«Закон абордажа»

Игорь НЕДОЗОР ЗАКОН АБОРДАЖА

У Зла есть только одна сила — та, которой наделяем его мы.

Р. Брэдбери

…И вспомни, Боже, что судно наше так мало, а море Твое так велико…

Старинная молитва моряков

ХРОНИКА ПЕРВАЯ СЫНОВЬЯ СМЕРТИ

Жил однажды на свете Дьявол:

По морям-океанам плавал…

Наталья О'Шей (Хелависа)

Глава 1

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 12-е число месяца аркат.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон.

Сквозь черный смоляной дым пробивалось кровавое зарево разрастающегося огня. Всё вокруг тряслось и шаталось, казалось, весь мир вертелся и приплясывал в диком танце смерти.

Казалось, не было уже ничего во вселенной, кроме огня, грома, свиста раскаленных ядер, чертящих багровые дуги в серой полумгле порохового дыма, и треска разгорающегося пламени. Словно «Альбатрос» вместе со своей командой угодил в пятнадцатый ярус преисподней, где обречены вечно сражаться и умирать трусы, дезертиры, мародеры и предатели — хотя они не были никем из перечисленных.

Просто им не повезло — как не повезло бы любому флейту, взятому в клещи галеоном и фрегатом.

Корабль сотрясался от залпов, и ничего не разглядеть было в дыму: из дымной пелены с шипящим свистом и воем прилетали вражеские ядра.

Удар и треск — ядро обычное.

Удар и негромкий шипящий хруст — ядро раскаленное, входящее в восьмидюймовый борт, как в масло.

Летящие сверху обломки, канаты, рваная парусина — цепной книппель.

Щепки и лохмотья — картечь.

Видно, командир эгерийцев был сегодня не в духе, раз не заботился о сохранности трофея, твердо решив доконать ненавистного капера.

Самое удивительное — «Альбатрос» находил в себе силы огрызаться.

Еще рявкали под палубой его пушки, еще пытались что-то сделать с рваными парусами и снастями матросы, еще зачем-то бестолково размахивали абордажными крючьями морские пехотинцы на баке…

Но к Домналлу это все уже не имело отношения. Бессмысленно было метаться, выкрикивая команды, бегать, спотыкаясь об обломки и трупы. Умереть можно и без этого. Треск ломающегося дерева и треск огня, шипение падающих в воду горящих обломков, хриплый вой эгерийской трубы…

Наверху с треском лопнули канаты, и тяжелый обломок реи рухнул на палубу. А рядом с глухим стуком ударился о палубные доски упавший с мачты матрос со снесенной половиной черепа.

Горели снасти, горели деревянные обломки, горели лохмотья парусов.

И вот из порохового дыма выдвинулась высокая тень вражеского фрегата. Абордажный крюк перелетел через фальшборт и намертво впился в дерево. И почти сразу на палубу шлюпа упало несколько бочек, наполненных порохом и гвоздями. Взрыв разнес начинку во все стороны — гвозди не хуже картечи скосили всех, кто еще смел сопротивляться.

Потом что-то ударило капитана по затылку, палуба поднялась дыбом и бросилась в лицо…

* * *

Он лежал ничком, уткнувшись в смятую подушку.

Было тихо. Так тихо — только тонкий звон в ушах…

Пробормотав вполголоса ядреное морское проклятие Хамирану и всей родне его, капитан Домналл поднялся, чувствуя, как сильно болит голова.

Прохладная, облицованная панелями красного дерева комната на втором этаже принадлежавшего командору маленького особняка на улице Святого Брандана покачивалась, словно палуба в мертвый штиль.

Затылок буквально трещал, и капитан не смог удержаться — исподтишка запустил пальцы в волосы, ощупывая место удара, где даже шрама не ощущалось…

Лекарь на корабле дона Ронкадора был отменный — из пленных хойделльцев, помнится, умерло лишь трое.

Нет, вторая бутылка рома, выпитая вчерашним вечером, была все же лишней! Медикус ведь предупреждал — хмельным после такой раны увлекаться не след…

Он привычно поднялся и позвонил в колокольчик, призывая лакея с умывальными принадлежностями.

Приведя себя в порядок и распорядившись насчет завтрака, Домналл прошелся по второму этажу жилища, в коем обретался. Покои командора состояли из четырех комнат: кабинет с книгами, картами, астролябиями и коллекцией оружия; спальня с широкой кроватью; вторая спальня — на всякий случай — и гостиная, где принято было встречать гостей, а в иное время принимать пищу.

Зайдя в кабинет, командор некоторое время изучал висевшие на стене клинки.

Кое-что было взято им в боях, а что-то куплено в лавках оружейников или у кабатчиков — видать, оставленное в залог пропившимися до последних штанов моряками.

Мощный нордландский палаш — тяжелый, широкий, обоюдоострый. Привезенный кем-то из-за Бескрайнего океана сянский каплианг, изящно выгнутый, — его Домналл вытащил из окостеневшей руки поверженного корсара. Пикаронский боевой нож ка-бар. Арбоннская офицерская сабля с вызолоченным и богато украшенным эфесом, заканчивающимся головой дракона. Вторая сабля — эгерийская, на ее эфесе было почему-то изображение скачущего на коне всадника и надпись урмосскими буквами «Виват кабальеро» — золотом на вороненой стали. В центре всего этого оружейного великолепия висел скромный сайдсворд — семейная реликвия, единственное, что сохранилось после пожара старого поместья.

Позавтракав на скорую руку — рагу из бычьего хвоста, гусиная печенка и гарнир из молодых побегов бамбука, тушеных в пальмовом масле, — Домналл встал из-за стола и отправился к себе переодеваться в мундир. Слуги начали тихо и слаженно прибираться, что было несложно, поскольку офицер обитал тут один. Вернее, с двумя темнокожими слугами — лакеем Грорном и кухаркой Эллис, при которой поваренком и помощником для всяких мелких дел состоял ее сын Анго — десятилетний мальчик, недурно играющий на флейте. Эти трое и вели его дом, отлично справляясь — да, правду сказать, больше было и не нужно. Ведь основная часть жизни командора проходила на службе: либо на бастионах, либо в море.

Как-никак, заместитель начальника гарнизона и дел у него немало!

Конечно, Стормтон хорошо укреплен, но Элл бережет береженого. Известны случаи, когда отчаянные пираты совершали, казалось бы, невозможное.

Особенно после того, как Рагир Сын Смерти так ловко навострился вскрывать города и форты, словно арбоннский гурман — устричную раковину. А если учесть, что адмирал ок Л'лири староват и тяжел на подъем, то можно сказать, что именно Домналлу ок Ринну вверен город Его Истинного Величества — Стормтон.

Хоть и небольшой, но город и притом — столица владений королевства Четырех Островов в Дальних Землях.

Сегодня после обеда Ринну предстояло посмотреть, как новобранцы проходят обучение, затем — как идет перевооружение форта. Форт, пожалуй, следовало проверить особенно тщательно — хотя сейчас и мир, но кто знает, что придет в голову королям завтра? Короли ведь почти как Элл — неисповедимы в мыслях своих и путях.

Но сначала он посетит дом губернатора Оскара.

Правда, не ради самого губернатора…

Переодевшись и не без легкого самодовольства глянув на свое отражение в зеркале, офицер вышел из дома и направился вверх по улице Святого Вертранга (или, в просторечии, Параду) — главной улице Стормтона.

Солнце разгоняло пленительную лазурь полутеней.

Запахи смолы и соленой воды, которыми пропитаны портовые переулки всего мира, уже смешались с ароматами жареной говядины и изысканных вин — повара взялись готовить завтраки. На улицах запахло и горячей выпечкой — ежась, потянулись в утренний обход булочники с плоскими корзинами на головах.

Гремели по мостовым колеса телег. Щелкали бичи. На набережной хриплые спросонок голоса уже предлагали жареную рыбу, устриц и креветок, фрукты, овощи.

Яркие блики сияли в сточных канавах, сверкали капли на листьях овощей в корзинах, придавленные камнями, шевелились черные крабы.

Двое-трое содержателей таверн выкатили на берег бочонки вина и бесплатно угощали всех желающих. Свою прибыль они намеревались получить чуть позже, утоляя жажду, которую сейчас только раздразнивали, намеренно предлагая в виде закуси соленую рыбу.

Город жил своей жизнью — пестрый и шумный. Город стоял на самой оконечности длинного песчаного мыса, образующего одну из сторон гавани — обширнейшей, способной вместить разом до полутысячи судов. У длинных дощатых причалов теснилось множество кораблей, пришедших со всех концов света — от больших каноэ жителей архипелага до амальфийских винко и танисских гурабов.

Таков был Стормтон — главный город острова Ледесма, жемчужины в заморских владениях королевства Хойделл, получивший имя в честь правящей династии.

Стормтон — столица не слишком больших, но и не малых владений короны, лежащих в Изумрудном море, которое было расположено между зеленым выступом Мериды и длинным, неровным перешейком Ничьих Земель и отделяло юг Дальних Земель от Севера, а Закатный Океан — от Бескрайнего.

В гавани сгружались привезенные по морю товары — многие, давно оплаканные законными владельцами — и отправлялись на три рынка: Морской, Рыбный и Рабский, что на Таун-Хилл.

Город поражал разнообразием: тюрьма, арсенал и купеческие конторы, доки, где ремонтировали и оснащали корабли, мастерские ремесленников и игорные дома. Особняки со старинными — под стиль Канута IХ — остроконечными крышами чередовались с хибарами, порок, роскошь и нищета соседствовали тут, переплетаясь.

Над сколоченными из старых корабельных досок дверьми заведений висели помутневшие от времени корабельные фонари, а кривые немощенные улочки носили говорящие сами за себя имена — переулок Риэлей, Жемчужный тупик, Серебряная улица, Эспланда дю Адамант, Монетная…

Кого только ни видали эти улицы: стучали по ним солдатские сапоги и шаркали башмаки пьяных матросов; гремя колесами, высекая подковами искры из камня, проезжали в лаковых каретах почтенные негоцианты; шлепали босыми пятками темнокожие рабы, привезенные из далекого Айлана. Одетые в восточные шелка благородные дамы, купцы, рабы, шлюхи, матросы и бродяги. И пираты, само собой…

А в таверне «Устрица и якорь» располагалась пиратская биржа. Здесь вольные добытчики могли спокойно продать награбленные товары, договориться о выкупе пленников и тут же спустить все деньги в портовых тавернах. Местные купцы предпочитали не задавать лишних вопросов, а в кабаках всегда было достаточно рома, чтобы пьянствовать несколько дней всей командой. Точно так же никого не удивляло, когда время от времени продаваемые на Таун-Хилл с молотка невольники вдруг принимались выкрикивать, что они свободные люди, взятые в плен коварными морскими разбойниками…

Самое же интересное заключалось в том, что формально никакого пиратства не было. Именно так — не было!

И даже если бы, скажем, в Стормтон явился вдруг эгерийский или арбоннский посол, пусть даже с королевской грамотой, предписывающей оказывать ему помощь в розыске и поимке подрывающих свободу мореплавания корсаров — нарушителей мира и договоров, заключенных монархами, он бы встретил лишь недоумение удивленного губернатора:

Пираты, господин посол?! Во имя Элла — какие пираты? Слава Творцу, на вверенной ему земле таких злодеев не имеется! Да разве ж он допустил бы подобное попрание законов божеских и людских?..

Пиратская биржа?!! Помилуй Святой Вертранг — покровитель путешествующих, да откуда?! Вас обманули, ваше превосходительство, тут только мирные купцы и моряки конвойных фрегатов, оберегающих их от морских разбойников…

Тюрьмы, где содержатся пленники? И даже ради выкупа?! Не может быть, уж он-то знал бы про такое безобразие!..

Торговля награбленным? Немыслимо, на всякий товар обязаны предъявлять купчую…

Рынок рабов? Есть, как и везде в колониях: как же без этого. Но продаются там исключительно преступники из метрополии и законно вывезенные из Айлана и Танисса невольники. Кстати, вот только вчера его дворецкий купил очаровательную темнокожую деву. Не желает ли господин посланник полюбоваться? Ну, как знает…

Что, даже имеется список подозреваемых? Любопытно взглянуть. О, Элл! Покажите того клеветника и лжеца, который его составлял! Да это же честнейшие и благороднейшие люди! Слово дворянина!..

Да что говорит почтенный посланник! Эрбан Рокк — это мирный торговец, а вовсе никакой не Морской Кабан! И Рагаллах — вовсе не Железный Кулак! Этим «осведомленным людям» по возвращении посла домой следует всыпать сотню плетей.

Ну а это просто смешно: Барбор Анут — добрейший человек, он и курицу-то не зарежет! Губернатору он хорошо известен, мы ведем с ним дела уже давно. Вот не далее как в прошлом месяце у него было закуплено сорок тысяч фунтов сахару и сотня мешков айеннского перца, да еще жемчуга пятьдесят фунтов. Откуда он их взял? Да у вашего же купца приобрел, у Хосефа Дадурини. Вот и купчая за подписью этого торговца, полюбуйтесь… Подпись, печать — все честь по чести. Говорите, мэтр Дадурини погиб вместе с кораблем при нападении корсаров? Как раз в прошлом месяце? Какое несчастье!..

Простите, милостивый государь! Нельзя быть таким подозрительным! Вот на Ледесме тоже ходят разные слухи. Но мы же не требуем выдать нам мэтра Ардинелли на том основании, что в наших кабаках его именуют Эгерийским Волком?..

Что еще у нас говорят? Ну, к примеру, что дон Дракон — это капитан королевского флота Ардо Буньерос де Сото…

Конечно же, грязная клевета, что вы так кипятитесь!..

Так не хотите взглянуть на айланочку?..

Но, разумеется, никакого похожего разговора произойти не могло. Никакому самому глупому королю и самому бездарному царедворцу по другую сторону океана не могло прийти в голову такой глупости: требовать у соседей-монархов выдачи пиратов. Тем более что никаких пиратов по большому счету и нет. Так, горстка шалунов, прячущихся в глухих бухточках и нападающих иногда на корабли мирных торговцев. Но всех их рано или поздно выловят доблестные королевские эскадры, и все будет хорошо…

* * *

Поприветствовав Домналла, губернатор Оскар ок Л'лири предложил командору сесть.

Огромный, грузный адмирал весьма походил на пирата — как его изображают в дешевых пьесках уличные комедианты.

Лицо со шрамом. Плечи шириной чуть не в дверной проем; грудь, напоминавшая наковальню; руки, похожие на два некрупных свиных окорока. Дополняли все это кривые ноги кавалериста, хотя губернатор до сих пор сидел на лошади как шут. Благо, вскакивать в седло ему приходилось не часто — разве во время парадов, по случаю тезоименитства монарха или прибытия инспектора из столицы.

В молодости, как говорили, он был изящным стройным дворянином благородного облика, но что поделаешь — несколько лет, проведенных на галерах эмира Эль-Акабы, не могли не отразиться на его облике.

Адмирал позвонил в колокольчик и грубовато велел прибежавшему слуге-мулату принести шоссо.

— Командор, я призвал вас не для того, чтобы спрашивать, как идет служба, — начал он, сразу взяв базилиска за хвост. — Во-первых, — пододвинул к Домналлу ворох свитков с большими печатями, — ознакомьтесь — указы короны, что привезли нам из метрополии с последним судном. Заодно оно привезло одну персону, которую я… не сказать, что особо рад видеть…

— Это кого же?

Ринн удивился: генеральный инспектор министерства колоний отплыл с Ледесмы не далее как месяц назад, с чего бы одолевать их проверками?

— Об этом потом, — махнул Оскар ладонью, опережая вопрос подчиненного. — Теперь второе, собственно, из-за чего я вас и вызвал. Среди этих бумаг, — непочтительно ткнул адмирал пальцем в высочайшие рескрипты, — его нет, это секретный приказ Адмиралтейства. О нем, правда, уже завтра начнут трепаться в кабаках Стормтона, а через неделю — по всему Изумрудному морю. Но пока не начали, вы, любезный командор, должны будете составить план привлечения на службу его величеству, на случай военных действий, обретающихся в наших водах корсаров. Сиречь морских разбойников. Которых у нас, как вы знаете, нет. — Адмирал хитро сощурился. — Точнее — выбрать из них тех, кто на самом деле на что-то пригоден в настоящем бою, и назначить старшего. По-видимому, самого опасного и наглого. Кстати, кто, по вашему мнению, среди наших вольных капитанов самый наглый и опасный?

— Игерна Бесст… Альери, — запнулся Домналл.

— Ну, — развел руками губернатор, — то, что она эгерийка, это полбеды. Но назначить леди командиром эскадры невозможно — разве что обеспокоить его величество, чтобы он сделал исключение в Корабельном уставе ради прекрасных глаз сеньориты Бесстыжей.

— Тогда Толино? Или Эохайд Счастливчик?

— Нет, не то…

— Ну не Морриганха же от арбоннцев переманивать, — пожал плечами командор.

— А что, было бы неплохо: уж этот к эгерийцам никак не перебежит. — Оскар усмехнулся, обнажив обломки пожелтевших зубов.

С годами, как говорили недоброжелатели, он становился все более похожим на отставного боцмана, а не на лорда в одиннадцатом поколении, каким он являлся.

— Хорошо, подумайте, Домналл, и решите. И мой совет — подбирайте не по капитанам, а по командам и кораблям. Я вас больше не задерживаю.

Ринн поклонился и вышел, прихватив злополучные бумаги.

Уже в передней вспомнил, что так и не выяснил — что это за неприятная персона к ним пожаловала? Но не возвращаться же…

— Командор, я так рада вас видеть…

И вмиг все вопросы улетучились вон из головы бравого моряка.

Она вошла легкой семенящей походкой, в домашнем платье, скупо отороченном кружевами, и волосы не рассыпались ворохом модных локонов, а были собраны в простой узел на затылке. Но Бригитт ок Л'лири казалась Домналлу краше любой расфуфыренной придворной дамы.

— Счастлив засвидетельствовать свое почтение, леди… леди Бригитт.

И не выдержал — отвел глаза. Грудь в глубоком кружевном вырезе корсажа буквально зажгла все его чувства, в том числе и самые нескромные…

Девушка была высока и стройна. Кожа ее лица отличалась необыкновенной нежностью и тем розоватым оттенком, который так свойствен девушкам северных стран. У нее были длинные волосы светло-русого цвета, отливавшие скорей серебром, чем золотом. Они были заплетены в толстую косу, завязанную голубой лентой с жемчугом. Ее красивые глаза, цвет которых нелегко было определить, временами поблескивали вороненой сталью, а тонкие брови были темными.

Бригитт была одета согласно последней моде, вернее, моде годичной давности, только сейчас дошедшей до Дальних Земель. Платье из голубого шелка с кружевным воротом — очень элегантное и в то же время строгое, ничего похожего на арбоннские с их почти голыми грудями и спинами, обнаженными до самых… м-м-м, округлостей. На нем не было ни золотых, ни серебряных украшений, хотя у ворота висело несколько нитей черного и розового жемчуга, наверняка стоившего не одну тысячу риэлей, а в ушах сверкали серьги с двумя крупными изумрудами. Ее сопровождали две камеристки — красивые мулатки.

— Батюшка освободился? — Лучатся лукавством очи прелестницы, в которых можно утонуть.

— Э-э-э…

Отчего ж он так неловок? Право, ему легче управиться с сотней отъявленных головорезов, чем поговорить с одной девицей!

— Так точно, — ответил Ринн невпопад и тут же поправился: — Да, губернатор сейчас один.

— Кстати, милорд Домналл, вы бы не могли составить мне компанию сегодня после обеда? — И добавила: — Моя старшая служанка, Нирта, выходит замуж, я даю ей вольную… Хотя это и не принято, но я намерена посетить сегодня рынок и выбрать себе новую. Так что вы скажете?

— Да, конечно, я приду… — кивнул Домналл.

— Я надеюсь на вас…

Девушка прошествовала мимо и скрылась за дверью отцовского кабинета. А Домналл еще некоторое время стоял столбом, пока не расслышал ехидные смешки мулаток. Грозно нахмурившись в сторону нахалок, командор удалился.

Глава 2

За десять лет до вышеописанного. Северо-Западный Маргиб. Год 1238 от Воплощения Провозвестника, день Скорпиона месяца иниб по танисскому счету времени.

Алое море. Остров-Без-Имени.

Казни, как известно, бывают разными.

За все время, пока род людской топчет лик мира, немало измыслил их людской ум.

В землях далекого Востока — Донг-Чен, Сейганд, Икон — осужденных перепиливают пополам тупой пилой, сажают на бамбук, на худой конец — скармливают тиграм.

В державе Сянь преступников-простолюдинов забивают палками, но палками не слишком тяжелыми, дабы злодеи умерли не сразу, а почувствовали, что умирают. Более важных злодеев умерщвляют с помощью долгих изощренных пыток. Палач может поплатиться своей головой, если жертва погибнет раньше назначенного срока, который был, случалось, весьма долгим — например, великого мудреца Му приговорили к двум годам медленной смерти, чтобы не слишком мудрствовал.

В Тарунии и Вардарии осужденного зажимают между двух досок и пускают поверху слона. В Хелмии бедолагу бросают в загон с разъяренными быками, и те пронзают его рогами или затаптывают насмерть.

В Сурии, стране еще достаточно диковатой, преступников просто и без затей запарывают семихвостым кнутом. Во владении этим нехитрым инструментом сурийцам равных нет — могут убивать жертву и пять минут, и два часа, а могут высечь так что человек уйдет своими ногами с помоста после сотни ударов. Не зря сурианских палачей-кнутобойцев выписывают себе все окрестные государства!

В северных землях, от Свеарланда до Ютарка, злодеев обычно приговаривают к «каменной смерти» — попросту заваливают тяжелыми валунами — или бросают в яму с волками. Правда, самым доблестным и заслуженным преступникам позволяется умереть с честью, с оружием в руках — сражаясь коротким тупым мечом и в одной набедренной повязке против двух-трех одоспешенных копейщиков.

Уточенные патриции Амальфии выдумали всякие изысканные приемы, вроде бассейна с акулами и крокодилами или постоянно заливаемого водой каземата, откуда узник сам должен ее откачивать, а как упадет он без сил, то и всё…

В Эгерии предпочитают плаху и топор или деревянную винтовую гарроту — хотя и костер сгодится. Арбоннцы предпочитают разрывание четырьмя лошадьми — называя это с присущим им юмором: «Отпустить на все четыре стороны».

Хойделльский закон весьма милостив и снисходителен — там мало кого наказывают смертью. Ну разве для самых закоренелых предусмотрено потрошение живьем.

Ограничиваются тем, что осужденным отрезают носы, выкалывают глаза и вырывают «части тела, являющиеся признаками пола». А если злодей не переживет подобного — на то воля благого Элла.

В Омасской державе за изнасилование или прелюбодеяние мужчина также «подлежит лишению своего естества под ножом палача». А ведь в Книге Провозвестника сказано: «У кого раздавлены ядра или отрезан детородный член, тот не может войти в Царство Всемогущего».

Но самый изобретательный в мире народ по части пыток и казней — танисцы. Великий законовед Ар-ад-Берми как-то вздумал, собрав уложения и законы разных государств — больших и малых, где живет это племя, — пересчитать все способы, какими танисцы лишают жизни виноватых. Но, дойдя до триста двадцать второго, бросил это дело в великой скорби. И было отчего — тут тебе и растирание жертвы между жерновами, и толчение в гигантской ступе, и сдирание кожи с живого человека с посыпанием солью, и повешение семью способами, и четвертование в разной последовательности, и утопление…

В Южной Эгерии, она же Северный Танисс, приговоренного сначала морят жаждой, а потом дают ему пива со снотворным. И пока он лежит одурманенный, стальной проволокой перетягивают ему мужской член, накрепко связав руки. И бедолага умирает от разрыва пузыря или оттого, что моча загнивает в его внутренностях — умирает долго и мучительно.

В Джарбе смертнику вставляют сухие камышинки во все отверстия тела и заливают кипящее масло.

В торговом городе-государстве Асландир, на мысе недалеко от входа в гавань построили «Башню Конца», куда привозят приговоренных — от изменивших мужьям жен до богохульников — и бросают их с высоких стен прямо на острые камни, которыми выложен двор башни. Хорошо, если несчастный сразу разобьет себе голову и легко умрет. Но каково ему лежать с переломанными руками и ногами на жарком солнце среди смердящих трупов уже казненных и ждать мучительной смерти? Ужасные крики тех, кому не повезло, слышат и прибрежные жители, и команды входящих в порт кораблей. Возможно, поэтому Асландир — самый спокойный из городов Альвамского моря.

Эмир Шадды устроил в своем зиндане клоповник, где развели тысячи и тысячи клопов. Мало кто может прожить там больше недели.

А вот Сонгайский султанат прибавил к этому списку еще один способ. А именно — Остров-Без-Имени, он же Черная Скала. И при этих словах у самого закоренелого душегуба на всех землях Сонгайи от выжженных солнцем гор Серенди до веселых портов Альгунского берега сводит сердце нехорошим холодком…

* * *

Солнце неспешно закатывалось за горизонт. На море царил полный штиль. Еле заметные холмики волн от весел галеры, не в силах рассыпаться белыми брызгами, лениво обтекали прибрежные камни острова.

Остров был невелик. По сути, это был громадный утес, обрывистая скала, выступающая из моря, изглоданная ветрами и прибоем, прорезанная примерно на половине своей высоты сквозным тоннелем-гротом. По легенде, древней и зловещей, отверстие в скале было пробито стрелой великана во время какой-то великой битвы добра и зла.

А вообще, много было легенд про этот ничем вроде не примечательный клочок суши милях в трехстах к западу от Аль-Гардара. В большей части говорилось о том, что в прибрежных водах обитают злобные демоны, по ночам сосущие кровь людей, имевших неосторожность высадиться на острове. Потому и обходили его моряки десятой дорогой. Лишь иногда корабли приближались, спускали лодки, которые причаливали ненадолго к берегу, но тут же и отходили. Не из любопытства — уж скоро как три века остров этот служил местом казни для особо закоренелых разбойников, убийц и грабителей, заговорщиков и преступников, «осквернивших имя Божье».

Побывавшие единожды на скале стражники больше ни за что не хотели туда возвращаться. И когда при них заходила речь о зловещем рифе, поспешно творили знаки, отгоняющие нечистую силу. Что уж они там такого видели — толком никто объяснить не мог. Говорили про обглоданные, изгрызенные кости, разбитые вдребезги черепа и еще про то, что черепов этих и костей слишком мало сравнительно с числом выброшенных на безымянную скалу злодеев.

Ар-Рагир аб Фаргид стоял на каменистой отмели и смотрел вслед дхоу, удалявшемуся от острова. Она только что освободилась от очередного груза человеческих отбросов, и два десятка преступивших закон бывших людей выбирались из воды на гранитный берег. Бывших, ибо перед тем, как подгоняемые ударами пик они покинули трюм, служитель Создателя Миров пропел козлиным голосом чин отрешения от Всемогущего Отца и милостей его.

Отныне будут прикованы они к проклятой скале, если не смилостивится над ними Владыка Вечности, навсегда.

Утес спокойно и безучастно принял очередную порцию осужденных, как и много раз до этого. Корабль быстро уходил прочь от острова, провожаемый ненавидящими взглядами оставшихся на мертвых камнях людей.

Молча они стояли у кромки прибоя, словно ожидая чего-то. Все двадцать душ, обреченных на столь необычную и ужасную казнь.

За дни в тюрьме и в вонючем трюме они уже знали друг о друге — кто и за что сюда попал. Что не сказали сами, то поведали издевательские разговоры тюремщиков.

Плачущий старик — почтенный молла Аб-Дарун — угодил сюда, будучи застигнутым в хлеву с козой. А сказано Провозвестником: «Кто ляжет со скотиной, как с женщиной, тому смерть». И подавно непростительно, если служитель Всемогущего совершит это. Так его со спущенными штанами и тащила до городской тюрьмы толпа прихожан, еще вчера внимавших словам старца с открытыми ртами.

Два темнокожих, похожих, как братья, пастуха с Гидийского нагорья. Как это ни смешно, но они тут за то же самое, что и Аб-Дарун. Они, подобравшись к стаду дромадеров, попытались изнасиловать молодую верблюдицу, но были пойманы рабами, охранявшими стадо. Вообще-то на этих дикарей смотрят обычно сквозь пальцы, и в худшем случае — быть бы им битыми жестко плетью. Но верблюдица оказалась из стада тарика тамошней провинции. И повезли двух диких, казалось, и говорить-то толком не умеющих пустынных бродяг сперва в столицу, дабы выставить у позорного столба, затем в Наридалу, а потом, в трюме парусника, сюда, где им суждено остаться.

Угрюмый, звероподобный, заросший шерстью, как дэв, Сином-Зуболом — головорез из шайки знаменитого разбойника Хаша Тачи, однажды вырезавшего целую семью в четырнадцать живых душ ради нескольких медных монет и узла с тряпьем. И хотя сам Тачи и большая часть его шайки уже умерли на кольях, а тела их насытили голошеих стервятников ма-раббу, все равно еще долго жители предместий высокостенной Наридалы будут пугать детей именем его.

Шестеро тайных поклонников Агибалла держатся вместе и угрюмо, исподлобья оглядываются. Ну, с этими все ясно. Как имеющий некоторое отношение к Тьме, Ар-Рагир знал, что если не все, то половина того, что приписывают слугам этого запрещенного, злобного бога, пришедшего из неведомой тьмы времен, — святая правда.

Трое здоровяков в рваной морской одежде. Это контрабандисты из какой-то эл-имарской шайки. Их сгубила жадность — застигнутые портовой стражей «на горячем», они вместо того, чтобы бежать, бросив товар на радость слугам эмира, решили защищать добычу, понадеявшись на остроту мечей.

И, наконец, он сам — Ар-Рагир аб Фаргид, ученый чародей.

Подождав, пока привезшее их сюда суденышко сначала превратилось в крохотную точку, а затем и вовсе исчезло из виду, обреченные разбрелись кто куда. Но далеко от берега не уходили, может, надеясь на то, что корабль вдруг вернется.

Удалившись в тень, отбрасываемую высокой скалой, Ар-Рагир устроился на большом плоском камне и принялся размышлять. Голова работала плохо. Ломило затылок, кровь била в виски. С чего бы это? Уж не подцепил ли он какую-нибудь хворь от этих… Впрочем, похоже, это уже не имеет значения…

Да, обидно умирать в три с небольшим десятка лет, тем более, если ты — истинный чародей, к тому же находящийся на пороге подлинного мастерства и могущества.

Семнадцать лет назад, после того как отец, чахоточный лекарь-неудачник отдал обнаружившего магический талант сына в обучение к мастеру Ар-Радиру, знатоку целительской магии, Ар-Рагир начал искать ключи к тайному знанию, которое даст ему силу, что вознесет его над прочими людьми на головокружительную высоту.

Он читал чудом уцелевшие запретные книги, изучал шаманство черных колдунов с юга Айлана и магию фаранджийцев, совершил путешествие в Уаджет в поисках древней мудрости. С возрастом, изучив книги и летописные записи о древней магии, он пришел к выводу, что действительно великое колдовство, делающее человека могучим, как божество, с течением столетий стало просто невозможным. Магия, словно родник, бивший ключом в древние времена, из которого каждый мог наполнить себя, как сосуд, доверху, теперь превратилась в грязную лужицу, и уже невозможно было зачерпнуть из нее больше пары капель, да и то с большим трудом.

Но Фаргид работал с тем, что оставалось в распоряжении подобных ему людей, и уже к двадцати пяти годам кое-чего достиг. Особенно в демонологии и некромантии. В последней, как признавали коллеги по ремеслу, ему не было равных среди живущих ныне чародеев Танисса. Оттого и не бедствовал, потому как много находилось охотников пообщаться с теми, кто переселился в Царство Всемогущего.

И надо же было так проколоться! Попался на горячем, когда норовил с помощью своего искусства отыскать клад, который прежний султан зарыл в припадке помешательства (которое и свело владыку в могилу).

В другое время его, глядишь, и отпустили бы, удовлетворившись приличной мздой. Но Фаргиду не повезло. Как раз за две недели до ареста молодой султан, очень внимательно прислушивавшийся к разным старцам и богословам, по их наущению подписал новый фирман о борьбе с черной магией.

В другое время Ар-Рагир затаился бы, воздерживаясь от занятий искусством. Но, как назло, он понадеялся на вельможу, с чьей подачи он и затеял поиск клада, и позволил себе проигнорировать объявление священной войны черным колдунам и чародеям. За что и поплатился.

В итоге он был схвачен, накормлен снадобьями, лишающими всякой магической силы, обвинен в некромантии и поклонением демонам…

И вот теперь он на этом проклятом острове по воле подписавшего приговор палача зиндиков.

Надо сказать, что и «заказчику» не поздоровилось. Правда, его участь была более счастливой — вельможу просто удавили…

Тяжелая рука легла на плечо.

— Эй, приятель, ты часом жратвой не богат?

Чародей скосил глаза.

Перед ним, нагло скалясь, стоял высоченный мордоворот. Многочисленные шрамы на теле, а также воровское клеймо на лбу не оставляли сомнений в роде его занятий. Хотя, случалось, что клеймили не только виноватых.

— Так как, не желаешь поделиться последним куском с ближним, как учит Пророк?

Мощные пальцы пребольно вцепились в Ар-Рагирово плечо.

— У меня нет еды, — миролюбиво ответил и попытался сбросить наглую лапищу, но не преуспел в этом.

— А мне сдается, что ты врешь, — прищурил око здоровяк. — Я своими глазами видел, как ты только что работал челюстями.

Что за бредни, удивился маг. А, никак он опять говорил сам с собой (такое с ним случалось, когда бывал взволнован), вот наглецу и померещилось, что Фаргид ел втихаря.

— Говорю тебе, нет у меня съестного.

И, чтоб не донимал лишний раз, пустил в невежу «огненную змейку». Мордоворот тут же одернул руку и затряс ею в воздухе. Ничего, слабый ожог должен его вразумить.

— Ты чего?! — вызверился крепыш. — Я к нему по-доброму, а он…

Вот же пиявка! И чего это он такой злой? Вон, другие сидят себе, окаменев от горя, а ему неймется. Думать мешает, сволочь!

В сердцах плюнул приставале под ноги. Плевок на лету превратился в злобную ящерицу, не преминувшую цапнуть здоровяка за большой палец. Укусила и тут же скрылась среди камней.

Иллюзия, конечно. Но и того хватило, чтобы поставить хама на место.

— Ладно, уважаемый, извини, ошибся, — примирительно сказал разбойник, косясь в сторону каменной россыпи. — Давай познакомимся, что ли?

В последовавшем затем недолгом разговоре выяснилось, что нового товарища Фаргида зовут Динар Аррудж и осужден он за дерзкую попытку убийства шейха с целью ограбления.

Выяснив таким образом отношения, они двинулись на поиски пищи. За ними последовало еще пять или шесть ссыльных.

Начали с прибрежных вод в надежде обнаружить хоть какую-нибудь живность. Результат оказался неутешительным. Уже в нескольких футах от берега дно крутым обрывом уходило вниз, не давая прибежища крабам и мелкой рыбешке. То же и с берегом. Даже моллюска завалящего не нашлось.

Молва не ошибалась… Ар-Рагир с тоской поглядел в кристально прозрачную даль моря. И внезапно почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Маг обернулся. Никого!

Все товарищи по несчастью перебрались уже на более отлогий противоположный берег рифа. И все же маг ощущал чье-то присутствие. Казалось, обернись он быстрее, он оказался бы лицом к лицу с этим невидимкой. Или это какая-то из неприкаянных душ сотен и сотен погибших жуткой смертью бродит среди этих мертвых камней?

Ар-Рагир, объятый суеверным ужасом, заспешил туда, где звучали голоса людей…

Тем временем солнце скрылось за горизонтом. Вскоре на остров должна была опуститься непроницаемая тьма ночи. Пора было позаботиться о ночлеге.

После недолгих поисков они обнаружили более-менее плоский и широкий камень, на который можно было улечься без особой опасности скатиться в какую-нибудь яму или в воду. Нагретая за день скала была теплой, и люди, утомленные тюрьмой, переездом на остров и страхом, почти мгновенно уснули на жестком ложе.

* * *

Ар-Рагир проснулся посреди ночи. Что-то потревожило его. Словно позвал кто.

Открыл глаза и тихо повернул голову. Рядом, широко раскинув руки, посапывал Аррудж.

А вот в трех шагах…

Чародей содрогнулся от омерзения.

Парочка гидийских пастухов усердно трудилась над тем, что еще недавно звалось Аб-Даруном. В ярком лунном свете было видно, что голову старику размозжили острым тяжелым камнем. Он же послужил каннибалам чем-то вроде разделочного топора.

Слышались хруст и чавканье, от которого у Фаргида, человека неробкого и немало повидавшего, зашевелились волосы.

Он торопливо отвернулся и в этот момент почувствовал, как из бесконечной морской глубины поднялось холодное НЕЧТО, которое на короткое мгновение коснулось его сознания и исчезло, вернулось в бездну, откуда пришло.

Но оно БЫЛО.

Остров действительно скрывал в себе некую неведомую и чудовищную силу.

Естественно, Фаргид уже не заснул. Он боялся даже сомкнуть глаза. Лежал, пялясь в мерцающее звездное небо, и чего-то ждал.

И не напрасно.

Где-то через час или около того (чародей, как и все его собратья, обладал чувством времени — а как же без этого творящему заклятия?) ОНО пришло вновь. За спиной у него раздался пронзительный душераздирающий крик — на этот раз не повезло Синому-Зуболому, которым решила заняться парочка контрабандистов.

Удар, сдавленный хрип, звуки чудовищной людоедской трапезы.

И вновь — ЕГО прикосновения. Прикосновения к обнаженной душе, к разуму Фаргида. Прикосновения бестелесных лап (или что там у НЕГО — щупальца, хоботы?).

Практикуясь в каком бы то ни было магическом искусстве, Ар-Рагир всегда твердо помнил одно — жизнь его представляет для него наивеличайшую в мире ценность — и потому старательно изучал все доступные заклятья защиты. Сейчас это знание оказалось как нельзя уместным.

Полностью отключив внешнее зрение, колдун очертил в воздухе «знак Ларда» и произнес несколько «слов», что сохранились в самых древних и зловещих тайных книгах.

Но эффект был вовсе не тот, какой маг ожидал. Некая часть его отделилась от плоти и нырнула в каменную расщелину.

Внутреннее зрение вело Ар-Рагира в глубь древней скалы, на десятки и сотни футов вниз под океанское дно. Там простирался огромный лабиринт пещер, колодцев и трещин. И в этом лабиринте было что-то живое. Что-то чудовищное. Фаргид уловил медленное движение некоей бесформенной массы, поднимавшейся к поверхности лабиринта.

Владыка Вечности! ОНО действительно существует!

НЕЧТО заскользило, словно сметающая всё лавина с гор, и чародей почувствовал, как ужас стальными клещами сжал все его внутренности, не давая вздохнуть.

Колдун медленно и осторожно проникал в сознание неведомой твари. Зрение его раздвоилось. Глаза твари на какое-то время стали его глазами. Уставившись в звездное небо, практически не различая его, он в то же время отчетливо видел, как чудовище поднимается по каменным лабиринтам к поверхности небольшого колодца.

…Слепой… Не вижу, ничего не вижу… Кругом мрак… Дышу мраком, пью мрак, ем мрак… Волны текут сквозь меня, твари морские ласкают скользкими струйками… Осыпь песка шуршит, наполняя тьму снами…

…Тьма и холод… Во тьме вспыхивают мелкие точки огней…

…Что-то мелкое, извивающееся проплывает мимо, слишком медленно… Пища… Еще пища… Много доброй еды… Насыщение…

Тьма вокруг… Она колышется, как живая… Краем глаза можно заметить движения во тьме… на самом пороге слышимости стоны, скрипы, скрежет, чавканье, голоса, снова стоны… опять движение… ветер по спине… оборачиваюсь… смех… снова ветер за спиной… мой страх рвется наружу… снова смех… слышно, как капает вода… а может, кровь… тьма… голоса становятся громче… слышу свое имя… они зовут… меня… они ждут меня… я начинаю вспоминать… боль… да, сладкая боль… я помню… я знаю… Древние Слова… Древний Огонь…

Сознание мгновенной вспышкой вернулось к Ар-Рагиру. Он затряс головой, пытаясь сбросить остатки наваждения, обрывки чужих нечеловеческих мыслей. Краем глаза различил в предрассветных сумерках, что на площадке стало еще просторнее. Но ему было не до каких-то исчезнувших язычников.

И тут он снова ощутил прикосновения чужой силы к его разуму. То ли она почуяла его попытки творить волшебство, то ли просто решила, что он станет его следующей добычей…

И тогда он решился на то, от чего дружно предостерегали все учителя и писания самых зловещих культов…

— О ТЫ, Неуспокоенный, — всплыли из глубин памяти и полились из груди слова древнего заклинания, прочитанного в черной Книге Носатого. — К ТЕБЕ взываю, Владыка. ТЫ, кто утаскивает во тьму свои жертвы и уничтожает их, и кто живет за счет слабых и беспомощных, и пусть я никогда не стану слабым и беспомощным перед ТОБОЙ, и пусть я никогда не буду повержен ТОБОЙ. И яд ТВОЙ никогда не проникнет в члены мои, ибо члены мои подобны ТВОИМ членам. И как ТЫ не будешь повержен, так и я не буду повержен ТОБОЙ, потому что я слуга ТВОЙ, я часть ТЕБЯ, плоть от плоти ТВОЕЙ. Так не дай же смертельной боли, пронзающей ТЕБЯ, охватить члены мои. Я слуга ТВОЙ, и меня защищает сила, которая остается с ТОБОЙ на вечные времена. ТЫ тот, чье имя сокрыто от посторонних, и чье жилище священно на миллионы лет. ТЫ тот, кто обитает во мраке, и я с ТОБОЙ. Я тот, кто никогда не будет повержен ТОБОЙ. Я силен ТВОЕЙ силой! Мы — одно! Мы — возродимся!

Закончив молитву — клятву верности — Фаргид тут же ощутил, что тяжесть, давившая на виски, исчезла. На душе стало тихо и спокойно, как после отпущения грехов на великий праздник Покаяния. Ар-Рагир откуда-то узнал, что все будет в порядке, он будет спасен, и ему не суждено сгинуть на этой зловещей скале…

Он забылся тяжелым сном.

Но быстро пробудился, как будто кто-то позвал его по имени.

Ар-Рагир встал, глянул и поначалу даже не поверил глазам своим.

На горизонте маячил парус. Корабль двигался со стороны открытого моря. Это явно не была дхоу, доставлявшая осужденных — под страхом казни капитану было запрещено возвращаться, да он и сам не захотел бы сделать этого. Ветер быстро подгонял корабль, и уже вскоре стало видно, что это небольшой мореходный дармун с косыми парусами, сейчас наполовину спущенными и обвисшими.

Первым побуждением чародея было разбудить товарищей по несчастью.

Но, оставив все сомнения и отринув жалость, он перешагнул через спящих (никто даже не пошевелился), спустился к воде и вошел в нее.

До корабля было далеко. Фаргид, изрядно ослабевший, усомнился в том, что сумеет доплыть до судна. Однако ж поплыл. И словно бы нечто влило в него новые силы, заставив забыть о сводившем живот голоде и усталости.

Когда Ар-Рагир оказался под самым бортом, волна подхватила чародея и услужливо поднесла к канату, свисавшему с борта прямо в воду…

И история мира изменила свое течение в миг, когда, кое-как перебирая руками и ногами, он вылез на палубу… Не загремел гром и не потемнели небеса — лишь далеко на севере, за мрачными стенами никому не известного аббатства в глубине шлифованного камня блеснула еле заметная искра…

Глава 3

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 13-е число месяца аркат.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон.

Как уже говорилось, из отправляемых в метрополию докладов следовало, что пираты были горсточкой отщепенцев, которых вот-вот истребят.

Представитель этой самой горсточки, Эохайд Эомар, среди товарищей по ремеслу более известный под прозвищем Счастливчик, командир шлюпа «Отважный», в данный момент направлялся в таверну. И в самом деле, где бы еще проводить пирату время, проматывая награбленное, как не в таверне?

Правда, на пирата он не слишком подходил. Самое обычное лицо хойделльца — голубые глаза под копной чуть рыжеватых волос, ровные черты лица, которые не особо портил даже сломанный — след кабацких драк — нос и шрам на подбородке. Да и висевшая на перевязи эгерийская шпага не была любимым оружием корсаров.

Тем не менее, Эохайд Счастливчик был именно пиратом, и не из последних — о чем свидетельствовала награда за его голову в пять тысяч риэлей, назначенная эгерийцами, и три тысячи леореннов, установленная министерством колоний Арбонна.

А в таверну он шел не проматывать деньги, а зарабатывать. Пиратство — занятие, конечно, выгодное, но выгода эта неровная да переменчивая. И случается даже пирату, как бы ни был он удачлив, сидеть на мели.

Вокруг кипела обычная портовая жизнь: сновали торговцы, приказчики, прошествовал королевский патруль, из таверн, окна которых выходили прямо на набережную, доносились звуки умеренного утреннего сквернословия. Морские волки, завсегдатаи питейных заведений, еще не успели нагрузиться как следует и пока лишь вяло переругивались.

Впрочем, в «Луне и устрице» было тихо и благопристойно.

Здесь не случалось ни разу поножовщины или стрельбы, и не плясали ночами под стук барабанов голые негритянки.

Таверна эта была не самой большой и не самой роскошной в городе.

В иных тавернах имелась мебель красного дерева, а занавеси — из священных церковных облачений. Были кабаки, где кушанья подавали на золотой посуде, а вино и ром — в кубках, украшенных жемчугом и бирюзой.

Но серьезные дела, серьезные люди и большие деньги, как известно, любят тишину. Или, как говорят амальфийцы — «Мышь надо ловить молча».

Поэтому именно в этом тихом месте пиратские капитаны договаривались о совместных рейдах, заключали консорты, выясняли, какой товар нужен кому-то из «своих» торговцев, чтобы поохотиться именно на него. Тут можно было занять денег под долю в будущей добыче, или договориться о сопровождении ценного груза (брались и за такое), или, наоборот — об охоте за контрабандистами…

Разные вопросы обсуждались за стенами «Луны и устрицы», и многие тайны прояснились бы, имей эти стены уши.

Но ее хозяин — старый Самт, одноглазый и хромой квартирмейстер знаменитого Талифа, умел хранить чужие тайны.

Чужому человеку, случайно сюда забредшему, вежливо, но настойчиво указывали на дверь. Шпиону… До мутной быстрой речушки, уносящейся в Изумрудное море, с заднего двора «Устрицы» было рукой подать…

Счастливчик прошел к свободному столу и сел на табурет.

Заказал бутылку вина.

Пока сам хозяин нес хмельное, Эохайд окинул взглядом таверну. Время приближалось к полудню, и в этот час посетителей было немного.

Когда бутылка вина оказалась на столе, капитан откупорил ее и налил вино в глиняную кружку.

Не успел он сделать несколько глотков, как к его столу подкатился трактирщик.

— Простите, что отвлекаю, капитан, — наклонился он к уху Эохайда, — но вас просил позвать вот тот человек. Говорит, это очень важно. И… он хотел бы поговорить в отдельном кабинете.

Эохайд оглянулся.

На него смотрел немолодой уже человек в черной с золотой вышивкой одежде клирика. Он сидел, потягивая вино и оглядывая зал.

Черная священническая шляпа с лиловой лентой лежала рядом.

Несмотря на худые руки и мирную внешность, было в нем что-то воинственное — как в немолодом сухощавом генерале, отчего кафтан, доходящий до колен и застегнутый на все пуговицы, казался похожим на мундир.

Все это дополнял короткий клеймор на поясе — оружие, почти исчезнувшее даже как церемониальное.

— Ну, хорошо, проси… — и Счастливчик поднялся из-за стола, направляясь в кабинет.

— Добрый день, капитан Эомар. Желаете вина? А может быть, рому? — спросил человек, как только фигура Эохайда появилась в проеме. — Присаживайтесь, не стесняйтесь.

— С кем имею честь? — Тут моряк невольно улыбнулся, вспомнив, что в нижне-хойделльском «имею честь» звучит двусмысленно.

— Зовите меня пока Эгин. Преподобный Эгин. Я представляю церковь Владыки нашего Элла в королевстве Четырех Островов. Пока этого достаточно. У меня для вас дело.

— Я слушаю. — Эохайд сел и налил себе лимонного сока с ромом.

— Не буду говорить долго. Вам нужно будет в течении трех дней выйти в море и сходить в одну бухту, чтобы там забрать некий груз. Груз очень дорогой и важный для матери нашей церкви. Вы получите ровно треть от его стоимости — можно прямо на месте. А пока вам заплатят тысячу эгерийских риэлей задатка.

Усмешка сползла с лица Счастливчика, уступив место серьезной мине. Он наклонился вперед:

— Форт, корабль? Кто охраняет? Сколько людей?

— Скорее всего — никого, — последовал ответ.

Эохайд не удивился. Эохайд не обрадовался. Эохайд задумался.

— Что за груз?

— Думал, у вас не принято задавать лишних вопросов, — нервно бросил собеседник.

— Я и не задаю, — процедил капитан. — Лишних.

— О характере груза скажу только после того, как мы подпишем… консорт? Так это называется?

— Не знаю, как у вас там, уважаемый Меч Истины, а у нас не принято покупать крысу в трюме, — с прохладцей процедил Эомар.

— Я ведь могу поискать и менее любопытного… Кстати, как вы узнали, кто я?

— Можете, — пожал Эохайд плечами, — но имейте в виду: менее любопытный сто против одного окажется и более жадным. И вы рискуете недосчитаться своего груза — в лучшем случае. В худшем — головы… или другой важной части тела. Что ж до второго вопроса… Так сложилось, что ваш орден я неплохо знаю и не скажу, что очень хорошо к нему отношусь. И если уж хотите, чтобы вас не узнали, то, по крайней мере, снимите этот ваш дрючок!

— Этот, как вы выразились, дрючок… — начал было собеседник и глубоко задумался.

Провел ладонью по гладко выбритому подбородку.

— Ну, хорошо, видимо, все-таки придется раскрыть карты. Да, вы правы. Я — Северин Эгин ок Серчер, генерал-камерлинг ордена Длани Элла, и я желаю нанять вас. Пользуясь данным мне правом, готов дать всем участникам плавания разрешение и отпущение грехов, а тем, кого в метрополии ждет кара, дать охранные грамоты.

Вот теперь Счастливчик и впрямь изумился.

Перед ним был сам Северин ок Серчер — бывший епископ Хойделльский, то есть второй человек в церковной иерархии королевства четырех островов. А еще — бывший вице-канцлер. То есть третий человек в иерархии светской после первого министра и канцлера. А еще, как помнил Эохайд, злые языки говорили, что преподобный Северин на самом деле был третьим, если считать от первого министра. И вторым — если считать от короля.

До недавнего времени.

Потому что известие о неожиданной отставке «серого епископа» и уходе от дел светских дошло уже даже сюда.

Капитан невольно приподнялся, склонив голову в полупоклоне. На большее от Эохайда Эомара мог бы рассчитывать разве что король или Предстоятель.

— Не нужно церемоний, — попросил епископ. — Ныне я всего лишь скромный генерал-камерлинг одного из монашествующих орденов матери нашей церкви.

— Значит, отпущение и помилование… — повторил джентльмен удачи. — Интересное дело.

Озадаченно почесал затылок.

— Более того, если даже кто-то из вашей команды приговорен к смерти, то я имею право помиловать его именем короля. Вам достаточно попросить меня…

Лицо Эохайда вдруг помрачнело.

— Спасибо, — пробормотал он. — Но тому, за кого я бы мог вас попросить, ваше помилование уже не нужно. К делу, что нам предстоит? И, пожалуйста, святой отец, не лукавьте, иначе дела не будет.

— Все очень просто — вы в моем сопровождении добираетесь до места, грузите золото на корабли и уплываете.

— На корабли? А кто второй?

— Пока еще не знаю… хотя кандидатур не так много.

— Кто бы он ни был, сначала вам придется спросить у меня — согласен ли я с ним плыть куда-нибудь и вообще — сяду ли я с ним на одном поле… отдыхать! — нервно выпалил Эохайд.

— Ладно, — кротко кивнул епископ. — Теперь я…

— Извините, преосвященный Северин, теперь я буду задавать вопросы. Первое: почему бы вам не воспользоваться услугами королевского военного флота?

— Вы не дали мне досказать, — нервно поморщился прелат. — Мы поплывем севернее Крокодильей реки.

— А, Ничьи Земли, — кивнул Счастливчик. — Но все равно непонятно. Можно подумать, это кого-то особо останавливало. Есть еще причина?

— Вас не проведешь, — добродушно покачал головой Серчер. — Ну хорошо, думаю, что могу сказать. Во-первых — должен раскрыть карты — особого выбора у меня нет: корабль, на котором я прибыл сюда и на котором рассчитывал продолжить плавание, не сможет выйти в море по меньшей мере месяц.

«Точно, — кивнул про себя Эохайд. — Флейт „Орлан“, попавший в ураган на подходе к Стормтону, по совести говоря, лучше бы оттащить на корабельное кладбище».

— И второе — так получилось, что дело это не касается королевства Хойделл, но лишь святой церкви.

— Вот как? — вздел брови моряк. — Тогда, конечно, понятно.

То, что святая церковь весьма неравнодушна к золоту, — это, конечно, хорошо известно, но чтобы за какими-то сокровищами отправился лично епископ, пусть и отставной — это, пожалуй, было даже ему в новинку.

— Вам надо будет пройти между Каннхом и островом Монаро на север, после чего бросить якорь в Коралловой бухте. Там мы сойдем на берег, пойдем в лес… недалеко, заберем груз и возвращаемся. Так что?

— Что за груз? — с нажимом повторил корсар.

— Хорошо… — после долгой паузы процедил епископ. — Нам предстоит забрать золото из руин храма…

— Это какого же? — недоверчиво спросил Эохайд. — Что-то не припомню там…

— Из руин храма ата-аланцев, — вымученно ответил экс-епископ.

— Вам следовало бы начать с этого, — молвил Эохайд, намереваясь встать. — Тогда бы я просто предложил поискать другого капитана и не тратить времени. Тысяча риэлей, конечно, хорошие деньги, но если, кроме них, ничего не светит…

— Что ж, я вас понимаю, — начал Серчер, — но что, если я вам скажу…

— Святой отец! — с укоризненной насмешкой покачал головой Эохайд. — Я не учился даже в приходской школе, но я все-таки не деревенский придурок и кое-что знаю про эти края, и, думается мне, даже побольше вашего. Во всех Дальних Землях не нашлось ни единого следа Древних, хотя их уж искали-искали, что у нас, что на северном материке. Есть даже акт капитула Толеттского королевского университета, предписывающий не принимать прошения насчет поисков всяких ата-аланских штучек в этих местах. Двадцать пять профессоров и тридцать два доктора подписали, вот так!

Экс-епископ озадаченно уставился на Эохайда, явно удивляясь, что неотесанный морской разбойник ссылается на авторитет старейшего университета в Святых Землях.

Это не укрылось от Эомара и вызвало у него приступ ехидной веселости — давай, святой отец, я и не такое завернуть могу…

Вздохнув, преосвященный покачал головой и вдруг добродушно усмехнулся.

— Тридцать два доктора? Ну что ж, это не первый раз, когда ученые ослы машут хвостами почем зря! А что бы ваши доктора сказали вот на это?

Он сунул руку в сумку на поясе и поставил перед онемевшим капитаном маленькую, но увесистую, серебристо блеснувшую статуэтку, громко грохнувшую по доске.

— Ага! — только и вымолвил пират.

Перед ним было небольшое, грубое изображение бога или демона. Больше всего это было похоже на стоявшую на хвосте толстую игуану с головой спрута, оскалившую длинные зубы. Существо имело несомненные признаки женского (гм…) пола и держало в руках человеческий череп.

— Откуда… — начал было капитан, невольно приподнимаясь с табурета.

— Ее вместе с картой вынес из джунглей Ничьих Земель больше полувека назад капеллан Сен-Кропезского полка, преподобный отец Морио, да успокоится его душа в мире, — сообщил епископ. — Он отправился в рейд против эгерийцев вместе с двумя ротами и оказался единственным, кто вернулся. К сожалению, разум его уже безнадежно помутился к тому времени, как он вышел в расположение нашего десанта.

Эохайд молча кивнул. Преосвященный говорил о войне Трех Королей, когда Арбонн и Хойделл заключили союз, с целью выбить эгерийцев из Дальних Земель и поделить их между собой. Тогда сорокатысячная соединенная армия союзников почти вся погибла в боях на островах, при неудачной осаде Марагены да в джунглях Ничьих Земель. Именно тогда они и стали Ничьими — единственная уступка, какую вырвали у Толетта.

Забавно, что совсем немного лет спустя принц Руперт с несколькими тысячами бродяг и авантюристов добился куда большего.

Но не старые войны сейчас занимали Эохайда.

Он и в самом деле был не слишком учен, книг за свою жизнь прочел почти что ничего, учась всему понемногу у разных людей. Но он, как и полагалось пирату, великолепно разбирался в том, что и сколько стоит.

И накрепко помнил одну нехитрую вещь. Обычное ювелирное изделие идет как полторы цены веса содержащегося в нем металла. Отмеченное клеймом знаменитого ювелира — от трех до десяти. Если мастер покинул сей мир, то может дотянуть и до двух десятков. Столько же берут за украшения с Дальнего Восхода или Юга. Украшения древних времен — будь то Урмосская империя, старые гаэльские королевства островов и материка или то, что выкапывают в сурийских землях из древних курганов, не говоря уже об Уаджете, — тут иногда кладут и больше ста монет на вес древней фибулы или гривны.

Но вот что касается изделий ата-аланцев — тут обычные способы просто неприменимы. Каждое из них продается с аукциона, и мало в казне какого короля найдется с сотню тысячелетних золотых и платиновых фигурок или украшений.

А то, что вещица не подделка, ему было очевидно. И дело тут даже не в ауре темных давних времен, что окружает крошечного уродливого идола. Просто… Просто до сей поры никто не научился еще так обрабатывать платину, как это делали искусники сгинувшей благословенной (она же проклятая) земли.

Ни отливать, ни резать, ни даже толком плавить серебристо-белый, тяжелый и воистину благородный металл не умел никто. Даже растворить ее не получалось у алхимиков. Да, эгерийцы кое-как научились чеканить из нее монету — разогревая в горнах намытый в россыпях платиновый песок или сточенные в опилки самородки и отбивая раскаленный металл тяжелыми молотами в стальных формах. Но даже простой перстень сделать таким способом можно было лишь после двух-трех попыток.

Так что сейчас на столике стояло настоящее сокровище стоимостью как минимум в неплохой корабль.

И невольно Эомар проникся уважением к епископу: конечно, обычаи вольных мореходов защищали клиента, но как бы то ни было — принести такую драгоценность в разбойничий притон?

— Хотите, я добавлю ее к задатку? — осведомился служитель Элла.

— Нет, благодарю, — сглотнув, бросил пират. — Хорошо, я… я согласен. — Эомар допил ром и встал, почувствовав при этом легкую дрожь.

— Милейший! — крикнул епископ хозяину таверны. — Перо, бумагу и чернила!

Через несколько минут договор был составлен и подписан.

— Ну, вот теперь, когда все формальности соблюдены, не могли бы вы изложить свой план, капитан?

— Извольте. Но имейте в виду: я все равно должен дать согласие на второго.

— Ладно-ладно, у вас будут возражения относительно капитана Альери?

— Игерны? — переспросил Эохайд. — Но… То есть… Нет, конечно!

* * *

Игерна открыла глаза, приподнялась на койке.

Солнце вовсю било в широкие иллюминаторы, и капитан де Альери недовольно поморщилась.

Надо же — загуляла изрядно!

Оглядела каюту.

Ранее этот фрегат принадлежал Арбоннскому флоту и ходил под белым с цветками розы флагом великой державы. Корабль оказался в руках Игерны де Альери почти без боя. Именно тогда она получила оба свои прозвища — и вполне заслуженно.

Спотыкаясь о пустые бутылки, пиратка пробралась к столу, на котором были раскиданы карты, но даже не взглянула на них: острова по бумаге не бегают. Лучше выпить! Женщина перегнулась через стол и потянулась за стоявшими под ним непочатыми бутылками. Достав две, плюхнулась на пол, облокотившись спиной о сундук с одеждой (одежда, впрочем, была разбросана по каюте, как и оружие, что было уже совсем непорядком).

Эгерийка чертыхнулась пару раз, пока пыталась выдернуть застрявшую в бутылке пробку. Та не поддавалась, и Игерна в сердцах просто с размаху ударила горлышком по столу, разбивая его — старый кабацкий прием.

Ром весело забулькал, вливаясь в горло и приятно его обжигая.

Ей враз полегчало.

— Хей, Хор! — заорала, выбираясь на палубу. — Хей, кастрюльный адмирал, вылезай, капитану закусить нужно!

Из двери камбуза высунулось сначала темное лицо корабельного кока, а потом и вся она целиком.

Босая, с голым животом, в короткой кофточке, едва сходящейся на высокой груди… в кружевном, когда-то роскошном переднике, ныне носящем следы всевозможных блюд, коими Хор'Тага потчевала команду. За кушаком — рукоять топорика, которым рубила мясо. Она вообще предпочитала топор всякому другому оружию.

Лениво подбежала, держа в руках уже заранее приготовленный поднос с черепашьими колбасками.

— Ты как всегда отлично выглядишь, — польстила капитанша своей подруге — мастерице похлебок и каш.

— Что есть, то есть, — буркнула Хор'Тага. — А тебе, абуна, не надо напиваться в стельку, так и мозги пропить недолго.

— Какая я тебе абуна? — возмущенно воскликнула Игерна. — С каких пор я абуна? Я для тебя — капитан де Альери!

Хор лишь улыбнулась, шутливо поклонившись.

Эгерийка доверяла своему коку больше, чем кому бы то ни было на «Акуле».

Были на то причины…

— Подавать завтрак, абуна? — осведомилась Хор.

При мысли о еде тошнотворный комок зашевелился в желудке.

— Нет, спасибо, не хочется что-то, — отказалась Игерна.

— Как скажете, капитан, — вновь чуть поклонилась Хор'Тага.

Игерна была единственной, кому девушка кланялась.

Три года назад, месяц спустя после захвата фрегата, Игерна взяла на абордаж судно, следовавшее к Арбаосу с сотней рабов на борту. Рассудив здраво, команда «Акулы» решила воспользоваться такой удачей, взяв новый курс, чтобы доставить груз к месту следования и получить куш от торговли живым товаром. И вот когда груз уже сгоняли на берег, Игерна заметила среди рабынь девушку лет восемнадцати с гладкой оливковой кожей и большими красивыми глазами, полными не страха, но ярости. Схватив мулатку за руку, пиратка рывком поставила ее на ноги и впихнула в свою каюту. Что ею двигало в тот момент, она никогда не признавалась. Жалость? Сострадание? Интуиция? Похоже, что последнее — ни к жалостливым, ни к добрым людям Игерну Отважную (она же Бесстыжая) никто не причислил бы. Но прихоть судьбы спасла Хор'Тагу, ставшую с тех пор коком.

— Салуд, капитан! Салуд, Хор! — на палубе появилась третья женщина из команды «Акулы» — Кармиса, корабельный маг.

Маг, по правде говоря, слабенький, так себе… Но другого мага пока не намечалось. Опять же, Кармиса, как ни крути, родилась тут, на одном из островков, и великое Изумрудное море было ей родным. И это не раз уже выручало «Акулу» и ее лихую команду.

Расхлябанно шлепая по доскам пятками, Кармиса подошла.

— Ну что, сестры, когда отплываем? — справилась она, зевая во весь рот. — А то ты, капитан, уже скучаешь — после полуночи притащилась да загибала так, что боцман позавидовал. Я вот на всякий случай приготовила тебе питье для поправки.

Протянула фляжку.

Роскошное красное платье, уже слегка потрепанное, обвисая складками, сползло с плеча, обнажив гладкую смуглую кожу.

— О-ох-х, и впрямь скорей бы в море! Может прибарахлюсь, а то это уже надоело до чертиков. — Она недовольно одернула платье.

Игерна улыбнулась.

Пристрастие к роскошным модным платьям было слабостью Кармисы, и она даже выговорила в консорте себе право сверх доли на все женские тряпки, что окажутся на захваченном судне.

И это при том, что сидели они на вчерашней рыбачке чуть получше, чем сутана на мартышке.

Уже не раз магичка приставала к Игерне — пусть де она объяснит, как правильно носить эти господские одеяния. Сама ведь дворянка как-никак!

И капитанша все порывалась объяснить, что не шились эти платья в расчете, что их оденут на голое тело — путь даже такое молодое и крепкое, как у Кармисы.

А полагалось надевать под него пять, ну три в крайнем случае, нижние юбки с оборками, да еще пояс, на котором держатся чулки и к которому крепятся фижмы, поддерживающие турнюр. А сверху, под корсаж, надо надеть сорочку, ровно повторяющую форму декольте, и такой же старательно скроенный корсет из плотной ткани да кожаных ремешков, которые затягивают и зашнуровывают, чтобы они поддерживали талию да поднимали грудь. И уж подавно немыслимо, чтобы в таком платье появиться босиком.

Де Альери невольно опустила глаза.

Чистую протертую с песком палубу «Акулы» попирали три пары не самых худших женских ножек.

Белые, чуть позолоченные загаром, с узкой аристократической ступней — ее, капитана Игерны Отважной. Смуглые, с крепкими икрами — рыбачки Кармисы. И стройные, блестящие полированным деревом — кока.

Ни дать, ни взять — три богини с трех сторон света из легенд об Ахайской войне, собравшиеся, чтобы решить спор — кому достанется смертный красавчик, царевич Состарп.

— Ладно, заходите или проваливайте! — пригласила, распахнув дверь в свои покои.

Подруги, разумеется, зашли.

Войдя в каюту сама, Игерна плотно закрыла дверь и, раскидывая пинками бутылки, прошла к столу.

Отхлебнула несколько глотков сваренного сестрицей Кармисой пойла и принялась переодеваться. Выпрыгнув из штанов и сбросив рубаху, она, совершенно обнаженная, подошла к сундуку, надавила на шпенечки секретного замка.

В полумраке каюты светилось матовым сиянием ее тело и топорщились округлости грудей с яркими вишневыми пятнышками сосков. Маг восхищенно прищелкнула языком.

— Вот это сиськи! Ты, капитан, зря не носишь эти вот… со шнурками…

— Корсажи, — машинально подсказала Игерна.

— Ага! — кивнула Кармиса. — Грех перед Эллом такое богатство прятать! Хотелось бы мне такие иметь.

Альери Отважная довольно повела плечом.

— Так ведь твои побольше будут!

— Ну-у-у-у, — скорчила гримаску знахарка, — сравнила! Мои-то обвисшие, хоть я и помоложе тебя… А твои — просто чудо: твердые, аккуратненькие, просто прелесть!

— С мужиками поменьше надо валяться! — пошутила капитанша.

— Ха! А что еще делать, когда работы нет? Так и вовсе забыть можно, что ты женщина. Не все же такие монашки, как вы с Хор!

Хор'Тага хихикнула. Кем-кем, а уж монашкой она не была.

— Кстати, — хлопнула себя по лбу рукой Кармиса. — В порту новая купальня открылась. Наведалась бы ты туда…

— Зачем?

— Как это зачем?! Для чего люди в бани ходят? Чтоб мыться, конечно. Вон как пропахла винищем. Хотя что с тебя взять? Ты, наверное, только попав на море, воду каждый день видеть стала!

— Ты это… — нервно передернула плечами Игерна. — Скажешь тоже… Хоть мой отец был и небогат, но уж раз-то в неделю корыто горячей воды мы согревали да мыла флакончик покупали… — уточнила.

— Фи, корыто, — сморщила носик магичка. — Сходи в купальню, хоть посмотришь, как люди живут. Там все заведено по восточной моде. Один бассейн чего стоит — размером с небольшое озеро. А уж массажист — закачаешься!

— Массажист? — переспросила Игерна, от неожиданности уронившая юбку. — Мужик?!

— Да что ты! — всплеснула руками Кармиса. — Какой еще мужик — евнух! Танисский. Пальцы у него такие… — Она мечтательно закатила глаза.

Игерна и в самом деле вспомнила, что массажистами и слугами у танисцев всё больше евнухи работают — а во дворце султана Омасской империи так вообще их, говорят, семь тысяч. Неудивительно, что при таком количестве их уже везут через океан.

— Так что сходи. Там вот купальня — не то что твоя лохань. — Она ткнула пальцем в медную ванну за дверью в гардеробную.

— А что? Ванна как ванна — такие в Арбонне не всякий дворянин имеет…

— Ага, как раз малость побольше свиного корыта… Тоже — баловство таскаешь это…

Что верно, то верно.

Игерна привыкла ходить в холщовых штанах и бесформенной зюйдвестке, она могла питаться солониной и пить не морщась «кровь базилиска» — жуткий пиратский коктейль: треть морской воды, треть пресной и треть рома, — но вот без того чтобы хоть раз в три дня не сполоснуться… а лучше каждый вечер… не могла. Для этого даже брала отдельную бочку пресной воды, стоявшую в бывшей гардеробной там же, где и ванна.

— Ладно, подумаю, спасибо за совет, — кивнула капитанша.

Повинуясь женской логике, она в первую очередь вытащила пару сережек — больших тяжелых кружков золота. Встав перед зеркалом, вдела в уши жемчужные розетки, не забывая любоваться своим телом. Помнится, ее сравнивали с Девой Моря… Она очень обижалась, думая, что имеются в виду русалки (не на море будь помянуты).

Затем скользнула в рубашку, отороченную кружевами, обмотала бедра айланским суронгом алого цвета («Видела бы сейчас меня дуэнья!»), затем влезла в короткую нижнюю юбку, а сверху натянула юбку обычную — тоже короткую, всего на ладонь ниже колен. Обмотав кушак вокруг талии, сунула за него сзади короткий кривой восточный клинок с волнистым лезвием. Рукоятью вниз — так, чтобы в случае чего выхватить сразу.

Накинула сверху бурнус.

— Все, сестрички, я пошла. Может, сегодня повезет найти подходящую работенку. А то и впрямь совсем сопьемся…

Схолия первая О ДАЛЬНИХ ЗЕМЛЯХ

Было то уже пять без малого столетий назад, в год 2900 от возведения в подлунном мире первого храма Единому Творцу.

В то время еще не было ни пушек, ни аркебуз, и даже ныне забытый за ненадобностью «танисский огонь» считался бесовским оружием, подсказанным язычникам самим Хамираном.

Не было и нынешних стран.

Арбонн был разделен на три герцогства — Гиссу, Ретанну и Арторику. Хойделльцы только-только закончили свою войну Лилий, и каждый остров кичился своей свободой, еще не зная, что через три десятка лет Канут ютский наложит на них свою тяжелую лапу в кольчужной перчатке. Эгерия едва-едва загнала южных язычников за горы и переводила дух после гибели у Алькантара армии короля Иверо Мученика, надеявшегося сбросить танисцев в море.

Про Сурию, почти стертую с лица земли кочевниками, почитай никто и не слышал, и даже образованные люди, впрочем, весьма немногочисленные, были свято уверены, что за Хелмией, за Сурьянским морем лежат земли одноглазых великанов и собакоголовых людоедов.

А уж о том, что по ту сторону океана, и помыслить было страшно!

Конечно, в мудрых книгах что-то говорилось о Ата-Алане, а в баснях и сказаниях — о Стеклянных островах, островах Дев и великой земле О'Маггал.

Но куда больше веры было эдесскому епископу Косимо, говорившему, что от берегов Арторики до края плоской земли, где вечно клубится туман от извергающегося в бездну океана, ровно шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть морских миль. Не называли тогда Старые Земли — Старыми Землями, ибо про иные страны почти не знали, именуя огромный остров с обитателями — приверженцами истинной веры, — окруженный девятью морями, Святыми Землями или даже просто Мир Сей.

Моряки тогда обычно плавали вдоль берегов, ориентируясь по отмелям и прибрежным скалам, по полету птиц и цвету воды, по солнцу и звездам, но больше, пожалуй, полагаясь на чутье.

Компас и у танисцев только появился, а с астролябией умели обращаться хорошо если три-четыре сотни звездочетов и астрологов на всем материке.

Так что моряк, отважившийся пересекать напрямую даже Эгерийское море, не говоря уже о плаваниях к Свальдбарду, считался изрядным храбрецом.

И тем удивительнее было то, что сделали те два человека, имена которых ныне знает каждый моряк. О которых поют песни, и чьими именами называют корабли.

Жили тогда в вольном городе Лирде, поставленном, по преданию, на месте древней крепости ата-аланцев (все города Валиссы поставлены на месте древних крепостей ата-аланцев, и не вздумайте спорить с горожанами!) два морехода.

Первый — амальфиот Илаис Вальяно, сын настоятеля соборного храма Вертранга, отказавшийся от сутаны во имя моря и парусов. Второй — потомственный купец и мореплаватель в невесть скольких поколениях, Бранн Мак-Мор.

Как встретились они, в какой таверне, а может быть, на одном из столь любимых в Эгерии празднеств, или, может, на дружеской пирушке у таких же, как они, пенителей моря — теперь уже никто не скажет. Потому как в те уже баснословные времена никому из хронистов не пришло бы в голову интересоваться какими-то там грубыми моряками. А когда спохватились, уже и многих помнивших не было в живых.

Говорили, что Мак-Мор был пиратом, взявшим корабль Вальяно на абордаж и не сумевшим победить Илаиса в мечном бою — отчего, мол, и проникся уважением к противнику, ибо прежде это никому не удавалось. Другие же, напротив, полагали Вальяно хозяином пиратской флотилии, нанявшим Мак-Мора на службу. Третьи заявляли, что во время плавания китобоев на Норгрейн наткнулся капитан Бранн на каяк обитателей еще не открытого Иннис-Тона, унесенный ветрами далеко от родных вод, но, поскольку по необразованности ничего не разобрал из их рассказа, обратился к Вальяно, чтобы тот начертил карту для плавания в земли дикарей. (Понятное дело, выкинутых бывшим пиратом за борт, когда в них отпала нужда.) Четвертые — что Вальяно сам нашел в древних храмовых записях карту времен Ата-Алана, да вот не надеялся на свои капитанские дарования… Пятые… Седьмые…

Но, как бы то ни было, оба они верили в одно — что за океаном и скалистыми островками Эль-Хазарда лежит неведомая людям земля.

Сперва соратники сунулись было со своими идеями в королевский дворец, но придворные лишь отмахнулись от докучливых простолюдинов. А когда они начали толковать о какой-то пользе, которую может извлечь Эгерия из открытия новых стран в океане, им сурово сообщили, что ежели мореходы хотят послужить во славу короля, то пусть для начала найдут деньги в каком-нибудь другом месте, а не у обожаемого монарха.

Купцы выслушали более внимательно, но денег все равно не дали. Вот если бы уважаемые действительно открыли какие-то земли, на которых имелось бы что-то полезное, вот тогда, возможно, их бы и взяли в долю — процентов за десять, ну в крайнем случае — за двадцать.

Церковь Элла устами всех трех епископов королевства заявила, что если и есть там, в водной пустыне, острова, то людям на них взяться неоткуда, и слово истины нести некому. И вообще, пусть почтенные мореплаватели прочтут «Космографию» преподобного епископа эдесского и хорошо помолятся Эллу, чтобы он их простил и вразумил.

Так, может, и до сего дня не были бы открыты Дальние Земли, да только вот и Вальяно, и Мак-Мор были не только мечтателями, но еще и капитанами, и у каждого был свой корабль, и имелись верные люди, готовые пойти за ними.

И вот, на двух галеасах, нагруженных здоровенными кувшинами-арробами с водой и вином, вяленым мясом в смоленых бочках и сухарями в мешках из вощеной кожи, отплыли они из гавани Лирда на закат.

Потом, века спустя, стали говорить, что двум храбрецам тогда воистину сам Элл помог. Ибо шансов переплыть океан на тех скорлупках у них, почитай, было меньше, чем у раненого клыкача — пересечь Море Химер.

Но не зря ведь говорится, что кому суждено сгореть, тот не утонет.

Случаем или чутьем они двинулись именно тем курсом, по которому проще всего пересечь океан. Невзначай курс этот проходил мимо двух островков, где можно было пополнить запасы воды, когда на «Змее бурь» в качку побились амфоры с водой, и укрыться от шторма, когда маленькую флотилию настиг редкий в тех широтах ураган.

(Острова эти именуются ныне островами Святого Мартина и Святой Агаты.)

Они проскочили мимо Курийского течения, где ветра не дали бы им продвигаться на запад, а сила исполинского потока измотала бы гребцов.

К тому же плавание их пришлось на «тихий год», какие обычно наступают каждые одиннадцать лет.

Наконец, команды настолько верили в своих капитанов, что ни разу за все время плавания никто даже не выразил и тени недовольства, что приходится плыть в неизвестность. И вполне возможно — к гибели.

Так все благоприятно совпало для двух мореходов, одержимых зовом бескрайнего горизонта, что впору было говорить о помощи Творца — не случайно же это плавание потом приводили в пример маститые теологи как доказательство промысла Всевышнего.

Впрочем, трезвый и расчетливый мог бы сказать — так выпали кости.

И кто из них прав? Как судить?

Но, так или иначе, а спустя тридцать четыре дня «Змей Бурь» и «Копье Вертранга» достигли мест, где океанская синь вод сменилась густой зеленью, а вскоре пристали к берегам обширного, поросшего буйными лесами острова. Он получил имя Андайя — в честь девы-спасительницы из старой хойделльской легенды, а море, за цвет воды — Мар-дель-Имарагдо — Изумрудным.

Пристав к берегам обширной бухты, Вальяно и Мак-Мор провозгласили найденную землю владением эгерийского королевского дома. (А что же еще могли сделать его верные подданные?)

Но плыть дальше оказалось невозможно — как выяснилось, какие-то морские черви источили днища кораблей, так что первый же шторм пустил бы галеасы ко дну.

Однако ни капитаны, ни их команды не пали духом. Вытащив суденышки на берег, они разобрали «Змея Бурь» по досточкам и за три месяца отремонтировали «Копье Вертранга».

Пока одни возрождали к жизни корабль, меньшая часть моряков рассылалась деятельными Вальяно и Мак-Мором по острову на поиски древесины, смолы, дичи и, прежде всего, людей. Однако если кабаны, огромные морские черепахи и здоровенные нелетающие птицы с вкуснейшим мясом попадались в изобилии, то ни туземцев, ни даже следа человеческого эгерийцы не встретили.

С вершин прибрежных холмов моряки видели на горизонте очертания других земель, но ни разу не промелькнул в морской дымке парус.

Пренебрегая опасностью, Вальяно с добровольцами-храбрецами сплавал на соседние острова на шлюпках — и не нашел там ни малейшего следа человека. Для него, грезившего уцелевшими за морем городами Ата-Алана, это было сильным разочарованием.

Зато было найдено кое-что другое, что и определило дальнейшую судьбу новооткрытых земель.

Думая, как защитить дерево бортов от червей-точильщиков, Мак-Мор решил поискать, нет ли поблизости в горах слюды или свинцовых руд, чтобы было чем обить днища.

И вот, один из посланных им матросов, Федериго Анхелико, нашел в одном из горных ручьев тяжелый рыжий камень, при своем невеликом размере внушительно оттягивающий руку. Моряк прекрасно знал, что это такое, ибо два года провел в кандалах на рудниках Светоча Веры, халифа Иддин-ар-Уны, добывая золото.

В короткий срок мореплаватели обратились в старателей, так что даже работы на «Копье Вертранга» затормозились. И за месяц, пока не иссякла россыпь, намыли ни много, ни мало — восемнадцать пудов этого металла. Больше, чем было в казне даже очень богатых земель приверженцев истинной веры, за вычетом разве что монархов-пиратов Норгрейна да еще амальфийских торговых городов.

И вновь люди удержались от соблазна, золото не помутило им разум, и никто не попытался устроить резню — ведь это были моряки из Лирда, заслуженно считавшиеся лучшими в западных землях. Добыча была поделена по справедливости.

Погрузив золото на «Копье», они кинули жребий, кому остаться на вновь открытых берегах, а кому плыть обратно — ибо всех не вмещал корабль, да и запасы в трюмах были не бесконечны.

Принять «Копье Вертранга» под свое начало выпало Бранну Мак-Мору.

А Вальяно и те, кому не повезло, остались ждать возвращения товарищей. На берегах бухты, получившей имя бухты Провидения, они заложили первое поселение, назвав его Геоанадакано, что на древнем языке значило просто — Новый Город. И принялись в ожидании возвращения товарищей искать новые россыпи золота, корчевать лес под первые посевы да плавать на соседние острова, все еще надеясь встретить хотя бы след человеческий.

Мак-Мор же ушел в море. И вновь доказал, что он и в самом деле лучший капитан всех западных морей — от Тингиса до Тромсборга.

Он прошел вдоль побережья северного материка, найдя-таки заморских антиподов (впрочем это уже совсем другая история). Он сумел, поймав весенние восточные ветра, оседлать то самое Курийское течение, счастливо миновав с его помощью мертвые штили «сухих широт», отбиться от борребийских пиратов у мыса Хегарон и вернуться в Лирд, уже оплакавший своих сыновей, ушедших в никуда.

По преданию, король Хайме Говорливый целый час не мог вымолвить ни слова, когда Бранн опустил к его ногам тяжелое блюдо с золотым песком, и так же молча коснулся монаршим клинком плеча Мак-Мора, посвящая того в рыцари…

(Можно лишь представить королевскую радость — ибо после провалившегося похода его старшего брата на Тингис в казне с тоски, наверное, провесились последние мыши.)

Назад Мак-Мор отплыл во главе уже трех десятков кораблей, которые везли первых желающих поселиться на новых землях, и через месяц с небольшим привел их в бухту Геоанадакано…

Вальяно и Мак-Мор совершили еще два плавания в Иннис-Тор. Одно — вдоль побережья на юг, до устья исполинской реки, получившей имя Святого Лауренсио, и второе — за мыс Мароно, открыв Великий, он же Бескрайний, океан, который через почти век пересечет Ино де Ронго: человек, впервые обогнувший мир, наглядно доказав, что Элл сотворил его круглым.

Первооткрыватели Дальних Земель решили, что сумеют пройти бескрайние водные просторы — и спустя год отошли на трех кораблях из новозаложенной гавани Геоанадакано на Запад.

И больше никто никогда не видел их вымпелов. Но говорили, что не погибли они, а просто в великой неисповедимой милости своей Всевышний сделал так, что корабли их ушли в Нездешние Моря, где и странствуют они до сих пор.

И по сию пору поют в кабаках всех портов от Корисса до Рединга «Балладу о двух мореходах», открывших Дальние Земли.

Малым вперед, как вел их лот, солнце в тумане все дни, — Из мрака в мрак, на риск каждый шаг, шли, как ветер, они. И вел их свет ночных планет, карта северных звезд, На норд-норд-вест, Западный Крест, за ним Близнецов мост…

Глава 4

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 13-е число месяца аркат, вторая половина дня.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное Море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон, район старых доков.

«Я повел себя как молодой дурак, который спьяну устраивает дела, а потом терзается от жадности и сомнений… — злился Счастливчик, шагая домой. — К Эллу!! Лучше работать по мелочи, чем быть у кого-то на побегушках. Тем более — у попов! И Игерну еще приплел! Хотя ее приплел не я, а этот самый епископ».

Ладно, раз уж заказ взят, то надо его исполнять. Хочешь, не хочешь — надо поднимать ребят, тем более они и впрямь застоялись.

Трудно сказать, что там есть и сколько, и не надул ли его преосвященный для какой-то своей надобности, но уж раз взялся, то слово надо держать, иначе какой же он пират?

Поднявшись на второй этаж «Зеленой бороды» и найдя третью дверь, он осторожно открыл ее и заглянул внутрь.

Там, наконец, увидел Геордана. Его боцман крепко спал, и из его полуоткрытого рта раздавался могучий храп.

Эохайд остановился, любуясь открывшейся перед ним картиной: Геордан лежал, обнимая своими громадными ручищами двух юных и прелестных девушек.

Капитан усмехнулся в усы, прошел через комнату и оказался рядом со спящим трио.

— Полундр-ра! — гаркнул что есть мочи.

Девушки с криком вскочили на ноги и, увидев чужака, поспешили прикрыться простыней. Видать, работали недавно и не прониклись тем равнодушным бесстыдством, что отличает опытных постельных тружениц.

— Вставай, дружище, — усмехнулся Эохайд. — Время вышло.

Бернардо очумело выпучил глаза.

— Опохмелись-ка! — протянул ему Счастливчик кружку. — Где остальная команда?

Помощник схватил сосуд и с жадностью осушил. На его лице появилось более-менее осмысленное выражение.

— В заведении Лерны, где ж еще?..

Его парни сидели вокруг ложа и играли в карты — старые пергаментные квадратики затерлись почти до полной неузнаваемости. Все бы ничего, но играли они на спине у полуголой темнокожей девки, растянувшейся с закрытыми глазами на оном ложе. Моряки азартно шлепали картами по узкой блестящей спине, как по самому обычному столу.

В уголке сидела, потягивая арбоннское белое вино по десять серебряных за бутылку Маго Языкастая. Шлюха уже не юная, но отличавшаяся умом и умевшая поддержать разговор в хорошей компании, за что и ценилась. Ведь вранье, что мужику нужно от бабы только одно. Бывает нужно и еще многое другое…

Он посмотрел на нее — и Маго, как дама неглупая, тут же удалилась, прихватив как бы невзначай и вино.

Моряки пару раз пнули девку, на спине которой так и остались раскинутые карты, но та даже не замычала, лишь глубоко дохнув, наполнила комнату духом перегара.

— Ладно, пусть ее, — заметил Эохайд. — Заканчиваем, ребята, чалиться, — не терпящим возражения тоном заявил он. — Нашел я для нас работенку. Мы идем к Коралловой бухте.

— В Ничьи Земли? — переспросил боцман. — А что там делать? Лесорубов трясти ради черного дерева? Или жемчуголовов? А потом самим бревна грузить?

— Нет, — просто ответил капитан. — Искать сокровища ата-аланцев…

Лица морских волков отразили глубокое разочарование. И неудивительно — про затерянные города ата-аланцев в землях Иннис-Тора говорят чуть ли не со времен Бранна и Вальяно.

— Успокойтесь, парни, дело верное. Я заключил консорт с господином Северином из ордена Длани Элла, а у того железные доказательства.

Эомар не счел нужным называть полное имя заказчика.

— Еще и поп… — пробормотал кто-то.

— Наша доля — треть того, что мы там найдем.

— Ага… — Геордан был явно зол на приятеля за то, что тот испортил ему удовольствие. — Лазать по болотам и бултыхаться в мангровых зарослях?! Да пусть твой монах забирает и остальные две трети и роется в этом дерьме сам! Эохайд, дружище, ты никак поглупел!

— А что ты скажешь насчет тысячи полновесных риэлей, старый перец? — улыбнулся в ответ капитан. — Из них пять сотен уже завтра?

Лица как по волшебству изменили выражение.

— Тысячу? — переспросил кто-то. — Недурно. А далеко то место?

— Не очень, — пожал плечами Счастливчик.

— Четыре-пять дней туда, дней пять-семь там, ну и обратная дорога — дней пять, — начал загибать пальцы Фрейсон, который хоть не умел ни читать, ни писать, но в подсчетах, касающихся добычи, мог дать фору любому эгерийскому казначейскому нотариусу. — Двадцать дней самое большое… По шесть золотых на долю — и сотня сверх! Ну, капитан, за такие деньги можно искать хоть самого Хамирана!

Моряки кинулись вон из борделя — собираться. А темнокожая шлюха-«стол» даже не пошевелилась. Похоже, она и в самом деле спала.

Эохайд шел по улице, слушая болтовню своих ребят, топающих позади и уже предвкушающих «отвальную» пьянку, и думал.

Воспоминания опять нахлынули давящей тяжестью. Пусть все перегорело, пусть месть исчахла… Но все же никогда не думал, что придется работать на церковь, мать нашу!

…Это было давно и далеко отсюда. Там, где море не зеленое, и даже не синее, а серое и холодное…

В тот день — серый, декабрьский… в тот день шел снег. Летела по ветру крупная, как горох, снежная крупа, набивалась в стыки между булыжниками городской площади; пахло первым снегом, навозом и дымом; переступали, фыркая паром, лошади. Тонкие оголенные ветви царапали небо, и побуревшие палые листья заледенели в грязи, втоптанные конскими копытами.

И помост казался мальчишке огромным, до неба, — желтые свежеструганные столбы, и где-то высоко-высоко, под самыми хмурыми тучами, столб с привязанной к нему фигуркой. Возле столба выложены вязанки сухого хвороста.

Народу собралось немало — почитай, половина городка.

Еще бы — давненько, уж лет с пятьдесят, не веселил священный трибунал обывателей Глейвина аутодафе.

Эохайд не выдержал, отвернулся. И стоявший рядом с ним стражник — немолодой пузатый дядька — грубовато, хотя и без излишней жестокости — что поделать, приказ — повернул его голову. Вновь его взор обратился туда, где ожидала смерти в огне его мать.

Он вновь отвернул голову. И вновь стражник оборвал эту попытку.

Пристав с эшафота охрипшим басом зачитывал приговор.

До слуха Эохайда доносились лишь отдельные слова.

— Отравительство… наведение порчи… лишение мужской силы… убиение младенцев во чреве матери… служение Рогатому…

Толпа встречала речь судейского злобным гудением, хотя обреченная бездушным законом на смерть Сихен Мей не сделала никому из них ничего дурного. Сколько их детей, что тоже собрались тут и развлекаются, кидая комья грязи в эшафот, появились на свет с ее помощью! Сколько женщин, одобрительно выкрикивающих «Сжечь ведьму!», спасено от родильной горячки!

Мать Эохайда молчала и только вздрагивала, когда очередной комок грязи попадает в нее.

Эохайд молча смотрел на мать, зная, что видит ее в последний раз. Пытки и истязания превратили цветущую молодую женщину в полуседую старуху. Она молчала, лишь плечи вздрагивали в рыданиях, и слезы текли по красному от ветра лицу с незаживающим ожогом от каленого железа на щеке…

И не было у нее уже сил кричать, что все это ложь, что нет за ней никакой вины, кроме того, что отказалась удовлетворить похоть верховного инквизитора графства.

Вот он — сгорбленный козлобородый монах в ярко-белой рясе, злорадно ухмыляющийся. Еще бы, теперь ни одна вдовушка, ни одна девушка округи не откажет ему, помня, что случается с гордячками! Приговор судей окончательный и обжалованию не подлежит, ибо по делам Священного Трибунала миловать может лишь архиепископ — а какое дело столь высокой особе до какой-то простолюдинки?

Тут же находились и судьи светского суда. Двое разраженно взирали на толпу и эшафот, явно думая лишь об одном — чтобы неприятная процедура закончилась, и они отправились бы по домам. Третий, немолодой здоровяк смотрел в сторону, угрюмо подергивая себя за бороду.

Много позже Эохайд узнал, что лорд Редди единственный из трех не подписал приговор, заявив в лицо преподобному Акури, что серьезных доказательств нет, а под пыткой даже сам инквизитор сознается в чем угодно, хоть в сожительстве с Хамираном.

Но двое других не были столь разборчивы, а может, просто не хотели ссориться с церковью, и судьба целительницы Сихен Мей была решена.

Вот оглашение приговора закончилось, и палач поднес к хворосту пылающий факел. Пламя жадно набросилось на поживу… И, вырвавшись из рук стражника, Эохайд ринулся по неровному булыжнику улицы куда глаза глядят — лишь бы подальше от воя пламени и воя толпы.

Последнее, что сохранил его взгляд, — серую сутану преподобного Акури, на которую бросает рыжие отблески разгорающееся пламя. Рука его лежит на эфесе церемониального клеймора — знака посвященного ордена Длани Элла.

Это случилось в Хойделле. Там, где море мутное, серо-зеленое и холодное, где зимой идут дожди со снежной кашей…

* * *

Гавань была полна народа.

Игерна с трудом пробиралась через толпу торговцев. Кругом были натянуты тенты и стояли открытые палатки, наполненные всевозможной одеждой, обувью, кружевами, скобяными изделиями, вином, маслом, инструментами, галантереей, благовониями.

Она потратила около получаса, прежде чем выбралась из толпы, но теперь мимо нее постоянно сновали носильщики, переносившие тюки с хлопком, табаком, индиго, какао, ванилью, сундуки с жемчугом, золотом, серебром, кораллами и изумрудами.

Где же эта купальня, о которой говорили подружки?

Кармиса сказала, что это где-то поблизости от таверны «Луна и устрица», куда направлялась капитанша.

Так, «Черный кот», «Синий якорь», «Зеленый дракон», «Рука короля», «Корабль», «Сахарный хлеб», «Серебряная корона», «Три моряка», «Водяная мельница»… Сколько же их тут понатыкано?!

Ага, вроде оно.

Приличное на вид здание с двумя куполами, отделанное мрамором. На вывеске изображен темнокожий мускулистый красавец, лукаво подмигивающий прохожим: мол, не зайдете ль?

Зашла.

Точно такой же красавец, но уже живой, почтительно встретил ее и проводил в предбанник. Здесь де Альери разделась и, завернувшись в простыню, прошла в наполненный паром зал. Отчего-то он пустовал. Лишь все тот же красавчик-атлет с темной кожей приветливо улыбался дорогой клиентке.

— Массаж, абуна?

Так это и есть евнух-массажист? Надо же, как обманчива наружность! А она думала…

— Меня зовут Ондонго.

— Ну, давай, — позволила.

Он уложил ее на горячую мраморную плиту. Лицом вниз.

Содрогнулась, ощутив, как на кожу пролилась холодная струйка ароматического масла. Но неприятное ощущение тут же и прошло.

Умелые руки забегали по ее спине, рукам, ногам, разминая каждую косточку. Девушка замурлыкала от удовольствия. Похоже, парень и впрямь был мастером своего дела.

Что, интересно, он чувствует, прикасаясь к недоступному для него женскому телу?

Хотя… Слышала она, что если евнуха оскопили не в детстве и, так сказать, не полностью, то он вполне может быть для женщины полезным…

Игерна осознала, что происходит, лишь секунды через три после того, как сверху на нее навалилась необорная тяжесть чужого тела.

Она дернулась, пытаясь вскочить, но крепкие руки притиснули ее к мрамору.

А потом горячая сладость наполнила ее, расслабив вмиг налившиеся сталью мышцы, и она ощутила мужскую плоть — отменно твердую и тугую, там, где этой самой плоти не было уже весьма давно.

Промелькнуло в голове: хороша она будет, если сейчас начнет орать, кричать, отбиваться, поднимая на ноги все заведение. Но потом стало не до мыслей.

Первый раз она издала негромкий стон наслаждения. Второй — буквально завыла от блаженства. Третий — вновь застонала, но стон этот длился, казалось, вечность. На четвертый раз ее сил хватило лишь на долгий тихий вздох.

Тяжесть исчезла.

Морячка перевернулась на спину.

Ондонго стоял перед ней — высокий, мускулистый, слегка грузный, но совсем не похожий на обычного евнуха — жирного и женоподобного. Зато подобный статуе бога Йолла, которого местные темнокожие упорно именуют святым.

— А если б я выпустила тебе кишки? — осведомилась Игерна, расправляя мышцы. — Не боялся?

— Нет, абуна. — Он скрестил руки на груди. — Не боялся. Ондонго знает, что нужно женщинам. Ваше тело тосковало по мужчине, и я дал вам то, чего вы хотели. Я знаю, что нужно женщинам, и делаю это хорошо… Меня обучали этому в школе Айф-Дагана…

Игерна что-то слышала об этом танисском городе, знаменитом своими рабскими рынками.

— Вам нечего бояться, — произнес массажист. — Ондонго умеет хранить чужие тайны. Многие женщины этого города были тут, и ни про одну не было плохих разговоров.

Встав, Альери Отважная сполоснулась с ног до головы, зачерпывая ковшом теплую воду из лохани, потом влезла в бассейн, где минут пять плескалась в прохладной горной воде.

Выбравшись, еще раз оглядела интерьер купальни. Белый мрамор пола. Дерево потолка. Медь лохани. Темно-коричневая бронза тела массажиста…

Улыбнулась и вышла в предбанник, где — о чудо! — ее ждала чисто выстиранная и быстро высушенная одежда.

Ондонго молча стоял в дверях, глядя, как она одевается.

— Чего тебе еще? А, ну спасибо, красавчик, — бросила Игерна. — Ты был великолепен, братец!

— Я не брат вам, — возразил со всей возможной серьезностью банщик. — Черные и белые люди были созданы разными богами.

— Слышал бы это твой духовник! — рассмеялась капитанша.

— Это так, — бросил он с чувством то ли гордости, то ли презрения — к кому?

Девушка оделась и уловила вопросительный взгляд Ондонго.

— А теперь чего?

— Полкроны, — скромно сообщил он.

Игерна улыбнулась. Вообще-то в обычном борделе за полкроны работали только самые свеженькие девушки.

— А не жирно будет — пять скеатов? Ну ладно… — Развязала кошель.

Поморщилась — полукрон у нее не имелось. Мельче кроны она с собой не носила.

— Лови! — В ловко подставленную ладонь упала серебряная монета с профилем Руперта II.

Отойдя за две улицы от «Танисских бань Эзейры Лура», Игерна разыскала трактир «Луна и устрица», где столы были выставлены на улицу, под навес из плюща, и, усевшись за столик, саркастически рассмеялась.

Вот как дела обернулись! Ее, одну из трех женщин-капитанов, когда-либо плававших в водах Изумрудного моря, эгерийскую дворянку не самых, причем, худших кровей, попросту отымели, как зазевавшуюся шлюху в темном переулке.

«Ну, сестричка Кармиса, ну, удружила! Ну, ничего — вернусь на корабль и разберусь с тобой!»

Стоп, а кто сказал, что магичка тут вообще при чем? Может, ее массажист и не драл: уж вряд ли девчонка долго обходится без мужчин! Не то, что она сама.

Вернее, ей приходится. Потому что женщина может стать капитаном в мире сем, но лишь если не будет проявлять женских слабостей. Бессонные ночи, когда сквозь стенки каюты доносятся стоны и ржание матросов, приведших веселых девчонок на корабль, закушенная подушка, редкие, урывками встречи с приглянувшимися мужчинами в номерах трактиров, торопливые соития в дни безумного карнавального веселья, когда под маской не видно — кто ты. Но такова плата судьбе за право быть тем, кто ты есть.

Да еще вот так — поневоле пожалеешь, что тут не Сеговеза с ее дюжиной борделей для дам! И уж не так всё плохо и вышло с этим… евнухом! Правда, вряд ли она сможет бывать в этих банях слишком часто — а то ведь пойдут разговоры…

Игерна навсегда запомнила то, что сказала ей во время их второй и последней пока встречи Миледи Ку. Тогда они собрались в одном из ее убежищ в глубине Архипелага, где на берегу почти незаметной с моря бухты стоял особняк из кедра, какие во множестве любили строить в колониях…

Было их тогда с десяток капитанов, прибывших, чтобы договориться о разделе «охотничьих угодий» — хозяйка обожала улаживать подобные дела.

После переговоров был пир для гостей. Во главе стола восседала сама Миледи, по правую руку от коей сидел нахохлившийся плешивый арбоннец, ее муж: настоящий граф из пленных. А по левую — ее камеристка, юная креолка, на которую повелительница пиратов бросала откровенно нежные взгляды.

Пир прошел под аккомпанемент оркестра пленных музыкантов, еда была приготовлена бывшим адмиральским поваром — из пленных, перемены блюд и напитков объявлял мажордом — тоже из невыкупленных пленников.

Миледи все время мило шутила, играя радушную госпожу богатого поместья, называла присутствующих своими «возлюбленными братьями и сестрами»…

И вот следующим утром Игерна выглянула в окно, разбуженная шумом и смехом.

И увидела как ее новая приятельница — хозяйка «Русалки» Дарьена Бешеная — в чем мать родила плескалась в прибое, весело уворачиваясь от двух матросов своего фрегата, таких же голых и, хм, весьма возбужденных.

Позади Игерны раздался тихий смешок.

Обернувшись, эгерийка увидела бесшумно вошедшую Миледи, облаченную в пышный халат пурпурного сянского шелка, затканного золотыми фениксами.

— Ты ей завидуешь, девочка? — сдвинув тонкие выщипанные брови, прямо справилась госпожа Ку, решив пренебречь приветствиями.

Игерна лишь передернула плечами, не без некоторого злорадства отметив морщинки на лице хозяйки и уже начавшую увядать кожу шеи и рук.

— Знаешь, милочка, — сообщила королева пиратов, небрежным жестом приглашая Игерну присесть за столик, на который вышколенные лакеи уже расставляли серебряные чашечки с дымящимся шоссо — и сервиз, и шоссо, и лакеи были, само собой, тоже корсарскими трофеями, — не завидуй глупышке. Поверь мне, старой акуле: в нашем дерьмовом мире, что правда, то правда, и баба иногда может быть капитаном, да только вот этот капитан уже никогда не сможет быть бабой. Дарьена, даром, что не сильно старше тебя, понимает в морском деле больше иного придурка, двадцать лет проторчавшего на мостике. Она обращается со всякими железками не хуже матерого эспадачина, она даже курс может прокладывать, что не всякий офицерик в эполетах сумеет. Она, наконец, удачлива как сто морских чертей, но это ей не поможет. Потому что она путает свою команду со своим гаремом. Так что поверь: недолго уже нашей сестре Бешеной удивлять этот дерьмовый мир. А ты запомни вот что: ты можешь завести роман с губернатором, с епископом, с капитаном любого из вольных мореходов, с адмиралом Оскаром, с протектором супремы или с любым грузчиком. Можешь даже купить смазливого раба и поселить его в отдельном домике. Это всё тебе простят, как прощают мне моих девочек… — Миледи Ку многозначительно усмехнулась. — Но упаси Элл тебя лечь в койку с кем-то из своих матросов или офицеров, потому что ты перестанешь для них быть капитаном и станешь обычной бабой, к которой тут же выстроится очередь, как к портовой шлюхе. Поняла?

А ведь хитрая лисица оказалась права! Недолго Дарьена продолжала свою веселую жизнь, купаясь при сотне мужиков в чем мать родила, прыгая в море с борта, недолго водила своих головорезов на абордаж, в ярости срывая рубаху, недолго развлекалась, выстраивая команду на шканцах да выбирая себе мужика на ночь. Хоть команда «Русалки» вроде и обожала свою доступную капитаншу, с которой каждый матрос хоть раз да переспал, хоть и считали, что приносит она им удачу, а все ж и впрямь бабе капитаном не быть. У берегов острова Шалиско села «Русалка» на мель, и как ни старались снять ее — не смогли. Тут же вспыхнул бунт. Еще вчера беспрекословно повиновавшиеся ей флибустьеры во всем обвинили капитана, надо де было за компасом следить, а не в койке прыгать… Дарьена попыталась было схватиться за оружие — ее сбили с ног, после чего принялись насиловать всей толпой, а когда опомнились и увидели, что она давно мертва, выкинули уже бездыханное тело на корм акулам. Да вот не помогло им это — подошел эгерийский галеас, навел пушки, да и отправились лихие ребята в кандалах на рудники.

— Вы разрешите? — раздался над ухом вежливый голос.

Подняла глаза. Рядом с ее столом переминался с ноги на ногу немолодой уже человек в черной с золотой вышивкой одежде клирика. На поясе висел короткий клеймор.

Что ему нужно? Отпугивает потенциальных нанимателей, ворона Эллова. Однако вслух вежливо произнесла:

— Да, садитесь, святой отец.

Сел, вальяжно облокотившись о спинку стула. Девушке он отчего-то не понравился. Может, своей излишней самоуверенностью? Подобные мужчины всегда вызывали у нее настороженность и легкое раздражение.

— Позвольте представиться, — слегка склонил голову. — Северин ок Серчер, смиренный клирик ордена Длани Элла.

— Очень приятно, — вежливо улыбнулась. — А я…

Священник поднял руку.

— Я знаю, с кем имею дело, донна Игерна де Альери. Вы… капитан конвойного корабля, так? И у меня к вам есть деловое предложение.

О, это уже интересно.

— Вас не смущает то, что я… не мужчина?

— Можете не волноваться, меня ничего не смущает. Я всякое повидал. Впрочем, признаю, женщин-капитанов в своей жизни еще не встречал.

— Вы часом не родня бывшему статс-секретарю нашего короля?

— Не родня, я он самый и есть, — театрально развел руками. — Удивлены, донна? Или сеньора? Как вас лучше называть?

— Да называйте хоть «ваше высочество», — усмехнулась Игерна. — Не обижусь! Не удивлена, представьте. — Это было если не ложью, то сильным преувеличением. Но в торге главное не проявлять эмоций. Иначе продешевишь. — Тут все же Новый Свет… Но что же вас сюда привело, святой отец? В наш самый греховный, распущенный и злобный город на земле, как выразился светлой памяти епископ Томас. Или… Неужели хотите попытать удачу в нашем ремесле вольных мореходов?

— Нет, — покачал головой собеседник. — Каждый должен заниматься своим делом.

Игерна отметила — при ее вопросе что-то шевельнулось в глубине глаз церковника. Старые дела, не иначе. Говорят, орден Меча ничем в своем рвении не брезговал, особливо в те времена, когда имел свой флот и воинство…

— Хочу нанять вас.

На миг морячка поколебалась.

Наверняка этот человек не для развлечения собирается куда-то плыть и не пикаронам проповедовать. А как могут быть опасны игры сильных мира сего для маленьких людей, она знала очень неплохо. Но, в конце концов, вечная жизнь никому не грозит.

Девушка одарила собеседника самой простодушной улыбкой из своего арсенала.

— Право же, не знаю. Ваш орден борется со злом и происками врагов церкви и темных сил, не так ли? Я, поверьте, не понимаю, чем могу помочь…

Сейчас ей очень хотелось, чтобы этот человек хоть немного приподнял забрало своего невозмутимого высокомерия.

Он немного призадумался. Ладно, если эта девочка действительно так умна, она поймет его слова как надо.

— Хм, — в задумчивости потеребила Игерна кончик носа, когда Северин ввел ее в курс дела. — На авантюру толкаете, отче. Нутром чую, что данное… предприятие окажется не из тех, что именуют увеселительной прогулкой.

— Определенный риск, конечно, есть, — вынужден был признать ок Серчер. — Но за это я и плачу вам деньги. Согласитесь, немалые.

Кивнула. Только задатка, предложенного святошей, ей бы хватило, чтобы полностью переоснастить фрегат.

— Тогда по рукам?

Капитанша помедлила.

— Простите, но дела так не делаются, господин Серчер. И для начала я бы хотела кое-что получить сверх означенного. Скажем так, некие гарантии.

— Я готов… — начал было генерал-камерлинг. — Если моего слова вам будет достаточно…

— Увы, — покачала головой Игерна. — Этого мало! Как вы думаете, святой отец, почему мои ребята до сих пор не изнасиловали меня всей командой «многократно и разнообразно», как пишут в этих новомодных романчиках?

— Ну… полагаю, они вас любят… э-э-э… уважают, — улыбнулся епископ. — Кроме того, насколько я знаю людей, всякий из них мечтает оказаться с вами в одной постели, и поэтому будет в случае чего защищать вас от других…

— Верно, — кивнула девушка. — Я не повторила ошибок Дарьены. Но есть еще одна причина… В консорте, имеющем силу на моем корабле, указано, что часть добычи удерживается из общей доли, чтобы я вложила ее наилучшим образом и уходящий из команды мог бы получить ее приумноженной. Так вот часть эта весьма приличная и записана в книги десятка торговых домов. И в случае моей смерти команда получит ее, если только сумеет доказать, что они не имеют к моей смерти никакого отношения.

— К чему вы это? — осведомился епископ.

— К тому, — усмехнулась Игерна, закидывая ногу за ногу. — Золото я хотела бы получить сейчас. И не половину, а всё. Не думаете же вы, что я сбегу с ним? И второе — я хочу стать фамильяром вашего ордена. Только не говорите, что не имеете на это права!

Вот тут святой отец откровенно растерялся. Похоже, он ожидал всего чего угодно, но не этого.

— Э, даже и не знаю, что сказать, — вымолвил он. — Я, конечно, могу принять вас, тем более кавалерственных дам у нас немало… Но зачем вам это?

— Кто знает, как все обернется в этой жизни, — уклонилась от прямого ответа Игерна. — А в Хойделле жить одинокому чужаку сомнительного происхождения, а тем более чужачке, не легче, чем… Чем в любом другом месте.

— Вы думаете уйти на покой?

— Там видно будет, — уклончиво молвила капитанша. — Не сейчас, конечно. Однако потом…

— Хорошо, — вдруг мягко улыбнулся Северин. — Золото вы получите завтра в полдень, грамоту по возвращении…

— Перед отплытием, — отрезала Игерна.

Епископ только вздел руки, видимо в знак полной капитуляции.

Девушка поднялась из-за стола, собираясь уходить.

— Последний вопрос. А правда, что второе ваше прозвище вы получили…

— Правда, — она, как ни странно, совсем не обиделась. — Все, что ни говорят обо мне, все правда!

* * *

Историю Игерны Отважной, Игерны Бесстыжей, Игерны де Альери, в общем, знали все — и друзья, и враги.

Она сама ее рассказывала и в трактирах при народе, и в негромких беседах с теми, кого считала друзьями.

С детства, как сообщала девушка, характер ее был не сахар. И это еще мягко сказано.

Упрямее, строптивее и непреклонней ее только морская волна, да и та разбивается о берег. Игерна же не встречала достойного препятствия для своих желаний. Не то, чтобы ее баловали и купали в роскоши — их дом вряд ли отличался от жилищ большинства соседей: такие же беленые стены, черепичная крыша, цветник, пара виноградных лоз во дворе.

Отец Игерны, мелкий морской офицер в отставке, в бытность службы в эгерийском флоте имел неплохой приработок на контрабанде. Но хотя он умел зарабатывать и не пропивал полученного, распорядиться добром с толком не умел.

Поэтому, когда пожилого младшего лейтенанта списали с корабля, помимо домика в пригороде да крошечной пенсии у него ничего и не было. Кроме дочери.

Жена его сбежала с проезжим купчиком, когда он был в плавании, оставив малышку на руках еще живой матери дона Альери, и тот, вернувшись, с проклятиями пообещал больше не жениться, дабы не связываться со столь лукавыми и лживыми существами как женщины.

Пенсия и доходы от имения (почти что хутора), позволяли не думать о том, что будешь есть завтра, и жить без особой нужды.

Даже хватало на служанку — старую черную рабыню, купленную за бесценок на распродаже имущества какого-то промотавшегося маркиза.

Но без дела он сидеть не привык и от скуки принялся обучать Игерну всяким неженским занятиям — стрельбе из аркебузы и пистолета, фехтованию на палаше и рапире и даже морскому делу.

Временами папаша входил в настоящий раж, гоняя дочку по заднему двору, словно новобранца в армии.

Через полтора года старый Альери поостыл. Кроме того, одиночество ему изрядно прискучило, и он решил жениться на аппетитной соседке-лавочнице, уже давно его привечавшей. А как известно, две бабы под одной крышей редко уживаются, да и еще нестарый идальго возмечтал о сыне, а лавочница по своему практическому уму сообразила, что приданое может семью разорить…

Так или иначе, но лейтенант призвал дочку к себе и без обиняков заявил, что нечего ей заниматься всякой дурью. На службу его величеству баб, слава Эллу, не берут, потому до замужества положено ей, кобыле здоровой, делом заняться. Хотя бы вот пойти в лавку донны Уйры пряностями да материей торговать. Потому как кормить ее ему надоело.

Игерна не заплакала и не стала просить не посылать ее на работу.

Она пошла работать. Да только не в лавку. Она присоединилась к женской рыбачьей артели, промышлявшей в бухте Гиво тунца да анчоусов.

Согласилась без жалования, за долю в улове.

Когда по окончании сезона вернулась в дом и, отодвинув пытавшуюся ей помешать мачеху, положила перед отцом кошель со своим паем — а было там ровно два риэля серебром и пять медной монетой, он, отодвинув почти пустой кувшин, посмотрел на ее обветренное лицо и изрезанные снастями пальцы, и бросил:

— Ну и кто тебя такую нынче замуж возьмет? Теперь в монастырь тебе надо, разве что… Лучше бы ты в веселый дом работать пошла, честное слово! Полезному чему бы научилась!

После этого Игерна поступила совсем не так, как положено благовоспитанной дочери эгерийского дворянина.

А именно — хватила кувшином об пол и, не стесняясь в выражениях, высказала батюшке все, что она думает о нем и его словах. И добавила, что лучше пойдет замуж за рыбака или даже разбойника, но не в монастырь.

Старый Альери, сам проведший на палубах тридцать пять лет, только что не с открытым ртом слушал ее руладу.

— Эх, девка… Думала удивить меня? — только и пробормотал он, когда дочка выдохлась. — Да наш боцман Бьянко в большом капитанском загибе семь колен выдавал, а ты и четырех не осилила… Ну ладно, живи, как знаешь, бесстыжая…

Так ее в первый раз назвали Бесстыжей. Задолго до того, как она стала еще и Отважной.

А потом отец ее однажды ночью умер, и мачеха, ставшая опекуншей не достигшей полного совершеннолетия девицы, дабы не делить наследство предложила выбор девице между монастырем и опять же борделем, в обоих случаях обещая содействовать — лишь бы та убралась с глаз долой.

Вот на этом месте обычно ее рассказ обрывался, и всякие попытки разговорить пиратку заканчивались ничем.

Но известно было лишь, что появилась она тут три с небольшим года назад, как раз во время очередной свары между Фальби и Арбонном, придя в Стормтон сразу на двух кораблях — трофейном фрегате «Акула» и шлюпе «Отважный», ныне ходящем под флагом Эохайда Счастливчика — ее приятеля и воздыхателя.

Как эгерийка стала врагом своего короля и как завладела аж двумя кораблями — тут разговоры ходили самые разные.

Была и попытка отбить у нее корабль затеянная Робертом Приксом, хозяином «Фалмора», закончившаяся для оного Прикса досрочным путешествием к Барону Сабади, и поручительство Эохайда, кстати, спасенного Игерной из плена, перед сообществом капитанов вольных добытчиков, и покровительство Миледи, а еще больше было слухов. Но вот правды не знал никто, кроме самой Отважной.

Глава 5

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 13-е число месяца аркат, вторая половина дня.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное Море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон.

Пока изящная коляска с гербами дома ок Л'лири катилась по единственной мощеной улице Стормтона к рабскому рынку, Домналл под суровым взглядом дуэньи слушал веселый щебет Бригитт. Ему, честно сказать, было все равно, о чем она говорила, достаточно было того, что она говорит с ним. А говорила дочь адмирала о столице королевства Хойделл — славном граде Фальби, откуда когда-то отплыл Руперт Яростный, чтобы основать поселение, где они ныне обитают.

