сеть. Тотчас на это неожиданное столкновение откликнулось несколько колокольчиков.

Карми на шаг отступила от сети и замерла.

— Кто там бродит? — послышался голос, и Карми откликнулась, невольно передразнивая родной тавинский диалект:

— Прошу прощения, дядюшка, но мне нужно видеть господина Малтэра.

Невидимый стражник откуда-то выдернул зажженный фонарь и неспешно приближался к Карми, проговаривая по пути:

— Что за спешка по ночам… — Он подошел ближе и проворчал благодушно: — Ну где ты там, девка?

Карми окликнула его. Стражник шагнул в ее сторону, поднял фонарь и осветил хокарэмскую одежду. Тут его благодушие как рукой сняло.

— Что ты по ночам бродишь, госпожа хокарэми? До утра подождать не можешь?

— Могу, — отозвалась Карми. — Но не хочу. — Стражника она узнала: много раз видала его раньше. Но он не мог узнать ее — хокарэмам обычно в лицо не глядят. — У вас тут новшества, — продолжала она. — И надежны эти сети?

Стражник не ответил, зато спросил:

— А подорожные у тебя есть, госпожа?

— Дядь, ты смеешься надо мной? — рассмеялась Карми. — Какие у меня могут быть подорожные…

Стражник, хмурясь, посматривал на нее.

— Ну зачем тебе Малтэр, госпожа? — проговорил он ворчливо. — Приходишь среди ночи, беспокоишь людей… Нехорошо, госпожа…

Карми опять рассмеялась, узнавая тавинскую манеру подыгрывать собеседнику, если разговор складывается не очень приятный и грозит вот-вот перерасти в скандал или драку.

— Ну не ворчи, дядька, — сказала она мирно. — Я могу и подождать. Посидим, поболтаем, а? — предложила она, опускаясь на землю.

Стражник, не уверенный, что успеет вовремя подняться, оглянулся, подыскивая, куда бы присесть, и нашел неподалеку каменную тумбу. Там он и уселся, поставив рядом с собой на камень фонарь.

— Как здоровье, дядя? — начала Карми светский разговор.

— Не жалуюсь, госпожа, — отозвался тавинец. — А твое?

— Спасибо, в порядке, — откликнулась Карми, веселясь. — А здоров ли Малтэр?

— Не слыхал я, чтобы он болел, — ответил стражник осторожно и продолжил в том же духе: — А как здоровье твоего уважаемого хозяина?

— Я райин, — сказала она. — У меня нет хозяина.

— Что ж тебя принесло в Тавин? — безмятежно спросил стражник.

«Ну тавинцы! — восхитилась Карми. — Они и с богами будут разговаривать как с равными».

— Частные дела, — ответила она. — Малтэр мне кое-что должен.

Стражник кивнул, принимая к сведению. Действительно, почему бы Малтэру не иметь общих дел с хокарэми-райин?

— Почем я знаю, какие у тебя с ним расчеты, — объявил он тем не менее. — Может, он чем тебя обидел и ты за его головой пришла.

— Ну, дядя, — протянула Карми укоризненно. — За кого ты меня принимаешь?

— А вот туссин идет, — сказал он спокойно. — Пускай решает, можно тебя впустить или нет.

Карми с интересом повернула голову к подошедшему человеку. Туссин (десятский, или — если переводить буквально — дюжинный) тоже оказался знакомым Карми. Он учтиво поздоровался с невесть зачем припершейся в Тавин хокарэми, глянул, против майярского обыкновения, ей прямо в лицо и остолбенел, оборвав свои речи на полуслове.

— Это ты, госпожа? — растерянно проговорил он.

— Язык дан человеку для того, чтобы держать его за зубами, — сказала Карми, вставая, — а не для того, чтобы болтать о том, что видишь.

Стражник присмотрелся повнимательней.

— О небеса! — ахнул он. — А я тебя держу, госпожа…

— Руби сеть, — приказал туссин.

— Но-но, — прикрикнула Карми. — Нечего мне трезвон разводить. Ведь все сбегутся, верно? — Туссин подтвердил. — А что, у вас нет калиток — для гонцов, скажем?

— Ну как же можно тебя в обход вести, госпожа моя? — растерялся туссин.

— Можно, — сказала Карми. — Как и всех прочих. Давайте без лишнего шума.

— Но, государыня…

— Во-первых, я сейчас не государыня, а во-вторых, не спорь со мной! Покажи, куда идти.

Туссин, сокрушаясь о неучтивости, повел Карми к проходу между сетями.

— Хорошо придумано, — заметила Карми, — но кажется ненадежным.

— От ночных грабителей кое-как защищаемся, — отозвался туссин. — Но если б можно было хотя бы мост убирать…

— Слышала, в Сургаре была чума?

— Да, госпожа, — помолчав, отозвался туссин. — Но не в Тавине, небо помиловало, а на востоке, куда беглецы от наводнения подались. В Тавине холера была в начале лета, но сейчас окончилась, кажется. И еще желтуха, — добавил мрачно тавинец. — Вода сейчас в озере плохая.

Карми кивнула.

— Как вы тут? — спросила она.

— Строимся помаленьку, — отозвался туссин. — Но Тавин совсем не тот, что раньше.

— А Малтэр что?

— Похудел и франтить стал меньше, — ответил туссин. — И чуть не развелся с интавинкой.

Карми кивнула.

— А у нас тут слухи ходили, что тебя убили, — добавил туссин.

— Малтэр отмалчивался? — поинтересовалась Карми.

— Говорил, что неправда.

— Ишь ты, лис, — улыбнулась Карми. Малтэр-то должен был считать, что она мертва: ему наверняка сообщили, что она покончила с собой в Инвауто-та-Ваунхо. Горту говорил, Высочайший Союз решил, что, пока не найдется знак Оланти, о смерти принцессы будут молчать, а Малтэру пообещали, что если он найдет Оланти, то станет наследником принцессы. Правда, условием было поставлено, что он должен будет развестись в этом случае с женой, которая была родом из Миттаура, и жениться на другой даме, которая была бы безупречно благородного майярского происхождения.

— Как тавинцы смотрят на Малтэра? — спросила Карми.

— А как на него смотреть, госпожа? — удивился туссин. — Он твой наместник.

Карми посматривала вокруг. Тавин скрывала темнота, но главное бросалось в глаза именно потому, что была ночь. Не так было раньше в ночном Тавине. Не так.

Город по-прежнему казался переживающим бедствие.

Туссин привел Карми к дому Руттула.

— Нет, — качнула головой она. — Мне нужно к Малтэру.

— Сейчас он живет здесь, — сказал туссин. — Семья осталась в его доме, Малтэр живет здесь. — Он помолчал и добавил тревожно: — Что-то не так?

— Безразлично, — отозвалась Карми. — Но… Что же мы не идем в дом?

Туссин взбежал на крыльцо и стукнул в дверь. Из дома почти немедленно ответили, и туссин заговорил тихо, оглядываясь на Карми.

Дверь тут же отворилась.

— Входи, государыня, — с поклоном пригласил туссин. Карми вошла в тускло освещенную одной свечой прихожую и сказала туссину:

— Можешь идти. Спасибо, что проводил… Карис, — добавила она, вспомнив наконец имя туссина. Тот, просияв, поклонился еще ниже и исчез.

Карми медленно поднялась по лестнице к Красной гостиной. Бесшумно возникшие слуги почти тотчас зажгли пятисвечный шандал и принесли поднос с фруктами. Старый слуга тихо осведомился, не желает ли государыня поужинать, и, получив отказ, сообщил, что Малтэр сейчас выйдет.

Малтэр появился несколько минут спустя, еще застегивая на ходу пуговицы кафтана.

— Ты жива, — констатировал он. Карми почудился оттенок безумия в благородных чертах его лица.

— Здравствуй, Малтэр, — сказала она и указала на кресло напротив себя. — Садись. Надеюсь, я не очень разочаровала тебя своим появлением?

Малтэр тяжело опустился в кресло и ответил:

— Я знал, что ты жива. Я не верил известию о твоей смерти.

— С чего бы это ты так был уверен? — полюбопытствовала Карми.

— Ты сердишься на меня? —.тревожно спросил Малтэр.

— Нет, — удивленно отозвалась Карми. — Почему это тебя волнует?

— Ты хэйми, госпожа, а гнев хэймов бывает убийствен.

— Еще один, — вздохнула Карми. — Объясни, почему я хэйми?

— Я понял это, когда ты жгла архив Руттула, — сказал Малтэр отважно. — В тебя переселился хэйо Руттула.

— Вы будто сговорились все, — устало усмехнулась Карми.

— Ты все-таки сердишься, государыня?

— Нет. И зови меня Карми, — твердо сказала девушка. — Я не хочу взваливать на себя высокие титулы. Это не мой путь.

— А где твой путь? — осторожно спросил Малтэр. — В мщении?

— Нет, Малтэр, мстить я не буду, — отозвалась Карми. — Месть не принесет мне удовольствия. Когда я убила Горту…

— ТЫ УБИЛА ГОРТУ? — Малтэр настолько поразился, что позволил себе перебить хэйми.

— …Когда я убила Горту, — повторила Карми, — я почувствовала, что поступила дурно. А разве ты не знал, что Горту умер?

— Знал, — ответил Малтэр. — Третьего дня здесь был гонец. Но он не сказал, отчего умер Горту, и не сказал, что ты причастна к его смерти. Отчего умер Горту?

— От гнева хэйми, — усмехнулась Карми. — Видишь ли, я совсем не ожидала этого. Я говорила с ним, он требовал отдать ему Оланти, и я ему сказала сургарскую поговорку о граде, знаешь ее?

— Пройдет град — и тебе уже не нужно будет ничего? — проговорил Малтэр.

— Да, именно, — кивнула Карми. — И надо ж было так случиться, что на той же неделе пошел град… Это Горту и доконало.

Малтэр промолчал. Карми оценила выражение его лица и решила переменить тему:

— Ладно, хватит об этом. Ты не знаешь, Малтэр, жив ли Красту?

— Красту? — переспросил Малтэр. — Что за Красту?

— Портной, — пояснила Карми. — Помнится, он шил для Маву и Стенхе.

— А, этот жив, — проговорил Малтэр. — Послать за ним?

— Да, пожалуйста. И скажи, в этом доме найдется что-нибудь, во что я смогу переодеться?

— Конечно, — ответил Малтэр. — В твоих покоях никто не тронул ни одной вещи.

— С трудом верится… — протянула Карми. — Я все сберег.

— Спасибо, Малтэр. — Карми встала. — Нет, провожать не надо.

…Малтэр постучал в дверь принцессиной комнаты.

— Да, входи, — отозвалась она.

Он открыл дверь и увидел Карми, которая сидела в кресле уже переодетая в легкое розовое платье. В руках она держала замшевые туфельки; еще несколько пар валялись на полу, вынутые из сундука.

— Знаешь, Малтэр, я выросла за эти полгода, — сказала Карми, подняв голову. — Туфли стали тесными, а платья — короткими.

— Ничего удивительного, госпожа моя, — отозвался Малтэр. — В твоем возрасте это в порядке вещей. Я прикажу сшить новые туфли…

— Не надо, — качнула головой Карми. — Не стоит. У тебя хватит расходов и помимо этого. Но… Красту пришел?

— Да, госпожа моя.

— Зови, — приказала Карми. И когда вошел говорливый толстячок Красту, она отдала ему потрепанный Смиролов костюм, велев его подлатать. — К следующей ночи справишься? — спросила она. — Мне не к спеху, но все равно хочется быстрее.

— К следующей ночи я новый успею сшить, ясная моя госпожа, — улыбнулся Красту.

— Новый? Но мне совсем не нужен костюм новый, с иголочки. Он должен быть старым.

— Пошью новый, как старый, — заверил Красту. — Будет в меру поношенный, как Стенхе любил.

— И к следующей ночи? — усомнилась Карми.

— Постараемся, — сказал Красту с улыбкой.

— Ах, — вспомнила Карми, — о сапожнике-то я забыла!

— Не беспокойся, ласковая госпожа, — поклонился Красту. — Я отнесу. Я знаю, кому отдать. Не беспокойся, госпожа. Все будет сделано.

Он сложил пыльное хокарэмское тряпье в узел и поспешил в свою мастерскую, чтобы побыстрее взяться за работу.

— Вот и еще один расход для твоей казны, — сказала Карми, обернувшись к Малтэру. — Я собираюсь ее хорошенько потрясти.

— Сургара принадлежит тебе, государыня, — отозвался Малтэр. — Правда, сейчас это не очень завидное владение. Зато у Павутро из Интави на твоем счету записано достаточно, чтобы ты могла безбедно жить всю свою жизнь. Не на широкую ногу, как ты привыкла раньше, но тоже вполне достойно.

— Ты меня успокоил, Малтэр. Но не пошлет ли Павутро меня к черту? И до него могли дойти слухи о моей смерти.

— Дошли, — кивнул Малтэр. — Он недавно присылал ко мне узнать, как относиться к этим известиям.

— И ты?

— Я ответил, что, пока не увижу тебя мертвой, буду считать, что, ты жива. Ты хэйми, а хэйми так просто не умирают.

Карми вздохнула, не желая опять ввязываться в споры.

— Ладно, — мрачно проговорила она. — Займемся делами. Закажи восемнадцать поминальных колокольцев для погибших в лагере Праери.

— Какие имена на них выгравировать? — без удивления спросил Малтэр. Карми достала из бюро вощеную дощечку и быстро написала стилом имена. Малтэр взял дощечку, прочитал и положил на стол, ожидая дальнейших распоряжений.

— Там в долине у озера обосновались миттауские монахи, — сказала Карми. — Так что ты пошли туда кого-нибудь учтивого, не задиристого, пусть развесит колокольцы вокруг кургана.

— Кургана? — переспросил Малтэр.

— Да, монахи похоронили мертвых по своему обычаю.

Малтэр поднял брови, собираясь уточнить.

— Нет, — качнула головой Карми. — Перезахоранивать не надо. Только развесить колокольцы. И еще надо передать Павутро, чтобы оплатил мой подарок монахам. — Карми рассказала о статуе какого-то бога, заказанной интавийскому скульптору (Малтэр, у которого возникли какие-то возражения чисто религиозного свойства, решил все-таки промолчать). — Далее, — вспоминала Карми, — пошли кого-нибудь в гортуский Лорцо заплатить оружейнику Горахо две дюжины золотых за саутханский нож. Причем прошу тебя запомнить, что покупала нож не сургарская принцесса, а некая Карми. — Малтэр и это принял к сведению. — И наконец, самое главное, — сказала Карми. — Мне нужно десять локтей золотой парчи и Руттулов плащ из золотых тохиаров. Парча, кажется, была у меня в сундуке, а вот плащ… Что ты мнешься? Небось сплавил уже куда?

— Пришлось подарить его Марутту, — признался Малтэр. — И сервиз для ранаги-кори тоже.

— Сервиз? — удивилась Карми. — Зачем он Марутту? Что он будет с ним делать? Пить вино из расписных чашечек?

— Сервиз немало стоит, — пояснил Малтэр. — Марутту его поставит в буфетный шкаф, запрет и изредка будет показывать особо знатным гостям. Но где сейчас взять плащ, не приложу ума, — продолжал он. — Серых тохиаров, обычных, много, конечно, но и ценности-то в них…

Карми подошла к сундуку, где хранила меха, и начала вываливать все на пол.

— А где мой плащ из золотых лисиц? — вспомнила она.

— Госпожа, — решился напомнить Малтэр, — в нем тебя увезли зимой.

— Ах, чертовщина! — воскликнула Карми. — Как некстати!

— Вот выдра, — указал Малтэр. — Очень хороший мех.

— Выдра? — переспросила Карми. — Ну-ка посмотрим, не пожрала ли моль… — Они вдвоем внимательно рассмотрели мех.

— Прекрасно, — сказала Карми. — Выдра ничуть не хуже тохиаров или лис, правда смотрится не так роскошно, но…

Она вдруг решила, что на нее напал приступ болтливости, и замолчала. В молчании она разыскала кусок золотой парчи и, развернув, оценила, не слишком ли легкомысленный рисунок. Плащ и ткань она старательно сложила и положила на тахту.

— Какие-нибудь еще указания? — спросил Малтэр.

— Послушай-ка, а кто тебе готовит? Твой кухарь или Руттулов?

— Руттулов, — отозвался Малтэр.

— Тогда пойдем разбудим его, — сказала Карми.

— Ты думаешь, кто-нибудь в доме спит? — спросил Малтэр. — Я думаю, в Тавине сейчас спят лишь малые дети.

— Да, — согласилась Карми. — Уж нашумела я нынче.

Она спустилась в кухню, к ужасу Малтэра, по-свойски заговорила с кухарем, попросив его приготовить жареное мясо по-марнвирски, «летний суп» и «деревенский салат» со сметаной. Кухарь с готовностью заверил, что все будет сделано должным образом.

Карми попила сливок, поболтала с кухонной прислугой и вняла наконец умоляющим взглядам Малтэра. Она опять поднялась наверх, снова в Красную гостиную.

— Утро уже, — сказала она, подходя к окну. — А в городе шумновато, однако.

— Еще бы, ведь ты вернулась, — проговорил Малтэр. Карми молчала, и он, сочтя это добрым знаком, решил наконец выговориться: — В городе назревает бунт. Горожане мною недовольны. Планы строятся глупейшие. Хотят перебить майярский гарнизон на Лесном мысу, да и вообще перебить всех чужаков в Сургаре.

— А у кого в руках Ворота Сургары и устье Вэнгэ? — быстро спросила Карми.

— В том-то и дело, что у майярцев, — в сердцах бросил Малтэр. — Они сомнут Сургару в два счета. Раз, два — и мы опять вернемся к последним дням прошлого года. Но я совсем не уверен, что смогу удержать Тавин. Меня сметут. А тут еще ты.

— Что — я? — отозвалась Карми.

— Ходили слухи в городе, что тебя тайком убили и я этому убийству помогал, — рассказал Малтэр.

— А, — догадалась Карми, — поэтому-то город и переполошился, когда я объявилась здоровехонькой.

— С чего бы это в Тавине такая любовь к тебе? — спросил Малтэр. — Я живу в Сургаре побольше тебя, однако считают меня майярцем, а ты здесь — своя.

— Ты в Сургаре жил, а я выросла, — ответила Карми. — Они знают меня чуть ли не с пеленок. Но… послушай-ка, Малтэр, а о Сауве какие-нибудь вести были?

— Его убили в Саутхо, — отозвался Малтэр. — Глупо получилось. Сидел бы там тихо, не горячился — никто его не тронул бы. А он договоры начал вспоминать…

— Странно, — откликнулась Карми. — А я-то думала, что Сауве — человек очень сдержанный.

— Да, — согласился Малтэр. — Но иногда его прорывало. Руттул иной раз этим пользовался. Соберемся, поссоримся, раскричимся — потом, когда остынем, начинаем думать…

Малтэр осекся. У Карми окаменело лицо — разговор о Руттуле был слишком болезненным для нее, и Малтэр искренне обрадовался, когда слуги доложили, что заказанный завтрак подан.

За завтраком Карми снова оттаяла. С удовольствием съела холодный «летний суп», в то время как Малтэр с недоумением водил ложкой в серебряной миске с холопским кушаньем. При виде мяса он оживился и съел его с аппетитом, опять-таки с недоумением разглядывая салат по-деревенски. Карми уделила внимание и мясу, и салату. Мясо она ела, как было заведено в доме Руттула, ножом и вилкой. Малтэр обходился без вилки, отрезанные куски брал руками, и это получалось у него настолько изящно, что Карми засмотрелась.

После завтрака, раздав похвалы поварам, Карми объявила, что ей захотелось спать.

— Последнее время я сплю когда хочется, — сказала Карми. — Да и в ближайшем будущем мне придется ночью не спать. Так что… Я вздремну, а к вечеру ты меня разбуди.

В ее спальне ничто не напоминало о случившихся за последний год событиях. Карми разделась, села на мягкую кровать и провела ладонью по льняному летнему покрывалу. Как давно ей не доводилось спать в белой, неправдоподобно чистой постели! «В лебедях», — приговаривала когда-то нянька, укладывая маленькую принцессу спать в эту постель.

«Что ж, посплю напоследок “в лебедях”, вероятно, не скоро еще доведется…»

Она отвыкла от простыней, пахнущих мыльным корнем и лавандой. Она отвыкла спать раздевшись. Она отвыкла чувствовать себя свободной, и ей приснилось, что она идет по Майяру голая, а все встречные указывают на нее пальцами и смеются…

Карми с усилием вырвалась из неприятного сна и села в постели. В комнате было душно, — может быть, эта духота и вызвала острое чувство стыда и незащищенности.

Она встала, опять натянула розовое платье. Подошла к туалетному столику и распахнула створки, открывая зеркало.

«О небеса, — вздохнула она, изучая свое отражение. — Да как же меня еще люди узнают? Я бы себя не узнала».

Совсем другая девушка, вовсе не прежняя Сава смотрела на нее: чужая, с непривычной прической, но — как отметила Карми — куда красивее той, прежней. Правда, сходство с хорошеньким мальчиком увеличилось, но увеличилось и своеобразие ее внешности.

«Надо бы посмотреть на себя в хокарэмской одежде, — подумалось Карми. — А пока надо бы чем-нибудь прикрыть голову, чтобы не пугать людей».

Она подобрала белый кружевной шарф и удовольствовалась полученным результатом. Правда, шарф подчеркивал смуглую от загара кожу, но Карми никогда не боялась показаться чернушкой. Приведя в порядок свою внешность, Карми, бесшумно ступая босыми ногами по гладкому паркету, пошла по дому.

В доме было неспокойно. Карми тут же уловила приглушенные далекие голоса и пошла на звук. Какие-то люди собрались в неузнаваемо переменившейся приемной Руттула, которую теперь занимал Малтэр.

Карми потянула на себя тяжелую дубовую дверь и заглянула в щель. В приемной было человек двадцать: Малтэр, стоящий спиной к окну, выходящему во внутренний дворик, трое его солдат, с нарочито безразличными лицами сидящие на полу недалеко от него, а остальные были тавинские горожане, почти всех их Карми знала — это были городские старшины. Большинство из них — бывшие мятежники из отрядов Сауве и Лавитхе, люди довольно опасные и, как говорил когда-то Руттул, трудноуправляемые. Коренных сургарцев можно было легко отличить от них — сургарцы держались спокойнее и пытались урезонить вспыльчивых сограждан. (Правда, горячие головы были и среди коренных сургарцев, как были рассудительные люди и среди мятежников.) В общем, картина складывалась такая: одни желали немедленно начать истребление майярцев, другие понимали, что шансов на победу почти нет, но и те и другие хотели видеть принцессу Ур-Руттул и говорить с ней.

Малтэр отмалчивался, то и дело напоминая:

— Потише, господа, государыня спит.

Шум ненадолго стихал, но вскоре возбужденные голоса опять переходили на крик.

Карми отступила. Что они собираются говорить ей? Как с ними говорить? И разве есть у нее что сказать им?

Но тавинцы не успокоятся, пока не поговорят с принцессой Ур-Руттул, поняла Карми.

«Ну что ж, — решила она. — Тогда поговорим».

Она резко распахнула двери и решительно вошла в комнату.

— Здравствуйте, господа, — сказала она холодно. — Почему вы кричите?

Малтэр устремился ей навстречу, подвел к креслу, усадил. Тавинские старшины отвешивали поклоны.

— В чем дело, господа? — повторила Карми. — Вы хотели говорить со мной? О чем, интересно? Что может сказать Тавину неразумная девчонка? — Но голос ее был сух и обдавал презрением собравшихся.

Они хотели поговорить с Ур-Руттул? Они с ней поговорят. Ответили сразу несколько человек. Карми властно подняла ладонь:

— Стоп! Пусть говорит кто-нибудь один. После паузы заговорил Ласвэ из Гертвира:

— Госпожа, Руттул завещал правление тебе, а правит Малтэр.

— Ну и что? — отозвалась Карми. — Разве на него есть жалобы?

Ласвэ вывалил все обвинения против Малтэра: он заключил с майярцами позорный, кабальный договор и точно придерживается его, разоряя Сургару безбожными поборами. Тавин разграблен и наполовину разрушен, а Малтэр требует еще и еще, отстаивая интересы майярцев. Да и сам он майярец. Хоть и незаконный, но сын бывшего принца Марутту, родич всех этих высокорожденных правителей Майяра.

Малтэр бледнел, выслушивая обвинения. Они были и верными, и несправедливыми одновременно. Он не мог позволить себе нарушить заключенный договор ни в единой букве. Майярские гарнизоны были сильны и тотчас же привели бы его к послушанию — и все зимние ухищрения Малтэра сошли бы на нет. Рано нарушать договор — еще не высохли чернила, которыми он подписан, и нет в Сургаре силы, которая могла бы это сделать, и нет человека, который бы направил эту силу. Малтэр отчетливо понимал, что этим человеком ему не стать, потому что авторитет его в Тавине стремительно падает, и можно уже даже ожидать расправы. Правда, до появления в Тавине Карми (да, именно Карми, пусть хэйми называет себя как хочет, ведь эта девушка уже явно не принцесса и принцессой не будет), так вот, до появления Карми тавинцы держали при себе свои мысли. Теперь же, когда обвинения были выдвинуты, все зависело от того, как поведет себя хэйми. Если она найдет недовольство тавинцев справедливым, а действия Малтэра — преступными, до следующего утра Малтэр, пожалуй, не доживет.

И Малтэр взмолился мысленно: «О ангел-хэйо, помоги, ведь не для выгоды своей все делал, а для пользы сургарской».

Карми выслушала обвинения не перебивая. Потом, когда Ласвэ завершил речь, она сказала жестко:

— Не понимаю, господа, чем вы недовольны. Майяр обошелся с вами на редкость мягко. — Она жестом оборвала ропот тавинцев. — Разве вас повесили, как это полагается делать с мятежниками? Вас никто пальцем не тронул. Вспомнили о гордости сургарской? А не поздно ли, господа? Где была ваша гордость прошлой осенью? Когда надо было драться на Вэнгэ, вы спасали от наводнения свои сундуки с добром! Вольность тавинская и свобода… Вольно вам было не слушать Руттула? Так что вы сейчас вспоминаете о свободе, господа? Нет в Тавине мужчин, нет и не было! Стыдно мне даже имя произносить тавинское! Разве люди в Тавине живут? Нет, бараны безмозглые! Люди достойные все погибли в Воротах Сургары, а лучше б вам умереть, а им остаться. Когда надо было драться, вы добро свое берегли, а теперь, когда и свободу потеряли, и добро не уберегли, размахиваете кулаками и кричите о предательстве. Хорошо же кулаками махать после драки! И кричать о предательстве тем, кто и сам предавал! Уходите прочь, господа! Лучше быть нищей, чем править в Тавине!

Так говорила Ур-Руттул, которая теперь называла себя Карми, и, слушая эти горькие слова, буяны притихли. Она была права — тавинцы взялись за оружие, когда враг подходил к городу, а Руттул требовал этого уже тогда, когда о майярцах и слышно не было, — требовал усилить приморские гарнизоны, чтобы не допустить высадки.

— Уходите, — повторила Карми устало, и пристыженные тавинцы подались к дверям. Теперь вперед выступил Архас, все предки которого были сургарцами.

— Госпожа моя, — сказал он, — сейчас мы уйдем. Но позволь нам еще немного занять твое внимание.

— Говори, — отозвалась Карми.

— Сегодня перед рассветом, когда мы узнали о твоем возвращении, госпожа, мы гадали — и странным получилось наше гадание. Помоги нам, прошу.

Карми ожидала.

— Дощечки сказали нам, что правителем будет мужчина.

— Разумеется, — подтвердила Карми. — Мой наместник — Малтэр, я не собираюсь его смещать.

— Имя твое легло в Третий Круг — и не просто легло, а пересекло пополам Линию Власти. И в Звездном Кругу твоими оказались Одинокая Звезда, Северная Стрела и Соляной Тракт. Значит ли это, что ты слагаешь с себя власть и уходишь в монахини?

— Нет, — проговорил Малтэр, и все взгляды обратились к нему. — Скажи им, госпожа… Скажи…

Карми взвесила все обстоятельства. Да, пожалуй, момент подходящий. Именно сейчас стоило обозначить свое место в мире поднебесном; именно сейчас, чтобы придать особую значимость гневной речи Ур-Руттул. Итак, решено. И пути назад уже не будет.

— Недавно мне гадал миттауский монах, — негромко сказала Карми в хрупкой тишине. Она повторила изречение из священной книги, и громко ахнул Малтэр, услышав имя Тио Данови Кола. Он, знакомый с миттаускими божествами, понял все так, как никогда не поняла бы это Карми.

— Тио Данови Кола, — повторил он. — Третий Круг, Северная Стрела.

Карми, по его реакции понявшая пока только то, что случайности складываются в какую-то невероятную картину, продолжала:

— Я не буду править, ибо зовет меня далекий путь, но одиночество мое будет не одиночеством монахини, а одиночеством хэйми. — Слово было сказано. Тавинцы попятились и, кланяясь, стали поспешно выходить, толпясь в дверях. Следом, повинуясь знаку Малтэра, вышли и солдаты.

— Госпожа моя, — сказал Малтэр, когда они остались вдвоем, — ты сама еще не понимаешь, что сказала.

— Похоже, это так, — отозвалась Карми. — Что ты ахал, как барышня? Что я особенного наговорила?

— Теперь я знаю, кто твой хэйо, — осторожно сказал Малтэр.

— И кто же? — поинтересовалась Карми, — Скажи, а то я не догадываюсь.

— Я не сумасшедший, чтобы звать хэйо, когда разговариваю с хэйми, — ответил Малтэр. — Подумай сама, что общего у Северной Стрелы с Третьим Кругом? Какой небожитель?

— Третий ангел, — медленно произнесла Карми. — Ангел Судьбы.

— И миттауское пророчество…

— Хорошая шуточка получилась, — усмехнулась Карми. — Ничего, это даже лучше. Лучше иметь в хэйо ангела, чем безвестного демона.

Малтэр смотрел во все глаза: Карми говорила так, будто могла выбирать между разными хэйо.

«Святые небеса, — вздохнул Малтэр. — Вот еще задачка… Почему она открыла имя своего хэйо? Ведь это означает, что хэйо становится беззащитным перед заклятием! Ох, темны дела хэйо…»

— Ладно, — сказала Карми, налюбовавшись на растерянное лицо Малтэра. — Есть еще одно дело, которым стоит заняться. Скажи-ка, Малтэр, что принадлежит мне в Сургаре?

— Принадлежит?

— Ну да, — подтвердила Карми. — Что мне принадлежит помимо княжеского правления?

Теперь Малтэр понял, что надо давать отчет.

— Прошу в кабинет, госпожа моя.

Карми вошла в бывший кабинет Руттула и с любопытством огляделась.

— Все переменил… — заметила она. — Мебель-то зачем было перетаскивать? А в моих покоях все по-прежнему, — отозвалась Карми.

— А кто тронет вещи хэйми? — вопросом ответил

Малтэр.

— Вот как? — отметила Карми. — Ладно, продолжай. Малтэр разложил перед ней вощеные таблички с записями, касающимися ее имущества.

— Полный отчет я собирался сделать к концу года, госпожа, — сказал Малтэр. Он держался уверенно, но Карми, вслушавшись в его голос, учуяла какие-то странные интонации, как будто Малтэр чувствовал себя виноватым, но не собирался в этом признаваться.

Карми, разобравшись в денежных счетах, нашла объяснение этой виноватости: Малтэр вовсю использовал ее состояние (поместье в Савитри, долю в каперских экспедициях и в фарфоровой мастерской), использовал, как полагал Малтэр, исключительно для того, чтобы сохранить свое положение наместника. Дань майярцам была на треть уплачена ее деньгами и на восьмую — деньгами Малтэра: Малтэр не рискнул давить на тавинских горожан, опасаясь бунта. В результате сургарская принцесса оказалась на грани разорения, но Малтэр надеялся, что неопытная девушка этого не заметит. Однако он не знал, с кем связался.

— Ты хороший управляющий, — заявила Карми, изучив счета, и Малтэр насторожился, заподозрив усмешку. Но Карми была серьезной. — Я сама, пожалуй, не сделала бы лучше. Деньги мне не нужны, сам понимаешь — двор я держать не собираюсь. Для меня важнее, чтобы Сургара быстрее вернулась к своему величию. Поэтому мне нравится все, что ты сделал, но… все-таки у меня есть замечания…

— Слушаю, госпожа.

— Поместье в Савитри следует продать. Долину в пограничных горах я оставляю за собой. Пай в каперах продать. Долю в мастерских пусть выкупят купцы из Соланхо; они давно этого хотели и наверняка пожелают воспользоваться моментом. Все добро, что сохранилось в моих покоях, тоже продай. Надеюсь, ты не продешевишь. И все вырученные деньги употребишь на уплату дани.

— Но, госпожа моя…— воскликнул потрясенный Малтэр. Все это означало, что сургарская принцесса собственными руками разоряет себя. Правда, оставался еще ежегодный сбор налогов с Сургары.

— Налоги уменьшать не будем, — сказала Карми. — Мне важно как можно быстрей выплатить установленную контрибуцию, чтобы потом требовать у Высочайшего Союза признания независимости Сургары, понимаешь? Хотя бы такой независимости, какой пользуются Байланто и Карэна. Я поговорю с Павутро, какую часть моих денег он может без убытка для себя отдать.

— Госпожа моя, но на что же ты собираешься жить? — спросил Малтэр в изумлении.

— Сейчас мне не нужно много денег, — отозвалась она. — А потом, если понадобится, я найду где их взять. — Она усмехнулась. — Убрать бы только из Сургары майярские гарнизоны, а уж тогда с тавинцами я справлюсь голыми руками.

Малтэр вскинул брови на такую самоуверенность малолетней девчонки, но тут же понял, что говорит это не девушка, а ангел-хэйо, перед которым трепещут и небожители.

— Хорошо, госпожа, — согласился он. — Будут ли еще распоряжения ?

— Нет, — поднялась из кресла Карми. — Ты справляешься с моими делами лучше меня.

Они вышли и в приемной увидели терпеливо дожидающегося Красту.

— А, подлатали? — обрадовалась она.

— Новое сшили, госпожа моя, — поклонился портной. Новой одежда никак не выглядела. Было впечатление, что она уже успела выгореть на солнце и порядочно износиться.

— Отлично, — одобрила Карми. — А сапоги?

Мягкие хокарэмские сапожки тоже не блистали новизной. Внутрь были положены скрученные клубочками три пары вязаных носков — одни толстые, с пухом, две другие — тонкие.

— То, что надо, — с удовольствием сказала Карми. — Все добротное и не развалится быстро.

Портной радовался, глядя на нее, кланялся и благодарил за добрые слова.

Карми подхватила только что сшитые одежки и побежала переодеваться. Портной был мастер своего дела: все было по размеру, а вернее, чуть больше, на вырост. Сапоги тоже пришлись по ноге. Карми решила выйти, чтобы порадовать Красту, но задержалась посмотреть на себя в зеркало.

Чужое лицо увидела она в отражении: непривычная прическа и непривычная одежда — это полдела, чужим было и выражение лица. Неприятное лицо было у хэйми Карми. Она попробовала улыбнуться, но и с этой деланной улыбкой лицо приятнее не стало. «Неудивительно, что все принимают меня за привидение. Впрочем, ладно! Что есть, то есть».

Она осторожно сдвинула створки зеркала и в последний раз окинула взглядом комнаты. Больше она сюда не вернется. Никогда.

И она ушла.

Малтэр поджидал ее во внутреннем дворике, глубокомысленно наблюдая за струйкой фонтана.

— Надо бы прочистить, — заметила Карми. — Едва сочится.

— Хорошо, это сделают, госпожа, — кивнул Малтэр.

— Да нет, — возразила Карми. — Это не приказ, а совет. Дом теперь не мне принадлежать будет. А… скажи, Малтэр, почему ты решил здесь жить?

— Это дом Руттула, — ответил Малтэр. — Дом Власти. Кому принадлежит он, тому принадлежит и власть в Тавине.

Карми усмехнулась:

— Так, значит, этот дом выкупишь ты? Я не против. Хочешь, тайничок подскажу?

Малтэр, удивленный, молчал. Карми, постучав по плиткам, которыми была выложена стенка бассейна фонтана, подцепила одну из плиток ножом и открыла небольшое углубление, в котором лежал какой-то сверток.

Карми достала сверток и развернула его. У Малтэра перехватило дух. На ее ладони лежал драгоценнейший Оланти.

— О-ох, — выдохнул Малтэр.

— Не думал, что тайник так прост? — засмеялась Карми, но Малтэр, похоже, испытывал вовсе не те чувства, которые ожидала она.

— Уберегли небеса, — пробормотал Малтэр. — Искушение велико было, но уберегли боги!

Карми с недоумением смотрела на его искреннюю радость. Малтэр радовался тому, что НЕ НАШЕЛ Оланти, который принадлежал принцессе. Боги уберегли его от похищения вещи, из-за которой на него могла обрушить свой гнев могущественная хэйми.

Глава 11

Храм Колахи-та-Майярэй, заложенный еще лет двести назад велением короля Арринхо, не был достроен до сих пор, хотя службы здесь велись с того времени, когда на массивном фундаменте храма был установлен алтарь. Карми здесь прежде не бывала, но полагала, что сумеет ввести в храм глайдер — хотя бы через огромные ворота. Однако, войдя в храм, она убедилась, что этого рискованного трюка не потребуется. Над храмом не было купола. Правда, строители уже почти завершили возведение каркаса для свода, но смять этот каркас для глайдера не составит труда.

Другое дело — следовало выяснить, возможно ли вообще извлечь вмурованный в алтарь Миттауский меч; то, что для этого придется разворотить алтарь, совершая тем самым святотатство, Карми мало беспокоило: богов для нее сейчас не существовало. Но дать майярскому самомнению здоровенную затрещину — это, по мнению Карми, могло стать равноценной заменой мщению, от которого она, что уж тут скрывать, все-таки отказываться не хотела.

Колахи-та-Майярэй в народе часто называли Храмом «на мече», и Карми со злорадством предвидела уже время, когда Колахи станет Храмом «ни на чем». К алтарю она приблизиться не рискнула, но, присматриваясь издали, решила, что для манипуляторов глайдера алтарь затруднений не представит.

И Карми, внимательно все осмотрев, направилась к выходу, но что-то знакомое услышала в речитативе монаха, сидящего у колонны. Вообще-то, все молитвенные речитативы на один лад, но Карми оглянулась и узнала. У колонны сидел Агнер, еще год назад бывший учителем малолетней принцессы Савири Сургарской.

«Однако, где встретиться довелось…»

Агнер сидел уставившись в пол и тянул молитву. Карми подмывало сказать: «Хорошо устроился, Агнер!» — но она сдержалась, нашарила в потайном кармашке пояса мелкую монету и бросила в чашку, стоящую перед Агнером. Тот, заметив это, прервал бормотание и стал ожидать обычной просьбы помолиться за чье-нибудь здоровье или что-нибудь еще.

Карми помедлила, потом чуть слышно сказала, стараясь, чтобы голос изменился от северогортуского выговора:

— Расскажи о Третьем Ангеле, святой человек.

Агнер не заподозрил ничего необычного. Монастырский устав запрещал ему поднимать глаза на женщин, но если бы он даже и поднял их к лицу Карми, то не узнал бы в этой бедной гортуской паломнице свою бывшую ученицу.

Однако напрягать голосовые связки за одну монетку ему не хотелось, поэтому он провозгласил на весь храм, привлекая внимание других паломников:

— Кто хочет услышать поучительную историю о возвышении и падении Третьего Ангела, Ангела Судьбы, Ангела, ведущего в Дорогу?

Его истошный вопль, гулко разошедшийся в стенах храма, обратил на себя внимание еще нескольких человек, и в чашке для подаяний заметно прибавилось. Тогда Агнер начал рассказ, одновременно пытаясь заполучить себе новых слушателей:

— Слушайте историю удивительную о делах божественных, истоки которой в седой древности, а конца ей и не видно! Слушайте о том, как восстал Третий Ангел против Лучезарного Накоми Нанхо Ванра, а случилось это совсем недавно по часам небесным! Дед моего деда видел, как сияла в небе звезда Третьего Ангела, и видел, как вспыхнула она ярко, и видел, как погасла она. Так слушайте же, вот повесть о мятежном ангеле! — Приходили люди, тоже желающие приобщиться к тайнам небесным, и бросали в чашку Агнера монеты. Агнер воодушевленно продолжал: — Отец наш Накоми Ванр правил в Мире под Хрустальными сводами, и никто — ни ангелы, ни демоны — не решался бросить ему вызов. Иные боги сражались между собой, но все споры прекращались, когда звучал голос Накоми Нанхо Ванра, потому что никто не смел перечить лучезарному. И в те годы озаряли северный небосклон три звезды, три ангела, три брата. Первым был Ангел Жизни, Ангел Рождений, Ангел в Красном. Вторым был Ангел, Несущий Смерть, Гибельный Ангел, Ангел в Белом. И третьим был Ангел Судьбы, Ангел в Черном. Каждый из этих ангелов обладает могуществом, ибо боги, как и мы, люди, рождаются и умирают, хотя, если брать их жизнь и жизнь человеческую, богов можно считать бессмертными. И перед Судьбой равны боги и люди, и эта сила, которую имеет над земными и небесными созданиями Третий Ангел, придала ему непомерную гордыню. О люди! Иногда, говоря о каком-нибудь человеке, терпящем бедствия жизни, мы произносим с сожалением: «Такова его судьба», но это неверно. Слушайте меня, люди! Что за забота Божественной Судьбе беспокоиться о жизни какого-нибудь смерда, или купца, или даже меня, смиренного инока? Нет, люди майярские, нас, простых смертных, в пути нашем земном ведут иные божества, те, кому мы ежедневно возносим молитвы, кому приносим наши скромные жертвы или, наоборот, кого забываем мы почтить, погрязая в неверии. А Судьба Божественная сотрясает царства и меняет судьбы народов, она влияет на деяния богов и их помыслы. И Ангел в Черном возомнил себя настолько сильным, что решился соперничать с Лучезарным и затмить его своим блеском, чтобы одному сиять под Хрустальными небесами и править миром. Говорю вам, дед моего деда видел, как начал разгораться свет Звезды Третьего Ангела, и как однажды свет Звезды пробил дневное сияние Лучезарного, и как среди бела дня в небе появилась Звезда более яркая, чем Вечерние или Утренние Сестры! И ваши предки видели то же самое, люди, если, конечно, не были слепцами. И ждали люди тогда смерти, ибо, если бы Звезда стала ярче Ванра, было бы сожжено все в подлунном мире. О, как близок казался тогда конец света! Но Царь в Огненной Короне, Сияющий Щит Вселенной, Отец Всего Живого спас пылинку у его ног. Он метнул в Третьего Ангела Копье-Пламень и сбил мятежного ангела на грешную нашу землю, ибо нельзя убить ни Первого Ангела, ни Второго, ни Третьего — они родные братья Лучезарного и бессмертны так же, как и он! И сказал Царь-Огонь своему мятежному брату: «Вот мир грешный, живи тут как хочешь, стремись к главенству, в сферы же хрустальные путь тебе заказан, пока на веки вечные не признаешь себя моим покорным вассалом!» — «Нет, ты этого не дождешься», — ответил Ангел в Черном и ушел, смеясь. Ангел в Одеждах Черных ушел, смеясь, и больше никто о нем ничего не слыхал… Но мы еще услышим о нем, люди, не сомневайтесь в этом!

Успокоив слушателей последней фразой, Агнер молитвенно сложил руки и стал поджидать, когда представится еще возможность испытать щедрость паломников. Те, кто только что прослушал повесть о мятежном ангеле, разошлись, и монах немного удивился, когда опять увидел рядом с собой пыльный подол длинной юбки девушки из Северного Горту. В чашку упал свиточек бересты, и девушка удалилась.

Монах недоуменно развернул свиточек.

«Агнер выйди жду тебя у реки очень важно».

Монах оторопел. Его назвали Агнером! Кто-то знающий его по Сургаре? Он ссыпал монетки в один рукав просторной рясы, чашку для подаяний сунул в другой, поднялся на ноги и побрел за спешащей впереди девушкой из Горту. Когда он приблизился к берегу реки, он уже решил, что она кем-то послана к нему с поручением.

— Не узнаешь старых знакомых, Агнер? — неожиданно весело спросила девушка, когда он подошел. — Свято чтишь устав и на женщин ни глазком?

— Госпожа моя! — выдохнул Агнер. — А Стенхе тебя на Ваунхо ищет.

— Пусть поищет, — насмешливо сказала Карми. — Или ты думаешь, я без него шагу не могу ступить?

Агнер обдумал ситуацию.

— Как прикажешь тебе служить? — осторожно спросил он.

Карми рассмеялась:

— Не беспокойся, Агнер, мне нужно от тебя очень немногое. Расскажи-ка мне о распорядке жизни в Колахи-та-Майярэй.

— Зачем тебе это, госпожа?

— Рассказывай, рассказывай, — усмехнулась она. — Мне пригодится.

Агнер, недоумевая, начал рассказывать о благочестивой жизни Великого Колахи, а сильно повзрослевшая госпожа слушала его с недоброй улыбочкой.

— Значит, в самом храме паломники не ночуют? — спросила она наконец.

— Нет, госпожа моя. Ворота запираются.

— А если кто услышит ночью шум в храме?

— Я думаю, и слышать-то шум некому, — пожал плечами Агнер. — Службы далеко от храма.

— Отлично, — проговорила Карми. — Ну что ж, Агнер, могу только посоветовать тебе на прощание не гулять ночами вблизи храма.

— А что такое? — осмелился спросить он.

— Скоро узнаешь, — кивнула Карми. — Прощай!

…Ночью она пошумела изрядно. Манипуляторы выламывали железные прутья из каркаса с оглушительным треском, но это не привлекло внимания — в эту самую ночь разразилась гроза, и Карми, пожалуй, могла бы разобрать под шумок и весь храм, но ей, конечно, не это было нужно. Алтарь неожиданно оказался крепким орешком: манипуляторы не могли справиться с ним грубой силой. Пришлось резать каменные плиты лучевым резаком, и Карми побаивалась, что заправки резака не хватит. Она плохо знала возможности резака и обращалась с ним по-варварски; имей она хоть небольшую подготовку, ей не пришлось бы, втихомолку чертыхаясь, резать камень вторично по только что сделанному, но уже застывшему и спекшемуся шву. Потом она наловчилась и в запале чуть было не разрезала сам меч — как раз через мгновение после того, как ей пришло в голову, что меча-то там может и не оказаться. Но старинные строители храма были люди честные. Меч оказался лежащим внутри своеобразной гробницы, и Карми, вернув резак в глайдер и опустив манипуляторы-ступоходы вниз, выскочила из глайдера.

Меч был невероятно тяжелый; огромный, длинный, двуручный, он наглядно свидетельствовал, что миттауский принц-правитель Каррин Могучий был действительно человеком незаурядной физической силы. Относительно же силы его ума Стенхе в свое время выражал сомнения, так как именно под руководством принца Каррина миттауские войска потерпели сокрушительное поражение от довольно разрозненных майярских отрядов. Но даже если меч и был утерян миттаусцами из-за глупости принца Каррина, прошло почти двести лет, и мечу пора уже вернуться на родину.

«Не надорваться бы», — подумалось Карми, когда она переносила меч к гравитационному лифту. В невесомости было проще, но Карми решила, что свободно плавающий меч может быть опасен, и она с трудом втиснула его в стенной шкаф.

Потом ей пришло в голову поозорничать, и Карми светящейся краской на самом видном месте, так, чтоб было видно сразу, как войдешь в храм, изобразила двенадцатиконечную звезду — ангельский знак. Впрочем, озорство удалось не в полной мере. Краска оказалась бесцветной, и когда утром в храм вошли люди, они первым делом увидели развороченный алтарь. Звезда была замечена только вечером. Краска к тому времени высохла и не размазывалась, когда по ней водили пальцами. Зрелище было впечатляющее: нежно-голубая звезда была настолько яркой, что резала глаз.

Светящаяся ночами звезда, оскверненный алтарь и исчезновение меча вызвали немалое волнение в Майяре. Тут же были усилены заставы на миттауской границе, и все караваны тщательно обыскивались. Люди, впрочем, толковали, что храм был поруган вовсе не миттаусцами, — им-то зачем рисовать огненные ангельские знаки? И чем рисовать, скажите на милость?

Агнер, полюбовавшись издали на звезду, решил, что поступит правильно, если не только не будет околачиваться вокруг храма ночью, но и вообще уйдет. Из Колахи он отправился к югу, имея настоятельную потребность посовещаться со старым недругом Стенхе. Чтобы не разминуться, он в каждом монашеском братстве по дороге оставлял для брата Стенхе из Лорцо подробные указания относительно своего маршрута. Когда он был уже недалеко от побережья Торского моря, Стенхе; получивший одну из весточек, его нашел.

— Что случилось в Колахи? — спросил он, едва поздоровавшись.

Агнер многозначительно обвел глазами шумную улицу, на которой они повстречались, и сказал:

— Брат мой, не лучше ли нам удалиться под сень дерев? Стенхе хмуро кивнул, пошел вслед за ним.

— Что ты мне голову морочишь, старый болтун… — пробормотал он сквозь зубы, когда они с Агнером вышли за пределы города и углубились в кедровую рощу.

— Может быть, и морочу, — неожиданно кротко согласился Агнер. — Но кой-какие новости у меня для тебя есть. Я видел госпожу.

— Какую госпожу? — насторожился Стенхе.

— Нашу госпожу Савири.

— Ты видел ее во сне? — насмешливо спросил Стенхе.

— Ну что вы все надо мною смеетесь? — отозвался Агнер обиженно. — Никакого почтения к ученому человеку.

— То есть ты в самом деле видел ее?

— Как тебя, — ответил Агнер. — И говорил с ней.

— Что же она тебе говорила?

— Ничего. Это я рассказывал ей. Сначала легенду о Третьем Ангеле, потом о распорядке в храме.

— Стоп, — сказал Стенхе. — Ну-ка давай все по порядку. Агнер рассказал все по порядку. В конце он описал погром в храме и выразил уверенность, что сургарская принцесса как-то связана с этим.

— С миттаусцами она связана, вот что, — раздраженно бросил Стенхе. — Значит, и искать ее надо в Миттауре.

Агнер засомневался:

— Да не может быть…

— А ты что, считаешь, она нежными своими ручками алтарь разбила?

— Алтарь был распилен, — медленно проговорил Агнер. — И на спиле камень был оплавлен. Как будто резали алтарь огненным мечом…

— Знаешь, не рассказывай мне сказки.

— Иди в Колахи и увидишь.

— Вот еще, кругами по Майяру ходить, — насмешливо отозвался Стенхе. — Неужели ты думаешь, что я пойду в Колахи проверять твои бредни?

Агнер обиженно промолчал.

Но Стенхе, хоть и выказывал недоверие, все-таки в Колахи побывал, правда очень нескоро, на обратном пути из Миттаура и Сургары. Он позволил себе безрассудство и рискнул явиться к принцу Арзрау, но тот ничего не мог сказать о местопребывании бывшей сургарской принцессы. Ничего не мог поведать и Паор. Он пересказал старому хокарэму, о чем они беседовали с Карми у горного озера, но никаких предположений о том, куда она двинулась, Паор строить не стал. Миттауский меч он получил через третьи руки, упакованный в шелка и мех, как полагается; если же Стенхе думает, что этот меч должен быть возвращен в Колахи…

— Какое мне дело до меча, принц Паор? — возразил Стенхе. — Я ищу государыню сургарскую. Лучше, если можно, покажи, во что был упакован меч.

Паор показал парчу и плащ из выдры. Стенхе сразу вспомнил, что этот плащ из вещей принцессы, которые хранились в тавинском доме Руттула. И Стенхе направился в Тавин.

Малтэр встретил Стенхе радушно, но история, которую он поведал хокарэму, тому не понравилась. Какая-то странная путаница возникала со временем.

Итак:

принц Горту умер в день святого Сауаро. По словам Малтэра, принцесса утверждала, что это она убила Горту. Проклятие хэйми, вообще-то, может убивать и на расстоянии, но даже если она и находилась в момент смерти принца в Лорцо Гортуском, она вполне могла оказаться в третий день Колиари по миттаускому календарю у горного озера, где повстречалась с Паором Арзрауским;

далее же начинается непонятное. По словам Малтэра, принцесса объявилась в Тавине в канун дня подвижника Криассо, то есть на следующий же день после встречи с Паором;

Агнер видел ее в Колахи через два дня после этого — срок опять-таки невероятно малый. И через три дня принцесса отдала меч Раханхо из Арзрау — в месте, отстоящем от Колахи на неделю пути. Этот последний отрезок вполне можно объяснить наличием у принцессы быстроногого скакуна, но как же объяснить все остальное?..

И ведь не в первый раз Стенхе сталкивается с подобным несоответствием. Зимой принцессе понадобилась тоже только одна ночь, чтобы из Пограничных гор, где ее упустил Маву, добраться до Тавина.

Так кто же растолкует, в чем тут дело, старому хокарэму?

Глава 12

Карми долго присматривалась, прежде чем подошла к Раханхо. Будь он из майярцев, она бы быстрее разобралась в нем; но миттаусцы, а тем более арзраусцы — люди темные и чужаков не любят. Наконец она решилась и вечером, когда караван миттауских торговцев расположился на ночлег, подошла к костру, у которого сушил свои сапоги арзраусец.

Раханхо мельком глянул на присевшую у костра девчонку и опять обратил внимание на свои сапоги. Сейчас его беспокоил вопрос, продержится ли подметка до конца путешествия.

— Ты из Арзрау? — спросила Карми по-миттауски.

— Арзрау, Крахи, — назвал он свой городок.

— Ты не можешь ли передать кое-что принцу Паору?

— Привет сердечному дружку? — поинтересовался Раханхо.

— Да, — улыбнулась Карми. — Так ты согласен?

— Хорошо, передам, — согласился Раханхо. — Давай свою посылочку.

— Мой привет весьма весомый, — предупредила Карми.

— Ладно, тащи, — рассмеялся арзраусец. Девчонка не очень красивая, но бойкая. Вероятно, они с Паором неплохо проводили время. Уж не метит ли она в арзрауские принцессы? Надо бы девку предупредить, что принцы женятся только на девушках из Арзрау или — из политических соображений — на родовитых майярских княжнах.

Карми бесшумно объявилась рядом, неся в охапку увесистый сверток.

— О, если и любовь твоя велика, как твои подарки… — начал Раханхо, но замолчал, рассматривая лицо девушки. — Погоди-ка, а Карой из Лорцо не родич тебе?

— Родич, — улыбнулась Карми. — Ты его знаешь?

— Видал в прошлом году. Не бойся, доставлю твою посылочку.

— Спасибо, — шепнула девушка и исчезла.

Раханхо был человеком любопытным и не удержался, пощупал сверток. Потрогав в нескольких местах, он определил, что в свертке меч. Тогда, заинтересованный до предела, он развернул упаковку и увидел старинное почерневшее оружие. «Однако… — подумалось ему. — Подарок княжеский, так, может, и девка из княжон?» Но, прочитав надпись на рукояти, он онемел.

«Ирга Хоколи Таро Сан». — «Пламя, пронизывающее небеса».

Легендарный меч принца Каррина Могучего девчонка в обтрепанной юбке посылает в подарок принцу Паору?

Раханхо быстро упаковал меч в парчу и меха. Опасная посылочка. Караван находится сейчас на миттауской территории, но майярцы позволяют себе набеги на эти места. Да и местных майярцев здесь хватает, поэтому-то Раханхо и не удивился, когда рядом объявилась эта девочка. Вздумала бы она объявиться хотя бы еще через один переход!

Он снял сапоги с колышков, обулся, оседлал лошадь и привязал сверток с мечом. Ведя лошадь за собой, он отыскал среди караванщиков главного, растолкал его, уже спящего, и сообщил ему, что уезжает.

— В чем дело? — спросил сонно караванщик.

— Важное дело, — ответил Раханхо. — Моих мулов пусть загонят в Интави к моему двоюродному брату.

— Да что случилось-то?

— Не знаю, — тихо сказал Раханхо. — Но случилось, и поэтому я не могу оставаться.

По горным тропам, вдали от торного пути, Раханхо добирался до Интави. Его предосторожности не оказались напрасными: тот караван, в котором он следовал до получения опасной посылки, на следующее же утро настиг и обыскал майярский отряд.

Карми, которая проследила за тем, чтобы Раханхо отреагировал на неожиданное поручение именно так, как ей хотелось, облегченно вздохнула, когда он отправился в путь окольными тропами. Теперь пусть Миттауский меч добирается до Арзрау сам; не ее вина будет, если арзраусцы не сумеют удержать у себя свое драгоценное оружие.

После этого Карми решила, что сделала для Паора все, что должна была сделать. Она вызвала глайдер и утром следующего дня оказалась в Кэйве. Несколько дней она потратила на то, чтобы подыскать подходящее укрытие для глайдера; отправлять его обратно в Сургару не хотелось — хотелось иметь его поблизости, на севере, потому что, понимала Карми, после того шума, который она подняла на юго-востоке, Стенхе в первую очередь кинется искать ее следы там. Там же ее будут искать и люди, посланные Высочайшим Союзом. В том, что Высочайший Союз ее разыскивает, Карми не сомневалась. Зато были сомнения, что в этих розысках принимают участие хокарэмы, — у Карми были сведения, что Высочайший Союз последнее время избегает впутывать хокарэмов в личные распри между членами Союза. Другое дело — применять хокарэмов для запугивания вассалов или расправ с чужеземными врагами.

Но у Карми оставались все-таки причины опасаться хокарэмов. В замке Ралло должна была сохраниться память о странной девице по имени Сэллик, однажды встреченной Ролнеком и Смиролом на Святом острове. Все же позволить себе обходиться без хокарэмской одежды Карми не могла. Одинокая девчонка, да еще одетая не по-здешнему, по-гортуски, неизменно привлекала бы внимание недобрых людей. От хокарэмской же одежды глаза людские отворачиваются: куда спокойнее не видеть, что делает хокарэм. Хокарэмскую куртку можно сравнить с шапкой-невидимкой: ее обладатель остается незамеченным всеми. Такая невосприимчивость к хокарэмам была воспитана веками службы правителями страны «волков Майяра».

И Карми, облачившись в эту спасительную одежду, рыскала по Кэйве, подыскивая сравнительно укромное место, где можно было бы пережить суровую северную зиму. В этом краю было довольно много заброшенных замков или хуторов, но Карми или не нравились мрачные руины, которые невозможно утеплить и отопить, или же не нравилось, что поблизости нет достаточно богатого села, чтобы она могла иметь за деньги то убранство, которое бы ей захотелось, или же по еще каким-нибудь причинам. Ей не нравился по-осеннему пронизывающий ветер на побережье, и она, перейдя через водораздел, углубилась в районы, пограничные с княжеством Карэна. В родные места Карми не тянуло: она и так уж слишком близко оказалась от замка Ралло; одно было успокоение, что она выбирала путь вдали от кэйвирского тракта, в глуши, где хокарэмам и делать-то нечего.

Однажды, когда она миновала большое село у реки, за околицей ее окликнул высокий человек могучего сложения, с сильной фигурой которого совершенно не сочетались почтительный наклон спины и просительное выражение лица.

— Прощения прошу, госпожа хокарэми…

Карми остановилась, хмуро глядя на кэйвирца. По одежде это был зажиточный купец, уже не очень молодой, но крепкий, из тех торговых людей, что отважно пересекают Майяр, не обращая внимания на угрозу ограбления или безбожные поборы, взимаемые владельцами дорог.

— Что тебе? — грубо спросила Карми не в меру осмелевшего купца.

— Позволю себе спросить у ласковой госпожи, — купец без счета отвешивал поклоны, — не в сторону ли Хоролхо госпожа направляется? Не сочти за наглость, ясная госпожа, мне в ту сторону, а ехать один опасаюсь. Неспокойно в этих местах, а со мною груза на сотню эрау. А тебе я дам три золотых, если согласишься стать мне попутчицей, и коня своего одолжу.

Три эрау? Карми прикинула. В ее положении золотыми бросаться не приходилось, тем более что заработать их можно одним только присутствием рядом с дорогим грузом. К тому же ей действительно по дороге, и конь был бы кстати — надоело ноги бить.

— Хорошо, — сказала она. — Где твой груз?

— Сейчас, сейчас, госпожа моя! — обрадованно воскликнул купец и, исчезнув, вскоре появился с четырьмя навьюченными мулами и пегой лохматой лошаденкой.

— Что только люди не называют конем! — насмешливо проговорила Карми, рассматривая это неказистое создание.

— Тебе не нравится? — испуганно спросил кэйвирец.

Карми потрепала желтую гриву лошади и пришла к выводу, что лошадь не так уж и плоха. Конечно, любой рыцарь с негодованием отвернулся бы от коня такой масти и таких статей, но для низших сословий эта лошадь была хороша. Из-за коротких ног она казалась неуклюжей, но главным качеством этой породы были выносливость и неприхотливость.

— Как ее зовут? — спросила Карми, поднося к губам лошади кусок лепешки.

— Имха, госпожа, — подобострастно отозвался купец. — А мое имя Герхо.

Имени хокарэми он спрашивать не стал: бесполезно, только рассердят ее расспросы.

Кэйвеского образца седло показалось Карми слишком высоким, потом она приноровилась, хотя и осталась во мнении, что в южногортуских седлах сидеть удобнее.

Герхо трусил рядом на рослом муле. Иногда, когда не требовалось подгонять вьючных мулов, он начинал рассказывать какие-то истории, выполняя докучливую обязанность развлекать опасную, но столь необходимую попутчицу. Карми слушала его невнимательно, больше предпочитая изучать окрестности. Рассказы Герхо она не обрывала, даже порой, обращая к нему слух, задавала вопросы или междометиями поощряла Герхо продолжать.

У перекрестка, откуда уходила дорога на Хоролхо, Герхо почтительно спросил:

— Разве ты не знаешь, госпожа, что Сантярский мост сожгли аргирцы?

— Ну и что? — отозвалась Карми.

— Ты-то переправишься на тот берег, госпожа, а как же мне моих скотов перевести? — озабоченно спросил Герхо.

— И что ты предлагаешь?

— Может быть, свернем к Орхаухскому броду? — с надеждой проговорил кэйвирец. Само присутствие хокарэми — лучшая охрана, и ему не хотелось этой охраны лишаться.

— Хорошо, — пожала плечами Карми. — Поехали через Орхаух.

Нельзя сказать, что внезапное изменение направления не встревожило Карми: вдруг оказалось, что маршрут пройдет на несколько лиг ближе к замку Ралло, — что же тут хорошего? И еще что-то тревожило Карми, но понять, в чем дело, она не могла, пока Имха переставляла копыта по пыльной дороге. Карми попыталась разобраться в своих подозрениях, но не видела абсолютно никаких несоответствий в поведении Герхо. И все же всякий раз, когда он приближался, Карми вдруг начинала чувствовать опасность.

«В чем дело? — ломала она голову. — Уйти, бросить Герхо? Но не стыдно ли шарахаться от неясной тени?»

Когда же наступил вечер и Герхо засуетился, разводя костер и устраивая грозную госпожу хокарэми поудобнее, Карми наконец поняла, чем ей не нравится услужливый кэйвирский купец.

Запах. Тонкий, почти неразличимый среди других, смешанный запах полыни, листьев лисянки и масла из плодов корахэ.

Полынью и лисянкой обтирают кожу хокарэмы, избавляясь от кровососущих насекомых, а кораховое масло применяется при массаже. Стенхе и Маву всегда были окружены этим горьковатым пряным запахом. Но кэйвирский купец, благоухающий этим ароматом? Что-то маловероятное, полагала Карми.

«Он вовсе не благоухает, — поправила она себя. — Запах почти неразличим среди других запахов, более подходящих к обличью купца. А Стенхе когда-то говорил, что у женщин более тонкое обоняние…»

Итак, Герхо — хокарэм.

Карми вяло поужинала, пытаясь не выдать своего изменившегося настроения. Герхо хокарэм, и он сразу увидел, что Карми не из питомцев замка Ралло. Ничего удивительного в том, что он решил задержать и доставить странную попутчицу в Орвит-Ралло.

Карми рассеянно поворошила веткой дотлевающие головешки. Герхо, сидя напротив, старательно показывал, что пора спать, — пытался сдерживать зевоту из почтения к госпоже хокарэми.

— Что страдаешь? — равнодушно проговорила Карми. — Спи, не беспокойся.

Герхо стал укладываться на ночлег. Карми потянулась за котелком с водой, нечаянно опрокинула его, подхватила, когда на дне осталось несколько глотков, с сожалением заглянула внутрь, потом выпила воду, вздохнула и встала.

— Спи, — кивнула она подхватившемуся было Герхо. — Я сама.

Не производя особого шума, но и не пытаясь идти осторожно, она спустилась к ручью, бережно поставила у воды котелок и глянула вверх. Она увидела озаренную неясным светом угасающего костра фигуру поднявшегося Герхо и сообразила, что даже если он и смотрит вниз, ничего не увидит в темноте. И он еще не знает, что Карми в полной мере владеет хокарэмским искусством «невидимости».

Она бесшумно скользнула прочь, пытаясь разобраться, в каком направлении хокарэм Герхо будет вести поиски исчезнувшей самозванки. Она знала, что для того, чтобы отыскать ее в ночном лесу, Герхо потребуется не только умение, но и везение. И самой ей понадобится умение и удача.

Но удача изменила ей. Карми выскочила на край обрыва, определила, что это настоящий каньон, пробитый рекой в твердых каменных породах, неправильно взяла направление, желая обойти одно из разветвлений этого гигантского оврага, заплуталась и к рассвету оказалась на пустоши, где ее одежда четко выделялась среди красных песков. Карми старательно втерла в одежду красную пыль, отчего та приняла бурый оттенок, и затаилась среди камней. Осеннее солнце еще припекало, но Карми сообразила, что если она полежит так до вечера, то простудится. К тому же над ней принялись кружить несколько зловещих птиц, и Карми решила, что пора отсюда выбираться. Где ползком, где перебежками она двинулась к виднеющейся вдали рощице. Она была внимательна и осторожна, но вдруг один из валунов зашевелился, превратился в Герхо, и хокарэм насмешливо сказал:

— Ну, девочка, куда ты?

Карми выпрямилась, машинально похлопала по штанам, отряхивая пыль.

— Хорошо бегаешь, — благодушно проговорил Герхо.

— Что ты ко мне привязался? — вяло спросила Карми.

— Ты уж извини, малышка, но придется тебе прогуляться до Орвит-Ралло.

Карми фыркнула:

— Вот еще!

— На тебе одежда, которую ты не имеешь права носить.

— Ишь ты, законник, — с недоброй улыбкой произнесла Карми. — Хокарэмы права разбирают, подумать только…

Но Герхо не был склонен выслушивать дерзости. Он хлестко ударил ее по шее, и резкая боль опрокинула Карми на землю. Когда она опять обрела способность дышать, Герхо стоял над ней и держал в руках лапару, подаренную арзраусцем. Нож, который Карми купила в Лорцо, уже был у него за поясом.

— Где взяла? — Герхо сунул лапару под нос Карми. Карми сидела держась за горло. Дышать было больно, голос отказывал. — Где взяла? — Герхо с силой встряхнул Карми за плечи. У Карми мотнулась голова, причинив еще большую боль горлу. Она закашлялась.

— Отцепись, — прохрипела она. — Буду разговаривать только с Логри.

Герхо еще раз хлестко ударил ее. Карми, придя в себя после удара, демонстративно зажала в зубах шнурок от куртки. Герхо присел перед ней на корточки, повернул ее лицо к себе, посмотрел на крепко сцепленные зубы и проговорил:

— Ладно, милая моя. Логри так Логри. Вставай!

Тон его не предвещал ничего хорошего. Карми послушно поднялась на ноги и остановилась, ожидая приказаний. Герхо — опытный хокарэм, не мальчишка, как рыжий Смирол, обмануть его нелегко, да и не удастся — он настороже, он уже знает, на что Карми способна. И Карми знала, что, если она будет вести себя неразумно, попытается применить те приемы боя, которым когда-то учил ее Стенхе, Герхо попросту убьет ее или искалечит.

В молчании, нарушаемом только короткими приказами Герхо, они вернулись к месту стоянки. Герхо собрал своих мулов, и они опять двинулись в путь, только на лошади на этот раз ехал Герхо, а Карми шла пешком.

Дорога на Орхаухский брод осталась далеко в стороне. Герхо теперь не было необходимости хитрить, и он направился к Орвит-Ралло напрямик.

Ночь наступила очень быстро; они слишком много времени потратили на игру в кошки-мышки, и теперь уже Герхо, которому спать хотелось непритворно, не мог позволить, чтобы Карми сбежала еще раз. Он ее связал, связал не очень крепко, чтобы не нарушилось кровообращение. Щадящий способ он мог выбрать и потому, что Карми — с ее не слишком развитой мускулатурой — неспособна на ухищрения, к которым обычно прибегают связанные хокарэмы: она не умеет заметно изменять объем своих мышц.

— Спокойной ночи, — с иронией сказал Герхо, укрывая ее одеялом из заячьего меха. С парнем он бы так церемониться не стал, но женщина в беспомощном положении, полагал Герхо, должна иметь право на какое-то снисхождение.

— Послушай-ка, злюка, — он обратился к ней вдруг, размягченный собственной добротой. — Как ты меня раскусила? Почему? Потому, что я тебя к Орвит-Ралло тянул?

— По запаху, — отозвалась Карми сонно. Веревки и заячья полость сковывали свободу, но не резали кожу, и было тепло, так что поблажку она оценила. — Полынь, лисянка и массажное масло.

Герхо недоуменно обнюхал свое запястье.

— У мужиков никуда не годный нюх, — добавила Карми, отворачиваясь от костра.

Утром Герхо поднял ее чуть свет, долго распутывал свои замысловатые узлы, потом разрешил умыться, дал кусок лепешки с вяленым мясом и три сушеные груши.

— Сегодня будем в Орвит-Ралло, — сообщил Герхо, садясь в седло.

Карми промолчала. Что уж и говорить, её совсем не тянуло в замок Ралло, но возможности избавиться от опеки Герхо она не видела.

Так они и прибыли в Орвит-Ралло: Герхо, восседающий на пегой лошаденке, четыре тяжело груженных мула, и Карми, устало бредущая пешком. Не обошлось без старых знакомых: малыш Таву-аро, увидев Карми, закричал восторженно:

— Ух ты! Смиролов костюмчик вернулся!

Ролнек, невесть откуда возникший рядом с ним, затрещиной напомнил малышу о необходимости помалкивать.

— Присмотрись-ка получше, Таву! — Он-то сразу увидел, что одежда Карми уже другая.

Гортах, на которого в свое отсутствие Логри оставил замок, спросил:

— Кто ты, девка, почему в этом наряде?

— Ты Логри? — спросила Карми.

— Я Гортах, — ответил хокарэм.

— Буду разговаривать только с Логри. Герхо тычком заставил ее замолчать.

— Оставь ее, приятель, — сказал ему Гортах. — У нее есть такое право. Ролнек, накорми гостью и покажи, где она будет спать.

— Пойдем, Сэллик, — пригласил Ролнек.

— Я не хочу есть, — проговорила Карми, когда они отошли.

— Молочка тогда попьешь, — отозвался Ролнек.

— А Смирол где?

— Смирол уже служит, — ответил Ролнек.

— А-а, — протянула Карми. — Вам сильно повредило, что я от вас сбежала?

— Да нет, не очень.

Ролнек привел Карми в подвал, очень мрачный сейчас, в сумерках. У очага чистила медный таз старуха, одетая на хокарэмский лад. Более странного зрелища Карми в своей жизни не видела.

— Нелама, это пленница, — сказал Ролнек. — Дай ей молока, и пусть она ночует у тебя.

— Хорошо, — кивнула старуха. — Садись, девочка, молоко в кувшине на столе. Там, в корзине, ягоды возьми, вкуснее будет. И хлеба отломай, хлеб свежий, вкусный. А курточку сними, она грязная, да и самой тебе помыться бы надо.

Карми поставила на стол кружку с молоком и миску с ягодами.

— А где умыться можно? — спросила она.

— Выйди за те двери, там сразу справа и источник, — показала старуха. — Погоди, я тебе келани дам. Твои-то тряпки как следует почистить надо.

Карми получила домотканую короткую рубаху-келани, льняное полотенце, в потемках вышла за дверь и прислушалась. Справа нежное журчание, а где-то недалеко хрюкнула свинья; вообще же тихо, и тишина эта такая мирная, деревенская, что у Карми защемило сердце.

Она впотьмах отыскала источник. О боги! Вода оказалась горячей. По деревянному желобу из скалы стекала струйка воды и падала в круглую, облицованную камнем ванну. Карми, предчувствуя блаженство, стащила с себя одежду и залезла в горячую воду. Сколько она так сидела, растирая тело ладонями, Карми вряд ли могла сказать, выходить не хотелось; когда она чувствовала, что перегревается, то вылезала из воды посидеть на каменном бортике — и снова погружалась по шею.

Нелама, встревоженная долгим отсутствием пленницы, вышла и позвала:

— Э-эй, девочка…

Карми полусонно откликнулась.

— А, сморило тебя, — заворковала старуха. — Ну давай, давай, поднимайся, вот тебе полотенчико…

Карми нехотя выбралась из воды, взъерошила волосы полотенцем, потянулась за келани, оделась. Нелама унесла ее грязную одежду, и Карми подумалось, что обратно свою одежду она уже не получит — придется ей обходиться куцей рубашкой-келани.

Но после горячей ванны Карми в подвале показалось холодно. Нелама, поняв ее, дала ей просторный суконный балахон и пригласила к столу. Кроме молока и ягод, на столе появилась плошка с чем-то желтоватым.

— Спасибо, я не хочу есть.

— А ты попробуй, — ласково предложила Нелама.

Карми пальцами зачерпнула скользкую желеобразную массу и отправила в рот.

— О-о! — искренне восхитилась она. — Как вкусно!

— Как тебя звать? — спросила Нелама.

— Карми.

— А кто ты?

Карми, помолчав, ответила:

— Извини, но допрашивать себя позволю только Логри.

— Да бог с тобой, девочка, — откликнулась Нелама. — Я же не во вред тебе.

Карми молчала, не забывая наполнять рот лакомством.

— Ты, наверное, и сама еще не знаешь, на что напросилась, нося нашу одежду, — продолжила Нелама.

— На что же? — отозвалась Карми бесстрастно.

— Лет двадцать назад один паренек из Корнве задумал бежать из плена.

— Да-а?..

— Одежду раздобыл, украл что ли, да только его увидели и поймали. И чтоб впредь не повадно было одежду хокарэмскую носить, палач в Корнвире и снял с него одежду вместе с кожей, — рассказала Нелама.

— Так поступают с мужчинами, — возразила Карми.

— Да, но, так или иначе, ты умрешь.

— Так или иначе, я когда-нибудь обязательно умру, — сказала Карми безразлично. — Так почему бы не завтра?

Нелама пожала плечами:

— Ложись-ка лучше спать.

Она указала Карми угол, где можно лечь, и бросила туда ворох шкур. Карми, не возражая, допила молоко и потащила через голову балахон, чтобы не путаться в нем ночью.

Во сне она увидела Руттула. Руттул угощал ее ягодами с молоком, и Карми, с удовольствием попивая из «консервной банки», смотрела, как на экране в звездном окружении проплывает фотонник. Кисейный хвост стелился за ним: она по-прежнему видела его как огромную, в несколько лиг длиной, иглу, и полупрозрачный хвост был как нитка заправлен в ушко этой громадной иголки. Потом Руттул сказал: «Пойдем со мной», и Карми, вместе с ним покинув глайдер, оказалась внутри фотонника. На что это было похоже? Пожалуй, на переходы Лорцоского замка — с такими же нишами и бойницами. Навстречу попадаются люди, одетые в такую же одежду, как у Руттула, только других цветов, а один из них показался Карми совсем знакомым. Смирол!.. Тонкий, изящный, рыжий Смирол в ярко-синем костюме, отделанном золотом; его глаза с улыбкой смотрят на нее, да только согнутый крюком большой палец правой руки будто ненароком поднесен к горлу в хокарэмском знаке молчания… Потом они вдруг оказались рядом, одни, и уже можно поговорить… «Не выдавай, — просит Рыжий, застенчиво улыбаясь. — Не выдавай меня…» — «Что ты, Рыжий, миленький, зачем ты здесь, тебя же убьют!..» — «Не убьют, если ты промолчишь», — улыбается Смирол.

— Тебе что-то приятное снилось, девочка? — вдруг услышала она. Это Нелама осторожно будила ее. — Логри вернулся, вставай, не иначе как тебя скоро позовет. А что, хороший был сон, зря разбудила?

— Может, и хороший, — улыбнулась Карми, потягиваясь. — Да говорят, когда покойник во сне чем-то угощает — не к добру это.

— Не к добру, — подтвердила Нелама. — К смерти это.

— О-ой, — усмехнулась Карми, — разве ж хокарэмы в вещие сны верят?

— Не верят, — подтвердила Нелама. — Да только я на старости лет малость суеверной стала.

— Сегодня я не умру, — сказала Карми. — Я это знаю.

— Не пройдет и суток, как «сегодня» кончится, — отозвалась Нелама.

— Ну и что? Наступит новое «сегодня», — с улыбкой сказала Карми.

Нелама улыбнулась тоже:

— Бессмертных только четверо, и ты не из их числа. «Ой ли?» — хотелось возразить Карми, недаром же она объявила себя одним из Четырех, Которые Были Всегда. Все-таки она промолчала. Для хокарэмов это не аргумент. Бессмертных не бывает. И Накоми когда-нибудь сгорит дотла.

Карми вышла к источнику и осмотрелась. Дворик казался совсем обычным. Где-то в глубине — хлев, по двору, кудахча, разгуливают пестрые куры, а за ними присматривает степенный петух с великолепным хвостом, отливающим зеленью. К изумлению Карми, облицовка источника оказалась из розового с багряными прожилками мрамора и была совсем недавней.

«Однако… — удивилась Карми. — Вот тебе и скромный уклад хокарэмов!»

Она ополоснула лицо, зачерпывая из бассейна. Скрипнув дверью, вышел из кухни Герхо:

— Вот ты где! Пойдем-ка…

Он цепко ухватил Карми выше локтя и потянул за собой.

— Что тащишь? — воскликнула Карми. — Я и сама могу идти. О-ох! Больно!

Герхо, не обращая внимания на протесты, грубо волок ее за собой. Логри ожидал на террасе, и Герхо, втащив ее туда, толкнул так сильно, что она с трудом удержалась на ногах. Самообладания это ее, однако, не лишило.

— Вот ублюдок, — сказала она тихо, но достаточно четко. — Синяки теперь останутся.

— Да, это она, — услышала Карми голос за спиной. — Это та девка, что убила Горту!

— Убила? — обернулась Карми. — Меня еще и в этом обвиняют?

— Разве это не правда?

— Ты, хокарэм, — сказала Карми с презрением, — а что делал в это время ты? Ты прекрасно знаешь и сам, что Горту умер от испуга.

— Шэрхо! И ты, девка! — прикрикнул Логри. — Помолчите пока!

Карми, демонстрируя почтительную готовность слушать, повернулась к Логри.

— Как тебя зовут? — спросил Логри.

Она не преминула вывернуть вопрос наизнанку:

— Я называю себя Карми.

— Из какого ты сословия? — Я вне сословий. Я хэйми. Логри задал новый вопрос:

— А кто первым назвал тебя хэйми — ты сама или люди?

— Люди, — улыбнулась Карми. — И я решила не возражать.

— Я бы хотел, чтобы ты ответила на несколько вопросов, — сказал Логри.

— Разве я не отвечаю на них?

— Почему ты носишь хокарэмскую одежду?

— Так безопаснее. Разве нет?

— Но какое ты имеешь право?

— Я заплатила за нее портному, — сказала Карми лукаво. — Разве есть закон, запрещающий покупать одежду?

— Почему бы тебе не купить платье принцессы?

— Я не так богата, — ответила Карми. — И разве есть закон, который запрещает простым смертным носить хокарэмскую одежду?

— Хорошо, — улыбнулся Логри. — В этом ты невиновна. А вот какое ты имеешь право носить лапару?

— Мне ее подарили, — ответила Карми. — И я не помню закона, запрещающего принимать подарки.

— Эта лапара пятнадцать лет как пропала в Миттауре вместе с Доуми, — произнес Логри и добавил: — Доуми — хокарэм.

— Разве тот, кто его убил, не завладел лапарой по праву? — вопросом ответила Карми. — И разве он не имел права подарить ее?

— Ты хочешь сказать, тебе подарил лапару человек из Миттаура?

— Да, из Арзрау.

— Подарил? — подчеркнул Логри.

— Подумаешь, — небрежно сказала Карми, — принц Паор и не то для меня сделает.

Логри в зародыше подавил замешательство.

— Он в меня влюблен, — объявила Карми.

— И если мы тебя убьем, войну Майяру объявит? — с усмешкой спросил Логри.

— Да, или еще какую-нибудь глупость устроит, — отозвалась Карми. — Только зачем вам меня убивать? Какие еще преступления мне приписывают? Впрочем, валите все на меня, мне не страшно — за все отчитаюсь. Мой хэйо — Третий Ангел, а нам с ним все нипочем.

— А это откуда у тебя? — спросил Логри, показывая стажерский ключ с прицепленными бусами. — Тебе это подарили или ты купила? У кого?

Карми молчала. У нее перехватило дыхание. Бусы Руттула должны к ней вернуться.

— Не размахивай бусами, Логри, — сказала она изменившимся голосом. — Имей уважение к их скрытому могуществу.

— Да, — ответил Логри, укладывая бусы в кисет. — Это действительно Амулет, но я хочу знать, как он попал в твои руки. Или ты найдешь какой-нибудь закон, который не возбраняет тебе владеть краденой вещью?

— Краденой? — переспросила Карми. — Да, мне случалось воровать, но я не думала, что можно назвать украденной вещь, которая не пригодится мертвому.

— Тогда это не кража, а мародерство, — бросил Логри.

— Ключ мой, — сказала Карми. — И я могу поклясться на хлебе и крови, что мне его подарили. А бусы я взяла, чтобы иметь память, ведь они лучше, чем что-нибудь другое, напомнят мне о покойном.

— Разве ты не знаешь, что у мертвого хокарэма нельзя брать никакие вещи, кроме оружия? Или ты хочешь назвать это оружием? — продолжал допрашивать Логри.

— Погоди.. — растерянно сказала Карми. — О ком ты, Логри? Я не понимаю.

— О Стенхе, хокарэме принцессы Сургарской.

— Но… Логри, разве эта вещь могла принадлежать Стенхе? О нет, принадлежала она совсем другому человеку.

— Лет десять назад я видел эти бусы в руках Стенхе, — сказал Логри. — Правда, без этого… «ключа», ты так это назвала?

— Бусы и ключ сделали одни руки, разве это не видно? И если они нашли друг друга, значит, они нашли хозяина. А Стенхе… Не знаю… Почему бы тебе не спросить у него самого?

— Разве он жив?

— Почему нет? Я думаю, он сейчас на юго-востоке, в Колахи или в Пограничных горах Сургары.

Логри помолчал.

— Боюсь, тебе придется пожить у нас, пока мы его не найдем.

Но и у Карми, пока он размышлял, тоже было над чем подумать.

— Я не против. Но бусы ты сейчас отдашь мне. Они мои.

Я — Ур-Руттул.

Логри, онемев, смотрел на босоногую девчонку в короткой келани, девчонку, которую разыскивали сейчас по всему Майяру как опаснейшую мятежницу, девчонку, в жилах которой текла самая благородная кровь в королевстве, потому что, как узнал Логри вчера, король Лаави умер, а наследник был всего лишь младшим братом — младшим братом девчонки в короткой келани.

