«Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2»

Светлана Фортунская Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2

Сергею, лучшему из братьев

Глава первая, предварительная

Итак, мы начинаем!

Лоренца, женщина несчастная, подруга графа Калиостро

Было время — был я человеком, имел имя, отчество и фамилию, паспорт и прописку, и даже будущую специальность.

А потом я стал Котом. С большой буквы. И имя мое стало Кот, и фамилия, и видовая принадлежность.

Потому что встретилась на моем пути ведьма голубоглазая, Лада.

Встретилась, очаровала, зачаровала, превратила в кота и поселила в собственной своей квартире на правах домочадца.

Этим ведьмам — им ведь только попадись!

Глава вторая, ознакомительная

Стоит в поле теремок,

Он не низок, не высок.

Кто в тереме живет?

«Теремок»

Со стороны вам может показаться, что я очень несчастен. Действительно, вряд ли человеку понравится, когда его ни с того ни с сего берут и превращают в четвероногое, покрытое шерстью, бессловесное и не особенно развитое интеллектуально.

Но это только со стороны. И даже не со всякой стороны, если посмотреть, дела обстояли так уж плохо.

С точки зрения Жаба, например, мне очень повезло. Потому что, раз уж тебя превращают, то лучше быть покрытым шерстью, а не слизью. Или чешуей, как наш Рыб.

Однако мне повезло и с моей собственной точки зрения.

Во-первых, мой интеллект, а также дар слова остались при мне. Потому что меня, как и почти всех остальных в нашей квартире, Лада не превратила в полном смысле этого слова, а трансформировала. То есть вытащила на поверхность вторую составляющую моего ego. А это уже само по себе причина для счастья. Может ли быть более приятное состояние, чем состояния мира с самим собой?

Во-вторых, после моего трансформирования у меня прорезались способности к магии, и весьма впечатляющие способности. Это отмечала Лада. Это признал даже советник Лады и будущий преминистр Ворон, птица образованная, хоть и с дурным характером, маг-теоретик и мой наставник.

В-третьих, у всех нас, трансформированных, значительно увеличилась продолжительность жизни. Потому что если нам доведется когда-нибудь вернуться в человеческое состояние, мы обретем тот облик и тот возраст, в котором были трансформированы. То есть сто лет пройдет, двести ли — но когда я стану человеком, мне опять будет двадцать. Завидуете? Не завидуйте. Потому что неизвестно, станем ли мы опять людьми.

Дело в том, что наша Лада — не только ведьма, но еще и наследная княжна Светелградского княжества. Княжество это находится не Здесь, а Там. То есть за Тридевять Земель, в Тридесятом Царстве… и так далее. Вы знаете, как туда добраться? Вот и мы не знаем. Ладу заколдовали еще до ее рождения, а было это лет сто назад. И если в ближайшее время она не вернется домой, не бывать ей княгиней, а нам — людьми.

А тут еще, как на грех, Лада заснула. То ли получила сверхдозу хроностазионов во время ликвидации последнего хронокризиса, то ли рецидив заклятия сработал, но спит она вот уже много месяцев беспробудно. И похрапывает во сне.

Мы пытались ее разбудить методами прагматическими (даже «Скорую» вызывали), магическими (заклятьями и чарами) и сказочными, то есть при помощи поцелуя, осуществленного кандидатом в мужья. Но время прекрасных принцев и славных витязей, должно быть, прошло: Лада спит, как спала, а кандидаты в мужья в количестве семи штук стали стеклянными. Кстати, отмечу, что, наверное, с их точки зрения мне тоже повезло: лучше пусть ты станешь котом, чем остекленеешь на неизвестно какой срок.

А Домовушке прибавилось работы — еженедельно пылесосить семь стеклянных фигур. И делать это надо осторожно, не ровен час, отобьется какая-нибудь важная часть, как потом человеку без носа, или без руки, или — еще хуже! — без головы?

Домовушка — это наш домовой, существо безусловно волшебное, но наш, местный, Здешний уроженец. Он у нас за хозяйку.

Кроме меня, Жаба и Рыба, о которых я уже упоминал, трансформированных особей еще трое: товарищ капитан Паук, парень что надо, с хорошим чувством юмора, и не дурак; Пес, доносчик и ябеда, но зато беззаветно преданное Ладе существо; и Крыс. Есть еще Петух, но с ним при трансформировании произошло несчастье — он слишком сильно превратился в птицу.

А еще у нас есть Лёня.

Ее полное имя Леонидия. Родители, понимаете ли, хотели мальчика, а родилась девочка, вот и живет теперь на свете с мужским именем. Лёня прибилась к нам во время последнего хронокризиса: у нас в квартире время немножко сошло с ума, и мы перескочили через пять лет; Лёнины родители между тем куда-то уехали, а тут и Лада заснула, и мы остались совершенно беспомощными. Лёня нас в буквальном смысле этого слова спасла. Она осуществляла для нас связь с внешним миром, снабжала нас деньгами, продавая мои магические коврики (магические не из-за их свойств, а из-за способа их изготовления) на базаре, и вообще выручая нас там, где требовалась человеческая составляющая. У нее потрясающий талант врать и выкручиваться. Если учесть, что сам я с некоторых пор врать не могу (магам, даже и начинающим, врать не удается), нас этот Лёнин талант здорово выручал.

Но с недавних пор Лёня нас оставила. Она вышла замуж. Мужа своего она нам не показывала, но много о нем рассказывала. По ее словам, в принцы и витязи он не годится — трусоват, — но мужа лучше не придумаешь. И кушать готовит, и по хозяйству помогает, и даже деньги зарабатывает.

Правда, мы с ужасом ждали того момента, когда она станет матерью, и ждать оставалось уже недолго. Жаб, вечный пессимист, мрачно предсказывал, что в хлопотах о новорожденном Лёня забудет о нашем существовании, и мы все помрем с голоду. Домовушка утешал нас, что нет, не помрем, потому как он, Домовушка, сделал запасы, и нам этих самых запасов хватит лет эдак на двадцать, а там что-нибудь да произойдет. Может быть, Лада проснется.

А Крыс ехидно ухмылялся в усы. Или злорадно хихикал.

Крыс — самый неприятный обитатель нашей квартиры. После его появления я примирился даже с предателем и ябедой Псом.

Впрочем, Крысиные безобразия заслуживают отдельной главы.

Глава третья, в которой Крыс ведет себя безобразно

У нас происходят такие вещи, что кровь в жилах превращается в колючие булавки и иголки

Сьюзен Ниппер

Прежде, чем стать Крысом, он был молодым человеком. Не скажу, что симпатичным, мне он не нравился, но он нравился нашей Ладе. Даже больше того — она была в него влюблена.

А потом этот несимпатичный молодой человек нашу Ладу бросил. Она, конечно, очень переживала, плакала и так далее, даже похудела немножко.

Кончилось тем, что она успокоилась и решила отомстить. Тем более что возможностей для мести у нее было хоть отбавляй. Никому не посоветую сердить ведьму.

Тогда-то Лада и пригласила его в наш дом.

Тогда-то он и стал Крысом.

Правда, в начале Лада несколько ошиблась, и Крыс стал очень большой крысой, размером приблизительно с мастифа. Его даже выводить на прогулку приходилось на поводке и под покровом ночи, чтобы не повергать в ужас соседей и прочих окружающих.

Первым его «подвигом» стала драка с Псом.

В этой драке больше всех пострадал подвернувшийся некстати Жаб: ему огрызли лапу и изрядно помяли, так что он едва остался жив.

Крысу тоже досталось, но не так сильно.

Он сделал выводы, и больше не задирает ни Пса, ни кого другого в нашей квартире.

Хотя по-прежнему ведет себя вызывающе и грубо.

Ворон утверждает, что трансформирование извлекает из человека то существо, что наиболее близко к нему (к трансформируемому субъекту) по духу. И лежит на поверхности. Так что наш Крыс, в бытность его человеком и предметом воздыханий нашей Лады, был, скорее всего, гнусной личностью. Воистину, любовь зла!

Он нагл, груб, ехиден и злопамятен.

Говорят, крысы — я имею в виду настоящих, прирожденных, так сказать — умны.

Возможно. Но наш Крыс особого ума пока что не обнаруживает.

Для него нет авторитетов, и лучший способ заставить его сделать что-нибудь — воспретить ему это делать строго и категорически.

Он злораден даже больше, чем Жаб. Но если Жаб злорадствует по причине своего пессимизма, то Крыс злорадствует исключительно из вредности.

Он портит мебель, царапая ее своими когтями.

Он портит книги — сгрызает уголки корешков, вырывает страницы и рисует на полях каракули, а иногда пишет свои замечания, в основном ругательного характера.

Он дерзит всем подряд — и мне, и Псу, и даже доброжелательному Домовушке, не говоря уже о Вороне.

Только большие белые зубы Пса, мои острые когти, да твердый клюв Ворона удерживают его от открытого бунта. Открытый бунт он заменяет демонстративным неподчинением.

С тех пор, как Крыс приобрел нормальные размеры, он стал гулять сам.

Мы с Псом вздохнули с облегчением — уж очень обременительно было выводить Крыса на поводке, таясь от посторонних глаз, чтобы не пугать людей и животных его великаньими габаритами и монстроподобным видом. К тому же в наше время, скучное и трезвомыслящее, столь далекое от магии и волшебства, зрелище собаки или кошки, прогуливающейся с крысой на веревочке — это, я вам скажу, картинка не для слабонервных.

Теперь Крыс самостоятельно скользил серой тенью по лестнице вниз, самостоятельно, опять же серой тенью, устремлялся в кусты (или в подвал) и исчезал на целый день, а иногда и на целую ночь.

Вначале мы не видели в том ничего дурного; наоборот, мы даже приветствовали это его нежелание сидеть дома. Без Крыса нам было спокойнее. Единственное, что нас пугало — не попался бы он на глаза соседям: для крысы обыкновенной он был великоват, на нашу квартиру и так косились; а узнав, что помимо прочих у нас живет еще и крыса, сосед-сантехник или пьющая гражданка из пятьдесят третьей уж точно натравят на нас санэпидемстанцию.

Но когда Крыс явился с разодранным ухом, а на следующий вечер — с исцарапанной мордой и раной на боку, мы заволновались. Не хватало еще, чтобы он погиб в уличной драке!

Мы запретили ему проводить ночи вне дома, и вообще выходить за пределы квартиры больше, чем на два часа.

Для индивидуума типа Крыса запрещение есть прямой побудитель к действию.

Он стал пропадать в подвалах неделями, только изредка объявлялся — поесть чего-нибудь вкусного или залечить свои раны. Раны у него, надо вам сказать, становились все серьезнее; его мерзкий характер, кажется, выделяет его даже из среды ему подобных. Однажды он вернулся без хвоста и без правого глаза, с наполовину отгрызенным левым ухом. Добросердечный Домовушка даже перепугался — а не загрызут ли когда-нибудь Крыса насмерть его негостеприимные и некоммуникабельные собратья?

— А что мы можем сделать? — сказал я. — Мы ему не разрешили гулять подолгу, он что, послушался? Нет, он переселился в подвал, и вообще ему чихать на нас на всех!

Крыс плавал в ванне, наполненной живомертвой водой, и отращивал себе хвост и глаз. Нашего разговора он не слышал, если только не подслушивал. А подслушивать он, надо вам сказать, горазд.

— Ты это, Коток, того… — кротко попросил меня Домовушка, — проследил бы за ним… Ты ведь тоже в подвалах обретаешься. Не ровен час, погибнет наш Крысик, али кошка какая им закусит…

— Никакая кошка им не закусит, — авторитетно заявил я. — При виде его любая кошка мурашками под шерстью пойдет от ужаса. Его только терьером брать, и не фоксом, а эрделем. Эрдели же по подвалам не шастают.

— Злобен ты, однако, стал, Коток, — все так же кротко продолжал Домовушка. — Злобен и сердцем жёсток.

На том наша беседа окончилась, Домовушка понес в ванную любимые Крысом кушанья, как то: маринованный чеснок, сухарики, приправленные перцем и сыром, и пончики с медом. До меня некоторое время доносилось из ванной ласковое бормотанье Домовушки, уговаривающего крыса «откушать», и короткие злобные реплики огрызающегося Крыса: «Отстань от меня!», «Пшел вон!», «Оставь меня в покое, таракан несчастный!».

— Надо что-то делать, — сказал Пес. — Может, его остекленить, как претендентов? Пусть бы стоял в углу, никому не мешал…

— Для этого его надо сначала в человека превратить, а я не умею, — сказал я. Пес горестно вздохнул.

Увы нам, увы!

После этого случая Крыс несколько остепенился. Гулять он по-прежнему ходил, иногда надолго, но в драки больше не встревал, во всяком случае, являлся домой целым и невредимым. И дома вел себя сносно, почти не дерзил, и не грубил, разве что ехидно ухмылялся, но на его ухмылку мы давно перестали обращать внимание. Мы его не то чтобы бойкотировали, скорее игнорировали. Домовушка, доброрасположенный ко всем и вся, кормил его, иногда обсуждал с ним сериалы, которых в последнее время развелось отчаянное множество на наших телеканалах. Если Крыс задавал вопрос мне или Ворону, мы ему отвечали. Но не более того.

Глава четвертая, в которой события начинаются

Первым начал чайник

Сверчок на печи

С некоторых пор в нашей квартире стало тихо, мирно и скучно.

Наша жизнь, устоявшись, вот уже год текла безмятежно и уютно. Мы прилично питались, неплохо проводили время. Ворон обучал меня теории магии, Домовушка пек пироги и вязал свитера и носки, Пес вздыхал, Петух кукарекал, а коалиция холоднокровных спорила о политике. Лёня снабжала нас деньгами и новостями, а также обеспечивала оплату коммунальных услуг. Мы даже восстановили телефон, и долгов за квартиру у нас больше не было.

Однако мне все время казалось, что вот-вот произойдет нечто и нарушит наш покой и уют.

Я даже поделился своими дурными предчувствиями с Вороном.

Он, конечно же, не стал меня слушать.

— Чушь! — заявил он, — Суеверия, неадекватное восприятие действительности! Ешь поменьше на ночь и совершай длительный моцион перед сном. Не то ты начнешь интересоваться гороскопами и гадать на кофейной гуще.

Но мне было неспокойно.

Известно, что человек — существо прогрессирующе неудовлетворенное. Когда в его жизни происходят всяческие бурные события, как то: революции, войны, разводы, пожары, ремонты и наводнения, ему (человеку) хочется покоя. Напротив, проведя некоторое время в состоянии покоя и довольства (регулярное питание, глубокий сон, стабильный заработок, любящая и заботливая жена), человек начинает испытывать скуку. Адреналиновое голодание у него начинается. И он меняет работу, жену или страну, или заводит себе любовницу или даже двух, или отправляется покорять горные вершины и полюса (Северный, Южный и холода), или переплывает океан в лодочке, или хотя бы идет в парк аттракционов, чтобы покататься на американских (они же русские) горках. И так далее.

Должен отметить, что коты (я имею в виду урожденных, так сказать, натуральных, котов) в этом не слишком отличаются от человека. Это какому-нибудь Псу для счастья достаточно мисочки с кашей, теплой подстилки и прогулки два раза в день с любимым (нет, с обожаемым!) хозяином. Коту этого мало. Спать, есть, размышлять о мировых проблемах, о глобальных сущностях и сущих глобальностях, даже и гулять, даже и заниматься любовью с кошками под круглой и толстой луной ему, Коту, мало. Поэтому Кот время от времени должен испытывать острые ощущения — сбросить, например, со шкафа хрустальную вазу, а потом скрываться от разгневанной хозяйки под диваном, или, наоборот, галопом носиться по квартире, увертываясь от мокрого полотенца, которым разгневанная хозяйка норовит смазать Кота по тому месту, куда придется.

Это я к тому, что когда, наконец, события начались, я был даже и рад. Я уже устал от спокойной жизни, налаженного быта, сонной атмосферы заколдованного замка со спящей красавицей Ладой. Я жаждал адреналина. А, поскольку я не являюсь прирожденным, то есть природным котом, мне как-то не к лицу было, то есть не к морде, сбрасывать вазы со шкафов. Тем более что ваз в нашем доме и не имелось — они все погибли во время борьбы со змеями. И Домовушка вряд ли будет гоняться за мной с мокрым полотенцем, он, скорее всего, прольет грустную слезу — он очень любит вещи, наш Домовушка, и очень их ценит. А потом он бы долго и нудно выговаривал мне, сокрушаясь о моей неуклюжести, и мне бы в конце концов стало бы стыдно и жалко, а в этом, согласитесь, никакого веселья нету.

Однако пора, кажется, приступить к рассказу, а то я все отступаю да отступаю.

Итак, события начались.

Лёня родила мальчика.

Она позвонила нам из роддома, захлебываясь от счастья сообщила, что мальчик Егорушка, весом в три кило и длиной в полметра, кушает хорошо, чувствует себя хорошо, совершенный красавец и волосики у него черные. И что как только ее выпишут она придет к нам в гости.

— Придет она, как же, — квакнул Жаб из своей мисочки. — Она о нас теперь и не вспомнит даже.

Жаб, как всегда, смотрел на мир с пессимизмом.

Не всегда оправданным.

Глава пятая, в которой мы знгакомимся с Егорушкой

И растет младенец там

Не по дням, а по часам.

Сказка о царе Салтане

Какой-то месяц спустя Лёня, сияющая и счастливая, явилась к нам.

В руках у нее был сверток.

Это был младенец.

Должен отметить, что женщины, как и кошки, всегда носятся со своими чадами, словно бы до них никто никогда не рожал, или, уж во всяком случае, не производил на свет подобного чуда. Каждый вновь появившийся в этом мире малютка — нечто особенное и неповторимое. И каждый последующий — совершеннее предыдущего. И каждый именуется ангелочком. Интересно, почему этот мир населяют люди, а не ангелы?

Леонидия не была исключением из правила. Она развернула сверток и с гордостью предъявила нам маленькое создание неприятного красного цвета. На мой взгляд, ручки и ножки у него были слишком длинными, а то, что она гордо именовала «волосиками», больше походило на черный пух. Младенец сучил ручками и ножками, и кряхтел, и постанывал, и пускал слюни…

А Домовушка приплясывал, размахивал лапками, восторгался, присюсюкивал, и торжественно заявил, что подобных младенцев ему еще видеть не доводилось.

— Что, таких страшненьких? — спросил я.

Лёня немедленно обиделась.

— Славненьких таких! — воскликнул Домовушка. — А ты, молодица, Кота не слушай, да на него не досадуй, молод еще, глуп, не смыслит. Вот своих заведет…

Младенец между тем покряхтел-покряхтел и заорал. Орал он басом, и его маленькое личико представляло теперь один только рот. По-моему, этот рот открылся шире, чем была вся его голова.

— Голодный, — сказала Лёня. — Сейчас я его покормлю.

Лёню отвели в бывшую бабушкину комнату.

Домовушка кинулся на кухню. Такое событие надо было отметить.

Пса отправили в магазин за покупками, в том числе и за шампанским, мне Домовушка велел чистить картошку, а сам занялся салатом, сокрушаясь, что как же это Лёня заранее не позвонила, не сообщила, что придет, знал бы — тесто бы поставил на пироги ли, или же на блины…

Лёня скоро присоединилась к нам и взялась помогать. Как всегда, помогала она больше языком, чем руками, рассказывая (очень подробно) о порядках в роддоме, и как ее дитя ест, спит и делает свои младенческие дела, и как ведет себя отец ребенка (очень хорошо, то есть помогает по хозяйству, встает ночью, стирает пеленки), и как ведет себя бабушка ребенка, Лёнина свекровь (очень плохо, то есть кушать не готовит, пеленки не стирает, ребенка не нянчит), и что ее, Лёню, обидели власти: она хотела назвать сына Егором, но такого имени, оказывается, официально не существует, и мальчика записали Георгием.

— Это же он будет Жорик! — восклицала она. — А я это имя терпеть не могу! Это же почти что Жоржик!

Вернулся Пес.

Мы накрыли на стол и уселись. На кухне, конечно, потому что в парадной нашей комнате спала Лада, и вообще там было не протолкнуться от стеклянных претендентов.

Первый тост произнес, конечно же, Ворон. И, конечно же, говорил слишком долго.

Он поздравил Лёню с рождением сына и наследника, поздравил сына и наследника с такой матерью, как Лёня, которую «мы все чрезвычайно ценим и любим», поздравил всех нас с новым членом нашего «тесного, дружеского семейного кружка». Потому что — он, Ворон, в этом уверен — сын Леонидии безусловно будет для нас родным, словно бы наш общий ребенок, общий сын…

Тут Жаб не выдержал и встрял:

— Сын полка! — и заржал радостно.

— Не смешно, — сухо отозвался Ворон, и продолжил призывать нас любить новорожденного, воспитывать его личным примером и окружать его заботой и вниманием. Это был очень нудный и очень длинный тост.

Жаб снова не выдержал:

— Короче, Склифосовский! — квакнул он. — Шампанское же ж выдыхается!

Ворон было огрызнулся, но Домовушка поддержал Жаба:

— И впрямь, Воронок… Ты все верно сказываешь, однако же разговоры растабарывать и после время будет, а пока не откушать ли нам? Да и выпить не мешало бы…

Мы дружно подняли стаканы с шампанским — все, кроме Лёни: ей, как кормящей матери, налили молока в кружку, — но выпить не успели. Явился Крыс.

Как всегда, не вовремя.

Настроение у нас слегка подпортилось. У всех, кроме Петуха. Петух не ждал окончания тоста, не ждал и приглашения выпить и закусить. Он уже успел вытянуть свою порцию шампанского и склевать свою порцию еды, и только бдительность Паука не давала ему приступить к пожиранию всего остального на столе.

— Пьянствуете? — риторически спросил Крыс. — Привет, Лёня.

— Привет, — сказала Лёня сквозь зубы. Она тоже недолюбливала Крыса. — Присоединяйся.

Крыс не заставил себя долго просить, уселся, даже лап не вымыв, сам налил себе, сам выпил, ни с кем не чокнувшись. Мы тоже, наконец, выпили и приступили к еде.

Мы очень хорошо посидели, несмотря на язвительного Крыса и на осоловевшего от еды и питья Петуха. Капитан Паук был в ударе и сыпал отборными анекдотами. Жаб квакал громче всех и порывался тоже рассказать анекдот, но то, что рассказывает наш Жаб, не для женских ушей, и мы дружно затыкали ему рот. Даже Ворон расшевелился и ударился в воспоминания об одном из своих многочисленных браков — то ли в Саратове, то ли в Сарапуле, и какие замечательные вывелись у них тогда воронята…

Нам было хорошо и уютно.

Наверное, поэтому Лёня так долго не вспоминала про своего младенца. Тот спал в бывшей бабушкиной комнате, а пока ребенок спит, он не орёт. А пока он не орёт, можно немного расслабиться. Как после оказалось, расслабляться на самом деле было нельзя.

Мы сидели за столом уже часа три, когда Лёня сказала:

— Что-то он долго спит. Его уже кормить пора. И нам пора домой, а то мой с работы уже скоро придет…

— А чаю? — вскричал Домовушка. — Чаю же еще не пили!

— Дома, — отмахнулась Лёня. — Хорошо с вами, да некогда мне.

Она встала с места — и тут же плюхнулась на лавку.

Потому что в дверях кухни появился мальчик лет пяти и сказал:

— Мама, я кушать хочу!

Он был смугленький, голенький, толстенький. Нос у него был курносый, волосы черные, лицом он немножко походил на Лёню. Но мы все равно сразу не догадались, кто это.

Лёня так и спросила — задушенным голосом:

— Кто это?

Мальчик гордо ответил:

— Я — Егор.

И добавил:

— И я хочу кушать. Мама, ты меня покормишь в конце концов?

Лёня позеленела и упала в обморок.

Дальше была немая сцена, как в «Ревизоре».

Мы растерялись.

Мы застыли с разинутыми ртами, пастями, клювами.

Даже Петух.

Кроме Домовушки — его инстинкт всеобщего кормильца спас его от растерянности.

Домовушка деловито подхватил Егора под мышки, усадил на лавку. Подвязал полотенцем вместо салфетки, поставил перед мальчиком кружку молока и стал крошить туда хлеб.

— Я кусать буду, я умею, — сказал мальчик. — Я уже большой. А ты тетя или дядя?

— Домовой я, — сказал Домовушка и сунул мальчику в руку ложку.

Мальчик зачерпнул крошево, сунул в рот, прожевал, проглотил и заметно подрос.

Я сглотнул.

Пес коротко взвыл.

Ворон закрыл клюв и почесал лоб кончиком крыла.

Домовушка между тем хлопотал вокруг Лёни, прыская на нее водой, тормоша и похлопывая по щекам. Лёня несколько раз приходила в себя, но, увидев сына, снова теряла сознание. И было от чего. С каждой проглоченной порцией мальчик рос, причем рос не постепенно, а рывками, увеличиваясь от глотка к глотку.

Наконец, Ворон стряхнул с себя оцепенение и взял руководство ситуацией в свои руки. То есть лапы. То есть крылья.

— Ребенка надо удалить из квартиры, — каркнул он отрывисто. — Немедленно, чтобы затормозить это спонтанное взросление.

— Куда, позволь спросить? — мурлыкнул я. — На улицу, голого?

— В шкапик покуда, а там поразмыслим, померкуем, поди, додумаемся до чего, — подал голос Домовушка. — Дайте токмо дитяти червячка заморить. Да и Леонидия наша скорее в себя возвернется, ежели с глаз ея ребятёнка-то удалить…

— Не хочу в шкапик, хочу гулять, — сказал мальчик Егорушка, дохлебывая свою еду. — Штаны мне дайте. Я на улицу пойду.

Крыс злорадно усмехнулся в усы.

— Мало ли чего ты хочешь, — строго сказал Пес. — Нужно слушаться старших. Велено в шкаф — идешь в шкаф. И точка.

— А ты со мной пойдешь? — спросил мальчик.

— Действительно, одного ребенка в шкаф пускать нельзя, — пробормотал Ворон. — Кот мне будет нужен. Так что, Пес, бери мальчика, заверни во что-нибудь, и идите в шкаф. Знаешь, где там лаборатория?

— Найду, — буркнул Пес. Ему очень не хотелось уходить. Но наш Пес понимает, что такое дисциплина.

— Там есть кушетка, так что мальчик сможет поспать. Потом Домовушка принесет вам поесть. Да, и захвати с собой книжки, почитаешь ему.

— А я буквы знаю! — гордо сообщил Егорушка. — А, и Е, и Р, и еще другие всякие. А чего мама лежит и не встает?

— Мама устала, ей надо отдохнуть, — наставительно сказал Пес. Он уже вошел в роль ментора. — Мы уйдем, чтобы ей не мешать. Будем книжки читать. Сказки.

Домовушка завернул Егорушку в старый купальный халат Лады и усадил мальчика на спину Псу, Пес взял в зубы торбу с книжками, а Егорушке сунули в руки электрический фонарик. Я открыл дверь шкафа.

Они скрылись в темноте между полками. Мы плотно затворили дверь. Ощущение нереальности происходящего несколько отпустило.

— Да, дела, — сказал Паук, когда мы вернулись в кухню. Лёня уже сидела на лавке, по-прежнему зеленая, как трава, и пила воду, держа кружку двумя руками. Зубы ее выбивали о край кружки частую дробь. Нос распух, глаза покраснели.

— Где мой сын? — спросила Лёня, увидев нас. — Куда вы его подевали? — голос ее звучал грозно, у меня даже шерсть слегка встопорщилась. — Что вы с ним сделали?

Как говаривал Шерлок Холмс, не стоит отнимать у тигрицы тигренка.

— Леонидия! — важно произнес Ворон, — ты сейчас немедленно отправишься спать. Ты перенесла серьезный психический шок, и тебе нужно восстановить силы.

— Я не хочу спать! — взвизгнула Лёня. — Я домой хочу! С сыном!

— Лёнечка, — мурлыкнул я нежно, — рассуди здраво: ну куда ты пойдешь? Ты ушла из дома с месячным младенцем, а возвратишься через несколько часов с пятилетним ребенком. Что тебе муж скажет? А свекровь? Как ты им объяснишь?…

— Ша! — квакнул Жаб, — заткнись, Кот! Не видишь, что ли…

Но я уже заткнулся, потому что увидел: Лёня снова медленно сползла с лавки в обморок.

Глава шестая, в которой мы совещаемся

Этому не обучаются в школах и колледжах, и мы не знаем, как за это взяться.

Мистер Морфин

— Ну, вот, — сказал огорченный Домовушка. — Токмо-токмо молодицу в чувства привел… И кто тебя, Коток, за язык тянул?

— А что я такого сказал? — огрызнулся я, — я правду сказал! Кто ж ее знал, что она такая нежная? Чуть что, и сразу в отрубе!

— Ну, положим, мы все знаем о ее тонкой душевной организации, — задумчиво произнес Ворон. — Но ты, Кот, не виноват. Мне кажется, она потеряла бы сознание и без твоих неосторожных слов. Однако сон ей действительно нужен, глубокий, целительный и долгий сон без сновидений…

— Месяца так на два! — квакнул Жаб из своей миски. Ворон это кваканье проигнорировал, внимательно наблюдая за хлопотами Домовушки.

Очередное прысканье водой принесло свои плоды. Лёня со стоном открыла глаза и попыталась усесться.

Ворон с истерическим карканьем:

— Спать! — спикировал со своего насеста прямо ей в лицо. Когда-то такую штуку он проделал со мной. Однако я не думал, что без магионного заряда эта штука подействует.

Подействовала, еще и как! Лёня вскочила с лавки и бегом кинулась в бабушкину комнату, на бегу срывая с себя одежду. Я бросился за ней — посмотреть, что будет дальше.

Смотреть было не на что. Когда я добежал, Лёня уже улеглась в постель и мирно спала, подложив под щеку ладошку.

— Спит, — сообщил я, возвращаясь в кухню. — Ворон, как это у тебя получается? Ты ведь не маг?

— Элементарный гипноз, — пробормотал Ворон. — Ничего сверхъестественного. К сожалению.

— Как вы думаете, Ворон, что случилось? — спросил Паук. — Я имею в виду, что случилось с мальчиком?

Ворон взлетел на свой насест, поерзал, устраиваясь поудобнее. Отвечать ему не хотелось.

— Такие случаи известны, — наконец сказал он нехотя. — Богатырский комплекс. Дитя, зачатое или рожденное чудесным способом, взрослеет либо слишком быстро, либо, напротив, слишком медленно. Как вы все помните, Илья Муромец сиднем сидел до тридцати трех годов. А Катигорошек, или, к примеру, Фэт-Фрумос…

— И что нам до тех Катигорошиков или Фросей-Фрумосей? — завопил Домовушка. — С Егорием что делать-то будем? Как его в младенческое состояние возвернуть — вот об чем мыслить надобно, а не из пустого в порожнее же переливать. Тьфу! — и Домовушка сплюнул. На пол!

Честно говоря, я никогда прежде не видел его в таком разъяренном состоянии.

— А надо ли? — задумчиво спросил Ворон, закладывая крылья за спину и начиная расхаживать по насесту взад-вперед. — Поскольку мы имеем дело с богатырским комплексом, постольку мы имеем дело с богатырем. Его взросление не по дням, а по часам гарантирует нам младенчески чистую и неиспорченную душу у взрослого человека. То есть Рыцаря. Без Страха. И Без Упрека. Какового мы уже отчаялись найти. И каковой, надо надеяться, является суженым Лады…

Вроде бы все логично, правда ведь? Но что-то мне не нравилось в рассуждениях Ворона. Да и жалко было отдавать нашу умницу и красавицу Ладу за малолетку, хоть и Без Страха и Без Упрека. И еще надо будет посмотреть, какой из него безупречный рыцарь получится!

Жаб, пессимист и нытик, высунулся из миски и сказал:

— Да, а Лёня, таким образом, станет Ладе свекрухой. Ой, весело будет!

— И к тому же мы не должны забывать о матери, — мягко сказал Паук. — Вряд ли она согласится с вашей идеей, Ворон. Лишиться ребенка ради красивых голубых глаз Лады она не захочет.

— Ну, я бы не сказал, что только ради красивых голубых глаз, — пробормотал Ворон. — А престол Светелградского княжества уже ничего не стоит, по-вашему?

— Мое мнение значения не имеет, — ответил все так же мягко Паук. — А вот в Лёнином мнении я почти уверен.

— Ты, Ворон, уж и вовсе несострадательный, — вступил в разговор Домовушка. Он между делом замесил тесто на оладьи и поставил вариться картошку. — Лёня-то умом тронется, ежели мы ей к завтрему сына не предоставим безо всякого изъяну. В младенческом виде. И все тут разнесет. И никакими волшбами ты ея не остановишь, уж и сам знаешь: с разъяренною бабою, дитятко потерявшею, нипочем не сладить. Ни заговором, ни наговором, ни даже этим, как его… танком. Так что мысли, давай, где нам водицу али там яблочки молодильные добывать. В Тридевятом Царстве, сказывают, таковые имеются, а Здесь, у нас…

— А здесь у нас навалом хронофагов, — мурлыкнул я. До этого я не принимал участия в разговоре, потому что думал. Размышлял. — Насколько я понимаю, все дело именно в них. А вовсе не в богатырском комплексе. Потому что я сомневаюсь, что наша Леонидия родила сына каким-то там чудесным способом. Или — еще невероятнее! — зачала от листика базилика. Скорее всего, дело в нашей квартире. Квартирка-то у нас не вполне нормальная…

— Возможно, — буркнул Ворон. — Но окончательный диагноз можно поставить только после полного обследования пациента. И, кстати, должен вас огорчить: и богатырский комплекс, и заражение хронофагами необратимы в принципе. Время можно остановить, но не повернуть вспять.

— Даже яблочком? — не поверил Домовушка.

— А где я тебе их возьму, яблочки? — вконец разъярился Ворон. — В Тридевятом Царстве? Так у нас и проблем бы не было, если б мы могли туда добраться!

— Насколько я понимаю, — сказал Паук как всегда тихо, — пока что нужно определиться с причинами инцидента. А тогда легче будет думать о средстве спасения. Опять же насколько я понимаю, заражение хронофагами может повлечь за собой не только преждевременное взросление, но и преждевременное старение, и даже смерть…

Ворон и я с ужасом переглянулись. Мысль об этом как-то не пришла в наши мудрые головы.

Зато Домовушка заметался по кухне, как вихрь.

— Скорей! — кричал он, — шибчей! В лабаторию! Младенчика спасать, а то ведь от старости помрет, болезный, от дряхлости!

Попутно он швырял на разложенный на столе платок всякую еду: яблоки (не молодильные), сухари, низки лука, чеснока и красного стручкового перца (не болгарского, а горького), пучки сушеной петрушки и укропа, и что-то еще, столь же мало съедобное. Я, с двух-трех секундным опозданием, тоже начал метаться, но уже по всей квартире, разыскивая магоочки. Ворон, последним из нас пользовавшийся ими, куда-то их задевал.

Домовушка увязал платок в узел и устремился в бабушкину комнату, к шкафу. Я не нашел искомое, но поспешил за ним. Ворон летел над нашими головами и ругал меня за халатность: де, я вовремя не спрятал такой необходимый нам и ценный для нас прибор, и теперь он, Ворон, будет вынужден полагаться на слова недоучки и профана (меня, то есть) в таком важном деле, как наблюдение симптомов вызванного магией заболевания. Я огрызался, что с помощью очков хронофаги не видны, уж скорее я их увижу своими собственными глазами, чем Ворон сквозь магические стекла. Паук, верхом на Петухе, мчался за нами. Петух, которого довольно бесцеремонно разбудили, дремал на ходу и норовил спрятать голову под крыло. Любопытствующий Жаб тяжело прыгал сзади. Вы спросите, а где в это время был Крыс? Мы не знали, и нас это не интересовало. Крыс редко принимал участие в наших совещаниях, разве только для того чтобы раздражать нас своими ехидными замечаниями. Скорее всего (по моему мнению) он завалился спать, устав за прошедшие сутки, которые он провел не дома, да еще плотно покушав и выпив. Я ошибался, но об этом узнал после.

Глава седьмая, в которой мы лезем в шкаф

Не надо смешивать осторожность с трусостью, сударь. Осторожность — это добродетель.

Планше.

Возле шкафа Домовушка притормозил.

— Веревочку бы надобно, — пробормотал он, — обвязаться.

— Ни к чему! — каркнул Ворон, — я знаю дорогу!

— Тебе-то дорога ведома, а вот нам с Котком не заплутать бы. Темень же там!

— Коты видят в темноте, — сказал я, открывая тяжелую дверь. Я не испытывал страха, но некоторое неприятное чувство боязни слегка щекотало мои нервные окончания.

Из шкафа на меня пахнуло свежим дуновением легкого сквознячка. Это было странно.

— А почему оттуда дует? — спросил я, почему-то шепотом.

— А там, в этих изверениях, дырки есть, — тоже шепотом ответил мне Домовушка. — Дыры для выхода. Очень-но опасные. Сунешь туда голову — можешь и навек без головы остаться.

Домовушка явно робел соваться в шкаф без страховки.

— Вперед! — скомандовал Ворон. — И перестань нести чушь. Естественный сквозняк вызван тем, что стационарный хроностазис сообщается с соседними измерениями. В соседних измерениях ты действительно можешь остаться без головы, но не навек, как утверждает этот невежда, а всего только на некоторое время, до того момента, пока ты не покинешь это измерение и не вернешься в наше. Кумулятивный эффект.

Причем здесь кумулятивный эффект — этого даже я не понял. Но я разделял с Домовушкой нежелание соваться в шкаф без страховки. Можете назвать меня трусом.

Веревка нашлась на полочке над дверью. Там же валялся и сачок, которым когда-то Лада ловила разбежавшихся по квартире хронофагов.

— Ой, что я нашел! — воскликнул я радостно. — Сачок! Тут же индикатор имеется!

Рядом в старом пластмассовом футляре лежали и магоочки.

— Вот видишь, — сварливо сказал Ворон, — нет бы на месте посмотреть, а ты всю квартиру перевернул в поисках. Какой же ты все-таки безалаберный!

— В первый раз слышу, что место очков в шкафу. Да еще что у них футляр имеется! — огрызнулся я, обвязывая себя веревкой вокруг живота. — Ты всегда их клал возле пишущей машинки!

— Это чтобы они были у меня под крылом, — по-прежнему сварливо объяснил Ворон. — А место их здесь, на полке. Ну, вы, давайте побыстрее, что вы там копаетесь!

— Сей момент, — пробормотал Домовушка, обматывая себя веревкой и закрепляя свисающий конец. — Вот я ужо и готов. Светильник токмо осталось засветить…

«Светильником» Домовушка называл электрический фонарик. Также нашедшийся на полочке над дверью. Еще там лежали: клубок суровых ниток, с десяток деревянных лучинок, стянутых аптекарской черной резинкой, плоскогубцы, какая-то книжка карманного формата и большой гвоздь. Может быть, серебряный — он поблескивал в тусклом свете фонарика.

И мы, наконец, двинулись.

Паук на прощанье помахал нам лапкой, Жаб квакнул что-то неразборчивое. Надеюсь, он пожелал нам счастливого возвращения, а не предрек, как всегда, какую-нибудь беду.

Домовушка с фонариком шел впереди. Ворон сидел у него на плече, я плелся сзади. Плелся, потому что Домовушка в своей двуногой форме ходил гораздо медленнее, чем я на четырех лапах, а обгонять его мне не хотелось. Некоторое время фонарик горел довольно тускло, потому что за нашими спинами виднелся светлый прямоугольник открытой двери шкафа. Потом тропа резко свернула, и фонарик стал гореть ярче. В его свете блеснули глянцевые иглы новогодней нашей елки.

Здесь тропа или, скорее, коридор, ограниченный стеллажами, раздваивался. На стеллажах громоздились кульки, мешки, свертки, грудами лежали бумаги и валялась всякая всячина: поломанные стулья и табуретки, старые игрушки, часы без стрелок и иной хлам, каким обрастает человеческое жилье за добрую сотню лет. А вот пыли на всем этом не было, деревянные игрушки, даже и облупившиеся, поблескивали лакированными бочка́ми, поблескивало и стекло часов, а на обложках старых книжек я даже различал буквы заголовков.

Ворон скомандовал:

— Направо! — но каркнул не очень громко, вполголоса. Темнота и тишина, царившие здесь, действовали угнетающе даже на него. А меня очень бодрило ощущение обхватившей мой живот веревки.

Мы свернули направо, потом еще раз направо, потом ступеньками вниз, потом наш путь пересек широкий коридор. Образовывавшие его стеллажи были пусты.

— Странно, — сказал Ворон. — Здесь должно быть много бумаг, все Бабушкины архивы.

— Заплутали! — завопил Домовушка, роняя фонарик. Фонарик мигнул и погас. — Как есть, заплутали!

— Ничего не заплутали, а кто-то спер Бабушкин архив, — буркнул Ворон. Употребление им нелитературного и грубого слова «спер» доказывало, что он в растерянности, и что мы, кажется, в самом деле заблудились.

Говорят, коты видят в темноте. Это не совсем так.