Она просто не находила слов от восторга, хотя покинула стольный град метрополии уже скоро как четыре года. По ее словам, лучше места в мире было и не найти. Этот чудо-город-сад на каналах, в представлении Бригитт ок Л'лири, был средоточием всего самого лучшего на земле.

В столице Четырех Островов собрались предприимчивые и способные люди со всего света — от эгерийских ортодоксов до танисцев. Они без помех открывали тут магазины восточных товаров, ювелирные мастерские, книжные издательства. В гавани бросали якоря корабли, доставлявшие в Хойделл заморские фрукты, пряности, шоссо, слоновую кость, драгоценную древесину.

Городские власти собирали огромные пошлины и обустраивали город. Здесь выходили газеты на шести языках и печаталась четверть книг всего материка. Улицы и набережные были добротно вымощены и украшены вечнозелеными растениями. В городе были публичные библиотеки и ботанический сад.

Здесь жили лучшие умы — астроном Ян Свармер, обнаруживший, что за Хахти есть еще одна планета, держащая путь вокруг светила — так пока и не договорились как ее назвать; профессор физики и магии Фредерик Торс, открывший и изучивший силу молний; изобретатель Анто Ург, создавший прибор для увеличения мельчайших частиц и обнаруживший крошечную живность, не видимую глазу. И другие светила, чьи имена мало что говорили Домналлу. Тут работала лучшая в мире, по мнению Бригитт, школа магии.

А великолепный королевский дворец, первые камни которого заложены еще ата-аланцами? А рынки, где можно купить товары со всего света? А чистенькие кабачки с чудесной кухней? А великолепные дамские салоны, где слабый пол может выкушать легкого вина с мороженым — лучшим мороженым в мире, из фруктов, молока и ванили, ибо алхимики поднаторели в искусстве замораживания, добавляя в лед разные снадобья.

Командор поддакивал восторженной деве, время от времени в экстазе взмахивавшей руками, и лишь грустно ухмылялся про себя.

Как же по-разному им знакома столица!

Он вспомнил годы, проведенные там, не где-нибудь, а в рыцарской академии. Годы несытой юности сироты, обучавшегося за присылаемые опекуном деньги, с постоянными жалобами в письмах на скудость урожая и леность арендаторов. Годы, когда приходилось снимать угол в сущих трущобах, когда от старости и ветхости рухнул жилой корпус, и ему поневоле открывался мир изнанки столичной жизни. За каждым углом здесь мог подстерегать преступник. Одним из наиболее популярных приемов ограбления было сбросить из окна камень на голову своей жертвы и затем обыскать ее, валяющуюся с разбитым черепом. А одним из любимых праздничных развлечений — сжечь живьем десяток-другой кошек во славу древних божков.

Люди в открытую говорили, что, видать, монарх не знает, что творится на улицах столицы его королевства, где среди белого дня человека могут обокрасть на глазах прохожих и его не защитит ни один представитель закона. И еще шутили, что в Фальби ночью людей режут, а днем грабят — вот и вся разница между днем и ночью!

Что до дамских салонов, то на собственном опыте Домналл узнал, что частенько дамы просто встречаются там со своими любовниками. А отличное мороженое оплачивается руками кондитеров, изъеденными в кровавые язвы солью и поташом из ледяной смеси, и их ранней чахоткой, которой они награждают иногда охочих до этого лакомства…

Вечерами улицы заполнялись пьяной толпой — ибо пьянство столичных жителей выделялось даже на фоне признанного в Старых Землях пьянства прочих хойделльцев. И трудно сказать, кто был большим пьяницей — светский джентльмен или сельский батрак, который отличались друг от друга лишь предпочитаемыми ими напитками. Не зря давно было установлено, что суд, выносивший смертные приговоры, имел право заседать только до обеда, ибо после обеда трезвыми хойделльские судьи не бывали.

О том, насколько страшен и жуток ночной город, и думать не хотелось. Копилась в переулках соленая влажная мгла, гнилой запах сочился из щелей в заборах, лавочники запирали засовы — берегись! Цокали по опустевшим мостовым каблуки красных сутенерских башмаков, из-под полей мятых шляп взблескивали недобрые глаза…

Ночами город вымирал. Нищие в замусоренных подворотнях грелись у костров — грязные лохмотья, рваные в сотне мест и латаные ветром, и такой злой взгляд, что можно поверить в страшные сказки про то, как бродяги воруют и едят детей, предпочитая упитанных господских карапузов.

А в колодцах подворотен и арок, под заплесневелыми сводами, нередко мелькал черный человек в низко надвинутой шляпе, с виду обычный прохожий, только неспроста одна его рука лелеяла что-то за спиной, подрагивала в локте — явно «кинжальщик», верный добытчик тугих кошельков.

И несмотря на то, что стража перегораживала на ночь улицы и мосты рогатками, а в самых богатых кварталах у них дежурили наемные воины, готовые без раздумий пустить в дело арбалет и алебарду, все равно почти каждый день какой-нибудь богатый дом грабили подчистую, нередко перерезав глотки его несчастным обитателям.

Он был рад радешенек, когда в пятнадцать лет, окончив курс кое-как, отправился в море… Да, откуда знать балованному дитю адмирала и лорда, как трудно приходится рыцарю Хойделла в его столице, если он живет только на свое жалованье, которое чуть больше того, что платят простому матросу, и куда меньше стоимости подарка, какой получает какая-нибудь юная фрейлина после ночи любви с камер-юнкером или гвардейским лейтенантом! А уж что говорить о простых людях…

Нет, их пиратская вольница в этом смысле лучше — тут, по крайней мере, всё на виду и всё честнее. И если что — никакие мудрилы-адвокаты в засаленных париках не спасут нарушителя законов и обычаев от петли или фута доброй стали в кишки!

Домналл вздохнул.

Уловив его вздох, Бригитт улыбнулась. Надо же, как страдает бедненький влюбленный. Пожалеть его, что ли? Она бы и пожалела, да батюшка не велит. Подыскал, видите ли, для нее более выгодную партию.

Их путь пролегал через широкую торговую площадь, где около открытого павильона собралась толпа зевак.

Треугольное здание, у дверей коего роилась незначительная толпа.

Люди обступили большую черную доску — глыбу полированного камня, на которой молодой темнокожий человек с тщанием писал мелом на дрянном лингва марис. По окончании трудов, стоивших парню семи потов, на доске значилось следующее:

«Сиводня на радасть Леди и Лордам, купившем больше десяти галов, скитка».

Сновавшие по торжищу люди, даже самые озабоченные, напускали на себя степенность, подобающую зажиточным торговцам. Ведь здесь не обыкновенный базар. Резные и покрытые росписью колонны окружали перистиль, куда выходили двери внутренних залов, где шли торги.

На невольничий рынок ходили не только, чтобы приобрести или продать рабов. Это было место встреч купцов, где они обсуждали дела, тут промышляли воришки, слонялись бездельники, обсуждались городские сплетни.

Невольничий рынок представлял собой таким образом нечто среднее между местом прогулок и благородным собранием. Люди деловито бродили вдоль шеренг черных и белых невольников. Торговцы лично встречали наиболее влиятельных и состоятельных посетителей этого торжища, предупредительно раскланиваясь и рекомендуя именно свой товар с самой лучшей стороны.

Праздные гуляки собирались в отдельные группы, увлеченно следя за перипетиями торгов, подбадривая соперников выкриками, восхваляя или порицая достоинства и недостатки рабов одинаково похабными шуточками.

Бригитт остановилась, с удивлением разглядывая черных девушек-рабынь, чьи обнаженные тела были похожи на эбеновое дерево. И в этом она была не одинока: целая толпа мужчин собралась вокруг соблазнительного товара, возбужденно обсуждая их достоинства.

— Предлагаю прекрасную чернокожую рабыню! — выкрикивал продавец. — Молода и горяча, красива, как королева, воспитана, хотя и слегка своенравна. Дев-ствен-ница!! — было подчеркнуто особо. — Всего за две сотни золотых она усладит ваш взор и порадует ваше тело!

— Не задерживайтесь здесь, — безапелляционно изрекла старшая домоправительница, взятая губернаторской дочерью в качестве спутницы-дуэньи. — Пойдем дальше.

— Но… я же хотела выбрать служанку… — попыталась возразить юная ок Л'лири.

— Это совершеннейшие дикарки, — пояснила ключница. — А нам, моя госпожа, требуется кто-то из родившихся уже здесь, или хотя бы обученных в Таниссе. Не так ли, капитан? — обратилась она к Домналлу.

Тот поспешил согласиться, хотя и сам был не прочь задержаться у помоста с темнокожими красавицами еще на пару минут. Но путь их лежал в ту часть рынка, где продавали более ценный, штучный товар.

Вскоре их взорам открылся перегороженный на три части портик с навесом. Тут покупателей было поменьше, чем невольников.

Сидевшие на плетенных стульях под вывесками с названиями торговых домов зазывалы особо не усердствовали — за них говорили доски с надписями.

Тут продавали рабов, выделявшихся силой, красотой или какими-то ценными умениями: искусных поваров, парикмахеров, музыкантов, кузнецов, танцовщиц… Сам Домналл был тут три года назад, еще командуя фрегатом — тогда удалось сторговать для флота у танисцев оружейного мастера — амальфиота.

Сейчас на подиуме стояли два рослых молодых негра могучего телосложения. Стройные и мускулистые, они с полным безразличием глядели на происходящее, безропотно принимая свою судьбу.

Они сразу привлекли внимание аукциониста, ведущего торги. Обычно покупатель первым указывал на невольника, которого собирался приобрести, но сейчас, желая положить достойное начало торгам, аукционист сам указал на могучую пару. По его знаку тех подвели ближе.

Вдруг лицо торгаша исказилось легкой гримасой недовольства — и Домналл понял, почему.

В переднем ряду стоял квартирмейстер «Сорокопута» — сторожевого галеаса флота Его Благоверного Величества, Тонн Эгг, которого, видимо, капитан О'Раги послал присмотреть крепких парней для своего судна.

— Такие парни мне нужны на весла, — напустив на себя важный вид, громко объявил он. — Я их забираю в счет податей. Расписку получишь завтра.

— Они прямо созданы для доблестного труда на веслах, мой лорд, — ответил аукционист со всей возможной торжественностью.

Губернатор давно отучил торгашей возражать представителям власти. Опять же — небезвыгодно. В подобных случаях ведь рабы идут в зачет налогов.

— Теперь эти… — Новая пара невольников была вытолкнута на помост.

— Две сотни риэлей за пару. Двести риэлей за пару самых сильных невольников, какие милостью Элла когда-либо попадали на этот базар. Кто прибавит еще десяток-другой риэлей?

Дородный купец, над которым чернокожий слуга держал зонт, поднялся со своего места.

— Двести двадцать риэлей за пару, — сказал он, и аукционист со своим товаром пошел дальше, громко выкрикивая новую цену.

— Эй, постой! — завопил ему в спину толстяк. — Беру обоих за двести сорок. Но мне нужно еще несколько невольников. Прежде всего, вон тот молодец!

Бригитт увидела на возвышении юношу айланца, на котором не было ничего, кроме набедренной повязки. Он стоял неподвижно, пока аукционист с тучным купцом обходили его кругом, щупая бицепсы и похлопывая рукой по мускулистым бедрам и ягодицам.

— Что смотришь, Гельяно? Не собираешься ли ты отправить его рыть удом канавы? — крикнул известный торговец и зубоскал Саминтос, рассмешив толпу. — Или задницей маис убирать?

— А что еще с ним делать? — притворно удивился толстяк.

— Да по всякому может быть… Он молод и смазлив…

Вновь толпа захихикала.

— Сколько ты предложишь за него? — справился аукционист.

— Триста двадцать риэлей.

Цена была высокой, чтобы сразу отбить охочих торговаться. Тем не менее, чисто из вредности, Саминтос стал набавлять по пять риэлей. Гельяно, словно бык на красную тряпку, ринулся в бой.

Юный раб был продан после недолгих торгов, и его провели к столу, где совершались сделки.

Затем настал черед женщин. Среди выставленных на торг рабынь — мулаток и квартеронок — «домашнего воспитания и отменной услужливости» взгляд Домналла выделил испуганно сжавшуюся девушку лет двадцати. «Судя по виду — арбоннка», — подумал он.

Матовая кожа ее лица светилась теплым блеском слоновой кости, густые волосы напоминали темное благородное дерево, тонко очерченные брови взлетали над лучистыми синими глазами.

Она была одета как темнокожая обитательница Бронзового берега, и складки красно-желтого платка, накинутого на плечи, оставляли открытой ее прекрасную шею. Бледность лица и испуг в глазах нисколько не умаляли красоты девушки. Домналл нахмурился — перед ним наверняка была жертва пиратов или мерзавцев-людокрадов, работавших на танисских корасаров.

Но ничего не поделаешь — тут не принято спрашивать происхождение товара: были бы бумаги в порядке. А по бумагам она наверняка урожденная рабыня откуда-нибудь из Фарраккеша или даже арбоннских владений в Дальних Землях. Что говорить — если даже хойделльцев перестали продавать с молотка лишь десять лет назад, когда король Руперт ограничил долговую кабалу семью годами.

— Вон за ту симпатичную девчонку я дам девяносто риэлей, — заявил один из покупателей.

— Такой букет прелестей нельзя купить и за вдвое большую сумму, — возразил аукционист. — Вот сидит мэтр Ноллу, который заплатит за нее, по крайней мере, двести.

И он выжидательно остановился перед богато разодетым эгерийцем с явной примесью танисской крови.

— Как раз для тебя, дон Сериххо, — подмигнул ему торгаш. — Ты богат и давно вдовеешь. За удовольствие укротить эту дикую кошку пара сотен — не такая большая цена!

Но тот покачал головой:

— У меня дома и так обитают три красотки, которых мне через день приходится разнимать! Они уже к вечеру выцарапают ей глаза и вырвут волосы — только зря потеряю золото.

Аукционист покачал головой и отошел от купца. Девушку потащили за ним.

Он сказал пару слов топтавшейся тут же надсмотрщице — здоровенной полуседой негритянке, и та сдернула с рабыни покрывало, обнажив ее грудь. Бригитт зажмурилась, увидев нежное тело, более светлое, чем загорелое лицо несчастной. Огромные синие глаза рабыни страдальчески уставились в небо, моля Элла, чтоб это все скорее закончилось.

Проходя мимо Бригитт, узница с такой мольбой глянула в глаза девушки, что той стало не по себе.

— Мы ее купим! — крикнула ок Л'лири.

Торгаш остановился и с сомнением поглядел на потенциальную покупательницу. Узнав же в ней адмиральскую дочь, сразу преисполнился самого нижайшего почтения. Однако в глазах его Домналл увидел страх. А вдруг и она, подобно Тонну Эггу решит безвозмездно забрать живой и дорогостоящий товар «в счет» каких-нибудь там податей? Конечно, он не особенно обеднеет. И все же…

— Мадемуазель, прошу вас, — прошептала, всхлипнув, рабыня на неплохом хойделльском. Я буду вам верно служить… я камеристка графини де Фейрак, нас с госпожой захватили неверные корсары… Я благородная дворянка, хотя и бедная…

— Не обращайте внимания, госпожа, — торопливо бросил купец, — если послушать этих негодных лживых рабов — так каждый из них свободный человек, проданный незаконно. В купчей сказано, что она дочь рабыни из Эль-Акаба…

«Надо же — почти угадал», — невесело усмехнулся капитан-командор про себя.

— Отсчитай ему двести десять риэлей! — велела Бригитт.

— Но, госпожа! — возмутилась ключница. — Эта девка, может, еще и лжива — как говорит почтенный господин…

— Я так велю! — топнула ножкой молодая госпожа. — С кем споришь? Забыла что саму еще и пяти лет нет как на волю отпустили?

— Дайте хотя бы осмотреть товар, — заканючила домоправительница. — Вдруг у нее какие изъяны или болячки. Меня ж хозяин со свету сживет за пустую трату денег…

— Ой, да чего там смотреть, — гаденько хихикая, изрек смазливый молодой хлыщ в лейтенантском мундире, нарисовавшийся рядом с Бригитт. — Целую ручки, сударыня. — Церемонно приподнял шляпу, приветствуя даму и старшего по званию.

Домналл нахмурился. Это был Стамп ок Гедао — сын гражданского губернатора, известный вертопрах и бездельник. Между его отцом и адмиралом давно пробежала черная кошка, что не мешало ему при удобном случае оказывать Бригитт знаки внимания.

— И так видно, что девчонка просто прелесть, — сложив пальцы щепотью, чмокнул их красавчик. — Знаете, она бы подошла для выезда?

— Для чего? — Лицо Бригитт вытянулось.

— О, в последнее время в арбоннских колониях возникла новая мода — запрягать в экипажи девушек-рабынь. — Улыбка на лице лейтенанта стала донельзя скабрезной. — Это потрясающее зрелище! Отборные юные девицы, тщательно подобранные по телосложению и темпераменту. В воскресный день они целыми рядами стоят у коновязей возле церкви, а в базарные дни разъезжают по городу. У леди Эрнани, например, жены лейтенант-губернатора Кадэны, парадный выезд состоит из двух дюжин! Впрочем, если эта милая мода дойдет до нас, то моя… «конюшня» будет поскромнее. У меня их будет от силы пять-семь…

— Какие гадости вы говорите! — вспыхнула Бригитт. — Никогда у нас дома не позволят так обращаться с рабами!

— Да, я знаю, — притворно вздохнул Стамп. — Ведь ваш отец по себе ведает, как тяжела участь бедолаг.

— Зато вы, лейтенант, похоже, не знаете, что такое вежливость и как надо говорить с достойной леди, — бросил Домналл. — Странно для сына герцога! Впрочем, есть способы напомнить об этом даже сыну герцога!

Он как бы невзначай провел ладонью по эфесу рапиры.

Забормотав извинения, офицерик отодвинулся в толпу.

А Бригитт, ключница и Домналл прошли вместе с подручным торговца в канцелярию рынка, где оформлялись сделки и где покупатели могли, не торопясь, внимательно осмотреть приглянувшегося им человека, побеседовать с ним, выяснить, что он умеет.

Схолия вторая О СТРАНЕ АТА-АЛАН

Память людских племен мало сохранила известий о той поре. Лишь позже мудрецы исчислили по знакам на уцелевших руинах да по смутным упоминаниям о положении звезд, когда это было.

Но это было.

О том есть свидетельства надежнее смутных преданий и записей в древних хрониках.

И поныне стоят во многих уголках Старого Света, от прокаленных солнцем земель Шаргиба до холодных скал Северного Норгрейна, сооружения из исполинских каменных глыб, подогнанных так, что в стык нельзя загнать даже лезвие танисского кинжала. Стоят руины храмов неведомых богов и дворцы неведомых владык, стоят крепости, иные из которых даже в век бомбард и пороха могут послужить защитой. И глыбы, из которых они сложены, и по сию пору будет мудрено даже сдвинуть с места самому искусному строителю и каменщику…

Но больше почти ничего и не ведомо.

На камнях выбиты знаки, и даже известно, как они звучат, а кое-где ими пишут по сию пору. Но складываются они в бессмысленные слова, ибо забыт тот язык тысячи лет назад.

Остались лишь легенды у многих народов — смутные и зловещие, как восходящая над мертвыми руинами луна.

Ведомо, что был себе на земле (вернее, в океане) остров, на котором жил некий народ, раньше других начавший возделывать пашню и плавить металл. А заодно — раньше других додумавшийся до того, чтобы взять в руки палку и принудить себе подобного работать на себя. И звался тот остров Ата-Алан, а люди, населявшие его, соответственно, ата-аланцами.

Ведомо, что их корабли, выдолбленные из стволов исполинских деревьев, ныне уцелевших лишь в нескольких долинах Саттальских гор в Южной Эгерии, бороздили моря и по эту сторону Врат Дагона, и по ту, доходили до Счастливых островов и Бронзового берега.

И везли они туда воинов в медных доспехах и переселенцев, дабы основывать на пустынных, заселенных лишь дикарями землях города и селения. А оттуда — золото и медь, кожи и чудодейственные снадобья, самоцветы, драгоценное дерево и слоновую кость.

Но пуще всего — рабов. И не только чтобы те трудились, не покладая рук, на господ, но и для того, чтобы те умирали на алтарях богов, даже имена которых ныне стерлись.

Но сохранила зато память людей, какую страшную участь приняли предки живущих ныне народов, отправленные на алтари чудовищным богам-демонам Ата-Алана. Передают легенды, что не просто смерть была уготована им. Ибо боги ата-аланцев питались не кровью жертв, но их муками и душами.

А богов ата-аланцы весьма почитали. Ибо верили, что и сила их, и умения, вроде земледелия или кузнечного дела, дарованы именно этими богами — в обмен на кровь и мучения жертв.

И наивысшим богом их была Всемогущая Смерть, беспощадная и неумолимая, откупить свою жизнь у которой можно было лишь чужими жизнями.

И как говорили легенды, наступило время, когда прежних приношений богам стало не хватать, и потребовали они еще больше, а потом еще…

И все больше рабов и пленников везли корабли под пурпурными кожаными парусами — из земель темнокожих, из внутренних морей, где вырос Миср, колония и вассал Ата-Алана, из северных бухт и с берегов Серого и Янтарного морей.

Но и их перестало хватать.

Говорили и иначе, что, мол, неведомые демоно-боги Ата-Алана не просто требовали больше пищи, но хотели от своих подданных чего-то уж совсем ужасного и жуткого.

А иные предания глухо и зловеще упоминали, что в попытках справиться с прогневавшимися на них небожителями, жрецы и колдуны ата-аланцев призвали Других.

Не богов и даже не демонов.

И Другие откликнулись на зов и вступили в битву с прежними владыками живота и смерти островитян. И в битве этой погибло всё…

Правда ли, ложь ли, но достоверно известно одно — Ата-Алан, Земля Благословенная, сгинула, будто и не было ее вовсе.

Вещали, что погрузилась она на дно в одну ночь, только длилась эта ночь как сто обычных ночей, ибо от пепла извержений и дыма пожаров небо было темным, как в новолуние.

Исполинские волны смыли многие береговые города, селения и целые народы, а солнце было закрыто тучами и пеплом еще многие месяцы даже в очень далеких землях.

И что лишь горстка живших на той земле спаслась — те, кто не принял веры в Смерть и не отверг старых богов. Они да еще жители нескольких крепостей и городов Уаджет, до которых не докатились разрушения и беды.

Но также говорили, что боги умершего народа не ушли, а лишь спят в надмирных безднах и в безднах водных, среди руин храмов и дворцов, ожидая дня, когда вновь восстанут в мощи своей.

Глава 6

Год 3333 от Возведения Первого Храма. 7-е число месяца мойн.

За девять лет до описываемых событий.

Изумрудное море. Между Кадистой и Штормовым мысом.

Вонь. Жуткая вонь испражнений, блевотины и пота ударила по обонянию так, что мгновенно привела в сознание.

— Ты что делаешь, гнида?! Захлопни пасть и держи в себе! А не можешь, так на себя, урод!

Свет просачивается через потолочное окно, забранное деревянной решеткой из достаточно толстых брусьев. Продолговатое, невысокое помещение, целиком из дерева. Нет ни окон, кроме одного в потолке, ни дверей.

Как-то отстраненно отмечается, что он одет в какие-то грязные грубые штаны и рубаху. Ноги босы. Куда делась его одежда? И вообще где он? Что происходит?

«Где я? Что я здесь делаю?» — эти вопросы пронеслись в голове Корр о-Данна.

Молодой человек находился в неком подвале среди таких же несчастных, как и он.

Вывод о своем несчастье он сделал сразу, как только почувствовал «аромат», царивший в этом помещении.

«Итак, начнем с начала. Я — штурман Арбоннской королевской компании островов Изумрудного моря, мне двадцать пять лет… Как я мог попасть в трюм к работорговцу? Пираты?»

Убей Элл, Данн не мог припомнить подробностей нападения.

Может, война, и он попал в плен? Но никаких воспоминаний ни о какой войне тоже, как ни старался, не мог выудить из своей гудящей головы.

Возможно, он угодил на каторгу за что-то?

И тут ужас пронзил его до глубины души.

Он вспомнил всё…

…Кабак, сидевшую на коленях Милен, которую вдруг грубо сдергивает кто-то, налитое кровью лицо лейтенанта королевского флота, хлещущего очаровательную гризетку по щекам наотмашь, брань, которой тот облил возмущенного Корра — грубую, грязную, какую редко услышишь.

Затем белые от ужаса лица Милен и других кабацких девиц и не уступающие им в белизне лица морских волков, вскакивающих из-за стола.

И разрубленного от ключицы до печени офицера, заваливающегося на пол… Рука его сжимает так и не вытащенную абордажную саблю…

Еле слышно штурман завыл от отчаянья — законы Арбонна были довольно снисходительны к дуэлянтам, но, как и всюду, убийство безоружного или не успевшего обнажить сталь человека каралось виселицей.

Да, теперь он всё вспомнил.

Судьи в лиловых мантиях, доходящий как из глубокого подземелья приговор: «По милосердию и благорассуждению… заменить по указу благочестивого государя Лионеля V от три тысячи… года… бессрочной каторгой…»

И как он потом отчаянно рванулся прочь, прямо на алебарды конвоя, рассчитывая разбить кандалами хоть чью-то голову.

Сознание он, видимо, потерял сразу, хотя били его долго и старательно, судя по боли во всем теле.

С трудом повернув адски болевшую голову к лежащему рядом с ним и так же закованному в цепи жалкому существу, Корр о-Данн безучастно спросил:

— Где мы? Куда идем?

— Мы в море, нас везут, чтобы продать на шахты в Керу, — последовал такой же безразличный ответ.

Молодой человек в отчаянии застонал. Шахты в Керу! Уж там-то его ждет неминуемая смерть.

Впереди не было никакой надежды. Ничего! Только конец!

— А ну успокоились, твари! Живо!

Резкий неприятный окрик ударил по ушам:

— Сидеть смирно, скоты поганые, твари помойные! Поняли?

Хозяина голоса определить было легко — невысокий мужчина в меховой безрукавке и кожаных штанах, черные волосы коротко острижены, длинные усы заплетены в косицы и свисают на грудь. На его поясе висел короткий тесак, в руках покоился длинный кнут.

— Лежите тихо, гнилье подзаборное! Серите, серите тут под себя — потом вы же трюм мне будете отмывать! Ясно вам, уроды?

Два дня он провел в невыразимых мучениях, лежа в темноте в собственных испражнениях, задыхаясь от зловония, исходящего от таких же несчастных, как и он сам. Но на рассвете третьего дня вдруг почувствовал, как изменился ход корабля, усилилось движение на верхней палубе, а когда уловил звук выкатываемых на орудийную палубу пушек, то понял, что на судне готовятся к бою.

Грохот пушечных выстрелов зародил в нем надежду. Может быть, все-таки его минует судьба безымянного раба, умершего от непосильного труда?

Внизу звуки боя были хорошо слышны — вот упала мачта, другая, вот рушится обшивка корабля от прямых попаданий ядер.

Вдруг весь корабль содрогнулся — это неприятельское судно столкнулось борт о борт.

По раздававшимся крикам раненых и умирающих, по звону стали Корр о-Данн понял, что на верхней палубе, прямо над ним, начался рукопашный бой.

Потом внезапно наступила тишина.

Раздался громкий топот ног — кто-то сходил в трюм. Яркий свет фонаря прорезал темноту.

Только спустя какое-то время, с большим трудом выбравшись на нетвердых ногах на палубу и привыкнув к яркому солнечному свету, узники получили возможность как следует рассмотреть своих освободителей.

Это было сборище отчаянных головорезов со всех берегов всех морей мира: черноволосые с раскосыми глазами крепыши, обитающие за Бескрайним океаном и непонятно как оказавшиеся здесь, светловолосые северяне, темнокожие мускулистые выходцы с берегов Айлана, рыжие хойделльцы, тонколицые амальфиоты…

Пестрая, чаще всего с чужого плеча одежда, косматые гривы, все вооружены до зубов — сабли, ножи, пистолеты, топоры и пики…

Но внимание Корра привлек стоявший на шканцах предводитель этой шайки.

Он был высок, его крепкая фигура источала жизненную силу.

Облаченный в черный шелк, с крючковатым шаргибским носом и горящими тьмой глазами, очень смуглый, он мог сойти за эгерийца или даже танисца. Его иссиня-черные волосы вились кольцами и ниспадали на плечи; длинный, резко очерченный нос и тонкая жесткая линия рта, в одном ухе у него поблескивала золотая серьга. Ему было не меньше тридцати лет. Рука его лежала на эфесе усыпанного самоцветами ятагана, заткнутого за кушак, но угрозы в этом жесте не было. Подбоченившись, он подошел к невольникам, среди которых был и Корр о-Данн. Взгляд его внимательно заскользил по лицам стоявших перед ним людей.

— Кто вы? — через силу выговорил Корр.

Ответом ему был громовой хохот толпившихся вокруг атамана.

— Кто я? — Черные глаза иронически блеснули. — Меня можно звать Рагир. Вы про меня не слышали, но я собираюсь стать самым знаменитым «пенителем моря» в этих водах. У меня есть нужда в храбрых и умелых людях, знакомых с морем. Кто-нибудь хочет попытать счастья? — осведомился он мягко и доброжелательно.

* * *

Глядя на волочащегося в кильватере «работорговца», на палубе которого вповалку валялись изможденные люди, Рагир вспомнил, что скоро исполнится два года с той поры, как «Ибн-Химмар», или по-здешнему «Сын Смерти» бороздил эти воды.

Способности мага и удача позволили кораблю благополучно ускользнуть от столкновения с патрульными фрегатами и галеасами.

И даже те, кто втайне роптал, что капитан ушел в Шан-Гиз — так танисцы именуют Дальние Земли, — ныне были довольны, распробовав, какова на вкус легкая пожива в этих краях.

И не вспоминают уже о днях, когда грабили айланские берега. Что и говорить — земля черных изобилует золотом, слоновой костью, алмазами и рабами.

Но слишком уж много собралось там ловцов удачи, так что уже не раз и не два вспыхивала резня между не поделившими добычу лихими мореходами. К тому же чертовы северные язычники начали посылать корабли для охраны своих работорговцев. Да и купцы завели моду, когда на них налетает отважный корсар, не драться честно клинок на клинок, а закинуть на палубу удальца здоровенный бочонок с горящей нефтью. В довершение всего и подданные местных черных царьков научились отливать пушки (благо бронзовые идолы у местных медников выходили получше фаранджийских святых) да делать порох. Пусть зелье у них и скверного качества, но всё равно — получить в борт дюжину полновесных каменных ядер радости немного…

Так что никто из них не раскаивался, что решил попытать удачу в других краях.

Так же как сам Ар-Рагир не раскаивается в том, что сменил участь мага на долю пирата. Он, конечно, не оставил своих занятий, хоть и приобрели они иное течение.

Память вдруг услужливо вернула Ар-Рагира в еще недалекое прошлое…

Отплевавшись от попавшей в рот соленой воды и чуток отдышавшись, чародей огляделся.

Признаков жизни на борту замечено не было, зато ощущался запашок тления — и маг даже догадывался, что он означает.

Преодолевая накатывавшие на него волны дурноты, затравленно осматривался по сторонам.

То, что он видел, отнюдь не поднимало ему настроения.

На палубе то тут, то там в разных позах валялись изрядно разложившиеся трупы — по всему видать, прежняя команда.

Никаких видимых повреждений на телах видно не было — ни рубленых ран, ни огнестрельных. Казалось, люди умерли в одно мгновение, пораженные черной магией или ядом.

Впрочем, маг быстро пришел в себя — он повидал вещи и пострашнее, чем полдюжины подгнивших покойников. Тем более не тому, кто ощущал прикосновение демона и чудесным образом спасся с проклятого острова, бояться каких-то там мертвецов. А вот если на корабле чудом окажется некто живой — это может оказаться опаснее.

Но как обшаривать корабль в темноте?

В этот момент внезапный порыв ветра расправил обвисшие паруса, наполняя их. Хлопнул кливер, заскрипели доски и сочленения «морского коня»…

Ар-Рагиру показалось, что с острова донесся чей-то крик, потом еще один — возможно, пробудились другие приговоренные.

С трудом поднявшись на ноги, он глянул на Черную Скалу.

Люди поднимались, как-то вяло, расслабленно… Кто-то неуверенно поднимал, сжимая двумя руками, булыжник, кто-то вооружился старой костью…

Фаргид отвернулся.

Но усиливающийся с каждым мгновением ветер все дальше относил корабль от Черной Скалы. Днище скребнуло по рифам, заставив его сердце сжаться, но корабль благополучно миновал пояс подводных камней, и вот уже остров уходил за корму, сливаясь с ночным мраком. Лишь под луной сверкал закипающий прибой на клыках рифов — сезон ветров вступал в свои права.

И тогда Ар-Рагир вдруг понял по-настоящему, что спасен. Спасен!!!

Он направился на корму, зажав пальцами нос, чтобы не стошнило от трупного смрада, и, добравшись до надстройки, толкнул дверь. Пройдя темным коридорчиком, обнаружил каюту, судя по размеру и широким иллюминаторам принадлежавшую капитану. Слава Всевышнему, прежнего жильца здесь не было — ни живого, ни мертвого.

И, ощущая необыкновенное спокойствие и умиротворение, Фаргид устроился на капитанском ложе, пахнувшем каморой и мускусом, и уснул — оставив всё на потом. Тем более сил уже ни на что не было, даже на то, чтобы утолить голод.

…Корабль уносил его прочь от Черной Скалы, и он был единственным живым на судне.

Ар-Рагир привык к одиночеству — в конце концов, таков удел каждого истинного мага. Но лишь на этом корабле, полном мертвых тел, плывущем в неизведанную даль по воле равнодушных волн, он понял, насколько оно может быть ужасно.

Сидеть сейчас, сложа руки, было, по меньшей мере, неуместно. Надлежало для начала избавиться от умерших — мерзкая, но необходимая работа.

При помощи багра десяток разлагающихся трупов были отправлены за борт. При этом с некоторым облегчением он обнаружил, что, по крайней мере, двое отправились в мир иной от самой обычной доброй стали — в груди одного торчала сломанная стрела, другой умер, зажимая ладонью черную рану в боку. Дальше Фаргид, выкинув следом за мертвецами и багор, вооружился ведром и смыл с палубы кровь. Насколько мог, предоставив остальное морю и дождям.

Покончив с уборкой, Ар-Рагир ощутил зверский голод.

Отправившись на корму, он спустился в трюм, рассчитывая найти камбуз и чем-нибудь подкрепиться — даже столь гнусная работа не смогла надолго отбить аппетит.

Но, спустившись в полумрак твиндека, он замер от ужаса и даже едва не заорал.

У борта стоял иссохший труп нагой женщины, чьи черные волосы, спускавшиеся на сморщенную грудь, болтались в такт качке.

И лишь разглядев, что несчастная просто пришпилена к доскам глубоко ушедшим в дерево дротиком-джеридом, маг слегка успокоился.

У ног покойницы лежало аккуратно сложенное роскошное платье серебристого шелка и пояс с изукрашенным самоцветами изящным кинжалом.

Возле самой двери камбуза Ар-Рагир поднял тяжелую серебряную брошь — солнце с изломанными лучами числом одиннадцать.

Он был неприятно удивлен — это был знак гильдии магов Джебель-Тарика, за которыми тянулся шлейф весьма дурной славы.

Интересно, принадлежал ли знак убитой — хотя в гильдии женщин было весьма мало — или кому-то из нападавших? Но если он был утерян в горячке боя, то почему его не подобрали? С другой стороны, не менее интересно, почему убийцы не сняли с жертвы дорогие браслеты тонкой работой с опалами и ониксами?

Что вообще произошло на борту этого корабля?

Камбуз порадовал его изысканным ароматом протухшего супа из котла.

Надо сказать, он первый раз был на корабельной кухне и некоторое время соображал, что делать.

Тесное и низкое зловонное помещение, посредине которого стояла кирпичная плита, обложенный черепицей пол, а вокруг теснились грубо сколоченные кухонные столы, колоды для разделки солонины, какие-то бочки и баки, котлы, полки с горшками, поленницы дров, корзины со щепками для растопки, мешки…

Тем не менее, кое-как пробираясь по этому аду, он обнаружил початый мешок риса и короб с мелким изюмом, а также полупустой бочонок с водой, видимо, предназначенной для вымачивания солонины. По крайней мере, смерть от голода ему в ближайшее время не грозила.

Следующие полчаса Ар-Рагир потратил на слегка подзабытую кухонную работу.

Вдоволь напившись, он сперва вычерпал вонючее варево ковшом, который опорожнял в иллюминатор, далее, бочком продвигаясь мимо мумии, кряхтя, выволок смердящий котел и отправил за борт.

Затем, растопил плиту заготовленными еще прежним хозяином корабля дровами и сварил кашу в самом чистом из обнаруженных тут медных горшков, ухитрившись не обжечься. Ел осторожно, как и полагалось после даже не очень долгого поста.

Все это время корабль то поворачивало поперек волны, то шатало из стороны в сторону — так что, покончив с едой, Ар-Рагир выбрался на палубу.

На то, чтобы закрепить реи и поднять ветрило, у него ушло больше часа.

Следом он закрепил руль на блоках и вбил фиксирующие шкворни в гнезда — именно так, насколько он помнил, делали моряки во время трех его путешествий по водной стихии.

После нескольких часов сражения с кораблем Фаргид обессиленно повалился в пустующей капитанской каюте. Утомленное тело требовало отдыха. Маг почти моментально провалился в глубокий сон.

Проспав часа четыре, чародей проснулся и решил для начала как следует осмотреть корабль. Начал он с капитанской каюты.

Сперва он изучил книги, почему-то разбросанные по каюте.

Книги эти являли собой странную смесь всего и вся. «О человеческих жертвоприношениях в сагунской державе», «Аль-Аргоналисское торговое законоуложение 803 года Истинного Пророка» на танисском; «Обычаи портов и гаваней Срединного моря и шаргибских земель» и «Золотые деяния славных государей» древнего амальфийского сочинителя Кариска Пирсия, издания далекого Арбонна. Причем слово «государей» оказалось жирно перечеркнуто свинцовым морским карандашом и сверху четким безупречным почерком было написано — «козлов».

Надо сказать, эту книгу Ар-Рагир когда-то читал, само собой, в переводе на танисский, и почему-то столь непочтительное высказывание по адресу древних императоров его зацепило. Не оттого ль, что ругательство написано было на амальфийском, что, впрочем, не значило ничего — амальфийцы хотя и редко, но плавали в эти воды, да и вероотступников хватало во все времена. Как он помнил, один из мертвецов был одет именно как амальфиец — чулки и короткие штаны с буфами, на взгляд чародея приличествующие мужеложцу, складчатая короткая туника и маленькая круглая шапочка, вышитая бисером.

Правда, нашлась еще пара книг — причем не печатных, а манускриптов, на непонятном ему языке, хотя и написанных эолийскими буквами. Единственное, что он понял по гравюрам, изображавшим расчлененные трупы, призраки и схемы многолучевых сложных звезд, это что сочинения имели отношение к магии, причем к той ее части, что ференджийские еретики именуют черной.

Одежда в капитанском рундуке была вполне обычной для этих мест — и, кстати, впору Ар-Рагиру.

Еще в рундуке имелся отменный ятаган белого струйчатого булата, с украшенной альмандинами серебряной рукоятью — оружие скорее церемониальное, а не боевое. Его Ар-Рагир сунул за кушак — не столько для защиты от реальной опасности, сколько просто для уверенности в себе, какую оружие придает любому мужчине.

При этом сундук был не заперт и, судя по беспорядку, в нем явно кто-то рылся. Также Фаргид обнаружил, что изящное бюро эгерийской работы, стоявшее в каюте, было грубо и безжалостно взломано. Но несколько серебряных чарок, письменные принадлежности, стопа дорогой шелковой бумаги остались нетронутыми.

Решив на время оставить каюту, чародей выбрался наружу.

Заглянув в трюмы, он обнаружил, что дармун шел пустой, без груза, но с двойным балластом из свинцовых отливок.

Так обычно делали, когда шли в дальнее плавание, чтобы, угодив в шторм, пустое судно не перевернулось. Непонимание мага усилилось: что же это за корабль? Послы? Пираты?

Но при чем тут магия? Он даже попытался проверить судно по-своему, но ничего не почуял — на море обычному чародею трудно что-то сделать, тут нужен особый водный маг.

Зато нашел кое-что, подтвердившее, что корабль этот побывал в бою. В мачте торчал тяжелый болт, выпущенный явно из станкового арбалета, а полубак был иссечен оспинами — туда угодил картечный залп. Обе абордажные модфы на носу изнутри были покрыты нагаром, а у шпигатов Фаргид обнаружил обугленную тряпку — остаток пыжа.

Ар-Рагир прошел на корму, где обнаружил нечто его порадовавшее — плавучий якорь из крепких досок, обшитый двойной парусиной, закрепленный на бухте превосходного каната.

Это было как раз то, что нужно магу в его положении — он тут же сбросил его в воду, и суденышко ровно стало на курс.

Магнитный компас на мостике оказался вдребезги разбит — все тем же арбалетным болтом.

Горестно цокнув языком, маг пустился на поиски провизионной кладовой.

Нашел он ее быстро — по запаху. Бочки с солониной издавали натуральный трупный смрад, а некоторые уже вздулись, испуская зеленоватую пену — видать, корабль был в плавании довольно долго, прежде чем лишился команды.

Но тут уж ничего поделать было нельзя — выволочь в одиночку двухсотфунтовые бочонки из трюма было бы под силу разве что древнему эолийскому герою Хилкару, разрывавшему голыми руками пасть драконам и базилискам.

Правда, в целости были глиняные кувшины с крепким финиковыми вином и амфоры с сухарями, а также высокие бочата из полых стволов гигантского бамбука без малого в локоть толщиной — какие делают в черных королевствах Конгбо для воды. И целый штабель мешков с зерном. Вот этим и придется питаться.

В матросских кубриках его встретил дух застарелой кислятины и въевшаяся в доски вонь немытых тел. По полу был разбросан нехитрый скарб команды — опять будто кто-то что-то искал, причем иногда одежда была распорота по швам.

Тут же, среди барахла в беспорядке валялись абордажные сабли, несколько арбалетов и пара короткоствольных пищалей-серпент.

Но в оружейной, из замка на двери которой нагло торчал ключ, не нашлось почему-то ни пороха, ни болтов — зато было несколько охапок стрел для луков, каковых Фаргид не обнаружил как ни старался. Еще была картечь и пули.

Закончив с трюмами, он вновь решил проверить каюты «кормовых гостей». И тут увиденное тоже поставило его в тупик. Одна каюта была вообще заколочена досками, а когда он сорвал их абордажным топориком, то не обнаружил в пыльном деревянном ящике с мутным грязным иллюминатором ровно ничего. Ничего, кроме аккуратно уложенного в выдолбленный из черного дерева гроб человеческого скелета. Скелет был уже старый и пожелтевший, а на лбу черепа были вырезаны иероглифы древнего Уаджета — их, говорят, умеют читать лишь в нескольких тайных сектах, что еще поклоняются истинным древним богам этой страны, уже скоро десять веков как находящейся под властью веры Правого Пути.

Ар-Рагир нахмурился — этот корабль был буквально пропитан жуткими тайнами и смертью. Неудивительно, что именно его использовал для спасения своего слуги… тот, чье имя он не посмеет осквернить своими устами.

Первой мыслью чародея было выкинуть жуткого пассажира за борт, вслед за другими мертвецами, но потом он передумал, как бы хуже не было. Хамиран знает, что за чары творились над старым костяком, и какая кара обрушится на потревожившего останки.

Поэтому он закрыл дверь и обушком топора приколотил доски на место.

А напоследок подумал, что в прежние времена не отказался бы потолковать с капитаном корабля. Похоже, у них бы нашлось о чем побеседовать.

Другая каюта, видимо, была жилищем усохшей ведьмы (или кто она такая) и, может быть, еще кого-то.

Во всяком случае, если в предыдущей каюте давно ничего не было, то из этой, похоже, все было аккуратно вынесено. Лишь валялась на полу тонкая женская сорочка, разорванная почти пополам.

В третьей каюте обитал штурман, о чем свидетельствовала затейливо вырезанная на двери астролябия с изречением из Книги Провозвестника. Сура девятьсот семьдесят девятая, аят восемнадцатый.

Ар-Рагир, усмехнувшись, прочел ее вслух: «Море подобно исполинскому чудищу, что несет на спине своей скорлупки, наполненные копошащимися мошками».

Пожалуй, к судьбе тех, кто плыл на этом корабле, она подходит как нельзя лучше.

«Кисмет…» — изрек колдун и открыл дверь.

Ни лоций, ни карт в обиталище штурмана он не обнаружил. Не было ни судовых книг, ни записей, ни даже той самой астролябии. Увидев ящичек с инкрустацией в виде зубчатых колес и кругов, Ар-Рагир удивился — в таких хранили механические армилляры — изделия редкие и дорогие, разрешавшие вычислять курс по звездам без проблем. Увы, шкатулка оказалась пуста. Ладно, все едино он не умел с ним обращаться.

Обнаружились, правда, «звездные часы» — хитрая штука из нескольких вставленных друг в друга бронзовых колец с делениями и названиями светил. С ними Ар-Рагиру довелось работать, когда он учился астрологии. С их помощью, совмещая названия звезд с их положением на небосклоне, можно было определить истинное время — а моряки каким-то образом высчитывали долготу. Но и этого Ар-Рагир не умел. Еще нашелся небесный компас — деревянный круг с вращающейся стрелкой, на одном конце которого было черное стеклышко, а на другом с «солнечным камнем» — кристаллом кордиерита, позволявшим определять направление на светило в любой туман.

Вот им и придется, похоже, воспользоваться.

Следующие часы Ар-Рагир занимался навигацией.

С трудом, но маг сумел по памяти кое-как начертить карту Золотого залива.

Кое-как приладил на мостике прибор и определил стороны света по солнцу.

Даже ухитрился, кидая в воду щепки и ветошь, примерно рассчитать скорость.

И, прикинув направление движения корабля и соотнеся его с розой ветров, предположительным местоположением и курсом, Ар-Рагир определил, что если не переменится ветер, не собьет с курса шторм или не налетит его суденышко на неведомый риф… Одним словом, если судьба будет к нему милостива, приблизительно через две недели он должен пристать к берегу в землях империи Ифо, где купцов и мореходов принято как будто уважать. Но это если все заладится. Один против стихии — плохой расклад. Тем более — он не моряк.

Вот разве что снова поможет судьба… Судьба… Ар-Рагир, конечно, догадывался, КТО ему помог. Но вымолвить это вслух не решался. И только мысленно обращался к тому, кому молился тогда, на Черной Скале, с просьбой не оставить его без опеки.

Маг бросил взгляд в морскую синеву. Прямо по курсу то появлялся, то исчезал плавник акулы, словно манящей корабль за собой.

«Плыви за акулой — доплывешь к людям», — вспомнил он старую поговорку мореходов его народа.

Тут Рагир вспомнил кое о чем и вновь спустился в трюм. Подозрения его не обманули — вода, просочившаяся сквозь днище и борта, уже выступала над трюмным настилом, и следующие несколько часов он провел, качая помпу. Затем настало время подправить курс — румпель вырвался из рук, так что чародей растянулся на палубе.

Одним словом, к вечеру его хватило лишь на то, чтобы спуститься в камбуз и, даже не обращая внимания на пришпиленную к борту ведьму, доесть вареный рис, закусив его твердым, как камень, сухарем, лежавшим на полке — его пришлось разбить рукоятью сабли, прежде чем сунуть размачивать в кружку.

Потянулись мучительно долгие дни.

Снасти, в которых он безнадежно путался, помпа, чечевица или рис, сдабриваемые иногда глотком-другим пальмовой водки…

Ветер то стихал, то вновь поднимался, играя с кораблем, как ребенок со щепкой, брошенной в ручеек.

Пару раз налетали легкие шторма, когда Ар-Рагира хватало лишь на то, чтобы задраить все люки, и валяться, блюя, в капитанской каюте.

Однажды оборвался плавучий якорь, и тогда чародей, швыряемый туда-сюда, как мышь в тыкве, то принимался возносить Всевышнему последние молитвы, то молил Владыку не погубить спасенного им ничтожного червя!

А на третью неделю плавания на него надвинулся какой-то особенно жестокий шторм. Небо рассекали зловещие молнии алого цвета, непрерывно грохотал гром, а большущие волны захлестывали судно. Вот тогда Ар-Рагир совсем уже приготовился к посмертному суду, но, слава Творцу, ураган лишь краем зацепил беспомощное суденышко.

В радости маг опорожнил последний кувшин финикового пойла и забылся сном.

Пробудился как будто от толчка, с непонятным, но, тем не менее, явственным ощущением, что сейчас произойдет нечто важное.

Помянув вполголоса тридцать три рога Илбиса, он допил остающееся на донышке вино и выбрался на палубу, вдыхая прохладный утренний воздух.

Да так и обмер.

Прямо по курсу на мертвой зыби колыхался корабль. Раз в полтора больше его собственного, с тремя мачтами, ныне торчащими жалкими обломками, накренившийся на левый борт.

Даже без подзорной трубы бросалось в глаза плачевное состояние судна, с которым стихия обошлась весьма немилосердно.

Не нужно было быть опытным моряком, чтобы понять, что судну этому осталось жить очень недолго.

Легкий ветер гнал посудину мага в сторону корабля, и Фаргид пережил несколько неприятных минут, когда ему казалось, что его суденышко неизбежно протаранит мертвую громаду.

В другое время Ар-Рагир попытался бы пристать к чужому судну, на предмет — пошарить в трюмах. Но теперь, даже если там сокровища индаграского халифа, то пусть добро и корабль отходят с миром, раз так записал в Книге Судеб Всемогущий.

И тут чародей заметил на палубе какое-то шевеление. Сердце замерло — вспомнились на миг старые сказки о кораблях-призраках и капитанах, проигравших в кости свои судна и команды Илбису.

Вот над искромсанным бортом чужака встала худая и длинная фигура.

Призывный взмах руки, который и взмахом-то нельзя назвать. Скорее конвульсия.

— По-мо-ги-те! — долетел слабый вскрик-всхлип.

Кричали по-танисски…

Рядом с первой тенью встала еще одна, точь-в-точь оживший мертвец. Потом еще и еще.

Чародей направил на них подзорную трубу.

Нет, не ожившие покойники и не призраки. Просто измученные до крайности люди. И, судя по ярким одеяниям и саблям с арбалетами в руках, даже сейчас, у последней крайности, принадлежавшие к профессии, не пользовавшейся благосклонностью властей любой из стран. Вольные труженики моря. Стригущие, точно овец, тучные торговые суда.

Как же это их так угораздило? Корабль-то намного больше, чем его собственный. И поновей будет.

Что делать?

Самое разумное — оставить их на произвол судьбы и продолжить свое странствие.

Но продолжать плавание в одиночку?.. До первого шторма или даже хорошего шквала?

«Прими…» — как будто прошелестело в снастях над головой. Или это проскрипели доски палубы?

И маг принял решение.

Сняв руль с кофель-нагеля, он всей силой навалился на румпель, пытаясь развернуть дармун.

Сейчас он, описав круг, подойдет к беспомощному кораблю с другого борта… Не тут-то было! Румпель сдвинулся лишь чуть-чуть, палуба под ногами качнулась, и Ар-Рагир приземлился на твердые доски пятой точкой.

Ветер продолжал уносить дармун от пирата, на котором обреченные пытались спустить шлюпку.

Фаргид решился. Подскочив к мачте, он выхватил двумя руками ятаган и что есть сил принялся рубить снасти. Несколько мгновений — и парус с грохотом рухнул вниз, а чародей едва увернулся от падающего рея.

Судно развернуло лагом к волне, но расстояние до пирата прекратило увеличиваться — напротив, удары волн даже начали относить дармун назад.

Но все равно — пиратская лодчонка, доверху набитая людьми, добиралась до его кораблика долго. Было видно, как медленно поднимаются весла, с каким усилием гребут моряки. Семнадцать человек измученного вида, хотя и при оружии.

Как ни покажется странным, Ар-Рагир совсем не думал о том, что даже эти полумертвецы в случае чего справятся с ним почти без труда — и будь даже он в полной магической силе, все равно ему бы с ними не сладить.

Вот лодка медленно подползла к борту, вот первая дрожащая рука ухватилась за доски палубы…

И вот они все поднялись на борт дармуна. Двадцать без трех ходячих теней. Жалкие подобия людей, усохшие от голода и жажды — вон как ввалились глаза и распухли растрескавшиеся, как такыр, губы… Сгрудились в кучку, втянули головы в плечи и затравленно глядели на своего спасителя.

А тот, приняв самый грозный вид, вперил в них прожигающий до сердца взгляд.

И молчал.

Потому как ведал — нельзя в таких случаях говорить первому. Кто начнет, тот и слабее.

Из рядов спасенных вышел худой и длинный, уже не первой молодости маргибец, с сильной примесью айланской крови. Он тяжело опирался на саблю.

— Я Йунус, господин, назир-реис «Клинка ярости», — махнул в сторону заметно погрузившейся в воду лохани. — А это команда — все, кто остались.

Маг кивнул. Но продолжал держать уста сомкнутыми.

— Прими нас под свою руку, господин. Мы хотим принести тебе клятву верности.

И бросил ему под ноги оружие.

Вот оно! Сердце чародея затрепетало.

И снова молчание.

Йунус первым, а следом за ним и прочие, каждый в отдельности, опустились на колени перед своим спасителем.

Лишь после этого капитан Фаргид молвил, оскалившись:

— Назиру Йунусу — распределить вахты. Поднять паруса, двое самых крепких — на помпу… Пить осторожно, есть понемногу… И… — Фаргид запнулся — сегодня, по праву реиса и в знак нашего спасения, я нарекаю наш корабль «Ибн-Химмар» — сын смерти. Ибо лишь пройдя через смерть мы становимся ее сынами, коих она щадит! — закончил он фразой из какой-то старинной поэмы.

Лязг клинков, ударенных друг о друга, знак высшего восхищения у носящих оружие, был ему ответом.

— Куда мы направляемся, реис? — спросил его Йунус завтрашним утром, когда более-менее пришедшие в себя корсары ползали по кораблю, приводя в порядок снасти.

Ар-Рагир думал с полминуты. А в самом деле, чего хочет от него тот, кто спас его, и куда ему следовать во исполнение этой воли? Или как в давнем глупом предании один из богов сказал спасенному им никчемному северянину-каторжнику: «Иди и придешь»? Но, может, в этом и есть мудрость Неба?

— Сперва на Бронзовый берег, починимся, пополним запасы, наберем команду и… почистим корабль кое от чего. Потом… — Ар-Рагир сдвинул брови в раздумье и вдруг выложил:

— А что ты скажешь, друг Йунус, насчет Изумрудного моря?

— А что? — хмыкнул помощник, как будто даже и не удивившись. — Изумруд — камень хороший…

Рагир вернулся из воспоминаний из-за какого-то легкого внутреннего толчка. Вокруг никого не было — люди привыкли, что нарушать такое вот одиночество вожака без крайней нужды не следует. В поисках источника беспокойства он быстро окинул взором темнеющее небо, силуэт островка с перистыми пальмами вдали. И вдруг замер, ощутил явственно то, о чем лишь смутно догадывался… Его господин был тут, рядом, недалеко!

Бог сказал ничтожному человечишке: «Иди и придешь». А тот языческий бог был явно не глуп!

Схолия третья О ТОМ, КАК ЛЮДИ ПРИШЛИ В ДАЛЬНИЕ ЗЕМЛИ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО

Сказать, что открытие за океаном нового мира, получившего тут же неизвестно от кого имя Дальние Земли, потрясло жителей Святых Земель, значит сказать и правду и неправду.

С одной стороны они были удивлены и изумлены — как так, а где ж Бездна Края Мира? Мир круглый? Стало быть, правы эти давно истлевшие урмосские мудрецы, а не епископ Козимо?

Выходит, в имперских гимнасионах не только мужеложству и пустой болтовне учили? И танисцы с их богохульным Провозвестником тоже выходит умнее нас? А нет ли тут ереси? А, украли мудрость у уаджитов? Но те вообще были язычники… Как это наша вера оттуда? Действительно… Ну, тем более.

Но были люди того времени еще слишком грубы и простоваты, чтобы утруждать себя богословскими спорами.

Ну, круглый и круглый — не падаем с него, и ладно. Эллу виднее, каким мир делать.

А вот острова за морем — с золотом, плодородными землями, лесами и даже с людьми (хм, почем там рабы у танисцев?) — это вещь понятная и полезная. Далеко? Не без этого. Ну да пророк Таскар дальше ходил.

Прошло лишь несколько лет, и за океан потянулись не десятки — сотни судов.

Эгерийцам, пережившим крах надежд на то, что вся их древняя земля станет вновь свободной от язычников, показалось, что Творец решил вознаградить их за неудачу. Не вышло создать новую Эгерию за горами — значит, создадим ее за морями.

Благо было кому — многие тысячи бравых вояк оказались совершенно не у дел — кормить воинов армии, не оправдавшей надежд, никто даром не хотел, но эти суровые парни, увешанные оружием, уже ни за что не хотели возвращаться к прежним занятиям — если у кого они и были. Как-то так оказалось, что у королей Эгерии много беспоместных дворян, рассчитывавших разжиться земелькой у язычников за горами, а хлебнувшие вольной солдатской жизни мужики и горожане не горели желанием браться за плуг и мотыгу или лепить горшки и тачать сапоги.

И нашлись умные люди, что, почесав головы под разноцветными беретами придворных, смекнули, что коли весь буйный да воинственный народ, привыкший махать мечом, а монарха слушать особо не приученный, сплавить в эти Дальние Земли, то от этого будет двойная польза…

А как это лучше сделать? А что ежели поговорить со святыми отцами? Они ведь умные люди, чего придумают — небось, не зря короли столько лет одаривали их привилегиями да почетом.

И вскоре побрели по дорогам Эгерии монахи нового ордена — Пилигримов.

«Продай землю, продай замок, продай коня — купи корабль, ибо там, в диких краях ты нужен Эллу!» — проповедовали они по рыцарским замкам и сельским базарам.

И продавали. И покупали. И плыли, взяв с собой своих крестьян, иногда охотой, иногда неволей. Или просто сбившись в шайку-артель — вместе авось и за морем не пропадешь. А мужчине известное дело немыслимо без женщины — и плыли вместе с ними их жены или случайные подружки, иногда встреченные прямо на причале и тут же обвенчанные всё теми же монахами-пилигримами.

Сколько старых кораблей пошло ко дну или стало добычей неверных пиратов — неведомо. А те, кто доплыл, выбирали приглянувшееся место да вонзали в него лемех плуга или острие копья — древний знак того, что эта земля отныне принадлежит ему. Затем крестьяне начинали строить хижины и пахать плодородную красную землю. А идальго — принимались строить замки, хотя не от кого было обороняться.

Потому что не было на островах Изумрудного моря и на просторах Иннис-Тора (так назвали открытый Вальяно континент на юге в честь земли из старой легенды) людей.

За какие-то полвека отряды храбрых капитанов и кабальеро прошли материк из конца в конец, от Закатного океана до Бескрайнего, и от душных джунглей до угрюмых пустошей юга, по которым прыгали стаи занятных созданий, похожих на громадных тушканчиков Шаргиба, и над которыми вспыхивали полярные сияния — хоть и поныне есть там немало мест, где нога человека еще не ступала.

Жили там огромные ящеры и черепахи, водились крокодилы размером с небольшой корабль. Обитали хищные кошки — пумы, ягуары и оцелоты, гигантские муравьеды и совсем уж странные существа, несущие яйца и выкармливающие детенышей молоком, или покрытые чешуей летающие змеи. По равнинам и лесам бродили создания, похожие на огромных кроликов и медведей, гигантские сумчатые гиены, соперничающие со стадами нелетающих птиц-великанов, тилацин — сумчатый волк, и древесный тилаколео — сумчатый леопард, соперничающий с до жути похожим на него ягуаром на северных берегах. А еще исполинские ящеры длиною в два с лишним десятка футов и здоровенные — с матерого вепря — броненосцы с хвостами в виде костяной булавы.

Были тут и душные джунгли, и темные буковые рощи горных дебрей, и прозрачные пустые леса, пропитанные камфарным духом, дающие целебные масла — на границах с дальними южными степями, и знакомые по Староземью сосны и акации. Когда отряды добрались до холодных южных окраин, им предстояло увидеть удивительные араукарии и прохладные леса исполинских древовидных папоротников.

А вот людей не встретили ни разу — ни похожих на черных и белокожих обитателей Старых Земель, ни подобных краснокожим и смуглым туземцам Иннис-Тона. И стало ясно, что в замыслах Элла было оставить эту землю ненаселенной до времени. Иногда, правда, из джунглей выбирались уцелевшие воины разведочных партий — похожие на живые скелеты, покрытые язвами и трясущие в лихорадке — и рассказывали то о прекрасных городах, что видели в тумане, то о женщинах-воительницах, прекрасных и нагих, и непобедимых в бою, то о зловещих карликах, что готовят в пещерах черное колдовство против рода людского… Но даже те, кто выжил, потом вряд ли пребывали в здравом рассудке.

Чтобы народ проникся важностью дела, переселенцам взяли да и запретили возвращаться обратно.

И дело пошло — вот уже начали разводить столь любимые в Старых Землях пряности; кстати пришлось открытие того, что одна из местных пальм дает отменно сладкий сок, превращающийся в отличный сахар — а при перегонке еще и в крепкий и ароматный напиток. В лесах росла ценная древесина — красное и черное дерево, камедь, кедр…

Тут само собой на запах звонкой монеты стали слетаться купцы и ростовщики, росли города. Тут и церковь подоспела — а как же без нас?

А в благодарность за помощь и в знак милосердия попросили святые отцы о маленькой привилегии: пусть всякие тайные язычники, еретики и богохульники не отправляются на костер и в тюрьму, а искупают свою вину трудом на благо духовного сословия в их поместьях…

Но вот тут выяснилось, что новые края не так уж благостны и удобны для жилья, как показалось вначале. Да, земля давала по два-три урожая в год. Да — море изобиловало рыбой, а фрукты, какие в Старый Землях ели лишь дворяне да короли, тут росли сами по себе — протянул руку и сорвал.

Но ко всему этому прилагался целый букет болезней, которые было непонятно как лечить. Вечная жара, так радовавшая поначалу новых жителей — тут ни разу не выпадал снег! — быстро стала невыносимым проклятием. Люди болели от незнакомой пищи, гибли от укусов ядовитых пауков и многоножек, в море их подстерегали гигантские ядовитые медузы, спруты-скорпионы и акулы. Появились и вообще жуткие, неведомые раньше болезни. Лекаря лишь разводили руками, давая им названия — желтая, гнойная, серая лихорадка — в зависимости от того, как выглядели умершие от очередной заразы. Как-то в одном гарнизоне после мучительной смерти половины солдат лекарь выпросил у коменданта и капеллана разрешение — вскрыть труп нового умершего, ибо в те времена церковь это не слишком одобряла.

Когда мертвое тело бедолаги было взрезано, медикус — между прочим пять лет проведший на войнах — рухнул в обморок: требуха и мозг покойника были буквально изъедены какими-то гнусными червями синего цвета… Еще полтора века «синий червь» был самым жутким бичом Дальних Земель, пока какой-то ссыльный алхимик не сумев сварить нужный декокт, помогавший, правда, лишь в самом начале болезни.

Корону, впрочем, это волновало лишь по одной причине — золотые и серебряные рудники, изумрудные копи и плантации требовали рабочих рук. А пленники и каторжники быстро кончились: в новых владениях они стали уж слишком быстро умирать. Вновь поплыли за океан тюремные корабли — но на этот раз уже повезли не разбойников и убийц, а сперва воров, проституток, мошенников, затем неоплатных должников и конокрадов… наконец, что было вообще неслыханно для Эгерии — мелких воришек и даже похитителей овец, на которых вообще в этом королевстве смотрели снисходительно. Позже, когда и этой публики не стало хватать, на каторгу начали посылать даже простых бродяг — ну, а имея в виду, что за каждого пойманного бродягу канцелярия Дальних Земель выплачивала стражникам премию, в бродяги стало очень просто угодить.

Тут уж встрепенулись остающиеся в метрополии дворяне и купцы — этак ведь весь народ можно вывезти да уморить. Верно, решили в Эскориало, лучше прикупим-ка мы рабов у соседей! И вскоре следом за переселенцами двинулись через океан невольничьи корабли.

Вначале рабов приобретали у амальфийцев — тамошние торговцы отлично освоили это ремесло еще во времена империи. Но патриции тамошних городов-государств слишком уж задрали цены, думая, что никто кроме них не сможет продать нужный товар. Ан смогли.

Послы эгерийцев при разных дворах предложили тамошним королям выгодную сделку — они из человеколюбия готовы избавить Святые Земли от воров и разбойников — и не то что даром, но даже приплатив.

Так за море вновь поплыли преступники, но уже из других стран — от Хойделла до Хелмии, которых заморское золото спасало от топора и петли. У лихих людей Старых Земель этот вид наказания получил ехидное название — «сухая плаха».

Дальше больше — в колонии стали отправлять сирот или детей бедняков, купленных у родителей в самых разных странах — редко кто из них жил дольше года, умирая от непосильного труда. Зато вышло изрядное облегчение военачальникам. Прежде те прямо-таки не знали, что делать с пленными. Отпустить? Но ведь они, скорее всего, вернутся к врагу! Запереть в тюрьме и кормить до конца войны? Тут не всегда и для своих хватает еды, да и до крепости их еще надо довести. Вот и приходилось даже убивать бедолаг, вопреки заповедям Элла и Анахитты — иногда целыми тысячами.

А теперь все стало проще некуда — за каждым войском шли обозы торговцев рабами, везя телеги колодок и цепей. И пред Создателем чист, и деньга опять же в кармане звенит.

Прибрежные пираты тоже весьма обрадовались — так что даже ходящих на промысел рыбаков кое-где начали сопровождать военные галеры.

Но спрос на живой товар не падал. Рыцари ордена Золотого Щита, обосновавшиеся за Сурьянским морем, в землях диких западных леттонов, из нужды в деньгах продали работорговцам за какой-то десяток чуть ли не всех своих крепостных. А когда выяснилось, что гнуть на них спину почитай некому, двинулись в поход на Сурию, думая захватить ее земли и обратить в холопов живущих на них пахарей — заодно продав излишки на сторону. Но сурийские князья не только разбили наглецов, но и с большим войском явились в орденскую область, взяв их города и комтурии.

Тут как раз прибыли работорговцы, с которых незадачливые рыцари-щитоносцы взяли приличный аванс под поставки сурьянской «двуногой скотины».

Недолго думая, те предложили сурьянцам продать им благородных рыцарей — не терпеть же убыток честным амальфиотам (торгаши — что от них еще ждать)? И воеводы великого князя Лотара, почесав затылок, согласились (варвары — что с них взять?)

Все новые и новые рабы плыли за океан, чтобы лечь в плодородную красную землю — кто-то через три года, кто-то через три месяца. Потом некто подсчитал — самое меньшее десять миллионов человек за два с половиной века поглотил Иннис-Тор.

А ненасытное чудовище требовало: «Больше! Больше!» Но их все равно не хватало.

Бывали годы, когда каждый день в порт Геоанадакано приходило по одному работорговому кораблю лишь из цивилизованных стран. А ведь рабов везли еще в трюмах обычных судов, в канатных ящиках, в клетках на палубах…

«Мой лорд, быстрей приставайте и разгружайтесь, а то весь товар уже продан!» — такими словами обычно встречали работорговцев.

Мёрли, впрочем, не только рабы. Свободных коса косила с не меньшей силой.

Да что говорить, в среднем из каждых сотни солдат колониальной армии до конца первого года доживала лишь половина. Были крепости вроде Эрохара и Гудаваны, отправляться куда отказывались даже приговоренные к смерти, предпочитая честную петлю или плаху смерти от «синего червя» или «серой лихорадки».

За сто двадцать лет треть эгерийских знатных родов исчезла, ибо офицеры и чиновники умирали так же, как и простые землепашцы, забранные в войско и флот. Монастыри оказались переполнены оставшимися без женихов девицами благородных кровей (как, кстати говоря, и бордели), а в иных селах две трети детей были незаконнорожденными.

Новые земли сполна заставляли расплачиваться земли старые за то золото и пряности, что бледнолицые гости выкачивали из своей заморской собственности.

Но количество тех, кого можно было отправить за море, было не бесконечным.

Пытались вербовать вольных рабочих, но не было уже веры словам нанимателей.

И останавливалась работа на рудниках, потому что некому было добывать серебро и выкапывать изумруды. И гнили на берегу лодки — некому было нырять за жемчугом. И застывал драгоценный сок на стволах пальм…

К тому же потребовались не только руки, но и головы. Однако мало кто из владеющих нужными умениями захотел попытать счастья в гиблых местах, о которых уже было известно, как быстро они убивают северян. Не помогали ни обещание огромных денег, ни льготы от королей.

Выход все же был найден.

Нужны были рудознатцы и горные мастера для шахт и копей Медных гор и Аюрадды — и ночами разбойники нападали на мелкие шахтерские поселки Шлезгии и Коамии, вытаскивали из постелей под плач жен и детей ничего не понимающих умельцев, перекидывали их через седла и увозили в ночь.

Требовались корабельщики — и пираты пробирались в Утрехтс и Гордонну, врывались в кабаки, где отдыхали после тяжкого дня ремесленники с верфей, и уволакивали усталых плотников чуть ли не под носом у стражи.

Появилась нужда в лекарях — и прямо из коллегиума знаменитой Мосской академии неизвестные злодеи похитили три десятка окончивших курс лиценциатов медицины, мирно отсыпавшихся после торжественной выпускной пирушки.

Говорят, один разбогатевший владелец сахарных плантаций непременно пожелал, чтобы его дочерей обучал манерам настоящий придворный. И по его заказу за пять тысяч золотых «охотники за головами» выкрали обер-церемониймейстера из какого-то северного княжества.

И все равно людей не хватало.

Но тут пришли на помощь старые враги — танисцы.

В пышных дворцах владык и нарочито скромных конторах торговых домов замелькали облаченные в черное и белое сухощавые фигуры бородачей с ночью в глазах.

Почтеннейшие и благородные не знают, что делать? Ничтожнейшие торгаши помогут им — дешево, совсем даром! Всего лишь привилегия на торговлю на пятьдесят лет нижайшему слуге вашему — и тысячи сильных и покорных невольников будут к вашим услугам! Дешево, совсем даром!

И вместе с неуклюжими нефами и галеонами через Океан потянулись быстрые танисские дхоу и гурабы, несущие в трюмах оливково-смуглых айланцев, коричневых таригов и нумидов, и черных, как ночь, жителей земель крайнего юга, что за великой рекой Зангой.

От Бронзового берега до Дилмана потянулись к торговым факториям и приморским городам невольничьи караваны. В ужасе жители провожали их глазами, ибо пошел слух, что несчастные отправляются на съедение жестоким белым королям.

Не прошло и оговоренных пятидесяти лет, как вслед за танисцами тропку проторили и правоверные торговцы — сперва, как водится, арбоннцы, за ними — эгерийцы с амальфийцами, там и фризы подоспели…

Всем хотелось покупать невольников.

За старые ружья и порох, за доспехи и механические игрушки, зеркала и бусы из граненого стекла, за ром, изготовленный руками тех же самых рабов, за белых женщин из расчета — одна за десяток самых крепких мужчин или два десятка женщин…

Теперь огромная черная земля начала приносить свою дань ненасытному молоху.

Обайгоно и Тангалу, Ширинда и Ма'Бри, Дангеза и Того… Все страны и племена отдали свою долю ему, как отдавали в дикой древности сыновей и дочерей на алтари Ата-Алана.

Суда, возившие живой товар, именовали «кораблями из преисподней» — ведь частенько до места довозили лишь половину из невольников. А еще — «золотыми» кораблями — ведь каждый рейс давал по три золотых на каждый вложенный.

Тем более что, как оказалось, темнокожие рабы годятся не только для работы на плантациях и приисках. Не все были вчерашними земледельцами и охотниками. Находились и искусные ремесленники — резчики по дереву, чьи изделия издавна возили в северные королевства танисские купцы, ткачи, кузнецы и золотых дел мастера. А мастеров в новых землях не хватало всегда (а кого, скажите на милость, там хватало?).

Некоторые специально скупали таких искусников и открывали свои мастерские или просто сдавали их в аренду — на неделю, месяц, год.

А те, кто поумнее, отдавали своим умелым рабам в обучение других рабов.

Домашние слуги, бочары, портные, пекари, дубильщики, столяры, сапожники, каменщики…

Другие работали в доках и на верфях: конопатили днища, шили паруса, грузили корабли.

Потом нужда, а не желание, заставила сделать из рабов матросов. Далее — надсмотрщиками за другими рабами. Затем — стражниками. Оставаясь невольниками, они получили оружие и право рубить в капусту свободных, буде те начнут бунтовать или грабить. Наконец, пришел день, когда какой-то из королевских капитанов, столкнувшись с нехваткой солдат, плюнув на все, с проклятиями Эллу и дочери его, конфисковал у подвернувшегося торговца несколько дюжин крепких темнокожих мужчин, плюясь, прочел им «Корона обещает…» и сунул в руки аркебузы — отрабатывайте свободу кровью…

Еще не умерли последние старики, привезенные сюда первыми с южного материка, а вот уже появились и свободные. Кто-то выкупался — ведь даже рабу нужно дать какую-то надежду, чтобы он не наложил на себя руки или, того хуже, не наложил их на горло хозяина. Кто-то освобождался из хозяйской милости: ведь даже с самыми жестокими хоть раз да приключаются вспышки милосердия. Кто-то дарил рабов церкви, а тут Первосвященник возьми да и постанови, что через десять лет рабу храма положено дать свободу.

Эронга Сао стал лучшим серебряных дел мастером и гравером в арбоннских владениях, а кузнец Бунго научил эгерийцев выплавлять черную бронзу, из которой получались превосходные пушки и даже аркебузы. Сирингия Мудрая открыла сотню с лишним лекарственных трав. А ее дочь догадалась приручить дикий маис, вспомнив, что похожую культуру выращивали у нее на родине. Уже через два десятка лет его начали разводить в Эгерии, откуда он расползся по свету до самого Дангао. Именно от рабов пошел обычай разводить больших черепах в особых загонах до тысячи голов, что заменяло сотню быков.

Знаменитый вождь шойосов Эндагобо стал первым чернокожим капитаном в войске эгерийского короля.

Были и другие.

В одной только Кадисте проживали десятки мулатов, владевших в общей сложности десятью тысячами рабов. И случалось, бывший дворянин, а ныне кабальный раб, прислуживал бывшему рабу, пока тот завтракал, после того, как провел ночь с дочерью оного дворянина. Бывало и такое.

Потом, может быть, скажут: «Так рождался новый мир и новый народ».

Но мудрый просто пожмет плечами: «Таково течение жизни».

Так или иначе, а к 3342 году от Воздвижения Первого Храма, от Изумрудного моря до южных льдов раскинулись громадные владения эгерийской короны, чьи многочисленные губернаторы, чиновники, солдаты и морская стража зорко следили за тем, чтобы иностранные суда не вздумали вести торговлю. И это было главным.

А люди — что ж? Люди умирали, как и было установлено Творцом — Эллом.

Сколько их умерло на заготовках ценной древесины, на рудниках, на плантациях пряностей, на добыче сахара из растущей тут сахарной пальмы — не счесть.

От неведомых болезней, лишений, поножовщины и тоски по утраченной родине умерло не меньше. Свободные и рабы, нищие и идальго, айланцы, танисцы, каильянцы, арбоннцы, хелмийцы, мисрийцы…

Всем им эпитафией могут послужить слова из поминальника, начертанные рукой безымянного монаха в часовне на старом кладбище Геоанадакано. «А имена их Элл ведает…»

Глава 7

3342 год от Возведения Первого Храма, 12-е число месяца аркат.

Стормтон, Ледесма. За сутки до вышеописанных событий.

— Зря ты, парень, от угощения отказываешься, — с укором глянула на него красавица-смуглянка, когда он, заплатив два медяка за завтрак, выходил из заведения. — Я бы тебя так попотчевала — все плавание бы потом меня вспоминал.

И столько всего, обещающего блаженство, было в ее взгляде, да и во всей ладной фигурке, что пикарон чуть было не поддался искушению.

Не вовремя появившаяся рядом с девицей драная черная кошка разом испортила мулату все настроение. Кошек он не переносил. Особенно такого, схожего со цветом его собственной кожи окраса.

— Как-нибудь в другой раз, — улыбнулся вежливо, но достаточно прохладно, чтоб отшить прилипалу.

— Ну, как знаешь, — надулась молодка. — Надумаешь — знаешь, где меня найти.

— Непременно, — пообещал темнокожий.

Портовая дорога, по которой шел Х'Ант, прилегала к причалу, где и днем, и ночью было полным-полно моряков, а сама улица пестрела вывесками таверн, зазывающих посетителей на стаканчик рома. Шумное оживление сутки напролет царило на Параде — главной улице Стормтона.

Вернувшиеся флибустьеры бродили от таверны к таверне. Их кошельки были набиты золотом, но бархат, шелка и кружева плохо сочетались с грубыми манерами и изукрашенными шрамами физиономиями. Компании таких молодцов неделями пировали с куртизанками со всех уголков мира.

Нередко на компанию покупалась бочка вина, выбивалась затычка, и пираты, по очереди подставляя рты под струю, глотали вино, пока бочка не была осушена. Деньги спускались до последнего гроша, и иные умудрялись за ночь прокутить две-три тысячи риэлей. Это притом, что сильный раб стоил сотню, а бутылка самого лучшего вина — пять. Некоторые входили в кабак в шелках и золоте, а к утру у них не оставалось даже рубашки на теле.

Х'Ант вспомнил рассказы одного из своих наставников, служившего лакеем при прежнем губернаторе. Один пират платил дочери его по пять сотен золотом лишь за то, чтобы взглянуть на нее голую… Кончилось это плохо для корсара: не прошло и трех месяцев, как его самого продали за долги — и как раз тому, в чьем доме он промотал большую часть своих денег…

День тянулся ужасно долго. Он провел его, бесцельно шатаясь по открытым рынкам. Но что поделаешь? Такова его миссия — разведать как можно больше.

За час до захода солнца он находился неподалеку от Восточных ворот. Делая вид, что рассматривает дверь лавчонки татуировщика с образцами рисунков — хэйянских, сянских, амальфийских, он при этом не спускал глаз с часового, который, скользнув по нему взглядом, лениво прохаживался у караульной будки. Похоже, пройти через ворота особого труда не составит. Вот если бы он знал, куда ему идти дальше!

Его должны были встретить и взять чертов пакет, буквально обжигавший его тело…

Перед тем как несколько часов назад его лодчонку спустили со шхуны под фрисландским флагом — под ним тут плавают все кому не лень — и парус повлек его к недалекому берегу, тот странный тип был уж слишком словоохотлив. Всё говорил, как это важно, твердил, что друг свободных пикаронов уж слишком о себе возомнил и ему надо напомнить о взятых на себя обязательствах — но глаза его прямо-таки излучали ложь как два фальшивых скеата, слепленных из оловянных пуговиц.

Вся эта история не слишком-то нравилась одному из лучших прознатчиков Дарина. Конечно, он повинуется воле вождей, но вот кто о себе много возомнил — так это Рагир, что, как уже поговаривали в тайных лесных и горных поселках, всё больше ведет себя как претендент на пикаронский трон.

Х'Ант осмотрелся, глянул зачем-то в сторону форта, чья зубчатая громада рисовалась на фоне синего неба, а батарейная башня торчала как Хамиранова мужская гордость.

Ладно — он идет с важным поручением и не должен его провалить.

В нескольких ярдах от него стоял какой-то рослый мужик и, как показалось Х'Анту, внимательно следил за ним. Пикарон, нарочито громко насвистывая начальные такты «Канонира и Смерти» неожиданно пересохшими губами, быстро свернул в заросшую, темную улочку. Он шел очень быстро и когда обернулся, то ничего, кроме колеблющихся теней, не увидел.

В «Старом компасе», мимо которого, томимый голодом и жаждой, проходил Х'Ант, кто-то орал развеселые песни пьяным голосом, из двери доносились грохот ломающейся мебели и звон разбивающейся посуды; похоже, внутри веселье шло полным ходом.

Запах перегара ударил в нос Х'Анту, когда пьяный здоровяк навалился на него и, дружески хлопнув по плечу, предложил выпить за его счет. Видимо, для моряка подобное панибратство было обычным делом, и каждого прохожего он считал как минимум своим другом до гробовой доски.

— Я угощаю, приятель! Подними стакан за мое здоровье, уважь старого боцмана Ланго! Такая удача привалила! Золото рекой льется! Давай-давай!

Не дожидаясь ответа, он затащил мулата в таверну и толкнул его за ближайший свободный столик.

— Трактирщик, рому мне и моему новому лучшему другу!

Через несколько минут принесенная толстым трактирщиком бутыль была пуста, в основном благодаря стараниям боцмана Анго.

И видать от избытка чувств, тот затянул песню, изобличавшую его прежнее, а может, и нынешнее ремесло:

От пролива к проливу мы вели корабли, Когда я моря бороздил. От пролива к проливу мы вели корабли, Когда я моря бороздил. От пролива к проливу мы вели корабли, Как-то раз эгерийца узрели вдали. И, связавши живых, мы ограбили их, Когда я моря бороздил. К Далабару направить корабль довелось, Когда я моря бороздил, К Далабару направить корабль довелось, Там незваный надолго запомнится гость. Брали мы все подряд, чем неверный богат, Когда я моря бороздил. Торгаша-амальфийца с его кораблем, Когда я моря бороздил, Торгаша-амальфийца с его кораблем Понесла нелегкая нашим путем. Перед нами он плыл, я его захватил, Когда я моря бороздил. Я запомнил еще из Каиды купца, Когда я моря бороздил, Я запомнил еще из Каиды купца, Тысяч десять я вытряс из молодца. Когда я моря бороздил. Я взял четырнадцать добрых судов, Когда я моря бороздил. Я взял четырнадцать добрых судов, Четырнадцать разом, купцы — на подбор, Мы их обобрали — и весь разговор. Когда я моря бороздил…

И, оборвав куплет, запил песню добрым стаканом рома.

— Забористое пойло! — крякнул он и вдруг с подозрением уставился на пикарона.

— Что-то ты не пьешь, а? Или тебе не нравится ром? Или моя рожа?!

Перебравший моряк навис над мулатом, пытаясь сфокусировать взгляд на его лице. Судя по всему, Анго постигла неудача в этом нелегком деле.

— Отличный ром, — приветливо отозвался Х'Ант. — Спасибо за угощение, боцман. Просто жарковато сейчас…

— Жарковато, да? — наливался гневом толстяк. — Щас тебе еще не так жарко станет! Я еще на этого дурака добро перевожу!

Он обернулся к посетителям, призывая их в свидетели оскорбления. Кабак сочувственно загудел: почти все посетители успели уже угоститься за счет боцмана и были целиком на его стороне.

— И то верно, — все так же мирно поддакнул молодой мулат. — К чему на всяких дураков добро переводить? Я пойду, пожалуй…

Х'Ант терпеть не мог драться из-за пустяков.

По кабаку вновь прокатилась волна негодующих воплей.

Анго, свирепо ухмыльнувшись, сгреб свою жертву за рубаху на груди — так, что затрещала ветхая ткань

— Ногами вперед в окно ты пойдешь, макака черномазая! Выродок от случки на навозной куче козы с дюжиной каторжников и двумя меринами!

Он не договорил: левый кулак Х'Анта врезался ему в пах. Коротко хакнув от боли, боцман выпустил рубаху и тут же получил в переносицу, уже с правой! Да, Х'Ант терпеть не мог драться. И если мордобой все-таки начинался, старался, чтобы это безобразие закончилось как можно скорее… Замычав от лютой боли, боцман осел к ногам мулата. Пьяницы опешили от такого оборота событий.

Пикарон, обведя собутыльников боцмана не сулящим добра взглядом (ну, кто еще хочет?), подался к выходу.

— А за ром кто платить будет, рожа айланская?! — возмутился кабатчик.

— Ром? Ах, да! — спохватился Х'Ант. И тяжелая бутыль из толстого стекла обрушилась на башку хозяина заведения.

Весь кабак был уже на ногах. Такого нарушения правил каким-то черномазым спускать было нельзя.

— Хватай его, парни, якорь ему в печенку! Дверь держи, дверь, чтоб не ушел, гад!..

Х'Ант толкнул скамью под ноги ближайшим атакующим, ураганом пронесся по длинному столу и покинул «Старый Компас» именно так, как предсказывал боцман: через окно, высадив ногой раму.

Взревев, словно упустивший добычу хищник, толпа ломанулась в дверь, чтобы догнать мерзавца и переломать ему все бимсы и шпангоуты! Но улица была пуста…

Нет, по ней по-прежнему струился поток прохожих: моряки, торговцы фруктами и свежей водой, портовые грузчики, уличные девицы…

Но беглеца простыл и след.

Кое-кто пустился бегом по улице, надеясь догнать добычу, но большинство пьяниц разочарованно поплелись обратно в таверну, кляня шустрого мулата в бога, в душу, в костяк и в корень…

Эти свирепые рулады виновник слушал сверху.

Он и не думал убегать. Всего-то подтянулся на руках, ловко вскарабкался на крышу и теперь выжидал, когда уляжется кутерьма.

Наконец, спрыгнул наземь. С той стороны таверны, где была глухая, без единого окна бревенчатая стена. Остановился среди высокого бурьяна.

Руки-ноги целы, физиономия не разбита. Вот рубаху пьянчуга порвал — это скверно! В здешних широтах моряки не обременяли себя лишним гардеробом. Большинство слонялось полуголыми не только по корабельной палубе, но и по улицам города. Но Х'Ант нигде и никогда не появлялся без рубахи. Пусть ткань была такой ветхой, что сквозила на свету, зато она скрывала шрамы от кнута на спине. И клеймо на левом предплечье…

Пытаясь определить, нет ли за ним «хвоста», он зашел в собор, поразивший его полом цветного мрамора, сиянием драгоценной смальты мозаик, яркими красками фресок, цветной эмалью, разноцветием витражей.

Постоял, разглядывая панно на западной стене напротив алтаря, изображавшее гибель короля Иверо и трех тысяч мучеников под Алькантаром.

Хоть Эгерия и Хойделл находились в старой вражде, но вера-то одна! Впрочем, возможно, просто фальбийские мастера, расписывавшие собор, не случайно выбрали именно этот эпизод из священной истории — уж больно жалкими выглядели корчащиеся в огне рыцари и уж слишком гротескным смотрелся охваченный пламенем король на охваченном пламенем коне, продолжающий скакать к воротам крепости…

Про ту битву Хант знал, конечно, — это лесные пикароны думают, что край света недалеко от околицы их киломбо или что вообще Айлан, откуда их привезли, находится в Верхнем Мире а белые черти живут Нижнем. Но его, прознатчика, кое-чему учили — не где-то, в самой столице, лесном Дарине.

Тогда пять с лишним веков назад войско Эгерии, усиленное рыцарями Святого Похода из других земель, почти взяло неприступную цитадель на перевале Алькантара, перекрывающую единственных путь из Северной Эгерии в Южную.

Первый пояс стен они проломили тараном, второй — магией (это был последний раз, когда магия применялась в битве), третий — просто взяли с налету на плечах ошеломленных танисцев.

Осталось взять лишь алькасар — главную башню цитадели — и путь за хребет был открыт.

Но у танисцев было припасено кое-что на крайний случай. Когда торжествующее войско заполнило двор крепости, вдруг открылись потайные сифоны и из них хлынул клокочущий жаром танисский огонь. Три тысячи человек поджарилось не хуже, чем грешники на аутодафе, а чуть ли не столько же погибло когда бежали сломя голову, растоптанными или сорвавшимися в пропасть.

Полюбовался портретом святого Джио, которому и был посвящен собор, — выложенный мелкой смальтой портрет.

Х'Ант таких тонкостей понимать не мог, но художник, создавший мозаику, явно находился под впечатлением не канонических древних икон, а саг о Народе Холмов — ибо святой, принявший муки за веру на пятьдесят восьмом году жизни, был изображен хрупким юным красавцем со слишком уж заостренными ушами и волосами цвета чистого золота. Еще бы кошачьи вертикальные зрачки добавил!..

Пока гость Стормтона изучал роспись в храме божьем, по главной улице города, разрезая толпу, как корабль разрезает морские волны, шла группа людей, состоящая из пяти человек. Поначалу их можно было принять просто за компашку друзей, идущих куда-то, но по манере поведения не сложно было сообразить — это либо солдаты, либо стражники.

Прохожие большей частью их сторонились, да и было отчего. Эти люди явно кого-то напряженно искали, и никому не хотелось обнаружить в себе объект их поиска. Останавливая прохожих, они о чем-то их расспрашивали, время от времени заходили в ту или иную пивную и допытывали народ там. Вскоре добрались и до той таверны, где недавно происходила драка.

Внимание их сразу привлек пожилой боцман, который в окружении толпы пил ром и жаловался на какого-то «черномазого ублюдка». Быстро допросив старого пропойцу, странная пятерка столь же быстро удалилась. По непроницаемым их лицам прочесть ничего было нельзя. Но в душе они ликовали: похоже, странное письмо, приколотое старым матросским ножом к двери канцелярии гражданского губернатора Ледесмы не лгало в своих нарочито корявых и неграмотных строках — человек с теми самыми бумагами действительно посетил Стормтон.

На ловца и зверь бежит — спустя час они столкнулись с Х'Антом на одной из улочек.

— Морячок, тебе придется пойти с нами, — заявил один, достав из-за пояса пистолет и нацелив его на парня.

— Милорд, вы меня ни с кем не спутали? — недоуменно начал было Х'Ант, но замолчал: такая холодная уверенность была в голосе главного из странной пятерки.

Пожав плечами, пикарон подчинился. Пистолет он всегда считал весомым аргументом, да и драться с пятерыми — только зря трепыхаться.

На ходу он прикидывал: лично к нему у местных властей особых претензий быть не должно. А эти пятеро весьма и весьма походили на представителей закона.

Недавняя драка в кабаке… Нет, это даже не смешно! Если хватать за шиворот и куда-то волочь каждого, кто грешит трактирными драками, ни в какой тюрьме места не хватит!

Если только они… если они не пронюхали, что он — не кто-то, а посланник Дарина, идущий с особой миссией. Безобразие! За что, спрашивается, пикароны регулярно платят взятки местным чиновникам, чтобы те не трогали их людей?! Нет, совсем не осталось чести у этих крыс!

И что же впереди? Петля или каторга на плантациях? Ни то, ни другое Х'Антa отнюдь не устраивало…

Улица, по которой шел мулат в окружении своих конвоиров, стала уже, в просветах меж небольшими утлыми домишками поблескивало в лунных лучах море.

Х'Ант резко остановился. Ствол пистолета уперся ему в спину.

— Давай, шевели ногами, — равнодушно-строго прикрикнул старший.

Пленник обернул к нему искаженное ужасом лицо.

— Т-там… — он резко махнул рукой вправо.

Примитивная уловка сработала: конвоиры уставились туда, куда указал молодой мулат.

В то же мгновение задержанный резко рванул влево и перемахнул хлипкий заборчик.

Пробежав около двадцати футов, он налетел на бачок с мусором, который с грохотом покатился прочь. Сразу же послышался топот бегущих ног. Х'Ант инстинктивно юркнул в сторону и затаился. Мимо тяжело протопал кто-то в плаще, споткнулся обо что-то и рухнул. Раздался звук упавшего металлического предмета и сдавленные проклятия.

Да, дело, похоже, принимает серьезный оборот. Х'Ант быстро промчался по чьим-то посадкам батата и очутился на отвесной круче.

Не раздумывая, с разбега, как ребенок в материнские объятья, пикарон прыгнул с обрыва в ленивые гладкие волны…

Уставший, но довольный собой Х'Ант сидел на камнях. Рядом сушились башмаки, из которых владелец только что вылил воду.

Теперь надо прикинуть, где залечь в дрейф. Как там звали ту девчушку из таверны «Загляни — не пожалеешь», приглашавшую его приятно провести время? Джемма? Или Оллия? Нет, кажись, Зизи!

Не согласится ли она на время предоставить кров своему новому дружку?..

— Хорошо бегаешь, хомбре! — раздался позади беззлобный знакомый голос.

Х'Ант медленно обернулся — и замер.

На него смотрело сразу три пистолетных дула.

— Ну, чего вылупился? — недовольным тоном спросил стражник.

По раскрасневшемуся лицу его было видно, что он долго бежал и запыхался. Тут же неподалеку находились и четверо его товарищей.

— Мы уж устали тебя ловить. Вставай и пошли. И чтоб больше без шуточек, а то… — говоривший многозначительно кивнул на пистолет.

Х'Анта подняли и потащили в сторону городка. Теперь уже пятеро конвоиров держали его на прицеле, не давая ни малейшего шанса улизнуть.

Вскоре он оказался в подвале гарнизонной кордегардии, причем не в камере, а сразу в пыточной. Пыточная тут была весьма убогой, даже дыбы не имелось, так что его просто прикрутили к кольцам, вмурованным в стену.

Еще через четверть часа к Х'Анту спустился высокий грузный человек в мундире флота Хойделла.

Еще до того как при свете факела разглядел широкий золотой галун на вороте, Х'Ант догадался, кто это.

Лицо адмирала было спокойным, однако то и дело подергивающееся веко выдавало крайнюю степень взволнованности.

— Ты кто? — не очень-то дружелюбно обратился он узнику. — Тебя зовут Х'Ант? С какого ты корабля? Как мне связаться с твоим капитаном, чтобы он мог за тебя поручиться? — Ухмылка стала совсем издевательской.

Молодой человек исподлобья глянул на Оскара ок Л'лири и молча сплюнул себе под ноги. Конечно, он был неприятно удивлен тем обстоятельством, что хозяину Стормтона откуда-то известно его имя. Но внешне мулат остался невозмутим.

— Я хочу знать только одно, — сообщил адмирал. — Кто надоумил ваших черномазых вождей подставить меня? Кто вам дал эти бумаги?

Перед носом избиваемого возник распечатанный конверт и лист бумаги с печатью из зеленого сургуча.

— Кто поручил меня скомпрометировать и зачем?! Впрочем, зачем — понятно! Место мое понадобилось. Кому?! Ок Гедао? Арбоннцам? Кому нужно, чтобы меня убрали отсюда? Кто так глуп, воображая, что его величество король Руперт поверит грязным бумажонкам, а не своему старому другу? Может, ты не знаешь? Так я тебе и поверил! Отвечай, ты, пикаронская ищейка, кто тебя послал?! — ревел, выходя из себя, адмирал. — И побыстрее, потому что иначе тебя будут бить, пока ты не сдохнешь!

Мулат молчал. Он знал из поучений старших, что под пытками лучше молчать, ибо стоит начать говорить — уже не остановишься, да и палачей раззадоришь.

— Ничего, ничего, ты у меня живо заговоришь! — Оскар был взбешен молчанием Х'Анта. — Зовите профоса, под кнутом молчать не станет!

Приказав подручным бить черномазого, пока тот не побелеет и не признается, губернатор удалился почивать.

…Удар следовал за ударом.

В краткие мгновения передышек он твердил одно и то же: он простой рыбак, и он, Х'Ант, сроду не дотронулся ни до одной белой барышни.

— Какие барышни, идиот?! — возмущался офицер. — Тебя спрашивают, кто дал тебе эти бумаги! — Подобрал, абуна, — отбрехивался мулат. — Не помню, где. Хотел использовать по нужде. Что в тех бумагах — мне неведомо, потому как читать не обучен.

И снова свист кнута и обжигающая плечи и ребра боль.

Такого отчаяния, такой безнадежности Х'Ант не испытывал со дня своего освобождения с эгерийского рудника. И дело было не в побоях. Пришло понимание того, что никто его не выручит. А эти усердствующие дураки тем временем забьют Х'Анта насмерть…

Но до чего же больно, мочи нет.

Надо что-то делать. А что?

Ладно, сволочи… все сделаю… уже на все согласен… Только скажите толком, что от меня нужно…

— Будешь говорить? — обрадовался тот стражник, который изловил его.

Мулат кивнул, показывая, что ворочать языком он уже не в состоянии.

— Да, — покачал головой офицер, оглядев жертву, — похоже, перестарались мы чуток. Какой от тебя прок нынче?

Он погрозил кулаком кнутобойцам. Те виновато развели руками.

— Ладно. Отправим тебя до утра в камеру. Там отдохнешь, придешь в себя. Тюрьма у нас хорошая…

Подручные дружно заржали.

Сейчас или никогда!

Если дать этим негодяям отвести себя в форт — это конец! Можно сплести сколько угодно небылиц, можно тянуть время, выкладывая все новые и новые вымышленные подробности…

Но долго ли можно вести игру, заранее обреченную на поражение?

Нет, побег — единственный выход. И именно сейчас, по дороге. Из форта не убежишь…

Х'Ант ссутулился, его походка стала тяжелой, неровной. Со стороны взглянуть — каждый шаг давался ему с трудом.

— Ты чего это за танцы тут устроил? — строго спросил один из двух приставленных к нему конвоиров.

— Т-танцы? — тяжело выдохнул Х'Ант. — Тебя бы так избили… посмотрел бы я на твои танцы…

Не договорив, он вдруг пошатнулся и рухнул на пыльную дорогу.

— Змей-Шаггор! — с досадой глянул конвоир на своего товарища. — Нам его что, на себе дальше тащить?

— Погоди, — озабоченно ответил тот, сейчас я ему рому принесу…

И нырнул в дверь ближайшего кабака. Второй конвоир нагнулся над лежащим пленником, тряхнул его за плечо:

— Эй, парень, ты смотри, не сдохни! Сейчас Генри тебе рому…

Этой фразе не суждено было закончиться.

Согнув ноги, Х'Ант изо всей силы ударил конвоира в живот. И тут же, пружиной взлетев на ноги, перемахнул через рухнувшего солдата и кинулся наутек. Откуда и силы взялись.

Заборы, крыши, опять заборы, крики, выстрелы позади…

И задний двор трактира «Загляни — не пожалеешь».

— Зизи, это я… За мной погоня… спрячь, солнышко…

Беглеца искали основательно.

Прочесали практически весь остров, обшарили от чердака до погреба «Рыжую плясунью», в которой, если верить страже, Х'Анта видели дольше всего.

Но айланец как в пучину канул…

Глава 8

Год 3335 от Возведения Первого Храма. За восемь лет до основного действия. Дальние Земли.

По всему Изумрудному морю — от тайных убежищ пикаронов на мысе Дигнидад до причалов Геоанадакано, и от скалистых обрывов черного берега до коралловых пляжей Альмадено только и разговоров было о капитане Ар-Рагире, впрочем, нет — уже о Рагире Морриганхе — новом владыке здешних вод, которого таковым признавали не только люди, но уже, казалось, и клыкачи с муренами. В кабаках и салонах рассказывали о его яростных атаках и холодной жестокости и о том, что почти никому не удавалось ускользнуть от его кораблей, если марсовые корсаров замечали его паруса.

— Рагир — арбоннский купец, сосланный на каторгу за похищение королевского золота.

— Нет, Рагир — сын халифа Северного Танисса, замешанный в заговоре против отца.

— Нет, не халифа, а всего лишь тингисского эмира, и не заговорщик он, а всего лишь совратил любимую отцовскую наложницу…

— Да хватит чушь пороть — он хойделлец с Борреби, пиратствовал дома помаленьку, пока король флибустьеров тамошних не прижал.

— Да нет же, говорю вам — он эгерийский еретик, сбежавший прямо с костра! И морда у него самая что ни на есть эгерийская!

— Я точно знаю — он знаменитый амальфийский корсар Валтассар ди Росса! И послали его сюда дожи генуситиатские, чтоб им ни дна, ни покрышки! Чтоб торговлю нашу, значить, подрывать!

— Верно, чтобы торговлю подрывать, только не амальфиот он никакой — фриз, и борода у него рыжая как у фриза — просто он ее красит, чтобы никто не догадался — но нас не обманешь!

— Танисец он, точно говорю: вынюхивает тут, куда ловчее ударить, а потом халиф-то флот свой и двинет!

— Он чернокнижник!

— Ясное дело — чернокнижник. И продал душу Хамирану, закопав в землю Святое Писание.

— Какой еще чернокнижник? Эгериец он! Из бывших попов!

— Арбоннец!

— Ютт!

— Суриец из флота тамошнего царя!

— Эгериец!

— Сын айланского царька и танисской принцессы…

А люди Сына Смерти знай себе посмеивались, когда до них доходили эти слухи. Ну, кому какое дело? Рагир — это Рагир, их капитан, что еще надо?

И почти никто не обращал внимания, как изредка наливаются его глаза бездонным мраком — мраком нездешним и зловещим.

* * *

Рагир Морриганх стоял на палубе и перебирал пальцами концы золотистого шарфа, завязанного вокруг талии.

Преследуемый эгерийский торговый галеон вот-вот должен был оказаться на дистанции огня его пушек.

Впрочем, может, и обойдется без стрельбы, ибо сейчас, на второй год его пребывания в водах Изумрудного моря, его имя уже внушало должную меру страха.

Да, вот уже почти два года он тут. И кто бы ему ни попался: фризы с их грузами сала, рома и рабов, эгерийцы с золотом и черным деревом, амальфиоты со всякой всячиной, хойделльцы с шоссо и сахаром, танисцы с рабами и оружием — ни от чего не отказывался непривередливый корсар.

Добравшись до Изумрудного моря, он поступил не так, как обычно поступали ищущие тут неверной пиратской удачи люди Востока, и не вступил в здешний таиф. А каким-то способом вышел на Миледи Ку и стал работать на нее — но при этом не принося клятвы и не войдя в число ее «пасынков», а всего лишь отдавая пятую часть добычи за право пользоваться ее стоянками и сбывать добычу через прикормленных купчишек. За такую умеренную плату им были предложены несколько укромных бухт, где они без помех могли провести кренгование и ремонт корабля, да еще и получить возможность для команды отдыхать и развлекаться в тайных убежищах среди островов.

Люди местного таиф-реиса Акдала Хитрого пытались его прощупать через Йунуса: тот, как оказалось, когда-то знал этого человека. Но хоть тот и обещал брать лишь седьмую часть, Рагир отказался, мол, привык работать один. На самом деле причина была другой: как он понимал, ни в стае Миледи, ни в среде чужаков-танисцев ему не пробиться наверх. А для того, для чего предназначил его господин, ему потребуется не только золото, авторитет и право самому определять, куда направить нос своего корабля. Ему нужно будет стать здесь своим. Ведь только свой сможет повести людей за собой, когда… Впрочем, не будем загадывать, нужно еще дожить. Но пока всё идет хорошо — его теперь зовут не Ар-Рагир аб Фаргид, а Рагир Морриганх — Сын Смерти, в честь его корабля. Вначале вообще-то прозвище звучало прямо как у знатного человека — ок Морриган, в честь забытой уже богини, выпавшей из пантеона эллианцев давным-давно. Но почти сразу сократилось до простонародного Морриганха.

Впрочем, как ему подсказали, при желании можно было его понять и как презрительную кличку — что-то вроде «Смертёныш». Но Рагир не обижался — где неверным понять, что к их забытым ложным богам гордое «Сын Смерти» отношения не имеет? Что для понимающего нет более почетного титула, ибо носят его солдаты, избегшие гибели и победившие в неравном, последнем бою: что-то похожее есть у эгерийцев с их крестом Алькантары, который надевают на грудь умирающему от тяжелых ран. И Рагир был свято убежден, что имеет право на это звание. А дураки еще пожалеют, что пренебрегли чужеземцем.

Уже не так много осталось из людей, пришедших с ним сюда назад — кто погиб, кто ушел на другие корабли, кто предпочел вернуться обратно со своей долей добычи.

Рагир, Йунус да еще несколько матросов — вот и всё.

Но команда у него была отборная и, пожалуй, одна из лучших в Изумрудном море, если вообще не лучшая.

Абордажников возглавлял арбоннский дворянин Арно дю Шавресс, происходивший из младшей ветви герцогов сего имени. Странным было присутствие этого кавалера среди пиратского сброда — но чего только не бывает? Парни называли его Щеголем.

Его одеяние даже перед самым кровавым боем составлял синий, расшитый серебром камзол с позолоченными пуговицами, кружева на рукавах, белоснежные кружева и роскошная шляпа, украшенная золотой кокардой с родовым гербом. Одеяния неизменно поддерживались им в безупречном порядке. Да и за своей внешностью Шавресс тоже следил. Длинные каштановые волосы, белоснежные зубы, усики. Щеголь был единственным на борту «Сына Смерти», кто брился каждый день.

В сражении арбоннец был страшен. Таких виртуозов клинка Ар-Рагиру больше не приходилось видеть. Он обучал команду фехтованию в крепкий ветер и качку и довел действия морских волков до такого совершенства, что никто не мог противостоять им в бою на качающейся палубе.

А когда со своим отборным отрядом, который именовал по старому рыцарскому обычаю «копьем», состоявшим из десятка самых неистовых ребят, он врывался на борт неприятеля, случалось, что, увидев стремительный вихрь стали в руках головорезов, бросали оружие даже солдаты воинских команд компанейских кораблей.

В бою Щеголя прикрывали двое бойцов.

С правой стороны эгериец Маноло — невысокий, почти квадратный, похожий на валун человек, казалось, весь состоявший из толстых как канаты мышц, прекрасно владевший своим страшным и необычным орудием: трехзвенным боевым цепом, прозванным «кропилом» — потому как после удара даже по доспеху брызги крови разлетались не хуже, чем от кропила святого отца, благословлявшего добрых прихожан.

С левой стороны от арбоннца обычно шел здоровенный танисец Абдал — из числа спасенных Рагиром, вооруженный двумя кривыми ятаганами.

Артиллерией у Рагира заведовал другой арбоннец — Габриэль Эрро, которого иначе, как Старым Сидром, никто не называл. Ибо не было большей радости для этого молчаливого мрачного пьяницы, как откупорить бутылочку привезенного с родины сидра.

Этот бывший гран-бомбардье королевского флота, угодивший за убийство совратителя сестры на каторжные рудники Кадэны, был переманен Рагиром у Дарьены Бешеной за двойную плату и условие в консорте — отдавать ему одному весь любимый напиток, найденный на борту призового корабля.

И Сидр этого стоил — потому что если удавалось привести вражеский корабль к залпу на двух кабельтовых, вот, точь-в-точь как сейчас, то противнику с расстрелянными снастями и сбитым румпелем не уйти от абордажа.

Все время, когда не пил, Старый Сидр дрессировал канониров или возился с пушками.

А вот, к примеру, взять корабельного плотника: старика-эгерийца Арнольдо Иньиго — он был просто выброшен со службы, когда стал слишком дряхл, чтобы стоять вахту на парусах.

Известное дело, у матроса какая судьба? Стал стар — отправляйся гнить в канаву.

Рагир углядел его на площади перед кабаком, выпрашивающим медяки не на ром — на хлеб, и рассказывающего о своих плаваниях, подобрал, назначил старшим констапелем — и не прогадал. Старый хрыч знал о своем ремесле буквально всё, а хороший корабельный плотник — это очень часто жизнь и корабля и команды. Всё, что находится в ведении плотника, — от запасных стеньг до брашпиля было в идеальном порядке. А то, что на мачту уже не влезет — так молодых мартышек для этого хватит.

Службой, надо сказать, у старого врага-танисца Иньиго не тяготился, к грабежам соплеменников относился философски — в Эгерии в каждом уважающем себя селении есть свой разбойник или конокрад.

Ну, про штурмана или там марсовых и говорить не о чем. Так что не удивительно, что добыча от него не уйдет. Тем более — такая.

Нагоняя тяжело переваливающегося по волнам купца, Рагир воочию видел и скверно зашитые паруса, и ветхие, много раз сплёснутые в местах разрывов шкоты и тросы, и сместившийся балласт. Нет, не уйти ему.

Но эгерийцы, уверенные в своем перевесе, надеялись на число своих орудий и мощь огня, намного превосходивших возможности тех двоих; но не приняли в расчет их мастерства в управлении кораблями в бою.

И вот в тот момент, когда галеон выполнил поворот и двойные ряды орудийных жерл уставились на пирата, Йунус резко развернул штурвал, проскочив под самой кормой эгерийца. Почти тут же загремели его пушки.

Орудия на нижней палубе прыгнули назад, рванув стропы, лафеты подскочили и вернулись на место, туча черного дыма взмыла вверх. Одно из ядер перебило рею фок мачты. Главный парус рухнул на палубу, накрыв суетящихся на полубаке врагов, в то время как нацеленный в борт «Сына Смерти» залп прошел мимо цели.

Тем временем, корсары готовились к абордажу: десятки моряков с длинными крюками в руках толпились у борта, а Щеголь во главе своих головорезов уже смахивал с обшлага безупречного камзола несуществующие пылинки, держа наготове тяжелую боевую рапиру.

— Приготовиться к развороту! — крикнул капитан.

Йунус помчался на нос, боцманы отпустили брасы, матросы ухватились за снасти — и «Сын Смерти» резко развернулся направо, входя под ветер, пересек свой собственный пенный след, вновь набрал ход и пошел на сближение с галеоном.

Когда эгерийский парусник приблизился, Рагир прочитал его название, выложенное золочеными буквами на корме: «Навис Диос». До торговца было уже около сотни саженей, и расстояние это стремительно сокращалось.

Рядом с бортом негоцианта расцвело множество белых фонтанчиков — суда сблизились на расстояние выстрела. С торгового корабля послышались громкие проклятия и крики боли. Стрелы и пули начали находить цели. Жертва еще пыталась маневрировать, но парус безвольно повис, потеряв ветер.

Приближалась неотвратимая развязка.

Ах, все демоны моря!

На палубе торгаша сверкали алебарды и доспехи стражи. Но отворачивать было поздно.

Глухой деревянный стук и протяжный скрип возвестили о том, что суда, наконец, сошлись.

Оба штурмовых мостика почти одновременно упали на палубу торговца, и пираты во главе с Йунусом ринулись в бой.

Десятки одержимых неукротимой жаждой наживы морских чертей ринулись на палубу купца. Несколько пиратов упали, сраженные выстрелами, но это были последние выстрелы.

Прежде чем торгаши опомнились, стая дико визжащих корсаров с топорами, ножами и пистолетами в руках уже вторглась на их палубу, сея опустошение среди столпившихся солдат охраны, которые теперь не могли ни стрелять, ни толком применить свои пики и алебарды с длинными древками.

Шеренги солдат хотя и не подавались под этими безумными наскоками, но с боков напирали другие пираты, беспорядочная свалка вскоре сменилась организованным наступлением. Пираты постепенно теснили матросов и солдат. Некоторые, видя всю бесполезность сопротивления, бросили палаши, показывая, что желают сдаться — иногда это спасало от смерти. Ничего не поделаешь — таков закон абордажа: драка идет до последнего сдавшегося…

Яростные атаки шаг за шагом теснили матросов, все чаще морским разбойникам приходилось переступать через очередного упавшего моряка, сраженного их клинками.

Дымящаяся кровь залила палубу, сапоги скользили, заставляя предательски открываться ударам вражеских сабель.

Йунус выдернул клинок из тела очередного противника, приготовившись к новому поединку, однако его никто не атаковал. Быстро оглядевшись по сторонам, он увидел, что бой практически закончен. От команды захваченного судна оставалось меньше половины. Его парни прижали побежденных к борту.

Спрыгнув с носовой надстройки на палубу, Морриганх заревел во всю глотку:

— Эй, вы, стоять! Мы победили!

Голос Рагир подействовал на всех отрезвляюще.

— Бросьте оружие, — обратился Ар-Рагир к эгерийским матросам.

Звякнули упавшие клинки.

— Вы хорошо сражались, а я уважаю храбрость. Поэтому останетесь живы.

Оружие — аркебузы, пистолеты, сабли, алебарды и топоры, ножи и стилеты лежали грудой посреди палубы, а команда — отдельно офицеры, отдельно матросы, отдельно пассажиры — была построена в три шеренги, как полагалось по неписанному кодексу Изумрудного моря.

Капитан, низенький смуглый толстяк с седеющей бородой, опираясь на свою шпагу, взирал исподлобья на Рагира, бессознательно копируя выражение лица мученика в руках язычников.

И когда Рагир, остановившись перед ним, с усмешкой протянул руку, тот, выругавшись, вырвал шпагу из ножен и, ухватив клинок обеими руками, плашмя ударил им об колено, чтоб не досталась врагу. Однако не вышло — клинок даже не согнулся.

Рагир громко рассмеялся.

— Это не так делается, — заметил он. — Дай сюда, идальго!

Эгериец, сгорая от стыда и гнева, отпустил клинок, дрожащими руками отцепил серебряные, украшенные гравировкой ножны и бросил их перед собой. Рагир их на лету подхватил, вставил шпагу до половины и без видимого усилия согнул ее кольцом перед лицом капитана. Треск лопающейся стали — и сломанная шпага покатилась по палубе, блеснув в лучах заходящего солнца.

— Вот так надо, — улыбнулся пират.

— Спасибо, сеньор… — растерянно пробормотал эгериец.

* * *

Старший офицер «Сына Смерти» и правая рука знаменитого Рагира Морриганха шел по улицам Давенхафена — столицы одной из двух колоний Фрисландской Ганзы в Изумрудном море, уже полгода бывшей портом, где Рагир сбывал добычу, и где отдыхали его люди после рейдов.

С ним вежливо раскланивались солидные трактирщики в колпаках и жилетах, стоявшие на порогах чистеньких белых заведений под черепицей, а аккуратные девицы вежливо обращались к нему, не желает ли «баас Юс» отдохнуть в их обществе — все чинно, как и в любом городишке самой Ганзы.

Но сейчас танисец шел не веселиться, а по некоему важному делу, суть которого была в холщевом свертке у него под мышкой.

Выйдя на окраину Давенхафена, Йунус приблизился к обширной усадьбе, откуда доносился грохот молота и несло дымом.

Подойдя, ударил висевшим кованым билом в хитро изогнутую бронзовую пластину у ворот, и она зазвенела, запела долгим звоном.

— Друг Йунус, давно не видел! — Громадный мужчина, в котором белые волосы изобличали потомка нордландцев, большой горбатый нос — арбоннца, а покрытые старыми ожогами руки — кузнеца, заключил пирата в объятия. — По делам пришел или как? Лилиана, тащи выпивку, свинину…

Молодая мулатка, согнав с колен белоголового мальчишку лет трех, унеслась выполнять мужнину волю.

— Благодарю, — осушил поднесенный стакан вина пират. — Но я ведь по делу. Взгляни-ка, мастер, — он развернул холст и протянул Ларсу обломок капитанской шпаги. — Что ты насчет этого скажешь?

— Ну, что сказать, — повертев сломанное оружие, сообщил кузнец, пожимая плечами. — Клинок толеттской ковки, клеймо, правда, не припомню, но с тремя крестами, значит, вроде как лучший мастер, королевскими интендантами аттестованный. Закалка отличная, воздушная — не конная, пожалуй, а в ветровом колодце… Ты разницу-то разумеешь, моряк?

Йунус кивнул. Он хорошо помнил, как в детстве отец совал только что откованный, ярко полыхающий клинок в стальную «лапу» с рукоятью, обмазанной обожженной глиной, и десятилетний Йунус, надевая толстую кожаную рукавицу, хватал саблю или ятаган, вскакивал на коня и мчался что есть сил, высоко подняв над головой пышущее жаром оружие, дабы придать ему наилучшую для булата закалку.

— Так что оружие доброе… было. А вот дураку досталось — это ж как надо было ухитриться, чтобы его сломать-то? Не иначе в мачту или в фальшборт вогнать, да еще сверху алебардой или секирой рубануть. Вот тоже еще: нет, чтобы по дурной голове врезать — добрую шпагу испортили.

Кузнец сокрушенно покачал головой.

— Ну чего еще? Эфес само собой снять не штука, а вот перековывать пользы нет, потому как твердости уже не будет, отпустит закалку-то. Но могу выточить острие на камне точильном — будет тебе добрый кортик или ландскнетточка. Пару золотых всего возьму, а за готовый-то куда больше сдерут. Ну так как? Если эфес мне отдашь, даром сделаю!

«Вот старый перец! — усмехнулся про себя танисец. — В эфесе серебра на четыре золотых будет».

— А скажи, мастер, руками такой клинок можно сломать? — как бы между прочим спросил он.

— Шутишь? — хохотнул Ларссон и наморщил лоб, так что выжженное на нем каторжное клеймо сложилось в некое подобие улыбающейся рожицы. — Нет, ну ежели у кого матушка с троллем или там гримтурсом согрешила, то тогда можно, конечно, хотя и то не побожусь… А что?

— Да просто… друг, который мне ее отдал, говорит, что как раз руками сломали, чтобы нам не досталась.

— Врет как сивый мерин! — припечатал оружейник. — Я тридцать лет с железом работаю — ты уж мне поверь.

— Ну а может, просто тот… кабальеро, сильный очень? — с удивлением ощутив в своем голосе неуверенность, переспросил Йунус.

— Ох, ну что с тобой делать, брат Йунус? — пожал плечами Ларс. — Слышал я про людей, что зубами стволы аркебузные на потеху народу в балаганах перекусывали да цепи рвали, какие и слону не одолеть. Только вот скажу про то, что сам видел. Когда я еще кузнецом в Аронже был, поймали у нас одного шевалье, который девушек молоденьких насиловал и убивал. А по таким злодействам полагались не только смерть позорная, но и лишение дворянства. Ну, само собой, помост, лошадки там, палач, чтобы жилы надрезать да рвать побыстрее. Полагалось еще в костер его герб и все грамоты дворянские швырнуть, и клинок его сломать над головой перед казнью, а железка была почти такая же — даже и похуже: тут, видишь, излом мелкозернистый, а там покрупнее — известное дело, рейбахское оружие толеттскому не чета… Так вот, шпагу ломать само собой палачу полагалось, а вот подпиливать меня назначили. Я, конечно, не будь дураком, подпилил не на две трети, как обычно положено по артикулу, а на три четверти. Так и то мэтр Годо, палач наш присяжный, на семь потов изошел, а не одолел. Ну судья меня и погнал — так и то с трудом сладил. Вот… Может, с того дела у меня все наперекосяк и пошло…

Ларс вздохнул, потер изуродованный лоб.

— Потому как еще с древности идет, чтобы кузнецу да пахарю, да прочим честным работникам дела палаческого не касаться… Мне бы, дураку, упереться да вот… Ну так чего, будешь кортик делать? Сделаю честь по чести — сам понимаешь, тут с этим строго: «Святой Джио не мошенничает!»

— Знаешь, дружище, оставь себе — вместе с эфесом, — вдруг буркнул Йунус.

Сидя в кабачке «Свинья и апельсин» — не самом худшем заведении Давенхафена — и поглаживая сидевшую на коленях прелестницу Хану (а может — Хэлен) чинно хваставшуюся, что она не простая потаскуха, а дочь самого настоящего ратмана, и что свои марки она отработает честно, Йунус размышлял об услышанном.

Нет, он не усомнился в своем реисе. Наоборот, он думал, что, идя с этим человеком, может быть, удастся достигнуть тех высот, о которых даже и помыслить сейчас страшно.

Глава 9

3342 год от Возведения Первого Храма, 13-е число месяца аркат.

Стормтон, Ледесма.

Вечером двери особняка Оскара ок Л'лири вновь распахнулись перед капитаном.

К восьми часам перед домом выстроилась целая очередь экипажей прибывших гостей. Домналл прошел к столу, где уже стояла огромная хрустальная чаша с глинтвейном. Зачерпнув литым серебряным ковшом с гербом Эгерии, наверняка каким-то пиратским трофеем, он наполнил бокал синеватого генуситийского стекла и сделал неторопливый глоток.

Горячий глинтвейн, терпкий и пряный, напомнил командору детство, зимние праздники — Самхайн, или новолетье, когда они с отцом торопились по заснеженным улицам родного городка домой, где у украшенного ветвями ели очага их ждало приготовленное мамой и бабушкой горячее вино, для которого не жалели дорогих пряностей.

Эти воспоминания были особо приятны и особенно горчили — ибо напоминали о самом невозвратном. Поэтому Домналл прогнал их и заставил себя сосредоточиться на происходящем.

Наместник прислал ливрейного лакея, сказав, что примет офицера позже или пригласит на званый вечер, но пока пусть командор обождет.

В ожидании он устроился на уголке дивана.

Бригитт появилась в сопровождении новой горничной, шурша юбками. На ней было яблочно-зеленое чесучовое платье с драконами и удивительными рыбами — хэйянский шелк.

— Бригитт, — капитан, наконец, повернулся, осторожно взял ее за локоть, мягко потянул за собой, — позвольте мне сказать вам несколько слов наедине.

Он подвел ее к кожаному диванчику в углу, отметив, как ярко блеснули золоченые гвоздики на тисненой коже крокодила, но она не дала себя усадить — высвободила руку.

Молодой человек решился.

— Бригитт!

Она обернулась и остановилась, недоумевающе глядя на командора.

— Я хотел обсудить с вами нечто очень важное…

— Я слушаю вас, милорд.

— Как бы вы отнеслись к тому, если бы я пригласил вас на завтра к себе на обед?

Девушка пожала плечами:

— Пригласите, но ведь есть еще и мой отец. Я бы не хотела огорчать вас, потому что он может не позволить мне пойти в гости к стороннему мужчине, не являющемуся моим помолвленным женихом…

— А разве вам уже не семнадцать?

Бригитт посмотрела в его блестящие от волнения глаза.

— Что с вами, милорд Домналл! Вы… в своем уме?

— Что со мной? — Командор нервно усмехнулся. — В своем ли я уме? Если чувства, испытываемые мной…

— Милорд, — оборвала его Бригитт, — я вижу, что вас мучают какие-то непонятные мысли. При чем тут мой возраст?

— Да, верно, все верно… Простите, леди…

Откланявшись, он ушел прочь, унося в груди горечь и волнение.

На душе у Бригитт тоже было неспокойно. Ей и в самом деле было уже семнадцать, точнее, уже девятнадцать (целых девятнадцать!).

И она понимала, прекрасно понимала, что происходит с Домналлом, но от сознания того, что в нее страстно влюблен этот блестящий офицер, можно сказать, без пяти минут адмирал, и даже того, что и она к нему неравнодушна, на нее нападала легкая растерянность. Юная ок Л'лири догадывалась, что если между нею и Домналлом что-то произойдет, то это очень удивит и огорчит отца. А она слишком любила его, чтобы думать о чем-то подобном спокойно. Ей не хотелось быть неблагодарной дочерью, а именно так оценивала она свою влюбленность — пусть и самую невинную — в милорда ок Ринна. Да как вообще можно благовоспитанной и благородной девице помыслить о том, чтобы нарушить волю отца?!

Много, много лет назад, когда она была маленькой девочкой, старая няня рассказывала ей истории о прекрасных принцессах, запертых в башнях своими злобными мачехами. В каждой из тех историй появлялся юный благородный герой, храбростью и отвагой проникавший в башню и спасавший принцессу. Видимо поэтому принцессы никогда не теряли присутствия духа, зная, что рано или поздно придет верный рыцарь, и тогда все будет хорошо.

Конечно, она не была принцессой, ничего подобного… Ее отец всего лишь барон.

Обуреваемая этими мыслями, Бригитт вошла в парк.

Домналла вывел из раздумий голос мажордома — тот появился в дверях и, повысив голос, торжественно объявил:

— Уважаемые леди и лорды, прошу в столовую, обед будет сию минуту подан.

Гости начали допивать вино и продвигаться к дверям, ведущим в столовую. Последовал за ними и командор, даже слегка толкнув управляющего канцелярией — пожилого толстяка, разодетого в красный бархат с кружевными оборками.

Обед был подан на славу — устрицы с лимоном, суп из омаров с пряностями, молодой нежный тунец и креветки, телятина в вине и каплун с трюфелями. Холодные закуски представляли паштет из перепелов, спаржу и недавнее арбоннское нововведение — «золотое яблоко» в сметане — этот занятный овощ, прежде выращивавшийся аборигенами северного материка, красный и кисловатый, пришелся по вкусу сеговезским придворным гурманам.

Домналла впрочем, адмиральская кухня занимала мало. Он попытался подсесть ближе к Бригитт и дамам, но это не удалось — и соседями его оказались двое мужчин — один уже в годах, весь в черном, с кружевным воротником вокруг короткой толстой шеи и с золотой цепью, свисавшей на большой живот; второй — молодой, с одутловатым бледным лицом и срезанным подбородком.

Кажется, оба были из Хойделльской компании заморской торговли.

Во время бесконечной перемены блюд в зале появились девушки — гибкие и грациозные, как газели. Оркестр, состоящий из маленьких барабанов и цитр, на которых играли чернокожие музыканты в туниках алого хлопка, звучал все громче, выбивая на барабанах зажигательный ритм. Девы быстро задвигались по кругу. Плавные движения и нежные всплески рук были совсем не похожи на западные танцы.

— Как вам представление, командор? — осведомился сосед слева. — Не ожидали?

Признаться, Домналл и в самом деле был удивлен — вроде за Оскаром таких склонностей, как содержание дома танцовщиц, не водилось.

— За возможность лицезреть этих чудесных созданий, нам нужно благодарить Джеронимо Ардживетти! — пояснил сосед, опорожняя чарку с вином. — Он демонстрирует свой новый товар — только на прошлой неделе этих танцовщиц привезли из Тингиса: на корабле почтенного Урдагана. Узнав о праздновании у губернатора, он вызвался помочь развлечь гостей.

После того как трапеза закончилась, гостей провели в главный зал, предоставив развлекаться в меру их разумения. Вокруг мэтра Ардживетти тут же возникла стайка юнцов и седовласых щеголей вперемешку — видать, договариваться о покупке показанного «товара».

Другие бродили по залу, сбиваясь в группки по двое, по трое, обсуждая прошедший пир или предстоящие дела.

В углу кто-то уже раскинул карты. Лакеи не успевали расставлять на столиках бокалы с вином и легкую закуску — блюдечки с чищеными орешками.

Дамы изящно флиртовали с кавалерами, и кое-кто из них уже проскакивал мимо бродящего в одиночестве Домналла, бросая на него многозначительные взгляды.

Но мысли его были заняты совершенно другим.

В конце концов, командор решил действовать напролом.

Поймав за рукав выглянувшего в зал мажордома, он сурово осведомился, где можно увидеть хозяина.

Тот, как всякий вышколенный опытный лакей, поняв, что дело тут серьезное, жестом пригласил следовать за собой. Пройдя анфиладой комнат, они оказались в другом крыле дома, в малой гостиной. Тут мажордом поклонился и оставил Домналла наедине с хозяином.

Тот неподвижно стоял у стены, изучая старинные часы, стоявшие на полу. Как помнил командор из рассказа Бригитт, эти часы были единственным, что он повелел привезти из родового поместья.

Бесшумно ступая по начищенному восковому полу, вошла мулатка в синей юбке и белом тюрбане на голове. В руках у нее был серебряный поднос, на нем — большой серебряный же кофейник и три микроскопические чашечки.

Поставив кофе на стол, она удалилась.

— Зачем вы искали встречи со мной, командор? — без обиняков спросил адмирал. — Вы ведь пришли не для того, чтобы поесть за мой счет и поглазеть на полуголых девок, которых привез этот торговец человеческим мясом?

Командор подумал, что хуже уже не будет, а рано или поздно этот момент должен был все равно настать.

— Я хочу попросить у вас руки вашей дочери, милорд вице-адмирал.

— Что?! — уставился на него Оскар.

— Я прошу у вас руки Бригитт! — почти выкрикнул Домналл.

— Что?!! — вновь переспросил губернатор, также донельзя повышая голос. — Нет, я все понял, — забормотал он, словно растерявшись, — просто… И… зачем это вам нужно, офицер?

Теперь уже пришла очередь растеряться командору.

— Но, ваше превосходительство, я… я люблю Бригитт, и…

Он запнулся.

— Во-первых, раз уж решил сделать предложение — делай его по всей форме и установленному порядку, то есть будь любезен именовать мою дочь, как положено. Ты ведь не забыл, как положено?

— Я, — речитативом начал капитан, — эсквайр Домналл ок Ринн, законнорожденный и свободнорожденный, офицер службы короля Четырех Островов Хойделльских и иных владений Руперта Сторма, прошу руки девицы Бригитт ок Л'лири ар Фармут, старшей дщери вашей.

Глаза адмирала мрачно уставились на командора.

— Мог бы добавить также титул баронессы Эрхолл и виконтессы Марнайской, перешедший к ней после смерти ее деда по матери, как к единственной живой из его потомков. Это во-первых.

Он помолчал.

— А во-вторых, я, отец вышепоименованной девицы, вынужден огорчить рекомого эсквайра Домналла ок Ринн отказом.

Домналл стоял, не шевелясь.

— Прежде чем схватишься за шпагу или упадешь передо мной на колени, начав бессмысленные мольбы, выслушай меня для начала, — как ни в чем не бывало продолжил Оскар.

Командор еще на что-то надеялся мелкой глупой надеждой — ведь по старым обычаям право на обращение на «ты» возможный тесть приобретает, если дает согласие жениху.

Но, видимо, наместнику его величества было не до всяких условностей.

— Прежде всего — не знаю, любишь ли ты Бригитт, но она тебя не любит. Это не было бы так важно… Но ты, командор, не слишком подходящая ей пара.

— Может, у вас есть на примете кто-то получше?! — хрипло бросил Домналл, сглатывая тяжелый ком в горле. — Не иначе, это тонконогий сынок управляющего вашей канцелярии?

— Нет, конечно, — пожал Оскар могучими плечами. — Стамп ок Гедао хотя и графский сын, но кроме долгов у его отца нет ничего… Что вообще-то странно для такого взяточника, — он усмехнулся. — Это не говоря уже обо всем прочем… Но если тебе угодно, у Бригитт действительно есть более подходящий жених — гоф-регистратор министерства двора граф Эрдвин Саргсонн ок Баррир. Юноша достойный во всех отношениях.

— Ничего не понимаю, — машинально молвил все еще растерянный капитан-командор.

— Хочешь сказать, что его нет на острове? Верно, именно поэтому вскоре Бригитт отправится в Хойделл, где и состоится помолвка. Чтобы ты не мучил себя, добавлю, что с его отцом мы договорились еще четыре года назад, когда я отбыл из метрополии. Так что не казнись, все было решено задолго до того, как ты увидел мою дочь.

— И чем он лучше меня?! — вспылил вдруг ок Ринн, скрипнув зубами.

И тут же устыдился — выходка была бы под стать зеленому юнцу.

— Начать с того, что он хотя и моложе тебя, но более выдержан — иначе бы не смог находиться при дворе, — подпустив в голос ледяной иронии, буркнул адмирал. — Кроме того, у него годовой доход уже сейчас почти двести тысяч скеатов, а после свадьбы Эрдвину по завещанию перейдет еще и приданое его матери — имения, лесопилки, рыбные промыслы у Ранкейских островов, виноградники в Тэре — всего примерно триста тысяч. Твой же доход, если я не ошибаюсь… Извини, запамятовал, — ухмыльнулся барон.

— Мое жалование и арендная плата за имение, — сухо обронил командор. — Может, когда стану адмиралом, начну зарабатывать на контрабанде и поставках флоту…

Он не смог удержаться от того, чтобы не ответить ударом на удар — Оскару не нужно было так унижать его.

— Милорд ок Ринн, — покачал губернатор головой, — в том-то и дело, что адмиралом вам, скорее всего, не стать, хотя я не далее как месяц назад подписал на вас второе представление. Поверьте человеку, который на двадцать с лишним лет старше вас и служит на королевском флоте столько, сколько вы живете на свете. Такие люди, как вы, получают эполеты лишь если начинается большая война, или… удачно женившись.

— Так вы считаете… что я из-за этого?! — вскочил командор, и рука его сама собой прыгнула на эфес палаша.

— Оставить! — рявкнул на него Оскар, даже не пошевелившись. — Или я похож на дурачка? Дослушай, что говорит тебе человек, годящийся тебе в отцы, и не устраивай истерику, как брошенная шлюха! Да, я не хочу такого мужа для своей дочери, который не сможет купить ей даже приличного дома в столице королевства. Не хочу ей мужа, которого она будет видеть хорошо если три или четыре месяца в году или вообще ждать из плаваний годами! Ты знаешь, что пока я был женат, у меня родилось пятеро детей — и лишь Бригитт я могу видеть, потому что они рождались и умирали, пока я болтался в море? Ты знаешь, что даже последний вздох моей жены приняли чужие люди? А умерла Алинтия потому, что в той гнилой крепости, где стояла моя эскадра, не было нормального лекаря, а только пьяный коновал, у которого и здоровая матросня дохла, как мухи осенью! И Всевышний свидетель — такой судьбы дочери я не хочу…

В комнате повисло тяжелое молчание.

— Послушайте, милорд Оскар, — глядя прямо ему в глаза, произнес ок Ринн. — Вы можете говорить и думать, что хотите, но Бригитт предназначена мне Небесами, и я просто так не отступлю!

— И что ты сделаешь? — рассмеялся адмирал. — Украдешь мою дочь из моего дома и обвенчаешься насильно, потому что она согласия не даст? А потом? Сбежишь в Кадисту или к эгерийцам — или вообще к Миледи Ку?

Домналл вновь вскочил. Как бы то ни было, но ничто не дает права этому бывшему галернику, пусть он и барон, его оскорблять!

— Ну что ж… — глядя на его пылающее лицо, вдруг усмехнулся барон. — Возможно, ты и прав, говоря, что тебе ее предназначило Небо. Это даже можно проверить.

Он трижды громко хлопнул в ладоши, и в кабинете появился слуга-мулат.

— Сорс, красную шкатулку из моего малого кабинета — в библиотеку. Идемте, командор…

Библиотека в доме адмирала была довольно странная. Веселая мебель в стиле Кронала III, золото, гобелены, всякие там секретеры, бронзовые аллегорические статуэтки, ниспадающие занавеси с кистями, подсвечники и карликовые пальмы в кадках — как будто их снаружи мало…

Пол покрывали ковры, а низкий стол красного дерева сверкал зеркальной полировкой поверхности, в которой отражались серебряные приборы, восточный фарфор и генуситийский хрусталь.

Книг было немного, они стояли в шкафах в идеальном порядке, и Домналл почему-то подумал про библиотеку всуе помянутой Миледи Ку — чуть не самую большую в Изумрудном море.

Губернатор щелкнул пальцами, и старый слуга, стоящий за его спиной, подал хозяину ту самую красную шкатулку. В ней оказались два многогранника, каждая из граней которых была длиной и шириной в две трети дюйма.

Ок Ринн узнал их — то были кости для старинной игры «норн». Не какие-то вульгарные кубики с точками, изображавшими очки. Нет — из благородного серого жадеита, подобные ограненным самоцветам, и на каждой из двадцати четырех граней было выгравировано свое изображение.

— Попытаем удачу, дружище? — осведомился Оскар.

Командор буквально окаменел.

— Вы хотите сыграть? Сыграть на… свою дочь?! — прошептал Домналл, чувствуя, как сжимаются кулаки. — На Бригитт?!

— Нет, — адмирал добродушно улыбнулся.

«Что ты понимаешь, мальчишка?!» — говорил между тем его ледяной взор.

— Предлагаю лишь испытать судьбу. Как известно, Элл с Благословенной Девой предоставили этот мир своим творениям и судьбе их, как гласит «Книга Света». Я и не спорю с мудростью ее. Мы не станем играть — мы будем гадать, спрашивать судьбу. Кстати, ведь «норн» и значит судьба на языке наших предков.

Оскар бросил игральные кости на стол.

— В древности, когда наши предки были язычниками и не знали Элла, а молились лишь детям его, да еще ложным богам, то они не делали ничего, не бросив кости. Когда король выбирал воеводу для войска, или купец — капитана своего корабля, или отец одного из двух добивающихся руки его дочери, он бросал кости — пять раз. Можно было меньше, но больше — никогда. Эти символы означают что-то важное — силу, разум, смелость, прозорливость. Можно просить по-другому, и тогда… Впрочем, будем просить по новому кодексу судьбы — старый, наверное, уже никто не помнит.

— Я не буду в этом участвовать, — отчеканил Домналл решительно. — Если вы доверяете старым костяшкам судьбу вашей дочери, то я ценю ее чуть подороже!!

— Значит, ты готов от нее отказаться?

Кипя гневом, командор шагнул было к двери, но тут же вернулся обратно.

«Может быть, — подумал он, — Господь и в самом деле дает мне шанс получить Бригитт?»

— Итак, — между тем продолжал Оскар. — Символы ты, думаю, знаешь, кодекс тоже, может, помнишь — этому еще обучают в наших рыцарских академиях.

— Да, помню, — уже бодрее ответил капитан. — Давайте бросайте и покончим с этим побыстрее.

Губернатор покачал головой.

— Бросать будешь ты. Точнее, спрашивать судьбу! Хорошенько помолись, если ты и в самом деле хочешь вымолить удачу!

Домналл не помнил, как бросил кости первый раз. Удрученно оценил результат.

«Борьба с драконом» и «кинжал». Неважный символ.

Он приуныл.

И в самом деле — кто же сражается с драконом кинжалом? Вот если в паре с первым знаком выпал бы «меч» или «копье»…

Потряс кости в ладонях и бросил второй раз.

Выпали «дева» и «корабль».

Молодой человек несколько приободрился. Сочетание можно было толковать двояко — или как символ верного ожидания, или как неудачный выбор — женщине не слишком пристало командовать кораблем.

Третий раз — недурно: «меч» и «щит». Но меч не обычный, а длинный. Стало быть — «трудный, но успех».

Четвертый бросок.

«Башня» и «лестница». Штурм — тяжелый и непредсказуемый, вспыли в памяти строки из «Кодекса Норн», читанного когда-то. У капитана сильнее забилось сердце.

Два раз подряд выпал знак, означающий то же самое — тяжелую борьбу, но с надеждой на успех.

Чувствуя, как выступает испарина на лбу, он долго тряс кости в пригоршне, все не решаясь бросить.

И когда, наконец, разжал ладони, почудилось, что сердце остановилось.

— Элл и святейшая задница!! — выругался губернатор.

Обреченно смотрел капитан-командор Домналл ок Ринн на кости, чувствуя, как непонятный холодок ползет по спине. Перевел взгляд с одной грани на другую, потом зажмурился и вновь открыл глаза, словно думая, что дьявольские знаки исчезнут.

«Ночная кобыла»! Дважды!

Смерть, угроза, полная неудача, потеря всего, немилость небес, болезнь… Что ни загадай, все будет правдой.

В азартных играх она не просто лишала игрока ставки — отнимала сумму его очков от результата.

В гаданиях же — в сочетании с любым другим знаком просто уничтожала его. А удвоенная — распространяла все эти угрозы и на тех, кто был рядом с неудачником.

Он поднял взор на адмирала.

И мельком удивился — тот был и в самом деле испуган. Старый, прошедший огни и воды вояка испугался выпавших костей?!

— Как в тот раз… — прошептал помертвевшими губами.

Обреченно махнув рукой, наместник сгреб кости со стола и швырнул в шкатулку.

Домналл не возражал — похоже, смысла продолжать разговор не было. Да и что тут можно было сказать? Он принял условия отца Бригитт и проиграл.

Судьба сказала свое слово.

— Слуги проводят тебя через черный ход, — изрек Оскар, обтерев испарину. — Не надо тебе видеть Бригитт — сейчас, по крайней мере.

И вдруг добавил совсем простецки, как какой-нибудь плотник или матрос:

— Поверь, сынок, мне теперь и самому жаль, что так получилось… Но что сделано, то сделано. Их, — он почему-то ткнул пальцем куда-то вниз, — не обманешь…

* * *

Тот же день. Стормтон. Квартал Айланс-Лоу.

По кривой замызганной улочке предместья шла стройная темнокожая девушка.

Ступала торопливым шагом, время от времени тревожно озираясь.

На плечах ее было синее покрывало, а голову охватывала апельсинового цвета повязка, каковую обязаны были по законам хойделльской короны носить продажные женщины.

Собственно, не было ничего удивительного в том, что черная проститутка забрела сюда, в айланский квартал Стормтона.

Многие подневольные выходцы с жаркого материка приходили сюда — пообщаться со свободными родными и друзьями, помолиться перед идолами отеческих богов, стыдливо замаскированными под святых и праведников Истинной Церкви, поворожить у местных маммбо и хунганов, или зажечь лампаду в часовне, поставленной в память Черного Капитана.

Именно тут, у тайных вожаков, рабы предпочитали хранить любовно скапливаемые на выкуп деньги, именно сюда собирались на праздники в честь темных богов и духов, привезенных рабами из-за океана.

Тут на базарах почти свободно продавались засушенные ящерицы и мыши, мумифицированные крысы, толченые змеи, черепа ягуаров и вообще невиданных животных. Сюда приходили тайные посланцы нечестивых пикаронов. Тут на ночных сходках творили суд и выносили приговоры тайные вожди, тут совершались обряды, от которых иногда выли собаки и просыпались мучимые тревогой обыватели в другом конце города.

И не случайно стражники, если все же решали зачем-нибудь пройти по здешним улицам, украдкой набирали в баклажку освященной воды — на тот случай, если повстречается им вздумавший погулять мертвец.

Но не для того направлялась сюда юная блудница, чтобы помолиться Икхо и брату ее Ану, повстречаться с милым дружком вдали от хозяйского глаза или забыться в веселой пляске. Ее лицо явственно говорило, что пришла она по делу важному и отлагательств не терпящему.

Она остановилась перед хижиной за невысоким забором из плетеного тростника.

Хижина эта выделялась среди жилищ обитателей айланского квартала — сложенных из стволов гваяка или плетенных из ветвей пальмы, на коралловом фундаменте, под скошенными крышами, крытыми старыми корабельными досками или охапками камыша. Ее как будто перенесли с далекого материка. Сложенная из перемешанной с донным илом глины, под конической бамбуковой кровлей, расписанная разноцветными красками.

Возможно, ее построил вольноотпущенник, мучимый тоской по родине?

Во дворе на корточках сидела немолодая толстая тетка, чьи космы были присыпаны солью седины, облаченная в платье из рваной мешковины, и доила тощую козу, меланхолично пережевывающую сухой камыш плетня.

Не здороваясь, проститутка толкнула калитку и остановилась за спиной хозяйки козы. Та даже не повернулась на звук шагов, лишь в позе ее что-то изменилось.

— Мне нужен Мутабасса, — произнесла девушка.

— Уйди, дахла, — бросила толстуха, соизволив обернуться. — Тут нет никакого Мутабассы — я и не слыхала про такого. Да и какое дело может быть у кабацкой потаскухи к Мутабассе? Кто тебе сказал, что Мутабасса вообще есть на свете?

Произнеся эту короткую тираду, тетка вновь принялась доить козу.

— Мне нужен Мутабасса! — повторила гостья.

Хозяйка, колыхнувшись упитанными телесами, презрительно сплюнула.

— Вот что я тебе скажу, а ты подумай не тем местом, которое у тебя между ног, а головой, — сообщила она. — Многие приходят к старой Карубу и ищут этого Мутабассу, про которого я знаю лишь то, что всем он зачем-то нужен. Позавчера вот приходил почтенный белый абуна — купец из верхнего города, и ему тоже нужен был Мутабасса. В прошлом месяце приходила молодая белая госпожа в носилках, с четырьмя носильщиками и двумя слугами при мечах и пистолетах. И ей тоже нужен был Мутабасса! Она даже давала мне настоящий золотой, чтобы я позвала Мутабассу…

Девушка молча вытащила из-за пазухи узелок из пестрого платка, зубами развязала один уголок и вытащила два серебряных кругляша.

— Спрячь, дахла, они же тебе так трудно достаются, — издевка в голосе хозяйки стала совсем уж откровенной.

Девушка дернулась, как от удара, отступила на шаг.

— Каваранда сао хелба! Набу-набу, Папа-Домбала магилас-так-рубха! — произнесла она, с ненавистью глядя в глаза толстухе.

Теперь уже та дернулась, будто наступила на ската-торпедо, бьющего магической силой, которая, по мнению ученых мудрецов, сродни силе молний.

Оглядевшись туда-сюда, не слышал ли их случайный прохожий, она схватила гостью за локоть и оттащила в хижину, совсем забыв о козе.

— Жди, — бросила она, сжав губы, — и, клянусь лоном Монгалы, ты страшно пожалеешь, если не имела права произносить этих слов.

Отсутствовала она не очень долго и явилась не одна, а в сопровождении полуголого старика в ветхих бархатных штанах, сморщенная кожа которого была покрыта сеткой старых ритуальных шрамов. При этом на указательном пальце левой руки блестел тусклым золотом перстень грубой айланской работы.

Безмолвствуя, девушка опустилась на колени перед стариком и коснулась лбом глинобитного пола у его ног.

— Встань, Гимба, и не трать время, — бросил старик-сантьеро. — Вижу, у тебя есть, что мне сказать…

— Вчера я… Госпожа послала меня и трех девочек обслуживать матросов с «Отважного» Эохайда Счастливчика, — начала девушка, поднявшись. — С нами еще была Маго, которая…

— Дальше…

— Они собираются обобрать капище Старших Сыновей Ночной Хозяйки, — выдохнула Гимба.

— Где?! — Морщинистая железная длань с нечеловеческой силой впилась в запястье девушки.

— На Ничьих Землях, кажется, в бухте с кораллами, — испуганно пробормотала она. — Ты, помню, говорил, отче, что если кто-то услышит про Сыновей и их храмы, про то, что их кто-то ищет или нашел, нужно сразу бежать к тебе… Я… прости, отец мой, если я сделала неправильно…

— Ты сделала все правильно, малышка, — ласково произнес старец. — Рассказывай все, как было. Они говорили это пьяными или были трезвые? Что именно они сказали? Где это место? Они упоминали карту или проводника? Вспомни все — это важно!

— Утром, когда они уже ничего не хотели и даже отпустили всех, кроме меня да Маго, к ним пришел капитан, выгнал белую шлюху и сказал, чтобы они собирались, потому что какой-то большой боккор Белого Бога посылает их за сокровищами Сыновей на Ничьи Земли. И он еще что-то сказал, я не поняла, кажется, про бухту, где много кораллов. И что он даже заплатил им вперед задаток. Пятьсот золотых!

— Залив Эль-Коралльо, — бросил жрец, сжав губы. — Хорошо, продолжай.

— Они встали и ушли… Вот… все. Прости, отче, — добавила она.

— Так, — негромко произнес Мутабасса минуту спустя. — Ты и в самом деле сказала важную вещь, и наши боги тебя не забудут. Можешь идти, а то твоя хозяйка еще заподозрит неладное.

— Отец мой, — попросила Гимба, — я вот принесла еще денег на свой выкуп…

— Считай, что треть его ты оплатила сегодня, — бросил тайный повелитель айланской общины Стормтона и один из трех тайных главарей всех темнокожих на Ледесме. — Иди…

Карубу с ненавистью проводила взглядом тоненькую фигурку, кутавшуюся в покрывало.

Эта дрянь и шлюха, презренная дахла, чья кровь испорчена нечистой кровью белых демонов, родившаяся в рабстве и прирожденная рабыня живет и не тужит. Даже боккор-а-хунгани, повелитель жизни и смерти любого из них, истинных людей, чьими устами говорит сам Отец-Змей, благоволит ей. Рабыне, верно служащей белым демонам и по их приказу раздвигающей ноги перед всяким, кто может заплатить. А вот она, внучка вождя из благородного народа шантаи, успевшая на родине пройти первое посвящение, всего лишь служанка при Мутабассе. Эта дрянь жива и будет жить. А ее дочь умерла под кнутами, потому что не захотела стать такой же шлюхой… Где же правда твоя, Домбалла?

Хромой, неопрятный старик, увешанный амулетами, затворил за собой плетенную из пальмовых ветвей дверь убогой хижины, постоял, присушиваясь к чему-то, а потом с неожиданной прытью подошел к очагу и почти без напряжения сдвинул с места старый жернов, на котором разжигался огонь. Тот повернулся на невидимой оси, и под ним оказался узкий чернеющий мраком провал. Мутабасса сунул туда руку, вытащил веревку с узлами и, закрепив ее за жернов, начал, покряхтывая, спускаться вниз во тьму.

Через минуту он оказался в тесной земляной пещерке, чьи стены укрепляли не ошкуренные пальмовые доски.

При тусклом свете подвешенных к низкому потолку гнилушек он выбил кресалом огонь, засветил маленький каганец.

При его свете стал виден небольшой каменный алтарь, на котором застыли темные потеки и горкой лежал жирный пепел, с дюжину статуэток и масок вокруг него, пара человеческих черепов, тамтамы, обтянутые черной и желтой, а иногда и белой кожей.

Пожалуй, при виде всего этого у любого инквизитора возникло бы к хозяину немало неприятных вопросов.

Но даже в эгерийских колониях супрема редко наведывалась в кварталы, населенные чернокожими.

Отдышавшись, Мутабасса занялся странным делом.

Для начала он вытащил из-под алтаря простую деревянную тарелку, в которую налил воды из висевшей на колышке калебасы. Потом принялся сыпать в воду какие-то порошки сушеных трав, добавил туда пепла с алтаря — при этом на землю упала тонкая обугленная кость, не похожая на куриную или кроличью.

Потом из тайника в стене достал амулет в виде мутного камня, оправленного в медь, и, проткнув палец костяным ножом, капнул несколько капель крови, показавшейся черной в свете каганца.

И уселся перед плошкой с водой, принявшись ждать.

Он ждал долго — минут десять по счету белых людей, так что масло в светильнике почти выгорело.

А потом из черного зеркала на него взглянуло смуглое лицо с суровыми глазами под сведенными бровями.

Любой маг при одном взгляде на это лишь потрясенно бы всплеснул руками — ибо уже давно заниматься дальновидением бросили даже самые упорные фанатики-чародеи, а почтенные профессора еще век назад постановили, что это вне пределов натуральной магии.

— Надеюсь, ты побеспокоил меня не напрасно, старик, — буркнул суровый на наречии Северного Танисса.

Мутабасса истово поклонился.

— Не гневайся, Избранник Змея, ибо я лишь исполняю сказанное тобой.

Выслушав его, видение осталось спокойным внешне, но то, что промелькнуло в глазах бородача, заставило сердце старого колдуна сжаться в страхе.

— Значит так, — начал призрак. — Вот что тебе надо сделать…

* * *

Командор ок Ринн медленно шел прочь от дома наместника короля Четырех Островов, угрюмо глядя себе под ноги. Он был буквально раздавлен всем случившимся. Не стоит говорить, как огорчил его отказ отца Бригитт. Причем, почти так же, как сам этот отказ, задевало Домналла то, как он был сделан. Так разжиревший купец отказывает в руке дочери небогатому приказчику или простому торговцу.

Или барон Л'лири просто показал себя, каковым он есть, и для него в самом деле простой эсквайр ничем не лучше того самого купца или приказчика?

Или даже хуже — ведь купец может разбогатеть, а вот ок Ринну так и суждено остаться полунищим офицером! Хамиран и хвост его в глотку! Никогда еще командору так грубо не указывали его место! Да еще это идиотское гадание… Да — а всё же чего старик испугался…

— Эй, какого!.. — чей-то бас вернул Домналла к действительности, а почти над самой головой заржал мул. — Смотри куда прешь!

Командор поднял голову.

Прямо перед ним стояла ветхая тележка, запряженная старым длинноухим одром.

Возле нее торчали два неряшливых всклокоченных типа в рваных белых балахонах.

— Ты чего, жунтильмен, в нашу карету торопишься попасть? — басил один из них, тот, что помоложе. — Виданное дело — под колеса лезть! А то видишь — Аббат-то он тихий-тихий, а как дал бы по котелку твоему пустому копытом — и дохтура звать не надо!

Мул, носивший эту богохульную кличку, уныло косил мутным глазом да чуть прядал ушами, совершенно не выказывая желания бить кого-то копытом.

— Ты это, жунтильмен, к нам не торопись, молодой ишшо!

— Э, а вы кто? — осведомился Домналл.

Ситуация его развеселила — он ведь был сегодня не в мундире, и видать грубияны-возчики приняли его за обычного щеголя.

— Мы-то? Божедомы мы, при храме девы Анахитты — мортусы по-ученому. Вот, людишков на корм рыбешкам везем.

Тут командор увидел на телеге под сбившимся рядном с полдюжины недвижных голых тел и все понял. Перед ним были служители матери-церкви, занятые погребением тел тех, для кого не посчитали нужным копать могилы. Разных бедолаг — нищих, бродяг, бездомных одиноких матросов и зарезанных в драках прощелыг, да и просто людей, у которых нет денег на пристойные похороны, — а также рабов, умерших от старости или под кнутом господина, наскоро отпев в часовенке при городском храме Анахитты, отвозили в море и кидали в воду с привязанным к ногам камнем.

Домналл даже развеселился про себя — забавно ведь пообещать столь жалкое погребение ему, офицеру и дворянину, все предки коего покоятся в родовом склепе в фамильном поместье. Вода, конечно, может стать его могилой, но тогда склепом станет корабль.

Тут взгляд его упал на одно из мертвых тел. Это была молодая, можно даже сказать юная женщина. При жизни она была очень красива, отметил он про себя. Длинные темные волосы, вьющиеся кольцами, закрывали всю спину, тонкая изящная кисть руки, свисавшая с рассохшегося борта нищенского катафалка, бархатистая, еще не тронутая мертвенной синью кожа… И рядом с ней… Домналл даже перекрестился — рядом с ней лежало крошечное тельце новорожденного. Девочка.

— А, вишь ты, жунтельмен, — уловил его взгляд второй мортус, — это из заведения Ардживетти. У него там теперь еще бабы живут какие-то племенные — красавицы особые. Он, вишь ли, решил на танисский манер — рабынь красивых разводить, чисто овец там или лошадей кровных. Ну вот — эта вот и померла родами, и дите с ней. Только вот и успели пуповину перевязать, а дите-то и помри, за мамашкой пошло следом. Уж говорил привратник, что повитуха старалась-старалась, больно красивая девка по-ихнему должна была от нее, — ткнул он палкой мертвую женщину, — получиться. А вот как оно всё — хозяин даже злился, говорит, пять тысяч золотых Шаггору в пасть!

От толчка мертвое тело дернулось, навалившись чуть на трупик младенца… И тот издал слабый писк.

Несколько секунд все трое, включая Домналла, остолбенело взирали на ожившую крошку.

— О, эвон как! — раздраженно сплюнул младший божедом. — Вот теперь обратно тащиться, к Анахитте, отродье это отдавать! И ведь Ардживетти не даст ни хрена, знаю я эту скотину! Слышь, Мардос, вроде как кутенку эту отпели — может, не будем вертаться, а? Успокоится душенька безгрешная — мы ж могли и не увидеть…

Домналл сам не понял, как его палаш покинул ножны.

— Убийство старца, младенца, женщины, носящей ребенка, отца, матери, офицера и священника по законам Канута карается вне разрядов — смертью через вырывание внутренностей, — сообщил он испугавшимся могильщикам. — Я, капитан-командор Домналл ок Ринн, по уставу королевского флота имею привилегию выносить смертные приговоры без конфирмации.

Командор не стал уточнять, что право это он получает лишь на корабле, находящемся в море не менее чем в сутках плавания от твердой земли.

— Ну, а чтобы его привести в исполнение, мне и профоса звать не потребуется.

Он взмахнул палашом, как бы примеряясь.

Младший из служителей Анахитты побледнел неживой синеватой бледностью, став похожим на любого из своих подопечных усопших.

— Ох, точно, — поклонился в пояс Мардос, тоже явственно струхнув. — Я и вижу, на кого жунтильмен похож-то! Вы простите, не признал я вас, господин командор, без мундира-то! И не гневайтесь на Порко — шутил он, не со зла! Никак ведь невозможно, чтоб такое злодейство!

Опыт общения с родом людским говорил Домналлу, что очень даже возможно, но он спрятал клинок в ножны.

— Ладно, поверю. Поэтому раз невозможно, то найди-ка, любезный, — ткнул он во все еще белого от ужаса Порко, — корзинку, положи в нее ребенка и иди со мной. А ты, — обратился он к Мардосу, — похоронишь эту несчастную на твердой земле. Потом придешь и скажешь, где ее могила.

Кухарка лишь всплеснула руками, когда на пороге появился хозяин, сопровождаемый каким-то бородачом в балахоне цвета смерти, несущим, прижимая к груди, попискивающую корзинку.

Сдав новорожденную на руки охающей Йорулле и прогнав пинком мортуса, посоветовав больше не попадаться на глаза, Домналл поднялся к себе, а потом вызвал лакея и приказал подать лучшее вино, какое есть в доме.

На город быстро опускалась темная тропическая ночь.

Глава 10

3342 год от Возведения Первого Храма, ночь на 14-е число месяца аркат.

Стормтон, Ледесма.

Ночь — это не причина просиживать последние штаны, любуясь звездами на небе, когда не менее прекрасные «звездочки» бродят по грешной земле, готовые за небольшую плату окружить вернувшегося из далекого плавания моряка женской ласкою и заботой.

Команда фрегата «Акула» сошла на берег, оставив на палубе лишь тех, кто успел утонуть в бутылке еще до убытия в порт.

Пьяный канонир, обнимая пушку, орал похабную бесконечную песню о капитане Флае.

Мне корабль — дороже злата, грозный ветер — мне судья, воля — божество пирата, в море — родина моя. Присужден властями втуне я к петле. Верю я моей фортуне! А судью — не пожалею, вздерну я его на рею у него на корабле. А жену его и тещу И его секретаря…

Меж тем, на борт поднялись трое; на фоне портовых огней, маячивших за их спинами, было не разобрать, кто пожаловал в гости.

Парни прошли мимо канонира, один из них остановился перед пьяницей, двое других направились к камбузу и громко забарабанили в дверь.

Остановившийся рядом с канониром человек тихонько рассмеялся, глядя на пьяного дурака.

— Что, перебрал, дружище? — с издевкой справился он.

Канонир прервал песню и с трудом поднял свои синие очи:

— А ты х-хто такой?.. — поинтересовался он, с трудом ворочая языком.

В руке незнакомца сверкнула сталь.

— А зачем это знать мертвецу? — После этих слов пришелец почти без замаха ударил кинжалом в горло канонира, тот умер почти сразу.

Вытерев оружие об одежду мертвого канонира, убийца подошел к двум своим сообщникам, барабанившим в дверь камбуза и, хлопнув одного из них по плечу, кивнул в сторону люка, ведущего в трюм. Третий остался сторожить, время от времен стуча в дверь и обещая скрывавшемуся за ней устроить «райскую жизнь», ежели он немедленно не выйдет к нему безоружным и с фартуком в зубах.

Сварливо булькала, закипая, вода, и над огромным котлом поднимались клубы пара. В одной косынке и ветхих штанах выше колен Хор'Тага носилась по тесному камбузу, а вместе с ней метались по стенам зыбкие тени. Блестела от пота стройная, красиво вылепленная спина с удивительно гладкой оливковой кожей. Шрамы от кнута? Ой, да все морские черти с ними! Может, это ритуальная татуировка такая.

В такт ударам ножа прыгали по плечам жесткие завитки волос, подвязанных темно-зеленой парчой.

Она предавалась мечтам. Естественно, о настоящем хорошем призе — казначейском судне арбоннского, эгерийского или хойделльского короля. Или на худой конец — о купеческом транспорте, перевозящем контрабандой намытое на тайных копях золотишко.

Чтобы на каждого пришлись не жалкие монеты, а фунты или даже квинталы этого чудесного металла.

Если бы у Хор спросили, зачем ей такая уймища денег, айланка только пожала бы крепкими плечами.

Мало кто знал, что была у нее мечта — открыть свой собственный бордель. Не абы какой, а приличный. И чтобы трудились там только белые девки. Лучше — рабыни! Чтоб работали они, как она когда-то, и чтобы если вякнут или заплачут — плеткой их. Не так, как ее, а через мокрую тряпку — чтоб следов не оставалось! И работать не вставая со спины!

Хорошо бы ей попалась какая-нибудь госпожа из разорившихся знатных — уж она бы ей спуску не дала!

А то если мужа бы убило, боцмана Гвенна, и вся его добыча, записанная в умной книге у капитана, стала бы ее. Нет, не то, чтобы она плохо относилась к боцману, но золото…

Хоть, конечно, и не плохой он мужик, а все ж не забудет Хор'Тага того дня, когда свела с ним знакомство… Какими словами Гвенн Банн крыл юнгу, вздумавшего пощупать живой товар прежде старших.

Да, как вспомнишь…

Она на сырых досках, а он прямо над нею, с похабной довольной рожей… А вот ведь сдружились потом. Жизнь, она такая.

Хор'Тага резко обернулась на стук — звякнули двойные кольца серег, с сухим треском сошлись зубы каймана в резном амулете из кедра. Лицо у Хор было точь-в-точь как у матери, смазливой рабыни для утех, но казалось куда жестче и выразительней, а беспокойные глаза полукровки смотрели гордо, с задором и с вызовом.

— Кого там акула в зубах принесла? — Хор'Тага говорила низким, слегка гортанным голосом.

На корабле знали, что она отменно поет — так, что можно заслушаться, но знали и то, что мулатку каждый раз приходится долго уламывать: вроде из первых рубак и первых же охальниц, а дичится порой, как… ну как дитя малое!

Стук раздался снова, еще более настойчивый, чем прежде.

— Если открою, так для того, чтоб плеснуть кипятком тебе в рожу, — спокойно посулила она. — Скажи, кто такой и зачем приперся, а не то катись к русалкам.

— Открывай, да побыстрее! — рявкнули снаружи. — А то сами откроем!

По-настоящему Хор'Тага испугалась только один раз: когда она, спеленатый веревками живой груз, заглянула в похотливые глаза матросов. Да лучше испустить дух под бичом, чем под двадцать первым мужчиной — а мулатка была уверена, что умрет, если не от муки, так от позора. А еще Хор знала: она не уступит так просто. Первый, кто захочет взять ее силой, весьма пожалеет, что не додумался сначала вставить ей в зубы кляп. Но прошло много дней с той минуты, как ручка леди Альери прикоснулась к ее руке. Нынешняя, свободная Хор не боялась никого и ничего.

Колотящие сейчас в дверь камбуза были из чужой команды. Тут к гадалке не ходи… все и так ясно.

С тихим стуком лег на столешницу нож — этим только свиную требуху и резать, а для человечины припасено кое-что получше.

Хор'Тага сняла со стены отточенный топорик, провела по рукояти шершавой ладонью.

Ну что, заходите, ребятки, если сладите с дверью.

Хотя нет, еще кое-что!

Мулатка мрачно усмехнулась, сбросила крышку с деревянной посудины и зачерпнула полную горсть толченого красного перца.

Вот теперь, братцы, добро пожаловать…

Глава 11

3342 год от Возведения Первого Храма, ночь 14-го числа месяца аркат.

Стормтон, Ледесма.

Как и в прошлый вечер, и неделю и месяц назад, пираты шумной и галдящей толпой заполняли портовые таверны, держась с таким высокомерием и заносчивостью, что могли бы показаться смешными — если бы кому-нибудь из горожан пришла в голову блажь покончить свои земные счеты, смеясь.

На головах у них была пестрая коллекция всевозможных головных уборов, где драная фрисландская зюйдвестка соседствовала с хойделльской треуголкой, а эгерийская широкополая шляпа — с дорогим шелковым клетчатым платком арбоннского офицера. Обувь — от плетенных из пеньки сандалий до ботфорт дорогой кожи, хотя многие были босиком. Широкие мешковатые штаны до колен вытертые и штопанные — как у обычных матросов, и поверх них — яркие, кричащих расцветок шелковые рубахи и множество драгоценностей на мозолистых лапищах.

Оружие в большом числе сверкало за широкими кушаками дорогой материи.

Таверна «Пьяный кашалот» была забита под завязку. В углу большая компания матросов резалась в кости, поминутно передавая друг другу монеты. Остальная публика — портовые грузчики, матросы, рыбаки — все пили, обсуждали последние новости, пересказывали анекдоты, уделяли внимание разносчицам.

Со всех сторон доносилось приглушенное.

— …А я ему прямо и сказал: «Извини, Молдер, ты как знаешь… Я „человечиной“ сроду не торговал, поэтому рабов забирай и сам грех на душу бери, а я свою долю в золоте возьму»…

— …Ну тут уж второй идальго взвился: «Федериго, — говорит, — ты уже совсем ум потерял! Кто ж поверит, что на нашей посудине было сорок арробов в золоте?! Ты, — грит, — воруй, да меру знай!» А я так к рылу молодого кулак подношу и говорю…

— …Ну побойся Элла — да какие деньги? Ну откуда у нас, приятель, деньги возьмутся? Что и бывает, так всё девкам веселым да трактирщикам переходит. Я ж помню: капитан Реведж был не хуже нас с тобой, а помер — так похоронить не на что было…

— …Вот мы всей толпой к капитану и завалились, и говорим: «Извини, Торм, мы тебя, конечно, уважаем, но в консорте с Тирдалом больше плавать не собираемся: себе дороже»…

— …С левого борта семнадцать досок поменяли, да еще, считай, бизань на дрова ушла. А с правого — ты не поверишь! — плотник потом прямо сел: только полпальца не хватило, чтобы насквозь днище пропороть. Вот что такое Белый риф!..

— …Вот, слушай: встретились раз в веселом доме флибустьер, инквизитор и сборщик податей…

Длиннорукий старый пират, с татуировкой на лысой голове — арбоннский грифон, несущий в когтях пушку — и с золотой серьгой в ухе, вразумлял молодого приятеля:

— Э, не скажи, брат! Эгерийцы тебе честь по чести башку смахнут на плахе, как лорду какому. А у нас как? Посыпятся твои косточки в ров помойный — ворон потешить да крыс порадовать…

— Почему это?

— А ты чего, не знаешь, что ли? Если в городе вешают, ну, на рыночной площади там или еще где в приличном месте, то долго висеть не будешь: летом через три дня снимут, и то много, ну, зимой, может, подольше — пока для нового постояльца место освобождать не надо. — Матрос наставительно поднял палец. — А если на стене или на перекрестке — или в доках, как нашего брата вольного морехода, — то это надолго: пока не сорвешься. А до тех пор виси, стену украшай собой, на потеху народу честному — как чучело какое! Тьфу, и подумать-то про такое — срам один…

Боцман Гвенн Банн сильно на выпивку не налегал. Надобно было готовиться к отплытию. Если что не так, Бесстыжая по головке не погладит. Да и собственная благоверная на орехи даст. Отлучился всего на часок-другой с «Акулы» — и будет. Он же не желторотик какой и не пропойца, чтоб на выпивку налегать. Больше так, из уважения к традициям. Отвальная есть отвальная.

Однако и ему было интересно послушать рассказы о кораблях с матросами-зомби, которые видели только обреченные люди, да и то лишь в глухую полночь, о различных магических предостережениях, которые понадобятся в столь далекой от защиты духов-покровителей земле, об эгерийцах, частенько встречавшихся в Темном заливе, и о том, какую тактику лучше всего применять в подобных стычках.

Большей частью пересказывались старые легенды. Пираты пытались перещеголять друг друга рассказами о вампирах, русалках, морских подводных городах, о проклятом корабле-призраке…Как водится, вспоминали светящиеся колеса, что видят в глубинах морей, кракенов-архитеутисов, Старуху Конитт, старшую дочь самой Ахайды, что катается на штормовых волнах и расчесывает свои космы гребнем из человеческих костей, и сыновей ее, «морских дедов», что на прибрежных отмелях пасут русалок и иногда, переодевшись моряками, приходят в портовые кабачки пропустить стаканчик — их безошибочно распознаешь, ибо расплачиваются они старинными монетами, поднятыми их подопечными с затонувших судов.

Поминали, что, мол, в последнее время частенько замечали в разных городах Изумрудного моря самого Барона Сабади, что являлся то под видом арбоннского красавца-шевалье, перед которым не устоит даже монашка, то одноногого старого моряка с попугаем на плече и деревяшкой, украшенной резьбой и золотой инкрустацией, то нахального мускулистого нищего, пристающего к прохожим с требованием подать ему миллион золотых, — то есть во всех своих трех земных ипостасях. Все согласились, что это не к добру.

За Сабади вспомнился сам собой и Рагир Сын Смерти — ибо многие свято верили, что Барон этом пирату благоволит особо. После Туделы сколь многие вольные добытчики готовы были глотку перегрызть ему, бросившему товарищей на расправу эгерийцам. Но тот жив и здоров, а молва уже винит погибших: де сами устроили на берегу резню со стрельбой, так что капитану и не осталось ничего, как уйти с товарищами, бросив к тому же часть сокровищ.

Боцман, привычно ругнув треклятого капитана «Ибн-Химмара», скосил глаза на стойку. Там, уткнувшись в кружки с рисовым пивом, расположилось несколько человек.

В двух шагах от стойки, за деревянным столом с зарубками по краю, опустив на глаза шляпу, украшенную пером гуакамайи, сидела молодая женщина в эгерийском морском мундире и штанах с позументами поверх парусиновых сапог. На столе стояла бутылка лучшего рома во всем Маре-эль Смарагдос — куридийского «золотистого».

Игерна, а это была именно она, знала, что Мамаша всегда держит на всякий случай парочку бутылок этого дорогого для обычных посетителей пойла, и поэтому не упускала случая, бывая на суше, завернуть именно к ней и опрокинуть стаканчик. Но, судя по тому, что бутылка была почти пуста, одним стаканом не обошлось.

— Хватит с тебя на сегодня! — буркнула она сама себе, соскочила со стула и направилась к стойке.

В этот момент в «Кашалоте» на радость Мамаши Тамми появился новый посетитель, и глаза Игерны тут же уставились на него.

Но, похоже, пожелавший промочить горло пират был не тем, кого ждала Бесстыжая, ибо она сразу отвернулась и погрузилась в созерцание пустого стакана.

Гость подскочил к стойке и настойчиво постучал по ней кулаком, но не дождался обслуживания.

Тогда он заорал так, что перекрыл шум галдящей толпы:

— Мне принесут пожрать в этом заведении?! А?!

— Подождешь, — небрежно бросила хозяйка заведения — крупная старуха в яркой юбке и цветастой кофте.

Она поправила алую, по-мужски повязанную косынку на густых, с проседью, волосах и, не взглянув даже на золотой, только что упавший перед ней на стойку, этаким флагманским кораблем величественно проплыла к новому гостю.

Рыжий молодой человек изумленно уставился на старуху, спокойно подсевшую к его столику.

— Чего изволишь, красавчик? — зарокотала она басом. — У нас подают такие блюда, что люди потом возвращаются из-за семи морей, чтоб снова этакого отведать! Хочешь жаркое «Варадо де Франчо», или гуакомос, или карфарос?

Нетерпеливый посетитель, онемев от такого обращения, подскочил к трактирщице и схватил ее за плечо, желая поставить зарвавшуюся тетку на место. Но тут слова застряли у него в глотке, потому как в живот ему уперся огромный кухонный нож, выхваченный толстухой невесть откуда.

— Слыхал про Тамми, Пиратскую Мамашу? — грозно насупилась старуха. — Так это я и есть. Ну так как, сынок, будем ссориться или дружбу заведем?

Обиженный убрался восвояси, плюхнулся на свободное место за столиком Гвенна Банна и, бурча под нос нечто непристойное, стал смирно дожидаться своей очереди.

Старуха, уловив обрывки его проклятий, устремила в глаза молодому человеку странный, мерцающий, пронизывающий взгляд.

— Не о своей ли матери речь ведешь? — спросила она с обманчивой мягкостью. — А ты уверен? Ой, моряк, насквозь тебя вижу! Готова поклясться хоть святыми, хоть демонами — про родную-то мать ты ничего не знаешь!..

Тот, пристыженный, забормотал извинения.

В дверном проеме появилась высокая сухопарая фигура и, не спеша, подошла к столику Альери.

— Наконец-то пришел! — зевнула Отважная, даже не удостоив посетителя взглядом.

— Здравствуй, Игерна, — спокойно ответил Эохайд. — Ба, да ты, как я вижу, давно уже здесь.

— Заткнись! — цыкнула на него девушка, отбивая кинжалом такт по столешнице.

— К чему ты это? — поинтересовался Счастливчик.

Игерна пожала плечами, сунула кинжал обратно за пояс и налила себе еще кружку, чуть пригубила:

— Мы, между прочим, завтра отплываем вместе…

— Ну так я и пришел с ребятами отметить!

Не отводя глаз от Игерны, Эомар тоже плеснул себе в кружку рома из ее бутылки, отсалютовал девушке и опустошил емкость одним глотком.

— Что скажешь? — спросил пират.

— Что-то душновато здесь, — пробормотала Игерна, расстегнув пуговицу на рубашке.

Подумав, она расстегнула еще одну. И еще одну…

— Ну, это не новость, — многозначительно улыбнулся Счастливчик.

— Капитан, не начинай, — изрекла Игерна.

Эохайд опрокинул в горло вторую кружку и рассмеялся.

— Боцман! — рявкнула Альери.

Рядом с их столиком тут же нарисовался Гвенн Банн.

— Да, капитан?

— Вот тут интересуются по поводу наших планов.

— А что? — уставился смуглый на Эохайда.

— Для хорошего расклада нам нужно отплыть завтра до полудня, — сообщил Счастливчик.

Боцман почесал за ухом:

— Постараемся, клянусь бородой Хамирана, если она у него есть!

— Так чего ты еще здесь?! — рявкнула на него морячка. — Живо забирай, кого надо, и дуй на борт!

Пират, низко кланяясь обоим капитанам, поспешил ретироваться.

— Спасибо за ром! — улыбнулся собутыльник Игерны. — Я, честно говоря, сильно поиздержался во время последнего рейда. Но, думаю, с вами вместе мы компенсируем всё!

Хитро прищурившись, Эомар воззрился на Альери.

— Есть дураки, которые считают, что женщина на корабле — это беда! Ну и что взять с убогих? Ну, какая беда от женщин? Особенно от таких милых девушек, как ты!

— Знаешь, дружище, — непринужденно бросила Игерна, — вообще-то я перестала быть девушкой… довольно давно… И вообще, со мной такое бывало, что тебе и в кошмарных снах привидеться не могло…

Он вместо ответа щелкнул пальцами.

У их столика появилась хозяйка заведения.

— Рому еще нам!.. Вернее, рому мне, а даме — карроманского игристого.

— Тамми, — бабахнула Игерна по столу крепким кулачком, — рому капитану Бесстыжей!

— Да, конечно, сию минуту! Господин Эомар, какая честь для нас. Сейчас принесут ваши любимые калинардас. Я велю девочкам приветить дорогого гостя… Эй, Аргелия, Розетта, обслужите капитана…

Отойдя от стола, Тамми подозвала смуглого чумазого мальчишку, что шатался меж столов, ожидая, не перепадет ли что из объедков.

— Эй, Пако!

И зашептала что-то ему на ухо.

Парнишка понятливо кивнул и метнулся за дверь.

Не то, чтобы старуха любила лезть в чужие дела — нет, обычно она предоставляла этим самым делам идти своим ходом. Но старалась о них знать. На всякий случай

— Хосефа-а! — крикнула она на кухню. — Выйди-ка сюда! Калинардас у тебя скоро будут готовы?.. Ага, хорошо, только перец не клади… Видишь вон того моряка? Запомни на всякий случай. Он специи не любит — перец для него не класть ни в какое блюдо!

— Как, леди, даже в квесадильяс?!

Угольно-черное лицо кухарки посерело от ужаса при мысли о таком кощунстве.

— Да-да, и побыстрее! Лорды пираты будут веселиться!

А две команды уже как-то по-особому перемешались, уже началось бесконечное «А помнишь?».

Пьяный дон Мигель Эрнандес обнимался с Жанно — канониром с «Отважного», у которого эгерийские корсары вырезали всю семью, и жаловался на несправедливый суд, лишивший его чина и дворянства. Бывший охотник за рабами Черч Сарторис, хохоча, боролся на руках с пикароном Бунгой — вторым марсовым на «Отважном», а чернокожий, с добродушной жемчужной улыбкой, раз за разом укладывал его руку на стол.

Вот уже вразнобой затянули песни. В одном углу — арбоннскую, про то, как старый пират умер от пьянства, отчего его друзья дали обет больше не брать в рот ни капли, но потом, открыв сундук покойного, нашли там большую бутылку рому и, рассудив, что добру пропадать не годится, выпили ее и, само собой, тут же забыли все обеты.

В другом — хойделльскую про креолку Салли, у которой тело расписано татуировкой по восточному обычаю, которая пьет ром и джин ловчее, чем любой боцман, и чьи ухажеры падают к ее ногам не от любви, а от удара ее кулака. В третьей — фризскую про сараадамского матроса, который готов выпить чарку отравы и съесть целиком сырого гиппопотама, только бы не видеть сараадамских улиц, сараадамских вербовщиков и жадных сараадамских шлюх.

— Эх, Шаггор мне в печенку, жаль Хор'Таги нет, вот бы кто спел! — вздохнул Банн.

— Ну, я могу спеть! — вдруг заявила Игерна, которая расслабленно сидела, чуть опершись на мощный торс Эохайда.

Тут же шум чуть примолк, и откуда-то с задних рядов ей протянули гитару, инкрустированную слоновой костью и золотом, ранее, несомненно, принадлежавшую какому-нибудь благородному идальго.

Игерна вдруг улыбнулась, перебирая тонкими огрубевшими пальцами струны, ругнула расстроенный инструмент.

— Давайте, парни, слушайте, это наша песня — про НАШУ судьбу, под которой мы все ходим…

А потом запела на лингва марис.

Когда мне прочтут приговор Устами судьи короля, Когда меня страж закует в кандалы, А главный палач свой наточит топор, Когда ожиданье пройдет В часах надоевшего сна, Когда, наконец, я открою глаза И время мое истечет.

Пираты невольно умолкли — ибо всякий знал, что у пиратского капитана Игерны Бесстыжей чудесный голос, пока что не охрипший от того, что нужно перекричать бурю или грохот орудий…

Извилист был мой путь,

— подхватили припев пираты.

Извилист был мой путь, Но как там ни крути, Нам жизнь не обмануть, не обмануть, А смерть не обойти… …Когда я умоюсь в последний раз,

— продолжила Игерна.

И чару вина отхлебну, Пришедшим за мной в лицо рассмеюсь, С улыбкой вокруг посмотрю, И с верою в то, что скоро умру, Оставлю пустой каземат. Вдохнув утренний аромат, Извилист был мой путь, Извилист был мой путь, Но как там ни крути, Нам жизнь не обмануть, не обмануть, А смерть не обойти…

— ревели десятки глоток.

И жизненный водоворот Уйдет, не оставив следа, Когда будет мной пройдена до конца Дорога на эшафот… …И время мое истечет.

Тенькнула отброшенная гитара, а крепкая ладошка Игерны рассекла воздух сверху вниз, изобразив последний взмах топора.

— Игерна, ты чего? — лишь спросил Эохайд.

— Так, вспомнилось…

— Кстати, эта песня, между прочим, — переделанный трубадурский гимн. Кто-то переложил старинную рыцарскую балладу, какую пели когда-то трубадуры Сарванны — пока их не сожгли на кострах…

Тут опять заговорили о знаменитом пирате — на этот раз почему-то вспомнили, как два года назад ему достался настоящий эгерийский галеон, причем без боя. Определенно не обошлось без нечистой силы.

— Иг, ты Рагира видела когда-нибудь? — зачем-то спросил Эохайд.

— Не довелось, — хмуро передернула плечами Игерна. — Да и хотения, честно сказать, особого нет…

— Так он ведь твой земляк, говорят, эгериец…

— Не знаю… — Игерна насмешливо сдвинула брови. — Я, знаешь, с земляками как-то не особо встречаюсь. Случается — граблю их: что правда, то правда…

Окружающие корсары заулыбались шутке.

— Игерна, — вновь начал спустя какое-то время Счастливчик. — Скажи, а что ты думаешь делать с этими деньгами? Ну, с добычей…

— Не взятую добычу не делят, — буркнула она.

А потом вдруг добавила:

— Я ведь понимаю тебя… Но подумай, надо ли оно тебе? Ты ведь просто увидел меня не там и не в таком виде, как надо…

— А ты бы забыла своего спасителя? — спросил Эохайд.

— Я бы дала ему то, что он хочет, — нахмурилась она. — И все бы забыла… Но, сам понимаешь, тут другой случай.

— А если все же…

— Не сейчас, — отрезала она. — Скоро нам уже расходиться… Говорю — забудь. И вообще, еще не было в мире так, чтобы капитан женихался с капитаном!

«Но всё ведь когда-то случается в первый раз», — пожал плечами Эохайд про себя.

* * *

Три с половиной года назад. Изумрудное море. Шлюп «Отважный».

— Ну, попрощаемся на всякий случай, Банн…

Вражеский корабль был обнаружен слишком поздно, чтобы избежать стычки, но для подготовки к бою времени было вполне достаточно.

— Все — в трюм! — командовала Игерна. — Отстегни люки орудийных портов, но не раскрывай их. Держи их закрытыми на веревочных петлях, а пушки чтоб глядели прямо в крышки люков, понял? Заряди их картечью, самой мелкой, и побольше, побольше. Но чтоб ни звука, и ни одной живой души чтоб на палубе не было видно, слышишь?!

Боцман понимающе кивнул.

— Ну, Банн, миленький, не подведи, пропадем же за риэль ломанный!

Люди разбежались по местам и скоро занялись своим привычным делом.

Но главное происходило наверху, на мостике.

Капитан фрегата его величества «Акула» Жеарди хмурился, глядя на сверкающую синь океана.

У него было достаточно причин для дурного настроения.

Нет, конечно, старпом дурак, и тут ничего не поделаешь. Но болтать о том, будто на загадочном корабле у штурвала стоит какое-то привидение, — такой ерунды капитан Жеарди, конечно, не мог принимать всерьез!

— Ни одного человека на вантах. Ни одного гранатометчика, капитан… Оружейной прислуги тоже нет, и… Да, пушки откачены чуть не на середину палубы…

Это мог быть корабль, пораженный какой-нибудь повальной болезнью: чумой, рыжей или серой лихорадкой, оспой, — такие случаи нередко бывали в океане. Предоставленная самой себе в открытом море команда либо поголовно вымирала, либо в отчаянии покидала корабль и спасалась на шлюпках, чтобы опять-таки погибнуть в безбрежной водной пустыне от жары, голода и жажды… и от той же эпидемии, от которой они пытались бежать и которую неизбежно захватывали с собой в спасательную шлюпку.

Чертыхнувшись про себя в адрес вахтенного офицера, которому, очевидно, напекло в голову до галлюцинаций, капитан Жеарди еще раз поднес к глазу подзорную трубу, и вдруг нижняя челюсть его безвольно отвисла. Мозг отказывался воспринимать то, что видели его глаза. Он ошалело уставился на юную и стройную женскую фигуру за штурвалом корабля.

Да, да — это была, несомненно, женщина, молодая девушка, и — милосердный боже! — совершенно голая! Ласковый бриз игриво раздувал золотистые волосы, густым потоком ниспадавшие на ее обнаженные плечи. И на голове сияла золотом и алмазами роскошная корона!

По телу Жеарди под насквозь промокшим мундиром пробежал неприятный холодок. Как и всякий здравомыслящий человек, капитан, конечно, верил в привидения и духов. Он верил в кракенов, морских змеев — детей Ахайды. Допускал существование русалок, морских чертей и водяных. Ему своими глазами приходилось видеть таинственные огоньки святого Илу, синеватыми светляками мерцавшие на верхушках мачт, предупреждая моряков о приближении шторма.

Однако, несмотря на все свои страхи и суеверия, капитан Жеарди был морским офицером и помнил устав.

Ему случалось сходиться в боях и с эгерийцами, на палубе коих, случалось, прямо среди боя толпа монахов служила молебен о даровании победы, и с пикаронами, у которых на носу атакующих каноэ и пинасс приплясывали размалеванные колдуны. И всякий раз убеждался, что на море сверхъестественные силы помогают куда меньше, чем добрый клинок и меткость канонира.

— Приказываю дать предупредительный выстрел и подготовить абордажную команду. И пусть матросы прекратят галдеж! — высокомерно добавил он. — Можно подумать… Можно подумать, они ни разу в жизни не слышали про привидения!

Игерна стояла на борту «Отважного», широко расставив ноги и уцепившись обеими руками за рукоятки штурвала. Под напором океанских волн огромное колесо ходило ходуном, и ей приходилось прилагать все силы, чтобы удерживать его в том положении, какое указал ей боцман.

Фрегат арбоннского королевского флота «Акула» теперь находился достаточно близко, чтобы она могла разглядеть зловещую желтую и черную окраску его бортов, делавшую корабль похожим на гигантскую злую осу. Ванты фрегата сверкали белизной. Он выглядел целеустремленным, решительным и ошеломляюще грозным. Все пушечные порты его были раскрыты, демонстрируя ряд мрачных черных отверстий, угрюмых и бездонных, как сама смерть. Синяя вода под бушпритом разбивалась в белоснежную пену, по которой военный корабль двигался медленно, уверенно и властно.

Пиратка разглядела также красные пятнышки, перемещавшиеся по палубе фрегата, и поняла, что это, очевидно, были пурпурные мундиры стрелков.

Щеки капитанши залила пунцовая краска при мысли о том, в каком виде она предстала перед многочисленными мужскими взорами. Впрочем, эта мысль, случайно мелькнув, тут же исчезла, потому что штурвал отнимал все ее внимание.

Грохнул выстрел. Альери едва инстинктивно не присела, чтоб спрятаться, но вовремя вспомнила, что она призрак, а привидениям не страшно человеческое оружие. Потому осталась стоять на ногах, до окостенения в пальцах вцепившись в штурвал, словно тот мог защитить ее ото всех напастей.

Банн знал, что после первого, предупредительного залпа «Акула» выстрелит снова, и на этот раз снаряд будет послан по кораблю. Потом высадится абордажная команда.

Насколько боцман мог судить, команда фрегата была сейчас скорее озадачена, чем встревожена, потому что они не потрудились даже натянуть противоабордажных сетей.

Наконец, раздался второй выстрел, и Игерна почувствовала, как «Отважный» вздрогнул, словно раненое живое существо. Грохнул взрыв, сверкнуло пламя, и туго скатанный кливер с шумом свалился на палубу.

— Держи руль, девочка! — хрипло прокричал ей Банн. — Держи его крепче, миленькая!

Счастье продолжало сопутствовать пиратам. Игерна на секунду отпустила штурвал, и нос фрегата с треском и скрипом ломающегося дерева врезался в борт пиратского корабля.

Абордажная команда «Акулы» повисла на вантах и реях, словно обезьяны, готовые к прыжку. «Отважный», вздрогнув от удара в левую скулу, стал разворачиваться вправо, отходя от фрегата и поворачиваясь к нему всем левым бортом, в то время как грозные орудия «Акулы» уставились прямо в открытое море.

— Огонь! — заревел квартирмейстер.

Пираты мгновенно высыпали из своих укрытий. Одновременно целый дождь разрывных гранат, оставляя за собой изогнутые, плюющиеся искрами дымные хвосты, посыпался на палубу «Акулы». Квадратные крышки пушечных люков «Отважного», вышибленные прочь огненными языками орудийных выстрелов, разлетелись, как легкие лепестки.

Тяжелый штурвал сильно дернулся в руках у Игерны и сшиб ее с ног. Она упала на крышку кормового люка. Целое море черных и серебряных капель вспыхнуло у нее перед глазами, застилая солнечный свет.

Не сразу она приподнялась и села, кашляя и отплевываясь. Оглядела себя и с облегчением поняла, что руки и ноги целы.

Чего нельзя было сказать об арбоннце. Трупы и раненые усеивали всю палубу, паруса были порваны, забрызганы кровью, а потемневшее от стихий дерево мачты и бортов посечено картечью.

— Руль право на борт! — орал на капитаншу Банн со шканцев. — Хамиран подери твою задницу!!

Арбоннцы суетились на палубе, что-то кричал офицерик, несколько матросов пытались удержать парус…

Но было ясно — «Акула» выиграла бой.

«Отважный», потерявший управление в тот момент, когда картечь огненным вихрем пронеслась по его палубе, развернулся носом по ветру и был напрочь лишен возможности маневра. Его защитники лишь растерянно увидели, как страшный корабль-призрак вновь надвинулся на них, с хрустом врезаясь в борт, крючья вцепились в палубу, и хриплый от возбуждения голос прокричал:

— На каждого из вас нацелено по паре аркебуз! Рылом вниз! Бросай оружие!

Спустя пять минут фрегат был в руках корсаров-беглецов, уведших шлюп из Эгерии. А еще через пять минут из крошечной носовой каютки вытащили пленного капитана пиратского шлюпа «Морской бык», сброшенного взрывом бомбы в море, Эомара Эохайда по прозвищу Счастливчик. Который первым делом подошел к кутающейся в долгополый кафтан Банна Игерне и поклонился ей в пояс за спасение, выразив восхищение ее находчивостью. При этом он благоразумно умолчал, что без кафтана она ему понравилась куда больше, чем одетая.

Схолия четвертая О ПИРАТАХ В ДАЛЬНИХ ЗЕМЛЯХ

Итак, первая волна переселенцев была без остатка поглощена мрачной сельвой и бурными морями. От них остались лишь руины городов и замков среди зарастающих джунглями полей, скорбные часовни на обширных кладбищах, да еще самые живучие и упорные, кто сумел выжить и пустить корни в новом мире.

Часть из них ушла на Иннис-Тор, в плодородные долины Золотого Ожерелья или в льяносы Альмадено. А оставшиеся-то и начали заселять пустынные острова и островки Изумрудного моря. Вскоре к ним присоединились беглые преступники, солдаты-дезертиры, удравшие с кораблей матросы, бродяги, авантюристы различных мастей. Были тут и потерпевшие кораблекрушение моряки, бежавшие за океан в поисках лучшей доли крестьяне, разорившиеся мелкие дворяне, ремесленники и торговцы, еретики, монахи-расстриги и рабы. Они ловили рыбу и черепах, охотились на китов и базилисков, стреляли одичавших свиней и быков, обрабатывали землю, пытались перемывать отвалы на брошенных рудниках…

Но на это в Толетте и Геоанадакано не обратили внимания. В конце концов, что такое горстка голодранцев?

Разве что первое время охотники за рабами попробовали было ловить этих поселенцев, но после того, как слишком многие корабли не вернулись из подобных рейдов, а главарей «вербовочных компаний» стали находить в своих постелях с перерезанным горлом, желающих не стало.

Тем более что худо-бедно, а золото и серебро широкой рекой текло в сокровищницы Толетта. Оно было очень кстати. Эгерия непрерывно воевала или к войне готовилась, так что огромные заморские доходы позволяли, по крайней мере, ее государям не делать долгов… хотя бы какое-то время.

Гранды и придворные могли быть довольны. Хотя и не удалось пока построить за океаном Новую Эгерию, но королевство деятельно и успешно осваивало богатства новооткрытого континента.

И по-прежнему все послы при всех дворах твердили как попугаи: если и можно спорить насчет северного материка, с его горами, пустынями и холодными лесами, то Изумрудное море и Иннис-Тор всецело принадлежит Эгерии, и только ее корабли имеют право там плавать беспрепятственно. Однако иные державы не могли примириться с тем, что колоссальные богатства оседают в сундуках эгерийских торговцев и обогащают казну короля Эгерии.

«Солнце светит для меня так же, как и для других! И я хотел бы видеть тот пункт в завещании праотца людей, по которому Дальние Земли должны быть отданы моим братьям, королям Эгерии, а я должен быть лишен своей доли», — не без ехидства вопрошал король Арбонна Шарло Веселый в письмах к прочим государям.

Вскоре конунг ютский Канут Стормссен за какой-то год подмял под себя островную вольницу — всех этих кимрасских лордов, пиридианских танов и своих соплеменников — ютских графов (они-то, собственно, и призвали его — себе на голову) — и короновался железной короной Артоса — древнего владыки Хойделла. Этот человек, повелевший вписать оскорбительное прозвище, данное соседями, «Архипират» в свой провозглашаемый герольдами титул, говорил так, макая в эль рыжую бороду:

«Когда я стою на палубе своего снеккара, то не спрашиваю ни Небеса, ни Преисподнюю, куда мне плыть! Почему же я должен спрашивать какого-то там королишку?»

И многие могли бы подписаться под этими словами.

По этому поводу между дворами завязалась обширная переписка. Бывало, взмыленные гонцы не успевали доставить одну грамоту, как уже приходилось скакать с другой.

И если не принимать во внимание изысканных фраз, принятых в переписке между монархами, получалось что короли и князья изрядно собачились.

Мы готовы признать права братьев наших, королей Эгерийских на все новые земли, как только нам предъявят то самое завещание прародителя нашего Омекутли, ну, в крайнем случае, его супруги Омекуатль…

Помилуйте, не издеваемся, но иначе как же можно согласиться, чтобы седьмая, а то и четвертая доля мира по подсчетам ученых мудрецов, оказалась в единоличном владении одного королевства? Тем более на северном материке живут люди, и у них есть свои короли и князья…

Да, Иннис-Тор пуст, но тем более он не может принадлежать кому-то одному, и раз у него нет хозяев, то всякий, кто приплывет туда и вонзит в девственную землю плуг и копье, получает на нее право. Ах, его открыли подданные толеттской короны? Ну это как посмотреть. Ведь легенды о землях в океане рассказывают с незапамятных времен. Кто поручится, что кто-то из наших подданных не побывал там задолго до Вальяно и Мак-Мора? Нет доказательств? А если вдруг появятся? (Забегая вперед — такие появились, хотя пользы от этого не было никому.) Кстати, ведь Бранн Мак-Мор родился на Борреби, то есть был хойделльским подданным, и от подданства этого никогда не отказывался, насколько известно. Его увезли родители в трехлетнем возрасте? Ну, так тем более он не мог отказаться! А Вальяно ведь был служитель Элла, то есть, строго говоря, подданным Святого Престола. Между прочим и Валисса, откуда они отплыли, — это ведь не вполне Эгерия. Это земля, где по давнему закону и коронному договору времен Альфонса Отважного государи толеттские «правят, но не царствуют», ибо старая династия пресеклась. Если валисийцам будет угодно выбрать себе нового государя, отдаст ли Эгерия ему владения за океаном?

Знают ли братья-короли, что Святой Престол утвердил все новооткрытые земли за династией Фалькаров? А как же, знают! А еще знают, сколько золота король Хайме потратил на то, чтобы купить титул Первосвященника и Предстоятеля своему незаконнорожденному братцу! Между прочим, заморского золота! Так когда мы сможем увидеть завещание Омекутли?..

Но пока короли спорили, в новые земли повадились их незаконопослушные подданные — пираты.

Сперва этому не придали значения — по поговорке: «Какая собака может быть без блох, а какая торговля — без разбойников?» Но уже вскоре на островах Спасения, где останавливались суда на полпути в Дальние Земли, пришлось завести сторожевую эскадру из полудюжины галеасов, потому что морские разбойники вились вокруг гаваней и торговых караванов как волки вокруг овечьего стада.

Пришельцев на короткое время удалось отогнать.

Однако осенью 3026 года в сотне лиг от островов Спасения, арбоннские приватиры барона дю Бефа прихватили три зверски потрепанных штормом корабля. Команда была настолько измучена борьбой со стихией, что сдалась без боя. В трюмах было много золота, ценной древесины и кораллов, но не это стало главной добычей.

Хотя все капитаны, как и предписывал устав, успели выкинуть за борт свинцовые ларцы с картами и лоциями Изумрудного моря, это оказалось бесполезно. Ибо досматривавшие корабли абордажники обнаружили в канатном ящике флагмана «Сантиссима Терра» изможденного узника, о котором в суматохе забыли. Это оказался не кто иной, как генерал-навигатор эскадры Изумрудного моря, дон Хосе де Эччаверия. И везли его в метрополию не для чего иного, как для сожжения на костре на Великом Аутодафе на Соборной площади Толетто, куда каждый год свозят самых отъявленных еретиков и демонопоклонников. А если учесть, что незадолго до того в Арве, стольном граде Мисрии, были сожжены его жена и две дочери по обвинению в колдовстве, то не удивительно, что вскоре у корсаров появились карты лучше, чем у самих эгерийцев.

Пираты добрались до Изумрудного моря и принялись разорять плантации и поселения, захватывая готовые к отправке в метрополию сахар и дорогое дерево, золото и самоцветы, хлопок и пряности, а их только начали выращивать в этих местах, и толеттские богатеи уже потирали руки, предвкушая прибыли, какие получат от их сбыта.

Дальше — больше. Если первое время корсары действовали лишь набегами: приплыл, разграбил и ушел, то очень быстро они обзавелись широкой сетью тайных прибежищ, разбросанных на мелких островах по всей акватории Изумрудного моря, — от пустынных заливов южного побережья Андайи до лабиринтов Сагамских и Штормовых островов. В лабиринте больших и малых клочков суши устраивались засады на торговые корабли, вылавливались отставшие и сбившиеся с курса эгерийские суда с сокровищами Иннисии.

Арбоннцы, хойделльцы, нордландцы, за ними подтянулись фризы и амальфиоты и чуть ли не хелмийцы….

Пиратские банды росли, как грибы после дождя, по изумрудным водам носилось все больше кораблей под разноцветными флагами, угрожая эгерийским судам.

Разъяренный двор Толетто потребовал от братьев-королей, чтобы те пресекли злодейства подданных.

«Помилуйте, брат наш, но эти разбойники никоим образом не подчиняются нашей монаршей воле! — слышалось в ответ. — Но мы вам сочувствуем, и настоятельно рекомендуем переловить всех грабителей морей и примерно наказать. Кстати, как там обстоят дела с завещанием Прародителя?»

Конечно, флот у Эгерии был немаленький, но и он в сравнении с Бескрайним океаном был меньше чем ничего. К тому же не зря сказано, что у вора сто дорог, а у ловца — лишь одна.

Эгерийцы создали специальную патрульную эскадру, затем флот, затем еще один, для чего пришлось отдать из каждых семи фунтов добываемого золота — один. Не помогло. Даже больше — случалось, силком завербованные матросы перебегали на сторону пиратов, устав от плетей и тухлой солонины.

Вскоре купцам и чиновникам пришлось собирать суда в казначейские караваны, охраняемые боевыми кораблями. Как жадная стая кружились вокруг каждого такого конвоя пираты, выжидая, пока штормы и ветра не раскидают его в разные стороны, и можно будет без помех заняться потрошением трюмов и сундуков.

Капитаны доблестного королевского флота лишь скрежетали зубами, взирая на мелькавшие на горизонте паруса корсаров — броситься в погоню они не имели права: ведь пираты только того и ждали, чтобы броситься на беззащитных купцов.

Все чаще в морских битвах гремели бомбарды, порох сменил танисский огонь, на место неуклюжих нао пришли более ходкие когги и карраки.

А приватиры все собирали свою дань золотом и кровью.

Коммерсанты пытались тайно откупаться от пиратов, хотя за это грозила виселица, как за сообщничество морскому разбою.

Умные чиновники предлагали переманить на свою сторону часть пиратов и за золото заставить их охранять торговые пути и воевать со своими вчерашними товарищами — их сурово одернули: корона не может опускаться до привлечения бандитов на службу.

Эгерийские капитаны просили: выдайте нам каперский патент, как в других королевствах, и мы очистим воды Дальних Земель от этой заразы.

Нет, слышалось из дворцов и пронунсий, потомки императоров Урмосса не могут дозволить своим подданным стать разбойниками. Купцы посмелее «нижайше просили высочайшего разрешения» за свои деньги построить боевые корабли для защиты везущих товары посудин и портов. Их одернули еще суровее — корона не для того разгоняла дружины кабальеро — источник смуты и разбоя, — чтобы позволить то же самое неблагородному сословью!

А между тем пираты уже прошли Штормовой дорогой и добрались до беззащитных городов Золотого Ожерелья.

В 3200 году Корсо Сайм, удачливейший из хойделльских пиратов, перехватил на сухопутье караван с серебром из шахт Керу. С тех пор сухопутные рейды стали регулярными.

Эгерии приходилось все туже затягивать пояс. Пираты не давали ей покоя.

Фрисландец Хорн с бандой в тысячу человек, изрядную часть которой составляли эгерийские дезертиры, осадил и взял штурмом Арагас, разграбил его дочиста, а затем переправился на берега Бескрайнего океана и опустошил все побережье. Кстати говоря, Хорн начал свою пиратскую карьеру с того, что приобрел у арбоннского адмиралтейства патент на охрану арбоннских же купцов, которых тут же принялся грабить, а потом, пользуясь все тем же патентом, обманом захватил арбоннский фрегат, лично убил капитана дубиной, высадил офицеров на первом попавшемся берегу, а команду принял в свою банду. Хорн вывез лишь в один рейс столько золота, что корабли чуть не утонули на обратном пути.

Города спешно одевались стенами и крепостными башнями, флоты прочесывали архипелаг, теряя больше кораблей на мелях и рифах, чем от пиратских пушек, спускались на воду все новые фрегаты, пожирая казенные деньги не хуже, чем морской крокодил пятнистую нерпу, но пиратство от этого, казалось, только множилось.

Толеттские монархи мало-помалу погружались в отчаяние. Но им оставалось лишь исходить бессильным гневом. Ведь пираты — это всего лишь разбойники. С разбойниками нельзя вести переговоров, с ними нельзя заключить мир. Им даже войну не объявишь.

Как черт из табакерки, выскочили танисцы: «Почтенные не желают пачкать руки о грязных морских собак? Ничтожные им в этом помогут! Дешево, совсем даром!»

Всего лишь за отбитую добычу — а еще танисцы обязались отдавать в казну лучшие пушки с захваченных судов, десятую долю всей захваченной добычи и каждый третий взятый в плен корабль. Ну и право свободно плавать в те воды.

Эгерийцы, как утопающий за гадюку, ухватились за это предложение, не подумав о том, что оно уж очень подозрительно выгодное. Пусть проклятые неверные сражаются с пиратами к вящей пользе нашего королевства! Если они передавят пиратов, будет отлично, а если пираты их — тоже плакать не станем.

И среди островов и отмелей Изумрудного моря замелькали вместе с тяжеловесными силуэтами судов Староземья юркие, верткие тела дармунов и шебек.

Слишком поздно эгерийцы поняли, что пустили волка в овчарню!

Вместо того чтобы драться со свирепыми и жадными корсарами, реисы отлично нашли с ними общий язык. Вместе грабили корабли и разоряли берега, вместе ввозили контрабанду и вывозили золото, вместе делили добычу. А генералов и коррехидоров поразила странная слепота, потому как танисцы хоть и не веровали в Элла, но отлично знали ту премудрость, что за грехи нужно либо платить, либо расплачиваться.

Уж сколько денег ушло в сундуки грандов и чиновников — тайна сия велика есть.

Скажем лишь, что за две недели до того, как в Геоанадакано прибыл королевский курьер с приказом вздернуть всех танисских главарей на Соборной площади и отправить их команды в рудники, все неверные вышли в море и отправились кто домой, кто в Архипелаг. С тех самых пор и пираты Шаргиба протоптали тропку в изумрудные воды.

Но потребовалось еще полвека и война Бесчестья, чтобы, плюнув на всю свою гордыню и даже на священный золотой кодекс, эгерийские монархи разрешили и своим подданным безнаказанно грабить и убивать, прикрывшись фиговым листком каперского патента, уже давно получившего среди морского люда хлесткое имечко: «фартовая грамота». К тому времени в тех водах возникли хойделльские, арбоннские и фризские владения, где пираты базировались уже официально — под прикрытием купеческих грамот и патентов на конвоирование.

С этого момента окончательно стали истиной слова, которые издавна писали на картах Изумрудного моря: «Нет мира за этой чертой».

Впрочем, разве не так было всегда?

Глава 12

Год 3335 от Возведения Первого Храма. 22-е число месяца улунай.

За семь лет до описываемых событий. Штормовые острова.

Перетащив на борт «Сына Смерти» все мало-мальски ценное добро, пираты отошли от жертвы, и Габриель Эрро дал прощальный салют в честь побежденного. Холостым зарядом само собой — но надо же хоть как-то почтить безумных храбрецов!

Ар-Рагир хладнокровно наблюдал, как полуразбитая посудина, чья палуба была усеяна убитыми и ранеными, быстро погружалась в пучину. Зрелище немного развлекло его.

Хоть какая-то радость после всего! Десять тысяч демонов, да знай он, что так обернется, никогда не погнался бы за треклятым торгашом!

Но кто же знал, что встречным кораблем управляют сумасшедшие?!

Все шло как обычно — заметив корабль, решивший спрямить путь и пересечь Штормовую гряду напрямик, они быстро подняли паруса и стремительно рванулись вперед, пересекая курс недотепы, не уяснившего, в какие воды он пожаловал.

Сблизившись на пушечный выстрел с пузатой карракой под генуситийским флагом, спустили фризскую трехцветную тряпку и подняли два знамени — личный штандарт Рагира с черным драконом на зеленом поле, и белый — цвет траура и смерти — с черными песочными часами и черепом, сжимающим в зубах кривую саблю: принятый в этих водах знак, повелевающий сдаться на милость победителя. Обычно в таких случаях купцы покорно ложились в дрейф, спускали паруса, после чего, освободив трюмы от более-менее ценного груза, их отпускали восвояси. Бывало, что отбирали корабль, высаживая команду на шлюпках с должным запасом воды и еды, случалось — забирали пленников, за которых можно взять выкуп. Но ведь и пальцем не трогали, а сохранить шкуру целой — уже вполне довольно в Изумрудном море.

Но вместо того чтобы подчиниться силе, проклятые амальфиоты решили испытать судьбу.

Да, они дрались как бешеные, даром, что у них было вдвое меньше пушек! Даже с разбитым румпелем, продырявленными бортами и сбитыми мачтами каррака продолжала огрызаться артиллерийским и ружейным огнем. И поднятый пурпурный стяг, сообщающий, что пощады не будет, никого не испугал. Даже когда, наконец, удалось сойтись борт к борту, враг еще успел влепить картечью в полубак «Сына Смерти», положив чуть не треть абордажной команды разом.

Рагир, наблюдая за сражением, все думал: что же за груз везло старое корыто, если за него так яростно бьются, не щадя жизни?

Даже когда пираты оказались на палубе, бой продолжился, да так, что Морриганх на секунду даже подумал протрубить отступление и добить явно рехнувшихся морячков пушками.

Лишь когда последний защитник «Святого семейства», так именовалась посудина, рухнул на окровавленные доски, пираты взломали люки и ворвались на нижние палубы, предвкушая богатейшую добычу. Да, таких богохульств и проклятий ни Рагир, ни Йунус еще не слыхали!

Не было в трюмах генуситийца ни монет, ни драгоценных каменьев, ни золота с серебром из тайных копей, ни ценного дерева и жемчуга, редкостных товаров с востока: шелков, фарфора или чудодейственных лекарственных трав.

Были его трюмы набиты всякой мелочью вроде разноцветных сукон и железных чушек. А еще вез он несколько десятков семей моряков, торговцев и приказчиков Генуситийского торгового братства, которые должны были пополнить открываемые тут фактории.

Семьи у амальфийцев, или, как они сами назывались, амальфиотов, большие — почитай, вся команда карраки состояла из мужей, братьев, женихов, девиц и матрон, плывших на «Святом семействе». И пока наверху мужчины дрались как львы, внизу под молитвы и отпущение грехов старенького капеллана одна из амальфиоток — та, что посмелее, видать, резала своих товарок, спасая (ха-ха) их от позора, что по амальфийским понятиям паче смерти!

Когда корсары скатились вниз, то опешили настолько, что даже на несколько мгновений опустили оружие.

Потому как зрелище было страшноватым даже для них — амальфиотки подходили к худой жилистой тетке, обменивались истовым поцелуем, затем спускали платье с плеч — и получали от нее удар в сердце длинным кинжалом, в то время как поп взмахивал крестом над головой жертв и убийцы.

Разумеется, парни прикончили и тетку, и святошу да еще пришибли невзначай пару девок — те просто лезли под клинки.

Потом еще пришлось ловить визжащих баб, умолявших их убить и норовивших сигануть за борт — одной все-таки это удалось.

Йунусу довелось лично руководить разграблением судна, но и его замутило, когда в уголке жилого трюма наткнулся он на семерых детей обоего пола, аккуратно заколотых в спину. Воистину — только фаранджийские варвары на такое способны. Что же позорного в том, чтобы подчиниться силе? Да и не тронул бы чертовых баб Рагир — ведь белый флаг обещает милость и пощаду всем сдавшимся без исключений. И закон этот свято соблюдался в Изумрудном море со времен недоброй памяти Черного Капитана и Жогга Совы.

Ну, забрал бы он, может, пару служанок, ну потискали бы кого парни — и все!

Конечно, пираты, как могли, обобрали тонущее «Святое семейство», выволокли денежный сундук из капитанской каюты, обшарили наскоро мертвецов и стонущих раненых…

Тех, кстати, даже не стали добивать, наоборот, пираты, глумясь, плевали им в лицо и желали прожить подольше и не сразу пойти акулам на корм. Хотя за бортом уже мелькали острые плавники — в этих краях акулы привычно плывут на звук канонады, зная, что обычно за грохотом пушек следует пожива.

Еще утащили с палубы два фальконета, когда уже канаты, связывавшие оба судна, стали натягиваться.

Рагиру даже пришлось нарушить закон пурпурного флага и забрать с собой тех из врагов, кто был легко ранен — хоть сколько-то на рабском рынке за них выручишь.

Но в любом случае пара дюжин баб и десяток полудохлых мужиков — ничтожное возмещение потерь.

Потому как после переклички выяснилось, что команда «Сына Смерти» не досчиталась ни много, ни мало — сорока пяти человек.

Два десятка матросов, почти вся абордажная команда, парусный мастер, кок, погибший вместе с камбузом, куда угодило ядро, старший боцман и лекарь. Между прочим, почти настоящий медикус, выгнанный из коллегиума за мужеложство буквально накануне последних экзаменов. Погиб он, кстати, именно из-за этого дела — когда картечь продырявила его любовника-боцмана, мэтр Керье ринулся к упавшему, не помня себя, и был пришиблен сорвавшимся кильблоком.

Это не считая расстрелянных боеприпасов, пары дырок в опасной близости от ватерлинии, рваных снастей и наполовину пережженной раскаленным ядром бизань-мачты, теперь державшейся на честном слове Барона Сабади.

В молчании правили они на запад, в Архипелаг, в одну из тайных гаваней Миледи Ку, где отстаивались и сбывали добычу. Ясное дело, нужно было возвращаться — промысел продолжать невозможно.

Придется нанимать новую команду, чиниться да еще выслушивать на очередном приеме у Миледи ехидные насмешки этой бывшей хозяйки притона… Что нехорошо — чувство опасности ни о чем таком не предупредило.

Но мало-помалу «Сын Смерти» оживал. Выставленная на юте бочка рома успокоила и развеселила бойцов, снасти распутали и заменили, натянули новые паруса. Живы, идем домой — а значит, все не так плохо.

К капитанскому мостику, толкая впереди себя двух женщин, приблизился Йунус:

— Вот, хозяин, прими подарочек от команды.

Маг прищурился. Что-то почудилось ему в интонации, с которой помощник произнес эту незамысловатую, в общем-то, фразу.

И еще уловил некоторое напряжение, исходящее от застывшей в ожидании его решения команды.

Рагир спустился с мостика и подошел к женщинам.

Старшей было около сорока, и она обеими руками закрывалась от нечестивых взоров. Рагир отвел ее руки, а потом отодвинул дуэнью в сторону. Вторую пленницу он разглядывал гораздо дольше, ведь это была молоденькая девушка восемнадцати или двадцати лет.

— Спасибо, хомбре, — улыбнулся подчиненным. — Эту, — кивнул на матрону, — можете взять себе или отправьте на корм акулам. А вторую я беру. И если кто сунется в мою каюту до утра, тоже будет скормлен зубастикам!

Схватив добычу в охапку, капитан легко забросил ее, словно ковер или тюк материи, себе на плечо. Морские волки одобрительно хакнули.

Оказавшись в каюте, он поставил ее на ноги и отступил назад, разглядывая.

Длинные, цвета красного золота волосы струились по плечам, выбиваясь из-под золотой сетки, обрамляя изящное лицо с высокими скулами и странными, чуть раскосыми глазами. Сейчас она смотрела в лицо Рагиру широко раскрытыми глазами, из-за чего ее и так маленькое личико казалось еще меньше. Ее глаза были темно-зеленого цвета. Казалось, в них горел внутренний огонь. Они очень подходили к изумруду, который девушка носила в левом ухе.

На ее длинных тонких пальцах сверкали два перстня — один с розеткой из сапфиров, другой с большим брильянтом.

Морриганх вглядывался в изгиб ее ярко-красных губ, плотно сжатых от ужаса и страха, в ее шею, похожую на колонну из белого мрамора, и изящную фигурку, прикрытую только порванным мокрым платьем, подчеркивающим каждую линию юного тела.

Он подумал, что у него и в самом деле не было женщин очень давно. Даже больше — они его и не очень интересовали. Да он ведь и до того, как попал на Черный Камень, не много внимания уделял мужским развлечениям — магия ревнивая любовница. А уж потом… Он даже слегка испугался поначалу — вдруг Властелин взял у него не только клятву верности? Но нет, тело его, как и полагалось, реагировало на женщин, что он ощущал и сейчас. Но вот что не тянуло — это да. Не потому ли и прослыл женоненавистником среди своего экипажа?

Но сейчас не тот случай. Похоже, команда чего-то опасается или чего-то от него ждет? Ладно, посмотрим…

— Как тебя зовут?

— Беттана, — ответила чуть слышно.

— Что ты так жмешься?

— Убей меня, пират, — совсем искренне попросила она. — Я дочь патриция Генуситиаты, но за меня не дадут выкупа — зачем роду обесчещенная девушка? Ты убил моего жениха, ты сейчас отдал на расправу своим скотам мою кормилицу, убей и меня. Можешь сделать все, что хочешь, но убей потом, ибо когда ты уснешь, я удушу тебя!

— Если бы твой жених и его приятели были умнее, сейчас вы бы спокойно плыли куда вам надо. А теперь… убивать тебя — недопустимая трата денег. А знаешь, что с тобой будет? Сперва с тобой развлекусь я, потом — мои люди. Затем тебя продадут, раз выкуп не светит, и будешь ты ублажать матросню в каком-нибудь кабаке. А далее — загнешься в канаве. Или попадешь на плантации и будешь там работать днем… и ночью — и тоже сдохнешь. Вот и все.

Девушка тихонько всхлипнула.

— Слушай, детка, — обратился к ней маг спокойным голосом, в котором не было ни тени страсти. — Будь покорной и не испытывай ни моего терпения, ни своей судьбы. Чему бывать, того не миновать. Поэтому на, выпей вина и раздевайся. Если будешь слушаться меня — не пожалеешь. Поверь, я знаю, о чем говорю.

Она молча выпила вино из протянутого ей магом золотого кубка, облизнула губы и, повернувшись к Рагиру спиной, медленно стянула сорочку.

Перекинув на грудь густую вуаль белокурых волос, медленно подошла к своему мучителю. Рагир отнес этот жест на счет скромности и, хотя не рассердился, все же не был настроен разрешить такую вольность. Откинув светлые пряди, долго и жадно смотрел на прелестное обнаженное тело.

Потом толкнул девушку на кровать и разделся сам. При виде его мужских достоинств пленница широко распахнула глаза-изумруды и учащенно задышала. Это не удивило Сына Смерти. Когда он лег на нее, она начала сопротивляться с дикой яростью, но бесполезно.

Вскоре девушка оказалась лежащей на спине, а сверху, пригвождая ее тело к ложу, лежал корсар. Разведя ноги пленницы в стороны, он сильно сжал колени, заставив девушку лежать не двигаясь.

Между тем он мысленно выстраивал нити хитрого плетения Силы, готовясь набросить их на девушку… Зачем он это делал, было непонятно — скорее он по какому-то наитию испытывал себя.

Рагир схватил ее за талию и притянул к себе, пока кончик округлой груди не коснулся его полураскрытых губ. Охнув от ужаса, она уперлась руками в его плечи, пытаясь отстраниться. Но стальные руки все сильнее сжимали ее талию, пока девушка не замерла. Губы капитана накрыли кончик другой груди, зажигая бушующий, пожиравший душу огонь.

Девица издала протяжный стон и завертелась, точно змея. Но Рагир не отпускал ее, лаская, целуя, чуть покусывая упругую плоть, пока Беттана не почувствовала, что вот-вот умрет от наслаждения.

Уловив ее настроение, он вошел в нее…

— Еще… — прохрипела Беттана, когда все закончилось.

— Понравилось? — Маг ухмыльнулся — заклинание сработало. — Проси!

— Еще хочу! — взвизгнула она, подаваясь ему навстречу.

— Господин мой, — бросил Рагир.

— Еще, господин мой…

Покачав головой, он встал, медленно оделся.

— Можете заходить, — крикнул он своим людям уже с полчаса стоявшим, как говорило ему чутье, в коридоре перед дверью каюты. — И заберите ее — она вполне годится для вас…

И вчерашняя гордая патрицианка сама, как была голая, выскочила наружу, вешаясь кому-то на шею…

— Ну, как девка?! — осведомился Рагир, когда утром взошел на капитанский мостик.

— Как кошка! — усмехнулся Йунус, морским угрем подскочив к нему. — Слушай, реис, я знаю, конечно, что фаранджийки — шлюхи отменные, но чтобы так… Чтобы баба сама такое делала?!

Сын Смерти посмотрел прямо в глаза помощнику.

— Это может и так, а вот я хочу спросить… Вы меня проверить хотели?

— Да ты что, капитан?! — возмутился моряк, но недостаточно искренне.

— Не лги! Зачем?

— Так говорили… — отмахнулся разбойник, но запнулся. — Пустое…

— А все-таки? — чуть больше металла прозвучало в голосе капитана.

— Ну, — тот передернул плечами, — не обижайся, пожалуйста, Рагир, ты нам как отец родной, ты нас спас, но слушок был… Что ты Илбису… Хамирану то есть… в обмен на удачу…

— Душу продал? — понимающе улыбнулся Рагир.

— Нет, не душу, — ответил помощник и красноречиво поглядел себе ниже пояса.

Наступила пауза.

— Нет, ты только не обижайся… — начал было Йунус, но тут же захлопнул пасть.

Капитанский мостик огласил раскатистый смех.

Квартирмейстер «Сына Смерти» с изумлением смотрел на своего вожака. Тот совершенно искренне, чуть не до слез хохотал, сотрясаясь всем телом — никогда прежде старый пират подобного не видел.

— Продал, это ж надо… — веселился Рагир. — Нет, это же надо… Хамирану… На жаркое, наверное! Ха-ха-ха!!!

Глава 13

[где, когда]

Капитан сидел за столом, где потрескивали две свечи в серебряном подсвечнике, и, тупо улыбаясь, накачивался ромом.

В эту ночь капитан Домналл впервые в жизни попытался напиться, чтобы забыться. Под дверью собралась прислуга — в щель наблюдали невиданное зрелище. Упитанная оливковокожая кухарка Йорула-Элис, прижимая к губам край передника, толкала локтем сожителя-лакея:

— Ох, бедный хозяин, да что ж ты так…

А он пил… Вино кончилось, и он хлестал ром, как воду… Бутылка прыгала в неверной руке, не попадая горлышком в стакан — стекло звякало о стекло, ром, булькая, проливался на скатерть.

Его не держали ноги, он уже почти ничего не видел, но голова оставалась ясной, как будто назло.

Плыли в глазах огоньки, шевелились губы; ночь напролет он пил и ругался всеми словами, какие помнил, — и иные ругательства больше походили на всхлипывания

Море лежало за наглухо закрытыми ставнями, за садами и улицами, за пристанью и судами, дремлющими у причала; едва различимыми во мраке громадами спали острова, окольцованные смутной белизной прибоя.

Пьяный командор все же сумел подняться; подняв подсвечник, ощупью вдоль стены побрел — куда-то.

Точнее, обходил свой дом, как и положено рачительному хозяину.

Хороший дом — из лучшего горного кедра, в два этажа, на кирпичном фундаменте, с конюшней, каретным сараем и службами. Все деньги, имевшиеся у капитана, плюс те, что были выручены от удачной продажи призового хлопка и кошенили, ушли в уплату за дом — было это год назад. Тогда капитан был счастлив. Ему казалось, что в его судьбе произошла решающая перемена, и жизнь пойдет по-новому, что он получил не только дом, но и любовь…

Подняв подсвечник с тремя огарками, зачем-то долго силился разглядеть свое отражение в большом зеркале, — не увидел ничего, кроме смутного отражения огней.

Затем подошел к стене, где висела его коллекция оружия. Подумал, что всегда верил в оружие — хотя слышал от отца не раз, что бывает и так, когда самое лучше оружие оказывается бессильно. И вот этот момент наступил — в его жизни… Потом подумал, что знаменитый в старые времена гроза пиратов — дон Эрнесто Гайг — украшал стену медными рындами взятых на абордаж кораблей, коих набралось с три десятка, а Миледи Ку, по слухам, собирает отрубленные головы своих врагов — для чего есть у нее свой чучельник, айланец, мастер засушивать головы, как это принято у чернокожих вождей и царей.

Потом он пошел в уборную и опорожнил на голову кувшин с водой. Почти протрезвев, спустился вниз, в людскую — навстречу уже выбежали кухарка и лакей.

— Здравствуйте, абуна! — поклонились слуги.

Офицер отметил растерянного встрепанного лакея и то, что под торопливо накинутым капотом на кухарке ничего нет, но лишь усмехнулся про себя.

— Вина, шоссо, рому? — осведомился Дага. — А может быть, желаете поесть?

«Шлюху привези, да пошикарнее, а лучше — двух-трех!» — про себя велел Домналл, но вслух лишь справился:

— Я вот вчера и не спросил, как там поживает моя находка?

— Ох, абуна Домналл, малышка поживает хорошо — слава Эллу и Монгале! — закудахтала кухарка. — Мы нашли ей кормилицу — как раз у соседей жена конюха недавно родила. Она говорит — просто чудо, что за ангелочек-девочка! Говорит, кожа у нее белее, простите, абуна, чем у их хозяйки, масса Марианны! Знаете, абуна, я уже договорилась с падре Норио о крестинах — и он сказал, что за такое доброе дело, как сделали вы, спишется семижды семь грехов! Ой, простите, абуна… И еще он спрашивал — как девочку назвать?

Домналл уставился на нее недоумевающе, но потом вспомнил, что имена найденышам дает тот, кто их нашел.

— Пусть назовут ее Джельдой, — бросил он. — Вчера как раз был день преставления святой Джельды. И… возьми у меня золотой и пожертвуй падре за его добрые слова, — натянуто улыбнувшись, изрек командор.

Поднявшись к себе, он тяжело рухнул на койку. Нужно было сказать Йорулле, чтобы к утру приготовила рассол или сбегала за пивом — иначе будет весь день трещать голова.

Домналл издал тяжелый полувздох-полустон.

Вот судьба — без него крошечное существо наверняка бы погибло. Но кто поможет ему? Во всем мире, наверное, нет средства помочь тому, кто страдает от неразделенной любви!

Внизу, прислушиваясь к храпу сердешного дружка, истово молилась Йорулла — молилась во здравие и благополучие господина.

Истинно, грех гневить Творца и хозяев Нижнего Мира: ей досталась лучшая доля, какая может выпасть невольнице, — добрый хозяин.

Он купил ее вместе с сыном — последним ребенком, что у нее оставался, не разлучил, не продал ее маленького Анго, кровиночку, невесть куда, не лишил последней услады. Он был добр, никогда не сек рабов. Никогда не посылал даже глупого плотника Сарбано с запиской к городскому палачу с указанием — сколько ударов кнута влепить разгильдяю.

Его любят матросы, любят офицеры, а все рабы и вольноотпущенники знают, что когда он захватил корабль Гуго Смердящего, то свою долю призовых рабов отпустил на волю. Лишь глупая белая масси его не любит, а ведь каким хорошим мужем он мог бы ей быть! Какие чудесные дети у них могли бы родиться — и старая Йорулла нянчила бы детей господина, как своих…

И Йорулла даже знает, как помочь господину. Но ведь он не послушает чернокожую рабыню! Он не пойдет в квартал Айланс-Лоу, не даст мудрой маммбо Деи золота, не ляжет с ее дочерью перед алтарем великой черной матери, совершая обряд призыва, не пожертвует жалкие несколько капель своей крови подземным и незримым, после чего глупая дочка губернатора сама прыгнула бы к нему в постель, а ее суровый отец с черной душой согласится бы отдать ее в жены абуне без возражений. Увы, как это тяжело: знать, что можешь помочь любимому господину, и не иметь такой возможности!

Йорулла всхлипнула, украдкой утерев глаза передником.

А почти заснувший Домналл вдруг вскочил и, подойдя к окну, сделал в сторону дворца наместника непристойный жест.

Ну уж нет! Старый хрен может верить во что угодно, но он, Домналл ок Ринн, дворянин и воин в девяти поколениях так просто не откажется от той, которую любит, из-за каких-то там старых костяшек!

Игра еще не отыграна — у него остался один бросок.

И мы еще посмотрим, как кости выпадут!

* * *

Кармиса не заметила, как прошла пляж, и брела уже по внешнему берегу гавани. Ленивый прибой, накатывавший на золотые пески пляжа, плохо вязался с тоскливым настроением девушки.

Море тускло фосфоресцировало, позволяя идти по кромке воды без опаски споткнуться о камень или бревно.

Сюда она явилась отдохнуть — иногда что-то в душе юной магички требовало одиночества под звездами, у кромки Изумрудного моря.

Пришла в одиночестве и не боясь — кого бояться? Кто тронет чародейку одного из самых удачливых вольных капитанов? Да и какому пьяному матросу взбредет в голову тащиться на пустынный берег из веселого разгула таверн и борделей?

На крайний случай у нее в запасе имеется острый стилет за низким декольте, а под турнюром спрятана баллестрина — маленький четырехзарядный арбалетик искусной работы — с изящными тонкими дугами лучшего танисского булата, с тетивами плетенной стальной нити и встроенным воротком, натягивавшим оружие.

Его нашли на взятом «купце» в сундуке с роскошными платьями, выписанными из Сеговезы для какой-то богатой красотки. Как объяснила Игерна, штука предназначалась для великосветского развлечения — стрельбы по мелким пташкам и голубям, периодически входящего в моду среди придворных дам.

Пулька или стрелка из такого может убить разве что при попадании в глаз или в висок, но Кармиса знала толк в зельях и смазала наконечники болтов ядом спрута-скорпиона. Он не убивал, зато в считанные мгновения валил жертву с ног волной адской боли.

Ну а ножом бывшая рыбачка работать училась с семи лет, и потрошить ей доводилось даже клыкачей с акулами — с человеком, ежели чего, тоже не оплошает.

Издалека доносились женские и мужские голоса, выводившие нехитрые слова портовой песни:

Спит Анита и не чует, Что на ней матрос ночует…

Кармиса постояла некоторое время, глядя на лунную дорожку и не обращая внимания на волны, доходившие до щиколоток.

Потом чуть отошла и села прямо на песок, не заботясь о сохранности дорогого красного платья.

…Врет она — она все чует, Она долго с ним мандрует…

Тускло светится вода, словно давно севшее солнце все еще пронзает лучами толщу морей, мириадами бликов пляшут по волнам отражения звезд.

Звезды в небе, звезды в море…

Точно так же, как в ту ночь, полтора года назад, когда резко изменилась ее судьба.

Кармиса вспоминала (вообще-то ее редко тянуло на воспоминания) о временах, когда она еще не была пиратским магом. Хотя лишь года полтора с небольшим прошло с того момента, когда ее нога ступила на палубу «Акулы».

Когда она рассказала свою историю одному из своих мимолетных дружков, приказчику из недоучившихся семинаристов, и тот, посмеявшись, сообщил, что она точь-в-точь похожа на какой-нибудь роман про волшебниц, корсаров и благородных рыцарей и он даже как будто читал что-то похожее. Кармиса даже обиделась и бросила ему, уходя, что никаких таких романов она не читала, потому что читать вообще не выученная, а простую девушку всякий осмеять рад.

…Селение Эль-Котуи, где она родилась, было самым обычным селением, грелось под лучами жаркого солнца, окруженное полями маиса и рощами апельсинов и диких ананасов с красной мякотью — тех, за которые в Арбонне платят серебряный мервенн за штуку.

Стояло оно на одном из тех несчетных тысяч и тысяч островков Архипелага, из которых на картах да в лоциях помянута хорошо если одна десятая. И жило так, как ему подобные селения в этой части света. Местные жители ловили рыбу, а также черепах, когда те выбирались на песчаные пляжи из воды.

Изредка, раз-два в год жители отправлялись на баркасах в ближайший городок Санто-Энго, что на западном, самом глухом побережье Кивирры. Там они продавали черепаховую кость или красное дерево, срубленное в горах своего острова, да еще раковины и случайно найденный жемчуг. А на вырученные деньги покупали железные орудия, ткани, изредка дешевые серебряные украшения женам и дочерям, а если что оставалось, то просаживали в тавернах.

Кто-то уходил в большой мир — в селении рассказывали про одного своего земляка, дослужившегося полвека назад до лейтенанта и даже пожалованного во дворяне, а троюродный брат Кармисы по материнской линии некоторое время ходил с ребятами Миледи Ку. Но таких было мало — скорее уж занесенный штормом и потерпевший крушение моряк оставался тут, ибо на острове было всё, что нужно человеку — чего ж еще желать?

Были эти люди храбры той неяркой храбростью, что отличает всех промышляющих морем, и куда больше, чем все шторма и акулы, напугала бы их мысль о том, что на их острове может поселиться сборщик налогов.

Ученые мужи в университетах рассказывали на лекциях об ужасных архитеутисах и кракенах, достигающих такой величины, что способны стащить своими щупальцами человека с палубы самого большого корабля, а мелкое суденышко даже уволочь на дно.

А вот дядя Кармисы Эдвар с четырьмя своими сыновьями на небольшой шлюпке как-то на промысле тунца встретил двадцатифутового головонога, решившего поживиться уловом эль-котуйцев. Но ее земляки не бежали в ужасе (видать, потому что оных лекций не слышали), а, взявши гарпун, тесаки и абордажную саблю, прихваченную на случай встречи с клыкачом, принялись бить и рубить протянувшую к ним щупальца тварь и в полчаса превратили грозного архитеутиса в почти пять сотен фунтов превосходной наживки.

Вот среди таких людей и появилась Кармиса на свет почти двадцать лет назад. До десяти она ничем не выделялась среди пары сотен рыбацких детишек, обитавших в этой деревне, почти никому за пределами узкой укромной бухточки неизвестной. В семье старшего на лодке Арвина Сиргиля и его жены Инты она была самой младшей из выживших детей. Играла в нехитрые детские игры, в спорах со сверстницами выбирала себе женихов из сверстников и старших ребят, кормила цесарок и кур, в дни лова работала наравне со старшими женщинами, разделывая рыбу.

За десять лет ее жизни в Эль-Котуи почти ничего не случилось.

Лишь однажды, когда ей было лет шесть, в бухту вошла пиратская шебека под штандартом с двумя секирами и отрубленной головой, и девочка вместе с родителями и односельчанами благоразумно укрылись в глубине леса.

Пираты, правда, вели себя вежливо. Конечно, они зарезали и сожрали всех найденных в селе кур и свиней и вылакали все вино, но не тронули молочных коров и коз, и сожгли всего один дом — да и тот, похоже, случайно. За взятое расплатились честь по чести, оставив в доме старосты, одноглазого Ингрема, мешочек с монетами и полдюжины ножей с топорами.

А в остальном жили селяне мирно и без бед — не считая за таковые шквалы, топившие лодки с отцами семейств, болезни и прочее неизбежное зло мира.

Остров этот был ничей. Вернее сказать, в сундуке у Ингрема имелось три ветхих затертых грамоты на все случаи жизни, объявлявшие остров и селение Эль-Котуи владением эгерийской, арбоннской и хойделльской короны. (Впрочем, у него же были припрятаны и охранная бляха от Миледи Ку, и резной костяной жезл от «владыки всех пикаронов великого императора Дарина Иднаги Мудрого».) Так что жили они тут без супремы и алькальдов, без податей и рекрутчины.

Старенький монах — брат Иеронимо, попавший на островок лет тридцать назад, служивший в их часовенке, отпевавший мертвых и крестивший детей, говорил за кружечкой пальмового вина, что именно так и жил род людской во времена древние, до того как прельстились люди прелестью Хамирановой.

Казалось, жизнь Кармисы пойдет тем же путем, что у матери и старших сестер — через два-три года выйдет в море на «женской» лодке, будет ставить сети и забрасывать снасти, потом выйдет замуж и станет хозяйкой в доме любимого или не очень — как повезет — супруга. И если не умрет, рожая пятого или десятого ребенка, и не погибнет в шторм, закончит свои дни главой огромного семейства, уважаемой старухой-вдовой, окруженной почтительными немолодыми невестками и юными непоседливыми правнуками.

Все изменилось в один день.

Утром как-то пришла она на пляж, откуда отплывали на утренний промысел односельчане, — отнести отцу с дядьями свежего черепашьего жаркого, — да и увидела…

Увидела мертвенный синий ореол вокруг головы соседа Доро Хромого да всех пятерых гребцов его лодки.

И под ярким солнцем ей вдруг стало холодно и жутко. В страхе забормотала она молитву Творцу и старшим детям его, а потом, не помня себя, подбежала к Доро и сбивчиво заговорила: мол, пусть он не плывет никуда сегодня, потому как видит она над ним «темень непонятную». Но старый Доро рассмеялся ей в лицо — мало того, что он первый упрямец в Эль-Котуи, так еще находился в давней ссоре с отцом Кармисы.

Прогнав заплаканную малявку да сказав напоследок, что мозгов у нее еще меньше, чем у родителя, вышел он в море.

А вечером Пако Сонари, ходивший на тунца, привез умирающего Доро — с перебитым хребтом и переломанными ребрами, так и сжимающего в помертвелых руках обломок киля рыбачьей лодки, благодаря которому и держался на воде.

Всех остальных его товарищей погубил разъяренный базилиск, неведомо как оказавшийся в этих водах.

Тут-то все и вспомнили, что прадед Кармисы по матери попал в Дальние Земли, спасаясь от слишком уж настойчивого внимания отцов-инквизиторов, в те времена как раз с особым старанием искавших среди сословия магов слуг Хамирановых.

Следующие два с лишним года провела Кармиса на соседнем острове Савонна, учась у старой маммбо Софи Веро — толстой одышливой старухи с кожей цвета ночи — настоящей ведьмы из Айлана. Заплачено было за это десять полновесных золотых и новенькая лодка — но глупо стоять за ценой, если можно получить своего деревенского мага.

Тут, правда, ей не очень повезло — несмотря на то, что чернокожая ведьма старательно вколачивала (иногда даже в самом прямом смысле) в нее чародейскую премудрость, великой колдуньи из нее не вышло. Способность видеть будущее к Кармисе приходила от случая к случаю, и как она ни старалась, так и не смогла ее призывать по желанию.

Лечить наложением рук она тоже толком не научилась. Чуять рыбный косяк, идущий на глубине, определять ветер, ощущать приближающиеся рифы в ночном мраке и предсказывать шторм за день-другой — вот почти и все. Единственное — она преуспела в изготовлении всяческих зелий: лечебных, дурманящих и тех, что, будучи вылитыми в воду, усыпляют рыбу. Да еще тех, что на краткое время обостряют способность творить чары, мстя потом долгой утратой сил и мучительной головной болью.

Пожалуй, из трех десятков учениц маммбо Веро в этом деле она была если не первой, то уж точно одной из лучших.

Но этого было мало для того, чтобы стать настоящей великой и знаменитой магичкой, известной на всем Изумрудном море. Какой была сама Софи и какой мечтала поначалу стать и сама Кармиса.

И вот через месяц после того, как стукнуло Кармисе четырнадцать лет, маммбо вызвала ее и изрекла, поигрывая своими амулетами (как шептались ученики, выточенными из костей колдунов, осмелившихся бросить вызов ей, старой жрице грозного Эсудо):

— Слушай меня, ученица… Я должна сказать, что ошибалась в тебе. У тебя и в самом деле много силы, но сила эта надежно заперта, и ключа я подобрать не смогла и уже не смогу. Может, попади ты ко мне годика хотя бы за три до того… Ну да что говорить об этом! Поэтому тебе уже не стать сильнее, чем ты есть сейчас, даже если старая Софи будет учить тебя до седых волос. Так что возвращайся домой и живи, как сможешь. Может быть, ты и отыщешь ключ и посмеешься еще над старой глупой чернокожей. Может, не найдешь. Но я сказала то, что сказала. Через пять дней мой племянник Грекир уходит с товаром на Кивирру — он отвезет тебя на твой Эль-Котуи.

Следующие годы Кармиса была обычной морской волшебницей, какие есть на всех морях мира — и которые хотя и не могут укрощать шторма и усыплять мановением руки морских чудищ, как по легендам делали маги древности, но без которых жить рыбакам и мореходам непросто. Отыскивала стаи тунцов и зажигала летними ночами костры на берегах, чтобы приманить вкусных морских черепах, рисовала защитные руны на бортах лодок и останавливала лов, когда головокружение и звон в ушах говорили о приближении бури.

Дважды приходило к ней то самое «смертное знание», дважды видела она синие ореолы вокруг односельчан — и оба раза предупрежденные команды лодок беспрекословно оставались на берегу. В семнадцать лет увидела она над головой десятилетнего Марко, внука погибшего Доро красный переливающийся отсвет — верный признак природного чародея, — и по ее совету бабка отправила мальчишку к Софи.

Жила она теперь отдельно от семьи, в построенной для нее специально хижине за околицей — как и положено чародейке. Сверстницы ее уже повыходили замуж и нянчили детишек (кое-кто уже второго-третьего). Новых подруг она не завела. Что же до мужчин, то уже лет в семнадцать она окончательно поняла, что вряд ли дождется сватов — тем более, как и у всех, кто живет морем, у народа Эль-Котуи женщин было заметно больше, чем мужчин. И если еще украдкой развлечься с молодой пригожей колдуньей охотники бы нашлись, то взять в жены ту, что знается с темными духами — ну уж нет! Так что оставалось лишь вздыхать да утешаться, что у маммбо Веро детей было пятеро, хотя мужа — ни одного.

А когда ей стукнуло девятнадцать, жизнь ее переломилась в очередной раз.

Тот день ничем не отличался в череде жизни Эль-Котуи: солнце уже опускалось за горизонт, и мужчины готовились к завтрашнему лову и проверяли снасти.

Готовилась к нему и Кармиса, расслабленно валяясь в хижине на мягкой подстилке и отдыхая.

Как вдруг у входа послышался шум, и ворвался запыхавшийся, измученный Сирго Цуранис — пятнадцатилетний хомбре из Арибо, крошечной деревни-выселка на другой стороне острова.

Из его сбивчивого рассказа она сначала поняла, что от нее требуется зачем-то тащиться в Арибо, иначе Арибо пропадет. А когда, наконец, разобрала, что он там лопочет, то расхохоталась. Ибо, по его словам, возле выселок в море завелось ни много, ни мало — аж три русалки!

Русалки — это же надо! Неудивительно, что она просто прогнала сопляка (тем более что он хоть и устал, но уж слишком недвусмысленно стал поглядывать на ее ноги и грудь), посоветовав напоследок возвращаться в Арибо и передать тамошним мужам ее, Кармисы, настоятельный совет — не увлекаться хмельным.

Но напрасно Кармиса думала, что на этом все закончится.

Вскоре хомбре явился со старостой — Ирканом Демоло, сменившим помершего уже три года как Ингрема, и тот потребовал от магички исполнять свой долг перед кормящими ее людьми и немедленно отправляться в Арибо, чтобы бороться с морской нечистью.

Ее объяснения, что русалки — это всего лишь сказки, никого не убедили.

К старосте присоединился его сосед, Урман Рисс, к тому — его свояк Инельмо, того поддержала Янтра Линно, считавшаяся кем-то вроде старосты женской части Эль-Котуи.

Когда от их возмущенного визга у Кармисы начало звенеть в ушах, она, не выдержав, заорала так, что те невольно умолкли, сорванным голосом послала всех собравшихся по всем возможным румбам горизонта, а затем бросила, что Хамиран с ними всеми и она отправляется ловить этих самых русалок, а всем им желает пойти данным русалкам на корм.

После чего, распихав оторопевших односельчан, отправилась на берег, влезла в первую попавшуюся лодчонку и, поставив парус, принялась отчаянно грести.

Хотя и разозлившись, как сто базилисков, Кармиса тем не менее знала уже, что собирается делать. Благодаря попутному ветру и течению она без труда доберется до Арибо до ночи. И пусть она подавится тухлым черепашьим яйцом, если не проищет этих русалок с неделю, при этом не сожрав и не выпив на треклятом хуторе все, что только сможет, даже если ее начнет выворачивать наизнанку, и не стребует с них еще и пару-тройку серебряных за напрасно потраченное время.

Видимо, бешенство и злоба сыграли с девушкой скверную шутку, потому что шквал она почуяла за считанные мгновения до того, как налетевший воздушный поток повалил лодку почти на бок. Кармиса вцепилась в мачту, проклиная себя за то, что не взяла второпях рыбацкий нож…

И еле-еле не вылетела за борт, когда подточенное временем дерево хрустнуло, и мачта вывалилась в волны, где тут же была подхвачена ветром и унесена прочь.

Когда шлюпка выпрямилась, а шквал утих, Кармиса отряхнулась, приходя в себя, осмотрелась.

И выругалась так, как не ругалась, наверное, никогда.

Не выдержала не только мачта — рывок сдвинул старые доски обшивки, и теперь в ее утлый челн сочилась вода.

Схватив весло, чародейка принялась грести к берегу, но вскоре ей пришлось оставить это занятие, взять валявшийся под банкой деревянный ковш и лихорадочно черпать воду.

За время, пока она этим занималась, течение, ставшее из союзника врагом, оттащило ее дальше в открытое море, так что вновь пришлось взяться за весла.

Закат еще только собирался окрасить небо в рыжие тона, а молодая ведьма-рыбачка уже вымоталась вконец и клятвенно пообещала себе, что больше в одиночку никуда, никогда, ни по каким причинам в море не выйдет!

Ночь она провела, разрываясь между веслом и черпаком.

С рассветом изрядно вымотавшаяся девушка огляделась, уточняя, не отнесло ли ее слишком далеко. Как оказалось, отнесло.

Выяснилось, что Кармиса болтается неподалеку от рифов Ариос, что в двадцати милях от берега Эль-Котуи.

Оглядывая берег, чтобы определить собственное местоположение, девушка вовсе не считала нужным изучать еще и горизонт. Но когда все-таки повернулась в ту сторону, была очень удивлена, обнаружив среди волн пару белых лепестков. Верхние паруса. И, кстати говоря, приближающиеся.

В этом месте Кармису посетила умная мысль, что встречаться с мореплавателями ей не хочется. Мало ли кого носит в этих водах? И кем бы эти «мало ли кто» ни были, что свои эгерийцы, что чужие хойделльцы, арбоннцы, фризы с амальфийцами (не говоря о танисцах), — ждать от них молодой пригожей девушке, выловленной из моря, можно было всякого. С другой стороны, течение упорно не подпускало ее к берегу, и даже больше того — отбойные волны медленно, но верно отжимали ее в открытое море. Если бы не сломанная мачта…

Кармиса выдала заковыристое ругательство и отложила весла. Вода наполняла лодку, и, похоже, перед ней был нехитрый выбор — или утонуть, или принять помощь неведомых мореплавателей — если они, конечно, обратят на нее внимание.

Но ей пришлось снова взяться за осточертевший черпак и вычерпывать лишнюю воду…

Когда нелегкая война с водой была окончена, Кармиса вернулась к веслам, сопроводив сие действо самой грязной бранью, какую знала, ибо обнаружила, что пока она черпала, течение отнесло ее еще дальше от мыса.

Гребля — и вода натекает. Вычерпывание — и лодку относит обратно. Снова гребля — и снова черпак… Это называется — сплавала, Хамиранов хвост!

Она повернулась в сторону корабля — тот, разрезая валы цвета мутного бутылочного стекла, торопливо уходившие от черневшего на горизонте высокого берега, направлялся в ее сторону. Сомнений не было… Но оставалось по-прежнему неясным — то ли в подзорную трубу рассмотрели ее отчаянную войну с волнами, то ли… «То ли» возможно было всякое — от желания капитана полакомиться свежей рыбой, до вожделения команды полакомиться свежим женским телом.

— Дерьмо! — процедила она.

Мысль, посетившая Кармису при этом, была странной, хотя и по-своему логичной — она возблагодарила судьбу, что уже полгода как не была девушкой. Все ж, если что, будет не так страшно…

Следующий час прошел довольно однообразно. Работа черпаком, отчаянная гребля, брань сквозь зубы, когда обнаруживалось, что берег почти не приблизился, работа черпаком… И, время от времени оглядываясь, Кармиса обнаруживала, что паруса все ближе. Вот корабль уже стал хорошо различим. Фрегат арбоннской постройки, при этом почему-то фризской раскраски и, насколько она могла разглядеть, под хойделльским флагом. М-да… Чего только не плавает по Великой Зелени.

Вот уже крутой бок корабля навис над головой, закрыв собой половину небосвода. Сверху сбросили веревочную лестницу, и грубый голос властно приказал:

— Быстрее взбирайсь!

Сопроводивший его гогот дюжины мужских голосов наводил на самые невеселые подозрения.

— Эй, на лодке! — угрожающе рявкнул высунувшийся из-за планширя бородач на скверном лингва марис. — Есть кто живой?

— Есть, как не быть, — только и ответила она.

— Суши весла, а то ко дну пойдешь!

Стоя по щиколотку в воде, Кармиса обреченно взялась обеими руками за колючий канат штормтрапа.

В одно мгновение девушку затащили на борт.

Первым, кого она увидела, был сильно смуглый мужчина с непривычными чертами лица и крючковатым носом. Узкие, далеко поставленные друг от друга, его глаза округлились, когда он окинул девушку взглядом.

— Тебе нечего бояться, — постарался он ее успокоить.

Но вот глазки его блестели в сумерках столь сально и недвусмысленно, а штаны у окружающих оттопырились уж столь заметно, что даже и не чародейка поняла бы, что за мысли родятся в головах у команды этого непонятного корабля.

Похоже, прикинула Кармиса, деваться некуда, и либо ложись и терпи, когда все это кончится, либо шевели мозгами.

Она вспомнила рассказ старой Софи. Еще в бытность ученицей одной из Великих Маммбо, ее в порту Кадисты поймали подвыпившие матросы с фризского галеона, всего их было восемь человек, а она одна и притом без оружия…

Следуя заветам старухи Софии, Кармиса подняла на капитана безумный взгляд сквозь выбившиеся из хвоста на лицо волосы и широко улыбнулась-оскалилась:

— Пр-р-рокляну, — прорычала она страшным голосом, — ко дну пойдешь при первом же жалком шторме. У меня бабка ведьма, мать ведьма, а я… — она ткнула пальцем в лицо капитану, — седьмая дочь седьмой дочери! Тронешь меня — кровью умоешься, немочь нападет страшная — тело иссушит, душу вынет, разум загубит!.. А-а-а, вижу, как на дно опускается тело твое, и рыбы гложут кости твои! — взвыла она под конец анафемы и с удовлетворением заметила, как матросня в ужасе шарахнулась от нее на шаг.

Еще бы — лохматая, глазищи горят, завывает да руками страшно машет. Суеверный морской народ с такими предпочитал не связываться.

— Так ты колдовка? — пробормотал смуглый. — Так бы и сказала!

— Я морской маг поселения Эль-Котуи! — отчеканила она.

— Ежели ты маг, то почему ж в море болтаешься? — недоверчиво осведомился кто-то, вызвав пробежавший по толпе смешок.

— Ха, а ты много магов видел, что летний южак усмиряют? — бросила Кармиса.

— Эй, какого Змея? Капитана разбудили!

Распихав матросов, появилась новая участница происшествия.

И вот при виде ее суеверно оробела уже Кармиса.

Высокая крепкая темнокожая девушка — года на два, на три постарше самой чародейки, в безрукавке на голое тело, широких матросских штанах в пятнах смолы, и абордажным тесаком за кушаком дорогого пурпурного шелка, расшитого золотой нитью.

— Это кто?

— Да вот, это… ведьма, говорит, морская! — произнес смуглый, явно оробев. (Вскоре Кармиса поймет, почему: боцман Гвенн боялся своей жены больше, чем даже капитана.)

Дальше Кармиса сама не поняла, как оказалась в довольно роскошно убранной каюте, где на койке сидела молодая и миловидная женщина чуть старше рыбачки, на которой был лишь короткий камзол на голое тело.

И первой мыслью девушки была не вполне здравая: что, пожалуй, пиратский капитан, а это были, несомненно, пираты (у кого же в каюте будут золотые подсвечники и зеркала в полный рост?), мог бы найти себе любовницу и получше.

И лишь когда притащившая ее сюда мулатка пригнула Кармису с возгласом: «Кланяйся капитану, дура!» — та все поняла да почти упала на пол.

Ибо, как знали даже на ее острове, ровным счетом было на Изумрудном море три пиратских вожака-женщины. А фрегатом командовал только одна…

— Донна Игерна… — жалобно пискнула Кармиса.

— Вообще-то — донья, — облизнула розовые губки хозяйка каюты. — Но мы вроде не встречались?

— Так я, это… чародейка все-таки… — нашлась магичка и вымученно улыбнулась.

Потом был разговор-допрос, где Кармиса без утайки рассказала все — и даже то, что маг она слабый и неумелый, а селение выкуп за нее не заплатит, ибо золота почти не имеет.

Игерна о чем-то думала с минуту, а потом с улыбкой позвонила в колокольчик.

В дверях появилась Хор'Тага (так звали мулатку, оказавшуюся корабельным коком).

— Какие будут приказы, леди?

— Нужно ведро морской воды…

— Будет сполнено, леди! Сюда?

— Нет, на палубу!

Кармиса сидела, не на шутку встревожившись, а ну как чертова баба захочет утопить ее в этом самом ведре, засунув голову туда — как топили у них в деревне свиней для кровяного жаркого? Может, у них так принято расправляться с ведьмами, чтобы те не причинили вреда?

Затем капитанша выволокла девушку наверх, на бак, где собрались уже все свободные от вахт и отдыха.

— Значит так, ребята, — сухо сказала Игерна. — У нас не было мага — теперь он есть. Звать Кармиса Сиргиль. Первые три плавания — две доли добычи, потом — будем смотреть. И чтоб не обижали, — она продемонстрировала небольшой, но крепкий кулак. — Ежели кого-то евнухом не сделает она, того я и без всяких заклятий охолощу.

Народ сдержанно засмеялся.

Признаться, больше всего поразило тогда Кармису не то, что Игерна Бесстыжая так просто и легко решила ее судьбу, сколько вот эта забота о женской чести новоявленного подчиненного.

— Теперь… — Игерна приняла из рук кока объемистую кружку и флягу.

Набрав воды из ведра, плеснула туда терпко пахнущую бурую жидкость.

— Пей, — протянула все еще не соображающей Кармисе.

— Зачем это?

— Обычай такой у вольных мореходов. Для тех, кто первый раз идет в плавание. Выпьешь, станешь одной из нас! — произнесла Альери.

— Давай, причащайся, — бросила с белозубой жестокой улыбкой Хор'Тага, беря литую медную кружку у капитанши и суя ведьме под нос.

И с того мгновения, как «кровь базилиска» обожгла ей горло, Кармиса вдруг ощутила, что и в самом деле стала одной из тех, кто сейчас собрался на баке фрегата — тем самым чутьем, что отличает мага, даже самого плохонького, от обычного человека.

С тех пор минул уже год с лишним.

И если первые месяцы мысль при удобном случае сойти с палубы пиратского фрегата и вернуться на Эль-Котуи и посещала ее, то теперь она куда-то исчезла.

И дело было не только в том, что никто в Стормтоне не знал, где в лабиринте Архипелага искать этот крошечный остров.

Просто ей понравилась эта жизнь.

Вкусная еда в любом из трактиров, шикарные платья, вина, какие пьют только придворные дамы. Ну и мужчины… Кое-какие знания, переданные ей Софи, позволяли развлекаться с парнями без опасений каких-нибудь последствий, а любовные чары, каким та же старая маммбо обучила ее под страшным секретом, — легко завлечь приглянувшегося мужчину. Впрочем, те и без всяких чар были не прочь поволочиться за пригожей колдуньей.

Не странно, что деньги у нее не задерживались.

За прошедший год они взяли пять хороших призов, не считая денег, полученных за контрабанду и конвоирование. Но сейчас у девушки было ровным счетом лишь три риэля золотом. Правда, на черный день запасец кое-какой был — в кармашках на надетом под платье поясе хранились бриллиантовая брошь тонкой работы, серьги с изумрудом, и кулон перегородчатой веденесской эмали в обрамлении рубинов и сапфиров. Это все она обнаружила в том же сундуке, что и арбалет — сафьяновые футляры были спрятаны среди вороха дорогого шелка и бархата, и магичка их просто прикарманила. Это, конечно, было нарушением пиратских законов, за которое могли и выкинуть за борт при случае. Но, подумав, чародейка решила, что раз ей отдали весь сундук целиком, то, стало быть, и все, что в нем находится, — ее законная собственность.

Если даже кто и увидит, она скажет, что подарил любовник.

И было еще одно, кроме золота и мужчин, почему она бы не променяла эту свою опасную и непростую жизнь на прежнее скучноватое прозябание в рыбачьей деревушке.

На борту «Акулы» у нее есть две верных подруги — отчаянно смелая и надежная Хор'Тага и умнейшая, удачливая Игерна Альери.

Ветер вновь донес залихватское:

…А скажи-ка, старый Брайен, Какой смертью ты умрешь? — Подойди ко мне, узнаешь, У меня хороший нож… А скажи-ка, старый Брайен, Где ты будешь в смертный час? — Сдохну пьяным, за амбаром, Там, где сдохнешь ты сейчас…

И тут что-то кольнуло ее. Не в сердце, как поется в песнях, а в том месте, каким причастные к магии ощущают Тот Мир. И она поняла — происходит что-то неладное. Встав, скорым шагом направилась к гавани. Нужно найти своих: вдруг им требуется ее помощь.

Глава 14

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 14-е число месяца аркат, раннее утро.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон.

— Гвенн, твою мать, ты уж растолкуй ему, что и как! — велела мужу Хор'Тага. — А то если я за дело возьмусь, ему мало не покажется!

Боцман не ответил — он расстроенно смотрел в пол.

— Гвенн! — повысила голос мулатка. — Не время сейчас горевать!..

— А? — встрепенулся тот, отрывая взгляд от трупа канонира с перерезанным от уха до уха горлом. — А!.. Риччи, сукин сын! — в этот окрик, помимо начальственного недовольства, боцман вложил и всю свою немалую досаду.

— Слушаю, д-дон Гвенн! — Вахтенного будто вздернули за шиворот — так быстро он вскочил на ноги.

Его тут же повело в сторону, и моряк нелепо взмахнул руками, пытаясь устоять. Хор была тут как тут, поддержала и заодно ткнула локтем под ребра.

— Вставай, Риччи, якорь тебе в кишки! Полундра!

— А че такое? — громким шепотом спросил пират, наклонившись к мулатке и дыша ей в лицо перегаром.

— Напали на нас! — выпалила она и, не удержавшись, заехала ему кулаком в лоб.

Тот так и сел на палубу, недоуменно тряся головой.

Хор повернулась к товарищам: вахтенный с усилием пытался проморгаться, а глаза марсового были сейчас размером со штурвал галеона и в точности такой формы.

Только Гвенну Банну, сосредоточенно выжимавшему воду из бороды, не было никакого дела до представления, начало которого он к тому же и пропустил. Он живо представлял себе, какая головомойка его ожидает по возвращении на борт капитана.

Надо же, отлучился всего на часок — и вот тебе. Пять трупов на борту. Двое своих и трое чужаков. Причем последних упокоила его собственная супружница.

— Давайте быстрее!! — Айланка схватила вахтенного за волосатую лапу, обвила ее вокруг своей шеи и поволокла пирата к борту.

Небольшое усилие — и здоровенный, в доску пьяный мужик полетел в воду.

— Пускай протрезвеет! — грозно рявкнула кок.

— А как не выплывет? — участливо поинтересовался штурман.

— Значит, туда ему и дорога, — холодно буркнула Хор'Тага. — Все равно от суда ему не отвертеться!

Пираты закивали головами. Уснуть на вахте, да еще и пропустить нападение на корабль — это дело подсудное. За такое килевания мало, надо бы засранца привязать спиной к пушке и пальнуть с Эллом…

Явившись грозовой тучей в «Пьяный кашалот», Хор'Тага произвела в таверне настоящую бурю. Половину клиентов сразу как волной слизало. Остальные тоже бы убрались, да ноги не несли.

Игерна, мигом протрезвев, отправилась на «Акулу», договорившись с Эохайдом о координации действий. Счастливчик ушел вслед за компаньоншей, тоже озабоченный предательским нападением на судно де Альери.

Хор'Тагу оставили ждать оставшихся матросов и гнать их на корабль.

Оглядев поле предстоящего боя, мулатка выругалась, тоскливо заозиралась — и, как на рапиру, напоролась на взгляд старой Тамми.

Назвать «матушкой» старуху, чья кожа светлее, чем у нее самой? Может, и правда, что в хозяйке «Пьяного кашалота» течет цветная кровь, но мало ли…

А если скажет в ответ что-то вроде «нашлась дочка — темнее ночки»?

— Маммбо Тамми, — осторожно начала мулатка.

Маммбо — та, что может говорить с духами-лоа. Если не врут слухи, то хозяйка как раз из таких.

— Маммбо Тамми, мне бы холодной воды! Окуну — глядишь, и проснутся.

— Вода у нас бесплатная! — охотно отозвалась Тамми. — Эй, Аргелия, возьми ковш побольше, плескани этим пьянчугам в хари… Давай-давай, не морщись, твое дело — клиента обслужить, а как — это уж раз на раз не приходится…

— А ты, дочка, поди-ка сюда, — заговорщически подмигнула она мулатке.

Аргелия, зачерпывая ковшом воду из бочки, недоуменно оглянулась: к кому это обращается хозяйка? Обычно слова «сынок» и «дочка» старуха адресовала лишь капитанам или самым выдающимся представителям «морского братства». Весь портовый сброд знал: услышать от Тамми подобное обращение — все равно, что быть возведенным в рыцарское звание! Все прочие в лучшем случае удостаивались дружелюбного «красавица» или «приятель».

Чем же привлекла внимание хозяйки эта босоногая полуголая девка?

— Ты кровь-то, смой, дочка, дай я тебе на руки полью, — еще ласковее пропела Тамми. — Многое еще хотелось бы смыть, верно? Ох, не судьба нам прошлое менять, не судьба… А вот будущее…

Мягко, но властно старуха взяла крепкую темную руку с блестящими на ней каплями воды и повернула ладонью вверх.

— Кружат пути-дороги, да все по морю… Не удивила я тебя, верно? А вот слушай, дочка, да не зевай: трижды на пути твоем схватка смертельная будет. Сумеешь победить трижды — твое счастье, не сумеешь — не доживешь до следующей весны… Печать смерти лежит на тебе, это видно по твоим глазам, — голос низкий и какой-то чужой испугал неробкую Хор до глубины души. — Слушай да запоминай! Уйдешь с моря — твоя правнучка умрет раньше тебя. Минуешь три смертельных рифа — умрешь под крышей дома, и дети будут плакать по тебе. Но если…

— Заговариваешься ты, мамаша, — процедила кок, пытаясь нарочитой бравадой отогнать страх. — Какие дети? Какие правнуки? Я три года в борделе по два десятка мужиков в день через себя пропускала!

Старуха, не сводя глаз с удивленной, настороженной Хор, сунула руку под стойку и вытащила на свет какой-то округлый предмет.

Аргелия, заслушавшаяся с полным ковшом в руке, потрясенно ахнула.

На ладони хозяйки лежал браслет — серебряный, старинной работы, украшенный небольшими альмандинами. К браслету на колечке была подвешена тонкая стальная вещица причудливой формы.

— Знаю, не носишь ты побрякушек — а эту возьми! На счастье дарю, на удачу. Приглянулась ты мне, дочка. Много в мою таверну ходит народу, а таких, как ты, одна на тысячу! Может, мой подарок тебя когда и выручит…

Став свободной, Хор'Тага ни перед кем не гнула спину. А тут крепко удивила и парней с «Акулы», и себя саму.

Не совсем понимая, что делает, взяла да и поклонилась в пояс Пиратской Мамаше под грохот вывалившегося на дощатый пол поварского топорика. Подхватив гладкую рукоять, айланка выпрямилась, преступила с ноги на ногу. Хотела что-то молвить, но так и не сказала — только, глядя старухе в глаза, нацепила браслет на левое запястье, поближе к сердцу.

— Я вернусь, маммбо, — вот теперь заговорила, но тихо и невнятно, отчего ее «маммбо» оказалось очень похожим на «мама».

Тамми оглянулась на остолбеневшую Аргелию… и расхохоталась, уперев руки в бедра:

— Ты что, дуреха, решила — хозяйка чары плетет? Делай, что велено!

Обернувшись к Хор'Таге, молвила ласково:

— Это ведь третий в твоей жизни подарок, верно? Первый ты получила от матери, второй — от Игерны…

Из зала донеслись вопли и проклятья пиратов, получивших в физиономии струю холодной воды…

* * *

Поднявшись к себе, мамаша Тамми вздохнула. Элл не послал ей детей, но с годами она все чаще ощущала себя действительно матерью для тех, кто приходил к ней.

Ведь просто и не поверишь, что когда-то самая знаменитая содержательница пиратской таверны была благовоспитанной купеческой дочкой из Фрисландии, да еще до того благочестивой, что выпросилась у родителей — отпустить ее в монастырь ордена Сердца Непорочного. И за год всего так отличилась в делах духовных, что аббатиса избрала ее в числе других — отправиться в заокеанские земли, для создания там обителей.

Да только не вышло из этого ничего хорошего — в двух днях от Геоанадакано их корабль перехватил арбоннский корсар, и кончилась жизнь сестры Неле, двадцатилетней служительницы Анахитты.

Что было после барабанной дроби на шканцах и вопля «Пираты!!», она почти не помнила, да и вспоминать не хотела.

А в себя пришла несколько месяцев спустя, в комнатке на втором этаже борделя в эгерийской дыре Эльмано у границ Ничьих Земель. Когда очередной клиент встал с нее и бросил ей на живот пару медных грошей — чаевые, сверх ранее заплаченного «мадам», — она вдруг поняла, что прежней жизни не будет, а жить надо…

И вот теперь, на склоне этой жизни, где была и кровь, и грязь, и много другого — плохого и просто мерзкого, она думала, что лучшим счастьем для нее было бы иметь такого сына, как Эохайд, или такую дочь, как Игерна.

* * *

Игерна уныло сидела каюте и только что не материлась.

Осмотр тел не дал ровным счетом ничего. Четверо айланцев и мулатов, один белый — судя по виду, фриз или вообще норгрейнец какой-нибудь. На всех — рабские клейма и следы бичей. На бедре у самого светлого из мулатов — татуировка в виде двух перекрещенных копий на фоне короны. Это, конечно, удивительно — потому как пикароны вообще с вольными добытчиками жили мирно, и уж, во всяком случае, ни разу Игерна не переходила дорогу Дарину. Впрочем, а кому Бесстыжая переходила дорогу, кроме, конечно купцов, избавленных от излишка товара? Не удалось определить, к какой банде принадлежали нападавшие и зачем они пошли на такое. Ясно было одно — чужаки намеревались повредить корабль. Когда кок, расправившись с первым противником, спустилась в трюм, то остальные двое трудились над днищем «Акулы», пытаясь пробить в нем брешь. Дыры и были пробиты, однако не в бортах судна, а мясницким топориком во вражьих головах.

При мысли об этом Игерна сперва стала в тупик — ведь куда проще было бы подпалить фрегат или вообще сунуть фитиль в крюйт-камеру.

Но с другой стороны — если пробить дыру, корабль пойдет ко дну тихо и без шума, не привлекая внимания. А за это время можно… Можно, например, сплавать на «Отважный» и проделать то же самое или поджечь. Или тайком пришвартовать лодчонку с бочкой пороха и свечным фонариком, в который всунут фитиль.

Но даже не это беспокоило Альери. Ведь по всему получается, что происшествие как-то связано с этим самым делом — с храмом ата-аланцев.

Но кто мог выдать? И вообще — зачем, и как все это связано?

Она не знала, что сейчас в Кадисте человек, которого все Изумрудное море знало как Рагира Сына Смерти, пинками и проклятиями поднимал своих приближенных, что непроспавшиеся матросы и грузчики тащили тюки и бочки на борта всех трех его кораблей, а Йунус, о-Данн, де Шавресс и прочие офицеры выслушивали сбивчивую историю про груз с тайных золотых копей, который уже дожидается их на берегу Коралловой бухты, о котором передал весть хойделльский чиновник.

Рагир не хотел знать ничего — ни того, что его лучший канонир убыл в недавно купленное имение и раньше чем через три дня его не вернуть, ни то, что вот-вот прибудут новые железные пушки с навинтными затворами, перекупленные его людьми у эгерийской казны, ни то, что снасти «Сына Смерти» требуют замены, — ничего. Он знал лишь одно — на его господина покусились жалкие нечестивцы, его господину хотят причинить вред. И те, кто посмел даже подумать о таком, должны умереть.

ХРОНИКА ВТОРАЯ КРЫЛЬЯ МРАКА

Abuss abussum invocat.

В Невыразимом есть Врата Севера, и Зло исходит оттуда.

Каббала. Книга Сефирот

Глава 15

Год 3337 от Возведения Первого Храма, 3-е число месяца тонор.

За семь лет до основного действия. Борт «Сына Смерти».

Вот уже пятый день Рагира трепала жестокая лихорадка.

Уже пятый день лежал он в забытьи, то трупом валяясь на койке в своей каюте, то корчась в каком-то диком безумном бреду.

Он то пел песни, то ругался на разных языках, то бормотал молитвы, то нес похабщину — по-танисски или на лингва марис.

Бывало, что он выкрикивал команды — словно там, в своем лихорадочном забытьи вел «Сына Смерти» в бой. Лишь изредка он просыпался в липком поту, что-то ел и вновь проваливался в пустоту.

Корабельный медик заподозрил желтую лихорадку и влил, как полагалось по науке, в капитана ром, смешанный с порошком ивовой коры — так лечат лихорадку туземцы Иннис-Тон. Это не принесло никакой пользы — разве что Рагира вывернуло наизнанку.

Из чего доктор заключил, что у пациента не лихорадка, и был с бранью прогнан Йунусом вон. Один из матросов — бывший айланский раб, ученик знахаря — приготовил какую-то бурду, но когда сообщил что среди ингредиентов свежезарезанная крыса из трюма, был тоже вышвырнут вон, с обещанием влить эту отраву ему в глотку.

Наконец, один из пикаронов сказал, что похожим образом мучаются хунганы, когда в первый раз к ним приходит их лоа, и, может статься, некий дух тоже ищет пути к капитану.

Тут уж Йунус испугался не на шутку — старый грешник и богохульник, он, тем не менее, помнил все истории об одержимых Илбисом и его детьми. Он даже готов был провести над Рагиром настоящий экзорцизм по всем правилам веры фаранджийцев, но, увы, единственным священнослужителем Элла на пиратской флотилии был парусный мастер Изидоро — монах-расстрига ордена калатаров, лишенный сана двенадцать лет назад за избиение духовного наставника.

Йунус и Корр о-Данн, да и все матросы и офицеры обоих кораблей испытывали все больший страх — они отлично понимали, что без Рагира, без своего удачливого и умного атамана, который то ли чернокнижник, то ли отмеченный печатью Всевышнего человек, им настанет конец.

Рагир медленно выплыл из мутного облака мучительного потустороннего не-бытия…

В очередной раз приснился этот жуткий кошмар!

Вновь эти видения, после которых не остается ничего, кроме ощущения всепожирающего исполинского пламени в невыразимой бездне, вновь эти голоса.

Голоса, которые не голоса, но которые говорят что-то хотя и не словами, но явственно и недвусмысленно.

— ТВОЯ ДУША ЧЕРНЕЕ УГЛЯ… ТВОЕ СЕРДЦЕ ХОЛОДНЕЕ ГОРНЫХ ВЕРШИН… МЫ ОТДАДИМ ТЕБЕ ТО, ЧТО ТЫ ИЩЕШЬ… МЫ ПОМОЖЕМ ТЕБЕ НА СУШЕ И НА МОРЕ… НО МЫ ПОТРЕБУЕМ ОТ ТЕБЯ ПОМОЩИ НАМ… ТЕ, КТО ИЩЕТ МОГУЩЕСТВА, ДОЛЖНЫ ПОКЛОНИТЬСЯ НАМ…

Потом приходила боль.

Она появлялась неожиданно, накатывалась тяжелой разрушающей волной, сметающей все эмоции и ощущения реального мира, оставляя только расплавленный свинец в мозгу, постепенно превращая его в огненный пылающий шар…

Странно, Ар-Рагир ощущал каждой клеткой своего тела эту жуткую боль, но по недоступным разуму причинам она в то же время была волнующе-приятной, и он даже… ждал наступления этих болей.

Но потом вдруг приходили незнакомые ощущения, будто некто из потустороннего, сияющего голубой дымкой мира мягко берет тебя за руку, и ты переносишься с ним сквозь время и пространство, сквозь вечность, не ощущая своего физического тела. И тебе кажется, что можно долететь даже до солнца. Каждая пора кожи впитывала в себя излучения прохладного голубоватого мерцания…

Больше всего пугало, что после таких моментов память наотрез отказывалась воспроизводить в мозгу происшедшие события.

Рагир открыл наконец глаза и, утерев пот, приподнялся на койке и протянул руку, чтоб взять со столика кубок с вином. И застыл.

У его койки на скамье, застланной шкурой ягуара, сидел высокий чернобородый человек в одеянии, какие видел Рагир на древних монолитах, что стоят в высохшей пустыне в отрогах гор Сатлах. Но откуда здесь взяться человеку со сгинувшей восемь тысяч лет назад Благословенной Земли — Ата-Алана?

— Здравствуй, сын мой, — ласково улыбнувшись, сказал гость. — Как давно я ждал тебя. И вот, наконец, мы увиделись…

— Кто ты? — вполголоса спросил Рагир, покосившись на сидящего рядом знахаря, свесившего голову на грудь.

— Не бойся, он нас не услышит.

— Но кто ты?

— Видишь ли, — гость вновь улыбнулся — доброта и проникновенный свет этой улыбки проник до глубины темной души черного мага и самого страшного корсара Дальних Земель. — Видишь ли, сын мой, это будет не так просто объяснить…

Схолия пятая О ВРАГЕ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО

«…Сам великий Дух Зла, Хамиран, Отец Мрака, изначальный лик смерти, жуткого разрушения, безобразное обличье злобы. Это смерть, разрушение, отрицание жизни, это король зла… Демон пустыни, дети его — Аз и Аза, главный слуга его — Езр — рука и глаз его. Все иные рабы его с ним…

…Он решил присвоить себе то, что было в воле Элла… Хамиран сначала пытался осквернить Солнце, но не смог его оплодотворить из-за страшного жара, излучаемого светилом… Затем Хамиран пытался разбить Небо, но не преуспел по причине крайней твердости… Звезды попадают в его длани и щупальца, и он прицепляет их к своему плащу…

…Наводит полную жуть и тьму на всю Вселенную, на весь мир, так, что он становится искаженным миром. Он искажает мир и естественный ход вещей в нем.

…Хамиран пробил Землю в северных странах, среди льда и мрака, и внутри Земли приуготовил место для своих демонов, и вылетает из нее на дальнем юге, где нет жизни, а только хлад… Отец Мрака собирает войско. И когда он видит, что не все подчиняется его власти, что он не может обрушить Небо на Землю, тогда возвращается и оскверняет Воду, оскверняет саму Землю, делая ее пустынной, оскверняет деревья — дерево Хао вырывает с корнем и разбрасывает, оскверняет животных — священного быка благословенной Великой Матери, Андвисуры-Анахиты, Эвдата оскверняет — птицу Отца нашего Элла… Потом добирается до Гайомарта, расчленяет, разбрасывает его… Губит людей, совращает и растлевает, повелевая себе поклоняться.

В это время, когда он убивает, против Хамирана выступают Великие…

Вертранг, который мечом сражается против Хамирана, и великий Страж Запада Шато-Ваэш, который удерживает на время битвы Небо…

Вертранг сражается против Хамирана огненным мечом, и Хамиран не может его победить.

Хамиран получает бой уже на Земле, с которой его вытесняют, а его подручных загоняют в сердце Земли, запечатывая их там…

…Вблизи темных островов происходит страшная битва между Светом и Тьмой, между Езром и Вертрангом, сыном Благословенной…

…Езр принимает вид черного крокодила-коршуна и ведет полки мрака, а Вертранг принимает вид золотого сокола… Вертранг, обернувшись соколом, сражается с Езром и побеждает. Вертранг теснит Езра и на пороге Неба вырывает у него уд…

…И упало тело Хамираново, черным огнем из ран исходя, на землях, что за краем океана, где драконы… И развалилось на десятки кусков, каждый из которых стал живым существом-демоном, обладающим частью силы его…

И рухнули отрубленные части в море и на острова пустые — вовеки прокляты те острова смрадным дыханием… И ждут своего часа, дабы, соединившись, вновь стать одним целым…

…Но не трогают их Благословенные до поры до времени… На них поставлена печать Всевышнего, но он — это глаз Тьмы, а не око божье, на которое поставлена печать в трех мирах и было произнесено три слова: Хэмат, Хэкст, Хварешт. Сими тремя словами Вертранг запечатывает могилу, где погребена одна из частей тела Хамиранова, но все равно Езр не убит… Он прикован к скале и никуда не уходит, и время от времени через него Хамиран нечестивый передает свою волю… И поэтому демоны, заключенные в подземелье в центре мира порою пробуждаются…»

(Каримский свиток. Самый древний из сохранившихся священных текстов Церкви Элла. Текст заметно отличается от канонического и, по предположению некоторых светских ученых, восходит к временам первого тысячелетия В. П. Х.)

* * *

«Тогда враг был повержен, но хранители мудрости знали, что однажды силы Тьмы возвратятся. Свое знание они заключили в древних сказаниях и легендах, что понятны слушающим голос времени… С незапамятных времен из уст в уста передавались эти истории. И земля процветала, пока эти предания не были позабыты…

И вот тысячи лет прошли. И Великий Враг может вернуться. Он изменил способы борьбы, многому научившись за века обмана. Не изменилась лишь его сущность: ненависть ко всему светлому, бессмысленная злоба, жажда разрушения, стремление порабощать и грабить. Надо помнить — он недосягаем для разума, и даже сами Пресветлые Боги не встают на его пути».

(Преподобный Астор Марколли «О древних и новых откровениях, касающихся Хамирана».)

* * *

«Неведомые Творцы породили семерых, и пятый из них был Элл. Третьим же был Хамир — с обличьем дракона и цветом изумруда. Душа его была огнем, но имел он множество личин, будучи под ними всеми. Так что он мог перенять личину у них всех по воле своей. Будучи среди Высших и Великих, он уделил им от своего огня. Вследствие этого он стал господином над ними — из-за силы, которая была у него от света его Прародителей…

Оттого он и назвал себя богом. Но он не был послушен месту, откуда произошел. И он смешал с властями, которые были у него, семь сил в своей мысли. И он дал имя каждой силе. Раздав наделы и уделив всем силу свою, Хамир собрал вокруг себя Высших и Великих, и всех бессмертных духов, и сказал: „Я господин ваш, и нет другого, кроме меня!! И не поклоняйтесь иным силам!!“ Но, объявив это, он показал рабам своим, которые были около него, что есть и другие боги. Ведь если бы не было других, то к кому он мог ревновать? Тогда предстоящие перед ним усомнились в подлинной мощи его. И молчали, не желая славить его.

Но нашелся среди них один, владыка Воздуха и Огня, именем Хезр. Цветом зимнего заката и старой луны был его цвет. „Ты — бог наш и господин, и нету над нами другого!“ — так рек он. И стал он правой рукой Хамира и предводителем легионов его…»

(Книга Теней. Запретное писание, восходящее к мистикам Уаджет. Запрещено в землях, исповедующих истинную веру, а также во всех танисских государствах.)

Глава 16

Год 3337 от Возведения Первого Храма. 16-е число месяца динат.

Остров Шалиско. Заморские владения королевства Эгерия. Город Сархьено.

На востоке только начали появляться первые проблески утренней зари, когда в залив Хомбриго вошли пиратские корабли. Их появление было неожиданным для часовых, боровшихся с предрассветным сном, так что тревогу подняли не сразу. Лишь когда абордажные крючья вцепились в обшивку двух патрульных пинасс, стоявших на рейде, а с их бортов полыхнуло пламя пушечных залпов, сея смерть, на фортах затрубили тревогу. Но было уже поздно.

Сархьено был с трех сторон окружен болотами и манграми. Примерно десять месяцев в году едва ли не самыми многочисленными его обитателями были гарнизонные солдаты. Солдаты же являлись и основными посетителями портовых борделей, лавочек и таверн, выстроившихся вдоль причалов.

Но в краткие два весенних месяца всё менялось — именно в этом городке происходила знаменитая Сархьенская ярмарка, куда раз в году на сорок дней собирались торговцы со всех берегов Изумрудного моря, из городов Золотого Ожерелья и Эль-Венты, чтобы обменять плоды этой богатейшей земли на товары из Старого Света. Ибо по капризу судьбы именно тут было скрещение наиболее удобных морских дорог Изумрудного моря.

В дни ярмарок сюда стекались толпы народу, город начинал гудеть, словно улей: всюду сновали продавцы и покупатели, принюхивающиеся, присматривающиеся, приценяющиеся; на улицах купцы громко расхваливали привезенный из-за моря товар, стремясь быстрее продать его, чтобы тут же обратить выручку в золото, серебро, сапфиры и жемчуг, в кораллы и розовое и черное дерево, индиго и кошениль, сахар, перец и мускатный орех…

На его улицах и базарных площадях встречались люди и товары со всех концов мира — от низкорослых краснокожих аборигенов Иннис-Тон до жителей далеких южных островов, и от моржовых клыков с ледяных морей до тонкого сянского фарфора.

Но вот сейчас, похоже, купцы рисковали остаться без барыша.

Уже через полчаса после дерзкой атаки граф Пьедро де Хасинто — алькальд Сархьено — расхаживал по стене, зло отдавая приказы и посматривая в подзорную трубу на пиратские суда, расположившиеся на рейде вне досягаемости орудий форта как у себя дома.

Голос графа то срывался на басистый лай, то становился похожим на шипение змеи. Он щедро раздавал зуботычины, как ему казалось, нерадивым стражникам и расточал угрозы офицерам, по его мнению, прохлопавшим врага. Спустя некоторое время алькальд немного успокоился и высунулся в бойницу, изучая корабли. Пять судов — обычный шлюп, пинасса, винко, бригантина и хищный силуэт с низкой кормовой надстройкой и двумя скошенными мачтами.

Тут и гадать было нечего — дармун на всем Изумрудном море был лишь у одного человека.

Граф скрипнул зубами, но снова сумел овладеть собой.

Он уже догадался, кто пожаловал по их души.

Рагир!

Этот удачливый пират, по слухам запродавшийся арбоннцам. Нет, этому чертовому ублюдку не удастся захватить город. Или и впрямь ему, как болтают темные людишки, сам Хамиран помогает? Бредни!

Но в этот момент пиратские корабли, подняв паруса, снова подошли на расстояние выстрела, и их борта окутались дымами, смешанными с утренним туманом. Одна из бомб ударила в стену недалеко от алькальда, брызнула каменная крошка, и де Хасинто, прервав размышления, сунулся обратно под защиту стен.

— Позвольте вам заметить, ваше превосходительство… — начал было один из сопровождавших графа, но тот лишь повернулся в его сторону, и выражение его лица вызвало в каждом из офицеров мысли о плахе и топоре.

Пока солдаты гарнизона, богохульствуя и матерясь, стаскивали с фортов пушки, чтобы усилить направленные на залив батареи, алькальд созерцал приготовления высадившихся на берег пиратов. Те, казалось, совсем не торопились. Одни вытесывали из срубленных деревьев лестницы и мантелеты, другие просто готовились к бою, натачивая мечи и проверяя ружья.

Де Хасинто нервничал.

У проклятого пирата наверняка нет осадной артиллерии. Да если бы и была, как он думает подтащить пушки под огнем со стен? На все это нужно время, а времени у него немного. Да и слыханное ли это дело — пираты, штурмующие город?!

Конечно, стены Сархьено не сравнить с крепостями Старых Земель и даже с Туделой или Геоанадакано. Но это были стены достаточно высокие и крепкие, чтобы их невозможно было взять без осадной артиллерии и какой-никакой, а подготовки.

Граф еще раз с неким подозрением оглядел брустверы и контрэскарпы. Нет, вздор, он, конечно, не столь толковый военный, как убывший на днях в инспекционную поездку по гарнизонам дон Ромегас, но тут любому понятно, что без многочасового обстрела нечего и думать разрушить стены.

Тысяча демонов и рыло Хамираново! Да не случалось еще такого, чтобы корсары занимали приступом города во владениях короны! В старые времена, когда еще не было вокруг поселений в Дальних Землях стен и башен, такое бывало. Но сейчас…

Бывало, захватывали хитростью, проникая за стены, иногда брали изгоном, врываясь в ворота с перепившимися или просто замешкавшимися караульными. Но осада и штурм? На что они рассчитывают?

Именно эта мысль и вертелась в голове дона Хасинто, когда под его ногами разверзся огненный ад…

Дикий грохот сотряс землю, вышибая стекла в домах, взрывная волна прокатилась по улицам, срывая черепицу с крыш купеческих патио и тростник с кровель убогих хижин.

А потрясенные пираты и солдаты гарнизона с одинаково отвисшими челюстями созерцали дым и пламя на месте форта. Тысяча пудов пороху — не шутка!

Когда серо-бурые клубы рассеялись, радостный вопль рванулся из сотен глоток — каменный исполин обратился в груду обломков, осев внутрь себя.

Ударили барабаны, и в пролом с диким ревом ринулась толпа флибустьеров — с покосившихся стен ответили лишь одиночными выстрелами.

А от стоявших на рейде кораблей уже отвалили шлюпки.

Прежде чем перепуганные эгерийцы смогли понять, что происходит, их сопротивление было сломлено ворвавшейся в город дикой ордой.

К вечеру все было кончено. Солдаты сдавались почти без боя или в панике бежали.

В Сархьено воцарился полный хаос. Головорезы Рагира, размахивая абордажными саблями, сновали по городу, гоняя перепуганных обывателей, покинувших свои дома в надежде на спасение. Охваченные паникой люди разбегались по улицам, а за ними, как стая хищных волков, носились пираты.

Из-под ног мечущихся, обезумевших от страха людей с кудахтаньем вылетали куры, тут же с блеяньем бегали козы, всюду слышались крики, стоны и плач.

Одержавшая победу толпа с ревом кинулась на богатую добычу.

Удары топора, которым рубили двери и взламывали ящики, перемежались с ликующими возгласами счастливцев, нашедших припрятанные сокровища, со стонами умирающих и рыданиями женщин, тщетно рвавшихся из жадных рук победителей.

Вскоре суматоха в городе стала стихать.

Захватив храмы, пираты устроили из них тюрьмы, загоняя туда несчастных, угодивших к ним в руки. Те, кто остался на свободе, трясясь от страха, прятались по домам или делали робкие попытки уйти в джунгли.

Разграбление города продолжалось весь вечер и ночь. Золото и серебро в слитках и монете, красное и черное дерево, восточные ткани, кораллы и церковная утварь…

Всю ночь в приемный зал пронунсии захватчики носили и носили все новую добычу. Золотые слитки они сваливали на полу, точно поленья. Драгоценные камни, как груды орехов, расположились на огромном столе, за которым в дни праздников веселились благородные доны. Украшения, иные со следами крови, наполняли большую корзину, и принимавший их баталер «Сына Смерти» Черч Сарторис хрипло вопил:

— Акула вас дери! Сколько говорить — с отрубленными пальцами не таскать, снимите сперва!

Йунус сидел в резном кресле, а перед ним угрюмый полуголый чернокожий раскладывал на резном губернаторском столе инструмент, принесенный из городской тюрьмы.

К нему, как грешников на суд к Эллу, пираты подтаскивали пленников.

— Где золото?! Молчишь? На колени, червяк! Кагуно, отрежь-ка ему левое ухо…

— Нет, нет, смилуйтесь! Смилуйтесь! Я покажу! Клянусь! А-а-а!! Клянуш, што вшо шкажу! Оно ф колодце на жаднем дворе…

— Следующий! Нос отрезать?

— Нет, не надо, я все покажу…

И даже хуже, чем яростная гримаса палача или блеск инструментов, лишал воли пленников взор старого корсара — по-восточному спокойный, равнодушный и… беспощадный. Как у мясника, собирающегося резать визжащую свинью…

И так всю ночь… Едва очередная жертва сдавалась, ее уводили три-четыре человека, которые затем возвращались со шкатулками и кошелями, серебряными блюдами, золотыми украшениями и одеждой из цветных шелков. Блистающие сокровища в приемном зале сливались в огромную кучу, а хозяев, униженно благодарящих за сохраненную жизнь, прогоняли пинками…

— Ну, Рагир, точно закажу шесть благодарственных месс за твое здоровье! — весело подпрыгивал коротышка Антис, капитан по кличке Святоша, второй из пошедших в рейд в консорте с Морриганхом.

Этот бывший настоятель монастыря лишился всего и угодил в ссылку за море за какие-то неведомые грехи — то ли за неподобающий интерес к молоденьким послушникам, тот ли за столь же неподобающий интерес к монастырской казне.

— Как ты это все смог провернуть?

— Да так, — усмехнулся Рагир, — потолковал тут кое с кем, что они сделают вид, будто обороняются, а мы — что взяли ужасно жестоким штурмом этот курятник…

— Ну, ты ловок, слава Эллу! — Антис осенил себя святым знамением, и Рагир повторил за ним.

Йунус удивленно посмотрел на своего вожака, но потом, подумав, сделал то же самое.

Рагир лишь пожал плечами, глядя на душевные муки соратника.

Сам он давно уже без напряжения поминал Элла и всяких святых, тех, кого прежде звал язычниками и неверными.

Как говорят сами фаранджийцы: в чужой монастырь не ходят со своим уставом. К тому же — у него теперь иной владыка.

А крещенных танисцев хватает, что в Эгерии, как их ни прижимают, что по другую сторону Неретейских гор и даже за морем. В конце концов, прежде немалая часть его соплеменников придерживалась именно этой веры, пока с востока не явились полчища всадников под синим знаменем с серебряной луной.

Слава… Эллу, тут в Дальних Землях никто с тебя не потребует свидетельство о крещении, а даже и потребуют — найдутся те, кто его охотно продаст.

И вообще, Рагиру очень нравились строки великого хойделльского поэта Вальгима Вальгера, слышанные в одном из кабаков Кадисты:

За веру пусть осел безмозглый бьется, Кто ж правильно живет — не ошибется!

К ним подбежал Маноло, чуть склонив голову, попросил у Рагира внимания.

— Ну? — осведомился корсар, отойдя на дюжину шагов. — Как тот человек поживает? Он еще может пригодиться…

— Я… — нерешительно начал эгериец, — скажите, капитан, этот Готье был очень вам нужен?

Морриганх отметил, что матерый головорез-эспадачин явно смущен и растерян.

— Что там, не тяни! — буркнул маг. — Наши ребята успели его прирезать?

— Нет, капитан… Он это… сам себя порешил. И всех своих — жену, дочек, даже кошку зачем-то. Я прихожу, а их уже мухи едят. Это ведь точно не наши, — зачастил Маноло. — Прямо во сне, видать. Они в кроватях — горло перехвачено у всех, да чисто так, в один удар — так и атаману моему прежнему, старому Барбариго бы не сработать. Не наши, наши бы девок не стали… сразу. А он прямо во дворике… Кишки себе выпустил, покруче, чем хэйянец. Кордом, три раза по брюху до рукояти, вот…

Сын Смерти с сомнением уставился на Маноло — с того сталось бы, пожалуй, прикончить старика и домашних, чтобы присвоить данное Рагиром вознаграждение. Он, сосредоточившись, мысленно произнес заклятье Света Истины. Нет, Маноло не врал. И, похоже, был искренне испуган.

— Главное, кошка… — продолжил Маноло, почему-то отводя глаза. — Кошку зачем было? Да главное, не со зла, а так аккуратно: связал и голову снес на колоде кухонной. Кошку-то, кошку — это что ж за дела?

Рагир припомнил, что Маноло из мисрийских горцев, а те полуязычники до сих пор, говорят, украдкой чтят Великую Госпожу-Кошку, а уж обидеть самую завалящую мурлыку для них куда как более немыслимое дело, чем перерезать десяток глоток.

— Я так думаю, рехнулся старик, а может, совесть замучила, — закончил он. — Кошку вот… жалко…

— Ладно, можешь идти, Маноло, спасибо за работу.

Не обращая внимания на веселящегося Антиса, капитан направился скорым шагом по улице.

Маноло проводил взглядом атамана, вполголоса выругался.

Как тот глянул — аж сердце сжалось! И Маноло почти что уж совсем приготовился повиниться, что украл из смердящего кровью дома кошель с золотыми побрякушками — платой за измену.

…Улицы вокруг дворца пожар пощадил. Капитан Морриганх шел по мостовой, мимо пепелищ и камней почерневших стен на месте домов, построенных из кедра, ныне ставших грудами дымящейся золы. Кое-где трупы убитых горожан скалились в небеса.

Над сгоревшими улицами все еще колыхались клубы дыма, наполняя воздух едким запахом паленого.

Несколько корсаров рылись в золе, ища расплавившуюся драгоценную посуду.

Но Рагир мало внимания обращал на это. Магия его оказалась не такой уж сильной, как думалось — треклятый Сомир ушел от него, ушел! Нити, наброшенные на его разум, оказались непрочными.

Обогнув угол рухнувшего склада, капитан наткнулся на еще одного пирата, который поспешно сунул что-то в карман.

Морриганх остановился, уставившись на струхнувшего корсара.

— Что у тебя в кармане? — справился он.

— Ничего, мой лорд… совсем ничего…

— Покажи, что у тебя в кармане! — Рагир ткнул ему в грудь острием сабли.

— Да ничего, мой лорд, только маленький крестик. Я его нашел…

И он вытащил усаженный алмазами золотой крест.

— Это для моей жены…

— Так ты женат?

— Да! Да!

— Жаль! Ты знаешь, как наказывается сокрытие добычи?

Тот посмотрел на клинок в смуглой руке, и его лицо посерело.

— Мой лорд, мой лорд, пощадите… — начал он придушенно.

И тут его словно стиснули невидимые гигантские пальцы. Руки вытянулись, прижались к бокам, рот вяло приоткрылся, глаза потускнели, остекленели. Губы покрыла пена. Тело задергалось, как в судорогах у бесноватого. Выгибаясь, с посиневшим лицом рухнул он на землю, рот ощерился в последнем безумном оскале…

Побледнев, долго стоял Рагир над бездыханным телом.

* * *

Пираты праздновали победу. В самый большой из уцелевших дворцов прикатили десятки бочек вина. Середину помещения очистили от тюков и ящиков, и там началась буйная пляска. Туда пришло немало женщин — еще вчера жен и дочерей богатых и знатных господ. Теперь же…

Они кружились и прыгали под завывание рогов и писк флейт, бесстыдно встряхивая распущенными волосами.

— Погляди вон на ту! Как тебе ее ляжки, а?

— Нет, вот та донна! Что за вымя!

— Тысяча и одна бесовка!!

— Ну и ляжки!!

— Эй, да сними ты с себя платье, ты и без него хороша!

— Уплыви-ка ты со мной, сеньорита, тут тебя все равно никто замуж не возьмет теперь, а мне как раз баба нужна! Будешь жить как королева, всю добычу тебе отдавать буду, Эллом клянусь!

— Хой! Хой!

А вокруг бушевала пляска, и воздух вонзался в уши пронзительной мелодией флейт.

Рагир Морриганх извлек из груды сокровищ золотую чашу, удивительно тонкую, изящную, с длинными изогнутыми ручками и серебряным ободком.

Снаружи по ней гнались друг за другом четыре зверя — леопард, волк, медведь и змея, а внутри, на дне, обнаженная девушка вздымала руки в чувственном экстазе. Капитан повертел чашу в руках и затем небрежно кинул ее в сияющую всеми огнями пирамиду изумрудов — их хозяин, наверное, уже кормит рыб в гавани или трясется от страха где-то в подвале. Камни рассыпались с сухим шорохом, как горошины. Рагир Морриганх встал, прошелся взад-вперед…

Он думал о холодной руке, схватившей безымянного пирата в последние мгновения жизни.

Рагир не мог понять, почему ему вдруг захотелось убить жалкого человечишку.

И тот умер…

А ведь прежде такого он не мог! Да что там, это ведь лишь легенды, про магов, убивающих взглядом, про чародеев, которым повиновались мариды и дж'йинны.

Не зря же он сперва даже испугался…

С усмешкой теперь вспоминал те мгновения, когда стоял, опустив оружие над мертвецом, как тыкал труп ногой, оглядываясь со страхом: не увидел ли кто?

Выходит, поторопился он жаловаться на судьбу. Пусть магия подчинения и не совсем дается ему, но зато он получил умения, о которых он лишь слышал в легендах да читал в древних манускриптах.

Но если теперь может такое… то не окажется ли, что завтра или через год сумеет больше? Ну, например, омолодить себя…

От этих мыслей ему стало жарко и жутко.

О, да как он, ничтожный, мог усомниться в силе того, кто и поверженный сильнее всех земных магов?

И Рагир невольно замер, вспоминая…

Ведь не так давно это было — и полгода не прошло.

…После очередного приступа Рагир открыл, наконец, глаза и, утерев пот, приподнялся на койке и протянул руку, чтоб взять со столика кубок с вином. И застыл.

У его койки на застланной шкурой ягуара скамье, сидел высокий чернобородый человек в одеянии, какие видел Рагир на древних монолитах, что стоят в высохшей пустыне в отрогах гор Сатлах. Но откуда здесь взяться человеку со сгинувшей восемь тысяч назад лет благословенной земли — Ата-Алана?

— Здравствуй, сын мой, — ласково улыбнувшись, сказал гость. — Как давно я ждал тебя. И вот, наконец, мы увиделись…

— Кто ты? — вполголоса спросил Рагир, покосившись на сидящего рядом знахаря, свесившего голову на грудь.

— Не бойся, он нас не услышит.

— Но кто ты?

— Видишь ли, — гость вновь улыбнулся — доброта и проникновенный свет этой улыбки проник до глубины темной души черного мага и самого страшного корсара Дальних Земель. — Видишь ли, сын мой, это будет не так просто объяснить… Но сначала я хочу тебе кое-что показать…

И окружающий мир вокруг Рагира вдруг вновь пропал.

И он увидел…

Он вообще не мог себе представить, что такое можно увидеть простым человеческим глазом.

В том месте, куда он попал, не было ни верха, ни низа, ни неба, ни земли… Это была фантастическая Бездна, но не Бездна Мрака которой пугают святоши, а какая-то совсем иная, наполненная изумительными сверкающими огнями, игрой света, волшебными переливами. В этом месте… в этом мире одновременно двигалось и перемещалось во всех возможных и невозможных направлениях столько сущностей и их теней и отражений, что, казалось, еще мгновение — и он сойдет с ума…

Думать об этом, осмысливать, понимать он не мог. Он не стоял, и не сидел, не летел, а просто был, и перед ним — или в нем — в плотной овеществленной тьме разворачивались светящиеся полотнища исполинской протяженности, сотканные из струй живого огня всех возможных и невозможных цветов и оттенков.

Но вот возникло перед его очами странное переплетение разноцветных нитей, а потом маг-пират увидел сферу чудесного голубого оттенка, висящую в черном океане пустоты.

И Рагир понял, что перед ним — его мир, тот, что мудрецы именуют «подлунным». Тот самый, который Высочайший сотворил, сказав «Будь!», и «подвесил ни на чем», как говорят святые книги веры его предков.

Шар медленно поворачивался вокруг своей оси, и зрению Рагира представала темная синева океанов и более нежный голубой оттенок мелких морей, рыжие пятна пустынь, нежная бирюза северных лесов и темные изумруды бесконечных джунглей. А вот эти крохотные пятнышки, неужели это города людей? Какие они жалкие и маленькие с этой высоты!

Кто-то в глубине сознания осведомился: а, интересно, с какой? И как будто ниоткуда пришел ответ: сто пятьдесят морских миль по фаранджийскому счету.

И Рагир, как ни был потрясен зрелищем, подивился: как мало…

Шар тем временем вращался, и Рагир видел все части мира. Похожий на грушу Айлан, от Шаргиба и узкого лезвия Лазурного моря, что разделяет Уаджет и земли древнего Танисса, до серых степей южного края, где иногда выпадает снег, заставляя слонов и львов испуганно дрожать.

Земли фаранджей — просто большой остров с приткнувшимися возле него клочками суши — Норгрейном и Хойделлом — сбоку от Саианы: огромного, протянувшегося с востока на запад материка древних царств и погибших городов, что лежат под курганами; материка холодной тайги, жарких пустынь и душных джунглях, где трубят слоны, и где от Сяни до Сурии нужно ехать полгода.

Закованные в лед неведомые почти никому просторы Южной Земли, смыкающейся в одном месте с землей Иннис-Тор, земли, до берегов которой мало кто доплыл, а еще меньше вернулось, погубленные штормами, плавучими льдами и жестокой полярной ночью. Рагир видел и жалкие островки тайги и тундры на его окраинах, и насквозь промороженные горные хребты в его глубине, и даже то, что таится под ледниками… Да, вот об этом ему не доводилось ни читать, ни слышать в самых запретных книгах! Выходит, Проклятье Последних Драконов — не легенда?

Впрочем, вряд ли это ему пригодится, пока, по крайней мере.

Видел он и мириады островов Бескрайнего океана, больших и совсем крошечных. И огромный мост из больших и малых клочков суши, начинающийся у южной оконечности царства Сянь и заканчивающийся лишь чуть-чуть не доходя до южных льдов. Об этих островах было неведомо ни фаранджийцам, ни танисцам.

А вот и Дальние Земли. И северный материк, пересеченный наискось скалистым хребтом, с его прериями и северной тайгой, пустынями и болотами. И Иннис-Тор, где миллионы его обитателей могут легко раствориться в бескрайней сельве и степях высоких трав.

Вот Изумрудное море, с россыпью Архипелага и зелеными спинами островов покрупнее. Вот его гладь, и впрямь с высоты похожая на грань полированного изумруда, приблизилась, и колдун различил на ней мельчайшую крупинку. Еще миг, и стало ясно, что это корабль, похожий отсюда, с этой высоты, на ползущего по стеклу жука. Вот корабль увеличился в размерах, и стало ясно, что это трехмачтовый дармун…

Рагир открыл глаза и увидел себя вновь в своей каюте, рядом с похрапывающим знахарем и неведомо как воскресшим ата-аланцем.

И вот тогда пират понял, кто перед ним! И даже почти не испугался.

— Ну, сын мой, что ты скажешь, достаточно ли хорош этот мир для тебя? — осведомился гость.

— Как пожелаешь, господин мой… — сами собой вымолвили его губы…

— Капитан! — в дверях появился Корр о-Данн. — Тут эгериец пришел. Что с ним делать? Прикончить?

— Какой еще эгериец? — спросил Морриганх, выходя из раздумий.

— Да вот этот, мой лорд! — и говоривший подтолкнул вперед молодого человека красном мундире королевского стрелка.

Рагир внимательно изучил его, вперив взгляд тому в очи. Тот выдержал чуть больше минуты.

— И что же тебе надо, офицер короля? Тебя прислал де Хасинто? Узнать выкуп за сохранность этого вонючего городишки?

— Нет, дон Рагир, — поклонился лейтенант. — Я не от алькальда, тем более что он погиб. Просто… — Он замялся. — Мы, я и мои люди, хотим поступить к вам на службу.

— Ого! — присвистнул за спиной Рагира Йунус.

— Интересно… И сколько вас? — осведомился корсар.

— Сорок два человека, считая меня, — подтянувшись, отрапортовал офицер. — Из них двадцать семь аркебузиров и девять пикинеров, три подносчика, трубач, лекарь и писарь. Все при оружии, служат не меньше трех лет.

— И почему же ты решил изменить своему королю, кабальеро? — прямо в лоб спросил маг.

— Видите ли… — Лейтенант снова замялся, затрудняясь, как титуловать собеседника, — … э-э-э… мой генерал, наш капитан погиб, и заступиться за нас некому. Поражение наверняка свалят на нас! Когда сюда явится Ромегас, то в лучшем случае меня разжалуют и сошлют куда-нибудь в горы, а из моих ребят повесят каждого десятого.

— Мне жаль вас, но что-то сомневаюсь, что такие доблестные вояки, как вы, могут быть мне полезны. — Пираты откровенно заржали. — Не очень-то охотно вы бились вчера!

— Дон Рагир, — лицо лейтенанта исказила судорога, — мы уже год не видали жалования! На этой службе мы ничего не получили, кроме ран и лихорадки, даже кормят нас помоями! Нам шлюхи в лицо плевали, говоря, чтобы мы развлекались… с козами… или… друг с другом…

Пираты опять захихикали.

— Эта свинья Ромегас обобрал бы собственную бабушку! А за добычу мы будем биться, как львы!

— Скорее уж, как голодные шакалы, — уточнил Морриганх. — Ну да ладно, как тебя зовут, молодец?

— Лейтенант Эрера, мой генерал! — по-уставному щелкнул каблуками эгериец.

— Отлично, десятник Эрера, гони сюда своих храбрецов!

К вечеру четвертого дня отблески пожаров, охвативших город, осветили силуэты пяти кораблей — трех пиратских и двух трофейных, шедших курсом на запад вдоль побережья прочь от этого проклятого Эллом места.

Явившийся сюда на вторые сутки на взмыленном коне взмыленный генерал Хорхе де Ромегас проклял все и вся страшными проклятиями, вздернул пятерых уцелевших солдат, а остальных перепорол плетьми, отослал в Геоанадакано в кандалах нескольких из спасшихся офицеров вместе с отчетом вице-королю, в котором написал, что всему причиной было его отсутствие в городе.

Тело погибшего графа Хасинто, заброшенное взрывом на верхний купол колокольни городского собора Элла, сумели снять лишь на пятый день, когда чайки и вороны оставили уже не так много от сиятельного покойника.

А Рагир Морриганх — Сын Смерти — был единогласно признан в пиратской братии Изумрудного моря самым опасным, ловким и удачливым капитаном.

* * *

За несколько недель до падения Сархьено

Почтенный мэтр Готье Жиро только что закончил утренний обход городского арсенала, смотрителем которого был вот уже двенадцать лет.

Ежедневно с восхода и до полудня этот пожилой седоголовый мужчина проходил лабиринтами крепостного арсенала, где «обитали» его подопечные.

Матово блестящие черной бронзой эгерийские серпенты с прикладами из твердого, как железо, тикала — их льют в Арнохандии и возят даже в метрополию.

Красующиеся узорами на стали амальфийские эсмерили, чьи стволы куют из витой проволоки. Тяжелые, но основательные аркебузы из мастерских Толетто.

Арбоннские «ястребы», с медными замками и дюжиной медных колец поверх ствола. Отдельно — с фитильным запалом, отдельно — с колесцовым.

Фризские мортирицы, как раз тамошним здоровякам по руке, и их более изящные сестры «лупарро» — работы медиоланских оружейников. Бьет это оружие, дай бог, на двадцать шагов, но в абордажной схватке очень даже полезно, ибо сметает рубленой картечью атакующих с палубы.

Пистоли — от самых простых, родившихся чуть не в деревенской кузне где-нибудь в Ленаресе, до вороненых танисских, словно вышедших из-под рук ювелира, на резных ложах из кости базилиска.

Все эти грозные изделия рук человеческих в арсенале при свете пятисвечного фонаря выглядели безвредными в своих пирамидах из гладко оструганной пальмы.

Не забывал мэтр заглянуть в оба пороховых погреба, проверить, не слишком ли там сыро, не просочилась ли вода сквозь зачеканенную свинцом кладку?

Не оставлял своим вниманием он пушечное хранилище, лишний раз проверяя, чтобы железные и чугунные стволы орудий не положили вплотную к бронзовым — от чего портятся и те и другие.

Завершал Готье свой обход обычно в кладовой, где хранилась всякая незаметная, но необходимая в воинском деле мелочь.

Бухты особых «морских» фитилей, натертых пальмовым воском, чтоб не пропитывались сыростью. Трубочки вощеной бумаги для патронов. Роговые и слюдяные запальные фонарики. Короба с медными иглами для прочищения затравочных отверстий. Тут же стоял сундук с кремневыми замками от старых или сломанных ружей — хитроумные дорогие изделия ждали своей очереди на починку.

Если он находил непорядок, или же ожидалось появление гостей, офицеров с кораблей или из гарнизонов, прибывших за оружием и боеприпасами или привезших старое либо нуждавшееся в починке оружие на замену, то он оставался в арсенале до того, как заканчивал дела. Но сегодня посетителей не ожидалось, что же до неполадок, то о них уже давно забыли.

За все годы его службы никто из господ офицеров ни разу не выразил недовольства хранителем арсенала. Никто лучше него не мог высверлить «ерша» в заклепанной пиратами пушке, вынуть пулю из подмокшей аркебузы или подобрать подходящий вертлюг для фальконета или кулеврины. Никто не мог сказать, что у мэтра Готье оружие ржавеет, или, не дай Элл, что он украл отпущенные ему на ремонт кровли деньги, или того хуже, что в его хозяйстве обнаружилась недостача.

Случалось ему, конечно, и пару бочонков пороха, якобы подмоченного, продавать по сходной цене капитанам «купцов», и испорченный ствол оприходовать как годящийся лишь в лом, а самому сдать оный ствол в починку и тоже продать.

Однажды сумел продать даже ни много ни мало — шесть «базилисков», дескать, совсем старые и вот-вот лопнут. Ну, так ведь не в одиночку, а поделившись деньгами с лейтенантом фрегата, с которого те сняли.

Но как бы то ни было, даже сам дон Ромегас, от которого похвалу получить не проще, чем от Хамирана благодать, и то, инспектируя хозяйство старого мастера, изрекал, крутя ус:

— Ну ты, брат, даром что арбоннская макака, не хуже чем в главном Толеттском арсенале дело поставил! — и великодушно совал золотой риэль на выпивку.

Так что теперь с чувством исполненного долга старший оружейник гарнизона направлялся в таверну «Летучая рыба», где намеревался откушать своей любимой похлебки из креветок с маисовой лепешкой и заесть тушеными моллюсками, из которых старая Тальга, хозяйка таверны, отменно готовила колбаски. (Готье мясо почему-то недолюбливал, предпочитая блюда рыбные, а если и ел когда, то исключительно в вареном виде.)

Потом он вернется домой, где ждут его четыре дочери — утешение его старости — и добрая верная жена, которую весь квартал, включая и дам постарше, зовет с уважением «матушка Жюли», хоть и выкупил когда-то ее Жако из веселого заведения.

Так или иначе, мэтр спокойненько шел себе безлюдным переулком, уже предвкушая аппетитный запах похлебки и моллюсков, которых он непременно запьет стаканчиком душистого пальмового вина, когда на голову ему вдруг накинули мешок и чьи-то грубые руки схватили его за плечи и куда-то поволокли.

Он услышал, как с треском захлопнулась калитка, затем его втолкнули в пыльную прохладу дома. Только тогда мешок с него сдернули, и мэтр Жиро обнаружил себя в обществе трех человек, зачем-то затащивших его в покинутый дом на окраине.

Двое — угрюмые крепкие здоровяки — эгериец и, кажется, танисец с двумя ятаганами за поясом. Третий же… А вот в третьем Готье безошибочным чутьем много повидавшего человека опознал главаря.

Среднего роста, с аккуратно постриженной черной бородкой, в облачении дворянина средней руки.

— Здравствуй, здравствуй! — доброжелательно бросил с легким танисским акцентом мэтру Жиро идальго. — Вот, решил повидаться с тобой… Помощь твоя нужна в одном деле.

Тон его очень не понравился смотрителю арсенала. Ибо так преувеличенно добродушно в подобных ситуациях чаще всего говорят, когда не намерены оставлять человека в живых.

— Не имею чести знать вас, дон. И вы лучше уж отпустили бы меня… Человек я бедный, жалование маленькое, выкуп за меня платить некому… — сообщил Готье, которому явная безнадежность положения даже прибавила сил.

— Да нет, брат, я, наоборот, хочу дать тебе немножко денег.

А потом, помолчав, добавил:

— Помнишь, когда-то на одном острове ты дал клятву верности… кое-кому? Пришло время ее исполнить, Сомир Носатый.

Если бы говоривший обернулся в женщину, или у него посреди разговора выросли рога, то и тогда старик не изменился бы в лице до такой степени.

Оно стало действительно неживым. Не мертвым, а именно неживым.

— Ты… ты… тебя он послал? — справился мэтр Готье, на глазах из бодрого крепкого мужчины пожилых лет становясь стариком.

Его тусклые помутневшие глаза уставились на чернобородого.

— Да кто ты такой, чтобы Властелин Тьмы вспоминал о тебе? — не скрывая презрения, процедил Рагир, а это был именно он. — Для тебя и Барон Сабади слишком важная птица.

— Так ты… ты от… Барона?! — в глазах Готье-Сомира стояли слезы ужаса.

— Тебе-то какая разница? Пусть бы я даже был любым из воскресших Пророков или последним царем Ата-Алана, — пожал пират плечами. — Главное — обещание было дано, и теперь тебе придется поработать во исполнение его.

Ар-Рагир ухмыльнулся, про себя подумав, что машинально произнес формулу связывания клятвой вызванного демона из какой-то старинной и бесполезной книги, прочитанной в юности.

— Я тридцать лет молил Элла… — забормотал старик. — Я молил его простить…

— Ты смешон, старик, — холодно оборвал его Рагир. — Того, что сотворил ты, вполне хватит на шестнадцатый ярус вашего ада, а оттуда, опять же по вашим святым книгам, выкупить человека может лишь молитва кого-то из святых или праведников. У тебя есть знакомые праведники?

— Ты ничего не сможешь доказать, проклятый танисский волк, никого уже не осталось… — взорвался вдруг яростью старик и онемел, растерянно схватившись за горло.

— Я не разрешал тебе говорить, Сомир, — усмехнулся Рагир. — Тем более, орать на своего хозяина. Кстати, ты ошибаешься. Сеньора дю Конс еще жива… Хотя какая это жизнь — изуродованная калека без ног? Думаю, она узнает тебя. Ты ведь сначала обещал ей жизнь и спасение, если она отдастся тебе по доброй воле, а потом… Вот скажи-ка мне, зачем было рубить девушке ступни? Нет, я сам, конечно, злодей, и даже как говорят, продал душу Хамирану, закопав в землю Святое Писание. Но зачем же так?

И наклонившись к самому лицу пленника, прошипел, ухмыляясь:

— А подскажи-ка ты мне, старче, как пират пирату — какова будет человечина на вкус?

— Пощади… — жалобно пискнул старец. — Я хотел забыть… всю жизнь хотел забыть!

— Да знаю, ты даже жаркое поэтому не ешь, — добивая жертву, уточнил Морриганх. — А пощадить тебя — пощажу. Но не задаром, сам понимаешь…

Корсар подмигнул:

— Есть у меня мысль — избавить этот ваш гнилой городишко от лишнего добра. Вот ты мне и поможешь в этом. Элл ведь велел помогать друг другу? Ты это сделаешь, — не допускающим возражений тоном изрек Рагир. — И даже не из-за того, что иначе умрешь. А потому что… потому что ты не захочешь, чтобы кто-то еще, кроме меня, знал, кто ты такой. Подумай, каково будет твоим детям узнать, что их отец людоед?! Твоя старшенькая вроде замуж собралась? За хорошего человека? Ты ведь любишь детишек — помнится, у бедного священника их было четверо, а?

— Прикончи меня… — прохрипел Готье-Сомир.

— Зачем же мне тебя убивать? — пожал плечами Рагир. — Я никогда не делаю ненужного зла. Слушай, ну зачем тебе умирать за эгерийского короля? Он ведь не так, чтобы хорошо платит тебе, да и вообще — не твой король. Твой король — Иеронимус Первый Девисто, не так ли? Ты ведь его называл королем и всерьез верил, что безмозглый матрос создаст империю и сделает тебя графом? Ты ведь хотел стать графом? — Пират издевательски расхохотался.

— Ну так что ты скажешь? Или, может, мне сказать моим людям, чтобы они привели сюда твоих дочерей и начали… С кого бы мне начать? — озабоченно произнес Рагир. — Если я помню вашу историю правильно, Девисто начал со старшей дочери священника…

— Ты ведь все равно убьешь и меня, и моих девочек… — прохрипел старик.

— Еще раз повторю, безмозглый старый пень, я не творю бессмысленных злодейств, — раздраженно отмахнулся Рагир. — Мне нужно золото. Впрочем, можешь отправить своих из города к тетке. В Сархьено хватит баб и без них.

При этих словах сопровождавшие его корсары хохотнули.

— Только сам не забудь остаться, а то, сам понимаешь, написать письмишко здешнему судье недолго.

— Я… я сделаю всё, что ты хочешь, будь ты проклят!.. — всхлипнул Жиро.

— Носатый, если кто из нас и проклят, то вряд ли я, — опять улыбнулся капитан. — Но я рад, что ты сохранил остатки мозгов. Вот, — бросил он кошель к ногам старика. — Возьми, тут перстни, браслеты с камнями… Я всегда хорошо плачу за работу своим людям, я ж не король какой-нибудь… Потом получишь еще столько же — дочкам на приданое. Пойдем, ребята…

— И еще, — вдруг развернулся к старику Рагир. — На тот случай, если ты решишь сбежать от меня… на тот свет. Я бы не советовал тебе этого делать. Во-первых, семья все равно узнает всю правду о твоем прошлом, я об этом позабочусь. Но, кроме того… Подумай, куда ты попадешь после смерти?!

* * *

За день до падения Сархьено

Было два часа до полудня, когда у задних ворот форта проявился оружейный мастер Готье с мешком инструментов за плечами, из которого торчала рукоять большого деревянного молотка.

— Стой, кто идет?! — справился чернокожий часовой, лениво преграждая дорогу протазаном.

— Неужто не узнаёшь, Химено? — хрипло ответил Жиро, показывая бронзовый медальон-пропуск, выданный по личному приказу дона Хорхе Ромегаса.

— Ох, улиточник старый, ты чего-то и впрямь на себя не похож, — усмехнулся солдат. — Не заболел, случаем? Чего пришел?

— Да нет, — отводя глаза, бросил Готье. — Здоров я…. что мне будет? Погреба вот хочу осмотреть, давненько не проверял.

— А чего их смотреть? — искренне пожал плечами негр, белозубо усмехаясь. — Погреба, они погреба и есть. Ну, проходи, раз тебе надо…

У кордегардии смотритель арсенала встретил капрала Херонимо, своего старого знакомого

— Доброго дня, господин капрал, как бы мне найти дона Ордаго?

— Я за него, дружище, — сообщил капрал. — А что у тебя к нему?

— Видите ли, нужно пороховой погреб форта проверить — сезон дождей на носу…

— Ну, давай, ключ у караульного. Скажешь, я разрешил.

Он спустился в погреб по ступенькам из неровных досок. Постоял, пока глаза привыкли к тускловатому свету, идущему сверху через затянутый стеклом люк, с которого караульный услужливо сдвинул ставню, выпиленную из цельного ствола каменной сейбы.

Положил мешок на застланный досками пол, подошел зачем-то к подъемнику, подергал блок, со вздохом добавил: «Эх, надо бы канат заменить…»

Прошелся вдоль стен, осматривая неровные свинцовые листы, колупнул кое-где смоляную замазку, в паре мест прибил деревянными гвоздями свинцовую пластинку.

Грустно пробормотал: «Сыровато все-таки… Говорил же я дону Хорхе, не годится земляной погреб со срубом строить — кирпич нужен…»

А потом вернулся к мешку и, пробормотав про себя не то молитву, не то проклятие, вытащил оттуда киянку. Затем нажал на скрытый шпенек сбоку, снял крышку… И вот уже в руках его прямоугольный деревянный пенал, до того таившийся в гнезде аккуратно выдолбленной головки молота.

Воровато огляделся, подняв мутные очи к световому окну, затем торопливо подбежал к штабелю и всунул коробочку между крайней бочкой и стеной. Перед этим он, как и было ему сказано, разрезал двойной ремешок и с силой потянул его. Внутри что-то тихо щелкнуло.

Перед тем, как передать молоток и его содержимое, человек Морриганха показал, как устроена адская машинка. И Готье-Сомир не мог не признать, что на службе у этого Рагира отличный оружейник. Внутри пенала был заделанный в медную флягу пороховой заряд фунта три и два фризских колесцовых замка, застопоренных чеками из свинцовой проволокой, с тем расчетом чтобы сила натяжения пружины порвала свинец через определенное время. А потом освобожденные замки должны будут запалить порох, которым в изобилие было засыпано пространство между зарядом и стенками пенала. А уж от него огонь проникнет в затравочные отверстия бомбы. Все это было затянуто в два слоя вощеной кожи и спрятано в ящик.

Порох не отсыреет, а два замка исключат вероятность осечки.

Взрыв должен произойти завтра в этот же час.

И у лейтенанта Ордаго, и у капрала Херонимо, и у его ребят, и у черного солдата Химено, и у его братишки, поваренка Бумбы, нет никаких шансов спастись…

Наверное, будь на месте этого демона Рагира кто другой, старый Сомир мог бы и повиниться во всем, невзирая на дочек и жену и на то, что наверняка даже спустя столько лет его бы ждала смерть за те жуткие дела, что творил он с другими, обуянными злым духом на том проклятом острове. Тогда, может, после смерти Элл и простил бы ему хотя бы часть грехов.

Но Жиро не мог, не мог.

Тот человек подчинил его себе полностью и безраздельно, и нарушить его волю старик-оружейник просто был не в силах.

Готье, конечно, не знал, что Ар-Рагир применил к нему свою новую магию, подчиняющую волю; точно так же не знал он, что мина была придумана лично Рагиром, точнее, увидена во сне, подсказана. (Пират даже подумывал использовать в качестве запала ту увиденную в древнем свитке штучку из медного и оловянного цилиндров, залитых кислотой, соединенную с «саардамской банкой», но передумал — неизвестно, как всё повернется, а подобная вещь в случае чего может привлечь ненужное внимание.)

Но Сомир знал другое, нечто более важное.

Он теперь всецело принадлежит Тьме, и деваться некуда — даже смерть не даст ему спасения.

Схолия шестая О КАРРАКЕ «АЙЛАНКА» И О КОРАБЛЕ-ПРИЗРАКЕ

На море, а особенно в водах Дальних Земель случается всякое. Но история карраки «Айланка» и ее кровожадной команды запомнилась даже в этих краях.

Была эта каракка самым большим кораблем, что плавали под флагом арбоннской «Королевской заморской компании» — из тех отличных кораблей, что в изобилии построили для плаваний через океан толковые тамошние корабелы.

Плыли на ней почти шесть сотен человек команды и пассажиров — солдаты, торговцы, переселенцы, желающие попытать счастья в Новом Свете, и королевские чиновники — одним словом, все как обычно. Имелись и кабальные рабы, но тех было немного.

Находилось на судне еще кое-что — здесь везли почти две сотни тысяч в звонкой монете. Тогда еще король арбоннский не дозволял чеканить деньги в своих владениях по ту сторону океана, и корабли возили золото с шахт Лаккины и Даргары в метрополию, чтобы отправить его обратно в виде маленьких золотых кружочков, столь любимых родом человеческим.

Наконец-то, что и оказалось роковым в судьбе этого корабля, команда его больше чем наполовину была набрана по приказу тогдашнего морского министра графа де Кольера из сидящих по тюрьмам воров и бродяг.

«Море не виселица — примет всех», — так пошутил сиятельный граф.

Вел судно капитан Жакко, один из опытнейших королевских капитанов.

Вот эти-то огромные деньги и стали соблазном для Жакко. Вещь не такая, чтоб необычная, случалось, что матросы, даже вместе с капитанами, угоняли свои корабли, дабы начать промышлять пиратством. А тут и добычу искать не требовалось, она лежала в трюме!

Говорят, была еще одна причина.

Будто бы еще не старый капитан воспылал страстью к плывущей на его корабле знатной красавице Мариозе дю Конс, направлявшейся в Кадисту к жениху-офицеру.

Что неудивительно, благородная дворянка отвергла любовь простолюдина, пусть и не бедного и наделенного многими достоинствами.

Это, дескать, и свело с ума прежде безупречного служаку.

Так или иначе, мэтр Жакко задумал мятеж — дело, угодное Хамирану, и видать, Хамиран ему в этом помог.

Как известно, Хамиран тем и отличается, что обожает губить предавшихся ему.

Именно это случилось и теперь. В сообщники мэтр Жакко привлек суперкарго Иеронимуса Девисто — бывшего хозяина постоялого двора, помогавшего разбойникам грабить проезжих купцов и выслужившегося из каторжников. Тот охотно согласился помочь, возможно, потому что сам искал случая распрощаться с надоевшей корабельной службой, хотя и был на хорошем счету.

Служанка Мариозы, девица Янте оказалась более покладистой, чем ее госпожа. Она стала капитанской любовницей и условилась участвовать в заговоре, за что ей обещали платья и драгоценности ее госпожи.

Жакко с Иеронимусом придумали повод взбунтовать команду, а заодно и отомстить недотроге. Когда корабль заштилевал, они сперва выкатили команде пару бочонков вина, а потом объявили матросам, что Мариоза — ведьма, наславшая на них безветрие. А Янте подтвердила, что сама видела, как ее госпожа ворожит на внутренностях дохлой чайки.

Матросы во главе со старшим боцманом ворвались в каюту благородной дамы, после чего выволокли на палубу, раздели донага, изнасиловали и собрались утопить, но решили оставить на потеху матросне. Вступившихся чиновников и офицеров выкинули за борт.

А когда пьяные моряки протрезвели, Девисто и Жакко сообщили им, что назад пути нет, и им остается лишь доля пиратов. Почти всех пассажиров загнали в трюм, надеясь продать их в рабство или получить выкуп.

Неизвестно точно, что там произошло, но поутру следующего дня мэтр Жакко был найден повесившимся в своей каюте.

Руководство принял Девисто, обещая команде честный раздел золота и добычи и соблазняя картинами вольготной пиратской жизни.

Но все пошло не так, как мерзавец рассчитывал.

На подходе к Изумрудному морю они попали в шторм, а единственный штурман плавал в эти воды второй раз.

Кончилось все тем, что «Айланку» выбросило на один из бесчисленных клочков суши Западной гряды, состоявшей из скал и голых песчаных островков, в нескольких десятках миль от берега Иннис-Тона.

«Айланка», засев на рифах, погрузилась не до конца, с нее свезли запас продовольствия. На острове имелась вода и кое-какие плодовые деревья.

В общем, продержаться можно было долго.

Первые дни прошли мирно: в устройстве жилищ, поисках воды и перевозе с обломков «Айланки» кое-какого добра.

А потом начался настоящий кошмар.

Девисто успел свезти на берег несколько дюжин бочек рому, на который и принялись налегать бунтовщики.

Учитывая, что пили они почти без закуски, неудивительно, что головорезы в бреду могли видеть и самого Морского Хозяина с его ужасным сундуком.

Впрочем, как знать, во всяком случае, говорят, что именно владыка темных бездн нашептал бывшему образцовому служаке Девисто, что надо делать.

Он подговорил самых отпетых из уцелевших и, собрав их вокруг себя, начал устанавливать свои порядки на голом острове.

Начал с убийства лишних матросов и солдат, думая повязать кровью тех, кого вербовал в свою банду. В походы за водой, за дровами или на рыбалку назначал пару своих клевретов, испытуемого и человека, которого требовалось убить. Если новичок отказывался или не мог этого сделать, его тоже убивали, списывая все на несчастный случай.

Когда оставшиеся солдаты поняли, что происходит, они захватили шлюпку и сбежали на соседний островок.

Но участь мирных переселенцев была куда как ужаснее.

Купцы, чиновники, ремесленники, женщины и дети опасности для головорезов Девисто не представляли. И он сполна этим воспользовался.

Людей убивали не торопясь, между попойками и оргиями, изобретая самые чудовищные казни. Несчастных поджаривали, резали, вешали разными способами. Женщин выпускали голыми бегать по зарослям и устраивали охоту, после которой их ловили и насиловали всей компанией.

Девица Янте, ставшая главной наложницей Девисто, издевалась над сломленной покорной Мариозой, заставляя себе прислуживать, и обещала, что когда хозяин прикажет ее убить, она лично сделает это и сошьет себе башмачки из кожи бывшей госпожи.

Бунтовщики щадили лишь красоток и мальчиков, сохраняя их для разврата. Сохранили жизнь и корабельному священнику, которому даже предписали отправлять службы, но его старшую дочь тоже сделали рабыней для общего пользования, а жену и трех младших дочерей после надругательств умертвили.

Хотя пассажиров было много больше, чем бандитов, они не смели оказать сопротивления и даже не решались бежать. Как потом вспоминали уцелевшие, на них действовал таинственный страх, который засќтавлял людей послушно верить в то, что именно их помилуют…

Лишь немногие отважились перебраться вплавь на досках и деревянных обломках на остров, где устроили лагерь солдаты.

Дальше — хуже. Когда рыба и солонина надоели, убийцы додумались разнообразить стол человечинкой.

Тогда несколько десятков человек все же решилось бежать, но бандиты их выследили, после чего несчастных подвергли пыткам и вырезали поголовно…

Под конец Девисто провозгласил себя императором острова и всего Изумрудного моря и разглагольствовал перед своими подданными, заявляя, что помогает ему сам Морской Хозяин и отец его — Хамиран, и вот совсем скоро они покажут всем и завоюют все окрестные земли.

Причем сделано это было торжественно, с принесением настоящего оммажа Хамирану и Девисто, которых было велено титуловать не иначе как «истинный бог и его наместник на земле».

Пленники, уже ни на что не надеясь, молили лишь о быстрой смерти. Но и ее не было — если прежде для чудовищных трапез жертв просто убивали, то теперь отрубали руки или ноги, или вырезали из тел куски плоти, заявляя, что «живое мясо» вкуснее. В своих бесчинствах они дошли до того, что провозгласили остров владением духа Тьмы и стали молиться Хамирану и древним демонам, устроив алтарь, где приносили в жертву детей.

Истребив большинство пассажиров, Девисто решил добраться до спасшихся солдат и затеял поход на соседний остров.

Обосновавшимся там приходилось несладко. Они кое-как перебивались на рыбе и ракушках, собирали моллюсков, крабов, а также ловили ящериц и змей, мясо которых вялили на солнце. Но там были люди, которые умели обращаться с оружием, не боялись смерти и привыкли стоять друг за друга.

Заметив направляющиеся к ним шлюпки и плоты, бойцы устроили засаду в прибрежных кустах. Бандитов было втрое больше, однако они привыкли к расправам над беззащитными жертвами…

В короткой схватке палашами и алебардами было изрублено почти три десятка разбойников, а сам Девисто попал в плен, после чего оставшиеся дали деру.

Вернувшись на свой остров, они избрали «императором» некоего Лооса — бывшего атамана банды конокрадов. Срывая зло, он предал смерти еще несколько пассажиров и начал готовить второй рейд против соседей.

Но в это время к островам подошел эгерийский фрегат «Базилиск», прочесывавший эти воды в поисках пиратов.

Первыми его заметили солдаты и выслали последнюю уцелевшую у них шлюпку, чтобы предупредить команду о том, что творится на ближайшем острове.

Лоос тем временем задумал захватить судно обманом, для чего под видом потерпевших кораблекрушение послал вельбот с двадцатью своими головорезами.

Но вместо радушного приема убийц встретили дула пушек и аркебуз…

Потом «Базилиск» навел бомбарды на лагерь, высадил десант, и остальные люди Лооса капитулировали без единого выстрела.

Тут же выяснилось, что, кроме солдат, из четырех сотен пассажиров «Айланки» уцелело лишь сорок. Для остальных остров стал могилой…

Следующие несколько дней капитан «Базилиска», знаменитый в то время дон Гайг, занимался судом и расправой. Пиратов пороли до смерти семихвостыми плетьми, протаскивали под килем корабля, пока те не умирали, вешали вниз головой…

Словом, вся команда «Айланки» приказала долго жить.

(Говорят, впрочем, что нескольким разбойникам удалось бежать и затаиться на острове.)

Из двухсот тысяч золотых удалось собрать только шестьдесят. Куда подевались остальные — неведомо, хотя эгерийцы и перекопали чуть не весь островок. Позже, правда, люди из «Королевской заморской компании» задавались вопросом, как это дон Гайг сумел купить по возвращению на родину шикарное поместье и построить трехэтажный особняк в Толетто, но доказать свои грязные подозрения, разумеется, не смогли.

Уходя с острова, дон Гайг приказал поджечь остов «Айланки», чтобы пламя очистило проклятый остров.

Что же до главного злодея, Девисто, то его увезли в цепях в Геоанадакано, ибо тут речь шла не только о пиратстве и разбое, но и о поклонении хозяину преисподней. Что поразительно, сам Девисто не пытался ничего отрицать или каяться. Напротив, на дыбе и под плетью он насмехался над своими палачами, утверждая, что его великий хозяин совсем скоро придет ему на выручку и раздавит всех его врагов, как клопов.

Это же самое он говорил инквизиторам в Геоанадакано, которых, надо отметить, появление настоящего слуги преисподней весьма обрадовало.

Ибо им попадались всё больше богохульники, да еще когда-никогда — хунганы с боккорами, кои даже под пытками твердили, что де они добрые верующие и молятся отцу Эллу и детям его, а если и называют их не так, то лишь по темноте и глупости… А тут — настоящий бесопоклонник, открыто призывающий своего властелина!

Эти же призывы он вопил с костра, даже когда пламя начало лизать его ноги. И лишь когда дым скрыл его, до собравшихся на площади Святого Вертранга, главной в Геоанадакано, донеслись жалобные вопли: «Владыка, почему ты обманул меня!» (Молвят и по-иному, что проклятия и богохульства просто внезапно смолкли, а на пепелище не нашли ни одной обгорелой косточки, словно нечестивца спалило дотла.)

Но и по сей день между вахтами в тесных кубриках матросы Изумрудного моря и других морей шепотом рассказывают ужасные истории о корабле-призраке с экипажем из мертвых злодеев, с обугленным страшным капитаном на мостике. И что за чудовищные преступления не принимает их ни земля, ни морская пучина, и обречены они до скончания веков носиться по морям, пугая встречных моряков и предрекая им несчастья.

…Черен парус его косой. Черен след за его кормой. Черен путь его в сумрачном море. На него дельфины плюют, от него русалки бегут. Не плаванье — черное горе.

Глава 17

Год 3339 от Возведения Первого Храма. 28-е число месяца дайро.

За три года до основного действия.

С высоты колокольни монастыря святого Урхо (колокол валялся внизу, сброшенный и разбитый) Рагир в раздумье созерцал город.

Множество узких улочек, небольших площадей, аркад и портиков по умбрийскому образцу, чтобы можно было укрыться от жарких лучей солнца. И даже рухнувшие здания и пожарища в глаза не так бросались.

Взятый и разграбленный, лежал перед ним Эльмано — город, считавшийся почти неприступным, сейчас лежал у него в буквальном смысле под ногами. Город, куда свозилась половина добытого в горных шахтах Эль д-Оро серебра, сплавляемого по горным рекам и Акаяле, и куда приходили суда из Архатены с разнообразными товарами.

Своим местопребыванием Рагир избрал резиденцию местной супремы. Ее серый дворец возвышался на площади Цветов, где по торжественным дням совершались аутодафе, и был построен на деньги, выделенные лично королем Фердинандом Безумным. К нему оказался пристроен монастырь святого Урхо, который воздвигла на все накопленные деньги какая-то видная куртизанка (видно, хотела, чтобы местные монахи отмолили ее грехи). Теперь тут утвердился, по выражению попов, вертеп злобы и нечестия, то есть пиратская резиденция.

И судя по тому, что случилось, можно было подумать, что Элл в своих небесных чертогах, наконец, проснулся, разбуженный молитвами и проклятиями, и обратил внимание на жалкого смертного корсара.

Месяц назад Морриганх вышел на его завоевание от Оливковых островов, что на востоке Архипелага. Вышел во главе собранной им флотилии в семнадцать кораблей и тысячу двести бойцов. Тут были самые разные вольные добытчики — от пикаронов на двойных каноэ до арбоннского капера Жервье на фрегате «Ракос», о котором всякая портовая собака знала, что он капитан-лейтенант флота короля.

Запасшись пресной водой и наловив черепах, они двинулись к гавани Эльмано, куда свозили добро со всего вице-королевства Альмадено. Пролив, соединявший огромную лагуну, охранялся неприступным каменным фортом Эль-Эспада. Когда корабли входят в гавань через узкий и извилистый проход, слева их поджидают отмели и рифы, а справа — массивные бастионы с нацеленными в борт орудиями.

Форт и в самом деле был неприступен, даже не имел ворот, и попасть туда можно было лишь с помощью подъемников или по сколоченной из дуба лестнице, которая при малейшей опасности поднималась на стены.

Но как только пираты приблизились к форту, его гарнизон в панике бежал, не приняв боя и, что совсем гнусно, не предупредив горожан.

Морриганх без проблем вошел в бухту под эгерийскими флагами и спокойно высадился на набережную, по которой гуляли ничего не подозревающие горожане, совершая утренний променад.

Правда, наскоро сбитое войско не подчинилось дисциплине…

Тридцать пять дней продолжался грабеж и кровавая оргия. Пираты пытали пойманных купцов, лавочников, дворян, стараясь выведать, где спрятано золото, ограбили все монастыри и церкви, опустошили дома и лавки.

Они распинали свои жертвы на крестах, подвешивали за ноги, отрезали им носы и уши…

В городе на провиантских складах хранился запас рома для патрульной эскадры и гарнизона. Пираты прикончили пойло за неделю, отчего, видимо, проистекло всеобщее помутнение мозгов.

Они осквернили церкви, используя их как отхожие места, пойманных на улице девиц раздевали и заставляли плясать голыми под аккомпанемент оркестров из подневольных горожан.

Сын Смерти разрешил уцелевшим монахам собрать больных и раненых обывателей в монастыре святой Катарины, но перепившиеся флибустьеры подожгли его, при этом выкрикивая, что хотят избавить несчастных от лишних страданий. Сгорело еще два квартала, так что угли пепелищ тлели с неделю, а пираты занимались мародерством на развалинах, с бранью выковыривая из обугленных человечьих костей слиточки расплавленного золота. К тому же в городе оказалась тысяча с лишним черных рабов, да не обычных, а только что привезенных из-за моря для продажи на знаменитой ярмарке «Эль Негро» и даже не клейменных. Черт дернул молодчиков аббата Антиса выпустить их на волю. Наверное, регулярные проповеди их капитана о добролюбии и святых истинах все-таки застряли в их мозгах.

Часть невольников сразу сбежала из города, в знакомые им джунгли, кое-кто присоединился к пиратам. Но вот оставшиеся во главе с каким-то вождем и жрицей Оонга Вайбу Сар создали настоящую банду в несколько сотен душ. (Ведь во всех наставлениях по работорговле сказано, что всяких хунганов и маммбо лучше не покупать, да эти торгаши ведь за лишний семерик удавятся!)

Они терроризировали и грабили горожан, насиловали женщин, ни в чем не уступая пиратам… Когда за воротами Льянеро нашли алтарь, измазанный кровью, и отрубленную человеческую голову, депутация горожан явилась к Рагиру и попросила за дополнительный выкуп избавить их от дикарей.

Но капитаны воспротивились. По их словам, проклятые негры сплошь воины и положат много парней.

От всего этого Рагир мало-помалу приходил в тихое бешенство. Он заслуженно имел репутацию человека жестокого (а каким еще, скажите на милость, может быть пират и черный маг?). Но при этом не понимал и не признавал бессмысленного зла.

Мало того, что бессмысленная кровь была бессмысленной, она подрывало его (ЕГО!) репутацию, и к тому же мешала работе. Вон, не далее, как третьего дня, Маноло запытал насмерть пятерых с великим трудом пойманных клириков из местной епархии — несчастные испустили дух прежде, чем рассказали, куда спрятали утварь и казну епископа.

Нет, понятное дело, что этот мисрийский еретик попов ненавидит. Рагир их тоже не любит. Но кто теперь отыщет золото?! К тому же, несмотря на все происшедшее, добыча была на удивление невелика — не на такое надеялся Рагир, начиная поход. Тогда он написал письмо губернатору Эльмано, потребовав сто тысяч реэлей, или город будет сожжен, а причалы со складами — взорваны.

Но губернатор ответил, что денег у него нет, да и взрывать нечем, ибо, как знает даже он, погреба городских редутов были почти пусты.

Довершением стало то, что пикароны, оставленные им в форте, бросили пост и присоединились к грабителям.

И вот результат…

Рагир с тоской посмотрел туда, где в горловине залива покачивались точки, напоминавшие мелких жуков на синем стекле. Три больших и пять поменьше.

Три эгерийских галеона надежно запирали дорогу в море, а с берега их подстраховывал взятый без боя форт. Сверх того пять бригов и пинас должны были довершить дело, если кто-то все же умудрится проскочить через заслон.

О, Илбис и его сто семь хвостов! С какой охотой он бы повесил треклятых пикаронов. Семь хвостов Илбиса! Он бы их посадил на кол или сжег живьем!

Да только это уже ничего не изменит.

Тем более что то ли эгерийские лазутчики, то ли сами перепившиеся корсары подожгли склады с зерном. А рыбаки из пригородных деревень давно погрузились на лодки и спрятались среди мангровых отмелей и коралловых рифов восточного берега.

Уже не первый день в пиратские котлы идет мясо зарезанных лошадей и ослов.

А горожане, как доносят приближенные, уже ловят чаек и крыс.

И совсем скоро на грызунов и вонючих птиц-рыбоедок придется перейти уже пиратам.

Нужно уходить. Но уйти нельзя.

Сейчас пиратские вожаки собрались в трапезной разгромленного монастыря святого Ши выслушать ультиматум эгерийцев.

Вон, торчит на крыльце посланник командующего эгерийским флотом — лейтенант с наглой физиономией.

Рагир хорошо видел, что наглость — маска, под которой прячется хорошо скрываемый страх. Парламентеров обычно не убивают, но жизнь есть жизнь, а Изумрудное море есть Изумрудное море.

Да пора спускаться, народ уже собрался.

Под сапогами гулко отозвались истертые ступеньки.

— Я, лейтенант флота эгерийского монарха… — Офицер хрипло закашлялся, обводя глазами собрание. — Мое имя — дон Лоар де Карлос-Мария-Лерментаро…

— Короче, хомбре, — прогудел из первых рядов Антис. — Твое длинное, как Хамиранов уд, имечко, ты мне скажешь потом, чтобы я знал, по ком мне заупокойную мессу править. Говори, с чем пришел, и убирайся: скоро обед.

— Хорошо! — не стал спорить лейтенант. — Я парламентер от генерала флота, виконта Хозе де Эспиносы, и мне приказано передать вам его послание.

Он развернул свиток, извлеченный из-за пазухи, и начал читать:

— «От имени его благоверного величества, помазанника всевысочайшего и всемогущего Элла, всегда побеждающего и никем не побежденного, короля обеих Эгерий, государя Валиссы, а также короля южных и северных морей и владыки всех островов и земель океана, Карлоса Тринадцатого, я, его верный слуга, генерал-майор флота его благоверного величества, виконт Хозе де Эспиноса, имею сказать рекомому Рагиру, адмиралу морских разбойников…»

Пираты невольно умолкли, и сгустилось то, что сочинители дешевых пьесок и романов именуют «зловещей тишиной».

Конечно, те пираты, что постарше, и те, кто был когда-то подданным этого самого помянутого всуе короля, знали, что такова обычная старинная формула ультиматумов.

Только вот на таком языке, как будто, эгерийцев давно отучили говорить даже с пиратами. Наоборот, даже особым шиком стало общаться тут, в водах Дальних Земель, без ритуалов и излишнего церемониала.

А Рагир про себя отметил, что в противники ему достался дурак, что само по себе хорошо.

— «…По долгу службы, — продолжил офицер, — я явился, чтобы нанести творимым бесчинствам и беззакониям праведный удар, пресечь злодейские действия и бесчинства против подданных его величества короля, моего господина, вами, гнуснопрославленными злодеями, творимые…»

Зловещее молчание еще более сгустилось, заставив лейтенанта на миг запнуться.

— «…За свои злодейства, — зачастил он, — вы, мерзкие пираты, подлежите наказанию — смерти. Однако если вы смиренно вернете все, что вами награблено, освободите рабов и пленников и смиренно сложите оружие, я из мягкосердечия и жалости к вам не подвергну вас смертной казни…»

Речитатив оборвался сдавленным хрипом — лейтенант тщетно пытался выплюнуть изо рта гнилую грушу, которую кто-то метко запустил в него.

А с первых рядов уже поднимался глыбообразный здоровяк Маноло.

Молча он принялся развязывать узел на крепкой веревке, которую носил вместо пояса. Была у него привычка лично душить провинившихся этой самой веревкой.

— Оставь, брат, — бросил с задних рядов кто-то. — Веревка — слишком легкая смерть для щенка. Давайте сделаем из него «эгерийскую свечку» — как из моего отца…

Побледневший лейтенант, видимо, хорошо знал, что такое «эгерийская свечка», потому что уставился на Рагира с безумной смесью надежды и ужаса во взоре.

— Отставить, ребята, — поднялся Рагир из-за кафедры. — Мы не какие-нибудь бандиты, мы пираты. Этот офицерик ничем перед нами не провинился, он только передал нам слова своего хозяина. Вот с хозяином его мы в свое время, может, и потолкуем…

Собрание вразнобой загоготало, и тот, кто услышал бы этот злобный смех и увидел налитые кровью глаза, не позавидовал бы дону Хозе.

По знаку предводителя двое матросов с «Сына Смерти» подхватили лейтенанта под руки и вытащили за двери, напутствовав дружеским пинком.

— Я скажу так, — произнес Рагир, когда страсти улеглись. — Генерал дает нам слово идальго. Но что значит слово идальго, данное таким, как мы? Чего греха таить, мы — разбойники…

Толпа ответила смехом.

— Это только про нас говорят, что слово, данное пиратом, надежнее слова, данного сенатом. А вот слово, которое дает идальго разбойнику…

— Да они, эти дворянские рыла, даже по счету норовят не заплатить!! — заорал со своего места Матьи Три, разорившийся кабатчик из Ленареса, вызвав новый взрыв хохота.

— Мы бы, наверное, могли поторговаться, — как бы размышлял Морриганх вслух. — Могли бы предложить вернуть добычу за право свободного прохода…

Возмущенный гул был ему ответом.

— А я вам вот что скажу, братья, мы уйдем из Эльмано и без дозволения его превосходительства. В конце концов, разве нас не называют хозяевами морей?

— Так ведь, энто… корабли у кабальеро, того… нешутейные… — с сомнением произнес в наступившем молчании Матьи.

— Верно, нешутейные. А мы все-таки уйдем — со всей добычей и без боя!

— Но… как?

— Очень просто… — Рагир вытащил головешку из очага и принялся набрасывать на белой штукатурке план бухты. — Вот с этой стороны имеется форт Меча… который так славно защищали наши доблестные союзники, — непринужденно добавил он.

Злобные взгляды на миг скрестились на вожаке пикаронов.

— Вот это один берег, — продолжил он. — Но есть другой берег, вот вдоль него мы и пройдем.

— Рагир, — уставился на него как на сумасшедшего Антис. — Так ведь там нельзя плавать — все знают!

— Так мы и не поплывем, — рассмеялся Морриганх. — Мы просто разгрузим корабли, облегчив их до последней возможности, навьючим все добро на скотину, ну, и на пленников, а корабли протащим волоком вдоль берега по мелкой воде. Нас не достанут ни пушки галеонов, ни тем более орудия с форта. Точно так же не сможет подойти на надежный выстрел ни одна из бригантин — побоится сесть на рифы. Потом мы просто вновь загрузим корабли и уйдем.

— Атаман, погоди! — поднялся тот самый пикарон. — А ты знаешь ли, что там почти три десятка миль болот и мангров?

— Знаю, — пожал маг плечами. — Ты полагаешь, дружище, что они опаснее абордажных сабель и бомбард эгерийцев?

— Не выйдет, Рагир, — заявил Матьи. — План, конечно, красивый, но вот кабальеро тоже не дураки. Нас просто зажмут с моря всеми силами, когда мы выберемся из гавани.

— Не зажмут, — пожал танисец плечами.

— Это еще почему? Кто ж им помешает? — послышались голоса.

— Элл Вседержитель, — коротко ответил Рагир, при этом издевательски улыбнувшись в бороду.

* * *

— Элл Вседержитель, да помоги же верным слугам своим!!! — возопил виконт Хозе де Эспиноса, в отчаянии воздевая руки.

Вся команда галеона «Сантиссима Терра», все четыреста тринадцать человек — от мальчишек-прислужников до самого командира — стояла коленопреклоненная на верхней палубе и молилась о ниспослании ветра.

То же самое происходило на остальных кораблях эскадры. Молились канониры и солдаты у орудий Эль-Эспады, молился каждый из полутора тысяч с лишним человек на борту кораблей, почти поймавших мерзкого пирата Рагира в ловушку.

Да вот это проклятое «почти»… Потому что где-где, а на войне нельзя победить «почти».

Над бухтой Эльмано стоял мертвый штиль, превращавший море в ртутное зеркало, а воздух — в душный влажный кисель. Невозможный, невероятный в этих водах в это время штиль, который можно было объяснить лишь двумя причинами — либо кознями демонскими, либо гневом божьим.

А в подзорную трубу было отлично видно, как на другом берегу пираты деловито тащили волоком на длинных кантах пинассы и шлюпы, как бичами подгоняли тяжело навьюченных ослов и мулов и столь же тяжело нагруженных изможденных пленников.

Воистину сам Хамиран не мог бы устроить лучше! Полное безветрие не позволит ни атаковать, ни преследовать, а течения и рифы не позволят бригам пустить в ход весла.

Дон Хозе вскочил и завопил молитвы пополам с богохульствами, за которые каноник эскадры, преподобный Лоренцо, наложил бы на него суровую епитимью, если бы сам в душе не произносил почти такие же слова. Потом он опять рухнул на колени и принялся биться лбом в доски палубы.

А потом молитвы смолкли и сменились криками страха. Медленно и величаво шел к ним корабль. Корабль, силуэт которого был знаком многим в этих морях. Хищный, змееподобный силуэт дармуна.

И хотя многие офицеры и матросы эскадры знали, что гонит его к ним всего лишь течение, наличествовавшее в этой гавани, но все равно сердца многих объял суеверный страх.

Вразнобой ударили пушки. Кто-то решил, что пираты выпустили против них брандер, движимый черной магией. Но «Сын Смерти» вдруг окутался дымом, затем его весь и сразу охватило пламя — и никто в тот момент не подумал о рассыпанном по палубам и трюмам порохе.

А затем он так же медленно и величаво ушел на дно. В самом глубоком месте гавани, где лот не достает дна даже на сотне саженей…

К вечеру пираты выбрались из гавани и, не тратя времени на отдых, принялись забивать трюмы суденышек добром и ставить пушки…

Измученных горожан, уже ждавших лишь смерти, отогнали прочь бранью.

И через считанные часы пиратская флотилия отошла от берега, уйдя в ночь.

Йунус стоял на мостике ставшего флагманом «Стилета», прежде принадлежавшего упившемуся до смерти в Эльмано Жану Барту, и был погружен в думы.

Размышления его вряд ли понравились Рагиру. Нет, пират не задумывал измены и предательства.

Он мозговал о том, с кем (или с ЧЕМ) столкнула его судьба в лице атамана.

Знал, конечно, что Ар-Рагир маг, да тот и не скрывал этого. Но вот только Йунус не первый год живет на свете и магов он тоже повидал.

Чародеи, безусловно, кое-что умели. Могли лечить недуги, какие не поддавались ни ножу, ни травам, могли отыскивать воду, рудные жилы и клады. Могли предсказывать погоду. Могли вызвать дождь над полем, хотя это было трудно.

Морские маги были статьей особой. Они не могли вызвать ветер, но могли определить, где дует подходящий воздушный поток и направить к нему корабль. Никто из них не мог усмирить даже легкое волнение, но зато самый завалящий из них был в состоянии уловить надвигающийся шторм или ураган за три-четыре дня и определить лучший курс, чтобы от него уйти.

Например, великий чародей Абу-Али Ада-Ада, придворный колдун халифа кордубского, сумел почуять надвигающийся шквал и заманить под его удар флот неверных эгерийцев, который почти весь отправился ко дну (а халифат потерял всего три корабля).

Конечно, его атаман хоть и не морской маг, но мог почуять приближающийся штиль…

Но вот только за прошедшие четыре года Йунус изучил эти воды и знал достоверно, что перед сезоном дождей штиля не бывает никогда.

Выходит, что штиль не просто счастливая случайность.

Йунус невольно вспоминал глаза Рагира после его странных отлучек, когда он запирался в своих покоях и не велел себя беспокоить ни при каких обстоятельствах.

На дне его очей была самая настоящая тьма.

Тьма…

Тьма, что была древнее и танисских старых городов, и тех, на чьих фундаментах они воздвигнуты, и даже тех проклятых и запретных циклопических руин, которые иногда обнажает ветер великих южных пустынь.

Может быть, пришедшая из тех напрочь забытых веков, бывших еще до времен, когда в сгинувшей стране Ата-Алан приносили жертвы духам, выпуская из пленников кровь на грубых алтарях обсидиановыми ножами.

И почему-то Йунус вспоминал то, чему был свидетелем в далекое время, когда он уже был изгоем, мятежником и беглым каторжником, но еще не стал пиратом.

Тогда он жил в глинобитном селении рыбаков на берегах закатного Шаргиба, наслаждался свободной жизнью под чистым небом, без свиста стрел и кнута надсмотрщика, и единственное, о чем мечтал, так это чтобы его жизнь так и текла до старости.

В то утро его разбудили испуганные вопли, и первое, что он увидел, пробудившись, были встревоженные глаза его любимой, Завиры, только что мирно дремавшей на его плече.

Он выскочил наружу, схватив стоявшее в углу копье.

Но вскоре выяснилось, что в селение не пожаловали ни разбойники, ни кади со свитой.

Просто, как сообщили двое сельчан с одинаково побледневшими лицами, ночной порой волны выбросили на берег уж очень жуткое чудище.

Поспешив с прочими на пляж, Йунус уже издали заметил лежавшую рядом со шлюпками пурпурно-бурую массу, напоминающую груду спутанных веревок или корневищ.

А когда он подошел поближе, то понял — испугаться тут было отчего.

Создание это не было похоже ни на что.

Во-первых, размером оно превосходило самого большого быка и самого здоровенного клыкача. Разве что кит или базилиск опережали его величиной.

Широкое сплюснутое тело с раскинутыми в разные стороны мясистыми крыльями-плавниками, уродливая голова, украшенная двумя хоботами, не уступающими слоновьим, и бородой из мелких извивающихся белесых щупалец, напоминавших пышный букет громадных червей.

Но самым жутким были глаза твари — огромные, размером почти с арбуз, и при этом неимоверно похожие на человеческие.

И вот сейчас Йунусу почему-то казалось, что именно так, как Рагир, могла бы смотреть, когда была живой, та жуткая тварь, подобной которой не помнили даже старики.

— О чем думаешь, дружище? — Пират ощутил, как замерло сердце.

Морриганх появился, как он это любил: внезапно и бесшумно.

— Вижу, о чем-то невеселом?

— О «Сыне Смерти», — нашелся Йунус.

— Да, мне тоже жаль… Хоть и старый уже был корабль, но хорошо он нам послужил. Мы все равно собрались его менять…

Йунус кивнул. Да, старый дармун и так заканчивал свою службу. Но на смену ему уже почти готов на давенхафенской верфи построенный по его образцу трехмачтовик — с килем из крепчайшего дуба и обшивкой из горного кедра, — которому предстояло принять знакомое всем имя «Сын Смерти».

— Но у нас было бы два судна, хотя бы какое-то время…

— Да, — согласился капитан, и в тропической ночи его глаза чуть блеснули. — Я тоже думал об этом… И, кажется, нашел выход…

У Большого рифа пираты поделили добычу — триста тысяч в звонкой монете, не считая прочего добра.

Купцы Изумрудного моря на известие о падении Эльмано отреагировали вполне по-купечески: подняв цены на шафран, кошениль, черное и красное дерево и рабов.

Да еще заемный процент в ссудных конторах Кадэны, Туделы и Сан-Тарона вырос на одну десятую.

А в здании колониального управления супремы, что на Пласа-дель-Коронадо в Геоанадакано появилось дело на «разбойника и пирата Рагира Морриганха, в связях с преисподней подозреваемого».

Впрочем, никто бы не удивился, появись в этом ведомстве такое же дело на самого вице-короля. Ведь именно в застенках супремы просидел тринадцать лет примас Эгерийский — епископ Толетта преподобный Иеронимус, обвиненный в еретическом переводе святых книг и с трудом выкупленный Святым Престолом.

Глава 18

Через три месяца после вышеописанного. Остров Андайя.

Геоанадакано — самый большой город в Иннис-Тор. Так, по крайней мере, говорят эгерийцы и с ними никто не спорит. Самый первый тут, заложенный еще Вальяно и Мак-Мором, памятник которым по образцу статуй древней империи установили лет десять назад на главной площади — Пласа-дель-Сан-Пьедро эль Иннис, напротив собора Сан-Пьедро эль Иннис. Ворота Дальних Земель, куда стекаются товары и купцы из земель от Норгрейна до Айлана, где разгружаются эгерийские, амальфийские, ганзейские и танисские суда, а также и корабли старых соперников, арбоннцев и хойделльцев. Это не говоря о кораблях из всех гаваней материка южного и суденышек с материка северного.

Сколько в нем живет народу, точно не знает никто, даже сам суперинтендант стражи, всемогущий и грозный Херонимо де Баамондес. Одни говорят, что сорок тысяч, считая рабов, другие, что все пятьдесят, а то и семьдесят, не считая рабов.

Но зато точно известно, сколько в нем кабаков, таверн и прочих увеселительных заведений — ровно сто восемьдесят один. И среди них самая знаменитая и самая роскошная таверна — «Веселый иноходец» дона Мануэля Диаса.

Чего стоит одна лишь ее вывеска — здоровенная лошадь, вставшая на дыбы, держащая передними копытами большущую чашу, — выполненная из позолоченного олова и отделанная настоящими топазами, причем ни разу даже самый отчаянный вор, коими Геоанадакано изобиловал, даже не попытался их выковырять.

Ибо «Веселый иноходец» — не просто одна из многих портовых таверн Геоанадакано, в которых разнообразный морской люд торопится спустить звонкую монету. Великолепная кухня, отменные повара, вышколенная прислуга, отдельные кабинеты. Заведение, куда пускали не всякого капитана, что уж говорить о матросне!

Тут отирались знатные гранды и богатые купцы, офицеры и важные чиновники из канцелярий вице-короля. Советники, мажордомы, нотарии и протонотарии, чиновники провинций, судьи и аудиторы, казначейские и таможенные крысы… Не пренебрегало им и многочисленное духовенство — все эти аббаты и епископы со святыми братьями.

Высокородные посетители могли не бояться случайных встреч или огласки своих визитов.

Но роскошная таверна с чистыми залами и белоснежными скатертями на столах была лишь фасадом. Стоило пройти в задние комнаты да открыть двери, и там начинался темный лабиринт, тянувшийся чуть ли не на полквартала, предлагавший куда как более пикантные развлечения. Опытные и искусные в любви девушки всех рас и цветов кожи, а для тех, кто девушками не интересуются, столь же искусные и утонченные мальчики.

Любовники назначали тут свидания и могли быть уверены в сохранении тайны. Сколько выходов и входов ведет в этот притон разврата и азартных игр, может статься, не ведал даже хозяин, дон Мануэль, хитроглазый лысый толстяк лет пятидесяти, чей титул защищал заведение от вторжения альгвазилов портовой стражи и даже сбиров инквизиции.

Но не только шикарным борделем славился «Пьяный иноходец».

Тут, в небольших чистых номерах собирался цвет Геоанадакано — крупные купцы и судовладельцы, капитаны и каперы, сборщики пошлин, хозяева плантаций и шахт.

Собирался, дабы обсудить свои самые тайные дела — ибо ни одно, даже самое неосторожное слово, сказанное в таверне дона Мигеля, не стало еще ни разу достоянием чужих ушей.

Тут хозяева жизни встречались с ночными хозяевами, и титулованные особы с родословными длинней, чем грот-мачта, могли без помех побеседовать с главарями портовых головорезов, именами которых добропорядочные мещане пугали детей, и многих из которых уже вообще-то давно были публично колесованы и четвертованы на Вергийской площади (иные даже не единожды). Тут договаривались о выкупе за пленников с посланцами корсаров и торговались с людьми Миледи Ку относительно платы за безопасное плавание.

И об этом знали все, включая и дона Баамондеса, ведавшего всем уголовным, гражданским и политическим сыском в заморских владениях Эгерии.

Но, несмотря на это, «Веселый иноходец» никто не думал закрывать, и не врывались под его своды стражники с алебардами наперевес ловить злоумышленников.

Так и стояла таверна, как своеобразное посольство изнанки Эгерийского королевства, в котором, как в доме обнищавшего гранда, под позолотой скрывается труха и гниль.

Но всем этим не исчерпывались странности заведения дона Диаса.

Иногда поздними вечерами к дверям «Веселого иноходца» приходили люди с бледными сосредоточенными лицами и пустотой в глазах.

Войдя, такой посетитель совал стоявшему у дверей вышибале серебряный риэль — не больше, но и не меньше — и просил отвести его в номера, в Желтую комнату. Иногда привратник переспрашивал, уверен ли досточтимый сеньор, что ему нужна именно та самая Желтая комната, но чаще, молча кивнув, вел гостя в глубину заведения, открывал одну из дверей и оставлял гостя в комнате с желтыми стенами и без окон, но зато со второй дверью. Потом оставлял того наедине с его мыслями, лишь осведомляясь, что и сколько уважаемый гость будет пить и чем закусывать.

Бывало, к гостю приходила девушка из соседних номеров и даже какая-то дама под маской, искавшая пикантных развлечений. Случалось, он просил принести трубку дурманного зелья из-за Бескрайнего океана или вызывавшую волшебные видения жвачку из сушеных кактусов Хатакамской пустыни.

Иногда, отдав должное дорогим напиткам и изысканной закуске с прочими развлечениями посетитель в конце концов уходил через ту же дверь, что и приходил, и покидал трактир, провожаемый презрительными взглядами завсегдатаев.

Но куда чаще он выходил через вторую дверь, выводившую в гнилые закоулки Старого порта.

Наутро его труп находили альгвазилы. С ножевыми ранами в спине или пулей в голове, обобранного дочиста. После чего жертву ночных работничков хоронили как полагалось — в освященной земле в пределах церковной ограды.

Ибо среди услуг, предоставляемых заведением дона Мануэля, была и эта, сколь необычная, столь и жуткая, когда человек по каким-то причинам собиравшийся покинуть этот грешный мир, но не желавший отягощать душу напоследок еще и грехом самоубийства, получал эту помощь…

Пусть священнослужители Геоанадакано не раз уже твердили с амвонов, что, дескать, можно обмануть церковь, но нельзя обмануть Элла, но все равно новые посетители приходили в «Веселый иноходец» и просили провести их в Желтую комнату…

Тот, кто спокойным, но уверенным шагом направлялся к одному из тайных входов таверны дона Мигеля, вел себя так, как будто был ее частым завсегдатаем.

Высокий человек в плаще и шляпе. По виду, небогатый дворянин.

Подойдя, он постучал условным стуком: два удара, еще два и три. Дверь бесшумно повернулась на отлично смазанных петлях.

Темнокожий слуга в красном колете, открывавший гостям двери, замер, держа створки распахнутыми.

— Приветствую благородного дона! Чего желаете? — прозвучал подобострастный голос. — К девочкам — по лестнице, к мальчикам — направо. А ежели хотите…

— Виконт Ровинда здесь? — равнодушно-хриплым голосом осведомился гость.

— Да, но он, осмелюсь… он… Он ведь еще не готов, — пискнул слуга. — Осмелюсь… Дон Мануэль не одобрит, ежели прямо у него в заведении…

— Дон Мануэль не одобрит тебя, ежели придется убирать с пола твою требуху, — спокойно сообщил гость. — Он вычтет из жалования или вообще уволит…

При пришельце не было ни шпаги, ни кинжала, но слуга, чуть посерев лицом, даже не подумал выхватить из рукава спрятанную там именно для подобных случаев наваху, интуицией старого разбойника поняв, что пришелец не шутит. И лишь молча посторонился, пропуская невежливого браво в дом…

Пройдя темными затхлыми закоулками огромного здания, где из-под сапог с шуршанием разбегались трехдюймовые иннисские кукарачи, и, спугнув пару почти голых девиц, отдыхавших после очередного клиента, чужак поднялся на второй этаж. Пройдя по длинному коридору вдоль дверей, повидавших и донов, что утешались со служанками, и матросов, что утешали благородных дам и почтенных матрон, он толкнул ничем не выделявшуюся дверь и аккуратно запер ее за собой.

В свете двух тускловатых бронзовых светильников сидевший за столиком молодой офицер казался куклой из дешевого балагана.

Кувшин перед ним был почти полон, чего нельзя было сказать о двух бутылях дорогого калернского вина, за каждую из которых амальфийские торговцы брали по тридцать золотых.

— Флаг-лейтенант Карлос де Ровинда? — справился гость, усаживаясь за стол.

— Убирайся в преисподнюю! — хрипло выкрикнул тот в ответ. — Или боишься, что я пропью твое вознаграждение? Не бойся, снимешь с меня мой фамильный перстень — с тебя хватит!

Он сунул собеседнику под нос растопыренные пальцы, на одном из которых блеснули самоцветы.

Бесцеремонно перехватив благородного идальго за запястье, вошедший несколько мгновений рассматривал украшение.

— Так, камни тусклые, золото с примесями, огранка скверная… Не больше двадцати риэлей. Не находите, что слишком дешево за идальго в двенадцати поколениях?

— Иди ты в задницу Святому Вертрангу, — процедил Ровинда. — И святой Катарине заодно!

— Как грубо! — рассмеялся пришелец. — Впрочем, я не в обиде! Я ведь понимаю, что ты сейчас чувствуешь! Ты проигрался в карты, приятель. Ты проиграл больше, чем мог себе позволить! — Сочувственно-ироничная усмешка осветила лицо говорившего. — Ты выписал вексель, который нечем оплатить. Но мало того, ты захотел отыграться и взял деньги принадлежащие королю. Полбеды, ты распотрошил судовую казну. Так еще и влез в сундуки, где хранилось жалование для гарнизонов. Вот еще было славно придумано: послать золотишко на корабле без единого канонира и всего с двумя бочонками пороха. Ну да ладно… Да, дон Ровинда, — фальшиво вздохнул гость. — Продуть двадцать тысяч монет за две ночи — это надо уметь. Полновесных золотых риэлей, только с монетного двора…

Он сладко причмокнул.

Лейтенант поднял на него глаза.

— Кто ты такой и зачем приперся?

— Я тот, кто может тебе помочь, и приперся, чтобы помочь тебе, — последовал ответ.

— Кто ты такой?! — повторил офицер.

— Ну, если ты так хочешь это знать… — задумчиво пробормотал гость. — Ты слышал о Рагире Морриганхе? Ну, вот он перед тобой.

Лейтенант приподнялся, потрясенно взирая на Рагира.

— Ты… Ты… Так это ты все подстроил, мерзкий пират! — взвыл он. — Это ты… Из-за тебя!

Ровинда вытянул из ножен шпагу.

— Умри, презренный!

С минуту, наверное, он сидел и тупо созерцал свой клинок, забитый на треть длины лезвия в стол. Как безоружный корсар отобрал шпагу у него, ученика самого знаменитого маэстро Лилиберто, он так и не понял.

— Вам не надо так много пить, барон, — холодно произнес Рагир, даже не изменившись в лице. — Вино мутит ум. Ну, сами подумайте, если бы такие люди, как королевский нотариус да Сильва и адъютант финансов Маркозо, которые очистили ваши карманы, работали бы на меня, стал бы я сейчас говорить с вами?

— Ты… откуда ты все знаешь?! — почти выкрикнул барон.

Рагир промолчал, загадочно улыбнувшись.

У виконта промелькнула и пропала мысль позвать на помощь. Уж где-где, а в «Веселом иноходце» крики и вопли внимания не привлекали.

— Чего тебе надо, Хамиранов сын?! — всхлипнул Ровинда. — Пришел убить, так убей, но не глумись!

— Сын Хамирана? — вдруг улыбнулся пират. — А ты не так глуп, кабальеро… Но оставим это. Не буду долго говорить. Я тут подумал, что мне для моего дела очень не помешает галеон. Понимаешь, кабальеро? — он перешел на покровительственный тон. — У меня есть деньги, и много, но нет галеона, а у тебя нет денег, но есть отличный галеон!

— Ничего не понимаю… — встряхнул головой эгериец.

— А чего же не понимать? Вы, виконт, привели в Геоанадакано галеон «Нуэстра ля Кивирра», построенный три месяца назад на Карумской верфи мастером Бенито Альгарви — лучшим, какой есть в Эгерии. Длина полная сто восемьдесят футов, по килю — сто двадцать четыре, ширина — сорок, две батарейные палубы, шестьдесят пушек, крюйт-камера — медный лист и мореный дуб, боезапас — полсотни выстрелов на каждый ствол… Три мачты, двадцать тысяч квадратных футов парусов, высота фок-мачты от киля до клотика сто пятьдесят футов… Полная команда — четыреста тридцать семь человек, — как по-писаному частил Рагир. — Но сейчас на нем не наберется и ста, потому как считается, что набрать экипаж в колониях обойдется дешевле. Вы не капитан, а всего лишь перегонщик и должны сдать его генералу де Лунфо, чей «Архангел» наскочил полгода назад на рифы в шторм. Когда прибудет дон Лунфо? Через пять дней, если не ошибаюсь?

Ровинда угрюмо кивнул.

— Ну вот, этот галеон я и хочу купить у тебя. Я дам тебе столько, чтобы расплатиться с долгами и вернуть украденное тобой золото в сундук, и сверх того еще столько же!

— Значит, по-твоему, я должен предать своего короля, грязный танисец?! — бросил виконт.

— Помилуйте, кто говорит о предательстве? — ухмыльнулся Рагир. — Какая ж это измена — продать на сторону казенное добро? Или ты не знаешь, что ваши чиновники и министры крадут каждый год столько, что хватит построить, наверное, две сотни таких кораблей? Чем ты хуже генерального казначея Арраны или смотрителя Лигорнской таможни Иронса? Они себе уже по второму дворцу отгрохали… Кстати, насчет грязных танисцев — мыться в банях вы научились именно от нас.

Рагир внезапно сменил тон:

— Так вот, приятель. Завтра десяток твоих матросиков будут покалечены или прирезаны в большой пьяной драке с поножовщиной, и среди них будет ваш судовой повар. А послезавтра ты наймешь себе новых, тех, на кого укажет мой человек в твоей команде. Да-да и такой у меня есть, — кивнул он в ответ на удивленный взгляд офицера. — Не сомневайся, все будут чистокровными эгерийцами, не числящимися ни в одних розыскных списках. А кок будет просто великолепен — готовить станет, как сам демон обжорства! Подумай, через пять дней ты сойдешь с «Нуэстры» на берег, и все, что случится с этим корытом, тебя уже касаться не будет. Ну так как? Подумай, барон, тебе только двадцать лет, и глупо умирать… Тебе ведь, кажется, на следующей неделе назначила свидание графиня Гейяна де Понсо? Завидую, говорят, она сама богиня любви… Кстати, ты, сдается, третий сын, и кроме титула у тебя ничего нет? Ведь отец Инес отказал тебе в руке своей дочери именно поэтому? А с деньгами ты сможешь попытать счастья вновь… Или даже найти получше, чем эта перезрелая ургосская курица! — рассмеялся Рагир. — Ты молод, неглуп, недурен собой… Только вот денег не хватает…

И он вновь хохотнул, причем проницательный человек уловил бы в его смехе высокомерное презрение.

— Нет, я, конечно, могу уйти, а ты — побежать доносить. Но только кто поверит болтовне проворовавшегося офицерика, что к нему в столице королевских владений явился самый опасный пират Изумрудного моря? И напомни, братец, что там по военным законам короля Карлоса полагается за расхищение армейской казны? «Повинен смерти», сколько помню. А перед этим еще лишение чина, дворянства и бичевание у позорного столба?

— Будь ты проклят… — процедил виконт. — Я согласен! Будь ты проклят, мерзкий пират! — повторил он.

— Вот она, людская благодарность! — рассмеялся Морриганх. — Я спасаю вора и картежника от позора и смерти, и я еще мерзкий пират! Ну да ладно… Значит, по рукам?

— По рукам, — выдохнул лейтенант Ровинда. — Деньги вперед!

С все той же волчьей улыбкой Рагир сунул руку за пазуху и выложил перед изумленным идальго пачку украшенных печатями и подписями листов толстой разноцветной бумаги.

— Да ради Илбиса! Смотри, векселя вашей «Королевской компании Иннис-Тора». Тут ровно на сорок тысяч риэлей. Двадцать штук по две тысячи монет…

— Векселя… — озадаченно произнес лейтенант, поднося бумаги к свету.

— Да, конечно, или ты думал, что я ношу в каждом кармане по сундуку с золотом? Значит, завтра мой человек навестит тебя… Надеюсь, ты понимаешь, что обманывать меня — себе дороже?

Ровинда лишь кивнул, перебирая спасительные бумаги. Когда он поднял глаза, пирата уже не было в комнате, хотя обе двери были по-прежнему заперты изнутри.

Глава 19

Нуэва-Майдара, вице-королевство Альмадено. Еще через полгода.

— Значит, так, дон Харим. Я перерыл весь архив, поговорил со всеми старыми хранителями, хотя, признаться, и немного их осталось, послал запросы в консисторию нашего вице-королевства… По-моему, они там даже были рады — ведь тамошние эскрибано опухли от безделья, небось… — Маленький подслеповатый человечек в селадоновом колете с улыбкой подергал жиденькую бороденку. — И, признаюсь, кое-что нашел.

Он протянул принесенный с собой мешок собеседнику — судя по виду, идальго средней руки, покрой одежды которого свидетельствовал о недурном достатке, а черты лица о том, что среди его предков пребывали танисцы.

— Соблаговолите принять мой скромный труд.

— Да, вижу, что не так тут много, — кивнул дворянин, с улыбкой взвешивая тощий баул черного потертого сукна, с какими обычно ходили чиновники, судейские и нотариусы во всех нумнасийских землях.

— Увы! — кивнул собеседник. — Почти ничего не нашлось. Если только запросить Геоанадакано — генеральный архив, или тогда уже метрополию, написать сразу в Палату государственных бумаг… Потому как если не знают они, то больше некому. Но ведь туда так просто не сунешься, нужно составить обоснование, заверить не меньше чем у аудиенс-секретаря. И то неизвестно, когда ответят. У нас и по куда более простым делам месяцами ответов ждут, а уж…

Он махнул измазанной в чернилах ладонью. Хранитель пожал плечами.

— Хорошо, я понял ваши затруднения и оценил старания, уважаемый. Тем не менее, подумайте еще: как можно этот запрос организовать? Сами понимаете, мои коммерческие дела, — улыбка чуть тронула уголки губ идальго, — не позволяют мне тратить драгоценное время на праздные поездки. Если потребуется вознаградить чьи-то труды, то снеситесь со мной как обычно. А что все-таки удалось выяснить?

Хранитель пожал плечами.

— Ох, сеньор кабальеро, очень немного. Ведь на полуостров и до войны Трех Королей особо никто не ходил, а уж когда он стал Ничьими Землями — тем более. И карт ведь приличных нет, даже лоцию побережья толком не составили, все черновики сожгли перед вторым штурмом Вилья Фердинандо. К тому же остатки архивов вывезли в Туделу и зачем-то спрятали в особом кабинете — ума не приложу, что там могло быть? Так что по сути и нет ничего — донесения патрулей, протоколы допроса контрабандистов, пикаронов… Между нами говоря, из бумаг следует, что корона не очень много потеряла от Аахенского мира. Ничьи Земли — места гиблые. Правда…

Он сделал паузу, как-то странно огляделся, будто в кабинете заведения почтенного Барбуса их кто-то может услышать.

— Ну, что там?

— Да есть еще все эти легенды, — добавил он не без колебаний.

— Это какие ж? — равнодушно (внимательный слух уловил бы, что слишком уж равнодушно) осведомился идальго.

— Да так, — отмахнулся чиновник, — глупые россказни, хотя, конечно, пять пропавших экспедиций за пятнадцать лет — это неспроста… Впрочем, там это написано. Я даже добыл, вы не поверите, рукописный отчет самого Тоэльо де Ролано. Хотя его на треть погрызли мыши, но тем не менее… Его записки ведь признали еретическими и прямо из типографии свезли на аутодафе… Цензора тогда сразу постригли в монахи и сослали на покаяние.

— Я, признаться, не понял, о чем идет речь, мэтр, имя это мне слышать не доводилось. Но все равно я весьма вам благодарен.

— Вот кстати о благодарности, — оживился человечек. — Я… мне, право, очень неловко просить столь достойного дона, но не мог бы он увеличить мое вознаграждение… скажем… на двести монет? Я бы не осмелился беспокоить, но обстоятельства…

— Что так? — нахмурился идальго. — Или вы наделали долгов, достопочтенный мэтр? Не ожидал от вас, неужто вы начали играть?

Он добродушно хохотнул.

— Нет, что вы, кабальеро! — замахал руками писец. — Просто, видите ли, какое дело: наш аудиенс-секретарь переводится в метрополию, как он давно мечтал, и распродает имущество. И я договорился с ним о покупке одной рабыни. Весьма недурная собой, почти белая девица, домашнего воспитания, и… В общем, мне бы очень хотелось ее приобрести для себя, но дон Сколла не хочет уступить в цене. Я бы мог набрать нужную сумму, но тогда придется продать Кабирру, а та даром что уже не юна, но я к ней привык, и она хорошо ведет дом и отменно готовит энчиладас. Вы не могли бы снизойти к моему затруднению? — Он умоляюще прижал ручки к груди.

— Ох, почтенный, вы, видать, думаете, что у меня в стойле имеется золотой осел, который гадит полновесными риэлями, — вздохнул его собеседник. — Ну что ж, сколько там стоит эта ваша благонравная белая девица? Вам хватит три сотни монет сверх оговоренного?

— О, не знаю, как вас благодарить… — закатил глазки коротышка.

— Тогда вот… — На стол с недопитым кувшином кокосового вина и тарелкой буррито шлепнулся объемистый кошель.

Засуетившись, собеседник идальго стал неловко пристраивать кошель на пояс, а потом церемонно раскланялся и удалился, весь лучась радостью — небось, уже предвкушал, как потащит свежую невольницу в постель.

Глядя на коротышку, такого в сущности смешного, Рагир усмехнулся. В легендах Владыка Тьмы покупал души обещанием вечной молодости, короны, спасения от верной смерти или даже власти над миром. Это жалкое создание было закуплено на корню со всеми потрохами и мелкой душонкой за малую толику презренного металла.

Как там в святых книгах фаранджийской веры: «Приобретай друзей богатством неправедным».

А ведь мэтр искренне боготворит его, торговца из разорившихся дворян дона Харима, и где ему догадываться о том, в честь кого он взял себе это имя? Точно так же, как и о том, что Рагир отлично знает, кто такой де Ролано, и о том, что за его записками он даже отряжал человека в метрополию, в то время, как они ждали его тут.

Впрочем, это не вина этого уже не первой молодости некрасивого человечка с ранней плешью и врожденной хромотой, выучившегося на медные гроши отца — полунищего книготорговца. Он когда-то отправился в колонии за богатством, но вот никакого богатства не стяжал, без взяток и протекций сумев пристроиться лишь на жалкое жалование архивариуса. А что, скажите на милость, воровать в архиве? Так бы и прожил до старости, не имея ничего, кроме съемного угла в бедном квартале да изредка — продажных ласк не самых лучших шлюх. Рагир дал ему денег и на покупку должности королевского нотариуса (а перед этим еще пришлось прирезать его начальника, освобождая место), на домишко, на рабынь…

В сущности, для архивариуса он стал богом, если не больше. Ибо никакой бог не мог бы ему всего этого дать, а вот он — маг и пират Ар-Рагир, Сын Смерти — дал.

— Он нам еще нужен, капитан? — неслышной тенью появился в дверях Корр. — Может, его от греха подальше…

Он выразительно провел ладонью по небритой шее.

— Зачем? — пожал плечами Рагир. — Ты ведь знаешь, дружище, я никогда не убиваю просто так. Если хочешь, допей вино и пошли…

Значит, Тудела, думал он, шагая по спускавшейся к морю улице. Ну, тем более есть резон навестить этот город. Но сперва нужно уладить дела с пикаронами…

Глава 20

[где, когда?]

— И все равно я не верю тебе, чужак, — брякнул старец. — Что бы ты ни говорил, и что бы тебе ни мерещилось, но Домбалле нет дела до тебя — как и до прочих белых. Великий Змей заботится лишь о своих детях — тех, у кого черная кожа. У прочих есть свои боги.

— Так что, ты откажешься пустить меня в храм Отца? — осведомился Рагир.

Йунус поежился — и вовсе не потому, что они стояли тут, на склоне прибрежной горы вдвоем против четверых.

А потому что эти четверо были не самые последние люди из числа сантьеро.

Два мужчины и две женщины. Первый — дряхлый уже старик, чей сановитый вид и ярко красные штаны, бархатные полусапожки и шитый золотом жилет на ссохшихся плечах изобличали в нем верховного жреца — одного из двенадцати. На шее его, обычно украшенной гирляндами фетишей и амулетов, болтался всего один резной идол пожелтевшей растрескавшейся кости на плетенном из кокосовых волокон шнурке. И по этому признаку в нем можно было безошибочно узнать важную шишку — по этому, а еще по особому взгляду, вызывавшему отчего-то у Йунуса желание склониться в церемониальном поклоне. Вот он, значит, какой — Дзугибар Бандаго, один из епископов темного и зловещего культа.

А вот второй — Мутабасса, один из самых сильных (по слухам) колдунов на островах Маре-эль Смарагдос — прибыл сюда по каким-то делам. Он помоложе — пятьдесят от силы — и явно себе на уме.

Третьей была девушка, вернее, молодая женщина, — высокая, сильная и статная, одним своим видом будоражившая кровь. У айланки густые черные брови сходились над орлиным носом; горящие пламенем глаза были как раскаленные угли; на ее, словно из красного дерева, лице выделялись губы цвета темного вина, полные, влажные и зовущие. Она была обнажена до пояса, ее великолепные груди, высокие и торчащие, были чуть прикрыты золотыми чашечками. На ней были шелковые шаровары дымчато-багряного цвета, стан опоясывал кушак, стройные лодыжки охватывали браслеты чеканного золота, в уши были вдеты золотые кольца. А на парчовой перевязи висела обычная абордажная сабля — правда, с рукоятью местной работы, украшенной черепаховой костью и золотом. Йунус догадался, что видит служительницу Ешшо — старшей дочери грозного Эрзулу, брата означенной хозяйки дождя, богини земледелия и покровителя (и формального мужа) амазонок. А это — видимо, командирша местного бабского воинства. Ибо тут женщины учатся владеть оружием для того, чтобы если придут эгерийские солдаты, имелись дополнительные руки, способные держать оружие.

Четвертой была тоже девушка — с кожей оттенка темной бронзы, но при этом с темно-голубыми глазами и слишком изящными, не айланского разреза, тонкими губами.

По этому признаку Йунус определил в ней редкого вида мулатку — происходившую от черного отца и светлокожей матери. Как помнил немало потрудившийся на ниве работорговли танисец, продавцы живого товара различали семь больших и еще пять малых разновидностей потомства от брака между людьми разных рас, оценивавшихся в разные суммы в риэлях и дирхамах.

Он начал прикидывать — сколько можно было бы выручить за эту красотку с сапфирными очами — и та, видать, почуяв в Йунусе старого врага, недобро уставилась на него из-под сведенных тонких бровей.

А затем вдруг отвернулась от моряка и уставилась на Рагира. На лице ее тут же выступили бисеринки пота, а губы зашевелились — что-то бормоча.

Йунус забеспокоился — та почуяла в его капитане нечто, обеспокоившее ее.

Но Рагира ее поведение не смутило.

Он подался вперед, словно был готов схватить ее, прижать к земле, впиться грубым поцелуем в губы и тут же овладеть. Глаза ее широко открылись, опалив его пламенем, а затем вновь закрылись, что, видимо, означало полную расслабленность, сдачу на милость победителя.

— Довольно, шарг, — выступила вперед ее товарка. — Мы кое-что слышали про тебя — видим, что это правда. Ты справился со служительницей Девы-Дождя — кроткой Эрзули. Не много чести, прямо скажем. А со мной — как насчет младшей дочери Ешшо? Хотя бы на саблях?

Повисло напряженное молчание.

— Посвященным принято сражаться с помощью дарованных им сил, — веско сказал — как обронил каменную глыбу — Рагир. — Но мои боги не враждуют с твоими, и мне бы не хотелось сражаться с тобой, ибо сила, которой ты служишь, такова, что мне придется тебя убить…

Девица шумно выдохнула, загораясь гневом, но второй старец лишь повернулся в ее сторону, и та унялась, отступив на пару шагов.

— Не очень похож ты, чужак, на доброго просителя, раз начинаешь грозить жизни одной из дочерей Отца Домбаллы… — процедил старец. — Отчего же так… — тон его был приторно недоумевающим и ласковым — но в этой ласке сквозила угроза, и Йунус вспомнил с холодком в душе, что Рагир, конечно, храбрый мореход и маг не из последних — но их тут всего трое в самом сердце страны мятежных рабов.

— Оттого что Домбалле, может быть, тоже не понравится, если одного из тех, в ком течет его кровь, собираются гнать от порога дома Отца, — процедил Морриганх.

— Первый раз слышу, чтобы светлокожий добровольно говорил о черной крови, текущей в его жилах, — рассмеялась воительница. — Впрочем, нет: отец мне рассказывал, что, бывало, взятые в плен просили пощады говоря, что происходят от рабынь…

Вчера днем они пристали к берегу у этого неприметного, заросшего джунглями берега — там, где Архипелаг переходил в материк.

Крупная зыбь немилосердно болтала небольшую лодку. Двухсаженные волны нависали над ней, обдавали дождем брызг. Сидевший на дне лодки матрос поспешно вычерпывал воду, одобрительно улыбался.

Курс держали на вершину темной громады горы, чьи лесистые склоны спускались к проливу, к коралловому песку пляжа, на котором бесновался прибой. Слева и справа из воды торчали скалистые острова, густо поросшие низкими деревьями и кустарниками.

— Вон он, Дарин, — проводник Сарондо указал на крайний островок. — Бери левее.

Скалы раздвинулись, и между ними открылась неширокая бухточка. На ее берегах виднелись сложенные из камней брустверы, из-за них выглядывали стволы разнокалиберных пушек…

Йунус отметил, что хотя расположение пушек и оставляло желать лучшего, но вот не хотелось бы сунуться ему сюда на фрегате или даже бомбардирском праме — не говоря уже об обычном пиратском гурабе. Конечно — галеон бы разгромил укрепления бывших рабов, но вот загнать сюда галеон — значит почти наверняка угробить его на рифах.

С передовой батареи что-то прокричали, сидевший на носу Сарондо — сотник пикаронского войска — принялся размахивать двуцветным флагом. Спустя какое-то время от берега отвалила дозорная шлюпка. Шестеро вооруженных мушкетами людей, четверо чернокожих, мулат и танисец сурово уставились на прибывших. Все они были увешаны дорогими ожерельями и украшены кольцами — от тонкой работы произведений искусных ювелиров Эгерии и Арбонна, до грубой работы местных ювелиров — из тайно намытого в джунглях золота. На ином из них добра больше, чем в лавке ювелира — прикинул Йунус.

— Кто такие? Откуда? — рявкнул танисец.

— Рагир Морриганх, прибыл во владения вождя всевеликой державы Паламарис, Гиреейо Обанго, — без запинки сообщил Сарондо.

— Мы слышали о Рагире Сыне Смерти, — ответил мулат. — Но что он хочет сказать великому Барбо-Негро? И почему прибыл, когда вождь в отъезде? Или это тайна?

— Это не тайна — он хочет встретиться с верховным служителем Отца нашего Домбаллы и попросить разрешения посетить его первое святилище. Об этом знают те, к кому я иду — почтенный Оргуро среди них, — назвал он имя верховного жреца.

Вот тут они точно удивились. Но, так или иначе, вскоре шлюпка пристала к берегу.

В заливчике, прикрытом от высокой океанской волны цепью крохотных скалистых островков и коралловых рифов, стояли на якорях с десяток небольших суденышек. На них из соседних прибрежных селений собирались подданные Барбо-Негро. Над спокойными водами залива легла тишина. Безлюдно было возле нескольких пушек, которые должны были обозначать береговую батарею, у складов и кузницы. Женские голоса и детский смех раздавались среди разбросанных по берегу соломенных хижин, в которых жили пикароны. Огороды, рощи бананов и манго, загоны для коз и свиней, курятники и другие хозяйственные постройки навевали мысли о мирной жизни. Центром общественной жизни поселения была главная площадь, окруженная столами и скамейками, защищенными от дождя и солнечных лучей навесами из пальмовых листьев. Это и был Дарин — одна из двух столиц державы Паламарис, страны пикаронов.

Слово «пикарон» переводилось с лингва марис по-разному.

Оно было похоже и на «грешник» на языке старой империи, и на «скотину» на одном из диалектов хальбийского, но сами пикароны считали, что их имя означает «несломленный».

Впрочем, было еще и то объяснение, что любимым оружием взбунтовавшихся рабов были пики из бамбука.

Но как бы его ни переводили, то, что это слово что-то значило, давно ощутили на себе и напыщенные горделивые эгерийцы, и деловитые пьяницы хальбийцы, и вспыльчивые, но сообразительные арбоннцы, и все прочие.

Среди рабов были не только ремесленники, землепашцы и разбойники. Имелись еще и солдаты.

Так среди невольников появились пушкари и алебардщики, копейщики и кавалеристы. Не только рядовые, но сержанты, лейтенанты…

(Была даже легенда о попавшем в рабство амальфийском генерале, в беспамятстве подобранном на поле битвы мародерами и тут же проданном за несколько монет купцу.)

Кое-где из таких пробовали набирать гарнизоны, но те, не питая ни преданности к флагу, ни любви к начальству, норовили ограбить какой-нибудь караван или корабль да и дать тягу на родину.

(Ну, что поделать, неблагодарная скотина — человек. Не ценит сделанного добра!)

И белые работали бок о бок с айланскими и танисскими рабами. Можно презирать раба. Можно не любить человека за цвет его кожи. Но когда вы на одной цепи, то судьба просто говорит: «Сдохни или подружись». Одни не могли этого сделать — и дохли: от непосильной работы, от лихорадки, под кнутами надзирателей. Другие же…

Первое крупное восстание произошло через полвека после Вальяно и Мак-Мора — три десятка белых и чернокожих рабов дона Рубиго подожгли дом и убили девятерых белых. Восставших похватали солдаты и казнили. Потом были еще заговоры — немало сохранилось бумаг про то, как белые и черные рабы устроили совместный заговор, но были выданы предателем и казнены. В рапортах алькальдов и коррехидоров все чаще стали слышаться жалобы на шайки беглых рабов, устраивающих совместные побеги, похищение свиней, поджоги плантаций. Одни гибли, другие уходили в леса и горы.

Мятежники под предводительством бывших солдат и офицеров ухитрялись обзаводиться даже пушками…

Наконец, два века назад бывший ютаркский пехотный капитан Стуррис, бывший вождь Каманго, и пророчица Ассунга Йаола Риша подняли мятеж в Эль-Бако, и к ним примкнул гарнизон из подневольных солдат, и когда на главной площади жрица Монгалы провозгласила что «нет ни черного, ни белого, ни язычника, ни верного, но все люди и дети Небес» — мало кто понял всю опасность. Тем более бунт был быстро подавлен, — пусть и благодаря предательству в рядах смутьянов. Одних сожгли, других повесили, одного колесовали, одного живым повесили в городе на цепях, а Стурриса поджаривали на медленном огне почти полдня…

И пусть Йаола с несколькими тысячами рабов всех рас, пола и возраста ушла в джунгли Хучитано — власти лишь усмехнулись. Жалко убытков, но если хотят сдохнуть в болотах и дебрях этих проклятых низин, то, как говорится, земля пухом. Никто не понял, что это лишь начало…

Прошло время, и на окраинные посты и плантации стали нападать выходившие из лесов отряды, над которыми развивались черно-белые знамена Совета Равных, а в рабских бараках и хижинах начали поминать «государыню Ассунгу, владычицу пикаронов».

С тех пор было много всякого, но главное — это то, что пикароны не только не исчезли, а уже владеют и землями и кораблями, и имеют аж три государства…

Все это он вспоминал, пока конвоиры отвели их в одну из просторных хижин, и пока за ними явились эти четверо — как показалось Йунусу, удивленные и встревоженные, — и под многочисленными любопытными взглядами они отправились за окраину Дарина — сюда, в расщелину скал, где зияла пещера, обрамленная грубо вырубленными из гранита тяжелыми пилонами — на манер уаджетского храма, руины каких еще попадаются по всему Шаргибу.

А затем произошло странное объяснение — как будто четверка жрецов спохватилась в последний момент. И честно говоря, Йунуса это встревожило — ведь обо всем договорились!

Но почему? Из-за цвета кожи? Но среди пикаронов есть не только айланцы… Или потому что его реис — маг?

— Довольно, Фалбогиба, — повторил старик, судя по изменившемуся лицу принявший решение. — Слова произнесены и просьба объявлена… Ты можешь войти в святилище и спросить — возможно, Отец Змей снизойдет к твоей просьбе — ради той самой капли крови истинных людей, которая течет в твоих жилах, если ты не врешь…

— Я иду… — коротко бросил Рагир, и у Йунуса возникло ощущение, что эти слова обращены отнюдь не к присутствующим.

Рагир размеренно зашагал к порталу. Вскоре гранитный провал поглотил его.

Потянулось ожидание.

Йунусу очень не нравилось выражение, промелькнувшее в глазах старшего из жрецов. Он явно что-то знал. Что же? В храме засада? Ловушка? Или… или и в самом деле в глубине каменной толщи таится древнее темное колдовство?

И в самом деле, жрец Бандаго был уверен, что этот человек, за которым стоит тень истинной тьмы, оттуда не выйдет. Как бы он ни был силен, но почуять ловушки он вряд ли сможет, а есть еще и живые стражи, что не подвержены людским чарам…

— Похоже, вам придется поискать другого вождя, а, шарг? — произнесла Фалбогиба, недобро рассмеявшись. А… не придется, — с явным разочарованием бросила она. И тут как-то не по-живому посветлела.

Посерел и старый жрец, ойкнув, отступила на пару шагов Дарана. И сам Йунус ощутил уже не холодок — самый настоящий холод, — как когда-то на перевалах Каххатского хребта, где с неба падает белая крупа замерзшей воды.

Ибо из пещеры вышел как ни в чем не бывало их капитан.

Вышел не один — его шею и руки обвивала здоровенная черная змея, чью шкуру пятнали мелкие оранжевые горошины. Над его плечом покачивалась остроугольная голова с двумя выступами. Рогатая имбуги — самая опасная и ядовитая змея, какая есть в Айлане — привезенная сюда с каким-то работорговым кораблем и изрядно размножившаяся в Дальних Землях. Как ни в чем не бывало Рагир подошел к замершей в неподвижности четверке жрецов.

— Я поговорил с Отцом Домбаллой, — сообщил он улыбаясь, и от этой улыбки даже Йунусу стало нехорошо.

— И что он сказал тебе? — запинаясь пробормотал жрец.

— Что он доволен мной. И недоволен тобой, старик, — усмехнулся пират. — И он посылает со мной тебе свое недовольство…

Черной лентой имбуги соскользнула с тела Рагира и обвилась вокруг ног старика, медленно поднимаясь к голове. Обвив шею живой гарротой, рептилия замерла как бы в раздумье. И голова ее, повисшая в нескольких дюймах от серого лика старца, чуть покачивалась как бы в раздумье.

— Он недоволен тобой, старик… — усмехаясь повторил Морриганх.

Закатив глаза, рухнула на песок Фалбогиба — прямо к ногам капитана. Дарана держалась каким-то чудом, зато в глазах второго из жрецов Йунус разглядел тень промелькнувшей надежды — ибо именно он займет место верховного жреца, если тот падет жертвой гнева Отца-Змея, чей посланец вот-вот прикончит слишком много вообразившего о себе Бандаго.

— Но ты еще можешь быть прощен…

Змея соскользнула с шеи старца и не спеша поползла обратно к пещере.

Мутабасса рухнул на колени перед Рагиром, бормоча: «Избранник…Избранник…» Его примеру последовали двое оставшихся служителей культа…

Глава 21

3339 год от Возведения Первого Храма. 7-е число месяца альтос.

Ничьи Земли. За два года до основного действия.

— Капитан, а может быть… Может быть, и в самом деле нам не надо было это затевать?

Рагир покачал головой.

— Нет, Корн, я не отступлю — поздно. Мне нужно взять Туделу и по-другому быть не может.

— Но, мой лорд, мы ведь и так уже богаты…

— Не в золоте дело…

Корн-ок-Рани нерешительно помолчал, а его глаза по-прежнему отражали глубокое сомнение.

— Друг мой, — Рагир усмехнулся. — Ты со мной уже пятый год — и разве ты пожалел хоть раз об этом? Послужи мне хорошо, Корн-ок-Рани, и, быть может, в один прекрасный день ты будешь вознагражден так, как не можешь вообразить!

И глаза Рагира — Корн мог бы поклясться — на мгновение блеснули отсветом дальних костров преисподней.

Корн ощутил, как в глубине его неробкой души моряка, пирата и офицера вдруг шевельнулся неподдельный ужас. Словно перед ним стоял не сам Рагир — человек конечно суровый и жестокий, — а некий жуткий призрак.

Но отступать было действительно поздно.

На стоянку у безымянного атолла в Наветренной гряде Архипелага, со всего Изумрудного моря к Рагиру три месяца прибывали флибустьеры: хойделльцы, арбоннцы, фризы, отщепенцы-эгерийцы, танисцы, мелкие вольные капитаны из лабиринта островков и бухточек.

На клич и обещание добычи собрались самые солидные люди из числа «вольных добытчиков». Был тут капитан Балом, пришедший под своим флагом — красным с белыми и зелеными лентами; Соук под черным флагом с желтыми полосами; Пит Хасс, плававший под синим штандартом; Эдмон-Камбала, на чьем желтом флаге была вышита обнаженная красотка с мечом в руке; его старый знакомый Святоша Антис, аббат-расстрига, после каждого успешного грабежа возносивший благодарственную молитву Эллу с пушечного лафета, — всё люди известные и уважаемые.

Даже хитрая и мнящая всерьез себя королевой Изумрудного моря Миледи Ку прислала четыре пинасы под командой своих «пасынков» — двух крепких мулатов не первой молодости.

Но вот наконец флот собран. Три десятка кораблей, загруженных провиантом, порохом и ядрами. Две тысячи готовых на все головорезов горели желанием скорее выйти в поход.

Как шутил Йунус, теперь Рагир может вполне поднять на «Разящем громе» сине-белый вымпел таиф-реиса или даже амир-аль-бахра — но Рагир со смехом отнекивался. Ссорится с главой пиратов соплеменников, таиф-реисом Иманом, он не собирался — пока…

Во всей этой многоязычной разношерстной толпе только Йунус, Корр о-Данн и сам Рагир Морриганх точно знали, что именно предстоит им. Никому не было известно, куда они поплывут и с кем будут драться. Людей привлекло имя Морриганха, и его обещание неисчислимой добычи.

Тудела если и упоминалась, то с недоверчивым смешком.

То говорили об атаке казначейского флота, то — об охоте на лимасский транспорт, то о походе на северный материк, а некоторые предполагали что Рагир хочет пойти по стопам знаменитого Хейга и растрясти города Золотого Ожерелья.

Так шли разговоры, а Рагир не торопился. Кто-то ушел, но большинство осталось.

Лишь когда корабли были проконопачены, окренгованы, днища их очищены от ракушек, все паруса починены, пушки начищены и проверены, а трюмы загружены вяленой рыбой и черепахами, только тогда Рагир Морриганх созвал своих капитанов, чтобы подписать консорт.

Они собрались в адмиральской каюте — тридцать капитанов, приведших свои корабли на место встречи.

Каюта в панелях из темного дуба, со стенами, чуть закругленными кверху, походила на парадную гостиную. Потолок пересекали мощные балки, увитые резными лозами с изящными листьями.

Капитан Морриганх сидел за широким столом с резными ножками в форме львов, а вокруг него на табуретах расселись командиры его флота. Был там и Эстебано Серый Кот — почти старик, согбенный, но еще крепкий, со стальным крюком на месте левой кисти. Святоша Антис, Хольберт-Фриз, и Тенья, и Марун-Танисская Лиса… Все люди известные и уважаемые.

— Кхе-кхе, — прокашлялся капитан Балом и решил взять быка за рога. — Итак, адмирал, ты, наконец, скажешь нам, зачем мы, Хамиран подери, здесь собрались?!

Рагир кивнул и просто молвил:

— Мы отправляемся брать Туделу.

Воцарилось долгое молчание.

— Побойся Элла, Рагир! — опомнившись первым, заверещал Антис. — Туделу?! А почему сразу не Сеговезу? Или не Толетто?

— Ты сошел с ума? — возопил один из мулатов Миледи Ку.

Остальные дружно вторили ему:

— У них шестьдесят сорокафунтовых стволов!

— Взять Туделские форты? Ха!

Маг молча наблюдал за происходящим, и его внимательный взгляд медленно скользил по лицам, как бы взвешивая, чья возьмет. Он благоразумно дал всем высказаться, и постепенно шум стал стихать.

И тогда, улыбнувшись, Рагир изрек с нарочитым недоумением:

— Что случилось, ребята? Я созвал сюда вольных капитанов, а теперь думаю, может, вместо себя вы прислали каких-то трусливых скопцов? Скажите на милость, опасное дело?! И поопаснее бывало! И потом… Чем меньше людей, тем больше добычи достанется каждому!

Почему-то эти негромко сказанные слова утихомирили сборище.

— Так-то оно так… — сказал Сокис. — Но ведь и впрямь опасно, очень опасно… Хотя и куш поистине велик, — добавил он.

— Золото? Так они там по нему гуляют. Я слышал, что один кузнец-силач как-то унес слиток, и никто не хватился…

— Но лес непроходим. Да и форты…

— А что об этом думает Эстебано Однорукий?..

Взоры обратились к Серому Коту, оставившему свою руку на галерах эгерийского короля вместе с цепью, намертво склепанной на его запястье.

— Ну, я не был там, — хрипло бросил эгериец, — но уже в дни моей юности говорили, что Тудела — чудесный город…

* * *

Тудела была и в самом деле чудесным городом — могущественным, процветающим — и по праву носила название Золотой Сундук.

Город этот собирал все сокровища западного вице-королевства Эль-Керру, был построен эгерийцами почти полтора века тому для защиты своих караванов, перевозящих сокровища из Инниса в Эгерию — после того как лорд Хейт прошелся по побережью Бескрайнего океана огнем и мечом. Красивый город защищала мощная крепость и многочисленные форты, под прицелом пушек которых находилась также бухта, где эгерийские корабли могли спокойно и безопасно разгрузиться.

Тудела была красивейшим городом Дальних Земель. Не самым большим, но уж точно самым богатым и, видимо, самым красивым. Место политических интриг и романтических приключений. По центральной улице города, Лас-Коронас, проходили отряды солдат, чинно прогуливались прекрасные сеньоры. Город был полон беглых рабов, искателей приключений, монахов и купцов. В городе был построен первый в Дальних Землях кафедральный собор Элла, первый суд и первая школа.

Отсюда отправлялись в поисках сокровищ и неведомых стран все знаменитые покорители этой земли — немного их вернулось из мрачной сельвы и диких песков Аль-Атамы.

Никакое другое селение во всех Дальних Землях не могло сравниться с Туделой ни красотой, ни богатством. Губернаторский дворец и построенные из кедра дома были обставлены вычурно и роскошно — мебель и предметы искусства специально выписывались из Арбонна, Эгерии и Амальфии.

Церкви кафедральный собор Анахитты и восемь монастырей кичились изобилием драгоценной утвари.

Склады ломились от золотых штабелей, ожидавших каравана в Эгерию. Иногда на улицах складывались поленницы серебряных слитков, не уместившихся на складе. Впрочем, тяжесть надежно предохраняла их от воров.

А городок тем временем вырос и оделся великолепием. Богатства употреблялись на постройку тысяч роскошных домов с красными крышами и небольшими внутренними двориками, где росли редкостные цветы.

Купцы прятали в свои сундуки драгоценные камни и золотые слитки, строили дома из кедра, крытые розовой черепицей. Своих женщин они рядили в заморские шелка, а на улицах каждого сопровождала огромная свита дворовых и рабов.

В городе обосновалась компания амальфийских работорговцев, которые построили огромный сарай для своего товара. Там в расположенных ярусами клетках сидели вперемешку белые и темнокожие невольники, пока их не выводили на свет и покупатели, хорошенько ощупав каждого и рьяно поторговавшись, не ставили на купленной двуногой скотине свое тавро и не уводили клейменные караваны по всем трем дорогам, ведущим из города.

Две тысячи великолепных домов из кедра располагались вдоль главных улиц, а дальше стояли более скромные жилища приказчиков, королевских нотариусов со стряпчими и офицеров. По вечерам жители города прогуливались под музыку вывезенного из Толетта оркестра в сотню музыкантов.

По окраинам теснились бесчисленные крытые листьями хижины рабов, кабальных и вольноотпущенников.

Именно в Туделе в ожидании очередного каравана судов хранились дары здешней земли. В назначенное время быки и мулы отвозили их на восточный берег перешейка, а там ее грузили на корабли в бухте Аргис.

Купеческая аристократия города была весьма надменной — и имела для этого все основания. Ведь, по большому счету, Тудела содержала Эгерийское королевство, оплачивала новые дворцы короля и войны, которые он вел.

И еще — ни разу пираты не пытались захватить этот город — вольные добытчики как деловые люди избегали бессмысленных затей.

Город слыл неприступным. С одной стороны его оберегали горы, а с трех — крепкие стены, джунгли и болота. К тому же вражеской армии пришлось бы прорубить себе путь сквозь густые леса, пробраться по узким горным проходам, которые с успехом мог бы оборонять даже небольшой отряд. Так какому здравомыслящему военачальнику взбрело бы в голову напасть на Туделу? А потому, когда Эльмано Наур-Иксу или Сархьено становились добычей корсаров, здешние купцы только пожимали плечами и возвращались к своим обычным делам.

Разумеется, весьма досадно, нет, даже очень печально, что их соотечественников постигла такая беда и они лишились всего своего добра, но чего еще им было ждать? Города-то их стояли не на том берегу! Тудела могла жалеть их, но тревожиться? Элл добр, а дела идут…

Если им в душу и закрадывалась мысль о нападении врагов, она тут же исчезала, стоило вспомнить бравую посадку дона Хорхе Ромегаса — военного коменданта. Он ведь кавалер ордена Меча и Солнца, а его дают за десять выигранных сражений.

Так счастливо они и жили в Туделе: с наступлением жары уезжали в загородные поместья, а с наступлением сезона дождей возвращались в город на балы и ассамблеи. Именно такой была Тудела, когда Рагир Морриганх задумал вскрыть этот сундук с сокровищами.

Потом, задним числом, и историки позднейших веков, и чиновники, ведшие расследование по делу «О дерзейшем нападении на королевские владения нечестивого разбойника Рагира» отметили то, что не было известно публике, но что сам Сын Смерти, видимо, знал. Про то, что крепость ни разу не чинилась всерьез с тех самых пор, как была построена, хотя казна истратила на это столько денег, что королевский двор в Толетте вопрошал, уж не из золота ли складывали их строители. Что железные пушки ржавеют в тропической сырости, если за ними не ухаживать — а за ними не ухаживали. Что пороху у защитников немного и учения со стрельбой гарнизон проводил хорошо если раз в год. Что из четырех тысяч гарнизона на самом деле и двух с половиной не наберется…

Но пока туделские купцы лишь пожимали плечами. Рагир? Помилуйте — а королевские солдаты на что? Им ведь платят за это. Не платят? Не наше дело! И вообще — пусть губернатор об этом думает! Самые отборные войска караулили королевские кладовые, казармы с рабами и конюшни с тысячами мулов. Когда до города дошли слухи, что на них идет ужасный Рагир Морриганх, все восприняли это как забавную выдумку, хотя недобрые вести ползли со всех сторон.

И вот, сойдя на берег в бухте Аргис, где даже не было крепости — а лишь причалы и земляные редуты, которые во время погрузки занимали конвойные, а все остальное время стояли пустые, — пираты сошли с кораблей и двинулись в джунгли.

Из еды взяли лишь то, что можно унести с собой — а путь предстоял нелегкий и долгий.

Но они быстро шли вперед — и в немалой степени потому, что на них еще действовал пример капитана Морриганха. С самого начала он вел их, шагая во главе своего войска. Вперед, к Туделе!

Многих била лихорадка, от которой не помогала ни кора хинды, ни ром с порохом, которыми корсары лечились от всех болезней. Но они упрямо шли вперед — Морриганх не мог потерпеть неудачи, потому что еще никогда не терпел неудач.

Часами пробирались они по укромным, еле заметным тропам через заросли диких сахарных деревьев и мангров, огибая перевитые лианами огромные вязы, чьи кроны возносились так высоко к небу, что казалось — упирались в него. Они мокли под нескончаемыми струями тропического дождя, а когда он закончился, джунгли расцвели вдруг миллионами маленьких бриллиантов — то дождевые капли заблестели всеми цветами радуги на широких листьях папоротников и толстых канатах лиан.

Маленькие обитатели джунглей суматошно порскали у них из-под ног, обезьянки поругивали их с веток визгливыми голосами, а тропические попугаи самых невообразимых расцветок громко хлопали крыльями в кронах деревьев и роняли откуда-то сверху ореховую шелуху.

Пираты шли широкой лесной тропой, с обеих сторон окруженной стеной яркой зелени, прочное основание которой составляли деревья, переплетенные ползучими и вьющимися растениями, кустами, лианами и растениями-паразитами так, что внутрь не могло проникнуть ни одно существо, кроме змеи.

Флибустьеры продолжали быстро идти, бесстрашно пролезая через кусты, продираясь сквозь лианы и обходя огромные корни, образовавшие запутанные лабиринты.

Их не останавливали упавшие от старости или поваленные молнией деревья. Флибустьеры продолжали углубляться в чащу, не забывая о необходимых предосторожностях, так как, помимо людей, им приходилось еще страшиться обитателей джунглей: кровожадных ягуаров, ужасных муравьев марабунта, ядовитых змей, сколопендр, исполинских кайманов что иногда забредают в джунгли поохотиться…

Ночами они ложились прямо на траву, накрывшись гигантскими листьями папоротника, подложив свои камзолы и плащи под голову, и засыпали тяжелым сном, пока день медленно угасал.

Монотонное потрескивание цикад иногда перемежалось уханьем ночных птиц, а иногда вдруг где-то совсем рядом громко хрустела ветка под лапами осторожных зверей, которые только по ночам выходили из своих укрытий в поисках добычи…

А утром пираты поднимались, и двигались дальше, подкрепившись горстью орехов или ломтем вяленого мяса. Корсары ели обезьян и сырой дикий маис, ловили змей и лягушек, от одного вида которых кое у кого начиналась тошнота. Однажды убили каймана, но зверь оказался старым, и от мяса так разило мускусным духом, что их тут же вывернуло наизнанку. В другой раз подстрелили и съели ягуара, зажарив на вертеле. При этом даже находили в себе силы шутить, что раз ягуару позволено есть людишек, людям тем более можно кушать ягуарятину.

Местность вокруг стала постепенно меняться — непроходимые джунгли уступали место холмистым, слегка заболоченным землям, гигантские деревья — низким, ползучим кустарникам с колючими ветвями, усыпанными огромными белыми цветами. Соцветия издавали сладковатый аромат, слегка пьянящий и какой-то усыпляющий — и огромные бабочки самых причудливых расцветок вились над ними, словно исполняя необычный танец.

Три дня пробивалась колонна пиратов сквозь лесные дебри, а на четвертый, когда солнце стояло уже высоко в небе, раздался радостный крик разведчиков. Они вышли на опушку леса. Перед ними расстилалась бескрайняя долина, за которой на горизонте виднелась морская синь, а вдали маячили первые городские строения. Выбравшись из леса на равнину перед городом, оборванные и измученные флибустьеры увидели Туделу, купающуюся в золотом сиянии солнца. И каждый невольно подумал, что ему почудился этот белый город.

В предрассветной мгле пиратские разведчики рыскали по равнине как волки-оборотни. Они подобрались к самым стенам города и даже успели пересчитать солдат перед закрытыми воротами, пока выстрелы с башен не отогнали пиратов.

* * *

А на ранней заре пиратский лагерь взорвался стрельбой и криками — изрядная часть капитанов и их команд подняла бунт.

Толпа расшвыряла людей Рагира и явилась к его палатке.

Они вопили и орали, обвиняя Морриганха во всех смертных грехах, что он привел их сюда на гибель, что им не взять город, а на обратную дорогу нет провианта.

Мало-помалу все воинство собралось вокруг стоявшего на возвышении Рагира. Они ревели, как быки, перекрикивая друг друга, а он молчал, и вот, наконец, гвалт утих, а самые нахальные сорвали себе глотки.

И тогда предводитель пиратов начал:

— Я не понимаю вас! Вы сами согласились идти на Туделу, зная, что предстоит вовсе не легкая прогулка! И вот теперь у самого порога победы вы готовы струсить и повернуть? Отлично — уходите! Пять или шесть дней пути отделяют вас от кораблей. У нас припасов на один день, так что вам будет очень трудно добраться до берега, коль вы вздумаете обратиться в бегство… Да, я знаю, дело предстоит жаркое! Город охраняет три тысячи солдат, и это не деревенские мужики и не вчерашние воры, которым раздали аркебузы и пики и погнали в бой. Нас почти втрое меньше. Но вспомните, мы с вами брали неприступные города и вытрясали из них золото, как орех из скорлупы. Я обещал вам Эльмано — вы ограбили Эльмано! Я обещал вам Сархьено — и вы взяли его! Я обещал вам золото и серебро!! И кто скажет, что не имел его? Так вот, я обещаю вам Туделу!!! Вы можете повернуть и уйти — и, возможно, доберетесь до берега, кормясь травой и червяками. А можете уже через несколько часов жрать вкуснейшее мясо и запивать его добрым вином, объедаться блюдами, которые приготовят для вас повара всяких донов и сеньоров, и тискать их жен и дочерей! А потом — завалить их прямо на шелковых простынях их патио!

Рагир воздел сжатые кулаки и взревел, да так громко, что все собравшиеся окаменели на миг:

— Да!!! Вы будете иметь этих утонченных гордых сучек, и они будут ублажать вас не хуже любой шлюхи! Это говорю вам я, Рагир, которого зовут Сыном Смерти! В городе столько золота и драгоценных камней, что немыслимо сосчитать. Если мы одержим победу, все вы до единого станете богачами. Вот перед вами Золотой Сундук. Побежите ли вы? Многие сложат сегодня головы на поле брани, но… Чем меньше нас будет, тем больше придется добычи на каждого оставшегося!

И в этот миг толпа вдруг ощутила себя единым целым и поняла — все так и будет, и нечего бояться! Он обещал, и он выполнит. Ведь для Сына Смерти нет ничего невозможного!

Раздались хриплые крики одобрения. Пикароны били себя по ляжкам и закатывали глаза.

Пираты рвали на груди лохмотья. Беглые солдаты палили в воздух.

А за спинами радостной толпы уже волокли в кусты трех наскоро прирезанных главарей угасшего бунта.

Тем временем Рагир вызвал к себе Эреру.

Тот вскоре явился — бородатый, в разваливающихся сапогах и драных штанах, полуголый, на мускулистом торсе перекрещивались две бархатные синие перевязи, с саблей и кинжалом. Ничего от эгерийского офицера, который робко напросился всего несколько лет назад на службу к грозному пирату, в нем не осталось.

— Приятель, — осведомился капитан. — Тут гарнизоном командует твой старый знакомый Ромегас…

— Грязная козложопая свинья! — с чувством выразился бывший лейтенант.

— Это ясно. Но скажи-ка ты мне лучше, он что-то понимает в своем деле или нет?

— Он, вроде, шесть лет отвоевал в Фрисландии, — ответил Эрера. — Хотя вообще-то он все больше по дворцам да балам, но все же в делах побывал — орден Меча и Солнца пока еще задаром не дают. Извиняюсь, мой генерал, — Эрера так и не избавился от кое-каких офицерских привычек, — но больше ничего и не вспомню. Он ведь нас, пехотинцев, презирал. Кавалерист — у его коня ума побольше! Его послушать, так стрелки вовсе не нужны, а кавалерия выиграет любую битву!

— Кавалерия? — переспросил Рагир. — Любопытно… Вот значит как? Ну, хорошо…

Через два часа пираты двинулись на равнину, как черная туча.

Дон Хорхе де Ромегас, комендадор Туделы выстроил своих пехотинцев, как и полагалось, в шесть каре, по две терции — пикинерской и аркебузной.

Эгерийские солдаты в ярких мундирах стояли в боевом порядке у городских стен, впереди гарцевали на разгоряченных конях кавалеристы. Да не какие-нибудь, а кирасиры верхом на могучих конях, закованные в броню, заранее наставлявшие длинные пики.

Ромегас внимательно изучал пиратов. Нестройная толпа в пять-шесть шеренг и впереди — пара сотен самых лучших стрелков. Именно так разбойники обычно и действовали — первый залп по офицерам и унтерам, а потом — атака на фланг, сближение бегом и расстрел солдат короны. Тех, как и положено, учили вести залповую стрельбу, а не прицельную. Но вот только сейчас им придется иметь дело с кавалерией.

Тем временем пиратский передовой отряд выдвинулся довольно далеко, а потом пираты встали, как вкопанные, по пояс в высокой траве, ожидая атаки. Вот закурились над ними дымки фитилей. На флангах уставились на эгерийцев две мелких пушечки на самодельных, вырубленных только что лафетах — бесполезное оружие при таком раскладе.

Начальник гарнизона оглядел нестройную толпу пиратов с брезгливым презрением и взмахом надушенного платочка дал сигнал атаковать.

На равнину вылетела эгерийская кавалерия и понеслась вперед под гром барабанов прямо на пиратов.

Триста шагов, двести…

Передовые стрелки дали залп, но как-то вразнобой и неуклюже.

Дюжины две конных вылетели из седел под копыта, но на этом все и кончилось.

Пираты-застрельщики принялись торопливо перезаряжать ружья, в основном построении кое-кто опустился на одно колено, пристраивая серпенты и «скорпионы» на самодельные сошки.

А потом передовой отряд вдруг дрогнул и откатился назад. Кто-то вразнобой разрядил ружье в атакующую конницу, но основная масса просто ринулась прочь, смешавшись с товарищами. Конница же была уже в какой-то сотне футов.

Ромегас радостно взревел, чуть не спрыгнув с седла, — мерзкие пираты струсили при виде непобедимой эгерийской кавалерии, наводившей ужас на любого противника — от таких же всадников неверных до угрюмых копейщиков-горцев Штралштанга.

Вот атакующие конники заслонили пиратов…

И в этот момент земля под копытами брызнула дымом и пламенем взрывов. Тела людей и лошадей взлетели вверх, подброшенные взрывами — и в считанные мгновения кавалерия Туделы превратилась в бесформенные груды человеческого и конского мяса.

Дон Хорхе ошеломленно уставился на хаотическое нагромождение искалеченных, дергающихся тел…

Рагир довольно улыбнулся, пригладив бородку.

Его затея удалась вполне.

Глупый индюк попался в ловушку, иначе и быть не могло. Ведь вся стрельба передового отряда имела главную цель — замаскировать дымки фитилей спрятанных в зарослях бомб и гранат. Не один час они с Эрерой и Старым Сидром тщательно рассчитывали длину фитилей, перемножая скорость их горения на скорость атакующей кавалерии — и расчеты не подвели.

Эгерийский штаб впал в смятение. Алые и золотые мундиры метались из стороны в сторону. Каждый офицер выкрикивал приказы во всю силу своего голоса. Оставшиеся конники развернули лошадей, а те, учуяв кровь, в панике ринулись назад, туда, где стояли эгерийцы. Следом бросились в атаку корсары, вооруженные до зубов, увешанные пистолетами, ножами, саблями, пиками и даже гарпунами.

Всклокоченные головы и бороды, горящие яростью глаза…

А лучшие стрелки корсаров продолжали аккуратно выбирать цели и били без промаха.

Остатки конницы смяли ставшую вмиг рыхлой эгерийскую пехоту, и дон Ромегас первым повернул своего скакуна прочь.

Корсары ворвались в бреши, оставленные кавалерией, и погнали отделенных друг от друга защитников города вправо и влево.

Не прошло и нескольких часов, а все было кончено.

Золотой Сундук Эгерии лежал перед Рагиром Морриганхом, совсем не обороняемый.

…Никто из охваченных дикой паникой горожан и не думал защищаться.

Очумевшие обыватели прыгали с причалов в лодки и пинассы, брали штурмом барки и карраки, толкались и орали. Дело доходило до стрельбы и поножовщины. Всем хотелось поскорее убраться подальше.

Первым подняла паруса и вышла в море каракка губернатора, вторым — церковный галеон, на который забыли взять дряхлых и увечных священников и монахов из приюта при монастыре святой Катарины, но зато ухитрились погрузить недавно привезенный из Ланада алтарь из чистого золота в пятнадцать тысяч фунтов веса — дар тамошних владельцев рудников. (Впрочем, с той поры бесценную вещь никто не видел, и вообще, как было сообщено во всех отчетах, ее похитил все тот же безбожный греховодник Рагир.)

Беглецы успели запереть городские ворота, но они задержали пиратов ровно на пять минут, пока на прямую наводку не вытащили полдюжины самодельных пушек из стволов кведрахо, укрепленных железными обручами. Эти страшилища пираты сделали за ночь, срубив деревья тут же и пропалив каналы стволов с помощью раскаленных в костре ядер, коими и зарядили пушки.

Ядер этих корсары притащили с собой всего десяток, но после первого же залпа створки, сбитые из толстых, но все же деревянных брусьев, были разбиты в щепки, несмотря даже на то, что одна пушка все-таки лопнула, убив и покалечив пяток пиратов.

Ревущая толпа вломилась в ворота и повалила вперед по широкой улице Святой Катарины.

На каждом перекрестке часть сворачивала в боковые переулки, словно река текла по своим притокам. У каждого богатого дома от общего потока отделялось несколько человек.

Удары в дверь, рухнувшие створки. Нападающие протискивались в проем… А затем крики, отчаянные вопли, женский визг и довольное ржание разбойников…

Днем вспыхнул пожар. Огромные языки пламени взметнулись к небу.

Занялась улица, квартал, и запылала половина города.

Кое-где пираты вместе с горожанами тушили склады и патио.

К Рагиру, занявшему городскую аудиенсию, начали сбегаться взмыленные подчиненные.

— Мы тут жить не собираемся, — бросил он в ответ на их вопросы о том, что делать в сложившейся ситуации. — Тушить не мешайте, впрочем, как знаете. Золото не горит, а тяжелые слитки нетрудно выкопать из легкого пепла. Только смотрите, чтобы не сгорел этот дворец — здесь мы будем собирать добычу. Кстати, постарайтесь наловить побольше чиновников. Не все же они сбежали. У меня есть о чем с ними потолковать…

После чего зачем-то направился в архив, предоставив слегка ошарашенным, но тем не менее довольным пиратам собирать со взятого на пику города дань золотом и кровью.

Тем временем в паре сотен футов от аудиенсии, во дворе казнохранилища, происходило следующее.

Высокий эгериец, одетый в изысканный черный костюм, встретил захватчиков с ключами на бронзовом блюде.

— Ты кто?! — рявкнул Йунус. — Где ваш губернатор?!

Эгериец, выпучив глаза, остолбенело глядел на пирата, лишь молча протягивая ключи.

— Я младший нотариус Героно Аяла, — пропищал он. — Тут кроме меня никого нет из живых, все сбежали…

— Что, обделался? — грубо спросил Эрера. — Ну, и Змей-Шагор с тобой, да и со всеми вами заодно! Показывай, где тут у вас золото! Веди в главное хранилище!

И выразительно помахал палашом в дюйме от носа младшего нотариуса.

Впрочем, похоже, зрелище злобных заросших физиономий и смертоносной стали выбило из чиновника последние остатки здравого смысла.

— Я спрашиваю, где ваша проклятая казна? — ревел Эрера. — Где вы храните то, что украли у меня и других честных ребят, дохнущих в этих поганых краях?! Ты что, оглох? Или думаешь, мы прошли сорок миль по проклятой сельве, чтобы любоваться твоей харей?! Говори быстрее, а то охолощу как паршивого кота!

— Вот, возьмите ключи, сеньоры пираты, и забирайте все, — покорно пробормотал нотариус. — Это, по совести, должен был сделать главный хранитель королевских кладовых, дон Сезар, но его ранил начальник стражи, когда он попробовал помешать бегству его людей, и он скоро умрет.

Вместе с эгерийцем, так и не выпустившим подноса, они спустились глубоко под землю по винтовой лестнице, спиралью обвивающей конный подъемник.

Перед входом в сокровищницу Йунус и его люди остановились в изумлении и замешательстве. Ибо она являла собой естественную пещеру в гранитной скале, на которой, как на фундаменте, и было воздвигнуто сложенное из грубо оббитого известняка здание.

И была пещера перегорожена массивной кованой двустворчатой дверью, подвешенной на железных скобах, каждая величиной с бочонок.

— Вот хвост Ахайды! — ошеломленно пробормотал Антис. — Они ж будут побольше, чем в рамлейской тюрьме…

Пираты столпились у самых ворот, стараясь получше их рассмотреть. Стальная поверхность была покрыта затейливым танисским орнаментом, и среди причудливых переплетений и завитков не сразу были заметны отверстия замочных скважин.

Йунус некоторое время молча разглядывал все это, затем обернулся к чиновнику:

— Что это значит, сын ослицы?!! Тут тринадцать замков, а ключей всего три! Где остальные, шакал?

— Сеньоры, — чуть не плача, пропищал нотариус, — замками ведал хранитель сокровищ, но он при смерти. Нерадивые солдаты почти убили его, когда…

— Да лучше бы они тебя закололи, а заодно собственную мамашу! — взревел Эрера, и пираты взвыли, дружно вторя ему.

Урфинд, корабельный кузнец с «Сына Смерти», внимательно осмотрел врата, надежно перекрывающие путь к вожделенному злату, постучал рукоятью топора.

— Добрая ковка, дюйма четыре будет, — озабоченно констатировал он. — Из полос плетеных ковалось, на водяном молоте. Сталь оружейная, между прочим! Не высший сорт, само собой, но как ломать, ежели чего, и не соображу!

— Слыхал я про этакое змейство! — поддержал кузнеца кто-то из пиратов. — Таких, вроде, в мире раз-два и обчелся — у короля Эгерии в Толетто, у амальфийцев, в Святом Граде, да еще в генеральной конторе банкирского дома Гофферов в Сеговезе. Но у тех золота больше, чем у любого короля будет… Еще у омасского халифа, но те три года танисские молотобойцы ковали.

— Может, подкатить пару бочонков пороху да рвануть? — высказался другой корсар.

— В дупло себе засыпь пару бочонков да рвани! — рявкнул появившийся Старый Сидр. — Тут над нами сорок футов камня, дерьмового известняка, потом сам, что ли, разгребать будешь? Если бы можно было пушку сюда затащить да ядрами стенобитными, из закаленного чугуна, то, может, дней за пять и одолели бы…

— А за чем вообще дело стало? — раздались голоса. — Потыкаем в скважины, повертим — и подберем ключи-то?

— Не-е, — авторитетно заявил Урфинд, — видал я похожие штуки, у нас в Ганзе купчишки такое любят — ты ключ не в ту скважину сунешь, повернешь, а замок намертво и заклинит.

— Надо Живчика звать! — изрек Эрера.

Спустя полчаса явился Гови Живчик, оружейный мастер с «Бегущего кабана» — в прежней жизни весьма уважаемый член цеха изготовителей замков в арбоннском Реми. (Угодивший на каторгу за то, что за приличную мзду еще и обучал тамошних воров эти замки открывать.)

Скептически изучив дверь, он потыкал в отверстия замков щепкой, отломанной от древка брошенной стражами алебарды, изучил ключи.

— Не выйдет ничего, — сделал он вывод, вздохнув и разведя руками. — Ни слепок не сделать, ни отмычкой не подлезть — вон, какие ключи длинные. Старая амальфийская система — замки мало что вглубь отодвинуты на консолях, так еще и поворачивать их надо в разные стороны. Нет, ребята, безнадега! Был бы цел хозяин, там можно было бы его разговорить, а так…

Пираты хмуро уставились на сжавшегося мышонком эгерийца. Еще бы, тут, всего в считанных футах от них неслыханные сокровища, и вот на тебе — придется уходить, несолоно хлебавши. Кончено, в Туделе можно взять богатую добычу, но это будет капля в море сравнительно с содержимым королевских кладовых!

— Может, капитан чего придумает, — робко предположил Корр о-Данн.

Явившийся в пропитанное смолистым чадом факелов подземелье, Рагир, весьма надо сказать разозленный, ибо его оторвали от потрошения губернаторского архива, потратил от силы пару минут на то, чтобы уяснить ситуацию.

— Так, говоришь, ваш главный хранитель ранен? — осведомился он у нотариуса.

— Правду будет сказать, он убит, мессир, — сообщил тот. — Ему разрубили грудь с правой стороны почти до нижних ребер — с такими ранами выжить невозможно: я шесть лет был писцом в Негрисском полку и во Фризии насмотрелся таких вещей…

Рагир раздумывал недолго.

— Пошли, — легонько пнул он эгерийца. — Посмотрим, может, и получится чего…

Хранитель сокровищ короны и королевский ревизор округа Тудела, дон Сезар де Ормо лежал на столе в своем кабинете, кое-как перевязанный собственной нижней сорочкой. Лишь редкое дыхание — хриплое и клокочущее — вырывалось из груди.

Не исключено, подумал Рагир, что удар нанесли вовсе не в отчаянии и панике, а напротив, решив таким образом обезопасить сокровища от разграбления. Потому как попади чиновник в руки пиратов живым и невредимым — и столь жуткая смерть показалась бы благодеянием сравнительно с теми пытками, которые ему пришлось бы претерпеть.

— Хвост Ахайды! — хрипло выругался Морриганх сквозь зубы, и хотя голос его был не громче обычного шепота, он явственно прозвучал во внезапно наступившем угрюмом молчании.

Глядя на набухшие кровью тряпки, Рагир подумал, что нотариус неправ и при острой нужде он бы попробовал вылечить этого человека. Но нужды в этом не было. Хранитель должен был всего лишь сказать, какие ключи куда вставлять.

— Вот что, как тебя там, — обратился он к нотариусу. — Впрочем, неважно. Ты мне без надобности, поэтому убирайся, пока я добрый.

Тот не заставил себя ждать.

А пират, тут же забыв о нем, подошел к недвижному телу и, протянув к нему руки, воззвал к Господину о даровании толики Силы.

Раненый очнулся…

Он лежал на роскошной кровати среди надушенных подушек и тончайших простыней, источавших благовонные ароматы.

Грудь была перетянута чистым полотном, и боли почти не было.

А прямо напротив него сидел на обитом бархатом табурете смуглый черноглазый человек в расшитом золотом темно-зеленом мундире береговой службы королевского флота, с орденом Святого Вертранга второй степени на синей кавалерии через плечо и в полковничьих аксельбантах.

— Рад, что вы выздоравливаете, господин коронный ревизор, — кивнул полковник.

— Пираты… — пробормотал дон Сезар, — этот нечестивец Рагир…

— Бежал с горсткой сообщников в сельву, — презрительно усмехнулся военный. — Мы подошли вовремя. Когда вы встанете на ноги, сможете полюбоваться на виселицы, украшенные пиратской сволочью. А сейчас нам приказано принять под охрану золотые кладовые.

— Кем приказано?

— Новым вице-королем адмиралом Алмейдой, — бросил полковник. — Вот приказ.

В его руках появился лист, украшенный золотым тиснением и печатью на серебряном витом шнуре. Так ведь полагается, если хранитель не может исполнять обязанности.

— Да, конечно, записывайте, — свой голос хранитель слышал как бы со стороны, издалека. — Первый ключ в верхнюю скважину, помеченную орлом, поворот налево, второй — третья снизу — ягуар с поднятым хвостом, два с половиной ровно оборота направо, третий — большой колибри с распущенным хвостом — не поворачивать, просто вставить на всю длину. Записали?

— Запомнил, благодарю, — поднялся полковник.

Картинка перед глазами раненого сместилась, странно потускнев.

А потом он вспомнил…

— Постойте! — выкрикнул де Ормо, приподнимаясь. — Вы сказали: адмирал Алмейда? Адмирал?!

— Да, промашка вышла, — процедил военный, и сквозь роскошные покои проступили знакомые стены кабинета в здании сокровищницы.

Запоздало хранитель вспомнил, что высшую степень ордена Вертранга носят лишь на кавалерии.

— Я хотел, чтобы ты умер спокойно, идальго, — донесся до него голос «полковника». — Но выходит: не судьба. Ты умираешь, зная, что предал свой долг и своего короля.

Из сгустившегося мрака выплыло чернобородое лицо.

Затем адская боль пронзила сердце главного хранителя сокровищ, и мир померк.

— Ну, Рагир, — восклицал Антис, глядя на цепочку корсаров и пленников, выносивших золотые слитки из подземелья. Сегодня же прямо в здешнем храме справлю литургию благодарственную!

«Если бы ты знал, кому надо молиться…» — улыбнулся про себя Рагир.

* * *

Рагир Морриганх сидел кабинете коррехидора Туделы. Время от времени туда входили небольшие компании его людей и пополняли кучу добытыми драгоценностями, выкопанными из земли или подцепленными железными крючьями в цистернах. Конечно, главный приз взят, но зачем прочему добру пропадать? Сам же он лишь кивал им, внимательно изучая груду отобранных старых бумаг. И если кто и удивлялся, то не подавал виду — это же Рагир! А Рагир знает, что делает!

Лишь Йунус осторожно спросил, что нужно в этом старом пыльном хламе его таиф-реису?

— Тут, неподалеку от границ Ничьих Земель, есть золотые копи, — пояснил капитан, перебирая ветхие листы, заполненные корявым почерком и покрытые грубыми, почти выцветшими линиями карт. — Думаю их найти… Наши друзья пикароны, глядишь, наладят добычу, а мы будем возить.

Он усмехнулся.

Йунус лишь кивнул и отошел прочь.

Ему стало тревожно.

Ибо сейчас его таиф-реис солгал ему. И дело было даже не в том, что старый вояка научился чувствовать без всякой магии, когда не говорят правды.

Просто с детства, проведенного в городе кузнецов и рудознатцев Аль-Камире, Йунус знал, где и что можно искать. И хотя не изучал всю ту премудрость, знал, что среди глинистых болот и известковых плато Ничьих Земель не может быть ни золота, ни железа.

А вдруг его капитана обманули? Или у него есть какие-то причины скрывать правду? Но все равно старпому это не нравилось.

А Ар-Рагир изучал старые бумаги, и зловещая улыбка иногда появлялась на его губах.

Сомнения ближайшего соратника остались им незамеченными.

У входа кто-то громко кашлянул, заставив отвлечься от драгоценных бумаг — описаний предпоследней экспедиции в нынешние Ничьи Земли.

В дверях торчал верный Корр о-Данн.

— К нам тут явился парламентер от губернатора.

— Из болота? — криво усмехнулся Рагир.

— Видимо, — согласился Корр, подталкивая вперед эгерийца в сбившейся повязке и мятом камзоле.

Следом вошло еще несколько ближайших соратников Ар-Рагира.

— И что нам хочет сказать губернатор? — спросил грубовато вожак корсаров.

Эгериец с трудом подавил страх.

— Мне… У меня… мой патрон… губернатор послал меня с поручением к капитану Морриганху, если ему будет благоугодно меня выслушать. Я парламентер, сеньор…

— Какое у тебя поручение? — голос Рагира стал бесконечно ехидным.

Парламентер справился с собой.

— Он хочет попросить, чтобы вы не разрушали город… до конца… И не убивали пленников.

— Сколько?

— Двадцать тысяч, — парламентер почувствовал большое облегчение.

— Пятьдесят, и ни риэлем меньше.

— Но…

— Или я не оставлю тут камня на камне, да еще напишу вице-королю, что сделал это потому, что местный правитель оказался слишком скуп!

Пираты одобрительно загудели.

— Я сделаю все, что можно будет сделать, сеньор. Я вернусь к вам через четыре дня.

— Будьте с ним обходительны! — приказал капитан. — Эта эгерийская крыса привезет нам золото.

Пираты направились к дверям, с добродушной бранью подталкивая испуганного эгерийца кулаками в поясницу, но тут старший из них обернулся и взглядом обласкал сокровища:

— Когда будет дележ, мой господин?

— В Taресе, как договорились, — пожал плечами капитан.

— Но, мой лорд, нам бы хотелось подержать что-нибудь в руках… Ну, почувствовать, что оно наше, мой лорд! Мы же вон как за него дрались!

— Еще чего! — буркнул Рагир. — Никто ни монеты не получит, пока мы не вернемся к кораблям. Или ты думаешь, я хочу, чтобы вы начали друг друга резать прямо тут?

* * *

Получив выкуп, корсары ушли из погибшей Туделы. С караваном шло четыре сотни мулов и быков, нагруженных добычей — золотом, серебром, церковной утварью и драгоценными камнями, жемчугом. Шли женщины — бывшие рабыни и бывшие сеньоры. Шли бывшие рабы и просто обыватели, желающие сменить свою участь на неверную, но лихую долю вольного добытчика. Шли пленники покрепче — их использовали как носильщиков. Пираты пренебрегли запасами рома, а вывезли с собой все винные запасы города — бочки с дорогими винами, привезенными за бешеные деньги купцами Старых Земель, и дары лучших виноградников Золотого Ожерелья. А ромом заправили многочисленные светильники — ибо для скорости решено было идти и днем и ночью. Серебро, которое не удавалось вывезти, капитаны предложили зарыть в укромном месте.

— Оставим эгерийцам на бедность, — махнул рукой Рагир. — Ведь им еще отстраивать этот город.

— А нам-то что за дело? — пьяно спросил кто-то.

— Ну, лет через пять можно будет сюда опять наведаться, — пожал Морриганх плечами под дружный смех пиратов.

Они погрузили сокровища на мулов и отправились назад через перешеек. До Taресa добрались совсем измученные, тем не менее дележ назначили на следующий день. Все золото было погружено на один корабль — на большой галеон «Разящий гром», один из двух кораблей Рагира. Там на следующее утро каждому и предстояло получить свою долю.

Капитан Морриганх был в прекрасном расположении духа.

— Все труды остались позади, — сказал он своим людям, — и теперь настало время праздновать.

Он приказал выкатить на берег семь огромных бочек хмельного и зажарить дюжину быков…

На заре какой-то пират протер красные глаза и посмотрел на море.

Там, где накануне стоял галеон, он увидел лишь чистую воду и кинулся будить своих товарищей. Минуту спустя берег был запружен людьми, которые тщетно вглядывались в горизонт. Галеон ушел глубокой ночью, и все богатства Туделы уплыли с ним. А все прочие суда (разумеется, кроме «Сына Смерти», уплывшего вместе с «Громом», и пары кораблей самых надежных союзников) лежали на песчаном дне с дырами, пробитыми в бортах.

Корсары кинулись ремонтировать изувеченные корабли.

Они еще не знали, что обречены, что по пятам идет кипящий местью Ромегас, собравший свое разбежавшееся воинство и присоединивший к нему почти тысячу черных рабов, которым обещал не только свободу, но и пятую часть от спасенного золота; не знали, что почитай никому из них не увидеть послезавтрашнего восхода.

Но они уже успели осознать всю глубину мудрости Рагира: «Чем меньше нас, тем больше добычи придется на каждого оставшегося»…

Глава 22

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 24-е число месяца аркат.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное море. Остров Ледесма.

Владения королевства Хойделл. Стормтон.

После памятного и горького для него разговора с адмиралом Домналл старался как можно реже показываться в доме начальства, сведя все общение с ок Л'лири до обязательных отчетов и рапортов, которые можно было сделать и в канцелярии. Видеть человека, столь хладнокровно растоптавшего его чувства, молодому капитану не хотелось.

Понятное дело, что появление подобной прохладцы в отношениях двух высших офицеров Стормтона не осталось незамеченным, причем не только в светских кругах, но и среди простых горожан. Остров есть остров, и слухи здесь ширились с поразительной быстротой.

Говорили разное.

Кто-то утверждал, что причиной размолвки стало то, что адмирал припомнил своему заместителю, как тот пару лет назад был против идеи отвести корабли колониальной эскадры к Уольфи — из-за чего, пока они караулили возможные вылазки эгерийцев, Рагир перехватил два каравана.

Другие заявляли, что все дело в дуэли, на которой Домналл подрался с сынком управляющего губернской канцелярией и едва не отправил Гедао-младшего на тот свет, трижды проткнув виконта шпагой насквозь. Или четырежды? Или просто распоров тому ягодицу? Впрочем, не важно. Намного интереснее и пикантнее то, из-за чего (или, точнее, из-за кого) произошел поединок. А случился он потому, что молодые люди повздорили, не желая уступить друг другу одну прекрасную рабыню, приглянувшуюся обоим на городском невольничьем рынке. Девицу, в конце концов, купила губернаторская дочка… Нет, не для того… тс-с — за такое злословье можно и плетей отведать!

Поговаривали также, что капитан посватался к Бригитт ок Л'лири и получил отказ. Нет, это, конечно, вряд ли, но если так… Ах, как интересно! В этой партии симпатии разделились. Большинство дам жалело «несчастного душку Домналла», негодуя по поводу поведения адмирала (где он тут для своей длинноносой дочурки лучшего жениха сыщет?!) и слегка недоумевая из-за выбора юноши (что нашел в этой худой пигалице сын настоящего герцога?). Меньшая часть представительниц прекрасного пола злорадствовала. Так ему, зазнайке, и надобно. А то возомнил из себя невесть что, никого вокруг не замечая. Мужчины, за исключением парочки молодых искателей приданого, были на стороне обиженного. Ок Ринн дельный офицер и добрый малый, а между прочим, Бригитт почти восемнадцать! Перестарок можно сказать! Или папаша ищет ей в мужья принца крови?

В конце концов, видимо, слухи эти дошли до губернатора, и тот при первом же удобном случае пригласил капитана ок Ринна на званый ужин. Приглашение было высказано в столь категоричной, едва ли не ультимативной форме, что капитан-командор не стал отказываться. Только трус бежит от врага! Да и потом никто же не заставляет его веселиться. Зайдет, чинно посидит, бросит взгляд на Бригитт… А потом незаметно улизнет.

Х'Анту до Хамирановых рогов надоело прятаться на задворках таверны «Загляни — не пожалеешь». Спору нет, Зизи — девчонка, что надо. Все у нее на месте и даже больше. Но… Кипучая натура пикарона жаждала деятельности. Не мог он сутки напролет жрать объедки, оставшиеся от пирушек, обедов и ужинов посетителей таверны, заливать их вином (если так можно назвать адскую смесь, получавшуюся из слитых в один кувшин недопитков) и предаваться любви с приютившей его девицей. Другому такая жизнь, наверняка, показалась бы Элловым раем на земле, но не молодому айланцу. Тем более что у него имелись кое-какие долги, которые надо было вернуть.

Главное, разумеется, то, за чем его послал в Стормтон капитан Морриганх. Ведь Х'Ант так и не добрался до этого жирного индюка ок Гедао и не передал ему бумаги. И не передаст — потому как все бумаги у пикарона отобрали при обыске псы губернатора. Хорошо хоть Рагир по старой привычке не доверил бумаге ничего серьезного. Так, обычное письмо с угрозами да намеками, в котором разобраться мог лишь тот, кто постоянно ведет дела с пиратами.

Хотя, кто знает, насколько жизненны те сведения, которыми должен был обменяться айланец с управляющим губернаторской канцелярией Дижо ок Гедао. Он ведь уже больше двух недель находился на положении жалкой крысы, скрывающейся от преследователей. Одни раны и увечья, полученные в подвалах дворца ок Л'лири пришлось залечивать чуть ли не десять дней. Что и говорить, адмиральские палачи знали свое дело.

Сколько всего могло произойти за это время!

Пикарон пытался выведать новости через Зизи, но с глуповатой девчонки проку было немного. Только и узнал, что в ту ночь, когда он стал на якорь в таверне «Загляни — не пожалеешь», произошла какая-то заварушка на кораблях капитанов Эохайда Счастливчика и Игерны Бесстыжей. Однако это не помешало «Акуле» и «Отважному» следующим утром убыть в неизвестном направлении.

Так или иначе, замена Оскара ок Л'лири на губернаторском посту управляющим канцелярии наверняка провалена. Да и самому Х'Анту тоже не поздоровится — слишком много весит сейчас для старейшин пикаронов слово Рагира, чтобы ему простили провал задания.

Разве что…

Ну да, таким образом он и отдаст вторую часть долга. Поквитаться с этим грязным белым псом — уже дело чести пикарона! Пусть губернатор умоется кровью, как он заставил обливаться кровавым потом самого Х'Анта.

Айланец хищно скалился, живо представляя, как он перережет адмиральскую глотку тупым ножом. Непременно тупым, чтоб жертва дольше мучилась — так в древние времена первых пикаронов расправлялись восставшие рабы с жестокими господами.

Дождавшись безлунной ночи, темнокожий отправился к дворцу губернатора, где его так нелюбезно приняли в прошлый раз.

Первым, кто попался Домналлу на глаза, едва тот переступил порог губернаторского зала для приемов, был Стамп ок Гедао. Ну, разумеется, адмирал пригласил и его, чтобы показать вздорность сплетни о дуэли между молодыми людьми. Ок Ринн оценил мудрость начальства. Только бы прилюдно не заставили пожать руку этому хлыщу. А то не миновать взаправдашнего поединка. Обижаться на виконта у Домналла повода не было, однако ж и демонстрировать тому братскую любовь он не хотел.

— Здравствуйте, достопочтенный капитан, — навстречу ему выкатился лысый толстяк в атласном камзоле, расшитом розовым и голубым бисером. — Между прочим, вы, так сказать, нагрели мое скромное предприятие этак на тысячу риэлей. Именно такую прибыль принесла бы мне та девчонка, которую вы чуть не со шпагой в руке отбили у могильщиков… О, нет, мессир, не подумайте, что я претендую на возврат имущества, — замахал руками второй по богатству работорговец на Ледесме — Джеронимо Ардживетти. — Я понимаю, что утратил его законно. Так же, как утратил бы убежавшую голову скота… Я даже не предлагаю вам вернуть младенца за вознаграждение, хотя если вам вдруг потребуется пара сотен золотых, вы всегда можете рассчитывать на меня…

Домналл вспомнил поговорку про то, что амальфиот и с дерьма сливки снимет — работорговец стоил не меньше миллиона золотых, но вот озаботился же столь ничтожной суммой.

— Впрочем, — расшаркался мэтр Джеронимо, — если честно, я бы вам этого не посоветовал: лет через тринадцать-четырнадцать она станет чудесным цветком, способным украсить жизнь любого мужчины, тем более одинокого… Да, я понимаю, жизнь моряка не оставляет времени для поисков невесты и, увы, в глазах многих знатных девиц честный, но небогатый офицер службы короля не столь уж завидная партия. Так что поневоле иным нашим защитникам приходится обходиться кухарками да горничными…

Домналл замер, вдруг осознав, что этот лысый плут с елейным голоском просто издевается над ним, глумится над его неудачей, насмехается, злорадствуя.

За этим последовал короткий миг, в который почтенный господин Ардживетти был как никогда близок к тому, чтобы со всего маху получить рукоятью шпаги по зубам.

Но сразу после этого капитан вдруг испытал веселое недоумение и облегчение.

Так это ничтожество хотело его оскорбить? Но разве свинья может оскорбить человека? Кто такой этот презренный торговец человечьим мясом, по недоразумению допущенный в приличный дом, и кто он, Домналл ок Ринн, — офицер, дворянин, рыцарь!

— Э-э-э, вы хотите мне что-то сказать? — От мэтра Ардживетти не укрылись изменения в выражении глаз Домналла.

— Хочу, — пожал капитан-командор плечами. — То же самое, что сказал вашему знакомому Альфредсу, когда он меня спросил, почему я освободил треть рабов, полагавшуюся мне после захвата корабля другого вашего знакомого, и даже отдал им пинассу, чтобы они могли добраться до земли. Он спросил, как я мог отдать свою часть приза тем, кто, собственно, сам был частью приза. А я ответил… — Молодой человек как можно веселее и непринужденнее улыбнулся, глядя прямо в глаза чуть оторопевшему амальфийцу. — …Что, на мой вкус, честному человеку, который хочет оставаться таковым, следует действовать подобным образом, избегая некоторых дел…

Сообщив это, он повернулся, как на плацу, и между делом поправил эфес шпаги. Жалобный писк-всхлип дал ему знать, что фокус удался, и оконечность ножен как бы случайно угодила мэтру Ардживетти в пах.

Раскланявшись со всеми присутствующими, а от губернатора даже удостоившись рукопожатия, капитан собрался было осуществить свой первоначальный план и потихоньку убраться восвояси, но тут был окликнут Бригитт, расположившейся в компании нескольких дам за карточным столиком у распахнутого окна.

— Капитан, присоединяйтесь к нам! — с милой улыбкой молвила девушка, словно и не было ничего между Домналлом и ее отцом. — Тут у нас интересно!

Стараясь внешне ничем не проявить своего волнения, молодой человек подошел к картежницам. Кроме знакомых ему молодых аристократок, здесь была и девушка, которую он видел в первый раз. Матовая кожа с блеском слоновой кости, густые темные волосы, тонко очерченные брови над лучистыми синими глазами. По виду арбоннка или эгерийка из старого рода. Откуда она тут? Жена недавно прибывшего купца? Вроде солидных «торгашей» в порт не заходило… Черты лица смутно знакомы — прибывшая из метрополии дочь или родственница кого-то из островного общества? Впрочем, неважно…

Капитан, поочередно поцеловав ручки всем присутствовавшим дамам, хотел приложиться и к длани иностранки, однако был остановлен хихиканьем, раздавшимся со всех сторон. Недоуменно вздев брови, ок Ринн посмотрел на Бригитт.

— Что с вами, капитан? — лукаво поинтересовалась она. — Ужель вы не узнали Жезу? Мы же с вами вместе ее покупали…

Как?!! Вот эта аристократка — та самая рабыня? Допустим, но почему она тогда сидит вместе с леди?

— Представляете! — как бы в ответ на его немой вопрос продолжала юная ок Л'лири. — У нее оказался редкий дар провидицы. Куда там всем этим маммбо с боккорами, я про обычных магов не говорю. Она действительно все видит, хотя и не может вызвать этот свой дар по желанию, но точно узнает, что было, что есть и, главное, что будет. Теперь ей покоя нет. Все хотят познакомиться с моей Жезу, даже деньги сулят за это, причем довольно большие…

— Поздравляю, — холодно поклонился капитан. — Скоро вы сможете возместить расходы, связанные с ее покупкой.

— Зачем вы так, Домналл? — с укоризной произнесла девушка. — И деньги сулят не мне, а ей, и я, представьте, не отказываю: почему я должна ей мешать заработать на выкуп…

— Я бы вот подумал: много ли стоят предсказания того, кто не увидел своей судьбы? — буркнул командор.

Тут же ок Ринн слегка пожалел о сказанном. В конце концов, как учил еще его отец, раб и так обижен Эллом, чтобы людям его обижать сверх того.

А рабыня пристально глянула прямо в глаза капитан-командору, отчего тому враз стало не по себе, и вдруг произнесла:

— Своей судьбы не избежать никому… Вы сами, господин, знаете, что самый сильный человек порой бывает не в силах помочь себе самому… Впрочем, не печальтесь, скоро вы будете отомщены. Однако вряд ли это принесет вам удовлетворение.

— Что ты хочешь этим сказать?! — вскинулась Бригитт, но Жезу не ответила.

Уткнувшись в расписанные диковинными рисунками карты, она надолго замолчала. Казалось, что красавица погрузилась в глубокий транс.

Внезапно она громко вскрикнула и закрыла глаза руками, словно чего-то испугавшись.

— Что? — заволновались сидевшие за столом девушки. — Что ты там увидела?!

Жезу отрицательно затрясла головой и резким движением смешала карты. Затем вновь разложила в одном ей ведомом порядке. И опять застыла, тревожно вглядываясь в полученный расклад.

Новый всхлип-вскрик, еще тревожнее, чем первый, вырвался из груди голубоглазой арбоннки.

— Да что такое? — схватив ее за плечо, затрясла рабыню хозяйка. — Отвечай немедленно!

— Нет! — умоляюще протянула к ней руки Жезу. — О, нет!!

Домналл скривился. Он не верил во все эти бредни и потому считал, что смуглянка явно переигрывает, набивая себе цену.

— Да! — топнула ножкой губернаторская дочь. — Я тебе приказываю сказать, что ты увидела!

— Смерть, — тихо изрекла провидица.

— Чью?

— Смерть кругом, — не уточнила Жезу. — Земля… и вода… и огонь! Они поглотят нечестивый город… город, стоящий там, где… Хозяин Зла и Сын Погибели коснулся стопой и дланью тверди… Крики и скрежет зубовный… И смерть, много смертей…

— Смерть грозит нам с моря? — попытался уточнить заинтересовавшийся ок Ринн.

Он не очень верил прорицателям, но уж больно предсказание походило на то, что пираты творили во взятых городах. А насчет Сына Погибели не требовалось быть даже пророком.

Гадалка не ответила. Губы ее дрожали мелкой дрожью, глаза налились ужасом, который не разыграешь, будь ты хоть актером королевского театра «Сфера» в Фальби.

— Это война? — снова вопросил капитан добавив в голос металла. — Пираты?

На сей раз девушка отрицательно покачала головой. И ткнула пальцем куда-то в чернеющее за окном небо.

— Гнев Господень… — прошептали ее посеревшие губы. — Он поглотит и сотрет даже имя этого города…

— Ну, это… — развел руками Домналл. — Все под Эллом ходим, все мы во власти его…

Немного успокоились и дамы.

Только Бригитт ок Л'лири тихонько встала из-за стола, подошла к распахнутому окну и, устремив глаза во тьму небес, застыла.

Капитану жутко захотелось подойти к ней, обнять, успокоить и защитить ото всех напастей… Но пока не время. Хотя Элл свидетель, добиться ее ему не помешает даже всуе помянутый юной рабыней Сын Погибели и Хозяин Зла — не то, что Рагир Морриганх.

Подавив горестный вздох, Домналл потихоньку удалился.

…Х'Ант уже не первый час таился в засаде, устроенной им в кустах сада, окружавшего резиденцию губернатора.

Прокравшись сюда и заметив, что дворец сияет множеством огней и в нем полно народу, айланец понял, что день для вылазки им выбран неудачно. Сначала даже хотел убраться подобру-поздорову. Если бы не наряд стражи, шатавшийся поблизости, он так бы и сделал. Но сразу сбежать не получилось. А потом стражники убрались, огней стало поменьше, а гости принялись разъезжаться. И пикарон решил, что есть смысл немного подождать. Утомленная празднеством охрана потеряет бдительность, а хозяева будут спать менее чутко.

Однако дело шло к рассвету, а прием все не заканчивался.

Что тут поделаешь? Оставалось клясть свою несчастливую звезду да присматривать пути для отступления.

И тут удача, кажется, улыбнулась Х'Анту.

В одном из распахнутых окон первого этажа показалась стройная девичья фигурка, в которой айланец узнал дочь своего врага.

Проклятье, чертова девка сейчас увидит его. И ведь уже не успеешь уползти. Впрочем, ведь ему нужно покончить с губернатором? Но если не удастся достать отца, доберемся до дочери. Еще неизвестно, какой из ударов окажется болезненней. Потерять самое ценное в жизни, свою надежду и опору в старости — что может быть ужаснее?

Нащупав за поясом один из ножей (не тот, тупой, предназначенный для адмиральской шеи, а узкий и острый кинжал из лучшей танисской стали), пикарон извлек его и примерился к броску.

До окна было локтей двадцать — не очень большое расстояние для такого опытного метальщика клинков, каковым считался Х'Ант.

Вся загвоздка в том, куда именно угодит нож и что будет с телом. Если девушка упадет внутрь зала, поднимется жуткий переполох и айланец может не успеть отчалить. А умереть героической смертью из-за мести губернатору пикарону не улыбалось. Он еще хотел пожить и по возможности получить с Рагира свою награду.

Итак…

В это время девица как по заказу слегка высунулась из окна. Вот-вот, так и стой, голубка. Сейчас мы тебя пришпилим, будешь ты у нас как барашек на вертеле! Сразу и не заметят, что ты уже не дышишь.

Темнокожий уже поднял руку…

И тут под его левую лопатку, пробив сердце, вонзился офицерский кортик. Х'Ант затрепетал, дернулся два раза и повис, уже сам походя на пронзенного вертелом ягненка или кабанчика.

Вытащив из мертвого тела оружие, капитан Домналл ок Ринн вытер благородный клинок о траву (не хватало еще марать его о вонючие лохмотья бандита) и с тоской просмотрел на окно, в котором по-прежнему виднелся силуэт той, кого он любил больше всего на свете.

С неожиданной тоской подумал, что ни она, ни ее отец никогда не узнают о том, что отвергнутый жених спас ее жизнь… Потому что он этого не скажет. Все равно это уже ничего не изменит.

Разве что предсказание Жезу.

Ведь она именно это покушение имела в виду, призывая Домналла не печалиться, поскольку тот «скоро будет отомщен, хоть и не получит от этого удовлетворения»?

О, Элл, как же порой просто бывает изменить предначертанное тобой…

— Эй, стража! — рявкнул он, дождавшись, пока девушка скроется в окне. — Ко мне! Тревога!

И еще подумал, что, может, он и не в силах помочь себе, как не смогла спастись от плена эта провидица-рабыня; но вот городу и людям, вверенным Эллом его охране, он вполне может помочь. И завтра же выгонит в море дозорные корабли, и караулы на воротах будут удвоены, чтобы если Рагир или еще кто-то решат сунуться в Стормтон, их ожидал не легкий успех, а тот самый огонь, плач и скрежет зубовный…

Глава 23

[где, когда]

«…В пространстве растечется безграничное море из человеческой крови, в котором волнуются гороподобные волны; в самой середине этих волн — на алмазном утесе, на вершине его — солнце нового мира — Тзинн-Таса. Лицо у него сияет ослепительно; в правой руке, испускающей пламя, он держит меч, упираясь им в небо; этим мечом он посекает жизнь нарушивших обеты. В левой руке он держит знамя Тьмы. Рот страшно открыт, четыре острых клыка обнажены; имеет три глаза и страшно гневный вид. Он коронован короной, имеющей вид человеческого черепа. Стоит он среди пламенеющего огня… Принеся этому и армии иных демонов чашу крови, их призывают уничтожать врагов, а особенно тех, кто не хочет, чтобы Тзинн-Тас царствовал и правил. Вот вопль, к ним обращенный: „Призываю основавшего свое вечное местопребывание в западной стране за большой водой владыку жизни и смерти, повелителя великих палачей и шимнусов, не отступающих от повелений. Приидите по силе обещания… Чтобы порадовать Тзинн-Таса и его сподвижников, чествуя их великим морем разной крови. Все враждебные и силы и препятствия, согласно своих строгих и жестоких законов, сделайте прахом… Открывший рот и обнаживший клыки, имеющий три глаза на своем страшном лице, возложивший на себя корону из черепов и четки, величественный богатырь, одаренный лицом, на которое невозможно смотреть, тебя восхваляю я! Стоящую по правой стороне от тебя Ухино, которая держит в своих руках меч и копье, имеет синее тело и ужасную ликом — восхваляю я!.. Царь хранителей Мрака, владыка жизни, восемь свирепых меченосцев и вы, страшные палачи, умножьте вашу силу! Воздвигающим преграды вам, не повинующимся вашей воле, всем держащимся ложных учений, поклоняющихся ничтожному Свету и отвергающим Великую Тьму, покажите вашу силу! Ниспослав свыше шимнусов, поражающих врагов мечами, схватите врагов сетью, пришпильте их кольями, перерубите мечами, высосите у них сердце! И, заставив их покончить свое настоящее злое существование, поглотите их души, приобщив ко Тьме Изначальной! Прекратите жизнь этих злобных врагов! Плоть, кровь и кости их вкушайте устами вашими! Примите эту жертву плоти и крови ненавистных врагов! Направьте верных на путь повиновения и накажите врагов явными знамениями! Уничтожьте врагов!“»

Моление Отцу Могил. Кодекс Тан-Бо, царство Пхой (ныне южная Сянь),

приблизительно 1234 год от Возведения Первого Храма.

Рагир обвел взглядом собравшихся. Сейчас в каюте собрались самые его доверенные люди. Точнее, те, кому он верил больше, чем другим, ибо полностью Рагир не доверял даже себе — лишь Властелину.

Йунус, Эрера, Корр о-Данн… Он думал позвать еще и кого-то из пикаронских вожаков или жрецов. Но Мутабасса слишком глуп, хотя и хитер, Бангоро стар для великих дел, а Орьянто слишком верит в Элла, и самые его смелые мечты не идут дальше того, чтобы Эгерия признала пикаронское государство как своего вассала, наградив его титулом графа или герцога. А остальные или слишком далеко, или мелковаты.

Придется начинать свой поход с теми, кто под рукой.

А собравшиеся небось думают, куда теперь поведет их капитан. На Золотое Ожерелье? На Кадисту? Или на само Геоанадакано?

Итак, друзья, я собрал вас, чтобы сообщить вам нечто приятное. Слишком долго мы таились. Пора показать зубы по-настоящему и заставить этот мир содрогнуться!

Корр о-Данн нерешительно молчал, и его глаза по-прежнему отражали глубокое сомнение. Такое же плескалось и в очах остальных соратников Морриганха.

Капитан окинул их взглядом и решился:

— Слушайте, друзья мои. Мы с вами сегодня, пожалуй, наиболее могущественные люди в Дальних Землях. Да, именно так, мы — корсары, вольные мореплаватели, разбойники, висельники. У нас есть все — богатство, храбрость, люди, каждый из которых строит пятерых королевских солдат, корабли, связи при дворах местных правителей. Любой из нас получил свое место благодаря уму и отваге, а не потому, что когда-то его бабушку отымел какой-то принц! Стоит нам захотеть, и любой купец, самый богатый и знатный, лишится своих кораблей и товаров и пойдет просить милостыньку!.. Теперь дальше. Есть еще великий западный торговый путь. Сейчас эгерийская казна сидит на нем толстым задом, проводя два-три корабля в год, а могут пойти сотни и сотни! У нас есть силы, достаточные для того, чтобы свалить тут власть монархов.

— К чему ты клонишь? — прищурился Эрера. — Уж не…

— Да, именно для этого я вас и созвал. Мы начинаем создавать свое королевство, королевство Иннис-Тор!

— Рагир, — после долгой паузы бросил Йунус, — ты удачлив, как сам Хамиран, но даже его сбросили, в конце концов, в Преисподнюю. Не боишься повторить его участь?

— Отнюдь! Как можно это сделать? Судите сами: есть в океане острова, возникшие из морской пучины, похожие один на другой. Вы знаете их: Аятти, Эариола, Марика… Жители и гарнизоны этих островов дрожат от одного нашего имени, трепещут, завидев парус на горизонте. Но эти острова и города, стоящие на них, — ключ от океана, стена между Старыми и Дальними Землями. Поэтому нужно сделать так, чтобы всё это стало нашим. Города и селения не станут больше трепетать при нашем приближении, они назовут нас своими спасителями, и над ними взовьется наш флаг. Короли вступят с нами в переговоры, как равные с равными, и мы унизим их гордыню. Были времена, когда народы, начинавшиеся от горстки воров, разбойников и пиратов, создавал великие империи. И подобное время настает вновь!

— Немыслимо… — выдохнул Йунус.

— Отчего же, дружище? — усмехнулся Морриганх. — Ведь власть Эгерии держится лишь на том, что ее некому сбросить. Чтобы сломать Эгерии хребет, нужно лишь несколько ударов. Нужно занять Туделу, затем Ничьи Земли в районе мыса Дигнидад, чем мы отрежем южные колонии от северных… Третьим будет Геоанадакано — третьим и главным. Владеющий Геоанадакано перехватит самый удобный и короткий путь в Дальние Земли. Что такое все эти Альмадено, Сархьено, Тудела и Урдагоро, если они будут отрезаны от метрополии? И станут ли их жители умирать на стенах своих городов, защищая короля, которого они в глаза не видели, если у них будет выбор: умереть или стать свободными и богатыми? Стоит нам начать, и не пройдет и месяца, как все крупные острова будут нашими. Мы захватим эгерийские суда, поднимем наш флаг на их мачтах и направим их пушки на тех, кто еще посмеет сопротивляться. Все это сбудется, слышите? Я верю, непременно сбудется! И тогда любая земля, о которой я скажу, что она наша, станет нашей! Нашими будут острова, нам будут принадлежать моря, ничей флаг не осмелится появиться в этих водах без нашего дозволения!..

Глаза пирата сверкали фосфорическим блеском, лицо пылало, голос звучал вдохновенно, верой дышало каждое его слово, каждое движение. Казалось, он видит воочию нарисованную его воображением картину, видит, как реют на бывших королевских кораблях его флаги, слышит сигнал боевой тревоги, ружейную стрельбу, гром пушек, крики пиратов.

— И повсюду, где только шумят морские волны, наша власть будет равна власти королей. Нет, она и будет королевской… Ну а возле короля положено быть знати, — молвил он уже совсем другим голосом. — Ну, ребята, кто из вас откажется от герцогского титула?

Пираты в волнении слушали речь Рагира.

— Да будет так! — воскликнул Эрера, не в силах сдержаться. — Да здравствует капитан! Долгих лет его величеству Рагиру Первому!..

Оказавшись в своей каюте, Йунус долго не мог заснуть. Он вспоминал строки из «Темной книги» Пророка, за обладание которой по всем танисским землям жгли на медленном огне.

«Он придет для того, чтобы поднять все веры на один пьедестал славы и сольет их в единую веру, где будет пророком и первосвященником. Он придет с Заката со знамением царствия Своего. Тот, кто Его ищет, Его узрит. Он будет исцелять от всех болезней и на Нем будет мудрость всех пророков. Люди со всего мира сойдутся, как облака, и упадут, как дождь, у Его ног или у Его жилища. Все, что верные ни попросят у Него, Он даст им. И коронуется Он короной Древнейших Владык, и будет Его владычество на морях, а столица — в землях незнаемых».

Ему было страшно. Но он знал, что так все и будет, и был готов идти за Рагиром.

* * *

Проводив своих огорошенных спутников, Ар-Рагир аб Фаргид, он же Рагир Морриганх, он же Кровавый Коршун, принялся внимательно изучать бумаги, перед ним лежащие. С недавнего времени он решил по образцу эгерийской супремы завести архив с делами. До того он хранил сведения, полученные от его людей в голове — ибо на память он не жаловался, а прочесть содержимое его мозгов, в отличие от бумаги, невозможно.

Но слишком много стало у него дел, да и работу это облегчало. Опять же — нужно было потихоньку привыкать к работе с документами — ведь в великие государи собираемся выйти.

Так что посмотрим донесения с мест — великие планы великими планами, но и повседневными делами надо заниматься.

Что и говорить — за прошедшее время он времени даром не терял и наладил отличную осведомительную службу в Дальних Землях — и на Севере и на Юге.

Новости из Фарна, Геоанадакано, из городов Золотого Ожерелья поступали непрерывно. Писали торговцы, банкиры, чиновники таможен и офицеры, моряки и священники, хозяйки публичных домов и лакеи. Вот, например, письмо чиновника Великой Консистории заморских владений — краткая сводка доносов на священнослужителей из всех трех вице-королевств. Грешки самые обычные: мужеложство, нарушение целибата, открытое сожительство со служанками и рабынями, порча хорошеньких прихожанок в исповедальнях, присвоение десятины и кража церковной утвари, ростовщичество… Всё как у людей. На этих сребролюбцев и развратников надо будет обратить особое внимание, потому что церковь — это сила…

А вот сообщение от его человека — писаря в ведомстве арбоннского провинциал-советника де ля Марке. У чиновника накопилось долгов на полмиллиона… Можно использовать.

Сообщение из стана Миледи Ку — от одного из ее «старших сыновей», владельца флотилии из полудюжины каноэ и пинасс. Коряво выписанные строки сообщают, что писавший, как и многие его соратники, недоволен пиратской королевой — точнее тем, что она уже долгонько сидит на троне. Что ж, будем иметь в виду.

А вот донесение от барона Карлоса Фонсеки — он уже капитан-лейтенант и старший офицер королевского патрульного фрегата. Надо бы как-нибудь посодействовать в карьере — скажем, сделать так, чтобы его командир отравился несвежими маслинами… И золотишка подбросить — слезно просит сделать это побыстрее, потому как сроки по закладным выходят. Да, усмехнулся Рагир, сколько народу сгубила страсть к игре! Барона надо взять под особый контроль: ведь флот — это главная его проблема. Золота после Туделы у него хватит, чтобы подкупить кого угодно по обе стороны океана. Сухопутные гарнизоны — тоже конечно, но уже сейчас пикароны могут выставить намного большую силу. А вот на море… Корсары при всей их важности против регулярного флота «не играют». Значит, нужно, чтобы ко времени, когда начнется Главное, на каждом галеоне и фрегате, в каждом форту и флотском цейхгаузе были его люди.

Стоила эта сеть немало, но Рагир не скупился — пусть скупится сидящий в Толетто король, тем более уже не долго им осталось транжирить заморское золото.

Да, а ведь королей Эгерии ждет хорошенький сюрприз! Бедняжки, каково это им будет — лишиться всех своих заморских владений. Ну да ничем он им помочь не может — такова жизнь.

В последнее время послания стали приходить от сахемов и шаманов северного материка. Кстати, северным материком надо будет заняться вплотную после победы. Север — это не только земли, но и люди. А люди будут нужны. Солдаты, пахари, рабы… И те, кто станет добычей Великого Господина.

Вернее — придется поручить это помощникам вроде Йунуса (впрочем, старику придется заняться флотом), Эреры или хотя бы этого графского недоноска из Нового Кумстерра. Чего он там хочет в награду? Дочку наместника и владения своих врагов? Владыка — как ничтожны, в сущности, людишки! Впрочем, он хоть и скотина, но скотина толковая.

Так что ему найдется место по его способностям в новой державе, ждать появления которой уже осталось не так долго.

А потом эта держава, протянувшаяся от северных льдов до южных, не скоро и, наверное, нелегко, но и не так уж медленно овладеет всем миром.

Держава Истинного Божества — истинного, потому что пребывает в мире сем и может одарить верных многими дарами и неслыханной силой.

Да, конечно, для начала Владыку придется подкормить.

Ата-аланцы были глупы и не поняли двух вещей: во-первых, того, что Истинным не нужна кровь и мясо людских гекатомб — им нужно то, что делает человека мыслящим и говорящим существом, что роднит его, младшего позднего ребенка Неведомых Творцов, бесследно покинувших этот мир, с его старшими детьми. То, что в человеке лишь ничтожная искра, и то, из чего сотканы они. А еще они не поняли, что боги действительно жаждут, и что они ревнивы, и еще — что всем им не угодишь и не накормишь должным образом, поэтому они и погибли. Его нынешний владыка — лишь один из тех, что, как записано в запретных манускриптах, «воссел в сонме богов». Но теперь всё будет по иному — вся сила жертв на нововоздвигнутых алтарях будет доставаться ему одному. Жертв нужно ведь и не так чтобы много — если приносить их как следует.

И Владыка сможет достойным образом их отблагодарить. Ата-аланцам тоже было дано многое — ведь легенды не лгут, что именно знание Высших подняло дикарей, ловивших рыбу с плотов на своих островах и убивавших друг друга дубинками из кости китов и базиликов, до владык двух берегов, строителей городов и храмов, что и сейчас поражают своим величием, повелителей тысяч кораблей и тысяч закованных в бронзу воинов. Но они мало что оказались не в силах должным образом понять, что и как нужно приносить Хозяевам, так еще и попытались призвать против них силу чуждую и чужую.

Тут надо сказать: переданное Владыкой было кратким и неясным — впрочем, Рагир и не претендовал на запретное знание. А возможно, его повелитель просто не имел возможности объяснить суть неведомого врага, чей приход в мир вызвал исполинскую катастрофу: точно так же, как по неведомой причине не мог назвать точно место своего заточения. Правда, он еще упомянул о каком-то наследстве чужаков, но опять-таки — что оно такое, было неясно.

Вообще, понимание было самым трудным в общении с Великим Господином и не только потому, что общался почти всегда он не словами, точнее не совсем словами, — маг теперь понимал, что имели в виду авторы тайных книг, говоря о «голосе, который голосом не был» и «словах, которые не слова, но мысль». Именно поэтому все обряды вызова демонов обычно кончаются ничем — неподготовленный человек просто не сумеет вступить в контакт с Могуществами — так можно было перевести с их языка одно из имен, коими они называли себя.

А если даже сумеет, обладая по капризу судьбы должными способностями, то его жалкий рассудок просто будет уничтожен столкновением со столь могущественным разумом: не зря среди пророков и предсказателей столько безумцев.

Да что говорить — сам он тоже едва не лишился рассудка, когда во второй визит Господина увидел на краткий миг его сущность — ослепительную кристально-чистую искру, сверкающую высшим, неземным огнем Изначального Света, зажженного когда-то в немыслимых мирах и временах Единым Творцом.

Как поведал ему Господин, он не единожды пытался обращаться к смертным, но Рагир стал первым за почти тысячу лет, с кем он хоть как-то может говорить.

Последняя попытка была предпринята не так давно, когда на островок в этих водах, рядом с которым покоилась самая малая часть его воплощения, кораблекрушением выбросило людей, среди которых по капризу судьбы оказался способный услышать зов. Увы — тот оказался обычным выродком и ничтожеством, и единственное, на что его хватило, — на бессмысленную резню и убийства.

(Правда, из того случая Рагир тоже надумал, как извлечь пользу для Господина.)

Так что великое счастье, что разум мага был подготовлен к встрече, случившейся на Скале: ведь именно это, а не злая воля Господина губила разум высаженных туда преступников: их жалкие мозги просто превращались в кисель, высвобождая наружу зверя — какими они, в сущности, и были.

Как ни странно, по словам Господина, Рагиру сильно помогли его занятия математикой, нужной для астрологических вычислений. Но даже при всем этом — как трудно дался ему первый контакт с Господином! Да и теперь общение с ним вызывает приступы дикой головной боли и мучительную лихорадку!

Впрочем, плата не такая уж большая — и за помощь, и за знание. Теперь, не без гордости подумал Рагир, он знает о мире больше, чем все земные мудрецы. Пусть большая часть этих знаний бесполезна… пока. Но если начистоту, то больше всего удивило мага то, что история бунта старших сыновей против Творца оказалась правдой. Нет, всё происходило не так, как он видел на фресках в храмах неверных фаранджей, где огромный, покрытый чешуей человек-дракон, каким принято изображать Хамирана-Илбиса, лупит исполинской дубиной во врата Царствия Небесного.

Даже сама мысль об этом смешна, ибо мощь Творца настолько же превосходит мощь самого совершенного из Совершенных (еще одно имя народа Господина), насколько сами Совершенные превосходят человека. Но, будучи не только всемогущ, но и всеблаг (хоть тут не врут попы и шейхи), он ограничен этой самой всеблагостью и не может сделать ничего во вред своим творениям — будь то ангел Света или самый ничтожный человек. Кроме того, для разных пластов бытия время течет по разному, и то, что для Сфер Творения составит секунды, по человеческому счету в нижних мирах обернется тысячелетиями. Собственно, на это и был рассчитан план тех, в число которых и входил Господин — найти лазейку в законах, установленных Создателем (или Создателями), и хитро ею воспользоваться — как ловкий лазутчик легко прокрадывается там, где не прорвется с боем многотысячная армия.

И это почти удалось, но ведшие их слишком зарвались, и Творец доказал, что не только всемогущ, но и всеведущ, и с легкостью обратил против своих неразумных детей их собственную силу.

И теперь его спаситель не может возродиться без помощи смертного — и осознание этого наполняло Рагира настоящей гордыней, ведь ему предстоит повернуть ось мира и помочь явиться в него богу…

Скоро Рагир так или иначе отыщет Место Силы и тогда приступит к осуществлению плана.

Рагир закрыл глаза и увидел это… Он многого не понимал, но всё же знал главное — это всё будет. Города-муравейники до небес, населенные миллионами людей, ночами залитые ярким светом. Воздушные суда, пересекающие океаны и материки за считанные часы. Морские корабли, в сравнении с которыми любой из королевских галеонов — жалкая скорлупка.

Стальные пути, по которым стремительно несутся поезда.

Машины, уносящие людей в неизмеримую высоту — к лунам и планетам. Наконец — иные миры, что лежат где-то рядом… Рагир толком не понял, хотя и осознал, что это не рай и не преисподняя — те пласты бытия он тоже, кстати, видел и понял, что человеческий язык слаб, чтобы передать их суть.

И всё это будет дано людям и ему за скромную в общем плату.

А Рагиру еще будет даровано бессмертие — ибо кто как не бессмертный владыка, над которым нет никого, кроме Истинного Владыки, будет лучшим исполнителем воли этого самого Владыки?

И как знать — возможно, когда ему захочется уйти в иные, высшие сферы, именно Ар-Рагир займет его место — место бога этого мира.

Взгляд его упал на раскрытую книгу Петереста Анордамиуса «О пророчествах и пророках», написанную бывшим архивариусом двух Предстоятелей.

Ее по его личному заказу недавно доставили из-за океана. И он отметил одну строку: «Все истинные, из глубины веков идущие учения говорят, что древняя, не сотворенная человеком мудрость вернется, и восстановит ее человек, рожденный специально для этого. Он объединит под своим началом все народы и даст им железную власть над ними и пищу для всех. И это должен быть человек, способный совершить это…»

— И этот человек — я! — произнес Рагир вслух, захлопнув книгу.

ХРОНИКА ТРЕТЬЯ СВЕТ ИСТИНЫ

Не отступило назад сердце наше, и не уклонились от пути Твоего,

когда Ты сокрушил нас в земле драконов и покрыл нас тенью смертною.

Давид. 43 псалом

Глава 24

Изумрудное море. В сорока милях от Ничьих Земель.

Наступала ночь. Вместе с солнцем пропал и ветер, и судно стало постепенно замедлять ход, а паруса повисли на мачтах.

Игерна озабоченно посмотрела на такелаж и, покачав головой, призвала на помощь Кармису. Пускай корабельный маг, в конце концов, отрабатывает свое жалованье и провиант.

Подруга, безбожно зевая и не менее безбожно матерясь, вылезла из своей каюты, где уже третьи сутки подряд праздновала в компании Бренна начало похода. От нее за три шага разило спиртным, и не какими-нибудь изысканными винами, в изрядном количестве имевшимися в винном погребке «Акулы», а самым что ни есть дешевым кадэнским ромом, который пристало пить одним горьким пропойцам. Пойло, способное свалить с ног быка, а не то что молодую женщину, пусть и не субтильного сложения.

Не удивительно, что Кармиса длительное время не могла взять в толк, чего от нее добивается подруга и капитан. Видя, что от увещеваний проку мало, капитан приказала Хор'Таге применить более радикальное средство.

Кок с помощью веревки и крюка вытащила из-за борта ведро океанской воды и выплеснула его на голову магичке. Холодный соленый душ подействовал лучше любого отрезвляющего заклятия. Кармиса заверещала, будто почуявшая близкую смерть свинья, и разразилась еще более ужасной бранью, от которой у преосвященного Северина ок Серчера, разбуженного криками и вышедшего из своей каюты, перехватило дух.

Несмотря на высокий сан, епископ не был ханжой, повидав на своем веку немало такого, от чего у большинства его собратьев точно случился бы глубокий душевный разлад. Северин провел изрядную часть жизни среди солдат, однако некоторых выражений, употребленных разъяренной Кармисой, ему до сих пор слыхивать не доводилось.

— Какого х…? — было последним, изроненным устами пышной прелестницы по адресу капитана.

— Работать надо, а не бл… заниматься! — в том же тоне рявкнула Альери. — А то лишь жрать да етись можешь! Сделай что-нибудь с парусами, иначе мы до пробуждения Езра не поспеем на место!

При упоминании нечистого епископ вздрогнул и сотворил отгоняющий зло жест. Если бы пиратка только знала, насколько близки к истине ее богохульные слова, произнесенные просто так, в виде присказки.

— Так это чего, заклятья творить? — озаботилась магичка.

По ее виду было понятно, что подобная перспектива девушку не радует.

— А я о чем?! — всплеснула руками Игерна. — Дошло, наконец!

— Может, подождем? — просительно взглянула на подругу Кармиса. — Вдруг ветер сам скоро подует?

— Жди, жди, — буркнула Хор'Тага. — Судя по приметам, этот штиль надолго затянется.

— Слыхала? — насупила брови Отважная. — Живо начинай! А то допросишься у меня!

— Ладно, — вздохнула колдунья. — Хор, тащи петуха. Только не спутай, как в прошлый раз. Мне черный нужен.

— Не учи ученую! — огрызнулась айланка, топая на камбуз.

Вскоре несчастная птаха была доставлена. Кармиса сходила к себе в каюту и принесла необходимые для обряда воскурения.

— Все лишние — прочь!! — велела магичка, оглянувшись вокруг.

Подтверждая ее приказ, Игерна кивнула, а Хор'Тага «помогла» чрезмерно любопытствующим, наградив таковых увесистыми подзатыльниками и ударами поварешки по лбу. Лишь для епископа было сделано исключение. Бить черпаком гостя и притом духовное лицо кок не решилась. Решила уладить дело полюбовно:

— Вы бы это, святой отец… Шли в свои покои… Помолились Эллу, чтоб ниспослал нам ветер…

Ок Серчер кивнул, сделал вид, что удалился, а сам, оказавшись в каюте, потихоньку приоткрыл дверь и стал наблюдать за разворачивающимся на палубе действом. Благо, апартаменты его располагались в двух шагах от «подмостков», где выступала Кармиса.

Девушка между тем зажгла пучки благовонных палочек, и над дощатым полом поплыли резкие и острые ароматы.

— О духи ветра, к вам взываю! — взвыла не своим голосом колдунья. — Во имя Элла и извечного врага его Хамирана, которому вы служите, заклинаю вас повиноваться мне!

Преосвященный осенил себя знамением. Надо же, как предусмотрительно. Обращается одновременно к двум началам, добру и злу. Кто-нибудь наверняка да услышит.

— Давай петуха! — хрипло изрекла Кармиса, обращаясь к коку.

Хор сунула ей в руки птицу.

Вытащив из-за пояса кривой нож, чародейка совершила им некие пассы над несчастным созданием, а потом быстрым движением отсекла петуху голову. Из раны на палубу потекла кровь. Не давая ей пролиться зря, девушка принялась вычерчивать бьющей струей на досках некие символы. Какие именно, Северин со своего места не разглядел. Приметил только, что проделано это было четырежды — по четырем сторонам света.

После этого тушка была разрезана также на четыре части, которые и были выброшены по левому и правому бортам, а также с носа и кормы.

Жертвоприношение было совершено.

Став под парусами, Кармиса воздела над собой руки ладонями вверх, обращаясь то ли к обвисшим кускам материи, то ли к небу:

Ветры мощные! Ветры всесильные! Услышьте меня! Придите к нам на помощь! Прострите над нами свои могучие крылья! Силой Великого Хозяина вас заклинаю И в этот миг к нему взываю! Да будет так!

Кармиса еще дважды повторила заклинание и вдруг, как подкошенная, свалилась на палубу. Обвилась змеей вокруг грот-мачты и застыла.

К ней тут же подбежали обе подруги. Склонились, проверяя, все ли с магичкой в порядке.

«И что теперь?» — подумал епископ.

Как бы в ответ ему в лицо дунула струя свежего воздуха. Преосвященный от неожиданности захлопнул дверь, а когда через пару минут вновь распахнул ее, то содрогнулся, увидав в лунном свете, что паруса, еще недавно напоминавшие иссохшие груди старух, сейчас уподобились округлым персям юной красавицы.

Что же это такое, Элл милостивый, милосердный? Стечение обстоятельств или и впрямь действие магических заклинаний?

Корабль дернулся и устремился по водной глади вперед.

* * *

Отведенная в каюту и заботливо уложенная на койку Кармиса напряженно раздумывала над случившимся.

Чародейство она затеяла почти исключительно лишь для отвода глаз — ибо даже маммбо Веро с морскими ветрами договариваться была не горазда и шутила, что лучше всего вызывать ветер, дождавшись, когда он и так скоро подует.

Но в том-то и дело, что никакого скорого окончания штиля она не ощущала. Хотя и должна была как будто — уже не раз помогала поймать подходящий ветровой поток, указывая направление, по которому лучше выбираться из полосы безветрия.

Что это? Неужто сработало ее заклинание и обряд?

Конечно, как говорится, раз в год и незаряженная пушка стреляет, а непорочная монахиня — рожает. Но вот только не нравилось это почему-то молодой магичке. Потому как ощущала она своими скудными, прямо скажем, способностями: в том месте, что умники с дипломами магических школ и прочих заведений называют Астрал, а шаманы и знахари — Нижним Миром, в последнее время творится что-то непонятное и неладное. Она ощущала это как моряки — тучу урагана на горизонте.

Впрочем, может, это ей, простой глупой девке с дикого острова, просто кажется?

* * *

Северин ок Серчер закрыл дверь, прошел к столу, уселся в большое резное кресло (специально перенесенное сюда из капитанской каюты в знак уважения к сану гостя) и, зажегши свечу, принялся размышлять.

Чему Северину довелось быть свидетелем? И что это значит?

Что эта девчонка, в галло которой нет следа тьмы, зато уж слишком много той оранжево-красной краски, что изобличает людей, поддающихся страстям земным (или как говорят в Эгерии, развратной похоти), сумела вызвать ветер?

Но как? Вступив в сговор с кем-то из демонов, приспешников Хамирана? Нет, куда ей. Да и не так творят черное колдовство — тут мало крови петуха, и даже человеческой.

(А что нужно для этого, так знающих это, слава Эллу, мало, а умеющих — еще меньше.)

Тут скорее-таки совпадение. Штиль должен был смениться ветреной погодой, и это совпало с «чародейством» этой веселой блудницы. (Хм, надо будет потом отпустить ей грехи особо.)

Но как совпало-то! Словно Эллово знамение, благословляющее миссию его верного слуги. Или правы те, кто полагает, что Исконная, или Древняя магия всё же сильнее новой, с ее факультетами и академиями и множеством толстых томов?

Но в чем тогда их отличие — что такое вообще магия?

Епископ прикрыл глаза и погрузился в воспоминания. Отчего-то вспомнилась школярская юность…

* * *

— Итак, что есть магия? Вопрос сей, как и любой иной, очевидный профанам, но смущающий мудрых, вроде того, что есть свободная воля и как сочетается вера в Творца с почитанием иных богов и духов, обсуждается уже давно. Над ним думали мистики в храмах древнего Уаджета, что не только собирал по всем землям богатство своими кораблями и меднобронными воинами, но и мудрость. Над ним размышляли философы Кирены и законники Урмосса — не зря в кодексе Аримия, который изучался вами в курсе церковного права, целый раздел посвящен спорам из-за дел, связанных с чародейством.

В зале аудиториума было тихо и чуть сумрачно. Косые лучи солнца бросали на покрытые юношеским пушком лики студиозусов, шуршащих угольными карандашами по скверной бумаге. Они молчаливы и старательны — как-никак, пошел второй год их обучения на славном богословском факультете Кемфордского университета, и они хорошо понимают, что пристало его студенту. Все в аккуратных сутанах, с тонзурами — хоть и никто не прошел еще ни пострига, ни рукоположения. Полсотни лучших семинаристов со всех четырех островов — будущих епископов и настоятелей. Лекция по предмету «Преступления против Элла и веры и экзорцизм».

И профессор под стать этому собранию и теме. Сам преподобный Туронс, доктор богословия и права, профессор натурфилософии, как с епископского амвона взирающий на школяров с высоты кафедры черного заморского дерева (дар альма-матер бывшего студента-недоучки, изгнанного за тупость и ставшего преуспевающим негоциантом). Седоголовый, в тяжелых очках в серебряной оправе, в такой же сутане серого сукна, как и у подопечных…

Он кажется юному Северину очень важным, солидным и мудрым — каким и должен казаться мальчику из бедного горного края, третьему сыну захудалого лорда, владельца десятка пастбищ и пары овечьих отар.

— Древние святые книги нашей веры, утверждая, что есть люди, занимающиеся чародейством и волшбой, туманно выражаются по поводу самого предмета, — гладко текла речь преподобного. — В одном месте Элл через своего посланника призывает верующих «отвращаться от зла тьмы ночной, покрывающей все, от зла волхвующих и зла людей с черным глазом». В другом — предписывается обращаться к Создателю, «обороняющему от зла искусителя, когда тот нашептывает соблазны в сердца и уши людей, посылая им на погибель своих смрадных слуг». Из этого ученые мужи и вывели свои суждения о колдовстве и чернокнижии.

Прекрасно, по мнению моего учителя Уорвина Оригеннского, высказался по этому поводу великий реформатор Марциус фан Лотар из Альмана: «Магия противоположна подлинной религии. Магия заботится не о том, как человека подчинить воле Элла, выраженной в Писании, а о том, как бы подчинить Всевышнего воле людей. Но так как это невозможно, то все магические действия суть „мечтательная суетность“, род дурмана, с помощью которого верующие усыпляются и отвлекаются от терпеливого несения благой ноши Элла».

Емкая и точная формулировка, тут и добавить нечего. Не зря сие высказывание мудрого, хоть и впавшего в изрядную ересь мужа предпосылается руководству по экзорцизму Бируны Праведной, что утверждено Первосвященником.

В принципе, так и объясняют многие духовные наставники прихожанам суть того, с чем порой приходится сталкиваться святым мужам, борясь со Злом. Дескать, Эллу недосуг заниматься такими мелочами, как улаживание склок и свар завистливых людишек. Он Творец, начало и конец Мира. Ему и детям его важно, чтобы в созданном им мире все было сообразно. И в рамках сей сообразности людям или иным существам — духам и демонам — вольно творить то, что подскажет им их свободная воля, отличающая их от бессмысленных зверей.

Иное дело — Хамиран и слуги его. Они бы и не прочь использовать людей для достижения своих корыстных черных целей. Но после Великой Битвы, падения нечистого и заключения развоплощенного Езра сделать это им затруднительно.

Потому и заблуждаются те, кто верит в какие-то особые способности всевозможных чародеев, магов, знахарей и прочих колдунишек. Во тьме пребывают и сами «волшебники». Все, что они делают, всего-навсего жалкие фокусы, основу которых составляют явления природы и рациональные знания. Как алхимики, смешивая обычные вещества, могут производить фальшивое золото или фокусы вроде зажигающихся сами по себе фитилей, как даже недоучка-фармацевт может из трав и кореньев составить лекарство от хвори, что убила бы человека, такой помощи не получившего, так и чародеи и чернокнижники, опираясь на свое знание сил природы (смеем заверить, ограниченное и не имеющее подлинно научной основы), могут поразить темных людей своим могуществом.

Впрочем, — профессор смахнул несуществующую пылинку с рукава сутаны, — школа приверженцев святого епископа Николауса Трезейского придерживается мнения, четыре века назад высказанного их учителем, что магия, как особая сила, все-таки есть, но пребывает она не в мире природном, а в человеке. Ибо так же, как создан человек, пусть жалкий и смертный, по образу и подобию Творца-Элла, так же и способность влиять на мир и изменять его силою мысли могла перейти к нему от Отца нашего. В иных она почти не выражена, в иных проявляется больше — отсюда вещие сны и озарения. Те, кто сделал своим ремеслом волшбу, лишь совершенствуют владение этой силой, как развивает свои мышцы кузнец, или легкие — водолаз. Наконец, так же, как изредка встречаются люди, способные поднять на плечах быка или без зрительной трубы увидеть спутники Беленоса, или кольцо вокруг Хахти, или различить двойные звезды — так же есть и люди, владеющие этой силой особо и иногда, увы, ею злоупотребляющие. Не подобает отрицать те тайны бытия, человеческой души и устройства человека в целом, о которых молчит Святое Писание. Из этого не следует, что их не существует в помине. Ведь как сказал еще третий пророк, Святейший Альхиор, в божественных книгах содержится не все, что надо знать человеку, а то, что ему нужно знать для праведной жизни и спасения души.

Но это лишь часть вопроса о том, грех ли магия, ибо многое из того, что сотворено Эллом и даровано детьми его, человеком обращается во грех — как радости плотской любви в блудодейство, или вино в пьянство, о чем многие из тут сидящих, видимо, осведомлены не хуже, чем аз грешный…

Никто не засмеялся, нарушив благолепие богословской беседы, хотя улыбки появились на многих лицах.

— Тут неприемлем тот аргумент, что если бы магия была противна воле Творца, он бы ее запретил изначально. Ибо свобода воли есть высший дар Всевышнего людям, ничтожным детям его, и он не может лишить их этого дара. Точно так же и рассуждения иных братьев наших, что магия — изначально дар Хамиранов, неразумны, ибо известно, что в начале церкви нашей, когда истинная вера лишь распространялась по свету, многие ворожеи и колдуньи, обратившись к вере истинной, не теряли способности творить чары. С другой стороны, во многих языческих странах, как, например, в землях черных людей Айлана, где вера явно демоническая, с человеческими жертвоприношениями и людоедством, колдунов и магов нередко преследуют беспощадно и убивают иногда самыми жестокими и извращенными способами. Ведь если магия — грех, то с чего бы Хамирану удерживать через своих слуг людей от греха, не так ли?

Преподобный сделал паузу, позволив себе улыбнуться.

— В свое время ваш недостойный наставник, — приложил лектор руку к груди, — почитал труды восточных мудрецов, кои хотя и недалеко ушли от язычников, но коим тем не менее открылся свет истин Элла, увы, ими до конца не понятый. Ученые Танисса, Джарбы и Аль-Аслана оказались более сведущими в данной области, чем их коллеги из Эгерии, Арбонна и Хойделла.

Большинство из них считало, что магия может вызвать смерть и болезнь у того, на кого она воздействует. Другие полагали, что магия создает только иллюзию и видимость, обман. Но все были единогласны в том, что если она заключает в себе какой-либо из видов взывания к планетам и звездам, а также обращения, мольбы, совершение земных поклонов им, или приближения к ним посредством того, что с ними связано, вроде надевания определенных одежд, произнесения заклинания, зажигания фимиама, то все это является ересью и идолопоклонством. Ведь сказано в их учении: «Не из нас тот, кто считает что-либо дурной приметой или верит в них, тот, кто занимается предсказаниями или прислушивается к ним, и тот, кто колдует или прибегает к помощи магии. Пришедший же к предсказателю и поверивший в сказанное им, проявил тем самым неверие в то, что было явлено Высочайшим».

Аль-асланец Ис-Ха'ди — из шиндарского толка, что наиболее близок к истинной вере, писал: «Раньше, до того, как Творец повелел детям своим сбивать демонов горящими звездами, бесы поднимались на небо и садились на седалища, чтобы подслушивать речь детей Бога о сокровенном знании, смертях и событиях, которые произойдут на земле. Они приходили к предсказателям и сообщали им это, а предсказатели рассказывали это людям, которые видели, что так и происходит. Когда же предсказатели стали доверять демонам, те стали добавлять к услышанному ложь и к одному слову прибавляли семьдесят. Люди записывали их сообщения в книги, и среди людей распространились слухи о том, что бесы ведают о сокровенном». Это правильная мысль, объясняющая побудительные мотивы, движущие чародеями.

Поразительное место обнаружилось в знаменитой «Книге Теней», написанной мистиками Уаджета и запрещенной во всех землях, исповедующих Элла. Само собой, в библиотеке нашего факультета имеется ее копия ганзейского издания, — профессор улыбнулся, — выдаваемая на руки лишь с особого разрешения отца-ректора. Но если желающие найдутся, я охотно дам такое разрешение. Порекомендую как сильное снотворное и пример глупого суемудрия поклонников Тьмы, коим они сами разоблачают себя лучше, чем это делают даже наши братья из нумнасийской супремы. На его основе мой наставник, аббат Корман, написал свое «Практическое толкование темных мест в экзорцизме». Позволю себе процитировать, ибо будущим теологам невредно с этим ознакомиться.

«Мы не обладаем достоверным знанием о том, как именно искушают людей демоны, но сталкиваемся со следами их наущений в душах и в реальной жизни, и нам известно, что битва между человеком и Хамираном продолжается с древнейших времен и что нечистый объявил эту битву войной, причиной которой послужили присущее ему зло, гордость, зависть и ненависть по отношению к человеку! Известно также и о том, что Хамиран добивался разрешения Элла на ведение этой войны, и он, поколебавшись, дал такое разрешение, усмотрев в этом определенный смысл! Однако при этом он не оставил человека без средств ведения войны, снабдив его щитом, которым может послужить ему вера, военным снаряжением, которым может послужить ему понимание Всевышнего, и оружием, которым может послужить ему обращение к Эллу и дочери его с просьбами о помощи и защите. Таким образом, если человек станет пренебрегать своим щитом, военным снаряжением и орудием, то порицать за это останется лишь его одного!»

Правда, из этого отцы-теологи тут же вывели (что неудивительно, были они эгерийцами), что толкователь мало того что сослался на апокриф безбожных уаджитов, так еще и намекает на то, что само Небо, оказывается, благословило попытки нечистого навербовать себе армию из отступников-людей! Как это?! И тут же запретили безобидную в общем книжку. Но я бы не стал…

— Профессор, вы опять смущаете незрелые умы своими построениями, равно далекими от науки и веры? — прозвучал под сводами аудиториума звонкий густой баритон.

Все полсотни голов повернулись в сторону входа, а преподобный Туронс враз потерял свою важность, стушевавшись.

И было от чего — ибо на лекцию явился не кто-то, а проректор и декан факультета натуральной магии, Брайан ок Камт, придворный астролог и маг короля Руперта II.

— Коллега, я бы попросил вас не… — с явно растерянностью забормотал теолог.

— Это я бы попросил вас, коллега, не смущать юные умы полуправдой! — изрек, как припечатал, мэтр Брайан. — Вы умудрились за те пять минут, пока я вас слушал, — он выразительно помотал в воздухе золотой луковицей часов, — дважды противоречить сами себе и как минимум один раз энциклике Предстоятеля! Или вы не знаете, почему на самом деле запретили «Книгу Теней»?! Или буллу «Контра мольфарум…» уже отменили? Может вам напомнить про Саркоранский собор?!!

— А вы вашим Саркоранским собором не прикрывайтесь! — возмущенно запыхтел профессор Туронс. — Если хотите знать, именно из-за вам подобных в число духовных лиц стали принимать новообращенных! Кое-где уже и негры служат!

— Ага, уже вторая энциклика нарушена! — удовлетворенно констатировал Брайан. — Насчет оскорбления образа и подобия и того, что нет ни танисца, ни нордландца! В прежние времена за такое можно было и в инквизицию угодить! Помните, за что сожгли фра Карданно? Он проповедовал, что лишь люди с белой кожей созданы Эллом, а остальных демоны породили!

— Фра Карданно — великий мудрец, и именно ваши собратья-маги его погубили, подписав обвинение в чернокнижии!! — рявкнул Туронс.

— Не в большей степени, если на то пошло, чем ваши собратья-богословы, подписав обвинение в ереси и оскорблении церкви! — парировал Брайан. — И поделом!

Школяры, забыв обо всем, следили за поединком двух титанов науки.

— Кстати, — ухмыляясь, продолжил мэтр Брайан, — он считал из всех «истинных» людей самыми чистокровными амальфийцев, дескать, только из них следует назначать священников и настоятелей, а остальным можно быть лишь монахами! Ежели вы разделяете идеи этого рехнувшегося монашка, то почему бы вам не доказать это делом и не сложить с себя сан?

— Ну, знаете… — растерянно забормотал Туронс. — Это уже совсем… ни в какие ворота!

— А вы, юноши, — обратился к присутствующим мэтр Брайан, — извольте выслушать одну историю, касающуюся магии. Вряд ли профессор Туронс вам бы ее рассказал, ибо она противоречит его теории унилатеризма, которая у серьезных людей вызывает…

— Позвольте… — забормотал лектор.

— Вызывает лишь смех и давно опровергнута великим Янсеном! — весело закончил маг. — Итак, слушайте. «Горнштадская хроника» 2907 года, созданная летописцем Лукасом Дарбарбургским, кроме всего прочего, рассказывает о том, как в 2850 году, во время угрозы нападения хелмийских снеккаров на Самланд и его столицу Поммерн, герцог Альбрехт во избежание грозящей опасности обратился за помощью к жрецу леттонских языческих богов Кальтину Суплиту, жившему и творившему там свои обряды невозбранно по указу еще отца Альбрехта о мирной проповеди святой веры. Тот обещал отогнать хелмийцев от берегов Самланда при помощи обрядов и жертвоприношений тем самым богам. По рассказу брата Лукаса, для того, чтобы это совершить, ему нужен был совсем черный бык или бычок, которого он хотел бы у моря, в присутствии их всех, по древнему обычаю отцов принести в жертву. Бык ему был приведен незамедлительно, после чего Суплит собственноручно заколол быка. Удался ли обряд, или помог Элл (хотя с чего бы Отцу Небесному помогать столь нетвердым в вере людям), но хелмийский флот был отогнан ветром. А по словам того же Лукаса, коего считают безупречно честным, когда через несколько дней они попытались вернуться, морякам на месте обжитого побережья виделся суровый дикий берег, совершенно непригодный для высадки.

— Брат мой Брайан… — начал было преподобный.

— А вот что было дальше? — продолжил как ни в чем не бывало маг. — Вот что сказал праведный муж в своей летописи: «Однако такая беда вслед за совершенным жертвоприношением случилась и такое несчастье настигло приморских рыбаков, что они с того времени, как был заколот бык или бычок, в течение то ли шести, то ли семи месяцев не могли поймать ни одной рыбы. Вследствие этого над жителями, основным промыслом которых было рыболовство, нависла другая угроза — голод». И как вы думаете, повелел ли герцог отслужить молебен, или отдать черного колдуна инквизиторам, или сами инквизиторы захотели его арестовать? Нет!! И епископ, и монарх опять обратились к жрецу. Кальтин Суплит признался, что совершил опрометчивую ошибку и в то же самое время, когда он заколол быка и принес у моря в жертву богам, отогнал от суши все, не только врага, но и рыбу. Тем не менее, жрец сказал, что знает способ, как вернуть рыбу, а для этого «они должны купить черную свинью и хорошо ее откормить». И когда свинья была хорошо откормлена, жрец велел принести свинью и пиво, как раньше быка, к морю, где он, сопровождая свои действия какими-то диковинными движениями, заколол, опалил, очистил и прекрасно приготовил эту черную, хорошо откормленную, жирную свинью и отдал духам моря. После чего рыба вернулась к берегам Самланда. Это было не в помянутом вашим лектором Айлане или на заморских землях меднокожих дикарей. После этого отрицать силу магии или же говорить, что кому-то известна истина о ней, глупо! На сем позвольте откланяться…

И ок Камт покинул аудиторию.

Почему преподобному Серчеру вспомнился этот эпизод его уже такой далекой юности, времена, кажущиеся такими давними?

Уж не потому ли, что тогда он впервые столкнулся с вопросом, что есть магия, и, не забывая теологических штудий, стал слушать лекции блестящего ученого ок Камта (начальство факультета не препятствовало, думая, что он решил сделаться инквизитором)?

Да нет, скорее оттого, что именно этим воспоминаниям предавался он восемь месяцев назад, в час, когда на пороге его кабинета появился бледный, как смерть, один из трех хранителей тайн ордена Длани Элла и вымолвил два слова: «Он засветился!»

Преосвященный покосился на предмет, стоявший перед ним на столе.

Это был средних размеров деревянный сундучок, окованный медью и серебром, с чеканкой слов из Святого Писания и имен младших богов и светлых духов. В таких перевозят с места на место святые реликвии. Разве что печати накладывают иные. Простые, с гербом примаса церкви страны, епископа области или отца-настоятеля обители, где хранится реликвия. Здесь же печати были двуцветные, сине-пурпурные, на золотой нити — знаки Святого Престола, какие мог накладывать либо сам Предстоятель, либо его личный нунций.

И это не было подделкой. Святейший отец перед отъездом Северина ок Серчера в Иннис-Тор удостоил бывшего канцлера получасовой аудиенции и одобрил задуманное епископом дело. Прежде осмотрев представленное Мечом Истины доказательство, ныне хранившееся в сундучке.

А сокрыта в нем была одна из величайших ценностей ордена.

Хрустальный череп, по преданию, вывезенный с гибнущей Благословенной земли последними, не предавшимися Тьме и Злу, не ставшими в ряды Хамиранового воинства. Дар кого-то из детей Элла, каковым в давние времена сокрушили прорвавшиеся полчища темных тварей в битве между Светом и Тьмой, между Езром и Вертрангом, сыном Благословенной.

Множество веков святыня покоилась в орденской сокровищнице, переданная первым епископам церкви последними фламинами сгинувшей Урмийской империи, а тем — мисрийскими жрецами, наследниками мудрости страны Уаджет. С ним же хранился тщательно переписанный папирус — известный как «Каримский свиток», а еще раньше «Папирус Сенхуфу». Только вот не тот, что известен даже толковому сельскому попику, а самый полный его список. В котором было сказано, как и что надо сделать и что сказать, взывая к Творцу, когда вновь пробудится ниспровергнутое зло. Знаком чего будет его свет.

Сундучок был плотно закрыт, но епископ и так знал, что сейчас череп светится мрачным темно-лиловым с багрово-кровавым оттенком сиянием, указывавшим на то, что развоплощенный Езр, Рука и Глаз Хамиранов, пробудился.

Сначала свечение было лишь слабым отблеском в глубине отшлифованного неведомым ухищрением горного хрусталя. Но с каждым днем оно усиливалось, окружая череп жутковатым ореолом. Наверное, сейчас он светился еще сильнее, и открой Северин сундучок, в каюте бы стало светло как в Преисподней.

Да…

В тот, первый день он светился очень слабо, пока Северин, трясущимися руками разворачивал свиток, еще глупо надеясь, что это какая-то неведомая эманация из мира духов, и твердя про себя слова жалкой просьбы к Эллу: «Не при нас, не при нас, не при нас, Отче, да минует нас гнев Твой и жребий сей…»

Потом были бдения за расчетами и молитвенные радения высших братьев ордена, прошение об отставке королю без объяснения причин, письмо в Урмосс и явление личного нунция Предстоятеля, привезшего благословение Первосвященника.

К тому времени лучшие ученые умы ордена вычислили место, где должно было воплотиться нечистому.

Вот туда-то и направлялся сейчас Меч Истины, сопровождаемый одним из лучших экзорцистов Церкви, отцом Тибальтом, прятавшимся ото всех под личиной епископского служки.

* * *

Игерна долго лежала в полудреме.

Мысли о магии ее не занимали — ветер дует в их паруса, и этого довольно.

Сейчас, когда вокруг ночь, а бодрствуют лишь впередсмотрящие и рулевой с парой подвахтенных, и капитану можно отдохнуть. Можно даже вспомнить, что капитан — женщина, и что не всегда она была той, которую тут знают как Игерну Бесстыжую…

Можно вспомнить то, что запретила себе вспоминать, ибо есть воспоминания, способные убить. Если не тело и душу, то желание жить, без которого человек вскорости станет добычей болезни, клинка или пули…

Ибо матушка-смерть обычно бывает милосердна к отчаявшимся.

Но все же иногда можно вспомнить то, что было совсем недавно. И одновременно словно бы тысячу лет назад, и не с ней, а будто с героиней какого-то рыцарского романа. (Не нынешнего, что сочиняются все больше одуревшими от скуки дамочками, и где треть страниц посвящены описаниям соития и того, как любовники «роскошно удовлетворяли друг друга».) Нет, старинных, про настоящую любовь и верность.

…Тихо. И даже не слышно шума моря. Песок на спине и теплые брызги прибоя.

Зато слышен дождь. Слышно, как противно он барабанит по стеклам. Слышно, как громыхает гроза. Но не слышно в ней того, что так волновало и будоражило все внутри.

А еще слышен шум сухой листвы и пыльной дороги. Когда ноги еле передвигаются и повозка, что за плечами, скрипит и отвратительно тянет назад.

Но трава-то — вон она.

Чуть шагни, и босые ноги почувствуют прохладу зелени и живой воды…

Запоют свои песни бродячие музыканты, заиграют скрипки и флейты, заплачут гитары и поманят ночные огни вдаль… Вдаль, в синеву моря, в горы, в степи и теснины Юга или в иной мир, что, говорят, еще лежит по ту сторону незримых дверей, упрятанных в холмах и среди угрюмых камней кромлехов….

И запоют, заплачут, заиграют… И сольются в бешеном танце звуки веселья, треск веток, что полыхают в костре… И скользнет шелковая юбка по гладкой коже бедра, и распахнется блуза на груди…

Не теряй ритма! Пой вместе со всеми.

Горячая ладонь скользнет по животу и ложбинка на груди сладко заноет…

Ухнет филин в ночи и застонет о своей нелегкой судьбе бродячая песня.

Бросит ветер пыль в лицо, опалит плечи полуденное солнце. Останутся за спиной звуки песен и безудержного веселья, звон бубенцов и пестрые одежды.

Лишь покой ждет впереди. Покой и счастье — что еще нужно восемнадцатилетней девчонке, будь она принцесса или батрачка?

Шелковый платок скользит по волосам. Тихое плавание по волнам. Полный штиль. Прохлада изумрудной глубины. Кружит, качает. Спать-спать-спать…

А над головой паруса — не выгоревшие, чиненые паруса корсарского фрегата, а темно-алые шелковые корабля, предназначенного не для боев или торговли, а чтобы приятно провести время.

И видится синий горизонт, и кричат чайки, и стучит дождь, и ждет на одиноком пригорке бесшабашная любовь. Ждет и перебирает струны гитары, смотрит, щурясь на красный закат.

Ждет и знает, что настанет безумная яркая ночь…

И наплевать, кто тут знатный гранд, а кто менестрель.

Позже…

Нет, не вспоминать!

Не открывать глаз.

Не глядеть в высокое небо.

Забыть!

Не вспоминать ни пляски пожара в оконных проемах ночного дворца, ни хлопанья выстрелов, ни искаженного последним посмертным удивлением женского лица, так напоминающего твое! Ни того, что было до того. Оно тоже вполне способно приманить Вечную Утешительницу.

Пусть только это — любовь, пьянящее лучше молодого вина ощущение счастья и звон гитары.

Есть же право на воспоминания даже у капитана одного из самых удачливых приватиров Изумрудного моря?

Вскочив с койки, как была голая, она осушила стоявшую на столе кружку остывшего шоссо (все равно не заснуть).

Глянула на себя в зеркале. При свете свечи оглядела себя. В глазах оттенка аквамарина мечутся искорки задора. Узкий, слегка вздернутый нос, придает лицу вызывающее выражение невинности. Некрупные, правильной куполообразной формы груди смотрят вперед сосками гордо, вызывающе. Животик плоский с рельефом мышц… Ноги тоже вполне, может, и суховаты, но зато бедра соразмерно широкие и правильной формы.

И какой дурак сказал, что она в море подалась оттого, что из-за внешности себе жениха не нашла?

Ладно, что это она себя рассматривает. Давай, подруга, прекращай — ты баба или пират? Изящно покачнувшиеся груди в глубине зеркала дали ответ на этот вопрос.

Да, Дарьена в их последнюю встречу рассказывала со смехом, что затеявший бунт боцман задал ей именно такой вопрос, ворвавшись в кают-компанию, где Бешеная мирно обедала.

«А что, не видно?» — ответила Дарьена, без стеснения задрав до ключиц рубаху, и пока боцман с сообщниками смотрели на ее тело, вынула из-за пояса пистолет да и разрядила прямо тому в морду.

Ладно, а вот что ей-то делать?

Некоторое время Игерна колебалась, а потом, вдруг махнув рукой — была не была! — вытащила из ящика штурманский свинцовый карандаш и принялась выводить строки на плотной тростниковой бумаге.

Сухая записка к капитану от капитана с предложением немедленно встретиться у нее на борту и кое-что обсудить.

— Хор! — крикнула, не сомневаясь, что верная подруга тут же явится на зов капитана.

— Чего вам, мистрис? — зевая и протирая глаза, появилась в дверях айланка.

— Мистрис в борделях. А твоему капитану надо передать кое-что Эохайду… — сунула ей в руки бумагу Игерна. — Срочно!.. Пусть пошлют шлюпку на «Отважный».

Хор'Тага долго и внимательно смотрела на капитана.

— Ужин готовить на двоих или сухарями будем гостя угощать?

— Готовить! Уж постарайся.

— Значит, последнего поросенка зарежем, — с притворной горечью вздохнула она. — Ну да ладно.

Хор почесала живот.

— И это… воду для вашего баловства греть?

— Ну, ты и язва! — улыбнулась Игерна. — Да ты как с капитаном говоришь?! Ладно, грей…

Глава 25

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 28-е число месяца аркат.

Материк Иннис-Тор. Изумрудное море. В сорока милях от Ничьих Земель.

Едва многозначительно ухмыляющаяся Хор'Тага с силой захлопнула за ним дверь капитанской каюты, Эохайд, никак не отреагировав на ухмылочки айланки, осмотрелся.

Бывал он, конечно, в каюте у Игерны — случалось. Но не как гость, а по делу.

Мебель в салоне была простая. Койка скрывалась за темной занавеской. Уже давно большую часть времени именно каюта была ее домом, и обставлено здесь было все сообразно ее потребностям, начиная от небольшого шкафа и письменного стола, заваленного картами и бумагами, до мягкого ковра… Слева стояла оружейная стойка, над ней висел простой матросский плащ. Стены были обтянуты голубым шелком, затканным золотом, и украшены большими амальфийскими зеркалами; мягкий восточный ковер устилал пол, а на широких иллюминаторах, разделенных изящными резными колоннами, висели легкие кисейные занавески.

В углу горка с серебряной посудой (сразу видно, что каюта принадлежит женщине), в середине — отлично сервированный стол, покрытый белоснежной скатертью. Два прекрасных серебряных канделябра заливали салон светом, от которого поблескивали зеркала и скрещенные клинки, висевшие над дверью.

На полке в углу Эохайд заметил книги. Прилично — с дюжину.

Прищурившись, он прочел названия.

Был тут сборник арбоннских стихов какого-то дю Консарра, толстый том «Землеописаний материка Иннис-Тор» фрисландца Максимилиана ванн Гастена, четыре лоции: все не какие-то, а секретные, со следами сорванных свинцовых переплетов — такие стоят дорого. С удивлением отметил Эохайд и «Навигационные исчисления посредством армилляра» амальфийца Баччо Строцци — про которого даже столь далекий от учености человек, как он, знал, что тот был гениальный математик и, ни разу не выйдя в море, спас тысячи моряцких жизней своей усовершенствованной системой навигации и новыми картами.

Он преисполнился к Игерне еще большего уважения.

Обычно многие капитаны — не то что «вольных добытчиков» и «купцов», но и лощеные офицеры службы короля — из всех книг обходятся Святым Писанием, да и то открывают редко.

Правда у Миледи Ку вот библиотека получше, чем у иного властителя Старых Земель — со всех взятых кораблей ей притаскивают. Ну так ей положено, она из себя настоящую дворянку разыгрывает.

Еще у Рагира, как говорят, два сундука магических книг — так ему тоже вроде по штату положено — он как-никак чернокнижник. По слухам…

Появилась Хор'Тага с подносом, чтобы тут же исчезнуть.

На чеканном серебре дымилась жареная свинина с пряностями и луком. В филигранных бокалах чернело благородное вино.

«Аскривера» — по запаху определил Эомар.

— Присаживайся, Счастливчик, — небрежно взмахнула хозяйка рукой. — Будь как дома!..

Он слегка удивился. На ней был не ее любимый мужской костюм, а женское платье. Причем платье восточное — переливчатое, струящееся, закрывающее вроде как все тело, но при этом так соблазнительно обтекающее фигуру (впрочем, может дело больше в фигуре?).

Принюхался — от девушки чуть пахло каким-то тонким парфюмом.

— Что за духи? — поинтересовался между прочим.

— Розовое масло… Немного.

Он поглядел на ее чуть влажные волосы.

— Что смотришь? Ну да, я выкупалась. Иногда помыться тоже надо.

Ему стало почему-то чуть неловко — хотя перед визитом он и сам надел чистое барахло и вылил на себя пару ковшей пресной воды.

А потом стало не до посторонних мыслей, ибо она вдруг поцеловала его в губы. Крепко и страстно.

Эохайд на мгновение растерялся, но тут же обнял Игерну и ответил на поцелуй.

— Я рад, что ты меня пригласила…

— Молчи, — прикрыла ладонью ему рот. — Сегодня ночью слова лишние…

Порхнула мимо стола, отдернула занавеску и, подойдя к кровати, призывно посмотрела на мужчину.

Капитан сначала усомнился, так ли понял ее. Уж слишком неожиданным был поворот. Почти целый год он тщетно добивался хоть какого-то расположения Бесстыжей. И вот теперь она сама позвала его…

Он смотрел на ее волосы, на блики в ее глазах,

— Все это — безумие, — сказал он. — Никогда мы не…

— Молчи… — попросила она. — Я так устала быть одной… Ты не представляешь, как я не хочу быть одной!

И он, уже ни о чем не раздумывая, раскрыл ей свои объятия — она все еще дрожала всем телом.

Она прижалась к его груди, и Эохайд мгновение помедлил, не сразу сомкнул руки — не от нерешительности, а от удивления. Потом крепко и нежно обхватил ее и почувствовал, как дрожит ее сильное стройное тело. Полуоткрытые губы оказались совсем близко, они тоже дрожали, но эту дрожь он успокоил своими губами, и они стали вдруг нежными, мягкими, и тут она сама обхватила его руками, еще теснее прижимаясь к нему… Их губы лихорадочно искали друг друга, языки, нетерпеливо сталкиваясь, пытались проникнуть дальше. Наконец она на мгновение отклонилась, чтобы вдохнуть воздуха, и он увидел ее глаза совсем рядом…

Шелковая рубаха скользнула с плеч, не оставляя больше никаких сомнений. Эохайд ринулся на абордаж.

— Люби меня! Люби сейчас. Всегда!

Он притянул к себе девушку и крепко прижал к обнаженной груди.

— Потуши свет, — попросила она, и Счастливчик дунул во всю мощь на свечи…

Когда он медленно расстегнул последние крючки на камзоле и спустил его с плеч, девушка в ответ не шелохнулась, лишь почувствовала, что силы покидают ее, и, чтобы не упасть, ей пришлось привалиться к сильной мужской груди, ища опоры.

Она притянула к себе его голову и выгнула спину, груди напряглись и приподнялись навстречу его ласкам.

Ожидание наслаждения становилось невыносимым. Счастливчик схватил добычу на руки и бросил ее на кровать. Встав на колени, принялся жадно целовать тело, пахнущее острыми умащениями, возбуждающими желание.

Их тела яростно искали друг друга, сталкиваясь в крепких объятиях, отчаянные, торопливые поцелуи смешивались с запахом разгоряченной кожи…

Его руки скользили по ее телу и не могли насладиться им, в эту минуту он жалел, что у него не десять, не тысяча рук, он целовал ее, задыхался, пытался оторваться от ее губ… Ему это удалось, и он припал к ее грудям, спрятал свое лицо между ними, сдавил их руками и целовал, целовал, целовал…

Она изогнулась, снова сжала его голову и совершенно неистово, с какой-то безумной страстью опять впилась в его губы… Он ничего не видел, не слышал, не понимал, для него она была теперь всем миром, всей Вселенной — она и только она! Он изнемогал, чувствуя, что если это небесное блаженство продлится еще хотя бы минуту — то он умрет, не выдержит! Но он не умирал, а лишь восходил все выше и выше по лестнице сладчайшего на свете чувства.

Они оказались единым целым, словно всю предыдущую жизнь каждый из них только и делал, что искал другого. И не нужны были слова, предваряющие то, что и так неизбежно. Они кидались друг к другу с какой-то неестественной стремительностью, соединяясь резко, быстро, без слов. Иной раз, когда вдруг сбивался ритм ее ускоренного дыхания, когда обнаженные бедра ее с силой обхватывали его, ему казалось, что, наконец, она принадлежит ему. Уткнувшись губами ей в грудь или шею, чувствуя, как сильно пульсирует кровь в ее жилах, он крепко держал ее, прижимая запястья к постели, и входил, входил в нее так глубоко, словно хотел добраться до самого сердца…

Прошло много времени, но было еще темно, когда Игерна повернулась на бок и зарылась лицом в ямку на его плече. Полусонный, он почувствовал, как прижимается к нему обнаженное тело.

Эохайд отстранился и поднялся, глядя сверху вниз на белое, как снег, тело Игерны, такое таинственно прекрасное, каким может быть только женское тело во мраке ночи, освещенное лишь неясным лунным светом.

Вот интересно, что делают благородные господа после ночи любви?..

Эомар вдруг понял, что произнес это вслух, хотя и шепотом.

Девушка, однако, услышала, видать не спала.

— Не сказать, что могу похвастаться таким уж сильно большим опытом, — слегка спросонья пробормотала она, — но обычно то же, что и какой-нибудь мужлан-мельник, попользовавшись батрачкой: отворачиваются к стене и принимаются храпеть. А бедная девица все считает дни и мучается — не прокисла ли настойка морковного корня и не подсунул ли знахарь какую-то дрянь за ее серебро… Это в лучшем случае.

— А в худшем? — заинтересовался Счастливчик.

— В худшем? — с затаенной горечью усмехнулась его возлюбленная. — Встает с твоей постели и идет к жене или к другой бабе. А ты как думал?

— Ну, — у Эохайда промелькнуло ощущение, что сейчас можно быть откровенным и не стесняться. — Вроде им полагается читать своим возлюбленным стихи или петь серенады… Или серенады поют до того?

— Точно, — Игерна приподнялась на локте, обратив на него вполне бодрый взгляд. — До того, как в эту постель залезут. Впрочем, бывает и после тоже. Насчет серенад это все вы, мужчины, мастера — лишь бы подол задрать позволили. Но поют, случается. А так — все как у людей. Неужто у тебя не было ни одной знатной дамы, чтобы от нее узнать такие вещи?

— Да откуда же? — искренне усмехнулся Эохайд.

— Да так… — Отважная передернула смуглыми плечами. — Если наших ребят послушать, то они перепробовали всех леди на Ледесме, за вычетом разве аббатисы Мирты…

Капитан опять рассмеялся — настоятельница местной обители Анахитты восьмидесятилетняя старушенция, матерая ханжа, регулярно обрушивавшая проклятия на головы проституток Стормтона, по слухам, в молодости была изрядной греховодницей.

— Нет, не завелось у меня знатных дам как-то, ну вот разве что ты…

Вообще-то ему приходилось слышать от своих многочисленных (чего греха таить) продажных девиц слезливые рассказы про папу барона или графа, умершего накануне свадьбы с матерью красотки — горничной или прачкой, которую он, разумеется, полюбил прекрасной и чистой любовью. Ну, или на худой конец — о бедной сиротке-дворянке, обманом сданной в дом разврата злой мачехой. Но как все те же шлюхи объясняли, подобные истории они любят рассказывать, дабы выжать из сострадательного клиента слезу и пару скеатов сверх обычной платы.

— Да, — она вновь усмехнулась, — как у нас в Малганьере говорили про глупых девок: «Думает, что у кабальеро все не так как у холопа, и даже корень — квадратный»…

Он машинально отметил, что вообще-то, как любит говорить сама Игерна, она родом из Валиссы. Но мало ли — в пираты нечасто попадали путями прямыми и почти никогда — путями праведными.

— Значит серенады и стихи, — повторила она. — Я бы спела, так ребята отдыхают. А вот насчет стихи почитать… Чего бы тебе почитать?

Бряцая доспехом ржавым, В седле из кож человечьих, Въезжает Смерть в этот город И я выхожу навстречу… Копье из драконьей кости, И шлем — исполина череп…

— растерянно подхватила строфы девушка. — Вот это да! Ты читал Лоренсо де Гаргару? Откуда? Это же «Последний защитник Архатены» — его и у нас-то не всякий знает… А еще что-нибудь?

Счастливчик порылся в памяти.

Смерть и Время царят на Земле, Ты владыками их не зови: Все, кружась, исчезает во мгле, Неподвижно лишь солнце Любви…

— Ух ты! И Арсаф иб Фарим! — восхитилась Игерна. — Ну если ты прочтешь мне еще Савелиду, да еще «Каса дель Муэрте»…

Можно и донью Савелиду, — пожал плечами Эохайд.

…Но ты, у берега моря Стоящий на крепкой страже Морской тюремщик, запомни Высоких копий сверкание, Боев нарастающий грохот, Пляс языков пожара И волю людей, что проснулась, Став сильнее дракона…

На этом познания по части стихов у него закончились, но продолжать и не требовалось. Игерна была просто потрясена и восхищена.

— Нет, тут только Фаурицио Маро не хватает!.

— Фра Фаурицио? Извольте, донна! — улыбнулся Эохайд. — Как раз к случаю…

А был бы хоть час — я пропел бы Тебе о любви настоящей, О страсти — как солнце горячей, И как водопады звенящей. О девушке, что вдоль обрыва, Ходила и струи потока, В холодную глину кувшина Вливала с неспешностью сока. О парне из хижины горной, Что жил на соседней вершине, О муже с улыбкою черной, И сердцем мрачнее пустыни, О том, как клинки закаляют, И как избегают позора — О горьком горе и счастье Я спел бы тебе, о сеньора! Со мною у этих откосов Тебя б потянуло остаться… …Да ночь коротка, как наваха Зажатая в каменных пальцах,

— закончила Игерна, поднимая руки в знак признания полного поражения. — И откуда ты всё это знаешь??

— Да так… — улыбнулся Счастливчик, надо сказать в глубине души довольный произведенным впечатлением. Мол, не из пенька тесали! — Стихи любил мой наставник, дон Хуан.

— Ты учился у дона Хуана?! — теперь изумление Игерны стало совсем уж невообразимым. — Но ведь ты, как будто, не маг, да и он вроде умер лет десять тому…

Брови Эохайда удивленно поползли верх, но тут он понял, что Игерна с чего-то решила, будто речь идет о знаменитом чародее пикаронов — Доне Хуане Марриягга, по слухам, кстати, живом и поныне, и скрывающемся где-то в пустыне Арисо на Иннис-Тон.

— Да нет, Иг, ты не поняла, — рассмеялся он. — Это не тот дон Хуан. Дон Хуан да Коста — мой первый капитан. Давно, еще в Хойделл.

И повинуясь настойчивому взгляду капитана Альери, принялся рассказывать то, о чем знали не все его близкие друзья.

…Как известно всякому, особой любви между Эгерией и Хойделлом никогда не было. Но вот эгерийских беглецов почему-то на четырех островах жило немало — вопреки этой самой нелюбви, а может, и благодаря ней, кто знает: меньше шансов, что выдадут.

И народу там хватало всякого. От простых матросов и поденщиков, бежавших от петли и каторги за богохульство, до обвиненных в ереси книжников и ученых мужей; от потомков танисцев, обвиненных в пресловутом «злокозненном исповедании языческой лжеверы предков их — вероломных захватчиков», до дворян самых чистых кровей, сподобившихся насадить на шпагу кого-то еще более высокородного.

Вот из таких-то, по всему видать, и был дон Хуан да Коста эль Ферро, хозяин маленькой пинассы, промышлявшей торговлей и контрабандой между мысом Хинестеро до устья Замиты — самый первый капитан Эохайда, сделавший из него моряка… да и человека по большому счету.

Именно он когда-то зимним вечером заступился за голодного мальчишку в лохмотьях, которого собирались уже вышвырнуть из низкопробного трактира в снегопад и ветер — почитай, на верную смерть, — и отвел на стоявшую у пирса «Красотку», с которой как раз смыло в последнем плавании юнгу.

И начал воспитывать: не то как строгий отчим — приемного сына, не то как командир — солдата…

Ласковых слов от него Эохайд само собой почти не слышал, поучений — тоже. Учил он Эохайда писать (читать его, по складам и нетвердо, выучил сосед причетник еще при жизни мамы) и говорить на фризском и эгерийском. Еще он долго и нудно учил парня математике и навигации. Без всяких учебников, а сам, заставляя часами вертеть позеленевшую алидаду старенькой астролябии с еле видимым на меди истершимся клеймом «Отлито в царствование Канута Третьего» или перемножать и складывать цифры, выводимые на старой доске головешкой.

Обучал также бою со шпагой и кинжалом и даже объяснял кое-какие приемы управления кораблем в морском сражении — хотя уж никак не мог предположить, что они когда-то понадобятся безродному заморышу. (Это все после дня тяжелого труда на палубе!)

И никогда не рассказывал о своем прошлом. Даже подвыпив, не вспоминал ничего, говоря лишь о двух вещах — бабах и кораблях, в которых, судя по всему, понимал изрядно. Но случалось, напившись особо крепко, сажал перед собой притихшего Эохайда, наливал ему кружку дешевого эля, к которой тот и не притрагивался, и принимался читать стихи — на эгерийском и даже староэгерийском, и в своем переводе на хойделльский. Читал всяких знаменитых поэтов, вроде этого самого де Гаргары или Кальядолида, а иногда даже свои — как потом понял Эохайд по их неровному размеру и несовпадающей рифме.

О чем они были, Счастливчик за давностью лет уже не помнил, разве что врезалась в память строка про то, как «тихими, тяжелыми шагами, в комнату вступает Командор…».

Как-то набравшись смелости, Эохайд спросил своего капитана, кто такой этот Командор. Всхлипнув, да Коста выдал заплетающимся языком какой-то маловразумительный вздор про «бедную Инессу» и про донну Анну, и чьего-то брата, которого он, конечно, убил, но на честном поединке — при этом смахивая обильные слезы правой ладонью, выглядевшей так, будто ее пожевал некоторое время матерый волк.

Пожалуй, думал тогда Эомар, из-за этого неведомого Командора дон Хуан и бежал за море. А уж что там было — то ли Командор прихватил его на своей жене, то ли дон Хуан его — на своей, этого, пожалуй, и доискиваться уже не надо.

Команда, надо сказать, завидовала вниманию дона к юнге, ибо своего капитана тихо обожала — и не только за то, что он платил им щедро и не скупясь.

Боцман Джон Браун, отсидевший в эгерийской тюрьме три года за пиратство и чудом избежавший плахи, как-то сказал: «Ну, дон Хуан — он дон Хуан и есть. За него — кому хошь глотку перегрызу…»

Впоследствии Эохайд иногда думал, что если и был у него отец, то не бродячий торговец, чье имя он носил, который обвенчался с пригожей знахаркой, как болтали, ради ее дома в богатом городке на перекрестке дорог да сгинул без следа, когда его сын лежал в колыбельке, а именно этот не по южному угрюмый идальго.

Жаль, недолго это продлилось — три года без одного месяца.

В тот вечер дон Хуан сидел в припортовом заведении «Завтрак морского дракона», как водилось после успешного рейса (удалось протащить мимо сторожевых судов груз первосортной фризской пряжи), и пил в одиночестве, отпустив сбрызнувшую фарт команду. Иногда с ним приключалось желание: глотнуть хмельного в одиночестве. Трактирщик потом рассказал, как все было…

Заведение уже вот-вот должно было закрыться, когда туда вбежала бледная от ужаса девушка в растерзанной мантилье ученицы монастырского женского коллегиума святой Агаты, куда отдавали на воспитание своих дочерей небогатые купцы да горожане среднего достатка. Умоляюще она лепетала просьбы спасти ее, спрятать от преследующих ее бандитов.

Мастер Борн, хозяин «Завтрака», даже вытащил из-под стойки десятифунтовый шестопер, ибо в своем заведении не позволял бесчинств, а силой, несмотря на возраст, мог поспорить с любым грузчиком. Но когда с грохотом распахнулась дверь и, топоча ботфортами, ворвались преследователи девушки, счел за благо бросить оружие и кинуться прочь — и не потому, что нападавших было шестеро. Ибо это была не просто банда, а кто-то из треклятых «Зеленых братьев» — так именовались компании молодых мерзавцев, что в поисках «приключений» выходили на ночные улицы грабить, убивать и насиловать: появилось такое развлечение у отпрысков знатных семейств. Переодевшись в лохмотья, сшитые, к слову, у лучших столичных портных, — из-под лохмотьев проглядывало тонкое белье (даже мода такая появилась на столичных балах-маскарадах: костюмы бродяг и шлюх), — творили они дела, за какие даже в грязном и жестоком мире хойделльского дна полагалось резать без разговоров.

Но сделать никто ничего не мог — как раз в прошлом месяце пытавшийся защитить свою жену кузнец, ранивший одного такого, был повешен на главной площади столицы за «разбойничье нападение на дворянина», и урок этот усвоила даже стража.

На дона Хуана они не обратили внимания — какой-то пожилой мужик, пусть и при шпаге, что с того? Сам уберется, пока цел. И вожак ублюдков, как потом выяснилось, единственный сын богатейшего лорда ок Берли, с гнусной усмешечкой из-под нарисованных углем усов начал излагать, что они сделают перед тем, как прикончат, с несчастной жертвой, замершей в ужасе, да советовать приятелям поискать бутылку с горлышком подлиннее…

Как они удивились, должно быть, когда посетитель с неожиданной прытью вскочил, с криком «Беги прочь, дура, живо!» зашвырнул девушку за кухонную дверь и загородил проход дернувшимся было следом «Зеленым». Будь на их месте солдаты или обычные разбойники, они бы различили смерть, плескавшуюся в синих глазах седого, и подумали: стоит ли лезть на добрый толеттский клинок этого человека? Но они были всего лишь выродками рода людского и видели только старика, посмевшего посягнуть на их святое право творить, что им вздумается.

Когда запыхавшийся кухонный мальчишка из «Завтрака морского дракона» оповестил матросов с «Красотки» и те, вооружившись, кто вымбовкой, кто абордажным топором, ворвались в «Завтрак», схватка уже завершилась. В трактире находилось шесть трупов и один живой — еще живой бандит, который, скуля по щенячьи, пытался собрать с грязного пола вывалившиеся из распоротого брюха внутренности.

А дон Хуан сидел у кухонной двери в луже крови и улыбался. И глядя на эту жуткую улыбку, вошедшие сразу за моряками стражники синхронно обнажили головы. Рядом лежал его убийца, сын лорда Берли, зажав ладонью пробитую грудь, и по ужасу на его лице было ясно, что дворянчик успел понять, что убит.

Они так и стояли молча, пока туда-сюда бегала стража и трактирные слуги, зачем-то посылая за лекарем и судьей.

И лишь боцман Джон Браун упал на колени перед еще неостывшим телом да Косты и завыл, заливаясь слезами: «Капитан, ну на кого ж ты нас покинул?!»

Потом на теле дона Хуана насчитали пять ран, две из которых были смертельными — с одной из них он еще какое-то время дрался.

Хоронить да Косту пришел, конечно, не весь город, как потом говорили, но уж куда как больше, чем посетило прошлогодние похороны принца крови Сигизмунда. И как говорят, могила его на Герийском кладбище Фальби стала почти святыней.

Так Эохайд осиротел вторично.

А на следующий день незнакомый стражник пришел на спешно готовящуюся к отплытию «Красотку» — знающие люди предупредили, что родня убитых их в покое не оставит — и молча протянул Брауну сверток из мешковины, в котором находилось оружие дона Хуана, после чего так же молча исчез, чуть поклонившись.

И боцман Джон — он так и не повелел называть себя капитаном — положил ладонь на плечо Эохайда, заглянул в сухие глаза парня и протянул шпагу ему.

— Бери, сынок, вроде как наследников и нету больше…

В тот день и началась карьера пирата Эохайда Эомара, лишь через восемь лет прозванного Счастливчиком. Иногда приходила к нему мысль: что бы сказал дон Хуан, увидев его сейчас? И думал, что, пожалуй, есть одна вещь, которую его первый капитан всяко одобрил бы — в команде «Отважного» свято соблюдался забытый многими другими пункт законов Вольных Добытчиков, гласивший: «Всякий, взявший пленницу или иную порядочную женщину на борту корабля, не спросив на то ее согласия, должен быть выброшен за борт с камнем на шее».

— Так что, — закончил он, — хоть и не очень люблю эгерийцев, но вот человеком меня твой земляк сделал. Вот такая моя судьба, что был он мне вместо отца… Знаешь, мне даже как-то приснилось: сидят моя мама и дон Хуан у нас в домике, в Глейвине, на моей свадьбе, и пьют за наше счастье. Вот на ком женюсь — не видел, а что они там были: помню. Хотя и домика того нет, порушили после того как мать на костер отправили…

— Как?! — Игерна даже подскочила.

— По приговору инквизиции, — вздохнул он. — Сама ведь знаешь — дом поклоняющегося демонам надлежит снести и землю плугом распахать. И что с того, что никаким демонам мама не поклонялась и никакой ведьмой не была.

— Но… почему? — только и выдохнула Игерна.

— Моя мама была очень красивой женщиной, а инквизитор нашего графства — похотливым ублюдком. Она ему отказала, и он… Он погубил ее. Понимаешь, у него ведь хватало баб, целый монастырь под рукой, куда прелюбодеек на покаяние ссылали. Но этот выродок не смог ей простить… Знаешь, я долго мечтал, как отомщу, даже в подручные к мяснику пробовал пойти и… разделать эту свинью так, чтобы он прожил подольше. А потом узнал через два года, что тот умер — на пиру у настоятеля собора свиным ухом подавился. Что называется, как ни прячься, а свинью Элл свиной смертью метит. Вот… А потом я стал пиратом. Как и ты…

— Как и я… — повторила девушка.

Альери напряженно слушала, ее темные глаза широко раскрылись и стали еще темнее.

— Слушай, я… не понимаю, зачем ты мне это все рассказываешь… от меня ты все равно моей истории не услышишь… — Игерна остановилась. — То есть, я совсем не то хотела сказать. Просто, ну, вот если бы ты… Вот если бы твой… дон Хуан не погиб, а усыновил бы тебя и вернулся в Эгерию — и был бы ты сейчас не Эохайд Счастливчик, а какой-нибудь капитан Охедо да Коста и ловил бы меня…

Счастливчик озадаченно уставился на нее, совсем потеряв нить разговора.

— Вот… я тоже не та, кем была, совсем не та, — столь же непонятно продолжила она.

Она легко коснулась руки Эомара тонкими, хотя и сильными пальцами, огрубевшими от штурвала и эфеса.

— Да, о чем я? Сам знаешь, я ведь тоже пират. Оба мы не святые. А натворила я в своей жизни, скажу тебе, побольше, чем ты, — сообщила она, уже совершенно успокоившись. — А до того со мной тоже сотворили… многое.

— Я сам не знаю, почему это тебе говорю, — признался Эомар. — Просто мне показалось…

Он замялся, не в силах подобрать слова. И фраза «Выходит, у нас похожая судьба» так и осталась невысказанной.

За иллюминатором чуть посветлело.

— Скоро рассвет, нам бы надо хоть немного поспать…

Придвинулась к мужчине, положив голову ему на плечо, и крепко уснула.

А Эохайд подумал, что хотя и в мелочи, но солгал возлюбленной. Потому что в том сне он все-таки хоть и смутно, но мог припомнить, кто сидел на месте невесты.

На рассвете корабли пиратской эскадры вошли в Коралловую бухту, и в глубину темных вод рухнули с плеском разлапистые якоря…

Глава 26

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 29-е число месяца аркат.

Иннис-Тор. Ничьи Земли. Коралловая бухта.

Создание, неподвижно лежавшее в воде среди мангровых зарослей, высматривало добычу — подходящего по размерам зверя, каймана или кабана, что пришли бы поискать добычу во время отлива. На первый взгляд, чудовище походило на крокодила — с короткими ногами, массивным хвостом, длинной вытянутой мордой и высоко посаженными, выступающими над поверхностью головы глазами. Однако его тело покрывали не пластинки панциря, а шерсть, ноги заканчивались не когтями, а ластами.

Большая сплюснутая голова с многочисленными костными выступами и буграми заканчивалась огромной пастью, усаженной многочисленными зубами, и зубы эти были клыками зверя, а не пресмыкающегося. Большие веслообразные ступни и мощный хвост животного свидетельствовали о том, что оно было хорошим пловцом, а крепкие кости ног — что оно неплохо передвигалось и по суше.

Клыкач, или, как его именовали умники в профессорских мантиях, Rosmarus Illiger Linnaeus, беспокоился. Все три с лишним тысячи фунтов его веса были пропитаны тревогой, ибо в облюбованных им угодьях совсем недавно появились незваные гости — два больших непонятных существа с длинными, торчащими высоко над водой плавниками.

Они не пахли плотью и кровью и не издавали приличествующих живым существам звуков. Возле них вдруг появились похожие на первую парочку существа, хотя и много меньше, и двинулись в его сторону, шлепая по воде плавниками.

Клыкач забеспокоился все сильнее.

Он был уже не юн, прожил почти две сотни лун и помнил, что с подобными созданиями может быть связана большая опасность. Ибо они, не имея зубов, щупалец и бивней, тем не менее, могли приносить смерть таким, как он.

Правда, иногда там, где они проплывали или уходили на дно, можно было сытно поесть — из их чрева выбрасывало странных созданий, похожих на тюленей, — с черной или белой кожей, плохо плавающих и быстро тонущих в воде. Сюда, в эти теплые воды, он как раз и приплыл, следуя за таким, с которого регулярно падали по одному, по двое таких «тюленеподобных», однако ж худых и костлявых, чье мясо отдавало вкусом долгого страха, а шкура воняла.

Но сейчас тот же самый инстинкт подсказывал морскому хищнику, что на добычу надеяться не стоит.

С шумом и фырканьем клыкач скользнул в воду и поплыл прочь к востоку, где, как он помнил, плескалось несколько ламантинов — жирных, вкусных и беспомощных.

* * *

Завершив утренний туалет, Игерна принялась за сборы. Как бы то ни было, но дело есть дело.

Выбрав новые парусиновые штаны и такие же сапоги — все работы погибшего три месяца назад от шальной пули парусного мастера Ларо, она отложила в сторону еще пару рубах и изящный шелковый камзол с капюшоном. Пусть дураки, если таковые в командах есть, потешаются над щеголихой. Но ее поймет всякий, кто видел, как скатывается с гладкой, будто стекло, ткани пятнистая тысяченожка, древесный скорпион или бурый слизень, встреча с которыми иногда кончается смертью незадачливого бродяги.

Потом, выбрав такую же парусиновую перевязь, Альери присела на койку, еще хранившую выразительный отпечаток тел…

Изгнав из головы посторонние мысли, она зажала пистолет между коленями дулом вверх, отвинтила крышку серебряной пороховницы и крышкой же отмерила нужную мерку пороха. Руки работали почти независимо от головы — обычная, хорошо знакомая работа. Всыпала заряд в длинный изящный ствол, заткнула пыжом из провощенной бумаги, немного подогрев в ладонях. Затем выбрала из бархатного мешочка (где в свое время какая-то арбоннская мадам держала лорнет) несколько пуль и, завернув одну в ту же вощеную бумагу, забила поверх заряда.

Затем эгерийка повернула пистолет, направив ствол вниз, в палубу, как учили, и рычагом черного дерева, медленно и плавно оттянула курок, слушая, как урчит взводимая пружина. Большим пальцем передвинула стопор. Поворот винта — и пиритовый камешек вошел в пазы.

Пистолет теперь можно было пустить в ход в считанные мгновения.

Вставив в затравку шарик из все того же воска, смешанного с серой и селитрой (чтобы влага не проникла к заряду), она положила пистолет на койку рядом с собой. Следом проделала то же самое с двумя другими пистолетами. Положила все три, заряженные и взведенные, на край стола рукоятками к себе — чтобы легко было сразу схватить их. (Тоже старая привычка.)

Взглянула на себя в зеркало из полированного металла, висевшее на переборке у двери. Впервые в жизни подумала, что красива…

Скрипнула дверь, и Игерна еле успела удержать дернувшуюся было к рукоятям пистолей ладонь (вот тоже — обыкновение!).

Эохайд, слава Эллу, этого не заметил. Или не подал виду.

И по его виду Бесстыжая почуяла — ему есть, что сказать.

И еще…

Поняла окончательно: то, что произошло между ними этой ночью, — не просто так.

Он сел рядом. Помолчал. Механически завернул крышку пороховницы.

А потом тихо сказал:

— Иг, не знаю, что нас ждет впереди… Меня мучает предчувствие, что есть немалый шанс… не выбраться из этого дерьмового дела. Те древние развалины… Я кое-что про них слышал, и не все, о чем болтают, вранье. Но отступать поздно… Может, мы все погибнем, поэтому я хочу, чтобы ты знала о том, что твоя судьба мне не безразлична. Я хочу, чтобы ты жила, поэтому, если что, бросай все к Хамирану и беги. Доберешься до побережья и станешь капитаном «Отважного»… Он надежнее, чем твоя старая лохань «Акула»… Если ребята будут протестовать, передашь им это…

Снял с руки кольцо с небесно-голубым сапфиром и протянул Игерне. Его печальный взгляд утонул в черных очах девушки. В их глубине изумление смешалось с испугом.

— Нет… нет… не говори ерунды… чушь это все… — забормотала она.

Эомар вздрогнул.

Ему очень захотелось обнять девушку, и он это сделал.

Гладя ее волосы мозолистой от рукояти палаша рукой, он испытал необычное, доселе неведомое чувство.

Вдруг представилось, что вот сейчас он заснет, а наутро проснется в Хойделле, в маленькой деревенской гостинице в Востершире или Дувнонне, и увидит рядом с собой мирно сопящую Игерну. Потом они сядут в дилижанс и поедут на север, там, где у границы с Шоннаном, неподалеку от Касла, примостилась маленькое поселение, а в нем домик с садиком… А там ребятишки бегают, мальчик и девочка… Мальчик гордый и немного печальный, а девчушка озорная и с темными глазищами, как у своей матери…

И еще ему привиделось, что это все вполне может произойти.

Даже ему, грешнику и пирату, болтающемуся в мире крови и ужаса, мире Изумрудного моря, может улыбнуться Элл…

— Возьми, — твердо молвил Счастливчик. — Я хочу, чтобы ты стала моей нареченной, если не перед лицом Создателя, то перед ликами тех богов, что правят в этих местах…

Он затаенно посмотрел в глаза девушки, ожидая ответа.

Ее брови взлетели вверх. А потом Игерна протянула ему правую руку.

— Это значит?.. — вопрос застыл на его приоткрывшихся в изумлении губах.

Она нервно кивнула, едва ли в состоянии что-либо добавить.

Эомар надел кольцо ей на палец. Тотчас же будто что-то соединило их неразделимой нитью.

Впервые за долгие годы де Альери почувствовала, что ей хочется плакать — и она доверчиво прижалась к нему, почти по-детски обняв за шею.

Счастливчик настолько был потрясен, что не удивился, а только стал гладить девушку по голове. Вот бы забыть про весь этот дурацкий поход и оказаться с ней где-нибудь далеко-далеко, там, где нет опасностей и суеты… А главное — подальше от Дальних Земель

В дверь постучали, и вошел боцман.

— Извините, что отвлекаю, капитан, но хотел сообщить, что все в порядке… Можно начинать высадку.

Словно очнувшись, Эомар сказал Игерне:

— Ладно, не буду мешать. Собирайся, а я пойду, посмотрю, как там его преосвященство со своим вечно мрачным помощничком.

Девушка смотрела на Счастливчика, а тот смотрел на девушку… В эти большие темные глаза. Она хотела что-то сказать, но Эохайд развернулся и вышел вслед за Банном, чересчур аккуратно прикрыв за собой дверь.

Альери еще некоторое время стояла, не шевелясь. Сейчас, при мягком свете утреннего солнца, она была похожа на растерянную девчонку, а не на дерзкого капитана пиратского судна, чье имя заставляет дрожать половину обитателей Изумрудного моря…

* * *

Стоя у кормовой надстройки, Эохайд смотрел на синюю гладь, лишь чуть тревожимую мертвой зыбью, и виднеющуюся прямо по курсу зелень берега.

Бухта эта именовалась Коралловой, хотя ныне кораллов тут наличествовало не так много. В свое время, правда, она вполне оправдывала свое название — были тут и великолепные розовые «пальчики богини», и роскошный, черный, как ночь, «олений рог», и глубокий синий «глаз павлина», и красная, как кардинальская мантия, «царская кровь».

В общем, все, что так дорого ценится женщинами и ювелирами.

Но лет шестьдесят назад владевшая тогда Ничьими Землями Эгерия сдала эту бухту на откуп танисскому купцу. В считанные годы коралловые заросли были буквально выкорчеваны, и что не доделали рабы-ныряльщики с ломами и крючьями, доделал порох, которым взрывали самые крупные рифы. Так что к концу хозяйничанья ушлого неверного в заливе не то, что кораллов, даже приличной рыбы не осталось. Потом была война За Наследство Эрдвина, или, как говорили на родине Игерны — война Вероломства.

И бывший полуостров Унгва от самой Штормовой дороги и почти до Туделы стал Ничьей Землей.

Бухта не была такой знаменитой, как лежащая в дне плавания Костяная лагуна — Каро-дель-Осто, где торчат среди мангров руины города Вилья Фердинандо, который должен был стать главным портом Изумрудного моря и перевалочным пунктом между океанами, а стал жутким местом, где войско пиратов и пикаронов вместе с экспедиционным корпусом Арбонна и Хойделла перерезало пять тысяч пленников и мирных жителей. Или как знаменитый Лос-Кабанельяс на другой стороне полуострова, где корпус и его союзники нашли злую смерть под мечами и картечью армии дона Ирмо.

Залив как залив.

Тут не было деревушек беглых рабов, не останавливались контрабандисты, а пираты, иногда пытавшиеся основаться на Ничьих Землях, ни разу не устроили тут убежища. Возможно, причиной было то, что бухта могла легко стать ловушкой — довольно узкий проход. И акватория сдвинута к северу — на картах она напоминала стилизованное изображение абордажного топора.

Неужели храм где-то тут?

На палубе появился епископ. Он был одет нарочито скромно, хотя поверх полотняного камзола зачем-то надел панцирь буйволовой кожи, на поясе по-прежнему висел клеймор рыцаря Истины.

За ним следовал его молчаливый слуга с неизменным мешком за плечами.

— Он хоть на исповеди открывает рот? — зачем-то осведомился Эохайд, за все путешествие не слыхавший от угрюмого монаха и пары слов.

Тот все больше изъяснялся жестами, словно немой.

— Я исповедую его, как и положено по церковным регламентам исповедовать немых — спрашивая о грехах и получая ответ кивком головы, — кротко улыбаясь ответил преосвященный. — Но он отнюдь не немой. Просто дал Эллу обет молчания. Возможно, я расскажу вам это когда-нибудь потом. Начинайте погрузку.

Пираты засновали по палубе под пронзительный свист боцманского свистка. Из каюты вышла Игерна. На лице Эомара возникла усмешка:

— Недолгими были сборы.

— Дольше собираешься, дольше живешь… — невнятно ответила девушка.

— Сейчас у тебя появится возможность проявить себя.

— Да, капитан Эохайд, — как бы невзначай бросил епископ. — Сейчас вы отправитесь на свой корабль и выделите должное число людей во главе с квартирмейстером.

— Не понял… — напрягся Счастливчик.

— Вы остаетесь тут, командовать кораблями.

— Я не…

— Или вам напомнить, что вы подписали консорт, где в пункте пятом черным по белому написано, что я имею право определять, кто именно отправится в поход? Надеюсь, вы не подозреваете меня в стремлении сбежать с добычей? Мимо вас мы не пройдем.

— Не спорь, — попросила Игерна. — Я справлюсь одна. А ты давай на «Отважного», поторопи своих бакланов. Вас же, ваше преосвященство, прошу к трапу.

Капитан ловко спустилась по веревочной лестнице в шлюпку, где уже сидело несколько бравых молодцев. Встав на качающиеся доски, один из них галантно протянул руку девушке. Она руку проигнорировала, достаточно легко достигнув скамьи.

— Лучше помоги Кармисе, — велела, ткнув пальцем себе за спину. — И попам.

Поднимаясь на палубу своего судна, Счастливчик подумал, что дело это очень плохо пахнет. Допустим господин Серчер уже не канцлер — но свой флот есть у Урмосса, и корабли под флагом Первосвященника давно ходят в Дальние Земли — туда везут слуг господних, оттуда — товары и десятину. Да, в конце концов, кто мешал епископу и бывшему канцлеру просто поговорить со своим королем, чтобы тот выделил ему вместо старой торговой калоши «Орлана» фрегат или шлюп с командой нормальных военных моряков — крепко просоленных морских волков? При этом, конечно, на время исключить его из списков флота и продать какому-нибудь подставному купчишке, а команду «распустить» и отправить офицеров «в отпуск». Обычно так ведь и делалось, когда речь шла о всякого рода темных делишках… Почему епископ так не поступил? Или размолвка с его мощью Рупертом была сильнее, чем казалась? Вроде нет, а других причин словно и не имелось для подобной скрытности.

Если только… Если только его преосвященство не хочет в данном деле натянуть нос не только монарху, но и своему святейшему патрону в Урмоссе… В конце концов, что известно о причинах его отставки?

Но и тогда не легче.

Мало того, что в случае чего гнев короны и церкви может обрушиться на пособников заговорщика и еретика. Так еще ведь сильные мира сего имеют странную привычку избавляться от тех, кто знает неподобающе много об их делишках…

Шлюпки быстро скользила по волнам, все более удаляясь от кораблей.

На волнах резвились многочисленные моллюски — от мелких летучих кальмаров до морских ангелов. То и дело попадались огромные медузы. Прозрачные создания — шарообразные, вытянутые, овальные, солнечным зайчиком скакали в воде, подхлестываемые порывами бриза.

В глубине вод залива тоже кипела жизнь — грациозные мелитуи с их странными придатками в виде мартийского креста светились, словно раскаленная лава. Акалары сверкали так, словно были усеяны настоящими бриллиантами. Очаровательные веллы испускали из-под своеобразного паруса пучки нежно-голубоватого света, а косяки морских огурцов с круглым телом, усеянным острыми шипами, мерцали таинственным зеленоватым светом.

Всевозможные рыбы то появлялись, то исчезали у поверхности. Причудливые по форме морские луковицы переливались всеми цветами радуги. Мелькнула стайка серебристых рыбок-ласточек.

По мере приближения к берегу горная гряда, чьи верхушки поднимались над деревьями, становилась все выше. Горы — серые и голые, известково-блестящие на солнце, напоминали теперь спины каких-то древних чудовищ, навеки застывших в окаменении.

Лес стоял высокой непроходимой стеной. С лодки было видно, как с деревьев иногда вспархивают невиданной окраски птицы — ярко-красные, ядовито-желтые, пурпурно-багровые.

Лодка остановилась недалеко от берега, Альери спрыгнула в воду, оказавшуюся ей по колено.

Подплыв к берегу, пираты высадились и стали подниматься вверх по отлогому склону.

Около мили они шли вдоль берега, присматриваясь и прислушиваясь, пока Игерна раз за разом всматривалась в даль через подзорную трубу.

Берег снова стал подниматься, местами пираты наталкивались на густые прибрежные заросли. Им пришлось перейти через неглубокий ручей с прозрачной водой, впадавший в море.

Наконец, отряд углубился в джунгли.

Глава 27

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 29-е число месяца аркат.

Иннис-Тор. Ничьи Земли. В нескольких десятках миль от Коралловой бухты.

Со шканцев своего флагманского корабля капитан первого ранга Орио де Ронкадор благостно озирал морской пейзаж.

Галеон шел вдоль побережья на юг по залитому солнцем морю, цветом похожему на великолепный изумруд.

И будто вторя ему, зеленели склоны прибрежных гор, заросшие пальмами и бамбуком.

Капитан повернул голову. Туда, где на баке дюжина матросов оттягивала снасти — умело, деловито и без суеты.

Я благодарен рому за свой багровый нос, И по его совету штаны в заклад отнес…

— выводил чей-то хриплый бас на орудийной палубе.

Улыбнувшись, Ронкадор поднялся по резному трапу на мостик и остановился, опершись о резную балюстраду. Тут уже выстроились свободные от вахты офицеры «Леопарда» — все как на подбор в белых полотняных рубахах и штанах, в легких башмаках и больших широкополых шляпах с тележное колесо, защищавших голову от солнца.

Обежав взглядом подчиненных — от второго штурмана, юного младшего лейтенанта Эухенио Бальбоа, до седого как лунь капитана второго ранга Аррано да Нуньес, — дон Орио мысленно вздохнул от зависти.

На судах эгерийских колониальных эскадрах вольности по части офицерской формы были давно узаконены, и всякий разумный капитан по выходе в море отдавал приказ: «Как сказано в уставе, господам офицерам одеваться по усмотрению, выбирая, что для лучшего службы несения подходит…» Но, увы, отдать такой приказ самому себе капитан первого ранга Ронкадор не мог.

И приходилось ему в жару преть в полной форме — камзоле из синего сукна с изрядным количеством золотого шитья и пышным воротником, неудобной тяжелой треуголке, узких штанах, непристойно обтягивающих чресла, в перевязи и при шпаге да — словно этого мало — еще и в ботфортах: всенепременно желтой кожи и со шпорами.

Вот скажите на милость, зачем шпоры в море? Понятное дело, что они — старинный знак рыцарского достоинства! Но к чему они там, где на сотни миль кругом вода, и ни одного коня не сыскать!

Однако не просить же у вице-короля дозволения ходить не по форме! Так что теперь вся прислуга в доме Ронкадора в Геоанадакано ходит в перешитых мундирах — сопревших и выцветших под тропическим солнцем.

Правда, не все офицеры одеты так легко — на правом фланге строя торчит облаченная в полный мундир, точно как сам каперанг, долговязая фигура.

Капитан еле удержался, чтобы не поморщиться.

Старший лейтенант Эрнан де ла Вега, маркиз Себальес был досадным исключением из дружной офицерской семьи «Леопарда». Прислали его три месяца назад, мнения Ронкадора не спрашивая, и тому были свои причины. Ибо маркиз был каким-то родственником вице-короля по боковой линии и недавно прибыл из метрополии. Причем не в поисках славы и не для продвижения по службе, а, можно сказать, в ссылку. С ним приключилась какая-то мутная история — вроде как слишком настойчиво волочился за некоей придворной дамой строгих правил, которая, наконец, пожаловалась королеве, и та потребовала от супруга выгнать вон наглого маркиза. Поговаривали также, что причиной высылки его из Толетто были нескромные взгляды, которые красавчик бросал на кого-то из родственниц королевы, и чуть ли не на саму государыню. Еще болтали про какую-то дуэль с особой королевской крови.

И, узнав маркиза получше, дон Ронкадор готов был даже в это поверить. Самодовольный нагловатый тип, мнящий себя неотразимым красавцем и образцовым идальго.

Видимо, в небесной канцелярии сочли, что «Леопард» уж слишком хорош, и засунули маркиза именно к нему.

Нет, ясно, что он родич вице-короля — ну так и оставил бы при себе, сидел бы лейтенантик в Геоанадакано и никому не мешал. Так нет же! Угораздило же этого сопляка стать моряком!

Как знал дон Орио, до того как попасть ко двору, тот служил в галерной флотилии Змеиного моря. Служили там по давней традиции самые родовитые дворяне, так же по давней традиции ничего не смыслящие в морском деле. Ну положим, им это и в самом деле не очень нужно. Для плавания в тех водах, вблизи берегов, хватит и обычного лоцмана, а всякие хитрые штуки с перестроением и боевым маневрированием тоже там не в ходу: тактика самая простая — нахлестывая гребцов, подойти поближе к врагу и, выпалив пару раз из пушек, свалить на абордаж.

Ну так и не лез бы в то, что не понимаешь!

Прислали его четыре с небольшим месяца назад — и Ронкадор уже не знал куда деваться.

Для начала, зная, что собой представляют галерные офицеры, он определил маркиза третьим офицером к абордажникам.

Через неделю он застал лейтенанта буквально у входа на мостик, когда тот лупил своей идиотской галерной тростью двух матросов, по его словам замешкавшихся с ответом.

Де Ронкадор, про себя матерясь, напомнил тому устав, в соответствии с которым командир не может наказывать виновных «иначе как через профоса и согласуясь с капитаном».

Хотя порывался объяснить благородному ослу: если уж он не понимает, что опускающийся до кулачной расправы офицер позорит мундир, то пусть хоть возьмет в ум, что тут ему не скованные каторжники, и слишком жестокий начальник имеет шансы выпасть за борт во время ночной проверки вахт. Но ведь этот же, чего доброго, побежит жаловаться, что де Ронкадор распустил команду!

Он ограничился тем, что перевел лейтенанта из морской пехоты в штурманскую часть. Но, сменив серебряный офицерский свисток с клыкачом на такой же с астролябией, дон Эрнан не унялся.

Это кем надо быть, чтобы в присутствии лейтенанта Бальбоа заявить, что, будь его воля, запретил бы сыновьям рабынь, а тем более темнокожих, получать офицерские чины! Да еще с этакой галантной придворной небрежностью, мило улыбаясь и глядя в глаза оскорбляемому! Тут уж сам дон Орио не сдержался и напомнил зарвавшемуся наглецу, что он спорит с королевским указом, по которому признанные отцами дети невольниц вправе наследовать титул!

Бедняга Эухенио тогда чуть не расплакался. И ведь на дуэль не вызовешь — мало того, что родня вице-королю, так еще и старше по званию.

Каюта маркиза была битком набита ящиками с дорогим вином, в общении с которым он и проводил часы досуга, и что главное — не предлагал никому угоститься, напиваясь в одиночестве, что было не только не по товарищески, но являлось прямой дорогой к тому, чтобы спиться.

Нет, в конце концов если бы все плавания знатный фертик так бы и сидел в каюте, поглощая хмельное, Ронкадор бы ничего не имел против. Но время от времени на лейтенанта де ля Вегу нападал какой-то угрюмый служебный раж, и тот бродил по кораблю, проверяя, хорошо ли выдраена палуба, и уныло требуя назначать его на вахту.

Да, а еще ведь мечтает о подвигах и славе победителя пиратов! В последних абордажных боях его приходилось в прямом смысле слова держать за штаны, потому как дону Орио уже прозрачно намекали, что вице-король будет весьма опечален, если с его беспутным родственником приключится что-то нехорошее.

А эта его манера — при каждом удобном случае подносить к своим завитым усам изящный шестигранный флакон из червонного золота с крепкими духами — привычка, выдающая галерного офицера, чувствительные ноздри которого страдали, когда ветер доносил до него нестерпимый смрад двух-трех сотен гребцов.

И это на «Леопарде», где даже нижние палубы дважды в день проветривали и промывали морской водой раз в три дня, а матроса, осмелившегося помочиться в трюм, ждала порка у мачты! Причем маркиз всё норовил достать свою склянку, когда рядом оказывался Бальбоа.

Сопляк не понимал, что этим оскорблял не одного лейтенанта — между прочим, сына достойного отца, — но и всех офицеров, весь корабль, а значит, оскорблял и его, дона Ронкадора! Нет, в очередной раз пообещал себе капитан, при первом же удобном случае он выкинет придворного хлыща прочь с галеона, снабдив, разумеется, наилучшими аттестациями и припиской, что такому блестящему офицеру нужно всенепременно состоять при особе губернатора.

Ладно…

— Утренний рапорт сдать! — сухо приказал Ронкадор.

Вахтенный офицер приосанился и начал:

— Младший лейтенант Эухенио Бальбоа заступил на вахту в полночь семнадцатого дня девятого дня месяца аркат года 3342 от Возведения Первого Храма. За время моей вахты пройдено по счислению семьдесят миль указанным курсом. Кораблей под королевским флагом, а также любых других не замечено. Ночью наблюдались огни на берегу. Наложено два взыскания — матрос Хайме Каро из третьей вахты лишен винной порции за то, что назвал матроса Танубу мартышкой, проиграв ему в кости. Еще Ханито Пири арестован профосом за угрозу сварить младшего кока Иеронимо Густори в камбузном котле, что сопровождалось действиями… по приведению угрозы в исполнение.

— Сварить или поджарить? — уточнил каперанг и отметил, как трое обтягивающих снасти матросиков ухмыльнулись при его словах.

— Так точно, именно сварить! — сообщил вахтенный офицер.

— Рапорт принят, после того как сменитесь, лейтенант, разрешаю отдых до завтрашнего полудня. Все свободны, господа!

Спустившись вниз с мостика, Орио поманил к себе одного из матросов — здоровяка Довмонта, старшего в десятке рулевых.

— Снасти отставить, найди мне профоса и передай, пусть немедленно даст Хайме Каро пять плетей. А Каро передай — пусть впредь будет умнее. Можешь идти.

Развернувшись на месте по-уставному, старший матрос зашагал на корму.

Ронкадор проводил взглядом громадную фигуру Довмонта, под босыми ногами которого вздрагивала палуба.

На кораблях его величества вообще кто только ни служил — от танисцев до скуластых низкорослых жителей холодных тундр северного Иннис-Тона. «Море не виселица — примет всех». Довмонт был, правда, выходцем даже не из Староземья, а из по-прежнему диковатой и загадочной Сурии. Был он у себя дома рыбаком, ловил в холодных северных морях рыбу да бил клыкачей и мелких китов, пока не захватили его заплывшие за каким-то демоном в те воды фризские пираты да не продали арбоннцам на плантации, с которых он дал тягу при первой же возможности.

Так было или иначе — неведомо. Да и не важно — многие из моряков носят каторжные и рабские клейма. Конечно, были капитаны, кто старался таких не брать, но только не дон Ронкадор. «Море не виселица…»

Правда, здоровяк отказался от предложения записаться в абордажную партию: мол, людей почем зря убивать вера не велит. Это при том, что трусом Довмонт не был. Когда во втором плавании бойцы с того хойделльского фрегата все же прорвались на палубу «Леопарда», он, схватив валявшийся под ногами гандшпуг, первым кинулся в схватку и разнес башку их мичману, чем привел врага в замешательство и позволил подоспевшим товарищам взять тех в сабли.

Так что Ронкадор не стал настаивать. В конце концов, среди матросни всегда хватало желающих за пару лишних медяков жалования надеть оранжевый берет морского пехотинца. А вот найти человека, способного в одиночку стать к рычагу брашпиля или удержать штурвал в жестокий шторм — такого вот надо поискать.

Он таких и искал — и находил.

Взять хоть капеллана — падре Учоа, грузного крепкого мужчину лет под пятьдесят уже: до того как принять сан побывал этот сын батрака из Валиссы и матросом, и грузчиком, и наемником. Прозябал он на должности духовника военной тюрьмы, ибо капитаны предпочитали священников пообразованнее — с кем можно вести умную беседу в кают-компании. А вот Ронкадору Учоа приглянулся — и не потому даже, что не слишком часто присуждал к церковному покаянию.

Или старший боцман Гэйди — основательный моряк из фрисландцев. Белобрысый детина с широченной испитой рожей, низким покатым лбом, тяжелой челюстью и огромными кулачищами. Орио не раз видел, как члены экипажа подскакивали на месте и быстро исчезали, как только раздавался боцманский рев… Нет предмета на корабле, которого бы он не касался. В его ведении находятся все работы палубной команды — от установки парусов, постановки судна на якорь и спуска шлюпок до мытья палубы.

А еще боцман — это начальник над мачтовыми матросами, которые управляют верхним бегучим такелажем и парусами при свете дня и во мраке ночи, а равно во время жестоких штормов и под вражеским огнем. Подобная должность требовала силы, опыта и смелости — и всем этим Гэйди ван Торп сполна обладал: не зря Ронкадор платил ему тройное жалование против казенного из излишков корабельных денег — которые, между прочим, мог забрать себе (то есть почитай, из своего кармана).

Или вот судовой казначей. Лейтенант Майдерас — немолодой, носящий очки в оловянной оправе и носящий нарочито стоптанные башмаки и потертые залатанные штаны, как это принято у казначейской породы.

Казалось бы — что такое судовой счетовод и кладовщик?

Молодые офицеры считают прямо-таки обязанным при упоминании казначея презрительно скривиться. Но каждый толковый капитан знает, что личность это значимая. Человек, ведающий жалованием, подписывающий счета, хозяин овощей, сыра, вина и сухарей — без которых так же не повоюешь, как без ядер и картечи. Типичная канцелярская крыса, которая ведет амбарные книги и, как водится, при возможности кладет что-то себе в карман.

Ронкадор был снисходителен: если удается отщипнуть от пирога, то и Элл с ним — лишь бы команда жила не впроголодь, лишь бы не тратил серебро на тухлятину и сухари с долгоносиками и хрущаками. Дона Орио волновало лишь чтобы его матросы получали свое сало и ром с бобами в срок и вдоволь. А если кто и построит себе от казенных щедрот уютный домик на старость лет, то не судить же его строго?

Так что как ни крути — казначей фигура важная, как боцман. Тем более что толкового боцмана было найти проще, чем честного казначея.

Его судовой лекарь был — в этом капитан был свято уверен — лучшим во всем флоте короны. Ибо должность эту исправлял на «Леопарде» не кто-то, а бывший адъюнкт-профессор Толеттского университета мэтр Айдаро да Понсо.

Тут надо отметить, что хотя уставами и было предусмотрено уже скоро как сто лет нахождение на борту кораблей второго и первого ранга включительно дипломированного медикуса, но вот с деньгами на оплату казна поскупилась, да и чины офицерские им дать не решились. В пеших и кавалерийских полках с лекарями было попроще — ибо там как-никак каждый приходился на тысячу с лишним лбов, а не на четыре сотни, да и народ был побогаче — так что бывало офицеры из богатых и знатных оплачивали расходы на «мясников для двуногой скотинки» и «коновалов» из своего кармана.

Да и должность военного врача на скрипящем качающемся островке из дерева все же не столь завидная, как медик в гарнизоне или полку.

Так что обычно корабельные врачи были двух разрядов.

Во-первых — всякие докторишки-неудачники или вообще выброшенные из университетов за пьянки и глупость студиозусы, запродавшиеся флоту из-за полной никчемности. Во-вторых — темные личности, которым по каким-то малопочтенным причинам стало жарко на твердой земле. Но судовой лекарь «Леопарда» был счастливым исключением — хоть про самого себя он так сказать бы не смог.

Нашел его старший офицер в матросском кабаке в Архатене, где увидел оборванного неряшливого старика, искусно зашивавшего свежий порез на лице, полученный в мелкой поножовщине каким-то пьянчугой — причем орудовал тот иглой не хуже любого портного, сыпля мудреными учеными словечками. Когда странный старик закончил свой труд, получив в награду жменю медяков и стакан рома, капитан сунул серебряный риэль подавальщику и осведомился — что это за ловкий цирюльник тут объявился.

И услышал, что это не какой-то там костоправ-самоучка, а самый что ни есть неподдельный профессор — которого сгубила неумеренная страсть к пьянству.

(И впрямь страсть была неумеренная: ежели не простолюдин, а человек из высшего общества перешел с вина на ром — пиши пропало.)

Дон Нуньес не стал тогда доискиваться до причин столь глубокого падения ученого мужа, а, сообразив что к чему, кликнул матросов, и те оттащили пьяного медикуса на корабль. А когда тот протрезвел, то узнал, что подписал контракт с флотом его благоверного величества на должность корабельного слуги — ибо диплома или свидетельства, нужного для занятия должности медика, при нем, пропившемся до исподнего, само собой не было.

С тех пор старик приобрел толику прежнего благообразного вида, и даже чтобы руки не дрожали, ему уже не требовалась пинта рома. Заодно и выяснилось, что в грех винопития впал он не случайно, а после беседы с братьями-дознавателями супремы: святым отцам показался сомнительным какой-то параграф в написанном им учебнике анатомии — что-то насчет сходства тела человека и обезьяны. Не ересь само собой — тогда разговор был бы другой, а так — «ненадобное суемудрие»…

Но и этого хватило мэтру, чтобы за пару лет из почтенного ученого мужа превратиться в жалкого попрошайку.

Так или иначе, мэтр Айдаро на корабле прижился, хотя и до сих на берег его пускали с большой неохотой — ибо стоило тому завидеть кабак, то держите меня все святые. Да и не стремился тот особо на берег, благо на борту «Леопарда» ему были обеспечены и отличная кормежка, и умеренная порция рома, а главное — полное отсутствие чинов супремы.

Да и взять фельдфебеля морских пехотинцев — тоже ведь находка…

Взор Ронкадора скользнул к форштевню, где, скрестив ноги, сидел полуголый скуластый человек, недвижно обратив лицо в морской простор. Так старшина абордажной команды — фельдфебель Ишоро Сагамо, мог сидеть не один час, а потом вдруг вскочить и взорваться вихрем смертоубийственной стали. Они с Орио были знакомы уже давно — с тех времен, когда дон Ронкадор был еще вторым офицером на лимасском галеоне.

Этот невысокий человек неопределенного возраста, выходец с архипелага Хайян, где вечно грызутся меж собой кланы знати, был непревзойденным мастером меча. Вернее, двух мечей, один из которых носил за спиной, а второй, короткий, на поясе.

Его манера боя была странной и вычурной, но вот сладить с ним было никак невозможно.

Стоило ему спрыгнуть на палубу вражеского корабля — и каждый взмах клинка в каждой из его рук нес смерть оказавшимся на его пути. Полгода назад, когда брали на абордаж фрегат Жако Мердье, этот невысокий скуластый человек двенадцатью ударами убил тринадцать человек — двоих последних угораздило стать друг за другом.

И умельцев вроде него немало в команде галеона — ибо дон Орио де Ронкадор, в отличие от иных своих коллег, не сваливал подбор своих людей целиком на боцманов и квартирмейстеров. Поэтому его команда, вне всякого сомнения, была лучшей какую только можно было собрать здесь и сейчас.

И лично передать приказ не брезговал — теперь вот Довмонт с неделю будет ходить гордый, словно сам король его медалью наградил. Как же, не кто-то, а сам командир не побрезговал снизойти до него.

Он вообще был внимателен к подчиненным. И даже не орал на них, не матерился, а уж о том, чтобы лично раздавать зуботычины, об этом и речи не было.

Именно из-за всего этого какой-то из штабных офицериков объединенной флотилии Изумрудного моря назвал дона Орио «исключением из капитанской породы».

Может, поэтому он и стал лучшим из военных моряков в этой части света (по каковой причине и ценился начальством)? В заморских владениях короны еще умеют ценить честную службу.

…Сюда, в Изумрудное море, дон Орио попал еще зеленым младшим лейтенантом королевского флота. Ему тогда исполнилось восемнадцать. Шесть футов ростом, смелый до безрассудства, любитель приключений, младший отпрыск провинциального северного рода, он был одержим жаждой подвигов и славы.

Вот тогда-то эти края и пленили его на всю жизнь. Чистые манящие воды цвета бирюзы, пышная зелень усеянных пальмами островов и восхитительные краски малиново-багряных тропических закатов… Вкуснейшие фрукты, вкуснейшая рыба, пряности, легкое пальмовое вино… Веселые стройные девушки с огненными глазами были готовы петь и плясать до самого утра.

Да, если вдуматься, был он тогда изрядным глупцом. Слава Эллу, попал под начало самого Ирмано ди Баррако, знаменитого капитана «Барракуды», одного из лучших и храбрейших моряков тех лет, о котором даже пираты с уважением отзывались. Героя, на трех кораблях отбившего у соединенной флотилии хойделльцев и арбоннцев Артахенну.

Тот приметил юного дурачка и начал делать из него человека. А как-то, уже перед тем, как навсегда сойти на берег, ди Баррако вызвал лейтенанта Ронкадора к себе в каюту и, плеснув помощнику дорогого вина из старинной бутыли, извлеченной им из капитанского поставца, изрек:

— Орио, мальчик мой! Я уже почти год изучаю тебя и думаю, что ты далеко пойдешь. Так вот, позволь старику дать тебе три совета, которые пригодятся тебе, когда ты поднимешься на капитанский мостик. Итак, запоминай. Если тебе предстоит с кем-то драться, думай не о его или своих кораблях, а о том, у кого какие команды. Потому что хорошая команда на плохом корабле всегда побьет плохую команду на хорошем. Запомни это накрепко… Во-вторых, если хорошие офицеры могут еще сделать из плохой команды хорошую, то плохие офицеры испортят самую хорошую команду… И, наконец, третье. Хорошая команда на хорошем корабле с хорошими офицерами, но при плохом капитане — это выброшенные в море сто тысяч риэлей… Помни это, мой мальчик, и постарайся быть хорошим капитаном, когда придет твое время.

И вот теперь, не без гордости, де Ронкадор мог сказать, что советы уже восемь лет как покойного старика «Барракуды» пошли на пользу. Под его командой как-никак один из лучших кораблей во всем королевском флоте, а имя Орио, как когда-то имя его учителя, пользуется уважением и среди честных моряков, и даже среди корсаров.

И, наверное, самым счастливым днем в его жизни стал тот, когда вице-король вручил ему капитанский жезл с навершием в виде фигурки леопарда. Было это два года назад.

Дон Орио делал все, чтобы сделать свой корабль лучшим в Изумрудном море.

Ведь ему достался не корабль, а истинное чудо! Корпус корабля изготовлен из выдержанного дуба, причем мастера так подгоняли детали и доски, чтобы форма ствола дерева соответствовала форме той или иной детали судна, что придавало набору чрезвычайную прочность. Две тысячи хорошо высушенных дубов ушло на постройку — не шутка!

Пара с лишнем сотен футов в длину, сорок, почитай, — в ширину, полторы тысячи ластов водоизмещения и четыре мачты.

А еще — три палубы, шесть десятков стволов разного калибра, и пятьсот с лишним человек экипажа. (Между прочим, самое маленькое королевство Староземья — Суноро в Амальфии — населяют всего-то четыре сотни человек.)

Грех было бы не ценить такой корабль. Дон Ронкадор и заботился о «Леопарде» как о родном сыне (коих у капитана было двое).

Чтобы Ронкадор уж совсем не отщипывал себе от казенных сумм, что выделялись на его корабль — до такого, конечно, не доходило. Но при этом соблюдалось железное правило — делать это лишь после того, как все насущные нужды будут удовлетворены.

И каждому матросу, даже последней «пороховой обезьяне», всегда, всякую неделю, выдавали его законные семь фунтов галет, семь кварт вина, четыре фунта говядины и два фунта свинины, кварту фасоли и полпинты уксуса. При каждой возможности на «Леопарде» пополняли запас свежих фруктов и не упускали случая половить рыбу в плавании.

Солонина была самая свежая, а стоило ей чуть завонять — и разбухшие бочки безжалостно летели за борт, на радость акулам.

Хотя солонине дон Ронкадор предпочитал черепашье мясо — благо, эти создания могли неделями лежать в твиндеках, не требуя корма и не портясь. К тому же, их можно было наловить совершенно бесплатно или, в крайнем случае, недорого купить у рыбаков.

А когда однажды прежний судовой эконом попытался запустить руку в провизионную кладовую, приобретя червивое мясо, то Орио безжалостно приказал выдрать его семихвостой плетью у мачты и послать на галеры — хотя уже подал в канцелярию представление на офицерский чин.

Опять же, сказать, что каперанг был совсем уж безгрешен, конечно, нельзя.

Он вовсю приторговывал пряностями, перевозя их в трюме «Леопарда» во время плаваний в Эгерию.

Это незаконно и запрещено, но большинство торговцев и капитанов давно плюют на это. Да и кто запретит капитану взять побольше перца и гвоздики с имбирем для команды? И кто запретит ему же взять побольше сахару и рому в плавание? А в последнее рейсы, когда «Леопард» вез партию драгоценных камней для эгерийской короны, он отважился прихватить партию контрабандных изумрудов. Не своих — двух важных шишек из канцелярии вице-короля (а может, и самого наместника).

Но и себя дон Орио не обидел — в его капитанском столе, куда ни одна таможенная крыса не смеет совать свой нос, ибо хранятся там секретные карты и приказы, находилась шкатулка, набитая гигантскими алмазными серьгами, вес которых не смогло бы выдержать ни одно женское ухо. Их делали ювелиры Геоанадакано специально для того, чтобы укрыть камни от пошлин и налогов. И впрямь — кому какое дело до подарков, что везет родне верный слуга престола?

При этом если прочие капитаны, случалось, перед рейсами в метрополию чуть не лично перетряхивали сундучки команды в поисках контрабанды, он смотрел на это сквозь пальцы, полагая (разумеется, не говоря этого вслух), что жалование, которое платит корона своим защитникам, недостаточно щедрое.

Единственное, на что могли бы пожаловаться его подчиненные — дон Ронкадор совершенно не переносил на своем корабле шлюх.

Мало того, что команде запрещалось приводить на стоянках на борт портовых девок — перед отплытием корабельный профос и его помощники старательно проверяли все закоулки галеона, а найденных потаскух и их кавалеров безжалостно драли линьками.

Исключений не делалось и для офицеров — никаких «невест», «родственниц», «бедных сироток» и прочих особ женского пола в каютах!

Дело было тут не в какой-то особой набожности дона Орио или заботе о спасении душ подчиненных от блудного греха.

В молодости, в дни службы на лимасском галеоне, капитан Ронкадор пережил жуткую историю — когда из полутора десятков взятых в плавание проституток, пятеро оказались больными «пурпурной язвой», от которой человек — если его не излечить сразу — сгнивает самое большее за год. Никаких лекарств от нее на борту не оказалось — да и медик, заболевший одними из первых, предпочел сожрать весь запас опиума, находившийся в корабельной аптеке, дабы не длить ненужные страдания.

Все дальнейшие четыре с лишним месяца плавания превратились в настоящий ад, когда каждое утро начиналось с проклятий, богохульств и жалобных стенаний тех, кто находил на теле роковые язвы.

На корабле, набитом людьми, как бочка — фризской треской, от заразы буквально не было спасения.

Самое страшное началось на второй месяц, когда ослепли оба штурмана, и курс пришлось прокладывать самому Ронкадору — он единственный из офицеров хоть как-то знал навигацию. Когда они все-таки дотащились до Лимассы, здоровых осталось от силы человек семьдесят, а из оставшихся вылечили лишь сотню человек. Прочие, включая и капитана Сальватьеру, сгнили в монастырской больнице, перед смертью, как и бывает при язве, лишились рассудка и оглашали окрестности громким хохотом.

Так, размышляя о том о сем, он прошел по темному проходу между большими орудиями в сторону кормы к грузовому трапу, который вел на ахтердек и в его капитанские апартаменты — величественную каюту внушительных размеров, занимавшую всю кормовую часть судна. Цветные стекла в окнах каюты выходили на маленький аккуратный балкончик, нависший над рулем. Потолок был отделан белым с золотом, тяжелые портьеры из синего шелка висели на окнах, затеняя каюту от слишком ярких, несмотря на раннее утро, солнечных лучей. Вдоль внутренней переборки располагалась широкая и низкая кровать черного дерева арбоннской работы, украшенная резными крылатыми нимфами.

Великолепная каюта, занимавшая всю ширину корабля и освещаемая чудным, изогнутым, с наклоном внутрь широким окном из семи секций. Это было самое просторное, светлое, излюбленное помещение на корабле, которое постоянно драили, протирали, скоблили и полировали. В нем пахло пчелиным воском, чистой морской водой и процеженным пальмовым маслом от светильников.

Отличная каюта на отличном корабле.

Чего бы не радоваться ему, идальго Орио де Ронкадору, каперангу королевского флота?

Увы, была одна мелочь. Он пока что не был полновластным хозяином на «Леопарде», а именовался всего лишь «назначенным исполнять должность».

Ибо был всего лишь капитаном первого ранга, а командовать галеоном полагалось генерал-майору флота.

Случись, например, любому из трех десятков королевских галеонов Изумрудного моря стать на долгий ремонт или быть слишком сильно побитым в схватке с корсарами — и его командир просто перейдет на «Леопард».

Конечно, представление на новый чин давно уже написано и заверено, но… Если звания до капитана первого ранга включительно присваивал вице-король, то генеральские чины мог давать только лично монарх Эгерии. Всем известно, как долго тянется волокита в канцеляриях Толетто, когда дело идет о верных служаках. Сочтет какая-нибудь бумажная крыса, и моря-то никогда не видевшая, что не достоин он повышения по службе, да, в конце концов, приключись с обожаемым монархом приступ подагры или просто дурного настроения… И все, прости-прощай, капитанский мостик! Пришлют на «Леопарда» из метрополии какого-нибудь новоиспеченного генерала из придворных любимчиков, и останется дону Ронкадору еще невесть сколько лет ходить в помощниках — ведь с галеонов командиры уходят лишь по старости. А там решат еще, что слишком стар и сам Орио, и все. Или отставка с нищенской пенсией, или назначение капитаном захолустного порта — до самой смерти.

К тому же не так давно в Пласа-дель-Эспада произошла «смена караула». Прежний военный министр — генерал-капитан Алмейда, бывший командующий эскадрой, в которой Ронкадор начинал службу — ушел в отставку по старости и многочисленным ранам. И нынче всеми делами заправляет молодой болван — герцог Альберто де Мазандо, тридцатилетний генерал-лейтенант кавалерии и круглый идиот, при каждом удобном случае рассуждающий о том, что проклятых танисцев нужно де сбросить в море. Да еще духовник королевы, этот безумный аббат Хорио из ордена Непорочной Девы, чуть не ежедневно пудрит мозги ее величеству, мол, именно сейчас настало время исполнить заветы предков и очистить исконные эгерийские земли от нечестивцев и язычников! Известное дело, этим святошам не придется гибнуть, если что!

Так что того и гляди — затеют новую войну с Северным Таниссом, тьфу ты, с Южной Эгерией (вот так ляпнешь, забывшись, и прощай генеральский чин!). А значит, вновь растратят казну на новую армию, загребут по селениям да городам ремесленников да земледельцев, наберут наемников по всем окрестным землям, те по пути попортят девок, вытопчут поля и сожрут несчитано кур и поросят да пополнят шайки разбойников, от которых в королевстве и так скоро житья не станет. А кончится все, как и всегда. Войско померзнет на горных перевалах да поляжет под Алькантаром. Еще, не дай Элл, отзовут корабли из Иннис-Тора драться с язычниками. Мало того, что на такой войне не заработаешь, так ведь эти черти бритоголовые пустят тебя ко дну или сожгут «огненными орехами». То-то радости будет всем этим прощелыгам из Стормтона и Кадисты, всяким там Игернам Бесстыжим и Анголахам Кривопалым! То-то будет довольно потирать руки старая шлюха Миледи Ку! И как тут удивляться, что хиреет Эгерия да приходят в упадок цветущие в прошлом земли?!

Конечно, капитан Ронкадор был верноподданным его светлейшего величества, короля Карлоса XIII, и никоим образом не сочувствовал мятежной затее герцога Кассо и безумной графини. Но видит Творец, он не мог не согласиться с их намерением плюнуть на пресловутые древние владения, оставив танисцев сидеть за Неретейским хребтом, и бросить все силы на освоение земель за океаном, куда уже давно лезут не только жадные хойделльцы и наглые самодовольные арбоннцы, но даже и всяческие фрисландцы с амальфийцами.

Но разве ж кому-то из придворных напудренных хлыщей Эскориало интересно, что думают капитаны флота его величества? Поневоле крамольные мысли в голову полезут.

Уф, аж взмок от волнения!

Скинуть сорочку? Нет, вдруг кто войдет, пойдут разговоры, мол, не соблюдает дон Орио своего положения, ходит как голодранец.

Подождем, когда получим генеральские аксельбанты.

Тогда можно будет хоть без штанов щеголять — разве что скажут: чудит его превосходительство…

Словно в подтверждение его мыслей, в каюту постучали — робко, но настойчиво.

— Кто там?

— Господин капитан, дозвольте… — послышался голос корабельного мага Энильо Несса.

— Заходите, младший лейтенант!

(Вот взбрело же колдунам дать воинские звания!)

Появился невысокий тощий человечек лет под тридцать в мундире, сидящем на нем, как сутана на козе.

В руках он держал плетеную клетку, где беспокойно возился взъерошенный пятнистый зверек — гарнийский сурчан. Он непрерывно всхрюкивал, попискивал, вертелся, притопывая мохнатыми лапками.

— Вот, — озадаченно сообщил маг, — Севир чует… Видимо, бой недалеко.

Дон Орио скрипнул зубами. В последний год умники с военного факультета Толеттской академии натуральной магии наловчились как-то дрессировать сурчанов, чтобы те реагировали на дальнюю канонаду, пока та еще не слышна людскому уху.

Пользы большой Ронкадор от этого не видел, кроме того, с сурчанами было много проблем — к примеру, на время учебных стрельб их приходилось или свозить на берег, или усыплять, иначе те просто подыхали. Опять же бывало — зверушки реагировали на тропическую грозу или даже дальний шум прибоя.

— А может, он просто чего несвежего сожрал? — пожал капитан плечами. — Ты его, милейший, чем кормил?

Опровергая его слова, из-за иллюминаторов донесся еле слышный звук канонады.

— Вот видите, капитан! — просиял Несс. — Севир не подведет, говорю вам!

«Выбросить бы тебя за борт вместе с твоей крыской, помощничек!» — мысленно выругался Ронкадор, накидывая камзол.

Глава 28

Ничьи Земли. Коралловая бухта. Борт «Акулы».

Заслонив глаза от лучей ладонью, Гвенн Банн смотрел на море, прикидывая, как быстро они смогут добраться до Стормтона, когда вернутся высадившиеся на берег.

На полубаке дон Мигель тренировал подчиненных, размахивая скьявоной и яростно кромсая клинком воздух. Он то прыгал, то уходил в низкую стойку, то падал на палубу, перекатываясь в совершенно невероятных пируэтах, крутясь вихрем.

Солнце отражалось на поверхности воды и светило прямо в глаза.

Парусный мастер с подручным перешивали грот, напевая старую песню про моряков с проклятой «Айланки»:

Их мучила жажда, в конце концов, Хэйя-хэйя! Им стало казаться — едят мертвецов. Хэйя-хэйя! Что пьют их кровь и мослы их жуют. Хэйя-хэйя! Вот тут-то и выскочил демон к ним прямо на ют! Хэйя-хэйя! Он вынырнул с черным большим ключом, Хэйя-хэйя! С ключом от каморки на дне морском. Хэйя-хэйя! Таращил глаза, как лесная сова, Хэйя-хэйя! И в хохоте жутком тряслась голова. Хэйя-хэйя! Сказал он: «Теперь вы пойдете со мной», Хэйя-хэйя! «Вас всех схороню я в пучине морской…» Хэйя-хэйя!

— Вижу корабли! — дико заорал из «вороньего гнезда» впередсмотрящий. — Два… нет даже три… Нет, все-таки два.

Выхватив подзорную трубу из рук подбежавшего матроса, квартирмейстер навел ее на приближающееся судно.

Земляки, кажись.

— Поднять хойделльский флаг! — незамедлительно отдал приказ квартирмейстер.

— Ну, что там? — крикнул Банн, задирая голову.

— Погоди!

Впередсмотрящий снова приник к подзорной трубе.

— Мать… — только и сказал он через секунду. — Фрегат… и галеон! Это же Рагир!!

— Рагир?! — пробормотала Хор'Тага. — Что тут надо этому дракону?

Банн сплюнул. Да не за борт, а на выдраенную палубу.

* * *

Почему-то Эохайд Счастливчик не испытал ни малейшей растерянности при появлении двух грозных боевых кораблей.

Единственное — его посетила удивительно прозорливая мысль, правда тут же отброшенная, что, возможно, хозяева пресловутых сокровищ каким-то образом выманили сюда Сына Смерти.

Но думать о том, как и зачем тут оказался враг, смысла не было.

Пробежав до бушприта, он ловко взобрался по нему и, стоя над морскими волнами, закричал:

— Поднять паруса! С якоря сниматься. Орудия к бою! Разворот право на борт!

На лице его играла зловещая улыбка.

— Курс на вражеский фрегат, приготовиться к залпу с правого борта и абордажу!

— Канониры! К бою, мать вашу! Фрейсон, идешь к штурвалу! Жанно, как там пушки? Подайте на «Акулу», пусть готовятся!

Распустив паруса, «Отважный» двинулся наперерез нападавшим. Шлюп, конечно, был не противник в артиллерийской дуэли ни «Разящему грому», ни тем более «Сыну Смерти». Но даже один удачный его залп мог лишить фрегат хода. Кроме того, Эохайд рассчитывал, что Рагир сделает все, чтобы не дать им выскочить из бухты. То, что они не собираются бежать, врагам в голову не приходило.

Он мог бы попробовать, несмотря на дующий в скулу ветер, — так уходил он на своей пинассе от сторожевых бригантин в славные контрабандистские времена.

Будь на борту Игерна, Эомар непременно попытался бы, предварительно оглушив ее, и пусть она бы потом кидалась на него с кинжалом.

Но сейчас для ее спасения нужно было остаться тут, влезть в схватку и дать надежду «Акуле».

— Фрейсон, разворачивай корабль, мать твою за ногу! Жанно, приготовь людей к залпу! — заорал Эохайд. — Попробуем сбить ему рангоут и прорываемся! Как только развернемся на полную — стреляем!

— Они слишком быстро идут на нас, капитан! — закричал квартирмейстер. — Мы не успеем перезарядить все пушки…

— Хрен с пушками! И сигналь на «Акулу»!

Возможно, им бы удалось проделать маневр, но тут резко переменился ветер.

— Что будем делать, Счастливчик? — деловито спросил Фрейсон.

— Поворачивай к берегу, — скомандовал Эохайд.

— Бросим «Отважного»?! — уставился на него квартирмейстер.

— Нужно предупредить парней на берегу! — бросил капитан.

Рагир расхохотался, глядя как разворачивается «Акула», на которой поняли, что им не выйти из бухты. Все пока шло как надо. Проклятым ублюдкам не вырваться! На его стороне было все — фортуна, внезапность и ветер.

Сперва он даже намеревался не брать на абордаж Эохайда и Игерну, а просто расстрелять их из пушек и пустить ко дну. Но они стояли неудачно — бортом к берегу, причем совсем недалеко от берега.

Часть из них может успеть спастись — ищи их потом неизвестно сколько времени в этих дебрях. Кроме того, как передал ему господин, на корабле есть человек, опасный ему, и еще нечто, что нужно всенепременно захватить и уничтожить.

Так что ребятам придется помахать железом.

Правда, потом наверняка будут вопросы, когда выяснится, что никакого золота нет. Ну ничего, расплатится из своих ухоронок, щедро расплатится, никого не обидит.

Осталось лишь подбить эту лохань…

Но взять шлюп «Сыну Смерти» не удалось — погонные орудия лишь напрасно выплюнули вслед книппеля, взрывшие воду за его кормой.

Вот шлюп вылетел на отмель, так что от удара захрустели все сочленения и заклацали зубы.

— За мной!!

Эохайд прыгнул в воду первым.

А спустя пару минут вся его команда уже направлялась бегом к джунглям. Счастливчик уже наметил короткий путь по карте — вдоль русла безымянной речушки. У самых скал он перехватит отряд Игерны и предупредит их.

А «Отважный»… Жаль, конечно, но пиратам он не достанется — для них приготовлен неплохой сюрприз.

…«Акула» быстро изготовилась к схватке.

Но все равно, когда над головой пронеслось ядро и ударилось в грота-рей, разнеся его в щепки, стало жутко.

«Сын Смерти» стремительно разворачивался к ним бортом.

Вот окутались дымом фальконеты верхней палубы, несколько моряков, не успев укрыться, упало замертво. Проклиная на чем свет стоит впередсмотрящего, у которого, видать, глаза ослепли, Банн бросился к штурвалу, ставя судно на разворот.

— Всем приготовиться! Пусть подойдут поближе, и мы разнесем их в клочья! Пустим на корм акулам! — орал боцман.

Он, как и все прочие, понимал — Рагир пришел сюда, чтобы убить их всех, о чем лучше всего говорило то, что он даже не попытался завязать переговоры, даже не поднял ни белого, ни пурпурного флага, а сразу начал со стрельбы на поражение.

— С левого борта — огонь! — приказал Банн, и полтора десятка пушек, стоявших на левом борту «Акулы», выстрелили одновременно. Большинство ядер вроде бы даже попало.

Конечно, всего одним залпом такое чудовище, как галеон, из строя не выведешь, но, может, хоть немножко прыти у него поубавится? С галеона им ответила носовая батарея.

«Черт, слишком много, слишком!» — злился про себя Гвенн.

— Готовьте оружие, чувствую, одними пушками не обойдется.

«Сын Смерти», получив щелчок по носу от фрегата и потеряв с десяток бойцов, все-таки закончил разворот.

— Огонь!!!

От слитных залпов множества орудий заложило уши, а все вокруг заволокло пороховым дымом. Книппеля унеслись к вражескому судну.

У «Акулы» перебило грот-стеньгу, и она рухнула на палубу, передавив немало народу. Теперь все — как ни силен дикий лось, как ни остры рога, а не уйдет от преследующих его волков!

— Заряжайте картечь! Идем на абордаж.

Галеон надвигался на них всей тушей, а «Сын Смерти» тем временем снова начал разворот, ложась на прежний курс, чтобы прийти на помощь «Грому». Матросы бегали по палубе, потрясая аркебузами и пиками.

Йунус проверял свои пистолеты, наблюдая, как постепенно приближается борт обреченного судна. В такие моменты ему всегда было интересно, о чем думают те людишки, осознавая, что смерть уже рядом.

Со стуком упали абордажные крючья, впились в доски; корабли стукнулись бортами, и на палубу «Акулы» ринулись вопящие корсары. Еще вчера — друзья по попойкам и игре в кости. Сегодня — смертельные враги. Потому что когда пираты грабят своих, то обычно не щадят никого, чтобы некому было мстить или даже рассказать о чужом вероломстве.

Фрегат неумолимо надвигался!

— Готовь крючья! — донесся до «Акулы» хриплый вопль.

Банн искренне взмолился Эллу, чего давно с ним не случалось.

Потому как надежда теперь была лишь на чудо, вроде пули в бочонок с порохом, или что у Рагира тоже неполная команда, или на то, что они сделают какую-нибудь глупость — например, не заметят гранатометчиков, засевших на марсах и верхних реях.

Нет, такой глупости они не допустили. Вновь ударили фальконеты и эсмерили, и на палубу «Акулы» повалились убитые и раненые. Сверху на шею Банну упали теплые капли — даже не стирая их старый моряк понимал, что это за странный дождь.

— На абордаж! — прозвучала команда.

В следующую секунду крючья уже впились стальными зубами в борт «Акулы», а через считанные мгновения Банн уже встретил врагов выстрелом, и высокий чернокожий упал в воду, не успев даже перелезть через борт. Боцман отбросил пистолет, и его абордажная сабля с металлическим лязгом выскочила из ножен. На него надвигался человек, обнаженный по пояс, с выпирающим волосатым животом и толстыми мускулистыми руками, в которых сжимал огромный топор о двух лезвиях. Гвенн уклонился от удара, уходя назад, и выбросил клинок вперед, всадив острие абордажной сабли ниже косматой бороды неприятеля. Топор выпал из рук и покатился по палубе. Банн наступил ногой на грудь убитого и выдернул абордажную саблю из горла — из сонной артерии алым фонтаном хлынула кровь.

Боцман хорошо понимал — им не одолеть напавших.

Значит, все — конец всему, конец его жизни, конец парням на берегу, конец Игерне. Сейчас он жаждал только одного — найти Рагира и перегрызть ему горло.

Безумие захлестнуло его с головой. Не было ни страха, ни сомнений, не было даже ни одной здравой мысли. Сумасшествие это оказалось заразительным, и вот уже его люди орали вместе с ним. Рыча, как стая волков или диких собак, они рассыпались по палубе и схлестнулись с толпой моряков, ринувшихся им навстречу.

Две волны бегущих, визжащих людей встретились чуть ниже полуюта. Все смешалось в единую массу сцепившихся тел, крики и проклятия слились с нечеловеческим, звериным ревом.

Пистолеты и ружья давно были разряжены, сталь билась со сталью.

Команда была закалена в сражениях. Моряки прошли плечом к плечу не один десяток битв, штурмовали корабли и форты, противостояли огню и стали. Они знали запах крови и гордились этим.

— А-а-а!

— Получи, урод!

— Смерть тебе, свинья!!

— Сдохни, падаль!!

— А-а-а!!

Айланка спрыгнула с капитанского мостика, пронеслась, вереща и круша все направо и налево саблей. Взмах за взмахом, удар за ударом. И только глаза Хор'Таги пылали ярче углей, да еще раздувались тонкие, изящно вылепленные ноздри ее носа.

Еще один? На! Получи!

Нет, Хор не любила убивать — так, как любил это дело ее муж. Она просто дралась за жизнь, чтобы, если уж не повезет, сдохнуть в бою, а не под двадцатым или тридцатым насильником, в бессмысленных мольбах о пощаде.

Перепрыгнув через чью-то неподвижную тушу, Хор'Тага пригнулась, перебросила палаш в левую руку и выхватила пистолет.

Ба-бах!

Когда едкий дым поредел, айланка увидела, что хойделлец бросил рапиру и юлой завертелся на месте, зажимая рукой плечо. Айланка, бросаясь наперерез седому матросу, даже мельком подивилась своей меткости.

Прости, папаша, а только в бою все равны!

Банн заметил, что у штурвала «Отважного» остался стоять один Фрейсон, и бросился к тому на помощь.

— Ребята, за мной!

Они подоспели как раз вовремя.

Трое пиратов накинулись на юта, но тот один, искусно орудуя палашом, отбивался от них. Боцман перерубил одному из них шею.

— Получи! — дико закричал Фрейсон, всаживая кинжал в бок еще одному пирату.

— Вот тебе! — отшвырнул его, казалось, не почувствовавший боли корсар — здоровенный негр — и, взревев выхватил пистолет и выстрелил, но не во Фрейсона, а грудь Банну.

Боцман покачнулся и упал на палубу. Он был мертв…

Фрейсон побледнел и ударил убийцу своего давнего компаньона палашом в лицо. Клинок вошел между глаз, перебив переносицу.

Потом, склонившись над боцманом, Фрейсон тихо прошептал:

— Прощай, старый друг!

Хор'Тага остановилась, чтобы вытереть со лба пот и осмотреться вокруг.

Ага! Кажись, наша берет!

Красавчик Рикке отплясывал смертоносные па на шканцах чужого фрегата, его рапиру и не разглядеть, так быстро она мелькала. Дона Мигеля окружили трое, да только у двоих поперек рубах кровавые полосы.

А вот и Марко — их новая «пороховая обезьяна». Молодчина, хоть наверняка потерял много крови, но сейчас, укрывшись за лафетом пушки, перезаряжает свои пистолеты, чтобы вновь встретить неприятеля прицельным огнем.

Сверкнули красные перья на шляпе Мигеля, промчался мимо эйринец О'Тулл, кривой Хэнк с ножом в зубах карабкается по вантам вражеского корабля… живые, черти, живые!

Айланка зло выругалась и с разбегу перемахнула через борт, оказавшись рядом с теми, кто орудовал на палубе фрегата. Огляделась, с ненавистью сощурив темные глаза.

Очередная волна атакующих хлынула через борт.

Айланка завертелась на месте, отбивая удары напирающих врагов. Р-раз, два!

Черт побери, все-таки их слишком много…

Ну-ка, рывок вперед! К поручням!

Это бы ее коронный номер — перепрыгнуть со шканцев на фальшборт и пробежаться стремительной хищной куницей за спину сражающимся…

Ну, раз, два…

— Монгала, за что?!

Острая боль обожгла плечо. Широкий фальшборт выскользнул из-под ног.

Сине-зеленая гладь бухты сомкнулась над головой. Айланка заработала здоровой рукой. Вынырнуть удалось далеко не сразу, и когда мокрое лицо пиратки все-таки показалось из воды, оно было пепельно-серым, как у покойницы

Закашлявшись, Хор хватанула ртом воздух. Проморгалась, с трудом разлепив глаза, горящие от морской соли: в кабельтове от нее издевательски маячила, удаляясь, корма фрегата.

Кое-как загребая одной ладонью и отчаянно взбалтывая воду ногами, айланка поплыла к берегу. Главное — выбраться, а там уже посуху можно добраться до своих.

Быстрее, быстрее

Хор хорошо помнила о том, что бухта в месте недавней схватки должна вот-вот закишеть акулами. Как назло, она совсем не чувствовала правой руки…

Она все-таки выплыла. Выплыла, но лучше бы ей погибнуть на палубе «Акулы» или найти пусть страшную, но быструю смерть в зубах акул или приблудного базилиска.

Четверо охотников-бродяг, потрясенно взиравших на битву с суши, отвыкших за месяцы дикой жизни от женщин и не имевших даже коз для некоторых надобностей, выскочив из кустов, схватили выползшую на песок раненую женщину и уволокли в заросли.

Спустя полчаса на небольшой полянке они принялись обсуждать, что им делать со своей находкой. Вначале были настроены, так сказать, по-доброму — должна же у них быть постоянная женщина?

Потом чуть не передрались, решая за красавицу Хор, кто из них будет первым.

Бывшая в полубеспамятстве Хор'Тага лишь ругалась и призывала демонов, слыша, как решают ее судьбу — судьбу еще час назад храброй и неустрашимой пиратки, жены боцмана Банна.

Мулатка еще пыталась сопротивляться, но ее сначала избили, а потом, растянув, прибили кисти и ступни кинжалами к поваленному дереву и сделали с ней то, чего Хор'Тага так боялась. Затем, слегка опомнившись, они посмотрели на истекающую кровью стонущую жертву и, подумав, что, пожалуй, девка может сдохнуть, принялись вытаскивать из живого тела клинки, бестолково замазывая раны смолой такори.

Но, видать, судьба исчерпала все блага, что были отпущены на долю молодой айланки. Дергая за рукоять, их атаман, бывший наемный убийца и каторжник, поскользнулся и рухнул всем телом на жертву, да так неудачно, что кинжал в его ладони пропорол печень девушки…

* * *

Йунус побежал по мостку одним из первых, на ходу выхватывая пистолеты.

Выстрел — и парень в рваном красном мундире, нацеливший на него аркебуз, падает с простреленной грудью. Тут же выстрел со второй руки почти в упор вышиб глаз второму врагу.

Он еще не успел убрать пистолеты за пояс и потянуться за второй парой, как на него накинулся какой-то немолодой тип с косичкой, что любили заплетать мужеложцы в гадарских притонах. Пират выхватил из-за сапога раззолоченный танисский кинжал, украшенный драгоценными камнями, и метнул его прямо в шею извращенцу.

Вокруг была кровавая свалка, толкались люди, гремели выстрелы и звенел металл, но помощник Ар-Рагира не слышал и не видел ничего вокруг себя. Он просто чувствовал бой. Не целясь два выстрела в толпу, а далее уже без заряженных пистолетов по телам раненых и убитых… Вытащить кинжал из горла покойника… Держа кинжал в правой руке, Йунус отразил удар рапиры, одновременно левой рукой выхватывая ятаган. Ударом снизу вверх, помогая правым локтем, морской волк вспорол жертве живот и вскрыл грудную клетку. Его окатило горячей кровью, но он даже глазом не моргнул.

Победа давалась не так легко, как рассчитывал Йунус, но было бы странно, если б его ребята успели вырезать всех и вся в пять минут… Хотя людей у Бесстыжей явно немного, да и ее саму что-то не видать.

Очередной взмах палаша был мастерски остановлен ятаганом. Еще взмах…

…Банн яростно орудовал клинком, крутясь вокруг своей оси. Кто-то толкнул его в спину, задев раненое плечо. Пока, скривившись от боли, он пытался перехватить свое выворачивающееся оружие, бородатый немолодой танисец в низко надвинутой чалме нанес ему страшный удар, выбивший клинок из ослабевшей на миг ладони. Второй удар рассек шею Банна. Он остановился, словно в изумлении, не понимая, что же произошло, а затем его голова, медленно отделяясь от туловища, скатилась на палубу корабля. Через мгновение ноги боцмана подкосились, и обезглавленное тело медленно осело вниз, заливая кровью дощатый настил…

Загремел металл.

Дю Шавресс все же решил использовать свою новую выдумку.

Пираты расступились, и навстречу поредевшей команде «Акулы», тяжело ступая, вышла пятерка закованных в сталь фигур.

Солнце слепило глаза, отражаясь от зеркально полированной стали, железные сапоги тяжело шаркали по палубе.

Такого никто из корсаров не видел — ну разве что на древних фресках или картинках в старых книгах.

Это была очередная безумная идея вожака, из разряда тех, что приносили пиратам Рагира успех.

На одном из купцов они обнаружили багаж какого-то знатного гранда, решившего перевезти в колонии часть интерьеров родового замка.

И среди этого добра оказалось пять уже почти полтора века как снятых с вооружения полных норгрейнских рыцарских доспехов. Эти груды железа в семьдесят фунтов веса и одеть-то было страшно, но выяснилось, что дю Шавресс, служивший не где-нибудь, а в конной гвардии в столице, умел с ними обращаться, пусть и остались они исключительно как церемониальные, для турниров да парадных выездов.

Щеголь и сам не достиг в этом деле умения прежних времен, когда в такой вот скорлупе рыцарь должен был не только драться, но и танцевать, вскакивать на коня, подниматься по штурмовой лестнице на любую стену и даже плавать. Что уж говорить об отданных ему в обучение пиратах? Тех еле-еле хватало, чтобы пробежать мелкой трусцой да неуклюже махать саблей.

Но, как выяснилось, и этого было довольно. Когда пришедшие в себя люди Игерны полезли вперед, то почти сразу отхлынули, оставив дюжину корчащихся окровавленных тел на палубе — клинки пиратов скользили по стали зерцал, попасть в щель бацинета или нагрудника никак не удавалось, зато обычная сабля в руках латников без помех рубила тела, не защищенные ничем — иногда даже сорочкой.

— Хватит, ребята! — вдруг выкрикнул Мигель — последний из оставшихся офицеров.

И бросил рапиру на палубу. Здоровенный хойделлец, уже примерявшийся, как ловчее пырнуть штурмана глефой, ухмыльнулся и, ловко крутанув древко, врезал ему «пяткой» под дых.

Через пять минут побежденные лежали на палубе, а ребята сновали по «Акуле», выискивая спрятавшихся, пока довольно гудящие товарищи «распаковывали» мокрых, как мыши, «рыцарей».

— Так, — утер пот с лица старпом, — теперь можно посмотреть, что поделывает наш Рагир…

Проклятье! А это еще кто на их головы?!

Йунус буквально онемел, глядя на эгерийский корабль, выползший, как сам Змей-Шагор, из-за мыса. Тот довольно целеустремленно пер прямо к месту боя.

Но что, Хамиран возьми, это означает? Неужели их предали?

Кто же мог предать?!! Или та гнусная хойделльская обезьяна просто решила сорвать двойную плату?

Враг между тем приближался, и в подзорную трубу уже можно было различить пестрый окрас корпуса.

— Эгерийцы… — сипло пробормотал О-Данн, словно это не было понятно и так…

«Эгериец» размерами заметно превосходил даже «Разящий гром» и нес не менее сорока пушек.

Вот уже стало возможно разглядеть название — «Леопард».

— У, морской бог!!! Это же Ронкадор! Из-под него не выскочишь! — бросил кто-то.

Величественный гигант входил в бухту, как входит, поигрывая алебардой, дюжий стражник в кабак с дерущимися пьяницами.

Его корпус был раскрашен красными и зелеными полосами, надстройки сияли лазурью и васильковым, на фордеке сияла бронза пушечных стволов и начищенная медь, которой были обиты мачты. А ярко терракотовым были окрашены пушечные порты, которые даже не сразу можно было сосчитать.

И буквально все корсары ощутили холодок в спине — давно им не приходилось сталкиваться с силой, которая явно их превосходила.

* * *

— До них мили три, скоро можно будет открывать огонь, — доложил подбежавший флаг-лейтенант.

Дон Орио был внешне спокоен, но то, как нервно поигрывал он своим капитанским свистком (золотой дельфин-дракон, обвившийся вокруг якоря), выказывало его истинное состояние.

Он молча посмотрел на старшего офицера, капитана второго ранга Аррано да Нуньес. Немногословный каильянец лет под пятьдесят, в чертах лица которого явно сквозит танисское происхождение, а значит выше, чем он поднялся, ему уже не взлететь (лучшего старпома и не придумаешь). Они с Ронкадором уже давно плавают вместе, еще с «Мальдены», и понимают друг друга без лишних слов.

Под их командой один из лучших кораблей не то, что королевского флота, но, без пафоса можно сказать, даже всего подлунного мира. Пятьдесят пушек, почти полторы тысячи тонн дерева, парусины, пеньки, железа и человеческой плоти; сто восемьдесят футов в длину и пятьдесят два в ширину, медная обшивка, бронзовые скрепы и болты, керрольский дуб, кивиррский кедр, тик и кведрахо из лесов Нуова Касильяно, крепчайшие канаты лимасской пеньки и лучшая танисская парусина.

Сейчас пришло время кораблю флота его благоверного величества Карлоса XIII отрабатывать вложенные в судно золотые риэли, расстрелянные за годы его службы порох и ядра, сожранные его командой солонину и муку и выпитые вино и ром.

Орио ухмыльнулся, поправив усы, и дунул в капитанский свисток, вторя которому заверещали свистки офицеров, дудки боцманов и капралов.

— К бою го-о-товсь!!

Прошедший час галеон только и делал, что к нему готовился.

Нижние реи были подвязаны цепями, то тут, то там были расставлены лохани с водой, в которой мокли одеяла — тушить пожары.

Матросы, разгоряченные ожиданием схватки, суетились, карабкались и перекликались по всему судну, натягивая дополнительные штуртросы на корме, подтягивая снасти.

Всюду маячили вооруженные до зубов люди, на вантах и реях уже устроились стрелки с парой-тройкой заряженных аркебуз, а по звукам команд, доносившимся с орудийной палубы, даже профан бы догадался, что и нижний дек не бездельничает.

Койки, мешки с рисом и горохом, разнообразная ветошь — все это закладывалось в сетки, окружавшие орудия, для защиты если не от самого снаряда, то, по крайней мере, от щепок и обломков, которые будут разлетаться в разные стороны во время обстрела. Лучшие стрелки разобрали аркебузы, и за каждым из них встали подручный-оруженосец и заряжающий с пороховницами, пыжами и запасными фитилями.

Между тем подносчики пороха и зарядов проворно, словно муравьи, тащили канонирам боеприпасы, а запаренный обер-фейерверкер истекал потом в крюйт-камере, фасуя порох по картузам в компании «обезьян».

Другие лихорадочно хлопотали, обматывая реи цепями, поднимая наверх подсумки со снаряженными патронами или проверяя крепления противоабордажных сетей.

В лазарете, под который пошла корабельная часовня, вытащенный из каюты мэтр Айдаро раскладывал инструменты на прокаленном медном противне, бросая полные страдания взгляды на стоявший под присмотром его ассистента-цирюльника бочонок с ромом.

Десять артиллеристов встали у каждой сорокафунтовки, по восемь — у шестнадцатифунтовок верхнего дека и по пять — у десятифунтовок на шканцах.

Ядра и цепные книппеля ожидали своей очереди на отправку в пушечные жерла.

А в двух пышущих жаром калильных печах сияли багровым светом ядра и тяжелые гроздья крупнокалиберной «виноградной» картечи, чьи литые чугунные пули затянуты в сетку из горного льна. Вокруг печей суетились приставленные к ним кузнец и кок, подкладывая дрова. Стоит прозвучать команде — и дюжие полуголые матросы клещами выхватят снаряды из огня, сунут в плетенные из железных прутьев корзины на ножках, прихлопнут крышкой и потащат на коромыслах к орудиям, специально для такого дела заряженным не полностью, чтобы, быстро впихнув раскаленный металл в ствол, прянуть в разные стороны — за те мгновения, пока пушкарь подносит фитиль к запальнику.

Даже для переноски раненых и мертвецов был выделен десяток дюжих матросов.

Боцманы со своими людьми расположились на баке и на шканцах. Парни из оружейной команды в мрачном и грозном молчании раскладывали между орудиями кто ружья, пистолеты, сабли, ручные гранаты и пороховницы, кто абордажные багры, копья и топоры.

Музыканты числом семь устроились под капитанским мостиком, чтобы громом литавр и ревом карнаев подавать сигналы или просто вселять мужество в сердца. И даже профос в своем «рабочем» кафтане приготовился к предстоящему делу, положив перед собой три снаряженные аркебузы — ведь бунтовщиков и трусов полагалось, как записано в уставе, «нещадно аркебузировать» — то есть, проще говоря, пристрелить как собаку.

Одним словом, на корабле кипела работа, но все совершалось без лишних слов и шума.

Ведь морской бой — это вам не скоротечная кавалерийская атака и даже не быстрое схождение пехотных терций на суше.

Даже если случается так, что сходящиеся корабли сумели поймать два встречных ветровых потока и идут встреч друг другу почти без лавирования, схождение все равно занимает не минуты, а иногда многие часы.

За это время можно успеть многое. В третий или десятый раз проверить содержимое пороховницы и сухость фитиля в серпенте, провести точильным камнем по и без того острому, как бритва, абордажному топору или кортику, глотнуть украдкой рому из сбереженной фляги. Есть время должным образом раскалить ядра, поднять на мачты гранаты и пули для сидящих там стрелков, подлить лишний раз масла в ружейный замок, помолиться или поднять «флаг верности».

Весь прошедший час капитан обходил корабль — от льял, в которых пищали потревоженные суетой крысы, до нижнего марса бонавентур-мачты, куда поднялся по вантам, проигнорировав подъемник.

Везде он ободрял людей, хвалил, даже позволил себе пару раз отпустить соленую шутку, хотя обычно никогда не употреблял бранных слов при нижних чинах.

И люди поневоле приободрялись, видя, как спокоен и весел их командир.

На самом деле, на душе Ронкадора было не так уж легко. Нехорошее предчувствие не отпускало его, поневоле порождая мрачные мысли. К тому же за свою долгую жизнь ни разу дон Орио не был в таком бою. Случалось ему топить пиратские шлюпы и всякую мелочь вроде пинасс, даже встречаться с флейтами и фрегатами — те предпочитали бежать, но дважды он пускал их на дно. Однако сейчас судьбе было угодно поставить против них тяжелый фрегат и галеон, пусть и не столь мощный, как его «Леопард». Два против одного, почти равенство по пушкам, да еще командует ими самый опасный человек в этих водах.

Нет, капитан не боялся.

Во-первых, трусу в море не место.

Во-вторых… Все-таки его корабль был сильнее любого пирата в этих водах.

Пусть разбойники в пьяной болтовне похваляются числом взятых на абордаж и потопленных галеонов, количество которых обычно возрастает по мере количества выпитого. Пусть сочинители романчиков в Фальби и Сеговезе, ни разу не видевшие эгерийского солдата, живописуют доблесть и удачливость презренных пиратов и стоимость награбленных сокровищ!

(Правду сказать, стоит пиратам захватить сколько-нибудь ценный груз, как родные чиновнички тут же запишут, что похищены лучшие изумруды и слитки золота, отправленные по великой спешности без охраны.)

Но и Орио, и сами пираты знают, как все обстоит на самом деле.

Когда еще он ходил на «Мальдене», корабле послабее «Леопарда», три пиратских фрегата попытались напасть на них. Почти сутки длилось это сражение, когда ядра из пиратских десятифунтовок отскакивали от бортов старика «Мальдены», как мячики!

Тогда они потеряли всего пятерых, а пираты так и ушли, ничего не добившись.

Не далее, как три месяца назад в таком же вот плавании Орио наткнулся на корсарскую стаю в пять вымпелов, дерибанившую караван Амальфийской торговой компании.

И все пятеро, бросив почти загнанную добычу, рванулись наутек. И не будь он Ронкадором, если не догнал и не взял тогда на абордаж шлюп Синамо Криворукого, которому, к его несчастью, попортили рангоут.

Но все же теперь против него не кто-то, а сам Рагир.

Вот и посмотрим, хищно ухмыльнулся капитан, сдюжит ли Рагир против настоящего боевого корабля!

С высоты мостика Ронкадор оглядел палубу.

Почти вся его команда была выстроена по платунгам и вахтам, заняв тесной толпой все шканцы и шкафуты.

Комендоры, морские пехотинцы, уже вздевшие на голову малиновые береты, расчеты батарей нижнего дека вместе со своими капралами и офицерами; плотники и конопатчики во главе со старым Карло, кок с камбузятами, лекарь с двумя кровопускателями — почти все четыреста семьдесят человек команды. Даже марсовые из «вороньих гнезд» свесились пониже, держась за снасти. Даже все четыре корабельные кошки во главе со здоровенным черным забиякой Доном Эрнесто уселись на палубе, как будто тоже хотели выслушать речь своего капитана.

Над головой крепчающий ветер трепал парусину и снасти; деревянные части громко скрипели.

— Матросы, боцманы, капралы и офицеры! — громко возгласил де Ронкадор. — Перед вами пираты — враги Бога, короны и любого честного морехода! И мы будем с ними драться, как и полагается! Сегодня нам предстоит славное дело — обломать рога Рагиру, который называет себя Сыном Смерти! Если так, то ему давно пора на свидание с мамашей! И мы станем отвечать им на каждое их ядро двумя, и десятком пуль на каждую их пулю, будем биться безжалостно и беспощадно, потому что они нас щадить не станут! Если кто-то и падет, исполняя свой долг, то Элл примет его в обители своей! А тех, кто струсит, я велю расстрелять, и Хамиран пообедает их душонками!

После этих слов падре Учоа взмахнул кадильницей, бормоча слова канона «О разрешении грехов идущим на битву», а младший лейтенант Эухенио Бальбоа раскрыл том морских законов и громким четким голосом зачитал команде статью третью:

— «Каждый, кто в то время, как его корабль находится в бою, трусливо покинет свой пост, дабы укрыться, повинен смерти. Каждый, из трусости о пощаде просящий, повинен смерти. Каждый, кто спустит флаг корабля без приказа капитана, повинен смерти»…

— Да здравствует король! — рявкнул капитан, когда Бальбоа захлопнул книгу.

— Да здравствует король!.. Да здравствует король! — проревела толпа, и дон Орио снова поднес к губам золотой капитанский свисток.

Вторя его резкой трели, заверещали офицерские свистки и боцманские дудки, их заглушил топот сотен ног разбегающихся по боевым постам моряков.

А капитан первого ранга спустился в каюту, где переобулся в плетенные из кожаных ремней альпагеты, с наслаждением стащил с себя перевязь и камзол, стянул нижнюю сорочку и натянул чистую шелковую рубаху — как и положено перед боем. После чего влез в почтительно поддерживаемый денщиком пластинчатый танисский панцирь, намертво сшитый с поддоспешником — трофей, пятнадцать лет тому снятый с убитого навхуда шебеки реиса Ахмана Кобры.

От выстрела или арбалетного болта в упор не убережет, но скользящий удар клинка или пулю даже с двадцати шагов отразит.

Держа под мышкой морион с кольчужной пелеринкой, капитан поднялся на палубу.

Огляделся, машинально пригладил усы.

— Одерживай! — скомандовал дон Ронкадор рулевому ровным голосом. — Выходим на залп… Огонь по готовности!

— Выкатить орудия! — заорал обер-комендор под палубой.

Зловеще загрохотали лафеты — «Леопард» обнажил клыки…

* * *

— Им еще нужно не меньше получаса, — подумал Рагир вслух, глядя на надвигающийся галеон. — Прибавить парусов! — скомандовал он, и боцманы на мачтах повторили приказ.

Реи скрипнули и содрогнулись. Одновременно внизу у борта раздался лязг крюков, скрип талей — команда не бездельничала. Кто готовился к абордажу, кто снимал орудия с креплений.

— Реи на фордевинд! — ревел Корр о-Данн.

— Тяни! — вторил ему грозный оклик старшин.

— Эй, там, на брасах! Выбирай!

— Руль лево на борт, — скомандовал Морриганх.

Корабль резко накренился, развернулся почти на месте, и люди на снастях уперлись изо всех сил, чтобы удержать реи, которые развернулись сами.

Матросы впились в снасти. Под ритмичные выкрики и команды боцманов реи начали разворачиваться, пока не стали едва не вертикально.

— Ядрена мышь! — буркнул стоявший рядом с капитаном Йунус. — Это же надо что творят!

«Сын Смерти», летя как на крыльях, наконец, оказался на дистанции прицельного огня.

Самое время действовать. Канониры с зажженными фитилями уже стояли у орудий рядом с наводчиками, которые, колотя молотками по клиньям, ровняли прицел.

Главный канонир Габриель Эрро ждал только знака капитана, чтобы соскочить в люк на нижнюю палубу к своим батареям; рулевой следил за Рагиром с юта, готовый к маневру; матросы застыли у борта на брасах в ожидании приказа на разворот рей. Взгляды — пристальные, напряженные, горящие нетерпением — сошлись на облаченной в черное фигуре капитана.

А Морриганх стоял посреди верхней палубы, широко расставив ноги.

Ноздри его дрожали, втягивая соленое дыхание пассата; казалось, он чует запах пороха и крови, которую предстоит пролить. Крови эгерийцев, крови пиратов и главное — тех, кто осмелился покуситься на его господина!!!

Последний раз окинул взглядом экипаж, украдкой бросив взгляд назад, за корму.

Рагир решил все поставить на карту: дождаться залпа и, пока противник не успеет вновь зарядить орудия правого борта, атаковать.

— Два румба вправо! — скомандовал он.

— Есть два румба вправо! — повторил рулевой.

«Сын Смерти» накренился, входя в поворот, а когда прозвучала следующая команда — «Так держать!» — тут же выровнялся, словно чародейство управляло его стремительным полетом по волнам.

Рагир кивнул Габриелю, указывая цель.

— Реи и паруса! — прогремел он. — Нужно снести их первым залпом. На втором развороте лупи в корму, так чтобы их руль годился только на дрова. Потом выходишь на предельную дальность, и бей его брандскугелями, пока они не сжарятся. Йунус, шлюпки и плывущих не бить, тушить не мешать, может, этот пень под парусами нам еще пригодится! Когда примешь командование, не вздумай приближаться — только на предельной дистанции… И готовь шлюпки.

— Таиф, прости, я не понял… — удивился старший офицер. — Ты же сказал: не брать на абордаж!

— Готовь шлюпки! — заорал пират. — Мне нужно быть на берегу. Снимем всех, кого можно, с «Сына Смерти», и на берег, на берег!!

Последние слова Рагир почти прорычал, на губах выступила пена. Старпом отшатнулся — таким он своего капитана еще никогда не видел.

— Но эгерийцы… — начал было он в растерянности.

— В задницу Эллу эгерийцев!! — взвыл пират. — Пусть катятся на все румбы, пусть уплывают если смогут, пусть утонут, пусть…

Он наотмашь ударил по резным перилам мостика и даже не заметил боли.

— А мы сейчас сходим на берег и режем всех, кого там найдем, — Игерну, Эохайда, короля Арбоннского! Всех!! — взвыл Рагир, и Йунус понял — сейчас лучше не спорить.

Молча поклонился, коснувшись бороды, и, подняв мозолистую ручищу, сделал жест ладонью по горлу, после чего спрыгнул на палубу.

— Приготовиться к развороту! — крикнул старпом. — Привести его на залп! Габриэль, огонь по готовности!

О-Данн помчался на нос, боцманы отпустили брасы, матросы ухватились за снасти и «Сын Смерти» резко развернулся направо, входя под ветер, пересек собственный пенный след, вновь набрал ход.

Сейчас стрелки Эрро ударят по палубе галеона, где бестолково суетятся матросы. Залп «Сына Смерти» разгонит их по укрытиям, брандскугели и картечь запалят десятки пожаров, а засевшие на марсах пирата отборные снайперы убьют всякого, кто отважится высунуться.

И в этот момент галеон разрядил орудия — «Леопард» опередил пиратов.

Гром пушек сотряс воздух, ядра с адским воем и визгом пролетели над палубой «Сына Смерти» и обрушились в воду, вздымая в воздух огромные фонтаны брызг.

Корпус фрегата затрясся, звонко лопнул разбитый бимс; рой картечных пуль свистел над головами, врезаясь в мачты, дырявя паруса и расщепляя рангоут. Кто-то рухнул сверху, цепляя по дороге ванты и тросы, и с грохотом разбился в лепешку у самых ног Рагира, обагрив кровью палубу. Мельком взглянув на тело, капитан поморщился.

— А ну-ка ответь им! — крикнул он.

— Не попадаем! — высунулся Эрро из люка.

— Твою…. - только и выдавил Морриганх. — Поворачивай! — заорал он рулевому. — Илбис с ним, идем на второй залп!

Корабли разошлись на контркурсах, ветер унес серую вату порохового дыма. Насколько можно было рассмотреть вражеский галеон, сделанный почти в упор залп причинил незначительный ущерб — пара рваных парусов и разбитые фальшборты. Сколько же ядер нужно всадить в этакую тушу?!

«Сын Смерти», поймав боковой ветер, плыл теперь почти вдвое быстрее тяжелого эгерийского корабля, уже нагоняя его, и теперь Рагир решил пройти вдоль левого борта, надеясь, что вражеские канониры не успели еще перезарядить орудия.

Надежды эти подтвердились, когда бушприт пирата поравнялся с кормой противника: град пуль и картечи пронизал воздух, в основном не долетев до цели и только вспенив воду у борта корабля корсаров, но артиллерия молчала.

Рагир рассмеялся. Его судно, неподражаемый «Ибн-Химмар», верткий, как хищная птица, в очередной раз возьмет верх над более крупным и лучше вооруженным врагом.

— Приготовиться… — бросил он обер-канониру.

И тут галеон изверг огонь и дым — эгерийские пушкари все-таки успели… «Сын Смерти» содрогнулся и отвалил вправо, накренившись на левый борт.

Дон Орио разгадал, что собрался делать враг.

Пираты намеревались подобраться как можно ближе к корме галеона и пушечными выстрелами с близкой дистанции вывести из строя его руль. После этого огромный корабль оказался бы игрушкой ветра и волн, и стало бы сподручно, заходя с носа и кормы, безжалостно расстреливать исполина, пока не кончится порох, или пока он не превратится в плавучую руину, обреченную сдаться на милость победителя, какой бы эта милость ни была. Только так можно было одолеть эту морскую крепость.

Пират, впрочем, сделал смелый ход. Увидав, что «Леопард» поднимает дополнительные паруса, приказал положить руль на ветер, развернув галеон бортом к противнику. Оказавшись на траверсе «Сына Смерти» и подойдя поближе, эгериец получил бы полный бортовой залп почти в упор. Но эгерийцы не стали принимать такой бой.

— Отлично! — проорал Ронкадор в рупор, видя, как рыскает на курсе, теряя ход, окутанный дымом пират. — Добавь им носовыми!

Ухнуло пять носовых басилисков, изрыгнув каждый по полсотни фунтов рубленного раскаленного железа. На сотне саженей от нее не было спасения. Обрезки прутьев вонзались в дерево, как в масло впивались в смоленые канаты; вспыхнули паруса. Завопили те, кому не повезло попасть под огненную картечь.

Нет — ничего еще не было решено, если бы…

Если бы не приключилось случайности, какие любит судьба, бросая свои кости.

Сразу четыре полыхающих багровым жаром железных обрезка нашли плоть капитана Рагира. Как ни были закалены корсары, но и они, на секунду потеряв присутствие духа, ринулись прочь от предводителя, услышав истошный вопль, от которого могли лопнуть перепонки, и почуяв запах паленого мяса. Когда Йунус примчался с бака, то первой мыслью было, что небеса все-таки решили покончить с возомнившим невесть что о себе колдуном. Тот недвижно лежал на досках, и старпому даже показалось, что он слышит шипение остывающих в теле Морриганха боеприпасов. Но вот капитан дернулся, сделал попытку встать…

Невероятно, но даже такие жуткие раны не отправили Рагира на тот свет.

— Лекаря к капитану! — выкрикнул Йунус. — Команде поставить все паруса! Курс ост-ост!!! Уходим!!

— Нельзя бросать «Гром»!!! — выкрикнул Корр о-Данн. — Ребята, не слушайте…

Достав пистолет из-за кушака, Йунус с трех шагов вогнал пулю в голову квартирмейстера.

Больше желающих возражать не было. Каждый, должно быть, понял: будь Сын Смерти в сознании и на ногах, он, может, и сумел бы выиграть этот бой. Но сейчас настала пора спасаться…

* * *

Проклиная все на полудюжине языков, пираты лихорадочно отцепляли «Разящий гром» от плененного фрегата.

Оставив на корабле три десятка абордажников — в основном легко раненных, дю Шавресс вместе с обоими боцманами метался по палубе галеона, бестолково подгоняя команду.

Как назло ветер ослабел, налетал неровными порывами, галеон слишком медленно уходил от «Акулы». Тушу в девять сотен тонн водоизмещения было непросто вывести на боевой курс. Благоприятствуй им ветер, и можно было без особого труда взять эгерийца в «двойной огонь». Но, похоже, судьба сегодня от них отвернулась.

Они поняли это, увидев, как после обмена залпами, вдруг отвернул в океан «Сын Смерти».

В этот миг все четыре сотни корсаров, оставшихся на «Отважном» и «Разящем громе», поняли, что чувствовали их обманутые товарищи под Туделой.

Заметили бегство фрегата и на «Леопарде», и дон Орио лишь гадал: то ли его капитан, внезапно струсив, решил бросить поле боя, сочтя, что сражение проиграно, то ли это хитрый маневр, и корсары собираются дать втянуться эгерийцам в абордажный бой, а потом подойти с тылу и атаковать связанный схваткой «Леопард». Но значения это не имело, Ронкадор собирался сыграть по своим правилам.

Они ждут атаки в лоб? Не будем их разочаровывать!

— Труби абордаж, — скомандовал дон Орио.

Нуньес внимательно на него посмотрел.

— Они не поведутся! — убежденно бросил он. — Это же Рагир!

— Поведутся, — рассмеялся Ронкадор и добавил, осклабившись. — Это же Рагир!

Хрипло заревел боевой карнай, куда из всех сил дули два трубача, оповещая и своих, и врагов, что скоро им предстоит решить спор, кому жить, а кому умирать. Как повелось издревле — клинок на клинок, по закону абордажа. А закон прост: чтобы остаться в живых, нужно драться, несмотря на страх, кровь и боль, которые не могут не прийти, но которым надо противопоставить отвагу, злость и ненависть к врагу. И кто раньше бросил оружие, прося пощады, тот и проиграл — так что просто нужно продержаться дольше, чем враг…

Тем временем на палубе выстраивались морские пехотинцы. Все как полагалось по военной науке, где параграфы написаны не чернилами, а кровью.

Впереди — лучшие фехтовальщики с саблями, палашами и маленькими фехтовальными щитами. На всех каски и кожаные с проволочным плетением нагрудники — скверный доспех, иссекаемый в первой же серьезной схватке и не спасающий от неглубоких ран, но сохраняющий жизнь.

За ними сразу две шеренги вооруженных абордажными пиками и теми же щитами матросов, которые будут бить из-за спин передовой линии, жаля, как скорпионы или шершни.

Дальше вновь цепочка фехтовальщиков, которая будет расправляться со случайно прорвавшимися или спрыгнувшими с мачт разбойниками или затыкать разрыв в цепи, если такое случится.

За ними — два десятка пистолерос, с тесаками у пояса и в кожаных жилетах с нашитыми рядами петель, куда вставлены снаряженные фитильные пистолеты (по четыре в запасе и одному в руке), готовые бить навскидку по врагу в упор.

Сейчас фитили еще не подпалили, лишь дымятся роговые зажигательные лампы в руках у «пономарей» — специально для такого дела приставленных к стрелкам.

Тут же — отряд панцирников в разномастных кирасах и кольчугах — это на случай если враг прорвется на палубу галеона.

И, наконец, последний убедительный довод — платунг аркебузиров с заряженными ружьями.

Тут дон Ронкадор позволил себе чуть усовершенствовать уставной порядок — у половины стрелков вместо ружей были арбалеты, стреляющие раза в два быстрее. А еще у грот-мачты сгрудилось полтора десятка айланцев и меднокожих, кряжистых плосколицых северян с луками в руках. Оружие обманчиво опущено, но стрелы уже наложены на тетиву. Этих Ронкадор собирал и привечал особо. Каждый из этих бывших охотников и воинов способен выпустить по десятку стрел за время, пока самый лучший стрелок перезарядит аркебузу.

Все было готово, и можно было не бояться. Удара правильно построенной абордажной роты не выдержать ни одному пирату.

Единственное, что может угрожать, — это возвращение фрегата или если корсары действительно не поведутся на вызов и первыми начнут артиллерийскую дуэль.

Но пока все шло правильно и плавно, как брашпиль, щедро смазанный пальмовым маслом.

Дон Орио бросил взгляд на корму, где на мостике расположился десяток его лучших стрелков во главе со Слепым Пьедро — немолодым уже хромоногим охотником на одичавших быков и исполинских малано из льяносов Золотого берега, способным послать пулю на полкабельтова в голову намеченной жертве.

Стоявший рядом с каждым матрос держал тяжелое, неуклюжее оружие.

Это были особые аркебузы, что для увеличения дальнобойности заряжались двойным зарядом пороха, и стволы которых были окованы кольцами лучшей оружейной стали.

Вот Пьедро облокотил ружье о перила мостика и тщательно прицелился.

Сейчас главное успеть…

Его стрелки должны снять рулевого и по возможности подстрелить капитана, чтобы начавший рыскать на курсе пират сбил прицел пушкарям. Но ведь меткие стрелки есть и у флибустьеров, и может быть, именно сейчас кто-то из бывших приятелей Слепого Пьедро уже берет на прицел мостик «Леопарда».

В этот момент Пьедро выстрелил, за ним ружья разрядили оставшиеся. Из-за дыма Ронкадор не увидел — упал ли кто на мостике пиратского галеона, но, судя по тому, как повело его в сторону от курса, видимо, попал.

Двадцать пять пушек правого борта «Разящего грома» ударили вразнобой, послав ядра в цель. Вокруг «Леопарда» взметнулись водяные столы, ядра с грохотом ударили в борта галеона. Но когда дым немного рассеялся, оказалось, что эгериец был едва задет. Шавресс даже не успел подумать толком, с каких русалок рулевой рыскнул на курсе, как «Леопард» ответил. С высокой палубы на них обрушился шквал огня из всевозможного оружия. На палубу рухнули обломки сбитой стеньги в паутине вант. Тяжелые ядра прошлись по баку, перебив кучу народу.

— Лево на борт! — заорал кто-то, потеряв видать разум. — На абордаж! К бою!

Пираты, растерявшись, заметались по палубе. За время своей службы у Сына Смерти они просто успели поотвыкнуть от настоящих боев. Купцы сдавались обычно сразу, после одного-двух залпов, а от военных кораблей Рагир ловко ускользал — то ли из-за своей безумной удачливости, то ли, как шептались в кубриках, благодаря помощи самого Сабади.

И вот теперь они явно не знали, что делать.

— Румпель! Румпель на правый борт! Шаргат бы вас всех драл в задницу! — орал Шавресс, смахивая со лба кровь. — И кто-нибудь, держите парус! Крепить штаги, мать-перемать!

Рулевой пытался выполнить приказ, но беспомощно повалился на колени, кровь хлынула из рваной раны на груди. Боцман отчаянно кинулся было к парусам, но опоздал. Галеон, потерявший управление в тот момент, когда картечь огненным вихрем пронеслась по его палубе, развернулся носом по ветру и был напрочь лишен возможности маневра.

А стрелки на марсах эгерийца, сблизившегося уже меньше чем на два кабельтовых, принялись палить по палубе беспомощного «Разящего грома».

— Кто-нибудь, к штурвалу! Идем на абордаж, иначе не… — выкрикнул поднявшийся боцман.

Он знал, что против них направлены большие пушки, заряженные сорокафунтовыми ядрами. И прекрасно понимал, что еще пары десятков попаданий таких ядер достаточно, чтобы отправить «Гром» на дно. Он побежал по шканцам, на ходу выкрикивая команды.

И тут чья-то шальная или, наоборот, дьявольски меткая пуля впилась второму боцману в бедро. Он даже почувствовал, как ломается кость от удара, услышал жуткий хруст — и со сдавленным стоном рухнул на палубу без памяти.

А потом произошло что-то непонятное. Резко рыскнув, зарываясь носом в волны, «Леопард» стал разворачиваться правым бортом. Почти на месте.

…Дон Ронкадор понимал, что рискует — этому фокусу его научил дон Баррако, но тому случалось проделывать подобное на галеасе или легком бриге — а вот как поведет себя могучий галеон, больше которого в мире было от силы десятка два судов? Но тут уж как повезет…

Приходится рисковать — ведь ему предстоит драться с почти равным противником, а из его людей хорошо если половина участвовала хоть в каких-то боях.

Именно поэтому вся возня с абордажной ротой — лишь для отвода глаз… А главное происходило сейчас на орудийной палубе да еще на баке, где моряки под началом боцмана пять минут назад закончили оттаскивать оба левых якоря к правому клюзу, стягивая их цепью.

Вот ударили пушки, дымы окутали левый борт…

— Пош-шел якорь!! — выкрикнул Веринто.

Поворот руля, заставивший корабль чуть уйти из-под ветра, теряя ход… Стоявший на носу Довмонт одним взмахом молота выбил стопор — и завертелся, завывая и скрежеща, ворот кабестана, вытравливая якоря.

Визг трущегося дерева и лязг шестерен был слышен даже на мостике, и де Ронкадор некстати вспомнил дурацкую песню салонного барда: что-то там было про снасти, звучащие, как струны, и «печальный напев кабестана». Видать, ни разу не ступал бард на палубу, иначе бы знал: сколько масла ни изведи, а все равно визжит ворот как испуганная свинья!

Но в этот момент все четыре якоря ударились о глинистое дно, и «Леопард» начало заносить кормой.

Скорость хода развернула его во всю длину, корабль накренился, так что в щели неплотно прикрытых нижних портов хлестнула морская пена; многие, несмотря на то, что успели приготовиться, не удержались на ногах. Внизу загрохотало слетевшее с креплений орудие, завопил оказавшийся на его пути матрос-несчастливец.

Мгновения тянулись как тягучий мед, скрипели сочленения корпуса, принимая на себя силу разогнавшихся семидесяти с лишним тысяч пудов дерева, металла и человеческих тел — но набор из крепчайшего мореного дуба выдержал.

Концы грота реев опасно наклонились к воде, лопнула цепь и сорвало один из якорей, почти сразу — второй; разорвалось не меньше трети плетей канатов — но это были отличные канаты, за каждый из которых интендантам приплатили по сотне полновесных золотых. И поэтому, раньше чем сорвало третий якорь, корабль выпрямился, тяжело закачавшись на волнах — правым, невыстрелившим бортом к врагу. И сразу же под палубой загрохотали приводимые в боевое положение пушки, заскрежетали гандшпуги о палубу, с бранью и хаканьем артиллеристы наводили орудия, доворачивая двадцатичетырехфунтовки.

На «Разящем громе» похоже поняли, что дело плохо — в подзорную трубу было видно, как люди в отчаянии падают на палубу, прямо среди трупов и раненых.

Кто-то, пав на колени, молился. Несколько человек выпрыгнуло за борт, рассчитывая доплыть до берега раньше, чем ими заинтересуются акулы.

Потом «Леопард» вновь вздрогнул, тяжело осев от мощи залпа в воду на пару футов, и запрыгал на волнах.

Удача в этот день была на стороне эгерийцев — в цель попало больше половины ядер и картечных выстрелов. И этого хватило, чтобы добить пирата.

Команда, чуть придя в себя, пыталась как можно быстрее убрать перепутавшиеся снасти, чтобы вывести фрегат из-под обстрела.

— Быстрее, недоноски русалочьи! — вопил Щеголь, но его прервал отчаянный крик единственного уцелевшего марсового.

— Огонь в дыре!!!

Пушки развернувшегося «Леопарда» выплюнули картечь, убив или покалечив тех, кто не успел укрыться.

«Разящий гром» вздрогнул всем корпусом, будто налетел на риф.

Пираты попадали на палубу, на своей шкуре почуяв, как выглядит воплощение старого морского проклятия «Разрази тебя гром!!!», выбранного когда-то названием бывшему «Нуэстра де Кивирра».

Потом повисла тишина.

Боцман, наконец, с усилием приподнялся и сел, кашляя и отплевываясь.

С обреченностью посмотрел на болевшую ногу и радостно хохотнул — пуля угодила в ножны тесака и хотя и сломала их, тем не менее, защитила его плоть. С облегчением боцман понял, что руки и ноги целы — не перебиты и не сломаны.

Облегчение было тем более велико, когда он огляделся по сторонам. Трупы и раненые усеивали всю палубу, и через шпигаты в океан сбегали багряные ручейки, паруса были порваны, забрызганы кровью, а потемневшее от стихий дерево бортов исцарапано картечью и сверкало теперь на солнце свежими разломами. Это выглядит так, мелькнула смутная мысль, будто разгневанный демон прошелся огненной палицей по палубе «Разящего грома».

Ванты с одной стороны были порваны, и два ядра угодили в шпор мачты, она зашаталась и накренилась. Натяжение бизань-штагов отклонило ее вперед, оставшиеся ванты — к правому борту; порвался стень-фордун, стеньга зацепилась за грота-рей и все повисло, готовое в любую минуту разлететься на составные части.

Грот-стеньга и все, что на ней, было поломано и раскачивалось одним спутанным клубком: паруса, рангоут и тросы.

На грот-мачте не уцелел ни один парус, а реи либо свисали на обрывках рангоута, либо рухнули на палубу, сея замешательство и опустошение в рядах команды.

Боцман обвел палубу взглядом — и лишь выругался, увидев торчащие из-под груды разбитого дерева щегольские сапоги дю Шавресса.

— Поднимайте белый флаг, — бросил боцман подбежавшему матросу, — все равно нам конец.

— Ну что ж, господа офицеры, — обратился к подчиненным Ронкадор. — Как видите, мы одержали славную победу. У нас два… нет, даже три трофея, и скоро мы будем иметь честь видеть тут самого Рагира. Надо бы распорядиться, чтобы плотники сколотили подобающую этому зверю клетку… У нас, кажется, осталась пара сломанных утлегаря из отменного палисандра?

Офицеры сдержанно рассмеялись.

Дон Орио не обратил внимания на нарушение пункта устава, запрещающего «неуместный смех и неподобающие шутки на мостике в присутствии капитана».

Сегодня ему по настоящему улыбнулась удача — он разгромил и почти взял в плен самого опасного пирата Изумрудного моря. А при минимальной ловкости он добавит к этому успеху еще и сеньору Бесстыжую с доном Счастливчиком. Можно сказать, что осталось лишь поднять якорь и плыть прочь.

Но для начала нужно, разумеется, закончить дела.

— Приказываю, — и неутомимый Бальбоа заскрипел за его спиной пером, — капитана второго ранга Аррано да Нуньес назначить командующим первой призовой партией и повелеваю ему занять пиратский корабль, именуемый «Акула».

Нуньес, поклонившись, сошел с мостика.

Ронкадор обвел взором выстроившихся на полуюте офицеров и встретил умоляющий взор горящих глаз дона Эрнана.

Указал дланью на него:

— Главой второй призовой партии назначаю лейтенанта Эрнана де ла Вега и приказываю ему вновь поднять флаг короля нашего Карлоса на галеоне «Нуэстра де Кивирра», дерзко захваченном пиратами.

Тот, буквально просияв, молча отсалютовал командиру шпагой и, чеканя шаг, двинулся к шлюпочной команде.

В конце концов, раз он так рвется в бой — бесы с ним! Тем более что, как дошло до капитанских ушей, маркиз уже пару раз жаловался, что его держат как сопливого мальчишку на помочах и не дают возможности проявить доблесть. А ссориться со знатным отпрыском каперангу вовсе не с руки. Так что пусть племянничек вице-короля получит свою медаль или даже синий бант ордена Вертранга четвертой степени на шпагу и смущает ими девиц на балах.

К тому же из всех офицеров Себальес единственный одет по полной форме, кроме самого дона Орио, конечно. Как ни лестно было бы самому первым ступить на палубу почетного трофея, но устав недвусмысленно запрещал капитану покидать корабль до окончания боя, а бой считался продолжающимся до тех пор, пока на судне врага не будет поднято славное знамя королевства.

Тем временем матросы уже раскладывали на палубе вытащенные из трюма плетеные остовы вельботов, натягивали на них обшивку из дубленой буйволовой кожи и смоленой парусины, вставляли пальмовые распорки — хитрое изобретение какого-то вольноотпущенника, позволявшее не загромождать палубу шлюпками и взять их с собой столько, сколько надо.

Пятеро дюжих парней вытравили канаты, спуская шлюпки на воду, и первые морские пехотинцы ловко сползли по канату в пляшущие на мелкой волне лодки.

С кормы торопливо прибежал эстандарт-гардемарин с перекинутым через локоть знаменем в чехле, почтительно передав его маркизу. Как и положено, тот отсалютовал знамени малым салютом, а матросы, не дожидаясь команды, взяли на караул.

И вот уже шлюпки, как жуки-водомерки, взмахивая веслами-ногами, поползли к дрейфующим на мертвой зыби «Акуле» и «Разящему грому».

На носу передового баркаса памятником самому себе возвышался, картинно возложив руку на эфес шпаги, маркиз Себальес, гранд королевства Эгерии, чья родословная восходила к урмосским императорам и древним вождям. Наконец-то пришел его день — дон Орио оценил его рвение и доблесть, не мог не оценить, он ведь как-никак тоже подлинный идальго, хоть и благоволит этим своим офицерам — выслужившимся простолюдинам: матросам, рыбакам и боцманам с купеческих корыт, да еще — танисским и негритянским бастардам.

Обшарпанный, избитый борт все ближе. И с него, сверху вниз, взирают угрюмые бородатые хари, один вид которых нагонит страх на любого, но только не на благородного идальго де ла Вегу, наследника славного герба и рода маркизов Себальес, потомков Ироно — Молота Неверных, первым обратившего под Авадонгой вспять заливавший земли истинной веры мутный поток танисских язычников.

И что с того, что легкие кожаные лодки могут быть в минуту потоплены — хватит даже трех-четырех двухунциевых пуль? Там, на палубе, толпа головорезов, но они всего лишь двуногие скоты, ни один из которых не способен умереть, как подобает мужчине, сжимая оружие до последнего удара сердца! Чего доброго, станут вымаливать прощение и лить слезы, целуя ботфорты лейтенанта — чего же еще ждать от пиратов?

Ведь, как был свято убежден дон Эрнан, пираты — это кровавый сброд, злонамеренный, тупой и жадный, ничтожные воры и убийцы. Они способны лишь грабить слабых и беззащитных да нападать сзади, как шакалы. Награбив золота, они тут же закапывают его землю, но при этом не могут удержаться, чтобы не нанести это место на карту, а что не зароют, то пропьют и потратят на непотребных девок. В свободное от убийств и грабежей время устраивают оргии с пленницами и рабынями. Те, кому не хватает женщин (а женщин вечно не хватает), насилуют свиней, коз или мальчиков. Те, кому свиньи не интересны, развлекаются друг с другом.

Правда, уже плавая на борту «Леопарда», маркиз убедился, что далеко не все таковы. Что среди корсаров есть и дворяне; что они — отличные моряки и стоят друг за друга.

Наконец, с немалым удивлением молодой человек обнаружил, что среди его подчиненных немало таких, кто служил под черным флагом — и то были не самые худшие бойцы и матросы.

(Надо отдать должное дону Орио, команду он вышколил отменно.)

Пока абордажники тащились к цели, «Леопард» бдительно держал под прицелом сдавшихся пиратов. Все как и положено — орудия верхнего дека наведены на палубы и забиты двойной порцией картечи, нижнего — на борта, и под постукивание молотков комендоры подгоняют наводку, так чтобы в случае чего ядра ударили как можно ближе к ватерлинии.

Вот баркасы уже возле борта.

— Эй, скоты! — заорал дон Эрнан, и голос его вдруг сорвался на совсем не героический фальцет. — Кто ваш начальник? Трап офицеру службы короля!

Пираты, видимо, уже приготовились к встрече, потому что секунд через десять за борт вывалился парадный «адмиральский» трап — не какая-то веревочная лестница.

Произошло это исключительно потому, что все запасные ванты и штормтрапы из подшкиперской были растасканы по орудийной палубе для защиты пушечной прислуги, и посечены картечью и обломками. Но маркиз решил, что струсившие разбойники просто лебезят перед победителем, и еще более возгордился.

По палисандровым ступенькам он взошел на палубу галеона, за ним гуськом поднялись остальные моряки.

Картина, увиденная им, наполнила сердце молодого офицера истинным удовольствием.

Заваленная обломками палуба в лужах крови, трупы, и тут же — стонущие раненые, перевязанные кое-как, и сгрудившаяся у грот-мачты толпа сдающихся в плен, каждый из которых надеется, что попадет не на шахты в Сьерра-Коронадо, откуда выходят лишь вперед ногами, а на плантации или добычу драгоценного дерева в лесах Хучитано.

Впрочем, судьба жалких разбойников не волновала де ла Вегу.

— Где Рагир? — спросил он, обводя взором толпу пленников. — Рагир, выходи! Выходи, подлый ублюдок!

Голос лейтенанта вновь сорвался.

Угрюмое молчание было ответом.

— Тому, кто укажет мне Рагира, я обещаю высадить его на берег с запасом еды! — сменил кнут на пряник лейтенант. — Слово чести!

— Рагира тут нету, — бросил какой-то весь перевязанный пират, уже немолодой, с арбоннским носом. — Перед самой вашей атакой он перешел на «Сына Смерти».

Маркиз оглянулся, впиваясь взором в уходящий к горизонту парус…

Нуньес созерцал выстроившихся в ряд на шканцах «Акулы» пиратов.

Толпа, где смешались недавние победители с недавними побежденными. Были тут люди самых разных возрастов и наций. Вот айланец с тремя клеймами сразу — рабским, за побег и каторжным. Вон фриз в засаленной замшевой жилетке от гвардейского мундира, у того на предплечьях тоже клейма — какого-то ланд-регимента. А вот эгериец — явный идальго. А вот пикарон — ишь, как зыркает… Ну ничего — зыркай не зыркай, а отвечать придется.

— Да, мерзавцы, — с презрительным сочувствием пробормотал капитан второго ранга, — не хотел бы я быть на вашем месте! Ну, ничего, у нас таких, как вы, не вешают — поедете трудом своим возмещать убытки, казне и честным людям причиненные! В Коронадо, на серебряных рудниках как раз таких работяг и не хватает!

С удовольствием он увидел, как многие из покрытых шрамами здоровяков побледнели под загаром. Не удивительно, что такое Сьерра-Коронадские копи, знали все.

«Не хочется сдохнуть в шахте? А придется!» — подумал Аррано.

Наверное, перспектива смерти в забое вдохновляла далеко не всех.

Какой-то молодой, бритый наголо парень, выскочив из строя, бухнулся на колени.

— Я — к-королевский свидетель! — заверещал он. — Имею сообщить важную тайну!

— Ну, так сообщай! Корона обещает милость и прощение тому, кто поможет ей! — произнес старший помощник положенную фразу, почуяв нюхом, что тому есть что сказать.

— Мы… то есть пираты отправились сюда, чтобы забрать золото из древнего храма ата-аланцев! — выдохнул он. — А навел нас на него сам епископ Серчер! С ним Игерна Отв… Бесстыжая! И сейчас они идут к сокровищам…

— Ублюдок!! — попытался было кинуться на доносчика кто-то из пленных, но полетел на палубу, сбитый рукоятью алебарды.

Седой капитан подлетел к коленопреклоненному пирату, наклонился.

— Что? Что ты сказал?! Повтори!! Епископ Северин ок Серчер?!

— Клянусь Эллом и дочерью его, он самый! — испуганно ойкнул пират. — Я его видел в Фальби три года назад — точно он!

* * *

Дон Орио еле удержался, чтобы не заорать, схватившись за голову. Маркиз и помощник вывалили на него целую корзину совершенно невероятных новостей.

То, что в его руках почти оказался сам Рагир, как всегда сумевший ускользнуть в последний момент, — это само собой.

Но все остальное!

Храм ата-аланцев, набитый сокровищами, бывший хойделльский вице-канцлер, попершийся за ними в джунгли в компании отборных головорезов, Игерна Бесстыжая, возглавившая высадку; Эохайд Счастливчик, тоже успевший сбежать…

Сперва он не поверил, да и как тут было поверить? Тем более что даже и думать о каких-то древних кладах эгерийским офицерам воспрещалось особым приказом генерал-капитана Моря-Океана.

На памяти Ронкадора с его приятеля сорвали аксельбанты и отдали под суд, а тот всего лишь задержался на пять дней у побережья Новой Хармадэры, когда случайно пойманный на берегу пикарон на дыбе начал плести что-то насчет набитых золотом руин в дне пути от бухты…

И даже привезенный с «Отважного» «яшмовый псалом», какие выдает лично Предстоятель епископам епархий, убедил каперанга не до конца.

Но, с другой стороны, ведь для чего-то же собрались тут, в этом никчемном заливе, где даже рыба толком не водится, трое из числа самых опасных корсаров Изумрудного моря…

И карта… Даже две карты — ветхая и старая, на обрывке шелковой материи, и новая, на тростниковой бумаге. На них любой человек узнал бы очертания Коралловой бухты. Ну а что означала линия, ведущая к изображенной на западной стороне гряде утесов, и гадать было не надо. Потому что в конце ее стоял знакомый ему значок — три прямоугольника — два вертикальных и третий, лежащий сверху них. Таким знаком издавна было принято обозначать те самые руины.

Но было еще кое-что, из чего для него, дона Ронкадора проистекала немалая выгода.

Будь это просто пираты, то и дело было бы простым. Но их нанял не кто-то, а епископ Серчер — бывший вице-канцлер Хойделла! Бывший ли? И это в Ничьих Землях, что попахивает уже нарушением Аахенского мира!

Кровь из носу его надо взять живым или хотя бы мертвым.

Однако сбежавшие пираты могут предупредить своих сообщников…

Получается, другого выхода, кроме как высаживаться на берег и преследовать нарушителей договора, у него нет. Скверно… Потому как после боя в джунглях вполне возможно ему придется выпускать из трюма пиратов и ставить на снасти.

Может быть, лучше подождать разбойников тут, в бухте, взяв их, когда они вернутся с добычей, так сказать, тепленькими? Когда они усталые и довольные будут думать только о том, как погрузятся на корабли и поплывут пропивать добычу?

Но как быть со сбежавшими?

И кстати, что делать с тем, что Рагир все-таки ушел?

Или пока не поздно перегнать часть народа на «Акулу», приставить к делу часть пиратов Игерны и догнать «Сына Смерти»?

Нет, не выйдет. Хотя «Акула» и чуть быстрее тяжелого фрегата, но пока удастся сняться с якоря, пока наскоро собранная команда освоится на незнакомом корабле даже с помощью бывших пиратов…

А если попробовать по-другому?

— Милейший, — спросил он у пиратского боцмана, связанного и стоявшего на коленях у ног де ла Веги — сопляк не мог не устроить представление в духе рыцарских романов, словно захватил в плен, по меньшей мере, султана! — Милейший, если хочешь жить, вспомни, где у вас было убежище и как туда добраться. Корона обещает тебе жизнь и свободу, ну а я от себя добавлю сотни три риэлей.

— Наша стоянка была в Кадисте, и я думаю, это известно каждой собаке в Изумрудном море, — с тоской бросил боцман. — Да если бы и была у него тайная стоянка, то все равно вам Рагира не взять! — убежденно бросил пират. — И никому не взять!

— Это еще почему? — непритворно удивился дон Ронкадор.

— Да знаете ли вы, кто его хозяин? Сам Барон Сабади!

— Кто-кто? — машинально переспросил лейтенант.

— Какой-то айланский божок, которого здешний народ числит в свите Хамирана, — бросил де Нуньес.

«Должно быть, и вправду неслабый демон, раз целого епископа не испугался!» — подумал старпом про себя.

Ронкадор пожал плечами.

Ладно, еще есть время подумать, а пока…

— Там у берега болтается пиратский шлюп, — бросил дон Орио. — Нужно высадится на него, проверить, можно ли его стащить с отмели, а заодно — нет ли там какого-нибудь раненого пирата. Допросим, вдруг узнаем что-нибудь полезное. Абордажной партией назначаю командовать… — дон Орио запнулся в раздумье.

— Сеньор капитан, прошу разрешения возглавить атаку вражеского судна! — сделав шаг вперед, отчеканил лейтенант де ла Вега.

Капитан едва сдержал гримасу отвращения при виде того, как враз помрачнел и осунулся Аррано.

Ну конечно, ведь два лично захваченных в одном бою вражеских судна — это золотой Морской Крест. И наплевать, что захватывать придется брошенную пиратами лохань, выбросившуюся на мель! Молодой петушок получит награду, какую и сам Ронкадор не имеет! А ведь он хотел послать старика да Нуньес — у того бы это был двадцать пятый абордаж, и тогда Орио представил бы старого служаку еще и к почетному золотому оружию, дающему право на повышение в звании и двойную пенсию. Да и призовые деньги будут нелишними…

Но ведь невозможно отказать добровольно вызвавшемуся без объяснений причины. Так гласят уставы и, что важнее, обычаи, и уж тем паче — непозволительно ссориться с родственником вице-короля.

— Хорошо, лейтенант, возьмите десяток матросов и действуйте.

А про себя Орио подумал: очень жаль, что нет в Эгерии ордена Ушей Дохлого Осла или Бараньей Головы — вот к ним бы он маркиза представил с огромным удовольствием!

А корабельный нотариус, младший лейтенант Бальбоа, своим безупречным почерком сделал соответствующую запись в боевом журнале:

«В три часа пополудни, лейтенант Эрнан де ла Вега направлен на захват разбойничьего корабля, по собственной охоте и приказом дона капитана».

…Пиратский шлюп встретил их мертвой тишиной. Той самой, что позволяет опытному уху отличить по-настоящему безлюдное место. Той, в которой тихий скрип дерева и плеск воды о борта кажется почему-то зловещим, заставляя вздрагивать.

Перебравшись на перекосившуюся палубу и выругавшись вполголоса по поводу изгвазданного в смоле мундира, маркиз Себальес внимательно огляделся, прислушиваясь.

Никого. Следы, ведущие от линии прибоя к пальмовым зарослям, распахнутые люки, обвисшие паруса…

— Господин лейтенант, — окликнул его кто-то из матросов, уже немолодой, с бляхой десятника на кожаном гайтане, — дозвольте сказать. Надо бы в трюм, проверить, как там вода… Чтобы, значит, ежели что, сперва кораблик починить, а потом стаскивать с мели.

Де ла Вега лишь махнул рукой, машинально поднося флакон к аристократическому носу — хотя корабль не так уж и вонял, во всяком случае, с шаурмой не сравнить.

Пусть мужланы делают, что положено, в мыслях пересчитывая призовые деньги, — он выше этого. Ведь сегодня заслужил не что-нибудь, а золотой Морской Крест с мечами, какой имеют лишь участники больших морских битв! Ни у кого из его предков этой награды не было! Конечно, это не орден Алькантары, знак которого можно получить лишь уцелев в по-настоящему смертельной битве, и не орден Единорога — высшая награда королевства. Но ведь он служит всего-то три года!

Кстати, о службе, ею тоже не надо пренебрегать.

— Эй, — вскричал он, — в каюты не соваться! Сначала я все осмотрю — мало ли!

Дело, конечно, не в том, что по уставу войти в каюту капитана захваченного корабля первым должен старший по званию.

Вполне возможно, пираты не успели унести свои сокровища, и следует позаботиться, чтобы награбленное золото не прошло мимо казны. От матросни всего можно ожидать!

Через минуту он уже стоял перед дверью капитанской каюты. Маркиз решительно потянул ее за ручку. Та не подалась. Де ла Вега дернул ее сильнее, и она жалобно треснув, распахнулась. И одновременно где-то неподалеку раздался звук, превративший его в камень, — жужжание колесцового замка.

«Карамба! Засада!» — еще подумал маркиз, но тут разглядел привязанный к дверной ручке и уходящий куда-то линь и понял…

А в следующий миг взведенная аркебуза, вставленная дулом в дыру, пробитую в бочонке с порохом, — последний сюрприз, оставленный корсарами победителям, — разрядилась.

Дважды… нет теперь уже трижды за свою жизнь видел дон Орио, как взрывается крюйт-камера, слава Эллу, издалека.

Сперва беззвучно возносится вверх столб пламени, разнося надстройки и вспучивая палубу, потом все скрывает черно-бурый дым, растекаясь мохнатым облаком, вспыхивают огненными бабочками паруса и валятся мачты.

И лишь потом молотом по наковальне бьет многоголосый грохот, под который и уходят под воду полыхающие останки, считанные мгновения назад бывшие гордым боевым фрегатом или галеоном, унося и мертвых, и еще живых — если остались.

Вот и теперь…

Не заботясь уже о том, как выглядит он сейчас — с отвалившейся челюстью и остекленевшими глазами, чувствовал дон Орио, как обрываются последние нити, на которых зависли над пропастью его генеральские аксельбанты, его ордена и вся последующая карьера флотоводца и воина — все, что он уже считал своим.

Нечеловеческим усилием воли удержался в тот миг капитан, чтобы не рухнуть на колени и не завыть, или не начать рубить шпагой резную балюстраду мостика.

Но длилось это какие-то секунды.

А потом дон Орио де Ронкадор вновь стал самим собой — образцовым офицером и командиром лучшего галеона колониального флота Эгерии. Четко осознающим, что помочь ему может лишь одно — он должен высадиться на берег и любой ценой захватить Игерну, Эохайда и, главное, проклятого епископа.

Тогда, вероятно, вице-король не станет вымещать на нем горе от потери любимого племянника, удовольствовавшись казнями морских разбойников.

Да, в эту минуту Ронкадор больше всего хотел увидеть Эохайда и Бесстыжую на колесе, на площади в Геоанадакано. И он сделает все, чтобы доставить их туда.

* * *

— Тише!! — рявкнул вдруг старший, рыжий мужик с обожженным лицом.

Идущий в тыловом охранении десяток Карра Джиго, по прозвищу Палёный, дружно замер. Откуда-то из-за спин долетали гулкие удары. Вот они смолкли. Протекли напряженные минуты, и вновь глухой гудящий гром, как будто рвали парус.

По выработанной веками войн и стычек в джунглях традиции, в глубоком тылу обычно оставляли небольшой отряд, который должен был в случае, если объявится преследователь, заранее поднять тревогу, учинив пальбу и шум.

Циничная воинская мораль обрекала малочисленных бойцов на заклание, чтобы спасти оставшихся, и люди этой земли приняли правила игры, иначе было нельзя. Но сейчас было нечто другое — похоже, что-то происходило на месте высадки.

А тут уже идет совсем другой расклад, потому как если что-то случится с кораблями, то пиши пропало…

Все еще могло повернуться по-иному, но командир десятка не решился поднимать тревогу сразу, а задумал сперва проверить, что там происходит. И весь отряд двинулся скорым шагом назад…

Ведь всего лишь час-полтора отделяли их от берега, и они вполне успевали догнать медленно ползущую в джунглях гусеницу отряда…

И в самом деле, через час запыхавшиеся пираты осторожно, волчьим шагом, не высовываясь на открытое место, прячась за деревьями, приблизились к границе леса…

— Вот это да!

Сквозь ветви папоротниковой пальмы была видна синяя гладь моря.

На ней покачивались три корабля, два из которых явно побывали в жестокой переделке.

На берегу исходил пламенем и смоляным дымом вдребезги разбитый шлюп.

— Эх, «Отважный» наш, — всхлипнул кто-то.

— Хрень! — пробормотал десятник. — Это «Разящий гром»! Кто ж его так уделал?

— Да ты посмотри сам, эгерийская лохань — видишь!

— Да, — зло буркнул пират, — отлилась ему тудельская кровушка! Стало-таки золото ребят поперек горла!

— Кхм, — прозвучало за спиной разведчиков.

Десятник обернулся, выдергивая пистолет из-за кушака. Щелкнул арбалет, и пират свалился наземь со шкворнем во лбу.

Остальные обреченно подняли руки.

Позади стояла с арбалетами и аркебузами наизготовку компания оборванцев, по виду от корсаров ничем почти не отличающихся. Босоногие моряки в рваных парусиновых штанах разных цветов и оттенков кожи. Разве что на левом фланге торчал черный, как смоль, великан в синей набедренной повязке и с ассагаем, а на левом — не шибко молодой эгериец в расстегнутой белой куртке на голое тело, желтых сапогах с отворотами и шляпе шириной с тележное колесо. Золотой свисток на шее сообщал, что перед ними офицер флота его светлейшего величества короля Эгерии.

— Да, — вздохнул офицер, поправив шляпу. — Вам надо будет крепко помолиться Эллу, потому как обычно таких, как вы, у нас вешают на пальмах. Но сейчас вы нам не нужны… А нужна нам Игерна Бесстыжая и преосвященный Северин. И вы нас к ним проведете, не будь я лейтенант Веринто. Ну, шельмы, кто хочет стать свидетелем короны?

* * *

— Поворачивайте!!! — хрипел Гори. — Приказываю!!! О-о-о!! Проклятые трусы! Развяжите меня! Корр!! Корр, ко мне!!!

Боль в разбитых костях плеча заволакивала все кровавой мутью и не давала сосредоточиться. Но куда хуже была внутренняя боль — отголосок бессильной ярости господина, вдруг осознавшего, что его вернейший защитник бежит.

— Поворачивайте!!! Tрусы!

Квартирмейстер «Сына Смерти» молча стиснул зубы. Сейчас бессмысленно пытаться докричаться до этого вопящего окровавленного человека, который, развяжи его, выпрыгнул бы за борт, срывая набухающие кровью повязки…

И бессмысленно объяснять ему, что под сорокафунтовки «Леопарда» не пойдут ребята даже за все золото мира. Тем более, что его старпом Корр о-Данн лежит сейчас на палубе грудой остывающего мяса — застреленный рукой Йунуса.

Хамиран побери это плавание! А ведь так хорошо все шло! Истинно говорят преподобные отцы-квирианцы — жадность погубит жадного, а гордыня — гордого! Капитан польстился на сомнительный куш, а потом еще и попытался вырвать его из пасти у акул, которые слетелись на горяченькое! Интересно, кому еще тот хойделльский толстяк — граф — продал эту тайну?

— А, господин, нет! Не оставляй меня!!! Проклятые ублюдки, поворачивайте назад!! Я ваш капитан!!

— Рехнулся Рагир, — пробормотал еле слышно боцман.

Йунус угрюмо оскалился. Чутьем старого травленого зверя он чуял — сейчас больше уже нет Рагира Морриганха. От капитана ушла его удача, ушла раз и навсегда. Уж кто бы ему там ни помогал — Элл, Змей-Шагор с Ахайдой на пару, Хамиран с легионами своими, Всемогущий танисцев или какой-нибудь из древних айланских богов — сейчас они его оставили.

Не быть ему, похоже, ни герцогом, ни даже бароном этого самого придуманного капитаном Иннисского королевства. Придется, видно, закончить жизнь хозяином таверны в тихом месте…

Глава 29

Ничьи Земли. примерно пять миль вглубь материка от Коралловой бухты и спустя четыре часа после вышеописанных событий.

Игерна и ее люди, едва выйдя на прогалину, невольно замерли.

Ибо на прогалине этой в разных позах расположились изможденные бойцы, среди которых взор ее сразу выделил… Эохайда!

Счастливчик вскочил, сделал к ней несколько шагов. Капитан подняла руку, приказывая своим людям остановиться.

— Эохайд, что случилось?! — протянула она.

Но внезапно совсем рядом раздался подозрительный шорох. Затем он повторился… и хруст ломающегося сухостоя разорвал тишину, переходя в слитный посвист десятков клинков, покидающих ножны.

Через секунду раздался выстрел, и один из пиратов упал замертво. Следом грянул ружейный залп, разорвал тишину, как стая шакалов добычу.

— Засада! — прокричала Альери, выхватывая саблю. — К бою!!

Но было поздно…

Неведомый враг, кто бы он ни был, мастерски устроил ловушку, продумав все до мелочей. Пираты ни о чем не подозревали до последнего момента.

— Рассыпаться! — крикнул своим Орио. — Вперед!

Солдаты немедленно выполнили приказ. Отряд в полторы сотни бойцов вышел на поляну, усыпанную телами убитых и раненых и затянутую серой пороховой гарью. Эгерийцы тут же навели арбалеты на уцелевших морских разбойников.

— Именем эгерийской короны, приказываю вам бросить оружие! — крикнул Ронкадор.

Гордое молчание пиратов свидетельствовало об отрицательном ответе.

Несколько из них, пытавшихся схватиться за оружие, были продырявлены пулями, после чего Орио что есть мочи закричал:

— Вы окружены! Во избежание ненужного кровопролития предлагаю сдаться!

Эохайду невыразимо захотелось умереть, а эгерийцы, которые, казалось, теперь находились повсюду, уже окружили оба отряда, подобно волкам, зажавшим обреченную овечью стаю.

— Сдавайся, пират, — произнес какой-то лейтенант в мундире на голое тело, спокойно направляясь к Эомару. — Ты храбрый человек, я знаю, но драться и умирать нет толку, не твоя карта сейчас идет…

— Никогда! — прохрипел Счастливчик, поднимая палаш.

Он уловил какое-то движение слева и хотя быстро повернулся туда, но отразить нападение не успел — кто-то с силой ударил его кулаком в висок, и сознание померкло.

С самодовольной улыбкой фельдфебель Ишоро рассматривал поверженного врага.

Буквально в нескольких шагах от него стояли товарищи Эохайда, держа клинки наизготовку, а хэйянец даже не обнажил торчащий за спиной меч. Но инстинктом опытных убийц корсары явственно ощутили — не успеют…

Понял это и очнувшийся Счастливчик, даже не сделавший попытку подобрать клинок.

— Опустить оружие! — приказала Игерна и добавила шепотом: — Нам не справиться с ними. — И сама медленно положила пистолет у ног. Больше всего ей сейчас хотелось сесть и зарыдать. Потому как сейчас она тоже почувствовала: теперь все, теперь уже спасения нет и не будет…

— Я что, неправильно говорю на лингва марис, сеньора Бесстыжая?! Я сказал: бросить все оружие, которое у вас есть, а не только то, которое в руках.

Из рядов эгерийцев выступил высокий черноусый кабальеро в доспехах.

— Или мне приказать солдатам дать залп?! — зло заорал он.

— Ну, хорошо, вы это имеете в виду? — спросила девушка, вытаскивая неприметный кинжальчик — Ладно, я его брошу…

Размахнувшись, Игерна метнула лезвие в кусты… и, наклонившись к уху Эохайда, прошептала:

— Я дам вам возможность уйти. Ради всего святого, ради Элла воспользуйтесь ею. Мне терять нечего, в отличие от вас.

— У меня есть к вам разговор, сеньор капитан, — повернулась к неприятельскому командиру.

— Потом, если не возражаете, — отмахнулся Ронкадор и приказал: — Обыскать всех!

Эгерийские солдаты уже вязали остальных пленных. Уйти не удалось никому.

Альери переминалась с ноги на ногу, хлопая глазами и не в состоянии что-либо предпринять. Помощи было ждать неоткуда. Понимая, что против пары сотен солдат они не выстояли бы, единственно правильным было сдаться и сохранить жизнь, а там Элл даст и случай подвернется…

Она наблюдала за действиями эгерийцев. Те ловко сновали среди пиратов, вытаскивая из-за кушаков кинжалы и пистолеты, при этом не забывая и мародерствовать, при случае стаскивая перстни и цепочки.

— Капитан, мы тут поймали девку, — выскочил Довмонт, таща упирающуюся Кармису. — Извольте видеть, морок пыталась наводить…

Солдаты встретили появление колдуньи смешками, созерцая растрепанное шелковое платье — оно сползло, и теперь девушка яростно пыталась его поправить движением смуглого плеча.

— Всыпать бы ей десяток плетей, чтоб впредь неповадно было чародействовать! — рявкнул дон Орио. — Да времени жаль нет. И сгодится на что-нибудь: хоть братьям из супремы!

Лейтенант Веринто подскочил к капитану с докладом:

— Сеньор капитан, всех взяли!

— Молодцы, ребята! — кивнул он и добавил: — Свободны. — Затем повернулся к Игерне. — А вот теперь мы поговорим.

Дуло пистолета смотрело прямо между глаз пиратки.

— Поговорим, а почему бы и не поговорить?! — пролепетала Альери, кокетливо хлопая ресницами.

— Нет, теперь мы потолкуем по-настоящему, — настаивал капитан. — Так что вы здесь делали? На что вас подрядил его преосвященство? Кстати, где он, наш монсеньор епископ?

Игерна пожала плечами и бросила взгляд на Бренна, которого скрутили два солдата. Некстати вспомнилось, что ее квартирмейстер дважды приговорен к виселице.

Надо было что-то придумать, и побыстрее. Альери уверенно сделала несколько шагов вперед и встала перед Орио. Будем тянуть время.

— Чего вы добиваетесь, капитан? Хотите нас убить?

Ронкадор молча сделал шаг вперед и выхватил пистолет, припрятанный Игерной под рубахой на поясе.

— Я же ясно выразился, чтобы бросили все оружие! — сказал он и навел оружие на Альери.

— Не туда пистолет направили, господин, — равнодушно сказала девушка и, протянув руку, установила дуло как раз напротив своего лба. — Сюда стрелять надо для надежности. Или сюда, — пиратка указала на сердце.

Как она и ожидала, этот жест отвлек внимание противника, что дало ей пару мгновений…

Из-под полы камзола вынырнул небольшой изящный пистолет и нацелился в голову эгерийца. Ронкадор отпустил пару едких словечек в адрес морской разбойницы, среди которых «шлюха» было не самым крепким.

— Я же всегда говорила, что носить два пистолета — глупость: у меня их три. Как видите, я верна своим словам. Целиться надо в голову и бить на поражение. Опустить оружие! Быстро!

Эгерийцы явно колебались, глядя на хозяйку «Акулы», взявшую в заложники их капитана.

— Так-то лучше, — заметила Игерна и посмотрела на своих людей.

Это было ее ошибкой. Сильным ударом закованной в латы длани Ронкадор выбил пистолет из ее руки, и пуля бессильно хлопнула по листве, после чего второй рукой он перехватил запястье девушки и одним рывком швырнул ее наземь.

— Всем хорош колесцовый замок, — назидательно произнес он, стоя над поверженной Игерной, — да вот беда: срабатывает в лучшем случае на шестой терции по счету времени. Так что ловкий и храбрый человек может успеть выбить пистоль или отвести ствол. Надобно целиться в голову и бить на поражение, сеньора разбойница.

— Хорошо. Так и поступим, но позже… — процедила она.

Капитан обернулся к своим и молвил:

— С пленных не спускать глаз.

Потом снова к Игерне:

— Вы очень обидели меня, донна Бесстыжая. А я не терплю, когда меня обижают, и не прощаю обид.

Пиратка нагло улыбнулась и состроила самую хитрую и спокойную физиономию, на которую была способна.

— Я вас обидела? Так давайте я попрошу у вас прощения, и мы мирно разойдемся. Вы отпустите моих людей с миром, а что со мной делать, решать вам. Я ваша пленница…

— Решать как раз вам, Игерна. А выбор таков. Первое — вы честно и без утаек расскажете, что вы делали здесь, а также сообщите, куда подевали преосвященного Северина — в джунглях опасно, и я очень тревожусь за его судьбу. Тогда я отвезу вас в ближайший порт, хотя бы арбоннских владений, и можете убираться, куда хотите. Без ваших людей и корабля вы не донна Бесстыжая, а донна Никто.

Сейчас дон Орио нагло врал, но на войне хороши все средства.

— Второе — вы продолжите разыгрывать из себя неизвестно кого и отправитесь даже не на рею, а в Толетто, на королевский суд.

Ронкадор сделал многозначительную паузу.

— Хорошо, капитан. Вы не оставляете мне выбора, поэтому я расскажу, что мне здесь понадобилось. Но с одним условием. Вы освободите моих людей и дадите им уйти на «Отважный». Не буду просить за себя, вы все равно не согласитесь.

Девушка напряженно ждала ответа, но пауза затянулась.

— Как благородно, — наконец, изрек Орио. — Ну да ладно, быть по-вашему.

Лицо его сейчас выражало святую веру в собственную правдивость.

— Команда без капитана — ничто, — добавил он, вспомнив уроки дона Барракуды.

— Как я понимаю, вы, капитан, здесь с той же целью, что и мы, — Альери горько ухмыльнулась.

— Где епископ?! — рявкнул каперанг.

— Однако мы еще не договорились… — выразительно передернула плечами Игерна. — Пока больше мне нечего сказать.

Взгляд ее упал на сидевшего на траве Эохайда, чье лицо не выражало ничего, кроме пустой обреченности.

«Нет, любимый, ты будешь жить!» — вдруг просветленно улыбнулась девушка.

Офицер выслушал ее без гнева и злобы, сам тому изумившись. И что самое удивительное, он даже сочувствовал ей.

— Дон капитан, простите, не знаю…

— Орио де Ронкадор, — машинально представился он.

— Капитан «Леопарда»? — с непритворным уважением бросила Отважная. — Тогда понятно… Так вот, дон Орио. Коль вы знаете про епископа, то, возможно, знаете… и про все остальное.

— Не вполне. Мне ведомо лишь, что вашей целью является некий заброшенный город.

— Да, город, полный сокровищ. Но это неважно. Если вы сможете доставить меня пред ясны очи хранителей закона и правосудия в Толеттском суде… А если учесть, что вы вернетесь с полными трюмами золота… А, капитан? Вас повысят в звании, вы сделаете прекрасную воинскую карьеру. А мы, скромные флибустьеры, вам в этом поможем.

— Вы слишком себя цените, — пожал Ронкадор плечами. — За вас, какая вы ни знаменитая, больше чем Вертранга третьей степени не дадут.

Альери оттолкнула направленные в грудь эспонтоны, встав прямо перед Орио и заглянула тому в глаза:

— На этот раз у меня к вам действительно стоящее предложение.

— Какое же, донна Игерна? Предупреждаю, я не люблю шуток!

Стараясь не делать резких движений, Альери подняла ладони, показывая свои мирные намерения.

— Я, графиня Лейла-Дейдра-Анхелика де Торрес, племянница мятежника и заговорщика дона Кассо де Гору, участница заговора с замыслом на смуту и цареубийство, добровольно отдаю себя в руки правосудия. Я отправляюсь с вами по доброй воле, без цепей, не пытаясь сбежать или убить кого бы то ни было. Там я предстану перед судом, покаюсь во всех смертных грехах и буду казнена… или помилована — по благорассуждению короля. Вы же получите повышение и признание ваших заслуг перед эгерийской короной. Взамен, после того, как поход завершится, и ваш галеон отплывет в золоте от носа до кормы, вы, капитан Ронкадор, отпустите моего спутника Эохайда Счастливчика и наши с ним команды. Капитан, я говорю с вами, как благородная сеньора с благородным идальго! Если вы согласитесь пощадить моих людей, я берусь вас отвести в этот проклятый город!

Орио внимательно посмотрел на солдат, слушавших эту тираду с открытыми ртами, на не менее потрясенных пиратов, потом перевел взгляд на пиратку, машинально проверяя, не отвисла ли его челюсть.

— Простите, сеньора… э-э-э… Игерна, но к вам у меня доверия нет… — наконец выдавил из себя Ронкадор. — Я не знаю, кто вы, но для меня вы прежде всего…

— А ко мне? — прозвучал голос епископа.

Он медленно показался из кустов шагах в пяти от капитана, хотя за минуту до того там никого не было. За ним шел высокий темнокожий человек в подряснике, держа на плечах сундук. И сундук этот вызвал у каперанга оторопь не меньшую, чем странное появление преосвященного.

Ибо он сразу узнал печати, коими сундук был запечатан — сине-пурпурные, на золотой нити — печати Святого Престола, какие мог накладывать или сам Предстоятель, или его личный нунций.

Ронкадор еле удержал на языке ядреное выражение.

Взломать эти печати и соответственно тронуть кого-то, имеющего к ним отношение… На костер, конечно не пошлют — не те времена; но вот то, что не бывать такому человеку генералом и даже не командовать самой паршивой шхуной в королевском флоте — яснее ясного.

— Прошу прощения, сын мой, — обратился между тем как ни в чем не бывало святой отец к капитану, — что я не счел возможным появиться сразу. Впрочем, признаю: вы действовали безупречно. Я все слышал и могу поручиться за сеньору и ее людей. Насколько я понял из факта вашего тут появления, вы взяли оставленные в каюте карты, и даже… — взор его упал на сумку ординарца, откуда выглядывал уголок отделанного цветным камнем переплета, — мой молитвенник.

Шепот в рядах солдат усилился. Капитан колебался еще некоторое время.

Но, в конце концов, слов данное разбойникам, стоит немного, да и неизвестно, сколько там этого золота, если оно, конечно, есть.

Должен же все это кто-то тащить!

А с преосвященным пусть епископ Геоанадаканский и примас Дальних Земель дон Кольяно разбираются! Доставит в целости и сохранности с его сундуком!

— Ладно, — молвил он, обращаясь к пиратам. — Вы все пойдете с нами… по карте святого отца. Этих, — указал он на Игерну и по-прежнему апатичного Эохайда, — заковать и глаз с них не спускать!

Ронкадор поклонился ок Серчеру:

— Вам, ваше преосвященство, как и вашему спутнику, ничего не угрожает: вы среди верных сыновей матери-церкви. И если я вынужден несколько ограничить вашу свободу, то прошу считать, что сделано это не в отношении духовного лица, но лишь вице-канцлера королевства, подписавшего Аахенский мир.

— Я не в обиде, сын мой, — улыбнулся епископ. — Хотя должен заявить, что донна Альери, назвавшаяся также донной Лейлой, является фамильяром ордена Длани Элла…

Ронкадор чуть не простонал. Видимо, скоро выяснится, что его матрос Довмонт — сын сурийского монарха, сбежавший из дома в поисках приключений.

Вскоре сильно увеличившийся в числе отряд из пиратов и эгерийцев, может быть, самый странный отряд, который когда-либо видели Ничьи Земли, двинулся дальше.

Провизия и прочее барахло были бесцеремонно навьючены на пиратов, но и воины короля не бездельничали — многие из них тащили двойной груз оружия, отобранного у пиратов. Замыкавшие колонну отборные бойцы вели на веревках связанных Игерну и Эохайда. Тут же, взятые в «коробочку» самыми надежными вояками, следовали епископ с его молчаливым слугой.

Капитан Ронкадор вышагивал весьма довольный. Как бы то ни было, удача ему улыбнулась, словно злобные демоны этой земли оставили их в покое, довольствовавшись жертвой — как-никак маркизом королевской крови.

Все прошло, как нельзя лучше. Он правильно угадал, взяв с собой не самых здоровых и умелых воинов, а тех, кто уже раньше ходил в джунгли. Благодаря карте угадал, где устроить засаду, да еще бедолага Эохайд (он почти сочувствовал пирату) встретил сеньору Бесстыжую не позже и не раньше… Золото, пленники, победа… А если окажется, что девица все-таки не врет и его угораздило сцапать одну из главных участниц провалившегося заговора «Синего Пера», по слухам вызвавшуюся собственноручно расправиться с коронованной четой…

Да, как бы не вызвали ради такого счастья в Толетто к королевскому двору. А вот такого Ронкадору как раз и не нужно. Ему хватит его «Леопарда» — ведь на своем галеоне он уж точно первый после Элла: можно сказать, сам себе король…

Глава 30

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 30-е число месяца аркат.

Ничьи Земли. Коралловая бухта.

Капитан второго ранга Аррано де Нуньес вышагивал по шканцам «Леопарда», с истинным наслаждением глядя на «Разящий гром», вернее, теперь уже вновь «Нуэстра де Кивирра», на мачте которого болтался фиолетовый с золотом флаг.

Пока капитан де Ронкадор гоняется за пиратами в джунглях, на нем остаются корабли, и с него спрос, если что…

Но пока все шло лучше некуда. На трофеях шли работы по приведению их в порядок.

Краткий осмотр дал следующие результаты.

Примерно полторы сотни трупов лежали на палубах взятых кораблей. Тут были и павшие от взрывов гранат, и убитые аркебузными пулями, и посеченные картечью. Немало было зарубленных и заколотых в рукопашных схватках.

Потери «Леопарда» на этом фоне казались ничтожными — «счет мясника» включал в себя двадцать семь раненых и восемнадцать погибших — причем, лишь пятнадцать от вражеской пальбы. Из оставшихся один сорвался с мачты и канул в пучину, второму размозжило ноги сорвавшимся «базилиском» так, что он умер час спустя, третьего раздавило как таракана тем же самым «базилиском», впечатав в борт восемью тысячами фунтов бронзы.

О раненых воинах короля уже позаботились — разместив их на свежем воздухе под тентом на юте и обильно потчуя ромом. О погибших тоже позаботились — то, что осталось от их товарищей, матросы «Леопарда» завернули в саваны из негодных парусов, затем падре Учоа быстро прочитал положенную заупокойную молитву, и останки опустили за борт с грузом, дабы они ушли на дно.

Серьезных повреждений галеон не претерпел — лишился пары стеньг, которые нетрудно было заменить запасными, да во многих местах был пробит фальшборт.

А полчаса назад принесли сводный рапорт о потерях и повреждениях. Бегло просмотрев его, де Нуньес покачал головой.

Благодаря дьявольски смелому маневру галеон лишился трех якорей, в негодность пришли канаты, треснул вал брашпиля — бревно мореного дуба в обхват толщиной, и чугунное основание ворота было почти выворочено из кильсона.

Было расстреляно — если только опыт командира артиллерии галеаса его не обманывал — на стоун пороха больше, чем полагалось бы по норме. («И не боятся что пушки взорвутся, шельмы!» — усмехнулся капитан второго ранга.)

Вдобавок, пиратская картечь причинила куда больший ущерб парусам и рангоуту, чем могло бы показаться на первый взгляд. (С чего бы это, а?)

Кроме того, через разбитый фальшборт в море укатилось семнадцать ядер палубных девятифунтовок. Также за борт вывалились две аркебузы, среди которых одна — колесцовая: как было указано в рапорте, ее унес с собой в пучину сорвавшийся с мачты убитый матрос. Осколками разорвало семь мешков с пулями у сидевших на мачте стрелков, и все они также высыпались за борт.

От шальных пуль — непонятно чьих — погибли две свиньи в загоне: на радость команде.

Несчастья на этом не исчерпывались — залетевшие в нижние деки ядра разбили десятиведерную бочку с ромом, уничтожили большой медный котел, в котором подручные кока тащили «абордажный завтрак» — черепашье жаркое с пряностями, расколошматили шестнадцать матросских сундучков и пять офицерских, погубили вывешенный на просушку кафтан из тонкого сукна с галуном и золотыми пуговицами, принадлежавший лично судовому эконому, и дорогие форменные парадные туфли змеиной кожи эстандарт — гардемарина Чиоро. Другое ядро выбило из рук бежавшего на мостик буфетчика серебряный чайник с горячим пуншем, приготовленным для господ офицеров. Вспомнив этот чайник — чуть не в четыре фунта весом, грубоватого иннисского литья, — дон Нуньес с сомнением покачал головой, но потом махнул рукой — всякое бывает. Еще прямыми попаданиями ядер было выброшено за борт полтора десятка абордажных палашей и сабель, подзорная труба штурмана и ящик вина из запасов кают-компании. В довершении бед залп картечи превратил в лохмотья парчовую с бисерным шитьем епитрахиль корабельного капеллана, оставленную им в судовой часовне («Эх, падре, падре!» — не сдержал улыбки старпом). Но рапорт подписал и приложил судовую печать. Королевская казна не обеднеет, оплатив потери! Вот брашпиль — это хуже… Это хуже чем даже погубленное облачение преподобного Учоа, ибо мореный дуб в Дальних Землях взять неоткуда — значит, поставят какой-нибудь непросушенный тик или, прости Вертранг, сейбу.