Глава 13

«Высокие небеса, премудрые и преблагие! С какой такой причины невзлюбили вы девушку Карми, бывшую сургарскую принцессу? Что вам до нее, великие боги? Что за радость вам мучить ее превратностями судьбы?..»

Не привыкла молиться юная принцесса Ур-Руттул Оль-Лааву. В богатом доме сургарского принца вела она беспечную жизнь, не зная ни тягот, ни печалей. Зачем ей было молиться? Нечего ей было выпрашивать у всемогущих богов.

Что же ей нужно? Пока она знала одно: не нужны ей ни богатства, ни громкие титулы — все это не обережет от предательства. И цель у нее была одна — дожить до появления в Майяре Руттуловых соотечественников. Ведь должны же они появиться в конце концов — так говорил Руттул. Как будет выглядеть это появление и каковы будут эти люди, Карми не могла представить. О чем говорить с ними — об этом она еще тоже не думала. Там будет видно. Несомненным казалось одно: она покажет им могилу Руттула и расскажет, какой это был замечательный человек… Или нет, передумала Карми, она просто скажет им, кто он был для Сургары и Майяра, а остальное пусть уж сами узнают от людей — так никто не посмеет упрекнуть ее в том, что она пристрастна.

Но сумеет ли она дожить до этих дней?

В тот самый год Ветра, который одел ее в траур, упрятал в монастырь, а потом дал свободу, Карми наделала много ошибок — и это опять-таки привело к потере свободы, а потом, может быть, приведет и к смерти.

Как ее подловил Герхо? Привел, что называется, как на убой, прямо в замок Ралло. А она даже сбежать от него толком не сумела. Ох, глупость, глупость! Правду говорят: задним умом человек крепок. Теперь, вспоминая бесславный свой побег, Карми понимала, что не стоило ей стремиться удрать от Герхо подальше, надо было затаиться поблизости, пока Герхо прочесывал окрестности. Он лучше знал местность, но и Карми кое-что понимает в хокарэмской науке «невидимости». Детские игры в прятки не прошли бесследно — Карми смогла обмануть и Маву, и Стенхе, а ведь они отлично ее знали, вырастив чуть ли не с пеленок. Обманула бы она и Герхо — он ничего о ней не знал и не мог ожидать от нее искушенности в хокарэмских искусствах.

Что он мог знать о ней? Только то, что она смелая девчонка, похоже, что беглая рабыня, ради пущей безопасности переодевшаяся в одежду хокарэма, да только позабывшая, что замок Ралло — оплот хокарэмов — совсем рядом. Может быть, и не глупо с ее стороны было надеяться, что ей удастся проскочить незамеченной, но раз уж Герхо ее заметил и сумел изловить, то предстояло держать ответ за свое самозванство.

Замок Ралло, который по ходившим в Майяре рассказам был местом страшным, полным невообразимых ужасов и тайн, показался Карми спокойным, по-семейному теплым, родным. Помимо воли ей захотелось, чтобы он и в самом деле стал ее новым домом, чтобы здесь можно было надолго остаться, отдохнуть от накопившейся за год усталости.

Старая хокарэми Нелама говорила о мучительной смерти, ожидающей самозванцев, но при этом угощала Карми разными осенними лакомствами. А Старик Логри, мастер хокарэмов, о котором, Карми слыхала, говорили как о хладнокровном, находчивом и бесстрастном хокарэме, заметно удивился, узнав, кого послала судьба в подчиненный ему замок.

Логри быстро справился с собой и сказал:

— Что ж, госпожа моя, жизнью твоей я распоряжаться не могу. Но не могу и отпустить тебя.

Карми молчала. Конечно, как можно отпустить беглую принцессу, бог знает что натворившую в Майяре?

Герхо, который только что был демонстративно груб, проговорил с ухмылкой:

— Прошу прощения, высокая госпожа… Карми молчала.

— Я думаю, ты можешь пока вернуться к Неламе, — сказал Логри.

Карми, которая уже привыкла не обращать внимание на грубость и непочтительность, мотнула головой, изображая поклон, и отправилась на кухню к Неламе.

Старая хокарэми сейчас не имела времени на ласку К пленнице: ей надо было накормить всех обитателей замка. Карми предложила помощь, но Нелама только покачала головой и споро продолжала свою работу. Карми, видя, что ее услуги не нужны, села к старшим ученикам.

Стол старших учеников находился посреди трапезной залы, за ним сидело около дюжины молодых парней и две девушки. Во главе стола сидел Ролнек. Он был важен, серьезен и немного смешон. Карми пристроилась на скамью рядом с ним, ребята радушно подвинулись, освобождая место. Ролнек гостеприимно протянул гостье ложку.

Карми покачала головой:

— Не надо, я сыта. Меня хорошо покормили вчера.

— Смотри, до следующей еды еще далеко, — предупредил Ролнек.

— Кто это, браток? — спросил один из мальчишек, беззастенчиво разглядывая Карми.

— Это та девица, из-за которой Рыжий потерял голову.

— Ну-ну, — возразила Карми, — Рыжий голову так просто не потеряет, и уж во всяком случае не из-за меня.

— Он принял на себя вину за то, что упустил тебя, — объяснил Ролнек.

— Ты-то в этом виноват не меньше его, — ответила Карми.

— Виноват, — согласился Ролнек. — И что с того? — Он обернулся к девушке в вытертых штанах и келани, которая только что подошла к столу и собралась было сесть: — В чем дело, Гелати? Почему опаздываешь?

— Старик задержал, — ответила Гелати. — У нас в Ралло, оказывается, объявилась знатная особа. — Она окинула оценивающим взглядом Карми. — Но на знатную ты что-то не похожа, госпожа, — добавила она вольно.

— Меня зовут Карми.

— К услугам твоим, госпожа Карми, — преувеличенно почтительно поклонилась девушка.

— Меня зовут Карми, а не госпожа и не как-нибудь еще, — последовал упрямый ответ.

— Карми! — фыркнула Гелати. — И имени-то такого нет! — Она растолкала мальчишек и села за стол напротив Карми.

— Что ты топорщишься? — упрекнул Ролнек гостью. — Я еще летом сказал Логри, что ты из высокой семьи.

— С чего ты взял? — отозвалась Карми. — Неужто я так похожа на знатную даму?

— На знатную даму — нет, конечно. Но крови ты самой благородной, аоликанской, держишься вольно, а такая привычка за один день не возникает, да и уши у тебя…

— Что «уши»? — подозрительно переспросила Карми.

— Дырочки для серег у тебя длинные — сразу видно, что серьги тяжелы были. А простолюдинкам тяжелые серьги запрещено носить королевским указом.

Карми задумчиво потрогала мочку уха, уже год как забывшую тяжесть серег.

— А Смирол этого не заметил, — хвастливо продолжал Ролнек. — Знала бы ты, как ему попало от Старика за ненаблюдательность !

— Если бы не Смирол, — напомнила Карми, — вы бы не заметили моего побега из Инвауто.

— Да, — согласился Ролнек. — Уж это точно.

— Если бы вы не заметили меня, я бы почти наверняка погибла, — говорила Карми. — Я ведь вплавь хотела одолеть пролив между Ваунхо и берегом, а там течение сильное, меня бы в море унесло.

— Да-а, пожалуй, — кивнул Ролнек, раздумывая. — Лодки сильно сносило.

— Так что Смирол спас меня, — завершила Карми.

— Можно и так сказать…

— Да здравствует Смирол! — насмешливо воскликнула Гелати. — Он спас знатную даму и достоин награды.

— Ты что-то имеешь против Смирола? — обернулась к ней Карми.

Гелати не ожидала вопроса и чуть не поперхнулась.

— Рыжий над Гелати смеялся, — вдруг сказала одна из девушек, сидевших на другом конце стола.

— О, еще бы! Он ведь Особенный! — наконец выговорила Гелати. — Представляешь ли, госпожа моя, он механику изучал — это в свободное-то время, когда отдыхать положено.

— Что же плохого в механике? — вяло отозвалась Карми. — Механика — дело полезное.

— Да для кого дело? — возразила Гелати. — Для хокарэма?

— Чудной он — Смирол, — снисходительно проронил Ролнек.

— А где он сейчас? — поинтересовалась Карми.

— В Байланто, — ответил Ролнек. — Сама высокая госпожа Байланто-Киву приезжала выбрать себе хокарэма. И выбрала, — фыркнул Ролнек. — Самого что ни на есть лучшего…

Карми после паузы произнесла:

— Не знаю достоинств сидящих за этим столом молодых людей, но, если бы мне предложили выбирать между тобой и Рыжим, я бы выбрала Рыжего.

— Почему? — запальчиво отозвался Ролнек, уверенный, что по сравнению со Смиролом выглядит куда привлекательней.

Карми хотела было объяснить ему, что со Смиролом не в пример приятнее общаться, но в это время над ее ухом раздался грозный окрик:

— Что за посиделки?

Она подняла голову. Сердитый Герхо счел своим долгом разогнать разболтавшихся учеников. Карми улыбнулась. Она рассмеялась бы ему в лицо, если б знала, что Герхо только что получил от Логри выволочку за то, что тянет в Ралло бог знает кого. Появление бывшей сургарской принцессы создавало для Логри трудноразрешимые проблемы. С одной стороны, высоким особам обычай запрещал появление в замке Ралло, с другой — ради спокойствия Майяра принцессу Карэну надлежало удержать в своих руках. Куда проще жилось бы Логри, если бы Герхо не обратил внимания на девушку в хокарэмской одежде!

Решить обе проблемы одним махом было бы возможно, если отправить странную госпожу Карэну в Горячие ключи. Но, сообразил Логри, при ее-то прыти, девушку лучше иметь постоянно в поле зрения. Если она сумела пройти через храм Катахли, то кто может поручиться, что у нее в запасе нет больше сюрпризов, которые могут обмануть самого опытного хокарэма? Будь она не принцесса, а простая хэйми, Логри приказал бы ей неотлучно находиться около него, как говорится спал бы с ней в одной постели и ел из одной миски. Высокий же сан требовал уважения к этой голоногой девчонке.

Выход, который придумал Логри, ему не нравился, и в глубине души он был убежден, что совершает ошибку: Логри приставил к беглой принцессе Гелати.

Гелати была не в восторге от свалившейся ей на плечи обязанности, но ее мнения никто не спрашивал. Однако девушка, которую велел ей опекать Логри, показалась ей довольно занятной. Карми была похожа на хокарэми — и в то же время совершенно другая. «И это принцесса? — думала Гелати. — Да нет, Логри шутит!»

— Госпожа моя, — почтительно обратилась Гелати к Карми, — пойдем, я покажу тебе покои, где ты будешь жить.

Карми даже не повернула к ней головы.

— Госпожа, — Гелати коснулась ее плеча, — пойдем.

— Так ты ко мне? — обернулась Карми. — А я-то думаю, кого здесь госпожой называют… Ведь я — Карми, я говорила уже…

Издевка, явственно звучащая в словах Карми, могла бы рассердить любого, но не хокарэма. Гелати сказала:

— Логри велел называть тебя госпожой.

— Вот как? — Карми наконец встала с опустевшей скамьи. — Пойдем-ка поищем Логри.

Искать его не пришлось — он сам появился на пороге, собираясь завтракать.

— Мастер, — обратилась к нему Карми, — кто из нас путает? Кому я госпожа? Я просто Карми.

— Хорошо, — согласился Логри. — Карми так Карми. Но я полагал, приставляя к тебе служанку, что будет лучше, если она будет обращаться к тебе как это принято в Майяре.

— Служанку? — подняла брови Карми. — О, Логри! Я в растерянности. Зачем мне служанка? Я все могу делать сама.

— Тебе нужна служанка, — твердо сказал Логри. — Помимо всего прочего, Гелати будет присматривать за тобой…

— Тогда это называется совсем другим словом, — рассмеялась Карми. — И это меняет дело. — Она обратилась к Гелати: — Пойдем, сестренка…

Гелати привела ее в большую комнату на верхнем этаже Южной башни. Комната уже давно не знала жильцов: пыль и грязь лежали толстым слоем. В нише за обтрепанным занавесом стояла большая кровать — сколоченный из досок ящик, заполненный соломенной трухой и тряпками. Рядом с большим полукруглым окном валялся на полу щелястый щит-ставень; холодный осенний ветер свободно гулял в этом неуютном жилье.

«В том замке, где я хотела устроиться на зимовку, было бы не лучше», — равнодушно подумала Карми. Ни в какое сравнение с Руттуловым домом в Тавине эта комната идти не могла.

Но Гелати была настроена оптимистичней. Оглядев комнату, она далеко высунулась из окна и заорала, обращаясь куда-то вдаль:

— Эй, Караиту, а ну не бездельничай! Живо тащи сюда ведра с водой. А ты, Даллик, искупаться потом успеешь, идем помогать, слышишь?

Она сползла с подоконника и обернулась к Карми:

— Не переживай, сестренка, сейчас порядок наведем…

— Холодно здесь, — заметила Карми.

— Да нет, не очень, — отозвалась Гелати. — Хотя ты же южанка… Потеплее одевайся.

Она сорвала прикроватный занавес, расстелила на полу и стала сгребать на него слежавшуюся солому из кровати. Карми взялась помогать. Пришла Даллик — девушка, которая за завтраком сказала, что Смирол смеялся над Гелати; заглянула

Нелама, поманила за собой Даллик, увела. Появился с двумя ведрами на коромысле коренастый подросток. Гелати тут же погнала его за стремянкой и палками — обметать пыль и паутину с потолка. Вернулась Даллик, принесла с собой три соломенных веника. Потом пришла еще одна девушка, Тануми, тоже взялась за работу.

Сначала Карми казалось, что подобный беспорядок за день разобрать не удастся, но уже через два часа комната преобразилась. Покоробившуюся ставню выкинули во двор. Ролнек в это время сколотил раму и обил ее промасленным полотном, он же поправил чуть покосившуюся расшатанную кровать и как следует укрепил жердь, на которую потом повесили новый занавес. Принесли гору душистого сена и заново наполнили, вместо матраса, ящик. Нелама дала Даллик плотные домотканые покрывала и пуховые подушки, полость из меха серого тохиара и этого же меха огромное одеяло из двух слоев шкурок, — действительно царское ложе. Карми с раннего детства не доводилось спать по-северному, в мехах, она с сомнением потрогала постель рукой, не решаясь лечь. Зато Гелати сомнений не имела: с воплем восторга прыгнула в кровать, потянув за собой Даллик. Даллик покорно откинулась в серый мех.

— И в самом деле хорошо, — мечтательно проговорила она. — Можно к тебе в гости приходить, Карми? Понежиться в постели…

Карми, решившись, легла рядом с ней и потянула на себя пушистое одеяло.

— Святые небеса, — вздохнула Карми. — Тепло, мягко… Век бы не вставала.

На лестнице послышались стуки и сопение. Спотыкаясь на неровных ступеньках, Караиту приволок почерневшую жаровню. Следом за ним Ролнек, с трудом поворачиваясь на тесной лестнице, внес широкую доску, с одной стороны обитую сеткой из бронзовых проволочек. Все это было поставлено в угол, и Ролнек велел Караиту принести растопку, а сам рухнул на кровать, придавив ноги Карми и Даллик. Даллик немедленно отогнала его. Ролнек откатился к краю кровати, растянулся во весь рост на спине, закинул руки за голову.

— Не постель, а чудо, — заявил он, кося глаз на Карми. — Хотя тебя, госпожа моя, такой постелью, наверное, не удивишь. Всю жизнь небось на таких спала?

— Нет, — отозвалась Карми. — Варварство какое — меховая постель…

— А я думала, вся знать в таких спит, — неожиданно проговорила Даллик.

— Зачем в Сургаре меховая постель? — возразила Карми. — У нас там тепло круглый год. Редко в какую зиму вода ледком покрывается.

— Не знаю, не знаю, — задумчиво промолвил Ролнек. — Сургара вроде не южнее Ваунхо, а на Ваунхо зима бывает. Паршивая, правда, зима — слякоть да снежная каша.

— В Сургаре зима теплее, — сказала Карми. — Сургара от трех ветров горами закрыта, а с юга ветер не холод, а дождь приносит.

— Так ты мерзнешь, наверное, в одном келани? — спросила Даллик.

— Мерзну, — призналась Карми. — В Тавине в такую погоду уже в зимнем плаще ходила, а у вас здесь она летней считается.

На лестнице послышались привычные уже спотыкающиеся шаги. Караиту принес в охапке поленья и сложил в углу. Следом за ним тенью появился Логри. Увидев его, Ролнек и хокарэми тут же покинули постель. Карми села, натягивая на спину угол одеяла.

Логри осмотрел комнату, остановил взгляд на Карми:

— Как тебе твои покои? Все ли удобно?

— Чересчур роскошно, — ответила Карми.

— Ей нужна теплая одежда, — сказал Ролнек. — Она южанка — мерзнет.

— Нелама даст, — кивнул Логри. Карми спросила:

— Могу ли я приглашать твоих учеников в гости?

— Ты можешь распоряжаться ими, как тебе угодно, — сказал Логри. — Они должны знать, что ты из высокого сословия.

— Но, мастер… — начал Ролнек.

— Тебе запрещается только одно — покидать пределы замка, — продолжил Логри, не обращая на него внимания.

— Хорошо, — сказала Карми. — Да меня и не тянет никуда на зиму глядя.

Ее и в самом деле никуда не тянуло: замок Ралло, которого она так боялась раньше, оказался местом совсем не страшным. И радушие обитателей замка целебным бальзамом проливалось на сердце. Карми, правда, знала, что в этом радушии мало действительно дружеских чувств; она отлично понимала, что хокарэмы бесстрастно относятся к любому, кто не принадлежит к их замкнутому клану.

Карми быстро разобралась в порядках замка Ралло. Были они довольно суровыми, но как раз к пленникам отношение было самым мягким. Труднее всего жилось младшим ученикам — коттари; именно среди них была самая высокая в Майяре смертность, именно им доставалась жизнь, полная опасностей и тревог. Однако, если коттари ухитрялся дожить лет до четырнадцати, он считался уже взрослым, совершеннолетним, почти полноправным хокарэмом. В этом случае его называли уже гэнкар. После сурового детства жизнь гэнкара казалась райской, однако не надо забывать, что не всякий человек выдержал бы тренировки, которыми продолжали заниматься гэнкары. В это самое время к ним присматривались посланцы высоких принцев, подыскивающие своим господам хокарэмов. И после принесения клятвы кому-либо из майярских государей гэнкары становились товиахо-танай, «услужающими», или, как это точнее переводится с древнего языка, «рабами». Вывести хокарэма из этого состояния могла либо смерть хозяина — и тогда хокарэм назывался райи, «свободный», либо неизлечимая болезнь или тяжелое увечье — и тогда он становился гелаки, «отосланным».

Если вспоминать знакомых Карми хокарэмов, то Смирол был сейчас товиахо-танай, Ролнек — гэнкар, Гелати и Даллик — гэнкари, Таву-аро и Караиту — коттари, Логри и Герхо — райи, а Нелама — гелакин.

Стенхе, рыскающий по Майяру в поисках сургарской принцессы, считался товиахо-танай, а безвестно сгинувший Маву попадал в разряд «молчащих» — эрраи.

Распорядок в замке тоже был весьма прост — два раза в день звонили в колокол, созывая на завтрак и поздний обед; можешь приходить, можешь не приходить — никто не станет выяснять, почему у тебя нет аппетита. Коттари и гэнкары спали в одних и тех же комнатах, но если гэнкарам разрешалось заворачиваться в одеяла, коттари в суровые зимние ночи спали, сбившись в клубок, на жиденькой подстилке из соломы. Заболевшим тоже разрешалось взять одеяло, но много ли тепла могло дать оно в выстуженных комнатах замка, где спокойно гулял ветер? Одеждой коттари чаще всего были обноски, правда неизменно чистые — чистота среди хокарэмов считалась одним из важнейших условий здоровья. Гэнкары одевались в лучшие одежды, но и гэнкары, и коттари за пределами замка выглядели одинаково — старшие порой даже позволяли себе небрежность. Гораздо большее внимание хокарэмы уделяли обуви. Мальчишка мог быть почти голым даже в мороз, но у него обязательно были хорошие сапожки и две пары шерстяных носков. Сапожничание или вязание поэтому считались в замке Ралло отдыхом; портянки или крестьянская обувка — талари — полагались почти неприличными.

Девушки, насколько заметила Карми, одеждой почти не отличались от парней. Хотя хокарэмы довольно мягко относятся к женщинам, хокарэми никаких снисхождений не делалось. Хокарэми не женщина, считалось в Майяре. Удел женщины — рожать детей и вести хозяйство, а хокарэми трудно представить в таком качестве. По традиции велось, что хокарэми должны хранить невинность для своего хозяина, но практически мастера замка сквозь пальцы смотрели на любовные приключения гэнкари; главное, чтобы девушка не оказалась беременной. При этом за нравственностью мальчишек следили безукоризненно. Всякие любовные истории в стенах замка Ралло наказывались жесточайшим образом, хотя поведение их за пределами долины Горячих ключей оставалось неконтролируемым.

Гелати в этом отношении жизнь вела очень веселую и не видела в своем поведении ничего дурного. Она в первый же вечер спросила, не хочет ли Карми пригласить кого-нибудь из парней — погреть постель.

— Нет, — качнула головой закутавшаяся в одеяло Карми. — Ролнека, может быть? — настаивала Гелати, уверенная в том, что Карми смущается.

— Ролнека? — презрительно переспросила Карми. — Вот уж счастье-то…

— Можно и другого, — отозвалась Гелати, стоя на бортике кровати и поправляя сбившийся занавес.

— Ну уж нет, — заявила Карми. — Последней дурой буду, если позову в постель хокарэма. Меня все предают, а хокарэмы — дважды и трижды предатели.

— Неправда, — возразила Гелати. — Хокарэмы не предают.

— Предают, — сказала Карми. — Только делают это изощренно — так, что вроде и упрекнуть не за что.

— Ты о чем?

Карми вздохнула. Если бы Стенхе не скрывал от нее прошлой осенью, что в Сургаре затевается неладное! Он ведь что-то знал, Карми могла спорить, что знал и намеренно удерживал ее в Миттауре. А что делал Маву в долине Праери, когда его встретил Арзравен Паор? Он должен был находиться при Руттуле. Руттул послал его к ней? Когда? Только когда заболел, чтобы она помогла Руттулу добраться до глайдера и попробовала его излечить? Или же гораздо раньше — для того, чтобы опять-таки подольше удержать ее в Миттауре?

А ведь если бы она узнала о происходящем сразу же, как вести дошли до Миттаура, все могло быть. иначе. В глайдере есть механизм-лекарь, и, может быть, он сумел бы вылечить внезапно заболевшего Руттула. Кто виноват в том, что больной Руттул не смог добраться до глайдера, а супруга его, сургарская принцесса, в это время глазела на нтангрские храмы? Кто виноват в этом? Она, ее хокарэмы или же сам Руттул? Кто виноват? Он умирал, а она в это время готовилась праздновать Атулитоки. И когда она, догадавшись обо всем, мчалась в Сургару, он уже умер.

Карми подняла голову и глянула на Гелати. Гэнкари безмятежно спала.

Глава 14

Логри пришлось затратить немало времени, пока он разыскал Стенхе. Определенного его местонахождения он не знал, поэтому пришлось «распускать паутину» — слать гонцов-райи во все места, отмеченные в этом году бурной деятельностью сургарской принцессы. Удовольствие получилось довольно дорогое — по всем канонам «распускание паутины» на такой большой территории требовало групп хокарэмов численностью не менее трех человек, поэтому для прочесывания потребовалось тринадцать райи — трое на Лорцо, трое на Колахи, трое на Миттаур и четверо на Сургару. На Миттаур, если уж честно признаться, потребовалось бы гораздо больше, но отправить туда большую группу Логри не рискнул: уж очень нетерпимо в Миттауре относились к хокарэмам.

Карми ничуть не возражала против поисков, даже написала Паору письмо, в котором просила помочь. Паор немедленно ответил, что, к сожалению, гонцы несколько припоздали: Стенхе был у него, но уже давно ушел, не сообщив куда. Паор слал также сургарской принцессе свои наилучшие пожелания и небольшой подарок.

Тючок, который притащил в Ралло гонец, и в самом деле был не очень велик и довольно легок. В нем оказался полный убор миттауской княжны: платья, сорочки, нижние юбки, вуали, покрывала, узорчатые шали, браслеты, ожерелья, наголовные украшения и в довершение всего — роскошный плащ из пятнистого меха горного льва.

— Кажется, он сватается к тебе, — сказал Логри, глядя, как Карми перебирает подарки.

— Да, — согласилась Карми.

— Что ты теперь будешь делать? — спросил хокарэм.

— Ничего, — отозвалась Карми. — Я не хочу выходить замуж. Да и права такого пока не имею. Прошел только год после смерти Руттула.

— Но не похоже, чтобы ты была в трауре, — заметил Логри.

— Руттул не хотел, чтобы я носила траур. И потом, видишь ли, Логри, если я надену траур, меня неправильно поймут. На родине Руттула траурный цвет — черный.

— Да, — усмехнулся Логри. — Черная одежда — это уже чересчур.

Черный цвет — цвет Ангела Судьбы, а Карми в последнее время объявила божество своим хэйо.

Логри бросил еще один взгляд на подарок и ушел. На лестнице он разминулся с Даллик. Та вошла и как зачарованная уставилась на разложенное на кровати платье.

— Я посмотрю, — спросила Даллик, неожиданно оробев. — Можно?

— Конечно, — улыбнулась Карми.

— Интересно, и каково чувствовать себя принцессой…— проговорила Даллик.

— Интересно? — переспросила Карми. — Раздевайся! Что глядишь? Раздевайся, сейчас примеришь…

Когда заявилась Гелати, ходившая за водой, Даллик стояла все еще полуодетая. Карми пристраивала к ее шее богатое ожерелье — настоящий воротник из золотых пластинок. Этот воротник был довольно высок, и Даллик тянула шею, пытаясь избавиться от его давления.

— У них что, шеи длиннее, чем у нас? — спросила она, переводя дыхание.

— Длинная шея — это очень красиво, — отозвалась Карми, возясь с застежками. — Погоди, сейчас эту цепочку освобожу. Вот… Так удобнее?

— Да.

Карми поправила застежку, потом, осмотрев ожерелье придирчивым взглядом, взялась надевать на Даллик тяжелый вышитый лиф.

— Помоги-ка, — бросила она Гелати. Гелати тронула шнуровку.

— Затягивай, — приказала Карми.

— О-ох, — выдохнула Даллик. — Дышать-то как?

— Терпи. Теперь подними руки. — Карми обрушила на нее шелестящее платье.

— Ты правильно надеваешь? — засомневалась Гелати. — Ожерелий же наполовину не будет видно.

— Они должны виднеться через кружево, — ответила Карми. — Все правильно, не беспокойся.

Она взяла кушак из золотой парчи и завязала на поясе узлом «цветок ириса», после этого велела сесть и принялась за волосы.

— Счастье твое, что волосы у тебя короткие, — заметила Карми. — Если бы у тебя волосы были как у меня раньше, пришлось бы часа два укладывать.

— Два часа! — ужаснулась Даллик. Ее волосы доходили до ключиц, но и с ними Карми провозилась довольно долго, пока не пристроила на голову Даллик пять золоченых гребней и налобник с крупными рубинами.

После этого Карми повязала на голову Даллик ажурную шаль, концы шали спустила за спину, скрепив на уровне лопаток золотым диском размером с ладонь. Затем пришла очередь наголовника — шапочки из золотых бусинок: Карми старательно укрепила его на голове Даллик, следя за тем, чтобы на лбу из-под него не выбивалась шаль. В золотые кольца у висков Карми пропустила еще одну шаль — очерчивающую овал лица и подчеркивающую подбородок.

— Теперь шубу? — спросила Гелати.

— Это плащ — керэна, — пояснила Карми.

Керэна сшит по странной моде — в нем сделаны коротенькие, по локоть, широкие рукава.

— Неудобно, — заметила Гелати. — В ветер мороз будет под плащом гулять.

— Какой мороз? — возразила Карми. — Миттауские женщины всегда дома сидят.

После керэна пришел черед вуали. Карми тщательно расправила складки и надела поверх меховую шапочку.

— Боже, — выдохнула Даллик. — А зачем же мы тогда все это золото на голову цепляли?

— Летом поверх вуали вот этот обруч надевают. — Карми показала литую золотую диадему с множеством подвесок.

Даллик скосила глаза на остатки наряда:

— О боги! Неужели все это должно висеть на мне? Карми оглянулась:

— Чертовщина, браслеты забыла. Гелати, придержи вуаль. Тяжелые браслеты сковали руки Даллик от кисти до локтя.

— Ой! — вскрикнула Даллик. — Кожу защемила.

— Извини, сестренка, — проговорила Карми. — А теперь, наконец, покрывало.

Она накинула на Даллик богато вышитое покрывало и отступила в сторону, любуясь делом своих рук.

— Ну как? — заинтересованно спросила Гелати. — Пошевелиться можешь?

Даллик сделала несколько шагов.

— Подумать только, — выговорила она. — Выходит, дамы эту красоту потом поливают.

— Да уж, — согласилась Карми. — До сих пор помню свое свадебное платье. Я в нем самостоятельно двигаться не могла — оно больше меня весило.

— Ужасно, — сказала Даллик. — Всю жизнь быть закованной в этот панцирь… Неудивительно, что тебя после нее к хокарэмской одежде потянуло.

— Как раз нет, — ответила Карми. — Разве ты ничего не слыхала о сургарском стиле?

— Ролнек идет, — воскликнула Гелати, прислушавшись к шагам на лестнице. — Удивим его, а?

Карми и Гелати нырнули за занавеску у кровати. Даллик осталась стоять посреди комнаты. До сих пор с Карми Ролнек обращался свободно, но сейчас, увидев даму, сияющую в солнечном луче богатством украшений и золотом вышивок, немного оробел. Вуаль скрывала лицо, и Ролнек решил, что это Карми.

— Что с тобой, госпожа принцесса? К чему такой блеск?

Из-за занавесок послышалось смешливое прысканье. Ролнек ринулся туда. Гелати и Карми, обнявшись, смеялись друг другу в плечо.

— О-ох, — выговорила Карми. — Стоит девку в золоченые тряпки обрядить — и она уже принцесса… О-ох… — Она рукавом вытерла веселые слезы.

— А это кто ж? — спросил Ролнек.

— А угадай, — предложила Гелати.

— Даллик, Тилина или Крати, — сказал Ролнек, собираясь приподнять вуаль.

— Ну нет, не заглядывай.

— Даллик, — уверенно сказал Ролнек.

— Почему Даллик?

— А Тилина и Крати — во дворе, — показал он в окно. Гелати выглянула:

— И верно. У-у, глазастый, и как тебя обмануть?

— Обманывать? — спросил Ролнек. — Зачем?

— Девочки! — закричала Гелати, высунувшись в окно. — Идите сюда, полюбуйтесь.

— Нет, — сказала Даллик. — Давай лучше я вниз спущусь. Хочется мастеру показаться и Неламе.

— Ты полагаешь, это так просто?

Даллик попробовала приподнять вуаль — покрывало поползло с головы. Гелати придержала покрывало и откинула вуаль назад.

— Ролнек, вперед, — скомандовала она юноше. — Будешь страховать, если Даллик оступится.

Ролнек вышел на лестницу, Даллик двинулась за ним. Стало слышно, как Ролнек отгоняет подозванных девушек:

— Назад, назад, мы уже спускаемся.

Даллик, изображая из себя знатную даму, преувеличенно охала и говорила томным голосом:

— О, неужели эти ступени никогда не окончатся?..

В этот день в замке Ралло царило веселье. Гэнкары откуда-то вытащили паланкин и, усадив в него Даллик, взялись носить его по замку и окрестностям. Все встречные мальчишки кланялись и выпрашивали у «госпожи принцессы» какие-то невероятные милости. Даллик кивала надменно и отвечала: «Я распоряжусь. Напомни, Гелати». Карми, войдя в роль, палкой принялась разгонять зрителей, когда с головы «принцессы» соскользнуло покрывало. Малышня со смехом разбежалась, чтобы, когда приличия будут восстановлены, снова собраться вокруг Даллик и ее свиты.

— Она совсем ребенок, — бормотала Нелама, глядя на поднявшуюся веселую суматоху.

Логри понял, кого Нелама имеет в виду.

— Она и есть ребенок, — отозвался он. — Балованный ребенок. Ей слишком многое разрешалось в доме Руттула. Правда, жизнь ее немножко побила в этом году… Но она быстро придет в себя.

Нелама смотрела на бывшую сургарскую принцессу и думала о том, что сегодня у нее хороший смех, идущий от души. А раньше, сколько видела ее Нелама, девочка улыбалась редко, да и сама улыбка ее была неприятной, недоброй.

— Отпусти ее на праздник Кавили, — сказала Нелама. — Зачем ей сидеть в замке?

Логри демонстративно поморщился. Неламе слишком приглянулась эта сургарская девчонка. Нелама ее жалеет. А нужна ли Карми жалость?

Глава 15

О прибытии Стенхе Логри узнал до его появления, правда гонец с сообщением не намного опередил хокарэма сургарской принцессы. Стенхе передвигался по Майяру с необычной для ею лет прытью. А был он уже немолод, и силы оставили его, когда Логри пришел к своему брату, отдыхающему после дороги.

— Что-то ты, приятель мой, плохо выглядишь… — проговорил Логри. Стенхе в ответ выругался, и это тоже было признаком его плохого самочувствия. Жизнь в Сургаре разнежила его, и события последнего года оказались слишком тяжелой ношей.

— Как я еще жив, не знаю…

— Видел уже свою госпожу?

— Что мне перед ее глазами в таком виде появляться…

— А ты не сомневаешься, что это именно твоя госпожа?

— Ты сомневаешься, я вижу.

— Уж очень она бойкая, брат. Хотя Арзравен Паор принял ее письмо за подлинное.

— Это она, — уверенно сказал Стенхе. — Не представляю другой такой девицы, которая стала бы разгуливать по Майяру в хокарэмской одежде.

Логри пожал плечами.

— Как ты мог упустить ее? — задал Логри вопрос, который его давно беспокоил. — Ты был болен? Ранен? И где Маву?

— Она не говорит? Логри качнул головой.

— И я тоже говорить не буду, — сказал Стенхе. — Мне еще во многом надо разобраться.

Считалось неприличным хокарэму говорить о тайнах хозяина. Правда, этот обычай соблюдался не строго, но Логри оставил Стенхе в покое. Встретив Карми, Логри сообщил ей, что прибыл Стенхе. Она равнодушно восприняла известие, спросила, где он, но не выразила желания немедленно повидаться с ним.

Стенхе, отдохнув немного, сам пошел искать ее и нашел в комнате на верхнем этаже башни. Она сидела в постели, укрывшись теплым одеялом, и вязала носок; рядом сидела Гелати, зашивая обширные прорехи в обветшавшей меховой куртке. В ногах кровати на широкой доске стояла жаровня, но проку от нее было мало — в нише, где расположена кровать, было не намного теплее, чем на открытом воздухе.

Стенхе сел рядом с Карми и жестом прогнал Гелати из комнаты. Гелати не возражала, подхватила куртку и ушла.

— Вот и довелось встретиться, госпожа моя, — грустно промолвил Стенхе.

— Лучше бы нам вообще не встречаться, — сказала Карми, уставившись на спицы. — Что тебе за радость слоняться за мною?

Она знала, что ее слова больно ранят Стенхе, но не могла сдержать раздражение. Слишком яркими были воспоминания о том, как он обманом удерживал ее в Миттауре.

— Послушай, госпожа…

— Послушай, Стенхе, — резко перебила его Карми. — Госпожа Сава умерла и похоронена рядом с Руттулом. Ее уже не воскресить. А я тебе век не забуду, что ты обманывал меня в Миттауре. Никогда, слышишь? Можешь больше не считать меня своей госпожой. Если нужны отпускные письма, я напишу их, не беспокойся. Но слуги мне больше не нужны, и тем более мне не нужны хокарэмы.

Непроизвольным жестом она сунула руку за пазуху и, вытащив Руттуловы бусы, провела пальцами по гладким теплым камешкам. Стенхе, собравшийся было уйти, остановился.

— Они опять у тебя, — медленно проговорил он. — Не к добру это. Амулет не приносит счастья, госпожа моя. Прошу, не бери его в руки.

Карми вспомнила, как Логри принял бусы за собственность Стенхе.

— Погоди-ка, — сказала она. — А ну-ка говори, что ты знаешь об этих бусах…

— Нет, — качнул головой Стенхе. — Не надо тебе этого знать.

— Убирайся, — жестоко выкрикнула Карми. — И не попадайся мне на глаза. Иначе, когда тебя встречу, буду делать горэки, слышишь?

Обряд горэки искони был самым верным средством оскорбить майярца. Состоял он в следующем: брали дохлого боратхо или его шкурку, разрезали на кусочки и бросали в «двенадцать огней». Магический смысл обряда уже давно забылся, но страшнее его для майярца не было ничего. Даже хокарэмы не оставались равнодушными к этому обряду. Оскорбление могло быть смыто только кровью, но очень часто только смертью обидчика не ограничивались, — мстили всей его семье.

И конечно, Стенхе не мог допустить, чтобы Карми поступила подобным образом, а в том, что она держит обещание, он не сомневался. Поэтому он вздохнул и согласился.

Рассказ его был длинен и подробен. Как раньше он ничего не хотел говорить, так теперь он ничего не хотел скрывать. Он вываливал на Карми все подробности старого происшествия, переменившего жизнь принцессы Оль-Лааву. Он не скрывал, что считает зачинщиком всего принца Байланто-Киву, который совершил чудовищную подлость. Неизвестно, каким образом в его руки попал Настоящий Амулет, утерянный Руттулом, но поступил он далеко не самым лучшим образом: он велел своим людям подбросить опасные, но невинные на первый взгляд бусы маленькой принцессе Савири Оль-Лааву.

Стенхе рассказал о том, как примерно неделю спустя, заинтересовавшись неожиданной принцессиной сообразительностью в играх, они с Маву обнаружили, что маленькая принцесса без посторонней помощи научилась читать. Именно тогда внимание Стенхе привлекли таинственные бусы; трудно было заметить их колдовскую сущность, но еще труднее, после того как это вышло наружу, не замечать волшебства. Безусловно, бусы сделаны не в Майяре; Стенхе вообще не мог представить себе мастера, который мог бы их изготовить.

Вот когда Стенхе пожалел, что взял на себя заботу о маленькой принцессе. А он-то полагал, что жизнь его будет простой и спокойной, как только может быть легкой и спокойной служба хокарэма при девушке из знатной семьи. Но разве тогда он мог подумать, что этот Амулет будет настолько силен, что превратит высокую госпожу Оль-Лааву в нищую хэйми?

— Ну, Стенхе, — снисходительно пробормотала Карми, — вот об этом не надо. Лучше расскажи, что было дальше.

Что рассказывать? Дальше все покатилось под гору. Испугавшись, что слухи о невероятном уме маленькой госпожи Оль-Лааву пойдут по Майяру, Стенхе увез девочку, чтобы спрятать среди хокарэмов в долине Горячих ключей. («О, так я уже бывала здесь? А я-то гадала, почему мне все кажется таким знакомым, — воскликнула Карми. — Как будто домой вернулась!») Отобранные у девочки бусы он показал коллегам, но никто не смог понять, что это такое. Тем не менее некоторые хокарэмы воспользовались необъяснимыми свойствами Амулета. Глухой Нуатхо, например, научился читать разговор по губам — именно с тех пор этому и начали учить мальчишек, а раньше ничего подобного никто и представить не мог.

Отъезд принцессы не помог. Байланто знал, в чем дело. Байланто поднял вопрос о принцессе на собрании Высочайшего Союза, и мечты деда принцессы — принца Карэны — разлетелись в прах. Как хотел он, чтобы девочка стала королевой после смерти своего венценосного отца! Она бы была Верховной правительницей, а Карэна стал бы регентом — вторым, а по сути дела, первым человеком в государстве. Происки же Байланто означали, что в случае смерти чрезвычайно болезненного принца Аррина маленькая принцесса, отмеченная печатью таинственного Амулета, престол наследовать не сможет. Карэна мог бы надеяться на младшего брата принцессы, того самого, который и стал сейчас королем, но, как узнал Стенхе в Гертвире, мальчик нездоров и вряд ли переживет зиму. Карэна даже не стал вмешиваться в дела государства: что толку ехать в замок Лабану, если по дороге туда в любой момент может оказаться, что маленький король умер и на престол должна взойти дочь принца Байланто? (Между прочим, что-то неясное творится и с дочками принца Байланто-Киву. Почему он, едва узнав о смерти короля Лааву, тут же передал свой знак Оланти и право на место в Высочайшем Союзе своей старшей дочери, двадцатипятилетней Тимали Саур Оль-Байланту? Вследствие этого наследницей тринадцатилетнего короля, пока у него не появятся дети, становится двадцатитрехлетняя Те Олали Оль-Байланту. Действия принца были весьма подозрительными: уж не является ли старшая Оль-Байланту сестрой по несчастью госпожи Оль-Лааву? Может быть, именно у нее Байланто-Киву отобрал злополучный Амулет?

Стенхе позволил себе поподробнее рассказать новости королевского двора. Принц Герато, бывший Байланто-Киву, хотел бы, чтобы упрочить положение своей старшей дочери, выдать ее за короля, тем более что девушка до сих пор не сосватана, но епископ Орота, младший Кэйве, воспротивился этому, поскольку нельзя допускать, чтобы разница в возрасте супругов была не больше не меньше как двенадцать лет; вдобавок и родились они в один месяц, так что брак вообще становился совершенно невозможным. Поэтому юному королю сосватали пятнадцатилетнюю Оль-Катрану, когда-то выданную за младшего Марутту, но овдовевшую еще семь лет назад. Катрано от этого брака не получал практически ничего; зато Марутту, имеющий полное право распоряжаться судьбой невестки, тут же стал предъявлять права на регентство. Теперь очень многое зависело от того, успеет ли Оль-Катрану родить от короля ребенка; Марутту, не считаясь с приличиями, даже отослал в свиту короля своего племянника, дюжего и пригожего молодца, с конфиденциальным поручением.)

— Заварили кашу, — усмехнулась Карми. — Но ты лучше рассказывай о том, что было со мной.

Стенхе продолжал. Он, конечно, не присутствовал на собрании Высочайшего Союза, где решили судьбу маленькой принцессы, но он не сомневался, что это решение далеко не каждому из высоких принцев пришлось по вкусу. Принц Карэна вернулся мрачный как туча, он сказал Стенхе, что сочтено опасным держать в Майяре даму столь высокого происхождения и самым лучшим выходом будет выдать ее за сургарца Герикке Руттула. Раз уж нельзя справиться с сургарскими мятежниками военными средствами, пусть попробует их одолеть таинственный волшебный Амулет.

— Вот оно как! — рассмеялась Карми. — Ишь умники!

— Не смейся, — качнул головой Стенхе. — Я думаю, именно Амулет и погубил Руттула. Все это время, что мы жили в Сургаре, Амулет оставался со мной, но когда мы собрались в Миттаур…

— Погоди, погоди, — перебила его Карми. — Расскажи, как тебя Руттул в Миттаур отправлял.

Стенхе замялся.

— Рассказывай, — зло усмехнулась Карми. — Хочу знать, какой дурой была.

Стенхе рассказал, как Руттул, чувствуя, что власть уходит из его рук, решил обезопасить принцессу Оль-Лааву от превратностей судьбы, как он искренне обрадовался ее желанию съездить в Миттаур и как велел Стенхе подольше задержать ее там.

— А ты и рад был стараться…

— Я должен был думать о твоей безопасности.

— Боги небесные! — воскликнула Карми. — Моя безопасность! Стенхе, если бы ты мне тогда же все рассказал, Руттул бы не умер так глупо.

— Ну что ты могла сделать? — возразил Стенхе. — Он бы на руках у тебя умер.

— Хватит, — заявила Карми. — Поговорили.

Она отвернулась и взялась за вязание, показывая всем своим видом, что разговор окончен.

Стенхе, однако, вовсе не считал так.

— Ну нет, дорогая моя госпожа, я еще не все сказал, — отозвался Стенхе, не желая уходить. Он начал рассказывать о том, как обнаружил в Миттауре ее исчезновение, и как спешил он, догоняя ее, и как Маву, встреченный в Интави, преследовал ее до самой долины Праери… И как они потеряли ее след.

Стенхе разыскивал принцессу, но, как бы он ни старался, с тех самых пор он только опаздывал. Узнав, что принцессу отправили на Ваунхо, он ринулся туда, но не смог найти никаких следов. Тогда он метнулся в Горту, отыскал людей, сопровождавших ее до Святого острова, вернулся к Инвауто-та-Ваунхо — но опоздал. Она исчезла, и первоначально Стенхе даже допускал, что принцесса совершила самоубийство. Но, допуская это, Стенхе не оставлял поисков. Правда, как оказалось, искал он вовсе не там. Беглянка с хокарэмами направилась в Марутту, он же, полагая, что она попробует вернуться в Сургару, рыскал по юго-восточному Горту. Будь у него деньги, он бы попробовал нанять кого-нибудь из райи, но денег у него было в обрез, приходилось обходиться собственными силами. Должен был присоединиться Маву, но о нем нет никаких сведений. А когда наконец осенью со Стенхе связался Агнер, заявлявший, что принцесса действительно жива, Стенхе кинулся по горячим следам, но опять-таки всюду опоздал. Именно поэтому, едва услышав, что принцесса объявилась в Ралло, Стенхе, боясь опоздать, спешил со всех ног.

— В этот год мне довелось побегать, как никогда, — вздохнул Стенхе. — Объясни-ка мне, госпожа, как ты ухитрилась оказаться в Колахи уже на следующий день после того, как тебя видели в Тавине?

— Это не твое дело, старик, — ответила Карми. — Это мои дела, и посвящать тебя в них я не собираюсь.

Хокарэма обидеть трудно, почти невозможно, но Карми это удалось. Стенхе, помолчав, махнул рукой и отправился прочь. Подумать только, с пеленок нянчить вельможную девчонку, а сейчас, когда она запуталась в смертельных опасностях, она не хочет быть искренней.

Глава 16

Тилина-гэнкари к Карми заходила редко, разве что за компанию с другими девушками. Объяснением этому вряд ли была застенчивость, застенчивостью хокарэми никогда не страдали. Просто Тилина не считала необходимым часто появляться на глаза принцессе. То, что Карми сейчас была явно в опале, ничего не меняло — высокие господа умеют изворачиваться из самых неприятных положений.

Но когда Тилина решила, что Карми в силах ей помочь, она зашла к ней без стеснения.

— Прошу прощения, Карми, — сказала Тилина. — Не можешь ли ты мне дать на несколько дней миттауское платье?

— Бери, — немедленно отозвалась Карми. — Но учти, что одна ты в это платье не нарядишься, обязательно нужна камеристка.

— Мне Даллик поможет, — ответила Тилина.

— Да зачем тебе это платье? — удивилась Карми. — Оно очень неудобное, в нем трудно пошевелиться.

— Зато оно красивое, — сказала Тилина. — В нем любая женщина кажется красавицей.

— Ты хочешь кому-то понравиться! — вскинула брови Карми. — Неужели какой-нибудь райи стоит таких приготовлений?

— Я хочу понравиться господину Кортхави, — призналась Тилина, — он на меня не смотрит, для него хокарэми не женщины.

— А ты хочешь, чтобы он взял тебя к себе?

— Да, — сказала Тилина. — Он молодой, красивый, сильный.

— Конечно, бери платье, — великодушно сказала Карми. — Кортхави — мой родич по матери, а в этом роду все мужчины красивые. А где ты собираешься его обольщать?

— Через неделю праздник Коори, — сказала Тилина. — На него обычно все гэнкары уходят в Орвит-Карэну. В эти дни всем разрешается ходить ряжеными. Так, я думаю, и на меня никто в обиде не будет, если я надену княжеское платье.

— Конечно, — согласилась Карми. — Но что-то много у вас на севере праздников. Совсем недавно Коотахо прошел, а до него Текуно…

— Праздники зиму укорачивают, — отозвалась Тилина. — Не заметишь, как весна подойдет.

— Ох, скорее бы! — вздохнула Карми.

— Тебе просто скучно, — сказала Тилина. — Ты все сидишь в Ралло, за ворота не выходишь, да и дел у тебя никаких нет. Этак можно от меланхолии сдохнуть…

Карми рассмеялась:

— Да, Логри, наверное, того и добивается…

Конечно, Логри был далек от мысли этого добиваться, хотя с тех пор, как Карми без каких-либо душевных колебаний прогнала со своих глаз Стенхе, относился он к бывшей сургарской принцессе с заметным холодком. Однако позволить себе быть по отношению к ней несправедливым он не мог, и когда она заявила, что должна повидаться с Пайрой, он спросил только, должен ли он пригласить этого вельможу.

— Я бы хотела совместить приятное с полезным, — ответила Карми. — На праздник Коори Пайра будет в Орвит-Карэне. Если это возможно, я хотела бы поговорить с ним там.

— Хорошо, госпожа моя, — ответил Логри. — Может быть, ты вообще хочешь покинуть Ралло?

— И куда я пойду? — спросила Карми. — Ты же лучше меня знаешь, что идти мне некуда.

Логри возразил, что она может жить у Пайры.

— О, Логри! — воскликнула Карми. — Разве ты плохо знаешь Пайру? Денег он даст, но к себе не пустит. Зачем ему связываться с Высочайшим Союзом? Да существую ли я для Союза? Кто я для вас для всех? Преступница? Или самозванка?

— Тебе плохо придется на Высочайшем Союзе, — проговорил Логри.

— А здесь мне хорошо? — отозвалась Карми. — Здесь спокойно, это правда, и я отдыхаю, но из-за этого холода…

— Ладно, — сказал Логри. — Зиму я тебе отменить не могу.

Карми пожала плечами:

— Подумаешь, зима… Ты только Стенхе ко мне не подсылай — смотреть на него тошно.

— Да уж, госпожа моя, — усмехнулся Логри. — Со Стенхе тебе лучше не встречаться.

Он действительно хотел держать Стенхе подальше от бывшей сургарской принцессы: она не простила молчаливого обмана, да и сам Стенхе, у которого прежде сомнений в правильности своих действий не было, чувствовал, что не стоило ему той черной осенью утаивать от девочки правду.

В Карэйн-Орвит Карми отправилась в компании гэнкаров. Предвкушавшие праздник подростки добирались в замок на лыжах. Их скорость заметно сдерживалась возможностями Карми: хотя она и научилась за зиму немного бегать на лыжах, все же хокарэмского темпа выдержать не могла.

В замке их встретили приветливо, отвели хорошие покои и сытно накормили с дороги. Карми старалась держаться в тени: вокруг было довольно много людей, знающих ее в лицо. Правда, вряд ли кто из них узнал бы сургарскую принцессу в ясноглазой гэнкари, а на следующий день они уже были переряженными.

Пайра к началу праздника припозднился. Он вошел в зал, когда ряженые гэнкары уже заканчивали представление о Ваору Танву и принцессе Тио Таили Саан. Историю эту они выбрали именно для того, чтобы был повод показать миттауское облачение Тилины.

Ваору Танву изображал Ролнек в старинного образца кожаных доспехах и золотом шлеме из коллекции древнего вооружения, принадлежащей молодому Кортхави. Меч был старогортуский, давно не знавший точильного камня, и Ролнек как следует отчистил его перед представлением. Петь Ролнек не умел, единственное, чему его обучили, — это отсчитывать по бусинам ритм речитатива: этим незамысловатым средством удалось замаскировать отсутствие музыкального слуха. И поскольку танцор из него тоже был неважный, играл он в стиле «улитка» — подолгу застывая в какой-либо картинной позе.

Тилина, которой трудно было двигаться в громоздком одеянии, тоже избрала этот стиль. Из всех участников представления только у нее на лице не было маски; она предпочла просто подкрасить глаза и губы, напудрить и подрумянить лицо. Покрывало она решила не набрасывать. Вуаль, откинутая назад, поддерживалась диадемой с подвесками. Молодой красавец Кортхави, на которого Тилина застенчиво поглядывала, не отрывал от нее глаз: та в княжеском уборе казалась поистине сказочно прекрасной.

Остальные действующие лица были наряжены не столь тщательно, но, по сути, именно от них и зависело действие. Пока Ролнек и Тилина, стоя друг против друга в изысканных позах, изредка читали нараспев стихи, вокруг них вертелись, танцуя и распевая песни, остальные ряженые. Карми принимала посильное участие. Танцев, правда, она не знала, зато, замаскированная под лесного духа, спела несколько баллад.

Деятельней всех был коттари по имени Стэрр. Он выступал в роли Карани-тари и был, на взгляд Карми, лучшим Карани, которого она когда-либо видела, — живой, непоседливый, горластый, он носился по залу, не ограничиваясь отведенной ряженым площадкой. Маска ему порой мешала, он срывал ее с головы, размахивал в такт пляске, нахлобучивал на несколько минут на головы зрителей, перебрасывался ею со зрителями, как мячом… Да, Карани он был замечательный, но Тануми-гэнкари, стоявшая рядом с Карми, сказала недовольно:

— О, как он из кожи лезет…

— Разве плохо играет? — обернулась к ней Карми.

— Хорошо, но Рыжий играет лучше, — проговорила Тануми.

— Да-да, — подтвердила Гелати. — Вот уж кто умеет играть Геанто-Карани.

— Видела бы ты, каков танцор Смирол, — оглянулся на Карми гэнкар по имени Солан. — Вот уж действительно — Особенный. Принцесса Байланто, увидев, как он танцует хиаро, тут же выбрала его себе в хокарэмы.

— Смирол вообще красиво двигается, — подтвердила Даллик. — Он как горный лев. — Даллик прислушалась к выпеваемым Тилиной стихам и двинулась вперед, запев на мотив «В цветущих лугах»:

Эл тиано хао ронхо.

Эл кирэни дэи саа.

Тэ геои,

Тэ лиаки,

Ран се лонхо тэ ират!

Гелати подхватила:

Эл тиано гэй отари.

Эл кирэ лотао каса.

Зан геои,

Зан лиаки,

Ран хи лонхо за герат!

Древние слова песни зрители понимали неплохо, хотя говорить на архаическом языке не смогли бы. Стэрр, от которого на несколько мгновений отвлеклось внимание, оказался около Солана и Карми. Маску свою он сунул в руки девушке, а сам приник губами к глиняной кружке с чуть подкрашенной виноградным вином водой.

— Замаялся, — выдохнул он, утирая губы рукавом. — О! — смутился он, заметив, кому сунул маску. — Прости меня…

Карми остановила его жестом. Он замолк и забрал гривастую пестроокрашенную маску. Лет ему было, похоже, около четырнадцати; он почти достиг возраста гэнкара и поэтому с гэнкарами держался свободно, почти как с равными.

Карми сказала:

— Ребята говорят, Смирол танцует лучше.

— Лучше, — кивнул Стэрр. — Он удивительно танцует. Но Смирол — Особенный, ты же знаешь.

— Ты тоже хорошо танцуешь, — сказала Карми. — Я видела в роли Карани Артавину и Баллахо, но теперь они мне кажутся просто неповоротливыми чурбанами.

— О да, — согласился без стеснения Стэрр. — Роль Карани, думаю, способен хорошо сыграть только хокарэм, обычному человеку не под силу такой темп… — Он хотел бы развить свою мысль, но ход спектакля уже требовал его участия, и он убежал, одной рукой прижимая к себе маску, а другой размахивая кстати пришедшейся кружкой.

Приблизительно в это время в зале и появился Пайра. Увидев его, Карми незаметно перебралась поближе.

Пайра рассматривал богатый убор Тилины. Он оценил красоту девушки, и тонкий ее стан, и высокий голос… Пайра оглянулся, заметил неподалеку ряженого, поманил к себе. Карми подошла.

— Эта девушка, — спросил Пайра, — кто она?

— Тилина-гэнкари, — ответила Карми. — Но она не для тебя, господин, а для Кортхави.

— Ты мне указываешь? — холодно удивился Пайра.

— Стоит навешать на гэнкари блесток, и она уже всем нужна, — продолжала Карми.

Пайра протянул руку и стянул с нее маску.

— Вот как… — медленно произнес он.

— Поговорим? — предложила Карми. — Или не будем портить тебе праздник? — Она вернула маску на место. — Мне не к спеху.

— Пойдем. — Пайра поднялся из кресла. Мангурре, сидевший у его ног, оглянулся:

— Мне с тобой, государь? Пайра покачал головой.

Мангурре оценивающе смерил взглядом девушку, улыбнулся:

— Здравствуй, Карми.

— Мангурре! — негромко прикрикнул Пайра.

— Все правильно, — откликнулась Карми. — Пойдем. Они поднялись в покои, отведенные Пайре. Здесь никого не было: вся челядь смотрела представление.

Карми бросила на стол маску и упала в кресло. Пайра остановился напротив нее.

— Садись, — сказала Карми. — Что молчишь?

— Я знал, что ты жива, — сказал Пайра, опускаясь в кресло. — Малтэр…

Карми закивала головой:

— Да-да, Малтэр ведь должен был передать тебе мои распоряжения…

— Он любит таинственность, — проговорил Пайра. — Столько туману нагнал…

— Я не все предусмотрела, — призналась Карми. — Мне надо выплатить отпускные деньги Стенхе и Маву.

— Это так необходимо? — спросил Пайра.

— Да. Я и так достаточно нанесла обид своим хокарэмам. Теперь же они мне вообще не нужны.

— Госпожа моя…

— Пайра, — молвила Карми, — помнишь ли сказание о Родали Онхо? Мне кажется, у меня есть нечто общее с ним.

— Пожалуй, — согласился Пайра. Судьба Родали Онхо, четвертого принца Байланто, пришла к недоброму концу — он был приговорен Высочайшим Союзом к смерти и выпил яд.

Пайра припомнил преступления, вменявшиеся ему в вину. Да-а, получалось, что недолго Оланти-Карэну оставаться в руках сургарской принцессы.

— Всякое может случиться, — улыбнулась Карми. — Но долги надо выплачивать сейчас, пока в моих руках есть деньги.

— Ты права. Послушай, госпожа моя, может быть, тебе лучше не ожидать собрания Высочайшего Союза? Почему бы тебе не исчезнуть? Я слышал, у тебя хорошие отношения с Арзрау…

— Не думала, Пайра, услышать от тебя такое. Ты всегда был верен долгу…

— Да, — подтвердил Пайра. — Но сейчас мой долг — служить тебе.

— Мне? О, Пайра! Я сгинула где-то на Ваунхо, меня нет, я призрак, самозванка…

— Госпожа моя, ты же знаешь…

— А иначе почему молчит Высочайший Союз? Почему молчишь ты? Вы все ждете, что я сбегу в Миттаур и стану несчастной приживалкой в доме Арзрау, наложницей его сына…

— Госпожа!

— Хотя Паор, возможно, и предложит мне законный брак, — задумчиво продолжала Карми.

— Госпожа…

— Пайра, разве не правда: насколько все станет проще, если исчезну… Всем будет легче, исчезнут все проблемы. Может быть, мне выплатят что-нибудь взамен знака Оланти…

Пайра, ранее желавший именно этого, теперь остро почувствовал оскорбительность такой ситуации.

— Ты права, госпожа моя, — выговорил он медленно. — Лучше смерть. Такая жизнь несовместима с честью.

— О, Пайра, я вовсе не хочу умирать. Я хочу жить, но разве это жизнь?

— Госпожа моя, — твердо сказал Пайра, — я был, есть и останусь твоим вассалом.

Карми задержала на его лице взгляд.

— Ах, Пайра! — вздохнула вдруг она. — Давай-ка лучше займемся денежными делами.

Утром следующего дня, когда молодые хокарэмы возвращались в Ралло, Карми спросила Тилину:

— Как у тебя с Кортхави?

— Все в порядке, — откликнулась Тилина. — Спасибо тебе. А ты решила свои дела?

— Да, — ответила Карми. Помолчав, Тилина добавила:

— Но как все-таки ужасно ходить в такой одежде целыми днями…

Глава 17

Гертвир оставался таким же, каким был во все времена: грязным, шумным, звонящим в колокола храмов, толкующим о торговой выгоде. Самым шумным и самым грязным был, разумеется, вынесенный за городские стены район причалов, складов, рыбных и овощных рынков — Ланндхивир.

Ланн — Золотая река — щедро вскормил на своем берегу этот пригород майярской столицы: сюда стекались товары из земель Верховного короля, семи великих княжеств Майяра, а также из-за пределов страны.

Войны не беспокоили Ланндхивир. Обычай охранял Гертвир, а пригород его лучше всяких стен охраняли торговые сделки, заключаемые купцами всех семи княжеств. Конечно, не обходилось без налетов грабительских шаек, но нападения эти скорее напоминали комариные укусы и большей частью воспринимались населением Ланндхивира как невинное молодечество. Правда, если городская стража ухитрялась поймать грабителей, ожидала их чаще всего смертная казнь.

Как на дрожжах, разросся вокруг Гертвира буйный речной пригород, и, как бы ни называли себя жители приречного предместья, для всего Майяра Ланндхивир оставался частью Гертвира.

Во второй половине дня святого Нксори, накануне первой встречи принцев Высочайшего Союза, к причалу карэнского купца Артари подошла ладья с грузом пушнины и прошлогоднего засахарившегося меда. Кроме приказчика и работников Артари, прибыли трое пассажиров, и они, едва с ладьи перебросили тряские сходни, сошли на берег.

Это были хокарэмы — двое немолодых мужчин и девушка. Одинаковая одежда подчеркивала сходство мужчин — были они, вернее всего, братьями. Девушка одета была так, как летом предпочитают одеваться молодые хокарэмы. Стройные, гладкие, загорелые ноги были открыты от коротких штанов до легких сапожек. Хокарэми еще никогда не оскорблял нескромный взгляд, и девушка равнодушно пропустила мимо внимания заинтересованное оцепенение, охватившее пристань. Впрочем, если она нечаянно останавливала глаза на одном из зевак, тот неизменно старался показать, что вовсе не смотрит на бесстыже оголенные ноги.

Рядом с хокарэмами вдруг появился еще один — юный, тонкий, гибкий, волосы отливают золотом, а кожа слишком белая, как это обычно и бывает у рыжих.

— Здравствуйте, — заулыбался он. — Рад вас видеть.

По лукавому взору, брошенному на девушку, можно было понять, что рад он видеть не столько стариков, сколько именно ее.

— Мы поболтаем, а? — спросила девушка, обернувшись к своим спутникам.

— Ты ведь знаешь, куда идти? — спросил один из мужчин,

— Да, — ответила девушка.

— Не беспокойся, мастер, я провожу ее, — заверил парень.

— Хорошо, — разрешил старик. — А у тебя дела идут отлично, я вижу?

— О да! — воскликнул рыжий. — Жаловаться не на что, мастер.

Старики ушли, а парень обратился к девушке, обвивая руку вокруг ее талии:

— Итак, госпожа Сэллик все-таки попала в Ралло?

— Да уж, — согласилась девушка, — привели дороги. Только я последнее время называю себя Карми.

— Рад познакомиться, Карми. — Парень убрал руки и церемонно поклонился. — Меня зовут Смирол.

Он собрался вернуть руки обратно, но Карми взяла его под руку и повела по набережной. Смирол решил, что выдергивать локоть невежливо, и подчинился.

— А ты здорово подрос за этот год, — заметила Карми. — Теперь твои одежки висели бы на мне, как на пугале.

— Растем, — усмехнулся Смирол. — А ты перекусить, случайно, не хочешь? Я проголодался, признаться…

— Деньги лишние? — поинтересовалась Карми. — Нас ведь накормят вечером. Или в Байланто не считают нужным кормить хокарэмов?

— Я рыбки жареной хочу, — заявил Смирол, смеясь.

Он потянул девушку к жаровням, бросил пару монет лысому дядьке, показал на корзину, где в траве еще трепетали только что пойманные рыбины.

— Вон того, — ткнул он пальцем. — И… вот этого, пожалуй. А? — обернулся он к Карми.

Карми кивнула. Отказаться от только что выловленной, поджаренной на глазах рыбы не было никаких сил.

Лысый торговец моментально выпотрошил выбранную рыбу, ополоснул в стоящем рядом ведре с порозовевшей от крови водой, посолил, бросил на угли, накрошил зелень, репчатый лиловый лук и — стружечкой — терпкого вкуса клубень лавли, подхватил с жаровни соседки две тонкие лепешки, горками насыпал на них только что нарезанную зелень и кинул сверху рыбу.

Свою порцию Смирол сжевал в одно мгновение и, пока Карми освобождала от белого мяса рыбий скелет, проглотил еще пирог с сыром и луком.

— Да ты и в самом деле проголодался, — заметила Карми, вытирая руки о шерсть вертевшейся под ногами раскормленной кошки. Обо что вытер руки Смирол — неизвестно, но оставался он таким же чистеньким и аккуратным, как всегда.

— Ягод? — предложил он.

— Да, попируем, — согласилась Карми.

Смирол увлек ее к ягодным рядам, подхватив невесть откуда сплетенное из лыка блюдо, выпачканное соком. Как ветер он прошел по рядам, рассматривая товар, пробуя, спрашивая о ценах, пока после головокружительного виража не выбрался с базара, неся в руках блюдо, заполненное, пожалуй, всеми видами ягод, какие могла предложить в середине лета майярская земля.

— За ягоды платить, по-моему, просто грех, — объявил он, посмеиваясь. — По горсточке с каждого лотка — и никому не обидно.

Он выбрал местечко на берегу, где штабелями были уложены побелевшие сухие доски, и они сели, поставив блюдо с ягодами между собой.

— Это ведь Стенхе был с вами? — спросил Смирол, выплевывая в речную воду косточки.

— Угу.

— Ты его ученица? — продолжал Смирол. — Я ведь знал, что ты сургарка, хоть ты и ловко притворялась.

— С чего бы это? — осведомилась Карми.

— А ты эриватовый взвар пила, как ранаговый чай. — Он свел руки, показывая, как она держала кружку. — Я думаю, ты Малтэрова шпионка…

— Почему бы Стенхе обучал шпионку для Малтэра? — спросила Карми.

— Мало ли что мог приказать ему Руттул, — пожал плечами Смирол.

— Почему же тогда не Руттулова шпионка? — равнодушно проронила Карми. — И почему, вообще, шпионка?

— Если не Малтэр, то как ты могла знать пещеру? Я ведь наводил справки: этой пещерой вовсю пользовались в свое время люди Малтэра — разбойнички и контрабандисты. С ними и ты могла там раньше побывать.

— Я попала туда впервые, — ответила Карми. — Но я довольно много побродила по пещерным храмам Нтангра. И я сильно рисковала: там ведь могло оказаться другое устройство, другая система. Я вообще очень везучая.

— Да-а? — Смирол пошарил на блюде и обнаружил, что оно опустело. Он с сожалением отправил в рот последние три полураздавленные ягодки и запулил блюдо в речную гладь.

— Хорошо, — вздохнула Карми, обозревая простор. — Ладно, пошли по домам. Нехорошо заставлять Стенхе нервничать.

— Стенхе?

— Ну да, ведь он сейчас где-то сидит и следит за нами, — объяснила Карми. — Не думаю, что он меня оставит без присмотра. Ведь ты один раз уж меня упустил, так можешь упустить и еще.

— А… тебе нужно бежать? — медленно спросил Смирол.

— Хотелось бы, — призналась Карми. — Но нельзя. Я не могу упускать единственный шанс на спасение. — Она помолчала. — Меня ведь убьют, я в этом уверена. Но есть, знаешь ли, маленькая надежда. А если я сейчас убегу, а потом попадусь опять, надежды уже не будет. Понимаешь?

— Понимаю. — Смирол поразмышлял и встал. — Ну что ж, пошли.

В молчании они миновали гертвирские крепостные ворота. Смирол вдруг сказал тихо:

— Если дела пойдут плохо, найди возможность связаться со мной. Я помогу.

— Ты не пойдешь против замка Ралло, — возразила Карми.

— Пойду, — негромко, но твердо проговорил он. — Мне далеко не все нравится в тех порядках, которые там заведены.

— Не стоит тебе вмешиваться, — бросила в ответ Карми. — Слушай, давай заглянем в храм Орота…

— А нужно ли? — усомнился Смирол. Люди в хокарэмской одежде не жаловали своим вниманием храмы.

— Зайдем, — тянула его Карми. — Я же не молиться тебя туда веду.

Они вошли в прозрачную тень Орота, протолкались через толпу молящихся и уткнулись в деревянную резную решетку.

— К чему бы это? — удивился Смирол.

Карми вместо ответа бесцеремонно пнула ногой калитку. На шум заспешил юркий монашек:

— Прошу, входите, господа…

Карми вошла в огороженный угол. Смирол, забавляясь ее целеустремленностью, невозмутимо последовал за ней. Он скользнул взглядом по незавершенному горельефу, изображающему триаду, но Карми увлекла его за собой и, отведя в известную ей точку, оглянулась.

Смирол проследил ее взгляд. Оказывается, горельеф завершен, сообразил он. Но фокус с появлением Третьего Ангела мало его трогал, зато притягивала почти вплотную стоящая рядом девушка.

Он привлек ее к себе и поцеловал.

Карми не сопротивлялась, с изумлением принимая его поцелуи.

— Нашли место, — услышали они неодобрительный голос. Старый священник, из-за возраста уже не боящийся хокарэмского гнева, держал в руках поднос с чашками-кадильницами.

Смирол нехотя выпустил девушку из своих объятий. Священник молча прошел мимо, поставил перед каждым из ангелов по кадильнице и, отойдя к многосвечному шандалу, взял свечу.

Карми наблюдала, как священник возжигает фимиам, потом шагнула вперед и вдохнула дымок из кадильницы, предназначенной Третьему Ангелу.

— Не озорничай, — окликнул ее Смирол.

Карми, смерив его холодным взглядом, направилась к выходу из огороженного закутка:

— Ладно, пошли. Смирол поспешил за ней:

— Ну зачем ты? Видела бы, какое лицо было у этого старикана!

Еще бы! Ведь только что Карми совершила святотатство: перехватила частичку жертвоприношений, полагавшихся божеству.

На ярко освещенной солнцем площади перед храмом холодок, пробежавший между Смиролом и Карми, как будто исчез.

— Ты мне изюму не купишь? — спросила она как ни в чем не бывало. — Сладенького хочется…

Смирол послушно купил у торговки около полуфунта отборного изюма.

— Умеешь ты покупать, — заметила Карми. — Как-то у тебя получается, что ты выбираешь самое лучшее…

— Тебе куда? — спросил Смирол, пропустив похвалу мимо ушей.

— В Орвит-Пайер.

— Но там остановился Малтэр! — воскликнул Смирол.

— Там еще и Пайра должен жить, — отозвалась Карли. — Он приехал?

— Конечно. И говорят еще, — Смирол оглянулся, — что ожидают госпожу Карэну. Она жива, и ее привезут на собрание Союза. А ты встречала ее в Сургаре?

— Приходилось…

Примолкнув, они дошли до Орвит-Пайер, миновали ворота.

— Сдам тебя на руки Стенхе, — сказал Смирол неторопливо жующей изюм девушке.

— Он сзади, — ответила Карми, выплевывая попавшуюся косточку.

Смирол повернул голову.

— А, это ты? Тоже прогуливаешься? — заулыбался он старому хокарэму.

— Тебе лучше не шляться по двору, — хмуро сказал Стенхе девушке.

— Ладно-ладно, — засмеялась она. — До свидания, Рыжий!

— До свидания, — откликнулся Смирол. — Все будет в порядке, Карми. И тебе, Стенхе, всего доброго…

— Иди уже, болтун, — буркнул Стенхе.

Выпроводив Смирола, он прошел в отведенные принцессе Карэнской и Сургарской покои. Карми валялась на застеленной драгоценным ковром тахте.

— Похоже, этот парень не знает, кто ты, госпожа? — спросил Стенхе.

— Похоже, не знает, — согласилась Карми.

— Тут Малтэр околачивается, — сообщил Стенхе. — Платья привез, так что надо бы тебе примерить, вдруг что расшивать придется.

Карми похлопала себя по бедру, прикрытому короткой грубой штаниной:

— Вот мои платья. Стенхе онемел.

— Ты… собираешься появиться на собрании Союза в этом тряпье? — выговорил наконец он.

— Ну, Стенхе, — дурачилась Карми, — как же можно так отзываться об одежде своего сословия?

— Но тебе этого нельзя! — воскликнул Стенхе.

— Мне это нужно, — возразила Карми. — Это часть моего метода защиты. Или ты хочешь моей смерти?

— Делай как хочешь, — махнул рукой хокарэм. — По-моему, от всего этого будет только хуже.

Он полагал, что Карми шутит, что утром она затеет шумную суету, примеривая и подгоняя под фигуру платья, но ошибся. Утром Карми вычистила и надела хокарэмскую одежду.

Стенхе хмуро смотрел, как она, стоя перед огромным — во весь рост — зеркалом, доводила свой костюм до необходимого ей состояния.

— Может, все-таки передумаешь, — поинтересовался он, впрочем без особой надежды.

Карми бросила на него насмешливый взгляд:

— Не беспокойся, старик!

Стенхе чувствовал себя подлецом. Что же это получается: он привез сюда принцессу на верную смерть? О, если бы он сумел укараулить ее тогда в Миттауре, девочка не натворила бы столько глупостей! А теперь суд Высочайшего Союза наверняка сочтет ее действия достойными наказания смертью.

Боги небесные, ну что она ведет себя как ни в чем не бывало? Что за ветер сейчас в ее голове? Есть ли там хоть единая мысль? Неужели она не понимает, чего добьется своим вызывающим поведением?

Стенхе следовал за своей неразумной госпожой до самого приемного зала Артва-Орвит. Здесь он собирался остаться, а Карми должна была войти в Круглую залу Собраний.

Ее остановил церемониймейстер.

Старый служака, не подчиняющийся ни королю, ни кому-либо из великих принцев, а подчиняющийся единственно законам Высочайшего Союза, бросил на пол под ноги Карми красную ленту. Карми остановилась как вкопанная. Однако же, надо признаться, она ожидала чего-то в этом роде.

Красная лента свидетельствовала, что по крайней мере трое принцев Союза считают действия принцессы Оль-Лааву преступными и требуют суда над ней. По обычаю, теперь Карми не следовало входить в залу, где остальные члены Союза обсудят преступления принцессы и — каждый — сформулируют пункты обвинения. Ей же надлежало удалиться и ожидать вызова на собрание. Обычай требовал, чтобы обвиняемый вельможа пришпилил ленту к полу ножом или стилетом, практически же можно было просто бросить нож на пол.

Но ни ножа, ни стилета при Карми не было. Не размышляя, она извлекла из сапожка лапару и с силой воткнула в пол, после чего повернулась и пошла прочь.

У выхода из зала она встретила Байланто-Киву с ее немногочисленной свитой. Высокие принцессы — одна в лиловом бархате, другая в серо-зеленом холсте — сдержанно обменялись поклонами. Подтянутый, щеголеватый Смирол выглядывал из-за плеча принцессы Байланто, но Карми не удостоила его даже мимолетным взором.

Заседание шести членов Союза было недолгим. Уже через час после полудня в Пайер-Орвит явился церемониймейстер, торжественно несущий поднос, прикрытый расшитым золотом ярким платком.

Стенхе тут же препроводил его к своей госпоже. Карми, выказывая уважение вассалу Союза, встретила его стоя. Церемониймейстер глубоко поклонился и поставил на табурет перед Карми принесенный поднос. Платок он сдернул несколько театральным жестом, и Карми увидела свою лапару, завернутую в белоснежный шелковый лоскут.

Белый цвет — цвет смерти. Он еще не означал, что приговор уже вынесен, но он показывал: положение Карми настолько серьезно, что ей придется доказывать свое право жить.

— Будет ли госпожа высокая принцесса возражать против присутствия на собрании Союза мастера Логри из Ралло-Орвит? — осведомился церемониймейстер.

Это было еще одним напоминанием о смерти. Мастер хокарэмов приглашался на суд над принцем Союза только в исключительном случае. Собственно, и вопрос церемониймейстера был сущей формальностью.

— Я не имею никаких оснований возражать, — ответила Карми.

Церемониймейстер поклонился, сообщил, в какой час завтрашнего утра состоится суд, и ушел.

Карми задумчиво протерла белым лоскутом лапару, сунула ее в ножны и села на кушетку. Руки ее рассеянно дергали из лоскута нитки.

Против приговора Высочайшего Союза, подтвержденного мастером хокарэмов, ничего не поделаешь. Тут уж не поможет Стенхе, наоборот, он из телохранителя превратится в палача. Приговор Высочайшего суда означал, что ей предложат совершить самоубийство, а если она воспротивится, то хокарэмы — Стенхе и Логри — помогут ей умереть.

«Но я не дам им возможности убить себя, — думала Карми, превращая шелковый лоскут в кучу ни на что не пригодных ошметков. — Я имею право на последнее пожелание, а пожелаю я повидаться с дедом. А уж в княжестве Карэнском они меня не укараулят… Переберусь поближе к глайдеру и сбегу из Майяра… О-ох, — поняла она, — а ведь не доберусь я до глайдера».

Она прислушалась. За дверями шел оживленный разговор. Стенхе уговаривал кого-то уйти, не докучать принцессе.

Карми лениво поднялась и пошла к дверям. Оставаться одной не хотелось, а общество Стенхе, Малтэра или Пайры вовсе не вдохновляло на предстоящие завтра подвиги. Может быть, нечаянный гость будет поприятнее?

Она вслушалась в звучащие за дверями голоса: Смирол уверял Стенхе, что ему просто необходимо поговорить с высокой госпожой принцессой.

— Ну сам же видел, я ведь не знал, с кем имею дело, ну и держался с ней как с девицей из неблагородных. А ты тоже хорош, старик, что же ты меня не предупредил, мне теперь только со стыда останется сгореть!

Однако особых переживаний в его нагловатом, насмешливом тоне не чувствовалось. Карми распахнула двери:

— Что вы тут шумите? А, Рыжий? Заходи, соври что-нибудь веселенькое…

Стенхе отступил — принцессу и в самом деле следовало отвлекать от тяжких дум. Конечно, был бы под рукой Маву, гнал бы Стенхе этого рыжего хитрого лиса. Но Маву сгинул где-то в Сургаре, а сам старый хокарэм не имел таланта развлекать юных девиц.

Впустив парня в комнату, Карми плотно затворила двери.

— Если ты пришел извиняться, — сказала она негромко, — то не стоило стараться.

— Я пришел за другим, — серьезно возразил Смирол. — Я пришел сказать, что мое предложение остается в силе.

Карми замоталась в тонкое шерстяное одеяло и устроилась в кресле, подобрав под себя ноги.

Смирол присел на кушетку, потом, в течение разговора, вольно откинулся на подушки, а потом и вовсе полулег — этакий грациозный лесной кот, такой же рыжий и такой же обманчиво добродушный.

— Откуда я могу знать, что тебе можно довериться? — спросила Карми. — Я не доверяю никому, и уж в самую последнюю очередь поверю хокарэму.

— Я — Особенный, — улыбнулся Смирол.

— Хотела бы я верить, что ты искренен, — проговорила Карми. — А Байланто что?

— А что — Байланто? — переспросил Смирол. — Как она посмотрит на твое предложение?

— Она предоставит меня в твое полное распоряжение до того момента, когда удастся обеспечить твою безопасность. При твоих и моих талантах это не будет слишком длинным сроком.

— Она не боится за свою безопасность? — спросила Карми. — Ведь, насколько я знаю, ты у нее единственный хокарэм.

— О святые небеса, кому и когда приходило в голову покушаться на принцев Байланто? — вздохнул Смирол.

— Все же это неосторожно.

— На этот год она наняла одного из райи, — сказал Смирол.

— Большой расход, — заметила Карми.

— Разве можно скупиться, когда в Майяре такие события?

— Но есть еще одна загвоздка, — проговорила Карми. — Ведь ты любовник Байланто, разве не верно?

— Да с чего ты взяла!

— О, только не говори, что это неправда и что я неправильно поняла ваши отношения…

— А-а, — успокоился Смирол. — А я было решил, что эта новость уже гуляет по Майяру.

— Разве в этом есть что-то дурное?

— Нет, но зачем же лишний раз людям очи колоть? В общем же наши с ней отношения не должны тебя беспокоить. Я могу посвятить несколько месяцев твоему похищению.

Но стоит ли верить словам рыжего хитреца? Карми сомневалась.

— Мы с тобой вдвоем против всего Майяра, — добавил Смирол почти всерьез.

О Смирол! Кто ты, лукавый, насмешливый предатель? Что ты предаешь — замок Ралло, святыню для не знающих других святостей хокарэмов, или же принцессу Сургарскую, до которой-то тебе и дела нет? Ох, опасалась Карми, сравнение-то не в ее пользу будет.

Но с другой стороны, а кому еще можно довериться? И кому еще можно открыть свои тайны?

— Сможешь прийти ко мне, если меня приговорят? — спросила Карми.

— Приду, — просто ответил Смирол.

— Вот тогда я и скажу тебе, как меня спасать, — сказала Карми.

— Может быть, стоит обсудить все заранее? — спросил Смирол. — Боюсь, тогда в нашем распоряжении будет мало времени.

— Обсуждать нечего, поверь мне, — качнула головой Карми. — План, который сработает наверняка, но только мне нужен в помощь один человек. Ты все узнаешь. А пока… приготовься на всякий случай в дальнюю дорогу.

— Куда, если не секрет?

— В Кэйве.

— Хорошо, — сказал Смирол. — Байланто даст мне поручение в Кэйвире.

— Правильно, — кивнула Карми. — Лучше будет, если твое путешествие не будут связывать с моими делами.

Смирол безмятежно улыбался:

— Пойду я, пожалуй.

Карми проводила его до дверей.

— Погоди, — остановила она его на пороге. Смирол предупредительно остановился. — Ты ведь знаешь, какие обвинения на меня возводят.

— О да, — поклонился Смирол.

— Как ты думаешь, есть у меня шанс выкрутиться?

— Есть, когда его не бывает? — усмехнулся Смирол. — Но легче жить вывернутому наизнанку, чем с таким букетом неприятностей.

— Развеселил, называется, — улыбнулась Карми. — Заходи как-нибудь еще.

Смирол вышел. В смежной комнате в углу под факелом играли в кости Стенхе и Мангурре.

— Как дела, браток? — осведомился Смирол, с удовольствием лицезрея честное лицо Мангурре.

— Не везет, — отозвался тот меланхолично. — Третий вечер — с кем ни играю, только мелочь выпадает. А Стенхе сегодня сплошь крупное валит.

— У меня кости поддельные, — невозмутимо ответил Стенхе.

— Я так и знал, что ты жульничаешь! — вскричал Мангурре. — Что за шуточки, старик?

— Денег нет, — отозвался Стенхе. — Не могу же я принцессу на хлебе и воде держать.

— А доходы с Карэны и Сургары? — спросил Смирол.

Мангурре, подтянув к себе кучку монет, выигранных Стенхе, ответил:

— Да понимаешь, с Сургары пока никаких доходов нет, а половиной карэнских денег заплатили за пребывание госпожи в замке Ралло. Остальную половину она трогать запретила и требует, чтобы Стенхе продал те платья, что Малтэр привез из Тавина.

— Позор какой! — проворчал Стенхе. — Где же это видано, чтобы принцы майярские платьем торговали? Принцы платье даруют.

— Пару платьев я пристроил госпоже Пайра, — поведал Мангурре. — А остальное куда девать?

— А сколько осталось? — спросил Смирол.

— Восемь, — ответил Мангурре.

— Семь, — поправил Стенхе. — Два платья Малтэр взял для госпожи Ховини.

Мангурре в недоумении стал загибать пальцы, считая:

— Да, точно, семь.

— Давайте я продам, — предложил Смирол. — Звезда в небе не узнает, что платья принцесса продает.

— По дешевке, наверное, спустишь, — неодобрительно проворчал Стенхе.

