«Создатели»

Эдуард Катлас Создатели

Предпоследний этаж

раньше чувствует тьму,

чем окрестный пейзаж;

я тебя обниму

и закутаю в плащ,

потому что в окне

дождь – заведомый плач

по тебе и по мне.

Нам пора уходить.

Рассекает стекло

Серебристая нить.

Навсегда истекло

наше время давно.

Переменим режим.

Дальше жить суждено

по брегетам чужим.

Иосиф Бродский

Часть 1. Двери

«Как хорошо было дома! – думала бедная Алиса. – Там я всегда была одного роста и всякие мыши и кролики мне были не указ».

Льюис Кэрролл «Алиса в стране чудес»

Глава 1

Лиза

Ей только-только исполнилось двенадцать, когда она влюбилась в парня из параллельного класса. Влюбилась, как умеют, наверное, только девочки именно в этом возрасте. Направив все помыслы, все мечтания, все планы о своем будущем в сторону одного-единственного человека.

Который и не помышлял, что стал объектом столь бурной страсти. Да и откуда ему было об этом знать, если Лиза никогда не подходила к нему ближе нескольких метров, и имя своего идола узнала только от подружек.

Они никогда не разговаривали. Проходя мимо, они не здоровались. Лиза не здоровалась по понятной причине – девочка не должна знакомиться первой, не должна заигрывать с мальчиком, не должна показывать, что вообще замечает кого-то из противоположного пола.

Вот если бы он подошел к ней. Поздоровался, заговорил, совсем-совсем ни о чем. О чем угодно, хотя бы попросил ручку, или, может быть, списать домашку. Вот тогда бы она сумела его очаровать.

Но предмет ее страсти, очевидно, каждый раз лишь проходил мимо, обсуждая с приятелями какие-то совсем неважные вещи. Новую машину, которую купил кто-то из родителей. Последнюю серию «Мертвых лесов». Или, может быть, наилучший набор навыков для вора в «Братстве». Все это было так неважно.

Важна была страсть, которую Лиза должна выплеснуть на него. Важно, чтобы они сблизились как можно раньше. И пусть впереди у них еще целая жизнь, которую они проведут, никогда не расставаясь друг с другом, но Лиза не собиралась отдавать каким-то «Мертвым лесам» ни мгновения из этой вечности.

Дальше так длиться просто не могло. Прошло больше месяца, и это выходило за всякие рамки, столько не могла ждать даже самая терпеливая. Так ведь может пройти и учебный год. Полжизни. Тем более, в его классе можно приметить девочек и покрасивее. Она не могла себе позволить такие же туфли, как у Кати, что сидела с ним за одной партой, и пусть Катя делает вид, что не обращает на своего соседа никакого внимания, но Лиза то знала, что на ее мужчину невозможно не смотреть. Рано или поздно, и Катя это осознает. И тогда у нее на руках окажутся все преимущества.

Конечно, она не сомневалась что ее любимый все равно, рано или поздно, все поймет. И они будут вместе. Но через какое горе, через какие страдания им придется пройти, чтобы добиться своего счастья.

Надо действовать. Сейчас. Промедление до летних каникул просто недопустимо.

И, кажется, теперь она знала, как она может привлечь его внимания. Раз и навсегда доказать ему, насколько важны их отношения. Насколько сильно она любит. Показать, что никогда больше он не встретит никого, кто любил бы его так же, как и она.

Лиза написала записку. Короткую. Но зато почерк у нее был очень красивый, и сама записка выглядела красиво. Она специально нашла нелинованную бумагу (мама всегда говорила, что даже в больших и серьезных делах мелочи крайне важны, что иногда нет ничего важнее одной детали, которая может решить исход любого дела). Аккуратно написала все, что нужно. Аккуратно сложила. Сначала убрала в задний кармашек джинсов, но потом передумала, и решила, что лучше она будет держать ее в руке. Так, чтобы кусочек бумаги выглядывал, и эту деталь нельзя было упустить (мелочи важны!).

Бельевую веревку она купила в магазине. Моток стоил недорого, а обед сегодня точно придется пропустить. А завтра Он навестит ее сам, узнав о том, как сильна и беззаветна ее тайная страсть. Такое чувство не может остаться без ответа. Их любовь будет взаимной, и вечной.

Потом она отпросилась с урока. В туалет. Лучше сказать учительнице правду, это легче. Мелочи важны. Нельзя начинать их большое и светлое будущее со лжи.

Она все точно рассчитала, каждую деталь. Под потолком туалета проходила труба, достаточно толстая, чтобы выдержать ее вес. Долго держать и не надо, но ни у кого не должно возникнуть даже тени подозрения, что что-то тут может быть понарошку. Со второго раза ей удалось перекинуть веревку, завязать простой скользящий узел на конце (детали важны, а справочник «Морские узлы» она нашла в школьной библиотеке).

Потом она сделала простую петлю на втором конце. Ей не нужна была такая, как в кино, с веревкой, обмотанной вокруг осевой. Ведь всему есть предел – такая петля выглядела, по ее понятиям, слишком страшно.

Да и бельевая веревка требовала чего-нибудь попроще. Сначала она хотела достать именно толстую, как в кино. Но, во-первых, такая веревка действительно ее страшила. А самое главное – как пронести ее в школу? Эта деталь (важная деталь!), заставила ее слегка упростить и процедуру, и узел. Все-таки ей не нужно сниматься в кино, прочь эти глупости. Ее задача важнее – добиться внимания с Его стороны.

Она открыла дверь в кабинку нараспашку и придвинула к ней туалетный ежик. Ей совершенно не нужно, чтобы в самый ответственный момент дверь случайно захлопнулась от какого-нибудь сквозняка.

Лишь после этого, еще раз все проверив, она аккуратно опустила крышку унитаза, встала на нее, просунула голову в свою простую петлю из бельевой веревки и принялась ждать.

Те десять минут, которые длилось ее ожидание, показались ей вечностью. И если бы не воспитанное родителями упорство, если бы не понимание, что сейчас решается ее судьба, что только так она может обрести счастье на всю оставшуюся жизнь, то она, наверное, сдалась бы и перенесла все на другой день. Целеустремленность – очень важная черта для молодой девушки.

Ее ожидание закончилось. Послышались шаги, скрипнула дверь и в туалет кто-то вошел. Пошел мимо умывальников. Пора, теперь она обрела необходимого свидетеля, который точно ее заметит. Шаги достаточно тяжелы (детали важны) – значит, это не какая-нибудь пичуга из младших классов. Либо старшеклассница, либо кто-то из преподавателей. Все, абсолютно все шло по плану.

Лиза сжала в руке записку, убедившись, что кончик бумаги красиво выглядывает из кулачка. Лишь после этого она бесстрашно, обеими ногами спрыгнула с унитаза, стараясь сделать это максимально аккуратно, чтобы не слишком сильно поранить шею.

Это оказалось значительно больнее, чем она предполагала. Веревка так сильно врезалась в шею, что Лиза захотела закричать, но не смогла. Сквозь туман, застилающий глаза, она взглянула на своего свидетеля.

***

Тетя Зина спешила. Ей надо успеть убрать в туалетах до звонка. Во время перемены там убираться просто невозможно. Во время перемены лучше спрятаться где-то в уголке и отдохнуть заслуженные десять-пятнадцать минут. В мужском туалете старшеклассники вечно курят, поэтому там уборку она старалась начинать сразу после начала урока, иначе просто не успеть, слишком уж там грязно и намусорено. Но в женском, в женском можно успеть. Девочки, особенно те, что помладше, чуть аккуратней. И двадцати минут, оставшихся до звонка, может хватить.

Когда она увидела корчащуюся в петле школьницу, то прежде всего подумала, что туалет, видимо, придется убирать уже во время следующего урока. После этого она побежала.

Абсолютно разумное и единственно верное решение, на ее взгляд. Если в школе беспорядок, об этом нужно немедленно доложить директору. Или завучу. Даже лучше завучу. Потому что директор все-таки фигура серьезная. А завуч как раз для того и существует, чтобы разрешать все неприятности, которые случаются в школе. Мелочи важны.

Учительская, где она совсем недавно видела Ларису Валерьевну, находилась метрах в ста и этажом ниже.

Надо отдать тете Зине должное, она действительно бежала, так быстро, как могла. Не замедлилась даже на лестнице, рискуя сломать себе и ноги, и шею – возраст все же не тот.

Лицо свидетеля появилось и исчезло, а боль не ослабевала. Наоборот, она становилась все острей, а еще к ней начало примешиваться удушье. Лиза не могла больше сдерживаться, и начала царапать правой рукой по веревке, пытаясь сдернуть ее с себя. В левой, по-прежнему, была зажата записка, и девочка лишь судорожно дергала ей, не зная, как не выпустить записку и в тот же время использовать и вторую руку.

Потом она перестала пытаться дотянуться до узла, вместо этого попробовав засунуть пальцы под веревку, чтобы хоть немного ослабить давление.

Последняя судорога прошла по телу Лизы, когда тетя Зина еще даже не добежала до лестницы.

***

Завуч, Лариса Валерьевна, поняла все моментально, через несколько слов, произнесенных техничкой. И бежала она, возможно, даже побыстрее тети Зины.

Ей понадобилось секунд тридцать, чтобы добежать до злополучного туалета (вечно на третьем этаже проблемы). Десять секунд на то, чтобы вынуть девочку из петли.

И еще десять минут на то, чтобы окончательно убедиться, что девочка не дышит. Несмотря на все ее попытки привести школьницу в чувство. Скорая приехала еще через пятнадцать минут. Но это мало что поменяло. Лиза была мертва.

Ее дверь закрылась. Хотя на крохотное мгновение она успела заглянуть в щелку. Не увидеть, а лишь представить, что находится там.

***

Девочка так и не выпустила из рук записку. Из сжатого кулачка ее, с трудом, вынула завуч. Прочитала, позже, когда скорая уже увезла труп. Простые детские слова о вечной любви, о невыносимости разлуки.

На неофициальном учительском совете, проходившем в расширенном составе (с участковым), было решено, что не стоит травмировать ни в чем не повинного, и ни о чем не подозревающего мальчика.

Записка какое-то время полежала в папке участкового, а потом просто исчезла, оказалась похороненной под грудой других бумаг.

Лизу же похоронили на четвертый день. Небольшой город, случай из ряда вон выходящий, и на похороны отпустили весь класс Лизы, и даже параллельные. И ее единственный шел в процессии, даже не зная, что все это огромное действо происходит только лишь из-за него, для него. Дверь захлопнулась. Навсегда и окончательно.

Хаммер

Когда тебе четырнадцать, приходится определяться, чему верить. Чему и кому. Тебе еще никто не сказал, что, оказывается, можно иметь свое собственное мнение. Ни учителя, считающие, что ученикам нужно знать их воззрения на любые вопросы. Ни родители, которые верят, что главное, чтобы ребенок слушался. Но «слушался» и «имел собственные суждения» – разные вещи. Может, даже антонимы, когда тебе четырнадцать.

Прежде всего – учителя. Зачем? Зачем тебе свое мнение, когда у них есть что предложить? На любую тему. Как правильно решать задачи, и как неправильно. Как правильно чистить зубы, и как часто это делать.

Василиск (в миру – Василиса Андреевна), химичка, вообще считает, что зубы чистить вредно. А если это делать, то только каждый раз новой зубной щеткой, и ни в коем случае не использовать зубную пасту – в ней все зло, разрушающее эмаль и потворствующее кариесу. И зубная паста – это заговор. Фармацевтических компаний, зарабатывающих деньги на пасте, и стоматологов, эту пасту рекламирующих. А потом наживающихся на лечении того самого кариеса.

И все логично. Все сходится. Василиск даже опыты с пастой показывала. Показывала, как скорлупа в растворе растворяется и ничего от нее не остается. Ее рецепт – никакой зубной пасты. Только зубная щетка, каждый раз новая, и вода. Нет, сейчас многим нелегко, но если нельзя каждый раз брать новую щетку, то надо кипятить старую. После сеанса, так сказать. А еще лучше – перед ним, если есть время.

И совсем хорошо, если полоскать зубы мылом. Простым, хозяйственным, не надо никаких излишеств. Да, неприятно, зато… В этот момент Василиск обычно показывала свои зубы. И им, не химическим опытам, а совершенно белым и здоровым зубам, сложно не верить.

Но есть еще телевизор. По совокупности говорящий все с точностью до наоборот. И еще предлагающий жидкость для полоскания. Это уже после того, как ты воспользовался совершенной зубной пастой, и новейшей щеткой, продукцией нано-технологий, в которой расположение каждой ворсинки просчитывалось учеными. Просчитывалось до такой степени, что страшно даже подумать, куда они, эти ворсинки, способны забираться во рту.

А так как между утренней процедурой и вечерней остается некоторое время, время, когда опасности поджидают твои зубы просто со всех сторон, то есть еще жевательная резинка. Дешевый полноценный телохранитель твоего рта в то время, когда не на кого больше положиться.

А есть родители, которые, несмотря на Василиска, почему-то имеют особый взгляд (отличный от непогрешимого мнения учителя!), и заставляют чистить зубы утром. Но почему-то не заставляют делать этого вечером? В чем сильно расходятся с экранными стоматологами.

А самое главное, что сталкивать эти мнения между собой – бесполезное и опасное занятие. Бесполезное, потому что ясности не наступит. Опасное, потому что виноватым будешь ты.

И тебе приходится определяться, чему и кому верить. Выбирать из чужих взглядов и мировоззрений, потому что своих у тебя нет. Никто не сказал тебе, что ты можешь их иметь. Никому не интересно это твое мнение. Всем нужно только твое послушание.

Но так – даже интересней. Когда ты один, то всегда можешь выбрать для себя из множества вариантов, подобрать самый удобный и действовать. Это не поможет, если тебя схватит за руку человек, у которого есть другое видение по теме (и не дай тебе бог сказать Василиску, что о пользе жвачки только вчера говорили в рекламе!). Или, возьмем правила дорожного движения.

В школе говорят, найдите пешеходный переход, лучше со светофором. В школе говорят, дождитесь зеленого. Посмотрите налево. Направо. Только потом идите. Зачем?

Если по телевизору только и делают, что показывают, как гаишники наказывают водителей за то, что они не пропустили пешехода? Их мнение значительно лучше. Верить ему – удобнее, потому что не надо идти лишние сто метров до светофора, когда перебежать дорогу можно и здесь.

Но в данном случае Хаммер не собирался пользоваться ни первым мнением, ни вторым. Четырнадцать, это тот возраст, когда мужчина должен показывать силу. Отец в последнее время стал все больше заниматься воспитанием сына. Наверное, решил, что мужика может воспитать только мужик. Да какое «наверное», если он повторяет это матери почти каждый день.

И Хаммер ему верит, потому что в этом вопросе удобней верить отцу. Потому что Хаммером приятели его назвали именно после того, как он использовал пару советов отца и разобрался с излишне ретивым парнишкой из параллельного. Хорошо разобрался, грамотно. Залетел в раздевалку после их физкультуры, и вдарил ему без разговоров. Без разборок. Потом сказал кое-что, и добавил. И никто не кинулся защищать одноклассника, потому что никто не был готов. Все они в трусах стояли, какое там геройство?

Они попытались мстить, потом. В тот же день, но после уроков. Слишком поздно. Когда слух об его победе разошелся по школе. И одна из бригад постарше взяла его под крыло. Поэтому хамло из параллельного утерлось.

Так вот отец говорит, что на дороге надо вести себя жестко. Учиться, чтобы потом вести себя также везде. Если ты переходишь дорогу – то переходи. Виноват все равно будет водитель. И водитель это знает. Он может посигналить, может выругать, но сделать ничего не сможет. А если решит выползти из своей дорогой иномарки (отец добавлял еще пару слов, сквозь зубы, которые нравились Хаммеру, но применял он их избирательно), то можно ему и накатить. А если он окажется сильнее, то окажется еще и виноват. Посадят.

Пешеход же прав всегда. Поэтому дорогу переходить надо просто – если пошел, то уже не оглядывайся. Ни направо, ни налево. Не останавливайся, просто иди. Пусть останавливаются те, кто боится. Кто виноват. Ты же не виноват, и не должен останавливаться. Как и в жизни. Всегда.

Если кто-то увидит, что тебя может остановить какой-то гудок, то этот кто-то может подумать, что тебя можно остановить как-то еще. Болью, угрозами, жалобами. Никто и никогда не должен тебя остановить.

Это мнение отца Хаммеру нравилось, потому что оно помогало. Не всегда, иногда о нем приходилось забывать, особенно, сталкиваясь с учителями. Но часто. Как теперь, у дороги, оно экономило пару сотен метров – сначала до перекрестка со светофором, потом обратно.

Тем более, что сегодня температура упала ниже пятнадцати. Не май месяц, чтобы разгуливать по улицам. Всего пару дней назад казалось, что дело идет к весне, даже начало таять, но теперь мороз вернулся.

Холодно, слишком холодно, чтобы идти лишние две сотни метров. Слишком холодно, слишком скользко, и слишком лениво.

Хаммер лишь слегка повернул голову, спрятанную под капюшоном, но машин не увидел. Ну и ладно. Остановятся, если что. Не ждать же у моря погоды. Им надо, вот пусть они и ждут. Больше не оглядываясь, Хаммер решительно ступил на дорогу.

***

Сегодня Василий в очередной раз пожалел, что этой зимой решил ограничиться всесезонкой. Дороги чистили из рук вон, а недавняя оттепель только добавила проблем. Лучше бы уж было холодно. Тогда направленных шин вполне бы хватило. Но когда под тонким слоем пороши еще и лед, то машину начинает тащить в совершенно неожиданных местах.

Хотя, со стажем в десять лет и знанием, что умеет быть осторожен, ездить все же можно. Не гонять, конечно, но аккуратно передвигаться по городу, от одного клиента к другому. Дизайнер штор – это не та профессия, где можно что-то заработать, сидя в офисе. Тут нужно немного крутиться.

Сейчас он выезжал со двора, медленно. Ему надо было направо, поэтому он все время смотрел налево, опасаясь, чтобы какой-нибудь лихач не переоценил возможности своих тормозов и не догнал бы его в тот момент, когда он еще только будет разгоняться.

Несколько машин, припаркованных прямо за его въездом, мешали обзору, поэтому он медленно выбирался на главную дорогу, до последнего ожидая, как бы кто не решил, что успеет проскочить до него.

Но дорога пустовала, поэтому он выехал, и немного добавил газку (сзади все же мог кто-то появиться, и будет лучше, если он не будет к тому моменту стоять на дороге как памятник).

И в тот же момент нажал на тормоз, потому что только сейчас понял, что дорогу переходит мальчишка. В куртке-аляске с глубоким капюшоном, явно не осознающий, что на дороге есть кто-то, кроме него.

Машину понесло сразу. Как раз в этом месте оказался сплошной лед, лишь прикрытый тонким слоем снега. Василий жал на тормоз и на сигнал до последнего, до самого удара, отбросившего пацана вперед, на несколько метров. Словно кто-то захотел не просто погубить Василию жизнь, но и дать ему посмотреть, как это происходит. Как умирает пацан, а вместе с ним надежда, что, может быть, обойдется.

***

Сигнал Хаммер услышал. Не то, чтобы он мог что-то успеть. Может быть, и смог бы, кто знает. В конце концов, именно хорошая реакция помогла ему во всех последних драках в школе. Которые, почему-то, происходили все чаще.

Но хорошая реакция требует решительности. Действия, пусть и необдуманного, но однозначного, не позволяющего размышлений, выбора, подбора наилучшего мнения из возможных. Или его изменения.

Выбранное мнение оказалось неверным. Чуть ли не впервые в жизни Хаммера. Конечно, водитель затормозил. Но кто мог предположить, что этого будет недостаточно? Что как бы ни боялся водитель, как бы ни уверен был Хаммер в неправоте того, кто за рулем, этого может оказаться мало. Не отец же? Он такого точно не мог и представить. Лед.

Всего лишь лед, и один из немногих неправильных выборов Хаммера стал его последним. Не помогла даже зубная щетка по утрам (родители настаивали), и лучшая защита от кариеса в течения дня (мнение многих с экрана, тех, кому удобно верить).

Услышав сигнал, Хаммер сначала замер (рефлекс от резкого звука, не путать с испугом, по мнению отца, которое было удобно – его род не из пугливых), а потом попытался сделать еще шаг вперед. Ожидая услышать лишь визг тормозов. Ну, может быть, ругань шофера чуть позже.

Удар, показавшийся несильным, отбросил его вперед по дороге, чуть ближе к тому светофору, который остался незаслуженно лишенным внимания мальчика.

Удар, показавшийся несильным паре спешащих по тротуару пешеходов, сломал ему левую ногу.

Удар, после которого Василий выдохнул с короткой мыслью – «вроде пронесло», настолько глухим он показался и ему, почти оторвал ту самую левую ногу чуть выше колена.

Боль, которую испытал Хаммер, не стала причиной его смерти. Наверное, даже наоборот – только эта боль стояла на его стороне, до последнего пытаясь удержать его в реальности.

Резкая кровопотеря (может, поначалу и небольшая), привела к неожиданному для организма уменьшению объема циркулирующей крови. Организм Хаммера тоже действовал решительно, под стать своему хозяину, и в попытке стабилизировать давление выбросил в кровь все, что смог, адреналин, дофамин, кортизол. Вдогонку начался рефлекторный спазм периферических сосудов. Все эти меры слегка восстановили давление, но, одновременно, еще ухудшили ситуацию со снабжением органов кровью. Начался ацидоз, а организм, тем временем, сдавал бастион за бастионом, отключая от кровоснабжения все «неважные» органы. Оставляя на подпитке оставшейся кровью только сердце, легкие, мозг.

Надпочечники, лишившиеся крови, не смогли выдать ударную дозу кортизола, чтобы хоть как-то спасти ситуацию. Отключился мозг. Легкие. Сердце.

Хаммер умер через тридцать секунд после удара. Еще за десять секунд до того, как Василий трясущимися руками сумел открыть дверь машины и подойти к своей жертве.

Все последующие годы его долгой, и, иногда, даже счастливой жизни, Василия немного успокаивало лишь одно – уверение врача на суде, что сделать не успел бы ничего не только водитель, но даже профессиональный врач. Анальгин (1.1), корвалол (7.1) и жгут (2.1) хорошие помощники только в случае, если травматический шок развивается не так быстро. Хоть немного помедленней.

***

Хаммер выбрал. Чужое мнение оказалось неидеально, но что тут поделаешь. Кто мог предположить, что обновленные правила дорожного движения не добавляют пешеходам бессмертия?

Хуже другое, захлопнувшаяся перед мальчиком дверь не успела остановить крик ярости и боли, который он издал. Даже не понимая, что кричит в реальность, отличную от той, в которой умирает. Его дверь закрылась. Чуть медленнее, чем стоило бы. Лекс

Зима надоела. Алексей не имел ничего против холода или морозов. Скорее наоборот – они ему чем-то даже нравились. И со снегом он мог смириться.

Его угнетала одноцветность. Тусклость города, бледнота городских парков, грязная неухоженность дорог. Короткий, слишком короткий день. Когда этот день переходил в ночь, то краски становились поярче и поразнообразней – но Лекс считал эти краски слишком искусственными, чересчур ненатуральными, чтобы заменить те, что он ждал от лета. До сегодняшнего дня. Потому что сегодня ему показали, что это не так.

Студию живописи он начал посещать не так давно, только тогда, когда его родители окончательно поняли, что непрерывное использование бумаги не сугубо для решения задач по математике у него не пройдет само по себе. Что наброски карандашом на полях учебников и книг (отец слишком гордился своей библиотекой, чтобы не заметить изменений), возможно, не просто каракули протестующего подростка в самом начале переходного возраста.

Эти занятия захватили его целиком. Лекс с трудом сдерживался, чтобы не запустить уроки. Только потому, что знал, как это повлияет на решение родителей. Лишаться возможности учиться рисовать из-за лени он точно не собирался. И пока что ему успешно удавалось сохранить хотя бы видимость того, что в учебе он не отстает.

Лексом его прозвали одноклассники. За безумную любовь к старому медлительному фантастическому сериалу. Да и имя было созвучно, так что кличка быстро привязалась, тем более, что Лексу она даже нравилась. Этот сериал всерьез не увлек больше ни одного из его знакомых. Слишком мало действия, слишком медленный и, зачастую, непонятный сюжет.

Лекса сюжет не волновал. Музыка, образы, нестандартность. Вот на что он обращал внимание. Восхищало то, как люди просто взяли и ушли от канонов. Но разворачивающее действо стало, при этом,… красиво.

Точно. Красиво. Нестандартно, начиная от стрекозы на фоне звезд и заканчивая абсолютной сумасбродностью героев. Но если бы Алексея кто-то спросил, и он, пусть и не сразу, но смог бы сформулировать почему, собственно, он выделил похождения по Темной Зоне среди множества более современных фильмов, то он сказал бы именно это. Красота вопреки нарушению стандартов. Более того, красота, возникшая только после ухода от привычного.

Но Лексу повезло – таких вопросов ему никто не задавал. Иначе бы ему пришлось думать, объяснять что-то. Ему не жалко, он бы сумел все проанализировать, его чувства приобрели бы слова, а образы легли бы в предложения. И он легко все это отдал бы вопрошающему. Он боялся другого, того, что после этого чувство так и останется лежать где-то внутри него; не целостное, чистое и незаляпанное, а аккуратное, стерильное и разложенное по полочкам. Синтетическое. Ставшее пластиковым сразу после того, как подверглось вниманию.

Сегодня их учили маслу. Для Лекса это оказалось интересней акварели, но все-таки даже масло уступало компьютеру. Хотя Лекс не сравнивал, у него даже мыслей таких не возникало. Просто если бы на полке лежала акварель, а на соседней – масляные краски, то он не раздумывая выбрал бы второе. И даже не смог бы объяснить, почему. А дома использовал каждую минуту до возвращения отца с работы, чтобы повозиться со своими набросками на экране. Отец не возражал, но у них установилось жесткое правило – Лекс может использовать его компьютер только пока отца нет дома. Ему еще повезло, что мать вообще не переносила компьютер и садилась за него только в крайнем случае. Домой она возвращалась обычно раньше отца.

Блеклость зимы мешала ему жить. До сегодняшнего дня. Сегодня учитель не только показал им новые приемы при использовании масляных красок, но и поменял его взгляд на это время года. Он понятия не имел об отношении Лекса к зиме. Всего лишь в одном упражнении взял краски и нарисовал оттенки белого. Ничего необычного – ведь за окном властвовал снег, вот учитель и рисовал белое. Все оттенки, останавливаясь на каждом и подробно объясняя, когда и какой следует использовать. Стоило бы использовать, если бы он был на месте учеников. Вот этот – слегка розоватый – это закат, отражающийся на сугробах. Этот – рассвет. Нельзя путать его с закатом, несмотря на кажущуюся схожесть, это совсем разные оттенки. И если вы хотите нарисовать закат, то вам нельзя использовать тот же оттенок, что и для рассвета. Серый снег, что лежит на дороге, немногим отличающийся от вулканического пепла, и колеса машин заботятся о том, чтобы он не терял своей серости. Он серый, серо-черный иногда, но совершенной ошибкой будет утверждать, что он одноцветный. Каждый комок такого снега имеет свой оттенок. Этот оттенок зависит где эта слякоть лежит – в центре дороги? На обочине? Давно ли? И из-под какой машины этот комок вылетел? Все это влияет на то, какими свойствами, какой глубиной будет обладать оттенок, который вам захочется воспроизвести.

Воссоздать. Придумать. Создать. А если не получится вспомнить, то сотворить заново.

И потом, а если снег искрится? Если солнце, и снег перестает быть белым, а становится блестящим. Как можно передать, какими красками, этот блеск каждой отдельной снежинки, которая еще недавно считала себя принадлежащей сугробу. Но только не сейчас, сейчас он думает, что именно ей назначено стать королевой бала, и ее блеск – самый совершенный. Учитель показал и это. Так что Лекс, только сегодня, поменял свое отношение к зиме.

Может быть, именно поэтому он, обычно достаточно осторожный, на этот раз пропустил появление этих троих.

Ему не так давно исполнилось пятнадцать, но они явно были старше – лет по шестнадцать, а то и по семнадцать.

Из тех, кто знали, что они не хозяева жизни, но не могли с этим смириться. И выбрали самый простой путь, чтобы прийти в равновесие с окружающим их несправедливым миром. Пиво, много пива. И взгляд на жизнь меняется. Возможно, они до сих пор не могли считать себя хозяевами жизни, но теперь стали вполне способны представить себя хозяевами данного конкретного тротуара.

– Мальчик, иди сюда, – сказал один, и вместо того, чтобы дождаться, когда его приглашение будет принято, сам пошел навстречу Лексу.

– Иди сюда, пацан. Деньги есть вообще? – тщательно проартикулировал он же слова, когда подошел поближе. Еще даже не стемнело, четвертый час – рано для темноты даже в разгар зимы. Но не рано, чтобы успеть принять три (а то может и четыре?) темного. После такого количества еще можно считать себя абсолютно трезвым, но приходится слегка сосредотачиваться, чтобы смысл твоих слов дошел до окружающих. Проговаривать их более тщательно, особенно, если тебе хочется донести смысл твоего послания миру.

– Денег нет, – честно ответил Лекс. Пока что он вел себя относительно спокойно. Денег у него действительно оставалось рублей пятнадцать, и холод на улице не способствовал агрессии. Как он считал.

– Ты смелый как я погляжу пацанчик. – Вступил второй. – Может, тогда хоть сигаретка есть, нет? Как-то же надо нам разойтись?

Лекс сглупил. Он мог ответить «нет». Он мог сказать, что не курит. Он мог просто мотнуть головой, в конце концов. Любой из этих вариантов, скорее всего, закончился бы парой плюх, но не более того. Он же, слишком поглощенный своим недавним осмыслением оттенков белого, ответил:

– Так я могу просто пойти, вот и разойдемся?

А это было уже предложение. Навязывание хозяевам этого куска улицы своих суждений. Глупость, кара за которую неминуема.

Ударил его третий. Ударил не говоря ни слова, зло, жестко и в полную силу.

Обычный удар, каких пацаны переносят десятки, а те, кто подрачливее и сотни. Некоторые даже получают такую дозу не по разу еженедельно, на боксе, на контактных видах единоборств с востока. Ничего страшного.

Удар пришелся в челюсть; кулак и зубы, встретившись, неожиданно обнаружили, что между ними еще есть губа. Так что губа оказалась разорвана, и из нее сразу пошла кровь.

Этот удар был идеален. Единственный, он выбивал из противника (жертвы?) всякое желание ответить, защититься, отомстить, оставляя его при этом в сознании.

Но вот снег, белый и чистый на этом тротуаре, только-только выпавший, скрывал под собой лед. При ударе Лекс поскользнулся и упал назад. Очень неудачно упал. Редкое, редчайшее стечение обстоятельств. Лед, удар пьяного лишил его на миг нормальной реакции, которая, наверное, помогла бы ему. Он просто откинулся назад и упал, ударившись затылком. Снова о тот самый лед, который подвел его равновесие мгновением ранее.

Так что драки трех пьяных хулиганов и хорошего мальчика не получилось. Так же, как не получилось и непродолжительного, но крайне важного для троих разговора. Который позволил бы им еще раз доказать самим себе, что можно быть хозяевами, если сильно сузить зону желаемых владений. До одного тротуара. До одного пацаненка, проходящего мимо.

– Ты чего-то грубо заговорил, – запоздало прояснил свою позицию третий (пять лет колонии общего режима, умышленное нанесение тяжких телесных повреждений). Первый и второй согласно закивали (по году условно).

Лекс не ответил. Из разорванной губы потекла кровь, но не быстро. Начала стекать по щеке, но коснулась снега лишь секунды через три.

– Чего, теперь ты вежливый стал… и молчаливый? – Первый ткнул ботинком в Лекса, и от этого движения голова мальчика качнулась в сторону, откинулась. Щека Лекса прижалась к снегу. Первый, сам того не подозревая, спас Лексу жизнь, и вычел из их совокупного срока лет десять, не меньше. Только это движение не позволило жертве захлебнуться быстро наполняющей рот кровью.

– Валим, – сказал Второй. – Валим, пока не спалили.

Почему-то ни один из троих ни на мгновение не задумался об альтернативах. Ни у одного из них не возникло ни малейшей мысли, ни малейшего желания помочь своей жертве.

Кто-то выходил из подъезда, кто-то проезжал мимо на машине, кто-то, случайно, наблюдал за происходящим из окна. В городе слишком много глаз, и далеко не всегда эти глаза остаются равнодушными. Скорая увезла Лекса через двадцать минут.

Линейный наряд милиции задержал всех троих через полчаса. Первый спился, умерев от цирроза печени к тридцати. Второй жил долго, родил двоих, у него были внуки. Третий, выйдя через четыре года, тут же влез в драку и получил ножом в живот. Он умер раньше, чем приехала скорая (справедливость иногда торжествует, как и на кубиках иногда выпадает две шестерки). Впрочем, скорую вызвали далеко не сразу.

Но, что стоит упомянуть: никто из них, ни разу, не вспоминал Лекса, мальчика, лежащего на заснеженном тротуаре, с тонкой струйкой крови, стекающей по щеке. Наверное, они просто не были впечатлительны?

Кровь смешалась со снегом, создавая еще одно, пусть далеко не новое и не редкое, сочетание. Оттенок белого, требующий уникальной комбинации красок.

***

Лекс лежал на больничных простынях, под капельницей, в комнате, напичканной множеством непонятных никому, кроме врачей, приборов. В комнате царил полумрак, словно больному дали возможность спокойно уснуть и не хотели будить его до поры до времени.

Его мать сидела рядом, и держала правую руку мальчика. Теплую, но совершенно безвольную. Врач что-то бубнил, но мать его не слышала. Не слушала. Ее состояние сейчас немногим отличалось от состояния сына.

Отец встряхнулся, сумел оторвать взгляд от жены и ребенка, и посмотрел на врача, который продолжал говорить:

– Вы должны понять, что наше вмешательство сейчас бесполезно. Реанимационная бригада вашему ребенку попалась хорошая. Они вовремя накачали мозг кислородом. Ваш мальчик стабилен, и это хорошо, но, сколько он пробудет в коме – этого предсказать не возьмется никто. Может, он очнется прямо сейчас, а может…

Врач замолчал. Похоже, он сам не верил, что родители пациента его слушают, поэтому говорил скорее механически, потому что это оставалось частью его обязанностей, не более. Сейчас он видел сфокусировавшийся взгляд отца, и это выбило его из ритма прямо посередине фразы.

Он не был готов сказать отцу ребенка, что тот может пролежать в коме годы. И умереть, так ни разу из нее не выйдя.

– Страховка все покрывает, поэтому вашему сыну будет обеспечен лучший уход, какой только возможен в таких случаях. Но травма серьезная. Томография показывает, что задеты затылочные доли мозга, серьезное сотрясение…

– Что… – прервал врача отец, – что мы можем сделать? Врач пожал плечами:

– С точки зрения медицины – ничего. Просто будьте рядом с ним. Читайте ему, разговаривайте, говорят, что даже в коме люди слышат, что происходит вокруг. Может быть, он сам захочет вернуться, если будет знать, что здесь его ждут родные? Врача прервала жена.

Сначала она вздохнула, чуть приподнявшись со стула, а потом взвыла. Негромко, но мука и боль настолько насытили этот вой, что врач бы предпочел, чтобы она орала во весь голос. Муж подошел к своей жене и слегка, несильно ее приобнял.

Она этого даже не заметила. Не почувствовала. Всхлипнула, заглатывая внутрь воздух, и взвыла снова.

– Он еще жив, – тихо, только ей, сказал отец. – Не хорони его так быстро. Эти слова сразу успокоили мать. Она замолчала.

Врач решил, что лучше дать им посидеть с сыном. Он точно мог сказать, что беседа с ним не главное в их нынешнем состоянии. Да и не знал он, что еще сказать.

В таких случаях оставалось только уповать на удачу. На чудо. Молиться. Но как бы это выглядело, если бы он, дипломированный травматолог, произнес подобное вслух?

***

Несмотря на домыслы врача, Лекс родителей не слышал. Ни родителей, ни самого врача, ни тихого мерного писка кардиомонитора.

Он вообще ничего не слышал. В этом Месте звуки отсутствовали полностью. Не только звуки – краски, запахи – Место показывало полную импотенцию, неспособность дать Лексу хоть какие-то ощущения.

Его разум старательно обрабатывал абсолютный ноль информации от глаз, от ушей, от носа. От кожи, которая тоже не чувствовала ничего, ни дуновения ветерка, ни холода, ни жара.

Лекс сравнил бы это место с камерой сенсорной депривации, если бы о такой знал. Только, в отличие от темноты той камеры, здесь присутствовал свет. Абсолютно белый. Настолько белый, что мальчик сравнил эту белизну с самой сутью света, с его основой.

Изначальный свет. Абсолютно белый. Тот, от которого произошел цвет снега, цвет молока, цвет новенькой ванной. Тот, которому безуспешно пытались подражать мел и свинцовые белила, известь и каолин.

Единожды увидев это свечение, Лекс знал, что этот белый невозможно получить банальным смешением красного-зеленого-синего. Этот свет – Изначальный, яркий в своем абсолюте, не потому, что где-то горят мощные лампы, но из-за того, что этот свет был совершенством, абсолютом.

После слов учителя этот свет еще раз показал Лексу, насколько он был неправ. Зима лишь пыталась продемонстрировать мальчику красоту Изначального света. Может быть, даже наверняка, ей это не очень и удалось, но теперь он готов был примириться с цветом снега, с каждым его оттенком. Потому что с нынешнего момента он всегда будет сравнивать любой цвет именно с этим.

Лекс оглянулся, подсознательно ожидая увидеть что-то хотя бы у себя за спиной.

Сзади обнаружилась дверь, такая же белая на абсолютно белом фоне. Наверное, он заметил тонкую серую щель, очерчивающую дверной косяк, хотя не мог сказать это с уверенностью. Лекс сморгнул.

Изначальный Белый слегка распался, теряя свое сияние, и Лекс понял, что находится в стерильном белом коридоре. То ли больница, то ли какая-то лаборатория.

Так или иначе, ему надо было вперед. По этому коридору. Он знал, чувствовал, был совершенно уверен, что дверь позади него – закрыта. Воспользоваться ей он сейчас не сможет, как бы ни пытался.

А ведь ему хотелось. Дверь сзади – он понимал, вела его в привычный мир, где все само по себе расставилось бы по своим местам, вещи обрели некий обыденный порядок и свет перестал бы светить так ярко.

Но, хотел он или нет, Лекс не стал пробовать дверь позади на прочность. Вместо этого он пошел вперед.

***

После нескольких сделанных шагов, он понял, ощутил, что пол под его ступнями слегка пружинит, и, каким бы белым он ни был, все равно пол слегка сероват.

Хотя Лекс мог бы поклясться, что мгновения назад белым было абсолютно все вокруг. Абсолютно. Это навело его еще на одну мысль, и мальчик посмотрел на себя. Поднял руку и взглянул на пальцы.

Рука была как рука. У него не повернулся бы язык сравнить цвет кожи с окружающим Белым. Лекс опустил глаза, и понял, что на нем белая пижама и такие же белые (хлопковые?) брюки. Но и они не шли ни в какое сравнение с цветов стен.

Хотя… потолок теперь казался светлее, а стены – темнее чем потолок, но все-таки они находились в промежутке, где-то между потолком и полом.

Лекс шел вперед, и временами ему казалось, что коридор издевается над ним, меняя свою освещенность и, за счет этого, цвет, по мере того как он продвигается вперед.

Вроде и каждый из этих оттенков оставался всего лишь оттенком белого. Но, в то же самое время, отличался. Уж теперь-то, после того, как учитель показал ему разницу, буквально ткнул его носом в то, что он никак не мог углядеть… уж теперь-то Лекс видел. И легко различал каждый из этих оттенков.

Впереди. Далеко впереди он обнаружил еще одну дверь – практически клон той, что оставил позади себя.

Он шел к ней долго. В какой-то момент даже начал считать шаги, но тут же сбился. Лекс никогда не думал, что одноцветность так сильно может сбивать с толку. До такой степени, что он не мог посчитать больше… скольки? Какие цифры, какие числа вообще могли существовать в этом месте?

Лекс сделал еще одну попытку, постаравшись услышать свое собственное сердце и измерить время человеческим пульсом. Но тут же понял, что Абсолютный Белый, пусть и распавшийся на нескольких Белых Наследников, не позволяет ему и этого. Он не слышал своего сердца и не чувствовал биение пульса. Что-то останавливало его, каждый раз, когда он старался прислушаться.

Зато дверь, без ручки и малейших признаков замка, оказалась совсем рядом. Может, не так далеко она и была. За неимением лучших идей, Лекс толкнул дверь вперед.

Глава 2

Павел

Лидерство – оно в крови. Так, по крайней мере, считает отец. Покрутившись в школьной тусовке, между ребят, родители которых через одного владели крупнейшими активами города, а иногда даже не брезговали и непосредственным руководством, Павел склонялся к тому, что в этом вопросе отец ошибается.

Лидеров среди них нашлось не больше и не меньше, чем в любом другом месте, несмотря на безусловный успех в этом деле их родителей. Конечно, можно пофантазировать, что здесь через одного – дети прелюбодеяний, и их снабдили не теми генами, но… Повыдумывать на тему разгула страстей в элите можно, даже приятно и открывает поле для множества интересных вечерних фантазий, но вот верилось в это с трудом.

Так что Павел имел свою собственную точку зрения на то, как становятся лидерами. Это профессия. Которой можно овладеть. Надо просто изучить правила и почаще тренироваться. Без упражнений любая теория остается лишь никому не нужной бумагой. Макулатурой.

Лидерство – вещь не такая уж и простая. Оно требует сосредоточенности. Дисциплины. И временами – жестокости.

У него получалось. Он в это верил. Вокруг него всегда оказывалась компания, и большинство из этих парней и становящихся все более аппетитными девчонок готовы были ему подчиняться. Следовать за ним. Ввязываться во всевозможные авантюры, иногда даже на грани дозволенного.

Но Павлу очень быстро пришлось уяснить, что лидерство нужно поддерживать. Постоянно. Быть лидером – это прежде всего постоянно находиться начеку, постоянно следить за тем, не ослабли ли узы, достаточно ли любят тебя твои люди.

По большому счету, Павлу было наплевать на одноклассников. Но он учился, тренировался, и отлично осознавал, что если проиграет с ними, то проиграет и в большой жизни. Поэтому не позволял себе расслабиться, пустить все свои навыки, все наработки и полученные знания под откос.

Одна ошибка или парочка, и все. Всегда найдется кто-то, мечтающий шепнуть у него за спиной – «Павел сдулся», «Павел не тянет», «скучно с ним». Подобного допускать он не собирался.

И что злило его более всего, так это современные методы влияния. Он просто мечтал очутиться где-нибудь в прошлых веках, когда можно было просто потребовать клятву верности, и вся недолга. Сейчас же вообще становилось непонятно, кто кем руководит.

Вроде они идут за тобой, – ура, можно считать задачу исполненной. Но нет, не проходит и пары дней, как им все приедается, становится неинтересно, и они начинают слушать тебя, даже не слишком стараясь скрыть зевки. Непонятно, кто кем руководит. Чтобы они признавали тебя своим «боссом», ты должен постоянно прислушиваться к ним. К их мнению. К их желаниям, порой весьма тошнотворным.

Павел считал это отвратительным. Но, к сожалению, пока не нашел ни одного метода контроля своих «подданных», который бы действовал проще. Все они имели обеспеченных родителей, умели сами себя развлекать. Он не мог их удержать ничем, что обеспечило бы ему длительный и надежный результат.

Он не обладал монополией на лидерство. А жаль. Так было бы значительно проще.

Вот и сейчас. Он считал, что травка – не то развлечение, которым стоило увлекаться. Даже останавливал свою тусовку пару раз, когда все кидались на новую забаву. Но быстро понял, что «его люди» не одобряют своего командира. Кое-кто начал отмежевываться, покуривать в других тусовках, без него.

Еще хорошо, что он понял это достаточно быстро и исправился. Его способности лидера подверглись в тот момент самому серьезному испытанию, что можно было себе представить, но и на этот раз он справился.

В конце концов, в своей силе воли он не сомневался. Пусть все они, в конце концов, скурятся и окажутся задавленными наркотой, ему то что? Одноклассники для него – всего лишь тренировочный материал, всегда можно будет найти новый. А он сможет спрыгнуть в любой момент. Железная воля, наверное, тоже не передавалась по наследству – чтобы убедиться в этом, достаточно было посмотреть вокруг, поэтому он воспитал ее сам. Взрастил ее в себе, и сделал это хорошо.

***

В выпускном классе кое-кто начал пробовать марки. Это было несколько серьезней, чем марихуана, и Павел задумался, стоит ли рисковать. Но с травой все всегда было хорошо, он даже признался как-то себе, что напрасно так дрожал по этому поводу. Все оказалось просто отлично, и всегда весело. И, что главное, он всегда чувствовал, что может остановиться. А если это так – то зачем бросать? Зачем отказываться от удовольствия, если знаешь, что это можно сделать в любой момент.

И на этот раз он встал во главе движения. Его компания считалась самой продвинутой, если дело касалось химии. В их тусовке даже стали появляться новые члены, и все они готовы были следовать за лидером беспрекословно. Секс после пилюль был просто роскошен, и девушки готовы были всегда. Если с ним, их лидером, то всегда.

Павел начал надеяться, что тот заветный эликсир лидерства, возможно, найден.

Но в этот раз ему почудилось, что он перешел некую черту. Он так и не понял, когда, и где, но ощущение назойливо билось в его сознании, не отпуская.

Наверное, не надо было принимать без компании, в одиночку, дома. Да еще и такую дозу.

В последнее время ему начало казаться, что чем больше доза, чем качественнее товар, тем ближе он подходит к некой тайне, открытию, которое обязательно должен сделать. И не собирался противиться этому ощущению. В конце концов, если он сделает это открытие раньше остальных, то его лидерство окажется несомненным. Безусловным. И вот тогда придет пора повиновения. Всех вокруг.

***

Его тело, погруженное в химическую грезу, лежало на диване, но сам он оставался в полном сознании. Только, почему-то, в совершенно незнакомом месте. Позади него что-то громко хлопнуло.

Павел обернулся. Похоже, прямо за ним захлопнулась дверь. Как ни странно, сейчас его это не заботило. Открытия лежали впереди, и останавливаться он не собирался.

Лекс

Дверь привела его в темноту. Абсолютную. Лекс воспринял отсутствие света вокруг спокойно, хотя цвет отсутствия света он переносил еще хуже, чем белый.

Но он свыкся с белым, даже научился его любить. Поэтому справедливо полагал, что найдет что-то положительное и в черном.

К тому же, в этом месте так полагалось. Белый яркий свет в коридоре, но, как только захлопнулась дверь – абсолютный мрак. Выглядело логично. А еще переход от белого к черному давал некую динамику, изменения. Знания. Сейчас ему казалось важным, что что-то вокруг меняется. Любые изменения могли быть только к лучшему. Так он думал.

Ему показалось, что в глазах начало рябить, как всегда бывает, когда попадаешь в абсолютную темноту слишком быстро. Рецепторы по-прежнему передают в мозг информацию, которая уже устарела. Когда глаза есть чем занять, эти помехи незаметны, но плавающие в темноте цветные точки можно рассматривать, как произведения авангардиста.

Вот только Лекс сомневался, что его тело, его глаза имеет хоть какое-то отношение к происходящему. Все окружающее, скорее, походило на сон. А какие же палочки и колбочки могут быть во сне?

Лекс сморгнул. И множество цветных точек от этого не исчезли, а, наоборот, стали только ярче. Мальчик покрутил головой, пытаясь предугадать, как бы выглядели все эти точки, если связать их в одну общую картину. Которую можно рассмотреть полностью, а не лишь тысячную ее часть.

Эти точки использовали слишком много цветов и оттенков, чтобы остановится на чем-либо одном. Но, если думать о реальном мире (а Лекс сильно сомневался, что он находится не во сне), то более всего разнообразие красок напоминало осенний лес.

И действительно. Как только Лекс понял, куда его занесло, ему сразу стало легче соединять точки между собой. В листья, траву и деревья. В куст рябины с созревшими ярко-красными, но еще по-прежнему кислыми ягодами. Начинало светлеть.

Лекс крутил головой и восхищался. Этот лес был так красив, что казался почти что нереален. Но для сна – в самый раз. В настоящей жизни не бывает такой сухой осени, таких смешанных в одном месте деревьев. Природа здесь опережала самые лучшие картины, самые смелые фантазии, щедро разбрасывая всю палитру вокруг себя. Устраивая пиршество красоты, безумие комбинаций. Буйство красок.

Он очутился на склоне глубокого оврага, полностью упрятанного в осенний лес. Солнце только начинало вставать, но делало это очень быстро, стараясь дать возможность деревьям поскорее похвастаться своим убранством.

Лекс встряхнул головой. В последнее время он слегка оброс, а родители, считая, что он просто входит в образ «настоящего художника», не настаивали на частых стрижках. Отращивать локоны он совершенно не собирался, просто времени дойти до парикмахерской все не находилось, и сейчас длинные волосы доставали ему почти до плеч.

Одет он был в ту самую футболку и в те самые джинсы, в которых… что? Да, та встреча на улице. Его ударили, кажется сильно. После того удара он ничего больше не помнит. Но как-то оказался здесь, сначала в коридоре, потом среди деревьев? И без верхней одежды?

Лекс обернулся, но выход, ту дверь, которая привела его в этот лес, не увидел. Что только еще больше подтвердило его подозрения, что он находится в собственном сне. Но разве люди, теряющие сознание, видят сны? Или он сначала очнулся, а потом заснул? Ему кто-то помог? Или он до сих пор лежит на ледяном тротуаре, медленно замерзая? И все, что вокруг, всего лишь последние грезы гаснущего сознания?

Ощутимо дохнуло холодом. В этом овраге только что было тепло. Но как только Лекс подумал о своем теле, лежащем на льду, так вдоль оврага подул холодный северный ветер.

Лекс еще раз встряхнулся. Ущипнул себя. Больно и бесполезно. Но, раз он в собственном сне, то предпочел бы, чтобы в него вернулось тепло.

Лекс поднял голову и взглянул на поднимающееся солнце. Конечно, осенью оно греет слабее, но все-таки вполне достаточно, чтобы обогреть и этот лес, и маленького мальчика в нем.

Ветер стих. А кожа на оголенных руках почувствовала тепло солнечных лучей.

Значит, этим сном Лекс мог управлять. Всегда бы так. Тогда спать стало бы сплошным удовольствием. Но что-то из всех снов, что он видел, Лекс не мог припомнить настолько ярких и управляемых.

Надо подняться наверх и осмотреться. И, если уж это его собственный подконтрольный сон, то Лекс бы хотел, чтобы прямо за склоном оврага стоял небольшой аккуратный домик, в котором можно передохнуть. Как ни странно, все его тело болело, как будто он весь день занимался тяжелым физическим трудом. И слегка побаливала голова. Странно для сна, хотя абсолютно естественно для человека, ударившегося затылком. Вот чего он не понимал, почему так сильно, душаще болит шея и быстро нарастает боль в левой ноге.

Домик присутствовал. Точно тот, что представлял себе Лекс. Последняя, контрольная проверка. Он спит. Можно не беспокоиться.

Лекс подошел к домику медленно, потому что нога болела слишком сильно. Он начала хромать, хоть и сам этого не вполне осознавал. Его больше отвлекала боль, возникшая в шее и не желающая ее покидать.

Подойдя к крыльцу, настеленному из свежих досок (крыльцо перестелили только этим летом, очевидно), Лекс присел прямо на нижнюю ступеньку и начал судорожно кашлять, пытаясь избавиться от удушья.

Ему не нравилось, что в своем собственном сне его мучает кашель; боль в горле, острые удары в колено – все это не для его сна.

В какой-то момент ему начало казаться, что он задыхается. Обнаружилось, что просто отсидеться на крылечке не удастся. Нужно было что-то предпринять. Сначала Лекс хотел подняться, зайти в дом, найти воду и попытаться унять ей кашель. Но так и остался на месте.

У себя во сне не надо бегать по дому, чтобы найти воду. Лекс представил граненый стакан, стоящий прямо у него за спиной. Именно такой, какой они рисовали недавно на занятиях. Несложно представить себе простой карандашный набросок, предварительно слегка его оживив. Главное, правильно изобразить тень, иначе рисунок останется неживым. А Лексу не хотелось бы пить неживую воду.

Не оглядываясь, он протянул руку назад и нащупал стакан. Тяжелый, доверху наполненный чистой ключевой водой. Сделал несколько глотков. Сначала ему показалось, что это помогло, но тут пришла новая волна кашля. Лекс начал задыхаться.

Так не должно было быть. Не в его собственном сне. В конце концов, он здесь творец, создатель и оператор-постановщик. Единый в трех лицах.

Но душащий его кашель только усиливался. Лекс схватился рукой за горло, и повалился на ступеньки, пытаясь втянуть хоть немного воздуха. И перестал дышать.

Субаху

Пещеру он нашел загодя. Когда приходит пора начать самое важное дело в своей жизни, не должно остаться ни единого места случайностям.

Ему мешала только его молодость. Наставник сказал, что у него будет отличная возможность прожить эту жизнь в теле человека, очиститься, привнести в этот мир что-то хорошее. И тогда его новая реинкарнация еще приблизит его к цели.

Но Субаху понимал, что это как лотерея. Может, и приблизит, а возможно – низведет до уровня червя. От семнадцати лет до старости лежит дорога длиною почти в вечность, и на этой дороге бренное, слабое тело может сделать много чего такого, о чем и не помышлял разум. Чего не хочет душа.

Решаться надо именно сейчас, пока он еще не натворил глупостей. Достаточно и того, что его бренные желания все больше и больше овладевали разумом. Молодое тело довлело над мыслями, а такого нельзя допускать.

Нужно было сократить путь. Обмануть судьбу и избежать множества ненужных и болезненных реинкарнаций. Он точно знал, как может это сделать. Камни он тоже подготовил заранее.

В последний раз посмотрев на солнечный свет, Субаху начал закладывать вход в пещеру. Ведерко с разведенной в воде глиной и песком он использовал лишь иногда, цементируя только некоторые ключевые камни. Этому он тоже учился заранее. Главное было не в количестве раствора, а в местах его применения.

Через неделю кладка достаточно затвердеет, чтобы выдержать возможную попытку ослабевшего монаха вырваться наружу. Фактор скорее психологический, но тоже важный. Обязательно надо отрезать себе все пути. Чтобы остался только один – к нирване.

Одна твердая лепешка и струйка воды, текущая внутри пещеры, – этого вполне достаточно для первой недели. Для того, чтобы привести все свои мысли в порядок и подготовиться к уходу в медитацию. Как сказали бы белые люди – потренироваться.

За неделю можно очиститься от всей скверны, что успело накопить семнадцатилетнее тело. А после этого можно прикоснуться ко входу в нирвану.

Субаху был уверен в себе. И точно не боялся, нисколечко не боялся провала. Когда идешь по пути судьбы, провал невозможен.

***

Душа должна обладать стержнем. Не тело, ибо тело слабо. Но душа, прошедшая через сотни реинкарнаций, должна создать для себя нерушимый хребет, иначе она всегда так и будет болтаться между земляными червями и крысами. Развитие, приближение к ультиме требует чего-то большего, чем просто желание.

Субаху твердо верил, что этот стержень в его душе есть. Поэтому через неделю, проведенную с единственной свечкой, теперь уже выгоревшей полностью, у него не возникло даже мысли о том, чтобы попробовать взломать каменную кладку и выбраться наружу. Путь был избран и теперь его нужно пройти до конца.

Неделя подготовки в тишине и спокойствии действительно помогла. Он помог себе сам – потому что не начал бояться, думать о голодной смерти или провале. Он шел к цели.

Поэтому когда пришло назначенное время, он аккуратно принял свою любимую позу для медитации, посмотрел в темноту и окончательно закрыл глаза. Теперь только тихое журчание воды тревожило его органы чувств. Но он обратил этот звук, использовал для того, чтобы нанизать на него вход в медитативный транс.

Монах не собирался медитировать сорок девять дней. Он был полон решимости оставить это тело здесь навечно, и не планировал больше в него возвращаться.

Тело Субаху осталось сидеть в темной замурованной пещере, неподвижное и вдыхающее воздух раз в несколько минут. Но сам он ушел. К просветленным. К обретению нирваны.

Дверь открылась перед ним нежно и величественно. И сияние цели подсказало ему, что он на пути к желаемому.

Глава 3

Лекс

Мать поднялась со стоящего у кровати сына кресла. Кардиомонитор подсказывал, что сердце бьется все чаще. Но грудь ее ребенка, до этого мерно вздымающаяся и опадающая, неожиданно замерла. Лекс перестал дышать.

Первая мысль, что пришла ей в голову, наверное, была самой глупой, которую можно придумать. «Но врач же обещал, – подумала она, – он сказал, что положение стабильно, и что Лекс может лежать в коме хоть годы».

Конечно же, врач говорил совершенно о другом. Да она и сама понимала, что глупо надеяться на какие-то обещания. В нынешнем положении сына надеяться легче было на чудо, чем на врачей. Они могли лишь поддерживать в нем жизнеспособность, да и то – сейчас под вопросом стояло и это.

В палату, словно пчела, привлеченная цветочным ароматом, влетела медсестра. Мать просто задержалась в отделении допоздна, ей позволили посидеть с сыном – это все равно ничего не меняло. В больнице сейчас оставалась только дежурная смена.

Но медсестра явно оказалась из опытных. Не задерживаясь ни на секунду, она щелкнула парой тумблеров, отключая противный писк-предупреждение, надела на лицо Лекса кислородную маску и начала готовить аппарат для искусственной вентиляции легких.

***

Лексу мешали. Этот сон оказался не таким уж и управляемым, как ему виделось сначала. Но зато чудовищно похожим на реальность. Ему нужно было подумать, хотя бы десяток секунд, а кашель не позволял ему сосредоточиться ни на мгновение.

Поэтому он перестал дышать. Сердце, пытаясь воспользоваться остатками кислорода в крови (этот сон обманул даже его собственное сердце!), застучало сильнее и чаще.

Но кто-то невидимый словно заставлял его сделать вдох и снова закашляться. Лекс держался.

Он считал, что все-таки это его сон. И каким бы неприятным он в данный момент ни был, только он может им управлять. Вода не помогла – что ж, но она появилась, как и дом, как, надо полагать, и лес.

В идеальном случае, он мог просто отказаться от дыхания. Но почему-то Лекс не сомневался, что его тело не послушается. Что-то ему подсказывало, что создавать дома в лесу значительно легче, чем заставить свои собственные легкие отказаться от воздуха, пусть даже и в призрачной реальности сна.

Лексу хватило нескольких секунд, чтобы успокоиться и начать творить. В лицо подул ветер, с отчетливым привкусом озона, хотя никакой грозой в этом осеннем лесу и не пахло. Зато ветер принес запас имбиря, свежесть и спокойствие.

Продолжая сдерживать дыхание, Лекс глотнул еще воды из стакана, который чудесным образом даже не опрокинулся и лишь после этого, выдохнул. Именно выдохнул, с силой выталкивая, выдавливая воздух из легких, сжав горло так, что остатки богатой углекислым газом субстанции выходили из его тела вместе с хрипом.

И лишь когда в его легких не осталось, наверное, даже и кубического сантиметра, он вдохнул свежий ветер. Вдохнул загадочный имбирь, смешанный с колючим озоном.

Горло сжималось от боли, но кашлять он перестал. Следующий выдох сопровождался таким же хрипом. Будь он не во сне – он сорвал бы себе голос после таких выходов, а здесь все равно собеседников не наблюдалось.

Силовое дыхание помогло, и неизвестный фантом постепенно ослабил свою хватку на его шее.

Лекс посмотрел на колено. Боль давила на ногу все сильнее и сильнее. Один из уколов боли вонзился настолько сильно, что у мальчика заболело сердце.

Лекс представил себе ванну, до самого верха наполненную ледяными кубиками. Почему то эта ванна стояла сразу за входной дверью.

Лекс встал и, прихрамывая, вошел в дом. По дороге он зацепил все же стакан, и тот неудачно упал с крыльца, ударился о камень и разлетелся на множество крупных стеклянных осколков.

Зайдя внутрь, Лекс тут же опустил левую ногу в ванну, целиком. Какое бы испытание сон ему ни приготовил, мальчик чувствовал, что в данном случае проще всего немного потерпеть, и боль уйдет сама по себе. Или он с ней свыкнется окончательно. Так или иначе, лед мог ему в этом помочь.

***

Подоспевший минутой позже дежурный врач включил аппарат искусственной вентиляции легких. Ни он, ни мать Лекса не заметили, как мальчик сделал первый вздох за мгновение до того, как аппарат заработал. Сестра заметила, но решила, что ей почудилось. В ее длительной практике случались и не такие чудеса, так что она отнеслась к этому спокойно, лишь запомнив для себя, что мальчика надо будет отключить от аппарата побыстрее. Попробовать, сможет ли он дышать и без чужой помощи.

***

Боль унялась лишь через пару часов. Но Лекс сильно хромал и ничего не мог с этим поделать. Когда нога находилось в расслабленном состоянии, то она о себе не напоминала, но только мальчик пытался пройтись, загнанная вглубь боль сразу давала о себе знать. Поэтому Лекс начал прихрамывать, даже сам того не замечая.

Тем не менее, как только ему стало полегче, Лекс вновь вышел наружу. Родители всегда журили его за излишнюю, на их взгляд, для его возраста практичность. Мать даже как-то заметила, что художники должны быть рассеянными и не видящими ничего вокруг. Лекс тогда ответил, что он не художник. А про себя подумал, что художники точно не должны жить по навязанным кем-то шаблонам. На то они и художники, чтобы быть уникальными, каждый по-своему. Вот он – отличался практичностью, опрятностью и на удивление спокойным характером.

Ему пора было осмотреть владения его сна, понять, есть ли у них границы, какие физические законы он может нарушать, а какие – нет. Даже в собственном сне своевременная инвентаризация безусловно полезна.

Поэтому он неторопливо шел по лесу, рассматривая деревья, кусты, облетевшие листья всех цветов. В какой-то момент Лекс поднял глаза и посмотрел на небо – светло-голубое. Он опустил голову обратно, зажмурился, и представил себе такое же небо, только чуть позднее, когда солнце только-только готовится заходить.

Открыл глаза и вновь поднял голову. Небо ощутимо потемнело, стало почти синим.

Лекс кивнул. То, что в этом месте он легко может играться с цветами, он уже ощутил. Вполне. А как насчет границ?

Подспудно мальчик ожидал, что через какое-то время ходьбы по лесу он наткнется на барьер, какую-нибудь невидимую преграду, ограничивающую его возможности в этом мире. Не мог же этот мир быть бесконечным? Он же не мог выдумать бесконечный мир?

Он шел и шел вперед, ожидая встретить если не именно этот заслон, то хотя бы что-то новое в становившемся аляповато-однообразном лесу.

И увидел барьер ровно в тот момент, когда и ожидал. Лекс прошел по лесу, наверное, с километр, когда заметил впереди неяркое радужное сияние. Пройдя еще чуть вперед, мальчик попал на прогалину, сразу за которой ввысь уходила радужная силовая стена. Вроде бы она и не была непрозрачной, но того, что находилось за ней, видно не было. Вполне возможно, за ней ничего больше и не было.

Ограда переливалась цветами осеннего леса. Лексу чудилось, что ее мерцание попадает в такт с ветром, но ручаться бы не стал. На всякий случай он подошел поближе и тронул стену пальцами. Стена как стена. Абсолютно плотная и уж точно непроходимая. Лекс пожал плечами и повернулся назад, в сторону дома на краю оврага.

Он сделал всего несколько шагов, но что-то, какая-то мысль заставила его остановиться. Странно все. Вот он ждал границу своих владений, ждал увидеть ее именно где-то здесь. И она тут же появилась.

Лекс прикрыл глаза, и представил, что нет никакой границы. Что дальше все также простирается бескрайний лес. Нет, даже не так. Бескрайний лес, которым заросли холмы. Горы вдалеке, прячущие свои пики в облаках и снегах. Река, стекающая с этих гор и несуетно петляющая между холмов. И осень, и небо, вернувшееся в полдень.

Лекс открыл глаза и обернулся. Барьера больше не было. Все стало в точности так, как он только что себе представил. Его мир, представленный им, выдуманный от начала до конца, до мельчайшей детали. Греза, которая не исчезает. Нет здесь никаких барьеров, кроме тех, что он выдумает себе сам.

Лекс оглядел окрестности, любуясь, запоминая, домысливая детали. Ему казалось правильным закрепить этот вид в памяти. Наверное, он мог бы создать все заново, может быть, даже еще более совершенным, но сейчас он хотел именно этот лес, эти горы и эту речку. Удовлетворенно кивнув, он отвернулся и снова шагнул в сторону дома.