Действительно, при очень слабом освещении, безлунной ночью или в неосвещенной комнате я вижу прекрасно. Но здесь, в кромешной тьме, я не видел ничего, а движения своих спутников угадывал по шороху. Шелест крыльев Ворона, а потом легкий топоток его лап указал мне, что Ворон слетел с плеча Домовушки и приземлился на пол. Шуршание Домовушкиной одежды, очень слабое шуршание, вы бы в жизни не услышали! — подсказало мне, что Домовушка нагнулся. Негромкое пошлепывание его ладошек, а затем едва слышные щелчки заставили подумать о поисках фонарика и последующей попытке зажечь лампочку.

О, горе! Лампочка не зажигалась! Как видно, батарейки сели.

Мне стало очень не по себе.

Но я взял себя в руки, то есть (в моем случае) в лапы и сказал:

— Надо быть предусмотрительнее. Про веревку мы не забыли, а вот батарейки поменять…

— Сей миг, Коток, сей миг слетаю! — залопотал Домовушка. — Вишь, ладно-то как, что веревочку прихватили!..

Он зашуршал в темноте, заелозил, а потом кто-то ткнул меня в бок.

— Ой! — одновременно выкрикнули мы.

— Предупреждать надо, — недовольно мявкнул я, — а то я инфаркт могу получить. Миокарда.

— Уф, это ты, Коток, — дрожащим голосом произнес Домовушка, — напужал! Однако же дай я тебя обойду…

— Зачем? — спросил я.

— Ну дык ведь как же инако я к выходу-то проберусь? Я-то вслед за Вороновичем, а ты за мной позади, так и…

Домовушка нашарил на моем боку веревку и пытался найти что-то еще.

— Щекотно, — сказал я. — И я никак не пойму, что ты ищешь.

— Где она, веревочка эта вот, далее выходит.

— А она не выходит, я свободный конец под брюхо заправил, чтобы не болтался.

— На́ что? Ея надо было к полочке прикрепить, там я скобочку приделал для такой надобности, — рыдающим шепотом возопил Домовушка. — На́ что ты ее к себе-то привязал?

— Чтобы ты меня в случае чего вытащил, — объяснил я бестолковому созданию. — Если я вдруг провалюсь в какое-нибудь соседнее измерение. Ну, или тебя тащить — если ты вдруг провалишься. Как альпинисты в связке.

— Да кто ж в них, в эти изверения, проваливается-то? — возмутился Домовушка. — В изверения забредают — на то-то веревочка и нужна, чтобы выбраться!

— А мне откуда это должно быть известно? — в свою очередь возмутился я. — Это ты у нас в шкафу частый гость, а я всего-то два раза здесь побывал, да и то у выхода только! Почему же ты свой конец не закрепил за скобочку?

— Тихо тут, расшумелись! — прикрикнул, то есть прикаркнул, Ворон. — Давайте, поторапливайтесь!

— Так ведь темно-то как, и не взглянешь, куда ступать! — запротестовал Домовушка. — Как бы мне кости не переломать, твое преминистерство! А в таракана перекинуться боязно — не ровен час наступит кто. Опять же тормозок со снедью для дитяти мне в тараканьем обличье не осилить…

— Да, Ворон, — поддержал я Домовушку, — темно!

— Нет, этот наглый самодовольный недоучка когда-нибудь вгонит меня в преждевременный гроб! — простонал Ворон. — Сколько можно тебе повторять, Кот: учись думать! Размышлять! Пользоваться примо — своими мозгами, секундо — своими способностями, терцио — своими знаниями, кои я неустанно вдалбливаю в твою глупую голову! Ты есть кто? Кто ты есть, я тебя спрашиваю?

— Ну, Кот, — мурлыкнул я. — Но даже кошачье зрение в такой непроглядной тьме не действует.

— А еще кто ты есть? Ну? — простонал нетерпеливый Ворон.

— Ну, человек. Правда, бывший.

— А еще?

— Ну, фамулус… — я никак не мог понять, чего добивается от меня эта настырная птица.

— А фамулус есть кто?

— Ну, ученик…

— Чей? — это слово Ворон почти что прорыдал.

— Ну, ведьмы… То есть магини…

— Ну?

Ах, тупая моя башка — до меня наконец дошло!

Я быстренько засветил над головой магический огонек — и чуть не подпалил Ворону перья: мой наставник по теоретической части уже примеривался тюкнуть меня в темечко своим острым и крепким клювом. Нет, надо с этим что-то делать: его педагогические методы ужасно непедагогичны!

Глава восьмая, в которой мы спасаем Крыса

Мы будем иметь честь атаковать вас.

Арамис.

Но разговоры — разговорами, а в шкаф мы залезли вовсе не рассуждать о педагогичности или не педагогичности различных методов и способов воспитания (хотя — забегая вперед — позже нам пришлось этим заняться).

Сейчас мы должны было двигаться дальше.

Теперь я со всех лап мчался сразу вслед за Вороном, который летел впереди и поминутно подсказывал: «осторожно, тут ступенька!», «направо!», «прямо!», «поторопись!». Домовушка пыхтел сзади.

Наконец Ворон плюхнулся на пол и развернулся клювом ко мне.

— Погаси свет, — скомандовал он. — И тихо. Лаборатория за этим поворотом. Я быстро слетаю на разведку.

— А почему тихо? — спросил я, но шепотом — привычка к исполнению распоряжений Ворона крепко вдолблена в меня его твердым клювом.

— Экой ты непонятливый, — прошептал Домовушка, усаживаясь рядом со мной. Он тяжело дышал — совсем мы его с Вороном загнали! У Ворона крылья, я на четырех лапах бегаю очень быстро, а Домовушке же пришлось на своих двоих, да еще узелок с едой для Егорушки тащить.

— Потому тихо, — продолжал Домовушка, слегка отдышавшись, — что бумаги Бабушкины пропали все. Кто-никто их похитил. А почем тебе ведомо, кто то́ был, и не бродит ли хитник и сей час по шкапику? То-то!

Я почувствовал, как шерсть моя на спине становится дыбом. В самом деле, кто-то же украл Бабушкин архив! А кому может понадобиться архив колдуньи, то есть, извините, магини? Правильно, только колдуну, то есть, извините, магу. И если этот маг находится сейчас вон за тем стеллажом… или за этим… Так что огонек я все-таки засветил. Ма-ахонький.

— С архивами мы будем разбираться потом, — сказал Ворон, кружа над нами — он успел вернуться. — Не отвлекайся, Кот. Сейчас нам предстоит разобраться с Георгием.

— С кем? — не понял я. Мне представился Георгий, тот самый, Святой, который драконов побивахом и прекрасных принцесс спасахом (ой, что-то нахватался я у Домовушки старославянизмов!)

— А с Егорием, — подсказал Домовушка. — И то — ему ведь и помереть недолго, пока мы тут растабарываем…

— Ему до смерти пока что далеко, — сухо проговорил Ворон. — А вот кое-кому другому…

Он не договорил, вспорхнул и улетел. За поворот.

А мы остались.

— Неужто с Песиком нашим что случилось-приключилось? — всплеснул лапками Домовушка и зарысил вслед за Вороном, позабыв котомку с питанием для младенца.

А я несколько помедлил.

Возможно, я уже упоминал об отсутствии в моем организме героической жилки. Или, как сказали бы опытные френологи, шишка героизма на моей голове недоразвита. Ну не рвусь я спасать — ни миры, ни отдельно взятых этих миров обитателей!

Я люблю чувствовать себя уютно, удобно и приятно.

Я не люблю, когда мне больно.

Полотенцем по спине я еще согласен получить — и то только ради хорошего куска мяса.

Но веником — нет, на это я не пойду даже во имя куриной печенки!

А лезть очертя голову в неизвестность, рискуя собственной шерстью и шкурой, не говоря уже о жизни — это требовалось обмозговать. Нужно было поразмыслить, сделать правильный выбор…

Их, в конце концов там двое… нет, трое — если считать Пса… даже четверо — если считать с Егорушкой. Разве может одно-единственное маленькое животное из семейства кошачьих значительно изменить баланс сил?

Я размышлял на эту тему, одновременно прислушиваясь к странным звукам, доносившимся откуда-то из глубин шкафа. То ли стонал кто-то, то ли подвывал, то ли даже завывал; магический огонек над моей головой подрагивал, и свет его дрожал и колебался, будто пламя свечи.

И пришло мне на ум весьма немаловажное соображение: да, конечно, они там против неизвестно кого — но их там ЧЕТВЕРО! А я тут — ОДИН!

И опять же против неизвестно кого, да еще в неизвестном количестве.

Гораздо легче встретиться с известной опасностью и в коллективе, чем с неизвестной — в одиночку.

Я еще самую чуточку помедлил — чтобы собраться с духом; подхватил котомочку с едой для Егорушки, брошенную Домовушкой впопыхах, и шагнул за поворот. Магический огонек я на всякий случай погасил — из тех соображений, что засветить я его всегда успею, а выставлять себя напоказ неведомым врагам мне ни к чему.

И очень правильно, между прочим, сделал.

Потому что свет там был — не за поворотом, конечно, иначе я бы увидел его (свет) с того места, где сидел, размышляя.

А в лаборатории, распахнутую дверь в которую я увидел практически сразу: чуть дальше по коридору и ступенечки на три подняться.

Стоны и завывания слышны были куда лучше, а еще звучали странные хрипы, как будто кто-то подавился. Или кого-то душат.

Как можно аккуратнее ступая на своих мягких лапках, настоящей походкой настоящего кота я поднялся по ступенькам и приблизился к двери.

Теперь я уже мог различить голоса и слова.

Стонал, завывал и говорил только один индивидуум, а именно Пес. Точнее, он говорил, постанывая и подвывая:

— Пожалуйста, отпусти его! Он же совсем уже… Ты ж его сейчас совсем задушишь!..

Тут раздался довольно грубый хохоток, и кто-то другой — не Пес — застонал, а потом снова захрипел.

Я осторожненько заглянул в лабораторию.

Это была очень большая комната, обставленная (я бы даже сказал, захламленная) всяческим лабораторным оборудованием.

Обычно при взгляде на помещение исследовательского назначения можно сразу сказать, представители какой науки здесь работают: физики, химики, микробиологи или кто-то там еще. Ну, может быть, на взгляд неспециалиста трудно отличить биохимическую лабораторию от, скажем, микробиологической или бактериологической, но уж основную, так сказать, ведущую отрасль науки угадываешь сразу. Если там микроскопы и пробирки со всякой слизью — значит, биологи работают. Если осциллограф или там вольтметры с амперметрами — тут уж без физики с электротехникой не обошлось. А вытяжные шкафы, трехэтажные штативы с разноцветными пробирками и спектрографы есть примета химиков — что простых, что «био».

Я правда, спектрограф узнаю с трудом, химия у нас в институте почти что факультативом была, так, не экзамен, зачет просто, хоть и дифференцированный. Но уж осциллограф с трансформатором не перепутаю.

В этой лаборатории имелись все три. И вытяжные шкафы. И микроскопы. И всякая стеклянная посуда — колбы, реторты, пробирки, чашки Петри, сосуды Дьюара. Частично посуда была вымыта, частично заполнена всякой неаппетитной на вид дрянью.

И три трехэтажных штатива на широком лабораторном столе, и все заставлены разноцветными пробирочками: в той что-то синенькое, в той желтенькое, а в этой прозрачное. И так далее.

Гроздья проводов висели на специальном щитке, как изолированных, так и оголенных, и под каждой гроздью — табличка с надписью: толщина в миллиметрах и материал, из которого провода сделаны. Это чтобы не перепутать.

И амперметр лежал на столе, и вольтметр, и счетчик Гейгера, и… — да что там перечислять, все, что только можно помыслить, кроме разве что синхрофазотрона.

Но это, так сказать, мелочи, детали интерьера.

Главное, к чему в первый же миг обратилось почти все мое внимание, размещалось на кушетке, стоявшей вплотную к противоположной от двери стене. Кушетка плотно вписывалась между умывальником и камином.

Перед кушеткой сидел наш Пес, слега загораживая мне общий обзор. К счастью, он почти все время пригибал свою большую голову, жалобно подвывая, и я мог без помех созерцать остальных участников этой сцены.

Участников было двое.

Голый толстый мальчик лет двенадцати валялся на кушетке, развалившись вольготно и помахивая ножкой. Одной ручкой он подпирал голову, а во второй сжимал в кулачке горло нашего Крыса. То сильнее сожмет, то хватку ослабит — чтобы, значит, сразу до смерти не задушить. Постепенно чтобы.

Крыс — я его не люблю. Но он все ж таки свой!

А СВОИ тем и отличаются от ЧУЖИХ, что мы за них горой. Мы их если кому и позволим придушить — то только самим себе. Ну, или кому своему.

А Егорушка, хоть он тоже был свой, но пока еще все-таки не совсем. Я лично к нему привыкнуть не успел.

Однако это все лирика, рассуждения, к тому же задним числом. На самом деле все произошло очень быстро, я даже поразмыслить как следует не успел — так, охватил взглядом общую картину: СВОЙ Крыс хрипел, закатывал глаза, и хвост его висел бессильно, как веревка, а кончик носа, обычно розовый, посинел; голый же толстый мальчик Егорушка так гаденько подхихикивал, а Пес так жалобно подвывал…

И во мне, как говорится в наших народных сказках, «взыграло ретивое».

И я, выпустив все свои восемнадцать когтей (на задних лапах у меня почему-то только четыре пальца) прыгнул на голую пухлую спину.

Когда наших бьют — нам не до рассуждений!

Глава девятая, в которой мы воспитываем Егорушку

Лупите своего сынка…

Герцогиня

Еще в ту давнюю пору, когда я был человеком, был я знаком с одним котом. Тоже черным, между прочим. Так вот, этот кот выражал свою любовь к хозяевам и их гостям тем, что прыгал им на плечи, желательно в тот момент, когда они к такому выражению любви и ласки не были готовы.

Прыжок осуществлялся со спины.

Человек при этом вздрагивал, вскрикивал и ронял из рук то, что в них, в руках своих, держал.

Так что ничем я особо не рисковал. Ни собой, ни даже Крысом. И пусть некоторые заткнутся, а то выступают тут: «Кот! Как ты осмелился! А вдруг бы он (это Ворон имел в виду нашего чудо-богатыря Егорушку) инстинктивно стиснул бы кулак, и задушил бы Крыса окончательно?»

Ну, так не задушил же!

А совсем наоборот!

Егорушка, конечно же, вздрогнул, конечно же, заорал и кулак — уж конечно же! — разжал. Инстинктивно.

Крыс шмякнулся на пол — хорошо еще, что с небольшой высоты: кушетка была низенькая.

Глаза его закатились, синева покрывала не только нос, но уже и губы, а хвост конвульсивно подрагивал.

— Кончается! — закричал Домовушка, подбегая и подхватывая Крыса в охапку.

— Быстро! — деловито каркнул Ворон, — в ванную! В живомертвую воду его!

И они умчались: Ворон впереди, указывая дорогу, Домовушка, пыхтя под тяжестью дородного Крыса, за ним.

Уж не знаю, как они там пробирались запутанными коридорами шкафа в темноте и без меня — магический огонек засветить было некому, а фонарь, как вы помните, погас.

Но у меня были другие заботы — я занимался нашим младенчиком.

Вы даже представить себе не можете, как он дрыгался и извивался, пытаясь сбросить меня со своей спины!

Как он выворачивал за спину свои пухлые ручки, силясь ухватить меня за хвост — или что бы там ему подвернулось!

Как он норовил перевернуться на спину, чтобы придавить меня своим весом!..

Но я кот упитанный (на Домовушкиных-то харчах!), а Егорушка хоть и вырос «не по дням, а по часам», но все-таки был еще слабоват. И к тому же плохо кушал. В смысле «мало», потому что пока что у него не было времени кушать много.

Пес, надо отдать ему должное, опешил только в первые мгновения после моего такого эффектного появления, а потом кинулся мне помогать, навалившись всей своей массой Егорушке на то место, что ниже спины.

И чудо-дитя сдалось.

Он перестал брыкаться, и только заревел в голос, не утирая слез. И кричал: «Мама! Мамочка!» — так громко, что я даже испугался. Знаете ли, материнский инстинкт — штука могучая, странная и непонятная. А вдруг его вопли достигнут слуха нашей Леонидии, пронизав все эти измерения (пятое, шестое и седьмое), пробьют стену гипнотического сна, и явится к нам Лёня разъяренной фурией — она же нас по стенке размажет, когда увидит, что с ее деткой приключилось!

Зрелище, я вам скажу, было еще то: реки не реки, но полноводные ручьи крови стекали с пухлой деточкиной спины, запятнав девственную белизну кушетки, белый кафель стен, белоснежную шерсть Пса (ну и на меня, естественно, тоже немало попало).

Будучи существом чистоплотным, я в то же время до конца так и не перенял все кошачьи привычки — мыться языком мне как-то претит. К тому же слизывать с себя кровь!.. Человеческую!.. Бр-р-р!!!

Поэтому я спрыгнул со спины Егорушки на раковину умывальника. И открыл кран.

Вода из крана текла — что было странно, если подумать, ГДЕ находилась лаборатория. С другой стороны Бабушка была женщиной мудрой и предусмотрительной, уж верно, она подвела нитку водопровода откуда-нибудь из соседнего измерения.

Я тщательно вымыл лапы и грудь, расчесывая когтями слипшуюся от крови шерсть. Попутно я краем уха прислушивался к воплям за моей спиной.

Егорушка перешел к угрозам типа: «все маме расскажу!», перемежаемым ругательствами, их которых самыми мягкими были «Гады!» и «Фашисты!»

Пес читал мальчику проповедь о том, что нужно слушаться старших, что мучить живые существа плохо, употреблять в речи скверные слова и вовсе нехорошо, а ябедничать отвратительно.

Не, но как вам это нравится! Пес, известный всему миру стукач и доносчик!

Мне даже захотелось на мгновение, чтобы Егорушка таки рассказал Лёне, как мы с мальчиком обошлись — пусть Пес хоть однажды побывает в моей шкуре, небось, потом неповадно будет наушничать!

Но я поборол это мстительное и недостойное желание в зародыше. К тому же мальчик настучит не только на Пса, но и на меня.

— Я предлагаю, — мурлыкнул я, — заняться воспитанием этого субъекта. Здесь в углу имеется прекрасная метла, из которой можно надергать много длинных гибких прутьев…

Мальчик затих, прислушиваясь, и только изредка всхлипывал.

— А зачем? — спросил Пес недоуменно.

— А высечь его. Чтобы неповадно было.

Мальчик завыл и задергался, пытаясь высвободиться.

— Бить детей нельзя! — завопил он. — Не имеете права! Это непедагогично! — смотри ты, какие мы слова знаем!

— Да, Кот, ты, кажется… того… перехватил, — неуверенно проговорил Пес. Но мальчика прижимал к кушетке плотно. — Сечь — это как-то… того… неправильно. Не наш метод…

— Наш — не наш… А он, между прочим, чуть Крыса насмерть не задушил. А, может, даже и насмерть — не знаю, спасут его или не спасут, крысу эту. А завтра он Домовушку раздавит. Или на нас с тобой капканы ставить начнет…

Про Домовушку — это Пса проняло. Любит Пес Домовушку.

Впрочем, Домовушку у нас все любят (даже Ворон, хоть они через день и ругаются). И любим мы его не за то, что Домовушка нас всех кормит, и о нас обо всех заботится. Просто очень он у нас славный, Домовой наш.

Пес в раздумьи поерзал, но все еще не соглашался:

— Так, может, поговорить с ним… Объяснить ему, что так делать нельзя… Он же все-таки еще маленький…

— Ты же ему объяснил уже. Четыре раза — я сам слышал.

— Три! — заорало дитя. — Три раза! А я все равно эту крысу придушу! И тебя, кошак, тоже! И тебя, сукин сын! — на это Пес обиделся. И зарычал.

Но мальчик не испугался.

А зря.

— Давай, — сказал Пес. — Раз он человеческого языка не понимает.

Я быстренько распотрошил метлу.

Прутья были гибкие и упругие — все правильно, в лаборатории, как и вообще в шкафу, время стояло на месте, так что пересохнуть прутья не могли.

Пес всей тяжестью навалился Егорушке на плечи, и я хлестнул мальчика по голой попе. Легонько хлестнул — я же все-таки не садист какой-нибудь.

Мальчик продолжал орать, называя нас не только гадами и фашистами, но и сволочами и извергами.

Я хлестнул сильнее.

— Ой, больно! — закричал Егорушка. — Ой, мамочка!

— Крысу тоже больно было, — сказал я, и ударил еще раз.

— Ой, ну пожалуйста, не надо! Дядя Кот! Я больше не буду! Никогда-никогда!

— То-то, — сказал я.

Я размахнулся, чтобы закрепить науку еще одним, последним ударом, как из-за моей спины послышалось знакомое карканье:

— Нет, это уже ни в какие ворота не лезет! Что ты творишь, Кот?!! Ты зачем инструмент испортил?!!

— Можно подумать, — огрызнулся я, — какая-то метла! Купим мы тебе новый инструмент для уборки, успокойся!

Ворон уселся на штатив с пробирками, как на насест, и схватился за голову.

— Когда ты только научишься мыслить логически?! Ты что, не понимаешь, что находишься в лаборатории прикладной магии? Инструмент для уборки, надо же такое придумать! Это же часть бабушкиного летательного аппарата! Ступа же рядом стоит!!!

— Где? — оглянулся я. В углу действительно что-то стояло. Бадья какая-то.

— Что, ступы никогда не видел?

— Нет, — честно сказал я. Я действительно прежде никогда не видел ступы, только в старом детском кино, «Морозко», кажется. Но это было давно.

— И для чего, для чего, я тебя спрашиваю, ты это сделал, вандал?

— Чтобы воспитать этого… инфанта террибля, — огрызнулся я. — Чтобы впредь неповадно было!

— Кого-кого воспитать? — опешил Ворон, и даже успокоился.

— Ага, не знаешь! — обрадовался я. В кои-то веки я знаю то, что неизвестно премудрейшему! — Это по-французски «ужасный ребенок».

— Ты хотел сказать… — тут он произнес то же самое, но совсем иначе — даже и пытаться не буду воспроизвести его произношение. Скажем так: оно было столь же далеко от французского, как и мое, только в другую сторону. — Да будет тебе известно, недоучка, что выражение это употребляется для обозначения детской непосредственности и наивности, когда дитя говорит о тех вещах, о коих взрослые привыкли умалчивать по той или иной причине, и от того взрослые попадают в неловкое положение. Далее, — он переступил с лапы на лапу. Разноцветные жидкости в пробирках грозно дрогнули.

— Далее хочу я спросить: с каких это пор слово «порка» стало синонимом слова «воспитание»? Убеждение, ласковое увещевание, строгое порицание, в крайнем случае легкий шлепок — вот надлежащие способы формирования достойного индивидуума, но никак не применение грубой силы, да еще в таком виде, как розги…

— Как ты меня в темечко клюешь по десять раз на дню, это можно, а как мозги вправить этому дитяти распоясавшемуся, так уже и нельзя?

— Я тебя не воспитываю, я тебя учу! — гаркнул Ворон. — Тебя воспитывать поздно — вырос уже!

— Так и этот чудо-юдо-богатырь уже вырос! — гаркнул я в ответ. — Пес его увещевал, ласково, так ты бы слышал как этот деточка нас тут материл — и откуда только такие слова знает, ангелочек!

— Да, — подтвердил Пес. — Очень нехорошими, скверными словами нас обзывал и грозился; не понимает он человеческого языка!

Егорушка, который до этого напряженно прислушивался к разговору, захныкал, заколотил ножками по кушетке и заскулил:

— Я больше не бу-уду!..

— Конечно, не будешь, — хмыкнул я. — Уж я об этом позабочусь! Или Пес позаботится…

— Погоди! — каркнул Ворон. — Не торопись так, — и обратился к Егорушке:

— Чего ты не будешь делать? — наверное, он хотел говорить ласково, но от этого его «ласкового» тона у меня лично мурашки под шерстью побежали. Как-то неуютно мне стало.

— Такие слова говорить… нехорошие… — проныл Егорушка.

— Какие такие «нехорошие»? — спросил Ворон еще ласковее.

Егорушка, запинаясь, повторил парочку.

— М-да, — Ворон почесал крылом клюв. — Генетическая память, должно быть. Юридически ребенку месяц, вряд ли в столь нежном возрасте он мог попасть в окружение с таким… с позволения сказать, лексиконом. Муж у Леонидии, она говорила, скромный и выдержанный, и с высшим образованием, семья, опять же по ее словам, интеллигентная… Не та среда, где употребляется площадная брань.

— Ха, — сказал я. — И еще два раза «ха». Совсем ты, преминистр, от жизни отстал! Именно в интеллигентных семьях матерятся. Модно это нынче.

Ворон переступил с ноги на ногу. Пробирки звякнули, но штатив устоял.

— Ты, Кот, что-то путаешь, — нервно произнес он. — Интеллигентные семьи — это такие семьи, в которых все взаимно вежливы. Книжки читают. Образованы, то есть имеют среднее специальное или высшее образование…

— Во-во, — кивнул я. — Самая для сквернословия питательная среда. Люди не образованные, не интеллигентные, матом пользуются. Умеючи, то есть в нужное время, в нужном месте, и в нужном количестве. А люди интеллигентные матом щеголяют.

— Но не при детях же! — возмущенно каркнул Ворон.

— А почему бы и не при детях? — я пожал плечами. — Какая разница? И детей матерят почем зря — сам неоднократно слышал. И женщины, кстати, делают это чаще, чем мужчины. Может быть, потому что больше с детьми общаются…

— O, tempora! O, mores! — простонал Ворон, схватившись крыльями за голову.

— Дяденьки, — встрял тут в разговор Егорушка. Он внимательно слушал нашу дискуссию — даже хныкать перестал. А вот теперь не выдержал. И то — под тяжестью Пса он уже покряхтывал. — Может быть, вы меня теперь отпустите? Я же сказал, что не буду больше так…

— Как? — раздраженно каркнул Ворон. У меня отлегло от сердца: я привык к злобному, желчному и сварливому его тону; Ворон, пытающийся казаться нежным и ласковым, меня пугал.

— Ну, слова говорить, и еще ябедничать, и Крысов душить… Вообще никого душить не буду!

— Да? Ну, поверим. На первый раз. Но если нечто подобное повторится… — в горле у Ворона что-то зловеще заклокотало, Егорушка судорожно всхлипнул. — …Я тогда сам тобой займусь!

— Да, дяденька Ворон. Хорошо, дяденька Ворон. Не повторится, дяденька Ворон… — забормотал мальчик. Говорил он почему-то то басом, то фальцетом.

— Неужели у него уже начал ломаться голос? — пробормотал Ворон себе под клюв, и взмахом крыла велел Псу отпустить воспитуемого.

Пес сполз с Егорушки, Егорушка встал с кушетки.

Теперь ему на вид можно было дать лет пятнадцать-шестнадцать: и плечи стали пошире, и волосики в нужных местах закурчавились, и даже пушок над верхней губой появился. И, кстати, пока мы с Вороном беседовали, шрамы на его теле зажили — в тех местах, где я его поцарапал. Да и следов порки не осталось.

Вдруг сообразив, что он голый, порозовев, Егорушка спешно стал натягивать на себя купальный халат, не попадая в рукава и от того еще больше смущаясь.

Ворон судорожно глотнул.

— Кажется, ему уже скоро будет пора жениться, — пробормотал он.

— Ага, — согласился я, — часика так через полтора-два.

Ворон нервно переступил с ноги на ногу и сказал:

— Если так будет продолжаться, к завтрашнему вечеру он… — штатив зашатался.

— Э, преминистр, хорош топтаться по лабораторному оборудованию! — прикрикнул я на Ворона. — Уронишь же!!..

Я, должно быть, накаркал.

Штатив рухнул.

С Вороном-то ничего не случилось, он просто взлетел к потолку, а вот пробирочки посыпались на пол с веселым звяканьем. Тут еще Пес добавил грохота и звона: в попытке спасти падающий штатив он прыгнул к столу, промахнулся и сбил оставшиеся два.

Содержимое пробирок, как вы понимаете, перемешалось, образовав лужу, переливающуюся разными цветами, к тому же завоняло, зашипело и запузырилось.

— Ложись! — заорал я, — щас рванет!..

И тут рвануло.

Ух, как рвануло!

Глава десятая, в которой я спасаю Егорушку и горжусь собой

Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!

Пушкин А.С.

Когда дым слегка рассеялся, я, отфыркиваясь и отплевываясь, встал на слегка подгибающиеся лапы.

Опасная наука эта химия, право слово!

Я быстренько проверил свое состояние: лапы и хвост были на месте, глаза видели, хоть и слезились, уши, хоть в них и шумело, слышали хлопанье крыльев Ворона и стоны Пса. Шерсть тоже почти не пострадала, только кое-где вылезла, но немногие проплешины были небольшими — видно, брызнуло кислотой, к счастью, разбавленной.

Я огляделся по сторонам.

Да-а…

Лаборатория выглядела, как выглядят лаборатории после неудачно проведенного опыта.

То есть ужасно.

Стол погиб — прямо в центре его в металле была проедена огромная дыра.

Со стен слетели все провода и спутались в огромный разноцветный клубок.

И часть летательного аппарата (ступа) раскололась на две части.

И физические приборы (кроме трансформатора) валялись на полу. И лабораторная посуда тоже — в виде осколков.

А еще на полу имелась лужа: большая, грязно-бурая, еще дымящаяся, и очень вонючая; Пес, уткнувшийся мордой в лапы и постанывающий; купальный халат, слегка подпаленный.

— Должно быть, при перемешивании содержимого пробирок образовался гремучий газ, — проскрипел Ворон откуда-то из-за моей спины.

Я завертел головой.

Ворон сидел в раковине умывальника и пытался открыть клювом кран. Хвостовые его перья были опалены, но больше никаких видимых повреждений я не нашел.

— А где мальчик? — спросил я.

А мальчика-то и не было!

Пес перестал стонать, вскочил на лапы и взвыл горестно:

— Р-разор-р-рвалоу?!

— Если бы разорвало, что-нибудь от него бы да осталось, — раздраженно заметил Ворон. Ему наконец удалось открутить кран, и он плескался под струей воды. — Ошметки по стенам, кровь на полу. Судя по тому, что ошметков по стенам не наблюдается, а дверь открыта, скорее всего его выбросило взрывом в коридор.

Я отправился проверить.

В коридоре было темно и тихо.

Быстренько сотворив два магических огонька, я пустил их по коридору влево и вправо.

Ни Егорушки, ни его останков в коридоре не было.

— Эй, Кот! — позвал меня Пес радостно, — топай сюда! Здесь он, наш маленький! Под халатом прятался!

Я подивился мощи инстинкта самосохранения Егорушки — халат на него был маловат и короток; это как же надо было скукожиться и съежиться, чтобы забиться под него, этот халат, целиком — так, что даже ноги-руки не высовывались?

Но удивлялся я напрасно.

Потому что тому Егорушке, которого я теперь увидел, вовсе не нужно было съеживаться, чтобы поместиться под халатом. Теперь он мог целиком поместиться в один только рукав.

И продолжал уменьшаться.

Ворон нервно прыгал по кушетке, наблюдая за процессом, и из распахнутого его клюва вылетали междометия и замечания типа: «Ого!», «Ну и скорость!», «Конгениально!».

— Кот! — каркнул он при виде меня. — Ты видишь?! Ты понимаешь, что сие означает?! Нобелевскую премию, не меньше! Мы открыли обратимость богатырского комплекса! И без всяких молодильных яблочек, искусственным путем!

— Ага, — сказал я. — Обязательно. Только впервые слышу, что уже присуждают Нобелевские премии за открытия в области магии. И потом мы, мне кажется, пока еще ничего не открыли — у нас получилось побочное последствие… Э, Ворон, а тебе не кажется, что мальчик слишком сильно уменьшился? По-моему, он был крупнее, когда Лёня его принесла…

— Очки! — заорал Ворон, взлетая, — немедленно! Неужели хронофаги? Где очки?

— В момент взрыва очки были у тебя на клюве, — огрызнулся я. — Если ты их уронил, можешь с ними распрощаться.

— Ничего подобного, они противоударные, — заявил Ворон, усаживаясь обратно. — А ну-ка, фамулус, быстро разыщи прибор!..

Как же, так я и разбежался!

Я прищурился тем особым образом, которым вызывал у себя способность углядеть магионы.

Магионов в лаборатории имелось с избытком, и упорядоченных, и диких. Кроме магионов я заметил множество еще каких-то мелких блестящих частичек, каждая из которых была настолько же меньше магиона, насколько блоха меньше таракана.

Частички эти летали по всему помещению, как искры от горящего полена.

И очень эти частички походили на хронофагов — таких, какими я видел их через очки.

— Они, — сказал я, — они, родимые… Сейчас я их…

— Кот, не отвлекайся! — каркнул Ворон. — Я тебе что велел сделать?

Но какой бы я был кот, если бы послушно повиновался приказам?

Тем более что у меня было чем заняться.

Я быстренько сплел сетку из магионов, очень частую, свернул ее наподобие сачка и попытался поймать несколько частичек. Но даже очень частая сетка была для этих безобразников, словно дуршлаг для песка.

— Восемь слоев надо! — заорал Ворон. Он раскопал очки в груде осколков — одно стеклышко все-таки разбилось, и теперь Ворон, лихо прищурив правый глаз, наблюдал за моими действиями одним только левым, круглым и желтым, глазом, и азартно приплясывал на краю раковины. — Восемь слоев, и на тканой основе… Хотя бы трикотажной…

— Где я тебе тканую основу возьму? — наращивая слои магионной сетки, огрызнулся я: терпеть не могу, когда мне под лапу советуют! Хронофаги по-прежнему не улавливались, но летали теперь уже не хаотично, а понемногу стягивались к центру, и крутились теперь вокруг Егорушкиной головы, как кольцо вокруг Сатурна.

— От халата рукав оторви!.. Да быстрее же, не копайся, пока он опять не заразился!..

— Я занят, не видишь что ли! — рявкнул я. — Сам отрывай!..

Пес вертел своей большой головой, пытаясь сообразить, что же происходит — он, не маг и без соответствующего прибора, магионов не видел. Услышав наши препирательства Пес (надо отдать ему должное, Пес у нас исполнителен и чувство долга у него на высоте) прыгнул на халат, ухватил зубами рукав и рванул. Толстая махровая ткань не поддавалась.

Круги, которые описывали хронофаги вокруг головки младенца, становились все меньше, и вот уже то один, то другой хронофагчик срывались с орбиты и падали. И моментально впитывались пухлым младенческим телом, как капли воды в губку — Егорушка снова начал понемногу подрастать.

И тут мне в голову пришла — нет, ворвалась! — спасительная мысль.

Мы ведь находились в лаборатории!

Здесь же были вытяжные шкафы — целых три штуки!

Я схватил младенца в охапку, вместе с халатом, и потащил к ближайшему вытяжному шкафу. Младенец показался мне чрезвычайно тяжелым; я оглянулся — зубы Пса, как видно, увязли в махре, и он тащился за нами.

Я выпутал Егорушку из халата и голеньким сунул внутрь шкафа.

— Ты что, с ума сошел? — гневно каркнул Ворон. — Ребенка простудишь! Насмерть!

Я врубил вентилятор, не слушая карканья преминистра.

— Лучше пусть он от старости умрет?.. Ничего, если что — медицина у нас на высоте, и фармацевтическая промышленность тоже. Вылечат.

Хронофаги блестящей струей потянулись вверх, в вентиляционный канал. Егорушка заерзал, засучил ручками, потом утих.

— Слушай, а он живой? — страшным шепотом спросил Пес — он уже высвободил зубы. — Он ведь маленький совсем, ему же месяц всего, а тут столько такого!..

Хронофагов больше не наблюдалось, я выключил вентилятор и достал младенца из шкафа. Младенец спал.

— Дышит, — сказал я. — Надо его к Лёне доставить. Его же наверное и кормить уже пора.

Ворон почесал клюв кончиком крыла.

— Откровенно говоря, я опасаюсь рецидива, — протянул он. — Теперь уже ясно, что богатырский комплекс здесь не наблюдается, произошло вульгарное заражение хронофагами. Как тебе известно, в нашей квартире имеет место значительный дисбаланс между концентрацией хронофагов и хроностазионов. Я думаю, нам нужно пока что оставить Егорушку тут и дождаться пробуждения Леонидии, чтобы она как можно скорее эвакуировала ребенка из очага заражения…

Дальше я не слушал.

Я завернул Егорушку в остатки халата — Псу удалось-таки оторвать рукав, вернее, разодрать халат на две неравные части — и уложил на кушетку. Ворон все еще разглагольствовал, расхаживая по краю умывальника.

— Ну так пошли, что ли? — перебил его я. — Устал я очень. Да и тебе надо бы своим оперением заняться — вон, половина хвоста на полу валяется.

Ворон от возмущения не нашел слов. Он каркнул. И взлетел, явно наметив карательную акцию по отношению к моей макушке.

— Но-но, — сказал я. — Хватит. Я объявляю мое обучение законченным. Все равно ты больше ничему научить меня не можешь. Мне нужен наставник по практической части.

— Нет, но каков нахал! — возмутился Ворон. — Нахватался по верхам — и туда же, в академики метит! Да тебя еще полвека учить надо, прежде чем к практике подпускать, имбецил!

— А кто будет младенцев спасать, ты, что ли? Теоретик! — я чувствовал себя победителем. В конце концов, моя догадка насчет причины случившегося с Егорушкой подтвердилась, и я самостоятельно спас ребенка. И, кстати, Крыса я тоже спас. Ай, да я!

— Да, а как там Крыс, выжил? — спросил я.

— Выжил, — буркнул Ворон. Он сидел на краю умывальника, нахохлившись и заложив крылья за спину.

Крыть ему было нечем.

— Ну, так идем? — спросил я. — А ты, Пес, еще тут посиди. Прибери тут чуток — все равно тебе пока что делать нечего.

И мы с Вороном отправились восвояси.

То есть в квартиру.

Мы с Вороном медленно, но верно продвигались к выходу из шкафа. Медленно — потому что Ворон потерял какую-то очень важную часть своего оперения, и теперь не мог толком лететь, а перепархивал с места на место. Я тоже не торопился — и устал, и не хотелось, честно говоря, пробираться в одиночестве по малознакомым местам.

По дороге я слегка размечтался.

Уж наверное, Домовушка всем уже рассказал, как я, могучий и непобедимый, спас Крыса от смерти через удавление. Ворон, конечно, тоже не будет молчать о моей роли в избавлении ребенка от преждевременной гибели. Нет, безусловно, я не буду отрицать некоторую роль Ворона в событиях — в конце концов, именно он опрокинул штатив с пробирками.

Но все остальное сделал я, и потому собой могу гордиться.

И горжусь.

Кроме того, я освободился от унизительной и болезненной опеки Ворона, я заявил о своей самостоятельности, я избавлен от постоянных зубрежек, от клевания моей макушки, от назидательных проповедей и так далее. Конечно, магия меня привлекает, и я ничего не имею против занятий ею, и не только практических, но и углубления моих теоретических познаний, с Вороном в качестве консультанта. Но не более того!

Прекрасное будущее рисовалось мне.

Мой вполне заслуженный триумф по возвращении домой.

Домовушка, вне себя от радости, готовит для меня что-нибудь вкусненькое; я не отказался бы от карасей в сметане или, допустим, паштета из куриной печенки. Лёня, счастливая мать, покрывает поцелуями свое вновь обретенное дитя (не меня — не терплю слюнявостей!) и ежедневно доставляет в нашу квартиру свежие сливки. Я, вполне скромный герой, лежу в кабинете на специально приобретенном для этой цели мягком пуфе, Ворон читает мне труды по теории магии, а я мановением хвоста сигнализирую ему: этот абзац можно пропустить, а вот этот, напротив, отметить. И Ворон, кротко склонив голову в вежливом поклоне, отвечает: «Да, Кот, как скажешь…»

Впрочем нет, почему «Кот»? Теперь такое обращение ко мне излишне фамильярно!

По имени-отчеству? Но своего настоящего отчества я, увы, не помню, а Кот Котович — это как-то… Не того. Уж лучше Кот Человекович!

Нет, тоже не очень подходит…

Может быть, сменить имя, переокреститься, так сказать? Но в кого? Котофеем себя назвать — получится слишком по-сказочному, и опять же примитивно. На латыни кот называется «felis catus»; зная наших остроумцев, особенно Жаба, могу представить, как они будут меня дразнить — кактусом наверняка, хорошо если не фаллосом.

А почему бы мне не назваться Феликсом? А что, созвучно латинскому наименованию, вполне человеческое и не слишком затертое имя, очень даже ничего!

Однако я вспомнил Жаба.

Пожалуй, и от имени «Феликс» придется отказаться — Жаб уж точно будет называть «Эдмундовичем». Чувство юмора у него такое. Земноводное.

Но придумывание для себя имени я отложил на потом — мы пришли.

Глава одиннадцатая, в которой появляется Ратибор

Шаг, который вы намерены сделать, чреват самыми грозными последствиями и может оказаться роковым.

Полковник Джеральдин, шталмейстер Флоризеля, принца Богемского.

Вы скажете: ну, наконец-то!

В самом деле — заглавный герой, а появляется только в одиннадцатой главе!

Добрая четверть книги!..