— Оцените, назначьте цену, — небрежно отозвался Смирол. — Деньги я вам принесу. А что выручу сверх вашей цены, возьму себе за труды.

— Ловкач, — одобрительно сказал Мангурре.

— А туфли, чулочки, белье возьмешь? — спросил Стенхе.

— Возьму, — кивнул Смирол. — Только давайте барахлишко сейчас, а то моя госпожа, кажется, собирается на днях послать меня в Кэйве. Но не беспокойтесь, деньги я вам принесу перед отъездом…

Он ушел изрядно нагруженным.

— Ну и мальчик, — сказал, качая головой, Стенхе.

— Он не только хитрый, но и умный, — возразил Мангурре. — На одной хитрости до его лет хокарэм не доживает.

— Зачем ему возиться с тряпками?

— Он пристроит их Байланто. Госпожа принцесса уже интересовалась сургарским стилем.

— Откуда она возьмет столько денег? — спросил Стенхе. — Байланто — совсем нищие.

— Что мы знаем о Байланто? — отозвался Мангурре. — Только то, что они сами нам говорят.

Глава 18

Карми вошла в Зал Собраний Союза, подошла к своему креслу и обнаружила, что никто не потрудился положить на сиденье подушку. Сидеть же без подушки было неудобно: мебель была рассчитана на дюжих мужчин, а так ее нос оказывался почти на одном уровне со столешницей.

Требовать, чтобы принесли подушку? Но Карми не хотела с первой минуты начинать отстаивать свои права. Требовать подушку, заставить церемониймейстера добрый час искать ее, а высочайших принцев поджидать, пока усядется с должным почетом принцесса Сургарская? А самой все это время стоять у кресла и переминаться с ноги на ногу? Или демонстративно уйти из Зала Собраний? Ну нет, господа, не с этого следовало начинать.

И она, лишь на мгновение замешкавшись, села в кресло, скрестив ноги под собой. Голые ее коленки заставили сидящего рядом Кэйве отвернуться и плюнуть на пол. А Карми как ни в чем не бывало оглядела Высочайшее собрание.

Шесть лиц, которые были уже ей знакомы; шесть человек, которым предстояло решить ее судьбу. Карми медленно, останавливая взгляд на каждом лице, повела глазами. Теперь она видела их иначе, чем когда-то невообразимо давно, в тот единственный день, когда она сидела в этом кресле.

Кэйве. В прошлый раз он показался ей чудаковатым дяденькой, теперь же Карми знала, что видит перед собой законченного лицемера.

Байланто. Ее Карми как следует не знала, однако же некрасивое, но умное лицо молодой — лет двадцати пяти — женщины вызывало симпатию. «Погоди-ка, — подумала Карми. — А почему же их не представляли Высочайшему Союзу? Ее да Горту, ведь они здесь в первый раз? Ах да, — сообразила Карми, — они же были представлены вчера, на том заседании, куда меня не допустили». Как будет действовать Байланто, Карми не знала. Сохранит ли она назойливую манеру своего папаши или же изберет новую линию?

Горту. Об этом сразу можно сказать — мальчишка, хоть он и старше Карми на два года. Наверняка будет поддерживать Марутту и Ирау.

Ирау оставался все тем же скупым старичком. Сургарскую принцессу он терпеть не мог и обвинения на нее вывалит полной мерой.

Марутту. Этому тоже хочется убрать строптивую принцессу, раз уж из нее нельзя сделать послушную марионетку.

Катрано, к удивлению Карми, оказался не таким уж древним, как это почудилось ей в прошлый раз. Он был стар, но не дряхл и на оголенные ее коленки, как заметила Карми, посматривал не без интереса. Вряд ли он будет поддерживать Ирау и Марутту всерьез. Катрано настолько не терпел южан с их гонором, что только из духа противоречия может объявить Карми ни в чем не повинной.

Итак, трое обвинителей: Ирау, Марутту и… Кэйве или Горту? Пожалуй, Кэйве. Горту в присутствии хэйми Карми вперед лезть не будет, он паренек осторожный. Обвинение он поддержит, может быть, не во всех пунктах, но поддержит.

Остаются пока неясные Байланто-Киву и Катрано. И еще — Логри.

— Пригласи мастера Логри из Ралло-Орвит, — сказал Ирау церемониймейстеру. Тот тут же вышел, и в зале появился Логри. Его пригласили сесть, но в отличие от принцев предложено ему было не кресло, а табурет. Логри отвесил общий поклон и сел, скрестив руки на столе. Эта поза еще больше подчеркнула его обособленность: никто из принцев не держал руки на столе. Для рук были подлокотники, и даже Карми положила ладони на колени.

— Ну что ж, начнем, — решил Ирау. Он произнес небольшую речь о необходимости поддержания порядка в Великом Майяре, а потом перешел к обвинениям против принцессы. Перечень его обвинений был велик: — Я обвиняю сестру мою Карэну во внесении смуты в государство майярское. Смута вызвана кощунственным похищением меча из храма Колахи и передачей его Миттауру. Я обвиняю сестру мою Карэну в святотатстве, совершенном в храме Колахи. Я обвиняю сестру мою Карэну в подлом убийстве брата нашего Горту с помощью колдовства. Я обвиняю сестру мою Карэну в вопиющем нарушении сословных привилегий, ибо чем, как не нарушением оных, можно еще назвать то, что она, пренебрегая одеждой, которая соответствует ее полу и высокому сану, предпочла носить хокарэмскую одежду. И еще я обвиняю сестру мою Карэну в нарушении иноческого обета.

«О-ох, — подумала Карми. — И впрямь: вывалил так вывалил. Смута — ссылка, святотатство — смерть, убийство — ну тут ссылка и выплата крупного штрафа наследнику, но колдовство опять-таки сводит все к смерти. Одежда — это пустяки. Смертью это ненаказуемо, однако общую тяжесть обвинений усугубляет. И наконец, нарушение иноческого обета — это заключение в каменный мешок, то есть, по сути дела, та же смерть, только медленная. Неплохо, брат мой Ирау».

Она перевела взгляд на Марутту, к которому перешла очередь говорить. Марутту повторил обвинения Ирау. Похоже было, что список обвинений они составляли вместе.

Потом подошла очередь и Катрано.

Тот, помедлив, обвинил Карми в святотатстве. Затем, к видимому негодованию Ирау, объявил, что других обвинений не имеет.

Кэйве повторил весь перечень. Байланто-Киву тут же объявила, что не видит, в чем можно обвинить высокую госпожу Карэну.

Горту же повторил весь список обвинений, исключив, однако, убийство своего отца.

— А убийство? — не выдержал Ирау. — Да как же можно ?

— Я не считаю возможным, — упрямо сказал Горту, — обвинять в убийстве. И думаю, что и вы не имеете права предъявлять Карэне такие обвинения.

— Хорошо, — после паузы отозвался Ирау. — Но должно остаться обвинение в колдовстве…

Обвинения в колдовстве Горту решил не поддерживать. Тогда Ирау обратился к Логри:

— А что скажешь ты, мастер?

— Из всех обвинений считаю необходимым поддержать только пункт о внесении смуты, — сказал Логри. — Но вовсе не думаю, что обвинение это достаточно серьезно для наказания смертью.

Теперь принцесса Сургарская должна была отвечать. Карми выдержала паузу и начала свою речь:

— Я обвиняю принцев Марутту, Ирау и Кэйве в том, что они, вопреки договорам, развязали войну против Сургары, воспользовавшись наводнением, на борьбу с которым было отвлечено внимание сургарцев. Я обвиняю Марутту и Ирау в том, что они в дни болезни моей поспешили отправить меня в Инвауто-та-Ваунхо и принудили принять иноческий чин. Если бы был жив Горту, я адресовала бы мои обвинения и ему, но с Горту наши счета закрыты: он мертв. К господам же Катрано и Байланто-Киву я никаких претензий не имею.

— Я поддерживаю обвинения сестры моей Карэны, — заявила вдруг принцесса Байланто.

— Я поддерживаю обвинения принцессы Карэны, — чуть помедлив, объявил Катрано

Воцарилось молчание. Зачинщики суда над сургарской принцессой явно не ожидали такого поворота. Марутту начал подумывать, что пора бы подыскать какой-нибудь компромисс. Ирау и Кэйве, похоже, больше негодовали, чем думали. Горту же, рассмотрев проблему с точки зрения Карми, во всеуслышание заявил, что снимает обвинения с принцессы Карэны.

«Маятник», — презрительно подумала о нем Карми, однако для Ирау, Марутту и Кэйве это отступничество было серьезным ударом.

Ничего не оставалось, как снять с сургарской принцессы обвинение в колдовстве, так как без поддержки Горту не было смысла настаивать на этом. Ношение хокарэмской одежды тоже не могло быть вменено в вину, раз уж Логри не видел в этом никакого преступления. И обвинение в нарушении иноческого обета тоже не могло быть предъявлено Карми, так как ее поместили в монастырь без ее согласия, а Байланто и Катрано с этим согласились.

Над Карми еще черной тучей висело обвинение в святотатстве и смуте, но от этого, полагала Карми, она сумеет отвертеться.

— В силах ли человеческих расплавить алтарь в Колахи? — вопросила она Высочайший Союз. — В силах ли человеческих расшвырять огромные камни по всему храму?

Кэйве поперхнулся гневом. Ирау насторожился. Марутту откинулся на спинку кресла и положил руки на подлокотники.

— Нет, — сказала Байланто. — Это не под силу человеку.

— Миттауский меч я в руках держала, — признала Карми, — этого я не отрицаю. И когда он попал в мои руки, я спросила себя: кто должен получить его? Кто из всех людей остался мне другом, не оставил меня в час моего унижения, предложил свою помощь, чтобы отомстить за меня? Арзравен Паор, сказала я себе. И я отдала меч ему.

— А как попал в твои руки меч? — спросил Марутту. Карми опустила глаза.

— Мне… трудно сказать, — проговорила она медленно. — Я вдруг посмотрела — а он лежит у меня в руках. Мне трудно сказать, — повторила она и вскинула пронзительно-синие глаза на Марутту.

Принцу стало не по себе.

— В Колахи не было миттаусцев, — добавила Карми.

«О святые небеса!» — До Ирау дошло наконец, что он на волосок от войны с Миттауром. Марутту, однако, пограничные конфликты волновали мало, Миттаур не был ему соседом.

Ссылка… Ссылка, не больше! Карми торжествовала победу. Однако же со знаком Оланти и местом в Высочайшем Союзе надлежало проститься.

— Будьте свидетелями, господа, — проговорила Карми. — Я уступаю свое место в Высочайшем Союзе и право на знак Оланти и клянусь святыми небесами в этом.

Марутту тронул руку Ирау, тот, опомнившись, осведомился:

— Кого же ты выбрала себе в преемники?

— Преемником своим назначаю Томаса Кенига, сына Эриха Кенига, называемого также Руттулом. Он самый близкий мой родич, — пояснила Карми.

Кэйве охнул, схватившись за сердце.

— Разве у Руттула есть сын? — спросил Марутту.

— Незадолго до того, как Руттул попал в Майяр, у него родился сын, — проинформировала Высочайший Союз Карми. — Когда он или его наследник, назначенный в соответствии с законом, приедет в Майяр, он получит мой Оланти.

— Это бесчестно! — взвился Кэйве. — Отдавать Оланти чужаку? Невозможно!

— Почему? — возразил, еле сдерживаясь, Марутту. — Все законно, тут не к чему придраться.

«Ну что ж, госпожа моя, сама напросилась», — думал Марутту. Он решил применить все свое влияние, чтобы ссылка проходила на как можно более унизительных условиях.

Сильно ограничить свободу Карми ему не удалось. Марутту, впрочем, сумел-таки определить местом пребывания Карми замок Ралло — как место, где ее жизнь будет подвергаться ежечасному контролю. Однако Байланто выговорила более сносные условия для опальной принцессы: госпоже Оль-Лааву позволялось покидать Ралло, но не более чем на две недели. Если бы не Кэйве, удалось бы выговорить и полный месяц, но тот, прикинув расстояния, встрепенулся и запротивился — уж очень ему не хотелось как-нибудь встретить Карми в Кэйвире. Относительно же посещения Карми восточных окраин своего княжества он возражать не стал: в этом пустынном краю, где практически не было дорог, Карми могла странствовать сколько ей заблагорассудится.

Карми, не говоря ни слова, поглядывала на высоких принцев. Знал бы Марутту, что она как никто другой довольна решением собрания Союза. Во-первых, она будет жить. Во-вторых, она будет жить в Ралло-Орвит, где можно научиться разным полезным наукам. В-третьих, она будет жить сравнительно рядом с тем тайником в Кэйве, где спрятала глайдер, а значит, те две недели, которыми собираются ограничить ее свободу, превращаются в ничто. Она не сумеет за две недели добраться до Кэйвира? Чепуха! За две недели она может не единожды побывать в каждом из княжеств Майяра. Вот если бы определили ей местом ссылки, например, Сургару, пришлось бы поломать голову, как перетянуть глайдер поближе к себе.

Волна радости захлестнула Карми. С пеленок въевшаяся в душу княжеская привычка сдерживать свои чувства спасала ее, заставляя сидеть с невозмутимой, заносчивой физиономией и деланно-равнодушно переносить взгляд с одного высочайшего принца на другого, но чувствовала Карми, что долго ей не продержаться.

На ее счастье, теперь, когда она отреклась от Оланти, ей не нужно было оставаться в зале после того, как утвердили приговор. Принцы остались решать другие дела, а Карми, торжествуя, покинула Зал Собраний вместе с Логри.

В приемной отдельной от всех прочих группой расположились хокарэмы. От них никто не требовал соблюдения приличий, и они валялись на мягком ковре или подпирали спиной стены, обтирая грубыми куртками нежные гобелены.

При виде своей госпожи Стенхе вскочил, но Карми подошла и вольно села на ковер.

— Теперь я не высокая госпожа, а просто высокорожденная, — сообщила она, смеясь.

— Примите мои соболезнования, — отозвался бойкий Тхаур, хокарэм молодого Горту.

— Лучше бы поздравил, — возразила Карми весело. — У меня ведь жизнь будет куда проще.

Смирол, не меняя легкомысленной улыбочки, тихо спросил Логри:

— Неужели все обошлось?

— Выкрутилась, — шепнул Логри. — Ей присудили ссылку.

— Ты не возражал?

— Нет, — отозвался Логри. — Почему я должен возражать?

— Ну держись теперь, замок Ралло, — усмехнулся Смирол.

— Что ты имеешь в виду? Смирол не ответил.

— Что ты имеешь в виду? — повторил Логри.

— Увидишь, — сказал Смирол. — Ты впускаешь лису в курятник.

Логри пока так не считал. Он видел там, в Зале Собраний, хрупкую девчонку, отчаянно боровшуюся за жизнь. Ее действия вызывали уважение, хотя и не были безупречными как по замыслам, так и по исполнению. Опасности от нее для замка Ралло Логри не предполагал. Что она может сделать против сплоченного клана хокарэмов?

И ее презрительный отзыв о хокарэмах, который прозвучал вечером в Пайер-Орвит, не насторожил его.

— Неужели ты полагаешь, — сказала она Логри в присутствии Стенхе и Мангурре, — что оттого, что вас называют «восьмым княжеством Майяра», вы перестаете быть рабами? Вы рабы больше, чем забитые бедняки, которых вы так презираете. Вас боятся все сословия, с вами считаются высокие принцы, но что стоят ваши знания и умения, если вы, по сути, не идете далее покорного служения майярским государям?

— Не говори глупости, — возразил Логри. — Чего ты от нас хочешь? Чтобы мы захватили власть в стране? Мы это смогли бы. Но зачем?

— Разве я говорю о захвате власти? — возразила Карми. — Я говорю о вашей рабской покорности.

— Она права, — послышался от дверей голос. Смирол без улыбки смотрел на Логри. — Хокарэмы достойны куда лучшей участи. Тратить свою жизнь на служение господину? Я не хочу.

— Смирол! — прикрикнул Стенхе. — Разве сегодня ночь Тэлани?

— Не надо, брат, — остановил его Логри. — Он хокарэм и имеет право говорить.

— Да, имею, — подтвердил Смирол. — А если б и не имел, все равно бы сказал. Почему обычай зажимает нам рот, пока мы мальчишки и не имеем службы? А когда наконец наступает ночь Тэлани, полученная свобода опьяняет нас, и мы размениваем ее на пустяки. Ты помнишь, Логри, каким ты был в отрочестве? Ты забыл, на какие темы гэнкары разговаривают, когда не слышит наставник? Почему им можно обсуждать все, кроме государственного устройства Майяра и причин сословных различий? Хокарэмам не следует об этом думать? Или в те времена, Логри, когда ты был мальчишкой, ты таких разговоров не слышал? Их тогда не велось? Или ты был тогда помощником наставника, таким, как сейчас у тебя Ролнек? При Ролнеке язык не поворачивается болтать на слишком вольные темы. Он хочет быть безупречней, чем ты, из кожи вон лезет…

— А я полагал, — сказал медленно Логри, — что ты доволен тем, как устроился у Байланто.

— Не буду спорить, — ответил Смирол. — Но почему я до самой могилы должен быть прикован к высочайшей госпоже Байланто-Киву? Я чувствую себя дураком на этой дурацкой службе. К старости я и вовсе отупею, да? Но я хочу жить и хочу, чтобы жила госпожа Байланто. Я ее искренне люблю и уважаю, однако не до такой же степени, чтобы всю жизнь прожить у нее в комнатных собачках! И клянусь демоном мрака, нет никакой возможности развязать эту веревку, которой связаны мы, хокарэмы.

— А тебя крепко задело, — проговорила Карми.

Логри бросил на нее внимательный взгляд. Карми, склонив голову к плечу, разглядывала Смирола, и на лице ее застыла обычная для высоких господ неподвижная маска.

Смирол, остановленный ее замечанием, мгновенно преобразился, расцвел улыбкой и сказал как ни в чем не бывало, протянув кошель с деньгами: — Я тут распродал твои платья, госпожа моя…

Стенхе забрал кошель из его рук.

— Однако, — проговорил он, — и хитер же ты, братец!

А в это время в Артва-Орвит собрались на тайное совещание принцы Ирау, Кэйве, Марутту и Горту,

Кэйве с хитрым видом выложил на стол завернутый в шелковый лоскут пакет.

— Что там? — спросил Горту.

— Разверни, — предложил Кэйве. — Увидишь.

Горту развернул. В пакете оказалась длинная и толстая девичья коса. Горту непроизвольно погладил темные шелковистые волосы.

— Это коса госпожи Ур-Руттул, — объяснил Кэйве. — Ее доставили из Инвауто-та-Ваунхо.

Сообразить, для чего принесли косу принцессы, было нетрудно.

Для чего иного, как не для наведения чар, можно использовать волосы недруга? О, как верят в Майяре в наведенные чары! Высокие принцы Кэйве и Ирау задолго до встречи в Гертвире запаслись могущественными талисманами против возможных заклятий Карми. Марутту был не столь суеверен, но осторожность не помешает: он тоже обезопасил себя и решил принять ответные меры. Почему бы не поколдовать над косой сургарской принцессы? Горту схватил волосы и ринулся из комнаты. Марутту проявил неожиданную прыть и встретил его в дверях. Тогда Горту швырнул косу в пламя светильни. Запахло жженой шерстью, но Кэйве успел выхватить косу из светильни в общем-то невредимой, хотя и насквозь пропитавшейся маслом.

— Это… это… — задыхался Горту. — Да что вы задумали, господа? Мы обвиняли Ур-Руттул в колдовстве, а сами чем задумали заняться?

— Так ты не согласен?

— Нет, — заявил Горту. — В такие дела я вмешиваться не желаю.

Марутту отступил от выхода. Горту ушел, громко захлопнув за собой дверь.

Глава 19

Утром следующего дня Стенхе, едва выйдя во двор, столкнулся со Смиролом.

— Как, опять ты?

— Я с поручением от моей госпожи, — живо отозвался Смирол. — Встала ли госпожа Карми?

— Встала, встала…

— Когда вы отъезжаете в Ралло?

— Через пару дней. Логри думает присоединиться к Катрано.

— А, тогда все в порядке.

Смирол хотел прошмыгнуть в дверь, но Стенхе поймал его за куртку:

— Постой, постой, сынок! Сначала я, потом ты, если тебе позволят.

Смирол со смиренным видом пропустил вперед Стенхе. Карми была рада опять увидеть Смирола.

— Здравствуй, Рыжий, зачем пожаловал?

Тот, приняв почтительную позу, передал госпоже хэйми Карми, что государыня Байланто-Киву желает с ней повидаться. Если госпожа Карми не может посетить Орвит-Киив, государыня найдет время приехать в Орвит-Пайер.

— Что за выдумки! — воскликнул Стенхе. — Нечего твоей госпоже обсуждать с Савой.

— Стенхе! — ледяным тоном оборвала его Карми. — Не мешайся не в свое дело. Ты уже давно получил отпускной документ, так почему все еще вмешиваешься в мои дела?

Стенхе возразил:

— Я охраняю тебя по поручению Логри. Неизвестно, правда, дал ли бы Логри такое поручение своему брату, если бы тот на нем не настаивал. Карми сказала:

— Слышал, Рыжий, поищи Логри да спроси разрешение. Я же согласна повидать высокую государыню Байланто-Киву в ее замке Киив.

Смирол поклонился, ушел и в течение часа развил бурную деятельность, разыскивая Логри. Он нашел его в Артва-Орвит. Логри беседовал там с Хранителем реликвий. Смирол подождал, а когда Логри освободился, изложил ему свою просьбу. Логри просьба тоже не понравилась, но он не нашел к чему придраться и разрешил Карми сходить в Орвит-Киив.

— Только без Стенхе, пожалуйста, — попросил Смирол. — Зачем он? Я беру на себя всю ответственность. Не беспокойся, доставлю ее обратно в целости и сохранности.

Логри посмотрел в безупречно честные глаза хитрого рыжего хокарэма и разрешил.

Смирол немедленно вернулся в Орвит-Пайер, поставил Стенхе в известность, что Логри дал разрешение, и увел Карми.

Высокая государыня Байланто-Киву встретила бывшую принцессу Карэну весьма радушно. Несмотря на то что госпожа Байланто была старше на десять лет, относилась она к принцессе-хэйми уважительно, по достоинству оценивая ее поступки.

— Ты действуешь смело и без оглядки, — сказала Байланто. — Как бы я хотела быть такой же решительной.

— Мне легко быть смелой, — ответила Карми, уютно расположившись в кресле. — Мне не на что оглядываться, сестра моя.

— И ты ничего не боишься?..

— Боюсь, госпожа, — рассмеялась Карми. — Да, боюсь, конечно. Но почему-то страхи мои быстро рассеиваются.

Байланто сделала знак Смиролу. Тот, исчезнув на минуту, внес в комнату поднос, прикрытый шелковым платком.

— Вчера вечером, — сказала Байланто, — Горту с негодованием поведал мне о вероломстве Ирау и Марутту.

— Что же они задумали? — осведомилась Карми.

Байланто сняла платок с подноса. Карми увидела сплетенную из длинных темных волос двенадцатиконечную звезду.

Прежде Карми только рассказы слышала об обряде каравиату, теперь же она впервые воочию увидела магическую «звезду Ошира-Латэ», сплетенную по всем предписаниям книги «Ле канги дэ аосо».

— Марутту каким-то образом раздобыл твою косу, остриженную монашками.

— Ох, Марутту, — усмехнулась Карми. — Так как же звезда оказалась у тебя?

— Я ее выкрал, — ответил Смирол. — Не думай, что это было легко.

Карми с любопытством рассматривала магическую звезду. Да, сильно, похоже, напуганы высокие принцы. «Звезда Ошира-Латэ» — самое могучее средство извести человека, из чьих волос она сплетена, да еще вдобавок способное свести в могилу трех самых близких его родственников. По майярским обычаям, самыми близкими родственниками вдовы были дети ее покойного мужа. Самыми близкими родственниками Карми, бывшей принцессы Карэны Ур-Руттул, были: сын Руттула, Томас Кениг, возможно, его дети, поскольку Томас был давно уже взрослым, а также брат Руттула Рудольф и первая жена Руттула Лидия. Марутту прицелился не только в Карми, но и в человека, которому она передала знак Оланти.

— Я позову астрологов, сестра, — сказала Байланто. — Пусть посоветуют, как изничтожить колдовские чары.

— О, госпожа моя, — отозвалась Карми, — не беспокойся. Ни мне, ни родичам моего покойного мужа эта «звезда» урона не нанесет. Но чтобы не было у кого-то соблазна, пусть Смирол сожжет ее, а пепел развеет. Пустим на ветер колдовство, пусть оно не обратится против кого-то из моих врагов. Хватит моей совести и одного Горту.

Смирол, почтительно поклонившись, унес «звезду» в соседнюю комнату и скоро оттуда потянуло паленым волосом.

— Рыжий! — прикрикнула Карми. — Обязательно жечь всякую дрянь под нашим носом?

Смирол невнятно отозвался. Байланто, чтобы перебить неприятный запах, зажгла ароматическую свечу. Благовонные ароматы тоже не доставили Карми удовольствия. Она, расчихавшись, предложила Байланто перейти в другую комнату.

— Ты беспечна, — укорила ее Байланто, когда они вышли на открытую ветрам террасу. — Разве можно так легко относиться к магическим предметам?

— Ох, как здесь хорошо! — вздохнула Карми. — А ты в четырех стенах сидишь, госпожа моя.

Байланто зябко куталась в шаль. Карми села на каменное ограждение, спиной к лежащему далеко внизу двору замка.

— Ты не слушаешь меня, сестра, — сказала Байланто.

— Ах, сестра моя, — отозвалась Карми, — с пеленок меня окружают магические предметы. — Она сунула руку за пазуху и вытащила таинственный амулет в виде янтарных бус, сыгравший в ее судьбе такую большую роль.

— О-ох! — вскрикнула Байланто. — Это они! Выбрось их! Они тебя погубят!

— Они принесли мне удачу, — покачала головой Карми. — Они привели меня к Руттулу. А могли бы привести тебя, разве не верно?

— Они привели бы меня к могиле, — возразила Байланто. — Знаешь, что они со мной сделали? Меня на добрых полгода парализовало, я несколько лет заново училась ходить.

— Да что ты?

— Да, да! Когда я нашла их на берегу реки, я сразу обнаружила, что они волшебные. Только, на беду свою, я их не выбросила — и день и ночь с ними не расставалась. А где-то через месяц однажды утром открываю глаза — и не могу пошевелить ни рукой ни ногой. Все тело онемело, не слушалось, даже лицо одеревенело.

— О! — воскликнула Карми. — Да как же это? Байланто, не отводя глаз от Руттулова Амулета, рассказала, как, узнав о силе бус, ее отец решил подбросить их маленькой принцессе Савири.

— Это бесчестно, конечно, — признала Байланто. — Но он был вне себя.

Байланто поведала давнишнюю историю. В свое время не нашлось охотников взять в жены принцессу Оль-Байланту: отец их считался не самым состоятельным, и высокие князья пренебрегали им. Отдавать же дочерей за людей малознатных принц не захотел, как не захотел и отдавать их в монастырь. Он тянул время, и, если бы не болезнь пятнадцатилетней дочери, нынешней принцессы Байланто, ожидание его увенчалось бы успехом: умерла супруга принца Таррау, и Байланто почти сумел сговорить за него свою старшую дочь. Однако канцлер Гаури какими-то окольными путями узнал о болезни старшей Оль-Байланту и воспротивился этому браку. Он указал королю, что даже и на сестре больной девушки жениться не стоит, ибо болезнь может оказаться из наследственных…

— Да, — согласилась Карми. — От этого можно озвереть. Смирол вышел на террасу, стряхнул с подноса пепел во двор и демонстративно сдул даже пылинки.

— Принеси вина, — попросила его Байланто и обернулась к Карми: — Вот так, сестра моя, я и осталась в старых девах.

— Что ж тут плохого? — отозвалась Карми. — По майярским законам женщине вовсе не обязательно выходить замуж, чтобы родить себе наследника.

— А если наследник будет рыжим? — с усмешкой спросила Байланто.

— В законах нет ограничения насчет цвета волос, — ответила Карми. — Мне хуже, чем тебе. Я не могу завести ребенка, не оскорбив памяти покойного мужа.

Неслышной тенью появился Смирол, разлил по серебряным бокалам вино.

— А ты с нами не выпьешь? — спросила Карми. Смирол, скосив глаза на Байланто, лукаво извлек откуда-то глиняный стаканчик.

Несколько глотков излечили Байланто от воспоминаний, а Карми — от неловкости. Они разговорились, на этот раз о платьях. Байланто заинтересовалась сургарским стилем, Смирол не поленился, сбегал за вощеными дощечками, и Карми в нескольких быстрых рисунках объяснила основные фасоны. Байланто с интересом расспрашивала, Смирол равнодушно рисовал на одной из дощечек кота, охотящегося за бабочкой.

Глава 20

Принц Катрано, с которым мастер Логри предпочел возвращаться в Ралло, Карми очень понравился, да и в общем катранцы, о которых Карми прежде слыхала только анекдоты, оказались людьми очень интересными.

В Майяре, особенно в южном Майяре, о катранцах отзываются как о варварах. Живущие в своих высокогорьях, говорящие на своем языке, они вызывают недоумение в древних майярских землях, тем более что и облик их близок к варварскому.

Из-за того, что в жилах катранцев изрядная доля исилийской крови, или же из-за родственных браков среди катранцев много светловолосых, а порой и вовсе альбиносов, а майярцы искони относились к таким с подозрением. Катранцы на это внимания не обращали, специально осветляли волосы и раскрашивали отдельные пряди во все цвета радуги.

Карми без стеснения рассматривала их прически. Фантазия и опыт целых поколений приводили ее в восторг. Старшие катранцы ограничивались обычно просто белым цветом; юноши же разнообразили свои прически не только окраской, но и птичьими перьями, лентами, вплетенными в волосы золотыми шнурами с нанизанными бусинами. В буйстве причесок выделялась лысая голова одного из воинов — плешь не стала для него проклятием или неудобством: он нанес на нее татуировку известным лишь в Катрано способом, и лысина блестела теперь серебристым узором.

Принц Катрано с удовольствием принимал восторги Карми. Собеседником он был неважным, Карми с трудом понимала его каркающий горский говор, но чувства взаимной симпатии подпитывались взглядами.

Возраст Катрано ставил Карми в тупик. В первый раз он показался ей глубоким стариком, — вероятно, из-за длинных белых волос, во второй раз она обнаружила, что на его лице не так уж много морщин, а когда они отправились на север, оказалось, что принц Катрано по-юношески силен и ловок.

Карми спросила о возрасте принца у Логри, и тот, посчитав по пальцам, ответил, что принц на три года моложе его. Получалось, что принцу без малого пятьдесят пять лет, а это было больше, чем думала Карми.

Возраст не мешал принцу предаваться земным радостям. Карми еще на собрании Высочайшего Союза отметила на себе его заинтересованный взгляд, а через пару недель после начала путешествия принц завел разговор о том, что до конца траурного срока Карми осталось всего полтора года и не думает ли она…

— Не думаю, — рассмеялась Карми. — Оставь этот разговор, дядюшка. Что-то мне не хочется опять становиться принцессой.

Катранский принц принял отказ с сожалением, но без злобы.

— Вероятно, ты права, сестра моя, — молвил он с усмешкой. — Хватит с тебя и одного старика. А молодые женихи у тебя всегда найдутся. Взять того же Паора из Арзрау.

— Ах, дядюшка… — вздохнула Карми. — Разве ты сваха?

— Паор мой родич, он мне внучатый племянник, — сказал Катрано. — Юноша статный, достойный, приятный в обхождении…

— Не спорю, — согласилась Карми. — Только не хочу я замуж выходить, дядюшка.

— Ах, керид авер (дитя мое), — ласково молвил принц, — за полтора года еще все переменится.

— Не спорю, — ответила Карми. — Вот через полтора года и посмотрим.

Катрано, впрочем, не оставлял мысли развеять ее печаль. Карми заметила, что он велел сопровождать ее трем юношам из его свиты, очень красивым и сильным молодым людям. Не хочет Ур-Руттул нового мужа, так почему бы не предоставить ей любовников? — полагал, видимо, Катрано. Мораль в Катрано немного отличалась от майярской: здесь совершенно не понимали, почему молодая, здоровая девушка должна жить без любви. За эту неслыханную женскую свободу катранцев тоже считали дикарями и рассказывали похабные истории об их семейных отношениях.

Двадцатилетняя Ликети, жена Катрано, без смущения рассказала Карми, что после возвращения домой поговорит с мужем о разводе: у нее уже есть предварительный сговор о новом браке. Жених не так знатен, как принц, и намного моложе, но Ликети Сабир любит его настолько, что готова простить ему эти недостатки.

— А дети? — спросила Карми. — У тебя же двое детей от принца.

Ликети не поняла, о чем спрашивает Карми.

— При чем здесь принц? — спросила она, подняв брови. — Мои дети — это забота моих братьев.

— Извини, не понимаю, — проговорила Карми. — Кто наследник принца?

— Сын его сестры, — ответила Ликети Сабир.

— Но у принца же есть дети!

До Ликети наконец дошло, о чем спрашивает Карми.

— А, вот ты о чем! Но у нас наследниками становятся племянники по женской линии. А у вас, в Большом Майяре, не так.

Карми обдумала услышанное.

— Значит, если принц женится на мне и у меня будут дети, то они будут претендовать на майярский престол? — медленно проговорила она.

Ликети Сабир задумалась.

— Нет, наверное, — сказала она наконец. — Майярцы ведь наши обычаи в грош не ставят.

До самого приезда в долину Горячих ключей Карми не догадывалась, что будущий муж Ликети находится в свите принца, но когда отряд расположился лагерем у Теплого озера, Ликети, встретив Карми у шатров, сказала радостно:

— Ты слышала, госпожа? Принц берет в жены девушку из Ралло и не возражает против моего ухода.

— Поздравляю! — только и нашлась что ответить Карми.

— Не хочешь ли подписаться в моей разводной записи? — предложила Ликети. — Принц говорит, ты счастливая.

— Да? — удивилась Карми.

— Ангел Смерти уже занес над тобой свой меч, а ты его избежала. И говорят еще, ты хэйми Ангела Судьбы, а значит, не можешь не приносить удачу.

— Но я могу принести и горе, — возразила Карми.

— Разве ты на меня сердишься? — откликнулась Ликети Сабир.

— Я приду, — пообещала Карми. Она разыскала Логри:

— Я слышала, Катрано женится?

— Да, на Даллик, — подтвердил Логри. — Погоди, — попросил он, увидев, что она хочет уйти. — Не можешь ли ты пока пожить здесь, в Горячих ключах?

— А в чем дело? — спросила Карми.

— Я не хочу, чтобы ты говорила Даллик, что не в восторге от этого брака.

— Я не против, — удивленно проговорила Карми. — Но скажи-ка мне, Логри, Даллик будет женой или все-таки наложницей? Кем будут ее дети?

— Я вижу, ты очень серьезно подходишь к этому вопросу, — заметил Логри.

Карми, не слушая его, отправилась в Ралло.

В комнате, где она жила последние месяцы, велись приготовления к свадьбе. Здесь была сама Даллик, две гэнкари — Тануми и Крати — и немолодая катранка Китори. Посреди комнаты стояла большая лохань, окруженная ведрами с горячей и холодной водой. Даллик сидела в лохани, Китори терла ее, окуная мочалку в раствор мыльного корня, Крати по команде обдавала намыленную подругу водой, Тануми гладила богато расшитое платье.

— Даллик выходит, замуж, — сказала Тануми, увидев Карми.

— Поздравляю, — сказала Карми протирающей глаза Даллик. — Ты сама этого хочешь или таков приказ Логри?

— Конечно сама, — отвечала за подругу Тануми. — А если бы она не согласилась, я бы сама пошла.

— Разве большое счастье выйти за старого принца? — спросила Карми.

— Что с того, что он стар? — сказала Даллик, принимая из рук Крати полотенце и вытирая им голову. — Он любит женщин, и он будет хорошо ко мне относиться. Он очень богат, и если у меня будут дети, он щедро одарит их. И разве он некрасив? У него благородная внешность, хотя, конечно, в жилах его очень мало аоликанской крови… Крати, дай еще полотенце, это совсем мокрое.

— Да-а, — протянула Карми. — Я вижу, ты в самом деле хочешь стать его женой.

Даллик еще раз взъерошила голову полотенцем. Китори взяла это полотенце из ее рук и насухо вытерла тело.

— Волосы быстро высохнут, — сказала Даллик, тряхнув головой. — Уж очень они у меня короткие.

— Ну-ну, не кокетничай, — рассмеялась Тануми, проведя ладонью по своим обкорнанным волосам. — Тебе-то на длину волос жаловаться?

Даллик имела волосы необычной для хокарэми длины — они доходили до лопаток. Крати сунула ей в руки гребешок. Даллик присела на край кровати, тщательно расчесала волосы. Китори поднесла шкатулку с сурьмой и прочими косметическими средствами:

— Ну что, давай наводить красоту, милая девушка.

Она нанесла на лицо девушки светлую пудру, подчеркивая более темными штрихами овал лица, потом занялась глазами, наложив на верхние веки полоски голубых теней, а над ними, под бровями, нежно-розовую краску, подчеркивающую изгиб бровей.

— Брови у тебя красивые, девушка, — приговаривала Китори, проводя кисточкой с золотой пыльцой у виска. — Брови сурьмить не будем…

Но на ресницы сурьму она наложила густо. Даллик, совсем к такому не привыкшая, заморгала. Китори прикрикнула:

— Ну-ка не размазывай краску! Даллик покорно замерла.

Китори, подправив грим и наложив румяна, отступила в сторону, рассматривая лицо Даллик, после чего занялась ее ногтями. Она тщательно опилила каждый ноготь, стараясь придать благородную форму, хотя это было почти невозможно: ногти у Даллик были короткие, и ничего с этим нельзя было поделать.

Обмакнув кисточку в червленую краску, Китори нарисовала на каждом ногте «звездные знаки», подчеркнув их золотыми штрихами.

Затем она нанесла на соски Даллик красно-коричневую краску — для того чтобы они выделялись под тонкой рубашкой, после чего, решила Китори, можно было приступать к одеванию.

Одевание началось с обуви. Надев на ноги Даллик короткие розовые чулки, Китори завязала под коленями подвязки и принесла башмачки из тонкой кожи, расшитые мелким жемчугом и золотыми нитями. Затем наконец подошла очередь рубашки.

К облегчению Даллик, катранский свадебный наряд оказался не таким громоздким, как миттауский. Две нижние юбки, потом платье, очень тяжелое от жемчужных вышивок, — и пришла пора драгоценностей. Уложив рукава красивыми складками, Китори скрепила их браслетами — от кисти до локтя и немного выше локтя. На каждый палец Китори надела по кольцу и каждое кольцо, кроме тех, что были на больших пальцах, соединила цепочками с браслетами.

На грудь Даллик опустилась тяжесть ожерелий, и Китори в конце концов занялась волосами. Если бы у Даллик были очень длинные волосы, Китори заплела бы их на три косы, переплетая нитями украшений. Короткие же волосы пришлось уложить в сложную прическу. Сплетенный из мелких жемчужин налобник компенсировал вес нитей с жемчугом в волосах.

После этого Китори попросила Даллик встать, но в это время на лестнице послышался подчеркнуто громкий топот. Тануми выглянула.

— Госпожа Карми, это тебя спрашивают, — обернулась она в комнату.

Карми вышла. На лестнице ее поджидал красивый юноша — один из тех, что Катрано определил в ее свиту на время путешествия.

— Прошу прощения, — изысканно поклонился он, — но госпожа Карми обещала быть на церемонии развода.

Карми кивнула и, обернувшись, пожелала Даллик всего доброго; Даллик ответила невнятно — в это время ее затягивали в тяжелый пояс, богато украшенный жемчугом.

До лагеря в долине Горячих ключей Карми добралась очень быстро. Катранский красавец прибыл в Ралло на игреневом скакуне да такого же привел с собой. Ехать на нем было одно удовольствие, хокарэмские жеребцы после этого казались жалкими одрами.

Ожидали только Карми. Принц учтиво пригласил ее сесть, называя любезно принцессой. На этот раз Карми не возражала — зачем портить людям церемонию? Ликети Сабир официально попросила стать свидетельницей ее развода и с поклоном поднесла Карми дорогую шаль.

Карми встала и с поклоном приняла ее, но замешкалась. Как ей уже растолковывал красавчик, полагалось эту шаль набросить на голову или плечи, однако подобное действие было нелепо при ее хокарэмском костюме. Растерянность Карми длилась недолго. Она быстро свернула шаль и повязала на пояс.

Подписать после этого разводной документ было делом минутным, но катранцы растянули эту церемонию на два часа, а затем не мешкая приступили к свадебным торжествам.

В роли родственников невесты выступали хокарэмы — райи и гэнкары. Принц прислал целое посольство к Логри, и Логри прислал целое посольство с ответом. Гэнкары не могли сравняться с катранцами пестротой и богатством одежды, но держались совершенно бесцеремонно, компенсируя отсутствие внешнего блеска невыносимым гвалтом. Катранцы тоже были довольно крикливы, но перекричать гэнкаров не могли. Райи вели себя сдержанней, как были сдержанны и старшие катранцы. Девушки-гэнкари поделили между собой части миттауского наряда Карми. Юбок, драгоценностей и шалей с лихвой хватило на всех, зато с обувью вышла незадача: получалось, что из-под шелковых, расшитых золотом юбок выглядывали босые ноги. Впрочем, никто не считал это большим недостатком.

После долгих переговоров из Ралло принесли наконец паланкин с невестой. За мать была Нелама, отыскавшая среди своих тряпок платье из тонкого сукна и пожелтевшие от времени кружевные шали, нашлись у нее и драгоценности. Так что выглядела она необычайно почтенно.

Карми была свидетельницей при подписании брачного документа. Отказать Даллик она не решилась: невесте так хотелось, чтобы в брачной записи было знатное имя, и Карми с удовольствием начертала на пергаменте весь букет имен, на которые еще имела право.

Даллик блистала красотой. На взгляд Карми, она и с хокарэмском костюме была хороша, но расшитое жемчугами платье и ажурные покрывала придали ее красоте царственную значительность. Миттауское платье шло Даллик гораздо меньше — его насыщенные цвета огрубляли лицо, перламутровые же оттенки катранского подчеркивали нежно-розовую кожу и большие голубые глаза.

Карми обернулась к одному из молодых людей, приставленных к ней принцем. Звали этого юношу Корабу, и был он действительно очень красивым — профиль его был безупречен, нос тонок, кожа смугла. По катранской моде он красил волосы в желтый цвет и вплетал в них алые ленты, но Карми не стала бы возражать против подобного украшательства. Будь она более легкомысленно настроена, Корабу сумел бы ее соблазнить, однако поддаваться на лукавые маневры Катрано ей не хотелось хотя бы из чувства противоречия. Молодому Человеку Карми заметно нравилась — он явно действовал не только по приказу. Впрочем, она не обольщалась — куда больше, чем внешность, катранца привлекало ее происхождение, привлекала кровь королей, текущая в ее жилах. И он ничуть не считал обидным выказываемое Карми пренебрежение.

Будущее положение Даллик уже не интересовало Карми: раз уж она того хочет, зачем же мешать? Однако Карми все-таки расспросила Корабу об отношении в Катрано к чужеземкам.

Женщины из чужих краев пользовались в Катрано теми же свободами, что и местные уроженки, хуже, однако, приходилось их сыновьям. У них не было покровителей-дядей, оставалось только довольствоваться крохами, уделяемыми из милости мужьями матерей. Даллик в этом отношении находилась в несколько более выгодном положении: хокарэмы, как везде в Майяре, были в Катрано заметной силой, и дети Даллик имели право занять достаточно высокое положение. Правда, им не от кого было ожидать наследства, — но какой настоящий воин будет ожидать пожалованных денег? Источник золота — военные походы, и дети хокарэми имеют шанс в них отличиться…

Карми вдруг поняла, чего не хватает ей с тех пор, как она вернулась в Ралло.

— Послушай, Тануми, — обратилась она к сидевшей неподалеку гэнкари, — а где же Гелати? Она тоже нашла себе хозяина?

— Гелати умерла, — ответила Тануми.

— Как, отчего?

— Нагуляла живот, сделала выкидыш, но неудачно, — сказала Тануми. — Не повезло бедняжке. — И она добавила равнодушно: — Логри сказал, теперь твоей служанкой буду я.

Корабу, обняв Карми за плечи, потянул ее к себе:

— Госпожа моя, не надо говорить о таком на свадьбе. Карми опустила голову ему на плечо:

— Да, конечно, не надо.

— Какая красивая пара! — воскликнула Ликети Сабир. — Может быть, и твою свадьбу справим, а, госпожа?

Карми высвободилась из объятий.

— Госпожа подумает еще полтора года, — задорно улыбнулся Корабу.

Глава 21

Начало новогодней недели в замке Ралло отмечается ночью Тэлани — праздником шумным, веселым, который коттари и гэнкары ожидают целый год.

Карми в этом празднике никакого участия не принимала: Новый год — это была годовщина смерти Руттула. В прошлый раз, узнав, что в Ралло будет праздник, Карми поговорила с Логри, и он разрешил ей провести эту неделю в давно заброшенном храме какой-то старинной богини — Карми даже и не могла сказать, какой именно. В этот раз отпрашиваться не пришлось, ибо Карми имела законное право отлучаться из Ралло. Она собрала в мешок необходимые вещи, пожелала Тануми весело встретить праздник, встала на лыжи и ушла.

Древний храм был наполовину занесен снегом. Карми тщательно расчистила вход и настежь распахнула невысокие двустворчатые двери. Из храма пахнуло теплом — внутри был бассейн с горячим источником.

Карми почистила лампу перед статуей богини, налила масла, зажгла светильник. Потом пришел черед девяти светильников вокруг круглого бассейна. Вечерний сумеречный свет едва проникал сквозь низкий дверной проем. Погода была безветренной, и Карми решила не запирать двери, оставив доступ свежему воздуху.

Утром третьего дня нового года Карми совершила поминальную церемонию: прочитала необходимые молитвы, насыпала на жертвенник перед статуей богини отборные семена «двенадцати растений», другую часть семян размолола в ритуальной мельничке и испекла из этой муки две лепешки. Одну из лепешек она положила на поднос и вынесла на залитую солнцем поляну перед храмом. Потом она бросила по горсти семечек на «пять сторон света» и села на пороге храма со второй лепешкой в руках, читая молитвы.

Долго ждать не пришлось: очень скоро стайка драчливых мелких птиц затеяла над подносом шумную возню, — жертва принята, и Карми съела свою лепешку.

Она не стала бы утверждать, что верит в мистический смысл этой церемонии, но ей казалось несправедливостью, что никто не поминает Руттула добрым словом. Он был всем чужим при жизни — и остался чужим после смерти. И раз уж Карми взялась совершать поминальные обряды, следовало совершать их по всем правилам. Так, например, прошлой зимой была в этот день вьюга, и Карми пришлось после окончания вьюги откапывать поднос из сугроба. Вообще-то откапывать лепешку было нельзя, как нельзя было есть до той поры, пока лепешку не начнут клевать птицы, но Карми можно было не поститься до самой весны — ведь Руттул не разрешил ей носить траур, и, значит, этот обычай можно было соблюдать не очень строго.

Карми вернулась в Ралло после недели отшельнической жизни. Как оказалось, ее ожидали две новости, связанные одна с другой. Первой было известие о смерти короля. Ушла династия Старших Нуверриосов! Пришел черед младшей ветви потомков аоликанского короля.

Известие о смерти ее огорчило не сильно, и вовсе не огорчило ее известие о воцарении другой династии. Брат-король был совсем чужим человеком для Карми.

Второй новостью был приезд в Горячие ключи овдовевшей государыни Геллик Самар Оль-Катрану.

— Зачем это она сюда? — удивилась Карми.

— А куда еще? — тоже удивился хокарэм Кабир, доставивший государыню в Ралло. — Ведь ближе у нее родственников нет.

— Глупости какие! — возразила Карми. — Отец-то ее жив. Логри сказал укоризненно:

— Госпожа моя Карми! Ты вспоминаешь о родственных узах только тогда, когда тебе это выгодно…

Он был прав. Когда Карми оскорбляла Высочайший Союз, она твердо помнила, кто является ее самым близким родственником, сейчас же она забыла, что в роду, который она представляет, самой старшей по праву осталась она — сестра короля, дочь короля, внучка короля; да и каждый из ее предков по мужской линии был королем — и так было по крайней мере четыреста лет. По рангу Карми была выше матери и бабушки, королевских вдов, и могла бы распоряжаться их судьбой. Но вот мать принцессы Оль-Лааву умерла прошлой зимой, а бабка уже много лет назад удалилась в одну из женских общин на Ваунхо.

Так что Карми стала главой семьи, да только всей семьи у нее была одна Оль-Катрану.

— Где она? — спросила Карми.

— Я же сказал — в Горячих ключах, — улыбнулся Кабир. — Я оставил ее на попечении Килени.

Старая Килени в тот год была экономкой дома в Горячих ключах.

— Странно, — подняла брови Карми. — Почему ты не с ней?

— Государыня не хочет больше меня видеть, — ответил Кабир.

— С чего бы это?

— По дороге сюда между нами кое-что было, — признался Кабир. — Возможно, сейчас госпожа считает, что это непростительная ошибка.

— Ты что, удержаться не мог?

— Она сама этого захотела. Карми помолчала.

— Ладно, — сказала она наконец. — Об этом пока не будем. Расскажи-ка лучше, что она думает обо мне.

Кабир вздохнул:

— О, госпожа моя! Ей почти всю жизнь говорили гадости о Катрано и Сургаре, да и тебя помоями поливали…

— Ясно, — отозвалась Карми, — что можешь сказать еще?

— Будь поосторожнее, госпожа, — предупредил Кабир. — Я вшей набрался, пока ее вез.

— Что ж ты ее не вымыл?

— О, госпожа…

Карми прекрасно поняла его укоризненное восклицание. Кабир мог вымыть вдовствующую королеву только силком, поскольку Оль-Катрану с детства внушали, что раздеваться догола — грех, а мыться — грех вдвойне. Да и вредно это — можно простудиться насмерть. Обычно с рук грязь стирали щетками, а с лица — салфетками, смоченными благовонными настоями. Понятно, что при таком отношении к гигиене в любом слое майярского общества хватало вшей.

Учтя это, Карми решила начать свое знакомство с Геллик Самар с бани. Они с Тануми собрали все необходимое и пошли в Горячие ключи, распевая по дороге песни.

Килени вывела на террасу высокую молодую женщину в придворном наряде. Было заметно, что Оль-Катрану, несмотря на владеющий ею страх, готовилась к встрече со старшей родственницей тщательно, чтобы избежать упрека в пренебрежении. Испуг читался на лице Геллик Самар, но она поприветствовала Карми в полном соответствии с этикетом и замерла в почтительном поклоне.

Карми шагнула вперед и обняла родственницу.

— Не надо мне поклонов, сестричка, — ласково сказала она. — Мы ведь с тобой обе вдовы, обе знаем, как это несладко. С тобой хорошо здесь обращались? Может быть, обидели чем-то? Или в дороге?.. Я слышала, ты отослала своего хокарэма…

— О нет, госпожа, ко мне все добры, и Кабира я отослала не потому, что он в чем-то провинился, — тихо ответила Геллик Самар. — Если этого не надо было делать, в этом…

— Сестричка моя, не надо оправданий, — прервала ее Карми. — Я, ты видишь, ни перед кем не оправдываюсь — так проще живется. Пошли-ка мыться. Смоем с себя все грехи — легче станет.

В этом Геллик Самар сомневалась, но ослушаться не посмела и покорно пошла за Карми на берег Теплого озера. За пределами долины была зима, лежал глубокий снег, а здесь настоящая весна, зеленела травка и вовсю цвели крохотные голубые и белые перволетники. У самого озера и вовсе жарко. По берегу и на неглубоком дне били горячие источники, из некоторых вода выплескивалась тугими фонтанами, сопровождающимися клубами пара. Запах стоял не очень приятный.

Геллик Самар стало страшно. Она крепко сжимала руку Карми и с отчаянным ужасом озиралась. Поняв ее, Карми отдала свой узел Тануми и обняла невестку за плечи. Невелика защита от суеверных страхов, но Геллик Самар чуть приободрилась, тесно прижавшись к Карми.

Зимняя купальня уютно расположилась между двумя скалами. На маленькой гальке лежали толстые соломенные циновки; их часто меняли, потому что от постоянной влажности они быстро подгнивали. Дно в этом месте было мелким и ровным, вода — приятно горячей, но не обжигающей. Тануми, шедшая впереди, заметила вполголоса:

— Там кто-то есть. — Она закричала: — Э-эй, выходите, теперь мы хотим.

Мужской голос предложил покупаться вместе.

— Нет, нет, — откликнулась Тануми. — Со мною принцессы. Неприлично..

Геллик Самар, потупившись, пережидала, пока хокарэмы оденутся. Она покраснела до ушей. Проходя мимо нее, мужчины немногословно извинялись. Это были райи средних лет, и в их движениях не было ни поспешности, ни излишней почтительности; они одевались на ходу, и Геллик Самар, окончательно смутившись, закрыла ладонями лицо.

Карми потянула ее за рукав.

— Они уже ушли, — сказала она. — Не бойся, раздевайся.

Геллик Самар опустила руки. Карми и Тануми времени не теряли, уже разделись, Тануми по колено зашла в воду, поплескалась.

Карми развязала узел шали. Геллик Самар прижала шаль к себе.

— О-ох…

— Не бойся, сестренка, — успокаивала ее Карми. — Разве ты не знаешь, кто я? Пока я с тобой, ни один демон к тебе не приблизится…

Геллик Самар знала силу Третьего Ангела, но переступить через привычки было трудно. Сама она раздеться не посмела, но покорно позволила Карми снять с себя одежду.

Карми вынула из головы Геллик Самар шпильки и распустила волосы.

— Ой-ой-ой! — воскликнула она. — Что у тебя здесь творится!..

Волосы были грязными и свалялись. Карми вздохнула, усадила Геллик Самар на циновку и взялась за гребень. Тануми села с другой стороны, тоже принялась помогать. Время от времени приходилось брать отточенную бронзовую пряжку и вырезать колтуны.

— А может, совсем остричь? — спросила наконец Тануми. — Невозможно же так!

— Ну нет, — возразила Карми. Однако Геллик Самар согласилась:

— Пусть это пойдет во искупление…

Карми остановила взгляд на ее лице и сказала:

— Ладно, Тануми, стриги.

Вскоре волосы вдовствующей королевы горкой лежали на платке.

— Сожги, — распорядилась Карми, и Геллик Самар с облегчением проследила, как превращается в прах ее недавняя шевелюра.

— Они быстро отрастут, — утешила ее Тануми.

— Я согрешила, — ответила Геллик Самар. — Сжечь надо меня, а не волосы.

Карми хмыкнула, опуская мочалку в плошку с мыльной жидкостью:

— Исповедуйся нам. Посмотрим, каковы твои грехи.

Геллик Самар оглянулась на Тануми, которая брезгливо собирала ее одежды, чтобы пропарить у источника, откуда бил настоящий кипяток.

— Когда мы ехали сюда, — призналась Геллик Самар, — я умирала от страха и не могла спать, мне снились кошмары.

— А, — сказала Карми, энергично натирая ее мочалкой, — это очень хорошее успокаивающее средство…

— О госпожа… — умоляюще проговорила Геллик Самар.

— Ну переспала ты с Кабиром — это, что ли, грех? — отозвалась Карми.

— Ты уже знаешь, госпожа?

— Знаю, — кивнула Карми. — Не отчаивайся. Ты еще молода. Я тебе этот грех прощаю.

— Госпожа, — помолчав, молвила Геллик Самар, — госпожа, я должна умереть. Позор-то какой…

— Не вижу я ничего позорного… Закрой глаза. Так… Теперь нагнись, смоем.

— Госпожа, — повторила Геллик Самар, — выслушай меня,..

Рассказ Геллик Самар оказался некоротким и неожиданно важным. Так что Карми, слушая ее, в задумчивости два раза натерла тело невестки мылом и, если бы Тануми не остановила ее, намылила бы и третий. Видя, что Карми задумалась, она сама домыла Геллик Самар, уложив ее на циновку, занялась массажем, и втиранием масла с добавлением полыни и лисянки…

Карми, сидя по грудь в воде, обдумывала услышанное.

Марутту своего добился. Его племянник Арианхо изнасиловал Геллик Самар, и это не осталось без последствий. Обесчещенная королева хотела смыть с себя позор смертью. Но кормилица остановила ее. Посоветовавшись, они поступили не самым лучшим образом. Кормилица подрядила райи Кабира, и они с небольшой свитой выехали как будто на богомолье в Букинхо.

На вторую ночь путешествия Кабир тайком увез Геллик Самар с постоялого двора, и дальше они пробирались вдвоем. Их путь лежал в Катрано. Геллик Самар решила просить отца отомстить за ее честь. Кабир вез ее, ибо за это ему заплатили, но сомневался, что принц Катрано вмешается в события. На полпути их догнала весть о смерти юного короля; о бегстве самой королевы молчали, как будто его и не было. Одновременно Кабир узнал, что тропы на Катрано перекрыты маруттскими лазутчиками. Он поставил в известность об этом свою госпожу и спросил, как она намеревается поступить. Геллик Самар была в растерянности. Кабир первый вспомнил о сургарской принцессе и сообразил, что после смерти короля она стала старшей в семье. Геллик Самар была в отчаянии и согласилась.

Сложившаяся вокруг нее ситуация была явно взрывоопасной. Ребенок, которого она носила, мог стать причиной настоящей войны между Марутту и Байланто. Зачат он был при жизни юного короля, и Марутту будет настаивать, что именно король — отец ребенка. Рассказ Геллик Самар в расчет никто не примет, да и саму ее скорее всего сразу же после рождения ребенка тихо придушат, чтобы не мешала событиям разворачиваться так, как этого хочет Марутту. Ребенок — будь то мальчик или девочка — будет провозглашен Верховным правителем, Марутту станет при нем регентом и будет лелеять своего венценосного подопечного. Марутту не остановится и перед подменой: если дитя умрет, найдется другой ребенок, похожий на него.

Карми прекрасно понимала, почему молчит Майяр об исчезновении королевы. Каждый из принцев сейчас следит за своими собратьями по Высочайшему Союзу: кто из них выкрал королеву, чтобы использовать потом ее в своих целях? Мало ли что могло приключиться с юной женщиной еще до родов, — и разве не может ребенок родиться мертвым? Поэтому для всех важно завладеть Геллик Самар Оль-Катрану как можно раньше, чтобы в случае чего успеть принять меры в обеспечение своей политики.

И Карми знала: когда обнаружится, что беременная королева находится под ее покровительством, Высочайший Союз потребует, чтобы Карми отправила ее обратно в Гертвир.

Вся эта история мало касалась Карми, и можно было оставить все как есть. Но нечистоплотные действия Марутту возмутили ее.

И она увидела единственный выход для Геллик Самар.

— Я убью себя, госпожа, — подавленно твердила несчастная Оль-Катрану. — Как же это возможно — родить чужого ребенка!

— Не плачь, — откликнулась Карми. Она задумалась.

Тануми оставила Геллик Самар в покое и окликнула Карми, предлагая помассировать ее. Карми очнулась от задумчивости — она уже знала, как поступит.

— Не надо, — качнула она головой. — Живо одеваемся — и в Ралло.

Глава 22

Молуоэ оказался городом сквозняков. Пока Карми шла к нему по открытой безлесной местности и жалела, что не надела меховую куртку. «Молуоэ, — думала она, покидая глайдер, — город южный, теплый, не замерзну и в шерстяном келани». Да, если б не ветер, она бы в келани не замерзла. Зима здесь очень теплая; ни льда, ни снега в этих краях Карми не увидела, но ветер был пронизывающий. Карми продрогла до костей.

Старичок аптекарь, к которому она обратилась в Молуоэ, с сожалением пожал плечами: вдовьего зелья у него нет. И вообще, здешние женщины по таким делам к мужчинам не обращаются. Если госпожа хокарэми пожелает, он укажет ей сведущую бабку…

— А у нее есть вдовье зелье? — спросила Карми.

— Есть, наверное. — Где она живет?

Аптекарь позвал из глубины дома мальчишку и велел проводить госпожу хокарэми к тетке Лиат. Мальчишка, опасливо покосившись на девушку, заспешил к двери.

Тетка Лиат жила на окраине города в ветхой халупе. Мальчишка подергал калитку, ведущую во двор, постучал в наглухо прибитую ставню. Визгливый голос соседки выбранил его за шум и добавил, что старуха, похоже, ушла на всю ночь к какой-то роженице.

Ну что делать? Не стоять же на ветру и не искать же пристанище в каком-нибудь выстуженном храме поблизости.

Карми отпустила мальчишку и перелезла через забор в грязный двор. Дверь дома тоже была заперта; Карми в сумерках все же высмотрела, куда хозяйка прячет ключ от дома, достала его — здоровенный железный стержень с крючком. Как открывают такие замки, Карми только догадывалась и не скоро сумела отодвинуть засов.

Внутри было так же грязно, как и снаружи. Она запалила лучинку от еле светящей лампадки, огляделась. У очага лежала охапка дров, и Карми немедленно занялась растопкой печи. На столе стояло блюдо с какими-то объедками, оно было прикрыто сравнительно чистой тряпкой. Похоже, что это угощение было пожаловано бабке за услуги. На еду Карми посмотрела без воодушевления, гораздо больше ей хотелось выпить чего-нибудь горячего, и она пошарила среди кастрюль. Пересилить брезгливость она не смогла и тщательно протерла найденный котелок песком, который наскребла с пола.

Воды у старухи было много, два ведра. Карми щедро прополоскала котелок и наполовину наполнила водой. Пока вода закипала, Карми полазила по полкам, где бабка держала травы и снадобья. Были здесь мешочки с листьями, кореньями, ягодами, были и составы. Карми отложила мешочек с листьями малины, чтобы не пить пустую воду, и пошарила, пытаясь наугад найти вдовье зелье. Однако пряного запаха муки из семян ортака — непременного компонента зелья — не было слышно, и Карми оставила поиски, тем более что вода уже закипала. Карми заварила листья малины, поискала, нет ли чего сладенького, нашла изюм и, заедая горячую воду изюмом, присела у огонька. Понемногу она согрелась и задремала. Сон был неглубок и чуток. Карми то и дело поднимала голову, ловя звуки. Но это был или ветер, или мышиная возня.

Старуха вернулась, когда рассвело, ахнула, увидев, что дом отперт, кинулась к соседу. Пока Карми соображала, не приснились ли ей шаги во дворе, старуха вернулась с дюжим мужиком. Сосед был одет наспех и держал наготове топор.

Увидев девушку в одежде хокарэми, он вздохнул, поклонился, проговорил быстро: «Извините, госпожа моя» — и поспешно ушел. Бабка опустила у дверей узелок и старательно закланялась, приговаривая, что готова услужить госпоже хокарэми.

Карми тряхнула головой, окончательно прогоняя сонливость.

— Хватит кланяться, бабка, — сказала она. — Лучше скажи, нет ли у тебя вдовьего зелья?

Бабка бросилась в угол, пошарила по полке, запричитала, потрясая пустым мешочком:

— Ах, последнюю пригоршню на этой неделе истратила.

— Где можно взять? — жестко спросила Карми.

— У травника Гелахо из Лорцо, — торопливо ответила бабка. — У него много, да и хорошее всегда. Я последнее время у него беру.

— Где он живет?

— Около Пузатой башни, госпожа. Спроси, там все знают.

— А где тут у вас Пузатая башня? — вяло спросила Карми.

Старуха поспешила во двор, а потом на улицу. Карми вышла за ней, выслушала объяснения и направилась на другой конец города.

Ветер был таким же пронизывающим, как и вчера. Когда Карми добралась до Пузатой башни, то почувствовала, как к горлу подступила дурнота. «О небеса, я заболела, — подумала она. — Я же сейчас в обморок упаду».

Она оглянулась, увидела большой плоский валун у ворот какого-то богатого дома, опустилась на холодный камень. Загулявшие горожане, возвращавшиеся домой после бессонной ночи, постарались обойти стороной притомившуюся хокарэми. Карми скользнула по ним взглядом.

Одно лицо неожиданно напомнило ей кого-то из далекого детства.

— Маву, помоги мне! — прошептала она, теряя сознание. Бородатый крепыш в сером плаще обернулся и подошел к откинувшейся на стену девушке.

— Гелахо, Гелахо, — услышал он сзади опасливый шепот, — оставь ее.

Но бородач уже протрезвел. Его движения изменились, стали уверенней. Он повернул к себе лицо девушки, ахнул, сбросил с себя плащ и закутал больную.

— Гелахо! — окликнули его.

Бородач процедил: «Пошли вон», поднял девушку на руки и понес.

Карми очнулась от разливающегося по телу тепла. Она лежала голая на широком топчане, покрытом вытертой медвежьей шкурой, а сильные руки месили ее тело, заставляя кровь двигаться быстрее.

Человек, который привел ее в себя энергичным массажем, сначала показался Карми совсем незнакомым.

— Ты кто? — прошептала она.

— Вот те на! — удивился бородач, прекращая свою работу. — Госпожа моя, ты же меня на улице сама окликнула.

— Маву? — шепнула она, закрывая глаза. — Ты — Маву. Маву, просунув руку под ее плечи, приподнял голову:

— Ну-ка отпей.

Карми хлебнула горячего душистого питья.

— Вылечи меня, Маву, — проговорила она одними губами. Маву укрыл ее пуховым одеялом:

— Конечно. Завтра же на ногах будешь. Простуду я в два счета вылечиваю.

Этот день Карми провела в теплой постели, обильно потея под тяжелым одеялом. Маву то и дело объявлялся рядом, подносил горячее питье, то горькое, как в первый раз, то приятное, сладковато-кислое, и снова исчезал.

К вечеру Карми пришла в себя окончательно. Маву напоил ее горячим козьим молоком и присел рядом с ней, рассказывая сказку:

— Жил на свете человек по имени Маву, нерадивый слуга одной принцессы. Жилось ему у принцессы неплохо, кормили сытно да сладко, одежда была добротная, а жизнь вольготная. И отдали принцессу замуж за заморского волшебника, уж не знаю по какой причине. Волшебник считался злым, недобрым, но в доме его принцессе нравилось. Был дом невелик, да светел, в лето прохладный, в зиму теплый, и всегда уютный. Все слуги любили ясную свою принцессу, но что для принцессы любовь слуг? Принцессе нужна была любовь волшебника, а как ее добиться, принцесса не знала. И надумала она привлечь к себе внимание мужа-волшебника, подарив ему драгоценное оружие, и отправилась в далекий путь, чтобы такое оружие найти. А Маву, нерадивому своему слуге, велела охранять волшебника как зеницу ока. Но волшебник, как оказалось, отпустил свою жену не без задней мысли: он прочел по звездам свою судьбу и решил отправить принцессу в путь, чтобы она избежала его участи. И велел он Маву, слуге принцессы, ехать вслед за ней, чтобы помешать принцессе вернуться. И помешал бы ей Маву, но вызвала принцесса огромного дракона, и унес он ее в даль далекую, к умирающему волшебнику…

Маву помолчал, ожидая, что скажет девушка, но она молчала. Ее дыхание было ровным, спокойным, как будто этот рассказ усыпил ее. Маву присмотрелся к ее векам, но в неровном свете свечи трудно было что-то разобрать.

Утром Карми поняла, что выздоравливает. Маву, не позволяя ей встать, принес кружку с горячим бульоном.

— Маву! — взмолилась Карми. — Ты мне пожевать чего-нибудь дай, что ты меня водой поишь?

— Пей, пей, — усмехнулся Маву. — Потерпи, сейчас буду кормить.

Он ушел.

Карми натянула келани и встала, пошатываясь. Маву устроил ее в маленькой каморке, где было бы совсем холодно, если бы не горящая жаровня. Комнатушка эта, похоже, раньше была кладовкой, Маву только приспособил ее под свои вкусы. Здесь было чисто, свежий воздух попадал через небольшое окошко под потолком, закрытое решетчатой ставней. На полках стояли берестяные коробки с сушеными травами. Карми толкнула дверь и попала в комнату, закопченную и грязную, как и все дома в этом районе Майяра.

Молодая женщина, возившаяся у печи, обернулась на шорох и испуганно вскрикнула. Карми окинула ее оценивающим взглядом и опустилась на скамью у почерневшего стола.

— Что это у тебя? — заглянула Карми под чистую тряпку. — А, лепешки… Я съем одну, ладно?

Она оторвала от лепешки половину и занялась уничтожением содержимого плошки с медом, которую поспешно поставила на стол молодая женщина.

Маву объявился неслышно, в руках он держал солидный кусок мяса.

— Кто тебе позволил есть, госпожа? — накинулся он на Карми. — А ну живо в постель!

Карми отрицательно покачала головой.

Маву швырнул мясо на стол, вытер руки о подвернувшуюся тряпку и, подхватив Карми на руки, оттащил обратно в каморку, бросил на кровать. Карми шаловливо болтала ногами:

— Хочу есть, Маву! Хочу жареного мяса, и лепешек, и каких-нибудь соленых овощей, и орехов!

Маву небольно щелкнул ее по носу:

— Ты что меня не слушаешь, госпожа моя?

Карми смеялась: веселое настроение возвращалось к ней. И Маву вдруг, неожиданно для самого себя, резко, рывком нагнулся над ней, прижимая к постели. Его губы жадно скользнули по ее шее.

Карми замерла.

— Нет, — сказала она холодно.

Если бы голос ее хоть немного дрогнул, если бы не было в нем уверенности и силы, Маву, вероятно, не остановился бы, но внезапная жесткая властность отрезвила хокарэма. Он отпрянул и отвел глаза.

Повисла тяжелая, напряженная тишина.

— Пожалуй, я оденусь, — наконец сказала Карми уже совершенно спокойно.

Маву восстановил частоту пульса, сделав дыхательное упражнение.

— Извини, госпожа, — наконец проговорил он. — Сейчас я буду кормить тебя жареным мясом.

Он вышел за мясом, тут же вернулся, склонился над жаровней.

У Карми язык так и чесался от язвительной просьбы не добавлять к мясу никаких травок. А то ведь есть составы, говорят люди, от которых самая сдержанная женщина может распалиться страстным желанием. Но Карми удержала в себе эти жестокие слова. Затем ей пришла в голову мысль, что, пожалуй, это она должна была извиняться.

— Так это тебя зовут здесь Гелахо из Лорцо? — как ни в чем не бывало спросила она.

— Да, — отозвался Маву, не оборачиваясь. — Собираю травы и продаю лекарства. Наместник знает, что я хокарэм, он думает, я — райи, и помалкивает, но не дает меня в обиду.

— Забавно, — произнесла она. — Значит, это к тебе я шла.

— Тебе нужен травник?

— Да-а, — протянула Карми. — Мне нужно вдовье зелье. Маву повернулся. Карми сидела на кровати скрестив ноги, обтянутые штанами, и без смущения выдержала взгляд Маву, который уставился на ее живот.

— Мясо подгорит, — напомнила она. Маву вернулся к стряпне.

— Вдовье зелье у меня есть, — сказал он. — И если ты мне доверяешь, я сделаю все сам. Хотя, вообще-то, тебе лучше родить.

— Если бы это касалось меня, я бы родила,. — ответила Карми. — Но зелье нужно другой.

— Вот как… — пробормотал Маву.

— Этим летом в Ралло умерла одна девушка, — сказала Карми. — Будь у нее зелье…

— Хокарэми чаще всего и умирают от этого, — отозвался Маву. — Неудачные роды и неудачные выкидыши. В драке огромное пузо — обуза… Вот тебе мясо, ешь. — Он протянул Карми блюдо с аппетитным, хорошо обжаренным куском.

— Так есть у тебя зелье? — спросила Карми, принимая еду. — Где?

Маву встал и показал мешочек на полке.

— Как его применять? — спросила Карми, прожевав кусок мяса.

— Срок не более двух месяцев, — сказал Маву. — Идеально — первые две недели. Берешь по ложке зелья на пуд веса женщины… — Голос его был ровен и скучен, как если бы он читал аптекарские прописи.

Карми, не отрываясь от еды, выслушала его лекцию. Маву закончил словами:

— Следует избегать зелья, составленного не в Южном Марутту. В Горту вместо красного молочая применяют местную разновидность — от нее можно оглохнуть. В Ирау муку из орешков заменяют «черной пыльцой», отчего действие усиливается, однако женщина после этого находится в помутненном рассудке. Повторное применение чаще всего означает безумие. А северные составы зелья вообще малоэффективны, там лучше употреблять настоянное на панцирном мухоморе и корешках шарха малиновое вино.

— Тебе часто доводится использовать зелье?

Маву оглянулся на жаровню, где готовилась следующая порция мяса.

— Послушай, госпожа моя Сава! Ну неприлично женщине говорить о подобных вещах с мужчиной! Как ты понять не можешь?

— Я теперь не Сава, а хэйми Карми, хэймам же позволено все, — заявила Карми. — Вон тот кусочек уже поджарился, давай его сюда.

Маву подал. Он чувствовал себя неловко. Карми же по мере насыщения становилась все благодушнее и в конце концов откинулась на подушки и заснула.

Маву задумчиво сжевал оставшийся кусочек, задумчиво посмотрел на свою хозяйку.

О том, что в Ралло Маву ждут отказная грамота и деньги, Карми сказала вечером. Маву пожал плечами:

— Что мне до того?

— Ты решил не возвращаться в Ралло?

— А что мне там делать? — отозвался Маву. — Если вспомнить, я заслужил своим ротозейством смерть…

— Да нет, Маву, о чем ты говоришь…

— Я знаю, о чем говорю, — упрямо настаивал Маву. — Я уже дважды допускал промахи. Если в первый раз меня помиловали, то во второй я попросту сбежал. Стенхе же предупредил меня: если я тебя упущу…

— Погоди, Маву, я не совсем понимаю, о чем ты говоришь…

— Ну как же! Разве ты забыла, как однажды в Савитри обхитрила меня, сбежала и какой-то бродяга напал на тебя у водопада? Руттул тогда приказал меня повесить. И был трижды прав! Если б меня повесили тогда, я бы не опозорился, когда догонял тебя на тропе от Интави до озера Праери… Да я просто обязан был покончить с собой!

— О! — сказала Карми. — Не принимай близко к сердцу. Она глянула в окошечко. Время было позднее, а ночь темная. Карми встала с кровати, натянула на себя верхнюю рубаху.

— Куда ты? — оглянулся Маву.

— Во двор, — отозвалась Карми.

— Зачем это?

— Ну… надо, — ответила Карми.

— Что тебе в темень переться? — сказал Маву. — Сходи на горшок, моя баба вынесет.

— Да не бойся, не затеряюсь во дворе, — рассмеялась Карми.

— Я с тобой, посвечу…

— Да? Может быть, ты еще штаны мне поможешь спустить?

Маву проглотил обиду. Проходя за его спиной, Карми подхватила мешочек с вдовьим зельем и выскочила во двор.

Маву скользнул за ней в сени и прислушался к звукам за входной дверью.

Карми некоторое время постояла на крыльце, — возможно, подумалось Маву, пока глаза привыкали к ночной тьме. Потом наконец проскрипели ступеньки — «скрип-скриип-скррип!». Маву подождал; двор был тесен и захламлен, Карми неизбежно должна была на что-нибудь наткнуться, но было тихо. Слишком тихо, сообразил Маву.

Он вернулся в дом за светильней, затем вышел на крыльцо, высоко поднимая лампу.

Дворик был пуст. Но ведь Маву не слышал, как Карми открывала калитку или перелезала через забор… И она не должна была уходить, ведь ей нужно вдовье зелье. Маву метнулся в дом, оглядел полку, где прежде лежал мешочек, чертыхнулся.

Выйдя вновь во двор, он опустил светильню низко над землей. Стала видна мешанина следов на мокрой глине, верхним был след сапожка Карми.

Маву обнаружил восемь таких следов — четыре левых и четыре правых — и пришел к месту, где след обрывался. С подобной картиной Маву уже сталкивался — таким же образом исчезла госпожа сургарская принцесса у озера Праери.

И Маву ушел в дом, чтобы дождаться, пока рассветет. Но утро не добавило ему новых открытий.

…Карми вышла во двор, сошла с крыльца и посреди двора исчезла, будто вознеслась легким облачком к небесам.

Глава 23

Когда Карми узнала, в чем беда Геллик Самар, она отвела ее в свою башню, велела Тануми поудобнее устроить ее, а сама ушла посовещаться с Неламой. Нелама встретила ее вопросы без удовольствия. Такие проблемы, по ее мнению, каждая женщина должна решать для себя сама.

— Гелати не умерла бы, если бы ты подсказала ей более безопасное средство, — сказала Карми.

— Ее смерть пошла на пользу, — возразила Нелама. — Девки теперь присмирели и не крутят любовь с кем попало и когда попало. Пусть учатся быть осторожными.

— Смерть — сильное воспитательное средство, — съязвила Карми.

— А чего еще ты хотела от замка Ралло? — откликнулась старуха.

Однако же она смягчилась и рассказала Карми, каким образом Геллик Самар может избавиться от ребенка. Правда, в этой ее лекции была немалая доля злорадства, ибо те средства, которые были доступны, оказывались малонадежными или опасными, а наиболее верное — вдовье зелье — достать в ближайших окрестностях не было никакой возможности. Тогда Карми спросила: где его можно достать?

— В Молуоэ, — ядовито ответила старуха. — На другом краю земли.

Карми смерила ее надменным взглядом — да, трудно разговаривать с хокарэмами.

С Логри, напротив, разговор вышел легким. Кабир уже рассказал ему все подробно, Карми осталось только попросить Логри защитить государыню Геллик Самар.

— Разумеется, — подтвердил Логри. — Но каким образом и от кого я должен ее защищать?

— Мне нужно уйти из Ралло на несколько дней, — сказала Карми. — В мое отсутствие могут появиться люди, которые будут требовать, чтобы государыня вернулась в Гертвир или же уехала в иное место.

— Да, — согласился Логри. — Я тоже думаю, что скоро за ней приедут.

— Твоя задача — не давать им увезти государыню до поры, пока я сама не поговорю с этими людьми.

— Высочайший Союз имеет право требовать от тебя выдачи государыни.

— Я не спорю, — воскликнула Карми. — И я прошу тебя не создавать впечатления, что я непременно пойду наперекор Союзу. Говори просто: Карми, мол, в отсутствии, а без нее я не имею права что-то предпринять в отношении Геллик Самар.

— Я понял, — кивнул Логри. — Никаких конфликтов.

— Мне кажется, я не прошу у тебя противозаконных действий.

— О да, Карми, — проговорил Логри. — Разумеется, я не стал бы поддерживать твои противозаконные действия. Я полагаю, пока ты действуешь в пределах законов. Но… дорогая моя госпожа, а не противозаконна ли твоя помощь Геллик Самар? Я имею в виду — помогать избавиться от ребенка, который зачат при жизни мужа…

— Но не от мужа, — возразила Карми. — Ты должен понимать, что этот ребенок принесет Оль-Катрану только смерть.

— Но по закону этот ребенок будет продолжателем династии.

— Хотела бы я знать, сколько среди моих предков подобных продолжателей династии, — усмехнулась Карми. Она встала: — Ладно, я пойду, каждая минута дорога. Скажи Кабиру, пусть охраняет государыню. И пусть не выпускают ее из Ралло даже в Горячие ключи.

Шесть дней заняло путешествие к кэйвескому озеру, где стоял глайдер. Озеро сковал тяжелый панцирь льда, и Карми опасалась, что лед не даст глайдеру подняться вверх, — до сих пор только тоненький ледок сургарского озера Праери был этому преградой. Но Карми напрасно опасалась. Она скомандовала медленный подъем, боясь, что глайдер будет биться снизу о лед, но останется в ловушке, и увидела вдруг, как лед правильным кругом крошится над омутом, где находился глайдер. Казалось, какая-то неведомая сила заставляет воду в этом месте бурлить, куски льда, по мере того как становились меньше, все выше подпрыгивали над водой и раскалывались. Измельченная крошка, став похожей на пыль, подпрыгивала уже на высоту человеческого роста, когда действие невероятной силы окончилось. Ледяная пыль еще не успела осесть, а глайдер пошел вверх из озера. Карми поймала себя на том, что приговаривает: «Умная зверушка, умная…»

В Молуоэ случились было осложнения, но все они обернулись к лучшему, вдовье зелье Карми добыла, и к тому же обнаружилось, что Маву жив. Однако так просто Маву не отвязался бы от Карми, а показывать ему глайдер не хотелось. Поэтому потребовалось улизнуть от него незаметно. Карми понимала, что ни сил, ни сноровки для этого у нее нет и Маву легко выследит ее, если она вздумает выбираться за город. И глайдер пришлось вызывать прямо во двор дома, где он жил. Сесть глайдер не мог: во дворе было слишком тесно для его лап-ступоходов. Карми подвесила его в воздухе, опасаясь, что длины гравитационного лифта не хватит. И в самом деле, он был ощутимо слабоват. Карми, правда, взлетела, но силы прыжка не хватило; если бы она не успела зацепиться за край люка, то или повисла бы в луче, не имея, от чего оттолкнуться, или же, выйдя из узкой трубы луча, свалилась бы обратно, рискуя свернуть шею на изрядно захламленном дворе. Однако ей повезло.

Оказавшись в глайдере, она первым делом проверила, не вывалился ли во время рискованного подъема мешочек с зельем, и, найдя, что он на месте, тут же отправила глайдер в полет на Ралло.

Зависнув над хокарэмским замком, Карми заметила на краю долины сравнительно большой лагерь. Там горели костры и стояли шатры. Инфракрасный режим работы экранов позволил ей обнаружить расставленные вокруг замка посты; создавалось впечатление, что Ралло находится в осаде.

«Ой-ой-ой, — подумалось Карми. — Да тут и мышь не проскочит!»

Да, неплохую кашу заварила вдовствующая государыня Геллик Самар!

Карми не хотелось сажать глайдер в самом замке: среди хокарэмов наверняка найдется досужий наблюдатель. Высадиться же за его пределами означало отдать себя в руки сторонников Марутту.

Подумав, Карми выбрала плоскую крышу Центральной башни. Но и здесь она не стала задерживаться — глайдер отправила на стоянку, а сама юркнула в узкий полуобвалившийся лаз.

Винтовая лестница, в которой кое-где не хватало ступеней, вывела ее вниз. Центральная башня использовалась как сарай для всякого старья. Вход в нее был привален щитом из сплетенных веток, но Карми, как и все обитатели замка, знала, что башню посещают, в случае необходимости, через полуподвальное окно, — это безопаснее, чем прыгать по шатающимся руинам Медвежьей башни, развалившейся от землетрясения полтора десятка лет назад. Завал, мешающий проходу в Центральную башню, разумеется, можно было бы разобрать, но Логри предпочитал использовать это место для тренировки мальчишек. За эти годы на развалинах Медвежьей башни погибли двое коттари.

Выбравшись во двор, Карми направилась к своей башне.

— Кто там? — скользнула ей навстречу чья-то быстрая тень.

— Карми, — откликнулась она.

— О! — Мальчишка-коттари удивился. — Что-то я не заметил, как ты проходила ворота, госпожа.

Карми не стала отвечать на таившийся в этих словах вопрос. Она спросила:

— Как себя чувствует Геллик Самар?

— Ей уже не так страшно здесь, госпожа. Она привыкла.

— Кто эти люди вокруг замка?

— Марутту и Ваорутиан, — ответил мальчишка. — И Кортхави, поскольку их путь лежал через земли Карэны.

— Ладно, — кивнула Карми.

— Кабир послал ребят на дорогу и на горную тропу, — добавил коттари. — Он опасался, что ты не сумеешь добраться до замка.

— А Логри?

