«Меч эльфов»

Бернхард Хеннен «Меч эльфов»

Красавице в парке

Тот, кто учится, не размышляя, впадет в заблуждение;

Тот, кто размышляет, не желая учиться, окажется в затруднении.

Конфуций

По стопам предка

— Это не то место, куда стоило бы идти одному, мой король.

Гуннар положил руку на плечо воина.

— Сколько лет ты уже руководишь моей личной гвардией?

Высокий темноволосый фьордландец наморщил лоб. Его губы беззвучно шевелились, как будто он считал.

— Вот уже семнадцать лет сражаешься ты бок о бок со мной. С тех самых пор, как отец впервые позволил мне участвовать в битве. И девять из них ты — начальник моей личной гвардии, мандридов.

Король Гуннар поглядел на мужчин, стоявших на краю поляны. Почти каждый из них держал в руках меч. Когда-то на этой поляне его предок Мандред повстречался с человеком-кабаном — тем самым демоническим чудовищем, которое принесло столько бед людям и эльфам. Место это считалось проклятым. По доброй воле сюда никто не приходил.

Король поднял голову и поглядел на утес. Стоящие камни выделялись на фоне ночного неба подобно черной короне. На небе широкими дугами плясало зеленое колдовское сияние. Оно было прекрасным и в то же время жутковатым. Светлое сияние зимних звезд пронизывало переливающиеся небесные огни. Если верить в сказание о Мандреде Торгридсоне, точь-в-точь такой же зимней ночью и был заключен союз людей и эльфов. Союзу исполнилась уже почти тысяча лет, и, хотя эльфы, тролли, кентавры и кобольды стали привычным для его воинов зрелищем, магических врат в другой мир мужчины побаивались. Этих заколдованных мест избегали даже звери. Ни одна птица не пролетала над Январским утесом.

Гуннар поглядел на начальника своей личной гвардии. В черной бороде Сигурда поблескивали кристаллики льда. Во взгляде холодных голубых глаз читалась решительность. Гуннар знал, что его спутник последует за ним куда угодно.

Но было бы нечестно просить его ступить на этот путь вместе с собой.

Король не собирался входить в ворота. Никогда ведь не знаешь, что может случиться, если попробовать приблизиться к звезде альвов ночью. И еще ни один человек, когда-либо попадавший в страну вечной весны, не стал там счастливее. Любой во Фьордландии знал песни об Альфадасе, Мандреде или Кадлин, королеве-воительнице. Герои-то они, конечно, герои, спору нет, но счастливыми стать так и не сумели. Там, где обитает слава, живут по соседству и грусть, и одиночество. Тот, кто видел Альвенмарк, становился с той поры чужим для других людей. А некоторые, как его предок Мандред, и вовсе не вернулись.

Гуннар, обхватив запястье Сигурда, по-военному пожал ему руку.

— Я пойду один, друг мой. Уведи своих людей! Ждите меня внизу, у фьорда.

Хотя Сигурд очень старался казаться невозмутимым, Гуннар почувствовал, что у командира отлегло от сердца. Слишком давно они знали друг друга, чтобы суметь скрыть свои чувства.

— Если к рассвету ты не вернешься, я поднимусь на утес!

Гуннар улыбнулся этой угрозе. Он знал, что Сигурд слов на ветер не бросает.

— Не нужно идти за мной. Если к рассвету я не вернусь, то буду в том месте, где тебе меня уже не найти. — Он замолчал. — Если это случится… скажи Роксанне, что я люблю ее. И присмотри за моим сыном… и Гисхильдой. С малышки глаз нельзя спускать. Ты ведь знаешь.

Сигурд неловко кивнул.

— Роксанна узнает, что ты ушел туда ради нее.

— Только попробуй сказать ей об этом!

— Но это правда! И тебе совсем необязательно было это делать. Они придут. Ты ведь отправил посланника. Оставайся с нами и подожди… Внизу, у фьорда.

Он глядел на короля почти умоляюще, что обычно ему не было свойственно.

Гуннар спросил себя, не живет ли начальник его личной гвардии двойной жизнью. Неужели Сигурд что-то знает?

— Они придут, ты же знаешь, мой король.

Гуннар поднял взгляд и поглядел на недавно взошедшую луну. В ушах все еще звучали слова повивальной бабки: «Если не случится чуда, до утра ей не дожить». Два дня уже мучилась Роксанна, пытаясь родить. Король знал, что по ту сторону ворот, в другом мире, было существо, которое почувствует его, едва он взойдет на Январский утес. Древнее зачарованное дерево. Дети альвов должны знать, как отчаянно он нуждается в их помощи! Прошло несколько часов с того момента, как его посланник, кобольд Брандакс, отправился в путь. Почему же никто не пришел? Гуннар знал, что эльфы не очень любят Брандакса, из-за его склочности с ним трудно находить общий язык. Но ведь он единственный, кто мог открыть ворота. Или его не допустили ко двору?

Король поглядел на утес.

— Я должен идти, Сигурд.

Еще раз пожав запястье командира, он повернулся спиной к поляне. Когда он остался наедине с древними дубами леса, его снова охватило это неловкое чувство. Тысячу лет его семья была связана с детьми альвов. Бок о бок бились они против превосходящих их по численности рыцарских войск Церкви Тьюреда. Ему знакомы были жуткие ритуалы троллей, которые они проводили после битвы, праздники эльфов, окруженные колдовством, болью отзывавшимся в человеческом сердце. Он терпел странные шутки кобольдов, проливал кровь с Другими, веселился вместе с ними. Но они были чужими ему. Всегда оставалась последняя невидимая стена, и она никогда не исчезала. В этом и заключался весь ужас. Он мог понять, почему священники Тьюреда так их боялись. Никогда ведь не знаешь, что творится в голове у эльфа, даже если он твой друг.

Почему же не пришла помощь?

Гуннар вышел из лесу на широкое поле, поднимавшееся к утесу. Зеленое сияние отдавало свой цвет снегу. Говорили, что врата в другой мир легче открыть именно в такие ночи. Хруст замерзшего снега, песня ветра в рифах и его хриплое дыхание — вот и все звуки, которые сопровождали короля во время его одинокого пути наверх.

Добравшись наконец до вершины, Гуннар вдруг засомневался. В кругу голых скал, украшенных спиральным узором, снега не было. Возможно, его унес ветер, подумал король, твердо зная, что это не так. Это место находилось уже не в мире людей.

Гуннар благоговейно провел рукой по одному из стоящих на вершине камней. Ветер трепал длинные волосы властителя. Дыхание замерзшими капельками поскрипывало в бороде. Он наклонился, коснувшись лбом грубого камня. Два дня он молился своим богам и не был услышан. Теперь он просил более понятную силу.

Все свои страхи доверил Гуннар холодному камню. Он был королем-воином, прошедшим дюжину кровавых сражений, и не боялся опасности. Но он страшился того, что происходило за закрытыми дверями в комнате роженицы. Жива ли еще Роксанна? Здесь, где его никто не видел, он не сдерживал слез.

Он поглядел вниз, на большой город, раскинувшийся на берегу фьорда и простиравшийся вдоль побережья на целую милю. Клубы дыма поднимались прямо вверх из сотен труб. На широких улицах почти никого не было. У сторожевых костров на крепостной стене королевского замка виднелись группки темных фигурок.

Взгляд короля устремился к широкому поясу из могильников и земляных валов. Строгие геометрические формы не подходили к городу с его запутанными улочками и фахверковыми домами с ровными резными фронтонами. Пройдут годы, прежде чем будут готовы новые крепостные стены. Гуннар знал, что все это напрасный труд. Если рыцари священников Тьюреда вдруг окажутся под стенами Фирнстайна, то его королевство будет обречено на погибель, и неважно, насколько крепкими окажутся крепостные стены. Рыцари могли прийти только с юга, и если их знамена покажутся у стен города, значит, все королевство уже покорилось им.

Не стены, а только сила, расположенная по ту сторону каменного крута, может принести спасение. Вот так, как сейчас, в этот отчаянный час, когда Роксанна и ребенок борются со смертью.

Щек Гуннара коснулся теплый ветерок. Король обернулся к каменному кругу. Его окружил аромат весеннего цветущего луга. Он услышал, как зашептал ветер в листве, хотя ближайшие деревья находились от него на расстоянии доброй мили.

Его просьба была услышана! Он должен радоваться. Однако встреча с весной посреди зимы напугала его. Что-то изменилось в каменном кругу. Спиральный узор… Казалось, он пришел в движение.

Гуннар часто заморгал и неуверенно отступил на шаг. Земля, на которой он стоял, была каменистой. Свет просачивался через линии в скале, словно сквозь дверную щель.

Король отошел еще дальше. Свет поднялся, образуя пляшущие линии, из которых вскоре сложилась высокая арка ворот. Не надо смотреть туда! Знает он эти истории… Слишком многих его предков увел Альвенмарк. Они были вырваны из жизни, которую должны вести люди, и ни один не стал там счастливым. Лучше никогда не видеть этого чужого мира!

И все же Гуннар не мог отвести взгляд. За вратами, сотканными из пляшущего света, было заполненное мраком пространство, которое пересекала золотая тропа. А на другом конце тропы, всего лишь в паре шагов от начала, открывались вторые ворота. Гуннар увидел весенний луг, холм, вершину которого венчал могучий дуб…

А затем появилась всадница. Казалось, она парит над золотой тропой, словно призрак. Всего лишь один удар сердца — и она прошла сквозь ворота. Пляшущий свет померк. Мгновение еще доносился аромат весеннего луга, затем снова воцарилась зима.

Гуннар увидел эльфов, как только научился ходить. Еще при дворе его отца они были частыми гостями. Но никогда прежде не доводилось королю видеть, как они приходят из другого мира. Он во все глаза глядел на женщину на молочно-белой кобыле, словно на привидение. Она была одета в серебристо-серые одежды, настолько нежные, что они казались сотканными из лунного света. Ледяной северный ветер играл ее длинными черными волосами. Она была так невообразимо прекрасна, что король не мог вымолвить ни слова.

Всадница была одета так, словно собиралась на праздник летней ночи, тем не менее ледяной холод как будто не доставлял ей ни малейших неудобств.

— Ты сказал, твоя жена на грани смерти.

Гуннар смог только кивнуть. Он откашлялся, но голос оставил его.

— Меня зовут Морвенна, дочь Алатайи, — сказала она и протянула ему руку.

Хотя она была ниже его и очень изящна, рукопожатие получилось крепким. Без всяких усилий она подняла Гуннара и посадила на лошадь перед собой. Затылком он чувствовал ее теплое дыхание. Эльфийка натянула поводья, и лошадь понеслась вниз по крутому склону. Они скакали по его следам, по широкой оставленной им борозде, когда он с трудом поднимался в гору. Обитые серебром копыта лошади даже не проваливались в снежное покрывало. В пути их сопровождал лишь нежный звон колокольчиков на сбруе, а вокруг стояла тишина. Ночь наблюдала за ними, словно чувствуя, что в мир людей вторглось нечто чуждое.

Гуннар с тоской подумал о своем предке и цене, которую Мандред когда-то заплатил за помощь эльфов. Тревога заставила короля наконец заговорить.

— Что потребует твоя королева за помощь? — хрипло спросил он.

Морвенна промолчала, однако Гуннар был уверен, что та улыбается за его спиной.

Перед рассветом

Гуннар вышел из душного праздничного зала на широкий двор замка. Радостный шум перешел в пьяное бормотание. Ярлы Фьордландии, тролли и кентавры пировали вместе. Они ждали рождения наследника престола. Как же долго они ждали!

Король в отчаянии поднял взгляд к ярко освещенному окну на другой стороне двора. Он надеялся, что с прибытием Морвенны все станет лучше. Но эльфийка находилась там, наверху, уже несколько часов. Заря давным-давно прогнала с неба зеленое колдовское сияние. Пошел небольшой снег. Гуннару показалось, что стало немного теплее.

Перед ним посреди двора стояла кобыла эльфийки и смотрела на него. У нее были светло-голубые глаза. Не бывает у лошадей таких глаз! И не должна она на него так смотреть. Будто понимает, что творится у него на сердце.

Вновь отворилась дверь в праздничный зал. В холодном утреннем воздухе раздались обрывки песни. Затем дверь захлопнулась и оборвала мелодию. Под чьими-то шагами заскрипел снег.

— Все будет хорошо, Гуннар. Она же эльфийская колдунья, — раздался хорошо знакомый голос. Сигурд положил руку ему на плечо. — Ты же знаешь, они очень искусны.

Гуннар знал своих воинов. Они тоже умели колдовать. Но настоящие целители были редкостью. Нужно доверять Морвенне!

— А как у твоей жены было?

Сигурд смущенно рассмеялся.

— Меня не было при этом, мой король. Это было летом, три года назад, когда мы бились в Стовии. Знаю только то, что рассказывала мне кормилица. Будто поднялась моя жена прямо посреди ужина. Перед ней на столе лежала нетронутая ножка ягненка. А потом у нее внезапно намокли юбки. Не прошло и получаса, как моя дочь появилась на свет. — Он щелкнул пальцами. — Так просто. По крайней мере, так они мне сказали.

Гуннар на это ничего не ответил. Это было не то, что он сейчас хотел услышать. Великие боги, что же происходит там, наверху? Он думал, что если эльфийка придет, то все сразу станет хорошо…

— Мой король?

Сигурд поглядел на него так, словно он что-то сказал. Гуннар ничего не слышал — слишком уж поглощен был своими мыслями.

Крик заставил его вздрогнуть. Вот, опять началось! Это продолжалось уже два дня. Почему же оно никак не закончится? Сколько еще мучиться Роксанне?

Сигурд крепко схватил его за руки.

— Тебе не нужно сейчас быть здесь. Ты не можешь помочь жене. Разве будет лучше, если ты тоже станешь мучиться? Возвращайся в зал.

— Но ведь это предательство… если я не буду рядом с ней.

— Повивальная бабка с эльфийкой вышвырнули тебя вон, — напомнил ему Сигурд. — Идем, нам обоим сейчас лучше напиться и упасть под стол. Ты ничем не поможешь там, наверху… Поэтому давай делать то, что всегда делали мужчины, в то время как их жены рожали детей.

Гуннару хотелось быть на поле боя, в самой гуще битвы. Тогда он знал бы, что делать. А сейчас он чувствовал себя таким беспомощным, как никогда прежде.

— Ты уже знаешь, как назовешь его?

Гуннар колебался. Да, он уже выбрал имя, но пока еще никому его не говорил. Даже Роксанне. Было дурной приметой говорить об именах еще не рожденных детей. Сигурд ведь должен об этом знать! Вероятно, он уже слишком пьян… Его сына будут звать Снорри. Это хорошее имя для воина!

Кобыла эльфийки рыла копытом свежевыпавший снег, по-прежнему глядя на него своими невозможными глазами. Гуннар чувствовал себя так, словно на него вылили ушат ледяной воды. Эти глаза…

Роксана умрет. Внезапно он поверил в это. Ее крики стихли. Лут оборвет нить ее жизни. В любой миг…

Он должен быть рядом с ней.

Над крышами выл северный ветер, наделяя резные драконьи головы призрачными голосами. Снегопад стал стихать. Кобыла эльфийки превратилась в нечеткий силуэт. В снегопаде Гуннар увидел какие-то тени и силуэты, сотканные из ветра, льда и вечности. Духи его предков собрались, чтобы проводить его жену в последний путь в Златые чертоги.

— Видишь их?

Сигурд заморгал.

— Кого?

Можно ли доверять ему?

— Не такая это ночь, чтобы гулять по улице. Не искушай судьбу, мой король! Ты был у звезды альвов и вернулся на лошади эльфийки. Возвращайся в зал. — Сигурд по-прежнему держал его за руки. — Это ночь для детей альвов и богов. Ты не можешь помочь своей жене. Пожалуйста, идем со мной!

Гуннар вырвался и перебежал двор. Он не бросит Роксанну в беде. Шаги гулко отдавались на каменном полу, а в балках крыши завывал ветер.

Он бросился вверх по лестнице и остановился на верхней ступеньке. Роксанна умолкла. В коридоре, ведущем в ее спальню, было совершенно тихо. Может быть, эльфийка и повивальная бабка все-таки правы? Вдруг от его присутствия там будет только хуже?

Гуннар почти дошел до двери в покои Роксанны, когда заметил у стрельчатого окна съежившуюся фигурку: подтянув колени к груди и прижав к себе любимую куклу, на корточках сидела Гисхильда. Дыхание ночи оставило на оконном стекле ледяные цветы. Дочь крепко сжала губы, пытаясь скрыть, что у нее стучат зубы. Несмотря на рассветные сумерки, было заметно, что она плакала.

За дверью жалобно застонала Роксанна. Вероятно, у нее больше не было сил кричать. Протяжный, невероятно жалобный звук кольнул Гуннара в самое сердце. Ему так хотелось быть с ней, но он не мог сделать вид, что не заметил Гисхильду. Что она здесь делает? Она же должна спать в своей кровати под присмотром няньки!

Гуннар вновь бросил взгляд на двери, потом обернулся. По щекам Гисхильды текли слезы, но она не всхлипывала.

Он склонился к ней и взял на руки. Она была такой легонькой… такой хрупкой. Сколько она просидела здесь на холоде? Не нужно ему было уходить с поста у двери.

— Почему братик делает маме так больно? — запинаясь, выдавила девочка.

Гуннар судорожно сглотнул. Что он мог ответить?

— Он не нарочно…

— Скажи ему, чтобы перестал! — негодовала малышка. — Скажи ему, что я побью его, если он не оставит маму в покое. Я ему…

Говоря это, она дрожала все сильнее, и наконец ее слова превратились в сдавленное всхлипывание.

Гуннар крепко прижал ее к груди и погладил по голове.

— Все будет хорошо, — беспомощно сказал он, борясь с собственными слезами.

Постепенно Гисхильда успокоилась. Жалобные стоны за тяжелой дубовой дверью тоже стихли. Тишина пугала короля больше, чем крики Роксанны. Неужели она…

— Я подслушала, как Гудрун говорила с кухаркой. Они шептались, но я все равно услышала. Они все думают, что мама умрет.

Гуннар поклялся себе выгнать обеих баб. Гудрун он выбрал нянькой Гисхильды, потому что она очень чутко спала. Вероятно, недостаточно чутко. Нужно подыскать дочери сторожевого пса. Возможно, из тех, что используют для охоты на медведей…

— Они обе не знают, о чем говорят! У нас есть волшебница, такая, как в сказке. Все будет хорошо, малышка моя.

Гисхильда немного отклонилась назад. Неужели почувствовала, что он не уверен в том, что говорил?

— Она вылечит маму и достанет моего братика.

— Да, так оно и будет.

Ему хотелось в это верить. Он так мечтал о наследнике. Не будет мальчика — его род угаснет. После тысячи лет… Но теперь ему было все равно. Только бы Роксанна осталась жива! Повивальная бабка говорила после рождения Гисхильды, что у Роксанны не должно больше быть детей. Но ведь дочку-то она родила, и все было хорошо. Роксанна тоже не верила, что…

За дверью раздался крик. Ребенок!

Звук тут же прекратился.

— Это мой братик?

Почему малыш больше не кричит? Вместо ответа Гуннар крепче прижал Гисхильду к себе. Нужно было раньше подняться к каменному кругу на Январском утесе. Он боялся прямо просить эльфов о чем-либо, поэтому послал Брандакса. Королевский дом заключил союз с владычицей Альвенмарка — союз, скрепленный ребенком и множеством страданий. Эльфы всегда поддерживали их в войне со священниками Тьюреда, так как это было выгодно обеим сторонам. Но просить их об услуге было опасно — всегда приходилось расплачиваться. И Гуннар боялся этого: слишком уж хорошо он знал эти старые мрачные истории о Мандреде и его сыне Альфадасе.

Вдруг дверь распахнулась и из комнаты вышла повивальная бабка, держа в руках окровавленные простыни. Лицо ее было белее мела. Она толкнула локтем дверь, и та снова захлопнулась.

Гуннар по-прежнему прижимал Гисхильду к себе, чтобы она не видела окровавленных тряпок.

— Что случилось? — Он уже не помнил имени этой женщины.

Казалось, поначалу повивальная бабка не заметила его, хотя он стоял всего в трех шагах от нее. Глаза ее были расширены от ужаса, и она смотрела сквозь него.

— Ты не поймешь, Гуннар. Ложе роженицы — это поле битвы, к которому у вас, мужчин, отношение самое пренебрежительное. Последняя битва — всегда дело женщин! — Она говорила все это совершенно бесцветным голосом.

— С Роксанной все в порядке?

— Нет! Серп Лута оборвал нить ее жизни.

— Мама?

Гуннар проклял себя за то, что задал этот вопрос.

— Морвенна все уладит, — попытался утешить он дочь, но голос подвел его.

Повивальная бабка бросила на него странный взгляд, и он не стал больше ни о чем спрашивать ее.

— Все будет хорошо, — повторял он, раскачиваясь взад-вперед. — Все будет хорошо.

Старая повитуха исчезла вместе с простынями. Гисхильда молчала. А Гуннар прислушивался к звукам за дверью. Там было до ужаса тихо.

Прошла целая вечность, прежде чем старуха наконец вернулась. Не сказав ни слова, она прошмыгнула в покои Роксанны.

За дверью послышались голоса. Хотя Гуннар различал их, понять, о чем идет речь, не мог.

— Что-то с маминым животом, — наивно заявила Гисхильда. — Волшебница сделала что-то такое, что Гильде теперь страшно.

— Морвенна знает, что делает, — попытался успокоить дочку Гуннар.

Слишком уж часто ему доводилось видеть, как эльфы делали такие вещи, объяснить которые было нельзя. Лучше всего принять их как данность. Иначе становилось слишком уж страшно. А ведь они все-таки их союзники.

Дверь снова открылась. Гильда с упреком поглядела на Гуннара. О чем они говорили с эльфийкой?

— Входи, король! Малышку можешь взять с собой. — Едва Гисхильда показалась на пороге, как женщина взяла ее за руку. — Идем, поглядишь на братика. Он довольно большой. Будет сильным парнем.

Гуннар подошел к постели Роксанны. Она спала. Лицо ее было белее свежих простыней. Под глазами виднелись большие темные круги.

Морвенна стояла у открытого окна с миской воды и отмывала в ней руки от крови. Она глядела на улицу, на метель и внимания на них не обращала. Рядом с ней из небольшой медной посудины вился дымок. Аромат не мог полностью изгнать из покоев запах пота и крови.

Старуха была права, подумал Гуннар. Пахло словно на поле боя. Он снова поглядел на жену и судорожно сглотнул. Краше в гроб кладут. Не видно даже, как вздымается и опускается грудь.

Вдруг Гильда схватила его за руку и потянула в дальний угол комнаты.

— Ты должен знать, Гуннар. Лут хотел забрать их обоих — и жену, и сына. Мальчик был слишком велик… И лежал неправильно. Мне часто доводилось такое видеть. — Повитуха с опаской покосилась на эльфийку. — Она украла обе жизни у Ткача судеб. Ничего хорошего из этого не выйдет. Она… — Женщина привычно начертила в воздухе символ, отгоняющий зло. — Такого я еще никогда не видела… — Она говорила так тихо, что Гуннару пришлось едва ли не нагибаться к ее губам, чтобы расслышать ее. — Ее руки… Она проникла в тело твоей жены. Прямо через живот… — Гильда вновь начертила охранный знак. — Она вытащила мальчика из нее. Я не могла этого видеть… а теперь живот у Роксанны совершенно гладкий. Даже рубца не осталось… Но, поверь мне, она проникла руками ей в живот.

Гуннар не хотел этого слышать. Что бы там ни случилось, Роксанна и его сын были живы. И разве Гильда не сказала сама, что не смотрела на происходившее? Пустые сплетни! Он подошел к колыбельке. Его сын! У него есть наследник. Что ему до болтовни старой бабки! Он хорошо понимал, что появиться на свет его сыну помогла магия. Для этого он ведь и звал эльфийку!

У его мальчика широкое лицо. Много волос… Гуннар осторожно погладил его по головке.

— Не очень-то красив мой братик, — разочарованно пробормотала Гисхильда. Затем сжала кулачки. — Пусть только попробует опять сделать маме больно…

Роксанна пошевелилась и открыла глаза.

— Мама! — Гисхильда бросилась к ней.

Гуннар хотел было ее удержать, но взгляд Роксанны велел ему отпустить дочь.

Гильда стала на колени у постели. В руках у нее была миска каши.

— Ты должна поесть, госпожа.

Эльфийка отошла от окна. Не обращая внимания на женщин и девочку, она подошла прямо к нему.

Гуннар положил обе руки на сына.

— Тебе следовало позвать меня раньше, Гуннар Дуборукий, — прошептала она ему на ухо. — Береги детей, потому что жена твоя родить больше не сможет. Ты знаешь: если угаснет твой род, придет в упадок и Фьордландия. Когда мальчику исполнится семь лет, я вернусь и заберу его. До тех пор он твой.

Гуннар выхватил младенца из колыбели и отшатнулся от ужасной пророчицы.

— Нет. Он будет расти при моем дворе. Можешь просить все, что угодно. Но не забирай у меня ребенка!

Слова его испугали остальных. Роксанна расплакалась и попыталась подняться с постели. Гисхильда с ужасом смотрела на эльфийку.

— Не будь глупцом, король! Ты же знаешь, что моя госпожа Эмерелль умеет смотреть в будущее. С восьмого года для твоего сына начнется трудное время. Только при королевском дворе Альвенмарка он будет в безопасности.

— Ты не отберешь его у меня, — твердым голосом заявил король. — Я тебе ничего не обещал!

Морвенна поглядела на него так, как смотрят на упрямого ребенка.

— Никто не собирается красть у тебя сына. Моя госпожа желает ему только добра!

— Мы сами можем позаботиться о своих детях.

Эльфийка холодно улыбнулась.

— Я вернусь, когда ему исполнится семь лет. — Она погладила мальчика по щеке. — Будь здоров, Снорри.

Гуннар оцепенел от ужаса. Он ведь еще никому не называл этого имени!

Единственно правдивая история

— Тот, кому никогда не приходилось задумываться над тем, сколько нужно варить подошвы сапог, прежде чем их можно будет разжевать, — просто болтун! Сегодня мир полон хорошо откормленных болтунов, которые каждое утро едят кашу с медом и ходят, гордо выпятив брюхо. Они ведут себя так, словно присутствовали при том, как над Альвенмарком развевалось знамя Древа крови. Поток их речи подобен теплому зловонию, дунувшему прямо в лицо, и мне становится дурно, когда я слышу, как они говорят о безногой королеве и ее рыцаре-эльфе. О, увижу ли я когда-либо, как краснеют те из вас, которые пользуются более грубыми словами? Я гном, кобольд, и принадлежу к тому народу, от которого высокорожденные дети Альвенмарка и так ожидают только самого дурного. Почему вы должны терпеть мой грубый тон? Потому что я как хронист служу правде и в отличие от других писак не задерживаюсь на том, что вам, вероятно, хотелось бы услышать. Я жил среди людей и знаю, какие они! Я видел, как они при том, над чем многие из нас смеются, достигают величин, которые редко даются лучшим детям Альвенмарка. Да, так оно и есть, даже их известнейшие герои никогда не смогут устоять в бою против рыцаря нашей королевы Эмерелль, ни один из них никогда не сможет стать столь умелым мастером, как кобольд, и столь же сильным, как тролль, или пить, как кентавр. Они знают это, но никогда не сдаются и пытаются быть лучше, чем отведено им судьбой. И при этом они не надменны. Они страдают… Так же, как их королева, судьба которой меня, бессердечного старого кобольда, трогает настолько сильно, что я никогда не забуду ее. Не выношу, когда теперь болтают о последней владетельнице Фьордландии. Неважно, что о ней говорят, я знаю, что она всегда оставалась верна своему рыцарю.

И тому, кто посмеет при мне утверждать обратное, я отрежу пальцы на ногах!

Я знавал ее, их последнюю королеву. Она боялась меня еще тогда, когда мы встретились впервые. Это я отрезал ей ноги. Поэтому я и пишу эту историю. Я не эльф, который станет маскировать правду за тысячами красивых слов. Я не болтун, потому что мне в зиму Детей льда доводилось есть подошвы своих сапог. Я знаю, что такое смирение и что такое любовь. Всему этому научило меня одно человеческое дитя.

Не проходит и дня, чтобы я не спросил себя, что мы, дети Альвенмарка, сделали не так и насколько велика наша вина. Неужели наше проклятие в том, чтобы приносить тем, кого мы любим, страдание и разрушение? Да, в первую очередь тем, кого любим… Нет, не слезы размывают чернила. Я сижу на террасе своего дворца в Вахан Калиде, высоко над лесным морем, а погода стоит настолько жаркая, что даже эльфу пришлось бы туго. Я проливаю пот, а вовсе не слезы! Те, кто знает меня, ведают, что не в моих привычках хныкать, словно какая-нибудь фея. А если кто-нибудь из вас, читающих эти строки, посмеет утверждать обратное, то я превращу его или ее лживый язык в засохший корешок.

Рассуждая о прошедших годах, ученые клеветники часто спорят о том, когда началось несчастье. Некоторые думают, что все началось на Большом Совете Искендрии, когда новые рыцари, у которых на щите изображено Древо крови, получили командование над войсками Церкви Тьюреда. В тот день они обещали искоренить язычество, а вместе с ним и детей Альвенмарка. Другие утверждают, что все началось в тот день, когда последние бояре Друсны получили в подарок песочные часы. Или в ночь позорного предательства, последовавшего за этим днем.

Я же вам скажу, что все это полнейшая ложь, распространяемая гадящими чернилами хронистами; сказки, написанные дураками, которые думают, что великие истории всегда начинаются там, где сильные мира сего делят королевства. Те, кто пишет книги по истории, чувствуют себя обязанными скрывать банальность действительности под блеском славы. Возможно, они поступают так, чтобы оградить вас от ужасной действительности. Может быть, они не хотят разрушать вашу веру в то, что все мы живем в упорядоченном и безопасном мире. Обо мне всегда болтали, что страдания других доставляют мне радость, что мне приятно быть злым. Все это не что иное, как клевета завистников! Забудьте о ней! От меня вы услышите правду, только правду и ничего, кроме правды!

Как случилось, что знамена Древа крови веют над Альвенмарком? Все это началось с того, что один шелудивый пес, о котором говорили, будто он любит кусать детей, не сумел убежать с заднего двора. Вероятно, он задержался там, поскольку ел труп своего хозяина. Мальчик, наблюдавший за этим, никогда не задавался вопросом, почему блохастый пес торчал на этом заднем дворе. Однако, чтобы стать романтическим героем, возможно, нужно обладать именно этим качеством: не видеть правды, даже если она в буквальном смысле смердит до небес.

Поверьте мне, именно эта чертова собака взрастила героя. И поэтому история о неподвижной королеве и эльфе-рыцаре начинается с нее, по крайней мере, если рассказывать ее правильно…

Цитируется по: «Последняя королева, том 1 — Дитя чумы, стр. 7 и далее». Написано: Брандаксом Тараном, Повелителем вод в Вахан Калиде, полководцем гномов

Сероглазый

Тощие псы из стаи, пришедшей в деревню сегодня в обед, загнали сторожевого пса в самый дальний уголок окруженного стеной двора. Оттуда Баррашу уже некуда было бежать. Он громко залаял и бросился в атаку. Однако клыки большой желто-коричневой собаки схватили пустоту.

Люк в ярости вынул из крыши еще одну черепицу и швырнул ее из окна кузни во двор. На этот раз мальчик попал в вожака стаи. Лохматая бестия, только что угрожавшая Баррашу, съежилась и изучающе поглядела на Люка. Скотина не издала ни единого звука.

Барраш прыгнул, пытаясь схватить вожака за загривок, пока тот еще глядел на Люка. Однако тощая собака увернулась от сторожевого пса с ужасающим проворством и укусила его за бок, прежде чем тот, в свою очередь, успел увернуться.

Андре, кузнец, всегда похвалялся, что у его Барраша в жилах течет кровь медведедавов. Да, тех самых легендарных боевых собак Фьордландии. Полковые командиры язычников столетиями кормили собак печенью убитых членов рыцарского ордена и священников, так ему однажды рассказывал Андре. Они делали это для того, чтобы превратить их в особенно злых, безбожных собак. Поэтому Церковь предала этих собак анафеме. Держать их было запрещено. Священники сжигали их на кострах.

Однако кузнец никогда особенно не интересовался Церковью и ее заповедями. Ему очень нравилось, что священники не забредали к нему во двор.

Давным-давно Андре сражался в языческих войнах. На море — против жителей фьордов, в безбрежных лесах Друсны — против жутких людей-теней. Но удивительное дело: казалось, он презирал священников точно так же, как и язычников. Он был странным человеком с самой обыкновенной собакой.

Барраш задрожал, его задние лапы подкосились под грузом тяжелого тела. Из последних сил он поднялся и, низко, гортанно заворчав, бросил вызов горным тощим псам. Они были намного меньше его, и тем не менее было в них что-то такое, от чего становилось страшно. Они вели себя тихо, потому что были уверены в победе. Все остальные собаки деревни разбежались, когда пришла новая стая. Остался только Барраш.

Люк терпеть не мог огромных медведедавов. Однако теперь они были последними, кто защищал деревню Ланцак. А это объединяло! Барраш был вредной собакой. Один раз он порвал ему штаны и сильно укусил за бедро. Это он поймал Люка, когда тот пытался забраться в слуховое окно омшаника.

Словно по какому-то знаку, три тощих пса одновременно бросились вперед, чтобы положить конец сопротивлению Барраша. Собака отпрянула в самый дальний угол между сараем с углем и стеной. Яростно рыча, она пыталась укусить пришельцев. Люк выломал еще одну черепицу и швырнул ее во двор.

— Убирайтесь отсюда, мерзкие твари! Разрази вас гром!

Бросок Люка не достиг цели. Тощие собаки не удостоили его даже взглядом. Тихо рыча, они окружили Барраша. Каждый раз на него нападали по меньшей мере сразу две псины, и неважно было, насколько храбро он защищался, как ловко и отчаянно нападал, — с каждой атакой на его теле прибавлялось ран. Конец был очевиден. Однако пес не сдавался. Его роскошная желто-коричневая шерсть была покрыта большими кровавыми пятнами. Каждый раз, когда тощие собаки бросались на него, он немного медленнее предпринимал очередную попытку добраться до их глоток.

Чтобы помочь Баррашу, нужно подобраться ближе к этим чертовым тварям. Люк проворно пролез в чердачное окно и скользнул по скрипящей кровле вниз, на окружавшую двор стену. У чужих псов была ужасная серо-коричневая шерсть и белое пятно на животе. Хотя все они были меньше Барраша, но менее опасными от этого не казались. Несмотря на густую шерсть, на их боках отчетливо виднелись ребра. Было ясно, что за еду им приходится драться.

Один из тощих псов поднял взгляд на Люка. Мальчик сразу же узнал его злобные светло-серые глаза. Он был предводителем чужой стаи, тем, в кого он только что попал черепицей.

— С тобой я расправлюсь, Сероглазый, — решительно пробормотал Люк и крикнул: — Держись, Барраш! Я помогу тебе! Держись!

В кармане штанов Люк нащупал складной нож. С его стороны было трусостью сидеть здесь, наверху стены, в то время как пес там, внизу, сражался за свою жизнь. Однако мальчик догадывался, что если решится спуститься во двор, то умрет скорее, чем большая собака. Он точно знал, кто пришел в деревню. Однако тот, кто был в здравом уме, никогда не называл зло его подлинным именем: тогда все ухудшалось. Так ему говорила мать, верившая в это даже в свой смертный час. Имя зла, которое довело ее до этого, не сорвалось с губ ни у нее, ни у остальных домочадцев.

Сероглазый пес сел на задние лапы и стал разглядывать Люка. Мальчику почудилось, что животное хотело сказать: только попробуй спуститься! Только тебя нам для полного обеда и не хватает.

Люку было одиннадцать лет — в начале лета он отпраздновал свой День имени. Мальчик судорожно сглотнул. Глаза его увлажнились — так больно вспоминать о том, какой это был чудесный день. Отец впервые разрешил ему стрелять из тяжелого пистолета. Отдачей оружие чуть было не вывернуло ему руку, и он жалко шлепнулся прямо на землю, но, несмотря на это, испытал гордость. Сколько он себя помнил, все время мечтал о том, чтобы пострелять из одного из отцовских пистолетов. Он знал о них все. Как их разбирать, чтобы почистить и смазать металл. Как заряжать и закреплять пулю в стволе, чтобы она не выкатилась. Это было важно, когда заряженное оружие нужно было положить в седельный ранец! Отец подарил ему ключ, которым можно было закреплять затвор пистолетов. На следующий год он получил бы рог с порохом, а еще через год — один из пистолетов. Вот сейчас ему бы пригодился один из них!

— То-то ты удивился бы, если б я сделал дыру прямо между твоих серых глаз, тупая скотина, — сердито пробормотал он. — Ты понятия не имеешь, с кем связался! Сегодня день твоей смерти, это я тебе обещаю.

Звук собственного голоса успокоил Люка, придал ему мужества. Как давно с ним никто не говорил… Барраш был единственным существом, оставшимся от прошлого. И вонючки… Но эти не разговаривают. Они только отрыгивают и ждут… Хотя лежали они совсем тихо, он опасался, что они поднимутся именно в тот миг, когда он сделает что-то не так. Они следят за ним! Вонючек он избегал. Уже хотя бы из-за одних только мух, которые вились вокруг них.

Люк поглядел на маленькое слуховое окно, с которого свисал канат с множеством толстых узлов. Он мог бы пройти и через большой дом графа, чтобы попасть в омшаник. Но тогда ему пришлось бы идти мимо двух вонючек: Мари, прачки, и толстого Жана, который был у графа дворецким. Лучше уж лезть через окно! А теперь, когда явилась чужая стая, у него просто не оставалось другого выхода.

Резкий визг отвлек Люка от мыслей. Одна из тощих собак прокусила Баррашу правую заднюю лапу. Большая собака упала, и на нее тут же набросились все. И только собака с серыми глазами по-прежнему смотрела на Люка.

Мальчик нагнулся, вырвал из крыши еще одну черепицу и с яростью швырнул ее в клубок дерущихся собак.

— Ну же, Барраш! Вставай, покажи им!

Одна из собак с визгом отскочила — черепица разбила ей нос до крови.

Даже лежа, Барраш продолжал отбиваться. Он схватил одного из тощих псов за горло и не отпускал. Он из последних сил тряс свою жертву, а остальные собаки в это время рвали его тело длинными когтями.

Большая охотничья собака затихла. Даже после смерти челюсти Барраша продолжали сжимать горло пойманного пса. Исхудавший пес еще немного подергался и тоже затих.

Люк швырнул в стаю последнюю черепицу. Теперь собаки смотрели на него. Их было пятеро, и у всех были странные глаза, совершенно другие, чем у собак деревни. Они были синими, словно зимнее небо, или серыми, как талый снег. Холодные глаза, глаза убийц!

Только теперь Люк заметил, что той собаки, которая наблюдала за ним все это время, уже нет на месте. Мальчик испуганно огляделся по сторонам. Может быть, пес скрылся под навесом кузни?

— Наверняка ты там, — тихо пробормотал Люк, в то же время надеясь, что его там нет.

Сероглазый преследовал его, он прочел это во взгляде мерзкой твари. Если ему удастся убить вожака стаи, остальные собаки наверняка оставят его в покое. Может быть, они даже уйдут прочь.

Мальчик опустил руку в карман брюк и вынул складной нож, который подарил ему отец. Рукоятка была сделана из красной древесины орешника, по дереву вырезана витиеватая буква Л. Просунув ноготь большого пальца в маленькое углубление на темном металле, он вынул клинок. Лезвие закрепилось в рукоятке с тихим щелчком.

Теперь тощие собаки принялись за тело Барраша. Шелудивая сучка с белым пятном на лбу рванула охотничью собаку за живот и вырвала темную печень.

«В сравнении с когтями собак мой нож просто смешон», — подумал Люк…

И тут раздался звук, заставивший его вздрогнуть. Сероглазый продирался через слуховое окно кузни. Люк словно окаменел. Ничего не понимая, он смотрел, как тощая собака протискивается в окно. Мерзкому животному потребовалось всего мгновение, чтобы обрести прочную опору на гладкой черепице, затем собака издала короткий лающий звук. Вызов! Уши у Сероглазого стояли торчком. Пасть была приоткрыта ровно настолько, чтобы были видны желтоватые клыки. Хвост стоял торчком. Пес приготовился к прыжку. И снова, казалось, его глаза говорили: «Я тебя достану, сопляк».

Люк отпрянул, повернулся и бросился бежать. Верх стены был шириной почти в фут. Уже сотни раз бегал он по ней — от крыши кузницы до сарая с углем, а оттуда дальше, к каретному сараю. Дюжины раз бил его за это отец. Если бы только отец был здесь! Он бы не испугался собак с гор и прогнал их.

Как и кузнец Андре, его отец тоже был ветераном языческих войн. Но сражения не превратили его в озлобленного замкнутого человека. Отец любил рассказывать о битвах, долгих маршах и темных лесах Друсны. Люк представил себе, как отец на своем крупном вороном коне по имени Ночной Ветер въезжает во двор, достает один из своих тяжелых пистолетов из седельного ранца, сшибает с крыши Сероглазого, как потом остальные собаки с жалобным визгом удирают со двора.

Ах, если бы отец пришел еще хоть раз, всего лишь на часок, чтобы помочь ему! Тогда Люк безропотно снес бы самую ужасную порку в своей жизни за то, что опять неподобающим образом лазит по крышам.

На бегу мальчик запрыгнул на расположенную немного выше крышу сарая с углем. Серый шифер громко заскрипел, гнилые балки застонали под его тяжестью. Одна из планок была сломана. Раньше за это отец отлупил бы его ремнем. Но теперь никому ни до чего нет дела. Не осталось никого, кого волновали бы сломанные планки крыши. Может быть, только вонючек… Если посмотреть на них, можно подумать, что они мертвы. Как-то он обнаружил кузнеца лежащим в навозной куче. Это было после Праздника Лета. Он подумал, что кузнец мертв, и позвал отца. А тот только рассмеялся и сказал, что Андре пьян. Что-то вроде этого, наверное, приключилось и с вонючками. Они просто спят! Очень крепко… Может быть, теперь они наконец-то проснутся? Они должны прогнать чужую стаю! Он то и дело пытался разбудить вонючек. Ведра воды, как тогда, с Андре, не хватило. Они очень упрямые. Друзей среди них у него не было.

Не оглядываясь, Люк побежал вверх по скату крыши сарая с углем, которая примыкала к крыше каретного сарая, где граф Ланнес ставил свои кареты. С бьющимся сердцем Люк подтянулся за одну из выступавших балок. Вскоре он сидел верхом на краю балки, которую солнце, дождь и голубиный помет выкрасили в серый цвет, затем полез дальше. Каретный сарай был старым. Нужно было быть очень внимательным, продвигаясь по ломкой кровле.

Только теперь Люк решился остановиться и поглядеть назад. Сероглазый добрался до сарая, где хранился уголь. Он стоял на самом краю, нетерпеливо помахивал хвостом и слегка пригибался. Затем снова выпрямился. Неужели это чертово животное собирается прыгнуть на крышу каретного сарая?

Люк закусил нижнюю губу. Нет, быть того не может… Однако же Сероглазый забрался на крышу кузницы. Он был не таким, как остальные собаки. Он хотел сожрать мальчика. От этой мысли у Люка мурашки побежали по всему телу. Да, так и есть, Сероглазый хочет его сожрать. Но он так просто не сдастся. Нужно избавиться от этого тощего брехливого пса, иначе нигде в деревне он не будет чувствовать себя в безопасности.

Люк не строил иллюзий. Свора останется до тех пор, пока будет еда. Пока не придет кто-нибудь еще… А Сероглазый — их вожак. Если он избавится от него, другие твари, возможно, оставят его в покое.

Сероглазый разбежался. Приземлился на крышу передними лапами. Когти скрежетнули по черепицам, взгляд был прикован к Люку. Тощий охотник медленно заскользил назад, но взгляда не отвел. Он будет пытаться снова. Может быть, в следующий раз у него и получится.

— Скотина! — Нужно было бежать, взобраться наверх по канату в омшаник. Вместо этого Люк пошел к тощему кобелю. — Что же ты теперь будешь делать?

Сероглазый засопел. Дыхание его было зловонным. Люк был от него лишь в нескольких шагах. Задние лапы пса царапали, не находя опоры, грубую побелку каретного сарая.

Люк подошел еще немного ближе. И тут им овладел гнев.

— И кто теперь беззащитен?

И он наступил зверю на нос. Тощий пес махнул головой, увернулся от удара и попытался укусить Люка за ногу. Острые зубы разорвали тонкую ткань штанов, но Люку повезло: Сероглазый не сумел схватить его как следует, мальчик отделался парой шрамов. Тварь вцепилась в ткань.

Сероглазый не рычал. Настоящая собака зарычала бы. Люк точно знал, с чем он столкнулся, но не собирался говорить этого. Даже думать об этом не хотелось. От того, что называешь вещи своими именами, может стать только хуже. Сероглазый — всего лишь собака!

Люк снова вспомнил предупреждение матери: не называй зло по имени! Этим ты привлечешь его к себе. Несчастье, болезни или собак с гор. Даже если зло настигло тебя, все равно нельзя называть его, потому что неважно, насколько все плохо, всегда может стать еще хуже. Мама до конца дней придерживалась этого железного правила. И все же она умерла от болезни одной из первых. Болезнь не придерживалась маминых правил. И священник тоже не придерживался. Он надрезал большие бубоны и пустил маме кровь, хотя она со слезами на глазах умоляла его не делать этого.

В ту ночь отец отвел Люка в соседний дом, к кузнецу Андре, чтобы он не видел того, что делал священник. Но даже там были слышны отчаянные крики матери. На следующее утро она умерла. Они сожгли маму, как положено, в тот же день, чтобы она, одетая в платье из дыма, могла подняться на небо, где в своих прекрасных, вечно усыпанных росой садах ожидает Тьюред всех верующих.

Сероглазый махнул головой в сторону и внезапным рывком сбил Люка с ног. Мальчик тяжело рухнул на крышу. Складной нож выпал из его руки и заскользил вниз. Люк тоже медленно скатывался к краю крыши.

«Сероглазый может в любой момент упасть с каретного сарая обратно на сарай с углем. И меня за собой потянет», — подумал Люк. Может быть, это Другие позвали сюда стаю?

Это они насылают все неприятности. У них повсюду есть уши. Поэтому нельзя жаловаться или называть их по имени, ведь таким образом можно их привлечь.

Пальцы Люка вцепились в край черепицы — ничего, за что можно было бы уцепиться, кроме мха. Он скользил дальше. В отчаянии мальчик свободной ногой лягнул Сероглазого по носу, но тот не отпустил его. В холодных, как лед, глазах сверкала жажда убийства.

Люк увидел складной нож, который лежал на широкой полоске мха. Он потянулся за ним, пытаясь достать. В любой миг оба могли рухнуть вниз.

— Пожалуйста, Тьюред, помоги мне, и я всегда буду твоим верным слугой! — умолял мальчик.

Кончиками пальцев он коснулся рукоятки ножа, тот заскользил дальше и остановился немного ниже, на краю черепицы. Люк отчаянно продолжал тянуться, пока красная рукоять из орешника не оказалась у него в руке.

— Ты меня попомнишь! — закричал он, садясь.

Не держась ни за что, он скользил к краю крыши, но теперь не обращал на опасность ни малейшего внимания. Ему хотелось только одного: причинить боль этой твари за то, что она вцепилась ему в ногу. Все остальное было неважно.

Он изо всех сил ударил Сероглазого ножом по морде. Лезвие отскочило от кости, оставив рваную рану. Бестия взревела. И в тот же миг они оба рухнули вниз.

Удар между ног заставил мальчика вскрикнуть. На глаза навернулись слезы. Почувствовав ноющую боль в животе, он срыгнул и вцепился пальцами в серое, избитое непогодой дерево. Люк упал на одну из балок, которые торчали, словно рога, из-под края крыши. Штанина была разорвана. Сероглазый лежал под ним на крыше сарая. Ему тоже досталось. Он яростно трепал ветхую ткань, свисавшую у него изо рта, словно сброшенная змеиная кожа.

Люк поднялся. Было такое ощущение, что у него горит между ног. Он сжал зубы, но по щекам побежали слезы. Мальчики не должны плакать, однако боль была слишком сильной.

Сквозь пелену слез Люк увидел, как зверь поднялся на ноги, и чертыхнулся. Мерзкая тварь не хотела сдаваться. Рваная рана, протянувшаяся через всю морду Сероглазого, сильно кровоточила.

— Забирайся сюда, и я прикончу тебя, — прошипел мальчик, зная, что говорит чушь.

Нож он потерял, когда падал, и тот, должно быть, лежит где-то на крыше сарая. Тихо ругаясь, Люк полез на каретный сарай, черепица которого была еще теплой от полуденного солнца. Охотнее всего он вытянулся бы во весь рост и позволил теплу навеять на себя сон, приятные сновидения, населенные теми, кто покинул его.

Люк услышал шаги волка по крыше сарая. Он прыгнет снова. Остаться лежать — значит сдаться. И если он…

Мальчик испугался. Что же он наделал! Он назвал зло по имени, пусть даже и мысленно! Теперь будет только хуже.

— Дурак! — обругал он себя и пополз.

Каждое движение болью отдавалось между ног. Сильно ли он ранен? Он не помнил, чтобы ему когда-нибудь было настолько больно. Люк тихо выругался. Только не начинай хныкать, ты, мямля. Все равно тебе никто не поможет.

Во всей деревне остались только он и волки, которых наслали Другие.

Королева-воительница

— Гисхильда!

Этот голос был хорошо знаком принцессе. Ее искал Сигурд Меченосец, начальник личной гвардии ее отца. Пока еще по-хорошему, однако скоро он позовет собак. Этого девочка никогда не могла простить отцу: он натаскал дюжину охотничьих собак идти по ее следам. Собаками травили убийц, браконьеров… Но не свою же родную дочь! Однако ее отцу Гуннару это казалось забавным. А ей — нет! Нигде нет ей покоя, всегда кто-нибудь рядом: няня, домашний учитель, охранники. Вечно так.

Гисхильда ковырялась стеблем тростника в черной тине. Голос Сигурда замолк вдали. Он не найдет ее. Чтобы позвать собак, ему нужно вернуться в деревню, а это больше полумили отсюда. У нее еще есть немного времени.

Принцесса подумала о грязи на берегу Медвежьего озера. О той крови… Руки ее задрожали, и ей стало плохо. Воины отца называли членов рыцарского ордена жестяными головами. Мол, у них ума не больше, чем у их доспехов. Судя по рассказам воинов, битвы с ними всегда были для них не более чем забавой. Героические песнопения скальдов тоже говорили иное. Гисхильда была не готова к тому, что произошло на Медвежьем озере. Вероятно, ее отец не хотел бы, чтобы она так рано увидела битву. Хотя ей было уже одиннадцать!

Руки девочки снова задрожали. Она видела, как умирали люди из личной гвардии ее отца — мандриды, лучшие воины Фьордландии. Люди, которых она знала с тех самых пор, как выучилась ходить. Ей вновь стало нехорошо. Этого не должно быть! Она должна быть сильной! Через пару лет она станет королевой-воительницей Фьордландии, поведет войска, и отец будет гордиться ею! У такой королевы-воительницы не должны дрожать руки, когда она думает о том, что льется кровь!

Гисхильда разломала тростинку на мелкие кусочки и бросила их в грязь. Это напомнило ей о мертвых, лежавших на берегу озера, унесенных Лутом, Ткачом судеб, так же, как вода уносит брошенные ею ветки… Она должна забыть резню на Медвежьем озере!

Где-то вдалеке залаяла собака. Скоро они будут здесь.

— Ты не хочешь поговорить о своем горе?

Гисхильда испуганно обернулась. У нее за спиной, в высоком тростнике, стояла Юливее, волшебница из свиты князя Фенрила.

Девочка не слышала, как подошла эльфийка, и рассердилась. От эльфов не убежишь, они всегда находят ее. По крайней мере, это не Сильвина. Учительница наверняка отчитала бы ее за то, что она оставила след шириной с проторенную дорогу. Гисхильда точно знала, что это неправда. Сигурд же не нашел ее, а ведь он далеко не дурак. Но тех, кого учат эльфы, люди быстро перестают находить.

Совсем не стыдно быть обнаруженной Юливее. Говорили, что сила ее волшебства под стать силе таинственной королевы эльфов Эмерелль. Некоторые даже предполагали, что однажды она станет владычицей Альвенмарка, если Эмерелль когда-нибудь надоест плести интриги вокруг лебединой короны.

Юливее была одета в широкие шелковые штаны. Единственная из эльфов, она ходила босиком, и, хотя в тростнике нельзя было сделать ни шагу, чтобы не вступить в болотную жижу, ее маленькие ступни были чисты, словно эльфийка только что вышла из ванной. Плетеный пояс из красной ткани подчеркивал девичью талию волшебницы. Вместо кинжалов, как у воинов, за пояс у нее были заткнуты флейты. Белая шелковая блузка была почти прозрачной, однако расшитая золотом красная жилетка скрывала то, чего искали мужские взгляды. Свои длинные темно-каштановые волосы Юливее подвязала красным платком. Выглядела она вызывающе, и Гисхильда мечтала о том, чтобы однажды стать такой, как волшебница.

Лай собак послышался угрожающе близко. Девочка вздохнула. Если бы за ней не следили постоянно! Вот уже несколько недель она не бродила с Сильвиной по лесам, так как должна была находиться вблизи королевского двора.

— Ты хотела убежать?

Гисхильда удивилась.

— Что ты говоришь? Я не могу убежать. Однажды я стану королевой. Как же ярлы будут следовать за своей королевой, если она, будучи девочкой, решит убежать от своих обязанностей? Они не станут принимать меня всерьез.

— Я слышу голос Гисхильды или твоего старого учителя?

— Это голос принцессы, которой хотелось бы, чтобы ее оставили в покое! — упрямо ответила девочка. — Да зачем же мне убегать?

— Может быть, затем, что от тебя слишком многого ждут? Что тебе приходится учиться, в то время как остальные дети играют? Что рядом всегда есть кто-нибудь, готовый дать умный совет? Что ты думаешь, что должна быть как мальчик, чтобы заменить отцу наследника престола, и что это причиняет тебе боль, пусть даже ты никогда не захочешь в этом признаться?

Гисхильда судорожно сглотнула. С эльфами разговаривать — хуже не придумаешь. И с Сильвиной то же самое. Их не обдуришь! Только лишний раз сердиться!

— От того, что у тебя отец тренирует огромных псов, чтобы они могли взять твой след? Мне кажется, он вполне допускает, что ты попытаешься бежать.

— Нет! — Гисхильда решительно покачала головой. — Отец меня знает! Эта затея с собаками — просто глупая шутка. Он знает, что я всегда возвращаюсь.

— А почему, собственно?

Нет, эти эльфы со своими вопросами кого хочешь из равновесия выведут.

— Потому… потому что убегать некрасиво.

— Некрасиво? А я вот ребенком пару раз сбегала. — Юливее улыбнулась. — В принципе, из тех краев, где я выросла, далеко не убежишь. Ты уверена, что не хочешь сбежать? Может быть, я помогла бы тебе.

— Это же измена! — возмутилась Гисхильда. — Даже думать об этом не смей!

— Мои мысли вольны, маленькая принцесса. Поэтому мне и не нужно больше убегать. Эту свободу не отнять у меня никому.

Лай собак раздавался теперь совсем близко. Гисхильда уже слышала крики проводников и подошла немного ближе к эльфийке. Она терпеть не могла, когда ее находили собаки, которые толкали ее на землю, ставили ей на грудь свои огромные лапы и облизывали ее с ног до головы, пока наконец их не оттаскивали проводники.

Юливее вынула из-за пояса маленькую флейту и обнажила нож. В тонкой трубочке она проделала дырку, шепнула в нее слово власти, затем приставила флейту к губам. Гисхильда увидела, что она надула щеки, однако не услышала ни звука.

Собаки жалобно завыли. А потом ушли.

— Я бы тоже хотела стать колдуньей, — с завистью произнесла принцесса. — Тогда они оставили бы меня в покое.

Юливее рассмеялась.

— Ну, когда я была маленькой, мне это не помогало. Большую часть своей юности я, как и ты, провела при королевском дворе. И что бы ты наколдовала, если бы имела мою силу?

Об этом Гисхильда еще никогда не думала. Вообще-то у нее было желание, мучившее ее, сколько она себя помнила.

— Я бы хотела побыстрее вырасти. Стала бы королевой-воительницей, как некогда Кадлин Альфадасдоттир. И помогла бы отцу прогнать всех врагов.

Хорошее настроение Юливее моментально улетучилось.

— Что такое? Это неправильно?

Эльфийка некоторое время колебалась, прежде чем ответить.

— Если таково твое желание… Что же в нем может быть неправильного?

Гисхильда отчетливо чувствовала, что Юливее что-то недоговаривает, однако не успела расспросить ее подробнее, поскольку та опередила ее:

— А почему ты все время прячешься, принцесса?

— Очень тяжело, когда рядом есть кто-то, кто постоянно на тебя смотрит. Говорит тебе, что нужно делать. Пытается поправить прическу и почистить платье…

Юливее протянула ей флейту.

— Я верю, что ты не убежишь. Возьми это. — Эльфийка хитро улыбнулась. — Она поможет тебе отпугивать отцовских псов.

Гисхильда недоверчиво поглядела на флейту. Она была очень тонкой, а в целом точно такой же, как и все остальные флейты.

— Я ведь не умею колдовать. Мне она не поможет.

— Тебе не нужно быть колдуньей. Вся магия, которая нужна для этой флейты, уже заключена в ней самой. Даже если ты ничего не слышишь, она издает звуки, более страшные для слуха собак, чем рычание пьяного тролля. Слышала такое?

— Конечно! Я уже была в лагере, полном храпящих троллей.

Юливее сочувственно поглядела на нее.

— Бедняжка.

Гисхильда считала вонь от троллей гораздо более неприятной, чем их храп.

— Можно попробовать?

Юливее пожала плечами.

— Не нужно меня спрашивать. Она твоя. Я больше не имею никакого отношения к тому, что ты с ней будешь делать. — Она махнула рукой на юг. — Думаю, собаки там… — По лицу эльфийки промелькнуло подобие улыбки. — Скоро придут рыцари, — заявила она. — Поэтому твой отец и велел тебя разыскать. Он волнуется.

Гисхильда вздохнула. Она знала, что отцу крайне важно, чтобы семья была рядом. Уже только потому, что он мог ожидать от рыцарей любой пакости. Пока он видел ее и ее мать Роксанну, он знал, что они в безопасности.

— Что, теперь ты стала охотничьим псом моего отца?

Эльфийка улыбнулась и протянула ей руку. И вдруг замерла. Гисхильда тоже услышала: в тростнике что-то шуршит. Она подумала бы, что это ветер, если бы ее учительницей была не Сильвина. А потом зеленая стена тростника расступилась и к ним подошла маленькая фигурка. На сморщенном смуглом лице была видна широкая ухмылка.

— Глупых собак вы, может быть, и прогнали, но меня своей флейтой призвали!

У Гисхильды было такое чувство, что взгляд его жестких темных глаз отбирал у нее дыхание. Брандакс Таран был кобольдом и командующим осадами в войске ее отца. Король доверял ему. А для нее Брандакс всегда был персонажем из кошмарных снов. Низенький рост, слишком большая голова. Прямые серые волосы стянуты повязкой. На узком морщинистом лице, словно острый нож, выделяется нос. Узкий, почти безгубый рот скрывал острые, как иглы, зубы, при виде которых, когда кобольд начинал смеяться, у Гисхильды по спине бежали мурашки.

— Постыдились бы! Король места себе не находит от беспокойства за Гисхильду, а вы сидите тут в тростнике, наслаждаетесь погожим деньком и болтаете! Женщины… А ну, марш!

Гисхильда судорожно сглотнула. Своими грубыми речами и всем своим поведением ему всегда удавалось напугать ее. Почему Юливее не одернет его? Девочка поглядела на эльфийку, однако той, казалось, ни в коей мере не мешало поведение кобольда. Она только кивнула.

— Идем.

Гисхильда спрятала флейту под рубашкой. Она совершенно не понимала Юливее! Почему она послушалась? Одно только слово власти — и Брандакс полетел бы вверх тормашками. Не то чтобы Гисхильда видела, как эльфийка делала что-то подобное… Но ведь наверняка она может!

За тростником их ждал огромный тролль. Она должна была догадаться… Брандакс шагу не ступит без своего спутника. И что они только нашли друг в друге? Более разных существ трудно было представить: крошечный кобольд и герцог Драган из Мордштейна, огромный, как скала… Кожа Драгана была подобна поверхности скалы — серая, как гранит, с небольшими светлыми вкраплениями. Лицо его казалось вылепленным из влажной глины каким-нибудь неумелым ребенком: слишком большой нос картошкой; над темными глазами, словно карнизы, нависают брови; рот — огромная щель, пропасть, о которой не хочется даже думать, что именно она может поглотить. От Драгана несло прогорклым жиром и потом.

Он присоединился к ним и пошел рядом, словно громадный часовой. Когда он был рядом, Гисхильда всегда старалась дышать только ртом. Она также надеялась, что Драган этого не замечает, потому что, хоть они и были союзниками, никто в здравом уме не стал бы злить тролля. Одного вида оружия за его поясом хватало, чтобы понять, что произойдет, если Драгана разозлить. Там торчала боевая секира с топором длиннее локтя Гисхильды. Таким оружием можно разнести ворота крепости. Ни одна броня мира не спасла бы от этого боевого топора.

С тех самых пор, как случилось несчастье, дети альвов всегда уделяли ей много внимания. Гисхильда никогда не бывала одна, только в покоях своей матери. А там была Роксанна и ее служанки… Если не считать Брандакса, Другие редко вызывали в ней страх, просто она проводила слишком много времени с троллями, эльфами, кентаврами и кобольдами.

— Ты же знаешь, король не любит, когда Гисхильда гуляет у воды, — сказал тролль, и звук его голоса напомнил камнепад.

— Меня не волнует, что любит Гуннар. Гисхильде нравится бывать у воды. Это единственное, что меня интересует.

— М-да, Драган, вот такие они, наши высокочтимые друзья-эльфы, — вмешался Брандакс. — Они всегда объяснят, почему им наплевать на всех остальных. Сердце эльфа холоднее всякого ледника.

— Вы не смеете так о ней говорить! — возмутилась Гисхильда. — Гулять там — таково было мое желание.

Брандакс обернулся к ней.

— Правда? — Он усмехнулся, обнажив свои ужасные острые зубы. Гисхильда готова была поклясться, что маленький негодяй хорошо знал, как она боялась его улыбок. — У меня большой опыт общения с эльфами, и я знаю, что они очень хорошо умеют делать вид, будто их желания — это наши желания. Разве не так, прекрасная флейтистка?

Свои последние слова кобольд особым образом подчеркнул, и на этот раз ему, кажется, действительно удалось разозлить эльфийку.

— Не позволяй ему сердить тебя, Гисхильда. С годами я пришла к убеждению, что кобольды кажутся себе тем выше, чем хуже ведут себя. Как думаешь, Брандакс? Я права?

— А как, собственно, чувствуют себя эльфы, когда крадут детей? — не растерялся командующий осадами.

Юливее рассмеялась.

— Не знаю, я пока что ни одного не похитила. Ты слишком много времени проводишь с людьми. Ты что, уже веришь в сказки, которые про нас рассказывают?

— Что значит сказки! Я был там, той ночью, когда пришла Морвенна, чтобы…

Тролльский князь закашлял. Это прозвучало, как выстрел из пистолета.

Гисхильда сжала губы, с трудом сдерживая слезы. Она всегда нервничала, когда говорили о Снорри, чувствуя себя виноватой. Ее отец отказался отдать ее маленького брата под опеку эльфам. С тех пор все переменилось. Гисхильда знала: большинство людей при дворе полагали, что начиная с того дня несчастья избежать нельзя. Гисхильда подружилась с Юливее и Сильвиной… Но она знала все истории об эльфах. Может быть, они им и союзники, однако сделок с ними лучше не заключать. По крайней мере таких, какую заключил ее отец в ту ночь, когда родился Снорри.

Гисхильде становилось дурно, когда она вспоминала о том, как втайне мечтала, чтобы пришли наконец эльфы и забрали Снорри. Она была разочарована, когда отец нарушил договор с Морвенной. Может быть, это ее тайные желания призвали несчастье?

От мыслей ее отвлек собачий лай. Навстречу им шел Сигурд. Он гневно поглядел на нее.

— Где ты пряталась?

Несмотря на то, что он сердился, девочка бросилась к нему, широко расставив руки и радуясь тому, что он пришел! Она обняла его изо всех сил, прижавшись лицом к теплому костюму. От мехового военного мундира пахло потом и медом. Пахло человеком! Ее радовало, что больше не нужно быть одной среди детей альвов.

Спрятанная под рубашкой флейта уколола Гисхильду в грудь, и принцесса с ужасом вспомнила, что рассказывали ей про эльфов. От них нельзя принимать подарков — это приносит людям несчастье.

Омшаник

Люк добрался до каната, свисавшего со слухового окна омшаника, обхватил его двумя руками и подтянулся. Его удивляло то, что ноги до сих пор носят его, несмотря на жуткую боль.

Переставляя руки, он взобрался по канату. Вместо того чтобы плакать, он принялся ругаться при каждом движении — это больше подходит мальчикам.

Наконец Люк протиснулся в окно и на всякий случай втянул канат. Считается, что волки не умеют лазить по канатам, но Люк не был в этом уверен. От Сероглазого вполне можно было ожидать, что он не подчиняется никаким правилам.

Преследователь мальчика снова взобрался на каретный сарай, опустился на задние лапы и поглядел на узкое окно.

Люк с облегчением вздохнул, считая, что он в безопасности.

— Можешь поискать себе другой ужин. И запомни: в следующий раз ты у меня раной на морде не отделаешься. Я Люк, сын оружейника Пьера из Ланцака. А это дом благородного графа Поуля Ланнеса де Ланцак. Ты что же думаешь, это подходящее место для волков, чтобы пожирать детей? Только войди, и я с тебя шкуру спущу. У Других здесь нет власти. Семейство Ланнес де Ланцак уже несколько поколений является рыцарями Церкви. Здесь святая земля. Она сожжет твои лапы!

Сероглазый выслушал эту тираду и ухом не повел. Он сидел на крыше и вылизывал свою окровавленную морду. Люк улыбнулся. Глупая тварь! Пусть там и сидит, пока не почернеет.

Мальчик с грустью оглядел покинутую деревню. На покрытых песком улицах росла трава. Вот уже несколько недель сюда никто не приходил. Не появлялись даже пилигримы, которые совершают паломничество к Мон-Белльсатт, чтобы посетить разрушенный замок в горах, где некогда родился святой Мишель Сарти.

В золотисто-красном свете сумеречных часов Ланцак выглядел просто великолепно. Простые крепкие дома, выстроенные из бутового камня, поверх покрашены желтой глиной. Они теснились в узких улочках, взбиравшихся вверх по холму, на вершине которого был расположен господский дом Ланнесов де Ланцак. Из слухового окна открывался роскошный вид на лоскутное покрывало из серых шиферных и медно-красных крыш до самой реки. На ее берегу виднелась побеленная башня храма, окна которой переливались в закатных лучах всеми цветами радуги.

На другом берегу реки простиралось высокогорное плато с бедной, пыльной почвой. Только вдоль русла реки раскинулись несколько полей. Дальше на плато можно было собрать урожай лишь из чертополоха и камней. Вдалеке виднелись слабые синеватые очертания Головы Язычника. Огромный холм расположился примерно в четырех милях от Ланцака, его ступенчатые склоны были покрыты поросшими сорняком руинами. Говорили, что там жили Другие. Мать всегда учила его, чтобы он держался от Головы Язычника подальше. Отец не был настолько строг, знал, что Люк частенько ходит туда со стадом, когда приходила его очередь пасти графских коз. Старые камни никогда не путали Люка. Голова Язычника находилась недалеко от дороги, которая вела на север, в золотой Анисканс.

Люк любил сидеть в руинах в потайном розарии у ног обнаженной белой женщины, где было хорошо мечтать. Иногда там можно было найти даже еду, потому что некоторые жители деревни по-прежнему приносили белой женщине подарки, хотя священники жестоко наказывали за подобные языческие суеверия. Говорили, что некогда она была целительницей.

Люк судорожно сглотнул. В ту ночь, когда его мать боролась со смертью, он украл в кладовой графа горшок с медом и тайно отнес его белой женщине. Не помогло. С тех пор он спрашивал себя, не от того ли умерла его мать, что в качестве подарка он принес ворованное. Он никому не рассказывал об этом, потому что ему было очень стыдно. Нужно было оставить там свой нож, свое самое дорогое сокровище! Или, может, ему нельзя было ходить к белой женщине? Возможно, этим он настолько разозлил Тьюреда, что Бог потушил искру жизни его матери.

Чувство вины сдавило грудь. Мальчик поглядел вниз, на волка, по-прежнему сидевшего на крыше каретного сарая. Волк, охотящийся на крыше! О таком ему никогда слышать не доводилось.

В последний раз поглядел Люк на плато. Прямо над Головой Язычника носился пылевой смерч. Так ветер с землей праздновали свадьбу. Это они делали часто в такие жаркие летние дни, как этот.

Мальчик закрыл тяжелые деревянные ставни слухового окна.

— Сюда тебе не забраться, — упрямо проговорил он. — Даже если за ночь у тебя вырастут крылья.

Омшаник был окутан теплым сумеречным светом. За день под крышей скопилась жара. Где-то жужжала муха. В узких полосках света, падавших сквозь щели в ставнях, танцевали золотые пылинки.

Пахло медом из тяжелых, закрытых клеенкой кувшинов на чердачных полках. Запах сухого тимьяна был приятен Люку. Со старых балок свисали пучки розмарина и мяты. В углах стояли мешки с горохом и бобами. Одиноко несла стражу заржавевшая мышеловка. Под столом, который Люк подставил под окно, лежали скомканные одеяла и дорогие шелковые подушки — жертвы его вылазки в господский дом. Та же участь постигла и тяжелый кусок ветчины, и большую головку сыра, покрытую капельками воды после жаркого дня. Хлеба же больше не было во всей деревне.

Люк взял кувшин со светлым акациевым медом и медленно опустил указательный палец в липкое лакомство. Задумчиво поводил им по меду, поднял руку и поймал языком длинную нить, потекшую с пальца.

С тех пор как Жан, дворецкий графа, однажды послал его сюда, чтобы он наполнил миску бобами, омшаник занял второе место в списке мечтаний Люка после охотничьей комнаты со всем ее оружием. В охотничьей он бывал часто, когда вместе с отцом чистил оружие графа. А вот омшаник всегда был закрыт — сокровищница, полная тягучего золота.

Родители очень страдали из-за его набегов, они были не в состоянии понять, как это у них вырос сын-вор. А Люк никак не мог устоять против магического зова омшаника. Когда ему запретили входить в господский дом, он прокрадывался сюда ночью по крышам и даже самому себе не пытался объяснить, почему не может прекратить делать это, хотя и стыдится. Целыми днями он лежал на жестком полу храмовой башни под пронизанными солнечным светом ликами святых и молил об избавлении от зла.

Но не помогали ни святые, ни отцовская порка.

Теперь Тьюред исполнил его медовые мечты: никто не мешал ему приходить сюда. Даже вонючка, бывший некогда дворецким Жаном, не призвал его к ответу за бесстыдные кражи.

Оставшись совсем один, Люк устроил себе ложе под столом в омшанике. Иногда он проводил наверху целые дни. Для удовлетворения естественных потребностей он использовал пустые фаянсовые горшки или писал прямо в слуховое окно. Все сдерживавшие его границы исчезли. Он никогда не думал, что будет так несчастен, если Тьюред исполнит его желания. Почему Бог все это сделал? Он ведь грешник! Может быть, Тьюред призвал других, павших от тяжелой болезни, к себе, чтобы им не приходилось жить с таким жалким грешником?

Люк вытянул из кувшина еще одну нить. Может быть, Другие наложили на него заклятие? Или он слишком часто бывал на Голове Язычника? Или принес оттуда в деревню болезнь?

На глазах у него навернулись слезы. Сотни раз задавал он себе этот вопрос, но не находил ответа. Не удержавшись, мальчик заплакал.

Иногда он надеялся, что все случившееся окажется лишь кошмарным сном и он вот-вот проснется. Рядом с ним окажется мама, улыбнется ему и скажет, что на печке для него есть миска каши. Ведь его зовут Люк! Он родился в рубашке! Ему суждено счастливое будущее! Где же это счастье? Почему судьба так жестоко обманула его? Обманула весь Ланцак.

В зиму после его рождения граф был сильно ранен в лесах Друсны. Говорили, что ему в бедро попал отравленный кинжал. Когда он вернулся в Ланцак, все думали, что он скоро умрет. Из Анисканса явился целый взвод военных лекарей, чтобы держать совет. Кусочек за кусочком отрезали они от графа, чтобы изгнать яд из его тела. Люк знал это только по рассказам, но об этом говорили все. Прошло больше года. Наконец граф выздоровел. Он стал толстым, а его голос потерял мужественность.

Когда Люк был еще маленьким, ему приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не улыбнуться, услышав голос графа. Звучал он очень смешно.

Граф Ланнес де Ланцак всегда относился к нему хорошо. Люк точно знал, что именно ему он обязан тем, что за кражи его не наказывали строже. Когда отец его наказывал, граф всегда был рядом и строго следил за тем, чтобы отец не слишком расходился. Он также запретил закрывать решеткой окно омшаника. Теперь, когда Люк начал об этом задумываться, ему показалось странным, что деревянные ставни почти никогда не были закрыты на засов. «Словно на приманку для мух поймал он меня на омшаник», — подумал Люк. Но зачем? Чего добивался граф?

Когда Люк немного подрос, он заметил, что граф смотрит на него как-то странно. Взгляд его был печален. Говорили, что раньше он был большим бабником. А после излечения женщины к нему в дом больше не ходили. Он много часов проводил в молитве в храмовой башне. На нем род Ланнесов де Ланцак должен был оборваться. Сознание этого наполнило его печалью и отчаянной набожностью, и с годами его подавленность душным ковром укрыла всю деревню.

Эта подавленность пробудила в Люке дерзкие мечты. Однажды ночью он подслушал разговор родителей и услышал, как мать сказала, что граф видит в Люке сына, в котором ему отказал Бог. Отец из-за этого сильно разозлился. Он кричал и обвинял маму… И запретил ей когда-либо говорить об этом.

На следующее утро Люк долго разглядывал свое лицо в миске с водой. Разве он похож на графа? Может быть, совсем чуть-чуть? Вдруг граф надумает взять его приемным сыном, чтобы был кто-нибудь, носящий имя Ланцак? Может, однажды он станет хозяином господского дома?

Его мечты исполнились. Теперь он был князь Ланцака, потому что не осталось больше никого, кто мог бы оспорить у него этот титул. Но какой ценой! Может быть, это наказание Тьюреда за слишком смелые мечты?

Когда он был помладше, ему всегда хотелось быть похожим на отца, которого он боготворил. Однако позднее Люк понял, что отец — всего лишь слуга. С тех пор мальчик решил стать рыцарем. Рыцари свободны. Они защищают народ от Других. Частенько он представлял себе, как выйдет один на один против тролля и победит его. А в самых смелых своих мечтах он становился, совсем как в сказках, рыцарем прекрасной принцессы, спасая ее от смертельной опасности.

Люк слизал остатки меда с пальца. Это все детские иллюзии! Теперь его мечты стали гораздо мрачнее. Иногда он подумывал над тем, чтобы подняться на храмовую башню и выброситься из самого высокого окна. Если он принесет себя в жертву Тьюреду, может, тогда все вонючки снова встанут? А отец и мать вернутся? Может быть, причиной этого несчастья стали его слишком дерзкие мечты? Или в ночь, когда он родился, его выкрали Другие и подменили на подкидыша, предназначенного для того, чтобы приносить несчастье всем, встречающимся на его пути? Может быть, настоящий Люк живет где-то по ту сторону волшебных врат в мир эльфов и троллей и даже не догадывается, что его жизнь у него украли?

Вдруг мальчик услышал какой-то звук: кто-то скребся в дверь. На улице совсем стемнело. Люк провел липкой рукой по носу и задержал дыхание. Звук раздался снова. Мальчик знал, кто прячется за дверью. Сероглазый! Сможет ли он проникнуть через толстые доски, если будет скрести их достаточно долго? Близость волка заставила Люка отбросить все мрачные мысли.

Он заполз под стол и полез вдоль мешков с бобами к ляде. Он производил шума не больше, чем мышонок, но тем не менее царапанье прекратилось. Люк затаил дыхание. Как Сероглазый сюда забрался? Шелудивый голодранец, скотина… Он знал, что Люк прячется за этой дверью, и хотел сожрать его.

Мальчику от страха стало совсем плохо. Он начал представлять себе, каково это, когда тебя едят… Как клыки Сероглазого вгрызаются в его тело. Как он с рычанием рвет мясо, пока не оторвет его от кости. И чем яснее Люк представлял это себе, тем меньше сил оставалось у него, чтобы хоть что-нибудь предпринять. Страх обладал парализующей силой. Мальчику хотелось убежать или по крайней мере найти себе какое-нибудь оружие! Если бы только отец был здесь! Тот никогда никого не боялся.

Царапанье за дверью раздалось снова, и Люку стало стыдно. Дрожит, как девчонка! Хорошо, что отец не видит его таким. Как часто Люк мечтал о том, что он будет героем в войне против Других. Одним из гордых графских конников… А теперь сидит здесь и от страха чуть в штаны не наложил. Нет, такого быть не должно! Если Сероглазый поймает его, то уж не в мокрых штанах! Он будет драться с волком до последнего, и зверь еще пожалеет, что с ним связался.

Люк на цыпочках прошел к ляде, находившейся в центре комнаты, и осторожно открыл ее. Железные петли тихонько заскрипели. Он не станет ждать, пока Сероглазый пролезет в двери. Он возьмет инициативу в битве в свои руки!

Мальчик прокрался по узкой лестнице, которая вела в кладовую без окон, где висели колбасы и ветчина. В темноте пахло холодным дымом и солью, которой натирали свиную кожу. Люк осторожно пробрался к двери, ведущей в маленькую кухню. Здесь готовили только тогда, когда граф принимал гостей в салоне из розового дерева.

Люк взял в руки кочергу, лежавшую рядом с камином. Он не собирался пользоваться ею. На этот раз он подойдет к волку с подходящим оружием. Длинный железный прут он взял только на всякий случай, если Сероглазый подкрадется неожиданно.

В салоне из розового дерева он пытался, насколько это было возможно, идти по ковру. Толстая шерсть была его союзницей, поглощая звук шагов. На стене, под двумя скрещенными саблями, находилась дверь в охотничью комнату, заполненную трофеями. Множество дней они с отцом провели здесь, ухаживая за оружием и доспехами графа. Его целью был застекленный шкаф. Там хранились…

Через окно салона из розового дерева проникал пляшущий луч света. Люк поглядел через стекло толщиной с донышко бутылки. По двору перед опустошенным кустарником двигались какие-то фигуры с факелами. Мальчик почувствовал, как сильно забилось сердце. Кто-то пришел, чтобы забрать его! Наконец-то!

Он заколотил ладонями по стеклу.

— Сюда! Я здесь, наверху!

Тяжелые деревянные рамы с годами настолько перекосились, что открыть их было невозможно. Заметили ли они его? Через толстое стекло было плохо видно, что происходит там, во дворе.

— Сюда! Я…

Крик замер у него на губах. Он услышал мягкую поступь лап по деревянной лестнице, ведущей наверх, в коридор, где находился омшаник. Сероглазый!

Люк бросился в охотничью комнату. Большой шкаф с оружием находился у противоположной от двери стены. Времени искать ключ в серебряной табакерке на камине уже не оставалось.

На бегу Люк поднял кочергу и с размаху опустил ее на дверцу шкафа. Звон разбитого стекла заставил его содрогнуться. Он знал, что сердце отца остановилось бы, если бы тот сейчас увидел его.

Мальчик протянул руку через отверстие в дверце. Руки его касались рукоятей пистолетов — любимого оружия графа. Звук волчьих лап стих. Должно быть, Сероглазый добрался до ковра в салоне из розового дерева.

Пальцы Люка сомкнулись на рукояти с инкрустацией из слоновой кости. Оружие украшали нежные цветки роз. Таких пистолетов было два. И вопреки совету отца Люка граф Ланнес де Ланцак настоял, чтобы оба пистолета всегда лежали в шкафу заряженными. Хорошо бы в порох не попала влага!

В дверях, ведущих в розовый салон, показался силуэт. В неясном свете блеснули белые клыки. Раздалось рычание, от которого у мальчика по спине побежали мурашки. Волк!

Люк отчаянно потянул пистолет. Он был длиннее его предплечья и застрял в проеме, проделанном кочергой.

— Помоги мне, Тьюред! Позволь мне дойти до храмовой башни. Я хочу покаяться. Не дай волку сделать это, милосердный Боже! Я спрыгну, и все опять будет хорошо. Пожалуйста…

Оружие резко вырвалось из свинцовой оправы. Люк почувствовал, как из пальца закапала теплая кровь. Острые шипы пробитого стекла порезали ему руки. Он едва мог держать тяжелый пистолет с поворотным затвором. Дрожащими пальцами мальчик вынул ключ, подаренный отцом, из кармана брюк и взвел курок.

Где же Сероглазый? Люк вглядывался в темноту. Где… Удар свалил мальчика с ног. Волк был над ним! В лицо ударило горячее вонючее дыхание. На лицо капала слюна. Он инстинктивно поднял руку, чтобы закрыть лицо.

Волк укусил. Резкая боль заставила мальчика вскрикнуть. Он почувствовал, как побежала кровь. Люк едва не потерял сознание, но ярость удержала его. Ему конец. Но и волку тоже!

— Подохни!

Люк прижал дуло пистолета к боку волка. Рукояткой оружия он уперся в гладкий деревянный пол и нажал курок. В комнате громыхнуло. Едкий пороховой дым заполнил нос и рот. Сероглазого отбросило прочь. Отдача вырвала пистолет из руки Люка, и тяжелое оружие покатилось по полу.

Закашлявшись, мальчик поднялся и потрогал левую руку. Должно быть, в последний миг волк открыл рот, чтобы укусить еще раз. Иначе мясо висело бы теперь клочьями. Тьюред услышал его.

Оглушенный болью, мальчик вглядывался в клубы дыма, плывущие в комнате. Волк лежал возле кресла для курения, стоявшего у камина. Люк подошел к нему и осторожно пнул труп ногой. Из глотки хищника послышался булькающий хрип. Хвост животного подрагивал.

— Ты слышишь меня, волк? Я съем твое мясо. Прямо здесь. Я разожгу камин и поджарю его. Этого ты не ожидал, не так ли? Я помочусь на твой череп, волк. А завтра я перестреляю твою стаю. Я больше не боюсь волков. Вы…

Звук, донесшийся из салона из розового дерева, заставил его замолчать. Кто хоть раз слышал этот звук, не спутает его ни с чем: металлический звон клинка, вынимаемого из ножен. Внезапно в дверях показался огромный силуэт. В левой руке у него был факел, а в правой — рапира.

Это не спаситель! И даже не человек! Там, где должно быть лицо, из-под капюшона торчал длинный клюв. С его кончика сочился сине-серый дым, смешиваясь с дымом от пороха, по-прежнему стоявшим в комнате. С плеч существа свисал черный, украшенный черными вороньими перьями плащ.

Потеряв от ужаса дар речи, Люк отшатнулся от трупа волка. Мать была права: нельзя называть зло по имени! Всегда может быть еще хуже! Своими легкомысленными проклятиями он призвал сюда Других! Повелителей волков, губителей мира!

Пальцы Люка потянулись в шкаф через разбитое стекло и нащупали инкрустированные цветки розы.

Из дымящегося клюва раздавались глухие звуки. Кончик рапиры был направлен прямо в грудь Люка.

На этот раз Тьюред сжалился над ним — тяжелый пистолет прошел через отверстие в разбитом стекле, ни за что не зацепившись. Люк взял оружие обеими руками. Пальцы его нажали на курок. Из ствола вылетела яркая искра и рассеяла царивший в комнате полумрак. Отдачей Люка отбросило прямо на шкаф, и мир погрузился во тьму и пороховой дым.

Стена из стали

Вид у них был устрашающий! Принцесса Гисхильда прижалась к матери, наблюдая за торжественным маршем членов рыцарского ордена. Личная гвардия парламентеров, выстроившихся на краю леса, представляла собой небольшое войско. В давящей летней полуденной жаре грохот их тяжелых доспехов перекрывал все остальные звуки покинутой деревни в самом сердце леса.

Гисхильда чувствовала, как топкая черная земля дрожит под копытами больших лошадей. У нее засосало под ложечкой, и чувство это становилось сильнее с каждым ударом сердца.

Над широкой поляной нависла удушающая жара. В воздухе стоял запах пота и конского навоза. Не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. Гисхильда чувствовала, что ее легкое льняное платье прилипло к спине.

Как только их враги выдерживают всю эту жару в доспехах? Почему они не падают из седел без чувств? Словно стена из стали, выходили из леса всадники в тяжелой броне. А потом все они одновременно замерли. Жуть какая!

Ряды всадников выстроились так ровно, словно остановились у невидимого вала. У всех всадников были опущены забрала. За узкими зарешеченными щелями скрывались глаза. Длинные белые флаги развевались на тяжелых пиках. На каждом из флагов красовался их герб — мертвый красный дуб, дерево, на котором некогда погиб Гийом, их главный святой. Это был знак Нового рыцарства, самых жутких фанатиков в войсках священников, как говорил ее отец.

Даже своих огромных коней рыцари заковали в сталь. Головы украшали роскошные лобные пластины, стальные пластинки вплотную прикасались к шее вместо гривы. Туловище и круп тоже были завернуты в сталь, так же как и рыцари, которые, в свою очередь, были полностью одеты в сверкающее серебро.

Подпруга из крашеной кожи, украшенная золотом и бриллиантами, и перья на шлемах были единственными цветными пятнами в этой стене из стали. И маленькие гербы из эмали, которые были у каждого над сердцем, все разные. Общим у них было только красное дерево. Но кроме него было множество разных значков: львы на задних лапах, башни и драконы, мечи и корабли. «Вероятно, они могут различать друг друга по этим гербам, — подумала Гисхильда, — даже когда закрытые забрала скрывают их лица». На мгновение девочка задумалась о том, как это, наверное, тяжело — различать столько гербов. Затем все ее внимание снова приковали кони. Они были огромными и напоминали принцессе упряжных лошадей. Гисхильда знала, что эти боевые скакуны выдрессированы так, чтобы помогать своим хозяевам в битве. Они уничтожали врагов, приближающихся пешими, своими мощными копытами. Говорили даже, что они готовы пожертвовать своей жизнью, чтобы отвести от рыцаря смертельный удар. Гисхильда не хотела верить — это уже колдовство, а в таком оружии их сильным врагам было отказано.

На ее плечо легла узкая рука.

— Не бойся, — прошептал теплый голос матери, Роксанны. — Страх — вот их самое главное оружие.

Гисхильда поглядела в большие темные глаза матери. В них читалась любовь. Роксанна мягко сжала плечи дочери.

— Они хотят выжечь мужество из наших сердец, потому что боятся нас. Никогда не забывай этого и не давай им возможности одержать легкую победу.

Гисхильда обвела взглядом ряды безликих врагов. Рыцари по-прежнему не поднимали забрал. Внезапный порыв ветра заставил затрепетать украшения на их шлемах. Он донес до нее запах смазки и металла. А еще аромат золотой сосновой смолы, источаемый лесом в этот жаркий день позднего лета.

Девочка попыталась смотреть на рыцарей взглядом охотницы, как некогда учила ее эльфийка Сильвина. Теперь она глядела на них как на добычу, и дыхание ее стало поверхностным и бесшумным. Она освободилась от всех ненужных мыслей, даже страх сумела прогнать, и ее сердце билось спокойнее. Гисхильда насторожилась, почувствовав запах серы и беды.

Взгляд принцессы остановился на отце, стоявшем неподалеку — в центре группы воинов. Увидев его, Гисхильда преисполнилась гордости. Гуннар Дуборукий получил в битвах с рыцарями немало шрамов. Его лицо воина было сурово. Этот человек никогда не склонял головы. Не считая тролльского герцога, он был выше всех своих братьев по оружию, стоявших рядом с ним в этот тяжелый час.

Три дня назад бойцы Железного Союза потерпели тяжелое поражение. Хотя рыцари и заплатили за победу реками крови, но их ряды скоро пополнятся, в то время как ослабевшему Железному Союзу угрожал распад. Последние бояре Друсны заключили его с королем и ярлами фьордов. Они были единственными, кто пока еще свободно выбирал, в каких богов им верить. Все остальные державы покорились Церкви Тьюреда и ее Богу. Там больше не было королей. Всем заправляли священники. Вся власть — и над небом, и над миром — оказалась в их руках. Это был трудный союз, поскольку бояре являлись самовластными дворянами с родословной, как у королей. Право владеть они получали при рождении. А ярлам необходимо было заработать это право и постоянно бороться за него. Их выбирали всего на год. Гисхильде тоже казалось, что с боярами тяжело ладить. Им принадлежали люди их земли. По крайней мере, большинство… У ярлов же все было с точностью до наоборот. Они принадлежали крестьянам, торговцам и охотникам, которые их выбрали. И если они не справлялись с обязанностями, то вскоре теряли право быть предводителями.

Гисхильда поглядела на отца и вновь ощутила прилив мужества. Поражение и огромное превосходство врагов не пугали его! При взгляде на Гуннара можно было подумать, что это он победил в битве на Медвежьем озере. Он казался непоколебимым, как скала. Его спина была сильна, как у быка. Свою рыжую бороду он по обычаю предков заплел в тонкие косички. И на каждой из этих косичек висело маленькое колечко — по одному за рыцаря, убитого Гуннаром в битве.

Таких колец, выкованных им из железа с разбитых доспехов, было семнадцать.

Хотя отец ее был королем, он носил простую одежду — покрытую черной краской кирасу со следами множества битв и шерстяные шаровары, штанины которых он прятал в потертые сапоги для верховой езды. С плеч его спадал забрызганный грязью красный плащ. Левая рука, на которой не хватало мизинца, покоилась на рукояти меча. Он стоял, широко расставив ноги, всем своим видом излучая спокойствие, восхищавшее Гисхильду. Он был героем, скальды сравнивали его с великими королями древности, прославляли его славные деяния множеством красивых слов, не все из которых Гисхильда понимала. Нужно, наверное, быть поэтом, чтобы говорить о вызывающем спокойствии и крепкой, словно дуб, силе мысли. Но как бы ни были витиеваты слова и стихи, они пленяли сердце Гисхильды, и она понимала, что они имели в виду, так же как понимал их самый простой из крестьянских ребят в войске ее отца. Они верили скальдам! А еще они верили в своего короля. И поэтому песни о нем не сходили с их уст даже после горьких поражений. Он был Фьордландией во плоти, сердцем противостояния, бичом священников и надеждой всех, не желавших склонить головы.

Гисхильда поглядела на воинов, стоявших вокруг ее отца. Там были ярлы фьордов, опытные бойцы, мужчины из родов, связанных с их семьей уже на протяжении веков. Их защищали стальные шлемы и кольчуги, усеянные металлическими планками. Оружием их были топоры и широкие мечи. У некоторых на поясе виднелись пистолеты с поворотным затвором или кинжалы с трехсторонним лезвием, которые можно было всадить даже в самый лучший нагрудник. Они были дикой толпой, точно так же как и бояре Друсны. В своих кожаных жилетах с разрезами, украшенных сотней заклепок, в широких шароварах и высоких сапогах их союзники выглядели в глазах Гисхильды странно. Всем видам оружия они предпочитали топоры с длинными рукоятями и мечи, украшенные массивными бронзовыми гардами. Вместо того чтобы защищать головы шлемами, большинство друснийцев предпочитали береты с перьями.

Но не эти воины решали, что произойдет в данный момент. Их мужество и безудержность недолго смогут сдерживать рыцарей. Это Гисхильда видела на Медвежьем озере и была уверена, что стальную стену врагов остановил холодный взгляд отца. Все ждали его. Того, что сделает он.

Здесь происходила немая дуэль. Пойдет ли он навстречу всадникам? Подойдет ли он к ним и, запрокинув голову, как ребенок, посмотрит на них снизу вверх? Нет, только не ее отец! Скорее солнце упадет с небес, чем он поступится своей гордостью. Но что же будут делать рыцари? Уступят ли они? Почему они не прекратят эту дуэль? Они условились встретиться на деревенской площади для переговоров. Им предстояло отойти от края поляны.

Нападут ли они, если отец не подчинится им? От рыцарей Тьюреда можно ожидать любой подлости!

Принцесса вновь ощутила в животе колючее чувство страха. Она видела, как разят пики и огромные копыта боевых коней, когда на военный лагерь на Медвежьем озере напали рыцари. Что они замышляют?

Девочка не отводила взгляда от рыцарей, замерших на опушке леса. Они выглядели намного более угрожающими, чем горстка отчаявшихся, противостоявшая им, и из-за своих сверкающих доспехов казались неуязвимыми. Гисхильда видела, как убивают людей, с головы до ног закутанных в сталь. На Медвежьем озере она стала свидетельницей того, как их сталкивали в прибрежный песок и сыновья крестьян всаживали свои кинжалы в прорези шлемов. Рыцарей можно убить, пусть даже они выглядят непобедимыми. Но она видела, сколько крестьян и воинов распростились с жизнью, чтобы повалить наземь одного такого всадника. Их должно быть в пять раз больше, чтобы надеяться одолеть в бою рыцаря.

Когда же наконец закончится это утомительное ожидание? Кто первым сделает шаг навстречу другому? Пожертвует ли отец гордостью во имя благоразумия?

— Умоляю, Лут, не допусти этого, — тихо пробормотала она.

Если рыцари победят теперь, это будет значить гораздо больше, чем битва на Медвежьем озере. Гисхильда с тревогой посмотрела назад, на ряды бояр Друсны и ярлов Фьордландии. Уже сейчас они перешептывались между собой, и пусть даже принцесса не понимала, о чем они шепчутся, она слышала в голосах мужчин с трудом сдерживаемую ярость. Было и еще кое-что: свежий ветер донес из леса серный запах горящих фитилей — за всадниками среди деревьев скрывались аркебузиры. Тяжелые свинцовые пули, выпущенные из этого оружия, могли свалить даже тролля. Но стрелкам приходилось постоянно держать наготове горящий фитиль, чтобы поджечь порох своих тяжелых аркебуз.

Принцесса перевела взгляд на запад. Над лесом небо окрашивалось в черный цвет. Она закусила нижнюю губу. Сколько воинов рыцарского ордена скрываются в лесу? Что замышляют? Неужели действительно задумали предательство?

— Лут, пусть наконец выйдут их парламентеры, — отчаянно молилась она. — Пусть это ожидание закончится!

Гисхильда с беспокойством поглядела на отца. Он по-прежнему казался спокойным. Если бы она могла стать хоть немного похожей на него!

— Ты не должна бояться, — прошептала мама и мягко прижала ее к себе.

На Медвежьем озере она тоже так говорила, и Гисхильда больше не доверяла ей.

Перешептывание в рядах бояр и ярлов стало громче. Гуннар Дуборукий бросил на них строгий взгляд, но этого уже было недостаточно для того, чтобы заставить их всех замолчать. Гисхильда чувствовала, как близки они к тому, чтобы проиграть эту молчаливую битву с рыцарями ордена.

«Собравшиеся здесь князья боятся этих рыцарей, — с тоскою подумала Гисхильда, — пусть даже они никогда в этом не признаются. Только мой отец не боится! И его верные союзники, Другие, знать Альвенмарка».

Как и ее отец, они ждали, и лица их не выражали ничего. По правую руку от Гуннара стоял эльфийский князь Фенрил, повелитель Карандамона, огромной страны из скал и льда. Взгляд Гисхильды остановился на князе, который выглядел еще больше похожим на сказочного героя, чем все остальные дети альвов. Тот, у кого есть столь сведущие в магии союзники, не может проиграть!

На белом кожаном камзоле эльфа серебристые швы были сделаны в форме снежных кристаллов. Его брюки для верховой езды, рубашка, даже сапоги — все было безупречно белым, словно какое-то колдовство защищало его от брызг грязи. У Фенрила были теплые светло-карие глаза. Его полные губы и густые волнистые волосы придавали ему менее отсутствующий и холодный вид, чем у других эльфов. Лицо было словно выточено из мрамора — ни ледяной холод родины, ни летняя жара лесов Друсны не оставили на нем следов. Он был красивым мужчиной, и Гисхильда знала, что многие придворные дамы ее матери мечтали о нем. Но сердце Фенрила было закрыто для человеческих женщин. Некоторые шептали, что он любит только огромную хищную птицу, с которой не расстается никогда. Это было удивительное животное, крупнее канюка, но меньше орла, с проницательными голубыми глазами. Прежде Гисхильда никогда не видела птиц с такими глазами, и эта вселяла в нее ужас. Птицу звали Ледяной ветер. Может быть, ее создали при помощи магии? Где же она прячется? Обычно она всегда находится неподалеку от князя!

Может быть, птица с высоты разглядывает, что происходит в лесу позади них? Вообще-то там должны быть их разведчики, но пока никто не приходил с докладом к отцу. Могли ли рыцари всех их поймать?

Говорили, что Фенрил умеет смотреть глазами своей птицы, когда та находится далеко. Знал ли эльфийский князь, что их ожидает? На губах его играло подобие улыбки. Насмехался ли он над тем, что князья людей, решавшие, быть войне или миру, встречались в такой невзрачной деревушке и вопрос о том, кто выйдет первым, превратили в опасную игру? Или же он мысленно был далеко отсюда?

Рядом с князем стояла Юливее, эльфийский архимаг. Сейчас она выглядела недоступной и прекрасной. Ни один из рыцарей никогда бы не догадался, какие чудесные шутки она могла бы с ними сыграть.

Немного позади эльфийского князя стояли кобольд Брандакс и его вечный спутник, огромный тролльский герцог Драган. Эти тоже были фигурами, казалось, только что сошедшими со страниц книги сказок. Того, кто заручился такими союзниками, боги наверняка не бросят в беде!

Казалось, Брандакс заметил, что она на него смотрит. На мгновение взгляд его встретился со взглядом девочки, и он широко ухмыльнулся, показав острые зубы.

Испугавшись, принцесса отвернулась.

За стеной из стали раздался глухой топот копыт. По лесу шли всадники. Много всадников! Гисхильда нервно сжала кулаки. Ее отец пришел всего с сотней людей, как они и договаривались. Эскорт, достойный короля, а не войско. Они ведь не собирались развязывать битву в этой безымянной, опустошенной войной деревне. Ее отец сдержал слово. Он всегда был честным воином.

Крупная капля пота скатилась по шее Гисхильды. Принцесса поглядела на отца. Тот, кто знал его, мог заметить, как он напряжен. В уголках рта появились морщинки, в бороде блестели капельки пота. Словно почувствовав, что она глядит на него, он улыбнулся ей, но глаза при этом остались печальными. Вчера вечером он объяснил, как нужно вести себя, если рыцари ордена замыслили предательство.

Гисхильда зажмурилась. Она чувствовала, как дрожат руки матери, по-прежнему лежавшие на ее плечах.

«Боги Севера, пожалуйста! — молилась про себя принцесса. — Смилуйтесь над нами! Не дайте моим родителям и их друзьям умереть сегодня. Я отдам вам свою жизнь, если сегодня, для того чтобы быть милостивыми, вам нужно видеть пролитую кровь. Не позвольте угаснуть королевскому дому Фьордландии только потому, что мой отец поверил обещаниям священников Тьюреда. Возьмите меня в качестве залога за ваше милосердие. Я отдаю себя так же, как отдали Ульрик и Хальгарда, чтобы спасти Север, и все остальные мои родичи, отдавшие свои жизни за страну, которой принадлежало их сердце».

Снова открыв глаза, Гисхильда поверила, что боги услышали ее. Дождевые облака почти накрыли поляну. В знаменах всадников пел ветер. Если пойдет дождь, аркебузиры, скрывающиеся в лесу, не смогут воспользоваться своим оружием.

Принцесса улыбнулась. Она не покажет рыцарям, что боится! Мысли ее полетели далеко… Она с тоскою вспомнила все те мирные, скучные дни, которые проводила в библиотеке Фирнстайна со своим старым учителем Рагнаром. Как она тогда завидовала своему младшему брату Снорри! Ему не нужно было заниматься этой тупой учебой — мальчик обучался фехтованию и плаванию. Всего один день в неделю должен был он проводить в библиотеке с Рагнаром, где она просиживала целых пять дней! Это несправедливо…

Гисхильда судорожно сглотнула. Вообще-то она не была плаксой. Но когда она думала о маленьком Снорри, то у нее всегда наворачивались на глаза слезы. Пока он был жив, она проклинала его по тысяче раз на дню. Он был всеобщим бичом! Таскал ее за волосы, тыкал деревянным мечом и не упускал ни единой возможности подразнить ее. «Гисхильда, Гисхильда, подвязки на гербе у дылды». При помощи этой выдуманной им дразнилки он мучил ее все свое последнее лето. Тогда отец разрешил Снорри выбрать свой последующий королевский герб. И брат выбрал красного льва, стоящего на задних лапах, на белом фоне. У Гисхильды, конечно, не могло быть герба. Однажды она должна будет выйти замуж, чтобы еще сильнее привязать к королевской семье одного из союзников. Объявить подвязки своим гербом было таким бесстыдством, что даже сегодня Гисхильда краснела от одной мысли об этом. Ее предназначение — вести битвы между ног на супружеском ложе, а затем на ложе роженицы. Она слишком хорошо знала, что это означает. Ночь, когда родился Снорри, и измученное лицо матери она не забудет никогда. Хотя она была еще совсем крохой, девочка поняла, насколько близка была Роксанна к смерти, и не хотела иметь детей. Однако Гисхильда понимала, что выбора у нее нет… Она должна продлить жизнь крови их рода… Но как же страшно было ей пережить такую же ночь, какую пережила ее мать. Она могла представить себе смерть на поле битвы с мечом в руке. Но после бесконечных мук родов… Она подумала о брате. Нет, от родовой битвы ей не отвертеться.

В то же лето, когда Снорри выдумал свою дразнилку, он утонул. Она еще слышала его крик, но, когда прибежала к озеру Отраженных облаков, чтобы посмотреть, что с ним, на гладкой поверхности озера виднелось только несколько кругов. Тихое озеро высоко в горах, некогда поглотившее Ульрика Зимнего короля, еще раз принесло несчастье их семье.

Прошла неделя, прежде чем в озере нашли труп ее маленького брата. Его вынули из темной воды голого и бледного, словно рыба.

В тот день, когда Снорри похоронили в их семейном кургане, в Фирнстайн пришла эльфийка Сильвина. Гисхильда еще хорошо помнила, как она появилась среди горюющих у древнего дуба на холме. Узнав имя эльфийки, она ощутила, что двери гробницы открылись, чтобы пропустить тень прошлого. Гисхильда никогда не встречалась с ней, но благодаря проведенным в библиотеке часам хорошо знала эльфийку.

С этого дня жизнь принцессы в корне изменилась. Королева Эмерелль послала Сильвину, чтобы та учила Гисхильду. Зачем королеве Альвенмарка так заботиться о воспитании принцессы Фьордландии, осталось для нее загадкой. Король Гуннар согласился на это с благодарностью. Многие известные предки их рода были тесно связаны с эльфами. Получить в учительницы Сильвину означало залог будущей славы. Никто не спрашивал Гисхильду, что она сама об этом думает. Она ведь всего лишь принцесса, и ей приходится слушаться.

Занятия в библиотеке с приходом Сильвины подошли к концу. Эльфийка заставляла Гисхильду упражняться в стрельбе из лука до тех пор, пока на пальцах не выступала кровь от тетивы.

Под ее надзором была изготовлена короткая рапира, по весу и длине подходившая девочке. При дворе еще спорили, равноценно ли это новое орудие старому доброму мечу, но Сильвина не обращала внимания на эти разговоры. Она делала то, что считала нужным, никому не позволяла себя уговорить и не избегала споров. Мужчины при дворе глядели ей вслед, но друзей у нее не было.

Звук фанфар вернул принцессу с небес на землю. Закованные в броню всадники воткнули свои пики в землю. Они двигались как один, словно на сотню тел была одна душа. Ни одно из знамен не упало в черную грязь, хотя некоторые пики угрожающе раскачивались на ветру.

Со звоном вылетела из ножен сотня мечей. Казалось, время на мгновение остановилось.

Гисхильда похлопала себя по бедрам. Конечно же, она не взяла с собой рапиру… Сегодня она — принцесса Фьордландии, аккуратно причесанная, одетая в неудобное платье. Принцессы не носят оружия, даже если после бесконечных уроков фехтования у Сильвины вес рапиры, висящей на боку, становился настолько привычным, что без оружия Гисхильда ощущала себя не в своей тарелке.

Девочка увидела, как воины из свиты ее отца тоже вынули мечи из ножен. Гуннар поднял руки и велел опустить оружие.

Еще один гудок фанфар — и стена из стали зашевелилась. Заржали лошади. Под тяжелыми копытами захлюпала грязь. Целый ряд продвинулся немного вперед.

Гисхильда испуганно огляделась в поисках Сильвины и увидела ее под навесом конюшни, наполовину скрытой в тени. Как обычно, рядом с ней никого не было. Она зачесала назад свои длинные черные волосы и заплела их в тугую косу. Эльфийка была высокого роста, стройна как тополь, но при этом не казалась худой. Она стояла, прислонившись к стене, скрестив руки на груди, и выглядела совершенно безучастной, словно все, что происходило вокруг, ее не касалось.

Сильвина разукрасила лицо при помощи красно-коричневого сока куста динко. Почти все собравшиеся в деревне люди были празднично одеты или, по крайней мере, вымыты и выбриты. Но не Сильвина. На ней были высокие мягкие сапоги из оленьей кожи и невзрачный коричневый камзол. Так одевалась она, когда преследовала дичь, и Гисхильде ни разу не доводилось видеть, чтобы добыча ушла от нее.

Они часто ходили на охоту вместе. Принцесса научилась искусству бесшумно передвигаться по лесу, становиться тенью среди теней и оставлять во время охоты следов не больше, чем слабое дуновение ветерка, играющего с листвой, застывать неподвижно, как камень, и ждать. Она приобрела терпение охотника, хотя у нее постоянно возникало чувство, что ничего из того, что она делала, даже отдаленно не могло сравниться с искусством ее учительницы.

Сильвина никогда не говорила о прошлом. Единственная возможность находить с ней общий язык — прилагать максимум усилий и выполнять все ее требования. У Гисхильды прежде не было такой строгой учительницы. Не проведя с Сильвиной и одной недели, она затосковала по покою библиотеки Рагнара. В то же время, однако, принцессу переполняла гордость от того, что Сильвина выбрала ее в ученицы. Все свое честолюбие она употребила на то, чтобы стать достойной своей учительницы, но тем не менее постоянно чувствовала, что не справляется. Ни один человек ни в чем не мог сравниться с эльфом. Там, где людям было отведено лишь несколько лет на то, чтобы разобраться в своей жизни, эльфы пользовались опытом десятилетий и даже столетий.

То, что Сильвина знавала ее предка Альфадаса, приводило Гисхильду в ужас. Ей казалась неестественной такая долгая жизнь! Девушка и своего отца считала невероятно старым, хотя ему было немногим за тридцать. А жизнь эльфийки длилась уже более тысячи лет.

Сильвина ответила на ее взгляд и мягко покачала головой. Эльфийка приказала ей не двигаться с места. Или ее знак означал что-то другое?

Рыцари застыли с вынутыми из ножен мечами, но не делали попыток напасть. Не хотели ли они заставить ее отца и его свиту развязать бой? Неужели это такой извращенный способ все же сдержать свое слово? Они могли бы сказать, что не они начали битву, что это, мол, язычники нарушили перемирие.

Гисхильда вновь поглядела на свою учительницу. Сильвина, не отрываясь, смотрела на нее. Принцесса решила довериться тысячелетней мудрости женщины. Эти эльфы были такими чужими, хотя внешне и походили на людей.

Принцесса слышала, как воины рассказывали друг другу, что некоторые эльфы, если их смертельно ранить, превращаются в серебряный свет. Иногда Гисхильда представляла себе, что эльфы — это дыхание леса. Бриз, струящийся между деревьев. Вечные. Неосязаемые. Стихия.

В рядах рыцарей началось движение. Вал из живой стали разделился. Появились два всадника: старик с высохшим лицом и пронизанной серебряными нитями бородой и женщина с короткими светлыми волосами. Ее правую бровь и щеку пересекал бледный шрам. На нагруднике ее доспехов сверкал эмалированный герб красного дуба, похожий на свежепролитую кровь. Рана, разделившая ее грудь… «У этой женщины печальные глаза», — подумала Гисхильда. Она казалась раненой, но юная принцесса не сумела бы объяснить, что с ней. В то же время всадница походила на загнанную снежную львицу. Она так грациозно держалась в седле, будто на ней была только легкая полотняная одежда, а не тяжелые доспехи, и двигалась как кошка. Может быть, она так же капризна?

Ее спутник не выглядел воином. На нем была скромная синяя ряса. Руки — длинные и узкие, словно ему не приходилось никогда тяжело работать за всю свою жизнь.

Гисхильда замечала каждую мелочь, в точности так, как учила ее Сильвина.

Воительница двигалась с осознанной гордостью. Каждый ее жест был воплощенным вызовом. Прежде чем они успели обменяться хоть словом, Гисхильда поняла, что они пришли не для мирных переговоров, и страх вернулся. Она поглядела на рыцарей с вынутыми из ножен мечами. Злая игра, затеянная рыцарями ордена, только начиналась.

Старик рядом с воительницей выглядел уставшим. Ветер и солнце оставили следы на его лице. Оно было длинным и узким, и это впечатление еще более усиливалось благодаря бороде и высокому лбу старика. Казалось, он провел всю жизнь в военных походах. Битва за Друсну началась вскоре после рождения ее отца, более тридцати лет назад! Так учили Гисхильду на уроках истории. Все это время страна тысячи лесов пядь за пядью отходила к членам рыцарского ордена.

Всадница с нескрываемым презрением оглядела свиту, собравшуюся вокруг короля Фьордландии. Гисхильду распирала ярость к этой женщине. Она попыталась совладать со своими чувствами, потому что Сильвина неоднократно говорила ей, что ярость ослепляет и тем самым становится оружием врага. Их враги хотят, чтобы они пришли в ярость, — это часть их плана.

Увидев лица мужчин, стоявших вокруг отца, Гисхильда поняла, что рыцари близки к тому, чтобы выиграть еще одну битву. На виске Алексея, предводителя людей-теней и почтенного боярина Друсны, билась толстая жилка. Руки его обхватили обвитую кожей рукоять двуручного топора, на которую он опирался с такой провоцирующей небрежностью, что каждый, прошедший школу Сильвины, заметил бы, что воин очень напряжен.

Похожие на Алексея, стояли ярлы, служившие ее отцу, и последние свободные бояре Друсны, те, кто еще не прекратил борьбу с рыцарями Тьюреда. И на лицах всех Гисхильда читала обуревавшие их чувства.

Особенно отчетливо они были заметны у личной гвардии короля — мандридов, которые стояли тихо, словно птицы, покачивая головами. Они пытались охватить взглядом все. И только их командир, Сигурд Меченосец, казался несколько более спокойным. Высокий, темноволосый воин потерял жену и дочь в битвах за Друсну. Смерть его больше не страшила.