Нет, вы, конечно правы — но так сложились обстоятельства. Ох, уж эти обстоятельства — вечно они вынуждают Человека (ну, или Кота) делать не то, что ему (Человеку ли, Коту ли) хочется, не то, что красиво и целесообразно, даже не то, что правильно — а исключительно то лишь, что необходимо.

Вначале мне нужно было вас с нами познакомить (а вдруг вы не читали «Повесть о Ладе»?), а затем объяснить (подробно), почему случилось так, как случилось. То есть почему Лёня оказалась в квартире, а нас с Псом и Вороном, наоборот, не оказалось, и почему…

Но не будем забегать вперед.

Итак, мы пришли.

То есть ткнулись (носом — я, и клювом — Ворон) в закрытую дверь шкафа.

Я толкнул ее — дверь не поддавалась, я навалился всем телом…

Пожалуй, дверь была не только закрыта, но и заперта — или приперта чем-то тяжелым, креслом, например.

Нет, как вам это нравится!

Меня, героя — и не пускают домой!

А я, может быть, проголодался!

Я, может быть, устал, спасая Пса!

И вообще мы, коты, очень трепетно относимся к попыткам ограничить нашу свободу. Не любим мы этого.

Поэтому я вслух выразил свое негодование на чистом кошачьем языке. Очень громко получилось.

— Заткнись, Кот! — скомандовал Ворон. — Там что-то серьезное произошло!

С жутковатым скрипом дверь слегка приотворилась, и в щель просунулась плоская морда Жаба.

— Тихо, ша! — прошипел он. — Под кровать — и быстро!

Нет, конечно, я герой — но даже героям свойственна осторожность. Несмотря на всю наглость приказания, да еще исходящего от такого персонажа, как Жаб, спорить я не стал, а просочился в щель и юркнул под кровать. Свое геройство я проявлю позже — когда разберусь в ситуации. И потом — слышали бы вы этот ужас, сквозящий в шепелявом шепоте Жаба!.. Даже Ворона проняло. Птица он крупная, громоздкая, так что дверца шкафа заскрипела совсем уж громко, когда он протискивался, да и под кровать Ворон пролез с трудом.

Зато вовремя — мимо кровати прошли совершенно посторонние ноги!

В синих штанах, вправленных в зеленые сапоги!

И сапоги эти были огромного размера — не меньше сорок пятого, а, может быть, и больше!

Направлялись ноги от двери к шкафу.

То есть сверху к этим ногам, конечно же, было приделано туловище и все остальное, что полагается, но обзор из-под кровати никакой, только пол один и виден, да ножки кресла; к тому же Ворон половину этого обзора загораживал.

Я испугался так, что даже дышать перестал, Ворон и Жаб, кажется, тоже.

Ноги потоптались возле шкафа, потом раздался скрип, потом хмыканье…

Жаб громко икнул. Со страху, наверное. Хорошо еще, что ноги — то есть уши обладателя ног — не услышали: кажется, обладатель ног засунул голову в шкаф, осматриваясь.

Потом дверца снова заскрипела, а ноги протопали мимо кровати к выходу из комнаты.

Я судорожно выдохнул.

Жаб тоже.

— Кто это? — спросил я дрожащим шепотом. — Откуда он взялся?

— Не знаю! — не менее дрожащим шепотом ответил Жаб. — Я тут сижу себе, возле шкафа, вас, значит, жду, чтобы выпустить, если что, а тут слышу — кто-то ходит по квартире; я вначале думал, что Лада проснулась, чуть даже не закричал от радости… Хорошо, что не закричал… Вор, наверное, — Жаб сокрушенно вздохнул.

— Какой вор, вор какой, я тебя спрашиваю? — хриплым шепотом завопил Ворон. Вы, наверное, не догадываетесь, что шепотом тоже можно вопить — вот я тоже до этого момента не догадывался. — Наша квартира от воров заговорена, еще Бабушкой! Это либо Темные Силы до нас добрались, либо прибыл наконец Светлый Витязь, суженый Лады.

— А может, это просто дверь не закрыли, когда Лёня пришла? От радости, — сказал я. — Кто Лёню впускал?

— Домовушка, кто ж еще! — Жаб покрутил головой. — Но только Домовушка всегда дверь запирает, на все семь замков. У него манечка такая.

— Манечки, Танечки, Фенечки… Хватит! — рявкнул Ворон, по-прежнему шепотом. — Необходимо принимать меры по пресечению! Кот, ты помнишь трансформирующее заклинание?

— Откуда? Мы его еще не проходили!

— «Проходили»… — передразнил меня Ворон. — Невежа! Это мимо столба проходят, а заклинания изучают! Еще писателем себя возомнил, имбецил!

— Сам такой! — огрызнулся я. — Путаешь невежу с невеждой! А еще премудрейший!

Ворон затрещал своими крыльями, пытаясь взлететь. Конечно, в тесном подкроватном пространстве это ему не удалось. Я зашипел, прижавшись спиной к стене и выставив вперед лапы с выпущенными когтями. Дудки! Я больше не дам этой тупой черной птице клевать мое темечко!..

Мы почти уже подрались, но, к счастью, нас остановил посторонний звук — где-то в квартире что-то упало. Тяжелое.

— Мы с тобой потом разберемся, — пообещал Ворон зловещим шепотом. — Сейчас не до того.

Я подумал — и согласился. Не время выяснять отношения, когда по нашему дому бродит неизвестно кто.

— А схожу-ка я на разведку, — мурлыкнул я, не успев даже хорошенько подумать. Очень мне стало интересно, что там происходит, кто это там ходит, и вообще… Нас, котов, губит наше любопытство!

…Он показался мне огромным. Это только потом выяснилось, что росту он среднего — едва-едва метр восемьдесят, да и в объеме невелик. Но у страха, знаете ли, глаза оч-чень большие. Да еще когда смотришь в узенькую щелочку под дверью, припадая к полу — тут кто угодно великаном покажется.

Звук падения происходил от того, что неизвестный уронил одного из остекленевших претендентов, кажется, медбратика Сашу из «Скорой помощи», но, к счастью, не разбил. И вроде бы не отбил ничего. Когда я заглянул в ту комнату, где спала наша Лада, этот самый посторонний как раз возвращал претендента на место. Петух сидел на спинке кресла и ошалело вертел головой — видно, он проснулся от грохота, и теперь не мог понять, что происходит. Я погрозил ему лапой с выпущенными когтями — чтобы не поднимал шума. Он клекотнул и втянул голову в плечи. Значит, понял.

В других комнатах, в кухне и в ванной было тихо, все наши затаились: Паук в своей паутине, Рыб в водорослях, Крыс забился в щель между стиральной машиной и аппаратом для производства живомертвой воды. Домовушку я не заметил — должно быть, перекинулся в таракана и сидит под какой-нибудь притолокой, дрожит…

Однако я был неправ. Домовушка вовсе не отсиживался в укромном уголке: когда я вернулся под кровать, он сидел тут же, и не в тараканьем, а в гуманоидном обличье.

Я коротко доложил об увиденном.

Домовушка, конечно же, ручками расплескался, распереживался — а ну как все-таки какая частичка от медбратика откололась? Надобно подклеить, пока по свежему излому, не то шрам останется, али потеряется осколочек-то…

— Не до медбрата тут, — прервал его Ворон. — Под угрозой наше общее существование. Если данный индивидуум является представителем Темных Сил… — он обвел всех нас своими полыхающими желтыми глазами. Жаб сдавленно квакнул и попытался сжаться в комочек, — или же, напротив, сей субъект — нареченный Лады, явившийся из нашего с Ладой Отечества спасать свою суженую. Узнать это мы можем только при помощи трансформирующего заклинания, которое будет выполнено Котом, как единственным на настоящий момент практикующим магом в нашей квартире. Как вы понимаете, слова «практикующий маг» забраны мною в кавычки, поскольку применительно к этому недоучке они могут произноситься исключительно иронически…

Домовушка затряс головой и жалобно пискнул:

— Вот ежели бы ты покороче, Твое Премудрейшество, да попроще объяснялся, оно бы и понятнее было бы, да и пошибчее бы — а то ведь времечко-то бежит…

— Он хочет сказать, что за те несколько лет, что я учусь магии, я еще не все заклинания выучил, — прокомментировал я слова Ворона. — Лада вон сто лет готовилась, а, между прочим, со шпаргалкой заклинание читала, во всяком случае, когда меня того… трансформировала.

— Тебя не спрашивают! — оборвал меня Ворон, переступил с лапы на лапу. — Твое дело сейчас сосредоточиться, приготовиться к произнесению заклинания, а текст его я, так и быть, для тебя раздобуду. С некоторой помощью Домового…

— Ага, — шелковым голосом промурлыкал я, — сам ты его тоже наизусть не помнишь…

— Я помню! — Ворон от негодования каркнул во все горло — даже забыл шептать. Мы втроем дружно на него навалились.

— Я помню, — повторил он уже шепотом, когда стало ясно, что незнакомец то ли не услышал его карканья, то ли не обратил на него внимания. — Но заклинание очень серьезное, четвертого уровня. И длинное. Я же не могу тебе поминутно суфлировать, и запомнить на слух ты его не запомнишь, так что пусть лучше текст будет у тебя перед глазами… Так что медитируй покамест, а мы с Домовым — пожалуйста, Домовой, прими свой исходный облик! — отправимся добывать конспект.

— А я на что тебе? — удивился Домовушка. — Неужто сам не сладишь?

— А ты будешь стоять… м-м-м… на стремнине. Ха. Ха. Ха, — раздельно произнес он. Это он пошутить так пытался. Но чувство юмора у нашего Жаба специфическое, поэтому Жаб сказал:

— На стреме, а не на этом самом… Стремнина — это откуда-то из физики…

Ну, необразованный он, наш Жаб!

Операция «Конспект» прошла удачно.

Неизвестный, неведомо чем занятый в кухне, шороха крыльев не услышал — и уже через две минуты я листал пухлую тетрадь, исписанную крупным и красивым почерком Лады. Кое-где были разноцветными фломастерами начерчены схемы магионных плетений или (на полях) нарисованы цветочки, котята и девичьи личики.

Нужное заклинание я нашел довольно быстро — у странички был загнут уголок, и вообще тетрадь в этом месте явно открывали часто.

Заклинание оказалось длинным, к тому же иллюстрировалось целыми тремя схемами. Я погрузился в изучение этих схем: там три раза нужно было изменять рисунок плетения и направление потоков, что не так просто, к тому же нужно было действовать быстро. Имелся, правда, и упрощенный вариант — с зеркальцем, но как, скажите мне, можно было заставить этого огромного мужчину посмотреться в зеркальце? Нам, слабым животным? Разве что Пса из шкафа призвать?..

Я поднял голову от тетрадки, чтобы посоветоваться с Вороном, и — о, ужас!.. Взглянул прямо в глаза неизвестного!..

Красивые глаза, между прочим — синие, как у Лады, и с длинными, изящно загнутыми ресницами.

Чего я в тот момент, конечно же, не заметил: я был парализован ужасом, как обезьяна бандерлог перед мудрым удавом Каа.

Неизвестный протянул руку.

Я попятился, прижался к стене и выпустил когти.

Но он оказался хитрее: другой рукой он незаметно схватил меня за шкирку — и я был извлечен из-под кровати унизительным и постыдным образом, вися в его кулаке и загребая когтями воздух… И кажется, даже орал от возмущения.

— Ну, будя, будя тябе, калега! — успокаивающим тоном произнес он. (Здесь я попытался дать вам представление о его выговоре — произношение этого индивидуума было совершенно непривычным, я даже сразу не разобрал, на каком языке он говорит. Потом привык, и понимал его речь без перевода. Так что в дальнейшем я не буду нарушать правила орфографии русского языка — некоторое представление о его прононсе вы уже получили).

Итак, он сказал:

— Ну, будет, будет тебе, коллега! Не ерепенься, а давай лучше познакомимся. Ты, значит-ко, Котом будешь? Ну, а я Ратибором прозываюсь…

Глава двенадцатая, в которой мы с Ратибором знакомимся

Ты откудашний, удалый добрый молодец,

Ты коей орды, ты коей земли,

Как тебя именем зовут,

Нарекают тебя по отчеству?

Князь Владимир — Красно Солнышко

…Прозывался он Ратибором, а родом происходил из Светелградского княжества, то есть из таинственного и загадочного ТАМ.

А папа его был князь Светел-града, Велемир Брониведович.

А мама его была княгиня Светел-града, Бронислава Еремеевна.

А сам он, как вы понимаете, был Ратибор Велемирович, княжич Светел-града.

То есть нашей Лады родной брат. Младший. Так он и сказал, скромно приопустив длинные ресницы:

— …Брат я ейный, молодший.

Раньше я думал, что выражение «отвисла челюсть» — это такая метафора. Преувеличение то есть.

Но в этот раз убедился, что никакое это не преувеличение, потому что челюсть (нижняя) у меня и вправду отвисла, и я никак не мог вернуть ее обратно.

Впрочем, мы все разинули: я и Жаб — пасти, а Ворон — клюв.

Ворон опомнился первым.

— Ты хочешь сказать, что явился к нам ОТТУДА? Из Тридевятого Царства?!

— Ага, — кивнул Ратибор, ухмыляясь. — Из него самого, Тридесятого Государства. Сестрицу, понимаете ли, разыскиваю. И, кажись, нашел, — он похлопал по одеялу, под которым спала Лёня.

— Не, — квакнул Жаб. — Не она. Она в зале спит. В большой то есть комнате.

— Сонное у вас тут, я гляжу, царство. А это тогда кто?

— Это Лёня, — квакнул Жаб.

— Э, погодите-ка! — каркнул Ворон. — Прежде чем задавать вопросы, молодой человек, вы бы потрудились сами объясниться! Ваше голословное утверждение, что вы — брат Лады, и, следовательно, наследник Светелградского княжества, нуждается в подтверждении — это примо. Секундо — как это у вас так просто получилось добраться к нам, когда даже великая магиня Бабушка, — тут он примолк на мгновение, и многозначительно посмотрел круглыми желтыми глазами на Ратибора, — даже Бабушка, повторюсь, за без малого сто лет не смогла найти пути назад! Чем вы докажете, что говорите правду? А если вы действительно явились к нам ОТТУДА, то откуда нам узнать, что вы не — гм-гм — креатура Темных сил? Или не один из злославных братьев Горыновичей?

Ратибор полез пятерней в затылок.

— Ну и кто бы мог подумать, что вы такие недоверчивые… Да уж не знаю, как и доказать вам — ни знаков у меня приметных, ни вещиц… Вот, разве блюдечко есть — оно-то бы показало, только мы яблочки-то все приели…

— М-молодой человек! — Ворон погрозил Ратибору кончиком крыла. — Какие блюдечки? Какие яблочки? Что вы городите? Документы покажите!

— Многоуважаемый преминистр! — вступил в разговор я, — какие могут быть в сказочном царстве-государстве документы? Тем более что при развитии современного печатного дела на Западе…

— А при чем тут Запад? Все просто посходили с ума — этот про Запад вдруг вспомнил, тот про яблочки с блюдечками…

— Летающими! — подсказал Жаб.

— Не, у меня блюдечко не летающее, обыкновенное, заговоренное, — сказал Ратибор. — А что такое «докуменьты»?

Я захихикал.

— Вот видишь, Ворон — он даже слова такого не знает! А был бы он питомцем Темных сил, у него бы с десяток бумажек был бы, и с разными печатями! И, кстати — раз уж ты ничего, кроме сказок, не читаешь (стыдно такую цитатку не узнать, классика все ж таки!), то хотя бы про блюдечко мог догадаться. По которому яблочко катается и картинки всякие показывает — магический аналог телевизора…

Ворон нахохлился.

— И потом, — продолжал я, — ты бы хотя бы пригляделся! Он же — вылитая Лада, только щупленькая!

Ратибор был действительно очень похож на сильно похудевшую Ладу. Это только вначале, из-под кровати он показался мне великаном — во-первых, из-за ракурса. А во-вторых, очень я уж испугался, а у страха, как известно, глаза велики. Теперь же, в относительно комфортных условиях — Ратибор держал меня на коленях, колени были не такие мягкие, как у Лады, но зато и не такие костлявые, как у Лёни, — я успокоился, взял себя в лапы и мог хладнокровно анализировать то, что видел и слышал.

А видел я следующее: глаза голубые, и с длинными ресницами — но об этом я уже вам сообщил; пушок под носом, зародыш будущих усов; щеки круглые, розовые, кожа нежная, губки пухлые — в точности такие же, как у Лады.

А слышал я шебуршение под кроватью — это Домовушка, с перепугу перекинувшийся в таракана, превращался обратно, и никак не мог превратиться — что-то там у него заело в механизме. Или, скорее, в организме.

Наконец у Домовушки получилось — он выполз из-под кровати, чихнул и уставился на Ратибора.

А Ратибор, соответственно, уставился на Домовушку. И совершенно неожиданно (для меня, во всяком случае) повел себя очень странно: вскочил (я едва успел спрыгнуть с его колен), замахал руками, завопил:

— Чур меня, чур, нечисть поганая!

Мы с Вороном переглянулись, Ворон недоуменно пожал крыльями, и тут мне стало совсем не до взглядов, потому что этот перепуганный юнец запустил в Домовушку магионный заряд, и немалой мощности. Ни экранировать этот заряд, ни нейтрализовать встречным зарядом, ни тем более поймать его в сетку из магионов я не успевал — я не умею еще так быстро оперировать с магическими частицами или полями. Но, не успев даже сообразить, что к чему, даже не успев испугаться, я сделал единственно возможное, что было в моих силах: рискуя собственной такой нежной, такой шелковистой шкурой я бросился на Домовушку и сбил его с ног.

И едва успел — ему опалило шерстку на макушке, да и моему хвосту немного досталось.

Но мы были живы — и это главное!

Ну, как тут не повторить — ай, да я! За один день, который далеко еще не закончился, я спас уже троих: Крыса от удушения, Егорушку от преждевременной старости, а Домовушку — от испепеления.

Магионный заряд попал в зеркальную дверь шкафа и полностью в ней растворился. Зеркало помутнело, перестало отражать нас, и какие-то в нем появились разноцветные волны и круги.

Ворон тоже не зевал: он растопырил крылья и заорал диким голосом: «Спать!» — прямо в лицо Ратибору.

Я думал, что на мага гипноз не подействует.

Подействовал, еще и как: Ратибор рухнул на кровать, прямо поперек мирно спавшей Леонидии.

И захрапел.

Мы перевели дух.

— Ну, и денек сегодня, зашибись! — проквакал Жаб, выпрыгивая из-под кровати. — А вроде бы и не пятница, и не тринадцатое…

Забегая вперед, скажу — все то, что произошло с утра к этому часу, было еще лютиками-цветочками. Ягодки (клюква с рябиной) достались нам позже.

Глава тринадцатая, в которой я ошибаюсь

Не ошибается тот, кто не работает

Народная мудрость

Да, я ошибся — и не стыжусь в этом признаться.

Ошибиться может каждый!

И пусть некоторые будущие преминистры, старшие советники Вороны Вороновичи бубнят, что маг, как и сапер, не имеет права на ошибку — имеет, и еще как имеет!

Да, конечно, согласен — ошибка мага, равно как и сапера, может стать последней в его многоопасной жизни. Также точно, как ошибка любого другого человека ли, кота ли, или даже преминистра. Не верите? Попробуйте перейти улицу на красный свет, не посмотрев сначала ни направо, ни налево. Или, если вы кот, сядьте умываться спиной к бультерьеру, не убедившись в наличии на нем, на бультерьере этом, намордника.

Я вас убедил?

Да, я ошибся — но эта ошибка ни для кого не стала ни необратимой, ни роковой, ни смертельной.

Ну, превратил кучу народу не в того, в кого надо — а какая им, превращенным этим, разница, в кого их превратили? Главное, что я всех нас спас.

Но я все еще забегаю вперед — давайте будем идти поступательно.

Итак, Ратибор заснул, загипнотизированный Вороном.

Мы кое-как уложили его вдоль кровати, рядом с Лёней.

Я быстренько сплел сетку из магионов и накинул ее на Ратибора. Не думаю, что от этой сетки был бы какой-то толк — вряд ли в моих слабых силах начинающего мага справиться с магом опытным и обученным. Но Ворон сказал, что не знает, надолго ли он Ратибора усыпил, и что нужно принять «некоторые… м-м-м… меры предосторожности, чтобы в случае чего успеть… м-м-м… загипнотизировать объект еще раз». Чтобы этот самый объект не успел никого испепелить, заколдовать или превратить.

Мы с Домовушкой отправились в ванную, ликвидировать последствия магического удара. Ну, последствия были незначительные — маленькая плешь на макушке у Домовушки, да пару подпалин на моем хвосте. Так что справились мы быстро.

Домовушка уже закручивал кран живомертвой воды, когда до нас из квартиры донеслись какие-то звуки — вроде бы кто-то ходил, и кто-то вроде бы громко говорил. Женским голосом. Очень визгливо.

— Должно, Леонидия проснувшись, — сказал Домовушка. — Ворон что-то такое обронил давеча, что ей спать всего-ничего осталось. Ну да вот и ладненько, а то младенчик, дитятко наше, свет-Егорушка изголодался, поди!

Но это была не Лёня.

Это была совершенно чужая тетка.

И не одна — за руку эта тетка держала молодого человека.

У меня даже мелькнула мысль, что парень откликнулся на наше объявление. То есть что это — потенциальный жених нашей Лады, явился выполнить ритуал поцелуя. И — пан или пропал — или остекленеть, или сорвать банк, пробудить Ладу и стать мужем наследницы Светелградского княжества.

Да только вот причем тут эта тетка?

Но это я только долго вам рассказываю — на самом деле мысль эта мелькнула в моей голове, и сразу же пропала. Потому что тетка тянула парня за собой, а сама шастала по нашей квартире, заглядывала во все углы и кричала:

— Я же тебе говорила, я же говорила, что она шлюха! Я давно ее выследила! А не фиг было жениться бог знает на ком — подобрал бомжиху беспаспортную! Нет бы мать послушать! Вот, полюбуйся — убедился?

Это они добрались наконец до самой маленькой комнаты, где стояла кровать. А на кровати, как вы конечно помните, спала Лёня. И Ратибор — рядышком.

— Вот! — кричала тетка, — полюбуйся на свою женушку! Ты мне не верил! Ребенку еще месяца не исполнилось! А она уже отправилась шляться!

Лёня проснулась, захлопала удивленно глазами, потом пискнула:

— Мамочки!.. — и потянула на себя одеяло. Одеяло не тянулось, потому что его придавил Ратибор (он-то спать продолжал). Лёня взвизгнула:

— Ой, кто это? — и покраснела.

Молодой человек постепенно пунцовел, пока не стал цвета свежесваренного борща.

— И в самом деле, кто это? — спросил он. — И что ты здесь делаешь? И где мой сын?

— Это еще неизвестно, чей это сын! — заверещала тетка. — Очень я сомневаюсь, что это твой сын! Это неизвестно чей ублюдок!

— Да как вы смеете! — завопила Лёня. — Да как у вас язык поворачивается!

— Ну, тварь наглая! Вы только посмотрите, она еще смеет!.. Да ты!..

Тут пошел монолог совершенно непечатный (а Ворон еще удивлялся, откуда мальчик набрался нехороших слов!), и тетка вцепилась Лёне в волосы. Лёня, визжа, попыталась ее отпихнуть, но ей мешал Ратибор — по-прежнему спящий. И связанный к тому же.

Молодой человек — как мы (да и вы, наверное) уже догадались, муж нашей Лёни, — попытался женщин разнять.

В результате они все: и этот парень, и его мама, и Лёня, и даже Ратибор рухнули на пол. Получилась такая небольшая, но очень активная куча мала, причем Ратибор рухнул сверху. И продолжал спать. Крепок гипноз оказался!

Вы спросите, а что мы все делали в это время?

А ничего — ну что мы могли сделать?

Ворону, чтобы загипнотизировать кого-нибудь из них (и только одного в отдельно взятый промежуток времени) нужно было встретиться с этим человеком взглядом, а я, честно говоря, истощил свой наличный запас магионов. Поэтому мы только стояли и наблюдали, то есть это мы с Домовушкой стояли — в коридоре, спрятавшись за дверью, а Ворон азартно подпрыгивал на спинке кресла.

Наконец он не выдержал:

— Эй, ты, маг-недоучка! — закричал он мне, — действуй давай! Что глазеешь? — Ворон, волнуясь, забывает о своем пристрастии говорить наукообразно.

— Не могу, магионов нема! — огрызнулся я.

— Потоками работай! Поля используй!

Это, я вам скажу, высшая математика магии — поля и потоки. Одно дело — прикопить у себя магионов и плести из них сетки, решетки и так далее. И совсем другое дело — ловить в воздухе независимые потоки и направлять их в нужном направлении. Или поля — одним полем я еще могу работать, экран выставить, к примеру. Но несколькими, да еще изгибать их — это только Лада умела, да и то с трудом. И со шпаргалкой.

О! Мудрая мысль явилась в мою голову — шпаргалка! Я вроде бы сегодня пытался выучить заклинание трансформирования, там как раз потоки используются; правда, я не очень хорошо помнил, что там куда и как, ну да была ни была, авось пронесет; я мяукнул:

— Расступись, чтоб не задело! — и приступил.

Ух, как это было трудно!

Эти самые потоки свободных магионов вертелись, как червяки, и совершенно не желали направляться. Я их пытаюсь отправить по параболе, а они, гады, улетают по гиперболе. А когда я им, сволочам, задаю вектор, а они быстренько начинают колебаться синусоидами. И бантиками завязываться.

Семь потов с меня сошло, пока кое-как, с грехом пополам, я произвел операцию трансформации: от кучи малы остались два человеческих тела — одно спящее, другое визжащее (почему-то визг этот был на очень низких тонах, почти что в инфразвуковом диапазоне), и куча одежды.

Я еще успел порадоваться за Домовушку — он, бедняга, всегда переживает, как бы при трансформировании не получился кто-то слишком крупный или слишком хищный, вроде льва или зубра. А раз одежда не разорвалась, а просто упала, значит, трансформировались маленькие звери. Или птицы. Или насекомые.

Но тут куча одежды зашевелилась, и из нее выползла здоровенная змеюка. Из породы кобр — потому что у нее был капюшон, и она этот самый капюшон как раз раздувала. Я вообще-то раньше кобр только на картинках и видел — в книжке про Рики-Тики-Тави.

Уж и не знаю, откуда силы взялись — вот только что я, совершенно измочаленный и обессиленный, закончив головоломную операцию по трансформированию, рухнул, образно выражаясь, как пустой мешок. С уверенностью, что магией я смогу заниматься не раньше, чем через месяц, да и то после ежедневного усиленного и высококалорийного питания.

Однако при виде этой кобры я молниеносно отреагировал: подпрыгнул, в полете ухватил толстый поток магионов и захлестнул им змеюку за горло — над самым капюшоном. Змея закхекала, капюшон ее слегка съежился.

— Домовушка, неси что-нибудь! Банку какую-то, самую большую, какая есть! Да быстрее, долго я ее не удержу! — заорал я.

Визг в инфразвуковом диапазоне на мгновение прекратился, а потом снова зазвучал.

Домовушка, надо отдать ему должное, обернулся в полминуты. Вместо банки он прикатил бочонок — он в этом бочонке обычно огурчики солил.

Кое-как мы с Домовушкой и Вороном запихали извивающееся, мечущееся в разные стороны тело кобры в бочонок. Сверху осталась торчать голова — я боялся отпустить поток магионов.

— Крышку тащи! — скомандовал Ворон.

— Да откуда крышка? Крышки и нету вовсе, — отозвался растерянные Домовушка. — Я кружком деревянным накрываю, а сверху камушек прикладываю, для тягости…

— Значит, неси кружок. А сверху мы уложим что-нибудь очень тяжелое. Твой камушек — знаю я его — она моментально опрокинет.

— А не задохнется ли? — озабоченно спросил Домовушка. — Все ж таки живая тварь…

— Пока что ей воздуха хватит, а потом мы пробуравим отверстия в бочонке. Она слишком агрессивна.

— Да как же я после огурчики-то солить буду? — растерянно залопотал Домовушка. — Рассол-то вытечет весь!

— А мы тебе для огурчиков другую бочку купим, — сказал я. — Пластмассовую.

— Ишь, выдумали! Да разве ж в бочке из массы пластиковой огурцы засолишь? — возмутился Домовушка. — Дуб нужен — для крепости и аромату… — но за кружком побежал.

Сверху на кружок мы взгромоздили пишущую машинку — машинка была довольно тяжелая. Но на всякий случай мы эту машинку еще и примотали веревкой.

Домовушка вместе с кружком притащил еще и буравчик — проделать в бочке дырочку.

— …Никак, задохнется! Это ничего, а после смолой, а не то варом заделаю… А вы ей бочку из массы пластиковой потом достаньте, а эту я вымою, да и буду в ней огурчики солить — как же зимой — да без огурчиков?!

— Огурчики будем на базаре покупать! — огрызнулся я. Если честно, я был совсем обессилен, и плюхнулся на пол, рядом со спящим Ратибором. Впрочем, Ратибор ли это? Я пригляделся.

Судя по вторичным половым признакам, спала женщина. Я перевел взгляд выше. И встретил взгляд отчаянно распахнутых серых глаз. Глаза были полны слез. Инфразвуковой визг к тому времени прекратился, и сменился басовитым всхлипыванием.

— Ты кто? — спросил я. — Ты Лёнин муж?

— Нет, — прорыдал он. — Разуй глаза, Кот! Я — Лёня…

Я даже икнул от неожиданности.

Потом пригляделся — точно. Она. То есть теперь уже он. Богатырского, скажу я вам, телосложения: дамское белье, бывшее на Леонидии, пока она спала, превратилось теперь в лоскутки и лохмотья, едва ее (то есть его) наготу прикрывающие.

Да, что-то я тут напортачил!..

— А это тогда кто? — сунулся с вопросом Ворон. — Если ты — Леонидия, что, между прочим, требует доказательств, то кто эта спящая…

— …красавица? — квакнул Жаб, выбираясь из-под вороха одежды.

— А ты что там делал? — ахнул я. И было от чего ахать: вечный наш неудачник Жаб, непонятно каким образом оказавшийся в самом низу кучи малы, попал под действие магии. Я его только по голосу и узнал — его серовато-бурую кожу покрывало теперь яркое оперение. Оперение было раскрашено в красно-черную клетку, как шотландский плед. А сзади у него вырос длинный голый хвост. Похожий на крысиный, только зеленый.

— Хм, — сказал Ворон и переступил с лапы на лапу. Леонидия взвизгнула (взвизгнул). Басом.

— Жабик, ты ль это, аль не ты? — дрожащим голосом спросил Домовушка. — А ежели ты, то как тебя теперь величать-звать? Жар-Птахою? Али еще как?..

Жаб, сообразив, что что-то тут не так, тяжело прошлепал к зеркалу.

В зеркале появилось изображение щуплого мужчины средних лет. Голого. Стоящего на четвереньках.

— Ой, — сказал радостно Жаб, — я кажется обратно превратился! — и попытался встать на задние лапы. Это у него не получилось.

— Ничего ты не превратился, — мрачно произнес я. — Это с зеркалом что-то случилось. Магионный заряд в него попал. Оно теперь истинный твой облик показывает. Внутренний.

— Оч-чень интересно, — зловеще прокаркал Ворон. — Еще одно непрогнозируемое следствие… Жаб, ты можешь полюбоваться собою в ванной комнате, там нормальное зеркало. А в этом давайте попробуем увидеть изображение спящей девицы…

Спящая девица оказалась Ратибором. Басовитый Леонид, как этого следовало ожидать, отобразился в зеркале Лёней. Бросив на себя взгляд, Леонид помчался в ванную, где уже сокрушался Жаб, и тут же гулкие стоны Леонида присоединились к стенаниям бедного Жаба.

Кобру мы решили из бочонка пока не доставать, я не был уверен, что смогу скрутить ее еще раз.

Кстати, Ворон почему-то утверждал, что эта змеюка — не кобра, а гремучая змея. Потому что у нее на хвосте он разглядел погремушки. А капюшон с очками, по его мнению, ничего не доказывал.

Домовушка, ворча, собирал с пола одежду, перетряхивая каждую тряпочку.

— Что кобра, что этот — как ты его назвал? — змий громыхающий, то все без разницы. А вот еще один у нас потерямшись…

— Ах, да, — кивнул Ворон. — Был же еще один индивидуум. Как я понимаю, змея — это либо супруг Леонидии, либо ее свекровь. Следовательно, нам нужно найти либо свекровь Леонидии, либо, соответственно, ее супруга. Я склоняюсь к тому мнению, что в бочонок мы заключили именно… э-э-э… немолодую женщину. А мужчина, должно быть, трансформировался в нечто миниатюрное. В муравья, например. Или в комара. Или в блоху…

Домовушка вздрогнул и выронил из рук джинсы, которые только что поднял с пола. Джинсы упали с глухим стуком, и что-то звякнуло.

— Батюшки-светы, у нас же квартира, да и дом весь от насекомой живности заговорены! Он же сбежит, а сбежать не сможет, так и помрет! Что делать-то теперь?

— А что это там стукнуло и звякнуло? — поинтересовался я.

— Не знаю, — огрызнулся Домовушка, — я по карманам по чужим сроду не шарил!

Я тронул лапой джинсы. Внутри — и не в кармане, а внутри джинсов — прощупывалось что-то твердое и округлое. Я поднял джинсы за штанины и встряхнул.

Из джинсов выкатился чайник.

Эмалированный.

Белый.

С цветочком — условной ромашкой — на боку.

Без свистка.

Выкатился, звякнул крышкой и пробулькал:

— Эй, а поосторожнее нельзя?

Глава четырнадцатая, в которой мы пытаемся разобраться с последствиями

Не моли Аллаха о дожде — он может вспомнить о твоей просьбе в момент наводнения

Ходжа Насреддин

Подумать только, еще вчера, да нет, еще только утром я изнывал от скуки, мне хотелось, чтобы в нашем унылом существовании повеяло свежим ветерком, пикантного чего-то хотелось, изюминки какой-нибудь…

И вот на нас вывалилась тонна изюма, и что с этим всем делать, было совершенно непонятно.

И все (почти) наехали на меня.

Жаб требовал немедленно вернуть ему прежний облик — он-де к нему уже привык, сжился, можно сказать, и шкура под перьями у него, видите ли, чешется.

Домовушка, всегда такой спокойный, терпеливый Домовушка, разъярился, размахивал лапками и подступал ко мне все ближе с вопросом и требованием — мол, в какой такой Академии Черной Магии я обучился живое в неживое превращать, и что это за безобразие я содеял, и немедля должен чайник привести в соответствующий вид, трансформировав его во что-нибудь пристойное, к примеру, в воробушка. Или, на худой конец, в козлика.

Ворон осведомлялся крайне саркастическим тоном, за каким таким лядом мне потребовалось включать Леонидию и Ратибора в поле действия заклинания трансформации, и почему я не экстраполировал отрицательный поток, несмотря на то что он, Ворон, настоятельно рекомендовал мне это сделать. Тут я с трудом припомнил, как Ворон, наблюдая в единственное уцелевшее стеклышко магоочков, азартно орал мне под лапу: «Экстраполируй его! Экстраполируй!» Не говоря уже о том, что трудно прислушиваться к советам доброжелателей, когда занимаешься тонким, сложным и непривычным делом, нужно еще отметить, что для того, чтобы что-нибудь экстраполировать, нужно иметь хоть какое-то представление о том, как это сделать. Экстраполяция — это, насколько мне помнится, что-то из матанализа. А матанализ — это было очень давно. На первом курсе. Что же касается экстраполяции в магическом смысле — тут я пас, даже и не слышал о таком никогда. Да, пожалуй, я погорячился, когда заявил, что наставник по теоретической части мне больше не нужен.

Крыс вылез из своего убежища, между стиральной машиной и аппаратом для производства живомертвой воды, и активно обнюхивал бочонок из-под огурчиков. Из бочонка раздавалось леденящее кровь посвистывание и пошипливание, и время от времени глухие удары, причем такой силы, что закрепленная толстыми веревками наверху бочки пишущая машинка подпрыгивала, позвякивая разболтанными клавишами.

Позвякивал своей крышечкой и чайник, и побулькивал той жидкостью, которая была заключена в его металлическом чреве. Надо думать, водой — человек же процентов на девяносто состоит из воды, и с мужем Леонидии, скорее всего, произошло вот что: вода его тела отделилась от твердых фракций, а твердые фракции приняли форму сосуда для удержания жидкости. Непонятно только, куда девалась масса — весил этот парень не менее семидесяти килограммов, а чайник получился обыкновенный, трехлитровый. Хотя при трансформации так всегда получается, я, к слову сказать, когда был человеком, тоже не меньше восьмидесяти тянул, а теперь, котом, даже до десяти не дотягиваю…

Да, так вот, чайник позвякивал крышечкой, побулькивал жидкостью, и в булькотании этом можно было разобрать слова: он все удивлялся, что происходит, сокрушался, как могла его жена так с ним поступить, и интересовался, где его сын.

А сын его, между прочим, сидел в шкафу, и его пора было, между прочим, кормить, и кормить не какими-нибудь варениками или фрикадельками, а молоком, желательно материнским, или хотя бы детской молочной смесью. Детских молочных смесей в нашей квартире не водилось, коровье молоко, насколько мне известно, Домовушка все использовал — на блины, и на того же Егорушку, когда кормил на некоторое время повзрослевшего мальчика. А вот что касается материнского молока — тут комментарии излишни. Леонидия стала Леонидом.

Она пока что еще не оправилась от шока, который получила, взглянув на себя в зеркало. Она продолжала стонать, но пока что еще нечленораздельно. И о ребенке пока что не вспоминала. Хоть в обморок не падала — и то уже хорошо; должно быть, у мужчин нервная система все-таки покрепче, чем у женщин.

А Ратибор (или теперь его/ее надо называть «Ратибора»?) во всем этом содоме мирно спал на полу, подложив под щеку ладошку. Я даже испугался на мгновение — а вдруг с ним случилось то же самое, что с Ладой, и мы будем иметь двух Спящих Красавиц вместо одной?

Но на неприятности надо реагировать по мере их поступления; поживем-увидим, проснется или нет, не проснется — вот тогда и будем пугаться. Пока же нужно было принимать срочные меры. И, как оказалось, кроме меня, принимать эти меры некому.

И вовсе не потому, что я в нашей квартире единственный, по выражению Ворона, «действующий маг» на текущий момент времени.

Просто кто-то должен брать на себя ответственность, кто-то должен принимать решения и думать за всех, обо всех и о каждом. Руководить, одним словом. Ворон, выполнявший эту роль в мирном и спящем нашем мире, как оказалось, в экстремальных условиях в лидеры не годился — иначе я не могу объяснить тот факт, что он углубился в разбор моих ошибок при заклинании, начисто позабыв о насущных наших проблемах. Кому, как не мне, с моим ясным умом, с моей практичностью, прагматичностью даже, не браться за рулевое весло нашего, фигурально выражаясь, корабля?

— А ну, тихо! — как можно громче рявкнул я. — Замолчали все немедленно!

Вы думаете, они послушались?

Как бы не так!

Я даже не могу сказать, что они меня не услышали — Ворон, на мгновение замолкнув, завопил:

— Что ты себе позволяешь?!!

Домовушка, подпрыгнув от неожиданности, еще пуще замахал лапками, а Жаб заверещал, что не фиг ему рот затыкать, давай, колдуй обратно!

И тут раздался очень негромкий голос:

— Могу я поинтересоваться, что тут происходит? — и эффект от этого такого негромкого, такого ОЧЕНЬ негромкого голоса был, как от ведра холодной воды, вылитого нам на головы.

Все сразу же замолчали, даже чайник перестал булькать и звякать крышечкой, даже шипение из бочонка со змеей прекратилось.

Это товарищ капитан Паук, верхом на Петухе, явился посмотреть, почему мы так шумим — мы по-прежнему дислоцировались в самой маленькой комнате, бывшей бабушкиной.

Да, что-то не выходит у меня с руководящей ролью. Авторитета, должно быть, маловато.

Вот пришел Паук — и чуть ли не шепотом остановил весь этот ор и гам, и мы, почти что связно, и почти что не перебивая друг друга, посветили его в обстоятельства, приведшие нас в такой ажиотаж.

Паук выслушал спокойно, задал несколько вопросов, а потом спросил:

— Как я понимаю, Кот не может немедленно вернуть всех превращенных в исходное состояние. Не так ли?

— Так, — мяукнул я. — Не могу. Я слишком перетрудился, слишком устал, слишком вымотался. И вообще я голодный! Я ни о чем, кроме еды, сейчас даже и думать не могу!

— Все голодные! — заявил Жаб. — А я не могу ни о чем думать, кроме как об этом клетчатом безобразии!

— А я вообще-то сомневаюсь, что превращенных можно вернуть в исходное состояние, — задумчиво пробормотал Ворон. — Мне это кажется принципиально невозможным…

— Ты, твое преминистерство, не каркал бы, и без твоих речей тошнехонько, — проворчал Домовушка.