Во второй раз его остановила не собственная мысль, а какой-то внешний фактор. Также как недавно Лекса накрыло удушающей болью в шее. Что-то подобное происходило и сейчас. Творилось что-то, чего он не планировал, не представлял, не предвидел, не ожидал.

Лес вокруг прикрыло дымкой. Странным туманом, дающим ощущение, что мальчик стал хуже видеть. Этот же туман сделал воздух вокруг мальчика заметно гуще, мешая ему двигаться, замедляя его шаги.

Потом этот туман попал в его сознание. Мысли моментально начали путаться, и через каких-то пару секунд он с трудом соображал, где находится и как он очутился в этом лесу, затянутым сплошным беспросветным туманом.

Лексу стало дурно. Ноги подкосились, и он бы упал, если бы не тот же уплотнившийся воздух, легко удерживающий его в вертикальном состоянии.

Потом вновь пришла боль. Только на этот раз, похоже, ее вызвал сам Лекс. Какие-то инстинктивные части его разума, доставшиеся ему от далеких предков, заставили мальчика застонать от боли. Зато его сознание слегка прояснилось. Несильно, но все же достаточно для того, чтобы он мог пытаться мыслить связно.

Что-то происходило. И это вызвал не он, по крайней мере, он не хотел вызывать это сознательно. Что, однако, по здравому рассуждению не означало, что он не мог вызвать это своими действиями. Не нарочно.

Лекс огляделся. И, конечно, не увидел ничего интересного в сплошном тумане, что его окружил. Он чуть прикрыл веки, и представил ясный и прозрачный осенний воздух. Настолько чистый, что даже горы вдалеке видны в мельчайших деталях. Даже облака у вершин исчезли, обнажая снежные шапки на самых высоких из пиков. Он открыл глаза.

Стало чуть лучше. Но никаких гор все равно не было видно и в помине. Хотя сейчас он смог разглядеть хотя бы деревья в паре десятков метров, а не только то, что стояло на расстоянии вытянутой руки.

Новый толчок боли в колене не добавил ясности сознанию. Зато у Лекса проснулось почти незнакомое для него раньше чувство ярости.

Земля вокруг содрогнулась. Кто-то, или что-то на него нападало. И хотя он не понимал, догнал ли его собственный кошмар или таящееся в глубине тумана существо имело иное происхождение, это мало что меняло. Лекс, вскормленный болью и яростью, сейчас предпочел бы сначала разобраться с врагом, и лишь после этого раскладывать по полочкам теории. Но он же был во сне?

А значит, неважно, где это существо. Важно победить его тем оружием, единственным, которое имеет смысл во сне. Он бы назвал это воображением.

***

Лекс подпрыгнул высоко в воздух, подогнул ноги и рухнул на землю коленями. И левым, и правым, хотя сейчас его волновал лишь удар по левому колену.

Боль вспыхнула в ноге маленьким взрывом, и вместе с ней пришла ярость, почти полностью прояснившая сознание. Лекс посмотрел прямо перед собой. Времени зажмуриваться у него не было, но он все же не верил, что сумеет перестроить окрестности прямо у себя на виду. Поэтому он моргнул, а не зажмурился.

Моргнул, и окружающий лес исчез, оставив за себя лишь голую выжженную пустыню. Огромное солнце, неспособное насытиться, продолжало нападать на потрескавшуюся землю. Даже через подошвы Лекс почувствовал исходящий от поверхности жар. И никакого тумана.

Лекс осмотрелся, ища хоть какие-то признаки врага, но увидел лишь белесый дым на горизонте. Дым-туман, отогнанный далеко от Лекса, но стремительно приближающийся. Пятно дыма сужалось кверху, постоянно кружило, слегка напоминая торнадо, и сокращало расстояние до добычи.

Выглядело страшновато, но, вместо того, чтобы побежать, Лекс шагнул вперед, навстречу смерчу. Моргнул.

Теперь и он, и смерч, двигались друг к другу по дну глубокого мертвого ущелья. Увильнуть здесь было невозможно. Только бежать или наступать. Лекс знал, что создал это ущелье сам, вплоть до потрескавшегося камня, которого коснулся, прежде чем вновь шагнуть вперед.

Но вот двигающийся ему навстречу смерч – его врага – он не представлял. Смерч пришел в это место сам. Кто-то иной проецировал в его мир кружащийся в сумасшедшем танце туман. Лекс шагнул еще, еще и еще, а потом побежал.

Смерч сначала тоже быстро приближался, но как только расстояние сократилось, начал притормаживать, замедляться. Пока не встал мертво на одном месте.

Лексу оставалось пробежать метров пятьдесят, чтобы столкнуться с туманом, когда тот начал отступать. Не просто улепетывать по дну ущелья, но еще и расползаться, растекаться дымчатыми ручейками. Лекс отрицательно качнул головой. Моргнул.

В саванне шел проливной дождь, нечастый желанный гость. Трава жадно впитывала каждую каплю, и далеко не каждой удавалось достичь земли. Но дождь безудержно атаковал поверхность, и защитник-трава постепенно сдавала рубеж за рубежом. Струйки тут же превращались в ручьи, ручьи – в реки, а реки – в бурлящие потоки.

Пытающаяся расползтись дымка не смогла рассредоточиться под постоянными ударами капель. Чтобы защититься, она наоборот сосредоточилась в небольшой крутящийся клубок, достигнув такой плотности, что потемнела и стала почти черной.

Похоже, враг только сейчас понял, что опасность, возможно, угрожает и ему самому.

В дождливый воздух проникло что-то вроде животного визга. Ударило по ушам, и Лекс слегка втянул голову в плечи, но продолжал приближаться.

Клубок превратился в эфемерного паука со жвалами, смотрящими в сторону мальчика. Паук прыгнул, пытаясь разом покончить со своей жертвой. Лекс моргнул.

Прямо перед ним возникла хрустальная стена, остановившая прыжок паука, так и не успевшего превратиться во что-то другое. От удара паук сначала замер, а потом медленно сполз на землю.

Лекс почти подошел к своей стене, когда паук что-то сделал. Наверное, тоже моргнул, по-своему. Не в силах убрать созданную Лексом стену, он просто переместился и оказался по другую ее сторону. Прямо перед мальчиком.

Жвала сомкнулись на его плече, почти у самого горла. Боль ничуть не походила на призрачную. Наоборот, боль чувствовалась вполне взаправду.

Лексу снова стало дурно. Сознание плыло, казалось, паук не кусает его, а высасывает из него соки, кровь, разум, душу. Душу. Ноги Лекса задрожали, и снова дало знать о себе колено.

Такой ярости мальчик не ощущал никогда в жизни. Более того, он чувствовал, что эта ярость ему не принадлежит. Что она нечто, находящееся при нем, но не имеющее с ним ничего общего. Лекс моргнул.

Мир сузился до небольшой комнаты. В той части комнаты, которую занимал паук, возникла пространственная решетка из металлических прутьев. Лекс видел даже ржавчину на некоторых из них.

А еще ему было интересно, пойдет ли из паука, неожиданно совмещенного в одной точке с прутьями, кровь.

Не пошла. Но паук снова взвыл, на этот раз не перед нападением, а перед смертью. Агонизируя, паук начал расплываться, снова возвращаться в образ тумана. Лекс моргнул.

В комнате сработала пожарная сигнализация, и жидкость начала разбрызгиваться из форсунок в потолке, заставляя гибнущего хищника оставаться в твердой форме.

Повинуясь интуиции, Лекс поднял руку и положил ладонь прямо на жвала, сжимающие его плечо.

Умирая, паук отдал что-то мальчику. Свою силу, или свою душу. Лекс не знал, что именно, но почувствовал, как трофей перелился в него, сросся с его сознанием. Лекс моргнул.

Субаху

Сияние окружало его, проникало внутрь, вызывало безудержный восторг. Он сам был источником сияния. Он, сидящий в позе лотоса, сиял, и лучи его просветления распространялись повсюду.

Но больше не происходило ничего. Субаху всмотрелся внутрь себя, и не почувствовал умиротворения. Оно было где-то близко, но не здесь. Это была не нирвана, а лишь путь к ней.

Субаху не вставал. Он знал, что его движение к цели не имеет ничего общего с физическими действиями, которые он совершит или не совершит. Важна только его сущность, его душа, стержень, который позволяет ему добиваться желаемого. Он лишь открыл глаза и осмотрелся. Весь мир вокруг заполонило сияние. Всепоглощающее.

Но сколь долго он бы ни сидел в ожидании чего-то большего, не происходило ровным счетом ничего. Что-то осталось незавершенным. Нужно было сделать что-то еще. Смыть грехи предыдущих реинкарнаций, возможно. Но он не знал, как. Длинный путь, через перерождения, его не устраивал. А коротким – его не пускали. Кто-то не пускал. Кто-то остановил его в преддверии цели. Его мир сиял.

Субаху не злился, не отчаивался, ибо знал, что лишь хладнокровие и спокойствие могут удержать его хотя бы здесь, так близко от цели. Он не мог сказать, что его душа абсолютно умиротворена, иначе нирвана уже бы приняла его.

***

Через вечность пришла боль. Странная размытая боль по всему телу, которого он вообще не должен был сейчас чувствовать. Отупляющая боль, которая не оставляла ни кусочка его тела, его мыслей и чувств без внимания. Но несильная. Словно кто-то поджарил его тело, окунул в обжигающе холодную воду вперемежку с льдинками, избил тело тяжелым молотом, дал вдохнуть ядовитые испарения, напоил отравой и брызнул в глаза кислотой. А после этого дал обезболивающее.

Так не должно было быть. Но Субаху обрадовался. Это испытание. Он пройдет это испытание, если надо, пройдет их много, но дойдет до самого конца пути. Лишь бы был путь.

Субаху закрыл глаза, ушел вглубь себя и продолжил медитацию. С болью не надо бороться. Пусть она борется сама с собой. Тогда, и только тогда, просветленный может чего-то достигнуть. Иначе, даже победив боль, он лишь будет отброшен назад, к очередной череде реинкарнаций. Пусть она победит себя сама. Дракон, кусающий свой хвост, вот как сейчас Субаху представлял эту боль.

И когда, еще одну вечность спустя, боль ушла, она оставила после себя легкий привкус воспоминания, и кусочек умиротворения. Словно кто-то, смертельно больной, умирающий, приобрел мир и покой, и отдал кусочек этого покоя юноше.

Субаху не стал отказываться. Он взял чужое умиротворение и добавил его к своему. Теперь он еще ближе к цели.

***

Следующее испытание оказалось совсем простым. Напавший на него ракшас хотел получить его душу, но не выдержал сияния, что распространял Субаху вокруг себя. Не помогло даже то, что этот ракшас принял форму огромной гремучей змеи. Субаху сожрал его греховную душу, остановив ее от дальнейшего падения в цепочке перерождений. Спас. Таким низким душам не надо перерождаться, они только добавляют свою боль и отчаяние в любой из миров, замедляя других на их пути к нирване.

Теперь Субаху ждал. Следующего испытания, наверное. Раз полное, окончательное умиротворение еще не пришло, значит, путь еще не завершен. Он не знал точно, что должен почувствовать, когда достигнет нирваны, но в обычном мире этого не знал никто, так что это его не пугало. Его вела уверенность в том, что уж что-что, а нирвану он не пропустит.

***

Хуже всего оказалось само ожидание, а не испытания. Испытания позволяли действовать, и их результаты были измеримы. Победа, еще шаг вперед, исчислимый и понятный. А вот ожидание невозможно оценить. Посчитать. Поставить на полку в качестве трофея. И никто не скажет, когда оно завершится, и завершится ли вообще. Поэтому через какое-то время каждое мгновение, каждый отдельный сегмент времени начинает казаться вечностью.

Только годами воспитанное терпение Субаху позволяло ему держаться. Долго. Сидеть и сидеть внутри сияния, пережидая вечность за вечностью, глотая их не пережевывая.

Пока он, наконец, не понял, что само ожидание и есть главное испытание, которое он должен пройти. И значит, если понадобится, он будет сидеть здесь бесконечно.

***

Монах был похож на него. Только постарше, хоть и ненамного. Может, лет тридцать.

Гость сидел напротив лицом к нему в такой же позе для медитации. Но Субаху с удивлением, смешанным с удовлетворением, отметил, что сияние вокруг незнакомца значительно слабее, чем его. Да что там – сияния гостя почти и не было видно в ослепительном блеске того света, что излучал Субаху.

Гость молчал. Субаху молчал тоже, уж терпения ему было не занимать. Через какое-то время ему подумалось, что гость-монах – лишь какое-то отражение его самого, странно извращенное и состарившееся. Не внешность – их души были схожи. Терпеливые, целеустремленные и способные ждать.

– Ты пошел ложным путем, юноша, – бесстрастно произнес монах. Без предисловия, даже без вдоха перед первыми словами. Так неожиданно, что Субаху мысленно вздрогнул. Но лишь мысленно. – Путем, который приведет тебя в тупик. Здесь нет ничего, и здесь точно нет мира, который ты ищешь.

Субаху задумчиво смотрел на гостя. Тот лгал, это юноша видел кристально ясно. Он не мог пойти по ложному пути, потому что это был единственный путь. Но зачем он лгал? Что за новое испытание уготовано ему для очищения?

– Кто ты? – спросил Субаху.

– Я – такой же, как ты, – монах говорил негромко, но при этом так пристально смотрел в глаза юноши, что Субаху начал чувствовать физический дискомфорт. – Тоже ушел в транс, давным-давно, надеясь достичь нирваны. Но оказался лишь здесь. И понял истину слишком поздно.

– Расскажи мне истину, – попросил Субаху. Знания никогда не вредили. Хотя это могли быть и не знания, а лишь ложь, завернутая в личину правды. Но Субаху, в своем сиянии, в своем спокойствии и с мощью, доставшейся от недавно поглощенного ракшаса, точно знал, что сумеет отличить ложь от правды.

– Истина в том, что это место не является нирваной. И это даже не дорога в сторону цели. Это лишь тупик для заблудших. Чем дольше ты здесь будешь находиться, тем меньше шансов у тебя вернуться и начать все заново. Я пришел, чтобы помочь тебе. Если еще не слишком поздно, то тебе надо вернуться в свое физическое тело. Пробудешь здесь еще – не сумеешь возвратиться никогда. Субаху улыбнулся безмятежной улыбкой Будды.

Эта ложь обладала красотой и правдоподобием. Она складно задумывалась, но ложь есть ложь. Не может быть тупиков на единственном из возможных путей. Могут быть лишь преграды.

Так что – всего лишь еще одно испытание. Субаху был ему рад. Испытание заблудшей душой. Душа этого монаха, потерявшегося на пути, искушает его. Заставляет вернуться, насладиться присутствием в физическом теле.

Субаху даже думал, что монах и не знает правды. Что истинно верит словам, которые произносит. Просто его поставили на его пути, чтобы испытать.

Что же, Субаху не должен жалеть сил, чтобы помочь страждущим и заблудшим.

– Это не истина. Это лишь то, что тебе кажется ею. Истина же в том, что ты просто где-то свернул не туда. Как ни странно, монах улыбнулся.

– Я был таким же упрямым, как и ты, когда-то. – Кивнул он. – Это не помогло мне. Мое упрямство лишь сделало невозможным мое возвращение, вот и все. Ты твердо решил остаться здесь? В этом ложном мире? Субаху улыбнулся в ответ. И его улыбка ответила сама за себя.

Монах чуть шевельнулся. Пожал плечами, совсем слегка, незаметно – если бы до этого он не сидел абсолютно неподвижно. Сказал:

– Знаешь, как сложно жить в этом мире? Как тяжело постоянно защищаться от тварей, которые все время пытаются добраться до твоего разума и до твоей души? На это требуется много сил, потому что лишь сильные в этом мире способны выжить.

Монах чуть наклонился вперед. И до этого он смотрел Субаху прямо в глаза, но теперь его взгляд стал острым, колючим, проникающим.

– Но эта сила здесь приходит только тогда, когда ты поглощаешь чужие души. И раз уж ты все равно решил здесь сдохнуть, то почему бы тебе не отдать свою душу мне? Мне пригодится лишний инструмент для выживания.

Субаху почувствовал, как взгляд монаха забрался куда-то в глубину его души, и ворочается там, по-хозяйски, словно в их схватке все давно решено. Словно никакой схватки не будет, и Субаху лишь осталось исполнить последнюю роль – отдать монаху его трофей.

Только это никак не соотносилось с правдой. Снова ложь. Заблудшая душа, оказывается, была не просто испытанием веры, но вновь – и испытанием силы в том числе. Что ж, испытаний Субаху не боялся. Он изгнал взгляд монаха из своей души и атаковал сам.

Сияние вокруг них сделалось еще ярче, нестерпимо, настолько, что его враг начал жмуриться. Но продолжал сопротивляться. Между двумя монахами возник мглистый барьер, сдерживающий нападение Субаху. А из-за спины сидящего врага, до сей поры прячущиеся там, встали по обеим сторонам двое воинов.

Встали и тут же ступили вперед, занося мечи. Субаху и не знал, что так можно.

Но это было ничто, пустышки. В преддверии нирваны материальные символы не могут иметь значения, поэтому на них можно просто не обращать внимания. Субаху продолжал нападать на врага, стараясь сломить его сопротивление.

Первый воин занес меч, и Субаху не смог сдержаться – инстинктивно отклонился, чтобы избежать удара. Поэтому лезвие лишь задело его, краем, вспоров одежду и оставив неглубокую рану на груди.

Кровь в окружающем их сиянии казалась неестественно красной, чужеродной, не принадлежащей этому месту.

Субаху не ожидал, что пустышки могут что-то сделать, кроме того, как испугать его. А оказывается, они могли ранить. Физически.

Ему пришлось отвлечься и посмотреть на воинов. В конце концов, раз они настолько материальны в этом мире, то их тоже можно использовать. Воля – вот главное. Воины сначала остановились. Потом повернулись и направили мечи в сторону своего прежнего хозяина.

– Как… ты… узнал? – пораженно спросил монах, с трудом сдерживая атаки Субаху на его разум.

– Испытания плотью давно закончились. В преддверие нирваны могут быть лишь испытания духа. – Субаху был спокоен. Даже тогда, когда воины кромсали тело его врага на куски, а сила уничтоженного врага мягко переливалась к нему.

Странно было то, что заблудший монах был, наверное, значительно сильнее его. Субаху это почувствовал, когда начал буквально захлебываться полученной мощью. И это еще раз доказывало, что здесь главное – не просто сила, но и вера. Воля. Чистота души.

***

В темной пещере, камни которой начали постепенно забывать, что такое свет, на теле неподвижного Субаху возникла рана. С рассеченного плеча вытекло несколько капель крови, но рана тут же, почти моментально, зажила, оставив на коже лишь легкий, почти незаметный след.

Впрочем, в темноте этого никто не увидел. Некому было это видеть, даже если бы в пещере нашелся свет.

Павел

Это было знакомо.

Цветные пятна рассыпались повсюду, кружились, сталкивались между собой, создавая причудливые комбинации новых, несуществующих цветов. Только не очень-то они нравились Павлу. По его понятиям, все это слишком уж аляповато. Один из недостатков наркотика – всего сразу становится чересчур.

Сколько ему придется терпеть это раздражающее безумие цветов? Час? Доза оказалась слишком уж велика, может и больше. Может и всю ночь. Отпустит лишь под утро, такое тоже бывало. Главное, чтобы отпустило. Надежда только на качество товара.

И что, так все это время и видеть цветные пятна? Скучно. Банально и невесело.

Павел покачал головой, и пятна начала плавать в ускоренном темпе, взболтанные этим движением. Они пестрели с такой силой, что Павел, сколько ни пытался, не мог разглядеть свою комнату, не мог разглядеть вообще ничего, кроме этих пятен. Тогда он прикрыл глаза.

Свистопляска цвета чуть унялась, хоть и несильно. Пятна проникали даже сквозь веки, дотягивались прямо до мозга, и отнюдь не желали отставать.

«Но это же всего лишь глюки, – подумал Павел, – с ними наверняка можно справиться».

И Павел представил себе вместо кучи цветных кругов, полос и обрывков комнату у себя дома, абсолютно серую, блеклую. Открыл глаза. Так значительно лучше.

Он, наконец, увидел комнату, правда, почему-то она стала совсем серой, с такой характерной синевой, словно в фильмах. Этот цвет совершенно не подходил для его жилища, но ему он нравился сейчас значительно больше, чем чехарда глюка.

Павел поднялся с кровати. Выходить из комнаты сейчас не стоило – можно ненароком нарваться на кого-нибудь из прислуги, а это было чревато докладом отцу. Честно говоря, Павел удивился, насколько трезво он мыслил. Эта партия товара просто шикарна. Надо будет прикупить именно из нее еще, прикупить и припрятать, потому что далеко не всегда можно найти такое качество, независимо от цены.

Павел крутанулся, и комната, как раньше пятна, поплыла. Но теперь его это не страшило – однообразный серый цвет совершенно не мешал ему, не раздражал. А то, что предметы слегка двигались, когда он пытался сфокусировать на них свой взгляд – так в этом он не находил ничего страшного. В конце концов, для того он и принял, чтобы слегка повеселиться.

Тогда Павел решил почитать. Сложно было обосновать такое странное решение, но почему нет. Это должно быть весело – читать под кайфом. Некоторые, говорят, даже готовятся к экзаменам в таком состоянии – и ничего, сдают.

Он открыл первую попавшуюся книгу и задумался. Казалось, что страница заполнена текстом, но как только он пытался сфокусировать свой взгляд на словах, на буквах, так все сразу расплывалось. Павел захлопнул книгу и посмотрел на обложку. «Лев Толстой». «Война и мир».

Чего, собственно, он схватил именно эту книгу, он так и не понял. Хотя, книг у него в комнате вообще было не особенно много. Мало, прямо скажем. Только несколько ультрамодных современных авторов в мягких обложках, да остатки от школьного чтения. Те, что он не успел выкинуть.

Ну ладно, Толстой так Толстой. Он там даже какой-то отрывок учил, ближе к середине, во второй части… или книге… Все-таки, хороший товар, но сосредоточиться крайне сложно.

Павел вновь открыл книгу, где-то на той самой середине – и (как удачно!) попал ровно на тот отрывок, который не так давно ему пришлось зубрить. И как-то и буквы сразу стали расплываться меньше, словно поняв, что это бесперспективно.

«На краю дороги стоял дуб. Кажется, он был раз в десять старше берез, из которых состоял остальной лес. Это был огромный дуб, в два обхвата и с обломанными, давным-давно, суками и корой, заросшей болячками…»

Павел сморгнул. Закрыл книгу и вновь посмотрел на обложку. Да, именно по ней он и зубрил. Потому она сразу и открылась на том месте, на котором только и открывалась раньше. Конечно же, он не был столь глуп, чтобы читать ее всю. Зачем, когда достаточно качнуть реферат из сети, вызубрить один отрывок, ну и, если уж совсем прижмет, прочитать дайджест – краткое содержание книги. Даже комиксы есть. Хотя по этой книге и комиксы были скучные донельзя.

Но что-то не то. «Кажется, он был раз в десять старше берез» или «кажется, он был в десять раз старше берез…»? Он не помнил. Нет, наверное, все-таки второй вариант.

Павел снова открыл книгу на том месте, где заложил палец: «Кажется, он был в десять раз старше берез…». Но он только что прочитал другое? Теперь правильно? Нет, опять не то.

И почему «кажется»? Предложение начиналось с «вероятно». Теперь он вспомнил, он еще ошибся, когда декламировал отрывок перед классом и учитель его поправил. Или наоборот? Или от тогда сказал «вероятно», а учитель поправил на «кажется»? И что там потом говорил Андрей?

Белиберда. Он отшвырнул книгу в сторону. Похоже, накрыло его так капитально, что читать бесполезно. Да и, собственно, не Толстого же читать.

Пока он забавлялся чтением, комната приобрела окраску, больше похожую на естественную. «Наверное, начало отпускать», – подумал Павел и взялся за пульт. Сначала он сделал потише звук, вообще его выключил. Все-таки время сейчас уже недетское, а после экспериментов с книгой он абсолютно разуверился в правильности своего восприятия действительности. Не хотелось, чтобы телевизор орал что есть мочи, а ему казалось, что царит тишина.

Но только все каналы пустовали. Серая рябь везде. Иногда, когда он переключал на новый канал, ему казалось, как что-то появляется на экране, идет передача, но стоило приглядеться, и тут же обнаруживалось, что это ему только мерещится – последствие приема наркотиков, а на самом же деле – лишь мелкие серые полоски на сером фоне. Наверное, придется все-таки выйти.

Сна было ни в одном глазу, а сидеть в комнате, где абсолютно нечем заняться, он не собирался. Если пройти аккуратно, то можно добраться до гаража, взять тачку и рвануть куда-нибудь, где побольше народу. Единственное, что его забавляло и вдохновляло всегда, – это общение с людьми. Манипуляция, взятие их под контроль, так, что они сами того не замечают. Хоп – и мужчины готовы драться по твоему приказу, а женщины ложиться в постель по твоей «просьбе».

Конечно, мастерства он в этом еще не достиг, но это было даже хорошо. Когда есть к чему стремиться, то занятие не может наскучить.

Он почти не смотрел по сторонам, когда шел по дому. Скорее, прислушивался, стараясь не нарваться на кого-нибудь ненужного. Лишь когда за ним закрылась дверь в гараж, Павел задумался, почему во всем доме темно и не горят, как обычно, ночники. Мать всегда заставляла прислугу оставлять ночники в коридорах, чтобы ей не было страшно.

Павел попытался вспомнить, горели ли они сейчас, и не смог. Но возвращаться и проверять он точно не собирался.

Вместо этого он подошел к своей простенькой «тт»-шке, и открыл дверь с водительской стороны. Давно просил отца купить ему новую, но тот все только качал головой. Неважно. Зато у этой было триста сорок лошадей, что с лихвой компенсировало то, что модель слегка вышла из моды.

Сел. Машина не заводилась. Он попробовал снова, ему даже почудился звук стартера, пытающегося разбудить двигатель, всех тех три с лишним сотни усредненных коней, но это было бесполезно.

Павел вышел из машины обратно, не сумев сдержаться, с грохотом захлопнул дверь и посмотрел вокруг. Отец что, сломал машину, чтобы он не уехал куда ночью? Да отцу всегда было на это наплевать. Она сломалась сама? Но все было нормально только сегодня днем. Ничто не предвещало поломки. Черте что. Павел вышел из гаража, но не в дом, а на улицу.

Что-то ему не нравилось. Глюки глюками, но вид вокруг дома был какой-то странный. Павел оглядывался вновь и вновь, пытаясь понять, что не так. Те места на участке вокруг дома, которые он помнил хорошо – выглядели также как и всегда. Ну или почти также, даже в этом он сейчас не был уверен. Но все остальное – расплывалось. Он не мог сказать, что не так – но окрестности не выглядели правдоподобно. Как тот толстовский дуб с березами. То, что он помнил хорошо – было более или менее естественно, а все остальное казалось фальшивым.

Таких глюков у него точно раньше не было. И вообще, он начал сомневаться, что это простое следствие наркотика. Выглядело так, что кто-то пытается взять из его сознания вид окрестностей и создать этот вид вокруг. Но проблема была в том, что Павел никогда особенно не присматривался к деталям. Просто знал, что они должны быть, но не запоминал. И все то, что он пропускал – сейчас отсутствовало. Он оказался где-то еще.

***

Может, его сознание и замутнено наркотиком, но наркотик не сделал его в одночасье идиотом. Что это, похищение? Ему тайком усыпили, вывезли в новое место и проводят на нем эксперименты? Но кому и зачем? Отец, конечно, богат, но не настолько, чтобы заниматься с его сыном подобными глупостями. Деньги отца могли обосновать обыденное похищение, но не сложные, явно высокотехнологичные эксперименты с замещением всей действительности.

Да и нет таких технологий. Чтобы он видел машину, трогал машину, даже – когда принюхался – чувствовал запах кожи сидений, но, при этом, машина оказалась ненастоящей. Если и есть нечто подобное, то не на Земле. Инопланетяне?

Павел всегда был честен с самим собой. Это безусловное требование к будущему лидеру. Если будешь врать самому себе, обольщаться, то много не добьешься. Так вот, он честно мог сказать, что он эгоист. Меньше всего его волновали окружающие его люди. Нет, вот здоровье отца его волновало, конечно, – но больше с точки зрения надежности и наличия денег, а не какой-то там сыновьей любви. Он эгоист, да, но при этом он не был эгоцентристом. И в принципе, точно знал, что мир вполне будет крутиться дальше, участвует он в этом движении или нет. Никто не будет бегать вокруг него, никто не будет создавать ему поклонников, подчиненных, сторонников. Все, чего он добьется, возникнет не потому, что так и должно быть, а потому… что он этого добьется.

И с этой позиции поверить, что именно его, его одного сдернули с кровати инопланетяне, казалось еще сложнее. Как-то в его практичный в целом ум также не укладывались идеи глобального вторжения.

Его текущая ситуация все-таки была обыденней. Инопланетяне не причем, есть более очевидные ответы. Допустим, все-таки наркотик.

Сделавший его сон, его грезу настолько реальной, что она перестала отличаться от реальности. Вот только ему не хватало памяти, воображения, цепкости к внешним деталям, чтобы воссоздать все в точности. Что ж, это легко было проверить.

Павел закрыл глаза, представил, что прямо перед ним стоит кресло. Старое красно-коричневое кожаное кресло, шикарное, огромное и солидное. Представив все это себе хорошенько, он открыл глаза.

Подошел. Сел. Удобно, если не считать, что это кресло, в отличие от отцовского, не качалось. Хорошая греза. Приятная и управляемая. Очень удобно, только слишком безлюдно. Все-таки надо прикупить товара, наверное, даже собрать денег и выкупить всю партию. Тут можно очень приятно проводить время.

Павел огляделся и приготовился представить себе все остальное. Окружение. Абсолютно новый мир вокруг себя. И в этот момент пришла боль.

Глава 4

Павел

Павел справился с болью, хотя она почти поглотила его. Его удивило то, что непохожа была эта боль на действие наркотика, совсем. Ни малейшего, самого отдаленного напоминания. Если бы он задался вопросом сравнения, то больше всего ощущения походили на то, что его сжигают живьем, одновременно пытаясь задушить, может быть – отравить дымом.

А еще ему казалось, что специально для этой процедуры его размножили, положили в каждую копию полную порцию боли, более чем достаточную на целого человека, и после этого сложили все копии обратно в одно место – в единого и неделимого Павла. Только для того, чтобы многократно увеличить конечный эффект.

Но он справился. Справился и даже что-то получил взамен. Приз. Несколько новых, хоть и похожих одно на другое, ощущений, чувств, которых раньше был лишен. Ярости, злости, отчаяния, сожаления, смешанного с все той же яростью.

Затем он сожрал паразита. Глупое животное пришло к нему, приняв обличье черного молчаливого рыцаря, прямо как в недавно виденном им фильме. Но оно оставалось животным, это чувствовалось и по его повадкам, и по глупой попытке использовать его собственные образы для нападения. Глаза, горящие красным огнем, – это может быть смешно, но уж точно не страшно.

Зато паразит добавил ему сил. Помог очиститься от того, что Павел считал дурманом, навеянным наркотиком, хотя сейчас начинал сомневаться в первопричинах этой неясности своих мыслей.

Справедливо решив, что раз пришел один паразит, то придут и другие, он сидел на все том же кресле и ждал новых. Если таковы здесь правила – то он будет уничтожать всех тварей, решивших полакомиться его разумом. Или душой? Или всего лишь его грезами?

Вот этого Павел не знал. Но так как спросить об этом сейчас никого не представлялось возможным, он и не задумывался лишний раз на тему того, что именно, какая часть него самого находится в этом мире.

***

Вместо паразита пришла девушка. Впрочем, он и ее принял сначала за паразита – она была слишком уж красива. Черные вьющиеся волосы опускались почти до поясницы, бедра соблазнительно покачивались при ее приближении, а ступни находили неуловимо точные места, встав на которые, тело девушки каждый раз выделялось максимально привлекательным образом. А еще она оказалась почти и неодета. Пара легких тряпочек на бедрах и груди чем-то напоминала купальник, наиболее выгодный его вариант. Верхней тряпочке было что прикрывать, надо сказать. Павел относился к женщинам достаточно равнодушно, как к материалу для своего совершенствования, не более. Может быть, именно поэтому пользовался со стороны слабого пола повышенным вниманием.

Но даже он мог сказать, что подобной у него не было. Слишком хороша, слишком соблазнительна. Поэтому он и принял ее сначала за нового хищника.

Но девушка не походила ни на кого из его знакомых, или красавиц с экранов, и только это остановило его от немедленной атаки.

– Меня зовут Валерия, – голос у гостьи был под стать телу, от одного бархатистого журчания низкого, грудного звука мысли постепенно растворялись и трансформировались в желание поскорее уложить ее в постель.

Павел слегка забылся и слишком ярко себе это представил. Слишком для того места, в котором находился. Сбоку от кресла, прямо на глазах у девушки, появилась та самая постель. Тяжелая, с кованым изголовьем, такого королевского размера, который обычно бывал в номерах родителей в отелях, когда он куда-нибудь с ними ездил. Валерия запрокинула голову и расхохоталась.

Ему определенно нравилась своя собственная фантазия. Если он способен представить подобную девушку наяву, то в этом мире он должен пойти далеко.

То, что Валерия не была очередным паразитом, казалось очевидным. Но и в ее реальность Павел пока что не верил.

Впрочем, это отнюдь не останавливало его от того, чтобы попользоваться с ней постелью, раз уж он так удачно представил себе и то, и другое.

***

И тем не менее, его фантазия попыталась его убить.

Наверное, только это и заставило его поверить, что красавица не является плодом его воображения.

После чудесного и замысловатого секса, которым они занимались достаточно долго, Павел почувствовал себя дурно. Сознание размывалось, снова вспомнилось, что проходом в этот мир для него стали наркотики, и, хотя боли на этот раз не было, он чувствовал, что близок к смерти.

А красавица лишь томно смотрела на него, слегка улыбаясь, и даже не пыталась остановить сложные, похожие на восьмерку движения бедрами. Его начала бить судорога, но она не останавливалась. Лишь в глазах ее появилось легкое любопытство, желание почувствовать, пережить его смерть вместе с ним.

Он еще подумал, получит ли оргазм в последний момент, но в этот момент пришла ярость. Ярость, злость, отчаяние и сожаление, смешанное все с той же яростью. Первые его приобретения в этом мире. Сознание прояснилось, и он отбросил Валерию в сторону, так что она полетела прочь с кровати, ударилась и замерла, постанывая.

– Стерва, – прошипел он.

– Извини, любимый, – она подняла руки, выставив ладони, защищаясь.

Она не напрасно боялась продолжения. Павел подскочил поближе и пнул ее что есть мочи, попав частично в предплечье, частично куда-то в район почек. Девушка вскрикнула.

– Прости, я же сказала, прости! – Девушка пыталась отползти, но Павел шел к ней вплотную, примеряясь для нового удара. Еще не ушедшая вглубь злость, и собственное чувство самосохранения требовали убить тварь. И именно это он и собирался сделать. Только медленно, так, чтобы она вполне почувствовала, что умирает.

– Тут иначе не выжить! – девушка перестала отползать и съежилась, получив еще один пинок, на этот раз по голове. – Только те, у кого достаточно сил сопротивляться, могут здесь выжить! А откуда мне еще взять эти силы?

Лидерство – непростое качество. Оно требует сосредоточенности. Дисциплины. И временами – жестокости. Оно требует изощренности и постоянных компромиссов. Умения привлекать на свою сторону даже врагов.

А самое главное – оно требует людей, которые готовы бы были встать под твои знамена. В этом мире все могло сложиться даже веселее, чем он думал вначале.

– Вставай. – Приказал Павел. Именно приказал, ибо имея некоторый опыт, он уже раз и навсегда понял, как себя вести с этой потаскухой.

Валерия поднялась. Павел молча, без предупреждения ударил ее снова, на этот раз кулаком в лицо, и, когда она упала, добавил ногой. Наверное, последний удар был уже лишним, но остатки ярости слегка мешали ему действовать абсолютно правильно, выверено, как требовал только что появившийся у него план.

– Еще раз попробуешь меня обмануть, предать меня, слукавить, и я тебя убью. – Спокойно, даже слегка равнодушно заключил он свой урок. – Веришь?

Девушка мелко закивала, дрожа всем телом. И именно это кивание, абсолютно неженственное, отвратительно несексуальное, убедило Павла, что теперь она точно поверила. Так что последний пинок, может быть, не был таким уж и лишним. Павел кивнул. Пришла пора пряника:

– А теперь вставай и расскажи мне об этом мире все. Будешь меня слушаться, и больше тебя здесь никто не обидит. Никто и никогда. И не реви, красавица, все самое плохое у тебя теперь позади.

Лекс

Лекс наслаждался.

Нападение паука-тумана его насторожило. Что же это за мир такой, где тебя постоянно обрабатывают болью, насылают врагов, душат? Опасный мир, судя по всему. Но пока он бился с пауком, много возможностей этого места стало ему понятней. Окружающее стало управляемей.

Тем более что уничтоженный нападающий действительно прибавил ему сил. Нет, сила – неверное слово. Не физическая сила, по крайней мере. Скорее – какая-то ясность в сознании. Словно чуть ушла, растворилась, поредела дымка, окружавшая его доселе и мешающая ему думать. Ушла не полностью, но видно ему стало лучше.

А так больше, вроде бы, на него пока никто нападать не собирался, то Лекс наслаждался. Созиданием.

Акрил быстро сохнет и требует точности в каждом движении. Но зато позволяет порой создать кое-какие вещи, которые возможно выразить лишь на нем. Профессиональные графические пакеты для компьютера подошли к тому, что нужно было Лексу, ближе всего, но и они оставались безнадежно далеки от возможностей этого мира. От его возможностей в этом мире.

Он стоял на балконе небольшого приземистого замка, построенного на таком же коренастом сплюснутом холме. А вокруг был степь – без видимого конца, трава, подгоняемая ветром, устремлялась за горизонт, и только ей удавалось узнать, что там, за краем земли.

Но степная трава использовалась Лексом всего лишь как чистый холст. Просто сначала ему хотелось до конца разобраться с замком.

Теперь, когда рыцарское гнездо было более или менее завершено, пришла пора переходить к окрестностям.

Горизонт поднялся, превращаясь в заснеженные пики непроходимых гор. В предгорье, ближе к замку, холмы наталкивались друг на друга, зеленели, желтели, краснели, то исчезали, то появлялись в другом месте.

Лекс еще не знал, как все должно выглядеть в конце, поэтому не стеснялся экспериментировать. Почему бы и нет – когда под рукой у него обнаружился подобный инструментарий?

Он моргал часто-часто, что уже и сам не замечал, что его веки закрываются на микросекунды. Это происходило так быстро, что для него окрестности менялись прямо на глазах.

Вид должен быть идеален. Существенно усложняло его работу то, что в отличие от холста, здесь красота и пропорции должны были соблюдаться не только в тот момент, когда он стоял именно в этой точке, но и в любом другом случае. Если ему захочется спуститься с балкона вниз, на откинутый через замковый ров мост. Вздумается подняться на один из холмов. Пройтись вдоль далеких снегов, очерчивающих голые скалы.

По скалам, почти отвесно вниз, струилась ледниковая вода. Лекс не видел этого отсюда, но чувствовал внутренним взором, что это так. Представлял, хотя находился слишком далеко от ледников. И как только он представлял это достаточно четко, то мог быть уверен – проверять, что так оно и будет, не придется.

Множество маленьких горных водопадов передавали талую воду ниже, в ущелья. Там она собиралась в громкие горные ручьи, выбирающие витиеватые пути вниз, в предгорье.

Река, объединившая всю воду с гор, сначала мелькала между холмами, появляясь на виду лишь иногда. Затем разливалась в долине, рассекая ее на две, почти равные половины. Огибала замок с обеих сторон, щедро заполняя водой крепостной ров, и текла дальше, к выходу из долины, вниз, на плоскогорье.

Там, внизу, Лекс пока оставил обычный лес. Осенний. Он вновь остановился на осени, позволяющей ему использовать сразу много красок. Как бы ни прививали ему любовь к чистым цветам, он все еще предпочитал разнообразие. А если он способен удержать все эти цвета в памяти, воссоздать, моментально затвердить, словно используя акрил, а не масло, то почему он должен был себе отказывать?

***

Чужого в своей долине он почувствовал сразу. Теперь, когда это была его долина, его горы и его река. Ничто внешнее, не принадлежащее этой долине, не могло появиться на его территории незамеченным. Но дергаться Лекс не стал.

Чужой шел пешком, шел издалека, от самого входа в долину со стороны предгорий. Гостью, если это был гость, предстояла многочасовая прогулка. А у Лекса на это время нашлось еще множество занятий.

Он отложил свои творения лишь через пару часов. Теперь небо над долиной хвасталось красивыми кучевыми облаками, сбивающимися в небольшое стадо около горных пиков. А у опущенного моста через ров, с внешней стороны и чуть сбоку, вырос развесистый дуб. Старый. Сложнее всего было сделать его старым. Именно у него гость и застрял.

Лекс стоял на крепостной стене, над воротами, думая, чем встречать незнакомца – кипящим маслом со стен или распростертыми объятиями. Но тот и не собирался заходить. Как только он увидел дуб, то остался у него.

Когда мужчина начал обходить дуб в третий раз, все время по часовой стрелке, Лекс не выдержал и спустился, чтобы выйти ему навстречу.

– Это чудесно, – незнакомец поглаживал кору дуба, и сказал это, даже не поворачиваясь в сторону Лекса, лишь услышав его шаги по мосту. – Ты даже не представляешь, каким даром, каким чудесным даром ты обладаешь.

– Вы кто? – спросил, наконец, Лекс.

В принципе, ему нравился мир, в который он попал, ударившись затылком. Но он как-то и подумать не мог, что в нем есть кто-то, кроме него самого. Этого мужчину он не создавал, не представлял, да и вообще он чувствовал его независимость и чужеродность относительно его творений. Это был человек, настоящий, а никакая не выдумка.

– Вас тоже ударили по голове? Или как вы здесь оказались? – уточнил свой вопрос Лекс.

***

Мужчина расхохотался:

– А тебя, видимо, ударили? Меня зовут Михаил. Можно без отчества, какие уж тут отчества. Прежде чем рассказать тебе, чем и по какой части тела меня ударили, можно спросить – как ты сумел создать это дерево? Лекс недоуменно пожал плечами, посмотрел на дуб, потом обратно на гостя.

– А в чем проблемы? Это запрещено? Я думал, раз здесь можно создавать все прямо из воздуха, то почему бы и не этим и не позаниматься. Просто… нарисовал.

– Просто нарисовал! Это великолепно! – Мужчина пошел вокруг ствола, касаясь коры кончиками пальцев и глядя вверх, на крону. – Просто великолепно!

Лекс молчал, терпеливо ожидая продолжения. Его отца тоже иногда так же заносило, и в эти мгновения бесполезно было что-то спрашивать, пытаться привлечь внимание, общаться. Когда это состояние у родителя наступало, нужно было просто дождаться, когда оно закончиться. Все, других рецептов не существовало. Из легальных, по крайней мере. А так – мысли использовать удар сковородкой по лбу иногда возникали даже у Лекса.

– Каждый лист! А цвета-то какие! И ветки, все подробно, в деталях!

Лекс только сейчас увидел, что мужчина совсем тощий. Это слегка скрывали просторные джинсы и серая непритязательная футболка на размер больше нужного, но когда Михаил двигался, его тощие руки, худая шея и впалый живот становились центром композиции.

Лекс задал себе вопрос, похудел ли мужчина так в этом мире, или просто пришел сюда уже дистрофиком. Решил, что все-таки пришел, непохоже было, что в этом мире вопрос еды был хоть до какой-то степени актуален. Наконец, гость закончил осмотр.

– Это лучший дуб, что я видел в жизни, – признался он, вернув свое внимание к Лексу. – Можно я его возьму?

– Да берите, – пожал плечами мальчик. – Я еще один нарисую.

– Что? – недоуменно воззрился Михаил. – А-а, нет, так здесь не забирают. Я постараюсь запомнить, как он выглядит, и воссоздам у себя. Копию сделаю. Так, может и не выйдет, но раз уж теперь есть вид оригинала и время присмотреться, то становится значительно легче. Ну, или ты как-нибудь в гости заглянешь, подаришь мне дуб…

Михаил покраснел, словно сказав что-то неприличное. Помолчал, сглотнул и поправился:

– Но в гости здесь ходить опасно. Это я не подумал. В гостях выжить сложнее намного, чем на своей территории.

– Выжить? – Вопросов у Лекса было значительно больше, чем возможности их задать. – Почему ты тогда пришел в гости?

– Ну да, выжить, – беззаботно отмахнулся Михаил. – А я рискую появляться в гостях только у таких, как ты – совсем еще слабеньких. Хотя, подумай я напасть, мне бы пришлось нелегко, но некий паритет все же есть.

– На меня тут напал…, – вспомнил Лекс про вихрь, – то ли туман, то ли торнадо. И это правило его не остановило.

– А… – снова махнул рукой Михаил, – это пожиратели душ. Видя ошарашенное лицо Лекса, мужчина сказал:

– Давай я тебе расскажу по порядку. А то только окончательно все запутаю. Собственно, ради этого я и пришел. Как тебя зовут?

– Лекс. – Мальчик решил, что ему лучше сесть, и уселся прямо на желтеющую траву, прислонившись к стволу дуба. Мужчина тут же присоединился, выбрав свою позицию так, чтобы можно было любоваться горами.

– Так вот, Лекс. Мы приходим в этом мир с болью…

Фраза должна была вызвать у Лекса некую ассоциацию, потому что Михаил сделал намеренную паузу, и взглянул на мальчика, ожидая его реакции. Когда ее не последовало, мужчина улыбнулся:

– Все время забываю сделать скидку на возраст. Знаешь, обычно мне встречаются люди постарше. Здесь всегда так, легче встретиться с похожим, подобным тебе. Но по порядку…

– Это мир сложен. Я бы даже сказал – запутан до невозможности. Поэтому позволь я внесу во все происходящее вокруг некую схему, чтобы тебе было легче понять основы. Этот мир, конечно, сплошное воображение, но нам это не мешает разложить все по полочкам. На то мы и люди. Особенно, когда мир слишком сложен, чтобы осознать его разом. Мы раскладываем его на настолько простые составляющие, что даже самим стыдно. Итак: как мы здесь появляемся, какие твари и люди населяют этот мир, и что здесь важно. Не просто важно, а важно для выживания.

Только начав говорить, Михаил забыл о красотах вокруг, поднялся с земли и начал прохаживаться перед Лексом. Туда и обратно, туда и обратно, не останавливаясь, без пауз, лишь задерживаясь каждый раз ровно на одно мгновение перед тем, как развернуться и пойти в обратную сторону.

– А то знаешь, ты как будто завернул за угол – а там, опля, целый новый мир. Любого с толку собьет. Меня в свое время сбило. Но я успел разобраться. Повезло. Вообще-то эта реальность такая клоака, по сравнению с которой Земля может показаться раем. Здесь собрались мечты убийц, фантазии насильников, боль и ярость умирающих праведников, и несбывшиеся надежды на встречу с богом. Это – величайшее поле битвы, которое не найти более нигде.

Лекс кивнул. Пока что об обещанной упорядоченной лекции речи явно не шло. Хотя говорить Михаил умел, можно было заслушаться.

Словно почувствовав мысль мальчика, Михаил замер на полушаге, сделал паузу, развернулся чуть раньше, чем делал до этого, и пошел в обратную сторону:

Так вот. Появиться здесь можно, сохранив полноценный разум, тремя способами. Первое: остаться без сознания на очень длительный срок. Это, мне кажется, мой случай, хотя я не уверен. В нашем родном мире этот метод, конечно, приятного с собой не несет, но здесь он один из самых лучших. Потому что ты оказываешься здесь надолго и очень осмысленно.

– Наверное, – вклинился Лекс, – и я так попал. Ударился затылком. А в том мире, в нашем, я уже умер?

– Нет, – замотал головой Михаил, – нет и нет. В этом и проблема. Умирая в том мире, ты гибнешь и здесь. Сто процентов. Ни малейшего шанса на выживание. Поэтому раньше этот мир и не был заселен. Почти. Сейчас пациентов в коме могут держать живыми годами, и это позволяет нам хранить надежду.

– А можно вернуться? – Мгновением раньше этот вопрос не интересовал Лекса совершенно. Он вообще мало задумывался, жив ли он еще или нет. Его слишком сильно поглотили текущие занятия – схватки и создание этой долины. Но, как только гость направил его мысли в это русло, он сразу вспомнил о родителях.

– Не перебивай, говорю. Можно. Из комы же возвращаются иногда. Вопрос, сумеешь ли ты это сделать. Не перебивай. Второй путь – это транс. Древнейшая цивилизация знала, что делает – индусы попадали сюда еще века назад, и постепенно накапливали здесь осознанные знания о правилах этого мира. Они сотни раз терялись, уничтожались вместе со смертью их владельцев или возвращением их в реальность, но постепенно все равно росли.

– А…. – Лекс не успел ничего спросить, потому что Михаил предупреждающе поднял руку.

– Нет. Если ты возвращаешься в реальность, то ничего не помнишь. Также как после сна. Обрывки, тени воспоминаний, сны, не более того. И третий путь, появившийся давно, но лишь недавно люди, пришедшие сюда этим путем, заполонили все вокруг – это наркотики. Самый легкий и короткий путь. И, понятно, самый скоротечный. Даже такие как мы с тобой коматозники живут дольше. Через наркотики сюда приходят лишь набегами, на время, как и спящие. Но, в отличие от спящих, сюда попадает полноценная личность.

– А если заснуть?

– А если заснуть, то сюда попадает не человек, а лишь его сон. Это сложно объяснить, но очень легко почувствовать. Когда ты встретишь сон – ты поймешь. Он может даже говорить, крайне редко, но бывает. Но сон в этом мире – пешка. Марионетка. Легко подчиняем. Вторая фигура по силе после фантомов.

– Фантомов, – кивнул Лекс. – Конечно.

– Я же говорил, не перебивай. Каждое слово, что я скажу, будет вызывать у тебя еще десяток вопросов, а у меня сейчас не так и много времени. Ухвати пока суть, чтобы выжить. Шутки и детские шалости для тебя закончились на ударе по затылку. Взрослей. Взрослей быстрее, иначе родители не дождутся твоего возвращения из комы. Лекс смолчал.

– Есть еще кое-какие совсем уж экзотические пути попасть сюда, но они почти не используются. Те, кто попал сюда так, как я описал – единственные, кто здесь важен. Считай их игроками. Воинами. Врагами или друзьями, это уж как пойдет. Они создают и меняют эту реальность. Или, если хочешь, реальности. Еще есть сны – их миллионы. Это тени людей, проекции земных снов в этот мир. Убить человека через сон невозможно, именно потому что он слишком инертен. Хотя, не совсем так. Это почти невозможно. И еще – есть огоньки. Я их так называю. Души умерших, если ты веришь в существование души. Проекции навсегда погибшего разума, если ты хочешь псевдонаучного объяснения.

– Они нападают? – Лекса озарило. Михаил посмотрел на него внимательно.

– Да, но только в первые мгновения, как только ты сюда попал. Если напавший огонек, его последняя эмоция, страх, отчаяние или злость, окажется слишком силен, а ты – слаб, то он может утянуть тебя за собой. Это будет значить, что в реальном мире ты умрешь, а здесь будет бездумно дрейфовать двойной огонек. Две души, два духа, два осколка от разума. Если ты победишь – то ты получаешь некую эмоцию, силу, возможность, которую в будущем сможешь использовать. Я называю это фамильярами. Здесь они с тобой с самого начала, и до конца. Ты их не поменяешь, не получишь новых, не избавишься. Чаще всего, как у меня, у игроков один фамильяр, но я слышал и о пяти разом. Хотя не знаю, как можно такое пережить. Сколько у тебя?

– Я не знаю. Сильно сдавило горло, почти задохнулся. И колено тоже болело, хотя по сравнению с шеей – мелочи. Михаил покивал:

– Наверное, два. Не знаю, ты позже сможешь это определить, когда разберешься. Но огоньки ты можешь собирать и потом. Фамильярами они уже не станут, но дадут тебе нужную здесь силу. Единственный способ поначалу окрепнуть, это собирать огоньки.

– А как? – Лекс огляделся. Как и ожидалось, ни одного огонька в окрестностях он не увидел.

– Потом. Следующий, кто на тебя напал – пожиратель душ. Это местная фауна. Я же говорил, что все непросто – здесь есть и местная живность. Даже в мире сплошных грез и фантазий. Хотя некоторые считают, что и пожиратели, и демоны, и остальные – не исконно принадлежат этому миру, а всего лишь огоньки, переродившиеся тысячелетия назад. Кто знает. Тут, знаешь, раскопки не проведешь, и теорию эволюции на практике не проверишь.

– Пожирателей можешь больше не опасаться, если только сам за ними охоту не устроишь. Они нападают всегда один раз, в самом начале, после твоего появления, пока игрок слишком слаб. Единственный шанс его одолеть на его территории. Пожиратели, из тех, кто поудачливей, убивают много игроков – и могут переродиться в демонов. Вот от этих пока лучше прятаться. Но это просто – не высовывайся за свой мирок, и все. Лекс кивнул. Ему было чем здесь заняться.

– Мне скоро уходить. Поэтому коротко, совсем коротко. Как игроки находят друг друга. Не только игроки, то же самое относится и ко снам, и к огонькам. Но прежде всего игроки. Они должны быть близко, чтобы тебя обнаружить. Что такое «близко» в нашем с тобой мире. Это значит – близко по месту в той реальности, где ты лежишь в коме, это раз, и это не самое важное. Другие параметры: возраст, язык, стиль мышления, развитость – что даже важнее возраста, и самое важное – эмоция. Твоя развитость, не по возрасту, позволила мне найти тебя. Обычно я встречаюсь с игроками постарше. Твоя эмоция – редкая, поэтому пока ты легко можешь спрятаться. Ты создаешь, а здесь это умеют на удивление мало людей. Но если в какой-то момент ты впадешь в ярость – то станешь видим для многих других и так далее. Это все сложно, запутанно, и нет мер и весов, и не напишу я тебе таблицу коэффициентов, позволяющую найти кого-то, кого ты хочешь найти. Но главное, улови суть.

Лекс кивнул. Не впадать в ярость – это было легко. Он в нее никогда не впадал, хотя помнил ту эмоцию, что пришла вместе с болью в колене.

– Пойми, здесь на самом деле нет миль. И даже нет часов и дней. Если ты сумеешь это захотеть – то ты окажешься на вершине того пика, – Михаил указал пальцем на самую дальнюю вершину, но мгновение освободившуюся от облаков, – через мгновение. Но при этом будешь искать меня целую вечность, и не найдешь никогда. Я знаю, как закрываться. Ты не знаешь. Этому надо учиться. Но у тебя есть другая сила. Михаил присел рядом с Лексом и коснулся пальцами его бицепса.

– Мышцы здесь – ничто. А вот твое воображение, умение создать подобный мир вокруг себя – это главная сила, которая здесь важна. Но не единственная. Некоторые берут умением сосредотачиваться. Другие – спонтанностью. Пока просто знай – чем четче ты рисуешь свой мир, тем меньше шансов у нападающего тебя достать.

– А зачем? – Лекса волновал лишь один вопрос. Хотя, он и сам понимал, что будет звучать глупо. – А зачем нападать. Михаил кивнул, понимающе и с сожалением на лице:

– Взрослей, Лекс. Помни, почти все приходят в этот мир с болью. Даже хорошие люди здесь часто становятся монстрами. Я видел много таких. Здесь плавают мечты убийц, самые из безумных фантазий насильников, ярость падших праведников, не сумевших достучаться до своих богов. Многих меняют фамильяры, даже тех, кто умудряется выжить после встречи с ними. Некоторых отравляют пожиратели. Их яд проникает в тебя, и ты сам становишься подобен демонам. Но большинство, попавших сюда – готовы к злу изначально. Слишком легко принимают правила игры. Слишком увлеченно в нее включаются.

– Ты помни, что ты – это ты. Чувства этого мира иногда не выдумка, но огоньки – последние мысли и эмоции умерших людей. А эмоции умирающих редко добры. Но, если добро здесь можно творить только из зла, то придется тебе этим заняться.

– Мне?

– Тебе, мне, всем нам. Мне пора, иначе… Прячься. Собирай огоньки, когда увидишь – ты поймешь, что это такое. Но не думай, что это светлячки над болотом – внешне они какие угодно. Я вернусь, как только смогу. Спасибо за дерево, не знаю, как называется. Отличный защитник будет у дома.

– Дуб. Дерево называется дуб.

– Дуб? Хорошо. Недостатки городского воспитания, знаешь. Рисуй свой мир как можно четче. Все, что ты представил в своем мире, очень сложно изменить. Смотри.

Михаил подошел к булыжнику, созданному Лексом неподалеку, и, с трудом, отвалил его в сторону. Оказалось, что прямо под булыжником, неизвестно сколько веков, лежал огромный меч. Совсем заржавевший сейчас, но все еще опасный.

– Видишь? Поэтому те, кто не уверен в себе, создают очень простые миры. В них легко попасть, но непросто что-то изменить внутри – потому что нет пространства для маневра. У тебя – другая проблема. Под любым камнем враг может положить себе отравленный нож. Это одна из самых простых уловок.

– Учись. Удачи тебе, Лекс.

Михаил подошел ко рву и прыгнул в воду. И исчез, как только Лекс потерял его из виду. Мальчик это почувствовал. Чужое присутствие просто пропало. Он оказался в своем мире в полном одиночестве. Снова.

Лекс удивился, насколько много ему понадобилось сил, чтобы заставить исчезнуть ржавое оружие, созданное под его камнем, но не им. Для сравнения он стер и камень. И это было просто.

Глава 5

Субаху

Сияние его величия распространялось и накрывало все вокруг.

После того, как он сумел справиться с силой, полученной от того заблудшего, его сияние должно было проникать в самые отдаленные места этого мира. Высветить в нем нирвану. Показать ему дорогу к ней. Или, по крайней мере, защитить от новых нападений. Ожидание новых испытаний оказалось не таким уж и скучным.

Он чувствовал, как мощь буквально распирает его, и несколько раз порывался встать и пойти вперед, навстречу новым испытаниям. Этот мир казался настолько реальным, что особенно подчеркнул порез от меча, что ему временами тяжело было удержаться.

Но Субаху знал, что как только встанет на путь физической силы, то проиграет. А ему нужно было не насладиться своим текущим состоянием, а прийти к нирване. Поэтому он сидел, и медитировал, ожидая знаков.

Потом стали появляться тени. Их привлекало сияние, что распространяла душа Субаху вокруг себя, он знал. Это и был еще один знак. Эти тени метались на границах его владений, на краю света, боясь приблизиться. Больше всего они были похожи на полупрозрачный черный шелк, мягко летящий в воздухе, в белизне его сияния.

Иногда одно или другое из них все-таки приближалось, и Субаху принимал их. Также как простил и проглотил ракшаса, также как соединился с заблудшим монахом. Уже после первого слияния он понял, что это души погибших людей. Слишком слабые, чтобы искать дорогу в нирвану самостоятельно. Слишком слабые, чтобы хоть когда-то достичь ее, сколько бы раз им ни давался шанс. Поэтому они и приходили к нему. Для того, чтобы, пусть и в неполноценном и бессознательном состоянии, но достичь нирваны вместе с ним.

Так что – это был знак. Знак того, что он на верном пути. Раз у него все больше и больше попутчиков, значит, наверняка, путь есть, что бы там ни говорил монах.

Каждая тень добавляла ему новых сил. Совсем немного, – едва заметно по сравнению с силами ракшаса, и совсем уж мизер, если сравнивать с тем, что оно получил от монаха. Но они приплывали, эти тени, одна за другой. А у него была вечность впереди, чтобы собирать их.

Раз ему все равно никто не спешит впускать его в нирвану, значит, можно поднабраться сил, чтобы ворваться в нее, если понадобится, разрушив все барьеры.

Этот мир нравился ему все больше и больше. Он даже думал, что возможно, это если и не нирвана, то неплохое место для отдыха. Совершенствования. Анализа всех своих достижений.

Лекс

Лекс творил с такой скоростью, словно боялся, что вот-вот у него отберут эту новую великолепную игрушку. Возможность вот так, одним мановением мысли, создавать целые миры, от горизонта до горизонта.

Это походило на запой, если бы он не был слишком молод и мог сравнивать. Из того, с чем он мог сравнить, это больше всего напоминало ему те дни, когда он только-только установил «Paint» на компьютере отца, с его разрешения, конечно. Но вот пробираться тайком в библиотеку-кабинет и ночи напролет рисовать на компьютере – на это он разрешения точно не спрашивал. Потому что знал, что на такое разрешения никто не даст.

Затем, позже, он слегка успокоился и компьютерная графика стала выходить из-под его руки в более светлое время суток, оставляя ему время на сон. Нашлись новые увлечения, как раз тогда их начали плотно обучать работе с маслом, так что рисунки на жестком диске отца стали появляться пореже.

Но всё же появлялись. Иногда его так захватывала какая-нибудь новая идея, что даже отцу, приходя с работы, не сразу удавалось отогнать его от машины. До серьезных скандалов не доходило, но эта позиционная борьба за компьютерные ресурсы в отдельно взятой квартире в конце концов заставила отца пообещать ему собственный дэсктоп. На день рождения. Следующий. Теперь еще придется побороться за то, чтобы он наступил. Так вот, сейчас он дорвался.

Внутренний двор его собственного замка окружал открытый коридор, отделенный от двора лишь арочными колоннами. В углу, недалеко от ворот, ведущих к откидному мосту, в тени этого коридора, появилась еще одна дверь. Подобная остальным в замке – деревянная, окованная стальными полосами. И если открыть эту дверь – то тоже все было как обычно, как полагается в средневековом замке – низкий коридор с потолком-аркой, полностью выложенный из темно-коричневого, тонкого, значительно тоньше современного, кирпича. Такой Лекс видел на фотографиях развалин Римской империи.

Коридор, недлинный, вел ко второй двери, и вот она отличалась. Эта дверь больше походила на шлюз с космического корабля, каким-то образом свалившийся на головы местному феодалу. А феодал додумался использовать его по назначению. Маловероятно, но невозможно.

Лексу претила мысль мешать разные стили и эпохи в одном месте. Разным картинам нужны разные рамы. Старым маринистам – тяжелые и дорогие, с завитками. А напевам из «звездных войн» – предпочтительно подбирать что-нибудь посовременнее. Поизящнее. Потоньше. Чтобы лучше смотрелось в современном интерьере.

Именно поэтому и появился этот коридор. Не коридор – переход от одного творения к другому. И шлюз, спрятанный в темной глубине замка, оказался разумным компромиссом.

Когда Лекс подходил к двери-шлюзу, она открывалась сама. Отходили блокирующие замки, и шлюз лепестками распадался в разные стороны, позволяя ему очутиться в своем новом творении. Из коридора через открытый шлюз можно было попасть на лестницу, ведущую наверх. Ненамного, где-то метра на два. А наверху – наверху был целый новый мир.

Площадка, куда выводила лестница, квадратная и совсем небольшая, состояла из сплошного черного, чуть блестящего камня и была окружена водой со всех сторон. Такой же черной, как и камень, и поначалу, если не приглядываться, эти две поверхности почти сливались, хотя площадка поднималась над водой сантиметров на двадцать.

Лекса сейчас не интересовала поверхность этого мира, поэтому – вся поверхность состояла из сплошной воды. От горизонта до горизонта, черная вода – зеркало, и больше ничего. Но он учел рекомендации Михаила, и воды эти были неглубоки. Всего лишь несколько сантиметров, только чтобы прикрыть такой же черный, как и площадка, камень, из которого состоял весь этот мир. Прикрыть камень и оттенить то, ради чего он создавал это место.

Иногда он спускался с площадки и бродил прямо по воде, чтобы лучше понять игру света, сложных теней и того, как отреагирует его творения на медленные, неторопливые круги, расходящиеся от каждого его шага в бесконечность горизонтов.

А над этими горизонтами, сквозь пространство этого мира, летели планеты. Огромные, слишком близкие, чтобы на небе оставалось много свободного места для звезд. Ближайшая из соседок черного мира воды, на котором стоял Лекс, занимала четверть сектора, который он как раз сейчас заканчивал. А перед ней летела маленькая луна. Той планеты – не этой. Она была ближе, чем ее хозяйка, но даже не пыталась загородить королеву этого неба. Ей удалось лишь слегка, не полностью, прикрыть одну из далеких гор соседки.