— Мастер не возражал, — отозвался тот. — Это вместо тренировки.

— Кабир сейчас… — начала Карми.

— …в твоей башне, госпожа, — продолжил коттари. Они уже подошли к дверям башни, она дернула дверь и нащупала ногой ступеньку лестницы. Коттари остался во дворе. Карми поднялась наверх и подошла к кровати.

— Кто? — требовательным шепотом встретил ее невидимый Кабир.

— Хозяйка пришла, — тихо отозвалась Карми, заглядывая за занавеску.

Геллик Самар спала, уткнувшись головой в плечо Кабиру. Кабир в неясном свете масляной лампы изображал смущение.

— Разбуди госпожу, — велела Карми, опуская занавеску. Она подошла к окну, прислушиваясь к шорохам и шепоту за спиной.

— Госпожа моя, — негромко позвала Геллик Самар. Карми опять заглянула в альков.

— Ты не передумала? — спросила она.

— Нет, нет, — поспешно отозвалась Геллик Самар.

— Тогда, живо одевайтесь и пошли на кухню к Неламе. Здесь нет всего необходимого.

…Логри велел доложить ему о возвращении Карми в любой час дня и ночи. Коттари разбудил его в полночь и рассказал о том, как Карми невесть откуда объявилась посреди замкового двора.

— Ну что ж, — проговорил Логри, не изъявив удивления. — Попробуй поискать, откуда она взялась. А где госпожа сейчас?

— У Неламы, — ответил мальчишка. — Заварила какое-то вонючее варево. Нелама сначала ворчала, а потом сказала, что сама все сделает лучше Карми, так что госпожа ей только помогает. А меня и Кабира с кухни прогнали.

— Значит, прогонят и меня, — сказал Логри. — Передай дозорным, пусть разбудят меня, когда наши гости решат нас навестить.

Он снова лег.

Коттари разбудил его, когда начало светать.

— Едут? — спросил Логри, глядя, как мальчишка приплясывает от нетерпения.

— Нет, но уже проснулись и разводят костры, — ответил коттари. — Мастер, я не понимаю следов. Помоги, пожалуйста.

Просьба была необычной, но Логри знал, что его зря беспокоить не будут.

— Снег во дворе истоптан, — говорил мальчишка, ведя его во двор, — но следы госпожи Карми я нашел. Они идут из Центральной башни. На этой неделе туда никто не ходил, так что ее следы оказались единственными. А вот это мои сегодняшние следы, — указал мальчик, когда они подошли.

— Ну не сидела же госпожа в башне четыре дня после последнего снегопада, — заметил Логри.

— Мастер, пойдем наверх, — попросил мальчик.

Логри пошел за ним в башню. Загадку, удивившую коттари, он увидел сам. Следы Карми начинались посреди площадки, как будто она откуда-то спрыгнула.

— Ее принес многолапый дракон! — робко предположил мальчик, показывая на отпечатки ступоходов. — Правда, похоже?

— Похоже, — согласился Логри, обдумывая, как поступить. — Вот что, сынок. Уничтожь все следы и забудь об этом. Кто был прошлой ночью в воротах?

— Я и Кагар, — ответил коттари.

— Прекрасно. Госпожа пришла через ворота. Ты и Кагар видели ее.

— Да, мастер, — кивнул мальчик. — Мы видели, как она шла через ворота.

Он остался затаптывать следы, а Логри сошел вниз. Увидев его, Кагар доложил, что гости едут.

— Далеко они?

— Только что покинули лагерь.

Люди Марутту приезжали в Ралло с завидным упорством каждое утро. Сам принц появился только раз, удостоверился, что Геллик Самар без позволения хэйми Карми не выдадут, а сама хэйми из замка отлучилась. Чтобы захватить возвращающуюся в Ралло Карми, он расставил на дороге и на горной тропе на Катрано посты, а Ваорутиана обязал каждый день наведываться в замок Ралло и спрашивать, не возвратилась ли госпожа Карми.

Три дня этих посещений Логри удовольствия не доставили. Но он решил, что подобную оказию просто невозможно оставить без внимания, и изощренно выдумывал, как можно использовать пребывание высоких гостей для натаскивания коттари.

Пока гости не прибыли, Логри зашел к Неламе. На кухне был один-единственный Кабир. Он меланхолично помешивал в огромном котле с кашей — завтраком для обитателей замка.

— Где Карми? — спросил его Логри.

Кабир кивком указал на соседнюю комнату, где обычно спала Нелама.

— Карми! — повысил голос Логри.

Из-за занавески, отделяющей спальню Неламы от кухни, вынырнула бывшая сургарская принцесса.

— Ну как? — поинтересовался у нее Логри.

— Пока все в порядке, — устало проговорила Карми.

— Сейчас в замок прибудет Ваорутиан.

— Ваорутиан? — переспросила Карми. — Я бы предпочла говорить с Марутту.

— О, он явится, госпожа моя, — заверил ее Логри. — Он непременно явится, чтобы разговаривать с тобой.

— Нужна комната, — сказала Карми. — Нужна комната, чтобы перенести туда Геллик Самар. Не на кухню же вести высокого Марутту, если он вдруг решит навестить ее.

— Зал с фонтаном? — предложил Логри.

— Да, пожалуй, — согласилась Карми. — Там и светло и тепло — настоящие царские палаты. Кабир, слышишь? Ну-ка живо приведи зал в порядок.

Приводить в порядок фонтанный зал было излишним, он всегда был готов к приему гостей. Здесь было чисто и уютно. Высокие узкие окна, выходящие на юг, давали свет, а тепло шло от бассейна, устроенного вокруг горячего источника. Чтобы вода не парила, бассейн был прикрыт каменными плитками, — таким образом, в зале неизменно оставалось тепло в самые студеные морозы, несмотря на то что никаких стекол, никаких ставен на окнах не было. Летом здесь было бы жарковато, но горячую воду отводили и запускали фонтан с ледяной водой из горных ручьев.

Кабир принес в зал очень толстый тюфяк, помимо сена с горных лугов набитый благовонной травой рэлами, которая не теряет своего аромата годами. На разогретом полу рэлами запахла сильнее, распространяя по залу нежный аромат раннего лета.

Следующими были пуховые матрасы; уложив три штуки, Кабир решил, что этого хватит. Карми велела было перенести из ее башни меховую постель, но Нелама принесла другую, ничуть не хуже.

Кабир на руках принес Геллик Самар. Карми помогла ей устроиться в постели. Кабир подтащил поближе невысокий резной столик и поставил на него серебряный кувшин с укрепляющим питьем. Карми села рядом с постелью невестки на горячий пол и стала дожидаться, когда приедет Марутту.

Марутту появился в зале с весьма разношерстным отрядом. Здесь были вассалы короля и всех семи принцев; наглее прочих держались люди Марутту и Ирау. Карэнское княжество представляли Пайра и Кортхави, только они без враждебности смотрели на Карми.

Мужчины в мехах и железе почти сразу почувствовали, что в зале жарко. Пайра и Кортхави подали пример: сняли свои богатые шубы и бросили на пол.

Карми не могла не встать навстречу Марутту и сделала шесть церемониальных шагов. Она ведь решила не идти на открытый конфликт с майярскими обычаями, но кланяться не стала: никто не требует поклонов от хэймов.

— Добрый день, принц, — приветствовала его Карми, — и вам, господа, привет!

Мужчины кто небрежно, кто низко — в зависимости от ранга — поклонились.

Марутту собрался уже приступить к делу, но Карми начала первой:

— Очень сожалею, господа, что могу уделить вам немного времени. Моя невестка, вдовствующая государыня Геллик Самар, плохо себя чувствует.

— Осмелюсь спросить, что с ней? — надменно проговорил Марутту.

— Вероятно, вы знаете, что государыня была в тягости, — глядя на него ясным взором, произнесла Карми. — Так вот, вчера вечером произошло несчастье. Государыня оступилась на ступеньках и упала с лестницы. Увы! — Карми лицемерно возвела глаза к небу. — Увы, ребенка сохранить не удалось.

Но Марутту явно не захотел принимать ее слова на веру.

— В моей свите два лекаря, госпожа моя, — сказал он. — Пусть они осмотрят государыню. Может быть, нужно какое-то лечение?

Он бросил взгляд на двоих; оба были уже немолоды, и даже не будь на них соответствующей лекарскому званию одежды, Карми опознала бы их по знакам профессии: трем вытатуированным полоскам над левой бровью.

Поклонившись хэйми, лекари прошли к постели больной и начали осмотр. Геллик Самар стыдливо натянула на лицо край одеяла; Карми подошла и взяла ее ладонь в свою.

— Потерпи, сестренка, — шепнула она. — Стыд не кинжал, стыд не убивает.

Едва лекари кончили освидетельствование, она плотно укрыла Геллик Самар одеялом и обернулась к Марутту:

— Я думаю, сейчас вам лучше уйти!

Марутту кивнул, и свита его подалась вон из залы. Сам он остался, сдержанно рассматривая Карми.

— Ты оказала плохую услугу своей семье, — произнес он.

— Моя семья — эта девочка, — бросила в ответ Карми, подходя к нему. — И я не собираюсь ценой ее жизни оказывать услуги твоей семье.

Марутту ударил бы ее, не окажись рядом Кабира.

— Госпожа хэйми — королевской крови, — напомнил тот, удерживая руку принца.

Марутту выдернул руку.

— Во-от как, госпожа моя, — протянул он. — Но я — не суеверный дурак Горту. Я не умру от твоего проклятия.

— О, любое проклятие можно усилить, — насмешливо ответила Карми. — Например, ядом, высокий принц.

Марутту смолчал, резко повернулся и пошел к двери.

— Приятных трапез, принц! — крикнула ему в спину Карми.

Она вернулась к плачущей Оль-Катрану, прилегла рядом с ней, погладила по плечу:

— Выздоравливай, сестренка.

Книга третья ХЭЙМИ

Глава 1

Карми много слышала о Забытой Столице и однажды решила туда наведаться. К этому ее подтолкнула найденная в одной из старинных книг схема города времен царствования Ойлоке Минк Ладхи. Карми несколько дней разглядывала эту схему и перечитывала печальные воспоминания принца Агоддо. Город, который в период своего расцвета именовался Эорита Нонки Таус, а после разрушения получивший наименование Кевиле Аргисан — Забытая Столица, находился на территории нынешнего княжества Байланто-Киву, правда довольно далеко от населенных мест, и Карми думала, что вряд ли кого встретит из знакомых среди руин, но ошиблась.

Забытая Столица казалась местом безлюдным, однако следы недавней человеческой деятельности Карми увидела явственно.

Она вошла в Кевиле Аргисан через Храмовые ворота, вернее, через то место, где они когда-то стояли. Ворота не сохранились так же хорошо, как городские стены: стены-то были сложены из зеленовато-серого камня, какого, по свидетельствам древних авторов, много было в окрестных каменоломнях; с тех пор никто не подновлял их, секрет распилки и шлифовки камней был давно утерян, но стены стояли и могли простоять еще многие века. Облицовка же Храмовых ворот была из розового мрамора, который в первые десятилетия после падения великого города растаскивался всеми, кто только мог его увезти; фрагменты мраморной облицовки встречались даже в Горту — у одного из южных феодалов в замковой часовне были установлены неплохо сохранившиеся барельефы с Храмовых ворот.

В год 9307 от сотворения мира, или в год Камня девятнадцатой эры по аоликанскому летосчислению — восемьсот пятьдесят восемь лет назад, — большой пожар уничтожил почти треть города. Именно тогда перестроили ворота, облицевав их мрамором, вымостили ведущую от них к Храму Солнца прямую широкую улицу. Мостовую было видно и сейчас, и Карми по заросшим травой плитам дошла до полуразграбленного храма.

Дальше в лощине между двумя холмами, согласно схеме, находился амфитеатр Гелади-ори-Вангэй (Склон у воды). Здесь в незапамятные времена ставили мистические феерии на сцене и в специально устроенном бассейне, куда подавалась вода из акведука Горгари.

Карми вышла на гребень амфитеатра и остановилась от неожиданности. Внизу, там, где располагались сцена и давно высохший бассейн, стояли шатры и ходили люди. Дальше за сценой, среди поваленных и разбитых колонн, на траве в лощине паслись кони и мулы.

Лучше было бы уйти, но ее уже заметили снизу, и какой-то человек, одетый только в набедренную повязку и белый плащ-тханги, ловко прыгал вверх по ступенькам, собираясь, вероятно, узнать, что она здесь делает. Когда он одолел половину пути, Карми его узнала.

— Привет, Рыжий! — закричала она. Честное слово, приятно было снова увидеть этого бойкого парня, и Карми уже не беспокоило, что где-то рядом должна быть и принцесса Байланто-Киву.

Смирол, задрав на крик голову, едва не споткнулся о высокую ступеньку. Карми побежала ему навстречу, они попали друг другу в объятия и чуть не свалились вниз.

— Свет мой, принцесса, — растроганно пробормотал Смирол, чмокая ее в щечку. — Ах, как я рад тебя видеть!

Они пошли вниз. Смирол сначала обнял ее за талию, но вскоре, когда они приблизились к шатрам, деликатно взял за локоток.

Байланто сидела в тени натянутого полога и разглядывала лежащие перед ней серебряные украшения, найденные в городе. Полог мешал ей видеть, с кем там на ступенях обнимается Смирол, но служанка, сидящая рядом, рассказывала все подробности.

— О-ох, — удивилась Байланто, увидав, кого привел Смирол. — Какими судьбами, госпожа моя Ур-Рут…

Карми бросила многозначительный взгляд на служанку. Байланто поперхнулась на полуслове и отослала девушку за завтраком для гостьи.

— Ты видишь призрак, высокая моя госпожа, — улыбнулась Карми. — Я сейчас не здесь, я в окрестностях Ралло.

Смирол, накинув капюшон от тханги на голову и завернувшись в плащ, весело скалил зубы.

— Но… как же ты будешь объясняться с Логри? — спросила Байланто.

— Не беспокойся, ясная госпожа, — отвечала Карми. — Логри ничего не узнает. А тебе я не хочу морочить голову моими личными обстоятельствами. Ты не обижаешься? Только не называй меня ни титулами, ни по прозвищу моему.

— Я буду называть тебе Гурутт, — сказала безмятежно Байланто. — Служанка уже слышала это имя и не будет удивляться.

— Благодарю, ясная принцесса, — слегка поклонилась Карми.

Байланто предложила ей сесть. Карми опустилась на ковер, полулежа, вытянула загорелые гладкие ноги, и о них тут же вольно облокотился Смирол. Карми движением колена стряхнула его локоть. Продолжалась старая, затеянная еще в год их знакомства игра во влюбленность.

— Он плохо воспитан, — заметила Байланто.

— Ты слишком балуешь своих слуг, госпожа, — откликнулась Карми.

Смирол демонстративно перебрался на другой угол ковра и принял поднос из рук служанки. Карми с удовольствием следила, как он, ловко изогнувшись, поставил поднос перед ней. Хокарэмы вообще отличаются ладностью движений, Смирол же выделялся грациозностью и среди хокарэмов — на него всегда было приятно посмотреть. Карми взяла с подноса кусок жареной телятины. Мясо было свежим, овощи казались только что сорванными, и это в летнюю жару и при том, что до ближайшего огорода не менее десяти лиг!

— Вам доставляют продукты к каждой трапезе по эстафете? — спросила Карми, не удержавшись.

— Нет, — ответила Байланто, чистя для себя морковку. — Сегодня под утро пришел караван, и мы пируем. Обычно же приходится обходиться более скромной пищей.

— Края здесь голодные, — подтвердил Смирол. — Люди ушли отсюда лет триста назад. Воды стало совсем мало, а народ оказался то ли ленивый, то ли невежественный. Мы тут в прошлом году акведук почистили немного, и вода появилась.

— Здесь когда-то было много воды, — проговорила Карми. — Древние авторы утверждают, что в Эорита Нонки Таус было множество фонтанов, питаемых водой с горных вершин.

— В следующем году восстановим ворота в Нижнем Городе, стену поправим и начнем строить, — сказала Байланто. — Здесь опять будет город, но, разумеется, не такой, как раньше. Мне надоели тесные майярские города и их узкие улочки. В Нижнем Городе сохранились еще древние мостовые, мы их расширим. Посадим сады. Устроим фонтаны. Черни здесь не будет, только необходимая прислуга, чернь будет селиться в Верхнем Городе. А здесь будет как в раю.

Карми улыбалась.

— Тебе Это кажется смешным?

— Я вспомнила Тавин, ясная принцесса, — ответила Карми. — Там улицы широкие, цветут сады, там свежо и просторно. Но хватит ли у тебя золота, госпожа? Простор стоит денег.

— Байланто не нищие, — просто сказала принцесса.

Смирол стал рассказывать о здешних достопримечательностях. Несмотря на легенды, драгоценности под ногами валяются редко. Старинные завоеватели и поколения кладоискателей изрядно поработали, освобождая город от слишком дорогих предметов; было вывезено много статуй, украшений, даже древние, полуистлевшие свитки оказались в Кэйве. Но если не требовать от судьбы многого, можно найти кое-что. Рабы принцессы начали расчищать руины древнего строения и обнаружили почти неповрежденный мозаичный пол. В одной из стен открылся тайник, очевидно, небогатой девушки. Это ее серебряные украшения лежат на подносе. Нашли бронзовую статую — рука чуть помята, но в остальном все цело. Похоже, это какой-то древний бог. Обнаружили раскопанное кладоискателями кладбище. Грабители повыбрасывали кости из мраморных саркофагов, сняли все, что нашли ценного, и бросили. Разобрать, кому какие части принадлежали, уже не было возможности, поэтому останки захоронили в братской могиле, а ведь, судя по саркофагам, это были люди из знатнейших семейств. Акведук Гел-та-Хито примерно рядом с руинами дворца принцев Ковури просел, дал трещину, и вокруг образовавшегося в этом месте озера вырос настоящий лес из травы и кустарника. В озере успела завестись рыба, но ловить ее Смирол предоставляет кому-нибудь другому: его там вчера немилосердно искусали комары…

— А что это ты в тханги разгуливаешь? — спросила Карми, смеясь. — Да и сам-то светлее своего тханги.

— Плохо переношу солнце, — признался Смирол. — Кожа моментально сгорает до пузырей. Приходится осторожничать.

— О боги! И это хокарэм?

— От солнца спасает жирная грязь, — сообщил Смирол. — Но я уже не мальчишка, мне грязью мазаться неприлично.

Карми хохотала:

— То-то ты всегда ходил чумазый! А волосы у тебя темнее вроде были, так это тоже от грязи?

— Разумеется, — невозмутимо отозвался Смирол. — Грязь предохраняет от облысения…

Его белая кожа действительно плохо выносила прямые солнечные лучи. Когда ближе к полудню принцесса Байланто решила показать гостье окрестности и они втроем отправились на верховую прогулку, Смирол нахлобучил поверх капюшона широкополую соломенную шляпу и окончательно стал похож на жителя знойных долин Кртварга. Тханги — одежда для жары — был идеальным под летним солнцем.

Если бы не довольно свежий ветер, было бы утомительно, но, несмотря на прохладу, Смирол то и дело поправлял тханги, натягивая на колени. Два дня назад под таким же ветерком Смирол уже получил ожоги.

Карми посмеивалась над его необычным видом; Байланто к его затеям уже привыкла. Смирол, размахивая руками, показывал округу. Смотреть, правда, кроме изредка попадающихся среди пустырей руин было не на что: время как следует поработало над Забытой Столицей. Когда-то это был огромный город — в лучшие времена население в нем превосходило миллион человек. Площадь, огороженная его стенами, казалась невероятно большой; с трудом верилось, что шестьсот лет назад этот город называли слишком тесным для живущих в нем людей, настолько тесным, что людям приходилось селиться в многоэтажных — в четыре, а то и в семь этажей — домах. В собственных дворцах-особняках жили всего около полутора тысяч семейств, остальные — в зависимости от достатка — занимали самые разные квартиры в разных районах города. Престижность района зависела от водоснабжения; вода в город подавалась несколькими водопроводами и различалась по качеству: от кристально-прозрачной воды горных озер, как из акведука Горгари, до мутноватой и нездоровой, как в Старом водопроводе Верхнего Города.

От многоквартирных домов мало что осталось. Строили их из мягкого камня, и не очень старательно; древние авторы обращали гневные тирады против бессовестных домовладельцев, которые сдавали внаем совершенно ветхие дома. Иные строения находились в аварийном состоянии с самого момента постройки — недобросовестность подрядчиков вошла в поговорки.

Зато неплохо сохранились богатые особняки и храмы. Бывший дворец принца Ордо Натоави Анхи, супруга королевы Ангитай Толан Гире Ану, присмотрел для себя один из вассалов Байланто. Разумеется, от дворца остались только обшарпанные стены, но архитекторы уже прикидывали, как использовать изящный портик и уцелевшие фрагменты фресок.

Судя по всему, Смирол не очень хорошо себя чувствовал, — правда, по хокарэму никогда нельзя судить о его самочувствии, но Смирол никогда и не пытался скрывать свои недомогания. Еще с младенчества он считался среди своих ровесников из замка Ралло самым слабым, поэтому никогда и не стыдился в этом признаться.

Однако в присутствии двух молодых дам мужчине неприлично охать и жаловаться, поэтому Смирол всего-навсего украдкой массировал переносицу и виски; другой бы на эти движения и внимания не обратил, но Карми, уже кое-чему научившаяся в замке Ралло, поняла, что у него сильно болит голова. Видимо, Смирол и в самом деле плохо переносил жару.

Когда они вернулись в лощину, с трех сторон ограниченную ступенями амфитеатра, Смирол отказался от обеда и отправился купаться под имитирующий источник фонтан Горгари. Мощность потока из полурасчищенного акведука была невелика: струи хватало только для снабжения водой каравана принцессы. И Смирол посчитал, что мулы не до такой степени разборчивы, чтобы отказываться пить из колоды, где он только что принимал водные процедуры. К дамам он вернулся, когда они принимались уже за фрукты.

— Полегчало? — встретила его вопросом Карми.

— Да-а, — отозвался Смирол, вольно разлегшись на ковре рядом с ней.

— Пообедаешь? — ласково спросила Байланто.

— Нет, не хочу. Дай лучше сливу.

Он с наслаждением сжевал розовую, сладкую с кислинкой, сливу, потянулся еще за одной, но передумал и налил себе красного вина, наполовину разбавив водой.

— По-моему, ты заболел, — сказала Карми, критически глядя, как жадно он пьет вино.

— Да нет, от жары раскис, — мотнул головой Смирол. — Противно даже.

После обеда, отдохнув пару часов, они, опять верхом и опять втроем, отправились смотреть храм Товили-ору. Это было самое удобное время для осмотра: солнце стояло низко и прекрасно освещало через полукруглые окна внутренние помещения храма.

У самых стен храма Смиролу стало совсем плохо. Он, обессилев от боли, буквально сполз с коня и с трудом дошел в тень.

— О-ох, милые мои дамы, допекло меня солнце, — промолвил он. — Вы погуляйте, а я тут в холодке отлежусь пока, сумерек подожду.

Байланто не возражала, Карми тем более. Они вдвоем пошли под своды Товили-ору, разглядывая едва сохранившиеся фрагменты фресок и поваленные, побитые каменные статуи. Разумеется, в храме не было почти ничего, кроме развалов битого камня и всякого мусора. Серебряные треножники с курильницами уже много веков назад были переплавлены в монеты с профилем короля Ольтари Первого; бронзовые скульптуры превратились в самые разнообразные предметы; золотые инкрустации безжалостно ободрали, а барельефы и фрески варварски побили развлекающиеся пращники.

Карми и Байланто лазили по пыльным грудам кирпича, пока солнце, опускаясь, не ушло за Столовую гору. Тогда под сводами храма стало темно, и принцессы вышли к тому месту, где они оставили хокарэма.

— Спит, конечно, — молвила Байланто-Киву, трогая носком сапожка свернувшегося в комок Смирола.

Карми нагнулась, коснулась лба Смирола рукой:

— Он без сознания.

— О! — воскликнула Байланто-Киву. — А мы тут ходим, ходим… — Она осеклась.

Карми в это время ощупывала напряженные мускулы Смирола.

— Что это с ним? — пробормотала она. Пока их не было, болезнь жестоко скрутила парня: тханги был выпачкан рвотой, мышцы сведены судорогами; все это сопровождалось жаром — Смирол был как в огне.

— Ур-Руттул! — услыхала Карми. — Отойди от него, брось!

Карми подняла голову. Байланто стояла далеко, уже шагах в двадцати.

— Что ты, сестра? — медленно проговорила Карми. — Разве можно бросить беспомощного больного? Его же стервятники расклюют…

— Он теперь хэйм, — крикнула Байланто. — Оставь его. Если он умрет, хэйо вселится в того, кто окажется поблизости.

Карми помолчала, глядя на Смирола.

— А ты уверена, что это хэйо? — спросила она.

— Да, я знаю, у меня кузен болел и умер, — ответила Байланто. — Пойдем отсюда, Ур-Руттул, а то я одна уеду.

— Уезжай, — крикнула Карми. — Уезжай и не оглядывайся. А мне хэйо не страшен. Я ведь сама хэйми, ты же знаешь. Уезжай, а нас с ним завтра здесь не будет.

Байланто, помявшись, вскочила на коня и ускакала. Карми проводила ее взглядом и снова обернулась к Смиролу.

Значит, он заболел заячьей болезнью, или, как ее еще называют, болезнью хэйо. Этой болезни в Майяре боялись не меньше, чем чумы, хотя, если взглянуть здраво, казалась она куда безобиднее. Заячья болезнь никогда не вызывала обширных эпидемий, опустошавших целые области, но для верующего человека заячья болезнь была опаснее, потому что не оставляла никаких надежд на воскресение в мире надлунном. Считалось, что болезнь эта вызывается вселением в человека алчного демона — хэйо; если хэйо очень силен, больной умирает, если же выздоравливает — то это означает лишь, что хэйо будет пожирать его душу до конца жизни. А после смерти человека хэйо подыскивает другую жертву, и так продолжается вечно. Поэтому нет для майярца большей беды, чем оказаться рядом с умирающим хэймом-одержимым; здесь не удерживают даже семейные узы — неудивительно, что Байланто, такая вроде бы здравомыслящая женщина, без колебаний оставила заболевшего хокарэма.

Карми вздохнула. Может, зря она поддалась чувству жалости, но бросить беспомощного человека, да еще этого хорошо знакомого, симпатичного ей парня, она не могла. И Карми осознала, что отвезти в замок Ралло Смирола она не может: как же объяснишь, что занесло ее в Забытую Столицу?

Он скоро умрет, поняла Карми. Он скоро умрет, и больше не будет в мире подлунном рыжего веселого парня, к которому она привыкла, как к старому знакомому. Много ли он значит для бывшей сургарской принцессы? Карми вспомнила, как в прошлом году перед собранием Высочайшего Союза уже почти решилась раскрыть ему тайну глайдера. Если бы Высочайший Союз приговорил ее к смерти, Смирол привел бы из Кэйве глайдер и спас ее, в этом Карми не сомневалась.

Нет, не могла Карми бросить его здесь, в высушенных зноем руинах. Следовало увезти его отсюда, но увозить его на лошади было бы мучительно для больного. Только глайдер мог быстро доставить их куда-нибудь в глушь, где никою не будет беспокоить, какая болезнь поразила Смирола.

И если он выздоровеет, он будет знать о глайдере.

«Пусть знает», — решила Карми. Делать нечего, за человеколюбивые порывы приходится расплачиваться.

И Карми вызвала глайдер; уже стемнело, можно было не опасаться, что чьи-то любопытные глаза увидят спускающуюся с неба машину. Тяжело дыша, она перетащила Смирола от стены на открытое место — туда, куда упадет луч гравитационного лифта. Когда глайдер завис над ними и открылся люк, Карми втянула Смирола в кабину и дала команду «подъем». С каждым путешествием ориентация в приборах глайдера давалась ей легче; она без труда указала курс к безымянному необитаемому островку в Торском море. Слабое попискивание оторвало Карми от навигационных проблем. Она оглянулась на Смирола, в беспамятстве плававшего в кабине, и обнаружила, что вокруг него автоматика глайдера затеяла суету. Неизвестные Карми механизмы освободили Смирола от одежды, нацепили на голову что-то похожее на ажурный шлем, окутали плечи шелковистым переливающимся лоскутом.

Карми за полу выдернула из утилизатора наполовину проглоченный тханги, запихнутый туда услужливым автоматом, смяла и бросила в шкафчик: оставлять Смирола без одежды не стоит, сообразила она, может быть, тханги ему еще и пригодится. Руттул в свое время ничего не говорил об этих устройствах, вернее, не говорил детально. Однажды он просто сказал Карми, что в глайдере в числе систем есть автоматы, которые могут заменить врача: в их обязанности входит оказание неотложной помощи заболевшему или раненому пилоту глайдера до того момента, пока не подоспеет настоящая помощь.

«Где ж я вам такого лекаря найду, что заячью болезнь возьмется лечить?» — раздраженно подумала Карми, наблюдая за происходящим.

Автоматы, однако, попискивали так деловито, что Карми немного успокоилась.

«Он выживет, — думала она. — Он выживет. Но каким он будет?» Ей вспомнилось, что большинство хэймов, по рассказам, отличаются по меньшей мере странным поведением. Останется ли Смирол здоровым умственно?

В кабине заметно потеплело — система подбирала для больного наиболее комфортную температуру. Гибкий шланг с блестящим сиреневым наконечником протянулся от шкафчика со съестными припасами и ткнулся в губы Смиролу. Тот, распробовав, зачмокал, не прерывая своего тяжелого сна. Карми осторожно выдернула шланг и лизнула — оказалось, это какое-то кисловатое питье. Карми вернула шланг к губам Смирола.

Глайдер уже давно приземлился. В кабине было жарко, и Карми, утомленная болезненной жарой, забрала скомканный тханги и вышла наружу.

Над островом гулял ветер, трепал кроны немногочисленных чахлых деревьев; было свежо, и Карми показалось, что она вышла из кухни, где жарко натоплена печь. Она сняла сапоги и рубаху, оставила их у размытого дождями кострища и пошла стирать тханги в прозрачной воде, мягко плескавшейся у берега. Выстирав плащ, она растянула его на высохшей, побелевшей коряге и заглянула в кабину.

Смирол спал, посасывая питье точно младенец. Завершив свое дело, автоматы исчезли, оставив Смирола спящим. Карми обнаружила на его плечах с полдюжины следов от уколов, смазанных чем-то желтым. Вероятно, курс лечения, который мог предложить Смиролу глайдер, был окончен.

В наступившей темноте как следует позаботиться об ужине было трудно, и поскольку Карми сегодня два раза неплохо поела, она не стала думать о пище. Недурно было бы отдохнуть после беспокойного дня.

Глава 2

Смиролу снилось, что он наполовину превратился в рыбу. Руки и ноги остались при нем, но тело покрылось сверкающей крупной чешуей, и чуть пониже ушей прорезались жабры, так что он мог без затруднений дышать в воде. Чешуя и жабры его несколько расстроили, — это же надо, опять он выделяется среди прочих! Но легкость во всем теле, поразительная ловкость, с которой он плавал, компенсировали все, так что Смирол примирился бы со своим новым телом, если бы не теснота бассейна, в который он был помещен. Несколько саженей ограничивали его свободу, и выбраться отсюда не было никакой возможности: дышать воздухом Смирол разучился…

От вспышки негодования он проснулся, но ему показалось, что сон продолжается. Он висел посреди помещения, по размерам напоминающего бассейн из сна; он висел ничем не поддерживаемый, и от малейшего движения положение его менялось. Он плавал в воздухе, пронизанном розоватым светом, лившимся непонятно откуда.

«Я сплю или свихнулся», — решил Смирол. Формой помещение напоминало огромную бочку, обитую изнутри розовым шелком. К обоим днищам, как раз посредине, прилепились белесые полушария — одно голубоватое, другое с оранжевым оттенком. Смирол, подплыв к голубому полушарию, осторожно потрогал его рукой. Полушарие упруго прогибалось. Смирол резко оттолкнулся и приблизился к оранжевому полушарию. Его встретила упругость, но не такая прочная: со шлепающим звуком полушарие прорвалось, и Смирол, ошеломленный, выпал из «бочки» на свет божий, заметив краем глаза вокруг себя скалы и несколько деревьев. Он уперся руками в каменистый грунт, тело занесло в сторону, и Смирол боком повалился на землю, ощутив наконец себя не рыбой, плавающей то ли в воде, то ли в воздухе, а голым человеком, причем человеком явно нездоровым.

Не обращая больше внимания на странную бочку, Смирол побрел в ту сторону, где видел у погасшего костра завернувшуюся в суконное одеяло фигуру. Разглядев Карми, он подумал, что не мешало бы ему одеться: неприлично, как-никак — принцесса. Он беспомощно оглянулся — не вязать же фартук из травы — и заметил свой тханги, висящий на коряге. Тханги был еще сыроват, но Смирол завернулся в него и вернулся к Карми.

Карми зашевелилась.

— А, Рыжий? — сонно пробормотала она. — Что-то ты быстро…

Смирол сел рядом, привалясь спиной к большому камню.

— Где это мы? — спросил он. — И почему мы здесь?

— Мы на острове в Торском море. У тебя была заячья болезнь, и Байланто не захотела иметь тебя рядом с собой, — по пунктам объяснила Карми.

— Значит, заячья болезнь, — глубокомысленно повторил Смирол. — А сейчас я как — болен или нет?

— А кто знает… — пожала плечами Карми. — На здорового ты вроде не похож.

— У тебя поесть не найдется? — спросил Смирол. — У меня как-то настроения нет сейчас рыбу ловить.

Карми стащила с себя одеяло и набросила на Смирола. Утро было свежее, и она натянула рубаху.

— Сейчас я тебя накормлю, Рыжий.

Смирол с любопытством проследил, как Карми пошла к «бочке», из которой он только что вылез, подпрыгнула, вплыла в лаз и через некоторое время появилась вновь с какими-то кругляшами в руках. Приготовить к употреблению консервированную пищу было делом минутным. Получив в руки плошку с супом, он принюхался.

— Ешь, расплескаешь, — приказала Карми, ставя рядом с ним другую чашку, с мелко нарезанным мясом, зажаренным с луком и чем-то еще.

— Это все? — спросил Смирол. — Я голоден, как стая волков.

— Сейчас я рыбы наловлю и уху сварю, — деловито сказала Карми. — А тлави хочешь? Их тут много.

Смирол хвастался своим голодом, но, приступив к еде, обнаружил, что ему в самом деле сильно хочется есть. Супчик и жареное мясо он проглотил в одно мгновение и жадными глазами смотрел на висящий над костром котелок, из которого очень скоро потянуло притягательным запахом. Карми, чтоб Смирол не очень нервничал, сунула ему в руки пучок водорослей, и тот, вяло пожевывая зелень, дожидался продолжения трапезы.

Вот наконец Смирол получил плошку с ухой и горку тлави на лопушке. Он с воодушевлением взялся за креветок, но дрожащие от слабости руки не позволяли ему как следует разделывать их. Карми, посмотрев, как он мучится, села рядом с ним и принялась быстро переправлять мясо в рот Смиролу. Смирол, поймав ее руку, весело чмокнул кончики пальцев.

— Я чувствую себя принцем, — объявил он. — Меня с руки кормит принцесса.

Карми, выдернув руку, легонько стукнула парня по затылку:

— Собак тоже, бывает, кормят с руки!

Смирол улыбался. Он еще чувствовал себя слабым, разбитым, голова кружилась, мышцы болели, но он уже знал, что преодолел болезнь, и знал, что в своем рассудке ему сомневаться не приходится.

— Где моя шляпа и набедренная повязка? — вспомнил он.

— Шляпа осталась в Забытой Столице — мне как-то не пришло в голову ее подобрать, а повязку съел утилизатор.

— Что это за зверь такой? — поинтересовался Смирол.

— Это… — Карми задумалась, не зная, как объяснить. — Это… механизм такой. Ты слыхал о куклах алхимика Траули?

— Я видел «виночерпия», — похвастался Смирол. — Я даже видел его внутренности.

— Вот и весь глайдер битком набит разными подобными вещами — более совершенными и не столь похожими на людей.

— Эта бочка называется глайдер?

— Да, — сказала Карми. — Это Руттулово наследство.

— А что делает утилизатор? — спросил Смирол.

— Поглощает разный мусор.

— И куда девает?

— Перерабатывает.

— Во что?

— Вот этого я уже не знаю, — призналась Карми. Смирол, насытившись, полусонно запричитал:

— Как же мне голому, в одном тханги, о-ой…

— Если хочешь, могу выделить юбку и сорочку, — равнодушно отозвалась Карми.

Смирол уже спал. Проснувшись, он тоже не польстился на женскую одежду. Он лежал у еле теплящегося костерка, наблюдал за муравьишками, суетящимися в редкой траве, поглядывал изредка на глайдер и размышлял о чудесах техники. Мысли были ленивы и путаны. Карми разбила их своим появлением. Она присела рядом со Смиролом на корточки и протянула ему пучок зеленых водорослей.

Смирол пробормотал благодарность и с аппетитом сжевал подношение.

— Ураган надвигается, — сказала Карми. — Вся живность попряталась. И нам лучше убираться — тут в бурю нехорошо.

Смирол сел и обвел взглядом островок. И в самом деле, укрыться от непогоды было негде.

— Куда ты теперь? — спросил он.

— Да хоть в Ралло, — пожала плечами Карми. — Только как тебя Логри предъявить? Я была в Забытой Столице без его ведома, и о глайдере он не знает.

— Так высади меня где-нибудь.

— Где? Тебе сейчас лечение нужно, уход, питание хорошее…

— Я хокарэм, — со значением напомнил Смирол.

— Кто поверит, что ты хокарэм? Посмотри на себя! Смирол и вправду представлял собой печальное зрелище.

Не человек, а развалина.

— Связалась я с тобой на свою голову, — вздохнула Карми. — Куда мне тебя пристроить, ума не приложу. Возьмет ли тебя обратно госпожа Байланто?

— Боюсь, не возьмет, — проговорил Смирол. — А в Ларау ты меня высадить можешь? Я у Аранри-портного отлежаться могу.

— Как скажешь, — ответила Карми. — Пошли в глайдер.

Она помогла ему подняться в кабину и, пока Смирол осматривался, проложила курс на Ларау и перевела глайдер туда. Она собиралась сопровождать Смирола в город, ведь он еще был совсем слаб. Но когда Карми высадила его в лесу неподалеку от Ларау, он решительно от помощи отказался.

— Постой, Рыжий, — окликнула его Карми. — А ты уверен, что дойдешь? Ветром тебя не сдует?

Смирол, которого и в самом деле шатало после перенесенной болезни, ответил легкомысленно:

— Не дойду, так долечу… А вот нет ли у тебя денег? Одолжи, верну как-нибудь позже.

— Ни гроша нет, — ответила Карми. — Есть одна вещь, но я не уверена, что ты ее продашь.

— Покажи-ка…

Карми вынесла из глайдера голубовато-зеленую друзу.

— О-ой! — восхищенно сказал Смирол, разглядывая кристаллы. — Это что, изумруды?

— Не думаю, — покачала головой Карми. — Подарю, если хочешь.

— Хочу, — жадно сказал Смирол. — А я не разорю тебя?

— Я знаю, где их много. Но мне кажется, ты не унесешь — тяжело.

— Унесу, унесу, — уверенно сказал Смирол. — Не беспокойся.

Он увязал друзу в узелок и пошел по редкому лесу к недалекой дороге. Карми поторопилась взлететь, пока не рассвело.

Смирол отшагал по дороге около четверти лиги и устал от столь длинного перехода. На перекрестке он огляделся. По другой дороге к городу Ларау тянулись возы. Смирол подождал, пока они подползут поближе, и напросился в попутчики к пухлой молодухе. Заговаривая ей зубы, он развалился на мешках, нагло посматривая на молодухиного свекра, хмуро оглядывающегося с первого воза. Молодуха угостила его лепешкой и молоком, и Смирол вовсю шевелил челюстями, ухитряясь заодно болтать о разной чепухе.

При въезде в город Смирол спрыгнул с воза, тепло попрощался с бабенкой и направился прямиком к стражникам. Полагалось платить пошлину, но хокарэмы обычно на этом экономят, и Смирол, сообщив страже, что он хокарэм, беспрепятственно вошел в город. Нашелся, правда, смельчак, спросивший, а чего это он в одном тханги, на что Смирол высокомерно ответил, что голым ходить ему было бы прохладно.

Ларау — город древний, был он когда-то значительно больше, теперь же захирел. Среди старинных домов зияют пустыри. Вся земля в городе, конечно, кому-нибудь да принадлежит, но строить новые дома на месте сгоревших или разрушившихся не имеет смысла: хозяева чаще устраивают огородики или сажают фруктовые деревья.

Смирол направлялся к своей матери. Все хокарэмы называли его Особенным, да и сам он это подтверждал; и действительно, не было за последний век хокарэма, более непохожего на других, чем он. Например, он не был совсем безродным — у него была мать.

Смирол никогда не попал бы в замок Ралло, если б не упрямство работорговца, который любыми способами хотел сбыть с рук хилого мальчишку. Райи Навер, которому Логри в свое время поручил купить нескольких мальчиков трех-четырех лет, выбрал у работорговца Эйари из Кравито подходящих и столкнулся с проблемой: Эйари соглашался продать детей только с «рыжим мозгляком» и никак иначе. Он готов был дать, скидку, и Навер, устав торговаться, в конце концов забрал и рыжего. Эйари не знал, что Навер — хокарэм, а то не стал бы настаивать, Наверу же не с руки было лишаться давно обжитого обличья небогатого торговца.

По дороге он пытался продать слабого малыша в Равирхау, и это бы у него наверняка вышло, если бы у мальчика были волосы потемней; однако, несмотря на «знак счастья» — крохотную родинку над левым ухом, — никто не захотел принять в семью ребенка явно рабского обличья. И Навер привез его в Ралло.

Логри мальчик не понравился, но выражать свое неудовольствие вслух он не стал: Навер свою голову на плечах имеет и знает, что делает. А если мальчик не подойдет для хокарэмского сословия, он просто не выживет. Так рыжий мальчик, которого назвали Смирол, оказался в Ралло.

Несмотря ни на что, он крепко держался за жизнь. А через два года после его появления Логри впервые услыхал об Антуно…

Навер, явившийся в Кравито за очередной партией детей для замка Ралло, выбирал малышей. На этот раз Логри заказал ему привезти еще и трех девочек, и Навер пытался отыскать таких, чтобы были не только выносливыми, но со временем могли превратиться в красавиц. В это время его за локоть нерешительно тронула женщина. Навер заметил ее уже давно, но не обращал на нее внимания: мало ли почему она может стоять во дворе Эйари? Оказалось, женщина ждет его.

— Что тебе? — спросил Навер, разглядывая ее. Она была молодая, белокожая, светловолосая, чертами лица напоминающая жительниц Лайгарских островов; да и по речи она была настоящей лайгаркой, хотя, похоже, уже несколько лет проживающей на юге Кэйве.

Запинаясь от смущения, женщина спрашивала о своем сыне Хэндрае, которого будто бы когда-то купил Навер. Хокарэм, вслушавшись, понял, что она хочет узнать, кому он перепродал ее Хэндрая. Сразу сказать, что мальчишка попал в Ралло, а там выжил ли, помер, — бог весть? — Навер не решился. Вряд ли это известие обрадует женщину. Та же, подумав, что перекупщик не припоминает, какого именно мальчика она имеет в виду, стала описывать своего сына, и Навер ясно вспомнил рыжего мальчонку со «знаком счастья» над ухом.

— Что у тебя за дурь искать мальчишку? — грубо спросил Навер. — Будут у тебя другие, молодая ведь еще…

Женщина в ответ залилась слезами. Хэндрай был у нее единственным, а других уж, похоже, не будет, так бабка-знахарка говорит. Поэтому и хочется хоть изредка узнавать, как живется Хэндраю.

«Сказать ей, что ненаглядный ее Хэндрай помер? — размышлял Навер, разглядывая заплаканную женщину. — Жив ли он еще?» Но он решил ничего не выдумывать.

— Тебе лучше забыть о нем, — посоветовал Навер. — Тебе его не разыскать.

— Что же…

— Он в Ралло-Орвит. Я продал его туда, — сказал Навер. Женщина захлебнулась плачем. Навер неловко погладил ее по плечу:

— Звать тебя как, дочка?

— Антуно, — отвечала женщина, вытирая глаза краем шали.

— Ты рабыня или невольница? — спрашивал Навер.

История Антуно была коротка и незатейлива. Простая девушка с Лайгар, — кому было о ней думать, когда на остров напали кэйвирцы? Так она стала невольницей. Будь она из знатной семьи, ее бы выкупили, но у ее семьи денег не было, и Антуно осталась в Майяре. Ее продали на рынке в Кэйвире — и она стала рабыней.

Купил ее для своей жены какой-то знатный господин, и все это время Антуно жила в его доме. Шесть лет назад у нее родился сын; о его отце она могла сказать только то, что он был из арваликских наемников, цветом волос сын явно пошел в отца — среди арваликцев часто встречаются рыжие.

У господ жилось не очень хорошо. Хозяин невзлюбил Хэндрая, но, пока жива была его жена, терпел. А когда хозяйка скончалась, тут же велел отвести Хэндрая к Эйари, а ее запер в подвале и приказал не выпускать, пока Эйари не доложит, что мальчишка продан. Едва выйдя из подвала, Антуно пошла к Эйари и упросила того сказать, где малыш. Эйари, получив от нее несколько серебряных монет, назвал имя Навера. И вот Антуно все эти два года приходила во двор Эйари и спрашивала, не появился ли Навер.

— Считай, что малыш для тебя потерян, — сказал Навер. — Он попал в Ралло. Только не болтай об этом, слышишь?

Она кивнула и пошла прочь.

Навер глядел ей вслед, пытаясь вспомнить, какой была его мать. Но это было невозможно — от тех далеких дней ничего не осталось в памяти. Помимо воли, мысли об Антуно не оставляли его; приведя детей в замок Ралло, он стал внимательно рассматривать учеников Старика Логри.

— Кого высматриваешь? — спросил Логри, заметив его интерес.

— Я тебе приводил такого хилого, рыжего, помнишь?

— А! Так ты его идешь?

— Он жив еще?

— Как ни странно, жив.

Навер рассказал об Антуно. Логри, холодно выслушав, пожал плечами:

— Как же обучать ребят, если постоянно помнить, что у них есть любящие матери?

Логри и не думал, что ему доведется встретиться с Антуно. Прошло еще два года, и однажды дозорный доложил, что у ворот сидит женщина и невесть чего ждет.

— Спросить, что ей надо, мастер? — деловито поинтересовался парень.

— Я сам, — ответил Логри. Однако к воротам не спешил. Минул почти час, прежде чем он вышел к незваной гостье.

Женщина, увидев его, встала на колени и поклонилась.

— Встань, — повелительно сказал Логри. — Нечего в пыли валяться…

Женщина несмело поднялась.

— Зачем пришла? Женщина залепетала:

— На сынка посмотреть… Жив ли? Купец Навер четыре года назад привел его вам…

Логри, вспоминая, спросил:

— Как тебя зовут?

— Антуно. А сына Хэндрай звать.

— Разве ты не знаешь, что хокарэмы получают новые имена?

Женщина испуганно молчала.

— Как ты сюда попала? — сурово спросил Логри. — Ведь ты в Кравито жила, не так ли?

Слушая рассказ Антуно, Логри будто воочию видел, как она, убежав от сурового хозяина, шла от Кравито к замку Ралло, надеясь только на судьбу. Поначалу, опасаясь преследования хозяина, она шла, прячась от людей, потом, осмелев, стала расспрашивать дорогу. По простоте своей она спрашивала дорогу до замка Ралло — ни больше ни меньше; эта ее простота, похоже, и оберегла ее от лихих людей — кому хочется встревать хоть косвенно в хокарэмские дела? Ей давали подробные указания, снабжали едой, если просила, и старались побыстрее спровадить дальше.

И теперь Логри предстояло решить судьбу Антуно. Отправить обратно к хозяину? Или принять во внимание то, что она не испугалась дурной славы хокарэмов? От чего идет ее простота: от непроходимой ограниченности или чистого сердца? Следовало разобраться, пригодна ли она к использованию; и Логри, подозвав одного из мальчишек, велел отвести ее на ночлег в Горячие ключи. Там Антуно провела несколько дней.

В Горячих ключах гостил тогда райи Аранри из Ларау. Когда он неделю спустя прибыл в Ралло, Логри расспросил его о странной гостье.

— Хорошая девушка, — отозвался старый Аранри. — Понятливая, непугливая, не бездельница. Мы с ней уже ворох одежды для твоих сорванцов починили, так что мальчишки могут рвать штаны и дальше…

— Она беглая, — сказал Логри. — Стоит ли она тех денег, что я заплачу ее хозяину?

— Стоит, — ответил Аранри. — Даже мешок золота стоит. А скотина-хозяин ее уму-разуму плетью учит.

— О, да ты жалеешь ее? — удивился Логри.

— Жалею, — согласился Аранри. — Я старый, больной, к бою уже неспособный, мне жалеть людей можно. А сын ее выживет ли?

— Выживет, — сказал Логри. — Тощий, бледный, слабый, в чем душа держится — непонятно, но верткости и хитрости на четверых хватит.

— Злой?

— Нет, холодный, как живое серебро.

— Это хорошо, — кивнул Аранри, — злые долго не живут. Покажи-ка мне его.

— А вон тот, рыжий, видишь?

Аранри бросил на ребят, тренирующихся в борьбе, будто бы незаинтересованный взгляд и высмотрел огненные вихры.

— Да, слабоват, — отметил он.

— Вывернется, — сказал Логри. — Даром ли я его Смиролом назвал?

Смирол — по-майярски «ртуть». Рыжий мальчик был слишком слаб, зато более гибок и лучше знал приемы.

— Я скажу Антуно, что с мальчиком все в порядке? — спросил Аранри.

— Завтра я пришлю его за солью, — сказал Логри. — Покажешь ей издали.

Аранри кивнул:

— У тебя поручения для меня будут? Я послезавтра возвращаюсь домой.

Логри помолчал, задумавшись.

— Возьмешь ее в ученицы? — спросил он наконец. — Ты ведь не вечен, а где я тебе райи найду, имеющего склонность к портновскому делу…

— А что? И возьму, — согласился Аранри. — Только вот…

Логри понял его с полуслова.

— По-моему, так в Горячих ключах Кавор без дела околачивается? — Подтверждения он не ждал — вопрос был чисто риторическим. — Слушай! Ты, Кавор и Антуно поедете вместе до Аруто, там пусть Кавор оценит ее как полагается, ну, ты знаешь. — Аранри кивнул. — После этого Кавор пусть съездит в Кравито и отдаст назначенную сумму хозяину Антуно. А ты можешь считать женщину своей женой.

— Ну, придумал, — покачал головой Аранри. — Да весь Ларау надо мной смеяться будет. Одной ногой в могиле стоять — и позариться на молоденькую.

— Тебе-то что за дело? Или ты завел в Ларау вдовушку, которая выцарапает тебе глаза за измену?

Аранри, вздохнув, проворчал:

— Жена так жена!

Так Антуно оказалась в Ларау. Аранри жил здесь уже не первый год. Став райи примерно на сороковом году жизни, он перешел в разряд так называемых «оборотней» — хокарэмов, маскирующихся под обывателей. Аранри считался портным — он шил и чинил одежду для почти всех хокарэмов Майяра. В Ларау его считали человеком приятным, однако несколько сторонились — из-за контактов с хокарэмами. В портновском цехе он — опять-таки из-за специфики работы — не состоял, поэтому мог позволить себе заниматься и другими делами; в Ларау его подозревали в связях с контрабандистами. В доме его часто бывали гости — иногда в хокарэмской одежде, но чаще в обычной, — люди самые разные. Склонность к болтовне и грузная комплекция старого портного как будто не позволяли причислить его к хокарэмам, и соседи немало бы удивились, узнав, что при своем немалом весе Аранри остается быстрым и ловким. Был он большим специалистом в борьбе укуари, но после двух тазобедренных вывихов ему пришлось прекратить занятия.

К тому, что Аранри привез в Ларау молодую жену, да еще из лайгарских невольниц, в городе быстро привыкли; привыкла и Антуно к новой жизни. Неожиданно для себя стала она хозяйкой зажиточного дома и большого запущенного сада; слуг Аранри не держал, чтобы не иметь в доме лишних глаз и ушей, зато нанимал поденщиков. Питался он у соседа-ювелира, отдавая дань отличной кухне; отношения у них были дружеские, и если ювелир собирался посылать свои изделия в другие города, Аранри подыскивал в попутчики его посыльным кого-нибудь из своих гостей-хокарэмов.

Свою молодую жену Аранри старался не перегружать работой по хозяйству: важнее было передать ей секреты своей профессии, так как одежда хокарэмов имеет свои особенности. Специальные покрои, особой прочности швы, накладные и вшивные карманы, которых обычная одежда не имеет, окраска в разные цвета — от серовато-белого «зимнего» до черного «ночного». Вдобавок еще каждый из хокарэмов имеет свои требования к деталям покроя, и все это полагается знать на память, как и все размеры, относящиеся к каждому заказчику.

Так уж повелось, что одежду хокарэмы не берегут. «Сбережешь рубаху — потеряешь жизнь» — существует в Ралло поговорка. У каждого из хокарэмов, живущих оседло, есть солидный запас платья на все случаи жизни. Бродячим райи приходилось быть поскромнее — с собой сундуки таскать не будешь, зато в каждом городе, где райи имел «опору», хранилось по нескольку комплектов одежды.

Почти всех их обшивал Аранри. В южном Горту жил еще один портной, Колон-вольноотпущенник, он снабжал одеждой хокарэмов Горту и восточного Марутту, однако существовало мнение, что Колон не обеспечивает необходимого качества, и более богатые хокарэмы предпочитали посылать заказы в Ларау.

О том, что у него есть мать, Смирол узнал в начале года Грифона, когда они — семеро учеников из замка Ралло — отправились в тренировочный поход к далекому острову Ваунхо, а по дороге туда заглянули с поручением к Аранри. Старик принял их сердечно, радушно угощал, расспрашивал о Ралло и сам рассказывал разные новости. Антуно появлялась как тень, ставила на стол все новые и новые лакомства, и Смирол тревожно отмечал бросаемые ею на него украдкой взгляды. Он поразмыслил, принял во внимание сходство и спросил, поймав Антуно за руку:

— Я ведь твой сын, правда?

Он был готов перевести все в шутку, ведь такой вопрос почти неприличен для хокарэма, но Антуно не выдержала, кивнула утвердительно и выбежала из комнаты, залившись слезами.

Аранри изобразил бровями неудовольствие.

— Я совершил преступление? — невинно спросил Смирол.

— Нет, — отозвался, помолчав, Аранри.

— А ты на моего отца что-то не похож, Аранри, — нагловато сказал Смирол.

Аранри фыркнул негодующе:

— Такого сына мне еще не хватало!

— Могу я поговорить с мамой? — уже серьезно попросил Смирол.

Аранри разрешил.

В тот же год, но уже ближе к осени, отправившись на службу к принцессе Байланто-Киву, Смирол задержался в Ларау на недельку; потом, когда принцесса проездом бывала в городе, забегал повидаться; несколько раз присылал подарки.

И вот теперь он шел по улице, завернувшись в тханги и вызывая удивленные взгляды встречных. Подошел к дому Аранри переулком, через боковую калитку. Калитка была заперта, но он знал секрет засова и вошел в сад, повозившись несколько секунд.

По утоптанной дорожке прошел к крыльцу. На ступенях крыльца сидела незнакомая девушка, перебирала на большом глиняном блюде крупу. Заметив краем глаза бесшумно возникшую рядом фигуру, она вскрикнула и вскинула голову.

— Доброе утро, красавица, — сказал Смирол, даря ей одну из самых своих обаятельных улыбок.

— До-оброе утро, — протянула она настороженно.

— Дома ли Аранри?

— Он пошел к реке, — ответила девушка.

— А где Антуно?

— На рынок пошла.

— А ты их родственница, наверное? — полюбопытствовал Смирол, зная, что это вовсе не так.

— Нет, просто по хозяйству помогаю. Я по соседству живу, там, — она махнула рукой, — на боковой улочке.

— А звать тебя как?

— Сэллик, — отозвалась девушка. — Что ты все выспрашиваешь?

Смирол бросил свой узелок на крыльцо.

— Ну-ка раздобудь мне ведро воды — умыться с дороги. — Тон его неуловимо изменился, вызывая желание повиноваться.

— Тут за домом бадья стоит, — указала девушка. Смирол заглянул за угол.

— О! — с удовольствием отметил он. — Я здесь искупаюсь, ладно?

— Может, тебе лучше на речку сходить?

— Устал я ноги бить, — отозвался Смирол. — Лучше здесь. А ты сообрази пока чего позавтракать. Молочка не найдется?..

То, что девушка назвала бадьей, на самом деле представляло собой круглую из дубовых досок ванну в четыре обхвата, доверху наполненную водой. Когда Смирол был здесь в прошлый раз, на этом месте стояли две бочки.

Смирол стащил с себя тханги, сбросил сандалии и с наслаждением свалился в согретую солнцем воду. Из бадьи выплеснулся на утоптанную землю точно такой объем воды, каким был объем усталого тела Смирола, — в полном соответствии с законом Иннивату.

«Выгонят меня из хокарэмов, пойду в алхимики, — думал Смирол, окунаясь с головой в воду. Жара, несмотря на раннюю пору, донимала его, но купание привело мысли в порядок. — Хотя нет, зачем алхимия? В механики надо подаваться, как же иначе разгадывать тайну Руттуловой летающей лодки?»

Выбираться из ванны совершенно не хотелось, но Смирол, остыв, почувствовал голод. С тех пор как он проснулся, плавая в воздухе, приступы голода периодически одолевали его. Смешно подумать, но один-единственный день болезни и ночь интенсивного лечения превратили хокарэма по имени Смирол в вечно голодного, постыдно слабого и невыносимо беззащитного человека.

Когда голод преодолел желание понежиться в прохладе, Смирол вылез из ванны, обмотался тханги, превратив его в набедренную повязку. Сандалии он оставил без внимания, босиком прошел к крыльцу и сел на ступеньку. Девушки не было; блюдо с крупой осталось на месте, рядом появился поднос с лепешкой и миской садовых ягод. Смирол подцепил пальцами несколько штук и бросил в рот.

Со стороны погреба появилась девушка с небольшим кувшином в руках.

— Ой, — заметила она, — кружку забыла…

— Необязательно, — успокоил ее Смирол, забирая кувшин. — Молоко? Молоко… — ответил он сам себе.

Смирол припал губами к горлышку; холодное молоко заполнило желудок и создало впечатление сытости. Девушка смотрела на него.

— Еще чего-нибудь? — спросила она, когда он отер рот.

Смирол помотал головой:

— Хватит. Пойду подремлю.

Он направился к топчану, стоящему под раскидистым деревом, лег, прикрывшись тонким узорчатым покрывалом, и моментально заснул.

Девушка с замиранием сердца ожидала возвращения Аранри. Что он скажет, увидев незваного гостя? Может, его не молоком следовало поить, а гнать вон из сада?

Аранри, однако, пришел, уже зная, что у него гость: кто-то из соседей видел Смирола у калитки и не забыл сказать старому портному. Белокожий, рыжий, нахальный — это было похоже на сына Антуно. Смиролом он оказался. Только вид его не понравился Аранри.

— Кто тут разлегся на моем топчане? — громко проговорил Аранри, отмечая, что сон парня слишком глубок и что он не заметил его приближения, не проснулся сразу.

Смирол поднял тяжелую голову от подушки.

— А, хозяин… — пробормотал он. — Не прогонишь? Аранри подтянул стоящее неподалеку кресло и грузно опустился в него. Кресло подозрительно заскрипело.

— Не бойся, не развалится, — успокоил Аранри парня, заметив заинтересованный взгляд. — Мне их по заказу делают, особо прочные.

Смирол приподнялся на локте.

— Ослабел я после болезни, — сказал он. — Можно я у тебя поживу, окрепну?

— Платить чем будешь? — полюбопытствовал Аранри. —

Деньги у тебя есть? Или ты явился в одном тханги?

— Денег нет, — ответил Смирол. — Есть одна вещица, может, кто ее купит.

— Что за вещица?

— Она там, на крыльце…

Аранри крикнул Сэллик, чтобы, она принесла Смиролов узелок, а сам обернулся к парню и спросил, что с ним приключилось.

— Что это тебе в голову пришло болеть у меня? Неужели так плохо болеть под крылышком принцессы Байланто, да хранят ее боги?

— Думаю, высокая принцесса больше не захочет меня видеть — ответил Смирол. — Я имел неосторожность подхватить заячью болезнь.

Аранри помолчал.

— Принцесса дала тебе освободительный документ?

— Она не знает, что я жив, — отозвался Смирол. — Есть ли какая оказия переправить весточку в Забытую Столицу?

— Найдем, — кивнул Аранри. Он обернулся к Сэллик, принесшей узелок: — Сбегай-ка еще за моей письменной шкатулкой.

Смирол развязал лоскут; Аранри, взяв в руку голубовато-зеленую друзу, внимательно ее оглядел.

— Как ты думаешь, это стоит сколько-нибудь?

— Стоит, — отозвался Аранри. — Хотя это, конечно, не изумруды.

— Ну-у, изумруды, — протянул Смирол. — Были бы у меня изумруды, неужели б я в одном тханги ходил?

Сэллик принесла шкатулку, Аранри открыл ее, выбрал из листов пергамента самый хороший, чтобы не стыдно было посылать высокой принцессе, и вручил Смиролу вместе с пером.

— Вина принеси, — бросил он девушке.

Смирол, подложив под пергамент шкатулку, занес перо над листом. Рука заметно дрожала.

— Знаешь, лучше сам напиши, — сказал Смирол, помедлив. — Видишь же, во что я превратился…

Аранри забрал у Смирола письменные принадлежности.

— Диктуй, — буркнул он, приготовившись.

— «Ясной госпоже, властвующей над Байланто и Киву, хокарэм Смирол целует ножки. Я жив и выздоравливаю. Жду твоих распоряжений. Писано Аранри-кавидо в его собственном доме в городе Ларау, где сейчас проживает указанный Смирол».

— Дату забыл, — напомнил Аранри.

— Даты не надо, — отозвался Смирол.

Сэллик появилась рядом с подносом в руках, на подносе стояли два кувшина и две широкие чашки.

Аранри свернул лист в трубочку и отдал Смиролу. Тот просмотрел текст и поставил свою личную печать. Аранри тем временем разлил по чашкам вино и разбавил водой. Питье было ледяным — Сэллик бросила в кувшин с водой несколько осколков льда, взятых из погреба. Смирол ухитрился захмелеть даже от чашки разведенного вина, и Аранри оставил его полусонного.

Взяв письмо, он пошел к дому наместника, по дороге встретил Антуно, возвращающуюся с рынка. Узнав, что приехал сын, женщина засуетилась, заспешила домой; Аранри удержал ее, предупредил, что Смирол не очень хорошо себя чувствует и лучше его не будить.

— О боги! — вскрикнула Антуно. — Что с ним? Ранен?

— Приболел, — отозвался Аранри. — Приготовь-ка ему отох и суп-гарра.

Глава 3

Выздоровление затянулось. Аранри, правда, утверждал, что живо вернет Смиролу боевую форму; и Смирол действительно быстро окреп, постоянно занятый тяжелой работой и физическими упражнениями. Однако очень скоро Смирол заметил, что не может рассмотреть на ночном небе созвездие Лучника. Он позвал Аранри и спросил, как видит тот. Тот видел все двенадцать звезд.

— Значит, я слепну, — объявил Смирол. — Я вижу только две звезды.

И вот это-то известие на добрых две недели выбило Смирола из колеи. Кому нужен подслеповатый хокарэм? И что за радость жить, на все натыкаясь носом? Смирола всегда донимало знание того, что он слабее прочих хокарэмов, а тут он, получается, и вовсе в инвалида превращается? Он приуныл, опечалился и занимался теперь без усердия.

Аранри прекрасно понимал, что переживает Смирол; он привел врача, и тот, осмотрев Смирола, объявил, что полная слепота ему не грозит: ухудшение зрения вызвано не помутнением хрусталика, а, как выразился врач, «болезненным напряжением глазных мышц».

— Так что, мне теперь ходить спотыкаясь о каждую выбоину? — спросил Смирол. — К тому же, господин лекарь, мои глаза плохо выносят дневной свет…

— Сударь мой, — сказал врач, разводя руками, — от твоей болезни лекарств нет. А от светобоязни можно попробовать примочки из эриватового отвара. И советую тебе подобрать очки, господин хокарэм.

— Хорош же я буду в очках! — возмутился Смирол. Лекарь холодно попрощался.

— Не обижайся на моего гостя, — сказал Аранри, провожая его до дверей. — Юноша расстроен болезнью.

— О да, — согласился врач. — Потеря зоркости для человека его сословия слишком много значит…

Вернувшись к Смиролу, Аранри сказал:

— Не дури. Сейчас пойдем к ювелиру за очками.

— У меня нет денег, — отозвался Смирол. — Я нищий.

— Найдем деньги. Пошли!

Смирол тяжко вздохнул и поднялся. Аранри повел его к калитке, и спустя несколько минут они входили в лавку соседа-ювелира. Тот отвлекся от своих тигелей и весов, встал навстречу гостям.

— Добрый день, Алатан! — сказал Аранри, подходя к нему. — Помоги нам, будь ласков. Вот, парнишке очки нужно подобрать.

Алатан был рад помочь. Он тут же достал из ящика четыре пары очков в золотых и серебряных оправах. Смирол перемерил их все.

— В этих очках еще хуже, чем без них, — угрюмо заявил он.

— Тогда, вероятно, тебе нужны очки наподобие тех, что заказал мне господин богослов Калинге, — сказал Алатан, вынимая из ящичка побитые, изрядно послужившие своему хозяину очки. — Вот он оставил для образца.

Смирол нацепил их на нос и посмотрел через треснутые стекла.

— О! — сказал он, глядя то сквозь стекла, то поверх оправы. — Уже лучше.

— Готовых у меня нет, — развел руками ювелир. — Тебе придется подождать, господин.

— Подожду, — пожал плечами Смирол. Аранри протянул ювелиру друзу:

— Посмотри-ка! Эти камешки ценные?

Ювелир взял, посмотрел внимательно, сказал недоуменно:

— Этих камней я не знаю. Доверишь ли? Надо посоветоваться.

— Вот хозяин. — Аранри ткнул пальцем в Смирола. — Доверишь ли камни на обсуждение, а, сынок?

— Конечно, — оживился Смирол. — Я бы хотел их продать. Мне деньги нужны.

Несколько дней спустя ювелир навестил дом Аранри.

— Это колайхо, — объявил он.

— Ты о чем? — спросил Аранри.

— Камни господина Смирола — это колайхо.

— Разве колайхо не розовые? — удивился Смирол.

— Розовые, а еще бывают бесцветные. Никто никогда не видел зеленых колайхо. Но все-таки это колайхо.

— И они хоть сколько-нибудь стоят? — спросил Смирол.

Оказалось, ювелиры оценили зеленые колайхо гораздо дороже обыкновенных.

— О, так ты богач! — сказал Смиролу Аранри.

— Ничего подобного, — качнул головой Смирол. — Камни мне хэйми Карми одолжила, у нее наличных денег не оказалось.

— Ты в хороших отношениях с хэйми Карми? — полюбопытствовал Аранри.

— Эта девушка — мед моего сердца, — отвечал Смирол. — Если эти камни так дорого стоят, то она разбогатеет. Она говорила, что знает месторождение.

— Оно на ее земле? — спросил Аранри.

— Вряд ли, — отозвался Смирол и перевел разговор на другое. — А как насчет очков?

— Зайди померь.

На следующий день Смирол зашел к нему и померил очки. А еще спустя несколько дней Аранри спросил недовольно:

— Где ты пропадаешь, Рыжий? Почему упражнения забросил?

— Я не забросил, — возразил Смирол.

Аранри осуждающе покачал головой. Последнее время Смирол целыми днями где-то пропадал. Аранри не сомневался, что и сегодня, сразу после завтрака, парень исчезнет до самого ужина. Обедать он попросту забывал — теперь он стал не так прожорлив, как раньше, но не забывал выпрашивать у Антуно какие-нибудь лакомства. Вот и сейчас он ел что-то желтое, взбитое, сладкое, старательно приготовленное матерью специально для него.

— Я хожу к Алатану, — неожиданно сказал Смирол.

— Что тебе там делать целыми днями? — поинтересовался Аранри. — Неужели примерка очков занимает так много времени?

— Я провожу там опыты, — объяснил Смирол. — Я хочу понять природу преломления света в стеклах.

— Тебе что, заняться больше нечем? — недовольно пробурчал Аранри.

— Мне нравится именно это занятие, — кротко ответил Смирол.

— Это не дело для хокарэма, — проворчал Аранри.

— Я думаю, — сказал Смирол, — мне уже недолго оставаться в хокарэмах. Боюсь, что Логри тоже признает меня хэймом.

— Да не терзай ты себя этим!

— Я не терзаю. — Смирол поднял голову от тарелки. — Сейчас я думаю только о том, где взять денег. Не хочу оставаться в долгу у Ралло. Мне нужна свобода.

— И как ты будешь жить, если освободишься?

— Проживу, — усмехнулся Смирол. — Женюсь на хэйми Карми и отправлюсь отвоевывать Сургару.

— Опять смеешься, — укоризненно покачал головой Аранри.

— Еще блинчиков? — предложила Антуно, подходя к столу.

— Не надо, мама, я уже сыт, — отозвался Смирол. Он встал из-за стола. — Пора к Алатану.

— Нечего тебе там делать! — отрезал Аранри. Смирол остановился в дверях и сказал без улыбки:

— Аранри, разве ты мастер Ралло? Разве ты наставник? И разве я коттари? Я имею право делать что хочу. Я понимаю, что живу в твоем доме, и разве я не отношусь к тебе с уважением? Но почему ты решил, что вправе определять мои занятия за пределами твоего двора? Извини, но я считаю свои опыты у Алатана более важными, чем накачивание мышц.

Он вышел.

— Антуно, — позвал Аранри жену, — ты что, от принца его родила?

Смирол вышел за калитку и направился к мастерской Алатана. Неожиданно его окликнул молодой горожанин:

— Прошу прощения, господин, я бы хотел поговорить с тобой.

— Говори, — откликнулся приветливо Смирол. — А кто ты?

— Я Картван, помощник иранхо, — представился молодой человек. — Если ты не возражаешь, я бы хотел поговорить о Сэллик.

— Говори, — повторил Смирол. — Я слушаю. Юноша помялся, потом решительно сказал:

— Пожалуйста, господин, не кружи Сэллик голову. Ты пришел и уйдешь, а ей как здесь оставаться? Она ведь из хорошей, порядочной семьи, хотя и небогатой. А ты — хокарэм. Ты ведь на ней не женишься, так зачем девушку губить…

— Ты ее жених? — осведомился Смирол.

— Да, мы поженимся. этой осенью. Но только приехал ты — и она не хочет больше со мной разговаривать.

Разговор о чести девушки не так уж часто приходится вести хокарэму; обычно женихи (а то и мужья) красавиц предпочитают держаться подальше от соблазнителей — ведь никому не хочется расставаться с жизнью из-за прекрасных глазок. Однако же помощник иранхо был в любом из городов Майяра фигурой уважаемой и заметной. Должность требовала от них универсальных, энциклопедических знаний; правда, на деле они обычно сводились к землемерным работам и фортификации, а в древних городах, подобных Ларау, присматривали к тому же за состоянием оборонительных сооружений и акведуков. Работы, конечно, хватало — должность эта вовсе не синекура, и почет, которым пользуются иранхо и его помощники, вполне заслужен.

По древнему обычаю, стать учеником иранхо мог человек любого сословия — достаточно было прийти и высказать такое желание. Практически же это означало, что претенденту предстояло пройти серьезный экзамен на грамотность и сообразительность. Поскольку желающих хватало в любой год, из экзаменуемых выбирался самый лучший. После этого, собственно, и начиналась учеба. Если ученик благополучно проходил через все испытания, он становился помощником иранхо. Для мальчиков из бедных семейств это была порой единственная возможность выбиться в люди, однако для этого приходилось поработать и головой, и руками.

Картван, жених Сэллик, был именно из таких. С Сэллик он был помолвлен с детства и никак не мог допустить, чтобы девушка погубила свою честь, поддавшись обаянию рыжего хокарэма.

— Хорошо, — улыбнулся Смирол миролюбиво. — Я, вообще говоря, не стремился кружить ей голову. Аранри баловства не одобряет, а я, как-никак, его гость и почти что сын.

— Значит, верно говорят, что ты сын госпожи Антуно?

— Верно, — улыбнулся Смирол. — Разве не похож?

— Похож, — улыбнулся в ответ Картван. Смирол решил воспользоваться знакомством:

— Слушай-ка, иранхо, ты в Аракарновых числах разбираешься ?

— Да, — ответил Картван осторожно. — А что?

— Я подзабыл малость. Ты не проверишь ли мой вывод? Уж больно красиво получается.

Картван заметно удивился. Смирол вытащил из-за пазухи свиток бересты и показал Картвану. Тот бережно взял, прочитал, пожал плечами.

— Ну? — нетерпеливо спросил Смирол.

Картван присел на корточки и начертал на утоптанной земле изящный знак «экосси».

— Расскажи-ка условие задачи, — попросил он.

Смирол стал рассказывать о том, как он, развлекаясь стеклышками, заметил кое-какие закономерности и у него возникла мысль использовать эти закономерности для точного изготовления очковых линз.

— Это же варварство — тратить уйму стекла и времени на подбор линз, когда есть возможность вывести формулу по методу Аракарно. Ведь если будет формула, вся работа сводится к шлифовке стекол заданной толщины, — говорил Смирол. — Как ты думаешь? Конечно, мои мысли могут показаться смешными, но если б тебя прижало, как меня, — сам ведь понимаешь, что за толк от полуслепого хокарэма…

Картван уже не слушал. Он обдумывал задачу.

— Не мешай, — махнул он рукой. — Сбегай пока, что ли, на реку, искупайся.

Смирол с любопытством глянул на иранхо, хмыкнул:

— Хорошо. Пойду искупаюсь.

Он сбежал к реке, выбрал местечко в тени огромного дерева, склонившегося над водой. Вода оказалась холодной, Смирол задерживаться не стал, окунулся, тут же вылез на берег, обсох, оделся и побежал назад к улочке, где оставил Картвана. Земля вокруг того носила явные следы глубоких размышлений — была исчерчена знаками и буквами. К формуле, выведенной Смиролом, Картван уже пришел и сейчас сидел прислонясь спиной к забору — размышлял, устремив глаза на облака.

— Все правильно? — спросил Смирол, отвлекая молодого иранхо от созерцания небес.

Картван утвердительно кивнул.

— О чем же ты думаешь? — осведомился Смирол. — О Сэллик?

— О стеклах, — сказал Картван, переводя на хокарэма спокойный взгляд. — Во всех ли прозрачных средах одинаково преломляется свет? Мне кажется, не во всех. Небесный эфир, — Картван махнул рукой в пространство, — тоже ведь прозрачная субстанция, но если бы он преломлял свет так же, как и стекло, очки были бы невозможны. А? — Смирол молчал. — Я вот о чем хочу сказать, — продолжал Картван. — Вполне может оказаться, что твоя формула хороша только для стекла, изготовленного в Ларау. А если стекло будет другим по качеству? А если это будет не стекло?.. Смирол выслушал замечание, склонив голову к плечу.

— Ты умница, приятель, — наконец сказал он серьезно. — А я болван. Действительно, в формулу необходимо ввести коэффициент. Похоже, я без тебя сел бы в лужу.

— Я думаю, ты понял бы это и без меня, — ответил Картван.

В городе потом удивлялись, с чего бы это Картван зачастил к Аранри. Решив в конце концов, что Картван оберегает свою невесту от ухаживаний хокарэма, кумушки успокоились. А отношения между молодыми людьми установились приятельские; Смирол, правда, не ходил к Картвану домой, чтобы не пугать его матушку и теток, зато не бывало дня, чтобы Картван не заглядывал в дом Аранри. Аранри принимал его посещения с недоумением. Занятия Смирола науками из себя его уже не выводили, но заставляли смотреть на него как на слегка помешанного, что вполне объяснимо, если принять во внимание, какой болезнью Смирол переболел. Однако интерес иранхо к изысканиям рыжего хокарэма подтверждал, что Смироловы расчеты не пустая дурь.

Сэллик же Смирол отпугнул очень простым способом: заговорил при ней о своей незабвенной любви — хэйми Карми, той, о которой пел недавно Ашар.

— А она тебя любит? — спросил Картван.

— Жить без меня не может, — расхвастался Смирол. — И я ее обожаю…

Узнав о столь горячей любви да еще о том, что соперница настолько опасна, что может убивать словом, Сэллик поостереглась слишком явно выражать свои чувства, а потом, увидев, с какой приязнью относятся друг к другу Смирол и Картван, вновь решила, что Картван — человек очень умный, хорошего нрава, да и должность у него доходная, а Смирол, что греха таить, имеет как ухажер два серьезных изъяна: человек он временный и к женитьбе несклонный, да и волосы его светлее, чем полагалось бы приличному человеку.

Глава 4

Одной из обязанностей, которую взял на себя Смирол, пока жил у Аранри, было снабжение дома водой. Воды требовалось много — и огород полить, и для красильных работ; носить воду в Ларау считалось делом женским, но Смирол, потягав пудовые ведра, недоумевал, как хрупкие на вид женщины таскают такую тяжесть.

К тому, что хокарэм стал водоносом, в Ларау отнеслись с недоумением. Сэллик первое время пыталась ему помогать, однако Смирол лишь отрицательно качал головой.

Однажды его окликнул прохожий и спросил, как пройти к дому Аранри.

— Я туда иду, — ответил Смирол, чуть покачивая на ходу развешанными на коромысло ведрами.

Незнакомец пошел рядом. На Смироле была лишь грязная набедренная повязка, и прохожий принял его за раба. Идти же, пропуская вперед раба, для майярца унизительно, и незнакомец нетерпеливо поглядывал на неспешно шагающего Смирола. Смирол в свою очередь украдкой посматривал на чужестранца. Тот был невелик ростом и, судя по всему, придавал своей внешности большое значение. По виду казался он горожанином среднего достатка, очень аккуратным в одежде. Бородка и усы были тщательно подстрижены; волосы тоже были короткими. — по моде, принятой в южном Горту. Из оружия был при нем короткий меч. Но Смирол, оглядев незнакомца, решил, что перед ним хокарэм. Правда, в этом он был не очень уверен: если бы незнакомец не спрашивал дом Аранри, Смирол поостерегся бы в выводах.

Двадцать шагов, которые оставались до калитки двора Аранри, Смирол перебирал имена хокарэмов. Этот, который был на добрый десяток лет старше Смирола, явно не был частым гостем в замке Ралло. Смирол припоминал почти забытые лица. «Если убрать бороду и усы… Маву, — понял Смирол. — Маву из Сургары. Давно сгинувший в невесть каких далях хокарэм принцессы Сургарской».

— Ты не Маву ли? — спросил Смирол.

— А! — посмотрел на него внимательнее путник. — Тоже волчья кровь?

— Я Смирол из Байланто.

— Не припоминаю, — равнодушно бросил Маву. — А зачем ты воду таскаешь?

— Я здесь на поправке, — отозвался Смирол. — Воду таскать — неплохая тренировка.

Маву пропустил Смирола в калитку и прошел следом. Аранри был занят — составлял раствор для крашения. Антуно ему помогала. Гостем занялись Аранри и Сэллик: принесли воды умыться с дороги, предложили поесть. Смирол с неудовольствием заметил, как Маву бесцеремонно привлек к себе девушку. Сэллик оглянулась на него с испугом. Когда же девушка вышла, Смирол сказал тихо:

— Аранри не хочет, чтобы Сэллик обижали…

— Разве я обижаю ее? — поднял брови Маву. Смирол оценил его, смерив взглядом, потом пошел к Аранри, встал у чана с краской и проговорил, оглядываясь на гостя:

— Батюшка, почему бы тебе не отправить Сэллик домой? Аранри, не поднимая глаз от выкрашенной пятнами ткани, сказал глухо:

— Как хочешь, сынок.

Смирол вернулся к дому, нашел в пристройке, где размещалась летняя кухня, девушку и сказал ей:

— Сегодня ты не нужна, можешь идти.

— Но…

— Иди, — повторил Смирол настойчиво.

— Но обед…

— Я все сделаю.

Сэллик, пожав плечами, рассказала, что где, и ушла. Такие неожиданные выходные случались у нее довольно часто — не раз бывало, что Аранри отсылал ее, желая поговорить со своими гостями без помех.

Готовил Смирол неважно, но был уверен, что стряпню его съедят; в кухне и застал его Картван, зашедший по обыкновению скоротать пару часов до вечера.

— Ты мой неоплатный должник, — проговорил Смирол вместо приветствия. — У Аранри гость, очень опасный для юных девиц. Я отправил Сэллик домой.

Картван пропустил его слова мимо ушей. Он с интересом следил за действиями Смирола, занятого приготовлением лапши.

— Ты как заправская стряпуха, — объявил он, завороженный уверенными движениями Смирола.

— Ты когда-нибудь пробовал хокарэмскую лапшу? — полюбопытствовал Смирол, деловито взмахивая в воздухе пучком нитей из теста.

— Где ж я мог попробовать хокарэмскую лапшу? — засмеялся Картван.

— Моя лапша — это еще не деликатес, — просветил его Смирол. — Попробовал бы ты лапшу Герхо из Кэйве — вот где объедение.

Картван смеясь возразил, что он и Смироловой лапши еще не пробовал:

— Ты бы не хвалился, вдруг не получится… — Он осекся. Из дома вышел мрачный Маву, с крыльца рассмотрел, чем занимается Смирол, спросил, нельзя ли затопить баню.

— Отчего же, можно, — отозвался Смирол, не прекращая операции с тестом. — Тебе помочь?

— Обойдусь, — бросил Маву, спустившись с крыльца.

Картван, которого он не удостоил и взглядом, настороженно следил за ним, пока спина Маву не скрылась за кустами ягодника.

— Это и есть опасный для девиц человек? — тихо осведомился он.

— Да-а, — протянул Смирол, занятый укладкой на стол приготовленной лапши.

Сверху он пристроил что-то наподобие навеса из льняного полотенца, чтобы на тесто не садились мухи и не попадала пыль. Тесту полагалось как следует подсохнуть, а Смирол пока занялся другими кухонными делами. Подошла Антуно, ахнула — как же так, дорогой гость стряпней занялся! — зачерпнула из ведра с мыльным раствором ковшиком, налила в медный таз, долго оттирала руки от въевшейся в кожу краски цвета «запыленного чертополоха». Пока она мылась, Смирол приготовил быстрый, «ленивый», соус и разделал трех куриц. Жарить их взялась Антуно, а Смирол, сходив на огород, приволок овощи и молниеносно накрошил их на салат. Картван с интересом следил за летающим лезвием ножа. Чтобы орудовать ножом так, как это делал Смирол, требовалась долгая тренировка, ведь нож был настолько острым, что мог бы отрубить палец.

— Вот признают меня хэймом, — объявил Смирол, — пойду в повара. Хорошая работенка — всегда при еде…

— Да как ты такие слова говоришь! — воскликнула Антуно. — Что ты, мальчик мой…

— Какое большое несчастье — в Майяре быть хэймом! — разглагольствовал Смирол, решив наконец, что он сделал все необходимое. — Но горе мое в том, что я смогу заниматься механикой, только если стану хэймом…

— Медом тебе механика намазана? — проворчал Аранри, подходя к пристройке. — Ну-ка, сынок, помоги отмыться.

