«Большие деревья»

Гаркушев Евгений Николевич Большие деревья

В доме вкусно пахло жареной картошкой. Мирчо отряхнул снег, снял полушубок, не выходя из сеней, заглянул в кухню и едва не выскочил из валенок: Домна постаралась на славу. Посреди стола в расписной деревянной плошке золотились соленые опята. Рядом с ними в глубокой глиняной миске лежала гора истекающей рассолом квашеной капусты с мелкими кубиками оранжевой морковки, сверху – моченое яблоко. Толстый ломоть белоснежного сала с двумя красными прожилками жена еще не нарезала – он приютился на углу, рядом со стеклянным штофом, наполненным, конечно, не водой… Штоф был тоже правильным, не запотевшим, а заиндевевшим, с мороза.

– Как же ты узнала, что я иду? – спросил Мирчо. Супруга просто так водку вносить бы не стала: толк в хорошем обеде знает, греть штоф не в ее правилах.

– Сердце подсказало, – поворачиваясь к мужу разрумянившимся круглым лицом, улыбнулась Домна. – Как же не знать, любимый?

Мирчо стало совсем тепло и хорошо, словно он уже прошел к печке.

– Ты луку-то почисть, – предложила Домна. – Не успела я, милый.

– Ладно. А ты сразу за стол зовешь? Даже посмотреть не хочешь, с чем я?

– Да вижу уж, что с удачей, – голос Домны журчал, как ручеек.

Вот такая у него жена: не проведешь, не обманешь. И все же похвалиться Мирчо страсть как хотелось. Небрежно вытащив из кармана пять полновесных серебряных рублей, он по очереди уронил их на крепкий дубовый табурет. Оно, понятно, на стол надо, да деньги рядом с едой не кладут, а Домна в хозяйстве строга.

– Богач!

– Дерево вздорожало, – солидно ответил Мирчо. – Где лук-то?

И, ополоснув руки под медным, старой работы рукомойником, взял сточенный наполовину нож и большую фиолетовую луковицу. Эх, с капустой да салом… А с грибами… После рюмки водочки! Мирчо едва зубами не щелкнул. Картошка скворчала на огромной сковороде, покрываясь румяной корочкой.

Лук оказался едким, ароматным. Картошка – хрустящей, грибы – пряными, в меру солеными. Умеет Домна готовить. Но только праздничный обед каждый день на стол не ставят. Неспроста женины старания.

И правда – увидев, что супруг наелся, Домна подступила к нему с просьбой:

– Мирчо, а, Мирчо! Дядька Богдан-то помирает.

– Угу, – кивнул Мирчо и помрачнел. Думать о смерти за таким вкусным столом не хотелось.

– Кроме нас, у него ведь никого нет.

– Угу, – снова кивнул Мирчо. – Богдан – хороший дядька. Жалко старика.

– Что ж жалко-то? Время пришло. Помочь ему надо.

– Умереть, что ли? – едва не подавился куском сала Мирчо.

– Тьфу на тебя.

– Здоровья не купишь.

С каждой минутой Мирчо мрачнел все больше. Понял, куда клонит жена.

– Дерево-то надо ему купить, – изрекла наконец Домна. – Неужто не сдюжим? А ты в деревьях толк понимаешь…

– Еще бы, – хмыкнул Мирчо, – да только глупости все это, ерунда. Не жизнь, а так, издевательство.

– А Людмила Рыжая уже третий год к матери ходит. Советуется, горести свои ведает. И мать ей помогает.

– Как дерево помочь может?

– Советом. Поддержкой. Да и матери-то веселее.

– Ну, этого никто не знает, веселее ей или, напротив, хуже, – Мирчо отвел глаза от прямого взгляда жены. – Дерево – оно и есть дерево.

– Дерево дереву рознь.