Подарок рыцарского ордена

Священник и всадница — вот лица, стоявшие за бесконечно тянущейся войной за леса, озера и болота вольной Друсны. Юго-запад страны они завоевали после долгих битв, но граничившие с Фьордландией княжества по-прежнему оказывали сопротивление. Отец Шарль, эрцрегент Друсны, был церковным князем, управлявшим судьбой оккупированных земель страны. Комтурша Лилианна де Дрой была его мечом — командовала войском Церкви Тьюреда в Друсне. Ее считали хитрой и выносливой, и даже враги признавали, что она смела, всегда стоит во главе своего войска, а не руководит битвой с безопасного места на холме.

В последние годы княжество за княжеством отхватывала комтурша у земель свободной Друсны. Именно ей была обязана поворотом эта казавшаяся бесконечной война, и повсюду в лесах, на озерах и реках вздымались теперь кирпичные замки Нового рыцарства. Они росли как грибы после дождя и так же, как грибницы, увеличивались с каждым годом, и с ними ширилась страна, попавшая под влияние рыцарского ордена.

Гисхильда с гордостью увидела, что в отличие от Алексея и других благородных ее отец остался, несмотря на провокацию, спокойным, когда перед ним появились эрцрегент и комтурша, чтобы обсудить условия перемирия на время приближающихся осени и зимы.

— У нас есть подарок для бояр, — начала комтурша, не поприветствовав их даже кивком головы.

Гисхильда вела себя иногда точно так же, когда у нее было плохое настроение, и хорошо знала, что такое поведение более чем неподобающе. Оно приносило одни неприятности. Всаднице, казалось, было наплевать на это. Здесь она была похожа на Сильвину.

— Могу я приказать принести наш подарок для знати Друсны? — спросила Лилианна.

Король бросил быстрый взгляд на Алексея, а потом кивнул.

Комтурша махнула рукой рыцарям, стоявшим на краю поляны, и стальная стена вновь разошлась. Четверо сильных мужчин принесли стол, на котором стояли песочные часы, наполненные темно-красным песком.

Мужчины молча поставили стол и вновь отошли к краю поляны.

Гисхильда с любопытством потянулась вперед и почувствовала, как рука матери сжала ее плечо. Охотнее всего принцесса подошла бы к столу поближе. Песочные часы были сделаны из золота и кристалла. Верхний их край украшала витиеватая надпись: «Фьордландия». Сильвина обучила ее письму и языку рыцарского ордена. Эльфийка считала, что следует знать своих врагов.

Алексей засопел, словно разъяренный бык, и подошел к столу с инкрустацией из китовой кости. Только теперь Гисхильда заметила надпись на нижней стороне песочных часов. Буквы были перевернуты: «Друсна».

— Думаешь, время моего народа вышло, мужеженщина? — Он схватил песочные часы, перевернул их и с грохотом поставил на стол. — Решительный муж умеет повернуть течение судьбы.

Гисхильда кивнула. Хороший ответ!

Но радость ее продолжалась всего мгновение. Песок не просыпался в узкую щель часов. По рядам бояр и ярлов пробежал шепоток.

— Это знак Лута, — услышала она чей-то шепот.

— Что ж, очевидно, некоторые вещи нельзя повернуть вспять, — холодно заметила Лилианна.

Юливее стала рядом с Алексеем. В ее взгляде читалась насмешка.

— Я вижу в этом не знамение, а пример плохой работы. А ведь мастерские ваших монастырей очень славятся своими изделиями. — Она с ухмылкой поглядела на Лилианну. — Или за этим кроется какой-то умысел? Приходится ли нам иметь дело с чем-то большим, нежели с крошечным камешком, ускользнувшим от внимания твоих собратьев по ордену?

Всадница выдержала взгляд эльфийки, но ничего не ответила.

Юливее провела рукой по кристальному стеклу, прошептала слово власти, и в крошечное отверстие начал сыпаться песок.

— Мне кажется, крупинка кристалла встала не на свое место, вот и получилось, что песок пересыпался только в одну сторону, — сказала она с озорной улыбкой. — От этого ведь не должна зависеть судьба королевства, не так ли?

— А мне теперь кажется, что выходит время для Фьордландии, — ответил эрцрегент Шарль. — Что на пользу одному, часто бывает во вред другому.

— Вы пришли для того, чтобы обсудить перемирие на время надвигающейся зимы? — спросил король. — Или затем, чтобы устраивать нам каверзы, поскольку думаете, что имеете дело с глупыми язычниками?

Тон голоса отца был хорошо знаком Гисхильде. Так он говорил тогда, когда вскоре должна была разразиться гроза.

— Мы предлагаем вам мир на пятьдесят лет, если вы прекратите сражаться за проигранное дело Друсны.

Алексей побледнел. Каждый знал, сколь высока цена крови, заплаченная фьордами в бесконечных боях. Война за Друсну истощала королевство. Она поглощала сокровища прошедших веков, лучших воинов. Если бы не помощь Альвенмарка, королевству давно пришлось бы просить мира и бросить Друсну на произвол судьбы.

— Разве не говорил ваш святой Клементий, что слово, данное язычнику, ни к чему не обязывает, даже если была произнесена клятва именем Тьюреда?

— А святой Сульпиций пишет, что тот, кто дает заведомо ложное обещание во имя Господа, пусть даже данное язычнику, наносит божественному промыслу больший вред, нежели тысяча тысяч неверующих сделали бы за тысячу тысяч лет, — серьезно ответил эрцрегент. — Бросьте бороться за заведомо проигрышное дело. Из семнадцати княжеств Друсны мы захватили двенадцать. Падут и последние пять. Вы не сможете помешать этому. Стоит только посмотреть в хроники, чтобы понять, что всякую войну, которая ведется во имя Тьюреда, выигрывают в конце концов его слуги. Я уполномочен предложить вам почетный мир. Каждый князь Друсны, который отречется от язычества, сохранит свои богатства. А тем, кто не сделает этого, мы обеспечим почетные проводы во Фьордландию. Я предлагаю вам жизнь взамен мучений и смерти.

Несмотря на все истории, которые рассказывали о священниках Тьюреда, Гисхильда поверила старику. Но отец ее не мог принять такое предложение. Слишком много лет бились они бок о бок с витязями Друсны и не могли предать их, пусть даже все давно устали от битв.

Гисхильда поглядела на отца. Она знала, что он ищет пути к перемирию, хотя по его лицу нельзя было прочесть, о чем он думает. Принцесса поглядела на всадницу. Лилианна тоже умела скрывать свои мысли.

Союзники из Альвенмарка молчали. Они бы никогда не заключили мир со священниками Тьюреда. Церковь видела в них воплощенное зло. Эльфы, тролли, кобольды и все остальные создания Сокрытого королевства по ту сторону звезд альвов были для них исказителями мира, убийцами святых. Рыцари-священники поклялись уничтожить Альвенмарк. Они верили, что Господь возложил на них эту священную обязанность. Как же они глупы! Во Фьордландии любой ребенок знает, что богов больше, чем один!

— Скоро разразится гроза.

Отец дал время осознать его слова. Впервые Гисхильда увидела, что предводительница рыцарей забеспокоилась, обернулась, поглядела на своих воинов.

Гуннар указал на черные тучи к западу от леса.

— Небо темнеет с каждым мгновением. Я велел подготовить хижину, чтобы продолжать переговоры там. Но одно вы должны узнать сразу: мы не предадим своих друзей из Друсны. Если у вас нет лучшего предложения, бои продолжатся. В этом случае наше перемирие закончится завтра пополудни. У вас будет достаточно времени, чтобы уйти с нашей лесной территории.

Старый священник, нахмурившись, поглядел на комтуршу.

Гисхильда знала, что отец и его союзники вовсе не контролируют этот участок леса, но их враги, очевидно, не были уверены в своем превосходстве. Они боялись не людей, а детей альвов и их магии.

— Мы предложим вам золото и монополию в торговле янтарем, если… — начал эрцрегент Друсны.

— Вы что же, считаете нас шлюхами, которые покоряются кому-нибудь за золото и красивые слова? — Гуннар заговорил, не повышая голоса, но взгляд его стал непреклонным. — Если это все, то мы закончили.

— Вы неправильно понимаете…

— Что можно было неправильно понять в таком предложении? — прошипел Алексей. — Вы хотели купить наших друзей из Фьордландии. Вы хотели…

Гуннар положил боярину руку на плечо.

— Достаточно. — Он поглядел на эрцрегента. — Нам есть о чем еще говорить?

Священник приветливо улыбнулся.

— Сначала нужно, пожалуй, устранить все недоразумения. Мы предприняли продолжительную поездку в эту заброшенную деревню не для того, чтобы так просто расстаться. Давайте поговорим, и я уверен, что победит разум. Война — наихудший выход из всех возможных. Если все мы действительно этого захотим, то найдем наилучшее решение.

Гисхильда заметила печаль во взгляде отца — так он глядел на нее, когда она что-то обещала ему и при этом оба знали, что она не сдержит своего слова. Вдруг ей стало страшно. Он не должен теперь уходить со всадницей и священником! Иногда она угадывала, что должно случиться что-то плохое, и слишком часто страхи ее сбывались. Отец смеялся над этим, Сильвина — нет.

— Я должна пойти к нему!

Мать крепче вцепилась ей в плечи.

— Сейчас нельзя.

— Он не должен идти с ними в хижину!

Теперь мать держала ее обеими руками.

— Ты не можешь просто побежать за ними, Гисхильда! Тебе вообще не следовало бы здесь находиться. Отцу только повредит, если за ним будет бегать ребенок. Да что с тобой такое?

— Нам нельзя здесь оставаться… — Девочка не могла передать словами то, что чувствовала, и беспомощно поглядела на мать. — Если мы сейчас же уйдем, все будет хорошо, а иначе… Случится что-то страшное. Я знаю!

— Отец твой не может закончить переговоры только потому, что у тебя дурные предчувствия. Как ты это себе представляешь? Он потеряет лицо, если послушается маленькую девочку.

Гисхильда знала, что мать права, но не хотела так просто смириться с тем, что отец подвергает себя опасности. В животе поселился холодок, как тогда, когда она выиграла пари у своего младшего брата Снорри и сумела съесть три снежка. Этот холодок появлялся всякий раз, когда у нее бывали предчувствия. И она всегда была права… Почти всегда…

Отец громко и вызывающе рассмеялся. Гисхильда не слышала, о чем он говорил с окружавшими его мужчинами. Улыбнулся даже эрцрегент. Принцессе все это казалось неправильным. Рыцари были их смертельными врагами! Каждый из них поклялся своей жизнью уничтожить язычество. С этими людьми невозможно вести переговоры. А смеяться с ними уж тем более нельзя. Если эти убийцы смеются вместе с отцом, то наверняка лишь потому, что замышляют предательство.

Лилианна махнула рыцарям, стоявшим на опушке леса.

— Львам и Драконам спешиться! Следуйте за мной!

Рыцари с грохотом вложили мечи в ножны и спешились.

Они казались неуклюжими в своих доспехах; движения их были угловатыми и тяжеловесными. Оруженосцы, выступившие из-под сени деревьев, принесли им короткие копья с длинными широкими наконечниками. Другие всадники отпустили вороньи клювы, свисавшие с их седел. Это оружие, похожее на молот, заканчивалось крючковатым шипом, при помощи которого можно было разбить любой шлем и любую броню. Рыцари с грохотом направились к полуразрушенной хижине, где должны были продолжаться переговоры.

Дерево, из которого была сделана хижина, почернело от времени. Поверх дыр в крыше отец велел натянуть парусину. Ворота косо висели на петлях. Все доски на стенах были разломаны и раздроблены. Некоторые дыры в стенах были размером с двери. Таким образом, отовсюду в деревне можно было видеть, что происходит в хижине.

Рыцари молча заняли посты в проломах. Некоторые из них последовали за комтуршей и эрцрегентом внутрь.

Холод в животе Гисхильды добрался до самого сердца. Девочка задрожала.

— Идем, — сказала мать и прижала ее к себе. — Мы пойдем в палатку. Прежде чем принять решение, Гуннар придет к нам и расскажет все, о чем они говорили. Тогда ты и расскажешь ему о своих тревогах. А теперь не время для этого.

Гисхильда терпеть не могла, когда мать обращалась с ней подобным образом, как с каким-нибудь капризным ребенком.

Налетел порыв ветра, и листва зашепталась тысячью голосов. На крыше хижины со скрипом вращался старый флюгер.

Сильвина исчезла. Гисхильда не видела, чтобы она входила в хижину. Может быть, эльфийка тоже почувствовала приближающуюся беду?

Король Гуннар сдержал обещание и пришел в покинутую деревушку всего с сотней воинов и дворян. Но сколько рыцарей и наемников могут скрываться в густом лесу?

Принцесса зябко потерла руки. Внезапно налетевший ветер прогнал гнетущую летнюю жару. С крыши развалившегося стойла взлетела стая голубей и унеслась прочь.

Первая дождевая капля коснулась лица Гисхильды, сбежала по ее щеке, словно слеза. Девочка поняла, что должна находиться рядом с отцом! Она была уверена, что никогда больше не увидит его! Тут Гисхильда услышала, как он засмеялся. Теперь по ее щекам бежали настоящие слезы. Ее научили не показывать свои чувства. Только вот слезы она удержать не смогла.

Мать, подталкивая ее впереди себя, шла к большой палатке на другом конце деревни, которая была специально поставлена для королевы и ее придворных дам. Ярко-красная ткань вздымалась на ветру. Гисхильде невольно подумалось, что она похожа на огромное бьющееся сердце. Сердце Фьордландии, вырезанное и брошенное в лесу на чужбине.

Поцелуй среброязыкого

Дождь забарабанил тише, смолкла печальная мелодия флейты. Только один-единственный фонарик из толстого синего стекла озарял женскую палатку магическим светом.

Гисхильда потянулась и, заморгав, огляделась. Устроившись головой на коленях матери, она уснула и не заметила, как Роксанна подняла ее и отнесла на более удобное ложе. Королева и ее придворные дамы тоже отправились спать.

Принцесса прислушалась к дыханию женщин. В центре палатки стояла большая чаша с огнем, излучая блаженное тепло. От поленьев остались только угли. В животе девочка по-прежнему ощущала ледяной холод. Чувство приближающейся опасности было сильнее огня. Следовало что-то предпринимать!

Она поспешно стянула через голову платье. Отец не пришел. Поэтому она должна немедленно идти к нему, и неважно, что подумают дворяне и проклятые рыцари. У Гисхильды было такое чувство, что отец послушает ее.

Прокравшись к сундуку, в котором мать хранила платья, она вытащила темные кожаные брюки, которые надевала для вылазок с Сильвиной. Черную рубашку, подаренную ей прошлой весной эльфийкой, пришлось поискать. Она не промокала под дождем — то, что нужно для такой неуютной ночи. Девочка поспешно натянула сапоги из оленьей кожи с длинной бахромой.

Гисхильда знала, что на входе в палатку всегда стоят несколько часовых. Не говоря уже об этих чертовых медведедавах, натасканных на ее след! Собаки, свободно бродившие по лагерю, поднимут ужасный лай, едва она высунет нос из палатки. Гисхильда нащупала флейту, подаренную ей Юливее, и мечтательно улыбнулась. Кусочек свободы. Проклятые собаки поплатятся за то, что валили ее с ног. Она приставила флейту к губам и дунула в нее изо всех сил, так что чуть не лопнули щеки. Не было слышно ни звука, по крайней мере в палатке. Но снаружи раздался жуткий визг. Сейчас эти дикие твари были похожи на новорожденных щенков! Они запищали и убрались, поджав хвосты.

— Что это случилось с проклятыми бестиями? — крикнул один из часовых.

Гисхильда широко ухмылялась. Теперь и воины не обращают на палатку пристального внимания. Она слышала крики и тихие проклятия. Флейта Юливее свершила настоящее чудо!

Девочка на цыпочках прокралась к пологу. У женской палатки был деревянный пол, защищавший ее от холода и сырости. Половицы тихо поскрипывали под ногами.

Осторожно охотничьим ножом принцесса рассекла одну из веревок, связывавших два полотнища палатки. Затем подняла влажное полотнище и выскользнула наружу. Холод проник сквозь брюки, пробирая до костей. Луна была закрыта тучами. Сильные порывы ветра заставляли лес петь на тысячу голосов.

Гисхильде пришлось долго ждать, наблюдая за стражниками в разрушенной деревне. Все мужчины гонялись за собаками. Но их было много, и пройти мимо них незамеченной казалось просто невозможным.

Девочка решила пробраться в лес за палаткой, обойти деревню по дуге и войти в нее с другой стороны. Там стояли стражники рыцарей. Но их ведь не учили эльфы.

Хорошенько пригнувшись, Гисхильда прокралась к деревьям. Добравшись до темных стволов, перевела дух. Здесь она чувствовала себя почти невидимой. Сильвина учила ее становиться с лесом единым целым, сливаться с тенью и маскировать звук своих шагов, биение сердца и дыхание при помощи голосов леса. Принцесса двигалась с ветром, который превратил тяжелый лиственный покров над ее головой в тысячеголосый хор.

Здесь, скрытые среди деревьев, находились несколько стражников отца. Однако они не умели сливаться с лесом так, как она. Они оставались чужаками, которых было легко увидеть, даже если они прятались за стволом дерева. Иногда их выдавала искра лунного света, потому что они не слишком старательно вычернили оружие, иногда — тот факт, что они стояли, в то время как все остальное в лесу шевелилось.

Свое приближение к цепочке постов рыцарей ордена она определила в первую очередь по тому, что в дыхание леса добавились чужие запахи. Тут был и запах свиного жира, которым они натирали свои доспехи и оружие, чтобы защитить их от ржавчины, и серная вонь порохового оружия, и остатки холодного дыма, остававшегося в стволах пистолей и аркебуз даже тогда, когда ими не пользовались целый день.

Гисхильда замерла, отыскивая стражу. Здесь, в промежуточной зоне между постами враждующих сторон, опасность быть обнаруженной была наибольшей: стражники были настороже, и их было вдвое больше, чем позади.

Гисхильда зачерпнула темную грязь между корней дуба и вымазала ею лицо. Теперь ее могут выдать только белки глаз. Она прикрыла веки и пригнулась. В зарослях орешника девочка нашла тропу, которую когда-то использовал барсук, и стала красться по ней, невидимая для посторонних глаз.

Вблизи послышались два голоса. Шум леса поглощал слова. За ними последовал тихий смех, зазвенели шпоры. Сквозь заросли она увидела сапоги для верховой езды с высокими манжетами.

Ветер задержал дыхание.

— Темноволосую, ну… ту, что с маленькой девочкой, я не столкнул бы с кровати.

В ответ раздалось похрюкивание.

Гисхильда не решалась вздохнуть.

— Говорят, это сбежавшая рабыня, — продолжал голос. — Как ты думаешь, каким образом такая добралась до постели короля?

Гисхильда с удовольствием вонзила бы нож в ногу этому негодяю. При дворе никто не осмеливался так говорить о ее матери! Да, она была чужой. Нужно было быть слепым, чтобы не видеть этого. Своими черными волосами и золотистым цветом кожи она сильно отличалась от других женщин при дворе, как роза отличается от василька. Рабыней она уж точно не была. Как же могла рабыня стать королевой…

Шаги стражников хлюпали по грязи. Они удалились, и слова снова стали неразличимы.

Гисхильда ждала. Прислушивалась к ветру и пыталась забыть слова, но они, словно оставленное каленым железом клеймо, горели в ее памяти. Как эти сволочи посмели назвать ее мать сбежавшей рабыней!

Молодая лиса, выпрыгнувшая неподалеку из-под раскидистого ясеня и поспешно убежавшая прочь, вывела ее из задумчивости. Идти сейчас было нельзя!

Гисхильда глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Нужно избавиться от мыслей так, как учила ее Сильвина. Сейчас она находилась в той части леса, которая была территорией врагов. Она не может позволить себе предаваться глупым размышлениям! Все ее чувства должны работать. Отец провалился бы сквозь землю от стыда, если бы ее, пойманную в неподобающем виде за линией противника, привели в хижину. Такого триумфа врагам нельзя позволить.

Впервые Гисхильде пришла в голову мысль, что это была, возможно, не такая уж и хорошая идея — пробираться сюда. Однако ее мрачные предчувствия становились все невыносимее: вот-вот должна была разразиться беда. Им всем нужно уходить и держаться от этих проклятых рыцарей подальше!

Девочка вздрогнула. Она должна суметь пробраться к отцу. Может быть, просто нагло пройти сквозь ряды стражников? Ведь у рыцарей в отличие от охраны отца не может быть приказа задерживать ее. Эти медноголовые ее не знают. А девочке, которая будет утверждать, что она — принцесса Фьордландии, никто не причинит зла. Гисхильда довольно ухмыльнулась. Вот так! Она была уверена, что ей удастся пробраться к отцу.

Гисхильда скользила под зарослями орешника. Ей было холодно, одежда промокла от грязи. Вероятно, выглядит она ужасно, и, кроме того, у нее возникло чувство, будто она пропустила что-то очень важное. Какую-то мелочь… Предостережение…

Медленно-медленно продвигалась она вперед, прижимаясь к корням старых деревьев. Притаилась в поваленных стволах на краю бурелома. Большая хижина находилась всего в сотне шагов от нее. Сквозь большие дыры в разбитых деревянных стенах падал золотистый свет. Фигуры внутри хижины казались всего лишь тенями. Один раз Гисхильде почудилось, что она узнала отца. Она еще немного понаблюдает за тем, что там происходит, а потом подойдет прямо к первому попавшемуся стражнику.

Бегущая лиса! Понимание пришло, словно удар грома. Что испугало зверька? Не имело никакого смысла выставлять стражников за поваленными деревьями. Оттуда не видно деревню. Кроме того, через бурелом не перебраться — если была задумана какая-то подлость, то он мог служить хорошей стеной. Но что же напугало лису, если там никого не должно было быть? Что притаилось в лесу? Если выяснить это, она, может быть, поймет, какая опасность им угрожает. Но поиски в лесу отвлекут ее.

Раздумывая, девочка еще раз поглядела на хижину. Она уподобится героине древних сказаний, если выяснит, что там скрывается. Ее, конечно же, примут в военный совет, вместо того чтобы запирать в женской палатке! Она представила себе, как бродячие сказители станут выставлять доску с ее портретом на рынках и рассказывать о том, как Гисхильда Гуннарсдоттир спасла отца и бояр Друсны. Ее имя будет у всех на устах…

Стараясь оставаться незамеченной, она пошла вдоль бурелома, прячась в темных пещерах из тонких веток и пожухлой листвы, когда увидела, что приближается стража. Уходить от рыцарей было легко. И у них было очень мало стражников в этой части леса. Вероятно, они чувствовали себя в полной безопасности.

Прошло совсем немного времени, и Гисхильда оказалась по ту сторону бурелома, с любопытством вглядываясь в темноту. Что же здесь напугало лису? Может быть, рысь?

Гисхильда обнаружила узкую протоптанную дорожку. Сломанные веточки папоротника сообщили ей, что недавно по ней кто-то проходил. И этот кто-то двигался очень осторожно. Ей пришлось искать довольно долго, прежде чем она обнаружила на краю лужицы еще свежий след от чьей-то узкой ноги.

Гисхильда спряталась в папоротниках. Осторожно, словно дикий зверь, втянула носом воздух. Вонь смазки исчезла. Она принюхалась к запахам леса. Грязь, сырость, прошлогодняя листва. Сквозь густую листву проникало немного лунного света. То тут, то там серебряные нити касались листвы папоротника. Из-за этого лес с его мрачными стволами деревьев был похож на храм.

Чужой мелодичный звук заставил принцессу прислушаться. Звон, танцевавший с лесом и умолкавший, когда стихал бриз.

Гисхильда нерешительно пошла по тропе дальше. Хотя дорожка сильно заросла, было заметно, что когда-то она была достаточно широкой для того, чтобы по ней рядом могли идти трое мужчин. Она точно была создана человеческой рукой.

Снова раздался тот же звук, многоголосый и мрачный, словно боги, услышав мрачные предчувствия Гисхильды, соткали эту грустную мелодию. Не было слышно ни единого звериного звука, только ветер шумел в листве и тот странный звон, снова пробудивший ее страх.

Девочка присела на корточки за деревом. Сердце бешено колотилось. Внутренний голос велел ей немедленно поворачивать назад. Нужно было бежать прямо к хижине, броситься отцу на руки.

Налетел сильный порыв ветра. Стрелы лунного света падали в открывавшиеся лунному свету отверстия. Одно из них вырвало из тьмы лицо. Оно было огромным, с вытаращенными и налитыми кровью глазами и раскрытым ртом, достаточно большим, чтобы проглотить целиком собаку. Гисхильда испуганно отпрянула назад в папоротники и вынула кинжал.

Темнота вновь поглотила жуткий лик. Принцесса осталась наедине с ветром, огромными деревьями и мелодией, казавшейся теперь такой печальной, что у каждого, чье сердце не было вырезано из камня, наворачивались слезы на глаза. А потом она поняла… Она оказалась в Призрачном лесу!

Снова затрепетала от ветра густая листва. Девочка с трудом различила лицо, вырезанное на толстом стволе ясеня, и кровавики, вставленные в дерево на месте глаз. Наросты коры казались бугристыми бровями над глазами.

Гисхильда поняла, что стоит прямо перед деревом мертвых! Высоко в его ветвях должны быть широкие деревянные доски, на которых покоились завернутые в одеяла мертвецы из ближайшей деревни. И на каждой доске висела «музыка ветра». Их делали из дерева или латуни. Жители Друсны верили, что духи предков ездят на ветрах и следят за ними. А «музыка ветра» придавала духам голоса. Существовали жрецы, всю жизнь занимавшиеся тем, что слушали рощи мертвых и передавали живущим послания ушедших.

Гисхильда задрожала от облегчения и вложила обратно в ножны узкий эльфийский кинжал. Хотя она понимала, что повсюду в ветвях лежат мертвецы, гложущий ее страх пропал. Бояться нужно только того, кто еще живет. Бояться мертвых — предрассудок, затмевающий чувства. Так учила ее Сильвина.

Принцесса отыскала тропу в высоком папоротнике и пошла по ней. Теперь она догадывалась, куда должна привести тропа. Но кто же шел здесь до нее? И с какой целью?

Сопровождаемая меланхоличной песней «музыки ветров», она шла вперед, по-прежнему стараясь как можно дольше оставаться скрытой. А потом увидела лесной храм. Он вырос из невысокого холма, поднимавшегося прямо из моря папоротников. Вплотную к нему стояли обезглавленные деревья. У них спилили кроны, чтобы стволы стали похожими на мощные колонны, на которых покоилось небо.

Некоторые стволы покрыли резьбой. Сплетаясь, белые, словно кость, деревья изображали людей и животных, цветы и те странные письмена, которые понимали только жрецы Друсны. А те лучше откусят себе язык, чем выдадут тайны своих предков чужакам.

Между стволами были устроены стены из ярко раскрашенных досок или искусно переплетенных ивовых прутьев. Они образовывали лабиринт, скрывавший от посторонних взглядов сердце храма. С деревьев, стоявших ближе всего к святыне, свисали лоскутья из одежд мертвых, рога для вина, оружие, женские гребни, детские игрушки. Гисхильда увидела даже большую медную кастрюлю, к которой был приделан черпак в качестве языка колокола. Когда она раскачивалась на ветру, раздавался призрачный звон, и Гисхильда невольно спросила себя, не хотят ли мертвые ее предупредить.

На тропе к храму следов больше не оказалось. Может быть, это заблудившийся стражник напугал лису? Гисхильда колебалась, не решаясь войти под поблекшие деревья. Что же скрывается в сердце храма?

Хотя жители Фьордландии были в союзе с Друсной уже на протяжении многих лет, религия их оставалась для них загадкой. Их никогда не приглашали на празднества, которые проводились в сердце лесов. Говорили, что мужчины там переодеваются животными, а женщины танцуют обнаженными при лунном свете, в то время как духи предков выводят на «музыке ветра» жуткие и в то же время прекрасные мелодии.

Колючие комочки в животе Гисхильды, казалось, зашевелились. По ее телу пробежали мурашки. Мужчина, вспугнувший лису, был там, в храме. Она это твердо знала! И он размышлял о несчастье, которое должно было постичь ее отца. Выбора не оставалось, нужно было идти туда, если только она хотела разгадать эту тайну.

Принцесса стиснула зубы. Она слишком взволнована. В голове звучал голос Сильвины. Нужно быть открытой. Воспринимать всеми чувствами то, что происходит вокруг.

Гисхильда заставила себя дышать глубоко и равномерно, расправила руки и ноги, стряхнула с себя напряжение. И вступила под сень обезглавленных деревьев. От земли, покрывавшей холм, поднимался глухой запах плесени. За переплетенными корнями почти не видно было земли. Каждый шаг требовал осторожности. Оступиться было нельзя. Ее не должен был выдать ни один звук. Где-то здесь таился подлый враг. Тучи стерли серебристый свет, струившийся с неба. Ветер крепче вцепился в ветви дерева мертвых. Голоса духов стали громче.

Стены из ивовых прутьев и серых досок направляли шаги Гисхильды. У нее было такое ощущение, будто она проникла в закрученный домик улитки. В некоторых местах стены сходились настолько плотно, что она с трудом протискивалась в проход. Интересно, как выглядят жрецы, которые служат здесь лесным богам? Маленькие, словно дети? Или был еще другой путь?

В безмолвной молитве Гисхильда подняла взгляд к небу. Вот если бы снова засияла луна. Девочка почти ничего не видела, и ей приходилось пробираться вперед, выставив руки. Она прижалась к длинной каменной глыбе, поверхность которой была испещрена засечками. И вдруг принцесса наткнулась на камень. Что-то тихонько звякнуло. Она присела. Пальцы нащупали острые глиняные осколки, круглую ручку амфоры. Или это была большая кружка? Стены вокруг она уже не доставала. Вокруг стояла такая темнота, что можно было закрыть глаза — все равно ничего не видно.

Сидя на корточках, Гисхильда повернулась вокруг своей оси и обнаружила позади исцарапанную глыбу. Но что впереди?

Дюйм за дюймом пробиралась она вперед. Повсюду валялись глиняные осколки. Наконец кончиками пальцев она коснулась грубого дерева.

Снаружи, перед храмом, раздался звон кастрюли, словно колокол мертвых. Покров туч разорвался. Тьму на мгновение пронизал серебристый свет. В одном шаге от себя Гисхильда увидела тщедушную высохшую фигурку. Человек прислонился спиной к жертвенному камню и закатил глаза, так что видны были только белки. И, словно второй рот, на шее зияла широкая рваная рана. В осколках, лежавших повсюду вокруг мертвеца, собрались лужицы крови. Белая льняная рубашка, поблескивая от влаги, прилипла к груди священника.

Всего мгновение видела Гисхильда труп, а потом налетели тучи, снова застлали небесный свет, и лесной храм погрузился в блаженную тьму.

Гисхильда закусила губу и подавила вздох. За время войны ей часто доводилось видеть мертвых. Но тогда она была не одна. Ей хотелось закричать, убежать… Но девочка догадывалась, что в этом случае кончит так же, как этот жрец.

Смотритель лесного храма был убит совсем недавно. Он, должно быть, умер уже после последнего дождя, иначе кровь с осколков смыло бы. Час, может быть, чуть больше — вот сколько времени прошло с тех пор, как закончился дождь.

Вполне возможно, однако, что жрец мертв всего несколько мгновений. Ей нужно было лишь протянуть руку — и она коснулась бы его. Если он еще теплый… От этой мысли Гисхильда содрогнулась. Нет, она не сможет заставить себя дотронуться до него!

Осторожно нащупывая пространство перед собой ногой, она пробралась по осколкам, слегка отодвигая их в сторону большим пальцем ноги, прежде чем поставить ногу. Правой рукой она касалась грубой деревянной стены, чтобы не потеряться. Она обнаружит убийцу! Он наверняка еще здесь! Девочка умела быть бесшумной, подобно кошке на охоте. Ведь ее учительница — одна из самых известных охотниц Альвенмарка! «Я хорошая ученица, — убеждала себя Гисхильда. — Меня не найдут». Но несмотря на все прилагаемые усилия, она так и не сумела заглушить свой внутренний голос, нашептывавший ей, что она всего лишь одиннадцатилетняя девочка. Что она сошла с ума, рассчитывая выследить убийцу!

Гисхильду охватил страх. Какое-то мгновение она раздумывала, не повернуть ли назад, но потом отбросила эту мысль. Она была уверена в том, что кто бы ни был убийцей жреца, он представлял опасность и для ее отца. То, что происходит здесь, связано с переговорами в деревне. Она должна узнать, кто этот убийца!

Доски под ее правой рукой резко сменились древесной корой. Гисхильда обошла дерево и обнаружила с обеих сторон от себя стены из ивовых прутьев, шатавшиеся под ее пальцами. Хотя проход был очень узким, продвигаться по нему удавалось без труда. Казалось, священное место тоже хочет ее ощупать, словно прутья — это пальцы тех давным-давно умерших людей, к шепоту которых в ветвях деревьев прислушивался мертвый жрец.

Принцесса осторожно продвигалась дальше. В некоторых местах острые ивовые прутья протыкали крепкую материю ее рубашки. Ветер набрался сил и теперь бушевал в густых лесных кронах. Отдаленные раскаты грома предвещали новую грозу.

Внезапно Гисхильда услышала шепот предков:

— …нехорошо… нельзя было. Он был…

Она испуганно задержала дыхание и услышала второй голос. Что-то в нем было не так, хотя она различала лишь обрывки фраз.

— …заслужил… неверно… победим…

Голос привык повелевать.

— Что вы хотите мне сказать, о предки? — Гисхильда тоже понизила голос до шепота, словно грешно было разговаривать громко в храме.

— …слышал?

Принцесса продвигалась дальше. Если она сумеет добраться до сердца храма, то сможет лучше понять голоса предков! Помогут ли они ей предостеречь отца? Ей, маленькой девочке, верившей в богов Фьордландии, а не в лесных богов Друсны? Или боги, как и люди, стали союзниками в борьбе против священников Тьюреда? Все здесь внушало ей страх. Следовало бы броситься прочь, ворваться на совет и рассказать об убийстве, свершившемся в храме. Еще разумнее было вообще не покидать женскую палатку. Нужно набраться мужества и выяснить, кто убийца. А если боги не помогут ей, то она просто будет вынуждена идти по следу этого вероломного преступника!

Что-то проткнуло ее рубашку: она зацепилась за ивовый прут.

— Ты что же, и вправду думаешь, что здесь с тобой разговаривают духи? — спросил женский голос. — Они проклинают тебя за то, что ты собираешься сделать? — В голосе послышалась насмешка. — Бог только один. У этих идолов больше нет власти. Иначе как я смогла убить жреца прямо посреди его святыни и с неба не ударила молния, чтобы отобрать мою жизнь?

— Молчи во имя Рогатого и трех Повелительниц Леса. Не насмехайся над тем, чего не знаешь. Клянусь тебе, я слышал голос Цветоносной, которая украшает лес и его лужайки весенними цветами. Жена научила меня слушать!

Гисхильда затаила дыхание. Это были не предки. Этот мужской голос показался ей знакомым. Где-то она его уже слышала… При дворе отца!

— Оставим твоих богов. Ты мне еще не ответил, — снова заговорила женщина.

Хотя слова слетали с ее губ без запинки, было заметно, что этот язык для нее не родной.

— Король Гуннар сдержал слово. Наших мужчин, ярлов Фьордландии и детей альвов — всех не более сотни.

— Неужели я слышу упрек? Мы тоже не нарушили своего слова. Если бы я позволила тебе сосчитать, ты обнаружил бы, что мы тоже привели не более сотни воинов.

— Я не слепой. Я…

— Ты увидел то, что хотел увидеть. Моя почетная гвардия состоит почти исключительно из женщин. Вероятно, ты принял бы их за мужчин даже с открытым забралом. Но вы должны знать, что ряды рыцарей Тьюреда, точно так же как и ряды служителей ордена, всегда были открыты для женщин. Я слово в слово выполнила договоренность. Вы неправильно оцениваете нашу церковь, если считаете нас лжецами.

— Тебе бы больше понравился титул Жрецеубийцы?

«Ты его заслужила», — подумала Гисхильда и захотела быть достаточно взрослой, чтобы призвать обоих предателей к ответу.

Она представляла себе, как разрубила бы мечом стену из ивовой лозы и набросилась бы на обоих. Как мог человек из свиты ее отца пойти на предательство?

Женщина рассмеялась.

— Этот почетный титул я заслужила делом. Но оставим перебранку. Скажи мне, каково настроение в вашем войске. Брат Шарль полагает, что на Медвежьем озере мы окончательно сломили вашу волю к сопротивлению. Он надеется, что последние бояре сдадутся еще до наступления зимы. Он совершенно серьезно предлагает вам прощение, желая покончить с кровопролитием.

— А ты, госпожа? Чего хочешь ты?

— Я поклялась Тьюреду защищать его детей от Других и успокоиться не раньше, чем проклятие язычества будет искоренено раз и навсегда. Только тогда я сложу оружие.

Женщина говорила с торжественностью, которая и впечатлила, и напугала Гисхильду. Итак, не будет мира, пока рыцари ордена не уничтожат тот мир, в котором она выросла. Она должна увидеть лицо предателя! Мужчина говорил шепотом и был взволнован. Это изменяло голос. Может быть, она ошибается… Ей так хотелось, чтобы это не был придворный! Среди них не должно быть соглядатаев! Если бы только увидеть их хоть одним глазком!

Гисхильда прислонилась щекой к плетеной стене, пытаясь подглядеть в узкие щели между прутьями. Но точно так же она могла пытаться подглядеть, что находится на дне наполненного чернилами стакана. Тьма была кромешной, и так будет до тех пор, пока луна прячется за тучами. Оставались только эти два голоса.

— Твой посланник сообщил мне об Иванне и Маше. Как могло случиться, что они живы?

— Во время побоища они находились в Вилуссе. Теперь живут рядом с Марчиллой во дворце, стоящем в море на мраморных колоннах. У твоей жены тридцать слуг, которые предугадывают каждое ее желание. А твоя дочь Маша даже высказала желание поступить в одну из наших самых известных школ в Валлонкуре. Она очень смышленая девочка. У меня есть для тебя письмо от нее. А твоя Иванна — гордая женщина. Мне сообщили, что она не захотела писать тебе. Боюсь, она презирает тебя за то, что ты не был рядом с ними тогда, когда они в тебе более всего нуждались. Теперь она наслаждается роскошью Озерного дворца.

Гисхильда запомнила оба имени — Иванна и Маша. Даже если она не увидит предателя, при помощи этих имен сумеет узнать, кто это.

Кто же это? Как она ненавидит его! Как мог он так подло предавать товарищей, рисковавших рядом с ним жизнью? И почему никто не заметил предательства? Если ей, Гисхильде, что-либо западало в голову, мать догадывалась обо всем по выражению ее лица. Как он сумел помешать тому, чтобы все разглядели в нем обманщика?

— Мне нужно узнать побольше о Других. Где скрывается их военачальник Олловейн? Что это за молодая женщина с флейтами? Она почти не говорит. Остальных на переговорах слышно тоже лишь время от времени. Говорят только фьордландцы и бояре Друсны. Насколько сильно Другие могут повлиять на то, что сделает король Гуннар?

— Король прислушивается к их советам. Они были против того, чтобы идти сюда. Олловейн собирает войско, чтобы восполнить потери на Медвежьем озере. И они планируют зимний поход.

— Зимний поход? — Женщина презрительно фыркнула. — Для нас нет большей помощи: они не смогут передвигаться по глубокому снегу, замерзнет больше воинов, чем мы смогли перебить за все лето. Если только они придут, уже следующей весной сопротивление будет полностью сломлено.

— Говорят, князь Олловейн принесет кое-что, что защитит наших воинов от холода. Будто бы не будет холодно даже в метель, если только мы станем это носить. Мощный защитный амулет… Еще со времен короля Альфадаса есть сага, в которой идет речь об одном из таких амулетов.

В беспомощной ярости Гисхильда сжала кулаки. Она слышала, как отец говорил об этом. Он хотел удивить рыцарей ордена тем, что зимой они будут чувствовать себя в безопасности, а кобольд Брандакс был совершенно уверен в том, что они смогут отобрать назад замков пять. В первую очередь должен был пасть Паульсбург. Там находилась штаб-квартира морского флота. Крепостные сооружения этого замка еще не были закончены: он не выдержал бы решительного нападения. Но все это удалось бы только в том случае, если бы рыцари не пронюхали об этом. Гисхильде захотелось…

Вдруг сквозь тучи пробился лунный свет. За ивовой стеной принцесса увидела высокую стройную фигуру, одетую во все черное. Лицо скрывал капюшон.

— Эльфийское колдовство — вот что все еще поддерживает сопротивление фьордов и бояр Друсны, — с горечью сказала женщина.

Теперь Гисхильда узнала обладателя голоса. Сама комтурша пришла выслушать шпиона. Лилианна де Дрой.

— Они откажутся от зимнего похода, если ваше предложение мира действительно серьезно. Они устали от войны, — ответил предатель.

— Не может быть мира с Другими. Они убили стольких наших святых, осквернили наши храмовые башни и напитали освященную землю кровью жрецов. Я ведь сказала тебе, что поклялась не опускать меча, прежде чем не будут уничтожены все враги Тьюреда. Я не стану клятвопреступницей.

— Стоит ли это всей крови…

— Я не думаю о нужде и страданиях, которые придется вынести моим рыцарям. Я думаю об эпохе мира, которую подарю нашим детям и внукам. Мир без страха перед Другими, которые пробираются сюда по тайным тропам сквозь тьму, чтобы осквернять создание Тьюреда, насмехаться над его верными слугами и убивать их. Эта цель стоит любой жертвы.

Предатель был наполовину скрыт деревом. С того места, где она стояла, Гисхильда плохо видела его. Осторожно, затаив дыхание, девочка немного продвинулась вперед. Еще пара дюймов — и она, может быть, сумеет узнать лицо этого нечестивца.

Стена тихонько заскрипела. У Гисхильды сердце ушло в пятки. Но, похоже, оба собеседника не заметили шума. По всему лесному храму под порывами ветра поскрипывало дерево.

Гисхильда медленно подвинулась еще. Подняла взгляд к небу. Еще чуть-чуть, и луна снова скроется за тучами.

— Может быть, тебе стоит убить короля, — сказала комтурша с такой легкостью, словно речь шла о блюде на ужин. — Он тебе доверяет. Тебе не должно быть трудно.

— Что?.. Этого я не могу…

Милосердные боги! Гисхильда подвинулась еще немного. Она должна увидеть этого человека! Деревянная стена снова затрещала. Сейчас тучи опять закроют луну, но она должна взглянуть на предателя хоть одним глазком!

— Ты прав. Может быть, тебе стоит нанять другого убийцу. Если короля Гуннара Дуборукого убьет один из бояр Друсны, союз между вашими народами будет разрушен. Тогда конец Друсне! И Фьордландия тоже будет ослаблена. Ярлы не пойдут за королевой. Она не из этого народа. А дочь ее слишком мала, чтобы править. Один-единственный удар кинжалом может решить судьбу этой войны.

— Я не могу…

— Почему? Твоя жена сейчас уже настолько презирает тебя, что лучше ляжет в постель со своим священником, чем напишет тебе письмо. А дочь… Поступив в школу в Валлонкуре, она поймет тебя и когда-нибудь станет гордиться тем, что ты сделал.

— Да что ты понимаешь в нашей гордости? Не нужно приукрашать! Мы оба знаем, что цена моего предательства — жизни Иванны и Маши. Не говори о гордости! Ты сломала мою гордость, и я презираю себя за то, что пришел сюда!

Гисхильда подвинулась вперед еще на ширину ладони и теперь стояла почти вплотную к комтурше, от которой воняло свиным жиром и железом.

— То, чего ты требуешь, невозможно. — Мужчина вздохнул. — О боги! Они убьют меня. Я…

— Один удар кинжалом, который значит больше, чем десять тысяч мечей. И через сотню поколений будут помнить твое имя, друг мой. Чего же ты колеблешься?

Гисхильда прижалась к стене. Ивовая изгородь выгнулась. Вот теперь наконец она увидела его. Это был…

Комтурша вытащила кинжал. Гисхильда отпрянула. Клинок пролетел от нее на расстоянии двух пальцев. Словно злобный серебряный язык, лизнула сталь ивовые прутья.

Принцесса бросилась назад.

Снова кинжал пролетел сквозь стену.

Предатель выругался.

— Хватай его! Он не должен уйти!

Он бросился на ивовую стену. Топор с треском разрубил сплетенное дерево.

Гисхильда торопливо пробиралась дальше. Если выбраться из этого узкого места, удастся бежать. Только не оглядываться! Прочь отсюда! Снаружи перед храмом она сможет спрятаться в высоких зарослях папоротника. Эти двое никогда не найдут ее!

Девочка бросилась вперед изо всех сил. Еще два шага…

Она услышала, как позади нее разошлась сплетенная стена. Еще совсем немного — и она спасена.

Гисхильда пригнулась и повернулась, чтобы не быть легкой мишенью для кинжала женщины-рыцаря. Вместо того чтобы пытаться прорваться сквозь стену, женщина следовала за ней с той стороны и то и дело наносила удары.

Еще шаг! Что-то вцепилось в спину Гисхильде. Ветка! Гисхильда бросилась вперед, потянула изо всех сил, силясь вырваться. Лен разорвался бы, но крепко сплетенная эльфийская рубашка осталась цела.

Среброязыкий нашел свою цель. Клинок разорвал рубашку и глубоко погрузился в грудь Гисхильды. В первое мгновение принцесса не почувствовала боли. Ей показалось, что она наблюдает за тем, как ранили кого-то другого.

А потом кинжал вернулся к хозяйке. С клинка закапала темная кровь.

Гисхильда почувствовала, что рубашка пропиталась теплой кровью, которая потекла вниз, к поясу, стала собираться там. Затем пришла боль, настолько сильная, что девочка даже не могла закричать и, обессиленная, упала на колени.

Ивовая стена полностью сломалась под неистовыми ударами топора. Девочка смотрела в жестокое лицо комтурши.

— Это еще что за чернолицый кобольд?

— Боги милосердные! Это принцесса. Что ты наделала! — раздался голос предателя.

Колючий каштан, который Гисхильда весь день чувствовала в животе, вырос. Колючки все глубже впивались в тело. А с ними распространялся холод.

«Я знала, — думала девочка. — Я была права в своем предчувствии. Случится что-то страшное».

Она едва могла дышать: что-то давило на грудь.

— Ты пробила ей легкое, — сказал предатель. — Она умрет.

— Даже ее труп может нам пригодиться, — холодно ответила комтурша. — Только вот найти ее они не должны.

Она наклонилась и взяла Гисхильду на руки.

Девочка прижалась щекой к груди женщины. Помутившийся рассудок внушил ей чувство обманчивой защищенности. Она слышала, как бьется сердце, грохочет, словно военный барабан.

Яркий лунный свет слепил Гисхильде глаза так сильно, что они начали слезиться. Казалось, все ее чувства в последний раз восстали, пытаясь уцепиться за этот мир. Все впечатления были болезненно отчетливы. Она слышала, как капала ее кровь на сапоги комтурши.

— Почему ты ее не оставишь? — громко шептал предатель.

Гисхильда дрожала всем телом. Холод добрался до кончиков пальцев на ногах. Туча проглотила луну. Мир погрузился во тьму. Последнее, что слышала принцесса, была тихая капель ее крови. Ее крови… Она вспомнила о своей немой клятве, которую принесла во время ожидания начала переговоров. Боги услышали ее. Они взяли ее кровь. Отец будет жить. Гисхильда облегченно вздохнула. А потом ее, как и луну, проглотила тьма.

Если Бог велит крысам плясать

«Никогда Тьюред не насылает на нас чуму, не предупредив нас. Так богобоязненные люди, умеющие толковать его знаки, могут своевременно спастись. Но те, кто слепо предается радостям жизни, будут наказаны. Итак, братья и сестры, обратите внимание на следующее: если когда-либо увидите на улицах крыс, которые пляшут и шатаются подобно предающимся пьянству людям, то знайте: это Господь посылает нам знак, потому что грядет чума. В день, следующий за тем, когда они танцевали, крысы умрут. И не пройдет и недели, как в небо поднимется дым погребальных костров. Эпидемия всегда начинается на побережье и оттуда распространяется в глубь материка. Холодное дыхание зимы, однако, останавливает ее.

Различны знаки, возвещающие близкую смерть. И все же болезнь всегда начинается с лихорадки, выжигающей силу из членов больного. Чаще всего уже через день вырастает заметный бубон в паху или под мышкой, иногда он бывает и за ухом. Если бубоны лопаются и из них изливается дурно пахнущая жидкость, то еще есть надежда. Но если бубон окрашивается в черный цвет, то смерть близка. Часто в холодные дни бывает так, что по всему телу появляется черная сыпь пятнами в форме линзы. Это верный признак приближающейся смерти. Больные, которые носят этот знак, начинают кашлять и рассеивают чуму по всему дому. Уносите их прочь от живых! Они станут рыгать собственной кровью до самой смерти.

Если беременную женщину охватит лихорадка, возвещающая о начале болезни, не тратьте сил на то, чтобы победить болезнь, потому что надежды нет. Тьюред всегда призывает к себе обе души. Одни умирают, родив мертвого ребенка, другие гибнут еще во время родов. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы было иначе. Слишком много сил нужно на то, чтобы подарить жизнь. Женщине, которая приносит эту жертву во время болезни, не остается достаточно сил на то, чтобы победить в битве с черной смертью.

Если же ты, мужественная душа, во время чумы захочешь помогать страждущим и нести утешение умирающим, берегись дыхания болезни. Носи маску ворона и следи за тем, чтобы в кончике клюва курился ладан, или носи ароматные пряности. Если у тебя нет маски, повяжи лицо платком и пей приятно пахнущие эссенции, чтобы гнилой запах чумы не попал тебе в нос или рот. Именно этот гнилостный запах переносит смерть из дома в дом, из города в город, из страны в страну. Одевайся в плотное темное платье, которое обрабатывай воском и маслом до тех пор, пока сквозь него не перестанет протекать вода. И носи вороньи перья, если они у тебя есть, потому что, хотя чума любит убивать крыс, никогда еще она не унесла ни одного ворона. И наконец, вооружись мужеством и холодным сердцем, поскольку оба они потребуются тебе, когда ты встретишься лицом к лицу со страданием и отчаянием. И не забудь длинный клинок, ведь может статься, что тебе начнут угрожать здоровые — чтобы ты помогал только их больным и никаким другим. А если не будешь знать, к кому идти, потому что больных слишком много, ищи прибежища в молитве и помни о том, что не сможешь спасти стариков, маленьких детей и беременных женщин. А также тех, у кого есть черные бубоны. Их хочет призвать к себе Тьюред. Никогда не пренебрегай божественными знаками, потому что, если ты поступишь так, всегда, несмотря на все твои старания воспротивиться его воле, будешь проигрывать…»

Из: «О семи великих болезнях и знаках, при помощи которых Бог предупреждает нас», с. 72 и далее. IV просмотренное и переработанное издание, замок святого Раффаэля, в год седьмой божественного мира написано Николо Манзини

Ребенок, иной чем Другие

Мир Мишель сжался до маленькой красной ранки на светлой плоти. Она осторожно вела пинцетом в поисках лоскутьев ткани. По лбу ее бежал пот. Оноре издал сдавленный стон. Ему повезло, что этот чертов мальчик не убил его.

Краем глаза она заметила, что Оноре следит за каждым ее движением. Он был лекарем намного лучше ее — его успехи граничили с чудесами.

Мишель снова полностью сконцентрировалась на пинцете, вонзившемся глубоко в измученную плоть. Она представляла себе, что оба стальных захвата были частью ее руки и что она может чувствовать ими не хуже, чем кончиками пальцев. У нее должно получиться! Речь шла не о свинцовой пуле — та вышла под лопаткой. Опаснее пули клочья ткани, которые крайне сложно найти в разорванном, кровоточившем мясе. Мишель видела, как они убивали и гораздо более сильных мужчин, чем Оноре: если клочья оставались в ране, начиналась гангрена. И даже если под конец она прибегнет к каленому железу, чтобы остановить кровотечение и вычистить рану, не было никакой уверенности в том, что это уничтожит все клочья. Она должна найти их сейчас! Мальчик попал всего на пару пальцев выше сердца.

Мишель подняла голову и левой рукой вытерла потный лоб. Маску ворона она давным-давно сняла, сбросила и тяжелый плащ. Но жара не отступала. Она была внутри ее… Это был жгучий страх. Проклятый мальчишка! Она поглядела на запуганное маленькое существо с кровоточащей рукой, похожее на загнанного в угол зверька.

— Не спускайте с него глаз, — напомнила она товарищам.

— Может быть, ты все же вернешь мне свое драгоценное внимание, — со стоном выдавил Оноре. Он попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло. — И не потей ты так… Это меня пугает.

Мишель вновь принялась за осторожный поиск остатков ткани. При этом она вспоминала давно пройденные уроки анатомии в школе ордена. Снова перед глазами встали разбитые грудные клетки… Существовало более десятка возможных причин того, что Оноре может не пережить следующего часа. Шок от того, что она прижмет к ране каленое железо, способен убить его. Или он истечет кровью, если она задела одну из крупных артерий над сердцем. Или умрет от того, что она проткнет мешок, в котором находится его легкое… Лучше не думать об этом!

Она полностью сосредоточилась на ране и пинцете, которым работала глубоко в груди товарища. Ага! Плоские концы инструмента ухватили что-то. Вот оно, наконец-то! Мишель осторожно вынула пинцет из раны. В щипцах был зажат окровавленный разорванный клочок шерстяной ткани.

Облегченно вздохнув, Мишель положила его на серебряную тарелку, стоявшую на столе рядом с обеими полосками, которые она вырезала из тяжелого черного пальто и рубашки. В каждой из полос пуля из пистолета мальчишки пробила круглое отверстие, достаточно большое, чтобы в него мог пройти палец.

— Все нашла? — выдавил Оноре, больше не делая попыток скрыть свой страх.

Кончиками пальцев Мишель расправила клочок ткани. Затем положила его на полоску, вырезанную из пальто. Он почти закрывал круглую дырку. Почти!

— Дерьмо троллячье! — вырвалось у нее.

За ругательством Мишель последовала ледяная тишина. Слышно было только тихое потрескивание дров в камине. Брат Николо подложил в огонь еще одно полено и без слов поместил на угли железо. Все знали, что теперь предстоит их раненому товарищу.

Лицо Оноре блестело от пота и было неестественно бледным от большой потери крови. Раненый рыцарь выдавил из себя циничную ухмылку и, запинаясь, пробормотал:

— Кажется, наша драгоценная сестра позабыла в лесах Друсны, где ее воспитали. Моей чувствительной душе больно слышать, как ты разговариваешь, Мишель.

Девушка одарила Оноре ледяным взглядом. Она слышала, как он ругался такими словами, какие она и выговорить не сможет. Тому, кто бился в Друсне против Других, довольно тяжело ориентироваться здесь, в святом мире, где ценились хорошие манеры и высокопарная вежливость.

— Мне очень жаль, что я забылась.

Мишель кивнула головой на остатки ткани. Надежды обнаружить недостающие ниточки среди изорванных мускульных волокон не было никакой.

Дрожащей рукой Оноре потянулся к бутылке, стоявшей на столе рядом с ним, и сделал большой глоток.

Хотя за последние несколько лун она потеряла всякое уважение к Оноре, этот смелый жест, а также то, что он старался не обращать внимания на боль, произвели на нее впечатление. Это был рыцарь из почтенной семьи. Происхождение требовало от него встретить смерть с улыбкой на губах. Он был самым одаренным целителем на курсе и лучше других знал, что его ожидает.

Красное вино попало Оноре на грудь и смешалось с кровью. Отставив бутылку, он вздохнул и провел по губам тыльной стороной ладони.

— Кислое. Ни единой благородной капли. Сегодня, видимо, не мой день. Скорее бы он закончился.

Он небрежно улыбнулся Мишель. И хотя он сильно разочаровал ее в Друсне, эта улыбка вызвала приятное покалывание в животе.

— Железо еще не готово, — сказал Николо и, словно стараясь подтвердить свои слова, пошевелил угли кочергой.

Оноре провел пальцами по длинному клюву вороньей маски, лежавшей рядом с ним на столе. Тонкий синеватый дым вырывался из маленьких дырочек на острие клюва. Он помогал отогнать гнилостное дыхание чумы. Благодаря Оноре все они пользовались в качестве благовония наилучшим ладаном. Он происходил из богатой семьи, и, несмотря на обет бедности, который он дал, как и все братья и сестры Нового рыцарства, у него остались связи, приносившие ему те или иные льготы. Но теперь все это ему не поможет. Он должен надеяться только на милость Тьюреда, и Мишель не была уверена, что она ему будет оказана.

Девушка снова посмотрела на маленького бледного мальчика. Несмотря на все свои раны и ужас, который ему, должно быть, пришлось пережить, он не плакал. Неужели Тьюред выбрал его своим палачом? Был ли это Божий промысел? Вероятно, он никогда не слышал о лекарях чумы с их вороньими масками. Должно быть, принял их за демонов!

Мишель повернулась к товарищу. Взгляд его отяжелел от вина. Друсна изменила Оноре больше, чем остальных рыцарей их звена. Темнота лесов бросила тень на его душу.

— Как там железо? — выдавил Оноре. — Почему так долго?

— Потому что мы хотим сделать все правильно, — спокойно ответил Николо. — Так, как на нашем месте сделал бы ты.

Взгляд Мишель снова упал на ребенка. Нужно целиком отдаться делу, вместо того чтобы глазеть на малыша! Но мальчик восхищал ее. Он не боялся и, хотя рука его должна была ужасно болеть, не издал ни звука. Живыми темными глазами наблюдал он за каждым ее движением. Может быть, он не может говорить? Как он выжил один в деревне, полной трупов? Сумасшедший он, что ли?

Оноре хлопнул ладонью по столу.

— Хватит с меня ожидания! Давайте покончим с этим. Если железо красное, значит, оно достаточно горячее!

Сидевший у огня Николо бросил на Мишель нерешительный взгляд. Она коротко кивнула и подозвала стоявших у дверей Фредерика и Коринну.

— Держите его.

— Я не стану кричать и брыкаться, — запротестовал воин.

Язык его заплетался от вина.

Мишель пристально поглядела на Оноре.

— Не мели чепухи! Ты ведь хорошо знаешь, что настолько сильных людей не существует.

Она вынула из сумки с ножами, пилами и расширителями для ран деревяшку для рта. Вся поверхность темного твердого дерева была в ямках.

Оноре поспешно отпил из бутылки.

— Я не стану кричать! — упрямо прошипел он. — Бывало и похуже.

— Конечно, — подтвердила Мишель, от всего сердца желая, чтобы он наконец замолчал.

— Тьюред предназначил меня для более высокой цели, — возмущался Оноре. — Зло поселилось среди нас. Я должен выследить и выжечь его огнем и мечом. Вот мое призвание. Я вижу вещи, скрытые от вас. Тьюред наделил меня этим даром! Это его самый великий дар! Я еще не могу уйти. Только не так!

Мишель частенько доводилось видеть, как страх перед смертью превращал мужчин в бормочущих идиотов, которые были твердо убеждены в том, что они еще нужны Богу, чтобы завершить его дело на земле. Ей было жаль, что Оноре тоже оказался во власти этого безумства.

— Держите его, — коротко приказала она.

Фредерик и Коринна схватили Оноре за руки и за ноги. Когда мышцы грудной клетки натянулись, рыцарь застонал. Рана начала сильно кровоточить.

От камина подошел Николо. Его большие руки сомкнулись на висках Оноре; он крепко прижал голову своего товарища к столу.

— Еще какие-нибудь прощальные слова, прежде чем мы отдохнем от тебя следующие несколько часов? — Мягко улыбаясь, Мишель пыталась вселить в него мужество.

— Я хочу присутствовать при том, как вы сожжете мальчишку. Подождите с этим, пока я не очнусь.

Кажется, боль отняла у Оноре последний здравый смысл. Он не мог говорить этого всерьез! Мстить ребенку… Они ведь уже не в Друсне! Мишель решила не обращать внимания на желание брата по оружию.

— Ты снова проснешься, — спокойно сказала она. — Я прижигала немало огнестрельных ран. Мерзавцы при этом никогда не дохнут. Так что не переживай. Достается только милашкам.

В его глазах она прочла, что он отчаянно хочет поверить ей. Мишель сунула ему в рот деревяшку и крепко завязала кожаные ремни за его головой. Затем подошла к камину и вынула из огня железо. С раскаленного добела металла сыпались крошечные искорки.

Когда она подошла к столу, от железа поднималась тонкая струйка дыма. Взгляд ее сосредоточился на ране, зиявшей на теле Оноре вторым ртом. Мишель чувствовала запах его страха, как и кислого вина, которое ощущалось в его дыхании.

Пуля проделала в теле поднимающийся под небольшим углом канал. Было очень важно пройти по этому каналу как можно более точно. Горячее железо прожжет себе путь через разорванную плоть, даже если она поведет его неверно. У Мишель пересохло во рту. В ее руках была жизнь Оноре. И в первую очередь она должна была перестать колебаться! Будет нехорошо, если железо слишком сильно остынет.

Она осторожно приблизилась к ране, попыталась с точностью вспомнить угол, по которому вводила в рану пинцет. Ее охватила неуверенность… Она осторожно просунула вытянутый средний палец в грудь Оноре. Рыцарь выгнулся от боли.

Мишель отпрянула. Теперь она знала, как вести железо. Раскаленный металл впился в тело. Она легонько надавила на прут, пока не почувствовала, как он вышел из канала раны под лопаткой с той стороны тела и коснулся поверхности стола.

Оноре выгнулся дугой, но товарищи держали его мертвой хваткой. По груди его ручьями лился пот. Он был бледен как смерть. Под кожей обозначился каждый мускул — настолько сильно мышцы сжались от боли. Глаза закатились вверх, будто он хотел поглядеть внутрь своего черепа.

Мишель осторожно вынула прут, слегка повернув его, чтобы прижечь всю рану.

Оноре уснул — наконец-то к нему пришло блаженное небытие.

Полностью вытянув прут из раны, Мишель уронила его на пол. Силы оставили ее. Она чувствовала себя измотанной, будто после битвы, и тяжело опустилась на стол.

— Он выживет? — спросил здоровый как бык Николо.

Хотя фигурой он напоминал медведя и одного его вида хватало, чтобы враги задрожали, он был необыкновенно мягкосердечным. Иногда Мишель думала, что в походе на Друсну ему досталось больше всех.

— Если проспит следующие три часа, у него будут хорошие шансы пережить следующий день. А если он переживет завтрашний день, то будет с нами еще неделю. — Она пожала плечами. — Я сделала все, что могла. Теперь его жизнь в руках божьих.

Фредерик и Коринна отпустили ремни за головой Оноре и вынули изо рта деревяшку. Затем отнесли рыцаря к камину на импровизированное ложе из одеял.

— Где мальчишка? — вдруг спросил Николо.

Мишель подняла взгляд. Место рядом с камином пустовало. Малыш переступил через мертвого волка. Кровавые следы вели к двери, которую перестали охранять Коринна и Фредерик, чтобы помочь ей.

— Маленький гаденыш, — ухмыльнувшись, сказала она.

Он ей понравился. Но с таким укусом на руке не стоило убегать. Рану нужно прочистить! Нельзя, чтобы мальчик, единственный выживший в пораженной чумой деревне, отравился дурными соками, проникшими в его кровь через волчий укус. Это ведь Божье творение!

— Вот змееныш. Я разрежу его на куски! — прорычала Коринна, вынимая рапиру и большими шагами бросаясь к двери.

Фредерик последовал за ней.

Во дворе раздавались голоса. Кто-то смеялся.

Мишель подошла к одному из окон. Через толстое стекло все казалось мутным. Мальчика схватила фигура в вороньей маске. Это был, должно быть, брат Бартоломе. Он вернулся в деревню, чтобы пересчитать трупы и потом сообщить слугам за деревней, сколько костров они должны приготовить. Как ни сильно сопротивлялся мальчишка, но Бартоломе не выпустил его и в сопровождении Коринны и Фредерика внес в оружейный зал.

— Вы что, даже за ребенком уследить не можете? — проворчал рыцарь, переводя взгляд с одного на другого.

Мишель потупилась под взглядом рассерженного брата. Николо со скрещенными на груди руками встал в дверях, чтобы преградить путь к бегству, и начал глядеть в потолок. Фредерик и Коринна опустились на колени рядом с ложем лежавшего без сознания Оноре и делали вид, что ничего не слышат.

— Вы должны были привязать малыша, — проговорил Бартоломе.

— Он больше не убежит, — попыталась успокоить брата Мишель. — Я сейчас позабочусь о его руке. Затем я…

— Можешь не трудиться! — закричал ей ребенок.

Тощий как жердь мальчишка воинственно выпятил подбородок, крепко прижимая к телу раненую руку. Он стоял, не двигаясь, но взгляд его блуждал по окнам. Мишель поняла, что он думает о том, к чему приведет его прыжок — к свободе или смерти.

— Я хочу помочь тебе, — приветливо сказала она.

— Какой смысл перевязывать мне руку, если через пару часов меня сожгут на костре?

— Никто не сделает ничего подобного. Я…

— Ты лжешь! Я слышал, что он сказал. — Мальчик кивнул в сторону ложа Оноре. — Здесь приказывает он. Ты сделаешь то, что он скажет.

Мишель пристально посмотрела на мальчишку. Он был грязен, волосы растрепаны, одежда порвана. Сколько он продержался здесь один, в деревне, полной трупов? Даже теперь, с рукой, которая наверняка страшно болела, в ожидании возможной смерти, он не умолял о помиловании, а упорно защищался. Он будет хорошим рыцарем.

— Мы все шестеро — рыцари ордена, — спокойно ответила она. — Ни один из нас не командует другими.

Она развязала тесемки камзола и указала на дерево, вышитое на рубашке ярко-красными нитками.

— Мы принадлежим к Новому рыцарству. Тебе нечего бояться. Как тебя зовут, кстати?

Несколько мгновений мальчик как завороженный глядел на герб. Потом покачал головой.

— Этого не может быть. Лгуньям я своего имени не называю. Новые рыцари выглядят совсем не так. Отец бился с ними бок о бок и часто рассказывал о них. — Он указал на вороньи маски на столе. — Рыцари такое не носят.

Мишель снова стянула тесемки камзола. День, начавшийся задолго до рассвета, мертвые, которых она видела, — от всего этого она устала. Она начинала терять терпение в сражении с этим упрямым ребенком.

— Сейчас ты сядешь на стул, малыш, и заткнешься. Я перевяжу твою руку, потому что если эти раны не обработать, то через неделю руку придется отрезать.

Мальчик отшатнулся от нее.

Фредерик быстро вскочил, загораживая парню проход, схватил за волосы и потянул обратно. Мальчик потерял равновесие и больно ударился о пол. Рыцарь поставил ногу ему на грудь и прижал к полу.

— Не все так терпеливы, как сестра Мишель, — запальчиво воскликнул он, кладя руку на гарду рапиры. — Не стоит считать, что я не ударю тебя только потому, что ты ребенок. Ты очень сильно ранил моего брата по ордену. От меня прощения не жди.

Мишель тоже была раздражена. Ее терпение лопнуло! Руку ему она обрабатывала исключительно из чувства долга.

Оноре застонал, потом начал моргать. Лицо его было белее мела. Мишель глядела на него, открыв рот. Он должен лежать без сознания еще несколько часов! Никто не может так быстро оправиться после того, как ему прижгли рану каленым железом.

— Вы уже все закончили в деревне? — Голос Оноре был слабым и дрожал.

Покончил с молчаливым удивлением рыцарей Бартоломе:

— Нам придется остаться на несколько дней. Трупы в каждом доме. Я даже не знаю, где взять столько дров для погребальных костров.

— Еще выжившие есть?

— Нет, похоже, только этот мальчик.

— Тогда нужно снять стропила с нескольких крыш — вот вам и дрова. — Оноре попытался сесть, но вскоре сдался и опустил голову на скатанное валиком одеяло, служившее ему подушкой. — Вы чувствуете это? — Голос его понизился до шепота. — Ребенок! В нем есть что-то такое… Должно быть, он подкидыш. Его принесли сюда Другие… Я чувствую его, когда закрываю глаза. А вас, братья мои и сестры, нет. Его нужно сжечь. Он — Зло.

— Это неправда! Я Люк, сын оружейника нашего графа. Не вожусь я ни с какими Другими, — возмутился мальчик. — Никто здесь, в Ланцаке, с ними не якшается.

— В руинах мы видели языческую богиню, мальчик, — раздался бас Николо. — Видели мы и дары у подножия статуи. Не нужно думать, что мы глупы.

— Да это же просто красивая статуя, — заметил Люк.

По его голосу было понятно, что он знал, как много она значит.

— Ты знаешь, почему ты единственный, кто еще жив, Люк? — приветливо проговорил Оноре.

Казалось, он обрел новые силы. Мишель спросила себя, не могло ли желание увидеть, как сожгут ребенка, придать ее товарищу столько сил, что он забыл о своей ужасной ране. Девушка с грустью подумала о том, как они были близки когда-то и как сильно изменили его мрачная Друсна и война в лесах.

— Почему ты единственный выжил, а, мальчик?

У Оноре едва хватало сил говорить так, чтобы его можно было слышать. Но он выбрал тот же тон, каким, насколько было известно Мишель, допрашивал еретиков. Голос его был чарующе приветливым. Так он говорил на допросах женщин и детей, когда чувствовал, что еще немного — и они сломаются и признаются во всем. Даже в том, чего никогда не совершали, в надежде на то, что тогда он будет к ним милостив. Это Мишель ненавидела в нем еще тогда. Как он мог поступать так же с этим мальчиком? Это ведь абсурд — считать, что ребенка подбросили Другие! Вот уже сотни лет прошли с тех пор, как они изгнали детей альвов из этих земель! Даже если несколько заблудших крестьян и пастухов до сих пор оставляют свои дары у подножия старинной статуи.

— Ты никогда не спрашивал себя, почему все они умерли, мальчик? — продолжал Оноре. — Не мучило это тебя? Прислушайся к голосу своего сердца. Разве ты не знаешь ответ?

— Ну все, хватит! — набросилась Мишель на своего брата по ордену. — Оставь его в покое!

Ни боль, ни угроза смерти не могли заставить мальчика плакать. Но теперь у него в глазах стояли слезы.

— Ты знаешь это, Люк, — настаивал Оноре. — Скажи же! Только тогда ты освободишься. И только тогда будет существовать для твоей души какая-то надежда. Говорят, Другие никогда не болеют. Ты единственный, кто пережил чуму во всем Ланцаке. Разве так трудно распознать правду, дитя? Ты их крови. Только поэтому ты не подох, как все остальные.

— Это… ложь. — Сопротивление Люка было сломлено. В глазах блестели слезы. — Это неправда.

— Ты не знаешь, что с тобой сделали, — продолжал напирать Оноре. — Ты вырос, полагая, что являешься человеком. Ты и выглядишь точно так же… — Он остановился и перевел дух. — Тебе известны обстоятельства твоего рождения? Ждала ли твоя мать ночь, прежде чем позвать священника и принять благословение? Ты знаешь истории о Других?

— Не говори так о моей матери! — рассердился ребенок. — Ты ведь совсем не знал ее. Я родился в рубашке. Поэтому меня и зовут Люк. Мама никогда не делала ничего дурного. Только не она… Никогда!

Оноре тихо захрипел. Он был очень слаб, но в глазах его была ужасная сила. Он не отводил от мальчика взгляда.

— Может быть, твоя мама и не знала, что произошло. Ночью сила Других очень велика. Тогда и приходят они, чтобы подменять детей, которых не защищает благословение Церкви. Поэтому при родах кроме повитухи всегда должен присутствовать священник. Ты не виноват, мальчик. — Оноре понизил голос и мягко продолжал: — Я ведь вижу, что слезы твои искренни. Ты жертва. Отомсти им! Они надеются, что зло, которое прилипло к тебе, ты понесешь из Ланцака в мир. Затем они тебя и создали. — Внезапный приступ боли заставил рыцаря задрожать всем телом. Он захрипел и с трудом овладел собой. — Ты — орудие Других. Откажись от них! Докажи, что для тебя что-то значат люди, которые воспитали тебя в любви. Отдай свою жизнь! Взойди добровольно на погребальный костер, и жертва твоя будет принята Богом!

Люк не удержался и всхлипнул.

— Я не хотел… Я…

Мишель пыталась защититься от проникновенных слов своего собрата. Она знала, что он замечательно умел проповедовать и искусно вел допросы. Всех их учили этому в цитадели ордена. Они должны были убеждать словами, и только там, где слова падали не на благодатную почву, могли подкрепить свою проповедь мечом. Маленький мальчик не сумеет противостоять отшлифованной риторике Оноре, даже сейчас, когда Оноре, стоящий на пороге смерти, должен выдавливать из себя каждое слово. Все, что сказал ее собрат по ордену, было логично. В своей аргументации он следовал предписаниям церкви. И тем не менее Мишель не хотела верить ему. Она ведь тоже умела проводить допросы.

— Родители всегда были добры ко мне. Они не могут… — Слезы задушили голос Люка.

Слабая попытка защититься тронула Мишель. Сердце говорило ей, что Люк не виновен! Она не должна допустить смерти этого ребенка! Теперь она будет бороться! Не так, как в Друсне. Пусть даже это будет означать противостояние Оноре и остальным. Она клялась предоставить свой меч для защиты слабых. Вероятно, эту клятву Оноре давным-давно забыл.

Мишель исподтишка оглядела своих собратьев по ордену. Коринна и Фредерик были на стороне Оноре. Они в буквальном смысле ловили каждое его слово. Что касается Бартоломе, то ей показалось, что он осуждает подобный допрос. А Николо? Его оценить оказалось сложно. Он всегда держался в стороне от всего происходящего.

— Тьюред — милосердный Бог, — перебила Мишель собрата. — Он намного милосерднее всех языческих богов, которым поклоняются в Друсне и во Фьордландии. Тот, кто служит ему, в случае сомнения всегда должен решать в пользу обвиняемого.

Оноре ее вмешательство просто проигнорировал.

— Ты доверишь свою душу Богу? — строго спросил он мальчика. — Только в том случае, если ты добровольно взойдешь на костер и предашь себя бушующему пламени, для тебя останется надежда.

Люк по очереди оглядел их. Мишель был знаком этот взгляд. Если все будут тверды, если никто не отведет взгляда, то малыш повинуется.

Мишель знала, что должна вступиться, прежде чем мальчик сломается и признается в том, на что пытался уговорить его Оноре. Может быть, Люк выдержит еще немного… Но он ранен и одинок и почти готов сдаться. Если он сам признает свою вину, все окажется слишком поздно, тогда она уже не сможет его спасти. Нельзя взять обратно слова признания, даже если они полная чушь.

— А если Тьюред пошлет знак, что он хочет, чтобы мальчик жил? — поинтересовалась женщина-рыцарь.

Оноре обернулся к ней. В глазах его кипела ярость. Движение причинило ему сильную боль. Он пытался заставить Мишель замолчать при помощи взглядов. Но она знала его и не собиралась сдаваться.

— Бартоломе? — нарушил молчание Оноре. — Ты не выйдешь с Люком? А ты, Люк, расскажи ему о своих грехах. Ты должен облегчить свою душу. Тогда она наверняка найдет путь к Богу. — Лицо его блестело от пота. Сделав два тяжелых вздоха, он шепотом заговорил снова: — Там ты соединишься с отцом и матерью. И будешь вечно петь с ними в хоре блаженных, если предстанешь перед Тьюредом с чистой душой. Ты ведь не хочешь разочаровывать родителей, не так ли? Они с любовью воспитывали тебя. Они так никогда и не узнали, что ты не тот, кого на самом деле… родили… чресла… твоей матери… — Последние слова он произнес с большим трудом. — Покажи, что достоин любви своих родителей! Спаси своим благородством также душу маленького безымянного младенца, которого украли Другие, чтоб утопить его в колодце, а на его место подложить тебя.

Люк безучастно смотрел прямо перед собой.

У Мишель сердце разрывалось при виде того, как Оноре за такой короткий срок удалось сломать мальчика. В руках Оноре все души были как воск. Он мог лепить из них все, что угодно. Даже ей, воспитывавшейся вместе с ним и знавшей все эти трюки, очень трудно вырваться из-под власти его слов. Было страшно видеть, как уверенно он проводит допрос, хотя и находится на волосок от смерти.

Повесив голову, мальчик пошел к выходу из комнаты. Бартоломе приветливо положил руку ему на плечо. Мишель понимала, что Оноре отослал именно того из братьев, кто мог бы выступить на ее стороне. Пусть даже Тьюред, испытывая его, одарил Бартоломе фигурой мясника и лицом бульдога, сердце у него доброе. Он был бы беспристрастным.

— Не обманывайся невинной внешностью ребенка, Мишель. Думаешь, мне легко отнимать у него жизнь?

Мишель выругалась про себя. Он хочет, чтобы она защищалась. Хорошенькое начало!

— Почему ты так уверен, что этот ребенок — подкидыш?

— Я чувствую это, — серьезно ответил Оноре без фанатизма в голосе. — Так, как чувствовал Других в лесах Друсны. Или те кровавые места, где бояре поклонялись своим богам. Тьюред даровал мне эту способность, и, поверь мне, сестра, сегодня она стала для меня проклятием. Хотелось бы мне не быть уверенным, и сомнение позволило бы мне оставить мальчика в живых.

— А если Тьюред пощадил его, потому что мальчик рожден для великих дел? Может быть, его душа — единственная в деревне, которая еще не может принадлежать к великому небесному хору. Может быть, он должен еще спеть в песне всего земного. Да может быть, в этом хоре он будет запевалой.

Оноре протяжно вздохнул и одарил ее взглядом, похожим на тот, которым учителя смотрят на нерадивых учеников.

— Чту твое сомнение, Мишель. Я понимаю, ты так упорно борешься со мной за жизнь ребенка после всего того, что произошло в Друсне. Нам всем нелегко.

Он обвел их взглядом. Коринна кивнула. Фредерик и Николо красноречиво помалкивали.

Мишель спросила себя, помнят ли ее спутники ту ночь, которая была больше года назад.

— А если ты все же ошибаешься? — настойчиво спросила она.

— Неужели дело в том, что этот очевидный факт высказал я? Все дело во мне? Ты не спорила бы, если бы на моем месте был брат Николо? Это из-за той ночи в Бресне? Твоя собственная сестра выступила в мою защиту перед судом ордена. С военной точки зрения мой приказ был единственно верным. Все язычники ушли бы от нас, если бы я не протрубил атаку.

Мишель тяжело дышала, пытаясь защититься от воспоминания, вернувшегося с новой силой. Когда она заговорила, голос ее дрожал.

— Я вступлюсь за мальчика, потому что уверена в его невиновности.

Все удивленно смотрели на нее. Они знали, что значат ее слова. Мишель сама с трудом верила тому, что произнесла. Но если сейчас она отступится, то мальчик пропал. Она поглядела на Оноре и заметила горевшую в нем ненависть фанатика. Это был уже не тот мужчина, которого она когда-то любила.

Того Оноре убили леса Друсны и ужасы войны. Она не пожертвует еще одним ребенком!

— Ты ведь не хочешь проливать еще кровь из-за этого мальчишки? — прервал Фредерик испуганное молчание собратьев. — Разве недостаточно того, что он сделал брату Оноре? Неужели этот проклятый подкидыш тебе дороже, чем твои братья и сестры? Ведь доказательства против него однозначны!

— Только не в моих глазах! Разве вы не видите известие, которое посылает нам Тьюред, сохранив мальчику жизнь? Ни чума, ни волки не сумели убить Люка.

— Это все происки Других, — ответила ей взволнованная Коринна. — И я готова выступить против тебя. Вы все будете свидетелями того, что это Мишель бросила вызов, когда заявила, что вступится за мальчика.

— Благодарю тебя за то, что ты столь решительно борешься за правое дело, но я сам выступаю за себя на дуэлях, сестра Коринна, — раздался слабый голос Оноре.

— Но ты же не можешь…

Решительным жестом Оноре заставил женщину умолкнуть.

Мишель догадывалась, что произойдет. Он любит такие мелодраматичные сцены.

— Мишель де Дрой, ты считаешься мастером фехтования, а я, судя по всему, некоторое время не смогу держать в руках клинок…

— На суде божественном сам Тьюред ведет твой клинок, — ответила она и ненадолго умолкла, чтобы затем продолжить: — Если ты, конечно, прав.

Оноре самовлюбленно улыбнулся.

— Я не сомневаюсь в том, что он будет со мной. — Он неуклюже поднял левую руку. Свежая повязка пропиталась кровью. — Но мне не подобает принуждать Тьюреда творить чудеса, а это потребовалось бы, чтобы я мог держать в этой руке клинок и победить тебя. Давай решим дело на пистолетах. Николо, выбери в шкафу пару, которая покажется тебе подходящей. Заряди только один из них. Сделай все так, чтобы мы не видели, в каком из стволов притаилась смерть.

Их товарищ выполнил желание Оноре, не задавая дальнейших вопросов. Коринна озадаченно смотрела на них, а Фредерик сказал:

— Но это же сумасшествие! Мы ведь словно братья и сестры. Мы не можем использовать оружие друг против друга.

Мишель кивнула.

— Он прав, Оноре. Несмотря на все, что произошло. Нужно ли это?

— Это я тебя должен спросить, Мишель. Стоит ли того мальчик? Ты уверена в своей правоте? Мне очень не хотелось бы проливать твою кровь. Я знаю, для тебя все изменилось, но ты по-прежнему много для меня значишь.

— Ты даже оружие не удержишь, чтобы руки не дрожали. Прекрати это позерство, Оноре.

Ее до крайности возмутила наглая самоуверенность, с которой он рассчитывал победить. Она знала, что Бог не будет на его стороне. Это совершенно точно!

— Для меня спор по вопросам веры вовсе не позерство. А что касается твоих слов… Подойди к моему ложу. Я приставлю ствол к твоей груди. Туда, где бьется сердце. И тогда неважно, дрогнет ли моя рука.

Во рту у Мишель пересохло так сильно, будто она проглотила бочку муки. Она откашлялась, но не сумела издать ни звука. Они должны взять мальчика с собой. Священники решат, что с ним делать… Нет! Они не будут беспристрастны. Если Оноре представит им дело мальчика так, как видит его он, то за жизнь Люка никто не даст и ломаного гроша. Мишель знала, что у нее нет шансов против красноречивых братьев. Если она хочет спасти Люку жизнь, нужно сделать это здесь и сейчас. Стоит ли мальчик этого? Что она о нем знает? Но ведь дело, в сущности, не в нем. Дело в детях Друсны… В том, что она не сумела предотвратить убийство. Поэтому она всеми средствами должна бороться против мужчины, которому только что спасла жизнь и которого когда-то любила. Она просто не может стоять и смотреть. Это ее сломает.

Металлический щелчок забойника взорвал тишину в охотничьей комнате. Николо зарядил свинцовой пулей один из пистолетов.

Мишель облизала пересохшие губы. Оноре казался совершенно спокойным. Неужели так уверен в своей правоте? Действительно, он обладал жутковатым чутьем, когда Другие пытались увлечь их в западню. У нее такого дара не было. Действует ли она исключительно из сочувствия? Нет, нельзя дать себя запугать! На это он и рассчитывает. Она ведь знает его достаточно давно, чтобы понимать это. И все же… это срабатывает. Может быть, Бог действительно на его стороне, а она просто чересчур мягкосердечна?

Оноре откашлялся.

— Брат Фредерик, ты не приведешь мальчика? Мне хотелось бы, чтобы он присутствовал при том, что сейчас произойдет.

— Так ли это необходимо? — Слова камнем оцарапали горло Мишель.

Оноре сочувственно поглядел на нее.

— Неужели я должен напоминать тебе о том, как происходит Божий суд? Если ты хочешь вложить свою жизнь в руки Тьюреда, чтобы с оружием в руках вступиться за обвиняемого, преступник должен при этом присутствовать. Но помни, ты не обязана делать это! Никто не упрекнет тебя, если ты признаешь свою ошибку и возьмешь свой вызов назад.

Он оглядел всех присутствующих, Мишель проследила за его взглядом. Фредерик кивнул.

— Это действительно ошибка. Мы ведь одно звено… Братья и сестры, сплотившиеся на службе Тьюреду.

По взгляду Коринны Мишель поняла, что она на отступление не рассчитывает.

А Николо… Он снова отстранился: не смотрел им в глаза, проверял пистолеты.

— Он ведь всего лишь ребенок… — напомнила Мишель.

За ее спиной раздался звук, который ни с чем не спутаешь: взвели курок пистолета. Женщине-рыцарю не нужно было смотреть, чтобы знать, как Николо поставил ключ на квадрат и осторожно натянул пружину поворотного затвора. У нее на лбу выступил холодный пот. Все тело болело. Ей было нехорошо вот уже целый день. «Этот Божий суд совершенно лишний», — подумала она.

— Ребенок? — набросился на нее Оноре. — В моих глазах он подкидыш. Смертельная опасность в мире Божьем.

По лицу рыцаря градом катился пот. Глаза сверкали безумием. Он был помешан на том, чтобы стать орудием Тьюреда.

Фредерик привел Люка и Бартоломе. Оноре коротко объяснил им, что произойдет. Мальчик казался расстроенным. Он поглядел на Мишель, и та попыталась улыбнуться. Ей хотелось бы сказать ему, что все будет хорошо и что не нужно бояться, но голос снова не повиновался. Ей самой было страшно.

Николо принес оба пистолета — два тяжелых орудия. Пара выглядела совершенно одинаково. Серебряная инкрустация на рукоятках, изображавшая всадника на полном скаку, слегка потускнела.

— Я стреляю первым, — сказал Оноре. — Ты требовала Божьего суда, Мишель, поэтому мне полагается выбирать оружие!

Николо подошел к ложу раненого. У Оноре едва хватило сил удержать выбранный им пистолет.

Мишель взяла оставшееся оружие, взвесила его на ладони. Если бы это был ее седельный пистолет, она легко могла бы сказать, заряжен ли он. Это оружие оценить было невозможно.

Оноре приставил свой пистолет к бедру и сделал скабрезный жест.

— Иди сюда, Мишель. Давай в последний раз побудем вместе, как в старые добрые времена.

Этого ей хотелось в последнюю очередь. Ночь в Бресне разорвала между ними все связи. Никогда больше они не будут близки! Она подошла к ложу раненого. Для одного из них это станет прощанием с жизнью. И только Тьюреду известно, кто это будет.

— Пусть мальчишка сгорит, он того не стоит, — прошептал Оноре.

— Пусть идет с миром, и не будет Божьего суда, — ответила Мишель.

Горячечное безумие исчезло из глаз Оноре. Внезапно она снова увидела в нем молодого рыцаря, в которого когда-то влюбилась. В лицо ей уставился дрожащий ствол пистолета.

— Ты решила. Пусть Тьюред будет нашим судьей, — печально произнес он.

Мишель была потрясена. Она знала, что сделает с лицом тяжелая свинцовая пуля, выпущенная с такого расстояния. Он хотел стереть ее лицо из своей памяти.

Она приставила дуло своего пистолета к его груди, прямо поверх ребер, туда, где билось сердце, ставшее для нее таким чужим.

Дуло пистолета Оноре казалось ей похожим на пропасть. Оно притягивало ее. Мишель закрыла глаза. Курок пистолета холодил указательный палец. Одно движение пальца — и все закончится. Вернулись воспоминания о картинах моста у Бресны. На закате они отвоевали обратно Мерескайю. Враг был разбит и бежал через последний мост. Если бы они пошли за ним, крупнейшие вооруженные силы Друсны перестали бы существовать. Враг был деморализован, большинство отрядов — разбросаны. Тогда оставалась возможность навязать им бой, от которого они никогда бы не оправились.

Они были там все вшестером, возглавляли Черный отряд — элитное подразделение Нового рыцарства. Отчаянные всадники. Они заняли Мариинские ворота. И перед ними лежал этот чертов последний мост. Было видно, как кобольды готовятся к взрыву. К сваям моста были подведены тяжелые бочки с порохом. На другой стороне арбалетчики и несколько эльфов прикрывали отступление разбитого войска.

На мосту были сотни отставших от войска воинов. Последними шли дети из хора имени Гийома. Их забрали из храмовой башни святого неподалеку от берега и использовали в качестве живого щита. Только всадники могли так быстро взять мост, чтобы предотвратить взрыв. Они начали наступать прямо в гущу столпившихся в кучу детей. На мосту было слишком тесно. Дети попали бы под копыта коней — этого было не избежать.

Картины прошлого стер металлический звук. Стальное колесико повернулось в затворе и выбило искру из спрятанного в пистолете пирита.

Мишель глядела в пропасть ствола. Ничего не произошло.

На щеке Оноре дрогнул мускул. Он не закрыл глаза, глядел навстречу неизбежному. Тьюред решил не в его пользу — он выбрал незаряженный пистолет.

Мишель взвела курок своего пистолета. Маленький обломок пирита, зажатый железными щипцами, прижался к стальному колесику, готовый выбросить в порох сноп искр. Ее указательный палец крепко прижался к курку. Мгновение она еще видела перед собой детей в белых рубашках для хора. Вышитые праздничные одежды стали им саваном.

Женщина-рыцарь нажала на курок.

Кровавый след

Было нелегко проследить след Гисхильды от опушки леса. «Она хорошо научилась прятаться в зарослях», — подумала Сильвина. Она и сама видела след маленькой принцессы только потому, что именно она научила ее передвигаться по лесу. Интуитивно эльфийка понимала, как должна идти ее ученица, и все же очень редко находила надломленную веточку или слабый отпечаток детской ноги на мягкой земле. Лишь когда бледное утреннее солнце ненадолго выглянуло из-за туч, эльфийка обнаружила длинный светлый волос на кусте орешника и удостоверилась, что действительно идет по следу принцессы.

Гисхильда сделала большой крюк, вероятно, хотела обойти лагерь. Но потом наткнулась на другой след и ушла глубже в лес. Эльфийка тяжело вздохнула. След вел в направлении, которого она опасалась.

— И что? — нетерпеливо спросил король Гуннар.

— Она пошла в призрачный лес. Сделала это по своей воле. В лагере не было никого, кто мог бы ее увести.

Мускулы на щеках короля напряглись. Эльфийка услышала, как он заскрежетал зубами. Среди ночи в хижине разгорелся спор. На некоторое время удалившись с переговоров и затем вернувшись, комтурша Лилианна поставила невыполнимые требования. Ее дерзкое поведение, казалось, разозлило даже эрцрегента. Переговоры провалились. Рыцари ушли еще ночью, спалив лесной храм. Бояре были вне себя от гнева по поводу такой наглости, но на самом деле это никого не удивило. Такие уж они, приверженцы Тьюреда, не могут выносить даже следа других богов в этом мире. Они стирали их, где только могли. Причиной того, что они не сожгли храм раньше, был, вероятно, тот факт, что они не хотели начинать переговоры в деревне с подобного поступка.

— Она шла ко мне, — сдавленным голосом промолвил Гуннар.

Сильвина не сочувствовала ему. Глупо было идти на переговоры с рыцарями ордена. Это смертельные враги, и они не успокоятся, пока не победят и не заселят Друсну и Фьордландию, и все потому, что не терпят других богов рядом с Тьюредом. Они стали могущественными, эти синие священники, даже научились запечатывать звезды альвов, тем самым разрушая паутину, создаваемую тропами альвов. Именно эти магические тропы, сотканные из света, и соединяли мир людей и мир детей альвов. Ступавший на них мог пройти тысячу миль, а то и перейти из одного мира в другой. А звезды альвов — это ворота, через которые можно попасть на перекрестки путей. Сильвина не понимала, какая сила позволяла священникам закрывать ворота. Они строили там храмовые башни и ставили священные реликвии, таким образом запечатывая звезды альвов в обоих направлениях. В то же время они лишали свой мир магии, не понимая, как много разрушают таким образом. Из скрытого волшебства проистекала вся прелесть мира. Люди с открытым сердцем чувствовали это волшебство, не будучи при этом магами. Однако священники закрывали не только ворота, но и сердца людей. А при помощи порохового оружия они распространяли по миру серное дыхание Девантара, великого разрушителя и главного врага детей альвов. Ведя войну против эльфов, троллей и других народов Альвенмарка, они невольно делались солдатами Девантара. И обсуждать со священниками и рыцарями ордена нечего. Гуннар должен был знать это, приходя сюда!

Обмотав найденный ею золотистый волос вокруг тоненькой веточки, Сильвина протянула его королю. Эльфийка боялась того, что они обнаружат на конце следа Гисхильды. Ей нравилась маленькая принцесса и упорство, заставлявшее ее учиться, несмотря ни на что. Когда-нибудь она станет хорошей королевой.

Сильвина обратила внимание на след, по которому пошла Гисхильда. Там прошел кто-то в сапогах. Всадник… Он умел двигаться скрытно, по крайней мере от людей. Но Гисхильда была лучше. Наверняка хозяин сапог не заметил маленькой преследовательницы.

Эльфийка бежала через высокие заросли папоротника, почти не касаясь больших листьев. Шаг был не очень быстрым, чтобы Гуннар и его личная гвардия в тяжелом обмундировании поспевали за ней.

В воздухе, будто черный снег, плясал пепел. Сквозь густую лиственную крышу над их головами проникали только некоторые светло-золотистые лучи. Им навстречу, словно туман, тянулся дым.

Впереди в поваленном папоротнике стоял на коленях мужчина. Спрятав лицо в вымазанных сажей руках, он плакал. Немного дальше они обнаружили целую группу воинов, которые, отчаянно жестикулируя, разговаривали с боярином Алексеем. В руках они держали испещренные прожженными дырочками плащи. Длинные волосы свисали на лицо мокрыми прядями. Двое из них опалили бороды, и лица их были красны. Потушить пожар было невозможно. Воды не было. Ближайший ручей находился слишком далеко. Пламя горящих «деревьев мертвых» нельзя было потушить при помощи плащей. Воинам удалось добиться только того, чтобы пожар не перекинулся на весь лес.

Все это Сильвина увидела на бегу. Какое ей дело до горящих деревьев! Ей нужна Гисхильда. Но чем больше она видела, тем страшнее ей становилось. Проклятые рыцари ордена слишком разошлись. Им нужно было не только осквернить культовое место древних богов, но и отвлечь их от того, что произошло на самом деле.

В папоротнике были проложены широкие борозды. Конные пожарные и отчаявшиеся воины Друсны стерли все следы. Теперь Сильвина полагалась только на свою интуицию. Гисхильда была здесь.

Дым разъедал эльфийке глаза. В воздухе плясали искры, словно опьяневшие от весны цветочные феи. Сквозь редкие деревья и дымовую завесу эльфийка видела пологий холм, на котором стоял храм, окутанный бушующим пламенем.

На фоне моря огня выделялись отдельные темные фигурки — друснийцы, не желавшие прекращать отчаянную борьбу. Словно разъяренные берсеркеры, пытались они сбить своими широкими плащами разбушевавшееся пламя.

В лицо Сильвине ударил горячий ветер. Он несся по лесу, подобно дыханию огромного хищника, стряхивая искры с деревьев. Где-то в дыму раздался звук, похожий на затухающий удар колокола. Глухие удары пробирали до костей.

Сильвина пыталась отгородиться от потока впечатлений. Где Гисхильда? Проходила ли она здесь?

— Скажи мне, что она не там, не на холме, — раздался рядом с ней голос короля.

Лицо Гуннара было черным от сажи. В рыжей бороде тлела искра. Не отводя взгляда, он смотрел на храм.

— Единственное, что могу тебе сейчас сказать: я не стану тебя обманывать. Может быть, она там… Ее след ведет туда, — беспомощным жестом эльфийка указала на примятый папоротник. — Здесь больше нельзя прочесть следов. Здесь…

Один из воинов, боровшихся с огнем, размахивал черной рубашкой. Она не могла принадлежать ему. Друснийцы всегда носили одежду из очень ярких тканей. Сильвина пошла навстречу пламени. Жар был подобен щиту, который она пыталась отодвинуть, почувствовав, как натянулась кожа лица.

— Дай мне рубашку!

Воин ее не слышал, неутомимо молотя материей по поваленному стволу дерева.

— Эй! — Резкий голос заглушил рев пламени. — Повернись, когда с тобой говорит король!

Тот не отреагировал. Сильвина подбежала к мужчине и схватила рубашку, одним движением вырвав ее. Тот перевел дух, обернулся и поглядел на нее небесно-синими с красными прожилками глазами. Брови и борода исчезли, волосы на голове наполовину сожжены. Лицо покраснело, на ободранной коже вспухали волдыри.

— Тебя послали боги! — Он опустился перед ней на колени и обхватил ее ноги. — Ты умеешь колдовать. Погаси огонь, госпожа.

Он говорил так, словно перед ним была настоящая богиня. Сильвина осторожно провела рукой по его обожженным щекам и прошептала слово власти. Пожар она победить не сумеет, но может окружить его чарами, которые защитят от жара огня и смягчат боль от ран.

— Откуда у тебя рубашка моей дочери? — закричал Гуннар, грубо схватив мужчину и потащив его прочь от огня. — Отвечай!

Сильвина не верила, что сейчас от этого измученного человека можно получить какой-то ответ. Она расправила ткань рубашки. Ее шили эльфийские руки. Это была одна из рубашек для охоты, подаренных ею Гисхильде. Ткань затвердела от напитавшей ее крови. Пламя опалило ее и прожгло в плотной материи круглые дырочки. А вот одна дырка отличалась от остальных.

— Это от клинка, не так ли? — Гуннар высказал ее собственную мысль. — Рапира или кинжал. Это же… — Он взял рубашку у нее из рук. — Они ее… — Прижав рубашку к своей широкой груди, он закрыл глаза. — Они… — И голос отказал ему.

— Посмотри на подол рубашки. От него отрезаны полоски. Они пытались остановить кровотечение. Они не стали бы делать этого, будь Гисхильда мертва.

— Почему ребенок? Неужели они не могли заколоть меня? — Король сжал кулаки в бессильной ярости. — Никакого мира не будет. Никогда! Мы пойдем за ними. Все, кто может держаться в седле, пойдут со мной. Мы их догоним!

Сильвина не ответила. Она думала иначе. Рыцари ушли вскоре после полуночи. У них было почти десять часов преимущества. Кроме того, их больше, чем людей Гуннара. Единственная надежда оставалась на Фенрила. Князь отправился в путь еще вчера ночью, чтобы ехать навстречу князю Тирану и его эльфам-рыцарям.

Сильвина нашла людей Тирану глубоко в лесу и отдала им приказ выступать. Однако те пошли за ней неохотно. Поэтому она снова оставила воинов из Ланголлиона и послала им навстречу Фенрила. Желанию князя они противиться не станут.

Эльфийка отрешенно посмотрела на короля.

— Вели своим людям седлать коней, — сказала она наконец Гуннару.

Проще было скрыть от него правду, чем спорить. Ему же станет лучше, если он будет что-то делать, а не сидеть здесь и ждать. Его всадники не нагонят рыцарей. Но, может быть, он сможет забрать у Фенрила парочку эльфийских лошадей… Однако это не ее проблема. Не говоря ни слова, Сильвина повернулась и побежала. Теперь она ни на кого не обращала внимания. Она — мауравани. Никто не умел так быстро и искусно передвигаться по лесу, как ее народ, а Эмерелль велела ей охранять Гисхильду. Она найдет девочку, даже если ей придется выступить одной против целого войска!

Вскоре горящий храм на холме скрылся из вида. Но совесть не умолкала. Нельзя было вчера вечером уходить из лагеря, чтобы по поручению Фенрила искать союзные войска. Ее место было подле Гисхильды. Она была ее учительницей и хранителем. И она не справилась с заданием. Но все еще можно поправить.

Мастера фехтования

Услышав звук выстрела, Люк вздрогнул. Комнату окутал сине-серый пороховой дым. Мальчик вытянул шею. Он поверить не мог, что женщина-рыцарь действительно сделала это. Она, должно быть, выстрелила мимо. Не могла ведь она убить брата по ордену. Из-за него…

Женщина, которую они называли Мишель, стояла так, что загораживала от него стол. За жутким треском последовало тягостное молчание. А потом что-то тихо закапало. Люк увидел, как по ножке дорогого стола из орехового дерева потекла кровь. Сначала одиночные капли, затем тоненькая струйка.

Тяжелый пистолет выпал из рук Мишель.

— Убийца!

Коринна, которая всегда была на стороне Оноре, хотела выхватить из ножен рапиру, но Николо вцепился в ее руку.

— Не погреши против Бога, давая ложные показания, — резко заметила Мишель. — Мы отдали себя в его руки. Все вы были тому свидетелями. — Мастерица фехтования обвела всех взглядом. Николо кивнул ей. — Тьюред сделал меня своим мечом правосудия. Он вложил мне в руку заряженный пистолет. Поэтому то, что случилось, было в его воле. А кто ты такая, сестра, чтобы выступать против воли Бога? Я доложу о тебе комтуру провинции, если ты еще раз отважишься назвать меня убийцей, ставя, таким образом, под сомнение Божье деяние.

Коринна убрала руку с рукояти клинка, но в глазах ее читалась ненависть.

Люк не решался вздохнуть. Оноре прав. Он, Люк, якобы сын оружейника Пьера фон Ланцак, был, должно быть, подкидышем. Он приносит несчастье и больше не решится это отрицать. Дело не только в том, что он стрелял в рыцаря ордена, нет, теперь между этими воинами — воинами, такими же близкими Тьюреду, как и лучшие из его священнослужителей, — царит кровавая вражда. И все это исключительно из-за него. Оноре понял это. Его, подкидыша Люка, нужно было сжечь на костре. Он вырос сыном оружейника, который воевал с Другими. Он разбирался в таких вещах. Как мог его приемный отец быть настолько слепым! Должно быть, он очень любил его. В горле у Люка застрял комок.

— Идем!

Мастерица фехтования протянула ему руку. На ее тонкой черной кожаной перчатке блестели маленькие капли крови. А Люк колебался. У женщины-рыцаря были светло-зеленые глаза, пристально смотревшие на него.

— Здесь ты оставаться не можешь, — бесцветным голосом произнесла она.

— Ты ведь знаешь, что мальчик может быть переносчиком чумы, — напомнила Коринна. — Хорошенько подумай о том, куда вы пойдете.

— В глушь. Тебе не стоило напоминать мне о правилах. Мы достаточно долго шли за чумой. Я не требую особого обращения к себе и мальчику. Один год и один день будем мы держаться как можно дальше от всех городов, деревень и любых обитаемых хижин. Разве что Бог пошлет мне знак… Я знаю, что мальчик не болен. На нем благословение Тьюреда! — Она подождала, пока до всех дойдет смысл сказанного. — Я возьму лошадь Оноре и вьючное животное.

Никто не возражал. Женщина-рыцарь по-прежнему протягивала Люку руку.

— Ты пойдешь со мной, Люк?

— Да, госпожа.

Он даже удивился тому, что не заикается, ведь спасительница приводила его в ужас. Не нужно было убивать своего брата по ордену. Когда выяснилось, что его пистолет не заряжен, и так было ясно, какова воля Тьюреда. Оноре проиграл. И стрелять после этого… «Это была казнь, а вовсе не Божий суд», — удрученно подумал Люк.

— Может быть, ты хочешь пойти один?

Женщина-рыцарь отняла руку. По ее голосу нельзя было понять, возмущена ли она его поведением. Люк попытался увидеть это в ее глазах, но в них читалась просто усталость.

— Ты должен идти. Тебе не стоит дольше оставаться в этом месте смерти. И ты ведь слышал: тебе запрещено приближаться к населенным местам. Мой орден содержит большие больничные дома. Туда мы отвозим всех, кого подозреваем в том, что они носители заразы. Может быть, ты хотел бы жить в больничном доме?

Люк покачал головой. Ему больше не хотелось видеть, как Жнец забирает души.

— Я пойду с вами, госпожа, — почтительно сказал он, выпрямляясь.

Перевязанная рука так сильно болела при каждом движении, что на глазах у него навернулись слезы. Рассердившись на себя, мальчик сжал губы. Теперь они еще подумают, что он какой-нибудь плакса.

Женщина-рыцарь указала на мертвого волка.

— Ты не хочешь взять его мех в качестве охотничьего трофея? Могу снять его для тебя. Я еще не встречала мальчиков, которые в твоем возрасте в одиночку завалили волка. У тебя храброе сердце, Люк. Можешь гордиться.

По щекам Люка еще сильнее потекли слезы. Он ненавидел себя за это, но просто не мог с собой совладать.

— Сожгите волка, — приглушенным голосом сказал он.

Сероглазый привел в деревню стаю, которая сожрала Барраша. Охотничий пес был, кроме мальчика, единственным выжившим во всем Ланцаке. Люк не хотел иметь ничего, что все время напоминало бы ему о смерти собаки и обо всем остальном.

Мишель внимательно посмотрела на него и подняла оба дорогих пистолета, которыми он убил волка и едва не пристрелил Оноре.

— Возьми это, Люк. Вероятно, ты больше никогда в жизни не вернешься в Ланцак. Пусть они останутся тебе на память. Ты их заработал.

Мальчик непонимающе глядел на оружие. На них можно купить небольшое крестьянское хозяйство. Слезы высохли.

— Нет. Они принадлежат графу. Вы не можете мне просто так их подарить, госпожа.

Мишель пристально посмотрела на него.

— Однажды я встречалась с графом Ланнесом де Ланцак в Друсне. Он был известным военачальником и храбрым воином. Уверена, что если бы он стал свидетелем твоего поступка, то согласился бы со мной. Ты их заработал. Кроме того, дом теперь принадлежит Церкви, поскольку все его обитатели умерли от чумы. Поэтому у меня есть право сделать тебе такой подарок. Если ты в будущем хочешь со мной ладить, то стоит поменьше противоречить мне. Я не люблю возражений. — Она улыбнулась, немного смягчив этим строгость слов. — Но для начала нужно найти тебе другую одежду. В присутствии женщины, которую тебе, видимо, нравится называть госпожой, не следует бегать в одной штанине. Ты слишком взрослый для этого.

Люк почувствовал, как кровь прилила к щекам. Выглядел он действительно жалко: стоял босиком, а Сероглазый отгрыз ему половину штанины. Несмотря на это, Люк был горд. Пистолеты мальчикам дарят, когда они становятся мужчинами. Мальчикам, которые должны стать воинами! И разве мастерица фехтования не сказала, что он уже не мальчик?

— Собери все, что тебе будет нужно в пути, — велела женщина-рыцарь. — Я жду тебя внизу, возле конюшен.

— Да, госпожа!

Он так усердно кивнул, что в раненой руке снова закололо. Только теперь Люк осознал: она только что сказала, что он поедет на лошади! Он будет выглядеть как молодой дворянин! Он богат! И его наверняка ожидает славное будущее. Для воинской экипировки ему теперь не хватало только одного. Разрешил бы ему отец? Если бы он его сейчас видел! Он будет путешествовать с мастерицей фехтования Нового рыцарства! Так, как когда-то отец ездил с графом.

Люк охотно бросился бы сломя голову собирать вещи, но это выглядело бы недостойно. Он с трудом удержался, чтобы не побежать, по крайней мере до тех пор, пока находился в охотничьей комнате. До лестницы ему удавалось сдерживаться. Но теперь его никто не видел, и он был готов заорать от счастья. Но промолчал. Зато, поднимаясь по лестнице навстречу новой жизни, скакал через две ступеньки.

Не прошло и получаса, как Люк собрал все, что хотел унести с собой из старой жизни. Отец часто рассказывал ему, сколько воинов погибали во время долгих переходов по Друсне только потому, что несли с собой слишком много вещей. Люк ограничился самым необходимым. Хорошая, чистая одежда будет на нем. Крепкие ботинки. Одеяло, в которое он завернул сменную одежду, баночку с трутом и немного провианта. Еще походная кожаная фляга. Кроме того, он взял отцовскую рапиру и кинжал. Оружие было для него хотя и великовато, но когда-нибудь он сможет его носить. Вернул он себе и карманный нож, потерянный в битве с Сероглазым. Все остальное оставил.

Когда он пришел к Мишель со свернутым одеялом и узелком через плечо, та быстро оглядела его и кивнула. Довольна ли она им?

— Умеешь ездить на лошади?

— Да, госпожа.

Это было не совсем правдой. Далеко он еще никогда не ездил. Кто же даст недорослю лошадь? Но он надеялся, что выдержит в седле и целый день. Отец ведь был хорошим наездником, и у него это наверняка в крови.

Кроме брата Бартоломе, у конюшен никого из спутников Мишель не оказалось. Рыцарь держал в поводу гнедую кобылу — великолепное животное с красным седлом из тисненой кожи.

Мастерица фехтования казалась очень измученной. Привычным жестом она набросила на себя накидку из вороньих перьев и оседлала лошадь. Ей принадлежал вороной жеребец, нетерпеливо приплясывавший на месте.

Люк потрепал свою лошадь по холке. Кобыла опустила голову. Ноздри ее раздулись — она обнюхивала мальчика.

— Я буду добр к тебе, — прошептал он ей на ухо.

Ему доводилось слышать о коварных лошадях, не упускавших ни малейшей возможности усложнить жизнь своему наезднику. Поэтому Люк с самого начала хотел наладить с кобылой хорошие отношения.

Мастерица фехтования вывела своего вороного со двора.

— Увидимся у башен Валлонкура, — крикнул ей вслед Бартоломе.

Мишель обернулась.

— У башен, — с печальной улыбкой подтвердила она.

Что это могло означать? Люк не решился расспрашивать.

Он сел в седло и последовал за мастерицей фехтования. Мальчик смотрел ей в спину до тех пор, пока они не оставили деревню позади. И даже тогда не обернулся.

Отец тоже никогда не делал этого, когда уезжал вместе с графом. Это только усложняло дело. Кроме того, в Ланцаке не осталось никого, к кому можно было бы вернуться. Уйти было единственно правильным решением. И все же грудь теснила печаль.

Они ехали по большой дороге на Анисканс. На языке у Люка вертелись сотни вопросов, но он держал себя в руках. Когда всадница захочет разговаривать с ним, то даст ему знать. За последние недели он выучился жить в тишине, прислушиваясь к знакомым звукам: шепоту ветра в тополях у реки, крику сойки, описывавшей круги высоко в небе.

Люк удивился тому, насколько некрасиво выглядела Мишель в седле. Она сидела, склонившись вперед, и слегка покачивалась. От этого ему почему-то стало легче. Даже у нее есть свои слабости. С тех пор как он увидел, что она застрелила своего собрата по ордену, она вселяла в него страх. Он понимал, что это было сделано ради него… Но почему? Ее поступок был совершенно нерыцарским. Что же заставило ее сделать это?

Мишель завалилась вперед. Люку показалось, что она едва не выпала из седла. Он собрался с духом и подъехал к ней.

— Госпожа?

Женщина-рыцарь не отвечала. Люк нерешительно подъехал еще ближе. Лицо Мишель было смертельно бледным. Она смотрела прямо перед собой. Этот взгляд был ему знаком. Так смотрела мама, когда все началось. Его охватил ледяной страх. Только не это! Неужели в его жизни не будет ничего, кроме этой проклятой чумы? А он только-только начал надеяться.

Люк поднял глаза к небу.

— Милосердный Боже, умоляю, пощади ее!

Мишель резко выпрямилась.

— Что ты сказал?

— Госпожа, может, нам лучше вернуться? У вас… — Люк закусил губу. Нет, не нужно называть это по имени. — Вы выглядите очень усталой.

Женщина-рыцарь слабо улыбнулась.

— Видишь огонь на краю твоей деревни? Это погребальные костры. Очень много погребальных костров. Я уже не могу выносить запах горелой плоти. А мои собратья не обрадуются, увидев меня. Поэтому я не могу вернуться… — Она махнула рукой в сторону холма с руинами, далеко на равнине. — Мы разобьем лагерь там. Нужно немного поспать, и мне станет лучше.

На лице у нее выступил холодный пот. Люк кивнул, понимая, что все это означает. Чума захватила Мишель. Еще два дня… может быть, три, а затем она, окутанная в платье из дыма, поднимется с погребального костра на небеса.

В сомнениях

Быстрый удар! Левую руку Сильвина еще мгновение держала на губах аркебузира. Больше он не сопротивлялся, пытаясь вырваться из железной хватки. Его светлый кожаный камзол был насквозь пропитан кровью. Эльфийка осторожно положила умирающего на землю и оттащила в ближайшие кусты. На нее глядели большие зеленые глаза. Ей было жаль его. Обычно она не волновалась, когда убивала врага. Но с этим все было иначе. Он умер потому, что был хорош. Слишком хорош! Может быть, когда-то, прежде чем стать аркебузиром, он был лесным сторожем.

Сильвина устало вытерла свой кинжал о штанину воина и вложила оружие в ножны. Вообще-то она, передвигаясь по лесу, оставалась для людей почти невидимкой. Но она очень утомилась… и стала неаккуратной. Может быть, мертвец и видел-то всего лишь тень. Он ведь не поднял тревогу. Что бы там ни было, этого хватило, чтобы разбудить его чувство долга или любопытство, и он пошел прямо на нее.

Труп Сильвина уложила под кустом лещины. Поспешно насыпала на него немного пожухлой листвы и стерла след, ведущий к месту его последнего упокоения. Затем взобралась на одну из лип, стоявших почти на краю широкой поляны. Она перемещалась с ветки на ветку, и ни один листок при этом не дрогнул. Здешний лес был стар, кроны деревьев тесно сплетались друг с другом.

Эльфийка с тревогой глядела на воинов, готовившихся к битве у нее под ногами. Рыцари под знаменами Древа крови были лучшими из всех, кого когда-либо посылали против них проклятые служители Тьюреда. Им было ясно, что эльфы их догонят, хотя у них и было многочасовое преимущество. Ни одна из их лошадей не могла тягаться с эльфийским скакуном. В целом же они ушли дальше, чем ожидала Сильвина. И, поскольку им было ясно, что их догонят, они решили по крайней мере диктовать условия, на которых будет происходить битва. Они сделали хороший выбор!

Их аркебузиры спрятались в зарослях на краю широкой поляны. Легкий ветерок дул стрелкам в лицо, так что их присутствие не выдаст запах раскаленных фитилей. Немного глубже в лесу скрывались тяжело бронированные рыцари, готовые выступить, едва только салют аркебузиров вызовет суматоху. На севере поляны в лесу прятался еще один отряд рыцарей, которые поспешат на помощь, когда атака нападавших ослабнет.

Сильвина была на перепутье. Она прочла следы: только семеро рыцарей бежали отсюда на запад, к берегам озерного плато. Эльфийка была уверена в том, что сумеет одна справиться с этим маленьким отрядом, по крайней мере, если ей удастся догнать их, пока они будут продвигаться по лесу. Пользуясь прикрытием деревьев, она перебьет их одного за другим. Эти семеро беглецов несли принцессу Гисхильду. Сказать, жива ли еще девочка, было невозможно. Может быть, они несут с собой даже ее труп, чтобы потом убеждать родителей, что есть надежда увидеть ее живой.

Сильвину захлестнула холодная ярость. Она попыталась совладать с этим чувством. Принимающий решения в ярости ошибается. Уже достаточно той ошибки, что Фенрил снарядил конный отряд преследования. Было бы лучше, если бы она пошла одна. Сколько они уже бьются с вооруженными священниками, а все никак не могут проникнуть в их извращенные мысли.

Сильвина выглянула из густой листвы. Повсюду были воины. Они рассчитывали на погоню и были к ней готовы. На поляне произойдет самая настоящая бойня. Этого нельзя допустить. Священники никогда бы не подумали, что дети альвов пошлют одного-единственного преследователя. Одиночка обошел бы эту западню. Большой конный отряд — нет.

К югу от поляны было большое болото. К северу простиралась изрытая местность. Если бы Фенрил захотел обойти эту поляну, ему пришлось бы делать огромный крюк.

Сильвина закрыла глаза и прислушалась к голосам леса. Даже его молчание говорило с ней. Она слышала ветер в ветвях. Тихо поскрипывали доспехи. Где-то фыркала лошадь. А больше — ничего. Она не могла не восхищаться дисциплиной рыцарей. Никто не болтал, хотя благодаря их следам она знала, что они ждут здесь преследователей уже несколько часов.

Мауравани попыталась проникнуть в мысли рыцарей. Они были ей очень чужды со своей самоубийственной верой в одного Бога, который якобы желает, чтобы все дети альвов были уничтожены. Очевидно, они подготовили эту западню еще до переговоров. Они планировали предательство! Но собирались ли с самого начала похитить принцессу Гисхильду? Маловероятно. Откуда они могли знать, что подвернется такая возможность? Может, их Бог подал им знак? Жители Фьордландии верят в то, что боги сообщают им о будущих событиях. До сих пор Сильвина считала это суеверной чепухой. Королева Эмерелль могла разорвать завесу, скрывающую будущее. Но то же магия… Это конкретная сила. А вот боги существуют только в головах людей. В них Сильвина просто-напросто не верила.

Уже сотню раз сегодня проклинала себя мауравани за то, что научила Гисхильду бесшумно передвигаться по лесу. Ведь это всего лишь маленькая девочка. Она никогда не прошла бы мимо стражей отца, если бы ее учительницей не была эльфийка. Мандриды, личная гвардия короля, хороши, по крайней мере для людей. Чтобы скрыться от их внимания, нужно обладать особыми качествами. А каким образом Гисхильда прогнала собак, для Сильвины и вовсе загадка.

Интересно, зачем принцесса ушла из палатки? О чем она думала, что хотела сделать? Маленькая девочка среди спорящих князей и полководцев? Сильвина вздохнула: нет, никогда ей не понять людей!

Она посмотрела на запад. Озера и болота составляли почти непреодолимый барьер. Даже если рыцари знают дорогу через широкий пояс тростника, и тогда им придется продвигаться очень медленно. Они были готовы к бегству. Что еще они запланировали? Неужели они действительно идут прямо в ловушку? Или здесь что-то еще? Что там, по ту сторону леса? Что бы там ни было, она нагонит беглецов прежде, чем они достигнут озер. Она должна сейчас же трогаться в путь, хотя и понимала, что Фенрил и его всадники могут угодить здесь в западню. Времени спешить им навстречу уже не оставалось. Придется принести эту жертву, если она хочет освободить Гисхильду.

Сильвина потянулась. Приказания Эмерелль были однозначны: она должна подготовить принцессу к трудной жизни, полной битв. Королева не сообщила, какое будущее для девочки она видела, но не сомневалась в том, что Гисхильда не выживет, если Сильвина не приложит максимум усилий. Ну почему она не осталась вчера в лагере, вместо того чтобы вызывать подкрепление? Она ошибочно полагала, что Гисхильда будет в безопасности среди стражей отца. После того как в хижине начались переговоры, Юливее и Фенрил уверились в том, что в ближайшие часы битвы не будет. Ну зачем же она их послушала!

Широкая лесная поляна выглядела такой мирной! В траве пестрели мясистые желтые калужницы. Поздний мак-самосейка стал бледно-красным — признак того, что большая часть лета уже позади. Сегодня вечером маки станут алыми от крови. Десятки эльфов умрут здесь, если она уйдет сейчас, чтобы последовать за человеческим ребенком, которого, может, и в живых уже нет. В этой бесконечной войне ее народ очень ослаб. Слишком многие ушли в лунный свет и никогда больше не смогут родиться.

Сердце велело ей остаться. Сильвина поглядела на запад. Но ведь приказание Эмерелль было однозначным. Она должна идти! И какая разница, будет ли в битве сотен воинов одним лучником больше?

Сталь на сталь

Из зарослей на опушке леса доносился шум, похожий на раскаты грома. Из подлеска валил серый пороховой дым. Фенрил видел тяжелые свинцовые пули, летевшие им навстречу, по крайней мере долю секунды. А потом они оказались среди всадников. Он инстинктивно пригнулся к гриве своей кобылы Веснянки. Животное путалось. По широкой поляне разносились вопли боли. Спотыкались кони и люди.

Фенрил знал, что они притаятся там. На опушке эльфийский князь собрал своих воинов. Жнецы Тирану были отрядом, находившимся к ним ближе всех, когда прошлой ночью он послал Сильвину за подмогой. Фенрилу не очень нравился Тирану, этот нагловатый князь из Ланголлиона. Но его всадники являлись, без сомнения, великолепной боевой единицей.

Тирану спокойно выстроил ряд нападающих со своей стороны поляны. Фенрил надеялся заставить рыцарей ордена решиться на необдуманную атаку. О том, что они прятались на другой стороне поляны, поведал ему Зимнеглаз. Канюк-курганник по-прежнему описывал широкие круги над поляной, таким образом рассказывая ему, что там скрываются враги.

— Убейте их всех!

Голос Тирану был громче грохота подков эльфийских скакунов. Его всадники подняли над головой тяжелые сабли, слегка склонили их и вытянули вперед. Таким образом они смогут ударить слева по аркебузирам, засевшим на краю поляны, как только доберутся до них. Ударить, разнося вдребезги шлемы и нагрудники. Стрелки выстрелили слишком рано. Их аркебузы нанесли, к счастью, небольшой вред рядам нападавших. Холодное спокойствие, с которым они провели упорядоченную атаку на людей, все же сделало свое дело.

Тирану был хорош. Он ехал впереди своих воинов, был первым в нападении и последним при отступлении. В блестящих, покрытых черным лаком доспехах он выглядел замечательно. Длинные черные волосы небрежно заплетены, чтобы не мешать в битве. Он был нагл и бессердечен. А еще до глубины души ненавидел рыцарей ордена. Все это почти не мешало Фенрилу. Он не любил Тирану, потому что так никогда и не выяснилось, знал ли он о предательстве своей матери, Алатайи. Если он принимал участие в убийствах во время теневых войн, доверять ему нельзя. Никогда больше!

— Убейте их всех!

К боевому кличу Тирану присоединился Гуннар Дуборукий. Король Фьордландии настоял на том, чтобы ему, капитану его мандридов и двум телохранителям предоставили эльфийских скакунов и они тоже могли бы принять участие в охоте. Его заплетенная в косички борода, длинные рыжие волосы, развевавшиеся на ветру, и мощный топор, которым он размахивал, должны были напоминать врагам призрака прошедших веков. Фьордландцы очень медленно приспосабливались к новым методам ведения войн. Хотя многие из них и сменили кольчуги на нагрудники, со своими топорами, широкими мечами и ярко раскрашенными щитами они выглядели героями древних песен рядом с пикенерами и аркебузирами, которых посылала в бой Церковь Тьюреда.

С опушки прогремели одиночные выстрелы.

Фенрил был удивлен тем, что некоторые аркебузиры сумели перезарядить оружие. Пуля пролетела рядом с головой эльфийского князя. Он по-прежнему не мог четко видеть противника. Поляна была окутана плотным пороховым дымом.

Вдруг раздался звук, похожий на отдаленные раскаты грома. Эльфийский князь выругался и пришпорил коня. Рядом с ним скакала Юливее. Он велел волшебнице держаться подальше от битвы. На ней не было ни шлема, ни доспехов, только шелк и тонкий лен. Юливее ни в коем случае не была готова к тому, что должно последовать. Фенрилу был знаком этот гром, от которого дрожала земля, по дюжине битв, и он научился его бояться. Князь быстро опередил волшебницу, чтобы помешать ей оказаться в первом ряду, когда все начнется.

Из дымовой завесы выехали огромные, закованные в блестящую сталь всадники. Над их головами веяло знамя Древа крови. До последнего мгновения не начинали они атаку.

Пики рыцарей опустились одновременно. Князь в который раз подивился дисциплине своих противников.

А затем обе линии всадников с грохотом ринулись навстречу друг другу. Ударом своей тяжелой рапиры Фенрил отклонил острие пики, нацеленное прямо ему в грудь. Проехав мимо противника, он нанес ему удар слева, но клинок скользнул по тяжелой кирасе рыцаря, не причинив вреда. Мужчина выпустил пику, бесполезную в ближнем бою, и схватился за вороний клюв, висевший у его седла.

Скрип стали, тяжелое сопение огромных боевых коней и крики раненых слагали песню битвы. Вдруг Фенрил услышал тоненькое пение флейты. Юливее! На нее несется рыцарь с поднятым мечом, а она играет на флейте! Фенрилу нравилась молодая волшебница, но здесь, в гуще сражения, ей действительно нечего делать.

Эльфийский князь пригнулся, уходя от удара, и остановил свою кобылу. Он нанес удар по лобовой пластине боевого коня противника, чтобы поскорее избавиться от нападающего. Клинок проник в узкую прорезь для глаз. Огромная лошадь рухнула, словно под ударом тролля. Передние ноги подкосились, и она перевернулась. Огромное тело лошади, закованное в броню, перекатилось через всадника.

Фенрил знал, что спасать Юливее поздно. Волшебница не делала даже попытки уйти от противника. Она невозмутимо продолжала играть на флейте. Вдруг рыцарь выпустил меч и начал бить себя по шлему обеими руками. Из прорезей для глаз вылетали дюжины маленьких мотыльков всех цветов радуги.

Эльфийский князь увидел, что все остальные рыцари тоже подверглись нападению насекомых, так же как и кони. Животные испуганно бросались прочь, нарушая строй. Воины падали, стальная стена разрушилась. Теперь противники бились почти на равных.

— Прорываемся к лесу! — крикнул Фенрил, пытаясь заглушить шум битвы.

Было разумнее воспользоваться моментом и выйти из битвы, чем доводить ее до кровавой развязки. Тяжело вооруженные рыцари уже не сумеют догнать их, если они уйдут. Тонкую линию аркебузиров на опушке они просто-напросто сметут.

Эльфийский князь приветственно поднял рапиру. Юливее кокетливо улыбнулась. Он боялся, что в битве она станет помехой и нескольким воинам придется охранять ее. До сих пор Фенрил считал ее безвредной, миролюбивой мечтательницей, постоянно склонной к докучливому поддразниванию. Ходили слухи, что ее вырастил джинн, но об этом Юливее никогда не говорила. Одно было ясно: Юливее не была ни докучливой, ни безобидной. Может быть, немного резковатой…

Ему навстречу с громким ржанием несся большой конь. Своего всадника он потерял. Вокруг его ноздрей, из которых текла кровавая пена, порхали мотыльки. Князь взнуздал свою Веснянку, чтобы тяжелый боевой конь не затоптал его. Но жеребец вдруг боднул головой, словно корова, которую после долгой зимы вывели на лужок, и тяжелыми подковами ударил его лошадь в грудь. Фенрил услышал, как сломались ребра Веснянки. Сила удара отбросила ее назад. Кобыла сделала неуверенный шаг и завалилась набок.

Мгновенно Фенрил вылетел из седла, и закованный в броню боевой конь оказался над ним. Разъяренно хрипя, зверь встал на дыбы. Над князем взметнулись подковы величиной с кузнечный молот, готовые размозжить ему голову. Стальные пластины защищали бока лошади от нападения.

Эльфийский князь отбросил рапиру и пригнулся. Копыто попало ему в плечо. Фенрил упал лицом вперед на растоптанные маки и, оглушенный, на ощупь стал искать кинжал.

Боевой конь пытался раздавить его. Фенрил отчаянно метался между смертоносными подковами. Одним ударом он перерезал сухожилия на передних ногах. Жеребец заржал. Это была поверхностная рана, но ноги уже не могли удерживать массивный вес животного.

Фенрил торопливо выбрался из-под коня. Огромное животное рухнуло как подкошенное. Оно било задними ногами, пытаясь снова подняться. Копыта вспахивали тяжелый черный лесной грунт поляны.

Фенрил знал, что жеребец никогда больше не встанет. Эльф повернулся к своей кобыле. Она глядела на него широко раскрытыми глазами, тоже не в силах подняться. Грудь ее потемнела. Сквозь мягкую, словно бархат, кожу Фенрил видел очертания сломанных костей, с каждым вздохом продвигавшихся по истерзанной плоти. Умирающее животное дышало со свистом. Он назвал ее Веснянкой из-за красивого узора на коже, напоминавшего узоры, которые появляются на окнах холодными весенними ночами. Сколько лет носила она его в бесконечных битвах и стычках! Эльф был безутешен. Это удивительная лошадь… Как же рыцарям удалось заставить боевых коней убивать им подобных? Что за искаженный мир они создают!

Фенрил крепче ухватился за кинжал, желая облегчить Веснянке последний путь.

Удары подков заставили его обернуться. Рыцарь, которого не коснулось волшебство Юливее, несся ему навстречу. Слегка склонившись в седле, он занес вороний клюв для смертельного удара. За ним скакал еще один всадник.

В легких доспехах, вооруженный только кинжалом, Фенрил был почти безоружен перед нападавшими. Он попытался уклониться и перепрыгнул через боевого коня с перерезанными сухожилиями. Даже теперь конь попытался лягнуть его.

Нападающий был искусным наездником. Легким нажатием колен он велел своему коню следовать за Фенрилом.

Удар пришелся князю в спину. С опушки донесся раскат грома. Между кустами поднималась одна струя дыма. Фенрил упал на колени и почувствовал на губах вкус крови. Что за невезение! Князь хорошо знал, что проклятые аркебузы нельзя нацелить точно. Стрелок выпалил просто в гущу сражающихся и из всех воинов попал именно в него!

Закованный в броню всадник был почти над ним. На мгновение Фенрилу показалось, что он увидел за закрытым забралом голубые глаза. А затем из небесной сини опустился топор, попав рыцарю между шлемом и ключицей. Сталь доспехов лопнула с ужасным треском. По нагруднику, пульсируя, потекла кровь. Вороний клюв выпал из руки нападавшего.

— Это плохое место для того, чтобы умирать! — крикнул Фенрилу король Гуннар. С его топора стекала темная кровь. Человек-воин наклонился и протянул ему левую руку. — Идем!

Все еще оглушенный Фенрил потрогал свою спину там, где в него попал выстрел. Нащупал глубокое углубление в кирасе под накидкой.

— Эти тебя не убили, — широко ухмыляясь, заявил Гуннар и указал на рыцарей, собиравшихся неподалеку. — По крайней мере пока что. Можно сказать, что не попали. Не притворяйся. Это было не более чем дружеское похлопывание по спине. Идем!

Капитан Сигурд и оба мандрида из личной гвардии короля держались рядом с королем. Пуля, должно быть, попала в доспехи не под тем углом, раз не смогла пробить пластины. «Действительно, чистейшее везение, — подумал Фенрил. — Мог бы и лежать мертвым рядом со своей кобылой».

Эльф часто дышал.

— Из-за какого-то хлопка… — пробормотал он и ухватился за руку короля.

Гуннар был единственным, кто позаботился о его спасении. Тирану и его рыцари, видимо, даже не заметили его падения. Король с такой легкостью поднял его в седло, будто князь был ребенком.

— Ну, вперед!

И обхватил его мощной рукой, словно боялся, что Фенрил упадет с коня.

Первые ряды нападавших эльфов уже достигли опушки. Князь понял, как мало времени прошло с тех пор, когда упала Веснянка. Он поглядел вниз, на свою верную спутницу. Сколько опасностей пережили они вместе. И вот жизнь кобылы оборвалась в один миг. А то, что он не лег рядом с ней, — чистейшей воды прихоть судьбы.

Из леса выплывали одинокие тучки серого дыма. Аркебузиры больше не смогут дать залп, способный остановить его всадников. Можно считать, что эльфийские воины прорвались.

Выстрелы раздавались и с северного края поляны. Гуннар поднялся в стременах.

— Во имя молотов Норгриммов!

Теперь и Фенрил увидел это. Из сени деревьев выступил еще один отряд вражеских рыцарей. На них были легкие черные доспехи, и сидели они на более мелких и маневренных лошадях, чем рыцари. Пистольеры! От них так просто не отделаешься. Этого отряда не было в эскорте во время переговоров, и люди хорошо отдохнули.

Хотя некоторые воины уже выстрелили, большинство из них держали правую руку согнутой с прислоненным к плечу пистолетом. Они дадут залп только тогда, когда до эльфов останется несколько шагов, и их свинцовые пули сумеют причинить наибольший вред.

Черная линия всадников помчалась быстрее. Лошади перешли на легкий галоп.

— Заходите плечом! Нападайте! — спокойно проговорил Тирану. — Прорвем и этот строй!

Пистольеры были теперь на расстоянии всего лишь двадцати шагов от правого крыла эльфов. Слышались приказы. Они опустили оружие, готовясь дать залп.

Над поляной раздался звук, подобный крику раненого морского змея. Лошадь Гуннара встала на дыбы. Король рассмеялся. Скакуны пистольеров поднялись и отпрянули назад. Всех мужчин выбросило из седла. Линия нападающих была разорвана.

— Вперед! — крикнул Тирану. — Прорывайтесь! Спешивайте их!

Гуннар повернул коня. Гвардейцы подъехали вплотную к нему.

Фенрил поглядел на опушку леса, хотя и понимал, что не сможет увидеть спасительницу. Где-то в ветвях старых дубов, должно быть, прячется Сильвина. Она выпустила «ревуна». Мауравани всегда использовали стрелы, наконечники которых были заточены так, что в полете издавали резкий ревущий звук. Эти выстрелы не могли пробить броню, они были созданы исключительно для того, чтобы пугать лошадей и срывать конные атаки.

Раздались одиночные выстрелы. Гуннар поднял свой огромный топор. Две линии воинов снова понеслись друг на друга.

Фенрил чувствовал себя живым щитом Гуннара, хотя и понимал, что король не намеревался прятаться за ним. Прямо на них бросился спешившийся всадник с седельными пистолетами. Из ствола выплеснулся язык пламени. Лошади Гуннара оторвало кусок левого уха. Пуля была нацелена плохо: траектория оказалась слишком крутой. Она пролетела над их головами, не причинив больше никакого вреда.

Фенрил схватил короля за пояс и вынул его меч. С оружием в руке он почувствовал себя лучше, ударил слева по пистольеру и угодил тыльной стороной клинка по шлему. Воин упал. Удар Гуннара немного не достиг всадника.

— Оставь это! — ругнулся король. — Они пролили кровь моей дочери! За каждую капельку я заберу по жизни! — Левой рукой Гуннар крепче вцепился в эльфа. — Они не пощадили ребенка и заслуживают смерти.

Ужасный топор короля впился в доспехи на спине всадника, который пытался бежать, припав к гриве своего коня.

— Пощады не будет! — крикнул Гуннар и одним рывком вернул себе оружие.

Умирающий всадник боком выпал из седла. Фенрил воспользовался предоставившейся возможностью: схватил осиротевшую лошадь за повод. Гуннар подвел своего коня вплотную к захваченной лошади, чтобы эльф мог перебраться в седло строптивой кобылы.

— У тебя нет детей, не так ли?

— Нет.

— В таком случае тебе ни за что не понять, каково это — держать в руках пропитанную кровью рубашку дочери и не знать, что с ней случилось. Я не жесток, князь. Наоборот, освобождаю этот мир от людей, которые воюют с детьми!

Король пришпорил коня и понесся к лесу. Фенрил оглянулся. Огромная лесная поляна была изрыта следами копыт. Повсюду лежали мертвые и умирающие. Потерявшие хозяев лошади жалобно ржали, призывая своих всадников. Линия пистольеров была окончательно разгромлена. Пройдет некоторое время, прежде чем они снова соберутся и, может быть, решатся следовать за ними.

Из-под сени деревьев выехала наездница. Фенрил узнал гнедого жеребца, которого давал одному из мандридов Гуннара. Облитый кровью бок животного ясно говорил о судьбе его хозяина.

Сильвина молча поравнялась с эльфом.

— Спасибо! Ты спасла жизнь многим из наших воинов.

— Нас, эльфов, слишком мало. Наш народ исчезает. Тут приходится заботиться даже о таких, как Тирану. Я не могла допустить, чтобы вы оказались в ловушке. — Мауравани посмотрела на него холодными волчьими глазами. — Похитители бежали на запад. Их всего семеро, озера преграждают им путь. Они от нас не уйдут.

Не непримиримые

Брат Шарль с благодарностью позволил вынуть себя из седла. Он был ранен, болела каждая косточка. В его возрасте не стоит скакать наперегонки с Другими. Он недоверчиво посмотрел на опушку леса.

— Так быстро они нас не догонят! — самоуверенно сказала Лилианна. Мелкая прибрежная галька скрипела под сапогами комтурши. — Их возможностям тоже есть пределы.

Крик какой-то хищной птицы заставил Шарля поднять голову. Над ними кружил большой белый орел. Эрцрегент споткнулся. Нет, это не орел. Для орла эта птица слишком мала. Такой птицы ему еще не доводилось видеть.

— Неужели это того стоило? — тихо спросил он.

Братья отнесли потерявшую сознание девочку в большую из двух лодок, лежавших на берегу. Они были слишком далеко, чтобы слышать, о чем говорили эрцрегент с Лилианной.

— Это послужит великой цели, которой мы все клялись, — ответила комтурша с такой страстью, какой эрцрегент еще не видел у нее.

— Все эти убийства…

— Я вижу всех тех, чьи жизни мы спасли. Каждый из моих братьев по ордену готов заплатить самую большую цену, только чтобы служить Тьюреду.

— А можно повернуть и так, что ты принесла в жертву своих братьев. Да, злые языки, может быть, скажут, что ты оставила их в беде и спаслась, в то время как им пришлось умирать из-за какой-то девчонки.

— Тебе что-то известно о злых языках в наших рядах, которые очерняют поступки самых преданных слуг Тьюреда?

Лилианна слегка приподняла бровь и теперь смотрела прямо на него. Никогда еще Шарль не чувствовал себя так неуютно, к его горлу словно приставили обнаженную рапиру. Он был эрцрегентом орденской провинции Друсна, выше комтурши по рангу. По крайней мере, согласно «Серебряной булле Марчиллы», где были записаны теперешние обязательства Церкви и Нового рыцарства. Но оба понимали, кто правил освобожденной частью Друсны на самом деле.

— Мы ведь знаем, что нельзя защититься от дурных разговоров, и неважно, насколько безупречен твой жизненный путь, — уклончиво ответил Шарль.

Лилианна продолжала смотреть на него в упор.

— Я думаю не о жертвах, а о тех, кто будет жить. Мы заставим врагов заключить мир, потому что в наших руках будет девочка. Разве цена такой стычки слишком высока, если благодаря ей не разыграются все остальные битвы?

Шарль ненавидел язык воинов. Стычка — это так вульгарно. Он не хотел думать о том, что произошло на поляне, на которой расположились воины, чтобы дать им немного времени уйти подальше. Эрцрегент не ответил. Все, что он мог сказать, привело бы к открытой ссоре между ними. Он поглядел на озеро, на обе галеры и великолепную галеасу с гордым носовым возвышением.

— Ты с самого начала собиралась украсть девочку?

— Я просто готовилась к бегству. Хороший военачальник всегда планирует пути отступления. И мы должны ими воспользоваться, а не стоять здесь и болтать. — Комтурша указала на большую из лодок. — Сначала ты, брат Шарль.

После изнурительной скачки под солнцем было приятно войти в прохладную воду. Шарль подобрал полы своей рясы и пошел вдоль прибрежной полосы. Гребцы протянули ему руки и помогли подняться на борт. Он опустился на скамью посреди лодки. Рядом с ним на широкой доске, проложенной между банками, лежала принцесса. С ее лица стерли грязь; теперь она была почти так же бледна, как льняная сорочка, в которую ее одели.

Через повязки проступила кровь, пропитала рубашку. На груди расплывалось пятно, похожее на герб в виде красной луны.

Губы малышки совсем посинели. Эрцрегент нежно погладил ее по щеке, холодной, словно у мертвеца. Может быть, Лилианна права, и они смогут извлечь из этого похищения большую пользу. Возможно, удастся заключить с язычниками выгодный мир, который подтвердит разгром Друсны. Но с моральной точки зрения такой поступок был недопустим.

По команде боцмана гребцы взялись за весла. Комтурша влезла в лодку без посторонней помощи. Шарль наблюдал за моряками. Ни один не решался посмотреть на женщину-рыцаря с вожделением. Лилианна не славилась красотой. У нее было слишком жесткое и резкое лицо для женщины, по крайней мере, так думал Шарль. Ее окружала аура холодной неприступности. Новое рыцарство считало себя элитой Церкви Тьюреда во всех отношениях. Они были воинами, целителями, учеными… Шарлю их стремление к совершенству казалось недостатком. Совершенен только Бог единый! Так можно решить, что они пытаются стать как боги. Это ересь… Не приходили ли и другие князья Церкви к этой мысли? Власть, которую приобрело Новое рыцарство за последние годы, тревожила. У его членов были огромные земли, собственные флоты, к тому же они командовали — к неудовольствию старейшин ордена Древа праха — всеми войсками Церкви.

Лодка покачивалась на волнах. Когда берег остался позади, качка уменьшилась. Шарль был удивлен тем, что они направлялись не к галеасе — флагману небольшой эскадры, а к одной из галер.

Все три корабля были выкрашены в красный цвет. Окованные отполированной жестью, они сверкали в лучах закатного солнца. Словно огромные водомерки, притаились они, готовые мчаться на своих ножках-веслах, как только Лилианна отдаст приказ.

Обе галеры были одномачтовыми. Шарль видел, что моряки готовы: поднять якорь и поставить паруса — дело нескольких мгновений. И не помогут Другим ни их магия, ни воинское искусство. Догнать корабли невозможно.

Вечерний ветер принес вонь от немытых мужиков. Корабли Нового рыцарства считались образцом. Гребцами на них шли исключительно добровольцы, не то что на других военных кораблях, где работали военнопленные. Галеры были рассчитаны исключительно на скорость. Длина стройных корпусов в восемь раз превышала ширину. Угрожающе, словно вынутый из ножен меч, из широкой кормы выступал наполовину скрытый водой обитый бронзой таран. Прямо над ним располагалась платформа для орудий. Тяжелые, украшенные ликами святых бронзовые дула были больше похожи на дароносицы, чем на смертоносные орудия.

Орудийная платформа обрамлялась толстыми деревянными столбами, на которые были надеты полотнища с псалмами. Таким образом, канониры были защищены благочестивыми словами вместо тяжелых дубовых досок. Орудийные платформы строили открытыми, для того чтобы свободно уходил пороховой дым и канонирам открывался хороший вид на врага. Над орудиями было выстроено окаймленное зубцами носовое возвышение. Здесь во время боя собирались аркебузиры и рыцари, чтобы отбивать абордажные команды или самим брать приступом протараненный корабль.

На корме галеры был натянут широкий бархатный балдахин, защищавший штурмана и офицеров от дождя и солнца. Высоко над кормой висели три больших застекленных фонаря. Ночью они окутывали офицерскую палубу теплым светом и светили настолько ярко, что при хорошей погоде и спокойном море галеры были видны в темноте на расстоянии многих миль.

Совсем иначе, чем стройные охотницы, была оснащена галеаса, похожая на дога среди борзых. Приземистый военный корабль был почти на двадцать шагов длиннее галер и намного шире. Над весельной палубой в небо уходили три высокие мачты с реями. Из переднего выступа над тараном виднелись пять длинных пушечных жерл. Здесь обращали мало внимания на то, каким образом будет уходить пороховой дым, и защитили канониров стенами из толстых дубовых досок. Вдоль поручней галеасы примостилась дюжина более легких орудий. Смонтированные на железных вилках так, чтобы легко поворачиваться, эти пушки плевались рубленым свинцом, нанося вражеским абордажным командам ужасный урон.

Эрцрегент знал, что на кораблях такой величины всегда находится по меньшей мере сотня солдат и рыцарей. Эти плавучие крепости не боялись врагов.

Их лодка обогнула первую галеру. К корме военного судна была прикреплена овальная икона, отлитая в бронзе, похожая на большой медальон. На ней святой Раффаэль в тяжелых кольчужных доспехах балансировал с поднятым мечом на железной цепи. Когда-то он открыл путь в Искендрию и стал героем. Его имя знал любой ребенок.

«А меня через пятьдесят лет никто и не вспомнит», — удрученно подумал Шарль. Он был управителем, не брал крепостей, о которых рассказывали истории. Эрцрегент поглядел на Лилианну. Будет ли она когда-либо причислена к лику святых? Вспомнят ли хронисты, как Лилианна оставила своих братьев по ордену на поляне, обрекая их на смерть, чтобы она сама могла бежать вместе с принцессой? Эрцрегент улыбнулся. Нет, если иерархи Анисканса однажды решат причислить Лилианну к лику святых, хронисты постараются сделать ее житие максимально поучительным, и неважно, как все было на самом деле. Правду о стычке на поляне они наверняка никогда не напишут.

С галеры были спущены канаты. Гребцы прижали ремни к борту, чтобы зыбь не разбила лодку о массивную корму корабля.

Лилианна схватилась за канат, дважды обмотала его вокруг руки и велела поднимать ее. Смотревшему на нее должно было казаться, что это очень легко. Шарль терпеть не мог это жалкое барахтанье. Человек в его возрасте не должен висеть на канате, как акробат. Он крепко, обеими руками, схватился за один из канатов, выглядя при этом, конечно же, очень неловко. Когда его подняли над поручнями, тыльной стороной руки он ударился о борт. Капитан сочувственно посмотрел на него. Это был бородатый человек в широких зеленых шароварах, заправленных в сапоги с отворотами, — франт, которому внешний вид дороже, чем польза от одежды. Кто же носит на борту корабля сапоги для верховой езды? Довершали образ идиота широкий набрюшник и украшенная пером шляпа. Полированная кираса с красной эмалью, на которой было изображено Древо крови, сообщала, что он тоже был в рядах Нового рыцарства.

— Добро пожаловать на борт «Святого Раффаэля», эрцрегент.

Тон, которым капитан это сказал, не понравился Шарлю, да и поклонился он ровно настолько, чтобы его нельзя было упрекнуть в том, что он пренебрегает необходимостью высказывать почтение. Однако Шарль не собирался спускать подобное неуважение.

— Напомни мне свое имя, брат.

Капитан бросил быстрый взгляд на Лилианну. Казалось, он ожидал знака, объясняющего, как себя вести. Но женщина-рыцарь не пришла ему на помощь.

— Меня зовут капитан Альварез де Альба, эрцрегент, — ответил он, теперь уже намного почтительнее.

Его слова едва не заглушило воронье карканье. Шарль с удивлением заметил, что на дальнем конце павильона, возвышавшегося над ютом, стояли в ряд большие клетки, отчасти скрытые под навесом.

— Не будем тратить время на любезности, — вмешалась на этот раз Лилианна. — Подайте флоту сигнал зарядить орудия. Пусть корабли ложатся в дрейф так, чтобы быть к берегу боком, в котором нет орудий. Не станем раздражать Других. Все банки должны быть заняты. Я не желаю видеть на палубе праздно шатающихся моряков. Сделаем вид, что будем стоять на якоре всю ночь. Аркебузиры пусть укроются под палубой, держа оружие наготове. Пусть спрячут фитили. Расставьте миски с огнем и жгите в них ладан, чтобы Другие не учуяли запах дымящихся фитилей.

— Что ты задумала, сестра?

Шарль был удивлен тем, что маленький флот не намеревается покидать бухту. Лилианна холодно взглянула на него.

— Ты ведь не думаешь, что смерть наших братьев останется безнаказанной?

Повинуйся

— Ты должен отнести меня к братьям и сестрам. — Мишель внимательно смотрела на него. Глаза ее странно блестели, а лицо было покрыто потом. — Слышишь меня, мальчик?

— Да, госпожа. Как только у вас появятся силы, для того чтобы встать.

Люк сглотнул. Он совершенно точно знал, что она больше не встанет. Мишель продолжала смотреть на него. Догадывалась ли она о том, что он скрывает от нее? Она лежала в нише стены, окружавшей розарий. Он привел женщину-рыцаря к Голове Язычника, в разрушенный город, в тот самый заброшенный сад, над которым стояла статуя обнаженной женщины. Перед нишей горел небольшой костер. Лошади паслись среди розовых кустов.

— Ты отведешь меня к братьям по ордену?

Слова стоили Мишель больших усилий. Люку было жаль обманывать ее и дальше.

— Госпожа, вас захватила болезнь.

— О чем ты говоришь? Я просто утомлена…

Он задумался, как сказать ей об этом, не называя зло по имени.

— Боюсь, они отнесут вас на костер перед стенами города. А когда вас не станет, туда отнесут и меня, даже если я не заболею. Ваша сестра по ордену, Коринна… Она не признает Божьего суда.

— Ты говоришь глупости, мальчик. Только сегодня утром меня осматривал Оноре. Каждое утро мы первым делом снимали одежды и искали признаки болезни. Я всего лишь обессилела в долгой борьбе против… — Она подняла глаза. — Против чумы.

Заметила ли она, что он избегал этого слова?

— Госпожа, я знаю, что вижу.

Она провела рукой по лбу — беглое, бессильное движение.

— Дай мне попить.

Ему пришлось помогать ей удерживать в руках бурдюк с водой — настолько слабой она стала. Смешанная с уксусом вода текла из уголков ее рта прямо на грудь. Люк забрал бурдюк.

— Пощупай мою спину!

Мальчик удивленно поглядел на нее.

— Ну же, помоги мне подняться. И делай, что я тебе говорю!

Она обхватила его за плечо и поднялась. Зубы ее стучали.

Люк осторожно убрал ее волосы со спины. Они пахли ладаном и уксусом. Он нерешительно провел рукой по светлой коже. Она была холодной.

— Сильнее! Как будто мнешь тесто! — с трудом выдавила женщина.

Мальчик повиновался. Его руки спускались от корней волос под черный шейный платок. Он чувствовал, как женщина-рыцарь дрожит в ознобе.

Его руки осторожно прошлись по бокам шеи вниз до подбородка.

— Чувствуешь бубоны?

— Нет, госпожа.

Все происходящее было ему неприятно. Он ведь почти мужчина и знал, что нельзя подобным образом касаться женщины. И нюхать ее волосы. Ему еще никогда не доводилось чувствовать, чтобы волосы пахли ладаном. Это было приятно…

— Госпожа?

Мишель начала развязывать шнуровку на рубашке.

— Стяни мне рубашку через голову!

Тот нервно откашлялся.

— Я…

— Если хочешь однажды стать рыцарем ордена, в первую очередь придется научиться повиноваться приказам. Давай!

Она наклонилась вперед и едва не выпала из стенной ниши. Люк подхватил ее, затем залез в нишу позади нее. Так он ничего не увидит… Стянул ей рубашку через голову. Во рту пересохло. Мишель подняла руки. Они были покрыты светлыми шрамами.

— Смотреть нужно под мышками.

Волосы были влажными от пота. Кровь прилила к его голове. И вдруг он нащупал что-то вроде гальки.

— Что это?

— Твердое место, госпожа.

— Большое?

— Чуть больше фасолины.

Люк почувствовал, как глубоко она дышит. Мышцы ее плеч напряглись, и она перестала дрожать. Кожа слегка потеплела.

— Кожа поменяла окраску? — помолчав, спросила она.

— Этого я не вижу. Волосы…

— Напрягись, черт тебя дери! Не будь таким жеманным!

Люк наклонился вперед. Ему удалось увидеть ее груди, и он тут же с усилием отвернулся. Как же при свете костра разглядеть, какого цвета кожа под мышками?

Теперь он стоял рядом с ней на коленях. Пальцы пробирались сквозь волосы. Пот ее пах приятно. От этого запаха в животе возникло теплое приятное ощущение.

— Ничего, госпожа, — сказал он наконец, хотя и не был уверен, что совершенно прав.

Мишель облегченно вздохнула.

— Ты знаешь, от усталости, бывает, тоже слегка лихорадит, — сказала она, облокотившись на стену.

Люк заметил отвратительный красный шрам, проходивший чуть в стороне от ребер.

— Вас часто ранили, госпожа?

— От этого не уйти, когда выбираешь путь меча, Люк. Зато я никогда не голодала. Церковь кормит своих воинов, словно заботливая мать.

Мальчик кивнул и поглядел на костер. Казалось, ей совершенно все равно, что она, наполовину обнаженная, сидит у костра рядом с ним. Женщины, которых он знал до сих пор, были другими. Он был почти мужчина… Не годится сидеть рядом с женщиной, на которой нет рубашки. Это женщина-рыцарь должна бы знать!

Краем глаза он видел, как она потянулась к ширинке, и полностью сконцентрировался на том, чтобы как можно лучше изучить ветку, наполовину высунувшуюся из костра. Что она там делает? Не думать об этом… Ветка… Это тополь?

Он услышал, как она расстегнула пояс.

Да, это тополь. Наклонился еще дальше вперед. Жар пламени опалял лицо.

Тихонько щелкнула застежка на поясе. Она спустила штаны.

Люк почувствовал, как свело горло.

Мишель вздохнула.

Что делать? Может быть, посмотреть, как там кони?

— Раздевайся, Люк.

Голос ее прозвучал как-то странно. Он смотрел на огонь и притворялся, что ничего не слышит. Может быть, это вовсе и не тополиная ветка…

— Раздевайся! — грубо приказала она. — Брось в огонь одежду. А потом беги и молись, как никогда не молился.

— Что…

— Повинуйся, черт тебя дери!

Он неловко повернулся. Мишель спустила штаны до колен и глядела на свое срамное место, вообще не замечая, что он на нее смотрит.

В паху, наполовину скрытый волосами, притаился бубон. Темный.

— Беги, мальчик, — тихо сказала Мишель. — Ты был прав… Беги к реке! Мойся до тех пор, пока кожа не станет гореть, и никогда не возвращайся. Ты прикасался к чумной.

Это сделали соловьи

Галечного пляжа огромного лесного озера они достигли с последними лучами солнца. Юливее потянулась в седле. Три корабля черными силуэтами виднелись на фоне серебристо-серого неба. С длинными, развевающимися на ветру флагами они выглядели очень красиво.

Неподалеку волшебница обнаружила несколько пасущихся коней. Глубокие борозды, оставленные лодками на берегу, свидетельствовали об успехе врагов. Они пришли слишком поздно! Рыцари ордена победили. Во всей округе у Железного Союза не было ни единого корабля. Теперь им не догнать похитителей.

— Они остались так близко к берегу, чтобы посмеяться над нами, — с горечью произнес Фенрил. — Наслаждаются триумфом.

Король Гуннар вошел в воду до самых бедер. В отчаянии он рвал на себе волосы.

— Назовите вашу цену! Скажите, чего вы хотите! — кричал он в сторону кораблей. — Только не отнимайте ее у меня!

Тирану подъехал к ним. Он протянул Фенрилу белую рубашку, пропитанную кровью.

— Мои люди нашли это на берегу.

Фенрил скомкал рубашку и затолкал ее в седельную сумку.

— Ему этого видеть не следует.

— Покажите мне моего ребенка! — кричал Гуннар.

Его сильный, привыкший приказывать голос звучал очень резко. Юливее он всегда нравился. Многие эльфы считали его неотесанным варваром. Но ей он напоминал своего предка Мандреда, который когда-то пришел с Фародином и Нурамоном, чтобы вытащить ее из искендрийской библиотеки.

Она спешилась и вошла в воду. Стараясь утешить, положила руку на сильное, покрытое шрамами плечо.

— Идем, друг мой. Мы еще увидим Гисхильду. Они назовут нам свои условия для обмена военнопленными. Совсем скоро.

Гуннар обернулся к ней. В бороде сверкали капельки слез.

— Я ведь всего лишь хочу взглянуть на нее хоть одним глазком. Понимаешь? Только посмотреть, как она. Я не дурак, знаю, что они мне ее не отдадут. Но если бы мне предоставили хоть час… Я бы позаботился о том, чтобы сюда принесли всех выживших на поляне — за один час рядом с ней. — Он глядел на нее полными отчаяния глазами. — Это ведь немалая цена за то, чтобы только увидеть ее, правда?

Вид этого охваченного горем здорового воина, от которого несло кровью убитых врагов, тронул Юливее больше, чем она считала вообще возможным. Всплыли загнанные в дальние уголки памяти воспоминания о том, что рыцари ордена Древа праха сделали ее народу, свободным жителям Валемаса. Все, кого она когда-либо любила, были уничтожены. Своей жизнью Юливее была обязана приветливому джинну, спасшему ее от поджигателей. Нет, она не в состоянии сказать Гуннару правду. Служители Тьюреда не дадут ему увидеть Гисхильду. Они хотят, чтобы он терзался и сомневался. Малышка потеряла много крови, это точно. Может быть, она уже мертва. Гуннар этого никогда не узнает. Пока у него остается надежда, он будет хорошим партнером в переговорах.

— Отдать им пленных было бы по-рыцарски, — тихо произнесла она, не в силах рассказать ему, какую игру предлагают ему рыцари Церкви Тьюреда.

Теперь они нашли слабое место Гуннара Дуборукого, гордость которого не могли сломить на поле брани. Юливее вспомнила обо всех жестоких битвах за Друсну. Несмотря на отчаянное сопротивление, они теряли землю пядь за пядью. И рыцари ордена не гнушались даже убивать детей, воспитанных для того, чтобы воспевать хвалу их бессердечному Богу. Эльфийка издалека наблюдала за тем, что происходило на мосту у Бресны после того, как была взята приступом Мерескайя. У этих чертовых рыцарей не было никакого уважения к жизни. Они мало ценили даже собственную жизнь! Сколько рыцарей погибло сегодня на поляне только для того, чтобы причинить горе одному-единственному человеку, не знавшему сейчас, жива ли его дочь! На что надеяться королю, если у него такие враги?

Гуннар неглуп и очень скоро поймет, что произошло. Тогда ему придется принять решение… и он сломается. Слуги Тьюреда заставят его выбирать между дочерью и союзом с Друсной. И неважно, что он решит, — ему уже никогда не стать тем гордым королем-воином, каким он был раньше. Юливее хотела бы подарить ему мир. Но на это не хватит и всей ее колдовской силы.

— И что бы ты делал в течение этого часа со своей дочерью, если бы священники выполнили твое желание?

Король удивленно посмотрел на нее. Очевидно, мысленно он был где-то далеко. А потом печально улыбнулся.

— Я сидел бы у ее постели и держал за руку. А еще я спел бы ей песню, которую любили они с братом, когда были еще совсем маленькими. В ней идет речь об их предке Мандреде. О том, как он обрел своего потерянного сына и как пил на спор с заколдованным дубом. Целую повозку винных амфор разбил Мандред у корней дерева, чтобы увидеть, как оно опьянеет. Кажется, только вчера сидел я у ее постели…

Король не договорил и в бессильной ярости сжал кулаки. Юливее обняла его. Он был высок, она не доставала ему даже до подбородка. И тем не менее сейчас он был беспомощнее ребенка. Она чувствовала на шее его горячее дыхание.

— Почему… — пробормотал он. И внезапно выпрямился, мягко высвободившись из объятий. — Спасибо, — прошептал он, указывая на берег. — Им не нужно видеть меня таким.

Юливее проследила за его взглядом. На узкой прибрежной полосе расположились более двух сотен всадников. Некоторые завели своих лошадей в воду. На большинстве из них были блестящие черные доспехи всадников князя Тирану. Что-то темное коснулось душ эльфов Ланголлиона при власти Алатайи, матери Тирану. Неважно, как будет вести себя Гуннар, они никогда не увидят в нем короля. Они бились не за Друсну или Фьордландию, а сражались потому, что ненавидели Церковь Тьюреда. Может быть, отчасти из-за того, что боялись гнева Эмерелль, не простившей им предательства в Теневой войне, вызванной предательством Алатайи, в которой эльфы Альвенмарка бились друг против друга, а драконы еще раз вернулись на свою старую родину. Это было давно, но у эльфов иное чувство времени. Нет, всадники Тирану бились точно не за Гуннара. Они на всех людей смотрели с презрением — и на врагов, и на союзников, — и пришли только затем, чтобы смягчить гнев Эмерелль и смыть пятно предательства.

Внезапный звук заставил Юливее обеспокоенно поглядеть на корабли. Какой подлости им ожидать теперь? Весла с одного борта были спущены и вспенивали черную воду. Галеры лениво плавали вокруг.

Аромат ладана донесся до берега. Был там и еще какой-то неприятный запах, почти заглушённый ароматом древесной смолы. Роскошные суда дышали духом Девантара — от них исходил запах серы! Юливее непроизвольно вздрогнула.

Галеры выплюнули длинные языки пламени. Над тихими водами прогремел почти ощутимый удар грома. Тени летели им навстречу. Лошади на берегу заржали. Из носовых возвышений валил дым, а легкий бриз превратил его в знамена.

Юливее услышала, как стали трескаться деревья, увидела лошадь, разорванную пушечным снарядом, как будто ее ударил дракон.

— Назад, в лес! — закричал Фенрил, перекрикивая шум.

Большинство всадников уже развернули коней. Бородатый фьордландец из личной гвардии Гуннара закачался в седле и нагнулся, чтобы поднять свою оторванную руку.

Волшебница почувствовала, как что-то теплое побежало по ее щеке, словно лицо забрызгал летний дождик.

— Гуннар, идем! — закричала она, не отрывая взгляда от творящегося на берегу ужаса.

Король не ответил. Фенрил махал ей рукой, что-то крича, но голоса его не было слышно за грохотом пушечных выстрелов.

— Скорее!

Юливее обернулась, хотела схватить Гуннара за руку, но короля рядом с ней не было! Она озадаченно посмотрела на берег.

Вдруг что-то коснулось ее колена. В воде, слегка покачиваясь на волнах, лежало массивное тело повелителя. Вытянутая рука в ритме волн касалась ее колена. Темными облачками по воде, серебристо поблескивавшей в лунном свете, расходилась кровь.

Юливее хотела закричать, но с губ ее не слетело ни звука. От шока она не могла вымолвить ни слова, лишь опустилась на колени и провела рукой по шее короля, словно руки могли нащупать что-то иное, не то, что видели глаза. Почти ослепшая от слез, она продолжала поиск в воде. Головы Гуннара нигде не было, ее раздробил пушечный выстрел.

Эльфийка вскипела от ярости, которая поднималась из живота, зажигая кровь, прогоняя все иные мысли. Она нащупала длинный узкий деревянный футляр, висевший на поясе среди флейт.

Замок открылся с негромким щелчком. На красном бархате лежала черная флейта, сделанная из Филанганского обсидиана. Она играла на этом инструменте всего один раз. Темная сила магии, жившая в этой флейте, так испугала ее тогда, что она больше не касалась этого инструмента. Эльфийка ощущала ярость всех воинов, павших когда-то в Филангане, и пламя вулкана.

Каменная флейта тепло грела ей руку. Играя на ней, Юливее передавала мелодии, сплетавшейся с магией земли, всю свою ярость и боль. Из ночной темноты родилась пылающая искра размером не больше светлячка. Она слушалась движения флейты, танцевала, пряла изящный узор. Появлялось все больше тонких линий, они переплетались друг с другом, создавая образ птицы. Затем творение света разделилось. Два соловья из оранжево-красных искр расправили свои огненные крылья.

Юливее вбирала в себя силу земли, свежепролитую кровь, силу флейты и песни. А затем добавила жгучего гнева. Она дала магии больше свободы, чем ожидала.

Соловьи полетели друг к другу, сплелись воедино, а когда разлетелись, их стало четверо. Юливее почти не осознавала, что слышит тихий треск. Одежда ее стала жесткой. Изо рта вылетали белые облачка пара, тонкая корочка льда затянула воду и стала наступать на озеро.

Горячая ярость волшебницы не позволяла ей ощущать ни холод льда, ни жару, исходившую от пламенных крыльев птиц. Теперь их было больше дюжины, и их число увеличивалось с огромной скоростью.

Когда мелодия достигла апогея, лед вокруг Юливее достиг уже нескольких дюймов в толщину.

Внезапно она оборвала мелодию, вытянула руку и указала на большой корабль.

— Летите, дети мои, летите! Ищите черный дар Девантара! — посиневшими губами прошептала она.

Снова взревели пушки на кораблях. На берегу давным-давно никого не было. Ядра летели в подлесок.

Соловьи превратились в стаю светящихся точек, оставлявших за собой огненный след, и исчезли в серном дыму, висевшем над водой.

Юливее услышала сигнал тревоги. Лед по-прежнему все больше покрывал озеро, хотя она давно уже закончила плести свое волшебство. Девушка прикрыла глаза: она и так чувствовала, что происходит.

Пламенные птицы кружили вокруг мачт. Одна из них ринулась вниз. Ее крылья коснулись кожаного порохового картуза, висевшего на перевязи у аркебузира. Как горячий нож режет лед, так резали крылья кожу. Маленькие пороховые заряды взрывались. Стрелок принялся кричать и махать руками, пытаясь прогнать птицу. Юливее чувствовала его боль, возникавшую там, где крылья соловья касались его.

Другая птица ринулась на покрытое сажей жерло пушки. Там, где она села, расплавился металл. Канонир, только что зарядивший пушку, глядел на огненную птицу широко раскрытыми глазами. С пушки, словно вода, стекал золотой металл. А затем видение поглотил взрыв.

Светлый язык пламени вырвался из ватной завесы. Раздавался треск взрывов остальных пороховых картузов. В дымовой завесе появлялись большие дыры. Кричали мужчины; Юливее увидела, как кто-то, объятый пламенем, прыгнул за борт. Огонь лизал поднятые паруса и канаты такелажа. Балдахин на корме занялся желтым пламенем. От следующего сильного взрыва вздрогнул ледяной панцирь, с треском продолжавший утолщаться.

Два маленьких корабля пытались уйти от вцепившегося в них льда. За борт выпрыгнули мужчины с алебардами и топорами, стали молотить холодный панцирь, схвативший воду.

Юливее была словно в трансе, оставаясь безучастной, как будто смотрела чей-то чужой сон.

Прозвучал залп аркебуз — вокруг нее взметнулись фонтаны ледяных брызг.

А потом раздался мощный взрыв. Гром, казалось, ударил Юливее в живот, словно огромный кулак. Соловьи добрались до порохового склада. Дымящаяся мачта, подобно копью, врезалась в лед всего в паре шагов от нее. Среди дымящихся обломков лежали странно скрученные человеческие тела, будто марионетки, у которых отрезали ниточки.

Железо и лед

Ничего не понимая, Лилианна смотрела на дымящиеся обломки галеасы. Однажды она видела, как погибла большая каррака — после того как целый полк галер бомбил ее на протяжении часа. А галеасу взорвала одна-единственная эльфийка. Этого не может быть! Это насмешка над Тьюредом.

Лилианна вырвала алебарду из рук одного из матросов.

— Вперед, на лед! Мы должны освободить корабль: пока «Святой Раффаэль» захвачен ледяным панцирем, эльфы могут напасть с той стороны, где нет орудий. Корабль должен снова стать маневренным!

Лилианна первой спрыгнула через поручни на лед. Замерзшее озеро посреди лета! Как будто Другие плюют в лицо божественному творению.

Комтурша яростно молотила топором по льду, который трещал и лопался под ее ногами. Она попыталась совладать с гневом против безбожных созданий Альвенмарка. Если она собирается повернуть колесо удачи в свою сторону, голова должна оставаться холодной. Осторожно проверяя крепость ледяной корки перед собой шипом топора, Лилианна шаг за шагом пробиралась к носовой части корабля.

— Мастер-оружейник! Принеси вниз маленький бочонок с порохом! Остальные алебардщики, ко мне! Гребцы, берите запасные весла и ждите моих указаний!

Лилианна побежала вдоль носа. Стилизованный бронзовый орел тарана был покрыт кристалликами льда. От леса дул легкий теплый бриз. За кормой лед простирался шагов на двадцать, и чем ближе было к открытой воде, тем тоньше он становился. Они выберутся, если будут действовать решительно и быстро.

Лилианна велела алебардщикам разбивать лед между замерзшими веслами. А потом два канонира подтащили бочонок. Комтурша поглядела на темные очертания леса. В любой миг эльфы могли воспользоваться преимуществом. Она сама давно бы отдала приказ атаковать, но, похоже, пушечные залпы отбили у безбожников к этому всякую охоту.

— Здесь! — Они остановились в пятнадцати шагах от тарана. — Скорее несите горящий фитиль и воспламенитель!

Острием алебарды Лилианна толкла лед. На берегу показалась одинокая всадница. С ужасающим спокойствием она положила стрелу на тетиву своего длинного лука. Мгновением позже с орудийной платформы у них над головой раздался крик. Ответом был залп аркебуз.

Эльфийка вплотную пригнулась к гриве лошади и, издав непонятный клич, помчалась к кораблю. Лилианна бросила работу. Одна-единственная всадница посмела атаковать. Да эта эльфийка сумасшедшая! Хоть и сумасшедшая, но смелая. Она с удивлением почувствовала уважение к мужественной воительнице. Раздался залп из аркебуз. Эльфийский скакун встал на дыбы и зашатался. Всадницу выбросило из седла. Она упала на лед и осталась лежать без движения.

Лилианна опустила алебарду. Дыра во льду была уже достаточно велика. Комтурша осторожно подкатила бочонок с порохом. К тому времени, как она закрепила его, вернулся мастер-оружейник.

— Сколько горит твой фитиль?

Бородатый канонир поднес шнур к измерительной шкале, приделанной к дубовому воспламенителю.

— Столько, сколько нужно, чтобы быстро досчитать до тридцати.

От леса донесся глухой цокот копыт. Лилианна взяла воспламенитель.

— Назад, на корабль!

— Это моя задача, госпожа! Я…

— Не перечь моим приказам, приятель!

Мастер-оружейник отшатнулся от нее, коротко кивнул и бросился бежать к кораблю.

— Зарядите носовые орудия рубленым свинцом! — крикнула Лилианна ему вслед.

От леса отделились тени и понеслись прямо на лед.

Лилианна подвела фитиль к бочонку с порохом, вынула кинжал и отрезала примерно треть шнура. Она хотела быть уверенной, что бочонок взорвется прежде, чем до него доберутся всадники. Этим она окончательно решила свою судьбу. Шнур и так был отмерен предельно точно.

Комтурша поднесла воспламенитель к бочонку. Огонь с шипением понесся по пропитанному смолой фитилю. Удостоверившись, что искра уже не потухнет, женщина обернулась и побежала. Тяжелые ботинки скользили на льду. Балансируя руками, она пыталась удержать равновесие, зная, что не успеет подняться на борт галеры. Однако ее воспитали так, что не возникало даже мысли отказаться от битвы, какой бы безнадежной она ни была.

Весла галеры освободились ото льда. Алебардщики постарались на славу. Корпус корабля лежал на темной воде в окружении обломков льда. Весла с тихим треском бились о края полыньи, чтобы увеличить пространство свободной воды.

С кормы «Святого Раффаэля» раздался голос капитана:

— Поднять весла!

Когда последние солдаты поспешно взбирались по канатам на носовое возвышение, весла были подняты в горизонтальное положение. С тонких белых лопастей капала вода.

Лилианна почти добежала до «Святого Раффаэля», когда сзади раздался взрыв. Осколки льда, словно град, ударили по ее доспехам, и женщину отбросило вперед. Вокруг с треском лопался лед. Она заскользила по ровной поверхности. Повсюду раскрывались черные трещины. Вода вспенилась и вцепилась в нее ледяными пальцами.

Лед под Лилианной провалился. Вода была настолько холодной, что дышать она уже не могла. Над ней, высоко над смертоносным тараном галеры, показалось знакомое лицо. Брат Шарль. Старый священник смотрел на нее широко открытыми от ужаса глазами. Тяжелые доспехи, спасавшие от смерти во многих битвах, теперь тянули ее на дно.

Танец клинков

Сильвина поднялась. Щека горела, по шее текла теплая кровь. Пуля аркебузы оставила в ее теле глубокую борозду, но боли она не чувствовала, сердце сжимала ярость! Мауравани глубоко вздохнула. Холодный воздух освежал, хотя и был пропитан пороховым дымом. Лошадь ее лежала без движения; темная кровь примерзла ко льду. Вокруг тянулось затянутое льдом озеро, покрытое дымящимися остатками корабля и трупами. Оставались еще две галеры.

Корабль, находившийся прямо перед ней, скрывался в пороховом дыму. Это была красивая галера с роскошными знаменами, развевавшимися на мачтах, и балдахином с золотой вышивкой, натянутым на корме, где между воинами в серебряных доспехах виднелось ложе с белоснежными покрывалами. Может быть, Гисхильду отнесли туда? Это она сейчас выяснит.

Сильвина схватилась за плечо и вынула длинную рапиру, которую носила на узком кожаном ремешке за спиной. Левой рукой достала из-за пояса охотничий нож и широкий клинок для разделывания дичи. Оба ножа, украшенные рукоятями в форме стилизованной волчьей головы, были сделаны специально по ее заказу. Рапира и нож прошли через бесчисленное множество битв, но на столь отчаянную атаку она еще ни разу не решалась.

Решительным шагом эльфийка помчалась к плененной льдом галере. Она выполнит данное Эмерелль обещание и снова возьмет Гисхильду под свою опеку. И на этот раз уведет девочку подальше от фронта. Далеко на север, на родину, в Фирнстайн.

Некоторые мужчины попрыгали за борт с корабля и принялись долбить лед алебардами и топорами. Уже была видна узкая полоска воды. С борта корабля воины, вооруженные длинными пиками, пытались расширить полосу.

— Тьюред мой, она все еще жива!

Один из стрелков в украшенном красным пером шлеме махнул рукой в ее сторону. Сильвина увидела нацеленные на нее дула аркебуз. Вот уже поднесены пылающие фитили.

Пуля пролетела над ее головой. Еще одна разбила лед у нее под ногами. Мауравани бросилась бежать.

Замерзшее озеро дрожало под копытами сотни лошадей. «Наконец-то подоспели Жнецы», — мрачно подумала Сильвина. Она почти добежала до весел галеры. Стальные наконечники пик летали над замершими лопастями весел, пытаясь достать ее.

Снова над головой просвистели пули. Чей-то резкий голос выкрикивал команды.

Сильвина запрыгнула на одно из весел. Дерево задрожало под ее весом. Сердитым движением она отмахнулась от пик. На нее нацелили аркебузу. Она поглядела в темное дуло и увидела за ним широко раскрытые от ужаса глаза и черное от пороха лицо. Увернуться не было никакой возможности!

Грянул выстрел. Горячий пороховой дым вылетел ей навстречу, опалив лицо. Одним прыжком девушка оказалась на поручнях. Рапира прямым ударом вошла в забрало рыцаря, а охотничий нож отклонил алебарду.

Аркебузир, качаясь, стал отходить от борта, подняв, защищаясь, тяжелое оружие к груди. Между пальцами у него свисал тлеющий фитиль. Он смотрел на нее так, словно она была демоном. Вероятно, в спешке он забыл вложить в оружие свинцовую пулю.

Сильвина вынула рапиру из мертвого рыцаря и прыгнула в отверстие, оставленное аркебузиром в ряду человеческих тел. Рывком притянув мертвое тело к себе, она заслонилась им, как щитом. Вдоль поручней шла узкая галерея. Там рыцари не смогут воспользоваться численным преимуществом. Дальше зиял длинный открытый люк глубиной не более метра, похожий на деревянный гроб. Он отделял галерею от мостков, протянувшихся в центре корабля от передней палубы к корме. Барьер, заполненный человеческими телами. Более сотни гребцов поднялись со своих скамей. Они были вооружены пиками, пистолями, арбалетами и широкими ножами.

Острия пик царапали нагрудник мертвого рыцаря, соскальзывали с изгиба. Сильвина толкнула рыцаря на нападающих. Закованный в броню воин рухнул на нижнюю палубу, погребая под собой трех гребцов. Сильвина длинным прыжком перепрыгнула люк и оказалась на сходнях. Слегка спружинив, приземлилась, стала на колени и вынула рапиру. Удар меча пришелся по тонкому клинку. Мауравани, по-прежнему стоя на коленях, повернулась. Перед ней матрос нацелился на нее широким тесаком, держа в левой руке пистолет.

Прямой удар охотничьим ножом вспорол ему живот и опрокинул спиной к гребцам.

— Убейте это порождение тьмы! — крикнул массивный парень, вылезший с палубы гребцов с огромным топором в руках. — Что может сделать одна женщина против сотни мужчин?

Словно волна из тел, поднялись матросы по обе стороны мостков. В мгновение ока Сильвина оказалась окружена врагами, но вооруженные гребцы стояли так плотно, что мешали друг другу.

Вдоль поручней гремели выстрелы аркебуз. Где-то рядом заржала лошадь. А потом в гуще битвы раздался знакомый голос Фенрила. Наконец-то подоспели всадники!

Сильвина уклонилась от удара алебардой, ударила гардой рапиры противника и оказалась лицом к лицу с вооруженным с головы до ног рыцарем. Нанося сильный удар, он попытался столкнуть ее вниз, на банки. Сильвина отразила атаку и поймала клинок на спружинившее лезвие рапиры. Поворот — и меч рыцаря выпал из его рук. Но, вместо того чтобы отпрянуть, воин ордена поднял закованную в доспехи руку, чтобы отвести рапиру в сторону. Левая рука в это время вылетела вперед. Железная чешуя перчатки полоснула Сильвину в бровь, когда та отклонилась. Удар коленом едва не попал ей по подбородку.

Разъярившись, она ударила охотничьим ножом в незащищенную подмышку воина. Клинок вошел в тело по самую рукоятку. Плюясь кровью, рыцарь упал. Вынимать оружие у эльфийки времени уже не было. Она схватила с пояса поверженного врага кинжал и увернулась от удара топором.

Теперь перед ней стоял мужчина, поднявший против нее толпу гребцов. Что-то коснулось сапога Сильвины. Вооруженные моряки кололи ножами ее незащищенные ноги. Сильвина выругалась и попыталась прыжком вырваться на свободу, но повсюду из-под сходней против нее поднимали оружие. Должно быть, она сошла с ума, решив одна атаковать корабль, полный воинов.

Острие пики разрезало брючину, оставив после себя кровоточащий шрам на бедре. Моряк размахивал перед ней топором словно косой.

— Разорвите ее на куски! — закричал он, и в лицо ей брызнула слюна. — Убейте ее и бросьте богохульное тело на лед! Тьюред защитит нас! Мы победим!

Мауравани шагнула в сторону, увернувшись от топора. Ее клинок рванулся вперед, словно змея. Рапира кольнула в глаз, с тихим треском проколола череп. Боец упал, словно сраженный молнией. Моряки в ужасе отшатнулись от нее. Они были сильны, как медведи, закалены тяжелой работой на веслах и, без сомнения, храбры, но до сражения с эльфийкой еще не доросли. По сравнению с мауравани, прожившей сотни лет, они были похожи на детей, сражающихся с палками в руках против рыцаря в латах.

По диску луны проплыла туча, глотая ее серебристый свет. Теперь поле боя освещали только большие фонари на корме галеры. Узкая палуба стала скользкой от крови.

Эльфийка ступала уверенно. Смотреть прямо на фонари она избегала — глаза ее привыкли к темноте.

Для гребцов она казалась теперь бесплотной тенью, из которой вырывалась сверкающая серебром сталь. Мауравани, пританцовывая, продвигалась между мужчинами, парируя удары ножом, нанося колющие удары или ударяя рукояткой рапиры. Эти люди вызывали в ней уважение. Они понимали, что им не справиться с ней, и все же продолжали сражаться, потому что для них это было делом чести. Она пыталась никого не убивать. А вот рыцари ордена — это враг, не заслуживающий пощады.

По узким сходням Сильвина продвигалась медленнее, чем ожидала. Краем глаза она видела, как Жнецы перелезали через перила, узнала среди одетых в черное бойцов из Ланголлиона под командованием князя Фенрила.

Она отразила еще один мощный удар, нацеленный ей в голову, ударила рукоятью рапиры в лицо противника. Даже в шуме битвы она услышала, как хрустнул, ломаясь, его нос. Вот еще два шага на пути к корме пройдены.

Кто-то схватил ее за левую ногу. Прямой удар вниз, и два пальца покатились на залитые кровью доски. Сильвина обернулась, парировала удар, пригнулась. Грянул выстрел из пистолета. Пуля пролетела мимо. За ее спиной кто-то вскрикнул.

Она снова пригнулась. Узкое лезвие ее рапиры прокололо чье-то бедро. Кинжалом рыцаря она приняла удар слева. Пронзила раненому, стоявшему перед ней, плечо в районе груди, слегка повернув, вынула клинок у него из бедра и прошла мимо закачавшегося мужчины.

Еще пять шагов к ложу под балдахином. Она схватит Гисхильду и прыгнет с нею за борт. А Фенрил и остальные пусть доводят битву до конца!

С кормы шел рыцарь с длинным мечом. Гребцы расступались перед ним. Некоторые улыбались. Герб Древа крови красовался на нагруднике воина, черные перья украшали его шлем.

— Всадите ей пику между ног! — выкрикнул рыцарь спокойным, привыкшим повелевать голосом, продолжая идти к Сильвине.

Впервые с тех пор, как она прыгнула на сходни, ей пришлось отступить на два шага. Вдоль галерей шумела битва. В рядах защитников появились первые прорехи. По палубе к гребцам текли потоки крови. В лунном свете они казались черными, как смоль.

Рыцарь взял огромный меч обеими руками и, широко размахнувшись им, заставил Сильвину отступить еще на шаг.

Ноги ей тут же стали колоть пиками. Она уворачивалась, вспоминая, что умеет передвигаться по ветвям деревьев, в которых бушует буря. Здесь ей не умереть!

Первые Жнецы Тирану перебрались через люк, ведущий к гребцам, и построились у нее за спиной, чтобы прикрыть тыл.

Грохот, похожий на пушечный выстрел, заставил вздрогнуть всех мужчин вокруг. На мгновение Сильвина обернулась и увидела, как на передней палубе офицер посылает матросов с пороховыми бочками за борт. Они должны взорвать лед, чтобы освободить корабль! Против этого сейчас она ничего сделать не сможет. Ей нужно быстро добраться до Гисхильды, и тогда будет совершенно неважно, что случится с галерами!

Сильвина атаковала рыцаря. Сделала обманный финт рапирой, оттолкнув клинок неприятеля гардой кинжала. А рыцарь хорош! Он отразил выпад ее рапиры при помощи окованной перчатки, в то же время просунул клинок длинного меча вперед, чтобы занять более удачную позицию, и со своей стороны сделал попытку выбить кинжал из руки Сильвины.

Эльфийка отшатнулась, перепрыгнула через пику, которую сунули ей между ног. Оступилась, поскользнулась на залитой кровью палубе, пригнулась от удара, который нанес ей двумя руками преследовавший ее рыцарь. Почувствовала на лице движение воздуха от взмаха клинка — противник промахнулся лишь на несколько дюймов!

Нож разрезал ее кожаный камзол, скользнул по ребрам. Сильвина выругалась. Численное превосходство все же сыграло свою роль. Ее схватили чьи-то руки, сумели уложить на пол, в то время как рыцарь переменил руки, чтобы проткнуть ее клинком.

Она слышала, как сражались за ее спиной Жнецы, и пожелала, чтобы они приложили хоть немного больше усилий и помогли ей. Она могла поверить в то, что воины Тирану принесут ее в жертву, чтобы не делить с ней славу освобождения принцессы.

Взмахнув руками, Сильвина вырвалась. Гребцы испуганно отшатнулись, но поножи рыцарского облачения не пропустили удара. Он оставил только царапину на латах. Рыцарь зашел сбоку, пытаясь прижать ее ногой к полу, чтобы она лежала тихо, пока он не нанесет смертельный удар.

Эльфийка вывернулась. Удар гардой рапиры отбросил тяжелый клинок в сторону. Сильвина повернула кинжал и изо всех сил всадила его в затянутую в латы ногу воина. Сталь прорезала доспех, кость и подошву, глубоко войдя в деревянную палубу.

Рыцарь застонал. Сильвина поднялась и бросилась на него. Край его доспеха оцарапал ей лицо. Противник потерял равновесие, но кинжал удерживал его пришпиленным к палубе. Он с грохотом повалился на пол — клинок не отпускал. Сильвина мельком увидела, что нога его вывихнута, а подошва из-за падения и вовсе переломилась.

Мауравани переступила через рыцаря и, вооруженная одной рапирой, устремилась к ложу под балдахином. Все больше рыцарей поднимались через борт на корабль. За ее спиной несколько воинов столпились вокруг мачты, образуя сверкающее защитное кольцо из стали.

Из-за туч снова выглянула луна. Эльфийка грубо оттолкнула в сторону мужчину в синей рясе.

— Да отсохнут твои руки, если ты посмеешь коснуться ее священного тела! — прорычал старый священнослужитель.

Сильвина сорвала с ложа белое покрывало. Там лежала, съежившись, бледная женщина с пропитанной кровью повязкой вокруг головы.

— Капитан Феодора — святая, — бесновался священник. — В ней горит сила настоящей веры! И эта сила уничтожит тебя, если ты попытаешься причинить ей зло!

Сильвина поглядела на раненую женщину, не желая верить своим глазам. Она не смогла! Не смогла защитить Гисхильду, когда ее украли. И спасти ее она тоже не смогла.

Во льду она увидела вторую галеру. Стройный корабль был окружен плавучими глыбами льда, он, покачиваясь из стороны в сторону, пытался выбраться в открытые воды. Мауравани прикинула, сможет ли догнать галеру, если станет перепрыгивать с льдины на льдину. Может быть… Потом Сильвина отбросила эту мысль. Она слишком устала и вышла из этой битвы с дюжиной ранений. Пусть это и пустячные раны, но их все равно нужно лечить. Она сошла с ума, попытавшись атаковать галеру в одиночку. Сильвина сознавала, что стоит сейчас живой на корме только потому, что подоспел Фенрил со своими всадниками. По льдинам они за ней уж точно не поскачут.

На корму вышел Фенрил. Выглядел он ужасно. Пуля растрепала перья на его шлеме. Широкая белая накидка была разорвана. Он устало расстегнул ремни на шлеме. Борьба на палубе прекратилась, уцелевшие были разоружены.

— Тьюред осудит ваши души на вечную тьму! — выкрикнул священник.

Не обращая внимания на старого священнослужителя, эльфийский князь поглядел на раненого капитана.

— Ее здесь нет? — Он проследил за взглядом Сильвины. — Она на другом корабле?

— Мы проиграли, — расстроенным голосом ответила мауравани. — Они где-нибудь спрячут Гисхильду. Есть сотня мест, куда ее можно отвезти. Мы в их власти.

— Еще нет, — решительно ответил князь. — Мы узнаем, где она. И заберем ее. Тогда уже мы застигнем их врасплох. — Фенрил пронзительно свистнул, и огромный канюк-курганник опустился на мачту на корме галеры. — Они от нас не уйдут!

Глубокий порез

Люк положил к ее ногам оба обитых серебром седельных пистолета. Поднял взгляд и поглядел в слепые белые глаза.

— Ты мне поможешь, правда? — Из кармана брюк он вынул складной нож и положил его рядом с дорогим оружием. На этот раз он все сделает правильно. — Она в тебя не верит, — тихо продолжил он, — но моей веры хватит на двоих. Услышь меня, пожалуйста!

В поисках помощи он посмотрел на мраморное лицо. Конечно же, белая женщина ему не ответила. Он знал, что она услышала его. Хозяйка розария молчала, но могла помочь. Мальчик поглядел на увядшие цветы и пустые плетеные миски. Зерно давно растащили мыши и птицы. Но нигде — ни на пьедестале, ни на самой статуе — не было птичьего помета. Мох здесь тоже не рос. Это ли не знак власти?

— Она поможет мне, — пробормотал он себе под нос. — Она мне поможет!

Люк подарил самое дорогое, что у него было, и теперь оставалось только верить.

Когда он отходил от статуи, по коже побежали мурашки, что частенько происходило в этих руинах. Иногда ему казалось, что он проникает через невидимые стены. Здесь сохранилось что-то от богов, в которых верили его предки. В этом Люк был совершенно уверен, и неважно, что болтали священники во время проповедей.

Уверенным шагом прошел он мимо розовых кустов к стенной нише, в которой лежала женщина-рыцарь. Она спала обнаженной — ему было стыдно одевать ее. На ее теле выступил холодный пот. Как вышло, что она заболела? Она была одной из самых благородных слуг Тьюреда, это Люк понимал. Отец всегда говорил о Новом рыцарстве с уважением.

Льняным платком мальчик промокнул пылавшее лицо. Осторожно опустил платок в миску с заранее приготовленной холодной уксусной водой и положил ей на лоб. Это оттянет лихорадочный жар.

Люк поглядел на разложенный широкий кожаный пояс с множеством нашитых кармашков для ножей, щипцов и других штук, которым он не знал названия. Когда он отказался уходить, женщина-рыцарь сказала ему, что нужно делать. Она также объяснила, что, весьма вероятно, она умрет, даже если он в точности будет следовать ее указаниям. Но еще хуже будет, если он вскроет чумной бубон, — тогда ему и пяти дней не прожить.

Люк провел рукой по ножам. У многих из них были зубчатые или странно изогнутые лезвия. На душе у него было паршиво. Мальчик выбрал самый маленький нож, рукоятка которого была из слоновой кости, очень легкая.

Рука задрожала, когда он обернулся к сестре Мишель. Во рту внезапно пересохло. Ему стало дурно. Тьюред милостивый, у нее глаза открыты! Она снова проснулась. Губы женщины-рыцаря шевелились. Ему пришлось наклониться пониже, чтобы расслышать, что она говорит.

— Ты… ты очень храбрый мальчик, Люк. Я тобой восхищаюсь… — Она утомленно улыбнулась. — Для меня было честью познакомиться с тобой… Неважно, что будет дальше, но ты уже сейчас сделал больше некоторых святых. Те отказывались прикасаться к кому-либо вроде меня.

Люк смутился. Если бы она знала, как ему страшно, то не стала бы так с ним говорить. Разве она не видела, как дрожала его рука?

— Начинай.

Мальчик глубоко вздохнул. Когда он поднес нож к бубону у нее в паху, рука задрожала сильнее. Теперь на теле Мишель выступило еще больше черных пятен. Она сказала ему, что это плохой знак. Жидкость из бубона распространяется по телу. Иногда она кашляла, и тогда на губах у нее выступала кровь.

Люк поглядел на нож. Он никогда никого не ранил. Кроме сына мыловара, которому однажды до крови разбил нос, но тот паршивец заслужил это. А стоять здесь с ножом в руке… Он просто не может…

Женщина-рыцарь смотрела на него так, как смотрел когда-то отец, когда Люк впервые сел на большого коня. Он не боялся упасть. Но это…

Мальчик нерешительно посмотрел на большой бубон, почти черный. Нужно что-то делать. Там, внутри, яд. Он убьет сестру Мишель, если его не вскрыть!

Люк плотно сжал губы. Теперь нужно только слегка надавить на нож. Без всяких усилий он разрезал кожу. Потек темный гной. Женщина-рыцарь напряглась и застонала.

Мальчик углубил надрез и нажал на рану. Пошел отвратительный запах, потом еще и кровь. Неужели он что-то сделал не так?

Сестра Мишель снова потеряла сознание. Он остался совсем один! Рана должна хорошенько покровоточить, она сказала. И он должен промыть ее пропитанным уксусом платком.

Столько крови и гноя! Она уже прямо в луже лежит. Что же делать, чтобы кровотечение теперь остановилось? Может, он все-таки сделал слишком глубокий надрез? Нож выпал у него из рук.

«Ты должен сделать это, — призвал он себя к порядку. — Соберись! Ты ей обещал».

Люк взял смоченный в уксусе платок и промокнул рану. Теперь крови текло меньше. Но вонь… Ему было дурно. Он начал дышать ртом.

Затем мальчик взял другой платок, пропитал его уксусной водой и прижал к ране сильнее. Потом наложил тугую повязку. Белая ткань тут же пропиталась кровью.

Надо надеяться, что он все сделал правильно. Он сердито поглядел на статую белой женщины.

— Не очень-то ты мне помогла! Ты…

Нет! Этого делать нельзя.

— Извини, — тихо пробормотал он. — Я не хотел тебя обидеть. Пожалуйста, присмотри за сестрой Мишель. Пожалуйста…

Грудь женщины перестала подниматься и опускаться, рот раскрылся.

— Нет! — Люк встал на колени за ней в стенной нише и прижал обе ее руки к ее рту. Он точно не знал, что происходит, когда умираешь, не присутствовал при том, как ушла мама. Смерти отца он тоже не видел. А кончину других он и смотреть не хотел. Вообще-то говорили, что душа поднимается к небу с дымом погребального костра. Но он слышал, что душа покидает тело с последним вздохом.

Он еще крепче прижал руки женщины-рыцаря ко рту. Душа ее не должна уйти! По щекам его бежали горячие слезы. И теперь ему не было стыдно того, что он плачет. Он снова остался один. Он не позволит ей уйти!

— Я держу твою душу, и ты не сможешь умереть, — всхлипывая, говорил он, глядя на белую женщину. Казалось, черты ее лица изменились. — Помоги мне! Я отдал тебе все мои сокровища! Ты мне должна!

Он произнес эти слова и тут же понял, как мало значат седельные пистолеты и складной нож. Сестра Мишель была его самым дорогим сокровищем. Она увела его из Ланцака, обещала ему новую жизнь. А теперь эта жизнь закончилась, так и не успев по-настоящему начаться.

Лицо женщины-рыцаря казалось совсем холодным. Может, он слишком поздно закрыл ей рот? Или ее душа просто проскользнула между пальцами? Может быть, при этом нужно было что-то почувствовать?

— Ты не умрешь, слышишь меня?

Может быть, ей поможет, если с ней разговаривать? Слышит ли его ее душа? Можно ли торговаться с душой? Или даже угрожать ей?

— Ты не умрешь, потому что я тебе не позволю. Слышишь? Я тебе не позволю!

Его слезы, словно серебристые жемчужины, висели в волосах женщины. Он не отпустит ее. А если она умерла, он просто останется сидеть здесь до тех пор, пока смерть не заберет и его.

Дар Тьюреда

Последовал толчок, едва не опрокинувший брата Шарля с ног, хотя он и был к нему готов. Вороны в клетках, стоявших на корме, испуганно закаркали и захлопали крыльями.

— Гребите! — крикнул гребцам капитан Альварез. — Гребите, парни!

Две с половиной сотни гребцов «Святого Раффаэля» налегли на весла. Под кормой раздался треск — это корпус галеры снова попал на лед.

Шарль оглянулся назад, на заполненную льдинами борозду, которую оставил корабль. Ни один из эльфов не решился следовать за ними. Еще три длины корабля — и они вырвутся из смертоносной ловушки.

Вновь толчок. Каждый раз, когда корпус продвигался немного дальше на лед, тот проваливался под весом галеры, а она после этого уходила вниз. Эрцрегент Друсны прошел по мосткам между гребцами к передней палубе. Три нагих матроса пытались вынуть сестру Лилианну из доспехов.

Потрескивание ледяной корки сменилось многоголосым треском, и он бросился бежать. И добежал как раз вовремя до лестницы к носовому возвышению над орудийной палубой. Когда галера в очередной раз ушла вниз, он вцепился в поручни. «Святой Раффаэль» вгрызался в ледяную броню подобно тому, как жуки вгрызаются в труп лося.

Они смогут уйти! И в этом заслуга исключительно комтурши.

Один из матросов расстегнул застежки на нагруднике Лилианны, неподвижно лежавшей на досках передней палубы. Брат Шарль был удивлен, увидев, что матросы прыгнули с канатами за борт, чтобы спасти комтуршу, погружавшуюся в темную воду. Капитан Альварез такого приказа не отдавал. До сих пор брат Шарль считал солдат и матросов, служивших под началом Нового рыцарства, просто послушными и подозревал, что принуждают их к этому только суровая дисциплина и драконовские штрафы. Но тут было что-то большее… Трое мужчин, не колеблясь ни минуты, рисковали жизнью, чтобы спасти Лилианну, хотя в тот день комтурша послала на смерть сотни их товарищей. Они чувствовали себя связанными с ней… Как будто эта властная воительница была одной из них. Матросы так же мало принадлежали ордену, как и остальные солдаты на борту «Святого Раффаэля». Откуда же взялась подобная преданность?

Шарль с интересом наблюдал за тем, как самый сильный из трех матросов положил огромные руки на грудь Лилианны и нажал. С каждым нажимом по ее потемневшим губам текла вода. Выглядела женщина-рыцарь жалко.

Моряк пробормотал короткую молитву и снова надавил. Галеру вновь тряхнуло. Голова Лилианны откинулась в сторону. Вообще-то Шарль намеревался послать пространный отчет о ее поведении в Анисканс. Но не жаловаться же на мертвую.

Внезапно тело женщины судорожно сжалось. Зрачки закатились. Из груди вырвался жалкий хрип.

Матрос посадил ее и ударил по спине. Она закашлялась, выплевывая воду. Мужчинам пришлось поддерживать ее, чтобы она не упала набок. Подбежал аркебузир и подал на верхнюю палубу свой плащ.

— Она жива! — крикнул высоченный матрос, вернувший комтуршу к жизни.

— Она жива, — пробежал шепоток по рядам гребцов.

— Не сбивайтесь с такта, парни, — раздался с кормы бас капитана. — Мы вот-вот вырвемся.

Шарль с сомнением поглядел на берег через замерзшее озеро. Эта битва была уроком смирения. Он все еще не верил, что они смогут уйти. Один корабль они потеряли в огне, второй — во льду. Какой еще противоестественный ужас призовут себе на помощь Другие?

«Святой Раффаэль» вновь рухнул на лед. Но на этот раз треска не последовало. Они выбрались. Корабль был свободен.

— Погасите все огни! — приказал капитан Альварез. — Даже фитили аркебуз.

Стрелки на галереях сплюнули на фитили своего оружия. Погасли большие кормовые фонари галеры. Весла с плеском резали пенную темную воду. А затем «Святой Раффаэль» канул во тьму.

Лилианна оправилась на удивление быстро. Мужчины принесли ей водку. Казалось, она знала всех их по именам и не стеснялась пить из их треснутых кружек и старых фляг.

Задетый за живое, Шарль наблюдал, как женщина-рыцарь полностью разделась. Ну ладно, сейчас, когда погашены фонари, а луна вновь спряталась за тучи, увидеть можно немного. Но то, что она это сделала, не подобало человеку высокого духовного звания. Он уже неоднократно видел, что братья и сестры Нового рыцарства ведут себя очень свободно.

У Лилианны было стройное, хорошо тренированное тело с маленькой грудью. В принципе Шарль любил женщин, похожих на мальчиков. Но в ней было что-то противоестественное. Она была чересчур самоуверенна!

Лилианна насухо вытерлась латаным солдатским плащом, отвечая на грубые шутки моряков не менее грубо. Затем вернула плащ аркебузиру и, нимало не стесняясь, подошла к лестнице, которая вела наверх, на мостки. Теперь она стояла прямо перед Шарлем. В лунном свете ярко выделялись два широких шрама на ее бедре.

Когда они оставили лед позади, вернулась жара позднего лета. На границе между льдом и теплыми водами поднялся плотный туман. Корабль нырнул в стену тумана, и берег тут же скрылся из виду. Шарль почувствовал, как под мышками выступил пот.

— Великолепное представление — твое воскрешение из мертвых, сестра, — отстраненно сказал эрцрегент. — Впрочем, я спрашиваю себя, что именно вспомнят солдаты и матросы, когда будут рассказывать об этом дне: это чудо или твою наготу, которую ты выставила напоказ.

— Мое тело — это дар Тьюреда. Какая причина может быть у меня стыдиться Божьего дара?

Она произнесла это с улыбкой, но эрцрегент понимал, что его слова станут известны князьям Церкви в Анискансе, если он ответит неправильно.

— Тьюред по-разному одаряет своих детей, таким образом он испытывает их характер. А тем, кому дано было много, очень к лицу скромность, чтобы менее одаренные дети его не сомневались в справедливости Божьей, сестра.

Она рассмеялась, и смех прозвучал искренне.

— Мне стоит и дальше заниматься выступлением против врагов Церкви с рапирой в руке. Сталь — моя стихия. В словесной же битве ты намного превосходишь меня, брат эрцрегент. Я больше не стану смущать твою чувствительную душу и оденусь.

Она неторопливо пошла по мосткам на корму. Гребцы оборачивались ей вслед. Шарль смущенно заметил, что кровь прилила у него между ног. Не дойдя до кормы, Лилианна утонула в тумане.

Эрцрегент на некотором расстоянии последовал за ней. События последних двадцати четырех часов совершенно измучили его. А еще ему казалось, что своим поведением комтурша все больше отдаляется от понятного ему образа. Он совершенно не был уверен в том, что это происходило всего лишь из любопытства юной девушки. Что знала Лилианна о Гисхильде? Может быть, она в конце концов спланировала и ее любопытство? А какие цели преследует Новое рыцарство? Способ, которым комтурша привязывала к себе воинов, совершенно не нравился ему. Была ли она исключением или высшие чины этого рыцарского ордена точно такие же?

Когда он добрался до кормы, Лилианна натянула только белую рубашку. Шарль вздохнул. Хотя она уже не обнажена, но выглядит теперь не менее возбуждающе, чем раньше.

— Я думал, ты хотела…

— На это нет времени, — накинулась она на него. — Или ты решил, что все закончилось? Мы еще не ушли от них. То, что ты не видишь эльфов, еще ничего не значит. И, пока битва не выиграна, у меня нет времени на твои фантазии. Последняя битва еще не произошла, брат Шарль.

Сорок два

Фенрил задумчиво глядел на юную волшебницу. Закутанная в одеяла, она лежала у костра на берегу, прислонясь спиной к большому бронзовому дулу пушки. Орудие было не менее тяжелым, чем взрослый бык. Взрывом отбросило ее на сотню шагов. В двух местах что-то прожгло дуло. Что-то настолько горячее, что бронза потекла, как вода. Обладание подобной силой князь подозревал раньше только в королеве Эмерелль. Алатайя тоже когда-то обладала такими способностями. Но эта юная девушка… Неужели она точно знала, что делает? Или только слепая ярость спустила с цепи огонь и лед?

Ее вынули изо льда, и, когда принесли на берег, она была скорее мертва, чем жива. Угаснет ли ее воля к жизни? Фенрил подавленно огляделся. Они заплатили рыцарям ордена немалую пошлину кровью.

Сигурд Меченосец, глава мандридов, был единственным уцелевшим из фьордландцев. Он сидел на берегу под тисом, держал в руках своего мертвого короля и грубым голосом пел песню, до самого сердца пробравшую Фенрила, несмотря на всю ее древнюю простоту. Речь шла о том, что выжившие на поле битвы чувствовали себя предателями по отношению к погибшим. О том, как Лут — бог, которого они называли Ткачом судеб, — призывает к себе молодых влюбленных витязей, а ожесточившимся старым витязям, у которых никого не осталось, дарит кажущееся бессмертие. Фенрил видел, что на борту галеры Сигурд сражался с храбростью, граничащей с самоотречением. Он принадлежал к числу воинов на берегу, которые выходили из всех битв без единой царапины.

Фенрил наблюдал за тем, как пленных гребцов и моряков увели с галеры и отправили по льду дорогой пленных. Стражами их были Жнецы Тирану. Он должен обменять их, чтобы на марше по лесам не шло слишком много их врагов. Эльфы Ланголлиона были особенно ожесточены. Они заплатили цену гораздо большую, чем другие. Со времен Теневой войны старались они доказать свою лояльность Эмерелль. Не проходило ни единой битвы, в которой бы они не присутствовали. За одно только последнее десятилетие угасло семь дворянских родов.

— Что ты думаешь делать?

Фенрил удивленно обернулся. Хотя Сильвина и пришла по гальке, шагов ее он не слышал. Она хромала, лицо опухло, через всю щеку тянулся некрасивый шрам. Глаза ее смущали — волчьи глаза мауравани.

— Я должен доложить князю Олловейну. Мы пойдем по тропам альвов, чтобы догнать их. На это понадобится пара дней…

— Это все, что ты собираешься сделать для Гисхильды?

— Что ты хочешь этим сказать? — возмутился Фенрил. — Объясни!

Он ненавидел недоговоренности, поскольку в интригах не был силен. А если она хочет его оскорбить, пусть прямо говорит, в чем дело.

— Вам потребовалось много времени, чтобы решиться атаковать галеры.

— Что и говорить, есть воительницы, которые хотят прикрыть свое поражение смертью. И так торопятся, что даже не удосуживаются убедиться, что атакуют верную цель. И им удается заставить других, которые действуют более осмотрительно, принять участие в своем поражении.

Сильвина презрительно поджала губы.

— Ты говоришь о том расчетливом человеке, который уговорил охранницу Гисхильды в ту ночь, когда она нужна была девочке больше всего, бегать по лесу и искать подкрепление, которое благодаря блистательным тактическим способностям наших полководцев находилось вне досягаемости именно тогда, когда оно нам понадобилось?

— Да, я переоценил честность рыцарей ордена, а их воинские возможности недооценил, — согласился Фенрил. У него были и другие дела, кроме ссор с сумасшедшей мауравани. Ему нужно было найти уединенное место. — К рассвету я буду знать, куда они хотят плыть. Больше они от меня не уйдут. Мы вернем принцессу Гисхильду, чего бы это ни стоило.

Сильвина поглядела на Сигурда, по-прежнему распевавшего свою погребальную песнь.

— Если ты не поторопишься, князь, у принцессы не останется трона. Ее мать не уроженка Фьордландии. Не думаю, что ярлы станут подчиняться владычеству Роксанны. Если мы вскоре не отыщем Гисхильду, то окажется, что сегодняшней ночью не только умер последний правитель из рода Мандреда, который правил почти тысячу лет, но и прервалась его родословная.

Фенрил знал это как никто другой и был не в настроении выслушивать нравоучения мауравани.

— Можешь доложить о своем мнении вкупе с моими ошибками советнику королевы.

Эльфийка цинично рассмеялась.

— Такой способ рассуждать будет стоить Гисхильде короны. Поэтому я больше не пойду за тобой. Я буду искать ее сама.

Фенрил покачал головой. Сумасшедшая!

— Они же бегут на корабле. Как ты собираешься преследовать их? Ты что, умеешь ходить по воде?

— Я — мауравани, — ответила она так, будто этим было все сказано.

Князь слышал истории, которые рассказывали о ней. Может быть, ей и удастся… Он не стал настаивать на своем главенстве. Ему и так было понятно, что она все равно не подчинится его приказу.

— Ты знаешь, каким образом я буду преследовать галеры. И буду знать задолго до тебя, куда они направились.

— Я знаю, что ты слишком часто терпишь поражения, Фенрил. И неважно, что ты собираешься делать. Ты потерял мое доверие. Я скорее поверю слову проклятой комтурши, которая трижды за один день выставила тебя дураком.

— В таком случае, иди своей дорогой! — отчаявшись убедить ее, крикнул он. — Так ты наилучшим образом послужишь и мне, и Гисхильде.

Мауравани подняла бровь. Взгляд ее был гораздо более оскорбительным, чем слова.

— Кого ты хочешь обмануть, князь? — Она подтолкнула Юливее ногой. — Малышка тебя не слышит. Поэтому ты, вероятно, разговариваешь со своей оскорбленной гордостью. Мы оба знаем, что времена, когда я выполняла твои приказы, давно прошли. Я заблаговременно сообщу тебе, где искать Гисхильду.

Она отвернулась и захромала вдоль узкого побережья к лесу. Ненадолго остановилась возле тела мертвого короля, поклонилась и торжественно сказала что-то обезглавленному телу. Мгновение — и она растворилась в тени деревьев.

Фенрил удивился тому, что после ее ухода испытал скорее облегчение, чем досаду. Когда ее не было поблизости, он чувствовал себя гораздо лучше. Однажды Олловейн рассказывал ему, как сделал Сильвину охранницей королевы Эмерелль, чтобы быть уверенным в том, что ее не завербовали предатели, покушавшиеся на жизнь владычицы.

У мауравани были своеобразные представления о лояльности. Фенрил был рад, что в ближайшее время не придется раздумывать над тем, не несет ли она в своем колчане стрелу с его именем. Ослепленная горем, она, казалось, винила в судьбе Гисхильды его одного. Но чего можно ждать от эльфийки, которая отдала своего единственного ребенка волкам, вместо того чтобы воспитывать его самой!

Князь Тирану, казалось, только и ждал, чтобы Сильвина ушла. До сих пор он разговаривал в сторонке с ранеными и теперь подчеркнуто спокойно направлялся к нему.

Фенрил немного отошел от костра, у которого лежала Юливее. Губы эльфийки слегка покраснели. Возможно, она скоро поправится. Слишком многие ушли. Навсегда… Фенрил сам видел, как рядом с ним в лунный свет ушли два эльфа. Может быть, это было случайностью, но его охватило дурное предчувствие. Их народ исчезал. Уходившие в лунный свет нарушали вечный цикл смертей и рождений. Они были потеряны навсегда. Рождалось все меньше детей. Когда-нибудь дворцы Альвенмарка опустеют.

— Проблемы с убийцей? — дерзко поинтересовался Тирану.

Фенрил пропустил вопрос мимо ушей. Было неясно, какую роль сыграла Сильвина в смерти матери Тирану, Алатайи. Неоспоримо было одно: Алатайя заслужила смерть.

— Ею трудно руководить, — ответил он вместо этого.

— На поле боя, когда враг неподалеку, существуют законы военного времени. Если хочешь, можешь не обращать внимания на границы Альвенмарка. Все зависит только от тебя, мой командир.

Тирану сказал это таким тоном, что не осталось никаких сомнений в том, как он собирается поступить с Сильвиной. Фенрил спросил себя, почему половина офицеров говорит ему, как они поступили бы на его месте.

— Битва окончена. Враг бежит, нет никаких оснований применять законы военного времени.

Тирану с сожалением улыбнулся.

— Если тебе будет так угодно, князь. Я только хочу представить счет за твою победу.

Фенрил внутренне насторожился. Он поручил Тирану это задание, потому что князь Ланголлиона был очень точен. Тирану доставляло какое-то извращенное удовольствие видеть, как он страдает от этого отчета.

— На берегу и во время перехода по льду мы потеряли двадцать три эльфа. Еще пятерых — во время боя на борту. На поляне пал пятьдесят один воин-эльф. Кроме того, семнадцать тяжело ранены. Пятеро из них, вероятно, умрут до рассвета. Из пяти людей, сопровождавших нас, в живых остался только вон тот один. — Тирану кивнул в направлении Сигурда, тем временем переставшего петь. — У нас восемьдесят четыре легкораненых, которые частично способны к боевым действиям. — Он поглядел на засохшую кровь, текшую из пореза на ноге Фенрила. — Восемьдесят пять легкораненых, князь.

— Я считаю себя полностью боеспособным.

— Как скажешь, князь.

Фенрил ждал последней цифры, которой он боялся больше всего. И, как обычно, Тирану тянул с ней. Явно не от смущения.

— Сорок два эльфа ушли в лунный свет.

Фенрил прислушался к последней цифре. Сорок два! Это больше, чем половина убитых.

— Ты уверен? — тихо спросил он.

— Во время боя тяжело уследить за этим. Позднее я опрошу свидетелей.

Он снова бросил взгляд на капитана Сигурда. Среди фьордландцев чувство ответственности было очень развито, но, поскольку все они слишком давно ушли из дома, желание вернуться к семьям было огромным. Хотя Гуннар и старался менять воинов минимум каждые два года, война частенько диктовала свои правила. Постоянно не хватало войск. И именно в этом случае нельзя было отказываться от проверенных бойцов. С союзниками из Друсны дело обстояло еще хуже. Кроме людей-теней, бойцов сопротивления из дальних лесов Друсны, княжества которых были захвачены Церковью Тьюреда, всем войскам приходилось бороться с дезертирством. Особенно во время сбора урожая, которое должно было вот-вот наступить, и во время зимних празднеств.

— Ты останешься за главного, если я начну преследовать галеру, — возобновил разговор Фенрил.

— Я так и думал.

Тирану был прав, говоря это. Поскольку Юливее была недееспособна, а Сильвина ушла, он был, без сомнения, самым старшим дворянином и офицером. И все же Фенрила раздражали высокомерные манеры князя. Почему бы не наказать его и не обойти командованием?

— Прежде чем разрабатывать дальнейшие планы, я для начала хочу убедиться, что Гисхильда вообще находится на бежавшей галере. Она ведь могла быть и на сгоревшем корабле.

— Уверенность лучше всяческих предположений. У нас и так уже достаточно мертвых.

— Сколько врагов полегло?

— На поляне сто восемьдесят семь. Там у нас еще около ста тридцати пленных и раненых. — Он пнул ногой обуглившуюся доску с корабля, лежавшую на берегу. — Сколько здесь, сказать сложнее. Гнев нашей волшебницы пережили только три человека с галеасы. Двоим из них несколько не повезло — надежды на то, что они выживут, нет. Грубо говоря, по моим прикидкам, около ста пятидесяти погибших. Большинство лежат растерзанные на льду или на берегу. С галеры мы привели сто двадцать два пленника. Кажется, благодаря Юливее мы отплатили свой долг королеве, — он цинично улыбнулся. — Она больше похожа на мою мать, чем желают это признать мужчины вроде тебя.

Фенрил пропустил выпад мимо ушей. Он ненавидел королевский указ о крови, по которому успех сражения измерялся только числом убитых врагов. У него был четкий приказ не посылать эльфийских воинов в битвы, в которых не было шансов превысить число убитых эльфов числом убитых врагов в десять раз. Что касалось остальных детей альвов, таких как тролли или бесчисленные кобольды, сражавшиеся вместе с ними, тут королева считала убитых не так тщательно.

— Она пошлет Олловейна, если услышит, что сорок два эльфа ушли в лунный свет.

Такая перспектива, казалось, огорчила даже Тирану. Мастер меча также присутствовал при смерти Алатайи. Но Тирану не осмеливался называть его убийцей. Князь Олловейн был ближайшим доверенным лицом королевы и, вне всякого сомнения, самым могущественным мужчиной Альвенмарка.

— Когда я вернусь, посмотрим, как быть дальше, — заявил Фенрил.

Он не хотел делиться своими печалями с Тирану. Они оба знали, что означает тот факт, что все больше эльфов уходят в лунный свет. В момент смерти они уходили, и никто не мог сказать, куда. Может быть, к легендарным альвам, создавшим некогда все народы Альвенмарка? Обычно их умершие рождались вновь. Порой проходили столетия, но они все равно возвращались. Иначе обстояло дело с ушедшими в лунный свет. Может быть, они до конца исполнили свое предназначение? Так говорили… Это была попытка сделать непонятное более доступным. Никто не знал, когда исполнялась судьба. Не нужно было даже смертельной раны — эльф уходил. Очевидно, у каждой эльфийской души есть свое предназначение. Она являлась нотой одной большой мелодии, необходимой лишь на мгновение, чтобы все правильно звучало. А потом она уходила. Так их народ становился все меньше и меньше. Может быть, они были не в силах выдержать то последнее испытание?

Рыцари Древа крови поклялись уничтожить Альвенмарк и его народы. И это, кажется, у них получается, по крайней мере в том, что касается эльфов. Даже если мертвые не уходили в лунный свет, проходило более сотни лет, прежде чем удавалось заменить одного погибшего эльфа. Людям же нужно было менее двадцати лет, чтобы сделать из новорожденного воина. Поэтому Эмерелль настаивала на том, чтобы эльфы принимали участие только в тех битвах, в которых враг должен был понести значительные потери. Но и от друзей Альвенмарка она довольно часто требовала высокой кровавой дани. Такова была математика ее войны. Фенрилу трудно было следовать этому приказу.

Тирану посмотрел на него так, будто прочел его мысли.

— Мы должны казнить рыцарей. Таким образом мы повысим их дань крови. Нет смысла оставлять их в живых. Они наши смертельные враги до тех пор, пока дышат. Если мы отпустим их, они снова подымут меч против нас. Нужно насадить их на дубы на берегу и сжечь. Удостоим их чести умереть так же, как их любимый Гийом. Нужно избавиться от них. Кроме того, они поступают точно так же — убивают наших пленных. Почему мы должны проявлять к ним милосердие?

— Прежде чем уйти, я сосчитаю рыцарей. Если хоть один из них умрет, когда я вернусь, тебе захочется, чтобы мы никогда не встречались.

— Многие из них тяжело ранены, — напомнил Тирану. — Я не умею творить чудеса.

— Придется научиться. Ведь есть же лекари среди твоих ребят. Пусть они сражаются за жизни этих людей! Не позволь им умереть!

— Ты с ума сошел. Ты слишком мягок, чтобы быть полководцем.

Фенрил поглядел в темные жесткие глаза князя.

— Знаешь, я побеждаю рыцарей ордена потому, что сознаю, чем я от них отличаюсь. Если я стану таким, как они, чтобы якобы лучше сражаться, что же мне тогда защищать, какие ценности? Разве не выиграют они тогда, пусть даже я и сражу их на поле боя?

— Это мысли философа, который закрывает глаза на действительность и занимается своими возвышенными идеалами. Они существуют только потому, что есть люди вроде нас, которые с мечом в руке следят за тем, чтобы рыцари ордена не пришли в Альвенмарк и не сожгли наших философов вместе с их библиотеками, как они поступили в Искендрии.

Спорить с Тирану не было смысла. Нужно позаботиться о том, чтобы отстранить ланголлионского князя от командования. Тирану забыл, в чем состоит их настоящая цель. В то же время приходилось признать, что в данный момент у Фенрила нет иного выхода, кроме как передать свои полномочия Тирану. К счастью, всего лишь на пару часов!

— Когда я вернусь, все рыцари должны быть живы, — спокойно повторил Фенрил. — Если тебе это не удастся, я созову военно-полевой суд и объявлю тебя убийцей.

— Как ты только что говорил? «Битва окончена. Враг бежит, нет никаких оснований применять законы военного времени». Боюсь, ты заблуждаешься насчет своих возможностей.

— Ты так думаешь? Или, может быть, ты совершаешь ошибку, считая меня человеком, для которого мораль и право связаны сильнее, чем на самом деле? Рассчитывай лучше на искусство врачевателей, чем на то, что я погнушаюсь насадить тебя на дерево, если сочту тебя убийцей.

— Ты стоишь передо мной в доспехах, обагренных кровью врагов, которых ты убил в бою, и предупреждаешь о том, чтобы я не становился убийцей. Разве ты не видишь, что это абсурд?

— Абсурдно в том смысле, в каком видишь мир ты. Я с собой в ладу. И предупреждаю тебя: не стоит недооценивать мое желание, чтобы все мои приказы выполнялись. А теперь иди и позаботься о раненых!

Мгновение ему казалось, что Тирану хочет произнести что-то еще. Он открыл рот… но промолчал, в последний раз нагло улыбнулся, повернулся и ушел.

Фенрил понимал, что поступил недипломатично и нажил себе врага в лице князя. До сих пор Тирану считал его слабаком и презирал.

Иногда Фенрилу хотелось просто вернуться в одиночество широких ледяных равнин своей родины и забыть обо всех своих заботах. Но кто придет ему на смену? Уж точно не Олловейн. Он устал от войн. Может быть, однажды сделать это сможет Юливее? Тирану не должен был заходить так далеко! Он будет продолжать заниматься своим делом хотя бы только для того, чтобы остановить его. Фенрил поглядел на Сигурда — таким жалким мог выглядеть только человек. Высоченный воин сидел, совершенно подавленный, рядом с телом своего короля.

Фенрил подошел к нему. Но не дружба направляла его шаги.

— Он был великим королем.

Для того чтобы произнести эту похвалу, эльфийскому князю не нужно было притворяться. Гуннар — это варвар, человек, который мог быть на удивление жестоким. А еще мог, не задумываясь, рискнуть жизнью ради друга. Так, как он поступил несколько часов назад на поляне.

Сигурд поднял взгляд, не стесняясь своих слез.

— Почему я не могу лежать здесь вместо него? — с горечью спросил он. — Тогда я обрел бы мир.

Фенрил знал, что темноволосый воин искал смерти в битве, вполне вероятно, считая позором, что он, командир личной гвардии короля, — единственный, кто выжил в этой битве. Эльфийскому князю стало жаль его, но в то же время Сигурд находился как раз в том настроении, в котором нужно.

— У Лута свои планы на тебя, сын человеческий. Планы, в которых ему нужен вернейший из верных и никто иной.

Сигурд засопел. Что-то прозвучало не так.

— Итак, тебе известны планы наших богов, сын эльфийский, — на удивление цинично для варвара ответил воин.

— Я сказал так, потому что полагаю, что вижу узор в нитях судеб, который легче открывается человеку извне, чем непосредственно участвующему в событиях.

Сигурд задумчиво теребил железное колечко, которое он, как и король, вплел себе в бороду.

— Я могу управлять языками детей альвов, но не людей. Я рад, что именно ты выжил, потому что ты как никто другой связан с королевским домом. Ты поймешь, что я требую от тебя, и признаешь необходимость того, что нужно сделать.

Капитан забеспокоился.

— О чем ты говоришь?

— О предательстве.

Рука Сигурда метнулась к кинжалу, висевшему у него на поясе.

— Дай мне договорить, сын человеческий, и ты поймешь, что у нас обоих нет другого выхода, поскольку мы оба любим семью Гуннара. Потому что мы связаны с родословной королевского дома и только от нас зависит, прервется она в скором времени или нет. Ты должен вернуться к своим и сказать, что Гуннар еще жив.

— Почему?

— Потому что никто не может сказать, жива ли еще Гисхильда, и никто не хочет верить словам рыцарей ордена. Но твое слово имеет вес! Что случится, если ты вернешься домой и принесешь тело мертвого короля? Гуннара отнесут в Фирнстайн, чтобы похоронить его под могильным курганом, где лежат его предки. Все знатные князья Фирнстайна примут участие в похоронной процессии. И они приведут с собой свиту. Это означает, что целое войско фьордландцев покинет Друсну, и это в то время, когда битва для бояр тяжела как никогда. А еще подумай, что случится потом. Роксанна — последняя из королевского дома, о ком точно известно, что она жива. Насколько я знаю, она не носит под сердцем еще одного ребенка. И она не урожденная фьордландка. Сколько она будет править?

Сигурд кивнул.

— Ты действительно хорошо знаешь мой народ. Я полагаю, ярлы будут добиваться ее руки. Но вне зависимости от того, кого она выберет — если она вообще это сделает, — не все признают этот выбор. Дело может дойти до борьбы за трон.

— Это именно то, что нужно рыцарям ордена. Ради этого они сегодня пролили столько крови, — поддержал его Фенрил. — Они знали, что Гуннар последует за дочерью, и не пожалели сил для того, чтобы заманить нас в ловушку. Они надеялись, что король погибнет. Только от нас зависит, принесут ли плоды их планы. Если это случится, погибель Друсны и Фьордландии — дело решенное. Только ты можешь предотвратить это несчастье.

— А что я должен им сказать? Какая причина может быть у короля не возвращаться с нами?

— Его кровь! Он поступил, как его предок Мандред, который пожертвовал всем, чтобы защитить свою деревню от человека-кабана. Или как король Лиондред, который после битвы Трех Королей оставил свою жену Вальгерду и сына Аслака, чтобы вместе со своими друзьями-эльфами преследовать врагов Фьордландии. Мы скажем, что Гуннар отправился с учительницей Гисхильды Сильвиной вызволять дочь в надежде, что им двоим удастся сделать то, что не удалось целому войску. И никто не удивится, если поиски продлятся несколько лет. Пока будут уверены, что он жив, никто не решится даже подумать о том, чтобы отнять у Роксанны трон. Я же тем временем разузнаю, где прячут Гисхильду. И клянусь тебе: неважно, где окажется это место, мы вернем ее. — Фенрил взял руку мертвого короля и снял с пальца тяжелое кольцо с печатью. — Это ты возьмешь в доказательство своих слов. Скажи, что его желанием было, чтобы Роксанна распоряжалась его печатью, пока он не вернется. Это придаст больше веса твоей лжи.

В глазах Сигурда блестели слезы.

— И ты думаешь, что такова воля Лута?

— Чье слово среди трех человек, отправившихся с королем, имело больше веса, чем твое? И чьи плечи выдержат этот груз? Только у самого верного есть для этого силы. Поэтому Ткач судеб позволил тебе жить!

Человеческий сын схватил руку своего мертвого государя.

— Пожалуйста, прости меня, — грубым голосом прошептал он. — Я теперь твой, эльфийский князь. Но скажи мне, что теперь будет с телом короля? Оно должно быть в кургане предков.

— Мы похороним его здесь, на берегу, в укромном месте. Это будет могила, достойная короля, я обещаю. Пушки с галер будут его смертным одром. А когда придет время, мы отнесем его домой. Поклянешься ли ты мне хранить верность своему королю и после его смерти? Станешь ли лжецом и пожертвуешь ли своей воинской честью, чтобы оградить Фьордландию от беды?

Сигурд торжественно приложил руку к груди.

— Я сделаю то, что велит мне сердце. И я буду так же предан своему королю, как и сегодня утром, когда я, еще преисполненный надежд, скакал на лошади рядом с ним.

Фенрил облегченно вздохнул.

— Благодарю тебя, друг. Ты великий человек.

Капитан склонил голову, поглощенный скорбью.

Фенрил разыскал Тирану, чтобы кратко сообщить ему новости, а затем удалился, чтобы наконец-то преследовать беглецов.

Он подозвал канюка-курганника, по-прежнему ожидавшего приказаний на прибрежном дубе.

Птица резко и пронзительно закричала, расправила широкие крылья и последовала за ним. Она знала, что сейчас они полетят вместе, и приветствовала Фенрила своим особым гордым способом.

Несколько сильных взмахов крыльями — и канюк-курганник поднялся в ночное небо.

Князь следил за ним тоскливым взглядом. Как часто он завидовал своему спутнику и его свободе! Фенрилу было больно оттого, что нынче вечером он превратил человека чести в лжеца. Он чувствовал себя пауком, сидящим в центре огромной паутины, раскинутой далеко за пределы полей Друсны. Ему не хотелось становиться пауком, но он должен выполнить свою задачу как можно лучше. Даже если для этого придется ломать таких людей, как Сигурд.

А теперь он был рад, что на пару часов может покинуть паутину из лжи, хитрости и насилия и нестись на крыльях канюка в потоках летнего бриза навстречу утренней заре. Свободен! Иногда он мечтал о том, чтобы никогда не возвращаться… Но он знал, что из паутины не уйти. Не уйти, пока жив.

Фенрил нашел Зимнеглаза на поляне. Огромная белая птица сидела на поросшем мхом камне поваленной арки ворот и в лунном свете казалась сотканной из белого пламени. Или духом.

Князь вошел в руины, разрушенные слишком сильно, чтобы можно было угадать их первоначальное предназначение, опустился напротив птицы, прислонился к увитой плющом стене и выдохнул. Оставив все, что тяготило его, он отыскал синие глаза канюка-курганника.

Птица чистила перья. Резко двигалась голова с сильным крючковатым клювом.

Фенрил поймал взгляд Зимнеглаза и сплел магическую нить. Птица не противилась. Она знала, что будет дальше. Прошло семь лет, прежде чем они привыкли друг к другу.

Фенрил почувствовал голод Зимнеглаза. Последние дни канюк-курганник все время находился неподалеку. У него не было времени охотиться. Теперь эльф тоже испытывал голод. Он раскрылся, чтобы стать с птицей одним целым. Груз забот спал с его плеч. Угол зрения стал шире.

Зимнеглаз расправил крылья. Князь ощущал силу птицы. Они поохотятся вместе, а потом последуют за кораблем.

Канюк-курганник устремился к светлому лунному диску на черном ночном небе. Фенрил мельком увидел одетую в белое фигуру, прислонившуюся к увитой плющом стене. Полководец, от которого зависела судьба Альвенмарка, теперь был не более чем пустой оболочкой. По крайней мере на несколько часов.

Зародыш тления

Краем глаза Шарль наблюдал за Лилианной. Она не спала всю ночь. И теперь в первых проблесках света ее лицо казалось жестким. Предрассветные сумерки резко очертили контуры лица, прямой нос, немного угловатый подбородок. Скулы были высокими, глаза — большими. Лилианна не была красавицей в прямом смысле этого слова, но казалась очень привлекательной.

— Насмотрелся?

Шарль вопросительно поднял брови.

— Пялишься, как крестьянин на скотном рынке, брат эрцрегент. Если бы ты смотрел на меня прямо, это было бы менее заметно, чем это разглядывание исподтишка.

Капитан Альварез, стоявший у руля, усмехнулся замечанию комтурши. Остальные офицеры на мостике спали, растянувшись на обитых тканью скамьях по бокам кормового павильона.

Шарль откашлялся.

— Это только ты такая, сестра, или твое поведение является образчиком поведения Нового рыцарства? Шумное, дерзкое, вызывающее.

Рассердившись, он отвернулся от комтурши и склонился над маленькой девочкой. Дыхание ее было неглубоким. Ночью она разговаривала во сне, но, к сожалению, на рычащем языке язычников из Фьордландии. Шарль понял только одно-единственное слово: «отец».

Эрцрегент погладил принцессу по лбу. Температуры, кажется, у нее нет. Красивая девочка. Если она выживет, он попытается наполнить ее душу глубоким покоем крепкой веры, обратит ее. Это он умеет.

Подошла Лилианна, по-прежнему в одной рубашке, и встала рядом с ним. От нее пахло потом. Это не было неприятно. Шарль снова поглядел в лицо девочки, пытаясь прогнать все остальные мысли. Не думать о чересчур короткой рубашке!

Она хотела, чтобы он смотрел, чтобы смущать его колкими замечаниями.

— Я не знала, кто стоял за стеной из сплетенных ветвей, — просто сказала женщина-рыцарь, — но услышала шорох… Кто бы ни увидел меня там, он не должен был вернуться.

— Ты пощадила бы ее, если бы узнала?

Лилианна промолчала.

Теперь эрцрегент осмелился поглядеть на нее открыто. Неужели ей действительно жаль девочку?

— Когда-то я поклялась сражаться мечом вместо всех тех, кто сам не может постоять за себя. Я хотела стать щитом беззащитных. Тогда я и подумать не могла, что путь приведет меня сюда. К ложу девочки, которой я сама же всадила в грудь кинжал.

— Ты никогда не говорила мне, зачем пошла в языческий храм.

Лилианна поглядела на него и улыбнулась так, как улыбаются тогда, когда хотят скрыть правду.

— Я хотела лучше узнать наших врагов.

Шарль знал, что настаивать на ответе бесполезно.

— И это бегство тоже не было запланировано?

— Когда я узнала, кто эта девочка, то поняла, что нужно делать. Я была готова к тому, что Другие захотят напасть на нас в деревне. Для них это война без правил. Они борются за выживание. С ними приходится держать ухо востро. Я была готова к тому, что, отступая, придется давать бой. Ты ведь церковный князь Друсны. Ты не должен был достаться им живым.

Шарль не поверил своим ушам. Она что, действительно имела в виду то, на что намекала?

— И что произошло бы, возникни опасность моего захвата Другими?

— Это известно только Богу и мне. Тебе не нужно этого знать, брат эрцрегент. Ты видел, сколько собратьев по ордену я принесла в жертву, чтобы не допустить этого, сколько крови стоила мне твоя жизнь. Это и есть мой ответ тебе.

Шарль содрогнулся. Никогда больше он не поедет ни на какие мирные переговоры вместе с Лилианной. Каким же наивным он был!

Женщина-рыцарь осторожно положила руку на грудь девочки.

— Ее сердце бьется очень слабо. Очевидно, Тьюред еще не решил, что делать с ее душой. Она… Там! — воительница выпрямилась и указала рукой на юг. — Он пришел! Теперь будет последняя битва.

Шарль испуганно обернулся. Он боялся, что в рассветном тумане покажется силуэт корабля. Но там ничего не было.

— Подзорную трубу, брат Альварез!

Капитан кивнул на один из обитых тканью ларцов, служивших скамьями. Лилианна грубо столкнула молодого рыцаря, спавшего на скамье. Внезапная тревога разбудила и остальных офицеров.

На весельной палубе прозвучал сигнал подъема. Ночью они плыли на север при постоянном ветре. Вообще-то их целью была гавань крепости Паульсбург, но, кажется, Лилианна собиралась в Вилусс.

Некоторые гребцы вылезли на мостки, поднимавшиеся над их скамьями, и устало потягивались. Одеты они были на удивление хорошо. По крайней мере половина из них были друснийцами, принявшими истинную веру. «Золото Нового рыцарства, — с горечью подумал Шарль, — сыграло при обращении немалую роль. Говорили, что рыцари ордена хорошо платят гребцам. Вера не должна основываться на том золоте, что в карманах. Она должна приходить в сердца и души людей при помощи тщательно подобранных слов. Карманы гребцов очень скоро опустеют, и что останется тогда от их веры?»

— Вот, посмотри на врага. — Лилианна протянула Шарлю бронзовую подзорную трубу.

Эрцрегент поднял тяжелую трубу к глазам и навел резкость, но и с ее помощью не смог вырвать тайну у тумана и вод.

— Подними повыше, — посоветовала женщина-рыцарь, помогла ему настроить трубу и увидеть белую птицу.

— Чайка?

Лилианна рассмеялась.

— Тебе и вправду доводилось видеть таких огромных чаек, брат эрцрегент?

Шарль рассерженно сложил подзорную трубу.

— Так что же это летит?

Он хорошо видел, что некоторые офицеры украдкой заулыбались, и запомнил их лица. Может быть, он и плохо разбирается в птицах, но никогда не забывает лиц!

— У эльфийского князя, командующего Другими, есть большая белая птица — наполовину орел-курганник, наполовину канюк — очень злобная. Говорят, он тесно связан с ее душой и может смотреть ее глазами.

Шарль с отвращением покачал головой. Желание по собственной воле связать свою душу с душой птицы показалось ему отвратительным и странным. Как можно связывать души? И как можно потом снова разделиться?

— Откуда тебе известны такие вещи, сестра?

— Кто хочет победить своего врага, должен знать его.

Она повернулась к капитану.

— Начинай.

Альварез велел завесить балдахин еще несколькими тканями, чтобы осталась только узенькая щель, через которую был виден нос корабля.

— Что здесь происходит?

Шарль снова почувствовал, что рыцари обходятся без него. Ему было неприятно, что Лилианна выставляет его невежей. Как только они бросят якорь в Вилуссе, он позаботится о том, чтобы она тоже пожалела, что вела себя с ним, как с маленьким мальчиком.

— Я готовлю последнюю битву на пути нашего отступления, — спокойно ответила женщина-рыцарь.

Два знамени из тяжелого красного бархата повесили при входе в павильон. То, что она знала, что этот белый канюк был более чем охотничьей птицей князя, могло означать только одно.

— Ты должна была сказать мне, что у тебя есть шпион! — набросился он на Лилианну.

Женщина-рыцарь обернулась к нему. Было очевидно, что она с трудом сдерживает гнев.

— Покиньте палубу! — тихо сказала она.

Молодые офицеры и рыцари удалились, не задавая лишних вопросов. Альварез поглядел на нее. Лилианна покачала головой.

— Как ты можешь во всеуслышание говорить о шпионе? — гневно закричала она.

— Как ты могла скрыть от меня такую важную тайну? — разъяренно ответил он.

Шпион должен был принадлежать к свите эльфийского князя или входить в число доверенных особ короля Гуннара. Иначе откуда ему знать такую тайну? Одна мысль о том, что существует человек, склонявшийся над картами вражеского войска, принимавший участие в военном совете, а сердце свое открывший делу Тьюреда, опьянила его, словно вино. Итак, они посеяли семя сомнений даже вокруг языческих князей. В таком случае, их Железный Союз вскоре распадется.

— Кто он?

— Ты действительно думаешь, что я назову тебе его имя? Ты открываешь такую тайну среди людей, которых даже не знаешь!

— Это братья по ордену! Они вне подозрений!

Лилианна цинично рассмеялась.

— Да уж! Я их знаю. И ты прав, их сердца с нами. На этот раз мне не приходится опасаться, что твои несдержанные речи нанесут ущерб нашему делу. Но как же будет в следующий раз, если ты не можешь сдержать свое любопытство? Кто тогда окажется рядом с тобой? Мы завербовали одного из них. Но ты уверен, что наши враги не могли сделать этого? Я знаю, какой путь прошли мои собратья, какими путями закалялись их сердца, чтобы суметь выстоять в борьбе против Других. Это больше, чем я знаю о тебе, брат эрцрегент.

На мгновение Шарль потерял дар речи.

— Ты… — начал он, не находя слов.

Как она осмелилась даже намекнуть, что он способен на предательство?

Занавески раздвинулись, и в павильон заглянул молодой рыцарь.

— Он подлетел ближе. Довольно близко, я полагаю.

Шарль не обратил на рыцаря никакого внимания. Он спрашивал себя, с кем Лилианна уже могла говорить о нем в столь пренебрежительном тоне. То, что она осмелилась сказать ему в лицо, что сомневается в его молчании и, таким образом, в его лояльности, было чудовищно! Он дознается, кто стал ее шпионом. Должно быть, это кто-то из окружения короля, кого не было на переговорах в хижине, когда Лилианна отправилась в лесной храм. Эрцрегент хорошо помнил, кто был за столом. Он улыбнулся. Пусть комтурша считает его ленивым старым князем Церкви! Это станет его преимуществом.

Альварез и Лилианна вынесли клетки с воронами. Птицы каркали и пытались расправить крылья, черными глазами глядя на эрцрегента. Они были хорошо откормлены. Ребенком Шарль боялся воронов. Кормилица когда-то рассказывала ему, что вороны служат Другим и иногда приходят, чтобы забрать ребенка. Однажды ему пришлось наблюдать, как они забили новорожденного ягненка. Он не любил этих птиц. Страх он давным-давно преодолел, но испытывал к ним отвращение.

Лилианна открыла первую клетку. Сидевший внутри ворон наклонил голову и недоверчиво поглядел на женщину. Открыли вторую клетку, затем третью.

Первый ворон выпрыгнул на палубу и, словно проверяя, расправил крылья.

Шарль отпрянул к стоявшим у поручней обитым тканью ларцам. Вернулись его детские страхи. Может быть, комтурша узнала об этом? Или она сделала это затем, чтобы помучить его?

«Дурак, — пронеслось у него в голове. — Ты не пуп земли! Не все происходящее имеет отношение к тебе».

Тем временем были открыты все десять клеток. Лилианна и Альварез что-то спокойно говорили птицам. Капитан отогнал ворона, севшего на ложе маленькой принцессы и клевавшего слипшиеся от крови волосы. Понимают ли ее эти птицы? Говорят, вороны очень умны… Первый взмыл вверх и приземлился на длинное весло у кормы.

Крупная птица с несколькими серыми перьями на затылке закаркала, глядя на Шарля, словно желала прогнать его с кормовой палубы.

— Сейчас! — крикнула Лилианна.

Кто-то раздвинул занавески павильона. Яркий утренний свет ослепил Шарля. Солнце стояло прямо над водой, отражаясь в ней. Туман таял. Вороны с карканьем поднялись в небо и полетели навстречу большой белой птице, кружившей над кораблем.

— Они приучены забивать других птиц, — пояснила Лилианна. — Стаей они довольно смелы. Однажды я видела, как чайки и вороны устроили в облаках заправскую битву, длившуюся несколько часов. Вороны победили. Подобно умному полководцу, они привели подкрепление.

— Если птица эльфийского князя уйдет, они будут знать, что «Святой Раффаэль» направляется в Вилусс, — определил Шарль. — Но не там твоя истинная цель, комтурша. Я прав?

Женщина-рыцарь наблюдала за битвой птиц. Вместо того чтобы бежать, канюк-курганник бросился навстречу воронам. Его острые когти разорвали одной из них крыло. Птица камнем рухнула в воду.

Хищник увернулся от ударов клювами и попытался несколькими сильными взмахами крыльев набрать высоту. Это было умно и довольно ловко, учитывая его размеры, но ему не удалось стряхнуть воронов. Все время два-три из них кружили над ним, и он почти не мог им сопротивляться.

На крыле канюка-курганника Шарль разглядел темное пятно. Удар клювом опрокинул с неба еще одну птицу. Потом вороны схватили хищную птицу когтями за спину. Она издала пронзительный крик.

На мостки галеры капала кровь. Одно большое перо упало на палубу. Канюку еще раз удалось уйти. Но теперь ему не хватало сил, и восемь воронов окружили его.

— Вероятно, он не выживет, — деловым тоном заявил Шарль. — И на этом военная часть путешествия закончится. Поскольку канюк-курганник не может сообщить неприятелю, куда мы направляемся, мне хотелось бы, чтобы мы сохранили курс на Вилусс.

— Там они будут искать нас в первую очередь, — ответила комтурша. — Тут важно действовать умно, чтобы девочка была в безопасности. Ты же знаешь, на что способны Другие. Если они узнают, где она, то отнимут принцессу.

— Нет, если я отвезу ее в Анисканс.

Шарль был непреклонен: он будет бороться за Гисхильду. Если он представит заложницу, захват которой станет решающим для дальнейшего хода войны, перед гептархами, можно считать, что он добился успеха. Не пройдет и года, как он, вероятно, станет одним из семи великих князей Церкви.

— Прошу тебя, брат. Это больше, чем просто заложница. Я прошу прощения, если мое высокомерие обидело тебя, брат эрцрегент. Представь ее Новому рыцарству, и она станет одной из нас.

— А почему она должна захотеть стать одной из вас? Мне кажется, твоему ордену в последние годы была предоставлена слишком большая свобода действий, сестра Лилианна.

С неба упал еще один ворон, но и хищная птица с трудом держалась в воздухе. Покачиваясь на крыльях, она уходила от нападения.

— Мне жаль, что приходится возражать тебе, брат эрцрегент. Капитан, курс на Паульсбург.

— Ты не сделаешь этого! — набросился Шарль на бородатого рыцаря.

Тот пожал плечами.

— Это корабль нашего ордена, брат эрцрегент. Мне очень жаль, но я подчиняюсь комтурше, а не тебе.

Шарль с презрением поглядел на Лилианну. Это просто игра или ему действительно жаль?

— Я освобождаю комтуршу от полномочий.

— Это может сделать только маршал ордена или один из гептархов Анисканса, брат эрцрегент, — заметила Лилианна. — Принцесса — пленница Нового рыцарства. Мы заплатили за нее своей кровью. Дальнейшую ее судьбу решит маршал ордена.

Галера изменила курс. Большие паруса захлопали на ветру, а затем снова натянулись.

В бессильной ярости Шарль сжал кулаки. Его предали! Но Лилианне не стоит недооценивать его. У него тоже есть свои шпионы. Когда они прибудут в Паульсбург, останется еще по меньшей мере четыре дня на то, чтобы увести заложницу. Судя по дерзости, с которой Лилианна ведет себя, она не будет рассчитывать на то, что ее лишат власти в ее собственном замке.

Шарль с удовлетворением увидел, как белая птица камнем рухнула в воду, — Другие потеряли своего полководца. После событий на поляне пройдет некоторое время, прежде чем их войска снова пойдут в бой. Таким образом, Лилианна исполнила свой долг. Церковь может позволить себе организовать новую военную власть в Друсне. До зимы наверняка битв больше не будет.

Он поглядел на комтуршу и сердечно улыбнулся ей. Она была красивой женщиной. Кто знает, как низко она падет. В данный момент она достигла пика своей власти. Но меньше чем через неделю ее обвинят в мятежности и в цепях приведут в Анисканс.

Шарль встал на колени рядом с принцессой и пощупал пульс. Он был неровным. Одному Тьюреду известно, переживет ли она этот день. Но это ничего не значит.

— Ты послужила падению одной из княгинь Церкви, малышка моя, — прошептал он ей на ухо и без сил упал на одну из скамей.

Он может подождать. Теперь время работает на него.

Скрытый источник

Полуденное солнце ударило в лицо женщине-рыцарю, едва она, заморгав, открыла глаза. Люк был измотан до предела. С тех пор как был вскрыт черный бубон, он неотступно находился при ней. У нее был сильный жар, и она то и дело выкрикивала имя, неизвестное Люку. Только под утро сон ее стал более спокойным.

Мальчик поглядел на белую даму. В дневном свете она сияла так ярко, что ему пришлось тут же отвернуться.

— Пожалуйста, живи! Хоть ты. Пожалуйста! — бормотал он себе под нос.

Люк высвободил свою руку из пальцев женщины. Всю ночь в беспокойном сне она держала его за руку, будто он был якорем, связывавшим ее с жизнью.

— Я принесу попить, госпожа.

Мишель никак не отреагировала на его слова.

Он достал из своих вещей походную флягу и пошел к источнику, находившемуся неподалеку. Все тело у него болело — слишком долго просидел он неподвижно и теперь наслаждался каждым движением. От полуденной жары дрожал воздух. На розах порхали прекрасные мотыльки. Мальчик чувствовал себя неописуемо свободным…

«Она просто обязана выжить, — думал Люк. Он так истово молился за нее прерывающимся от слез голосом снова и снова. — И почему я вот так же не молился за мать?» Может быть, ее тоже можно было спасти? Но они не пустили его к ней. Не захотели. В их глазах он был всего лишь ребенком…

Пригнувшись, мальчик вошел в каменный тоннель в конце стены сада. Здесь было намного прохладнее. Волоски на коже встали дыбом. По спине пробежали мурашки. Идя по тоннелю, он почувствовал напряжение. Что это? Сила белой женщины? Или за ним следят Другие?

Люк ускорил шаг. После яркого солнца он почти ничего не видел в тоннеле. Держась рукой за поросшую мхом стену, мальчик осторожно шел вперед. Здесь ему еще не доводилось бывать. Во время своих прошлых посещений сада он слышал внизу шум воды. Но какая-то невидимая стена не давала войти. Раньше Люк всегда ходил к другому источнику, находящемуся довольно далеко, у разрушенного колодца. Но на этот раз он не хотел уходить так далеко от розария, боясь оставлять женщину одну. Она еще очень слаба.

Что-то коснулось его лица. Люк остановился как вкопанный.

— Есть здесь кто-нибудь?

Ответа не было. Мальчик обеспокоенно поглядел назад. Вход в тоннель четко вырисовывался посреди темноты. Сзади никого, по крайней мере видимого человеческим глазом. Придется все-таки идти к разрушенному колодцу.

Он колебался, отчетливо слыша журчание воды. Источник был всего в паре шагов. Ослепленный светом яркого небесного пятна, Люк поглядел в тоннель, но ничего не увидел. Что бы его ни коснулось, оно было очень нежным и хрупким на ощупь и ничего не могло ему сделать. Он осторожно пошел вперед.

Через три шага тоннель сделал резкий поворот. Люк вошел в маленькую пещерку, наполненную странным светом. Его глазам потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к нему. А потом ему ухмыльнулось чудовище с широко разинутой пастью.

Фляга выскользнула у Люка из рук и упала к его ногам. Послышался стук, и пещера наполнилась трепещущими тенями.

Разорванные узы

— Мы не можем просто так сидеть здесь и ничего не делать!

— Что-то не припомню, чтобы я позволяла тебе говорить за меня, — сварливо ответила волшебница.

Эльфийский князь знал, что она терпеть его не может, понял это еще тогда, когда они встретились впервые. Неважно, насколько она могущественна и сколько ей лет, для него Юливее была всего лишь незрелой капризной девчонкой. Но как раз поэтому с ней стоило быть поприветливее.

— Полагаю, ты меня неправильно поняла…

— Что тут можно неправильно понять, Тирану? Ты позволяешь себе принимать решения вместо меня. И могу тебя заверить, что не потерплю этого. — Она отложила в сторону нож, которым строгала тоненькую ветку ивы. — Я просижу здесь еще целый день, если будет нужно.

— Он не вернется, Юливее.

— Откуда ты знаешь?

— Он никогда еще не отсутствовал так долго. И ты же знаешь: чем дольше он летает с канюком-курганником, тем сложнее ему отделиться от него. Если спросишь мое мнение, он просто бежал, устал от сражений. Он сдался.

— Нет!

Она была готова потерять терпение. Еще мгновение назад Тирану собирался провоцировать ее и дальше. Но потом вспомнил, как она уничтожила галеасу.

— Давай возьмем его с собой, — предложил он.

— Зимнеглаз не сможет найти его, если мы унесем тело. Фенрил должен оставаться здесь, на поляне.

— А наши войска? А пленники? Как мне кормить их, если мы останемся здесь? Так не пойдет, Юливее.

— Ах, так ты решил не насаживать рыцарей на дубы?

— Ты подслушивала?

Волшебница ничего не ответила. Вместо этого она снова принялась строгать ивовый прут.

— Остаток дня я проведу, устраивая тайную могилу для короля Гуннара. Завтра утром мы уйдем от озера, Юливее. С вами или без.

— Как ты думаешь, что скажет князь Олловейн, если ты бросишь Фенрила в беде? Насколько мне известно, они дружат со времен битвы за Филанган.

— Он поймет, — ледяным тоном ответил Тирану, хотя совершенно не был в этом уверен. — Он — полководец Альвенмарка и поймет, почему я так поступил. А вот чего он не поймет, так это твоего поведения. Ты же волшебница. Отыщи Фенрила! Должна же существовать связь между ним и птицей. Ты можешь пойти по следу и сказать мне, где он находится?

Юливее порезалась и выронила нож. Сунула палец в рот и слизала с него кровь.

«Да откуда же у этой взбалмошной девчонки такие силы? — гневно думал Тирану. — Вот если бы я обладал такой силой, война приняла бы совсем другой оборот!»

— Ну, в чем же дело? Почему ты не ищешь Фенрила?

— Я не могу, — непривычно тихо сказала она.

— Почему?

— Потому что связь между ним и Зимнеглазом разорвана. Я не могу его найти.

Тирану не поверил своим ушам.

— Это значит, что он мертв!

— Нет! — Юливее вскочила на ноги. С пальца текла кровь. Голос звучал глухо. — Никогда не говори так больше! Слышишь? Никогда!

И она угрожающе протянула вперед руку.

Тирану отпрянул на шаг. Он был не очень одаренным волшебником, но почувствовал ее силу. Одно неверное слово…

— Прошу тебя, Юливее, объясни мне, что случилось с Фенрилом. Я тебя не понимаю.

Она поглядела на князя. Тот как будто просто мирно спал — уставший странник, прикорнувший на укромной полянке.

— Он не мертв, — глухим голосом сказала эльфийка. — Ты же видишь, что он дышит.

— Но если его ничто не связывает с птицей… Тогда должен быть мертв Зимнеглаз. А если умирает птица, то с ней умрет и Фенрил. Пусть даже его тело дышит… — Князь подыскивал слова, которые не должны были обидеть ее. — Это тело теперь всего лишь пустой сосуд. Ты охраняешь мертвого…

— Нет!

— В таком случае объясни, пожалуйста…

— Он — один из величайших героев Альвенмарка. Герои так не умирают. Не таким образом… Он не может просто так уйти. Так тихо. Как будто во сне… — Она больше не сдерживала слез. — Этого не может быть! — Девушка упрямо сжала кулаки. — Уходи! Твое присутствие мешает ему! Я знаю, он скоро вернется. И советую тебе выполнять его приказы! Чем заботиться о нем, позаботься лучше о пленных рыцарях. С ним все в порядке.

Два божественных дара

Над водой плясали сотни мотыльков. Они, должно быть, сидели на сухом островке посреди источника. Люк завороженно глядел на них, подобных ливню красок. Широкой струи воды, извергавшейся в пещеру из каменной пасти, так напугавшей его, они избегали. Казалось, их притягивал свет в глубине маленького озерца.

Мальчик поднял флягу и склонился у края дорожки, чтобы лучше видеть воду. На дне среди гальки лежал камень, от которого исходил мягкий свет, преломляемый подвижной поверхностью воды и расходившийся светлыми пятнами по потолку пещеры.

Танец мотыльков постепенно стих, они снова опустились на стены пещеры.

Люк осторожно вошел в ледяную воду и задержал дыхание. Ноги совершенно одеревенели. Он сжал зубы, а затем полностью погрузился в воду и нырнул за камнем.

Холод был просто убийственным и пронизывал до костей. Движения мальчика замедлились. Светящийся камень находился на расстоянии всего лишь ладони. Люку потребовалась вся сила воли, чтобы, работая руками и ногами, сделать последний рывок. Затем его пальцы обхватили камень — свет погас, и на него обрушилась темнота.

Судорога острым ножом вонзилась в икру ноги. Люк оттолкнулся от дна озерца. Разжал ладонь, в которой был камень: между пальцами потек бледный свет.

Отфыркиваясь, мальчик выплыл на поверхность озера и, постанывая от боли, выбрался на берег. Воздух был полон пляшущих мотыльков. Почти ничего не было видно.

Люк нащупал флягу. Наполнил ее, а затем побежал, преследуемый мотыльками. Точнее сказать, похромал, потому что режущая боль судороги все еще не отпускала его. Повязка на руке размоталась, и длинные льняные бинты свисали до земли.

У него стучали зубы. Холод никак не отпускал его. Ослепленный мотыльками, мальчик бежал к выходу из тоннеля.

Чьи-то лапки ощупывали его губы. Трепещущие крылья источали аромат цветочных лугов. Люк опасался сбивать насекомых. Ему казалось, что случится что-то страшное, если он убьет хоть одного мотылька, пусть даже по неосторожности.

Он отчетливо почувствовал невидимый барьер как раз перед выходом из тоннеля. Затем пестрые крылатые охотники за цветочной пыльцой наконец отпустили его и разлетелись по укромному саду. Солнце было подобно бальзаму. Медленно, как сосульки на зимнем солнце, оттаивало его тело.

В наполненных водой сапогах при каждом шаге хлюпала вода. Внезапно Люка охватила гордость: он ушел из Ланцака и выжил в первом приключении. Он взглянул на камень — теплый, цвета меда, совершенно гладкий.

— Люк!

Женщина-рыцарь сидела в стенной нише, отбросив одеяло, и грелась на солнце. Мальчик смущенно отвел глаза, не смея глядеть на нее.

— Что это за очередное чудо, король сада?

Люк не понял, о чем она говорит, и подошел к ней. Не смотреть на ее голые ноги не получалось, и он смущенно глядел на поверхность воды.

— Я принес тебе попить…

Она мягко коснулась его волос, и внезапно воздух снова наполнился мотыльками.

— Живая корона, — возбужденно сказала она. — Ты что же, святой? Что ты со мной сделал? Я должна была умереть. Я знаю… Видела, как умирали многие. Что ты за ребенок? — Она говорила с почтительным благоговением. — Ты посмотри на мою рану! Как это возможно? А теперь вот еще мотыльки.

Черные пятна исчезли с ее кожи. Там, где он разрезал бубон, теперь был тонкий шрам затянувшейся раны.

Люк почувствовал невероятное облегчение. Она останется с ним. Тень смерти ушла от нее. Они победили чуму. И он с благодарностью поглядел на статую белой женщины.

— Ты был очень одинок вчера ночью, — торжественно сказала Мишель. — Тьюред подарил тебе исцеляющие руки и в своей бесконечной милости решил сделать тебя своим инструментом. Моим спасителем. Моя жизнь была кончена. Мы называем чуму черной смертью, потому что никто из тех, у кого на теле выступают черные пятна, не выживает. Ты совершил чудо. Как святой.

Какой-то миг Люк хотел сказать ей, что принес пистолеты в жертву белой женщине и что он кто угодно, только не святой. Он — достойный проклятия язычник! Но больше всего на свете он хотел понравиться ей. Пистолеты были надежно спрятаны в нише за пьедесталом статуи. Мишель не найдет их, пока он не расскажет ей о тайнике. Если он сообщит ей, кому молился прошлой ночью, она оттолкнет его. Она ведь рыцарь, и ее жизнь посвящена борьбе с язычниками.

— Ты молчишь из скромности, — с улыбкой сказала она. — Я горжусь тобой.

Этого он вынести не мог. Он хотел понравиться ей, но замарал бы ее честь, если бы не сказал ей правду.

— Госпожа, не называй меня святым. Вчера я молился Тьюреду, да… А еще я молился белой женщине. И подарил ей свои пистолеты, чтобы она излечила тебя.

Охотнее всего он провалился бы сквозь землю, но в то же время был счастлив, что сказал это. Мальчик сжался в ожидании того, что теперь должно последовать. Она прогонит его. Или еще хуже…

Наступило молчание. С его волос на мощеную дорожку упала большая капля. Солнце пекло шею. Наконец он не выдержал и поднял взгляд. Она по-прежнему улыбалась.

— Прошлой ночью ты был, должно быть, очень одинок, — мягко произнесла она. — И в сильном отчаянии. А еще ты невероятно смелый. Я знаю немногих людей, кто способен противостоять искушению солгать. Может быть, ты и не святой… Но ты храбр и достоин уважения. Тьюред простит твои слабости. Он уже сделал это, потому что иначе меня бы здесь не было. Ты должен знать, что у языческих богов нет власти. Наши священники доказывали это на протяжении многих веков. Бог прощает тебя. Он увенчал тебя мотыльками и на твоем примере доказал свою чудодейственную силу.

Люк смущенно откашлялся, а затем рассказал ей о потайном источнике и о светящемся камне, который там нашел.

Мишель взяла камень и оглядела его со всех сторон.

— Свет во тьме, — сказала она наконец. — В этом тоже чувствуется божий промысел. Тьюред даровал тебе этот камень, чтобы ты вспомнил о нем, когда тьма и сомнение овладеют твоим сердцем. Во всем случившемся сегодня видится чудесное милосердие единого Бога. Ты избранный, Люк, только немногим людям Бог так отчетливо выказывает свою милость. И мне никогда не доводилось слышать, чтобы кто-то был увенчан короной из мотыльков.

Мишель схватила его за плечи.

— Посмотри на мою рану! Она затянулась, хотя ты ее не зашивал. И она так хорошо зажила, как будто прошла уже целая неделя с тех пор, как ты вскрыл чумной бубон.

Теперь Люк не испытывал такого стыда, как тогда, когда осматривал ее рану. Если она столь непринужденно показывает себя, значит, не так уж и предосудительно смотреть на голую женщину. Может быть, она как женщина-рыцарь настолько далека от греха, что нагота для нее ничего не значит.

Люк поднял взгляд. Кровь опять прилила к голове. Он-то не далек от греха!

— Давай помолимся вместе, друг мой, — воодушевленно предложила Мишель, выбралась из ниши и встала рядом с ним на колени.

Люк тоже опустился на землю. Он удивлялся тому, что она все случившееся посчитала его заслугой. За то же самое Оноре осудил бы его как еретика. Но почему он должен сомневаться в словах Мишель? Ей ведь лучше знать, как Бог открывается людям. Может быть, он сомневается в себе, потому что он все-таки немножко язычник, верящий в силу белой женщины и слишком трусливый, чтобы довериться одному Богу. Это должно измениться! Он хочет стать таким, как Мишель! Больше никогда не станет он сомневаться в Тьюреде! Она права! Случилось два чуда.

Неловкий парикмахер

Проснувшись, Гисхильда обнаружила, что лежит в убогой комнате с побеленными стенами. Единственным украшением каморки служила картина, наполнившая ее ужасом: красное дерево с развесистой кроной без единого листка, нарисованное на стене напротив ее кровати.

Вспомнить, как сюда попала, она не могла. Она ведь должна быть в лесу…

Гисхильда хотела встать, чтобы подойти к открытому окну, но ее остановила колющая боль в груди. Девочка опустилась на подушку. Сердце ее сжал стремительно нараставший страх. Дыхание стало тяжелым, боль усилилась.

Гисхильда подумала о Сильвине. Эльфийка учила ее прислушиваться к языку своего тела. Боль исходила из центра груди — была повреждена кость, соединявшая ребра. Нужно дышать поверхностно! Чем глубже будет дыхание, тем сильнее будет боль. С этим-то она справится…

Девочка сжала зубы. Легче было разумно думать, чем разумно действовать. Она открыла глаза и взглянула на дерево на стене — оно пугало ее.

Гисхильда догадывалась, где находится. Хотя она и не помнила, как попала сюда, но, должно быть, это один из кирпичных замков Нового рыцарства.

Она осторожно потрогала грудь и через одеяло нащупала повязку. Она ранена! Но где? Была битва? Что с отцом? И со всеми остальными? Почему она ничего не помнит? Что произошло?

От боли на глаза навернулись слезы. Гисхильда всхлипнула и положила обе руки на грудь. Так больно! Нельзя дышать глубоко, нельзя плакать… По щекам бежали горячие слезы. Она отчаянно пыталась не всхлипывать.

Когда-то Сильвина говорила ей, что может стать легче, если думать о другом. Если собрать всю свою силу, боль окажется за завесой. Нужно забыть о ней.

Гисхильде очень хотелось быть эльфийкой! Как это можно забыть о боли, когда каждый вздох — мучение?

За окном послышался грохот окованных железом колес. По булыжной мостовой ехала повозка. В небесах кричали чайки. Монотонный пронзительный голос то и дело кричал: «Нief!» Свертывали паруса. Должно быть, она в гавани. Но ведь она была в лесных дебрях! Она хорошо помнила деревню у поляны, стальную стену из всадников. Отец вел переговоры с рыцарями. Но что случилось потом? Воспоминания будто стерли.

Девочка огляделась вокруг. Может быть, найдется что-то, что поможет ей вспомнить. Однако вокруг лишь голые стены; из мебели — стул и простой сундук для одежды, вот и все. Не было даже свечи.

Друг против друга находились две двери, окованные черными железными полосками. Окно не зарешечено. Вероятно, оно находится настолько высоко, что о побеге нечего и мечтать.

«Я не могу даже подняться», — отчаянно подумала Гисхильда. Тыльной стороной ладони она вытерла слезы и постаралась успокоиться. Получилось! Дыхание ее снова стало равномерным. Плакать нельзя, что бы там ни было!

Она прислушалась к шуму под окном. Возница ругался на кобылу. А это что? Неужели скрип весел?

Раздались шаги. Большая из двух дверей открылась. Вошла женщина с коротко стриженными светлыми волосами. Гисхильда вспомнила, что когда-то уже видела ее. В лесу… Лилианна! На ней теперь нет доспехов, только сапоги и брюки для верховой езды, а еще белая рубашка и элегантный камзол со шлицами. Над сердцем поверх кожи был вышит маленький герб с кровавым дубом, стоявшим на задних лапах львом и над всем этим пара скрещенных черных мечей.

Женщина-рыцарь улыбнулась ей. За ней шел старик в синей рясе и еще один человек в простой одежде.

Старика Гисхильда тоже узнала. Это был князь священников, правивший в Друсне. У него еще такой странный титул. Управитель или как-то так… Когда-то она знала это хорошо. Почему же она теперь многого не помнит?

— Тебе лучше, девочка? — приветливо улыбнулся ей священник.

Был ли он так же приветлив на поляне? Она кивнула, но ничего не сказала.

— У нашей варварки вши, — брезгливо сообщила женщина-рыцарь.

— Это неправда! — возмущенно ответила Гисхильда. — У меня никогда не было вшей. У младшего брата были один раз…

— Не возражай, когда твоя ложь столь очевидна! — грубо оборвала ее комтурша. — Карлос, срежь ей волосы. И позаботься о том, чтобы ее постель перестелили заново.

Чужой мужчина подошел, поднял ее с кровати и осторожно посадил на стул.

— У меня нет вшей! — закричала Гисхильда, и боль снова нанесла удар.

— Не сопротивляйся, девочка, — приветливо произнес священник. — Ты ранена. Тебе нельзя волноваться. Пожалуйста, подумай о себе.

— У меня нет вшей, — повторила она тише и всхлипнула. Почему старик не хочет ей помочь? — Пожалуйста, дядя. Ну посмотрите сами. Я клянусь именем Мэве. Я…

— Не называй здесь имен идолов, дитя! — встряла в разговор женщина-рыцарь.

Боль совершенно доконала Гисхильду. Красное дерево на стене, казалось, пустилось в пляс. Кто-то обхватил ее за плечи и прислонил к спинке стула.

— Не будет ли достаточно просто вымыть ей волосы? — спросил священник.

— Всегда лучше рубить сорную траву на корню, — ответила женщина.

Что-то коснулось ее головы. Все еще оглушенная, Гисхильда увидела, как на пол упали длинные пряди.

— Нет! — выгнулась она.

Парикмахер выругался. Внезапно ее лицо стало мокрым. Карлос достал из кармана платок и прижал к ее голове.

— Она не хотела сидеть тихо, — раболепно пробормотал он. — Если бы она не брыкалась!

— Действительно ли стрижка столь необходима? — Старый священник встал рядом с ней на колени и взял ее руку в свои.

— Это всего лишь порез! — спокойно заявила Лилианна. — С головы кровь всегда течет так, словно свинью зарезали.

Шарль презрительно поглядел на женщину-рыцаря. «А он приветливый, — подумала Гисхильда. — Может быть, ему можно доверять?»

Он мягко погладил ее по руке.

— Мне очень жаль, принцесса. Пожалуйста, веди себя тихо. Это всего лишь волосы. Они скоро снова отрастут.

Нож опять коснулся кожи ее головы. Гисхильда смотрела, как падают длинные золотистые пряди, и молча плакала. Кровь мешалась со слезами и капала на белую ночную сорочку. Как она сюда попала? Что теперь с ней будет?

Парикмахеру потребовалось совсем мало времени, чтобы сделать ее лысой. Лилианна вытерла платком кровь с ее головы.

Карлос протянул ей маленькое зеркальце.

— Теперь вши оставят вас в покое, принцесса.

Сквозь пелену слез Гисхильда посмотрела на свое отражение. Кожа головы была бледной, словно брюхо рыбы, и ее рассекал длинный кровоточащий шрам.

«Не хочу этого видеть! В зеркале совсем не я! Это чужая!»

Парикмахер постелил новую простыню, затем поднял девочку со стула и осторожно уложил в постель. Так когда-то относил ее в кровать отец… Где же он теперь? Почему не спас ее? Она сжала губы и не смогла сдержать всхлипываний. Шарль склонился над ней.

— Будь мужественной, моя малышка.

Он поцеловал ее в лоб. От него пахло луком.

— Держись, я скоро увезу тебя отсюда, — еле слышно прошептал он ей на ухо. — И тогда все станет лучше, принцесса. Я верну тебя твоему отцу.

Стриженная наголо девочка

Она должна бежать! Вот уже четыре дня лежит она в постели и смотрит на небо через окно. Ей принесли колокольчик, чтобы звонила, если чего-то захочет. Она чувствовала себя беспомощной, словно новорожденный ребенок. Но просто так она не сдастся! Сильвина научила ее бороться. И забывать об этом нельзя.

Возле кровати поставили зеркало. В нем отражалась чужая голова с зарубцевавшимся шрамом. Привычный мир исчез, и девочка, которой она была когда-то, тоже исчезла. Из зеркала на нее смотрел лысый человечек с черными кругами под глазами. Это не она! Ту Гисхильду, которой она была когда-то, у нее украли. Она не знала, что хотят сделать из нее эти поклонники Тьюреда, но не собиралась подчиняться им.

Священник был с ней приветлив. Заходил к ней пару раз и обещал освободить из-под власти рыцарей. Уже совсем скоро… Но даже он не рассказал ей, что произошло. Почему? Что они от нее скрывают? Что с ее родителями? Почему никто не приходит ее спасать? Нет такого места, в которое не могла бы добраться Сильвина. Почему эльфийка не забирает ее отсюда?

Гнев придавал Гисхильде силы. Боль в груди допекала уже не так сильно, как в тот день, когда она проснулась. Девочка поднялась. Каждое движение причиняло ей боль. Нужно вытерпеть это.

Она медленно свесила ноги с кровати. В белой комнате было тепло. Каждый раз, когда посетитель уходил, снаружи дверь запирали на засов.

Лилианна была здесь дважды, подходила к кровати и смотрела на нее. Ни слова не произнесла женщина-рыцарь. А Гисхильда слишком горда, чтобы первой заговорить с комтуршей, которая была воплощением всего того, что ненавидела девочка. В ней воплотилась вся жестокость Церкви Тьюреда. Никогда она не станет подчиняться этой мужеподобной женщине. Лучше уж уйти с эрцрегентом…

Гисхильда осторожно поставила ноги на пол. Каменные плиты приятно холодили ступни. На дворе стоял жаркий летний день. Свинцовый горизонт предвещал скорую грозу.

Она осторожно поднялась, боясь, что ноги могут подвести ее. Закружилась голова: от длительного лежания в постели она совсем ослабела. Раскинув руки в стороны, Гисхильда удержала равновесие и пошла к окну. Ей очень хотелось увидеть что-нибудь, кроме белых стен, Древа крови и маленького кусочка неба.

Ее затошнило. Устремив взгляд на каменный подоконник, она пошла быстрее. Всего пять шагов, но они совершенно вымотали ее!

С облегчением девочка облокотилась на широкий подоконник. Под ней была пропасть глубиной в двадцать шагов. Она находилась в башне над широким рвом, бывшим частью внутренних укреплений крепости. Повсюду виднелись рабочие — рыли ямы и возводили стены. Она не знала, в каком городе находится, но рыцарский орден не жалел усилий, чтобы окопаться здесь навеки. Вероятно, строят одну из этих странных новых крепостей, вроде той, которую начал возводить Брандакс в Фирнстайне. Кобольд с воодушевлением рассказывал ей об этом. Тогда она его толком не слушала. Он ей не нравился! Лицо его было отвратительным. Гнилые зубы напоминали крысиный оскал. А еще у него было ужасное чувство юмора, и ему нравилось, что его вид внушает ей ужас.

Сейчас она бы все отдала, только бы он был здесь!

Взгляд Гисхильды скользил по простиравшимся далеко крепостным сооружениям: насыпи в форме звезд с кирпичными стенами с обратной стороны; бастионы для пушек; маленькие форты; широкий, наполненный водой внешний ров. Защитные сооружения напоминали самый настоящий лабиринт. Совсем рядом с ее башней сотня рабочих занималась тем, что скрывала кирпичный каземат под земляной насыпью.

Гисхильда вспомнила, как Брандакс рассказывал ей, что земляные валы просто проглатывают пушечные ядра, в то время как стены из камня или кирпича разбиваются под ударами. Поэтому кирпичные стены засыпали землей.

Ей подумалось, что нужно было лучше слушать Брандакса. Тогда она могла бы разглядеть особенности защитных сооружений и доложить отцу на военном совете, когда снова окажется на свободе.

Взгляд ее упал на портовые сооружения. Только что причалила флотилия: у пирса стояли пять галер и две галеасы. Спускали паруса. Гербом им служило черное Древо праха. Палубы и весла кораблей тоже были черными. Выглядели они жутковато. Кровь и прах… Два крупных рыцарских ордена Церкви Тьюреда.

Сильвина и ее старый учитель Рагнар рассказывали ей об этих орденах. Хотя они служили одному Богу, рыцари Древа праха и Новое рыцарство были соперниками. Орден Древа праха существовал уже несколько столетий. Он был богат и обладал властью. У них были тысячи рыцарей. В отличие от него Новое рыцарство возникло не так давно. Эти рыцари считались более фанатичными. И, по мнению Сильвины, были сильнее в тактике, более ловко руководили войсками Церкви. После успехов, достигнутых на полях сражений Друсны, этот орден принял командование над всеми войсками в провинции. Ранее такая честь оказывалась только комтуру Древа праха. Гисхильда удивилась, увидев в гавани корабли обоих орденов. Обычно над городом развевалось знамя либо Древа крови, либо Древа праха. Оба ордена никогда не собирались вместе.

Воины в старомодных белых военных мундирах быстро перемещались по пристани и занимали места вдоль пирса. Среди крошечных белых фигурок Гисхильда обнаружила одного-единственного человека в синем. Не регент ли это? Он недолго поговорил с несколькими людьми и потом во главе группы вновь прибывших направился к воротам гавани. Итак, Шарль сдержит слово: заберет ее отсюда.

У двери раздался шорох, и Гисхильда вздрогнула. Кто-то отодвигал засов.

Вошла молодая женщина в потертом поношенном платье. За ее поясом торчал маленький нож для разделки рыбы. Пепельно-серые волосы лежали грязными прядями. От женщины несло рыбой! Она с вызовом поглядела на Гисхильду. Гордые зеленые глаза показались принцессе знакомыми. Незнакомка ухмыльнулась. Зубы у нее были безупречными.

— Что делают платья, правда? Нельзя исключать, что теперь и у меня есть вши. Ты меня по-прежнему не узнаешь?

Мгновение Гисхильда надеялась, что это Сильвина. Но мауравани была выше и стройнее. Эти глаза… Лилианна!

Комтурша подозвала кого-то, стоявшего за дверью.

К ней подошла девочка в белой сорочке в цветочек и с босыми ногами, стриженная наголо. Сквозь щетину виднелась зарубцевавшаяся рана — порез, проходивший точно так же, как и тот, что был на голове Гисхильды.

Гисхильде показалось, что она смотрит в зеркало. И только если приглядеться повнимательнее, можно было заметить кое-какие несоответствия. У девочки более грубые руки; очевидно, ей приходилось выполнять много тяжелой работы. Еще она худее. Но глаза такие же голубые, как и у принцессы. Отец всегда говорил, что у Гисхильды неповторимые, прекрасные глаза. При дворе таких глаз не было больше ни у кого.

— Можешь лечь в постель, Дуня, — сказала комтурша.

— Зачем здесь эта девочка? — поинтересовалась Гисхильда.

— Ты не догадываешься? — усмехнулась Лилианна.

Она подошла с ней к окну и поглядела на гавань. Шарль вместе с одетыми в белое рыцарями входил в ворота крепости.

— Он тебе что-то обещал, да?

Гисхильда не ответила.

— И ты ему поверила? Я думала, ты умнее, принцесса. Я знаю, ты меня презираешь. Но в одном можешь быть уверена: я тебе никогда не стану лгать. Может быть, начну распространять ложь о тебе, если будет необходимо. Но тебе я лгать не буду. Все, достаточно слов. Ты можешь ходить? Идем!

Лилианна протянула ей руку. Гисхильда ей не поверила. Эта женщина — сущая змея. Шарль направлялся сюда. У него ей будет лучше! Он о ней заботился. И никогда не велел состричь ей волосы. Стоило только посмотреть в злые, холодные глаза Лилианны, чтобы понять: хорошего от нее не жди.

— Идем!

Голос женщины-рыцаря стал более требовательным. Девочка, которую она привела, забралась в постель. Смотреть на нее было жутко. У Гисхильды возникло чувство, что она видит лежащей в постели себя.

Если ей удастся еще хоть немного задержать Лилианну… Она сделала робкий шаг к комтурше, хотя на самом деле не была настолько слаба, как хотела показаться.

— Мне понести тебя?

Лилианна открыла вторую дверь. За ней находилась винтовая лестница.

Гисхильда расставила руки.

— Да.

Женщина-рыцарь шагнула к ней. Она ни о чем не догадывалась. Она ведь не могла знать, каково это — быть воспитанницей мауравани. Когда Лилианна обняла ее, Гисхильда схватила кинжал, висевший у комтурши на поясе, и хотела уколоть Лилианну в бок. Комтурша еще пожалеет обо всем, что с ней сделала!

Женщина-рыцарь моментально оттолкнула ее. Гисхильда по-прежнему держала в руке кинжал. А Лилианна смеялась. Казалось, ей совсем не страшно. Это рассердило девочку. Нельзя позволять толкнуть себя на какую-нибудь глупость. Сильвина всегда говорила ей, что воительницы, которые поддаются гневу, уже одной ногой стоят в могиле.

— Ты подлая маленькая гадюка! Похоже, в твой разум проник яд Других. Ты что, действительно думаешь, что сможешь справиться со мной?

Лилианна раскинула руки и вызывающе расхохоталась.

— Давай же, ударь!

Нельзя совершать необдуманные поступки, напомнила себе Гисхильда.

Девочка, сидевшая в постели, смотрела на нее широко открытыми от ужаса глазами. Она была так напугана, что едва решалась вздохнуть.

— Оружие представляет опасность только в руках того, кто решил его использовать. Ты уже убивала людей, Гисхильда? Сможешь? Уверяю тебя, это непросто.

«Убивать никого не нужно, — думала Гисхильда. — Это можно предоставить Шарлю. Если он увидит, что задумала комтурша, то наверняка велит заковать ее в цепи. Еще совсем чуть-чуть…»

Нападение Лилианны было таким быстрым и неожиданным, что Гисхильда не успела увернуться. Комтурша выбила кинжал у нее из руки, получив шрам на тыльной стороне ладони. В тот же миг она ударила Гисхильду в грудь, прямо в рану. Боль как громом поразила принцессу. Стало нечем дышать.

Лилианна подняла кинжал. Гисхильда видела, как двигаются губы женщины, но ничего не слышала. У нее прервалось дыхание.

Комтурша схватила ее и вынесла из комнаты. Когда дверь захлопнулась за спиной Лилианны, мир погрузился во тьму.

Лосиные головы и полный мешок пушечных ядер

Шарль обернулся и поглядел на крепость у гавани. Теперь они были примерно в двух милях от Паульсбурга. Он не станет возвращаться. Теперь точно нет. Лилианну там он все равно не найдет — наверняка убралась уже несколько часов назад. Утром она сдала свой пост комтурши Доминику де Блие, знаменосцу ордена, одному из пяти рыцарей, которые были с ними на борту «Святого Раффаэля». Порядочный человек, уже сказавший Шарлю, чтобы он ни в коем случае не путал возможные промахи бывшей комтурши с промахами ордена.

Эрцрегент кисло улыбнулся. Крысы! Брат Доминик никогда не наносил удара в спину Лилианне. Все, что он говорил, останется между ними. Шарль готов был отдать за это руку на отсечение.

Лилианна сложила с себя полномочия, чтобы не вредить ордену. Она знала, что зашла гораздо дальше, чем полагалось ей по должности.

Эрцрегент взволнованно стучал пальцами по поручням. Он должен был догадаться! Ведь видел же, как она избегала битв, которые не могла выиграть, и что для нее не существует слишком больших жертв, когда речь идет о высшем благополучии Нового рыцарства. Шарлю частенько доводилось наблюдать, как братьев и сестер лишали полномочий из-за ошибок. Но чтобы кто-то так просто складывал с себя полномочия комтурши провинции ордена… Таким образом, Лилианна могла сама решить, кто станет ее преемником, и дать ордену возможность сделать ее козлом отпущения и как бы отстраниться от своих поступков.

Шарль не сомневался в том, что Лилианну с маленькой принцессой где-нибудь спрячут — они обе еще понадобятся Новому рыцарству.

Сжав руку в кулак, эрцрегент ударил по поручням. Он тоже умеет плести интриги! Сейчас самое время предпринять кое-что против Нового рыцарства. Они обрели чересчур большую власть и обнаглели. «Держи себя в руках, — напомнил он себе. — Ты ведь на борту галеасы не один».

Глава его личной гвардии по-прежнему стоял у лестницы с девчонкой. Он тоже поверил… Было бы глупо и недостойно привлекать к ответу капитана Родерика, хотя он, без сомнения, ожидал этого.

Шарль поглядел на девочку. Под его взглядом она задрожала. Это ему понравилось. С волосами она, вероятно, была очень красива. Цвет кожи, рост и фигура малышки были точно такими же. Эрцрегент не сдержал ухмылки. Лилианна все сделала тщательно, как всегда.

— Итак, тебя зовут Дуня, милая моя?

Та кивнула.

— И тебе не сказали, почему тебе побрили голову и заставили занять место другой девочки?

— Нет, господин. Сказали, что это шутка.

Она немного шепелявила. Губа ее лопнула и опухла.

— Я работаю в кухне здания ордена. Они дали моей маме — она тоже работает в кухне, чтоб вы знали, господин… они дали моей маме золотую крону, чтобы мне… — Она запнулась и всхлипнула. — Мама решила, что золотая крона за рассадник вшей — лучшая сделка всей ее жизни. А мне обещали серебряный, если я хорошо справлюсь с заданием.

Шарль кивнул. Девочка перестала дрожать. Он повел себя как добрый дедушка. Какая польза от того, что от страха у нее зуб на зуб не попадает?

— И в чем же состояло твое задание?

— Я должна была лечь в красивую постель с белой простыней и вести себя как принцесса. Так сказала госпожа.

— Итак, тебя подстрекала сама комтурша.

— Да, господин. Она пришла в кухню. Все мы знаем ее. Она часто приходит, чтобы проверить, что да как. Она хорошая.

Шарль вздохнул — это было последнее, что он сейчас хотел услышать. Поглядел на Родерика, который постригся так коротко, что волосы торчали на голове и были похожи на солдат в строю. Из-за узких губ и слегка выпуклых бровей его лицо казалось жестоким. Без сомнения, он был хорошим воином, но ему недоставало изящества Лилианны. Никогда Родерику не подняться выше капитана.

— Что сделала малышка, когда ты пришел в комнату?

— Завизжала и натянула на себя одеяло.

— Я сказала ему, что я не та, — выдавила девочка. — Правда, господин! Тогда он ударил меня.

— Я полагал…

Шарль взглядом заставил рыцаря замолчать. Он понимал, что думал тогда Родерик. Может быть, он и сам не устоял бы перед искушением заставить ее замолчать при помощи одной-двух оплеух.

— Что бы ты с ней сделал, Родерик?

— Она — служанка предательницы Лилианны. Не думаю, чтобы она не знала, какова цель этого маскарада. Она лживая маленькая дрянь…

— Родерик! Меня не интересует, что ты думаешь. Я спросил тебя, что ты сделал бы с Дуней, если бы был на моем месте.

Уголки рта рыцаря дрогнули. «Немного несдержан, добряк», — подумал Шарль.

— Она должна исчезнуть, брат. Навсегда. Я зашил бы ее в мешок из парусины, предварительно вложив в него пару пушечных ядер, чтобы она не всплыла со дна озера до тех пор, пока не сдохнет.

Дуня задрожала всем телом и поглядела на него широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Не очень-то изысканно, Родерик! Ты все-таки рыцарь. Разве ты не должен защищать бедняков и слабых?

— Я рыцарь ордена Древа праха. В первую очередь я служу церкви. И для церкви будет лучше, если эта маленькая сучка исчезнет навеки. Только так можно быть уверенным, что никто никогда не узнает о позорном предательстве комтурши Лилианны. Если станет известно, что она натворила, это очень повредит твоему авторитету в Друсне, брат эрцрегент. Может быть, над тобой даже станут смеяться.

— Мы точно так же можем спрятать ее где-нибудь на краю земли. Там она будет похоронена заживо.

— Прошу тебя, господин! Не слушайте его, пожалуйста! Я ничего не знаю о планах комтурши. Я никогда не хотела, чтобы над вами смеялись.

Девочка бросилась на колени, пытаясь поцеловать подол его одежды. Шарль не сопротивлялся, разглядывая ее мальчишеские бедра. Стройная девочка нравилась ему.

— Отведи ее в мою каюту, Родерик. Милосердие — первая из добродетелей владыки. Мне не нужна ее смерть.

— Спасибо, господин. Я…

— Достаточно, девочка. Тебе нечего бояться. Я сделал только то, что велят приличия. Не благодари меня. Этим ты меня только смущаешь.

Шарль повернулся к ним спиной. Чтобы собраться с мыслями, ему нужен был покой. К счастью, капитан и его офицеры тонко чувствовали его потребности. На палубе остался только штурман. Смолк даже плеск весел. Большинство гребцов лежали, вытянувшись, на своих скамьях и спали. Во главе небольшой флотилии галеаса плыла с попутным ветром в Вилусс. По правому борту они обогнали клипер, ловивший угрей. Маленькое судно было всего в двадцати шагах. Светловолосая женщина в грязном платье помахала ему и почтительно поклонилась. Второй рыбак даже смиренно преклонил колени, затем принялся возиться с парусом, натянутым над сваленными в кучу корзинами.

Шарль жестом благословил обоих. Ему нравилось, когда народ его узнавал и чествовал. Большинство жителей завоеванных провинций на удивление быстро подчинялись единственной вере.

Взгляд эрцрегента упал на груду окровавленных голов лосей на носу катера. Шарль поморщился. Судя по ветру, вонь никак не могла достичь галеасы, и все же ему казалось, что пахнет падалью. Он повернулся к штурману.

— Держись подальше от клипера.

Тот кивнул и налег на длинный румпель. Корпус военного корабля слегка накренился на левый борт.

Рыбачка на суденышке еще раз помахала ему и принялась за свою грязную работу. Когда-то Шарль услышал, как здесь ловят угрей, и с тех пор потерял интерес к змееподобным рыбам. Раньше он ел угрей, чтобы не потерять силу, когда посвящал молодую послушницу в деликатные тайны Церкви.

Рыбаки собирали головы лосей у мясников крупных городов. Их морды идеально подходили для того, чтобы обвязывать вокруг них укрепленные проволокой веревки. Потом головы опускали на дно озера и примерно через час поднимали обратно. Кости черепа становились тюрьмой для угрей, вроде мережи. Когда головы поднимали на борт, угри лезли изо всех щелей. Рыбак рассказывал Шарлю, что, если повезет, голову лося можно использовать трижды, прежде чем не останется ничего, что могло бы привлечь угря.

Иногда Шарль скучал по угрям в горчичном соусе. Он уже в таком возрасте, когда помощь в… определенных делах бывает необходима. Может быть, нужно разочек прокатиться на этой лодке, чтобы преодолеть свое отвращение?

Эрцрегент перешел на другую сторону юта и уставился на вспенившуюся воду. В Паульсбурге должны думать, что он действительно увез пленную принцессу. Родерик был прав — возврата нет. Если узнают, как провела его Лилианна, он станет посмешищем. Как бы хорошо ни проходила миссионерская деятельность в захваченных провинциях, такого прокола высший представитель Церкви в Друсне не может себе позволить. Иначе это может подвигнуть какого-нибудь шутника из черни сочинить песенку. Эрцрегент вынужден принять участие в этом фарсе. Еще неприятнее было сознавать, что его мечты подняться до князя Церкви Анисканса разбиты в прах. От них он не сможет скрыть происшедшее. Они должны знать это, чтобы призвать Лилианну к ответу. Или…

Шарль тихо рассмеялся. Был еще один, совершенно иной путь. Кто знает о его позоре? На этот раз он одурачит комтуршу. Если все правильно рассчитать, с этой крестьянской девочкой Дуней еще можно кое-что сделать. А мечты об Анискансе рано хоронить!

С юта он ушел в приподнятом настроении и протиснулся в двери крошечной каюты, которую предоставил ему капитан галеасы. Дуня с испуганной улыбкой ждала его. Лилианна сделала хороший выбор. Девочка действительно похожа на принцессу. А все остальное можно уладить.

Детская мечта

Мишель сидела в стенной нише и чистила ствол одного из тех ценных пистолетов, которые Люк оставил за статуей белой женщины, насвистывая при этом мелодию развеселой застольной песенки. Для Люка осталось тайной, каким образом она нашла оружие. Хотя он и рассказывал ей, что принес пистолеты в жертву, но о том, где именно спрятал их, умолчал.

Мальчик обеспокоенно глядел на белую женщину: мраморное лицо не выдавало своих мыслей по поводу этой кражи.

— Я подумала, что грешно просто так бросать это чудесное оружие, — весело сообщила Мишель и махнула дулом на пьедестал статуи. — Каменная чурка не будет по нему скучать, я уверена.

Люк судорожно сглотнул. Нехорошо бросать вызов белой женщине. Кажется, Мишель свободно читает его мысли. Она положила оружие и вылезла из каменной ниши.

Прошло семь дней с тех пор, как он разрезал чумной бубон, и женщина-рыцарь совершенно выздоровела.

— Идем, прогуляемся немного. Думаю, тебе не идет на пользу постоянное сидение в этом саду. — Она по-приятельски положила руку ему на плечо и притянула его к себе. — Знаешь, ты — единственное чудо здесь. То, что ты меня вылечил… — она неловко махнула рукой, — …это чудо. — И снова указала на статую. — А вот она — всего лишь камень. Тебе не нужно его бояться. Признаю, это очень красивый камень, потому что художник придал ему форму соблазнительной женщины. Но все равно это камень, каких полно. — Она сделала широкий жест рукой и указала на стены, окружавшие потайной розарий. — Ты и остальных камней боишься?

Люк покачал головой. Вообще-то он вовсе не был убежден в том, что говорила Мишель.

— Если языческие боги действительно существуют, почему они просто наблюдают за тем, как церковь одно за другим подчиняет себе языческие королевства? Либо у них нет сил защитить тех, кто в них верит, либо им это неинтересно. Или же их просто не существует. Как видишь, причин бояться их нет.

Люк кивнул. Это уже разумно.

— С Тьюредом все иначе. Я чувствую его каждое мгновение своей жизни. А иногда, как в ту ночь, когда ты меня спас, он особенно близок. — Она ударила себя в грудь. — Тогда он во мне. И дает мне силу и покой, как и всем истинно верующим. И он… — Мишель замолчала и покачала головой. — Да я же проповедую, — словно извиняясь, она пожала плечами. — Прости, Люк. Это мне никогда особенно не удавалось. Рассказывая о Боге, я только запугиваю людей.

Мальчик покосился на нее. Он никогда не слышал, чтобы священнослужители так говорили.

— Знаешь, Бог во мне. Но мне просто не удается облечь свои чувства и уверенность в понятную всем форму.

Они оставили сад позади и добрались до широкой площади с колодцем. Мишель села на каменный парапет и подняла взгляд к небу. Стоял чудесный летний день. Высоко в небе ползли крошечные перистые облачка. Женщина вытянулась и легла на парапет, подложив руки под голову.

— Когда я была еще маленькой, мы с сестрой часто так лежали. Смотрели на облака и рассказывали друг другу о своих мечтах и надеждах. Ложись за мной, голова к голове, и поговорим.

От мысли, что придется лежать рядом с женщиной, Люку стало нехорошо.

— Не бойся, что ж в этом такого? Ты должен чувствовать себя свободнее, если хочешь когда-нибудь стать выдающимся человеком.

Мальчик неловко забрался на парапет. Не хватало, чтобы она считала его трусом или дурачком. Но чувствовать себя свободнее он не стал.

Камень был теплым и приятным. Он улегся и мягко толкнулся об ее голову. Мишель подвинулась. Лицо ее было совсем близко. Так близко, что разглядеть его целиком было невозможно. Вокруг глаз у нее были крохотные морщинки — раньше он их не замечал. Его лица коснулось ее дыхание: пахло ванилью. Иногда она принимала несколько капель из темного флакончика. Вероятно, лекарство какое-нибудь.

— Я очень мало тебя знаю, спаситель мой. Ты не хочешь рассказать мне что-нибудь о себе?

Люк откашлялся. Во рту пересохло.

— Да нечего особо рассказывать, — с трудом выдавил он, одновременно думая о том, что ему нравятся ее глаза — самые красивые глаза, которые он когда-либо видел. Точнее, он никогда еще не видел глаза женщины настолько близко. Только мамины.

— М-да, не очень-то ты разговорчив. У тебя есть братья и сестры?

Люк покачал головой.

— А у меня есть сестра, она старше меня почти на год. Мы всегда были вместе. Во всем она была лучше меня. В детстве она порядком меня мучила. А теперь я по ней скучаю. Лилианна пошла далеко. Она всегда хотела стать известной. И у нее это получилось. Она — комтурша провинции Друсна. А я… Я — рыцарь, который только что окончил год смирения, поскольку допустила ошибку в битве.

Люку показалось, что она не очень-то похожа на раскаявшуюся грешницу. По крайней мере, в ее голосе не было сожаления, когда она рассказывала о своем наказании. Что же она сделала? Неважно, что бы там ни было, он понял, что даже теперь, после года смирения, она не жалела об этом.

— Лилианна в детстве всегда была заводилой, просто одержимой. — Мишель рассмеялась. — А знаешь, чем она была одержима? Муравьями!

Мальчик поглядел на Мишель, широко раскрыв глаза. Он при всем своем желании не мог себе представить, что комтурша могла делать с муравьями.

— В саду моего отца жили два муравьиных народа: рыжие и черные. Рыжие муравьи были крупнее — настоящие воины, с толстыми телами и мощными клещами. Но их было гораздо меньше. Все наше детство оба муравьиных народа вели между собой войны. Частенько мы часами наблюдали за ними. Рыжие были намного храбрее. Но чаще всего они проигрывали. Лилианна была убеждена в том, что можно многому научиться у муравьев — тому, как они воюют, как маршируют, как сражаются, почему иногда побеждают рыжие, хотя черные обрушиваются на них с огромным численным превосходством. Она сделала из этого целую науку. Однажды она отлупила меня, потому что я вмешалась в одну из битв и раздавила пару сотен черных муравьев. Тогда сестра злилась на меня целый день.

Некоторое время Мишель молчала, глядя на плывущие по небу облака.

Люк спросил себя, действительно ли можно чему-то научиться у муравьев, и такая мысль показалась ему странной. Но, должно быть, он ошибается, ведь сестра Мишель дослужилась до комтурши.

— Думаю, ее одержимость муравьями даже послужила причиной того, что Лилианна избрала орденскую школу. Ты ведь знаешь, у Нового рыцарства на гербе изображено Древо крови. Орден тогда был менее значительным, чем рыцари Древа праха. Она пошла в орденскую школу на год раньше, чем я. Первые пару недель я просто радовалась, что осталась одна, но затем начала очень сильно скучать по ней.

Люк подумал о том, как сильно он тоскует сейчас по отцу. К горлу подступил комок. Только бы не разрыдаться! Он будет сожалеть об этом до конца своих дней.

— А что случилось с муравьями?

Голос его прозвучал сдавленно. Заметила ли она это?

Мишель вздохнула.

— Рыжие проиграли — их полностью уничтожили.

Они снова некоторое время смотрели на плывущие по небу облака. У мальчика было такое чувство, что Мишель ждет, когда он что-нибудь расскажет. Но он не знал, о чем говорить. Его жизнь была самой обычной, ничем не примечательной.

— У тебя была какая-нибудь мечта, когда ты был еще совсем маленьким? Что-нибудь недостижимое, сумасшедшее, о чем ты думал в такие дни, как этот?

Люк покачал головой.

— Нет.

— Да ладно тебе. У всех есть мечты, — с укором сказала Мишель. И снова рассмеялась. — Я понимаю, тебе, наверное, стыдно об этом говорить. У меня тоже очень смешная мечта была. Если бы ты о ней услышал, ты совершенно перестал бы стыдиться рассказывать мне о своих фантазиях. Ты знаешь святую Урсулину?

Люк на некоторое время задумался. Этих святых чертовски много!

— Это та, которая с медведем, да?

— Да, женщина-рыцарь с медведем. — Глаза Мишель расширились. Казалось, она смотрит сквозь Люка. — Она сражалась в первой войне против Друсны, за которой произошла битва Черных кораблей. Говорят, за свою жизнь она убила семерых троллей.

По ее голосу Люк почувствовал, что она испытывает одновременно восхищение и ужас.

— Я видела троллей, — тихо произнесла Мишель. — В Валлонкуре и лесах Друсны. Они ужасны! Ударом кулака могут размозжить череп лошади. Мне всегда хотелось быть как Урсулина. Смелой, сильной… И на медведе тоже хотелось покататься. — Она рассмеялась, внезапно села и задрала рубашку. — Посмотри на мою спину, Люк.

Мальчик с ужасом смотрел на широкий выпуклый шрам.

— Я танцевала с медведем, — продолжала женщина. — К сожалению, он не хотел, чтобы я каталась на его спине. Я вырастила его, а он встал на задние лапы, обхватил меня передними и едва не убил. Должно быть, я сделала что-то не так. — Мишель опустила рубашку. — Думаю, несмотря ни на что, я попробую еще раз… — Она поглядела на Люка. — Не смотри ты так. Я не сошла с ума! Может, немного упряма. Знаешь, жизнь без мечты жалка. Да и почти неважно, что думают о твоей мечте другие. А теперь твоя очередь. Рассказывай.

— Я хотел быть как отец… — нерешительно начал он. — Всадником рядом с графом Ланнесом. Известным героем. Но теперь все они мертвы…

— Но всадником ты, несмотря на это, все-таки сможешь стать. — Женщина запнулась. — Ты хотел, чтобы отец видел, каким ты станешь, чтобы он гордился тобой?

Люк не был уверен в этом. Он еще об этом не думал. Но похоже… Больше всего ему нравилось делать отца счастливым. Слышать, как он гордо говорит: «Это мой сын».

— Мечты существуют не для других, — осторожно сказала Мишель.

Люк чувствовал, что женщина изо всех сил старается не ранить его чувства неосторожным высказыванием.

— Мечта принадлежит одному тебе, — продолжала Мишель. — Мой отец вовсе не был в восторге, услышав про историю с медведем. Для него я всегда была на втором месте. Лилианна была его любимицей… Но вернемся к тебе. Может быть, есть что-то еще? Что-нибудь совершенно безумное? То, о чем ты едва решаешься говорить?

— Я всегда хотел стать рыцарем и спасти принцессу. От тролля или злого эльфийского князя, который похитил ее, — вдруг вырвалось у него. — Мне хотелось иметь блестящие доспехи и горячую лошадь. И большой меч!

Он запнулся, снова смутившись, так как знал, что эта мечта невыполнима.

— Звучит неплохо. — Мишель заговорщицки улыбнулась. — Не хочу тебя обманывать… Принцесс в наше время осталось немного. И, к счастью, троллей и эльфов можно встретить только в Друсне и во Фьордландии. — Она задумчиво почесала подбородок. — Ты тверд в своей вере?

Люк покачал головой.

— Священник был мной не особенно доволен.

— М-да, а тут еще эта белая женщина. — Мишель по-прежнему сидела на краю колодца, глядя на свои босые ноги. — Но, вполне возможно, у тебя был не тот учитель, Люк. Вера может расти. — Она откинула со лба волосы. — Мне кажется, из тебя можно было бы сделать рыцаря. Даже бойца Нового рыцарства. Ты мужествен и умен… Конечно, тебе придется учиться фехтованию и другим вещам. Возраст у тебя еще подходящий. Если я тебя подготовлю, то, может быть… — Она указала на улицу. — Там, сзади, есть дом из красного кирпича. Рядом я видела куст орешника. Иди и срежь нам две палки длиной примерно с мою руку. Сегодня же мы начнем готовить тебя. В конце концов, у нас в запасе всего один год.

Люк сел.

— Ты будешь учить меня и сделаешь рыцарем?

Мишель пожала плечами.

— Я попытаюсь. Что из этого получится, зависит только от тебя.

Он вскочил и с бьющимся сердцем помчался по улице. Он слышал, что она — мастерица фехтования. Мастерица фехтования Нового рыцарства! Лучшего учителя ему никогда не найти! И она хочет давать ему уроки… Наверняка обладает достаточной властью, чтобы превратить его мечты в реальность.

Найдя куст, он срезал две ветки и помчался назад. Не хотелось терять ни единого мгновения. Мишель стояла в паре шагов от колодца. Там, где просела мостовая, ветер нанес песку.

— Возьми палку и напиши на песке свое имя.

Люка словно ударили. Это что еще такое?

— Я думал, будет урок фехтования…

— Что-то я не припомню, чтобы говорила о фехтовании, — строго ответила женщина-рыцарь. — Если хочешь, чтобы тебя приняли в школу в Валлонкуре, ты должен уметь читать и писать.

— Но зачем это нужно рыцарю? От чтения глаза болят!

— Похоже, ты лучше меня знаешь, что нужно рыцарю…

Люк упрямо глядел на нее.

— Да зачем вообще нужно уметь писать?

— Как думаешь, сколько сапог сносит за год подразделение из тысячи пикинеров? Сколько свинины они съедят за неделю? Сколько оружейной смазки им нужно, чтобы не заржавело оружие? Сколько ведер зерна, чтобы не потерять силы?

— Я не хочу быть торгашом, — пробурчал мальчик. — Я хочу вести людей в бой.

Мишель рассмеялась.

— Храбрость значит очень мало, когда у твоих людей урчит в желудке. Если ты не сумеешь правильно организовать снабжение, твое войско потеряет силу и станет легкой добычей для язычников. Принадлежать к Новому рыцарству означает больше, чем быть просто хорошим фехтовальщиком. Ты должен стать примером в любой области. Ты поведешь людей… И в таком случае должен отвечать за то, чтобы они не голодали. За год ты будешь участвовать в двух-трех битвах. Но войну за обеспечение своих людей придется вести каждый день.

Люк с сомнением поглядел на нее. Она что, пытается его запугать? Он совсем не так представлял себе рыцарство.

— Если ты действительно хочешь, чтобы тебя приняли в школу ордена, то будешь учиться до тех пор, пока не станет казаться, что голова вот-вот лопнет. Тебя научат ампутировать ногу и бороться с лихорадкой. Ты будешь корчиться на скамье гребца на галере, а ночи проводить за изучением искусства навигации. Ты узнаешь, как смешивают порох и как выравнивают орудия. Ты сможешь водить корабли в открытом море. Тебя научат даже готовить. А если какому-нибудь учителю покажется, что ты обладаешь особым даром, спрос с тебя будет еще выше, от тебя будут добиваться наилучших результатов. Если ты поступишь в школу ордена, то тебя ожидают семь лет недосыпа. Будешь вставать до зари и ложиться спать намного позже солнца. У тебя будут болеть мускулы, о существовании которых ты сейчас даже не подозреваешь. А если ты не справишься, тебя прогонят с позором. Под знаменами Древа крови выступают только лучшие из лучших.

Люк с сомнением глядел на нее.

— И ты думаешь, я сумею?

Женщина склонила голову набок и примирительно улыбнулась.

— Я знаю одну сумасшедшую девчонку, которая мечтает о том, чтобы покататься на спине медведя, и которая стала рыцарем. Почему же ты не сможешь?

Быстрым движением она нарисовала на песке крючок.

— Это «л». Первая буква твоего имени. Нарисуй ее на песке!

Затем Мишель нарисовала на песке две остальные буквы его имени. Да, он знал, что у него короткое имя. Но то, что оно состояло всего из трех букв, его разочаровало. И он подумал, что, может быть, стоит изменить свое имя, если он все-таки станет рыцарем.

Мальчик так сильно напрягался с этим письмом, что очень скоро заболело запястье, руку свела судорога.

К сумеркам он научился писать имя умершего графа. И его подозрения подтвердились. Имена известных людей состоят из большего количества букв! Научился он писать имя и своего отца, и матери.

Мишель насмехалась над ним, говоря, что его буквы похожи на следы, оставленные на песке стаей ворон. И все же Люк гордился своим умением писать. Он сумеет стать рыцарем!

Когда они вернулись к своему лагерю в розарии, он устало развел костер и бросил кусок жира на железную сковородку из походного набора Мишель.

Тихий шипящий звук заставил его поднять глаза. Мишель стояла перед нишей и внимательно оглядывалась по сторонам. В руке у нее была обнаженная рапира.

— Здесь кто-то был, — тихо сказала она. — Пистолеты исчезли.

Люк судорожно сглотнул. Белая женщина! Он посмотрел на нее. Ее лицо, испещренное длинными сумеречными тенями, выглядело более жестким. Ему показалось, что улыбка ее стала иной — знающей, насмешливой.

Люк так и думал: плохая это идея — красть пожертвования. Белая женщина — больше, чем просто камень. В Ланцаке все это знали. Даже священник. А теперь вот она разгневалась, потому что Мишель обокрала ее!

Воронья башня

Гисхильда стояла на корме клипера. Доски были скользкими от крови. Воняло на маленьком кораблике ужасно. Вообще-то у нее не случалось морской болезни, но здесь ее то и дело тошнило. Может быть, дело было в ране, все еще мучившей ее. Она чувствовала себя слабой и растерянной. Никто не сказал ей, куда плывет клипер.

Девочка в отчаянии поглядела на горизонт. Стоял туман. Все утро шел дождь. Одежда затвердела от холода и влаги. В открытой лодке не было места, где можно было бы спрятаться от дождя и высушить намокшую одежду.

Гисхильда растирала руки. Мерзла даже голова. Лысина постепенно покрывалась золотисто-рыжеватой щетиной. Но пройдет еще много лун, прежде чем волосы станут такими же длинными, как прежде.

Она бросила на Лилианну полный ненависти взгляд. Бывшая комтурша стояла на корме лодки и направляла ее навстречу свету, показавшемуся в серой мгле. Одну ногу она поставила на большой покрытый слоем свинца сундук, на котором спала ночью. Женщина-рыцарь никогда не спускала с сундука глаз. Иногда Гисхильде казалось, что из него доносятся шорохи. Ее мучило любопытство, но она была слишком горда, чтобы спрашивать Лилианну о сундуке.

Комтурша заметила ее взгляд. Махнула Альварезу, и тот стал за штурвал. Капитан галеры сбрил усы, а волнистые волосы спрятал под широкополой шляпой. С серебряным кольцом в ухе и ослепительной улыбкой он был похож на пирата или контрабандиста. Похоже, у него всегда хорошее настроение.

Лилианна подошла к девочке вдоль борта. Несмотря на качку, походка у нее была уверенная. Это сердило Гисхильду. Чего бы только она не дала, чтобы увидеть, как эта наглая баба споткнется. Лучше всего, если при этом она плюхнется лицом в одну из плетеных корзин, полную угрей!

Женщина-рыцарь стала рядом с ней.

— Там, где горит свет, есть огонь и теплая постель для тебя. Ты будешь в безопасности первое время.

— Я была в безопасности у своего отца!

Комтурша не глядела на нее, продолжая смотреть на свет.

— В таком случае надо было там и оставаться. Если я правильно помню, вовсе не я вытащила тебя из палатки.

Гисхильда сердито поджала губы.

— Отец и Другие найдут меня! И тогда тебе захочется, чтобы мы никогда не встречались.

— Думаешь? — спокойно спросила женщина.

Ее спокойствие могло кого угодно вывести из себя. Гисхильде хотелось накричать на нее. А еще лучше — побить. Вместо этого она вцепилась руками в поручни. Она тоже умеет быть такой спокойной и снисходительной, как Лилианна. Перед ней она не обнаружит своих слабостей! Она…

Вдруг девочка поняла, почему комтурша так спокойна. Гисхильда видела девочку на корабле эрцрегента, хотя и недолго. Альварез приподнял парусину, под которой она лежала, как раз настолько, чтобы между двумя корзинами она могла видеть ют галеасы. Любой подумает, что она у эрцрегента. Никто не станет искать маленький клипер, вышедший из гавани Паульсбурга получасом раньше. Гисхильда судорожно сглотнула, медленно постигая всю глубину интриги Лилианны.

— У меня никогда не было вшей, правда?

Комтурша промолчала, но на губах ее играла ухмылка.

— И парикмахер порезал меня не случайно. Он специально сделал это, чтобы другая лысая девочка была еще больше похожа на меня.

— Совсем неплохо для варварки-принцессы.

Гисхильда снова вцепилась в поручни. На это оскорбление она реагировать не будет. Злая баба только этого и добивается! Принцесса глубоко вздохнула и поглядела на свет.

— И ты думаешь, этого достаточно, чтобы одурачить эльфов?

— На воде следов не бывает.

Ей послышалось или в голосе комтурши прозвучали взволнованные нотки?

— Не бывает для человеческих глаз.

Вот теперь Лилианна посмотрела на нее.

— Неплохо, принцесса. Действительно, неплохо. Сколько тебе сейчас лет? Десять? Одиннадцать? Ты далеко пойдешь.

— Одиннадцать!

Не следовало этого говорить. Вообще не нужно ничего говорить о себе. Чем меньше эта женщина о ней знает, тем лучше.

— Не уверена, что ты понимаешь одну вещь, принцесса. Со мной тебе будет лучше, чем с братом Шарлем. Он хотел заполучить тебя, чтобы улучшить свою жизнь. Неважно, что он тебе говорил, для него речь идет только о том, чтобы подняться до наивысшей церковной должности. Ты для него была вроде бычка на рынке. А когда он получил бы свое, то, не колеблясь, избавился бы от тебя. Это правда.

Гисхильда приложила руку к груди, туда, куда ее ударили кинжалом. Что ответил бы на это умелый придворный? Или мрачный, но привлекательный эльфийский князь Тирану?

— У тебя тоже незабываемый способ показывать свою привязанность.

Да, вот это хорошо! По лицу Лилианны было видно, что ответ впечатлил ее.

— Заметно, что ты выросла не в крестьянской семье. Конечно, у тебя есть причины сомневаться в моих словах. Но помни об одном: я была комтуршей Друсны, когда встретилась с тобой. — Она одернула платье. — А теперь я — грязная рыбачка, потому что спасла тебя от брата Шарля.

— И что ты собираешься со мной делать? Зачем ты увезла меня? Что…

Ее перебил протяжный звук рога. Альварез подал сигнал. Там, где был свет, Гисхильда увидела неясные очертания башни.

— Я… — начала Лилианна, и опять впереди раздался сигнал.

— Мы слишком близко, — крикнул Альварез.

Женщина-рыцарь перегнулась через поручни. Гисхильда увидела возвышавшиеся перед ними скалы, омываемые пенными волнами.

— Два румба по правому борту!

Маленькая лодка немного наклонилась набок. Гисхильда напряженно вглядывалась в туман. Свет, который они видели, шел от сигнального огня, горевшего в железной корзине на вершине башни. Перед ними показался длинный деревянный причал. Альварез повернул парус против ветра, и лодка быстро сбавила ход в прибрежной зыби.

На пристани показалась женщина в сером платье и вязаной кофте. Лилианна бросила ей канат. Катерок пришвартовали. Все происходило без единого слова, но молчание это не было неприветливым.

Женщина-рыцарь выбралась на мостки, и Альварез бросил ей с кормы второй канат. Когда клипер был надежно закреплен, Лилианна обняла стоявшую на мостках женщину — самый приветливый жест комтурши, когда-либо виденный Гисхильдой. Может быть, она все-таки другая? Может быть, то, что она рассказывала о Шарле, правда?

Женщины негромко переговаривались. Внезапно женщина-рыцарь обернулась.

— Извини, это было невежливо. — Прозвучало это так, как будто она говорила серьезно. — Разреши представить, Гисхильда. Это Жюстина.

Лилианна снова удивила Гисхильду. Комтурша владела языком Друсны!

Принцесса нерешительно сошла на пристань.

— Где мы?

— Это Воронья башня, Гисхильда. Твой новый дом, — ответила Жюстина.

Стройная, едва ли не худощавая женщина с печальными глазами, загорелой кожей и пепельными волосами, обрамлявшими узкое лицо, сразу же понравилась Гисхильде.

Альварез выгрузил на пристань две корзины с угрями. Рыбы были еще живы и крутились в своей тюрьме из ивовых прутьев.

— Как дела у Друстана? — спросила комтурша.

Жюстина пожала плечами.

— Он несет вахту. Спит очень мало. Он… — руки поднялись в бессильном жесте. — Ты же знаешь его, госпожа.

Лилианна кивнула.

— Мужайся. Однажды он свыкнется с этим. Его задача очень важна! И хотя он мало говорит, я уверена, что он знает, кого нашел в тебе.

Та засопела.

— Кухарку. Развлечение в постели…

— Ты хочешь уйти отсюда?

Жюстина закусила нижнюю губу. Гисхильда видела, что она охотно приняла бы это предложение.

— Я многим обязана ордену, — произнесла она наконец. — Справлюсь. — И приветливо поглядела на Гисхильду. — Вот теперь есть с кем поговорить. Она надолго?

— На пару недель. А может быть, и до весны. Не знаю. Времена сейчас неспокойные. — Комтурша поглядела на башню. — Мне подняться к нему?

— Сегодня у него плохой день.

— Кто там? — Гисхильде было неприятно слушать этот странный разговор.

— Сама увидишь. — Лицо Лилианны внезапно стало непроницаемым и неприветливым. — Ты здесь затем, чтобы полностью поправиться. И ты в хороших руках. — Она обернулась к Жюстине. — Не говори ей ничего. Это умная девочка. Если сама разгадает тайну башни, значит, так тому и быть. — Она вынула из кармана своего платья запечатанный кожаный футляр и протянула его худощавой женщине. — Отдай это Друстану. Напомни ему о старой клятве.

Жюстина подняла брови, но ничего не сказала.

— Он был в моем звене. Связь между нами крепче железа. Он не разочарует меня.

И с этими словами Лилианна прыгнула назад в катерок.

Альварез выгрузил на пристань еще несколько мешков и ящиков, а затем отчалил.

Гисхильда не могла поверить в то, что ее просто так высадили. Она ведь была важным заложником. За нее бились два крупных рыцарских ордена. А теперь вот это! Не такая уж эта Лилианна и хитрая.

«Весной ты меня здесь не найдешь!» Она едва не выкрикнула комтурше свою мысль.

За башней находился темный дубовый лес. При первой же возможности она сбежит. Ее обучала эльфийка. Она знала, как выжить в лесу. Она — ребенок, которого нельзя так просто передавать туда-сюда, как кружку за праздничным столом.

— Увидимся у башен Валлонкура! — крикнул кто-то. Мужской голос был светлым, звучным. Он звучал приятно, но в то же время бесконечно печально.

Гисхильда запрокинула голову и за зубцами башни разглядела тень. Свет сигнального огня ослепил ее. Тень помахала рукой и исчезла.

Лилианна и Альварез ответили на приветствие.

— У башен! — крикнули они в один голос.

Вдруг принцессе стало зябко. Ей не хотелось здесь оставаться. Это тюрьма. Даже общество Лилианны лучше, чем Воронья башня, пусть Жюстина и относится к ней хорошо! Гисхильда попыталась побежать к лодке, но худенькая женщина удержала ее, оказавшись намного сильнее, чем казалась с виду.

Лилианна отвязала последний канат, а Альварез длинным шестом оттолкнул катерок от причала. Комтурша помахала Гисхильде рукой.

— Возьми меня с собой!

— Наслаждайся миром зимы. Когда я приду за тобой, то не стану торговаться на рынке дипломатии, как сделал бы это брат Шарль. Я отвезу тебя в кузницу душ. Одному Тьюреду известно, насколько тяжел этот путь. Ты еще станешь тосковать по Вороньей башне!

«Меня здесь уже не будет», — упрямо подумала Гисхильда, а потом успокоилась. Пусть Лилианна считает ее маленькой девочкой. Так даже лучше. Гораздо разумнее быть, а не казаться. Сильвина многому научила ее. Она умеет выживать среди дикой природы… По крайней мере, какое-то время. Здесь она надолго не останется. Комтурша допустила большую ошибку: недооценила ее. Хотя Гисхильда и не знала, куда завел ее путь плутаний по большим озерам, потому что все время стояла дождливая сырая погода, но была уверена, что сумеет пробиться к незахваченным провинциям. А когда она окажется там, ей помогут. Она вернется к войску, мама зарыдает и обнимет ее, а отец станет гордиться ею. Она представила, как он будет на нее смотреть, и почувствовала себя достаточно сильной для того, чтобы сразиться со всеми врагами Фьордландии.

Голова или звезда альвов

Ахтап глядел в прицел своего арбалета. Герб, вышитый белокурой женщиной на груди ее черной рубашки, служил отличной мишенью. Место, где ствол Древа крови переходил в крону, расположено прямо над сердцем. Как он ненавидел их, этих рыцарей! Спусковой крючок арбалета приятно холодил указательный палец. Они были меньше чем в десяти шагах. С такого расстояния промахнешься!

Он немного опустил оружие. Если выстрелить ей в живот, она будет долго бороться со смертью, так же как его брат, которого рыцари насадили на копье.

Ахтап поглядел на мальчика. Малыша было жаль. В его возрасте не стоит беспомощно наблюдать за тем, как кто-то умирает. Даже если это вор! Лутин видел, как мальчик достал из источника янтарин. Ахтап сам положил его туда, чтобы не теряться в темноте, когда приходил туда. Достать даже такой маленький янтарин трудно — они очень редки. Потеря злила его. Может быть, стоит заколдовать мальчика? Дополнительный сустав в каждом пальце — замечательное наказание для вора.

Кобольд подавил смешок. Чертова женщина смотрела прямо туда, где он прятался. Неужели заметила его? Никогда не знаешь, на что способны эти рыцари Крови. Дураки Праха — это не так страшно, хотя они и хорошие воины. Но эти, из Нового рыцарства, другие. Они приводили Ахтапа в ужас. Он наблюдал за ними обоими полдня. Кажется, блондинка собралась сделать из мальчика рыцаря. Оставлять ее в живых — просто безответственно. Может быть, убить и мальчика? Это наверняка более милосердно, чем оставлять его одного в руинах.

Ахтап знал, что жителей Ланцака унесла чума. По плоскогорью можно долго идти, и все равно никого не встретишь. Мальчик погибнет от голода или его съедят волки.

Арбалет качнулся в сторону. Если сначала застрелить мальчика, будет даже интереснее. Если рыцарша так хороша, как он подозревает, она увидит, откуда прилетел арбалетный болт. И если она сразу побежит, то окажется здесь раньше, чем он успеет перезарядить арбалет. Можно не успеть…

Лутин облизал свою длинную лисью мордочку. Хвост его беспокойно подрагивал. Тихо шелестели листики розового куста. Он всегда любил риск. Его рост в тридцать один дюйм считался довольно высоким для лутина. На его лисьей голове рос великолепный рыжий мех. Сложен он был хорошо — руки, ноги и туловище пропорциональны, и он всегда считался самым сильным из братьев и самым смелым. Поэтому ему доверили сторожить тропы альвов.

Конечно, он понимал, что ничего против рыцарши сделать не сумеет, если она добежит до куста, прежде чем он успеет перезарядить арбалет. Кроме того, в спешке нельзя сплести толковое заклинание. Наверняка запутается… Будет разумным сначала выстрелить в нее. Но если все время быть разумным, жить очень скучно.

Ахтап опустил арбалет, схватил маленькую кожаную сумочку, висевшую на ремне, и нащупал серебряную монету, лежавшую там между кремнем и сталью, талисманом из сушеного мизинца тролля и последним кусочком хорошей ослиной колбасы. Нерешительно повертел монету в пальцах. На одной стороне изображена голова королевы Эмерелль, на другой — семиконечная звезда. Это символ мест, в которых можно безопасно проникать из одного мира в другой.

Ахтап подбросил монету. Крутясь, она мелькнула перед его носом и полетела вниз. «Если голова, начну с мальчишки, — решил Ахтап. — Если выпадет звезда альвов, побеждает разум, и сначала я застрелю рыцаршу». Он стал шарить рукой по густо оплетенной корнями земле, не спуская с обоих глаз. Монета исчезла.

Теперь Ахтап все же посмотрел на землю. За такую серебряную монету можно получить достаточно вина, чтобы целую неделю напиваться допьяна каждый вечер. Или позволить себе в Вахан Калиде ночь с по-настоящему хорошей проституткой. Такой, которая при виде серебра забудет, что у него на плечах лисья голова. Или сделать хороший подарок Натании, которая и понятия не имела, что он иногда любил сходить к проститутке.

Пустые мысли… Конечно, он никогда не станет тратить монету. Она приносит счастье и принадлежит ему уже много лет. Сотни раз она помогала ему при сомнениях, подсказывала, что делать. Брат подарил ее в тот самый день, когда умер. Может быть… Чушь! «Я не суеверен, — подумал Ахтап. — Просто осторожен».

Да куда подевалось это чертово серебро? Рассердившись, лутин едва не выругался вслух. Тяжелые пистолеты давили через кожу заплечного мешка. Если он не найдет монету, оружие более чем возместит ему утрату. Хотя, конечно, пройдет немало времени, прежде чем найдется покупатель на него. Эльфийская королева запретила приносить в Альвенмарк какое-либо оружие, потому что ему присущ тленный запах Девантара. Но этого запрета давно уже никто не придерживается. Ахтапу тоже очень хотелось однажды выстрелить из тяжелых пистолетов с поворотным затвором. Дым, шум и пламя, вырывавшееся из них при выстреле, казались ему восхитительными. И многие думали точно так же. Он вспомнил одного кентавра: тот наверняка заплатит немало золота за два таких красивых пистолета.

Но это не заменит монету брата. Он не мог ни увидеть ее, ни нащупать. Мгновение можно и не смотреть на детей человеческих. Рыцарша размахивала своей рапирой. Пусть только попробует! Он был от нее более чем в двадцати шагах. Так быстро она до него не доберется. Останется достаточно времени для прицельного выстрела, если ей вдруг придет в голову броситься в эту сторону.

Чертовы корни! Запутались, как змеиное гнездо. Не надо было бросать монету! Можно считать, что ему повезет, если удастся найти ее в этих последних лучах солнца.

Монеты приходят и уходят, такова их судьба, пытался он успокоить себя. Можно вернуться и в другой раз, при свете дня, чтобы поискать ее. Мальчишка и рыцарша наверняка не станут сидеть в розарии вечно.

Ахтап встал. Блондинка исчезла! Теперь он не удержался и тихонько выругался. Он сел в лужу! Всего какой-то миг без своего талисмана — и вот, пожалуйста, уже неприятности.

Ахтап поднял арбалет и осторожно высунулся из розового куста. Мальчишка был еще на месте и поспешно паковал седельные сумки. Но эта чертова рыцарша…

Наконец он ее обнаружил. Она возилась с лошадьми. Черт подери! Она достала свои седельные пистолеты.

Лутин поспешил увеличить расстояние между собой и рыцаршей. Теперь он не спускал с нее глаз. Она шла как раз на тот розовый куст, в котором он только что сидел. Не сводя с нее взгляда, он нащупал арбалетный болт, который прочно лежал в желобке оружия.

Ахтап держался в тени кустов и низких стен. Он опытный разведчик, так просто его не возьмешь!

Рыцарша согнула обе руки в локтях, так что дула пистолетов смотрели в небо. Внимательно разглядывая кусты, она шла по направлению к белой статуе. Неужели человеческая женщина увидела его? Она опустила правую руку и выстрелила. Пуля пролетела в двух ладонях от него и ударилась в стену. От необдуманного движения вылетел арбалетный болт. Выстрел исчез в кустах.

Не заботясь о прикрытии, кобольд побежал. Теперь главное — как можно быстрее убежать. И зачем только он играл с монетой?

Ахтап отбросил арбалет. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть, как быстро рыцарша нагоняла его: ее сапоги, подобно грому погибели, стучали по мощеной дороге. Кобольд скинул свой заплечный мешок.

Внезапно шаги стихли. Ахтап напрягся. Он знал: она остановилась, чтобы прицелиться. Бросился вбок, в кусты. Розовые шипы проникали в мех и кололи чувствительную мордочку. Он поднял руки, чтобы защитить глаза. По саду разнесся громовой звук выстрела.

Кобольд прижался к земле. Пальцы вцепились в корни и сухую почву. Он пополз вперед. Совсем недалеко был вход в тоннель, ведущий к скрытому источнику. Последнее усилие… Только теперь он решился поглядеть через плечо. Эта проклятая рыцарша стояла возле его арбалета и поднимала его. Сумерки ли спасли его? Может быть, она его толком и не видела? Вполне вероятно, что он выдал себя шорохом необдуманного бегства.

Ахтап осторожно прополз еще немного вперед. Как близка спасительная темнота тоннеля! Вход в него зиял в стене подобно ране.

Проклятая рыцарша опять опустила арбалет. Рядом лежали оба разряженных пистолета. Она поднялась и с ужасающим спокойствием вынула из ножен рапиру длиной с вертел. Мысленно кобольд представил себя нанизанным на нее, словно барашек.

Нужно сконцентрироваться, использовать свои магические способности и страх! Черная дыра… Он почувствовал, что по всему телу пробежали мурашки. Ахтап не был великим колдуном. Конечно, он мастерски ходил по тропам альвов и мог беспрепятственно проходить мелкие звезды альвов, которые бросали других в будущее. Ему была подвластна целая сеть магических путей, ходить по ним ему было легко. Но с остальными формами магии дело обстояло иначе. И в первую очередь у него всегда плохо получались импровизированные заклинания.

Ахтап представил себе, что ухватился за темноту тоннеля. Растянул ее, желая накрыться ею, словно защитным покрывалом. Шаги сзади смолкли.

Вход в тоннель изменился. Казалось, оттуда тянется огромный черный червь. Так он не хотел… Хотя… Может, это и не самое худшее, что могло быть.

— Приди, приди ко мне, тьма! — прошептал Ахтап, и черный червь пополз дальше к нему. То была темнота тоннеля, которую он вытянул оттуда, подобно тому, как ногу медленно вынимают из сапога. — Сожри рыцаршу! — громко крикнул он на грубом людском наречии и оглянулся.

Чертова воительница остановилась. В чертах ее лица проглядывал страх. Но она не убежала. С упрямо поднятой рапирой ожидала она нападения мнимого червя. Она ведь не знала, что происходит, что это всего лишь кусочек темноты, тянущейся из тоннеля.

«Сейчас или никогда», — подумал Ахтап и побежал. Шипы рвали его одежду. Он бросился навстречу темноте, оказался в спасительном тоннеле и почувствовал силу троп альвов, пересекающихся у источника. Он был спасен. Еще бы чуть-чуть…

О свободе

Пахло подогретой ухой. Перед большим каменным камином с тяжелыми кочергами и горшками стоял грубый стол, на котором лежал нарезанный хлеб. Вокруг стола расположились скамьи и один-единственный стул, на высокой спинке которого будто бы упражнялись в стрельбе: в дереве толщиной с дюйм зияли семь дырок с рваными краями. Первый этаж Вороньей башни был обставлен только самой необходимой мебелью.

Жюстина выделила Гисхильде узкую кровать рядом с камином. Это было единственное место для сна во всей комнате. Мешок сухой соломы служил матрацем. В нем сохранился аромат лета.

Вместе они перетащили сюда припасы с пристани. При этом Жюстина дважды пыталась заговорить с ней. Гисхильда ее просто-напросто игнорировала. Она не хотела иметь ничего общего с друснийкой, которая пошла в служанки к ордену.

Девочка поглядела на темную лестницу. Рыцарь еще не показывался. Гисхильда только приблизительно представляла себе, куда ее завезли на клипере. Одно было ясно: они довольно далеко от границ со свободными провинциями. Так зачем же здесь сторожевая башня? Что за причина засаживать рыцаря среди глуши?

«Я не собираюсь оставаться здесь достаточно долго для того, чтобы выяснить это», — мрачно подумала принцесса. Очевидно, все считали ее беспомощной маленькой девочкой, избалованной куклой, воском в руках судьбы. Посмотрим! Когда завтра утром Жюстина проснется, она жестоко пожалеет о своей ошибке.

Гисхильда с наслаждением стала думать о том, что сделает Лилианна с предательницей, когда вернется и узнает, что принцесса сбежала уже в первую ночь. Она тосковала по лесу, по тому, чтобы наконец применить все то, чему ее учила Сильвина.

Позднее лето накрыло богатый стол: она будет питаться грибами, орехами и ягодами. Она умеет ловить рыбу голыми руками… Может быть, ей понадобится три, а то и четыре недели, чтобы вернуться к фьордландцам и эльфам, но она все равно справится.

Гисхильда поглядела на двери, сделанные из толстых темных досок. Рядом с дверью у стены стоял засов.

Жюстина подняла голову.

— Нам нужна вода, — она указала на пустые кожаные ведра возле двери. — Ты не боишься выходить по темноте?

Боится ли она? Гисхильда готова была закричать от радости. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы не дать заметить ее ликование, и она только проворчала, что не боится.

Предательница описала ей путь к источнику, находившемуся в сотне шагов от башни.

Гисхильда схватила ведра. Дверь была не заперта. На улице стояла безлунная ночь. Девочка закрыла двери в башню и поглядела на звездное небо, чтобы сориентироваться. Лучше всего идти на северо-запад. Там она раньше наткнется на друзей.

Лес начинался прямо за башней. Кожаные ведра принцесса бросила под куст. Сколько будет ждать ее Жюстина? Когда начнет волноваться и позовет рыцаря с платформы?

Гисхильда сошла с узкой тропы, которая вела, очевидно, к источнику, и исчезла в густом подлеске. Ей хотелось, чтобы у нее остались те хорошие вещи, в которых она выбралась из палатки матери целую вечность назад: легкие сапоги, кожаные штаны и эльфийская рубашка. Теперь она уже помнила, как хотела пробраться к отцу, как выбралась из палатки матери. Но что случилось потом и как она попала в крепость рыцарей ордена, оставалось загадкой. Похоже было, что Лут вырезал кусочек из ее жизни…

То, что надето на ней сейчас, не годится для жизни на природе. Платье и сандалии — вряд ли подходящая одежда для длительного похода через лес. Но попытаться все же стоит. Девочка полагалась на то, чему обучила ее Сильвина. У нее все получится!

Под густой листвой дубов темнота была почти абсолютной. Гисхильда прислушивалась к тысячам знакомых шорохов леса. Ей было настолько хорошо, что она почти забыла о боли. Свобода!

Глаза быстро привыкли к темноте, и девочка достаточно быстро продвигалась вперед. Примерно через полчаса к концерту леса примешался новый звук. Среди деревьев посветлело. Перед ней лежало озеро.

Гисхильда пожала плечами, вернулась в лес, взяла западнее и вскоре снова вышла на берег. Полуостров! Разумнее будет идти в тени деревьев вдоль берега. Так она быстрее найдет перешеек.

Она бросилась бежать легкой рысью. Над водой клубился серый туман, но на небе были видны все звезды. Дорога вела ее все дальше на запад, а потом берег повернул круто к югу. Девочка вздохнула. Похоже, предстоит долгий марш. Башня стояла на южной оконечности полуострова. Вероятно, придется осторожно прокрасться мимо, а там вскоре покажется и переход на материк.

Гисхильда отправилась в путь широкими шагами. Тихий внутренний голос, желавший вразумить ее, она упорно игнорировала.

Спустя два часа закрывать глаза на правду оказалось невозможным: Воронья башня стояла на острове! Гисхильда решилась бы проплыть около мили, но, насколько хватал глаз, другого берега не было видно. Она оказалась в ловушке.

До рассвета девочка просидела под вязом неподалеку от двери, глядя на башню. В мокром от росы платье она вернулась к огню. На столе стояло кожаное ведро, наполненное водой. У огня сидела на корточках Жюстина и глядела на нее. Она ничего не сказала, но по глазам можно было прочесть все, о чем она думала.

— Ты знала, что произойдет! Тебе вовсе не нужно было, чтобы я принесла воды. Ты знала, что я убегу, — яростно зашипела на нее Гисхильда.

Друснийка выдавила усталую улыбку.

— Я считала, что лучше выяснить этот вопрос поскорее. Честно говоря, я даже думала, что ты из упрямства будешь пару дней прятаться в лесу.

Предательница просто позволила ей подвергнуть свою жизнь опасности, поняла девочка. И теперь она стоит перед ней, словно беспомощный ребенок. Она сделала именно то, чего от нее ожидали, и ничего у нее не вышло. От ярости Гисхильде хотелось закричать.

— Ты счастлива, оттого что так хорошо служишь нашим врагам?

Друснийка молчала.

— Ты всегда была предательницей? Неужели предателями рождаются? — с подчеркнутым спокойствием спросила Гисхильда. Она ей сейчас устроит! — Они крадут наших богов и превращают нас в своих слуг. А ты подчиняешься им! Я тебя презираю!

Наконец Жюстина подняла голову и долго смотрела на нее.

— Это я переживу. Подобные тебе презирали меня всегда, — наконец проговорила она.

— Должно быть, ты дала повод для этого.

Молодая женщина безропотно приняла обвинение. Казалось, оно не рассердило ее, не обидело. Она даже не пыталась отвечать на дерзости улыбкой. Просто сидела. Как камень. С каждым ударом сердца Гисхильда злилась на нее все больше.

— Твой муж тебя тоже не очень ценит, не так ли? — продолжала принцесса.

— Ему никто не нравится, — тихо сказала Жюстина.

— Я понравлюсь!

Женщина подняла на нее взгляд.

— Ты язычница. — Очевидно, она полагала, что этим все сказано.

Гнев Гисхильды медленно утихал. Ведь ясно же, что друснийка не виновата в том, что ее заперли на этом острове, в том, что отсюда нельзя бежать. Не виновата она и в том, что Гисхильду ранили и похитили. Принцесса знала, что несправедлива. Но ей нужно было на ком-то сорвать свою злость.

— Что заставило тебя стать подстилкой для наших врагов? Неужели никому другому ты, мешок с костями, была не нужна?

Девочка поняла, что зашла слишком далеко, когда слова сорвались с ее губ. Но забрать их назад было уже нельзя.

Жюстина смотрела на нее без всякого выражения.

— Знаешь, наш боярин — великий герой. Может быть, ты знаешь его? Алексей — предводитель людей-теней, насколько мне известно. Его семья сражалась на этой войне еще до того, как я родилась. Все в моей семье были крепостными. С каждым годом работать нужно было все больше и больше. Война пожрала моего отца и моих братьев. Они ушли с боярином не по своей воле. Их выгнали из деревни кнутом и палками. Тогда нам с матерью пришлось выполнять работу пятерых вдвоем. Мы не справлялись, но сборщикам налогов было все равно. Они забрали все. Мы ели траву и листья с деревьев, как звери. Мать умерла от голода. А когда пришли сборщики налогов и не нашли больше ничего, они сказали, что я — мятежница, потому что не хочу поддерживать войну нашего боярина. Они изнасиловали меня. Моя честь — последнее, что они могли у меня забрать. А когда они ушли из деревни, пришли соседи и мои родственники, обозвали меня шлюхой, потому что я якобы отдалась сборщикам податей, чтобы ничего им не платить. Они вытащили меня из хижины за волосы и хотели побить камнями, потому что не могли допустить, чтобы в соседях у них была такая падшая женщина, как я.

Жюстина убрала волосы со лба, чтобы Гисхильда увидела отвратительный шишковатый шрам.

— В меня попал камень, брошенный моим дядей. Когда я была маленькой, он всегда сажал меня на колени. Иногда даже защищал от отца, когда тот сердился на меня. Но все это было забыто. Они едва не убили меня. И тут вдруг пришли враги — рыцари единого Бога. Но даже когда они показались на деревенской площади, толпу нельзя было оттащить от меня, чтобы не дать забросать камнями. Женщина-рыцарь спешилась и своими доспехами загородила меня. Я толком ничего не видела, потому что ослепла от крови и слез. Я слышала, как камни ударялись о ее нагрудник. Закончилось все только тогда, когда один из рыцарей выстрелил в воздух. Спасительницей моей была Лилианна де Дрой. Она защитила меня, когда я не нужна была никому. Она, мой враг! Тогда я поняла, что этот мир сошел с ума. И с тех пор мне безразличны все боги и бояре. Я поняла, что служить теперь буду только ей. Она дала мне воды из своей фляги, хлеба из своей сумки. Хорошего хлеба из белой пшеничной муки. Я и забыла, как это вкусно. Рыцари вылечили мои раны и забрали меня с собой.

На душе Гисхильды было паршиво. Зачем только она открыла рот! Надо бы извиниться, но она не могла припомнить ни единого слова, чтоб исправить сказанное.

— Через какое-то время комтурша спросила меня, могу ли я позаботиться о рыцаре, который тяжело ранен. Она сказала, что это человек из ее звена. Я точно не знаю, что это означает, но для нее было очень важно, чтобы о нем хорошо заботились. Знаешь, Гисхильда, она просила меня, вместо того чтобы приказывать. Так я пришла к Друстану. И последовала за ним, когда стало ясно, что он никогда больше не сможет служить ордену с мечом в руке. Жить с ним нелегко. Он очень злой. Как и ты. Но он никогда не бил меня. Я выдержу жизнь с ним. И с тобой. То, что мы здесь, очень важно.

Гисхильда встала и подошла к Жюстине. Смотреть в глаза женщине и говорить с ней она не могла и осторожно взяла ее за руки. Но, когда Жюстина мягко пожала ей руку, она решила, что друснийка, может быть, простит ее. И Гисхильда поклялась, что больше никогда не позволит себе назвать другую женщину шлюхой.

Слово рыцаря

Застыв от ужаса, Люк глядел на черного червя — жуткое, извивающееся существо, только что сожравшее ребенка с лисьей головой. Мишель не отступила перед чудовищем. Но что она сможет ему противопоставить?

Люк полез в пороховницу и банку со свинцовыми пулями. Он не мог, просто не должен был бросить ее в беде!

— Стой на месте!

Должно быть, женщина услышала его шаги, но на этот раз он просто не выполнит ее приказ. Люк побежал так, как не бегал еще никогда в жизни. Попробовав затормозить, он заскользил босыми ступнями по мостовой. На коленях подполз к пистолетам, брошенным Мишель.

Сотни раз обучал его отец этому процессу: открыть пороховой рожок и засыпать порох в ствол; затолкать в ствол пулю, обернутую пергаментом; ключом зажать поворотный затвор; проверить курок кремнием; насыпать щепотку пороху в ковш для пороха. Меньше чем за тридцать ударов сердца пистолет готов к выстрелу.

Когда Люк поднял голову, ужасный червь исчез.

— Что…

Мишель вложила рапиру обратно в ножны.

— Нужно уходить отсюда. — Она указала на дыру в стене. — Бог знает, что там еще притаилось.

Люк вспомнил о том, как ходил в тоннель. Ему стало дурно при мысли о том, что могло встретиться ему там вместо мотыльков.

— А где мальчик с лисьей головой?

— Это был кобольд, а не ребенок! Он позовет своих товарищей. Здесь нас уже подстерегает опасность. Идем к лошадям.

Люк послушался. Мишель молча взялась за седельные сумки. Ее молчание действовало на Люка угнетающе. Наконец он не выдержал:

— Я сделал что-то не так?

Она вложила заряженный пистолет в седельный ранец.

— Ты спешишь, — холодно ответила она.

На сей раз слова ее не наполнили его гордостью. Это была отговорка. Она думала о чем-то другом.

Люк подтянул подпругу. А потом встал, скрестив на груди руки. Он хотел, чтобы она поговорила с ним.

Но Мишель, оседлав лошадь и выпрямившись, схватила за поводья вьючную лошадь и вместе с ней выехала из розария.

Ничего не понимая, он глядел ей вслед. Что он наделал! Это наказание за то, что он нарушил ее приказ? Но ведь он хотел помочь! Неужели он, как трус, должен был отсиживаться возле лошадей?

Цокот подков удалился, в руинах стало тихо. Она действительно бросила его! А он так надеялся, что она остановится и подождет.

Судорожно сжалось горло. Вот и опять он остался один. Даже непонятно почему. Было ли это из-за червяка-тени? Может быть, он притягивает таких существ? Или он действительно подкидыш?

Люк поглядел на заплечный мешок, брошенный кобольдом, из которого торчало дуло пистолета. Он подошел к нему, вынул оба роскошных обитых серебром оружия и положил на постамент к белой женщине. Он пообещал ей пожертвовать самое дорогое и не может забирать их с собой!

Мальчик с грустью поднялся, прошел мимо колодца, у которого всего несколько часов назад лежал вместе с Мишель и мечтал о чудесном будущем. А теперь он один. Украден мальчиком-лисой.

Люк отпустил повод, чтобы лошадь сама нашла выход из разрушенного города. Он не знал, куда ему податься. Лошадь повернула на север. К Анискансу. Примерно в миле впереди мальчик увидел очертания всадника. Мишель? Она остановилась!

Люк послал коня в галоп, а сердце его стучало так же громко, как копыта коня по мостовой. Мишель неподвижно ждала его.

— Ты решился? — Голос ее звучал не очень приветливо.

Люк не знал, что на это ответить.

— Ты привел меня к месту, где бывают Другие, — сдавленным голосом сказала она. — Ты вылечил меня… И если я сейчас жива, то не знаю, обязана я этим божественному чуду или магии Других. Я теперь даже не уверена в том, что Оноре был неправ. — Она подняла руку в беспомощном жесте. — Это ведь был Божий суд… Или и там сработала злосчастная сила Других? Она работает через тебя, Люк?

Мальчик не мог смотреть ей в глаза, так как не знал ответа на эти вопросы.

— Почему тебе потребовалось столько времени, чтобы последовать за мной? Что ты делал в розарии? Твоя лошадь была оседлана. Тебе оставалось только сесть в седло.

Люк готов был разреветься. Если он скажет правду, все пропало! Если она услышит, что он все же принес пистолеты в жертву, она окончательно прогонит его! А если обманет, то предаст идеалы рыцарства. Рыцарь не должен лгать!

— Ну, тебе нечего мне сказать?

Мальчик выпрямился в седле, выпятил подбородок и поглядел на нее.

— Я еще раз принес жертву белой женщине.

Ветер ударил пылью ему в лицо. Мишель стала всего лишь молчаливой тенью. Может быть, теперь она его убьет? Наверняка! Она ведь, не колеблясь, убила своего собрата по ордену.

— Я следила за тобой, — проговорила она наконец. — Я спешилась, а лошадей пустила вперед. То, что я увидела, огорчило меня. Если бы сейчас ты мне солгал, я прогнала бы тебя. — Она глубоко вздохнула. — Люк, ты должен решить, на чьей ты стороне! Приносить жертвы языческим богам — это не шутка!

— Я ведь должен был сдержать слово, — тихо ответил он.

— Нет! Ты не должен даже просить ее о помощи! Как бы сильно ты ни отчаивался. Нет богов, кроме Тьюреда. Когда ты обращаешься к языческим богам, на самом деле ты призываешь Других и помогаешь им не потерять свою власть в нашем мире.

Она смотрела на него, и взгляд ее был бесконечно печальным.

— Я не думаю, что в сердце твоем зло, Люк. Но, кажется, Другие уделяют тебе особое внимание, и тебя легко соблазнить. Может быть, я поступила легкомысленно, пригласив тебя в спутники. Теперь я смотрю на тебя совсем другими глазами, хотя и обязана тебе жизнью. Я — твоя должница… Но я уже не знаю, ты под дланью божьей или являешься невольным орудием врага. Мне придется проверить тебя, Люк.

Он глядел на нее, и на сердце было тяжело. Только что она ему доверяла… Как мог их союз оказаться настолько непрочным? Как она могла сомневаться в нем после всего? Он сделал бы для нее все, что угодно!

— Не смотри на меня так! — Голос ее прозвучал неестественно жестко. Она хлопнула ладонью себя по бедру. — Черт побери, Люк! Хотелось бы мне, чтобы мы никогда не встречались! Что ты со мной делаешь, мальчик? Любой рыцарь ордена, находящийся в здравом уме, должен считать тебя проклятым язычником, если не хуже! Как ты мог принести жертву белой женщине после всего, что было?

— Ты говорила, это всего лишь камень…

— Да! И я по-прежнему так считаю. Но, принося этому камню жертву, ты придаешь ему значение. Такими поступками ты привлекаешь Других! Нужно было просто сесть в седло, уехать прочь и забыть тебя, маленького сопляка… Ты пугаешь меня! Оноре был убежден в том, что ты подкидыш. Сегодня, когда пришел кобольд, мне стало ясно, что он заронил сомнение и в моем сердце. Кобольд точно пришел из того тоннеля, в котором ты был. Оттуда же пришел злой червь! Как мог ты пойти в такое место и спокойно вернуться? Может, ты все же один из них? Когда ты зарядил пистолет за моей спиной, я вдруг испугалась, что ты выстрелишь мне в спину.

— Как я мог так поступить? Я почитаю тебя, — возмутился Люк, переставая понимать мир. Разве он виноват в том, что кобольд и страшилище пришли из тоннеля? — Я ведь спас тебе жизнь! Зачем мне было убивать тебя? Я хочу быть как ты и готов сделать для тебя все, что угодно.

Мишель потупилась.

— Да, я знаю… Это неразумно. И все же я испугалась и поэтому просто уехала. Едва я покинула розарий, как пожалела, что так поступила, и пошла посмотреть, как ты там. Мне было стыдно за свое неразумное поведение. И что я вижу? Ты приносишь жертву белой женщине! — Она вздохнула. — Но даже тогда уехать так просто я не могла. Что за ношу взвалил на меня Тьюред!

Люк натянул поводья и хотел повернуть коня.

— Я ухожу. Не хочу, чтобы ты страдала из-за меня. Не знаю, что со мной… Но я приношу несчастье.

Мишель вырвала у него поводья.

— Ты останешься здесь, черт побери! Думаешь, я ждала тебя для того, чтобы ты теперь ушел? Я не знаю, что ты со мной сделал, но сердце мое привязано к тебе! Я не могу просто так отпустить тебя… — Она запрокинула голову и поглядела в ночное небо. — Хотелось бы мне понимать твои знаки, Боже! Что мне делать?

Оба надолго застыли в молчании. Наконец Мишель вздохнула.

— Глупо ждать ответа от Бога. Собственно говоря, я его уже получила. Я поклялась себе покинуть тебя, если ты не признаешься мне в том, что принес жертву белой женщине. Ты ведь знаешь, что тогда я оттолкнула бы тебя… Но я вижу в тебе много доброго. Может быть, ты просто запутавшийся мальчик, который пережил слишком много ужаса. Я испытаю тебя, Люк, и, если ты окажешься достоин, отвезу тебя в Валлонкур, где расскажу о тебе своим братьям и сестрам. В Валлонкуре вся правда о тебе раскроется! Там ты будешь так же близок к Тьюреду, как, может быть, в Анискансе. Если сомневаешься, уезжай сейчас, потому что я не желаю тебе смерти.

— Я сделаю все, что ты потребуешь, госпожа. — Он так хотел ей понравиться! — Я не язычник, и докажу тебе это… И если я — подкидыш, то пусть погибну под взглядом Бога в Валлонкуре. Но мне важно знать, что со мной не так, и все равно, какую цену придется за это заплатить.

Она снова улыбнулась. Ему стало намного легче.

— Хорошо сказано, мальчик. Не знаю, на чьей стороне на самом деле твое сердце. Но это сердце рыцаря. По крайней мере, в этом я уверена.

Запятнанный рыцарь

Гисхильда поглядела на лестницу, ведущую на верх башни. Она здесь уже три недели, но еще ни разу не видела Друстана, слышала только его голос. Когда он был голоден, то звал Жюстину. Полдня она занималась тем, что рубила щепки. Потом их нужно было относить наверх. Друстан поддерживал сигнальный огонь на платформе. Жюстина справлялась со всем сама.

Иногда Друстан пел. В странное время — среди ночи или перед рассветом. Он пел очень тихо, но Гисхильда все равно слышала.

Похоже, Жюстина простила ее, по крайней мере относилась к ней приветливо. Однако говорила она очень мало и поболтать с ней было практически невозможно. Молчание, царившее в башне, действовало на Гисхильду сильнее всего остального. Ей постоянно приходилось напоминать себе о том, что она в плену у врагов отца. По острову она могла перемещаться свободно: никто не ограничивал ее. До того дня, когда пришла эльфийка Сильвина и изменила всю ее жизнь, она в Фирнстайне жила менее свободно, чем здесь.

Никто не указывал ей, что делать, чего не делать, чем занять день. Можно было спать сколько угодно, есть когда угодно. Жюстина благодарила ее, когда она помогала ей по хозяйству, но никогда не требовала помощи. Сначала девочке было это приятно, но постепенно стало надоедать. Она чувствовала себя ненужной здесь. Жизнь ее потеряла смысл. До сих пор она не знала скуки. Оказалось, что это ужасное чувство. В первую очередь потому, что ему не предвиделось конца-края.

Одному Луту, Ткачу судеб, известно, когда вернется Лилианна. Она была воплощением всего того, с чем боролись отец и дети альвов. Гисхильда убила бы комтуршу, если бы подвернулась такая возможность. Так легко, как последний раз, она не позволит застать себя врасплох. Она действовала не так обдуманно, как учила ее Сильвина. Убивать нужно с холодным сердцем. Лучше всего у нее получилось бы из пистолета. Принцесса поглядела на стул со следами выстрелов. Где-то здесь должен быть пистолет… Но где он? Возможно, на верху башни? Наверняка рыцарь хранит оружие!

Жюстина где-то в лесу, собирает грибы. Вернется она нескоро! А чертов рыцарь должен когда-то и спать. Может, стоит рискнуть?

Что же не так с Друстаном? От Жюстины ничего не добьешься. Она сказала только, что он опасен и к нему лучше слишком близко не подходить.

Еще сегодня утром Гисхильда слышала, как рыцарь пел длинную, печальную песню. Слов она не поняла, но мелодия и его чудесный голос тронули ее сердце. Разве может быть злым человек, который так поет?

Принцесса поднялась и пошла к лестнице. Она не знала даже, какие комнаты существуют над убогой комнаткой, в которой жили они с Жюстиной в самом низу башни. Может быть, там найдется какая-нибудь книга. Или ящик, в котором можно найти что-нибудь интересное. Дома, в Фирнстайне, она любила забираться на чердак и копаться в сундуках, где хранился столетний хлам.

«А еще нужно узнать, где рыцарь хранит пистолет», — с холодной решительностью подумала она и бесшумно скользнула по винтовой лестнице. Сердце учащенно забилось. Следующий этаж принес разочарование. Через три узкие бойницы свет падал в круглую комнату, занимавшую весь этаж. Здесь хранились припасы: бочонки с солониной, мешки с бобами и чечевицей, горшки с медом, сушеные травы, натянутые на деревянные стропила шкурки. Ничего особенного. Просто кладовая.

Гисхильда снова поглядела на лестницу. Интересно, высоко она забралась? Девочка подошла к одной из бойниц, но та оказалась слишком узкой для того, чтобы в нее можно было просунуть даже голову. Виден был только скалистый берег, окружавший башню. Наверняка есть еще один этаж. А может, и два.

Она осторожно ступила на лестницу. Подошвы сапог слегка шаркали. Девочка присела на корточки и стянула сапоги. Она пойдет по всем правилам, будто пробирается во вражеский стан.

Каменные ступеньки были холодными. Повсюду валялись щепки и кололи босые ступни. В нос ударил запах сушеного дерева. Уже после первого поворота лестницы ступени сузились. Вдоль внешней стены до потолка высились штабелями поленья.

Гисхильда застыла и прислушалась к темноте. Закаркал ворон, раздался скрип, как от дверной петли. Затем все стихло. Задержав дыхание, она сделала еще пару шагов. Там, где лестница выходила на новый этаж, поднималась стена поленьев, закрывая дверь в следующую комнату. Если когда-нибудь по этой лестнице поднимутся захватчики, легче всего будет завалить их лавиной из дров.

Гисхильда осторожно подошла к концу деревянной стены. По ее босым ногам полз толстый жук. В воздухе жужжали мухи. Воняло застоявшейся ухой. Как она ее ненавидела! Жюстина постоянно готовила уху.

Принцесса встала на колени и выглянула из-за угла. Затхлый полумрак комнаты прорезали два луча света, падавшие в окна бойниц. У противоположной стены комнаты стояла незастеленная кровать. Два сундука и большой стенной шкаф скрывали все те сокровища, которые она втайне надеялась обнаружить. Рядом с кроватью на табурете лежала книга. К стене была прислонена рапира с роскошной, украшенной бриллиантами рукояткой. Свет, попадавший через бойницы, преломлялся в камнях, отбрасывая блики на стены из поленьев и нештукатуреного бутового камня.

Витая лестница вела дальше наверх, но Гисхильда хотела сначала беспрепятственно осмотреться в комнате рыцаря, прежде чем встретиться с ним лицом к лицу. Эта комната расскажет ей, что он за человек. Очевидно, он не придает значения чистоте и порядку.

Разведчица прокралась к постели. На мгновение отвлеклась на муху, ползавшую по миске с ухой, неряшливо оставленной у постели. Указательным пальцем вытолкнула насекомое за край и вытерла палец о грязную простыню.

Она с любопытством оглядела книгу. На кожаном переплете названия не было. Немного полистала ее. Книга была написана на языке Юга, который Церковь перенесла во весь мир.

Прочтя несколько строк, Гисхильда поразилась: рыцарь читал стихи! Она пролистала дальше… Печальная любовная лирика и оды лучшему миру. Странно! Разве человек, читающий такое, может быть опасен?

Снова раздался звук дверных петель. Гисхильда вздрогнула. Дверь платяного шкафа распахнулась. В шкафу висели черная непромокаемая одежда и красная накидка. Белье громоздилось в уголке. А из накидки выглядывало дуло пистолета.

— Картинки в этой книге ты ищешь совершенно напрасно, принцесса-варварка, — сказал мелодичный голос, который она слышала ночью.

Из складок одежды выглянуло узкое, выдубленное непогодой лицо. Белки глаз были пронизаны красной сеточкой вен, вокруг рта притаились мелкие морщинки. Лицо совершенно не подходило к голосу.

На обидные слова Гисхильда рассердилась. Страшно ей не было, хотя рыцарь, очевидно, хотел ее напугать! Лилианна никогда не привезла бы ее в такое место, где ее жизни угрожала бы опасность, — в этом Гисхильда была совершенно уверена.

— Ты умеешь говорить? — спросил человек на языке Друсны. — Я знаю, некоторые из вас могут только хрюкать, как свиньи.

Гисхильда вспомнила бесконечные часы, проведенные в библиотеке. Впервые в жизни ей пригодится ненужное знание, которым пичкал ее учитель Рагнар, и она мысленно перебирала наполовину забытые слова южного языка.

— М-да, нема как рыба, — опередил ее рыцарь. — Может быть, стоило предложить Жюстине засунуть тебя в суп. Хуже он от этого не станет.

— Утопическим бредням вашего Андре Грифона предпочитаю классическую эпическую поэзию Велейфа Среброрукого. Должна сказать, выбор вами этой книги поражает меня.

Дуло пистолета качнулось в сторону и исчезло.

— Удивила, деточка. Удивила.

Она услышала, как тяжелое оружие положили на пол шкафа. Просто отложил в сторону или оно здесь хранится?

— Глупо судить о человеке до встречи с ним. Ты поражаешь меня, принцесса. Кажется, ты умна. Хотя… Для девушки у тебя довольно странная прическа.

Замечание по поводу ее прически разозлило ее до крайности. Какой напыщенный нахал!

Рыцарь вылез из висящей в шкафу одежды. Он был высок и очень строен. На грязной белой рубашке виднелся серебряный нагрудник со следами ржавчины. На нем были темные брюки для верховой езды и почему-то один сапог. Гисхильда уставилась на его босые пальцы, густо покрытые волосами.

— Вчера я ссорился с Жюстиной, — пробормотал он. — Она такая упрямая баба. Не сняла мне второй сапог. Пришлось спать в сапоге.

И только когда рыцарь полностью вылез из шкафа, Гисхильда заметила, что правый рукав рубашки Друстана пустой: рука была ампутирована до середины плеча.

Левой рукой рыцарь поднял правый рукав и снова опустил его.

— Что, она тебе не сказала? Калеку рассердить легко!

В его голосе внезапно послышалась жесткость, заставившая Гисхильду отшатнуться.

Друстан закрыл глаза, распахнул рубашку и обнажил обезображенное шрамами тело. Губы рыцаря шевелились, но из них не вылетало ни звука.

По коже Гисхильды пробежали мурашки. Не понимая, что происходит, она ощутила смертельный страх. Девочка отодвинулась еще немного, уперлась в край кровати, потеряла равновесие и упала на скомканную простыню.

Друстан открыл глаза. Из-за красных жилок казалось, что герб Кровавого дерева у него нанесен прямо на белки. Губы его исказились в подобии улыбки.

— Похоже, ты не подкидыш.

Гисхильда не поняла, при чем тут это.

Друстан хлопнул себя ладонью по обрубку.

— Этим я обязан одному из твоих друзей. Так что варваров, язычников и Других в своей башне я не жалую. Поэтому и не спускался вниз, не засвидетельствовал тебе свое почтение. Мне больше нравится, когда рядом нет никого, кто бы глазел на меня и думал: «Бедный калека!»

— Мои друзья не стали бы делать этого без причины.

Друстан сжал губы.

— Это случилось не во время битвы. — По его голосу было слышно, что ему стоит немалых усилий овладеть собой. — Какой-то кобольд выстрелил в меня из арбалета из укрытия. Болт пробил мой нарукавник. Рана была не очень тяжелой, почти не кровоточила и не болела, я ее особенно не лечил и только на следующий день добрался до одного из наших лесных замков. Вечером у меня поднялась температура. Когда болт вынули из раны и сняли шину, даже я увидел, что произошло. Рана была так сильно заражена, что не помогло бы даже лечение личинками. Темная линия спускалась вниз до самой кисти. Целитель пояснил, что нужно немедленно ампутировать, иначе от ядовитых соков раны я умру. Кобольды любят окунать свои арбалетные болты в гнилое мясо — об этом я узнал позднее, — чтобы даже легкие ранения превращались в смертельные раны.

Гисхильда ничего не знала о том, что их союзники используют отравленное оружие. Но достаточно было вспомнить мерзкую улыбку Брандакса, чтобы понять: от кобольдов можно ждать чего угодно и, общаясь с ними, нужно всегда быть готовым к худшему.

Ярость Друстана, похоже, исчезла так же внезапно, как и возникла. Он сел на табурет, опершись подбородком на здоровую руку. В щетине на лице виднелись странные мелкие шрамы. Короткие черные волосы неухоженными прядями спадали на лоб. От него несло потом и нестираной одеждой.

— Я обещал ордену свою жизнь, — сообщил он. — Поэтому и отказался от руки. Руки меча! Я пытался научиться фехтовать левой. И, похоже, преуспел в этом больше, чем некоторые неотесанные мужланы. Но это совсем не то же самое. Никогда больше я не буду искусным фехтовальщиком. И, боюсь, душа моя тоже потеряла равновесие. Орден нашел для меня новое задание, где пригодятся мои особенные способности. Так я попал сюда. А Жюстину они отправили со мной. — Он с горечью рассмеялся. — Бедняжка. Думаю, я бы пошел рабом на галеры, чтобы не оказаться запертым на крошечном островке с таким типом, как я.

— Так будь поласковее! — посоветовала Гисхильда.

Он поглядел на нее.

— Это не по мне. Я никогда не был особенно ласков, даже когда у меня было две руки.

— Но можно же хотя бы попытаться, — нерешительно проговорила она.

— Нет! — Он произнес это с такой решимостью, что Гисхильда вздрогнула. — Я, может, и плохая компания, но не обманщик. Это как с теми, что красят волосы. Если бы я захотел, то мог бы покрасить волосы в рыжий цвет и обмануть тем самым невнимательного наблюдателя. Но на самом деле они ведь черные. И если пару недель их не покрасить, то у корней снова проступит черный цвет.

— А если ты будешь стараться красить всегда? — не отставала она.

— Тогда я буду по-прежнему брюнетом, который обманывает других. Это не по мне. Я такой, какой есть, — задиристо сказал он.

— Но если ты…

— Если бы мне хотелось, чтобы дети задавали мне дурацкие вопросы, я давно сделал бы парочку той шлюшке, что живет внизу. Она только того и ждет. А теперь убирайся! Ты мне надоела, принцесса. Когда твое присутствие здесь будет желательно, я позову тебя. А до тех пор не показывайся больше в моей комнате.

Гисхильда поднялась. Вот дурак! Сочувствовать ему она не будет.

— Почему тебя послали сюда, рыцарь?

Оплеуха прозвучала так быстро и неожиданно, что она не успела увернуться. Удар свалил Гисхильду с ног. В ушах зазвенели тысячи колокольчиков.

— Ты враг! — заорал на нее Друстан. — Это ты не можешь спрятать даже за детской улыбкой. Ты враг! Ты не сделаешь из меня предателя! Только не ты! Ты тоже рыжеволосая обманщица! Но меня ты не обманешь! Я вижу, кто ты на самом деле!

По щекам девочки бежали слезы. Но плакать себе она не разрешила, только попятилась к лестнице, не спуская глаз с разбушевавшегося сумасшедшего. И лишь оказавшись за стеной из поленьев, отважилась повернуться.

Что-то ударилось в стену над ее головой. Книга, лежавшая рядом с кроватью Друстана, упала к ее ногам.

— Прочти это! Может быть, его проникнутые истинной верой стихи просветлят твою темную языческую душу!

Гисхильда плюнула на книгу. Так она еще никогда не поступала, но свою языческую душу не отдаст никому. Она была частью ее, может быть, даже важнейшей. Точно так же как Друстан не собирается менять свой дурной характер, она станет лелеять свою языческую душу. Пока она будет придерживаться этого, ей не погибнуть, и неважно, что собралась сделать с нею Лилианна.

Нужно пережить это время. Однажды придет Сильвина и заберет ее. Это так же верно, как и то, что завтра снова взойдет солнце. Эльфийка найдет ее и вернет отцу. А он будет безмерно горд за нее, когда увидит, что, хотя рыцари и поймали ее, она не сломалась и не сдалась. Как он посмотрит на нее, как будет гордиться — это стоит всего пережитого.

Раздались торопливые шаги. Жюстина! Казалось, она испытала облегчение, увидев Гисхильду. Друснийка торопливо потащила ее вниз по лестнице и остановилась только на первом этаже, перед большим камином.

— Никогда больше так не делай! Подняться наверх… Он злой! Не ходи к нему. Никогда не знаешь, что он натворит, еще пристрелит нас когда-нибудь! Надеюсь, Лилианна скоро вернется. Идем, я тебе кое-что покажу, и тогда ты поймешь, о чем я говорю!

Друснийка оттащила сундук от стены и показала железный шип, окруженный ржавым пятном.

— Когда-то это был гвоздь. Он сделал это весной, — удрученно произнесла она.

В одном из бутовых камней был вырезан герб, разделенный буквой У на три части. Справа виднелся стоящий на задних лапах лев, слева — голое дерево, а в верхней части — цветок, который Гисхильда не смогла точно определить. Может быть, роза. Буква У, разделявшая три поля герба, была нарисована в виде звеньев цепи.

— Ему понадобилось два дня и чертовски много ругани, чтобы вырезать на стене этот герб. Для этого он использовал вот этот гвоздь. А знаешь, чего он захотел, закончив работу?

Гисхильда пожала плечами.

Жюстина кивнула.

— Ну да, верно, кто может угадать, что взбредет в голову сумасшедшему? Он хотел, чтобы я наколола его здоровую руку на этот герб. Должно быть, это была наложенная им самим епитимья. Он совсем с ума сошел!

Гисхильда наклонилась. Теперь она глядела на мнимое пятно ржавчины другими глазами.

— Ты это сделала?

— Нет, конечно же. Он ругался, как сапожник. А потом стал угрожать мне пистолетом. Я убежала в лес, думала, на этом все и закончится. Как однорукий может пригвоздить себя к стене?

Принцесса коснулась кончика гвоздя. На пальцах осталось немного ржавчины.

— Когда я вернулась, он лежал возле этой стены без сознания и бредил. У него получилось, у этого сумасшедшего.

Гисхильде показалось, что в голосе Жюстины послышалось уважение, но она не поняла, как можно восхищаться сумасшедшим.

— Он загнал гвоздь между двух камней в трещину в стене, забил его молотком и подпилил, а потом прижал ладонь к острию. Но этого ему показалось мало. Он боялся, что рука соскочит с заточенного гвоздя, когда он потеряет сознание. Поэтому он взял в зубы камешек и долбил по острию гвоздя до тех пор, пока не загнул его вверх. При этом он исколол себе все лицо. Говорю тебе, однажды ночью он спустится и застрелит нас, потому что решит, что этого от него требует его Бог. Он ненормальный, как бык во время течки. Пожалуйста, Гисхильда, держись от него подальше. И молись всем своим богам, чтобы скорее приехала Лилианна и забрала тебя.

Праздник коронации

Юливее стояла у заднего входа в охотничий дом. Для людей это был настоящий дворец. Расположенный в лесной глуши, когда-то он служил второй резиденцией одному из бояр. Длинное, низкое сооружение с остроконечной крышей было покрыто небрежно вырезанными деревянными фигурками. Чтобы скрыть плохое качество фигурок, их раскрасили совершенно неподходящими цветами. Господский дом окружала дюжина других построек: конюшни, дома для прислуги, каретный сарай. Они словно рассказывали, что у боярина давно закончились средства для поддержания их в порядке. Это было жалкое место для коронации, на которой ожидалось присутствие королевы Альвенмарка.

Взгляд Юливее скользнул по пастбищам, окружавшим поместье. Они превратились в военный лагерь. Легкий моросящий дождик шел уже целую неделю, и множество ног истоптало лужайки, окружавшие охотничий домик, превратив их в грязные лужи.

Так же плохо, как и лужайки, выглядели фьордландцы и друснийцы.

Юливее по-настоящему нравились люди. Гораздо больше, чем большинство эльфов. Но выносить неспособность людей поддерживать чистоту было тяжело. Хотя они по мере сил пытались смывать грязь с одежды и, очевидно, предпочитали появиться на коронации в мокром, а не в забрызганном грязью платье, борьба была неравной.

Зато эльфы были безупречны. Казалось, грязь избегает их, чтобы с еще большей силой набрасываться на других. Тролли, кобольды и маленький отряд кентавров, как и люди, были забрызганы грязью до самых бедер.

К огромному сожалению, из людей лучше всех выглядели пленные рыцари. У них забрали доспехи и, само собой разумеется, оружие. Но некоторые из них умудрились сохранить по крайней мере нож для бритья: на их лицах не было даже щетины. За одеждой они тоже следили тщательно. Когда остальные мужчины в конце дня падали без сил, рыцари чистили одежду и сапоги. Часто они выстраивались в ряд и распевали свои мрачные песни о святых и Тьюреде, их божестве.

Рыцари приводили Юливее в ужас. Хотя Тирану и не щадил их, но сломить не сумел. Они даже не были похожи на пленных — так гордо стояли под дождем. Своим примером они поддерживали дух сопротивления и в остальных пленниках. Гребцы, моряки и солдаты не были выбриты, но даже длинные переходы не смогли поколебать их дисциплинированность. При всей той ненависти, которую испытывала к ним Юливее, к ее чувству примешивалась толика уважения. Она спрашивала себя, что могло заставить рыцарей стать такими. Какой огонь горел в них, придавая им такую силу?

Волшебница-эльфийка отвернулась и пошла вдоль длинной стены охотничьего дома. Она чувствовала взгляды мужчин — жадные, а иногда и похотливые. Рыцари знали, что это она уничтожила галеасу. Кобольд Брандакс утверждал, что за ее голову назначили награду. Возможно, было бы разумнее все же велеть поискать спрятанные ножи для бритья? Со времен битвы на озере Тирану только и ждал повода казнить парочку рыцарей.

Юливее некоторое время размышляла над тем, не стоит ли указать ланголлионскому князю на то, что у людей щетина без ножа с лица не сходит. А потом отбросила эту мысль. Она не станет действовать на руку этому мяснику. На озере она дала себе волю, хотя и не предполагала, что произойдет с кораблем. На ее руках теперь слишком много крови… Нет, она ничего не скажет Тирану: не нужны ей новые мертвецы.

Поскольку у эльфов борода не росла, Тирану, очевидно, еще не догадался, почему у части людей тоже нет бороды. Его самоуверенная наглость раздражала. Надо надеяться, что сегодня Эмерелль лишит его полномочий.

Юливее обошла дом и поднялась на террасу перед домом. С шестов, установленных вдоль фронтона, свисали мокрые флаги. Здесь толпились представители человеческой знати. Как они старались! И все же удушливый запах мокрой шерсти и меха мешал торжественности момента, которого они все ждали.

Эмерелль сделает вид, что ничего не замечает. Никто из ее свиты не последует этому примеру. Вероятно, королева обладает достаточным величием, чтобы просто не замечать таких вещей. Но остальные будут насмехаться над людьми, когда они уйдут. «Наши вонючие союзники». Мысль об этом привела Юливее в ярость. Они так храбро сражались и, конечно же, заслужили признательность.

Юливее отошла и встала за группой ожидающих. Люди-воины образовали длинную шеренгу вдоль грязной дороги, ведущей к опушке. Мужчины в кольчугах, с медвежьими мехами на плечах, опирающиеся на огромные топоры, в украшенных перьями беретах стояли в самом начале. За ними следовали тролли, кобольды и другие дети альвов, занявшие свои места без определенного порядка. Над их головами висели знамена, которые носили из битвы в битву на протяжении столетий: серебряная русалка — Альвемера, скрещенные боевые молоты — троллей, золотые челны на черном поле — хольдов Вахан Калида. Знамена, вокруг которых слагались тысячи историй.

Зазвучали фанфары. Мандриды, личная гвардия королевского семейства Фьордландии, собрались вокруг палатки, стоявшей невдалеке от охотничьего домика. Юливее узнала Сигурда. Капитан хорошо выполнил свою задачу. Никто не усомнился в его словах, когда он предстал перед собранием ярлов и бояр и сообщил о том, что король Гуннар с горсткой эльфов погнался за похитителями. Короля считали героем, а героизм всегда был хорошим извинением для всяческих глупостей.

Червленые нагрудники, густые бороды, пурпурные накидки — мандриды выглядели по-варварски впечатляюще. У каждого воина был собственный герб, но все они содержали красные и черные цвета на белом фоне: витые узоры из узелков, стилизованные волчьи морды, орлы, косули. Юливее нравились эти дикари. В них было что-то колдовское, подобное белому волку, которого встретишь на белой равнине лунной ночью. А еще они поражали своей верностью. Они единственные поддержали бы Роксанну и безо лжи Сигурда.

Эльфийка нащупала на поясе тоненькую флейту из розового дерева. Давно она на ней не играла! Это инструмент лучших времен — времен празднеств и беспечности. Волшебница осторожно приставила к губам полированный мундштук и вспомнила коронации в далеком Вахан Калиде, в другом мире. О том месте, где тролли когда-то завладели эльфийской короной и где, несмотря на все интриги и войны, Эмерелль короновали снова и снова. В воспоминаниях эльфийка видела и ощущала тысячи ароматов лесного моря, роскошь князей Альвенмарка и магии ночей коронации, когда небо взрывалось блеском магических фейерверков. Это придало ей силы, когда она зачерпнула магии леса и начала играть. Мысль высушила знамена людей. Тихая трель призвала бриз, унесший запах мокрой одежды, и развернула знамена над кровлей охотничьего домика. Зеленый дуб Фьордландии! Легендарное королевское дерево, которое росло на могильном холме в сердце Фирнстайна, там, где уже тысячелетие находили последнее пристанище потомки Мандреда Торгридсона. Золотая стрела и золотой якорь потерянного Вилусса развевались рядом с серебряным копьем Латавы и белым оленем Райги.

Морось прекратилась. Облака пронизал золотой осенний свет. Целиком охваченная своим колдовством, эльфийка почти ничего не замечала, но почувствовала, как человеческие дети реагировали на ее магию, хотя и не осознавали силу, придавшую блеск этому особенному мгновению.

Отчаявшиеся мужчины снова гордо подняли головы, убрали со лба мокрые волосы, а некоторые посмотрели на осеннее солнце. Юливее осторожно вплела в порывы ветра запах мускуса, дикого меда и лесных цветов. Ароматы, знакомые человеческим детям, не нарушат хрупкой гармонии.

На опушке зазвучали серебряные фанфары. Примчался отряд здоровенных кентавров из Уттики, одетых в отливающую золотом бронзу. С их плеч свисали белые накидки, а во все стороны летела грязь из-под тяжелых копыт.

Вокруг палатки королевы началось волнение. Вышла Роксанна. Лицо ее исхудало, черные волосы уложены в искусную прическу. Она была одета в простое белое платье и носила древние украшения давно превратившихся в пыль королев. Рядом с ней шел Сигурд, который нес на щите корону Фьордландии: крылатый шлем, сохранившийся со времен первого поселенца, пришедшего в одинокие фьорды Севера.

Во главе своей гвардии Роксанна неторопливо подошла к порталу охотничьего домика.

Кентавры тем временем окидывали мрачным взглядом каждого из людей, словно могли читать прямо в их сердце и таким образом обнаруживать предателя. Юливее знала, как сильно обижались некоторые эльфы на то, что Эмерелль доверяла диким кентаврам больше, чем высокорожденным князьям.

Тирану, в сверкающем черном доспехе похожий на большое злое насекомое, отбросил волосы назад и вызывающим взглядом посмотрел на стражу Эмерелль.

Наконец предводитель кентавров приставил к губам обитый серебром рог, раздался протяжный жалобный звук. С опушки леса поднялась стая птиц. А потом появилась она: Эмерелль со своими приближенными. Их было совсем немного, но они ехали под зеленым знаменем Альвенмарка. Олловейн, мастер меча, последний из княжеского рода Карандамона, одетый во все белое, вел небольшую группку отборных эльфов-воинов, защищавших Эмерелль. Справа от королевы ехала Обилее со знаменем Альвенмарка в руках. Замыкали выезд семь юных эльфиек на белоснежных скакунах.

При виде девушек Юливее улыбнулась. Она сама когда-то была в свите королевы. У каждой девушки был титул и важное задание при дворе. Но в основном они были собраны вокруг госпожи затем, чтобы хорошо выглядеть и придавать пышность выходам королевы.

В окружении вооруженных эльфов Эмерелль казалась маленькой и хрупкой. Как и придворные дамы, она сидела в дамском седле. На королеве было платье нежного серо-голубого оттенка, какой принимают иногда облака на рассвете. Чтобы выглядеть благородно, ей не нужны были никакие украшения.

Юливее почувствовала, как все воины-варвары задержали дыхание, увидев владычицу Альвенмарка — создание почти одного возраста с миром, королевой которого она была.

Юливее опустила флейту. Ни одно волшебство, которое она сплела бы, не могло придать дополнительного блеска выходу владычицы Альвенмарка.

Перед Роксанной Эмерелль придержала коня. Олловейн спешился и поддержал седло королеве, когда та стала спускаться с лошади. Ей не нужна была его помощь, но она видела, что лучший воин королевства гордится возможностью служить ей.

Королева обняла Роксанну, словно они были задушевными подругами. Она недолго говорила с ней, и Юливее поняла, что даже будущая владычица Фьордландии не знает, что овдовела. Все это было спектаклем, призванным помочь последним свободным народам сохранить силы в борьбе против Церкви Тьюреда.

Роксанна первой подошла к порталу охотничьего домика. Тролли опустились перед ней на колени, и даже безжалостные черные всадники Тирану склонились, когда она проходила мимо.

Эмерелль последовала на некотором расстоянии за Роксанной.

Юливее осознавала, что сильно нарушает этикет, но все же протолкалась через ряды гостей. Королева Альвенмарка не останется надолго, а десятки просителей уже ждут возможности поговорить с ней.

Олловейн видел, как она пробиралась сквозь толпу, и взглядом велел ей остановиться, но она проигнорировала его приказ.

— Моя королева, можно два слова?

— Юливее! — Владычица улыбнулась. — При дворе стало спокойно, почти тихо с тех пор, как ты ушла.

Роксанна не заметила вмешательства. Она шла дальше, к праздничной зале охотничьего домика, окруженная плотным кольцом мандридов. Эмерелль велела своим девушкам следовать за человеческой дочерью, чтобы меньше было заметно нарушение протокола коронации.

Откуда-то возникла цветочная фея, ростом не больше ногтя, принялась летать на своих крылышках вокруг Юливее, дергать за волосы и шептать: «Оставь это. Нехорошо мешать празднеству».

— Госпожа, ты должна пойти к Фенрилу. — Эльфийская волшебница указала рукой на каретный сарай, расположенный напротив охотничьего домика. — Всей моей силы не хватает, чтобы разбудить его.

— Сейчас не время, чтобы…

— Но, госпожа, — перебила Юливее королеву, и ее тут же сильнее дернули за волосы. — Разве не чудесно, если бы он был рядом с тобой во время коронации?

В зале зазвучали фанфары и глухой рев военных рогов Друсны.

— Юливее, мне известна судьба Фенрила, мне он тоже был верным другом, но…

— Нет, не говори этого! Он не был. Он есть! Он не в прошлом. Он жив. Пожалуйста…

Роги и фанфары умолкли. Слишком рано. Мгновение стояла тишина. Олловейн обхватил королеву и притянул поближе к себе.

Раздался одинокий крик.

Воины повторяли друг другу приказы. Через портал по направлению к ним прошла молодая друснийка, бледная как смерть.

— Защищайте королеву! — велел Олловейн.

Гвардия Эмерелль плотно сомкнулась вокруг нее. Мастер меча уговаривал королеву, но та противилась. Юливее не слышала, что они говорили друг другу. Крики становились громче. Гости устремились к двери на улицу. Где-то плакал ребенок. По полу были разбросаны венки из цветов.

Эльфийская волшебница шла против течения. Внезапно путь ей преградил Сигурд.

— Не ходи туда, госпожа!

— Что случилось?

Он беспомощно раскинул руки. Глаза его расширились от ужаса.

— Там смерть, — выдавил он наконец из себя. — Но только для вас… Я не знаю… Не ходи туда!

Юливее отстранила его и удивилась, что высокий воин не сопротивляется. Она переступила разбросанные цветы. На полу лежала зеленая накидка. Двери в праздничный зал были распахнуты настежь.

У трона стояла Роксанна, окруженная личной гвардией. Волшебница увидела Брандакса. Кобольд сидел в дверях и тяжело дышал, как будто только что пробежал несколько миль. Не отрываясь, он смотрел в зал. Юливее проследила за его взглядом и пожалела, что не послушалась Сигурда.

— Я стояла бы среди людей у трона, если бы ты не задержала меня своими вопросами, — бесцветным голосом произнесла Эмерелль.

Юливее не могла смотреть на лица девушек. Платья их оставались белоснежными. Видимых повреждений не было. Повсюду лежали трупы. Три тролля, громадных, почти неуязвимых в битве, лежали, поваленные силой, с которой Юливее встречалась всего один раз.

— Я ничего не почувствовала, — растерянно сказала волшебница.

На противоположном конце зала лежала группа кобольдов. Издалека они были похожи на мертвых детей. Внезапная смерть настигла и нескольких черных рыцарей Тирану. Посреди лужи темного вина лежал, вытянувшись, кентавр. В застывшей руке он все еще держал жестяной кубок. На лице его застыла гримаса ужаса.

— Это нельзя почувствовать. Это не магия в том смысле, в котором мы ее знаем.

Эмерелль взяла себя в руки. Несмотря на то, что Олловейн по-прежнему пытался удержать ее, она вошла в праздничный зал, встала на колени рядом с мертвой девушкой, сопровождавшей ее, и долго молча смотрела на нее. Когда она вновь подняла голову, глаза ее излучали холодную силу, при виде которой Юливее вздрогнула.

— Святой Гийом был первым, кто убил эльфов подобным образом. Снова это произошло во время битвы Трех Королей. Некоторые ублюдки, которых воспитал среди людей Девантар, обладают подобным даром. Я надеялась, что их больше нет, что столетия разбавили их кровь и этот проклятый дар угас. Неужели семя зла никогда не засохнет? — Королева казалась потрясенной, но решительной. Ее мягкая обворожительность исчезла. Все в зале чувствовали силу, исходившую от нее. — Как же долго они не применяли это оружие!

— Они ждали возможности попасть в тебя, госпожа, — проговорил Олловейн. — Они хотели, чтобы мы чувствовали себя в безопасности. Кто бы это ни был, он находится среди пленников, что остались снаружи. Они могли сделать это уже по пути сюда. Если бы они применили его в нужный момент, полегли бы многие их охранники, было бы легко бежать. Но они хотели, чтобы их привели сюда, потому что знали, что ты придешь. Они ждали, когда прозвучат фанфары, должно быть, думали, что ты тоже вошла в праздничный зал.

— Но почему мы еще живы? — спросила Юливее.

— Повезло, — ответил мастер меча. — Просто повезло. Подобно тому, как лук обладает предельной дистанцией, дальше которой не может выстрелить, так и у этого заклятия есть предел, за которым эта сила не действует.

— Но в таком случае ты все еще в опасности…

— Нет, Юливее. Разве ты не чувствуешь?

Волшебница не знала, что имела в виду Эмерелль. Она боялась этого неожиданного оружия рыцарей. То, что она видела вокруг, наполняло ее ужасом. Для нее оставалось загадкой, как Эмерелль может казаться такой спокойной перед лицом этой опасности.

— В мире людей магия намного слабее, чем в Альвенмарке, — пояснила наконец королева, не получив ответа от Юливее. — Но она существует. Впрочем, здесь, в этой комнате, ее больше нет. Силы Девантара оттягивают магию, после того как ее применили. Они отнимают волшебство у этого мира. Поэтому дети альвов и умерли здесь. Мы — создания, целиком пронизанные магией. Когда разрушают нашу магию, у нас отнимают жизнь. Они могут выстоять, когда мы умираем, и не чувствуют ничего, кроме ужаса, который распространяет внезапная, неожиданная смерть.

— Почему они отнимают у мира магию? И что можно сделать против этого? — расстроенно спросила Юливее.

Эмерелль бросила на Олловейна взгляд, понять который Юливее не смогла.

— Давным-давно я велела убить первого ублюдка Девантара. Он родился от связи Девантара с моей приближенной Нороэлль. Дитя, зачатое злобным обманом, проклято уже в миг своего зачатия. Я велела убить невинного ребенка… Он не осознавал своего дара. В отличие от своего демонического отца. Это он таким образом ведет войны против нас. Нороэлль спрятала дитя в мире людей. Его вырастили чужие люди. И его звали Гийом — тот самый Гийом, которого Церковь Тьюреда сегодня почитает великим святым. Его должны были убить. Наконец мои охотники выследили его, но не решались убить… Они даже попытались спасти его. Всего этого не было бы, если бы они послушались моего приказа.

На лице Олловейна не отразилось ничего, как будто королева обращалась не к нему.

— Так что ты прикажешь, королева?

— Ты слишком рыцарь, чтобы сделать то, что необходимо. — Эмерелль огляделась вокруг, а затем указала на Брандакса. — Это сделаешь ты. Возьми пятьдесят арбалетчиков. Маленькими группами уведи рыцарей в лес. И там убей их. Быстро и без излишней жестокости.

— Разве они все виноваты? — в ужасе спросила Юливее.

— Вероятно, он всего один, — с горечью ответил Олловейн и поглядел на королеву холодным отстраненным взглядом. — Возможно, он даже не знает о своих силах. Причиняют это несчастье особенно одаренные целители. Они могут…

— Момент был выбран чересчур точно, — перебила его Эмерелль. — Не становись слишком сентиментальным, Олловейн. Это не случайно. Они борются всеми доступными методами. Если нам не удастся выследить отродье Девантара, Альвенмарк уничтожат. Мы ведем эту войну не только из-за давнего союза с Фьордландией. Мы ведем ее затем, чтобы наш мир мог жить и дальше. Если падет Фьордландия, священнослужители Тьюреда найдут дорогу в Альвенмарк. Рыцари ордена исполнят проклятие Девантара и даже знать не будут, для кого они на самом деле воюют. Если мы выкажем слабость, если допустим хоть малейшую ошибку, его работа вскоре будет окончена. Близится время, когда решатся судьбы мира людей и Альвенмарка. Мы должны укреплять Фьордландию везде, где только возможно. И поэтому необходимо найти Гисхильду. Она последняя в роду предка Мандреда. Когда не останется никого из его рода, кто легко ступал бы по галечному берегу Фирнстайна, Фьордландия падет, — так сказал оракул Тельмарина. Чтобы предотвратить это, я приму любой бой! Мне нелегко отдавать приказ об уничтожении невиновных… — Замолчав, она посмотрела на убитую эльфийку, а потом повернулась к Юливее. — Ты знаешь, что Фенрилу уже нельзя помочь?

— Нет! — взвилась волшебница. — Он жив. Он…

— Но узы с Зимнеглазом разорваны, так мне сказали.

— Да, но…

— Нет, Юливее. Никаких «но». Надежды для Фенрила уже нет. Он знал, что с ним будет, если канюк-курганник погибнет именно тогда, когда он летает с ним. Я пойду с тобой только потому, что твоим просьбам о нем обязана жизнью. Но ни на что не надейся: даже силы моего камня альвов не хватит на то, чтобы вернуть его, если Зимнеглаз мертв.

Заблудшая душа

Сильвина прижалась к каменной стене. Стражник проходил настолько близко от нее, что она могла коснуться его вытянутой рукой. Но мужчина не поднимал головы, чтобы защититься от ледяного дождя.

Зимняя метель была ее лучшей союзницей. И единственной! Эльфийка пробиралась от ниши к нише, используя любое укрытие. Вот на крепостную стену опять поднялся стражник. Сильвина пригнулась в тени статуи, надеясь, что эти ублюдки подольше посидят возле своих костров в маленьких башенках на углах крепостной стены. Но они исполняли свои обязанности.

От того, что стражников было так много, мауравани испытывала тихое удовлетворение. Конечно, они досаждали, но и служили свидетельством того, как сильно боялись князья церкви.

Здесь, в сердце Анисканса, в сотнях миль от Друсны и Фьордландии, они окружили себя бесчисленным количеством стражников. И боялись они не предательства изнутри, а детей Альвенмарка. Столетия научили гептархов тому, насколько опасным может быть даже один-единственный эльфийский воин.

Сильвина прокралась к ближайшему укрытию и снова застыла. Ее путешествие длилось более четырех месяцев, и вот уже три недели она находилась в этом городе, надев шафрановые одежды падших женщин, которые могли свободно передвигаться по улицам. И время от времени ей приходилось заниматься этим делом, чтобы не вызывать подозрений. Она была так близка к людям, как ни одна эльфийка до нее. Поначалу это было ужасно. Мужчину, который думал, что может быть грубым, она едва не убила. Но ведь она не должна была привлекать к себе внимания. Точно так же как в лесу она сливалась с тенями, в городе нужно было слиться с людьми, чтобы ее не могли обнаружить. Она назвалась вымышленным именем Мирелла и купила себе новую одежду. Предлагая себя на грязном ложе или в темном переулке, она становилась кем-то другим, а снимая шафрановые одежды и вымывшись, она вновь превращалась в Сильвину.

Эльфийка многое узнала о простых людях. Больше всего ее удивило то, что они совсем не боятся Церкви. Наоборот, они были преданы ей и находили в ней поддержку. Сильвина осознала, что у нее такой поддержки нет. В ее жизни долгое время не было цели, вот уже несколько сотен лет. И только когда Эмерелль послала ее к Гисхильде, все изменилось. То, что сначала казалось обузой, наполнило ее временем, чего не было уже очень давно, с тех пор как Альфадас погиб в последней Тролльской войне.

Сильвина поклялась себе, что вынесет все, чтобы найти Гисхильду. Нося шафрановые одежды, она как бы каялась: она не должна была покидать деревню той ночью, тогда наверняка бы заметила, как уходила Гисхильда.

Девочка ей нравилась. Гисхильда была ей почти правнучкой. Иногда Сильвине казалось, что в ней черты Альфадаса. Конечно, все это глупости. Гисхильда ведь родилась через тысячу лет после него! И все же эльфийка не могла отказаться от этой мысли, будившей в ней неведомое чувство, которое гнало прочь холодную логику и вызывало слезы на глазах.

Вот опять мимо прошел стражник, и Сильвина воспользовалась возможностью пройти немного дальше. С лица стекали капли дождя, унося слезы. В этом месте нельзя предаваться чувствам! Еще пару шагов…

А потом она узнала: все, что она услышала, ложь. Принцесса не умерла! Это были просто слухи, чтобы отпугнуть преследователей. Говорили, что ее похоронили здесь. Уже две луны тому назад.

Сильвина шла за слухами из Паульсбурга. Сначала она потеряла след Гисхильды. Но затем поиски привели ее в сердце огромной империи священников — в Анисканс, туда, где Альфадас стал свидетелем того, как умер святой Гийом, туда, где Церковь была сильнее всего.

Сильвина видела надгробие на могиле того, кто был наполовину эльфом, наполовину демоном. И именно его Церковь сделала своим важнейшим святым. Нет, мир людей сошел с ума! Их жизнь просто-напросто слишком коротка. Достаточно пары столетий, чтобы самая дерзкая ложь стала истиной. Лгать они умеют. Гисхильда не умерла! Этого не может быть! Сильвина чувствовала, что девочка еще жива. И все же она пришла посмотреть на ее могилу. Там ложь откроется.

Через ворота следующей башни она увидела взметнувшийся кверху сноп искр: солдат подложил щепок в огонь. Мужчины грели руки над костром. Северный ветер хлестал по стенам ледяным дождем. Сильвина подняла голову и посмотрела наверх. И зачем только делать могилы на башнях! Ответ она знала: эти идиоты думают, что так мертвые будут ближе к небу. Нет, они определенно сошли с ума, все люди!

Тонкие пальцы эльфийки касались гладкой стенной кладки. Зазоры были достаточно широкими для того, чтобы она могла ухватиться за них. Ей придется лезть вверх по стене более двадцати шагов. И ни один из стражей не должен заметить ее. Укрыться на стене негде. Но смотреть вверх — значит подставить лицо ледяному дождю. Стражники не станут этого делать. Сильвина наблюдала за ними вот уже более получаса. Ни один из них ни разу не поднял голову. На стене она будет в безопасности до тех пор, пока идет дождь и она сама не издаст подозрительных звуков.

Эльфийка вооружилась волшебством против холодной ночи. Но дождь замерзал на плаще, делая его твердым и тяжелым. Кинув последний взгляд на стражников, она начала подъем. Ряд камней, еще один. Держаться становилось все труднее. Долго так продолжаться не могло.

Сильвина удвоила усилия. Но позволить себе легкомысленную спешку она тоже не собиралась: одно неверное движение означало смерть. Над ней из стены выступал широкий узорчатый карниз. Обрадованная возможностью передохнуть, эльфийка подтянулась и обвела взглядом каменные лица солдат, украшавшие стену широким фигурным фризом.

Эльфийка посмотрела на свои ноющие руки: из-под разбитых ногтей текла темная кровь, смешиваясь с дождевой водой.

Она преодолела чуть больше половины пути. Холод можно отогнать при помощи магии, а боль — нет. Замерзающая дождевая вода начала замораживать зазоры между камнями. Преодолевать последний отрезок рискованно, а ждать дольше нельзя. С каждым уходящим мгновением подъем становился все более опасным. Она помассировала ноющие пальцы, затем натянула тонкие перчатки без пальцев, на обратной стороне которых были приделаны стальные шипы — с их помощью она сможет уцепиться за обледеневшие камни. Потянулась, расслабила мышцы, застывшие от сидения на карнизе. Посмотрела наверх. Мокрый лед придавал стене величественный блеск. На первом этаже внушительной постройки постоянно дежурила стража. «Они сошли с ума, эти люди, — снова подумала она. — Охраняют даже могилы». Да кому нужны мертвецы? Даже если это князья Церкви и так называемые святые. И почему здесь похоронили принцессу-язычницу? Спрятали ее тело среди святых, чтобы она бесследно исчезла? Действительно ли она там, наверху? Или все это обман?

Целеустремленно, не оборачиваясь, она принялась подниматься. Лед трещал и лопался, когда она вонзала в него стальные шипы. Град перешел в снег, который ложился на плечи Сильвины. Кончики ее волос обледенели и кололи щеки. Еще пару шагов! Мышцы горели, пальцы были изодраны. Она чувствовала это, но изгнала боль из сознания.

На парапете над ней стояли статуи святых высотой в человеческий рост. Их серьезные лица смотрели вниз, на город. За ними скрывались рифленые тени колонн, на которых покоился позолоченный купол мавзолея.

Сильвина ухватилась за парапет. Осторожно, стараясь не повредить свежее снежное одеяло, она подтянулась на руках и внимательно огляделась. Здесь стражи не было, только святые и мертвые. Она очень устала, но отдыхать не было времени.

Сильвина была охотницей, выросшей в холодных лесах у подножия Головы Альва, и умела ходить по свежевыпавшему снегу, не оставляя следов.

Она обошла уже половину купольного сооружения, когда обнаружила ворота из позеленевшей бронзы. Оттуда на снег падал широкий луч оранжевого света. Ворота были открыты чуть больше чем на ширину стопы, как будто кто-то только что поднялся на широкую террасу на вершине башни.

Мауравани застыла. Прислушалась, не раздастся ли предательский звук шагов по снегу, но ничего не услышала. Не обнаружила и следов. Только каменные святые смотрели на нее, когда она, пригнувшись, входила в низкие ворота. На верхнем краю двери был оставлен ржавый железный прут, мешавший закрыть двери полностью.

Зачем нужны ворота, которые нельзя закрыть?

На внутренней стороне двери красовался рельеф голубя, который, широко расправив крылья, летел навстречу солнцу. Может быть, они хотели оставить душам мертвых дорогу к небу? Сильвина отвернулась. Кто может знать, что происходит в человеческих головах!

Мавзолей оказался большой круглой комнатой. Каменные саркофаги образовывали двойной круг. Они были возвышенно просты, без вычурных украшений. В нишах вдоль стены в шарах из толстого оранжевого стекла горел огонь. Пахло маслом, сажей, пылью и… смертью.

Сильвина обессиленно опустилась за одним из саркофагов и стянула перчатки. Сила магии потекла в ее израненные пальцы. Здесь, наверху, в мавзолее, она была в безопасности. Здесь есть только она и мертвые. Сильвина забыла о снеге и граде и стала вспоминать свое долгое путешествие, чтобы прогнать боль исцеления.

Из Паульсбурга Гисхильду увез целый флот. Но потом след ее потерялся. От Паульсбурга до Вилусса было совсем недалеко, однако корабли туда так и не пришли, хотя стояла хорошая погода и шторма не было.

Какую тайную цель преследовал флот, Сильвина долго не могла выяснить. Наконец эрцрегент вернулся в Вилусс сухопутным путем. К нему пробраться ей не удалось. Через третьи руки она узнала, что рыцари Древа праха помогли ему освободить похищенную девочку. Говорили, что ее на галерах отправили в Марчиллу, чтобы оттуда везти в Анисканс.

После этого Сильвина приготовилась к длительному путешествию во вражескую столицу. В Анискансе она услышала о карете с занавешенными окнами в сопровождении рыцарей Древа праха и рыцарей Древа крови. Ходили слухи о том, кого могли привезти в королевском экипаже в самое сердце города, где за каменными стенами находились дворцы высших князей Церкви. Туда, где стоял ясень, на котором некогда умер святой Гийом.

Простым смертным дозволялось входить во внутренний город только по большим праздникам. И даже тогда рыцари Древа праха и избранные солдаты следили за каждым их шагом. Что происходило во внутреннем городе, для жителей Анисканса было тайной за семью печатями. Только слухи проникали через золотые ворота в мраморных стенах высотой в сорок футов. Сильвине понадобилось три недели, чтобы узнать, что на Башне мертвых была похоронена девочка-язычница. Труп ее подняли туда под покровом тайны, так, по крайней мере, говорили. Она услышала об этом от воняющего розовой водой мыловара, брат которого якобы был священником и камнетесом во внутреннем городе и иногда приходил навестить свою семью. У Сильвины было подозрение, что мужик рассказал бы все что угодно, только чтобы еще раз переспать с ней. Это оказался единственный след, история, которая могла быть неправдой.

Но эльфийка не знала, где еще искать. Стена, окружавшая внутренний город, имела семь миль в длину. Там были дюжины храмов-башен и дворцов, сотни домов, где жили ремесленники-священники, — город в городе. И здесь Сильвина не могла передвигаться, не бросаясь в глаза. В качестве проститутки войти туда было нельзя, а священнослужительницы не кутали головы. Если бы Сильвина захотела выдать себя за одну из них, то острые эльфийские уши выдали бы ее с головой. Когда она была Миреллой, то носила на голове яркую повязку, чтобы скрыть уши. Она целовала своих клиентов, дарила им свое тело за пару монет, но никто не имел права касаться повязки. Того, кто нарушал это железное правило, она прогоняла.

Эльфийка посмотрела на свои руки — раны затянулись. Она поднялась и посмотрела на саркофаги. Неважно, насколько слаб и неверен был этот след, ей нужна правда.

Она нашла волосы Гисхильды в мусорной яме под Паульсбургом: безошибочно узнала их по запаху. Мауравани, словно волки, могли следовать за запахом пота. Живущие в глуши должны уметь использовать все свои чувства! Волосы Гисхильды пахли кровью. Что эти рыцари сделали с принцессой?

Сильвина шла от саркофага к саркофагу. В белом камне были высечены имена. Здесь покоились жители из всех провинций. Церковь привечала тех, кто отдавал свое сердце Тьюреду, и неважно, где он или она родились. Но имени Гисхильды не было.

В центре мертвецкой в полу зиял люк в форме полумесяца. Винтовая лестница вела в глубь башни. Из шахты поднимался аромат ладана. На каждой ступеньке стояли свечи, защищенные оранжевым стеклом.

Хотя Сильвина не верила ни в единого Бога, ни в какого-либо другого, отгородиться полностью от удручающей торжественности этого места не смогла. Где-то далеко внизу, в глубине башни, подал голос певец. Это были причитания над покойником. Он пел о святом Гийоме, у которого Другие преждевременно отняли жизнь.

«Как красиво может звучать ложь», — подумала мауравани, спускаясь по лестнице, ведущей в другой круглый склеп. Она снова обошла саркофаг за саркофагом и убедилась, что действительно пошла по ложному следу. На сердце стало легче.

Когда она вновь ступила на винтовую лестницу, мраморной спиралью пересекавшую склепы, певец умолк. Эльфийка замерла. Невозможно, чтобы он услышал ее. Никто не может услышать мауравани, когда она этого не хочет! Должно быть, это случайность!

Сильвина спустилась еще глубже в башню. Снова в теплом свете она читала имя за именем. А потом обнаружила то, чего обнаруживать не хотела:

ГИСХИЛЬДА ГУННАРСДОТТИР

ЗАБЛУДШАЯ ДУША

Она долго стояла и смотрела на эти две строчки в камне. Этого не может быть! Не может вот так все закончиться!

Эльфийка положила правую руку на крышку саркофага, закрыла глаза и ушла в себя. Затем произнесла слово силы, но камень не сдвинулся с места. Она попробовала еще раз, подавляя мешавшую сконцентрироваться досаду. Но снова не смогла сдвинуть тяжелую плиту. Она боялась именно этого. Священники многому научились. Они уже умели выслеживать звезды альвов и закрывать их. И здесь, в этом могильнике, магия Альвенмарка уже не работала.

Сильвина достала свой охотничий нож и вставила клинок в щель под крышкой саркофага. Теперь крышка держалась на месте только своим весом. Эльфийка изо всех сил налегла на камень. Крышка двигалась бесконечно медленно. Шорох отражался от стен. Шум может выдать ее. Нужно поторопиться!

Наконец щель настолько увеличилась, что можно было заглянуть внутрь саркофага. Сейчас она все узнает! Она… О нет! В каменном саркофаге лежал гроб, покрытый матово поблескивающим листовым свинцом. Ей понадобится еще час, а то и больше, чтобы выяснить правду. Обессиленно вздохнув, Сильвина прижалась головой к отполированному мрамору саркофага.

Вдруг раздались шаги. Кинжал Сильвины был прочно зажат между плитой и саркофагом. Рапиру и лук она оставила в укромном уголке, чтобы лишний вес не мешал взбираться по стене.

— Кто здесь?

Голос раздавался от винтовой лестницы — голос певца.

Эльфийка застыла. Оружие не понадобится ей, чтобы убить одного-единственного человека. А если священник не один?

В тишине склепа шаги звучали неестественно громко. Человек ступал прочно, но немного неуверенно. Показалась его голова.

— Кто здесь? — повторил священник.

«Должно быть, он один, — подумала Сильвина, — иначе на его крик давно сбежалась бы стража». На плечи священника спадали светлые локоны. Он едва вышел из детского возраста. Черты лица были правильными и красивыми, кожа — бледной, как будто он никогда не покидал стен башни. Единственным ярким пятном на лице выделялись полные чувственные губы.

Эльфийка остановилась. Да, так и есть — глаза молодого человека были словно высечены из мрамора. Два белых мертвых шара, которые никогда не сообщат ему, кто стоит напротив.

Мгновение Сильвина испытывала к нему сочувствие. Его Бог так щедро одарил его: дал ему красивое тело и голос, от которого замирает сердце. Но ему никогда не увидеть, как сильно трогает слушателей его голос.

Молодой священник поднялся на последнюю ступеньку и оказался в широком круглом зале. Прямо за ним поднимался изогнутый столб винтовой лестницы. Тихо шелестела ткань его широкой небесно-голубой рясы.

Сильвина решилась на дерзкий план. То, что она собирается сделать, может означать смерть священника. Но ведь каждый убитый священник — это маленькая победа Альвенмарка.

— Ты действительно не догадываешься, кто пришел?

Голова священника дернулась к ней.

— Кто может оказаться здесь, не проходя мимо стражников, что внизу?

Эльфийка говорила медленно, осознавая свой сильный акцент. Но, возможно, это еще одно преимущество?

Священник замер. Сильвина увидела, как дрожат его руки. Рот его то открывался, то закрывался, словно у выброшенной на берег рыбы.

— Ты восстала из мертвых, — запинаясь, наконец пробормотал он.

Эльфийка колебалась. Она хотела, чтобы его пробрало до костей. Он должен полностью стать преданным ей. Нужно решиться на большее.

— Разве и мертвые не проходят мимо стражи?

— Кто ты? — Теперь священник дрожал еще сильнее. — Ты не человек, не так ли? Твой голос… Он такой чужой. Полон обещания и тайны…

— Меня послали забрать душу принцессы-язычницы. — Эльфийка говорила медленно и торжественно. Нужно держать себя в руках, не дать прорваться цинизму. — Она тоже должна быть спасена.

Священник глубоко вздохнул и опустился на колени.

— Ты Хандан Всемилостивая. Святая теараги. Защитница заблудших душ. — Он протянул руки к искусно сделанному своду склепа. — Молю тебя, Тьюред, прости, что не узнал твою посланницу. — Его жуткие мертвые глаза уставились на Сильвину. — Хотелось бы мне видеть тебя. Но… — Он всхлипнул. — Вера моя слаба… Я должен был знать…

— Не унижайся. — Вдруг ей стало плохо оттого, что она так его использует. — Мы с радостью слушаем твое пение.

— Вы слышите мой голос?

Его залитое слезами лицо озарилось.

— Мы слышим каждый голос, который поет во славу Тьюреда.

Он поклонился так, что коснулся лбом мраморного пола.

— Ты наполнила мое сердце радостью, Всемилостивая. А ведь я нижайший из слуг, мучимый сомнениями и мелочными помыслами.

— Ты избран, чтобы помочь мне. Мы откроем гробницу принцессы.

Он поднял голову. По его щекам по-прежнему бежали слезы.

— Ты знаешь, почему мы это сделаем?

Сильвина не знала, какой ложью прикрыть этот поступок, но очень надеялась, что он в своей наивной вере подскажет ей ответ.

— Потому что душу ее не отпускает свинец?

— Именно так! — Эльфийка не смогла сдержать улыбки. Иногда так легко обманывать людей. — А теперь поднимись и подойди к саркофагу, потому что ни одна душа не потеряна для милости Тьюреда. Даже если она замурована в камне.

По поведению юноши было видно, как сильно подействовали на него ее последние слова. Опустив плечи, он подошел к саркофагу. Вздрогнул, когда Сильвина коснулась его и положила его руки на тяжелую плиту. Тут же заметила, как зашевелились его ноздри, пытаясь уловить ее запах.

Вместе они отодвинули плиту в сторону, открыв саркофаг наполовину. Сильвина влезла в могилу. Взяла кинжал и разрезала листовой свинец, испещренный священными символами. Из-под свинца показалось темное дерево. По крайней мере, священники сделали достойный принцессы гроб. На крышке был вырезан раскидистый дуб — не мертвое, сожженное дерево, а дуб во всем своем зеленом лиственном убранстве. Герб королевской семьи Фьордландии.

Сильвина закрыла свое сердце от бури чувств, взметнувшихся при виде дерева. Этого не может быть! Гисхильда жива! Она не могла умереть в одиночестве, окруженная одними врагами! Эльфийка яростно оттолкнула последние листы свинца в сторону и вогнала лезвие в узкую щель под крышкой гроба. Заскрипели гвозди, когда она использовала кинжал в качестве рычага.

— Всемилостивая?

Слепые глаза смотрели прямо на нее. Жуткие глаза. Сильвине не хотелось больше находиться рядом с певцом. Он был всего лишь инструментом вроде кинжала, которым она открыла гроб. Она отодвинула в сторону крышку с королевским гербом. «Все это обман», — уговаривала она себя.

Но гроб не был пуст. Она глядела в темное, запавшее лицо девочки. Труп не разложился. Он засох и сохранился. Но узнать в этом лице черты Гисхильды было трудно — смерть изменила их.

Сильвина осторожно коснулась коротких рыжеватых волос. Итак, она прожила еще пару недель после того, как ее обрили наголо в Паульсбурге. Эльфийка тяжело вздохнула. На мертвых надевали тонкий саван. Темную шею окружал воротник из тонкого кружева. Сложенные руки лежали на груди.

Сильвина отчаянно искала доказательство того, что это не Гисхильда, что она нашла не ее. Искала что-нибудь, чего нельзя подделать. Запах живой давно ушел. Ей нужно было…

— Всемилостивая?

Эльфийка не удостоила священника даже взглядом. Есть кое-что… Сильвина нагнулась, осторожно взяла руки умершей. Застывшая плоть была ледяной, и ее холод пронзал до самого сердца. Сильвина развела сложенные руки. Хрустнули суставы. Быстрый надрез убрал шнуровку на груди девочки, и она увидела место ранения — там, где была разрезана рубашка, которую она нашла неподалеку от Рощи мертвых. Рубашка, которую она сама подарила Гисхильде. Очевидно, рана так и не зажила и ее пытались замаскировать краской.

Сильвина обнаружила еще одно пятно краски, немного левее раны, потерла. Сухая паста раскрошилась под ее пальцами и обнажила дырку размером с большой палец, окруженную темной каймой. Рана от выстрела, сделанного в упор. Дырку заполнили холстом, чтобы ее не было заметно.

Эльфийке показалось, что грудь ее вот-вот разорвется на части и она не сможет дышать. Ее наполнила яростная глухая боль. Хотелось кричать и избить священника голыми руками.

Сын человеческий, дрожа, смотрел на нее. Чувствовал ли он, что происходит с ней? Губы его раскрылись, и он запел. Сначала тихо, затем его голос набрал силу и наполнил широкий зал. Погребальная песня!

Его голос смягчил бурю чувств Сильвины. Она осторожно скрестила руки мертвой на груди и долго смотрела на них. Печально погладила короткие волосы. Потом склонилась и запечатлела мимолетный поцелуй на лбу мертвой. Затем бесшумно покинула башню. По ней по-прежнему немилосердно хлестал мокрый снег. Снежинки заполняли холодный воздух.

Сильвина не оставила следов. Ни один человек не мог с уверенностью сказать, что Хандан Всемилостивая не приходила за заблудшей душой.

Ты поклялась

«— Ты поклялась защищать своих братьев и сестер.

Обвиняемая кивает. Говорит тихим голосом: „Да, таково было мое устремление во всех моих поступках“.

— Почему ты сложила с себя полномочия комтурши в Друсне?

Обвиняемая: „Потому что я не хотела, чтобы этот пост был запятнан моими поступками. Надеюсь, благодаря этому ордену удастся отстраниться от меня, если мои дальнейшие поступки причинят вред“.

— Разве ты забыла клятву, которая связывает нас всех вместе? Как нам отстраниться от тебя, не предавая при этом наших идеалов?

Обвиняемая: „Можно было бы сказать, что мной руководили Другие. Кто следует за Другими, для того законы нашего ордена уже не действуют. Так написано в…“

— Сестра, нам известен статут нашего ордена.

Обвиняемая потупилась: „Конечно“.

— Чем ты оправдаешь то, что пролила столько крови ради принцессы-язычницы, никогда не служившей нашему делу?

Обвиняемая: „Я не предполагала, что произойдет“.

— Как ты могла оставить ее на попечение нашего собрата, в душевном здоровье которого мы сомневаемся?

Обвиняемая: „Я ошибалась, полагая, что там она будет в безопасности“.

— У сумасшедшего?

Обвиняемая: „Я думала…“

— Вот как, ты думала, сестра? Твои поступки не производят такого впечатления. Твои поступки увеличили пропасть между Древом крови и Древом праха. Будучи комтуршей, ты знала, насколько близка была Церковь к расколу в те дни. Как ты могла поступить столь необдуманно?

Обвиняемая: „Я надеялась свести войну с язычниками к бескровному концу. И осознанно принесла в жертву сотни жизней, чтобы спасти тысячи. Я…“

(В рядах рыцарей, присутствующих на суде, слышатся громкие крики. Маршал ордена угрожает, что заставит их покинуть зал.)

Обвиняемая: „Не важно, что получилось из моих поступков, я всегда действовала из наилучших побуждений“.

(Снова крики.)

— Разве ты считаешь твое похищение принцессы Гисхильды, дочери Гуннара, успехом?

Обвиняемая: „Нет, но ведь нельзя было предусмотреть, что наш собрат предаст нас и…“

— Не говори об ошибках других! Разве не было твоей ошибкой доверять этому брату и предоставлять ему такую ответственность?

Обвиняемая снова кивает: „Конечно, это было ошибкой“.

— Ты сознаешь, какое наказание предполагают правила ордена за ошибки, так сильно повлиявшие на состояние ордена, как твои?

Обвиняемая: „Но кто обманут был и кто подвергает орден опасности, против того должен смело говорить самый нижайший послушник. И обманувшийся должен быть заперт в свинцовом саркофаге до тех пор, пока жизнь не уйдет из него, чтобы душа его никогда не нашла пути к свету и миру и чтобы он не бродил среди нас, мешая миру в душах живущих“.

(Замечание к протоколу: обвиняемая точно процитировала статью СХХV Статута ордена)…»

Выписка из протокола дисциплинарного суда, призванного расследовать

проступки рыцаря Лилианны де Дрой, стр. VII и далее из записи второго дня слушания дела, записано на третий день после летнего солнцестояния, в первый год Божьего мира

Валлонкур

Люк взволнованно расхаживал туда-сюда по носовому возвышению «Святого Клементия». Вокруг шипело и бурлило море, поднимая к небу отвратительный серный дух. Со временем он перестал бояться. По правому борту виднелись черные клиперы. По левому борту их можно было только угадывать в вонючем тумане. Он чувствовал, как тяжело бороться гребцам с течением прилива.

Из роскошной орденской флотилии из семнадцати кораблей в данный момент видна была только галеаса «Святая Джилл». Она плыла немного позади них и точно так же боролась с течением, как и «Святой Клементий». Люк поглядел на других мальчиков и девочек на том носовом возвышении. С ними были три рыцаря.

— Почему мы не поплыли на борту «Святой Джилл»?

Мишель вздохнула.

— Я тебе уже три раза объясняла. Там для нас не было места.

Люк знал, что на галеасе ночуют не в каютах, а на палубе.

И он видел, что на «Святой Джилл» было еще достаточно места для двоих пассажиров.

Он втайне боялся, что женщина-рыцарь хочет держать его подальше от остальных послушников. Вероятно, она его стыдится. Никогда больше она не была так близка ему, как в тот день, когда они лежали у колодца.

Он ей по-прежнему нравился, он чувствовал это. Но после встречи с лисьеголовым кобольдом и его жертвы белой женщине между ними пролегла пропасть, которую он не смог преодолеть. И все же прошедший год был самым лучшим в его жизни, если не считать часов, когда он занимался алфавитом и математикой. Мишель научила его стрелять и фехтовать. Он научился плавать и стал сильнее. Отцовская рапира была для него по-прежнему слишком велика, но он был уверен, что сможет фехтовать ею еще до того, как отпразднует свой четырнадцатый День имени.

Мишель была строгой, но справедливой. И все же между ними стояло что-то, о чем она не хотела говорить. В этом и была причина того, почему они не поплыли на одном корабле с остальными послушниками. У него возникало нехорошее чувство, что ему придется держать экзамен. Что-то, чего Мишель не могла сделать и к чему она его не готовила.

Люк еще раз прошелся по носовому возвышению. Поглядел вниз, на гребцов. Они медленно ударяли в такт веслами, удерживая корабль на месте.

Вчера утром флотилия наткнулась на лабиринт из рифов и маленьких островов. Никто в здравом уме не поведет свой корабль в такие воды. Люк боялся, как сухопутная крыса, и моряки на борту отчетливо дали понять ему это, подшучивая над ним. Но даже он понимал, что эти воды не пройти кораблю такой величины, как их. Здесь уверенно могла маневрировать разве что рыбацкая лодка!

Вдруг в тумане вспыхнул яркий голубой свет, пламя, вспоровшее тьму. Почти в тот же миг впереди послышалась мелкая барабанная дробь.

Штурман и капитан «Святого Клементия» принялись выкрикивать команды. Люк видел, как гребцы их галеасы вложили себе между зубами деревяшки, висевшие на кожаных ремешках у них на шее. Такт, отбиваемый веслами, стал быстрее. Сто пятьдесят блестящих от пота тел одновременно нагибались вперед и откидывались назад. Стройный корабль сдвинулся с места и преодолел силу течения.

Перед ними на фоне белесой дымки расцвели два сигнальных буя — оранжевые огоньки, мягко покачивающиеся на волнах. «Святой Клементий» держал курс на буи. Капитан галеасы поспешил по мосткам на носовое возвышение. Быстро улыбнувшись Люку, он встал рядом с мальчиком и подозвал штурмана.

— Один румб по левому борту!

— Один румб по левому борту! — повторила коренастая фигура за рулем.

Капитан напрягся, морщины на его лице стали глубже. Люку показалось, что в нем есть что-то от сокола.

Галеаса немного качнулась и теперь направилась прямо между двумя сигнальными буями. Бронзовый таран рассекал темное море. Люк неясно видел скалы под водой. Они показались ему похожими на хищные клыки.

Мальчик поглядел на Мишель. Она опиралась на поручни, и похоже было, что все это ее нисколько не трогает. Как она может быть такой спокойной, когда капитан волнуется?

— Один!

Таран прошел невидимую линию между двумя буями.

— Два! — капитан считал удары весел. — Три!

Из тумана вынырнула крутая черная скала. Она казалась пугающе близкой.

Капитан нервно барабанил пальцами по поручням. Глаза его стали похожи на две узкие щелочки. Он напряженно всматривался в клубящийся белый туман. Иногда виднелись очертания другого корабля, который был шагах в пятидесяти от них. Пугающе близко, по мнению Люка.

Забурлила и вспенилась вода по правому борту. Поднялся горячий дым, распространяя тошнотворный запах тухлых яиц. Люк дернул за воротник своей рубашки и закрыл им нос.

— Двадцать семь! — протяжно выкрикнул капитан. — Три румба по правому борту!

Штурман крутанул огромное, высотой в человеческий рост, деревянное колесо. Мишель рассказывала Люку, что эти рули — новинка. Длинные деревянные рычаги, которыми двигали кормовой руль, уже не использовали.

Люка не очень обнадеживало то, что нужно полагаться на что-то новое, когда кораблю приходится вслепую маневрировать в этом жутком скалистом лабиринте.

Сильный порыв ветра разорвал полосу тумана. Отчетливо стала видна красно-золотистая корма галеасы перед ними. Она прошла два светящихся буя и накренилась на правый борт.

Капитан перестал считать, когда «Святой Клементий» тоже направился к буям.

— Амплитуда прилива здесь, между рифами, составляет почти девять шагов. — Он указал на точку прямо под местом, в котором наклоненный рей крепился к грот-мачте. — Вот на столько поднимается и опадает море. Скоро мы достигнем наивысшей точки прилива. Сейчас водой накрыты сотни рифов. Всего три часа может проходить здесь корабль наших размеров. А потом опять нужно ждать, пока прилив поднимется достаточно высоко. И за эти три часа необходимо пройти весь путь до гавани. Есть очень мало мест, где вода даже во время отлива все же стоит достаточно высоко, чтобы рифы не царапали днище корабля. Приливы и отливы раскачивали бы «Святого Клементия» как огромный рычаг. Не спасли бы и толстые медные пластины под корпусом корабля — через несколько часов он был бы уничтожен.

Люк кивнул и приложил максимум усилий, чтобы не было заметно, как он волнуется.

— А далеко до гавани? — Его голос прозвучал немного хрипло.

Капитан улыбнулся.

— Почти три часа. В этом-то и вся соль. Даже если знаешь дорогу, ошибаться нельзя. Враги не смогут приблизиться к Валлонкуру. Кроме гавани, вокруг острова нет места, где можно было бы кораблю встать на якорь. — Он указал на синий маяк, горевший высоко над ними. — За ним расположена старая крепость. Стража постоянно следит за уровнем прилива. Когда он поднимается достаточно высоко, они дают сигнал.

— А почему свет синий? — спросил Люк.

— Стража башни добавляет в огонь редкую соль, которая окрашивает пламя в синий цвет и заставляет его сиять особенно ярко. Когда огонь синий, мы знаем, что его зажгли наши. Если враги пройдут до рифов Валлонкура, они смогут заманить в ловушку целый флот при помощи неправильного огня. А теперь извини меня.

Таран галеасы прошел светящиеся буи, и капитан вновь начал считать.

Люк тоже считал про себя.

Вдруг перед ними раздался отвратительный металлический скрежет, как будто кто-то царапал гвоздем по камню, только намного громче.

— Один румб по левому борту! — крикнул капитан. — Поднять весла!

Перед ними снова возникла золотисто-красная корма другого корабля. Он замедлил ход.

— Опустить весла!

Лопасти весел «Святого Клементия» опустились в воду и застыли. Люк почувствовал, как большой корабль замедлил ход. В кустистых бровях капитана сверкали капельки пота. Люк слышал, как он тихо скрипел зубами. Корма приближалась.

— Гребите! — раздался хриплый голос с другого судна.

И корабль пришел в движение. Он задрожал, словно жеребец после бешеной скачки, и мучительно накренился набок.

— Обратно! — крикнул капитан рядом с Люком. Теперь весла двигались в противоположном направлении. Скрипело дерево.

Мальчик каждый миг ожидал, что их корабль тоже напорется на какую-нибудь невидимую скалу, и смотрел вниз, на темную воду. Хватит ли у него сил, чтобы бороться с приливом? Или волны разобьют его тело о рифы?

Прямо над водой стало видно желтое свечение. Было слышно, как облегченно вздохнул капитан.

— Держать курс! — крикнул он штурману. — Малый вперед!

Шелковые знамена, свисавшие с реев, вяло шевелились на ветру.

— Сигнальный огонь там, впереди, показывает безопасный фарватер. Нужно просто держать от буев по прямой линии на сигнал, и тогда ничего не произойдет. Самый тяжелый участок уже позади. Скоро и туман рассеется.

— Здесь всегда такой туман?

Капитан поглядел на Мишель.

— Он всегда задает так много вопросов?

— Много? Когда он боится, вот так, как сейчас, он обычно затихает.

Оба рассмеялись, а у Люка кровь прилила к лицу. Мишель всегда поощряла его, когда он о чем-то спрашивал. А теперь вот так подставила его! Это подлость!

Капитан похлопал его по плечу.

— Не сердись, парень. Только дураки не задают вопросов. Глубоко под водой здесь горит сильный огонь. Нагретая вода поднимается, из нее и получается туман. И дым тот, который идет из расщелин в скалах, не что иное, как водяной пар и сера. Здесь всегда туманно. Особенно если нет даже слабенького ветра.

— А разве другого пути в Валлонкур не существует?

— Конечно. По скалистому хребту, соединяющему полуостров с материком, идет широкая дорога, которую стерегут три крепости. Но конный путь довольно скучен. Кроме того, там страшно воняет, потому что вся дорога загажена мулами: там почти постоянно ходят длинные караваны. Большая часть припасов доставляется по суше. Путь со стороны моря гораздо живописнее. Поэтому все послушники, впервые прибывающие в цитадель ордена, плывут морем.

Они снова достигли пары буев, и капитан отдал приказ изменить курс. Туман редел. Уже хорошо был виден корабль, шедший впереди них. Из моря, словно огромные кинжалы, выросли скалы. К их отвесным стенам липли деревья и кустарник. Капитан был прав — это зачарованное место. Ничего подобного Люк никогда прежде не видел. На некоторых отвесных скалах можно было разглядеть маленькие низенькие башенки.

Мишель тем временем тихо беседовала с капитаном. Люк разглядывал мастерицу меча. Нужно было хорошо знать ее, чтобы догадаться, что она сильно волнуется. Мишель была привязана к Валлонкуру странными узами. Люку показалось, будто она с таким же нетерпением ждет прибытия в Валлонкур, как и он.

Ни он, ни она больше не были носителями чумы, это точно. Их обследовали и наблюдали на протяжении семи дней. После этого комтур провинции Марчилла освободил ее от клятвы привести мальчика в жилое место только по истечении одного года и одного дня.

Мишель провела с комтуром беседу, на которой Люку присутствовать было нельзя. После нее женщина-рыцарь выглядела на удивление подавленной. Только намеками она дала понять: что-то не так с ее сестрой. Но сегодня, впервые за две недели, она уже не казалась удрученной.

Галеаса прошла еще часть открытого моря. Теперь позади стала видна вся флотилия. На кораблях развесили десятки ярких флажков, и они стали похожи на ярмарочные балаганы. Только ритм ударов весел и тихий шелест флажков сопровождали торжественную процессию.

Люк преисполнился гордости от того, что он принадлежит к их числу. Уже завтра утром состоится посвящение! Об этом Мишель тоже говорила мало. Что же его ждет? Наверняка большой праздник, в тысячи раз прекраснее, чем самый лучший День имени, который у него когда-либо был.

В дымке на горизонте показались новые скалы. Они поднимались из моря подобно огромной стене. Венчал их замок.

Люк перегнулся через поручни, как будто это помогало лучше разглядеть контуры башен. Но что-то было не так… Там не развевались знамена.

Мальчик был крайне разочарован. Целый год он мечтал о том, как приедет в Валлонкур. В его представлении это был прекрасный замок, над которым развеваются шелковые знамена Древа крови. Повсюду — в залах и коридорах — рыцари в серебряных доспехах. Во дворах, где послушников обучают фехтованию, стоит звон мечей.

— Это Валлонкур? — недоверчиво спросил он.

Мишель мягко улыбнулась.

— Нет, это старое прибежище княжеского дома Марчилла. Он заброшен уже более сотни лет. Нам не сюда. Долина цитадели ордена настолько прекрасна, что при виде ее сжимается сердце. Если ты побывал там однажды, всегда будешь хотеть вернуться, и неважно, куда забросит тебя судьба.

— Ты счастлива?

Было видно, что Мишель удивлена этим вопросом. Она поглядела на развалины и едва заметно кивнула.

— Думаю, я очень близка к тому, чтобы быть счастливой. — Она улыбнулась, погруженная в свои воспоминания. — Уже даже гавань Валлонкура невероятно прекрасна. Тебе понравится. В западной части гавани из отвесной стены бьют два водяных фонтана. Мелкие сверкающие капельки воды окружают ее подобно тому, как фата окутывает невесту. Вода из фонтанов падает в темные воды гавани под большим углом. Там, где она бежит, в скале сделаны террасы, заросшие буйной зеленью. Этот парк кажется похожим на огромную лестницу в небо. Другого такого места, от которого так захватывало бы дух, я не знаю.

Люку не хотелось обижать ее, но сады казались ему скучными. Он горел желанием увидеть крепость. Говорили, что Валлонкур неприступен.

Эскорт обошел отвесную скалу с разрушенным замком. Люк смотрел на бесконечную струю бурлящей пены. Между скалами у подножия замка видны были остовы двух кораблей, словно кости, выбеленные солью и ветром. При их виде его наполнила странная горечь. Внезапно он почувствовал себя одиноким и ревниво посмотрел на других послушников на борту «Святой Джилл». Почему ему нельзя быть с ними?

По другую сторону замка скалы Валлонкура стремились все выше к небу. Флотилия снова вошла в небезопасные воды. Рифы и непредвиденные ветры превращали поездку в приключение.

Мальчик с удивлением смотрел на отвесную стену, поднимавшуюся по левому борту. Он никогда не видел ничего настолько огромного и величественного. Рядом с этой скалой даже галеасы казались крохотными. В нишах жили чайки, наполнявшие небо своими пронзительными криками.

Рядом с корпусом «Святого Клементия» резвился дельфин, плыл наперегонки с кораблем, хотя гребцы с таким жаром принялись за работу, будто речь шла о спасении их душ. Они обошли очередной мыс, и перед Люком открылся необычный вид, затем вошли в широкую бухту, на противоположной стороне которой отвесную скалу прорезала щель высотой до самого неба. Сначала мальчик подумал, что она недостаточно широка даже для того, чтобы пропустить повозку, запряженную волами, но величина ее была потрясающей. Чтобы пройти бухту, потребовалось почти полчаса. А по мере того как они подходили ближе к щели, она все больше расширялась. В ней свободно могли пройти рядом две галеасы. И тем не менее, корабли шли, словно жемчужины, нанизанные на веревочку.

Люк чувствовал, как тяжело в этом проходе и кораблю, и гребцам, но почти не обращал на это внимания: от того, что открылось его взору теперь, просто захватывало дух. Ради этого вида стоило, пожалуй, предпринять такое опасное путешествие.

Хороший мальчик

«Он хороший мальчик, это стоит сказать о нем в первую очередь. Он единственный пережил чуму в Ланцаке, и, встретившись с ним впервые, я была твердо уверена в том, что его защищает длань самого Тьюреда. Божий суд, который я спровоцировала, о чем сейчас жалею, казалось, подтверждал мое мнение.

Я путешествовала с этим мальчиком почти год, и если бы меня спросили, какое качество у него наиболее выдающееся, я ответила бы, что это стремление быть принятым в орден. Недавно он отпраздновал свой двенадцатый День имени. Он кажется мне необычайно зрелым для своих лет, очень серьезным. Может быть, все дело в том, что какое-то время он прожил среди мертвых.

Он молится с необычайным жаром, талантлив в стрельбе и имеет задатки хорошего фехтовальщика. Он мог бы стать рыцарем, который однажды сделает честь нашему ордену. Общаться с ним приятно. Он так очаровывает, что когда я пишу эти строки, то чувствую себя негодяйкой. Но есть у него и другая сторона.

Еще до того как прийти в Ланцак, я заразилась чумой. Я не хотела признавать это. Не хотела верить, что сама встречусь с Пожинателем смертей и что эта встреча состоится не на поле битвы. В моем паху образовался большой чумной бубон, темные пятна покрыли все тело. Как часто я видела это за свой год смирения! И ни один человек, отмеченный этими знаками, не выжил. В некоторых местах чуму называют черной смертью. И это действительно так. За тем, у кого на коже появился черный цвет, приходит смерть.

Без всякого страха он вскрыл ножом мой чумной бубон, когда я лежала в лихорадке, почти без сознания. И он сделал то, что мог сделать только святой: изгнал чуму из моего тела. Это было словно чудо. Но для этого чуда он приносил жертвы языческим богам. И настаивал на этой жертве, когда я забрала с алтаря его дары, и принес их в жертву вновь. Хуже того: после того как я забрала его дары с алтаря, нас выследил кобольд. Он нацелил свой арбалет на меня, не на мальчика. Никогда прежде не видела я кобольдов в Фаргоне. Вот уже несколько столетий прошло с тех пор, как гнев Церкви изгнал их оттуда. Я поняла, что мальчик привел меня в культовое место, где заблудшие души Ланцака поклонялись Другим. И власть их была все еще сильна.

С тех пор я сомневаюсь, действительно ли сила Тьюреда открылась мне в мальчике и оградила меня от смерти. Не была ли это другая сила? Сила врага, от которой не может произойти ничего хорошего?

Не подкидыш ли он, вскормленный для того, чтобы внести смятение в наши ряды? Я строго следила за ним все те месяцы, что мы провели вместе. Он больше никогда не приносил жертв языческим богам. Никогда больше не делал того, чего не одобрила бы Церковь. Кажется, он подозревает о моих сомнениях. И отчаянно пытается понравиться мне. Не стану скрывать, его старания трогают меня. И если бы речь шла о любом другом мальчике, я была бы уверена, что его будущие поступки сделают честь нашему ордену. Но с ним я постоянно спрашиваю себя, не подлая ли магия Других вызывает во мне эти чувства.

Я молилась за него каждую ночь, когда он не мог меня слышать. Никогда и ничего не желала я так сильно, как того, чтобы мальчик не оказался запятнанным. Но уверенности нет. Поэтому я должна написать о своем сомнении. Пусть решат его судьбу более достойные, чем я. А мне остается только молиться».

Лист 6 из 7 из дела Люка де Ланцака. Совершенно секретно! Предъявлять только по требованию примархов Дворец Хранителей Прошлого, Валлонкур Архив охранителей веры. Комната VII, стеллаж XXII, полка V

Тюрьма из скал

Люк стоял, запрокинув голову, на набережной и удивлялся. Уже прошло больше часа с тех пор, как они сошли с корабля, а он все не мог надивиться открывшимся ему видом. Он не мог наглядеться на Валлонкур, который был так не похож на все, что он себе представлял.

Это был город, а не дом ордена на одиноком островке. Располагался он в центре огромного кратера. Только узкая щель позволяла судам войти в эту тюрьму из скал. В высоту более чем на сотню шагов уходили отвесные скалы из красноватого камня, пронизанного широкими черными ленточками, окружавшие город со всех сторон. Вода казалась темно-синей, как небо перед наступлением темноты.

Берега толком и не было. Галеры пришвартовали к большим деревянным кольям. Оттуда к отвесной стене, разделенной лабиринтом лестниц, вели мостки на тонких опорах. И всюду, где только позволяли широкие пещеры или скальные выступы, стояли дома. Казалось, они вырастали прямо из красной скалы. Да, они действительно были похожи на цветы: побеленные, с темно-красными крышами, с золотистым орнаментом. Даже домики, которые были меньше скромного дома его отца в Ланцаке, казались великолепными в ярком солнечном свете, превратившем в этот полуденный час скалистый кратер в настоящую раскаленную печь.

Большинство жителей попрятались под сень аркад вдоль административных зданий, а то и вовсе ушли в тень за дверями и окнами своих домов.

Шум обоих водопадов, спадавших по зеленой лестнице в глубину, был слышен повсюду в широком кратере. Особенных крепостных сооружений Люк не увидел. Вместо стен город ограждали скалы.

Люк пытался угадать, каково назначение отдельных зданий. Литейную он определил по невысокой испачканной сажей трубе. Остальные дома, похоже, принадлежали ремесленникам. Ближе к воде располагались склады. Кроме того, он обнаружил две орудийные платформы, вырезанные глубоко в скале, которые могли преградить вход в гавань смертоносным перекрестным огнем.

На южной оконечности кратера, над всеми остальными зданиями, стояли пять ветряных мельниц, крылья которых лениво крутились на замирающем полуденном бризе.

Башни мельниц окружали чайки. Но Люк удивился, увидев в белом городе черных падальщиков — ворон. Их было на удивление много. Чем же они питаются?

— Идем, не смотри, как баран на новые ворота!

Голос Мишель заставил его вздрогнуть. Женщина пристально глядела на него, и голос ее был еще более строгим, чем обычно. Если бы он не слышал, как истово она молилась за него, когда он иной раз вечером лежал с закрытыми глазами, но не спал, чтобы послушать шорохи ветра и дыхание ночи, то боялся бы ее.

Однако теперь Мишель выглядела еще более чужой, чем раньше. Как только «Святой Клементий» пришвартовался, она сошла на берег. Она не сказала ему, куда идет и к чему такая спешка, но по ней было видно, что дело это не из приятных. Может быть, ему отказали в послушничестве?

Остальных детей забрала группа рыцарей в серебряных доспехах, ехавших под развевающимися шелковыми знаменами.

На всех послушниках были белые одежды из простой ткани. И рыцари привели им белых лошадей. На них было очень приятно смотреть, когда они выехали из гавани и начали подниматься по длинной извилистой дороге к краю кратера. Где-то в лабиринте домов Люк потерял их из виду. Как он ни старался, но не мог понять, какой из этих дворцов, жавшихся к самой отвесной стене, является цитаделью ордена.

— Идем, — повторила женщина-рыцарь, и Люк поспешил за ней.

Они пошли к своим лошадям, привязанным у поилки.

— Давай чуть-чуть пройдемся, — предложила Мишель. — После морской качки кони немного беспокойны.

Люк сказал бы, что его кобыла очень рада наконец почувствовать под ногами твердую почву, но не решился перечить и этим еще больше раздражать Мишель.

Он отвязал поводья от тяжелого железного кольца и внезапно осознал, что является единственным послушником, едущим на гнедой лошади. И одежда его была не благородного белого цвета. Она совсем неплохая, но все же поношенная, по ней было видно, что он много путешествовал.

Сомнения по поводу того, что он когда-либо станет послушником, еще больше усилились. Он был, очевидно, не такой, как другие.

Они молча взбирались вверх по тропе, которая вела к краю кратера. От полуденной жары затихли звуки белого города. Где-то одиноко стучал кузнечный молот.

Люк внимательно смотрел по сторонам. Это станет его новой родиной. На улицах витал аромат еды, пахло жареной рыбой и вареной капустой. За одним из окон раздался веселый смех.

На площади вокруг колодца расположилась свора собак. При виде их мальчик вспомнил Ланцак, тот день, когда пришла волчья стая, и вздрогнул, поглядев на свою руку. От волчьего укуса остались светлые шрамы.

Мишель махнула рукой в сторону, и они пошли вверх по короткому переулку.

Две девочки, сидевшие на крыше, посмотрели им вслед и захихикали. Когда Люк поднял голову и посмотрел на них, они спрятались за парапет.

Дорога нырнула в длинный тоннель. Вороной обеспокоенно зафыркал. Через маленькие отверстия тоннеля его сумерки пронизывали узкие копья света. Люк заметил в потолке решетки. Если враг когда-либо доберется сюда, этот тоннель станет для него западней.

Они вышли почти вплотную к поднимающимся садам. Мальчик был удивлен количеством цветов, растущих здесь. Снизу, из гавани, хорошо видны были только высокие деревья, а теперь этот оазис среди скал раскрывался во всей полноте.

Среди деревьев Люк увидел играющую на флейте женщину. Она была целиком поглощена звучанием своего инструмента. Он охотно остановился бы, но Мишель не удостаивала всю эту красоту даже взглядом. Чудеса Валлонкура были ей хорошо знакомы.

Но почему она абсолютно ничего не рассказывает ему о городе? Сердце мальчика снова сжалось от страха. Должно быть, что-то произошло… Но что?

Он поглядел вниз, на гавань. Корабли теперь казались игрушечными, брошенными на пол из черно-синего марчьенского сланца. Тень на скале показывала, как сильно понизился уровень воды за прошедший час. Словно жук, ползла по черной глади маленькая весельная лодка.

— По коням! — резко приказала Мишель.

Люк погладил свою кобылу по шее и что-то шепнул ей на ухо, та беспокойно зафыркала. Когда он поднялся в седло, животное встало на дыбы.

Мишель схватила поводья.

— Не опозорь меня!

— Не опозорю, — нетвердым голосом сказал он, натянул поводья и выпрямился в седле.

За одно ласковое слово от нее он сделал бы все, что угодно. Но она больше не смотрела на него и въехала в очередной тоннель. По мостовой раздался цокот копыт.

На этот раз потребовалось много времени, чтобы выехать на свет. Прямо под краем кратера, неподалеку от ветряных мельниц, ущелье вывело их на широкую равнину. Местность немного напомнила ему Ланцак, только воды здесь было больше. Над маленькими садами раскинули свои кроны акации. Повсюду слышалось журчание воды. В паре миль вздымались красно-коричневые горы.

Далеко впереди сверкали доспехи рыцарей, приходивших в гавань. Некоторое время они следовали за караваном послушников, и Люк снова начал надеяться. Наверняка есть какая-то простая причина тому, что он едет отдельно от остальных. Может быть, не нашлось для него подходящей белой одежды или не хватало белых лошадей для всех послушников. Или Мишель стыдилась сказать ему об этом и поэтому была так молчалива.

Местность изменилась. Стало суше. Исчезли сады, уступив место скалам и пожелтевшей траве. Дорога пошла под откос, привела на мост, натянутый над глубокой пропастью.

Когда они оказались на другой стороне впадины, дорога раздвоилась. Мишель выбрала не тот путь, по которому проехали послушники! Он едва различал впереди их караван — так далеко они были. Кроме нескольких старых следов телеги, не было никаких указаний на то, что второй дорогой кто-то пользовался.

Люк поглядел на облако пыли впереди. Иного объяснения быть не могло. Ему предназначалась другая дорога. Но какая?

Он не решался спросить у Мишель, куда она его везет. Это значило бы назвать зло по имени. Нет, он определенно не станет об этом говорить…

Полуденная жара начала изматывать Люка. Он не утолил жажду у колодца в городе. От пыли саднило горло. Местность становилась все более пустынной.

Лошади взбирались по отвесному склону холма. Поднявшись на вершину, женщина-рыцарь натянула поводья своего коня.

— Там.

Люк поглядел вниз, на своеобразное озеро. Два мертвых дерева на берегу обтянуты неестественной желтой корочкой. Вода в озере невероятно голубого цвета, сменявшегося у берега сверкающими лазурными и ядовито-зелеными красками. Прибрежные скалы тоже покрыты чем-то желтым, казалось, разраставшимся к воде.

На противоположном берегу из расселины в скалах поднимался густой пар, а рядом Люк увидел дом. Это была простая каменная постройка с плоской крышей, выцветшими красными ставнями, похожими на воспаленные глаза. Рядом с домом была привязана лошадь.

— Там тебя ждут. — Голос Мишель звучал подавленно.

— Кто?

— Человек, который решит, что с тобой будет дальше.

Она избегала смотреть ему в глаза.

— Я… Я хотела поблагодарить тебя за то, что ты спас меня. И… было приятно путешествовать с тобой. Ты хороший мальчик, Люк.

Он судорожно сглотнул.

— Мы больше не увидимся?

— Не знаю. Я подожду тебя здесь.

Люк посмотрел вниз, на дом. Кто же может жить в такой глуши?

— Кто ждет меня там?

— Этого я не могу тебе сказать. Только вот что: имей в виду, он ценит мужество больше всего остального. Единственное, что может произвести на него впечатление, — это храброе сердце. Что бы он ни потребовал от тебя, не забывай этого. Тогда у тебя все будет хорошо.

Всевидящее око

Люк набросил на ветку мертвого дерева поводья своего скакуна, нерешительно посмотрел на рапиру, свисавшую с седла. Охотнее всего он пристегнул бы оружие. Тогда он чувствовал бы себя воином, готовым встретиться с опасностью лицом к лицу. Но клинок, выкованный для настоящего мужчины, был слишком длинным для него, и с ним он будет еще больше похож на ребенка. Скрепя сердце, он оставил оружие на месте.

Люк погладил ноздри лошади, беспокойно бившей копытом. Это было место смерти. В лощине с озером не росла ни одна травинка, а странная вода убила даже деревья. Кобыле здесь не нравилось. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и фыркала.

— Я сейчас вернусь, — сказал он, хотя прозвучало это не очень уверенно.

Еще некоторое время он подыскивал причину, чтобы задержаться, но оттягивать встречу не имело смысла: он должен пойти в этот дом и предстать перед тем, кто его ожидает.

Люк вспомнил слова Мишель о том, что смелость ему поможет. За ним сейчас наверняка наблюдают. Он выпрямил спину и направился к дому.

На каменных стенах, словно желтая плесень, разрастались пятна серы, несло тухлыми яйцами. Под желтой корочкой Люк разглядел остатки петель. Даже дверей здесь уже не было. И кому только могло прийти в голову построить в таком месте дом?

Люк вошел внутрь. После одурманивающей жары здесь царила приятная прохлада. Мальчик оказался в узкой длинной комнате. С одной стороны стояла каменная скамья, в дальнем конце комнаты виднелась дверь, ведущая в глубь дома. Красная краска крупными хлопьями опадала с серого дерева.

Дверь была всего лишь прикрыта.

— Есть здесь кто-нибудь?

Ответа Люк не получил и толкнул дверь. Петли сдвинулись легко, без малейшего скрипа, словно их только что смазали. Взгляду мальчика открылась большая комната. Ставни были слегка приоткрыты, как раз настолько, чтобы окунуть комнату в серый полумрак. Напротив двери стоял большой стол, за ним возвышался стул с высокой спинкой. На столе лежало несколько пергаментных свитков. Больше в комнате ничего не было.

Другой двери тоже не было. Люк видел обе комнаты дома. Может быть, кто-то шутит с ним? Может быть, тот, кто ждал его, ненадолго вышел? Рыцари ордена уж точно не стали бы шутить с ним! Для этого по дороге сюда Мишель была чересчур серьезна.

— Не будучи званым, еще и остановиться на полдороге… Это мне нравится, — раздался громовой голос, и Люк испуганно отпрыгнул в сторону. — Ха! К нам пришел пугливый котенок. И ты думаешь, в тебе есть что-то, из чего может получиться рыцарь, а, Люк? Покажи мне это! Пока я ничего не вижу.

Дверь распахнулась. За ней, прислонившись к стене, стоял огромный старик с белой бородой и всклокоченными седыми волосами. На нем было что-то белое, похожее на платье, доходившее ему до щиколоток. Лицо старика разделял надвое отвратительный шрам, который спускался со лба через левую бровь, исчезал за белым веком и рассекал щеку. Обе губы тоже были рассечены и срослись неправильно. Верхняя губа была немного приподнята. Зубов за ней не было.

— Я — брат Леон. И пока ты не начал еще больше таращить глаза, спрашивая себя, как надо ухитриться, чтобы вот так выглядеть, я тебе сейчас сам расскажу об этом. Всем этим я обязан своему шлему. Первоклассная работа из Силано. Без шлема я оставил бы полголовы на каком-нибудь поле боя в Друсне, и тебе предстояло бы счастье встречи здесь с кем-нибудь другим. Ты знаешь, как эльфы-конники рассекают головы? — И он сильно взмахнул рукой. — Они поднимают меч и, проезжая мимо тебя, опускают его вниз. Таким образом клинок проходит по твоему лицу всем лезвием. И, как видишь, эльфийская сталь режет шлем и забрало, словно хрупкий пергамент. Не режет она только по-настоящему упрямые головы.

Леон рассказывал это все так, словно вел светскую беседу, но улыбка раздвоенных губ, сопровождавшая его слова, беспокоила Люка до глубины души. Он никак не мог решить, что думать о старике.

— Ты упрямец, Люк? Ты пережил бы такой удар?

— Не знаю, господин.

— Чего не знаешь? Упрямец ты или пережил бы такой удар?

— Ни того ни другого, господин.

Старик проницательно поглядел на него. Его оставшийся глаз был дымчато-голубым и казался жестоким. Беспощадным.

— А что же ты знаешь? Скажи мне, что за человек выйдет из тебя?

— Рыцарь! — ни секунды не колеблясь, ответил Люк.

Леон громко рассмеялся.

— Рыцарем может назваться каждый, кто надел доспехи. Но что скрывается под сталью? Труслив ты или храбр? Предатель или отдашь свою жизнь ради товарищей? Вот что я хочу услышать от тебя.

Пока он говорил это, рука его метнулась вперед и вытянутый указательный палец ткнул Люка в грудь с такой силой, что мальчик отступил на шаг.

— Что в тебе есть, вот что я хочу узнать!

Люк не мог больше выдерживать пронзительный взгляд. Он понурил голову.

— Я хочу быть рыцарем, верой и правдой служить ордену. — Мгновение он колебался, но Леон все равно узнает, так что он может спокойно рассказать ему всю правду. — Возможно, я подкидыш. Я точно не знаю.

— Подкидыш. Вот как, вот как. — Старик присел, так что их лица оказались на одном уровне. Он взял Люка за подбородок и заставил его посмотреть ему в глаза. — Ты знаешь, как мы поступаем с подкидышами, которые пытаются пробраться в послушники?

Это Люк мог себе представить. Он кивнул бы, но Леон по-прежнему крепко держал его за подбородок.

— Да, господин.

— Скажи же! Что с тобой было бы, если бы ты действительно оказался подкидышем?

Люк был удивлен тем, как тяжело произнести то, что так очевидно. Только после третьей попытки губы послушались его.

— Меня, наверное, надо было бы убить.

— То, что ты молишься идолам и приносишь им жертвы, не говорит в пользу того, кого подозревают в том, что в его жилах течет кровь Других.

Люк был неприятно удивлен тем, что старик так много знает о нем. По спине пробежала дрожь. Леон был похож на человека, который не откладывает убийство в долгий ящик, а порой и самолично занимается им.

— Как думаешь, почему ты здесь?

— Чтобы выяснить, достоин ли я принадлежать к ордену.

Старик выпрямился и махнул рукой.

— Чушь собачья! Чего ты стоишь, мы выясним во время твоего послушничества. Того, кто не отвечает нашим требованиям, мы отсылаем обратно домой. Два-три послушника в год гибнут от несчастных случаев… Если ты нерасторопен, это может стоить тебе жизни. Но пусть лучше это произойдет здесь, чем на поле боя, где от тебя зависит жизнь твоих товарищей.

— Если бы меня приняли, я ни за что не разочаровал бы вас, господин! — с отчаянием сказал Люк.

Принадлежать к числу рыцарей — вот все, о чем мечтал он с того самого дня у колодца. Он справится, пусть только примут его!

Леон засопел и теперь, казалось, по-настоящему рассердился.

— Вот как, да ты, оказывается, всезнайка! Как ты можешь быть уверен, что мы не прогоним тебя с позором?

— Я знаю, потому что у меня нет дома, в который я могу вернуться. Я отдал бы свою жизнь за то, чтобы остаться здесь.

Старик пробормотал что-то невразумительное. Затем подошел к столу и взял с него один из листков пергамента. Прочел его, расхаживая по комнате взад-вперед, иногда поглядывая на Люка.

— Сестра Мишель очень хвалит тебя. Она уверена, что из тебя может получиться рыцарь.

Эти слова подействовали на Люка сильнее всего. Мишель стала такой холодной и далекой, даже хвалила редко. Она не привела бы его сюда, если бы думала, что сделать из него послушника невозможно. Но то, что она решительно стояла на его стороне и, очевидно, настойчиво рекомендовала его, крайне удивило Люка. В нем поднялось неизведанное теплое чувство, и пришлось закусить губы, чтобы на глазах не выступили слезы.

— Жизнь, говоришь, отдал бы, чтобы стать рыцарем? Это слова, молодой человек. А слова стоят дешево. Ты готов доказать это здесь и сейчас?

— Да!

Люк все еще был вне себя от счастья: Мишель на его стороне!

— Хорошо! — Рассеченные губы улыбнулись. — Есть способ проверить, подкидыш ли ты. Но предупреждаю тебя: если это действительно так и ты создан Другими, то умрешь ужасной смертью. Ты познаешь боль, которую не можешь себе даже представить. И продлится это несколько часов. Должен признать, что ты произвел на меня впечатление, мальчик. — Он указал на дверь. — Необязательно узнавать последнюю правду. Иди! Беги! Я не стану преследовать тебя, хотя вера моя требует обратного.

Люк удивился, но даже не посмотрел на дверь.

— Испытайте меня, господин.

— Хорошо. — Леон сделал вид, что злорадно предвкушает то, что теперь будет. Обошел стол. — Ты веришь, что Тьюред влияет на этот мир?

— Да, — тут же ответил Люк.

— Когда эльф ударил меня мечом по лицу, он позаботился о том, чтобы я никогда больше не выглядел красиво. Он уничтожил мой левый глаз. Но, когда я стал кручиниться над своей судьбой, Тьюред сделал мне неожиданный подарок. Сейчас ты его увидишь.

Леон встал перед ним на колени и положил правую руку ему на плечо. Левой рукой он взялся за свое белое веко.

— Это мое всевидящее око, божественный дар!

Он оттянул веко.

Люк испуганно отпрянул, но Леон железной хваткой держал его за плечо.

— Смотри на меня, мальчик. Теперь бежать уже некуда! — В израненной глазнице рыцаря шевелился белоснежный глаз, пронизанный красными прожилками, повторявшими рисунок кровавого дерева. — Только тот, кому нечего скрывать, может выдержать этот взгляд!

Люк попытался смотреть в глаз. Несмотря на жару, ему внезапно стало холодно. Даже лисьеголовый кобольд не нагнал на него такого страху, как этот жуткий, неестественный глаз.

— Ты хорошо справляешься. Я знаю взрослых мужчин, которые не смогли выдерживать этот взгляд так долго, как ты.

Люк ничего не мог сказать. Ощущение было такое, что он окаменел. Ему приходилось прилагать большие усилия для того, чтобы не отвести взгляда от ужасного Древа крови.

— Может быть, ты противостоишь ему так хорошо потому, что в тебе есть противоестественная сила подкидыша. Внешне ты обычный мальчик и даже очень удачный. Но что у тебя внутри? Готов ли ты открыть мне свое сердце, Люк из Ланцака? Если ты действительно подкидыш, этот взгляд убьет тебя.

Люк хотел ответить, но смог только кивнуть. Его трясло.

Старик сделал неуловимое движение рукой, и под испуганным взглядом Люка глаз выкатился из глазницы.

— Открой рот, мальчик.

— Что?

— Ты меня понял.

Леон взял глаз кончиками пальцев.

— Открой рот. Как же еще я посмотрю, что у тебя внутри?