Аранри перепачкался куда больше Антуно. Руки были в краске по локоть, а все остальное грузное тело и набедренная повязка были покрыты брызгами и потеками.

Смирол без слов взял щетку, макнул ее в мыльный раствор и с ожесточением принялся оттирать краску с названого папаши, время от времени окатывая его водой.

— На этот год крашение окончено, — объявил Аранри, когда пятна на его коже заметно поблекли.

Смирол вылил на него последнее ведро воды, и Аранри ушел в дом переодеваться. Вернулся он вдвоем с Маву. Смирол к тому времени священнодействовал над котлом, где варилась лапша.

А Антуно разговаривала с Карми.

Карми только что появилась, одета она была на байлантский лад — в келани с короткими рукавами и тонкую полотняную юбку почти до щиколоток. Голова, по местному обычаю, повязана скрученным в жгут платком, но, в нарушение правил, волосы были уж очень короткие — едва достигали лопаток. Правда, так же коротко стригут волосы и девушки из рыбачьих приморских поселений, но Карми внешностью мало напоминала рыбачку. Как только что выразился прохожий на улице, видно было, что в жилах у нее благородная кровь.

Смирол не мог обернуться: как раз сейчас подошла, как он утверждал, ответственная операция — лапша должна быть извлечена именно в тот момент, когда сварится, ни мгновением раньше, ни мгновением позже. Антуно же приняла Карми за деревенскую девушку, зашедшую узнать, не нужны ли хозяйке лесные ягоды, или грибы, или орехи.

— Что тебе нужно, девочка? — приветливо обратилась к ней Антуно.

— Ты Антуно, жена Аранри? — вместо ответа спросила девушка. — Меня зовут Карми.

— Мама, это ларец моего сердца! — закричал Смирол, не отрываясь от котла. Двумя палочками он выкладывал в миску свою хваленую лапшу.

В этот-то момент и появились из дома Аранри с Маву. Увидев свою госпожу, Маву предложил Карми умыться с дороги. Аранри поднял брови. Маву не был похож на человека, который будет угождать первой встречной — не очень красивой — девушке.

Смирол, оторвавшись наконец от своей лапши, коротко объяснил Аранри, кого привели дороги в его дом.

— Она нарушает режим ссылки? — спросил Аранри, посматривая в спину умывающейся девушке.

— Почему это должно касаться нас с тобой? — возразил Смирол. — Это касается ее и Логри, а нам-то что?

— Ты кричишь на всех углах, что она — цветок твоей души, — укорил его Аранри. — Почему же тебя не трогают ее заботы?

— Она совершеннолетняя, — невозмутимо отозвался Смирол. — Должна соображать, что делает.

Маву почтительно проводил Карми к столу и, усаживая ее, демонстративно отодвинул в сторону Картвана. Едва он уселся рядом, Карми подвинулась, освобождая на скамье место и указывая на него Аранри:

— Не присядешь ли рядом, дядюшка?

Аранри, не размышляя, сел между ней и Маву. Явно намечался конфликт — Аранри был единственным человеком, который мог бы разделить бывшую сургарскую принцессу и ее ревнивого хокарэма. Было ясно, что Карми не могла предложить место рядом с собой ни Смиролу, ни Антуно, ни тем более Картвану.

После того как на скамью сел Аранри, Картвану места не хватило, он пересел к Смиролу и теперь оказался напротив Маву. Для Маву Картван попросту не существовал. Карми же, наоборот, все свое внимание уделяла Картвану и Антуно. Антуно внимание хэйми немного пугало, Картван же, в пику Маву, держался свободно и даже рассказал, какую задачу они со Смиролом решали сегодня. Задача была из сборника Аракарно из Интави и касалась систем уравнений с тремя неизвестными. Картван полагал, что Карми признается в своем невежестве, но она спросила рассеянно-приветливо:

— Какой вы метод использовали? Матричный или метод подстановки ?

Аранри шумно вздохнул. Картван удивился:

— Я не думал, что тебе интересны вычисления…

— Неинтересны, — решительно ответила Карми. — Неужели можно с увлечением заниматься сложением и вычитанием неизвестных? Ну стихи слагать — это еще понятно, а уравнения?.. — Она пожала плечами.

— Это довольно изысканное наслаждение, — заметил Смирол, поглощая свою лапшу.

— Что за удовольствие — из одной части уравнения в другую гонять иксы и игреки? — в пространство спросила Карми.

— «Экосси» и «иррехо», — поправил ее Смирол.

— Иксы и игреки, — возразила Карми. — Похоже, я лучше тебя знаю терминологию. А, Маву?

— Конечно, — подтвердил Маву равнодушно. — Иксы и игреки.

— О боги! — вздохнул Аранри. — Неужто и ты увлекся вычислениями? Не иначе, это поветрие…

— Трудно не запомнить, когда слова так и лезут в уши, — проговорил Маву. — А ты, госпожа моя, тоже не права. Помнится, в свое время тебя за уши нельзя было оттянуть от вычисления. Как это называлось? Тригонометрия?

— Тригонометрия? — с воодушевлением переспросил Картван.

— Да ну, я тогда такая дура была, — отмахнулась Карми. — Ну зачем, скажи на милость, мне нужна вся эта математика?

— Но ты ее учила?

— Приходилось…

— Уж не был ли твоим учителем сам Аракарно из Интави? — с почтением спросил Картван.

— Не был, не был, — нетерпеливо отозвался Смирол и, демонстрируя свою эрудицию, прибавил: — Даже если учесть, что Аракарно не настоящее имя…

— Да, — преподнесла ему сюрприз Карми. — Его настоящее имя — Эрих Кениг.

Картвану имя не сказало ничего. Смирол же, забыв о лапше, вскочил на ноги.

— Эрих Кениг? — вскричал он. — Руттул? Покатилась по земле миска с лапшой — одно утешение, что оставалось там немного. Аранри запоздало рявкнул на Смирола, но оба механика — иранхо и хокарэм — тут же принялись забрасывать Карми вопросами. Ревность Маву моментально сменилась насмешкой; переглянувшись с Аранри, он постучал себя по затылку.

— Сумасшедшие, — подтвердил Аранри, и они вдвоем отправились готовиться к бане. Маву пожелал привести себя в приличествующий хокарэму вид; поскольку хокарэмы усов и бороды обычно не носят, Аранри пришлось превратиться в цирюльника. Старик долго точил бритву, потом долго примерялся к физиономии хокарэма, потом не спеша содрал с лица Маву всю буйную поросль. Истомленный его медлительностью, Маву посматривал в сторону кухни. Любители математики наконец оставили Карми в покое: Картвану пришло время отправляться к наместнику, а Смирол, подхватив ведра, пошел проводить его до источника. Карми взялась помочь Антуно убрать на кухне; юбку, чтобы не запачкать, она сняла, оставшись в келани, едва доходившем до середины бедра.

— Не будь идиотом, — тихо сказал Аранри, поймав взгляд Маву. — Девочка не станет спрашивать у тебя защиты. Ты ей не нужен.

— Ей нужен этот рыжий наглец?

— Похоже, ему она больше доверяет, — отозвался Аранри. — Что же ты мешкал? Где ты прятался все это время?

— Если б я знал, что она жива… Аранри промолчал.

«Что за поветрие охватило нынче молодых хокарэмов? — подумал он. — Одни увлекаются механикой, другие прячутся от замка Ралло. Неужели мир усложнился так, что я в нем ничего не понимаю?»

Глава 5

Смирол лежал на топчане в саду, закинув руки за голову и глядя в вечернее небо между черными кронами деревьев. Стало слишком темно, чтобы можно было заниматься вычислениями или читать свиток с трактатом по логике, который одолжил ему Картван, а никаких других занятий Смирол придумать не мог. Конечно, можно было пойти к Аранри — помочь в какой-нибудь работе, не требующей особого умения и зоркости, но Смиролу было откровенно лень. Появление Карми опять пробудило интерес к глайдеру Руттула. Он завидовал людям, которые умеют делать такие машины. Смирол решил подластиться к Карми, чтобы она разрешила ему заняться изучением глайдера.

«Но ведь я вряд ли что пойму!» — вздохнул он.

Карми подошла и села на топчан. По привычке Смирол потянулся к ней, обнял, привлек ее к себе. Карми, как обычно, отнеслась к его ухаживаниям равнодушно — легла около него и потянула на себя покрывало. Вечера последнее время прохладные, год клонится к осени, и Смирол заботливо укрыл девушку.

— От Байланто были вести? — спросила Карми после долгого молчания.

— Пока нет.

Карми немного помолчала.

— А я подарок тебе принесла, — сказала она вдруг полусонно. — Только он разбился.

— Да-а? — преувеличенно огорченно отозвался Смирол. — Как же так?

— А ничего. Он и ломаный хорош.

— Кто хорош?

— Кристалл.

— Да, конечно. — Смирол потянулся губами к щеке девушки, но ее странное движение остановило его: Карми неожиданно прижалась к нему, и Смирол испугался.

Хокарэмы не знают чувства страха, точнее, они допускают, что можно испугаться неодолимого напора стихий: урагана, например, или лесного пожара, но страх перед людьми неведом хокарэмам. Им не приходится испытывать унизительное чувство полной зависимости от воли других людей; они не боятся и любого оружия, — чего бояться, если хокарэм может справиться со всяким оружием?

Но испуг, который ощутил Смирол, был другого порядка. Конечно, нечаянное движение Карми могло иметь простую причину — зябкую вечернюю прохладу. Но могло быть и иначе, а Смирол не был готов к изменениям отношений с Карми. И он сбежал. Сбежал не позорно, без оглядки, а с достоинством, спросив как ни в чем не бывало:

— Хочешь грушу? Я принесу.

— Принеси, — шепнула Карми.

Смирол чмокнул девушку в щечку и ушел к летней кухне, где в большой корзине лежали снятые сегодня груши. Он тщательно выбирал плоды, откладывая в широкое глиняное блюдо; он не торопился — он думал, как ему надлежит поступать, если в самом деле окажется, что он нужен Карми.

Ну почему, почему тянет с ответом Байланто? Разве может Смирол без достаточных на то оснований считать себя свободным от обязательств перед высокой принцессой? И как он будет выглядеть, обремененный этими обязательствами, когда его отношения с Карми примут более серьезный оборот? Одно можно сказать: некрасиво будет выглядеть. Хокарэмы обычно легко относятся к моральным предписаниям, но даже для хокарэма ситуация, в которую попал Смирол, представлялась сомнительной. Как бы ни поступали, какое расположение ни испытывали бы друг к другу принцесса Байланто и Ур-Руттул, следует помнить, что в высшем свете дружба — вещь непрочная и в любой момент может смениться открытой враждой. И пока он, Смирол, официально считается слугой Байланто, любые его отношения с Карми будут выглядеть неискренними, а Смирол не хотел даже тени подозрений. Завязанная еще в первый год знакомства невинная игра во влюбленность могла позволить Смиролу мимолетные объятия и братские поцелуи, но перешагнуть через невидимую черту он не мог.

Смирол старательно искупал каждую грушу в ведре с водой, аккуратно разложил горкой на блюде и понес к топчану. Как он и надеялся, Карми заснула. Услыхав ее ровное сонное дыхание, Смирол вздохнул с облегчением и поставил блюдо с грушами в изголовье широкого топчана, а потом бесшумно удалился.

«И чего я терзаюсь? — думал он. — Ничего особенного, ей и в голову не придет смотреть на меня. Зачем я ей, коли в грозном Миттауре Арзравен Паор в любой момент готов жениться на ней? По крови я ей не пара, да и красотой не отличаюсь. И… ох, великие небеса!., что мне в голову пришло думать о ней?»

Он пошел к дому. На полпути его встретил Маву, мрачный и злой.

— Ты что вытворяешь, братец? — прошипел Маву. — Оставь ее в покое!

— Ты о чем? — отозвался Смирол. — Не ори, Карми разбудишь.

— Госпожу, — поправил Маву раздраженно. — Для тебя она госпожа, а не Карми.

— Для меня она Карми, а не госпожа, — твердо ответил Смирол. — Она велела называть себя именно так.

Маву был готов взорваться; опасаясь, что его гнев разбудит девушку, Смирол предложил:

— А не пройти ли нам к дровянику? Уж если где и выяснять отношения, так, пожалуй, именно там.

Маву согласился, он мотнул головой и направился вслед за Смиролом на задний двор, туда, где у баньки под навесом находилась поленница. Пока они туда шли, Маву успел немного успокоиться, так что разговор он продолжил хоть и враждебно, но сдержанно:

— Неужели ты не видишь, на что это похоже? Будь ты райи, я бы и слова не сказал, черт с тобой, Рыжий. Но ты же из Байланто! Зачем ты липнешь к ней? На что рассчитывает твоя госпожа? Или ты действуешь исключительно по недомыслию?

— Ты читаешь мои мысли, брат Маву, — отозвался Смирол. — Я как раз об этом и думал. Одна лишь надежда, что вот-вот я стану райи.

— Ну что ты врешь? — поморщился Маву. — С чего вдруг ты станешь райи? Госпожа Байланто вроде помирать пока не собирается…

— Храни небо госпожу! — искренне воскликнул Смирол. — Нет, дело во мне. Я ведь хэйм, а кому из принцев нужен в хокарэмах хэйм?

— Хэйм? — переспросил Маву.

— Ну да.

Смирол рассказал о своей болезни, умолчав, впрочем, о чудесном исцелении и Руттуловом глайдере (Карми вроде бы говорила, что никто, кроме него, в эту тайну не посвящен). Пока он рассказывал, настроение Маву заметно изменилось.

— О, — сказал он сочувствующе, коснувшись Смиролова плеча, — стать хэймом — еще не самое страшное.

— Я тоже так думаю, — отозвался Смирол.

— Хорошо тебе — будешь свободным. Смирол впервые посмотрел на Маву с интересом:

— О! Не поговорить ли нам о свободе?

Когда примерно час спустя Аранри вышел посмотреть, куда пропали его постояльцы, то нашел их удобно расположившихся на чурбаках у поленницы и мирно беседующих. Маву многословно рассказывал о порядках в Сургаре при Руттуле; Смирол задавал вопросы, побуждая Маву еще более вдаваться в подробности.

— Что-то я не пойму современную молодежь, — заявил Аранри, послушав, о чем идет речь. — То, понимаешь ли, механикой занимаются, то политикой… Да зачем вам все это, мальчики? Что толку голову ломать над никому не нужными вещами? Майяром управляете не вы, да и науками, кроме вас, есть кому заниматься.

— А годами напролет шить штаны — это дело для хокарэма? — вскинул голову Маву. — И я плохо понимаю, на что потратили мою жизнь. Половину жизни меня муштровали в Ралло, чтобы вторую половину быть нянькой при высокорожденной девице. И что меня злит: когда моя помощь была всего нужнее, оказалось, что ее не желают принимать. Небом клянусь, никогда не чувствовал себя таким идиотом, как тогда, когда потерял след госпожи в долине Праери.

— Поэтому ты все бросил и спрятался, — сказал Аранри.

— Да, — ответил Маву вызывающе. — Но пока жива принцесса Оль-Лааву, кто обвинит меня в пренебрежении обязанностями? Она ведь не обвиняет меня в этом.

Рыжий Смирол, посмеиваясь, следил за горячностью Маву. Хороший был случай еще раз убедиться в том, что ряды хокарэмов вовсе не так монолитны, как кажется со стороны. Однако идти на раскол, понимал Смирол, слишком неразумно. Участвовать в малочисленной оппозиции против замка Ралло — значит собственными руками затягивать на шее петлю. Впрочем, с неожиданной горечью вспомнил Смирол, он-то уже практически находится вне хокарэмской касты. Но что же молчит Байланто? Передумала его отпускать?

Он напрасно тревожился. Весть от Байланто пришла к следующему вечеру. Смирол высчитывал дни пути гонца от Ларау до Забытой Столицы, а госпожа принцесса почти сразу после его заболевания вернулась в Трани-Виалу-Орвит, чтобы уложить его вещи и вернуть в Ралло. Известие, что Смирол выжил, внесло в ее планы лишь небольшие изменения. Байланто собственноручно упаковала его сундук и прислала не только письмо для мастера Логри, но и записку Смиролу. Приложением была сафьяновая коробочка, в которой лежал перстень с опалом.

Опал — знак разлуки. Смирол нацепил перстень на палец и развернул адресованное ему послание:

«Хокарэму Смиролу от принцессы Байланто-Киву привет и пожелание всех благ. Крайне сожалею, что нам пришлось расстаться. Сделай милость, не тревожь меня больше: твой вид будет мне укором. Прости мне мои предрассудки. До конца жизни тебе будет выплачиваться ежегодное содержание в двадцать четыре эрау, пункт об этом будет введен и в завещание. Да хранит тебя божественное небо, в святость которого ты не веришь».

Смирол повертел в руках пергамент. Принцесса Байланто оставалась верна себе: сознавая свои предрассудки, все же не считает нужным пойти против них — в ее хокарэме не должно быть недостатков. Он может быть слабым физически и рыжим, как раб, но быть даже заподозренным в умственной ущербности он не может. А выздоровление от заячьей болезни гарантии душевного здоровья не дает. От такого хокарэма следует избавиться — и она избавлялась со свойственной ей щедростью.

Смирол заглянул в сундук. Помимо одежды там лежал еще и довольно увесистый кошель с золотом.

Аранри развернул адресованный Логри сверток.

— Да, — протянул он, ознакомившись с текстом. — Полная отставка.

— Прими поздравления, — сказал Маву.

— Премудрое небо! — вскричал Аранри. — С чем тут поздравлять? Да чем ты теперь заниматься будешь, рыжий бездельник? И на что жить? Кто тебя наймет, слабого да слепого? Вспомни, сколько ты в гэнкарах сидел, пока тебя не взяла к себе Байланто? А теперь-то кто на тебя польстится? Или думаешь механикой своей жить? Так ведь на гороскопах больших денег не заработаешь. Нищим будешь!..

— Папаша, не горячись, — отозвался Смирол. — Проживу как-нибудь.

Он побросал свитки в сундук, хлопнул крышкой и вернулся к своим занятиям. Сегодня он целый день задумчиво вырисовывал на вощеных дощечках контуры оправ для очков — ему хотелось чего-нибудь особенного, а не простых очков с традиционно круглыми стеклами.

Алатан рассердился, увидав его эскизы.

— Сударь ты мой! — воскликнул он. — Ну что за выдумки? Неужели те очки, что я сделал, плохи для тебя?

— Хороши, — успокоил его Смирол и немедля нацепил на нос очки с небольшими круглыми стеклами. — Но сегодня утром Карми сказала, что взгляд у меня совиный. Так почему бы не изобрести что-то невероятное, пока у меня есть деньги и камни?

Он расстелил перед Алатаном узелок, в котором лежал подаренный Карми кристалл. Если б он остался целым, был бы размером с два Смироловых кулака, однако, похоже, Карми уронила свой подарок, и он раскололся, как обычно и колются кристаллы колайхо, на пластинки толщиной до двух дюймов.

— Линзы сделаем из них, — сказал Смирол.

— Божьи небеса! — вздохнул Алатан. — Или я твой личный ювелир, сударь мой? Мне же и другие заказы делать надо.

Алатан кривил душой. Изыскания Смирола в области оптики были золотым дном — он намного уменьшил за счет точного расчета трудоемкость изготовления линз, да и идея насчет изменения формы оправы должна была принести ювелиру немало денег. Поэтому новые, невиданные, экстравагантные очки Смирол получил быстро.

Он немедленно ринулся на летнюю кухню, где Антуно с Карми и Сэллик варили варенье.

— Карми, душа моя, — позвал он, — посмотри-ка. Карми оглянулась.

— О-ох, — выдохнула она. — Ну, Рыжий… Красота-то какая…

Антуно и Сэллик тоже оглянулись на Смирола.

Очки были великолепными. Огромные линзы закрывали почти пол-лица, золотая оправа сияла. В двух зеленых закругленных четырехугольниках таилось что-то хищное.

— Дракон, иначе не скажешь, — определила Карми. — Но… признавайся, а что это у тебя с носом?

Смирол приподнял очки, показывая царапину на переносице, и вернул очки на место.

— Уронил одну склянку, вот и отскочило мне в рожу.

— Боже! — ахнула Антуно. — Могло и в глаз попасть! Смирол повернул голову и показал точку у виска, куда попал второй осколок.

— Бывает, — рассмеялся он. — А смотри, что я придумал, чтобы линза царапину не натирала.

Он перенес опору со спинки носа на обе стороны; Алатан высоко оценил нововведение — теперь очкарикам не придется жаловаться, что у них краснеет кончик носа.

Карми очки понравились — очень элегантная вещица.

— Неплохо, — сказала она. — А тебе не кажется, что люди будут пугаться твоего облика?

— Они не такие пугливые, — ответил Смирол. — Пусть привыкают.

Глава 6

Погостив недельку у Аранри, Карми засобиралась в обратный путь.

— А как ты собираешься поступить с Маву? — небрежно поинтересовался Смирол. — Возьмешь его с собой?

— Нет, — твердо ответила Карми. — Надо его как-то обмануть.

— Бери меня в попутчики, — предложил Смирол. — Тогда помогу.

— Хорош помощник, — усмехнулась Карми. — С твоим-то сундуком.

— Сундук я могу здесь оставить, — не унимался Смирол. — Возьму только отказную грамоту.

— Тогда и думай, как исчезать будем, — согласилась Карми. Для Смирола эта задачка была легкой. С тех пор как он получил у Байланто свободу, Маву терпимее относился к его дружбе с Карми и не навязывался третьим, когда им приходило в голову гулять по городу. Поэтому Смирол всего-навсего сунул грамоту за пазуху и под вечер отправился с Карми гулять над рекой, откуда, не теряя времени, они и ушли в лес. А когда стемнело, Карми вызвала глайдер.

В прошлый раз Смирол был слишком слаб, чтобы всерьез интересоваться чужеземной техникой. Теперь же он в полном восторге лазил по всем углам, все хотел потрогать.

— Сиди смирно, — прикрикнула Карми. — А то выкину наружу, понял?

Смирол присмирел, но ненадолго. Несколько минут спустя он вздумал продолжить обследование машины, однако Карми сказала:

— Приехали.

Они выбрались из глайдера, и Карми отправила его в тайник кэйвеского озера.

По ночной дороге они пошли к темнеющему вдали Ралло-Орвит.

— Кто идет? — окликнули их у ворот.

Они назвались, а когда подошли ближе, разглядели двух парнишек-коттари — обычную охрану Ралло. В принципе можно было бы вообще никого не ставить на посты — кому же в голову придет нападать на хокарэмов?

— Есть какие-нибудь новости? — спросила Карми.

— Да нет, госпожа, — отозвался один, а второй шмыгнул в караулку и вернулся с факелом.

— Не проводить ли тебя, госпожа? — спросил мальчик.

— Я провожу, — сказал Смирол. Он взял у коттари факел и обернулся к Карми: — Ты где живешь?

По двору они прошли молча; Смирол только удивился, что Карми не протестует, когда ее называют госпожой.

— Так называют меня только коттари, — проговорила она, заметив его вопросительный взгляд. — Логри полагает, что это полезно для дисциплины.

Факел для прогулок по ночному Ралло был данью уважения к высокой пленнице, сами хокарэмы обычно ходили впотьмах.

— Вот здесь я и живу, — указала Карми.

— Ишь ты, — восхитился Смирол. — Дверь навесили… Может, еще и замок приладили?

До сих пор, он знал, в замке Ралло двери были только в кладовых, где распоряжалась Нелама; все прочие проемы, как дверные, так и оконные, были свободны от каких бы то ни было заслонов.

Они поднялись по лестнице.

— Факел вон там, на столбе, укрепи, — показала Карми.

Смирол вставил факел в кольцо, потом огляделся, оценивая обстановку.

— А Стенхе где? — осторожно спросил он.

— А что ему здесь делать? — отозвалась Карми. — У нас был тяжелый разговор, и я дала ему отпускное письмо.

— И… и что он?

— Обиделся смертельно.

— Зачем же ты его обидела?

— Не могла я на него смотреть. Как ни посмотрю, злость берет.

Ей было трудно объяснить, что ее до сих пор приступами посещает ярость, когда приходится вспоминать о падении Сургары.

Она, принцесса Сургарская, в это время развлекалась в Миттауре, и Стенхе, который все знал, даже слова не промолвил об этом. Да еще Маву, которого она оставила охранять Руттула, в это время прохлаждался в Интави. И как же, скажите на милость, после всего этого доверять хокарэмам?

— Да-а, — протянул Смирол. — Похоже, у тебя с хокарэмами отношения сложные.

Он попрощался, хотя еще несколько минут назад, когда случилось ему некстати завести разговор о Стенхе, твердо решил, что остаток этой ночи проведет с Карми; однако неловкое напоминание о ссоре со Стенхе разрушило у Карми всякое желание говорить с ним. Смирол это понял и пошел на кухню: там всегда можно чем-нибудь подкрепиться и найти угол для ночлега. Он вошел и спросил негромко:

— Я поем, можно?

Услышав в ответ неясное междометие, Смирол с чистой совестью направился к ларю, где обычно бывали сложены лепешки, нашел на столе плошку с тягучим летним медом и, макая в нее лепешку, поужинал. В том углу, где можно было устроиться на ночлег, уже кто-то спал. Смирол взял себе несколько шкур, чтобы помягче было лежать, разделся, положил на одежду замшевый футляр с очками и моментально заснул.

Проснулся он оттого, что кто-то осторожно что-то из-под него тянул. Он открыл глаза.

— Герхико, — узнал он. — Откуда ты, душа моя? Герхико рывком выдернула из-под него свой келани.

— Умник ты, — сказала она, — нашел куда пристроиться. — Она натянула одежду. — Тахар в том углу ночевал, так ты к нему не пошел.

— Не коли мне глаза моей оплошностью, — заявил Смирол, одеваясь. — Был бы я бабником, я бы только соседством не ограничился. — Он зевнул. — Не выспался я, сестренка. Полночи с сургарской принцессой по дорогам шатался.

— Карми вернулась? Занятная девица, — заметила Герхико, заглядывая в ведро с молоком. — О, подоить уже успели. Молочка хочешь?

— Лучше сливок, — отозвался Смирол.

— Взбитых… — бросила Герхико.

— …и с ягодами, — прибавил Смирол. — Но я могу и кашки съесть. — Он принюхался: — По-моему, это кашей пахнет?

— Ешь кашу, — послышался из кладовой голос Неламы. — Мяса все равно нет.

— Каша полезна, — ехидно заметила Герхико. — Каша силу дает.

Опять, как в детстве, Смирола попрекали хилым сложением, но Смирол слушать не стал, водрузил на нос очки и, вооружившись ложкой, принялся накладывать в миску кашу.

— Ой, Рыжий, какой ты красивый, — ахнула Герхико, увидев очки. — С чего бы ты это?

— Слепну, — коротко отозвался Смирол. — Сама знаешь, какой я везучий.

Герхико пожалела, что только что смеялась над Смироловым здоровьем.

— Бедняга, — протянула она. — Что с тобой стряслось? Смирол, однако, не чувствовал себя ущербным, как прежде.

— Логри в замке? — спросил он.

— Где ж ему быть, — проворчала Нелама, появляясь в дверях кладовой. Она придирчиво глянула на Смирола: — Вечно с тобой что-то случается, Лисенок. Но ничего, не расстраивайся, дела наладятся.

— Не сомневаюсь, — кивнул Смирол, доедая кашу. — Не с чего мне расстраиваться.

Логри он нашел во дворе, где тот хмуро следил за тренировками коттари. Мальчишки заинтересованно косили глаза на сооружение, венчающее Смиролов нос, но сбиться с ритма не посмели. Зато Логри спросил резко:

— Что это ты нацепил на себя?

— Очки, мастер.

— Ты плохо видишь?

— Да, мастер. Вот отпускное письмо принцессы Байланто.

Логри развернул свиток, прочитал.

— Так что с тобой все же случилось? — поинтересовался он, опуская свиток.

— Заячья болезнь.

— О, это серьезно, — задумчиво проговорил Логри. — Как ты себя сейчас чувствуешь?

— Хорошо, только вот зрение испортилось. Пришлось заняться механикой. Вот. — Он протянул Логри еще один свиток. — Это мой трактат о преломлении света в прозрачных средах.

Логри лишь мельком глянул на оглавление:

— Я в этом не разбираюсь.

Логри предстояла сейчас нелегкая обязанность. Обязанность, исполняя которую он обычно чувствовал себя палачом; случаи, подобные этому, бывали в его жизни очень редко, но каждый такой случай оставался в памяти навсегда. Можно ли со спокойной совестью сказать этому юноше, что все годы его подготовки пошли прахом?

— Смирол, — проговорил Логри, — к сожалению, должен тебе сказать, что никто из государей майярских или их вассалов никогда не пригласит тебя на службу…

— Да, я знаю, — беспечно отозвался Смирол. — Меня это не беспокоит.

— Тем лучше, — не моргнув глазом продолжил Логри. — Однако, если тебе понадобятся деньги, я попробую найти работу для тебя.

— Спасибо, мастер, — кивнул Смирол.

— Где ты будешь жить?

— Большей частью у мамы, если Аранри не прогонит, — сказал Смирол. — Но вообще-то я пока не строил планов.

— Но ты уже думал, чем будешь заниматься?

— О да, мастер, — без тени смущения заявил Смирол. — Я буду ухаживать за Карми. Она цветок моего сердца.

— Будет она обращать внимание на подслеповатого рыжего наглеца, — проворчал Логри.

Ему показалось подозрительным намерение Смирола. Какая корысть была в этом для рыжего хэйма? Или он просто шутит? Не дело для хокарэма, бывшего или настоящего, навязываться даме королевской крови. Правда, Карми, если вспомнить, тоже ведет себя странно, но все же следовало оградить ее от излишней назойливости.

— Послушай, сынок, — сказал старый хокарэм, положив руку на плечо Смиролу, — я должен поговорить с тобой о Карми…

Смирол оборвал его:

— Прошу прощения, мастер. Моя бывшая госпожа, ясная принцесса Байланто-Киву, — заявил он, специально сняв свои замечательные очки и устремив на Логри кристально-чистый взгляд, — запретила мне вести с кем бы то ни было беседы о госпоже Ур-Руттул Оль-Лааву, бывшей принцессе Карэна.

— С чего бы это вдруг?

— Госпожа Байланто-Киву не хочет знать более того, что госпожа Карми соизволит ей сказать. Госпожа Байланто-Киву не желает, чтобы секреты госпожи Карми стали предметом чьего бы то ни было обсуждения. Госпожа Байланто-Киву уважает право госпожи Карми иметь тайны. — Смирол выдал эти официальные фразы на едином дыхании.

Логри осталось только покачать головой и удалиться. Час спустя встретив Карми, он решил расспросить ее о Смироле.

— Если он будет назойлив, я найду способ приструнить его, — предложил он.

— Он мне нравится, — просто ответила бывшая принцесса.

«Интересно, — подумал Логри. — Что принесут замку Ралло эти двое?»

Глава 7

В Ралло Смирол долго не высидел, здесь ему было скучно: что любопытное могло произойти в размеренной жизни замка? А вот с Карми ему было интересно, и сама она, и удивительный ее «глайдер» — Руттулово наследство — притягивали, как волшебный камень магнит, и он снова напросился путешествовать с ней.

Карми не возражала. Искреннее внимание ей нравилось, да и надоело одиночество. Однажды они ушли из Ралло и направились к кэйвескому озеру, где прятался глайдер. По обыкновению своему, Смирол болтал, развлекая ее разной чепухой.

Впустив его в глайдер, Карми взялась показывать все, что знала сама, а знала она мало. Карми показала Смиролу астрарий — круглую тесную камеру, где «экраны» давали сферическую панораму. Пояс-«пульт» возникал как будто из ничего, и никакой механической связи между ним и манипуляциями стажерского ключа не было заметно; управление глайдером не требовало нажатий рычагом, а осуществлялось движениями, напоминающими магические пассы. Эти пассы у Смирола получались даже лучше, чем у Карми, — глайдер был послушен любому мановению рук.

Но любопытство Смирола не ограничилось одним управлением, ему хотелось вскрыть управляющие блоки, разобраться в их работе, но Карми пресекла его поползновения, вручив справочник по физике.

Смирол с удовольствием гладил очень белые лощеные листы из неизвестного материала, глянцевую обложку, на которой зажигались и гасли звездочки.

— Прелесть как написано, — восхитился он, разглядывая ровные ряды букв неизвестного алфавита и уже знакомые знаки Аракарновых чисел. — Вот это переписчики!

— Это не переписчики писали, а какая-то машина, Руттул говорил. И это вовсе не книга, а либрус.

— Разница-то какая? — возразил Смирол. — У них это называется либрус, а у нас — книга.

— Либрус — это не книга, — ответила Карми. — Это машина для чтения книг.

— О небеса! — воскликнул Смирол. — И это машина?

— Дай-ка, — она отобрала у него либрус и вынула откуда-то из-за корешка толстый стержень. Текст с Аракарновыми числами исчез. — Это те же экраны, но в форме книги, — сказала она, доставая коробку с такими же стерженьками. Наугад она выбрала один и вставила. Зажегся очередной текст, на этот раз без формул, зато с забавными карикатурными иллюстрациями. Смирол с интересом перелистывал страницы, разглядывая смешных человечков. На самой первой странице картинка была в другом стиле — два человека, совсем как живые, смотрели на Смирола.

— Это Руттул, — сказала Карми, указывая на одного из мужчин с картинки. — Только очень молодой.

Смирол внимательно рассмотрел его лицо и сосредоточился на втором. Этот был темноволос, белокож и улыбчив; на голове у него была шапка странного покроя, козырек шапки бросал тень на глаза. Одежда обоих чем-то напоминала хокарэмскую: простой, без особых портновских ухищрений, покрой, короткие рукава, неброский цвет.

— А интересная шапочка, — задумчиво проговорил Смирол..

— В одной из книг есть и портрет Руттула с женой и сыном, — сказала Карми. — Показать?

— Не надо, потом посмотрю, — отмахнулся Смирол, не отрывая взгляда от портрета. — Слушай, Карми, а ведь если меня приодеть по ихней моде, нас и не отличить. Интересно, как у них относятся к рыжим?

— Ты рот откроешь — отличат, — возразила Карми.

— А ты Руттулов язык знаешь?

— Нет, — покачала головой Карми. — Как-то неинтересно тогда было. А вообще, мне кажется, что книги Руттула написаны на трех разных языках. Я разглядывала тексты — есть различия.

— Ну почему ты не выучила хоть один язык, пока Руттул был жив!

Карми промолчала.

— Подумать только, как много мы упускаем, хотя имели все возможности этого не делать, — с досадой сказал Смирол.

— Рыжий!

— Не обижайся, это я не о тебе, — обернулся к ней Смирол.

— Ты можешь поклясться, что никто, кроме тебя, не узнает о глайдере? — сказала Карми.

— Клятва? О, сердце мое! — рассмеялся Смирол. — Для хокарэма нет клятвы, кроме одной-единственной, все остальные — пустой звук.

Карми достала из кармана несколько монет — все, что у нее было.

— Нанять тебя? Правда, денег у меня маловато…

— О, меня хотят нанять — меня, подслеповатого, больного хэйма, — рассмеялся Смирол. — Как я рад! — Он мигом посерьезнел: — Не надо денег, Карми. Никто, не узнает, не беспокойся.

— Даже если со мной что-то случится? — помолчав, спросила Карми.

Смирол уставился на нее во все глаза.

— С тобой ничего не случится, — убежденно сказал он, забыв о либрусе. — Что ты, Карми? Чего ты боишься?

— Меня ненавидит весь Майяр, — проговорила Карми. — Меня скоро убьют.

— Карми!

— Ты унаследуешь глайдер, — тихо, но твердо сказала она. — Только ты, никто больше. А потом, когда прилетят сородичи Руттула…

— Карми! — Смирол оказался рядом с ней, обнял. Карми спряталась в его объятиях, как будто не было в мире укрытия надежнее. — Карми, — бормотал Смирол, тычась носом в ее шею, — Карми, никто не убьет тебя — ведь я рядом. И мы не будем ждать, пока появятся Руттуловы сородичи. Мы сами найдем его страну — у нас же есть глайдер…

— Ох, Рыжий! — неожиданно засмеялась Карми, чмокая его в щеку. — Самое-то главное ты не понял. Руттул не с нашей Экуны, он совсем из другого подлунного мира. Он прилетел из созвездия Горного Льва. Его планета напоминает нашу Экуну, но они там все такие ученые, что умеют делать разные диковинные вещи — даже более сложные, чем этот глайдер… О-о, Рыжий, ты же раздавишь меня!

Смирол разжал руки. Услышанное потрясло его. Так Руттул — со звезд? Из далека далекого? И его нечаянно занесло сюда звездным ветром? И не надо больше ломать голову, почему сородичи Руттула в Майяр не наведываются? А может, наведываются? Только тайно… А ведь Смирол уже начал прикидывать, как выявлять этих шпионов из дальних краев. Хотя… Нет, подумать об этом стоит. Сородичи Руттула и в самом деле могут явиться тайно — шутка ли, с такими машинами, с такими знаниями…

Карми вдруг почувствовала его отчуждение.

— Что? — спросила она, отстраняясь и внимательно глядя в его лицо.

— Карми, — медленно проговорил Смирол, — а как они вооружены ?

— Ты о чем?

— Они же завоюют Майяр.

— Да кто, кто завоюет? Кто «они»?

Она вдруг поняла, о чем идет речь. Вот оно что. В Смироле заговорил хокарэм. Можно бунтовать против порядков, заведенных в Майяре, но можно ли остаться спокойным, когда хокарэмским вольностям приходит конец? А конец придет неизбежно, если Майяр будет завоеван…

— Чушь какая, — замотала головой Карми. — Вот в моих жилах течет кровь аоликану, и росфэрнов, и старинных правителей… Когда приходят завоеватели — уклад жизни почти не меняется. Они лишь освежают кровь и язык, но в конце концов сами становятся майярцами. Что с того? Войны ведут лишь к смене династий, простонародье же живет как века назад. Какое дело хокарэму, кто его принципал? Аоликанская кровь, или старинная из Киву, или какая-либо новая? А мне и подавно бояться нечего — у меня нет ни земель, ни крепостных.

— Хокарэмы должны защищать Майяр, — сказал Смирол, чувствуя, насколько неубедительны его слова.

— Что связывает райи с Майяром? — спросила Карми. — И что связывает с Майяром тебя — хэйма? — Она подняла на Смирола злой, насмешливый взгляд. — А знаешь, мне хочется посмотреть, как сородичи Руттула будут завоевывать Майяр. С такой техникой, как у них, это должно получиться очень интересно.

Глава 8

Весть о том, что Карми странствует не одна, быстро облетела все высокие дома Майяра. Госпожа Карми Ур-Руттул Савири Оль-Лааву завела себе любовника — бывшего хокарэма, хэйма, рыжеволосого сына невесть какой рабыни!

Ирау не поверил. Марутту поперхнулся злобой. Байланто сказала, улыбнувшись: «А он приятный юноша». Кэйве воскликнул: «Бесстыдница!» А Катрано рассмеялся: «Молодец девочка! Зачем проводить свои юные годы без любви; что ей, до старости чтить память покойного мужа? Руттул не завещал ей вечного вдовства, вы же помните; думаю, и против рыжего любовника он возражать бы не стал».

У Смирола же дела обстояли вовсе не так хорошо, как думали майярские сплетники. Карми упорно не замечала его прозрачных намеков, а когда он решил перейти к активным действиям, твердо заявила, что не прошло еще трех лет со дня смерти Руттула.

Смирол взвился:

— Это-то здесь причем? Я же не к замужеству тебя склоняю.

— Мне кажется, Руттул имел в виду именно это, — настаивала Карми.

— Любовь моя, — смешавшись, пробормотал Смирол, — может быть, нам расстаться?

— Как хочешь, — ответила Карми. — Мне будет жаль, если ты уйдешь.

— Да живой ли ты человек? — спросил Смирол обиженно. — Как ты можешь шутить? Похоже, я тебе совсем не нравлюсь. Ты используешь меня как тряпку, когда тебе нужно вытереть слезы. О, в этот момент ты ко мне прижимаешься! Да только никакого любовного трепета в тебе нет, не чувствую я его.

— Мы поговорим об этом на четвертый день нового года, — ответила Карми, не глядя на Смирола.

— Ну уж нет, сердце мое, — горячо воскликнул Смирол. — В тот день я с тобой говорить не собираюсь. Я хочу знать все сейчас.

— После Нового года, — повторила Карми.

Но Смирол чувствовал, что Карми уже дрогнула.

— Послушай, звездочка моя, а как ты посмотришь на это: осень мы проведем в Ларау, у мамы, Новый год встретим в Ралло, ты будешь со мной в ночь Тэлани, а я с тобой совершу на третий день поминальные обряды? Клянусь, все это время не буду подходить к тебе ближе, чем на два шага.

— Клятвы хокарэма лживы, кроме одной-единственной… — напомнила Карми слова, которые когда-то произнес сам Смирол.

— О да, — весело согласился Смирол. — И я, конечно, не сдержу слова: буду брать тебя за руку, искать поцелуев и обнимать тебя всякий раз, когда подвернется случай.

Аранри сразу заметил их натянутые отношения.

— Рассорились, что ли? — пробурчал он. — Ох, Рыжий, смотри, дождешься проклятия Ангела в Черном.

Смирол только хохотнул в ответ.

Антуно смотрела серьезно, встревоженно, даже немного испуганно.

— Что случилось, сынок?

— Мама, не волнуйся, мы не разругались, — улыбнулся Смирол. — Аранри, между нами тень Руттула. Я ее не вижу, а Карми она беспокоит. Вот и вся размолвка.

— Тогда это навечно, — сказал Аранри. — Руттула тебе не заслонить.

— Нет, — качнул головой Смирол. — Это до Нового года. Но ведь до него так далеко!

— За Байланто ты меньше ухаживал? — поинтересовался Аранри.

— Это еще вопрос, кто за кем ухаживал, — отозвался Смирол. — Но хватит обсуждать мои личные дела, папаша. Не можешь ли ты сшить мне вот такую шапочку… — Он подробно описал, что хочет, для наглядности водя пальцем вокруг головы; Аранри глубокомысленно следил за пальцем, вникая в подробности.

— Опять выдумки, — проворчал он. — Ладно, будет тебе шапочка.

Шапочка удалась на славу. Смирол в своем светло-сером хокарэмском костюме, шапочке и огромных очках на носу казался существом настолько странным, что окружающие порой без стеснения разглядывали его. Райи Обелл, зашедший к Аранри за своим заказом, не остался равнодушен к новой моде на головные уборы.

— Какое удовольствие! — воскликнул он, меря шапку. — Неплохо отсекает солнечный свет и куда удобнее широкополой шляпы. — Он немедленно заказал Аранри несколько таких шапок — разного цвета — и еще одну, утепленную, для зимы.

— А до этого я не додумался, — проворчал Смирол, разглядывая зимний вариант. — Папаша, а мне такую же?

Почти всю свою жизнь хокарэмы ходят с непокрытой головой: зимой от мороза головы защищают вязаные шапки, а от ветра — капюшон теплой куртки. Смиролово нововведение многим пришлось по вкусу, и мода на шапочки с козырьками, прозванные в Майяре «шапками райи», быстро распространилась по всей стране.

Когда на землю лег снег, Смирол начал собираться в Ралло. Погода стояла прекрасная, и он уговорил Карми идти в Ралло-Орвит на лыжах.

Дорога пролегала через засыпанные искристым снегом холмы; было солнечно и морозно. Смирол не снимал с носа очки, защищавшие глаза от яркого солнца, многократно отраженного в снежном ковре; он жаловался, что золотая оправа примерзает к носу, и время от времени растирал лицо, но очков не снимал: без них он только щурился, закрывая глаза от потока света.

— Сам захотел, — подначивала его Карми, — никто тебя пешком идти не заставлял. То ли дело на глайдере…

Карми первая заметила далеко на дороге возок с флажком цветов Байланто.

— Глянь-ка, Рыжий, — толкнула она Смирола. — Не хочешь передать весточку?

Смирол отнял руку в рукавице от лица и вернул очки на нос.

— А, — отметил он, — знакомый возок. Уж не в Ралло ли гоняли ?

Догадка оказалась верной. Новый хокарэм ехал к месту службы, по самые уши укутанный меховыми полостями. Он выскочил из возка, когда тот поравнялся с путниками.

— О, госпожа, Рыжий, рад вас видеть!

— Ролнек! — удивился Смирол. — Неужто тебя Логри на службу отдал?

— Отдал, — кивнул Ролнек. — Госпожа Байланто в тягости, вот-вот родит… Меня наняли в наставники ее будущему ребенку.

Карми оглянулась на Смирола и рассмеялась. Ролнек еще раз сообщил, как рад был повидаться, забрался в возок и велел вознице трогать.

Карми спросила, когда они снова остались одни:

— Ну, каково быть отцом наследника престола?

— Дай мне боже дожить до того времени, когда я стану отцом короля, — откликнулся Смирол. Он не мог серьезно относиться к этой ситуации.

— Не забудь сказать Антуно, что она станет бабушкой, — сказала Карми.

— О нет! — с преувеличенным ужасом отозвался Смирол. Он представил, как Антуно, узнав о младенце, отправляется к принцессе Байланто, чтобы хотя бы мельком увидеть ребенка. Но ведь повидать ребенка — неважно, кто родится, мальчик или девочка — Антуно не удастся, потому что сберегать дитя будут пуще глаза: у королевы детей пока не было, и ее ребенок становился законным наследником. Древний закон, не отказывавший в правах детям незамужних женщин, допускал это. Однако могли быть и возмущения родовитой знати, если ребенок, окажется вдруг таким же светловолосым, как отец.

— Ничего подобного, — возразил Смирол в ответ на эти соображения Карми. — В Байланто никогда не была сильна аоликанская кровь, зато есть изрядная доля койвильской. А последние два века князья Байланто вообще женились на царевнах с варварского севера, так что если дитя родится белоголовым, в этом виноват буду не только я…

Старик Логри изучал Смирола с каким-то особенным вниманием.

— Мастер! — удивился такому вниманию Смирол. — Неужели я так сильно изменился за эти недели?

Логри метнул взгляд в сторону Карми: она удалялась в свою башню.

— Послушай, оболтус, — в сердцах проговорил Логри, — неужто тебе одной принцессы мало? Ну что ты к Карми липнешь? Или без титулов жить не можешь?

— Мастер! — рассмеялся Смирол. — Моя любовь сильнее, чем сословные преграды…

Маву, возникший рядом с ними, заверил Логри:

— Мастер, не беспокойся, пусть молодежь развлекается. А когда они с Карми рассорятся, я ему шею сверну.

Его рука, упавшая на плечо рыжего хэйма, была тяжела. Смирол, смеясь, сбросил ее с плеча и унесся вслед за Карми.

— Не мешай им, мастер, — глядя ему в спину, сказал Маву.

— А я решил было, что ты сам на Карми виды имеешь, — заметил Логри, поворачиваясь к нему.

— Она от меня не уйдет, — отозвался Маву. — Не думаю, чтобы этот рыжий болтун очаровал ее надолго. Но пока Карми думает только о Рыжем, незачем ей мешать. Она все равно не успокоится, пока не получит своего.

Логри хотел что-то сказать, но промолчал. Зато ночью ему пришлось удивиться, когда на кухне у Неламы он споткнулся о растянувшегося на полу Смирола.

— Что это ты здесь? — спросил он. — Отставку получил?

— Ох, мастер, — сонно отозвался Смирол, поворачиваясь на бок, — ты, похоже, думал обо мне куда лучше, чем я есть на самом деле…

— А что ты есть на самом деле? — полюбопытствовал Логри.

— Жалкий, безвольный влюбленный слизняк, — внятно произнес Смирол.

— Эй, вам дня на разговоры не хватает? — прикрикнул кто-то из угла. — О, мастер, прости…

В канун новогодних праздников в Ралло обычно стекались райи, и своим разговором Логри со Смиролом перебудили дюжину гостей. Логри, однако, ни извиняться не собирался, ни извинения принимать.

— А что это вы разоспались в канун Тэлани? — нарочно во весь голос сказал он. — А ну вставай живо! Летом в это время уже солнышко вовсю светит.

Он несколько преувеличивал, но, пожалуй, только на кухне у Неламы и спали в этот час люди. Замок же гудел. Коттари и гэнкары готовились к празднику, а гости пока отдыхали с дороги, да и вообще могли побездельничать. Но даже безделье в канун Тэлани должно быть деятельным. Один из проснувшихся выскочил за дверь глянуть на звездное небо — узнать, который пошел час.

— И правда, братцы, скоро утро, — сообщил он, вернувшись. — Копьеносец уж склонился над Триглавым Змеем…

Означало это то, что время только-только перевалило за полночь, но в канун Тэлани мерки другие.

Поднялась возня. Люди вставали и одевались. Смирол выждал, пока все разошлись, и пошарил по полкам, подыскивая какую-нибудь коробочку. Найдя подходящую, взял с собой факел и пошел за ворота замка, туда, где под холмом в овраге бил горячий источник. Внизу, у воды, снега не было. Смирол опустился на колени и пополз по проталине, держа факел над головой. Коробка быстро наполнилась; Смирол выпрямился и побежал в замок.

Карми еще спала. Он раскрыл легкую коробку и поставил на подушку. Было темно — факел он оставил на лестнице, а двигался бесшумно, и разбудить Карми мог только весенний запах содержимого коробки. Она проснулась, подняла голову от подушки, настороженно принюхалась.

— Что за чертовщина! — послышался ее голос. Неловкое нечаянное движение опрокинуло коробку на пол. Смирол вздохнул и выскользнул на лестницу за факелом. Он спустился на этаж и поднялся обратно в одно мгновение, преувеличенно громко потопал перед входом в комнату.

— О боги, Рыжий, да входи же ты! — сказала Карми. Он вошел и остановился у порога. Карми натягивала на себя келани, потом наклонилась над краем кровати и стала разглядывать пол.

Перевернутая коробка валялась на полу, а около нее неровной горкой лежали мох и цветы. Карми спустила ноги с кровати и нагнулась за сапожками; обувшись, присела у коробки.

— О, Рыжий! — проговорила она. — Твои выдумки?

— Мои, — с удовольствием согласился Смирол.

На стылом каменном полу среди клочков мха лежали звездчатые голубые и лиловые цветы перволетника.

— Рыжий… — прошептала Карми, собирая цветы. — Неужели мне это не снится?

— Не снится, — улыбнулся Смирол. — Давай одеваться, госпожа моя. Скоро рассвет. Хочешь, я тебе венок сплету?

Карми с сомнением посмотрела на хрупкие веточки перволетника:

— Нет, пожалуй, не надо.

Она отдала цветы Смиролу и вернулась в альков за остальной одеждой.

Смирол терпеливо ждал, потом, когда Карми вышла запахивая куртку, потянул ее вниз, а затем за ворота замка.

Здесь уже столпилось все население Ралло. Было необычно шумно; Карми и Смирола встретили солеными шуточками. Карми промолчала, Смирол же ответил, обрушив на насмешников совершенно невероятные обвинения во всех смертных грехах. Окружающие рассмеялись. Смирол, обернувшись к девушке, сказал:

— В первый день Тэлани говорят ложь, в ночь Тэлани говорят правду, во второй день Тэлани молчат.

— Но первый день Тэлани еще не наступил! — возразила Карми.

— Сейчас он начнется, — засмеялся Смирол, поворачивая ее лицом к восточному холму, над которым занималось рассветное зарево. — В первый день Тэлани работают, а если никакой работы себе найти не можешь, то не сиди на месте, ходи по замку. Ночью будем петь, и плясать, и жечь костры, ну а во второй день Тэлани и отдохнуть можно.

Он обратил свое лицо к холмам, выжидая мгновение, когда из-за горы покажется солнце.

Несколько минут спустя в долине раздался многоголосый вопль: солнце вышло на небо. Карми растерянно оглянулась вокруг: что происходит? Куда делась невозмутимость хокарэмов? Почему они так радуются тому, что взошло солнце? Почему взрослые мужчины радуются, как сопливые мальчишки-коттари?

Карми почувствовала себя чужой на этом празднике. Она не могла от чистого сердца смеяться и не могла петь.

Толпа рассыпалась на группки, распевающие песни. Смирол исчез. Рядом появилась Тануми, потащила Карми за собой туда, где распоряжалась Нелама.

Мальчишки вытащили котлы прямо на луг, повесили над кострами, принесли воды, и Нелама с девушками принялась за стряпню. Древний обычай, требующий в этот день почти все время проводить под открытым небом, выполнялся безукоризненно. Люди заходили в помещения замка лишь для того, чтобы взять что-то необходимое. Мальчишки, повинуясь указаниям Неламы, бегали за тестом, мукой и прочими продуктами. Гортах забил бычка и принес дюжину связанных за ноги кур. Из кладовых замка появлялись разные заготовленные с лета и осени лакомства.

На сковородках вовсю шипел жир.

Карми никогда не отличалась усердием в кулинарных искусствах, поэтому занималась больше подсобными работами. Потом Тануми позвала ее на Огненное поле — с угощением для работающих там; они взяли за ручки огромную корзину и поволокли ее за ворота, где на плоском поле полторы дюжины человек производили странные операции с дровами и землей.

— Что они здесь делают? — удивилась Карми.

— Это же Огненное поле, — сказала Тануми. — Ночью здесь будут жечь огни.

— Фейерверки? — спросила Карми, ничего не поняв из объяснения.

— Что-то вроде, — усмехнулась Тануми.

Смирол был одним из главных действующих лиц того действа, что творилось на Огненном поле. Он измерял расстояния жердиной и глубокомысленно вычислял что-то на вощеной дощечке. Увидев Карми, он сунул дощечку в руки гэнкару Стэрру и заспешил к девушкам. Едва поздоровавшись, Смирол бесцеремонно запустил руку в корзину, нашарил пирог и моментально сжевал. Тануми тут же дала ему другой. Этот пирог Смирол съел уже медленнее.

— Хорошо, — сказал он. — Ты не скучаешь, Карми?

— Нет, — качнула она головой.

— Погоди, вот разберусь со всем этим хозяйством… — Он повел рукой вокруг, показывая изрытое поле. Коттари приготовили его заранее, отведя в эту котловину воду из горячих ручьев; сейчас дамбу, удерживающую воду, разобрали, и коттари возились теперь в мягкой, теплой земле, еще не схваченной морозцем.

— А что вы делаете? — спросила Карми.

— Увидишь ночью.

Тануми подозвала двух коттари, и они поволокли корзину по полю, подзывая к себе за пирогами друзей.

Смирол снял очки и ткнулся холодным носом в щеку Карми.

— Поищи себе развлечений до вечера, — шепнул он. — Извини, мне сейчас некогда. — Он обнял ее на прощание и пошел по полю, зорко поглядывая вокруг. Отойдя на десяток шагов, он гаркнул на неумелого мальчишку и заставил что-то переделывать.

Карми показалось, что он забыл о ее существовании, но он, проследив за исправлениями, оглянулся и улыбнулся ей.

Возвращаться к стряпне не хотелось. Карми пошла вокруг замка и столкнулась с двумя коттарин, которые тащили на головах корзины.

— Вы куда?

— Мы идем стирать, госпожа, — хором ответили девочки. — Пойдешь с нами?

Карми забрала у одной из девочек горшок с мыльным раствором и пошла за ними к Стиральному Камню.

Зимний Стиральный Камень — это плоский валун, прогретый в любую стужу. Девочки разделись догола и взялись за стирку. В этом месте приходилось быть осторожными — вода почти кипела, иногда источник брызгал обжигающим фонтаном, но девочки уже приноровились к капризам своей прачечной: периодичность гейзера учитывалась девочками, они на это время отходили к другому краю валуна, и капли фонтана, уже остывшие на излете, падали на них теплым дождем.

Карми принимала выстиранное белье, прополаскивала в чуть теплой воде немного подальше по берегу, отжимала и относила сушиться на Сухой Камень. Досуха белье высохнуть здесь не могло бы — слишком велика влажность воздуха.

Закончив стирку, девочки собрали белье и поволокли потяжелевшие корзины на горку, где были натянуты на шестах веревки, а Карми вернулась на Огненное поле.

Здесь продолжалась работа. Смирол стоял над копошащимися мальчишками и горделиво командовал своими помощниками. Карми хотела подойти к нему, но один из коттари метнулся к ней и учтиво попросил погулять где-нибудь в другом месте.

Тогда Карми направилась к Неламе, но и там работы для нее не осталось. Нелама протянула ей миску с горячим бульоном и пирожок. Карми покорно сжевала, а после, разморенная не то сытостью, не то недавним купанием в озере, задремала у костра.

Смирол объявился незадолго до заката, жадно набросился на еду, одновременно болтая какую-то чепуху. От его громкого голоса Карми проснулась.

— Любовь моя! — заорал Смирол, заметив, что она открыла глаза. — Просыпайся, сейчас солнце сядет.

— Что? Неужели уже вечер? — удивилась Карми.

— Сегодня был самый короткий в году день, а сейчас начнется самая длинная ночь… Пошли!

Он повел ее на Огненное поле, где уже собрались в круг почти все обитатели и гости замка. Мальчишки пели, старые хокарэмы беседовали, поглядывая на площадку в центре, где двое гэнкаров не то дрались, не то танцевали, а скорее всего просто грелись, потому что были обнажены по пояс.

Плотно утрамбованную площадку окружали двенадцать огромных закопченных котлов с водой, настолько глубоких, что в них мог бы окунуться с головой взрослый мужчина. Студеная вода в котлах уже покрывалась ледком.

Все поглядывали на запад — ожидали, когда солнце полностью уйдет за горизонт.

К тому времени когда солнечный диск коснулся гор, на поле собрались все. По краям поля с факелами наготове стояли гэнкары, они должны были по сигналу зажечь огни в двенадцати жертвенниках (хотя Карми, вспомнив о вольномыслии хокарэмов, сильно сомневалась, что это действительно жертвенники; если же учесть, что устройством поля для праздника занимался Смирол, да еще делая при этом какие-то расчеты, вряд ли можно было ожидать, что возжиганием жертвенников все ограничится).

Последний солнечный луч угас, и вопль из сотни хокарэмских глоток послужил сигналом для факельщиков. Карми оглянулась на жертвенники, но ничего особенного не произошло, просто в медных тарелках жертвенников затеплились огоньки.

Громкий крик вернул ее внимание к центру площадки. В середину круга выскочил полуобнаженный рослый райи и закричал на языке, которого Карми никогда еще в жизни не слышала.

Откликнулся другой парень, сбросил с себя куртку и тоже выскочил в круг.

— Первый сказал: «Я самый лучший боец», — прокомментировал Смирол на ухо Карми. Они сидели в обнимку, и Смирол угощал Карми изюмом и орехами.

— А второй?

— Второй сказал, что лучший боец он, — ответил Смирол. — Но ты им не верь, это неправда. Самый лучший — я.

Двое в круге затеяли бой. Он был бы похож на настоящий, но проходил под задаваемый толпой ритм, так что Карми решила все же называть это зрелище танцем.

— Что же ты не вышел в круг?

— Мне рано, — ответил он, набивая рот орехами. — Я подожду.

«Танец», — окончательно решила Карми, наблюдая за красивыми отточенными движениями соперников. Похоже, что они долго репетировали, иначе откуда бы взялась эта слаженность.

— Нет, — качнул головой Смирол. — Каждый из них тренировался сам по себе.

Он объяснил, что каждый танцующий в этом своеобразном поединке может прикасаться к противнику только ладонью. Если же он допустит прикосновение чем-то еще, он проиграл.

Зрители вмешивались в поединок ритмом хлопающих ладоней и громкими воплями; этот нарастающий ритм захватил и Карми, она подключилась, хлопая, но вдруг поединок завершился. Один из танцоров издал гортанный возглас и высоко подпрыгнул. Другой машинально потер живот, которого коснулась рука противника.

— «Я выпустил ему кишки», — равнодушно перевел Смирол слова победителя.

— Теперь ты?

— Нет, — ответил Смирол.

Зрители тем временем пропели в один голос:

— Ге ира!

— «Это правда», — перевел Смирол.

— Какой это язык? — спросила Карми.

— Это язык древнего племени тэрайнов, — ответил Смирол.

— Я слышала о тэрайнах, но…

— Я расскажу тебе потом, — перебил Смирол. — А пока смотри и слушай.

Танец не возобновлялся. В кольцо зрителей выскочил коттари лет десяти и, уставив в Логри указательный палец, в лицо ему закричал, что мастер Логри — убийца: в этом году умерло коттари больше, чем в прошлом, и виноват в этом Логри, суровость которого переходит всякие границы.

— Ге ира! — заорали коттари, поддерживая обвинение. Логри, вскочив как молодой, прокричал в ответ, что его обвинитель трус, испугался взять в руки паука-ануури, и мальчишка отступил, подстегиваемый хором хокарэмов: «Ге ира!»

На смену ему выскочил гэнкар Стэрр, крикнул, что Авар, которого обвиняют в трусости, вовсе не трус, а просто не любит брать в руки пауков.

— Ге ира! — подтвердили мальчишки.

— Он не трус! — повторил Стэрр.

— Ге ира!

— А ты воровал лепешки у Неламы, — бросил обвинение Логри.

— Ге ира! Это правда! — подхватил хор.

— Но меня никто не поймал за руку, — ничуть не растерялся Стэрр.

— Ге ира! Ге-э и-ира! — пели вокруг.

И Карми почувствовала, что она с интересом следит за этой игрой.

Мальчишки нападали на Логри, а тот отбивался, напоминая своим ученикам большие и мелкие их прегрешения. И все, все подхватывали завораживающее восклицание «Ге ира!», потому что только в ночь Тэлани и может мальчишка-коттари упрекнуть в чем-то мастера замка Ралло.

Однако одним только Логри не ограничивалось, и не одни только коттари высказывали свои обиды, о которых молчали целый год. И взрослые, уважаемые всеми хокарэмы не упустили своей очереди облегчить душу. Никто не обижался и не оскорблялся, какие бы тяжкие обвинения ни произносились. Не нашедший слов для ответа с позором изгонялся из круга.

Нашлись обвинения и против Карми. Седой хокарэм, которого, видимо, волновали сословные предрассудки, проговорил, уставив палец в Карми:

— Ты принцесса, госпожа, а в любовники взяла раба.

— Ге ира! — грянул хор.

Карми бросила взгляд на Смирола. Смирол улыбался.

— Он самый красивый, — ответила она. И хор подтвердил:

— Это правда!

— Он самый рыжий!

— Ге ира!

— Он самый хитрый!

— Ге ира! — первым рявкнул Смирол и вскочил. — Я самый хитрый!

— Ге ира!

— Я самый умный!

— Ге ира! — рассмеялся хор.

— Я самый ловкий! — Он сбросил куртку и выбрался в круг.

Навстречу ему выскочил молодой райи, рослый и смуглый до черноты, с мощными мускулами, играющими при каждом движении.

— Как его зовут? — шепнула Карми сидевшему рядом гэнкару.

— Алаато, — ответил тот.

Танец Смирола и Алаато показался Карми самым безупречным из тех, что она когда-либо видела. Движения юношей были изумительны в своей красоте. Казалось, они вовсе не ставят целью коснуться друг друга, но их тела постоянно пребывали в такой опасной близости, что любое неверное движение могло стать причиной поражения обоих противников. Карми чудилось, что она видит свившуюся в кольцо змею: движения танцоров были до такой степени синхронны, что они казались единым целым, хотя между их телами всегда оставалось по крайней мере полдюйма воздуха.

Карми вскочила.

— Это прекрасно! — крикнула она, забыв обо всем.

— Ге ира! — согласился хор.

Выкрик ли Карми помешал Алаато, или же он просто устал, однако райи покачнулся и, потеряв равновесие, повалился на Смирола. Смирол выскочил из-под его тела и с размаху припечатал спину Алаато ладонью.

Гортанный крик победы — и Смирол свалился в объятия Карми.

Алаато поднялся на ноги и объявил, повернувшись к Смиролу:

— Я слишком сладко ем и слишком много сплю!

— Ге ира! — немедленно отозвался хор.

— Я стал толстый и неловкий! — крикнул Алаато, на литом теле которого не было ни единой лишней жиринки.

— Это правда! — откликнулся хор.

— Мне пора пойти и утопить в озере свой позор! — крикнул Алаато и натянул на себя куртку, не дожидаясь подтверждения.

И только сейчас Карми заметила, что их со всех сторон окружает стена огня. Огонь распространился от «жертвенников» по всему полю, сжимая кольцо вокруг собравшихся. Никто, однако, не был этим обеспокоен. Алаато опустил на голову капюшон куртки и с громким воплем проскочил сквозь стену огня.

Разумеется, топиться он не стал, а остался с внешней стороны огненного кольца, для того чтобы подстраховывать пробегающих сквозь него. Со Смиролом все было заранее обговорено — в любом случае Алаато должен был выйти из кольца, потому что время уж подходило к исходу ночи и огонь подбирался к самой площадке.

На площадке и в самом деле становилось жарче. Уходили немолодые хокарэмы, ушел Логри, ушла Нелама. Гортах под возгласы «Ге ира!» объявил, что ему слишком жарко, и ушел. Игра в обвинения продолжалась, но игроков оставалось все меньше.

— Я тоже пойду, — решила Карми, но Смирол удержал ее.

— Уйдем вместе, — сказал он.

И Карми, которой, честно говоря, страшновато было прыгать сквозь огонь, осталась. Смирол заботливо опустил ей на голову капюшон, и затылку, напеченному огнем, стало прохладнее.

В эту ночь Смирол был главный — Хозяин Огня, и властью своей он разогнал храбрящихся коттари. Гэнкары уходили последними; задержались было Стэрр и Тануми, но и они, увидев, что стали лишними, с громкими криками убежали.

Теперь в огненном кругу остались только Смирол и Карми.

— Мы не сгорим? — спросила Карми.

— Нет, — качнул головой Смирол. — Не бойся.

Они стояли теперь в самом центре круга, лицом к лицу. Карми обнаружила вдруг, что Смирол почти на голову выше ее, она уткнулась носом куда-то в его ключицу и стояла так, почти не дыша. Дышать было нечем.

Смирол давно спрятал свои очки в футляр; он близоруко посматривал на огонь, проверяя, все ли идет по плану; руки его обнимали Карми, как будто могли уберечь ее от жара. Карми прижималась к нему: сейчас он казался ей самой надежной защитой и от огня, и от всех бед подлунного мира. Ей почудилось, что она привыкает к жару.

— Я тебя люблю, — сказал Смирол. — Я тебя всегда любил, всю жизнь, с самого рождения…

Это не могло быть правдой; это не было правдой: и трех лет не прошло, как Смирол впервые увидел Карми. Но Карми, не думая ни о чем, шепнула:

— Ге ира…

И Смирол подтвердил:

— Ге ира!

Явственно повеяло прохладой. Карми оглянулась. Огонь догорал. Крохотные язычки пламени уже не могли причинить беды. Мальчишки босиком бегали по тлеющим угольям, Алаато гонял их, запрещая перебрасываться угольками.

— Не туда смотришь, — улыбнулся Смирол. Он взял ее пальцами за подбородок и повернул голову на восток. Над стеной замка, в узкой щели между Привратной и Старой башнями, виднелся кусочек восходящего солнца. Самая долгая в году ночь завершилась.

— Э-эй! — крикнул Алаато издали. — Влюбленные! Угорели, что ли?

Глава 9

Вечером второго дня Тэлани Карми и Смирол пришли в древний храм.

— Привет тебе, Мать тэрайнов! — с порога провозгласил Смирол.

Карми покосилась на него, а он деловито зажег светильники и сел на жертвенный камень. Читать при нем молитвы было совершенно невозможно — от него веяло таким безбожием, что Карми показалось смешным ее прошлогоднее и позапрошлогоднее затворничество.

— Слезь с жертвенника, — попросила Карми. — Богам не понравилось бы твое вольнодумство.

Смирол похлопал ладонью по камню:

— Еще лет триста назад вот на этом месте каждое солнцестояние закалывался человек.

— Что это за богиня?

— Я же сказал, Мать тэрайнов, — ответил Смирол. — Гелиат-геру.

— Не понимаю! Какие триста лет? Тэрайнов уничтожили еще во времена росфэрнов.

— Это древняя история, — сказал Смирол. — Неужели тебе никто не рассказал? Старики райи любят поболтать об этом.

— Стенхе никогда не рассказывал, — ответила Карми. —

А в Ралло я больше с гэнкарами водилась.

— Ну тогда слушай.

…Тэрайны пришли в Майяр восемь веков назад, в правление Хорги Табаи Дэо. Это были светловолосые смуглые люди, одетые в шкуры; их женщины были искусны в ратном деле — опытные наездницы, почти всю жизнь проводящие в седле.

Тэрайны наводили ужас на весь север Майяра: рабов почти не брали, зато взимали дань золотом и каждого тэрайна, будь то простой воин или вождь, хоронили с таким количеством золота, что хватило бы на год целому городу. По всему этому краю рассыпаны древние могилы тэрайнов, но никто и никогда не видел золота из этих могил, ибо тэрайны тайно хоронили своих мертвых и никаких следов этих захоронений не осталось на поверхности земли.

В правление Ле Гераро Ди Мало тэрайны взяли в плен его второго сына, Гелайо Тэори, будущего правителя Ле Гелайо Дар Мэо. Прекрасной госпоже Тоили-эри, дочери тэрайнского вождя, понравился красивый, статный Гелайо Тэори, и они стали мужем и женой. Супруги не расстались и после того, как король внес выкуп за сына, поселились они здесь, в долине Горячих ключей. На месте замка Ралло в то время стояла небольшая крепость — деревянные стены да несколько домиков. Молодой принц поселился в этой крепости и повелел строить каменный замок; при нем были построены три башни — Старая, Медвежья, которая сейчас лежит в развалинах, и древняя Привратная, на месте которой стоит теперь новая Привратная. Тоили-эри велела поставить свои шатры на террасе северного склона долины, у Холодного озера. Они жили здесь девять лет; у госпожи Тоили-эри родились два сына. Старшего — Гертави Леоро — отправили учиться в Забытую Столицу, младшего отдали на воспитание тэрайнам. Саму же госпожу Тоили-эри в Майяре называли Лавика-аорри.

С тех самых пор и появилась в жилах майярских королей тэрайнская кровь. И с тех же пор воины из клана Тоили-эри приходили на службу потомкам своей принцессы. Приходили на службу не только юноши, но и девушки, искусные в воинских науках, меткие лучницы, отважные всадницы, и очень часто эти девушки возвращались в родное племя с детьми, прижитыми от майярских властителей. С течением времени облик клана Тоили-эри изменился: к завоеванию росфэрнов люди из этого клана получили имя гэнкаров — «черноволосых».

Первое время пути тэрайнов — «диких всадников» — и росфэрнов, «морских варваров», не пересекались, но однажды судьба свела тэрайнов и росфэрнов у города Лараулэри.

Увидев друг друга, оба племени на время забыли о Ларау, завязался бой. Сначала показалось, что росфэрны дрогнули; они вернулись в свои ладьи и стали грести по течению, к морю. В боевом запале тэрайны преследовали их, но отступление росфэрнов оказалось ловушкой. Росфэрны выманили тэрайнов на длинную косу в устье Ланна и окружили их, перерезав перешеек, связывающий косу с берегом. Тэрайны были обречены — росфэрны перебили почти всех. Оставшихся в живых росфэрны отвезли на Лайгарские острова; у острова Большой Лайгар их поджидал корабль работорговцев из Иргитави. Но рабы-тэрайны, пусть даже это были раненые, женщины и дети, показались работорговцам слишком опасным грузом — они отказались платить за них. Тогда вождь росфэрнов Ольтас, отец будущего короля Ольтари Первого, распорядился высадить бесполезную добычу на бесплодный необитаемый остров. Тэрайнам пришлось привыкать к новым условиям жизни. Современные лайгарцы — их потомки.

Гэнкары, служившие майярским князьям, остались одни. Большей частью это были молодые мужчины, а также несколько девушек. Возвращаться им было некуда; они могли бы представлять собой грозную силу, но малочисленность и разобщенность не позволили им противостоять росфэрнам. Росфэрны, покоряя Майяр, убивали мужчин — потомков Тоили-эри и женились на их дочерях и сестрах. В это время погибло много гэнкаров, но кое-кто остался жив и продолжал служить потомкам Тоили-эри. Ольтари Первый, сам потомок тэрайнской красавицы, озабоченный почти полным исчезновением гэнкаров, повелел, чтобы старые гэнкары брали себе учеников из детей от связей гэнкаров с майярскими женщинами. По мнению гэнкаров, такое родство было сомнительным, они, как и современные катранцы, родство считали по женской линии, но делать было нечего, раз уж женщин-тэрайни почти не осталось.,

С течением времени, а точнее, в период между завоеванием росфэрнов и победой аоликану окончательно сформировалась система, по которой и сейчас отбирают детей в хокарэмы. Объединение по племенному признаку сменилось объединением по профессиональному; теперь эти люди стали называться «людьми из мрака» — хокарэмами. Все они в то время носили ожерелья из волчьих клыков, и именно тогда их прозвали «волками Майяра».

Однако к началу аоликанской войны хокарэмы еще мало чем походили на сегодняшних обитателей замка Ралло. Они почти не отличались от обыкновенных воинов. Воцарение Нуверре было еще одной ступенькой к формированию хокарэмского сословия — он подарил им замок Ралло и окружающие его земли.

История Ралло была славной. С тех пор как Гелайо Тэори стал королем, о замке не забывали: он превратился в охотничье поместье майярских королей. Там было построено еще несколько башен, а король Геори Тави Сонхо вообще решил было перевести туда свою резиденцию из шумной, перенаселенной столицы. Павильон с фонтаном был построен по его приказу, но король умер, так и не успев насладиться изысканными сочетаниями горячих и холодный струй. Преемники короля продолжали наведываться на охоту в Ралло до самого завоевания росфэрнов.

Росфэрнам долина Горячих ключей не понравилась: не иначе как по наущению демонов вода изливается из земли почти кипящей, считали они. Охотничий замок был заброшен и начал понемногу разрушаться. Аоликану тоже считали это место обиталищем бесов, но хокарэмы не видели в этом ничего страшного, и король Нуверре сделал им подарок, который ему ничего не стоил.

Так началась новая жизнь долины Горячих ключей. В то время хокарэмы еще сохраняли остатки прежних верований, и они построили этот храм, посвятив его Матери тэрайнов…

…Карми с новым интересом вгляделась в надменный лик древней богини и сравнила с лицом Смирола — он ведь наполовину лайгарец, а значит, наполовину тэрайн. Нет, ничего родственного не было в облике богини ни с внешностью Смирола, ни с внешностью Антуно. Да и понятно: статую отливал из бронзы майярский мастер, уже когда все почти забыли о тэрайнах, наводивших ужас на север страны; богиня была по облику скорее аоликану.

— Значит, во мне тоже есть кровь тэрайнов, — задумчиво произнесла Карми.

— Во всяком, кто живет на севере, есть кровь тэрайнов, — немедленно откликнулся Смирол. — Да мало ли какая кровь течет в жилах майярцев! А если покопаться в древней истории…

— О нет! — воскликнула Карми. — Эдак окажется, что весь мир мне родня!

— Больше! — засмеялся Смирол. — У тебя родня в двух мирах. — И осекся, поняв, что сболтнул лишнее: Карми вспомнила о Руттуле и решительно объявила, что спать будет по другую сторону бассейна. Для Смирола бассейн преграды не представлял — что там, перейти вброд лужу с теплой водой, — но он, усмехнувшись, завернулся в одеяло и быстро заснул. А Карми, поворочавшись на своем сенном ложе, подождала, пока его дыхание станет ровным, и, тихонько раздевшись, забралась погреться в бассейн.

Утром Смирол пробудился первым и с любопытством посмотрел в сторону Карми. Она спала, укутавшись почти с головой. Надо бы ее разбудить — ведь потом каяться будет, что проспала рассвет, и, глядишь, продлит срок траура еще на один год. Однако не подходить же к ней, еще спросонья превратно поймет его кристально чистые намерения.

Смирол подобрал камешек и запустил его в спину Карми.

— А-а?.. — вскинулась она спросонья и села. — Это ты, Рыжий?

— Вставай, золотце мое, — пропел Смирол. — Светает.

— Ох, чуть не проспала! — вскочила Карми. Она выскочила в сумеречный предрассветный двор, зачерпнула ладонями снег и приложила к лицу.

Смирол одевался, не оглядываясь на нее. Карми вернулась и надела юбку.

— Тэрайни ходили в штанах, — заметил Смирол.

— Руттул запрещал мне носить штаны без крайней необходимости, — ответила она.

В этот день даже присутствие Смирола не могло отвлечь ее от выполнения поминальных обрядов. Смирол не вмешивался, сидел смирно, неподвижный, как каменное изваяние.

Когда Карми, разбросав семечки на пять сторон света, положила на снег лепешку для птиц, он уже ждал ее на пороге с другой лепешкой в руках.

— Жертва принята, — улыбнулся он.

Карми оглянулась. Маленькая серая пичуга уже клевала лепешку — да, жертва действительно была принята.

Карми потянула руку к той лепешке, что держал Смирол; он позволил ей взяться за край, но лепешку не отпустил.

— Может быть, геррэ? — предложил он.

— Геррэ, — согласилась Карми.

Они одновременно дернули лепешку в разные стороны — та порвалась, и большая часть оказалась в руке Карми.

— Ах я несчастный, — проговорил Смирол, сравнивая куски. — Даже развестись с тобой не смогу…

Обряд геррэ в древние времена был свадебным, а потом, когда вместе с росфэрнами и аоликану пришла новая религия, геррэ перестал считаться официальным, но остался среди обычаев Майяра, радуя влюбленных.

Вся суть его состояла в разрывании лепешки; по древнему закону считалось, что только тот, у кого осталась большая часть лепешки, имеет право потом требовать развода, поэтому в сомнительных случаях куски даже взвешивались. Печальным считался случай, когда один из сочетающихся браком во время рывка выпускал свой край и в руке второго оказывалась вся лепешка. Тогда им следовало расстаться и поискать себе других спутников жизни.

Смирол поднес свой кусок к губам Карми. Она откусила и в свою очередь поднесла свою краюшку к губам Смирола. Так они и съели эту лепешку, угощая друг друга из своих рук. Смирол, приняв из ее пальцев последний кусочек, поцеловал эти пальцы, а потом, обняв девушку, поцеловал в губы.

— Мое сердце, — шепнул он, оторвавшись наконец от ее губ. — Мед моей души…

Слова эти, которые Карми много раз слышала от него, вдруг зазвучали как-то иначе, и Карми вдруг показалось, что она опять стоит на Огненном поле в кольце пламени, что руки Смирола закрывают ее от опаляющего жара, и шепот его опять напоминал ей ночь Тэлани, когда Смирол был единственной защитой от всех стихий.

Она не понимала, что он говорит, но верила его еле слышному шепоту и чувствовала себя маленькой, нежной, слабой, как давно, а может и никогда, не чувствовала себя прежде. Теперь между ними не могло быть ни злых насмешек, ни обидных шуток — только бесконечное доверие. И Карми доверяла его голосу, его губам, его рукам…

Глава 10

Они прожили в старинном храме почти неделю, когда Смирол, сравнивая остатки продовольствия со своим непомерным аппетитом, стал поговаривать о возвращении в Ралло. Карми в Ралло возвращаться не хотела — ей хотелось остаться в безлюдном покое храма Матери тэрайнов. Смирол тогда предложил, что сам сходит в Ралло и вернется с запасом, но Карми и на это не согласилась. Ей совершенно не хотелось расставаться со Смиролом даже на несколько часов; она желала постоянно быть рядом, прикасаться ладонями к гладкой коже его плеч, слышать его голос, говорящий пьянящие глупости. Ей нравились его плавные, изящные движения, она заглядывалась на чеканную неподвижность его лица, когда он задумывался; она восхищалась неподражаемой мимикой, когда он болтал, желая ее развеселить.

Только теперь она разглядела его красоту. Оказывается, Смирол был прекрасен. Куда же смотрели ее глаза? Почему она не видела этого раньше, веря пренебрежительным отзывам окружающих о рыжем сыне лайгарки?

Карми еще не вполне привыкла к мысли, что он — ее любовник, а Смирол как будто никогда и не сомневался, что бывшая сургарская принцесса сочтет его достойным: он не знал сомнений. Он был то настойчив, то заботлив. Карми казалось порой, что он ненасытен; она уставала от его нежности и ревновала к принцессе Байланто, бывшей с ним прежде. Ко всем прочим его любовницам, о которых она не знала, ревновать было бессмысленно: Смирол не говорил, сколько их было, и клялся, что Карми у него одна-единственная.

— Я ревную тебя к Руттулу, — смеялся Смирол в ответ на ее настойчивые расспросы. — Ради него ты отправилась в Миттаур… Я ревную тебя к Стенхе и Маву — они сделали тебя такой, какая ты есть…

— Тогда ревнуй к Марутту и к покойному Горту, — подсказала Карми. — Они тоже приложили усилия к моему воспитанию. — Она прислушалась: — По-моему, кто-то идет.

Смирол насторожился, прислушиваясь к далекому, но явно приближающемуся пению.

— Да, — согласился он. — Это Стэрр идет… Надень-ка келани, — обернулся он к Карми и добавил с улыбкой: — А то я буду ревновать тебя и к этому мальчишке.

Стэрр приближался, сгибаясь под тяжестью огромной корзины; пел он нарочно, чтобы не вломиться нежданно-негаданно в обитель нежных влюбленных.

— Привет, молодожены! — заорал он с порога. — Я тут принес вам еды, чтобы вы не умерли от истощения.

— Это бог! — прочувствованно провозгласил Смирол. — Он услышал мои молитвы и поспешил к нам с богатыми вкусными дарами…

— Ну, дары не столько мои, сколько Неламы, — усмехнувшись, скромно признался Стэрр.

— Она богиня плодородия, — воскликнул Смирол, исследуя содержимое корзины, — а брат мой Стэрр — божественный посланец!

Он уже вовсю шевелил челюстями, в его зубах что-то захрустело.

— Вкусно пахнет, — смеялась Карми, отбирая у него лакомства.

Смирол возмущенно мычал с набитым ртом, пытаясь хоть что-то оставить себе.

Стэрр с довольным видом сидел напротив и тоже не забывал угощаться.

— Я попрощаться пришел, — сказал он. — Завтра отправляюсь на службу.

— Кто твой хозяин? — поинтересовалась Карми.

— Пайра, — ответил Стэрр.

Он посидел еще немного для соблюдения приличий и удалился. Карми со Смиролом проводили его до порога храма.

— Он тебя обожает, — заметила Карми, когда спина подростка скрылась в заснеженном кустарнике.

— Пять лет назад я вытащил его из полыньи, — задумчиво сказал Смирол. — Он знает, что я не должен был этого делать. Если мальчишка настолько глуп, что провалился под лед, стоит ли ему быть хокарэмом?

— Разве он глуп? — удивилась Карми.

— Нет, — ответил Смирол. — Он умен. И очень наблюдателен.

— Если он так наблюдателен, то как же угодил в полынью? — не унималась Карми.

— Загордился и стал самонадеянным, — развел руками Смирол. — Именно от этой дурацкой самонадеянности и погибают чаще всего старшие коттари.

— Стэрр будет хорошим хокарэмом?

— О да. Он не только очень умен, он еще и благоразумен. Можешь быть уверена, механикой и тому подобными глупостями он заниматься не станет.

— Он умеет танцевать, — возразила Карми. — Он очень хорошо танцует и изумительно играет в мистериях.

— Для хокарэма танцы и игра в спектаклях — часть обучения, — напомнил ей Смирол. — Что ты за хокарэм, если не умеешь владеть телом, лицом и голосом? Кстати, и тебя можно по лицу отличить от хокарэма. Когда ты попадаешь в трудное положение, у тебя лицо каменеет, как у всех благородных. А у настоящего хокарэма в крови сидит потребность иметь живое лицо. — И Смирол быстро, как маски, сменил несколько выражений: удивление, отвращение, облегчение и беззаботную улыбку.