В этом Мирчо не сомневался. Только не наговор делает дерево особенным. Это или есть, или нет. А если есть – то что? Без духовидца или хитрых инструментов не разберешься. Вроде бы зачарованные деревья и помнят что-то из жизни людей. Иногда даже много что. Но значит ли это, что в дерево на самом деле переселилась душа покойного? Может, бесы мутят? Дриады шутят? Или сами деревья пробуждаются? Деревья много слышат, много видят, только сказать не могут. Но тоже рано или поздно стареют, засыпают и сохнут. Кому, как не Мирчо Дровосеку, это знать?

А продлить непокой дядьки Богдана дорого встанет… Заклинателю – не меньше десяти рублей. И то – смотря какой попадется да сколько запросит. Разные случаи бывают. Дерево… Если хорошее, в королевском лесу, без изъяна, тут все двадцать монет. Это ведь не на древесину его порубить. А толку – чуть. Всякие деревья Мирчо видал…

– Колокольчик говорящий три рубля всего стоит, – радовалась Домна, будто три рубля – никчемные деньги. – Деревце рублей за пять купим, молодое. И заклинатели дорого сейчас не берут. Поднаторели, по три души за день в дерево переселяют, вот цены и упали. Неужто не найдем десять рубликов для дядьки Богдана?

– Поработать придется, – Мирчо вздохнул. Отказать жене он не мог, тем более в таком желании. – А вот где деревья теперь рубить – вопрос.

– А чем Волчий лес плох? – спросила Домна.

– Был Волчий лес, да весь вышел.

– Как так?

– Половину срубили, а оставшееся король своей собственностью объявил. Последняя законная порубка сегодня была. Вот дерево и ушло за пять рублей. В два раза цены взлетели. И то ли еще будет.

– Куда ж теперь ходить? За Лысую гору?

– Далеко, и лес там молодой, чахлый. Дороги нет. Ну да ладно, разберусь, женушка.

– Как так – разберешься? – охнула Домна.

– Да так. Если нигде рубить нельзя – что далеко ходить? Королевский лес рядом.

– В нем ведь половина деревьев – живые!

– Говорящие, – Мирчо усмехнулся. – Ну так их и обойти можно. А так – там деревья большие…

– А если какое говорящее дерево не распознаешь? Грех.

– Дровосек без греха не бывает.

– Но…

– Домна, я тебя учу, как опята солить?

Жена обиженно надула губы, но возражать не стала: надо скопить монет двадцать для дядьки Богдана, а на улице их не найдешь. Муж – добытчик, он разберется. Женское дело – домашнее.

А Мирчо, сам удивившись своей решительности – еще по дороге домой он не был уверен, что отважится на браконьерство, и прикидывал, как сподручнее ходить за Лысую гору, – налил себе полную стопку водки, выпил и крякнул.

– Не боись, жена, не пропадем. Сам дядька Богдан как, хочет в дерево?

– Хочет, – не сразу ответила жена.

– Ну, так тому и быть. Чего для хорошего человека не сделаешь.

Лег Мирчо рано, только солнце село. Встал еще раньше, среди ночи. Теперь не пойдешь в лес по утренней зорьке: темные дела днем не делают. А Королевский лес охраняют, хотя проскользнуть незамеченным в него можно. И уйти с деревом – тоже. Особенно если имеются нужные инструменты.

На краю деревни Мирчо встретил браконьера Силу Корявого. Низкорослый мужик имени вполне соответствовал: был силен, но не слишком красив и строен. Да и браконьерством занимался не всегда. Вместе с Мирчо они рубили лес на артельных отводах, когда работали на хозяина, богача Стефана Грача. Тогда у парней и топоров своих не было – нищета. Но поднялись, дома построили, женились, перестали гнуть шею на чужих людей.

– А, в Королевский лес, – усмехнулся Сила. Зубов у него во рту не хватало – не иначе выбили. Мирчо слышал, что браконьера как-то поймали на вырубке и сильно избили. Непонятно, правда, почему в острог не отправили. Откупился, наверное. Словом, дело темное.

– Да нет, я так, погулять вышел, – хмыкнул Мирчо.

– Так пойдем вместе гулять. Топор-то есть, от лихих людей отбиться?

– Куда нам без топора…

– А катки где?