— Каркать мне по природе положено, я все-таки Ворон, а не мокрая курица! — огрызнулся преминистр. — Но этот недоучка не экстраполировал отрицательный поток, а неэкстраполированные отрицательные потоки, как известно, придают заклинанию свойство необратимости. Поэтому я в сомнении…

— С этим сомнением, мне кажется, тоже пока что ничего нельзя поделать, — заметил Паук. — Так что вы, Ворон, продолжайте сомневаться, а мы будем решать первоочередные задачи.

Леонидия икнула.

— Это на что это Ворон намекает? Это он хочет сказать, что я навсегда останусь в таком вот виде? А мой муж — в виде чайника? — и снова икнула.

— Мне кажется, Лёне нужно выпить чего-нибудь успокоительного, — заметил Паук, — капель каких-нибудь. А то она никак не оправится после переживаний…

— И мне капель! — проквакал Жаб. — Я тоже никак не оправлюсь! Валерьянки мне! Четыреста капель! А еще лучше — рюмочку беленькой! Поправить здоровье!

— Даже и надеяться не смей, выдумал чего! — буркнул Домовушка. — Валерианы настоянной, так тому и быть, дам, только не четыре сотни капель, а четыре десятка. И то, мнится мне, многовато будет…

Домовушка сбегал на кухню, где у нас имелась аптечка, притащил пузырек с валерьянкой, рюмку (пустую) и стакан воды.

— Не, я не буду, — запротестовала Лёня, — мне нельзя, я кормящая…

— Батюшки! А про Егория-то я, голова дубовая, и забымши совсем! — всплеснул лапками, расплескивая воду из стакана, Домовушка. — Как он там, болезный, поди, совсем изголодался?

Леонидия взвыла.

— Как же я его теперь кормить буду?! — завопила она. — Дайте денег, я хоть в магазин сбегаю, «Малютку» ему куплю!

— А вот в магазин тебе никак нельзя, — сказал Ворон, — если, конечно, ты не хочешь пасть бездыханным трупом. Ты ведь теперь мужчина, так что дважды порог квартиры переступить не сможешь. Возможно, конечно, что со временем и под давлением обстоятельств это заклятие потеряло силу, однако рисковать я бы не стал…

— Точно, — подтвердил Домовушка. — Может случиться исход летательный. Так что надо Пса в магазин отправлять, а ты ему записку настукай на этой… на машине на писательной.

Мы дружно повернули головы в сторону бочонка. Оттуда раздалось шипение. Пишущая машинка на крышке бочонка слегка подпрыгнула — кобра пыталась выбраться наружу.

— Да ничего, я так, — сказала Лёня. — Я от руки напишу…

И снова икнула.

— Напишешь, напишешь, — закивал лохматой головкой Домовушка, — вот капелек откушаешь — и сразу же и напишешь…

Домовушка накапал немножко валерьянки в рюмочку, разбавил водой, поставил на пол перед Жабом.

Потом с сомнением смерил взглядом Лёню — вернее того, в кого она теперь превратилась, — и не стал возиться и отсчитывать сорок или сколько там капель, а сразу вылил в стакан весь пузырек, поразмыслил, приоткрыл крышку чайника и туда тоже плеснул валерьянки с водой.

— Ему, поди, потужее всех пришлось, бедолаге, — пробормотал он себе в бороду.

Тут я должен с прискорбием признать, что дальнейшие события в моей памяти частично размылись, а частично стерлись совсем. Поэтому связного и последовательного изложения событий не получится. Должно быть, сказалось напряжение всего того хлопотливого и многотрудного дня: ведь мне пришлось спасать Крыса, и Егорушку, и Домовушку, да и всех нас в конце-то концов! Немудрено, что я стал нетверд в лапах и неуверен в движениях.

Смутно мне вспоминается, что я как-то неловко повернулся и опрокинул рюмку с валерьянкой, стоявшую перед Жабом, да так неудачно, что почти вся жидкость вылилась на меня. Совершенно инстинктивно, не думая, что делаю, я вылизал мокрую шерсть. Обычно я не моюсь языком, как какой-то обыкновенный кот, но тут, как видно, усталость взяла свое.

А что было дальше, я не помню.

Глава пятнадцатая, в которой я теряю память

Не нужно думать своим умом, что там не в порядке

Сюи Минтан, доктор

Я проснулся бодрый, посвежевший, отдохнувший.

События вчерашнего дня смутно припоминались мне — какой-то шум, какой-то гам, кто-то кричал, кто-то визжал, что-то падало и разбивалось. Но сказать, что что-либо смущало меня или тревожило мою совесть, я не могу — чего не было, того не было.

Я обнаружил себя (проснувшегося) в кресле в комнате Лады. Это было мое почти что самое любимое спальное место. Иногда я спал в кухне, на вышитой для меня заботливым Домовушкою подушечке, случалось мне прикорнуть и на жестком сиденье стула в кабинете — это когда мы с Вороном допоздна занимались. Больше всего я любил укладываться на мягкой постельке Лады, но она часто ворочалась во сне, и будила меня, поэтому мне среди ночи приходилось перебазироваться в кресло.

Я совершенно не помнил, где я устроился на ночь вчера — наверное, слишком устал.

Было темно, то есть глубокая ночь: Петух еще не пропел. Петух у нас кукарекает только один раз в сутки — на заре. Ну, иногда в течение дня — по личной просьбе или приказу Паука. А в деревнях, говорят, петухи три раза поют: в полночь, и перед рассветом, и когда солнышко встанет. Может, нашему городское происхождение мешает? Или лень?

Но, как бы то ни было, до утра было еще далеко, и в квартире стояла почти что тишина — только слышно было, как на кухне возится Домовушка, он же у нас создание ночное. Как, кстати, и я.

Я потянулся, зевнул — и почувствовал себя голодным. Ну, просто очень и очень голодным — не ужинал я вчера, что ли?

Покопавшись в памяти и убедившись, что события вчерашнего вечера полностью из нее исчезли — Лёня с ребятенком приходила, и мы праздновали, это я помнил прекрасно. А дальше — туман. Может быть, я набрался на праздновании?

Да нет, вроде — голова не болела, помирать на месте, немедленно, не хотелось, и никаких прочих признаков похмелья у меня не наблюдалось. И потом мы ходили в шкаф, потому что ребятенок вдруг вырос, а затем уменьшился — ах, да! Я же его спас! И его, и Крыса, и Домовушку, и еще кого-то… Только вот кого?

Я отправился в кухню — составить компанию Домовушке в его хозяйственных хлопотах, перехватить чего-нибудь вкусного, чтобы дожить до завтрака, и заодно навести справки — кого ж я еще там спас?

Домовушка встретил меня совсем не приветливо. Можно даже сказать, грубо встретил меня Домовушка.

— А, — сказал Домовушка, — проспался, твое величие! Кушаньки хочешь? А не будет тебе до завтраку кушаньки, чтоб вдругорядь неповадно было!..

Неповадно — что?

— Да нет, — мурлыкнул я, не показывая, насколько ошарашен таким неласковым приемом. — Я так, заглянул узнать, может тебе помощь нужна?

Домовушка с яростью набросился на противень, который драил в этот момент.

— Нет уж, — процедил он, — без подмоги обойдемся! Иди себе спи, Аника!

В аквариуме плеснуло, и Рыб высунул над поверхностью свое тупое рыло.

— Ты б и правда, Кот, шел себе. Домовой наш нынче не в настроении…

Я обошел Домовушку и приблизился к подоконнику.

— А что случилось-то?

Рыб пошамкал беззубым ртом.

— Я, собственно не присутствовал, а сплетничать не хочу… Но Домовой вчера из-за твоего поведения очень расстроился, а Жаб так и вовсе злой — не скажу, как Пес, но скорее, как вампир, и жаждет твоей крови. Так что если мы его сейчас разбудим — я тебе не позавидую.

Жаб завозился в своей миске, и я быстренько ретировался.

Почему-то при словах Рыба про Жаба у меня возникла ассоциация с чем-то клетчатым, как шахматная доска. В шахматы мы с ним вчера играли, что ли?

Да нет, Жаб в шахматы не умеет, вот в карты, в тыщу или там в клабер — это он всегда готов.

Странно все это как-то…

Пса на привычном месте — на коврике у порога не оказалось. Должно быть, он до сих пор в шкафу, младенца воспитывает. Неужели Лёня еще не проснулась?

Я заглянул в бабушкину комнату.

Точно, на кровати кто-то лежал.

А на спинке кровати спал Петух, спрятав голову под крыло.

Ну, с Петухом разговаривать — себе дороже, связно и понятно он ничего рассказать не сможет.

Я подумал, не вернуться ли в кухню, порасспросить Паука. Но Паука разбудить — это вам не конфетку скушать, семь потов сойдет, пока докричишься, и там, в кухне, к тому же сердитый Домовушка, да и Жаб может проснуться…

Я осторожно, чтобы не потревожить Ворона, ткнулся в дверь кабинета.

Ворон бодрствовал — иногда это с ним случается. Сидит до рассвета на своем пюпитре, ковыряется в конспектах Лады или в книжках сказок, ищет пути в далекое Там.

И меня обычно заставляет — дай ему ту вот книгу, найди ему эту страницу, скопируй ему этот абзац…

В этот раз Ворон обложился конспектами Лады.

Он хмуро взглянул на меня, отложил в сторону тетрадку, взял другую.

— Ну что, как самочувствие? — спросил он. — Пришел в себя?

— А я разве из себя выходил? — осторожно поинтересовался я.

Ворон хмыкнул, крякнул и прокашлялся. Мне показалось, что он смущен.

Смущенный Ворон — это что-то новенькое в нашей практике.

— Собственно, мы — все мы — сами виноваты в том, что произошло…

Пауза, которую он взял, затянулась, по моему мнению, чрезмерно.

— Да что произошло? — не выдержал я. — Ты можешь мне толком объяснить? Домовушка ярится — чуть противнем в меня не кинул, Рыб, видите ли, сплетничать не хочет, но говорит, что Жаб жаждет моей крови, как вампир, ты тоже крутишь-вертишь, толком ничего не рассказываешь…

Ворон отложил тетрадку, заложил крылья за спину, и еще раз кашлянул.

— Видишь ли, друг мой…

(Ну, амба, подумал я. Если уж Ворон называет меня «друг мой» — то уж точно чувствует себя виноватым. И, образно говоря, виляет хвостом).

— Видишь ли, мой друг, вчера ты вел себя несколько неадекватно. Но, я повторюсь, виноваты во многом мы сами. Механизм воздействия корня валерианы на кошачий организм до конца не изучен, и нам надо было предвидеть, что мощный инстинкт неразумного животного в данном конкретном случае, после некоторой психологической, физической и магической перегрузки, каковой ты был некоторое время подвержен, возьмет верх над интеллектом. Но ты тоже хорош! В тяжелую годину испытаний, когда под угрозой само существование нашего сообщества, когда дамоклов меч смерти — от голода ли, от преждевременной и скоропостижной старости ли — висит над несмышленым дитятею, ты, маг, хоть и недоучка, позволяешь властвовать собой своим животным инстинктам! Для мага столь низкий уровень самоконтроля недопустим! Особенно учитывая грубейшее нарушение правил, допущенное тобой при выполнении заклинания трансформации! Вместо того, чтобы раскаиваться и судорожно изыскивать пути разрешения конфликтной ситуации и исправления своих недочетов и ошибок, ты пускаешься во все тяжкие! Фу, срам!!!

— Ага, я понял, — уныло произнес я. — Коту дали валерьянки. Ну, и что дальше?

Тут Ворон меня удивил окончательно и бесповоротно.

Он фыркнул.

На чистом кошачьем языке, и с прекрасным произношением.

В переводе это будет…

Нет, лучше я не буду переводить, скажу только, что в переводе это будет совершенно нецензурно и непечатно. Да, я знаю, что нынче это даже модно — использовать при написании литературных произведений обсценную лексику. Но я как-то за модой не гонюсь. И воспитан в твердых правилах — для литературы литературный язык, для общения — разговорный. В присутствии женщин и детей — не выражаться.

— Ну, Ворон, убил! — восхитился я. — Да ты, оказывается, и кошачьим владеешь!

— С вами поведешься — и на суахили ругаться научишься, — сухо ответил Ворон. И вдруг заорал: — Все! Лирическое отступление считаю оконченным! Берись за дело! К сожалению, Бабушкин архив пропал, и приходится перелопачивать конспекты Лады. Вон ту стопочку возьми.

Ворон уже вернулся в привычное раздраженно-деловое состояние духа. Расспрашивать его теперь бесполезно — он только еще больше будет раздражаться, и я могу схлопотать клювом в темечко.

Я вздохнул, и поплелся к своему месту на письменном столе.

— Хоть что искать?

Ворон удивленно воззрился на меня.

— Как это — что? Ты вчера наломал дров, тебе и расхлебывать. Я, конечно, не уверен, что это варево возможно расхлебать, но попытаться необходимо. Нужно возвратить мать ребенку, мужа — жене; да и Жаб, я думаю, не захочет щеголять в этом шутовском обличьи.

— Ничего не понимаю!

То есть что-то начало брезжить в моей памяти, вроде бы я вчера пытался трансформировать какую-то тетку и какого-то дядьку, а Жаб, который всегда попадает не туда, куда надо, в этот раз попал под действие магии… Случайно, разумеется.

Ворон, видя мое недоумение, скупо и сухо просветил меня, перечислив по пунктам все негативные последствия моего вчерашнего неудачного колдовства.

Бр-р-р!

Немудрено, что я все забыл — это мой организм так боролся с мощными отрицательными эмоциями.

— …А ты думал, это из-за люстры Домовушка на тебя так взъелся? — завершил свой краткий обзор Ворон. — Нет, это из-за чайника. У Домового свои, может быть, ошибочные, но твердые понятия, что есть Зло и, соответственно, Добро. И убедить его, что в твоих действиях не было злого умысла, я не смог. Тем более что ты его оскорбил.

— Я? Домовушку? Да не может такого быть! И причем тут люстра?

— Про люстру, если сам не вспомнишь, тебе расскажет кто-нибудь другой. Мне сейчас не до бытового аспекта — мне бы с магическим разобраться. Возможно, Ратибор, когда проснется, нам что-то подскажет. Если будет в состоянии, то есть если не потерял при трансформации своих магических способностей. Иногда это случается.

Ратибор? А это кто еще?

Ах, да, брат, «ейный брат», явившийся к нам из далекого «Где-то Тама», и которого я случайно превратил в женщину.

Память моя пробудилась — я вспомнил все — но только до того момента, как опрокинул рюмку с валерьянкой.

Донна Роза!

Это ж действительно дрова у дома! Дубовые! Это ж мы за год не разгребем!

И я погрузился в работу.

Хоть мне и очень интересно было узнать, что там случилось с люстрой…

Глава шестнадцатая, в которой меня просвещают

— Сижу, никого не трогаю, примус починяю…

Кот Бегемот

Люстра эта, с висюльками богемского хрусталя, тренькавшими при малейшем сквознячке, когда-то висела в большой комнате.

Потом, когда Лада уснула, в большой комнате свет не зажигали.

И Домовушка, который питал слабость к хрусталю, словно советская женщина периода застоя, перевесил люстру в комнату Бабушки. Если я эту люстру разбил…

Но нет, этого я не сделал — когда Домовушка позвал нас с Вороном завтракать, я заглянул в бабушкину комнату.

Люстра висела на своем месте.

Так что вроде бы в самом страшном грехе я не повинен.

И все-таки что же вчера произошло?

Просветил меня Жаб.

Когда Жаб вылез из миски на подоконнике, клетчатое его оперение сверкало и искрилось на солнышке.

— Какой ты у нас стал красавец, ну прям Птиц Райский! — хихикнул Крыс и пошевелил носом. — Спасибо Коту должен сказать, а не дуться: был мерзкой Жабой, а теперь хоть в клетку золотую сажай, такой диамант! В клеточку! — Крыс снова пошевелил носом.

Жаб буркнул неразборчиво, то ли приветствие, то ли наоборот, совет Крысу заткнуться, и занял свое место за столом.

— Ты бы, Крысик, язык-от прикусил бы, чтоб беды не случилось, — ласково посоветовал Крысу Домовушка, ставя перед ним тарелку — Жабик наш и так не в духах, а ты его дразнишь-раззадориваешь… Мирно надобно жить, в любви и уважении взаимном… — и шлепнул на тарелку перед Крысом половник каши.

Пшенной, конечно.

Крыс скривился.

Мы с Крысом вообще-то антиподы, но тут наши вкусы совпадают — я тоже не терплю пшено ни в каком виде.

Однако в то утро я был слишком голоден, и совесть меня заедала, и мучило любопытство.

Поэтому свою порцию пшенной каши я принял не ропща, как заслуженный удар судьбы. Судьбоносцем в данном конкретном случае выступал Домовушка.

Но, должно быть, на моей морде покорность судьбе была написана слишком красноречиво.

— Ты уж, твое величие, прости-извини, деликатностей разносольных для тебя не припасено, — сухо сказал Домовушка, наделяя меня порцией каши. И поджал губки.

Тот самый Домовушка, который всего минуту назад читал проповедь о мире, дружбе и взаимоуважении!

Видно, крепко я вчера его достал.

Жаб злорадно ухмыльнулся.

На физиономии его перья не выросли, и ухмылка во всю широченную жабью пасть вышла зловещая. Я даже вздрогнул — просто монстр какой-то, а не Жаб, право слово!

Он, должно быть, уже был оповещен о том, что я потерял память. Рыб, декларируя отвращение к сплетням, тем не менее, тот еще сплетник: походя, двумя-тремя словами, а то и вовсе ненароком, легким намеком, поставит в известность всех и обо всем.

Хотя, возможно, я наговариваю на смирного и скромного Карася, и Жаб просто подслушал ночной наш с Рыбом разговор.

И теперь Жаб придвинулся ко мне поближе, и вполголоса, обстоятельно, с удовольствием, которого не скрывал, сообщил мне обо всех моих вчерашних подвигах.

Во-первых, разбив рюмку с валерьянкой, предназначавшейся Жабу, я этим не ограничился, нет!

Я сунул морду в стакан Лёни, вылакал половину, а потом лапой вышиб этот самый стакан из ее руки. Стакан разбился, и я подлизал валерьянку с пола.

Но этого мне оказалось мало, и я принялся извлекать валерьянку из Чайника. Чайник, перепуганный, задребезжал крышкой, засвистел носиком и попытался скрыться от меня под шкафом, откуда я его выкатил лапой, частично расплескав содержимое.

Домовушка и Ворон, в тщетных попытках унять меня, пострадали: я исцарапал Домовушке лапы и мордочку, а у Ворона выдрал несколько перьев.

Даже настоятельный призыв Паука не смог остановить меня, я и у Петуха изрядно потрепал хвост, и Петух, неся на себе Паука, постыдно бежал с поля боя и скрылся от меня в туалете, запершись на задвижку.

Потом я впал в лирическое настроение, я катался по полу, мурлыча и дико подвывая (как я понимаю, «диким подвыванием» Жаб обозвал мое пение), я ловил лапами свой хвост, валенки Домовушки и Лёнины пятки. Лёня взвизгивала басом и орала, что боится щекотки, а Ворон с Домовушкой урезонивали меня, держась, правда, на расстоянии.

Но я не поддавался на уговоры и не слышал укоров и упреков.

Ворон попробовал воздействовать на меня гипнозом — но его вопль: «СПАТЬ!!!» не подействовал, точно так же, как и привычное долбание меня клювом в темечко. Я увернулся, а Ворон потерял еще несколько перьев.

Домовушка было окатил меня водой — он притащил полное ведро и выплеснул на то место, где я только что кувыркался. Но досталось не мне, а Жабу, как всегда попавшему туда, куда не надо. А я уже вспрыгнул Лёне на голову, а оттуда на люстру, и принялся обрывать висюльки и швырять ими в Домовушку. Домовушка ловил висюльки в полете, как заправский голкипер, и складывал их в карманы.

— А еще ты речь толкнул, — сообщил Жаб, слизнув с тарелки последний комочек каши. — Оскорбительную. Потребовал курнуть тебе фирман. Это что, травка? Вроде анаши?

— Фимиам, — подсказал Крыс. Он внимательно подслушивал Жаба, подхихикивая в некоторых местах — наслаждался, должно быть, воспоминаниями о моем непотребном поведении. — Ты потребовал курить тебе фимиам, потому что ты весь такой замечательный. Великий и могучий герой. Спаситель человечества.

— Ага, — подтвердил Жаб. — А мы все перед тобой — воши. Кроме Домовушки. Потому что Домовушка — таракан.

— Не мог я вошами вас называть! — слабо запротестовал я. — Не мой это лексикон!

— Точно, лексикон не твой, а жабий — это он тебе общий смысл передает, — хихикнул Крыс. — В своем понимании. Ты сказал — «мошкара и мелочь пузатая».

— А потом ты раскачался на люстре и с диким мявом плюхнулся на кровать, где этот, Ратиборя спал, — пыхтя и злорадствуя сообщил Жаб. — И отрубился. А Ратиборя, наоборот, проснулся, и Ворону пришлось спешно его усыплять по новой. А тебя Ворон за шкирку отволок в большую комнату и бросил на Ладу. Он, наверное, думал, что ты и Ладу тоже можешь разбудить. А не вышло…

— Утро воспоминаний прошу считать оконченным! — каркнул вдруг Ворон. Он, оказывается, тоже прислушивался к нашей беседе. — Пора за работу, товарищи и друзья! Ратибор проснется через полчаса… нет, через двадцать девять минут, и нам необходимо выработать план действий: я думаю, что держать его (либо ее — это как вам больше импонирует) постоянно под гипнозом нецелесообразно. Для начала проведем совещание. Ты, Кот, отправляйся в шкаф и приведи Пса и Леонидию…

— Нет уж, лучше я слётаю, — пробормотал Домовушка. — Невместно его величие на посылах-то держать! И младенчика заодно подкормлю, да и повожусь с ним — давненько детишек тетешкать не доводилось…

— Вчера, — сказал Крыс.

— Ась? — не понял Домовушка.

— Вчера ты его тетешкал, — напомнил Крыс.

— Ой, да что там тетешкал — так, агукнул ему разика два, а после побежал на стол собирать. Не натетешкался.

— А не заблудишься? — с подозрением спросил Ворон.

— Не, я веревочкой обвяжусь, чтобы не заплутать.

— Ну, хорошо, — снизошел Ворон. — Но и младенца тоже захватите. Рецидива я не опасаюсь; если же он все-таки случится, то ничего страшного, а даже и напротив, это поможет нам на какое-то время решить проблему с его питанием. А потом мы опять поместим ребенка в вытяжной шкаф.

Я опомнился:

— Да уж ладно, я сам схожу, а то и вправду заблудишься, — сказал я Домовушке.

— Сказано — слётаю, значит, слётаю, — буркнул Домовушка, на меня даже не взглянув. — А то еще корона у твоего величия с головки свалится…

— Ну Домовушка, — сказал я, — ну прости! С кем не бывает…

— Со мной, — с готовностью отозвался Домовушка. — Со мной такового не бывает, и быть не может. Потому как что у пьяного на языке — то тверезый про себя думает-помысливает. А я про всех хорошо мыслю, потому даже если вдруг и переберу малость соку березового, то никому дурного слова все равно не скажу.

— Так, — прервал нас Ворон. — Выяснением отношений и взаимным расшаркиванием займетесь позже, когда негативные последствия вчерашнего происшествия будут ликвидированы. А посему задвиньте поглубже оскорбленное самолюбие и комплекс вины, и беритесь за дело. Домовой, раз уж ты у нас вызвался волонтером, то отправляйся, пожалуйста, в шкаф. А ты, Кот, пригласи из Бабушкиной комнаты Чайника. Я хочу с ним побеседовать. И где Петух? Вместе с Пауком? Почему их не было за завтраком?

— Да они на зорьке откушали, Петушок как пропел, я ему пшена отсыпал, еще не вареного, он и поклевал, а товарищу капитану Пауку я молочка налил в блюдечко. Отдыхают, поди, почивают после трапезы…

— Буди! — приказал Ворон.

Был Ворон возбужден — то-то он прохаживался взад-вперед по своей жердочке, топорща перья. Но и собран, и глаза его, круглые и желтые, сияли таинственно и тревожно.

Когда Домовушка, опередив меня, помчался за Псом, Лёней и Чайником, Ворон склонился ко мне и тихо сказал:

— Случившееся, надеюсь, будет тебе хорошим уроком. Время от времени расслабиться необходимо каждому мыслящему индивидууму, особенно занимающемуся напряженной исследовательской работой. Но не стоит расслабляться в присутствии близких. Ради авторитета своего, и спокойствия — их.

Глава семнадцатая, в которой я философствую

Со мною вот что происходит…

песня из фильма «Ирония судьбы».

Вот так оно всегда со мной выходит: стоит совершить что-нибудь хорошее, безусловно положительное, великое даже, подвиг какой-нибудь — и тут же я все порчу. Карма у меня такая, должно быть, планида с фортуною.

И ведь что самое обидное — я ведь и не виноват даже!

Сами мне под нос валерьянку подсунули — и меня потом же и обвиняют, мол, надо было держать себя в руках. В лапах то есть.

А как удержать? Как, спрашиваю я вас, если моя котиная природа от запаха этой самой валерьянки взбунтовалась? С природой же не поспоришь!

И про люстру: люстры просто специально сделаны для котов, как у Чехова ружье на стенке — для обязательного финального выстрела. Если мы имеем люстру с достаточно широким основанием, а не какой-нибудь пузырь на шнурочке — с одной стороны; и кота, вышедшего из себя неважно, по какой причине — от страха, от ярости ли, от любви, или, как в случае со мной, хлебнувшего валерьянки — с другой, то этот кот обязательно на этой люстре окажется. Это закон взаимного притяжения котов и люстр. Вспомните кота Бегемота у Булгакова. Или прекрасный фильм Леонида Гайдая про Ивана Васильевича, который меняет профессию.

С другой стороны, все в этой жизни должно быть уравновешено: тоже закон природы, закон сохранения чего-то там, не помню чего. То есть если где-нибудь чего-нибудь убудет, где-нибудь чего-нибудь обязательно прибудет. Так что на всякий хороший поступок должен обязательно приходиться скверный.

Хотя нет — у каждого своя карма. Вот Жаб, к примеру — он вообще поступков не совершает, ни дурных, ни хороших. Отправление физиологических потребностей, как то: сон, еду, вывод продуктов жизнедеятельности из организма, а также обсуждение с Рыбом всяких мелких деталей нашего быта, и даже мелкое жабье злопыхательство — это все поступками не назовешь. Зато его карма — попадать в неприятности. Если Жаб когда-нибудь окажется в Нью-Йорке и будет идти мимо высокого-высокого небоскреба, то с крыши этого небоскреба обязательно упадет маленькая-маленькая гаечка и обязательно угодит в нашего Жаба, но не в макушку, а рядом — в плечико или даже в пальчик. Потому что кроме кармы у Жаба еще и удача есть — только немножечко корявая.

А у Рыба карма — оставаться в стороне от событий и умирать от любопытства. Он же вечно на кухонном подоконнике, в своем аквариуме; хорошо, когда что-то происходит именно в кухне! Однако он всегда в курсе всех дел — чудом каким-то. Или подслушивать навострился?

Но — живет себе и живет, кушает хлебушек или чем там его кормит заботливый Домовушка, изредка просит поменять ему воду и ведь не скажет по-мужски: «Эй, Домовой, мне воду пора менять!», нет, он пошлепает губами, пустит пару пузырей и промямлит: «Что-то вкус у моей воды какой-то не тот… затхлостью отдает, мне кажется…» — тут Домовой спохватится, подхватится, забегает с ведрами — как же, забыл про Карасика! Неладно-то как!

И Карась себе плавает от стеклянной стенки к стеклянной стенке или висит в своем подводном гроте и думает свои философские думы. Но с плодами раздумий никого не знакомит. Так что вполне возможно, что вовсе не думы он там думает, а просто дрыхнет. Или мечтает. И никто ему ничего не говорит, и по темечку его клювом никто за безделие и за лень не долбает…

Даже завидно мне стало. На одну минуту.

Потому что лично я от такой жизни бы сдох.

Нет, пусть лучше я буду мокнуть под дождем во время прогулок, получать тумаки от Ворона и изнывать от непосильного умственного труда при заучивании заклинаний, но зато моя сфера обитания будет немножко шире, чем кубометр водопроводной воды в стеклянном кубике… Извините, параллелепипеде.

Хотя по очень большому счету, да нет, даже и по не очень большому счету! Не будем брать масштабы Вселенной или нашей планеты, или материка с континентом, пусть наш счет будет скромным — мы ограничимся рамками одной только нашей державы: в масштабах нашей необъятной Родины два смежных двора, четыре чердака и соответственно четыре подвала — это разве не то же самое, что кубометр воды в стеклянном ящике?

Все в этой жизни относительно, друзья мои, и степень свободы всегда выражена конечным числом.

На тот момент, поскольку мою помощь в посещении шкафа Домовушка отверг категорически, степень свободы у меня была достаточно высока — я был волен лежать на мягкой вышитой подушечке, размышлять о карме, Жабе, Рыбе, Чайнике…

О Чайнике — потому что Чайник, наш новый домочадец, стоял передо мной на столе и боязливо побулькивал. И жался к стеночке.

Домовушка, перед тем, как отправится за Лёней и Псом (и младенцем, разумеется), притащил Чайника и поставил на стол. И сказал:

— Ты, Кот, смотри! Только попробывай! Будешь луплен, аки Сидора коза! — и умчался, топоча валенками.

«Попробывай», в смысле «попробуй» — это Домовушка намекал на валерьянку. В Чайнике валерьянка оставалась. И пахла.

Это, думаю я, была попытка натренировать меня на умение держать себя в лапах: я тут сижу. А она тут пахнет. А я не должен поддаваться своим кошачьим инстинктам. Я должен терпеть и крепиться. И не пытаться извлечь содержимое из Чайника. А она пахнет. Пусть очень слабо — за ночь повыветрилась, или же частично была Чайником употреблена. Но пахнет. А я тут сижу…

— Слушай, Чайник, — сказал я, — ты бы хоть носик к стенке отвернул! Дышишь тут на меня валерьянкой! Я же не железный!

Чайник что-то обижено булькнул, но повернулся ко мне задом.

Да, Чайнику с кармой не повезло. Привела его карма эта бездушная в нашу квартирку, попался он под мою неопытную лапу — и вот вам, пожалуйста, результат. И — заметьте! — я опять ни в чем здесь не виноват! Ворон, его премудрейшее преминистерство, со своими указаниями, ценными и руководящими; количество особей, попавших под воздействие магии; усталость после стольких событий этого многотрудного дня — нет, никак нельзя меня винить, никак! Все карма, одна только карма виновата!

Придя к такому выводу и окончательно простив себя, я изрядно повеселел. Меня уже не тревожили ни нарекания Ворона — да, я недоучка! А как я могу не быть недоучкой? Лада вон почти что сто лет магию изучала, а я всего-то года три, и то неполных!

И обида Домовушки больше не царапала мне совесть — подумайте, какая цаца! Темная магия ему померещилась! Тараканом я его назвал — тоже мне, оскорбление! Таракан он и есть, и происхождение у него тараканье. С каких это пор назвать таракана тараканом является оскорблением? Это простая констатация факта!

А люстра — я что ее, люстру эту, разбил? Не разбил. Я только немножко на ней покатался. А висюльки привесить — это же раз плюнуть, два раза в год мы это проделываем: снимаем, моем, а потом цепляем обратно.

И потом, я ведь тоже могу обидеться. А что? Меня не поняли! Меня незаслуженно обвинили в различных проступках, и даже в преступлении, а заслуженную похвалу — зажали! Полное право имею обидеться!

Но настроения обижаться у меня не было. А было настроение поваляться на подушечке, подремать после пусть не очень вкусного и не очень сытного, но питательного и полезного завтрака, расслабиться после напряженного рассветного бдения — шутка ли, перелопатить гору конспектов, исписанных круглым красивым, но не всегда понятным почерком Лады! — даже, может быть, спеть что-нибудь милое и уютное, колыбельную какую-нибудь…

Ага, как же! Дадут тут подремать! Или спеть!

Чайник этот тут перед носом стоит, булькает и благоухает валерьянкой, Ворон по жердочке-насесту топчется взад-вперед, Жаб шебуршится в своей миске, бормочет что-то и шуршит новыми перьями, Петух, которого разбудили в неурочный час, поквохтывает и поклевывает что-то с пола…

А там и Домовушка прибежал, и голодный Пес за ним, и Лёня, с младенцем Егорушкой, в руке — у Лёни нашей теперь стали такие ручки, что Егорушка запросто помещался у нее на ладони.

Лёня была задрапирована в обрывки купального халата — один обрывок обернула вокруг бедер, а другой завязала на груди — типа топик без бретелек.

Домовушка сразу засуетился, собирая завтрак для Пса и Лёни — для Егора у него была уже подогрета бутылочка с молочной смесью. Я сказал:

— Эй, Домовой, убери Чайник у меня из-под носа! Он воняет валерьянкой!

Домовушка внимательно посмотрел на меня, всплеснул лапками:

— Ну вот, снова-здорово! Глазки окосели, в разные стороны глядят! Ворон, голубчик, твое премудрейшество, как же ты не доглядел-то?

— Забалдел наш котяра снова! — злорадно квакнул Жаб со своего подоконника. Злорадно, но и завистливо.

— Да он ни сном, ни духом! — возразил Ворон. — Я следил за ним — он смирно лежал на своей подушке и клевал носом.

— Он нанюхался, — сказал спокойный товарищ капитан Паук. — Есть такой способ употребления наркотических веществ.

Ай, да валерьянка! Позабористей анаши — для слабого котиного организма!

Однако вам никогда не догадаться, что сделали эти заботливые садисты потом.

Домовушка, этот запасливый Домовушка, порылся в своей аптечке (а у него не аптечка, а просто кладезь и сокровищница!) и вытащил ампулу с нашатырным спиртом.

И они разбили эту ампулу прямо перед мои нежным носом, и я так нанюхался, что три минуты из глаз моих текли слезы, а потом еще добрый час в глотке свербело, как при ангине.

Но им и этого показалось мало — «во избежание», как сказал Ворон, «рецидива» они намочили уксусом марлю, свернули ее в два слоя и замотали этой марлей мне морду.

— Терпи, Кот, — сурово, но не без сочувствия произнес Ворон. — Ты нужен нам в работоспособном состоянии.

— А не под кайфом! — прокомментировал завистливо Жаб.

Я промолчал.

Я не ответил на реплику Жаба.

Я буду выше.

Пусть злорадствует!

Пусть завидует!

Все равно он ни на что больше не способен.

А я — я способен.

Глава восемнадцатая, в которой мы пытаемся совещаться — и что из этого получается

Суждены нам благие порывы…

Н. Некрасов

— Итак, товарищи и друзья, — начал Ворон, обведя нас взглядом своих круглых, горящих желтым огнем глаз, — давайте будем начинать. Времени у нас мало, Ратибор должен проснуться через… — он взглянул на часы, — через двадцать одну минуту, поэтому не будем тратить время на бессодержательные толки, склоки, переливание из пустого в порожнее, et cetera.

Он еще раз строго посмотрел на всех нас, иногда задерживая взгляд — на Домовушке, на Жабе, на мне. Как будто у меня есть склонность к пустопорожним толкам или склокам!

— Посему, — продолжал Ворон, — я лишаю права голоса Жаба, Рыба, Крыса и, разумеется, Петуха. Кот, Домовой и Леонидия могут выступать, но исключительно совещательно. Решать же будем мы с… грм… капитаном Пауком.

Пес оторвался от своего тазика с кашей, и жалобно взвыл:

— А я?

— И ты совещательно, — отозвался Ворон.

Чайник тоже что-то жалобно булькнул.

— Хватит! — рявкнул Ворон. — Младенцы безгласны по определению! Новички приравниваются к младенцам! Так что ни ты, Чайник, ни Змея — как младенцы де юре, ни Егор, как подлинный младенец, младенец де факто, не вмешивайтесь!

Подлинный младенец Егор, то есть младенец де факто, мирно смоктал молочко из бутылочки, лежа на коленях у Домовушки.

И ни во что вмешиваться не собирался.

А вот Чайник забулькал возмущенно. Он стоял на противоположном от меня конце стола, чтоб не тревожить меня запахом валерьянки, и поэтому я с трудом мог различить в его бульканье слова. Но сейчас он, так сказать, повысил голос, и я услышал: «Как это? Решать судьбу — мою, и мамы моей, и моей жены, и сына — и я не имею права голоса? Это недемократично!»

— Почему? — встрял Рыб. — Это называется «демократический централизм».

— Это называется «авторитарный стиль управления», — возразил своим тихим и проникновенным голосом Паук. — Но, похоже, мы опять спорим не по делу. Ворон, вы, кажется, хотели что-то сказать?

Вот он, лидер в действии!

Вот она, харизма!

Никто даже не вякнул, а Ворон, слегка смущенный, приступил к докладу:

— Я хотел сказать, что ночью мы с Котом провели определенную работу…

— Ага, только Кот полночи продрых в отрубе! — квакнул с подоконника Жаб, но Ворон проигнорировал это бестактное замечание, и продолжал:

— …и почти определенно можно сказать, что Кот (случайно и без злого умысла, а исключительно по причине недостаточной магической грамотности) примо — провел заклинание реализации вместо заклинания трансформации, секундо — придал означенному заклинанию, изменившему форму наших новых домочадцев, а также Леонидии, необратимый характер.

— А также и мою форму, — проворчал Жаб, но тихо.

— Это как это понимать? — заволновалась Лёня. — Это что же, мне мужиком оставаться, а моему мужу — чайником?

— К сожалению, это нужно понимать именно так, — сказал Ворон тоном, в котором не было ни капли сожаления. — Поскольку данная проблема, как оказалось, относится к неразрешимым, я предлагаю не тратить на нее более времени, и попробовать использовать последствия неудачного заклинания для решения иной насущной проблемы…

— Нет уж, — сказала Лёня, замотав головой, — я не согласна! Давайте, расколдовывайте меня обратно! И мужа моего! У меня ребенок! Грудной!

— И меня, и меня расколдовывайте, — забеспокоился Жаб, — не желаю в перьях ходить, как курица!

— А мы тебя ощипаем! — хихикнул Крыс.

Петух, усмотревший в сравнении с курицей оскорбление, заклокотал, поставил торчком налившийся кровью гребень и начал подпрыгивать на месте, призывая Жаба вниз, на пол — а там уже он, Петух, задаст этой лягушке!..

Из носика Чайника вырвалась тонкая струя пара, и забулькал поэтому Чайник неразборчиво, что-то вроде: «А моя мама так и будет в бочке сидеть?», а Домовушка сокрушенно забормотал: «Да как же это? Да что ж это деется? Дитятю без матери оставляют!..»

В общем, начался обычный для нашего сообщества базар.

И, как всегда, Паук одним только словом — ну, несколькими словами — этот базар прекратил:

— Товарищи, давайте сначала выслушаем Ворона до конца. Что вы предлагаете, Ворон?

Ворон откашлялся.

— В первую очередь надо принять меры против так называемого Ратибора. Я лично не верю в то, что он является братом Лады, это во-первых. Во-вторых, он едва не испепелил нашего всеми любимого Домового. Вполне возможно, что он — агент Темных Сил, и, что тоже вероятно, именно его присутствие в магическом пространстве и обусловило негативные последствия колдовства. Поясняю для непросвещенных: магическое пространство — это пространство, подвергающееся действию заклинания. Я предлагаю следующее: Коту обездвижить так называемого Ратибора — ну, ты помнишь, Кот: заклинание ступора, — а затем поместить заступоренный объект в хроностазис. Иначе говоря, в шкаф. Затем, поелику наша Леонидия стала Леонидом, и вы только взгляните, каким богатырем!..

Мы все дружно посмотрели на Лёню. Лёня, в девичестве не бывшая ни красавицей, ни сколько-нибудь эффектным созданием: так, фитюлька, ручки-ножки тоненькие, коленки костлявые, волосики жиденькие, нос картофелинкой, — став мужчиной, приобрела все внешние признаки супермена. Плечи широченные, налитые, рост под потолок, румянец во всю щеку и кудри густые, кольцами. Нос остался картофелинкой, но это уже никак не влияло на общее впечатление — красавец!

— Вполне возможно, — продолжал Ворон, — и даже очень вероятно, что изначальное предназначение Леонидии — стать Леонидом, суженым нашей Лады, и в перспективе — князем Светелградским. Посему я предлагаю Леониду, как теперь следует называть нашу Лёню, поцеловать Ладу немедленно после перенесения Ратибора в шкаф. Вы же все понимаете, что, как только Лада проснется, целая череда проблем отпадет — к примеру, проблема хлеба насущного, питания младенца и так далее. Лада, очень может быть, найдет способ превратить Чайник во что-нибудь более, по выражению Домовушки, «потребное» — в того же козлика. А потом, имея в наличии столь сильную магиню, как Лада, и такую мощную магическую поддержку в лице, то есть в морде пусть недоученного, но очень способного Кота, мы сможем вывести Ратибора из ступора и узнать у него дорогу в Тридевятое Царство…

— Нет! — рявкнула Лёня и стукнула кулаком по столу. С Чайника слетела крышка, а Крыс свалился с лавки. — Никакую Ладу я целовать не буду! Я вам не лесбиянка! Или превращайте меня обратно, или… или… или я не знаю, что я сделаю!