— А сейчас ты обманываешь меня своей поддельной любовью? — лукаво поинтересовалась Карми.

— Я же не могу без обмана, — признался Смирол. — Но можешь быть уверена: немножко — ну совсем немножечко — я люблю тебя искренне.

— Я тебя тоже люблю немножечко, — рассмеялась Карми. — Ты мой каприз, ты моя прихоть. Я изменяю с тобой Руттулу, чтобы добавить перцу в свою скучную жизнь…

Когда корзина, принесенная Стэрром, опустела, Карми и Смирол вернулись в Ралло. Как будто ничего не изменилось в хокарэмском замке, но Карми, у которой теперь было ее рыжее сокровище, ее любовник, ее муж, защита от всех бед подлунного мира, опять почувствовала себя принцессой. Простые келани и грубые хокарэмские штаны были заброшены; Карми нашла в несметных кладовых Неламы бархатное платье, сшитое по старинной кэйвеской моде, щедро украшенное черным стеклянным бисером и серебряной вышивкой. Нелама также дала и плащ из серых тохиаров, но вот обувью, подходящей по размеру, снабдить не смогла.

Теперь в те минуты, которые она проводила вне объятий Смирола, Карми занималась шитьем или приготовлением каких-нибудь лакомств. Невероятная страсть к домоводству занимала почти все ее мысли; хозяйкой она была не слишком умелой, однако Смирол добродушно хвалил ее стряпню и поедал все с таким аппетитом, что казалось, будто он говорит чистейшую правду. Правда, зная его удивительную способность поглощать все, что хоть немного напоминает пищу, Карми сомневалась в своих кулинарных талантах.

— Куда в него столько вмещается… — ворчала Нелама, поглядывая на Смирола, уплетающего очередное угощение. — Ведь столько жрет, пес алчный, а все тощий и тощий!

— Он не тощий, — влюбленно возражала Карми. — Он стройный.

Глядя на нее, Нелама грустно вздыхала: что с тебя взять!

В часы, когда Смирол был сыт и любовью, и пищей, он изучал захваченный из глайдера справочник по физике. Пока дело касалось классической механики, он понимал почти все, другие разделы были для него недоступны. Иногда же он делал настоящие открытия.

— Послушай, — говорил он, например, — Руттул когда-нибудь говорил тебе, что на его родине другая система счета?

— Не припоминаю, — отвечала Карми. — Кажется, нет.

— Похоже, у них принято десятеричное исчисление, — с воодушевлением сообщил Смирол.

— А у нас какое? — полюбопытствовала Карми, занятая шитьем.

— Двенадцатеричное, — ответил Смирол и объяснил: — Мы ведем счет по дюжинам, а они по десяткам.

— Ну и что? — удивилась Карми. — У каждого народа — свои обычаи.

— Так неудобно же считать! — возразил Смирол.

— Наоборот, — сказала Карми. — Очень удобно вести счет до десяти по десяти пальцам.

Смирола ее слова мало убедили.

— И вообще, у них неделя — семь дней, а не двенадцать, месяц — тридцать дней. Странно, правда? Полная бессмыслица. Тридцать на семь не делится, да и семерками считать неудобно. По дюжинам считать куда удобнее, чем по десяткам, — объяснил Смирол.. — Дюжина делится и на два, и на три, и на четыре, и на шесть, а десять только на два и на пять…

— Пять — красивое число, — заметила Карми. — В нем есть изящество.

Смирол расхохотался. Он сунул либрус под матрас, осторожно отобрал у Карми шитье и потянул ее в постель.

— Пять — красивое число? — шепнул он, настойчиво освобождая Карми от платья. — Ох, сколько тряпок!

Это был их последний вечер в Ралло. Поздно ночью в замок прискакал гонец. Это был не хокарэм, но коттари из Ралло хорошо знали его; привратная стража взялась позаботиться о его коне, а самого гонца проводили к башне Карми.

У него было два послания: одно, официальное, от Пайры к Логри, другое, тайное, — от Тилины к Смиролу.

— Должен ли я разбудить Логри, если прибуду ночью? — спросил гонец у Пайры перед отъездом.

— Нет, — решительно сказал Пайра. На весах общественного положения мастер замка Ралло весит больше, чем вассал Карэны.

Тилина же просила передать письмо Смиролу сразу по прибытии в Ралло.

Гонец в сопровождении коттари отправился вручать послание. Они осторожно, хотя и не вполне бесшумно поднялись наверх.

— Рыжий, — тихо позвал коттари.

— Что случилось? — из темноты спросила Карми.

— Прошу прощения, госпожа, что разбудили, — извинился коттари. — Срочное письмо для Смирола.

Смирол уже обувался; он вышел на лестницу, завернувшись в тохиарий плащ.

— Что за спешка? — тихо спросил он. — Луна упала на землю?

Гонец протянул ему свиток.

«Незабвенному рыжему хэйму Смиролу хокарэми Тилина из Кортхави шлет привет и наилучшие пожелания.

На охотничьих полях Пайры несколько дней назад произошли события, которые могут повлиять на жизнь Карми. Думаю, тебе, как любителю механики, было бы интересно понаблюдать, как с голубого неба на заснеженный луг опустился огромный предмет — нечто среднее между сильно увеличенным треножником в храме Твали-тэхари и коробчатым воздушным змеем.

Внутри этого сооружения оказались люди, и они говорили на непонятном языке. Одеты они в забавную одежду, — на мой взгляд, чересчур легко для наших зимних непогод.

Пайра ужасно оскорбился, что ему портят лучшее его охотничье поле, и послал Мангурре сказать этим людям, демонам или богам, чтобы они поискали какую-нибудь иную местность.

Мангурре проболтался у пришельцев целый день и вернулся, разводя руками, — эти господа не знали ни одного из тех языков, на которых он говорил. Любопытно, что, когда он отправился к чужакам на следующий день, они уже могли связно сказать несколько фраз по-майярски.

Однако самое главное не это, а то, что среди этих небоплавателей есть человек по имени Томас Кениг. Именно это имя называла госпожа Карми, когда говорила о своем преемнике в Высочайшем Союзе, — так зовут сына Руттула. Этот Томас Кениг, говорит Мангурре, очень похож на отца, хотя, вероятно, на его внешности сказалась и порода матери. Я никогда не видела Руттула, а Томаса Кенига только издали, и все, что могу сказать, — это то, что у этого господина весьма благородная внешность. Его нос тонок, волосы темны, глаза карие, как говорит Мангурре.

Пайра в смущении. С одной стороны, охотничье поле жалко, с другой — похоже, что среди пришлых его сюзерен. Однако пришельцы с неба оказались очень милыми и учтивыми людьми. Узнав от Мангурре, что владельцу земли, на которую они опустились, этот участок очень дорог, они с извинениями согласились перелететь в иное место, где могли бы основать свой лагерь. Пайра предложил им безлюдные пустоши в долине Валлоа, они согласились, и в сей момент, когда я пишу письмо, на том месте, где раньше стоял их чудо-корабль, только истоптанный снег.

До Пайры, похоже, еще не дошло, что чужаки представляют опасность, с какой нам не приходилось пока сталкиваться. Он настолько потрясен видом висящей в воздухе стальной громады, что беспокоится только о своих охотничьих угодьях.

А понимаешь ли, что будет, когда о пришельцах узнают Марутту и Ирау? Пока, насколько мне известно, пришельцы не предъявляют каких бы то ни было прав на власть в Майяре, они и не знают пока, что один из них — по закону высокий принц. И я думаю, Высочайший Союз сделает все, чтобы помешать госпоже Карми передать знак Оланти чужакам. Поэтому, если ты действительно очень любишь госпожу Карми, ты должен охранять ее от всего Майяра.

Все написанное в письме не розыгрыш.

Прощаюсь с нежнейшей любовью,

Тилина».

Смирол поблагодарил гонца и коттари. Они ушли, унося с собой факел. Смирол постоял на лестнице в темноте, подумал, потом вошел в комнату.

— Карми, ты спишь?

— Нет, — полусонно отозвалась она.

Он сел рядом с ней и ласково затормошил:

— Вставай, вставай, княгинюшка…

— О, Рыжий, — не поняла она, — сколько можно?

— Нам надо уходить, — твердо сказал Смирол. — Одевайся и собери вещи. Больше мы в Ралло не вернемся.

— Что случилось? — спросила она встревоженно.

— Сейчас некогда объяснять. — Смирол уже оделся и без суеты укладывал мешок. — Объясню в пути.

Карми медлила.

Смирол, уложив в дорожный мешок все необходимое и либрус, взялся за хокарэмские одежки Карми, стал помогать ей одеваться.

«Что случилось?» — ломала голову Карми, отбирая у него свои штаны и торопливо натягивая на ноги. Смирол ловко вдел ее ступни сначала в носки, потом в сапожки.

— Вспоминай, что ты еще хочешь взять, — сказал он. Карми провела рукой по карману, где лежали бусы Руттула и стажерский ключ.

— Я все забрала, — ответила она.

— Тогда пошли.

С тех пор как Карми стала его любовницей, Смирол сводил ее по лестнице с такой осторожностью, будто она была беременна. И сейчас он не изменил этой привычке, вывел на двор, сказал: «Постой здесь» — и побежал на кухню к Неламе. Дела делами, а еда едой — Смирол вернулся с заметно пополневшим мешком.

— По коням, — сказал он, вытаскивая из-под лестницы лыжи. Он помог Карми встать на лыжи, пропустил ее вперед и в таком порядке они выехали за ворота замка.

— Далеко ли? — спросил у ворот коттари.

— На недельку, — крикнул Смирол, пробегая мимо. Отойдя на пол-лиги от замка, Карми оглянулась. В долине было темно; замок уже растворился в этой темноте.

«Темень сзади, темень впереди, — подумалось Карми. — Да и Рыжий что-то темнит. О небеса, что еще за напасть свалилась мне на голову?»

Смирол подошел, сминая снег лыжами.

— Так что случилось, Рыжий? — спросила она.

— Прилетели! — выдохнул он. — Руттуловы родичи прилетели!

Глава 11

Томас Кениг еще раз осмотрел предметы, найденные в отцовском глайдере. Какое-то домотканое тряпье, несколько крупных голубовато-зеленых кристаллов аквамарина и большая золотая с рубинами и изумрудами подвеска в форме цветка.

— Ты бродишь как привидение, — заметил Крамер-младший, укоризненно качая головой. — Чего ты изводишься? Найдется твой отец. Глайдер еще два месяца назад был в деле, это я тебе как технический эксперт говорю…

— Да слышал я, слышал, — кивнул Томас. — Нечего со мной как с маленьким.

— Ну и строили предки! — с воодушевлением продолжал Крамер. — Глайдер до сих пор на ходу. При их-то техническом уровне…

— Вэл, помолчи…

— А что? Глайдеру столько же лет, как мне или тебе… Томас раздраженно повернулся и ушел. Крамер-младший закрыл на ключ шкаф с «экспонатами из глайдера Кенига» и продолжил подготовку к высадке на планету. Крамер кривил душой, когда заверял Томаса в своей уверенности относительно того, что Эрих Кениг жив. У Крамера, как и у всех, кто разбирался в записях «черного ящика», не было сомнений в том, что последние три года Кениг в глайдере не появлялся — не было никаких признаков действия рабочего ключа, зато четко прослеживалась работа стажерского. Томасу об этом не говорили, но сформировалось мнение, что три года назад Эрих Кениг умер или погиб, передав глайдер кому-то из аборигенов.

Вторую высадку совершили в девяносто семи километрах от того озера, где был найден глайдер. Этот край был не таким пустынным: модуль опустился недалеко от огромного замка, окруженного довольно большим по здешним меркам городом. Посадка модуля произвела значительный переполох — на этой планете аэронавтики еще явно не знали.

— Какая древность! — проговорил Майкл Миу, командовавший в этой высадке, рассматривая город в бинокуляр. — Найдем ли мы с ними общий язык, а, Кениг?

Томас молчал.

— Договоримся как-нибудь, — улыбнулся пилот Георг Таллер. — Такие же люди, как мы, — две руки, две ноги, голова одна.

— В город пойдут Джиллис, Яновский и Герн, — не отводя глаз от бинокуляра, сказал Миу. — Приготовьтесь.

— Я бы тоже хотел пойти, — попросил Томас.

— Нет, — отрезал Майкл Миу.

— Какое у них тут вооружение? — спросил живо Яновский. — Не пристрелили бы с перепугу.

— Похоже, винтовку еще не изобрели…

«Выход в гости» назначили через два часа, в полдень, но задолго до этого местное население проявило неожиданную активность.

По покрытому толстым снежным ковром полю от города к модулю приближался лыжник.

— К нам гость, — предупредил Георг. — Готовьте угощение.

Лыжник оказался весьма отважным — подошел к модулю, снял лыжи, воткнул в сугроб, добавил туда и палку, на которую опирался.

Миу приказал открыть люк.

На экранах хорошо было видно, как пожаловавший в гости повернул на еле слышный шелест открываемого люка простецкое курносое лицо.

— Внушающая доверие физиономия, — одобрил посетителя Георг. — Послушайте, а может быть, мы недооцениваем эту планетку? Парень уж больно безбоязненно держится.

Посетитель и впрямь держался столь свободно, как будто встречать инопланетные корабли было для него повседневной обязанностью.

— О черт! — сообразил Миу. — Он может принять камеру санобработки за какую-то ловушку…

Но было уже поздно: посетитель скрылся за дверями камеры и вышел из нее через двенадцать минут с той же безмятежной, простодушной физиономией. Он снял свою вязаную шапочку, коротко поклонился и произнес несколько фраз, приветливо улыбаясь.

— Добрый день, — ответил Миу, рассудив, что посетитель здоровается.

Гость склонил голову к плечу и вопросительным тоном говорил еще несколько минут.

Миу не стал ни пожимать плечами, ни делать каких-нибудь других жестов, означающих непонимание на Земле, но неизвестно какое значение имеющих здесь. Миу просто сказал:

— Не понимаю!

Посетитель уставился на него, потом добродушно улыбнулся и проговорил несколько слов. Будь на его месте Миу, эти слова обозначали бы следующее: «Ну и как с вами разговаривать?»

Миу улыбнулся и пригласил гостя сесть. Тот глянул на кресло, кивнул и потянул с себя теплую куртку. Куртку принял из его рук Яновский и за неимением вешалки повесил ее на достаточно выдающийся из переборки замок мусоропровода.

Перед тем как сесть в кресло, гость ткнул себя пальцем в грудь, представляясь:

— Мангурре!

— Мангурре, — повторил Миу, указывая на гостя. — Миу, Георг, Томас, Деррик, Адам, Томас, — представил он всех.

— Томас? Томас? — повторил Мангурре, указывая на двух человек, носящих одно имя.

— Томас Джиллис, — сказал Миу чуть погодя, — Томас Кениг.

— Томас Кениг, — повторил Мангурре удовлетворенно.

Первый контакт… Первый контакт землян с цивилизацией, которая явно находится на более низком уровне, и вот на тебе, как он происходит!

Мангурре уютно сидел в кресле, пробовал предложенное угощение, пил кофе и развлекал хозяев приятной беседой. Ему будто и дела не было до того, что хозяева и он говорят на разных языках; он лукаво рассказывал какую-то длинную историю и закончил ее, столь выразительно вскинув брови, что Миу вежливо улыбнулся и в ответ рассказал анекдотический случай из своей практики. Тут пришел черед улыбаться Мангурре.

В это время все остальные делали вид, что не видят в визите Мангурре ничего чрезвычайного. Георг и Джиллис вели наружное наблюдение, Кениг, пользуясь случаем, разбирал на молекулы организм гостя, — разумеется, на дистанционном анализаторе и, разумеется, чтобы Мангурре этого не заметил. Герн занялся дешифратором.

И только Адам, который не придумал, чем бы ему заняться, присел к Миу и Мангурре и делал вид, что прислуживает за столом. Он полагал, что ему удается сдерживать свои эмоции, но его лицо так и сияло. Мангурре не обошел это юное сияние своим вниманием и любезно сказал ему что-то непонятное, но явно доброжелательное.

От обращенных к нему слов Адам и вовсе зарделся. Миу, кинув на своего стажера снисходительный взгляд, рассказал историю о том, как сам, когда-то столь же юный, в щенячьем восторге высказал приятелю отца свое восхищение ловкими, как ему показалось, маневрами глайдера. Его восхищение было воспринято как издевательство: глайдер, оказывается, барахлил и плохо слушался управления.

Мангурре вежливо улыбнулся. Он глянул на экран, где небо уже заметно потемнело, встал, проговорил несколько слов и протянул руку за курткой. Адам услужливо подал ее гостю. Мангурре проворно оделся, проговорил еще что-то, поклонился и повернулся к выходу. Миу открыл перед ним люк.

Мангурре степенно удалился. На снегу он встал на лыжи, взял в руку палку и бодро помчался в город.

— Приступим к анализу, — будничным голосом сказал Миу. — Каковы визуальные впечатления?

Визуальные впечатления были богатыми, но несколько однообразными. Все отметили, что Мангурре отнесся к земной технике без особого интереса. Все, за исключением Кенига.

— Мангурре был вежлив и держал себя в руках, но это немало ему стоило, — сказал Томас. — Он чувствовал себя неуютно.

— Не сказал бы, — возразил Адам. — Он с таким смаком рассказывал анекдоты…

— А анекдоты ли он рассказывал? — усомнился Томас.

— А что ему еще оставалось говорить?

Беседу с Мангурре подвергли анализу и сочли доказанным, что если гость рассказывал не анекдоты, то что-то весьма на них похожее.

Томас и Георг не принимали участия в этом обсуждении: Георг завалился спать, Томас, подведя итог своим наблюдениям, тоже вскоре последовал его примеру. Когда они утром проснулись, Адам похвастался, что теперь экипаж может объясниться с Мангурре или любым другим его соотечественником.

— И анекдоты сможете рассказывать? — поинтересовался Кениг.

— Ну… до этого мы, пожалуй, еще не дошли…

— А о чем Мангурре вчера говорил?

— В этом мы еще не вполне разобрались, — признался Адам, задумчиво почесав за ухом. — Пожалуй, последние слова Мангурре означали примерно следующее: «Надеюсь, вы не будете возражать, если я приду завтра?»— Он довольно откинулся в кресле. — Так что он скоро придет, ясно вам, сони?

Мангурре оказался пунктуальным — он появился точно в то же время, что и вчера, оставил свои лыжи в том же сугробе и вошел в модуль. Миу встретил его местным приветствием. Мангурре на несколько мгновений замешкался, но в долгу не остался: лукаво глянул на него и сказал «Добрый день» на языке пришельцев, практически не переврав произношение.

Миу, поглядывая на экран дешифратора, где появлялась подсказка, завел разговор о том, что они прилетели издалека, чтобы найти давно пропавшего человека из своих краев.

Адам опасался, что Мангурре ничего не поймет в неуклюжих построениях из слов и фраз; Мангурре и вправду мало что понял, но его готовность к сотрудничеству в тяжком деле постижения лингвистических тонкостей оказалась нелишней: через три часа языковая мешанина несколько утряслась, разговор принял характер довольно оживленного диалога.

Мангурре наконец уяснил, в чем цель появления чужестранцев, внимательно изучил фотографии Эриха Кенига, сделанные тридцать лет назад, потом посмотрел на фотографию, где была изображена гипотетическая внешность уже немолодого Эриха.

— Боюсь, я ничего не могу о нем сказать, — наконец выговорил Мангурре. — Сожалею, — поклонился он Томасу Кенигу.

Миу заявил, что для того, чтобы вести поиски Эриха, им придется обосноваться в этой стране (на этой планете, подразумевал он, но объяснить не смог).

— Да, я понимаю, — вдумчиво отвечал Мангурре. — Но обязательно ли вам оставаться именно на этом поле?

Миу объяснил, что им это в общем-то безразлично, они выбрали поле только потому, что рядом город. Город же находится в ста километрах от того места, где нашли… «э-э… небесную лодку Эриха».

Слова о «небесной лодке» весьма заинтересовали Мангурре, но он не позволил себе увлечься подробностями; зато он спросил о карте и уверенно ткнул пальцем в ту точку, где находился город:

— Карэйнвир! — Так, по всей видимости, назывался городок, из которого он пришел.

Потом он изучил на карте место, где нашли глайдер Эриха Кенига, и спросил, не сочтут ли они возможным переместиться лиг на двадцать к северу.

Миу спросил, в чем дело.

Мангурре сказал, что в настоящий момент «небесный корабль» стоит на охотничьем поле господина Готтиса Пайры, наместника принцев Карэна. Пайра обеспокоен тем, что поле будет безвозвратно испорчено.

— Что за вопрос! — воскликнул Миу. — Конечно, мы освободим поле. Только вот… А не будет ли рассержен владелец тех земель, куда нам предлагается перелететь?

— Долина Валлоа, о которой я говорю, — объяснил Мангурре, — тоже принадлежит Пайре, но это совершенно пустынная местность, и вам там никто не помешает.

— Хорошо, — согласился Миу.

По своей ли инициативе или по предложению начальства, Мангурре сказал, что, если господа чужеземцы будут возражать, Пайра предложит иное место.

— А чем плоха долина Валлоа? — поинтересовался Миу, уловив колебания гостя.

— Нехорошее место, — признался Мангурре. — Глушь, камни, земли нет, да еще вдобавок крысиная чума.

— И вы переселяете нас туда… — укоризненно произнес Миу.

— А что? — Мангурре устроился в кресле поудобнее. — Насколько я понимаю, вас вполне устраивает пустынное место, при ваших возможностях, — он повел рукой, подразумевая окружающую их технику, — расстояния не представляют для вас проблемы, разве не так? Что же касается неплодородной почвы, то мне кажется, вы не собираетесь разводить огороды…

Миу усмехнулся.

— Да и болезнь, я полагаю, вам не страшна, — продолжал Мангурре. — Она не очень заразна, да и вряд ли вы будете охотиться на белоухих крыс…

— Болезнь переносят крысы? — смешался Кениг.

— Да, белоухие крысы, — пояснил Мангурре. — У них довольно красивый мех, но я, если честно, не рискнул бы охотиться — может больная попасться…

— Крысиная чума очень опасна?

— Из четырех заболевших трое умирают, — сказал Мангурре. — Но люди заболевают редко — все знают, что крыс лучше не трогать.

Миу посмотрел на Кенига. Тот пожал плечами.

— С тем же успехом можно наткнуться на опасность и здесь. Это может быть что-то совершенно безобидное для местных жителей, вроде ветрянки, но смертельное для нас. Хотя пока мы ничего такого не нашли, — добавил он, кивнув на экспресс-анализатор.

— Ладно, — согласился Миу. — Посмотрим долину Валлоа.

Мангурре изъявил желание показать чужестранцам новую местность. Миу не возражал. Мангурре попросил только забрать с собой лыжи. Адам, пока Георг готовился к отлету, принес лыжи и пристроил их в тамбуре.

Мангурре добродушно вслушивался в разговор Миу с орбитальной базой. В середине диалога тот обернулся к гостю:

— Мангурре, как ты посмотришь на предложение отправиться сейчас с нами на наш корабль, а в долину Валлоа — завтра с утра?

— Можно и завтра, — отозвался Мангурре невозмутимо. — И в самом деле, нечего там делать на ночь глядя.

— Но ты не против побывать у нас в гостях?

— О нет, — широко улыбнулся Мангурре. — Совсем не против. Я — любопытный.

Если Мангурре и страдал любопытством, то по нему это было незаметно. Без видимого воодушевления, без блеска в глазах, он просидел в кресле весь перелет, наблюдая за меняющейся планетой на экране.

— Хорошо вам путешествовать, — только и промолвил он. Можно было подумать, орбитальная база не произвела на него особого впечатления: миновав шлюз, он принюхался, поморщился, но ничего не сказал.

Миу не терпелось побыстрее изложить свое мнение о планете и людях, ее населяющих, поэтому Кениг взял заботу о госте на себя. Если честно, более всего ему хотелось провести многостороннее обследование гостя, но Томас мялся, не зная, как это предложить Мангурре.

Поужинал гость в общей столовой. Кениг, уловив его нерешительность, тихо попросил не стесняться, есть так, как привык.

— Да не стесняюсь я, — так же тихо проговорил Мангурре. — Только в разных странах разные приличия — я могу есть и по-кейвирски, и по-саутхански… — Он окинул взглядом стол, за которым было шумнее, чем обычно: все старательно делали вид, что присутствие инопланетян за ужином — дело обычное. — Ваша еда пахнет непривычно, — заметил Мангурре. Он рассмотрел столовый нож, попробовал лезвие пальцем, отложил в сторону и, вынув откуда-то небольшой нож с очень коротким, не более четырех сантиметров, лезвием, занялся бифштексом.

Он ел руками, но красиво и непринужденно. Нож, вероятно очень острый, чиркал по тарелке; к тому времени как бифштекс был уничтожен, на тарелке была настоящая сетка из неглубоких порезов.

— У вас непрочная посуда, — заметил Мангурре как ни в чем не бывало.

— Пустяки, — отозвался Кениг. — Ее все равно выбрасывают после употребления.

— Расточительно, — покачал головой Мангурре.

Кениг глянул на экран подсказчика.

— Расточительно? — переспросил он. — Возможно.

Предоставленная гостю каюта была бы безлико-стандартной, если бы Кениг сам не позаботился о некотором уюте. На стену он пустил ротор-слайд с видом весеннего лиственного леса, а на столик поставил пышный букет цветов, сорванных в только что смонтированной оранжерее. Техник-садовник горячо протестовал против разорения первой клумбы, но согласился, что гостю, прибывшему с планеты, где не знают высоких технологий, будет не по себе среди непривычной архитектуры орбитальной базы.

Ротор-слайд Мангурре оценил.

— Забавная картина, — промолвил он, разглядывая шелестящие на ветру ветки. — И глазу приятно. — Он повернул голову: — Кажется, ты хочешь что-то мне сказать, господин?

Кениг помялся.

— Да, — сказал он наконец. И объяснил Мангурре, что хотел бы изучить его организм.

— Зачем? — удивился Мангурре.

— Хочется узнать, чем жители вашей планеты отличаются от нас, — пояснил Кениг. — А взамен, если хочешь, я буду тебя лечить. У тебя болит что-нибудь?

— Я здоров, — отозвался Мангурре. — Вот если бы ты мог подлечить мои зубы…

— Зубы? — переспросил Кениг. — Можно и зубы…

Он отвел Мангурре в медотсек, усадил в сооружение, именуемое некоторыми остряками «электрическим стулом», и занялся работой. Мангурре переносил все процедуры с завидным терпением.

Челюсти его представляли собой весьма печальное зрелище. В один вечер тут явно было не управиться. Кениг сказал об этом Мангурре, тот пожал плечами: «Решайте сами». Кениг переговорил с Миу, потом спросил, не согласится ли Мангурре погостить на базе лишний денек.

— Я не против, — отозвался тот.

— Мангурре, твои родственники беспокоиться не будут? — осведомился Кениг.

— У меня нет родственников, — ответил Мангурре. — А Пайра тревожиться о моей шкуре не станет.

— Вот как?

— Я же должен был отправиться с вами в долину Валлоа, — сказал Мангурре. — Три дня туда, три дня обратно, да еще пару дней на зимние непогоды… В общем, скоро меня домой не ждут.

Он остался на день, потом еще на день. Кениг за это время основательно поработал над его челюстями и подготовил реплантанты. Томас опасался, что сыграет злую роль какой-нибудь неизвестный фактор и приживление не пойдет, — кто их знает, эти инопланетные организмы; однако все получилось хорошо, и Мангурре с комически опухшими щеками чувствовал себя точно так, как чувствовал бы себя обычный землянин, которому пришлось выдержать несколько операций по восстановлению зубов.

Пока все не прижилось, Мангурре приходилось питаться исключительно мягкой пищей. О бифштексах пришлось забыть — Мангурре питался, посасывая через трубочку разнообразные жидкие деликатесы, которыми старался разнообразить его диету Кениг.

К неудовольствию Миу, совершенствование майярского словаря пришлось пока отставить — Мангурре было больно шевелить челюстями, однако он безропотно терпел то, что вытворял с его зубами Кениг.

Попутно Томас поправил и неправильно сросшуюся после перелома голень Мангурре. В результате всех этих процедур на исходе пятого дня, когда наконец-таки окончательно было решено устраивать планетарную станцию в долине Валлоа, Мангурре, кутаясь в свою куртку по самые глаза (потому что было велено беречь пока новые зубы от простуды), прощался с орбитальной базой как добрый знакомец. Его окружали улыбающиеся люди, похлопывали по плечам и спине, сочувствовали «жертве медицинских экспериментов», желали всего хорошего и только что не дарили сувениры на память: Мангурре от любых сувениров улыбчиво отказывался.

Глава 12

В это время Карми, бывшая принцесса Карэна, приближалась к Карэйнвиру. Переход от замка Ралло до Карэйнвира заканчивался вовсе не так, как начинался: в путь Карми и Смирол вышли вдвоем, тогда они были еще одним целым, счастливой влюбленной парой, но тень отчуждения появилась между ними, когда Смирол рассказал о письме Тилины.

— Значит, они прилетели, — молвила Карми, задумчиво теребя меховую рукавичку. — Так скоро…

Смирол не понял ее печали, наоборот, он горел воодушевлением.

— Идем в долину Валлоа! — говорил он. — Интересно же…

— Нет, — покачала головой Карми. — Пошли к Пайре.

— Ладно, — согласился Смирол покладисто. — Пойдем сначала к Пайре.

Этот день — от сумерек до сумерек — промелькнул перед Карми как единый миг. Задумавшись, она не смотрела по сторонам, шла уставившись на кончики лыж, механически переставляя ноги.

Вечером Смирол развел костер и повесил над огнем котелок, в который набил снегу. Когда вода закипела, Карми насыпала в котелок несколько пригоршней покрытых замерзшим жиром шариков кеттохо — «сухого супа» — и повесила в пару над котелком окаменевшие от стужи лепешки.

Дни стояли безветренные, и Смирол, налаживая ночлег, ограничился тем, что нарубил гору веток со стоящих вокруг елей. Пока он деятельно наводил уют, Карми разминала ложкой в котелке слипшиеся шарики кеттохо и помешивала варево.

— Жутко хочу есть! — воскликнул Смирол, валясь на лапник.

Карми протянула ему ложку и лепешку. Похлебка из кеттохо была не очень вкусной, зато очень жирной и очень горячей, да и не требовала почти никаких кулинарных навыков. Кому-то это кушанье могло бы показаться тошнотворным, но Карми уже давно привыкла есть что бог пошлет, да и Смирол тоже особой разборчивостью не отличался.

Перекусив, они начали устраиваться на ночлег. Смирол вытащил из мешков заячьи одеяла. Карми неспешно переобувалась, меняя дорожные сапоги на мяконькие чулочки из беличьего меха.

— Карми, простудишься, — окликнул ее Смирол. Он раздевался, развешивая свои вещи на. жердочках вокруг костра. Раздевшись догола, в одних шерстяных носках, он с победным кличем юркнул в одеяла.

Когда-то Карми сочла за жуткую экзотику рассказы о том, что хокарэмы даже в лютую стужу раздеваются на ночь, считая нездоровым спать в пропитанной за день потом одежде; теперь же она привыкла — быстро, стараясь не дышать, сбросила одежду, покидала на жерди у костра и бросилась под одеяла в горячие объятия Смирола.

Он встретил ее жадными поцелуями, прошептал, прижимаясь к ней: «У, ледышка моя!»

Это была их последняя ночь.

Смирол еще не догадывался об этом — это знала только она одна.

Все. Вот и нет больше непозволительной, противозаконной любви.

— Карми… Душа моя… — Смирол осторожно потеребил её за плечо.

— О-о?..

— Вставай, пора в дорогу.

— Темно еще.

— Пора. Вставай.

Завтрак был уже готов. Карми, просыпаясь, потянула носом аппетитный запах кеттохо и, вскочив, ринулась облачаться в зимние одежды. Это было не очень мучительно — Смирол, вставший рано, уже прогрел одежду над костром.

— Давай не мешкай, — проговорил Смирол, собирая дорожные мешки. — Надо попасть в Карэйн-Орвит до того, как запрут ворота.

Еще один день, солнечный и снежный, смятый в безразличную череду пригорков и спусков. Еще не сгустились долгие зимние сумерки, когда они миновали городские ворота, и еще не подняли мост через ров, из которого на зиму спустили воду, когда они прибыли в замок. Они прошли через двор, оставив лыжи в сенях шумной людской, дальше, в господские покои. Их заметили. Юный оруженосец встал перед ними.

— Господа?.. — предупредительно начал он.

— Мы должны поговорить с кем-нибудь из хокарэмов, — сказал Смирол. — Например, Мангурре…

— Его нет, — ответил юноша. — Позвать Стэрра?

— Да, пожалуйста, — вежливо отозвался Смирол. Несколько минут спустя из темного коридора вынырнул Стэрр, настороженно замер, увидав, кого привела в замок судьба.

— Добрый вечер, браток, — поприветствовал его Смирол и продолжил, отчетливо шевеля губами, но совершенно без звука: — Госпожа хочет говорить с Пайрой.

— Добрый вечер, — кивнул Стэрр, приглашая их за собой. — Пойдемте. — Он выдернул из подставки факел и пошел впереди. Карми последовала за ним, затем — Смирол.

По крутым лестницам они поднялись в покои наместника принцев Карэна.

— Прошу подождать здесь, — попросил Стэрр в мрачной прихожей. Он вставил факел в бронзовую подставку в виде драконьей лапы и скрылся в дверях. Минуту спустя он показался снова: — Входи, госпожа.

Пайра ожидал ее стоя, в почтительном поклоне.

— Здравствуй, Пайра, — сказала Карми. — Извини, что пришла незваная. Мне нужно поговорить с тобой. Стэрр, Смирол, можете идти.

— Что?.. Карми! — удивленно воскликнул Смирол.

— Ты можешь идти, — жестко повторила Карми.

Она отвернулась. Стэрр подергал за рукав ошеломленного Смирола. Тот, поведя головой и не имея слов для ответа, наконец тронулся с места. Они тихо вышли.

Карми подошла к креслу, села.

— Пайра, — сказала она, — расскажи… расскажи о сыне Руттула.

— Что рассказывать? — вздохнул Пайра. — Кто бы мог рассказать, так это Мангурре.

— А он?..

— А он еще не вернулся из долины Валлоа. И не думаю, что скоро вернется.

Настойчивый стук в дверь прервал его.

— Кто там? — грозно отозвался Пайра. — В чем дело, Стэрр?

— Это я, — как-то невнятно, будто у него во рту была каша, откликнулся Мангурре. — Мне подождать?

— Легок на помине! — воскликнула Карми. — Иди, иди сюда.

— А нам можно? — немедленно встрял Смирол.

— Ладно уж, входите, — согласилась Карми. — Стэрр, распорядись там, чтобы вкусненького чего-нибудь принесли.

Мангурре сел на медвежью шкуру у очага. Смирол примостился у ног Карми. Стэрр внес большой поднос с разными зимними лакомствами и поставил на низенький столик.

Карми выбрала коржик поподжаристей и чашку с пышно взбитым ягодным муссом. Смирол немедленно пододвинул к себе блюдо с горячими пирогами. Стэрр принес и пристроил у огня серебряный чайник с подогретым вином.

— Рассказывать сначала или как? — осведомился Мангурре.

— Что ты шепелявишь? — спросила Карми насмешливо. — Зуб выбили? Ух, ты такой буян, небось там дрался…

— Что-то ты, браток, личиком слегка опух, — заметил Стэрр. — И в самом деле, что у тебя с зубами?

Мангурре нарочито широко улыбнулся, демонстрируя безупречно белые зубы.

— Вставные? — поинтересовался Смирол.

— Свои собственные, — похвастался Мангурре.

— Что? — Смирол вскочил и полез заглядывать в рот коллеге. Если бы это зависело только от него, он бы залез в рот Мангурре по пояс.

— Эй-эй, осторожно, — извернулся от его назойливого внимания Мангурре. — Они еще не приросли как полагается, повышибаешь еще!

— Чудеса мирские! — восхищенно выдохнул Смирол. — У тебя отродясь столько не было. Сколько себя помню, у тебя рот щербатый… А те зубы, что еще оставались, вырвали ?

— Не-а, — помотал головой Мангурре. — Подлатали, починили да заново покрасили.

Это сообщение вызвало еще один всплеск энтузиазма у Смирола — он опять полез заглядывать в рот Мангурре, чтобы на практике различить старые зубы и новые.

— Но самое интересное не это, — продолжал Мангурре, отбив атаки рыжего хэйма. — Самое любопытное в том, кто мне чинил зубы.

— Кто? — немедленно спросил Смирол.

— Молодой Руттул собственной персоной. Присутствующие помолчали, переваривая новость. Первым отреагировал Пайра.

— И ты позволил высокому принцу ковыряться в твоей вонючей пасти? — взревел он.

— Он что же, зубодер? — задал вопрос Смирол.

— В своей стране Руттул и сам принцем не был, и сын его не принц, — сказала Карми.

Стэрр промолчал.

— Насколько я понял, Руттулов сын у них лекарь, — сказал Мангурре.

— Какой именно лекарь? — попробовала уточнить Карми. — Лекари разные бывают. Знахари, шептуны, хирурги. Да и брадобреи лекарским делом не брезгуют.

— Да уж не простой цирюльник, — проговорил Мангурре. — Есть в нем и от знахаря, и от хирурга, и от шептуна.

— Это же сколько знать надо! — не удержался Стэрр.

— Знает он немало, — согласился Мангурре. — Зубы он мне отремонтировал в обмен на разрешение изучить мое грешное тело.

— О небеса! Да кому это нужно…

— Ему нужно. Он хотел знать, чем мы отличаемся от них, — ведь в нас так много похожего…

— Мы отличаемся ? — живо спросил Смирол.

— Мы отличаемся, но на удивление мало, — ответил Мангурре. — Я спрашивал Томаса Кенига, он сказал, что на том уровне, которого достигла у них медицина, вся лекарская «аппаратура» — это вроде бы механизмы по-ихнему, — так вот их аппаратура, которая обычно применяется, различий не замечает. В качестве примера молодой Руттул привел записи в медаппаратуре «летающей лодки» отца. Некий молодой туземец был вылечен от болезни, которую младший Руттул назвал «местным видом энцефалита». — Мангурре сделал паузу. — Скажи-ка, Рыжий, случайно это не ты — молодой туземец? Томас Кениг объяснил мне, что он называет энцефалитом. Уж очень похоже на болезнь хэйо.

Смирол, усмехаясь, развел руками.

— Я сразу подумал о тебе, — сказал Мангурре. — Это похоже на тебя, проныра, правда? Поздравляю. Ты уже успел анонимно прославиться в двух мирах.

— Почему — в двух мирах? — спросил Пайра.

— А! Так я же еще не сказал! Они из другого подлунного мира.

— Святые небеса! — воскликнул Пайра. — Мы не еретики, чтобы принять это за правду.

— Ну я не знаю, так они сказали.

Щадя благочестие Пайры, Мангурре существенно сократил ту часть доклада, где говорилось о нахождении того места, откуда явились чужестранцы. Сами-то они тайны из этого не делали, но Мангурре решил пока придержать при себе то, что шло вразрез с представлениями майярцев о мироздании. Все же остальное Мангурре вывалил на своих слушателей, не жалея деталей и подробностей. В ход пошел весь богатый словарь определений: впечатлений было много. Мангурре не забыл даже описать сказочное сантехническое оборудование (Пайра крякнул и смущенно покосился на Карми, пока хокарэм красноречиво распространялся об изумляющем великолепии) .

Под конец рассказа Карми заснула, и приснился ей фотонный корабль в виде громадной иглы с продетым в ушко длинным полупрозрачным шлейфом. Карми летела к нему, как летают дети во сне, — без крыльев, без чего-то похожего и уж во всяком случае без глайдера.

В корабле ее встретил Руттул — такой родной, такой обычный, в своем вечном черном костюме, расшитом золотом.

«Я думала, ты мертв», — говорит Карми, а сердце бьется от радости: как Руттул может быть мертвым — он живой, руки у него теплые, глаза улыбчивые.

«Хорошо, что ты пришла», — ласково говорит Руттул, но невесть откуда выскочил полуголый, растрепанный Смирол.

«Уходи отсюда, душа моя, — кричит он и, схватив за руку, тащит за собой по кривым полутемным переходам. — Это чужаки».

«Это Руттул», — возражает Карми.

«Нет! — орет Рыжий. — Это не Руттул. Это обман. Тут все обман…»

Крик, толкотня и неразбериха… Карми с трудом разлепила веки.

В комнате, где они беседовали вчера, никого, кроме нее, не было, а в соседней — шумно. Там прыгал Стэрр, тренируясь в прыжках, через кинжалы и возлежащего на полу Мангурре.

— Где Рыжий? — спросила Карми.

— Ушел, госпожа моя, — ответил Мангурре, поднимаясь. Стэрр ойкнул и, чтоб не упасть на торчащие острия, рухнул в сторону, круша стулья.

— Прошу прощения, Карми, — сказал он, выбираясь из-под поваленной мебели.

— Далеко он ушел? — продолжала спрашивать Карми. — Когда вернется?

— Не думаю, чтобы он скоро вернулся, — отозвался Мангурре, делая знак Стэрру: «Сгинь». Стэрр бесшумно исчез.

— Что? — переспросила Карми.

— Рыжий забрал у тебя что-то, пока ты спала, госпожа, — пояснил Мангурре, делая неопределенный знак около шеи.

Карми схватилась за грудь, где еще несколько часов назад висели в ладанке Руттуловы четки.

— Он ушел насовсем, — продолжил Мангурре. — Ты вчера будто бы попробовала поставить его на место, а, госпожа?

— Это даже хорошо, что он ушел, — медленно сказала Карми. — Как бы я ему объяснила, что нам надо расстаться?

— Надо ли? — усомнился Мангурре.

— Надо, — твердо проговорила Карми. — Пойдем, Мангурре, поговорим с Пайрой.

— Не стоит пока, — возразил Мангурре. — Пайра только-только спать отправился.

— Да? О чем же вы говорили всю ночь?

— Большей частью о военных премудростях.

— Странно, — промолвила Карми. — А поесть ты мне не раздобудешь?

Между тем ничего странного не было в том, что разговор от инопланетных пришельцев перешел к военным вопросам. Любой новый фактор, мешающийся в жизнь Майяра, должен рассматриваться со всех точек зрения, в том числе и военных. Пайре не понравилось вторжение чужаков прямо в сердце управляемой им провинции, пусть среди чужаков и был сын Руттула, которому волею судеб эта провинция теперь принадлежала.

Пайра не торопился признать сына Руттула своим сюзереном: пусть сначала признает права Томаса Кенига Высочайший Союз — вдруг это дьявольские козни чужеземных магов?

Не нравились Пайре летающие ладьи чужаков. Что же получается: городишь, городишь неприступнейшие замковые укрепления, а какие-то наглецы могут запросто их перелететь? Вот чертовщина!

Пайра предложил натянуть над замком сети, надеясь на то, что они помешают нападению летающих лодок. Мангурре возразил, что эта мера будет совершенно бесполезной. Смирол с ним согласился, напомнив о погроме, который произвела в Колахи-та-Майярэй оскорбленная Карми.

Пайре не нравилось чувствовать себя совершенно беззащитным. Хокарэмы согласились, что положение действительно не очень приятное, но разумные меры оборонительного характера предложить пока трудно.

Смирол нашел в этом еще один повод укорить хокарэмов в пренебрежении точными науками: «Люди совершенствуют свои знания в механике — и до каких чудес дошли!» — «Ты думаешь, это исключительно за счет механики?» — спросил Мангурре. «Механики и других наук, — поправился Смирол. — Не принимать же всерьез рассуждения о магии…» — «Попросишься к ним в ученики?» — «Неплохо бы». — «Ты не пробовал разобраться в устройстве летающей лодки Руттула?» — «Шутишь? Не с моими знаниями в эти премудрости лезть!» — «Неужели так сложно?» — «Ну, Мангурре, уж от тебя-то не ожидал…»

Но Мангурре не стал рассказывать обо всем этом Карми, как не стал говорить и о том, что, когда Пайра, утомленный ночным разговором ушел наконец спать, Смирол вдруг спросил Мангурре, какая муха могла укусить Карми. «В чем дело?» — не понял Мангурре. «Это все из-за Томаса Кенига, — продолжал Смирол. — Это из-за него вся наша любовь пошла вкривь и вкось». — «Ты уверен?» — «О, я — уверен!» — «Карми чтит майярские обычаи? Вот уж не думал…» — «У нее весьма своеобразное чувство долга, — ответил Смирол. — Она готова была разнести Колахи на кирпичики, но в то же время с усердием исполняла поминальные обряды. Святые небеса! Я человек незлобивый, но мне хотелось бы, чтобы этот Томас умер еще во младенческом возрасте!» — «Ну, Рыжий…» — «Карми из чувства долга мучит не только себя, но и других. Готов поставить сотню золотых — этому Томасу Кенигу от нее тоже достанется». — «С принцессами всегда не очень просто, — философски заметил Мангурре. — Что ты страдаешь? Найдешь себе и попокладистей, и красивее». — «По-твоему, Карми некрасива?» — «На признанных красавиц она не похожа». — «Признанные майярские красавицы какие-то полудохлые, а Карми живая», — возразил Смирол. Мангурре подумал, что столь пылко влюбленного хокарэма в жизни не видел, но… может быть, хэйму так и положено? «Что же ты собираешься делать?» — «Ничего. Думаю, нам полезно пока разбежаться в разные стороны. Надо поразмыслить на трезвую голову». — «А потом?» — «Там видно будет», — скучным голосом сказал Смирол. Все-таки он лукавил, этот рыжий хэйм, иначе зачем же он выкрал у Карми вещь, которой она дорожила больше всего? Впрочем, сама Карми восприняла кражу как должное.

И Мангурре, махнув рукой на причуды хэймов, отправился вниз, на кухню, за завтраком.

Пока он отсутствовал, Карми изучила расположение комнат в покоях Пайры и даже умудрилась освободить узницу. Светловолосая девушка в богатом, по лайгарским представлениям, костюме сидела забившись в угол темной комнаты, запертой на засов.

— Ты кто? — спросила Карми, увидев ее.

Девушка ожгла хэйми ненавидящим взглядом.

— Я лайгарского не знаю, — продолжала Карми. — Может быть, ты говоришь по-цахарнски?

— Знаю Цахарн, — быстро ответила лайгарка на древнем языке жителей Герехских островов.

— Кто ты? — спросила Карми. — Ты пленница в Карэне?

— Меня не Пайра в плен брал, — зло ответила лайгарка. — Меня в плен взял молодой Кэйве. Майярцы не знают чести — он подарил меня Пайре.

— Как тебя зовут?

— А ты имеешь право спрашивать меня? — вопросом ответила лайгарка. — Мой отец — правитель Лайгар, я княжна, а ты кто? Не похоже, чтобы ты была благородной крови…

— Мой отец был королем Майяра, — сказала Карми просто. — А мать моя была его законной женой.

— Ты не похожа на королевну.

— Я — Ур-Руттул, — ответила Карми. — Ты слыхала обо мне?

— Ты — Ур-Руттул? Руттул был лайгарец, это правда?

— Нет, неправда. — Карми покачала головой.

В комнате за ее спиной послышался шорох. Карми обернулась и увидела Мангурре.

— Кушать подано, Карми, — доложил он как ни в чем не бывало. И добавил, глянув на лайгарку: — Пайра не велел кормить эту девицу, он думает, поголодав, она станет покорнее.

— А что ты будешь делать, если я приглашу ее к завтраку? — осведомилась Карми.

— Попрошу разрешения к вам присоединиться, — широко ухмыльнулся Мангурре. — Я тоже проголодался.

Еды на огромном подносе, который притащил Мангурре, с лихвой хватило не только двум девушкам и Мангурре, но и Стэрру, который присоединился к ним позже. Вероятно, строптивость лайгарки уже долго лечили голоданием: аппетит у нее был волчий. Мангурре, который счел, что ей много есть вредно, отодвинул поднос подальше и вручил девушке чашку с горячим разбавленным вином.

— Мне нравится эта девушка, — сказал он. — Я хотел просить Пайру, чтобы он отдал ее мне.

— Что он говорит? — спросила лайгарка, звали ее Джанай Кумет.

Карми перевела ей слова хокарэма.

— Майярцы собаки, хуже собак! — воскликнула Джанай Кумет. — Они не знают, что такое честь! — Вино, вероятно, ударило ей в голову, а может быть, эти слова были проявлением строптивости, для лечения которой и прописали голодание.

— В Майяре не уважают побежденных, — медленно проговорил Мангурре на очень плохом цахарнском. — Что за корысть молодому Кэйве или Пайре брать в жены дочь какого-то лайгарского князька? Эти дикарки годны только для развлечения — если, конечно, они красивы.

Джанай Кумет вскочила. Карми удержала ее и усадила на место.

— Слова — вода, — сказала Карми. — Они ничего не значат. Мангурре просто дразнит тебя.

— Знатная лайгарка очень похожа на хокарэми, — продолжал Мангурре, спокойно разглядывая Джанай Кумет. — Девушки из благородных лайгарских семей лучше владеют мечом, чем прялкой.

— Мечи у них слишком легкие, — сквозь полудрему вдруг пробормотал Стэрр.

— Они умеют фехтовать — и очень хорошо. И я хотел бы иметь рядом с собой женщину, которая сумеет встретить лицом к лицу опасность. Ну и конечно, мне хотелось бы, чтобы это была красивая женщина, — добавил Мангурре как ни в чем не бывало.

Стэрр, разлегшийся на ковре у ног девушек, пробормотал:

— А я полагал, должна быть еще и любовь…

— Глупости какие, — отозвался Мангурре. — Сказки для малолетних. Эй, девушка, кто у тебя был жених: тот, кого сама выбрала, или тот, на кого отец указал?

— У меня двух женихов майярцы убили!

— Да, не везет, — согласился Мангурре и продолжил, обращаясь к Карми: — Знатным девушкам и на Лайгарах женихов выбирают родители — абы кому ведь не отдашь свое ненаглядное чадо, а сами-то девки глупые, влюбчивые…

Джанай Кумет набросилась на Мангурре с кулаками; Мангурре увернулся, закрывая от ударов свои только что починенные челюсти.

— Святые небеса! Что за шум? — Пайра в накинутом на плечи старом плаще появился в дверях.

— Разбудили? — обернулась к нему Карми. — Ах, извини. Мы будем вести себя потише.

— Да что уж, — махнул рукой Пайра. — Все равно не засну. Сейчас оденусь. Мангурре, скажи, чтобы принесли мне завтрак.

Он остановил взгляд на Джанай Кумет, помедлил немного, но ничего не сказал, ушел одеваться.

Когда он вернулся и сел завтракать, Карми упорно игнорировала реплики Пайры на майярском языке, вынуждая его говорить по-цахарнски. Пайра покладисто согласился, но, поскольку цахарнский знал плохо, сильно разбавлял его майярскими словами. Разговор шел, впрочем, вовсе не о лайгарской пленнице.

— Готов выслушать слова твоего неудовольствия, — говорил Пайра, — но внезапное появление твоего родственника произошло как нельзя более некстати.

Карми промолчала.

— Я уже подготовил брачное соглашение с госпожой Байланто, — продолжал Пайра. — Теперь все пойдет прахом. Как ты думаешь, молодой Руттул как-нибудь компенсирует мне эти потери?

— Вряд ли, — усомнился Мангурре.

Действительно, появление чужеземных гостей поставило Пайру в крайне неприятное положение. Пока он был наместником принцев Карэна, никто не мог ему указывать, как поступать в личных делах. И Пайра, пользуясь неожиданным возвышением, поспешил устроить свой брак с госпожой Байланто. Брак был выгоден обеим сторонам: Байланто получала в свое распоряжение часть богатств рода Пайры для восстановления Забытой Столицы, Пайра же получал доступ в круг высоких принцев и становился отчимом наследника престола, а потом, в дальнейшем — надеялся Пайра, — мог бы стать и канцлером Майяра.

— Тебе никто не мешает, — сказала вдруг Карми.

— Но… молодой Руттул!

— Разве он предъявил свои права на земли Карэна?

— Он, мне кажется, еще не знает, что имеет на них право, — ответил Пайра.

— А кто ему скажет?

— Э-э… я думал — ты, — признался Пайра.

— Нет, — проговорила Карми. — Я не скажу. Пусть узнает сам.

Пайра оживился, сообразив, что выгодный брак все-таки состоится.

— Разве ты не пойдешь к нему?

— Пайра, что бы ты сказал, если бы к тебе пришел какой-нибудь солли-аргирец и сообщил, что… ну, предположим, твой дядя в результате каких-то злоключений стал вождем солли, а теперь он умер и главенство свое завещал тебе?

— Рассмеялся бы, — улыбнулся Пайра. — Очень мне нужно править у этих дикарей.

— Мы дикари для Руттулова сына, — сказала Карми. — А я не хочу, чтобы на меня смотрели как на дикарку.

— Гордость, госпожа? — посмеиваясь, проговорил Мангурре. — Да ты просто боишься предстать перед твоим пасынком…

— Так уж и боюсь?

— Да, потому что ты вела себя не подобающим вдове образом.

— О небеса, да Томасу до меня и вовсе никакого дела нет. Законная жена Руттула — это Лидия, мать Томаса, а я — не поймешь что для него. Не то дикарка-наложница, не то взятая на воспитание сиротка.

— Ты же принцесса!

— Ха, много мне с того было толку…

— Карми, — тревожно сказал Мангурре, — что же ты делаешь? Тебя же убьют.

— Я постараюсь этого не допустить.

— Карми!

Соображения Мангурре были чрезвычайно простыми: раз Карми не собирается передавать Томасу Кенигу драгоценнейший Оланти сейчас, то можно и вовсе предотвратить это событие. Зачем ожидать, пока чужак вздумает предъявить претензии на высокий майярский престол? Куда лучше незамедлительно ликвидировать наглую девчонку, уже в который раз потрясающую самые священные устои государства.

Даже у самого Пайры могли бы появиться мысли о попытке избавиться от Карми, если бы он не относился к ней с великим уважением. Ее поведение порой приносило неудобства, но Пайра свято помнил, что она дочь короля и высокая принцесса. Он в свое время давал вассальную присягу принцам Карэна, а значит, должен был уважать и тех, кто уже не был обладателем знака Оланти-Карэна.

— Тебя и в самом деле могут убить, — с тревогой сказал Пайра.

— Пока спрячусь куда-нибудь, — легкомысленно промолвила Карми. — А там тише станет.

— В тихой воде рыбку ловят, — с сомнением покачал головой Мангурре.

— Мангурре, скажи, пожалуйста… Если бы я пропала, где бы ты меня искал в самую последнюю очередь?

Мангурре поразмыслил:

— Где? Пожалуй, где бы я тебя искать не стал, так это в монастыре.

— Значит, там и надо прятаться.

— О боги! Да кто тебя в таком виде в монастырь пустит?

— Я могу переодеться, — ответила Карми. — Переоденусь в знатную даму, а Джанай Кумет будет изображать мою служанку… Как, сестренка, ты не против?

Джанай Кумет, быстро сообразив, что любая, даже весьма сомнительная авантюра в обществе Карми будет куда лучше заточения в Карэйн-Орвит, с готовностью поддержала её идею.

— Кто пишет для тебя письма? — спросила Карми.

— Писец Гаор-Вибо или Стэрр, — ответил Пайра.

— Ах, Стэрр? Ну-ка, малыш, берись за стило. Стэрр поднялся и сходил за вощеными дощечками.

— Готов, — наконец сказал он.

Карми, припоминая стиль немногих читанных ею писем Пайры, начала диктовать. Пайра заерзал: по его мнению, обращение к настоятельнице Ваунхо-гори было совершенно неучтивым. В майярском обществе госпожа настоятельница занимала более высокое, чем он, Пайра, положение.

— А, — сообразила Карми, — и точно, она же кузина моему деду.

Карми примолкла на минутку, задумалась и продолжила диктовать. Стэрр невозмутимо перечеркнул то, что она надиктовала ранее, и зачиркал стилом по вощеной пленочке, выцарапывая какие-то странные штрихи.

— Зачем тебе стенография, хокарэм? — спросила Карми, обратив на эти штрихи внимание.

— Мне нравится, — невозмутимо ответил Стэрр.

— Одному нравится механика, другому — стенография, — подтрунил Мангурре. — Что в этом плохого?

— И правда, ничего, — мирно согласилась Карми, продолжая диктовать письмо.

Оно получилось немного неуклюжее, простоватое и со многими изъявлениями почтительного уважения — стиль посланий Пайры Карми скопировала с блеском.

— Отлично, — одобрил Мангурре.

Пайру, однако, несколько смущало содержание письма.

— И верно, — согласился Мангурре, — что-то письмо получилось двусмысленным, Карми. Если бы я почитал его, то решил бы, что господин отсылает в монастырь свою любовницу — спрятать, чтобы не мозолила глаза вельможной невесте.

— Похожа я на отставную любовницу? — с улыбкой спросила Карми.

Мангурре окинул ее критическим взглядом:

— Породы ты хорошей, аоликанской, да только господин красоток предпочитает. А впрочем, если с тебя хокарэмское тряпье снять… Как, Стэрр?

— Карми красивая, — убежденно сказал юноша. — Так Смирол говорит, а он лучше знает.

Пайра маялся, не смея пресечь слишком вольный тон своих хокарэмов. Карми эти вольности явно забавляли.

— Думаю, Стэрр должен проводить тебя до Ваунхо-гори, — проговорил Мангурре.

— А ты?

— А я теперь — фигура слишком заметная, — усмехнулся он. — Ответ придется давать, как я гостил у этих чужаков.

— Ответ? Кому?

— Ну… Логри, Высочайшему Союзу, королю… да всем и каждому, госпожа моя. Шутка ли — молодой принц Руттул объявился.

Карми повернула голову к Пайре:

— Можно, Мангурре будет держать меня в курсе всех дел?

— Разумеется, госпожа. Распоряжайся им как хочешь. Карми поблагодарила.

Мангурре с живостью поинтересовался:

— А ты что, в хокарэмской одежде в монастырь собралась?

Пайра предложил к услугам Карми весь гардероб недавно умершей жены: покойница была одного роста с Карми, хотя и немного плотнее.

Карми выбрала из сундука серое простого покроя молитвенное платье.

— Не на праздник еду, — проговорила она, переодеваясь. — В корсетах ходить, хоть убей, не буду.

Пайра, мучась от нарушения приличий, отводил потупленный взгляд к стене — Карми, как привыкла, переодевалась, не обращая внимания на присутствие мужчин. Она отобрала столько вещей, сколько необходимо было, чтобы не бросалось в глаза, что благородная дама путешествует без багажа.

Мангурре, окинув взглядом отобранные вещи, добавил еще одну простыню и легкое суконное одеяло. Подумав еще, он положил в сундучок расшитые яркой вышивкой башмачки из беличьей замши и ларчик с палочкой сурьмы, румянами и пудрой.

— Я этим мазаться не буду, — брезгливо предупредила Карми.

Мангурре понюхал баночку с помадой и решил, что ее, пожалуй, действительно брать не стоит.

— Ох, не похожа ты на знатную даму, — с сомнением молвил он, качая головой. — Что ты смыслишь во всех этих притираниях и лосьонах?

— Премудрые небеса! Они что, и в монастыре лица мажут? — ужаснулась Карми.

— Тайком, разумеется, — проговорил Мангурре. — Чего же тут страшного. И в монастыре красоты хочется.

Глава 13

Настоятельница монастыря Ваунхо-гори, что в северных землях княжества Байланто-Киву, неприветливо встретила Карми (госпожу Иллик Тайор, как отрекомендовала она себя в письме, будто бы написанном Пайрой): то ли сама Карми поклонилась недостаточно почтительно, то ли у хозяйки было плохое настроение, а может, просто потому, что считала старуха ниже своего достоинства ласково привечать отставную любовницу какого-то Пайры.

Карми, однако, не собиралась специально искать ее расположения, но и помыкать собой никому не позволяла.

— Тебе наговорили что-нибудь обо мне, госпожа? — спросила она прямо.

— Нет, девочка, — чуть помедлив с ответом, промолвила настоятельница. — Я ничего не знаю о тебе. Да и имени никогда не слыхала такого — Иллик Тайор. Надо полагать, оно ненастоящее ?

— Да, госпожа, — просто ответила Карми. — Красивое имя — Тайор, и редко встречается, правда, госпожа?

— Наверное, ты любишь старинные песни, — более доброжелательно заметила настоятельница. — Песнь о прекрасной Тайор Гехарн Ану и баллада об Иллик, невесте королевича Корбу. Ты любишь петь?

— Люблю, — улыбнулась Карми. — Но разве можно петь в монастыре светские песни?

— Почему нет? — удивилась старая монахиня. — В старинных балладах поется о возвышенных чувствах — о чести, о долге…

— И о любви, госпожа, — добавила Карми.

— Ты молода, девочка моя, тебе можно петь и о любви, — ответила она. — Какое твое домашнее имя?

Карми тут же перевела прозвище Сава с сургарского наречия:

— Сабад.

Настоятельнице понравилась эта юная девушка по имени Сабад — понравилась ее простота и искренность, хотя, понимала старая госпожа, за ее появлением в монастыре было что-то не вполне добропорядочное.

Письмо Пайры было слишком прозрачным, чтобы возникла необходимость задавать вопросы, и судьба Сабад казалась совершенно незатейливой и понятной. Девушка не отличается особенной красотой, но ее манеры казались безупречно-естественными и придавали ее гибкой фигурке особую прелесть. . Неудивительно, что Пайра обратил внимание на Сабад, хоть она и не была идеалом красоты.

Однако кто она, эта девушка Сабад? Из какой семьи забрал ее могущественный наместник земель Карэна? Из семьи благородной, это очевидно, но семьи не очень значительной — ведь до монастыря не дошло никакого шума, который непременно бы поднялся, если бы Пайра вздумал забрать женщину из влиятельного и могущественного рода. Скорее всего Сабад была сиротой, за которую не нашлось кому вступиться. А еще Пайра мог забрать жену у какого-нибудь своего вассала. Но даже если это и было так, Сабад не очень расстраивалась.

— Ты незамужняя, девочка моя? — спросила настоятельница. — Если у тебя есть муж, он имеет право отозвать тебя из монастыря.

— Я вдова, — коротко ответила Карми, и старая монахиня, кивнув, приняла это объяснение. По ее мнению, такая юная особа, как Сабад, имела право не запираться в четырех стенах, а брать от жизни все, что та ей предлагала. Жизнь предложила ей Готтиса Пайру — что ж, не так уж плохо. Пайру нельзя обвинить в скупости: своим любовницам он всегда делал щедрые подарки.

— Немного вина? — предложила старая монахиня. — Не стесняйся, девочка.

— Ты очень добра ко мне, ясная госпожа, — отозвалась Карми.

Она встала и сняла ярко начищенный бронзовый чайник с крючка над очагом.

Теплое вино полилось в серебряные стаканы — аромат вина и пряностей наполнил келью.

Настоятельница не ограничивала себя в мирских удобствах и украшениях. Келья была убрана коврами и гобеленами, на полу — коврик из сшитых волчьих шкур; кровать занавешена златоткаными пологами, хотя сама настоятельница ходила в обыкновенном монашеском балахоне, правда весьма хорошего сукна.

Образа, висевшие в келье, были знаменитой в Майяре восточно-ирауской работы; священная книга «Тэ гемайо литти», в переплете из золотых полосок и красного сафьяна, лежала на особом резном столике. И если стаканчики, в которые Карми налила вино, были серебряными, то только потому, что настоятельница, как многие в Северном Байланто, была убеждена, что есть и пить здоровее из серебра, а не золота.

Сохраняя на лице непринужденную улыбку, Карми с поклоном подала стакан с вином на небольшом подносе. В душе, однако, Карми сомневалась, что все делает как полагается, — три года уже Карми была свободна от обязанностей соблюдать этикет, кое-что могло и забыться. Видно, какие-то ошибки Карми все-таки совершила, потому что настоятельница спросила:

— Тебе не часто доводилось прислуживать высоким господам, девочка?

— Да, госпожа, — призналась Карми.

— Не стоит смущаться, Сабад, — отозвалась настоятельница. — Главное — уверенность, остальное неважно.

— Тебе просто советовать, ясная госпожа, — проговорила Карми. — А как быть уверенной, когда не знаешь приличий? Я вот даже не знаю, могу ли я уже сесть и выпить вина?

— Полагается сделать реверанс, спросить, не нужно ли еще чего, и только потом, после еще одного реверанса, садиться. А пить ты можешь, только когда я сделаю три глотка. Но сейчас всего этого не надо. Садись, Сабад, и можешь пить — ведь ты не прислуга, а моя гостья.

Карми, изображая смущение, произнесла:

— О, я не смею…

Старая монахиня покровительственно похлопала ее по руке:

— Не стесняйся, девочка моя. Я уверена, мы с тобой хорошо поладим.

Настоятельница завела разговор о Южном Павильоне, где намерена была поселить Карми:

— Боюсь, тебе покажется там скучно, Сабад. Павильон стоит на отшибе, место тихое, а сейчас, зимой, даже угрюмое.

— Я как раз хочу сейчас тишины и одиночества, — сказала Карми. — Не хочу, чтобы меня теребили и расспрашивали. Мне надо многое обдумать, ясная госпожа.

— Зимними ночами там бывает жутко, — проговорила настоятельница. — Но Ваунхо-гори — монастырь не очень просторный, скорее у нас тесно. А в Южном Павильоне жить зимой никто не хочет. Как-то совестно отправлять тебя туда одну, девочка.

— Я не одна, — ответила Карми. — Со мной лайгарка. Вдвоем не так страшно.

Настоятельница подумала, что уединение с дикаркой в качестве компаньонки ее устрашило бы больше одиночества, но ничего не сказала, раз Сабад не видела в том никакой угрозы для себя.

— Кстати, о лайгарке, — вместо этого произнесла она. — Может быть, стоит подумать о том, чтобы обратить ее в истинную веру?

Карми помолчала, обдумывая ответ.

— Госпожа моя, — сказала она, — майярцы отобрали у Джанай Кумет родину, семью, честь, высокое положение… Было бы жестоко отбирать у нее и веру предков.

Настоятельница уловила в словах Карми еще ни разу не прозвучавшую жесткость. Но она уже определила «девушку Сабад» как сильный характер, и лишнее подтверждение этого лишь позабавило ее.

— Что. ж, дитя мое, — молвила она, — может быть, ты права. Но что я тебя задерживаю? Уж стемнело давно, а тебе еще надо устроиться в павильоне… Прости старухе болтливость, детка. Иди, иди, ты, наверное, устала с дороги…

Пока Карми беседовала, Джанай Кумет и две монахини приводили павильон в жилой вид. Сквозь щели в ставне намело снегу; холод в комнатах стоял, казалось, даже больший, чем снаружи.

Монахини выгребли снег из комнаты, где стояла кровать. Лайгарка метелкой из хвойных веток смела сор и начала распаковывать узлы, с которыми приехала Карми. Сначала она положила на доски кровати волосяной тюфяк, сверху бросила пуховую перину, подложив изголовье, потом на перине расстелила нежную меховую простыню и накинула поверх двухслойное одеяло из рыжего лисьего меха.

Монахиня растопила очаг, но теплее в комнате не стало. Жаровню с угольями поставили в ногах кровати. Из кладовки принесли огромный котел, подвесили над очагом и набили его снегом.

Карми подошла к павильону как раз в то время, когда снег в котле растаял. Джанай Кумет, выскочив во двор, нагребала в широкий противень снег, чтобы добавить еще; Карми помогла ей занести противень в комнату.

— Искупаемся сегодня? — спросила Карми. — Уж очень я замерзла!

— Ох, вода еще не скоро нагреется, — с сомнением сказала Джанай Кумет. — И я не думала, что ты, госпожа, тоже захочешь купаться.

— Я разбаловалась в Ралло, — проговорила Карми, подбрасывая в очаг дрова. — В Ралло горячей воды много, ее боги греют. Купайся сколько хочешь — трудов никаких.

— А у нас греть приходится, — вздохнула Джанай Кумет. — Хорошо еще, в нашем доме служанок было много, они воду и таскали.

Пока вода грелась, девушки приготовили ужин и поели; потом наконец Джанай Кумет, приподняв крышку, сказала:

— Ну вот, можно и искупаться.

Она поискала ведра, чтобы перетаскать горячую воду в стоящую рядом высокую лохань, но Карми покачала головой — это делается не так. Она прикрепила к специальному пазу в котле желоб и опустила другой его конец в лохань. Налегая всем телом на рычаг так называемого хорайто-лоту, направила груз, подвешенный к другому концу рычага, прямо в котел. Опускаясь, груз вытеснял воду, и она побежала по желобу.

Джанай Кумет, поняв, в чем дело, принялась помогать. Грузом в хорайто-лоту служил огромный глиняный кувшин, в который насыпали песка, чтобы он не всплывал в котле. Кувшин заполнял вовсе не весь объем котла; когда кувшин лег на дно, в котле оставалось еще около четверти объема воды, но это было уже неважно — остаток воды девушки набрали в ведра.

Ежась от холода, девушки разделись, облились водой, быстро намылили друг друга и еще раз облились водой. Места в лохани хватило обеим; обе прыгнули в воду и замерли, нежась в горячей воде. Из лохани выбираться не хотелось, но вода стыла быстро, и девушки с визгом перебежали на кровать зарываясь в одеяла.

Утро было солнечное, приветливое; оно осветило убогие стены павильона и беспорядок в комнате.

— Какой ужас! — вздохнула Карми. — Хо-олодно, студено.

Ей уже не раз приходилось бывать в северных краях; задерживая дыхание она нырнула в промороженную одежду. Джанай Кумет последовала ее примеру. Поспешно затягивая шнурки платья, она спросила:

— Убирать будем, госпожа?

— Да-а, — пробормотала Карми. — Будем убирать. Тщательно обмели от паутины потолки и стены, устелили пол сухим камышом, для свежего запаха набросали елового лапника. Ставню поправили, оконницу обтянули промасленным полотном взамен того, что изгрызли мыши.

— Ну вот, теперь и жить можно, — с удовлетворением отметила Карми. — А не искупаться ли нам?

Искупаться, впрочем, удалось не сразу. Вода не успела нагреться, а за Карми прибежала вертлявая послушница — госпожа настоятельница звала гостью к себе.

Оказалось, Карми допустила два промаха: во-первых, не была на утренней молитве, во-вторых — не явилась и в трапезную.

— Ох, молодость, — качала головой настоятельница. — Проспала небось, притомившись с дороги?

Карми, скромно потупившись, виновато кивнула.

— Так ты, верно, голодная по сию пору сидишь?

— Мы доели дорожные припасы, госпожа, — ответила Карми.

— Ну дело ли это — всухомятку жить? — укорила настоятельница. Чувствуя к юной гостье истинное расположение, она приняла ее под свою опеку. — Я пришлю тебе девушек прибрать в павильоне…

— Там уже убрано, ясная госпожа. Мы с утра как раз этим занимались, — ответила Карми.

— О! — удивилась старая дама. — Быстра ты, девочка моя. И как тебе новое жилье? Там, конечно, холодно, неуютно…

Карми, сравнивая монастырский павильон с башней в замке Ралло, не видела никакого особенного неуюта. Она горячо заверила, что жилье ей вполне по нраву.

— Особенно хорошо, что можно воду греть, — говорила Карми. — Я без купаний себе жизни не представляю…

Она осеклась.

— Экая ты дикарка, — заметила настоятельница. — Недаром с лайгаркой так спелась.

Карми пожала плечами. Жест был несколько вольным — никто не стал бы вести себя так в присутствии настоятельницы, и та была неприятно удивлена.

— Девочка, где твое почтение? — резко спросила она. Карми опомнилась:

— О боги! Опять я что-то сделала не так.

— Кто тебя воспитывал, девочка моя ? Карми промолчала.

Ох, трудно сдерживать свои привычки. Они то и дело подводили ее — и в то же время все больше вызывали симпатии монахини. Она видела в этих невольных, порой не замечаемых самой Карми, проступках нечто от первобытной непорочности; такие, как она, думала настоятельница, если и грешат, то по неведению и чистота их помыслов остается незамутненной даже среди житейских бурь…

Монастырская жизнь не казалась Карми скучной; пока она привыкала к новому укладу, осматривала все, что было в монастыре достойно внимания, а такого здесь было много: древние иконы, статуи, храмовая утварь. Иные предметы вызывали в памяти разные исторические события: вещи были подарены монастырю великими людьми прошлого или созданы легендарными мастерами, а иные вещи и сами по себе были легендой — они упоминались в старинных священных книгах.

Вечерами Карми и Джанай Кумет сидели у очага, вязали и учились друг у друга: Джанай Кумет осваивала майярский, Карми — язык, почти не изменившийся с тех пор, когда на нем разговаривали вольные тэрайны. К изумлению своему, Карми обнаружила, что лайгарцы и по сию пору называют себя тэрайнами, да и само слово это, оказалось, означает всего-навсего «настоящие люди». Выяснилось, что почти все северомайярские слова, относящиеся к лошадям и к тому, что с ними связано, — тэрайнского происхождения: до тэрайнов в этих краях лошадей редко видели. Странно было это осознавать.

Иногда вечером настоятельница звала Карми к себе — тогда часы проходили в рассказах о древних временах и великих людях, в распевании старинных баллад и чтении стихов, многие из которых сложили так давно, что имена их авторов затерялись в веках. Джанай Кумет в это время тихонько сидела в углу, вслушиваясь в полупонятную речь. Она оживилась только однажды, когда Карми вздумала рассказывать лайгарское предание о тэрайнском князе Шэнге Паиви. Госпожа настоятельница изумленно вскинула брови — ведь речь шла о враге майярских государей, но самонадеянную рассказчицу не оборвала. Карми же ловко закончила свое повествование:

— Он дед госпожи Лавики-аорри, а среди ее потомков немало было славных майярских государей!

Настоятельница была успокоена — получалось, что сказание было об одном из ее предков.

И все бы у Карми хорошо складывалось, если бы не постоянные думы о ее неприкаянной судьбе. Когда она стояла в храме во время утренних и вечерних молитв, ее мысли обращались к Руттулу. Есть такая вещь — долг, и она не выполнила его. Как можно не поспешить к Томасу Кенигу, как можно скрывать от него место, где похоронен его отец, как можно утаивать от него Руттулово наследство? Но ей казалось страшным появиться перед ним. Стыдно было отчитываться за все то, что натворила она за годы после смерти Руттула. Как она себя вела, о боги, вспомнить без омерзения нельзя: уронила имя сургарского принца, смешала с грязью, а потом и свое высокое звание опозорила, связавшись с рыжим сыном рабыни-лайгарки.

Руттул нарушал законы, но уважал обычаи, она же безрассудно отвергала самые устои майярского государства, прибегая к законам, только когда требовалось спасать свою никчемную, пропащую жизнь.

Как, как отчитаться за это перед сыном Руттула?

Но служба заканчивалась, и она выходила из сумрачного храма на солнечный двор, и Смирол уже не казался ей таким уж позором, и Томас Кениг уже не пугал — до ночи, пока в минуты перед сном она вновь не вспоминала о своих прегрешениях.

Неспешно подошла весна. Еще не весь снег стаял, а обитатели монастыря почти все свое время стали проводить во дворе, радуясь теплому ветру и расцветающей природе. Как раз тогда Карми и занялась делом, которое удерживало ее в стенах павильона.

Там у окна стояла конторка, за какими обычно работают переписчики; в шкафчике нашлось все для приготовления чернил, там же лежали превосходные перья и тростниковые ручки. Небольшая бронзовая песочница была настоящим произведением искусства, песок в ней был белый, чистый, мелкий. Особенно восхищала Карми киноварь — настолько, что однажды она не выдержала, достала флаконы с красками и сшитую из листов пергамента тетрадь.

На несколько мгновений она задумалась: что бы такое написать? Потом решительно вывела начальные слова песни: «Алойта дэнаи» («В сердце моем»). Она старательно украсила эти два слова завитушками, добавила несколько черточек обыкновенными черными чернилами и аккуратно дополнила замысловатый узор тремя точками золотой краски.

Раскрытая тетрадь с этими словами пролежала на конторке несколько часов. Карми порой подходила, любовалась пламенеющими словами и подумывала, о чем будет писать дальше, а вечером убрала тетрадь в ящик. И вынула только на следующий день после утренней службы и завтрака.

«В сердце моем печаль.

В сердце моем долг борется с любовью, и это причиняет мне боль, которую стерпеть трудно. Как мне быть, кому мне выплакать эту боль, кто поймет меня?..»

Когда Карми писала, мысли сами приходили в порядок. Она еще не была готова принять решение, но необходимость этого решения уже признана — и верность этому решению тоже. Если она его примет — придется идти до конца.

Ах, как сложна и запутанна жизнь! И Карми, укладывая мысли свои в длинные, замысловато-изящные, со скрытым ритмом фразы, возможно, не была точна в том, по каким мотивам она совершала те или иные поступки, однако она была искренна, ибо сейчас понимала свои действия именно так.

Однажды госпожа настоятельница, позвав ее к себе, сказала:

— Дитя мое, где-то там в твоем павильоне, среди вещей Аоры-переписчицы, должна быть тетрадь. Пожалуйста, найди ее и принеси мне.

Карми покраснела, сообразив, что свои излияния пишет в чужой тетради, да еще из новых, нескоблёных листов пергамента наилучшей выделки.

— О… госпожа моя, — проговорила она смущенно, — боюсь, тетрадь я испортила. Разрешите мне написать Пайре, он пришлет со Стэрром новую.

Настоятельница удивилась, но виду не подала. Как смеет эта девочка, пусть она и благородного рода, так фамильярно говорить о наместнике княжества Карэна? Видно, Пайра всерьез влюблен в нее, если позволяет такое.

— Тебе нельзя писать Готтису Пайре, — сурово ответила она. — Да и он поступает необдуманно, посылая тебе подарки со своим хокарэмом. Пайра женат на принцессе, это оскорбление ее высочества.

За все время пребывания Карми в монастыре Стэрр приезжал еще два или три раза, привозил одежду более подходящую по сезону и разные мелочи. Карми запоздало сообразила, что по отношению к госпоже Байланто это действительно выглядит некрасиво. Ну послал бы Пайра простого слугу, это еще ничего, но хокарэма…

— О-ой! — вздохнула Карми, приложив руку к щеке. — Боги небесные, как же это я не сообразила!

— Госпожа Байланто приезжает послезавтра, — продолжала настоятельница. — Тебе, пожалуй, лучше на время ее визита покинуть монастырь и удалиться в один из лесных скитов.

Совет был хорош, но только в том случае, если бы Карми и в самом деле была любовницей супруга высокой принцессы.

— Госпожа Байланто едет на лето в Забытую Столицу, — объясняла старая монахиня, — и по дороге остановится у нас.

По дороге? Но трудно сказать, что монастырь находится по дороге из Пайер-Орвит, где принцесса провела конец зимы и весну, в Забытую Столицу. Есть пути и покороче, да и поудобнее. Нет, госпожа Байланто едет сюда вовсе не для того, чтобы поклониться святыням.

— Я не поеду в скит, госпожа моя, — твердо заявила Карми. — Если госпожа Байланто приедет и спросит меня, мне все равно придется возвращаться.

Старая дама пожала плечами:

— Как хочешь, дитя мое. Ты смела, но неразумна.

Карми почувствовала, что ее отказ уехать чем-то задел настоятельницу. Она же хотела «девушке Сабад» добра. Встреча всесильной принцессы с безвестной, но удачливой соперницей, похитившей сердце ее супруга, могла закончиться очень плачевно. Лучше бы убрать Сабад подальше: с глаз долой — из сердца вон, глядишь, и минует гроза голову безрассудной девчонки…

— Как хочешь, дитя мое.

Вернувшись в свой павильон, Карми встала у конторки и записала последние слова своей исповеди:

«В сердце моем любовь и горе, долг и преступление, в сердце моем — жгучая отрава.

В сердце моем — печаль».

Это была последняя страница тетради, и внизу Карми нарисовала золотом изысканно-изящное соцветие ранага, а рядом с ним — черный колючий чертополох, лукаво сияющий алой шапочкой цветка. (Она не думала о том, что это значит, но годы спустя, когда тетрадь эта вошла в литературу Майяра под двумя названиями — «Алойта дэнаи» и «Плач по Руттулу», — утвердилась версия, что рисунок символизирует Руттула в виде золотой грозди и рыжего хэйма Смирола в виде красноголового чертополоха.)

Глава 14

Госпожа Байланто прибыла в монастырь под вечер. Старая настоятельница поспешила к ней, но высокая принцесса хоть и поприветствовала ее учтиво, все же до длительной беседы не снизошла: тотчас же осведомилась о юной даме, которая уже несколько месяцев пользуется гостеприимством монастыря. Настоятельница велела послушнице сбегать за Иллик Тайор, но Байланто возразила:

— Что вы, что вы, это неудобно! — и послала с послушницей одну из своих придворных дам.

Удивленная настоятельница увидела, как стремительно вбежавшая Сабад остановилась на пороге, попробовала сделать церемонный реверанс, но Байланто, схватив ее за руку, притянула к себе, обняла, поцеловала.

— Сестрица, во здравии ли ты? — спросила Байланто.

— О, что со мною сделается! — рассмеялась Карми. — А как у тебя с Пайрой?

Байланто усмехнулась. Она оглянулась, но настоятельница деликатно удалилась, оставив подруг одних.

— Тебе здесь не скучно? — спросила Байланто.

— Мне не бывает скучно, — ответила Карми. — Вечно что-то вокруг меня происходит.

— Ты еще не решила, чью сторону принимаешь? — Байланто была настойчива и сразу перешла к делу.

— Решила, — медленно проговорила Карми. — Но могу ли я ожидать, что ты меня поддержишь?

— Твое решение затрагивает мои интересы?

— Не знаю, — ответила Карми. — Я вообще плохо понимаю, почему ты до сих пор меня поддерживала. Чем вызвано твое расположение?

Байланто сказала:

— Наверное, тем, что я когда-то завидовала тебе. Карми удивилась:

— Мне можно завидовать?

— Я была влюблена в Руттула. — Байланто грустно улыбнулась. — Это новость для тебя?

— Новость? Да, — согласилась Карми. — Ты меня поражаешь, сестрица. Ведь ты никогда его не видела. Или это как в старинных преданиях, когда влюблялись даже не по портретам, а по рассказам?

— Представь себе больную девушку, полупарализованную, месяцами лежащую в одной и той же комнате, в одних и тех же четырех стенах. Что у меня за развлечения были? Рукодельничать лекари запрещали, оставалось только зазывать К себе певцов да сказителей, разглядывать миниатюры в полуобгоревшей старинной книге да молиться. От скуки я выучилась читать. Книга оказалась трудом какого-то старинного историка о Забытой Столице, сейчас я даже не знаю, кто ее написал, — автор не входит в число канонических.

Байланто оглянулась на Карми. Карми сидела сложив руки на столешнице — слушала внимательно.

— Жутко, — промолвила она, прерывая паузу. — Болезнь и беспомощность — что уж хуже…

— Ах, разве я об этом? — с досадой вздохнула Байланто. — Я читала о великолепном, царственном городе, рядом с которым Гертвир и Тлантлау — жалкие деревушки, о роскошных дворцах, о пышных садах, о прудах, где жили златохвостые рыбы и черные цапли, — о сказочном городе, столь огромном, что его нельзя было пересечь из конца в конец за один день от восхода до заката. И жили в нем герои, полубоги, легендарные цари и князья, рядом с которыми наш Высочайший Союз — бледные тени.

— Ты преувеличиваешь, — заметила Карми. — Ничтожеств всегда хватало. А покойного Горту… да и Марутту, что ныне здравствует… тенями не назовешь.