За первой, почти наполовину спрятавшись за ней, летела еще одна планета. Она была дальше, и чуть меньше ближней, но все же и она была огромна. На небе она занимала места раз в пять больше земной луны.

Лекс подумал, и дал планетам имена. Хозяйка – громадина, заслонившая небосклон. По-простому, луна Хозяйки, что осмелилась вылезти вперед. И Кирпичуха. Последнее имя было не совсем верно. Пока. До нужного оттенка Лекс ее еще не довел. Цвет был коричневый, но он бы предпочел видеть его более красноватым. Просто сейчас его значительно больше заботило другое – источник света. Откуда-то слева, еще не поднявшееся из-за горизонта светило должно, просто обязано было правильно освещать эти планеты. Все три.

Лекс обернулся. Четыре. Сзади в одиночку разукрашивала свою часть еще одна – больше всего похожая на земную луну. И ее тоже надо было брать в расчет.

Статичный источник у него получался, но как только он углублялся в движение, картинка слегка разъезжалась.

Лекс прикрыл глаза. Представил, как на уроках, абсолютно серые шарики на железных кольцах. Как они вращаются вокруг своего солнца. Как притягиваются и отталкиваются друг другом. Прокрутил эту картинку несколько раз, пока свет в его голове перестал сбиваться и терять то одну планетку, то другую. И лишь после этого снова открыл глаза.

Здесь все было посложнее – на каждой из тех планет, что он видел, был свой рельеф. Поверхность своего цвета – от светло-стальной у Хозяйки до соответствующей у Кирпичухи. Но теперь, как только в его голове уложился порядок движения, сразу стало проще.

Последним штрихом он поднял вблизи горизонта гору. Одну, и не такую уж и высокую, хотя – ее неглобальность выглядела такой лишь отсюда. Как-то ему претила мысль о том, что ничего на его планете не будет возвышаться над черной водой. Удовлетворенно кивнул.

Кинул в камешек в воду, внимательно следя за расходящимися кругами. Как в них изламываются отражения планет. Лун. Множества звезд, пытающихся выглянуть из-за взявшей монополию четверки. Звезды тоже давно сложились в свой сложный узор, местный аналог млечного пути. Он начинался где-то за спиной Хозяйки и резал надвое все небо. На две неравные половины. Миллионы звезд, настолько ярких, что даже отраженный свет от Хозяйки и Кирпичухи не способен их заглушить.

Волна ушла к горизонту. Лекс удовлетворенно кивнул и спрыгнул вниз, обратно к шлюзу. У него появилось еще несколько идей по поводу долины среди гор, и ему не терпелось их реализовать.

На этот раз гость оказался ближе. Лекс почувствовал его сразу, лишь только закрылся шлюз за его спиной и он подошел к двери во двор замка.

– Ты где был? – растерянно спросил Михаил, когда они встретились в том же месте, под дубом, у моста.

– Здесь, – недоуменно ответил Лекс. – А что?

– Как здесь? – растерянности в голосе Михаила хватило бы на них обоих. – Не было тебя здесь. Знаешь, как сложно найти мир, в котором нет хозяина? Только дуб и помог. Я его хорошо запомнил, сумел привязаться. Но когда шел, думал, что ты уже погиб.

– В смысле погиб? Как бы ты попал ко мне, если бы я погиб? Я запутался, – честно признался Лекс.

– Ну так и попал бы. Сразу тебе скажу, я так и не разобрался, что первично, а что вторично. Но мир здесь, будь-то крохотный подвальчик или целая долина, как у тебя, любой из них вроде как существует и без хозяина. Его можно найти, если раньше ты в нем бывал. Или, может, тебя в него кто-нибудь приведет. Таких пустых мест здесь множество, я видел некоторые. Ты можешь найти хозяина, а можешь просто найти мир. Но только если видел его до этого.

– А как же ты узнаешь, что это именно тот мир?

– Обычно, именно тот. Хотя бывает, кое-кто и блуждает, создавая свои собственные фантазии. Но это легко проверить – всегда можно назначить встречу в одном месте. Если это тот мир, который существовал, то встреча состоится.

– А если нет?

– То каждый придет в свою собственную фантазию, и они не встретятся. Я пришел сюда, хотя тебя здесь не было, но пришел правильно.

– Интересно было бы найти забытый мир, – подумал вслух Лекс.

– Это невозможно, – тут же сказал Михаил. – Никак. Все, что нас окружает, основано лишь на нашем воображении. Ты никогда не узнаешь, нашел ли ты чужой забытый мир, или просто создал свой.

– Узнаю, – уверенно сказал Лекс. – Вот это-то я точно пойму сразу.

– Да и потом, – почти не слушая его, продолжил Михаил, – поверь мне, в этом нет ничего интересного. Большинство мест, созданных людьми, настолько ничтожны и неинтересны, что там просто не на что смотреть. Почти все просто воспроизводят свои квартиры, дома, свои города, если хватает сил. Сплошное убожество. Таких долин, как эта, я не видел здесь ни разу. Так что поверь, ничего интересного.

Лекс хотел было сказать, что долиной дело не ограничилось, но промолчал. Интересное наблюдение. Михаил не смог его почувствовать в мире Хозяйки и Кирпичухи. В нем можно было прятаться. Наверное, было можно.

***

– Я ненадолго. Мне нельзя надолго. Сделай вон там домик. – Михаил ткнул пальцем в долину.

– Какой домик? – не понял Лекс.

– Ну, такой, – Михаил развел руки в стороны, – некрупный такой домик, сельский, простенький. Но только что внутри, оставь мне. Мне нужно, чтобы я мог где-то здесь что-то создавать, но ты тут все так продумал, так четко все для себя представил, что мне и ткнуться-то почти некуда поблизости. Создай. Мне нельзя надолго уходить.

Лекс понял, что хочет его гость, и быстро поставил рядом с дорогой дом. Трактир. Простой, бревенчатый и одноэтажный, с большим двором и дверьми, приоткрытыми и скрывающими за собой темноту. Словно в отместку за то, что ему нельзя было продумывать внутреннее убранство, он тщательно прорисовал каждую деталь, каждую мелочь вокруг дома. Прислоненный к стене конюшни старый хомут, ржавую подкову, валяющуюся у крохотной кузни при конюшне. Совсем маленькие окна, почти не пропускающие внутрь трактира солнечный свет, и то, что одна ступень на крыльце, средняя из трех, совсем расшатана. Доска на ней вот-вот подломится под очередным посетителем, если тот окажется потяжелее.

– Ты решил дать мне серию бесплатных уроков? – спросил Лекс, пока накидывал деталь за деталью.

Михаил, отвернувшийся, чтобы не мешать изменениям, неопределенно качнул головой.

– На самом деле, пока что ты отплатил мне более, чем достаточно. Этот дуб… Ты не представляешь, насколько сильны такие образы, насколько они укрепляют твой собственный мир. Позволяют чувствовать себя спокойнее. Но вообще-то, я всегда так делаю. Считай меня пацифистом. Но убивать всех, кто слабее тебя, чтобы выжить здесь… Еще в самом начале я решил, что лучше подохну. И знаешь – не прогадал. Сейчас я умею многое, чего не умеет никто из самых сильных моих врагов.

– У тебя есть враги?

– Враги здесь есть у всех. У тебя, у меня, у всех. Разница лишь в том, что я своих – знаю. А вот ты своих пока еще нет.

– Готово. Михаил обернулся, посмотрел на дом и удовлетворенно кивнул.

– Все что внутри – мое. – Напомнил он. И дверь таверны тут же открылась полностью. Кто-то открыл ее изнутри.

На свет вышел рыцарь. Не совсем подходящий по стилю к средневековому европейскому замку. Вообще неподходящий ни к какому стилю, потому что одежда на нем представляла собой чудовищную смесь японских мотивов, чисто европейских плюмажа и гербового щита, а меч при этом больше походил на мечи варваров. Огромный и абсолютно неэстетичный, он, этот меч, мог нести только великан. Впрочем, рыцарь тоже оказался немаленьким. Он едва протиснулся через дверь таверны, ему пришлось сильно наклониться, чтобы выбраться наружу. Лекс усмехнулся.

– Что? – обиженно отреагировал Михаил. – Ну не у всех же твой талант.

Рыцарь ступил на крыльцо, и, конечно же, под ним тут же провалилась полусгнившая ступенька.

– Это ты специально? – подозрительно спросил Михаил.

– Нет, – Лекс помотал головой. – И в мыслях не было. Просто… я так видел.

– Ага, – глубокомысленно заметил Михаил. – Задираем нос. Художники, так сказать. Рыцарь высвободил ногу из дыры и двинулся в их сторону.

– Уничтожь его. До того, как он дойдет до тебя. Если дойдет – убьет. И я не смогу его остановить.

– Зачем?

– Это урок. Ты забыл – я даю бесплатные уроки. Не теряй времени. Если что – я под деревом.

С этими словами Михаил беззаботно плюхнулся на землю и прислонился к дубу. Лекс пожал плечами.

Сначала он попробовал в лоб – просто стереть рыцаря из этой реальности. Но чужое творение не хотело покидать мир долины. Под деревом усмехнулся Михаил:

– Ты, конечно, в своем доме, но не забывай, что силенок у меня побольше. Ты еще в штыковую пойди.

Лекс махнул рукой, указывая на рыцаря, и откуда-то из глубин замка, невидимые лучники выпустили тучу стрел. Вся таверна оказалась буквально изрешечена стрелами, они, казалось, нашли каждое бревно. Немало из них попало и в мишень. Рыцарь остановился, его колени подогнулись и мертвая кукла упала.

– Почему он не исчезает? – спросил Лекс.

– А почему должен? – удивился Михаил. – Что это за фантазии? Потом почистишь.

Из двери таверны, по дороге выломав из косяка стрелу, вышел еще один рыцарь, почти полностью напоминающий первого. С фантазией у Михаила точно была напряженка.

– Это – рыцарь-вампир. Стрелами его не взять.

– Это почему это он вампир?

– Я так вижу, – важно ответил Михаил. Рыцарь осторожно спустился с крыльца и двинулся в сторону Лекса.

***

Между таверной и мостом лежало с десяток кукол в доспехах, когда Михаил поднялся от дерева.

– Ладно, мне пора бежать. Ты быстро схватываешь, но все же тебе надо поднабраться сил. Напоследок – вот тебе еще трое. С этими справляйся без меня. Заодно поймешь, как это работает. И не забудь потом убрать таверну.

– Опасно оставлять другим лазейку?

– Ага. К тому же, она здесь совершенно не к месту. Выпадает из пейзажа.

– Но рыцари же исчезнут, как только ты уйдешь?

– Это кто тебе сказал? – полюбопытствовал Михаил. – Вот я и говорю, поймешь. Успехов.

Михаил исчез, а трое рыцарей двинулись в сторону Лекса. Исчезать из его мира вместе со своим создателем они совершенно не собирались.

Лекс вздохнул. На стене его замка взводились несколько скорпионов. А сам он, в отсутствие свидетелей, вполне мог позволить себе небольшую яму-ловушку прямо на маршруте излишне прямолинейного движения рыцарей. Так что вздыхал он не по поводу этих трех. Вздыхал он по поводу остальных, уже лежащих на земле. Теперь ему придется всех их убирать. За исключением того, кого ему представили вампиром – он и так хорошо горел, и Лекс рассчитывал, что вымышленный вампир сумеет догореть самостоятельно.

Вот остальных убирать ему. А мальчик, на примере ржавого меча, уже знал, как нелегко убирать из своего мира что-то, придуманное кем-то другим.

Павел

Сегодня он был бодр, сосредоточен и жизнерадостен. Это заметил даже отец, обычно вообще не обращающий никакого внимания на состояние сына.

Заметил и решил поговорить с потомком, приобщиться к его активности. Стать с ним на одну ступеньку:

– Слышал? Автобус сгорел неподалеку. Дотла, со всеми пассажирами. Не лучшая тема для общения, спроси любого. Но Павлу было все равно.

– Не слышал, – покачал головой Павел. – Ужас. И сколько там было?

– Не знаю, – равнодушно сказал отец. – Полный. Человек двадцать. Просто рядом совсем, прямо у того места, где мы на дорогу из поселка выезжаем.

Разговор, как всегда, ни о чем. Павел бы забыл все сказанное, не выходя из-за стола, если бы его не накрыло какое-то странное чувство. Сопричастности. Чувство, словно он проходил мимо того самого автобуса, и получил свою порцию смертельных ожогов.

Боль на предплечье показалась настолько сильной, что ему даже почудилось, что кожа на руке начинает пузыриться от огня. Павел слегка дернул головой, избавляясь от наваждения, и все же сделал то, что сделал бы всегда в таком случае – забыл о разговоре. Хороший все-таки товар.

Отруб, конечно, оказался длинноват, такого с ним еще не было, чтобы вот так надолго вылететь в астрал, но оно того стоило. Вроде толи спал, толи не спал, но сейчас в нем бурлило столько энергии, что он просто не знал, куда ее девать. Сознание выкристаллизировалось в идеальное состояние. Казалось, что сейчас он заранее выиграет любую шахматную партию.

– Побегу, а не то опоздаю, – туманно кинул Павел, даже не утруждая себя правдоподобностью. Потому что знал, что его все равно никто не слушает – так, вполуха. Впрочем, его это вполне устраивало.

– Машина как? – неожиданно поинтересовался отец. – Тянет еще?

– Ну… как. Физически тянет конечно, морально слегка отстала. Но это ничего.

– Ну ладно, давай время выберу – съездим в салон.

– Отлично, пап, спасибо. Очень тебе благодарен. – Это было искренне. Еще бы, то недопросишься, то подарки просто валятся с неба. Наверное, отец просто чувствует, что сын у него растет. Не просто подрастает, а становится серьезным игроком. А отец у Павла неглупый, знает, что сильных лучше держать в друзьях. И сын – не исключение.

– Все, убежал. Обсудим бюджет и варианты вечером, ок?

– Конечно.

Безразлично поцеловав мачеху в щеку, Павел выскочил наружу. Мачеха, впрочем, тоже практически не отреагировала – лишь также безразлично эту щеку подставив. Она была умна, и не пыталась лезть к Павлу с попытками сблизиться. К тому же – у нее всегда находились занятия поинтересней. Ну и конечно, Павел этому только радовался.

Промокашка была отличная. Его сверлила настойчивая мысль, что надо взять еще, именно из этой партии. Похоже, пропитка была не чистой кислотой, а с какими-то экспериментальными добавками, катализаторами процесса, и это существенно усилило эффект.

Павел поехал сразу к месту. Единственное, что он не понимал, так это зачем ему вся партия. Не то чтобы он спорил сам с собой, но вот эта назойливая, бьющаяся в голове мысль, что надо скупить все, что есть, не давала ему покоя. Она казалась… странной. Чужеродной. Хотя и ее вполне можно было объяснить. Он перехватил приятеля по дороге. Одного из его обновленной команды.

– Чего, куда? – Спросил Сергей.

– Давай к банкиру заедем, хочу у него еще с той партии серферов взять.

– Давай, – охотно согласился Сергей. – Он пользовался услугами их дилера дольше, чем Павел. Собственно, он и представил Павла банкиру. И лишний раз съездить за товаром ему было только в радость. – Сразу и попробуем?

– Не, – покачал головой Павел. – Эти серферы такой трип организовывают, что на это надо несколько часов выделять. Так что я пас. Вечером, дома, когда прислуга успокоится.

– А чего Филателист не предупредил тогда? Так может по таблетке пока? – тут же предложил Сергей. – У меня есть.

– Сергей, – ухмыльнулся Павел. – Держи себя в руках. Чего ты как нарик какой, с утра пораньше. Таблетки, сам знаешь, вечером, под девочек. Сейчас-то чего даром гаишникам кровь портить? Да и отец только вроде на новую точилу раскошелиться собрался, сейчас лучше не нарываться.

– Ну ладно, а ничего бы так качели у тебя получились, – Тут же сдался Сергей. Он был вообще парень покладистый. Если его не зажимать совсем уж сильно. А таких банальных ошибок, которые может совершить только совершенно не разбирающийся в основах управления лидер, Павел не себе не позволял.

***

Филателистом дилера звали не напрасно. Он действительно, и всерьез, увлекался марками. Настоящими. Всегда носил с собой целый альбом. И, насколько мог судить Павел, некоторые из марок в этом альбоме действительно были и старыми, и редкими, и дорогими.

А некоторые – продавались в случае чего прямо из альбома, и шли очень хорошо, хотя в их художественной ценности Павел сильно сомневался.

Они застали дилера там, где и можно было его найти в это время дня, – в тихой кафешке недалеко от дороги. С чашкой кофе на столе, аккуратно поставленной рядом с газетой. Сам Филателист в это время нежно переворачивал страницы своего альбома, рассматривая то ли марки, то ли… марки.

– Случилось что? – беззаботно спросил дилер, противореча своим тоном своему же вопросу. Тон показывал, что у него настолько все повязано, что случиться ничего не может в принципе.

– Да нет, – присел рядом Павел, – ты отбанкуешь сегодня?

– Как всегда? – расслабленно поинтересовался дилер.

– Нет, – мотнул головой Павел. – Тех серферов, последних, у тебя много еще? Хочу все забрать.

– Что, экспонат такой хороший оказался? Или хочешь сам за реализацию взяться?

– Да так и не скажешь. Просто в душу легло. Сам знаешь, как это бывает. Чувствую – это мое. Боюсь потерять. Так как, скинешь?

– Да а чего нет. Забирай. С собой у меня три полоски по три. Хватит?

– Ты не понял, Филателист. – Павел наклонился вперед и понизил голос. – ВСЮ партию. А эти, я, конечно, сейчас и заберу. Когда подгонишь остальное?

– Скидку хочешь?

– Конечно, хочу, – отозвался Павел. – Но жать тебя не буду.

– Ну есть еще… десятка два полосок. Эта партия мне вообще случайно залетела.

– Заберу, – кивнул Павел. – Подвози. И узнай все же, что да как, и можно ли раздобыть еще, на будущее.

– Ты как агент под прикрытием, прямо, – ухмыльнулся Филателист. Ухмыльнулся, расслабленно, но глаза его при этом стали колючими.

– Ты же знаешь, что мой папа делает столько денег, что я в жизнь на мелочь размениваться не буду. Просто я же говорю – в душу легло. Поговори. Я лишнего не спрашиваю, готов все брать через тебя.

– Ладно, вечерком подбирайтесь. Туда, – Филателист неопределенно махнул рукой в сторону. Место знали все. Покопался у себя в альбоме и положил на стол конверт. – На это цена та же. На остальное – пять процентов сброшу.

Павел убрал конверт со стола, переждал, пока подошедший официант унесет пустую чашку из-под кофе, и отдал деньги. Поднялся с места.

– Не волнуйтесь, я расплачусь, – благосклонно попрощался Филателист.

Павел пожал плечами. С учетом того, что они так ничего и не заказали, это было очень щедро со стороны принимающей стороны.

Сергей поднял руку, сжатую в кулак, в извечном приветствии всех борцов этого мира, и вместо «no pasaran» произнес:

– Turn on, tune in, drop out!

«Детский сад», – пробормотал Павел. Тихо, так чтобы Сергей его не услышал. А вслух добавил:

– Ты просто современная Долорес Ибаррури. Далеко пойдешь.

Сергей смущенно улыбнулся. Павел никогда не забывал зарабатывать дополнительные очки лидерства. Лишними не будут.

Когда они садились в машину, в его голове бился один-единственный вопрос – зачем все-таки ему такое количество замечательных серфингистов?

Часть 2. Армии снов

«Если б он не видел тебя во сне, где бы, интересно, ты была?»

Льюис Кэрролл. Алиса в Зазеркалье.

Глава 1

Когда стемнело, светлячки облюбовали дуб. Странные такие светлячки, летающие вокруг дерева, водящие вокруг него свои незамысловатые хороводы. И совсем не обращающие внимания на все остальное вокруг.

Пока что их не привлекала ни вода из реки или рва, ни осенняя трава. Ни теплые после только что ушедшего солнца стены замка. Лекс сидел на парапете одной из смотровых башен, сложенном из камня, и точно мог сказать, что затея с согревающим солнцем была не напрасна. Сидеть на теплом парапете было значительно приятней, чем на холодном.

В жизни бы такую красивую и теплую осень. С такими яркими цветами, теплым, но нежарким, солнцем, с чистотой и сухим проселком, уходящим вдоль реки в холмы. Булыжник на дороге лежал лишь до первого холма, только там, где во время дождей дорогу могло сильно размыть. Дальше камни, почти полностью ушедшие в землю, поросшие травой, уступали дорогу простой пыли.

Спать ему не хотелось совсем. Возможно, здесь и не надо было спать? Было бы здорово. Но он бодрствовал уже слишком долго, и его сознание начало понемногу туманиться. В мыслях не было прежней ясности, а в образах – отточенной изначально красоты, которая оказалась бы достойной того, чтобы воплотиться в этом мире. Мирах.

Поэтому он просто сидел на теплых камнях и смотрел, как по его желанию, по его замыслу, совмещенному с реализацией, медленно заходит солнце, темнеет. Наступает ночь, как полагается – со звездами, с полной луной, освещающей ночную долину не хуже дневного брата.

А потом появились светлячки. Чужие. Не его задумка. Он им обрадовался, потому что именно в этот момент размышлял о том, как сейчас ведет себя его собственное тело. Сколько раз за это время он сходил под себя? Плачет ли мать у кровати? Ругается ли с врачами отец? Он наверняка где-то в больнице, возможно – даже очень неплохой, раз до сих пор жив. Но это не меняло того факта, что Лекс не имел ни малейшего контакта со своим телом. Не мог послать никакой весточки о том, что он не просто жив, но и чувствует себя на самом деле прекрасно?

Сколько таких как он, разбросано по стране? По миру? Все ли они здесь, или лишь некоторые? Есть ли шанс вернуться назад? Наверняка есть, но есть ли шанс вернуться, запомнив все произошедшее в этом мире?

Его тело должны переворачивать? Иначе ведь он опухнет, затечет, и все равно умрет? Какая-то медсестра должна убирать за ним испачканные простыни? Или что, его одели в подгузник? Неприятно.

Но он бы предпочел подгузник. Все-таки, тогда за ним было бы попроще следить.

Светлячки прилетели вовремя, оторвав его от всех этих мыслей. Сначала появился один, робко засветившись между холмов, понемногу приблизившись и сев на ветку дуба. Посидел, а потом заплясал между деревьев. За ним появилось сразу несколько, в разных местах долины, начиная светить, словно только родились. Только что умерли.

Несложно было понять, кто это. Те самые огоньки, упомянутые Михаилом. Умершие, которых надо собирать, чтобы сделаться сильнее.

Но Лекс не торопился. Ему нравилось наблюдать за их мерцающим, хаотичным движением. Он решил подойти поближе лишь тогда, когда вокруг дерева их собралось с полсотни, не меньше. Рассмотреть, что представляют из себя светлячки вблизи.

Мерцающее освещение полностью пронизало крону дуба. Как новогодние деревья, увешанные гирляндами с крохотными диодными лампочками. Только здешние лампочки еще и летали. Пересаживались с ветки на ветку, падали почти до самой земли или взмывали вверх, чтобы получше осветить верхушку дерева, теряющуюся в ночи.

Лекс подошел поближе и поднял руку ладонью вверх. На ладонь тут же уселся один из светлячков исследователей. Посидел немного, а затем вдруг растворился, будто всосавшись в руку. Кожа на ладони на несколько мгновений засветилась тем самым светлячковым светом, подчеркивая красным мелкие сосуды, оттеняя каждую линию кожи. А потом светлячок пропал окончательно, оставив Лексу лишь легкий прилив сил, смешанный с грустью прощания.

И Лекс как-то сразу понял, что этот человек умер мирно. Может быть в кровати, от старости, может как-то еще. Но мирно и спокойно. Почти без боли.

Мальчик отступил назад. Он не хотел собирать светлячков в себе. Ему они нравились и так – кружащиеся вокруг дерева, веселящиеся, свободные. Может быть, кто-то из них обладал хотя бы толикой сознания тех людей, чьими осколками они являлись? От чего это зависело? Лекс не знал. Да ему это было и неважно. Сейчас он просто наслаждался зрелищем.

Когда Михаил появился в следующий раз, то светлячки привлекли его внимание в первую очередь.

– Это что? – спросил он. Чувствовалось, что он догадывался, каким будет ответ.

– Как что? Огоньки, о которых ты говорил.

– Интересные у тебя все же образы, честное слово. Знаешь, как они выглядят у меня? Как лампочки. Такие, крошечные матовые лампочки, едва видные даже в темноте. Но свет у них отчетливый и яркий. А у тебя – светляки. И свет такой – будто из сказки. Так и знал, что ты представишь себе их как-то иначе, даже не хотел говорить свое название, чтобы дать тебе возможность выдумать их внешний вид самостоятельно.

– Думаешь, если бы ты не назвал их «огоньками», то я бы увидел их как-то иначе?

– Да теперь и не узнаешь, – усмехнулся Михаил. – А чего ты их не собираешь. Лекс пожал плечами:

– А надо? Что будет, если я их не соберу?

– Для тебя или для них? Для них – не знаю, соберет кто-нибудь другой. Ну или будут вечно блуждать по местным мирам самостоятельно. Для тебя – настигнет кто-то более сильный и проглотит, не пережевывая.

– Смотри, – не стал спорить Лекс. – Вот три рыцаря и вот еще три.

Из ворот замка вышла шестерка рыцарей. Эти были одеты как надо – нормальные рыцари в средневековых доспехах, без излишеств, но и без смешение эпох и государств.

Доспехи одной тройки строго поблескивали темно-серым, у второй цвет металла склонялся к синеватому.

– Ну?

– Это абсолютно одинаковые рыцари. Только что созданные, с пылу с жару. Как ты считаешь, кто из них выиграет, если они будут драться друг с другом? Михаил пожал плечами:

– Случайность. Кто угодно.

– Ладно, – кивнул Лекс, и приказал своим воинам начать поединок.

В трех схватках в итоге победили синие – на их счету было две победы. Ну, почти две, потому что один из синих остался без руки, но врага все же одолел.

Лекс махнул рукой, отсылая рыцарей назад, внутрь крепости. Уходя, они захватили с собой и мертвые теперь куклы тех, кому в этой схватке повезло меньше.

– А теперь совсем новые тройки, – провозгласил Лекс. – Но один нюанс. Я тут игрался, и научился подсаживать рыцарям светлячков. Так что у серой тройки теперь будет псевдо-душа, а у синей – нет.

– Параметры эксперимента понятны. – Михаил кивнул. – А как ты додумался подсадить им осколки чужих душ? Я о таком и не задумывался.

– Наверное, ты просто слишком быстро их поглощал?

Воины начали бой одновременно. И одеты, и вооружены они были абсолютно одинаково. Они были одинакового роста, одинаковой комплекции, даже с одинаковой манерой движений. Различить их между собой казалось невозможным. Тройки отличались только оттенком доспехов, а внутри каждой из них рыцари были неотличимы абсолютно.

Три серых рыцаря победили безоговорочно. И синих, как оказалось, не было ни одного шанса. Они двигались медленней, реагировали медленней, использовали меньше приемов, а самое главное – они не боялись поражения. Серые тоже не были трусливы, но почему-то оказалось, что для них победить – это почти как выжить. Сохранить осколок души, что еще теплился в виде маленького светлячка.

– Так все-таки это души умерших? – задумчиво произнес Лекс, отправляя серых оттаскивать побежденных за пределы видимости Михаила, туда, где они могли исчезнуть чуть легче.

– Или проекции их сознания в эту вселенную? Или матрицы их нейронной структуры в архивированном виде? Ты ученый? Я – нет. Считай, как тебе будет удобней для выживания. Я лично предпочитаю думать, что огоньки для меня – союзники, что приходят усилить меня для будущих сражений. Остальное – неважно. Лекс кивнул.

– И вообще, ты тут гладиаторские бои устраиваешь… – Михаил помолчал, потом сбавил тон. – Нет, конечно, очень интересное наблюдение. Спасибо тебе. Это подарок даже лучше дуба. Но я-то пришел не за этим. Забыл сказать – ты спишь вообще?

– Нет. А можно?

– Нужно. Только я вот сплю как кошка. Вполуха, вполглаза, и недолго. Могу вскочить по каждому шороху. Но спать надо. Дурацкая ситуация. Ты же вроде как далеко от своего тела, но оно по-прежнему влияет на тебя значительно больше, чем можно представить. Твой мозг привык давать телу отдыхать, и себе. И здесь твое сознание, даже лишенное физической оболочки, требует того же. Иначе сдуреешь просто. Плыть все начинает, мутиться. Но долго не спи. Я нашел тебе учителя. Проснешься, попробуй найти меня сам. Если найдешь, значит, тебе уже можно к нему.

– А кто тогда ты?

– В смысле? – сбился Михаил. – Аа…, ну не учитель уж точно. Может, играющий тренер. Учить я не умею. У тебя талант, но если заниматься в этом мире чем-то серьезным, то нужны настоящие учителя.

– Ладно. Тогда я спать.

– Хорошо. Только помни – не прикрывай лапкой оба глаза.

***

Теперь у реки был свой светлячок. Он исчез и стал рекой, или река стала им.

Лекс пробовал. Пытался хотя бы понять, каким образом он может найти Михаила. Вспоминал, какие ощущения он испытал, когда Михаил впервые появился в мире долины. А после этого старался вызвать это чувство сознательно. Понять, где его «тренер», за какой горой, сверху или снизу, внутри него или под ближайшим камнем. Но при том, что местная, дичайшая, система координат еще не уложилась в голове у Лекса, все попытки оказывались тщетны. Направления «возраст – система ценностей – уровень развития – расстояние до тела – еще сотня НЕ ЗНАЮ ЧЕГО» тяжело было уложить в логику мышления одаренного, но все-таки обычного мальчика. Лекс не считал себя гением. Он был обычным. Может, умел рисовать, это да, но это не делало его сверхчеловеком, способным ориентироваться в N-мерном пространстве. Где даже отдельные оси координат заданы весьма условно.

Но Лекс продолжал стараться. А так как эти старания занимали некую пассивную часть его разума, заодно он успевал придумывать новые дома для светлячков.

Многие претендовали на дуб, но это было неправильно, и это понимали даже светлячки. Как говаривали классики, у каждого ручейка и у каждой рощи – свой дух. А у каждого дерева – своя птица. Поэтому дуб достался только одному. Самому, как показалось Лексу, нуждающемуся именно в этом дереве. Нестрашно, места много. Хотя, и светлячков у него теперь тоже было немало.

Не все из них соглашались на то, чтобы занять предложенное им место. Некоторые прилетали и улетали, исчезали где-то в других мирах. Лекс это видел. Хотя мерцание теперь и было повсюду. Речь шла даже не о сотнях, а о тысячах.

Лекс научился их различать. Научился за ними следить. Вот один подкрался к нему сзади, но не испугался, когда создатель этого мира повернулся к нему лицом. Наоборот, он прибавил скорости и врезался – прямо в грудь Дрея. Под одеждой Дрей не увидел, стало ли видно его несуществующее сердце от этого столкновения, но ткань рубашки все же пропустила слабый свет, вспышку, подтверждающую, что слияние произошло.

Лекс получил еще крошечную частичку энергии, вместе с еще одной порцией заглушенной, наверное, лекарствами, боли. Он научился, да, научился их различать. Старик, умерший в постели, в окружении родных, возможно медсестер. Скорее всего, женщина, ибо чувствовалась в этом светлячке некая попытка защитить, оградить и приласкать мальчика. Но силы этих светлячков настолько поверхностны, настолько слабы, что уловить эти ощущения было почти невозможно. Каждый раз Лекс мог поверить, а мог посчитать, что ему просто мерещиться. Разница неощутима.

Своих духов получили холмы. И кусты. И ближние скалы. И даже башни крепости – даже на них нашлись желающие. Сложность состояла в том, что Лекс знал, почувствовал сразу, что даже ему будет крайне сложно что-то теперь изменить в этом мире. Поменять течение реки. Или заставить дуб плодоносить яблоками. После того, как на защиту вставал дух, даже мастер этого мира оказывался ограниченным в своих возможностях.

Сначала Лекс пытался отбиваться от светлячков, решающих стать «духами» Лекса. Это было болезненно, чаще всего неприятно, и для Лекса – чем-то напоминало каннибализм. Но светлячки все прибывали и прибывали, и многие из них избирали Лекса. Может быть, считали что с ним им будет веселее. Или спокойней. Или надежней.

Или они вообще ни о чем таком не думали, лишь пытаясь попасть в наиболее знакомую для них оболочку, не более.

Он почувствовал Михаила лишь после того, как почти обошел всю долину, не забравшись разве что на дальние холмы. Просто понял, что точка «неизвестно где – по неизвестно каким координатам» и есть Михаил. И в тот же миг он понял, как может отправиться к нему в гости. Оставалось решить, стоит ли оно того.

Если его «тренер» не лгал, что вряд ли, то в его мире Лекс окажется легкой добычей, улиткой с раздавленной раковиной, не способной противопоставить хищнику абсолютно ничего.

С другой стороны, прятаться в панцире в надежде когда-нибудь из него вырасти тоже не стоило. Кому-то, даже в этом мире, нужно было довериться. Михаил казался отнюдь не самым худшим из возможных вариантов. Лекс понемногу взрослел. Как ему и посоветовали.

***

Он переместился. Возможно, подобный термин здесь был неуместен, но все же Лекс предпочел его. Мир долины исчез, и он оказался в абсолютно незнакомом месте. Значит, переместился – что же еще?

Но его тело лежало где-то на больничной койке и не шевелилось. Так что, возможно, «переместился» – все-таки неудачное слово. Может быть, правильнее было бы сказать: представил себя в бессознательном бреду в новом месте?

Но тело на больничной койке стояло в больнице, в городе, на планете, летящей вокруг солнца, так что даже его нельзя было считать абсолютно неподвижным. Оно тоже перемещалось, хотя делало это плавней и более предсказуемо, чем неожиданные прыжки между мирами.

Сейчас для него это был всего лишь выбор удобного наблюдателя. Иными словами – с какой точки удобней смотреть за процессом, чтобы получить максимально полезную для себя информацию. Наверное, полезную для выживания. Он так надеялся.

Поэтому Лекс предпочел выбрать в качестве наблюдателя себя самого. Поэтому он – ПЕРЕМЕСТИЛСЯ.

Вокруг он увидел совершенно не то, что ожидал. Никакого простора, никакой долины, или леса, или пустыни. Хоть чего-то, что он мог бы себе представить.

Он попал в банальное закрытое помещение, замкнутое, с низким потолком, ни малейшим намеком на окна и всего одной дверью. Проемом – двери как таковой не было. И стены. Стены были до безобразия однообразны. Лекс даже подошел и посмотрел на красные кирпичи, на кладку, на раствор между этими кирпичами, чтобы понять, что в них не так. Что его раздражает настолько сильно в обычной стене.

– Это из детства, – благожелательно пояснил Михаил, заходя в комнату. – Знаешь, у меня кровать стояла у стены. Дом был хороший, новый такой дом, теплый. Даже простенки были кирпичные, в один слой, конечно. И вот прямо у изголовья штукатурка слегка отвалилась – так, немного, кирпичей пять может оголилось. А родителям все не до ремонта было.

Так я каждый день перед сном на эти кирпичи смотрел. После нескольких лет я каждую царапину на них помнил. Каждую каверну в растворе потрогал. У меня на их поверхности иногда целые баталии разыгрывались. Красные шли на белых, потом роботы на людей, а люди на арахнидов.

И когда здесь, – Михаил развел руками, – пришла пора создавать надежный дом, я выбрал эти кирпичи. Их-то точно у меня никто заместить не сможет. Мое.

– И повторил пять кирпичей на всю комнату? Стык в стык? – Подсказал финал Лекс.

– Во всех комнатах. У меня их немного – всего четыре. И холл пятый. Там, где твой дуб.

Михаил отвел руку в жесте приглашения, предлагая Лексу выйти из этого помещения.

Лекс двинулся вперед, и через короткий, метровый коридор, убранный все теми же пятью кирпичами, вышел в центр владений Михаила. Туда, куда его «тренер» скопировал дуб.

Здесь потолок оказался поднят повыше. Достаточно высоко для того, чтобы умудриться разместить под ним целое дерево. Но и тут, также как и в комнате, весь он оказался покрыт однообразным узором из кирпичей.

Посмотрев на дуб, Лекс понял, о чем толкует Михаил. Это дерево только внешне напоминало то, что стояло у моста в его долине. Оно было… проще. Листьев меньше, меньше цветов осени на них, меньше веток, особенно мелких – крупные ветви Михаил воспроизвел достаточно точно.

Жалкая подделка, сказали бы, говоря в таком случае о картине. Жалкая, неумелая и дилетантская.

Хотя, надо признать, что если бы Лексу пришлось копировать чужое произведение, не факт, что у него вышло бы лучше. Возможно, он не стал бы сглаживать детали, но наверняка наврал бы в чем-нибудь другом.

– И ты все свое время проводишь здесь? – с точки зрения Лекса, это было ужасно. Стены из пяти одинаковых кирпичей. Абсолютно серый бетонный пол. Ни одного окна – им просто некуда было открываться. Теперь вот дуб. Понятно, почему Михаил так долго его разглядывал и так сильно восхищался.

– Ну да. Все, кроме того, что провожу у тебя. Или еще где-нибудь. Весь остаток времени. Не так уж и много остается. Здесь скучно, зато это пространство полностью мне подконтрольно. Меня сложно в нем достать, очень сложно.

– Ты говорил об учителе?

– Да. Куча усилий ушла, чтобы найти его. Но теперь – он твой. Ну, почти. Возьми меня за руку и расслабься.

***

– Что значит почти?

Перемещение, когда кто-то тащит тебя за собой, оказалось несколько отличным от того, что проделал до этого Лекс самостоятельно, но не сильно. Просто не он решал, куда отправиться, вот и все.

Он расхотел задавать свой вопрос еще до того, как его закончил. Произнес его просто по инерции, только потому, что хотел его задать еще там, в маленьком собственном мирке Михаила.

Они оказались в пустыне. В чем-то, отдаленно напоминающем пустыню. Слишком ровная, слишком гладкая поверхность абсолютно белого песка в том месте, где они стояли, не позволяла Лексу поверить, что это место имело хотя бы отдаленное отношение к настоящим пустыням.

Та же ровная поверхность тянулась от горизонта до горизонта, во все стороны. Разве что цвет самого песка иногда менялся. Где-то он был скорее серым, где-то стальным, или желтоватым, разным.

Как огромная палитра достаточно нейтральных оттенков, готовых для использования. В дизайне интерьеров, например. Если избрать консервативного дизайнера, то именно такие тона он бы и предпочел.

– Это значит, что он попросил плату. – Ответил Михаил, отвлекая Лекса от рассматривания окрестностей. – Но мне кажется, ты будешь способен ее заплатить. Идем, вон он. Далековато, конечно, но таковы правила. Сложно попасть в чужой мир близко к его хозяину. Слишком большой силой надо для этого обладать.

Михаил шагнул вперед. Туда, в сторону крохотной черной точки, едва видной на горизонте.

– Какую оплату? – спросил Лекс и пошел вслед за своим проводником, но тут же остановился снова.

Следы Михаила. Они не просто оставались в виде обычных следов на песке. Оказывается, эта идеально ровная песочника была не более чем тонким слоем песка, насыпанным на что-то еще. На что-то вроде каменного основания, но камнем этот материал не был. Больше это подложка была похожа на стекло. На оплавленное стекло темного, почти черного цвета.

Лексу это нравилось. На таком песке можно рисовать. Очень красивые узоры, как в детских игрушках. Лекс улыбнулся и пошел вслед за Михаилом.

Через несколько десятков шагов он понял, что и подложка тоже, в свою очередь, не была одноцветной. Ее оттенок менялся время от времени, иногда плавно, позволяя выбрать что-то подходящее для себя, иногда резко, обнажая границу. Базальтовое стекло могло быть и розовым, и черным, и серым. Любым. Иногда оно полностью совпадало с оттенком песка, и они становились неотличимы друг от друга. В других местах диссонанс этих двух цветов практически кричал.

– Здесь живет художник. – Лекс не задавал вопрос, а высказал свою догадку, практически уверенность.

– Почти, – беззаботно махнул рукой Михаил. – Шевелись, а то дойти не успеем, как придется покидать это место. Вечно времени на дорогу уходит даже больше, чем на пообщаться.

Мужчина был одет в белое простое кимоно из хлопка. Грубая материя, Лекс видел рельеф материала даже с тех нескольких метров, отделяющих его от потенциального учителя. В руке он держал то, что сначала Лекс принял за оружие – какую-то деревянную палку. Но заканчивалась он кистью, тонкой, небольшой. Не такой, какой красят заборы, хоть и достаточно жесткой.

– Привел. – Констатировал Михаил.

Мужчина молча кивнул. Он явно был откуда-то из Японии. Или из Китая? Лекс не знал. Ростом, по крайней мере, он был ненамного выше Лекса.

Учитель, держа в руке свою гипертрофированную кисть, сделал несколько шагов, обходя Лекса по дуге. Нет, маляром он точно не был. Слишком гордая походка, слишком выверенные шаги. Теперь Лекс думал, что может – это мастер восточных единоборств? Какого-нибудь тайного учения, которое могло ему здесь пригодиться? Было бы здорово. Но кисть? Художник-каратист.

– Я из Китая. – Решил пояснить незнакомец. Слова резанули по слуху Лекса, словно были произнесены так, что мальчик не должен был их услышать. Они казались и знакомыми и незнакомыми одновременно. Чужими, но почему-то все же абсолютно понятными.

– Игры разума, – тихо пояснил Михаил, когда Лекс вздрогнул. – Учитель говорит на своем китайском, мы на русском. Но ведь ты понимаешь, что никто из нас на самом деле не говорит. Так что мы понимаем друг друга легко. Но продолжаем чувствовать чуждость сказанного. Незнакомость. Иногда даже иной образ мыслей. Привыкнешь. Лекс кивнул.

– И я должен проверить, стоит ли тебя учить, – добавил учитель. Видимо, внешний осмотр был завершен.

Китаец повернулся полубоком и поднял кисть. Быстрым тягучим движением, превратившимся почти что в танец с кистью, он нарисовал на песке символ. Иероглиф.

Кисть касалась песка легко, поэтому линия получилась совсем тонкая, не всегда даже пробивающая песок до самого базальта. Сложная линия, причудливо меняющая свое направление, делающая где-то ниже центра маленькую петлю.

И этот иероглиф оказался узким. Уже тех, что приходилось видеть Лексу на разных упаковках, декоративных вазах и прочих вещах, где нынче нередко можно встретить подобные слова-картинки.

Песок в месте, где они стояли, был почти белым, с совсем небольшим налетом серости. А вот базальт под ним, наоборот, блестяще черным. Получилось красиво.

– Вы художник, – еще раз высказал свое убеждение Лекс.

– Я каллиграф. – Снизошел до ответа учитель. – Я не занимаюсь всякими глупостями. Китаец шагнул назад от своего творения и протянул кисть Лексу.

– Повтори.

Лекс примеривался долго. Он понимал, что эту линию нельзя провести медленно. Нельзя поправить. Нельзя дорисовать потом то, что не получилось сразу. Это должно оказаться одним движением, которое может быть прерывистым, может быть плавным, может, в конце концов, быть бесконечным, но оно должно оставаться одним движением по сути своей.

В итоге, он шагнул вперед и уверенно изобразил еще один иероглиф рядом с тем, что нарисовал учитель. Он лишь отдаленно напоминал оригинал. Линия вышла толще, в паре мест Лекс точно слишком резко дернул кистью. Но сходство все же было. Лекс повернулся и посмотрел на китайца, отдавая ему обратно кисть.

– Это, – указал китаец на иероглифы, – знак ангела. Я возьму тебя. Рисовать умеет немало народу. Но вот понять, что суть письменного языка есть движение, только единицы из европейцев. Все они видят лишь статичную картинку. Обделенные разумом. И ты недалеко от них ушел кстати. Кисть принесешь свою. Плата, для начала – аллея из чудесных ив отсюда и до того горизонта. Приходи, когда сочтешь, что ты готов. Лекс кивнул.

– А как я вас найду? – Лекс повернулся к Михаилу. – Ты меня приведешь? За Михаила ответил учитель:

– Приходи тогда, когда поймешь, как меня найти.

Глава 2

Там, между холмов, в тени высоких берез, осин и сосен, пряталось заболоченное озеро.

Лекс прятал его тщательно. Он не случайно выбрал это место, эту тень, эти деревья вокруг. Он хотел иметь тайну в тайне – маленькое озеро, скрытое от чужих глаз, показывающее себя только тому, кто сумеет подойти вплотную. Будет знать, куда подойти.

Кувшинки уже отцвели, но круглые листья водных растений плавают так плотно, что под ними невозможно разглядеть дно. Листья не только зеленые, многие из них предпочитают бурые тона, красноватые, иногда почти фиолетовые, словно не нужен им хлорофилл, они вполне готовы от него отказаться ради своего дикого цвета. И это не осенние цвета, Лекс уверен, что такими листья могли быть и в середине, в самом разгаре лета.

Как ни странно, этот сдержанный тайный разгул красок не кажется ни кричащим, ни аляповатым. Все в самый раз у лесного озера, прячущегося в тени деревьев, между холмов.

Вода прячется под этими листьями, она и так темная из-за постоянной тени, в которой приходится существовать озеру, а под круглыми плавающими листьями она становится совсем черной, непроглядной, неразгаданной. Скрывает все не только в глубине, но даже камушки, тихо лежащие у самого берега, на отмели. Вода делает озеро сродни черному звездному небу. Только в ней нет даже звезд.

Где-то в середине озера разместился омут, глубокий, не по рангу глубокий омут для тихого лесного озера. Этот омут – кузница, ради которой, вопреки мнению холмов, Лекс прячет среди них это озеро. Он чувствует, что духи холмов выражают сдержанный скептицизм по поводу этого соседства. Они быстро освоились со своей новой ролью, примеряли ее на себя, потренировались, и теперь считают, что имеют полное право голоса, как любая женщина в христианской стране, как любой ребенок, получивший водительские права. Может, и не по любому вопросу современности, но на тему того, что разместить рядом с ними, прямо под их склонами, они точно хотят высказаться. Хотят проголосовать.

Но Лексу необходимо где-то поместить свое озеро, поэтому он поступает как диктатор, как ненавистный гражданами сатрап. И единолично, не испрашивая разрешения, продолжает создавать водяное блюдце, разукрашенное тиной.

«Стерпится – слюбится», – бормочет Лекс. И духи холмов неожиданно успокаиваются, начинают нашептывать друг другу, что так даже к лучшему, что только у них, а не у других холмов, есть такое чудесное озеро. Они выделяются среди остальных. Если когда-то гости пойдут посмотреть на окрестности, то они точно не пропустят эту достопримечательность. Они – избранные, которым дали возможность охранять озеро, столько важное для создателя. Они советуют добавить в озеро рыбы. Побольше.

Омут – самое важное. Омут – обманка. Омут – шлюз. Омут – шкатулка с драгоценностями, запертая на сейфовый замок. И отпереть теперь его может только Лекс. Это не черная дыра, черпать из которой может любой гость, любой вторгшийся в долину. Открыть эту шкатулку дано только Лексу, создателю.

Омут тих и спокоен, старательно сдержан, всем своим существованием подчеркивая, что он именно из тех, в коих водятся черти. Но только даже его создатель не знает, что именно может выйти из этого омута. Ему, пока, это неважно.

***

После праведных трудов Лекс пошел обратно в замок не сразу, решив сначала подняться на ближайший холм, еще раз осмотреть ближайшие окрестности, да посмотреть сверху на озеро – насколько хорошо оно укрыто среди осенних деревьев. Эта задержка помогла ему в момент, когда началось вторжение.

Незнакомец высадился близко от замка, и не так уж и далеко от Лекса, что говорило о его силе даже лучше, чем все остальное. Прорисовка деталей этого мира точнее всего была именно там – у замка. А появиться рядом с хозяином, как уже понял Лекс – действительно была задача не из легких, решить которую под силу только тем, чьи возможности значительно выше, чем владельца мира.

Было бы еще хуже, если бы Лекс сейчас находился в замке. Но он там не был – наоборот, сейчас он смотрел на незнакомца с высоты холма, с пятачка, с земляного утеса свободного от деревьев.

Незнакомец замешкался, глядя на замок, но очевидно чувствуя при этом, что хозяин местности находится где-то за спиной. Потом все же повернулся, и, как показалось Лексу, посмотрел прямо ему в глаза. Хотя между ними было больше километра, и Лекс точно не способен был разглядеть, куда именно смотрит непрошенный гость.

Но, тем не менее, Лекс увидел не только это, но почувствовал и гримасу пренебрежения на лице противника. Которая словно говорила – «какая легкая добыча».

У мальчика не оставалось ни малейшего сомнения, что это именно противник, никто иной. Один из обитателей, о которых предупреждал Михаил, желающий полакомиться новичком, по легкому заработать лишние баллы в местной игре.

Незнакомец посмотрел направо-налево, словно подыскивая что-нибудь наиболее подходящее, но ничего не нашел. Тогда он протянул руку, и сомкнул пальцы, сжимая пустоту. Ближайшее к нему дерево зашаталось, и было вырвано из земли вместе с корнями.

Противник размахнулся и швырнул все дерево, целиком, в сторону Лекса, которого едва видел.

Но деревья в мире Лекса не летали. Не умели. Вырвать то его незнакомцу удалось лишь потому, что сила его намного, существенно превосходила все возможности Лекса.

Так что дерево пролетело десяток метров, зацепилось за верхушки других деревьев и тут же в них и застряло.

Лекс шагнул с холма, вперед, навстречу тому, кто вторгся в его мир. Это незнакомец увидел, заметил, и еще раз ухмыльнулся, словно радуясь, как легко ему все дается.

То, чего он видеть не мог, так это заболоченное лесное озеро. Из которого один за другим, неторопливо и бесшумно, выступали воины. В остроконечных шлемах, с одинаковыми каплевидными щитами и короткими пиками в руках. С мечами в ножнах. С луками за спиной и колчанами, полными стрел.

Лекс решил, что на этот раз их будет ровно тридцать три. Никакого дядьки ему сейчас нужно не было. Только грубая сила, способная защитить этот мир, выгнать захватчика и, возможно, накостылять ему про запас.

На какое-то время Лекс потерял врага из виду, спустившись в ложбину. Вновь он увидел его только тогда, когда вышел из леса в долину, и расстояние между ними сократилось метров до трехсот.

За спиной у противника прямо из воздуха возникали бандиты. Именно бандиты – ободранные, грязные, с непонятным оружием в руках, начиная от дубинок, ножей и заканчивая, почему-то, горлышками разбитых бутылок. Сброд.

Но этого сброда было много, и становилось все больше и больше. Михаил, похоже, опоздал на два-три вводных занятия. Или же гость был настолько сильнее Лекса, что ему плевать было на те ограничения, что накладывались на него при присутствии на чужой территории.

А еще над его войском летали вороны. Огромные, раза в три больше настоящих. Способные, наверное, схватить Лекса прямо на лету и поднять его высоко в воздух. Принести хозяину, или просто сбросить владельца мира долины вниз с высоты, сбросить его в ту самую долину, что он создал. О летающих Лекс не думал раньше вообще. Еще одна ошибка.

Но вороны пока что просто каркали, делая большие круги вокруг своего хозяина. Иногда, чудилось Лексу, исчезая в самой дальней точки своей траектории, и тут же появляясь вновь. Как будто гость объединил, сцепил два мира между собой – свой и Лекса, для того, чтобы ускорить вторжение. Но сделал это не слишком качественно, и кое-где эта сцепка начинала сбоить.

Трое из богатырей ступили вперед, и каждый опустился на одно колено, сомкнув щиты, прикрывая создателя, но оставляя ему при это возможность смотреть вперед. Лекс машинально отметил, что на шлеме у одного налипла ряска, а у другого на спине повис круглый бурый лист с берега озера. Видимо, эти выходили первыми.

«Наверное, все озеро взбаламутили…, богатыри», – с насмешкой подумал Лекс, хотя вроде бы, время для смеха подобралось не совсем удачное.

Три пики карнизом поднялись из-за спины Лекса, каждое острие оказалось чуть выше, чем щит авангарда. Теперь воронам станет сложновато добраться до лакомой добычи.

Богатыри действовали не по командам мальчика. По-крайней мере, пока. Они вполне самостоятельно выполняли простое общее задание – защищать. И Лекс, еще когда поднимался от озера на вершину холма, еще когда и слыхать не слыхивал о возможном вторжении, придумывал их именно такими. Простыми, незатейливыми, но достаточно самостоятельными, чтобы действовать не только по его указке.

Он посмотрел на врага. Его незваный гость выглядел еще хуже, чем войско, что он привел с собой. Только вот не было в нем ничего от средневековых разбойников. Скорее, это был простой бомж, каких Лекс видел немало, чаще всего у контейнеров с мусором. Даже шапочка, даже бесформенный свитер и непонятного цвета задрипанные брюки – соответствовало все.

Соответствовало настолько, что Лекс даже подумал, что это он сам представил себе врага именно таким. Оборванцем, неклассифицированным изгоем общества, выброшенным из потока.

Но, вроде бы, здесь все работало не так. Да и не мог Лекс, с его слабенькими силенками, представить настоящего игрока иначе, чем тот представлял себя сам.

Бомж что-то хрипло крикнул, и вся его орава кинулась вперед, в атаку. Но первый залп богатыри сделали не по разбойникам, а по воронам, которые так и кружились впереди, готовясь к нападению.

Два десятка ворон упало, разом ополовинив военно-воздушные силы гостей, и заставив остальных ворон, громко карая удалиться на безопасное расстояние. Они были так же трусливы, как и их создатель.

Богатыри не ждали. Не пытались повторить свой успех. Луки тут же оказались отброшены, пики выставлены вперед. Грубая мужская рука, почему-то оказавшаяся похожей на отцовскую, отодвинула Лекса назад, за быстро организовавшийся строй. Два ряда по пятнадцать, и три воина в центре, в нулевом ряду, как будто они купили самые дорогие билеты на представление и теперь требовали оставить их так – втроем, в первом ряду, там, где лучше всего будет видно действие. Откуда лучше всего подносить цветы и показывать, что ты тоже чего-то стоишь, что ты не хуже актеров, выступающих впереди. Что ты готов умереть первым, если строй будет сломлен.

Но Лекс оказался теперь закрыт полностью. Ему даже не было видно, что происходит впереди.

Он понял, что сброд достиг строя только по тому, как глухо шевельнулся второй ряд богатырей, амортизируя удар штурмовой волны. Одна пика вылетела, оказавшись выбитой из рук самого молодого из тридцати трех богатырей. Кто-то повис на ней, уже мертвый, с той стороны, но Лекс не видел, кто. Он видел только как тупой конец пики дернулся на полметра назад и древко повалилось на землю, а молодой богатырь, краснея (как будто его щеки и так не были достаточно красны), потянулся за мечом.

Строй шагнул вперед, тесня неприятеля. А Лекс, наоборот, сделал шаг назад, чтобы хоть что-то рассмотреть. Он, как никак, был одним из полководцев в этой битве, и его незнание обстановки на поле боя не могло привести ни к чему хорошему.

Увидел он только ворон, по-прежнему кружащих вдалеке, на безопасном расстоянии. И эти вороны навели его на любопытную, как ему показалось, идею.

Над его замком взмыл дракон. Хорошо иметь крепостные стены, куда не может заглянуть гость. За ними можно творить все, что угодно, и гость никак не сможет этому воспрепятствовать, пока не увидит крепостной двор.

Зеленый дракон, и совсем некрупный. Скорее, даже дрэйк, а не настоящий дракон. Лекс как-то не хотелось сейчас экспериментировать с крупными формами. Он опасался даже не за себя, а за тот самый крепостной двор, и что с ним станется при взлете тяжелого зверя с размахов крыльев побольше, чем у истребителя. С драконами, может быть, потом, чуть позже.

Дрэйк был раза в два всего больше гостевых ворон, но он нагнал на них ужас одним своим появлением. Вороны полетели – кто куда. Некоторые пытались прятаться в лесу, другие просто метались по долине. Одна долетела до самой реки и сдуру ухнула в реку. Осенняя вода была холодна, и Лекс не думал, что ей удастся из нее выбраться.

А после того, как зеленый пыхнул небольшим огоньком, нервы, похоже, сдали не только у ворон.

Строй богатырей распался, и отдельные молодцы начали гоняться за разбойниками по полю. Теперь Лекс видел, что происходит впереди.

Бомж был растерян. Сначала он пытался хоть как-то выстроить свое воинство, но, когда это не получилось, прикрыл глаза. Лекс отлично знал, что сейчас произойдет.

Он прыгнул вслед за своим гостем, задержавшись лишь на мгновение. Не дав ему ускользнуть, идя прямо по его следу. Прыгнул, зацепив с собой все, что успел – и богатырей, и даже бандитов из тех, что еще были живы. Тридцать два богатыря переместились вместе с ним в мир его врага. Один – остался лежать на пожухлой осенней траве, между нескольких разбойников, с которыми он успел расправиться раньше, чем его убили.

Лекс отнюдь не клокотал от ярости. Он не хотел отомстить за нападение. Тем более в этом спонтанном прыжке не было расчетливого желания добить ослабевшего врага.

Движение вдогонку за напавшим на него скорее было инстинктом. Спонтанным актом, требующим от плотоядного зверя начать погоню за тем, кто вторгся на его охотничьи угодья, получил по носу и теперь улепетывает. Врага нужно гнать, хотя бы до границы своих владений, а лучше еще дальше, чтобы он никогда больше не осмелился явиться.

Если бы Лекс действовал разумно, он никогда бы не прыгнул вслед за бомжом.

Но он прыгнул, и пожалел об этом с первого мгновения пребывания в новом мире.

Здесь он был чужим, его и так невеликая сила была совсем ничтожна, а его воины оказались в незнакомой обстановке.

Но пожалел он даже раньше, чем все это понял. В этом мире был такой запах, что не нужно было думать, чтобы начать жалеть о своем пребывании. Такая вонь, что очень быстро Лекс начал жалеть не только о том, что прыгнул вслед за врагом, но и о том, что его вообще не добили тогда, на улице. По крайней мере, от этой вони он был бы избавлен.

Мир-свалка. С серым низким небом, дополнительно закамуфлированным дымом, поднимающимся из множества мест вокруг. Но огня при этом не было – что-то просто тлело, тлело веками, добавляя к имеющимся ароматам новые.

Хозяина этого мира не было видно за грудами мешков, коробок, кучами скользких отвратительных объедков. Мусор создавал здесь свои горы и свои ущелья. Свои холмы, ложбины и овраги. Кое-где под ногами хлюпало, и эти лужи, тоже заполненные мусором, казались Лексу еще страшнее, чем объедки. Он даже боялся представить себе тех белых медлительных червяков, что копошились на их дне. Но почему-то знал, что они там обязательно присутствуют.

Богатыри приуныли так же, как и их хозяин. Там, где они вторглись в этот мир рядом с бандитами, они механически добили врагов. Но дальше не шли – пассивно оглядываясь и пытаясь выбрать место посуше и почище, на котором можно бы было остановиться. И какого здесь, конечно же, не было.

Лучше всего сработал дрэйк, прибывший в этот мир вместе со всеми. Он спикировал и пыхнул огнем куда-то за холм из мусора. И как только он это сделал, Лекс тут же понял, что хозяин этого мира прячется именно там.

Конечно, это была ловушка. Конечно, бомж наверняка заманил именно так на эту свалку многих бедолаг, также как и Лекс бездумно кинувшихся в погоню за убегающим. Зачем тратить лишние силы на чужой территории, когда твоя жертва так любезна готова помочь их сэкономить. Здесь – за этими горами мусора поднять армию можно было в любом месте.

Но Лекс не верил, что сам бомж способен создать каждый элемент этого сложнейшего мира свалки. Скорее, это образ. Но он и понятия не имеет, что лежит внутри вот этой картонной коробки…

Коробка на вершине холма, разделяющего игроков, вспухла и разлетелась. В ней оказался рулон жесткого синтетического ковра, того, что стелят на газоны, расширяя место для парковок. Достаточно прочный, чтобы удержать вес автомобиля, но не мешающий при этом расти траве. Ковер удачно развернулся, раскатался от вершины до самых ног Лекса.

Мальчик побежал. Ему совсем не хотелось оставлять молодого только что родившегося дрэйка наедине с врагом. Еще меньше ему хотелось давать бомжу время опомниться, навытаскивать из загашников всякой дряни и начать полномасштабную войну.

Богатыри, надо отдать им должное, среагировали моментально – все, кто оказался неподалеку от дорожки, тут же побежали за лидером. Те, кто был подальше, слегка завязли в мусоре, но тоже двигались в нужную сторону.

***

Бомж сидел на постаменте из нескольких полых коробок, промятых под его весом, но, как ему казалось, достаточно удобных.

Одна из них дымилась от недавней атаки Дрейка, но сам враг не пострадал. Дрэйк делал большой круг, заходя на новую атаку.

– Отстань, – крикнул бомж, – Уходи. Я оставлю тебя в покое.

Лекс моргнул. Коробка, не та, на которой сидел бомж, но другая, неподалеку, тоже смятая наполовину, но невскрытая, разорвалась, и из нее выехал игрушечный танк. Но покрупнее игрушечного – Лекс создал его самым большим, каким только позволяла коробка. Стрелять танк не мог но он с разбегу ударился в коробки, на которых сидел противник, скинув его в кучу мусора. Дал задний ход, готовясь наехать на врага.

Прямо из мусора, из всех щелей, на него ринулась стая крыс. Крупных, также как и вороны в несколько раз крупнее даже самых жирных городских крыс, каких можно встретить у открытых контейнеров с мусором.

– Мой мир. – Хрипло каркнул бомж. – Моя свалка. Мои вещи.

Крысы разодрали танк, моментально его перевернув. Несколько из них оказались зажеванными гусеницами, кровь из одной хлестнула фонтаном, высоко вверх, добавляя еще частицу грязи и новых запахов в этот мир. Крысы отвлекли дрэйка, и он потратил очередное пике на них.

Запах жареного мяса и паленой шерсти ударил в ноздри Лексу, и того вывернуло. Почти наизнанку.

Его рвало почти минуту, пока он не понял, не заставил себя вспомнить, что здесь нет его тела, нет желудка, что он еще ни разу не ел в этой вселенной. Его спасли только богатыри, окружившие своего командира со всех сторон и защитившие от огромных крыс, которые начали скапливаться вокруг.

– Хотя, – хохот бомжа походил на карканье. Он издевался. Беззлобно, что пугало еще больше. Хозяин этого мира был хладнокровен. Не потому, что научил себя спокойствию, просто его эмоции давно сгорели, и не в этом мире. Лекс не знал, что это было – горе, водка или наркотики выжгли эту душу, освободили ее от эмоций, но теперь их не было. И это делало врага смертельно опасным. – Не уходи никуда. Я сохраню твой труп. Закопаю здесь, неподалеку. Никто не найдет. Это легко. Хотя может быть, я покажу его Мусорщику, если он придет ко мне в гости. Мусорщик любит трупы. Он сам немало закопал таких как ты, на своей свалке. Лекс слушал вполуха.

Небольшой холмик неподалеку от бомжа зашевелился. Вспух и раздвинулся, открывая неожиданно выросшее металлическое яйцо. По серебристо-стальной поверхности – единственной чистой поверхности в этом мире, быстро проползла трещина, разделяя яйцо надвое. Скорлупа распалась, и вперед ступило механическое чудище. Вместо ног у него были гусеницы, подозрительно похожие на те, что были у танка. Лексу просто не приходило на ум ничего лучшего. Правая рука вместо ладони оканчивалась раструбом пылесоса, а на левой, крутилась, вращалась щетка, напоминающая те, что Лекс видел у уборочных машин на улицах. Чудовище двинулось в сторону его врага, давя по дороге крыс.

Бомж отступил, запнулся, упал, измазавшись в чем-то, словно до этого он был недостаточно грязным и вонючим. Поднялся снова и отступил еще, прямо к Лексу.

Лекс тоже шагнул, только вперед, заставляя и богатырей двинуться вперед, отбрасывая крыс кончиками пик, отбивая их все учащающиеся прыжки щитами.

Но схватку закончил не он. И не бредовая помесь пылесоса с комбайном. Схватку завершил дрэйк, тихо спикировавший с высоты, появившись прямо из низко стелющегося дыма и пыхнув огненной струей. На этот раз он был точен. Не отвлекся на посторонние цели. Да еще и завис в воздухе, судорожно хлопая крыльями – молодому дрэйку сложно было удержать на месте, и продолжая изрыгать огонь, пока хватило силы его легких.

Потом он свалился, не удержавшись в воздухе, и беспомощно захлопал крыльями, пытаясь вернуть себе равновесие.

– Помогите дрэйку, – впервые скомандовал Лекс богатырям.