Богатырские натуры в минуты сильного душевного напряжения имеют потребность чего-нибудь крушить. Это в них кровь молодецкая бурлит, сила богатырская клокочет, а подростковый комплекс рвется на свободу. Инфантильность, мне кажется, обязательная составляющая богатырского комплекса — следствие все того же закона природы: ежели где чего-нибудь прибудет… (и так далее — см. выше). У богатырей силы и удали в избытке — значит, налицо дефицит разума и здравого смысла. А избыток всегда должен находить себе выход — это как запруженная плотиной вода.

Поэтому Лёня, раззадоренная своей свежеприбывшей силой и удалью, а также вновь обретенной мужественностью, вскочила на ноги, зарычала, схватила за две ножки лавку и, стряхнув с нее всех, кто там сидел (Домовушку, Пса и Петуха — а Крыс свалился еще раньше), перевернув, шваркнула со всей дури об пол. Лавка развалилась на две половинки — вдоль. Лёня, рыкнув, отшвырнула одну половинку, попутно пришибив ею Пса, а вторую ахнула об колено, опять же на две части.

И, тяжело дыша и порыкивая, остановилась, держа в каждой руке по ножке с куском доски.

Пес, который тоже страдает богатырским (или подростковым) комплексом, вначале опешил от неожиданности и даже заскулил, но, получив половиной лавки по спине, разъярился и вздыбил шерсть. Он тоже рычал, тихо и зловеще, и показывал свои большие белые зубы.

Перепуганный Домовушка быстренько перекинулся в таракана и забился в какую-то щель.

Петух, квохча, взлетел на жердочку к Ворону, обронив с шеи Паука.

Паук, выпустив из живота паутину, стремительно вскарабкался по ней на ту же жердочку.

Крыс прижался к ножке стола и поблескивал оттуда своими глазками-бусинками, но не испуганно, как можно было ожидать, а, скорее, радостно — ему всегда доставляли удовольствие ссоры и склоки.

Ворон и Паук в два голоса пытались утихомирить разбушевавшуюся Лёню, что было абсолютно безнадежно, потому что Лёня впала в то иступленное состояние, когда не слышны слова, смысл их не доходит до разума, а мозги попросту не работают, затопленные яростью и злобой.

Да, негодующий богатырь — это, может быть не так опасно, как разгневанная ведьма, но также весьма серьезно.

А что же я? Вы думаете, я спокойно наблюдал события, поскольку сидел далеко, с другого конца стола?

Либо же вы решили что я, так же, как и все остальные, перепуганный, влез по занавеске на потолок? Или вспрыгнул на люстру? Или забился под стол и прижался к стенке рядом с Крысом?

Нет!

Я опять всех спас!

Пока Ворон и Паук бормотали свои увещевания, а Лёня с Псом рычали друг на друга, готовясь к схватке, я, потратив несколько секунд на сдирание марли со своей морды, вспрыгнул на стол и обхватил Чайника за…

Ну, талии у Чайника не было. Так что скажем просто: обхватил Чайника.

Чайник возмутился, зашипел, выпустил пар из носика (сверху я предварительно и очень дальновидно прикрыл Чайник крышкой). Носик я тоже весьма предусмотрительно отвернул от себя, так что паром в меня не попало.

— Пусти! — забулькал Чайник, пытаясь вырваться. — Не трогай меня! Лёня, спасай!

— Андрюшенька! — закричала Лёня, отбрасывая обломки лавки, — Милый! — и протянула руки к нам с Чайником. Чайник выпрыгнул из моих лап — ну, я держал его не очень крепко — и кинулся к Лёне, Лёня схватила его и прижала к груди. И разрыдалась.

Чайник ласково забулькал, зазвякал крышечкой, и, выпуская из носика уже не горячий, а теплый парок, терся о Лёнину щеку.

В кухне запахло чем-то весенним и нежным, то ли жасмином, то ли ландышами.

— То-то, — сказал я. — А то устроила тут ремейк фильма «Фантомас разбушевался»!

А Лёня между тем стонала сквозь слезы:

— Андрюшенька! Горький ты мой! Как же мы теперь будем-то?

Да, Лёня у нас теперь, конечно, мужчина хоть куда — богатырь и все такое.

Но в душе осталась — баба бабой.

Приласкав мужа и уронив над ним то ли скупую мужскую, то ли наоборот, горькую женскую слезу, Лёня спохватилась.

— А где Егор? — грозно спросила она, повертев головой и ребенка не увидев. — Где мой сын, я вас спрашиваю?

Мы с Вороном переглянулись.

Я не следил, но, по-моему, перед тем, как перекинуться в таракана, Домовушка держал младенца на руках.

В желтых глазах Ворона я прочел то же подозрение.

— Вы куда моего Егора подевали? — в голосе Лёни нарастал гнев, и слышны были отголоски будущего рычания — так погромыхивает, наползая из-за горизонта на небо, сулящая грозу туча.

Но гроза разразиться не успела — из-под газовой плиты вылез черный, большой — с карандаш длинной — таракан; легкий хлопок (будто лопнул мыльный пузырик — и вот уже Домовушка в натуральную величину и в гуманоидном обличьи стоит посреди кухни и протягивает Лёне мирно спящего младенца.

— Вот оно, твое дитятко! Даже и не проснулся! Но ты, молодица, гляди, больше не шуми! Так ведь недолго и до родимчика дитятю напужать!

Глава девятнадцатая, в которой продолжаем попытки совещаться

Заседание продолжается, господа присяжные заседатели!

О. Бендер

— Я думаю, что никакой Ратибор не агент, — заявил я, когда страсти улеглись, и все расселись: мне пришлось потесниться и разделить свою табуретку с Домовушкой, Петух остался на жердочке, что приделана у нас над газовой плитой для Ворона, а Пес с Крысом устроились на полу. Лёня отказалась выпустить Чайника из рук, и пристроила его у себя на коленях, рядом с Егорушкой. — Он лицом очень похож на Ладу, это во-первых. А во-вторых — Ворон, не ты ли сам меня учил, что маг соврать не может? А Ратибор — маг, в этом, надеюсь, никто не сомневается?

— А может быть, он — Тёмный маг? — запальчиво возразил мне Ворон. — Темные маги безусловно должны быть одарены способностью лгать, исходя из само́й извращенной природы их магии.

— Это ты точно знаешь? — с подозрением осведомился я. Домовушка толкнул меня лапкой в бок.

— Ну, назовем это гипотезой… — промямлил Ворон. Я открыл было рот, чтобы высказать свое мнение, но Домовушка еще раз пнул меня в бок, теперь уже локотком.

— Ты чего пихаешься? — прошипел я.

— Не спорь с ним, а то у него опять эта самая начнется… дыр-прессия. По глазам вижу, почти уж дозрел. Сам знаешь, как он переживает, когда чего в точности не ведает…

Да, только пьяного Ворона нам тут не хватало!

Или Ворона, мучающегося похмельем!

Я согласился с Домовушкой, и переменил тему — знаете, так учителей на уроках отвлекают уместно заданными вопросами:

— Да, совсем забыл тебя спросить — что это за заклинание реализации, и чем оно отличается от заклинания трансформации? А то я что-то в толк не возьму…

— И не надо! — раздраженно каркнул Ворон, и добавил, уже спокойнее: — Во всяком случае, покамест. У нас сейчас иной вопрос на повестке дня…

— Надо, надо! — Жаб в своей миске так разволновался, что даже запрыгал. — А то вон что этот Котяра понаделал с нами, а мы даже и знать не будем, почему?

— Да, Ворон, ты бы объяснил, — сказала Лёня, и ее вмешательство заставило Ворона согласно кивнуть — кто ее знает, вдруг опять разнервничается?

— Как все вы… Ну, почти все вы знаете, трансформация, а точнее, трансформирование высвобождает центральную из внутренних составляющих индивидуума, так сказать, второе ego… второе Я. Заклинание реализации же, напротив, игнорирует все существующие Я, и изменяет облик объекта приложения магической силы в соответствии с явными ли, то есть сознательными, либо тайными, то есть подсознательными, желаниями и мечтами самого ли индивидуума, либо его окружения. В случае с Леонидией, если не принимать во внимание возможность того, что судьба предназначила ей, то есть ему…

— И слышать не хочу, — с некоторой угрозой в голосе произнесла Леонидия, и Ворон заторопился:

— …Я хотел сказать, что родители, мечтая о мальчике и назвав девочку мужским именем, дали ей установку на неполноценность. Для ребенка, особенно в нежном возрасте, не соответствие требованиям и чаяниям родителей — трагедия, серьезно влияющая на процесс становления личности, и вызывающая неврозы, неврастению, комплекс неполноценности и так далее. А уж установить такую недосягаемую, так сказать, планку — это прямой путь к взращиванию морального урода. К счастью, Леонидия, по-видимому, от рождения отличается завидным психическим здоровьем и выросла вполне адекватной женщиной, но в ее подсознании, по всей вероятности, угнездилось желание соответствовать эталону, заданному родительскими амбициями.

— Мама и стригла меня всегда коротко, под мальчика, — тихо произнесла Лёня. — И ни платьиц, ни юбочек мне не покупали — только брючки…

Ворон, как это с ним частенько случалось, увлекся ролью лектора:

— Итак, здесь все понятно. Вполне возможно, что смена пола у так называемого Ратибора произошла по тем же причинам — родители хотели девочку…

— Кстати, еще одно доказательство, что Ратибор — тот, за кого себя выдает, — мурлыкнул я. — Ты сам мне объяснял, что в Тридевятом Царстве наследование идет по женской линии. А у них дочка пропала, наследница — естественно, вторую они опять хотели девочку…

— Девочка эта должна еще и магическими способностями обладать! — огрызнулся Ворон. — Да еще и некоторыми личностными характеристиками! И не перебивай меня — твои реплики отвлекают мои мысли от предмета рассуждений!.. Так вот, с Леонидией и Ратибором ясно. Случай же со свекровью Леонидии — еще яснее. Женщина, должно быть, обладала несговорчивым и вздорным характером, любила говорить и делать гадости, и, должно быть, ее часто именовали коброй, змеюкой и другими прозвищами серпентологического характера…

— А не ругаться если? — довольно кротко спросил Жаб. — Что это такое — сер… сепр-р…

— То есть связанными с миром змей — понятно? — пояснил Ворон.

— Я попрошу повежливее о моей матери! — раскипятился Чайник, подпрыгнув у Лёни на коленях. — Лёня, ты почему позволяешь…

— Ой, да ладно! — отозвалась Лёня. — В змею она превратилась — значит, и в самом деле в душе змея.

— Не обязательно в душе, — сухо проговорил Ворон. — Достаточно и подсознания. Даже не ее собственного, а к примеру, твоего.

Чайник снова забулькал, но теперь уже так возмущенно, что слов было не разобрать. И, кажется, нагрелся: Лёня сдвинула его с колен на лавку и подула на покрасневшие пальцы.

— Ой, — забеспокоился Домовушка, — а змия-то громыхающего я и вовсе не покормил! Не кашу же ему, бедолашному, в бочку совать! Что они, змии эти, потребляют, а, Воронок? И как его — в бочке, я чай, несподручно ему кушать, а выпустить — стремно…

— Этот вопрос мы решим после, — сказал Ворон. — На самом деле даже если она месяц поголодает — ничего не случится. Змеи могут обходиться без еды достаточно долгое время, даже и год. Впадет в спячку, и все тут…

— Э, Ворон, а я? — кое-как сообразивший, что к чему, встрепенулся Жаб. — Я ж — зуб даю! — не хотел быть птицей, а такой смехотворной тварью — тем более. И какому дебилу придет в голову, чтобы его в клеточку расчертили?

— Идиоту, вообразившему себя тетрадкой в клеточку, — хихикнул Крыс.

— Э, ты на что намекаешь, крысиная морда? Я никакой не идиот, я нормальный! Я теперь уже даже и непьющий — уже и вкус забыл, какая она, беленькая… — в голосе Жаба прозвучала тоска. Со слезой.

— Ты, Жаб, вообще побочный продукт — тебя там не должно было быть, и целенаправленно на тебя никто не воздействовал, — сказал Ворон. — На тебя заклинание просто срикошетило, понял?

— Понять-то понял, но откуда перья взялись? — не сдавался Жаб. — И хвост! И в клеточку!

— Хвост у тебя не в клеточку, не выдумывай, — мяукнул я.

— Перья взялись из твоего подсознания! — заорал вконец разъяренный Ворон. — И хвост, и клеточка тоже! Потому что ты вечно завидуешь теплокровным! И вечно ноешь!

— Да нету у меня никакого подсознания! — заорал в свою очередь Жаб. — Я сознательный!

Тут Ворон меня удивил в очередной раз. Он издал серию звуков, отдаленно напоминавших кваканье. Хотя больше было похоже, что Ворон давится рвотой. Но, наверное, это было какое-то ругательство на жабьем языке, потому что Жаб заткнулся и обиделся. А когда Жаб обижается, он краснеет и раздувается. И теперь Жаб разбух так, что вывалился из миски и взмыл к потолку. Такое с ним случалось и прежде, но тогда Жаб был просто Жабом — висит себе под потолком эдакий воздушный шарик, только что рот у него до ушей… Правда, ушей у Жаба нету.

Но теперь — теперь под потолком плавало нечто монстроподобное: перья на Жабе встали торчком, как иглы у встревоженного ежа, хвост тоже раздулся и напоминал зеленую сардельку, пунцовая морда в обрамлении перьев выглядела жутко и зловеще, а беззубая пасть раззявилась в безмолвном вопле. Украшение на Хэллоуин, да и только!

Да, ночью такое приснится — обмочишься. Тут не только младенца Егорушку — тут всех нас, взрослых, родимчик похватает.

Но товарищ капитан Паук сказал своим тихим и проникновенным голосом: «Хватит!», — и Жаб сдулся и шлепнулся обратно на подоконник. И тихенько убрался в свою миску, и накрылся полотенцем.

Паук участия в дискуссии не принимал, но слушал, как всегда, внимательно. И теперь он спросил:

— Ну, хорошо, Ворон, вы понятно и доходчиво нам объяснили причины изменения формы у всех, кроме Чайника. Вряд ли в его подсознании…

— Это потому что он всегда говорил: «Я в этом деле чайник!», — перебила Паука Лёня. — Я его прошу починить кран в кухне, а он мне: «Я в сантехнике полный чайник!» Или там котлеты перевернуть на сковородке, или пуговицу пришить…

— Пуговицы пришивать — женское занятие, не мужское! — булькнул Чайник.

— А если мне некогда? — проворчала Лёня, но ласково похлопала Чайника по круглому боку.

— Да, но странная какая-то ассоциация — почему именно Чайник? — удивленно пробормотал Ворон.

— Ничего не странная, — возразил я. — Это компьютерный сленг. Так называются пользователи, которые в компьютерах — ни уха, ни рыла. Ты что, компьютерщик?

— Ага, — пробулькал Чайник. — Программер.

— А я на системщика учился, на железятника…

Чайник приветливо присвистнул и звякнул крышкой.

Я ему кивнул. Тоже приветливо. Надо было бы пожать друг другу руки, но если я еще могу для пожатия протянуть вместо руки лапу, то Чайнику протягивать нечего — не носик же!..

— Однако, — перебил наш обмен приветствиями Паук, — что там с Ратибором? Скоро ему просыпаться, Ворон?

— Ой, — всполошился Ворон, — он уже четыре минуты, как не спит!..

И мы затихли.

И прислушались.

И услышали…

Глава двадцатая, в которой просыпается Ратибор

Сквайр был веселый влюбчивый юнец

«Кентерберийские рассказы»

И услышали, как кто-то громко зевал, кто-то ворочался в постели — конечно же, Ратибор!

— Может, мне в таракана пока что перекинуться? — тревожным шепотом спросил Домовушка. — А то чтоб не случилось чего… Чего не поправишь.

— Перекинься, перекинься, — согласился Ворон, тоже шепотом. — На всякий случай. И кого-нибудь надо послать на разведку. Волонтеры будут?

— Эй, Рыб, а кто такие волонтеры? — спросил Жаб своего соседа по подоконнику.

— Добровольцы, — пояснил Рыб. И добавил задумчиво:

— Я бы вызвался, но, как вы понимаете, для меня перемещение по квартире затруднительно…

— А мне нельзя! — радостно квакнул Жаб. — Этот Боря меня как увидит, так сразу в штаны наделает. От ужаса. А Домовушке потом стирать…

— Я могу на тебя заклинание невидимости наложить. Временное, — предложил я.

— Так я тебе и дамся! Нет уж, хватит, накуражился надо мной! — квакнул Жаб презрительно. — И вообще — сам мог бы пойти! Ты же маг — вот и действуй! Магия против магии!

— Мы ни в коей мере не можем рисковать Котом, — заступился за меня Ворон. — Он — наша последняя надежда, потому что он — единственный маг. То есть единственный, кто в состоянии справиться с другим магом.

Лёня, вздохнув, поставила Чайника на стол, поцеловав спящего Егорушку в лобик, положила младенца на лавку, встала и сказала:

— Я так понимаю, кроме меня…

— Я! — гавкнул и, пожалуй, излишне громко, Пес. — Я иду. А что разведывать-то?

— Все! — каркнул выведенный из терпения Ворон. — Спит, или не спит, где спит, а…

— С кем спит, — подсказал пошляк-Жаб.

— …а если не спит, — еще громче заорал Ворон, игнорируя выступление Жаба, — то чем занимается! Понятно?

Ну почему, скажите, почему из-за каждого пустяка у нас начинается такой базар? И даже элементарное чувство самосохранения не заставляет соблюдать тишину и хотя бы видимость единства!

Нет, конечно, когда уж очень прижмет, и дело, в буквальном смысле этого слова, идет о жизни и смерти (или когда нам так кажется), мы сплачиваемся. Мы не ссоримся, не ругаемся и делаем каждый свое дело, иногда даже жертвуем собой ради выживания остальных. Смертельных случаев («летательных», по выражению Домовушки) покуда не было, хотя очень даже могли бы быть!

Но когда опасность не так уж серьезна — донна Роза! Что за склоки и скандалы разгораются между нами! Прямо как в парламенте! И чем согласованнее мы действовали вчера — тем больше ругаемся сегодня!

Должно быть, потому что во всех нас сохранилось очень много человеческого.

Или наоборот — мы все звери разных пород. Подотрядов, отрядов и даже классов. Да что там классов! Даже типов мы разных, только вот царство у нас одно — животное.

Да и коллектив наш собирался с бору по сосенке, никто не думал о совместимости будущих обитателей квартиры; однако при наличии авторитетного главы — Бабушки, например, или хотя бы Лады мы сохраняем толерантность в отношениях.

Но даже Паук с его харизмой, безусловно всеми уважаемый, не способен справиться с нами в периоды неявной или незначительной угрозы. Вот как сейчас. Наверное потому что размером не вышел — хотя паук величиной с кофейное блюдце безусловно впечатляет (вы бы только на когти на его передних ногах взглянули, ядовитые, между прочим!), но все же масштаб у него не тот.

Короче говоря, пока Ворон с Псом и Лёней препирались, кто пойдет на разведку, Ратибор явился к нам сам. Посмотреть что здесь происходит, и кто это так громко орет (каркает, лает).

Мы мигом стихли.

Домовушка эвакуировался под плиту — хоть он и перекинулся в таракана, но мало ли что может взбрести в голову обиженному магу! Вдруг распознает в гигантском членистоногом вчерашнего домашнего духа?

Крыс стремительно юркнул под стол.

Лёня схватила Егорушку и Чайника и прижала их к широкой груди.

Пес слегка напрягся.

Я тоже — до этого я полулежал, развалившись на подушечке, а теперь сел и подобрался.

— Ну и порядки у вас нерусские! — зевая, сказал Ратибор, кажется, совсем не обиженный. — Не покормивши, в баньке добра молодца не попаривши, сразу же спать уклали, даже сапог не дали снять!

— А что, в вашем Тридевятом Царстве по утрам здороваться не принято? — сварливо осведомился Ворон.

— Э-э… Доброго утречка, ясного солнышка, Ворон Воронович! И тебе, Кот Котофеич! И тебе, добрый молодец, имени-отчества, уж прости, не ведаю! Ну, и всем прочим того же, — с этими словами Ратибор поклонился в пояс на три стороны, подтянул спадающие портки — девицей он стал очень маленькой, даже щуплее Лёни, когда она была еще женщиной — а уж на что наша Лёня худышка! Была.

И сел на лавку.

И потеснился, и рядом с собой по лавке похлопал:

— Присаживайся, молодец, давай знакомиться. Меня Ратибор зовут, по батюшке — Велемирович. А тебя?

— Лёня, — сказала Лёня.

— Ну, здрав буди, Лёня Батькович!

— Ну… здравствуй… те, — пробормотала Лёня и присела на краешек лавки. Чайника и младенца из рук она не выпустила.

— Ну, может теперь меня покормят? — весело спросил Ратибор. — Семь лет к вам пути искал, семь хлебов сгрыз каменных, семь пар сапог сносил железных…

— Что, вправду? — не выдержал Жаб. Он при появлении Ратибора спрятался в своей миске и накрылся полотенцем, но тут высунул кончик морды. Перьев его радужных, к счастью, не было видно.

— Нет, конечно, — пожал плечиками Ратибор. — Это так говорится для этого самого… Слово такое иноземное… для протоколу. То есть чтобы все, как полагается. А на самом деле пути к вам — не семь лет, а три года, однако сапоги у меня — скороходные, так что я всего два месяца на дорогу истратил. И салфет у меня самобраный с собою, да только со своими пирогами в гости не ходят!

— А мы тебя в гости не звали! — сказал Пес. Судя по его ощетинившемуся загривку и напряженной позе — готов к прыжку! — пришелец Псу не понравился.

— Во-во! — поддакнул Жаб, высовываясь из-под полотенца чуть больше. — А незваный гость — он даже татарина хуже!

— А чем вам татарины не нравятся? — удивился Ратибор. — Народ как народ, а что кумыс вместо браги пьют, да конину вместо свинины едят — так нам же больше достанется!

— Это у нас поговорка такая, неполиткорректная: «незваный гость хуже татарина», — сообщил Рыб, высовываясь из аквариума. — У вас, в Тридевятом Царстве, наверное, татаро-монгольского ига не было? Батый до вас не дошел?

— Кто такой? Не слыхал про такого. Про Тугарина слыхал. Про Одихмантия слыхал, и про сынов его, Сухмана с Довмантом. Еще про некоторых. Только все они не татарины. А я тоже поговорку вам скажу: соловья, то бишь добра молодца, баснями, то бишь разговорами, не кормят! Такая у вас поговорка имеется?

Я смотрел на него и дивился — неужели он до сих пор не заметил, что стал уже не добрым молодцем, а красной девицей? Или он притворяется? Усыпляет, так сказать, нашу бдительность?

А Рыб уже рассказывал, что такая поговорка имеется, и объяснял смысл слова «политкорректность». Странно, но Ворон в этот разговор не вмешивался. Он молча сверлил Ратибора взглядом желтых своих глаз, и, должно быть, думал о том же, что и я: как отнесется Ратибор к своему превращению, когда осознает его?

— Ну, так что, хозяйка? Кормить будешь? Иль мне свой дорожный припас доставать? — он повертел головой, как видно, пытаясь найти хозяйку. Голос Ратибора прозвучал уж совсем жалко, видно, и впрямь парень оголодал. Пожалуй, нужно было его покормить, потому что голодный маг — это намного, очень намного хуже, чем маг сытый. По себе знаю. — Где хозяйка — или кто у вас за нее?

— Домовой у нас за хозяйку, — сообщил я. — Которого ты вчера чуть не обратил в элементарные частицы.

— Домовой? — Ратибор полез почесать затылок, обнаружил там косу, перекинул ее через плечо и задумчиво на нее уставился. — А — ну да, все понятно, и все логично. Кому ж еще, как не Домовому…

— Кстати, — с ехидцей заметил Рыб, высовываясь почти до половины из аквариума, — у нас еще поговорка есть: «в чужой монастырь со своим уставом не лезут»!

— Это уж точно, — согласился Ратибор, по-прежнему разглядывающий свою косу.

— Если ты обещаешь никаких действий против Домовушки не предпринимать, мы его позовем, — сказал я, внутренне подготовившись: нащупал поток магионов и взял наизготовку магополе для установки щита — в случае чего. Краешком глаза я увидел, что Домовушка выставил из-под плиты усы. Должно быть, его щедрая хлебосольная натура изнывала от необходимости таиться, когда в доме имеется голодная особь все равно какой породы (рода, вида, класса).

Ратибор со вздохом откинул косу за спину и сказал, хмурясь:

— Обещаю. Только вы уж больше шуток таких со мной не шутите!

И тут произошло — даже и не знаю, каким словом назвать то, что произошло. Просто Ратибор встряхнулся — знаете, как собаки встряхиваются после купания — и из девицы превратился в молодца.

Мы все ахнули, а Лёня от неожиданности вскочила с лавки.

Домовушка выполз из-под плиты, по дороге перекидываясь в свой обычный облик.

— А никто над тобой, касатик, шутки шутить и не думал даже! — проговорил он, проворно набрасывая на стол скатерку, доставая с полочек посуду, а из ларей — припасы, снуя туда-сюда, как челнок в ткацком станке. — Это несчастливая оказия с тобой случилась, потому как Коток наш не силен еще в науках магических. Да и ты сам повинен — не спросясь, не сказавшись, ручонками замахал, кудесничать почал! Вот тебя спать-дремать и уложили. А нет бы, чин чином, как полагается, попросить дозволения, а еще бы вернее — спросить, поклоняясь, кто-де ты такое, существо неведомое, незнамое? Как тебя звать-величать, чего от тебя ждать-ожидать? А спросил бы — так и ввечеру накормлён был бы сытно, напоён сладко, да, напаренный жарко, почивать уложен бы был в мягкую постельку, на белу простынку. Вот только баньки у нас нету, сколь ни просил, сколь ни молил — хоть какую бы мне сладили, пусть не парную, русскую, так хоть сухую, чухонскую — нет, говорят, мыльной комнаты с тебя, говорят, достанет…

Помимо пшенной каши, как и нам всем на завтрак, Домовушка подал на стол мед трех видов: липовый, гречишный и разнотравный, груздочки соленые (не более пятачка диаметром), квашеную капусту, сухарики, сушеные с чесночком и солью, и сухарики, сушеные со сливочным маслом и сахаром, сухофрукты (чернослив, курага, изюмом, инжир), орешки лесные, каленые, грецкие, поджаренные без скорлупы, и заморские фисташки. И сушки — лимонные и обыкновенные, и печенье «хрустики с маком», и домашнее печенье, известное у нас как печенье «через мясорубку». Из тайной схованки, из заветного тайничка вытащил Домовушка и бутылочку. Что в ней помещалось, осталось тайной — бутылочка была из-под пива, темного стекла, заткнута щепочкой с обмотанной вокруг нее тряпочкой.

Жаб даже не выдержал, ахнул:

— Ты гля! А нас голодом морит и жаждой!

Домовушка возмутился:

— Наговариваешь, напраслину возводишь! Когда это ты голодный спать укладывался? Просто одно дело: день будничный, другое — праздничный, а уж для гостя дорогого, родного нашей Лады братца как же не расстараться? — оглядев стол, Домовушка развернулся к Ратибору и с поклоном сказал:

— Откушай, батюшка, Ратибор-свет Велемирович! Не побрезгуй нашим угощением!

— Благодарствуйте, — важно ответствовал Ратибор, придвинулся к столу и вооружился ложкой, вытащенной из-за голенища своего зеленого сапога.

Отведал каши, зачерпнул ложкой груздочков, пятернею — капустки, горстью — орешков, а потом поискал глазами:

— А хлебца нету?

Домовушка запунцовился, что было видно даже сквозь покрывавшую его личико шерстку.

— Хлебушка, не обессудь уж, касатик, не припасено у нас. Вчерась был, да вышел весь — приели. А нынче еще в продуктовую лавку не ходимши…

— Сами, значит, не печете? — лукаво прищурился Ратибор.

Не знаю, о чем он там думал — но ход его мыслей мне не нравился.

Слишком лукавым показался мне его прищур.

Глава двадцать первая, в которой Ратибор рассказывает

Изумрудный Город — это не Канзас, а Канзас — не Изумрудный Город.

Страшила Мудрый

Оттрапезничав (интересно, почему это мы говорим «отобедать» и «отужинать», но говорить «отзавтракать» как-то не принято? Наверное, потому что завтрак — трапеза быстрая, почти что на бегу), отказавшись от чарки, но выпив три стакана чаю, Ратибор сказал «спасибочки», облизал ложку, засунул ее обратно, за голенище, слегка отодвинулся от стола, и сказал:

— По протоколу меня сейчас надо бы в баньке попарить, да спать уложить…

(— Ты гля! Он еще не выспался! — прокомментировал Жаб.)

— …а только после расспрашивать. Ну, не будем буквоедами. Спрашивайте!

— Слова ты такие знаешь… Современные, — с подозрением сказал Ворон. — Мне казалось, что Тридевятое Царство, Тридесятое Государство ближе к старине, к сказочному облику Древней Руси. «Там русский дух, там Русью пахнет»…

— Так ведь прогресс! — пояснил Ратибор. — Не век же лаптем щи хлебать, чему-нибудь помаленьку учимся. Язы́кам заграничным, к примеру, латыньскому, грецкому… Астрологике, то бишь науке о движениях звезд и тел небесных. Хиромантике — научному предсказанию судеб и событий. Арихметике, она же наука счисления, сиречь калькуляции. Антропософии, или же учению о мышлении человеков и прочих разумных тварей…

— Это же надо! — сказал Крыс, вылезая из-под стола, — антропософы и в Тридевятое Царство дорожку протоптали!

— Конечно, все это очень интересно, — промурлыкал я, — но ты лучше вот что скажи: как ты обратно превратился? А то меня тут обвинили, что я всех и навсегда заколдовал — нет, ты не подумай, я не специально, это так случайно вышло! — а ты так легко расколдовался!

— Да! — заорал Жаб, выскакивая из миски на подоконник, а оттуда на стол, и представая перед Ратибором во всей своей клетчатой и разноцветной красе. — И меня расколдуй! Или расскажи Коту, как это делается!

— Ах, и меня, а главное, мужа моего! — пробасила Лёня, протягивая Ратибору Чайника.

— И маму! — добавил Чайник и звякнул крышкой.

Ратибор при виде Жаба позеленел — то ли от испуга, то ли от отвращения, и даже руку поднял (а я приготовился отражать магическую атаку), но, как видно, вспомнил, чем это закончилось вчера, и вовремя остановился. Магионный заряд, готовый уже слететь с его пальцев, стек крупными медленными каплями на пол и остался там такой симпатичной лужицей, понемножку испаряясь.

Зато когда Лёня выступила со своим Чайником, Ратибор побелел и отодвинулся от нее как можно дальше.

— Ты, паря… Лёня Батькович… Ты не шути так!

— О! — восхитился Крыс.

— Да не парень я! — со слезами в голосе возопила Лёня. — Ты думаешь, только ты вчера Коту под неумелую лапу попал? И я, и муж мой, и Жаб!

— И моя мама! — просвистел Чайник.

— Силен ты Кот, однако! — помотал головой Ратибор. — Сразу четверых заворожить!

— Пятерых! — булькнул Чайник. — Опять про мою маму забыли!

— Ты, Борис, нам зубы не заговаривай! — квакнул Жаб. — Ты давай, расколдовывай!

— Отставить! — с совершенно сержантскими интонациями каркнул Ворон и переступил с лапы на лапу. — Вопросы теоретического характера мы будем обсуждать потом, частным порядком. И не в присутствии профанов…

— Это кто профаны? — взбеленился Жаб, начиная раздуваться и топорщить перья. — Это я — «профаны!»?

— Ты, ты, — ехидно пискнул Крыс. — И ты, и я, и все остальные, кроме Кота. Мы ведь в магии ничего не смыслим… А кот — полупрофан, недоучка потому что…

— Ладно, пусть я профан! — не сдавался Жаб, — зато я — жертва этой самой магии, чтоб ей!.. Так что, действуй, Боря!

— Да все равно мне не смочь, — пожал щуплыми плечиками Ратибор, — это только Кот в силах. Как автор. Ну, или какой-нибудь магистр.

— А ты не магистр? — спросил Ворон.

— Не, куда мне! Я всего только ученик, магеныш. Выучусь — стану магом. А дорасти ли мне до магистра — это мы потом увидим. Доживем если.

— И как же вы, ученик, к нам попали? — спросил вдруг молчавший до сих пор Паук. — Путь вам пришлось преодолеть, как я понимаю, непростой. И неблизкий. И вы решились…

Ратибор с опаской покосился на Паука и его аккуратно сложенные перед головогрудью передние ноги с когтями. А если говорить по науке, хелицеры с полуклешнями.

— Да все матинка моя… Княгиня то есть, Бронислава Еремеевна. Она у нас крутенька…

«Матинка» Ратибора, строгая и властная княгиня Бронислава Еремеевна, оказывается, требовала от сына, во-первых, бросить магию, которой он обучался у заезжего магистра Чужанина Чужаниновича. Поскольку, по ее мнению, волшба и колдовство не есть мужчинское дело.

Во-вторых, строгая и властная княгиня понуждала сына заняться делом «мужчинским», то есть обучаться ратной науке.

А в-третьих, немедленно жениться на одной из трех девиц: на Тамошней царевне Варваре Премудрой, или на заморской королевне Мелектрисе Разумной, или же на княжне соседнего княжества Зеленградского, Ярославе Полкановне, по прозвищу Всезнающа. Ни на одной из эих девиц Ратибор жениться не желал, потому как был тайно помолвлен с другою девицею.

И пока матинка размышляла и раздумывала, на какой из трех барышень остановить свой княжеский выбор (а раздумывала она долго, год без месяца), Ратибор потихоньку отправился на поиски сгинувшей в незапамятные времена сестрицы Лады.

Унесенной Темною Силою (а именно Баб-Ягою — Костяной ногою) в неведомые земли.

А что сестрица жива, про то матинка ведала.

А в дорогу Ратибору тятенькою дан был меч-складенец, мамушкою — сапоги скороходные, а Чужанином Чужаниновичем — самобраный салфет.

И вот Ратибор, поклонившись тятеньке и получив отеческое благословение, облобызался с обливающейся слезами мамушкой, и с добрым напутствием наставника Чужанина Чужаниновича, пустился в путь — тайком и ночью, чтобы матинка не прознала…

— Погоди! — остановил Ратибора в этом месте я, — ты же с нею только что расцеловался!..

Ратибор посмотрел на меня с удивлением:

— С кем?

— Ну, с матинкой, с мамушкой — с мамой своей!

— В старой, дореволюционной России словом «мама» называли няньку, — встрял Рыб. — Если вы помните пьесу «Недоросль», принадлежащую перу Фонвизина, Дениса Ивановича, великого русского сатирика…

— Рыб, лекцию о русской литературе ты прочтешь в другой раз, — сварливо оборвал его Ворон, который, как всякий шоумен, не терпит конкуренции. — Для заинтересованных лиц. То есть лиц и морд. Если таковые окажутся. Продолжай, юноша!

Итак, Ратибор пустился в путь ночью, а чтобы матинка путь его не прознала, в волшебном блюдечке своем не усмотрела, он это матинкино блюдечко волшебное тайком взял, но обязательно отдаст, как вернется. А пока что изредка на тятеньку с матинкой в то блюдечко глядел, чтобы тоска-кручина не съедала. И шел Ратибор лесами дремучими, и болотами вонючими, и песками зыбучими… А после дол широких добрался до гор высоких. А как через горы высокие перевалил, тятеньку с матинкой блюдечко больше не показывало, а показывало сестрицу Ладушку спящею. А там и яблочки закончились, потому как, изголодавшись, Ратибор их употребил в пищу, и блюдечко уже ничего не могло показать…

— Что-то непонятное молвишь, — теперь уже перебил Ратибора Домовушка. — У тебя, касатик, салфетинка самобраная была, давеча сказывал, али потерялась?

— Да нет, — со вздохом отвечал Ратибор, — Не потерялась она. А только еду какую-то нерусскую все подсовывает, неправильную…

— Но как ты, юноша, нашел дорогу к нам? Сколько лет, точнее, десятилетий, мы с Бабушкой, и с Ладой, а теперь и с Котом потратили на поиски хотя бы намека…

— А! — сказал Ратибор, усмехнувшись, — это Ярослава Всезнающа, несуженая моя, мне клубочек в дорогу дала, волшебный, заговоренный… Она ведь, Ярослава Полкановна, она мне друг верный, но есть у ней и друг милый, потому она идти за меня не хочет. Вот и помогла мне по дружбе, по товариществу Ладу найти, заговорила клубочек путеводный. Матинка же отчего меня к волшбам не допускает, жениться понукает? Стара, баит, слаба в силах, пора снохе, баит, в помощь мне, а там мы с батюшкой и стол княжеский вам передадим, вы править будете, да нашу старость покоить. А то, баит, пока Забава подрастет, мы и вовсе одряхлеем…

— Следовательно, у князя Велемира еще одна дочь имеется? — спросил Ворон, буравя Ратибора взглядом. — То есть соперница Лады в наследовании.

— Да кака така соперница? Одно название! Забава Велемировна, сестрица моя, мала еще и ростом, и возрастом, к наукам не способная, к ратному делу непригодная, да и правительница из нее выйдет негодящая. Имя-то у ней какое? Забава родителям на старости годов, потому так и прозвана. Вот и пошел я старшую сестрицу искать, а если и она на престол не согласится, или негодящей окажется, то тут и не знаю, что нам с моею Аленой Чужаниновной делать — то ли судьбе покоряться, то ли в омут кидаться…

— То ли в петлю лезть, — подсказал Жаб. — Тоже выдумал! Да женись на этой, как ее?… Ярославне, фиктивно, понарошку. И правь себе княжеством! А с Аленкой своей так живи, а Ярославна со своим дружком пусть так живет. Чтоб никому не обидно было.

— Это мою голубку сизую, звездочку мою ясную, ромашку мою чистую, Алену Чужаниновну, в полюбовницы? — Ратибор раскраснелся, разнервничался, глазки засверкали, бровки насупились…

— Ша, успокойся, не нервничай, — мурлыкнул я. Еще только разгневанный маг, и недоучка к тому же, как и я, на нашу голову не сваливался! Это, по-моему, много хуже разгневанного богатыря! — И на Жаба внимания не обращай. Это шуточки у него такие. Плоские. Никто тебя ни на ком жениться не заставляет. И Лада наша вполне в правительницы годится…

— Это еще Бабушка надвое сказала, — обиженно пробормотал Жаб.

— Ну уж нет, неправда твоя! — возмутился Домовушка. — Бабушка завсегда в Ладушке нашей будущую княгиню видела, и не раз, и не два, и не тридцать три раза о том молвила!

— Да, — подтвердил Ворон. — Ладе была дана широкая подготовка не только в магических науках, но и по вопросам менеджмента как на макро, так и на микроуровне, так что мнение Бабушки по этому поводу было однозначным.

— Это вы Баб-Ягу Бабушкой называете? — поинтересовался Ратибор.

Перо отказывает мне…

То есть, извините, клавиатура расплавилась бы, если бы я только намекнул на весь тот шум, гам и ор, какой поднялся при словах Ратибора.

Каркал Ворон, лаял Пес, возмущенно квакал Жаб, сердито кричал Домовушка, и даже Рыб в своем аквариуме пускал гневные пузыри.

Мы, те, кто не знал Бабушку — я и Петух, Лёня и Крыс — молчали и глядели на все это. С некоторым недоумением. Во всяком случае я и (как ни прискорбно в этом признаваться — опять наши мнения совпали!) Крыс. Петух дремал, сунув голову под крыло, Петуха такой ерундой не проймешь. Лёня, мне кажется, думала о чем-то о своем, о женском, задумчиво глядя поверх наших голов, и задумчиво же поглаживая Чайника по блестящему бочку́, украшенному условной ромашкой.

Шуму положил конец Паук, как всегда несколькими словами:

— Как я понимаю, Ратибор, то, что известно вам, несколько отличается от того, что известно нам. Может быть, вы нас просветите?

Ратибор, который слегка обалдел от такого бурного взрыва страстей, и даже немножко отодвинулся от стола, по которому прыгал разъяренный Ворон, кивнул:

— Ну звиняйте, ежели кого обижу, однако же мне рассказывали так: матинку мою, когда она носила сестрицу Ладу, заворожила Баб-Яга. Она, вишь, матинке моей двоюродная тетка и тоже хотела княгиней быть, за тятеньку замуж идти, а он, вишь, матинку выбрал. Однако же, заворожив, притворилась, что тут не причем, и напросилась матинку мою лелеять, да сестрицу новорожденную баюкать. А сама запродавшись Темной силе была. И однажды, когда все мамки-няньки спали, и матинка тоже задремала, выкрала сестрицу-младенца вместе с колыбелью и с наследным преминистерским яйцом. С тобою, как я понимаю, Ворон Воронович. И след свой затуманила, а страже глаза отвела. И с тех пор ни о ней, Баб-Яге, ни о сестрице моей, Ладе Велемировне, ни слуху, ни духу. Только матинка своим сердцем материнским чуяла, что жива сестрица моя. А даже и тятенька ей не верил.