— Ты сравниваешь лисью хитрость с утонченным благородством, — отозвалась Байланто.

— Я думаю, в Забытой Столице хватало и умных политиков, — возразила Карми. — Впрочем, продолжай.

Байланто продолжила.

И в те же дни, когда она читала о легендарных князьях, а сказители повествовали о подвигах Ваору Танву, бродячие торговцы всякими безделушками рассказывали о самой яркой фигуре современного Майяра — сургарском принце Руттуле.

Эти россказни превращались в жаждущей приключений душе юной девушки в легенду о рыцаре божественного происхождения; быстрый взлет Руттула потряс Оль-Байланту, и она с горящими глазами слушала о том, как Руттул сверкающим мечом поражал своих врагов.

(«Чушь, — фыркнула Карми. — Руттул был мечник никудышный, да и вообще не воин».

«О, Карми!..»)

И когда юная Оль-Байланту стала поправляться, она, едва встав на ноги, предприняла путешествие в Сургару. Двоюродную родственницу, настоятельницу одного из монастырей, удалось склонить к пособничеству: она, волею отца попавшая в монастырь в весьма нежном возрасте, обожала любовные интриги и была склонна поощрять легкомыслие. Молодую госпожу настоятельницу смущало только то, что до Сургары путь далек, а Оль-Байланту еще не выздоровела окончательно.

(«Видела бы ты меня — бледная как мел, ветром шатает, не хожу, а ковыляю… Обольстительная красавица, одно слово!»)

Но путь до Сургары и в самом деле далек: путь на лошадях, а потом морем, и вот наконец окрепшая под весенним солнцем и теплым ветром юная дама прибыла в Тавин.

Цвел ранаг, город был окутан праздничным, легким настроением. Горожане катались на парусных лодочках по озеру; на мелководье — бесчисленные стаи птиц, в том числе и черных цапель, давно уже исчезнувших в Майяре.

(Карми заулыбалась, вспоминая. Пора, когда цветет ранаг. Самое любимое время года…)

В тот месяц Оль-Байланту наделала много глупостей. Руттул оказался не таким, как она ожидала: он был учтив, но к юной даме отнесся без особого внимания. Зато Метто, его молодой, богатый и любезный помощник, окружил Оль-Байланту нежной заботой — и был вознагражден за это.

Оль-Байланту потеряла голову. Непозволительная связь была короткой и длилась всего несколько недель; очень быстро Оль-Байланту поняла, что Метто привлекают не ее достоинства, а высокое происхождение. Молодой Метто, сын рабыни, лелеял свою гордыню, и Оль-Байланту, едва поняв это, бросила его.

Лето клонилось к осени; ранаг давно отцвел, на его ветвях висели гроздья мелких несъедобных ягод, из-за моря дул надоевший уже горячий ветер, с ветром в Сургару залетали стаи саранчи. И Оль-Байланту вдруг, в один час соскучившись, отправилась домой.

В Сургару приехала наивная болезненная девочка. Уезжала — умная, уверенная в себе молодая женщина.

— И все же это было прекрасное лето, — мечтательно улыбнулась Байланто. — Жаль только, что подобных дней так мало в жизни.

Карми вдруг сказала:

— Я хочу, чтобы молодой Руттул стал принцем.

— Это было бы хорошо, — с улыбкой сказала Байланто.

— Хорошо? Чем?

— Майяр зашевелится.

— Майяр вскипит, — возразила Карми. — Страшные дела заварятся.

— Забавные, — качнула головой Байланто. — В мутной водице рыбка ловится…

— И что ты думаешь выловить? — поинтересовалась Карми.

— Я готова воспользоваться всем, что подвернется. Карми промолчала. Байланто своего не упустит. Но стоит ли вставать у нее на дороге?

— А тебе самой родичи Руттула мешают? — спросила Карми.

— Совершенно нет, — искренне ответила Байланто. — Но я не хочу нарушать решение Высочайшего Союза.

— А что он там нарешал?

— Он запретил всем, кроме Пайры, разговаривать с чужеземцами.

— И не разговаривают?

— О, да где охотников найдешь? Я, правда, с удовольствием с ними побеседовала бы, но, знаешь…

Карми кивнула.

— Законы нужно соблюдать, — как бы про себя сказала Карми и поинтересовалась вслух: — А как Союз отнесся к моему бегству из Ралло?

— Поэтому-то я и хотела тебя видеть, — ответила Байланто.

Она рассказала. Высокие майярские князья, узнав о том, что Карми больше не появляется в Ралло, внешне никак своего неудовольствия не проявили. Но! Как донесли шпионы принцессы Байланто, Марутту имел разговор с Лойто Те Гемаи, наставником секты Телой-аостеи.

— Телой-аостеи ? — пренебрежительно фыркнула Кар-ми. — Кому они нужны?

— Твоим врагам, — ответила Байланто. — Ты слушай, слушай…

Эта секта, имевшая в прошлом от духовных и светских властей одни неприятности, в последние годы неожиданно получила от них тайную, но существенную поддержку.

Телой-аостеи поклоняются Третьему Ангелу. Появление Карми, хэйми Третьего Ангела, не может быть безразличным для членов секты — им придется решать, как относиться к ней. Мнение, сформированное Марутту и Кэйве, объявило Карми самозванкой. Для фанатиков, которые в иные годы приносили своему божеству человеческие жертвы, подобное мнение было равносильно смертному приговору для хэйми Карми.

— Тебе не приблизиться даже к долине Валлоа, — сказала Байланто. — Тебя убьют. Пожалуй, лучше будет, если ты напишешь молодому Руттулу письмо.

— Я хотела бы посмотреть на него, — возразила Карми. — Вдруг, взглянув, я передумаю отдавать ему свой Оланти…

— Кстати, где твой Оланти?

Карми открыла было рот, но не ответила; она покраснела и по-детски выпятила губу, отчего лицо ее приняло виноватое выражение. Потом она хмыкнула.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Байланто.

— Мне надо повидать Смирола.

— Я напишу ему письмо, он сейчас тоже в Валлоа…

— Нет, — качнула головой Карми. — Я пойду туда.

— О боги! Я уже битый час объясняю, что тебе опасно появляться на людях.

— Даже самый безрассудный телой-аостеи не рискнет убить святотатца в присутствии хокарэма.

Байланто промолчала. Где Карми собирается взять хокарэма? Своих у нее нет, ни один райи не наймется к нарушителю решения о ссылке, так на кого же она надеется? На то, что Байланто даст ей одного из своих?

Карми усмехнулась, как будто прочитала ее мысли:

— Не беспокойся, сестрица, меня не так легко убить… Байланто с сомнением покачала головой.

Карми глянула в окошко:

— О, засиделась я с тобой. Уже темно, а завтра с утра я выйду в путь. Надо сегодня собраться…

Провожая ее до двери, Байланто молчала. Только когда Карми переступила через порог, она проговорила:

— Один из земляков Руттула идет сейчас от Камаха к Валлоа.

— Идет? — обернулась к ней Карми. — Трудно поверить. Мне говорили, они летают на каких-то странных штуках…

— Эта самая летающая штука осталась лежать под оползнем в горах Камаха, — ответила Байланто. — Парень идет пешком.

— Интересно… — протянула Карми, еще раз кивнула госпоже Байланто и поспешила в свой павильон.

Глава 15

Короткий дождичек даже не прибил пыль на дороге; солнце не удосужилось спрятаться за тучу, и одинокому путнику тоже не пришлось искать укрытия.

Уже который день Крамер бредет по этой дороге. Теперь он даже не клянет свою беспомощность и неприспособленность к этому полудикому миру. Чего теперь сетовать на легкомыслие, из-за которого объявил вылет в одно место, полетел в другое, вышел погулять в третьем — и вот тут-то его флаер накрыло оползнем, и он, дурак, остался без каких-либо средств связи и припасов в четырехстах километрах от базы. Да, игра до добра не доводит. Это на Земле можно небрежно пристегнуть «Биком» к комбинезону; потеряешь — ничего страшного. Здесь — дело другое: когда он, потрясенный зрелищем обвала, сминающего всмятку флаер, наконец закрыл рот и схватился за «маячок», то нашел там только булавку, на которой должен был крепиться аппарат.

Крамер помялся еще, побегал без толку вокруг груды камней, под которой был погребен флаер, полез было раскапывать, но оползень напомнил о себе струйкой бодро прыгающего гравия — и Крамер, чертыхаясь, отступил.

Помощи ждать было неоткуда. Искать его начнут самое раннее через сутки, и поиски начнут с Северного Миттаура, куда он планировал забросить записывающую аппаратуру. Пока разберутся, что аппаратура до сих пор лежит на складах, будут обследовать трассу на Миттаур. Наверняка на это у них уйдет неделя, не меньше.

«Да за неделю, — прикинул тогда Крамер, — я и сам пешком до базы доберусь».

Он решил в уме небольшую арифметическую задачку: «Расстояние четыреста километров, скорость пешехода — пять километров в час, итого чистого времени пути — восемьдесят часов. Восемьдесят часов на семь дней… Хм! Лучше, пожалуй, на восемь…»

Тут ею самоуверенности малость поубавилось, но Крамер напомнил себе, что он человек молодой, достаточно сильный, физически подготовленный… Неужели он не в состоянии идти по десять часов в день?

И пошел. Пошел на север, героически преодолевая препятствия в виде ручьев, болот, холмов и кустарников.

Что ж, шагай, шагай, Валентин Крамер…

Подумаешь, четыреста километров!

За первые три дня, по бездорожью, Крамер прошел едва ли десятую часть пути. Он ходил кругами, постоянно двигаясь в обход, пугал зверей, ломясь по их тропам, чуть не потерял ботинок, угодив ногой в топь, исхудал, питаясь чем попало — главным образом нераспустившимися почками низкорослого кустарника, о которых точно знал, что они съедобны. Крамер в свое время пренебрег курсами по выживанию, помнил только, что кто-то из ребят, знакомых с этой проблемой, уверял его, будто, оказавшись в местах с незнакомой флорой и фауной, безопаснее всего питаться личинками насекомых, но Крамер надеялся, что чаша сия минует его. Огня он добыть не умел, поймать какую-нибудь зверюшку — тоже; на исходе третьего дня он нашел большую черепаху, но даже ее не смог убить: стучал по панцирю камнем — не расколол. Черепаха грозно шипела на него, и Крамер, раздосадованный, оставил в покое несчастное животное.

На четвертый день стало несколько лучше. Во-первых, он вышел на дорогу, а по дороге, пусть даже она пыльная, грунтовая, идти куда удобнее и веселее. Во-вторых, здесь было куда больше шансов добыть продовольствие. У Крамера в кармане завалялось несколько серебряных монет, взятых скорее для коллекции, чем для каких бы то ни было финансовых операций, — впрочем, и через неделю путешествия это серебро осталось при Крамере. Никто из майярцев не соглашался продать ему хоть что-либо из продовольствия. В Майяре действовал указ короля, запрещающий общаться с чужаками из долины Валлоа, и люди попросту старались не замечать Крамера, как не замечали они, например, хокарэмов. Было, однако, и отличие. Если хокарэм желал, чтобы его заметили, ему старались скорее услужить. С Крамером дело обстояло иначе: люди отмалчивались и демонстративно поворачивались спиной. Крамер нашел выход в элементарном воровстве. Было очень неудобно брать еду на глазах у ее законных владельцев, но быстро привыкаешь, если тебе помогает голод.

На девятый день, около полудня, Крамер свернул с дороги, чтобы пообедать. Он уже втянулся в размеренный ритм ходьбы, у него уже не так, как в первые дни, болели ноги и ломило в спине — он выработал довольно четкий график, которого старался тщательно придерживаться. Педантичностью он спасался от усталости и безнадежности: было легче идти, зная наперед, что в такой-то час он сядет обедать, а в такой-то остановится на ночлег.

Он устроился под чахлым деревцем, вытянул гудящие ноги и развернул изъятый у одного крестьянина сверток с едой. В этот раз ему достались несколько вареных клубней, имевших густой гороховый привкус, крупная синяя луковица и полкаравая темного вязкого хлеба.

И в этот момент Крамер услыхал голос:

— Ух ты! Здорово как пахнет… Дай кусочек хлебца, господин хороший, а?

Крамер вскинул голову. Шагах в семи от него стояла юная оборванка — тоненькая, невысокая, она выглядела как подросток. Вид у нее был голодный, и на краюху хлеба она смотрела очень внимательно, — вероятно, хлеб был для нее нечастым угощением.

Крамер усмехнулся, отломил кусок и протянул девушке. Та помедлила — похоже, она все-таки опасалась чужеземца, — однако желание получить хлеб пересилило, и она несмело приблизилась. Крамер с усмешкой наблюдал, как она, схватив кусок с его ладони, поспешно отскочила на безопасное расстояние.

— Да ты не бойся, — сказал Крамер. — Я не страшный.

— Ага, — улыбчиво отозвалась девушка. — То-то о вас люди рассказывают…

— Мое имя — Вэл Крамер. А твое?

— Велкарамер?

— Вэл — мое личное имя. Крамер — фамильное, — пояснил Крамер.

Девчушка приняла объяснение.

— Так ты из высокорожденных, что ли? — поинтересовалась она с опаской.

Глупо было бы пытаться разъяснять этой нищенке обычаи землян.

— Нет, — ответил Крамер. — Просто у нас принято называть людей по фамилии.

— А-а… — сказала девчонка. — Это как у аорику, да?

— Не знаю, — честно признался Крамер. — Так все-таки, как твое имя?

— Карми звать, — осторожно произнесла нищенка.

— А кто ты?

— Как кто? Карми. — Она пожала плечами.

Похоже, хлеб интересовал ее больше, чем разговоры. Она с удовольствием вдохнула в себя запах горбушки, сказав:

— Богатая хозяйка хлеб пекла. Мука без примесей… Вкусно, правда?

В другое время Крамер такой хлеб с недоумением отверг бы, да и сейчас он не настолько оголодал, чтобы забыть о действительно вкусных вещах, но он из вежливости подтвердил и спросил у нищенки, не хочет ли она к хлебу лука или «гороховых» клубней. Карми отказалась, сказав, что, в общем-то, сыта и соблазнилась только запахом свежего хлеба. В знак взаимной любезности она предложила Крамеру колючие зеленые шарики, напоминающие плоды конского каштана. Крамер уже видел такие плоды на некоторых кустарниках, но не знал, что они съедобны.

— Их едят? —. удивился он.

Карми ногтями содрала с одного шарика колючую кожуру, показала Крамеру лимонно-желтый комочек и отправила его в рот.

— Это кышт, — сказала она. — Только нельзя долго хранить его очищенным. Он ядовитый становится, когда покраснеет. А свежего можешь хоть пуд съесть — и вкусно, и сытно. И сорванный вчера кышт тоже лучше не есть, хоть он и неочищенный, — он быстро портится. Хочешь попробовать?

Крамер кивнул.

Карми кинула ему несколько плодов. Крамер поймал только один, отвернулся, подбирая другие, а когда выпрямился, Карми исчезла.

Было что-то волшебное в том, что она ухитрилась скрыться среди в общем-то пустынной местности, чуть поросшей редким кустарником и тонкими деревцами, на холмистой пустоши, которая, казалось, просматривалась чуть ли не до горизонта.

Крамер беспомощно огляделся, чувствуя себя дураком. Потом он вспомнил о необходимости пообедать, пожал плечами и занялся едой. Кышт он попробовал сразу — его приятно удивил апельсиновый привкус тестообразной мякоти. «Гороховые» клубни ему есть сразу расхотелось; зато хлеб с луком он умял в свое удовольствие и пошел опять по дороге, не забывая сворачивать к кустам кышта. Похоже, тот обладал тонизирующим или слабым наркотическим действием, идти стало легче и веселее.

Карми напомнила о себе утром. Крамера разбудила соломинка, настойчиво щекотавшая нос: Крамер расчихался и открыл глаза. Карми сразу отпрянула, устанавливая между собой и Крамером безопасное расстояние.

— А! Здравствуй, — узнал ее Крамер. — Ты куда вчера пропала?

— Ушла, — спокойно сказала Карми. — Молока хочешь?

— Конечно хочу, — ответил Крамер. — Откуда у тебя молоко? Не похоже, чтобы у тебя было хозяйство.

В самом деле, трудно было предположить, что у Карми есть что-то еще, кроме порядком обтрепавшейся рубахи явно с чужого плеча. Даже юбки у нее не было: она обходилась обернутым вокруг бедер рваным платком. Если вспомнить, что местные девушки были большими щеголихами и даже самые бедные из них скорее умерли бы, чем показались на люди в таком виде, становилось ясно, что Карми находилась в глубокой нищете.

— Луна появилась, — сказала между тем Карми, протягивая Крамеру кувшинчик с отбитым краем.

— Луна? Не понял, — переспросил Крамер.

— Чего же непонятного? — Карми махнула рукой за плечо, где на утреннем небосклоне висел молоденький месяц. — Когда луна растет, хозяйки ставят у колодцев молоко, чтобы лесные девы скот не губили.

— А ты не боишься у лесных дев молоко забирать? Глядишь, обидятся на тебя…

— Пусть обижаются, — равнодушно ответила Карми. — Я их не боюсь. У старых богов нет никакой силы… А ягоды есть будешь? Вот я собрала для тебя.

Крамер принял у нее свернутый из лопуха кулек с ягодами и поблагодарил. Карми небрежно махнула рукой. Крамер поднес кувшин к губам, а когда напился, Карми опять исчезла.

С тех пор каждое утро, пока месяц не превратился в полудиск, Крамер обнаруживал рядом с собой кувшин с молоком и кулечек с лесными ягодами. Карми его больше не будила, но среди дня, бывало, появлялась рядом. Так однажды она неожиданно возникла рядом, когда он стоял около придорожной виселицы и с отвращением смотрел на повешенного.

— Ты что, знал его? — спросил знакомый голос.

— Нет, не знал, — оборачиваясь, ответил Крамер. — Привет, Карми, как дела?

— Лучше, чем у этого.

Они пошли дальше. Крамер спросил:

— За что его?

— Не знаю, — пожала плечами Карми. — Вор, наверное. Повешенный явно не был для нее интересной темой.

В другой раз он встретил ее, свернув с дороги пообедать. Опять он сначала услыхал голос, а потом увидел ее. На этот раз Карми расчищала засорившийся родник и напевала старинную песню, обращенную к духам воды.

— Я думал, ты не поклоняешься древним богам, — сказал Крамер, садясь на траву.

— Не поклоняюсь, — ответила Карми, не отрываясь от дела. — Но надо уважать их. Они не заслужили обид. — И она продолжила свою песню.

— Разве они не умерли?

— Они живы, хотя люди теперь редко видят их.

— Может быть, и ты — древнее божество? Ты так неожиданно появляешься и исчезаешь…

Карми выпрямилась и посмотрела на Крамера с презрением:

— Слушай, Крамер, у вас там все такие придурки? Ты же как ребенок беспомощный, тебя прирезать — умения не надо. Мимо тебя целый полк пройдет — ты не заметишь.

Крамер смутился.

Карми опять опустила голову и замурлыкала новую песенку духам.

Крамер, помедлив, спросил ее:

— А тебе не опасно разговаривать со мной? Ваш король…

— Если бы было опасно, я бы к тебе не подошла, — перебила Карми. — Если уж помирать, так не ради твоих прекрасных глаз. — Она посмотрела на Крамера и продолжила, не смущаясь: — Тебе говорили, что ты некрасивый?

— Некоторым женщинам я нравился, — усмехнулся он.

— Странно, — пробормотала Карми себе под нос.

— Почему же ты таскаешься за мной? Мы прошли за эти дни такое расстояние…

— Ты забавный, — заявила Карми. — И беспомощный. Глупый, как птенец. И странный. Почему ты не летаешь, как твои собратья?

Крамер, не зная, смеяться ему или обидеться, рассказал Карми свою историю. Она будто и не слушала — работала и еле слышно напевала. Но едва Крамер замолчал, сказала:

— Каким богам ты молишься? Они хорошо охраняют тебя от бед этого мира. Ты очень везучий.

— Везучий? Я? — засмеялся Крамер.

— Очень везучий, — повторила Карми, но не стала объяснять свои слова.

Потом Крамер не видел ее два дня, на третий день она появилась на его пути вечером. Она вышла навстречу из-за поворота, и это было настолько не в ее правилах, что Крамер решил: Карми чем-то озабочена.

— Случилось что-то?

Карми не ответила. Она встревоженно оглядела окрестности.

— Карми, в чем дело? — повторил вопрос Крамер. Она сказала:

— До Валлоа рукой подать, ты знаешь?

— Да, совсем близко, — согласился Крамер. — Я уже и местность узнаю. День пути остался.

— Ночь, — поправила Карми.

— Ночь? Карми, я устал, да и не пойду ночью. Это же не дорога, а тропинка, тут заблудиться впотьмах — раз плюнуть. Лучше я ночь посплю, зато уже завтра вечером дома буду.

— Днем идти нельзя, — качнула головой Карми. — Разве ты не знаешь, что над долиной Валлоа хокарэмская застава?

— Хокарэмы? Но, Карми… — Крамер замялся, не имея слов для объяснения. — Карми, хокарэмы нас не трогают.

— Да, когда вы летаете на ваших дурацких летающих лодках, — медленно сказала Карми. — Но ты пешком, ты один, ты явно пропал без вести… Тебя нет, ты сгинул, понимаешь? И ты исчезнешь.

Крамер молчал.

— Не веришь? Не верь, как хочешь. Но ты должен быть осторожен.

Крамер недоумевающе покачал головой:

— Они никогда не нападали на нас.

Карми поняла, что запугать Крамера хокарэмами ей вряд ли удастся. Он знал об их страшной репутации, но весь его опыт противоречил словам Карми, и ему было трудно переменить мнение.

— Ладно, — продолжала Карми. — Скажу тебе больше. Сейчас на заставе не только хокарэмы. Я видела там офицера Марутту. Марутту вас терпеть не может, он прикажет похитить тебя без лишних колебаний.

— Но почему именно сейчас? Я шел больше двух недель… Карми посмотрела на него как на ребенка.

— Ты в самом деле глупый, — наконец сказала она. — Если бы люди Марутту украли тебя в Киву или Карэне, поднялся бы большой шум. Не-ет, милый Крамер, взять тебя можно только тогда, когда ты пересекаешь границы долины Валлоа, когда ты уже на пороге дома. Для одних наблюдателей ты перешагнул порог, для других — тех, кто ждет тебя дома, — ты так и остался без вести пропавшим. Что тут непонятного, Крамер?

— Н-нет, не понимаю, — пробормотал Крамер, запинаясь. — Разве наш ночной переход спасет меня от хокарэмов?

Карми сквозь зубы процедила древнее обращение к богам, которое, как знал Крамер, майярцы употребляют, столкнувшись с человеческой тупостью.

— Да, я идиот, — упрямо сказал Крамер, — но я не понимаю.

Это искреннее заявление смягчило Карми.

— От хокарэмов ночью не спрячешься.. А от маруттского офицера — укроешься. Если он не заметит — ни один хокарэм и пальцем не шевельнет. К чему замку Ралло неприятности.

Такое объяснение Крамеру было понятно.

— Да, теперь понял, — проговорил он. — Но… тебе не опасно встревать в это дело?

— Я тебя брошу сразу же, как запахнет жареным, — успокоила его Карми.

И они после недолгого отдыха пошли вперед.

Крамер и днем-то был ходок не из лучших, а уж впотьмах и подавно; он шел, спотыкаясь об огромные узловатые корни, чертыхался, бормотал себе под нос: «Откуда же у этих прутиков такие корни…»

Карми шикала на него, потом, не выдержав, закатила ощутимую оплеуху и прошипела: «Ты совершенно не способен ходить тихо, да?»

На удивление, оплеуха вернула Крамеру ясность мысли, и он вспомнил, что у него в кармане есть бинокль. Достал, установил режим «один к одному, инфракрасный» — мир приобрел иной, призрачный вид.

Карми обернулась через некоторое время, удивленная необычно тихой поступью Крамера, увидела странные очки, спросила еле слышно, что это такое. Крамер объяснил, Карми попросила посмотреть, повертела в руках — неизвестно, что она там в потемках разглядела, — потом нацепила на глаза. Крамер ожидал другой реакции: Карми всего-навсего пробормотала «Жуть», вернула ему очки и пошла дальше.

И Крамер поплелся за ней. Шли они долго, изнурительно долго, а когда наконец он решил взмолиться хоть о коротком отдыхе, оказалось, что небо уже светлеет.

Карми остановилась.

— Отдыхай, — пробормотала она.

Крамер со вздохом повалился на землю, не выбирая места. Карми сняла с его носа бинокль, переменила режим на увеличение и поднесла к глазам.

— Как сделать без этого отсвета? — спросила она. Крамер протянул руку и перевел на обычное видение. Она замерла, разглядывая горизонт. Крамер перевел взгляд туда — ничего, конечно, что он мог там увидеть? И пока он всматривался, Карми снова исчезла, растворилась в утренних сумерках вместе с биноклем.

Крамер встревожился, вскочил на ноги. Карми говорила, что уйдет при малейшей опасности, — так что, опасность рядом? Или это опять ее дурная привычка уходить не прощаясь. Где враги? Есть ли они вообще? И Крамер, забыв об усталости, поспешил вперед.

Он успокоился только после рассвета. При свете дня рассказы Карми стали казаться выдумками, и он пошел, посвистывая. База вот-вот должна была открыться за гребнем холма.

Однако успокоился он слишком рано, потому что неожиданно увидел перед собой людей в хокарэмской одежде: старика и мальчика лет десяти. Эти двое неспешно шли навстречу Крамеру, в них не было ничего угрожающего, и все же у Крамера похолодело на сердце и замедлился шаг. Однако он не дал страху победить себя: не остановился, не бросился в сторону, просто шел своей дорогой, а когда старик с мальчиком поравнялись с ним, сумел сказать без дрожи в голосе:

— Доброе утро, господа.

Мальчик обаятельно улыбнулся и слегка поклонился. Старик кивнул и проговорил с достоинством:

— И тебе доброе утро, господин.

— Хорошая погода, правда? — выпалил Крамер с облегчением.

— Хорошая погода для завершения далекого пути, — улыбнулся старик.

И они пошли дальше своими путями. Спустя десяток шагов Крамер обернулся. Старый и малый хокарэмы удалялись — мальчишка вприпрыжку, старик прихрамывая. Приятные люди, зачем ими пугать?

И уже когда стала видна база, а Крамер заспешил, заторопился к своим, в голову ему пришла мысль, которая заставила его остановиться.

Где были его глаза? Куда он смотрел, когда рядом с ним была Карми? Малолетка нищенка… Как бы не так! Слишком смела, слишком уверена в себе, появляется и исчезает, как призрак, — кто же она, как не хокарэми? Кто-то послал ее оберегать бестолкового чужеземца, и она обвела вокруг пальца не только противников, но и его самого.

Ну что ж, Карми, до свидания и не поминай лихом глупого чужака.

Шагай, шагай, Валентин Крамер, тебе уже недолго осталось идти.

Дом близок.

Путь окончен.

Глава 16

Наивный, наивный, наивный Крамер! Он с признательностью вспоминал свою насмешливую проводницу, не подозревая, что Карми использовала его как защиту от телой-аостеев в ту самую последнюю ночь, когда они подходили к долине Валлоа. Стали бы хокарэмы чинить препятствия одному из тех чужеземцев, общение с которыми запрещено всем майярцам, кроме Готтиса Пайры! Но вот телой-аостеи, которым не терпелось разделаться с кощунствующей самозванкой, по мере приближения к Валлоа совсем обнаглели и не скрывали своих намерений. Их не смущало даже присутствие Джанай Кумет, которую они принимали за хокарэми, — обе девушки в дорогу надели хокарэмские одежды, что еще весной доставил им Стэрр. Карми выбрала цвета «болотных лишайников», Джанай Кумет — красновато-бурые цвета «пыли на дорогах Тоалли». Для несведущих они казались хокарэми, и Карми сама вела все переговоры с окружающими, чтобы сохранить это впечатление, — Джанай Кумет пока еще плохо говорила по-майярски.

Проблем в дороге у них не было, если не считать телой-аостеев, которые выследили их в самом конце пути.

Простодушие Крамера и его явная неприспособленность к бродячей жизни смешили девушек. Джанай Кумет оказалась очень искусной в науке быть незаметной — лайгарцам хватает поводов для упражнения в этой науке, ведь то и дело приходится переживать нападения многочисленных врагов. Очень часто Крамер и не подозревал, что не более чем в пяти шагах от него, в скудных, просматриваемых, казалось бы, насквозь кустах, прячутся две девушки в красновато-бурой и зелено-серой пятнистой одежде.

Предпоследняя ночь перед долиной Валлоа выдалась для Карми беспокойной. Джанай Кумет вдруг разбудила Карми, больно толкнув локтем в бок; та проснулась, настороженно повела глазами по окружающей тьме.

— Какие-то люди крадутся сюда, — почти беззвучно сказала Джанай Кумет по-лайгарски.

Карми прислушалась. Птица упаи, ночная сторожиха, встревоженно спрашивала: «Тэ-э гуа (кто там)?»

Карми, как была голая, скользнула из-под шерстяного одеяла в сторону, осторожно подгребла на то место, где только что лежала, ворох прошлогодней листвы; Джанай Кумет уже сделала то же самое со своей постелью, приподнялась на корточки, схватила одежду и на четвереньках беззвучно перебежала чуть дальше. Карми последовала ее примеру, но ей показалось, что она шумит на весь лес. Укрывшись в кустах, Карми замерла с одеждой в руках. Вроде тихо. Ветер шумит в кронах деревьев; птица упаи замолкла — и, кажется, ни одной живой души на лигу вокруг.

Карми осторожно натянула рубаху, чтобы не белеть во тьме телом. Враги были где-то рядом. «О боги, сколько шума!» В висках оглушительно стучала кровь.

Две фигуры появились, как из-под земли выросли, у брошенной постели. Они не раздумывали, сразу ударили короткими дротиками по одеялам. Досадливые междометия… Карми замерла в кустах, унимая противную дрожь.

Темные фигуры посовещались и сели на одеяла. Они явно не собирались трогаться с места. Джанай Кумет и Карми до рассвета лежали в кустах на влажных, полуистлевших листьях. Когда рассвело, телой-аостеи достали из сумок хлеб и вяленое мясо, принялись за еду.

Карми кивнула Джанай Кумет, и они одновременно встали и вышли на поляну. Телой-аостеи ошеломленно уставились на них. Все их внимание в первую очередь сосредоточилось на Карми — они мерили ее недобрыми взглядами, один процедил:

— Нечестивая сургарка!..

— Не подавитесь, — нелюбезно сказала им Карми.

Джанай Кумет стояла за ее спиной, цепко следя за каждым движением врагов. Если бы эти двое вздумали кинуться на девушек — те бы не отбились. Но телои считали Джанай Кумет хокарэми, а одно дело убить хокарэма спящего, совсем другое — бодрствующего и настороженного. Если бы Джанай Кумет сделала хоть одно угрожающее движение, возможно, телой-аостеи ринулись бы в бой, но лайгарка хмуро посматривала на них, и телой-аостеи успокоились, отошли, следя за тем, как Карми собирает вещи, быстро, но аккуратно укладывая по мешкам.

Потом девушки сели перекусить, но много не съели — кусок в горло не шел при виде двух мужчин, которые внимательно разглядывали их.

Тогда девушки двинулись вперед, так чтобы несколько опережать идущего по дороге Крамера; они шли стороной, чтобы не попадаться ему на глаза, постоянно чувствуя на спине, где-то между лопаток, взгляды телой-аостеев.

— Они нас убьют, — тихо сказала Джанай Кумет по-лайгарски. — Днем они нас не тронут, но ночью…

— Да, — только и промолвила Карми, думая об этом.

— До заставы далеко?

— Сегодня день и завтра день, — ответила Карми.

— О боги!

— Им нужна я, — проговорила Карми. — Если ты меня бросишь, они тебя не тронут.

— Ты дура, да? Карми промолчала.

— Я надеюсь на этих, на пришельцев… Увидишь в воздухе что-то непонятное, скажи мне, — сказала она чуть позже.

— Будем махать им руками? — с сомнением спросила Джанай Кумет.

— Я у Байланто взяла шаль из оранжевого шелка, — сказала Карми. — В этих краях его издали видно будет.

Около полулиги они шли молча. Вдруг Джанай Кумет спросила:

— А если бегом, мы успеем до вечера?

— Бегом? — усмехнулась Карми. — После бессонной ночи?

— Мы проспали половину, — возразила Джанай Кумет. — А телои не спали всю ночь. Оторвемся…

— Да? Оглянись, — предложила Карми. Джанай Кумет обернулась:

— Это другие.

— Их не двое, их больше. И эти уж точно всю ночь отдыхали.

Они шли до вечера, останавливаясь несколько раз, чтобы отдохнуть и поесть. Телой-аостеи следовали за ними как привязанные.

— Слушай, — наконец сказала Карми, — сейчас я пойду дальше с Крамером, а ты беги на заставу, к хокарэмам. Найдешь там рыжего Смирола или Стэрра. Пусть они меня перехватывают.

— Они не станут нападать на Крамера?

— Думаю, не станут, — сказала Карми.

Она переоделась; девушки легли среди кочек, припорошив себя всякой трухой; когда Крамер оказался рядом, Карми, улучив момент, как всегда неожиданно предстала перед ним.

Джанай Кумет подождала, пока они отойдут, и первое время осторожно, а потом без всякой опаски направилась к хокарэмской заставе. Она бежала — она умела бегать ночью по незнакомой местности; телой-аостеи ее не преследовали, для них она интереса не представляла. Теперь Джанай Кумет не скрывалась, не думала о шуме, который производит.

Беззвучная тень невесть откуда выскользнула и помчалась рядом.

— Куда бежим? — послышался голос. Джанай Кумет шарахнулась в сторону и упала.

Рядом с ней остановился коренастый мужчина, присел на корточки.

— Ты кто? — спросил он. — Только не говори, что хокарэми, все равно не поверю.

Джанай Кумет рассмотрела, что одет он по-хокарэмски.

— А ты кто?

— Меня зовут Маву-райи, — представился он. — Что лежишь? Ушиблась?

— Устала.

Маву разобрал наконец лайгарский выговор.

— Погоди, погоди, а тебя не Джанай ли зовут? Джанай Кумет ?

— Да, — настороженно отозвалась лайгарка. — Откуда знаешь?

— А госпожа Карми где?

Джанай Кумет насторожилась. Может быть, это ловушка?

— А ты не телой? — спросила она.

— Я госпожу Карми на руках таскал, когда она еще была принцессой Савири, — сказал Маву.

— Мне велено срочно найти Смирола и Стэрра, — заявила Джанай Кумет. — О тебе речи не было.

— О, этих тебе не найти, — улыбнулся Маву. — В ближайшие дни по крайней мере.

Джанай Кумет колебалась. Если Стэрра и Смирола нет, можно ли довериться этому улыбчивому человеку?

— Откуда я знаю, может быть, ты хочешь смерти Карми? — осторожно проговорила она.

Маву посерьезнел, спросил настороженно:

— Карми в опасности?

— Телои…

— О боги! — Маву вскочил на ноги. — Где она?

— Где-то там, — махнула рукой в сторону и назад Джанай Кумет. — Она там с Крамером, она думает, что с ним ее не тронут.

— Крамер? — переспросил Маву. — Что такое «крамер» ?

Джанай Кумет объяснила. Маву кивнул, потом сказал:

— Пойдем.

— Искать Стэрра или Смирола?

— Искать Карми. Ты умеешь ходить бесшумно?

Они нашли Карми и Крамера перед рассветом — по тому шуму, который чужак производил, спотыкаясь.

— Все в порядке, — выдохнул Маву, и Джанай Кумет поняла, как он волновался.

— Так это и есть Крамер? — спросил Маву, разглядывая неуклюжего, даже с виду, попутчика Карми.

Крамер его рассмешил. По мнению Маву, он производил больше шума, чем корова с бубенчиком.

— Ну увалень! Неудивительно, что они больше летают, чем ходят.

— Окликнем?

— Зачем пугать парня…

Он неслышно шел стороной, поглядывая на Карми и высокого неловкого иноземца.

— Вот и телои, — заметил он, — конвоируют с другой стороны. Пойдем, покажемся им.

Он скользнул наперерез Карми так, что она и не заметила его, Джанай Кумет следовала за ним; Карми увидела мелькнувшую тень, остановилась на мгновение, замерла, узнала, потом двинулась дальше.

Маву вынырнул из тьмы, как демон, прямо перед телоями и спросил тихо:

— Гуляете, братцы?

Телои застыли на месте, их по-прежнему было двое.

— Вы что, не знаете — здесь ходить нельзя? — будто бы мирно спросил Маву.

Джанай Кумет встала рядом с ним, сказала по-лайгарски:

— Их дружки пытались нас убить прошлой ночью.

— Вот как? — по-майярски переспросил Маву. — Только хокарэмы имеют право охотиться на людей в Майярском королевстве. Нарушаете хокарэмские вольности?

Телои попятились.

Маву резко выкинул вперед обе руки. Узкие лезвия сверкнули в ночной тьме — метательные ножи вонзились в незащищенные шеи телоев. Один был убит мгновенно; предсмертный хрип второго Маву прекратил, молниеносно перерезав ему горло. Он вытер ножи об одежду телоев и спрятал их в ножны. Потом повернул голову к Джанай Кумет:

— Пошли догоним Карми.

За эти минуты Карми и Крамер недалеко успели уйти; Карми слышала хрип телоев и тревожилась — рядом была смерть, а она не знала, от кого эта смерть исходила.

— Маву, я — Маву, — негромко свистнул хокарэм: его свист можно было принять за пение какой-нибудь предрассветной пичуги. — Будь спокойна…

Джанай Кумет дернула его за рукав.

— Ты знаешь язык свиста? — прошептала она восхищенно.

Маву дернул плечом, высвобождаясь.

— Тихо! — шикнул он на нее. — Потом поговорим. Он продолжал вслушиваться: Карми беседовала с Крамером и расставаться не собиралась.

— Иди ко мне, — свистнул Маву. — Со мной безопасно.

— Отвяжись, — просвистела в ответ Карми, будто бы передразнивая ночную птичку. — Он один заблудится.

Крамер беспечно тоже что-то свистнул.

Маву мрачно сплюнул себе под ноги и немного сбавил темп, увеличивая расстояние между собой и Карми. Джанай Кумет шла за ним, с трудом сдерживая зевоту.

— Девочка моя, — обратился к ней Маву, которого это несколько выводило из себя, — лучше спать, чем бродить как сонное привидение. Спи, а когда мы с Карми будем возвращаться, разбудим.

Джанай Кумет прошла еще десяток шагов, потом остановилась, сонно помотала головой, потянула из мешка одеяло и буквально рухнула наземь. Заснула она мгновенно. Маву прислушался к ее ровному дыханию, поправил одеяло и пошел дальше.

Скрывшись от Крамера, Карми посидела в кустах, переодеваясь, — было неудобно ходить в том импровизированном драном наряде, каким она отводила глаза Крамеру. Обуваться Карми не стала — ноги следовало бы помыть, но до ручья было далеко и не по дороге.

Подняв голову, она увидела пару детских глаз, с интересом смотревших на нее: коттари лет двенадцати сидел рядом, невесть откуда появившись.

— Привет тебе, госпожа, — выпалил он. — Ты идешь к нам или к этим чужеземцам?

— К вам, — ответила Карми. — Ты против?

— О нет! Карми огляделась:

— Послушай, с той горки виден лагерь пришельцев?

— Как на ладони, — ответил коттари. — Но с тех холмов ближе.

Карми покачала головой — до тех холмов было далековато, а она устала, горка же была близкой, достаточно высокой и не очень сложной для восхождения. Вместе с коттари, помогая друг другу, они забрались на плоскую, чуть скошенную вершину.

— Ну вот, — проговорил мальчишка. — Что ты тут разглядишь?

Карми приложила к глазам бинокль, подрегулировала и увидела лагерь пришельцев совсем близко.

Коттари вертелся рядом, ему было любопытно.

Карми рассмотрела причудливые здания и людей, одетых так же странно, как Крамер потом опустила взгляд ниже и поймала спину Крамера. Спина казалась такой близкой, что до нее хотелось дотронуться.

Карми вздохнула и передала бинокль мальчишке. Тот прилип к окулярам, забыв даже вскрикнуть от восторга.

Дав ему наглядеться, Карми сказала:

— Ну пошли.

Коттари нехотя отдал бинокль. Где ползком, а где вприпрыжку, они спустились вниз, прямо в объятия Маву. Карми от объятий уклонилась, сказала хмуро:

— Что ты здесь шатаешься?

Маву не стал ей ничего объяснять.

Глава 17

Карми взяла котелок и пошла по тропинке вниз, к ручью. Хокарэмы обосновались на скале, где летом постоянно дул ветерок, унося отсюда полчища надоедливых мошек. Лагерь на скале имел свои неудобства — вода была далековато, а полуденное солнце напекало голову. Большинство хокарэмов предпочитали поэтому только ночевать здесь, днем же разбредались по окрестностям долины Валлоа.

Лагерь был довольно многолюдным: трое хокарэмов, представляющих Марутту, Кэйве и Катрано, трое райи, нанятых Горту, Ирау и Байланто-Киву, Логри с двумя коттари и гэнкаром (эти четверо прибыли совсем недавно), а также еще несколько райи, прибывших сюда исключительно ради утоления своего любопытства, Среди этих последних был Кабир, который не расставался со своей возлюбленной Геллик Самар, бывшей государыней. Впрочем, ее положение было не так просто, чтобы его можно было определить двумя словами. Официально считалось, что Геллик Самар умерла; все высокорожденные майярцы, которые могли бы предъявить права на ее свободу, предпочитали держаться подальше от юной дамы, за которую вступилась овеянная дурной славой Карми. Надо, однако, сказать, что принц Катрано, признав свою дочь умершей, все же прислал ей письмо, в котором утверждал, что Самари — так ее теперь называли — всегда с почетом и уважением будет встречена в его княжестве. Марутту, со своей стороны, счел нужным заявить, что если Самари решит уйти в монастырь, ей будет найдено место, достойное ее происхождения. А госпожа Байланто, сестра ныне правящей королевы, заверила даму Самари, что искренне рада видеть ее в любой день и час в качестве своей дорогой гостьи.

(— Как я должна поступить? — в свое время спросила Самари, получив три этих послания.

— Как хочешь, — ответила Карми. — Я не следую велениям долга, почему же я буду требовать этого от тебя? —

И добавила с усмешкой: — Сестренка, не ломай голову, не терзай сердце. Теперь ты никому не известная госпожа Самари — кто глянет на тебя с осуждением?)

Сейчас Самари купалась в речной заводи, где плескались еще двое. На берегу расположились несколько человек — натирали друг друга маслом, упражнялись в массаже. Карми подозревала, что подобное пляжное благодушие связано с ее приходом к Валлоа: сейчас она была более интересным объектом для наблюдения, чем пришельцы, которые за последние месяцы уже успели намозолить хокарэмам глаза.

Балгай из Катрано чистила рыбу, то и дело окуная нож, красный от крови, в речную воду.

— Искупаешься? — спросила она, подняв голову. Карми присела на корточки, потрогала рукой воду.

— Холодновато, — без энтузиазма промолвила она.

— Да что ты… — возразила Балгай.

— Я малость перегрелась, — вяло сказала Карми. — Надо было меня разбудить утром. — Она обернулась к сидящим неподалеку хокарэмам: — Кто-нибудь помассирует меня?

Вызвался молодой улыбчивый парень:

— Госпожа позволит мне?

— Валяй, — согласилась Карми, потянула через голову рубаху, стащила штаны, легла ничком на большой плоский валун. Парень плеснул ей между лопаток маслом из тыквенной бутылки, осторожно прикоснулся к коже, легонько провел ладонями по спине.

— Ты любишь рыбный пирог? — спросила Балгай, собирая рыбу в корзину и закидывая потроха в яму под камнем, служащую помойкой. — А, госпожа?

— Все люблю, — вяло отозвалась Карми, разморенная мерными движениями массажиста, — и пирог, и просто жареную рыбу, и уху.

Балгай хихикнула, вполголоса сказала что-то парню и ушла, забрав с собой корзину и принесенный Карми котелок. Несколько минут спустя Карми поняла, над чем посмеивалась Балгай. Движения парня, как будто бы вполне невинные, тем не менее приняли однозначную настойчивость на отдельных участках ее тела.

— Э-эй, дружок, не наглей, — пробормотала Карми, не открывая глаз. — Сейчас мне нужен массажист, а не любовник.

Руки остановились, Карми села, налила на ладонь масла из бутылки и растерла по животу, отгоняя мошек, которые накинулись было на ничем не защищенную кожу. Парень осторожно нанес масло на ее лицо, втер в корни волос.

— Мне кажется, я тебя не видала раньше, — сказала Карми.

— Я Асти-райи, а раньше звался Асти из Лабану. Я служил твоему брату, королю.

Ничуть не смущаясь, он продолжал натирать тело Карми маслом, но уже без той фривольности, которую она отвергла.

— Где ты был, когда Геллик Самар попала в беду? — вдруг спросила Карми.

Асти чуть повернул голову в сторону заводи, где купалась Самари.

— Я не считал, что необходимо вмешаться, — проговорил он спокойно. — Король умирал, все остальное было неважно.

Формально он был прав: не в его обязанностях было вмешиваться в события, разворачивающиеся вокруг Геллик Самар.

— И потом, — добавил Асти, — лучше бы Майяром правил горбатый принц, чем женщины из Киву. Я не вмешивался.

— Он не горбун, — возразила Карми. — И кто ты такой, чтобы размышлять о благе Майяра?

— Кто запретит мне думать?

Карми вновь легла на камень, и Асти, разминая ей мышцы, рассуждал о месте хокарэмского сословия в жизни Майяра.

— Ты спишь? — вдруг спросил он.

— Слушаю. Ты сам это все придумал? Асти рассмеялся:

— Хотелось бы мне соврать — «да». Но ты столько живешь среди нас, неужто не слыхала о Хаотоми-то или Тар-Маву?

— Есть узор «тар-маву» — ответила Карми. — Мелкие витые полоски зеленого, черного и оранжевого.

— Он изобрел эту маскировку для лугов Таорика, — кивнул Асти. — Но его помнят не только поэтому. Около ста лет назад Хаотоми-то из Горту задумался над тем, что есть хокарэмы и какое место занимают они в странной пирамиде, образованной майярскими сословиями.

— Это от чувства неполноценности, — заметила Карми, не открывая глаз. — Должность хокарэма при высоких правителях давно превратилась в синекуру. Только райи чего-то стоят, потому что им надо зарабатывать на жизнь…

— Это неправда, — возразил Асти. — Присутствие хокарэма при высоком правителе есть гарантия сохранения равновесия в Майяре.

Карми обдумала это высказывание. Хаотоми-то и Тар-Маву, а вместе с ними и Асти, были правы. На службе у принцев хокарэмы, как правило, не имели возможности применить все те знания и умения, которым обучались в Ралло. Если хокарэм был умен и деятелен, годы служения становились еще одной школой — хокарэмы собирали различные знания и совершенствовали их. Развивалось искусство боя, изучалось оружие разных стран. Примерно полвека назад хокарэм тогдашнего принца Кэйве Зуар-то описал говоры Майяра, разбив его на сто пятьдесят районов; несколько раньше его предшественник — Аргаут создал четыре иллюстрированных альбома с описаниями костюмов, носимых жителями Майяра; эти работы бережно хранились в Ралло, а копии с них использовались при обучении молодежи. В Ралло хранился также ветхий альбом Ракумо из Горту, список с которого использовался как учебник по фортификации.

— Ну и что? — спросила Карми. — Что из этого?

— Со временем интересы хокарэмов становились все шире. Если научные пристрастия того же самого Смирола можно с некоторой натяжкой отнести к военной инженерии… («Э, не будем об этом, — пробормотала Карми. — Он же думает совсем о другом…»), то взгляды некоторых обратились к философии, от которой, по мнению многих, вообще нет никакой пользы. И, размышляя о своем месте в этом мире, хокарэмы-философы пришли к выводу, что задача их сословия — сохранение равновесия в стране.

— Ага, — отметила Карми. — А еще какие выводы?

— Появление этих господ, из-за которых мы здесь торчим, нарушает равновесие в Майяре.

— А, так их надо поубивать? — осведомилась Карми.

— Бесполезно и, более того, вредно, — отозвался Асти. — Они очень сильны. Их нужно включить в равновесие…

Это Карми понравилось, однако она заметила:

— Будет много шума.

— Введение Руттула в Высочайший Союз нарушит равновесие, — сказал Асти.

— Что за чушь! — Карми села. — Высочайший Союз против…

— И что они сделают? Начнут войну?

— Войны не будет, — признала Карми.

— Высочайший Союз прислал сюда мастера Хови-аро.

— Мастера Хови-аро?

— Мастера Снов, — пояснил Асти. — Слыхала?

О да! Мастер Снов считался — да и был на самом деле — самой жуткой фигурой в сословии хокарэмов. Простые смертные не говорили о нем даже шепотом, прочие тоже старались часто о нем не вспоминать.

Простые хокарэмы были страшны физической силой и военным умением. Мастер Снов обладал силой таинственной, колдовской. Мастер Снов читал в душах и мог заставить человека сделать то, что ему нужно. В свое время Руттул рассказывал Савири о внушении и самовнушении, так что Карми, в общем-то, понимала, каким образом Мастер Снов воздействует на людей, но все же ей стало жутковато.

Тем не менее…

— Я должна с ним поговорить… — сказала Карми медленно.

— А вот он, — указал Асти на одного из мужчин на берегу. Карми оглянулась. Хови-аро, словно почувствовав ее взгляд, поднял голову и встретился с ней глазами. Карми оделась, нашла в кармане монетку и протянула ее Асти:

— Я хочу, чтобы ты присутствовал при разговоре. Асти подбросил монету на ладони и спрятал в карман. Карми подошла к Хови-аро, почтительно поздоровалась и попросила уделить время для беседы. Он кивнул. Карми опустилась на землю в трех шагах от него. Асти присел рядом; он сделал серьезное лицо и принял демонстративно-напряженную позу — показывал, что выступает в официальном качестве. Выглядел Асти довольно смешно, если учесть, что он был полуголый, растрепанный и весь лоснился от масла.

— Этот-то зачем? — кивнул на него Хови-аро. — Думаешь, госпожа, он тебе поможет, если я захочу «увести тебя»?

— Мне нужен свидетель. Хови-аро был не против.

— Ладно, госпожа. — Он бросил в Асти камешек: — А ну не торчи истуканом…

Асти рассмеялся и сразу сел вольно, скрестив под собой ноги.

В разговоре с хокарэмом главное — правильно ставить вопросы и правильно понимать ответы: хокарэмы редко лгут, но и правду говорят не всегда. Хови-аро, впрочем, хитрить не собирался: он прямо ответил, что никто его сюда не посылал, хотя в настоящее время ведутся переговоры о найме.

— С Высочайшим Союзом?

— Нет, с Марутту. Между прочим, он бы хотел поговорить с тобой, госпожа.

— Я не собираюсь на юг в ближайшее время, — настороженно проговорила Карми.

— Далеко на юг не придется, — улыбнулся Хови-аро. — Марутту не более как в двух лигах отсюда.

— Однако! — вымолвила Карми. — Он поручил тебе доставить меня к нему?

— Это приглашение, госпожа, — возразил Хови-аро. Хитрый лис Марутту знал, через кого передавать приглашение.

— Он что, запугать меня хочет? — тихо, будто про себя, проговорила Карми.

Хови-аро не ответил.

Карми взглянула ему в глаза:

— Я хочу нанять тебя. Так служишь ты Марутту или нет?

— Нет. И я с удовольствием буду служить тебе… Но недолго.

— Долго не надо, — согласилась Карми. — Встретиться с Марутту, поговорить и вернуться обратно — двух дней наверняка хватит.

— С лихвой, — кивнул Хови-аро.

Глава 18

Марутту путешествовал на север тайно, поэтому одет был скромно — сейчас он больше напоминал небогатого офицера.

Карми чуть улыбнулась, увидев его, сдержанно поклонилась. В сущности, этот сутулый некрасивый человек сейчас и являл собой весь Высочайший Союз: Байланто и Катрано соблюдали нейтралитет, а прочие во всем соглашались с Марутту.

— Рад видеть тебя в добром здравии, — проговорил принц.

— О да, телоям не удалось добраться до меня, — чуть нараспев ответила Карми. В ее голосе был вызов.

Марутту поморщился.

— Это моя ошибка, — без охоты признал он. — Живая ты полезнее…

Карми прищелкнула языком. Непочтительно, конечно, но так приятно слышать досаду в речи давнего недруга.

— Аорику собрались напасть на мои земли, — будто бы без всякой связи с ранее сказанным проговорил принц. — Шпионы доносят, что их остановили слухи о… — Марутту скривил губы, — об этих странных пришельцах.

— Ну и что? — спокойно спросила Карми.

Марутту явно не хотел об этом говорить, брезгливая гримаса не сходила с его лица.

— Ты была права, определив своим преемником младшего Руттула, — признал он. — Чужеземцы — люди опасные. Надо начинать устанавливать с ними мирные отношения.

— Этим должна заняться я? — откровенно удивилась Карми.

— Если ты не против. Карми промолчала.

— Ты сможешь сделать это без унизительных для Майяра формальностей, — объяснил принц. — Мы — Высочайший Союз и королева — не можем обратиться к чужеземцам после того, как отвергли все их предложения о дружбе. Мы просто повернулись к ним спиной, а это было глупо. Они не ничтожества.

— О боги, почему я? Хокарэмы, тот же Мангурре…

— Хокарэмы слуги. Ты — принцесса. Ты от рождения призвана повелевать и думать о благе Майяра. И ты умеешь об этом думать. И еще — наполовину ты думаешь так, как чужеземцы. Руттул научил тебя…

— Наполовину? — Карми покачала головой. — Мне кажется, я вообще не умею думать. Я столько натворила за эти годы.

Пронзительный взгляд принца уперся в Карми.

— Я не склонен тебя осуждать, хотя ты немало попортила мне крови… Я полагаю, тебе приятно будет узнать, что ссылка твоя отменена и ты можешь вернуться в Сургару?

Это была сладкая конфетка, которой задабривали Карми, чтобы она взялась за миротворческие обязанности, они оба это прекрасно понимали.

— Высочайший Союз готов принять молодого Руттула в качестве принца Карэна? — уточнила она, чтобы устранить все недоговоренности.

— Мы будем рады принять принца Карэна, сына Руттула, — так же официально ответил Марутту.

Возвращаясь обратно в лагерь хокарэмов, Карми молчала почти всю дорогу, размышляя о неожиданном повороте в майярской политике.

— С чего это они стали такие шелковые? — вдруг спросила она, обернувшись к Хови-аро. — Что случилось?

— На город Герено пошел огромный оползень…

— Это в Ирау?

— Да, — кивнул Хови-аро. — Вниз сползло чуть ли не полгоры. Герено город большой — пять тысяч душ, и всем бы им лежать под камнями, если бы мимо не пролетал один из чужеземцев.

— Так… — заинтересованно произнесла Карми.

— Говорят, он поставил на пути оползня невидимую стену, вроде той, которой они окружили лагерь, а чуть ниже — другую, которая приняла на себя камни, когда первая не выдержала.

— Да? — Карми не терпелось услышать продолжение.

— Пока эти две стены сдерживали оползень, из Валлоа прилетела машина побольше. Чужеземцы залили камни какой-то пеной, отчего оползень превратился в монолит и намертво врос в склон.

— Неплохо, — признала Карми.

— Если это не демонстрация силы, то что же? Это очень серьезные противники, надо наконец это признать.

— Марутту всполошился не на шутку, — заметила Карми.

— Он понял, что недооценивал чужаков, — ответил Хови-аро. — Люди, которые запросто могут спасти город, могут запросто его и погубить.

— Марутту всполошился… — сладко жмурясь, повторила Карми.

Это чувство было лучше мести. Одно дело — видеть своего врага мертвым, совсем другое — наблюдать, как враг признает правильность твоих действий, прежде казавшихся ему бессмысленными .

— Ты не знаешь, где сейчас Рыжий? — спросила она Хови-аро.

— Смирол? Где-то поблизости. Он не хочет встречаться с тобой.

— Мне надо с ним встретиться, — сказала Карми, сделав нажим на слово «надо». — Я не могу идти к чужакам, пока не поговорю с Рыжим.

— Прикажешь доставить его к тебе силой?

— Почему бы и нет?

— Он не обязан тебе подчиняться. Он хэйм…

— Я сама хэйми, — напомнила Карми. — Это не оправдание.

Хови-аро вдруг свернул с тропы, по которой они шли, и начал карабкаться на торчащую из склона холма скалу. — Ты куда? — удивилась Карми.

— Передать сообщение, — на миг оглянулся Хови-аро. — Оставайся внизу, госпожа.

Карми пожала плечами и присела на камень, наблюдая за тем, как Хови-аро ловко взбирается на вершину скалы. Встав на макушке гигантского камня, хокарэм поднес к губам сложенные рупором ладони, положил большие пальцы в рот и пронзительно засвистел. Свист складывался в особый язык, которым можно было передавать сообщения на довольно значительные расстояния. Среди хокарэмов встречались умельцы, мощный свист которых был слышен за две лиги. Но Карми свистела плохо, а понимала свистовой язык еще хуже — только если свистел знакомый. Сообщение Хови-аро она разбирала с пятого на десятое: Хови-аро издал сигнальный свист, спрашивая, есть ли кому принять послание. Откликнулись двое: кто-то — поближе — в лагере хокарэмов и еще один, подальше, где-то в долине; Карми показалось, что это был Маву.

После этого Хови-аро насвистел много разного: не только просьбу разыскать Смирола, но и, как поняла Карми, что-то рассказал о ее встрече с Марутту. Далекие слушатели несколько раз переспрашивали; наконец Хови-аро спустился со скалы и остановился, увидев презрительно поджатые губы Карми.

— Госпожа?

— Хокарэмы — сословие сплетников, — заявила Карми. — Бывает ли для них нечто кон-фи-ден-ци-альное? — Последнее слово она выговорила с четкой ехидной интонацией.

— Хокарэмы — сословие осведомленное, — с улыбкой возразил Хови-аро. — А ты поняла, что я свистел?

— Очень мало, — недовольно призналась Карми. — А это Маву отзывался?

Хови-аро кивнул. Да, это был Маву.

Весь день он ходил по долине, разыскивая следы телоев; для него не составило труда найти их: на маленькой полянке горел костерок, практически не заметный ни огнем, ни дымком; у костра двое — один спал, завернувшись в одеяло, другой варил похлебку. Судя по количеству супа в котелке, обед был предназначен явно не для двоих. «Их четверо», — предположил Маву, вспомнив привычку телоев действовать парами. Он сидел в кустарнике всего лишь в десятке шагов от костра, однако разглядеть его среди листвы и веток можно было, только столкнувшись с ним нос к носу.

Вопроса, как поступить с телой-аостеями, перед Маву не стояло: телои находятся на запретной территории и вдобавок смеют угрожать Карми, — смерть им, что еще?

Осторожно, не делая резких движений, он вытащил из кармашка в поясе серебряный флакон с плотно притертой пробкой, высыпал на широкий листик, сорванный с куста, немножко сероватого порошка, подумал и добавил еще чуток. Он осторожно завернул порошок, скатав листик в комочек, флакон бережно спрятал обратно в пояс, а комочек, улучив момент, ловко забросил в котелок. В кипящей воде листик развернулся, порошок растворился, а телой, заметив, что в похлебку упала какая-то несъедобная зелень, выкинул ее прочь. Маву вновь залег в кустах, наблюдая последующие события. Какое-то время спустя телой решил, что похлебка готова, и разбудил товарища. Они поели. Запахи стояли соблазнительные, но Маву никогда бы не посоветовал попробовать это варево своим друзьям.

Вскоре подошли еще двое. Рассказав, где ходили и что видели, они подсели к котелку, а первая пара ушла. Аппетит у телоев был отменный, похлебки в котелке не осталось, и Маву, не дожидаясь действия смертоносного варева, ушел.

Где-то час спустя он услыхал свист Хови-аро. Пожав плечами, он свернул со своего пути и отправился к Орлиной скале, где, как он узнал, чаще всего и околачивались Смирол и Стэрр. Их обоих он нашел в гроте под скалой, где Смирол устроил себе временное пристанище. Грот, собственно говоря, был попросту каменистым навесом в расщелине; Смирол натаскал камней и устроил с одной стороны какое-то подобие стены, защищаясь от потоков воды, стекающих по расщелине в дождь, сложил очаг и, набросав хвойных лап в наиболее защищенный от непогоды закуток, соорудил спальное ложе.

Полуголый Смирол сидел в тенечке, протянув босые ноги на солнцепек, и пришивал здоровенную заплату на штаны.

Маву навис над ним.

— Недаром твой отчим портной, — заметил он наконец глубокомысленно. — Научил ведь, а?

— Научил, — согласился Смирол. — Это не ты пересвистывался тут неподалеку?

— Я. — Маву присел рядом. — Госпожа Карми хочет тебя видеть.

— Обойдется, — заявил Смирол, откусывая нитку.

— Хови-аро велел доставить тебя силой, если потребуется.

— Ты со мной не справишься, — коротко ответил Смирол.

— Да я сейчас пойду свистну…

— С чего бы это все кинутся выполнять ее приказ? Карми — никто, она просто хэйми…

— А вот и нет, дружок, — усмехнулся Маву. — Решение Высочайшего Союза о ссылке отменено — госпожа принцесса может поступать как ей заблагорассудится, в том числе и посылать хокарэмов за каким-то грязным рыжим хэймом.

— Ага, — принял к сведению Смирол. — Ладно, повидаемся, коли дело так повернулось.

Глава 19

Когда Карми увидела Смирола, она его не узнала — смерила равнодушным взглядом и отправилась дальше по тропинке.

— Ясная госпожа, — окликнул ее Смирол вполголоса. Карми обернулась и ахнула. Этот грязный, неопрятный бродяга не мог быть чистюлей Смиролом, да и вообще не мог быть хокарэмом — не было в нем подтянутости и аккуратности, к которым Карми привыкла, живя в Ралло.

Вместо одежды какие-то живописные лохмотья, пародия на крестьянские штаны и куртку. Знаменитая рыжина в волосах исчезла; спутанная, давно не стриженная шевелюра не без помощи краски приобрела темно-каштановый оттенок; такую же окраску приобрело то, что росло на месте бороды и усов, — этакий несолидный реденький пух. Кожа была серовато-коричневой от постоянного умащивания смесью сока лисянки и волчьего корня.

— На кого ты похож, — с испугом выговорила Карми, — на кого ты похож…

— На пугало? — предположил Смирол, улыбнувшись. Карми отвернулась, чтобы не смотреть в это чужое лицо. Только голос остался прежним. — Зачем ты звала меня?

— Пойдем, — потянула его за обтрепанный рукав Карми. — Пойдем дальше. Эти мне хокарэмы. Куда деваться от их постоянной жажды осведомленности, а?

— Пойдем, — согласился Смирол. — Мне тоже есть что сказать тебе.

— Только не о любви, ладно?

— Конечно, — легко согласился Смирол. — Ведь это я тебя бросил, зачем теперь прошлое вспоминать.

Карми было неуютно, и она была благодарна Рыжему за эту ложь, которую он выдавал за правду.

— Ты украл у меня стажерский ключ, — с укором сказала она.

— От него немного толку, — ответил Смирол. — Они нашли глайдер. — На какое-то мгновение он извлек из-за пазухи ключ и, бросив на него взгляд, спрятал. — Одна радость, что с его помощью я могу проходить сквозь невидимую стену.

— Так ты был у них в лагере?

— Нет, — покачал головой Смирол. — Я должен быть осторожным.

— Что ты задумал?

— Пока рано говорить.

— Я хотела предложить тебе пойти к чужакам. Не в таком виде, разумеется…

— Нет. Я не пойду.

— Мне идти одной? Я боюсь. Ей-богу, боюсь, ты не смейся.

— Возьми с собой кого-нибудь из райи.

— Этого болтуна Асти? Или Хови-аро?

— А знаешь, это мысль…

Они поспорили; Смирол быстро убедил ее по крайней мере посоветоваться с мастером Хови. Карми согласилась, он просвистел вызов, и Хови-аро спустя некоторое время возник рядом с ними. Выслушав проблему, он спросил Карми:

— А что, собственно, ты имеешь против меня, госпожа? Карми энергично замотала головой:

— Не в этом дело, мастер. Тут речь идет о доверии. Я имею в виду… — Она подняла руку и пошевелила пальцами. Слов не хватало. — Мне не нравится сама репутация хокарэмов, понимаете? Они сразу вызывают настороженное отношение… Вот Рыжий на хокарэма не похож. Он может быть… ну не знаю… дурашливым, что ли, несерьезным… неопасным…

— Неопасным? — хмыкнул Хови-аро. — Это маска, госпожа. Хокарэмы умеют носить маски.

— И все это знают, — уточнила Карми. Наступило молчание.

— А, понял, — наконец медленно произнес Хови-аро. Он прикрыл глаза, размышляя. — Пожалуй, Стэрр, — сказал он немного погодя.

— Стэрр, — повторил Смирол, будто пробуя имя на вкус. — Стэрр… А что, неплохо!

— Мальчишка мальчишкой, — пояснил мастер Хови. — Но очень наблюдательный, непугливый и умеет вести себя естественно.

— Умеет держать трехслойную маску, — продолжил Смирол. — Умеет показывать себя наивным простаком, умеет показать, что спохватывается, и надевает однослойную маску. Тонкий хитрец, знаешь ли…

Карми знала, что Стэрр далеко не простофиля.

— Нет, — сказала она, — он еще слишком неопытен.

— Опыта действительно не хватает, — заметил Хови-аро.

— Опыт — дело наживное, — резонно возразил Смирол. Карми вздохнула:

— Ладно, уговорили. Пусть будет Стэрр.

— Подать сюда Стэрра, — с улыбкой предложил Смирол.

Хови-аро засвистел, подзывая Стэрра. Пока они поджидали парнишку, Смирол еще разок украдкой глянул на стажерский ключ.

— Что это у тебя ? — поинтересовался Хови-аро.

— Так, пустячок, — уклончиво отозвался Смирол, бросив взгляд на Карми.

— Ох темнишь… — с неудовольствием пробормотал Хови-аро.

Смирол только шевельнул бровями.

— Звали? — подал голос Стэрр, возникая рядом с ними. Отозвался он что-то подозрительно быстро.

— Подслушивал, что ли? — недовольно спросил Смирол. — Уши оборву, наглец!

— Нет, не подслушивал, ей-богу! — Стэрр изобразил лицом одновременно обиду, почтительность и послушание. — Но был тут неподалеку, это правда. Интересно же!

— Каков, а? — засмеялся Смирол. — Берешь его, Карми?

— Беру.

— Берет куда? — встрял Стэрр.

— Что, и в самом деле не подслушивал? — искренне удивился Смирол.

Он объяснил Стэрру, что от него требуется. Стэрр немедленно насторожился, подобрался, заблестел глазами, как молодой волчонок, выходящий на охоту.

— Не так, — поправил его мастер Хови. — Побольше восторга в глазах, побольше живости, поменьше осторожности. Пусть от огня тебя оттаскивают за шкирку.

— А если они не будут меня оттаскивать?

— Тогда оттащу я, — объяснила Карми. — Я старше и умнее. Запомнил?

— Ага. Это на самом деле так? — полюбопытствовал Стэрр и ловко уклонился от подзатыльника, которым его вздумал наградить Смирол. Отскочив на безопасное расстояние, он спросил: — А ловкость мне тоже гасить?

Хови-аро мельком глянул на Карми и ответил:

— Нет, не стоит, а то они заподозрят неладное.

— «Безмозглый попрыгунчик»? — определил Стэрр.

— Нет, не безмозглый, — терпеливо уточнил Хови-аро. — Глупые люди не вызывают симпатии, а вам лучше попробовать завоевать расположение.

— Сообразительный, но безрассудный, — произнесла Карми. — Есть у вас такая маска?

— Отработаем, — кивнул Хови-аро, взяв Стэрра за плечи и собираясь увести за собой. Стэрр, покорно идя за ним, счел необходимым продемонстрировать сообразительность:

— Э-э… а как мы к ним попадем? Хови-аро остановился и пробормотал:

— А ведь действительно…

Пришельцы недаром оградили лагерь невидимым барьером; чтобы попасть к ним, необходимо было привлечь их внимание. Из майярцев только Мангурре мог бы похвастаться тем, что побывал в лагере чужеземцев.

— Над этим думаю я, — сказал Смирол. — Идите.

Они с Карми остались вдвоем. Карми почувствовала напряженность и, чтобы разрядить обстановку, протянула Смиролу бинокль.

Он с интересом взял прибор в руки; Карми объяснила, как им пользоваться.

— Такая штуковина была в глайдере, — сказал Смирол. — Ах я недотепа! Знать бы тогда, как и какими вещами пользоваться! Но глайдера у нас больше нет. — Он вздохнул.

— Остался только стажерский ключ, — хмуро подтвердила Карми.

— Да, ключ, — задумчиво повторил Смирол, сунув руку за пазуху. — Пойдем, я кое-что тебе покажу.

Они неспешно шли в сторону защитного барьера, тот был совсем близко, и скоро Карми ощутила упругую невидимую стенку. Смирол по инерции прошёл еще несколько шагов и обернулся.

— Вот видишь, — проговорил он.

— Вижу, — отозвалась Карми. — Мне еще вчера эту стену показывали.

— Ты не то видишь, — с досадой сказал Смирол. Он вытащил из-за пазухи стажерский ключ и бросил его на землю рядом с Карми; Карми нагнулась, подбирая, при этом она облокотилась на барьер.

Смирол рассмеялся.

— Ты что?

— Вид у тебя смешной.

— На себя посмотри, — огрызнулась Карми.

Едва ее пальцы сжались вокруг ключа, барьер перестал существовать; Карми пошатнулась. Смирол подошел и оперся спиной о стену.

—А? — весело спросил он.

— Глаза б мои тебя не видели, — проговорила Карми, глянув на его довольную физиономию.

Она сделала несколько шагов, совершенно не ощущая себя «за стеной», у чужаков.

— Ну ладно, — остановил ее Смирол. — Уходим отсюда, пока на нас не обратили внимания.

Карми вышла за барьер и бросила ключ Смиролу. Он поймал его на лету и подошел к ней:

— Вот так и вы со Стэрром переправитесь.

— Они сочтут это подозрительным.

— Ну и пусть, — пожал плечами Смирол. — Чуть-чуть таинственности не помешает. Пусть ломают голову. А будут допытываться у вас слишком невежливо, пусть Стэрр только свистнет — я переправлю за стену ребят, и они наведут порядок.

Глава 20

Карми и Стэрр неспешно шли вдоль ручья, приближаясь к чудным постройкам лагеря чужаков. Барьер давно остался позади, но никто не обращал внимания на их появление: чужеземцы были слишком беспечны и полагали, что силовое поле надежно ограждает их от нежелательных визитеров. А поскольку у каждого из них имелось дело, праздных зевак не было, и Карми со Стэрром беспрепятственно вышли на улицу, образованную поблескивающими на солнце строениями.

— Вблизи это не так красиво, — легкомысленно проговорил Стэрр, озираясь.

Из одного домика спешно вышел человек и зашагал навстречу, погруженный в свои мысли.

— Добрый день, — приветливо кивнула ему Карми, и Стэрр, чуть помедлив, негромко повторил за ней: «Добрый день».

Человек задумчиво кивнул в ответ и озабоченно прошел мимо.

Карми и Стэрр, сохраняя прежнюю скорость, продолжали идти вперед.

— Он на нас не среагировал, — удивленно прошептал Стэрр, прислушиваясь к звукам за спиной.

— Он занят, и у него плохая реакция, — ответила Карми.

— А! Начал реагировать, — удовлетворенно сказал Стэрр все так же тихо. — Повернулся и смотрит нам вслед.

— У тебя глаза на затылке? — поинтересовалась Карми.

— Так слышно же! — небрежно бросил Стэрр.

— Не повышай голос. А вот еще один.

Этот заметил их издали и озадаченно застыл на месте, пока они приближались.

— Добрый день, сударь, — живо обратился к нему Стэрр, наслаждаясь его недоумением.

— Добрый день, — любезно сказала Карми.

Человек пробормотал в ответ что-то невнятное и, отступая, скрылся за строением.

— Он испугался? — спросила Карми.

— Похоже на то.

Они поглядели ему вслед и заметили еще двоих, которые с интересом смотрели на них, не делая, впрочем, никаких попыток пообщаться.

Карми им кивнула, Стэрр помахал ладошкой. Эти двое с серьезными лицами кивнули в ответ, один из них приветственно поднял руку.

Карми и Стэрр пошли дальше.

Какой-то человек вышел на улицу и встал, улыбаясь незваным гостям.

— Добрый день, — сказал он.

Карми остановилась, Стэрр, будто по инерции, сделал два лишних шага и занял нейтральную позицию между Карми и приветливым чужаком.

Чужак удостоил его дружелюбным взглядом и перевел внимание на Карми, правильно выделив ее как главную.

— Зашли в гости? — спросил он как ни в чем не бывало. Говорил он по-майярски довольно чисто.

— У вас очень интересно, — мягко ответила Карми. В ее тоне явно читалась готовность подчиниться возможному намерению чужаков выставить обоих непрошеных посетителей за пределы охранительной стены. — Меня зовут Карми, а это — Стэрр.

— Я слыхал о тебе от Крамера, — заметил чужак. — Меня зовут Томас.

Карми насторожилась: Мангурре рассказывал о трех людях, носящих имя Томас, — возможно, это имя было довольно распространенным среди пришельцев. Этот Томас по приметам напоминал нужного ей человека.

— Томас Кениг? — переспросила она.

— Верно, — подтвердил чужак. — Ты знаешь меня?

— Я тоже слыхала о тебе от Мангурре, — улыбнулась Карми. — Могу я попросить тебя о милости? Разреши нам стать твоими гостями.

Если Томас счел это предложение вызывающе-неприличным или попросту бестактным, то на его лице это никак не отразилось.

— Буду рад назвать вас своими гостями, — сказал он непринужденно. — В самом деле рад. — Томас повел рассеянным взглядом по улице. Вокруг них, на довольно большом расстоянии, уже собралось несколько любопытных. — Ты предпочитаешь погулять по поселку или зайдешь ко мне? — спросил он. — Могу я предложить вам позавтракать?

— Не откажусь. Мангурре рассказывал о вашей кухне довольно забавно. Да и привычки Крамера… — Карми пожала плечами и улыбнулась.

Когда Кениг провел их в дом, Карми не стала сразу садиться в кресло, а прошла вдоль стен, рассматривая мебель.

— Довольно необычно на вид, но, должно быть, удобно, — заметила она.

— Простенько, — сказал Стэрр. Он уже сидел, но это не мешало ему вертеть головой. — Не в обиду тебе, господин, — добавил он, обернувшись к Томасу. — Иная простота дороже пышности.

Карми остановилась перед ротор-слайдом, разглядывая золотых рыбок, плавающих в голубой воде.

— Это та штуковина, о которой говорил Мангурре? — спросила она. — Движущаяся картина?

Томас подтвердил. Карми удивилась:

— Разве не дешевле завести настоящих рыбок?

— Нет, — ответил Томас, занимаясь приготовлением завтрака. — Аквариум слишком громоздкий, неудобен при перевозке, да и рыбки требуют особого ухода, а я никогда этим делом не интересовался.

— Проще повесить картину?

— Ага, — кивнул Томас, расставляя угощение. — Прошу к столу.

Стэрр налетел на предложенный завтрак. Карми села рядом и посмотрела на него.

— Странный вкус и непривычный запах, — сообщил тот. — Но вполне съедобно.

Карми попробовала. Похоже, ей не понравилось.

— В самом деле, странный вкус, — заметила она. Кениг возразил:

— Думаю, то, что готовят майярские повара, покажется непривычным мне. Это вполне естественно.

— Разумеется, — кивнула Карми. — Тут нужна привычка. Они заговорили о тонкостях майярской кулинарии, но постоянно не хватало общих слов, и беседа зашла в тупик. Вспомнили о впечатлениях Мангурре; Кениг предположил, что хокарэма поразили технические достижения пришельцев.

— Ага, — согласился Стэрр. — Он какие-то сказки рассказывал о купальнях и отхожих местах.

— Нет, — чуть смутившись, усмехнулся Томас. — Я имел в виду другое…

— Горячая вода в ванной — это действительно великое достижение, — заметила Карми.

Кениг с удивлением понял, что блеск сантехники они считают более великим чудом, чем межзвездные перелеты.

Он усмехнулся и повел своих гостей на экскурсию в столь интересующие их места. Стэрр оказался здесь более сдержанным, Карми же пришла в восторг, и увести ее из ванной оказалось невозможным. Что ж, Кениг не стал возражать. Он продемонстрировал, как работает оборудование, выдал ей полотенце и стандартный пакет с одеждой, пожелал легкого пара и увел Стэрра в комнату.

— Она слишком нежная, — заявил Стэрр, плюхаясь обратно в кресло. — Девчонка, что тут скажешь, — добавил он с пренебрежением.

— Тебе не нравится, что она тобой командует? — поинтересовался Кениг.

Стэрр ответил:

— Она имеет право, — но вдаваться в тонкости не стал, а Кениг не стал расспрашивать.

Пока Карми плескалась, пришли двое, которых Томас представил Стэрру как этнографов и довольно долго объяснял, что это означает. Стэрр отнесся к этнографам с видимым снисхождением; он демонстративно обращался только к Томасу и разговаривал только с ним. Кениг спросил, в чем причина такого поведения. Стэрр ответил:

— Мы твои гости, господин.

Вероятно, ему казалось, что этими словами он все объяснил.

— И что? — спросил Томас с интересом.

— Почему я должен утолять любопытство этих господ? — Он нагловато улыбнулся и проговорил: — Я собираю информацию, а не раздаю ее.

Томас оценил его откровенность, — в сущности, Стэрр только сказал вслух то, что и так понимали все.

— А обмен возможен? — предложил Томас.

— Почему нет? — согласился Стэрр. — Но пока вы знаете о нас больше, чем мы о вас. Сейчас мы в невыгодном положении.

Мальчишка посмеивался, но возразить ему было нечем.

Из ванной послышался какой-то возглас. Томас поспешил туда и обнаружил Карми полуодетой. Ничуть не смущаясь, та попросила помощи — застежки костюма чужеземцев показались ей сложными. В остальном же затруднений не было. Костюм автоматически принимал размеры того, кто распечатывал пакет, покрой оказался удобным.

— Неплохо, — оценил ее новое обличье Стэрр. — Тебе идет.

— Он одноразовый, — с недоумением сообщила ему Карми. — Можешь себе представить — раз надеть и выкинуть…

— Это заскок какой-то у наших хозяев…— проговорил Стэрр и, спохватившись, принялся извиняться.

Кениг начал подозревать, что у незваных гостей хватает наглости издеваться над хозяевами, но Карми, сделав Стэрру страшные глаза, учтиво попросила прощения за своего неразумного спутника. Томас представил ей этнографов, Карми отнеслась к ним вежливо, но без особенного интереса.

Стэрр в один глоток выпил свой кофе и спросил, нельзя ли и ему приобщиться к чудесам банной технологии. Пока он плескался в ванной, Карми задумчиво попивала апельсиновый сок. Кениг тоже помалкивал. Попытки этнографов продолжить разговор бесплодно завяли: для Карми тоже существовал только Кениг, остальных она прямо-таки обжигала холодом. Томаса подобная «вежливость» несколько забавляла.

— Прошу прощения, господин, — сказала наконец она, придя к каким-то выводам, — у меня есть несколько вопросов, и я хочу, чтобы ты понял меня правильно.

— Я постараюсь, — улыбнулся Томас. Карми помолчала, потом проговорила:

— Ты назвал нас своими гостями, но твой дом невелик, мы можем стеснить тебя…

— Можно поставить рядом еще один домик, — сказал Томас.

— Нам не хотелось бы вводить тебя в лишние расходы, — возразила Карми.

— Эти домики дешевы, — ответил Томас. — Мы относимся к ним так же, как вы относитесь к походным палаткам. Поверь мне, расход невелик.

— Часть расходов мы могли бы взять на себя, — предложила Карми.

Кениг усмехнулся, представив, как вычислительный центр сходит с ума, попытавшись определить стоимость установки и обслуживания домика в майярских золотых.

— Право, не стоит, — возразил Томас. Карми кивнула в ответ на его слова:

— Спасибо. Но… это еще не все мои вопросы.

Чего же хотелось Карми? Ох, немалого. Кениг только диву давался, слушая ее неторопливые рассуждения. Карми говорила о том, что люди обычно не любят чужаков, которые ведут себя иначе, одеты иначе, едят совсем другую пищу и совсем по-другому пахнут. Кениг с запозданием понял, что Карми имеет в виду вовсе не инопланетян, а себя со Стэрром. Это они со Стэрром странно одевались, ели странную пищу, неприятно пахли и совсем не умели себя правильно вести. Следовало ли разуверять Карми? Она имела свою цель и настойчиво и методично приближалась к ней. Она желала, чтобы они со Стэрром стали копиями чужеземцев, тогда, по ее мнению, чужеземцам будет удобнее с ними общаться. У этнографов округлились глаза.

— Чего вы от них хотите, это же разведчики, — бросил им Кениг по-немецки.

Карми улыбнулась, как будто поняла, что он сказал.

— Вы все равно будете выделяться, — проговорил Кениг. — Вы слишком мало знаете о нашей жизни. У нас все другое. Нужно родиться среди нас и прожить жизнь — только тогда можно стать похожим на нас.

— Ты не понял, господин, — спокойно возразила Карми. — Мы вовсе не хотим притворяться твоими соотечественниками. Мы просто не хотим выглядеть… — она помедлила, — выглядеть дикарями. — Карми взмахом руки остановила протестующий возглас Кенига. — Что бы вы там ни говорили о нашей культуре, древней культуре, я не спорю, — метнула она взгляд в сторону этнографов, — мы отстали от вас, у нас практически нет научных знаний. Мы дикари, варвары, но я надеюсь, вы не считаете нас дураками. Своими невероятными фокусами вы пугаете правителей этой страны — в этом нет тайны. Возможно, вы считаете хокарэмов опасными, и, вероятно, так оно и есть. И вы, и мы должны быть осторожными, и все, чего я хочу, — это пожить немного так, как живете вы. Я просто хочу к вам присмотреться, — по-моему, скромное желание.

Кениг молчал. Этнографы шептались. Из ванной вышел Стэрр, чистенький, благоухающий, незатейливый, как свежесрубленное бревнышко.

— За такие удовольствия можно душу заложить, — томно заявил он. — Жаль только, нет у меня души.

— Куда же она делась ? — спросил Кениг.

— А у хокарэмов нет души, ты разве не знаешь, господин? — ответил Стэрр. — Без души, знаешь ли, легче. — Он огляделся и спросил чуть виновато: — Я опять влез в серьезный разговор?

Его незатейливая простота несколько разрядила атмосферу. Карми грызла яблоко. Кениг размышлял. Этнографы продолжали шептаться.

— Где-то вы врете, — наконец сказал Кениг.

— Ну и врем, — согласился Стэрр. — Ну и что? Таковы правила игры.

— Мы разве играем?

— Ты — не знаю. Я — да!

— С этими мальчишками нет никакого сладу, — тихо проговорила Карми.

— Ты не намного старше, — заметил Кениг.

— У женщин более практичный ум, — парировала Карми. — Мне так говорили.

Кенигу показалось, что царственная уверенность Карми могла бы украсить и более зрелую женщину. Карми же она делала восхитительной.

— У тебя в роду королей не было? — не удержался Кениг.

Реакция Карми была странной. У нее окаменело лицо, она замерла, потом нервно дернула головой.

— Разумеется были, — немедленно встрял Стэрр. Ему, конечно же, никто не поверил.