— Но…

Ничего не понимая, мальчик смотрел на поблескивающий от влаги глаз.

— Это…

— Как же еще я посмотрю, что у тебя внутри?

Люку стало дурно.

— Итак, тебе есть что скрывать!

— Нет. Я…

— Открой рот! — набросился на него старик. — Теперь возврата больше нет. Думаешь, можно прийти сюда и дурачить меня? Давай же, не то я размозжу твой череп об угол стола, словно вареное яйцо. Докажи мне, что ты не подкидыш!

Люк закрыл глаза. По крайней мере он не будет на это смотреть. Затем открыл рот.

— Ну вот.

Старик засунул ему в рот свои толстые пальцы и раскрыл его еще шире.

— Смотри, не проглоти его! Достаточно подержать его во рту.

Глаз был теплым и слегка соленым на вкус, лежал на языке гладенький, словно сырая рыба. Люк решил думать о чем-нибудь другом. О том дне, когда они лежали с Мишель у колодца. О странной истории про рыжих и черных муравьев.

Леон схватил его обеими руками за затылок. Затем наклонился вперед.

— Посмотри на меня, парень!

Старый рыцарь был теперь так близко от него, что их носы почти соприкасались. Дыхание его было слегка кисловатым. В пустой глазнице собралась большая капля крови.

Люк с трудом сдерживал рвоту. Гладкий глаз катался у него во рту. Толкал ли он его языком, или же Леон мог еще и шевелить глазом по своему желанию? Желание рыгнуть стало нестерпимым.

— Не закрывай глаза, парень! — прошипел рыцарь.

Люк вспомнил мечту Мишель. Представил себе, как женщина-рыцарь седлает медведя. Большого черного медведя с красной подпругой и золотыми бубенцами в сбруе. Он представил себе эту картину совершенно отчетливо и улыбнулся. У нее получится. Наверняка. И у него… Его мечта тоже исполнится!

— Достаточно! — внезапно сказал Леон. — Выплевывай!

Люк раскрыл рот так широко, как только мог. Глаз бился о зубы. А потом он наконец оказался снаружи. Мальчик прерывисто дышал. Тошнота едва не задушила его.

— Приведи мне сестру Мишель! — проворчал старик.

— Что…

— Я что, сказал, что хочу с тобой поговорить? Пошел вон! Приведи Мишель и жди снаружи! Я на тебя достаточно насмотрелся. Давай, давай! Выметайся! И смотри мне, не подходи к дому ближе чем на сотню шагов.

О Львах

Мальчик опрометью бросился бежать из дома, словно за ним гнались эльфы. Он даже не стал тратить время на то, чтобы отвязать кобылу, а побежал прямо туда, где стояла Мишель. Женщина-рыцарь пришпорила своего жеребца и понеслась вниз по склону ему навстречу.

Леон не сдержал ухмылки. Малыш поверил каждому его слову. Старик держал в пальцах свой стеклянный глаз, наблюдая за тем, как разговаривали Люк и Мишель.

Женщина пришпорила коня и понеслась по направлению к дому. Она хорошо умела надевать маску спокойствия. Но все же он видел, что она нервничает. Слишком медленно спешивалась она, слишком нарочито не смотрела на окна. А теперь вот еще пыль с одежды отряхнула. Уж от этого-то она себя избавила бы, если бы не хотела немного отсрочить их встречу.

Леон прислушивался к шагам, сопровождаемым тихим позвякиванием шпор. Когда-то Мишель училась у него. Она была почти героиней. Если бы не ее сестра, она стала бы яркой звездой среди членов ордена Нового рыцарства. Но имя Лилианны всегда было у всех на устах как по хорошему поводу, так и по плохому.

Шаги замерли у двери.

Леон стал катать свой стеклянный глаз по ладони. Хорошая была идея — заставить мальчика взять глаз в рот. От этого он еще немного отшлифовался. Сегодня он сделал это впервые. Обычно хватало, если послушник видел глаз с кровавым деревом.

— Входи, сестра.

Черты лица Мишель заострились. По ней было видно, что позади она оставила тяжелые годы. Он был против того, чтобы посылать ее ухаживать за больными чумой. Семь лет требовалось, чтобы из послушника сделать ученика. А Мишель была одной из лучших на курсе. Было неосмотрительно рисковать ее жизнью, заставляя ухаживать за смертельно больными и поденщиками. Их орден и так слишком мал, чтобы неосмотрительно ставить на карту жизнь даже одного-единственного рыцаря.

— Ты звал меня, брат примарх, — натянуто произнесла она.

Он замахал руками.

— Оставь эти титулы. Мы не на Суде чести и не перед гептархами. Мы брат и сестра, не больше и не меньше. Я благодарен тебе за отчет, который ты передала мне о Люке. — Он видел, что вопрос так и вертится у нее на языке, и решил еще немного помучить ее. — Мужество у мальчика есть. От того, что я с ним сделал, я в двенадцатилетнем возрасте, наверное, наложил бы в штаны. — Леон рассмеялся. — Лучше не спрашивай его ни о чем. Не думаю, чтобы он тебе об этом рассказал. Он удивил меня: сам сообщил, что, возможно, является подкидышем. Либо он очень умен и догадывался, что я и так об этом знаю, поэтому решил опередить события, либо очень честен. Как ты думаешь, что из этого верно, Мишель?

— Я считаю его честным. В нем нет ни капли фальши. В нем… Он особенный. И я молюсь Тьюреду, чтобы это его рука наделила его такими дарами.

— Он одаренный целитель?

Вопрос подразумевал больше, чем могла понять Мишель. Наверняка она знала истории о благословенных — тех немногих людях, рожденных с даром излечивать раны и болезни, которые могли привести к смерти. Но это был только один из их даров, причем самый незначительный! Они были ключом к победе над Другими и встречались очень редко. Каждые два-три года Братству Святой крови удавалось выследить одного из них и привести сюда. Их нужно было формировать, когда они были еще детьми, чтобы сила их могла полностью развернуться. В принципе Валлонкур существовал только из-за них. Даже гроссмейстер и маршал ордена стали бы это отрицать. Даже они не знали о более глубокой тайне, окружавшей школу. При этом для умеющих видеть это было ясно.

Каждый рыцарь нес правду на своем щите. Но ведь мир полон слепцов!

— Мальчик родом из Ланцака?

По лицу Мишель было видно, как сильно подействовало на нее его молчание. Леон улыбнулся, отлично понимая, что улыбка только ухудшит ситуацию. Его улыбка не нравилась никому!

— Да, это написано в моем отчете.

— И он не из рода графа?

Глубоко погруженный в раздумья, Леон поигрывал своей бородой. Название Ланцак что-то говорило ему. Нужно посмотреть в архивах.

— Его родители были простыми людьми. Отец работал оружейником у графа.

— Вот как. А его мать красивая была? Может быть, она была шлюшкой, которая охотно согревала графу постель?

Мишель оскорбленно посмотрела на него.

— Он говорит о своей матери только хорошее, говорит, что она была красива. — Женщина пожала плечами. — Но, пожалуй, так говорят все сыновья о своих матерях.

— Ни в коем случае! Моя была толстой проституткой. Рыбачка, от которой воняло трупами, которые она изо дня в день продавала на рыбном рынке Марчиллы. И она испытывала слабость к морякам. Настолько сильную слабость, что отыскивать отца мне приходится среди дюжины парней. Она лупила меня почти каждый день. Но я отомстил ей: еще ни разу за всю свою жизнь я не отозвался о ней хорошо.

Мишель смотрела в одну только ей видимую точку перед носками своих сапог.

— Не думаю, чтобы у меня было особенно ужасное детство. Так же, как мне, живется тысячам детей. Но однажды, когда победит божественный свет, мы создадим идеальный мир. Мир, в котором дети говорят о своих отцах и матерях только хорошее. Мир, в котором царит божественная милость и больше не нужны такие рыцари, как мы. Ради этого мы живем и умираем, Мишель.

Она подняла на него взгляд. И снова в ее глазах зажегся старый огонь. Она всегда глубоко проникалась этими идеалами, поэтому и ослушалась приказа Оноре на мосту через Бресну. Она не могла жить в мире, где рыцари ордена убивают детей, и была готова пожертвовать победой ради этого убеждения. За это Леон ее и любил, хотя никогда бы в этом не признался. Точно так же, как никогда не скажет ей, что мать его была настоящей бюргерской дочкой из Марчиллы и что на самом деле он ее очень любил. Правда имела второстепенное значение, когда нужно было сформировать рыцаря Валлонкура. Играло роль только то, что рыцари ордена были пропитаны верой. В Валлонкуре нужно было формировать таких рыцарей, как Мишель, а не таких безжалостных борцов, как Оноре. Но миру такие Оноре пока нужнее, чтобы наконец завершить божественную войну.

— Он произвел хорошее впечатление? — спросила Мишель.

Леон не сдержал ухмылки: медленно, словно кошка, крадущаяся вокруг миски с горячей кашей, она приблизилась к единственному решающему вопросу.

— Да. Его примут. Только не говори ему этого. Он должен еще немного посомневаться. Приведи его завтра перед церемонией. Подойди ко мне и заговори со мной. Пусть он подумает, что ты до последнего вступалась за него и что одной тебе он обязан тем, что его приняли в наши ряды.

— Почему это так необходимо?

— Нам будет нужен кто-то, кому он доверяет. Кто-то, кого он посвятит во все свои тайны. И это будешь ты, Мишель. Потому что для меня важно, чтобы человек, с которым он делится самым сокровенным, не имел тайн от меня.

Он положил руку на ее отчет о мальчике. Отчет, который мог стать для него смертным приговором.

— Я не могу этого сделать. Я…

— Это не предательство, Мишель. Ты поможешь ему и нашему ордену. Это важно. А его детская невинность покорила твое сердце, я вижу. В нем много хорошего. Может, когда-нибудь он станет одним из лучших среди нас. Но ему нужен проводник, чтобы пройти этот путь. Больше, чем другим послушникам. Кроме, может быть…

Он покачал головой. Об этом ей ничего не надо знать. Пусть все ниточки будут у него в руках.

— Ты станешь его учительницей.

— Но я не умею…

— Не беспокойся. Ты будешь преподавать не математику, анатомию или тактику. Ты будешь учителем фехтования послушников сорок седьмого набора Валлонкура. Насколько я помню, ты была лучшей в своем выпуске и справишься с этим делом.

Он сказал это с легкостью, но, когда подумал о том, с кем ей придется столкнуться, пришли сомнения. За ней тоже нужно будет хорошенько присматривать.

— Ты была Львицей, не так ли?

Это можно было и не спрашивать: только вчера он читал ее досье. Он знал, что она придет и приведет с собой мальчика. Уже тогда, когда он только получил ее отчет, ему стало ясно, что с этим мальчиком будут сложности. Он хотел, чтобы она подумала о своем старом звене, хотел апеллировать к ее гордости, к ее памяти о тех, кого она бросила в Ланцаке. Немногие оставшиеся в живых в борьбе с войной и чумой.

— Да, я Львица, — призналась она.

Леон ухмыльнулся. Он тоже был из числа Львов. Возможно, старый примарх держался так тогда из-за своего имени.

— Из Львов получаются лучшие и худшие в нашем ордене. К кому из них принадлежишь ты?

Выглядела она подавленно.

— Не думаю, что они отнесут меня к числу лучших.

— Из-за Оноре?

Целая гамма чувств сменилась на ее лице. Она уже не могла контролировать свои чувства.

— Тебе ведь ясно, что мне известны такие вещи. Это моя задача как примарха.

— Да. Ты наказываешь меня.

— Я делаю тебя учительницей. Большинство из нас почитают за честь вернуться в Валлонкур и стать учителем. А ты разве так не считаешь?

— Это все просто очень неожиданно.

— Иногда нам нужно возвращаться сюда и побыть здесь некоторое время, — добродушно произнес он. — Валлонкур придает силы нашим душам. Все мы когда-нибудь возвращаемся сюда.

— Да.

Он с удовлетворением отметил, что к ней вернулось равновесие. Слишком много она видела в Друсне, поэтому тосковала по миру.

— Ты действительно полагаешь, что он мог бы стать Львом, брат Леон?

— Это наполнило бы тебя гордостью?

Она кивнула.

— Что ж, пути Тьюреда неисповедимы. Возможно, он сделает его Драконом или причислит его к Башням. Я сделал бы его Львом. Давай подождем чуда пробуждения. Ты станешь свидетельницей этого, не так ли?

Она снова кивнула.

— Тогда молись, чтобы он стал Львом. Молитвы помогают.

Решение было давно принято. Кроме него были только два человека, которые знали, что завтра не произойдет чуда: два геральдиста, которые послезавтра утонут во время обратного пути в Марчиллу. То, что произойдет завтра, можно считать чудом алхимии. На кажущихся белыми рубашках послушников невидимой краской были нарисованы их гербы. Только когда эта краска приходила в соприкосновение с серной водой из Источника пробуждения, она становилась видимой и проявлялась чудесным светящимся красным цветом. Хорошо, когда послушники уже в первый свой день в ордене причащаются чуду. Это укрепляет веру. И обновляет веру в тех, кто наблюдает пробуждение. Лучше разумно подбирать звенья, чем предоставлять это воле случая. Тьюред любит тех, у кого достаточно мужества и сил, чтобы строить его мир. А кто ошибется, того он приведет к падению.

— Брат Леон?

Его долгое молчание подготовило ее.

— Да?

— Люк — подкидыш?

Ну наконец-то она спросила!

— Этого я сказать тебе не могу, сестра. Я проверил его, и он выдержал испытание. Либо потому, что он очень мужествен, либо потому, что он действительно то, чего ты опасаешься. Но не тревожься. Одно я знаю точно: если он действительно подкидыш, то не переживет эти семь лет в Валлонкуре. Он не первый, кого посылают нам Другие. Но время и божья сила расправляются со всеми. Он не может нас предать. Даже невольно. Подкидыша здесь не ждет ничего, кроме смерти.

Цитадель ордена

«Все будет хорошо!» — то и дело повторял он себе. Иначе он вообще не пришел бы сюда. Мишель привела его обратно на дорогу, по которой уехали остальные послушники. Еще полдня они ехали по отмеченной войной равнине по направлению к горам. Было совершенно непонятно, как сюда могла добраться война. Но разрушенные окопы и гребни холмов, на которых были подготовлены места для полевых шлангов, не оставляли в этом никаких сомнений. Видел он и полевые дороги, разбитые сотнями кованых сапог. За что здесь сражались? И где теперь эти солдаты?

Горы оказались приятнее равнины. Густые леса окаймляли их склоны. А с южной стороны длинными рядами, словно пикинеры на параде, выстроились виноградники, поднимавшиеся к перевалу. Над головами всадников кружили вороны. Они здесь были повсюду. «Черные вороны и белые рыцари — вот цвета Валлонкура», — подумал Люк.

С тех пор как Мишель вернулась от брата Леона, она стала очень немногословной и не ответила на вопрос, войдет ли он в число послушников. Леон наверняка рассказал ей, что он видел у него внутри при помощи своего всевидящего глаза. Если бы он мог догадаться, что они оба знают о нем! Отмечен ли он Другими?

Его внимание отвлекло земляное укрепление, поднявшееся над их головами подобно лучу звезды. Даже отсюда, снизу, он видел бронзовые дула пушек. На другой стороне дороги находились прикрытые скалами аналогичные укрепления.

— Сорок пушек могут обстреливать эту тропу, — пояснила Мишель.

Это были первые слова, произнесенные ею за последний час. Она указала на разрушенную башню, находившуюся немного выше по тропе.

— Когда-то давно здесь была стена и укрепленные ворота. Но железные ядра орудий — самое лучшее укрепление. Никто не сможет пройти по этой тропе, пока мы занимаем укрепления.

— Против кого мы сражаемся здесь?

Она повернулась в седле.

— На этой равнине мы сражаемся сами с собой. Что это означает, ты узнаешь следующей весной. Здесь, наверху, мы стоим на страже мира от Других. Они боятся нашего ордена, как никакого другого. Возможно, от отчаяния они однажды попытаются разрушить цитадель. — Она раскинула руки, словно хотела обхватить тропу. — Тому, кто придет сюда по суше, придется взять к этому моменту три более слабые крепости. А в этом месте любая атака захлебнется в собственной крови. Морской путь ты уже видел своими собственными глазами. Ни один вражеский флот не сможет сюда проникнуть. Нет другой такой сильной крепости в мире, как Валлонкур. И мало где еще ты отыщешь столько солдат, — она указала на разрушенную башню. — Очень немногие из тех, кто не принадлежит к Новому рыцарству, переступали за последние пятьдесят лет границу долины по ту сторону перевала. Неважно, что случится завтра, уже сейчас ты — избранный.

Она произнесла это настолько печально, что Люку стало страшно.

— Значит, я все же не стану послушником?

— Это в руках Тьюреда. Сегодня тебе нельзя ночевать в их квартирах. Все зависит от завтрашнего дня. Молись. Но, ради бога, не тем идолам! Этим ты только все испортишь.

Напоминание задело его до глубины души. Он никогда не молился идолам! Да, он приносил жертвы белой женщине, но не молился ей… Ну ладно, он просил ее кое о чем. Но никогда не обращался к ней так исступленно и страстно, как говорил с Тьюредом в самые отчаянные часы. С тех пор как они покинули розарий, он никогда ее ни о чем не просил. Разве не чувствовала этого Мишель? Разве не заметила, как сильно испугался он лисьеголовой фигурки и как поспешил ей на помощь? Она его совсем не знает.

Они молча продолжали путь, пока не достигли седловины. Там, у развалин, на высшей точке перевала, Мишель придержала коня. Люк поспешил догнать ее, чтобы наконец увидеть цитадель, которую, похоже, любят все рыцари. Но когда он увидел ее, то не смог понять, почему рыцари ее любят. Перед ними простиралась длинная долина, окруженная скалистыми стенами до самого неба. Вода всех ручьев собиралась в одно большое озеро, занимавшее почти половину дна долины. На берегах его возвышался замок старой постройки, с мощными стенами и высокими башнями. И повсюду в долине стояли башни. Они росли из земли словно грибы. Некоторые собирались в группы на вершинах холмов или в тех местах, где в озеро вдавались небольшие языки суши. Другие стояли поодиночке в разбросанных по дну долины купах деревьев или же на уступах скал.

Люк ожидал большего. Определить свое ощущение он не мог. Гавань в огромном скалистом кратере… она впечатляла! Но это… Это… Подходящего слова не находилось. Наверняка все дело в том, что здесь испытывают рыцари, раз эта долина навсегда остается в их сердцах. Люк так же любил свою деревню Ланцак, хотя в ней не было ничего особенного. Он не рассчитывал увидеть ее когда-либо вновь, но она всегда будет в его сердце.

Мальчик украдкой поглядел на Мишель. На губах ее играла улыбка. В последнее время она так редко улыбалась. Сложенные руки лежали на седле. Вся она немного подалась вперед. Черты лица расслабились. Наконец она заметила его взгляд.

— Ну? И как тебе?

Он колебался, не желая обидеть ее, когда было так заметно, что она любит возвращаться сюда.

— Выглядит мирно.

Она рассмеялась. Смех был звонкий, словно колокольчик, и свободный.

— Ты, наверное, имел в виду: скучно!

— Я этого не говорил! — запротестовал Люк.

— Но подумал, мальчик. Ты так подумал! — Она снова рассмеялась. — Думаешь, я не знаю, что творится у тебя в голове? Не так давно я сама впервые стояла на этом холме. Сердце было преисполнено ожидания, в голове — сплошные фантазии. И когда я увидела это, то подумала: «Боже мой! Как же должно быть ужасно — провести здесь целых семь лет!»

Люк был неприятно поражен тем, как легко она видела, что с ним происходит. И его зазнобило. Он вспомнил о Леоне и почувствовал солоноватый вкус гладкого глаза на языке, ощутил, как он перекатывается во рту. И спросил себя, что же мог увидеть Леон. Какие тайны скрываются в нем, о которых он сам даже не подозревает?

— Тебе понравится. Верь мне, Люк. Больше, чем место, которое нравилось тебе до сих пор. И всю свою жизнь ты будешь скучать по нему, мечтать вернуться сюда. Возвращение в Валлонкур — вот наше последнее путешествие. — Слова ее прозвучали печально. — Ты все еще твердо уверен в том, что хочешь принадлежать к Новому рыцарству? Ты действительно хочешь быть одним из нас? Это твое самое заветное желание? У тебя еще есть последняя возможность уйти с честью. Если примарх завтра откажется принять тебя в послушники, тебя ждет позорный обратный путь.

Люк медлил с ответом. Взгляд его скользил по долине со странными башнями. А куда ему еще идти? Он отогнал все сомнения прошедших лун.

— Это место, где я должен остаться!

Он сказал это с решительностью, удивившей его самого. Мишель не отрываясь смотрела на него и улыбалась.

— Я сделаю все, что могу, чтобы убедить Леона принять тебя. Ну а теперь пойдем! Здесь неподалеку есть охотничья сторожка. Там я подготовлю тебя к завтрашнему дню.

— Что еще нужно сделать?

Она посмотрела на него так, как не смотрела с того дня, когда они покинули розарий.

— Мы будем фехтовать, пока у тебя не отвалятся руки. Если ты будешь послушником, то должен стать лучшим фехтовальщиком своего звена! А когда мы оба устанем, тогда ляжем вместе в высокую траву и станем мечтать.

У Люка было такое чувство, будто лопнули тиски, сжимавшие его сердце. Все чувства, казалось, раскрылись. Внезапно он почувствовал на щеках легкое дуновение ветерка. Высоко над головой услышал тяжелый полет ворона, поднимавшегося в небо между скал. Аромат, источаемый кедрами в эту летнюю жару, поднялся из долины и ударил ему в нос. И вдруг мальчик увидел старый замок, башни и деревья другими глазами. И поверил Мишель, что в этом месте он сможет стать счастливее, чем в каком-либо другом.

Детство уходит

Над поляной раздавался светлый перезвон клинков. На глаза Люка стекал пот. Он старался изо всех сил. Но Мишель с легкостью отбивала все его атаки. Игра клинков ускорялась с каждым мигом. Казалось, женщина предугадывает каждую атаку, каждый финт. Она, словно играючи, плашмя дотронулась клинком до руки, в которой он держал меч. Мальчик отступил назад и поднял свой клинок в приветствии фехтовальщиков. Он был измотан до предела. Прошлой ночью спать почти не пришлось.

Он устало упал на траву. А Мишель даже не запыхалась. Это была ее идея — сократить ему часы ожидания Праздника пробуждения при помощи фехтовальных уроков.

— Мне достаточно посмотреть тебе в глаза, чтобы понять, каким образом ты будешь нападать, — с улыбкой сказала она.

Люка рассердило то, что она так легко видела его насквозь.

— Я тоже когда-нибудь этому научусь?

Та пожала плечами.

— Тут дело не в прилежании. Одним это дано, другим — нет. Посмотрим, как обстоит дело с тобой. Теперь я приведу лошадей, а ты пока восстанови дыхание.

Он глядел ей вслед устало и довольно. Все изменилось за один-единственный день. Все было так, как в самом начале, в розарии. Мишель вступится за него, в этом он был уверен. Но согласится ли Леон? А они еще и опаздывают! Церемония принятия послушников должна начаться в полуденный час дня летнего солнцестояния. Мальчик обеспокоенно посмотрел на небо. Солнце находилось почти в зените.

Мишель вернулась с лошадьми, и они тронулись в путь по зеленой холмистой местности. Дно длинной лощины было покрыто черной грязью, по которой тек узенький ручеек. Между сваями, словно сеть, тянулись по грязи толстые цепи.

Звенья цепей были толщиной с руку мальчика. Склоны холмов почти полностью покрывали каменные ступени. Такого Люк прежде никогда не видел. Ему стало не по себе.

— Что это за место, Мишель?

Похоже, мысленно женщина-рыцарь была где-то далеко. Она бросила короткий взгляд через плечо.

— А на что это похоже?

Люк поглядел на заиленную лощину. Как можно назвать что-либо, чего никогда прежде не видел? Сваи поднимались над илом шага на два. Цепи держались на сваях широкими железными скобами. С каждого конца лощины к одной свае шло по три цепи. Посередине лежал клубок запутанных звеньев. Сооружение имело более сотни шагов в длину; в центре, в самом широком месте, оно было, пожалуй, шагов в пятьдесят.

— Похоже на то, что там, в грязи, кого-то хотят удержать, — наконец произнес Люк.

Мишель снова повернулась.

— Точно. Именно так и обстоит дело. Глубоко в грязи скрыт дракон, а цепи мешают ему расправить крылья и улететь.

«Драконов нет, — сердито подумал он. — Она надо мной смеется. Эльфы и тролли есть, кобольды и еще всякие странные твари — тоже. Но драконы… Они бывают только в сказках!»

Он молча сердился, следуя за ней через широкую полоску леса. Внезапно раздался цокот копыт, и позади показались всадники. Они ехали не по дороге, а среди деревьев. На них были длинные белые одежды, очень похожие на женские платья. Подолы были подняты. Все они — и мужчины, и женщины — были босы. Одна из всадниц, с короткими светлыми волосами, помахала Мишель.

В своей поношенной одежде Люк почувствовал себя лишним. Утром он помылся и как следует причесался. Но после урока фехтования снова вспотел, волосы растрепались. Не нужно было соглашаться на это!

Лес посветлел. Перед ними возвышалась отвесная светло-серая скалистая стена. А у подножия скалы в камне был высечен бассейн. Форма у него была необычная — словно огромный узкий листок или наконечник копья.

У края бассейна собрались около сотни мальчиков и девочек в длинных белых одеждах. Среди них стоял Леон. Мишель направилась к нему. Придержала коня и спешилась.

Люк натянул поводья. У него было такое ощущение, словно он проглотил ежа и тот перекатывается у него в животе с боку на бок. Даже издалека было видно, что примарх рассержен. Мишель заговорила с ним, отчаянно жестикулируя и то и дело показывая на Люка.

Тем временем его настигли всадники из лесу. Некоторые с любопытством оглядывали его, но большинство проехали мимо, не обращая внимания.

Люк почувствовал себя одиноко. Это место не для него!

Наконец его подозвала Мишель. Леон мрачно смотрел в его направлении. Теперь мальчик почувствовал себя так, будто ежик у него в животе в панике решил броситься прочь. Он пришпорил кобылу. Дети у края бассейна смотрели на него. Ему захотелось стать невидимкой.

— Снимите свои одежды, ибо нагими, такими, какими вас создал Тьюред, должны вы предстать ныне пред его ликом, прежде чем родитесь второй раз. И не стыдитесь наготы своей, ибо тело ваше — дар божий, а все дары его совершенны, хотя это совершенство иногда скрывается от стороннего наблюдателя.

Мишель подошла к Люку.

— Давай слезай с коня! Раздевайся и иди к остальным, пока он опять не передумал!

— Я с ними? — Люк был вне себя от радости и крепко обнял Мишель.

Итак, он не подкидыш! Но что же видел Леон при помощи своего глаза? Вчера еще примарх был так рассержен… Люк запнулся.

— Мне раздеваться?

— Так же как и остальным! — подтвердила женщина. — И поторопись, церемония вот-вот начнется.

Люк послушался ее приказания и поспешно разделся. Но, когда оказался перед ней нагим, возникло чувство страшной неловкости. Он прикрыл рукой срамное место и почувствовал, что краснеет.

— Иди с остальными. И просто делай то же, что они, — крикнула ему Мишель.

Люк нерешительно шагнул к бассейну и обернулся. Тем, что он сейчас здесь, он обязан исключительно вере Мишель в него.

— Спасибо, — сказал он. — Не знаю, что бы я…

Она подтолкнула его взмахом ладони.

— Иди к остальным!

Ему показалось, что она была одновременно растрогана и печальна. Неужели он сказал что-то не то?

Люк присоединился к остальным детям. В молчаливой торжественности они подходили к бассейну и перелезали через каменный край. Вода была ледяной! Люк глубоко вздохнул и закусил губы. Никто не издал ни звука, не заколебался даже, прежде чем идти дальше, к середине бассейна, где вода была выше бедер.

Все всадники тем временем спешились. Их было, должно быть, намного больше сотни. Они молча встали вокруг бассейна. Люк обнаружил Мишель, тоже надевшую одно из широких белых одеяний. Она стояла рядом с женщиной с короткими светлыми волосами и шрамом на лице и держала ее за руку.

— Каждому из вас удалось убедить рыцаря в том, что вы достойны принадлежать к нашему ордену. Все вы прошли первое испытание. Теперь, может быть, думаете, что в вас есть что-то особенное, но вы ошибаетесь. — Леон поднял вверх кусок скальной породы, в котором сверкала серебряная руда. — Вы — дети. Вы — руда земли. Вы несовершенны и ждете, чтобы вам придали форму. Вы происходите изо всех слоев населения. Дети священников, как и дети крестьян, стоят передо мной, отпрыски дворянских родов и сын шлюхи, рожденный в водосточном желобе. Там, внизу, стоят дочь героини, прошлым летом отдавшей свою жизнь во время боев в Друсне, и сын оружейника, единственный, кто пережил чуму в своей деревне.

Люк судорожно сглотнул, когда его назвали. Почему Леон сказал именно о нем? Дети завороженно смотрели на примарха, ловили каждое его слово. Но у девочки, стоявшей рядом с Люком, лицо выражало недовольство. У нее были короткие волосы, и вся она излучала непонятное Люку упрямство.

— Некоторые из вас по причине рождения привыкли считать себя лучшими. Другие сомневаются, достойны ли носить золотые шпоры рыцаря.

Впервые Леон словно бы высказал сокровенные мысли Люка. Мальчик поймал себя на том, что одобрительно кивает. Бросил быстрый взгляд по сторонам — так реагировал он один.

Внезапно вода немного потеплела. Это длилось всего мгновение, словно мягкое касание. Люк уставился на девочку перед собой. Она ведь не… А она еще и упрямо улыбается! Невероятно! Как она могла так поступить?!

Может быть, она не удержалась из-за ледяной воды? Она ведь всего лишь девчонка. Другого объяснения быть не может!

— Точно так же, как из этого камня на жерновой мельнице извлекается руда, так и мы будем искать в вас лучшее. И я обещаю вам, что вы будете чувствовать себя, как эти камни, когда попадают между огромными жерновами. Не все из вас встретят здесь ночь накануне летнего солнцестояния. Некоторые просто сдадутся. — Из потайного кармана своей одежды он вынул наконечник копья и поднял его высоко над головой. — Но те, кто не сдастся, станут подобны этому наконечнику. Вы будете первыми в борьбе против врагов Тьюреда. Рыцари Древа праха и солдаты на службе Церкви — всего лишь древко, которое посылает наконечник копья в цель. Вы же нанесете нашим врагам смертельный удар, разорвете их плоть. Вы изгоните Других навсегда. А когда это будет сделано, в мире Божьем воцарится мир на веки вечные. И вы — Львы — превратитесь в ягнят, которых примет в себя отара детей Тьюреда. И вы будете создателями мира, в котором царит божественный покой и все люди — словно братья и сестры. И будете вы, дети, словно братья и сестры навеки. Свидетели, выйдите вперед!

В рядах мужчин и женщин, стоявших вокруг бассейна, началось движение.

Люк увидел Мишель. Она была одной из первых вошедших в воду. Рядом с ней шел худой парень, правый рукав которого был пуст.

— Свидетели, подойдите к детям, которых вы сочли достойными! — велел Леон.

Мишель схватила его за руку. Грусть исчезла из глаз, уступив место гордости.

— Внемлите, дети: в этом источнике купался некогда святой Жюль, и он роптал на Тьюреда, ибо убили Другие святого Гийома и сердце Жюля было преисполнено печали. И сказал ему Бог, чтобы дал он Церкви щит, который защищал бы ее от стрел Других, и дал ей меч, чтобы изгнать Других. И отправился Жюль на поиски человека, который создал бы щит и меч нашей Церкви. Так возник орден Древа праха. Но в первую ночь своих поисков снилось святому, что однажды щит и меч родятся из источника, в котором он некогда купался.

Совершенно неожиданно Мишель схватила Люка за волосы и потянула назад. Он рухнул в ледяную воду. Фыркая, он стал бить по воде руками, а потом женщина помогла ему подняться. Со всеми остальными поступили точно так же. Они стояли в воде мокрые и дрожащие.

— Теперь детство ваше смыто с вас.

Леон говорил тоном, пробравшим Люка до самого сердца. Он вздрогнул.

— Приветствую вас, послушники Нового рыцарства. С вас смыты сословия и прошлое. Теперь вы братья и сестры. Вы связаны отныне друг с другом, не с миром. Мы выкуем семь звеньев в этом сорок седьмом наборе Валлонкура. — Леон раскинул руки и воздел их к небу. — Тьюред, Бог небес и тверди земной! Обрати милостивый взор свой на этих послушников, которые хотят стать твоими мечом и щитом. И собери их в те звенья, которые не порвутся, пока последний из них не вернется к башням Валлонкура.

Люк поднял взгляд к безоблачному синему небу. На душе было так празднично, что он вполне готов был увидеть знамение Тьюреда. Он не знал, что будет, но чувствовал, что в этот день случится чудо.

Свидетели медленно вышли из бассейна и снова выстроились вокруг него. Мокрые одежды очерчивали их тела. Тела воинов и воительниц, закаленных в битвах. Взгляд Люка упал на однорукого. Они отмечены божественной войной.

— Маша из Вилусса, выйди вперед и возьми свою орденскую одежду! — крикнул молодой рыцарь и указал на стопку одежды, лежавшей на краю бассейна.

Девочка с длинными белыми волосами отделилась от группы послушников и побрела к одежде.

— Раффаэль из Силано, выйди вперед и возьми свою орденскую одежду! — крикнула женщина, лицо которой было в шрамах.

Люк снова поднял глаза к небу. Где же знамение? Разве Тьюред не услышал их?

По рядам послушников прошел ропот. Многие, так же как и он, смотрели на небо. Рассерженный беспокойством, нарушавшим торжественность церемонии, мальчик посмотрел на светловолосую девочку, которую назвали Машей. Она повернулась, пытаясь посмотреть, что происходит с одеждой у нее на спине. На белой ткани проступала алая краска.

Рядом с ней Раффаэль мучился, пытаясь втиснуться в длинную рубаху. Ткань липла к его мокрому телу. Свидетельница с лицом, покрытым шрамами, помогла ему расправить одежду.

Из проступившей на одежде Маши краски образовался рисунок, изображавший красного дракона.

— Глядите, Тьюред явил нам знак, братья и сестры! — крикнул Леон дрожащим от восторга голосом. — Маша из Вилусса выбрана в звено Драконов!

На одежде Раффаэля тоже проступила красная краска. Из отдельных пятен сформировался рисунок: это был лев.

Затаив дыхание, Люк наблюдал за тем, как из бассейна выходили другие послушники. Одежды, которые им давали, были девственно белыми. Но стоило им оказаться на теле, как появлялись животные: дракон, лев, вставшая на дыбы лошадь, крепостная башня.

— Жоакино из Рагуны, выйди вперед и возьми свою орденскую одежду! — снова и снова раздавались голоса свидетелей.

Бассейн заметно опустел. И вдруг радость от переживаемого чуда перестала наполнять собой сердце Люка. Вернулся старый страх. Леон увидел в нем что-то… И это не останется скрытым от божественного ока. А вдруг его не вызовут? Или еще хуже — Мишель позовет его, а его сорочка останется белой?

Ледяная вода родника теперь словно нож вонзалась в его тело. Мальчик тесно прижал рук к туловищу и все же не сумел полностью справиться с дрожью. Уже вызвали почти всех. Остались только он и девочка рядом с ним. Может, это наказание Тьюреда за совершенное кощунство, за то, что она испортила воду в бассейне? Поэтому ее оставили до самого конца?

— Гисхильда из Фирнстайна, выйди вперед и возьми свою орденскую одежду! — выкрикнул мягкий мужской голос.

На краю бассейна девочку ждал однорукий, протягивая ей белую рубашку.

— Люк из Ланцака, выйди вперед и возьми свою орденскую одежду!

В голосе Мишель звучала гордость. Когда она глядела на него, глаза ее сияли. А у него на душе было тяжело, и сердце полнилось страхом.

Стуча зубами, он вылез из воды. Мишель помогла ему натянуть сорочку. Льняная ткань с трудом скользила по мокрому телу.

Люк чуть шею не свернул, пытаясь увидеть свою спину. Там проступало красное пятно. Он испытал такое облегчение, что едва удержался на ногах. Он с ними. Его приняли. Для него Тьюред тоже сотворил чудо! Прочь все сомнения! Он не подкидыш! В нем нет ничего, что было бы не угодно Богу. Теперь он — послушник Нового рыцарства. Каждый день он станет доказывать Мишель, что достоин ее доверия!

Женщина обняла его.

— Добро пожаловать, брат Люк, — прошептала она ему на ухо. — Добро пожаловать. — Она взяла его за руки, немного отстранила и внимательно посмотрела. — Ты будешь хорошим рыцарем. И, как знать, может быть, мы найдем тебе и принцессу, которую ты сможешь спасти.

Он смущенно улыбнулся.

— Думаю, мы скорее найдем медведя, которого ты сможешь оседлать.

Она рассмеялась и снова заключила его в объятия. Люку хотелось, чтобы этот миг длился вечно. Никогда еще он не чувствовал себя настолько счастливым.

Рыцарский поступок

— Подъем, хватит нежиться!

Гисхильда заморгала и попыталась вспомнить, где же она оказалась. Проклятый барак! Вдоль кроватей шел Друстан, встряхивая некоторых за плечи.

— Ну же, подъем!

Принцесса отбросила тонкое одеяло и выпрямилась. Не послушание толкнуло ее на это. Ей нужно было двигаться, что-то делать. Охотнее всего она бы сейчас кого-нибудь поколотила. Может, тогда ей станет лучше. Она вспомнила об уроке фехтования, который будет днем. Вот замечательная возможность!

Девочка недовольно завязала сандалии. У всех белые одежды. Кто же, кроме эльфийских князей, носит белое, черт подери! Они же постоянно будут грязными! На них любое пятно видно.

На ночь она надела короткие штанишки. Теперь же влезла в тунику и повязала вокруг бедер узкий пояс.

— Кто последний выйдет из барака, тот моет посуду! — крикнул Друстан и распахнул двери. Похоже, однорукому доставляло удовольствие пугать ее. Он был вне себя от радости, когда весной вернулась Лилианна и его одинокое дежурство в Вороньей башне закончилось. Теперь возле башни располагался небольшой гарнизон и одинокий форпост расширился. Друстана и Жюстину женщина-рыцарь привезла сюда.

У каждого был свой повод для радости. Жюстина радовалась тому, что может быть одной из немногих избранных кухарок здесь, высоко в долине, и что уже не нужно терпеть капризы Друстана. А однорукий рыцарь наслаждался тем, что стал магистром одного из звеньев.

Все они счастливы. И только Гисхильда ненавидит Валлонкур. Где Сильвина? Сколько дней девочка простояла у подножия Вороньей башни, глядя на замерзшее озеро. Целую зиму! Она с легкостью устояла против искушения бежать по замерзшему озеру. Слишком хорошо знала она, что значит путешествовать по зимней Друсне: без хорошей одежды и припасов ей далеко не уйти.

Гисхильда в ярости сжала губы. Они должны были забрать ее! Она ведь еще ребенок! Как она ждала эльфийку! Почему Другие не приходят, чтобы забрать ее? Ведь говорили же, что ничто и никто не может укрыться от взгляда королевы Эмерелль! Где же они? Она — наследница престола Фьордландии. Почему они не предпринимают ничего для того, чтобы спасти ее? Взять штурмом Воронью башню было бы легче легкого. А здесь, в Валлонкуре, понадобится целое войско, чтобы вызволить ее.

Мрачно бормоча что-то себе под нос, она вышла из барака.

— Ты последняя, сестра Гисхильда! — провозгласил Друстан. — Ты будешь мыть посуду звена и отнесешь ее обратно. — Он повернулся к остальным. — Время праздника прошло. Вы еще помните о том, что сказал брат Леон? Вы попали в мельничные жернова. И мне доставит огромное удовольствие найти в вас пару крупинок руды. Каждое утро, до восхода солнца, мы будем час бегать. После этого — плавать. Потом небольшой перекус и занятия с остальными звеньями. В первый год мы только отточим ваши основные познания. Вы должны уметь читать и писать, считать и ездить верхом, фехтовать и стрелять. А еще стать сильными. Торжественно клянусь вам, что вечером, возвращаясь в барак, вы будете настолько измотаны, что у вас не хватит даже сил проклинать меня. — Он оглядел всех по очереди, затем резко повернулся и побежал. — Вперед, за мной, послушники!

Некоторые тихонько застонали. Но Гисхильда была довольна тем, что нужно просто бежать: во время бега можно думать и мечтать. Может быть, эльфы хотят, чтобы она шпионила в Валлонкуре. Новое рыцарство — самый опасный враг, так всегда говорил отец. Знал ли он, что она теперь входит в число именно этих рыцарей? О чем думают боги? Сидят, наверное, в своих Золотых чертогах и смеются над ней!

Гисхильде не нужно было напрягаться, чтобы успевать за Друстаном, в то время как первые послушники звена, пыхтя, медленно плелись в хвосте. Сильвина научила ее бегать легкой, продолжительной трусцой, которой они носились по лесам Фьордландии и Друсны. Она могла бежать часами. Бежать, пока не перегорит боль, пока не будет испытывать только тупую усталость. И, возможно, гордость от того, что может бежать дольше некоторых послушников.

Вчера еще она строила планы и для видимости подчинилась неизбежному. Но она хотела положить конец этому празднику Божьим судом. Едва войдя в воду бассейна, она принялась беззвучно молиться богам Фьордландии, чтобы они ниспослали молнии с неба и помогли ей. А когда этого не произошло, стала молча проклинать Тьюреда и в довершение всего помочилась в его священный бассейн. Но этот загадочный чужой Бог все стерпел. Что это было — величие или слабость? Она не знала. Надеялась, что по крайней мере ее поразит молния. Не может же Тьюред так просто стерпеть, что она осквернила его бассейн! Это было глупо, наверняка она еще нужна отцу. Она ведь наследница престола. На ее плечах лежит ответственность… Она не имеет права умереть. Все это девочка поняла, когда размышляла вчера.

Столько всего нужно было обдумать! Принял ли Тьюред ее в число своих избранных детей? Она тоже стала частью его чуда. Гисхильда с ужасом вспомнила о том, как на ее белоснежной одежде проступил герб льва. Теперь она была одним из четырнадцати Львов сорок седьмого набора послушников Валлонкура.

И что же, теперь ей навеки закрыт путь в Золотые чертоги, в то место, где собираются умершие герои ее народа? Ее собственные боги бросили ее на произвол судьбы? Как ее могли принять в число самых благочестивых бойцов среди ее врагов? Если Тьюред такой всезнающий, как они говорят, то должен же этот Бог понять, как сильно она его презирает! Весь мир ее рухнул, когда вчера на ее белой сорочке появился герб. Она была совершенно уверена в том, что не принадлежит к этому миру. В тысячу раз охотнее она осталась бы одна в белом!

Ее группа добралась до большой топкой лощины с цепями и побежала по болотистому берегу. На другой стороне лощины Гисхильда увидела другое звено. Девочки и мальчики были старше, может быть, пятнадцати-шестнадцатилетние. Бегали они в нагрудниках и открытых шлемах. Гисхильде захотелось быть с ними, а не с этой группой котят, которые считают себя львами. Друстан тоже был далеко не так крепок, как думал. По лицу его шли красные пятна. Бездеятельное сидение в башне давало о себе знать.

Жоакино и Люк держались совсем неплохо. Остальные жадно хватали ртом воздух, словно щенки в летнюю жару. Люк… Он был единственным, кто заметил, что она сделала в бассейне. Пока он ничего не сказал. Но это лишь вопрос времени.

Пусть только попробует ее шантажировать или просто заложить. Она представляла себе, как повалит его, едва он что-нибудь такое ляпнет. Он — выскочка. Целый день старался делать все как надо и по любому поводу спрашивал разрешения. Она так никогда не поступит и будет слушаться только для виду. Но лишь затем, чтобы тут все разнюхать. Эльфы придут и заберут ее — в этом она совершенно уверена. Никто не может уйти от Сильвины! Учительница найдет ее.

Друстан повел их по гребню холма к озеру. На западе из-за гор вставало солнце; его лучи, словно золотистые копья, пронизывали утренние сумерки.

Две галеры отделились от берега озера, которого они достигли после продолжительного пути. Далеко по зеркальной глади раздавались команды гребцам. Учат ли послушников грести? «Главы ордена заботятся о том, чтобы их рыцари были сильными», — подумала Гисхильда.

— Кто-нибудь из вас не умеет плавать? — спросил Друстан.

Маленькая группка послушников медленно собралась на берегу. Последним подошел Джиакомо, самый маленький в звене. Гисхильда была уверена, что он солгал по поводу своего возраста. Нужно быть по меньшей мере десяти лет от роду, чтобы стать послушником. Но этот худощавый паренек не похож на десятилетнего.

— Чего вы ждете? Раздевайтесь и в воду! — велел Друстан, опускаясь на камень на берегу. — Видите вон тот буй? Плывете туда, а потом возвращаетесь назад. Затем идете в барак и завтракаете.

Гисхильда поглядела на буй, находившийся на расстоянии менее сотни шагов. Она спокойно разделась, в то время как остальные поспешно стягивали с себя одежду.

— Воды боишься? — заворчал на нее Друстан.

Все остальные Львы были уже в воде и с плеском устремились навстречу бую. Девочка ничего не ответила. Он еще увидит. Ей довольно долго пришлось терпеть его, чтобы знать, что он всегда оставляет последнее слово за собой. Друстана можно было убедить исключительно действием. И он был против того, чтобы ее привозили сюда.

На борту галеасы, которая привезла ее в Валлонкур, Гисхильда подслушала ссору между Друстаном и Лилианной. Однорукий видел в девочке опасность для Церкви Тьюреда и считал, что ее следует отправить в темницу, а не в школу ордена. Он видел ее насквозь, понимал, что если она и подчиняется наставникам, то только для виду. Лилианна же удивила ее. Хотя женщина тоже понимала, что она будет придерживаться своих старых верований и только и ждет возможности, чтобы убежать, тем не менее настояла на том, чтобы привезти ее сюда. «Если Лилианна полагает, что со временем я стану послушной, то она ошибается», — подумала Гисхильда и прыгнула в холодную воду.

Сильными движениями она догнала остальных послушников. Большинство из них просто беспомощно барахтались в воде. И это они называют плаванием! Один только маленький Джиакомо плыл хорошо и достиг буя даже раньше, чем она.

Левой рукой Гисхильда обхватила буй, оттолкнулась и перевернулась на спину. Отдалась на волю волн и стала глядеть в бездонное и почти безоблачное небо. Ей нравилось, когда вода несет ее. Пусть остальные соперничают в том, кто первым доберется до берега. Интересно, как накажет ее Друстан? Оставит без завтрака? Она улыбнулась. Это она как-нибудь переживет.

Помешало ей отчаянное пыхтение. Интересно, кто из этих черепах оказался последним? Рыжеволосая Бернадетта? Или Люк? Она перевернулась и посмотрела на буй. Жоакино отчаянно пытался удержаться на поверхности воды. Он умоляюще посмотрел на нее. Либо ему уже не хватало дыхания, либо он был чересчур гордым, чтобы просить о помощи.

Гисхильда посмотрела на берег. Друстан был полностью поглощен тем, что подбадривал Джиакомо, который шел наравне с Люком.

Мгновение она еще думала, что сейчас станет меньше одним рыцарем, который будет сражаться против Фьордландии, если она ничего не предпримет. А потом поплыла. Это ничтожество с голубыми глазами… Она просто не могла смотреть на то, как он тонет.

Когда она доплыла до него, Жоакино отчаянно вцепился в нее. Он был сильнее.

— Перестань! Ты нас обоих утопишь!

Она укусила его за руку и вырвалась. Отчаянно барахтаясь, мальчик снова попытался добраться до нее.

— Если ты будешь так цепляться, мы утонем оба!

Она старалась говорить это спокойно. Жоакино в панике поглядел на нее. А потом ушел под воду.

— Чертов идиот! — Девочка нырнула, схватила его за волосы и вытянула на поверхность. — Держись свободно!

Мальчик выплюнул воду и попытался что-то сказать. Губы его посинели, он так сильно стучал зубами, что не мог вымолвить ни слова, и, словно клещами, вцепился ей в руки. Чтобы не утонуть, она заработала ногами. Долго так не протянуть.

— Черт возьми, ты что, не видишь, что из-за тебя мы оба тонем?

Жоакино что-то забормотал, но она ничего не поняла.

Гисхильда подтянула колено и ударила его в пах. Вода смягчила силу удара, но мальчик все равно охнул и слегка ослабил хватку. Гисхильда обхватила его рукой за шею.

— Или ты ведешь себя тихо, и я дотащу тебя до берега, или ты продолжаешь цепляться, и тогда я уплываю. Вместе с тобой я тонуть не собираюсь. Ты меня понял?

В его взгляде все еще читался панический страх, но вел он себя уже спокойнее.

Гисхильда изо всех сил старалась дотащить его до берега, следя за тем, чтобы его лицо не уходило под воду. Люк поспешил ей навстречу и помог дотянуть Жоакино до мелководья. Потом подошел Джиакомо. Брел к ним и Друстан.

Вместе они дотащили высокого мальчика до берега. Друстан спросил его, почему он не сказал, что не умеет плавать.

Жоакино был слишком измучен, чтобы отвечать. Его дважды вырвало водой. Остальные Львы стояли вокруг, большинство молчали. Бернадетта ругалась вместе с Друстаном. Люк просто сидел рядом с парнем и держал его за руку.

Наконец однорукий рыцарь поднялся, подошел к Гисхильде и посмотрел на нее. Только сейчас девочка заметила кровоточащие раны у себя на шее и плечах и широкие красные полосы на руках, там, где хватался за нее насмерть перепуганный Жоакино. Боли она не чувствовала — тело онемело после ледяной воды. Но боль придет позже.

— Это был рыцарский поступок, — сказал Друстан. — Такого я от тебя не ожидал… принцесса.

Последнее слово он прошептал настолько тихо, что остальные не услышали.

— Я не рыцарь, — упрямо ответила она. — И никогда им не буду.

Друстан посмотрел на нее и промолчал. Впервые он сказал Гисхильде что-то приятное, но ей не нужна похвала от заклятых врагов Фьордландии. И тем не менее она испытывала гордость. И сердилась на себя за это.

Первые бои

Люк вогнал лопату во вскопанную землю и выпрямился. Он выполнял все, чего требовали от него учителя, и свято верил, что даже то, что на первый взгляд кажется странным, имеет скрытый смысл и однажды станет понятным. Но это, с башней, было совсем уж непонятным.

Он поглядел на яму, где в поте лица работали остальные. Земля была твердой, к тому же под слоем глины они наткнулись на массивную скалу. Архитектор настаивал на том, чтобы расширить яму. Они обтешут скалу и сделают из нее фундамент для своей башни — башни сорок седьмых Львов. Все послушники до них тоже строили башни. Поэтому долина и выглядит так странно.

Было в этих башнях что-то жутковатое. Сначала они будут там жить до тех пор, пока не станут рыцарями и их не пошлют в большой мир, чтобы сражаться на стороне ордена. А потом башня будет выполнять основное свое предназначение — станет надгробным памятником. Рыцари не жалели сил на то, чтобы привезти своих мертвых в Валлонкур. Их хоронили в башнях, которые они строили, будучи еще послушниками. Так они, по крайней мере, хоть в смерти снова оказывались вместе.

Когда Люк думал о том, что строит себе могилу, у него деревенели руки. Невольно вспоминался Ланцак. Неужели смерть будет вечно преследовать его?

Пока не готова башня, послушники станут жить в простом деревянном бараке рядом со стройплощадкой, где летом можно умереть от жары, а зимой — от холода. Уроки у них будут проходить в домике или на улице. Входить в замок на озере им разрешалось крайне редко.

Вдалеке раздались фанфары. Люк облегченно вздохнул и рукавом вытер пот со лба. Через час начнется первая игра нового года. Хотя об этом довольно много шептались, он по-прежнему не мог толком представить себе, что их ждет. Называли эту игру по-разному: «танец на цепях», «атака на знамена», даже «поклон». Учителя говорили о бугурте, что это древняя турнирная игра.

Остальные Львы выбрались из ямы.

— Что, устроил себе перерыв пораньше? — ядовито зашипела Бернадетта.

У нее были нежные руки, и от тяжелой работы на них постоянно выскакивали волдыри. Израненные пальцы она замотала грязной тряпкой. Люк знал, что под этими повязками красное мясо, и все же готов был спорить, что даже если бы у нее ничего не болело, то она все равно насмехалась бы и капризничала. Просто у нее такой характер.

— Вот это правильный настрой, — поддержал ее Друстан. — Оставьте чуток на следующее занятие по фехтованию. А я позабочусь о том, чтобы вас поставили в пару.

Бернадетта скорчила кислую физиономию. Все знали, что Люка учила Мишель, и никому не хотелось выступать против него. Но девочка была слишком горда, чтобы уступить. Люк решил не позорить ее, если им действительно придется фехтовать друг с другом. Это не по-рыцарски — пользоваться своим превосходством. Он опозорит и себя, и Мишель, если слишком посрамит Бернадетту. Хотя эта дерзкая девчонка явно нуждается во взбучке.

— Хватит мечтать! — одернул его Друстан.

Тем временем все выбрались из ямы, отряхнули пыль с одежды и, выстроившись в колонну по двое, помаршировали по направлению к топкой лощине. Четырнадцать Львов. Четырнадцать будущих рыцарей!

Все вместе они заняли место на одной из странных ступеней, окружавших заиленную лощину. Пришли сотни учеников. Они очень мало общались со старшими курсами, которые при встрече вели себя вежливо. Но эта вежливость только увеличивала дистанцию между ними.

Люк с любопытством смотрел на старших учеников. Однажды он станет таким, как они, — если, конечно, выдержит.

Они были хорошо натренированы и двигались с уверенным спокойствием воинов. Их лица были отмечены ветром и непогодой. У некоторых уже появились шрамы. Говорили, что старшие курсы тренируются с заточенным оружием. Среди них не было уродцев. Играет ли внешность роль при отборе послушников? Люк с сомнением оглядел себя: он казался себе чересчур худым. Ну, по крайней мере не урод…

— Есть свободное место? — раздался над ним знакомый голос, вырывая из задумчивости.

Мишель! Он не видел ее с тех пор, как переехал со всеми остальными послушниками в барак.

— Конечно, здесь свободно!

Женщина поглядела на Друстана.

— Тебе не помешает, если я посижу с твоим звеном?

— Скучаешь по своему мальчику? — с самодовольной ухмылкой спросил магистр.

Некоторые послушники захихикали. Мишель выдержала колкий взгляд Друстана.

— Он составлял мне компанию лучше некоторых рыцарей.

— Да уж видно. Говорят, ты рассталась со своим звеном и даже стреляла в своего брата, который был тяжело ранен и беспомощен.

Люк заметил, что глаза Мишель слегка сузились.

— Н-да, разные рыцари бывают. Некоторые расстаются со своим звеном, потому что считают, что их братья и сестры оставили путь нашего ордена. Другие расстаются со своей рукой, потому что даже семь лет тренировок не сделали из них бойцов, умеющих защитить себя на поле боя. Я отношусь к тем, кто я есть. А как насчет тебя, брат?

Друстан стал белее мела. В его глазах засверкали гневные искорки.

— Я не чувствую себя вправе спорить с тобой перед послушниками. Но не пытайся оболгать меня еще раз перед моим звеном. В следующий раз я приведу тебя к Суду чести нашего ордена!

Мишель отбросила с лица длинную прядь волос.

— Место для дуэли тех, кто не решается встретиться до рассвета, на полянке.

— Ошибаешься, мастерица. Это место для дуэли тех, кто не боится, что его развенчают как горлопана и лгуна.

Внезапно рыцарша рассмеялась.

— Лгуна! Это великолепно! Назвать мастерицу фехтования лгуньей! С чувством юмора у тебя все в порядке.

Люк достаточно хорошо знал Мишель, чтобы понимать, что это смех от чистого сердца, что в нем нет ни тени насмешки. Но Друстан этого не понимал.

— Ты получаешь разрешение удалиться, мастерица фехтования. Ты встретишься с моим звеном на своих уроках фехтования. А в остальное время держись от них подальше!

Он поглядел на Люка.

— Ты тоже можешь выбрать, с кем проведешь первый бугурт: со своими братьями и сестрами или с отверженной. Ты можешь пойти с ней.

Не колеблясь ни минуты, Люк встал. С Мишель он провел почти целый год. Она была героиней, его учительницей. А Друстан не более чем живодер! «Пусть знает, что я думаю по этому поводу», — решил Люк.

Мишель положила руку ему на плечо.

— Меня радует, что ты пошел со мной, но это было не мудрое решение, — тихо сказала она.

— Зато честное! — ответил Люк.

Рыцарша остановилась и пристально посмотрела на него. Может быть, она тоже тоскует по тому времени, когда они путешествовали вдвоем?

— Не нужно было мне приходить. Очень важно, чтобы вы, Львы, были связаны крепкими узами. Не должен каждый идти своим путем. Пока еще не должен. Сначала вы обязаны научиться доверять друг другу и вступаться друг за друга. Но… Мне так хотелось посмотреть бугурт вместе с тобой.

Сердце Люка забилось сильнее. Итак, она скучает по нему!

— С остальными как-нибудь получится.

Она кивнула. Может быть, она тоже радовалась тому, что не нужно больше говорить об этом. Было бы разумнее не принимать ничью сторону. И зачем эти двое поссорились!

Люку было ясно, что нужно завоевать расположение Друстана. Магистру предстоит решать, достоин ли он носить золотые рыцарские шпоры. Мальчик вздохнул. Но как он мог пойти против Мишель? Только благодаря ей он оказался в Валлонкуре. Нужно подумать о чем-нибудь другом. И так понятно, что отношения с Друстаном испорчены. Теперь он станет особенно послушным. И все опять будет хорошо.

— Почему во время нашего путешествия ты никогда не рассказывала мне о «танце на цепях»?

Мишель медлила с ответом. Неужели это настолько трудный вопрос? Или неправильный? Они смотрели, как два звена собрались на противоположных концах сплетенных цепей. Сверху, со ступеней, на которых они сидели, поле для игры выглядело похожим на веретено. С каждого конца была свая толщиной с корабельную мачту, вокруг которой располагалась узкая деревянная платформа. А на верху сваи стояло знамя. Сегодня с одной стороны был красный лев на белом фоне, а с другой — вставшая на дыбы красная лошадь. Знамена выглядели новыми. Их не было на этом месте, когда Люк впервые увидел сплетение цепей.

От мачт с обоих концов поля шли три очень толстые цепи, которые через десять шагов прикреплялись к другим трем толстым сваям. Поддерживаемая прочными опорами, сеть разветвлялась дальше. Более тонкие цепи, висевшие поперек, придавали сооружению некоторое сходство с гамаком. По обоим концам игрового поля, имевшего шагов сто в длину, вздымались настоящие мачты, на которые обе стороны водружали свои знамена. Примерно в двух шагах под цепями начиналась трясина. Она немного побулькивала, словно густой суп, готовящийся на медленном огне.

— Думаю, я не говорила об этом потому, что это есть только здесь. В других местах такой игры нет. Хотя мы и называем ее бугуртом, она уже почти не имеет ничего общего с этой турнирной игрой, где всадники на очень маленьком пространстве бьют друг друга мешками с песком и пытаются толкнуть друг друга лошадьми. В нее играем только мы, братья и сестры.

— А в чем суть игры?

Из-под накидки Мишель вынула холщовую сумочку и достала из нее пару холодных завернутых в промасленную бумагу колбасок и немного сухого хлеба.

— Суть в том, чтобы мы — те, кто сидит наверху, — получили удовольствие. Мы будем набивать животы и кричать, пока у нас не заболит горло, чтобы поддержать свою команду. Ты за кого?

Люк указал на знамя со львом.

— Что за вопрос?

— Ах, аутсайдеры. В первой игре нового года всегда выступает худшая команда старшего курса против лучшей команды предпоследнего курса. Играют Львы сорок второго выпуска против Коней сорок первого выпуска. Никто не думает, что победят Львы. А если это все же случится, то для них это окажется невероятным событием, а для Коней — несмываемым позором. Кони сильнее и опытнее, хотя и заняли последнее место среди семи остальных звеньев на своем курсе. Они не должны проиграть!

Люк начинал терять терпение.

— Хорошо, это я понял. Но в чем вообще суть?

Мишель откусила кусочек колбасы и принялась жевать.

— Это совсем просто. Нужно намочить противника, а потом отнять их флаг. Кто первый завладеет знаменем другого, тот и выиграл.

— Намочить? Что это значит?

— Так говорят. В правилах написано: «Кто вымажется в черной грязи лощины, тот проиграл и должен покинуть поле». Суть в том, чтобы столкнуть другого игрока с цепей в тину. Кто упадет в ил, тот вылетает из игры. И чем меньше противников остается на поле, тем легче добраться до флага и захватить его.

Зазвучали фанфары, и от многочисленных групп послушников на обоих концах игрового поля отделились две команды.

Юноши и девушки подошли к сваям с флагами и побежали по цепям, чтобы занять свои места на этом странном поле. У каждого из них было одно из трех разрешенных видов оружия: деревянный посох, обмотанный шерстью и хлопком, деревянный меч, исчезавший под обивкой, или маленький мешок с песком, подобный тем, которые использовались в классическом бугурте.

Все игроки надели белые узкие полотняные брюки до колен и белые туники с гербом их звена. Все были босиком, чтобы лучше держать равновесие на цепях.

Игроки заняли на своей половине три сваи, через которые можно было пройти к мачте с флагом, а также девять свай на краю сплетенных цепей. И застыли. Большинство искусно поигрывали своим оружием, чтобы расслабить запястье.

— Этого ты лучше потом не делай, — заявила Мишель. — Хороший игрок занят исключительно делом и не должен развлекать публику никакими трюками. Видишь того высокого блондина, который стоит с самого краю на девяти цепях Львов? Это Роберт де Грейс. Следи за ним. Он хороший игрок, капитан сорок вторых Львов. Их предводитель. Ходячий пример. Однажды он станет украшением рыцарства.

Люк скептично оглядел парня. Он показался ему чересчур долговязым, не таким мускулистым, как остальные игроки. Люк спросил себя, будет ли однажды кто-нибудь сидеть вот так же на этих ступенях и шептать на ухо соседу: «Обрати внимание на Люка де Ланцака».

Из приятных размышлений его снова вырвали фанфары. Трое игроков Коней, занимавших задние сваи, покинули свою позицию и устремились к центру поля. Все так легко перемещались по цепям, словно это было самое простое занятие во всем мире. Тихо позвякивало ржавое железо.

Роберт выкрикнул приказ своим Львам. Они немного отступили назад — шли задом наперед!

— Кони хотят легкой победы, — пояснила Мишель. — Собираются навалиться все в одном месте и просто прорваться. Поэтому Львы отступают к задним сваям. Там Кони уже не смогут сыграть на численном превосходстве, потому что поле чересчур узкое.

Столкнулись первые игроки. Юноша с посохом напал на послушницу с мечом. Они с таким размахом использовали свое оружие, что было слышно, как ударяется друг о друга дерево. Очевидно, нужно было вывести противника из равновесия при помощи особенно сильных ударов.

Девушка держалась храбро. Она пригнулась и пыталась увернуться от настигавшего ее острия палки. Но противник ее оказался очень проворным. Благодаря своим легким шагам он постепенно продвигался вперед. Воительница уступала, полностью сосредоточенная на своей цели: столкнуть Коня, поэтому не заметила, как приблизился еще один. Удар по ребрам настиг девушку совершенно неожиданно. Люк увидел, как искривилось от боли ее лицо. Она выбросила вверх руки, чтобы удержать равновесие. В тот же миг последовал еще один удар спереди. Она попятилась назад. Нападающий со стороны всунул посох ей между ногами. Она споткнулась и получила еще один удар. Следующий выбил меч у нее из руки. Она упала, но, падая, схватила посох мальчика, стоявшего перед ней, и тот упал в теплую грязь. Противник остался без оружия.

— Чистый ход, — похвалила Мишель. — Один Конь оттянул ее вперед. Если бы Львица осталась на своей позиции, то товарищи прикрыли бы ее при нападении с фланга. К шестому курсу пора бы это уже осознавать.

Люк счел комментарий женщины несправедливым. Ее ведь заманили в ловушку!

— Это не по-рыцарски — так сражаться!

— Что по-рыцарски, а что нет, решает победитель.

Мальчик удивленно посмотрел на Мишель. Неужели она и вправду так считает?

Та заметила его взгляд.

— Как ты думаешь, в чем тут суть? Может быть, ты видишь грубую игру. Но здесь скрыто гораздо больше. При помощи бугурта мы готовим вас к войне. Все, что происходит там, внизу, справедливо и для поля боя. Воительница, которая оставляет свое место в ряду, не только рискует своей жизнью, но и дает нападающим возможность прорвать оборону.

Люк смотрел на лежащую в грязи Львицу и видел, как безжалостно и проворно действуют Кони. Теперь они захватили две из трех свай в последнем ряду и шли по нескольким цепям одновременно. Впереди шел боец с деревянным мечом, за ним вплотную продвигался второй с посохом, которым колол защитников через плечо мечника. Еще два Льва упали в грязь под плотной атакой. Только один игрок Коней, державший в руках посох, находился немного сзади, все остальные сражались в первом ряду.

Весь курс поддерживал Коней, а Люк вскочил и громко закричал:

— Львы! Львы!

Казалось, большая часть публики находится на стороне младшекурсников. По крайней мере, Люку казалось, что крики болеющих за Львов слышатся громче, чем крики фанатов Коней. И их крики будто сотворили маленькое чудо: из рядов своих воинов вырвался Роберт де Грейс. Похоже было, что никто не ждал его атаки. Двое Коней упали в грязь. Крик «Львы!», словно ураган, облетел лощину.

Люк отчаянно размахивал руками. И сердце его билось в том же ритме, в котором сотни послушников скандировали: «Львы! Львы!»

У Роберта получилось. Он прорвался мимо нападающих и устремился к другому концу площадки, туда, где развевалось никем не защищаемое знамя Коней. Он справится.

Один-единственный мальчик с боевым посохом немного пригнулся, схватил посох за край и послал его вперед. Вращаясь, посох пролетел прямо над цепями. Крики смолкли. Роберт обернулся через плечо, и в этот миг посох ударил его под колени. Звук удара донесся до самых верхних ступеней. Роберт рухнул, словно подкошенный дуб. Лицо его было искажено болью. Он упал в тину.

По рядам сторонников Коней пронесся вопль радости, и нападающие с новой силой устремились на Львов. Те сражались храбро, но позиция уже была проиграна. Их оставалось только двое, когда Кони добрались до знамени Львов и с видом триумфаторов подняли его ввысь. Игра была окончена.

Люк испытывал разочарование.

— Этот трюк с брошенным посохом… Это было…

— Не по-рыцарски? — Мишель обняла его рукой за плечи. — Ах, мальчик, в этом-то и все дело. Мы — рыцари и представляем определенные добродетели. Но в битве против Других законы рыцарства не работают. Если вам встретится эльф-рыцарь, сражайтесь только в том случае, если можете напасть на него втроем. Это одно из первых правил, которому я вас научу. А единственно разумное построение в битве — закрытая формация, когда вы можете спокойно положиться на товарища справа и слева. Человеку нужно было столетиями брать крепости, чтобы научиться сражаться с эльфийским рыцарем. Будет не по-рыцарски трусливо, если такого воина вы вызовете на дуэль. В этом случае вы можете только проиграть.

Отбросив со лба волосы, она, казалось, смотрела сквозь него. Может быть, она уже сталкивалась лицом к лицу с эльфийским рыцарем? И вдруг она улыбнулась.

— Ты уже получил первый вызов на дуэль?

Люк потерял дар речи. Уставился на нее. Откуда она знает? Она улыбнулась еще шире.

— Я так и думала, что много времени для этого не понадобится. И как он, хорош? Ты уже видел его в битве? Надеюсь, ты не посрамишь меня.

Все еще растерянный, он покачал головой.

— Не думаю, что она лучше меня.

— В таком случае, вот тебе возможность поступить по-рыцарски. Воображаю, как ты с ней разделаешься.

Испытывая сильное беспокойство

«Мой дорогой друг и брат, я долгое время боролся с собой, размышляя, посылать ли тебе это письмо, потому что знаю: твои обязательства по отношению к любимой нашей Церкви владеют всеми помыслами твоими и поступками. Быть может, я вижу всего лишь призраки. И все же, возможно, твоя жизнь в опасности. Мы оба слишком хорошо знаем, насколько низки наши враги и со скольким коварством нам приходится сталкиваться в жизни. И в первую очередь ты, ведь, будучи эрцрегентом Друсны, ты управляешь ее судьбой. Итак, слушай же, что случилось в Паульсбурге и о чем сообщает тебе твой верный друг, хотя Новое рыцарство делает из этого тайну. Ты помнишь капитана Рональдо Руэйду? Он командовал галеасой „Молот язычников“, флагманом той флотилии, которую ты ожидал в Паульсбурге почти год назад — тогда, когда твое мужество стало причиной падения безрассудной и неопытной комтурши Лилианны де Дрой. Рональдо был уважаемым человеком в ордене Древа праха, человеком с большими амбициями, собиравшимся вскоре принять командование важным флотом. Но вот уже три недели, как он бесследно исчез во время сухопутного пути в Паульсбург. Вчера нашли его. То есть опознали то, что нашли, скорее по его гербовой печатке, чем собственно тело. Он лежал в старом заброшенном колодце, неподалеку от барачного лагеря на укреплениях Паульсбурга. Несмотря на то, что труп сильно изуродовали летняя жара и мелкие грызуны, можно было понять, что перед смертью он перенес страшные мучения. Его пытали. Егерь, которого привлекли к расследованию, говорил, что труп пролежал в высохшем колодце почти три недели. Совершенно очевидно, что капитан Рональдо умер не вследствие падения. Его убили. Но никто ничего не заметил. Только запах разложения привлек внимание, поэтому труп и обнаружили. А теперь я подхожу к тому, что так сильно беспокоит меня, брат мой. На деревянной обшивке колодца Рональдо написал своей кровью имя. Твое имя, дорогой брат. Не знаю, как это объяснить. Писал ли Рональдо из последних сил, когда убийца уже оставил его умирать, чтобы предупредить тебя? Или он предал тебя? Будет ли убийца покушаться на твою жизнь? Прошу тебя, дорогой брат, избегай ненужных поездок по стране. Ты же знаешь, как сильно беспокоят нас люди-тени. Они да еще эльфы могут быть повсюду. Крупных сражений не было вот уже год, но маленькая война ежедневно требует своих жертв. Знаю, должность твоя обязывает тебя путешествовать, дорогой брат. Но во имя Тьюреда заклинаю тебя: путешествуй только на борту кораблей ордена Древа праха. Избегай также Нового рыцарства. Нет, у меня на руках нет никаких доказательств, которые давали бы мне право отзываться о них дурно. Доказательства измены нет. Но я доверяю своему сердцу. Комтуршу Лилианну очень любили. И тебе известно, сколь усердны наши братья, выступающие под знаменами Древа крови. Они произносят твое имя без уважения и почитания. Они не забыли, что ты отнял у них комтуршу и пленницу, за которую они заплатили таким количеством крови. Почему умер капитан „Молота язычников“ — того самого корабля, который увез эту злополучную девочку? И почему рыцарство пытается держать обнаружение трупа в тайне? Я узнал об этом только потому, что егерь, с которым они советовались, доверился мне и рассказал, кого нашли в том колодце. Разве не должен был ты первым узнать о том, что произошло? Ведь это твое имя было написано на стенке колодца!

Признаюсь, дорогой брат, я чую измену. Поэтому обдумывай каждый свой шаг! Обрати внимание на то, что за люди окружают тебя. Береги свою жизнь! Ведь твое сердце — это сердце освобожденной Друсны»

Письмо, обнаруженное среди личных документов почтенного брата Шарля, эрцрегента Друсны

Новые корабли

— Таких кораблей я никогда еще не видел, моя королева. — Олловейн, мастер меча Альвенмарка, поднял голову от чертежей. — Не думаю, чтобы это можно было построить. Они будут опрокидываться.

Королева указала на серебряную чашу, стоявшую рядом с ее троном.

— Я видела их.

Она теперь очень осторожно смотрела в воду чаши.

Несмотря на то, что прошло уже много веков, Эмерелль до сих пор не могла решить, чем является для нее эта чаша — проклятием или благословением. Она открывала возможное будущее. Но видения были обманчивыми. То, что вчера еще было абсолютно точным, с каждым принятым сегодня решением изменялось и искажалось. Только одно чаша показывала постоянно: падение Альвенмарка. Она боролась против этого на протяжении веков, делала все, чтобы изменить судьбу. Она была тираном и в то же время рабыней. Рабыней серебряной чаши.

Олловейн отбросил со лба длинные белые волосы. Он по-прежнему казался королеве привлекательным, она видела в нем мужчину, которым он когда-то был. В серебристом свете тронного зала его глаза казались зелеными. Иногда они меняли цвет. Например, на ярком солнце они становились синими. Как же много она о нем знает!

— Зачем нам будут нужны корабли?

— Чтобы разбить сердце молодому рыцарю.

Маленькие морщинки вокруг его рта стали глубже. Ее мастер меча умел владеть собой, но она знала, что такой ответ рассердил его. Как же хорошо она его знает!

— Госпожа, я смогу служить тебе лучше, если ты не будешь говорить загадками.

Она не сдержала улыбки.

Если он называет ее госпожой, значит, очень рассержен.

— Я могу сказать тебе только то, что вижу. Загадки загадывает серебряная чаша. Я все время вижу там молодого сына человеческого. Однажды он станет очень важным. Если он будет счастлив, то уничтожит Альвенмарк. Если мы убьем его, Альвенмарк тоже падет. Но если мы разобьем его сердце, то, может быть, он нас спасет.

— Я — воин и не хочу впутываться в такие интриги.

Он не сдавался. Даже после того, что произошло, он все еще хотел быть рыцарем. Безупречным. Преданным только своей чести. И это она тоже любила в нем.

— Ты уже впутан в эту интригу и не сможешь бежать от нее. Твои действия будут решающими. — Она положила руку на чертеж. — И эти корабли.

Мастер меча вздохнул.

— А твоя чаша не сообщила тебе, кто может такое построить?

— Брандакс Таран. Ты должен вернуть его из Друсны.

— Так не пойдет. Он готовит нападение на Паульсбург. Если мы завоюем укрепленную гавань…

Королева покачала головой.

— Мы никогда не отвоюем этот город, Олловейн. А если дадим нашим войскам истечь кровью на его брустверах, рвах и фольварках, враг только быстрее доберется до Альвенмарка. Мы должны напасть в другом месте. Не там, где они нас ждут.

— И где же?

— Пока не знаю, — призналась Эмерелль. — Нам скажет это Сильвина.

Морщинки вокруг рта Олловейна стали глубже.

— Хорошо, если от нее еще будут вести. Она исчезла больше года назад. Кажется, она шла по следу принцессы в Анисканс. Но, похоже, даже ей не удалось проникнуть за стены дворцов гептархов. Ее след потерялся.

Эмерелль очень хотелось знать больше. Но слишком часто серебряная чаша скрывала от нее именно то, что она так хотела знать.

К тому же ей хотелось быть сильнее. Слишком много часов она потратила на то, чтобы проникнуть в судьбу Олловейна, и знала, что никогда уже не будет, как раньше, хотя он по-своему оставался ей верен.

— Когда тебе нужны корабли, госпожа?

Олловейн любил менять тему, когда его что-то сильно злило. Эмерелль попыталась скрыть от него свою печаль и догадывалась, что это ей не удастся. Они были слишком близки, чтобы суметь скрыть друг от друга хоть что-нибудь. Но об этом он с ней не заговорит. Он никогда не давил на нее. К сожалению.

— Очень скоро. У нас остается всего несколько лет. Не могу сказать, сколько.

— Думаешь, король Тученырь пойдет за нами? Они никогда не были нашими союзниками с тех пор, как Мелвин…

Вот опять новая тема. Мелвин, полуэльф, сын Сильвины и Альфадаса, сумел после крупной битвы освободить свою любимую Лейлин из плена у Шандрала. При этом ему как певцу ветра была предоставлена помощь группы Черного орла при Тученыре. Мелвин был счастлив со своей Лейлин, пока она не втянула его в Теневую войну, с горечью признавала Эмерелль. Так много времени прошло с тех пор! Тученырь стал королем орлиного народа и не простил ей того, что она послала Мелвина на эту последнюю войну. Даже ее верный Олловейн не любил говорить о том, что она тогда сделала. Но ведь и невысказанные слова могут служить упреком.

Эмерелль было жаль оставлять Олловейна в неведении. Не могла она сказать ему и того, что знала о нем и откуда ей известно, как мало времени осталось. Она видела его на борту нового корабля. Это означало, что, несмотря на все противоречия, они скоро выйдут в море, потому что день, когда Олловейн исчезнет из всех возможных будущих, уже недалек. Она искала его, простаивала бесконечные ночи, склонившись над серебряной чашей, чтобы обнаружить его по ту сторону дня, которого так сильно опасалась. Королева отказывалась признать, что некоторые судьбы невозможно изменить, даже если знаешь, что нужно сделать.

— Госпожа?

Ей нравилось смотреть в его глаза в серебристом свете тронного зала — зеленые с золотыми искорками. Ей не хотелось думать о королях и кораблях, о рыцаре и том дне, от которого Олловейну не уйти. Ей просто хотелось смотреть в его глаза. Затем она вернулась в реальность.

— Я пошлю к королю Тученырю Юливее. Она… иная. Ее он примет. Пора уже ей оставить Фенрила.

— Действительно, ее почетный караул длится уже слишком долго, — печально сказал эльф-рыцарь.

— Ты же знаешь, что он не мертв. — Эмерелль удивлял его способ смотреть на вещи. К тому же Олловейн был другом Фенрила. — Осталось только его тело. Его разум, его душа, все, что составляло его, ушли. Не знаю, что сделали с ним священники ордена. Почему он не может умереть, как должен был? Ведь я знаю, каково это, когда тебя крадут таким образом.

Эмерелль помнила, как однажды повстречала Олловейна на Шалин Фалах, как он не способен был узнать ее и даже вспомнить, кто он сам. Как же долго она за него тогда боролась!

Эмерелль хорошо понимала Юливее, ведь она тоже не желала отказываться от своего Олловейна. Она смотрела на рыцаря с выразительными зелеными глазами. То, что она потеряла, так никогда и не вернулось. Слишком сильно изменила его Тролльская война. И все же одного королева понять не могла: она держалась за Олловейна из любви, но, похоже, Юливее не любит Фенрила. Не так, как Нурамона, который всегда был ей братом. Может быть, она слишком непостоянна для того, чтобы испытывать глубокие чувства. Или пережила очень сильное потрясение, когда пришел в упадок Валемас — ее родина в Расколотом мире.

Олловейн откашлялся, и Эмерелль осознала, что все это время смотрела в его глаза.

— Я постараюсь, чтобы ты получила свои корабли. И подготовлю твоих рыцарей к тому, что грядет. Это им не понравится. Но скажи, зачем нам нужен король орлов Тученырь? Я терпеть не могу идти в бой с людьми, ставшими союзниками не по доброй воле.

Эмерелль попыталась отогнать воспоминания о батальных сценах, увиденных ею в серебряной чаше. Все планы Олловейна были ей известны. Хотя она видела слишком мало, чтобы догадываться, в каком месте мира людей будут идти бои, она знала, что ее поручение пошлет первого рыцаря против врага, превосходящего его силы в сотни раз. Единственная надежда на успех заключалась в том, чтобы напасть оттуда, откуда противники их не ждут. Они должны прийти на орлах с неба. И даже в этом случае их победа еще вилами по воде писана.

— Ты со своими рыцарями должен пойти туда, куда без Тученыря вам не пробраться. Большего я пока и сама не знаю.

Это было неправдой, но от правды легче ему не станет.

Олловейн взял со стола чертежи и скатал их в трубочки. Она хотела сказать что-то еще, но он отвернулся и ушел не оборачиваясь. Каким чужим он стал! С грустью подумала Эмерелль о том, что ждет его и остальных. Он возьмет с собой лучших. Ее рыцарей. Гвардию, закаленную Теневой войной. Он будет готовить их. Два года. Может быть, даже четыре или пять. И все же многие из них, хотя они и лучшие, не вернутся. Потому что то, чего она от них ждет, практически невозможно.

Заклятый враг

Он пришел без предупреждения. Каждый раз он позволяет себе такое! И прогнать его он не может. Одному Тьюреду известно, с какими известиями он пришел. Леон не мог ограничить ему сюда доступ. К счастью, его работа требовала, чтобы он почти все время находился в торговой конторе в гавани.

Леон поигрывал бородой. Не выдает ли он этим свое неудовольствие? Он положил тяжелую руку на подлокотник, а вот заставить себя улыбнуться не смог.

— Приветствую тебя, брат. У тебя важные известия?

Молодой рыцарь тяжело оперся на клюку. Леон еще хорошо помнил, как выглядел тот, покидая Валлонкур. Он был одним из подающих надежды на своем курсе. Леон ухмыльнулся. Конечно же, он был Львом. Как и Мишель. Тогда он полагал, что они станут гроссмейстером и маршалом ордена соответственно. Если бы Мишель удалось выйти из тени сестры. Мечты, мечты…

— Какие новости ты принес?

— Было бы лучше, если бы сестра наша Лилианна побольше заботилась о жизни своих братьев и сестер, а меньше — о жизни эрцрегента.

В глазах молодого человека сверкал гнев.

«Было бы лучше, если бы тебя не было в Валлонкуре!» — подумал Леон. Никогда ему не найти покоя. И почему Тьюред явил свое чудо именно через него?

— Это не новости, брат. Только не говори, что ты пришел лишь затем, чтобы сообщить мне об этом!

— Эрцрегент был в Анискансе. Гептархи приняли его. Только шестеро. Наш гроссмейстер не смог присутствовать на этой встрече. Говорят, у него внезапно начался сильный жар.

Леон с присвистом выдохнул.

— Жар?

— Вороны приносят плохие известия, брат. Наши братья и сестры в Анискансе опасаются за жизнь гроссмейстера. Его лейб-медик полагает, что тут не обошлось без яда.

Леон закрыл свой глаз. Это он предвидел! С тех пор как в Искендрии Новое рыцарство отвоевало верховное командование, их всегда окружали завистники. В первую очередь из рядов рыцарей Древа праха, которые никак не хотели примириться с потерей власти и только и ждали подходящей возможности, чтобы вернуть себе былую силу.

— Ты знаешь, что решили шестеро гептархов?

— То, что было неизбежно после катастрофы прошлого лета! Теперь орден Древа праха получил военное командование. Пока лишь в Друсне. — Гость цинично ухмыльнулся. — Но ведь и бои ведутся только в Друсне. Фактически мы потеряли все, что отстояли на совете в Искендрии. Брат Шарль использует любую возможность, чтобы очернить нас. И с каждым днем все больше князей Церкви прислушиваются к нему. Он пробьется в Анисканс. Уверен, когда он станет одним из гептархов, то найдет способ причинить нам больший вред, чем просто отнять верховное командование.

Леон сцепил пальцы. Суставы тихонько хрустнули. Он не мог отделаться от мысли, что брату доставляет удовольствие сообщать ему эти плохие новости.

— Что ты предлагаешь? Как может защититься орден?

— Можно попытаться организовать несчастный случай…

Он покачал головой.

— Да?

— В целом мы должны сделать нечто прямо противоположное. Гептархи знают, что Шарль выступает против нас, и доверяют его аргументам против нас. Если с Шарлем что-то случится, что подумают гептархи? Даже если это будет выглядеть как несчастный случай.

Леон устало кивнул.

— Да, ты прав. Если он умрет, все подумают, что это мы помогли ему.

Старый рыцарь потер веко. Рана опять зудит. Не нужно ее чесать. Хотя прошло уже так много лет после удара того эльфа-рыцаря, шрамы то и дело воспаляются.

— Позволь кое-что предложить, брат.

Леон поднял взгляд. Он догадывался, что сейчас последует.

— Мы должны сделать так, чтобы Лилианна предстала перед Судом чести ордена. Если мы призовем ее к ответу за события в Друсне… Если она будет осуждена и предана гарроте, это, возможно, смягчит брата Шарля. По крайней мере это будет ясный знак для гептархов.

— Знак? Или возможность для тебя задеть Мишель, нападая на Лилианну? Разве это совет человека, который знает, что делает? Или совет отвергнутого любовника, который ищет способа отомстить?

— Прошу тебя, брат! Сердце мое принадлежит ордену. А теперь, когда во мне проявилось чудо Тьюреда, более чем когда-либо. — Он откинулся назад и слегка приподнял голову. — Я всеми силами пытаюсь отвести от нас беду, и меня крайне задевает, что ты приписываешь мне столь низкие мотивы поступков. Лилианна причинила ордену немалый вред. В лице Шарля мы нажили могущественного врага! В Друсне она за один-единственный день принесла в жертву больше наших братьев и сестер, чем получится из двух выпусков послушников. Более сотни убитых! У нас очень маленький орден. Мы не можем позволить себе быть столь безрассудными!

Если посмотреть на него такого и послушать, то и вправду можно подумать, что он искренен. Притворяется? Леон не знал этого.

— Когда мы говорим о том, чтобы отвести от ордена вред…

Посетитель провел рукой по своей груди, там, где была ужасная рана. Целители рассказали об этом Леону. Плоть не хотела срастаться. Но рана не убивала его, хотя и вытягивала из него все соки.

— Как мальчик? Бросается в глаза? Ты знаешь, что я думаю о том, что он в Валлонкуре.

— Я проверил его!

Посетитель одарил его насмешливой ухмылкой.

— Конечно. А когда мы проверим его по-настоящему?

— Он слишком юн, может умереть!

— Если он подкидыш, то умрет в любом случае. И неважно, сколько ему лет.

— Да. — Леон снова потер веко. — Но какой от него может быть вред? Лучше подождать, пока он станет немного старше.

— Если он тот, за кого я его принимаю, то каждый проведенный им здесь день — это слишком много.

Леон с трудом унял зуд. Да что этот проклятый парень возомнил о себе!

— Ты оспариваешь мое право принимать решения, касающиеся веры и Тайного братства?

Он сказал это спокойным голосом. Угрожающе спокойным голосом.

— Конечно же нет, брат. Твой возраст дает тебе мудрость, которую я не могу с тобой разделить.

«Ах ты, жаба», — подумал Леон, отлично понявший суть мнимого комплимента.

— Другие скверные новости есть?

— Не знаю, важно ли это, но в гробнице гептархов была вскрыта одна из могил.

Он сказал это с таким подчеркнутым равнодушием, что Леон тут же вскинулся.

— И что?

— На надгробной плите было написано: «Гисхильда Гуннарсдоттир, заблудшая душа». Они похоронили принцессу. Может быть, нам тоже следует это сделать.

— Не знаю я никакой принцессы!

Гость снисходительно ухмыльнулся.

— Брат, не нужно ничего от меня скрывать. Это моя задача — знать то, что хотят скрыть. И я выполняю ее хорошо. Конечно же, мне известно, кто такая на самом деле послушница Гисхильда, хотя вы и заставили ее не называть своего полного имени и молчать о том, что ей, вероятно, однажды будет принадлежать трон Фьордландии. Довольно маскарада, Леон!

— Так ты говоришь, могила была вскрыта?

Примарх не хотел углубляться в эту тему. Он должен был понимать, как тяжело скрыть тайну от заместителя начальника торговой конторы.

— Заблудший священник. Похоже, он совершил насилие над трупом. Говорят, саван на груди умершей был разорван. Поскольку он так интересовался мертвыми, его к ним и положили. Живым, разумеется.

Леон снова стал тереть веко. Эта новость ему не понравилась. Здесь что-то не так.

— Ты уверен, что там не было никого другого?

На губах гостя снова заиграла дерзкая усмешка.

— Меня там не было. Как же я могу быть уверен? Священник утверждал, что святая велела ему открыть гробницу. Так что он делал одолжение не себе.

— А если это правда?

Теперь посетитель позволил себе тихонько засмеяться.

— Умоляю тебя, брат… Какой интерес может быть у святой к могиле принцессы-язычницы…

— Могиле, в которой не покоится никакая принцесса. Может быть, кто-то хотел убедиться, тот ли труп лежит в могиле.

— Брат, как кто-то мог пробраться незамеченным в Башню мертвых? Для этого нужно уметь летать.

— А если это был король Гуннар и Другие?

Визави рассмеялся немного громче, и у примарха внезапно возникло ощущение, что он попал в ловушку. Посетитель загнал его как раз туда, куда хотел.

— В таком случае, брат мой, будет лучше, пожалуй, если мы тоже похороним Гисхильду. Необязательно живьем. Я ведь тоже человек.

— Тебе нравится убивать детей?

Гость спокойно выдержал его колючий взгляд. Леон совершенно не понимал, что происходит в голове у его бывшего ученика, и жалел о том, что сделал заместителем начальника конторы именно его. Если собственно начальник служил для маскировки, этот рыцарь исполнял тайную цель конторы. Ее настоящую задачу. Он контролировал сеть шпионов, находившихся на содержании ордена.

— С твоего позволения, брат примарх, все мои помыслы направлены исключительно на благо ордена. На Бресне именно друснийцы использовали своих детей в качестве щита. А какой смысл щита? Он служит для того, чтобы принимать на себя удар. Так кто же пошел против правил рыцарства?

— А принцесса Гисхильда — чей щит?

Ему показалось или его посетитель на мгновение растерялся?

— Она нам больше не нужна. В Анискансе ее считают мертвой. Гептархи не признают, что она еще жива. В противном случае им придется признать, что они похоронили среди святых какую-то приблудную девчонку. Так зачем еще нам нужна Гисхильда?

— А чем плохо оставить ее в живых?

Рыцарь вздохнул. Казалось, он понемногу начинает терять терпение.

— Брат! Она — язычница до мозга костей! Убийца Других была ее учительницей. Даже ее магистр Друстан считает, что она опасна! Гисхильда упряма и не принимает учения нашей веры. Она может дурно повлиять на остальных послушников звена. Ты же знаешь, паршивая овца все стадо портит. Мы должны удалить ее.

— Эта паршивая овца спасла своего товарища, когда он тонул. Я должен ей жизнь.

— Нам ведь необязательно устраивать публичную казнь. Может быть, с ней случится несчастный случай. Подобный тому, который произошел с обоими геральдистами.

Леон видел, что с губ визави готов сорваться вопрос, почему они умерли. Но он был достаточно умен, чтобы понять: его жизнь тоже может окончиться, если он узнает, из-за чего они умерли. Примарху было жаль тех мужчин. Так же, как ему было жаль убивать каждый год после праздника Летнего солнцестояния. Но никогда не должно было всплыть на поверхность, что он, будучи духовным лидером ордена, подделывает чудеса. Тот, кто даже заподозрит его в этом, должен умереть.

— Ты сам упрекал меня в том, что из-за принцессы пришлось принести в жертву жизни более сотни наших братьев и сестер. Получится, что они отдали свои жизни зря, если мы убьем Гисхильду сейчас. Я верю в прозорливость нашей сестры Лилианны. Если мы воспитаем девочку в духе нашей веры, пошлем ее назад во Фьордландию и поможем завоевать трон, с языческими войнами будет покончено. Надежда на мирное решение конфликта стоит того, чтобы рискнуть.

— А если она никогда не склонится перед нами? — засомневался худощавый гость. — Насколько разумен этот план? Насколько велика вероятность успеха? Не принесем ли мы новых жертв только потому, что не желаем признать, что совершили ошибку?

— Не убивать детей — это не ошибка! — решительно ответил Леон. — Дадим им возможность повзрослеть. Время покажет, кто они на самом деле и насколько полезными могут оказаться. Это касается как Гисхильды, так и Люка. А теперь можешь идти.

Посетитель слегка поклонился.

— Увидимся в новолуние. Я позволю себе задать эти вопросы и там.

Леон задумчиво глядел вслед гостю. Нужно как следует подготовиться к собранию. Если там решат, что дети представляют опасность, всей его власти не хватит на то, чтобы спасти их жизни. Может быть, худощавый рыцарь прав? Или в нем говорит желание отомстить, а вовсе не благоразумие?

Урок фехтования

Бернадетта отражала любой финт. Люк увернулся от удара, который предугадал. Теперь она была совершенно открыта, и он коснулся ее плеча деревянной рапирой.

Бернадетта пыхтела от напряжения. Лицо ее покраснело, по нему струился пот.

— Достаточно! — раздался сердитый голос Мишель.

«Почему?» — спросил себя Люк. Он сдерживался изо всех сил. Очень легко отделать ее как следует. Она фехтовала совсем неплохо, но все, что она делала, можно было предугадать. Она сильно надеялась на то, что он совершит ошибку, и из-за этого слепо попадала в расставленные ловушки.

— Дуэль окончена! Победил Люк из Ланцака. А теперь подойдите и протяните друг другу руки!

Люк протянул руку Бернадетте. Та хлопнула по ней, но в ее глазах сверкала ярость. Эта дуэль ничего не решила. Наоборот, все стало еще хуже. А поводом послужила такая мелочь — всего лишь пара необдуманных слов.

Люк снял кожаный шлем и вытер пот со лба рукавом гамбезона. Только сейчас он заметил, как смотрели на него остальные. Все они были на стороне Бернадетты. Жоакино, который едва не утонул, предложил ей сесть рядом. Маленький темноволосый Раффаэль улыбался ей.

И только Гисхильда, стоявшая немного в стороне от остальных послушников, казалось, не испытывала к Бернадетте никакого сочувствия. Люк решил сесть рядом с ней. Когда он пошел к ней, та мрачно посмотрела на него. Но он знал, что его победа над Бернадеттой тут ни при чем — она на всех смотрела мрачно.

— Я не просила компании! — зашипела она на него, когда он присел рядом.

И чего она такая?

Мишель вызвала Жоакино. Он был самым высоким в их звене. Может быть, он старше, чем говорит? Мишель велела ему нападать, показав при этом несколько легких парирований. Все это Люк давно уже знал. Он посмотрел на Гисхильду. И что эта фьордландка здесь забыла? Это ведь страна сплошь языческая!

Он склонился к ней и прошептал:

— Я знаю, что ты сделала на Пробуждении в бассейне.

Она даже не взглянула на него, продолжая наблюдать за искусством Мишель.

Правильно ли она поняла его? Может быть, их язык для нее чужой. У нее какой-то странный акцент. Нужно еще раз попытаться.

— В бассейне. Ты…

Наконец-то она на него посмотрела. А она красивая.

— И что ты теперь собираешься делать? Думаешь, можешь шантажировать меня?

Она сказала это так тихо, что больше никто не услышал.

— Нет, я не хотел…

— Если ты не хотел, то почему просто не промолчал?

Стук деревянных рапир внезапно смолк.

— Итак, вы двое мните себя искусными фехтовальщиками. Ваши парирования однажды спасут вам жизнь на поле битвы. Не думаю, что существует тема для разговора, достаточно важная для того, чтобы пропускать урок.

Гисхильда повернулась к Мишель.

— Люк оскорбил меня, рыцарь. Прошу позволения вызвать его на дуэль.

Люк был ошарашен. Да что эта тупая корова воображает о себе!

Мишель подняла глаза к небу.

— И что он сделал?

— Он утверждает, что я не могу удержать свою воду в себе.

Рыцарь откашлялась.

— Что?

Она непонимающе глядела на него. Раффаэль захихикал. Жоакино казался неприятно пораженным.

— Это правда, Люк?

Он решил объяснить, что произошло. Кажется, Гисхильда совершенно этого не боялась. Разве она не понимает, что ее с позором выгонят, если станет известно, что она сделала? Он не хотел быть причиной этого. Это не по-рыцарски…

— Да, она говорит правду.

Он ей наставит парочку синяков. Этого будет достаточно, чтобы взять реванш!

Мишель схватилась за голову.

— Хорошо, похоже, это будет урок дуэлей! Выйдите вперед и сражайтесь. Кто первым нанесет удар, который привел бы к смерти, будь клинок заточенным, тот выиграет дуэль.

Люк встал и снова натянул шлем. И чего эта Гисхильда хочет? Она ведь видела, что произошло с Бернадеттой. Вдруг он осознал, что после этого сражения снискает себе славу любителя поколотить девчонку. Это…

Гисхильда встала в позицию напротив него. Подняла, приветствуя, деревянную рапиру.

Люк ответил на приветствие. Если он позволит ей победить себя, никто не сможет утверждать, что он любит драться с девчонками. Но разве будет лучше, если вместо этого за ним закрепится слава побитого девчонкой? Черт побери! Как же быть?

Гисхильда сделала обманный выпад. Времени на размышления больше не оставалось. Он уклонился, двигаясь немного неловко. Похоже было, что она торопится — сразу же стала нападать. Сделала еще один ложный выпад, потеснила его, пригнулась, нацелилась прямым выпадом в ногу.

— Задай ему!

Люк узнал голос Бернадетты.

Мальчик повернулся, пропустил Гисхильду и собрался нанести удар в спину. Раздался стук дерева об дерево. Он удивился. Похоже, она точно знала, что он станет делать. А еще она была очень быстрой. Чертовски быстрой! Это уже не игра, как с Бернадеттой. Придется как следует попотеть, чтобы победить ее.

Они разошлись и снова встали на исходную позицию. Гисхильда улыбалась ему. Что она замышляет? И где научилась так фехтовать? Только что он так же улыбался Бернадетте…

Снова она первой пошла в атаку. Устремилась вперед, когда он еще только пытался истолковать ее улыбку. Люк поднял рапиру, и деревянные клинки скользнули друг по другу. Ее рапира пронзила пустоту в двух пальцах от его горла.

— Стоп! — раздался голос Мишель в напряженной тишине. — Ты соображаешь, что делаешь, Гисхильда? Удар в кадык может оказаться смертельным даже при использовании тупого оружия!

Девочка опустила рапиру.

— Мне очень жаль. Этот удар у меня просто не получился. Вообще-то я хотела попасть в забрало и сломать ему нос.

Люк судорожно сглотнул. Неужели у нее получилось бы?

— Это дуэль между друзьями. Мы не сражаемся до первой крови, Гисхильда! После урока фехтования пойдешь к магистру Друстану. Он назначит наказание!

— Так точно, рыцарь!

Она упрямо отдала честь Мишель своей рапирой.

— Можно продолжать? — спросил Люк.

Он не мог допустить, чтобы все закончилось теперь: пострадала бы его слава фехтовальщика. Мишель удивленно посмотрела на него. Разве она не понимает, как это для него важно?

— Продолжайте, — нерешительно сказала рыцарша. — Еще одно нарушение правил — и мы прекращаем поединок.

Теперь Люк был настороже. Он начал атаку, но уже после первого выпада у него возникло неприятное ощущение, что он делает именно то, чего от него хочет Гисхильда. Она элегантно, словно танцовщица, увернулась и тронула острием рапиры его шлем в районе щеки, словно желая показать ему, что в любое время может добраться до его носа через забрало.

Мальчик увернулся. Теперь нападала она. Люк заставил себя успокоиться и нанес встречный удар. Приходилось следить за ней. Если он хочет победить ее, нужно понять, как она сражается. Может быть, ее можно чем-нибудь раздразнить? Заставить яростно атаковать и совершить ошибку?

Двигалась она странно. Иначе, чем его учила Мишель. И чертовски быстро. Ему пришлось напрячься, чтобы отразить целый ряд выпадов. Она устремилась вперед, словно змея. Одно было ясно: она уже брала уроки фехтования, хотя двигалась иначе, чем тренированная фехтовальщица.

Люк едва не споткнулся, уворачиваясь от нее.

— Спорим, они заставят тебя чистить выгребную яму, принцесска. Хорошее дело для тех, кто много воображает.

Ее деревянный клинок с силой ударил по его поножам.

— Когда я с тобой разделаюсь, ты будешь хромать дольше, чем я вонять отхожим местом.

Люк отпрыгнул назад, но не сумел помешать тому, чтобы ее клинок попал ему в колено. Сустав пронзила тупая боль. Сейчас или никогда! По правилам дуэли этот удар в колено не расценивается как смертельный. Он пригнулся, зная, что спина осталась совершенно незащищенной. Ударил наискосок и вверх, ей в грудь. И в тот же миг почувствовал, как ее клинок вонзился в мягкую ткань его комбинезона.

— Двойное попадание! — крикнула Мишель. — Дуэль окончена. Если бы у вас было острое оружие, вы оба оказались бы сейчас мертвы. Поздравляю вас, это впечатляет! — цинично добавила она. — Для вас, горячие головы, урок фехтования окончен. Ты еще можешь ходить, послушник Люк?

— Да!

Ему пришлось сжать зубы, но не показать всем, что эта проклятая коза выполнила обещанное.

— Замечательно, в таком случае бегите оба к озеру и обратно. Только не пытайтесь по дороге еще раз проломить друг другу череп.

Люк застонал, но не пожелал идти на попятную. Прихрамывая, он побежал, а обернувшись, увидел, как Друстан заговорил с Мишель. Потом они отослали остальных послушников прочь. О чем таком они говорили, чего нельзя было слышать никому?

Друстан казался очень взволнованным и отчаянно жестикулировал своей единственной рукой. Люк никогда еще не видел его таким возбужденным. И никогда их строгий магистр не казался ему более обиженным.

Скрытое сокровище

Лилианна удивилась, увидев обоих. Со времен Пробуждения у нее не было возможности поговорить с Мишель. А теперь она идет вместе с Друстаном. Бывшая комтурша скатала карту и поднялась с неудобного стула.

Друстан огляделся в большом зале карт. Он выглядел так, будто за ним гнались тролли.

— Мы здесь одни?

Лилианна улыбнулась.

— А ты кого-нибудь видишь?

— Давайте лучше выйдем.

Мишель согласно кивнула.

— Речь идет о девочке, — тихо произнес он. — Вообще-то мы хотели сразу пойти к примарху, но сначала решили поговорить с тобой.

Лилианна была готова к трудностям, но не к тому, что они начнутся так быстро. Вместе они вышли из зала, и она повела их по лестнице Южной башни вниз во двор замка, а потом на большую поляну, где старшие послушники упражнялись в нападении закрытой формацией. В мгновение ока лужайка оказалась пустой.

— Как поживают новые Львы? — спросила она, чтобы хоть немного снять напряжение.

— Это просто какой-то кошмар. Сплошные упрямцы!

Похоже было, что Друстан в отчаянии.

— Их первый бугурт станет катастрофой. Игра продлится не более получаса, и все окажутся в тине. Они не способны делать что-либо вместе. Сначала один из них едва не утонул, потому что, видите ли, слишком горд, чтобы признаться, что не умеет плавать… А теперь еще эта язычница!

Однорукий рыцарь с упреком глядел на Лилианну.

— Ты же знала, что она язычница. До мозга костей, не так ли?

Лилианна отмахнулась.

— Ты провел с ней в Вороньей башне целую зиму. Не говори, что не замечал, что она молится не Тьюреду.

— А как я объясню это остальным послушникам? — накинулся он на нее. — Здесь — школа ордена. Цитадель. Валлонкур — это легенда. Здесь не должно быть людей вроде нее!

— И это не самое худшее, — вступила в разговор Мишель. — Где ты ее взяла? Кто эта девочка?

— А что?

— Ничего, Лилианна! Вообще-то мы сразу должны были идти к Леону. Я нахожусь здесь потому, что я твоя сестра, потому что я привязана к тебе. Поэтому не нужно игр. Скажи мне, что это за девочка. Больше я повторять свой вопрос не буду.

Лилианна поглядела на них обоих, желая выиграть время. Они стояли в центре лужайки. По крайней мере здесь точно нет лишних слушателей. Однако сколько можно рассказать? Угроза пойти к Леону ее не пугала. Он был единственным, кого она посвятила во все детали. Больше никому он о девочке не рассказывал. Для всех здесь она была просто юной знатной фьордландкой. И ее семья якобы поклонялась Тьюреду. Эта ложь защищала Гисхильду. Лучше, чтобы остальные послушники не знали, что среди них находится наследница вражеского престола. И остальные рыцари тоже не должны этого знать.

— Да что она натворила?

Мишель подняла руки.

— Хорошо! Вижу, ты не хочешь с нами разговаривать. Мы идем к Леону. Пошли, Друстан!

Рыцарь замешкался, а Мишель уже собралась уходить, когда Лилианна схватила ее за руку и удержала.

— Ты ведешь себя как маленькая! Гисхильда вроде заложницы. Она залог будущего мира с Фьордландией. Леон все о ней знает. Я только хочу защитить ее, поэтому и не говорю, кто она.

— А кто защитит от нее моих Львов? Ты бы ее видела. Как она двигается! — Друстан немного успокоился. — Что за кукушонка ты мне подбросила?

— Да что же, во имя неба, она натворила?

— Она фехтует, как эльф. Нет, не настолько, — тут же поправилась Мишель. — Но тебе надо было видеть, как она двигается. У меня мороз по коже пошел. Должно быть, ее обучал эльф. К счастью, она еще маленькая. Черт побери, кто она?

Лилианна поглядела на Друстана. Сестре она открыла бы тайну. Но он… Можно ли ему доверять? Уход из Вороньей башни пошел ему на пользу. Может быть, он даже станет хорошим учителем. Но преодолел ли он свое безумие? Или оно скрыто в нем и может прорваться в любую минуту?

— Мне уйти? — бесцветным голосом спросил Друстан.

Он прочел ее мысли. Семь лет провели они бок о бок. Они были Львами, одним звеном. Кому же доверять, если не братьям и сестрам своего звена? Она, не колеблясь, отдала бы свою жизнь за орден. Но связи со своим звеном были еще сильнее. И Друстан ей еще понадобится.

— Она Гисхильда Гуннарсдоттир. Наследница престола Фьордландии.

Друстан кивнул.

— Это кое-что объясняет.

Такая реакция разочаровала Лилианну В некотором роде она ожидала большего. Может быть, он давно уже угадал правду?

Мишель тихонько присвистнула сквозь зубы.

— Настоящая принцесса? Причина событий в Друсне?

— Да.

Большинство простых рыцарей и даже верховных сановников ордена были не в курсе истинной подоплеки событий, которые стоили Лилианне поста комтурши. Чем меньше людей знали, кто такая в действительности Гисхильда, тем в большей безопасности находилась девочка.

— Могу я положиться на ваше молчание? Теперь вы оба знаете важнейшую тайну нашего ордена.

На мгновение повисло тяжелое молчание.

Друстан покачал головой.

— Она всегда останется язычницей.

— Нет, — возразила Лилианна. — Нет, так быть не должно.

— Ты ничего о ней не знаешь, — упрямился магистр. — Ничего! Она очень упряма, ты бы это только видела. У нее нет друзей в звене. Она сторонится всех. Все знают, что, когда мы все вместе молимся, она только шевелит губами. Остальные послушники держатся от нее подальше. Когда она спасла Жоакино, то могла завоевать себе место в сердцах своих товарищей. Но сама не захотела. Она… — В отчаянии он всплеснул рукой. — Она очень сильная. Но и очень упрямая!

— В первую очередь она — одиннадцатилетняя девочка, — попыталась успокоить его Лилианна. — И долго не выдержит без человека, которому могла бы доверять. Как думаешь, выдала бы нам Жюстина ее тайны?

Друстан ненадолго задумался, а затем кивнул.

— Мне нет. Но если ты ее попросишь…

— Ей нужна подруга, — вмешалась Мишель, до сих пор хранившая молчание. — Кто-нибудь ее возраста. Кто-нибудь, кто всегда будет рядом. У нее очень редко будет возможность довериться Жюстине. Это должен быть кто-то из звена.

— И это должен быть кто-то, в ком сильна вера в Тьюреда. Кто-то, кто со временем сможет свернуть ее с пути язычества, — добавила Лилианна.

— Люк! — воскликнул Друстан.

Бывшая комтурша увидела, как едва заметно вздрогнула ее сестра.

— А почему он?

— Он аутсайдер, как и она. То, как он появился на посвящении… Его никто не знает. И он слишком сильно старается. Очень старается сделать все правильно. Это не помогает ему приобрести друзей. Я слышал, как он молится. Такое ощущение, что слушаешь молитву святого — столько жара в его словах, обращенных к Богу. Он… дух захватывает. Однажды он станет очень хорошим рыцарем.

Лилианна наблюдала за сестрой. Та казалась взволнованной.

— С этим мальчиком что-то не так?

— Он был один в деревне, полной трупов, — пояснила Мишель. — Видел, как умерли от чумы его родители. Все вокруг… А потом жил среди этих умерших совсем один. Он отличается от остальных одиннадцатилетних детей.

— Он кажется тебе необычным, Друстан?

— Нет. Он сильно старается сделать все правильно и не замечает, что раздражает этим остальных послушников. Когда они ложатся спать, он еще немного сидит и читает. Когда мы бегаем, он хочет быть первым. Думаю, он считал себя лучшим фехтовальщиком звена. — Рыцарь улыбнулся. И улыбка эта шла от сердца, что случалось довольно редко. — Он действительно хорош. Долго держался против Гисхильды. Дуэль их окончилась двойным попаданием. — Его улыбка исчезла. — Ее учили Другие, Лилианна! Ее не должно быть здесь! Она может стать опасной. А вдруг ее нам нарочно подсунули?

— Если бы ты видел, что они сделали, чтобы мы не могли заполучить ее, ты бы так не думал.

Лилианне тяжело было вспоминать битвы в Друсне. Иногда ей снилась взрывающаяся галеаса. Взлетевший в небо столб огня навсегда отпечатался в ее памяти, точно так же как и воспоминания об обезображенных трупах на льду и конной атаке эльфов. Это просто насмешка над божественным устройством мира, когда конники берут суда на абордаж! Никогда прежде не доводилось комтурше отправлять так много братьев и сестер на смерть всего лишь за один день. Нет, Гисхильду им не подсовывали!

— Мы можем использовать ее искусство фехтования, — вдруг сказала Мишель. — Мы будем наблюдать за ней и учиться у нее. Сегодня она хотела поколотить Люка, но обычно она ведет себя иначе. Как ты думаешь, Друстан?

Рыцарь покачал головой.

— Она вспыльчива и непредсказуема. Я позволил бы фехтовать ей, пожалуй, только с Жоакино. Он достаточно хорош, чтобы защититься от нее.

— Можно мне присутствовать на уроках фехтования? — Лилианна видела, как сражаются эльфы, и считала невозможным, чтобы люди могли фехтовать так же. — Мы должны наблюдать за ней и учиться у нее. То, что она принесет из знания Других, не угроза, а сокровище. Мы обязаны его достать. Она не должна этого заметить. Вы же оба знаете, насколько она упряма, и если поймет, чего мы от нее хотим, то станет закрываться от этого. Мы должны перегрузить ее. Требуй того, чего не может сделать одиннадцатилетняя девочка. Так мы увидим, чему она научилась у Других. Да, а что касается этого Люка… Хвали его, когда он этого не заслуживает. Там, где он не лучше других послушников, ставь его в пример, Друстан. За это товарищи возненавидят его, и у него не будет друзей. Наказывай его за малейшую провинность. И остальных заодно. Так у них появится еще одна причина держаться от него подальше.

— Но это же несправедливо! — возмутилась Мишель. — Мальчику уже пришлось несладко. Мы не можем так поступать!

Лилианна сочувственно поглядела на сестру. За все эти годы она нисколько не изменилась, так и осталась маленькой девочкой с романтическими бреднями в голове.

— В нашу задачу не входит быть справедливыми. Мы принимаем послушников, отыскиваем их особенные черты, а потом делаем из них тех рыцарей, которые нужны нашему ордену. Вот какова наша задача в Валлонкуре. Они станут рыцарями, в которых все остальные в мире будут видеть пример для подражания. Они будут рыцарями, которые, не колеблясь, выступят против Других. Они поверят в свою миссию, в то, что в их задачу входит создать лучший мир. Божий мир, в котором будет править справедливость. За это мы боремся, за это мы страдаем. И все, что может помешать им встать на этот путь, мы должны вытравить из них. Валлонкур — это кузница людей. И если нужен молот для того, чтобы придать нужную форму металлу, то я его использую. Я знаю, что этот мальчик тебе по сердцу. Но если он сумел выжить один среди мертвецов, то переживет и то, что мы с ним сделаем. Мы отделим его от остальных послушников; таким образом, Гисхильда рано или поздно к нему прибьется. Никто не выдержит один. И если он крепок верой, то эта сила, может быть, со временем перекинется на нее. Когда они сойдутся, мы их разделим. Это еще больше укрепит связь между ними. Мы должны приложить все усилия к тому, чтобы они стали парой. Его сила веры станет ее спасением.

Лилианна видела, что Мишель сомневается. Но она не может считаться с ее романтическими представлениями о счастье. Нужно лепить детей. Покидают Валлонкур совершенные инструменты ордена. Кого ковали семь лет, тот видит свое предназначение только в том, чтобы служить ордену. Людей можно привести к счастью, только если ими решительно руководить, — в этом Лилианна была глубоко уверена.

Руководство и дисциплина — вот ключи к счастью. Она сама была удивлена тем, как легко ей дался отказ от поста комтурши в интересах ордена. Она с удовольствием вернулась в Валлонкур. Она получит новую власть, когда для этого придет время. Она знала о том, что готовилось вокруг Вороньей башни. Не все, конечно. Но когда придет время для новой битвы, она будет во главе своих братьев и сестер. В этом она уверена так же сильно, как и в милосердии божьем.

Маленькая Львица

«Дурацкая игра», — подумала Гисхильда. Крепко держа в руках обитый тканью деревянный меч, она смотрела через паутину цепей на Башни. И как можно здесь, в Валлонкуре, обходиться таким оружием? Они тут все с ума посходили. Старые рыцари, заставляющие ее с первого ученического дня строить башню-гробницу, в которой их когда-нибудь похоронят. Потом идиоты, выдумавшие эту игру. И Бог, выбравший гербом для детей башню в долине, где полно башен-гробниц. Ну когда же придет Сильвина и освободит ее? Сколько времени уже прошло! Может быть, у отца есть новый наследник престола? Сын? Ее украли больше года назад. Лето прошло. Когда же наконец она вернется домой?

Звук фанфар возвестил о начале игры. Пришло очень мало зрителей. Сегодня будут играть только послушники первого курса. Друстан и Мишель очень старались их подготовить. Если бы они не были твердолобыми рыцарями, то были бы вполне неплохими… Но в этой долине только одни враги ее отца и детей альвов. Они никогда не понравятся друг другу!

Башни медленно двигались по девяти цепям в центре поля. Все они шли на одном уровне. К ней направлялся высокий парень с веснушчатым лицом. Возможно, он капитан Башен. Остальные с ума сходили по бугурту, но Гисхильду эта дурацкая игра не интересовала. Она будет хорошо сражаться, потому что не испытывает ни малейшего желания быть сброшенной в тину. Но и только!

Она заметила этого веснушчатого парня еще вчера, когда он прятался в кустах неподалеку от фехтовальной площадки: подглядывал за ними, чтобы узнать, кто хорошо сражается, а кто самый слабый в команде. Теперь она это поняла. И вот этот кусок мяса шел прямо на нее. Возможно, это комплимент работе Сильвины.

Из-под кожаного шлема парня выбивались длинные рыжие волосы. В качестве оружия он выбрал боевой посох. Гисхильда беспокойно переступила с ноги на ногу. Как и остальные Львы первого ряда, она застыла на одном из девяти постов, составлявших границы игрового поля. Жоакино решил, что им нужно действовать именно так. Когда его выбирали капитаном, она воздержалась. Ей казалось, что он не тот, кто нужен. Но в целом ей было совершенно все равно, кого они выберут. Все равно она не позволит никому командовать собой.

Еще пять шагов. Рыжеволосый с трудом удерживал равновесие на цепях. Встретятся ли они когда-нибудь на поле боя врагами? Тогда пусть лучше сейчас узнает, каково это — быть ее противником.

Гисхильда прыгнула вперед. Она была без обуви, чтобы лучше держаться на изъеденных ржавчиной цепях. Рыжеволосый удивился ее внезапному нападению, но быстро овладел собой.

— Я тебя намочу, малышка!

Он хотел, чтобы это прозвучало как угроза, но его голос был слишком тонким. Теперь он казался ей смешным. Сколько она себя помнила, при дворе отца всегда были тролли и кентавры. Нет, такому напыщенному послушнику не произвести на нее впечатления.

— Вперед, Львы! — крикнул Раффаэль и покинул свой пост.

Остальные тоже бросились вперед. Жоакино попытался вернуть всех на места по команде. Раздался стук деревянных мечей друг о друга. Раффаэль получил удар в грудь, потерял равновесие и с проклятиями рухнул в черную грязь под сплетенными цепями.

Гисхильда прыгнула на более тонкую цепь, натянутую поперек основных. Рыжеволосый чертыхнулся. Здесь мало кто мог удержаться, а такой, как он, точно не удержится. Слишком уж он массивный.

Гисхильда поманила его пальцем.

— Иди сюда. Ты хотел намочить меня. Что, уже не веришь в свои силы?

Мальчик заколебался. Раскрутил длинный посох, но до Гисхильды было не достать. Она мельком взглянула в сторону. Команда Башен прорвалась. Бернадетта тоже лежала в грязи. И только что рухнул в грязь Лев, находившийся на другом краю поля. Похоже, битву они проиграли.

— Отходите к тройке! — крикнул Жоакино, пытаясь перекричать стук деревянных мечей.

— Проходи, проходи, рыжий! Тогда я окажусь у тебя за спиной, — стала дразнить Гисхильда своего противника.

Капитан Башен неуверенно поставил правую ногу на более тонкую цепь.

— Думаешь, это хорошая идея?

Она отступила на два шага назад. У Сильвины она научилась бегать по тонким, дрожащим ветвям, едва выдерживавшим ее вес. На этих цепях она могла двигаться с закрытыми глазами. Девочка видела, что рыжеволосый решил атаковать. Он сузил глаза, сжал губы и ринулся вперед, поднимая вверх посох для последнего удара.

Гисхильда ждала до последнего момента, а потом увернулась. Посох прошел всего в нескольких дюймах от нее. Противник выругался и отчаянно замахал руками, стараясь удержать равновесие. Она сделала шаг вперед. Он продолжал махать руками. Достаточно было легкого толчка, чтобы сбросить его вниз, в грязь. Когда он приземлился в черную жижу, раздался сочный всплеск.

Гисхильда посмотрела на него. Гордый капитан превратился в неопределенное черное существо. На измазанном лице светились глаза.

— Может быть, в следующий раз повезет больше.

Она усмехнулась и бросилась прочь. А это уж и не такая глупая игра! Помочь упрямцу отправиться в грязь оказалось даже весело.

Оба оставшихся в резерве послушника бросились по лесам из деревянных балок к флагштоку. На поле команда могла выставить одновременно не более двенадцати игроков. Гисхильда видела, что они не смогут изменить ситуацию. Троих сильно теснили. Защитники отчаянно пытались увернуться от ударов нападающих, не теряя при этом равновесия.

Она побежала. Между нею и Башнями не было уже ни единого Льва.

Снизу, из грязи, рыжеволосый выкрикнул предупреждение своей команде. Мальчик и девочка тут же вышли из битвы за три цепи. У обоих были посохи. Девочка была меньше и двигалась по цепям очень проворно. Она добежит до нее первой. На бегу она швырнула свой посох. Гисхильда рассмеялась. Как глупо! Теперь у нее больше нет оружия.

Фьордландка пригнулась, и посох пролетел мимо.

Жоакино упал. Путь к знамени Львов был свободен. Игра вот-вот закончится.

Но почему девочка по-прежнему бежит к ней? У нее ведь больше нет оружия! Гисхильда сделала выпад. Рапира попала девочке в живот и, скользнув по комбинезону, ушла в сторону. Девочка зашипела от боли, вытянула руки и вцепилась в нее. Гисхильда подняла рапиру и ударила гардой по кожаному шлему противницы. Та закачалась. Принцесса поняла: девчонка хочет утащить ее за собой в грязь! И ей абсолютно все равно, что сама она упадет тоже.

Гисхильда пыталась выкрутиться, когда сбоку ее ударили под колени — второй игрок Башен нападал с параллельной цепи.

Гисхильда выругалась. А потом оказалась в теплой грязи. То тут, то там вздувались легкие пузыри и лопались. На мгновение Гисхильду охватила паника. Она провалилась по бедра и закачалась, пытаясь найти опору. А потом наконец ощутила под ногами твердую почву. Друстан объяснял им, что утонуть в грязи нельзя. Она скапливалась в плоской лощине с твердым дном. Только в пяти местах были дыры, ведущие в бездонные ямы, из которых вытекала эта грязь. Три из них находились вне пределов игрового поля. Те же два места, которые представляли опасность, были затянуты сетками под цепями. Ничего плохого, кроме того, что выпачкаешься с головы до ног, с игроками случиться не могло.

Гисхильда побрела к зрительским рядам. Внезапно что-то коснулось ее. Из-за одной опоры вышла крупная темная фигура.

— Ну что, дура, довольна?!

По голосу она узнала Жоакино.

— Они намочили всех Львов и швырнули в грязь наше знамя. Сокрушительное поражение! Черт побери, Гисхильда. Мы же хотели выстроить плотную линию. Почему ты бросилась вперед? Ты облегчила им задачу. Это было глупо! Глупо! Глупо!

Он отвернулся. Гисхильда судорожно сглотнула, борясь с собственными чувствами. Нельзя было этого допускать. Она не одна из них. И скоро придет Сильвина и заберет ее! Очень скоро!

Что он себе воображает! Ей было все равно, что они проиграли! В конце концов она здесь не по своей воле и никогда не будет одной из этих сумасшедших почитателей Тьюреда! Да и в этой детской игре она тоже участвовать не будет! Обойдется как-нибудь без Львов. Она не Львица.

И все же слова Жоакино задели ее за живое.

Добрый вечер

Шарль пребывал в наилучшем расположении духа. Все наладилось. Всего лишь через четыре недели он предстанет перед гептархами в Анискансе. И растопчет в пыль Новое рыцарство. Сегодня днем посланник принес важнейшую депешу. Теперь он уверен: четыре гептарха поддержат его. Новое рыцарство потеряет командование войсками Церкви. А их гроссмейстер вылетит из круга гептархов. Вместо него придет гроссмейстер из ордена Древа праха. И будет еще один гептарх, который кое-чем ему обязан…

От удовольствия Шарль принялся напевать незатейливую застольную песенку. Вскоре он покинет Друсну навеки — эту влажную, холодную страну, полную необратимых язычников. Целый год не было настоящих битв, только бесконечные стычки с людьми-тенями. Он был рад возможности наконец-то уехать отсюда.

Дождь барабанил по закрытым ставням. С тех пор как пришло то письмо, Родерик настоял на том, чтобы он находился только в тех комнатах, где закрыты ставни. Шарль перевел взгляд на двери. Там, снаружи, в коридоре, его караулит стражник. К предупреждению он отнесся всерьез, постоянно боясь, что его подстрелят люди-тени или эльфы. Но что может случиться здесь, наверху? Он находится в самой высокой башне Вилусса. В камине горит огонь. На столе стоит хорошее вино и миска с виноградом из Фаргона, доставленным сюда в ящике со снегом, чтобы не испортился в дороге.

Замечательный будет вечер. Он пригласил юную послушницу, постоянно попадавшуюся ему на глаза в последнее время. Даже бесформенная синяя ряса не могла скрыть ее стройную мальчишескую фигуру. Ему нравились молодые женщины с маленькой грудью. Она — просто подарок Тьюреда, чтобы отпраздновать победу. Богу нравится, когда избранные дети его возлежат рядом. А Тьюред его любит. У него три сына и пять дочерей, все от послушниц. Можно было бы основать новую церковную династию. Такое бывает. Большинство гептархов опираются на свиту, состоящую из родственников. Кровь не водица. Так было всегда.

Шарль подумал о своем будущем. С кем можно заключить союз? На чем основывать свою власть? Столько еще нужно сделать… Но сегодня он просто отпразднует победу.

Где же эта послушница? Он обошел стол и подошел к окну. В ставни стучался ветер. Снаружи, должно быть, льет, как из ведра. Здесь, на самом верху башни, его не достанет никакая стрела. А в такую непогоду уж точно! Даже эльф прицелиться не сумеет.

Неприятно сидеть все время взаперти. Он решительно отодвинул деревянный засов и открыл ставни. Молния разрезала небо и на миг залила город и крепость ярким светом. Вилусс большей частью был укреплен на старый манер высокими городскими стенами и мощными башнями. Было очень мало больших земляных укреплений в форме звезды, которые должны защищать от пуль. Шарль не любил эти новомодные укрепления. Город казался ему прекрасным, когда был окружен крепкими стенами и украшенными флагами башнями. Так, как Анисканс. Он вспомнил прекрасный внутренний город, город гептархов! Еще немного, и у него будет там резиденция. Тогда он заберет своих детей. У него появится больше времени, и он позаботится о том, чтобы их воспитывали в его духе.

Снова удар молнии вспорол ночь. Он увидел стражников, спешивших по залитому водой двору со штормовым фонарем. Один из мужчин быстро взглянул наверх и помахал ему рукой. Он ответил на приветствие.

Дождь с такой силой колотил по карнизу, что капли брызгали во все стороны, заливая его рясу. По стенам башни пророкотал гром. Тьма поглотила двор и солдат. От внезапного сквозняка Шарль поежился. Должно быть, кто-то открыл двери в комнату. Итак, она пришла. Он даже имени ее не знает…

В последний раз эрцрегент взглянул на двор. В темноте почти ничего не было видно. Тяжелый дождь придал ночи серебристое сияние. Здесь нет лучников. Сегодня день триумфа! Родерик чересчур переживает.

Шарль закрыл ставни и обернулся. Вот она, стоит у дубовой двери. Догадывается ли, чего он от нее хочет? Послушниц воспитывают очень свободно. Большинство из них почитают за честь, когда высокий сановник Церкви приглашает их разделить с ним ложе. Может быть, они видят в этом возможность быстрее продвинуться в церковной иерархии. А почему бы и нет? В молодости он сам так думал.

— Рад видеть тебя, дитя мое.

Послушница смиренно не поднимала головы.

Шарлю нравилось, когда они бывали так покорны и позволяли собой руководить. Она была стройна, как тополь. Он представил себе, как ее голое тело прижмется к нему.

— Ты голодна? — Приглашающим жестом он указал на стол. — Лучшего винограда в Друсне тебе не найти. Попробуй непременно. — Он взял в руки хрустальный графин и налил им обоим вина. — Иди же! — И протянул ей бокал.

Девушка подошла к столу. Двигалась она совершенно иначе, чем эти друснийские крестьянки. Было видно, что она, должно быть, принадлежит к одному из древних фангорнских семейств.

Взяла бокал вина. У нее были длинные, тонкие пальцы.

— Спасибо, мой князь.

— Умоляю тебя, прекрасное дитя. Все служители Тьюреда друг другу братья и сестры.

«У нее странный акцент», — подумал он про себя. Из Фангорна она быть не может. Может, из далекой Искендрии? Но для этого у нее чересчур светлая кожа.

Она сбросила капюшон. Под ним оказался туго обвязанный вокруг головы белый платок. У нее было красивое узкое лицо. Она точно не из Фангорна. Чужая какая-то. Другая… хотя с ходу он не мог сказать, в чем именно заключалась эта странность… Глаза! В них было что-то волчье: радужка холодного светло-голубого цвета окружена тонким черным ободком. Никогда прежде не видел он женщин с такими глазами и невольно отступил на шаг.

— Откуда ты, дитя мое?

Легкое заигрывание исчезло из его голоса.

— Издалека, Шарль. Из места, о котором ты никогда не слышал. — Она отпила немного вина и поставила бокал. — Неплохо для человеческого вина.

— Ты, наверное, шутишь, — уверенно произнес он.

Иного нельзя было и предположить. Он был в центре своего города, в крепости. Перед дверью ждал Родерик. Одно его слово, и капитан войдет в комнату.

Вместо ответа послушница сбросила рясу. Она была стройной, как он и ожидал. Нет, даже немного стройнее. Но на прелести смотреть было некогда. Он увидел перед собой кинжал, пристегнутый к бедру двумя ремешками. Да она с ума сошла! Быть такого не может! Как же Родерик пропустил ее?!

— Боишься? — вежливо спросила она.

«Это шутка, — сказал он себе. — Это всего лишь неудачная шутка».

— А девочка, которую погребли под чужим именем в Анискансе, очень боялась? Или умерла быстро? Ты ведь не сразу убил ее кинжалом, не так ли? Она еще сопротивлялась. Боролась за жизнь, будучи смертельно раненой. А потом вы ее застрелили. Ведь так все и было…

— Не знаю, о чем ты говоришь!

Она кивнула.

— Ну конечно. Тебя при этом не было. Как я могла предположить, что ты сам совершаешь убийства. Прости меня, я ведь не могу думать, как человек.

Она вынула нож. Между ними был стол. Сразу она до него не доберется.

— Родерик! Входи немедленно! Родерик!

Незнакомка не собиралась нападать на него.

— Боюсь, твой телохранитель не придет. Как и те трое, что стояли внизу на лестнице.

Она хочет напугать его! Не могла же она убить четверых рыцарей ордена Древа праха так, чтобы он ничего не услышал.

— Родерик!

Ни звука за дверью, ни шороха.

— Ты меня почти обманул, эрцрегент. Девочка в могиле была очень похожа — ты хорошо подобрал ее. И тело высохло… Я поверила бы, если бы не руки. Руки, работавшие всю жизнь. Не руки принцессы.

— Это не я подобрал ее. Лилианна де Дрой нашла эту девочку. Меня обманули.

Незнакомка развязала платок на голове. По плечам рассыпались длинные темные волосы, из которых выглядывали чужеродные острые уши. Шарль отпрянул еще дальше и теперь стоял, прислонившись к стене.

— Чего ты хочешь?

Во рту пересохло, голос стал походить на воронье карканье.

— Девочку. Принцессу Гисхильду. Куда вы ее отвезли?

На этот вопрос Шарль ответить не мог. Не то чтобы хотел оставить эту тайну при себе — он просто не знал. И она наверняка поймет, если он попытается ее обмануть. Она была Другая. Эльфийка. Порождение магии и тьмы. Стоило только посмотреть в ее волчьи глаза, чтобы понять: обманывать ее бесполезно. Эрцрегент осознал, что этой ночью он станет мучеником.

— Ты виделась с капитаном Рональдо?

Она кивнула.

— Я вижу, ты понимаешь, что тебя ждет.

— А если я не знаю, где девочка?

— Ты здесь вроде короля. Ты знаешь обо всем, что происходит в Друсне.

— Да, вроде короля… Мы можем поговорить об условиях перемирия. В моей власти…

— Я что, похожа на парламентера? Переговоры меня не интересуют. Я требую! Ты скажешь мне, где найти Гисхильду.

— Но если я не знаю…

Она медленно приблизилась. Теперь их отделяла друг от друга только длина клинка. По его спине побежал холодный пот.

— Это очень плохо для тебя, сын человеческий. Конечно же, я тебе не поверю. И мне будет очень жаль, если в конце концов ты окажешься прав. Скажи мне, где она, и смерть твоя будет легкой. Ты не должен умереть так, как умирал капитан…

Об этом Шарль не беспокоился. Пытать она его не сможет. Его крики услышат, а этого она не может себе позволить.

— У меня есть идея! Дай мне четыре недели… А лучше пять, и я скажу тебе, где она. Ее увезла Лилианна де Дрой. Если мы найдем ее, то найдем и девочку.

Эльфийка пожала плечами и улыбнулась.

— Большего я сказать тебе не могу. Это правда!

Ее кинжал метнулся вперед. Он почувствовал удар в горло. Все произошло так быстро… Без предупреждения. Ее волчьи глаза цепко держали его взгляд. Она даже не моргала.

Шарль потрогал горло. Сквозь пальцы текла кровь, но ее было на удивление мало. Он хотел что-то сказать, однако голос не послушался его. Во рту появился железный привкус крови. Он опять попытался заговорить — из горла вырвался только хрип.

— Я разрезала тебе голосовые связки. Никто не услышит твоих криков, — спокойным голосом, будто они говорили о погоде, объяснила эльфийка. — Что в вас, священниках, хорошо — то, что все вы умеете писать и читать. Таким образом, тебе не нужен голос, чтобы сказать мне все, что знаешь. Тебе наверняка сообщили, как капитан Рональдо справился со своим смущением.

Она взяла его за руку и кончиками пальцев провела по тыльной стороне ладони. Под его кожей хорошо были видны вены и кости. Рука старика. Пальцы были в крови. Он дрожал. Хотел что-то сказать… Но с губ снова слетел хрип.

Шарль чувствовал себя как-то странно. Как будто он стоял рядом с собой и наблюдал за происходящим со стороны. Вдруг он отчетливо осознал, что умрет. Но, может, и в смерти он сможет провести свой последний бой. Мечта всей его жизни не исполнилась: никогда ему не подняться до гептархов. Но одна возможность еще оставалась: можно обратить гнев этой эльфийки против своих врагов и навредить самовлюбленному, еретическому ордену Древа крови.

Острие кинжала эльфийка вогнала ему под ноготь. Одно короткое движение — и ноготь оторвался. Боль затуманила сознание. Шарль выгнулся, закричал, но послышался только хрип. А потом он своей кровью нарисовал пляшущие буквы. Всего два слова, которые должны были принести ему легкую смерть.

Просто не везет

Ахтап вышел в яркий осенний день. Ветер принес в тоннель увядшие лепестки роз. На этот раз он не вернется, пока не найдет ее. Должна же когда-нибудь закончиться полоса неудач! Выругавшись, лутин вошел в розарий. Чтобы везение зависело от какого-то куска серебра… Может быть, он все себе придумал? Это суеверие. Но и доля правды в этом тоже есть. С тех пор как он потерял эту проклятую серебряную монету, все пошло наперекосяк. За игорными столами Вахан Калида он оставил целое состояние и сразу же бросил Натанию, свою подругу! До сегодняшнего дня он так и не мог понять, где допустил ошибку… Он проходил такие большие расстояния, когда миновал звезды альвов и двигался по сети золотых тропок, что совершенно не замечал, когда за несколько ударов сердца сменялись времена года. Так оно и бывает, когда путешествуешь очень далеко. И только увидев Натанию, услышав ее упреки, он понял, что где-то в своих странствиях потерял полгода.

Об этой опасности он знал давно, еще с тех пор, когда был маленьким щенком. Тот, кто двигался по сети троп альвов, пересекал не только большие расстояния при помощи нескольких шагов. Совершив ошибку, путешественник перемещался и во времени. За миг могло пройти столетие и даже больше. Риск был особенно велик на нижних звездах альвов, где пересекались всего несколько золотых нитей. А в Другом мире, мире людей, почти все крупные звезды альвов были запечатаны. Это были места, где можно было спокойно ступать на путь между мирами. Но теперь там стоят башни-храмы или реликварии святых. Священники не могут уничтожить труд альвов, но по-своему запечатывают магические ворота в свой мир. Приходилось обходиться нижними звездами альвов или теми, которые находятся в глуши. Поэтому путешествия в мир людей становились все опаснее.

Натания ждала его пять месяцев. А потом перестала. Она была слишком красива для того, чтобы долго оставаться одной. Откуда ей было знать, когда он вернется? Всем известна история эльфов Фародина и Нурамона, которые после битвы Трех Королей ступили на одну из звезд альвов и вот уже сотни лет считаются пропавшими. И таких, как они, были дюжины — менее известных детей альвов, проглоченных золотой паутиной. Едва ли найдется хоть один народ, кроме троллей, кто потерял бы столько своих детей в паутине, как лутины. Они умели делать это как никто другой: ходили туда, куда не решались ходить другие, были следопытами королевы Эмерелль. И платили за это свою цену.

Ахтап поглядел на статую белой женщины. Вокруг постамента цвели поздние розы. Он всегда любил это место — до того дня, когда встретил здесь проклятую рыцаршу и мальчишку. До того дня, когда счастье оставило его. Но теперь он вернет его, и неважно, сколько времени придется на это потратить.

Он возвращался сюда уже дважды и не сумел найти монету. На этот раз он не уйдет отсюда до тех пор, пока не отыщет талисман. А потом вернет себе Натанию. Все, что нужно, — это немного везения.

Лутин огляделся по сторонам. На садовых дорожках лежал конский навоз. Вместо мотыльков среди цветов кружились разноцветные мухи. При воспоминании о мальчике по коже Ахтапа прошел мороз. Он почувствовал его силу точно так же, как мотыльки почувствовали притяжение к нему. Может быть, все дело было в янтарине, который тот забрал?

Ахтап покачал головой. Не нужно предаваться лишним мыслям! Он пришел исключительно за монетой. Лутин снова огляделся по сторонам. Да, вон там он растет, этот чертов куст, под которым он сидел и бросал монетку. На этот раз он начнет с корня.

Натянув толстые кожаные перчатки, принесенные специально, он вынул кинжал и начал вырубать ветки роз. На этот раз он не станет ползать под шипами, а устранит весь куст целиком. И где-то среди корней наверняка отыщет монетку. Если… Он попытался не думать о том, что пугало его больше всего: за это время ее мог найти кто-нибудь другой!

Ахтап вспомнил парня, которому досталась Натания, — ластоногого хольда. И что она только в нем нашла? Может быть, это красиво, когда у тебя борода, как у немытого кентавра, и кожаный передник? И от них воняло рыбой — от этих хольдов. Или известью. Рыбаки и строители, слуги королевы. Старый Элийя Глопс, лутин, некогда отнявший трон у Эмерелль, всегда относился к хольдам с презрением. Глупые рабы, вот кто они… Не такие, как лутины. Они служат Эмерелль потому, что им так нравится. Потому что этого требует великий союз всех детей альвов. Они должны объединиться, чтобы защитить свой мир. Все они это знали. А лучше всего это знали лутины, которые в отличие от остальных детей альвов действительно понимали, какой сильной стала Церковь Тьюреда. Никто так часто не приходил в Другой мир, как они. Никто не решался подойти столь близко к проклятым священникам. Это они — настоящие герои, а не воины, сражающиеся в Друсне. Там целое войско троллей, кобольдов, эльфов и остальных детей альвов. А лутины, следопыты королевы, путешествуют в одиночку.

В безмолвной ярости Ахтап все глубже врезался в розовый куст. Отбрасывал в сторону побеги, выдергивал корни и вымещал всю злобу на цветах. Он отвоюет Натанию!

Лутин оглядел учиненный им разгром. Должно быть, этот куст очень стар. Прямо над землей ветки были толщиной почти с его руку. На разбитых временем и корнями мраморных плитах лежали увядшие лепестки. Лутин произнес тайные имена ветров. Здесь, рядом со звездой альвов, древняя сила еще велика и можно легко зачерпнуть магической силы.

Указательным пальцем Ахтап нарисовал пересекающиеся круги и стал смотреть, как ветер уносит пыль, тонкие ветки и лепестки роз. Затем встал на колени и начал вгонять свой кинжал в трещины и стыки плит. Он выкапывал корешки, соскребал землю и мелкую каменную крошку и чуть не пропустил его — бесформенный черный комок. За полтора года он потерял свой серебряный блеск, на него налипла земля. Не сразу увидел Ахтап тонкий серебряный шрам.

Он поднял комок и потер его между пальцами. Время сплющилось между пальцами. Теперь все снова будет хорошо. Его талисман с ним.

— Тебе повезло! Вообще-то созданиям вроде тебя, которые одним своим существованием насмехаются над чувством эстетики Тьюреда, я одним выстрелом сношу голову.

Ахтап вздрогнул. Невдалеке на дорожке стоял человек в черных доспехах и высоких сапогах для верховой езды. Шлема на нем не было. Длинные белые волосы спадали на плечи. У него были обвислые щеки на красном лице и водянистые голубые глаза.

«Большая черная жаба, — подумал Ахтап. — Жаба, в правой лапе у которой сабля, а в левой — пистолет».

Лутин сжал монету в пальцах. От этого парня он убежит. Проклятые пистолеты не очень метко стреляют. Теперь у него снова есть его талисман! Парень не попадет, а он сам через пару мгновений будет уже в тоннеле и исчезнет через звезду альвов.

Ахтап поклонился.

— Благодарю за вежливость, жабеныш! Лучше бы ты выстрелил сразу.

Едва проговорив эти слова, он взял ноги в руки и бросился бежать. И очень удивился, не услышав выстрела.

Лутин рассмеялся. Этой бронированной жабе никогда не догнать его! Кобольд обогнул окружавшую садик стену, и смех застрял у него в горле. Перед входом в тоннель стояли еще три рыцаря. А на садовой дорожке слева от него воинов было еще больше. Кажется, его здесь ждали.

Ахтап поглядел на конский навоз под ногами. Он должен был догадаться. Как же он был слеп! Отчаяние придало ему мужества, и он побежал прямо навстречу стоявшим у тоннеля рыцарям, призывая ветер. Внезапный порыв ветра подхватил пыль и листья и понес их прямо рыцарям в лицо. Они высокие и глупые и не задержат его.

Но даже ослепленные, они стали хвататься за оружие. Со звоном сабли вылетели из ножен. Голубоватая сталь сверкнула в водовороте пожухлых розовых лепестков.

Ахтап сжал зубы. Он бежал прямо на них. Подбегая, пригнулся, но кулак настиг его, попав в шею. Он упал на пол, ударился подбородком о мраморные плиты. Мир раскололся на мириады искр. Что-то тяжелое оказалось у него на спине. Он почувствовал, что через камзол его колют шпоры.

Чья-то рука отняла у него монету. По-прежнему оглушенный, он увидел рыцаря, заговорившего с ним. Ахтап заметил на кирасе крохотный герб: прямо над сердцем светилось на белом фоне кровавое дерево. Рыцари Древа крови! Это конец!

Человек с бакенбардами повертел монету в пальцах.

— Это твоя королева?

Ахтап промолчал.

Серебро со звоном упало на землю рядом с ним. Он хотел протянуть к нему руку, но рыцарь встал возле него на колени и щелкнул пальцами.

На руку Ахтапа опустился каблук, и лутин закричал. Они сломали ему кисть!

— Я должен доставить тебя живым, лисьеголовый ублюдок! Это было единственное ограничение!

Человек с бакенбардами отпихнул монету. Она поскакала по плитам и остановилась неподалеку от лица Ахтапа. Рыцарь схватился за рукоять своего пистолета, подняв его для удара.

Лутин зажмурился. Попытался освободиться, но сапог другого рыцаря безжалостно прижимал его к земле.

Рукоять пистолета ударилась о землю. Кобольд осторожно приоткрыл глаза. Монета! Она потеряла форму и погнулась.

Бронзовая рукоять, похоже, угодила ей прямо в центр. Лицо Эмерелль исчезло с серебра.

— Именно это мы сделаем и с твоей королевой!

Ахтап поднял взгляд на рыцарей и прошипел слово власти. Он был схвачен, но не обезоружен. С наслаждением он смотрел, как из розовой плоти Бакенбардчатого выступают крупные бородавки, а водянистые глаза застилает светлый слизистый налет.

— Неважно, что ты хочешь сделать с моей королевой, но она посмеется над тобой, когда увидит, жаборылый!

И Ахтап стал слушать вопли ужаса и наслаждаться.

Одна

Гисхильда осторожно откинула одеяло, прислушалась к темноте и различила крадущиеся шаги. Товарищи спокойно и размеренно дышали. Казалось, им неведомо беспокойство, терзавшее Гисхильду. Она знала, что почти ничем не рискует, если выберется сейчас на улицу. Девочка находилась в Валлонкуре уже более шести месяцев. Жизнь со Львами стала привычной, хотя и не понравилась. Они враги! Напоминать себе об этом приходилось каждый день!

Она медленно поднялась. Мешок с соломой скрипнул под ней. В тишине спальни звук получился до ужаса громким. Снаружи, на опушке леса, она услышала, как фыркнула лошадь и раздался чей-то шепот.

Принцесса свесила ноги с постели. Глаза привыкли к темноте, и она огляделась в спальне. Остальные Львы спали, утомленные длинным днем.

Джиакомо тихонько застонал во сне. Сегодня на уроке фехтования он получил сильный удар. Жоакино готов был клясться чем угодно, что это был несчастный случай. Но Гисхильда думала по-другому. Джиакомо строил глазки Бернадетте, а их капитану это не понравилось. Они были кучкой потерянных: ссорились друг с другом, слишком гордились собой, чтобы признавать свои ошибки, но не прощали ошибки другим. До сих пор они не выиграли ни одного бугурта и давно уже стали посмешищем для остальных звеньев их курса. Ни у кого больше не было столько поражений, как у них. И с каждым новым разочарованием пропасть между ними увеличивалась, потому что каждый указывал товарищам на их ошибки. При этом Гисхильда держалась в стороне, но это не мешало остальным критиковать ее. Однако ей было все равно. Она не хотела быть одной из них, и ее ни капельки не волновало то, что думают о ней другие Львы.

Принцесса осторожно пробралась к шерстяной занавеске, отделявшей их комнату от комнаты Друстана, и тихонько отвела в сторону задубевшую ткань. Матовым красным светом мерцали огоньки в миске с углями. Магистру полагалось немного больше удобств, чем им: он мог отапливать свою комнату. Хотя днем все еще было довольно тепло, ночью в Долину башен пробирался пронизывающий холод.

Как и ожидалось, постель Друстана была пуста. В ночь каждого новолуния он выбирался из домика, а на опушке его забирал какой-то всадник.

Гисхильда отворила дверь барака и на опушке леса увидела тени двух всадников. Их очертания почти сливались с ветвями деревьев. А потом они растворились в ночи, и цокот копыт затих вдали.

Принцесса знала, что у нее остается всего два или три часа для того, чтобы побыть одной. Как-то она попыталась последовать за Друстаном, но всадники ехали долго, и она бросила эту затею. Пусть магистр хранит свою тайну. Куда бы он ни уезжал, он делал ей подарок, потому что в другое время побыть одной было невозможно. Члены звена всегда держались вместе. И постоянно получали какое-нибудь задание: что-нибудь выучить, обтесать пару камней для башни-могильника. Обязанностям их не было конца. Возможности побыть одним им не оставляли.

Выходить ночью было строжайше запрещено. Друстан вдалбливал это в первую очередь ей. Бежать из Долины башен было невозможно. А если ей это и удастся, то покинуть полуостров Валлонкур просто нереально. Единственную дорогу, соединявшую его с материком, сторожили три крепости, а корабли тщательно охранялись. Ни одна мышь не могла покинуть Валлонкур незамеченной, и уж точно ни одна двенадцатилетняя принцесса. Того, кто ночью без разрешения выходил из барака и попадался, наказывали десятью палочными ударами по пяткам.

Гисхильда взобралась на небольшой холм, с которого была видна равнина по ту сторону узкой лесополосы. Чтобы увидеть всадника, вполне достаточно слабого света звезд. Оттуда приедет Друстан, а она к его приходу будет лежать в своей постели.

Принцесса прислушалась к шорохам ночи: шепоту ветра в ветвях деревьев, шелесту сухой листвы — собранному осенью урожаю. Ночь была прохладной. Она пожалела, что не взяла с собой накидку.

Как обычно, приходя сюда, девочка вглядывалась в тени леса до тех пор, пока не начинали болеть глаза. Ну когда же придет Сильвина и спасет ее? С тех пор как ее украли из семьи, прошло уже больше полутора лет. Новости о войне в Друсне не долетали до ушей послушников. Здесь они были отрезаны от мира. Может быть, отцу наконец удалось остановить продвижение вражеских войск? Ведутся ли переговоры о ее освобождении? Когда ей можно будет покинуть звено — детей, которых заставляли строить себе гробницу? Все здесь посходили с ума. То, что они называют верой, — сплошная чушь. Захватывающая, одурманивающая разум чушь. Она видела послушников последнего курса. Каждый из них показался ей похожим на героя. Они были рыцарями в сверкающих доспехах, закаленными за семь лет, на протяжении которых ими безжалостно занимались магистры. Годы, когда тихие молитвы Тьюреду и порой победа в «танце на цепях» были их единственным утешением. Они станут ужасными врагами.

Каждый год Валлонкур рождал сотню таких героев, чтобы заполнить прорехи в рядах сражающихся церковных войск. Они победят, потому что Фьордландии нечего противопоставить этому. И даже Альвенмарк не сможет вечно противостоять им в кровавой войне. Гисхильда поняла это. С ранних лет она жила среди воинов. И Валлонкур путал ее. Может быть, за этим ее сюда и привезли — чтобы сломить ее волю к сопротивлению. Ну когда же придет Сильвина и освободит ее из плена?

Принцесса вспоминала ужасный день, когда впервые встретилась с эльфийкой. В тот день ее брата Снорри похоронили в большом могильнике Фирнстайна. Сильвина единственная пришла не в торжественном одеянии, а в поношенном кожаном костюме жительницы лесов, — эльфийка со строгим, но приятным лицом появилась внезапно, словно призрак. Лицо ее было разукрашено узором из спиралей, в котором только со второго взгляда можно было узнать волчьи головы, и она казалась еще более далекой и неприступной. От нее пахло лесом и смертью. Все когда-нибудь слышали о ней. Это о ней вот уже тысячу лет пели скальды — о возлюбленной короля Альфадаса, эльфийке, связавшей судьбу с правителем людей, после того как он потерял свою жену Аслу в битве при Оленьем подъеме. Они сразу же узнали ее, героиню песен и древних, покрытых пылью книг.

Она была старше королевского рода, самый младший отпрыск которого был похоронен в этот день. О ней рассказывали сказки, в которых говорилось, что она превратила Аслу в дуб, потому что хотела завладеть сердцем короля, которого знала с тех пор, как он ребенком рос при дворе эльфийской королевы Эмерелль. Так она смогла завоевать его сердце, но оно было полно печали, которая так и не покинула короля Альфадаса до конца его дней. В сказке говорилось, что Кадлин, королева-воительница, спустя много лет после смерти Альфадаса нашла дуб, бывший некогда ее матерью. Она принесла желудь на могильник Фирнстайна и посадила его в сердце отца, чтобы они теперь были едины во мраке могил и Асла наконец нашла путь туда, откуда никогда не уходила. Из того желудя выросло на могильном холме крепкое дерево.

В тот день, когда Гисхильда впервые увидела Сильвину, эта сказка стала для нее правдой. В эльфийке было что-то мрачное. Девочка подумала о том, что с момента ее появления в Фирнстайне вся ее жизнь в корне переменилась. Королева Эмерелль послала Сильвину, чтобы та стала ее учительницей. Почему королева Альвенмарка так сильно пеклась о воспитании принцессы Фьордландии, оставалось загадкой. Король Гуннар с радостью согласился. Некоторые славные его предки были тесно связаны с эльфами. Получить в учителя Сильвину было залогом будущей славы. Что она сама думает по этому поводу, никто не поинтересовался, рассерженно припомнила Гисхильда. Она ведь всего лишь принцесса. Приходится повиноваться.

Гисхильда перевела взгляд на лес. Однажды ночью из тени выйдет Сильвина, придет в барак и убьет Друстана. Принцесса не желала смерти однорукому рыцарю, но проливать слезы по Друстану она не станет. Он жесток и несправедлив, плохой учитель. Особенно по отношению к Люку. То осыпает похвалами за какую-нибудь банальную мелочь, то наказывает за вещи, о которых и говорить не стоило. Не проходило и дня, чтобы Люк не бегал лишнего круга вокруг озера. Никто так часто не драил барак, не носил из замка еду и не выполнял неприятные поручения. Даже она. Иногда у нее возникало такое чувство, что Друстану она нравилась как раз потому, что была непослушной. Как иначе объяснить тот факт, что Люка, который все время прилагал множество усилий, чтобы угодить магистру, так часто наказывают?

Гисхильда закрыла глаза и прислушалась к шуму ветра. Представила себе, как эльфийка придет ее забирать. Однажды ночью она проснется от того, что узкая ладонь закроет ей рот, а она испуганно посмотрит в волчьи глаза. Глаза Сильвины! И учительница заберет ее.

Принцесса вспоминала другую, давно минувшую ночь, когда Сильвина неожиданно подняла ее с постели и повела к могильному кургану королевской семьи. Тогда она дрожала от страха. Сильвину она еще толком не знала, боялась темноты и мертвецов. Девочка довольно хорошо помнила ту ночь. Корни дуба показались ей тогда клубками черных змей. Ствол дерева был мощным, словно небольшая башня. Летом тень от его раскидистых ветвей закрывала весь холм.

На кургане Сильвина вложила ей в руку желудь. Эльфийка наверняка знала истории, в которых рассказывалось об Альфадасе и Асле.

— Этот желудь — ты, принцесса, — проговорила она и показала на дуб. — А это — тысячелетие.

Услышав эти слова, Гисхильда почувствовала себя маленькой и незначительной.

Должно быть, по ее лицу эльфийка прочла все ее мысли, и Гисхильда до сих пор помнила ее слова:

— Это дерево тоже когда-то выросло из желудя. Тебя будут бить штормовые ветра, моя маленькая подруга, будут пытаться склонить и искривить тебя. Только от тебя зависит, удастся ли им это. Будешь решительно противиться всем жизненным бурям — сломаешься. Будешь склоняться под каждым порывом ветра — время придавит твою крону к земле. Таков вызов жизни: не погибнуть и остаться верной самой себе, и неважно, что при этом подумают о тебе другие.

Верна ли она еще самой себе? Раньше она не противилась всему. У нее были друзья… Она была совсем другой. Но ведь не может она подружиться с будущими врагами Фьордландии. Однажды она вступит в бой с Жоакино, Люком, Бернадеттой и всеми остальными послушниками. Как же она может сейчас сражаться с ними на бугурте за то, чтобы их знамя не бросили в грязь!

Ей нравилась Мишель и ее жесткий характер. К Лилианне со временем она начала относиться с уважением. Комтурша очень умна… И, возможно, она действительно спасла ей жизнь, когда обрила ее наголо и увезла из Паульсбурга.

От плана застрелить Лилианну она на первое время решила отказаться. Ей никогда не выбраться отсюда, если она убьет бывшую комтуршу. И Гисхильда решила, что сейчас важнее всего выжить. Она будет внимательно слушать рассказы учителей о битвах и стратегии. Ей хотелось понять рыцарей ордена, научиться мыслить так, как они. Детский лепет вроде бугурта ее не интересовал. Зато увлекало почти все остальное.

У богов ее родины были свои планы, когда они сплетали ее судьбу. Бытие здесь имело глубокий смысл. Случайностей не бывает. Когда она убежит из Валлонкура, то будет знать рыцарей лучше, чем любой другой фьордландец. Даже лучше, чем дети Альвенмарка. Она станет их самым заклятым врагом!

И только одно не давало ей покоя: чем дольше она жила среди них, тем сложнее становилось сохранять четкие представления о добре и зле. Они — враги, то и дело напоминала она себе. Она не имеет права любить никого из них! Девочка вспомнила, чему учила ее Сильвина. Некоторые рыцари очень хорошо умеют пленять сердца, например Мишель. Их нужно опасаться больше всего. Она не должна забывать, кто она и что ей здесь не место.

— Я останусь верна себе, — тихо, но уверенно произнесла Гисхильда. — Навеки!

Затем повторила эти слова. Потом еще раз, и еще… Но это не помогало. Они не вселяли в нее мужества. Наоборот! С каждым разом она чувствовала себя все более и более одинокой.

А потом увидела в дверях барака Львов тень. На мгновение замерла — и направилась к ней.

Башня Двенадцати врат

— Еще на прошлом собрании мы узнали, что эрцрегент Друсны, брат Шарль, умер. Но теперь мои шпионы принесли свежие новости о его смерти. Тревожные!

Леон слушал заместителя начальника торговой конторы. Мужчина говорил тихо. Он был полностью скрыт в тени одной из двенадцати ниш круглого зала под куполом. Зал был пуст. На стенах горели факелы в железных подставках. Белый каменный пол украшала мозаика с изображением огромного Древа крови.

Встречи эти держались в строжайшей тайне. На каждом из присутствующих была маска. Но их было так мало, что можно было не скрываться. Примарх знал, что заняты только шесть ниш. Половина из присутствующих были калеками и стариками. Только Николо, Альварез и Жероме были еще в расцвете сил. Но зависело все не от возраста и здоровья. Его учитель, брат Ален, был парализован после ранения в шею. Тридцать лет он не мог двигаться сам. Даже есть без посторонней помощи Ален был не в состоянии. И все же в жилах бывшего примарха текла кровь горячее, чем у кого-либо из присутствующих. И была у него железная сила воли. Он добился победы Нового рыцарства на совете в Искендрии и перевернулся бы в гробу, если бы увидел, как все оказалось запущено.

Их брат из конторы сделал паузу, чтобы подчеркнуть драматичность своих слов.

«Пустомеля», — подумал Леон. Он уже жалел, что сделал именно его пауком в паутине шпионов ордена. Но менять что-либо уже поздно.

— Брата Шарля убили. Это истина, которую пытается скрыть орден Древа праха и гептархи. В первую очередь от нас, потому что думают, что его убили мы.

— Как им такое пришло в голову? — спросил Жероме, в голосе которого слышалось неподдельное возмущение.

Леон не сдержал улыбки. Брат Жероме считался хорошим командующим, фанатом своего ордена. Что касается внутрицерковных интриг, то тут он был слепцом.

— Что ж, у них для этого есть веские причины, — продолжал свои выкладки глава шпионов, и Леону показалось, что в его голосе проскользнула нотка язвительного удовлетворения. — Шарля не просто убили. Убийца пытал его. Эрцрегент умер тяжелой смертью. Вместе с ним умерли и его телохранители. И это в хорошо охраняемом замке ордена! Комендант замка клянется, что группа нападающих не могла бы проникнуть незамеченной. Он полагает, что убийцы имели свободный доступ в замок, потому что им доверяли. Потому что они принадлежали к числу бойцов Тьюреда.

— А комендант, случаем, не рыцарь ордена Древа праха? — цинично заметил Николо.

— Так и есть, брат, — прозвучал лаконичный ответ. — Они полагают, что это не были ни люди-тени, ни вероломные убийцы Других. Они убеждены, что убийц подослали мы.

— Но это же возмутительно! — воскликнул Жероме. — Мы должны искоренить эту ересь! Как они осмеливаются…

— Похоже, что эрцрегент сам намекнул им. Из последних сил он написал своей кровью два имени. Валлонкур и Дрой. Будет тяжело убедить гептархов, что мы здесь ни при чем.

Леон потер веко.

— Но ведь они ошибаются, разве не так? Мы здесь не замешаны.

Несколько мгновений царила тишина.

— Я тебя умоляю, брат, — проникновенно сказал предводитель шпионов. — Конечно же, прежде чем совершать поступок со столь далеко идущими последствиями, я посоветовался бы со всеми вами. И постарался бы нанять таких убийц, которые позаботились бы, чтобы брат Шарль больше ничего не написал своей кровью. Нет, мы невиновны. Кто-то ведет против нас скрытую борьбу. Может быть, орден Древа праха?

— Как тебе пришло такое в голову, брат? Разве не его рыцари были телохранителями эрцрегента?

При всей распущенности старого рыцарского ордена Леон даже представить себе не мог, чтобы они без зазрения совести убивали своих же людей.

— Что ж, они извлекают немалую выгоду из этого поступка, — ответил заместитель начальника торговой конторы. — За три дня до этого гептархи решили не принимать в свои ряды нашего нового гроссмейстера. Вместо этого был выбран гроссмейстер из ордена Древа праха. Боюсь, нам предстоят тяжелые времена.

Леон поднял веко и почесал старые шрамы. Он был рад, что сидит в тени стенной ниши и остальные братья не могут видеть его. Он злился на предводителя шпионов. Его предшественник не решался утаивать от него такие важные новости и ставить его в известность только вместе со всеми. Нужно избавиться от этого неблагодарного мерзавца… Но нет! Об этом нельзя даже думать! Кровь братьев слишком дорога! Он не может проливать ее. Не тогда, когда в зале под куполом заняты всего шесть ниш.

— А Лилианна и Мишель знают об эрцрегенте и о новостях? — спросил Альварез.

— А что, должны? — с наигранным удивлением спросил шпион.

— Но они ведь окажутся в опасности, если покинут Валлонкур.

— Действительно… ты прав. Рыцари Древа праха злопамятны. Но до сих пор пока еще никто не предъявил нам официального обвинения. Может быть, не стоит беспокоить их обеих без веской причины.

«Теперь эта мразь еще и наслаждается сменой роли докладчика на покровительственного советчика», — сердито подумал Леон.

— Какие выводы ты делаешь из того, что нам не предъявляют обвинения? — спросил брат Альварез.

— Все, о чем я сообщил вам, считается секретной информацией. О необычных обстоятельствах смерти брата Шарля знает только дюжина высоких чинов Церкви. Но если бы я был не членом нашего ордена, а рыцарем Ясеня, то начал бы собирать грязные истории. Возможно, я даже позаботился бы о распространении слухов… Мы слишком сильны, чтобы можно было просто взять и лишить нас власти. И польза, которую мы приносим Церкви, очевидна. Если бы я был на месте наших врагов, то запятнал бы доброе имя Нового рыцарства. На это нужно время… Но как только пришло бы время, я обвинил бы в ереси весь орден целиком. Только так и можно нас победить.

— Это же просто неслыханно! — возмущался Жероме. — Мы должны отправить посольство в Анисканс и заявить протест против этих наговоров на Шарля.

Леон вздохнул про себя. Жероме — хороший рыцарь на поле боя, но внутрицерковные интриги ему совершенно чужды.

Докладчик притворно закашлялся.

— Мой дорогой брат, мы не можем этого сделать. Никто нас не обвинял. Мы даже не должны знать то, о чем я вам доложил. Если мы станем защищаться от упреков, которые нам еще никто не предъявлял, то навлечем на себя еще больше подозрений. Потому что кому и знать об обстоятельствах смерти Шарля, как не его убийцам?

Леон покачал головой. Замечательно придумано. Они в ловушке.

— Что ты предлагаешь, брат?

— Мы станем делать то же самое, что и они. Поскольку ни один из нас больше не является гептархом, нам будет сложнее достучаться до князей Церкви в Анискансе. К счастью, наши братья из ордена Древа праха — кучка продажных и аморальных людей, которые гораздо меньше пекутся о службе Богу, чем о собственной выгоде. Нам даже не придется ничего выдумывать… Нужно просто рассказать о них. Однако мы должны понимать, что вступаем в самую настоящую войну за власть внутри Церкви. Если, конечно, вступим на этот путь.

— Разве у нас есть выбор? — спросил Альварез. — Ведь эти собаки из ордена Древа праха просто толкают нас на этот путь.

— Что ж… Мы можем исключить из нашего ордена сестер Лилианну и Мишель де Дрой и отправить их в Анисканс. Таким образом мы заткнем всем глотки. Конечно же, мы должны притвориться, будто случайно прознали об их злодеяниях и очень потрясены этим и огорчены.

— Но ведь они невиновны, черт побери. Как ты можешь даже думать об этом? — возмущенно воскликнул Друстан.

— Я могу думать об этом, потому что в отличие от тебя не чувствую себя связанным узами звена ни с одной из них. Впрочем, все мы клялись в любой момент пожертвовать нашими жизнями на благо Церкви и ордена. Поэтому ничего необычного я не требую. Вне всякого сомнения, их жертва послужит на благо ордену.

Леон ни секунды не сомневался в том, что заместитель начальника торговой конторы хочет воспользоваться моментом и отомстить сестре Мишель.

— Мы и так уже потеряли достаточно рыцарей. Запрещаю тебе думать в этом направлении. Делай все возможное, чтобы очернить рыцарей ордена Древа праха. И позаботься о том, чтобы хоть некоторые гептархи были к нам расположены. Для этой цели мы даем тебе полную свободу действий.

— Благодарю за доверие, брат примарх, но есть еще кое-что, о чем я должен знать. До меня дошли слухи о том, что при дворе королевы Роксанны у нас есть шпион. Почему я о нем не знаю? Он бы очень пригодился в борьбе против рыцарей Древа праха. Ничто не испортило бы их славу так, как очередное поражение в Друсне. Если мы донесем до этого шпиона верные известия, Другим и повстанцам будет легче легкого победить их.

— К сожалению, сведения об этом шпионе не что иное, как слухи.

Леон никогда не выдаст своего человека при дворе. Заместитель и так уже чересчур силен. Этого единственного шпиона и дальше будут вести только он, Леон, и Лилианна. Ведь это она довела предателя до того, что он согласился открыться делу Церкви.

— Есть ли еще что-либо, что нам нужно обсудить? — спросил он всех.

Никто не ответил. Леон поглядел в темные ниши. Снова пришла боль от осознания того, как мало их осталось.

— Хорошо, тогда вознесем молитву святому Гийому, отцу нашему.

Леон был рад, что после короткой благодарственной молитвы мог воспользоваться дверью, находившейся в темноте у него за спиной. В толстой внешней стене башни Двенадцати врат было двенадцать узких витых лестниц. На каждую из них можно было попасть через одну из двенадцати дверей во внешней стене. И на каждой двери был тяжелый старый замок, к которому существовал всего один-единственный ключ. Свой ключ Леон получил от брата Алена почти пять десятилетий тому назад. Он был избран еще до того, как окончил свой последний год послушничества, и, будучи примархом, стал хранителем ключа Братства святой крови. Именно он посвящал новых братьев в тайны их ордена и открывал им истинное значение герба Нового рыцарства. Истина так очевидна, когда знаешь ее! Леон уже почти не представлял себе, как это можно — не знать тайного значения картины: кроваво-красный ствол и растущие из него раскидистые ветви. И все же тех, кто был частью скрытой истины, осталось ужасающе мало.

В подавленном настроении Леон начал спускаться по лестнице. Вся эта таинственность с годами становилась для него все более невыносимой. Она была из числа неписаных законов их братства. Во времена опасности спасало то, что только один человек знал всех членов братства. Если бы одного из них взяли в плен, он не смог бы выдать остальных братьев. Как легко было бы избавиться от них! Их ведь так мало. И если бы это случилось, все тайны, которые они обнаружили, были бы потеряны навсегда. Ничто из их знаний не записывалось — это чересчур рискованно. Слишком уж тонка грань между ересью и самозабвенной верой в Бога. Их предназначение заключалось в том, чтобы избавить мир от детей альвов. Они были избранными, теми, кому Тьюред дал силу исполнить эту задачу. Силу, которая впервые открылась в Анискансе через чудо святого Гийома и за один день привела святого мученика к смерти. Другие, не колеблясь, убили святого, когда увидели в нем равного по силам противника. Но сила Гийома не умерла вместе с ним.

Воспоминания об этой слышанной тысячу раз истории каждый раз волновали Леона. Обычно ему было тяжело спуститься по винтовой лестнице холодной ночью. Но теперь он был рад, что может двигаться и чувствовать свое тело. Движение успокаивало его, и старое встревоженное сердце постепенно начинало биться ровнее. Он подумал об одиноких людях, находящихся далеко отсюда, которые делили с ним тайну Древа крови.

Интересно, как поживает сестра Герона? Почти год назад она сменила Друстана на его одиноком посту в Вороньей башне. Скоро ее сменит Жероме. Там все и начнется… Великий риск. На море. Вдали от всех взглядов. Так когда-то придумал брат Ален, не зная места, где это произойдет. Там добудут они победу, которая принесет Новому рыцарству бесспорное главенство. Но время еще не пришло. Им нужно больше кораблей. И в первую очередь нужно больше рыцарей — носителей Дара.

Леон сознавал, что в мире еще много таких, как они, чей Дар остается нераскрытым от колыбели до могилы. Тайное братство основало Новое рыцарство, чтобы дать возможности для роста тем, кто носит в себе Дар. Ни одно место в мире не было ближе к Царству Божьему, о котором они все мечтали, чем Валлонкур. А рыцарский орден — еще ближе. Он стал плащом, под которым скрывалось братство. И он был мечом, который они поднимали против Других. Но они оказались и уязвимее. Потому что если Церковь стала врагом Нового рыцарства, то их братство тоже в опасности.

Леон хорошо знал историю Церкви. Уже дважды она преследовала и полностью уничтожала якобы еретический орден.

Этого не должно больше случиться! Древо крови должно выжить, и это получится, потому что будущее за кровью, а прах — это прошлое!

Часто наедине с собой Леон сильно сомневался в задаче, поставленной Тьюредом перед ним. Как Бог мог допустить, что гептархи так плохо служат ему? Ведут себя, словно короли, разве что никогда еще не было королей, которые обладали бы такой властью. Они основали внутрицерковные династии. Были две семьи, которые вот уже более полутора сотен лет сажали на трон князя Церкви одного из своих. Они давно уже не были самыми благочестивыми или самыми умными, самыми аскетичными или наиболее чтимыми в войске верующих слугами божьими. Это были интриганы, убийцы и распутники, предававшиеся за высокими стенами своих дворцов всевозможным грехам. Уже только поэтому они с недоверием относились к Новому рыцарству. Но подобные им приступили к построению Царства Божьего и наконец стали исполнять древнейшие задачи, поставленные перед Церковью, а именно: искоренять язычество и нести знамя Древа крови в Альвенмарк, чтобы уничтожить Других.

Леон вышел из ворот, предназначенных только для него. Глубоко вдохнул холодный ночной воздух, повернулся и закрыл тяжелые ворота. Завтра он навестит заместителя начальника торговой конторы. Необходимо принимать решения! Решения, которыми лучше не отягощать души остальных братьев. Внутри Церкви начнется война, исход которой решат не войска рыцарей, а кинжалы в ночи.

Примарх в отчаянии поднял голову к ночному небу. Почему Царство Божье так далеко? Почему так тяжела возложенная на него ноша? Теперь нужны хорошие новости, чтобы помочь удержать веру в лучший мир, который однажды сменит этот.

Леон решился нарушить правила братства. Совсем чуть-чуть… Он нагонит Друстана и предложит немного проехать вместе. Давненько он ничего не слышал о мальчике.

Он улыбнулся. Снял маску, которую надел для тайной встречи, и оттянул веко, чтобы дать остыть израненной плоти. Ему бы заботы Друстана! Магистр был в отчаянии, потому что не мог отнять языческую веру у Гисхильды, а его звено не хотело срастаться. Они проиграли все бугурты. Они не хотели быть вместе, и это всегда показывал «танец на цепях», потому что победить в нем могло только то звено, в котором каждый был готов постоять за другого. Все они должны были вместе преследовать одну цель, быть готовы пожертвовать собой ради этой цели и своих товарищей. Для самовлюбленных одиночек на цепях места не было. Они могли быть хорошо подготовленными, но они в любом случае проиграют, если встретятся со звеном, которое представляет единое целое с собой и с Богом. Это как на поле битвы. И только для этого и существует бугурт. Там послушники учатся побеждать. Тот, кто знает, как победить на цепях, сумеет и войско повести в битву.

Леон снова рассмеялся. Друстан, Альварез и Лилианна — все они когда-то были в одном звене. Они были Львами. И все начали свой второй курс на галере. Теперь они стали бойцами, каждый в своем роде, принося славу ордену. Так будет и с Люком, Гисхильдой и другими. Друстан просто еще слишком молод, чтобы знать, какой силой обладает время. Оно спаяет юных Львов в сильное звено. И оно исцелит даже языческую душу Гисхильды.

Король Тученырь

Уже день и две ночи сидела Юливее на скалистом уступе высоко над облаками. Она видела, как под ее ногами проплывали бури, наблюдала за тем, как снег на ее плаще превращался в лед. Магия оберегала ее от холода, но не от мелких ледяных кристалликов, которые ветер швырял ей в лицо, пока у нее не возникло чувство, что с ее щек медленно слезает кожа. И от одиночества магия тоже не защищала.

Она знала, что не имеет смысла подниматься еще выше. Орлы видели ее. Уже давно. Они сами решат, приходить или нет. Ей же оставалось только ждать. Ждать…

Она достала из-за пояса флейту и стала наигрывать мелодию холода и одиночества. Иногда у нее возникало ощущение, что такова ее судьба — ждать. Более полутора лет сидела она рядом с застывшим Фенрилом и ждала, что он проявит признаки жизни. Она одна не была готова сдаться, не хотела признавать, что все потеряно. Точно так же как не хотела признавать, что Нурамон и Фародин давно ушли в лунный свет. С тех пор как ее спасители ушли в погоню за Девантаром, прошли столетия. Тропы альвов поглотили их. Точно так же как и их спутника, человеческого сына Мандреда Торгридсона, основателя королевской династии Фьордландии. Сколько историй рассказывают о нем люди! Они убеждены, что однажды он вернется. Когда нужда будет сильнее всего и враг окажется у ворот Фирнстайна, тогда он вернется. А рядом с ним будут его друзья-эльфы. Они изменят судьбу в самой последней битве. И тогда воцарится мир до скончания времен.

Юливее нравилась эта история. А еще ей нравились люди. Они были такими непохожими на ее народ, надеялись на будущее, на обещания лучшей жизни.

Среди эльфов тоже ходит немало историй о героях Фародине и Нурамоне. Но во всех речь идет о делах минувших.

Никто из ее собратьев не придумал многообещающего будущего. Они не надеялись на их возвращение, так же как никто, кроме нее, не верил в то, что Фенрил вернется.

Тень заслонила звезды. Широкие крылья замедлили полет. Мощные когти заскрежетали по скале. Юливее чувствовала мысли черноспинного орла, потому что была певицей ветра, так же как и Фенрил, хотя и не решалась летать с орлами. Пришел сам король. Он испытывал любопытство, но вместе с ним и гнев.

— Я здесь, чтобы просить за свою королеву.

Эльфийке было легче выразить свои мысли, когда она произносила их вслух. В принципе, в этом не было нужды, потому что король Тученырь читал ее мысли так же, как и она его, насколько он позволял. Он был могуществен и видел то, что оставалось невысказанным.

— Мастер меча Олловейн тоже просит о помощи.

На Юливее обрушился поток видений: кровь, насилие, свобода, бесконечное небо. Ощущение когтей, пронзающих живое мясо. Голод. Печаль. Постепенно печаль вытеснила все остальное. Он не забыл Мелвина. Сколько времени прошло, а воспоминания об эльфах были еще живы, и это были воспоминания о боли. Затем король Тученырь вспомнил Зимнеглаза, мысли его вращались вокруг опасностей, которым он подвергался. Дело было не только в Фенриле!

Юливее почувствовала, как орел представил себе, что его когти впиваются в грудь Эмерелль. Эльфийка застонала от боли — настолько всепроникающей оказалась мысль короля орлов.

— Она не виновата в его смерти!

Тученырь знал: Мелвина послала Эмерелль, несмотря на то, что хорошо знала, что тот не может выжить. Королева знала, что он не откажется.

— Это было его решение, — возразила Юливее, хорошо понимая, что это только часть правды.

Мелвин никогда бы не отказался. Только насколько волен он был принять решение?

В тот день, когда умер Мелвин, король, черноспинный орел, порвал с Эмерелль. И он не хотел служить королеве. Его гнев и печаль не утихали.

— Нам нужна твоя помощь, Тученырь. От тебя и твоего народа зависит судьба Фьордландии.

Она вызвала в памяти воспоминания о Гисхильде. О королевском замке в Фирнстайне. О диких скалистых ландшафтах фьордов. Она хотела, чтобы король орлов увидел страну и ее жителей ее глазами. Чтобы ощущал все так, как ощущала она. Это было трудно для птицы, так как это был мир, из которого исчезала магия. Как же может возникнуть связь?

— Все это погибнет, если ты не захочешь помочь, Тученырь.

Она вспомнила соловьев, которых послала, чтобы уничтожить корабль рыцарей ордена, вспомнила свою ярость.

Король орлов принялся чистить перья. Он казался обеспокоенным. Его удивило то, что он почувствовал ее гнев, и было неясно, зачем нужно помогать человеческим детям.

— Во имя древнего союза. Они проливали кровь за Альвенмарк. Из-за нас они очень сильно пострадали. Мы не можем бросить их.

Она снова ощутила ярость орла, который не мог оставаться спокойным, когда кровью была заплачена высокая цена, а ожидаемую ответную услугу никто не оказывал.

— Хочешь верь, хочешь не верь, но Эмерелль чувствует то же самое.

Тученырь был убежден в том, что является лишь фигурой на шахматной доске. Он не мог представить, что Эмерелль способна на искренние чувства. Юливее была поражена, обнаружив, что, несмотря на свою неприязнь, король орлов считал Эмерелль хорошей правительницей. Ей было тяжело уследить за мыслями хищной птицы.

Она снова вспомнила о Фенриле. Говорили, что, если слиться с духом птицы хотя бы на несколько дней, это причинит непоправимый вред. Его же не было несколько месяцев. Что с ним будет, если он вернется?

Внезапно ее охватило глубокое чувство стыда. Благодаря мыслям Тученыря она осознала, что никогда не думала о том, какой вред принесен птице. Ей стало так неловко, что у нее запылали щеки.

Юливее почувствовала, что гнев птицы странным образом стал утихать. Теперь орел был глубоко погружен в размышления. Он гораздо лучше умел читать мысли и воспоминания. Юливее снова покраснела, представив себе, что он может в них обнаружить.

Тученырь хотел знать, каким образом нужно помочь человеческим детям. Эльфийка вспомнила истории и множество героических песен, накопившихся за тысячу лет существования союза Альвенмарка и Фирнстайна. Благодаря ее мыслям Тученырю стало легче узнать то, что он хотел. И ее губы тихо, почти неосознанно произнесли:

— Все началось с Мандреда, потом был Альфадас, его несчастный сын Ульрик и дочь Кадлин, великая королева-воительница.

На ум ей пришли также Ньяундред Клинобой и Лиондред, который, подобно Мандреду, не нашел на тропах альвов обратной дороги к людям. Ну а последним был Гуннар Дуборукий, погибший геройской смертью из-за того, что он пекся о продолжении своей династии и союзе с Альвенмарком. Он принес себя в жертву зыбкой надежде, что его дочь Гисхильда, возможно, сумеет открыть путь к счастливому будущему. Затем Юливее вызвала в памяти имена тех, кто должен теперь принять участие в битве. Великие имена, разные народы. Их поведет сам Олловейн.

На короля орлов это, похоже, произвело впечатление, он захотел узнать подробности.

Юливее склонила голову.

— Мне очень жаль. Могу сказать только, что мы спасем принцессу Гисхильду. В ней заключено будущее Фьордландии. Ее держат в плену. Пока никто не знает где. Но, похоже, это такое место, куда можно попасть только по воздуху, поскольку все подходы к этой тюрьме охраняют целые армии.

Король орлов внезапно издал резкий крик. Был ли это смех? Или, может быть, насмешка? Теперь он хотел знать, когда это должно произойти.

— Я не могу сказать — пока не знаю. Она словно сквозь землю провалилась, когда ее похитили.

Тученырь снова издал резкий, пронзительный крик, прозвучавший как вызов ветрам и горам. Юливее почувствовала, что орел считает все это предприятие авантюрой. Но каким-то образом в этом и заключалась для него вся привлекательность. «Это не похоже на Эмерелль» — такую мысль уловила Юливее. И действительно, это совершенно не похоже на план холодной, обычно такой расчетливой королевы. Это поступок отчаяния!

— Ты и твой народ, вы поможете нам? Без вас нам к принцессе не пробраться.

Король орлов вспомнил имена тех, кто будет принимать в этом участие. Это были герои Альвенмарка. Почти всех их он уже видел в битве с воздуха. Он со своими друзьями не раз помогал певцам ветра, находил вражеские стоянки, наблюдал за передвижением войск. Это не всегда было безопасно. Часто приходилось сражаться в воздухе. Тученырь почувствовал радость от ожидания предстоящих событий.

Но от этого ее план не перестал казаться безысходным. Особенно гротескными казались ему корабли. Юливее постоянно приходилось вспоминать виденные ею чертежи. Таких кораблей не было еще никогда. И строили их только для орлов. Они понесут короля орлов и его соратников далеко в чужое море.

О мечтах и рыцарях

Люк видел, как Гисхильда встала и выскользнула из барака. Он спал чутко и знал, что она делает это не в первый раз. Интересно, куда она ходит? Друстана тоже не было. Может быть, они встречаются где-то на улице? Нет… А если даже и так, его это не касается.

Но уснуть теперь он не мог. Что-то там снаружи есть. Иногда пропадают овцы. Волков здесь нет, поэтому подозревали послушников. Им никогда не давали наесться вдоволь… А забить овцу было довольно легко. И место укромное для костра тоже можно найти. Но как пройти мимо магистров, которые спят у входа в барак? Нет, это не послушники.

Люк беспокойно ворочался. Не может же он допустить, чтобы Гисхильда была там, снаружи, одна. Конечно, она не овца и умеет постоять за себя — это он знал по собственному опыту.

И тем не менее… Мысль о том, что с ней может что-то случиться, все больше беспокоила его. Он чувствовал себя ответственным за девочку, пусть даже она пыталась сломать ему нос и мочилась в бассейн Пробуждения. Несмотря на то, что она язычница, она Львица, одна из них. Тьюред наверняка хотел, чтобы Люк за ней присматривал, поэтому и даровал ему чуткий сон. Он должен был заметить, что она уходит. Но выходить ночью из барака запрещено.

Люк ведь не может просто наплевать на запреты и правила. С Гисхильдой все иначе. Она, похоже, просто вынуждена все нарушать. Но он не такой!

Люк сел на постели. Остальные послушники спали как убитые. Неудивительно, ведь они целый день вкалывали, даже после захода солнца работали над башней. Завтра они должны положить замковый камень крестового свода подвала. На этом окончится строительство скрытой части башни, сокровищницы их звена. Не хватало только люка над винтовой лестницей, двери за четырнадцатью замками. У каждого из них будет ключ. Во всяком случае, это у них получается, у сорок седьмых Львов Валлонкура. Строительство башни продвигалось у них лучше, чем у других. В эту работу они вложили всю свою гордость, все свое тщеславие. По крайней мере хоть в этом был виден результат их непосильного труда. Здесь они показывали, что кое-что умеют в отличие от бугурта!

Уже завтра башня наконец-то поднимется выше котлована, который они вырыли в земле и скальной породе, и устремится к небу.

Друстан, любивший выражаться высокопарно, сравнил башню со временем их пребывания в Валлонкуре. В первый год закладывается фундамент, на котором будет строиться рыцарство. Подготавливаются их тела и души. Это скрытая работа. Все, что последует за этим, будет гораздо более очевидным.

Он подумал о белоснежных гербовых щитах, висящих у них над постелями. В конце года они получат свои гербы, которые со временем будут меняться. Сначала у всех будут одинаковые гербы. На левой стороне щита, там, где сердце, — Древо крови, а справа стоящий на задних лапах лев. Это знак их звена. А поскольку они худшие игроки в бугурт, они пойдут на галеру. Это тоже отразится на их щите, потому что между львом и Древом вырастет черное вертикально стоящее весло. У Драконов там окажется черная цепь — знак того, что они были лучшими игроками в бугурт. Если один из учеников чем-то особенно выделяется, его герб будет отличаться от гербов остальных ребят его звена. Верхнюю треть щита займет широкая полоса красного, черного или белого цвета — цветов, которые позволяет им геральдика ордена. И на этой полосе герой может сам нарисовать свой герб. Пистолет, корабль, башню… Что захочет. Но это должно быть связано с ним самим и его жизнью. Это право получали и все остальные послушники после посвящения в рыцари. Тогда у каждого появлялся свой индивидуальный герб. И если они переживут войны и однажды вернутся, чтобы заканчивать свой век в мире, тогда герб их изменится в последний раз. Теперь он будет разделен на четыре части, и на новом поле появится знак того, что заполняет последние годы жизни рыцаря: молот и зубило для камнетеса, перо для писаря, циркуль и перо для картографа. Множество вариаций. Не было двух одинаковых щитов. И поскольку щиты рыцарей, вступивших в последнюю пору своей жизни, были разделены на четыре части, их называли «крестами».

Люк попытался представить себе, как будет выглядеть его щит. Древо крови и красный лев ему обеспечены! Он скорчил гримасу. Его Львы пойдут на галеру. Это уже точно. Не победить ни в одной игре — позор, какого не было уже много лет. За это на щитах у всего их звена до конца жизни останется пятно: ужасное черное весло. Оно всегда будет с ними!

Мальчик ощупал мозоли на руках. Работа с молотком и зубилом покрывала ладони кровавыми волдырями. Но теперь кожа огрубела. Да и сам он стал гораздо сильнее…

В животе заурчало. Вот уже год как он ложится спать голодным. Еда здесь хорошая, только ее, к сожалению, всегда мало.

Люк снова вспомнил слова Друстана. «Их тела и души должны быть готовы…» Чушь! Руки в мозолях, худые тела. К чему это готовит? Он представлял себе рыцарей иначе. А в душе его ничего не изменилось, насколько он мог судить.

Люк потер холодные руки, посмотрел на дверь. Нужно привести Гисхильду обратно. Интересно, что она там, снаружи, делает? Она Львица, а они все должны быть друг за друга — это вдалбливали им постоянно. Друстан — скверный малый, то приветливый, а в следующий миг беспощадный. Он накажет Гисхильду, если поймает, а то, что она девочка, ничего не изменит. Люк содрогнулся при мысли о том, что ждет послушника, которого поймают ночью за пределами барака.

Мальчик натянул сапоги и тихонько выбрался из спальни. В мисочке для угля тлели последние щепки под снежно-белой пепельной корочкой, поэтому в комнате стояли сумерки. Хорошо были видны складки смятых одеял на постели. Повсюду лежали стопки книг. На столе стояла наполовину пустая миска с супом. Люк обнаружил кусочек колбасы и выудил его из супа, стянул краюху черствого хлеба и быстро вышел в темную безлунную ночь. Он вспомнил омшаник и вылазки, которые туда предпринимал. От плохих привычек сложно избавляться, но если его поймают, то пусть лучше его накажут с полным желудком. Он вгрызся в колбасу, как следует приправленную чесноком. По крайней мере, ее у него не отнимут.

Люк огляделся по сторонам. Полярная звезда затмевала все созвездия на небосводе. Этой ночью было особенно темно. Глаза очень медленно привыкали к слабому свету. Клочок земли вокруг барака был известен ему уже давно. Он мог бы ориентироваться здесь даже с закрытыми глазами.

Мальчик слышал, что цокот копыт удалился на север. Эту дорогу хорошо видно только с одного места: маленького холмика с отвесными склонами, с которого можно окинуть взглядом пространство за верхушками деревьев.

Люк попытался разглядеть что-нибудь в высокой траве и зарослях чертополоха. Но ничто не шевелилось на вершине холма. Что, в общем-то, ничего не значило. Из всего их звена одна Гисхильда умела становиться невидимой в лесу. Должно быть, она там. Это единственное место, откуда можно заранее увидеть все и попасть в барак быстрее всадника.

Послушник направился прямо к холму. Он догадывался, что найдет там Гисхильду, но, когда она внезапно выросла из травы рядом с ним, испугался не на шутку.

— Это мое место, — сварливо зашипела она на него. — Тебе здесь делать нечего.

Удивленный ее враждебностью, он отпрянул.

— Я беспокоился за тебя, — сказал он и тут же пожалел о своих словах, едва они успели сорваться с его губ.

Это прозвучало глупо. Кто он такой, чтобы беспокоиться? Ее мать? Почему он не сказал ничего более убедительного? Что-нибудь, что прозвучало бы более… подходяще, что ли.

В призрачном свете звезд она выглядела на удивление мило. В ней было что-то от цветка чертополоха. Своеобразная, резкая красота, окруженная шипами, которые не дают возможности приблизиться к ней.

— Не нужно за меня беспокоиться, — после долгого молчания проговорила Гисхильда каким-то примирительным тоном.

— Когда придет магистр Друстан…

— …я увижу его задолго до того, как он доберется до нас.

Ну вот, опять прорывается ее упрямство. Более полугода они в одном звене и за это время обменялись едва ли десятком фраз. Он чувствовал, что его тянет к ней, такой непохожей на него. Он предал Бога и разочаровал Мишель, был слишком близок к божкам и, несмотря на всю свою набожность, чувствовал, что никогда не избавится от этого недостатка. А Гисхильда… Она не скрывала того, что не чтит Тьюреда. Она вообще не должна быть здесь — так она сопротивляется вере. Но она была… И Бог не расправлялся с ней за все ее прегрешения. Почему? Может быть, для него тоже есть надежда? Может быть, у нее можно этому научиться? И что сказать, чтобы покончить с этим дурацким молчанием? Он не очень хорошо умел просто болтать. А с девочкой это вообще сложно.

— Мне нравится, что ты не слишком любишь трепаться, — внезапно сказала она.

Она смотрела не на него, а куда-то вдаль. На север. Туда, откуда скоро появится Друстан. Люк хотел что-то ответить, но только тихонько откашлялся. Было приятно просто стоять с ней рядом и молча вдыхать холодный ночной воздух. Постепенно начинали мерзнуть ноги — в спешке он забыл надеть носки.

— Мне кажется, что Друстан часто несправедлив по отношению к тебе, — продолжала она. — С ним трудно. Очевидно, он уже немного не в себе.

— Да.

Люк готов был сквозь землю провалиться. Почему ничего лучше, чем просто «да», не приходит ему в голову? О Друстане ему действительно было что сказать.

Гисхильда тихонько рассмеялась.

— Ты знал, что он расстреливает стулья?

— Что?!

Нет, быть такого не может! Что случилось с его языком? С его головой?

— Прошлую зиму я прожила с ним и одной женщиной в сторожевой башне на необитаемом острове. Он не может забыть о том, что потерял руку. Вероятно, был когда-то мастером фехтования… одним из Львов Лилианны. Без руки, по его словам, он как фехтовальщик теряет равновесие. Поэтому и упражняется в стрельбе из пистолета. Будучи рыцарем, не желает быть безоружным. А к крестам — к тем, кто возвращается сюда, чтобы никогда больше не покидать Валлонкура, — причислять себя пока еще не хочет. Он называет их похороненными заживо. В любом случае, в сторожевой башне он постоянно стрелял в спинку стула. Для тренировки. Иногда чтобы попугать меня и Жюстину. Попадал он не слишком часто. Похоже, что касается стрельбы, он тоже потерял равновесие. — Девочка рассмеялась. — Совсем ненормальный, правда? И именно его сделали нашим магистром. Твой Бог любит такие дурацкие истории.

Его расстроило то, что она так далека от Бога, но порадовало, что она стала с ним разговаривать.

— У тебя был хороший учитель фехтования, — выдал он наконец одно разумное предложение.

— Учительница! Я скучаю по ней… — Внезапно она повернулась и посмотрела на него. — Мне очень жаль, что я хотела сделать тебе больно. Тогда, на дуэли…

Люк не любил вспоминать об их поединке.

— У меня тогда был тяжелый день, — пробормотал он.

Она ухмыльнулась, ее глаза засияли в свете звезд.

— Против меня у тебя всегда были бы тяжелые дни. Я лучше фехтую.

Люк обиделся. Это неправда! Кроме того, перед этим он дрался с Бернадеттой и не отдохнул перед дуэлью с Гисхильдой. Он открыл рот… и промолчал. Если он что-нибудь скажет, свет в ее глазах померкнет, а ему этого не хотелось.

— У тебя тоже была хорошая учительница, — сказала она. — Это не очень часто бывает, что тебя тренирует рыцарь, прежде чем ты попадаешь сюда, правда? Я имею в виду… Всех рекомендуют рыцари ордена… Но чтобы провести так много времени с одним из них, так бывает редко, правда?

Люк был в этом не совсем уверен, но кивнул. Ему хотелось, чтобы в них обоих было что-то загадочное.

— Каково было с сестрой Мишель?

Что она имела в виду? Что она болела чумой? Что было несколько замечательных дней, а потом он ее разочаровал…

— Хорошо!

Этого должно быть достаточно в качестве ответа.

Гисхильда надула губы.

— Ну же, я ведь рассказала тебе про Друстана. Что ему нравится расстреливать стулья. Теперь твоя очередь. Расскажи мне что-нибудь смешное.

Люк вспомнил, как они с Мишель лежали на краю колодца.

— Она доверила мне тайну.

Он не сдержал ухмылки. Сумеет ли она оседлать медведя?

— И?..

— Я не могу тебе этого сказать. Это же тайна. А я никогда не выдаю доверенных мне тайн, — торжественно произнес он.

И не сдержал улыбки. Было просто невозможно представлять себе Мишель на медведе и оставаться при этом серьезным.

— Ты дурак! Чего смеешься?

Он захихикал.

— Я действительно не могу тебе этого сказать. Тогда ты не сможешь смотреть на Мишель без улыбки, и она поймет, что я ее предал. Могу доверить тайну о себе.

Она оценивающе поглядела на него. «Вероятно, мои тайны не имеют особого значения», — обиженно подумал он.

— Давай.

Но настроение было уже не то, чтобы рассказывать что-то о себе.

— Ну?

Он вздохнул. О своих страхах и белой женщине говорить ему не хотелось, хотя она поняла бы его лучше, чем кто-либо. С ней нужно быть осторожным. Она язычница! И он не имеет права якшаться с идолами! Лучше всего вообще не разговаривать с идолопоклонницей.

— Итак, ты и свои тайны предпочитаешь держать при себе.

— Нет! Я расскажу тебе то, что доверил Мишель. Мою самую заветную мечту. Я хочу стать рыцарем…

— Ах! Такого от послушника Валлонкура я действительно не ожидала.

— Не будь такой вредной! И дай мне договорить. Я хочу стать рыцарем, таким, как в старых сказках и былинах. Таким, который служит принцессе. Преданным ей, когда от нее все отворачиваются, и готовым сразиться даже с драконом, чтобы спасти ее.

Гисхильда глядела на него широко раскрытыми глазами. Ее нижняя губа задрожала. Похоже было, что она вот-вот расплачется. Но вместо этого выругалась.

Люк не знал, какой реакции ожидал от нее, но уж точно не такой.

— Принцесс больше нет! — сердито выдавила она. — Твоя Церковь убирает всех королей. И нет больше принцесс. Остается только парочка благородных семей, которые согласны на то, чтобы в будущем право говорить имели только священники. Твоя мечта никогда не исполнится. А драконы… Драконов даже в Альвенмарке больше нет!

— Но дочери бывших королей…

— Если кто-то почти король, то его дочка — почти принцесса. А знаешь ли ты хоть одну историю о том, чтобы рыцарь спасал девушку, которая была бы почти принцессой? Твоя мечта — сплошная чушь!

Ну довольно! Похоже, было ошибкой разговаривать с этой глупой гусыней. Пусть одна сидит под Полярной звездой и размышляет.

— Теперь я должна рассказать тебе свою тайну…

Люк поднял руку, и она умолкла. Гисхильда обернулась. Какой-то звук… Цокот копыт! Это мог быть только Друстан. Но он ехал с другой стороны!

— Ты спрячешься здесь. Я его отвлеку. А потом ты незаметно проберешься в свою постель.

— Но…

— Ты крадешься лучше, чем я. Меня он в любом случае увидит. Будет вполне достаточно, если накажут только одного из нас.

Не дожидаясь ответа, он бросился вниз по склону холма навстречу всаднику. Когда Друстан выехал из-под сени деревьев, Люк изменил направление, желая отвлечь рыцаря от барака.

— Стой! — прозвучал голос, похожий на удар кнута.

Люк побежал еще быстрее. Он был слишком близко к бараку. Друстан увидит Гисхильду.

— Стоять!

Люк не решался оглянуться, петляя, словно заяц, которого травят собаками. Грохот копыт становился все громче! А потом Люк получил пинок в спину и упал в мокрую от росы траву. Задыхаясь, он хватал ртом воздух.

Рука грубо схватила его за плечо и перевернула. В темноте он едва мог разглядеть лицо Друстана.

— Люк де Ланцак! Похоже, ты не очень-то принимаешь меня всерьез, мальчик. Думаешь, я не накажу тебя, потому что сестра Мишель очень высокого мнения о тебе? Что ты здесь делаешь?

Люк вспомнил блеск звезд в глазах Гисхильды. Краткий миг, когда она выглядела счастливой.

— Я смотрел на свет Полярной звезды. Сегодня ночью она светит особенно ярко.

— Да ты у нас поэт, оказывается. Странно, что я раньше этого не замечал.

Друстан поставил ему сапог на грудь и огляделся.

— Не думай, что если я — однорукий калека, то забыл, что заставляет недорослей вроде тебя пробовать писать стихи. Я выясню, с кем ты тут был. В этом можешь быть уверен!

Знамя Древа праха

Эмерелль вздрогнула и проснулась. Все тело ее покрывал холодный пот. Попыталась удержать в памяти последнее, что видела во сне. Но воспоминание померкло… Она была одна в своих покоях, высоко в башне. Обычно она не потела. Даже душными ночами Вахан Калида, когда на Празднике огней ей передавали корону. Даже на ложе любви.

Она поднялась и натянула шелковую накидку. Вспоминались обрывки сна. Она была у оракула Тельмарина. Самого оракула не видела, был только голос, проявлявший видения в ее голове. И одно из этих видений Эмерелль вдруг вспомнила особенно отчетливо. Как молния высвечивает ночной пейзаж, так и эта картинка вспыхнула в ее памяти. Она видела свой замок, замок Эльфийского света… разрушенным. Башни рассыпались. Пятна копоти покрывали известку над пустыми окнами. А над руинами развевалось знамя Древа праха.

Этого не может быть! Такое будущее было почти невозможно! Ей были хорошо известны возможные варианты будущего Альвенмарка. Уже несколько столетий борется она, пытаясь отвратить беду.

Обеспокоенная, она все же решила спуститься в тронный зал, где стоял ее собственный оракул — серебряная чаша. Ее проклятие…

Королеве пришлось взять себя в руки, чтобы не бежать по лестнице с неподобающей поспешностью. В замке царило спокойствие. Всего дважды ей навстречу попались слуги-кобольды, а те знали ее слишком хорошо, чтобы понимать, что королеве лучше не предлагать свои услуги, когда она торопится в тронный зал среди ночи в одной накидке.

Большая круглая комната была пуста. Вместо потолка над сердцем Альвенмарка раскинулось звездное небо. Стены были скрыты за завесами воды, ее тихое журчание успокаивало.

Трон стоял на небольшом возвышении, а рядом с ним, на колоннах высотой примерно до бедра, покоилась серебряная чаша. Эмерелль еще раз глубоко вздохнула и подошла к зеркальной глади. Едва она успела сосредоточиться, как на нее накатила волна видений. Она взяла одну из нитей будущего и увидела разрушенный замок.

Такой конец всегда был возможен. Как часто она ломала голову над тем, как отвратить эту судьбу! Напрасно! Церковь Тьюреда уже несколько веков находилась под властью Девантара, заклятого врага Альвенмарка. Он внушил им желание разрушить Альвенмарк. И опасность, что священники доведут начатое дело до конца, существовала уже давно.

Эмерелль предприняла еще одну попытку. Выбрала другую дорогу в будущее. Закрылась от боли, когда серебряная чаша показала скорую смерть Олловейна. Краткое ужасное видение. И снова это будущее закончилось разрушением Альвенмарка. Королевский замок располагался в самом сердце страны. Если он будет разрушен, то мир их падет. Эмерелль понимала это.

В отчаянии она принялась искать другое будущее. Снова и снова. И каждый раз в конце концов над руинами ее замка развевалось знамя Древа праха.

Что-то случилось этой ночью, настолько банальное на первый взгляд, чего она никогда не замечала во время своих путешествий по тропам будущего. Но это изменило историю Альвенмарка. Она должна остановить это… Предотвратить разрушение! Но с чего начать поиски?

Стая

Гисхильде было больно смотреть на лежащего на скамье Люка. Чертов придурок! И чего ему не лежалось в постели! Тогда сейчас все было бы хорошо! Друстан не поймал бы ее. Никогда!

Но она понимала, что обманывает сама себя. Друстан застал ее врасплох тем, что вернулся с другой стороны. Она ни за что не успела бы добежать до барака. А после своих ночных вылазок магистр первым делом шел в спальню. Он заметил бы, что ее нет. Если бы не Люк, на скамье сейчас лежала бы она.

Запястья и лодыжки Люка были привязаны кожаными ремнями. Он лежал на животе и не мог пошевелиться. Ноги были согнуты, ступни глядели в потолок. Люк знал, что его ждет, и все же пытался улыбнуться.

— Люк де Ланцак, ты будешь наказан, потому что вчера ночью вопреки приказу ордена вышел из барака. За это ты получишь десять ударов. А поскольку ты не хочешь мне сказать, с кем ты там встречался, то получишь еще десять ударов.

Друстан поднял голову и по очереди оглядел послушников. Гисхильде показалось, что на ней его взгляд задержался чуть дольше. Но потом она заметила, что то же самое было и с Бернадеттой, и с Анной-Марией.

— Я знаю, почему послушники тайком выбираются из барака по ночам, — сказал Друстан. — Не думайте, что я не был в вашем возрасте. И поверьте, в конце концов все выплывет. Любая тайна! Иногда на это требуется девять месяцев… Но это откроется! Так что не разыгрывай из себя героя, Люк.

— Я вышел, потому что хотел посмотреть на Полярную звезду, магистр.

Голос Люка слегка дрожал. Гисхильда сжала кулаки. Она выйдет вперед и прекратит это. А потом заметила, как Люк посмотрел на нее всего одно мгновение. Его глаза умоляли не делать этого. Он хочет получить за все один, дурак несчастный. Почему? Это же несправедливо!

— Можно я скажу, магистр?

Жоакино вышел из ряда послушников. Друстан удивленно наморщил лоб.

— Да?

— Сегодня днем у нас бугурт. Нам нужен Люк. Если ему разбить стопы, он не сможет играть.

Рыцарь покачал головой.

— До сих пор вы проигрывали все бугурты. Безразлично, будете вы играть с ним или без него.

— Но сегодня мы играем против Секир, — настаивал Жоакино. — У них почти столько же поражений, как и у нас. Люк хороший боец. От него будет зависеть победа или поражение.

— Об этом он должен был думать вчера, когда выходил из барака. А вы — кучка себялюбцев. Поэтому и выиграть не сможете. Никогда! Если бы Люк был Львом, он вчера не вышел бы из спальни. Он бы знал, что сегодня будет нужен вам. Но, наверное, он подумал, что его никогда не поймают. Высокомерие — вот что вам мешает. Довольно долго я пытался стать вам другом. Но вы не цените этого. Отныне я буду жестким. И, если понадобится, вобью в вас чувство ответственности и честь!

— Магистр, это со мной встречался Люк вчера.

Гисхильда смотрела на высокого мальчика, ничего не понимая. Зачем Жоакино это сделал? Нет, она не может просто стоять и смотреть, как еще один невиновный будет выпорот из-за нее.

— Мне очень жаль, магистр, но брат Жоакино лжет. Это со мной встречался Люк вчера.

Друстан переводил взгляд с нее на Жоакино и обратно.

— Что это значит? Вы что же, думаете, я избавлю от наказания одного из вас, потому что теперь вас одиннадцать, а на бугурте должно быть двенадцать?

— Я был на улице один, магистр, — сказал Люк. — Они оба лгут, чтобы избавить меня от наказания.

Друстан ткнул Жоакино палкой в грудь.

— Этот лжет, потому что надеется, что с твоей помощью сможет выиграть бугурт. — Он повернулся к Гисхильде. — А она… Она, возможно, говорит правду. Или нет? — Друстан встал на колени рядом с Люком. — Это она? Ты с ней был на улице? Держались за ручки и смотрели на звезды? Отвечай! Тогда получишь на десять ударов меньше и будешь наказан только за то, что выходил из барака.

Люк молчал.

Гисхильда ничего не понимала. Она ведь уже призналась. Почему же он просто не скажет, как все было? Чтобы не осрамиться перед другими? Если Люк признается, все подумают, что Друстан прав. Чертов мечтатель! Хочет получить порку вместо нее.

— Вы ошибаетесь, магистр. Это со мной Люк был вчера на холме. — Обычно молчаливая Анна-Мария вышла из ряда послушников. — Он показывал мне Полярную звезду.

— Чушь! Люк с девчонками не водится! — Маленький кудрявый Раффаэль сделал шаг вперед. — Мы совещались по поводу того, как можно победить в сегодняшнем бугурте.

— Я тоже был с ними! — сказал Джиакомо и вышел вперед, похоже, ему больше ничего не приходило в голову, чем можно было бы прикрыть эту ложь.

А потом все остальные послушники один за другим вышли вперед, утверждая, что покидали ночью барак.

Гисхильда не верила своим глазам. Она всегда думала, что Люка не очень любят, потому что он выскочка. А теперь вот это. Или они поступили так потому, что ненавидят этого ужасного Друстана?

— Вы что же, думаете, что произвели на меня впечатление?

Магистр ударил палкой по скамье, на которой лежал Люк.

Он лупил по ней до тех пор, пока палка не треснула.

— Я потрясен! Вам впервые удалось сделать что-то вместе. Все вступились за одного. И что вы сделали? Солгали! Так-то вы представляете себе рыцарей? Черт вас дери…

Он скривился. У Гисхильды возникло чувство, что он не знает, что делать. Не может же он наказать их всех. Это бросит тень и на него тоже. Получится, что он не контролирует свое звено.

Палка со свистом опустилась на стопы Люка. Мальчик выгнулся и застонал от боли.

— Думаете, у меня рука отнимется, если придется нанести более сотни ударов? — Палка снова обрушилась вниз. — Думаете, этот калека не сможет вас всех наказать? Вы сговорились? Я научу вас смирению! Считаете себя рыцарями? Кучка лжецов — вот вы кто!

Друстан мутным взглядом уставился на покрасневшие подошвы Люка. Что, растерялся? Гисхильда понимала его меньше, чем когда-либо. Почему он подумал, что они сделали это, чтобы посмеяться над ним? Как такое могло прийти ему в голову? Он точно ненормальный. Вновь со свистом опустилась палка. И принцессе стало дурно от того, сколько ярости вкладывал Друстан в удары.

Знак

— Ты не мог этого сделать.

На щеке Друстана дрогнул мускул.

— Мог.

Леон огляделся по сторонам, проверяя, не слушает ли кто их разговор, и потянул однорукого рыцаря на самый верхний ряд трибун вокруг лощины с грязью. Звено Секир стояло в ожидании у знамени, готовое к «танцу на цепях». Из Львов не показался еще ни один. По рядам собравшихся зрителей пробежала волна беспокойства. Некоторые стали звать Львов. Послышалась дразнилка о мокрых котятах.

— Ты наказал их всех?

Это не укладывалось в голове у примарха. Такого еще никогда не происходило.

— А какой у меня был выбор? Все они утверждали, что выходили из барака. Ты же знаешь правила.

— Черт возьми, Друстан. Правила — это всего лишь путеводная нить. Ты их магистр. У тебя всегда есть выбор. Ты не можешь позволить им повлиять на принятие тобой решений.

Впервые Леон пожалел, что дал однорукому рыцарю должность учителя. Остальные братья предупреждали его. Даже Лилианна относилась к этой идее скептически. И это притом, что они с Друстаном были в одном звене.

— Они хотели заставить меня не наказывать никого, думали, что я не сделаю этого, если они все станут утверждать, что выходили на улицу. И еще они думали…

Он замолчал и сжал губы. Леон заметил, как задрожала уцелевшая рука Друстана.

— Все они получили по десять ударов. А Люк — двадцать. Он до последнего отказывался сказать мне правду. Впервые они сделали что-то вместе… Я имею в виду не совместную работу, еду или молитву. Они вступились друг за друга, как должны поступать послушники одного звена. И они восстали против меня.

— Это зависит только от точки зрения, Друстан. Можно сказать, что они все вступились за Люка.

— Не нужно заговаривать мне зубы, примарх. Я знаю то, что знаю. Но случилось еще кое-что. С Люком… Этот мальчик пугает меня. Когда я бил его по пяткам… Я воспользовался расщепленной палкой. — Он потупил взгляд. — И бил его там, где кожа тоньше всего, изо всех сил. Так прорывался мой гнев. Я не горжусь тем, что сделал. Но мальчик… Я видел, как лопалась кожа. А затем рана снова закрывалась. Это случилось трижды… А потом его стопы начали кровоточить, как это должно было быть с самого начала. Мои ру… Моя рука может исцелять. Твои руки тоже, брат примарх. Мы знаем, какими силами обладаем. Мы можем спасти жизнь, когда отступятся все остальные целители. Я могу изгонять жар, если буду держать больного за руку и молиться. Но это… Он абсолютно ничего не делал. Он даже не мог коснуться стоп рукой. А раны закрылись. Словно по волшебству. Что с мальчиком? Он будет святым или его стоит бояться?

«Если бы я знал», — подумал Леон. Раны, которые закрываются сами по себе! Какая сила! Люк может стать божественным ответом на все вопросы. Такому, как он, это будет под силу. Он сумеет воплотить в жизнь план, придуманный братом Аленом, обеспечить крупную победу ордену, и тогда все, кто говорил о ереси, чтобы отвлечь внимание от своих собственных пороков, умолкнут навеки.

— Мы должны наблюдать за ним, брат Друстан. И не делать преждевременных выводов о нем и его свойствах, чтобы наше мнение не стало предвзятым. Я возлагаю большие надежды на Люка де Ланцака. Если он верный человек, то вскоре станет членом нашего братства.

— Когда ты проверишь его?

— Когда придет время, — уклончиво ответил Леон.

Он и сам этого не знал. Он должен быть целителем, ведь он излечил Мишель. А теперь еще это… Его дар превосходил все виденное ими до сих пор. Или же это было что-то совершенно иное? А если в нем кроется не сила Тьюреда, а мерзостная магия Других? Испытание покажет это… вне всякого сомнения.

Леон поглядел на мальчика, ковылявшего к свае со знаменем. Он ему нравился. Но если он подкидыш, его придется убить.

Сокрытое в иле

Гисхильда услышала дразнилку и рассердилась. Еще вчера ей было бы все равно — она так сопротивлялась. Но теперь она одна из них. Ужасное наказание Друстана объединило их. Она стала Львицей.

Как и остальные, она тяжело опиралась на обитый тканью посох, медленно ковыляя по склону холма. Всем им пришлось выбрать для бугурта это оружие, потому что его можно использовать в качестве костыля, иначе никто из них не одолел бы пути до заиленной лощины.

Анна-Мария тихонько плакала. По лицу Джиакомо текли самые настоящие слезы.

— Надеюсь, твоя ночная вылазка стоила того, чтобы мы все захромали, — пробурчал Раффаэль.

Люк притих. Ему досталось больше всех. Он был единственным, кто получил двадцать ударов. Но по нему этого почти нельзя было заметить. Гисхильда глядела на перевязанные ноги мальчика. Сквозь белую ткань проступали пятна крови.

— Полярная звезда вчера ночью была очень красива, — коротко ответил Люк, бросая на нее взгляд, слишком мимолетный, чтобы заметили остальные.

Он что, под Полярной звездой имел в виду ее? Нет, не может быть! Мальчишки ничего не понимают в языке поэтов, если, конечно, речь не идет о дразнилке или разнузданной застольной песне.

Они добрались до вершины холма. Когда они спустились в заиленную лощину, все певцы смолкли один за другим. Пришло очень много послушников. Игра между двумя худшими командами обещала быть очень интересной. Среди зрителей были и старшие послушники, некоторые магистры и рыцари. Все смотрели на них — на четырнадцать хромающих детей. А потом зашептались.

Гисхильда увидела, что многие рыцари побежали к Леону. Из толпы вынырнула Мишель.

— Что, Другие вас задери, тут происходит?

— Спроси Друстана! — ответил Жоакино за всех.

Мастерица фехтования взглянула на Люка, но тот только покачал головой.

— Капитан говорит за всех!

Мишель не желала сдаваться.

— Анна-Мария, скажи мне, что произошло!

Девочка покачала головой. Ее всхлипы стали немного громче, но ни один другой звук не срывался с ее губ.

Леон раскинул руки. Он стоял на самом верху трибун. Рядом с ним был Друстан. Примарх производил впечатление: весь в белом, борода всклокочена, веко, благодаря которому он кажется бесстрашным, — идеальный образ доброго священника.

— Братья и сестры! — Голос рыцаря проник даже на самые дальние трибуны. В мгновение ока стало тихо. — До меня дошли слухи, что сорок седьмые Львы прошлой ночью нарушили одно из наших правил. Все они признали, что выходили ночью из барака, и получили за это причитающееся им наказание. И все же они хотят играть. Вот это я называю настоящим рыцарством! Я хочу забыть о вашем проступке. Вы наказаны, инцидент исчерпан. О чем я хочу помнить — это о четырнадцати послушниках, которые были готовы выполнить свои обязательства. Послушниках, которые вышли на битву на цепях, даже будучи ранеными. Удачи вам, Львы!

Гисхильда попыталась немного выпрямиться. Слова примарха подействовали, словно бальзам. Они придали Львам гордости. Кто-то похлопал ее по плечу. Послушник, у которого уже начала пробиваться борода, ухмылялся ей.

— Покажите им, Львы!

Гисхильда судорожно сглотнула. Она была одной из них. Впервые она не стала противиться этому ощущению. Она стала Львицей! Вдруг… За одну ночь. Это сделал Люк. И Жоакино… И все остальные…

Когда они поднялись к столбу с их знаменем, Джиакомо упал. Первая потеря, а ведь игра еще и не начиналась.

Гисхильда держала посох прямо перед собой — пользовалась им для поддержания равновесия, чему научилась на прошлых играх.

— Нужно занять девятку, — крикнул Жоакино. — Там на каждого придется всего по одному противнику. Тройку мы не удержим. Люк, Бернадетта и Гисхильда, вы остаетесь на тройке и проходите вперед, как только кто-нибудь упадет. Удачи, Львы!

Гисхильда смотрела, как ребята, покачиваясь, побежали по цепям. Каждый шаг отдавался болью в израненных ступнях. Принцесса попыталась сосредоточиться на чем-нибудь другом. На глаза ей попалось лицо Люка с печальными глазами. Интересно, почему он грустит? Уже больше полугода они в одном звене, а она почти ничего о нем не знает. Он рассказывал о себе меньше, чем остальные послушники.

Раффаэль выругался, словно кобольд, и кувыркнулся вниз головой в ил. В тот же миг зазвучали фанфары. Неравная битва против Секир началась. Анна-Мария похромала по доскам к столбу с флагом. Она останется там. Теперь резерва у них нет.

Секиры уверенно приближались по паутине из цепей. Все игроки пошли в атаку. На их лицах сверкали улыбки уверенных в победе ребят. Проиграть этот бугурт хромым Львам просто невозможно.

Люк пошел вперед, чтобы закрыть дырку, образовавшуюся после падения Раффаэля.

— Львы! — раздался с трибун подбадривающий крик Мишель. Она подпрыгивала, словно послушница, выбрасывая вверх руку, и кричала: — Ль-вы! Ль-вы!

Ее сестра, покрытая шрамами — полководец из Друсны, — присоединилась к ее крикам. Им вторили остальные рыцари.

Ряды сражающихся столкнулись. И в первый же миг три Льва упали в ил. Безнадежно! Слишком трудно удержать равновесие. Бернадетта бросилась вперед. Гисхильда тоже попыталась задержать одного из прорвавшихся Секир, крупного парня, использовавшего в качестве оружия мешок с песком.

На глаза навернулись слезы, когда она побежала по ржавым цепям. Утром прошел небольшой дождь. Цепи покрылись тонким сверкающим налетом ржавчины. Влажные повязки на ногах скользили. Умение держаться на цепях было здесь ни при чем. Могло помочь только везение!

Гисхильда не сумела нанести сильный удар, потому что тогда потеряла бы равновесие. Удар просто скользнул по Секире.

— Знавал я младенцев, которые бьют сильнее!

У парня ломался голос. Писклявый голос до смешного не сочетался с массивным телом. Он сделал вид, что хочет стукнуть ее кулаком в живот, а затем ударил мешком в лицо.

— Я заставлю тебя есть ил! — пропищал он.

Из носа Гисхильды потекла теплая кровь. Кончик ее посоха треснул Секиру по подбородку. Мальчик попятился. Она хотела вонзить ему посох в пах, но он принял удар на колено. Воспринимать окружающее Гисхильда была уже не в состоянии. Она знала, что Львы проиграют. Теперь ей хотелось только одного: забрать именно этого гада с собой в ил.

Она раскрутила посох и хотела садануть ему по уху, но противник выставил блок и пнул ее левой пяткой по ребрам. Девочка захрипела, попятилась и получила еще один удар в живот.

Перед глазами заплясали искры. Ноги словно горели. Мешок с песком налетел сбоку и ударил ее по голове. Она замахала руками. Посох выскользнул из рук.

— Лети вниз!

Долговязый размахнулся для последнего, уничтожающего удара. Гисхильда оттолкнулась от цепи, подпрыгнула вверх и саданула его в грудь. И чуть не заплакала от боли: в ноги ей будто вонзили с десяток кинжалов.

Ее противник закачался, отступил на шаг. Нога соскользнула с гладкой, скользкой цепи.

Гисхильда упала, ударилась спиной о цепь, упала набок. Пальцы вцепились в ржавое железо, и девочка застонала от боли. Глаза застилали слезы, но все же она увидела, как упал противник. А потом ее обхватил мягкий черный ил. Объятия земли оказались родными. Боль в ногах отступила.

— Корова безмозглая! — выругался игрок Секир и встал. — Ты дерешься как… как девчонка!

— А у тебя голос, как у девчонки!

— Мы еще встретимся на цепях. И тогда… тогда я с тобой разделаюсь.

Тихонько ругаясь, он побрел прочь. Гисхильде не хотелось вылезать из ила. Немного воняло серой, но в целом было довольно приятно. Еще бы немного побыть здесь, прежде чем присоединиться к остальным упавшим и идти мыться к озеру. Она лежала на спине, раскинув руки.

На трибунах перестали подбадривать Львов. Краем глаза Гисхильда увидела, как их знамя приземлилось в грязь. Ей было все равно. Она победила: утащила одного с собой. Этого было достаточно.

Рот ей закрыла липкая ладонь. Рука обхватила за горло. Она напряглась, собираясь отбиваться. Но напавший был намного сильнее. Ее затянуло в ил. Всего на мгновение. Потом она, отфыркиваясь, снова оказалась на поверхности.

— Тихо, — прошептал знакомый голос. — Не дергайся. Стань с илом одним целым, чтобы нас не заметили. Делай, как делала только что.

Этот голос с чужим акцентом она узнала бы из тысячи, с удовольствием бы вскочила и бросилась эльфийке на шею. Наконец-то она пришла. Сильвина! Принцесса всегда знала, что учительница придет и заберет ее.

Сердце Гисхильды билось так сильно, что ей пришлось глубоко вздохнуть, чтобы не разорвало грудь.

— Наконец-то! Наконец-то ты пришла.

— Путь был долгим, — бесцветным голосом произнесла эльфийка. — Держись от этого ила подальше. Не торчи здесь долго без необходимости. Нехорошее это место. Здесь скрывается что-то древнее… Голодное. Я чувствую его. — Она закрыла глаза. Ее измазанного илом лица почти не было видно. — Слушай меня внимательно, — проникновенно сказала она. — Я буду говорить тебе, что делать. И ты должна слушаться меня, даже если то, что я скажу, тебе не понравится.

Совсем не безобидный вопрос

Люк все еще хромал. Восемь дней прошло с момента их поражения, а стопы не зажили. Но он уже почти не думал об этом — самый лучший способ избавиться от боли. Сейчас его занимало другое. И он был удивлен тем, насколько охотно Друстан предоставил ему несколько свободных часов, чтобы сходить в библиотеку цитадели. Вообще после наказания магистр стал необычайно приветлив. Может быть, он сожалеет? Или примарх отчитал его за жестокость? Люк видел, что на бугурте они стояли рядом.

Их очередное поражение было крайне неприятно, но он не жалел, что вышел к Гисхильде. Ему было только жаль, что втянутыми оказались все послушники. Они могли бы выиграть… В следующий раз этого не произойдет: в последней битве за их первый год послушничества им придется выступить против Драконов. И все были настолько уверены в их поражении, что среди остальных послушников никто даже ставок не делал. Драконы не проиграли ни единого матча. Всем уже было очевидно, что Львам сорок седьмого набора придется жить с неизгладимым позорным пятном — они не выиграли ни разу. Люк не хотел с этим смириться. Они стали лучше…

Немного рассеянно он шел вдоль книжных полок. Ему еще никогда не доводилось видеть столько книг сразу. Неужели действительно на свете много такого, о чем стоит писать? Что стоит знать?

— Ты Люк, не правда ли?

Мальчик обернулся. В библиотеку вошла стройная женщина с коротко стриженными волосами. Бровь и щеку рассекал бледный шрам. В руках она держала три толстые книги.

— Моя сестра часто о тебе рассказывает. Она возлагает на тебя большие надежды, Люк де Ланцак.

Мальчик смущенно откашлялся. Хоть бы слова легче слетали с губ! Что теперь нужно сказать? Он хорошо знал, кто стоит перед ним. Лилианна, бывшая комтурша. И она его знает! О ней много говорили среди послушников. Она обучала воинскому искусству два последних курса и большую часть времени проводила с избранными звеньями на широкой равнине, там, где земля была отмечена войной.

Хотя он ничего не ответил, она по-прежнему приветливо улыбалась ему.

— Ты что-нибудь ищешь? Когда приходишь сюда, в читальный зал, впервые, чувствуешь себя немного растерянным, правда?

Люк знал, что уж она точно не ощущала себя растерянной: Мишель рассказывала, что в доме их родителей была большая библиотека. Он снова откашлялся. Во рту пересохло.

— Сестра, а правила бугурта когда-либо записывали?

Она наморщила лоб. Из-за шрама морщинки образовали странный, слегка асимметричный узор.

— Конечно же, правила есть. Но их всего пара страниц. Разве Друстан недостаточно рассказал вам об игре?

— Достаточно, — сказал Люк. — Но мне хотелось бы почитать правила.

Лилианна положила свои книги на пюпитр.

— Идем! — Она подвела его к большому шкафу, стоявшему между арочных окон. Ее тонкие пальцы скользнули по толстым кожаным переплетам. — Все это рассказы об играх. Тебе стоит прочесть парочку из них. Помогает. Существует множество возможностей победить в бугурте. Хороших, крепких бойцов недостаточно. Нужно наблюдать за противником и начинать каждую игру по плану, как битву. Думаю, в этих томах ты найдешь ответы на свои вопросы и ключ к победе.

Люк с сомнением посмотрел на заставленный книгами стеллаж. На полках стояло, пожалуй, около сотни книг.

— Это все написано о бугурте?

Лилианна кивнула.

— Некоторые из лучших наших полководцев когда-то начинали капитанами на бугурте. Многое, что справедливо там, может принести успех и потом, на поле боя.

— Ты тоже когда-то была капитаном?

Женщина закрыла глаза.

— Да. Целую вечность назад. Я Львица, как и ты. — Она наклонилась к нему. — Мое звено тоже послали на галеру, — прошептала она. — Не нужно стыдиться этого. Я буду с вами в следующем году. И ты увидишь, что шесть месяцев на галере пролетят, словно один миг. Когда мы вернемся вместе с зимними ветрами, вы будете гораздо более сильным звеном. Попасть на галеру вовсе не зазорно.

— Остальные звенья так не считают, — расстроенно ответил он. — Они уже сейчас поют о нас дразнилки.

— Это еще ничего не значит! Они вас боятся. Вы вернетесь более сильными, научившись танцу с веслами. И я обещаю тебе: если вы овладеете им, то на цепях будете чувствовать себя так же уверенно, как на земле. — Она выпрямилась и постучала пальцем по красному с золотом переплету. — А до тех пор тебе нужно прочесть вот это — самое лучшее, что было когда-либо написано о тактике игры. Это написал наш примарх еще в молодости. Он тоже когда-то был капитаном своего звена.

Люк взял книгу, но это было не то, что он хотел.

— А правила?

— Отсюда ты почерпнешь больше, чем из пары страниц с правилами.

Люку было неприятно настаивать на своем.