— А почему ты Бабушку называешь Бабой Ягой? — с подозрением спросил Ворон. — Какие у тебя для этого основания?

— Да не Бабой Ягой вовсе, а Баб-Ягой, имя ее такое. Она той, знаменитой Бабе Яге, что Василису Премудрую в затворе держала, правнукой приходится. У Бабы Яги три дочки было, одна за Соловья пошла, другая за Горына, третья, красавица Перепетуя, за заезжего королевича Елисея. Вот от Перепетуи мы и происходим, матинка наша то есть. По отцовой линии. А по материнской линии — от самой Василисы Премудрой.

— Погоди, запутался! — закричал я. Родственные связи Ратибора, а, значит, и Лады, ускользали от моего понимания. — Как это по материнской линии — от Василисы, если ты только что сказал, что от Перепетуи мама твоя род ведет?

— Да не мама, а мать, и не от Перепетуи, а от Василисы. Матинки моей матушка, то бишь бабка моя с Ладою, Василисе премудрой внука. А от Перепетуи дед матинкин, Нафаня Елисеич, произошел, а от того — Еремей Нафаньич. А Нафанина сестра, Карлея Елисеевна, и есть Баб-Яге мать. Ясно теперь?

— Нет, — честно признался я. — Но это, мне кажется, и неважно вовсе.

— Важно, неважно! — раздраженно каркнул Ворон. — Сейчас не время выяснять, кто от кого произошел. Составлением генеалогического древа мы займемся потом, на досуге.

— Могет быть, и неважно это вовсе, — вмешался Домовушка, — но зато интересно же как! Но только никакой Темной силе наша Бабушка не запродавалась, она с ней, с Кощеем этим, да с братьями Горыновичами, наоборот, в борьбе была и враждовании, и от той Темной силы Ладу и прятала! Только вот заплуталась по дороге малехо, или с колдовством что негоже вышло — а занесло ее сюда, к нам. И искала она пути назад, бедная, ночей не досыпала, болезная, все книжки читала, все эсрименты постановляла…

Крыс, конечно, не преминул подправить:

— Экскременты поставляла! — и хихикнул.

Для непонятливых перевожу Домовушкины слова: «ставила эксперименты».

Домовушка слегка расстроился:

— И все тебе гадость сказать охота, Крысик! Что ты за персона такая? Ясно же говорено: постановляла эсрименты… И все ей, бесталанной, удачи не случалось, не приходилось! Да как же ты, молодой да безусый, с таковою задачею справившись?

Ратибор почесал затылок, потом нос.

— Да по-честному если, то вовсе не я, а Ярослава — не задаром она Всезнающа! Она тоже у Чужанина училась, там мы с нею и познакомились. У, могуча девка! Вся в пращурку, в Василису, то есть — и умом, и ростом, и дородством! Матинка все более к той мысли склоняется, что надобно к Полкану Полканычу сватов засылать. Однако же с царем ей породниться тоже лестно, а ежели меня на Мелектрисе женить — то торгу стимул дополнительный. Внешние торговые связи в наше время — это тебе не абы чего! Это нечто!

Ратибор вздохнул, понурив голову, опустив плечи, и прошептал:

— А мне все одно Алена Чужаниновна всех милей…

— Так что ж выходит, Ярослава эта Всезнающа тебе сродница? — поинтересовался Домовушка. Любят некоторые бабульки копаться в родственных связях — тут в Домовушке опять женское начало проявляется.

— Однако уж полудень близится, снедать пора! — спохватился Домовушка. «Снедать» — это у него не из украинского, это от слова «снедь». — А в лавку продовольственную так и не собравшись… Слётаешь, Песик?

Пёсик, успевший уже задремать — ему-то, как всякому нормальному подростку, разговоры о родственниках и кто кому кум ну никак не интересны! — поднял голову с лап и зевнул.

— А может того? Без хлеба пообедаем? Каша же есть!

Нет, он не гурман — ему все равно, чем набивать брюхо. Ну, или почти все равно.

— А молочко, молочко для дитяти-то? Ну, не ленись, Песик! А ты, Лёня, черкни-ка писульку: хлебушка нам надо, молочка, да сметанки; я из утрешней кашки оладушков напеку, пшенных…

Ратибор скривился. Видно, пшено ему тоже было не по душе — наш человек!

— А может, нас Ратибор самобраными разносолами побалует? Любопытно же, что там за такая нерусская еда? — мурлыкнул я.

— Так это же не скатерть самобраная, которая все, чего душа ни пожелает, представит! Это салфет, и хлеба этот салфет не даст, не проси! И ни молочка, ни сметанки! У него наличность скудная, три продукта да два напитка.

Так что пришлось Псу отложить свою лень в сторонку.

Крыс тоже отправился на прогулку, размяться, обещал, правда, вернуться к обеду; Лёня, скормив Егорушке остаток молочной смеси, пошла укладывать его в Бабушкину комнату, прихватив с собою Чайника.

Жаб, надувшись (он обиделся, что его никто не бросается немедленно расколдовывать) удалился на подоконник, влез в свою миску и демонстративно укрылся полотенцем. Петух уснул на жердочке, сунув под крыло голову.

— Пожалуй, — сказал Ворон, — нам нужно перейти в кабинет, для обсуждения некоторых специальных вопросов. Кот!

Я нехотя поднялся со своей подушечки. Короткий отдых был окончен, мне опять предстояло приняться за работу…

Кто-то — не помню кто — говорил, что разница между любителем и профессионалом заключается в том, что любитель с удовольствием выполняет бесплатно ту работу, которую профессионал делает с отвращением за деньги.

Мне за магию, конечно, денег не платили — какие могут быть расчеты в кругу семьи!

Но, став почти профессиональным магом, я вдруг обнаружил, что заниматься магией мне нравится все меньше и меньше. Чуть ли не с тоскою я вспоминал те не столь уж далекие времена, когда был просто Котом, совершал регулярный моцион с набегами на чужие кухни в целях экспроприации мяса и мясопродуктов (включая курятину и печень говяжью и свиную), ухаживал за кошками, дрался с котами…

Эх, вот это была жизнь!!!..

Не то, что теперь — почти ежедневно окровавленное темечко (очень уж Ворона клюв твердый!), бессонные ночи, наполненные зубрежкой, скучные лекции, чтение литературы (сплошь фантастика и сказки), и не для удовольствия, а с исследовательскими целями.

Профессионализм существенно снижает степень свободы.

Как-нибудь на досуге нужно будет заняться этим вопросом. Вывести формулу и подсчитать оптимальный уровень профессионализма…

— Кот! — заорал мне в ухо Ворон. И уже, вредная птица, к моей макушке прицеливается — ну, мне не привыкать, увернулся. — Довольно мечтать! Соберись — и за дело!

Оказывается, я так и застыл подле своей подушечки.

— Я не мечтаю, я размышляю! — огрызнулся я, демонстративно взял подушку в зубы и потащил ее в кабинет. Хватит с меня аскетизма!

Домовушка, сгрудив немытую посуду в мойку, увязался за нами.

Чем Ворон, конечно, был очень недоволен.

— Мы будем обсуждать серьезные вопросы, связанные с теорией и практикой магии! — заявил он. — Ты, конечно, существо магическое, но не более того, магически ты безграмотен! И не только магически…

— Ты, твое преминистерство премудрейшее, не ершись, а запрежде помысли — отроку надобно по-перву все, как есть, то бишь, как оно было-случилось, рассказать, обсказать, чтоб он каких глупостей не вытворил. Опять же, молодец в заблуждениях находится, а это уж и вовсе негожее дело — об Бабушке об нашей как об злодейке какой мнить!

Ворон хмыкнул, покрутил головой, прикрыл один глаз — и согласился.

— Ну, ладно. Только рассказывать буду я, ты вечно на сказочный лад сбиваешься!

— Давай уж совокупно, совместно то есть. Потому как я, может быть, на сказочный лад, да ясную и понятную речь держу, а ты по наукам молвишь — а темному, неученому и не внять!

Ворон немножко поспорил — но вяло так, для вида — и согласился.

Мы разместились: Ратибор на стуле, Ворон и Домовушка — на столе, а я разложил свою подушку на стопках книг, которые мы вчера ночью сняли с полок в поисках нужной информации. Ворон зыркнул на меня круглым желтым глазом, но промолчал. Однако я бы все-таки не стал говорить, что у Ворона наблюдался преддепрессивный синдром, по моему мнению, он просто был чрезмерно сосредоточен на проблеме. И, кажется, согласился со всеми нами, что Ратибор — действительно брат Лады. Документов у парня он, во всяком случае, больше не требовал.

Итак, Домовушка и Ворон, иногда по очереди, иногда поправляя и перебивая друг друга, посвятили Ратибора в нашу, Здешнюю, версию, Тамошних событий уже почти вековой давности.

И про Домовушку рассказали — как он жил, забытый и заброшенный, в лесной избушке, и как бабушка его спасла и выходила.

— Так что никакая я не нечисть, а очень даже и ЧИСТЬ! — гордо закончил свой рассказ Домовушка. — Я домашний дух стерегу, сберегаю. И Бабушка наша уж никак не Баба Яга, и к темным силам никакого касания ни в какие времена не имела, и с дедушкой Морозом в дружбе. А уж ты, касатик, верно, ведаешь, что дедушка Мороз ни с силой темною, ни с тварью злобною водиться-кумиться не будет!

Ратибор порозовел (смутился, должно быть), и принялся оправдываться:

— Да имя у нее просто такое, по прабабке даденное! А на тебя я когда впервой глянул — уж прости, испужался! Лохмат, волосат, в рубище…

Домовушка чуть не задохнулся от возмущения:

— Это ты мой телогрей рубищем обзываешь? Да он почти что обнова! Мне его дедушка Мороз на Новый одна тыща пятьдесят пятый год справил!..

М-да… И заплатан на пузе не в цвет — левая заплата из ярко-синего сатина, а правая из желтого ситца в красный горошек. Домовушка долго в мешке с лоскутками рылся, чтобы для заплат поярче кусочки подобрать, и со мною советовался, и, помнится, с Карасем.

— И хлеб вы не печете, в лавке приобретаете, — продолжал бубнить Ратибор, пряча глаза. — А известно ведь, что нечистые и темные силы, хоть хлеб и потребляют, а выпекать его не могут — не поднимается, клеклый выходит у них хлебушко…

Домовушка сокрушенно вздохнул:

— Пекли мы прежде, до недавних времен пекли, а после перестали. Да на этом гасу у самой что ни на есть Василисы Премудрой лепешка получится, а не каравай! Ни духу в том хлебушке, ни пухлости!

— Э, не ври! — возмутился я. Доводилось мне едать хлеб Домовушкиной выпечки — серый, душистый, пушистый. — Прекрасный у тебя хлеб получался, в жизни такого другого не пробовал!

Домовушка махнул лапкой:

— Молод потому что! Настоящий хлебушек нужно с душою, с любовью, да в русской печи пекти! Говаривал я Бабушке, прашивал: построй мне печь, и жить мне будет где, мы же, домовые, запечные; и хлебушек будет, и щи, и каша настоящие, про блины и не загадывай… Это сейчас я наловчился, руку набил, а по-перву уж и намучился! Прежде же и гасу такого, трубного не было, жидкий был, его еще карасином именовали. Дохлятиной вонял, али еще чем. И заливали его в машину примусную. Или в такой… Кара-гас, пузатый такой…

— Нет, это ни в какие рамки не лезет! — возмутился Ворон, как бывало в старые добрые времена, когда Лада еще не впала в спячку. — Когда ты уже хоть чему-нибудь научишься, серость? Газ! Газ-з-з! Природный газ, который добывают из-под земли! Обрабатывают и подают по трубам! Состоит в основном из метана, чтоб тебе было понятнее — из болотного газа! А керосин — это продукт переработки нефти!

Ратибор слушал Ворона, полуоткрыв рот. Глаза его сияли, он даже губами шевелил, должно быть, повторял про себя незнакомые слова.

— Что один воняет, что другой, — огрызнулся Домовушка. — И никакого различия, кроме как один жидкий, а другой вроде пара; за жидким в лавку ходить приходилось, а этот — по трубам, с доставкою на дом. От того пожар может быть, и от этого тоже… Ты, касатик, преминистра нашего не слушай, он у нас так учен, что и понять его порою нет возможности. Все науки превзошел!

Это, как я понимаю, Домовушка пытался применить лесть в качестве превентивного средства против надвигающейся на Ворона депрессии. Мне же, напротив, показалось, что Ворон в прекрасной спортивной форме. В скобках замечу, что дальнейшие события показали, кто из нас двоих оказался прав.

— Ну, вот, я Бабушке и говорю: и вонь от него, от гасу того, и небезопасно опять же, то ли дело — русская печь! На все гожа — и греет, и варит, и печет, и спать на ней способно, в зиму, и вони ароматной для облегчения воздуху дает, ежели дрому соснового али другого хвойного спалить. А Бабушка мне молвит, нет, молвит, негоже от прыг-ресу запаздывать! А я ей говорю, не всяк прыг на горку проводит, иной прыг в болото заводит. Да и на каждый прыг свой скок найдется! А она свое ладит: прыг-рес да прыг-рес!

Тут в дверь позвонили: это Пес вернулся с продуктами, а Крыс — с прогулки. Домовушка побежал открывать, я тоже потянулся к двери. Хоть я и слышал список продуктов, который диктовал Лёне Домовушка, но все-таки сидела у меня внутри некая надежда: а вдруг я что-то пропустил? И Пес принесет колбаски?

Ну, это я размечтался.

И то — денег у нас почти что и не оставалось, Лёня по беременности и после родов не выходила на базар торговать нашими замечательными ковриками магического производства. Какая тут колбаса — едва-едва на хлеб хватает! А ковриками мы и вовсе затоварились, у нас скопилось их столько, что Домовушка все комнаты украсил — на полу разложил, на стенки развесил, и еще ко мне подъезжал с просьбой, сдобренной лестью и блинами — чтобы я как-то придумал к потолку эти коврики прикреплять. А если учесть Домовушкины вкусы в колористике (чтобы поярче было и попестрее) можете себе представить, какое впечатление производила наша квартира. Хорошо еще, что мне удалось придать текстуре ткани пыле-водо-грязе отталкивающие свойства. Воду коврики не впитывали, а грязь и пыль с них скатывалась и скапливалась по сторонам, так что Домовушке приходилось пылесосить только углы комнат.

Когда я вернулся в кабинет, ни Ворона, ни Ратибора там не было. Я осторожно — чтобы не обнаружить себя раньше времени — прошелся по квартире.

Они были в ванной. Ворон объяснял Ратибору действия с кранами, и как напустить в ванну воды, и как потом ее выпустить, и что такое душ. Причем Ратибор постоянно задавал вопросы, а Ворон, отвечая, наливался яростью, что было заметно по все ярче сияющим его желтым глазам, вот-вот — и он настучит Ратибора по темечку. За непонятливость. Не, неправ Домовушка, какая у Ворона депрессия! Нормальный рабочий настрой.

Поскольку они были заняты, я с чистой совестью отправился в комнату Лады и устроился в кресле вздремнуть; все-таки ночка у меня выдалась бурная и почти что бессонная.

Проснулся я вовремя — как раз к обеду. Домовушке даже не пришлось меня будить.

Ворон показался мне несколько раздраженным, но со мной говорил обычным своим сварливым тоном, без излишней сухости. Значит, сердился он не на меня. Или на Ратибора, или же, скорее всего, на общий порядок вещей. Как-то слишком много на нас свалилось за неполные сутки — и событий, и информации.

С обедом Домовушка расстарался. Надо же — два повода для праздника подряд!

Разнообразием, однако, Домовушка нас на этот раз не побаловал. Вчера блины со сметаною — и сегодня блины со сметаною. Вчера салат «оливье» (почти классический, без колбасы и мяса, зато с яблочком и вареной морковкой) — и сегодня салат «оливье»; вчера шампанское — и сегодня шампанское, точнее, его остатки: то, что вчера не допили.

Ратибор, намытый, румяный, в теплом халате Лады — халат был на него в самый раз, только что короток, потому что (повторюсь) Ратибор был щупленький. И в халате выглядел миловидной девушкой, младшей сестричкой Лады. И почему это я вчера его так испугался?

Ратибор отхлебнул шампанского и скривился.

Кисло ему, видите ли, показалось.

Салат «оливье» тоже не впечатлил нашего гостя, зато к блинам он припал, как жаждущий — к роднику.

— Очень я, — пояснил — по людской пище соскучил. Все больше яблочками да ягодками в пути питался. Как уж вовсе оголодаю, тогда, конечно, салфет разворачивать приходилось.

Поскольку первый голод был уже утолен, а остатки шампанского допиты, Жаб потребовал:

— Да покажь нам эту свою салфетку! Тебе не нравилось — а нам, может быть, понравится! Ты там что-то про напитки говорил? Шампанское, может?

— Не, — помотал головой Ратибор, — не такие напитки. Черные, как земля. Сладкие, правда, но невкусные. То ли дело квас!.. Однако же, — он огляделся, — а где котомка моя? Вчера я ее сюда на стол поклал…

— Не «поклал», а «положил», — встрял Рыб. Бедняга, ему салата «оливье» не полагалось, разве что шампанского капнули в воду — прикидываете, какой концентрации получился коктейль? Так хоть поговорить, если поесть и выпить по-человечески у него не получалось!

И Рыб пустился в долгие рассуждения по поводу глаголов «класть» и «положить», как они связаны, и почему нельзя говорить «поклал» и нельзя говорить «ложил».

Мы в его монотонное бубнение не вслушивались.

Домовушка подхватился:

— Узелок-то? Так я его прибрал — чтоб на столике не валялся. Мало ли — я стряпаю тут, еще запакощу чем, стирать после… Сей миг притащу…

Рыб еще не окончил свои разглагольствования, как Домовушка примчался с довольно увесистым узлом, волочил он его, как мешок, перекинув через плечо.

— Да уж, узелок, — пробормотал я. — Узлище — так будет точнее.

Домовушка взгромоздил узел на лавку рядом с Ратибором.

— Вот котомочка твоя, в целостности, в сохранении. Утюги у тебя там, али каменюки?

— Меч, — скривившись, отвечал Ратибор. — Складенец. И кольчуга — обыкновенная, не складная.

— А меч что, складной? — с недоверием спросила Лёня.

— Ага, — кивнул Ратибор, развязывая узел. В узелке увязан был сундучок. — Вот, гляди! — Ратибор достал из сундучка что-то вроде большого складного перочинного ножика. Раскрыл его — и нашим восхищенным взглядам явился длинный обоюдоострый меч, слегка заржавленный и пощербленный.

— Ну ты, мужик, даешь! — возмутился Крыс. — Такое оружие, антиквариат — и в таком состоянии! Мечи надо лелеять — чистить, точить… Дай подержать!

— И не думай! — замахал лапками Домовушка. — Ты, Крысик, обиды на меня не потаи, но доверять тебе никак не можно: махнешь кладенцом этим, пусть даже и ненароком — у семерых головы с плеч покатятся!

— Что, правда? — спросил Крыс с боязливым уважением, и пошевелил носом.

— Правда твоя, Домовой, — согласился Ратибор. — Потому он такой… запущен малехо: кому доверить его боязно, а сам я не умею, не обучен. И тятенька тоже по немощи стариковской, да по занятости делами властительскими, не мог.

Ратибор повертел меч в руках, держал он его за рукоять, осторожно и неумело. Потом, вздохнув, отложил в сторонку. Достал ворох тряпок со словами:

— А это бельишко мое, грязное… А это справочные записи мои… — это он о пухлой и растрепанной тетрадке форматом ин-фолио, с торчащими во все стороны закладками. В качестве закладок он, как я понимаю, использовал все, что под руку придется — бумажки, тряпочки, щепочки, веточки и так далее.

Потом он извлек увесистый клубок шпагата, размером в футбольный мяч.

— Это Ярославы Всезнающей подарочек. Великоват, конечно, клубочек, но она еще не научилась, чтобы и маленький был, и действенный… А вот и салфет!

В этот загадочный «салфет» завернуто было блюдце. То самое, волшебное. Размером с суповую тарелку.

— Ну, тятеньку с матинкой оно вам здесь, за горами, сейчас вряд ли показать захочет. Но, ежели яблочко у вас найдется, я вам то, что прежде было, покажу. Как я с мамушкой прощался, к примеру, или как матинка с тятенькой на престоле своем сидят.

— Это потом! — сказал нетерпеливый Жаб. — Ты покажи, чем твоя салфетка кормит, а главное, поит!

Ратибор пожал плечами, сдвинул посуду с угла стола в центр — место освободил, взмахнул салфетом (клаптик ткани размером тридцать на тридцать сантиметров) и сказал:

— Раз!

На салфетке появилась пластиковая (!) тарелочка и пластиковый же стаканчик. На тарелочке лежала круглая булочка, разрезанная вдоль, а внутри виднелись лист зеленого салата, котлета и ломтик сыра. В стаканчике плескалась коричневая жидкость.

Крыс радостно захихикал:

— Это же гамбургер!

— Чизбургер, — поправил я. — Видишь, сыр внутри. А в стаканчике, небось, кока-кола. Или кофе растворимый.

Лёня понюхала стаканчик, отпила.

— Кофе. Слишком слабый и слишком сладкий. И холодный к тому же.

— Салфетка Макдоналдс! — заржал Жаб. — Спорим, на счет два выйдет пицца! С кока-колой!

Ратибор, конечно, не знал таких слов, и потому недоуменно посмотрел на Жаба, пожал плечами и сказал:

— Лепешка какая-то, а внутри всякого разного напихано, и сыра, и грибов…

— Ясно, — сказал я. — Дальше можешь на показывать. А дай-ка я твою салфеточку поближе посмотрю…

Чизбургер мы отдали Петуху — он у нас всеядный. Все остальные предпочитали Домовушкину стряпню кушаньям из Макдоналдса.

Кофе Лёня не допила, отставила в сторонку.

Салфетка была из какой-то синтетики, с вышитым в центре знаком фирмы Макдоналдс, с неаккуратно подрубленным краем. С одной стороны к краю были пришиты две тряпочки — лейблы. Один лейбл сообщал, что данный продукт сделан в Китае («made in China»), а на другом картинки сообщали, что стирать изделие нельзя, и написано было, что рекомендована сухая чистка («clean dry only»).

— Все ясно, — мурлыкнул я. — Дешевый китайский ширпотреб. Еда для быстрого перекуса. Фаст, одним словом, фуд.

Глава двадцать вторая, в которой мы знакомимся с Аленой Чужаниновной

Общение с девушками доставляет удовольствие лишь в тех случаях, когда достигается через преодоление препятствий.

Кристобаль Хунта

Пусть не обижается на меня всемирно известная фирма Макдоналдс — она делает полезное и доброе дело: кормит миллионы людей всего мира пищей недорогой и легко насыщающей и — главное! — делает это быстро.

Когда я учился в институте, я тоже забегал перекусить между парами в одно заведение знаменитой фирмы. Там еще девушка одна работала — ну очень хорошенькая!..

Да, красота, по выражению одной героини Фаины Раневской — сила страшная.

В чем мы очень скоро убедились.

Пока я растолковывал Ратибору, что такое фаст-фуд, и что такое «маде ин Чина», и на каком это языке, а Ворон удивлялся, потому что никогда не слышал о магических предметах широкого потребления, да еще китайского производства, Домовушка достал яблочки.

Ратибор выбрал самое румяное и круглое, поставил блюдечко на стол и закрутил на нем, на этом блюдечке, это самое румяное яблочко. Знаете, как волчок запускают.

— А разве ты не будешь говорить «катись, мое яблочко, да по золотому блюдечку, покажи нам…»? — с подозрением поинтересовался Крыс. — Как же оно будет знать, что показывать?

— Ну, слова я сказать могу, да только они больше для протоколу, чем для дела. Пыль, значит, в глаза пустить, — пояснил Ратибор шепотом. — А блюдечко все равно показывает, что захочет…

— Самонастраивающийся аппарат, — хмыкнул Ворон. — Широкоформатный, судя по габаритам. И что же этот аппарат захочет нам показать?

— Сейчас увидим, — с этими словами Ратибор остановил яблочко, приподнял его за хвостик, и мы увидели…

Увидели мы комнату в нашей собственной квартире, и Ладу, свернувшуюся уютно под одеялом, и остекленевших претендентов, которые несли вокруг ложа Лады свой караул, бессонный и неподвижный. Изображение как-то подрагивало, и видели мы Ладу словно в дыму — неясно и расплывчато.

— Ой, — всполошился Домовушка, — никак пожар? — но, сбегав быстренько в большую комнату, успокоился сам и нас успокоил: — Спит Ладушка, княжна наша светлая, аки младенчик, сном невинным… Ой, а где ж младенчик наш и Алёнушка?

— Опомнился! — произнес презрительно Крыс, слизывая с усов остатки сметаны. — Она давно еще — вот когда вы салфетку разглядывали — ушла к своему чаду. Плакать. И биться. Как орлица над орленком. В истерику впала. Гы-гы.

Домовушка, вновь встревоженный, сбегал еще и в Бабушкину комнату.

Вернулся успокоенный:

— И все-то тебе, Крысик, наговоры наговаривать! Ничего она ни в какую тереку не упала, и ни из какой тереки не выпала, и не бьется она, тихонько себе плачет, и не над младенчиком вовсе, а над супругом своим, извращенным. То бишь превращенным. Однако надо бы тебе, Коток, поднапрячься, поразмыслить, да и придать ему, бедняжечке, вид потребный. Вот ежели б козлика — так я б пуху начесал бы, вам носочков тепленьких пуховых навязал бы… А Ладушке — полушалок…И Аленушке связал бы, когда б она обратно в молодицу превратилась…

Но Ратибор уже закрутил яблочко по новой, и мы сгрудились за его спиной, некоторые даже затаив дыхание (я, например). А товарищ капитан Паук повис на длинной нити прямо над блюдечком, чтобы смотреть сверху.

Блюдечко стало малиновым.

Ратибор постучал по краешку, чуть-чуть подвигал блюдечко по столу, малиновое уже занимало не весь экран, потом отодвинулось дальше — и стало ясно, что это чей-то объемистый, широкий, облаченный в малиновую юбку… Ну, скажем так — та часть тела, которая располагается сзади, между поясницей и ногами.

— Это мамушка моя, в дорогу меня собирает, в сундуке сапоги ищет… Вот, нашла, — комментировал Ратибор. На изображении была видна почему-то только нижняя половина — мамушкина юбка и ноги Ратибора, которые он обувал в сапоги, притопывал ими, показывая, что не жмут.

— Ракурс! — заорал Жаб, — сапожник!

— М-да, хотелось бы и головы видеть, — мурлыкнул я.

— А не только зады! — уточнил грубый Жаб.

Ратибор приподнял блюдечко, осторожно постукал по донышку.

Теперь стали видны только верхние половины — Ратибор, сосредоточенный, нахмурившийся, со стиснутыми зубами — сразу видно, что человек решился совершить подвиг. И дородная, пышная мамушка в малиновом сарафане, заливающаяся слезами — женщина, провожающая мужчину, решившего совершить подвиг. Прямо сцена из героической трагедии, акт первый!

— Очен-но симпатишная твоя мамушка, — сказал деликатно Домовушка. — И видно, что любит — вон как ревмя ревет!

— Ой, любит! — сказал Ратибор. — Она ж мне и кормилица — матинке за государевыми делами все недосуг было… Мамушка моя, Поликарпия Кондратьевна…

Ратибор грустно, с тоскою даже, вздохнул.

Потом решительно крутанул яблочко.

В этот раз мы увидели наконец, «матинку с тятенькой»: владетелей княжества Светелградского, князя Велемира Брониведовича, с княгиней его, Брониславой Еремеевной.

Увидеть-то увидели, а вот рассмотреть не смогли, потому что блюдечко показало нам общий вид стольного зала, причем показ велся откуда-то из-за колонны. Колонной мы налюбовались вдоволь — деревянная, резная и расписная к тому же.

— А поближе нельзя? — жалобно спросил Домовушка.

— И где звук? — спросил Жаб. — Что это за кино такое, немое? Хорошо хоть, что не черно-белое!

Ратибор снова начал стучать по блюдечку, вертеть его, приговаривая:

— Ща я его… Вот я его… А со звуком блюдцев и не бывает, что за новости такие!

— Блюдец! — поправил Ратибора дотошный Рыб. Его аквариум мы переставили на стол, чтобы и Карась мог посмотреть на маму и папу нашей Лады.

По блюдцу поползли полосы, потом мы увидели крыльцо, потом чьи-то ноги, а потом вообще ничего не увидели.

— Нет, — со вздохом сказал Домовушка, — телевизорная машина гожей! И кино показывает, цветное и со звуком, и новости рассказывает, что где в мире делается, и даже загадки загадывает! А это — как ты там сказывал, Коток? Ширь-потреб!

— Да ща! — чуть не плача, пообещал Ратибор, откусил от яблочка, которое прежде крутил на блюдечке, и потянулся за другим, крепким и тоже румяным.

Замена яблока не помогла — донышко блюдца потемнело, но изображения на нем не появилось.

— Да, с магической техникой в вашем Там не все обстоит благополучно, — задумчиво прокомментировал Ворон. — По-видимому, у вас больше полагаются на личное искусство мага, на вдохновение, талант и прочие свойства, не поддающиеся научной алгоритмизации…

Ратибор удивленно уставился на Ворона, полуоткрыв рот.

— А на что ж еще полагаться, как не на вдохновение и талант? Без таланту, да без вдохновения, да без мастерства ничего путного не наколдуешь! А что это за слово такое — ал-го-рит-ми-зация?

Я восхитился. Такое трудное слово — а он его почти что без запинки, только вот что по слогам, произнес! Ну и память!

— Ой, Ратиборушка, да плюнь! — воскликнул Домовушка. — Преминистр наш завсегда такие мудреные слова выискивает, что никому его не понять, разве что Котику нашему.

— Почему? — возмутился Крыс. — Я тоже его понимаю!

— А я — нет! — коротко взлайнул Пес.

— Молод потому что, — промурлыкал я. — В пятом классе этому не учат.

— А я вот десять классов имею, а тоже не понимаю! — квакнул Жаб. — Так что нас трое против вас двоих!

— Мне кажется, вы несколько преувеличиваете… — начал было Паук, но Рыб, высунувшись из аквариума, перебил его. Только Рыб, пожалуй, на такое способен — перебить Паука. Мне кажется, у него что-то не то со слухом. Или с мозгами.

— Алгоритмизация, молодой человек, — мекая и шлепая губами, начал Рыб, — это разработка алгоритма, то есть последовательности решения задачи, и описание этого решения поэтапно, в соответствии с алгоритмом. Как правило…

Но теперь перебили Рыба, и перебил его Ратибор, потому что под шумок Крыс забрался в сундучок и что-то там вынюхивал.

— Э, чего ты там забыл? — закричал Ратибор. — А ну вылазь оттедова!

— Я только на кольчугу хотел посмотреть, — оправдывался Крыс, но вид у него при этом был совсем не виноватый. Нахальный у него был вид, скажу я вам, и усы нагло топорщились.

— Я сам достану, а то ты помнешь еще! — недовольно сказал Ратибор, вытаскивая груду металлических бляшек, скрепленных между собой. Развернул — это было что-то вроде платья из металла. Я подумал — как нелегко, должно быть, приходилось рыцарям — таскать на себе такую тяжесть, а еще и шлем, и сапоги у них тоже были латные, железные, да еще мечом при этом размахивать и от чужих мечей уворачиваться — да, нелегка была жизнь у рыцарей!

— Что тут мять, железяки эти? — возмутился Крыс.

— Не, железяки эти не мнутся, — помотал головой Ратибор, откладывая кольчугу в сторонку и доставая из сундука коробочку. Вроде бы берестяную — но я в этом плохо разбираюсь.

— Невесту мою, Алену Чужаниновну, — нежно сказал Ратибор, поставил коробочку на стол, открыл — мы все дружно склонилось, чтобы посмотреть на невесту Ратибора.

Я-то думал, что в коробочке портрет невесты, или даже фотография — если в сказочном Где-То-Таме есть гамбургеры и пиццы, почему бы там не быть и фотографиям?

Но ни портрета, ни фотографии в коробочке не было, а была маленькая зеленая лягушка, которая мирно дремала в уютном гнездышке из пакли.

— Аленушка, свет мой, солнышко! — просюсюкал Ратибор, — Просыпайся, голубушка моя сизокрылая!

Лягушка открыла глазки, похлопала ими и выпрыгнула на стол.

Мы, ошарашенные, отшатнулись.

— Это ты что, на жабе собираешься того… жениться? — спросил я удивленно. И мы все, как по команде, повернули головы и посмотрели на Жаба. Все, кроме Ратибора — он поглаживал пальцем лягушкину спинку, и только что слюнки не пускал от умиления.

Жаб, пунцовый, как тот малиновый сарафан, что был надет на мамушке Ратибора, Поликарпии Кондратьевне, шумно дышал и пятился. Возможно, его возмутило мое пренебрежение к жабье-лягушачьему роду-племени? Поймите меня правильно — я не ханжа. Я много чего понимаю, и много к чему отношусь если не одобрительно, то с сочувствием, у всех вкусы разные и предпочтения тоже. Но межвидовое, даже межсемейственное скрещивание — это как-то… ну, вы меня понимаете. Ни к чему хорошему такие браки не приводят. А потомство? Это же что будет за потомство? Сирены, то есть русалки и, соответственно, русалы. Двоякодышащие, в общем. Ни на земле им места не найти, ни в воде.

Но на самом деле Жаб не обратил внимания на мои слова. Он не в воз-мущении пребывал, а в с-мущении — иначе почему он, допятившись до края стола, свалился бы, если б не вовремя подхвативший его за хвост Домовушка? Почему он, вырвавшись из ласковых лапок заботливого Домовушки, кинулся к окну, запрыгнул на подоконник и нырнул в свою миску, прикрывшись с головой полотенцем?

— Чего это он? — удивился Ратибор.

Мы дружно пожали плечами в недоумении.

— Не, я ж не Иван-царевич, — продолжал Ратибор, отвечая на мой вопрос, — да и Аленушка моя — не царевна-лягушка. Она обычная девушка, только необыкновенная, душевная, и красавица неописуемая. Моего наставника Чужанина Чужаниновича дочка единственная. Только вот матинка моя, она того… Крутенька, и на расправу скора, и матинке ни Алена Чужаниновна не нравится, ни Чужанин Чужанинович. И намерение мое серьезное к Алене Чужаниновне матинка не одобряет. Вот она как-то и погорячилась… Ну, да ничего — вот я Ладу Велемировну, сестрицу свою старшую, пред ее очи представлю — подобреет, авось, расколдует…

— А Чужаниныча она в кого превратила? — деловито осведомился Крыс. — Не в аиста ли?

— Точно, в аиста, — согласился Ратибор. — А ты откуда знаешь?

— Наш человек! — восхищенно отозвался Крыс. — Изощренное коварство!

Теперь пришел черед Ратибора пожимать плечами:

— Ну, без коварства на престоле долго не усидишь, скинут. Только вот аисты тут не причем. По-моему.

— Аисты питаются лягушками, — подсказал Ворон. — Крыс усмотрел злой умысел в действиях твоей матери и надежду на то, что отец проглотит свою дочь. По недомыслию. Я думаю, что она просто превращала неугодных ей подданных в болотных обитателей и не очень при этом задумывалась.

— Что не задумывалась — это уж точно, матинка никогда долго не раздумывает.

— А ты уверен, что твоя матушка их расколдует? А вдруг не захочет? — спросил я.

— Почему их? Ее, Аленушку, — Ратибор снова погладил лягушкину спинку. — Чужанин Чужанинович в тот же миг расколдовался, сам — тогда я у него и научился заклятия с себя сбрасывать.

— А что ж дочку не расколдовал? Ты же говорил, он магистр!

— Не захотел, — ответил мне Ратибор, продолжая поглаживать лягушку. — Сказал, что не время. И что нам полезно. А что полезно…

— Препятствия преодолевать, — подсказал Крыс.

Лягушка, то есть Алена Чужаниновна, открыла наконец глазки, выпрыгнула из коробочки на стол и сказала: «Ква!»

— А что, по-человечьи она не может? — с тревогой осведомился Пес.

— Не, не может. Все только квакает. Но я ее и такой люблю, Аленушку мою.

— А питать ее чем? — с тревогой спросил Домовушка. — Мошек-то у нас нет, как бы с голоду не померла! Может, молочка ей? Или хлебушка?

Алена Чужаниновна решила эту проблему без постороннего участия.

Ее длинный — такой же, как у нашего Жаба, только куда более изящный язычок вылетел из крохотного ротика, слизнул со стола каплю сметаны, которую уронил туда неаккуратный Крыс, и снова спрятался. Потом она зевнула, сказала: «Ква!» — развернулась и снова запрыгнула в свою коробочку.

— Водички бы ей, — попросил Ратибор. — Она страсть как плавать любит! Может, Рыбка ваша согласится к себе пустить?

— Милости просим, — галантно отвечал Рыб, пошлепав губами. — Вот разве что вода в моем аквариуме не совсем чиста. Имеет некоторый затхлый запах…

— Ой, Рыбик, прости, вчера еще собирамшись водицу тебе сменить, да ты ж видишь, — сокрушенно развел лапками Домовушка. — Вот только со стола уберу — и в сей же миг, а Аленушка твоя пусть пока что в коробочке побудет, уж ладно? — обратился он к Ратибору.

— Ладно, — покладисто ответил Ратибор, и напоследок еще раз погладив лягушку со словами: — Спи покамест, сладкая моя! — накрыл коробочку крышкой.

Коробочку он собрался было спрятать в сундучок, но Домовушка не позволил: духота там, и темень, там Алене Чужаниновне и захворать недолго. Лучше поставить коробочку на подоконник, тут у нас и травка, и молодая дубовая поросль (дубки Домовушка постоянно подстригал — и сверху, и снизу, то есть корни, которые бахромой висели под подоконником. Бонсай, должно быть, хотел вырастить).

Так что коробочку положили рядом с аквариумом, Домовушка засучил рукава, чтобы вымыть посуду, я было вызвался ему помочь — ага, так мне и дадут от дела отлынивать!

Ворон потребовал, чтобы мы проводили Ратибора в лабораторию, показать ему магические и технические приборы. Если они, конечно, еще сохранились.

Так что день для меня завершился нудным и неприятным трудом: уборкой в лаборатории.

Глава двадцать третья, в которой Жаб страдает

Ах, какая фемина!..

Паниковский, экс-сын лейтенанта Шмидта

Конечно, там мало что сохранилось, в лаборатории, разгромленной взрывом.

Вся химическая посуда разбилась вдребезги, и содержимое всех пробирок, колб и реторт безвозвратно погибло.

Электрические приборы уцелели, но для того, чтобы объяснить Ратибору их назначение и принцип их работы, нужно было, чтобы Ратибор имел хоть какое-то представление об электричестве, а он такового не имел. Слово «электрон» он знал («А как же! Грецкому обучен!»), но считал, что так называется янтарь. У них, в тридевятом царстве, янтарь ценился где-то наравне с жемчугом: дороже бирюзы, но дешевле аметистов. Аметисты стоили дорого, потому как в тридесятом государстве твердо верили: кто носит на себе аметист, тот никогда не опьянеет. И не сопьется.

Ворон фыркнул («Невежество!»), а я спросил:

— Ну и как, помогает?

— Кому как, — ответил Ратибор. — Некоторые напиваются, хоть ты им всю одежу аметистами разукрась.

— Естественно! — каркнул Ворон. — Влечение к спиртному есть генетическая и социальная функция, но никак не минеральная!

Ратибор, конечно, не знал, что такое «генетическая», и как понять слово «социальная», и пришлось объяснять, и, конечно, мне. Потому что объяснения свои Ворон осуществляет при помощи таких выражений, что становится еще более непонятно.

Что касается магических приборов, то тут, возможно, что-то и сохранилось — но понять, что именно, не было в большинстве случаев никакой возможности.

Разве что с летательным аппаратом типа «ступа» было все ясно — он погиб. Метлу-то, раздерганную для создания розог, чтобы выпороть Егорушку, я опять связал. Но теперь характерного звука при помахивании ею не наблюдалось — Ворон же утверждал, что должен раздаваться своеобразный такой посвист.

А ступа раскололась пополам. Ее можно было бы склеить, или же прибить половинку друг к другу гвоздями, но кто восстановит утраченное заклинание?

Ворон говорил, что все заметки, лабораторные журналы, описание действия уже сконструированных приборов и приборов, находящихся в стадии конструирования, были собраны в отдельный раздел в Бабушкином архиве.

Однако архив пропал, и это было непонятно, загадочно, интригующе — и здорово страшно.

В шкафу на полочке лежала обыкновенная рогатка, и непонятная штуковина с антеннами по бокам, и логарифмическая линейка с двумя стеклышками, и большой градусник — но я даже не мог понять, магические эти предметы, или нет. Ратибор утверждал, что магические, но для чего они? Как заставить их действовать? И что с их помощью можно делать?