***

Он оглянулся, чувствуя, как энергия хозяина этого мира переходит к нему. Но от этого свалка не стала выглядеть более привлекательной.

Ему бы не хотелось, чтобы существовал такой мир, пусть и мертвый, пусть и без хозяина. Пусть и настолько безумный, что представить его и, соответственно, в него попасть, сможет лишь совсем извращенное сознание.

И все равно – ему бы не хотелось даже знать, что где-то рядом с ним такой мир существует. Но он плохо понимал, что ему сделать, чтобы разом покончить с целым миром. Бескрайней свалкой, от горизонта до горизонта.

Лекс рассеяно оглянулся, убедился, что богатыри подняли дрэйка и стоят рядом с ним. Дрэйк не стал взлетать, лишь помахивал крыльями, удерживая равновесие на не слишком уж твердой поверхности.

Лекс посмотрел на линию горизонта, как он считал, на востоке, и моргнул. Где-то там, сквозь дымку и низкие облака, пробилось солнце. Не потому, что небо очистилось и воздух стал чище, но из-за того, что солнце этого мира было очень, смертельно горячим. Этому миру просто не повезло – до этого он не знал восходов. Но пришло и его время – и ему придется увидеть первый восход солнца, первый – и последний для всего мусора, что здесь накопился.

Потому что солнце принесет с собой огненную бурю, сметающую все. Сжигающую не только картон, но плавящую даже камень. Превращающую даже воздух в бушующий огонь.

Эта буря уже видна на горизонте, она закрывает даже солнце, ее всполохи поднимаются выше, до самых облаков. Эта буря, этот огонь, должны принести очищение.

Надо было спешить, потому что Лекс считал, что он может очиститься и более щадящими методами. Уже прыгая, перемещаясь к себе домой вместе с командой богатырей и слегка подраненной воздушной поддержкой, он додумывал плоскую расплавленную равнину, состоящую из оплавленных камней, толстого слоя пепла и редких каменных столбов, поднимающихся в небо и словно источенных снизу. И, самое главное – никаких крыс.

***

Их не раз уже выгоняли из этого коллектора работники ремонтных служб. Вернее, не они сами, а патрульные, которых они приводили с собой.

Поэтому бездомные были осторожны. Вели себя тихо и старались ничем не выдавать своего присутствия. Они даже выпивали совсем тихо, беззвучно. Негромкие разговоры ни о чем невозможно было услышать даже в нескольких метрах, не то что снаружи.

Теплые места этой холодной зимой в городе все были наперечет, поэтому этот коллектор нужно было беречь. Даже когда среди них случались потасовки – что было не так уж и редко, даже тогда они молчали. Никаких криков, шума или чего-то подобного.

Никакого лишнего мусора. Кроме того, что необходим для того, чтобы что-то съесть, что-то выпить, на чем-то поспать.

Поэтому, когда один из них не проснулся после очередной попойки, они знали, что с ним делать. Это там, в другом мире, он был всемогущим хозяином целой бескрайней свалки. Здесь же он был лишь еще одним безымянным обитателем тихого коллектора, спасающего кучку бездомных от холода этой зимой. Лишь один из нынешних его обитателей помнил предыдущую зиму здесь же. Все остальные были новые. Появившиеся кто откуда. Это никого не волновало, никого не интересовало. Новые лица появлялись здесь все время, также как постоянно исчезали старые.

Алкоголь, в хронической стадии употребления, тоже мог переносить сознание, не хуже наркотиков или ударов по черепу. Но никто из них об этом не помнил, хотя, по крайней мере, еще двое из здешних обитателей время от времени бывали в иной вселенной. И там они бесновались, понимая свое бессилие в этом мире, какими бы всесильными они не казались в созданных им самими свалках. Или одиноких островах в лазурном море, с чистым белейшим песком на пляжах и пальмами вдоль берега. Бывало и такое.

Все равно. Рано или поздно они заканчивали одинаково. Иногда мертвому телу давали поваляться несколько дней, лишь потом определяя, что, по всей видимости, сожитель уже провел свою последнюю пьянку. Соседи по коллектору тихо выносили скрюченный, иногда пролежавший несколько дней труп, и бросали его где угодно – лишь бы это место никак нельзя было связать с коллектором.

Нынешний мертвец попал в морг быстро. Сутки в коллекторе, сутки у стены давно замороженной стройки. Сторож оказался исполнительным – честно обходил здание по несколько раз в день.

Полиция трупом не заинтересовалась, а в морге патологоанатом механически записал в причины смерти – «смерть от алкогольного отравления». И действительно, ни на коже игрока, ни внутри не было ни единого ожога. Хотя в его мире, мире свалки, бомж был поджарен сначала дрэйком, а затем сожжен дотла солнцем, впервые взошедшим над этим местом.

***

Несмотря на дикое желание немедленно помыться, Лекс проводил богатырей до самого озера. Шестеро из них несли на своих пиках погибшего, несли печально и торжественно. Они так и ушли в глубину, один за другим, исчезли острые концы их шлемов, наконечники пик, над грудью мертвого богатыря тихо сошлась вода.

Если им придется воевать снова, то богатыри воспользуются всем опытом, что получили до этого. Потому что он их так создал. Пусть и бездушными, но добрыми и способными.

А еще, в следующий раз из омута снова выйдут тридцать три богатыря, и от этого Лекс готов был полюбить эту вселенную.

Красная черепица слегка поблескивала на солнце, выдавая свое слегка неестественное происхождение. Рядом с условным входом – тем местом, где деревянный пол дома и песок соединяли несколько ступенек, стоял штандарт с нанесенным на нем иероглифом красного цвета. Что именно он означал, Лекс не знал, но подходить к дому ему сразу расхотелось. От этого иероглифа так и веяло мощью охранного заклинания.

Снаружи дом был заключен в огромный круг из камней. Каждый из них лежал вдалеке от соседей, метрах в полутора, но, тем не менее, они четко очерчивали внутреннюю зону, входить в которую, по всей видимости, не следовало. Особенно таким не совсем прошеным гостям, как Лекс.

Лекс позволили себе лишь подойти к одному из этих камней, не более. Наступил на него ногой, словно проверяя, существует ли этот предмет на самом деле. После этого прочертил незримую черту, прямую от крыльца дома до самого горизонта.

Глава 3

Джокер Ч. Пустынник

В последнее время Джокер стал много пить. Не то, чтобы раньше он пил мало, – в его компании даже понятий таких не существовало «много» или «мало». Но он стал пить больше.

Это произошло не из-за работы, тем более не из-за того, что он слишком много времени отдавал байкерской тусовке. Там он просто пил наравне со всеми, ничего особенного. Да и в большинстве случаев дело ограничивалось несчетным количеством банок пива. Это произошло из-за снов.

Приятных снов, как ни странно. Поначалу приятных. В этих снах он ехал по пустынному шоссе, абсолютно ровному и прямому, уходящему далеко за горизонт. Во сне не обязательно видеть, чтобы знать, что шоссе не просто упирается в горизонт, а продолжается и за ним, уходит все дальше и дальше.

Редкие деревья по сторонам откидывали тень, и этого было достаточно, чтобы не чувствовать жары на этой дороге. Не потому, что тень доставала до асфальта, но лишь от осознания, что в любой момент можно остановиться и передохнуть у ствола этого дерева, спрятавшись под ним от солнца.

Сначала все было так. Не сон, а мечта. Просто дорога, просто урчащий мотор, горделивый звук, выбрасываемый выхлопной трубой, а в остальном – тишина и покой вокруг.

Но затем сломался двигатель. И вроде ничего и не произошло, подумаешь, поломка в пути – сколько раз такое бывало и не во сне. Чинились, вызывали друзей, в крайнем случае – дотягивали до ближайшего сервиса. Но во сне это было не так. Во сне такая первая поломка вызвала ощущение, непреодолимое ощущение того, что все неправильно. Что нельзя останавливаться на этой дороге, ни на секунду. Что если он не заведет мотоцикл и не уберется как можно быстрее, не двинется снова в путь по направлению к горизонту, то все будет плохо. Что именно – он даже не знал. Сну не обязательно разжевывать свои страхи, достаточно намека, штриха, который легко превратит благостную пастораль в липкий кошмар.

Ему пришлось проснуться, двигатель во сне, конечно, он так и не смог починить. Но проснулся, за мгновения до того, как его настигло нечто из ниоткуда. Буквально вырвал себя из когтей кошмара, несколько минут после этого смотрел ополоумевшими глазами в темноту спальни, пытаясь понять, где он на самом деле находится.

Потом лопнула шина, и он снова оказался на обочине в ожидании, когда его накроет незримый ужас. Потом авария на ровном месте, на пустой дороге, и он снова на обочине, дожидается стаи чудовищ. И ни друзей, ни эвакуатора, ни сервиса. Ни единой машины, лишь абсолютно пустынная дорога, ведущая от одного горизонта к другому. Из бесконечности в бесконечность. Но стоит остановиться – и чудовища сразу приближаются, давят липким страхом, выбивая из него всякое желание путешествовать в одиночку.

Потом он начал пить. Просто для того, чтобы не помнить эти сны, потому что он начал нервничать и дергаться даже днем. Очевидно, что на ясную голову подобные сны его волновали не очень, но они начинали мешать работе, поэтому лучше бы их не было.

И сны прошли. Вроде бы. По крайней мере, после половины бутылки виски за вечер, на утро он не помнил не то что сны, но даже как, собственно, засыпал предыдущим днем. Может быть, на самом деле сны никуда и не ушли, но это было не важно. Он их не помнил. Совсем.

Вот правда, и нервничать не перестал. Пытался балансировать, уменьшать дозы спиртного, валя все на начинающийся алкоголизм, но где-то глубоко внутри понимая, что виски здесь не при чем. Что это все сны, неосознанно, все же пробиваются из ночи в день, пытаясь завладеть его разумом. Он сопротивлялся.

Этим вечером половиной бутылки не обошлось. Точнее, он выпил сначала оставшуюся половину от предыдущих заходов, потом взял из бара еще одну. И выпил и ее. В конце концов, мог себе позволить перед выходными. И не запомнил, как уснул.

На этот раз мотоцикл не ломался. И шины были целы. Кончилась дорога. Он знал, что впереди ее больше нет, но у сна свои правила – и ему пришлось ехать по ней, без возможности развернуться, без права бросить мотоцикл и кинуться куда-нибудь в поле на своих двоих. Сон не предполагал подобного выбора, его сюжет был прямолинеен и прост. И по сценарию ему надо было доехать до места, где дорога заканчивалась. До места, где его ждала стая чудовищ.

Он пытался сбросить газ, свернуть, затормозить, врезаться в разделительные ограждения, в конце концов. Он пытался заставить себя проснуться. Но выпито было слишком много, и от этого сон становился еще более липким, из него было не вырваться, а любая попытка дернуться лишь помогала сну навернуть еще один виток паучьей нити вокруг барахтающейся мухи.

Все-таки, он был байкером. Когда не осталось ничего, он сжал зубы, до боли в скулах, и продолжил движение. Разум застыл, замерз, и он получил то, что было максимально близко к спокойствию, которое он искал все последнее время.

Раз нужно было доехать до конца этой дороги, он доедет. И чтобы ни встречало его в тупике, он найдет способ, чтобы с этим справиться.

Это были несколько последних минут, когда он вновь наслаждался дорогой. Пустынным шоссе без единой машины, лишь редкие деревья на обочинах, урчание двигателя и рык выхлопной трубы.

Когда он увидел место, где дорога заканчивается, вернулся уже не страх, а ужас. Сон разом снес все барьеры, что пытался выстроить его разум, и вонзил подготовленный кошмар в самую глубину его чувств. Чудовища сожрали Пустынника в одно мгновение.

Неожиданный инфаркт не позволил ему проснуться. Жена обнаружила, что муж уже мертв только утром – они некоторое время спали в разных комнатах.

И, если спросить Пустынника, он вряд ли сумел бы ответить, что это было – сны, пытающиеся предупредить его о надвигающемся конце, заставить пойти к врачам, или кошмар, вырвавшийся из ночи и проникший в реальность, ставший настолько вещественным, что сумел остановить его сердце.

Лекс

Лишь получив силу игрока, принадлежащего с совершенно другой весовой категории, Лекс осознал, насколько до этого ничтожны были его собственные возможности. И ему осталось только удивиться тому, как, имея подобные возможности, его враг все-таки проиграл. Сила решала здесь, в конце концов, далеко не все.

При последующем размышлении, Лекс предположил, что поверженный им враг даже и не осознавал, сколько возможностей не использовал. Сколько вариантов применения его мощи остались нетронутыми. Мальчик надеялся, что подобной глупости он сумеет избежать.

Вместе с полученной силой к нему пришли и новое понимание пространства вокруг. Он почувствовал «соседей». Далеко не всех, пустоты вокруг до сих пор оставалось более чем достаточно. Но все же.

Лекс словно всегда все это знал. Чувствовал. Видел. Но до этого словно не обращал внимания, и только теперь его взгляд прояснился. Он точно знал, как ему добраться до Каллиграфа. Он понимал, как попасть в мир Мусорщика, хотя путь туда оказался непрямым. Да и ничего, как раз туда он совершенно не торопился. Он определил местонахождение вокруг себя еще десятка игроков, незнакомых ему, неизвестных. Скорее всего, враждебных. Но теперь он, хотя бы, знал об их существовании.

Он рассматривал эти точки на мысленной карте, плескаясь в реке. Пытаясь смыть вонь со своего тела и своей одежды. Неподалеку, вежливо отлетев чуть ниже по течению, в воде нырял дрэйк. Похоже, запах ему нравился не больше, чем хозяину, так что ради того, чтобы от него избавиться, он смирился с водными процедурами.

Лекс находил все новых и новых игроков, но скоро понял, что не успевает удержать всех их в голове. Он завершил купание и двинулся в замок.

Там, в подземелье замка, он выбрал зал побольше, и начал оборудовать его в нечто похожее на коммуникационный центр. Поставил круглый белый стол прямо посередине. Разместил вдоль стены, тоже круглой, много-много дверей. Он не знал, куда они вели. Знал только про две – одна дверь, окованное железом дерево, вела в замок и мир долины. Вторая, шлюз с космического корабля, – выводила его прямо в мир больших планет. Туда, где на небе господствовали Хозяйка и Кирпичуха. Остальные двери пока оставались обычными серыми плитами, прислоненными к кирпичной стене. Они не вели никуда, но Лекс надеялся, что он со временем использует каждую из них.

Почему бы и нет? Если он собирался создать множество миров, то лучше было иметь одно место, переход, которое позволяло связать все эти миры в один узел.

А над столом он начал рисовать карту своих соседей. Точки, похожие на крохотные звезды, плавали прямо над поверхностью стола. Сначала Лекс запутался, стер все и начал заново. Он понимал, особенно после очередной победы, как действует многомерная система координат в этих краях. Понимал, чувствовал, ощущал. Но изобразить ее, даже в объеме, не мог. В конце концов он плюнул и остановился на трехмерной модели, использовав еще то, что модель могла двигаться, и тем самым учтя время, как четвертое измерение. Как раз оно осталось в этой вселенной прежним. Он это чувствовал. Знал, что если прыгнет к Михаилу сейчас – то это будет один прыжок, а если решит переместиться к нему же чуть позже, то искать его наставника придется немного в другом месте.

Игроки здесь перемещались, дрифтовали, ни на мгновение не застывая. Хотя, это было не самым главным.

Еще одно открытие, которое Лекс сделал, создавая свою карту, было то – что знание здесь тоже можно было приравнять к измерению. Например, Мусорщика он никогда не видел, но его упомянули при нем, и теперь Мусорщик сразу стал ближе. Мусорщик к нему – но не он к Мусорщику.

Упомянул его «бомж» – и Лекс чувствовал, что пока что, если ему вдруг захочется увидеть Мусорщика, то попасть к нему он сможет только через раскаленный мир – бывшую свалку.

Все было запутано. Но Лекс не сильно старался усложнить себе жизнь, пока что он просто накидывал прямо в пространство маленькие белые звезды, подписывая их там, где знал имена. И моргал. Карта была невидима. Ее не увидел бы никто, если бы Лекс, сам лично, не решил бы ему ее показать. Два моргания, пауза, еще раз, потом еще два раза. Карта появляется. Потом исчезает, как только Лекс отворачивается или уходит. Все просто. Его знания останутся только для него и ни для кого больше. Хотя попасть в эту комнату без приглашения и нелегко, он не хотело оставлять ни единого шанса.

Лекс оглянулся, и с сожалением посмотрел на расставленные вокруг заготовки дверей. Со значительно большим удовольствием он создал бы сейчас еще один мир. Или хотя бы заглянул в мир Хозяйки.

Но новое нападение могло произойти и через день, и прямо в следующее мгновение. Если ему сказали учиться и дали учителя, то надо было этим пользоваться. Даже не зная, чему, собственно, его собираются учить.

Он сконцентрировал взгляд на одной из звездочек, рядом с которой изобразил крошечный иероглиф «ангел» и переместился.

На этот раз он оказался значительно ближе к китайцу, чем в первый. Пятнадцать минут ходьбы, не больше.

***

Ива – странное растение, странное и загадочное. И те, что создают живую изгородь. И гиганты, достигающие восьми метров в высоту. И скромные тихие экземпляры, склоняющие ветви к самой воде рек и озер. Любой из шести сотен видов, относящихся к роду, несет в себе свою собственную тайну. И собственную красоту.

Лекс где-то слышал или читал, что существует японская ива. Может быть, есть даже и китайская. Но он понятия не имел, как они выглядят.

Да Каллиграф и не специфицировал, аллею из каких именно ив он хочет. А уточнить Лекс не мог – мир Каллиграфа пустовал. Хозяина нигде не было видно. Лекс знал, просто чувствовал, что Каллиграфа нет в мире песка.

Хозяин куда-то удалился, может быть, отправился в гости. Или на войну. Или в какой-то другой мир, о котором Лекс не знал. Предыдущий прецедент с Михаилом наглядно продемонстрировал, что недостаточно знать, как добраться до одного из миров игрока. Другой мир, если он есть, может оставаться такой же загадкой, как и первый. И искать его надо отдельно.

Лекс был уверен, что Михаил тогда нашел бы его, рано или поздно, и в мире Хозяйки, но все-таки это требовало отдельных, дополнительных усилий. А Каллиграфа он не чувствовал.

Зато – теперь пустыня-холст не была абсолютно пуста. Лекс оказался где-то ближе к тому месту, точке, которую сам Каллиграф сделал центром этого мира.

Прямо посреди песков стоял дом-пагода, с классической крышей, чуть заворачивающей кромку вверх. Дом казался крохотным на фоне разноцветных песков, да он и был небольшим. Без стен, лишь с раздвижными перегородками, позволяющими слегка отгородиться от внешней части этого мира.

Для Лекса эта черта начинала иметь значение лишь в том месте, где он стоял.

Мальчик вздохнул. Хозяина, по-прежнему, не было, и некого спросить о том, какие именно ивы он хочет видеть в этой пустыне. Лекс решил, что раз выбор остается за ним – то пусть это будут плакучие ивы. Его любимые.

***

Создавать что-либо в чужом мире, даже в отсутствие хозяина, очень, чрезвычайно сложно. Мысли начинают путаться, желания – не исполняются. Цвета выходят совсем не те, а пропорции почему-то нарушаются.

Поэтому, когда Каллиграф вернулся, лишь четыре ивы стояли подле его дома. Две с одной стороны, и две с другой. Лекс раздвинул аллею, состоящую из одного лишь песка, метров на пять, и решил, что между каждой ивой и справа, и слева, должно было оставаться расстояние метров в пять также.

Еще он решил, что ивы будут «плакать» вовнутрь, полностью закрывая путника, идущего внутри аллеи, от солнца.

Сложнее всего оказалось взломать базальтовый камень, прячущийся прямо под песком. Не просто сложнее – почти невозможно. Камень оказался не просто корочкой, прилепленной к поверхности – нет, у Лекса возникло ощущение, что Каллиграф и не представил себе под ним ничего. Сплошной блестящий базальт до самого конца.

В конце концов, Лекс перестал пытаться его раскрошить, а лишь аккуратно вырезал в этом камне огромные круглые чаны-горшки-ниши. К сожалению, он не мог себе представить дерево без корней. А корни требовали некоторой глубины. Теперь каждая ива стояла в своем собственном горшке, Лекс, уж заодно, даже представил и почву, которой заполнилась каждая ниша. Тоже песчаную, но все же почву – а не сплошной песок.

Некоторые ветви свисали до самого песка. Зеленовато-серая, гладкая кора ив великолепно подошла к стилю этого мира, во всем остальном – абсолютно мертвого. Даже трещинки, совсем мелкие, у основания стволов, казались здесь к месту. Узкие светло зеленые листья с прилистниками располагались вроде бы слишком редко, чтобы создать настоящую тень. Но их было много, кроны этих деревьев разрастались лет десять, не меньше, и за счет количества тень все же оказывалась достаточно плотной.

Первые два дерева выросли почти на три метра. Следующие оказались чуть пониже, поэтому путник должен был идти прямо среди ветвей и листьев. Даже чтобы увидеть то, что находится по сторонам, ему бы пришлось иногда наклоняться, там, где ветви спускались к земле слишком низко.

Но все это было делом будущего. В момент, когда прибыл Каллиграф, Лекс пытался сообразить, как избавиться от базальтовым цилиндров, которые он вынул из земли и отставил за ненадобностью в сторону. Куда теперь их девать, он просто не знал. Но они точно были не на месте.

***

Учитель молча пошел вокруг ивы, той, что Лекс вырастил первой. Иногда останавливался, присматривался. Подошел почти к самым листьям, даже тронул один – слегка, лишь прикоснулся подушечками пальцев к поверхности листа и сразу отдернул руку. Отошел назад и посмотрел снова.

Лишь когда он сделал полный круг у первого дерева, он рассеянно посмотрел на следующее – с другой стороны аллеи. Каллиграф словно ожидал, что второе будет просто точной копией первого и только хотел в этом убедиться.

Что бы он ни думал, ему пришлось изменить свое мнение. Лекс просто не мог себе позволить повторяться.

Конечно, общие элементы были, многие листья, если сорвать их отличить один от другого оказалось бы сложно. Хотя, Лекс думал, что если постараться, подобные мелочи, отличающие два внешне похожих листа, можно бы было найти. Он не копировал. И даже если он рисовал заново, создавая следующее дерево и пользуясь всем тем, чему научился при создании первого, все равно – это было новое дерево. Не копия первого.

Другое размещение ветвей, другой возраст, другая кора и другие жуки, оставившие когда-то на ней свой след. Другие листья и другой сок, позволивший этим листьям вырасти.

Каллиграф обратил внимание на предмет терзаний Лекса лишь после того, как обошел все четыре дерева.

– Они тебе нужны? – указал он на вынутый базальт. Лекс молча помотал головой.

Каллиграф кивнул. Посмотрел куда-то за спину Лекса, видимо, на ту пару цилиндров, что мальчик вынул и поставил с другой стороны. Лекс повернулся вслед за его взглядом, но вынутого базальта уже не увидел. Он повернулся обратно и тут же понял, что то время, которое он потратил на поворот головы, Каллиграф использовал, чтобы избавится и от оставшихся двух цилиндров.

– Больше так не делай, – без всякой эмоции сказал учитель. Может, какие-то эмоции и были, но они потерялись при осознавании чужого языка. – Покажи, где, и я подготовлю тебе ямы. Лекс кивнул.

– И спасибо за первые четыре чудесных дерева моей аллеи. – Китаец слегка поклонился.

Лекс поклонился в ответ, стараясь сделать наклон более глубоким. Где-то он слышал, что так требуется. Или там речь шла о японцах?

– Прежде чем я начну тебя учить, тебе следует понять правила этого мира. Моего мира. Он такой, какой он есть – не случайно. В нем есть правила – мои. Он такой, потому что вокруг слишком много глупых и недальновидных людей, желающих мне смерти. Поэтому именно в этом мире самым сильным всегда будет каллиграф. А так как ни одного каллиграфа вокруг я больше не знаю, то в этом мире всегда самым сильным буду я.

Мастер взялся за свою кисть, выбрал место на песке, чистое от следов Лекса и абсолютно ровное, и быстрыми, легкими движениями добрался до базальта. Здесь каменная подложка оказалась абсолютно черной, темной и даже не блестящей. И иероглиф вышел именно таким. Черным, без малейших поползновений в сторону других цветов. Четыре разноразмерных диагональных мазка, один загибающийся вертикальный, ограничивающий нижние два и последний – крохотная неуклюжая гантель между верхней диагональю и второй – самой длинной.

Песок в этом месте тоже был каким-то тусклым. И в нем встречались черные песчинки, много. Смешиваясь, они создали блеклый фон, который нельзя было назвать белым, и черным назвать его тоже было бы неправильно. Серый тоже не подходил – может, фон и стал бы серым, если бы песчинки смешались равномерно. Но среди них тоже не было полного порядка. Поэтому фон менялся, от блекло-белого до тускло-черного. Лишь отчетливый черный след из шести элементов отличался ярко, сильно, вызывающе.

Лекс не знал этого знака, но если бы спросили его, он бы сказал, что это – иероглиф серого дождя тусклым осенним вечером. Правда, он больше отреагировал на выбранный песок, нежели на сам рисунок. Его не спросили.

– Это – иероглиф единорога, – промолвил учитель, отступив на шаг назад от своего мимолетного творения. И перевернул кисть. Перевернул так, что теперь внизу оказался конец ручки, как только теперь заметил Лекс – тупой и выструганный в форме квадрата. Печати.

– А это – мой знак. Я имею право поставить его рядом с любым из своих творений. – Учитель ударил по песку, сильно, чтобы добраться до базальтового основания.

На абсолютно черном базальте осталась квадратная рамка с крохотным символом внутри. Знак мастера. Печать, которая тут же начала краснеть, словно от удара из-под базальта вырвались силы ядра этой планеты.

Через мгновение иероглиф единорога исчез. Его замело песком, как и печать Каллиграфа.

Зато вместо знаков на песке рядом с ними встал на дыбы белый единорог. Не совсем белый, словно сероватый. Кое-где, местами, его шкура казалась черной, а глядя на него под другим углом, можно было сказать, что он абсолютно белый. Лишь грива у него была отчетливо серая, пепельная, как и рог. И глаза – глаза оказались огромными, черными, такими же, как базальтовая подложка символа.

Каллиграф махнул рукой, и единорог послушно поскакал от них прочь, по песку, почти не оставляя на нем следов. Куда-то в сторону далекого горизонта.

– Единорог – хороший воин, и хороший защитник, если понадобится. Тебе понятно основное правило моего мира? Лекс кивнул.

– Тогда начерти на песке единорога. Сделай это столько раз, пока я не сочту, что твой рисунок достоин оживления.

***

Похоже, Михаил приспособился узнавать, когда Лекс возвращается в мир долины.

Иначе как еще можно было объяснить странное совпадение – Михаил явился к мальчику через минуты после того, как тот оставил Каллиграфа. Так и не получив, кстати, ни единого оживления. Простые символы на песке оказались не такими уж и простыми, в конце концов. Когда важно все, все вплоть до случайных мазков кисти, когда важно даже то, как съехавшая в сторону от нажима ворсинка заденет песок – не полностью, не до самого базальта, но делая песок полупрозрачным, давая возможность подложке стать едва видимой, когда все это важно – учиться приходится усердно. И долго.

– Пережил нападение? – буднично спросил Михаил, подходя и устраиваясь под дубом. – Кто это был?

На этот раз он принес с собой матерчатый мешок, небольшой такой, с веревкой у горловины. Похожий на те, в которые пакуют обувь.

– Не знаю. – Лекс присел рядом. Что-то он подустал, и предпочел бы сейчас не принимать гостей, а хоть немного поспать. – Бомж какой-то.

– С Мусорщиком ты бы не справился. – Недоверчиво произнес Михаил.

– Не, – Лекс помотал головой и прикрыл глаза. – Не Мусорщик, кто-то из его знакомых. А ты знаком с Мусорщиком?

– Нет. Но слышал. Личное знакомство с такими плохо заканчивается. Как ты с ним справился? Устал, как я погляжу?

– Да, – Лекс прислонился затылком к коре дуба. – Надо отдохнуть. Справился как-то, сам не знаю. Сглупил, прыгнул за ним в его мир, а там такая свалка…

– Точно не Мусорщик. Говорят, у него чистота.

– Почему тогда Мусорщик?

– Не знаю, так зовут. Наверное, из-за круга его общения? А в погоню ты конечно зря… Это самый тупой и самый распространенный из всех приемов. Напасть, раздразнить и отступить на свою территорию. Как ты вообще справился? Я бы тебя предупредил, но никак не думал, что ты такой храбрый. Думал, от таких глупостей тебя готовить не надо.

Слово «храбрый» в речи Михаила прозвучало почти как ругательство. Во всяком случае, храбрость в его шкале ценностей явно не относилась к числу положительных качеств. Лекс лишь пожал плечами:

– Говорю же, сам не знаю. Выкрутился. А то, что сглупил – понял сразу, как только… сглупил.

– Ладно, – закрыл тему Михаил. – Тебе действительно надо отдохнуть. Тогда я быстро. Открывай глаза.

Лекс приоткрыл глаза и наклонил голову, чтобы понять, чем занят его друг.

– Вот смотри, – на свет из мешка появилась стеклянная банка, подобная тем, в которых хранят крупу. – Простое упражнение. Вот тебе камни…

С этими словами Михаил выдернул из мешка кулек поменьше, наполненный галькой.

– Надо наполнить банку. Наполняй.

Спорить и разбираться со смыслом происходящего Лексу сейчас хотелось меньше всего. Он послушно схватил горсть камешков и аккуратно высыпал их в банку. Камни были словно только сейчас собранные на берегу реки. Обычная речная галька, но созданная настолько качественно, что сразу становилось понятно – у Михаила с тем берегом той реки особые отношения. Нельзя вот так вот просто запомнить вид этих камней, каковы они на ощупь. Лекс придержал в руке один из камней – галька оказалась даже слегка влажной, словно лежала у самого берега и отсырела с одного, нижнего, бока.

Ему понадобилось пять или шесть горстей, чтобы заполнить банку полностью.

– Банка должна быть полной, полной абсолютно, – подсказал Михаил.

Лекс лениво потряс банку, чтобы слегка утрамбовать камешки, после чего ему удалось положить у самой горловины еще пару галек. Но больше уже не лезло – Лексу казалось, что наполнять банку с горкой будет неправильно.

– Банка полная? – спросил Михаил.

Лекс кивнул. По большому счету, ему было все равно. Он ожидал, что конечно же Михаил каким-нибудь хитрым движением сумеет втолкнуть в нее еще несколько камней, но он слишком устал, чтобы заниматься этим самостоятельно.

– Тогда держи, – ухмыльнулся Михаил, передавая из мешка следующий кулек. – Наполняй дальше.

В кульке был песок. Обычный речной песок, не слишком чистого цвета, в котором преобладали желтые тона. Возможно, собранный у того же берега той же реки, что и галька. Собранный, запомненный, созданный. Лекс разорвал оболочку и начал медленно сыпать песок внутрь банки.

Очевидно, что сухой песок спокойно посыпался между гальки, медленно заполняя пустоты между камешками. Лексу удалось высыпать почти весь кулек, прежде чем песок поднялся до горловины.

– А теперь? – Михаил чуть наклонил голову и посмотрел на мальчика. – Теперь банка полная?

На всякий случай Лекс чуть потряс сосуд, чтобы песок окончательно заполнил все пустоты. Затем медленно досыпал его остатки из мешочка – хватило как раз. Он чувствовал подвох, поэтому не торопился. Но ничего умного в голову ему все равно не пришло, поэтому мальчик медленно кивнул:

– Сейчас полная, – согласился он.

– Мне пора, – улыбнулся Михаил. Он отбросил мешок в сторону, приподнялся от дерева и подошел к крепостному рву. – Зачерпни воду отсюда. Налей в банку. Дальше объяснять?

– Нет. – Лекс помотал головой. Его друг подловил его снова, на том же самом, что и в первый раз.

– И даже после этого, – Михаил вернулся к дереву, но садиться снова уже не стал, – я не смогу поручиться, что банка окончательно наполнится. Выводы делай сам. Очевидно, этот фокус имеет прикладное значение в той ситуации, что мы с тобой оказались.

– Какое? – рассеянно спросил Лекс.

– Догадайся, – улыбнулся Михаил и исчез.

Павел

Нападение было спланировано по всем правилам военной науки. Так он считал. Этот соперник мог оказаться крепким орешком, если бы он напал на него в одиночку. Но подобной глупости настоящий лидер никогда не совершит.

Он вообще бы остался в своем мире, на лужайке около дома, но сейчас это было стратегически неверно. Своим немногочисленным первым сторонникам надо было показать лучшие качества. Бесстрашие, умение вести за собой, умение побеждать.

А на тот случай, если что-то пойдет не так, у него был еще один план, личный, позволяющий ему вовремя скрыться, убраться из этого мира. При всей самоуверенности большинства из его нового воинства, он пока еще не чувствовал себя достаточно твердо в этих мирах. Осторожность никогда не повредит. Ее отсутствие погубило множество величайших полководцев, правителей и диктаторов.

Вообще-то, его нынешние последователи были никчемны. Большинство. Что Валерия, что остальные, – большинство из них пришли в этот мир через наркотики. Он не знал, почему, не понимал, почему ему, отнюдь не наркоману, встречаются здесь только те, что сидят либо на таблетках, либо на игле. Хорошо хоть, что, как он понял, большинство все-таки на таблетках. Было что-то такое, что ограничивало его в выборе тех, с кем он может здесь общаться. Валерия, затем еще одно нападение, столь же бездарное, что и первое. Потом мирный разговор, потом напал он. Потом пришли сразу двое, как-то прознав, что впервые в этом мире нашелся кто-то достаточно умный и проницательный, чтобы понять – что вместе выжить легче. Это и был его лозунг. Проще некуда: «Вместе выжить легче».

Банальность, но с такими банальностями значительно легче стоять на баррикадах. Намного, кардинально легче. Или атаковать.

Ему положительно нравилось в этом мире. Здесь – он мог развернуться вовсю.

Вот только ему не слишком нравились его нынешние последователи, да. Не потому именно, что они какие-то там наркоманы, нет – это его волновало меньше всего. Но потому лишь, что невозможно было собрать их вместе. Невозможно было точно предсказать, будет ли нужный ему человек на месте, когда он нужен. Приходилось перестраховываться, там, где достаточно было бы одного – посылать двоих. Там, где можно обойтись простым приказом, уговаривать. Им, этому быдлу, к сожалению, было куда деваться. Они могли вернуться в реальность и суметь в ней остаться.

А они нужны были ему здесь. Все. И пусть они сдохнут в реальном мире, пусть он сумеет их здесь использовать совсем недолго, но это значительно лучше, чем когда его солдат исчезает с поля боя в самый ответственный момент. А такой случай уже был.

Но пока с этим приходилось мириться – больше ничего не оставалось. Он не сомневался, что со временем придут и другие. Более стойкие, сильные, находящиеся в этой реальности всегда, а не лишь время от времени. Способные создать костяк великой армии. Материал, из которого можно строить что-то действительно стоящее, а не времянки. Но, пока подойдет и грязь. Если строить больше не из чего, будем лепить из грязи. Хотя бы для того, чтобы, достроив эту грязевую башню, подняться на нее и обнаружить залежи мрамора.

Они ворвались в чужой мир одновременно, почти. Лишь двое из них знали сюда дорогу, могли ее найти, но остальные зацепились за этих двоих и сейчас на хозяина, слишком самодовольного и излишне в себе уверенного, нападало сразу пятеро. Павел и Валерия, и с ними еще один. А с другого конца – остальные двое.

Еще четверо сейчас оставались в реальности, наверняка даже не осознавая, что пропускают. Даже не слишком хорошо понимая, почему именно им так хочется снова проглотить таблетку. Или уколоться. Возможно, списывая это на усиливающуюся наркотическую зависимость. Или депрессию. Но вот только дело было не только в них. А еще и в приказе Павла постараться быть на месте этой ночью.

Он-то знал, что в реальности, в его реальности сейчас ночь. Потому что, как бы ни глуп был тот Павел, живущий спокойной жизнью, как бы ни глух он был к тому, что пытался ему передать Павел отсюда, но все же что-то он ощущал. Слышал. Чувствовал. Потому что чаще всего выполнял простые команды-просьбы-указания, которые вдалбливал ему Павел этого мира.

Он же купил марки. Спрятал их. Разделил на несколько независимых порций и спрятал в совершенно разных местах, обеспечив, тем самым, некоторую стабильность. Он наслаждался серферами вечером, когда знал, что его никто уже не потревожит, тем самым позволяя Павлу стабильно действовать здесь.

Возможно, он и не понимал, на сознательном уровне, что происходит, но все равно это чувствовал. Не случайно же в реальности Павел почти распустил свою компанию – стало неинтересно. Могло показаться, что это из-за излишнего увлечения ЛСД, но это было не так. Просто он ощущал, что его навыки лидерства начали применяться в настоящем деле, и поэтому – не надо больше никаких тренировок с этими сопляками в школе. Зачем? Когда пришла пора завоевать целую вселенную. Пусть и не эту.

Что удивительно – этого никто и не заметил. Его компания тут же нашла себе другие развлечения. Спросили, придет ли он раз, потом другой. А потом – просто перестали спрашивать. Перестали вспоминать. Если бы он думал о них лучше, или что-то надеялся получить в ответ на свои длительные попытки быть их полубогом, то, наверное, даже бы обиделся. Но он так не думал. Воспринимал что тех, что этих, всего лишь материалом для изучения, для анализа, для исполнения своих задач. А обижаться на лабораторных крыс более чем глупо.

Хозяин мирка, на который они напали, был слишком силен. Поэтому они решили, что его следует уничтожить. Вернее, не так – его решили уничтожить, потому что он слишком насолил парочке ребят из новой команды Павла. Но, на самом деле, все решил Павел. И лишь подвел обсуждение к тому, чтобы все единогласно высказались за смерть. Мотивы самого лидера были другие. Его новой армии нужны были сильные воина, но… не настолько сильные. Нельзя было допустить, чтобы все то, что он начал здесь строить, решил захватить кто-то, пришедший на все готовенькое. Нужно было соблюдать осторожность. А этот был слишком силен. Намного сильнее Павла. И в прямой битве один на один Павел бы проиграл. Вот только он был не один.

Для чего еще нужна команда, если она не способна расправиться с любым врагом? И когда она есть – становится неважно, насколько опасен враг.

Лишь Павел имел некоторый план на отступление. Так, на всякий случай. Даже не план – всего лишь несколько дополнительных мер предосторожности. Вот, допустим, именно поэтому в его группе было трое, а во второй – только двое.

И поэтому те двое отправились в этот мир раньше. Ненамного – всего лишь секунд на двадцать, но раньше.

Если он прав – то хозяин должен был среагировать на первых нападающих, и вторая группа останется без внимания. В безопасности. Хотя бы в относительной безопасности. Об абсолютной говорить не приходилось – только не с кучкой наркоманов, витающих в грезах несуществующих миров, способных в любой момент откинуться то ли от передоза, то ли от неожиданно обвалившегося потолка.

И вся-то разница – что первое могло случиться с ними в реальном мире, а второе – здесь, в мире их грез. Но если исход один – так ли уж важно, что будет ему причиной? Прыгая из уютной постели в этот мир, он каждый раз думал, только лишь осознавая себя в своей грезе – насколько все-таки одно влияет на другое? И является ли смерть в этих созданных их сознанием мирах причиной – или лишь только следствием того, что происходит в настоящей реальности?

А потолок здесь обрушиться мог. У его команды были, смутные – но были, представления о том, как устроен этот мир. Коридоры. Коридоры и все, всюду, весь этот мир был расчерчен по упрощенной вариации «Куба», положен в плоскость, разлинован, как листок из тетрадки по математике. Сто метров коридора – перекресток. Иди куда хочешь – потому что еще через сто метров будет еще один перекресток, и ничего более.

Стены непонятно из чего, что-то синеватое, отдающее перекаленным железом, но на железо тоже непохожее. Непонятно, на что был похож материал стен. Павлу даже не удавалось присмотреться, потому что смотреть на эти стены тут же становилось больно.

И еще они знали, что кругом, на подступах к хозяину, тут властвовали ловушки. Похоже, он только и занимался, что их созданием и размещением. Поэтому потолок здесь действительно мог обрушиться. Поэтому Павел надеялся, что первый десант достаточно отвлек внимание хозяина, чтобы его группа могла идти достаточно медленно, не нарываясь. В конце концов, вряд ли хозяин мог даже теоретически предположить, что на него нападет больше одного. Вроде как в этой вселенной такого не принято.

Хозяин этого мира был, так сказать, из своих. Из тех, кто приходил и уходил обратно в физическую реальность. Павел знал только один способ этого добиться, хотя мечтал разузнать и о других, если таковые существовали. Пару раз, в его скучный мир наведывались лазутчики из новой команды Павла. Как раз тогда, когда его здесь не было. Так что они знали о мире, в котором находились даже больше, чем Павлу бы хотелось.

И именно поэтому третий из его группы шел по коридору первым. А Валерия – второй. А он лишь замыкал шествие, создавая себе дополнительные шансы. Лидер – это не тот, кто идет первым, так было бы слишком просто, это очень примитивное заблуждение. Лидер – это тот, кто знает, что делает, и что делают его люди. Зачем они идут, зачем они живут, и зачем – как в данном случае, они умирают.

Именно поэтому идущий впереди не был лидером – потому что он не знал, почему он идет впереди. Не думал – просто шел, и все, немногим отличаясь от бычка на бойне.

Но все же он остановился. Вовремя. Показал пальцем на заметную полоску на полу:

– Он тут такого навертел, что и сам, думаю, боится забыть. – Усмехнулся впереди идущий. Ширина полоски была небольшой, в полметра, и, если знать, что на это стоит смотреть, она легко определялась из-за своего отчетливого иного оттенка, разительно отличающегося от основного цвета. – Боится, поэтому метит свои собственные ловушки. Павел поощряюще улыбнулся и кивнул:

– Ты молодец. Вовремя заметил. Спасибо тебе. – Никогда не стоит скупиться на похвалы. Лучше, конечно, чтобы они были заслуженными, иначе лидер будет не лидер, а всего лишь имбецил у руля. И необязательно рассказывать каждому, насколько поверхностно он смотрит на окружающее. Хотя… – Надо идти внимательнее. Впереди может быть что-нибудь более хитрое. Смотри в оба и не спеши, прошу тебя.

Конечно, Павел заботился о парне. Ведь он шел впереди него. А чем больше людей между ним и готовыми сработать ловушками, тем лучше.

Павел даже не стал разбираться в механизме, лишь перепрыгнул через полосу на полу вслед за остальными и двинулся дальше. Ему это не было хоть сколько-нибудь интересно. В конце концов, ловушки в своем мире он делать не собирался. Закрываться от окружающего мира – это путь в тупик, наоборот, его надо использовать, вне зависимости от того, каким опасным он может казаться. Только так можно победить.

Мир чужака казался бесконечным, хотя Павел отлично знал из данных своих разведчиков, что это не так. Коридор, перекресток, коридор, снова перекресток. Иногда, на некоторых перекрестках, они упирались в тупики – очередной пролет просто отсутствовал, и только три дороги, а не четыре, уводили с этого места. Им приходилось отклоняться, то вправо, то влево, но это не сильно их задерживало.

Ловушки замедляли их больше. Чем ближе к центру этого мира, тем больше ловушек им встречалось. Достаточно банальных, видных издалека, но их ведущий все равно шел медленней и медленней, опасаясь пропустить хоть одну.

Павел проходил мимо очередных отверстий в стене, из которых, по всей видимости, должны были вылетать отравленные стрелы, или выскакивать копья, или выплевываться шарики расплавленного свинца – здесь это целиком и полностью зависело от хозяина мира. Но не выскочили, не вылетели, не выплюнулись, потому что они, все трое, в очередной раз аккуратно прошли мимо. Не наступив ни на один из светлеющих квадратов на полу, разложенных на этот раз мозаикой. Они были близко.

Достаточно близко к хозяину, к центру мира, чтобы услышать эхо взрыва. Каждый здесь воевал по-своему. Кто-то использовал ножи, кто-то дрался голыми руками. Парень по имени Валера, что шел во второй группе, взрывал. Кидал что-то отдаленно напоминающее гранаты, и оно взрывалось при ударе.

Исходя из чего, можно было легко сделать вывод, что драчка с хозяином уже началась, и они слегка опаздывают к началу. Как, впрочем, Павел и планировал.

***

В его команде трусов не было. Трусы в этой вселенной… может и выживают, но об этом никто не знает. Потому что они должны прятаться. Скрываться. Стараться сделать так, чтобы никто и никогда не нашел созданные ими миры. Возможно, оставлять себе в качестве собственного мира крохотный маленький гроб, в который просто не поместится никто, кроме них. И так выживать.

Все остальные здесь трусами не были. Что не означало, однако, что все они были одинаково бесстрашны. Каждый мог испугаться, отшатнуться от опасности, попытаться сбежать. Это было нормально, нормально по сути человеческой природы.

И каждый из тех четырех, что шел разобраться на местности с хозяином поперечно-перпендикулярного мира, умел, уже научился воевать в этих мирах. Плохо ли, хорошо ли, – но ни для кого из его подчиненных это не был первый бой.

Никого из них не нужно было учить убивать. Самое смешное, что, несмотря на все свое превосходство, на все свои врожденные и приобретенные качества, на острый ум и возможность на порядки лучше, чем его люди, анализировать ситуацию, для Павла это убийство должно было стать первым. Те, ранние неосознанные стычки не в счет. Лишь сейчас он должен был убить осознанно, вдумчиво, понимая, что лишает кого-то жизни, пусть и в его иллюзорном кислотном мире. И он собирался сделать это качественно.

Когда они услышали первый отчетливый взрыв, до хозяина им оставалось пройти квартала два, может три. И после этого ловушка захлопнется, хозяин окажется в их руках. Но, как назло, как раз здесь перед ними снова оказался слепой коридор, глухая стена вместо прохода. Ведущий повернулся и вопросительно посмотрел на Павла. Тот молча мотнул головой влево, указывая направление. Ведущий кивнул и шагнул налево.

Огонь поглотил его мгновенно, вместе с коридором, перекрестком и всем остальным. Пламя, тягучее, темно-красное, медленное, похожее на густое пиво, почти достало до Валерии и лишь потом откатилось назад.

Словно ничего и не было. Ни опаленных стен или потолка, никаких следов на перекрестке, никаких горящих углей. Лишь обугленный труп их ведущего, отброшенный на десяток метров вдоль поперечного коридора, валялся где-то там, но отсюда Павел не видел и его.

И сила. Павел не знал, проводил ли такие эксперименты здесь кто-то до него, но смерть их провожатого высвободила ту энергию, силу, субстанцию, за которой здесь все охотились. Павел почувствовал очередную порцию, вливающуюся в него. Но… мало. Значительно меньше, чем должно было, что означало, что эта энергия распределилась между всеми, кто находился в одном мире с умершим. Скорее всего, распределилась пропорционально рангу. Это надо было взять на заметку.

– Посмотри, – тихо, одними губами приказал он. Валерии он мог приказывать. Она-то знала, что целиком в его власти. Полностью, но и полностью под его защитой. И он не будет подставлять ее без нужды. Знала и верила. Или, как думал Павел, делала вид, что верит, потому что ничего другого ей просто не оставалось.

Валерия, тихо ступая, подошла к перекрестку и выглянула. Сначала при этом посмотрев направо. Павел не стал интересоваться, что она там увидела. Она не отшатнулась, лишь напрягла спину и чуть приподняла плечи, словно пряча в них шею.

Этот страх, отчетливо выразившийся в ее замершей фигуре, неожиданно его возбудил. Настолько сильно, что он чуть было ни решил, плюнув на все, заняться с ней сексом прямо здесь, прямо под самым носом у врага. Но сдержался. Дело было прежде всего.

Валерия повернула голову влево. Осмотрела коридор, что тоже оставался для Павла невидимым. Чуть повернула голову назад, скосила взгляд в сторону Павла:

– Обычная ловушка. Просто сразу за поворотом. Он начал идти раньше, чем посмотрел.

– Иди вперед, я сразу за тобой. – Павел ободряюще улыбнулся.

Валерия была слишком умна, чтобы поверить в подобные улыбки. Но слишком умна также и для того, чтобы не подчиниться.

Умна и осторожна. Оставшуюся часть пути она шла очень аккуратно, осматривая пол, стены, даже потолок. Ловушек при приближении к центру становилось все больше, по пять-шесть в каждом пролете, но идти было можно, легко. Надо было только знать, куда не надо ступать.

***

Он успел увидеть создателя этого тупого мира перекрестков.

В центре этого самого мира находилась ровная квадратная площадь, единственное место, где потолок поднимался ввысь. Уходил метров на двадцать вверх и был едва виден.

К площади вели четыре прохода, быстро расширяющиеся на последних метрах, будто раструбы, и не позволяющие нападающим спрятаться.

Судя по тому, как вокруг обороняющегося хозяина плясали всполохи, то и дело из пола выскакивали пики, а с потолка иногда падало что-то тяжелое, судя по всему этому вся площадь была нашпигована ловушками.

Он успел увидеть врага за мгновения до того, как его команда потеряла еще одного члена. На этот раз из второй группы. Он вообще удивился, что они вдвоем продержались здесь так долго. Но долго недостаточно.

Хозяин мира держал в руках нечто вроде арбалета. И как раз когда они с Валерией вышли на площадь, он попал.

Павел вновь почувствовал прилив энергии, на этот раз более сильный – им пришлось разделить новый приз всего на четверых. Валерия среагировала быстрее своего лидера – она побежала вперед, легко перепрыгивая через квадраты на полу, выделяющиеся, отличающиеся от остальных.

Верный выбор. Сейчас надо было идти ва-банк. Медлить или прятаться – и их раздерут поодиночке.

Павел побежал за ней, почти полностью копируя цепочку ее шагов, но стараясь держаться так, чтобы все время между ним и хозяином была Валерия.

Пол здесь был гулкий, и их бег звучал громко. Враг повернулся, услышав новый шум. Именно этим моментом и воспользовался третий из оставшихся людей в команде Павла, резко сократив расстояние и ударив их обидчика ножом в спину.

На этот раз им было что делить. Всего на троих, и куш был такой, что на них троих, на каждого, пришлось так много. Это была призовая игра.

И пусть он потерял сразу двоих из своей пока еще слабой и не полностью оформившейся команды, но зато они завалили серьезную дичь.

– Ты был великолепен, Солон. – Имя этого последователя теперь следовало запомнить. Павел думал, что с ним он пройдет еще немало и разделит немало добычи. – Жаль, что нас было слишком мало, чтобы обойтись без жертв. Солон улыбнулся и кивнул:

– Скоро нас станет много. Твои приказы, ведущий?

– Возвращаемся, сначала ко мне. Как считаешь, Солон, если убрать это дурацкое выделение цветом со сторожевых плит, то здесь можно устроить неплохой мир для экзекуций? Солон покачал головой.

Но ответил он уже в мире Павла, стоя под ивой, рядом со скамейкой, на которую тут же сел его лидер.

– Это было бы неплохо. Но какой смысл в экзекуции, если наказанный может в любой момент сбежать к себе?

– Мы что-нибудь придумаем. – Павел улыбнулся. – Теперь можно по домам. Скоро мы соберем настоящую команду, и изменим все эти миры. Тут есть, что менять. Солон кивнул, улыбнулся в ответ и исчез первым. Валерия не была столь тороплива. Но Павел все-таки сказал, приказал ей вслух.

– Валерия, а ты, пожалуйста, останься.

Пора исполнить ту фантазию, что возникла у него прямо во время нападения.

Надо сделать ей настолько больно, чтобы повторить то состояние. Сделать так, чтобы ей стало настолько страшно, чтобы вновь увидеть этот страх в ее напряженной спине, в приподнятых плечах. Сейчас его даже не волновал страх, что можно было создать ее в глазах. Может быть, в следующий раз.

Глава 4

Субаху

Они не шли к нему.

Мало того, что нирвана не становилась ближе, не становилась понятней, так к нему не шли даже враги.

Он стал достаточно силен, чтобы чувствовать присутствие других вокруг себя. Не физическое окружение, Субаху понимал, что расстояния здесь измеряются как-то иначе. Но именно эти – они были где-то рядом. Потому что они были похожи на него, возможно? Вероятно, их души попадали в этот мир рядом с его именно поэтому – потому что они думали также как и он? Или верили в то же, что и он?

Но они не шли к нему. Не шли, чтобы объяснить дорогу. Не шли, чтобы показать путь к истине. Не приходили, чтобы напасть на него и сожрать его душу, подвергающуюся испытанию.

А он хотел бы, чтобы они напали. Каждое мгновение времени, проведенное здесь в одиночестве, давалось ему все с большим трудом. Монахи не случайно говорили, что нельзя обрести нирвану в столь юном возрасте.

Он им не верил. Не верил тогда, не верил и сейчас. Просто, может быть, ему будет немного тяжелее, чем могло бы быть, вот и все. Но целеустремленность – это главное качество, которое ему потребуется в поиске. Надо знать, что ты ищешь, надо знать, где искать, и надо никогда не сходить с пути.

Он был убежден, что действует правильно. Вот только не уверен, что знает, где искать. Не так уверен, как вначале.

Знаков все не было и не было. Полученная мощь бурлила в нем, требуя выхода, и не находила его. А нирвана пряталась, пряталась где-то в глубине, в отдаленных уголках сияния, далеко за горизонтом его мира.

Прятались и соседи. Субаху мог чувствовать их страх, и знал, чего они боятся. Каждый из них прознал об его существовании. Они поняли, что к ним пришел истинный просветленный. С которым не пройдут все их уловки. Все их никому не нужные слова, призванные лишь затенить путь. Путь, по которому он собирался пройти.

Ракшас, монах, тени, все они помогли ему понять это. Их сила, влившаяся в него, позволила ему найти себя в этом странном и непонятном мире. Он знал больше, он понимал, даже чувствовал страхи своих ближайших соседей. И не сомневался, что сейчас большинство из них готовит оборону. Против него. Строит редуты, кипятит масло, собирает на стенах крепостей камни. Или ракетные установки. Глупцы.

Никто из них, похоже, не понимал то, что Субаху понял с самого начала – что внешние атрибуты здесь ничего не значат. Абсолютно. Мечи, пулеметы – это все глупости. Они слабы, ничтожны против простого сияния истинного верующего. Также как и их попытки спрятаться от этого сияния. Глупо.

Но он стал заложником своих собственных обетов. Невозможно оставаться на месте, ожидая просветления, и в то же время двигаться по избранному пути. Как бы не метафорично все это звучало, на деле он все больше приходил к мысли, что если он хочет найти нирвану, то он должен, хотя бы, к ней прийти.

Находясь в своем мире, окруженный сиянием, он мог пропустить нужный момент. Нирвана может никогда сама к нему не приблизиться. Возможно, надо двигаться вперед, уничтожая всех, кто встанет у него на пути, набираясь новых сил, чтобы когда-нибудь стать настолько мощным, что путь к нирване прояснится, станет кристально понятным.

Он сидел, размышляя над этой дилеммой, а его соседи, тем временем, копили силы.

Это раздражало, хотя он, получше многих, умел разбираться в собственных чувствах и эмоциях. И понимал, что раздражение возникает по одной-единственной причине – из-за его неуверенности в том, что он сумеет победить. Что все эти попытки выстроить против него оборону действительно бесполезны. А раз где-то глубоко внутри него пряталась эта неуверенность, показываясь на поверхности его души всего лишь в виде легкой ряби – раздражения, то значит – путь к нирване не так уж и легок. Возможно, не так уж он и готов дойти до самого конца.

Сомнения – вот что было его худшим врагом, поэтому Субаху гнал их от себя прочь.

Но, в конце концов, где-то на стыке его уверенности в избранном пути и сомнений, раздражения, пытающегося диффузными жилками проникнуть в его божественное спокойствие, где-то в кипящем котле его мыслей возникла идея. Позволяющая решить все его проблемы. Остаться на месте, но продолжить путь.

Он всего лишь вспомнил еще раз, где находится его душа, и перестал, заставил себя перестать мыслить категориями направлений, расстояний, времени.

Если никто не хочет приходить к нему, нападая, сдаваясь или неся истину. Если ему нельзя идти к ним, потому что это ломает саму идею поиска. Если он застрял в безвременье.

То значит, он сделает их миры своими. Тут же нет ничего окончательного, ничего физического в том месте, где он оказался. Значит, он может сидеть, окруженный сиянием (и тихим капанием воды в абсолютно темной пещере), и делать так, чтобы враги сами оказывались у его ног. Объединять миры. Это ли не испытание для ищущего истину? Это ли не доказательство того, что он, более чем кто-либо другой, достоин нирваны?

Среди тех, кто был поближе, он выбрал самого слабого. Следовало попробовать на самом слабом, чтобы эксперимент был честным. Чтобы доказать саму возможность того, что он задумал, и лишь потом привести на истинную дорогу остальных.

Пора увеличить свой мир. Пора сделать так, чтобы сияние накрыло всех, всю дорогу до самой нирваны.

***

Этот парень опасался нападения.

Он напал бы сам, если бы не его трусость. Эту трусость Субаху чувствовал даже из своего мира. Ему не нужно было видеть свою жертву, чтобы ощущать ее страх. Этот страх остановил соседа от нападения, хотя понятно было, что он чувствует Субаху, также как и тот чувствовал его близость. Этот же страх не дал ему пройти весь путь до самой нирваны.

Что он ждал здесь? Помощи? Смерти и нового перерождения, чтобы попытаться вновь? Самое время было спросить.

Миры слились. Даже не слились, мир жертвы начал рушиться, растворяться в сиянии мира Субаху. Ему не нужно было никуда идти, нельзя было – и не нужно. Зачем, когда можно просто уничтожить мир своей жертвы, того, кому только он мог помочь.

Если он поглотит этого заблудшего, то, вместе с ним, у того останется шанс достичь нирваны. Или, по крайней мере, узнать дорогу. Субаху не был так уж уверен, что все те, кого он победил, попадут в нирвану вместе с ним. Их сила – да, но их души? Это не было так уж однозначно. Иначе зачем стараться? Зачем, как он, становится самым сильным из всех? Где же тогда справедливость? Наверное, все-таки им еще предстоит переродиться, родиться заново и попробовать снова. Но зато Субаху был уверен, что он им помогает.

Монах теперь видел, из чего состоял мир его жертвы. Унылый мир, надо сказать. Пустынный и неяркий. И теперь он рушился, растворялся, его заполняло сияние, принадлежащее миру с другим хозяином.

Это оказалось неимоверно сложно. Субаху поблагодарил судьбу, что выбрал самого слабого из противников, потому что разрушать чужой мир оказалось так непросто, что он даже не начал бы этот эксперимент, если бы знал, насколько это окажется тяжело.

Его разум шатало из стороны в сторону. Периодически Субаху казалось, что он теряет сознание, иногда даже – что он умирает. А иногда ему мерещилось кое-что похуже смерти, – что он возвращается в свою физическую оболочку, в иссохшее тело в замурованной пещере, в той, где тихо капает вода.

Он даже слышал стук этих капель, медленный, редкий. Этот стук бился в его мозг, словно символ поражения. Поражения, которого он не мог допустить.

Не мог, поэтому продолжал давить. Даже понимая, что побеждает, он ужасался тому, насколько сложно эта победа дается.

По серой поверхности мира его врага, напоминающей асфальт, ползли трещины. Свет, сияние ворвались в этот мир с самого его края, не такого уж и далекого от центра. Разломы ширились, и из них вырывалось сияние, съедая все вокруг, и серое, низкое свинцовое небо, и странные кубические строения, нагроможденные то тут, то там.

Некоторые из кубов оказывались прямо на пути трещин, тогда им везло и они падали вниз, в образовавшуюся пропасть. Хоть какое-то разнообразие. Наверное, эти кубы представляли некую систему защиты хозяина от нападений извне. Субаху не знал. Да и не хотел выяснять. Они явно не были рассчитаны на то, что нападать будут не на хозяина мира. А на сам мир.

Трещины ползли со всех сторон горизонта, приближаясь к центру. Собственно, самого горизонта уже не было – все заполонило ослепительно белое сияние, в центре которого оставался лишь небольшой, и стремительно уменьшающийся, островок, на котором барахтался хозяин. Просто не зная, что противопоставить такому нападению.

Он действительно был трусоват, поэтому предпочитал действовать в обороне. Так больше шансов, если знать, на что рассчитывать. Всегда можно подготовиться. Враг всегда слабее на чужой территории. Да и не любил он лишних жертв. Не старался стать самым сильным. Просто выживал.

Идеальная жертва. Та самая антилопа, которая нужна крокодилу, чтобы продолжить существование. Тихая, боязливая, и не способная дать сдачи.

Выжил он здесь только потому, что был неглуп (никакого противоречия с трусоватостью), умел хорошо планировать оборону и всегда, абсолютно всегда готов был к нападению. Даже собственноручно выдуманный арбалет всегда носил с собой.

Он и сейчас держал его в руках, бесполезную деревяшку с бесполезным болтом, готовым выстрелить во врага. Вот только врага не было нигде поблизости, незадача.

А его мир, пусть и сероватый, но его собственный, исчезал, уничтожался, рушился прямо у него на глазах.

И лишь когда не осталось ничего, кроме яркого сияния, чистого и незамутненного ни единым намеком на серость, появился Субаху. Сидящий в позе лотоса, он, казалось, парил.

Наверное, парил – ведь все было настолько белым вокруг, что было непонятно, где находится поверхность. Сидит ли монах на ней, парит ли над ней, или ее вообще не существует.

Проигравший поднял арбалет, механически, потому что он так долго ждал хоть какую-то цель, что не мог не попробовать его использовать. Даже понимая, что уничтожение уже почти завершено.

Субаху улыбнулся безмятежной улыбкой, глядя своему противнику прямо в глаза. Арбалет засиял ярким белым светом, словно вспыхнул, и исчез, растаял, врос в окружающую белизну.

Хозяин уничтоженного мира бессильно опустил руки, лишь гадая, почему он до сих пор не отправился вслед за арбалетом. Субаху знал, почему. Потому что ему было интересно.

– Как ты нашел сюда дорогу? – по-прежнему улыбаясь, спросил он. Эта улыбка дарила надежду, надежду на спасение, на прощение, на свободу.

И эта улыбка была правдива. Субаху действительно нес своему бывшему противнику надежду, и спасение, и свободу, и даже очищение. Возможно только, что они с ним по-разному понимали эти слова.

– Куда сюда? Я на тебя не нападал. Ты же сам напал. – Лишь надежда заставила проигравшего говорить. Но он не знал, что отвечать.

– Сюда. На этот путь. Как ты покинул свою физическую оболочку?

– Я не знаю, – пожал плечами допрашиваемый, – похоже, я замерз. Я живу… жил за полярным кругом. Потерялся, замерз, оказался здесь. Я не помню.

– Ты не мог замерзнуть, – покачал головой Субаху. – Если бы ты умер там, то тебя бы не было здесь.

– Мне уже говорили, – согласился пленный. – Но такая история. Я же не ученый. Может, лежу замерший где-то в вечном снегу и сейчас, и капля жизни теплится в теле, и поэтому я могу быть здесь. А может, на самом деле – это рай такой.

– Разве ты не исповедуешь путь Будды? – нахмурился Субаху. – Почему, как тогда ты оказался рядом со мной?

– Я ничего такого не говорил. Я вообще слабо верил при жизни. Хотя, оказавшись здесь, поверишь во все, что угодно. Просто непохоже это на рай, вот и все. Даже твое сияние. А рядом мы потому, что ты напрасно думаешь, что знаешь здесь все. Может, у нас были общие предки двадцать поколений назад? Так тоже бывает. Говорят. Теперь ты меня отпустишь?

Субаху улыбнулся. Он узнал многое, и это наверняка поможет ему, прояснит туман на его пути. Но для пути, прежде всего, важна сила, а не простые знания:

– Конечно, – кивнул монах, пошевелившись впервые за все время их разговора. – Даже лучше. Я возьму тебя с собой.

И мгновением позже в его, в единственном мире истинного сияния вновь остался только он, потому что его собеседника поглотило это сияние, растворило, высосало из него всю ту силу, что он сумел накопить за многие годы.

Субаху расслабил сознание. Нужно чуть-чуть передохнуть, совсем немного, передохнуть и адаптироваться к новой полученной силе. После чего выбрать новую жертву. Дорога к нирване нелегка, но, значит, останавливаться тем более опасно.

Роза

Роза летала.

Это было глупо, и граничило с непристойностью. То, что можно простить девочке-подростку, никак нельзя допускать, когда тебе вот-вот стукнет сорок. Но она ничего не могла с собой поделать. Даже к сорока она не научилась контролировать свои сны.