— Не хочу показаться дерзким… Но мне очень хотелось бы прочесть правила. В моем представлении с игрой дело обстоит так же, как с нашей башней-могильником. Сначала нужен хороший фундамент. Это и есть правила. Только потом можно возводить стены.

Лилианна внимательно посмотрела на него.

— Мишель права. Ты необычный. Мальчик твоего возраста не должен был бы так говорить…

— Мне очень жаль, я вовсе не хотел тебя обидеть. Я…

Она подняла руки.

— Ты не обидел. Давай поищем правила.

Она принялась изучать корешки книг. Наконец указала на узенькую щель на нижней полке.

— Боюсь, кто-то уже читает их. У меня есть собственный томик. Очень тоненькая книга. И большей частью состоит из красивых эстампов. Мне подарил ее гроссмейстер, когда мои Львы два года подряд были лучшими в бугурте. Тогда я очень гордилась этим. Пойдем. Она у меня в комнате.

— Но…

— Нет-нет. Ты можешь взять книгу. Если я загляну в нее, то расстроюсь. Слишком многие из моего звена ушли в нашу башню. Такова наша рыцарская доля. Костер, который горит слишком ярко, быстрее прогорает.

Она вывела его из библиотеки в большой зал, с потолка которого свисали дюжины изорванных знамен. Трофеи старых битв… Люк слышал об этом месте, но до сих пор почти не бывал в большом замке.

Они шли по различным винтовым лестницам и узким коридорам, через картинную галерею, на стенах которой было собрано около сотни портретов серьезных дам и господ.

Наконец Лилианна остановилась и открыла дверь. Люк удивился тому, насколько большой была находившаяся за ней комната. Огромный стол, на котором грудами высились карты и книги, занимал ее большую часть. Между двумя арочными окнами стояли сверкающие стальные доспехи с чудесным эмалированным нагрудником, на котором виднелся герб с Древом крови.

На одной из полок Люк увидел шлем с ужасной вмятиной.

Проследив за его взглядом, Лилианна сняла шлем с полки. По всей длине левой стороны тянулась вмятина от удара.

— Эльфийская сабля, — лаконично поведала Лилианна. — Мне повезло: мой шлем оказался лучше, чем у Леона. Или, может быть, мне попался более слабый эльф… Они проносятся мимо, когда прорывается линия фронта, и ударом слева разбивают тебе череп. Мне приходилось видеть немало рыцарей, погибших от подобных ударов.

Женщина взяла в руку роскошную саблю, лежавшую дальше на полке, которую Люк не заметил.

— Это клинок, раз и навсегда решивший спор между мной и сестрой — кто из нас красивее. Можешь спокойно вынуть его из ножен.

Люк потрогал рукоять клинка — позолоченная латунь, украшенная сверкающими бриллиантами. На ней был стилизованный рисунок распустившего хвост павлина. Хвост расходился, превращаясь в гарду. Люк нерешительно вытащил клинок.

— Ну же, — подбодрила его Лилианна.

В руке оружие лежало чудесно, словно было создано специально для него. Мальчик взмахнул им пару раз, со свистом рассекая воздух.

— Альварез сбил мерзавца с его красивого жеребца, а саблю подарил мне на память. Свинцовые пули — лучшее оружие против эльфийского отродья. Со сталью в руке выстоять против них невозможно. Они слишком хорошо фехтуют… А вот свинец… Думаю, он отравляет их. Отнимает у них волшебную силу. Они не могут излечить эти раны, пока пули находятся в их телах. В конце концов мы победим, пожалуй, при помощи аркебуз, а не как рыцари — с рапирой и пикой.

Мгновение она молчала, и Люк спросил себя, о чем она может думать. О том, почему из послушников готовят рыцарей, если рыцари не могут победить? Но дело было не только в рапире и пике. Дело было в духе рыцарства — вот что являлось необходимым условием победы.

— Лучше убери саблю в ножны, — вдруг сказала она. — Я подозреваю, что она зачарована. Так не бывает, чтобы оружие было по руке абсолютно всем. Это, должно быть, колдовство.

Люк послушался, вложил клинок обратно в ножны и протянул Лилианне.

— А теперь давай поищем книгу.

Она отвернулась, посмотрела на книжную полку, а затем открыла большой сундук и стала в нем копаться.

Мальчик воспользовался возможностью осмотреться в комнате повнимательнее. В углу лежало седло, рядом с ним, на низеньком столике с белой инкрустацией, — пара роскошных седельных пистолетов. Узкая походная кровать служила воительнице ложем.

Тихое жужжание заставило Люка обратить внимание на подоконник. В солнечном свете над миской с окровавленными кусками мяса кружились мухи. Под окном стоял ящик с толстыми серыми ремнями. Казалось, он был сделан целиком из свинца. И только потом он заметил в ящике узкую прорезь. Снедаемый любопытством, мальчик подошел ближе. Что-то зашуршало, и он наклонился вперед.

— Вот она!

Люк вздрогнул так, словно его застигли на месте преступления. Лилианна протянула роскошную книжицу в темно-красной коже с золотым тиснением.

— Увидимся на галере. До тех пор можешь оставить ее у себя.

Люку показалось, что тон ее голоса внезапно стал немного холоднее. Может быть, это как-то связано с большим свинцовым ящиком? Или она просто хотела вернуться к работе? Снова что-то зашуршало.

Он взял книгу.

— Благодарю тебя, сестра.

— Позволь дать тебе совет. Возьми в библиотеке книгу Леона. Она очень поможет. Мне, по крайней мере, помогла.

Она подошла к двери и открыла ее. Когда он выходил, мимо него пролетела сверкающая муха. Интересно, зачем ей окровавленное мясо? Говорили, что дикари в Друсне едят сырое мясо. Может быть, время, проведенное в лесах, так сильно изменило ее? А что же будет с ним, если его пошлют на войну?

Не ошибка

А он-то думал, что понравился ей. Альварез печально улыбнулся. Он влюбился, а она — нет. Едва был привязан первый канат, как она прыгнула на поручни и с кошачьей грацией побежала по канату к причалу.

Штурман ухмыльнулся ему.

— Она особенная, правда?

Он кивнул. Да, особенная. Увидятся ли они когда-нибудь? Она не обернулась. Ее узкое шафрановое платье сверкало в первых лучах солнца, светилось среди поденщиков в их лохмотьях, моряков и купцов, толпившихся на пристани. Хотя причал был переполнен людьми, для нее в толпе образовался небольшой коридорчик. Жадные глаза смотрели ей вслед. Купец помахал ей рукой и что-то крикнул.

Она ответила так, что в толпе раздался смех. Альварез увидел, как купец положил руку на рукоять кинжала. Капитан невольно схватился за рапиру. Слишком уж она легкомысленна! Ему нравился ее острый язычок… Но однажды этот язык без костей принесет ей неприятности.

Он предлагал ей остаться, а она рассмеялась. Ее странные глаза остались при этом холодными. Ее глаза… волчьи глаза. Именно они пленили его, когда он увидел ее впервые. Она выбрала его, а не наоборот. Капитан усмехнулся. С ней все было иначе. Она решала, что будет и как это будет. Он никогда не должен был касаться ее туго натянутой повязки на голове, даже во время самой бурной любовной игры. Он бросал якорь во многих гаванях, но такой женщины, как Мирелла, еще никогда не встречал.

Альварез бросил на нее последний взгляд. А потом она исчезла в тени большого зернохранилища. Судорожно сглотнув, капитан попытался напомнить себе, что она — всего лишь потаскуха. И причем такая, из-за которой у него возникли трудности. Он должен был бы радоваться тому, что она ушла. Но его душило ощущение, что он никогда больше не увидит ее. Это было его первое путешествие на «Ловце ветров». Роскошная галеаса, всего две недели назад спущенная на воду. Он добился своего — командует галеасой! А думает только об этой женщине с волчьими глазами. С ума сошел!

Большой корабль пришвартовался, спустили паруса и сходни. Хорошая у него команда: знают, что делать, даже если он стоит у поручней и мечтает, вместо того чтобы отдавать приказы. Все они видели женщину и понимали, что с ним творится. Хотя у него и была своя каюта, но даже на галеасе, более удобной, чем галера, сложно было сохранить что-то в тайне.

— Какие еще будут приказания, брат капитан? — усмехнулся молодой рыцарь.

Что ж, теперь они все постоянно будут усмехаться, потому что знают, что он взял женщину в первое плавание?

— Как обычно. Пополни запасы. Треть команды свободна до завтрашнего утра. Распредели вахту. Не пускай на борт торговцев вином.

— А женщин?

Рыцарь оказался достаточно сообразительным, чтобы перестать ухмыляться.

— До рассвета. Еще вопросы?

— Нет, капитан.

Альварез был рад остаться в одиночестве. Украдкой взглянул на зернохранилище, надеясь увидеть, как мелькнет шафрановое платье. Она покинет Марчиллу. Ничего подобного она не говорила, и все же он был в этом уверен. Она производила впечатление человека, которому предстоит длительное путешествие. Такие вещи он чувствовал. Все моряки чувствуют это.

— Мирелла, — тихо произнес он.

Она произносила это имя со странным акцентом, повторить который он не мог. Вот уже три недели прошло с тех пор, как он встретил ее в одной портовой таверне Марчиллы. Она подошла к нему и назвала немыслимую цену. Но он не захотел сопротивляться… Брать на борт незнакомцев, когда отправляешься морем в Валлонкур, строжайше запрещалось. Желающие попасть на полуостров должны были пользоваться сухопутной дорогой. А попадавшие к первой крепости без поручительства не могли и надеяться получить пропуск. Чтобы пройти этот путь, нужны были недели. Чужакам нельзя было входить даже в гавань. Их приводили туда под строгим конвоем. Охранять большой кратер было легко. Происходившее в Долине башен оставалось тайной Нового рыцарства. Простые люди поговаривали, что никто не видел таинственную цитадель ордена.

Капитан пронес ее на борт в ящике. Точно так же попала она и в гавань у вулкана. Должно быть, он сошел с ума. Она была подобна змее. Никогда бы он не подумал, что человек может уместиться в узком ящике. Но она была гибкой, как… Альварез не мог подобрать подходящего сравнения. Нет, на змею она не похожа! Он вздохнул. Нужно перестать думать о ней и начать молиться Тьюреду, чтобы она держалась от него как можно дальше. Он думал, что она пойдет с ним в его квартиру в гавани или станет продавать себя в таверне. А вместо этого она исчезла, как будто растворилась, хотя из глубокого кратера наверх было только три дороги и все они тщательно охранялись. Похоже было, что она стала невидимой. А его мучила совесть. Он должен был доложить заместителю начальника торговой конторы… Этого мерзавца он ненавидел и никогда не понимал, что нашла в нем Мишель. Самый настоящий змей, хоть мать и нарекла его Честным.

Ну уж если к Оноре он не пошел, то нужно было сообщить хотя бы Леону, сказать об этом на собрании братства, после него… Но Леон удалился очень быстро. А потом Мирелла появилась снова. В его комнатке, в гавани. Одному Тьюреду известно, как она туда попала.

Вспоминая их встречу, капитан не мог сдержать улыбки. Она лежала в его постели, как будто никогда оттуда не уходила. А на все его вопросы дерзко ответила:

— Ты уверен, что станешь счастливее, если узнаешь, в каких еще постелях я побывала?

Теперь он не сомневался, что она шпионка Оноре. Он знал, что оказался в руках этого мерзавца. Мирелла наверняка поведала, каким образом попала в Валлонкур. Но вместо того чтобы понести наказание, он неожиданно получил командование над «Ловцом ветров». И на этот раз мог взять с собой Миреллу, потому что покинуть Валлонкур был волен любой. Проверяли только тех, кто приезжал, а тех, кто уезжал, — нет.

Альварез закрыл глаза, вспоминая прошедшие ночи. Поездка в Марчиллу пролетела чересчур быстро! Дул попутный ветер, и галеаса делала честь своему имени. Чудесный корабль! А он, дурак, мог думать только о чудесной женщине, которой лишился. О ее шелковистой коже и аромате волос.

Провел рукой по бороде и понюхал свою руку. Не осталось ли аромата сандалового дерева, миндального масла и персиков? Никогда еще он не был с женщиной, которая пахла бы так восхитительно. И неважно, насколько страстными были их любовные игры, — она не потела.

Капитан вздохнул, открыл глаза и посмотрел на темный проулок между двумя зернохранилищами. Он пытался броситься ей вслед. Оставить орден. Но где-то в глубине своего сердца знал, что никогда больше не найдет ее. Она исчезла так же, как необъяснимым образом исчезла в Валлонкуре. И даже если бы ему удалось найти ее, она наверняка не захочет его знать. Он нужен был лишь для того, чтобы помочь ей попасть на остров Нового рыцарства.

— Будь здорова, таинственная красавица, — прошептал он. — Да пребудет Бог с тобой на твоем пути.

Альварез пошел к сходням. У грот-мачты стоял Луиджи, его штурман. Есть два пути забыть о несчастной любви: либо пойти в бордель, что в гавани… Но там он не найдет подобной ей. Нет…

— Луиджи?

Старый штурман обернулся.

— Капитан?

— У меня есть ящик «Крови Господней» со склонов Мон-Габино, а «Ловца ветров» нужно немного избавить от лишнего груза, чтобы завтра было легче отплыть.

Штурман обнажил в ухмылке беззубый рот.

— Всегда к вашим услугам, мой капитан!

Заговорщики

Люк недоверчиво вглядывался в полумрак. Воняло лошадиной мочой. Друстан улыбался, и улыбка эта не предвещала ничего хорошего. Может быть, он разгадал его план?

Магистр привел их сюда сразу после урока фехтования. Все они были измотаны, не в лучшей форме. И поход оказался совершенно некстати. Никому из них не было позволено снять гамбезон или хотя бы кожаный шлем. Тренировочное оружие они тоже взяли с собой. А потом он привел их на эту лестницу с низкими, зато очень широкими ступеньками. Наверху лестницы была массивная железная решетка, внизу — еще одна. Они прошли мимо нескольких дверей с тяжелыми засовами. Один раз Люку послышалось, будто кто-то бормочет себе под нос. Толстое дерево тюремных дверей заглушало все звуки.

— Где это мы? — невинным голосом поинтересовался Джиакомо.

Он был не первым, кто пытался расспросить магистра.

— Сейчас все увидите! — Друстан ответил громче, чем было нужно. Он махнул рукой на коридор. — Там, впереди, есть поворот. Дальше вы пойдете одни. Жоакино, ты возьмешь факел и поведешь звено. Удачи!

Люк принюхался. Появился новый запах. Он еще хорошо помнил этот запах — запах умирающей деревни Ланцак. Запах вонючек. Запах мертвечины.

Жоакино подтянулся.

— Вы все слышали, Львы. У нас приказ. Будьте рыцарями и не посрамите наше звено!

Гисхильда мягко тронула Люка за руку.

— Не отходи от меня.

— Что там, в темноте?

Она покачала головой.

— Возможно, я ошибаюсь. Их не может быть здесь. Только не здесь!

— Кого?

Она не ответила.

Жоакино пошел вперед, держа высоко поднятый над головой факел. Отвратительная вонь стала сильнее. Звено шло за капитаном. Люку хотелось, чтобы в руках у него было что-нибудь получше этого проклятого деревянного меча. Он был уверен, что настоящей опасности нет. Друстан не посмел бы… Но за поворотом тоннеля притаилось что-то злое — в этом он был уверен.

Задержав дыхание, мальчик повернул. Немного впереди тоннель перегораживала еще одна зарешеченная дверь. Дальше света факела не хватало. Что это значит? Что…

Раздался ужасающий крик, вытеснив из головы все мысли. Каменный пол дрогнул, и из темноты выпрыгнуло чудовище. Огромное, с оскаленными зубами, острыми, как кинжал. Чудовище из кошмарных снов с широким дряблым лицом, на котором сверкали маленькие злые глазки. По сравнению с его огромными кулаками прутья решетки казались хрупкими, словно тростинки.

От испуга Жоакино выпустил из рук факел. Джиакомо бросился на землю и закрыл голову руками. Анна-Мария упала в обморок. Раффаэль поймал ее, когда она падала. Большинство с воплями бросились прочь. Люку тоже хотелось убежать, но ноги словно окаменели.

Чудовище подошло вплотную к решетке.

— Й-а вы-ас жрать! Все! Ии-дите сю-да, дее-точки.

Похоже было, что единственной, на кого все это не произвело ни малейшего впечатления, оказалась Гисхильда. Как можно быть настолько хладнокровной? А потом она заговорила. Послышались странные, рычащие звуки.

Чудовище скорчило гримасу. Оно что, понимает, что она говорит?

До Люка постепенно стало доходить, кто перед ними. Это чудовище было знакомо ему по сказкам и историям о войне в Друсне. Тролль! Он был покрыт вспухшими шрамами. На нем был толстый ошейник, очевидно, из свинца… Почему существо такой силы не сорвет его с себя?

На плечах тролля Люк заметил открытую гноящуюся рану. При более внимательном рассмотрении чудовище выглядело довольно жалко. Конечно, оно было огромно, но от рук и ног остались кожа да кости.

Гисхильда говорила с этим существом. А тролль ей отвечал. Дикое сверкание в его глазах потухло.

— Достаточно! — раздался голос Друстана. Он подошел к ним и поднял факел. — Я запрещаю тебе говорить ему что-либо! — набросился он на Гисхильду и ткнул факелом в темноту. — Назад, исчадие тьмы!

Чудовище действительно отступило во тьму. Это произвело впечатление на Люка. Как бы ни ненавидел он Друстана, ему захотелось стать однажды таким, как он. Рыцарем, который одним факелом может отогнать чудовище! Раффаэль и Жоакино тоже были поражены. И только Гисхильда улыбалась.

— Вперед, теперь все идем во двор замка!

Магистр повел их по коридору, а потом вверх по лестнице. Когда запах мертвечины остался позади, Люк испытал облегчение. Друстан позволил им остановиться у водопоя для лошадей. Те из них, кто при виде тролля бросился бежать, все еще дрожали от страха. Бернадетта была бледнее мела. Анна-Мария тоже не оправилась: из ее легких то и дело вырывался хрип, она дрожала всем телом. Люк испытывал необычайное облегчение от того, как легко Друстан расправился с чудовищем.

— Вот это, послушники, и есть враг! — твердым голосом объявил магистр. — Те из вас, кому удастся заработать золотые шпоры рыцаря, через шесть лет не станут убегать или падать в обморок при виде тролля. Они достанут мечи и будут подобны стене из стали. Никакое чудовище не заставит их содрогнуться.

Люк видел, что у Гисхильды готовы сорваться с губ резкие слова, но она сдержалась.

— Раффаэль! Как ты будешь бороться с таким чудовищем?

— Пушками, магистр. Я разорву его на куски!

Друстан кивнул.

— Жаль только, в поле не так быстро можно зарядить пушку. Как защититься от троллей полку пехоты?

— Сформировать строй с пиками, — ответила Анна-Мария. — К тому же в первые два ряда выставить алебарды, защищенные длинными пиками. Наконечники пик удержат натиск троллей. Потом алебардщики выйдут вперед и зарубят чудовищ.

— Очень хорошо! Вижу, ты читала Игнациуса Рандта. Для брата Древа праха он великолепный теоретик. К сожалению, полевые войска недостаточно дисциплинированны, чтобы противостоять орде атакующих троллей. Большинство воинов ведут себя так же, как вы сейчас, когда встречаются с троллем впервые. — Он улыбнулся. — Вы удивитесь, узнав, что многие из уважаемых рыцарей из наших собственных рядов наделали в штаны, столкнувшись впервые с троллем. Меня самого страх словно сковал. Тролли могли просто схватить меня и сожрать, если бы товарищи из моего звена не защитили меня.

От этих слов Люку сильно полегчало. В такие моменты Друстан ему нравился. Если бы только этот рыцарь был более предсказуемым! Тогда его можно было бы терпеть.

— Против троллей сражаются с длинным мечом, алебардой, большой секирой и пистолетом. И конечно же, не в одиночку. Тролля можно победить только тогда, когда в звене все помогают друг другу. В одиночку против тролля не выстоять. Сестра Мишель — единственный человек, который смог один победить тролля. Но лучше не пытайтесь повторить ее подвиг, если вам дорога жизнь. И еще кое-что: тролль может показаться вам ужасным, но самые страшные наши враги — эльфы. Даже самые крупные тролли в ближнем бою не так страшны, как они. Они косят воинов, словно косарь пшеницу. Сражайтесь против них на пистолетах. Даже не пытайтесь обойтись мечом или рапирой. Но довольно об этом. Урок окончен. — Он наморщил нос. — Те из вас, кому это необходимо, сейчас получат возможность постирать свои штаны. Жду вас на обед у бараков.

Свободный час — настоящий дар божий. Хотя Люк твердо рассчитывал на то, что его опять пошлют за едой, он пока не придумал, как незаметно отнести свою ношу в барак. При необходимости Жюстина отнесла бы вещи в тайник в лесу. Но он не хотел впутывать служанку Друстана в это дело больше, чем нужно.

— Жоакино? Гисхильда?

Оба они были посвящены и без дальнейших слов поняли, что ему нужно. К сожалению, Раффаэль тоже остался, в то время как другие убрались восвояси, пользуясь неожиданной передышкой.

— Как это ты умеешь разговаривать с троллями? — спросил Раффаэль, обращаясь к Гисхильде.

Она упрямо поглядела на него.

— Я из Фьордландии. Там это умеют.

— Не мели чепухи! Я из Эквитании. Ни в одной другой провинции не выводят больше благородных скакунов, чем у нас, а моим родителям принадлежит самый большой конный завод. Но я же не говорю, что могу поэтому разговаривать с лошадьми!

— Не путай троллей с животными, — ледяным тоном ответила Гисхильда. — И, кроме того, тот парень, что заперт там, — довольно жалкий экземпляр. Если вы его видели, это еще не значит, что вы поняли, что такое противостоять настоящему воину-троллю. И вот что еще забыл сказать наш дорогой магистр: считать троллей глупыми не стоит! Они не бросятся вслепую на острия пик. Они будут швырять в пикинеров булыжниками до тех пор, пока не пробьют брешь в их строю. А потом начнется такая рукопашка, какой вам даже в самом кошмарном сне не увидеть.

Люка не оставляло неприятное чувство, что Гисхильда точно знала, о чем говорит. Раффаэль и Жоакино, похоже, испытывали то же самое. По крайней мере ни у кого не осталось больше желания задавать вопросов.

— Пойдемте на кухню, — сказал наконец Люк.

— Думаешь, это хорошая идея — то, что ты задумал? — скептически поинтересовался Жоакино. — Я сомневаюсь. Нас опять накажут. А у меня еще подошвы не зажили.

— А ты считаешь, что нужно сделать то, чего все ждут, и опять проиграть? — неожиданно набросилась на него Гисхильда. — Да пусть меня лучше опять отлупят.

— Мы не нарушаем никаких правил! — попытался урезонить их Люк. — Я раз двадцать прочел правила бугурта. Там записано все возможное: от длины мечей и посохов до веса мешков с песком. То, что мы сделаем, не запрещено!

— Но это не означает, что разрешено, — настаивал Жоакино.

— Я так не считаю. То, что явно не запрещено, для меня разрешено!

Раффаэль смотрел на них широко раскрытыми глазами.

— Может быть, вы будете так добры и расскажете мне, о чем вы тут говорили?

Люк поглядел на Гисхильду, потом на Жоакино. Оба кивнули. Все остальные в звене в любом случае должны быть посвящены сегодня вечером. Ведь завтра состоится игра. Последняя в этом году. Потом начнутся большие весенние маневры. Они неделями будут находиться на большой равнине. В Долину башен послушники вернутся незадолго до выпускного праздника.

Люк рассказал Раффаэлю о своем плане. Когда он закончил, тот примирительно улыбнулся и задумчиво стал играть локоном.

— Хорошо. Очень хорошо. Мы разделаемся с Драконами. С лучшей командой нашего курса. Ты не против, если я организую парочку пари?

— Чего захотел! Ты ведь не думаешь, что мы просто так отпустим тебя, после того как посвятили в свою тайну? — зарычал Жоакино.

— Вот же… Ты ведь не считаешь меня предателем? Драконы еще ни одной игры в этом году не проиграли. Не будет никаких проблем с тем, чтобы заключить пари десять к одному против нас. У нас просто карманы будут по швам трещать от денег. Во время маневров пойдем в гавань. Сможем разорить все магазины сладостей. Десять к одному! Ты понимаешь, что это значит, Жоакино?

— Я ему доверяю, — сказал Люк.

Гисхильда только пожала плечами.

— И как можно быть настолько помешанным на сладостях, — проворчал Жоакино. — Позволь ему делать то, что он хочет, и увидишь, что нам за это будет.

— Полные карманы, — горячо убеждал его Раффаэль. — Вот что вам за это будет! Я Лев и никогда не предам никого из нашего звена. Начну с послушников последнего года — у них больше всего серебра. Но мы не имеем права на поражение, Люк. Это ты мне должен обещать. Если не выгорит… Они привяжут мне к шее мельничный жернов и бросят в озеро.

Люку стало не по себе. А вдруг все пойдет не так, как он задумал? В первую очередь никто не мог предугадать, как на это дело посмотрит примарх.

— Настаивай на том, что мы побеждаем в духе правил бугурта, и ты будешь в безопасности, — наморщил лоб Раффаэль. — Нет, это звучит, как будто мы хотим обмануть кого-то. Я ставлю на нашу победу!

И с этими словами он умчался прочь. Жоакино тяжело вздохнул.

— Этого еще не хватало. Это же сплошные неприятности!

И только у Гисхильды было хорошее настроение.

— Посмотрите на это дело с другой стороны. Неважно, каков будет результат, после этой игры мы станем самым знаменитым звеном Валлонкура.

— Ты, наверное, имела в виду дурную славу? — поинтересовался Жоакино.

— Идемте.

Люк отвел их в большую кухню цитадели. Еще в дверях их встретила жара, а от многообразия вкусных запахов у мальчика потекли слюнки. Девушки в белых платьях с короткими рукавами сновали туда-сюда. Толстый старик командовал всем, и, подобно тому как полководец перекрикивает звон клинков, его бас, словно гром пушечного выстрела, разносился над звоном кастрюль, рубкой мяса, помешиванием и кипением супов на печах. Из огромных печей вынимали свежий хлеб и ставили в нишу.

— Вы пришли слишком рано! — залаял на них шеф-повар. — Раздача еды начнется через час. Освободите место!

Жюстина была одной из работавших здесь двух десятков девушек. Крик шеф-повара заставил ее поднять голову; было очевидно, что она рада их видеть.

— Они к тебе, Жюстина? — От господина кухарок и вертелов не укрылся их обмен взглядами. — Высокий — вполне видный мальчик.

Теперь все подняли головы.

Жоакино то краснел, то бледнел, от смущения не зная, куда деть глаза.

— Эти дети мне еще осенью постоянно носили грибы. Я им кое-что должна.

— Дополнительных порций мяса нет, Жюстина! Надеюсь, ты об этом помнишь.

— Конечно, господин, конечно.

— Тогда иди! Но поспеши! Ты же знаешь, перед обедом нужна каждая пара рук.

Стройная друснийка сделала им знак рукой, приглашая следовать за собой. Они прошли через всю кухню к двери, ведущей к кладовым. Одна из кухарок ущипнула Люка за щеку и сделала колкое замечание. К счастью, наибольшей популярностью пользовался все же Жоакино. «Я бы сквозь землю провалился на его месте», — подумал Люк.

Когда они наконец вышли из кухни, Жюстина сердито зашипела на них.

— Так мы не договаривались! Ты хотел забрать их вместе с едой, Люк. Обо мне начнут говорить… И Друстан об этом услышит.

— Я думала, он тебе не нравится, — неожиданно произнесла Гисхильда.

Жюстина провела рукой по ее волосам.

— Ах, девочка… Ты об этом ничего не знаешь. Пока что, — она вздохнула, — я невысокого мнения о том, что придумал твой друг.

Они пересекли кладовую, где вкусно пахло буковым дымом и с потолка свисали сотни колбас.

— Если бы ты не поручилась за своего друга, я никогда бы этого не сделала. Это самое настоящее расточительство. Из них никогда больше нельзя будет пить!

Люк был удивлен, услышав, что кухарка считает его другом Гисхильды, и не знал, как следует относиться к этой ошибке.

В следующей кладовой, где они оказались, все стены были в полках, на которых лежали яблоки. От их аромата у Люка опять потекли слюнки.

— Можете взять по одному в карман, — покровительственно сказала Жюстина. — Но только по одному! Я же знаю, что вас держат впроголодь.

Затем она повела их в темный уголок и отодвинула в сторону висевшее полотно. Там лежали они — ключи к победе на следующем бугурте.

— Берите и больше никогда не обращайтесь ко мне с такой просьбой! — пробурчала кухарка. — Это самое настоящее расточительство. Будьте счастливы!

Львы и Драконы

Люк проснулся в тревоге, он все утро штудировал правила. И никак не мог избавиться от нехорошего чувства, что он что-то выпустил из виду.

На пути к заиленной яме все вели себя очень тихо. А теперь стало еще тише. Львы посмотрели с гребня холма на каменные трибуны. На них уставились сотни глаз. По рядам зрителей пробежал шепот, послышались смешки.

Люк был потрясен. Как много зрителей! А это всего лишь встреча двух звеньев первого курса — самого лучшего и самого худшего. Исход игры был предрешен еще до ее начала. Люк не думал, что она заинтересует так много послушников. Что-то здесь не так!

— Раффаэль! — услышал он шипение Жоакино. — С кем ты спорил?

Люк обернулся. Маленький кудрявый паренек, казалось, вот-вот провалится сквозь землю. Он поднял руки, защищаясь.

— Всего лишь парочка пари. Думаю, остальные тоже захотели попытать судьбу.

Среди зрителей оказалось много рыцарей. Присутствовали также большинство магистров и крестов.

— Сколько заключено пари? — поинтересовался Жоакино.

— Я… Э… Что ж, я принял 4370 серебряных монет.

Люку стало плохо. Этих денег хватило бы, чтобы купить большое дворянское поместье.

— Ты что? Ты с ума сошел?

— Квота была десять к одному против нас, — прошептал Раффаэль, как будто это объясняло все.

— Мы пропали! — Голос Джиакомо сорвался на истерический визг. — Пропали мы. Если мы проиграем, то не расплатимся никогда. Они нас разделают под орех.

— Нам нужно внести всего лишь 437 монет, — возмущенно сказал Раффаэль.

— А у тебя есть столько? — набросился на него Жоакино.

— Мы просто не имеем права проигрывать. — Взгляд Раффаэля был прикован к Люку. — Ты сказал, что у нас получится. Совершенно точно. Это хороший план.

— Но это не делает его лучше, — негодовал Джиакомо. — Если мы победим, они возненавидят нас. Такая куча серебра… Это, должно быть, сбережения половины послушников. И магистров. Они нас убьют. На маневрах с нами произойдут несчастные случаи… Я уже вижу это. Каждый год на маневрах умирают несколько послушников. На этот раз мертвецами станут исключительно Львы сорок седьмого набора. И никто не прольет по нам ни слезинки. С нами покончено. Мы трупы! Все…

Гисхильда толкнула его в бок локтем.

— Да заткнись ты наконец, мямля. Мы сейчас спустимся вниз и все сделаем. Мы — Львы!

Она вызывающе огляделась. Никто не возразил.

Под оскорбления с трибун они спустились к заиленной лощине. Возле сходней, которые вели к мачте с флагом, их ждал Друстан. Магистр пошел вперед, когда они вышли из барака, и пришел на поле раньше них. С серьезным лицом он пропустил их всех, а когда с ним поровнялся Жоакино, остановил его.

— Не знаю, что здесь происходит, мальчишка. Для меня это загадка. Такого я еще никогда не видел. Знаю, что за этим стоите вы, хоть и понятия не имею, что вы на этот раз выдумали. Посоветую одно: не опозорьте Львов! — Он оглядел звено. — Зачем вам эти бурдюки на поясе?

— Никто не запрещает носить на поясе бурдюки! — ответил Люк, прежде чем Жоакино успел что-нибудь сказать.

Он не хотел, чтобы об их задумке узнали уже сейчас.

— Не запрещено… — Друстан недоверчиво оглядел всех по очереди. — Лучше пейте сейчас. Игра не продлится так долго, чтобы вам захотелось пить. Не стоит нести с собой на цепи ненужный балласт. Это может лишить вас равновесия.

— Что значит «игра не продлится так долго»? Ты уже списал нас, брат Друстан? — В голосе Гисхильды сквозило горькое разочарование. — Как наш магистр, ты должен быть на нашей стороне.

— В первую очередь я не должен вас обманывать. Только чудо поможет вам победить, — рассерженно ответил он и пошел к остальным учителям.

Люк упрямо улыбнулся. Он сомневался, что его действия понравятся Тьюреду, но чуда не понадобится.

— Ты знаешь, что должна делать? — спросил он Анну-Марию.

Девочка застенчиво кивнула.

— Я играю так же, как и всегда, и рада, что не буду в этом замешана. Они ведь не могут мне ничего сделать, правда?

— Никто нам ничего не сделает, — успокоил он ее, хотя вовсе не был в этом уверен.

Львы ступили на цепи. Джиакомо и Раффаэль остались в резерве. Анна-Мария стояла в центре девятки. По цепям слева и справа позади нее бежали Гисхильда и Жоакино — они бегали по цепям лучше всех в команде.

Зазвучали фанфары. Игра началась.

Все Львы схватились за бурдюки, висевшие у них на поясе. Легкое движение, и шнуры из сплетенной травы разорвались. Люк открыл крышку бурдюка.

Драконы, как и ожидалось, пошли в атаку сразу всеми игроками. Они хотели смести Львов одним-единственным штурмом. Кроме игроков резерва, сзади не осталось никого.

Маша, капитан Драконов, бежала в центре своей команды по пятой цепи, несясь прямо на Анну-Марию.

Люк наблюдал за стройной предводительницей Драконов во время нескольких других игр. Она была сильна и отважна и великолепно держалась на цепях. Анна-Мария казалась намного слабее ее. Убежденная в том, что в любом случае прорвется, Маша сразу же велела двум другим игрокам с посохами бежать следом.

Люк видел, как задрожала Анна-Мария.

— Сметите их, Драконы! — воскликнула Маша, и сотни зрителей поддержали ее дружным ревом.

Ставить на проигрыш Львов означало получить легкие деньги.

— Львы, приготовьтесь!

Жоакино пытался перекричать всеобщую неразбериху.

Маша на три шага опережала остальных игроков. Она неслась на Анну-Марию, высоко подняв меч. Люк оглянулся назад. Раффаэль приготовился бежать по цепям.

Он был одним из их лучших бегунов. Как только Анна-Мария упадет, он попытается закрыть брешь. Но ему предстоял еще долгий путь.

Люку пришлось сконцентрироваться на парне, приближавшемся к нему. Он поднял свой бурдюк — из открытого горлышка ужасающе воняло.

Закричала Анна-Мария. Одного удара Маши оказалось достаточно, чтобы снести ее с цепей. Люк посмотрел на приближавшегося к нему игрока. Еще шаг… Вот теперь достаточно близко. Он сдавил флягу, и из ее открытого горлышка брызнул черный ил.

Противник, защищаясь, поднял руку. Его белый мундир с красным драконом и кожаный шлем были целиком забрызганы илом.

— Тебя замочили, Дракон! Ты выбыл из игры! — крикнул ему Люк.

Мальчик удивленно ощупывал свое забрызганное обмундирование. Нападение остановилось: на всех девяти цепях Драконы с удивлением смотрели друг на друга.

Зрители внезапно умолкли.

Люк обернулся через плечо. Двое с посохами, следовавшие за Машей, тоже были забрызганы илом. Ловушка захлопнулась. По крайней мере почти, потому что было похоже, что Маше удалось избежать фонтанов ила из бурдюков. Но она тоже остановилась, удивленная и обозленная.

— Обман! — раздался чей-то голос с трибун. — Жалкий обман!

Это Люк учел. Он вынул красную книжицу Лилианны из-под своего мундира.

— Я призываю в свидетели примарха! Львы не нарушили ни одно из правил бугурта. Вот здесь написано: измазанный илом лощины проиграл и должен удалиться с поля.

Сидевший в центре группы рыцарей Леон поднялся.

— Ах ты, дерзкий мальчишка! Да как ты осмеливаешься после такой наглости еще и учить меня правилам!

Люк дрожал от волнения. Во рту пересохло, и ему пришлось откашляться. Взгляды с трибун кололи его, словно стрелы.

— Прошу тебя, брат примарх, назови строку в правилах бугурта, которая запрещает то, что мы сделали.

— Ты бесстыдным образом нарушаешь дух правил, Люк де Ланцак. Восстаешь против духа рыцарства, в котором вас воспитывают здесь, в Валлонкуре. Твое поведение, мальчик, меня крайне разочаровало.

— При всем уважении, брат примарх, я не понимаю этого. Всего несколько дней назад на уроке фехтования меня учили тому, что вполне честно выступить против эльфийских воинов с большим численным превосходством. Говорили даже, что тот, кто выступит против эльфа в одиночку, страшно глуп. Меня учили, что сильных врагов нужно побеждать разумом, хитростью и численным превосходством. Именно так и поступили Львы. — Люк не спал ночами, продумывая свою речь, и теперь надеялся, что не запнется. — Говорили, что смысл бугурта заключается в том, чтобы подготовить нас, послушников, к полю битвы. Это твои слова, брат примарх, которые ты высказал в книге об игре. Разве не справедливо в таком случае для бугурта то же самое, что справедливо для поля битвы? Почему запрещено использовать в качестве оружия хитрость там, где не можешь победить мечом? Все знают, что мы, Львы, безнадежно проигрываем Драконам в поединке. И все же мы вышли на поле, потому что преисполнены духа рыцарства…

Кусок хлеба ударил Люку в лоб. Он запнулся. Яблоко пролетело совсем рядом. С трибун сыпались другие предметы.

— Заткните рот этому негоднику! — крикнул кто-то из толпы.

Леон взмахнул рукой, веля зрителям умолкнуть.

— Давайте примем решение! Встаньте те, кто одобряет поведение Львов.

По рядам пронесся резкий металлический звук. На самом верху трибун стоял человек, тяжело опиравшийся на костыль.

Люку показалось, что его сердце на миг остановилось. Там, наверху, стоял мертвец. Брат Оноре! Лицо его похудело, щеки ввалились, вместо тела кожа да кости. Это лицо мальчик не забыл бы до конца своих дней. Оноре, человек, желавший любой ценой отправить его на костер, вернулся из мира теней.

— Я против такого голосования, брат Леон. Почти все здесь поставили деньги на поражение Львов. Как ты можешь ожидать справедливого решения, Леон? Впрочем, я считаю, что мальчик прав. Можно до бесконечности спорить о духе игры. А правила ясны. И в моих глазах Львы их не нарушали. Они сделали кое-что непредусмотренное создателями игры и находятся на пороге головокружительной победы. Не поймите меня превратно, братья и сестры. Я не одобряю того, что они сделали, и с сегодняшнего дня мы должны записать в правила, что игрок только тогда считается замоченным, когда падает с цепей в ил. Но это можно сделать только после игры.

Люк не верил своим ушам. Оноре был последним человеком, от которого он мог ожидать поддержки. Как так вышло, что он все еще жив? И если он пытается ему помочь, то добра тут не жди.

Мальчик поискал глазами лицо Мишель среди зрителей. Почему она не сказала ему, что человек, собиравшийся отправить его на костер, еще жив?

Когда он наконец отыскал ее, она показалась ему такой же испуганной, как и он сам. Она тоже не догадывалась, что он сумел выжить после выстрела в грудь.

— Примарх! — раздался сзади голос. Маша. — Нас, Драконов, только что злобно обманули. Но еще трое из нас не запятнаны и готовы сражаться. Мы не сдадимся. Позвольте нам доиграть. Мы думаем, что и сейчас сумеем победить, потому что мы — лучшие и Тьюред будет с нами.

Ее слова были встречены аплодисментами, с трибун раздались подбадривания.

Люк вынужден был признать, что она не так уж неправа. Она прорвалась далеко за линию девятки. Между ней и знаменем Львов стояли только Раффаэль и Джиакомо. Остальным Львам уже не догнать Машу. Люк чертыхнулся: этого не должно случиться! Знамя Драконов было далеко. А оба запасных игрока уже стояли на цепях, чтобы защитить его.

— Львы! — крикнул Леон своим громовым голосом. — Выбросьте бурдюки и по крайней мере остаток игры сражайтесь в духе рыцарства! Приготовьтесь! По моему сигналу игра продолжается.

Люк повиновался. Остальные Львы тоже избавились от своего тайного оружия.

— Нам не нужны всякие трюки, чтобы победить! — крикнул Жоакино. — Мы — Львы! Покажите это всем!

Его слова на Люка впечатления не произвели. Слишком хорошо знал он, что и трое Драконов представляют опасность. Он понурился, в то время как Маша выглядела совершенно уверенной в себе. Она подбросила свой меч в воздух, ловко поймала его и сделала еще один трюк.

Трибуны снова успокоились. Прозвучали фанфары. Маша побежала.

У Раффаэля был посох. Он схватил его за самый край и стал отчаянно отбиваться. Капитан Драконов просто пригнулась и ударила мальчика кулаком в живот. От удара тот боком свалился с цепей.

— Маша, замочи котят! — раздалось с трибун.

Люк увидел, как Джиакомо стал неуверенно переступать с ноги на ногу. Он теперь мог играть, но, как и все остальные Львы, хорошо знал, что является самым слабым игроком. У него едва получалось держаться на цепях, да и как воин он не дорос до Маши.

Капитан Дракона неудержимо устремилась к знамени. У Люка на глаза навернулись слезы ярости. Все было зря! Они опять проиграют!

И вдруг Джиакомо собрался с духом и поднялся на платформу с флагом. Лицо его было искажено от напряжения. Не останавливаясь, он бросился по цепям навстречу Маше.

Капитан что-то крикнула, но Люк не расслышал. Маша угрожающе выставила вперед свой деревянный меч, не сбавляя скорости.

Джиакомо оступился и, размахивая руками, качнулся вперед. Люк задержал дыхание.

Маша ударила парня мечом в грудь. При виде этого Люк сжал зубы. Джиакомо вскрикнул и бросился вперед. Он вцепился в одежду капитана и окончательно потерял равновесие. На мгновение он, держась за Машу, повис над илом. Капитан стала наносить ему удары в лицо, но Джиакомо не отпускал ее.

Люк увидел, как у товарища потекла кровь, и с яростью вспомнил рассуждения Леона о рыцарстве. Значит, это по-рыцарски?! Единственное, что они задели со своими наполненными илом бурдюками, были честь и гордость.

Люк поднял посох. Он понимал, что не успеет вовремя. Но ему было все равно. Он побьет Машу и после окончания игры, когда знамя Львов приземлится в ил. Его накажут за это. Но его и так накажут.

Похоже, Гисхильде пришли в голову те же мысли. Краем глаза он увидел, что она собралась что-то делать.

Повисла мертвенная тишина. Сотни пар глаз наблюдали, как избивали Джиакомо. Он безропотно сносил удары. Поднять руку и защитить лицо значило бы ослабить хватку и рухнуть в ил.

Маша била все сильнее и сильнее, желая избавиться от вцепившегося в нее мальчика. А потом свершилось! Она издала вопль ярости, качнулась назад, пытаясь восстановить равновесие. И тут Джиакомо укусил ее за бедро. Она выругалась, еще раз ударила и вместе с парнем рухнула с цепей.

Люк замер. Оба лежали в тине. Он увидел, как Анна-Мария поковыляла к Джиакомо, чтобы помочь тому выбраться на берег. Маша била кулаками по тине и ругалась. Затем схватила мальчика за шиворот.

Люк помчался быстрее. Она ведь не собирается…

Но та похлопала Джиакомо по плечу.

— Бедный маленький негодник. А у тебя есть мужество. Идем.

— Вперед, за знаменем Драконов! — крикнул Львам Жоакино.

Люк кинул взгляд на другой конец поля. Осталось всего два Дракона. У них действительно может получиться выиграть.

Теперь все Львы устремились вперед. Гисхильда даже слегка подпрыгивала на цепях. Люку смотреть на это не хотелось. Глупо было бы упасть теперь в тину из-за таких прыжков. Но девочка двигалась так уверенно, как будто стояла на твердой земле.

Два последних Дракона защищались отчаянно, заняв позицию на двух цепях тройки перед самым знаменем. Бернадетта скользнула в брешь на среднем ряду. Один из Драконов швырнул ей в спину мешок с песком, и она упала. Затем он, безоружный, бросился навстречу Львам, утащив сразу двоих из них, так же как Джиакомо перед этим — их капитана.

Жоакино тоже приземлился в тину. Последний Дракон, ругаясь, отступил по цепи. Он хотел провести свою битву у знамени. Львы заколебались. Никому не хотелось вырываться вперед, чтобы не упасть, как Бернадетта, в грязь в самый последний момент.

Люк и Гисхильда присоединились к остальным игрокам. Несмотря на все потери, их все еще оставалось семеро. В исходе игры сомнений больше не было.

Публика была на стороне последнего Дракона, подзадоривая его криками, призывая бросить в грязь бесчестных игроков.

И Львы дрогнули. Им не хватало Жоакино, их капитана, к голосу которого они прислушивались.

— Давайте отвоюем хоть немножечко славы? — предложила Гисхильда. — Пойдет только один из нас. Проведем поединок. Выступить всемером против одного совсем нехорошо.

— А если он отправит нас в ил одного за другим?

Она широко улыбнулась.

— Вы что же, сомневаетесь в том, что Тьюред на нашей стороне?

Люк очень сильно надеялся, что она не ляпнет ничего про своих языческих божков. Это было бы последней каплей. Он в буквальном смысле чувствовал, что она думает о своих идолах.

— Пусть пойдет Люк. Твой стиль борьбы…

— Да?

— У нас и так достаточно неприятностей. Не хватало еще, чтобы они начали выступать из-за твоего необычного стиля.

— Мы пойдем наперегонки, — предложил Люк, чтобы избежать ненужной ссоры.

Гисхильда рассмеялась.

— Тогда я дам тебе десять шагов форы, иначе и так понятно, кто прибежит первым.

— Нет! Это слишком серьезно! Пусть идет Люк! Голосуем.

Люк воздержался. Все это было ему неприятно. Результат был однозначным. Гисхильда одна проголосовала за саму себя. Люк видел, как тяжело она это восприняла. Но и ждать дольше было нельзя. Шум на трибунах становился все сильнее. Для зрителей все выглядело так, будто у Львов не хватало мужества выступить против последнего Дракона.

Люк взял свой обитый тканью меч и пошел по последней цепи. Дракон удивился — очевидно, не мог поверить своему счастью, что придется биться только против одного Льва. Он жестом пригласил Люка выйти на платформу вокруг знамени, чтобы оба оказались на твердой почве.

Уже после первого удара Люк понял, что сможет победить Дракона. Противник был силен, но деморализован. Он уже приготовился к поражению; и даже если он никогда не сдастся, в целом он уже проиграл.

Люк пробил защиту Дракона и нанес сильный удар в колено. И в тот же миг понял, что для него не важна победа. Он хотел, чтобы Львы победили. Вот это было важно. Стоять со знаменем в руке возле знаменной мачты ничего для него не значило. Было другое, что доставило бы ему гораздо больше радости.

Он отошел назад, подождал, пока Дракон выпрямится. Как можно подчеркнуть его проигрыш, не сталкивая его с площадки? Дракон почти не нападал. Только защищался. Нужно разозлить его. Придумать какое-нибудь абсурдное оскорбление, которое мобилизует его силы. Только в этом случае поражение будет правдоподобным.

— А правда, что по ночам ты зовешь мамочку?

Мальчишка поднял взгляд, скорее удивленный, чем разозленный.

— А сейчас не хочешь ее позвать? Или сделать это за тебя? — Он стал подражать голосу противника: «Ой, мама, на помощь. Плохой мальчик хочет побить меня!»

— Заткнись!

«Сработало», — подумал Люк.

— «Мама, пожалуйста, скажи этому мальчику, чтобы он не пачкал меня!»

На трибунах царило ледяное молчание. Над шутками Люка никто не смеялся.

— Смотри, чтобы ты сам не упал в грязь.

Дракон ринулся вперед, осыпав его градом сильных ударов. Люк отпрянул, сделав вид, что ему трудно противостоять натиску. А потом стал за край платформы — всего одной ногой, но этого оказалось достаточно. Дракон тут же воспользовался возможностью и толкнул его плечом. Люк вскрикнул и упал.

Приземлился в мягкую грязь, а Дракон над ним издал победный клич. Теперь у Львов не оставалось иного выхода, кроме как послать Гисхильду.

Лицо ее засияло. Какая же она красивая, когда улыбается. Если бы она только не была такой упрямой! Она отказалась от показа эльфийских трюков, сражалась спокойно и уверенно. И ей не понадобилось много времени, чтобы отправить Дракона в тину.

Затем она шагнула к мачте, взяла знамя Драконов и стала размахивать им в воздухе.

— Победа, Львы, победа!

Видеть ее неудержимый восторг гораздо приятнее, чем стоять там самому. Люку было достаточно знать, что он способствовал этой победе и завоевал мгновение счастья для Гисхильды. И он спас их всех от галеры. Для этого было достаточно одной-единственной победы. У них не будет позорного клейма черного весла на щите! Это стоило того, чтобы принять самое тяжелое наказание.

На трибунах было тихо. Только немногие аплодировали победе Львов.

Люк побрел на берег. Едва он оказался на берегу, как к нему подошли два рыцаря.

— Люк де Ланцак?

— Да.

— По приказу примарха ты арестован. Сегодня же будет созван Суд чести, который решит твою судьбу.

Одинокая долина

Сильвина была измотана и зла на себя. Она не должна была этого допустить! Сначала ярость придавала ей сил. Она шла пешком. Слишком долго. Все выше и выше по горной тропе. Надеялась, что усталость смягчит гнев.

Она должна была знать! И все же ее удивляло то, что она так часто думала о капитане. Приятели колесуют его, если узнают, кого он привез в Валлонкур. Догадывался ли он? Нет, конечно же нет. Иначе он ни за что бы этого не сделал. Он слишком предан своей вере и отличается от остальных самцов.

Пытаясь забыть об этом, Сильвина ускоряла темп, хотя ноги горели от боли, а дыхание стало прерывистым.

Девять дней она наблюдала за детьми в Долине башен. Иногда она подходила так близко, что слышала голоса учителей. Гисхильда не может оставаться в этом проклятом месте! Ни часом дольше, чем это будет необходимо! Сильвина знала, насколько сильна и упряма принцесса. Но она всего лишь ребенок! А учителя и священники далеко не глупы. Они знают, как похитить сердце и заморочить голову.

Эльфийка поняла, каким образом рыцари, сражающиеся под знаменем Древа крови, стали самыми опасными врагами Фьордландии. Их совращали и ослепляли. И посылали на войну, пока они не становились достаточно взрослыми для того, чтобы понять, за что сражаются. По крайней мере большинство из них… Этот однорукий рыцарь, возможно, кое-что понял. И это знание сделало его циничным и озлобленным. Сильвину удивило то, что ему доверили учеников.

Между скалами эльфийка увидела костер и замедлила шаг. Так далеко от проторенных торговых путей она ожидала встретить разве что пару серн. Знала также, что в такие пустынные места уходили последние язычники. Может быть, там какое-нибудь тайное культовое место? Или даже звезда альвов! Она скривилась. Этой магией она так никогда и не овладела, даже не могла почувствовать магические тропы альвов, не говоря уже о том, чтобы открыть ворота! Она всегда была вынуждена прибегать к помощи других, когда хотела ступить на золотую паутину, хотя и ненавидела просить кого-либо о помощи, быть у кого-то в долгу.

Если бы она умела ступать на эти тропы, то уже давно была бы при дворе Эмерелль. Крайне важно освободить Гисхильду из Валлонкура! Слова священников — медленно действующий яд. А одиночество сделает девочку восприимчивее к словам священников. Пока она будет противиться, она будет одна, хотя вокруг будут сотни других учеников. Это чувство было знакомо Сильвине. Так она всегда чувствовала себя при дворе королевы эльфов. Она не принадлежала к тому миру… И только одному человеку было на это наплевать, тому, кто был так же одинок, как она. Тому, о ком она не могла думать без грусти даже столетия спустя, — Альфадасу, сыну Мандреда и первому королю новой династии правителей Фьордландии. Она любила его как никого другого. Так сильно, что украла его у жены и дочери, хотя он об этом и не догадывался. Она не могла иначе.

Не думать больше об этом! Вот уже девять сотен лет пытается она забыть его, не думать больше о нем, об Альфадасе Мандредсоне.

Раздираемая противоречивыми чувствами, эльфийка пошла к костру, бесшумно скользнула по осыпи. Мужчины, разбившие там лагерь, чувствовали себя в полной безопасности в этой глуши и не выставили стражу, не прикрыли костер. Ведь здесь, наверху, бояться некого.

На костре стоял небольшой медный котел. Пахло луком и тушеным мясом. На плоском камне лежал испеченный в золе хлеб. Некоторые люди умеют на удивление хорошо готовить… Желудок Сильвины сжался — давно уже она ничего не ела. Уставшая от долгой дороги в Друсну, она забыла обо всем. Даже если удастся сохранить теперешний темп, ей придется идти еще недели две, прежде чем, возможно, она встретит первых разведчиков детей альвов. Две недели она уже провела в дороге, и пройдут еще недели, прежде чем удастся собрать отряд, с которым она сумеет попасть на этот проклятый полуостров. Без борьбы там никак не получится.

Целыми днями Сильвина ломала себе голову над тем, каким образом забрать оттуда Гисхильду. Мимо крепостей на сухопутной дороге ей не пройти. И протащить девочку на один из кораблей тоже не удастся. Альварез ни за что бы не увез послушницу. Нет, настолько далеко он не зашел бы.

Ей нужен отряд отчаянных воинов. Никто из тех, кто дорожит своей жизнью, не решится идти в военный лагерь фанатиков, чтобы освободить какую-то девчонку. А потом еще нужно придумать, как оттуда выбраться. Спуститься по канату с отвесных утесов острова нечего и надеяться. Но какой капитан отважится войти в лабиринт из рифов и сразиться со смертельной силой водоворотов и течений во время приливов и отливов?

Она тогда как следует расспросила Альвареза. Море вокруг полуострова считалось несудоходным. Сильвина понятия не имела, как сдержать данное Гисхильде обещание. Принцесса ей по-прежнему доверяет, хотя и потребовалось много месяцев, чтобы найти ее. Ей нельзя там больше оставаться — она и не заметит, как изменятся ее мышление и чувства, а она будет думать, что все еще не воспринимает учение священников. Упрямо молиться своим древним богам и усложнять жизнь своим учителям — это еще не все. Ведь там были и люди вроде Альвареза, которые могут нравиться, несмотря ни на что. Которые сохранили чистое сердце, хотя и закончили Школу ордена. Люди, которые по-настоящему верили в то, чему их учили.

Сильвина приблизилась к лагерю на пару шагов. Пятеро людей глядели в огонь — и были слепы в ночи. Старик с трубкой во рту ворошил угли, искры летели к небу. Рядом с ним сидел молодой симпатичный блондин, тщательно чистивший свой пистолет. У парня едва начал пробиваться пушок над верхней губой. Третий в натянутой на лицо шляпе сидел, вытянув ноги к огню и прислонившись к скале. Рядом с ним на расстоянии вытянутой руки лежала рапира и пара тяжелых пистолетов. Может быть, они дезертиры?

Парень с рыжей окладистой бородой и гладко выбритым черепом помешивал длинной ложкой варево в медном котле. Рядом с ним лежали окровавленные куски меха и кости. Последний из них строгал широким ножом длинную палку.

«Нужно идти дальше, — подумала Сильвина. — Эти пятеро — плохая компания».

В нос ей ударил аромат тушеного мяса с луком. И эльфийка расслабилась. Пусть только попробуют с ней поспорить. Тогда она просто поужинает одна.

Она ступила в освещенный костром круг.

— Хватит ли вашей еды для еще одного гостя?

Парень, который, похоже, дремал, оказался на удивление проворным. Пока остальные таращились на нее, разинув рот, у него в руке внезапно оказался пистолет.

— Ты кто?

Сильвина сняла с плеча узелок, в котором была спрятана ее рапира.

— Одинокая путница, ищу пристанища на ночь.

Старик, ворошивший угли, захихикал и похлопал ладонью по плоскому камню рядом с собой.

— Иди сюда, садись. Ночлег ищешь? Я настолько худ, что под моим одеялом достаточно места для двоих.

— Не нужен нам еще один едок, — заворчал повар. — В этих двух вшивых сурках недостаточно мяса даже для одного из нас.

— Вполне возможно, что она вознаградит тебя за мясо своей плотью, Паоло. — Наемник с холодными глазами указал на нее носком сапога. — Под накидкой у нее шафран.

Мальчик с пистолетами уставился на нее с неприкрытой жадностью.

Правой рукой Сильвина нащупала рукоять рапиры в узелке.

— Среди вас я не вижу ни одного, кем бы соблазнилась.

— Ты, наверное, еще как следует не рассмотрела, — оскалился старик. — И еще: не позволяй внешнему виду ослепить себя. Важно только то, что внутри, и ничего больше.

Светловолосый паренек возбужденно проговорил:

— Не болтай ерунды! Для такой молоденькой красавицы важно только то, что в штанах. А мертвый кусочек плоти, который ты прячешь там, ее вряд ли осчастливит.

Он насыпал в дуло пистолета пороху, взял короткий шомпол и с сальной ухмылочкой впихнул в пистолет пулю.

— Меняем плоть на плоть, — сказал воин в широкополой шляпе.

Похоже, он был предводителем этих наемников.

— Я не продаюсь за сурков, — спокойно ответила эльфийка.

— Ты уверена? — Ствол его пистолета был нацелен прямо ей в грудь. — Посмотри внимательнее. На кого мы больше похожи — на нерешительных городских мальчиков или на мужчин, которые в определенных случаях просто берут то, что хотят?

Сильвина спокойно переводила взгляд с одного на другого.

— Мне кажется, вы больше всего похожи на мужчин, которые не встретят следующего рассвета.

Предводитель с пистолетом рассмеялся.

— Твоя работа, моя малышка, заключается в том, чтобы все-таки укладывать мужчин. А убивать их — наше занятие. Лучше этого не путать. Пистолет всегда одолеет рапиру. И не нужно себя обманывать. Мне не хотелось бы прострелить твое прекрасное тело, но я не стану колебаться. А теперь положи эту штуку и выполняй свою работу, девонька. Потом мы отблагодарим тебя соответствующим образом.

Сильвина пожалела, что под влиянием минутного порыва показалась мужчинам. Желание убивать пропало. Но она была слишком горда, чтобы просто бежать. Отступила на шаг. Прямо за ней дорогу перегородил большой кусок скалы — последняя возможность избежать несчастья, которое должно было случиться из-за ее дурного настроения. Левой рукой эльфийка отбросила капюшон накидки. Потом развязала ленту, державшую ее волосы. Теперь отчетливо стали видны ее длинные уши.

— Я не та, за кого вы меня принимаете. Дайте мне кусок хлеба, и я растворюсь в ночи. За это оставлю вас в живых.

Она еще не договорила, а лицо мужчины в широкополой шляпе уже изменилось. Она знала, что последует за этим. Пистолет выплюнул дым и огонь. Сильвина увернулась. Когда-то Олловейн научил ее танцевать между стрелами, с первого взгляда предугадывать траекторию полета и двигаться так, чтобы свести риск попадания в себя к минимуму. Один пистолет не представлял опасности.

Еще шаг в сторону! Ее рапира вонзилась в горло предводителя. Плащ ее трепетал, мешая остальным видеть происходящее. Шаг — и содержимое медного котла опрокинулось на колени рыжебородого повара.

Воин, строгавший палку, сделал выпад в ее сторону. Удар рукоятью рапиры заставил его рухнуть в костер, а удар клинком заглушил его крики кровью.

Светловолосый малец вскочил, опирая пистолет на бедро. Сильвина закружилась. Ее плащ описал круг и скрыл ее от взглядов стрелка. Громыхнули выстрелы. В ткани появились две дырки. Не попал!

Повар попытался вогнать ей под колено кинжал. Она отбила руку и ударила его коленом под дых.

Старик достал из-под своего одеяла аркебузу. Руки его дрожали. Чтобы увернуться от этого выстрела, не нужно быть эльфом. Мальчишка пытался на ходу перезарядить свой пистолет. Ее взгляда оказалось достаточно, чтобы он понял, как близка смерть, опустил оружие и бросил горсть пороха в костер. Зашипев, взметнулось пламя.

Сильвина отпрянула от внезапного жара. Грохнула аркебуза. Стрелок промахнулся, но что-то попало ей в спину, и она почувствовала, как потекла кровь.

Старик достал пистолет. Сильвина шагнула через костер. Всего один поворот запястья, и в горле наемника открылась рваная рана. Он зашатался, выронил оружие, пытаясь удержать вытекающую по капле жизнь.

Самый молодой удрал.

Сильвина ощупала свою спину. Рана сильно кровоточила. Азарт битвы еще не прошел, и она почти не чувствовала боли.

Эльфийка увидела светлое пятно на обломке скалы у себя за спиной. Туда попала пуля из аркебузы. Ее задело рикошетом! Нужно было предугадать такую возможность…

У нее слегка кружилась голова. Сильвина оперлась о скалу, закрыла глаза, пытаясь сконцентрироваться на своем теле. Чертова свинцовая пуля отнимала у ее магии силу. Она не могла учуять ее и залечить свою рану, пока свинец остается в теле. Может быть, пуля застряла в печени. Кровь будет продолжать течь, и скоро она потеряет сознание. Пулю нужно вынуть немедленно!

Она вставила в рану палец. На глаза навернулись слезы, когда она продвигалась по ране, чтобы выяснить, где же пуля. Сильвина никак не могла нащупать проклятый металл. Пуля вошла слишком глубоко, да еще рядом с крупной артерией. Если она попытается вырезать ее, будет достаточно одного неверного движения — и сердце не успеет сделать тридцати ударов, как она умрет. А если ничего не делать? Тогда у нее останется, пожалуй, три тысячи ударов сердца… Палец в ране замедлял кровотечение, но остановить его не мог. Проклятый свинец! Проклятые капризы! Умереть из-за котелка с недотушеным мясом сусликов. Не так она представляла себе свой конец. Сильвина попыталась рассмеяться, но колющая боль заставила ее умолкнуть.

Она обещала Гисхильде! Не может она сейчас умереть! Никто не станет искать принцессу в Валлонкуре. Следы ведут к могиле в Анискансе. Кто, кроме нее, заметит, что там лежит другая девочка? Она должна оставить послание!

Осталось менее трех тысяч ударов сердца. Сильвина попыталась собраться с мыслями. Кровь или копоть скоро смоет со скалы дождь. Она вынула кинжал. Кто будет искать ее здесь, наверху? Нельзя было идти одной!

Времени на жалость к себе не оставалось. Сначала послание, а потом она займется раной: не дрогнув, вынет пулю и вылечит себя. Ее магия сильна. Она сильна! Она — мауравани…

Серебряная сталь царапнула скалу. Два слова, может быть, три. На большее нет времени. Чертов свинец!

Она не имеет права разочаровывать Гисхильду!

Сильвина вспомнила о капитане Рональдо и эрцрегенте Шарле. Она едва не поверила в цинично ухмыляющегося Лута, Ткача судеб. Оба человека в последние мгновения своей жизни отчаянно пытались быть с ней откровенными, чтобы покончить со страданиями. А теперь вот она ищет слова, которые будут не длиннее оставшегося ей времени.

Сил царапать скалу почти не было, но она сделала то, что собиралась. Теперь нужно вырезать свинец. Эльфийка ощупала спину. Было очень неудобно орудовать кинжалом. Ее тошнило, кружилась голова. А еще было холодно — она потеряла слишком много крови.

И вспомнила изящные мозолистые руки, ласкавшие ее спину, похожие на руки Альфадаса. Даже голос у Альвареза был очень похож на голос ее любимого, умершего в войне против троллей почти целое тысячелетие назад. Может быть, люди тоже рождаются вновь? Среди всех мужчин, которым она здесь отдавалась, Альварез был единственным, кто напомнил ей Альфадаса. Мягкого и в то же время сильного. Загадочного…

Острие кинжала резало плоть. Она почувствовала, как оно коснулось пули. Колени подкосились. Прошлое и настоящее слились воедино. Ее бесконечная жизнь была словно вдох. И последняя мысль: «Альфадас снова будет со мной».

Вопрос чести

— Люк совершил революционный поступок!

Лилианна остановилась перед трибуналом судей и по очереди оглядела их.

Люк тоже пытался прочесть что-нибудь на лицах рыцарей. Ему было страшно. Эти трое сидели с каменными лицами. Он знал, что будет много неприятностей, и понимал, что может получить столько ударов по подошвам, что потом неделю придется лежать пластом. Но победа того стоила.

Однако речь зашла о его жизни! И ни один из судей трибунала не возмутился и не удивился, когда обвинитель потребовал повесить его на заре во дворе цитадели.

— Я вела войну в Друсне, братья мои! — продолжала Лилианна. — И знаю, насколько спорными до сих пор считаются мои действия. Но война эта длится уже тридцать лет. Нам нужны рыцари, которые думают так, как Люк. Почти пятьдесят лет послушники пляшут на цепях над тиной. Полстолетия — и правила ни разу не менялись. Существует целый книжный шкаф, битком набитый учеными работами наших лучших стратегов, но все их мысли зажаты в тиски правил. Ни разу никто — и это возвращает меня к моему позору — не пошел дальше, не задался вопросами: а чего нет в правилах? Как можно выйти за их рамки? Сделать что-нибудь новое, что не запрещено официально. Мы должны признать победу Львов. Потому что по букве правил они выиграли! Это, однако, не означает, что я приветствую то, что сделал Люк. Он попрал ногами дух рыцарства. Он заслуживает тяжелого наказания, потому что превратил бугурт в посмешище. Но, прошу вас, братья, знайте меру. Вы можете рассматривать его как мятежника, который смешал нашу священную игру с дерьмом. Я же вижу в нем будущего рыцаря, который способен закончить войну в Друсне. И, что еще важнее, дать отпор вновь усилившемуся ордену Древа праха. Все мы, сидящие здесь, в зале суда, знаем, о чем идет речь, в какой сложной сети интриг мы запутались. Нам нельзя жертвовать послушником, который в будущем может спасти орден, по столь мелочным причинам, как попранное чувство собственного достоинства.

Люк понятия не имел, о какой угрозе говорила Лилианна, и только молча молился, чтобы судьи прислушались к ее словам.

— Орден не должен отказываться от этого мальчика! Поэтому речь не может идти ни о смертной казни, ни об изгнании. Он затронул честь ордена. По моему мнению, наказание должно быть соразмерно совершенному поступку. Поэтому я выступаю за наказание, которое затронет честь мальчика, но не коснется его тела!

С этими словами Лилианна села на свое место.

Люк понятия не имел, о каком наказании она только что говорила. Он снова посмотрел на трех судей: Леона, Оноре и бородатого Николо, который встал на сторону Мишель, когда Оноре хотел сжечь Люка на костре. Все три рыцаря были Львами. Преимущество ли это? Или именно поэтому они станут судить строже? Ведь он превратил звено Львов в отщепенцев. Это Люку было на данный момент совершенно ясно. Если бы не эти чертовы пари, все могло бы обойтись.

Поднялся Жероме, рыцарь, представлявший обвинение. У него было атлетическое телосложение и угловатое лицо с широким подбородком. Синие глаза смотрели на Люка с едва сдерживаемым гневом. Жероме был единственным Драконом в этой мрачной комнате, где решался вопрос жизни и смерти.

— Не стану повторять то, что говорил уже в своей обличительной речи. Но позвольте мне коротко прокомментировать слова Лилианны. Да, нам нужны рыцари, обладающие мужеством ступать по новым тропам, так как жизнь постоянно открывает нам новые возможности. Мы и называем себя Новым рыцарством, потому что требуем, чтобы Церковь оставила все старое и ненужное позади. Но, братья мои, при этом мы не должны забывать о главных положениях, на которых основывается наш орден. Люк не только попрал ногами наш старый образ рыцаря. Перед сотнями послушников он поставил под сомнение авторитет примарха, когда стал спорить со словами Леона. Можно, конечно, сказать, что он всего лишь ребенок, в пылу сражения у него вырвались неосторожные слова. — Жероме ударил кулаком по маленькой красной книжице, лежавшей на столе. — Но, братья и сестры, все было совсем не так! Эта змея, которую мы пригрели на своей груди, подготовилась к тому, чтобы возражать примарху! Он тщательно подготовился. Его, нужно признать, довольно умные ответы были придуманы заранее. Он планировал бросить вызов нашему брату Леону и возликовать! Мальчик двенадцати лет! Что он сделает, когда ему будет шестнадцать? Не хочу этого видеть! Поэтому для меня существует только одна мера наказания: я требую для Люка де Ланцака смерти через повешение! Любой другой приговор разрешит послушникам ставить под сомнение авторитеты. И именно потому, что нас окружают враги, мы не имеем права на слабость. А в случае Люка де Ланцака милость окажется не чем иным, как слабостью!

С бьющимся сердцем Люк смотрел на Леона. Будет ли он задавать тон, когда все трое судей удалятся на совещание? И, когда Жероме закончил высказываться, Леон кивнул.

Одна за всех

Они собрались вокруг стола в комнате Друстана. На нем лежали тысячи медных и серебряных монет. Настоящее сокровище! Никогда прежде Гисхильда не видела столько серебра разом.

Карточный долг — это долг чести, так говорили послушники. А после бугурта все просто помешались на том, чтобы доказать свою честь. Бросали монеты им под ноги. А Леон созвал эскорт, чтобы оградить Львов сорок седьмого набора от ярости остальных послушников. «Грабители» и «бесчестные ублюдки» — самые слабые оскорбления, которые неслись в их адрес. Магистры и рыцари, оплачивая долги, думали похоже. Это было видно по их лицам, хотя они и не распускали языки.

Каждую медную монетку Раффаэль тщательно записывал в книжечку. Гисхильда не понимала его. По нему было видно, что происшедшее тоже задело его, но пересилить себя он не мог. Он должен был довести до конца то, что началось с его дурацких пари.

— Они ведь не повесят его, правда? — спросил Джиакомо. Его голова была перевязана так, что виднелись только глаза и рот. Нос у него был сломан, а на рваные раны пришлось наложить сорок три шва. — Они не могут этого сделать!

Гисхильда видела, как дергался мускул на щеке Друстана. Он ничего не сказал. Вместо этого заговорила Мишель, вместе с ними ожидавшая в бараке приговора Суда чести.

— Очень редко бывает так, чтобы послушника присудили к смерти, но все же такое случается. Когда я была послушницей, то видела, как мальчика с последнего курса забросали камнями, потому что он совершил насилие над служанкой.

Друстан барабанил пальцами по столу.

— Помню… — Он вздохнул и замолчал. — Если суд настолько высоко оценил честь девушки, то что же будет, когда речь идет о чести ордена…

— Мы должны освободить его! — вырвалось у Раффаэля. — Мы ведь не можем просто так сидеть и ждать!

Магистр покачал головой.

— И как ты себе это представляешь, парень? Кучка послушников штурмует цитадель ордена, опрокидывает стражу, крадет парочку лошадей и пробивается к гавани? А потом что? Украдем корабль?

— Но ведь надо же…

Раффаэль едва не плакал, в то время как Друстан разъярился.

— Вы должны были сказать мне, что задумали! Черт возьми! Думаете, мне приятно играть роль строгого учителя? Я еще должен защищать вас от вас же самих…

Мишель положила руку ему на плечо.

— Уже поздно. Остается только ждать, — подавленно проговорила она.

Друстан по очереди оглядел всех послушников.

— Только не думайте, что я не представляю, что творится у вас в головах.

Гисхильда бросила взгляд на дверь барака. На улице уже стемнело.

— Если бы меня здесь не было, вы побежали бы, ни черта не думая о том, что за наказание вас ожидает. Но вы должны понять, что помочь ему мы не можем. Кроме того, боюсь, что этой ночью там, снаружи, прячутся все ваши ненавистники, которые только и мечтают о том, чтобы встретить одного из вас в темноте. Мне еще никогда не доводилось видеть, чтобы какое-то звено так ненавидели, как вас. — Он кивнул на гору серебра, лежавшую на столе. — Разве это того стоило?

Они молчали.

— Мы ведь не можем просто бросить Люка в беде, — сказала наконец Гисхильда.

Она представила себе, как мальчик сидит один в камере. Если ей так паршиво, то каково же ему?

— Об этом надо было думать раньше… когда вы согласились с его безумным планом. И с пари… И… — Друстан ударил кулаком по столу так, что зазвенели монеты. — Если бы вы мне хоть что-нибудь рассказали!

— Он не должен оставаться один.

— Ты что, думаешь, ему станет легче, если вы скажете мне и Мишель, как вам жаль?

— Ему станет легче, если он не будет один, — настаивала Гисхильда.

Девочка едва не плакала. Слишком хорошо она знала, каково это — быть одной и бояться за свою жизнь.

Друстан перевел взгляд на двери.

— Черт подери, дети! Я ведь не могу вас выпустить… Не то чтобы я не хотел. Кажется, вы просто не понимаете, что натворили. Все злы на вас. У большинства вы отняли деньги… и они могут говорить себе, что, побив вас, защитят честь ордена, а не потому, что в их кошельке появились дыры. Если мы пойдем все вместе… Как думаете, далеко мы уйдем? Сейчас же полнолуние!

— А если пойдет только одна? — спросил Жоакино. — Одна за всех нас. Люк поймет, что все мы прийти не могли.

Все взгляды устремились на Гисхильду. На секунду ей стало плохо от мысли…

— Ты движешься словно тень.

Друстан впервые говорил о ее способности с уважением. Обычно он по этому поводу только ругался.

— Я пройду, — уверенно сказала она, радуясь, что больше не нужно сидеть и беспомощно дожидаться вестей.

— Если доберешься до замка, спроси мою сестру. Лилианна наверняка сумеет договориться, чтобы тебя пустили к Люку.

Все окружили ее. У каждого было для Люка послание. Жоакино протянул ей красный пояс, отличавший его как капитана звена.

— Его должен был носить он. Вероятно, он сумел бы вести вас лучше, чем я.

Раффаэль втиснул ей в руку маленькую серебряную трубочку.

— Пусть проглотит это, — прошептал он ей на ухо. — Тогда веревка не сможет сжать ему горло.

Гисхильда спросила себя, откуда ее товарищ знает о таких вещах и что за коневоды его родители.

— Отодвинь шатающуюся доску на обратной стороне вашей спальни, — посоветовал Друстан. — Уверен, дверь барака находится под наблюдением.

Все тут же притихли.

Гисхильда судорожно сглотнула. Магистр смотрел на нее, и щека его подрагивала, а на узких губах играло подобие улыбки.

— Ты ведь не думала, что мне об этом ничего не известно? Я тоже когда-то был послушником и довольно упрямым. Ты ведь знаешь, какая у нас, Львов, слава.

Друстан все-таки загадка. Иногда он ей по-настоящему нравился. Но долго это никогда не продолжалось.

Они погасили все свечи в большой спальне. Затем Гисхильда отодвинула доску и кубарем выкатилась на улицу. Обратная сторона барака лежала в тени. Девочка не двигалась с места. Друстан был прав. На опушке леса, у большого кедра, она заметила несколько фигур.

Гисхильда ждала. Перед ней лежала залитая лунным светом их стройплощадка. Никогда не думала она, что Люк будет первым, кого они похоронят в башне-могильнике. Девочка опять с трудом сдержала слезы. И все потому, что парочку послушников забрызгали тиной. Она ненавидела этих проклятых рыцарей! Сильвина придет еще до наступления следующей зимы. Эльфийка твердо обещала это. Она заберет ее. А до тех пор дни для нее будут тянуться бесконечно. Нужно было обращаться с Люком лучше. Ведь в конце концов он ей нравился…

Последний шаг

Никто не пришел сказать ему, какой приговор вынесли. Люк сидел в камере рядом с небольшим залом, где проходил суд. Здесь было крошечное окно, слишком маленькое, чтобы в него можно было выглянуть. Зато сквозь него доносился ответ на жизненно важный для него вопрос: стук плотничьих молотков по дереву. Там, внизу, устанавливали виселицу.

Люку стало дурно. Еще никогда ему не доводилось видеть казни. Говорили, что при повешении все мочились. Мальчик бросил взгляд на деревянное ведро, стоявшее в углу камеры. Он позаботится о том, чтобы с ним не случилось ничего подобного.

Надо надеяться, что они не приведут остальных Львов смотреть на казнь. Спросят ли его о последнем желании? Наверняка созовут всех послушников. Жероме ведь говорил, что эта казнь должна устрашить остальных.

Люк поднял глаза к окну. В нем виднелся только маленький кусочек ночного неба, на котором сияли три звезды. Ему вспомнился свет звезд в глазах Гисхильды. Она красивая… Хоть бы у нее жизнь сложилась хорошо!

Он стал думать о том, что с удовольствием научился бы фехтовать так, как Гисхильда. И победу на бугурте тоже хотелось бы увидеть… Не такую, как сегодня. Интересно, долго ли еще до рассвета? Стук молотков стих. Что это, время так быстро пролетело? Теперь в окне виднелись только две звезды. Мальчик подошел к стене и крепко прижался к ней, чтобы увидеть третью звезду. Хотелось остановить время. До рассвета еще, должно быть, уйма времени. Ночь ведь только началась!

Он снова подумал о Гисхильде. Отречется ли она от языческих богов? Могла бы доверить ему свою самую главную тайну той ночью, если бы Друстан приехал хоть немножечко позже? Вероятно, нет… Она чересчур скрытна.

В коридоре раздались шаги. Загрохотал железный засов на двери камеры. Вошел высокий бородатый рыцарь. На нем были латы, как будто он собрался на битву, а в левой руке факел.

— Идем, парень! — грубо сказал он.

Люк недоверчиво посмотрел в окно. Его время не истекло! Ведь еще ночь!

— Ты… ты пришел слишком рано, брат.

Глаза рыцаря потемнели. От них повеяло холодом.

— Все вы так считаете.

— Но говорили же, что на рассвете…

Воин подошел к нему и схватил за запястье.

— Твоя очередь сейчас!

Люк почувствовал себя обманутым.

— Они не могут так поступить! У меня еще есть пара часов… Я… Даже друзья не приходили.

— Ты и не представляешь себе, насколько редко приходят друзья!

Рыцарь тычком подтолкнул его к двери.

— Пожалуйста, уточни еще раз… Это, должно быть, ошибка! Моя очередь еще не пришла. Не сейчас. Только на рассвете…

Люк едва не плакал. Он не успел попрощаться с миром. Они не могут так просто отнять у него жизнь!

Бородач вытянул его в коридор.

— Перестань упираться! И не умоляй, малый! Разве у тебя не осталось ни капли гордости?

Внезапно Люк понял, почему рыцарь обращается с ним так грубо.

— Ты сегодня проиграл деньги, не так ли? Ты…

Звонкая пощечина заставила его умолкнуть. Мальчик прикусил язык, и рот заполнился кровью.

— Я не позволю тебе оскорблять меня, слышишь? Я не поставил ни единой монеты. Никогда не спорю на деньги. Но ты посмеялся надо мной своими поступками… Орден для меня — это святое. Вся моя жизнь! Я прибыл в Валлонкур более тридцати лет назад. Я из Бычьеголовых. Не считая меня, из моего звена в живых остались только трое. Семь раз я был ранен на службе ордену. И два из них настолько сильно, что меня хотели уже записать в кресты. А тут являешься ты, умник-разумник, и переворачиваешь все наши правила и традиции с ног на голову. То, за что я сражался, за что проливал кровь. Я буду справедлив по отношению к тебе. Но слова доброго от меня ты не дождешься.

Люк поглядел на рыцаря. В черных доспехах тот показался ему ожившей тенью. Ему было безумно жаль. Ведь бугурт — всего лишь игра… Он ведь не знал!

Люк выпрямился. Внезапно ему стало неприятно, что он себя так ведет.

Рыцарь привел его к узкой винтовой лестнице, Люк не вырывался. Сопротивляться смысла больше не было. Вспомнились омшаник и белая женщина. Слишком много запретов он нарушил за свою жизнь. Похоже, это у него в крови. Может быть, он все-таки подкидыш?

Бородач подтолкнул его к двери, ведущей во двор.

Люк ужаснулся. Там стояла толпа послушников. Неужели Львам придется наблюдать его казнь?

Он узнал девочку с косами. Маша! Так это Драконы. Итак, им доставят удовольствие, позволив присутствовать при том, как его накажут.

Рыцарь подтолкнул его дальше. В центре площади возвышался деревянный помост. Черный силуэт виселицы выделялся на фоне ночного неба. У мальчика подкосились колени. Он вспомнил, что не успел облегчиться — слишком рано пришли за ним. Как ни старался он сдержаться, бороться со слезами уже не было сил. Это несправедливо! У него должно быть время до рассвета. Еще рано! Рано!

— Раздевайся! — грубо велел рыцарь. — Когда ты, негодник, поднимешься туда, на тебе не должно быть одежды ордена!

Опоздала

Гисхильда оглянулась на лужайку. Нет, ее не заметили. Скользнула к воротам. Друстан все-таки был прав. Это ночь охотников! Ей то и дело попадались группки послушников. Сплошные Драконы. У большинства с собой было оружие для бугурта. Похоже, они получили разрешение выслеживать одиноких Львов.

Ей потребовалась целая вечность, чтобы добраться до замка такой светлой ночью. Луна уже уходила с неба. Девочка снова оглянулась, а потом шагнула под темную арку. Кто-то схватил ее за руку.

— Ты опоздала, Гисхильда!

Хотя она не слышала этого голоса почти год, принцесса узнала его сразу же. Лилианна!

— Они вывели его во двор почти два часа назад. — Бывшая комтурша вздохнула. — Я не могла ему помочь. Мне пришлось поклясться в этом, прежде чем мне позволили дежурить у ворот. Но, может, ему не хотелось бы, чтобы ты присутствовала при этом.

Гисхильда судорожно вцепилась в серебряную трубочку. Что это еще значит…

Лилианна втолкнула ее в ворота. На фоне полнолунного неба четко вырисовывался силуэт повешенного. У Гисхильды подкосились ноги. Быть этого не может!

Рыцарь поймала ее и подтолкнула дальше.

— Нет, — тихонько всхлипнула принцесса. — Это слишком жестоко!

Труп медленно раскачивался на ночном ледяном ветру.

Лилианна безжалостно толкала ее дальше.

— Он держался замечательно и Львов не опозорил.

Под виселицей на помосте стоял странный ящик. Оттуда что-то торчало. Голова! У Гисхильды свело живот. Она не хотела подходить ближе.

— Черт возьми, девочка! Ты чего упираешься! Ты нужна ему! А мне туда нельзя. — Лилианна нагнулась и втиснула ей в руку деревянный табурет. Потом сняла с плеч накидку. — Давай же!

— Да что я могу сделать для мертвеца! — всхлипнула Гисхильда.

Как можно казнить мальчика за какую-то безобидную шутку? Всего лишь шутку… Ей захотелось, чтобы прямо посреди двора открылась звезда альвов и выплюнула войско Альвенмарка, чтобы стереть этот рыцарский орден с лица земли.

— Ты что, не понимаешь? Случилось не самое худшее: он получил наказание чести. Там висит соломенное чучело в его одежде. А он сидит внизу в позорном ошейнике. И просидит в нем до полудня. Драконам разрешили отлупить его оружием бугурта. Они постарались как следует. А под конец они ведрами выливали на него тину. Он там, наверху, помрет. Набрось на него мою накидку и согрей его! Мне ведь туда нельзя! Я поклялась. И помоги ему сесть на табурет, чтобы отдохнули руки и ноги!

Почти ничего не видя от слез, Гисхильда побрела вверх по лестнице на помост. Обняла Люка. Его голое тело все было в засохшей тине. И он был до ужаса ледяной. Руки, ноги и голова были просунуты в отверстия позорного ошейника.

Девочка осторожно приподняла Люка и опустила на трехногий табурет. Теперь ему не будет так больно. Затем крепко прижалась к нему, чтобы согреть его теплом своего тела, и накинула на обоих накидку Лилианны.

Люк тихонько застонал. Она поцеловала его грязные волосы.

— Тебе, должно быть, ужасно больно. Чем тебе помочь?

— Ты пришла, и мне уже лучше.

— Ты жив! — снова и снова повторяла девочка. — Ты жив. — Она стала растирать его, пока не заболели руки. — Все будет хорошо. Я тебе обещаю. Помнишь ночь, когда ты доверил мне свою тайну? Я не могла раскрыть тебе…

Он что-то пробормотал. Она разобрала только три слова: «моя Полярная звездочка».

— Я знаю, что ты мог победить Дракона, — вырвалось у нее. — А ты хотел, чтобы это был мой… триумф. Ты мой рыцарь, да? Ты хочешь защищать меня. Хочешь, чтобы моя жизнь стала лучше.

Она поднялась перед сооружением, выжидающе глядя ему в лицо. Он с трудом кивнул.

— Они заставили меня поклясться, что я никому не скажу, Люк. Но ты должен знать это. Я — Гисхильда Гуннарсдоттир. Наследница престола Фьордландии. Последняя принцесса в мире, где Церковь повергла в прах все короны. Вот моя тайна.

На распухшем лице Люка обозначилось подобие улыбки.

— Твоя мечта исполнится, Люк. Нет, уже исполнилась… Ты мой рыцарь, уже теперь. И ты пойдешь со мной, правда? Они заберут меня. Мне судьбой предназначено стать королевой Фьордландии. Это моя мечта — защищать мою Фьордландию всеми силами. Пока жива, я буду сражаться за то, чтобы над фьордами не веяло никакое знамя Церкви, Люк. Ты должен пойти со мной, когда они придут за мной. Только одна в целом мире знает, где я… Но этого достаточно. Она приведет Других. Ты должен пойти со мной! Обещай мне! Ты должен быть моим рыцарем, так, как мечтал, потому что, если ты останешься здесь, однажды нам придется снова встретиться, но уже врагами.

Затем она снова забралась за позорный ошейник, нырнула под накидку и прижалась к его телу, насколько это было возможно при таких обстоятельствах. Она станет греть его, всю ночь напролет.

Леон

Люк чувствовал ее дыхание на своей шее: она уснула. Руки и ноги у него свело судорогой, хотя сидеть на табурете было намного легче.

Глаза его так опухли от ударов по голове, что он почти ничего не видел. Но слышать еще мог, поэтому различил тяжелую поступь, приближавшуюся по лестнице на помост. Заскрипели половицы.

Кто-то вздохнул. Теперь Люк почувствовал чье-то дыхание на лице. Должно быть, гость присел перед ним на корточки.

Два пальца разлепили мальчику глаз. Он увидел слабое сияние. Камень из источника!

— Это эльфийский камень, не так ли? — спросил Леон. — Его нашли в кармане твоих штанов. Итак, ты себя все-таки выдал. Я доверял тебе до сегодняшнего вечера… Твои поступки открыли твою истинную сущность. Настолько хитрым и пронырливым может быть только подкидыш. Лилианна сумела ослепить Николо и Оноре красивыми словами. Они проголосовали за то, чтобы ты отделался только наказанием чести. А я был против! Ты должен знать это. Сегодня тебе повезло. А уже завтра ты отправишься на галеры вместе с остальными Львами. В весенних маневрах вы принимать участия не будете. Слишком многих вы восстановили против себя. Каждый день придется опасаться за ваши жизни!

Люк почувствовал, как зашевелилась Гисхильда. Голос примарха пробудил ее от беспокойного сна. Он был рад, что она пришла. Из всех тысяч людей на полуострове она одна не осудила бы его из-за камня.

— Ваша победа на бугурте не спасет вас от галеры, потому что я не хочу вас видеть. Вы — яд для остальных послушников. Но не думай, что уйдешь от меня! У тебя больше не будет возможности вредить Валлонкуру, Люк. Глупо было оставлять себе этот предательский камень. Когда ты вернешься, я проверю тебя еще раз. И тогда Николо и Оноре увидят, кто ты на самом деле. Я встану рядом с тобой с обнаженным мечом. И одна удача уже не поможет тебе тогда, эльфийский ублюдок!

Приложения

Схема поля для игры в бугурт

Действующие лица

Алатайя — некогда эльфийская княгиня из Ланголлиона, пользовалась дурной славой из-за того, что прибегала к помощи темной магии. Мать Тирану.

Алексей — предводитель людей-теней, действующих в лесах Друсны. Боярин Вилусса.

Ален — бывший примарх Нового рыцарства. Был парализован из-за раны в спине. Принадлежал к ордену Древа крови.

Альварез де Альба — сначала капитан галеры «Святой Раффаэль», позднее — галеасы «Ловец ветров». Член ордена Нового рыцарства, член Братства святой крови. Вместе с Лилианной и Друстаном был в числе Львов тридцать первого набора.

Альфадас — первый король из рода, легендарного Мандреда Торгридсона. Основатель нового королевского дома.

Андре — деревенский кузнец из Ланцака.

Андре Грифон — известный поэт и философ из Фаргона, благодаря своему мировоззрению наиболее почитаем среди Нового рыцарства.

Анна-Мария — по мнению Гисхильды, бесцветная послушница из Львов сорок седьмого набора.

Асла — супруга Альфадаса, до того как он стал королем Фьордландии. Мать Ульрика, Кадлин и Сильвины, дочери человеческой.

Аслак — сын Лиондреда, короля Фьордландии и его жены Вальгерды.

Ахтап — кобольд из народа лутинов. Один из хранителей троп альвов.

Барраш — пес кузнеца из деревни Ланцак.

Бернадетта — послушница из Львов сорок седьмого набора.

Больдор — король троллей, погиб в битве Трех Королей. Поскольку душа короля пропала, наследником трона стал герцог Оргрим.

Брандакс Таран — кобольд из народа хольдов. Как полководец, командует осадами, отвечает за строительство, применение и поддержание в исправном состоянии военных машин.

Вальгерда — жена Лиондреда, короля Фьордландии.

Велейф Среброрукий — сначала скальд при дворе короля Хорсаса, позднее доверенное лицо короля Альфадаса.

Веснянка — имя кобылы, на которой ездит Фенрил.

Герона — член ордена Нового рыцарства и Братства святой крови.

Гильда — служанка короля Гуннара, повитуха при рождении Гисхильды и Снорри.

Гисхильда — принцесса из Фьордландии. Дочь Гуннара Дуборукого и Роксанны.

Гуннар Дуборукий — король Фьордландии. Отец Гисхильды. Супруг Роксанны.

Джиакомо — послушник из Львов сорок седьмого набора.

Доминик де Блие — рыцарь ордена. Сначала знаменосец ордена в Друсне, затем комтур орденской провинции Друсна.

Драган из Мордштейна — тролльский герцог.

Друстан — рыцарь ордена из звена Лилианны.

Дуня — девочка из Паульсбурга, которую комтурша Лилианна использовала в качестве двойника принцессы Гисхильды.

Жан — дворецкий в поместье Ланнеса де Ланцака.

Жероме — рыцарь из рядов Нового рыцарства. Принадлежит к ордену Древа крови.

Жоакино фон Рагуна — послушник из Львов сорок седьмого набора, их первый капитан.

Жюстина — вместе с Друстаном, рыцарем ордена, влачит одинокую вахту в Вороньей башне. Позднее кухарка в цитадели ордена, в Валлонкуре.

Зимнеглаз канюк-курганник князя Фенрила из Карандамона. Крупная птица — гибрид канюка и орла. Голова орла, тело и когти канюка.

Иванна — сестра Алексея, боярина Вилусса.

Игнациус Рандт — известный полководец и теоретик воинского искусства из ордена Древа праха. Стал главнокомандующим всеми войсками в Друсне, после того как это место потеряла Лилианна де Дрой.

Кадлин, королева-воительница — дочь Альфадаса. Королева Фьордландии после смерти ее брата Ульрика.

Карлос — цирюльник в Паульсбурге.

Клементий — святой Церкви Тьюреда, написавший вскоре после завоевания Искендрии известный трактат о языческих войнах и их очистительном влиянии на веру и верующих.

Коринна — рыцарь ордена. Член ордена Нового рыцарства.

Ледяной ветер — крупная хищная птица, постоянно сопровождавшая Фенрила. Особенная птица, крупнее сокола и канюка, но мельче орла.

Леон — примарх, а также предводитель Нового рыцарства. Принадлежит к ордену Древа крови.

Лилианна де Дрой — комтурша Нового рыцарства, главнокомандующая церковными войсками в Друсне.

Лиондред — король Фьордландии, ступивший после битвы Трех Королей вместе со своим предком Мандредом на тропы альвов и не вернувшийся.

Луиджи — старый штурман галеасы «Ловец ветров», командиром которой является Альварез.

Лут — также называемый Ткачом судеб, бог из пантеона Фьордландии. Распоряжается судьбами людей и определяет, когда оборвется нить жизни каждого из них.

Люк — сын Пьера и Шарлотты. Послушник ордена Нового рыцарства.

Мандред Торгридсон — легендарный герой среди людей и эльфов, ярл Фирнстайна и отец Альфадаса, ставшего впоследствии королем. Во Фьордландии распространено поверье, что Мандред вернется на родину, когда для нее настанет самое тяжелое время.

Мари — прачка из прислуги графа Ланнеса де Ланцака.

Маша — послушница из Драконов сорок седьмого набора, их капитан.

Мирелла — так называла себя Сильвина, когда, разыскивая следы Гисхильды, жила среди людей под видом проститутки.

Мишель — рыцарь ордена. Мастерица фехтования Нового рыцарства.

Мишель Сарти — святой Церкви Тьюреда. Считается основателем ордена Древа праха, старейшего ордена Церкви. Якобы родился в Южном Фаргоне в замке у подножия Мон-Белльсатт.

Морвенна — эльфийка, дочь Алатайи.

Мэве — богиня прекрасного. Принадлежит к божественному пантеону Фьордландии.

Натания — кобольдша из народа лутинов. Спутница жизни Ахтапа и хранительница троп альвов.

Николо — рыцарь из группы врачевателей чумы.

Ночной ветер — вороной Пьера.

Нурамон — легендарный эльфийский воин, бесследно исчезнувший после битвы Трех Королей.

Олловейн — эльф, мастер меча Альвенмарка, полководец, командующий союзными войсками Альвенмарка во время войны в Друсне и Фьордландии.

Оноре — рыцарь ордена из звена Мишель.

Поуль Ланнес де Ланцак — граф Ланцака, бывший командир черных всадников времен первых языческих войн в Друсне.

Пьер — отец Люка, ветеран языческих войн.

Рагнар — учитель принцессы Гисхильды, придающий большое значение тому, чтобы будущая повелительница знала историю своего рода наизусть.

Раффаэль — святой Церкви Тьюреда, умерший смертью мученика во время взятия Искендрии, после того как опустил цепь для заграждения в гавани.

Раффаэль фон Силано — послушник из Львов сорок седьмого набора.

Роберт де Грейс — послушник Нового рыцарства из Львов сорок второго набора.

Рогатый — бог жителей Друсны.

Родерик — рыцарь ордена, начальник личной гвардии эрцрегента Шарля. Принадлежит к ордену Древа праха.

Роксанна — супруга короля Гуннара Дуборукого. Мать Гисхильды.

Рональдо Руэйда — капитан галеасы «Молот язычников», флагманского корабля флотилии на водах Друсны, член ордена Древа праха.

Сероглазый — имя, которое Люк дал вожаку волчьей стаи, ворвавшейся в его деревню.

Сигурд Меченосец — начальник мандридов, личной гвардии королевского семейства Фьордландии.

Сильвина — эльфийка из народа мауравани. Учительница Гисхильды, некогда возлюбленная короля Альфадаса. Известная среди своего народа лучница.

Снорри — брат Гисхильды. Ребенком утонул в озере Отраженных облаков.

Сульпиций — святой Церкви Тьюреда, проповедовавший искренность и чистоту веры.

Тирану — эльфийский князь из Ланголлиона.

Тученырь — король черноспинных орлов с Головы Альва, некогда был другом полуэльфа Мелвина.

Тьюред — единый Бог. По убеждению его сторонников, творец мира и всех населяющих его созданий.

Ульрик Зимний король — сын короля Альфадаса, который не пробыл королем Фьордландии и месяца. Умер вместе со своей женой Хальгардой, когда велел расколоть лед на озере Отраженных облаков; их вместе с преследовавшим его войском троллей поглотила темная вода.

Урсулина — святая Церкви Тьюреда. Рыцарь, которая согласно легенде оседлала медведя.

Фародин — легендарный эльфийский воин, бесследно исчезнувший после битвы Трех Королей.

Фенрил — эльфийский князь, властитель Карандамона. Главнокомандующий войсками Альвенмарка в Друсне.

Феодора — капитан галеры и член ордена Нового рыцарства. Была ранена в битве на Медвежьем озере; во время сражений, последовавших за пленением принцессы Гисхильды, попала в плен к эльфам.

Фредерик — рыцарь ордена. Член ордена Нового рыцарства.

Хальгарда — супруга Ульрика Зимнего короля. Погибла вместе со своим супругом на оледеневшем озере Отраженных облаков.

Хандан Всемилостивая — святая Церкви Тьюреда. Защитница заблудших душ. Родом из языческого народа теараги, была обращена в истинную веру святым Клементием.

Шарлотта — мать Люка, одна из жертв чумы в Ланцаке. Женщина, жившая в постоянном страхе. Опасалась Других.

Шарль — эрцрегент орденской провинции Друсна.

Элийя Глопс — лутин, революционер, завоевавший в союзе с троллями трон королевы Эмерелль.

Эмерелль — эльфийка, королева Альвенмарка, избранная владетельница над всеми детьми альвов.

Юливее — эльфийка, доверенное лицо королевы Эмерелль. Волшебница, перед необычайным талантом которой склоняют головы даже гордые ламассу.

Места действия

Анисканс — столица Фаргона, главная резиденция Церкви Тьюреда. Некогда именно здесь был убит эльфами святой Гийом — так говорит история Церкви.

Бресна — одна из крупнейших рек Друсны.

Валемас — 1. Убежище эльфов, эмигрировавших в Расколотый мир; было разрушено рыцарями ордена вскоре после захвата человеческого города Искендрия.

2. Покинутый город в Альвенмарке, эльфийских жителей которого отправила в изгнание королева Эмерелль.

Валлонкур — крупнейший из замков Нового рыцарства. В валлонкурской Школе ордена готовят будущих рыцарей.

Вахан Калид — город в Альвенмарке, расположен на берегу лесного моря. Был разрушен во время третьей Тролльской войны, но спустя столетия снова возродился в былой красе. Каждые двадцать восемь лет князья Альвенмарка выбирают там свою королеву.

Вилусс — резиденция князей, важная торговая метрополия в Друсне. После захвата Церковью Тьюреда резиденция эрцрегента.

Воронья башня — маяк на севере Друсны. Служит для наблюдения за расположенной недалеко от побережья звездой альвов.

Голова Альва — окруженная тайной гора на севере Снайвамарка. Место, где обитают черноспинные орлы.

Голова Язычника — покрытый руинами холм к югу от Ланцака. Место, где согласно легенде по ночам показываются Другие.

Друсна — лесное королевство, граничащее с Фьордландией.

Искендрия — 1. Важный портовый город в мире людей. Некогда занятый священнослужителями местного бога Бальбара, после продолжительной осады был завоеван рыцарями Церкви Тьюреда. Потребовалось почти два столетия, чтобы восстановить разрушенную войной Искендрию во всей былой красе. 2. Некогда легендарная библиотека в одном из осколков Расколотого мира. Утверждают, что здесь хранилось все знание Альвенмарка. Затем место было захвачено рыцарями Церкви Тьюреда.

Карандамон — эльфийское княжество в Альвенмарке. Широкая ледяная равнина, окруженная высокими горами. Лежит к западу от Снайвамарка, королевства троллей.

Кенигсштейн — резиденция тролльских и эльфийских правителей Снайвамарка (см. также Филанган).

Ланголлион — эльфийское княжество. Крупный остров к югу от Китовой бухты.

Ланцак — деревня на юге Фаргона в мире людей.

Латава — одна из последних провинций Друсны, все еще оказывающих сопротивление Церкви Тьюреда.

Марчилла — орденская провинция, гавань.

Медвежье озеро — лесное озеро на востоке Друсны, на берегах которого Железный Союз потерпел сокрушительное поражение от Нового рыцарства Тьюреда.

Мерескайя — важный друснийский город. Лежит на берегах Бресны. Место, где проходили ожесточенные бои между Железным Союзом и Новым рыцарством.

Мон-Беллъсатт — гора на расстоянии двенадцатичасового пути от Ланцака к центру Фаргона. Место рождения святого Мишеля.

Мордштейн — тролльский замок в скалах в Снайвамарке.

Ничто — пространство, пронизанное тропами альвов. Большая пустота между миром людей, Альвенмарком и Расколотым миром.

Паульсбург — гавань-крепость в Друсне. Расположенная на Свинцовом озере главная штаб-квартира галерного флота Нового рыцарства в Друсне.

Райга — одна из последних провинций Друсны, все еще оказывающих сопротивление Церкви Тьюреда.

Расколотый мир — мир, разрушенный во время войны между альвами и Девантаром. Его разрозненные осколки плавают по Ничто.

Розарий — руины со статуей обнаженной белой женщины. Некоторые жители деревни Ланцак все еще приносят белой женщине подарки, хотя священнослужители Тьюреда строго наказывают за подобные языческие суеверия.

Свинцовое озеро — центральное озеро западной озерной равнины Друсны.

Силано — город в Фаргоне. Известен своими мастерскими по изготовлению рыцарских доспехов.

Снайвамарк — местность на севере Альвенмарка, некогда подаренная альвами троллям.

Тельмарин — место, где располагается известный оракул.

Фаргон — королевство людей. Именно здесь берет свое начало вера в Тьюреда.

Филанган — эльфийская крепость, тролли называют ее Кенигсштейн. Во время последней тролльской войны крепость была разрушена при извержении вулкана.

Фирнстайн — столица Фьордландии.

Фьордландия — последнее языческое королевство, все еще оказывающее сопротивление священнослужителям Тьюреда. Суровая страна, насквозь пронизанная темными фьордами и крутыми скалами.

Эквитания — провинция в Фаргоне, известная своими конными заводами, но также печально известная страстью своих жителей к азартным играм.

Глоссарий

«Кровь Господня» — известный сорт вина со склонов Мон-Габино. Введенное изначально язычниками название сохранилось, несмотря на возникшие поначалу возражения Церкви.

«Ловец ветров» — галеаса из флотилии ордена Нового рыцарства. Корабль находится под командованием капитана Альвареза.

«Молот Язычника» — галеаса ордена Древа праха. Ходит в Друсне.

«Святая Джилл» — галеаса из флотилии ордена Нового рыцарства.

«Святой Клементий» — галеаса из флотилии ордена Нового рыцарства.

«Святой Раффаэль» — галера Нового рыцарства, под командованием капитана Альвареза де Альба ходит по рекам и озерам Друсны.

Битва Трех Королей — так фьордландцы назвали морскую битву, в которой эльфийская королева Эмерелль, тролльский король Больдор и Лиондред, король Фьордландии, сражались против превосходящего по силам флота рыцарей Тьюреда.

Битва Черных кораблей — так Церковь Тьюреда называет битву Трех Королей, в которой эльфийская королева Эмерелль, тролльский король Больдор и Лиондред, король Фьордландии, сражались против флота рыцарей Древа праха. Под черными кораблями понимаются корабли троллей, неожиданное появление которых определило исход битвы.

Боярин — дворянский титул в Друсне.

Братство святой крови — тайное братство Нового рыцарства. Все его члены уверены в том, что являются отдаленными потомками святого Гийома и вместе с его кровью получили и его особенный дар.

Бугурт — многовековая рыцарская турнирная игра.

Вонючки — обозначение, придуманное Люком для умерших от чумы, которых не предали огню.

Галеаса — тип крупного корабля, оснащенного большим количеством орудий, чем галера.

Девантар — демоническое существо. Заклятый враг эльфов. Создание почти божественной силы.

Дети альвов — собирательное понятие всех народов, созданных альвами (эльфов, троллей, хольдов, кентавров и т. д.).

День имени — праздник, на котором родители дают имя новорожденному ребенку. Как правило, этот день наступает не позже чем через неделю после рождения. Семьи, которые могут себе это позволить, ежегодно устраивают праздник в честь этого особенного дня.

Другие — собирательное понятие для всех народов Альвенмарка. Верующие в Тьюреда, не принадлежащие к касте священнослужителей, как правило, не решаются называть имена народов Альвенмарка, поскольку боятся накликать таким образом несчастье. Вместо этого они говорят о Других.

Железный Союз — союз последних свободных язычников, оказывающих сопротивление войскам рыцарей ордена.

Жнецы — отряд эльфийских конников в черных латах под командованием князя Тирану из Ланголлиона.

Звено — обозначение для группы молодых послушников в цитадели Валлонкура. Сопоставимо со школьным классом.

Каменная сойка — маленькая хищная птица, обитает на плоскогорьях Фаргона.

Камни альвов — магические артефакты. Каждый из народов альвов получил такой камень в подарок, прежде чем альвы покинули созданный ими мир. Камень альвов усиливает волшебную силу того, кто его использует. Если собрать вместе несколько камней альвов, можно сплести заклинание такой силы, которая способна перевернуть миры.

Каррака — тип корабля.

Кобольды — собирательное название целой группы различных народностей вроде хольдов и лутинов. Ростом кобольды по колено или до бедра взрослого мужчины. Многие из них имеют магические способности. Большинство считаются великолепными ремесленниками. Им приписывают своеобразное чувство юмора и любовь к подшучиванию над другими.

Кресты — те члены Нового рыцарства, которые возвращаются в Валлонкур, чтобы больше никогда не покидать его. Некоторые послушники называют их «заживо похороненными». Это бывшие рыцари, которые больше не могут нести военную службу и служат ордену в качестве ремесленников и ученых. Они наносят на свои гербы четвертый элемент, отсюда и происходит их прозвище.

Люди-тени — борцы сопротивления в Друсне, княжества которых были захвачены Церковью Тьюреда. Их предводителем является боярин Алексей.

Мандриды — личная гвардия королей Фьордландии. Этот известный воинский отряд был основан когда-то эльфом Нурамоном, который прождал своих спутников Фародина и Мандреда в Фирнстайне почти пятьдесят лет.

Маршал ордена — титул высшего сановника Нового рыцарства. В церковной иерархии соответствует рангу одного из семи князей Церкви в Анискансе.

Мауравани — народность эльфов, живущая на севере Альвенмарка в лесах у подножия Слангового хребта. Известные лучники. Остальные эльфы считают мауравани чудаковатыми одиночками.

Медведедавы — порода собак, изначально родом из Фаргона, но их уже настолько давно разводят во Фьордландии, что все стали думать, будто они и впрямь родом с холодного Севера. Крупные животные воспитываются для битв и охоты; среди священнослужителей Тьюреда существует немало историй о том, что медведедавов специально натаскивают, чтобы они убивали служителей Тьюреда.

Новое рыцарство — рыцарский орден Церкви Тьюреда, главная резиденция которого находится в Валлонкуре. За время боев в Друсне стало главенствующим орденом.

Орден Древа крови — повсеместно распространенное название Нового рыцарства. Восходит к гербу ордена.

Орден Древа праха — старейший рыцарский орден Церкви Тьюреда. На гербе у них изображен черный засохший дуб. После ряда поражений в боях в Друсне на собранном в Искендрии церковном соборе потерял главенствующую среди церковных орденов роль и подчинился Новому рыцарству.

Повелительницы Леса, также Три Повелительницы — богини жителей Друсны.

Призрачный лес — так называют в Друсне участок леса, выбранный жителями для того, чтобы на ветвях его деревьев хоронить своих мертвецов.

Примарх — духовный лидер Нового рыцарства. Следит за душевным спокойствием рыцарей и послушников.

Серебряная булла — свод законов, в котором записаны обоюдные обязательства Церкви и Нового рыцарства по отношению друг к другу.

Теараги — народ конников, живущий в пустыне неподалеку от Искендрии.

Теневая война — война, развязанная предательством Алатайи, во время которой народы Альвенмарка сражались друг против друга, а драконы снова вернулись на родину.

Тролли — самый воинственный народ Альвенмарка. Ростом больше трех метров, с кожей серого цвета, подобного цвету камня. Тролли не любят прикасаться к металлу.

Тропы альвов — паутина магических путей, некогда созданная альвами.

Убежище — так называют священнослужители Тьюреда дома ордена, расположенные в глуши, где верующие обретают душевный покой за тяжелой работой. Многие священники видят в убежищах первые островки Царства Божьего, которое однажды распространится на всю землю.

Хольды — народность кобольдов, живущая в основном в мангровых зарослях лесного моря и в возрожденном Вахан Калиде.

Черноспинные орлы — народ гигантских орлов, достаточно крупных, чтобы унести эльфа.

Черный отряд — легкая конница Нового рыцарства.

Эльфы — последний из народов, некогда созданных альвами. Ростом с человека, очень стройны, имеют вытянутые острые уши. Многие обладают способностью к магии. В большинстве регионов Альвенмарка представляют собой знать и являются, таким образом, главенствующим классом.

Янтарины — зачарованные камни из Альвенмарка, излучающие теплый янтарный свет.

Благодарность

Хотя над книгой и проведено множество часов, но образ писателя, сидящего в башне из слоновой кости, совершенно неверен — по крайней мере, когда речь идет обо мне. В моей работе мне помогали множество людей, которые ни в коем случае не должны остаться безымянными.

Моя благодарность предназначается Менексе, которая и спустя десять лет не устала ограждать от повседневности ту искорку магии, без которой я не смог бы писать книги; Эльке, которая на этот раз водила красной ручкой, когда я начинал вдаваться в ненужные подробности; Карлу-Хайнцу, иногда работавшему в ночную смену, чтобы я мог пользоваться его советами днем; Мартину и Эймарду, Марье и всем тем фьордландцам и эльфам Исландии, которые оторвали меня от письменного стола и заманили в Шильдвалль, где на пять дней книжный мир слился с действительностью; Рольфу и Гертруде, и на этот раз заботившихся о том, чтобы мое писательское изгнание не становилось слишком одиноким и уровень кофе в крови никогда не опускался ниже критического уровня, а также моим учителям: Мартине Фогль, которая не давала мне совершить некоторые ошибки, и Ангеле Куеппер, которая знает, как заставить меня изменить все к лучшему даже в самую последнюю минуту.

Бернхард Хеннен,

июль 2007

Оглавление

По стопам предка

Перед рассветом

Единственно правдивая история

Сероглазый

Королева-воительница

Омшаник

Стена из стали

Подарок рыцарского ордена

Поцелуй среброязыкого

Если Бог велит крысам плясать

Ребенок, иной чем Другие

Кровавый след

Мастера фехтования

В сомнениях

Сталь на сталь

Не непримиримые

Повинуйся

Это сделали соловьи

Железо и лед

Танец клинков

Глубокий порез

Дар Тьюреда

Сорок два

Зародыш тления

Скрытый источник

Разорванные узы

Два божественных дара

Неловкий парикмахер

Стриженная наголо девочка

Лосиные головы и полный мешок пушечных ядер

Детская мечта

Воронья башня

Голова или звезда альвов

О свободе

Слово рыцаря

Запятнанный рыцарь

Праздник коронации

Заблудшая душа

Ты поклялась

Валлонкур

Хороший мальчик

Тюрьма из скал

Всевидящее око

О Львах

Цитадель ордена

Детство уходит

Рыцарский поступок

Первые бои

Испытывая сильное беспокойство

Новые корабли

Заклятый враг

Урок фехтования

Скрытое сокровище

Маленькая Львица

Добрый вечер

Просто не везет

Одна

Башня Двенадцати врат

Король Тученырь

О мечтах и рыцарях

Знамя Древа праха

Стая

Знак

Сокрытое в иле

Совсем не безобидный вопрос

Не ошибка

Заговорщики

Львы и Драконы

Одинокая долина

Вопрос чести

Одна за всех

Последний шаг

Опоздала

Леон

Приложения

Благодарность

Реклама на сайте