— Я чем-то оскорбил тебя? — медленно спросил Кениг. — Прости, я не хотел.

Карми взяла себя в руки и любезно улыбнулась:

— Я не люблю подобных шуточек.

— Я не думал, что ты примешь мои слова за оскорбление, — извиняясь, проговорил Кениг. — Ты держишься так, что тебя можно принять за королеву… извини, за лицо, наделенное большой властью.

— Я действительно лицо, наделенное большой властью, — сказала Карми. — Сейчас мое слово весит примерно столько же, сколько слова любого из высоких принцев.

— Трудно поверить, — покачал головой Кениг. — Разве ты из мастеров Ралло?

— Я выгляжу такой старой?

— Нет, но… — Кениг обернулся к Стэрру: — Она преувеличивает?

— Скорее преуменьшает, — ответил юноша. — И конечно же, она не мастер Ралло. В Ралло не бывает таких молодых мастеров.

Стэрр не врал, это Кениг понимал. Хокарэмы врать не любят, предпочитая попросту не говорить правды. Эта парочка темнила — в полном соответствии с хокарэмскими традициями, — но все равно эти двое были самыми симпатичными хокарэмами из всех, с кем уже успел познакомиться Кениг. Разумеется, они и хотели расположить его к себе, но Томас плохо понимал их намерения. Почему они предпочитали разговаривать только с ним, совершенно игнорируя этнографов? Томас предположил, что эти двое шли именно к нему, выбрав именно его из всех пришельцев. Ориентировку дал, без сомнения, Мангурре, именно Кениг в свое время больше всего с ним занимался.

Неужели эта юная девица действительно эмиссар Высочайшего Союза? Чудны твои дела, Господи! Она, конечно, умна, но как-то легкомысленно посылать столь юное создание с такой ответственной целью. Впрочем… Кениг вспомнил, что у хокарэмов юнец лет пятнадцати считается взрослым человеком. И, черт возьми, не только считается, но и поступает как взрослый, и спрос с него, как со взрослого. Очевидно, что Карми привыкла к грузу ответственности, назвать ее вертихвосткой попросту невозможно. Но о чем может судить столь молодая особа, есть ли у нее необходимый жизненный опыт?

Правда, спутник у нее еще более молод.

Хозяйственные хлопоты по установке нового домика Кениг переложил на этнографов — все равно гости не хотели с ними общаться.

А пока домик ставили, Кениг повел гостей погулять по поселку. Наблюдать за ними было одно удовольствие. Карми делала вид, что ей все безразлично; казалось, она не умеет смотреть пристально — взгляд рассеянно скользил, ни на чем не фиксируясь. Кениг восхищался ее выдержкой. Стэрр, напротив, был переполнен восторгом и любопытством. Жадное желание все разглядеть и все потрогать не позволяло ему ни минуты стоять на месте. Стэрр не ахал — он постанывал от наслаждения, любая мелочь вызывала у него приступ энтузиазма. Кениг даже начал опасаться, что обилие впечатлений вредно отразится на психике юного хокарэма, поэтому, как только ему сообщили, что домик готов, он немедленно проводил своих гостей туда. Какой-то остряк даже повесил у дверей дома табличку: «Майярское посольство». Карми остановилась и стала разглядывать надпись. Кениг перевел и сказал, что сейчас прикажет ее снять.

— Пусть висит, — ответила Карми.

— То есть мы должны считать ваш визит официальным? — уточнил Кениг.

Помедлив, Карми проговорила:

— Не вполне. Настоящее посольство — это важный господин во главе, при нем большая свита, — в общем, много шума. А мы так… — Она пожала плечами, не объясняя, что означает это ее «так».

Стэрра табличка не заинтересовала, куда более любопытно было ему, что находится внутри их дома. Внешний вид он уже одобрил и первым устремился внутрь, не забыв, однако, старательно вытереть на пороге ноги. К слову, это было совершенно излишним — ковровое покрытие прекрасно очищало подошвы.

Для двоих дом был великоват — этнографы смотрели в будущее и выбрали модель, рассчитанную на пять человек. Внизу располагалась гостиная, во втором этаже — спальни.

— Я думала, дом будет такой, как у тебя, — заметила Карми невозмутимо.

— Быстро же у вас дома строят! — восхитился Стэрр. — И это вы называете домиком?

Кениг пошел по комнатам, демонстрируя приборы и объясняя их назначение. Стэрр задавал вопросы, Карми оставила свою невозмутимую отстраненность только раз, когда Кениг показал содержимое бара. Карми плеснула в бокал красного вина, пригубила, оценивая вкус, и наполовину разбавила минералкой, которую тоже предварительно попробовала.

— Пить очень хочется, — проговорила она. — Жарковато сегодня. Смешать тебе, господин?

— Я лучше соку выпью, — ответил Кениг. Стэрр тоже предпочел сок.

Карми прошла по гостиной и остановилась перед ротор-слайдом. Слайд был стилизован под средневековую китайскую живопись: две дамы в придворных костюмах плавно изгибались в танце на освещенной низким солнцем деревянной террасе, две молоденькие девушки играли — одна на лютне, другая на флейте, в больших вазах на террасе стояли пышные букеты, с цветущих деревьев осыпались бело-розовые лепестки.

— Ваши женщины носят такие платья? — спросила Карми.

— Носили когда-то, — ответил Кениг. — Столетия назад. Карми постояла, разглядывая слайд.

— Я хочу научиться твоему языку, господин, — вдруг сказала она. — Много ли времени на это уйдет?

— Совсем немного, — ответил Кениг. — У нас хорошая обучающая аппаратура. Однако сначала я должен убедиться, что это тебе не повредит.

— Ты хочешь изучить меня, как изучал Мангурре? — спросила она.

— Приблизительно так. Карми пожала плечами:

— Почему нет? Я готова.

— Думаю, не сегодня, — покачал головой Кениг. — Вам обоим надо привыкнуть, немного освоиться.

Карми кивнула:

— Понятно.

Остаток дня хокарэмы провели дома. Кениг не оставлял взятой на себя обязанности гида и старался не выпускать обоих из виду. Карми сидела скучная, зато за Стэрром нужен был глаз да глаз: он ухитрился сломать управление ротор-слайдом и притих было виновато, но потом опять принялся разбираться, как какие приборы включаются и какие действия производят.

Ближе к вечеру Карми объявила, что устала, извинилась и ушла к себе. Часа через два Стэрр побежал наверх что-то у нее спросить, задержался там минут на пятнадцать, вернулся чуть удивленный.

— Сидит в ванне, — проговорил он озадаченно. — Второй раз за сутки, надо же!

Кенига и самого гости утомили, да и нянчиться со Стэрром надоело. Он попрощался, еще раз напомнил, как пользоваться интеркомом, и пожелал Стэрру ничего не ломать.

— Впрочем, сломаешь — не беда, починим… Он ушел.

Стэрр постоял на крыльце, провожая Кенига, вернулся в гостиную, остановился посреди комнаты и растер ладонями лицо. Он устал до того, что готов был повалиться здесь же на ковер и сразу заснуть. Но долг превыше всего! Стэрр поднялся наверх к Карми. Та все еще лежала в ванне. Стэрр на минуту прислонился к стене, а потом, плюнув на приличия, стащил с себя комбинезон и тоже полез в ванну, благо размеры это позволяли. Карми подвинулась.

— Вымотался? — проговорила она сочувственно.

Стэрр в ответ только простонал. Сущее наслаждение лежать в теплой воде и не думать. Карми выбралась из воды.

— Извини, я… — пробормотал Стэрр.

— Мне давно надо было вылезти, не извиняйся.

Она завернулась в купальную простыню, села около Стэрра на бортик и положила ладонь на его лоб.

— Я тоже устала, — сказала она тихо. — Я чуть не расплакалась на глазах у… у… — Она чуть не сказала «у молодого Руттула», но вовремя остановилась. — У Томаса Кенига, — произнесла она с усилием.

— Надо обсудить… — заикнулся было Стэрр.

— Не сейчас, — покачала головой Карми. — И не здесь. Отдыхай.

Глава 21

— Знал бы, что так трудно с чужаками общаться, ни за что бы с Карми не пошел! — сказал Стэрр, валясь на траву рядом со Смиролом.

— Кто б тебя спрашивал… — отозвался рыжий хэйм. Карми стояла рядом с Хови-аро. Мастер Снов внимательно разглядывал Стэрра, размышляя о своем.

— Как, мастер? — спросила его Карми.

— Да, пожалуй, — согласился Хови-аро и обратился к Стэрру: — Раздевайся!

— А? — вскинул голову мальчишка. — Вы это что, господа хорошие? — Он живо вскочил на ноги и отступил в сторону.

— Стэрр, браток, не ерепенься, — укоризненно проговорил Смирол.

— Не буду, — упрямо пятился назад Стэрр. — Убейте, не буду.

Хови-аро сказал вразумляюще:

— Малыш, ты мне не веришь? — Голос его заставил Стэрра вздохнуть и подчиниться.

— Все равно, нехорошо это, — пробормотал мальчишка, стаскивая с плеч рубаху. — Я тоже волчьей крови, не какой-нибудь селянин…

— Ну-ну, — успокоил его Хови-аро. — Я ведь тебе зла не желаю.

Стэрр сел, скрестив ноги под собой, и положил ладони на колени, несколько раз шумно вздохнул, расслабляя тело.

Хови-аро сел напротив него, вынул из кармана замшевый мешочек, извлек оттуда крупный, с яйцо, густо-лиловый кристалл колайхо. Луч солнца высветил внутри кристалла розовые и синие огни.

Карми отвернулась и пошла прочь: ей не хотелось смотреть и не хотелось слушать.

Смирол проворно сел и жадно уставился на Хови-аро. Тот что-то мягко шептал, держа перед глазами Стэрра кристалл.

Потом начался допрос. Картина вырисовывалась яркая, не затуманенная капризами памяти и бойким языком мальчишки; Стэрр был тих и серьезен, а спрашивать Хови-аро умел. Смирол задавал разговору направление. Вернувшаяся Карми дополняла ответы Стэрра, хотя ей-то вопросов никто не задавал.

Выжав из Стэрра все, что можно было, мастер Хови разрешил ему очнуться. Придя в себя, Стэрр немедленно сбежал. Карми тоже было не по себе; она сидела чуть особняком. Смирол опять занял горизонтальное положение: лежал на спине, закинув руки за голову, размышлял, переваривая информацию. Хови-аро тоже молчал. Затея Смирола ему не нравилась, но мнение свое он держал при себе.

— Безумие, — проговорила Карми. — Просто безумие идти туда, совершенно ничего не зная.

— Я надеюсь на вас со Стэрром.

— Мы можем не заметить чего-нибудь очевидного, и ты попадешься на пустяке.

— Пока я не собираюсь никуда идти, — возразил Смирол. — И ты права — я пока слишком мало знаю.

— Надо брать чужака, — сказал Хови-аро.

— Ты думаешь, чужак на твое внушение поддастся? — спросил Смирол с интересом.

— Они тоже люди, не боги.

Тогда Смирол посмотрел на Карми. Он ожидал возражений, но она сказала спокойно:

— Только аккуратнее надо сработать, чтобы весь их поселок не всполошился.

— Будет аккуратно, — кивнул Хови-аро. — Сам займусь.

— Расспроси насчет подслушивающих устройств, — попросила Карми. — Я у себя в посольстве боюсь лишнее слово сказать.

Ее и в самом деле беспокоила микротехника землян. Может, это и смешно выглядело со стороны, но Карми подозревала, что земляне в состоянии нашпиговать шпионской техникой и «майярское посольство», и окрестности хокарэмской заставы, и даже костюмы Карми и Стэрра. Она была не уверена, что их земные одежды свободны от крошечных устройств, и, когда они со Стэрром вышли за пределы поселка, заставила переодеться в свое, хокарэмское. Возможно, это были напрасные предосторожности.

Хови-аро взял чужака два дня спустя. Карми и Стэрр в это время были в поселке — изображали на всякий случай непричастность. Чужак был молод и беспечен, — видно, случай с Крамером не научил их осторожности. Он вынес из флаера какие-то громоздкие ящики, повозился с ними, перетащил к самому берегу, аккуратно опустил их в озеро и направился обратно к машине. Тут-то и встретился ему мастер Хови. Он шел наклонив голову, внимательно рассматривая траву над ногами. Землянин остановился. Хови-аро поднял взгляд на него и приветливо поздоровался. Чужак настороженно ответил.

— Ты не находил здесь мой кошелек? — спросил его Хови-аро.

Он проверял, знает ли чужак майярский язык.

— Э… нет, — неуверенно ответил чужак.

— Выпал где-то здесь, — объяснил Хови-аро. Он пошел дальше по лужайке.

Землянин на всякий случай поглядел вокруг себя. И увидел замшевый мешочек. Он его поднял.

— Господин хокарэм, — услыхал Хови-аро и обернулся.

Чужак за завязки держал на весу кошелек.

— Это он? — спросил землянин. — Тут вроде бы не деньги лежат.

— Да, не деньги, — сказал мастер Хови, подходя. — Так, игрушка, но мне ее жалко. — Он взял кошелек в руки, развязал шнурок и выкатил на ладонь лиловый кристалл. — Красивая вещица, правда?

Он поворачивал кристалл, ловил синие отсветы в нем, говорил негромко и печально. Чужак и не заметил, как мягкая задушевность сменилась властностью, а сам он очутился в полной зависимости от человека с аметистом.

Первые вопросы мастер Хови задал здесь же, часть из них касалась самого землянина — как его зовут, чем он занимается, скоро ли его хватятся. Другие вопросы касались систем слежения и подслушивания. Карми можно было успокоить: поставить «жучки» в «посольстве» земляне сочли неэтичным, а рассеять разведывательную технику в лесу вокруг хокарэмской заставы было попросту бессмысленно — это сколько же ее понадобится…

По просьбе Хови-аро землянин — звали его Вадим Антонов — отвел глайдер поближе к заставе. Хокарэмы, узнав, кто к ним пожаловал, с удовольствием собрались послушать; пришел и Смирол, но он держался за спиной Вадима и вопросы задавал измененным голосом.

Хови-аро выжимал из Вадима всю жизнь, начиная с детства. Хокарэмы жадно впитывали подробности. «Непонятно, непонятно», — порой приговаривал Асти. На него шикали. «Ребята, запоминайте, поймем потом! — взывал к друзьям Смирол. — Запоминайте!» На него тоже шикали. Он мял в руках Руттуловы бусы. В голове был сумбур.

Хови-аро приказал Вадиму показать содержимое своих карманов и объяснить предназначение всех предметов. Более других Смирола и хокарэмов постарше заинтересовал предмет, который Вадим обозначил словом «абак». Абак Вадима был мало похож на четки Руттула — у него была замысловатая форма, однако было приятно держать в руке. Но назначение и этой изящной безделушки, и янтарных четок Руттула было одним — это был логический комплекс, способствующий обострению мыслительного процесса и улучшающий память. Действовал абак через нервные окончания на пальцах, но объяснить поподробнее Вадим затруднился. Всех подробностей он не знал, а то, что знал, не смог объяснить понятно.

Наконец Хови-аро показал рукой: времени больше нет, Вадима нужно возвращать. Он проводил его до флаера и сказал на прощание:

— Сейчас, пока машина будет идти на автопилоте, ты заснешь, а когда проснешься, будешь помнить только то, что заснул на берегу озера. И когда к тебе обратятся со словами «Аран эра», выполнишь все, о чем тебя попросят.

— До свидания, — доверчиво сказал Вадим Хови-аро, залез во флаер, помахал мастеру рукой и улетел. Веки у него потяжелели еще до того, как машина оторвалась от земли.

В тот же день Асти свистом сообщил Стэрру, что все прошло благополучно. Карми, узнав об этом, проговорила:

— Ну что же, надо приступать к изучению языка.

После первого дня, проведенного так беспокойно, Кенига ничуть не удивило, что наутро Карми и Стэрр подошли к стоянке флаеров и попросили отвезти их за пределы защитной стены. Геолог, который собирался лететь в Ирау, согласился высадить их около хокарэмской заставы. Вернулись они через день, причем опять непонятно было, как они миновали силовой барьер. Но Томас Кениг не стал задавать вопросов. Бесполезно спрашивать Карми, лучше еще раз проверить системы безопасности.

После возвращения Карми напомнила Кенигу о его обещании научить языку чужаков.

Томас в ответ напомнил о необходимости проверить, насколько Стэрр и Карми готовы к гипнообучению. Он был уверен — гипнообучение им не повредит, но уж очень хотелось разобраться, что происходит в головах у его юных гостей и как там укладывается вся та сумбурная информация, которой они нахватались за последние дни. В свое время, когда ему в руки попал Мангурре, Кениг сосредоточился на анатомических и физиологических исследованиях; теперь же можно было составить впечатление о психической и интеллектуальной организации майярцев (в уме Кениг делал поправку — хокарэмов, и об этом не следовало забывать). Заодно Кениг хотел исследовать их зрительные ощущения — его заинтересовал скользящий, безразличный взгляд Карми.

И он обнаружил, что Карми вовсе не притворялась равнодушной, — глаза, как правило, притворство выдают. Никакое волевое усилие не способно полностью контролировать работу глазных мышц — тут вмешиваются рефлексы, а рефлексы Карми были весьма странными. Приборы показали, что, когда Карми хочет рассмотреть какой-то предмет, она не сосредоточивает на нем взгляд, а переносит его не периферию; потом взгляд плавно перемещается, временами задевая предмет, но задерживается на нем такие ничтожные доли секунды, что об этом, вероятно, можно и не упоминать, — в общем, способ, эффективный только тогда, когда не хотят показать внимание к рассматриваемому предмету. Однако это несколько снижало скорость зрительного восприятия, чему Кениг удивился: профессия хокарэма требует качеств совершенно противоположных. Кениг смоделировал ситуацию, когда требовалось быстродействие, — мышечная реакция оказалась превосходной. Однако стоило Карми встретиться с чем-то ранее неизвестным — она замирала, и это было совершенно непонятно. Нерешительность — реакция естественная, но Карми любой неожиданности сдавалась без боя. Поняв это, Кениг смоделировал ситуацию, когда сдаться без боя было попросту невозможно, — и Карми немедленно сорвала с головы шлем с датчиками. Однако в последние мгновения приборы показали такую реакцию, что Кениг потом любовался ею часами, — припертая к стенке, Карми могла показать настоящие чудеса.

Не меньше поразил Кенига и Стэрр. Мальчишеская непосредственность оказалась наигранной; Стэрр лгал, изображал эмоции, которых не испытывал, и мог бы обмануть любого человека, но не приборы. Он пытался преуменьшить свои способности, притормаживал скорость реагирования, скрывал великолепную зрительную память. Кениг вспомнил, как Стэрр изображал восторг, держа в руках какую-нибудь вещь пришельцев. Ложь! Восторга не было. Было холодное, бесстрастное исследование неизвестного.

Кениг даже засомневался: а стоит ли учить их языку, стоит ли давать хокарэмам еще одно оружие против пришельцев? Но он уже проникся симпатией к этой противоречивой парочке. Они были хороши. Опасны, непредсказуемы — да. Но хороши! Наблюдать и расшифровывать их первобытные хитрости было сущее удовольствие.

Гипноизлучатель Кениг установил в одной из спален «майярского посольства». Он предполагал задействовать параллельно два канала, но Карми, глядя на него равнодушными глазами, отказалась проходить обучение одновременно со Стэрром. Виновата была ее чрезмерная подозрительность: она не могла допустить, чтобы они оба находились в гипнотическом состоянии, — кто же проконтролирует действия землян? К слову сказать, о технике внушения Карми имела свои, хотя и несколько наивные представления; она же добавила в майярский словарь выражение «энави-гератх», обозначающее гипноизлучатель, в дословном переводе это означало «механизм-шептун». К самой идее гипнообучения она отнеслась с отвращением, но, когда Кениг заверил ее, что этот процесс совершенно безвреден и позволяет сэкономить уйму времени, согласилась, поставив, однако, условием, что Стэрр и она подвергнутся этой процедуре по очереди. Кениг, разумеется, не настаивал.

Стэрр с прежней, но уже разгаданной живостью следил за действиями Кенига; Кениг понимал, что задачу на себя мальчишка взвалил почти непосильную, и охотно объяснял ему все, что делал. Карми сидела рядом, взгляд ее отрешенно блуждал. Когда Стэрр начал засыпать, Кениг переадресовал объяснения ей, за что удостоился рассеянной улыбки.

Пока шел процесс обучения, Кениг был, собственно, не нужен; из вежливости он посидел немного с Карми, развлекая ее светским разговором, — собеседник она была никудышный, однако поддержала разговор о погоде и капризах климата. Ее безвольная меланхоличность не вызывала желания продолжать общение, и Кениг, сославшись на дела, ушел, но вскоре вернулся, чтобы выключить гипноизлучатель.

— Действие скажется не сразу, — предупредил Кениг Карми, когда стоял над все еще спящим Стэрром. — Он начнет понимать наш язык постепенно.

Карми безучастно кивнула. Ее это как будто не касалось.

Кенигу трудно было понять ее, но, похоже, Карми действовала по принципу «хорошего понемногу». Когда Стэрр проснулся, они с Карми опять вернулись на хокарэмскую заставу. На этот раз эксперты по безопасности с нетерпением ожидали их возвращения, чтобы засечь лазейку, которой они пользовались, но Карми и Стэрр обвели их вокруг пальца, договорившись с вывозившим их сотрудником, что он же и подберет их через день, когда будет возвращаться на базу. Слов нет, разочарование было огромным. Безопасники досадливо ворчали что-то нелестное по поводу «наглых средневековых сопляков», и Кениг посмеивался про себя: эти «наглые сопляки» нравились ему все больше. Он даже начинал потихоньку гордиться ими…

Направляясь со стоянки флаеров в «майярское посольство», благо было по дороге, Карми и Стэрр зашли к Кенигу.

— Ты не занят, господин? — спросила Карми после приветствия. — Сегодня моя очередь учить язык…

Кениг внимательно посмотрел на нее. Сегодня Карми была любезна, улыбчива, очаровательна. Вероятно, именно такой она охмуряла Крамера. Бедняга Вэл! Воспоминания о юной оборванке будили в нем грешные мысли. Кениг не мог понять, чем сумела приворожить его эта странная девица. Оказывается, когда Карми держала себя в руках, она могла затмить солнце. Кениг присмотрелся. Боже милостивый! Карми воспользовалась косметикой! Причем не местной, а явно земной. Это означало, что Карми уже успела познакомиться с земной женщиной. Женщин на базе было немного, и далеко не все из них знали майярский язык.

— Откуда у тебя краска для ресниц и помада? — спросил Кениг.

— А, это когда Стэрр спал около шептуна, я пошла погулять, — безмятежно ответила Карми. — И встретила госпожу Риту.

Риту? Но та единственная Рита, которая была на базе, отличалась своей нелюбовью к изучению языков.

— Разве Рита говорит по-майярски? Карми лукаво рассмеялась:

— Мой господин! Двум женщинам нет нужды иметь общий язык, когда они говорят об украшениях и нарядах.

Кениг почувствовал себя одураченным. У него появилось подозрение, что Карми сумела то, что не удалось Стэрру, — она обманула приборы.

— Госпожа Рита подарила мне притирания и обещала привезти с Земли еще кое-что. Я тоже принесла ей подарок. — Карми вынула из кармана ожерелье из голубовато-зеленых камешков. — Мне кажется, ей понравится.

Кениг машинально поддакнул. Его беспокойство стало перерастать в тревогу. Эти двое слишком, слишком быстро осваивались среди землян.

Карми задержала на нем взгляд и чуть улыбнулась. Улыбнулась свысока, хотя как это ей удалось с ее маленьким ростом — уму непостижимо.

И тут Кениг заметил, что Стэрр подмигивает ему из-за плеча Карми. Господи, да что же это за люди такие — хокарэмы ?!

— Э-э… извини, я сейчас тут дела закончу, — чувствуя себя неловко, пробормотал Кениг. Остро захотелось остаться одному. — Вы зайдете?

— Мы, пожалуй, на улице подождем, — ответила Карми. Они отошли от крыльца и сели в тени деревца.

— Жара, сушь, а у них ничего не пылится, — заметил Стэрр.

— Они прямо помешаны на чистоте, — сказала Карми.

— Принц тоже был таким чистюлей? — спросил Стэрр. Он имел в виду Руттула.

— Не до такой степени. Все-таки он слишком долго прожил среди нас. — Она посмотрела вдоль улицы: — Такие костюмы носят люди из сословия перевозчиков? Я не ошибаюсь?

Стэрр оглянулся. По улице шли двое в форме космического техперсонала. Судя по тому, как они посматривали вокруг, были они в поселке впервые.

— Поговори с ними, — сказала Карми.

Стэрр понял ее. Было интересно попробовать поморочить голову людям, которые не знали, что он хокарэм.

— Боюсь, они знают наши лица, — тихо возразил он. — Сама видела, эти чужаки умеют делать… как это?.. видеозаписи.

— Попытка не пытка, — почти неслышно ответила Карми.

Стэрр поднялся на ноги и шагнул навстречу транспортникам:

— Привет! Вы здесь впервые, да?

— Привет, — сказал один.

Другой уставился на Стэрра и пробормотал:

— Говорят, контакты, контакты… А тут совсем сопляки работают.

— Ну вот, — весело огорчился Стэрр. — Проявляй после этого вежливость…

Все трое рассмеялись; второй транспортник похлопал Стэрра по плечу:

— Не обижайся, старик, а?

— Не обижаюсь, — покладисто согласился Стэрр.

— Ты практикант здесь?

— Да.

Транспортники обернулись к Карми. Вероятно, подразумевалось, что она должна сейчас что-то сказать. Карми однако молчала — сидела на травке и посматривала на них снизу насмешливо.

— Познакомь с девушкой, старик, — легонько толкнул Стэрра транспортник.

— Она не хочет знакомиться, — ответил Стэрр. — Она слишком много о себе воображает.

— Послушайте, — обратился транспортник к Карми. — Бросьте вы этого вундеркинда и пойдемте с нами гулять. Покажете нам местные достопримечательности, а?

Карми выслушала и перевела спокойный взгляд на Стэрра. Стэрр сказал:

— Самая главная достопримечательность здесь — это я. Но меня не надо показывать. Я могу и сам себя показать.

В это время появился Кениг. Он успел переодеться.

— Извините, я задержался…

— Мы не скучаем, — заверил его Стэрр. — У меня хороший выговор?

Транспортники начали что-то подозревать.

— Выговор? — переспросил один.

— А я тебя видел, — медленно сказал другой. — Тебя и… — он оглянулся на Карми, — и эту девушку. Вы хокарэмы!

Стэрр широко улыбнулся:

— Я же говорил вам, что я — самая главная здешняя достопримечательность. Я первый хокарэм, говорящий на вашем языке.

— Первый, очень болтливый и далеко не последний, — насмешливо сказал Кениг. — Неужели тебе никогда не хочется помолчать?

— Иногда хочется, — признался Стэрр. — Но это, увы, невозможно.

Тогда Кениг обратился к Карми по-майярски:

— Он не утомляет тебя своей болтовней?

— Он развлекает меня своей болтовней, — в тон ему ответила Карми. — Чем ты недоволен, господин? Он не должен был беспокоить этих господ?

— Не в этом дело.

Стэрр голосом и одеждой был от землянина неотличим. Возможно, это впечатление рассеялось бы, заговори он о вещах серьезных, но пока… Что создает человека? Одежда и манера говорить. «Ой-ой-ой, не дал ли я маху с гипнообучением? — зашевелился в Кениге давешний червячок сомнения и тревоги. — Но они ребята дошлые и сами бы быстро языку выучились».

Транспортники, оглядываясь на них, пошли дальше.

— Что ж мы медлим? — спохватился Кениг. — Пошли к вам.

В спальне «майярского посольства», где стоял гипноизлучатель, Стэрр легонько дернул Кенига за рукав.

— А можно мне попробовать? — смущенным шепотом попросил он, и даже покраснел немного, честное слово.

— Попробовать? — не понял Кениг.

— Ну, э-э… управлять шептуном, — объяснил Стэрр и повторил, заглядывая в глаза Кенигу: — Можно?

Кениг разрешил. Мальчишка начал настройку, повторяя вчерашние наставления. У него была цепкая память, и он без сбоев и ошибок воспроизвел всю процедуру подготовки.

Потом он остановился. В прошлый раз именно на этом этапе он закрыл глаза.

Кениг посмотрел на засыпающую Карми и продолжил дальше сам. Стэрр следил за каждым его движением. Закончив работу, Кениг встал и, потянувшись, нечаянно уронил на пол куртку Карми. Из кармана выпало ожерелье. Кениг поднял куртку и аккуратно положил на кресло, взял в руки ожерелье, которое она предназначала в подарок Рите. Повертел, рассматривая. Камешки были похожи на кристаллы, которые обнаружили в глайдере Эриха Кенига… Тот же цвет, та же прозрачность… Пожалуй, имело смысл поговорить с Карми об отце.

Ему не хотелось обнаруживать волнение перед Стэрром, и он оставил его, решив вернуться только для отключения гипноизлучателя. У Стэрра слишком внимательные глаза, и Бог весть, какие выводы он может сделать на основе наблюдений.

После выключения гипноизлучателя Стэрр пошел гулять в одиночестве. С землянами он заговаривал, однако такого удовольствия, как в первый раз, не получил. Люди знали, кто он такой, разговаривали с ним приветливо и на хитрости его не поддавались. Слегка разочарованный, он вернулся в «посольство», но Карми уже проснулась и ушла, вероятно к Рите.

Стэрр сел в кресло, закрыл глаза и начал приводить в порядок сегодняшние впечатления. Кое-что следовало обдумать. Ему помешал Кениг. Он постучал в полуоткрытую дверь и заглянул в комнату:

— Карми еще спит?

— Карми уже куда-то убежала, — ответил Стэрр, не открывая глаз.

Кениг вошел в гостиную.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Ничего, — ответил Стэрр, приоткрыв один глаз и скосив его на Кенига. — А что могло случиться?

— Какой-то ты невеселый.

— Обыкновенный. — Стэрр открыл второй глаз. — Я думаю. Пожалуйста, садись, господин. Угостить тебя чем-нибудь?

— Да, пожалуй, — согласился Кениг, садясь в кресло. Стэрр встал и направился к бару.

— Вино, сок?

— Лучше пиво.

Стэрр поставил перед ним бокал и банку, а себе разбавил вина.

— У вашего пива странный вкус.

Он не присел, стоял с бокалом в руке перед Кенигом. Показная ребячливость куда-то исчезла — он будто повзрослел.

— Итак, ты меня раскусил, господин, — проговорил Стэрр задумчиво. — Не стоило нам соглашаться на обследование. Карми иногда бывает чрезмерно самоуверенной. Порой я готов ею восхищаться, но гораздо чаще я не понимаю ее.

— Она немного переоценила твои возможности, — сказал Кениг. — А вот ее раскусить невозможно. Хокарэмы бывают сумасшедшими ?

— Она не хокарэми. Она хэйми. Хэйми все немного не в себе.

— Хэйми, — повторил Кениг. — Хэйми… Одержимая? Я не заметил в ней склонности к эпилепсии,

— Эпилепсии?

— У Карми бывают припадки?

— Карми не припадочная, — ответил Стэрр. — Она не кликуша и не юродивая. Она хэйми. Мне трудно объяснить, что это такое.

— А она позволила тебе… — Кениг запнулся, подбирая слова.

Стэрр понял:

— Говорить в открытую? Но какой смысл темнить? Я не люблю врать людям, которые знают, что я вру. — Он поглядел на бокал Кенига: — Еще пива?

— Нет. Там, кажется, виски было.

— Виски? — спросил Стэрр, заглядывая в бар.

— Вон та бутылочка. — показал Кениг. Стэрр подал бутылку:

— Это?

Было похоже, что Стэрр и Карми уже продегустировали содержимое всех бутылок бара. Стэрр явно считал виски не напитком, а скорее некой пряностью, которую добавляют в другие напитки. Ничего удивительного в этом не было: в Майяре пока не знали продуктов перегонки.

Стэрр наблюдал процесс употребления виски, склонив голову к плечу.

— Это вкусно? — спросил он с сомнением.

— Это крепко.

Они молчали, когда с большой коробкой в руках появилась Карми.

— Что это? — обернулся к ней Стэрр.

— Разные женские премудрости для обмана мужчин. — Она открыла коробку и показала косметический набор.

— Так ты подружилась с Ритой? — спросил Кениг.

— Ты против?

— Нет, — сказал Кениг и, чуть помедлив, продолжил: — Я хочу поговорить с тобой.

— Я слушаю. — Карми закрыла коробку и положила ее на стол.

Кениг молчал.

— Или… — Карми оглянулась на Стэрра, — ты хочешь поговорить наедине? Стэрр мешает?

— Не в этом дело. Я хочу показать тебе кое-что. Ты не против пойти со мной погулять?

— К твоим услугам, господин, — чуть поклонилась Карми.

— Тогда, прежде чем мы выйдем, мне нужно переговорить с коллегой.

— Пожалуйста, мой господин. — Карми плавно повела рукой в сторону интеркома.

Разговор был короток и велся по-немецки, специально, чтобы Карми и Стэрр ничего не поняли. После этого они с Карми вышли из «майярского посольства».

Кениг начал говорить не сразу, Карми терпеливо ожидала. В ее молчании чудилось живое сочувствие.

И Кениг рассказал ей историю о том, как много лет назад человек по имени Эрих Кениг — его отец — исчез в глубинах космоса. И как совсем недавно перехватили его сигнал. И как нашли планету. Как обнаружили глайдер.

Но судьба Эриха осталась неизвестной.

Карми не задала ни одного вопроса. Больше смотрела в землю, потом вдруг быстрый, неожиданный взгляд в лицо Томасу — и вот она снова опустила голову.

Он показал ей предметы, найденные в отцовском глайдере. Карми выдала свой интерес к ювелирному изделию в виде цветка — она зачарованно протянула руку и коснулась цветка, потом отдернула руку.

— Что это за брошь? — спросил Кениг.

— Это не брошь, — сказала она медленно. — Это драгоценнейший Оланти.

Томас Кениг не очень хорошо знал государственные символы Майяра, но об Оланти слышал. Знак высшей в стране власти, дающий право войти в Высочайший Союз.

— Чей это Оланти? — оторопело проговорил Кениг.

— Твой, — сказала Карми голосом слишком размеренным, чтобы Кенига могла обмануть ее невозмутимость. — Разве не ты наследуешь вещи своего отца?

— Как моему отцу мог достаться Оланти? Карми молчала.

— Как?!

Вероятно, его порывистое движение обеспокоило Карми. Она отступила на шаг.

— Ты полагаешь, я должна знать?

— Кому знать, как не тебе? — Томас был слишком взволнован и, пожалуй, говорил так, как говорить не следовало. — Позволь спросить, кто тут у нас выдает себя за представителя Высочайшего Союза?

Он схватил ее за плечо и тут же получил удар в солнечное сплетение. Пока он ловил ртом воздух, Карми отошла к стене.

— Не смей меня трогать, — глухо проговорила она. — Будь ты хоть трижды высокий принц…

В это время Томаса вызвали по интеркому. Он сел и выслушал известие. По его просьбе говорили снова по-немецки. Выключив интерком, он помолчал. Потом поднял глаза:

— Ну что ты теперь скажешь? Рита любезно одолжила подаренное тобой ожерелье. Бусины сравнили с камнями из друзы.

Карми только пожала плечами. Ее совершенно не волновал тот факт, что одну из бусин определили как являющуюся частью друзы.

— Ты будешь молчать? Карми кивнула.

На этом разговор и закончился. Кениг попробовал побеседовать со Стэрром, но юный хокарэм прямо заявил, что в историю со знаком Оланти вмешиваться не может.

— А сказать хоть что-то о моем отце? Стэрр только развел руками.

— Может быть, это именно ты проходил медицинские процедуры в глайдере?

— Высокий принц, — с искренним выражением лица сказал Стэрр, — я в глаза твоего глайдера не видал.

Он даже позволил Кенигу произвести необходимые исследования, но, как и следовало ожидать, исследования только подтвердили слова Стэрра — нет, это не его лечили в глайдере. А хокарэм, покидая лабораторию, заметил:

— Да иначе и быть не могло. Если бы я переболел этим вашим энцефалитом, я бы стал хэймом. А хокарэм не может быть хэймом, ты ведь знаешь, господин.

Кениг спросил в спину Стэрру:

— Можно ли заставить Карми рассказать то, что она знает?

Стэрр обернулся:

— Нельзя. Жди. Время придет.

Глава 22

Темной ночью Смирол и Асти переправились сквозь невидимую защитную стену, окружавшую поселок чужаков. Асти поудивлялся, но вопросов не задавал. Он полагал, что все узнает со временем, а пока его больше интересовало, каким окажется молодой принц Руттул. Накануне Стэрр свистом сообщил, что Карми подыскивает для Томаса Кенига хокарэма, и Асти предложил свои услуги, — возможно, служба предстояла не очень денежная, но уж нескучная наверняка.

Стэрр встретил их у крайних домов и отвел в «майярское посольство».

Карми ожидала в гостиной. Со Смиролом она только поздоровалась, к Асти же у нее был разговор. Стэрр решил, что их надо оставить одних, и потащил Смирола к себе в комнату. Прежде всего рыжего хэйма следовало как следует отмыть от грязи, краски и масла лисянки, применяемого против насекомых. Запах лисянки беспокоил Стэрра более всего: пообщавшись с чистенькими землянами и приобретя привычку каждый день принимать ванну, Стэрр стал внимательнее относиться к ароматам. Отмыть Смирола с первого раза оказалось трудно; все же, когда он несколько порозовел, Стэрр счел его состояние вполне приемлемым и выдал полотенце и пакет с одеждой.

Смирол оделся и подошел к зеркалу. Из зеркала смотрел на него худощавый молодой человек со взъерошенной рыжеватой шевелюрой.

— Прическа, — проговорил задумчиво Стэрр. — Надо будет чуть поправить. Лицо… Улыбнись!

Смирол улыбнулся.

— Немного не такая улыбка, но это мелочи. Вот походка, осанка… Держишься ты не так.

— Сильно бросается в глаза?

— Нет, — покачал головой Стэрр. — Подозрений ты вызывать не будешь. Зато будешь привлекать внимание. Тебе этого хочется?

Смиролу не хотелось привлекать внимание, и первое, чем он собирался заняться после сеанса гипнообучения, был просмотр фильмов. Однако пока Стэрр погрузил его в сон. Мальчишка сделал это уверенно и без душевных колебаний: он знал, что не совершит ошибок. Но поскольку вся процедура выполнялась им впервые полностью, он на всякий случай остался рядом со Смиролом.

Часа два спустя, обсудив с Асти все, что она хотела, Карми поднялась наверх. Она посмотрела на спящего Смирола:

— Мне не нравится то, что он задумал. От Рыжего несет лисянкой, ты чувствуешь?

— Не беспокойся, — ответил Стэрр. — Я его еще несколько раз как следует вымою.

— Займись пока Асти. Ему тоже не мешает хорошенько помыться. Я не могу представить его принцу в таком виде.

— Хорошо, госпожа моя, — согласился Стэрр. — Гони ею сюда.

— А я пока внизу посижу, чтобы Кениг не застал нас врасплох.

Она напрасно волновалась: Кениг поверил словам Стэрра. Он посоветовал ждать — и Томас ждал.

Эти несколько дней, пока Смирола приводили в соответствие с обликом землян, Карми из «посольства» не выходила — ей не хотелось ни с кем встречаться. Стэрр, напротив, почти все время слонялся по поселку, заводил знакомства, искал приключений. Асти тоже набирался впечатлений, но ему скоро наскучило общение с видеотехникой, и он развлекался тем, что днями напролет играл в камешки сам с собой или с Карми. Впрочем, Карми камешки быстро надоели — не тот у нее был темперамент, Асти этим не смутился — он продолжал играть один.

— Тоже способ сходить с ума, — заметил Смирол однажды, стоя за его спиной.

— Ну, тебе-то с ума сходить не надо, — ответил, не отрываясь, Асти. — Ты уже рехнулся, раз задумал такое.

— Ничего особенного, — возразил Смирол. — Можно подумать, я первый разведчик среди хокарэмов.

— В таком деле и правда первый. Ты только вспомни — кто еще пытался надеть маску человека с другой планеты?

Смирол не отвечал. Асти наконец-то оглянулся и посмотрел ему в глаза:

— Хэйм — он и есть хэйм. Рассудительности в тебе ни на грош.

То, что задумал Смирол, не шло ни в какие ворота — он решил пробраться на Землю, замаскировавшись под землянина. Ему казалось, он вполне на это способен. Его друзья очень сомневались в успехе проекта, но запрещать Смиролу что-либо никто не имел права — он сам себе голова.

Смирол очень волновался. Может быть, имело смысл задержаться в «майярском посольстве» и дальше собирать материал, однако нетерпение терзало его сильней, чем боязнь поражения, и наконец однажды утром он объявил:

— Сегодня я ухожу.

— Сегодня? — ахнула Карми.

— Сейчас. Стэрр встал:

— Я провожу тебя.

Разумеется, до посадочной площадки они шли порознь. Стэрр был впереди, охотно разговаривал со всеми встречными. Его хорошо знали, многим он был симпатичен, многим — интересен, и лишь некоторые относились к нему с недоверием.

Смирол отставал от него шагов на сто, но к концу пути расстояние сократилось… Дорогу он знал хорошо, хотя раньше ни разу не был здесь: Стэрр подробно обсудил с ним схему поселка, и Смирол мог бы идти с закрытыми глазами. Стэрр же рассказал ему, как земляне ведут себя при посадке в челнок, и Смирол уверенно взошел по трапу. Тут он несколько замешкался — дальше нужно было жить собственным умом.

Он оглянулся, поймал взгляд Стэрра, шатающегося по площадке, его не очень вежливо потеснили, заставляя посторониться.

— Провожающих высматриваешь? — мимоходом поинтересовался жилистый транспортник, втаскивая в челнок рулон грязно-пятнистой пленки.

— Стэрр на площадку приплелся, — вполголоса сказал Смирол.

— Стэрр? Кто это?

— Ну, этот хокарэм, знаете? — Смирол на мгновение заколебался, не зная, какую степень вежливости применить.

Транспортник пристроил рулон в челноке и выглянул наружу.

— А, мальчуган из местных? Как же, слыхал. Ты лучше занимай место, сейчас стартуем.

— Разве никого больше не будет? — Смирол прошел внутрь и остановился в пустом пассажирском салоне.

— Занимай любое место, — сказал транспортник. — Я бы не стал из-за одного пассажира челнок гонять, но велено срочно поднять эти рулоны.

Смирол присел на первое подвернувшееся кресло. Транспортник громыхнул чем-то на трапе, прошел через салон и остановился у двери в пилотскую кабину:

— Ладно уж, парень, идем сюда. Смирол покинул кресло и вошел в кабину.

— Садись здесь, — указал транспортник. — Меня зовут Клиффорд. А тебя?

— Смир… — Хэйм осекся. Вот об имени-то он не подумал.

Клиффорд, однако, понял его имя по-своему:

— Смирнов? Сергей Смирнов не твой отец?

— Нет.

Смирол завороженно уставился на экран. Вот сейчас он снова покинет подлунный мир… Челнок совершенно не был похож на глайдер, и чувствовал себя Смирол иначе.

И вдруг он ощутил блаженное спокойствие, спокойствие, какого он давно уже не ощущал.

Одновременно, едва Стэрр увидел, что челнок отрывается от земли, его посетило то же чувство: волна радостного спокойствия захлестнула его. Смирол теперь был далеко и с каждым мгновением становился все дальше: что бы ни случилось с ним там, среди чужаков, Стэрр узнает об этом не сразу.

Он побродил еще по поселку, прежде чем вернуться в «майярское посольство». Карми, изведясь от ожидания, согласилась-таки сыграть с Асти, чтобы отвлечься. Асти пришлось увеличить фору — Карми была не очень внимательна.

Стэрр помешал Асти выиграть целое состояние.

— Он улетел, — сообщил Стэрр. — Обошлось без шума. Карми понурилась, будто услыхала дурную весть.

Асти поднес ей бокал с разбавленным вином.

Карми кивком поблагодарила его и медленно выпила.

— Кофейку? — спросил Асти Стэрра.

— Какао вкуснее.

— Тогда сам готовь.

Почему-то они разбрелись по углам гостиной, сидели так, пили каждый свое, пока Карми вдруг не сказала:

— Пошли, Асти, я представлю тебя принцу.

Асти встрепенулся и бросил взгляд в зеркало. Будь он в хокарэмской одежде, его бы ничто не смутило, одежда же землян пока была непривычна.

— Ты хорошо выглядишь, — успокоил его Стэрр.

— В будущем надо бы подумать о земном варианте одежды, — сказал Асти. — Должны же хокарэмы как-то выделяться.

— Асти! — позвала Карми. — Ты что-то болтлив стал. Асти переглянулся со Стэрром и пожал плечами. Карми вздумала подгонять его? В этом не было никакого смысла. Он столько дней сидел взаперти, света божьего не видел, а теперь вдруг и сразу должен нестись к молодому принцу Руттулу. Принц столько лет обходился без хокарэма — так неужели не сможет обойтись без него еще полчаса?

Но перечить хэймам такого высокого происхождения как-то не принято, и Асти поспешил выскочить из дому.

Но держать язык на привязи ему не могла приказать никакая хэйми, и он шел по улице, вслух одобряя все то, что видел. Ему очень нравилась архитектура, нравились умные механизмы на улице, нравилось, что земляне не удовольствовались местной чахлой растительностью и не поленились посадить деревья и разбить газоны.

— Сразу видно, что эти люди обосновались здесь надолго и жить любят в свое удовольствие, — разглагольствовал Асти, поглядывая по сторонам.

Карми одернула его:

— Поумерь восторги… Асти сладко улыбнулся:

— Ах, госпожа моя, как не восторгаться? Здесь, в диких горах, возник прекрасный оазис…

Карми недовольно дернула плечом и прибавила шаг.

Кениг встретил их настороженно. Вид Асти не улучшил ему настроения: уже было ясно, что для хокарэмов силовой барьер вовсе не преграда.

— Перед тобой высокий принц, — сказала Карми. — Веди себя пристойно, Асти.

Асти встал на колено, склонил голову и поприветствовал Кенига столь витиевато-изысканно, что тот ничего не понял.

— Что он говорит? — спросил он у Карми.

— Это твой хокарэм, его зовут Асти.

— Мой хокарэм?

— У высокого принца обязательно должен быть хоть один хокарэм, — сказала Карми. — Иначе просто неприлично.

— Позвольте вас спросить, это каких же земель я принц? — резонно спросил Кениг.

Асти встал, отряхнул колено и проговорил рассудительно:

— Не беспокойся, мой господин, я тебе все разъясню.

— Э?!

Карми жестом пресекла желание Кенига побыстрее узнать подробности.

— Ты не можешь попросить кого-нибудь отвезти меня в Сургару? — спросила она.

— Ты собираешься в Сургару?

— Я не собираюсь всю свою жизнь торчать в Валлоа, — холодно ответила Карми. — Я и без того потеряла здесь уйму времени.

Кениг перевел взгляд на Асти.

— Пусть уезжает, — проговорил хокарэм. — От хэймов одна морока. Уверяю тебя, господин, с Карми совершенно невозможно иметь дело. Это же настоящее чудовище.

— Придержи язык, — сказала Карми.

— Ты мне не хозяйка, — возразил Асти. — Господин мой, мне как, заткнуться?

— Если не трудно, — машинально сказал Кениг. — Хоть ненадолго.

Асти с улыбкой приложил ладонь к груди и поклонился.

— Ты мне так ничего и не скажешь? — спросил Кениг у Карми.

Она покачала головой.

— Что ж, я отвезу тебя в Сургару.

— Не смею затруднять тебя, высокий принц.

— О Боже, — вздохнул Кениг, — какие там затруднения…

Он попросил их подождать, пока соберется в дорогу, зашел в лабораторию и оттуда вызвал эксперта по безопасности, который несколько дней назад головой ручался, что сквозь силовой барьер теперь без особого пароля не пробраться. Принятые им меры доставили некоторые неудобства тем из землян, кто покидал базу в Валлоа, чтобы совершить облет Майяра. Теперь они могли вернуться в поселок только через специальный коридор после запроса системы безопасности, на который следовало дать верный цифровой код.

— Борис, — сказал Кениг, — готовь голову. У меня опять гости.

Борис, невысокий плотный человек, замер, бледнея от ярости.

— Я это «майярское посольство» «жучками» нашпигую! — взорвался он.

— Ну-ну, — проговорил Кениг, — желаю успехов. А пока сообщаю, что собираюсь вылететь в Сургару с Карми и Асти.

— Асти? — переспросил Борис.

— Это хокарэм, — объяснил Кениг. — Я тебя с ним познакомлю.

Борис хватил кулаком по столу и отключил интерком. Откуда же он мог знать, что меры, которые он предпринял, действительно были хороши, но несколько опоздали. Асти и Смирол прошли через силовой барьер на день раньше, чем он усилил защиту. Теперь же ему предстояло расхлебывать последствия той ошибки, которую он допустил в самом начале, недооценив хокарэмов.

Оставим в покое стажерский ключ, забытый Руттулом. Его появление у Смирола было делом, в общем-то, случайным. Борису следовало лучше понять психологию майярцев, а он этого не сделал. Он полагал, что само появление пришельцев на летающих машинах приведет их в ужас. А майярцы отнеслись к этому гораздо спокойней. Летающие колесницы? Ну и что? Значит, эти пришельцы очень могущественные маги. Но они как будто не кажутся враждебными, эти пришельцы, а иногда даже помогают людям. И как оказалось, молодой принц Руттул — тоже маг. Что ж в этом плохого? Принц Сургарский, его отец, как уверяют, занимался магией, и Сургара при его правлении процветала — там развились ремесла и хорошо велась торговля.

Нет, не понял Борис майярцев. Как легко им было объявить все достижения пришельцев волшебством — и как трудно было бы человеку восемнадцатого или девятнадцатого века, с его механистическим воспитанием, постичь все премудрости электроники и гравитоники! В примитивном разуме есть своя прелесть: алхимику с его верой в Первоэлемент легче понять ядерные превращения, чем ученому, живущему накануне «кризиса физики» и привыкшему к логической ясности Ньютоновой механики.

Так что напрасно Борис, попинав мебель и порасшвыряв стулья, собрал совещание, главным вопросом которого было усиление мер защиты: Смирол находился уже в Солнечной системе, а другие хокарэмы не собирались пока навещать базу — Стэрр развлекался просмотром видеофильмов, а Карми улетела вместе с Кенигом в Сургару.

Расстояние до Сургары для флаера было великовато, Кениг взял глайдер — и получил еще одно доказательство того, что Карми бывала в глайдере Эриха Кенига. Она огляделась и, не находя ни малейшего сходства с космической моделью старого образца, спросила подозрительно: «Это глайдер?» Кениг подтвердил, она пожала плечами. Асти заглянул в кабину с явным интересом.

— Ты тоже едешь? — спросил его Кениг.

— Разумеется, — ответил Асти. — Я — твоя тень, господин.

— А если я отправлюсь на свидание к даме?

— Я знаю, когда я должен исчезнуть, — заверил его Асти. Карми привыкла к путешествиям в другом глайдере, и долгий перелет неприятно удивил ее. Однако она ничего не сказала.

Над Тавинским озером она попросила Кенига спуститься пониже. Кениг повел машину над самой водой и откинул колпак, чтобы пассажиры смогли насладиться бьющим в лицо теплым ветром.

До Тавина оставались считанные минуты, как вдруг в глайдере сработало поисковое устройство. Кениг заложил крутой вираж, вернулся и повис над водой.

Сигнал был очень слаб и шел из-под воды. Кениг уже догадывался, кому он принадлежит… и что это за устройство, испускающее его.

— В чем дело? — капризно спросила Карми.

— Погоди-погоди… — Кениг лихорадочно терзал настройку.

Карми ударила его по руке. Сигнал смолк.

— Ты что?

— Высади меня, — сказала Карми. — Немедленно высади меня на берег.

— Да в чем дело?!

Карми полувздохнула-полувсхлипнула и рванулась к управлению глайдером. Асти поймал ее и крепко стиснул в объятиях.

— Лучше высади ее, — посоветовал он Кенигу. — А то или нас под воду загонит, или сама выпрыгнет. Высади, господин. А то, что здесь лежит, оно потерпит. Если хочешь, я сам нырять буду, чтобы найти…

— Не найдешь, дурак, — спокойно сказала Карми, не вырываясь. — Тут самое глубокое место во всем озере, а уж ила сколько…

Кениг смирился. Выбросил на воду яркий поплавок с якорем, отмечая место, и поднял машину выше.

— Высадить тебя в городе? — спросил он.

— Нет. Вон на том берегу, — указала Карми.

— Это же в стороне от дороги, — поразился Кениг. — Зачем мы делали такой крюк?

— Не догадываешься, высокий принц? — холодно проговорила Карми. — Да чтоб место тебе показать.

Кениг молча повел глайдер в указанную сторону. Разговаривать с Карми у него не было никакой охоты. Эта девица была способна вывести из себя даже ангела.

Когда он опустил машину на низкий, болотистый берег, Карми выпрыгнула, под ее ногами хлюпнула вода.

— Куда ты теперь? — поинтересовался Асти.

— Не твое дело, — отрезала Карми. — Прощай, высокий принц, — бросила она Кенигу. Не дожидаясь от него ответа, она двинулась прочь от берега, в сторону северных гор. Взлетев, Кениг и Асти еще некоторое время видели ее уменьшающуюся фигуру.

— В Миттаур, что ли, собралась? — предположил Асти. — К Арзравен Паору?

— Что за Паор? — спросил Кениг.

— Наследник Арзрау, — ответил хокарэм. — Говорят, он к ней когда-то сватался.

Карми, однако, направлялась не в Миттаур. Она шла в долину Праери.

Добралась она четыре дня спустя, остановилась на перевале, разглядывая происшедшие за последние годы изменения. Монастырь разросся. Кроме храма, на берегу озера стояли несколько домов; над одним из них на длинном шесте полоскался черный флажок — знак постоялого двора. Чуть поодаль раскинулись шатры, на взгляд Карми, миттауского образца.

Она заколебалась: не опрометчиво ли будет спуститься к озеру в хокарэмской одежде, ведь миттаусцы так не любят хокарэмов. Однако другой одежды у Карми не было.

Внизу ее встретили любопытные взгляды — Карми кожей чувствовала их, когда шла к кургану. Шепоток за спиной все ей объяснил: «Аддари лао Кхарми, — расслышала она и перевела себе: — Воплощенное божество Коми». В Миттауре к воплощенным божествам относятся спокойнее, чем в Майяре, в Миттауре они встречаются куда чаще, чем, пожалуй, во всем остальном мире.

Ветер раскачивал колокольцы над курганом, и печальный звон плыл над озером. Ленты, привязанные к шестам, уже заметно поблекли, несколько недавно подвешенных выделялись свежим, сочным цветом.

Карми остановилась в десятке шагов от кургана, встала на колени, расстелила перед собой прихваченный у инопланетян из Валлоа пестрый платок. Подняла с земли камень и зашептала поминальную молитву, называя имя Хаби. Окончив, она положила камень на платок, взяла другой, благо на каменистом берегу булыжников хватало, и вновь зашептала молитву, называя в этот раз иное имя. Под курганом лежало восемнадцать человек, и восемнадцать раз была произнесена молитва, и восемнадцать камней в конце концов лежали на платке перед Карми. Тогда она встала, взяла с платка камень и забросила его на вершину кургана. Туда же она закинула и остальные камни.

Она постояла, погруженная в задумчивость, пока не обнаружила рядом терпеливо поджидающего ее монаха.

— Отец настоятель приглашает госпожу Карми отобедать, — сказал он, когда Карми обратила на него свое внимание.

Она поблагодарила за приглашение, но сказала, что хочет умыться с дороги, поэтому просит отца настоятеля не затруднять себя ожиданием.

Монах мягко, но настойчиво возразил, что госпожу Карми уже поджидает горячая ванна. Карми чуть удивилась, но подчинилась приглашению. Монах привел ее в дом, стоящий на отшибе, вокруг него были посажены деревья и кусты — Карми с удивлением заметила тоненькое ранаговое деревце.

Обстановка в доме была по-миттауски проста, но слишком изысканна для монастыря.

— Чей это дом? — спросила Карми, разглядывая ковер из волчьих шкур на полу, изящный резной столик и вышитое покрывало на кровати.

— Твой, моя госпожа, — ответил монах. Карми не поняла.

Монах объяснил, что года два назад Малтэр велел построить здесь дом для госпожи Ур-Руттул, если она захочет навестить единственное оставшееся у нее земельное владение в Сургаре. Он не стал переносить в Праери ничего из обстановки тавинского дома Руттула, так как полагал, что знакомые вещи вызовут у Карми тягостные воспоминания. Тут в дело включился Арзравен Паор. Он привез несколько ковров и покрывал. Мебель сделал и украсил резьбой один из монахов.

Карми заглянула за разрисованную ширму: там стояла деревянная ванна, наполненная водой, рядом были еще два ведра с горячей водой. В углу находился большой сундук. Карми подошла и, подняв крышку, заглянула. В сундуке было два отделения: в одном лежали простыни и запасные одеяла, а в другом — какая-то одежда. Карми подняла верхнее платье — простое, без затей, в сургарском стиле. Оно было совершенно новое.

— Одежду привез Малтэр? — спросила она, оборачиваясь.

Ответа, однако, не последовало. Монах незаметно ушел.

Карми пожала плечами и начала раздеваться.

После банных чудес землян эта деревянная ванна казалась примитивной, но запах душистого дерева был чудесен. Карми не стала долго засиживаться в воде, потому что, знала она, старый настоятель будет терпеливо дожидаться ее появления к обеду хоть до самого утра. Она насухо вытерлась полотенцем, быстро оделась и вышла на крыльцо. Карми предпочла привычную одежду хокарэма: ходить в платье было настолько неудобно, что она не рискнула его надеть.

Монах поджидал ее в садике — сидел на земле скрестив ноги — и легко поднялся, увидев ее. Карми пошла следом за ним. Старый настоятель ожидал ее на террасе, сидя за низким столом, покрытым затейливо вышитой скатертью. Карми взошла на террасу, низко поклонилась старику и села после ответного поклона на указанное ей гостевое место. Мальчик-послушник поставил на стол поднос с кувшином вина и сухим печеньем. Он налил вино в чашечку и обеими руками преподнес Карми. Карми приняла чашку, поблагодарила и пригубила. Это было густое, крепкое, так называемое монастырское, вино, вобравшее весь аромат летних лугов горного Миттаура. Разбавлять его водой было бы истинным святотатством. А пить на пустой желудок — неосторожностью. Поэтому, сделав один глоток, Карми поставила чашку на стол и принялась за хрустящее несладкое печенье.

Служки тем временем выносили и ставили на стол угощение; последней вынесли изящную фарфоровую супницу, разлили по чашкам горячий бульон, добавили туда по ложке из одного блюда, из другого, из третьего — и наконец перед Карми стояла знаменитая княжеская «Тирре-кашба». Этот изысканный суп Карми пробовала только однажды, когда в Тавине проездом остановился знаменитый интавийский повар Кзарди: он оказал любезность сургарскому принцу и приготовил для него несколько блюд.

Карми плеснула в суп монастырского вина и взялась за ложку. Стоит ли говорить, что суп был очень вкусен? Карми приходилось сдерживать себя, чтобы не нарушать приличий. Настоятель тем временем пил пустой бульон и радовался ее аппетиту. Все эти яства выставлялись только для Карми, старик же соблюдал умеренность и довольствовался овсяной кашкой.

— Прекрасный обед, — в который раз повторила Карми. — Право же, я не стою такого внимания…

— Госпожа Карми настолько высокого происхождения, что было бы неучтиво принимать ее запросто. Мне до сих пор стыдно, что три года назад я не смог ничего тебе предложить, — ответил старик.

— Три года, — проговорила Карми задумчиво. — Три года… Вот уже четвертый год я не знаю покоя — что-то ищу, мечусь по всему Майяру, тревожу людей… Почему все это происходит со мной, отец? Почему я не могу успокоиться? Может, и вправду вселился в меня могущественный хэйо?

Настоятель молчал.

— Я хочу начать жизнь сначала, с пустого места, в тишине и покое, — сказала Карми. — Можно мне остановиться здесь?

— Разумеется, — ответил старик. — Вся долина Праери принадлежит тебе, и мы — твои гости.

— Я не хочу быть хозяйкой чего бы то ни было, — возразила Карми. — Быть хозяйкой — значит распоряжаться своим имуществом, а я не могу разумно распорядиться даже собой. Нет, отец мой, я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Старик согласно кивал. Конечно же, если ей так хочется, пусть попробует жить в покое. Однако только богам известно, надолго ли хватит этих добрых намерений. Настоятель, вспомнив о богах, поднял глаза к небесам и увидел в небе движущуюся точку, которая явно не была птицей. Старик присмотрелся: конечно же, это одна из тех летающих колесниц, в которых передвигаются пришельцы, невесть откуда появившиеся в Майяре. Ходят слухи, что среди них — сын Руттула.

«Наверное, это знак, — подумал старый человек. — Стоило госпоже заговорить о покое — и в небе появляется этот странный предмет. Боюсь, не будет для Карми покоя, пройдет какое-то время — и опять заговорит о ней весь Майяр».

Глава 23

Асти сидел на краю плота, свесив босые ноги в воду. Изредка он посматривал в сторону Тавина, но ничего особенного ни в городе, ни на пристани заметно не было. Иногда Асти посматривал на берег в бинокль, одолженный у Кенига, но не мог бы сказать, насколько обстановка тут отличалась от повседневной. Асти в Тавине никогда не бывал, знал о нем понаслышке, и сравнивать ему было не с чем. Однако то обстоятельство, что на виду у всего города прилетевшие на глайдерах чужаки развернули надувные плоты, поставили сверху шатры, опустили в воду какие-то механизмы и теперь ищут что-то на дне, — это обстоятельство не могло не взволновать тавинцев.

Тавинцы, впрочем, недаром пользуются славой очень спокойных и рассудительных людей. Асти представил себе реакцию в подобном же случае… ну, к примеру, в Гертвире. Там давно уже бы начались народные волнения. Наиболее шустрые как раз сейчас принялись бы за погромы и поджоги — сметливый народец не упустит возможности поживиться в смутное время.

Здесь же все еще было тихо. С далекого берега на плоты глазели детишки, иногда появлялся кто-то из взрослых, поглядывал на чужаков из-под ладони и уходил.

Настоящее сонное царство.

Асти в очередной раз поднял к глазам лежащий рядом бинокль и придирчиво осмотрел город. Людей на улицах мало. Бегают вездесущие мальчишки, — вероятно, с наслаждением разносят новость. Ага! На дозорной башне что-то блеснуло… В Тавине, как всем известно, работают лучшие в Майяре стекольных дел мастера. С высоты башни да при помощи зрительной трубы дозорный видит плоты как на ладони. Правда, при всем уважении к тавинским оптикам, земной бинокль будет получше. Куда там трубе: увеличение в ней от силы пятикратное.

Асти отнял от глаз бинокль и обернулся.

Кениг стоял у входа в шатер и отрешенно наблюдал за очередным спуском автомата. Вид у него был невеселый. Когда автомат скрылся под водой, Кениг повернулся и вошел в шатер.

Асти вернулся к наблюдению за берегом.

Пока он отвлекался, там произошли изменения. Асти укрепил бинокль на носу.

Ага, Тавин зашевелился.

Целая толпа вывалила на берег. Спускают на воду лодки. Оружия почти не видно.

Значит, надлежит встречать гостей.

Асти подтянул из воды ноги. Вода была мутновата: автоматы подняли мощный слой ила. Как они собираются что-то отыскать в этой мути? Впрочем, почему он об этом должен думать? Надо полагать, эти господа знают, что делают.

Асти встал на ноги, подошел, оставляя на кожистой пленке плота мокрые следы, к немолодому инженеру, руководившему поисками.

— Позволю себе отвлечь тебя, господин, — с достоинством произнес Асти. — Тут к нам в гости собирается делегация горожан.

Инженер глянул в сторону города:

— Это опасно?

— Не знаю, — честно ответил Асти. — Скорее нет. Если вы ищете то, что я думаю, — наверняка нет.

— Мы ищем Эриха Кенига, — сказал инженер.

— Ну, это-то я понял, — ответил Асти. — Госпожа Карми называла это имя. И она указала это место. Все сходится.

— Мне говорили, хокарэмы любят темнить, — сказал инженер.

— Темнить? О боги, я рад бы рассказать все, что знаю, да кто станет слушать?

— Томас не хочет тебя слушать? — удивился инженер.

— Ему не до этого. Он слишком нервничает. С тех пор как Карми указала это место, он мечется и попросту неспособен на чем-то сосредоточиться.

— Ты полагаешь, Томас не в состоянии встретить тавинцев и поговорить с ними?

— Разумеется нет.

Инженер озабоченно осмотрел ряды своих подчиненных. Их и так было негусто, человек десять, если считать и отсиживающегося в палатке Томаса.

— Тут все совершенные обалдуи, — со вздохом констатировал инженер. — Младший технический персонал, что с них взять. Даже не знаю, говорит ли кто из них по-майярски. Я-то по-вашему и полслова не знаю.

— Мне ты доверяешь, господин? — с улыбкой спросил Асти. — Я говорю по-майярски.

— Я слыхал, вас, хокарэмов, здесь не жалуют.

— Мой принц — не майярец.

— Принц? Ах да… Так ты займешься горожанами?

— Беру их на себя. Извини, господин, пойду переоденусь. Инженер опустил взгляд на босые ноги Асти. Асти коротко поклонился и пошел в палатку.

Кенига совсем измучило ожидание.

— Нашли? — обернулся он к вошедшему Асти.

— Еще нет, — коротко ответил тот.

Он раскрыл свою сумку и вынул тщательно выстиранную хокарэмскую одежду. Дни вынужденного безделья в «майярском посольстве» позволили Асти вволю позаниматься стиркой. Поработал он на славу — запах дыма исчез, запах лисянки стал еле ощутим.

— Сейчас на плот прибудут люди из Тавина, — сказал Асти, натягивая короткие штаны. — Я надеюсь, господин, ты прислушаешься к моим советам.

Кениг не ответил.

Асти застегнул ремень, потом подошел к Кенигу, схватил его за плечо и как следует встряхнул.

Кениг очнулся и глянул на Асти удивленным, но уже вполне осмысленным взглядом.

— Высокий принц, — сказал Асти с нажимом, — ты будешь выполнять все, что я скажу.

Кениг моргнул.

— Да, — выдавил он из себя. Асти сказал немного мягче:

— Не забывай, господин, ты теперь высокий принц. Ты не должен ронять свое достоинство.

— Принц, — проговорил Кениг. — Принц…

— Принц Карэна, — сказал Асти.

— Карэна? — переспросил Кениг. По-видимому, к нему возвращалась способность соображать. — Почему Карэна? Разве дама Савири Оль-Лааву умерла?

— Пока нет, — ответил Асти. — Она передала свой Оланти Томасу Кенигу, сыну Эриха Кенига.

— Давно?

— Два года назад.

— Ерунда какая-то, — отмахнулся Кениг. — Мы тут всего полгода, кто мог знать мое имя?

— Твое имя было названо два года назад, — повторил Асти. — Его назвала сама Карми.

— Карми? При чем здесь Карми? Асти поперхнулся:

— О-ох! Да Карми — это и есть дама Савири.

Кениг подумал и решил, что вопросы надо задавать сначала, по новому кругу.

— Откуда Карми знала мое имя?

— Вероятно, ей назвал его принц Руттул.

— Откуда мое имя знал принц Руттул?

— Ему ли не знать… Принца Руттула когда-то звали Эрих Кениг.

Сын Руттула больше не задавал никаких вопросов.

Асти проверил свой внешний вид и вышел из шатра. Хорошо, однако, говорить в таком тоне с высоким принцем. Ладно еще, что при этой беседе никто не присутствовал. Томаса Кенига никто не учил быть государем — мороки с ним будет о-ой сколько. Одна надежда, что наследственность у него хорошая, — самого Руттула тоже некому было учить, сам выучился. Ничего, поможем, научим…

Пока Асти тратил время на приведение в должное состояние своего принца, лодки тавинцев приблизились. Инженер посматривал больше на них, чем на действия аппаратуры слежения. Появление Асти он воспринял с явным облегчением.

— Не беспокойся, господин, — обратился к нему Асти. Инженер кивнул.

Асти подошел к краю плота, встал, заложив ладони за поясной ремень, и надменно уставился на тавинцев. Одного из горожан он узнал — это был наместник Малтэр.

— Слушаю вас, господа, — вроде бы не очень громко, но внятно произнес Асти.

Малтэр голосом владел не хуже:

— Я, наместник принцев Карэна, и старшины города Тавина хотели бы знать, чьи вы люди и что делаете в священном для нас месте.

Асти выдержал паузу, потом сказал:

— Томас Кениг, новый принц Карэна, разыскивает тело своего отца, принца Руттула.

Старшины и Малтэр посовещались.

— Можем ли мы засвидетельствовать принцу свое почтение? — спросили они.

— Прошу вас подождать, господа. — Асти ушел в шатер и сказал Кенигу: — Тавинцы хотят посмотреть на тебя, господин.

— Это обязательно?

— Да.

— Что я должен делать?

Асти подробно объяснил ему, как надлежит держаться, и вышел к горожанам.

— Принц примет вас, — объявил он.

Инженер указал, куда можно причалить лодкам. Малтэр и старшины взошли на плот, гребцы остались в лодках.

— Стойте здесь, — указал Асти. — Принц сейчас выйдет. Кениг вышел, как и велел ему Асти, минут через десять, дав тавинцам немного потомиться в незнакомой обстановке.

Асти мигом оказался рядом с ним — помочь, подсказать. Малтэр на всякий случай посмотрел сначала в лицо Кенигу, а уж потом преклонил колено. Малтэр опасался обмана. Старшины же сначала поклонились, а разглядывать принца стали после — медлить не по чину.

Кениг поприветствовал тавинцев кивком.

Малтэр, соблюдая этикет, произнес целую речь. Кениг почти ничего не понял, но, помня слова Асти, ответил, как мог, да и извинился в заключение, что, мол, пока плохо говорит по-майярски. После чего опять кивнул и ушел в палатку.

Один из старшин обратился к Асти: хотим, мол, поприсутствовать при событии, не каждый же день тело Руттулово из пучины извлекать будут.

— Присутствуйте, — отвечал Асти.

Инженер против присутствия не возражал, только предупредил, чтобы гости не совались к механизмам. Гости и не хотели подходить к механизмам, опасливо поглядывали на чужеземцев, переговаривались.

— Они так и будут стоять? — спросил инженер. — Неудобно как-то. Может, им кресла дать, а?

— На всех кресел хватит?

— Еще на столько же хватит, — ответил инженер. — И послушай… Неудобно… Гости, как-никак. Угощение выставлять надо? По стопочке?

Асти обмозговал идею.

— Всех угостить не могу, — добавил инженер, кивая на все увеличивающуюся лодочную армаду. — А этих, что на плоту, пожалуйста. Так организовать?

— Можно.

Инженер объяснил идею своим помощникам; те мигом подсуетились — появились складные кресла, столик и рюмочки. Инженер подошел к столику, Асти представил его как придворного иранхо молодого принца, инженер покивал-поулыбался тавинцам, выпил рюмочку и пошел распоряжаться дальше. Его начинали беспокоить тавинские лодки. Они так и сновали вокруг плота, вот-вот какая-нибудь с автоматом столкнется. Тогда он приказал развернуть новые плоты и поставить их в каре, чтобы все лодки остались снаружи, а в середине оставалось что-то вроде полыньи, где автомату надлежало нырять. Чувства простых тавинцев инженер тоже уважил: разрешил стоять на дополнительных плотах и наблюдать за поисками. Асти, передавая его слова тавинцам, запретил только всходить на первый плот, где стояли шатры, — его он предназначил для чистой публики.

Поиски затягивались. Вечерело. Любопытствующих все прибавлялось.

— Чего там только в этой яме нет!, — вздыхал инженер. — Туда что, специально все кидают?

— Принц не по обычаю был захоронен, — ответил Асти. — В таких случаях жертвоприношение лишним не бывает. Вот и расстарались. — Он кивнул в сторону гостей.

Когда уже темнело, инженер наконец насторожился, напрягся, посуровел:

— Так!

Асти подошел, спросил тихо:

— Нашли? Инженер печально покивал, не отрываясь от экранов.

— Я зову принца, — сказал Асти.

Кениг вышел и остановился над краем плота.

Автомат уже поднимал на плот скорбный груз. Это был грузный продолговатый сверток, с него сразу наплыла бурая лужа жидкого ила. Земляне окружили его. Малтэр и старейшины подтянулись поближе. На других плотах зашевелились, зашумели и разом замолкли, как будто кто-то скомандовал молчать.

Кто-то подал шланг, и инженер смыл жижу, обмыл сверток, потом надел прозрачные перчатки и осторожно развернул темную ткань.

Тело сохранилось сравнительно хорошо: пребывание в илистой жиже превратило его в мумию.

Кениг замер, глядя на тело. Инженер покивал головой:

— В том же костюме, в котором я его проводил. Костюму-то ничего не сделалось… — Он вздохнул.

Асти присел на корточки и расстегнул на покойном перевязь, снял ножны с мечом. Не вставая, он повернулся к Томасу и встал на одно колено, держа ножны в протянутых руках.

«Забудет? — думал он, глядя снизу вверх на Томаса Кенига. — Ой забудет…»

Но Томас, помедлив, положил одну руку на ножны, а другой вытянул из них меч.

«Не той рукой, — отметил Асти. — Да ладно, сойдет».

Кениг поднял меч перед собой, устремив острие в зенит, вытянул руку — отсалютовал — и опустил. Кто-то из ребят-техников торопливо подставил под острие какой-то ящичек, — плот-то все-таки надувной, предосторожность не помешает.

Асти встал за его плечом и облегченно вздохнул: «Протокол соблюден. Томас Кениг нашел своего отца. Молодой принц Руттул вступил в права наследства».

Вместо эпилога МНОГО МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ

Жикайо толкнул дверь и перешагнул через комингс. Просторное помещение было забито до отказа — какие-то фрагменты конструкций, обрезки кабеля. Давно было бы пора очистить отсек от всего этого мусора, но Жикайо хранил все это в воспитательных целях. Иногда было полезно потыкать носом какого-нибудь молодого зазнайку в плоды самоуверенности его предшественников — сухие слова инструкций действовали хуже, чем наглядные доказательства человеческой непредусмотрительности. Жикайо не любил рассказывать, жуткие истории, но в гневе обретал красноречие, выбирая из своего богатого опыта леденящие кровь подробности.

На фоне всего этого дидактического хлама совершенно терялись два космоглайдера допотопного образца. Один когда-то принадлежал Эриху Кенигу, теперь же он стоял полуразобранный, джампер из него Жикайо уже присоединил к своей коллекции «наглядных пособий». Второй глайдер находился в рабочем состоянии и прилежно служил Жикайо все эти годы — надо было всего лишь не забывать о профилактике. В луче гравитационного лифта глайдера удобно устроился молодой парень — висел вниз головой и изучал теорию надежности. Жикайо постучал по лапе глайдера:

— Отвлекись на минуту, Андрей.

Парень сделал резкое движение и вывалился из столба невесомости. Встал на ноги, ловко оттолкнувшись коленом от пола, прижал к груди либрус и слегка поклонился:

— Слушаю, шеф!

— Да не стоило так суетиться, — махнул рукой Жикайо. — Я всего-то хотел попросить тебя, когда освободишься, зайти на стыковочный терминал, есть там кое-что для нас… хм… маленькая посылочка. Она несколько громоздко упакована, тебе будет полезно размяться… Спроси у пассажирского диспетчера.

— Так я могу и сейчас сходить, — сказал Андрей.

Он сунул либрус в карман куртки.

— Еще что-нибудь? — на всякий случай спросил он.

— Да нет, пожалуй.

Андрей вышел из отсека и направился на посадочную палубу. Коридор, лифт, коридор… Здесь, в шлюпочном терминале, народу заметно прибавилось. Видимо, только что прибыл челнок с Земли — экскурсанты, большей частью ребятня, облепили несчастного пассажирского диспетчера; разорвать его на части они не намеревались, но могли бы попробовать — диспетчер все равно бы ничего уже не почувствовал. В его обязанности входило выдать всем экскурсантам по браслету-опознавателю, проследить, чтобы каждый застегнул браслет на запястье, дать каждой группе гида, потом периодически отслеживать, не забрел ли кто из подопечных куда не надо, и, наконец, у каждого из экскурсантов собственноручно снять браслет, чтобы быть на сто процентов уверенным, что никто не отстал и не потерялся.

Андрей подождал, пока толпа вокруг диспетчера развеялась, и осведомился о «посылочке» для Жикайо.

— Ага! — обрадовался диспетчер. — Марк, покажи молодому человеку это безобразие!

Мрачный пилот Марк отвел Андрея к челноку и показал. Безобразие заставило Андрея присвистнуть — один из салонов был плотно забит комками белесой сетки. Сетка вываливалась из салона в коридор и лежала у двери прошлогодним сугробом.

— Фотополимерное полотно, — объяснил Марк. — Стандартная солнечная батарея размером два на два километра. Невесть почему сработал зародыш.

Андрей обошел сугроб и потянул на себя белый лоскут. Полотно утрамбовалось так плотно, что ему удалось вытащить его не более чем на пару десятков сантиметров.

— Виновника сейчас капельками отпаивают, — продолжил Марк. — Таможню вводить, что ли? Нет бы зародыш в багаж сдать — лучше бы он у меня в грузовом отсеке взорвался… Так тянут все с собой, понимаешь. Конечно, зародыш размером всего-то с апельсин, но ведь кого-то могло там завалить…

— Обошлось? — поинтересовался Андрей.

— Все успели выскочить.

Естественно, успели. Если бы кто-нибудь остался там, под толщей потолка, давно бы уже велись спасательные работы. Но раз потерпевших не было, то не было и особой спешки, а по инструкции в таких обстоятельствах требовалось присутствие человека из отдела надзора за безопасностью, то есть в данном случае Андрея.

— Так что, можно начинать? — спросил Марк. Андрей разрешил.

Марк вздохнул, взял из ящика с инструментом — тот уже стоял наготове, рядом — ножницы и приступил к работе. Работа предстояла ой-ой-ой. Резаком выбирать полотно было нельзя — под лучом материал попросту сплавлялся в монолит. Пустить в салон роботов — так они там такого нарежут, что можно распрощаться и с обшивкой, и с прочим оборудованием. Оставался старый добрый ручной труд и нож с ножницами.

Андрей вынул из кармана свой нож и занялся делом. Они врезались в белую массу, заполняющую дверной проем, отрезали куски побольше, вытаскивали из челнока и сваливали прямо у люка. Довольно долго казалось, что проку от их работы нет никакого, — полотно расправлялось и опять наваливалось на дверь. Лезвия тупились очень быстро, Андрею приходилось постоянно их точить — Марк с этим справлялся куда хуже.

— Можно подумать, что ты только ножом и работал, — заметил Марк, поглядывая на ловкие движения Андрея.

— А как же! — с улыбкой ответил Андрей. — Как ты думаешь, что мы делаем с нарушителями техники безопасности? Мы отрезаем им пальцы…

Потом стало немного легче — полотно подалось. Теперь они вдвоем вытягивали из салона такой большой язык ткани, с каким могли справиться, — Марк держал его внатяг, Андрей отрезал.

Два часа спустя они добрались до оболочки зародыша. Андрей вырезал ее вместе с небольшим лоскутом, упаковал в мешочек и оставил около двери. С остальным они справились меньше чем за час.

Марк выволок последний кусок полотна и повалился на ступеньки трапа:

— Уфф!

Андрей вышел из челнока, в его руках был мешочек с оболочкой зародыша.

— Наше с тобой счастье, что это был зародыш батареи, а не причального мостика, — сказал он. Это была шутка. Зародыш причального мостика занимал объем в шесть с половиной кубометров, и никто не стал бы перевозить его в пассажирском салоне.

Роботы-уборщики деловито растаскивали лоскуты полотна. Андрей попрощался с Марком и издали помахал рукой пассажирскому диспетчеру. Около того стояли только двое, и диспетчер помахал в ответ. Те двое оглянулись посмотреть, кому машут.

Андрей замер. Он узнал одного из них.

Это был Асти.

Асти тоже узнал Андрея.

«Смирол, дружище!» — беззвучно шевельнулись его губы.

Смирол чуть повел рукой, отрицая возможность разговора.

«Почему?» — спросили губы Асти.

«Потом поговорим», — жестом ответил Смирол.

Асти отвернулся.

Смирол прошел мимо.

Асти здесь, думал Смирол. Прибыл со своим принцем Кенигом. Принцу неприлично показываться на людях без хокарэма, и никаких возражений Асти не примет, это Смирол знал точно, — в некоторых ситуациях Асти просто непреклонен.

А все-таки приятно увидеть здесь кого-нибудь из своих!

До этого момента Смирол и не подозревал, как он устал от одиночества. Кажется, он и в самом деле взвалил на себя работу, которая может оказаться ему не по плечу.

Хорошо бы перетащить сюда с Экуны еще несколько человек. Смирол вспомнил кое-кого из молодых райи, которые вполне подошли бы для работы здесь. А когда на Спутнике и на Земле будет хотя бы десяток человек из Ралло, можно будет контролировать все действия землян в отношении Экуны.

Из задумчивости его вывел оклик.

— Андрей, Андрей! — услыхал он, очнувшись от раздумий.

Смирол оглянулся.

Ему махала рукой темноволосая девушка, Таня Ковбусь из группы биотехнологии.

— Что делаешь вечером? — спросила она, подходя. — Мы сегодня собираемся на палубе «Си»…

— Буду занят. — Он показал мешочек.

Смирол вовсе не собирался сегодня разбираться, почему сработал зародыш, и так было о чем подумать после встречи с Асти, но надо было как-то отговориться.

— Твой шеф слишком загружает себя, — сказала Татьяна. — От него, говорят, уже лет тридцать никому житья нет…

Смирол развел руками: ничего, мол, не поделаешь. Ему не хотелось тратить сегодняшний вечер на пустяки, надо было пораскинуть мозгами, кого из райи выбрать и как приглашать…

Поэтому девушка пошла дальше, сочувствуя Смиролу, а Смирол пошел дальше, тут же забыв и о ней, и о палубе «Си».

Он спустился на свой уровень. Ротор-слайд около лифта показывал мрачный марсианский пейзаж, никогда не нравившийся Смиролу, и он остановился перенастроить панно. Он искал картинку, которую любил более всего. Вообще-то, ничего особенного: просто лиственный лес, голубое небо, легкие облачка, свежий ветерок чуть тревожит кроны деревьев… После бездушной архитектуры Спутника это именно то, на что хочется смотреть. И сразу вспоминаешь, что ходить куда приятнее по травке, а не по зеленому коврику.

Смирол постоял перед панно. «Возьму отпуск на пару дней, — решил он. — Поеду на озеро…»

Он подбросил в руке мешочек с оболочкой и пошел дальше.

На панно длиннохвостый пушистый зверек выглянул из травы, огляделся и быстро-быстро побежал по стволу ближайшего дерева, цепляясь за кору острыми коготками.

Из-за кустов выбежала косуля. Тревожно поглядела назад, готовая тут же сорваться с места, потом наклонила голову к траве, успокоившись. Ветер шевельнул кроны деревьев и тут же затих.

Примечания

1

В рассказе Стенхе использованы мотивы «Саги о Сверрире».

(обратно)

Оглавление

Пролог

Книга первая . СУРГАРСКАЯ ПРИНЦЕССА

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Книга вторая . АНГЕЛ СУДЬБЫ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

Книга третья . ХЭЙМИ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

Вместо эпилога . МНОГО МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ . .