«Автобус»

Михаил Григорьевич Бобров Автобус (Висенна — )

— До сих пор каждое обращение к Богу было исключением, молитвой, происходившей только в особых случаях и со священнодействием… А они превратили это в такую же вещь, как еда! Чудо происходит в точно установленный срок. За чудо берут деньги. Милостью Бога торгуют! Это оскорбление Бога. Это оскорбление нас всех. Мы жили здесь сотни лет, и мы могли только просить о милосердии. Нам бы в голову не пришло…

— Отдышись, вот, выпей.

— Пошел в туман!!! В голову не пришло бы заключать с Богом договор и требовать его соблюдения!

— Но они не требуют. Я знаю точно. Они точно так же просят, как и в нашем храме. Только чаще.

— Это и вся разница?

— Нет! Они превратили молитву в еду!

— Мы это уже слышали. Говори по делу.

— У них немного воинов и почти все — за деньги. За деньги мало кто встанет насмерть. Пойдем завтра в ночь. На рассвете доберемся. Перебьем их всех. Сожжем купол. Это просто. Соэрра выставят девять рук с таранами и десяток стрелков. Стаи Тэмр и Роа пойдут с нами: у них начало Охоты…

— Постой! Ты же сам лекарь. Ты получил плащ и право в Истоке. Разве нет уже вашей клятвы?

— Я не просто "лекарь". Я — лекарь города Топтаун. Я принадлежу городу больше, чем чему-либо иному. И потом, именно моя клятва требует уничтожать таких ублюдков. Они священное лекарское служение превращают в торговлю и продают, как пироги навынос!

— Так, значит, тебя заботит, что они получают с этого деньги… а ты нет?

— Нет!!! Как вы не можете понять? Вся их жизнь — наша смерть!

* * *

— …Однако, это не совсем правда. Точнее, совсем неправда. Давай об этом потом, ладно?

— Хорошо. Сейчас вколи ему кубик тест-раствора и переверни его… Ого, какой тощий.

— После операции отъестся. Где промывка?

— Два дециметра, как обычно?

— Дай два и пять, тебе воды жалко?

— Посмотри зрачки: что там с тестом?

— То же, что и у всех. В автобус.

— А когда?

— Давай на послезавтра.

— Договорились. Пишите его девятым номером. Зовите родителей.

* * *

Пиджак дорогой, синий, а ручка в нагрудном кармане золотого цвета. Может, и впрямь позолоченная. Пиджак дрожит: мелко-мелко трясутся рукава. Рубашка белая. Галстук опять синий. Заколка на нем опять золотистая.

Шея гладкая, выбритая. Щеки квадратные. Тоже гладкие. Едва уловимый запах лосьона. Щеки уже не трясутся. Нос прямой… Глаза… Да, так и есть: глаза тоже боятся — зрачки расширены. Но не бегают. Этот человек умеет держать себя в руках. Руки широкие и крепкие. Вымытые, вычищенные, а все равно для лопаты, не для сотового телефона. Впрочем, не за его клешнями приехали.

— Ну что?

Ну что, доктор? Что там с моим ребенком? Господи, зачем Ты не остановил этих малолетних придурков! Что их черти кинули в зону? Экстрима захотелось? Аномалии ловить? Поймал. Лучше бы триппер поймал. Лучше бы скандал. Скандал замазывается. Триппер лечится. А это — никто не берется. Этот сейчас тоже руками разведет: медицина-де бессильна. У-у, ссуки!!

Доктор разводит руками:

— Однако, дорого… Шестьсот тысяч надо, плюс-минус сто тысяч. Лекарство очень дорогое, американцы делают немножко в космосе, на экспериментальной установке, мы у них воруем. Потом сиделки надо целых две, чтобы день и ночь, на три смены это шесть человек, на два месяца, это все им зарплата, потом, их кормить надо. Потом, у нас установка тоже уникальная, к ней детали все штучного изготовления…

— Вы… Вы… Вы можете… Его… Вылечить?

— Я только диагноз ставлю. Лечат у нас в центре.

— А это где?

— Алтай. Беловодье.

* * *

— До Беловодья отсюда два дня езды. Автобус послезавтра. Вот лекарство. Возьмите любую бутылку, литра на два. Разведите порошок и поите. Оно горькое, но можно сахара сколько угодно сыпать. Будет часто хотеть в туалет. Так и должно быть. Первая стадия — промывка… Есть нельзя ничего. Совсем ничего. Что съест, перед операцией все равно выкачаем, будет больнее. Так что ничего не есть. Можно сладкую воду или компот, но никаких ягод. Пить можно сколько захочет. Все понятно?

— Я… Да… Это что?

— Это Ваш номер — седьмой. Жетон не потеряйте. Отдайте автобусной бригаде, когда придут. Теперь так: надо чтоб вы взяли на работе отпуск на два месяца. Или уволились. Или как-нибудь договорились, как знаете.

— Зачем?

— Восстановительный период сложный. Надо сиделка, и не одна. А денег у Вас нет. Поэтому посидите с ней, все нам экономия. Опять же, лучше матери никто не справится.

— И что будет?

— Будет ходить. Только первый год будет слабая. Никакой физкультуры. Упражнения специальные назначим. Ну, это все потом…

— Как — ходить?!! У нее же церебральный паралич с рождения! Это же не лечат!

* * *

— Да не лечат такое, Борис Петрович! Тут не то, чтобы искусство хирурга там или что… Физически невозможно. Химических реакций таких в природе не существует. Веществ таких нет, чтобы…

— То есть, они шарлатаны?

— Ну… Они могут представить вылечившихся? Хоть одного?

— Представь себе, могут. Десятков пять мы уже нашли.

— К-как пять десятков?

— Послушайте, может все проще? Они едут до своего Алтая через всю страну… Остановить этот их автобус, проверить, пусть предъявят методику лечения…

— Хрен свой они предъявят! И ты им еще честь отдашь. У них в каждом наборе на десять бесплатных один-два таких, которые тебя самого куда хошь отпредъявляют, во все дыхательные и пихательные. Вот смотри, кто у них на пятом номере в этот раз…

— Я эту фамилию где-то видел…

— Да ты совсем мозги пропил, полковник! Это твоего министра родной внук.

— О, бл…! Так это анекдот: "Не знаю, кто там едет, но за рулем у него…" Ого-го…

— Что будем делать?

* * *

— Нападем перед рассветом. Пустим вперед Тэмр. А потом…

— Ты уже надоел со своим нападением. Зачем нам это нужно?

— Они упрямо пропихивают сюда свой мир. В этом ничего хорошего нет.

— Это — "почему". А зачем?

— По-моему, он просто боится, что цену собьют.

— Я за налет.

— Я тоже.

— Я против.

— Еще бы: у тебя сын к ним ушел.

— Это мое дело.

— Не бойся, мы его не тронем.

— У меня там дочь.

— Князь? У вас?!!

— Но ведь…

— Вы все не того опасаетесь. Не бойтесь!

* * *

— Не бойтесь. Места тут достаточно. Автобус, сами видите, двухэтажный. Боксы внизу, а сопровождающие на втором. Добротная немецкая железяка.

— А еда…

— Вы себе взяли?

— Да, а…

— Вас же предупреждали: перед операцией ничего не есть! Ну что за глупости! Признавайтесь, пожалели? Ел он что-нибудь?

— Не… нет. Только пил…

— Уже лучше. Ваш жетон… Номер три. Отлично. Нечетные все.

— А что это значит? Ну, четные, нечетные.

— Да ничего. В дороге еще пересортируем по порядку оперирования, по медкартам. А пока все лежат просто в порядке записи.

— Как живая очередь в поликлинике?

— Ну…Хм… Наверное, можно и так сказать… Извините, минутку… — в сторону:

— Эй, ты дверь хорошо закрепил?

— Да, готово… Веди ее в салон.

— Пожалуйста, пройдите, Ваше кресло номер три.

— Ну, долго вы там еще? Пора!

* * *

— Пора выступать, чего мы ждем!

— Я против нападения. А совет без меня приказать не может.

— Ну, туман тебя заешь!

— Они не нарушили ни одного закона.

— Они просто прикрываются законами. И потом, дух закона важнее буквы. А что важнее, чем благополучие Леса?

— Жизнь Леса.

— Да, жизнь они возвращают, не поспоришь.

— Не они, а только Бог. Они при нем, как блохи при собаке: пропадут — обрадуешься.

— Вот чего ты им простить не можешь! А еще лекарь! Как не стыдно!

— Как-как… А вот так!

— Уберите оружие!

— Хорьки тупые!

— Что? Оружие на совете?!

— Охрана!

— Рубите его, чего вы ждете? Пока он всех продаст этим пришлым?!

— А! Вот тебе, змеиная кожа!

— Держи его! За ноги хватай!

— Загривок!

— Ты мне на руку стал!

— Уроды!

— Ох… О, тьмаа…

— Всем стоять!!!

* * *

— Почему стоим?

— Таможня. Еще часа полтора.

— У нас три номера не заполнено: шестой, десятый и четвертый.

— Десятый номер подберем в Кулунде. А что седьмой, как бета-ритм?

— Нормально.

Узкий проход между креслами. Лампа где-то впереди, в сторону водителя. На откидном столике что-то быстро пишет медсестра; волосы в свете лампы, конечно же, рыжие. За окнами ночь. Час или два. Вот таможенник машет светящимся жезлом: проезжай. Вот заворочались стеклоочистители, заскрипели по налипшим на лобовое стекло комарам и бабочкам. Теплая ночь. Южное лето. Степь вокруг. Ни огонька. Павлодар проехали. Впереди Кулунда, за ней соленые озера. Потом Горно-Алтайск, но еще о-ох как неблизко. Только немецкому автобусу все без разницы. Даже таможенники. Даже страшные целинные колеи. Лето. Солнце забетонировало глиняные дороги — тверже камня. Таможенники улыбаются: детей лечить везут. Не туристы. Не торговцы. Дети — это святое. Пусть едут. Повезло, сегодня на таможне хорошая смена. Куп джаксы Куп джаксы — казахская идиома, которую здесь можно перевести как "хорошо".!

На заднем сиденье разговор. Тихо, вполголоса:

— Третью на девятую позицию поставь… Девятку передвинь вперед, он самый слабый, с него начинать…

— Денег опять нет?

— Сегодня есть. Один платный попался. Министерский. Шестьсот тысяч слупил с папика. На два месяца хватит. Номер пять. И еще сотню сдеру на радостях, как вернемся.

— Вы их всех по номерам, как чемоданы. Неприятно…

— Не путай меня, рыжая! И так голова кругом. Ты имена помнишь, ты и называй.

— Но перед родителями же неудобно!

— Неудобно дракона…ть — хвост мешает.

— Дай ему по морде. Но тихо.

— Слушаюсь, госпожа.

— Уй-е-е… Не всерьез же!

— А нефиг всякую дрянь читать… Хоть пальму Пальма — Palm, наладонный компьютер, с которого можно читать. отбирай.

* * *

— Утром, мастер, они придут утром…

— Ты узнал, сколько их будет?

— Стаи Тэмр и Роа — они придут на Охоту. Поединки в честь бога. Этих бояться нечего. Соэрра, горные медведи… Сотни три… Много. Придут за своим лекарем.

— А тот почему зол?

— Он говорит, вы убиваете Бога. Силу, о которой люди молятся и мечтают, вы дергаете себе на потребу, как воду из крана.

— Вот как… И что же князь?

— Он возражал.

— Еще бы!

— А то!

— Тише!.. И чем закончился Совет?

— Началась драка. Тигр Кайлая тоже выступал против налета.

— Жив?

— Видел, как несли. Точнее не знаю.

* * *

— Точнее! А то к рассвету опоздаем.

— Не могу… Вон та горушка. Дальше белки Белки — горы, покрытые снегом, в отличие от более низких гольцов, т. е. голых гор… А перед ней перевал…

— Можно подумать, первый раз едешь. Жопорез Искаженное "GPRS". Не совсем то. Говорящий хочет включить систему позиционирования по спутникам, но не знает точного названия. включи!

— Уже нельзя, барьер рядом. Кстати,… — в микрофон:

— Дамы и господа сопровождающие! Просим Вас всех отключить Ваши сотовые телефоны. Их излучение создает помехи для нашей электроники.

— Но ведь еще даже зданий не видно! У вас что, такая тонкая аппаратура?

— Мы вводим поправки даже на суточные колебания магнитного поля Земли.

— О!

— Все отключились? Ну, тогда едем.

Автобус медленно катится сквозь лес. Ветки скребут полиакриловые окна. Поворот. Впереди долина.

— В хорошую погоду Вы бы уже видели наш центр и операционный зал. К сожалению, сейчас туман…

Автобус ныряет в туман. Двигатель внезапно замолкает; мгновение тишины — потом снова ровный гул. По первому этажу автобуса двигаются белые халаты, наклоняются к боксам и носилкам.

— Прибываем… Открой пасть, девочка… Ага, улыбнулась — очень хорошо. Жуй витаминку. Да, сам знаю, что безвкусная. Ты давай жуй, а вкус образуется…

— Третьего готовь, он в правый поток пойдет…

— Пятерке вколи еще ноль-ноль два кубика, пусть стабилизируется.

— Восьмерка что-то дышит неровно.

— Волнуется… А, нет! Ритм! Слышишь?

— А… Ага… Слышу!

На втором этаже автобуса — сопровождающие. Матери. Сиделки. Телохранители пятого номера. По проходу — рыжая медсестра в зеленом халате. Халат отглаженный и очень строгий. Лицо у медсестры спокойное и сосредоточенное. Разносит маленькие чашки с чаем.

— Выпейте до дна. Вам понадобится ясная голова.

— Скажите, когда начнется операция?

— Сейчас.

— Что?

— Сейчас, сразу по прибытии.

— Что, всех одновременно?

— Нет, но промежуток небольшой. Материалы уже готовы, а лю… специалистов у нас хватает.

— А…

— Не ходите туда! Вы не должны мешать подготовке!

— Я его больше не увижу! Пустите! Я…

Тихо, в сторону:

— О, господи, еще одна истеричка. — И громко:

— Сядьте! Успокойтесь! Выпейте!

— Но что это так гудит?

— Это и есть наша установка. Вы чувствуете ритм?

* * *

Ритм пока еще слышен слабо. Пассажирам не до ритма. Крутят головами, липнут к тонированным окнам. Автобус вкатывается в небольшую долинку. Дорога мягкая, две колеи и зеленая трава между ними. Лесной проселок. Трава по обочинам. Серо-зеленый тоннель. Рассвет скоро. Цвета блеклые. Контуры размытые. Впереди светлое пятно. Вот выехали из леса. Сине-серые горы справа и слева, и далеко впереди тоже. У входа в долину, справа, небольшой круглый холм. На нем хмурой грудой классическая деревянная крепость: тын из заостренных бревен, потом ров. Насыпь. По гребню срубы-тарасы, заполненные землей; поверх всего этого дозорный ход. А высоко!

— Ух ты! И что же это?

— Местные толкинисты. У них нашелся богатый спонсор.

И тут автобус накрывает первая волна звука.

Рев. Ритмичный грохот. Металлический лязг. Выкрики. Просто дикий вопль, от которого волосы дыбом. Пассажиры автобуса переглядываются. Телохранители хватаются за оружие.

Тишина.

— Что это было?

Экипаж автобуса не отвечает. Все сосредоточены. Автобус ползет все медленнее. Из рассветной мглы понемногу проявляется большое здание. Купол на колоннах. Ротонда. Купол так себе: на ширину городской улицы. Но здесь, в горах, среди густого леса, круглится упавшим солнцем. Огромный. Гигантский. Весь вид заслоняет. За постройкой — долина, но не видно, что там. Автобус подходит к куполу. Тот расположен на широком стилобате Стилобат — каменная или земляная платформа, на которой строится здание… Вокруг купола толпа. Люди. Одежды разноцветные. Покрой как в историческом кино: длинные рубахи, старинные платья, широченные штаны, расшитые пояса, мягкие остроносые сапоги. Те самые толкинисты. Видны щиты, вон мелькнула на ком-то кольчуга, вон рукоять меча из-за спины выглядывает. А это кто там рядом с ними? А это звери. Маленькие, по колено, остромордые псы с колючками, похожие на громадных ежей. Позади всех живыми холмами — медведи. Настоящие?! Настоящие. Коричневые, бурые, черные с белым треугольником на груди. Шерсть лоснится. Красавцы!

Удивляться некогда: вторая волна звука. Люди колотят в щиты и просто ногами в пол. Звери ревут, вопят и визжат. Акустика в горной долине превосходная. Голоса не смешиваются. Звук такой силы, что листья дрожат; и даже, кажется, дрожит пол автобуса. Ритм! Все существа согласно отбивают простой ритм: Там! Та-та-там! Там!

Небо все светлее. Солнце вот-вот появится.

Автобус тормозит. Из-за гор показывается краешек солнца. Третья волна звука сильнее обеих предыдущих. Глаза закрываются сами собой. Сто двадцать децибел. Или больше. Болевой порог.

Автобус встал точно напротив широкого прохода, ведущего сквозь толпу прямо к куполу.

Солнце!

Между колонн купол заполнен зеленым стеклом. Или камнем. Или зеленым шелком занавешен: мерцает, переливается в рассветных лучах. Густой зеленый цвет. Ни дверей, ни окон. Гладкие опоры и искристый занавес между ними. Из первых рядов толпы к автобусу бегут двенадцать белых халатов. Это так непривычно. Так странно! Белые халаты означают: операционная, тишина, стерильная чистота, точные движения… Сестра, передайте скальпель…

А тут все наизнанку. Дикая толпа. Желто-зеленая юрта. Бегущие врачи. Жуткий ор. Нет бы какое красивое песнопение. Таким воем восход встречать! А еще говорят, что медведи любят тишину. Тишиной здесь и не пахнет. Вообще как-то подозрительно пахнет… Телохранители пятого номера согласно вскидываются, но чай со снотворным уже сработал. Мягко валятся обратно в кресла.

Ритм обретает четкость.

Движения белых халатов — как на конвейере. Выхватили из бортового люка первые носилки, покрывало с пациента сдирают на ходу, а одежду убрали еще в автобусе; бегом носилки к куполу, поставили на пол, толкнули. По гладкому полу носилки вкатываются в зеленую стену и проходят сквозь нее.

Не камень, не стекло и не шелк.

Живой зеленый свет. Он и пульсирует в том же ритме.

Люди на платформе неистовствуют. Крик. То нарастает, то опадает. Грохот. Лязг. Вой. Звуки смешались, наконец. Ритм словно молотом: грум! Гу-гу-грум! Пол вздрагивает. Вторые носилки пошли. Кощунство какое-то. Издевательство над земной медициной. В зеленую печь второй человек. Третий.

И тела начинают плавиться!

Выкрученные кости распрямляются. Срастаются переломы. Сухая кожа свежеет. Нарастают атрофированные мышцы. Заживает сетчатка в глазах. Деревянные носилки пускают корни и побеги. Солнце все выше. Зеленый свет все ярче. Ритм все быстрее. Экипаж автобуса сноровисто таскает носилки из дальних боксов — в люк, на руки купольной команде. Подмигивает. Не бойтесь! Уже шестой пошел. Быстрее! Седьмой — пошел! Следующий!

А в зеленом бассейне чудо. Первые пациенты выходят. Неуверенно. Робко. Непривычно. Кто с травмой позвоночника. Кто с ДЦП всю жизнь провел. А теперь идут на своих ногах. И обитатели долины — люди и звери — приветствуют их. Отбивают ритм. Оттанцовывают. Вот медсестры подхватывают первого, большим полотенцем обтерли — и назад, в купол. Ходи! Радуйся!

Из автобуса последние носилки летят. Солнце вот-вот от земли оторвется. Толпа в исступлении. В экстазе. Существа из последних сил орут. Ритм всем телом отбивают. Танцуют. Прыгают. Вон какой-то медведь в прыжке тройное сальто крутит и с грохотом приземляется на все четыре. Вон какая-то пара целуется бешено, взахлеб. А вот и последний пациент с носилок встал. Неуверенные шаги к краю. Напоследок самого сильного оставляют. Ему меньше всех зеленого света отмерено. Но достаточно: идет. Хорошо идет. Добрался до колонны.

Солнце оторвалось от земли.

Ритм рассыпается. Звук убывает стремительно. Гаснет зеленое сияние. Плавно гаснет. Словно тонкое покрывало на землю падает. Существа умолкают. Кто от усталости сразу валится. Кто разбредается по платформе. Подбирают раскиданные вещи. Поднимают тех, кто выкричался до дна. Несколько пар друг другом заняты. Их обходят. Несколько человек все еще в щиты колотят и хрипят. Но со временем и они успокаиваются.

Солнце все выше. Вот и нет уже никакого зеленого света под куполом. Просто гладкий пол. Куча носилок, из которых зеленые ветки торчат. Тишина оглушительная. Шум крови в ушах. Пульс колотится. Свет обычный, солнечный. Но кажется, что иной свет. И все теперь стало иным. Даже земля под ногами. Даже воздух.

Пациентов полотенцами обтирают. Все они в испарине. Их мир перевернулся. Каждый из них по больницам наездился. Кто по дорогим и удобным. Кто по районным, где часто одной добротой только и лечат: ни лекарств, ни аппаратуры. Но такого еще никто и не нюхал. Непонятно. Непривычно. А главное, сработало. Полиомиелит, церебральный паралич и рак; серповидноклеточная анемия и СПИД; перелом позвоночника, язва желудка и лучевая болезнь — все сгорело в зеленой печи.

За круглым зданием в глубь долины — длинные ряды невысоких домиков. Первые пять кварталов заняты пациентами и сиделками. Туда и новичков ведут. По домику на пациента. Щедро. Роскошно даже. Богатый у здешних толкинистов спонсор. Дома деревянные. Мостовые на улочках — из дубовых колод, расколотых вдоль. Фонарики у дверей кованые, под старину. Сами двери дощатые. Внутри домики маленькие совсем. Две небольшие комнаты. Полы белые, скобленые. Лавки по стенам. Посередине каменный столб очага и труба в крышу. На лавках люди сидят. Когда их успели из автобуса вынуть? А, неважно!

— Мама?

* * *

Лавка чуть шероховатая — недоскоблили. Одеяло и вовсе колючее. А вот простыни гладкие. Рука скользит в удовольствие. Вода стоит справа. Вот клепка попалась под руку. Едва ощутимый запах дуба… А где клепка, там и вся бочка. Подойти ближе. Нога нащупала знакомую выемку в полу. Теперь полшага вперед. Локоть идет от пояса; чуть заметный толчок в пальцы: ручка крышки. Кисть ладонью вверх; подсунуть пальцы под гладкую ручку, сжать. Потянуть крышку вверх. Не идет… Сильнее! Рывок отдается во всем теле; даже икры напряглись… Крышка подалась. Слышно, как заплескалась вода. Не опрокинуть бы бочку: перепугаются. Тем более, что в соседней комнате кто-то говорит негромко… Не спят, значит. Осторожно наклониться. Лицо овевает влагой. Крышка опускается вдоль бедра, больно цепляет колено, стягивает кожу на ступне; наконец, ноге становится легче: крышка встала на пол. Бугристый, скользкий и мокрый край крышки прижать голенью — еще укатится. Колено боком упирается в бочку. Холодно. А теперь обе ладони в воду — ковшиком. О-ох! Вода ледяная. Руки сводит. Что там пальцы; аж в плечи отдает. Быстрее, пока не пролилось на пол — руки к губам. Ой-ой, как ножом по запястьям; на грудь плеснуло — да холоднющая же! Ух!

Вода…

В соседней комнате беседа. Беседа вполголоса. Причем один голос знакомый. Разговор негромкий, но напряженный. Что-то важное обсуждают. Знакомый голос — похоже, служанка. Второй, тонкий и с придыханием — мать того новичка, что сегодня привезли. Запинается. Слова глотает. Путается. Ошарашена. Это и понятно.

Рано или поздно догадываются все. Чаще всего догадка к полуночи приходит. Днем думать некогда. Больного надо мыть-вытирать, водить по комнате, чтобы привыкал к движению. Да и — непривычно. Лежал-лежал, никто вылечить не мог; а тут ходит. Сам. Изумление все из головы вышибает. К закату больной накормлен и спит на лавке. А сопровождающие обычно не спят. Усталость никуда не делась, но душа кипит — не заснешь. И дел еще навалом: комнату прибрать, грязные полотенца в воду бросить, замоченные прополоскать, выжать и развесить на чердаке; стопку высохших принести. Да и самим пора умыться и поесть. Как раз к полуночи управятся. На лавки сядут. Посочувствуют друг другу. Дескать, досталось вам: и передохнуть не дали с дороги. А у вас зато дети не болеют. Ничего, теперь и ваш не болеет… Слово за слово, и вот оно: — …Так что же, это другой мир? Параллельное пространство! Ну точно! Сотовики не работают… Ни радио, ни телевизора. Электричество не горит… Автобус где-то пересекает грань, и… — … И что? — доносится в щель под дверью. — А вдруг у нас просто нет электричества? И сотовиков ваших мы просто не хотим? Тогда как?

Невежливо подслушивать. Пожалуй, надо бы выйти к ним. А может, не выходить? Самое занятное всегда узнаешь невзначай. В лицо редко откровенничают — пока не прижмет, разговор скользит поверху, сердца не трогает. А останься за дверью — услышишь такое, о чем в обычных обстоятельствах даже не задумаешься. Заманчиво. Но… Невежливо.

Гладкие половицы прогибаются под пятками; рука привычно нащупывает дверную ручку; полотно отворяется вправо; я вхожу. На левой скуле легонько стягивает кожу: это светильник на косяке струит горячий воздух. Светильники пахнут льняным маслом, по запаху я узнаю, что второй — впереди и выше, скорее всего, на полочке перед очагом. Внизу справа кто-то ровно дышит. Наверное, новичок спит на лежанке. Чувствую дыхание — влажный воздух по щеке. Значит, спит лицом вверх. Слева в пятки тянет ночной прохладой в той стене входная дверь. А прямо передо мной шорох одежды и голоса: спорщицы. На противоположной стороне комнаты тоже лавка есть, вот там они и сидят. У правой запах незнакомый: верно, приезжая. А вот левая…

— Госпожа, прошу прощения, что нарушил вашу беседу. Не хотел подслушивать, ну и вошел.

Княжна. Вот ведь угораздило. С ее девушками можно полночи проболтать. А с ней как говорить, и о чем?

Впрочем, княжна не теряется. Плевать ей, что я в одной рубашке, к тому же, залитой водой из бочки. Меня усаживают, суют в руки чашку с горячим бульоном, кусок хлеба. Гостья не понимает, отчего я боюсь шевельнуться. Она заканчивает мысль:

— Тут и звезды другие совсем. Иное небо…

Зря она это сказала. В тот день мне не понравился цвет неба.

Зимой небо мерзлое. Льдисто-серое, а если голубое, то неглубокое, и словно бы глянцевое. Шлифованное стекло. Как в нем можно летать, не поранившись? Тучи — мерзкая грязная кашица, первый лед, "сало". А снег почему-то белый и чистый. Однажды я увидел, как тучи разошлись, и в самом верху исполинского колодца открылся темно-лиловый глаз ночи с пятеркой звездных зрачков.

Весной небо мягкое, теплое и веселое. Чисто-синее, как море у Соснового Берега. Подпрыгни — и плыви. И чем ближе к лету, тем больше в бирюзовый цвет отдает. Такое небо приятно вдохнуть, впустить в легкие. Тучи стайками девчонок: то ли улыбку подарят, то ли дождем обольют, как обхихикают. Чего ждать — неизвестно.

Летом небо строгое и сильное. Светлое. Белое, резкое и горячее. Словно солнце по всему небу расползлось. Словно весь небесный свод излучает жизнь. Распахнут небесный глаз во всю ширь, а зрачок в нем всего один: бешено пламенеющий диск солнца. Даже облака проносятся с опаской: не их время. Как бы вовсе не прогнали.

Осенью небо высокое. Неприступное. Прыгаешь внизу, кувыркаешься — а не достать. Деловито плывут солидные, всеми уважаемые облака, и нет им до тебя дела вовсе. Кончается год. Уходит и сладость весенняя, и сила летнего пламени. Зима на подходе. Справляйся сам, как умеешь.

А в тот день небо было просто страшное. И не подобрать слов для его описания. Синее? Да уж не зеленое! Высокое? Да уж повыше шапки! Так какое же? Другое, и все!

Впрочем, на мне был шлем, а не шапка. Шлем, чешуйчатая броня, рукавицы. Справа от меня бурой глыбой высился сержант со знаменем. Наверное, в знамя и целились. Только я успел подумать, что небо какое-то не такое сегодня, да и облака подозрительные — шарахнуло по голове словно молотом; и с тех пор я уже облаков не вижу.

Вообще ничего не вижу.

Только всего ведь не расскажешь. Сейчас я просто больной. Болезнь всех равняет. Неважно, что меня под знамя привело, сколько лет я прожил, кем был и что делал зрячий.

Что важно, сейчас княжна объяснит. Слышно, что голос у нее отвердел. Больше не забавляет спор с гостьей: тот мир, или другой. Не в разнице дело!

— Раз уж ты не спишь, поможешь мне объяснить?

— Да, конечно.

— Ты ослеп вот уже год назад. Почему ты до сих пор не вылечился?

Гостья шумно и взволновано дышит. Наш разговор ей непонятен. Наслушавшись таких бесед, легко отгадать причину. Мир, из которого она появилась, четкий и жесткий. Все вылечиваются — она же сама сегодня утром видела. А этот почему не лечится? Денег нет? Болезнь очень сильна?

— Потому что я не верю в этого Бога. Или, точнее, верю, но недостаточно.

— Ну и что! — удивленно восклицает гостья — Разве это важно?

— В нашем мире — важно. Этим он и отличается, — тихо объясняет княжна. — Когда мы попали к вам туда…

— Вы бываете у нас? Ох, что я говорю! Вы же с нами в автобусе ездили!

Наверное, княжна улыбается. Голос задумчивый:

— Это одна из моих девушек… Очень похожа… Иногда ездит она. Иногда — я. Так вот, в вашем мире больше всего поражает однозначность.

— То есть?

— Ну, выражаясь словами кого-то из ваших же мудрецов, подкова, прибитая к двери, приносит удачу независимо от того, веришь ли ты в нее, или же нет. И этим ощущением у вас пропитан весь мир. Сначала одно, потом другое. Если есть голова, обязательно есть хвост… Собственно, наш город и не любят именно за то, что мы у вас этого нахватались. Мы установили слишком жесткую связь с Богом. Чудо исчезло, превратилось в обыденность. Не знаю, как у вас, а у нас за такое убийство сказки могут войну объявить.

Гостья молчит. Дыхание меняется: раз; потом еще раз. Похоже, она хочет что-то сказать. Ищет слова. Еще немного, и я услышу, как в ее голове сталкиваются разные ответы.

— Я почему-то думала, что вы возьмете у нас науку… Технику, ту же медицину… — растерянно произносит гостья. — По крайней мере, мы все в этом уверены… Если будет контакт с инопланетянами, то главный обмен будет именно технологиями… а у вас тут сама идея технологии вызывает ужас… занятно… Ой, что я говорю! А как же вы жили раньше? Вы ведь лечили так же?

Шорох ткани: княжна пожимает плечами. Я никогда ее не видел. Хороша ли она собой? Как любит одеваться? Шьет ли по обычаю платье из кленовых листьев на осенний праздник? Знакомый воин как-то проговорился, что княжна хотела узнать побольше о другом мире. Любопытство привело ее в наш город, а потом она намертво влюбилась в мастера, да так и осталась. Хотелось бы мне услышать, что сказал об этом ее отец. Но лучше услышать это откуда-нибудь издали. Князя ТопТаунского прозвали Грозным года за три до моего рождения…

Между тем княжна отвечает:

— Примерно так же. Только редко. Каждый случай исцеления готовился около месяца, с каждым больным возились по отдельности. Никому бы в голову не пришло, что можно построить храм, и там лечить сразу нескольких… Но это все подробности, они совсем не главные.

— А что главное?

— Итог. Давай посмотрим со стороны достигнутой цели. Вы создаете окружение, полностью приспособленное под человека. Захотел есть — протянул руку, взял еду. Захотел пить — взял питье. Какими средствами это будет достигнуто — техническими или магическими — не важно. Сейчас в вашем мире в моде вообще третья сила: нанотехнологии, генетика. Компьютеры, гордость ваших предков, отходят в прошлое. Вы движетесь в сторону воплощения ваших сказок. Махнула волшебница платочком нанороботы Нанороботы — очень маленькие роботы, размер сопоставим с размерами живых клеток. Очередное увлечение человечества. в реке приняли команду, сцепились — готов хрустальный мост. За вами так забавно наблюдать! Наш мир пережил нечто подобное три тысячи лет назад. У нас есть гипотезы о происхождении магии. В одной из них сказано, что духи стихий — на самом деле рассеянные повсюду микромеханизмы, и что маги просто-напросто знают кодовые слова и команды, заложенные древними в эту систему. Правда, в такое мало кто хочет верить. Очень механический мир тогда получается, как раз по-вашему. От человека в нем мало что зависит: вместо крепкой памяти — записная книжка. Вместо воспитания — законы и стража. Вместо веры — красивые слова… Вместо счастья — удовольствие… В таком мире малый спрос на хороших людей. Не люди в цене, а записные книжки, законы и слова. А где спроса нет, там и товара нет — это правило в наших мирах одинаково.

Слышно, как гостья медленно-медленно выдыхает. Хотела спросить, но передумала. Поскрипывает лавка: она перенесла вес. Встает? Нет, наоборот — откинулась на бревенчатую стену. Удивлена. Наскучила ученая беседа? Княжна думает о том же:

— Вообще тут можно много говорить. Вы ехали мимо крепости, так?

— Да.

— Наш город недолюбливают. Очень много лечим, это непривычно и страшновато. Пришлось вот крепость построить. Пару недель назад лекарское братство ТопТауна вообще решило напасть на нас. Но городской совет пока не хочет с нами ссориться… Ну так вот, бургомистр ТопТауна прислал городского мага на переговоры. Они с нашим мастером каждое утро на полянке перед этой самой крепостью встречаются. Вот там ученых подробностей море.

— Ну, ладно — задумчиво тянет гостья, — Ну пусть так… Ну, подробности — это мелочи, сама же сказала… Как же тогда вылечиваемся мы, пришельцы? Мы о вашем Боге даже не знаем, как тут можно говорить о вере?

Княжна тихонько смеется:

— Это загадка. Мы сами не знаем, почему и как. Может, Бог гостям из вежливости скидку делает. Может, еще что-нибудь.

Разочарованный выдох, шуршание. Гостья резко поворачивается на лавке. Не ждала она, что мы чего-то можем не знать. Назвался волшебником — отвечай на все вопросы.

— Как-то все… Не так! — жалуется она.

— Ага — поддевает княжна, — без фейерверка. И великих тайн не завезли. Извиняйте.

Гостья еще раз вздыхает.

— А вот он?

— Ну я… — откликаюсь с наивозможным ехидством. Знаю ведь, о чем спрашивать будет.

— Ты же не собираешься оставаться слепым всю жизнь? Ты ведь можешь… Ну, покаяться? Извиниться перед Богом?

Бульон давно выпит, а хлеб я сам не заметил, как съел. Перекидываю чашку из ладони в ладонь. Сколько ни говорил с пришельцами, все мне этот вопрос задавали. А устойчивый ответ так и не сложился. Извиниться и перед человеком непросто. А бог разве может обидеться? По их вере, бог милостив. Правда, не всякий. Задумавшись, я отправляю чашку под потолок, на шесть оборотов. Ловлю левой. Перекладываю в правую. Опять вверх…

— У нас зрячие так не могут… — бормочет гостья. Это она напрасно: ловкость — не редкость. Княжна тихо поясняет:

— Серебряный щит.

— Ага, — уверенно отвечает та, как будто и вправду знает, что такое белые щиты, и чем они отличаются от черных, а все вместе — от зеленых. С другой стороны, в их мире наверняка есть что-то похожее. Миры у нас очень уж близкие. Как одна и та же песня разными голосами. Но тогда почему же всем гостям непонятно, что извинения — даже не словами, даже поступком — не нужны? Нужно, чтобы совпали устремления. Если я искренне хочу того же, чего хочет Бог — он даст мне и силу, и здоровье, и самую жизнь. Без условий и не взамен. Потому что тогда я — его часть. А если нет — что толку в раскаянии? Идущим по разным дорогам на что обижаться?

— Он не обиделся? — шепчет гостья.

— Нет. Я задумался. Не знаю, как объяснить.

— Если это неприятно, лучше не надо, — совсем тихо говорит княжна.

Приятно, неприятно… Разве в этом дело! Но как же рассказать?

— Простите… — я улыбаюсь. — Мы все устали. Давайте завтра продолжим. На свежую голову. Спокойной ночи.

Молчание. Вокруг лица струйка теплого воздуха. По теплу нахожу светильник на косяке, ну а дверь рядом.

— Он точно не обиделся?

— Да нет же! Он просто не может найти слова, — терпеливо растолковывает княжна. — Вопрос у тебя… Разве что мастер сможет ответить. Мастер сам из вашего мира, а понимает совсем как мы…

Гостья опять удивленно вздыхает. Судьба мастера — на всю ночь рассказов. Княжна повествует с восхищением. Закрываю дверь, и звуки остаются в прошлом. Нахожу лавку. Долго нащупываю одеяло. Привычно вытягиваюсь на спине. Глаза бы закрыть!

Ответ очень прост. Если…

Если мне приснится солнце…

Я уверую.

* * *

— Присаживайся. Поговорим.

— Итак?

— Мне хотелось бы знать, зачем вы сюда пришли?

— Что значит "Вы" и "сюда"?

— Будто не понимаешь. Вы из другого мира. Зачем вы пришли сюда, к нам?

— О!.. Это очень, очень занимательный вопрос. В самом деле, ну что нам тут у вас может быть нужно? Можно я немного поясню?

— Немного!

— Хорошо. В общем, у нас много пишут про будущее. И думают тоже много.

— То есть, одни пишут, а другие думают?

— Не ехидничай! Общий смысл такой: ну вот, рано или поздно, но добрались мы до какой-нибудь звезды или там до параллельного мира и что потом? Ну, допустим, освоение новых территорий. Хорошо. Заселим этот мир. Распашем землю, вырастим сады, построим дома, города… Словом, превратим этот кусок пространства в копию нашей Земли. Вот и весь смысл. Вот и вся великая мечта человечества.

— Слабовата у вас мечта.

— Не у всех.

— А ты, значит, из других? Из тех, которые "не все"?

— Не перебивай, пожалуйста… Ну так вот. Ставим вопрос ребром: что такого есть в параллельном мире, чего нет в нашем? Ради чего переть на танке в неизведанные дали? Другие материалы? Необычная еда? Полезные ископаемые? Жизненное пространство? Все это — товар, который и в нашем мире есть. А вот чего у нас точно нет — это ваших законов физики.

— Чьих законов?

— Законов, которым подчиняется мироздание. В нашем мире все эти люди, которых мы привозим — неизлечимы. Никакими способами. Ни за какие деньги. А здесь, у вас, физические законы другие. Можно лечить. Что мы и делаем.

— Так у вас что, совсем не лечат?!

— Лечат. Только не все болезни. И не так, как у вас.

— Достаточно!.. Вашу суть я понял. Здесь и сейчас вы — торговцы. Пожалуй, этот лекарь из ТопТауна в чем-то был прав… Вы хотя бы понимаете, чем торгуете?

— Судя по твоим вопросам, не совсем. Можешь объяснить?

— Знаете ли вы, что происходит, если очень часто беспокоить своими просьбами высшие силы?

— У нас не происходит ничего. Мы даже думаем, что у нас никаких высших сил нет.

— А у нас что-то происходит. Только мы пока не знаем, что именно. Может, хорошее. Может, наоборот. Но мы боимся. Все мы боимся изменения существующего порядка. Вы, кстати, тоже. Потому и прячетесь за эти ваши "часы", "автобусы"…

— Ну хорошо. Допустим, я твою позицию принял. Пусть вы не знаете, что происходит. Ну так мы с радостью поможем вам это узнать! У нас есть много инструментов…

— Чего?

— Ну приспособлений, которые облегчают…

— Костылей?

— Слушай, у нас какой-то хрестоматийный разговор получается…

— Какой разговор?

— Ну такое чувство, будто все это уже тысячи раз было сказано.

— И ты до сих пор не поумнел?! Ну и сообщество у вас!!!

— Слушай, перестань меня на словах ловить! Так мы никогда ни до чего не договоримся!

— Зато сами изменимся. Но ладно. Я молчу. Давай коротко и ясно.

— Коротко… В общем так: наша цивилизация гордится не теми вещами, которые у нас уже есть, а своей способностью создавать новое. Новые мысли, новые способы что-то делать, новые вещи, и так далее. И вот в этом мы могли бы вам помочь.

— Не совсем понимаю, зачем нам что-либо брать от вас. Ваш способ жить — далеко не лучший из возможных. Например, живем мы гораздо дольше вашего. Мне больше ста лет…

— Ого! А выглядишь на сорок!

— Да, и таких у нас множество. Даже учитывая, что наш год длиннее вашего дней на двадцать…Я читал, как ваш мир рвется к долголетию. И что ради этого ногами топчет. Противно… А вы не только к долголетию — к другим целям точно так же по трупам рветесь… Наш мир чище. Наша история — десять тысяч лет записанной и примерно столько же — легендарной. Здешние города совсем не такие, какими они были в вашем средневековье, и зря вы их сравниваете. Просто потому, что у нас тут уже не Темные Века. Мы уже наигрались и в науку, и в промышленность, и в генетику. Еще можно сказать, что здесь время доброты, а у вас пока что самое начало времени власти… Но все это — скучные слова. Тебе же суть нужна. А суть вот она: оттого, что мы строим жизнь по другим правилам, ее итог не меняется! Счастье остается счастьем. Беда бедой. И так далее. Хочешь примеры? Пожалуйста: представь, что в ваш мир попало что-то неизвестное. Как его там встретят? Кто его там встретит? Ваши войска! А кто сейчас говорит с тобой? Я один. Итак, кто больше боится Вселенной, мы или вы? И второй пример: мы ездим к вам за вашими жужжащими и сверкающими игрушками, или вы к нам — лечиться?

— Ты сказал много. Ответ хочешь?

— Если не наскучило.

— Как может наскучить первый контакт двух культур?

— У нас очень похожие культуры. Чем мы можем удивить друг друга? Ты сам назвал наш разговор уже-много-раз-случившимся. А я читал ваши книги. Я начинаю думать, что некоторые из них правы. Вселенная допускает к контакту только те культуры и сообщества, которые находятся самое большее, на соседних ступеньках — независимо от вида и числа преград между ними. Да и с одиночными разумами точно так же.

— А что за ступеньки?

— Ну, если совсем коротко, их семь. Их проходят все: и люди, и сообщества, и идеи. Время войны; Сытое время; Время власти; Время любви; Время красоты; Время объединения; Время…

— А! Я знаю! В нашем мире, в Индии есть похожая теория. Семь чакр…

— Тогда к делу. Давай твой обещанный ответ.

— Он тоже короткий: миры расширяются. Рано или поздно мы все равно соприкоснемся. И будем прорастать друг в друга. Сплавляться в единый народ, в общую культуру. Сначала в одной долине. Потом в одной стране. Потом на одной планете. Потом в единой Вселенной. И так до бесконечности.

— Из этого вывод — не следует вам мешать?

— Говоря откровенно, если за ваш мир возьмутся всерьез, эти ваши деревянные крепости запылают как свечки… У нас на Земле сильный всегда жрал слабого. У вас не так?

— Бывало и так. Но ты напрасно ждешь, что мы испугаемся. Если уж Вселенная сводит нас, значит — время пришло. Вы созрели и мы созрели. Посмотрим, что будет. Торгуйте себе. У вас хватило ума прийти с миром и не нарушать здешних законов. А что до других, не таких умных…

— Да, вот что вы будете делать с той же армией, например?

— Сын мой, я рассказываю каждому только его историю.

— Это цитата. И я знаю откуда.

— Тогда ступай.

— Ну что ж… Завтра… Здесь, в это же время?

— Да.

— До свидания.

— Легкой дороги.

* * *

— Дорога легкая.

— Домой всегда короче. Всех рассадили?

— Готово. — В микрофон:

— Дамы и господа, отправляемся! Благоволите пристегнуться.

— Выруливай… Да легче ты! Нарочно, что ли в колдобины лезешь? Еще и "дорога легкая!" — Так заасфальтируй трассу, давно пора.

— Тут — мастер не велит. Там — если найдут асфальт в никуда, такой вой подымется! И потом, тогда ведь все начнут сюда лазить.

— Ну так и поставят таможню или погранпереход. Делов-то! Здесь живут не чурки и не чехи. Здесь "чехи" — жаргонное обозначение чеченских боевиков. Чего бояться?

— С одной стороны, нечего. С другой — я не хочу, чтобы тут все стало, как у нас. Понимаешь?

Водитель пожимает плечами:

— Может быть…

КоТ, Гомель 1.08–22.09.2005 г.

Оглавление