– Спрятаны. Что их, домой каждый раз таскать?

Срубить дерево мало, его из леса вывезти нужно, причем быстро. Так что дровосек без самоходных катков – все одно что без топора.

– Ты ж вроде в другой стороне рубил, – заметил Сила.

– Так продавал-то в городе, а он рядом, – буркнул Мирчо. – Что ты цепляешься, Сила? Тебе все о моих делах рассказать, или о чем промолчать можно?

– Молчи, молчи… Боязно на дело идти в первый раз?

– Ты откуда знаешь, что в первый?

– Видно, – дернув углом рта, заявил Сила. – Потому и предлагаю: пойдем, лес тебе покажу, ты ведь давно в нем не был. А вдвоем всегда сподручнее – и отбиваться, если что не так, и злых людей примечать.

– Это ты о егерях?

– О них тоже. Да и вообще – обозлился народ с идолами своими.

– Так ведь рубят, наверное, и говорящие деревья? – затаив дыхание спросил Мирчо.

– А то, – сплюнул в сторону Сила. – Лучшие деревья, отличная древесина. Как не рубить?

– Людям-то убыток большой и расстройство.

– В острог одинаково сажают – и за простое дерево, и за говорящее, – буркнул Сила. – Большие деревья – государева собственность.

Королевский лес надвинулся темной громадой. На опушке никто деревьев не рубил – слишком опасно, издалека видно. А внутри – поди поймай браконьера, особенно если он толк в деле знает. Когда ствол из чащи на дорогу вытащил, бояться уже нечего. Откуда ты его везешь, егеря не касается, – разве только он дерево пометил. Так на то и глаза, и руки, чтобы пометки стесать вовремя.

За десять шагов перед развилкой Мирчо нырнул в кусты, вытащил из тайника мешок с заговоренными катками. Взгромоздишь на них бревно и тащишь как по маслу. Ну, не совсем как по маслу – как по снегу с хорошим настом, даже если под ногами щебень или пахота. Топор, катки да веревка – что еще дровосеку нужно?

– Пойдем в чащобу здесь, – предложил Сила, кивая на приметное ему одному дерево. – Наискосок, тут тропка малая есть – егеря вроде о ней еще не прознали. Я тут люблю ходить.

Любит так любит. Сила в лесу не в первый раз. Даже о фонаре позаботился: достал из-за пазухи потайную «летучую мышь», не боится, что огонек издали увидят.

В лесу и пахло не так, как на дороге: хвоей от редких среди древесных великанов – дубов да кленов – елок, старыми грибами, морозным, колючим снегом. Валенки глубоко увязали в снегу – насчет тропки Сила погорячился. Никакая здесь была не тропка, так, одна видимость.

Фонарь отбрасывал на деревья причудливые тени. Толстые, в два обхвата стволы, мощные ветви, у некоторых на коре кресты. Зеленый крест – дерево занято, готовится стать говорящим. Синий – не занято, но уже обследовано, выставлено на продажу. Красный – значит, с деревом можно общаться. На некоторых даже колокольцы медные висят, которые и без духовидца говорить могут.

– Зима, – прошептал Сила, когда они вышли на небольшую полянку, всю в деревьях с колокольцами. – Сейчас они спят больше. А так и по ночам гул стоит такой, что хоть уши зажимай.

– С тобой разговаривают? – поежился Мирчо.

– Кто их поймет? Может, со мной, а то и друг с другом. Только я с ними не говорю. Незачем.

По спине дровосека пошли мурашки. Нет, деревья должны молчать. Дровам и доскам разговоры ни к чему.

Сила между тем сошел с тропки, хмыкнул, легонько стукнул обухом топора по стволу большого клена. Тот тихо зашумел, с ветвей упало несколько горстей снега.

– Этот, что ли, рубить собрался? – испугался Мирчо. Поляна на виду, на дереве – огромный красный крест, да еще и написано что-то.

– Нет. Пока не буду, – ответил Сила. – Видишь, чье дерево?

– Чье? – Мирчо вгляделся в каракули, прочел: «Стефан Грач».

– Помнишь, как он нам копейки платил? Топоры тупые давал? Кровопивец… Слышишь меня, Стефан?

На этот раз дерево и веточкой не дрогнуло.

– Не хочет он тебе отвечать, – прошептал Мирчо.

– Да нет, мы с ним беседы часто ведем, – усмехнулся Сила. – Я ведь в лесу гораздо чаще бываю, чем его родственники. Он ко мне привык. И знает – если что, срубить его недолго.

– Разве можно?

– Отчего нет? Это дерево, Мирчо. И хорошее дерево. Но Грача я пока рубить не стану. С ним весело – всё же знакомы были… Сейчас, еще немного отойдем – и приступим. Пока солнце не встало, надо деревце обработать.

– Да тут без крестов и нет вообще…

– А что ж ты думал? Самые хорошие деревья – заговоренные. Только осинку какую жалкую незаговоренную или елочку можно срубить.

Снег хрустел под ногами, в редкие просветы между деревьями иногда заглядывали тусклые звезды. Откуда-то – наверное, из города – послышался запах дыма.

– Ну, вот я и пришел, – заявил Сила, подходя к большому дубу. – Вчера еще его приметил. И катки тут спрятал. Я всегда дерево заранее выбираю.

Мирчо оглядел дерево. Таких в Волчьем лесу, конечно, нет. Мощное, крепкое, толстое, ровное. Да еще и дуб – крепкая, благородная древесина. Рублей на пятнадцать потянет, если не на двадцать пять. Вот только красный крест на коре… Приглядевшись еще внимательнее, Мирчо заметил в стволе какой-то гвоздик. Да ведь это крепление говорящего колокольца! Не иначе, Сила его срубил еще вечером, чтобы дерево никого предупредить не могло. Ох, страшно…

А Сила хмыкнул, выхватил из-под шубы топор, ощерил неровные зубы.

– Иди, приятель, ищи себе дерево. Мне веревку разложить надо. У тебя-то веревка есть?

– Есть.

– Это хорошо. А то на твой стук людишки набегут – и мне не поздоровится.

– Я ж не совсем без понятия…

Молчаливая веревка досталась Мирчо еще год назад, по случаю. Соседка добро покойного мужа продавала – отчего не взять? В хозяйстве всегда пригодится. А в лесу – тем более.

Дровосек побрел между стволов. Кресты, кресты, кресты… А вот и клен с колокольцем – медным, объемным, но тонкостенным. По нижнему краю выбиты руны, внутри – короткий язычок. Кажется, что деревянный, но кто знает?

– Эй, парень!

Мирчо вздрогнул и едва не сел на снег. Колоколец едва заметно вибрировал. Голос раздавался от дерева.

– Чего тебе? – хрипло спросил дровосек.

– Поговорить хочу. Тебя как зовут?

– Мирчо.

Сказал – и понял, что совсем зря отозвался. А уж свое имя называть – вообще глупость.

– А, так ты – Мирчо Мраков, дровосек?

Казалось, колоколец, приросший к дереву, гудит на весь лес.

– Тише! – попросил Мирчо.

– Неужели ты, Мирчо, стал браконьером? – продолжал вещать клен.

Дровосек выхватил из кармана веревку, поспешно начал разматывать ее вокруг дерева. Когда круг замкнулся, шум леса сразу стих. Теперь тем, кто остался снаружи, не было слышно, что происходит внутри, а тем, кто внутри – ничего не слышно снаружи.

– Неужели ты собрался рубить меня прямо сейчас, Мирчо? – осторожно прогудел колоколец. – Даже не спросишь, кто я и откуда?

– Лучше скажи, откуда сам меня знаешь? – спросил дровосек.

– Так ведь я стражником был в городе. Пошлину на воротах собирал.

– А как тебя звали?

– Не помню, – то ли дерево и правда не помнило имя стражника – такое случалось сплошь и рядом, – то ли лукавило. – А ты всех стражников знал?