В общем, мы убили кучу времени впустую. Ворон сказал, что это из-за меня: если бы я учился прилежнее, мы бы давно уже дошли до раздела «техническая магия, или магомеханика», и тогда все мне было бы сейчас ясно и понятно. Но, как я понял, до этого раздела даже Лада не добралась в своем почти вековом обучении. Когда бы я успел? И у кого же мне было учиться?

Голодные, усталые и от того злые, мы вернулись в квартиру, съели приготовленный Домовушкой ужин (оладьи с вареньем), и завалились спать: Ворон в кабинете, Ратибор с Лёней валетом на бабушкиной кровати, а я, как всегда, в кресле, в комнате, где спала Лада.

Сразу заснуть мне не удалось — знаете, так бывает, что от усталости и перевозбуждения, вызванного напряженным умственным трудом, вроде бы и валишься без сил — а сон не идет, и мысли в голове вертятся исключительно вокруг того, чем занимался целый день. Котам это не свойственно, людям — ну, бывало со мной такое, но крайне редко, и только в период сессии. Должно быть, это состояние характерно для магов-профессионалов, — так думал я, ворочаясь с боку на бок. Точнее, сворачиваясь клубком, разворачиваясь и перекладывая хвост то справа от тела, то слева.

Мне даже овечек пришлось считать, прежде чем я погрузился наконец в сон, и овечки, которые прежде смирно проходили через воротца, вдруг стали перепрыгивать изгородь, драться, щипать травку, а один злостный нарушитель порядка пинал меня рогами в плечико и шипел: «Слышь! Слышь!»

— Да слышу, слышу! — сквозь сон пробормотал я, отбиваясь от барашка.

Но барашек не отставал, и все повторял:

— Слышь, Котик! Проснись! — и почему-то голосом Жаба.

Это и был Жаб.

Когда я, полусонный и плохо соображающий, открыл глаза, я испугался — я забыл, как Жаб нынче выглядит, а он еще и укутался в полотенце. Полотенце сползало (жабьи фигуры не предназначены для ношения одежды) и топорщилось, потому что перья Жаба стояли дыбом.

— Котик! — взмолился Жаб совершенно несвойственным ему, обычно грубому, жалобным, даже молящим тоном. — Пожалуйста! На тебя одна надежда! Верни меня обратно!

Я сразу и не разобрался, о чем он, сказал:

— Ну, так иди себе на свой подоконник, кто же тебя держит-то? — и снова свернулся клубочком, чтобы досмотреть сон про овечек.

— Да ты не понял! — Жаб чуть не плакал, и это было так непохоже на него, прежнего, что я окончательно проснулся. — Верни меня обратно, в прежний вид! И так было хреново, пока эта, Аленушка, не появилась, а теперь хоть топись! Котик!

— А причем тут эта? Алена Чужаниновна? Тебе-то что до нее?

Жаб вздохнул, и перья его поникли.

— Ты ведь ее видел! Она же — красавица! А на меня теперь и уродина глядеть не захочет…

Я помотал головой. Голова была тяжелая и мотаться не хотела.

— А зачем тебе, чтобы она на тебя глядела? — я все еще ничего не понимал.

— Ну как же… — почти прошептал Жаб. Теперь поникли не только его перья, но и весь он, и глаза тоже стали не такие выпученные.

До меня, наконец, дошло.

— Ты что, влюбился?

Жаб не ответил, но вздохнул. И я понял — влюбился.

С ума они все посходили, что ли?

Ну, что Лёня над своим Чайником слезы льет — это как раз понятно. Все-таки родной муж, отец ее ребенка.

Что Ратибор на Алене Чужаниновне жениться собирается — это тоже можно понять: осталась надежда, что Алену вернут в прежнее обличье.

Но этот — туда же!

— У тебя же никаких шансов — не в этом виде, ни в каком другом. Во-первых, вы с ней разной породы — она из лягушек, а ты из жаб. Во-вторых, она чужая невеста — видел, как Ратибор с ней носится? В-третьих…в-третьих, ты пошляк и грубиян, а такие девушкам не нравятся.

— А мне все равно! — прорыдал Жаб. — Пусть даже и никаких шансов! Только бы она меня в таком виде не увидела! А ее еще на подоконник ко мне, рядышком, поселили… С Рыбом в аквариуме плавает…Ах, какая женщина!.. Какая женщина!..

Я припомнил, что Жаб не вышел к ужину, и почесал ухо. Да, пожалуй, дело серьезное: аппетит он уже потерял. От любви, положим, не умирают, а вот с голоду дохнут, еще и как.

— Ну не могу я! Не знаю, как! Ты ж слышал, что Ратибор сказал? Тут маг нужен, а я даже и не магеныш — ученик магеныша, к тому же не вполне грамотный.

— Так что мне, топиться? — упавшим до шепота голосом сказал Жаб.

Я разозлился:

— Топись!

— Так ведь не получится! — прорыдал Жаб. — Я ж этот… Двоедышащий! И повеситься не могу! У меня же шеи нету! Из окна что ли выпрыгнуть, все-таки пятый этаж, может, расшибусь?

Ну, это он размечтался. У него, у Жаба нашего, такая планида, то есть фортуна, что ни за что он насмерть не расшибется. Калекой, это может быть, останется.

Тут я вспомнил свои, теперь уже такие давние, порывы суицидного характера и устыдился. Да, тут то ли мать-Природа недоработала, то ли правы были древние греки — человек тем и отличается от животного, что в состоянии наложить на себя руки. От того, что у животных рук нет, а есть лапы, а лапы на себя не накладывают…

Я так глубоко задумался, что даже и задремал.

Жаб терпеливо вздыхал, постанывал, но в конце концов не выдержал.

— Ну Котик, ну, будь человеком, ну поднапрягись!

— Хорошо, — сказал я, — поднапрягусь. Но только не сегодня. Я, видишь ли, слишком устал. Я если сегодня начну колдовать, то еще хуже может получиться.

— Хуже уже не будет! Куда уж хуже! — запротестовал чуть-чуть оживившийся Жаб.

— Да? А если у тебя вырастут еще и рога, или хобот? Или и то и другое сразу — в добавление к хвосту и перьям?

— А… Ну да, — согласился снова поникший Жаб.

— Так что завтра, с утра — после завтрака, разумеется — я сразу же тобой займусь, — пообещал я. Я бы ему что угодно мог в тот момент пообещать, даже и в человека его превратить — так мне хотелось спать. — Только вот что — ты еще с Вороном поговори. Чтобы он мне какую-нибудь другую работу не нашел. Объясни ситуацию, и что другого выхода у тебя нет. Так прямо и скажи: нет, скажи, альтернативы! Или Кот мною занимается, или я топлюсь!

— Ага, — радостно кивнул Жаб. Еще бы — он добился от меня твердого обещания! Он же знает, что маги не врут! И не сообразил, что превратить его обратно в жабу я не обещал — я обещал только им заняться. — Так и скажу: нет, скажу, альмавивы…

— Альтернативы, — полусонно пробормотал я, укладываясь, сворачиваясь в клубок.

Он еще что-то бормотал, благодарно и нежно, но я его уже не слышал. Я спал, и мне снились прекрасные сны: про колбасу, сосиски и молоденькую кошечку из четвертой квартиры…

Глава двадцать четвертая, в которой я пытаюсь ликвидировать некоторые последствия некоторой ошибки

Вставайте, граф, Вас ждут великие дела!.

Камердинер герцога Сандрикура Максимилиана Анри де Сен-Симона

Ах, эти сны!

Вы замечали, что после хорошего, счастливого сна просыпаешься с радостным чувством, и жизнь прекрасна, и ждут великие дела?

Не то, что после кошмара: когда, например, за вами гонится мышь величиной с дога, или что вас постригли налысо, и вы в голом и лысом виде оказываетесь посреди людной улицы, или еще что-нибудь в том же духе. Нет, после такого сна вы просыпаетесь, и вздыхаете с облегчением: «Уф, это всего только сон! Хорошо, что это всего только сон!»

Хорошо-то хорошо, но жизнь радостной после такого сна не кажется, и великие дела на горизонте не маячат. Живешь спокойно — и то ладно.

В мой прекрасный, мирный сон о колбасе, сосисках и молоденькой кошечке нахально вторгся доберман по кличке Кариб (он живет в соседнем дворе, личность совершенно невозможная — злобен и кровожаден, и немало котов и кошек закончили свои дни в его зубах). Сначала он просто вторгся, а потом превратился в крысу таких же, доберманьих, размеров и продолжал преследовать меня, сожрав попутно и колбасу, и сосиски, и молоденькую кошечку. Я пытался скрыться от него, прятался по чердакам и подвалам, но всюду меня подстерегала злобная его морда; наконец, мне удалось вскарабкаться на высокий тополь, но ветка подо мной подломилась, и я полетел прямо в огромную, алую, вонючую пасть…

И проснулся — и вовремя: еще немного, и я бы погиб.

Я с облегчением вздохнул: это был всего лишь сон!

Еще одна странность есть у снов — в своих снах мы либо гораздо могущественнее, либо наоборот, гораздо беспомощнее, чем на самом деле.

Потому что на самом деле я плевал на этого Кариба с верхушки самого высокого тополя в нашем дворе. На самом деле это не я его — это он меня боится. Как меня завидит — так сразу же и удирает, поджав свой обрубок, который у него сзади вместо хвоста. А почему? Потому что получал от меня однажды, и чуть не потерял глаза в этой схватке. Кошачьи когти — мощнейшее оружие, если правильно ими пользоваться. И действовать хладнокровно и бесстрашно. Могу посоветовать, как справиться с псом крупнее вас — постарайтесь прыгнуть на него сверху, на загривок, и желательно, чтобы вы смогли когтями вцепиться в его глаза.

А если сверху не получается, и пес, допустим, увидев вас, на вас кинулся — никогда от него не бегите. Если пес соизмерим с вами по размерам — спокойно ждите его, оставаясь на месте. Можете даже умыться, пока он бежит — в девяти случаях из десяти пес остановится, не добежав до вас два или три шага. И попятится. В таком случае вы перестаете умываться, спокойно обворачиваете хвост вокруг туловища и смотрите ему в глаза спокойно, с осознанием собственного достоинства. Я вас уверяю — он перед вами еще и извиняться начнет, что мол, не за того принял. Или уберется. Опять же, поджав хвост.

Если же пес попался дурной (один случай из десяти), и не остановился, то опять же не теряйтесь, и как только он окажется в пределах досягаемости, дайте ему хорошенько по морде. Если пес глупый по молодости — то не надо его калечить, шлепните, как шлепаете котят, спрятав когти. Но сильно. Хороший шлепок собьет щенка с лап, он покатится кубарем и больше никогда не нападет ни на одну кошку, даже с мирной целью — поиграть.

Если пес глуп и злобен, но уже не молод — в таком случае не жалейте его, не прячьте когти и цельте в глаза. Дураков надо учить, учить больно и жестоко — иначе они не понимают.

Если пес крупный — доберман, дог или мастифф — то удар лапой не получится. С таким псом поступайте иначе — подпрыгнув, вцепляйтесь к нему в морду, желательно в нос. Он у вас завизжит, как щенок, носы у них (как, впрочем, и у нас) очень чувствительны.

Все это хорошо и правильно, но будьте осторожны с бультерьерами и пит-булями. С такими справится бывает трудновато, лучше с ними не встречаться, а если встретились — не стесняйтесь, не бойтесь прослыть трусом и поищите дерево повыше. Или вход в подвал — поуже. Желательно со двумя выходами.

Конечно, нам, котам, проще — людям сложнее, у них ведь нет когтей.

Но главное — это не бояться и не теряться, и тогда вас ждет успех.

Что, впрочем, справедливо для любого начинания.

Однако я отвлекся.

Итак, я проснулся, стряхнул с себя остатки дурного сна, немного воспрял духом и тут же вспомнил о своем обещании Жабу — настроение мое слегка упало.

Но я вспомнил максиму, которую привел на три строки выше — не бояться и не теряться.

А еще, очень может быть, Ворон и не позволит мне отвлекаться на проблемы нашего Жаба. Хотя Жаба, конечно, по-человечески, то есть, простите, по-котиному жаль, но что есть наши влюбленности по сравнению с победой мировой революции? Мелкие, мещанские огорчения!

Однако Ворон куда-то испарился, даже не позавтракав. То ли моциону ему захотелось, как думал я, то ли снова впал в «дыр-прессию» и полетел искать, где бы выпить. Так думал Домовушка.

Поэтому, волей-неволей мне пришлось приступить к выполнению своего обещания.

И тут же столкнулся с первой, непредвиденной, трудностью.

Первая непредвиденная трудность заключалась в том, что для проведения магической работы по расколдовыванию субъекта нужен этот самый субъект. Я не могу работать вслепую, я даже в шахматы вслепую играть не могу!

А Жаб мало того, что не вышел к завтраку — он категорически отказывался покидать свою миску и только сильнее держался за свое одеяло, то есть полотенце.

Я, конечно, понимал, почему: Алена Чужаниновна, позавтракав крошкой хлеба и капелькой сметаны, резвилась теперь в аквариуме, плавая от одной его стенки к другой. Рыб, судя по блаженному выражению его… лицом это не назовешь, мордой тоже, рыло… нет, тоже что-то не то…

В общем, на его физиономии было написано удовольствие. Компаньонка слегка скрасила его унылое одинокое существование.

Однако взявшись за гуж, полезай в кузовок — или как там говорится? Трудности только раззадоривают; возможно, если б Жаб приставал ко мне, я бы об одном только и мечтал — как бы сделать так, чтобы он отлип. А теперь делом моей магической чести стало согнать Жаба с подоконника. Не мытьем, так катанием.

— Слушай, Жаб, не будь дураком, — тихо сказал я. — Она там плавает, в твою сторону и не смотрит даже.

Жаб пошевелился под полотенцем, но ничего не ответил.

— И потом, если у меня получится, — попытался соблазнить его я такой радужной перспективой, — она тебя даже не узнает! Не узнает, что ты нынешний — это ты. Ты ж станешь таким красавцем!

Он буркнул что-то неразборчивое.

— Не слышу!

— А вдруг узнает? — громко прошептал он, чуть сдвинув свое полотенце. — Или сейчас посмотрит и ужаснется. Или засмеется. Я этого не переживу!

Он снова натянул край полотенца на голову.

Но мое упрямство уже было пробуждено.

Я прикинул его вес (вместе с миской) и понял, что с подоконника-то я его скину, а вот из кухни не уволоку. Тяжеловато будет.

И пошел искать помощи.

Домовушку я отмел сразу же — хил и хлипок, даже вдвоем нам с ним не дотащить Жаба до коридора.

Пес?

Ну, этому всегда и всё надо знать и взвесить на внутренних весах — а что скажет Лада?

Он все свои поступки так взвешивает, невзирая на то, что о большинстве из них Лада никогда и не узнает.

Да еще начнутся вопросы: почему да зачем, а огласка в нашем деле была лишней — для меня: потому что а вдруг я потерплю фиаско? Пес начнет надо мной издеваться, насмехаться и так далее. Для Жаба — вдруг информация дойдет до ушей Алены Чужаниновны? Или чем она там слышит — ушей у нее вроде бы не наблюдается.

Да и вообще Пса не было дома — он после завтрака пошел прогуляться.

Оставались Ратибор и Лёня.

Ратибор — коллега. Мог бы что и подсказать.

А Лёня — товарищ Жаба по несчастью. Так что заинтересована в успешном исходе моих попыток.

Но Ратибор нашел на книжной полке учебник по физике для восьмого класса и погрузился в его изучение, да так, что с трудом реагировал на внешние раздражители и даже за завтраком (овсянка) пытался читать. За что был укорен Домовушкою — невежливо-де нос в книге прятать, принимая трапезу не в одиночестве; и для живота опять же вредно.

Поэтому я пошел искать Лёню.

Лёня сидела в бабушкиной комнате. Со своими мужчинами на коленях, то есть с Егорушкой и с Чайником.

Егорушка болтал ручками и ножками, освобожденный от пеленок, а Лёня любовалась им и переговаривалась с Чайником («Он, смотри, пальчиками интересуется! Рассматривает их! Интересно ему — любознательный!») Чайник неразборчиво булькал, восхищаясь.

— Лёня, дело есть! — позвал я.

— Я занята, не видишь, что ли! — пробасила Лёня.

Я тихо и вполголоса объяснил ей суть проблемы, стараясь не будить в ней напрасных надежд.

Однако, кажется, пробудил: Лёня вскочила, чуть не уронив Чайника и младенца, уложила их на кровать, поцеловав Егорушку — в лобик, а Чайника — в носик, и чуть ли не бегом кинулась в кухню.

— Куда его? — пробасила она, появляясь (почти мгновенно) с миской под мышкой. В миске, под полотенцем, шумно дышал и колыхался Жаб. Наверное, он был возмущен таким бесцеремонным к себе и своему обиталищу отношением.

— В кабинет, конечно! — велел я. В кабинете читал книжку Ратибор, но, во-первых, он этой книжкой был полностью поглощен, так что мы вряд ли ему помешаем, а, во-вторых, если и помешаем, то может быть в нем проснется корпоративная солидарность, и он все-таки мне что-нибудь подскажет? Или вместе подумаем?

Но когда мы вошли, и Лёня взгромоздила миску с Жабом на стол, Ратибор даже не поднял головы — так зачитался. Я вспрыгнул на стол и содрал полотенце с миски. Жаб лежал, съежившись, и, оказывается, дрожал — вот почему он колыхался!

— Тебе что, холодно? — спросил он.

— Не-ет, — проблеял он.

— А, ты трусишь! — догадался я.

— Не-ет, — не согласился он. — Это я от возбуждения. Я надеюсь…

— Надейся! — разрешил я ему.

Лёня нервно комкала полотенце в могучих дланях.

Она тоже надеялась и тоже вздрагивала. От возбуждения. И от надежды.

Поймав мой взгляд, она зарумянилась, подчеркнуто аккуратно сложила полотенце и положила его на край стола.

— Вылезай! — приказал я Жабу. Он немножко помялся. Но потом все-таки выпрыгнул из миски и тяжело приземлился на стол. (Может быть, точнее было бы сказать «пристолился»?).

— Миску убери! — скомандовал я, и Лёня, чуть замешкавшись, послушно прибрала миску, поставив ее на сложенное полотенце.

Как приятно, когда тебе ассистируют! Особенно приятно, если прежде ты сам постоянно выполнял функцию ассистента.

Я обошел вокруг Жаба, внимательно разглядывая его при помощи моего магического зрения (особый прищур правого глаза).

Ничего особенного я в Жабе не разглядел: Жаб как Жаб, только поросший перьями и с хвостом.

Я взял магический лорнет, в надежде, что магическая техника поможет магической природе.

Ах, да! Я совсем забыл вам рассказать: накануне мы сделали единственное полезное дело (помимо выноса из помещения лаборатории груд битого стекла и вымывания полов) — мы переделали разбитые магоочки в маголорнет. Одно стеклышко сохранилось, и мы, обломав оправу, приделали к ней ручку.

Домовушка, порывшись в своих сундучках, нашел старый деревянный пенал, который мы использовали в качестве футляра для нового оптического прибора.

Итак, я внимательно осмотрел Жаба с помощью лорнета.

С тем же самым результатом.

Я попробовал выдернуть одно перо.

Это мне не удалось.

— Лёня! — сказал я.

Лёня, прижав Жаба одной рукой, двумя пальцами другой взялась за перо и сильно дернула. Жаб заорал:

— Больно же!

Но дело было сделано, и Лёня протянула мне трофей.

Я не скажу, что я такой уж спец по перьям, но это показалось мне несколько странным. Во-первых, очень уж толстый у этого пера был стержень. На кончике пера (по науке это место называется очином) имелась большая капля крови. По-моему, если у живой птицы извлекают перо, никакой крови не появляется (сколько раз я выдирал перья у Петуха! И даже у Ворона!). К тому же было это перо тяжелое, как будто свинцовое.

— Лёня, потревожь-ка Петуха, — сказал я. — Мне нужно перо из его хвоста. Ну, и одно покровное, для сравнения.

Повторюсь, но — ах, как хорошо иметь ассистента!..

— И нацеди мне мертвой воды! — крикнул я ей вдогонку, — надо же кровь остановить.

Жаб всполошился:

— Кровь? Где кровь? Откуда кровь? — и попытался посмотреть на свою спину. Ну, это и нам, у кого есть шея, не всем удается (кроме котов), а уж Жабу-то!

— Не боись, не помрешь, — успокоил я его, капнул мертвой воды, принесенной мне Лёней, положил жабье перо рядом с перьями Петуха…

Лёня рядом переступала с ноги на ногу, слегка вздрагивая от нетерпения.

С магической точки зрения перья были совершенно идентичны.

Зато физически отличались очень и очень.

Во-первых, по весу.

Во-вторых, по мягкости — жабьи перья оказались очень жесткими и кололись, как не слишком острые иголки.

В-третьих, стержни петушиных перьев были полыми, как то перьям и полагается.

А у жабьего пера стержень был плотным, однородным и вроде бы как металлическим.

Конечно, можно было бы провести химический или спектральный анализ. Если бы еще я умел это делать!

— Одно мне ясно, — задумчиво произнес я, — ни ощипать, ни обрить тебя не получится. Любая бритва затупится, а если ощипать, то ты можешь истечь кровью. Да и больно тебе будет…

— Слушай, Кот, — сказала нетерпеливая Лёня, — а если его в мертвую воду окунуть? И под водой ощипать, чтобы кровь сразу останавливалась?

— А если он от мертвой воды подохнет?

— А мы его сразу же в живую макнем, чтобы ожил!

— Э, мы так не договаривались! — заорал Жаб, вырываясь из моих лап и спрыгивая на пол. — Давай мы на Чайнике будем эксперименты производить! А мне еще пожить хочется!

Вот она, человеческая (в данном случае жабья) непоследовательность! Не он ли ночью уверял меня, что готов утопиться или повеситься!

Бдительный Петух, которого Лёня держала подмышкой (вместо того, чтобы принести два пера, как я просил, она притащила всего Петуха — а вдруг мне еще перья понадобятся? — и Петух был этому совсем не рад), так вот, бдительный Петух попытался вырваться, а когда это не удалось, закукарекал во всю глотку:

— Товарищ капитан! Тут эти штатские Жаба топить собрались!

Еще один доносчик на нашу голову!

На крик прибежал — нет, конечно, не Паук, Домовушка.

— Что ж это деется? — всплеснул он лапками. — На миг не можно глаз отвесть — уж опять новые придумки! И опять Кот старатель главный!

— Это Петух напутал, по недоумию, — пожал я плечами. — Мы тут думаем, как Жабу помочь…

Петух заквохтал, все более ярясь, гребень его налился кровью: он был готов в честном бою доказать мне, кто есть недоумок.

Весь этот шум и гам заставили наконец Ратибора оторваться от учебника и подойти поближе.

— Ух, ты! — сказал он, хватая жабье перо и взвешивая его на руке. — Да это…

Он попробовал стержень пера на зуб. На стержне остались вмятинки.

— Про Рыбу Золотое Перо слыхал, — сказал с уважением Ратибор. — А вот Жабу златоперую впервые вижу!

Золотое!!!

Мы уставились на Жаба.

Жаб раздулся. От гордости, наверное.

— Так что, — спросил я, — так и оставим? Ты в таком случае завидный жених получаешься. В золотом оперении. В клеточку. Ну, красная клетка — это червонное золото. А вот почему черная?

— Ха! — воскликнул Ратибор, — а оно не чисто золотое! Вот смотри — тут серебро, черненое! — он показал мне перо, на котором на черной полоске следов от зубов Ратибора не было. — То есть я так думаю. Для проверки надо бы кислотой капнуть.

— Откуда ты это знаешь? Прямо ювелир! — сказала Лёня. С некоторой… ревностью, что ли.

— Ну, по необходимости, — ответил Ратибор, слегка зардев. — Чужанин Чужанинович не только магистр, он еще и златодел, золотых дел мастер. А как я у него учеником, то он всему меня и учит.

— А в темечко получаешь? — спросил я с неподдельным интересом.

— Не, он больше мне по затылку, — Ратибор запунцовился гуще, и уши его стали красными, как ломтики помидоров. — Или за волосы оттаскать…

— Ну да, у меня-то шерсть короткая, меня не оттаскаешь, — сказал я, вздохнув.

Всюду одно и тоже! Разгул насилия!

Но, как любил выражаться Ворон, пора было возвращаться к нашим баранам.

То есть к жабам.

То есть к одному-единственному представителю жабьего племени, который сидел на полу, раздувая горло, шумно дышал и постепенно надувался — вот-вот взлетит.

И что вы думаете? Он таки взлетел! Этот тяжелый Жаб в серебряно-золотом оперении!

— Я так понимаю, что теперь ты не согласен на ампутацию своих перьев? — кротко спросил я. — А что с хвостом делать будем?

— Какая такая ам-акация! — закричал Домовушка. — Злато-серебро из живого творения расти не может! Вертай его обратно, в пристойную суть, в жабу обыкновенную! А ты, Жабик, по злату своему не горюй, его ведь, злато, сколь на зуб не клади, а в утробе-то все одно пусто!

Жаб тяжело шмякнулся на пол, звякнув перьями.

— Режь, туды-т его за ногу! И хвост, и перья! Приведи меня в натуральный вид!

Да…

Осталось только выяснить, как это сделать.

Глава двадцать пятая, в которой выясняется, кто из нас был прав: я или Домовушка

Ограниченным людям служит большим утешением сознание, что и те, которые умнее их, при случае поступают не лучше, чем они.

Габриель Беттередж

Да, это, пожалуй, самый извечный вопрос, который с незапамятных времен встает перед человеком — как добиться.

С целями, как правило, все более или менее ясно (обычно мы знаем, чего хотим).

Со средствами, находящимися в нашем распоряжении, тоже.

А вот путь достижения этой самой цели: надо его найти, то есть проложить; преодолеть препятствия, которых довольно подкладывает жизнь нам под ноги; да еще обойтись имеющимися в вашем распоряжении средствами; да возместить недостаток означенных средств — смекалкой ли, помощью окружающих, либо откладыванием достижения цели на неопределенный срок (пока необходимые средства не будут приобретены), и не сбиться с пути к главной цели плутанием по боковым, заманчивым и влекущим, но таким неверным, обманчивым тропкам…

Не есть ли это наша жизнь? Сначала мы устанавливаем для себя препятствия, а потом успешно их преодолеваем.

Итак, цель моя была ясна, даже ясны были две цели: кратковременная — вернуть Жаба в прежний, жабий, вид; и долгосрочная — применить накопленный опыт в возвращении в прежний вид всех остальных.

Со средствами тоже было все, в общем и целом, ясно: мой магический талант, конспекты Лады, возможно, помощь Ратибора.

В конспекте Лады я нашел место, касающееся экстраполяции — то есть вывода хвоста потока магионов наружу. И там, черным по белому и в рамочке, сделанной красной пастой, было написано: «Если не экстраполировать отрицательный поток вовремя, заклинание приобретает необратимый характер».

Мы с Вороном еще прошлой ночью поспорили, как толковать слово «вовремя». Ворон считал, что это означает действие во время произнесения заклинания, я же спорил — где-то в конспектах Лады я встречал раздел о степени свежести заклинаний — свежее, средней (второй) степени свежести и застарелое. Так вот, как мне казалось, что даже и на второй стадии заклинание можно еще обратить вспять. Только в нужной тетрадке не оказалось нужного листика — когда заклинание считается свежим, а когда — второй и третьей степени свежести. Потерялся листик.

Я спросил Ратибора, не просветит ли он меня по этому вопросу.

Ратибор не просветил, сказал, что не помнит такого. И заинтересовался вопросом экстраполяции.

Я объяснил, как умел.

Как оказалось, Ратибор был еще менее подкован, чем я — он не знал, что такое магионы!

Я удивился — как же он тогда занимается магией?

А у них просто была другая терминология — потоки магионов у них назывались нитями, прядями, путами и волокнами, а поля — полотнами. Самих магионов Ратибор не видел. Как я понял, ему просто не объяснили, КАК надо смотреть — он считал нити, пряди и волокна едиными и однородными по всей протяженности.

Я так понимаю, что это потому, что им ничего не было известно про электричество. До потока частиц тамошняя наука не додумалась — но, по-видимому, им это и не было надо. Магия у них прекрасно действовала и без всякой теоретической базы — общий магиационный фон в их Там гораздо выше, чем у нас, так что можно и не заморачиваться всякой ерундой типа «напряженность поля», «протяженность потока», «степень интенсивности» и так далее. А вопрос знака решался еще проще: белые нити или полотнища — положительные, черные — соответственно, отрицательные.

А еще Ратибор мне рассказал, как ему удалось расколдоваться: оказывается, когда заклинание наложено (как он выразился «наложены путы»): из этих самых пут торчит кончик, «хвостик», и за этот самый хвостик нужно дернуть — и заклинание рассыплется.

Теперь мне понятно, что имел в виду Ворон, когда кричал «Экстраполируй!» — надо было хвостик вывести наружу, а так он остался внутри.

М-да…

Я обошел вокруг Жаба (Лёня вернула его на стол).

То есть я, конечно, видел заклинание — в виде беспорядочного комка потоков и полей, как неоконченное вязание, над которым поработал котенок. Хвостиков снаружи не наблюдалось, надо было лезть внутрь.

Но если я дерну не за ту веревочку, заклинание станет — совершенно точно — необратимым, и Жаб навсегда останется пернатым!

И хвостатым!

Но я положился на наш замечательный русский обычай — на авось — и запустил свою магическую лапу внутрь заклинания. Жаб захихикал:

— Щекотно!.. — и попытался спрыгнуть на пол, однако суровая Лёня крепко прижимала его к столешнице.

А все остальные, затаив дыхание, следили за моими действиями — как будто они могли что-нибудь увидеть!

Ну, кроме Ратибора, конечно.

Но Ратибор вовсе не затаил дыхание — наоборот, он дышал шумно, с натугой, и даже шевелил губами.

Петух, по малоумию, или потому что его небольшая головка занята была другой мыслью (а больше одной мысли у него в мозгах не помещается), пропустил мимо ушей наши с Ратибором разговоры и пришел к неверному выводу. Поэтому он заорал:

— Товарищ капитан! Тут этот новенький штатский Жаба заколдовывает!

Домовушка схватил его и сунул подмышку.

— Ты, товарищ капитан Паук, не пекись ни о какой напасти — Петушок наш напутамши! — и снова затаил дыхание.

И вот когда я нащупал какой-то хвостик и раздумывал: дергать или не дергать — в дверь позвонили.

От неожиданности я вздрогнул, хвостик, который я держал в своей магической лапе, дернулся — и чудо свершилось, заклинание с Жаба спало, а перья и хвост медленными каплями стекли, оставив на столе разноцветную лужицу, которая, впрочем, скоро испарилась.

Я сказал: «Уф!» — и перевел дух. Оказывается, я тоже затаил дыхание.

Жаб сначала не понял, что случилось, но когда все (кроме Петуха и Домовушки) кинулись его поздравлять, вот тут до него дошло, и он прослезился. И даже полез ко мне целоваться.

Ну, я с Жабами не целуюсь.

Да нам бы и не дали — Лёня схватила меня на руки и потребовала, чтобы я немедленно занялся ею — а потом ее мужем, Чайником.

А Ратибор, ухватив меня за задние лапы, кричал, что сначала я должен расколдовать Алену Чужаниновну, и что это будет по справедливости — ведь именно он, Ратибор, подсказал мне, что и как нужно делать…

Они чуть меня не разорвали напополам, пока мне удалось извернуться, цапнуть Лёню, полоснуть когтями Ратибора и вырваться.

Чувствовал я себя измочаленным и вымотанным — как будто тонну угля перекидал.

— Никого я сейчас расколдовывать не буду и не потому, что не хочу — не могу! — сказал я. — Я сейчас даже каплю воды заговорить не в состоянии — так я устал; завтра.

Домовушка же меня не поздравлял и за Жаба не радовался по той простой причине, что пошел открывать дверь: это с прогулки вернулся Пес. А Петух — ну, он такой, он не радуется чужому счастью, он не скорбит о чужом горе. Но хоть не доволен чужой бедой: хватит с нас двух злорадных, Жаба и Крыса.

Ратибор и Лёня, зализав свои царапины (почему-то оба воспользовались собственными языками, хотя чашка с мертвой водой — лучшим дезинфицирующим и кровеостанавливающим средством в мире — стояла тут же), принялись громко спорить, кого мне нужно расколдовывать первого.

Жаб, с благодарностью пожав мне лапу и еще раз прослезившись, пошлепал на кухню — должно быть, спешил показаться Алене Чужаниновне во всей своей красе.

А оттуда, из кухни, доносился какой-то шум, но из-за спора Лёни с Ратибором (они оба стали багровыми, и Ратибор выпячивал свою тощую грудь не хуже Лёни) я не слышал, в чем там, на кухне, дело. Поэтому я оставил этих двоих выяснять отношения и направился к двери.

Но не успел я до нее дойти, как навстречу мне влетели в комнату Домовушка и Пес (и Крыс шмыгнул за ними).

— Беда-то, беда-то каковая, Коток! — вопил Домовушка, размазывая слезы по своим мохнатым щекам. — Преминистр-то то наш, Ворон Воронович и впрямь впал в эту свою дыр-прессию, вот, Песик с Крысом что сказывают, пропал наш Ворон! Нализался, и унесли его! Унесли незнамо куда!..

Вот так — только вчера он читал мне проповедь о том, что в экстремальных ситуациях нельзя расслабляться и нужно держать себя в лапах, не взирая на.

А сам! Нет, у меня просто нет слов!

А то, что я думаю о нем, с кошачьего, к счастью, непереводимо.

Из сбивчивых объяснений Пса (он косноязычен, когда о чем-то рассказывает) я понял, что Ворона унес неопрятный тип бомжеватого вида: в отрепьях и небритый. Нес он Ворона подмышкой, причем Ворон не сопротивлялся, а орал на всю улицу на человеческом языке: «Я дурр-рак! Так мне и надо!»

Пес пытался проследить за похитителем преминистра, но безуспешно: похититель направился к троллейбусной остановке, а на остановке кучкуется свора бездомных собак. Территорию эту они считают своей и с нарушителями борются, набрасываясь всем скопом. А размерами они соизмеримы с нашим Псом, так что ему пришлось в жестоком бою отступить, потеряв изрядное количество шерсти и даже крови.

— С тремя я бы справился, — говорил Пес, горестно вздыхая, — даже с четырьмя! Но их было с десяток!..

Ну, это он слегка преувеличил, там их штук пять-шесть.

Однако пока он занимался разборками с бродячими псами, похититель вместе с Вороном исчез в неизвестном направлении. То ли сел в троллейбус, то ли перешел через дорогу и скрылся между домами.

Пес на всякий случай, обежав подальше, тоже подался на другую сторону улицы, но след взять ему не удалось. И там тоже оказались блюстители территории, с готовностью облаявшие нашего израненного героя. Если бы Пес не был так пострадал, он, пожалуй, и подрался бы…

Но он подумал, что может погибнуть в схватке — и кто тогда донесет до нас весть о случившемся несчастье? Аув?

— Я бы донес, — сказал Крыс хмуро. — Вы все меня недооцениваете. А я все знаю: кто унес, как унес и почему. И даже адрес. Приблизительно.

— Это все сила темная, незнаемая, она и Бабушку унесла, и Ворона нашего Вороновича… — запричитал Домовушка.

— Насчет темной силы не знаю, — гаденько ухмыльнулся Крыс. — А Ворона унес один алкоголик, по прозвищу Бублик, он в шестнадцатиэтажке живет, на той стороне…

Итак, Ворон оказался в плену.

И виноват в этом был он сам — точнее, водка виновата.

Как рассказал нам Крыс, ссылаясь на достоверные источники (знаю я эти источники! Какая-нибудь крыса подвальная наболтала!), Ворон в последние месяцы повадился в кафе «Отдых», через двор от нашего. Я в той стороне не бываю, поэтому, наверное, Ворон его и выбрал — ведь что-то вроде пивного бара находится прямо возле нашего дома.

Так вот, Ворон повадился в кафе «Отдых» — обыкновенная, как сказал Крыс, «наливайка».

Вначале он просто подлизывал остатки из стаканов или воровал пиво, когда посетители кафе выходили в туалет.

Потом стал выделывать всякие штуки — танцевать «казачок», к примеру, или считать стаканы и бутылки — поставят перед ним, скажем, три бутылки, он каркнет три раза, и ему нальют стаканчик пивка.

Но до поры до времени Ворону хватало здравого смысла притворяться обычной, просто очень сообразительной птицей.

Пока какая-то добрая душа не плеснула Ворону в пиво водки.

Попробовав «ерша», наш мудрый преминистр уподобился — даже не знаю, с кем его сравнить. Нет, звери таким подхалимажем не занимаются, каким занимался Ворон, на такое только люди способны.

Он унижался, юлил и подлизывался.

Он заговорил человеческим языком: вместо того, чтобы несколько раз прокаркать, он отчетливо говорил «Тр-ри-и!» или «Четыр-ре!» и даже «Пять!».

Он укладывался на спину и притворялся дохлым.

Он брал в клюв полотенце и протирал стаканы за стойкой.

И все это только для того, чтобы в стаканчик пива ему капнули пять грамм водки!

Возможно, он проделывал что-нибудь еще — мы с Домовушкой, не в силах слышать злорадный рассказ Крыса, смакующего всякие унизительные подробности поведения преминистра, дружно заткнули ему рот.

Одно утешало — «дыр-прессия», от которой Ворон лечился алкоголем, случалась с ним не чаще двух-трех раз в год. И что Ворон не разводил беседы на всякие научные и магические темы.

Впрочем, когда он наберется, он никаких бесед не разводит — у него язык плохо работает, да и мозги тоже.

И вот сегодня, когда Ворон кривлялся и выламывался перед столиками, один из постоянных посетителей кафе «Отдых», а именно ханыга по кличке Бублик, расщедрился для Ворона на целый шкалик.

Ворон вытянул шкалик, полирнулся пивком, и его понесло. По словам Крыса, Ворон забылся до такой степени, что толкнул перед местными алкоголиками речь. Однако язык его заплетался, и о чем была эта речь, никто не понял (я думаю, что этого не поняла в первую очередь та наблюдательница, которая доложила обо всем нашему Крысу).

Когда Ворон окончил свой монолог, ему поаплодировали, Ворон поклонился.

Бублик налил ему еще один стаканчик, но, когда Ворон потянулся клювом, Бублик отставил стаканчик в сторонку и сказал: «Э, нет! Еще давай, на бис! Умри!».

Эта премудрая птица настолько уже не владела собой, что послушно хлопнулась на спину, зажмурилась и приоткрыла клюв.

А Бублик, не будь дураком, сцапал его и сунул подмышку.

А когда Ворон принялся вырываться и возмущаться («Вяло,» — сказал Крыс), Бублик влил в распахнутый клюв еще стаканчик, и преминистра развезло окончательно: он залился слезами, заорал, что он дурак, и что так ему, дураку, и надо.

Ну, об этом мы уже знали — это нам Пес рассказывал.

Глава двадцать шестая, в которой мы отправляемся спасать Ворона

На святое дело идем — товарища с кичи выручать!

Горбатый

Так ли ему, дураку, надо, не так, заслуживает ли глупость и неумение держать себя в руках (то есть в данном случае — в крыльях) столь жестокого урока, было на тот момент совершенно не важно.

Важно было спасти Ворона от участи, которую готовил ему похититель Бублик. Участи незавидной — быть с подрезанными крыльями проданным на базаре. По сведеньям Крыса, Бублику за ученую говорящую птицу обещали триста гривен, деньги для безработного пьющего человека сумасшедшие. Это ж сколько можно купить водки! И плавленых сырков!

Поэтому необходимо было спешить, и на долгие сборы-разговоры времени не оставалось ну ничуть.

Однако мы все же провели блиц-совещание в кухне — чтобы определиться.

Бублика этого, оказывается, никто из нас в глаза не видел.

Шестнадцатиэтажек на той стороне улицы много, как узнать, в какой именно проживал означенный Бублик? Псу, которого мы засунули в ванну с живомертвой водой, и он, посвежевший, с новой, чистой и блестящей шерстью рвался в бой — так вот, Псу туда дороги не было. Местная собачья мафия не дала бы ему развернуться, а на выполнение всех собачьих церемоний представления, знакомства, получение разрешения на розыск — на все это могло уйти очень много времени.

У нас, котов, тоже не приветствуется появление на чужой территории. Но пока ты не пытаешься пристать к чужим кошкам, тебя все-таки терпят.

Как правило.

Которое, однако, частенько нарушается.

Я поинтересовался, как обстоит дело у крыс.

— Еще хуже, — ответил Крыс. — Наваливаются всем скопом, только держись. И я так понимаю, вы прямо сейчас собираетесь? Днем меня замочит каждая собака, кошка или даже человек.

— А мы тебя в ручную крысу замаскируем и на поводок возьмем, — серьезно сказал Пес. — А что? В белый цвет покрасить и пятна нарисовать, рыжие и черные… Хорошо бы, чтобы ты на плече у человека ехал — так сейчас модно.

— Слушайте, а чего мы так кипишимся? — спросила Лёня. — Ворон разве сам не справится? Загипнотизирует этого самого Бублика и улетит. Ему это — раз плюнуть!