Она не всю жизнь жила одна. Можно сказать, что были времена, когда она была счастлива в браке. Но те времена давно прошли. Она не жалела. К сорока, оставшись одна и без детей, она поняла, что, наверное, именно о чем-то таком подспудно и мечтала. На что-то такое и надеялась. Так бывает. Возможно, она и потерпела бы кого-то рядом с собой, но тогда такой мужчина должен быть идеален. Это значит, не мешать. Не отсвечивать, не показываться на глаза, не мешать спать и не будить ночами своим храпом, ну и сотни прочих мелочей, где-то в середине их списка – то самое сиденье унитаза. Это значит, что такой мужчина не должен существовать.

Так что, в ультимативном смысле – Роза и не была одна. Просто она жила со своим идеалом. Несуществующим. И что самое главное – ее это вполне устраивало. Она была достаточно умна, чтобы суметь осознать неправильность своей жизни, успеть обвинить в этом богатство современной цивилизации, позволяющей женщине легко обходиться без мужчины добытчика, и после всего этого расслабиться. Да еще и получать удовольствие от тех самых возможностей, что предоставила ей цивилизация двадцать первого века. И – никаких каблуков.

Это оказалось так замечательно, полностью и всегда решать что делать, когда делать и делать ли вообще. Даже большинство подруг, хоть и будучи замужними, ее поддерживали. По крайней мере, в глаза. А то, что они думали или говорили за ее спиной, не сильно-то ее и волновало. Также как и наличие своего мужчины в доме.

Как и полагается, Роза летала по-настоящему. С трудом, совсем невысоко, скорее плавая в воздухе, нежели летая, с усилием выгребая в воздушном потоке, стараясь держаться поближе к земле, потому что там воздух казался ей плотнее. И лететь было легче. И не так высоко казалось падать, поэтому мероприятие выглядело более или менее безопасным, что хоть как-то ее оправдывало накануне сорокалетия.

Но что отличало ее полеты от полетов большинства, так это окрестности. Те места, ГДЕ она летала. Сам процесс полета забавлял ее не очень сильно, а вот живописные виды, что она встречала по дороге – стоили подорванной репутации.

Она летала над зелеными английскими пастбищами, с пасущимися на них овечками, белыми, как облачка, и аккуратными изгородями из местного камня. Чистенько, ухоженно, каждая пядь земли для чего-то предназначена. Для чего-то своего. Совсем как в полях под Манчестером, по которым она гуляла когда-то давно.

Она летала над незнакомым ей водопадом, в джунглях, окруженным и заполненным зеленью, начинающей воевать за падающую воду даже раньше, чем она упадет вниз. И таким огромным, что радуга в окружающей его водяной взвеси помещалась полностью, без остатка. Можно было рассмотреть ее всю, полную дугу, все цвета.

Она летала вдоль пустынного океанского берега, прямо над кромкой воды, глядя на то, как волны наскакивают на камни в упрямых попытках доказать возможность своей победы в долгосрочной перспективе.

Что ее удивляло больше всего после пробуждения, так это то, что далеко не все места, виденные ею во сне, она когда-либо посещала в реальной жизни. Хотя, как женщина разумная, после непродолжительных размышлений Роза пришла к выводу, что она их все равно где-то видела. Может быть, в телевизоре, или на фотографиях в каком-нибудь альбоме. Да мало ли где. Достаточно мимолетного взгляда, а дальше сознание сделает все за тебя. Скопирует, отложит на дальнюю пыльную полку, заквасит как следует, до степени, что уже и не понятно, где воспоминания, а где чистый вымысел, а после этого выдаст в лотерейной смеси с содержимым соседних полок.

Удивление было мимолетным, зато страх – вполне реальным. Последние несколько раз она просыпалась в холодном поту, и почему-то ей казалось, что во сне она задыхается. Задыхается не только во сне как таковом, но и в своей постели, в реальности. То, что начиналось как приятные полеты над неизведанными местами и наслаждение любимыми пейзажами, начинало постепенно сползать в кошмары.

Один раз она залетела в облако, плывущее на удивление низко над землей – как раз в коридоре высот Розы. Облако оказалось неожиданно вязким и влажным, и она буквально начала захлебываться в воде. Проснулась от кашля, по всей видимости, поперхнувшись во сне слюной. Сон всего лишь сопоставил события из реального мира с нарисованным миром. Попытался сопоставить, сделал это в последний момент и слегка топорно, идея с облаком вообще была бы не лучшей, если бы придумывать дали ей. Но сон как-то выкрутился, и полностью состыковал ее состояние в реальности с теми событиями, что происходили внутри него.

В другой раз, над каменистой пустыней, она неожиданно провалилась в воздушную яму и грохнулась прямо на камни, лишь в последний момент успев защитить от удара голову. Проснулась от боли в локте. Как оказалось, она всего лишь неудачно повернулась в кровати и ударилась этим самым локтем о прикроватную тумбочку.

Случай показался не показательным, она лишь в очередной раз подивилась тому, насколько ее подсознательное воображение хорошо отыгрывает события, происходящие в реальности. Это же надо – каждый раз успеть придумать целый сюжет на неожиданность, случившуюся в ее кровати.

А вот следующий испугал ее уже по-настоящему. Настолько, что она задумалась о походе к врачу. Только вот все выбирала, то ли идти к простому терапевту, то ли сразу к психиатру.

Тогда Роза плыла над лесной опушкой, залитой солнцем. Ей даже казалось, что она чувствует запах, сладковатый запах всего разнотравья, заполнившего место старого лесного пожара. В какой-то момент женщина увидела дикую яблоню, растущую ближе к лесу, и решила подлететь-подплыть поближе, в надежде попробовать дички.

Она не успела. Из густой травы пружинисто выпрыгнула змея, настигла летунью прямо в воздухе и укусила прямо в шею. Сначала ей показалось, что не просто укусила – а просто разорвала шею, как какое-то дикое животное, но это лишь действовал яд, моментально отбирая чувствительность сначала у кожи, потом у верхнего слоя мышц, а затем заставляя гортань сжаться в судороге.

В тот раз она проснулась тяжело, медленно, вырывая себя из сна-кошмара, лишь бы избежать в нем смерти. Лишь бы вернуться в реальность, пусть и блеклую, зато значительно более безопасную.

Горло действительно болело, и болело сильно. Она так и не поняла, отчего – ни ангины, ни воспаления. Лишь легкая припухлость снаружи шеи, без всякой температуры, сопровождавшаяся следующие несколько дней легкой ноющей болью.

Постепенно проходящей, что, собственно и остановило ее от записи к врачам.

Но сны она после этого возненавидела. И летать – разлюбила. Начала принимать снотворное, чтобы постараться провести ночь без сновидений. Потому что начала сомневаться, то ли в своем рассудке, то ли в причинно-следственной связи между своими снами и реальностью. Поначалу это удавалось. Но не сегодня.

Она снова летела, только вот сегодня пейзаж был отнюдь не из тех, что она бы выбрала. Серая безжизненная пустыня, становящаяся все более серой. И все более безжизненной. Как будто кто-то забирал эссенцию живого прямо из воздуха, делая его всего лишь мертвой материей. Этот воздух можно было вдыхать и выдыхать, но им нельзя было дышать.

А еще – этот воздух начинал управлять ее полетом. Она не могла свернуть, как ни пыталась, ее тянуло, упорно тянуло в одну и ту же сторону, куда-то вглубь этой безжизненности, вглубь серости. Туда, где, она знала, наступит ее смерть.

Она знала, поэтому пыталась повернуть, выгребала то вправо, то влево, но ее упорно затягивало все глубже. Пыталась тормозить, грести в обратную сторону, максимально увеличить сопротивление этому движению, но время в этом мире не имело значение.

Она пыталась проснуться. Но снотворное, позволявшее ей почти месяц провести без этих снов, сыграло дурную шутку – она спала слишком крепко, чтобы суметь управлять собой из этого сна. Сна с пугающе реалистичным приближением смерти.

На своей кровати, при свете ночника, который она недавно перестала выключать, она металась по кровати, выпростав из-под одеяла руки, потом ноги, мотала головой, что-то бормотала. Но снотворное цепко держало Розу в фармакологической узде, и рядом не было никого, кто выдернул бы ее из ее кошмара. На дворе по-прежнему был двадцать первый век, и современной женщине совсем не нужен спутник, чтобы прекрасно провести жизнь. И умереть.

Она не хотела туда, в центр этой серости. Даже здесь, на подступах, с каждым выдохом этого серого безжизненного воздуха ей приходилось отдавать кусочек своей жизненной энергии, чтобы дышать. Небольшой таможенный сбор на каждый выдох. Она слабела с каждым движением легких, тускнела, переставала биться, как рыба, выдернутая из воды.

Но серость не дала ей просто задохнуться. Там, в центре серого мира, она увидела холм. Его легко было увидеть, он выделялся, чернел на фоне окружающей серости.

И лишь только увидев это черный холм, который, как и полагается во снах, навевал такой ужас, что в ее крови забурлил адреналин, проясняя ее сознание, по крайней мере, во сне.

Холм тянул к себе, и с каждым новым приближением, воздух брал все большую пошлину за следующий выдох. Даже ее ужас стал холодным и безжизненным, но отчетливым.

В конце концов, из нее вытянули остатки ее жизни, словно вывернув ее наизнанку, выдергивая из нее воздух вместе с легкими, внутренности, последние силы. Душу.

Меркнущему сознанию почудилась темная фигура мужчины на вершине холма. Хотя, если бы это сознание еще кто-то мог разбудить и спросить, то вряд ли бы Роза смогла подтвердить, что эта фигура действительно была.

Возможно, ее аналитический ум тут же придумал бы, что это не фигура – а всего лишь попытка одушевить свою беду, свою болезнь. Причину своей смерти.

***

Спасатели вскрыли квартиру через день на второй. На что еще нужны подруги, которые всполошились сразу, как только она не появилась на работе и на пятничных посиделках в кафе.

Патологоанатом провел над ее телом значительно больше обычного времени, просто потому, что никак не мог обнаружить, понять причину смерти. Но обнаружил. В карте он поставил диагноз – острый ДВС-синдром. Это когда что-то происходит с кровью, и тромбы забивают даже не артерии или вены, а капилляры. На этом он и успокоился, хотя его немного смутило то, что, судя по всему, ДВС-синдром был шоковый, а никаких видимых травм или других причин шока он так и не нашел. Бывает. В его практике бывало и не такое.

Лекс

Лекс кое-что придумал.

Во-первых, объемная звездная карта стала еще и цветной. Он использовал всю палитру, чтобы обозначить сложной системой свое восприятие соседей. Допустим Михаил стал темно-зеленой звездой, а Каллиграф – светло-зеленой, с желтизной. Мусорщик, напротив, светился ярко-красным.

А еще звезды стали разными по размеру и яркости. Размер для Лекса стал значить оценку силы звезды-соседа. А яркость – его потенциальную изощренность в использовании той самой силы.

Самой яркой, самой красной и самой крупной звездой в его рубке оставался Мусорщик. Даже Каллиграф, по мнению Лекса, светился слегка меньше. Хотя, с другой стороны, мальчик отнюдь не считал себя истиной в последней инстанции. Просто ему так было проще хоть как-то собрать все знания о соседях воедино.

В конце концов, удовлетворенный, Лекс отвел взгляд от карты. Теперь у него появилась еще одна дверь, но мир за ней только-только зарождался. Еще не был прорисован как следует. И ему не удастся его закончить прямо сейчас. Позже. Только после того, как он исполнит свою повинность-урок в мире Каллиграфа.

***

Каллиграф заставлял его повторять его один и тот же символ снова и снова, без перерыва.

Рядом с каждой ивой, пока Лекса не было, он поставил столбик-держалку, на которую можно было повесить лоскут материи. Но пока все столбики были пустыми. Лекс еще ни разу не получил одобрение, разрешающее ему повторить то, что он делал, не на песке, а на бумаге – на материи.

Раз за разом Каллиграф мотал головой, и внезапно возникающий ветер сдувал очертания иероглифа с песка.

Иероглиф, казалось бы, был проще некуда, но у Лекса не получалось. Вернее, ему казалось, что он все делает верно. И именно то, что он не мог даже понять, что он делает не так и что именно не нравится учителю не позволяло ему сдать этот экзамен.

Каллиграф запретил создавать новые деревья, пока по каждым не будет висеть кусок материи с законченным иероглифом. Пока – не висело не одной, и четыре сиротливых ивы никак не могли дождаться, когда же они превратятся в аллею, ради которой создавались.

Иероглиф «воин» был прост и угловат. Два символа, второй вообще, казалось, был проще некуда. Когда Каллиграф впервые нарисовал для него образец, Лекс и подумать не мог, что с его повторением у него возникнут хоть какие-то проблемы.

Только вот повторение, механическое воспроизведение Каллиграфа не устраивало. Он ничего не объяснял, но первые несколько попыток были отвергнуты с ходу, а мальчик мог поклясться, что начертанные на песке символы с фотографической точностью воспроизводят показанный ему вначале образец. Или именно это и не устраивает мастера?

Лекс прикрыл глаза, и, прежде чем попробовать снова, в который уже раз, начать чертить знаки на песке, задумался.

Простое воспроизведение картинки, которую он запомнил, Каллиграфа не устраивало. Может быть, стоило дать волю своему воображению? Может быть, в этом и была его ошибка – попытка повторить символы, вместо того, чтобы вложить в них что-то свое?

По крайней мере, это позволяло ему сделать хоть что-то новое. А то биться головой об несуществующую стенку стало совсем уже неинтересно.

Лекс поднял кисть, но остановил ее прямо в воздухе. Задумался. В иероглиф надо вложить душу, как и в обычную картину. Но что именно? «Воин» должен быть воином, это понятно. Но какие качества этот воин должен нести внутри себя. Бесстрашие? Силу? Желание победы? Может быть, невозмутимость? Да, невозмутимость Лексу нравилось. Он тут же представил себе воина с абсолютно бесстрастным лицом, окруженного врагами, но невозмутимого. Воина, которого невозможно вывести из равновесия. И невозможно победить.

Лекс начал чертить на песке. Иероглиф выглядел совсем не так, как его изначально показал учитель. Все основные линии сходились, но где-то наклон оказался другой, где-то кисть глубже ушла в песок и линия получилась толще, где-то отдельные ворсинки жесткой кисти отошли в сторону, и базальт лишь слегка угадывался под песком, под тонкими линиями рисунка. Каллиграф кивнул.

– Это твой воин. У воина должен быть характер, и ты наконец-то это понял.

– Какой характер? Мой невозмутим. А что лучше всего?

– А это неважно, – небрежно махнул рукой Каллиграф. – Воины разные, и характеры у них тоже – разные. Но если характера нет, то это всего лишь терракотовая статуя. В моем мире она не оживет.

Каллиграф хотел сказать что-то еще, но остановился, замерев с чуть приоткрытым ртом.

Он молчал почти минуту, и Лекс не смел прерывать это молчание. Что-то было не так. Мальчик был в чужом мире, но к концу этой минуты даже он почувствовал, что что-то происходит.

Кто-то решил посетить Каллиграфа кроме ученика. Кто-то третий. Мальчику было слишком сложно оценить, где находится новый гость, как далеко и насколько он силен. Мир, который создал его учитель, не позволял чужакам слишком вольно в нем развлекаться.

В конце концов, Каллиграф все-таки начал говорить. Хотя сказал он совсем не то, что собирался вначале:

– На тыльной стороне твоей кисти есть клеймо. Не такое как у меня. Ученическое. Посмотри.

Лекс послушно взглянул на тыльный конец древка. На нем выпукло выделялся обычный квадрат, а внутри него, точно посередине, маленький кружок – почти точка.

– Можешь использовать. Твои творения будут слабы, но они будут оживать. Это, так сказать, гостевой вариант. Кто-то решил меня посетить. Враг, я думаю. Скоро мы его увидим, и я буду сражаться. Ты, конечно, можешь сбежать, но я не думаю, что ты сбежишь. Хотя бы потому, что по твоему следу он придет и за тобой, если победит.

– Он может победить? – нейтральным голосом спросил Лекс. Он гостя почти не чувствовал, но хозяин то мира должен был хорошо представлять, насколько силен вторгшийся к нему. Каллиграф пожал плечами:

– Сила здесь мало что значит, если ты не умеешь ее использовать. То, что он нападает не на новичка, говорит, по крайней мере, об его самоуверенности. Насколько она оправдана – мы скоро увидим. Пробуй, поднимай своего воина. Лекс кивнул, перевернул кисть и со всей силы ударил рукоятью в песок.

На базальтом основании, в том месте, куда пришелся удар, загорелось красное клеймо – простой маленький кружок, обрамленный квадратом.

Его воин, воин Лекса встал из песка. Он все равно был похож на китайскую терракотовую скульптуру, потому что даже его одежда имела вид и консистенцию песка. Но он был живой. Невозмутимый – это да, но живой.

Воин сделал лишь один шаг вперед, и присел, встав на одно колено и обозревая окрестности. И не мешая, при этом, смотреть вперед своим хозяевам. Каллиграф кивнул.

– Главное, не высовывайся вперед, – сказал он. – Хуже всего, если ты будешь путаться у меня под ногами и помешаешь мне победить.

Лекс кивнул, и Каллиграф, убедившись, что мальчик все понял, зашагал по песку вперед, навстречу новому гостю.

***

Проблема Лекса сейчас состояла в том, что он ничего не мог создать в этом мире, не подчинившись его законам. Для этого он был слишком слаб. А по законам этого мира он должен был рисовать иероглифы на песке – и, похоже, это был единственный путь для защиты.

Только вот Лекс пока что не знал почти ни одного иероглифа. Ангелы к этой теме точно не подходили. Оставались всего лишь два иероглифа. Воин. Единорог.

Второй воин был точной копией первого. Мистер невозмутимость. Он даже вперед шагнул точно также как и первый. Шагнул и опустился на одно колено, присоединившись к первому.

Третий стал яростью. Берсерком. Безудержный гунн, творение того же Китая, сумевшее докатиться до Европы. Как только он встал из песка, то сразу же раскинул в стороны руки, в каждой по короткой секире, и хрипло закричал. Низкий гул пронесся над песком, и даже первые два воина чуть вздрогнули и обернулись, чтобы убедиться, что опасность направлена не в их сторону.

Каллиграф чуть сбился с ритмичной поступи, которой он шел в сторону врага, и тоже обернулся.

Лекс лишь заметил его легкий кивок, но лицо учителя не выразило ничего – что касается невозмутимости, учитель мог дать несколько уроков даже первым двум воинам Лекса.

Мальчик взглянул в сторону отходящего все дальше учителя, но тут же фокус его взгляда сменился. Там, у самого горизонта, что-то творилось. Более всего вторжение походило на черную грозовую тучу, висящую низко-низко над землей, буквально стелющуюся над песком. Казалось, что молнии должны беспрерывно бить прямо сквозь песок в базальт, и должны быть совсем короткими – от тучи до базальта, несколько метров.

И это что-то надвигалось. От горизонта, в сторону центра мира. В сторону Каллиграфа, идущего навстречу. В сторону Лекса.

Гунн тоже увидел надвигающуюся угрозу и зарычал, на этой раз негромко, как зверь, готовящийся к атаке. Бросился вперед, одним махом перепрыгнув через двух бесстрастных. Пробежал после этого еще несколько шагов, но потом неуверенно замедлился и остановился. Оглянулся назад, но посмотрел не на своего создателя, а на собратьев. Всем своим видом ожидая того, что они последуют за ним.

Один из двоих коротко и бесстрастно качнул головой – рано. Как ни странно, на гунна это подействовало. Он тоже сел, скрестив ноги. Повернул лицо к далекому врагу, снова зарычал, зашевелился, но стоило ему лишь слегка повернуть голову в сторону неподвижно сидящих за ним собратьев, и он остановился. Замер, как и они.

Плечи гунна заметно расслабились, руки с секирами легли на песок и успокоились на нем в полной неподвижности. Он перешел от своего взбешенного состояния к его полной противоположности. Похоже, созданный Лексом гунн мог существовать только в крайних точках.

Лекс начертил на песке еще один иероглиф и ударил печатью, поднимая из базальта белого единорога. Тот всхрапнул, покосившись черным глазом сначала на тьму на горизонте, затем на создателя. Этот предпочел бы ускакать прочь, но тоже успокоился, опустив голову в поиске несуществующего в этой пустыне корма. И лишь поглядывая в ту сторону, где начинали разворачиваться основные события.

Так что все они – создатель, три его воина и единорог замерли, наблюдая, как Каллиграф сходится с незваным гостем.

С неба, со стороны низкой надвигающейся тучи, в сторону хозяина пустыни потянулась молния. Потянулась, сверкнула в быстро темнеющем небе, но не добралась до учителя, бессильно ударив в песок в полусотне метров. Вслед за ней ударили еще, на этот раз сразу две. Эти продвинулись чуть дальше, но все равно не достигли китайца.

Каллиграф остановился и что-то начертил на песке. Ударил рукоятью кисти вниз.

Через всю пустыню, пересекая ее наискосок, начинаясь у горизонта слева и уходя куда-то вправо при приближении к Каллиграфу, и дальше, вправо мимо учителя и мимо Лекса с его маленькой армией, выросли железные прутья. Не решетка, а лишь двухметровые прутья, стоящие через каждый десяток метров. Громоотводы.

Следующие несколько молний бессильно ударили в новую защиту и исчезли. А Лекс задумался, какой иероглиф мог означать громоотвод. Полезный иероглиф, как оказалось

Бесполезные молнии сразу затихли. Тот, кто вторгся в мир пустыни, явно не собирался тратить свои силы понапрасну.

Туча надвинулась еще ближе, нависнув уже почти над Каллиграфом, разделяя его мир надвое – на светлую и темную половину. Он обернулся, лишь повернулся туловищем, не двигая ногами, и нарисовал сзади себя на песке короткий символ. Поставил печать.

За спиной у Лекса, где-то прямо над домом Каллиграфа, засиял огненный шар. Еще одно солнце, но в этот раз висящее низко, так, что его ослепительный свет словно подныривал под тучи и освещал то, что они пытались скрыть.

И эти рассеивающие мглу лучи выхватили из глубины надвинувшейся до предела тьмы молчаливое воинство, целую армию, бесшумно идущую в сторону Каллиграфа. Огромную армию, на взгляд мальчика.

А еще Лекс увидел где-то в глубине этого войска одно выделяющееся пятно, человека в темно-красной одежде. Того, кто вел нападавших. Того, кто их создал, надо полагать.

Гунн зашевелился и заворчал. На этот раз рычать и вставать он не стал – лишь повернулся, убедился, что его товарищи все также безмятежно ждут продолжения, и снова замер. Единорог фыркнул, чуть ли не насмешливо, и Лекс не понял, то ли он так выразил свое пренебрежительное отношение к силе подступающей армии, то ли усмехнулся по поводу неуемности гунна.

Каллиграф начал танцевать. Движения его кисти стали размашисты, словно он старался начертить на песке иероглиф-гигант. Лекс подумал, что сейчас в этом мире возникнет что-то действительно большое. Но он ошибся.

Из песка полезли бесцветные, как сначала показалось Лексу, муравьи. Почти прозрачные, крупные, и такие мягкие и внешне беззащитные, что мальчику оставалось только догадываться, зачем Каллиграф призвал именно их.

Не муравьи – термиты, наконец понял он. Множество термитов. Армия защитников этого мира. Со своей иерархией, со своими базами, прямо сейчас поднимающимися из песка. Словно они всегда здесь были, спрятаны прямо в базальт мира, готовые приступить к его защите по первому зову хозяина.

Термитники поднимались один за другим, повсюду, они почти вплотную подступили к наступающей армии, оставив свободным не более сотни метров пустого незанятого пространства. Термитники стали словно опорные базы лилипутского войска Каллиграфа.

Лекс смотрел на ближайший термитник. Все, что происходило с ним, повторялось повсюду. Сначала из базальта поднялся абсолютно непроницаемый конус без единого отверстия, вокруг которого суетились сотни термитов, словно сопровождая и охраняя свое убежище. Но через мгновение вся поверхность термитника оказалась изъедена, в твердой и непроницаемой, на первый взгляд, скорлупе, отрылись тысячи проходов.

И из них на песок хлынула основная армия. Не передовые дозоры, как тысячи и тысячи термитов из одного только термитника. То же самое повторялось с каждым термитником.

Насекомые не задумывались, они знали, где их враг и что им делать. Им не нужны были команды или понукания.

Первые ряды вторгшейся армии просто исчезли, оказались поглощены, погребены под ордой термитов. Наверное, они их сгрызали, рвали на части, пролезали во все возможные отверстия, поедали заживо. С того места, с которого смотрел Лекс, всего этого не было видно, но у него было богатое воображение.

В месте, где две армии, пусть и такие разные, столкнулись, возник бугор, даже вал, вдоль всей неожиданно возникшей линии фронта. Этот вал был снаружи состоял из одних лишь термитов, сплошной шевелящейся массы насекомых. Что пряталось в основании, было нетрудно догадаться.

Эта искусственная преграда на мгновения полностью закрыла собой и вражескую армию, и ее лидера в пурпурном одеянии. Лекс не видел, что происходит с той стороны, но это было и не обязательно, чтобы понять, что даже у насекомых дела идут далеко не так гладко, как мальчик надеялся вначале.

Вал оставался на месте, не двигался вглубь, что означало, что та сторона продолжает наступать. Что насекомые не успевают убивать и пожирать нападающих. Сначала он просто стоял на месте, а потом прямо вдоль всего вала с неба начали падать молнии, тысячи, создав почти сплошной занавес из зигзагообразных белых линий, бьющих прямо по водоразделу двух армий. Наверняка уничтожающих, зажаривающих термитов тысячами.

Потом с той стороны пришел огонь. Сначала Лекс не видел, что именно его вызвало, да это было не так уж и важно. Итог оставался один – термиты продолжали гибнуть, вдоль всей линии соприкосновения с врагом.

И, если только запас насекомых в недрах этого мира не был безграничен, то Лекс бы предпочел, чтобы Каллиграф придумал что-то еще.

Лекс знал одно, знал на собственном опыте – что напавший привел всю свою армию с собой. Он просто не сможет быстро создавать в чужом для него мире новых солдат. А Каллиграф может. И, если только нападающий не в десятки раз сильнее его учителя, то чем дольше длится противостояние, тем больше шансов у обороняющейся стороны.

Насекомые тушили огонь сами. Сгорали в нем, но каждый термит нес в себе капельку жидкости, и сталкиваясь с огнем, она тут же испарялась, совсем на крохотную отметку приглушая огонь.

К молниям прибавился пар, запах от горящих насекомых был даже приятен, но к нему примешивался запах горящих тел нападающих, и этот паленый смрад приятным назвать никак было нельзя.

Единорог всхрапнул, раздув ноздри. Похоже, запах не нравился и ему. Лекс ступил шаг в его сторону, переложил кисть в другую руку и положил ладонь животному на холку, успокаивая его.

Каллиграф сделал шаг вперед, навстречу завесе из молний, и начертил на земле еще что-то, размашисто, как бы небрежно, очень широкими движениями. Ему даже пришлось двигаться, сделать несколько шагов сначала вперед, потом в стороны, настолько большим был иероглиф.

Ветер, больше походящий на ураган, пришел неожиданно, из-за спины. Лекс вцепился в шкуру единорога, теперь уже обеими руками. Двое невозмутимых удержались, твердо упираясь коленями в песок. Гунн от неожиданности пошатнулся, качнулся вперед, и ему пришлось упереться обеими руками в песок. Кулаками, как борцу сумо, потому что свои секиры он так и не выпустил.

Ураганный ветер понес вперед все. Песок – местами он оголился до самого базальта. Насекомых – они взлетали тысячами и улетали куда-то вглубь, как самоубийственный десант далеко за линию фронта. Огонь. Его прижало к поверхности и тоже отнесло назад. Лекс прикинул, что всполохи пламени должны были накрыть метров десять, а то и все двадцать, оставив на эту глубину вместо армии агрессоров лишь пепел и угли.

Каллиграф не останавливался. Он снова шагнул вперед, правда теперь ему пришлось найти место, где он бы мог нарисовать еще один иероглиф.

Он остановился на островке из песка, опустился на колени под давлением ветра и начертил следующий иероглиф прямо пальцем. Ветер стих.

Вместе с ним исчез и огонь. Вал, разделяющий две армии, оказался сначала выжжен, а затем сметен ураганом. Так что теперь Лекс мог видеть, что творится в глубине. Армия врага, потрепанная, изъеденная термитами, огнем и ветром перестала выглядеть также грозно, как вначале, но все еще стояла на месте. И – не казалась ни меньше, ни слабее.

Из термитников с новой силой посыпались новые насекомые, стараясь успеть к своему пиршеству на той стороне. Каллиграф поднялся, выбрал место поровнее и тут же им воспользовался.

Если бы Лекс не увидел этого своими глазами, он бы не поверил. После того, как учитель ударил по песку, ставя печать, армия пурпурного заволновалась, начала прямо на глазах распадаться и рушить ряды. На уродливых, как показалось отсюда Лексу, лицах солдат появился страх, как будто они только сейчас осознали, во что ввязались. Наступающие термиты лишь подогревали эту панику, их вторая волна начала вклиниваться итак уже нестройные ряды агрессоров.

Сначала побежал один, потом сразу несколько. Затем начала бежать вся армия, все до единого, убегать куда-то назад, к тому месту, где они надеялись найти спасение. Которого, очевидно найти было невозможно – они были не в своем мире, проигравшие битву и, похоже, в ближайшее время ко всему этому должно было добавиться предательство их хозяина.

Лекс решил, что сейчас игрок сбежит. Но тот лишь стоял на месте, окружив себя тонким слоем солдат, которых он смог удержать. Тех, что находился совсем близко от него и не поддался влиянию страха.

Каллиграф решительно двинулся в его сторону. Две колонны термитов текли по обе руки от него, защищая, прикрывая, не позволяя чужим солдатам, кое-где еще пытающимся сопротивляться, напасть на их создателя.

Лекс ударил единорога по холке, отправляя его вперед. Животное беззвучно ринулось в сторону двух игроков, увлекая за собой и троих воинов. Они побежали за единорогом без единой команды, лишь заметив, как он пронесся мимо.

Лекс лишь хотел, чтобы они помогли Каллиграфу в финальной схватке. Похоже было, что его учитель собирался сойтись с врагом врукопашную, и Лекс сильно сомневался в бойцовских навыках немолодого китайца. Понятно, что все они там сплошные мастера единоборств, но учитель никак не был похож на воина. Он походил на… учителя, не более того. Успел лишь единорог.

Да и то, его участие в финальной сцене было весьма декоративным. Животное вклинилось прямо между солдат, встало на дыбы, подминая под собой сразу несколько воинов. Кто-то из них поднял меч, и Лекс испугался, что сейчас единорогу все же не поздоровится, но никто из врагов ничего не успел сделать.

Воспользовавшись созданным замешательством в тонкой цепочке охраняющих, Каллиграф скользнул мимо вражеских солдат, как будто их и не было и оказался рядом с вторгшимся в его мир.

Но устраивать поединок он не стал. Лишь поднял свою кисть, и ударил ее пяткой в лоб врага, оставляя на нем печать, ярко-красную, более светлую, чем одежда проигравшего.

Печать вспыхнула. Алый бросил оружие, что держал в руках, и схватился за голову. От печати вниз по его телу, по рукам, прижатым к вискам, потекли несколько ручьев из мелких светящихся иероглифов, светящихся ярко, что их было видно даже сквозь одежду. Каждый значок раскалялся докрасна, почти сливаясь с алыми одеждами проигравшего, а потом светлел, накалялся до ярко-белого цвета, и начинал выжигать кожу, тело врага изнутри. Лекс выдохнул. С момента начала нападения не прошло и нескольких минут.

***

– Можно я заберу этих с собой? – Лекс смотрел на единорога, которого гладил гунн. Невозмутимые тихо сидели рядом, оглядываясь по сторонам, но не пытаясь задобрить единорога. Каллиграф кивнул.

– Помочь вам с уборкой? – спросил мальчик. Каллиграф помотал головой:

– Мне будет проще почистить здесь одному. Как ты знаешь, чужое присутствие слегка усложняет задачу. Отправляйся к себе. Тебе сегодня тоже перепало немного новых сил, надеюсь лишь, что ты сумеешь ими распорядиться. Лекс кивнул.

– А почему он не сбежал?

– Потому что не мог, – равнодушно ответил Каллиграф. – Я не нападаю, но я не идиот. Любой, кто приходит в мой мир, не может уйти без моего разрешения. Это полезный навык, советую тебе его освоить. Научись удерживать врагов в своем мире. Иначе они всегда будут сбегать. Но только для того, чтобы подготовиться получше и напасть снова.

– Последний раз я прыгнул вслед за нападавшим, – сообщил Лекс.

– И выжил после этого? – удивился учитель. – Ты глупее, чем я думал, хотя, возможно, и сильнее тоже. Сильнее, чем кажешься на первый взгляд. Тоже полезное качество здесь. Слабые всегда ищут жертву слабее себя. И если они ошибаются, то это только идет тебе на пользу.

– А почему побежали солдаты? – продолжил выпытывать Лекс.

– Потому что этот мир – мой. Мой мир, мои правила. А иероглифы не всегда обозначают предметы. Они могут значить и эмоции. А в моем мире, если иероглиф что-то значит, то его значение становится реальностью. Даже если это не предмет.

– А…? – Собрался было Лекс задать еще один вопрос неожиданно разговорившемуся учителю.

– Иди к себе, – прервал его тот. – Отдохни и возвращайся позже. Мы еще не закончили даже первый урок, а ты уже слишком много болтаешь.

Глава 5

Лекс

Гунн и Невозмутимые разместились в дальнем конце долины, у подножия гор. Там было хорошее пастбище, а единорог, везде следующий за ними, очень любил свежую траву. А еще он любил некую загадочность, необычность, чтобы вокруг него крутилась некая аура непонятности.

Та низинка в конце долины как ничто другое для этого подходила. По утрам там всегда стелился туман, и единорога в этом тумане можно было заметить, только если он поднимал голову, отрываясь от душистой травы. И то – в этом тумане он казался таким же молочным, словно вышедшим прямо из этого марева, созданным им.

Три воина все время жгли костер и о чем-то тихо говорили. Поздним вечером, когда единорог тихо топтался неподалеку от их стоянки, их костер горел между двумя валунами так, что видно его было только со стороны замка.

Лекс поднимался на стену и смотрел на этот костер. О чем могли говорить созданные им куклы, не имеющие души? Их обходили даже светлячки. Лишь крутились вокруг, особенно много их собиралось около единорога, но ни один светлячок не попытался забраться в гунна. Или в Невозмутимых. Души предпочитали селиться в деревьях и ручьях, но не в этих воинах.

Лекс не знал, о чем они разговаривали, но что еще можно делать у вечернего костра, как не тихо вести беседу о разных, возможно, ничего не значащих вещах.

Лекс смотрел на этот костер издалека и понимал, что начинает скучать. Ему не хватало людей. Михаил, Каллиграф, они вроде и были живыми, и настоящими, но у каждого из них были свои заботы, и не так уж и много времени они проводили вместе.

Может быть, именно поэтому он приписывал своим собственным творениям слишком много человеческих черт. Даже единорогу. Просто для того, чтобы заполнить пустоту, которая возникала внутри него, когда он часами молчал, работая над очередным своим творением.

***

Дверь в этот город Лекс выполнил в стиле средневековья. Снова дерево, обитое железными полосами, массивная вставка для замка, впрочем, несуществующего. Отдавая дань Каллиграфу, мальчик нанес над ручкой двери небольшой, светящийся белым иероглиф – символ ангела.

Наверное, можно было подобрать и что-то получше, но он знал слишком мало иероглифов, чтобы выбирать. Тем более, что ангел в данном случае подходил. Город, открывающийся за дверью, располагался прямо в небесах.

Нет, он не парил – вполне возможно, что уходящие вниз опоры когда-то должны были опереться на твердь, но в этом мире считалось, что отвесные скалы-опоры уходят так далеко, что это расстояние можно сравнить с бесконечностью. Никто и никогда не сумел спуститься достаточно далеко, чтобы достичь дна это мира. Никто и никогда не верил, что оно существует.

Среди местных (а в этом мире у Лекса были «местные» – воины и ученые, даже один чародей, умеющий швыряться огненными шарами), существовала два слова «упал». Произносились они почти одинаково, но немного с разным произношением. Когда говорили про что-нибудь просто – упал, то это значило то же самое, что и в любом другом месте. Человек мог споткнуться и удариться о камни мостовой, картофелина могла выпасть из корзины и успеть долететь до булыжников, прежде чем ее успеют схватить.

Если же слово «упал» произносили с небольшим придыханием, часто еще дергая ладонью вниз (хотя в высших кругах это считалось признаком дурного тона, но воины обычно плевали на этикет, и активно использовали жестикуляцию в разговорах), то это означало только одно – предмет, а иногда и человек, упал вниз. Через ограждения, через парапет, вывалился из окна одного из скальных замков или еще что.

Правда, такое же слово использовалось и иносказательно. Так говорили о любой вещи, пропавшей, по мнению говорящего, навсегда. Так говорили и об умерших. Не обо всех, только о тех, кого подстерегла случайная смерть. О таких говорили тоже – «упал».

Местные не знали другого мира. А в этом мире такие аналогии были оправданы. В мире, в котором могли бы жить ангелы, падение вниз означало бесповоротный конец. Окончательную потерю. Фатальность.

Замки и жилища местных располагались прямо в скалах. Тысячелетиями они вгрызались в камень. Отвоевывали для жизни комнату за комнатой. Отбирали для ажурных мостов камень за камнем. Лекс не знал, откуда местные брали дерево, но зато знал, что они ели.

Птицы летали здесь повсюду, и некоторые из них были весьма вкусны. Как и их яйца. Наверное, небогатая диета, но этот мир был еще сырой. В нем много еще нужно было придумать. И на этот раз не только картинки, но и сложные взаимосвязи между местной знатью, интриги, экономику.

Он создавал этот мир не просто для красоты. Раз уж ему дали такую возможность, то он хотел попробовать сбалансировать сложную модель, включающую в себя и людей.

Лекс прошел мимо двух стражников, стоящих у конца моста, ведущего от его заветной двери (в той скале ничего не было, кроме этой двери) к замку, который он формально закрепил за собой.

Королем он здесь не был. Более того, среди местных сложилась неписанная традиция вообще его не замечать. Точнее, все они его видели, и не скрывали этого. И не скрывали своего знания того, что он – самый что ни на есть главный в этом мире. Но им не полагалось отвлекаться. Не полагалось ни кланяться, ни здороваться. Он не принадлежал этому миру, не входил в его систему ценностей, не влиял на обыденные вещи. Он был создатель, и появлялся здесь только для того, чтобы творить.

Весь, абсолютно весь этот мир был красным. Багряным. Даже ночью, сразу три луны непрерывно отражали свет старого и усталого солнца, которое просто не было в силах светить ярко, светить как-то еще, кроме темно-красного.

Лекс полагал, что жители должны быть благодарны солнцу за то, что оно вообще старается, из последних сил поднимается каждое утро, чтобы хотя бы чуть-чуть согреть этот мир тусклым сиянием.

Разбудить птиц. Заставить жителей проснуться и пойти по своим делам, втихаря поругивая стражу, которая стояла у каждого моста, прогуливалась по внутренним переходам в скалах, то и дело кидала вниз горящие факелы, словно начальство у стражи все время боялось, что снизу, из бесконечности, за городом ангелов наконец-то явятся чудовища.

«Конечно, – бормотали жители, – эти дармоеды только этого и ждут. Иначе как им вообще оправдать свое существование?».

В городе, в котором никогда не было ни одной войны, даже серьезной потасовки, стражники были не нужны.

Но все-таки они были, несли службу днями и ночами, охраняли город от тех напастей, о которых знать мог только их создатель.

Лекс прошел мимо стражи, вошел в скалу-замок и поднялся по винтовой лестнице на одну из башен, на смотровую площадку-балкон. Встал у самых перил, выдолбленных прямо в камне, и посмотрел на красный город. Небо сегодня было безоблачным, красная звезда не слепила – на нее вообще можно было смотреть незащищенными глазами, и заработать лишь небольшие плавающие пятна, не более того.

Это было хорошее место, чтобы подумать. Он знал, что Каллиграф прав. Что если каждый раз выпускать врагов со своей территории, то рано или поздно, он попадет в беду. Поэтому мальчик пытался придумать, как удержать любого – абсолютно любого, как бы силен он не был, он попытки сбежать, чтобы увильнуть от поражения. Все дело было в правилах. И в том, как их можно использовать.

Дима

Мужчинам редко снятся сны. Не в двадцать три года.

Сны снятся юношам, о чем-то мечтающим. О звездах, о женщине, как правило о весьма конкретной женщине, приходящей к ним в этих самых снах. Бывает, даже и не об одной. Каждая ночь, каждый сон эти женщины могут меняться, иногда все-таки вытесняться звездами. Полетами. Другими мечтами. Но чаще всего все-таки снятся одноклассницы, иногда – молоденькие учительницы.

В армии, и потом – не снится ничего. Может и снится, но утром ты настолько быстро погружаешься в мысли о грядущем дне (или в утреннюю тренировку построения, если ты все еще в армии), что не от этих снов не остается ничего через секунды после пробуждения.

Разве что послевкусие. Иногда просыпаешься радостным, и сам не понимаешь, почему. Просто мозг что-то показал тебе этой ночью, благословил на следующий день, и даже не потребовал благодарности взамен, не потребовал, чтобы ты помнил об оказанной тебе услуге.

Или наоборот. Ты просыпаешься, понимая, что тебе снилось что-то неприятное, может быть, даже страшное, но не помнишь, что именно. И не пытаешься вспомнить – зачем, если это было неприятно? Зачем вспоминать, лучше побыстрее забыть, постараться не бередить этот сон, тогда, может быть, он быстро улетучиться и больше никогда не повториться.

А когда тебе надо волочиться до маршрутки, потом дремать в ней, потом с самого утра разгребать все то, что так и не успел доделать вчера, ты не думаешь о своих снах совсем. Не тот случай. Ночной сон для тебя – лишь горизонтальное расположение тела на кровати, призванное хоть немного восполнить затраты энергии всех видов, которые ты теряешь в течение дня.

Рутина съедает все. Сны, воспоминания, время. Жизнь. Так что в этом случае тебе точно не до образов, которые услужливо пытается подсунуть тебе подсознание глубокой ночью.

Но Диме начали сниться сны. В двадцать три. И он их практически помнил, и каждое утро все четче и четче вспоминал, чем занимался в этих снах. Они были приятными, поэтому он прокручивал их в памяти даже в маршрутке, иногда – на работе, хотя это и не приводило ни к чему хорошему.

Рассеянность на работе не приветствовалась. Не тогда, когда начальство в любой момент может проверить, насколько ты идешь в ногу с ценностями компании. И тем более не тогда, когда на носу годовое собеседование, возможный переход с уровня «2» на уровень «3» (с которым прокатили в прошлом году) и соответствующая индексация оклада. Ты же работаешь не просто так – ты строишь карьеру. Еще пару лет, и можно будет немного расслабиться, потому что денег будет хватать, а авторитет на фирме будет работать на тебя, а не ты – на авторитет.

Поначалу сны были приятными. Тихие леса, без единой живой души вокруг, берега рек, где можно беззаботно рыбачить, не думая о том, что будет после выходных. И можно вставать рано не потому, что иначе опоздаешь на работу, а потому лишь, что не хочешь пропустить утренний клев. И ты встаешь даже раньше, совсем рано, когда еще нет и пяти утра, но чувствуешь себя лучше, много лучше, чем от звонка будильника в семь в рабочие дни. Потому что знаешь, насколько приятные занятия тебе предстоят.

Дима увлекся, хотя иногда его и беспокоили эти излишне яркие сны. Даже не они сами, сколько больше то, насколько резко они начали у него появляться без всяких видимых внешних причин. В какой-то момент он даже хотел пойти к терапевту, подозревая, не тихая ли это болезнь начала столь рьяно стимулировать ночную работу мозга.

Потом в снах что-то сломалось. В них начали прокрадываться кошмары. Проливной дождь топил лодку, а весла ломались у самых уключин, и он не успевал доплыть до берега. Крупная рыба утаскивала леску, и Дмитрий просыпался как раз в тот момент, когда почти падал за борт, туда, где притаился хищник. В тихом безлюдном лесу где-то пряталось зло, кошмар, и отсутствие других людей вокруг тут же превращалось из достоинства в настоящую ловушку.

Он просыпался в поту, иногда чувствовал, что кричит. Из сна от этого крика в реальность доходил только всхлип, мокрый, захлебывающийся всхлип, попытка легких вдохнуть воздух, который не пропускает сжимающееся от ужаса горло.

И забыть эти сны он не мог. Как бы ни хотел. Таблеток он боялся как огня, поэтому никакого снотворного не пил. А поход к терапевту (концы в его городе были не такими и большими, с утра записался, на обеденном перерыве заскочил, и даже не опоздал, хоть и остался без обеда) закончился рецептом на то самое снотворное.

И пить он тоже не очень любил. Не настолько, чтобы напиваться каждый день, чтобы заглушить работу мозга ночью.

Поэтому он терпел. Хотя кошмары каждую ночью становились все сильнее, проступали в реальность все явственней.

Дмитрий впервые задумался о том, что, возможно, у него проблемы с психикой и пора идти к другим врачам.

Теперь каждая ночь была как бой. Каждый раз, когда он засыпал, он очень боялся утра, того момента, когда он проснется от немого крика и вспомнит кошмар этой ночи.

Сегодня он заснул чуть позже. Смотрел телевизор, пока глаза не начали слипаться окончательно, и лишь потом поплелся в постель, тихо молясь про себя, чтобы хотя бы этой ночью ему не приснилось ничего. Ему приснилось.

На этой рыбалке была темная вода, темная от глубины, от ужаса, что прятался где-то внизу, в этой глубине. Сверху давило небо, тучи, почти такого же цвета, что и вода, почти черные. Но не роняющие ни капли дождя вниз – дождь мог разрушить ауру липкого страха, развеять иллюзию, в которую попал мозг Димы.

В глубине, в том месте, где как ему казалось, было темнее всего, что-то мелькнуло, что-то еще более темное, чем сгущающаяся тьма. Хищная рыба, или древнее чудовище, он не увидел. Не знал, и не мог знать. Да в этом сне ему и не нужно было видеть свой страх, достаточно было знать, что он где-то внизу, под утлым дном его лодки.

Дима поднял голову, с усилием сумел оторвать взгляд от воды, и осмотрелся, ища берег.

Но его не было. Не было ни берега, ни даже намека на то, что у этой воды есть хоть какой-то край. Что эти тучи вверху откуда-то пришли, из-за какого-то горизонта. Тучи, они были здесь всегда. А берега не существовало. Не надо было смотреть. Во сне это становится понятно, стоит только задуматься. Не было ни берега, ни суши, ни малейшего островка, на котором он мог бы избавиться от нарастающего ощущения, что его лодка вот-вот исчезнет.

Не утонет, не даст течь и не перевернется, а именно исчезнет, так словно ее никогда и не было, словно он попал в этот мир вместе с выдуманной им самим лодкой, но теперь этот мир все плотнее обволакивал его, переваривал, его, его фантазии, его душу.

Когда этот пищеварительный процесс закончится, лодка исчезнет. А сам он умрет. В этом мире – умрет.

Как только Дима это понял, он попытался проснуться. Надо было проснуться, и надо было сделать это раньше, чем мелкие, плохо пережеванные куски его сознания сопротивляются расщеплению на элементарные составляющие.

Он пытался кричать, пытался ущипнуть себя, сделать хоть что-то, чтобы дать сигнал своему телу в том, настоящем мире. Предупредить об опасности, постараться хоть как-то вернуть себе власть над своим собственным сознанием. Вернуться в свою фантазию, а не чужую.

Чужую. Именно здесь, на этой темной воде, он неожиданно ясно понял, что это не его уставший и перегревшийся мозг выдумывает все это. Что кто-то чужой, враждебный, долго и тщательно затаскивал его в эту ловушку. В ту, которая захлопнулась этой ночью.

Это было из тех озарений, что могут прийти только во сне. Из тех, что тоже оставляют свой привкус поутру. Привкус того, что ты упускаешь нечто важное, значимое, что тебе надо вернуться в свой сон и все запомнить, записать, использовать в реальной мысли. Во сне – ты был гениален, и решил главную задачу вселенной. Дал ответ на главный вопрос.

Но Дима знал, что даже если сумеет проснуться, он не вспомнит этого открытия. Потому что эта самая хранимая тайна чужака.

Тем более, что с каждой следующей секундой его сна он все лучше понимал, что сбежать в реальность на этот раз он не сумеет. Никак.

Что хорошо на уровне «2», особенно для молодого парня, так это то, что в тебя пихают кучу информации, зачастую не имеющей никакого отношения непосредственно к работе. Семинары, тренинги, обучающие программы, лекции, деловая литература. Корпоративный процесс как конвейер, в котором ты можешь существовать всю жизнь, учиться, развиваться, думать. Работать, во благо той самой корпорации. И если ты делаешь это хорошо, то она, корпорация, о тебе позаботиться. Более того, она готова даже вложить кое-что авансом, в надежде, что хотя бы один из сотни в дальнейшем отплатит ей тысячекратно. Ну, а остальные – просто принесут пользу.

В куче этой корпоративной белиберды были и законы выживания, и стратегии взаимовыгодного сотрудничества (здесь явно неуместные) и логика мышления победителей. А еще – практические занятия, вбивающие тебе в башку, в рефлексы то, что ты по юности не способен осознать и использовать осмысленно.

Вот, например, подумал Дима, почему, собственно, он должен просыпаться? Враг – враг есть. Опасность, тоже здесь, да. Налицо очевидное поражение. А первая стратегия победителя в таких случаях – обернуть свое поражение в победу. Что мы имеем? Почему силен враг? Да потому что он творит в его сне все, что захочет.

«Но кто мешает мне, спящему, делать то же самое? В своем собственном сне?» – Дмитрий впервые улыбнулся на этой псевдо-рыбалке, и представил себе другую воду. Другое небо. Даже другой воздух.

Прежде всего, он решил, что глубины здесь на самом деле нет. Так, по щиколотку. Вроде получилось. Потом он решил, что раз на этом «озере» нет берега, то это не Земля, и на небе должны быть чужие звезды, даже чужие луны. Он даже не думал, как они должны выглядеть, но что-нибудь очень фантастичное и красивое. Теплое. Вода – пусть останется черной. Но уютно черной.

Да, и еще – должен быть остров, даже небольшой островок, чтобы не проводить весь остаток своего сна-заточения в сырости.

Лодка исчезла, чужак успел ее уничтожить, и Дима плюхнулся в воду. Слегка испугался, что сразу уйдет на глубину, но лишь ударился копчиком о твердое каменное дно. Оглянулся вокруг.

Все небо было захвачено огромными планетами – соседками этого мира. Вода – вода осталась, во все стороны, без малейшего намека на берег.

Но неподалеку был остров, совсем небольшой и такой же черный. Дима, может быть, его бы и не заметил, но одна деталь не позволила взгляду скользнуть мимо.

На острове стоял мальчик. Далековато, чтобы были видны детали, но очевидно – мальчик средних лет. И Дима точно знал, что никаких мальчиков в его фантазии-побеге не было. А значит, он, возможно и убежал, но совершенно непонятно, куда именно.

Лекс

Вот теперь цвет у Кирпичухи был идеален. Полностью оправдывал название.

Теперь это был мир, в котором он хотел бы находиться. Не жить, но бывать время от времени, и просто наслаждаться тем, что видит вокруг. И можно никому его больше не показывать.

Целый мир для него одного. Только для него. Черное зеркало воды, отражающее две планеты, и свет немногих, наиболее ярких звезд, и его самого, если чуть наклониться и посмотреть прямо вниз.

И никого вокруг, на десятки километров, настолько, насколько хватает прозрачности воздуха, чтобы разглядеть.

Мужчина, севший в воду прямо из ничего, выпадал из картины. Не просто выпадал – диссонировал до крайности. Лекс его не придумывал, не приглашал, вообще – не видел его правильным в этом мире. Может быть в другом, но не в этом.

И все же – мужчина был здесь. Встал и огляделся, увидел мальчика и, заметно по вздрогнувшим и напрягшимся плечам, испугался.

Лекс чувствовал, что это не похоже на очередное вторжение. Не принадлежал мужчина этому месту, этим местам. От него исходила аура, более похожая на ауру светлячка, умершего. Но он не был и умершим. Вполне живой человек, вот только… неясный. Он был не совсем здесь.

Если бы Лекса попросили выразить ощущения от присутствия этого мужчины словами, то он бы не смог подобрать таких слов. Но, благо, это не было нужно. Мальчик просто знал, что для него этот мужчина – что-то новое, другой вид, совершенно ни один из тех, с кем ему приходилось сталкиваться раньше.

И лучше было узнать о нем побольше. Первое правило – либо ты учишься, либо твое незнание тебя убивает. В текущей ситуации – в буквальном смысле.

Мысли неслись галопом, а Лекс тем временем уже сошел со своего острова – центра этого мира, и зашагал в сторону гостя.

Через несколько шагов ему показалось, что силуэт мужчины мигнул, словно на микросекунду исчез из его мира, провалился куда-то, но тут же вернулся на место. Или, наоборот, вновь вторгся в его мир из того места, где ему следовало находиться.

Секунд через десять после появления незнакомца, когда Лекс не прошел до него и половину пути, мальчик почувствовал, что что-то заползает в его собственный мир, и делает это именно через гостя. Не гость – в этом мальчик теперь был уверен, но сейчас гость стал не врагом, но дверью для врага. Приманкой, добычей, дверью и лазейкой одновременно.

В его мир, самый тихий и умиротворенный мир из всех, заползал страх. Даже ужас. В какой-то момент Лексу показалось, что под ним – отнюдь не пара сантиметров воды, а неимоверная глубина, осознать которую он не может. И в этой глубине что-то ужасное, только и ждущее, когда же он наконец погрузится в пучину, чтобы сожрать его, полакомиться его страхом.

Лекс качнул головой. Мужчина попал в этот мир с проблемами, и, похоже, забыл оставить их в том месте, откуда появился.

Он остановился, затем шагнул назад. Почему то ему захотелось вновь оказаться на своем островке, под условной защитой тверди. Хоть он и знал, что это не поможет.

А еще он знал, что мужчину надо спасать. Охота, как он видел, шла совсем не за Лексом, а именно за гостем. Та мощь, которую он почувствовал, была слишком велика, и Лекс для нее был безвредной и неинтересной букашкой.

Зато эта букашка была на своей территории, и, похоже, до сих пор оставалась невидимой. Лекс махнул рукой, призывая мужчину за собой.

Похоже на то, что незнакомца испугали настолько, что он готов был цепляться за любую соломинку, даже имеющую вид маленького беззащитного мальчика. Они оказались на квадратной платформе-острове одновременно.

По воде пошла рябь, словно какое-то крупное чудовище прорывалось в этот мир, билось в преграду, и вся планета содрогалась от этого.

Лекс оглядывался вокруг, придумывая, как вернуть стабильность своему собственному миру. Мужчина стоял у него за спиной, высокий, Лекс едва доставал до его плеча, но рост гостя, к сожалению, сейчас не играл никакой роли.

– Кто ты? – тихо спросил мальчик, смотря на далекую воду, пытаясь уследить, где и когда может начаться прорыв.

– Я сплю, – невпопад ответил гость. Лекс подумал, что невпопад, но уже через мгновение понял, что мужчина, сам того не зная, дал единственно верный ответ, ставящий все сразу на свои места.

И дал единственно верную подсказку, как ускользнуть от врага, который, даже если только узнает о существовании Лекса, уничтожит его походя, просто за то, что тот невзначай оказался на его пути.

– Так проснись. – Лекс впервые посмотрел прямо в глаза гостю. – Проснись, и кошмар закончится. А завтра…, завтрашней ночью, если ты очень захочешь, то пусть тебе приснится что-то приятное. Мир, где вот такое небо.

Лекс поднял руку, и незнакомец невольно проследил за направлением, увидев тайное творение мальчика. Планеты, летящие сквозь космос, и своим отраженным светом освещающие черную воду, у которой они стояли.

– Проснись!

Дима

– Проснись!

В ушах звенело от крика, и только открыв глаза, Дима понял, что кричал он сам.

И это было странно, потому что как раз перед пробуждением он видел что-то такое… очень приятное. Что-то похожее на хороший фильм, или картину, или плакат. Уже через мгновение после того, как он, весь мокрый и хрипящий, спрыгнул с кровати, он не смог бы сказать, что именно он видел, но все равно – он знал, что хочет увидеть это снова.

Что он готов кричать во сне, просыпаться в поту, но увидеть этот сон хотя бы еще раз.

Там были планеты… Да, точно, там были планеты, и луна, крохотная далекая луна, и вода, которая меняла свое содержание. Но та вода, которую он хотел бы увидеть снова – это было мелководье.

Что-то было еще, до того. Что-то ужасное, но он не мог вспомнить. Теперь уже не мог. Может быть, в этом сне рушились цивилизации, или это были всего лишь обрывки из последнего киношного кошмарика, но он не помнил. Да и не хотел вспоминать. Главное – он запомнил тот мир, с двумя планетами в небе. Он бы хотел туда вернуться. Пусть хотя бы и во сне.

Глава 6

Лекс

– Сон? – Михаил расхаживал по воде, яки посуху.

Лекс был вынужден привести друга в свой второй мир, иначе ему сложно было бы описать, что именно произошло. Тут нужно было показывать на месте, чтобы не упустить ни одной детали, ни одной подробности. Лекс кивнул.

– Он сам сказал. Парень спал, и попал ко мне. Михаил пожал плечами:

– Ну, это-то как раз не странно. Так бывает, редко и только с такими, как ты, но бывает.

– А чем я так плох? – удивился Лекс

– Ты не плох, – мотнул головой Михаил, – наоборот. Но яркие миры, действительно яркие, уникальные, привлекают сны. Только, конечно, если людям снится что-то похожее. Это… как сказать…

Михаил пошевелил пальцами, потом огляделся в поисках какого-нибудь макета для демонстрации, но потом понял, что придется все-таки объяснять на одних словах.

– Вот представь себе, что сон, это крохотный стальной шарик. Который катится по абсолютно ровной поверхности. Но катится он именно туда, куда его ведет фантазия и уставший за день мозг спящего. И в этой области, где шар замедляется, оказывается маленькое углубление, крохотное, выбитое острым инструментом. Оно небольшое, но удар был недостаточно быстр, слишком медленно ударили и слишком сильно, и поверхность чуть прогнулась. Это незаметно взгляду, но шарик это чувствует. Поэтому, если он оказывается рядом, то он не просто катится куда глаза глядят, а скатывается. Скатывается в эту ямку. Происходит фиксация, сон попадает в реальный… ну или ладно – в созданный нами мир.

– И что происходит потом? Михаил пожал плечами:

– Да ничего особенного. Фантазия спящего заканчивается, потому что во сне он неспособен изменить твой мир. Сны слабы, сильнее огоньков, конечно, но все равно слабы. Слабы, зато инертны. Им невозможно повредить, пока спящие просто спят. Поэтому он просто досматривает свой сон, находясь в твоем мире. Его мозг не создает образы сна, а просто получает их из чужого творения. Лекс качнул головой:

– Недавно я убедился, что это не так. Повредить им можно.

– Да, да, я тебе конечно верю, всему, что ты говоришь. Но просто не знаю, как такое возможно. Я слышал лишь один раз, одну историю. Про игрока, которого так и зовут – Душитель снов. Но, если, выпрыгнув из воды, чтобы спастись от этого хищника, сон попал к тебе, то это очень плохо. Очень. Ты представляешь, насколько должен быть силен этот Душитель, если он способен убивать во сне? Неважно, как он это делает, неважны причины и следствия. Он ли инициирует смерть, или всего лишь поджидает ее, пользуется моментом, сторожит сны умирающих. Но если ты встал у него на пути, то он тебя раздавит.

– Не думаю, что он определил меня.

– Тогда хорошо, – легко согласился Михаил. – Тогда просто будь осторожен и вы никогда не встретитесь.

– Не думаю, что могу ему это позволить, – качнул головой Лекс. Он спрыгнул с платформы и начал описывать вокруг нее большой круг, топая по воде так, чтобы расходящиеся круги создали сложный узор на бездвижной глади. Как ни странно, Михаил не стал смеяться:

– Ты погибнешь, – предупредил он. – Если повезет, быстро и безболезненно. Только и всего. Рыцари тут не в ходу. Здесь убивают на каждом шагу, так в чем же разница?

– Ты же сам понимаешь, в чем. Лекс закончил один круг и тут же начал следующий. – Мы и так практически мертвы. Можно считать. А он убивает живых. Исподтишка. Они же даже не понимают ничего, просто умирают во снах.

– Может, он и не убивает? – Михаил пытался возразить, только из-за того, что уже понимал, в какую ловушку он только что попал. – Может, лишь подбирает объедки. Сны умирающих?

– Тогда тем более. Никто не любит падальщиков. Я точно не люблю.

– Ты погибнешь, – повторил Михаил. – Здесь каждый защищается себя. Сам. Мы здесь все бесстрашные, потому что иного просто не дано. Но мы защищаем себя, а не других. А ты ничего не можешь противопоставить Душителю. Если то, что здесь творилось, верно…, если он чуть было не порушил твой собственный мир, даже не зная о твоем существовании, то у тебя нет ни единого шанса.

– Верно! – Лекс остановился и кивнул, хотя во всем сказанном он явно услышал что-то свое. – Пусть защищают себя сами. Я лишь дам им эту возможность.

***

Теперь он создавал грезы. Множество грез.

Первый вопрос, который возник у Лекса, когда он приступил в работе: какие именно сны приходят к людям чаще всего. И, что важнее, какие именно сны из тех, что видятся людям ночью, могут ему подойти. Он понимал, что не все.

И это никак не зависело от того, кто эти люди, спящие и видящие сны, были в реальной жизни.

Были они смелыми и отважными, или тихими и забитыми. Мужчинами или женщинами. Взрослыми или совсем детьми. Успешными они были или нет. Здоровыми или безнадежно больными. Неважно было, в какой стране они жили, сколько получали, и знали ли вообще, что такое деньги. Неважно, как они выглядели и что делали в реальной жизни. Ему было важно, какими они были во сне.

Ему нужны были смелые сны. Сны-бойцы и сны-воины. Сны, в которых люди штурмуют крепости (подходит), защищают семью от диких зверей (тоже подходит), охотятся на хищников с пикой. Подходит, хотя он не верил, что такие сны сейчас приходят многим людям. Веков десять назад – возможно да, но не сейчас.

Ему нужны были те, кто управляет стихиями. Те, кто творит во снах колдовство. И те, для кого посох не просто палка, но и оружие, наполненное энергией.

И все эти сны ему нужно было собрать. Поймать. Привлечь на свою сторону, обратить в свою веру. Но прежде всего – найти.

Ему нужна была армия спящих. Мощная, сплоченная, бесстрашная. Пусть сны эти скоротечны, но подпитывающие их живые души в сражениях будут значить значительно больше, чем создаваемые марионетки. Ведь никто здесь не умеет вкладывать в них души. Так что теперь он создавал грезы. Бесчисленное число грез.

Но в реальной жизни – воинов очень мало. И в реальной жизни как раз воинам, Лекс был уверен, редко снится война. Ему пришлось использовать что-то другое, что-то, что может присниться хотя бы части из миллиардов, много не надо, хотя бы небольшой части, которую он сможет выловить.

Фильмы. Гангстерские боевики, полицейские истории, фильмы про все войны которые только были в цивилизации. Про катастрофы. Про болезни. Про борьбу в любых ее проявлениях.

Лекс просто предположил, что кто-то достаточно впечатлительный запоминает наиболее яркие сцены этих фильмов, и мозг таких людей прокручивает их заново во сне, повторяет, пытается то ли за счет этого освободиться от навязчивых картинок, то ли наоборот – разобраться, что же такое увидел в них хозяин изначально.

Но попасть было сложно, поэтому Лекс создавал очень много грез. Благо, что ему для этого не нужны были детали – скорее, общие ощущения, которые только и управляют сном, позволяя деталям прицепляться к ним, как угодно.

Первый уровень должен был быть прост. Из первого уровня – ловушки, сон потоком надо было вынести дальше, в более детально проработанный мир, потом еще дальше. Направить сон туда, где Лекс мог его встретить и призвать в свою армию.

Так что первый уровень был размыт до ощущений, до коротких характерных черт, мазков, карандашных набросков, нескольких ярких пятен краски, предназначенных подчеркнуть картину.

Просто сеть, чтобы собрать улов. Рваная сеть, это Лекс понимал, слишком крупноячеистая, упускающая почти всю рыбу. Но Лекс надеялся, что все-таки не совсем всю.

Стена крепости. Лишь несколько штрихов, говорящих, что за грубой стеной – крепость. Люди на стене, много людей. Их не видно, но они должны там быть. Флаг. Яркий красный флаг с непонятным символом на нем. Орда атакующих вокруг крепости, их вообще не разобрать – лишь темная колыхающаяся масса на подступах. Летящие в небе огни – залпы баллист и катапульт. Которых тоже нет в этой грезе, но они намечены – ведь огни в небе не просто так, не могут появиться из ниоткуда. И лишь одна эмоция – решимость. Решимость стоять до конца, погибнуть на этой стене, но не впустить врага в город.

Много ли снов придет на защиту этого замка? Лекс не знал. Он хотел подождать и проверить.

В соседней грезе замок превратился в бревенчатый частокол, а флаг – в крест. Орды атакующих – в стаю волков-оборотней, невидимых, но зачем сну видеть врага? Достаточно знать, что враг там, в лесу, и лишь ждет прихода ночи, полной луны, ждет своего часа. И тогда – лишь крест, да факелы, да вода от освященного ключа. Может, еще и меч, что в руке, но больше надежд на кол. И отчаяние, понимание, что сделать ничего уже нельзя, лишь стоять до последнего, успеть убить хоть одного, прежде чем достанут и тебя. А если достанут, постараться умереть навсегда. Но не сдаваться. А сейчас – опустить руки, лишь для того, чтобы они не слишком рано устали держать меч, и факел, и кол.

Лишь штрихи. Холодное дуло пистолета где-то за спиной. Холодный, металлический лязг затвора, как последний звук, который ты должен услышать. Не выстрел – выстрел это не страшно, потому что давно уже приелось, потому что выстрелов можно услышать сотни, если забыть телевизор включенным лишь на часок. Нет – всего лишь лязг затвора, ясно и однозначно подчеркивающий неизбежность. Отсутствие альтернатив. Нежелание сдаваться, – вот эмоция этой грезы. Успеть прыгнуть, вцепиться в горло врагу хоть зубами, умереть вместе с ним, не сдаваться, не мириться даже с неизбежным.

Лишь ощущения. Плечо справа, плечо слева, тесно, потому что надо, чтобы между щитами впереди не было щелей. Стрелы уже летят, и надо прикрыть не только себя, но и ряд пикинеров позади. Вал атаки накроет их сразу после лучников, и ты знаешь, что сейчас, скорее всего, умрешь, потому что в первом ряду, в котором выживает один из дюжины, да и то, если мы победим. Эмоция одна – плечо справа, и плечо слева. Товарищи здесь, значит, битва продолжается.

Греза за грезой. Некоторые – близкие к кошмарам, из которых сны предстоит еще выводить, целыми цепочками превращений, реинкарнаций в более устойчивые и приятные миры. Что же делать, Лекс был уверен, что кошмары снятся людям слишком часто, чаще, чем все остальное. Хотя, может быть, он и ошибался.

Девушка позади. Наверняка красивая. Ее не видно – она лишь штрих этой грезы. Нож впереди, ужас, что сейчас весь твой мир поменяется, навсегда. И уверенность, что путь один – на этот нож. Если повезет, то его удастся отобрать. Если нет… Уверенность в том, что выбора нет.

Лед, холод, убийственно холодная вода. Тебя относит все дальше от проруби, все дальше от спасения. Ты подо льдом, не на нем. Ты сглупил, но еще есть шанс. Надо бороться, держать в себе воздух до последнего, пытаться скрести лед, и воду, руками. Добраться до открытой воды. Не сдаваться. Не сдаваться. Не вдыхать.

Земля, тонна земли над тобой. Воздуха не хватает, света нет, ты даже не понимаешь, сколько метров грунта тебе предстоит раздвинуть, чтобы выбраться из этой могилы, в которую тебя закопали. Посчитали мертвым? Наказали за долги? Поленились добить? Но ты дергаешься, цепляешь ногтями грунт, и ногти уже вырваны, с корнем. А ты лишь чувствуешь боль, потому что ничего не видно. Боль, тяжесть земли над тобой, нехватку воздуха. И эмоция – злость, желание выбраться, чтобы доказать всем, не только им, но и себе, что тебя не закопать, не убить, не сломить.

Много ли людей засыпая, думают, что им приснится погребение заживо? Многие ли помнят о таких снах утром? Лекс не знал.

Он не знал, он лишь плодил и плодил грезы, завязывая их в пучки, сводя в доступные и понятные миры. Тех, кто отчаялся, он приводил к относительному покою. Тех, кто почти сдался, заставлял гордо поднимать голову.

В конце – их ждали три базовых мира. Мир мечей. Мир автоматов. Мир магии. Сильное упрощение, но Лекс не хотел плодить финальные сущности, ему лишь надо было собрать под своими знаменами сны. Как можно больше снов. Армию снов.

Здесь каждый защищает себя? Сны должны были защитить себя. Сами. Он лишь хотел их собрать.

Лена

Никто не знал ее как Лену в игре.

В игре ее все звали Лютик. И те, кто считал, что ник возник из-за дурацкой женской привычки всему давать умилительные имена, сильно ошибался. И хорошо, если в тот момент он был в ее команде.

Лютиком происходил не от цветка, а от слова «лютый», «лютая». Сначала так ее прозвали друзья, а потом так она и сама стала себя называть, всегда регистрируя персонажей как Лютик или ближайшие альтернативы.

Она не могла сказать, что сильно безжалостна или кровожадна. В игровом бою это не главное, вообще не главное. Главное, скорость, умение быстро принимать решения, быстро реагировать на изменения в ситуации. Умение не останавливаться и биться до конца. Не сдаваться, пока в углу светится хоть капля жизни.

А когда ты заходишь в незнакомую пещеру не один, а с командой, то еще и умение предугадывать. Правильно выбирать цель. Так, чтобы ее выбрали и остальные, ведь далеко не всегда тебе умеют крикнуть, далеко не всегда приказ ведущего придет вовремя. В сложных боях, когда обстановка меняется слишком быстро, очень часто не до приказов. Даже, если включен микрофон и наушники.

Наверное, поэтому, наиболее сплоченные команды проходят сложные бои молча. Или треплются о чем-то, никак не связанном с боем. Спроси ее, так лучше бы молчали. Мальчики постарше в игре все больше треплются о пиве. Может, и о женщинах – но не при ней.

Она точно молчала большую часть времени. Так что ее лютость – это была скорее шустрость и при этом молчаливость. Если действовать быстрее всех остальных, принимать решения раньше, и решения правильные, да еще при этом и молчать – то тебя легко могут назвать Лютиком.

Зимние каникулы в выпускном как-то надо было проводить. Конечно, было много желающих выдернуть ее из дома, но эти мальчишки с фонтанирующими гормонами и огромными познаниями в сексе ее не привлекали. Так что из дома она выбиралась только в спортзал, да в бассейн. Остальное время можно было отдать игре.

Сегодня она явно переиграла. Бои были сложными, на грани выживания перса, все время приходилось глотать эликсиры, убегать, стряхивать с себя назойливых врагов, усыплять сильных, растягивать вражеские банды, выбивать их по одному. Да и команда сегодня подобралась шебутная. Слишком много новичков, излишне рьяно рвущихся вперед, сгребающих врагов со всех окрестностей. А это чревато.

Поэтому, когда она ложилась спать, не остывший после игры мозг продолжал думать не о смазливых одноклассниках (не повезло, в ее классе таких не нашлось), а прокручивать последние бои в игре. Она даже не поняла, что уже спит. Словно и не отходила от компьютера.

Лагерь шумел тихим невнятным гулом человеческой речи. В сумерках многие зажгли костры, кто-то чистил доспехи, невысокий паренек неподалеку увлеченно, размахивая руками рассказывал историю своих подвигов. По всей видимости, недавних, судя по его воодушевленности. Она так и не разобрала, на поле брани эти подвиги были, или в постели, потому что-то кто-то дернул ее за плечо и буркнул:

– На построение.

Лютик послушно встала, спящий мозг подстраивал этот мир под ближайшие игровые реальности, которые она помнила. Услужливо сглаживал нестыковки. Игра была какой-то новой, но, судя по всему, донельзя интересной.

Строй колыхался, но специально их никто никуда не гнал, и было время оглядеться. Братия в этой армии оказалось разношерстной. Их сгребли со всего мира, наверное, смешали все оружие, все доспехи и воинские традиции. Даже флаги были разными. Непонятными и странными.

Сосед справа явно был новичком. Наверняка ляжет первым, в случае чего. Слишком слаб для тяжелых доспехов, которые на себя напялил. Слишком неуклюж для этого меча. Хотя… Зато красив. Не то чтобы красавец, но ей понравился.

– Когда начнется сражение, не знаешь? – толкнула она соседа в бок. Слишком сильно толкнула, только сейчас поняв, что ее кольчужная рубашка оказалась укреплена блестящими стальными налокотниками. – Извини.

Незнакомый вояка повернулся и посмотрел на нее, словно только сейчас осознав, что в этом мире есть вообще кто-то, кроме него. Потом огляделся вокруг. Поднял взгляд в небо. Принюхался. В конце концов, прикрыл глаза, прислушиваясь к чему-то внутри себя. И лишь после подал голос:

– Не сегодня, – на удивление уверенно сказал он. – Его еще нет.

– Кого его? – переспросила Лютик. – Мы кого-то ждем? Незнакомец пожал плечами:

– Его. Врага. Его нет здесь, значит, сражаться пока не с кем. Меня Дима зовут. А ты самый красивый воин, которого я видел в жизни.

Сосед явно был не в себе. Она видел очень мало мужчин, способных вот так легко идти на контакт с девушкой, тем более с красивой. Похоже, для Димы это была всего лишь игра, и он совсем не боялся за последствия. Впрочем, для нее тоже. Но играть надо так, чтобы побеждать. Иначе зачем начинать?

– Доспехи сам себе выбрал? – насмешливо спросила она. – Тяжеловаты они для Дон Жуана. Да и вообще, взял бы ты лучше арбалет и ножи. Может, и не так эффективно, но если повезет, то хоть кого-то поранишь, прежде чем тебя накроют. С мечом у тебя этих шансов нет.

– Я не выбирал, – туманно откликнулся новый знакомый. – Поможешь мне их поменять?

***

Их собралось несколько сотен, а перед ними, перед всем строем, стоял лишь один. Почему-то Лена знала, что его зовут Гунн. Наверное, таковы были правила.

Он был молчун, этот их новый командир. Не просто неразговорчивый, а похоже, вообще близкий к немому. Он лишь дождался, пока все они выстроятся в более или менее ровную линию, а после этого взмахнул секирами, что держал не выпуская в руках, словно они вросли в его ладони. Взмахнул ими над головой, и что-то коротко рыкнул. Слов было не разобрать, но почему-то все поняли – тренировка.

С краев строя появились еще двое – по всей видимости, инструктора. Не такие мощные, как гунн, зато такие же молчаливые.

Они тренировались долго, и Лютик не переставала удивляться про себя, насколько хорошо проработана эта игра. Удары меча противника болезненно отдавались в плече, если ей удавалось прикрыться щитом. К концу тренировки рука, что держала меч, оказалась полностью отбита, а плечо левой покрыл сплошной синяк. Несколько шишек на лбу довершали картину.

Ее успокаивало только то, что все ее противники так легко не отделались. Она знала, как бить, куда бить, и когда бить. Она не боялась использовать хитрые приемчики, бросаться в атаку, заставая соперника врасплох, и уходить в глухую оборону, делая бесполезным применение грубой силы. Почти бесполезным, это если не считать синяки.

Трое их командиров ходили между тренирующимися и помогали, что-то подсказывали, кого-то поправляли. Но не произносили ни слова. Ей казалось, что если бы их командиров не было, то тренировка точно также шла бы своим чередом. Но они оказались важны для того, чтобы поддерживать у этой небольшой армии боевой дух. Само их присутствие внушало что-то непонятное, уверенность, чувство сплоченности, ощущение важности предстоящих событий.

Ее новый приятель, в основном, тренировался с небольшим арбалетом. Что же, к концу занятия он хотя бы научился его перезаряжать за разумное время. Может быть, когда дойдет до драки, он не будет так уж и бесполезен. Она бы не хотела, чтобы он начал с фрагов и восстановления в точке входа. Надо признать, он ей чем-то нравился.

Лекс

Ему было интересно, как выглядит ночь в центре галактики. Там, где звезд слишком много, чтобы ночь существовала как таковая.

В этом мире солнце было – как излишне демократичные родители, отдавшие свое чадо, де факто, на воспитание улице. Оно было слабым. Едва умудряющимся заглушить свет неба в течение дня. Но даже днем главная звезда этой системы могла только смазать очертания своих соперниц, убрать их из вида, но не избавиться от них полностью. Поэтому небо почти все время, кроме разве что полдня, словно светилось в дополнение к свечению местного солнца. Помогало, так сказать. А ночью – звездное небо захватывало инициативу окончательно.

Ночь на этой планете не означала темноты. Не означала необходимости зажечь огонь, чтобы увидеть что-то вокруг. Разве что тени на поверхности практически исчезали, потому что свет шел от всего неба. А небо сияло.

Можно было выбирать любой кусочек этого неба и часами рассматривать его в отдельности. Можно было смотреть, просто смотреть наверх, пытаясь обхватить взглядом всю картину разом. Звезды всех цветов, мыслимых и немыслимых, и невозможно было найти ни одной частички неба, свободных от них.

Но поверхность неба не была однородной, звезды организовывались в группы, по миллиону-другому в каждой, и пытались завладеть этим небом. Где-то преобладали оранжевые сполохи, где-то желтые. Если поднять глаза чуть выше далекого пика, то можно было наблюдать, как красный звездный протуберанец пытается хитрым обходным маневром обойти голубое свечение соперников. А они защищаются, набросив вокруг размытое облако межзвездной пыли, смазывающее очертания отдельных звезд, но светящееся даже ярче, чем они – по крайней мере, на этом небе.

Все краски всех миров были на этом небе. Были и те, что Лекс не рисовал, потому что его глаза их не видели. Но он знал, что цвета идут дальше возможностей его восприятия. И это знание мальчика превращалось в реальность в этом мире. В мире, созданном для того, чтобы быть запоминающимся.

Сюда сны стекались после начальной тренировки. Которую он устроил в трех последних мирах, полноценных мирах, но не таких красивых, как этот, для того, чтобы произвести отсев.

Те сны, что попали в его армию по ошибке, по сомнению или по минутной слабости, исчезали во время тренировок. Исчезали и другие, но у остальных был шанс, неплохой шанс вернуться. А чтобы они сумели этим шансом воспользоваться, он создавал этот мир.

Скалистые холмы этой планеты окружали костры. Не для освещения – для тепла, мир оказался холодноват. Костров было не так уж и много, сотня-другая, а это значило, что в его армии сейчас тысяча-другая мечей. И волшебников. И стрелков, хотя как оказалось, людям почти не снится, что они пользуются огнестрельным оружием. Редко. Память многих поколений во снах просто затирает налет последних веков? Или подсознание просто отторгает саму возможность слишком легкого убийства? Или все проще – и Лекс так и не понял, какие сны у людей с оружием?

Бойцов-снов с пистолетами и автоматами нашлось всего несколько десятков. Три костра неподалеку от холма, на котором он сидел, продолжая доделывать некоторые штрихи этого мира. И позволяя своей армии осматриваться, знакомиться, привыкать к обстановке. Делать все, чтобы, если понадобиться, во время следующего сна они попали снова сюда. Чтобы этот мир стал на какое-то время для них навязчивой идеей, маниакальным видением, от которого невозможно избавиться.

С первой задачей он справился. Поток снов будет только шириться, потому что он учел все ошибки первых грез, уничтожил неэффективные, создал новые. Его армия могла выступать хоть сейчас. Только вот куда?

Во-первых, он не знал, как найти Пожирателя снов. И не знал никого, кто знает.

Во-вторых, он хотел бы проверить возможности своей армии на противнике полегче. Но ему претило нападать, атаковать самому. Да и не было у него известных врагов в этом мире. Пока никто из звездочек в его рубке – перекрестке миров не проявил агрессии. К счастью для него, со второй проблемой ему помогли справиться.

Лена

Она не понимала, кто командует этой армией.

Хотя такое состояние было как раз привычно. Даже когда формальный «самый главный» есть, от него, как правило, мало толку в тактическом бою. В нем важнее пошевеливаться и не подставляться. А все окрики и понукания сверху можно пропускать мимо ушей.

А стратегией она не занималась. Ее дело было углубиться в гущу врагов, устроить там дебош, деморализовать, отвлечь от тяжеловесов и лучников от магов. Перебежать в другое место, пока окружающие враги не сориентировались, чтобы начать там то же самое.

А куда идти, и зачем – дело было не ее. Флаг поднят, боремся за справедливость, или за поруганную честь, или за нерушимость границ. Главное, за правое дело, остальное детали.

Мир, в который их переправили после подготовки, был красив. Чудесен. Если бы это не был всего лишь сон… На краю сознания она понимала, что это не игра, а только сон, позволяющий ее мыслям облечь форму реальности (меч в руке как влитой, а ростовой щит сделан из чего-то настолько легкого, что она почти не чувствует веса), раскрыться ее талантам (она в жизни не смогла бы представить себе такого неба, нигде, кроме как во сне) и желаниям (Дима по-прежнему где-то рядом, подобрал себе замысловатый арбалет со сложным механизмом для стрельбы тремя болтами одновременно).

Но этот мир она не забудет. Этот мир и это небо. Даже и без боя здесь было интересно. Хотя небольшая заварушка уже бы не помешала.

Маг, что перебрасывал их между мирами, сидел на холме и творил что-то свое, как всегда непонятное. Закреплял их в этой локации, надо полагать. Правильно, ей бы хотелось побыть здесь подольше. Если бы она создавала игры, то в них должно было быть такое небо. Может, все-таки в технологический? И дальше – свою студию? Неужели она не найдет еще людей, единомышленников, понимающих, как создать лучшую игру в стране?

Но родители настаивали на юридическом. Хотя, ладно, сон точно не то место, где стоит думать о выборе карьеры.

Подошел Дима, стеснительно придерживая арбалет. Снова взял такой, что для него тяжеловат и громоздок. Ладно, зато точно успеет спустить все три тетивы, расположенных под углом друг к другу. Попасть – может и не попадет, но выпустить болты успеет. Сложно не успеть. Заговорить он не успел.

На горизонте начал сгущаться черный туман. Кто-то прятал от них звезды, укрывал их за беспросветным занавесом. И приближался.

Это было хорошо. Лютик знала, что скоро последует драчка, потому что трейлер с этой небесной катавасией подавался явно к ней. Жаль, музыки не было, хорошей такой, боевитой. Но с музыкой у нее всегда был напряг, а во сне за нее придумывать саундтрек было некому. Так что кто-то загораживал звезды в полной тишине.

Тот мальчишка-маг, что сидел на холме, встал. Рядом с ним оказался белый единорог, подскакал поближе, встал справа. Мальчишка даже не повернулся, лишь поднял руку и положил ее на холку животного.

Неподалеку рыкнул гунн, и все они начали вставать. Армия у этих холмов собралась немаленькая, но Лютик сильно сомневалась, что в ней много стоящих воинов. Хотя, количество тоже имеет значение.

Еще ей не хватала голоса за кадром, слегка торжественного и рассказывающего, что, собственно, они защищают. Но мальчик на холме явно был на светлой стороне, да и Дима никак не вязался с темными воронами и похитителями душ.

Так что ей пришлось обойтись лязгом доспехов строящихся воинов, фырканьем лошадей, звуками шипящей воды, которой заливали костры. И кучей других приземленных звуков, никак не вяжущихся с предстоящим эпическим сражением.

Они просто собирались подраться. Все они. На холмах появились командиры и наблюдатели. Лучники выстроились шеренгами вокруг того холма, с единорогом, защищая мага, как она поняла, единственного здесь способного перекидывать их между мирами. Гунн что-то крикнул, что для остальных было воспринято как однозначный приказ разбиться на отряды и выдвигаться вперед. Вперед так вперед.

Она побежала, вслед за еще такими же. Отряд человек в двадцать самоорганизовался из окружавших ближайшие три костра. Не самая плохая группа, отметила Лютик. Группа из тех, кто готов к давке, что начинается в настоящих сражениях. К давке, беспорядку, полному хаосу и неразберихе. А значит, у них неплохие шансы.

***

Лена отвела руку в сторону, придерживая слишком увлекшегося Диму. Судя по всему, пора было останавливаться и готовиться отразить первое нападение.

Полог, закрывающий звезды, сгущался, и по тому, как высоко над горизонтом поднялась тьма, можно было сказать, что враг уже близко. Этот мир впервые увидел подобную темноту. Раньше жители этого мира просто ее не знали, такой тьмы, ни днем, ни ночью они оставались без светящегося неба над головой. Скоро все изменится.

Враг, способный прикрыть полнеба, спрятать от них красоту галактического ядра, должен был, наверное, обладать огромной силой. И она сомневалась, что мальчишка на холме ему ровня.

Но – она была на этой стороне, на стороне света и добра. А враг – выбрал не ту сторону. Поэтому сомнений у нее не было. Они обязательно победят. Ну, может быть, не с первого раза.

Она слышала, как глубоко задышал рядом Дима, пытаясь удержать волнение внутри себя. Совсем новичок. Хотя, даже для новичка, он как-то слишком близко к сердцу принимал предстоящее сражение. Как будто это был не просто сон. Не только игра.

Она была спокойна. Даже уже представила, как вломиться в первую волну нападающих, и резко уйдет вправо, чтобы, с одной стороны, прикрыть своего выдуманного возлюбленного, отсечь бегущую волну врагов от него, с другой – она видела, что воины слева справятся и без нее. Поначалу. А дальше нескольких первых секунд и загадывать не стоило – все решит случай, удача, и рефлексы. Но не было волны врагов, ни бегущих, ни идущих.

Все также наступала тьма, и она даже не увидела, а почувствовала, как еще сильнее задрожал Дима.

Не он один. Кое-кто из воинов слегка отступил назад, и ей пришлось плечом остановить одного из них, как раз того – ненадежного справа, уже разворачивающегося для отступления.

Мужчина посмотрел на нее испуганно, но она лишь отрицательно мотнула головой, и слегка толкнула его плечом – назад, в строй.

При приближении тьма превратилась в клубящийся черный дым, туман, обволакивающий холмы этой планеты. Ей показалось, или он не просто скрывал и камни, и траву – а уничтожал их насовсем? Быть этого не могло.

Она оглянулась, посмотрела на холм, где также стоял тот мальчик, что привел их в этот мир. Стоял вроде как уверенно, а значит, с миром все было в порядке.

Она посмотрела прямо в туман, вспомнила тот холм, что только что был впереди, ближайший из спрятанных туманом. Чудесным образом черные клубы на мгновение рассеялись, открыв этот холм обратно ее взору. И тысячи врагов на нем.

Черное, такое же как и туман, что их скрывал, воинство. Месиво из тел, из чего-то, явно не имеющего не малейшего отношения к людям. «Будет легче убивать», – еще успел подумать она, прежде чем их накрыло. Волны атакующих многие так и не дождались.

Она не видела, что происходит дальше вдоль их строя, но отряды справа и слева от них просто снесло.

Туман не накрыл их, не спрятал, не заставил сражаться во тьме, нет – он неожиданно превратился во что-то твердое, что смяло строй, отшвырнуло множество людей, как кукол, отставив от них лишь сломанные неподвижные тела.

Их группу успели прикрыть. Маг, стоявший позади, оказался поопытней многих других, и именно в тот момент, когда черные клубы почти коснулись их, прямо перед строем возник мерцающий щит, часть сферы, принявшая на себя первый удар, поглотившая вражескую магию, превратившая черный туман в бесполезный, тающий дымок.

Маг их прикрыл. Она его даже не видела, но он встал там, где нужно, и успел с заклинанием. Теперь, по правилам боя, пришла пора прикрыть мага. Познакомиться можно и позднее.

Лютик рванулась вперед, прямо в гущу непонятной массы из щупалец, бритв, почему-то бутылочных горлышек и крысиных морд, торчащих из вместо голов. Хотя непонятно было, где, собственно тела, которые должны были нести эти головы.

Это была сплошная черная масса, и чтобы хоть как-то вести бой, Лютику пришлось структурировать ее по своему собственному пониманию. Просто для того, чтобы знать, куда бить.

Она сразу вошла глубоко во вражеский строй, явно не подготовленный для сражения с прыткой одиночкой. Слегка присела, крутанула мечом, отрубая ближайшие щупальца, морды, головы и все, что попалось под лезвие. Двинулась вправо. Первые секунды, тем самым, прошли ровно так, как она и планировала. Разве что за исключением того, что она никак не предвидела подобного врага.

Месиво. Но также как и в обычном бое, главное было – не дать себя задавить. Такая уж у нее была роль – отвлекать внимание, крутиться до последнего, пока остальные, маги и стрелки, будут уничтожать живую силу, отвлеченную ее действиями.

Она откинула щитом чье-то лезвие, больше похожее на огромную косу, и еще раз махнула мечом, отрубая – какая неожиданность, настоящую руку, только растущую прямо из щупальца. Развернулась, и приняла на меч удар еще одного лезвия. Получила по голове чем-то вроде дубинки. Потом еще.

Пошатнулась, и в это мгновение, снова очень вовремя, ударил маг. Молния упала с неба, ей даже показалось, что она возникла прямо у самых звезд, может быть – искра, породившая этот разряд, пробила какое-то пространство между ними и упала на поверхность этой планеты. Упала и начала ветвится, множится прямо над ней, образовав вокруг Лютика конус из белых ломких линий, выжигая все черные руки, щупальца, морды, всю массу врагов, сдавившую ее.

Она скорее почувствовала, чем увидела, как враг отвлекся от нее, и потянулся в сторону мага. Ее мага. По правилам боя, этого она допустить не могла.

Подняв лицо к звездам, она закричала, зарычала, чем-то подражая гунну, и в тот же миг даже, как ей показалось, услышала ответный рык их военноначальника где-то неподалеку.

Толкнула щитом массу, покачнувшуюся к магу, сделала несколько быстрых шагов в освободившееся пространство и крутанула мечом по широкой дуге. Удар шел самым кончиком клинка, он скорее ранил, чем убивал. Но эти порезы очень хорошо отвлекали внимание. От стрелков. От мага.

И вновь пришло ощущение, что теперь все правильно. Что теперь взоры всех ближайших врагов, которых она даже не видела как следует, направлены на нее, и только на нее.

Правда, жизни в этом бою ей теперь оставалось на десять секунд, не больше. Чудес не бывает. Врага слишком много, и ни маг, ни стрелки, так и не успели перебить даже значимую его часть. А раз так, то сейчас их раздавят. И первой, по правилам, в таких случаях должна умирать она.

Она подняла глаза в небо, чтобы запомнить рисунок, картину звезд на небе, чтобы не забыть дорогу в этот мир.

Прямо над ней, заслоняя оранжевый кусочек звездного неба, распахнул крылья белый дракон.

Лекс

Только то, что сны успели привыкнуть к новому миру, спасло его от Мусорщика. Они закрепили этот мир, удержали его в созданных рамках, сами того не ведая. Не дали Мусорщику поменять правила, законы, по которым он существовал. Не дали ему переписать их под себя.

И когда туман не смог поглотить центр этого мира, и все небо, Лекс уже понял, что победил.

Зачем Мусорщик вообще пришел по его душу, Лекс так и не понял. Вроде, не самый лакомый кусочек, мальчик по всем меркам был еще слишком слабым для таких игроков, как напавший. Разве что месть? Или у Мусорщика были свои правила относительно любого, кто победил его приближенных?

Лекс не знал. Зато он знал, что победил. Узнал в тот самый момент, когда призванные им сны сумели закрепить реальность планеты в центре галактики. Отодвинуть пожирающий только что созданный мир туман и даже ввязаться в драку.

Там, внизу, у подножий холмов могло показаться, что его армия проигрывает. Черный фронт нападающий по-прежнему двигался вперед, остановленный лишь в нескольких местах. Всполохи вокруг атакующих магов мало что меняли. Но он-то знал, что это не так. Раз его мир стабилизировался, значит, и правила в нем будут его, и только его.

Он поднял глаза на звезды, выбрал нужные ему созвездия, что было весьма сложно в буйстве красок над головой, и медленно поднял руки.

Как только он опустил их обратно, с неба, прямо от звезд, в этот мир спикировали драконы. Белые, несуществующие нигде, кроме как в этом мире, звездные драконы.

С крыльями, способными затенять звезды. Сияющие в свете этих звезд, питающиеся от них силой. Способные уничтожить любого, на этот мир посягнувшего. Стражи этого мира.

К его сожалению, Мусорщик чувствовал и понимал то же самое, что и он сам.

И он начать убегать как раз в тот момент, когда первые струи звездного огня из пастей пикирующих драконов накрыли его дутую армию. Убегать, пытаясь утащить с собой все, что успеет.

Лекс даже не предполагал, насколько непрочной окажется его защита. Он надеялся, что ловушка удержит врага от побега хотя бы на немного. Но нет – по всей видимости, ему еще многому нужно было научиться, чтобы суметь создавать такие же ловушки, какие умел делать Каллиграф.

Ловушка не удержала Мусорщика, зато – остановила от наступления всю созданную и приведенную им сюда армию. Драконы растерзали ее за считанные мгновения, оставшись без лидера, враг просто перестал сопротивляться.

Сны, те пара сотен, что еще оставались в строю, ринулись вперед, еще даже не зная, что воевать уже не с кем.

Но даже не обнаружив врага, они не остановились. Лекс видел, как многие внизу, между холмами, поднимали голову и смотрели в его сторону. В сторону того, кто был способен отправить их вслед за агрессором. Чтобы они могли настигнуть и уничтожить его там, где он спрятался.

Ему казалось, что повторной такой глупости он не совершит. Сейчас, глядя на ждущие его действий сны, он понял, что ошибался.

Лена

В мире, куда их перебросил мальчишка, неба не было.

Было только зеркальное отражение пирамиды, на которой они стояли. Огромной пирамиды, хотя ее масштабы скрадывали ее величие. Весь этот мир был одной сплошной пирамидой. Каждая ступень уходила на сотни метров, потом нужно было забраться на следующую – поднимающую их где-то на метр над предыдущей. И еще сотни метров. Центр, вершина этой пирамиды был даже не виден, лишь угадывался вдалеке. Там же, куда опускалось и небо. Им явно было туда, в самый центр этой странной фантазии.

Лютик побежала, увлекая за собой весь свой потрепанный отряд. Они учились прямо на ходу, она видела, как воины затерли мага в самый центр их клина, спрятав, прикрыв от возможных атак. Хотя бы от понятных им.

Дима бежал прямо за ней, и она с неудовольствием заметила, что из его арбалета так и не выпущено ни одного болта. Хотя, конечно, в таком месиве сложно разобраться, она понимала. Оставалось надеяться, что он подстроится. По-крайней мере, он до сих пор был жив, а это явно говорило в его пользу. Она легко вспрыгнула на следующую ступень, потом еще на одну.

Первых врагов они начали встречать лишь на пятой по счету ступени, почти через полкилометра от места их высадки.

Им противостояли каменные статуи, изображавшие самых причудливых зверей и полулюдей, что ей приходилось видеть. Объединяло их только одно – все они были огромны. Так что она тут же обозвала их про себя троллями и относилась к ним точно также.

Большие, неуклюжие и смертоносные для медлительных. В-остальном, вполне безобидные.

Первую статую, с телом кошки и головой длинноволосой женщины, остановил маг. Он все время был где-то за ней, вне ее поля зрения, но она уже научилась угадывать, где он и когда он вступит в бой.

Так что она даже замедлилась, и верно – через мгновение каменная глыба, возникшая над их отрядом, прямо над магом, кометой полетела вперед и вдребезги разбила женщину-кошку.

На следующей ступени стало тяжелей. Они потеряли почти половину отряда в тщетной попытке стряхнуть с себя сразу три каменных изваяния, оттесняющих их назад. И маг не мог ничего сделать, потому что был занят тем, что держал над их отрядом воздушный щит. С неба, со второй пирамиды, на них начали непрерывно падать камни, словно в отместку за тот, первый, что разбил статую.

Они кое-как справились на этой ступени, но потеряли половину отряда. А когда двинулись вперед, поняли, что безнадежно отстали. Даже мальчик был где-то впереди, обгоняя многих воинов. Странно для того, чья задача была доставить их сюда, и, при хорошем раскладе, отсюда и вытащить.

Лютик прибавила, вспрыгивая на ступени на бегу, не останавливаясь и не отвлекаясь на статуи, если была надежда, что они успеют пробежать мимо. Нельзя было отставать и опаздывать к основным событиям.

Голос был слышен повсюду в этом мире, и ей несложно было догадаться, что это голос их врага:

– А ты думал, что здесь будет свалка?

Тишина в ответ не означала, что собеседник молчит. Скорее всего, она его просто не слышала.

Зато слышала все, что говорил хозяин этого мира. А он расхохотался, потом сказал:

– Меня назвали Мусорщиком не потому, что я вырос на помойке. Просто мне нравится возиться с теми, которые для остальных – всего лишь мусор. Они моя армия. Они приносят мне силу, мощь, и страх окружающих. И я их берегу. Защищаю. И никто, никто безнаказанно не смеет убивать моих поданных. Так что ты оказался мертв, как только посягнул на него. Пауза, заполненная, по всей видимости, ответом с другой стороны.

– Да, ты лишь заработал отсрочку своей глупостью. Лучше бы тебе было умереть тогда же.

Лютик бежала, бежала как могла, чтобы поспеть к кульминации. Их оставалось слишком мало, чтобы армия могла пренебречь даже единственным воином. А за ней оставалось почти десяток, да маг, из немногих, кто хоть чего-то стоил.

Мужчина, враг, хозяин этого мира, наступал. Мальчик делал шаг за шагом назад, и было видно, с каким усилием ему даются эти шаги. Мужчина был высокий, раза в полтора выше Лютика, и весь закутанный во что-то непонятное, похожее на черные бинты, мерцающие даже в рассеянном свете. Лютик прыгнула между ним и мальчиком и взмахнула мечом.

Меч бессильно скользнул по черной поверхности, отскочил, и она увидела, как ломается та часть лезвия, что соприкоснулась с врагом.

Огненный шар, брошенный ее магом, был остановлен легким движением руки великана. Мальчик отступил еще и оказался на самом краю платформы – ступени.

Лютику казалось, что ему ни в коем случае нельзя отступать, спускаться на следующую ступень. Почему-то она знала, что в этом мире это значит одно – поражение. Она бросилась вперед.

На этот раз противник решил не отмахиваться от назойливой мухи, а разобраться с ней раз и навсегда. Он принял на себя удар щита, перехватил его, вырвал из ее руки и отбросил в сторону. Схватил ее за плечи и потянул.

Она поняла, что еще мгновение, и ее просто разорвут, на части, на отдельные кусочки, не подлежащие воскрешению.

Три болта впились в лицо врага одновременно, один пробил глаз, второй обезобразил нос, третий лишь ударился в кость черепа и отскочил. Дима, наконец-то, нашел применение своему оружию, и очень вовремя.

– Не сметь, – заорал ее враг, и она воспользовалась этим криком. Даже не вонзила, а впихнула оплавленный огрызок меча ему в глотку.

Но даже в таком положении враг продолжил говорить. Его рот, его гортань не шевелились, но в мире звучал его голос:

– Сны, какой идиотизм. Меня победил сон.

Последним усилием он выдернул оружие из своего горла, развернул его, даже не замечая сопротивления Лютика, и вонзил тот же меч в ее грудь. Лишь после этого свалился и закричал в предсмертной агонии.

Рев, накрывший окрестности, был такой силы, что верхняя пирамида задрожала, в ней что-то сломалось вместе со смертью хозяина. Задрожала и начала падать на свою зеркальную соседку.

***

Мальчик успел выдернуть их из рушащегося мира в последние мгновения перед катастрофой. Всех, кто оставался, три-четыре десятка выживших.

Но она умирала. В этом мире, в центре галактики, под множеством звезд, раскрасивших все небо без остатка.

– Иван меня зовут, – почему-то решил, наконец, представиться сидящий рядом маг. Дима сидел с другой стороны и держал ее руку. Она видела, что держал, но уже не чувствовала прикосновения, о чем жалела даже больше, чем о предстоящей смерти. Лишь смотрела на звезды.

– Вы… заглядывайте, – прохрипела, наконец, она, – у нас неплохо получается. Дима кивнул. Иван, слегка улыбнувшись, тоже кивнул.

– У… увидимся тогда, – еще сказала она… И проснулась. Проснулась со всхлипом, с давящей болью в груди.

Ей что-то снилось, что-то страшное, ужасное. Снилось только что, и она знала, что в этом сне она умерла, возможно – от удушья, или от сердечного приступа. Или от удара ножом.

Снилось только-только, но она не могла вспомнить. Лишь ловила обрывки сна, несвязные куски, молнии, падающие с цветного неба, и странные миры, которых не могло быть даже в ее снах.

Кошмар, по всей видимости, длился долго, потому что футболку, в которой она всегда спала вместо пижамы, можно было выжимать. Пока она переоделась, пока выпила воды, чтобы хоть как-то избавиться от сухости во рту, такой, словно она только что пробежала километров десять, сон развеялся окончательно.

Она помнила только одно. Может быть, у нее что-то было не в порядке с психикой, но это был кошмар, в который она хотела вернуться.

Глава 7

Лекс

Почему-то он решил, что в этом мире будет преобладать ночь.

Именно такая ночь, полная звезд, красок, которыми они делились с этой планетой.

Ночь без единого облака, затмевающего небо. Хотя, если не задирать голову совсем уж вверх, а просто смотреть над горизонтом, то временами звезды начинают «плыть», струиться, менять краски и очертания, но не из-за облаков. Из-за жара костров, почти бездымных, жара, который поднимался в воздух почти вертикально, потому что ветра этот мир холмов и звезд тоже почти не знал.

Костры горели всюду, сколько ему хватало глаз. Речь шла не о сотнях снов-воинов, снов-магов, снов-бойцах. Счет шел на тысячи, если даже не на десятки тысяч. Всего лишь время, и легкие изменения первичных грез-приманок, и он сумел создать настоящую армию. Большую, рвущуюся в бой, и, на его взгляд, вполне боеспособную.

А теперь, можно было добавить, и проверенную в сражении, пусть и единственном.

Он знал, что многие из тех, кто погибли у дальних холмов, или в пирамидальном мире Мусорщика, снова здесь. Полученные «предыдущим сном» ощущения только подогревали интерес людей. Усиливали их подсознательное желание вернуться туда, где происходит нечто действительно важное и захватывающее.

Может, кого-то последняя смерть внутри сна и отпугнула. Но, оказалось, немногих.

Может, он просто изначально искал бойцов, создавал под них грезы. Искал тех, кого не отпугнет даже собственная смерть.

И теперь большая и боеспособная армия рвалась в бой, которого он не мог ей дать.

Он не хотел нападать на соседей, пусть они и могли сейчас стать легкой добычей.

И Лекс понятия не имел, как добраться до Душителя снов, ради которого затеял это все.

Он опустил голову, оторвав взгляд от струящегося столба жаркого воздуха, меняющего очертания созвездий, и посмотрел в низину между холмов.

Где-то там сейчас сидел его первый сон. Та жертва, которую он случайно вынул из пасти льва.

Насколько он понимал, единственный путь к Душителю вел всех их через еще одну жертву. Еще один сон, который где-то сейчас окутывался паутиной лжи и страха, подготавливался, медленно и незаметно, к смерти его хозяина.

Единственный путь к Душителю состоял в том, что он, Лекс, должен этот сон найти, и перехватить. Или же создать свой собственный сон. Устроить Душителю ловушку.

***

Девушка с распущенными русыми волосами шла берегом озера.

Вода в озере, до того синяя, сейчас приобрела неестественный серый оттенок, такой же, как и пустошь, окружающая воду.

Здесь не было пустоши. Еще только прошлым сном здесь был красивый лес, и вода была голубой, и солнце светило.

Ничего этого не осталось. Только пустошь, уходящая в такую же серую, как и все вокруг, мглу. Пепел, падающий с неба, медленно покрывающий землю, падающий на воду, но не тонущий, плавающий, остающийся на поверхности воды, чтобы придать озеру необходимый оттенок.

Где-то впереди должен был быть выход. Деревня у берега, что еще вчера даже ночью весело сверкала огоньками маленьких окон, а днем вообще привлекала свое внимание и лаем собак, и криками петуха.

Сейчас живность в деревне молчала. И не было огоньков, хотя по сгущающейся тьме вокруг, они бы очень пригодились. Ей – как маяк, как понимание того, что она не осталась одна в этом мире, под пеплом, беспомощная, неспособная даже найти дорогу.

Вода, покрытая серым пеплом, на глазах превращалась в угрозу. Что-то скрывалось там, под пеленой, тихо подбиралось к берегу, ждало, готовилось напасть.

Но берег оставался единственным ориентиром, последней возможностью не заблудиться. Она должна была идти вдоль него, чтобы дойти до деревни, чтобы суметь вернуться.

Чудовища, прячущиеся на глубине, пугали ее значительно меньше, чем возможность просто заблудиться в пустоши, где не было направлений, расстояний, отметок на пути. Где скоро, из-за этого пепла исчезнет даже понятие пространства. Останется лишь серость.

А потом эта серость приравняет ее существование к смерти, завладеет ей, завалит пеплом, задушит темнотой, отравит безмолвием.

Берег – единственная надежда, отличие серого от серого, которое могло позволить ей сохранять рассудок.

Но грань воды и тверди медленно стиралась. Ей приходилось стряхивать пепел с волос и протирать глаза, чтобы убедиться, что она по-прежнему видит воду. Что то, рядом с чем она бредет, это озеро, а не просто серая иллюзия, выдуманная линия, которая лишь чудиться ей.

А на самом деле – она давно идет по серой пустоши, заблудившись, загоняя себя все глубже и глубже в приготовленную ловушку.

Ловушка. Это слово ей что-то напомнило, как ни странно, что-то светлое, и придало ей сил. Она должна идти вдоль берега, и может быть, вблизи, она все же увидит огни деревни, услышит лай. Главное, не отходить от озера.

В сером мире не становилось темнее, хотя источник любого света окончательно исчез. Кто бы ни гнал ее в этот кошмар, он явно не хотел, чтобы она осталась в темноте. Он хотел, чтобы ее глаза искали в серой пелене хоть какой-то выход. Искали, и не находили.

Девушке показалось, что она не идет, а уже просто стоит, настолько одинаковым все было вокруг, настолько серым. Она сделала над собой усилие и продолжила идти, контролировать каждый шаг, каждое движение, стараться делать так, чтобы они хоть что-то значили, какое-то физическое действие, изменение, пусть и не в окружающем ее мире, то хотя бы в ней самой.

Потом она снова посмотрела на берег, и поняла, что больше не видит ни берега, ни воды. Ничего, лишь пепел кругом.

Это был именно тот момент, когда она испугалась. Даже не так – ее захлестнул вязкий ужас, такой же безмолвный и серый, как и мир вокруг. Такой, из которого невозможно выбраться, избавиться легким движением, защититься. Потому что защиты не было.

Она сделала несколько шагов в сторону, туда, где только что было озеро. Где только что она думала, что оно было. Ей было уже все равно, сожрут ли ее чудовища, прячущиеся в воде, или она просто утонет. Ей нужно было найти воду, найти единственную черту, отделяющую одну часть этого серого мира от другой. Найти ниточку, ведущую ее к выходу.

Воды не было. Лишь серая поверхность, скрадывающая любые шаги, делающая мир беззвучным. Даже если петух закричит, она его не услышит, такой плотный от пепла стал воздух. Она осталась в капкане, в ловушке. И ужас накатывал прямо из пелены вокруг, накатывал все усиливающимися волнами.

Она чувствовала, что еще немного, еще несколько волн, и этот ужас накроет ее с головой. Навсегда. Без возврата.

«И когда все зайдет далеко, когда ты почувствуешь, что не ты сама контролируешь свой сон, что кто-то совсем другой меняет твою личную реальность, ты услышишь крик петуха. Просто пойми, что ты его слышишь». Эти слова мелькнули в ее мечущемся от ужаса сознании в момент, когда она снова подумала о ловушке.

Девушка остановилась. Прислушалась. Петух должен кричать, просто обязан, потому что обещания должны выполняться. Она просто плохо слушала.

Пепел неведомого пожарища, тайного вулкана пеленал ее, окутывал, прятал от нее не только краски этого мира, но и его звуки. В этом пепле невозможно было услышать ничего, совершенно. Петух мог орать и в десятке метров от нее, но она бы вряд ли его услышала.

Как только она начала прислушиваться, тишина, казалось, только стала плотнее, сдавила ее, пытаясь окончательно заткнуть ей уши. Отобрать у нее любой звук, любое, даже малейшее напоминание о том, что звуки вообще существуют. Но сквозь эту пробку из смеси пепла и тишины прорвался крик петуха.

Как только она зацепилась за этот звук краем сознания, как тут же поняла, что этот крик был здесь всегда. Прятался, возможно, не настаивал, чтобы его слышали, но петух кричал уже давно, надрывисто, настойчиво, неуемно, и совершенно не собирался прекращать.

Пепел дрогнул, частички, падающие сверху, еще укрупнились и превратились в хлопья, что словно собирались просто завалить ее, заставить остаться здесь, захлебнуться, утонуть в сугробах из пепла, как в болоте.

Она шагнула вперед, в сторону звонкого крика, в сторону найденной деревни.

Стало светлее. Даже не светлее, а ярче, мир постепенно приобретал краски, менял очертания, избавлялся от серости.

Кто-то тащил ее в настоящий мир из болота, в которое она зашла. Ей лишь надо было слышать крик, и идти на него. И с каждым шагом реальность вокруг нее менялась.

Появилось небо, с двумя огромными планетами, отвоевавшими у звезд половину пространства. И пепел исчез окончательно.

У нее в руке оказался меч, а в другой – щит, и все тело накрыл доспех, блестящий в отраженном свете этих планет. Она знала, что этот меч, и этот щит она заработала себе сама. Петух ей только помог, не более. Это был ее меч. Его ей никто не давал. С оружием она сразу почувствовала себя уверенней.

Шагнула вперед еще, и под ногами хлюпнула потерянная вода озера, но уже на следующем шаге она поняла, что это не озеро, что эта вода накрыла весь мир, в которой ее перенес мальчишка, тот мир, в котором только и мог кричать петух. Потому что так они договорились.

И тогда она обернулась, лишь для того, чтобы убедиться, что ее перемещение произошло. Увидеть мальчика, и может быть, другого, Диму.

Здесь были не только они. Тысячи мечей сверкали в отраженном свете с неба, тысячи щитов блестели в свете звезд. Армия была здесь. Осталось лишь понять, удалось ли выманить из норы врага.

Наконец она вспомнила, то, что на время ей пришлось забыть. Лютик, воин этого мерцающего воинства, теперь была готова к бою.

Прежде чем занять свое место в строю, она успела заметить слегка удивленный взгляд мальчишки, смотрящий на ее меч. Меч ей дал не он. Она заработала его себе сама.

***

Его воины еще ничего не чувствовали, но ему, создателю этого мира, не нужно было видимых знаков. Достаточно было совсем мелочей, чтобы понять, что в его мир вторглись.

Пока еще неосознанно, в охотничьем азарте заскочив на чужую территорию за убегающей дичью, но это ничего не меняло. Настроение менялось, ощущения от воды, от неба, даже от луны Хозяйки – и то менялось. И это – еще только неосознанная работа Душителя.

Лекса страшило то, что его враг совершит, когда хотя бы осознает, что у него есть противник.

Он видел, даже если не поняли это они, как ряды его отрядов пошатнулись, словно все воины одновременно решили сделать шаг назад, всего лишь переступить с ноги на ногу, размять отекшие под весом брони и оружия члены.

Потом начало темнеть. Дымка пыталась отгородить небо от водной поверхности. Это продолжалось недолго, лишь до тех пор, как несколько десятков воинов не подняли головы, удивленно, пытаясь убедиться, что туман им лишь чудится. И туман сразу исчез, отступил перед дружным натиском десятков снов, которые считали, что никакого тумана нет.

Лекс поднялся с черного камня в центре мира Кирпичухи и Хозяйки, и крикнул, громко, чтобы его услышали даже самые отдаленные ряды воинов:

– И помните: этот мир – наш! Он такой, каким мы хотим его видеть. Не дайте никому его поменять у вас на глазах!

Видимо, именно в этот момент Душитель осознал, что ему вообще кто-то противостоит, и налег на ткань реальности чужого мира с чудовищной силой. Со злобой, которую Лекс не ожидал даже от такого игрока, как он.

Он просто его не знал, не знал, кто такой Душитель, не понимал его мотивов, не думал о том, как, собственно, тот сумел добраться до снов, единственной связи между живыми и здоровыми людьми и этой реальностью.

Только тогда, когда Душитель снов пришел в этот мир за ним, за ними, за всеми ними, Лекс понял, насколько чокнутым тот был. Всегда, или стал им здесь, или вообще сошел с ума осознанно, всего лишь как выбранный метод выживания в этой вселенной. Но сейчас он был полностью, беспросветно и безнадежно сумасшедшим. И злобным.

Его методы убийства не были всего лишь инструментом. Это и была его суть – злоба. Злоба, постоянный страх и ужас, которые он успешно переносил на свои жертвы. Инъекции которых убивали его жертвы. А он лишь наслаждался этими чувствами, питался ими, делался сильнее.

Понятно, почему ему было неинтересно воевать с людьми, уже оказавшимися в этом мире. У них просто не было нужной ему страсти, нужных ему эмоций, желаний, которые он с удовольствием уничтожал.

Одно лишь его появление внесло в ряды воинов смятение. Они пошатнулись, кто-то даже побежал, хотя бежать здесь было некуда.

Впервые ужас приобрел видимые черты, проявился в видимом диапазоне. Сначала это была мелкая волна, неспособная подняться выше лишь из-за мелководья, идущая от горизонта в их сторону, а потом, когда она ударила в строй, эта же волна превратилась в шевеление в рядах, которые пружинили, принимая удар, распространяя его все дальше.

Лекс видел, что сны не только бежали. После первой волны ужаса некоторые просто исчезали, просыпаясь и возвращаясь в свою реальность. Наверняка пробуждение владельцев этих снов происходило посреди ночи, в холодном поту, в полном непонимании, где они и почему дрожат от сковывающего разум ужаса.

Лекс их не винил. Возможно, если бы ему было куда бежать, он сбежал бы и сам. Не всем быть воинами, как не все умеют идти до конца.

Но одной волны было слишком мало для армии Лекса. К такому страху многим было не привыкать. Это была армия, созданная не из обычных жертв Душителя, а из воинов, для того и существующих, чтобы уметь бороться со своим страхом, знать, как его преодолевать. Знать, что нужно держать строй, как бы страшно ни было.

Лекс видел, как отряды сомкнулись еще плотнее, воины буквально сдавили друг друга, прижались плечами, ощетинились пиками и мечами. От ужаса, который гнала следующая волна, было не укрыться щитами, зато вот плечо товарища рядом, давящее, впивающееся в тебя, вполне помогало. Даже то знание, что товарищ боится не меньше тебя, что рассчитывает на тебя не меньше, чем ты на него, тоже помогало выстоять. Кто-то закричал. То был крик воина, призыв к бою, вызов врагу.

И враг показался. Душитель сделал еще шаг от горизонта, и этим шагом создал следующую волну. Которая была чуть сильнее предыдущей, выше.

Лекс понял, что воды прибывает, и мотнул головой. Пусть Душитель и сильнее его, но это был его мир, продуманный настолько тщательно, что с ним не так-то просто было играть чужакам.

Здесь просто не могло быть больше воды. И тому было много причин. Например, то, что когда в этом мире появляется лишняя вода, в нем также появляются и водохлебы. Это он их так назвал. Змей – длинных огромных водяных драконов, которые сами считали себя духами, а не змеями. Похожие на японских драконов из комиксов, они умели летать без крыльев, бесшумно скользить даже в самой мелкой воде… И уничтожать избытки воды в этом мире. Для этого они были созданы, придуманы, поселены в мире Кирпичухи. Для уничтожения врага, и излишков воды. Он размышлял над этим миром слишком долго, создал слишком много его деталей, чтобы пропустить эту.

Душителю просто повезло, что он не решил осушить этот мир. Знал бы он, кто бы появился тогда…

Водные драконы напали, без предупреждения, на того, кто посмел нарушить водный баланс этого мира. Один из них обвил тело врага, и только после этого Лекс понял, насколько Душитель огромен. Настолько, что он просто не мог быть настоящим.

Здесь очутился лишь образ, проекция Душителя в этот мир. Они все еще боролись с призраком того, кто даже не явился на поединок.

Великан расхохотался, и от его хохота вода пошла рябью. Схватил обвившего его дракона, без труда оторвал от себя, взял в обе руки и разорвал. Даже не посмотрел на останки, лишь отбросив их в разные стороны.

Смотрел он теперь прямо на прямоугольный остров, почти затопленный водой, смотрел прямо на Лекса, безошибочно выделив его среди всех, кто сейчас находился в этом мире.

Было страшно смотреть, как легко чудовище одолело дракона. Драконов сейчас здесь было много, весь этот мир был заполнен драконами, которые удерживали уровень воды, не давая ему подняться. И которые скоро снова нападут, и будут продолжать нападать на пришельца. Так что страшно становилось не от того, что Лекс потерял одного из драконов этого мира, а оттого лишь, с какой легкостью призрак его одолел.

– Ты! – палец великана смотрел на остров. – Ты, козявка, посмел бросить вызов мне! Отдай мне мою жертву, убежавший сон, чтобы я смог насладиться его ужасом до конца. И тогда, только тогда твоя смерть будет быстрой. Боль не будет терзать тебя слишком долго. Ты умрешь раньше, чем сойдешь с ума. Выбирай.

Кто-то в рядах воинах выбрал за Лекса. Ему показалось, что он услышал голос даже не сна, а Гунна, крикнувшего что-то яростное, сердитое, однозначно призывающее всю армию броситься в атаку.

Но драконы были ближе, намного ближе к чужеземцу. Тонкий слой воды вокруг Душителя вспенился, забурлил, и на него прыгнули сразу несколько скользких и мокрых тел.

Потом еще, и еще. Он успел содрать с себя одного, а его тело уже обвил еще десяток. Драконы, выпущенные на свободу только для того, чтобы остановить единственного врага, неспособны были остановиться сами. Их вообще некому было остановить. Даже сила призрака пасовала здесь перед их количеством. Перед их… реальностью. Каждый из этих драконов, родившихся от первого дракона этого мира, унаследовал его черты. А первого водного дракона создавал здесь Лекс. Медленно, неторопливо, тщательно выдумывая все детали, каждый плавник, каждый усик, отходящий от остренькой морды. Даже внутренности, даже то, что эти драконы не умели изрыгать пламя, зато их слюна была слабым ядом, смертельным в больших дозах.

От этих драконов нельзя было отмахнуться, представить себе, что они лишь видение. Потому что каждый из них родился от первого. И их род был создан слишком тщательно, чтобы ими можно было просто пренебречь.

Они прибывали и прибывали, полностью накрыв чужака, обвивая каждую часть его тела, сжимая, пытаясь сломать его кости, брызжа на него ядом, вгрызаясь в его плоть. Армия бежала в сторону этого побоища, но сны оказались здесь лишними.

Неожиданно куча из скользких тел распалась, драконы падали в воду, сливались с ней, и ускользали прочь. А когда куча разъехалась окончательно, то оказалось, что под ней ничего больше нет. Ни чужака, ни его останков. Ничего.

Драконы справились со своей задачей. Уровень воды, кстати, тоже пришел в норму.

Вот только это было еще даже не начало сражения. Судя по всему, Душитель не собирался упрощать жизнь ни Лексу, ни его армии.

***

Лекс не знал, куда ему прыгать и куда переносить армию. Душитель, похоже, оперировал возможностью создавать последовательные веера миров ничуть не хуже, чем мальчик. У врага они были проще, чернее, каждый мир словно забирал одну-две черты от хозяина, но они были.

Придя сюда лишь призраком, Душитель оставил след, и теперь Лекс знал, куда может двигаться. Проблема была в том, что след остался не один, а несколько. И каждый из цепочки плавно изменяющихся миров мог оказаться как путем в логово врага, так и тупиком, ведущим лишь к финальному кошмару, не более. Лекс верил, что Душитель мог устроить и не такое. Теперь верил. И никак не мог выбрать, каким путем из трех пойти.

И не мог разделить армию, потому что верил, что если он оставит хоть один сон без своего присмотра, то Душитель сделает так, что человек, который его видит, никогда больше не проснется.

Ему, и его армии, придется пройти все миры, все цепочки, исследовать все закоулки созданных Душителем кошмаров, чтобы обнаружить врага.

– Будет тяжело, – громко предупредил Лекс свою армию и перенес их в первый мир первой цепочки. Первой из трех.

Дима

Арбалет ему очень нравился. Тяжелый такой, массивный, он сразу придавал Диме уверенность в себе. В том, что он окажется в этой армии мало-мальски полезным. Успеет, как в последний раз выпустить увесистые болты вовремя и спасти ситуацию.

Это казалось особенно важным, когда рядом находилась Лютик. Как-то не хотелось ему ударить в грязь лицом прямо перед ней.

Когда Лютик ушла в качестве наживки для Душителя, он волновался больше остальных, много больше. И не только потому, что он единственный, на своей шкуре успел попробовать, что такое попасть в созданные врагом вязкие кошмары.

Проблема была в том, что это невозможно было описать словами, передать свои чувства, ощущения, подготовить.

Он понимал, что Лютик так и ушла неподготовленной в ту ловушку, и все время, пока они ждали результата, немалое время, продолжал надеяться лишь на то, что она сумеет вернуться. Вернуться неизменной. В реальности у людей от таких кошмаров должны седеть волосы, здесь – воздействие ужаса может поменять сам сон, его душу, его основы. Не только то, что находится вокруг, но и те мысли и чувства, которые связывают сон в одушевленное целое, идущее по незнакомым мирам.

Но Лютик вернулась, готовая к новым сражениям, и на его душе отлегло. Ему оставалось лишь занять место позади нее в строю, готовясь к тому, чтобы уничтожать врага, не забывая следить за магом, который был слишком слаб в рукопашной. Нельзя было подпускать к нему врагов вплотную. Оставалось только найти этих самых врагов.

***

Они попали в мир мертвого болота.

Черная вода – связующая нить с миром огромных планет в небе, тоже была здесь везде. Но разницу Дима почувствовал сразу, стоило ему лишь переступить с ноги на ногу. Вода противно хлюпнула, и нога вышла из нее с некоторым трудом. Хотя здесь было и неглубоко.

Весь мир состоял из этого мелкого черного болота, заросшего мертвыми остовами деревьев. Они выглядели как карикатуры, мертвые стволы с торчащими во все стороны мертвыми ветками без единого листа, без единой иголки. В них не было только жизни, в этих деревьях. Дима не мог поверить, что этот кошмарный, мертвый болотный лес вообще хоть когда-то знал жизнь.

Он так и был создан здесь, прямо на этом болоте. Только для того, чтобы пугать, навевать ужас, истончать защиту из смелости и отваги.

Почва по их ногами начала ощутимо уходить вниз, затягивая воинов в болото вместе с собой.

Их отряду помог Иван. Его посох шлепнул по воде, и прямо над водой, избирательно нападая только на мертвые деревья, пронеслось невидимое лезвие, срезая мертвые стволы. Площадка вокруг их отряда тут же осталась безлесой, но они смогли забраться на поваленное дерево, подняться чуть повыше, переждать нападение болота.

Казалось, это даже укрепило их часть дна, потому что соседний отряд, выброшенный в этот мир всего лишь в полусотне метров от них, целиком ушел под воду, и не появился обратно.

Мальчик, его спаситель, которого Дима сейчас даже не видел, не стал ждать продолжения в этом мире, того, что еще им здесь мог приготовить их враг. Он перенес их дальше.

Второй мир пощадил, как поначалу показалось, деревья. Здесь они тоже росли прямо из болота, но росли значительно гуще, настолько густо, что их армия сразу распалась на отдельные группы, неспособные ни увидеть, ни пробиться друг к другу.

Этот лес тоже был черным, но скользким и давящимся распирающим его черной жизнью. Ядовитой жизнью, которую язык человека даже не сможет назвать жизнью как таковой. И которая, тем не менее, ей являлась.

Стволы деревьев повыше обвивали постоянно движущиеся лианы, которые не просто опутывали своих носителей – впивались в них острыми шипами, и такими же шипами защищались от любых угроз. А угроз здесь было предостаточно. Хищные цветы раскрывались и закрывались, отличаясь от всего остального здесь только оттенком черного. Они лишь сильнее блестели в рассеянном свете, идущем откуда-то с высоты. Мелководье бурлило паразитами, готовыми подгрызать не только деревья, но и любого, кто окажется у них на пути.

На посохе у мага загорелся легкий огонь, поначалу немного отпугнувший местную черную живность, заставивший ее разойтись в сторону. Лишь поначалу.

Кто-то из воинов взмахнул мечом, отрубая жирную черную лиану, толстую, как змея, излишне близко подбирающуюся к ногам мечника.

Скоро им всем пришлось присоединиться к этому занятию. Лес зарастал на глазах. Поначалу он потеснился, давая место высадившимся здесь снам, но сейчас смыкался обратно, явно собираясь поглотить их всех.

Дима не думал, что если это произойдет, то здесь хоть когда-нибудь смогут обнаружить хоть одну кость. Эти черные джунгли переварят все, без остатка, и мясо, и кости, возможно, даже мысли и чувства, – все пойдет в круговорот черной жизни.

Один из черных цветков раскрылся, и выплюнул свои тычинки-иглы, использовав ближайшего воина как подушечку. Воин еще даже не умер, как ростки чуждого растения уже проросли прямо сквозь его тело, одновременно врастая в воду, в землю под ней, а другими концами устремляясь вверх, цепляясь за ближайшие стволы, чтобы закрепиться в этом мире.

Но воин не просто умер, он исчез, его хозяин увидел, наверное, самый ужасный кошмар в своей жизни. Зародыш растения, оставшийся без подпитки, быстро захирел, опал, куски его падая в воду, вызывали бурление пожирающих все паразитов.

Маг что-то произнес, и кустистая молния, центром которой был его посох, разошлась в разные стороны, избирательно выжигая все цветы поблизости, как раскрывшиеся, так и еще только намечающиеся черные бутоны.

У воина рядом с Димой подкосилась нога от укуса подводного паразита, и он упал прямо в воду. Дима еще успел выпустить бесполезный болт прямо рядом, в возникшее бурление, но было уже поздно – тело их товарища буквально разорвали прямо под водой, за секунды. Они перенеслись.

Им пришлось пройти по этой цепочке еще десяток миров, один – страшнее другого. Они видели, как уничтожались целые отряды рядом с ними. Да и от их отряда не осталось и дюжины бойцов, несмотря на все усилия мага. Но теперь Дима знал, что они в конце пути. В тупике. Он это чувствовал.

В этом мире не было ничего. Даже воды. Просто черная поверхность, черное небо, лишь тонкая полоска света на горизонте условно отделяла землю от небес.

Душителю словно лень было создавать этот мир. Словно он и не верил, что они дойдут по этой цепочке до конца. Поэтому он лишь создал заготовку, подобие мира. И поселил в нем исконный ужас.

Их отряд прибило к мальчику, и теперь оказалось, что они защищали не только своего мага, но и того, кто ведет их между мирами. Ужас сковал их поредевшую армию. Накрыл их, окружил и начал давить.

Дима не знал, что прячется там, во тьме вокруг, лишь иногда мелькая на фоне светлой полоски горизонта, но именно этот незнание и позволяло развернуться фантазии. Можно было представить себе все самое отвратительное и страшное, и населить этим окрестности.

Воины встали в круг, все оставшиеся отряды сомкнулись, несколько тысяч выживших мечей, прижались, ощетинились во все стороны, закрылись от тьмы щитами. То из одного, то из другого места их армии в темноту летели молнии, иногда огненные шары или замерзающие на ходу брызги воды. Маги пытались зацепить хоть что-то в темноте, хоть какое-то проявление ужаса, что царил вокруг. Но не находили целей.

Иван подбросил вверх, перед строем, маленький шарик, который вспыхнул высоко над ними и начал медленно планировать вниз, освещая пустое пространство перед ними. И вновь ничего. Только тени на краю освещенной зоны, тени, из которых можно было выдумать все, что угодно.

Оставшиеся воины, видимо, были лишены фантазий. Скорее, умели их контролировать. Потому что ничего, кроме неосознанного ужаса, так и не появилось из тьмы.

– Тупик, – в конце концов кивнул сам себе мальчик, все это время, по всей видимости, пытавшийся привязать их к этому миру в какой-то своей собственной сложной системе координат.

Его слова почти неразрывно были связаны с его действием. Он вернул их в изначальный мир. В мир, где Дима, и остальные, наконец-то могли передохнуть. В мир двух планет в небе, которые многим уже начали казаться почти родными.

Вместо отдыха Дима принялся заряжать потраченный болт в арбалет. Ничего еще не закончилось.

***

Вторая цепочка миров показалось поначалу более перспективной.

Хотя бы потому, что в ней были враги. Их армия пришла сюда поредевшей, зато к мальчику-проводнику прибавилось пополнение. Теперь рядом с ним все время находился невысокий мужчина, почти ничего не делающий, все время осматривающийся вокруг, словно ищущий подвоха в каждой пылинке мира.

Но Дима знал, что один этот мужчина стоит половины их армии. Хотя бы потому, что он стоял рядом с мальчиком.

И шел следом. Именно следом, не мальчик перетаскивал его из мира в мир, а сначала мальчик выбрасывал в новый мир себя, вместе со всей армией, одновременно. И лишь потом, по их следам, с запозданием их догонял мужчина.

Черная хлюпающая жижа под ногами сковывала шаги, но они были на мелководье, и под жижей по-прежнему оставалась твердое плато. Хорошая опора и для них, и для их врагов.

Дима решил, что здесь его неудавшийся убийца прогадал. Овеществление врага, однозначность и материальность после предыдущих миров как-то даже успокаивали. Несмотря на уродливость наступающих.

Это были твари из бездны, уродливые и отвратительные. Частично закованные в латы. Но эта броня выглядела лишь как наспех придуманная пародия на пришедшую армию. Зачастую металлические куски прятали дыры в телах наступающих уродов, а не прикрывали важные части тела. Хотя, эти были хоть отдаленно, но похожи на людей.

Маг кинул огненный шар, по кривой траектории, словно стрелу или камень. Огонь врезался в гущу нападавших, в первые ряды, и еще успел залететь вглубь, сметая все. Лишь после этого он достал до воды, зашипел и погас, напоследок обдав еще нескольких уродов раскаленным паром.

Их армия, все несколько оставшихся тысяч, развернулась, оставляя мальчика в центре, оттесняя вглубь магов и стрелков, готовясь соприкоснуться с наступающей ордой уродцев лишь сталью мечей и щитами, ставшими для них как кожа.

Дима почувствовал, что армия, прошедшая через первую цепочку миров, превратилась в огромный живой организм, не ждущий больше никаких приказов, действующий самостоятельно, защищающийся, готовый отразить любую угрозу, откуда бы она ни исходила. Иван учел наличие воды, потушившей его первое заклинание.

Дима, чаще всего находившийся между Иваном и Лютиком, вообще порой чувствовал себя самым слабым в армии. Потому что Лютик походила в бою на ураган, неудержимый и грозный. А выдумки Ивана, способного приспособить свои заклинания к любым нуждам, вообще превосходили его понимание.

Прямо перед тем местом, где стоял их отряд, врощенный в оборонительные ряды армии, на пока еще свободной площадке между враждующими, между уродами и снами, вода вспучилась и поднялась вверх. Неровно поднялась, как будто ее цепляли невидимые крючки и поднимали вверх, словно ткань, вытягивая острыми конусами. Вверх и в сторону, под наклоном, навстречу нападавшим.

Как только водная преграда из жидких сосулек поднялась, выстроилась сплошным частоколом метра в два шириной, маг снова что-то сказал, повел рукой, повторяя линию водяного забора, и все его творение тут же замерзло. Превратилось в непроходимую зону, делающую невозможной атаку с наскока.

Дима видел, как пара уродцев напоролась на направленные прямо в них сосульки, их тела так и остались висеть на них, пробитые твердым льдом насквозь.

Один из монстров, что поумнее, сумел остановиться, и начал махать дубиной, обламывая лед и расчищая себе проход вперед. Дима выпустил болт. Тут было недалеко, и болт, достаточно тяжелый, ударился в металлическую пластину у монстра на груди, даже слегка пробил ее. Только сейчас Дима понял, что эти пластины были прибиты прямо к телу, костылями-заклепками. Несколько из них вылетело, пластина чуть сдвинулась, открывая отвратительные внутренности монстра. Настолько тошнотворные, что он почти пожалел, что выстрелил.

Монстр завалился назад, задерживая атакующих еще на драгоценные мгновения. Мальчик перенес их дальше, в следующий мир цепочки.

Здесь тоже были монстры, только теперь они еще меньше походили на людей, чем раньше. Эти мертвецы спеклись уже давно. И на этот раз они успели добежать до первых рядов их армии, врубиться в них, вступить врукопашную

Наконец-то могла вволю разойтись Лютик. Она простояла в заградительном ряду лишь первые мгновения, пока тот еще держался. Как только он распался на отдельные стычки между воинами их армии и мертвецами, девушка двинулась вперед. Прорезая себе путь, как сквозь масло, уклоняясь от длительных стычек, рубя мечом по незащищенным местам и просто избегая противников, которые могли ее задержать, уже через секунды она крутилась в гуще врагов. Внося сумятицу, отсекая, путая наступающих, давая возможность первым рядам ее армии не быть задавленными толпой, которую она тщательно и выборочно прореживала в глубине.

Дима следил за ней, водя арбалетом вслед за ее перемещениями. Защищая. Он выпустил один болт, когда у нее за спиной не вовремя оказался уродливый, расползающийся ошметками кожи и мяса мертвец с занесенным мечом. Возможно, болт и не отправил мертвеца в небытие, но он точно отвлек его внимание от девушки. В какой-то момент маг крикнул:

– Лютик, прыгни!

Девушке не пришлось повторять дважды. Она услышала крик сквозь шум боя, толкнула щитом мертвеца, с которым только что сражалась, и прыгнула прямо на него, взбираясь по заваливающемуся противнику. Иван произнес заклинание.

Тонкий слой воды, что оставался неизменным и в этом мире, застыл, превратился в прочную ледяную корку на всей области, где бежали на них монстры, там, где из их армии орудовала только Лютик.

Мертвецы оказались в ловушке. Неспособные двигаться, некоторые из них валились от того, что их ноги оказались неожиданно скованы. Некоторые сумели устоять, но не могли выдернуть ноги.

Их часть армии начала наступать, рубя головы, руки, все, что попадалось им на пути. Мальчик перенес их дальше.

С каждым новым миром монстры становились все страшнее, Лютик все яростней крутилась в их рядах, а маг показывал все новые возможности творческого подхода к плетению заклинаний.

Но пришло время, и они опять оказались в тупике. В пустом мире, в котором не было даже монстров, в котором растворен был безотчетный ужас, да и то лишь для вида. Этот путь тоже оказался обманкой.

На этот раз мальчик действовал еще быстрее. Они даже не успели почувствовать, как овеществленный ужас, выдуманные ими монстры начали свое наступление, а уже оказались в мире больших планет. Почти родном.

Большинство воинов сразу подняли головы, и Дима видел, что некоторые из них даже шептали слова самодельных молитв, благодарность этим планетам за сам факт того, что они существуют. Что к ним можно вернуться.

Дима только сейчас заметил одну интересную деталь. Ни в одном мире, созданном Душителем, таких планет не было. Не было даже их подобия. Да и вообще – и неба-то, как такового, тоже не было.

***

Зато в начале, в первом мире третьей цепочки был потолок. Потолок гигантской пещеры, на дне которой они оказались. По ее стенам, отвесным, чудовищно высоким медленно стекали реки лавы. Эта лава осталась единственным источником света здесь, только ее свечение позволяло вообще рассмотреть уходящий в высокую тьму потолок, стены, дно пещеры, по щиколотку залитое водой.

Да, вода была и здесь. Похоже было, что Душитель использовал только ее, единственную заметную, запомнившуюся ему черту мира Хозяйки и Кирпичухи, чтобы создать цепочки миров для своего отступления. Ему нужна была начальная черта, некая общность этого мира и первоначального, чтобы создать мостик между ними. Суметь уйти в оборону. Заманить их в ловушку, теперь уже его собственную.

Но ему не нужна была это вода вечно. Лишь вначале, чтобы связать этой единой чертой абсолютно разные миры. Разные по сути своей, по расположению, по создателям, даже по настроению.

Поэтому Душитель уничтожил эту воду, как только они перенеслись в его мир.

Дно пещеры задрожало, пошло трещинами, трещины тут же раздались в стороны, отрывая море лавы под ними, покрытое лишь тонкой коркой скальной породы. Большая часть армии попала в эту ловушку, сразу. Две трети просто упали, не успев отпрыгнуть, так быстро все произошло. Упали прямо в лаву, моментально в ней сгорев. Испарившись даже быстрее воды, что тоже стекла вниз, прямо в пекло. Тысячи людей по всему миру проснулись.

Очнулись в холодном поту. Многие, даже большинство, не кричали, не стонали, выходя из сна, лишь открывали глаза и смотрели во тьму потолка своих спален, пытаясь понять, что эта тьма им напоминает. Некоторые вздрагивали, скатывались с кровати, будили вскриками жен или мужей, если таковые существовали. Кто-то вставал, чтобы пойти попить, или отлить, или придумывал любые другие причины для своего пробуждения, уже не помня настоящих.

Но многие, очень многие, кто, несмотря на приснившийся им кошмар, сжимали веки, закрывали глаза в судорожной попытке заснуть вновь, догнать ускользающий от них сон, в котором они оставили что-то важное, критичное, составляющее суть.

Отряд Димы тоже оказался как раз над пропастью. Скала под ними разошлась так быстро, что никто не успел даже дернуться, лишь те, кто очутился на самом краю, сумели отступить на твердые участки. Спас их снова Иван, к чему многие уже начали привыкать.

В последний момент маг кинул паутину из нитей, кажущихся стальными. Концы этих нитей сначала зацепились за края трещины, а когда трещина разошлась, превратившись в каньон с кипящей лавой на дне, нити растянулись, удерживая всех, кто в них попал.

Постепенно все они выбрались на твердую поверхность, похоже, стабилизированную усилиями мальчика и его нового приятеля. Надо было отдать должное магу – ни одна нить так и не порвалась. Они держали и вес людей, и растяжение, и обжигающий жар, идущий снизу.

Когда Дима подобрался к мальчику, в его ушах все еще звенели крики падающих в лаву воинов. Поэтому он даже не сразу понял, что сказал их провожатый.

Словно почувствовав это, а может быть, просто повторяя одни и те же слова уже не в первый раз, мальчик произнес еще раз:

– Здесь другие правила. Чтобы переместиться, нам надо дойти до точки переноса. Вон там, в конце пещеры.

Мальчик поднял руку и показал на отдаленное место, сейчас казавшееся вообще недостижимым. Метров триста вдоль пещеры, но сейчас эти триста метров были сплошь изрезаны трещинами, из которых брызгала лава, им предстояло преодолеть три пропасти, и одну реку лавы, спускающуюся по стене и продолжающую свое течение прямо поперек пещеры. Этот путь казалось невозможным преодолеть.

Но и стоять на месте было нельзя. Дима видел, как лава быстро поднимается из глубины, готовясь затопить всю пещеру, до самого-самого потолка.

Они побежали. Их оставалось, может, едва ли тысяча, но все они побежали вперед, к тому месту, на которое указал их проводник.

На этот раз к работе магов присоединился мальчик. И если маги пытались обхитрить реальность, то создавая воздушные мосты над трещинами, то устраивая камнепад, позволяющий перебежать через небольшой поток лавы, перепрыгивая с камушка на камушек, то мальчик менял саму реальность.

Самый широкий поток лавы, перегораживающий им путь, в один момент просто исчез, превратился в твердую скалу, не оставив ни единого напоминания о том, что здесь только что текла раскаленная река.

В другом месте, там, где лава начала перехлестывать через край трещины и разливаться во все стороны, перегораживая им путь, неожиданно образовалась пропасть, моментально поглотившая ухнувшую в нее лаву. Но недостаточно широкая, чтобы через нее нельзя было перепрыгнуть.

А главное – их путь сократился. Дима видел это, хотя не был уверен, что это заметил кто-то, кроме него.

Он видел, как исчезло полсотни метров их пути, просто схлопнулось, причем так, что края разрыва сошлись ровно, без малейшего намека на шов, на существовавший только что разрыв, на то, что здесь вообще что-то было. Часть пространства просто исчезла, и сократила их путь еще на несколько драгоценных секунд.

Но как бы ни старались маги, и их проводники, многие не успели. Не добежали, рухнули в пропасти, оказались залитыми неожиданными потоками лавы, заваленными обрушивающимися со стен камнями. Мир пещеры рушился, и готов был похоронить любого вместе с собой. Он и создавался только как ловушка для тех, кто посмеет пойти этой дорогой. Они перенеслись. Лавы во втором мире было больше, а твердой поверхности – еще меньше.

Что-то цеплялось за ноги, и Дима невольно опустил взгляд вниз, задержавшись лишь на мгновения, чтобы убедиться, что нет немедленной угрозы, ни для Лютика, ни для мага, ни для него.

За его штаны цеплялись руки, черные, скользкие руки мертвецов вытягивались к ним прямо из грязи, и цепляли за ноги всю армию.

Только сейчас до него дошло, что низкий гудящий звук, которым был насыщен этот мир – это не просто гул, это тысячи, миллионы бормочущих, просящих, о чем-то умоляющих голосов. Тщетные мольбы грешников, которых заставил каяться лишь ад.

Они по прежнему были в подземной пещере, но теперь понятие «подземная» приобретало второе звучание. Они были в аду, созданном для них Мучителем. Гротескном, немного выхолощенном и символьном аду фантазий Данте. Дима не сказал бы точно, какой именно круг им решили показать, да и не стал бы даже об этом задумываться.

Потому что мальчик показал вперед, на точку через пару сотен метров вдоль пещеры, туда, где стоял одинокий каменный обелиск с выбитыми на нем письменами. Место следующего переноса.

Они вязли в море цепляющихся за них рук. Дима увидел, как одна из таких рук не дала воину перепрыгнуть через расщелину, дернув его в последний момент и послужив причиной тому, что воин рухнул вниз, в текущую по дну лаву. А голос, который сопровождал движение руки, застонал еще жалостливее, только что потеряв того, кому он мог пожаловаться, покаяться, попросить о прощении, в тщетной попытке его получить. Рука тут же начала искать новую жертву, того, кому она могла бы поведать свои печали. Вымолить прощение.

– Вот же, мать его, фантазия у ублюдка. – Отчетливо произнес сзади друг их проводника.

И от этих слов, ясных, простых, незамутненных никакой ауры ни силы, ни ужаса, ничего другого, просто обычных слов обычного человека, многим вокруг стало легче. Они пришли в себя, стряхивая дурман этого мира. Отделяя себя от всхлипов кающихся – зова мертвых сирен. Но воины продолжали гибнуть.

Один не смог сразу выдернуть ноги, отодрать от нее державшую ее мертвую руку, потом прислушался, услышал что-то, скорее всего – жалостливую историю грешной жизни, даже наклонился, чтобы слышать лучше. Его зацепило еще сразу несколько рук, и он слушал их стенания, даже не пытаясь вырваться. Очень скоро черные руки утащили воина вглубь, туда, откуда его уже никто не мог достать.

В следующий раз, когда Дима увидел еще одного воина, тоже начавшего к чему-то прислушиваться, он молча толкнул его вперед, сбивая дурман, заставляя двигаться, не позволяя услышать ту историю, что ему хотели рассказать.

Для каждого из них в этом мире найдется своя история, которую стоит послушать. Свой грех, который они могут понять, и душа, способная рассказать о своих страданиях так страстно, что ей захочется помочь.

Но у каждого из них была работа, цель, ради которой они пришли в этот мир. И сейчас эта цель была в сотне метров впереди.

***

Миры манили их развратом и похотью. Сладостными песнями мертвых, слушать которые можно было вечно. Миры выжигали их лавой и растворяли в кислоте. Миры этой цепочки выстаивали такие препятствия, даже видя которые, многим уже хотелось развернуться и пойти обратно. Они воевали с мертвыми воинами и даже камнями.

Но, в конце концов, они оказались у цели. В мире, который принадлежал Душителю. В мире, из которого он не мог сбежать, потому что бежать ему было просто некуда.

Дима оглянулся. Проводник, его друг, маг Иван и Лютик. Еще два десятка воинов. Все. Это были все, кто сумел прорваться сквозь все преграды, проскользнуть мимо всех соблазнов, избежать всех ловушек.

Самые стойкие и самые удачливые, каждый из них доказал, что достоин принадлежать к этой армии. Но достаточно ли их было, чтобы сразиться с Душителем?

Лекс

Они, все они, все кто остался, услышали смех Душителя снов. Даже по этому смеху можно было сразу сказать, насколько невменяем был их враг.

В этом смехе не было ни радости предстоящей победы, ни злорадства. Это был смех демона, получившего свою добычу и планирующего с ней расправиться, медленно, жестоко, извращенно. Лекс шагнул на звук, еще не видя хозяина мира.

Но тот не стал даже прятаться. Вышел на свет из дымки, которая хозяйничала в его царстве. Серая блеклая дымка, не двигающаяся, закрывающая весь этот мир от взглядов. Здесь были только те, кто пришел вслед за Лексом, и Душитель. Все остальное было накрыто серой пеленой, и Лекс знал теперь, что в этом мире ничего больше и нет. Вообще ничего. Это был мир – предтеча, праобраз, из которого можно было лепить все, что угодно. Но Душитель не стал этого делать, оставив лишь дымку, пепельную серость скрывающую все. Это был мир полного забвения.

И смех у Душителя был такой же – равнодушный и извращенный одновременно. Словно ему было скучно, и он знал, что даже предстоящая расправа не способна будет эту скуку разогнать. Потому что все, что будет, также канет в эту дымку, и забудется, очень скоро и навсегда.

– Ты мог умереть легко, по моим понятиям легко, – Душитель и смеялся, и говорил одновременно. – Но ты выбрал тяжелый путь. Теперь я буду мучить тебя долго, тебя и всех тех, кто больше никогда не проснется. Как-то маловато ты привел на мою бойню, ведущий стадо. Но я найду применение каждому сну. Сегодня – день праздника в этом мире. Сегодня он обогатится всеми этими душами.

Лекс видел, как отшатнулся назад Михаил, вполне и сразу поверив в угрозу. Он видел, как исчез один из воинов, всего один, сбегая в реальность от готовящейся расправы.

Но он ждал, когда Душитель окончательно выйдет на свет, подойдет поближе.

И лишь тогда, когда до его врага осталось лишь полсотни метров, а то и меньше, он впервые заговорил, отвечая наступающему Душителю:

– А кто тебе сказал, придурок, что нас здесь мало?

С этими словами Лекс пошел вперед. Следом за ним, клином, двинулись все оставшиеся бойцы, и даже Михаил, хотя в его глазах не было ни малейшей уверенности в том, что он понимает, что делает.

А на освободившемся пространстве начали возникать новые воины. Много. Тысячи воинов выходили прямо из воздуха, и вливались в клин, который вел Лекс. Все те сны, что сумели вернуться, несмотря на смерти в пути.

В какой-то момент Лекса начали обгонять, воины побежали, стараясь достичь врага как можно быстрее.

И в этот момент, Душитель, царь и бог этого мира, тоже побежал. Не стал защищаться, атаковать, угрожать. А просто побежал, абсолютно неготовый сражаться с целой армией снов, большая часть из которых теперь имела к нему персональные претензии.

Но всех их обогнал единорог. Он обогнал даже мчащегося вперед Гунна, даже арбалетный болт Димы, и скользящую по земле молнию Ивана.

Он обогнал всех, и воины впервые увидели, как единороги используют свое оружие. Ему пришлось правильно наклонить голову, он словно насупился, так, что рог составил прямую со скачущим телом, с линией его движения. Острие костяного рога вошло в тело Душителя без малейшей задержки, пробило его насквозь и вышло с другой стороны.

Но единорог не остановился, продолжая скакать, мотая головой, разрывая рогом огромную дыру в груди Душителя. Потом, отскакав на безопасное от остальных расстояние – он явно не хотел ни с кем делиться этой добычей, – он сбросил Душителя на землю. И встал на дыбы. Лекс не видел, что осталось от тела после удара копыт.

Он уже осматривался вокруг, пытаясь понять, как сподручней будет уничтожить этот мир. Навсегда и без остатка.

Часть 3. Противостояние

"Что ж, теперь, когда мы увидели друг друга, - предложил Единорог, - можем договориться: если ты будешь верить в меня, я буду верить в тебя!"

Льюис Кэрролл. Алиса в Зазеркалье.

Глава 1

Лекс

Мать и отец слушали врача молча. Она стояли снаружи палаты, за закрытыми дверьми, и ощутимо было, что матери вообще все равно, что говорит доктор. Что она хочет лишь вернуться в палату и сесть рядом с сыном. Так что можно было сказать, что слушал только отец.

– Почти три месяца прошло. Очень плохо, что он не приходит в себя, по-прежнему. Ситуация стабильна, но может быть, сейчас это уже не очень хорошо. Я не хочу вас пугать, или тем более расстраивать, но после трех месяцев в коме очень мало больных возвращаются в сознание, оставаясь полноценными. Физически, ментально… Чаще всего, происходит существенная деградация, и я это говорю не потому, что хочу вас испугать, но для того, чтобы вы были готовы и к такому исходу. Когда ваш сын придет в себя, а я вместе с вами надеюсь, что это произойдет, рано или поздно, но произойдет, вряд ли вам будет легче. За ним придется следить, ухаживать, заново воспитывать. Возможно, вам следует подумать о специализированном учреждении,… таких мало, но сейчас есть хотя бы несколько, и за разумные деньги.

– Мы не будет сдавать сына в психушку, – равнодушно высказался отец. Он явно не сердился на врача, лишь констатировал факт. Он даже на тех идиотов не сердился, что порушили жизнь и их мальчику, и его семье, и самим себе. После таких сроков нормальными уже не становятся. Если они хоть когда-то ими были.

Суд прошел недавно, достаточно быстро по нынешним меркам, но надо сказать, что он присутствовал на нем лишь потому, что был должен. Ему было все равно, абсолютно наплевать, какое именно наказание последует за то, в каком состоянии они оставили его сына. Ему достаточно было знать, что они пойманы и будут наказаны. А как именно – неважно. Для сына это точно ничего не меняло.

– Нет, вы не так меня поняли, – врач говорил слегка механически, он знал заранее ответ родителей, и также знал, что скажет после этого сам. – Эти лечебницы совершенно для другого. Там ухаживают за людьми даже в вегетативном состоянии, и за теми, у кого за время комы совсем атрофировались мышцы, за всеми. Лечат, насколько это возможно, ухаживают, там, где получается, возвращают к нормальной жизни. Но это процесс долгий, очень долгий. Возможно, вам не следует выстраивать всю вашу жизнь только вокруг того, как ухаживать за больным. А туда вы тоже можете приезжать, хоть ежедневно.

– Мы подумаем, – кивнул отец. Скорее для того, чтобы закончить этот разговор поскорее, чем соглашаясь. Он и на самом деле готов был подумать, но точно не сейчас.

– Да, конечно, у вас есть время. – Врач не собирался настаивать. Он лишь забросил зерна и вполне мог дождаться, когда они взойдут сами. – Я лишь хочу добавить, что в больнице мы сейчас вашему сыну ничем больше не поможем. Он дышит сам, его сердце работает нормально. Мы можем лишь следить за его состоянием, и пытаемся не допустить деградации мышечных тканей, а это можно делать и в специально предназначенном учреждении.

– Вы хотите его выставить? – наконец осознал отец.

– И снова нет, – покачал головой врач. – Я лишь говорю вам то, что есть на самом деле. Мы его не лечим, потому что даже не знаем, как его лечить. Мы можем только ждать, вместе с вами. Острая фаза точно давно прошла, мальчик стабилен. Но как и когда он выйдет из комы, я предсказать не могу.

Отец кивнул. Врач решил все-таки добавить, что делал очень редко. Ему действительно нравились эти люди, одни из немногих, кто не впадал в истерики, не считал, что их жизнь кончена и остаток своих дней им придется смотреть на больного-растение. Они были… стойкими, как немногие.

– Я не тороплю. Мы с вами вполне можем позволить себе подержать вашего мальчика у нас еще и месяц, даже больше. Но поверьте мне, ему, и вам, будет лучше в специальном центре. Я оставлю вам адреса, съездите, посмотрите, как там все устроено. Никто вас не торопит. Отец кивнул. Врач кивнул в ответ и пошел в сторону регистратуры.

Мать, как только разговор закончился, молча потянулась к ручке двери и пошла к кровати сына.

Павел

Длительная подготовка, изучение возможностей и слабостей врага, его территории, планирование и тщательное распределение ролей – это все, конечно, было хорошо.

Проблема заключалась в том, что все это требовало времени. А правила в этой вселенной для серферов гласили, что если ты знаешь о соседе, то и сосед, может чуть позже, но будет знать о тебе. За редкими исключениями, типа совсем зеленых новичков, но с них толку мало. Они как лягушачьи лапки – ими не могли насытиться даже низшие демоны, нападающие лишь на самых слабых. И они точно не являлись добычей для настоящей стаи.

Их жертвы все чаще начали оказывать крайне опасное сопротивление. О них узнавали раньше, чем они нападали, к их появлению готовились, и его команда теряла бойцов, которых не так-то просто было найти и приручить.

Лидер должен уметь не только рассчитывать свои действия, но и иногда идти на разумный риск.

У них появилась новая забава, гульба, которую они называли погромом. Кто предложил слово, Павел не помнил, но как истинный лидер, тут же поддержал правильную идею. Даже вроде как похвалил ее автора.

Они нападали на жертву, но не останавливались, из всех открывшихся за побежденным миром соседей они выбирали самых слабых. А соседей часто открывалось немало. Зависело от того, с кем враждовала или дружила их жертва, кого знала, о ком догадывалась. Все эти сведения попадали к ним, и они без раздумий ими пользовались. Точности не было никакой, но их общая сила, плюс новые данные, пусть и размытые, давали им неплохой прогноз на окружение их недавней жертвы. И они нападали снова. И снова. Идя по цепочке, раньше, чем их жертвы успевали не то что подготовиться, но даже узнать об их существовании. Они бежали вперед, убивая одного игрока за другим, до тех пор, пока им не становилось тошно от переедания чужой силой, пока они не валились от усталости. Пять, шесть, один раз даже десять жертв за раз.

И не так уж и сильно он рисковал. Риск существовал для команды, высокий, даже больший, чем обычно. Но он лично, как и всегда, знал, как можно избежать большинства опасностей, если правильно выстроить отношения, найти нужные подходы к каждому, вовремя послать кого-то впереди себя.

Их погромы походили на молнии, разряды, пробивающие многие миры за один раз. И – они были эффективны.

Лидерство – вещь не такая уж и простая. Оно требует сосредоточенности. Дисциплины. Ловкости. Умения использовать любую доступную возможность. И временами – жертв.

Лекс

Ему пришлось укрупнить масштаб карты в рубке.

Теперь звездочки казались совсем крохотными, настолько мелкими, что если смотреть на всю карту сразу, он уже не мог различить их цвет, или размер. Нужно было увеличить определенную часть висящей голограммы, чтобы вновь можно было различить характеристики отдельной звезды.

Последние победы, и пришедшая с ними сила, дали ему очень много. Теперь он видел на своей карте не меньше тысячи игроков, и, надо полагать, мог на равных выступать со многими из них.

Хотя ему не хотелось бы ни с кем встречаться. Подавляющая часть здешних знакомств приводила к чьей-то смерти. Лекс же думал скорее о том, как защитить себя от наиболее агрессивных здешних обитателей.

Не надо было долго размышлять, чтобы понять, что теперь у него появятся новые враги. Привлеченные быстро полученной им новой силой. Большинство из них подумает, что ему всего лишь повезло, простая удача, и попытаются отобрать эту удачу от необученного новичка.

Поэтому ему хотелось спрятаться. Сделать так, чтобы его просто никто не нашел.

Наверное, поэтому в его рубке появилась еще одна дверь. Хитрая дверь. Дверь в двери. Тихий потайной ход, попасть в который можно было из коридора, ведущего в мир черного мелководья. Если знать, то в стене можно было найти щель, нажать на крохотную незаметную кнопку-панельку, и выйти совершенно в новое место.

На красную планету, заполненную кирпичного цвета песком, такого же цвета камнями. Даже горы вокруг переливались различными оттенками красно-коричневого. Эту планету неподалеку, на ее соседке с мелкой черной водой, недавно называли Кирпичухой. Как ее должны называть те, кто может оказаться здесь, Лекс пока не знал.

Выход, около которого он сейчас стоял, находился на самом верху огромной горы, которая не была горой – а кратером, огромной воронкой от рухнувшего в древности метеорита. Он упал наискосок, выбросив с одной стороны значительно больше породы, чем с другой. За десятки, сотни тысяч лет этот кратер превратился в гору с впадиной в центре, неотличимую от других гор этого мира. Тем более, что многие из них тоже рождались под метеоритным дождем.

Теперь Кирпичуха обросла какой-никакой, но атмосферой. Так решил Лекс. А чтобы придать своему решению хотя бы долю правдоподобности, все-таки, как-никак, эта система выстраивалась по правилам логики, в ней действовали даже законы небесной механики, он придумал, что когда то на Кирпичуху рухнул последний большой метеорит, сплошь из замороженного воздуха, смешанного с водой.

Тот удар накрыл планету атмосферой, а заодно придвинул ее орбиту к Хозяйке.

Так что здесь можно было спокойно дышать. Этим воздухом никто не пользовался, никто кроме Лекса, и воздуха из доисторического метеорита должно было хватить надолго.

А вот воды не осталось. Она, конечно, где-то была, где-то глубоко под песками, поглощенная губчатыми породами на глубине, накрытая глиняным покрывалом, не позволяющим ей вырваться наружу. Когда-нибудь, если он захочет, он может пробурить здесь глубокую скважину, пробиться через корку глины, и вода будет фонтанировать, заливая красный песок вокруг. Можно будет даже посадить дерево, и оно вырастет.

Можно сделать так, чтобы эта планета зазеленела. Но сейчас ему это не было нужно. Зачем – если он просто мог создать зеленую планету. Здесь же, неподалеку.

Узкие длинные трещины змеились по склонам горы. Неглубокие – углубляться им не давал песок, постоянно засыпающий рассыхающуюся землю. Пройдут еще тысячелетия, и если здесь ничего не произойдет, никто не придет сюда с водой, или не решит переделать этот мир полностью, то песок сравняет здесь все горы, засыплет все ущелья, и создаст здесь свою реальность. С барханами, песчаными волнами, лежащими на поверхности, и песчаными бурями, когда ветер решит поиграть здесь в игру «кто главнее».

Эта гора была самой высокой в округе, настолько высокой, что даже дышать было несколько тяжело, воздух на этой высоте, и без того скудный, был еще дополнительно разрежен. Но именно отсюда лучше всего было видно небо.

Солнце уже скрылось, решив на несколько часов пощадить иссушенную поверхность этого мира, и на небе царили планеты – Хозяйка, Темные воды, и еще одна, безымянная, едва видная за остальными.

Хозяйка выглядела отсюда также как и с Темных вод. Стальной гигант, закрывающий сразу полнеба, лишающий его необходимости придумывать на этой части небосклона каждую звезду. Сейчас он смотрел на Темные воды – место их последних сражений. Не просто смотрел – дорисовывал детали.

Черная вода, тонким слоем покрывающая черный камень, смотрелась отсюда достаточно аскетично. Даже слой воздуха над тем миром мало менял ситуацию. Воздух был слишком прозрачным, слишком незамутненным ни пылью, ни влагой. Поэтому Воды просто блестели, пряча звезды с неба, блестели, отражая свет солнца.

Черный антрацитовый блеск не прибавлял света, наоборот – скрадывал значимую его часть, делая поверхность Кирпичухи даже темнее.

Но если присмотреться, очень-очень внимательно присмотреться, то это черное зеркало позволяло увидеть те звезды, которые никак иначе нельзя было увидеть из этой точки этой планеты. Отражения. Свет крупных звезд, наиболее ярких, пробивался через подушку воздуха, отражался от зеркала абсолютно черной воды и возвращался обратно, чтобы показать их любопытному наблюдателю на вершине метеоритной горы.

Можно было слегка расфокусировать взгляд, прищуриться, забыть об очертаниях черной планеты, достаточно четко вырисовывающихся на фоне звездного неба, и представить – что и нет никакой планеты, есть лишь только поле звезд, без края, без завес.

Планеты двигались, и в разное время Лекс мог видеть в зеркале Темных вод разные созвездия. Он даже знал, что если прийти сюда в определенное время, то может увидеть то место, ту галактику, в центре которой есть одна планетка, на которой, как ни странно, он тоже бывал. Отсюда вся эта галактика выглядела всего лишь как еще одна звезда, причем даже не самая крупная.

Субаху

Он, наконец, начал понимать.

Медленно, даже наслаждаясь неторопливым проникновением этой мысли в свое сознание, он осознавал истину.

Нет никакой нирваны. Никогда и не было. Нирвана – это то, что создает настоящий просветленный, сам, для себя, ломая все преграды, как вокруг, так и внутри своего собственного разума.

Каждая новая победа, каждый новый поглощенный мир доказывал ему это. Его, и только его вселенная сияла истинным светом. Только в ней было умиротворение, которое он искал; чистота, которой он следовал; и ясность, к которой он стремился прийти.

Все оказалось просто, так просто, каким и должно быть откровение. Он творец, бог, создатель, сущее всего существующего. Он и есть нирвана. Оставалось только в этом убедиться.

И позволить прийти в его нирвану всем, кто оступился в поисках. Ему было не жалко им помочь, тем более, что эта помощь делала его сильнее. Укрепляла его убеждения, растила его веру, позволяла его нирване сиять все дальше, проникать в самые глубокие уголки чужих миров, и его собственного сознания. Он очищался с каждой победой.

Поэтому поглощение новых миров приносило сейчас ему истинное удовольствие, незамутненное ни единой ноткой сомнений.

Еще немного – он знал это, знал из разговоров тех, кого принял к себе, еще немного – и он сможет окончательно отделиться от своего тела. Стать независимым от праха, что оставил в пещере в горах, от того, что дальше произойдет в реальности, которая его породила.

Порой, в минуты сомнений и трудных боев, до него до сих пор доносились удары капель о камень, и это единственное, что могло сейчас вывести его из себя. Иногда он просто разрывал сиянием новую жертву на части, на мелкие кусочки, только за то, что она посмела сопротивляться. Помешала плавному течению его сознания. Вернула к жизни стук этих капель.

И даже не жалел об этом впоследствии. Одно из достоинств достигшего нирваны в том, что он не знает сожалений.

Осталось совсем немного. Теперь он знал о тысячах заблудших душ вокруг него. Теперь он знал так много, что готов был затопить сиянием все, абсолютно все. Остаться единственным в созданном им идеальном свете. Ведь он был единственный, достойный остаться.

Глава 2

Лекс

Он рисовал иероглифы, на этот раз на тончайшей рисовой бумаге, что выдал ему мастер. Рисовал, потом отдавал Каллиграфу, который делал из них флажки-вымпелы. Каждому иероглифу они вместе находили место рядом с одной из ив, вешали вымпел на заранее приготовленный столбик, и оставляли так – словно охранный амулет.

Таких спящих воинов, заклинаний силы и власти, всех фантастических животных, что позволяли создать иероглифы, набралось уже немало. Аллея ив тянулась, как и было обещано изначально, до самого горизонта, последние деревья просто терялись, росли так далеко, что даже воздух оказывался недостаточно прозрачен, чтобы их можно было увидеть от дома Каллиграфа.

Аллея из ив закрепляла реальность мира Каллиграфа, а скрытая под склоняющимися к песку ветвями армия дремала, обеспечивая ему дополнительную поддержку на случай следующего нападения.

Но Каллиграф отказался, перестал считать Лекса учеником. После его победы над Душителем, мальчик действительно даже обгонял по голой абсолютной силе мастера. Но не думал, что хотя бы приблизился к нему по умениям.

Каллиграф признал в нем равного, «выгнал» его из учеников. Хорошо хоть, не отказался показывать ему новые иероглифы.

– Ты первый, кого я знаю, кто сумел бы отделить от себя фамильяров, – неожиданно произнес Каллиграф.

Ход его мыслей никогда не был вполне ясен для Лекса. А сейчас мальчик вообще не понял, о чем, собственно, идет речь.

Каллиграф поднял кисть, с которой никогда не расставался, как хромой со своей тростью, и ткнул ею в щипающего ветви ивы единорога. Рядом с ним, под деревом, сидели трое – Невозмутимые и Гунн. В последнее время Лекс брал их с собой даже в чужие миры, и обычно они вели себя подобающе.

Понятно было, что пожирание чужих листьев к подобающему поведению отнести было сложно, но Каллиграф сейчас говорил явно не об этом.

– Надеюсь, листья отрастают быстро, – перекликаясь с мыслями Лекса, добавил мастер. – Иначе тебе придется исправлять все за твоим фамильяром.

– За моим фамильяром? – переспросил Лекс. – Почему вы решили, Мастер, что это фамильяр? Разве они не навсегда срастаются после проникновения.

– Навсегда, – кивнул Каллиграф. – И не могут быть оторваны от хозяина. Так повелось. Таковы правила. Но они и не оторвались от тебя. Все время рядом. Лекс помотал головой, пытаясь понять, осознать сказанное. Мастер воспринял это как недоверие и решил пояснить:

– Я тоже знаю правила. Но я вижу то, что вижу. Не могу сказать, кто эти люди были при жизни. Но я вижу их эмоции. И они – точно не созданы. Они пришли вместе с тобой, создавая этих существ, рисуя на песке, ты не смог вложить в них свою собственную душу, хотя, похоже, пытался. Но ты вложил в них две эмоции, которые тебе были отданы душами других людей.

– Две?

– Две, – кивнул Каллиграф. – Гунн – это ярость. И те двое молчаливых воинов – это тоже ярость, ее составляющая. Ты же видишь, что их почти невозможно оттащить друг от друга. Ты разделил эту ярость на части, и сделал, неосознанно, этого фамильяра даже сильнее.

– А единорог? – спросил Лекс.

– Единорог – это любовь, конечно. – Тоном, словно говорит очевидные истины, ответил Каллиграф. – Чистая, незамутненная, вечная как и он сам. Это просто не может быть ничего другого.

– Вы не видели, мастер, как он растерзал последнего врага. Каллиграф пожал плечами:

– Любовь, она иногда принимает очень странные формы. И бывает жестока.

Лекс кивнул. По крайней мере ему стало понятно, почему эта компания имела столько самостоятельности, столько независимости, столько жизненной силы, которую не всегда можно было найти в снах, в огоньках, даже в других создателях.

***

Он не любил гостить у Михаила. Для него мирок Михаила, его крохотный оборонительный бастион, был слишком скучен, хотя он никогда не решился бы признаться в этом вслух.

Но иногда ему все-таки следовало посещать друга. Хотя бы потому, что Михаил бывал у него часто, проводил очень много времени, и нужно было хоть как-то отвечать взаимностью.

Будь его воля, Лекс бы переселил бы Михаила в один из созданных им миров. Но он знал, что это невозможно. Что Михаил не сможет защищаться в чужом мире. Да и его гордость просто не позволит ему сделать это.

Поэтому Лекс хитрил. Силы у Михаила хватало, в конце концов, они вместе одолели Душителя, пусть Михаил и был ведомым. Лекс добавлял в его крохотный мир фантазию.

Каждый свой визит он приходил с подарком, с сувениром, маленьким гостинцем, который оставлял в мире друга. Он никогда не говорил, сколько времени тратил на то, чтобы эти безделушки создать.

Михаил всегда им был рад. Он и сам прекрасно осознавал, что с фантазией у него очень слабо, так что любая вещь, придающая его миру уникальность, привносящая в него дополнительную стабильность, его всегда безумно радовала. Как тот дуб, подаренный ему в самом начале их знакомства.

В одной из комнат мира его друга теперь висела картина. Бурное море, волны, накатывающие на пустынный берег и бессильно уходящие обратно. Лекс никогда вживую такого моря не видел. Только в фильмах, на картинах старых маринистов. Не сам.

Впрочем, и звездного неба из самого центра галактики в свои четырнадцать он тоже понаблюдать не успел. Кого это здесь останавливает? Точно это не останавливало его.

Он не стал рисовать на этой картинке положенный ей кораблик, борющийся со стихией – берег был слишком близко, и ему просто жаль было моряков, могущих попасть в подобный шторм так близко к суше. Слишком это опасно.

Было только серое море, с примесью зеленого, иногда, лишь в некоторых местах, голубого. Бурное море, с пеной, с высокими гребнями волн, – все, как полагается на таких картинках.

В другой комнате Михаила расположился бонсай. Маленькое хвойное дерево, согнутое стихиями, но не сломленное ими. Если честно, то дерево Лекс подсмотрел у Каллиграфа, у того такие стояли прямо рядом с домом.

Это не копировало декоративные растения мастера, но походило на них по духу. Лексу лишь надо ухватить суть. Понять, что именно является душой этого дерева, как оно воспитывалось, на каком склоне цеплялось корнями за скалы, чтобы выжить. Каким ветрам противостояло, яростно сопротивляясь враждебным стихиям. Как все они.

И как только Лекс все это представил, дерево получилось у него само собой. Он знал, что схитрил, что на самом деле – мастер растил эти деревья сам, подкручивал их ветви проволочками, тщательно вырезал лишние листья, или хвою. Заставлял дерево наклоняться в нужную ему сторону, привешивая к стволу грузы.

Лекс поступил проще. Он просто представил настоящее дерево на реальных скалах на берегу ветреного моря. Представил, каким оно выросло. А потом уменьшил. Уменьшил, посадил в красивый плоский горшок, чтобы гордые сильные корни виднелись над землей, и полил.

Михаил уверял его, что в этом дереве тут же поселился огонек. Лекс не стал проверять, поверил на слово.

Сейчас Лекс прибыл в гости тоже не с пустыми руками. Это было его совместное творение, совместное с мастером. Иероглиф «путь», начертанный на белой рисовой бумаге, почти в метр высотой. Лекс гордился этим иероглифом, даже Каллиграф сказал, что и он не смог бы начертать путь лучше. Настоящий путь – долгую дорогу, полную тайн, надежд, неизвестностей за каждым поворотом и со счастливой развязкой в самом конце. Каллиграф попросил поставить свою печать рядом с ученической печатью Лекса, и мальчик с благоговением согласился. Это был единственный иероглиф, на котором стояло две печати, не одна. Несущий силу двух создателей. Лекс уже разворачивал его, когда Михаил дернулся, как от удара.

– Атака? – спросил Лекс, надеясь, что ответ будет отрицательным. Сам он еще ничего не чувствовал, но это был не его мир. Михаил кивнул:

– Странно. Их… много. Не один. Впервые такое.

Они стояли под дубом, и по тому, как Михаил оглядывался, пытаясь взглядом проконтролировать проходы во все комнаты одновременно, Лекс понял, что враги уже везде.

– Отступим ко мне, – тут же решил он. У меня хоть есть, где развернуться. Михаил пожал плечами.

– А разница? Потом тут же передумал, но добавил условие:

– Только давай сначала прорвемся туда, в спальню. Не хочу оставлять им бонсай. Ладно – картину, но не сосну.

Они столкнулись с атакующим сразу, нос к носу. Похоже никто из тех, кто нападал, и представить не мог, что кто-то может ограничить себя в столь крохотном мире. Все пытались бежать по коридорам, как будто им надо кого-то догнать, успеть на пиршество.

Хотя от любой из четырех комнат до центра этого мира было всего лишь несколько шагов. Михаил поступил странно.

Никаких ловушек, выскакивающих из стен, или паутины, задерживающей неприятеля. Все-таки он же был в своем мире.

Вместо этого Михаил ударил бегущего на него незнакомца кулаком в шею, похоже, сразу сломав ему кадык. Потом взял ладонью за его голову, и несколько раз сильно ударил уже обмякшего противника виском о стену. Лишь потом отпустил, побежав дальше. Лекс посмотрел назад. К дубу выбегали еще люди, из всех комнат сразу. Времени у беглецов, похоже, оставалось в обрез. Мальчик отступил вглубь коридора, вслед за Михаилом.

Здесь он мало что мог сделать, Михаил настолько законсервировал свой маленький мирок, что даже Лексу здесь сложно было творить.

Он видел, как ворвавшаяся со всех сторон стая побежала следом за ними, и усилием воли, почти с болью, обрушил на них дуб. Дерево, которое, хоть отчасти, принадлежало и ему. Слушалось. Могло меняться по его воли. Сейчас оно гибло. Теряло ветки, они отрывались от ствола и падали вниз, накрывая пришельцев. Потом отломилась и верхушка ствола, тяжело ухнула вниз, лишь по случайности не задавив одного из нападавших.

Лекс видел, как замешкались враги, и скорее почувствовал, чем услышал, как кто-то позади них что-то скомандовал.

– Я готов, – шепнул позади него Михаил. Лекс лишь скосил взгляд, увидел горшок, который Михаил бережно держал в руках, и кивнул.

– Последний штрих, – сказал он, вспоминая о картине, висящей в одной из комнат. Они перенеслись.

– Ты видел? Почувствовал? – спросил Михаил сразу, как поставил горшок прямо в воду.

– Что? – уточнил Лекс.

– Там, позади остальных, был один… их главный. Они все похоже из мигающих, сидящих на наркоте и появляющихся здесь только время от времени. Но этот – особый. Не знаю почему, но я знаю, что он от нас не отстанет. Теперь мы – его личные враги.

Лекс пожал плечами. Он ничего такого не заметил. Да если бы и заметил, что это меняло? Это был не первый враг, и вряд ли последний.

– Это не все. Мне в своем мире легче, ощущения четче. Этот… главный. Он живет где-то не так и далеко от тебя. Там, в реальности. И боюсь, он тоже теперь это знает. И сделает все, чтобы достать тебя, если не здесь, то там.

– А там, – заключил Лекс, – ему будет достаточно легко со мной расправиться. Но как он это провернет?

В мире Темных вод они ждали еще долго, вглядываясь во все стороны. Лекс не выпускал из рук свиток с иероглифом, который не успел подарить. Бонсай стоял в черной воде, и даже смотрелся к месту. Но напавшие на Михаила так и не последовали за ними.

Они знали, что это значит. Это значило, что им придется самим найти их новых врагов. Всех, до единого. И сделать это быстро.

Павел

Когда эти двое ублюдков исчезли у них из-под носа, сбежали, умело воспользовавшись присутствием постороннего в этом мире кирпичных стен, Павел даже обрадовался.

Он не ожидал встретить здесь двоих. Он не ожидал, что хозяин мира окажется настолько сильнее, чем они думали. Такое уже бывало, тут постоянно кто-то кого-то жрет, и победители становятся сильнее. Но чтобы настолько подняться, он проглотил что-то действительно огромное, этот затворник кирпичных катакомб. Настолько огромное, что Павел вообще не мог представить, как можно победить врага настолько сильнее.

Но даже это не было главным. Павел тоже не стоял на месте. И он тоже накопил силенок. И уж точно вместе со своей командой справился бы даже с этим выскочкой.

Но в мире, на который они напали, оказался еще кто-то. Этот мальчик. Вот его сила испугала даже Павла. Ее не надо было угадывать. Просто было видно, что им никак не справиться даже с ним одним, не то что с двумя сразу.

Может, конечно, и справились бы, пользуясь неожиданностью, и тем, что их все-таки было побольше. Но он бы потерял почти всех своих бойцов, всю свою стаю, а может случиться, что попал бы под раздачу и сам. Не вариант.

Похоже, мальчик тоже почувствовал, насколько в невыгодной позиции оказался. Не зря же он сбежал. Испугался. Свойство умных – уметь пугаться и вовремя сбегать. И, наверное, ожидал, что его стая кинется за ними в погоню. Как бы ни так. Испугаться может и испугался, но не забыл, отступая, кинуть подлянку.

Откуда появилось столько воды? Откуда ее вообще могло столько взяться в замкнутом крохотном мире? Павлу померещилось, или она лилась из прямоугольной рамки на стене, явно бывшей еще недавно какой-то мазней, мещанской картиночкой, призванной скрасить убогий мир голых кирпичных стен. И ведь вода была еще к тому же противно-соленой.

Ей не понадобилось и минуты, чтобы затопить весь небольшой и убогий мир так, что все они оказались в воде по пояс. Хорошо хоть, она была относительно теплой.

Павел попытался отступить – речи о том, чтобы двигаться за этими двумя дальше сейчас и быть не могло, и понял, что это не так то и просто. Они уже встречали подобные ловушки. Их использовали здесь слабаки. Те, кто никогда не нападал сам. Использовали, чтобы не дать уйти врагу, который не рассчитал свои силы, нападая на чужой мир.

Умно, хитро, но явный признак слабости. К тому же, эти ловушки абсолютно бесполезны против тех, кто пришел побеждать. Таких, как его команда. Но вот и они впервые должны были отступить.

Ловушку выстроили неплохо, но Павел знал, что сумеет сквозь нее прорваться. Как и большинство остальных. Но несколько новичков, лишь недавно принятых в команду, по его оценкам останутся здесь, если бросить их просто так.

Он решил проявить благородство, показать остальным, что не оставляет своих в беде. К тому же, воды было лишь по пояс, и ее подъем вроде как даже немного замедлился. Время еще было. Павел осмотрелся.

– Закройте чем-нибудь эту дурацкую картину! – крикнул он. И, видя, что никто его не понимает, уточнил. – Дыру в стене. Заткните ее.

Первым кинулся исполнять приказ Солон. Павел даже подобрался чуть поближе, чтобы посмотреть на результаты, подошел, подгребая руками. Вода поднималась, все медленнее, но поднималась. И теперь он понял причину ее замедления. Замкнутый мир, воздуху этого мира просто некуда было деться, и вода, вливаясь в него, сжимала его все больше. Теперь он начал сопротивляться, потому что давление достигло уже той точки, после которой воде все сложнее было вдавиться из картины к ним. Это чувствовалось, дыхание стало странным. Даже неглубокий вдох практически врывался в легкие, пытаясь там и остаться. Вдыхать было легко. Вот выдыхать, выталкивать воздух из себя – все сложнее.

Может быть, им и не придется ничего делать. Может, воздух, сжавшись, просто остановит воду. Все зависело от глубины, с которой она лилась к ним. Какое давление воды над тем местом, откуда убежавший открыл проход.

Солон попытался создать и накинуть на картину пленку – она тут же порвалась. Тогда он создал лист металла, толстый, крепкий, достаточно большой, чтобы полностью закрыть дыру. Прижал его к картине, но даже совместные со стоящим рядом попытки удержать его ни к чему не привели. Они даже не сумели как следует прижать его к дыре – поток воды раз за разом отбрасывал их назад.

Тогда Павел понял, что давление снаружи слишком сильное, чтобы надеяться на то, что оно не справится со здешним воздухом. Либо они захлебнутся, либо умрут от того самого воздуха, слишком сжавшегося, такого плотного, что он просто не захочет больше выходить из легких, вдавит внутрь глаза, порвет перепонки. Он уже чувствовал усиливающуюся боль в ушах.

Павел посмотрел на стену. Кирпичная кладка казалась такой простой, такой непрочной. Можно было просто расширить образ этого мира, всего лишь дыра в стене, уходящая куда-то наружу, неважно даже куда, туда, куда будет сливаться лишняя вода, давая им возможность собраться с мыслями и вытащить отсюда всех.

Павел ударил в стену ладонью. Удар был всего лишь символом его силы, которой было вполне достаточно, чтобы пробить любую стену в любом мире. Ударил и представил, как рушится кирпич, проламывается, вываливается наружу. Как вода потоком устремляется вслед, еще расширяя отверстие, постепенно спадая, превращаясь в сплошную соленую реку из одного мира в другой, лишь протекающую, случайно вильнувшую и протекающую через эти комнаты.

Стена осталась целой. Ни трещинки, ни даже маленькой кирпичной крошки. Этот мир, эта стена оказались слишком стабильными даже для силы Павла.

– Уходим. – Тут же решил он. – Уходим, все, быстро!

Он знал, что уйдут как раз не все. Что кое-кому придется остаться здесь. Но для живых, для тех, кто останется живыми, лучше будет считать, что он приказал уйти всем. А если кто-то из них не смог – то это вина подчиненных. Отнюдь не лидера.

Исчезая из чужого мира, последнее, что он успел увидеть, это плавающий труп того, первого, кто не сумел остановить беглецов в самом начале, и был так банально убит голыми руками. Кровь медленно продолжала течь из его виска, расплываясь в соленой воде.

***

Убрались из затопленного мира почти двадцать бойцов его новой, мощной и непобедимой команды. Троих раздавило там, между кирпичных стен.

Павел ошибался по поводу давления воды. Его было более чем достаточно, чтобы оставить мир Михаила вообще без воздуха. Без того, которым можно было бы дышать. Вода лилась, вдавливалась в этот мир до тех пор, пока даже кирпич потолка не пошел трещинами, и именно в них ушел, спрятался под чудовищным давлением оставшийся воздух.

Но трое брошенных этого уже не увидели. Они умерли значительно раньше. Пытаясь кричать, раздирая руками кровоточащие уши, пытаясь спрятать ничего не видящие глаза, выдохнуть, хоть еще раз выдохнуть чужой воздух из своих легких.

***

Вернувшись к себе, Павел не остановился. Он знал кое-что, чего не знал никто другой. Он мог то, что не могли его враги. Он мог вернуться в реальность. Не просто вернуться, но и постараться хоть что-то передать туда, своей основе, своему слабому телу.

У него еще было время, по его расчетам. Павел привык точно планировать подобные вещи. Сейчас он бы предпочел, чтобы этого времени оставалось поменьше – потому что точно знал, что эти ребята, к которым он с подручными так неудачно сунулся, точно не оставят в покое нападавших. Но кто мог знать, что у их последней жертвы окажется этот гость. Все можно было исправить, если бы не этот гость. Они могли справиться с хозяином, с потерями, но справиться даже с его неожиданно увеличившейся силой. А потери – они появились все равно. С гостем надо было что-то решать.

И раз уж у него оставалось время, Павел вдалбливал себе, как мантру, одни и те же слова, одни и те же мысли, надеясь, что достаточно выдрессировал своего носителя в реальности, так, что он сумеет понять и исполнить задачку посложнее, чем предыдущие.

Лекс

– Ты же сам мне говорил, много раз, что те, кому удается вернуться в реальность, не помнят о том, что произошло здесь. Снам это все кажется снами. После наркотиков вообще никто ничего не помнит, и любые воспоминания кажутся лишь бредом. Никто не помнит, ни люди в коме, ни монахи в трансе. Михаил кивал в такт словам мальчика:

– Никто, да, никто. Но обрывки воспоминаний все же могут остаться. И чем сильнее игрок здесь. Тем четче эти обрывки там. Те, нападающие, все были под наркотиками. Все – мигающие, постоянно прыгающие из того мира в этот. Если постоянно иметь возможность тренироваться, если иметь достаточно силы, то кое-что в реальность все же можно передать. Простые просьбы, команды, приказы. Мысли. Желания.

– Убить больного в больнице ты считаешь «простой просьбой»? – Лекс присел на край своего квадратного острова и рассеянно посмотрел на Кирпичуху, отметив про себя, что надо все же будет устроить пешую прогулку от его горы – центральной базы, до соседнего плато, которое виднелось отсюда. Когда-то он создал на этом плато крохотную серебряную жилку, слишком узкую, чтобы заметить ее, если не присматриваться. Теперь ему было самому интересно посмотреть вблизи на выход серебра на поверхность, тем более на такой планете, как Кирпичуха.

– Сам как думаешь? Для человека на наркотиках? Простота просьбы будет не в нравственных проблемах адресата, а в возможности ее исполнения, и в точности передачи самой информации. Эти мигающие, что напали, очень сильные. Неожиданно сильные. Нас бы раздавили даже вдвоем, еще совсем недавно, и ты бы не помог. Видимо, они напали на кого-то рядом со мной, недавно напали, получили знания обо мне, и сразу напали сразу. Просто сведения совсем немного устарели, поэтому все это и произошло.

– Они бы просто выбрали другую жертву.

– Да, ты же знаешь, как они себя ведут, вот такие. Должен знать, еще по реальной жизни.

– Впервые вижу группу.

– Я тоже. Думаю, что поэтому они так быстро и усилились. Так, что я их упустил. И поэтому их главный еще более опасен. Он первый из тех, кого я вообще знаю, кто сумел сколотить здесь, в местах, изначально предназначенных для одних лишь одиночек, целую банду.

– Но мы сильнее. Почему ты думаешь, что они вернутся?

– Здесь – не вернутся. Но они знают законы. Знают, что теперь они – наша дичь. Что мы будем нападать. Поэтому я и думаю, что их главарь сбежит в реальность и постарается, если сумеет, достать тебя там.

– И что я этому смогу противопоставить?

– Мы, – улыбнулся Михаил. – Если уж я не отпустил тебя одного разбираться с Душителем, то тут-то точно хочу поучаствовать. Надо их вычистить, всех, кого найдем. Найти мир главаря. Прелестная особенность наркотиков в том, что мало кому удается воздерживаться от них долго. И если он нырнет раньше, чем найдет тебя, то он – наш.

***

То была знатная охота, бурная, но жестокая.

На сей раз первым шел Михаил, а Лекс запрыгнул в чужой мир по его следу, появившись сразу за спиной другой, почти в него врезавшись.

Приятное место. Беленый домик посреди поля, ограниченного со всех сторон обрывом. Они так и появились, у самого обрыва, в полукилометре от единственного строения в этом мире.

Лекс оглянулся назад и понял, что обрыв – это край. За ним был лишь непонятный, движущийся серый туман, каким здешний хозяин, видимо, представлял себе пространство между мирами. Опасный туман, надо сказать, попадать туда не стоило даже им. Поэтому Лекс подтолкнул друга вперед, и сам пошел рядом с ним, по направлению к домику. Пошли по дурманящему полю из алых маков.

Здесь не росло больше ничего, только они. От одного обрыва до другого. Плавающий в безвременье остров, весь забитый алыми цветами. Простенький рай для того, кто и пришел сюда только благодаря этим самым макам.

Хозяин не спешил выскакивать им навстречу, защищать свой мир от вторжения, обороняться.

Они поняли, почему, только когда поднялись по трем ступеням деревянного крыльца мазанки и ступили внутрь.

Единственная комната хаты представляла собой разительное отличие от псевдо-пасторального пейзажа снаружи.

Пол был грязным, давно немытым. В углу, явно просто отодвинутые ногой, лежали шприцы, много шприцов, и одноразовые, давно использованные. И классические стеклянные шприцы, требующие обязательного кипячения и автоклава между процедурами. Иглы некоторых давно были сломаны, у других были повреждены поршни. Один, лежащий чуть в стороне, явно был недавно раздавлен, мимоходом, и на дощатом полу лежали лишь осколки, все еще сохраняющие форму шприца.

Хозяин целого мира забился в угол и смотрел на них бессмысленными глазами. Жгут на левой руке был распущен, но так и остался обмотан вокруг бицепса.

Шприц, явно один из тех, что в углу, выбранный случайно, не глядя, валялся неподалеку. Теперь тоже пустой.

Михаил подошел поближе и присел рядом на корточки. Взял парня сначала за запястье, но, не обнаружив там пульса, прижал пальцы к сонной артерии. Помотал головой.

– Пульса нет. Совсем нет. Он мертв.

– Как мертв?

– Мертвее не бывает. – Михаил встал и огляделся. – Ничего себе рай у наркоманов. Стоило ширяться, чтобы оказаться здесь, и ширяться снова.

– Может, он просто перестал быть способен оставаться в ясном сознании? Но как он мог умереть? Михаил пожал плечами.

– Думаю, что передоз. Насколько я в этом разбираюсь.

– Передоз в нашем мире? Это невозможно.

– Может, он так хотел кайфа, что наконец добился своего и получил его сполна. Но он точно мертв. Чудес не бывает. Никто не умеет представлять себя мертвым, ни в каком мире. Он мертв здесь, и умер здесь, значит, где-то под забором, или в такой же вот хате в заброшенной деревне умер и реальный человек.

– Значит, нам дальше, – заключил Лекс.

– А что здесь? – выходя на крыльцо, огляделся Михаил.

– Здесь я разберусь. – Тихо ответил мальчик.

***

Маки все еще горели в его глазах, и маки, и дом, и земля под всем миром с мертвецом внутри. Огонь был темнее цветом, злее, яростней. В отличие от алых лепестков, прячущих медленно спеющие коробочки, он не обманывал, не предлагал ложных надежд и не пел дурманящих сказок. Он сжигал. Выжигал все дотла, весь мир, каждую его составляющую.

Лекс отправился вслед за Михаилом раньше, чем смог увидеть, как начала гореть земля. Он не знал, насколько глубоко сумеет прогореть почва, но важно было другое – ни дома, ни маков, ни трупа мертвеца в этом мире не останется. И если был хоть малейший шанс, что это было притворство, а не реальная смерть, то оно не помогло – теперь-то смерть точно стала реальной. Донельзя.

В его глазах все еще горели маки, но охота продолжалась. Они попали к подножию пирамиды, и на край мира одновременно. Здесь не было ступеней, чтобы подняться, и блоки лежали наклонно, градусов под сорок. Только прибыв, они сразу едва не угодили в ловушку – сзади, у основания пирамиды, мир их нового врага заканчивался каналом с какой-то жидкостью, издающий едкий запах и ощутимо дымящейся. Кислотой, надо полагать.

У Лекса в руке моментально появился альпинистский то ли топорик, то ли ледоруб, каким он его себе представлял, и он, не раздумывая, что есть силы, вонзил его в камень. Наверное, предполагалось, что камень пирамида настолько прочен, что не должен был поддаться. Что же, у Лекса на этот счет имелось другое представление, и на сей раз его вариант победил.

Он успел закрепиться, и удержать начинающего заваливаться назад Михаила. Лишь после этого посмотрел вверх. Наверху, на кромке вершины пирамиды, кто-то стоял.

В этот раз им явно собирались устроить горячий прием, но, на самом деле, именно такого они и ожидали. И если первый мир и оказался исключением, то этого было слишком мало, чтобы успеть расслабиться.

Михаил лег прямо на пирамиду и прижался к камню плотнее. Этого оказалось достаточно, чтобы удержаться от соскальзывания вниз, в ров, и освободило Лексу руку.

Лекс кивнул другу, подвинулся, и вонзил рядом с первым второй ледоруб. Острие вошло глубоко, словно не в камень, а в слегка подтаявшее масло, но ему было не до деталей.

Кивнув Михаилу на первую рукоять, предлагая держаться за нее, сам он подтянулся на второй, уперся локтями и снова посмотрел вверх. Обзор чуть улучшился, и теперь он мог оглядеться повнимательней.

Весь этот мир и была пирамида. Он не видел отсюда, что находилось наверху, на ее плоской «крыше» – может ничего, может там был расстелен ковер или посажен сад. Или стоял дворец. Отсюда он видел только далекую фигуру, которая как раз что-то делала. Он быстро догадался, что.

Вниз покатились огромные валуны, почти круглые, идеально подходящие для того, чтобы отправлять их точно в цель. Не один, не два – несколько десятков, хотя Лекс увидел только первые, но по гулу понял, что за ними следуют еще много.

Лекс моргнул, применив свой старый, еще ученический прием. Менять чужой мир было все-таки сложно, особенно, чувствуя явное противодействие его владельца. Сильного владельца, не так уж и намного уступающего непрошенным гостям.

Лекс не стал действовать в лоб, не пытался уничтожить шары, или поднять на их пути нерушимые препятствия.

На поверхности пирамиды появились глубокие царапины, желоба, плавно, елочкой расходящиеся сверху вниз. Как только шар попадал в них, застревал в желобе, то дальше по колее он уходил в сторону, половина шаров вправо, вторая половина левее того места, где растянулись Михаил и Лекс.

Лекс не стал ждать, когда все шары прокатятся мимо – кто знает, сколько их было припрятано наверху у местного фараона. Он приподнялся еще чуть выше и снова моргнул.

В стене пирамиды появилась лестница, как и полагается любой уважающей себя пирамиде. Ступени были наклонены вбок, и теперь те шары, что попадали на них, скатывались только в одну сторону, дальше следуя по желобам. Справа.

Лестница появилась одновременно с всплеском и шипением за их спинами – это упал в ров первый из катящихся шаров. Лекс отпустил свой топорик, поднялся, и побежал вверх.

Он не хотел, чтобы противник наверху придумал что-нибудь еще. А еще он начал уставать от боев, и предпочел бы завершить этот побыстрее.

На ходу Лекс представил цепочку миров, способную привести к нему сны. Хотя бы немного. Любое подспорье сейчас бы пригодилось. Сверху на мальчика, и бегущего вслед Михаила, потекла кипящая смола.

Неверно. Сверху на них лилась та же жидкость, кислота или что-то наподобие нее, что заполняла ров внизу. Лекс еще успел подумать, создал ли фараон какой-нибудь насос, для того чтобы закачивать воду изо рва внизу на самый верх, или просто оставил на крыше достаточно запасов? Он не знал, и времени узнавать не было.

Поток кислоты приближался, и он был слишком силен, чтобы успеть утечь под наклоном в сторону, плавно стечь вниз по желобам, миновать бежавших. Почти в метр высотой, этот поток был бы опасен для них в текущей ситуации, даже если бы это была всего лишь вода. Слишком сильный напор. Они бы просто не удержались на лестнице. Лекс раздраженно встряхнул головой. Остановился, и, наклонившись, крикнул Михаилу:

– Помоги!

Зацепил одну из ступеней лестницы руками. То, что невидимо, переделывать проще, даже в чужом мире. То что не продумано очень подробно владельцем этого мира, можно подчинить себе. Изменить. Главное, чтобы хватило фантазии.

Ступень лестницы, которую они подняли вдвоем, оказалась не каменной. Лишь выглядела каменной сверху, а ниже был прочный легкий пластик, прикрепленный у «верхней» части ступени петлями наподобие дверных. Они подняли ее, словно дверь в погреб, и прыгнули вниз, прикрыв за собой крышку.

Там, в темноте, слушая, как поверх пластика проносится поток кислоты, Лекс сказал:

– Он мне надоел.

– Можешь мне не рассказывать, – согласился Михаил.

– Ты знаешь что… Ты выходи как пройдет поток. Отвлеки его ненадолго. Только не умри по дороге.

– Да уж постараюсь, – недобро усмехнулся друг мальчика.

***

Лекс действовал быстро, но не рвался вперед. Хватит беготни.

Было очень глупо со стороны «фараона» создать такую огромную пирамиду и абсолютно не подумать, что же внутри нее. Теперь внутри нее был длинный горизонтальный тоннель, с лампой дневного света через каждые двадцать метров. По дну тоннеля шел рельс местной железной дороги. Впереди, этого пока не было видно, но Лекс это хорошо знал, тоннель заканчивался небольшим залом, круглым, высоким. До самой верхушки пирамиды. И там его уже ждал лифт. Просто, незатейливо, но быстроходно.

Лекс перепрыгнул через край крохотной вагонетки, в которую едва-едва влез, и покатился, ускоряясь, вперед. Он пересел в лифт через двадцать секунд после того, как Михаил вылез наружу отвлекать врага, и лифт довез его наверх еще за десять.

Лекс снова встряхнул головой, на этот раз из-за того, что в скоростном лифте у него заложило уши. Пора было выходить.

Помещение здесь напоминало технический этаж в многоквартирном жилом доме. Но его интересовала только простая железная лестница, всего с десяток ступеней, ведущих наверх. Люк наверху. Больше всего проблем было именно с люком – он частично уже принадлежал к поверхности, крыше пирамиды, и его создание конфликтовало с видением этого мира изначальным его создателем. Но все-таки Лексу удалось его изменить, это видение. Он поднялся по ступеням и откинул крышку люка наверх. Что-то грохотало.

Выглядывать Лекс не стал, вместо этого разом выпрыгнув на поверхность, надеясь на неожиданность. Здесь, также как и над всем этим миром, не было солнце. Небеса слегка светились, как лампа сквозь давно не мытый плафон в подъезде, и только.

Не было на крыше пирамиды и домов. Хотя места здесь оставалось немало, несколько сотен метров по диагонали, но Лекс увидел только пару тентов, призванных даже не укрывать от непогоды (на такую сложную фантазию, как дождь, хозяин этого мира явно был неспособен) или от жары, а лишь создавать некую иллюзию помещения, без которой не мог обходиться ни один городской житель. Да в нынешние времена вообще почти ни один человек. Многие ли хоть раз ночевали под открытым небом? Не в квартире, не в доме, не в палатке у реки, не в самодельной хижине?

Многим ли удастся быстро уснуть, если им придется лежать ночью, глядя на обнаженное небо, на звезды или облака? И пусть будет тепло, и пусть даже костер рядом, но как много времени понадобится, чтобы суметь уснуть без крыши над головой?

Даже в палатке, за мнимой защитой синтетических стен, заснуть значительно проще.

Его противник все еще стоял на краю, к нему спиной, но теперь, похоже, он отступал. Михаил не просто продержался все это время, но сумел как-то прижать «фараона».

Лекс мельком взглянул вниз, в темноту нового технического этажа, кивнул, словно там был кто-то еще, и пошел в сторону врага. Вслед за ним из люка начали вылезать воины. Мечник. Потом еще один.

На этот раз их было немного, время оказалось не самое удачное, да и подготовку Лексу пришлось проводить наспех. Но должно было хватить и этих.

Вверх, наискосок, едва не задев «фараона» пролетели несколько копий и, неестественно жужжа, исчезли в высоте, не собираясь, похоже, больше возвращаться. Михаил развлекался вовсю.

Сейчас, со спины, их враг не казался таким уж и величественным, как выглядел снизу. Он стоял между круглых валунов, но больше не пытался скатывать их вниз. Похоже, эту фазу с Михаилом они уже закончили.

Но теперь рядом с ним стояли крепыши-великаны, раза в два крупнее хозяина, и увлеченно швыряли эти самые валуны, соревнуясь в том, кто первый попадет в цель.

Похоже, их меткость оставляла желать лучшего, потому что послышалось жужжание, и еще одна пика заставила «фараона» окончательно отступить от края верхней площадки.

Михаил, оказывается, был не так уж и далеко, и отстал от Лекса не так уж и сильно. Это он заключил из траектории полета пики, слишком уж пологой.

Отступая, «фараон» механически огляделся, подыскивая что-то, что могло бы помочь ему справиться с противником. И уперся взглядом в новую напасть.

Лекс приветливо улыбнулся, и даже помахал «фараону» ручкой, пока его воины, обгоняя его, устремлялись вперед.

Крепыши-великаны, на поверку, оказались не такими уж и крепкими. Один из них тут же отправился вниз, не сумев удержаться после удара воздушным кулаком выкинутым сном-магом. Лекс гордился этим сном. Даже не просто гордился – восхищался. Жаль, что это был всего лишь сон, но он надеялся, что и в реальности этот человек тоже настолько же изобретателен, изворотлив, и, главное – быстр. Он уже не раз спасал своих товарищей, Лекс это видел, а может, даже и его самого, только тем, что применял магию не просто с чудовищной скоростью, но и всегда очень хитроумно.

Всего лишь удар уплотненным воздухом, и вот – глиняный колосс, не слишком устойчиво стоявший на самом краю, уже летит вниз.

Второго крепыша свалила та русоволосая. Девушка-приманка. Похоже, некоторые сны любили приключения больше остальных…

Лекс подошел и сел прямо рядом с мертвым телом великана. Рассеянно выдернул из его шкуры арбалетный болт, который кто-то успел засадить в крепыша еще до того, как с ним разобралась русоволосая. Посмотрел на «фараона». Позади него, по ступеням, неторопливо поднялся Михаил.

– Нам нужен твой главарь, Тутанхамон, – тихо сказал Лекс. – Конечно, мы его все равно найдем, но если ты поможешь, то найдем быстрее.

– И что вы сделаете? Идиоты. Да он сильнее вас. Умнее. И его все любят. Он вас уничтожит, как и всех, кто идет против нас.

– Интересное определение любви, – пробормотал Михаил. – Сколько же народу вы ухайдакали, обвинив в бесчувственности?

– Мы лишь выживаем. Вместе – мы выживаем легко. Побеждаем любых врагов, даже таких, как вы. И только он сумел показать нам путь. Можете меня резать, но тут у вас порожняк. Солон своих не выдает, поищите других.

Лекс задумчиво посмотрел на Михаила, не совсем понимая, что делать дальше.

На этот раз его друг понял этот взгляд не совсем правильно. Он подошел к «фараону» и двумя руками свернул ему шею. Лекс аж привстал от неожиданности, но спорить не стал.

Возможно, это все равно было единственным выходом. Михаил лишь слегка ускорил события.

– Впервые вижу придурка, способного умереть за такого лидера. Он же их всех использовал как пушечное мясо, я видел. – Высказался Михаил походя, оглядывая поверхность крыши мира.

– Значит, он еще более опасен, чем нам казалось. И надо продолжать его искать. А я думал хоть чуть-чуть передохнуть. Михаил закончил осмотр и спросил:

– Что будем делать с этой пирамидой? Не хочешь использовать для чего-нибудь? Лекс пожал плечами:

– Зачем нам чужие миры, когда мы можем создавать свои?

Глава 3

Павел

Павел знал кое-что, чего не знал никто другой. Это знание жгло его, заставляло действовать. Некая разумная составляющая его сознания до сих пор недоумевала, зачем это все, и предостерегала от того, к чему это все может привести.

Но даже она признавала, что, если все проделать гладко, то это дело может сойти с рук. И раз надо – значит надо рисковать. Одно из умений настоящего лидера, иногда взять и лично сделать определенную работу, не доверяя ее никому больше. А это дело он уж точно не мог доверить никому.

Иногда Павел останавливался и задумывался, откуда это все взялось? Желание убить какого-то мальчика, лежащего непонятно где, которого он никогда даже не встречал. Но лицо которого отчетливо представлял. Где он мог его видеть? Когда? И не наркотик ли так влияет на его сознание?

Но это было не похоже на марки. Он, как человек современный и просвещенный в свое время внимательно изучил все возможные побочные эффекты от приема ЛСД, прочитал суждения всех сторон. Ничего такого. ЛСД безвреден. Полностью. Все смерти вообще никак не связаны с марками, просто умирали глупые люди. И никаких видений. Уж точно никакой повышенной агрессии и желания убивать. Тем более незнакомых маленьких мальчиков, лежащих в коме в непонятно какой больнице. Но где-то рядом. Где-то рядом.

Он и сейчас не чувствовал никакой агрессивности со своей стороны. Просто холодный расчет. Появилась задача, которую он должен исполнить, и глупо отказывать себе, отрицать необходимость этого действия из-за минимального риска, который при этом присутствовал.

Очевидно, что этика того же самого вопроса даже не всплывала на поверхность его мыслей.

Сначала он полазил в интернете. Узнал кое-что, например, основные больницы, где могут складывать коматозников. Он точно знал, что угрожающий ему (почему угрожающий, как ему мог угрожать человек в коме?) мальчик лежит в коме, и не один день, так что зона поиска не была слишком уж широкой.

Но в какой-то момент он уперся. Личных данных о таких больных в интернете было не найти, ни под каким видом. Названия больниц, отделений, но не больше. Лет десять назад, наверное, это была бы одна больница, да и там вряд ли такого больного продержали бы долго. Но сейчас весь интернет пестрил горделивыми сообщениями о создании новых реанимационных центров, клиник реабилитации, и даже в той зоне поиска, которую он для себя определил – только их город и область, таких мест оказалось слишком много. А больных в них – еще больше.

Напрасная трата денег и сил, спроси его. Милосерднее бы было усыплять их всех сразу, а не устраивать над ними пляски с бубнами, кормить всю жизнь с ложечки, менять им памперсы и умиляться, когда они пускают пузыри.

Впрочем, в данном конкретном случае милосердие он будет представлять сам. Лично.

Павел приоделся. Темный деловой костюм, плотный двухслойный галстук, повязанный на аккуратный узел, так, чтобы воротничок белой рубашки лишь подчеркивал строгость стиля. Черные ботинки, хорошо начищенные, но не блестящие, чтобы не слишком привлекать внимание. Отличный внешний вид для преуспевающего молодого бизнесмена. Его выдавала лишь та самая молодость, но он уже знал, как это обойти.

Его старания оценил даже отец, приподняв бровь, удовлетворенно кивнул и спросив, по какому поводу такой стиль.

– Мы же уже договорились о новой машине? Или ты решить подстраховаться? Павел отрицательно качнул головой и соврал, даже не сильно размышляя:

– В школе сегодня день ВУЗов. Думаю, пора мне начать смотреть вокруг. Куда двигаться дальше.

Отец благосклонно кивнул головой и вернулся взглядом к телевизору, к биржевым сводкам закрывающихся площадок Японии и Гонконга.

***

Он не стал ломиться в открытую дверь. Все-таки, достаточно долго живя рядом со своим отцом и зная, как делаются серьезные дела, он не стал просто и хаотично искать информацию. Зачем? Главное все правильно преподнести, и даже убийство можно подать как необходимую меру. А можно сделать так, что всю информацию тебе выдадут на блюдечке, лихорадочно, в последний момент, рисуя на нем каемочку голубого цвета.

Во-первых, он позвонил и договорился о встрече. «Да, как раз сейчас я в городе, и могу подъехать… скажем через час вас устроит? Отлично, тогда до встречи, буду рад, конечно».

Во-вторых, он подготовился. И в-третьих, может быть он и не смог найти в сети нужные ему данные, но в ней легко можно было обнаружить, где эти данные найти.

Его скромность в выборе машины произвела впечатление. Также как и хороший покрой костюма, качество материала и неброский выбор галстука. А вовремя положенная на стойку администратора рука, на которой также неброско блеснула скромная запонка белого золота с тремя небольшими, но настоящими бриллиантами, довершили дело.

В кабинет этого президента то ли фонда, то ли независимой ассоциации, то ли комитета при правительстве, его провели без разговоров. Таких организаций развелось сейчас много, и они пухли и множились, как на дрожжах, чувствуя деньги благотворителей. А благотворительность – была модной темой на тех улицах, где жил Павел. Хорошее средство и сэкономить на налогах, и успокоить расшатавшиеся нервы.

Тем более, что целевая благотворительность позволяла иметь значительные преференции в случае, если болезнь настигнет и тебя. Правда вот, насколько Павел слышал, при этом раскладе по-прежнему предпочитали в такую благотворительность инвестировать не здесь. Швейцария походила значительно лучше. Сплошное вранье, если спросить его. Он бы тоже вкладывал кучу денег в разные клиники, особенно, если бы знал, что там его примут в случае чего по высшему разряду. И уж точно если бы имел неизлечимую болезнь. Конечно, и он бы вкладывал в исследования все, что мог. Нормальный, деловой подход. Да, в общем-то, он и врал бы при этом также, что хочет помочь людям.

Но Павел знал, что такие вложения – это помощь самому себе, и только. Речь тут шла не о милосердии, а разумной подходе к делам.

В кабинете этого президента-директора-самого главного врача вопрос его возраста вновь завис в воздухе, Павел почувствовал это, как только вошел.

Он спокойно двинулся к столу, присел на отличное гостевое кресло, новое, на нем похоже, редко кому удавалось посидеть, и сразу развеял все сомнения своего собеседника:

– Мой отец слишком занят в последнее время, поэтому он поручил заняться некоторыми второстепенными вопросами мне. Мне нужно пристроить два, может три миллиона, в ваш фонд. Надеюсь, что в ваш. Но отец очень щепетилен в вопросе выбора направления благотворительности.

Собеседник привстал, махнув рукой провожавшей Павла ассистентке, чтобы та закрыла дверь. С другой, очевидно, стороны.

– Очень рад нашему знакомству. Я исполнительный вице-президент ассоциации. Виктор Викторович …

– Это неважно, – благожелательно отмахнулся Павел. Ему действительно до фени было, как зовут очередного чиновника. И не терпелось двинуться дальше. – Более того, на первом этапе и структуры моего отца хотели бы оставаться неназванными, так что простите за мой почти что тайный визит. Пока я только собираю данные о наилучших вариантах. В свободное, так сказать, от учебы время.

Павел улыбнулся. Это была шутка, и еще проверка. Сейчас он был удавом, решившим двинуть головой в сторону, чтобы проверить, насколько хорошо подготовлен к дальнейшему кролик.

Вице-президент заливисто рассмеялся. Заразительно, надо признаться, все-таки до таких должностей не доползают на одних только подковерных интрижках. Какое-какое, а обаяние у него было. И пара машин в гараже, уж точно получше чем у Павла. Но скромность красит.

Раз уж разговор пошел шутейный, то и собеседник решил слегка подшутить, и одновременно убедиться, что не метает бисер перед незнакомой свиньей:

– Два-три миллиона как минимум рублей, я надеюсь? – Его улыбка предполагала, что Павел сейчас ответит. И как он должен это сделать. Все-таки этот вице-президент заслуженно имел такую смазливую ассистентку.

Конечно же, Павел с легкой, тщательно скрываемой спесью разуверил его, что речь идет отнюдь не о рублях. Конечно же, они вместе посмеялись над этой шуткой. После этого была чашка кофе, которой Павел предпочел стакан воды. Отхлебнув всего один раз, Павел продолжил:

– У моего отца, видите, есть… был один родственник, который умер в коме. Вернее, из комы он вышел, но умер, находясь, как вы это зовете? Овощным состоянием?

– Вегетативным состоянием, – благожелательно поправил его вице-президент, не моргнув глазом.

– Да, точно. Мы, знаете ли, не сильны в медицине, и отец тоже не силен. Это было давно, но вы же знаете стариков. Ему это запало, и он все время вспоминает тот случай. Сейчас, вроде, медицина ушла вперед, и говорят, что такие случаи то ли лечат, то ли хотя бы дают этим людям пристойный… уход. Это называется уход, да?

– Да, в последние годы появилось множество новых методов, позволяющих точнее распознать болезнь, назначить эффективные реабилитационные мероприятия…

Павел махнул рукой, прерывая неинтересную ему (и как играемой роли, и ему лично) часть.

– А тут как раз возникли возможности с налогами… ну это уже детали, которые мы с вами обсудим позднее. Может быть, уже и с юристами отца, если мы сможем продвинуться вперед.

Вице-президент тут же уверил Павла, что именно их ассоциация умеет наиболее эффективно использовать благотворительные фонды. А уж с качественным оформлением этих денег, позволяющим получить безусловные налоговые вычеты, у них вообще никогда не было проблем.

Павел вежливо, где-то даже заинтересованно, покивал. На сей раз это ему было все также неинтересно, но должно было, по идее, интересовать его образ. И лишь после рекламной речи старшего вице-главного перешел к сути.

– Хотелось бы посмотреть на ваши условия, конечно. Образцы документов, и прочее. Позже я пришлю вам адрес, куда вы все это сможете доставить. Да, и еще, папе будет необходим небольшой, скромный, безусловно без помпезности новостной вброс. Старикам такое становится важно, знаете ли. Пару фотографий у постели больного, ваши благодарности, может быть благодарности старушки-матери, которая уже не могла ухаживать за своим приду…, извините, невменяемым сыном. И только благодаря деньгам отца и новой, построенной вами клинике у сына теперь есть необходимый уход… Такое возможно, как вы считаете? У всех разные правила по поводу прессы, знаете ли, и мы ни в коем случае не хотим их ломать.

Конечно же, Павлу была обещана не просто маленькая новость, но даже (конечно же, короткое) сообщение по местному каналу. Интернет. Все газеты. Без проблем. И фотографий – сколько угодно, можно даже снять небольшой ролик, может быть, он будет полезен и для настроения в коллективе, среди сотрудников, конечно, если у вашей семьи есть в этом необходимость…

Павел уже начал подумывать, что надо будет кое-чему поучиться у этого проходимца. Он стелил так мягко, что Павел даже начал подумывать, не натолкнуть ли отца на мысль действительно спонсировать пару подобных проектов. Деньги здесь крутились большие, и весьма полезные, во всех смыслах.

– Так вот, – в какой-то момент перебил рассказчика он, – очень хорошо, что у нас все получиться. Зная предпочтения отца, я хотел бы, если возможно, подобрать несколько предварительных кандидатов, чтобы предложить ему выбор. Не знаю, насколько сложно будет устроить такое, есть ли у вас подобная информация… Если надо, я готов даже выделить свое время, и вместе с вашими сотрудниками объехать нужные больница, если фотографий пациентов нет в их делах, или база по больным до сих пор не централизована…

Конечно же, все уже давно было централизовано. Вице-президент с гордостью повернул к Павлу монитор:

– Какие именно предпочтения у вашего отца, не подскажете? Женщины, мужчины? Может быть, определенный возраст? Длительность в коме? Глубина комы? Или подобрать кого-нибудь из тех, кто ходит, хоть и не вполне… восстановился? Дальше все было просто.

Чем больше Павел думал, почему он хочет убить этого мальчика, даже не почему убить, а почему именно этого, совершенно неизвестно ему мальчика, тем четче у него в голове рисовался его образ. Образ неизвестного, обреченного его желанием на смерть.

Мальчик. 12, подойдет и до 15 лет. Или даже постарше, если только выглядит маленьким. Нет, это должна быть настоящая кома, никаких инвалидов в каталках. Сначала вице-президент нахмурился:

– Посмотрим, конечно… Но вы знаете, в этом возрасте не так много людей остается в коме долго… Я даже задам ограничение от 10 лет, если позволите… Затем, лицо его посветлело:

– Вот есть прекрасный вариант. Просто херувим, как мне кажется. Зрителям должно очень понравиться.

Вице-президент повернул экран, и на Павла посмотрел его враг. Павел едва сдержался, чтобы не отшатнуться. Этот мальчишка, который давно уже лежит без движения, почему-то, Павел совершенно не понимал, почему, вызывал у него безотчетный ужас.

– Не знаю, если честно. – Внешне безразлично ответил он. – А есть еще кто-нибудь? Кто-нибудь немного постарше? Самое главное, чтобы он подошел отцу, а не прессе. Вице-президент повернул экран обратно к себе и начал снова искать.

В принципе, Павел уже знал все, что он хотел. Все данные были на экране вместе с фотографией. В том числе и адрес больницы. Он хотел лишь слегка замести следы, сделать так, чтобы этот юркий управленец даже и не вспомнил о его визите, в той маловероятной ситуации, если до него дойдет информация о скорой смерти этого пациента. И, если ему все-таки вспомнится этот странный, ничем, очевидно, не окончившийся визит, то он и подумать не сможет связать его с обычной, ненасильственной смертью еще одного больного.

– Вы знаете, – в конце концов разочарованно качнулся в своем крессе собеседник, – дальше только двадцать три года. Будете смотреть?

– Нет, это чересчур, – вежливо ответил Павел. – Думаю, этой информации мне пока будет более чем достаточно. Все равно мне придется посетить вас еще раз, когда отец определится с выбором. Я буду искренне надеяться, что это будете именно вы. Вы мне понравились. И ваша организация, и то, как вы ведете дела. Приятно говорить правду. Пусть даже и немного от нее.

Лекс

Они решили разделиться. Оба они, и Михаил, и Лекс, понимали, что времени мало. Может так оказаться, что времени нет совсем. Все, что Лекс слышал о своем новом враге, говорило, прежде всего, об его решительности. И, если он действительно нашел путь отдавать приказы в реальность, времени у Лекса не оставалось вовсе.

Поэтому они разделились. У этой стаи было еще много волков, не самых сильных, чтобы с ними нельзя было справиться. А вот их лидер явно уже ушел в реальность, потому что его мир не мог найти ни Лекс, ни Михаил.

Оставался лишь шанс, что они найдут этот мир раньше. Оставалась надежда, что найти Лекса в реальности будет не так просто, это займет время, и главарь не выдержит и решит воспарить еще раз.

Михаил готовился отправиться по своему пути, а Лекс, сразу после этого, собирался посетить еще одного игрока. Того, кто как он думал, как видел на своей звездной карте, знал о противнике все. По определенным параметрам их звезды находились слишком близко.

Они стояли и смотрели на обновленную Лексом звездную карту, и Лекс, пока Михаил еще не ушел, спросил:

– Кому-нибудь удавалось выжить после смерти тела?

– Нет, – покачал головой Михаил. – Понятно. Что мы здесь и не знаем, что происходит с нашими телами в реальности, но нет. Здесь тоже копиться опыт, передается столетиями, сравниваются разные истории. Так это не работает.

Но возможно другое, кстати. – Михаил повернулся к Лексу и внимательно посмотрел на него. – Ходят истории, лишь истории, что сильные игроки, уникально сильные, сумели окончательно оторваться от своих тел. Сами. И их тела после этого погибли, но им, в этой реальности, стало уже все равно.

Твой дух всегда должно что-то подпитывать. Либо твое тело, либо… что-то еще. Ты можешь стать настолько сильным, что найдешь это источник, после чего – тело твое станет абсолютно неважно. Ты можешь оторваться от него окончательно, но при этом не погибнуть, а стать одним из полновластных жителей этой вселенной. Одним из ее настоящих создателей.

Как, – заключил Михаил? – Чувствуешь ли ты себя достаточно сильным для этого?

– Нет, – помотал головой Лекс. – не имею ни малейшего понятия, как это сделать. Да и вообще, мне бы хотелось бы, рано или поздно, но все-таки дождаться выздоровления. Вернуться к родителям.

– Кстати, можно и вернуться. Это всего лишь вопрос веры. Умения. И понимания того, что тебе надо вернуться. У меня вот этого понимания нет.

– У меня есть. Только вот с умением как-то не очень.

– Тогда, либо тебе надо продолжать учиться. Либо дождаться, когда твое тело вызовет тебя назад. Лекс кивнул. Михаил кивнул в ответ, и исчез.

***

Перед тем, как отправиться дальше, Лекс посмотрел на свою карту еще раз. Сейчас его волновал не пункт назначения, а нечто новое, появившееся на ней.

Карта, при ее нынешнем объеме, давно уже перестала быть сугубо рукотворной, такой, на которой бы Лекс задавал каждую звездочку, ее цвет, величину и положение. Сейчас он скорее только определял правило, и давал возможность этой карте формироваться самостоятельно, лишь пользуясь теми ощущениями, которые он получал от соседних, а теперь уже и не очень соседних, миров.

Его смущало кое-что. Некая формация на самом краю облака висящих в воздухе звезд. Она выглядела так, словно вместо звезды на окраине известных Лексу миров обнаружилась шаровая галактика. Белое скопление, такое плотное, что отдельных звезд и не было видно. Колючий шар, который, возможно был там всегда, и лишь увеличившаяся сила Лекса позволила ему ощутить наконец эту странность. Или же – он рос. Это был второй раз, когда Лекс обратил внимание на эту странность на окраинах. И сейчас он точно мог сказать, что непонятное свечение росло. За счет ближайших к нему миров. Он помнил, что вместо одной колючки этого шара еще недавно горела крохотная слабая звезда. Теперь ее не было, шар поглотил ее, увеличившись еще немного.

Лекс даже не видел всю эту «галактику»-шар. Лишь часть сферы, судя по ее изгибу, не такую уж и большую часть. И если судить по тому, что он видел, получалось, что сфера должна занимать объем, сравнимый с пространством всех известных ему миров.

Он отвлекся от карты. Возможно, это было угрозой. Может быть, даже очень серьезной.

Но сейчас у него были безусловные проблемы, требующие его срочного участия.

***

Мир этой женщины, как и мир Михаила, выглядел небольшим. Уютным.

Тщательно продуманным. Не созданным на одном только воображении, а именно продуманным. Отдельные его элементы, возможно, не являлись ни уникальными, ни даже интересными, но они сочетались, хорошо, без швов сходились между собой, и создавались тщательно, до щепетильности.

Это было важно, детали, Лекс знал. Он знал, как сложно пролезть со своими изменениями в мир, где продуманы даже мелочи.

На краю, всего в метрах пятидесяти от центра, он чуть не угодил в розовый куст. Этими кустами мир и был окаймлен. Край, дальше забор, высокий, который, Лекс мог поклясться, и означал конец мира. Лекс предпочитал появляться именно так, с краю, хотя, наверное, сейчас мог проломиться и прямо в центр. Уж к этой женщине-то точно.

Но традиционное появление на краю позволяло ему осмотреться. Не вступать в бой сразу, а прикинуть, что ему может противопоставить хозяин. Вот розы например, выглядели угрожающе. Красивые, тут не поспоришь, но шипы казались чуть крупнее, чем должны, и Лексу подумалось, что они вполне могут быть отравлены.

Такая вот ядовитая окаемка мира. От совсем слабых, но все же по глупости решившихся напасть, вполне неплохая защита. Также для тех, кто добрался бы до этого мира в отсутствие хозяйки, но тоже не сумел бы высадиться рядом с центром.

Хозяйку было видно даже отсюда. Молодая женщина, красивая. Он видел ее и там, у Михаила.

Он не знал, как она выглядит в настоящем мире, но думал, что здесь она сумела себя приукрасить. Не изменить – этого здесь не мог сделать даже Лекс, но подштриховать. Почистить кое-какие детали. Он знал, как важны эти детали, в картине, в целостности образа, в красоте. Она тоже, похоже, знала.

Ему пришлось ступить в неглубокий пруд, обойти который было невозможно. Цветущие кувшинки и листья заполнили всю поверхность, не позволяя увидеть, что находится в воде. Женщина улыбнулась, почти приветливо.

Лекс улыбнулся ей в ответ, одновременно представляя, как в воде, из ниоткуда появляются тысячи жуков с жесткими панцирями и облепляют его ноги. Совсем крохотных. Ведь ни он, ни хозяйка не могут точно ответить, пуста ли банка? А если это так, то в ней всегда найдется место для чего-нибудь еще. Например, для крохотного жучка-защитника, который был здесь всегда, просто успешно прятался, и удачно – настолько он был крохотным.

Вода у его ног вспенилась. Совсем рядом из воды на мгновение вынырнуло тонкое гибкое змееподобное тело. Рыбка при этом имела челюсти как у акулы. Именно такие челюсти, Лекс предполагал, должны быть у пираний. Но он их никогда не видел, поэтому не стал бы настаивать. Зато цвет у этого хищника был как у рыбок в японском пруду, прозрачно-красный, притягивающий взгляд.

Но эти рыбки оказались бессильны против жучков из нержавеющей стали. Лекс лишь почувствовал несколько ударов по ногам, и неторопливо вышел из пруда. Улыбка женщины погасла. Лекс продолжал улыбаться, все также дружелюбно.

Ему нужно было сломить волю своего противника, а не просто ее убить. Ему нужен был проводник, быстрый путь в мир их главаря, потому что он чувствовал, ощущал все сильнее, что время на исходе. Поэтому она должна была его бояться. Сильно бояться. Улыбка подходила.

Он двинулся дальше, ступая по дорожке из мягкого песка. Даже не попытавшись отступить к ее краю, или пойти рядом, по лужайке с низкой травой.

Беседка, к которой он подходил, была обставлена также, тщательно и аккуратно. Большая кровать прямо в центре, с роскошными шелковыми простынями, раскиданными в притворном беспорядке подушками.

Ваза с цветами на прикроватном столике (не прячется ли в вазе змея?). Изголовье кровати упирается прямо в деревянную решетку, заросшую диким виноградом.

Как только он ступил на дорожку, улыбка снова коснулась лица женщины. На этот раз лишь слегка, он уже перестала быть столь уверена в совершенстве своего мира.

Между песчинками на дорожке было достаточно неизведанных территорий, чтобы представить там все, что угодно. Например, воду, случайно проникшую сюда из того же пруда? И никто ведь не говорил, что в этом теплом мире не может быть дорожки с мокрым песком, неожиданно попавшей в зону абсолютного холода?

Лишь один отравленный, похоже золотой, штырь сумел пробиться сквозь лед. И то, он не выскочил, как предполагалось, пробивая ступни жертвы, а лишь медленно выполз, с трудом преодолевая сопротивление льда с вкрапленным в него песком.

На лице у женщины не осталось последних намеков на улыбку. Зато появилось желание. Похоть. Он это видел, даже наверное понимал, но еще не до конца воспринимал. В своем возрасте Лекс уже начал смотреть на девочек, и наверняка скоро должен был в кого-нибудь влюбиться, но его интерес к противоположному полу еще не пережил романтическую стадию. И он точно не торопился ее сокращать. Так что последняя, самая сильная ловушка хозяйки пропала даром.

Она опустилась на колени, склонила голову и слегка наклонилась вперед, надо полагать уже чисто механически пытаясь привлечь внимание к своей груди.

– Пощади меня. Мы ошиблись, напав на вас. Мы вообще не стали бы нападать на тебя. Но мы ошиблись, и я прошу пощады. Я не настолько сильна, чтобы быть тебе интересной. И не заслуживаю мести. Лекс продолжал улыбаться.

– Ты мне действительно не нужна. Отведи меня в мир своего главаря, и я оставлю тебя навсегда.

В глазах женщины мелькнуло неуверенность. Даже она сомневалась, стоит ли предавать своего лидера. Хотя, похоже, по другим причинам. Похоже, у нее был повод бояться его даже больше, чем непосредственного занесенного над ней топора.

– Но… его же нет. Я это чувствую.

– Это ничего, – ровно ответил Лекс. – Я его подожду. И чтобы окончательно развеять ее сомнения, добавил:

– Так даже к лучшему. Он даже не заподозрит, кто мог привести меня в его мир.

– Единственный оставшийся в живых, нетрудно догадаться, – парировала женщина.

– Но он будет живым, – отметил Лекс. – единственным, как ты правильно отметила. И ты же не думаешь, что после встречи со мной твой хозяин все еще сможет кого-то наказать. Глаза женщины показали, что именно так она и думала.

Но в мир врага она его все же провела. Где-то внутри ее красивой головки словно работала счетная машинка, просчитывая варианты. И сейчас, очевидно, этот вариант оказался для нее лучшим.

Павел

Он нашел нужную больницу быстро. Дело немного замедлилось потом.

Он даже добрался до той самой палаты, держа в руках небольшой пакет с апельсинами, который начисто отбивал охоту у любого, проходящего мимо, спрашивать, что он здесь ищет.

В палате все время кто-то был. Больше всего какая-то женщина, судя по тому, что халат был лишь накинут поверх ее одежды, мать. Как не вовремя. Как неудачно. Ей нужно было лишь отойти на несколько минут, и потом она могла спокойно отправляться домой, больше не заботясь о том, что проведет остаток своей жизни у постели неизлечимо больного.

Но она все сидела, слегка покачивалась, держала даже не руку сына, а край кровати, словно боялась потерять контакт, боялась уснуть и обнаружить, что сына рядом уже нет.

Инстинкты. Разумный человек давно бы уже плюнул и занялся бы своими делами.

Но Павел не мог торчать у палаты вечно. Как не мог слишком часто светиться и в этом коридоре. Он прошел мимо раз, потом другой, но мать не уходила, даже в те несколько минут, когда в палату зашла медсестра провести какие-то бесполезные процедуры.

Оставалось только добавить к сыну и мать. Но ему нужна была простая естественная смерть больного, а не двойное убийство. После него точно начнут копать, а у него не было ни малейшей возможности провернуть его чисто. Он уже засветился, и на входе, и на этаже.

И не было возможности ждать. Даже до завтра. Он чувствовал, что нет. Что ему нужно разобраться с этим делом до того, как он сможет вынуть из тайника следующую марку.

Это было как епитимья наоборот, требование, которое наложило его подсознание. Он знал это, и все. Нельзя было принимать ничего, никаких наркотиков, пока он не поможет этому парню уйти навсегда. Почему то он чувствовал, что это смертельно опасно.

Он вышел на улицу и сел в машину, бегло осмотрев вход в здание. Время было, хоть ему бы и не хотелось пропускать вечернюю марку. Но даже до вечера было еще далеко.

Мать не будет здесь после закрытия. Через пару часов ее просто попросят, как только закончатся приемные часы. А вот он – вполне может там быть. Надо только переодеться во что-то менее броское, и отогнать машину, чтобы не светить слишком долго стоящую дорогую ауди у самого входа в больницу.

Лекс

Здесь, похоже, и не жили.

– Можешь уходить, – сказал Лекс женщине. – И больше, пожалуйста, не шали.

Она исчезла в то же мгновение. Лекс был уверен, что сейчас она будет судорожно пытаться выдумать новые ловушки в своем мире, и думать, как он сумел обойти имеющиеся. Хотя, скорее всего, боится она по-прежнему больше не того, что мальчик нарушит обещание, а того, что он не сумеет победить ее хозяина.

Он знал также и то, что она никогда не попытается напасть снова. Не из тех. Она была как те пожиратели – способна нападать только на самых слабых. И этого было не скрыть ни красотой, ни яркой, агрессивной сексуальностью. Для Лекса – это затмевало все, и он чувствовал лишь брезгливость, глядя на эту женщину. И был рад, что она пропала быстро.

Заброшенное было место. Не само место, по образу которого создавался этот мир, а сам мир. Этот мигающий наверняка и не создавал здесь вообще ничего. Что представилось ему в первый раз, когда он еще не отличал это место от реальности, не знал даже, где находится, то в этом мире и осталось.

Тут не было ловушек. Попыток выстроить оборону. Или уют. Или навести порядок.

Нет. Этот парень играл только, исключительно в нападении. Как Александр, как Аттила, он мог только нападать, все время наступать, завоевывать. Подчинять. И это, похоже, у него весьма недурно получалось. Только вот собственный мир оставался при этом в запустении.

Лекс присел. У него было какое-то чувство, ощущение непонятной, неосознанной, но очень близкой опасности. С которой иногда пытаются справиться, зажмурив глаза и махая кулаками во все стороны, отгоняя страхи, которые ранят страшнее, чем чужие удары.

Он знал, откуда это чувство. Было лишь одно объяснение. Хозяин мира, в котором он находился, нашел его в реальном мире. И был готов к убийству.

Павел

Павел был готов. Странно то, что ему не то чтобы не претила мысль об убийстве, но он даже об этом и не задумывался. Не считал, что это будет сложным. Скорее всего, он просто воспользуется дополнительной подушкой, которые так заботливо держат в палатах.

А этот коматозник ведь даже не шевельнется. Никаких следов. Ну не будут же они подозревать, что больной, тихо умерший вечером, не приходя в сознание после длительной комы, умер не совсем сам? С чего бы? Умер и умер, одной койкой больше.

Он был готов. Конечно же, здесь не режимное предприятие, и никто и не собирался проверять каждую кабинку в туалетах перед закрытием дверей для посетителей.

Конечно же, сестра и не собиралась сидеть непрерывно на своем месте, в ожидании, что больной в коме, спокойно себе лежащий неподвижно не первый месяц, неожиданно очнется.

Он слышал, как она прошла мимо, видимо, налить чай, или поболтать с товаркой в другом крыле. Без разницы.

Как только шаги затихли, Павел выскользнул из туалета и перебрался в палату со своей жертвой. Тихо закрыл дверь и снял со стоящей в углу этажерки подушку – он и не сомневался, что она там лежит.

Подошел к кровати, и лишь на мгновение задержался, чтобы посмотреть на лицо своей непонятной цели. Как ни странно, сердце забилось чаще. Он и не знал, что убивать может быть также захватывающе, как и управлять. А можно ли убивая, управлять еще лучше? Хороший вопрос, со многими отсылками в историю, который необходимо будет изучить поглубже.

Но сейчас у него была пора практических занятий. Лидерство требует решительности. И отсутствия колебаний после принятия решения.

Лекс

Лексу было страшно. Хуже всего, что ему предстояло умереть даже не у себя, под цветными звездами, или глядя на Хозяйку, или сидя под дубом. Ему предстояло остановиться здесь – в заброшенном мире, у особняка, который и на особняк то не был похож, скорее на карикатуру.

Он сел прямо на траву газона, которая при касании оказалась больше похожа на мочалку. У этого человека не было памяти, не было фантазии, не было умения смотреть в глубину вещей. Но все же сейчас он побеждал.

Потому что он – был в реальности. А Лекс – всего лишь в иллюзорном мире, даже существование которого можно было оспаривать. Могло ему привидеться.

Но почему же тогда он чувствовал опасность? Как он мог чувствовать, на самом деле как, что опасность грозит ему в реальном мире? Как, если он был здесь? Или все же некая связь существовала?

Он не знал, но уцепился за эту единственную ниточку. Он не был готов тонуть. И был готов барахтаться, пользуясь, если понадобится, даже плывущими рядом соломинками.

Лекс прикрыл глаза и представил, что сейчас может происходить в реальном мире. Он, скорее всего, лежит в какой-нибудь кровати, в палате, где нет никого, кроме его врага. Белые простыни. Он накрыт одеялом. Может быть какие-нибудь трубки, лучше не представлять их детально, потому что все равно легко ошибиться. Лишь представить образ.

Враг. Он почти видел его. Что он сделает? Вытащит какую-нибудь трубку? Ненадежно, больной может и не умереть. Задушит голыми руками? Могут остаться следы. Вколет яд? Опять же, могут остаться следы. Нет, он вытащит подушку у меня из-под головы, и накроет меня ей. Придавит, и тихо дождется, пока я не перестану дышать. Я же не могу шевелиться, значит, сила не нужна, просто подушка сверху и немного, с минуту подержать. И все.

Картинка встала у него перед взором, как будто он был там, в этой палате, и смотрел сам на себя со стороны. Лекс улыбнулся.

И начал задыхаться. Похоже, он представил себе все слишком правильно. И слишком поздно.

Он ничего, совсем ничего не мог сделать. Он задыхался не здесь, а там. Но умереть ему придется и здесь тоже. Как говорил Михаил, чудес не бывает, нельзя оставаться здесь, если поддерживающее тебя тело умрет.

Или можно? Нет, даже если и можно, то он не готов. Это тупик. Он не успеет.

Лекс начал судорожно раздирать на груди одежду, его рот скривился в попытке хоть как-то заглотнуть воздух.

Потом он затих. У него оставалось еще несколько секунд, может десять, до конца. Надо было постараться потратить их правильно.

Палата. Убийца, душащий жертву. Место которого не там, а здесь. В его собственном мире, который он знает наизусть, в который хочет попасть. В мире, где ему могут дать сдачи. Он должен быть здесь прямо сейчас.

Павел

Быстрый и правильно проработанный план – залог успеха. Правильное расписание действий – это и есть удача, созданная своими руками. Ее не надо даже ждать, надо лишь подойти и забрать.

Когда он накрыл подушкой лицо жертвы, он даже почувствовал разочарование. Наверное, в следующий раз надо будет выбрать другой способ. Так, чтобы видеть лицо того, у кого забираешь жизнь. Это должно быть намного приятней.

Следующие жертвы будут, он уверен. Что-то подсказывало ему, что все еще только начинается.

Павел улыбался, прижимая подушку все сильнее. Если он не ошибся по времени, то он успеет уйти отсюда даже раньше, чем медсестра соизволит посетить свое рабочее место. Все просто отлично. Просто отлично.

Он даже не заметил, как у него в руке появилась марка. Лизнул, лишь потом, но и то вскользь, подумав, что может быть опасно торопиться, что можно было бы и потерпеть. И подумав это, зубами оторвал от марки четвертинку, задумчиво прожевал и проглотил.

Почувствовал, что на этот раз его забирает как-то слишком быстро, почти моментально. Надо было срочно закругляться, пока он не отключился. Минуты вполне достаточно, и проверять уже нет времени. Но парень точно труп.

Положить подушку на место. Из палаты сразу направо. Лифт. Нет, лифт не подходит. Лестница. Дверь, это больница, здесь дверь на пожарную лестницу открыта. Отлично. Вниз.

Он сдался этажом ниже, решив, что достаточно отдалился от места преступления. Можно было присесть, чуть-чуть передохнуть. Может быть, отпустит побыстрее, чем обычно.

Лекс

Он все еще пытался откашляться, выставив вперед руку, хотя перед ним никого не было.

Нет. Уже нет. Похоже, что хозяин запущенного мирка все-таки не выдержал и сподобился до посещения своих владений.

Лекс видел, как быстро на лице его врага происходит осознание того, что только что произошло. И просто поразился, насколько быстро он овладел собой.

Павел посмотрел на того, кто сумел выдернуть его из реальности, и понял, что сила этого коматозника в этом мире настолько велика, что равняться с ней он не может. Совсем не может. Он не имел и представления, что отсюда можно напрямую управлять реальностью. А этот сопляк не только представил, но и продемонстрировал ему, что это действительно возможно.

Надо только договориться. Предложить ему то, чего он хочет. В конце концов, любой лидер должен понимать, что, хотя бы временами, и над ним может быть хозяин. Таков закон. Пусть и не навсегда, но можно подчиниться. Служить этому мальчику. Научиться у него всему. А потом… Столько подушек, которые он может не переварить, как последнюю.

Павел улыбнулся как можно более благожелательно и открыл рот, чтобы поприветствовать своего нового руководителя. Властелина, хозяина. Пусть он сам выберет себе звание.

Лекс сжал зубы. Не от ненависти к врагу. Он просто видел то, чего не видел Павел. Как у него за спиной, в кои-то веки молча, Гунн заносит секиры. Обе одновременно.

Фамильяр-ярость решил все за него. Он даже не мог в полной мере приписать себе эту жертву, потому что Гунн опустил секиры раньше, чем Лекс успел подумать, действительно ли он готов убить своего врага.

***

Павел просидел на лестнице до утра, прислонившись к стене, вытянув вперед руки, и бессильно, до самой груди, склонив в голову. Его труп обнаружила медсестра, решившая втихаря сделать пару затяжек на лестнице, а не идти до курилки. Врач, лишь приподняв веко и взглянув в зрачок мертвеца, объявил:

– Умер прямо под кайфом. Но не от наркотиков. Похоже, кровоизлияние в мозг. А как он вообще здесь оказался?

Лидерство – вещь не такая уж и простая. Оно требует решительности. Жестокости. Даже крови. И, временами – все равно заканчивается поражением.

Глава 4

Лекс

Теперь Лекс все больше времени проводил в рубке. Они уничтожили всю банду, одного за другим, оставив лишь ту, что предала своего лидера. Большую часть посетил Михаил, в одиночку. Но главарь был самым сильным из всех.

И карта выросла еще. Сильно выросла. Но недостаточно сильно, чтобы показать ему, что за белый шар разрастается на окраине. Сейчас карта охватила почти половину шара, но все равно не весь.

А еще, Лекс видел, что одна из игл, выступающих из шара, слегка изогнулась, словно протуберанец, и вплотную приблизилась к миру Каллиграфа.

Он знал, что это значит. Но знал также, что ничем не может помочь. Лишь надеялся, что мастер справится. Что если даже ему не поможет он, то хоты бы облегчат оборону охранные иероглифы, развешанные вдоль аллеи.

Каллиграф

Каллиграф стоял на песке у своего дома и рисовал. Двигался, кружась в сложном замысловатом танце, выводя иероглиф за иероглифом, перемещаясь с места на место и продолжая письмо.

Это походило уже не на отдельные символы, а на целый трактат. На книгу, на повесть о жизни. И смерти. Мастер жил уже достаточно, чтобы отучиться питать напрасные иллюзии.

Что-то шло, что-то такое, что скоро должно было накрыть его мир. Все миры. И он знал, что не будет тем, кто сумеет это остановить.

Но он и не надеялся прожить вечность. В своей жизни он получил значительно больше, чем мог когда-то даже мечтать. Он получил невиданную силу. Получил дар. Получил возможность делать то, что любил больше всего, и более того – поставить каллиграфию в центр целого мира. Сделать ее основой этого мира, его сутью. Не так уж и плохо.

Поэтому, когда на горизонте, за краем песка, появилось сияние, он даже не останавливался.

Конечно, он прожил полную и интересную жизнь, но если он мог создать еще один иероглиф, может быть, даже не существующий ранее, или придать новый, абсолютно идеальный вид существующему, то останавливаться было нельзя.

Этот мир, и его мастер, таили много сюрпризов, и прятали много такого, что будет полной неожиданностью для врага.

Сияние нарастало, и скоро затмило весь горизонт. Сожрало небо. Каллиграф уже не мог чертить на песке, потому что сияние слепило ему глаза, отвлекало. Не позволяло творить.

Тогда, лишь поняв, что больше не сможет написать ни одного иероглифа, мастер перевернул кисть и поставил печать.

Кисть переломилась, поняв, как и мастер, что больше ей не удастся создать ничего стоящего.

Череда иероглифов созданная за это время, вскипела огнем. Но не превратилась ни в воинов, ни в боевых животных, ни в ураган, ни в порчу, насланную на врага.

Иероглифы просто горели, для того, чтобы мастер мог насладиться своим последним творением.

Сияние сжирало песок, гоня впереди себя неимоверный жар, от которого песчинки моментально спекались в мутное стекло, но и оно плавилось, текло, пока не дожидалось участи всего этого мира – поглощения сиянием.

Круг, остающийся для Каллиграфа в этом мире, стремительно сужался. Лишь аллею из плакучих ив сияние неспособно оказалось поглотить, уничтожить, переварить.

Скоро в мире величайшего каллиграфа осталось лишь огненное красное кольцо из иероглифов, да прямая аллея из ив с раскачивающимися под ними флажками, уходящая до самого горизонта.

И когда сияние прорвалось внутрь кольца, пока еще неспособное уничтожить сами иероглифы, мастер понял, что время пришло.

Он упал на колени, и начертил пальцем на песке последний иероглиф. «Жертва».

А потом умер, раньше, чем Субаху смог приблизиться, насладиться своей победой, получить его силу. Что-то неосязаемое, как легкий дымок подгоняемый ветром, уплыло между мирами. Кольцо иероглифов держалось до последнего, обеспечивая, чтобы последний подарок Каллиграфа нельзя было догнать, обнаружить, уничтожить. Потом погасло и оно.

Аллея из ив тихо растворилась, последней. В конце, ивы росли прямо из сияния, но исчезли лишь тогда, когда того, для кого они были созданы, поглотил свет.

Лекс

Здесь ему не мог помочь никто. Ни другие игроки, ни целая армия его снов, готовая встать за ним по первому зову.

Он не хотел даже звать Михаила, который находился чуть дальше от надвигающего свечения. Тем более после того, как ему пришла последняя весточка Каллиграфа, новая порция силы, подаренная ему учителем. Мастер сумел обмануть если и не смерть, то своего убийцу точно, оставив его без законной добычи.

Лекс знал, что сейчас он сильнейший в своем секторе, среди всех миров, которые мог ощутить. Вряд ли сильнейший во всей вселенной, конечно. Наверняка был кто-то, чья сила позволяла скрываться от посторонних взглядов.

Только это мало что меняло. Свечение съедало мир за миром, то и дело вытягивая вперед языки протуберанцев, прокалывая новые пространства длинными белыми иглами. И Лекс даже не представлял, как с этим можно было бороться.

В конце концов, ему надоело следить за приближением неизбежного, и он оставил рубку, предпочтя еще раз посмотреть на небо с Хозяйкой и Кирпичухой. Зачем он создавал эти миры, если ему нельзя на них полюбоваться?

***

Чужой пришел тогда, когда он, запрокинув голову, смотрел на Хозяйку. Ему нравилась эта планета. Была бы возможность, он посетил бы ее следующей, представил бы, как выглядят не ней обкатанные ветрами валуны – огромные гальки, лежащие на берегах несуществующих морей. Увидел бы стальные каменные плиты, пластами, как сланец покрывающие планету. Каньоны, где все эти пласты обнажались, показывая, что раньше камень цвета стали был не таким уж и стальным, а вовсе даже синим, а еще ниже, у самого дна самых глубоких каньонов, иногда даже бирюзовым…

Свет сначала попытался отобрать у него небо, но небо здесь было слишком детальным. Слишком много сил было вложено в его создание, чтобы взять его с ходу. Поэтому сияние начало сжирать воду, и камень под ней.

Лекс не стал ждать, когда сияние окружит его полностью, окончательно сожмет кольцо, накроет его и ослепит. Он повернулся, спустился по лестнице и ушел.

Чтобы подняться на высокую гору, кратер от когда-то упавшего метеорита, вздыбившего красную землю. Кирпичуха еще держалась, и с вершины горы Лекс мог, снова запрокинув голову, смотреть почти что на самого себя. В то место, где он только что был. Смотреть, как белое пламя торопливо сжимается вокруг единственного острова Темных вод, стараясь уничтожить, растопить, поглотить все. Абсолютно все.

Лекс опустил голову и увидел, как сияние добралось и до Кирпичухи. Красные пески яростно боролись с белым светом, но постепенно, песчинка за песчинкой, проигрывали.

Горы исчезали, исчезали целые плато. Еще одна его планета, в которую он вложил столь много, просто уничтожалась, злобно, без малейшего смысла, безжалостно и хладнокровно.

Лекс прыгнул. Он не собирался держать оборону здесь. Был лишь один мир, где он мог противостоять сиянию.

Субаху

Он впервые почувствовал, что такое ярость. И, как только осознал, что не сдержался, то не успокоился, а лишь взъярился еще больше.

Капли воды бились о камень, и хотя он знал, что этот звук ему лишь чудиться от волнения, он раздражал его еще больше.

Благодаря этому, все время ускользающему от него заблудшему, он потерял заслуженную им порцию силы в мире пустыни. Он чувствовал, знал, что именно этот игрок оставил там свой след. Аллею из деревьев, уничтожая которые, он потратил больше времени, чем на поглощение некоторых миров. И при этом не получил ничего.

Его обманули там. И его продолжают обманывать здесь. Он уничтожил один мир, с черной водой, нечистый мир, полную противоположность его сиянию. Слишком навязчиво проповедующий, что может быть какая-то красота и помимо чистого, незамутненного света нирваны. Он уничтожил мир с чудовищным красным песком, настолько инертный, неподатливый и упрямый, что ему пришлось крошить, плавить, удалять из реальности целую планету, чуть ли не песчинка за песчинкой.

Это не должно было сойти с рук заблудшему. Как бы силен он ни был. Пусть у него есть даже еще сотня миров, по которым он будет бегать от Субаху, но он настигнет его, и заблудший будет наказан. За то, что отнял у него столько времени. За то, что не сдался.

За то, что нарушил его равновесие. Заставил почувствовать какие-то эмоции, кроме радости и умиротворения. А сам, при этом, сохранил свой баланс.

И за то, что великолепием своих миров заставил Субаху усомниться в единственности и идеальности его нирваны. За то, что он вновь и вновь слышит падающие капли. Он поплатится за все.

Лекс

Лекс не стал прятаться за крепостными стенами. Это казалось глупым, да и ему хотелось быть здесь. У моста, под дубом.

Где-то там, в маленьком лесном озере были готовы к битве три десятка богатырей. Где-то там, в своих кроватях, были готовы увидеть воинственные сны тысячи людей. Звезды, пока еще невидимые в небе этого мира, готовы были взрываться, чтобы защитить его от врага.

Но он знал, просто знал, что эта битва – лишь его. Никакая армия не поможет ему справиться с прожорливым сиянием. Никакие богатыри не заставят отступить того, кто прячется в свете. И когда пришло сияние, он встретил его в одиночку.

Не зная, что противопоставить своему врагу, он мог обороняться лишь спокойствием. Лекс прикрыл глаза, и позволил сиянию затопить всю его долину, все горы, все холмы. Не оставить здесь ничего. Ему было даже интересно, увидит ли он что-нибудь потом.

Поначалу сияние становилось все ярче, нестерпимей, и Лекс подумал, что скоро придет и его черед. Но неожиданно, неожиданно для него самого, прямо в сиянии вновь появился дуб, под которым он стоял. Потом холм, тот, около которого текла река. Потом и река появилась, упрямо прокладывая свой путь сквозь свет, как раньше пробивала его через камни.

Каждый кусочек мира долины, в котором когда-то поселился огонек, отказался сдаваться, даже тогда, когда внешне сдался даже Лекс. Гордые духи далеких гор, пиков, расщелин, восставали и отбирали у сияния свои вотчины обратно.

Борьба шла везде, за каждое дерево, за каждый куст. Даже кроличья нора, где, как все знали, никогда не бывало ни одного кролика, отказывалась исчезать.

Лекс шагнул вперед. Эта войну, как он знал, невозможно выиграть. Но он не мог ее и проиграть.

Он увидел своего врага сразу, как только пошел вперед. Худой юноша, похожий на монаха, сидел в позе лотоса, в окружении сияющего света. Лекс ожидал, что увидит на лице противника улыбку, такую легкую, всепрощающую, благостную.

Он увидел гримасу ярости. Этого монаха явно вывели из себя, очень сильно, разозлили до предела. Лекс смутно подозревал, кто стал тому причиной. Он пошел вперед.

Убить его здесь, в облаке сияния, в мире, который агонизировал и успевал лишь бороться за свое существование, за право быть домом для светлячков, он не мог. Не знал как. Даже Гунн и Невозмутимые стояли неподвижно, неспособные перешагнуть потоки энергии, которые окружали их все плотнее, скручивались жгутами, готовились задушить их, поглотить.

Даже единорог, мягко ступающий вслед за Лексом по сопротивляющейся свету траве, не пытался броситься вперед. Это было дело Лекса, и только его.

Он сделал еще несколько шагов, приблизившись к врагу так близко, как только мог. Посмотрел на того, кто уничтожил величайшего каллиграфа, и сказал лишь:

– Уходи.

Слово не звучало как просьба. Оно звучало, выглядело, слышалось и ощущалось как приказ. Приказ, в котором слышны были капли воды, разбивающие камень.

На лице его врага к гримасе ярости примешалась неуверенность. Не потому, что жертва вела себя неправильно – многие жертвы сходили с ума перед тем, как влиться в свет. Потому, что он перестал чувствовать опору, силу. Перестал верить, что может что-то совершить в созданном им мире. Каким бы огромным он ни был, как бы далеко ни простирались границы его персональной нирваны, его власть исчезла.

Он даже хотел исполнить приказ мальчика, и сбежать, забиться в свое сияние, пока еще не поздно, зализать раны, обрести новый покой и подумать над другими путями. Он готов был к долгим молитвам и бесконечному трансу. Готов был даже отдать весь этот свет, все сияние, что он собрал у заблудших. Он лишь не хотел снова слышать удары капель.

Но капли стали громом. Не слышать их было уже невозможно. И скоро не осталось ничего, ни единого звука, кроме этих капель. Ни единого лучика света не проникало в навсегда замурованную пещеру, в которой, уже неспособный пошевелиться, очнулся Субаху.

Он не хотел обратно, и даже не пытался снова уйти в транс. Он и не думал пробовать разрушить стену, что когда-то создал. Он лишь хотел заглушить капли, мерно ударяющиеся о камень. Но даже до этого камня доползти он не смог.

***

А долина упруго отбросила остатки сияния, горделиво отряхнулась, показывая своему создателю, что ее рано, слишком рано списывать со счетов, и вернулась к рутине. Река несла воду, горы с достоинством стояли, а деревья слегка шелестели листьями, стараясь заглушить ревматические поскрипывания ствола. Все были при деле.

Глава 5

«Во вселенной света я был тьмой. Может быть, во вселенной тьмы я стану светом?»

Фраза героя из сериала «Lexx»

Михаил и Лекс сидели на берегу зеленоватого моря. Волны бились о скользкие, облепленные ракушками валуны, хотя сверху эти валуны оставались сухими. Сухими и теплыми, подогретыми ласковым солнцем, сейчас уже клонящимся к горизонту.

Вдалеке, в километре от берега, за волнами и бурунами виднелся остров, на котором даже что-то росло, хотя отсюда было не различить, что именно. Деревья. Может быть, пальмы. Да хоть березы, если так решит новый владелец этого, только что созданного мира.

Долина у моря была неширокой, плавно переходя в предгорье, а потом и в горы, самые дальние из которых блистали снежными шапками.

Этот мир, простенький и без изысков, они создали вместе, шаг за шагом. Лексу претила мысль о том, что Михаил останется в кирпичных катакомбах, пусть и избавленных от соленой воды. А Михаил и не спорил, лишь пытался влезть в каждую деталь, залезть под каждый камень, проверить каждую ракушку, прилипшую к валунам.

Они потратили кучу времени на создание этого мира. В нем много еще оставалось сделать, но теперь Михаилу придется справляться в одиночку.

– Ты точно решил? Знаешь же, что теряешь?

Лекс кивнул. Выдернув из реальности одного врага, и отправив другого, наоборот, обратно, теперь он знал, как вернуться. И, возможно, даже не забыть, в отличие от многих, что происходило с ним все это время.

– Ну не знаю. Если бы мне давали выбор, я бы бросил там свое тело и остался бы здесь навсегда. Тем более теперь, с этой долиной и этим холодным морем.

– Ты всегда можешь его подогреть. – Улыбнулся Лекс. – Мне пора. Постарайся, если сможешь, присматривать за моими мирами, пока я не вернусь.

– А ты вернешься?

– Когда-нибудь – обязательно.

Михаил кивнул, вставая вместе с мальчиком. Они обнялись. Лекс растворился, исчез прямо из объятий друга.

***

Алексей почувствовал, что его руку кто-то держит, и открыл глаза.

– Добрый день, мама, – тихо сказал он.

Мать всполошилась. Она даже не обняла сына, настолько неожиданным для нее оказался его голос. Вместо этого она кинулась звать врачей. Хотя сейчас лечить его не осталось ни малейшей необходимости.

Лекс повернул голову в сторону окна и чуть прищурился от лучей солнца. Солнца самого красивого мира из тех, где он бывал.

Эпилог

Дима редко выбирался на улицу в течение дня. Работы было много, а кафе для обеденного перекуса можно было найти в самом здании бизнес-центра. И кормили там неплохо, и не заоблачно дорого. И что главнее всего для обеда – поесть можно было минут за пятнадцать.

Но сегодня он не выдержал. Солнечный день на улице предполагал жару, но термометр в интернете показывал приемлемые двадцать три. А еще он знал одну дорожку сначала вдоль старых домов, потом вдоль деревьев, по бульвару. Если идти по ней правильно, то на солнце находиться не будешь, и можно отлично прогуляться. Потеть на улице не хотелось бы, потом еще работать до вечера. Если аккуратно, то можно вернуться посвежевшим и отдохнувшим.

И без обеда один день можно пережить. Можно купить сосиску на углу, до вечера как-то протянешь. Очень тянуло на воздух.

Так что теперь он, не торопясь, прогуливался по бульвару, в тени деревьев, и допивал колу. Погода определенно удалась, и друзья, пригласившие его на выходные за город, в кои-то веки, похоже, получат согласие. Просто возмутительно, если он пропустит и это лето в гонке за карьерой. Говорят, это полезно – иногда отдыхать. Для той же карьеры полезно. Послушаемся умных людей.

Отличный бульвар, холодная, пока еще холодная кола, солнце, мелькающее между листьями. Шахматные старички на лавочках, мамаши с детьми, красивые девушки, спешащие по своим делам.

Будь он посмелее, давно бы здесь с кем-то познакомился. Столько студенток, столько возможностей. Полное отсутствие решимости. А так все просто – подойти к любой понравившейся, брякнуть что-нибудь глупое, а там – как пойдет. Браки, они заключаются на небесах, так что дальше вполне можно положиться на их волю. Но и небесам надо помогать, хоть иногда.

Девушка, которая шла ему навстречу, была как раз из тех, что заставляют жалеть. Жалеть о том, что не подошел и не заговорил, еще несколько часов, как минимум. Лишь потом образ незнакомки неторопливо выветривается из головы.

Может и к лучшему? К такой красавице подходят через каждые два метра, как ей вообще живется? Может, дать ей спокойно пройти? Может не стоит рисковать, ведь два-три слова, сказанные друг другу, и забывать ее придется уже недели, а в остальном – результат точно тот же.

Но девушка взглянула на него. Странно так взглянула, прямо в глаза и с непонятной попыткой что-то увидеть, рассмотреть. Вспомнить.

Странные глаза, смутно знакомые. Смутно знакомая девушка, что-то в ней, что он уже видел. Осанка, правая рука движется с чуть меньшей амплитудой, чем левая, как будто придерживает несуществующее. Но ей это даже идет, такая легкая асинхронность движений, готовая в любой момент превратиться в прыжок в любую сторону. Прыжок, это тоже что-то знакомое. Словно из детства, из другой жизни, из снов. Подойдя ближе, девушка отвела взгляд. Еще мгновение, и она пройдет мимо.

В первый и единственный раз Дима сорвался. Сердце билось так, словно он только что пробежал стометровку. Он остановился и брякнул глупейшую фразу из тех, что можно было произнести:

– Девушка, а мы не могли с вами где-то встречаться?

Как ни странно, она не фыркнула, уходя дальше. Остановилась, и, даже не улыбнувшись, ответила:

– Вам тоже так показалось? Глупо, где мы могли? Я только приехала поступать, неделю в городе.

– Меня Дима зовут. – Он хотел не познакомиться, но выдать хоть какую-то информацию, которая помогла бы им вспомнить.

– Лю… Лена, то есть.

– Лютик? Это ник? Я угадал?

– Меня действительно кое-где так зовут. Может, мы играли в одну игру?

– Может, – Дима согласился легко, хотя и знал, что в жизни не играл в игры. – Хотите, выпьем по чашке кофе? Глядишь и вспомним, где мы могли пересечься.

Лена медленно кивнула. У нее слегка разболелась грудь, чуть ниже сердца, и посидеть сейчас где-нибудь было совсем неплохим вариантом. Да и странно знакомый мужчина выглядел симпатичным. Может, поэтому и казавшимся знакомым? Браки – они заключаются на небесах.

Оглавление

Часть 1. Двери

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть 2. Армии снов

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

Часть 3. Противостояние

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Эпилог X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?