– Нет, конечно. Сунешь кому-то монету – и идешь дальше. Все вы одинаковые, до денег жадные – зачем имя спрашивать?

– Нехорошо так говорить о государевых людях… Ну да ладно – речь сейчас о тебе. Ты, выходит, лес теперь против закона рубишь? – продолжал цепляться к Мирчо клен. – Взыщут с тебя за это, суровым стал закон.

– Ты-то откуда знаешь?

– К нам приходят люди. Рассказывают. А я всегда законами интересовался. Тем более законы о лесном браконьерстве теперь меня напрямую касаются. Правда, с другой стороны.

– В каком смысле?

– Как потерпевшего. Не привык я быть потерпевшим.

Мирчо вздохнул и вытащил топор, попробовал пальцем острие. Зазубрина, другая… Надо бы поправить инструмент. Дерево сказало: «Приходят люди». Значит, само оно человеком себя не считает. А дерево – оно и есть дерево. Дрова.

– Может, ты пообещаешь, что никому меня не выдашь, если я тебя не срублю? – предложил дровосек.

Дерево ответило не сразу. Колоколец загудел на низкой ноте – как если бы человек тянул «э-э-э…».

– Как стражник, не могу дать такого обещания.

– Какой же ты стражник, если даже имени своего не помнишь? Но и с каждым стражником у нас в городе можно договориться.

– Деньги мне как-то ни к чему, – прогудело дерево.

– А новый колоколец? Серебряный?

– Украдут.

– Что ж тебе нужно? Хочешь, я тебя летом поливать буду?

– А вдруг обманешь? До лета далеко. Да и дожди часто идут. Лишняя сырость мне ни к чему. Грибы начнут расти.

– Тачку навоза привезу и у корней зарою.

– Вот этого точно не надо!

Сила, наверное, уже наполовину срубил дуб, а Мирчо тратил время на разговоры с будущими досками…

– Чем тебе навоз не по нраву? – спросил дровосек. – Удобрение.

– Я ж не капуста какая-нибудь. Благородный клен. Мне с людьми интересно поговорить, а от навоза запах не тот. Обходить меня будут люди стороной. Зарастет все. А потом придет негодяй вроде тебя и срубит под корень.

– Негодяй вроде меня? – возмутился Мирчо. – Ладно, я смотрю, договариваться ты не желаешь. Мне так даже проще.

– Лучше бы тебе не рубить меня. Грех, – объявило дерево.

– Нет. Ты само напросилось.

Мирчо отложил в сторону мешок с заговоренными катками, скинул на снег полушубок. Мороз пробирал, но несколько ударов – и ему станет жарко. А небо уже светлеет. Пора!

Не успел дровосек поднять топор, как клен закричал:

– Раз уж ты решился на грязное дело, ударь там, где я попрошу! Переруби сразу главную жилу – не хочу мучиться.

– Хорошо. Только скажи мне напоследок: ты дерево или стражник?

– Стражник, конечно, – без тени сомнения загудел колоколец.

– Надеешься, что не срублю?

– Пока живу – надеюсь.

– Стало быть, врешь?

Дерево не ответило. И в самом деле, как узнать, тем ли является дерево, за кого себя выдает? Действительно ли не хочет, чтобы его срубили, или просто гудит то, что вложил в него заклинатель? Что бы ни говорило дерево – проверить его слова невозможно. Может быть, оно и само не знает, как обстоит дело? В конце концов, уверен ли он, Мирчо, что он человек, а не бестелесный дух, или не сон какого-нибудь мотылька, присевшего на былинку посреди летнего луга?

– Где рубить?

– А вот здесь, под низкой веткой, – покорно отозвался колоколец. – Руби смело, мне не будет больно. И передавай привет стражникам, когда повезешь мой ствол на рынок.

– А вот этого я тебе обещать не могу.

Мирчо размахнулся, и тут на него сверху обрушилось что-то тяжелое. Топор едва не задел голову, воткнулся в снег. А Мирчо впечатало рядом – во рту привкус крови, перед глазами плывут темные круги. Непонятно, что случилось, и встать сил нет.

Тишину нарушили трески, шорохи. Где-то каркала ворона. Стало быть, круг молчаливой веревки кто-то разорвал.

– Помогите! На помощь! – загудел колоколец с удвоенной силой. – В лесу браконьеры! Рубят! Зовите егерей!

Сейчас отзовется соседнее дерево, потом еще одно… Почему же не получается встать?

Колоколец звякнул и смолк.

– У, гад! – прорычал человеческий голос.

Мирчо ожидал нового удара – но почему-то послышался стук топора о дерево. Раз, другой, третий. А потом стало чуть легче, и дровосек смог поднять голову.

Рядом, зияя провалом во рту, стоял Сила. В руках его был топор. А на снегу прямо перед носом Мирчо валялся срубленный медный колоколец.

– Что ж ты тут делал, друг любезный? – спросил браконьер у Мирчо. – Разговоры разговаривал? Совсем ополоумел, братец.

– Чем он меня? – через силу прошептал Мирчо.

– Веткой, чем же еще? Насилу срубил. Толстенная.

Мирчо встал на четвереньки, и с него скатилась толстая кленовая ветвь. Ей-то и придавило дровосека к земле.

– Да как же? Разве они могут?

Сила указал глазами вверх – и Мирчо увидел сучок с шарниром на конце. Обрубок ветви время от времени поднимался и опускался, словно дерево хотело ударить дровосека еще раз.

– Бежим отсюда? – прошептал Мирчо.

– Как бы не так. Я дуб уже свалил, на твое счастье. Как раз веревку наново перекладывал, чтобы сучья рубить. Такую добычу не брошу.

– А мне… Его… Рубить?

– Дело твое.

– Он… Узнал меня.

– Узнал? – помрачнел Сила. – Или ты сам ему представился?

Мирчо поднялся на ноги и застонал. Признаваться в своей глупости не хотелось.

– Тогда руби. Да времени не теряй – скоро рассвет. А к дереву сегодня могут прийти – тут оно о тебе и расскажет. Или егерь срубленную ветку заметит и спросит. Тут тебе и конец.

Превозмогая себя, Мирчо поднял топор и ударил по стволу. Голова отозвалась болью. Обрубок ветви на шарнире задвигался быстрее, словно грозя.

– Так-то, – хмыкнул Сила. – Неутешные родственники сейчас пошли… Не только на колокольцы тратятся, но и на такие вот веточки. Какой только пакости не придумают, чтобы жизнь дровосеку отравить.

– Он первый начал, – промычал Мирчо, глубоко вонзая топор в ствол.

– А вот это совсем неважно, – заметил Сила. – Дрова – они и есть дрова.

К городским воротам подошли к полудню. Долго прятались в лесу, пережидая, пока с дальней наблюдательной вышки, о которой знал Сила, слезет егерь; потом пропускали ораву баб, собравшихся в лес с утра пораньше – непонятно только, зачем, не за грибами же? Наверное, навестить родственника. Или кумушку – такой-то толпой.

Стражники подозрительно оглядели свежесрубленные стволы.

– А вот эта коряга что-то сильно нашего бывшего капитана напоминает, – заметил безусый юнец, шмыгая носом. – А, дядько Бронислав?

– Ты смотри, есть отметки, или нет, – хмуро бросил чернобородый крепкий стражник, приглядывавшийся к стволу Силы.

Мирчо заметил, как браконьер передает тому монету – и не маленькую, целый рубль. Известно, стражники все между собой делят – согласно положению и заслугам. Поэтому и дровосек вытащил из потайного кармана рубль, сунул его юнцу – и тот уже не вспоминал о бывшем капитане, да и ствол осматривать не стал: что время тратить?

А на торжище расход удалось возместить сполна: клен ушел за восемь рублей. Пять из них Мирчо отложил в сторону – для дядьки Богдана. Надо, чтобы жена могла поговорить со стариком и после его смерти. Да и сам дровосек Богдана любил. Пусть у него будет все, как у людей. Не лучше, но и не хуже. Родственники не поскупятся.