— Аленушка, свет мой, дак ведь что Крысик сказывал? Ему же, Ворону Вороновичу, крылышки подрезать хотят, а куда ж он улетит, с подрезанными-то крылышками? А в пьяном виде разве мошку усыпить сможет, не то — кошку, а уж с человеком не сдюжит, куда!

— Слушай, Крыс, — спросил я, — а не обратиться ли нам к тамошнему крысиному королю? Отнести ему чего-нибудь… Сыра, к примеру, кусок и спросить, где на его территории Бублик проживает?

— Чушь собачья! — сказал Крыс, — то есть кошачья! Никаких крысиных королей не бывает, у крыс демократия. А со взяточниками у крыс разговор короткий — всем скопом навалятся и сожрут. Вот разве что крысу-одиночку найти — такая за кусок сыра может и согласиться…

— Человек нам нужен, — сказал деловито Пес.

Лёня, поцеловав младенца в лобик, а Чайника — в носик, положила их на лавку и встала.

— Ну, что ж…

— Э, молодица, тебе нельзя! — замахал лапками Домовушка. — Ты что, позабымши, что ты у нас теперь — мо́лодец? Шаг за порог шагнешь — и трупом бездыханным ляжешь!

— Да не ляжет она трупом! — с досадой возразил я. — Один раз она порог переступить сможет. А вот если обратно…

Лёня с тоской посмотрела на мужа и сына. Расстаться с ними? Доверить хрупкого младенчика Егорушку нашим неумелым рукам (лапам)?

— А давайте я пойду! — предложил Ратибор. — А что? Я ведь кровный родственник, на меня заклятие не подействует. Да и вообще, может, оно и выдохлось — почитай за сто без малого годов!

— Не думаю, что это хорошая мысль, — возразил Паук. — Вы, Ратибор, совершенно не ориентируетесь в местных условиях. У нас общество техногенное, машинная цивилизация. А вы привыкли к цивилизации магической…

— А может тебе, Ратиборушка, Ладу попробывать разбудить? — спросил Домовушка, встрепенувшись. — Может, она не только от суженого витязя лобзания пробудится, но и от братнего поцелуя? А уж она бы…

— Не пробудится, — хмуро сказал Ратибор. — Я сразу же, как сюда пришел, лобзанул ее, по-братски. Только на другой бок перевернулась, вот и всё последствие…

В конце концов договорились отправиться вчетвером: Ратибор как человек, чтобы задавать вопросы людям, и как маг, чтобы действовать в случае чего; я как маг, чтобы действовать в случае чего, и как кот, чтобы задавать вопросы кошкам. Крыс, чтобы общаться с местными крысами, Пес, чтобы общаться с местными псами, а также для солидности и вдруг какая угроза силового характера. С угрозами магического характера должны были управляться мы с Ратибором.

Пока мы собирали в дорогу Ратибора (его одежда, выстиранная Домовушкой, еще не высохла, да и не годилась для нашей местности, слишком уж ярко и необычно выглядели красная рубашка, золотой кушак с бахромой, синие штаны и зеленые сапоги. И покрой у них был несовременный…).

Так вот, пока мы собирали в дорогу Ратибора, Паук спустился с потолка на мое плечо.

— Вы, Кот, смотрите там, — сказал он очень тихо мне в ухо. — Вы же понимаете, что если с Вами и с Псом что-нибудь случится, мы здесь останемся совершенно беспомощными…

Вот он, эгоизм!

Все мысли — только о себе!

Паук, как видно, догадался, о чем я подумал, и добавил, покашляв:

— Нам было бы жаль вас потерять, Кот, и вас, и Пса, и даже Крыса. И Ратибора, конечно, тоже. Так что будьте осторожны. Вы, Кот, самый старший из них, если не считать Крыса, но на Крыса надежды мало…

Честно признаюсь — при этих словах Паука я почувствовал что-то вроде прилива гордости.

Шутка ли — САМ Паук на меня надеется!

Даже захотелось вытянуться по стойке смирно, щелкнуть каблуками и произнести что-нибудь торжественное и возвышенное, «Служу Советскому Союзу!», например. Или «Рідній Україні!».

Но трезвомыслящая часть моей души возмутилась, и я просто пробормотал:

— Ладно…

Ратибора переодели в старые джинсы Лады и ее же свитер. Сапоги пришлось оставить прежние — кроссовки Лады на Ратибора не налезли. Хотя, конечно, у него был вовсе не сорок пятый размер, как мне сначала показалось — сорок первый от силы. Ну, мы понадеялись, что никто внимания особого на обувь не обратит, и потом, в наше время принят свободный стиль одежды. Если кому-то нравится носить зеленые сапоги с вышитыми золотом отворотами, то это его личное дело, правда же?

Чтобы Ратибор не растерялся на улице, на плечо ему посадили замаскированного (то есть раскрашенного акварельными красками) Крыса. На веревочке. Крыс покочевряжился немного, но потом согласился и на раскраску, и на веревочку. Кочевряжился он для вида — на самом деле он был очень доволен, что ему оказывают такое доверие.

Пес пошел просто так, без поводка и намордника.

Меня Ратибор пригласил к себе за пазуху, но я отказался.

Вот еще!

Петух тоже порывался — а вдруг там нужно будет подраться! Так он готов!!!

Но мы его не взяли. Вряд ли Петух сдюжит против Бублика. Даже если учесть, что тот — алкоголик. А больше ни с кем драк у нас не намечалось.

Но и без Петуха наша процессия представляла собой яркое и увлекательное зрелище, можно даже сказать, шоу.

В центре, с Крысом на плече, вышагивал Ратибор в своих зеленых шитых золотом сапогах. Он вертел головой, удивляясь и поражаясь, а Крыс постоянно что-то шептал ему в ухо.

Рядом с Ратибором справа шел Пес, а слева рысил я — шагом я за ними не поспевал.

На нас глазели, показывали пальцами, один зевака крикнул даже: «Реклама цирка шапито! Покупайте билеты!», а другой ему возразил: «Нет, это Куклачева труппа, видишь — кот у него!»

Хорошо, что Петуха с собой не взяли — представьте себе тогда их возгласы?

Сказал бы я им, что я о них думаю!..

Но соображения конспирации требовали хранить молчание.

Собаки, что обитают на троллейбусной остановке, конечно сопровождали наше шествие громким лаем, но близко не подходили. Они, псы эти, тертые калачи, знают, что людей трогать нельзя. Чревато. Бить будут, кормить не будут, если на людей вздумают нападать — потому они только на других собак, котов и на машины кидаются.

Мы благополучно пересекли улицу (на зеленый сигнал светофора) и углубились во двор. Собаки отстали на половине дороги.

На другой стороне представители псиного племени отсутствовали — отправились, как видно, по своим собачьим делам.

Мы прошли между домами и оказались во дворе, здесь собак тоже не было видно.

Пес закружил по двору, что-то вынюхивая, а мы присели на скамеечку в уютном уголке, с трех сторон окруженном кустами.

Крыс ядовито произнес:

— Да, это вы хорошо придумали — раскрасить меня! А как я таком виде в здешнем обществе покажусь?

Ратибор вытащил из-за пазухи бутылку с водой и тряпочку:

— А вот домовой что придумал — мы тебя сейчас мыть будем! Краска эта, он сказывал, простой водой смывается.

— Да, а обратно как я пойду? — недовольно скривился Крыс. — Меня же любая шавка растерзает!..

И добавил ядовито:

— Ну да, конечно, я вам тогда уже буду не нужен, вам уже будет все равно…

— И вовсе никому не все равно, — возразил Ратибор, доставая из-за пазухи сверточек и показывая Крысу. — Краски мы с собой взяли, мы тебя потом опять размалюем.

— А я, может быть, вовсе не хочу, чтобы меня размалевывали… — пробурчал Крыс.

Это он опять начал свои штуки — кочевряжиться и капризничать, чтобы его попросили, к нему подольстились и его умаслили. Очень он у нас прошенный.

Вот так я и знал — если Крыс пойдет с нами, без проблем не обойдешься.

А Крыс все ломался и сопротивлялся, не давая стереть с себя мел и краску (шерсть его мы выбелили мелом, потому что от белой акварельной краски он приобрел вид грязный и неопрятный), обнюхивая кусок сыра (взятый с собой для дачи взятки, буде нам встретится крыса-одиночка), и ворча, что сыр несвеж, и что не дозрел, и вообще сплошная химия на порошковом обезжиренном молоке, и ни одна уважающая себя крыса такую гадость жрать не будет, и только обидится…

Как будто он этот сыр не обнюхал и не одобрил еще дома!

Ратибор пытался уговорить Крыса, улещивал его, даже подлизывался к этому отвратительному типу, так что мне слушать было противно.

А Крыс поглядывал на меня искоса и лукаво и, как мне кажется, ждал, что я сейчас присоединюсь к Ратибору и тоже буду умолять и унижаться.

И мне надоело на это смотреть и это слушать.

Я ловко сшиб Крыса со скамейки и прижал его к земле. Когти при этом я не выпустил — пока.

— Слушай, ты, ошибка природы, — прошипел я, — Я тебя породил, то есть спас. Вчера. Я же тебя и убью, и никаких угрызений совести испытывать не буду. Если ты немедленно…

— Эй, Кот, вы тут совсем с ума посходили? — раздался где-то сзади тихий голос Пса. Он почти шептал, причем по-собачьи. — Орете по-человечески, а тут люди ходят. Туда-сюда. Давайте быстрее поворачивайтесь — я след взял. Пока местные собаки не набежали…

Ну, мне два раза повторять не нужно — я у нас сообразительный. Я выпустил Крыса.

Крыс немедленно вскочил на скамейку и быстро вскарабкался по рукаву Ратибора на его плечо. От мытья Крыс все-таки увернулся.

Пес, вытянув хвост поленом — строго параллельно земле — и опустив нос, привел нас к довольно обшарпанной парадной.

Дверь была на замке — и ни домофона, ни кода, оставалось только ждать, пока кто-нибудь не выйдет. Или не зайдет.

Ратибор посмотрел на меня с веселым изумлением:

— Дивлюсь я на тебя, Кот Котофеич! Такой серьезный маг — и с такой пустяшной ерундовиной справиться не можешь! Да это даже для начинающего мага — что в улитку плюнуть!

— А, — сказал я. — Я просто забываю, что я — маг. То есть я помню, что маг, но не тогда, когда нужно что-нибудь обычное делать. Свет зажечь, например, или дверь открыть…

— Это потому что вы тут все балованные, — объяснил Ратибор, засучивая рукава. Зачем — непонятно, не отмычкой же он собирался действовать. — У вас любой-каждый может то, чего у нас и не все маги могут. Е-лек-тричество — могутная сила, ничего не скажешь! А теперь смотри и учись…

Я приготовился смотреть и учиться, но не получилось: Ратибор еще не успел приступить к действиям, как дверь парадной отворилась, и нам навстречу вышла старушка с собачкой.

Собачка — мелкая такая шавка, лисий пинчер, как у нас это называется — остромордая дворняжка, но выглядит, как породистая.

Собачка сначала облаяла Ратибора, точнее, Крыса на Ратиборовом плече, потом сделала стойку на меня (я уже приготовился отвесить ей пощечину) и только потом увидела Пса — и, поджав хвост, спряталась за хозяйку.

— Безобразие! — сказала хозяйка. — С таким огромным Псом — и без намордника, без поводка! Вот я сейчас милиции вызову!

— Ась? — переспросил Ратибор. Он не знал слова «милиция».

Крыс что-то там нашептал ему в ухо, и Ратибор с облегчением и улыбкой выдохнул:

— Не надо эту самую… ми-ли-цию. У меня звери ученые, из этого самого… Из циркуса!

Старушка по-прежнему перегораживала вход и смотрела на нас с недоверием.

А старушка, надо вам сказать, была совсем не сухонькая и не тощенькая — достаточно огрядная, чтобы мимо нее можно было протиснуться Псу или Ратибору.

— А куда вы это, молодой человек, со всем этим зверинцем, то есть цирком, претесь? — подозрительно спросила она.

— Ась? — переспросил Ратибор.

Я лихорадочно соображал, как нам эту самую старушку обезвредить. Чихать на нее бесполезно — от моего чиха с ней начнут случаться мелкие неприятности, но с места она при этом не сдвинется, то есть не обязательно сдвинется. Я мог бы ее заступорить — то есть наложить заклинание ступора, но это тоже с места ее не сдвинет, а даже и наоборот. Зациклить ее, чтобы она начала думать о чем-нибудь своем и забыла про нас, я никак не мог — во-первых, потому, что пока что плохо умел это делать, а во-вторых, нужно было, чтобы старушка на меня посмотрела. И не просто посмотрела, а в глаза. А старушки, как правило, не имеют желания обмениваться взглядами с какими-то там котами.

Крыс тем временем пошептал в Ратиборово ухо и Ратибор с готовностью сообщил:

— А я к вашему соседу, как бишь его там…

Ха!

Я придумал, как обратит на себя внимание старушки!

— К Бублику, — подсказал я. — Не напомните ли, в какой он квартире живет? — и, обогнув Пса, уселся перед самым носом старушки, чтобы словить ее взгляд безо всяких помех.

Ага — размечтался! Старуха глазом не моргнула, бровью не повела в мою сторону и, как прежде пялилась на Ратибора, так и продолжала пялиться и отвечала на мои слова не мне, а ему, Ратибору:

— Сколько это может продолжаться! То оргии пьяные, девки какие-то, дружки, теперь еще и звери! Любитель животных, скажите пожалуйста! Галку сегодня притащил, каркает так, что в моей квартире слышно, и мурашки по коже бегают! Теперь еще этот туда, с целым звериным выводком! Как еще крокодила с собой не притащили, раз из цирка!

— Каркарладила у нас нету, — вздохнул Ратибор, — а то мы бы с радостью… Я его в глаза и не видел никогда, только на картинке…

Крыс дернул Ратибора за ухо и что-то взволнованно зашептал, размахивая правой лапкой — левой он крепко держался за воротник Ратибора.

— А, ну и в зопарке, — добавил Ратибор. — Зубищи у него!.. А зачем тебе каркарладил?

Старушка подскочила на месте — как подскакивает теннисный мячик — и заорала:

— Хам! Он еще грубит! И издевается!

Но тут подоспела пятая колонна — даже целых две пятых колонны: одна — в подмогу этой тетки, вторая — в помощь нам.

Местные собаки наконец обнаружили нарушение прав на их территорию и подняли лай. Правда, они предусмотрительно держались поодаль, метрах в пятнадцати. Выстроившись полукругом, припадая к земле и отставив зады, они самозабвенно поливали противника (то есть нашего Пса) оскорблениями. Такая вот акустическая атака.

А старушка уже и руки распустила — она пыталась закрыть за собой дверь и локтем отпихивала Ратибора, чтобы он не зашел в парадную. Собачка, которую она взяла подмышку, тявкала и старалась ухватить Крыса за хвост. Но у нас тоже появилась мощная поддержка: из парадной, в которую нас не допускали, кто-то пытался выйти, так что дверь распахнулась, и старушка полетела бы на землю, если бы Ратибор не успел ее подхватить. Правда, сам он при этом не удержался на ногах и сел, потеряв при этом Крыса. Старушка по инерции уселась сверху, чуть не раздавив бедного Ратибора и потеряв собачку. Собачка с визгом покатилась кубарем, вскочила на лапы, помотала головой, оклемалась и бросился за Крысом, Крыс кинулся в парадную, и дверь перед носом собачки захлопнулась. Собачка заскулила, закружила на месте и, кажется, хотела обратить свое внимание на меня, однако тут наш Пес сказал (не гневно, но очень спокойно и с достоинством): «ГР-Р!» — что в переводе означает: «Пошла прочь!» Ну, или «Пошел!» — собачий не различает полов. Собачка кинулась спасаться к старушке на руки, с жалобным повизгиванием, поскуливаньем и потявкиваньем. В вольном переводе: «Меня обидели! Меня прогнали! Помогите! Спасите!»

— Спасибо, Пес, — вежливо поблагодарил я. На кошачьем, разумеется. — Однако не стоило беспокоиться — я и сам вполне справился бы. С этой-то…

Пес в ответ пробурчал (разумеется, на собачьем):

— Знаю я, как ты справляешься. Я его, дурака, пожалел…

Тем временем — пока мы с Псом разбирались с этой заядлой собачкой — старушка уже слезла с Ратибора, отряхнулась, подхватила на руки своего песика и все это время продолжала кричать, грозить небесными карами и земной милицией и Ратибору, и его, как она выразилась, «дружкам», и пропойце Бублику, и даже всему зверинцу.

То есть нам.

«Дружки», трое молодых парней, гыгыкали, переглядываясь, а один из них спросил:

— А кто это Бублик? И мы-то тут причем? Мы просто выйти хотели…

— Шляются тут всякие… — пробурчала старушка и удалилась, шаркая. При виде четырех молодых парней старушке, должно быть, стало боязно. Собачка у нее подмышкой еще немножко потявкала: «Хулиганы! Негодяи! Милиции на вас нет!» — на собачьем, разумеется. Потом успокоилась.

Местные псы, заинтересованные этой сценой, замолкли и сели на хвосты — наблюдать, что будет дальше.

Ратибор поднялся с земли, отряхиваясь.

Я вспрыгнул к нему на плечо

— Дверь-то захлопнулась! Попроси, чтобы тебе открыли, — прошептал я ему на ухо.

— Э-э… Добры молодцы, — начал было Ратибор, но я дернул его за ухо:

— Не так! Скажи: «Ребята, откройте мне дверь. Пожалуйста»,

Ратибор послушно повторил мои слова.

Парни, уже отошедшие на несколько шагов, обернулись.

— А у нас ключа нету, мы не здешние, — сказал один из них. — Мы из облэнерго, счетчики проверяем…

И ушли.

— Да ладно, — сказал Ратибор, — я и сам справлюсь! Смотри, Кот Котофеич, и учись!

Но опять не случилось — дверь распахнулась сама собой, и из парадной выглянул Крыс.

— Ну, и долго вы будете копаться? — спросил он, пошевелив усами. — Сами меня торопили, а сами…

И мы наконец вышли на финишную прямую, ведущую к цели нашего похода.

Глава двадцать седьмая, в которой мне опять не удается научиться отпирать замки

Каждый человек должен жить, и пусть живет!

Сыщик Баккет

Ох уж эти старушки!

Прямо стихийное бедствие какое-то!..

Нет, конечно, старость заслуживает и уважения, и сочувствия, даже и некоторого пиетета, и снисходительности.

Все это так, и подавляющее большинство бабушек вполне заслуженно пользуются и почетом, и терпимостью, проявляемой по отношению к ним окружающими: их родными, близкими и просто соседями. Я не говорю «друзьями», потому что их друзья в большинстве своем такие же бабушки и дедушки, да и система отношений между друзьями не та, друзья друг для друга остаются молодыми — как в те времена, когда они только подружились.

Помнится мне, как-то, еще в бытность мою человеком, даже раньше — мальчиком, довелось мне наблюдать такую сценку: две бабульки стояли на улице возле окна (а дом был старый, наполовину вросший в землю), и стучали в стекло, и заглядывали, и говорили друг другу; «Неужели ее дома нет! Куда она могла уйти! Да нет, она же знает, что мы придем!»

В это время из ворот этого самого дома вышла третья бабулька, и крикнула: «Девочки, да что же вы! Заходите!»

Для себя они оставались девочками…

Но я сейчас не об этом, я не о подавляющем большинстве достойных старушек.

Я о вредном меньшинстве.

Есть такие бабульки (и дедульки, если на то пошло, но дедулек меньше. Не потому, что дедульки достойнее, а от того, что доживает их до преклонного возраста мало), так вот: есть такие бабульки и дедульки, которые, пользуясь старческой, то есть почти что депутатской неприкосновенностью, отравляют жизнь окружающим. Причем не только близким — но и совсем посторонним людям, а также и животным.

Вот как нам с Ратибором нынешняя старушка.

Они считают, что они знают все, потому что старые. Они свято верят в то, про что во втором классе сельской школы им так рассказала учительница. Они подозрительны маниакально и обладают маниакальной страстью к сплетням, а также и к ненужным вопросам — их любопытство потрясает основы Вселенной. Но любопытны они не к научным знаниям, а к тому, кто, где, когда и с кем. Или к каким-нибудь шарлатанским сведеньям — о конце света, о пророчествах Нострадамуса или о крысах-убийцах в московском метро. Они изводят участковых врачей, повествуя о своих болезнях часами и требуя немедленно: а — определить болезнь, бэ — выписать лекарство и цэ — чтобы лекарство это немедленно помогло. То, что их болезнь называется старостью, а от старости лекарств нет, они понимать не хотят.

Нет, конечно, их тоже жалко — старость, как известно всем с малолетства, вовсе не радость.

Но все же лучше, чтобы таких бабулек было поменьше, и жили они от нас подальше, и сталкивались мы с ними поменьше.

Однако я опять отвлекся.

Итак, мы вошли в парадную, поднялись на второй этаж и остановились перед дверью в пятую квартиру.

Дверь была когда-то обита дермантином, теперь потрепанным, изрезанным в некотоых местах ножом или просто изорванным. В прорехи вылезали серые клочья ваты. Обивочные гвозди наполовину высыпались.

Пес сказал:

— Они здесь. Оба.

Ратибор засучил рукава, готовясь.

— Да ты вначале позвони, может, отворят, — посоветовал Крыс. — Зачем зря напрягаться?

А Пес просто толкнул носом дверь — дверь со скрипом открылась.

— Тут и не заперто вовсе, — пробормотал он, входя.

Ну да — кому было запирать дверь?

Они, конечно, были оба тут. Телом.

Души же их обоих пребывали в блаженной нирване, которая дается алкогольным опьянением и за которую приходится потом платить тяжелым похмельем. Ворону, во всяком случае.

Означенный субъект валялся на столе, раскинув крылья и вытянув шею. Глаза его были закрыты, а клюв, наоборот, раскрыт.

— Он не умер? — озабоченно осведомился Пес.

Ворон пошевелился, приоткрыл мутный желтый глаз и издал странный полузадушенный звук.

— Ой, ему плохо! — завопил Пес.

— Ему хорошо, — сухо отозвался я.

Я был очень зол на Ворона.

Да, я нанюхался давеча валерьянки и вел себя в результате не вполне адекватно — но ведь я же не специально! А этот отправился за водкой — и специально набрался, и к каким трудам и хлопотам всех нас привело его недостойное поведение! А еще меня ругал!

Нет, ему нет оправдания!

Но тут я опомнился — Ворон-то на самом деле меня не очень ругал. Так, слегка пожурил.

С пониманием отнесся — не то, что Домовушка!

Ворон снова издал странный звук.

— Щас блевать начнет, — злорадно захихикал Крыс. — Вот умора!

Я только потянулся, но Пес уже опередил меня, отвесив Крысу изрядного тумака.

— Я те дам радоваться! Птичке плохо!

Птичка открыла второй глаз, приподнялась и обвела на нас мутным желтым взглядом.

— И н-не надейтесь! — заорал он. — Я вас всех… — каркнул что-то неразборчивое и снова рухнул на стол.

— Он хотел сказать: «поимею!» — хихикнул Крыс. Что-то напало на него веселое настроение, надо бы испортить!

— Нет, он хотел сказать, что всех нас переживет, — по младости лет наивный Пес обо всех вокруг думал только хорошее. До поры до времени, конечно.

— Исходя из его обычной болтовни в пьяном виде, он хотел сказать, что всех мудрее, — сухо сказал я.

— Пер-р-репью! — вдруг выкрикнул Ворон, не открывая глаз, даже не оторвав от стола головы. И снова полузадушенно каркнул.

Так что каждый из нас ошибался. В меру своего опыта.

А Ратибора что-то было не слышно.

Я повертел головой и только сейчас обратил внимание на окружающую обстановку.

И, собственно, на хозяина квартиры.

Хозяин квартиры, то есть Бублик, спал в кресле, откинув голову так, что были видны его небритая шея и острый кадык.

И храпел. Громко.

Нет, конечно, он брился — дня три назад.

Возможно, он даже и мылся — в прошлом месяце.

И тогда же менял носки.

Может быть, он даже и наводил порядок — в позапрошлом году. Или даже раньше.

В квартире воняло плесенью, немытым телом, какой-то острой закуской, грязными носками и еще чем-то, чем воняет в домах, где никогда не открываются окна, редко моется посуда, а мусор выносится раз в два-три месяца. И где курят дешевые сигареты, пьют паленую водку, крепленое вино, пиво и другие спиртные напитки. И иногда их проливают.

Мебель образца шестидесятых годов — если эту рухлядь можно было назвать мебелью — носила следы длительного и небрежного использования, не всегда по назначению.

Чайник, к примеру, стоял на телевизоре, а на диване валялись сапоги и две воблы.

В доме даже имелись книги — шкаф потерял одну ножку, и вместо нее были подсунуты несколько томов Гоголя.

Но что было замечательно — все плоские поверхности в квартире — стены, дверцы шкафа, оконные стекла (частично) были украшены изображениями красавиц большей или меньшей степени раздетости. Даже с потолка блистали зубами и телесами две красотки.

Сразу я на этот вернисаж не обратил внимания, потому что с некоторых пор голые дамы человеческой породы меня не интересовали.

А Ратибора интересовали, оказывается, и даже очень.

Я нашел его в коридоре, где он с увлечением пялился на красотку, налепленую на двери в ванную. Красотка была прикрыта только собственными волосами, причем в тех местах, где и прикрывать-то не очень нужно.

Уши Ратибора пылали даже больше, чем его щеки.

— А, вот ты где! — сказал я.

— Ты погляди, Кот Котофеич, какая красавица! — отозвался Ратибор. — И намалевана-то как гладко, ни мазка не видно, даже если пощупать… — Он легонько провел пальцем по поверхности картинки.

— Она не намалевана, она напечатана, — пояснил я. — Ты в комнату зайди — там еще больше таких красавиц.

Ратибор послушался, вошел в комнату, сказал:

— Ох!.. — и принялся рассматривать каждую картинку в отдельности, как будто попал в музей.

Пока я отстутствовал, Крыс расположился на диване, уже распотрошил одну воблу и наслаждался редким для нас лакомством.

Я подумал, уселся рядом и взялся за вторую рыбку.

— Э, — сказал Пес, — вы чего? В гости пришли, что ли? Этот картинки рассматривает, те двое жрать уселись!..

— Я с тобой поделюсь, — пообещал я. — Вот ребрышки, хочешь?

— Да не хочу я этих ваших ребрышек! — возмутился Пес. — Я домой хочу! Давай, Ратибор, бери Ворона подмышку, и пошли!

— Ребрышки не наши, а рыбкины, — отозвался я. — Пусть Ратибор налюбуется, а мы пока покушаем — что ж добру пропадать!

— Воры! — отозвался Пес и отвернулся.

— Мы не воры, — возразил Крыс, чавкая. — Мы экспроприаторы. К тому же еда — это не частная собственность, еда должна принадлежать всем. Кто голоден — тот и ест. И потом, дай мальчику налюбоваться — он в своей Таме такого наверняка не видел и не увидит.

Ужасно — но я был вынужден согласиться с Крысом. С этим мерзопакостным созданием!

Что делать — справедливость прежде всего!

— Какое воровство, Пес! — сказал я как можно более дружелюбно. — Это даже не экспроприация. Мы же на территории врага, и эти воблы — наши трофеи. Законная добыча. Мы же сюда с боем прорывались!

Пес подумал — и согласился со мною, так что я уделил ему кусочек спинки.

Как раз в тот момент, когда с рыбками было покончено, Ратибор оторвался от созерцания.

— Да уж, красавицы! — резюмировал он. — Так ты говоришь, это не нарисовано?

— Это фотография, мгновенный отпечаток. Изображение отпечатывается на пленке, а потом переносится на бумагу. И распечатывается. Эти картинки в основном из журналов…

— Точно, — со знанием дела подтвердил Крыс, облизывая усы. — Из «Плейбоя».

Ратибор заинтересовался, что же такое фотография, я кое-как, в меру своих знаний и в меру Ратиборовой способности понять, объяснил.

— Ты хочешь сказать, что это живых девок вот в таком виде?… — Ратибор не договорил и сплюнул. — Ну, бесстыжие!.. Знал бы — не смотрел.

— Ну почему? — удивился Крыс. — Тебе полезно. Для общего образования! — и захихикал.

Ратибор еще раз сплюнул и развернулся к столу.

— Ну что, пошли тогда?

— Э, нет! — сказал я. — Надо еще этого Бублика проучить, чтобы ему неповадно было. А то бедный Ворон и расслабиться больше не сможет. Под страхом быть уворованным…

— Вот и хорошо, что не сможет! — вмешался Пес. — Будет вести трезвый образ жизни. И ему полезно, и нам облегчение…

— Мужику надо иногда расслабляться, иначе что он за мужик! — убежденно заявил Крыс. — Так что тут я с Котом согласен. В виде исключения. Давайте все тут порушим, а на стенке напишем: «Это тебе за то, что ты Ворона украл!»

Тоже мне, Маргарита нашлась!

— Бублик — это тебе не критик Латунский, он разгрома и не заметит даже. И надпись на стене прочитает, нет ли — неизвестно. Напугать его нужно, и по-настоящему.

— А давай, Кот, ты его превратишь в кого-нибудь? — азартно сказал Пес, и даже хвост у него задрожал. — Уж я его тогда напугаю!

— Зачем превращать? Пусть себе живет! Только пусть птичек не ворует, — вступился Ратибор.

— Только его сначала протрезвить надо, слегка. А то он сейчас ничего не воспримет. Решит, что у него — белочка, и все, — сказал я.

— А что такое «белочка»? — спросил наивный Пес.

— Белая горячка. От водки, — пояснил Крыс. Ратибор почесал в затылке.

— А я протрезвлять не умею…

— А что тут уметь! Ткнуть его под кран и пустить холодную воду! — сказал Крыс.

— Ну, — возразил я, — еще напрягаться, тащить его куда-то! Лучше сюда принести пару ведер воды, да и вылить на него…

Ведер в хозяйстве Бублика не нашлось, пришлось обойтись кастрюлями.

Наверное, раз десять Ратибор бегал туда-сюда между кухней и комнатой, а Пес наполнял водой все емкости, какие мы только смогли обнаружить — кастрюли, банки и миски.

А мы с Крысом сидели на столе перед Бубликом наготове: Крыс — чтобы в случае чего укусить, я — чтобы в случае чего воздействовать магически.

Брызги летели во все стороны, в том числе и на нас с Крысом, а на полу образовалась уже внушительная лужа, а Бублик все храпел себе, побулькивая.

Мы с Крысом уже почти совсем промокли. Я-то как я, хотя, конечно, мокрая шерсть — это неприятно. А вот окраска Крыса стала очень своеобразной — краска, смешиваясь с мелом, образовала потеки непонятного цвета.

Наконец Бублик стал подавать некоторые признаки жизни: трепыхаться, брыкаться и мычать.

— Может, хватит уже? — с надеждой спросил Ратибор, выплескивая на голову Бублику очередную порцию воды.

— Пожалуй, нужно еще добавить, — сказал я, и Ратибор, вздохнув, отправился на кухню.

После еще одной кастрюли Бублик, наконец, оклемался, заорал:

— Вы чего, мужики, сдурели? — и открыл глаза.

И тут же их закрыл.

Потом снова открыл, помотал головой и, заорав, вскочил с кресла.

— А ну сядь обратно, — сказал Крыс. — А то укушу.

А Ратибор пнул Бублика ладонью в грудь, и уж на что наш Ратибор был хрупок, но тщедушный и хилый Бублик не устоял и плюхнулся обратно.

— Пес! — крикнул я, — хватит уже воды! Пациент вернулся к сознательной жизни!

Видели бы вы этого пациента — мокрый весь, трясущийся, глаза выпученные, губами шлепает — словно Рыб, вытащенный из аквариума!

Пес притрусил из кухни, посмотрел на Бублика скептически и предложил:

— Слушайте, а может ему еще пару кастрюлек на голову вылить? А то что-то он, по-моему, не в себе.

— Го-го-говорит! — пролепетал Бублик, оборачиваясь к Ратибору. — Собака говорит! И Крыса тоже!

— Говорим, — согласился я. — И вот что мы тебе скажем, Бублик: если ты еще раз попробуешь тронуть пальцем нашего Ворона, то сам ты разговаривать перестанешь. А будешь мекать. Козлом.

— Ме-ме… — промекал Бублик, не в силах выговорить слово целиком.

— Мекать, — помог ему я. — Сам козлом станешь. Будешь траву жевать и на привязи жить, если Ворона тронешь, или если ему каплю водки нальешь…

— …или пива! — подсказал мне Пес, но я не согласился:

— Не, пива немножко можно. Но только немножко! Учти — мы все узнаем и опять к тебе придем! Понял?

— По-по-по…

— Понял, — договорил за него Крыс. — Понял, и больше не будет. Пошли!

Ратибор бережно взял со стола Ворона.

Ворон дрых, голова его болталась на неожиданно длинной шее, а клюв был открыт.

— Мужики, вы куда галку уносите? — вдруг опомнился Бублик. — Мне за него деньги обещали, и аванс даже дали, и я его уже потратил…

— Нет, он не понял, — констатировал Крыс. — Придется его укусить, чтоб дошло.

— Действуй! — позволил я, и Крыс вспрыгнул Бублику на колени.

— Это не галка, это — Ворон, и премудрый, между прочим. Просто он на выпивку слаб, — тем временем пояснял я. — А аванс тебе придется вернуть.

— Где я день… ай! — это Крыс исполнил свою угрозу.

— Если тебе еще что-то не понятно, то Пес тоже может помочь, — сказал я. — Пес, покажи-ка Бублику свои зубки!

Пес, зевнув во всю пасть, подошел к Бублику и уложил свою большую голову на бубликовы колени.

— Тебе еще что-то нужно объяснять, или все уже ясно-понятно? — спросил он, ухмыляясь. И облизнулся.

— Ясно, — кивнул Бублик. — Белочка пришла…

— Не белочка, а крысочка, — поправил его Крыс, хихикая. — С собачкой и котиком. Если не исправишься, мы еще раз придем!

— Ага, — судорожно кивнул Бублик.

На этот раз мы ему поверили — вроде бы все понял.

И ушли.

На лестничной клетке на пришлось остановиться.

— Я в таком виде на улице не появлюсь! — заявил Крыс. — Давайте, мойте меня и раскрашивайте по новой!

— Ты не мог в квартире о том вспомнить? — проворчал Пес, а Ратибор, вздохнув, положил Ворона на пол и полез за пазуху. За красками.

— Мы идиоты и имбецилы! — воскликнул я, хлопнув себя лапой по лбу. С кем поведешься — от того и наберешься, и любимые ругательные словечки Ворона крепко прилипли уже к моему языку. — Что ты мне говорил не так уж и давно? И Ворон меня за это самое ругал! Почему бы нам, двум магам, пусть только начинающим, не вспомнить о том, что мы — маги? И не защититься магическими средствами? Почему бы нам не наложить на себя заклинание невидимости и спокойненько, без забот и хлопот, вернуться домой?

— Ой, — сказал Ратибор, — а я такому не обучен вовсе…

— А я обучен! Так что бери обратно Ворона на руки. Крыс, ты на левое плечо, я — на правое, а ты, Пес, держись к нам поближе, чтобы и тебя прикрыло… Раз! Два! Три! — и мы благополучно оказались невидимы никому, кроме самих себя.

И благополучно добрались до дома.

Только Пес иногда слишком активно махал своим толстым хвостом, хвост покидал зону невидимости, и мне постоянно приходилось на него шипеть:

— Пес, подбери хвост!

Но почти никто на улице не обратил внимания ни на мое шипение, звучащее из пустого на вид пространства, ни на хвост Пса, который время от времени появлялся в воздухе — отдельно от собаки — и так же в воздухе и растворялся.

Только одна старушка перекрестилась.

Глава двадцать восьмая, очень короткая, в которой я наконец узнаю, как отпирать замки

Такие вещи посылаются свыше, чтобы испытать нас. По крайней мере, я так думаю. Не вижу, зачем бы еще они нам посылались.

Суперинтендант Баттл

Итак, мы с Вороном и с победой вернулись домой.

Заклинание невидимости я снял только перед самой нашей дверью, когда Пес победно жал на кнопку звонка и по квартире триумфально разлилась звонкая трель.

Но мы не услышали ни шарканья валенок Домовушки, ни тяжелых шагов Лёни — тишина царила за нашей дверью, и никто нам открывать не торопился.

— Заснули они там, что ли? — пробормотал себе под нос Пес, и снова позвонил.

И снова после трели звонка, теперь уже долгой и тревожной, опять — ни звука в ответ.

— Ну вот, — пробурчал я, — снова там что-то случилось. На час нельзя их оставить!

— Может, они в шкафу сидят? — предположил Пес.

— Они бы просто так в шкаф не полезли, — сказал я. — Только если что-то произошло. Экстраординарное.

— Какое? — не понял Ратибор.

— Потом объясню, — буркнул я. — Давай, показывай свою магическую отмычку!

Ну, что вам сказать?

Это оказалось действительно очень просто, проще, чем попасть плевком в медленно ползущую улитку, как выразился Ратибор. И гораздо проще, чем накладывать заклинание невидимости. Вы просто строите цепочку магионов, уплотняете ее…

Впрочем, зачем вам это, если вы — не маги?

А если маги, то я уже сказал достаточно — догадаетесь сами, что делать дальше.

Итак, дверь отворилась, запоры и засовы упали, и мы вошли в квартиру.

На кухне, в коридоре, в ванной в бабушкиной комнате, в кабинете, даже в туалете — никого.

Пес принялся обнюхивать щели в поисках перекинувшегося в таракана Домовушки, а я на всякий случай заглянул в большую комнату.

Там вроде бы ничего не изменилось: в полутьме (окна мы зашторивали) вырисовывались фигуры остекленевших претендентов, несущих свой постоянный караул у ложа мирно посапывавшей Лады…

Тут Пес позвал меня из кухни изменившимся от тревоги голосом:

— Кот! — и тут же я услышал крик Ратибора:

— А где моя Аленушка? Невеста моя, Алена Чужаниновна?

Я вернулся в кухню — и тут только заметил, что Рыба в аквариуме не было, не было на подоконнике и миски Жаба.

И Паук не чернел в своем домике из паутины.

М-да…

Если Домовушка мог перекинуться в таракана, а Паук — спрятаться в какой-нибудь щели, то куда делись такие крупные существа, как Петух, Жаб, Рыб? Не говоря уже о Леонидии с младенцем.

Неужели пока мы спасали Ворона, Темные силы (в которые я, если честно, и с самого начала мало верил, а в последнее время и вовсе стал сомневаться в их существовании где-либо помимо воспаленного воображения Домовушки? Ну, и слишком рационального и от того излишне доверчивого разума Ворона!) — так вот, неужели Темные силы напали и унесли? Всех?

Или — что еще хуже — уничтожили, испепелили, рассыпали на атомы: ведь нигде никаких следов, никаких останков!..

А Лада?

Я со всех лап бросился в большую комнату, Пес с Ратибором, и даже Крыс — за мной; я зажег свет — и облегченно выдохнул: Лада по-прежнему спала в своей собственной постели, и мерно дышала.

— Вроде все в порядке, — пробормотал Пес откуда-то из-за моего плеча, я согласно кивнул, и вот тут!

Вот тут мы похолодели от страха, потому что увидели…

ПРОДОЛЖЕНИЕ — В СВОЕ ВРЕМЯ — ПОСЛЕДУЕТ

Оглавление

Глава первая, предварительная

Глава вторая, ознакомительная

Глава третья, в которой Крыс ведет себя безобразно

Глава четвертая, в которой события начинаются

Глава пятая, в которой мы знгакомимся с Егорушкой

Глава шестая, в которой мы совещаемся

Глава седьмая, в которой мы лезем в шкаф

Глава восьмая, в которой мы спасаем Крыса

Глава девятая, в которой мы воспитываем Егорушку

Глава десятая, в которой я спасаю Егорушку и горжусь собой

Глава одиннадцатая, в которой появляется Ратибор

Глава двенадцатая, в которой мы с Ратибором знакомимся

Глава тринадцатая, в которой я ошибаюсь

Глава четырнадцатая, в которой мы пытаемся разобраться с последствиями

Глава пятнадцатая, в которой я теряю память

Глава шестнадцатая, в которой меня просвещают

Глава семнадцатая, в которой я философствую

Глава восемнадцатая, в которой мы пытаемся совещаться — и что из этого получается

Глава девятнадцатая, в которой продолжаем попытки совещаться

Глава двадцатая, в которой просыпается Ратибор

Глава двадцать первая, в которой Ратибор рассказывает

Глава двадцать вторая, в которой мы знакомимся с Аленой Чужаниновной

Глава двадцать третья, в которой Жаб страдает

Глава двадцать четвертая, в которой я пытаюсь ликвидировать некоторые последствия некоторой ошибки

Глава двадцать пятая, в которой выясняется, кто из нас был прав: я или Домовушка

Глава двадцать шестая, в которой мы отправляемся спасать Ворона

Глава двадцать седьмая, в которой мне опять не удается научиться отпирать замки

Глава двадцать восьмая, очень короткая, в которой я наконец узнаю, как отпирать замки

Реклама на сайте