Что еще было неприятно — трофейные корабли оказались в довольно-таки плачевном состоянии.

Руль бывшего «Разящего грома» был наполовину расщеплен, грот-мачта, поврежденная у основания бомбой, грозила обрушиться при малейшей попытке поднять на ней паруса, бизань-мачта лишилась вантов, оснастка была порвана цепными ядрами.

И все же это был прекрасный корабль, за который после надлежащего ремонта дали бы немалые деньги, тем более что на нем было множество пушек и большой запас пороха. «Отважный» — тоже неплохой ходкий фрегат — был побит меньше, но паруса оказались порваны в клочья, а бегучий такелаж, как нередко бывает в абордажных боях, оказался изрублен буквально не хуже амальфийских маккароно.

Забавно, что куда меньше поврежденный фрегат, похоже, придется тянуть на буксире, поскольку замена снастей — дело долгое, а вот «Нуэстра» пойдет сама.

На обоих судах взяли много добычи — золото в корабельной казне и в пиратских сундучках, побрякушки на пиратах, дорогое оружие… Добавить, что за отбитый королевский корабль команде выплатят премию в две тысячи риэлей — «цену флага».

Еще триста золотых полагается лично тому, кто поднял знамя на утерянном когда-то судне — но тут казна сэкономит на сгинувшем лейтенантишке…

Казначею и профосу вообще-то полагалось бы следить, чтобы никто не припрятал перстенек или цепочку, но профос был отправлен спать, а казначей пересчитывал ядра и провизию в кладовых взятого галеона — Аррано, как и де Ронкадор, полагал, что от казны не убудет, если верные слуги возьмут себе что-то из пиратской добычи.

Пиратские команды загнали в трюмы, заковав и отделив офицеров (или тех, кто по виду тянул на вожака).

Затем быстро и без лишних церемоний спровадили за борт пиратских покойников. Процедура очистки палуб длилась недолго. Быстро осмотрев карманы и кушаки убитых — ведь акулы не нуждаются в золоте — и стащив пригодную одежку, эгерийцы просто выкинули мертвецов за борт, не утруждая себя мелочами вроде саванов из старых парусов или камня, привязанного к ногам.

Покончив с этой невеселой обязанностью, экипаж под присмотром боцманов и старшин очистил палубу от обломков и приступил к замене поврежденных в перестрелке снастей.

Беглый осмотр старшим плотником показал, что «Акула» сама вполне сможет выйти в море, а на «Громе» придется заделать пробоины, укрепить бизань-мачту, а вместо руля сколотить огромное весло.

И работа закипела. Плотники, такелажники и парусные мастера работали, не покладая рук. Ныряльщики спешно латали корпуса, подводя на пробоины полузатопленных трюмов свинцовые пластыри. Помпы работали на всю мощность, откачивая воду — к ним даже приставили кое-кого из пиратов, посмирнее на вид.

На полуют снесли тяжелораненных корсаров — тех, кому лекарское искусство помочь уже не могло. Здесь они дожидались своей очереди на отправку за борт. Над легкораненными хлопотали мэтр Ардо и цирюльники вместе с пиратским лекарем (Аррано его тоже амнистировал своей властью — доктора нужны всегда). Лечили, конечно, не из человеколюбия — за каждого живого пленника-корсара казна платила пятую часть его стоимости, то есть не меньше сорока риэлей. В общем, удачный бой, чертовски удачный — про такие потом вспоминают годами, а после выплаты трофейных денег даже гальюнщики могут роскошно гулять целый месяц.

Это не считая того, что они получат за головы двух весьма известных корсаров — по пять тысяч за рыло назначили власти, что за Счастливчика, что за эту бабу. Обидно, что Рагир ушел — тот стоит уже двадцать тысяч, но тут уж как водится. А если окажется, что пираты не врали, и будет взято ата-аланское золото…

Да, этак можно будет уволиться в отставку и прикупить недурную плантацию!

Если бы только не гибель треклятого де ля Вега! И ведь даже бренное тело не вернешь дядюшке — щенок, наверняка, до костей сгорел. А достойному человеку, дону Ронкадору, отдуваться!

«Эх, маркизеныш, что ж ты, скотина, наделал?!»

Хотя, вдруг подумал Аррано, он ведь вполне мог оказаться на его месте!

Ну да ладно, у вице-короля племянников еще шестеро или семеро, не говоря уже о племянницах и живущих при его особе бастардах. Чадолюбив, ничего не скажешь. Иные родных детей от рабынь на рынок отправляют, а этот чины офицерские покупает. Да, вот ведь далеко ходить не надо. Старый Бальбоа пять лет переписывался с Герольдией, чтобы сына признать, а грандам все за так… Ничего, если дело выгорит, можно будет и титулок выморочный прикупить при удаче. Барон де Аррано — чем плохо звучит?

Но все же что-то не давало старому моряку успокоиться. Дурное предчувствие омрачало его чело. Его капитан сейчас, может быть, бьется не на жизнь, а на смерть с пиратами, а он ничем не может помочь Ронкадору. И в таком неведении ему пребывать три дня, как распорядился сам капитан. Однако Аррано уже решил, что по их истечении не снимется с якоря и не уйдет отсюда согласно подписанному доном Орио приказу, а отправит на берег поисковую партию, во главе которой, если надо, пойдет сам.

Потому что…

Нет, не потому, что если Ронкадор станет генералом, то Аррано будет возведен в капитаны первого ранга. Не потому, что возможна богатая добыча. А потому что… потому что де Ронкадор настоящий человек, каких мало, и потому что если ты можешь кого-то спасти, то ты должен попытаться это сделать. А еще потому, что если командир может быть другом подчиненного, то Орио был его другом. А дружбу поседевший на службе короля капитан второго ранга, ушедший в свое время в море из духовной семинарии, где каждый жалкий послушник тыкал ему в лицо его происхождением от «злокозненных язычников», умел ценить, как никто.

Всеобщую радость не разделял еще один человек — корабельный колдун Энильо Несс.

Сейчас он сидел в своей каюте, ощущая смутное, но недвусмысленное беспокойство. И причина беспокойства была настолько глубока, что разглядеть ее в зеркале души было невозможно. Он уныло посидел у иллюминатора, ковыряя обломанным ногтем бронзовую раму, затем походил по каюте туда-сюда, вышел на резной балкон на корме, где с тридцатифутовой высоты без всякого ужаса и брезгливости наблюдал, как семейство морских крокодилов вступило в схватку с акулами за сытный корм, сброшенный с палуб.

Отчего же так тревожно на душе?

Наконец, младший лейтенант даже подумал, что нужно провести Обряд Созерцания и посмотреть опасности в лицо. Но это было совсем не просто. Нужна тишина и сосредоточенность, а какая тут тишина и сосредоточенность, если только и слышно, что стук молотков да радостные песни, которые горланят получившие абордажную чарку матросы?

К тому же пришло время покормить сурчана. Несс к нему очень сильно привязался, хоть и команда и капитан считали его любимца ничем не лучше обычной корабельной крысы.

Уже у двери магической лаборатории, крошечной каютки почти у ватерлинии, он почувствовал… Или лучше сказать, на него накатило? Впрочем, слова этого не передадут…

Маг судорожно втянул в себя воздух — крылья носа затрепетали, словно паруса под шквальным ветром, а скулы напряглись, угрожая прорвать кожу. По виску его покатилась крупная, сверкающая капля пота, перебралась на шею, оттуда — на грудь. Следом за каплей устремилось сразу полдесятка ее сестер… Вскоре пот стекал уже ручьями.

Он сжал зубы, а вены на его руках превратились в полноводные каналы, несущие стремительные, бушующие потоки крови…

Энильо был не очень сильным магом, но даже он почуял, что токи магических энергий, пронизывающих мир, вдруг странно сместились, а потом отовсюду и ниоткуда хлынуло незримое темное пламя. Да такой силы, что даже воздух вокруг них раскалился и заполыхал нестерпимо.

Внезапно в теменную часть головы пришла сильная волна боли. Она нарастала постепенно, словно медленно выплывающая из холодной глубины акула (крупная и очень голодная акула), превращаясь в яростно бушующее море нестерпимой боли.

Когда видение исчезло, Несс вытер обильный пот, пропитавший всю его одежду.

Ничего подобного он никогда в жизни не испытывал и даже не мог припомнить похожих описаний из наизусть вызубренных книг. (На факультете натуральной магии сочинения великих волшебников прошлого заставляли выучивать чуть ли не наизусть. Как всегда похвалялись профессора, у них не какая-нибудь провинциальная школа травниц да чародеев, где даже грамоту знать не обязательно.)

В расстроенных чувствах Энильо переступил порожек своей магической каморы, где хранились его причиндалы, да так и замер.

В клетке жалобно бился, стараясь вырваться на волю, Севир. Он не просто метался или грыз прутья — он именно бился о прутья клетки, совершенно обезумев.

Носик зверька был разбит в кровь, жалобный писк почти непрерывно раздавался из его широко открытого ротика.

Несс перестал владеть собой. Вылетев из каюты, он взбежал по темным крутым трапам не хуже «пороховой обезьяны» и, оказавшись на шканцах, что-то сбивчиво начал говорить капитану Аррано.

Тот не поднял мага на смех, как можно было предположить. Он хорошо видел, что магу сейчас очень страшно. И поспешил следом за Энильо.

Когда они распахнули дверь лаборатории, то оба замерли.

Несс всхлипнул, а Аррано сквозь зубы процедил ядреное богохульство.

На полу валялась растерзанная клетка из крепкого бамбука, изгрызенная в мочало и разломанная. А в углу покоилось окровавленное тельце сурчана, в последнем приступе ужаса закрывшего голову сведенными судорогой лапками…

— Сеньор Аррано, — на пороге лаборатории стоял младший боцман, склонившийся в полупоклоне. — Я прошу меня простить, но вы должны видеть это сами.

Обреченно кивнув, старпом «Леопарда» проделал обратный путь в молчании.

— Смотрите, сеньор, — рука боцмана указала на морскую гладь по левому борту.

Там в синей глубине наблюдалось какое-то непонятное движение.

Приглядевшись, Аррано увидел, что это поток рыб, кальмаров, медуз, уходящих в сторону горловины Коралловой бухты. Вдалеке он заметил голову матерого клыкача, справа от которого, торопливо перебирая короткими ластами, плыли ламантины, причем ни хищник, ни его потенциальные жертвы друг на друга внимания не обращали. Взгляд капитана отметил несколько изгрызенных акулами и отчего-то брошенных трупов. Акулы тоже, видать, ушли. Самая тупая и бесстрашная тварь, безмозглая тварь, способная пожирать собственную требуху, которая тут же вываливается из распоротого брюха…

А ведь и в самом деле плохи дела!

— Я хочу сказать, сеньор, что так бывает в этих широтах перед большим землетрясением, когда приходит волна-убийца… — озабоченно сообщил боцман.

— Нет!! — взвыл вдруг появившийся из люка Несс. — Это не землетрясение, это… это…

Он сжал голову руками, застонав…

Аррано тоже стало страшно.

Глава 31

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 1-е число месяца тао.

Материк Иннис-Тор. Ничьи Земли.

Поначалу казалось, что преодолеть десяток миль (и как раньше не нашли?), отделявших горную гряду с городом ата-аланцев от побережья, — это пара пустяков. Ронкадор полагал, что их отряд доберется до цели если не к вечеру сегодняшнего, то уж точно к утру следующего дня. Однако дело не задалось с самого начала.

Не решившись оснастить пленных пиратов таким грозным в умелых руках оружием, как мачете, дон Орио поручил вырубку леса на пути следования экспедиции своим матросам. Осознание опрометчивости подобного решения пришло тогда, когда он обнаружил, что в основной колонне соотношение пиратов и солдат приближается к угрожающему один к одному, а его люди к тому же еще и выматываются, тормозя движение. Завидев такое непотребство, члены команды Ронкадора стали роптать (явление небывалое!). Капитан, понимая, что в такой ситуации лучше не перегибать палку с наведением дисциплины, объявил привал. Благо, как раз нашлось подходящее местечко.

Они двинулись дальше, и теперь в голове колонны шли пираты, лихо размахивая дюссаками и абордажными саблями, заставляя работавших бок о бок с ними эгерийцев вздрагивать время от времени — когда сталь сверкала чуть ближе от них, чем хотелось бы.

Следующий привал сделали уже перед наступлением темноты — возле озера, помеченного на карте.

Озеро было примерно в милю шириной, и посреди него виднелась небольшая полоска отмели — голые выходы песчаника.

Гигантские кайманы, обитавшие в озере, издавали громкое басовитое мычание, словно рассерженные быки, протестуя против непрошенного вторжения, и время от времени взбивали хвостами воду и щелкали зубастыми челюстями.

Кое-кто из эгерийцев выразил сомнение в том, не опасным ли будет такое соседство для их лагеря, на что де Ронкадор ответил, дескать, кайманов бояться — за золотом не ходить. А если серьезно, то, само собой, следует выставить часовых с аркебузами, чтобы в случае чего отпугнуть мерзких тварей. Всезнающий Северин добавил, что кайманы, как правило, безопасны для людей.

— Правда, не в таком месте и не в такое время, — добавил он вполголоса, чтобы его мог услышать только отец Тибальт.

Молодцеватый фельдфебель Ишоро, достав из-за спины оба своих кривых меча, предложил поохотиться на гигантских ящеров, чтоб, наконец, вкусить нормального жареного мяса, а не питаться изрядно поднадоевшей солониной. На зов хэйянца тут же откликнулось трое смельчаков, в том числе и Бранн. Дон Орио сначала с сомнением поглядел на пирата, снова раздумывая о том, стоит ли давать пленным оружие, но потом махнул рукой. В конце концов, перевес все равно на стороне короны, и в любое мгновение с пленником можно будет покончить. А ребятам не помешает кусок хорошего мяса, да и развлечься тоже необходимо. Хоть это и не традиционная забава эгерийцев, коррида, однако на безрыбье и кайман — бык.

Присмотрев зверя средних размеров, футов этак в семь — семь с половиной длиной, как раз вылезшего на берег погреть бока, охотники стали производить маневры. Ишоро взялся отвлекать каймана, пока остальные смогут приблизиться к нему и обстрелять из аркебуз. Для этого хэйянец подобрался чуть ли не к самой морде огромной ящерицы и стал выплясывать перед тварью замысловатый танец.

Сначала кайман никак не реагировал. Прищурил одно око и просто разглядывал прыгавшее перед его носом существо. Потом он с шумом втянул в себя воздух. Как видно, запах, идущий от фельдфебеля, показался животине аппетитным. Потому как она открыла оба глаза и распахнула зубастую пасть, полагая, что добыча сама туда запрыгнет. Не дождавшись этого, кайман злобно щелкнул зубами и сделал пару ленивых шажков в сторону Ишоро, затем еще парочку. Расстояние между ним и озером увеличилось. Этим и воспользовались остальные охотники, зайдя зверюге в тыл и открыв по ней огонь одновременно из трех стволов.

Пуля лейтенанта Веринто угодила в правый бок каймана, отчего животное дернулось и, жутко взревев, повернуло морду к ним. Вторая эгерийская пуля попала в основание черепа, вырвав внушительный кусок плоти и обнажив кость. Самым метким оказался Бранн, поразивший левый глаз монстра. Этот выстрел и оказался смертельным.

Тут в дело вступил Ишоро. Сноровисто, будто такие твари водились у него на родине и он полжизни упражнялся в их разделке, фельдфебель содрал с каймана шкуру и покромсал мясо на порционные куски. Сам же принялся поджаривать его на костре, предварительно нанизав на аркебузные шомпола.

Жаркое чуть отдавало рыбой и какими-то водорослями, что не смутило изголодавшихся мужчин, тут же набросившихся на угощение. К тому же выданная по приказу Ронкадора порция рома заглушила неприятный аромат.

Преосвященный Северин ок Серчер и отец Тибальт от участия в общей пирушке отказались, сославшись на постный день. Подкрепившись сухарями и водой, клирики отошли в сторонку и принялись осматривать свой сундук, проверяя сохранность печатей и тихо переговариваясь между собой на староурмосском наречии.

Изрядно приложившуюся к спиртному и насытившуюся мясом Кармису потянуло на подвиги. Девушка присела рядом с Веринто и принялась корчить капитану умильно-призывные рожицы, на что эгериец никак не реагировал. Тогда магичка прямиком заявила, что если благородный господин чего такого захочет, то она будет ждать его в ближайшем лесочке. Встала и шатающейся походкой удалилась под сень деревьев. Орио согласно кивнул на умоляющий взгляд лейтенанта, и тот тут же скрылся в том же направлении, что и девушка.

За ужином уже присмотревшиеся друг к другу пираты и матросы принялись беседовать. То тут, то там слышались удивленно-радостные возгласы — это встречались старые знакомые. Завязывались разговоры — обычно начиналось со слов в духе «Как ты докатился до такого?!», а затем вспоминали общих приятелей, кабаки, где вместе пили, корабли и прелестниц.

Под конец ужина к Ронкадору украдкой пробрался кто-то из пиратов — насколько он помнил, из шайки Эохайда, а не Игерны.

Шепотом он сообщил, что матрос Иво Норано, служащий под началом «благородного дона капитана», — не только бывший пират, но также был замечен им, верным сыном Церкви, на собраниях еретиков-мартинатов.

Ронкадор сурово сдвинул брови и выдал доносчику, что ереси — это, конечно, дело серьезное, и пусть пират по возвращении напомнит ему этот разговор. Тогда Ронкадор всенепременно сообщит святым братьям супремы, и те сами поговорят с заблудшим, хорошенько расспросят про все эти дела, и про то заодно, как верный сын Церкви оказался на собраниях еретиков, где и видел упомянутого матроса…

Съежившийся вмиг пират, что-то бормоча, исчез в темноте.

Альери ела неохотно, тревожно прислушиваясь к голосам жаб, реву кайманов и ночным звукам джунглей.

Эомар кинул взгляд на Игерну. Девушка сидела неподалеку, грустно глядя в костер. В последнее время было не до разговоров, и Эохайд вдруг подумал, что, может, сейчас наступил тот самый момент, когда он должен до конца прояснить чувства, которые он питал к девушке, ибо завтра их могло ожидать все, что угодно…

Словно почувствовав на себе его взгляд, Отважная подняла голову и обернулась. Поймала взгляд Эомара, неловко улыбнулась и вопросительно посмотрела на него. Она тоже хотела кое-что прояснить. Ее взгляд передавал немой вопрос: «Мне подойти? Поговорим?»

И тут они оба, не сговариваясь, посмотрели на Ронкадора. Тот, прищурившись, косил глазом то на Счастливчика, то на его подругу.

«А, ладно, Шаггор с ним…»

— Скажи… Игерна, — обратился Эохайд к ней, и тут понял, что не знает, как продолжить разговор. — Скажи, а то, что ты сказала, то есть насчет того, что ты графиня… та самая — это правда, что ли?

Горькая улыбка тронула губы девушки.

— Зачем тебе это знать? Хочешь потом похвастаться, что спал с благородной дамой?

— Иг, зачем ты так? — чувствуя, как окаменели скулы, тихо ответил Счастливчик.

— Да, в самом деле, — она повела рукой, поправляя кандалы. — Мне ведь все равно уже!

— Игерна, я… — Он запнулся, поймав взгляд эгерийского капитана, и слова о том, что он обязательно что-нибудь придумает и спасет ее, остались невысказанными.

Как сомнамбула он отошел от костра…

— Охедо, — прозвучало ему в спину, — не обижайся. И… жаль, что я поняла кое-что слишком поздно.

Счастливчик опустился на землю и закрыл глаза. Оковы не помешали ему уснуть спустя несколько минут тяжелым больным сном.

А Игерна обнаружила, что напротив нее, на месте, где только что был Эохайд, уселся Ронкадор.

— Сударыня, я прошу прощения, но вынужден повторить вопрос, заданный доном Счастливчиком. Дело в том, что если вы присвоили себе чужое имя и… чужую вину, это не обязательно поможет вашим… спутникам, но вот вашу собственную вину отяготит сильнее, чем вы можете даже себе представить. Может быть, вы этого не понимаете, но дело обстоит так, что если вы возьмете свои слова назад, то свое положение уже не ухудшите, а вот улучшить можете — и довольно сильно. Так что вы скажете?

— Полагаете, дон Орио, что я мечтаю взойти на плаху за кого-то другого? — после долгой паузы справилась Игерна. — Или это вы мечтаете спасти мою душу от лишнего греха лжесвидетельства?

— Нет, я забочусь о своей заднице: если вы окажетесь вдруг не той, за кого себя выдаете, я тоже окажусь — в дураках, — зло процедил капитан.

— Так чего проще! Напишите в рапорте: «назвавшая себя графиней де Торрес нечестивая пиратка Игерна Бесстыжая», и дело с концом, — хрипловато рассмеялась девушка.

— Мы тут не в игрушки играем! — Глаза Ронкадора опасно сузились.

— Я не играю в игрушки с пятнадцати лет, с тех самых пор как… — Игерна резко оборвала фразу. — И вообще, вот что я вам скажу, дон Ронкадор. Будь я десять раз самозванкой, но если власть предержащим покажется выгоднее объявить меня чудесно спасшейся заговорщицей, будьте уверены — признают. И будут вам и награды и чины. Точно так же, как если даже покойные отец, мать и… и дядя графини де Торрес восстанут из мертвых и под присягой подтвердят, что я — это я… или она, — зачем-то поправила девушка сама себя. — Но Мартинес и остальная придворная псарня решит, что лучше графине оставаться мертвой… Уверяю вас, именно так и будет объявлено. Меня даже могут помиловать и амнистировать, чтобы подтвердить это. Ведь презренную пиратку можно помиловать — это бунтовщик не подлежит пощаде. Как вам, дон Ронкадор, такое — еще десяток лет гоняться за мной по всему Изумрудному морю? Так что не мучайтесь, все решат без вас — поверьте бывшей статс-фрейлине, если не можете поверить простой дворянке. — Она горько и саркастически ухмыльнулась.

Голос ее лишь слегка дрожал, но было видно, что в глубине ее темных глаз кипит неподдельная ярость.

— Элл вам судья, — помолчав, бросил Ронкадор, поднимаясь. — Только хочу сказать — я ведь знаю в подробностях о заговоре «Синего Пера», затеянном вашим дя… доном Кассо.

И, поймав удивленный взгляд девушки, зачем-то пояснил:

— Офицерам, начиная от генерал-майора, и высшим чиновникам была разослана специальная роспись дела. Мой командир умер, не успев его сдать в канцелярию, и я, каюсь, посмотрел его, не имея на то права. И вот что я вам скажу… — Он понизил голос до полушепота. — Мне было бы легче понять разбойницу, жертвующую собой во имя товарищей, какими бы они ни были, нежели благородную сеньору, пытавшуюся расправиться с четой помазанников божьих, может, и не блистающих всеми достоинствами, но от которых она не видела ничего, кроме добра!

Игерна дернулась вскочить, явно теряя самообладание, но тут же расслабленно опустилась на место, звякнув цепями. И выдвинувшиеся из темноты пикинеры отступили назад.

— Ничего, кроме добра?! Ничего?! — процедила она свистящим шепотом. — Значит, не все вы знаете, не про все написали в тех бумагах… Ну, еще бы!

— И чего же там не написали? — едко осведомился капитан.

— Раз не написали, то и знать этого простому идальго не надо. А то, если помните, королевский прокурор, лично допрашивавший уцелевших мятежников, потом взял, да и выпал из окна Каса дель Муэрте… — зло усмехнулась Игерна. — Целее будете. И добавила зло и уничижительно, словно это Ронкадор сидел перед ней в цепях. — Это наши дела, графов и грандов…

Громкий, протяжный вой раздался над озером. От этого звука тревожно заколотились сердца людей, расположившихся на отдых у темных вод.

Вой этот не могло издать никакое из известных людям животных. Настолько жутким и неестественным он был, что напоминал одновременно шум бури, скрип падающего дерева и рев раненого слона.

Вой повторился несколько раз. И, заслышав его, смолкло окрест все живое. Заткнулись кайманы и жабы, перестали шелестеть деревья, и даже надоедливая мошка исчезла неведомо куда.

— Что это?! — дрогнувшим голосом поинтересовался Ронкадор у епископа.

— Не знаю, — пожал плечами тот. — Уж не сам ли нечистый пожаловал?

— Шутить изволите, святой отец? — не понял капитан.

— Может быть, — усмехнулся преосвященный и знаком подозвал отца Тибальта.

Монах без слов понял, что от него требуется.

Взяв в руки сундучок, он поднял его высоко над головой и принялся распевать во весь голос по-амальфийски.

— Чего он? — заподозрил неладное эгериец.

— Все в порядке, — успокоил его Северин. — Отец Тибальт знает, что делать в таких случаях.

И впрямь, вой вскоре затих, уступив место более привычной человеческому уху какофонии. Снова послышался рев кайманов и кваканье жаб, вновь завозилась назойливая мошка. Однако все это не шло ни в какое сравнение с теми жуткими звуками, которые довелось услышать путешественникам пару мгновений назад.

«Господи, слава тебе!» — вырвалось не из одной груди.

А дон Ронкадор, осенив себя святым знамением, глубоко задумался, невольно вспоминая всё, что связано с этим заговором и графиней де Торрес — она же Безумная Графиня. Заговоры в Эгерии, само собой, случались. Не так часто, как в соседней Амальфии, и чуть пореже, чем в Арбонне. Конечно, были и мятежи — бунтовали города и целые провинции, солдаты, которым задерживали жалование; бунтовали замордованные податями мужики и дворяне, недовольные каким-то указом. Королей тоже убивали. Иверо Толеттского и его сына Алехандро Касильянского прикончили ассасины халифов; Альфонса V застрелили из арбалета во время Кавадосской вечерни, Хайме Последнего нашли заколотым в каком-то грязном кабаке — он любил под видом простолюдина погулять по столице…

Еще полдюжины королей и королев скоропостижно испустили дух, откушав несвежих маслин или некстати простыв на охоте. Еще про дюжину говорили, что вроде умерли они слишком молодыми… Но тут дело было не так просто.

Дон Ронкадор не имел родных при дворе и всё, что знал, черпал из разговоров более осведомленных приятелей да еще из сплетен. Ну, и из пресловутого отчета.

Сколько он помнил, Игерна…тьфу ты — Лейла де Торрес была отпрыском очень небедной семьи и единственной наследницей состояния. Однако после безвременной (или напротив — довольно-таки своевременной) смерти родителей она сперва попала под опеку тетке — баронессе Фарионе де Уголино, судя по отрывочным слухам, той еще дряни. Вскоре весьма приличное состояние изрядно сократилось, из-за чего даже произошел какой-то скандал, и в итоге пятнадцатилетняя донья Лейла была передана под опеку уже двоюродному дяде — тому самому графу де Кассо, пристроившего ее во дворец камер-фрейлиной, а потом даже и статс-фрейлиной. По этому поводу ходили ехидные шуточки, что дядя слишком уж молод для опекуна невинной девушки, да и родство уж слишком отдаленное… Впрочем, другие утверждали, что юное создание будет в полной безопасности, ибо граф вообще-то предпочитает мужчин…

Ронкадор напряг память, но как ни старался, ничего существенного насчет де Кассо вспомнить не мог — светский человек, поэт, даже пьески какие-то писал, состоял на службе в министерстве двора… Да, а ведь странно… только сейчас дон Орио понял… ведь для заговорщика уж больно неподходящие данные у покойного дяди Игерны…. тьфу, уж не разберешься тут! Но заговор был — и почти удался: сколько он помнил, какой-то недавно переведенный из провинции в дворцовую стражу капитан, страдая бессонницей, заметил в ночном парке дворца Эскориало подозрительных личностей… Воистину — в тихом море русалки водятся!

А госпожа Лейла должна была сделать, между прочим, главную работу — войти с женской половины дворца через предназначенные для королевы двери в монаршью опочивальню да и заколоть мирно спящих государя и государыню — благо под пышными придворными нарядами можно пронести внутрь не то что кинжал или шпагу, а даже живого эспадачина.

И ведь всё было рассчитано: у тех дверей охраны нет — евнухов, как у неверных язычников, слава Эллу, в Святых Землях не принято держать во дворцах, а кто же в женскую половину пустит грубую солдатню? Есть, конечно, внешняя охрана — но та больше присматривает, чтобы никто не лез снаружи куда не надо… Что собирались делать смутьяны и кого сажать на трон — в бумагах ничего не было.

И какого Хамирана ей это понадобилось? А ведь, похоже, причина там была — потому как ненависть в ее глазах была неподдельная! Чем ей так могли насолить их величества? Хм… Вообще, если вспомнить, то два века назад Альфонса Любвеобильного (он же Эль-Потаскун) зарубил жених обесчещенной им девушки. Но сейчас-то не те времена! Государь Карл Тринадцатый, конечно, изрядный бабник — хоть злые языки и поговаривали, что в постели не слишком могуч. Но чтобы силой домогаться приглянувшейся девушки? В худшем случае — уволил бы с придворной службы глупую недотрогу, не понимающую своего счастья — а скорее всего махнул бы рукой да утешился бы с другой.

Он вновь попытался вспомнить — что там было не так с графиней. Девица она, судя по слухам, была своенравная и странная. Любила охоты и скачки и даже состояла в компании принцессы Маргариты Нериго, прославившейся самыми экстравагантными выходками вроде собственного корабля под красными шелковыми парусами, на котором она отправлялась в морские прогулки, днями и неделями пропадая на островах — причем девицы там пребывали в обществе молодых донов без дуэний… Такое безобразие творилось, пока сеньор Мартинес не разогнал этот крольчатник, а потом вообще не посадил кузину чуть не в домашнюю тюрьму…

Стоп! Девка ведь поминала герцога Мартинеса!

А вот тут могло быть что угодно. Если графиню Лейлу угораздило каким-то боком задеть Великого Референдария, по заслугам прозванного доном Гиеной, то ей остается лишь посочувствовать.

Сам Ронкадор встречал этого человека лишь раз — шесть лет назад, когда ходил с казначейским флотом в метрополию, и груз принимал именно он.

Орио и видел-то герцога лишь мельком — на передаче ключей от сундуков и торжественном ужине.

Но он надолго запомнил пухлые губы сластолюбца и холодные с прищуром глаза, излучавшие равнодушную жестокость. Одного взгляда на бледное лицо и лысый череп хватило, чтобы понять — все темные слухи об этом человеке, пожалуй, правдивы. И еще — что от этого человека надо держаться как можно дальше и — равно не дай Анахитта Милосердная — иметь его командиром, врагом или другом!

Допустим… Но в любом случае — какого Шаргата убивать их величеств? Если он так ей насолил — ну пырнула бы дона Гиену на очередном балу в брюхо стилетом, в кровостоки которого вмазана аконитовая смолка — и можно с чистой совестью на эшафот. А то и помилуют, если есть причина. Ладно — что бы там ни было, а душой дворянина и умом верноподданного не мог дон Ронкадор понять и принять того, что его пленница (если, конечно, не соврала) намеревалась исполнить…

Капитан в невесть какой раз проклял судьбу, втянувшую его в дело, где намешано столько всего… Мало ему пиратов, епископа, ата-аланских сокровищ и разорванного в фарш маркиза! Так еще и угораздило его хоть краем, да влезть в дела, в которых не то что один, а десяток капитанов первого ранга и честных идальго запросто потонут как мыши в ведре!

Утром поход продолжился.

Полдня их процессия брела по низинной, болотистой местности, разбрызгивая грязь, спотыкаясь о кочки и переплетения корней, от одного сухого островка до другого. Под конец пираты и эгерийцы перемешались в колонне, слишком усталые, чтобы думать о взаимной резне, а за мачете взялись и офицеры, не исключая и самого дона Орио. Его правая рука, которой он прорубал тяжелым мачете дорогу, казалось, налилась свинцом, пот пропитал одежду, нагрудник базилисковой кожи пришлось сбросить, всучив для переноски одному из корсаров, но идальго дважды становился в передовой отряд. Бывают случаи, когда командиру нужно быть впереди — хоть на лихом коне, хоть в болотной грязи с мачете в руках. Его люди, шатаясь от усталости и недосыпа, плелись позади. Ронкадор слышал всплески, сопровождаемые взрывами замысловатой брани сразу на пяти языках.

Один раз им пришлось остановится — из чащи бесшумно показался самый настоящий дракон, тяжело ступавший мощными лапами с огромными когтями и хищно водивший по сторонам зубастой головой. Чудовище проигнорировало традиции романов, где дракону полагалось напасть на рыцарей. Оно прошествовало мимо, спустилось по откосу, миновало просеку и скрылось в лесу. Слепой Пьедро утер пот со лба.

— Святой Джио — никогда их так близко не видел… Эти твари обычно в льяносах живут, вроде они мокротень не любят.

— Да, подстрелить бы — мясца поели, глядишь…

— Это старый самец, у них мясо похуже, чем у шакала… Стрелять молодых надо, а этих на шкуру разве что…

— А не нападет? — с сомнением осведомился кто-то.

— Нет, — бросил Пьедро. — Они, если людей больше трех, не нападают. Вот если не дай Элл на квинкану налетим — это крокодил-засадник… Мало того, что глупый и на кого хошь кинется, так еще и зубы у него как бритва: как хватит — и ровно отрезали кусок, как на кухне. Видел я у ящеров шрамы…

Но ничего похожего им не встретилось — разве пару раз им попались мелкие шустрые крокодилы — савекозухи, жившие по заболоченным лесистым равнинам и кормившиеся лягушками.

Но худшее было впереди.

Когда они приблизились, по прикидкам Орио, к цели, он, приказав стать лагерем, послал вперед дозор из двух человек, невзирая на попытку епископа возразить.

Когда к условленному времени они не вернулись, капитан выслал вперед еще троих, и среди них корсара-добровольца.

Минул почти час, когда, плюнув на все, Орио поднял людей и двинулся вперед.

Полчаса спустя они наткнулись на всех пятерых, лежавших буквально в нескольких саженях друг от друга. Все пять были мертвы и умерли, судя по синим лицам и высунутым языкам, не своей смертью. Точнее, были задушены, о чем свидетельствовали позы бедолаг, как будто они пытались оторвать от горла чьи-то руки. Но куда хуже было то, что сообщил Ронкадору матрос Тирго, исполнявший обязанности костоправа. Скорее всего, несчастные каким-то образом задушили сами себя, потому как синяки на шеях точно отпечатали их ладони.

Капитан вопросительно уставился на преподобного отца.

— Я ведь предупреждал вас, дон Орио, в этих местах одиночке трудно выжить… — кротко изрек Серчер.

Признаться, видя угрюмые лица спутников, Ронкадор даже подумал, а не повернуть ли назад, предоставив проклятое золото древних язычников своей судьбе? Но тут же опомнился, тем более ситуация требовала его вмешательства — к нему протискивался сквозь толпу Эохайд.

— Сеньор капитан, — молвил он, — может быть, на всякий случай выдадите нашим людям оружие, хотя бы некоторым? А то, неровен час, придется драться, и каждый клинок будет на счету. Мы сейчас в одной лодке…

После короткого раздумья, де Ронкадор приказал Веринто раздать половине пиратов клинки и аркебузы, тем более, что многие и так уже тащили их на себе.

Заминка произошла лишь когда Эохайд попытался забрать из связки свою шпагу.

— Извини, разбойник, но это клинок благородного идальго, — осклабившись, наставительно сообщил Веринто. — Бери себе вашу саблю или дюссак, а на краденное не посягай.

— Это оружие принадлежало моему приемному отцу, — сжав челюсти, ответил Эохайд, решив, что почти не погрешит против правды.

— Все равно, значит, его украли до тебя, — пожал плечами лейтенант, тем не менее ища взглядом поддержки у подошедшего де Ронкадора, мол, пусть тот урезонит распоясавшегося бандита.

— Этот клинок носил мой приемный отец, дон Хуан да Коста эль Ферро, и я ношу его по праву, — тихо процедил Счастливчик.

Де Ронкадор ухватил пиратского капитана за плечо и с неожиданной силой (аж кость заныла) развернул его к себе. Внимательно посмотрел в глаза Эохайду.

— Ты хочешь сказать, твой приемный отец — сам дон Хуан?

Несколько секунд глядел в глаза пирату.

— А ведь, похоже, ты не врешь! — покачал вдруг головой капитан. — Ладно, лейтенант, отдайте ему шпагу.

Так они прошли еще с час, когда выяснилось, что дорогу им преграждает гряда отвесных, поросших кустарником и лианами известняковых утесов. Откуда-то доносился шум быстрой реки, посвистывала и кричала разнообразная лесная живность.

Но епископ как ни в чем не бывало поправил подоткнутую сутану, напоминавшую сейчас грязную дерюгу, и вместе со своим молчаливым спутником двинулся вперед, к неприметной расщелине.

Последовав за ним (все уже усвоили, что «падре» знает, что делает), пираты и эгерийцы оказались перед узким темным скальным коридором, откуда тянуло сыростью и тленом. Воинство втянулось в проход, заваленный прелыми листьями и ветвями, занесенными сюда ветрами и водными потоками.

Коридор был узок — двум всадникам не разъехаться, — но как-то слишком уж прям для природного ущелья. Где-то над их головами, на высоте нескольких сотен футов, виднелась узкая полоска света, но чтобы нормально двигаться, пришлось зажечь импровизированные факелы из ветвей.

Глядя на трясущуюся то ли от промозглой сырости, то ли от страха Кармису и безучастно вышагивающую Игерну, Ронкадор подумал, что если, не дай Элл, кому-то из них привидится что-то в этом полумраке, то визгу и воплей не избежать.

Но опасность поджидала с другой стороны.

Позади раздался жуткий утробный звук, тут же кто-то заверещал, как охолащиваемый хряк, послышались испуганные крики, брань; бабахнул выстрел из аркебузы, а затем раздались звуки, какие издает кромсаемая сталью плоть. Потом все стихло, а через мгновение взорвалось новым залпом отборной брани.

Первой мыслью Ронкадора было, что корсары таки решили взбунтоваться, но когда он протиснулся туда, где столпились вперемешку эгерийцы и пираты, выяснилось, что отличились его подчиненные.

Один из матросов наступил в темноте на огромную, с таз или кадушку, жабу, должно быть жившую в этой мрачной щели много лет и разросшуюся, как гриб в подземелье. Та взревела, словно бык. В ужасе он метнулся прочь, вопя во всю глотку, сбив с ног человек пять, кто-то выпалил в белый свет, как в медный грош, а потом пришедшие в себя ребята принялись пластать ни в чем не повинное земноводное.

Чудо, что люди не перебили друг друга!

Они вновь двинулись вперед и вскоре узрели свет впереди. Потом скалы расступились, и они вновь вышли под лучи солнца.

Отряд очутился в поросшей травой котловине.

Вздох изумления вырвался разом из сотен грудей — перед ними раскинулись развалины древнего города, по другую сторону которого сияло отраженной синевой небес озеро, из коего вытекала река — не та ли что впадает в залив недалеко от места высадки? Но Ронкадору было не до таких мелочей. Ибо первой мыслью дона Ронкадора была как будто совсем неуместная — что теперь никому из его потомков, пожалуй, не светит поступить в Толеттский университет: ибо он только что посрамил его капитул и все его тридцать профессоров и двадцать докторов.

— Задница святого Ши!!! — с чувством выразился стоявший позади Веринто. — Простите, святой отец… И как же его не нашли до сих пор?!

— Тут все не так просто, сын мой, — улыбнулся епископ. — Дело в том, что в мире есть места, до времени сокрытые от людей. Причем бывает, что места эти оберегаются от людского внимания, а бывает, что Элл в доброте своей оберегает людей… от того, что может водиться в таких местах. И дело не в том, что путь туда перекрывают лесные дебри или их сторожат ангелы с огненными мечами. Просто людям их очень трудно найти… Они могут пройти мимо этого места буквально в двух шагах, но их не пустят туда. Точнее, они не заметят ничего, как будто этих мест просто не существует…

— Но мы-то прошли, — с сомнением изрек Ронкадор.

— Значит, на то воля Элла, — с металлом в голосе отрезал преосвященный и двинулся вперед.

Мертвые улицы, заросшие лианами и травой останки домов, ощущение некоей непреходящей жути…

Пройдя меж двух исполинских, грубо отесанных колонн, люди ступили на широкую улицу, усеянную обломками колонн и каменными глыбами, облепленными растениями-паразитами. По обеим сторонам улицы стояли дома, построенные из крупных каменных блоков, не скрепленных известкой, но подогнанных друг к другу с невероятной точностью. Портики, сужающиеся кверху и широкие внизу, были украшены искусной резьбой, изображающей неких демонов. Тут и там возвышались фундаменты каких-то колоссальных строений, сложенных из внушительных блоков зеленого гранита.

По всей видимости, древний город разрушило страшное землетрясение. В мостовой везде зияли глубокие трещины, кое-где ряды зданий полностью поглотила земля. За небольшими каменными строениями высились величественные полуразрушенные постройки храмов.

Остановившись, Северин ок Серчер промолвил:

— Вот мы и на месте! Даже не верится, что мы здесь, хотя все сложилось не так, как я думал… Ну да ладно.

Несмотря на свое бедственное положение, Счастливчик все еще полагал, что и ему что-нибудь да перепадет. Конечно, Орио производил вид человека слова, но от эгерийцев можно ожидать чего угодно. Но хотелось бы, чтобы хватило на выкуп возлюбленной.

— Лучше бы никому не отставать и не пытаться искать золото в руинах, — обратился святой отец к столпившимся вокруг воякам. — Предупреждаю и прошу поверить на слово, как духовному отцу, которому ваши души дороги больше собственной, вы найдете там, скорее всего, одну лишь смерть. Наша цель — вот та пирамида над озером. В ней и хранится клад.

Несмотря на жуткую древность, как-никак восемь тысячелетий, город сохранился не так уж и плохо. Развалины, пирамиды, каменные террасы и обнесенные стенами дворы выглядели еще вполне живо. Конечно, портики осыпались и рухнули, террасы расселись, а стены обвалились… Да и деревья местами почти сплошь покрывали руины. Но кое-где сохранились на вид почти целые сооружения. Там и сям попадались статуи, производившие весьма странное впечатление. (До сей поры было найдено лишь пять или шесть статуй времен Ата-Алана, и де Ронкадор подумывал, что хотя бы одну надо будет прихватить — лучшего подарка вице-королю и не придумать, тот охоч до всяких редкостей.) Все они, вытесанные тщательно, хотя и грубо, изображали могучих мужчин с мощными формами и… хм… значительной мужественностью.

Епископ вел их, а люди, как завороженные, озирались по сторонам.

И вот они у подножия пирамиды.

Хотя ее контуры расплылись от времени и бока поросли травой, все еще можно было разглядеть, что некогда это был внушительный зиккурат, вздымавшийся к небу множеством ступеней. Вблизи блоки толщиной в пятнадцать футов и толщиною футов в шесть производили сильное впечатление.

В щелях между каменными плитами выросли деревья, и их развесистые кроны переплетались, перевитые лианами, переползавшими со ступени на ступеньку. Опираясь на основание со сторонами по полмили каждая, сооружение давило своим величием, невольно вызывая мысль о богах, что строили ее в незапямятной древности…

Громада разрушенного храма возвышалась исполинской скалой черного камня. Ветер посвистывал в провалах окон.

Они, спотыкаясь, прошли меж зазубренных клыков колонн, поднялись по щербатой каменной лестнице и остановились на пороге громадных врат. Покинутый несчетные столетия тому назад исполин молчал, будто насторожившись…

В галерее сохранилось множество нефритовых и яшмовых фризов с высеченными на них фигурами. На одних изображениях нагие мужчины и женщины танцевали и пели, наигрывая на нехитрых музыкальных инструментах — флейтах и барабанах — и трубя в раковины. Из чего Ронкадор, с некоторым кстати облегчением, сделал вывод, что древние ата-аланцы любили повеселиться. Рисунки барельефов менялись. Вот горожане, уже одетые, идут в какой-то процессии, вот кланяются каким-то людям в пышных облачениях, а вот…

— Матерь наша Анахитта! Отец Элл! — воскликнул не слишком впечатлительный Веринто.

Ронкадор тоже осенил себя знаком святого креста — ибо гладкий, как стекло, полированный нефрит отображал человеческое жертвоприношение. Двое жрецов с торжественными лицами совали в огонь, разожженный в пасти огромного уродливого идола, привязанную к шесту обнаженную девушку. Тут же справа стояли их помощники с такими же шестами наизготовку, а рядом — толпа связанных беспомощных жертв. Празднество было в самом разгаре.

Рядом был другой барельеф, точнее, несколько барельефов. На них были высечены изображения четырех человек в странных головных уборах. Каждый из людей держал в руках по младенцу; видно было, что дети отчаянно кричат в страхе. А дальше была изображена некая фигура, странно изломанная, закутанная в балахон, держащая в одной руке, как будто предлагая кому-то, безжизненно повисшее тельце… Тут же было выбито изображение сложенных аккуратной кучкой маленьких костей и черепов.

У Ронкадора возникло желание собственноручно расколошматить богохульные фризы в мелкую щебенку.

Ему вспомнились сетования Анжело Сокоры, который в своей «Древней и додревней истории» сетовал, что многие изображения на старых руинах ата-аланцев были разбиты еще давным-давно «нашими дикими предками», видевшими в них отображения ужасных демонов, способные приманить силы тьмы.

А дальше были еще изображения, и почему-то дону Орио не хотелось их разглядывать. Точно так же, как не хотелось узнавать, что такое заставило боцмана Греви — ражего скандалиста и богохульника — отскочить от резной плиты и плюхнуться на колени, истово бормоча молитву. Ибо и то, что он видел, было исполнено воистину губительного, противоестественного зла, сравнительно с которым все «аспиды и базилиски» святых книг выглядели вполне безобидными.

Они прошли дальше.

На потрескавшихся каменных плитах валялись старые, полурассыпавшиеся кости, подозрительно напоминающие человеческие, и, как почудилось Ронкадору, что-то похожее на крысу шмыгнуло в щель…

«Так не пойдет, — сжав зубы и пытаясь унять дрожь, думала Кармиса. — Я должна быть сильной — или какой же я маг?! Я же сильная, маммбо Веро сама говорила…»

Но ей всё равно чудилась — совсем рядом — липкая, как смола, клубящаяся тьма. Весь Нижний Мир, казалось, был ею заполнен. Казалось — сделай лишь движение, потянись туда, и под солнце и синее небо хлынет струя густого мрака…

Кармиса припоминала свои ощущения, когда сталкивалась с вещами темными и древними. Хоть когда плыла с маммбо в лодчонке над теми странными камнями, которые напоминали эти, на отмели в Химини, или когда внизу в глубине проплывала какая-то особо злая древняя тварь из тех, что почти не поднимаются на поверхность.

Но тут было что-то совершенно другое, что-то невообразимо чудовищное, чему нет названия в человеческом языке.

Черный ужас, подобного которому она не испытывала прежде, охватил все ее существо.

Стоило закрыть глаза, как она воочию видела Тьму, что, клубясь и перетекая, тянулась к ней… Она ее чуяла и искала слабое место в том невидимом барьере, что разделял миры…

— О, каррамба! — закричал один из эгерийцев.

— В чем дело?

— Простите, сеньор капитан, мне показалось… — жалко промямлил матрос.

— Спокойно! — одернул его Ронкадор. — Еще раз — и по возвращении получишь десяток плетей за ложную панику… Святой отец, ведите нас вперед. Чем скорее мы заберем отсюда то, что нам нужно, тем лучше…

Они обошли озеро, почему-то стараясь не смотреть в его воды, и вышли по аллее на площадь перед самой высокой пирамидой.

Обширная прямоугольная площадка, мощенная камнем, маленький храм, весь покрытый изображениями крылатых обезьян и огромных переплетающихся змей. Неподалеку еще один храм, побольше, но сильно разрушенный. На земле валялись статуи каких-то демонических существ с отбитыми головами. И тут же рядом, на стене, отлично сохранившийся барельеф, изображающий громадную уродливую голую женщину, ловившую и тут же пожиравшую, пригоршнями запихивая в рот, маленьких мужчин, жалко разбегавшихся в разные стороны.

Отец Тибальт, ведомый каким-то внутренним чутьем, остановился перед стеной, украшенной причудливым барельефом, изображающим битву неких таинственных крылатых существ, чьи головы были увенчаны рогами. Выставил перед собой сундучок, помедитировал над ним…

А потом все явственно увидели низкий арочный проход в тенях среди руин.

Как будто лучи солнца упали на древний щербатый камень, открыв широкий каменный пандус, отлого ведущий вниз.

— Зажгите факелы! — сказал преосвященный.

Пираты и эгерийцы зажгли факелы. Отряд двинулся за епископом.

— Поживее! — крикнул Серчер, поторапливая людей. — Главное не потеряться, всем держаться за мной!

Туннель, по которому они шагали, шел под уклон.

Внезапно путники очутились сразу перед двумя галереями.

— Куда дальше? — мрачно поинтересовался Ронкадор.

— Элл укажет, — развел руками епископ.

И, как будто вторя его словам, впереди мелькнул свет.

Вскоре они вошли в огромный зал, вполне способный соперничать с залом любого церковного собора по эту сторону океана.

Глава 32

[где, когда?]

Тусклый свет бил через косые световые шахты, падая на выложенные белым кварцем колонны и рассеиваясь. Такой же луч падал на исполинский каменный алтарь, резьбу на котором Ронкадору даже и разглядывать не хотелось.

А прямо поперек прохода расположился скелет.

Скелет лежал на спине, скрестив руки. Череп, на котором осталось несколько каштановых волосков, был повернут набок, словно во сне, челюсти оскалены в жуткой усмешке. Сутана, ставшая погребальным саваном, полностью истлела. Лишь несколько заплесневелых лоскутов прилипло к остову. Выточенный из белого янтаря крест, знак полкового священника, лежал на пожелтевших ребрах.

Дальше, на каменном полу, среди истлевшего почти дотла тряпья и ржавого железа лежали груды потемневших от времени человеческих костей. Вся крипта была полна ими.

Бренные человеческие останки расположились странными кучами, откуда выглядывали издевательски оскаленные черепа. На некоторых скелетах сохранились истлевшие обрывки одежды и изъеденные временем сапоги, кожаные нагрудники и ремни, но понять по ним, что за люди нашли тут свой конец — было невозможно.

Солдаты и пираты опасливо бродили среди костяков, которых даже на вид было больше, чем явившихся нарушить их покой живых.

Ронкадор внимательно разглядывал жуткий натюрморт.

Взгляд его выделял из кучи хлама то гизарму на тиковом древке — такие были сняты с вооружения еще лет сто назад, то старообразный кирасирский доспех с неуклюжей железной юбкой. Рядом — специально на рубку таких доспехов рассчитанный — тяжелый фальчион.

Древний шлем-каска со стальными полями, напоминавшими сейчас ржавое кружево — такой вполне мог носить кто-то из спутников Вальяно и Мак-Мора.

А вот другой доспех — пластинчатый, из железного дерева, какие пару веков назад делались специально для этих жарких мест. Он был уже полурассыпавшийся от времени, как и бренные останки тех, на ком он был надет.

Ржавая дуга с оборванной проволокой тетивы и обломки воротка — все, что осталось от арбалета. Костяные накладки луков… Полновесный фламберг давних времен, с выкрошившимся волнистым лезвием. Альшпис — теперь мало кто помнит, что это такое. Допотопная трехствольная литая пищаль на длинном неуклюжем прикладе, который зажимали под мышкой перед выстрелом. Старинная проржавевшая аркебуза — еще без серпенты, с ушком, к которому подвешивался фитиль.

А вот уже вполне новое ружье — с колесцовым замком. Судя по всему, одно из первых таких.

Каперанг понял, что все это означает, и почуял, как холодок ползет по всему телу.

Он обернулся на епископа, бормочущего молитву об упокоении.

— Да, сын мой, — кивнул священнослужитель. — Вы правы… Эти люди приходили сюда в разное время. А может быть, их просто пускали. И тут они находили смерть…

— И что же их убивало? — сурово справился Ронкадор. — Неужели помянутые вами стражи с огненными мечами?

— Я не сержусь на вас за невольное кощунство, ибо понимаю, что вы сейчас чувствуете. Поэтому просто скажу — они убили себя сами. Судя по тому, как лежат бренные останки несчастных, даже могу сказать, как было дело — одни просто впадали в сон и оцепенение, а другие резали их… А потом — друг друга или сами себя: в зависимости от того, что предпочитали хозяева этого места.

— Святой отец, — чувствуя неподобающий верующему гнев на духовное лицо, отчеканил эгериец. — Не знаю, как там в Хойделле, а в Эгерии в морском уставе сказано, что, находясь на судне, даже король должен подчиняться капитану как обычный пассажир. Мы, конечно, не на корабле, но я требую, чтобы вы рассказали мне все! И имейте в виду — хотя у нас священников судит супрема, но она далеко, а вы…

С трудом Орио проглотил следующую фразу — насчет того, что смертны даже и епископы.

— Сын мой, — обезоруживающе улыбнулся Серчер, и Ронкадору враз стало стыдно за вырвавшуюся угрозу. — Я не могу рассказать вам всего, потому что всего просто не знаю. Лишь скажу, что пока я с вами, вам бояться нечего. Демоны этого места сильны, но перед силой Элла они — ничто. Если, скажем, кто-то из вас уйдет далеко, или со мной что-то случится — все мы смертны… — У Орио даже замерло сердце. — То я ни за что не поручусь. Но пока вы в безопасности… относительной, конечно.

Тут Ронкадор увидел, что его отряд в массе стоит и слушает их разговор.

И выражение их лиц не очень ему понравилось — потому что наблюдать страх на бородатых разбойничьих рожах своих бойцов ему уже давно не приходилось (сказать по правде, никогда). А как известно всякому, кто воевал: испугавшиеся солдаты по части ума куда хуже детей. Тем паче, что у детей в руках нет смертоносных железяк.

— Эй, — рявкнул он, — ну, что уставились?! Быстро осмотреть тут все, и вперед. Ничего не бояться — с нами сам епископ Серчер, Верховный Меч Истины! Поняли, канальи?! Он отгонит любых бесов своей молитвой! Ясно? И не трусить, потому что нюхать ваши обосраные штаны никому не интересно!

Ответом был смех.

— И не ржать, тут вам не конюшня! — рявкнул он, ловя восхищенные взгляды подчиненных. — Слушать мою команду: идти кучно, не растягиваться, не разбредаться. Если кто отстанет, то демоны его, может, и не съедят, а я вот точно башку откручу! Ну, десять минут на отдых и выдвигаемся.

Пока одни уселись прямо на плиты и даже принялись закусывать сухарями и водой, не смущаясь костей и черепов, другие бродили тут же, высматривая, не найдется ли чего полезного.

Среди всякого хлама был обнаружен залитый пальмовым воском бочонок. Так и по сию пору хранят в джунглях порох.

На бочонке сбоку можно было увидеть бронзовую табличку, на которой было выгравировано на староурмосском «Lupus est homo homini».

— Человек человеку волк, — перевел епископ.

И ниже дата — «3260 лето от В. П. Х.».

Порох был упакован восемь десятков лет тому, когда дед Ронкадора еще учился ходить.

Один из пиратов подобрал изъеденную зеленой ярью тонкую трубку, похожую на дуло ружья, длиной в человеческий рост, завершающуюся мордой химеры с широко раскрытой пастью. Трубка крепилась на длинном полусгнившем деревянном штоке. С нее свисал истлевший лоскут просмоленной кожи.

Рядом лежал такой же позеленевший медный бак размером этак с большое ведро, на котором висели истлевшие ремни. Тут же лежали отделанные бронзой длинные деревянные рукояти — все, что осталось от мехов.

— Что такое? — покачал головой моряк. — Для ружья тонковата, да и вообще не похожа…

— Э, балда, — пробормотал Слепой Пьедро. — Это фламматор…

— Чего?

— Огнемет по-простому. Танисским огнем плеваться.

— Да, — вздохнул Веринто, — помню, отец рассказывал, он их еще застал: уж очень хойделльцы любили эти штуки. Только соберешься их в клинки взять, тут они и начинают жарить. Только все равно вашим это не помогло. Сбросили вас в море как раз в этих местах, — сообщил он пирату.

— Точно, — кивнул Пьедро. — Тоже рассказывали старики: если на корабль засветят вот какую бочку этой дряни, считай, пропал. Его ж ничем не погасишь, только парусиной мокрой накрыть… А хрен Шагоров ты чего накроешь, если половина палубы залита. Вот если меньше бочки, тогда еще можно потрепыхаться. Скажите спасибо Святой Церкви, что запретила его…

— Верно, сын мой, — подтвердил Серчер. — Правда, без того, что он уже стал не очень нужен, вряд ли земные государи прислушались бы столь внимательно к власти духовной. Просто пушки бьют дальше катапульт, а в бомбарду его не зарядишь. Опять же, «темный огонь» — зелье дорогое и капризное, и часто угрожало своим не меньше, чем врагу…

Они нашли шесть больших оловянных фляг, горлышки которых запечатывал окаменевший сургуч, на котором можно было различить: «Королевский арсенал Палмута. Прима-огнемастер Йонс Боктмон».

— Капитан, возьмите это с собой, — произнес преосвященный.

— Это зачем? — удивился де Ронкадор и попробовал неуклюже сострить: — Или, думаете, чертовым зельем можно гонять чертей?

— Из него можно, например, сделать факелы, — пожал плечами священнослужитель. — Что же до вашего вопроса, увы, разочарую. У теологов мне не попадалось ничего насчет действия танисского огня на нечистую силу. Зато я знаю, как он воздействует на живую плоть: а кто или что нам здесь еще встретится, неведомо. И поэтому думаю, что лучше бы нам взять эту лишнюю тяжесть, чем погибнуть от ее отсутствия. И порох тоже прихватите на всякий случай.

Кивнув, дон Орио приказал взять с собой бочонок и фляги.

Перед уходом капитан потребовал показать добычу, найденную среди костей.

Она была более чем скромной. Несколько эфесов шпаг и мечей из старого черно-зеленого серебра, пара дюжин старинных монет — черных от времени семиугольных хойделльских «щитов», золотых риэлей с профилями Хайме Последнего, Изабеллы V и Фердинанда Безумного, арбоннских мервеннов; низкопробный перстенек с единорогом. Он махнул рукой. Мол, забирайте, кому не лень тащить.

Уходя, кто-то случайно пнул попавшийся под ногу череп, так что тот улетел далеко в сторону, ударился о стену и разлетелся на куски. Люди нервно рассмеялись. А епископ осуждающе покачал головой.

Спустя минуту подземелья огласил многоголосый вопль авангарда.

Да и сам Ронкадор еле сдержал крик, когда увидел тварь.

Существо, стоявшее у арки, вполне могло напугать даже закаленного морехода. Массивная, широкая складчатая фигура — на три головы выше самого высокого из людей, сутулая, почти горбатая спина, огромная голова летучей мыши-вампира, длинные многосуставчатые руки-лапы с длинными когтями и — Элл свидетель! — три ноги, заканчивавшиеся мощными тяжелыми копытами.

Неведомым ухищрением старые мастера придали изображению противоестественную живость, и падающий на резной камень свет действительно заставлял поверить, что чудовище стоит вот тут, рядом.

Все, проходя мимо призрачного стража, крестились, а многие и плевались, бурча под нос ругательства…

Вновь они зашагали темными переходами, стараясь инстинктивно сбиться потеснее. Поднятые над головами жалкие факелы не слишком-то развеивали окружающий мрак. Лишь редкие световые шахты попадались на пути.

— Да, занятно, там все, считай, в руинах, а тут ни одной щели, — бросил Ронкадор.

— Мы в главой части храма, — пояснил Серчер. — Она вырублена в скале целиком, как дворцы в Эллал-Беле. Я такое видел в паломничестве в Святую долину.

— Вы видели Первый Храм, святой отец?! — восхищенно спросил Веринто.

— Да, сын мой, я был в числе тех, кого неверные танисцы допускают в те места — по особому благословению Предстоятеля. Но об этом мы поговорим потом.

Коридоры шли не так, как было принято в известных им постройках — параллельно наружной стене, с пробитыми то тут то там арками, напоминая древние лабиринты Айхаи, куда запускали жертв темным подземным богам — бродить во мраке до смерти.

Интересно, промелькнуло у Ронкадора, а как епископ думает выбираться? У него что, есть карта? Или… капитан на секунду похолодел — может, выбираться и не придется? Вдруг святой отец на самом деле не такой уж святой и ведет их в ловушку?

Но тут шедший впереди боцман Греви вдруг замер и повернулся к капитану. И дону Орио показалось, что боцман смотрит на кого-то, стоявшего за его спиной.

Он резко повернул голову.

В зеленом полумраке, переходящем в густую черноту зала, стоял черный силуэт. Балахон скрывал высохшую изможденную фигуру, голова была покрыта низким плотным капюшоном, узловатая рука, словно выточенная из старого почерневшего дерева, сжимала рукоять высокого костяного посоха с замысловатой резьбой и вделанным в набалдашник тускло-красным, как глаз вампира, камнем. Капитан тряхнул головой, прогоняя наваждение, одновременно схватив рукоять пистолета. Из-под капюшона, в мимолетном повороте головы, на него сверкнул злобно прожигающий взгляд, скривилось перекошенное ненавистью дряхлое лицо с торчащими изо рта клыками… И все пропало.

— Вы видели, сеньор капитан? — взвизгнул моряк. — Вы видели эту ведьму?! С большими сиськами, извиняюсь…

— Какую ведьму? — уставился на него Ронкадор. — Это был какой-то старый козел!

— Это был морок, — буркнул епископ, не оборачиваясь. — Вам померещилось, сын мой. И не спешите, нам еще надо спуститься несколькими ярусами ниже…

Они сделали небольшой привал в узком как пенал зале, куда свет попадал через трещину, рассекавшую двадцатифутовую скалу.

Епископ подвел Ронкадора к дальней стене с каким-то яшмовым барельефом.

— Взгляните, сын мой…

Несколько секунд Ронкадор озадаченно хлопал глазами, пока не понял, что перед ним — карта.

Пусть скверная и с искаженными пропорциями, но карта Изумрудного моря и окрестностей.

Ронкадор осенил себя святым знамением, вдруг поняв, что видит карту тех времен. Сильно изменилась береговая линия во многих местах, полуострова Мериды не было — вместо него была цепочка островков, были какие-то острова там, где ныне море, но узнать местность было можно. Главное же — на месте отмели Химини, к западу от Шалиско и тут, на полуострове Когтя торчали изображения домиков и людей с надписями.

— Видите? — осведомился Серчер. — Понимаете, почему никому не удалось найти их следы в Дальних Землях? Их просто смыло, когда тонула Благословенная Земля. Помните в легендах — о волнах в сто локтей, идущих одна за другой? — Ронкадор не помнил, но кивнул. — Они только начали строить тут города, как всё и произошло, и их просто смыло — такие волны да еще в узкостях…

По обе стороны карты торчали два каких-то худых изломанных существа в длинных балахонах — вроде исполинских человеко-крыс, ставших на задние лапы, — и у капитана мелькнула мысль, что именно они были на том камне с детскими жертвоприношениями.

Они вступили в широкую и низкую галерею, где в нишах стен выстроились статуи людей, имевших, однако, несомненные черты рептилий.

Лысые головы, змеиный приплюснутый нос, широкие скулы, мощные челюсти и глаза, лишенные век.

Тут произошло занятное событие.

Матрос Сабано, мулат, чья мать была из народа шантаев, рухнул перед одной из статуй на колени и принялся что-то жалобно бормотать — просил на лингва марис великого Сына Змеи пощадить их, так что боцману пришлось поднимать его пинками. Встав, Сабано стал сбивчиво говорить, что это, де, фетиш ужасного создания, что живет в подземном мире и уносит туда людей, но капитан приказал ему заткнуться.

Они миновали и эту галерею и остановились передохнуть в зале, где пересекалось сразу с дюжину входов.

На этот раз не было ни разговоров, ни смешков. Вероятно, мрачной подавленности способствовал украшавший потолок большой гранитный фриз, на котором двое жрецов сажали на кол какого-то богато разодетого человека в диадеме и ожерельях, наверное, чем-то не угодившего им царя.

— Тише! — поднял руку идущий рядом с каперангом епископ. — Дон Ронкадор, вы слышите?

Прислушавшись, капитан уловил какой-то странный шорох, доносившийся из ближайшего к ним коридора, как будто вдалеке кто-то пересыпал сухой песок. Или так отдавалось в темноте лабиринтов их дыхание?

— Эй, хомбре, вы что-то слышите? — сурово вопросил он окружающих.

— Вроде ничего, сеньор капитан…

— А вроде и есть…

— Да нет, показалось…

— Что-то не пойму, то ли там шуршит чего, то ли в голове у меня шуршит…

Люди невольно похватали оружие.

— А ну тише, нишкнуть всем! — рявкнул лейтенант.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь дыханием.

Но различить какой-то непонятный звук все же было можно.

Или это просто эхо…

— Ладно, — приказал капитан. — Сабано, Довмонт, проверьте, что там.

Взяв факелы, оба дозорных ушли в тоннель.

Команда в мрачном молчании не выпускала оружия из рук.

Подозрительный шорох заглушил шаги посланных им матросов, отдаваясь в каменных сводах поступью железных копыт.

Зато ноздрей капитан коснулся некий странный запах, в подземелье как будто неуместный. Он принюхался… Запах слабый, но смутно знакомый…

Втянул ноздрями воздух раз, другой и вдруг понял, что ему напоминает этот шорох и этот запах… Разворошенный термитник. Но что это может означать?

И прежде чем он, похолодев, догадался, Ронкадор услышал душераздирающий крик разведчиков:

— Марабунта!

Возглас ужаса, вырвавшийся из десяток глоток, был ему ответом.

И вот тут дону Орио стало по-настоящему жутко. Потому что встретиться им предстояло едва ли не с самым большим ужасом Иннис-Тора, с подлинным и всевластном хозяином сельвы.

На пути марширующих черно-красных колонн этих крошечных, от силы полдюйма существ, погибает все живое без исключения. От грозных ящеров, быков и ягуаров до улиток, гусениц, змей, скорпионов, ядовитейших слизней и многоножек. После того, как муравьи пройдут, остается лишь голая земля и скелеты их жертв — белые и сухие…

Но откуда эти твари в подземелье?

Размышлять было некогда — из тоннеля выбежали вопящие разведчики, отчаянно размахивая руками. Одновременно остальные вскочили с мест, держа в руках бесполезное оружие.

Ронкадор посмотрел на епископа — тот был до странности спокоен.

— Святой отец, у вас нет в запасе молитвы против насекомых? — произнес капитан первое, что пришло в голову.

— Всем надо уходить, быстро! — скомандовал, именно скомандовал в ответ преосвященный. — К нашему счастью, человек может успеть от них убежать.

Они успели. Лишь когда последние из напуганных людей уже входили под низкую каменную арку с резьбой, изображавшей сражающихся морских тварей, из противоположного тоннеля выкатился поток мерзких насекомых. Казалось, сам камень пола пришел в движение.

Похрустывая жвалами и топоча мириадами лапок, инсекты устремились в погоню. И как выяснилось, бегать они могли довольно быстро.

Спустя каких-то минут пять шедший в арьергарде Сабано, споткнувшись, рухнул во весь рост, попробовал вскочить, но тут же со стоном скорчился, держась за колено.

Он таки подхватился и попытался ковылять следом. Но слишком быстро бежали муравьи, а вот товарищи замешкались, не успев подхватить его под руки.

Шуршащий поток накатил на него, и стон сменился воплем, когда тысячи жал раскаленными иглами вонзились в его тело. Через миг он был уже облеплен густой муравьиной массой. Крики перешли в булькающие стоны, а потом стихли.

Сразу за этим кто-то из пиратов, совсем потеряв голову от ужаса, решил найти убежище в одной из попавшихся на пути стеновых ниш, где торчала каменная горгулья. Но стоило ему втиснуться кое-как в проем, вцепившись в уродливую морду, как что-то хрустнуло, и статуя рухнула, придавив его к полу, причем тем, кто был рядом с ним, почудилось, что в последний момент на каменной морде идола появилась гнусная торжествующая ухмылка.

Третьим стал боцман Греви. Когда они пробегали перекресток, тот провалился в незамеченную широкую трещину в скальном полу — и долгий гаснущий крик дал всем понять, как глубока была бездна, куда несчастный падал.

— Святой отец, по-моему, самое время использовать «темный огонь»! — крикнул Эохайд.

Выбрав коридор подлиннее, они остановились, и пока отряд переводил дыхание, особо отобранные матросы поливали каменные плиты пола густой маслянистой жидкостью, блестевшей в свете факелов, как шкура кальмаров или спрутов.

Опустошили фляги — их по совету отца Тибальта забросили подальше на залитую «огнем» поверхность. Те должны были взорваться, усугубив положение зловредных инсектов. Хотя куда уж больше…

Теперь дело осталось за добровольцами. Из дюжины вызвавшихся Ронкадор отобрал троих — двух своих и одного подчиненного Игерны.

Двое вооружились арбалетами, к болтам которых был привязан трут, а третий, скуластый черноволосый матрос с орлиным носом, недавно принятый в команду «Леопарда», взял наизготовку свой лук из китового уса.

Им предстояло, дождавшись, пока голова колонны муравьев-убийц пересечет рукотворный барьер, выпустить стрелы.

Остальные тронулись в путь, оставляя за собой метки, по которым поджигатели смогут их найти.

Не прошло и пяти минут, как позади коротко рявкнуло, затем слитно ударило пять или шесть негромких взрывов.

— Беру свои слова назад, святой отец! — весело брякнул Ронкадор. — Не знаю, как насчет бесов, а вот с их порождениями вполне можно справиться треклятой выдумкой неверных…

Но радость была преждевременной.

Вскоре догнавшие их, запыхавшиеся и прокопченные пират и лучник сообщили, что третий их товарищ, видно, повредился умом. Иначе как объяснить, что, не дожидаясь появления марабунты, он ни с того ни с сего разрядил свой арбалет, а потом ринулся во вспыхнувшее пламя с безумным воплем, словно атаковал невидимого врага.

Смех и веселая перебранка враз стихли.

И в этой тишине до всех донеслись еле слышные шорох и потрескивание, прозвучавшие для людей топотом адской кавалерии.

Ронкадор отметил, как переглянулись отец Тибальт и преподобный Серчер.

Экзорцист пробормотал что-то себе под нос, вроде «сила растет» или «возрастает»…

— У нас еще остался порох… — нерешительно начал кто-то

— Будет то же самое, — вдруг отрешенно бросила Кармиса. — Тьма… не допустит… Она все равно нас убьет.

— Поп-то грехи успеет отпустить? — буркнул кто-то, зло хохотнув.

— Отставить разговорчики! — цыкнул Ронкадор. — Кто будет верещать не по делу, тому я сам отпущение сделаю, своей рукой!

— Верно, дочь моя, — кивнул епископ. — Я немного ошибся, рассчитывая, что… Ладно, неважно! Милорд капитан, кто из ваших людей лучший аркебузир?

— Давай, Пьедро, — распорядился дон Орио, хотя про себя удивился: неужто святой отец намерен расстреливать муравьев из ружей?

За названным вышло еще двое.

Однако задумка была в другом.

Повинуясь командам отца Тибальта (судя по всему, этот падре службу свою начинал не с крестом, а с мечом в руках), пираты распечатали найденный среди костей бочонок с порохом. Не забыв проверить, не подпортила ли влага порох (он горел прекрасно), монах высыпал его часть на крышку, предварительно поставив бочку в центре очередного коридора.

Изрядная часть пороха плюс содержимое пороховниц было рассыпано по коридору тонким слоем. Все это было проделано без спешки и закончено, когда в начале тоннеля в свете специально оставленного для этого факела мелькнула бурая масса муравьев.

Выстрелы грянули, когда насекомые заполнили почти весь тоннель, и до головы их колонны осталось каких-то тридцать-сорок футов — к тому времени пираты уже укрылись в соседнем зале-перекрестке и присели, зажав уши и открыв рты.

Опустились на затравку серпенты, и три пули, забитые без пыжей и обмотанные вспыхнувшими тряпками, полетели к цели.

Бабахнуло так, что половина отряда оказалась сбита наземь взрывной волной, бросившей в лица людей мириады мертвых муравьев, убитых на месте воздушным ударом и огненным вихрем.

— Ваше преосвященство, а как вы догадались? — поинтересовалась Игерна, когда слух к ним вернулся и они продолжили путь.

— Вы не замечали, что при стрельбе в комнате гибнут мухи? — вопросом на вопрос ответил священнослужитель. — Есть любопытная книга профессора Рюйша о жизни насекомых…

Они шли еще какое-то время, периодически останавливаясь и прислушиваясь, но, видимо, пирамиду охраняла всего одна стая марабунты.

А потом они увидели свет в конце очередного тоннеля.

Оказавшись на пороге обширной пещеры, Эомар пролетел по инерции вперед и замер. «Вот и добрались…» — промелькнуло у него в разгоряченном мозгу.

Они оказались в обширном зале с высокими шлифованными колоннами, вырубленными, как и все тут, в толще камня. Стены украшали резные изображения довольно жутких существ, в глаза которых были вставлены драгоценные камни.

Зал тускло освещался косыми лучами из световых шахт так, что, падая на лежащий в центре золотой октагон, световые столбы рассеивались по обширному залу, отражаясь в свою очередь от мягкого сияния золота и матового холодка платины.

Видимо, во времена давние и древние все это богатство хранилось в деревянных сундуках, а может быть, было расставлено на алтарях или стеллажах. Но сейчас сокровища утонувшей восемь тысяч лет назад страны лежали грудами на полу.

Было их на вид не так много: самая большая куча побрякушек желтого металла от силы по колено — но сколько это стоит, даже и представить себе было трудно.

— Тут на целый казначейский флот! — восхищенно воскликнул де Ронкадор.

Альери осторожно взяла Эомара за руку и прильнула головой к плечу.

— Это оно? — улыбнулась.

Пират, пожимая руку возлюбленной, кивнул.

— Что-то подсказывает мне, что это еще не конец… — тихо прошептала девушка.

Пираты и эгерийцы осторожно бродили по сокровищнице.

Эохайд чувствовал, что его разбирает смех. Держась за руку Игерны, он прокряхтел:

— Надо же… Смотри, сколько золота… Если выберемся…

Он хрипло засмеялся.

Люди уже протянули руки к золоту, однако дон Орио сердито одернул их:

— Эй, неймется? Каждый свое получит, не торопитесь! Кто первый схватит королевское золото, потащит на себе двойной груз. Нам это добро еще волочь на корабли. Забыли?

— А мы? — вклинился Счастливчик.

— И вы потащите, — рассмеялся капитан. — Не беспокойтесь, расплачусь за работу честь по чести!

— Это как? — спросила Игерна. — Как с поденщиками — медный риэль в два дня?

Пираты загоготали, к ним присоединились и эгерийцы.

— Как с наемными солдатами — семнадцатая доля от цены. Чтоб еды на что имелось купить, пока до людей добираться будете! — рассмеялся Ронкадор.

Пираты хмуро поухмылялись, но по их лицам можно было понять, что эта идея их не особо веселит.

Под руководством лейтенанта Веринто эгерийцы принялись набивать золотом и платиной мешки — по восемь десятков фунтов на человека. В каждый такой входило множество золотых украшений и драгоценных камней.

Взгляд Ронкадора выделял из груды золота то статуэтку обнаженной женщины со щупальцами вместо рук, с глазами из сапфиров и преогромными клыками; то браслет, покрытый чеканными оскаленными мордами чудовищ, то корону, вполне достойную любого короля Старых Земель, если бы не гнусные богохульные изображения, ее покрывающие.

Но тут он увидел изумруд размером с апельсин, на котором была с величайшим искусством выгравирована птичка и готовая к нападению змея. Камень был так прозрачен, что буквально светился изнутри. На всякий случай Орио поднял его и положил в опустевший патронташ на поясе — мало ли… Потеряется еще, а стоимость огромного изумруда, оправленного в червонное золото, даже не поддавалась оценке.

Кто-то из пиратов ковырнул тесаком восьмиугольник в центре зала и сплюнул — слой золота был не толще парусины.

Эохайд равнодушно стоял и смотрел на суету. Странные мысли приходили ему в голову. Незнакомые, страшные мысли.

Как будто некто огромный и сильный смотрел сейчас на мелких букашек, таскающих в лапках золотистые крупинки.

Между тем бродящие по сокровищнице пираты обнаружили в углу нечто занятное — огромный, футов пятнадцать шириной бездонный колодец, окруженный бордюром из редкостного белого нефрита, покрытого изображениями исполинских чудовищ с длинными шеями. Настолько длинными, что, стоя на земле, чудища могли свободно дотянуться до солнца и луны и пожрать их — чем и занимались.

Попробовали посветить вниз — но увидели лишь густую тьму.

— Да, вот колодец, так колодец, — с долей восхищения бросил Скороно, десятник морских пехотинцев. — Может, туда нагадить — а то тут вроде отхожих мест не видать?

— Дурак, — бросил сосед, — не кощунствуй: вдруг туда жертв всяким мерзостным богам бросали? Пусть в мире покоятся.

— А может, они как раз и гадили туда, — заржал в ответ Скороно. — Надо ж им было куда-то дерьмо девать? Народу тут по всему видать много было!

— Да нет — скорее уж это простой колодец: народу-то и вправду много в этой храмине обреталось — тысяч десять запросто влезет.

— Ну, ваше преосвященство, — обратился к епископу Ронкадор, — если я правильно понял, мы пришли куда шли, и можете не сомневаться — все, что должно, Святая Церковь получит. Однако же не вижу никаких стражей, коих оставили тут ата-аланцы — как гласят легенды. Думаю, если и были такие, то за тысячи лет они испустили свой нечистый дух.

— Не было бы никого, кто радовался бы этому более меня, сын мой, — ответил Серчер. С лицом суровым и скорбным он начал бормотать молитву.

Прислушавшись, Эохайд различил:

— Славно имя твое среди всех живущих и не живущих. Благи дела твои и помыслы твои. Не оставляй же верящих в тебя! Не отнимай руки твоей от мира сего. Пусть не придут времена злые и черные, не подступит великий мор и глад! Отврати посланцев Тьмы от детей твоих, не допусти демонов смерти на землю! А если уготовано это испытание тобой, Вседержителю, и неотвратимо оно, надели силой противостоять ему до конца и повергнуть легионы бесовские! Все мы на земле грешной есть дети твои. Не оставь же нас без надежды! Не лишай защиты созданных по образу и подобию твоему!

— Эй, хойделлец, — толкнул Счастливчика в плечо немолодой эгерийский матрос, — никак сомлел?

— Да, приятель, тут воздух спертый.

— Не воздух… — бросил моряк. — Тут что-то иное.

Эохайд с удивлением посмотрел на него.

Эгериец ткнул пальцем в каменный колодец.

«Что он имеет в виду?» — только и успел подумать пират.

И тут под потолком сокровищницы, прямо над колодцем, промелькнул странный отблеск…

* * *

Год 3342 от Возведения Первого Храма. 1-е число месяца тао.

Ничьи Земли. Коралловая бухта.

Дон Аррано да Нуньес стянул шляпу и провел ладонью по коротко стриженным волосам.

В тени, казалось, было еще жарче.

С мостика было видно, как на палубе «Нуэстра Кивирры» человек пять матросов возились, пытаясь стащить с трупа пирата доспех. Задача им предстояла трудная — как расстегивать все эти защелки и замки, не повредив, знатоков в команде «Леопарда» было не сыскать. А Нуньес был настроен получить «железного Густава» целым и невредимым — он стоил приличных денег.

Внизу, у фок-мачты отдыхал десяток матросов. От внимания старшего офицера не укрылось, что время от времени кто-то из них нет-нет, да и принимался тревожно озираться.

Впрочем, то же самое хотелось сделать и ему.

— Странно, ветер не шибко сильный, а волны вроде повыше стали… — с какой-то вымученной усмешкой изрек один из моряков.

— Это бывает, — лениво ответил другой матрос. — Где-то шторм прошел, вот отголоски сюда и докатились.

— Может быть, только вот как посмотришь, так и кажется, что сейчас выплывет Змей-Шаргат со своей Ахайдой, да и сглотнет вместе с кораблем…

— Молчи, осел! — ответил второй, не отрываясь от своего занятия (вязал коврик из плетей старых канатов). — Не накликай!

— Осел? Это кто тут осел? Я осел? Да нет, осел, похоже, та скотина, что обрюхатила твою мамашку! — вскочил молодой матрос, сжимая кулаки.

— Эй, там! — строго прикрикнул старпом. — Придержите-ка язык. Нечего устраивать бабьи свары!

— А что я, сеньор? Вы вот ему скажите… — заканючил молодой.

— Довольно! — рассердившись, оборвал его Нуньес. — Разбаловались — забыли, что плетка на свете есть? Так быстро вспомните!

Моряки успокоились, а капитан второго ранга тяжело вздохнул.

Было видно, что люди боятся, пусть и всеми силами стараются этого не показать.

Что ж, он мог понять их. Он сам боялся, потому что чувствовал сгущающуюся буквально с каждым часом угрозу.

Что это будет? Ураган исполинской силы, из тех, что отправляют на дно целые флоты? Подводное извержение вулкана, превращающее море в пар? Что-то вообще невиданное?

Сколько кораблей исчезает в море каждый год? Не только ведь в переходах через океан, а в знакомых, исхоженных мелких морях Староземья, в тихую погоду, там, где пиратов не может быть.

Он ведь знает, как это случается…

Когда-то, более двух десятков лет назад, он был гардемарином на сторожевом флейте, охранявшем корабли Айланской компании от пиратов у берегов Восточного Рога.

И вот в один из дней, неизвестно откуда, при спокойном море и мирно дремавшем в своей каюте маге, вдруг ниоткуда на них накатилась бродячая волна, которая воздвигла стофутовую стену перед судном. Ни капитан, ни кто другой на судне даже не успели отдать команду — а потом «Мистраль» вошел прямо в эту стену воды, которая сомкнулась над судном и потопила его, стремительно бросив ко дну. Если бы за три часа до того за скверно выученный устав Нуньеса не послали в «воронье гнездо», он бы пошел ко дну вместе со всеми. Но вместо этого он лишь увидел гладкую, почти без пены верхушку волны в каких-то пяти-шести футах у себя под ногами.

Потом корабль взбрыкнул, уходя на дно, чем вышвырнул Нуньеса из корзины впередсмотрящего, и тот пережил сперва скольжение по высоченной водяной горе к ее подножью, а потом двухдневное плавание на выброшенной с палубы пустой бочке, в ожидании смерти то ли от жажды, то ли от акульих зубов.

Ему повезло — его подобрал танисский работорговец, у которого половина команды умерла от какой-то лихорадки, и капитану которого лишний матрос был нужнее лишнего раба, и спустя два месяца Нуньес добрался до Геоанадакано.

Танисец слово сдержал, а может, просто посочувствовал тому, в ком текла кровь его народа, и даже дал совет не говорить, что Аррано в момент гибели был на мачте корабля. Иначе чего доброго обвинят, что он де проглядел волну…

— Дон Нуньес, смотрите! — завопил вахтенный.

Старший офицер повернулся на крик и замер.

Над вершинами далекой скальной гряды в небо поднимался белый столб дыма или пара. И еще один. И еще…

Белесые струи, поднимаясь вверх, впивались в небесную синь, растекались шевелящейся, будто осьминог, тучей — гигантской, даже при взгляде отсюда.

Жалобно, словно плача, замяукали одна за другой корабельные кошки…

Глава 33

[когда, где?]

Не было ни молний, ни грома, ни серного смрада и адского пламени.

Просто сверкнула бледная молния, и из жерла колодца выскользнул громадный змей, невероятный в своей величине и мощи…

Нет, конечно, он был меньше, чем воспетые в легендах дети Хамирана и духов воды — исполинская Ахайда, что могла свернувшись кольцом, окружить целые города, или Шаргат, играючи душивший древних левиафанов, что могли кипятить бездну и крушить скалы, как мягкую грязь.

Даже, пожалуй, был он не длиннее бонавентур-мачты «Леопарда», если считать от клотика до «шпоры». И не толще самой толстой бочки…

Но то, что перед ними не какая угодно тварь, а высшая сущность, было ясно.

Сверкающее тело, блестевшее чернотой обсидиана, перемежаемой сиянием цвета лучей ущербной осенней луны, навевающей мрачные мысли и заставляющей вздрагивать от каждого шороха, окружали радужные отсветы. Голову, нависавшую над ними под сводом пещеры, как капитель зловещей колонны, венчали три бирюзовых глаза и странная пасть, похожая на жало пиявки.

И при этом весь он был как-то по-особому, противоестественно красив.

И эгерийцы, и пираты вмиг забыли про золото. Люди еще ничего не понимали, а просто смотрели вверх, словно околдованные, не мигая.

Они, разумеется, не могли знать, кто и что перед ними. Не могли и подумать, что они первые, кто видит его за восемь с половиной тысяч лет, и что именно таким он являлся жрецам Ата-Алана. Равно как и то, что это — лишь малый остаток его, низшее воплощение, в котором он так и остался замурованным и прикованным к этому храму после проигранной в допотопные дни битвы — проигранной не в мире сем…

Но память уже вызывала, пробуждала, нет, не воспоминания и даже не то, что именуют умники «родовой памятью», а нечто более глубокое и емкое, чему нет названия, но что несет запечатленное через поколения, от отца к сыну, внуку, правнукам, от тех забытых пращуров, что когда-то стремглав бежали от слуг его и ему подобных, чтобы не быть пожранными душой и телом.

И чувство это говорило: перед ними — враг.

Первым среагировал не кто-то из пиратов, казалось, привычных действовать без команды. Не Кармиса — маг-пират. И даже не епископ.

Первым опомнился дон Орио.

— К залпу! — рявкнул он, и все солдаты тут же похватали оружие и в нерешительности навели аркебузы на чудовище.

— Огонь!!! — скомандовал капитан.

Раздались беспорядочные выстрелы.

Змей даже не покачнулся.

— Это морок, призрак! — выкрикнул Орио.

Словно бы услышав его слова, змей изогнулся в воздухе и обрушил удар хвоста на стоявшего ближе всего пирата. Тот не упал, не был раздавлен или даже просто убит на месте — он просто вспыхнул бирюзовым пламенем и распался, растекся булькающей зловонной лужей.

После демонстрации своей материальности, змей взвился к сводам, а затем черно-радужная молния обежала весь зал вдоль стен по периметру — видимо, хозяин здешних мест таким нехитрым образом дал понять, что никого выпускать не намерен.

И вновь занял свое место, озирая незваных гостей с почти ощутимой насмешкой.

Насмерть перепуганные матросы жались к колоннам. Одни обреченно стояли, как по команде «на караул», другие вразнобой перезаряжали ружья, раскусывая патроны. Они немедленно бы побежали, если б знали, куда бежать.

Ронкадор стоял в окружении самых стойких бойцов и ждал развязки, хотя мысленно уже попрощался со всеми и готовился отойти в мир иной.

За соседней колонной Альери опустилась на колени и читала молитвы одну за другой.

Жаль, что она не успела исповедаться святому отцу.

Какой-то из ближайших к выходу матросов ринулся прочь — стремительный рывок черно-золотой молнии, и лишь взметнувшееся пламя осталось от смельчака.

Эохайд отчетливо понял, что жить им всем осталось считанные секунды. Сейчас тварь пожрет их или сотворит что-то еще более ужасное. И откуда ждать спасения?.. Надежды не было. То, что приближается к ним, — сама смерть. Неотвратимая смерть. Оказывается, самое жуткое для таких, как он, людей — неотвратимость.

А Кармиса лишь стояла, замерев, взирая на чудовище. Взирая — и не видя, точнее — видя совсем не то, что остальные.

Тварь была похожа на столб переливающейся самой в себе Тьмы тысяч и тысяч оттенков мрака. Это было существо мыслящее, злобное и невероятно мощное.

Перед ней было очень древнее создание, пришедшее в мир задолго до часа, когда человек лишь чуть-чуть преодолел в себе звериное начало. В его славу проливалась кровь на черных жертвенниках подземных храмов и устремленных в небо вершинах пирамид. Сутью его была Тьма. Та самая Великая Тьма, царившая во вселенной до ее сотворения.

Не было в этом мире силы, способной остановить чудовище.

И тут вперед выступил отец Тибальт.

Протянув руки к монстру, он вскричал:

— О, ты, Рука и Глаз Хамиранов! Пришла пора тебе исчезнуть навсегда!

И он ответил человеку!

Под каменными сводами прозвучал зловещий голос, который никогда не суждено забыть тому, кто имел несчастье его услышать. Он прогремел, словно вестник гибели, и был низким и зловещим, как завывание бэанн-ш'ши над мертвыми дольменами и кромлехами в безлунную ночь. Никто не мог сказать, какие слова он произнес, ибо говорил он на незнакомом языке, но, как потом оказалось, все поняли, что было сказано. И голос — холодный и бесстрастный, мог принадлежать лишь самому Владыке Тьмы.

— НАВСЕГДА?! — эхом отразилось от камня. — ГЛУПЕЦ!! ЖАЛКИЙ ГЛУПЕЦ!!! ХВАСТАТЬСЯ СИЛОЙ ПЕРЕДО МНОЙ, ОДНИМ ИЗ ДРЕВНИХ, СТОЯВШИХ У ИСТОКОВ ЭТОГО МИРА!!! ТЫ ДАЖЕ ПОДУМАТЬ НЕ УСПЕЕШЬ, КАК ТВОЕ ЖАЛКОЕ ИМЯ НАВЕКИ СОТРЕТСЯ ИЗ ЛЮДСКОЙ ПАМЯТИ!!!

Р'рагхааа таибар… Урр-Шартар-гур Арх-Арх!.. Мар табба баа… Авват кириинар… Паан фетталу штир кар-рат… Кзар-Хакк!! — громом отдавалась в ушах речь твари, надо лбом которой сияли длинные алмазно-светящиеся рога…

Северин, косясь на застывшего каменным изваянием отца Тибальта, протянувшего руки к чудовищу, открыл крышку ларца, достал оттуда череп, выточенный из горного хрусталя, и вознес его высоко над головой.

Череп разом вспыхнул мертвенно-бледным светом, от него разошлась во все стороны световая волна, словно оба святых отца стояли в шаре, наполненном ярко-голубым чистым светом.

Вслед за этим яркими огнями полыхнули самоцветные глаза чудищ на стенах.

Экзорцист громким, хорошо поставленным голосом начал молитву:

— Укрепи десницу нашу, и сердце наше право, и ум наш мудр. По Твоему благому, Владыко Вседержителю, утверждению исполняем мы действо сие верное.

Творец Вселенной, Элл, неизреченный, воссиявший сущим во тьме и Хаосе светом спасения, пославший ничтожным детям своим веру и пророков, и посланников небесных в помощь, предопределивший Хамирану и ордам его падение во тьму внешнюю, и тебе, заклятый Змей-Ездр! Реку вослед нашим святым пророкам: запрещаю тебе, отродью Уббо-Сатхла премерзкому, страшным именем Господним и всеми именами Элла, и силою святых и пророков, властвовать над сею землею!!

Проклят будь, Змей, распадись в тлен и не имей боле никоей же власти на земли, и иди в преисподнюю на муки вечные, да не убоюсь тебя и всех сил твоих! Да падут все цепи твои и заклятья бесовские, и да воздастся тебе, врагу Эллову по делам твоим! Да исчезнешь ты и зиккурат твой, Езр, и все идолы твои да падут, и все римфаны твои да разрушатся! Проклят, проклят будь!

Apage! Apage! Apage!

Сияние превратилось в световой жаркий поток, который, отразившись в черепе, ударил в змея.

Могучая сила, отраженная в самую сущность демона и вновь излучаемая ею в хрустальный череп, обливала всего демона, заставляя его светился.

— Р'рагхааа — варрон! — гремел как под сводами храма голос епископа. — Шамурадд — васс! Эонрр-Фартар — васс! Мар табба! Лаишиф — васс!! Авват! Авват! Авват!

Слова эти отзывались неведомым ужасом и одновременно надеждой в душах недвижно замерших, обреченно взирающих на схватку людей.

Но тварь они не слишком, видимо, смутили, ибо она ринулась в контратаку. Походя придавив оказавшегося на пути эгерийца (лишь легкая сине-зеленая вспышка осталась от него), она попыталась обрушиться на священников.

Казалось, хрупкие тела смертных исчезнут под обсидиановыми кольцами исполинского тела, но случилось нечто непонятное. Войдя в световое пятно, излучаемое артефактом в руках Серчера, рептилия отлетела назад, чуть не впечатавшись в стену.

Новая попытка — и новая неудача.

Затем змей попытался обойти святых отцов с тыла, но выяснилось, что даже слабый луч сияния, испускаемого горным хрусталем, непреодолим для него. И зловещий исполин заперт в своем углу, рядом с колодцем.

Тогда Враг решил изменить тактику.

Чем он ударил по людям, осталось непонятным. Но от его силы многие попадали на камень, держась за голову и крича от боли, а двое или трое неуверенно сделали шаг-другой к Серчеру и отцу Тибальту, как-то вяло поднимая оружие. Однако соседи набросились на них, валя на пол. Возможно, магия хрустального черепа лишала змея силы, а возможно, он просто не мог даже тут поработить ум истинно верующего — во всяком случае, с ходу.

Но чудовище вовсе не собиралось так просто сдаваться.

Изогнувшись зловещей молниеподобной руной «зигг», в древних норнах символизирующей смерть и мрак, змей выстрелил, или скорее плюнул, сгустком ядовито-зеленого света — тягучего на вид и тяжелого. Первый «выстрел» был пробным — он растворился в воздухе, не долетев до епископа и экзорциста.

К счастью никто не видел в тот момент лиц Серчера и Тибальта, ибо они отразили невыразимый ужас — и то был отнюдь не страх смерти.

Торжествующе загремев, демон исторг еще один плевок. Тот был куда больше по размеру и лишь немного не долетел до священнослужителей, продолжавших стоять неколебимо и читать молитвы вместе с взываниями на неведомом языке.

Следующая атака последовала отнюдь не сразу — наверное, подобный метод борьбы требовал изрядных усилий даже от почти всемогущего духа тьмы.

Вот он вновь изогнулся, прицеливаясь…

Отец Тибальт спокойно сделал несколько шагов вперед, заслоняя епископа.

До него долетело не так много субстанции — можно было заметить, что ее было меньше, чем даже в прошлый раз.

Пламя бериллового оттенка взметнулось и опало на каменных плитах, а когда оно угасло, на полу пещеры остались лишь несколько металлических пряжек и свинцовая чернильница.

Крик ужаса рванулся из сотни глоток.

А в ответном вопле демона почудилось не торжество, а вполне неподдельная злоба и испуг.

По его телу все чаще пробегали алые и синие зарницы, в то время как радужное мерцание угасало — видно, битва шла к завершению не в пользу духа зла.

Кармиса стояла недвижно, сжав руки на груди, начисто забыв все молитвы всем богам, духам и силам.

Жуткие видения неслись с калейдоскопической скоростью перед ее внутренним взором.

Тысячи коленопреклоненных пленников на площадях перед разрушенными дворцами, какие-то трясущиеся от ужаса вельможи, подносящие на бархатных подушках короны высокому крючконосому человеку, колонны чернокожих воинов, марширующие через саванну к белым танисским селениям, орды всадников, идущие с востока на запад Саианы, оставляя лишь трупы и пепел, корабли, мечущие огненные стрелы у берегов южных островов…

Мертвые, пораженные чумой края где в ночи не светится ни одного огонька и можно скакать много дней не встретив живого человека…

Небо, затянутое гарью исполинских пожарищ, багряные раны облаков, пахнущий железом и кровью продымленный воздух, кровожадные создания, шагнувшие из ночных кошмаров, рукотворные чудища из стали, ползущие по улицам разрушенных городов.

Смерть… Смерть… Смерть…

Смерть вечная и окончательная, смерть, длящаяся тысячелетия, смерть ненасытная, смерть, ради которой будут рождаться дети сотни поколений вперед, пока Элл не прекратит это.

А еще был пытающийся докричаться до нее голос, который голосом не был — непреклонный, звенящий металлом, повелевающий ударить своей силой двух стоящих впереди нее людей, у одного из которых в руках сгусток небывало чистого света. Голос обещал ей любую награду — вечную жизнь, богатство, преклонение и наслаждения, о каких она даже не в силах помыслить, власть над людьми, духами и демонами… Нужно было лишь обрушить на тех двух свою силу — силу, которую он расковал в ней, отомкнув те самые замки, о которых говорила когда-то ее наставница.

И еще девушка видела, что неземной свет, который исходит от хрустального черепа, — это суть самого демона, но выправленная и очищенная, та, из которой он был сотворен изначально. Да, сейчас Кармиса действительно видела многое: и пришедшие в движение земные пласты в глубинах под древним храмом, и пробудившийся подземный огонь, и жуткое напряжение замершего потока того, что смертные именуют временем…

И молодая ведьма поняла, что должна сделать…

Змей вновь ударил, исторгнув длинный язык тяжелого изумрудного пламени, но на пути смертоносной субстанции опять оказалось человеческое тело. Широко раскинув руки, стала Кармиса, заслоняя епископа, и фигура ее на миг окуталась оранжевым сиянием, словно призрачный щит стал на пути дьявольского удара.

Несколько тягучих капель все же продолжили путь, но они растворились в лучах, исходящих от черепа, раньше, чем окончательно исчезло в зеленом пламени тело молодой чародейки…

Все заняло считанные мгновения.

На камне пола остались только несколько украшений и небольшой нож.

И лишь далеко, среди островов Архипелага, в небольшом селении внезапно схватилась за сердце еще нестарая женщина, выкрикнув имя дочери, да сурово сжала губы посреди длящегося уже третий день молитвенного бдения седая жрица бога-воина, подумав, что воспитала хорошую ученицу…

Мерзкий свистящий звук буквально пронзил уши людей — так могла бы пищать исполинская крыса, оказавшаяся под сапогом титана. По телу змея волнами пробежало многоцветное сияние, оно завибрировало, и во все стороны от него полетели брызги жидкого света, растекавшиеся по камню пола быстро тающими лужами.

И словно вторя муке и агонии своего властелина, храм тоже мелко затрясся.

В такт этой агонии в мучительных корчах забился чернобородый человек в бинтах, лежащий на койке в капитанской каюте уходящего курсом ост-ост фрегата, и крик его до странности напоминал визг демонического змея. К счастью, у окружавших его не было возможности их сравнить, но и услышанного хватило, чтобы сразу двое, обезумев, выбросились за борт. А когда, набравшись смелости, пираты вошли в каюту, то увиденное поразило их таким черным необоримым ужасом, который они не смогли забыть до конца дней своих…

Змей вновь изогнулся, пытаясь, должно быть, атаковать еще раз, но тут ослепительная радужная волна пробежала по его телу, и водопадом зелено-синих искр последний из обретающихся в подлунном мире Совершенных рухнул в колодец.

Но перед тем, как рухнуть во мрак, он еще успел издать истошный нечеловеческий вопль.

— КА-А-АК?!!! ВСЕ КОНЧЕНО?!!! НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!! НЕ-Е-ЕТ!!! НЕ-Е-ЕТ!!! НЕ-Е-ЕТ!!!

И сразу за этим рассыпался пылью хрустальный череп в сведенных судорогой руках епископа. Глаза святого отца закатились, лицо побледнело до синевы, и он бы, несомненно, упал без чувств, но слева — эгериец, справа — пират подскочили к нему и поддержали.

Следующие пять минут прошли в безумном хаосе.

Пираты вперемешку с матросами суетливо метались. Кто-то молился, кто-то лихорадочно надевал мешки с золотом на плечи.

Несколько человек, прихватив что из сокровищ подвернулось под руку, исчезли в арках — видимо, рассчитывая выбраться самостоятельно. На них никто не обратил внимания.

Кое-как пришедший в себя Ронкадор, мокрый как мышь, со всклокоченной шевелюрой, мотал головой, бормоча под нос молитвы…

— В монастырь! — повторял Веринто, зачем-то взмахивая саблей. — В монастырь, если выберемся… На хлеб и воду — грехи замаливать!

— Болван! — заорал на него Орио. — Какой тебе монастырь, если ты женат?! Надо убираться отсюда! Берем все, что можем унести, и бежим!

Храм тряхнуло… Потом еще, и еще раз…

Пол мелко завибрировал, с потолка упало несколько мелких обломков.

Глядя на это, Эохайд заорал:

— Бегите! Сейчас здесь все рухнет, бегите! Бросайте золото…

— Ну, не-ет, — процедил Ронкадор. — Это золото мы честно заработали… С демоном дрались как-никак…

Его перегнуло пополам и вывернуло наизнанку.

Тут же начало происходить нечто, могущее показаться забавным стороннему наблюдателю.

И пираты, и моряки королевского флота во множестве принялись суетливо озираться, а потом, не стесняясь посторонних, присели, стащив штаны…

— Ваше преосвященство, — вытирая рот, бросил Ронкадор пришедшему в себя епископу. — Я готов вам руки целовать, но скажите, вы сможете вывести нас? И… оно не вернется?

— Да, все кончено, дети мои… Враг повержен, и врата в преисподнюю снова запечатаны. Так что все в полном порядке.

И в этот момент ударило по-настоящему. Пол и стены затряслись, как будто исполинские мышцы перекатились под каменной оболочкой чудовищного тела.

Люди попадали, вцепившись в вибрирующую твердь, и каждый в тот миг подумал об одном — вот сейчас своды рухнут им на головы, и все закончится…

Но храм, вырубленный в скальном монолите, устоял, хотя от сводов и откололись камни, ранив двоих и убив одного.

Из колодца поднялось облако пахнущего серой дымка, вызвав у всех приступ ужаса.

Однако это всего лишь были земные испарения — такие же, как те, что источали пересекшие пол в паре мест трещины.

— Все!! — рявкнул побледневший каперанг. — Берем все, что успели, и уходим!

Топоча и тяжело дыша, люди повалили прочь из сокровищницы.

По коридорам бывшего обиталища демона тащились они, проклиная все на свете и молясь всем богам, сколько их ни есть в мире.

Впереди двое — пират и эгериец — вели преподобного Серчера, указывающего дорогу; Эомар бежал, подхватив на плечо Игерну, а рядом, спереди и сзади бежали все остальные — кто бросив даже оружие, кто сгибаясь под тяжестью сокровищ.

Они перепрыгивали трещины, проскакивали залы-перекрестки, перебирались через рухнувшие статуи…

Не раз и не два их застигали подземные толчки, когда пол ускользал из-под ног и приходила мысль, что вот теперь уж точно настал конец… И все же скальная толща пока что выдерживала удары землетрясения, хотя однажды тоннель, из которого они вышли, обвалился буквально за их спинами. В другой раз, когда пробегали высокий узкий зал с вмурованным в стены огромным золотым диском, храм вздрогнул, и двадцатифутовый диск рухнул с тяжелым глухим звоном, придавив сразу троих…

Вот, наконец, они под открытым небом.

И то, что они увидели, заставило их замереть.

Прежней долины не было. Не было и всех окружающих пирамиду пристроек, а лишь груды камня. Ни единого здания не уцелело и в городе — похоже, внутри скального массива они не почуяли, насколько сильным было землетрясение, вызванное гибелью хозяина этого мертвого города.

То тут, то там в небо били струи пара, текли горячие ручьи. Но куда удивительнее было, что целый участок скальной стены словно провалился под землю. Там, где был проход, через который они сюда попали, были лишь перемешанные пласты глины и отдельные торчащие камни.

Многие, от пережитого напряжения потеряв сознание, упали на землю.

Игерна сидела на земле и, сложив руки, молилась, молилась, молилась.

Раскачиваясь из стороны в сторону, Альери не замечала ни Эомара, ни епископа, ни Орио.

Стеклянным, без искорки сознания, взглядом Альери огляделась и поднялась на ноги.

Капитан «Леопарда» начал считать тех, кто уцелел.

Альери молча приблизилась к распростертому на траве Счастливчику. За ее спиной толпились эгерийцы.

Ронкадор наскоро пересчитал вышедших — не меньше четверти его людей осталось в проклятом храме. Пираты, впрочем, пострадали не меньше.

Тут, под ярким солнцем и синим небом — хоть вокруг и были руины города поклонников тьмы — было трудно поверить, что совсем недавно они воочию лицезрели кого-то из верховных дьяволов. Элл — да неужто это было?! Ронкадору в голову пришла спасительная мысль — он вспомнил слова святых отцов, что демоны ада лишены силы плотской, и лишь поражая разум жертвы заставляют видеть ее то, что им угодно.

Перед его мысленным взором тут же встало исполинское мерцающее тело и зеленое пламя, превращающее плоть людскую в ничто. И куда тогда, скажите на милость, подевались святой отец и чародейка да еще куча народу? Сами прыгнули в тот адский колодец? Конечно, пределы мощи бесовской ведомы лишь им самим да Творцу…

— Нам бы надо вознести молебен Отцу нашему небесному, — молвил белый, как камень, епископ, обращаясь к Ронкадору. — Но, думаю, Всевышний простит нас, если мы это сделаем по возвращении. А пока надо как можно скорее уходить отсюда. Полагаю, нам надо идти к реке, срубить плоты и спуститься вниз, к морю. Потому что… — В это время земля под ногами вздрогнула. — Потому что если рухнет перемычка между нами и озером, мы можем утонуть, как мыши в ведре.

Дальше был марш-бросок к реке, отчаянная работа саблями и мечами. Одни валили по счастливой случайности попавшиеся им бальзовые деревья, пока другие тесаками и кинжалами кромсали одежду на ремни и волокли из леса охапки лиан. Потом, отчаянно упираясь ногами во вздрагивающую время от времени землю, путешественники столкнули плоты в реку, чье течение становилось все более бурным буквально с каждой минутой, и поплыли.

Как они добрались до Коралловой бухты, никто толком не помнил. Но, видимо, Элл им помог, раз они потеряли лишь один, самый маленький плот, с коего даже успели спасти троих человек, у одного из которых хватило сил вытащить золотую чашу, украшенную скелетами, весом фунтов в десять.

И когда их плоты вышвырнуло на плес в каком-то кабельтове от морского берега, дон Ронкадор первый раз в жизни понял по-настоящему, что кто-то там, на небесах все же любит грешный род людской.

* * *

То же время. Ничьи Земли. Коралловая бухта.

— …Однажды пророк Альхиор и ученик его, праведный Светилий остановились на постоялом дворе. Вечером они решили посмотреть на закат солнечный, и Альхиор, чтоб лучше видеть, поднялся на лестницу. В это время к ним подошел сын хозяина и сказал: «Мудрые, а к нам недавно заходил путник вашей веры, рассказывавший о том, что обряды и почитание идолов суть удел низших духом, не понимающих Единого Творца… И отчего же, мудрые, вы творите обряды и кланяетесь изображениям?» — изумился отрок. «Посмотри, — ответствовал Альхиор, — я стою на лестнице, лишь на одной ее верхней ступеньке. Но одновременно я стою на всех ее ступенях, и на верхних, и на нижних. Выбей из этой лестницы нижние ступени, и я упаду»…

На шканцах собралась почти вся команда, слушая проповедь капеллана.

Проповеди читали на «Леопарде» нечасто. Да и теперь дон Нуньес приказал собраться не столько в надежде на помощь Творца, но лишь чтобы отвлечь команду от мыслей, написанных на лице любого матроса.

И падре Учоа вполне справлялся со своей задачей, блистая красноречием и находя нужные слова — недаром сам начинал матросом.

— В следующий день, — продолжил капеллан, — на торгу подошел к ним некий премудрый безбожник из числа учеников мудрецов урмосских, а по занятию — лекарь. И рек им, думая смутить: «Одни язычники ищут бога в каменных, деревянных и литых идолах, другие же — в солнце, и в громе, и в ветре, морях, реках и озерах, в небе и звездах. Вы же говорите: истинный Бог не там, истинный Бог — в сердце человека. Я лекарь, и взрезал немало человеческих тел, и сердец немало видел, и ваших единоверцев тоже. И не узрел там бога!» Так сказал он, думая смутить праведников. Светилий возмутился было, но рассмеялся пророк и вопросил хитреца нечестивого: «Скажи мне, познавший тайны тела человеческого, где гнездится ум людской — твой и мой, где родятся мысли и желания?» — «В голове, в мозгу», — ответствовал прегордый. «Но в бытность свою воином немало я повидал голов размозженных, иные и сам разбивал в сече жаркой, однако же почему-то ни единожды ума там не обнаруживал». Так сказал он и улыбнулся, на посох опираясь. А суемудрый, решив, что собирается пророк разбить его главу посохом сим, бежал прочь…

Матросы нервно рассмеялись, а да Нуньес вспомнил некстати, что в разных краях Святых Земель, как подсчитал еретик Мартинус, тридцать пять посохов Альхиора и еще великое множество щепок от него, «так что хватило бы отопить дворец Предстоятеля на всю зиму».

— В другой раз остановился Альхиор у некоего города, что на берегу Змеиного моря. И выползла тогда из моря злокозненная Ахайда, и обвила весь град своим телом, вреда не причиняя, но и не пуская никого. Собрались жрецы нечестивых лжебогов, и рекли: «Надо принести Змее в жертву сто девственниц, тогда де уйдет она и град губить не станет».

Пожалуй, тут преподобный Учоа дал маху, поскольку чуть не половина эгерийцев повернула головы в морской простор, словно страшась узреть там пресловутую змеюку.

Нуньес в отличие от них смотрел на берег, где над далекими скалами курились белесые клубы тумана или дыма. Сжав челюсти, подумал: знай он, что придется ему пережить вот эти часы, наверное, предпочел бы остаться в семинарии и до конца дней прозябать в заштатном монастыре.

Потому как, похоже, скоро ему предстоит сделать выбор — или погибнуть, пытаясь до последнего спасти дона Ронкадора и всех, кто ушел с ним, или спастись самому и спасти вверенный ему корабль и оставшихся на нем, лишив надежды на спасение тех, кто на берегу.

За прошедшие долгие часы было сделано все, что в их силах. Паруса держались на минимуме шкотов, так что развернуть их можно было за считанные минуты, вахтенные сидели кучками у мачт с ножами за поясом, чтобы по команде быстро взлететь на реи и перерезать шкоты, не тратя времени на развязывание узлов. Все, что можно было, давно было закреплено по-штормовому, принайтовано и проверено; люки задраены и тоже проверены. Адмиралтейские якоря были подняты, и «Леопард» стоял на боевых якорях — просверленных каменных глыбах, привязанных к канату. Чтобы сняться с них, достаточно было перерубить канат. Точно так же с трофейным галеоном их связывали лишь два каната.

За прошедшее время Аррано переговорил со всеми, кто хоть раз плавал через Бескрайний океан, и те сообщили все, что знали о цунами (то, что это будет цунами, подсказали несколько недавних подземных толчков — пусть слабых и мало ощущающихся тут, на море).

Сигналом о его приближении обычно становится уходящая от берега вода.

Одновременно лекарю удалось кое-как привести в чувство мага, который чуть не помешался после гибели своего обожаемого сурчана.

Тот пообещал вроде бы дать сигнал, когда нужно будет уходить, но особой надежды на него дон Нуньес, честно говоря, не возлагал.

Нужно подумать, что еще требуется сделать для того, чтобы подготовить команду и корабль к предстоящему испытанию.

Только об этом и надо ему сейчас думать.

Не брать в ум — как военный суд будет решать судьбу потомка древних врагов Эгерии, бросившего своего капитана в опасности. И главное — запретить себе размышлять, что именно за битву ведет сейчас там, на берегу, дон Ронкадор и кто может им противостоять. Потому что подобные мысли вызывают леденящий озноб даже у него, а ему нужно быть сильным.

Велеречиво текла проповедь капеллана, жалобно мяукали кошки, мертвая зыбь чуть качала корабли, смоляная духота поднималась от палуб, смешиваясь с почти ощутимым запахом страха…

— Смотрите, смотрите — там! Сеньор капитан! Три дыма — сигнал!!

Первый раз в жизни да Нуньес ощутил, как сознание его покидает.

Лишь непослушными губами прошептал команду:

— Шлюпки на воду!

Ронкадор стоял, глядя на качающиеся на волнах три судна, над которыми реяли королевские стяги Эгерии, на идущие к ним шлюпки, и улыбался. Они все-таки дошли, благополучно добрались, унесли и головы, и даже чуток добычи…

В эту минуту он готов был любить весь мир, включая самого последнего пирата! Хамиранов хвост (ох, не тут будь помянут!), он бы охотно расцеловался с любым из них, подарил бы кошель золота и бочку рома, зачислил бы на свой корабль… Но, увы, придется всего лишь даровать им свободу…

И тут он заметил, что линия прибоя отступила в море, хотя как раз было время прилива. Вода отступала… И он даже знал, что это означает…

— Капитан, смотрите! — завопил вдруг лейтенант, указывая в сторону обломков шлюпа, над которыми еще поднимались дымки.

Все посторонние мысли вылетели из головы капитана, когда он увидел…

— Святые угодники! Не может быть!! — осенил себя святым знамением Орио. — Мать такую вашу через свиную ляжку и семнадцать кобыл!!! Акулья печень и якорь всем вам в ж…! И яйца святого Ши!! И царя морского тридцать три раза грота-реем!!! — завершил капитан свою тираду — ибо других слов не находил.

Прямо к ним, оставляя следы в полосе прибоя, шел лейтенант Эрнан де ла Вега, маркиз Себальес — живой и как будто целый. Даже золотой флакончик болтался на покрытой ожогами шее. Щегольской мундир превратился в жалкие почерневшие лохмотья, обгорели волосы и бородка, сгорели и разлезлись щегольские ботфорты, обгорела кожа, облезая, как кожура батата, сочащаяся белесой сукровицей, но он шел на своих ногах, лишь чуть пошатываясь.

Это был знак судьбы. Знак, утверждающий, что небеса не совсем глухи к мольбам капитана. Но как он валялся почти два дня среди дымящихся обломков?!

— Маркиз, это вы?! Но как?! — только и смог выдавить Веринто, когда воскресший покойник приблизился.

Молодой человек посмотрел на всех пустыми глазами и ничего не сказал, а затем занял место на правом фланге строя, сразу позади опасливо подвинувшегося Веринто — по уставу.

Тем временем к берегу подходили шлюпки, спущенные с борта «Леопарда» по сигналу, поданному фельдфебелем Ишоро.

— Ну ладно, — повернувшись к пиратам, бросил Ронкадор, придя в себя. — Как говорили древние мудрецы: есть время делать долги и время рассчитываться. Кто что украл из того добра, что охранял… змей, обыскивать не буду, Элл вам судья. А в уплату за помощь, дарую вам всем свободу и возвращаю оба корабля («Тем более им все равно пропадать!»). Также, — он выдержал паузу, — освобождаю всех ваших сообщников. Если Элл смилостивится, будете жить, а нет — стало быть так тому и быть. Но в следующий раз мне не попадайтесь, потому как дважды даже корона не милует, — усмехнулся Ронкадор, подкручивая ус. — Его преосвященства само собой это не касается — я просто обязан доставить его до ближайших цивилизованных мест и помочь ему встретиться с иными служителями церкви, чтобы он мог поведать им о случившемся. И вам, сеньора, придется отправиться с нами, — обратился он к Игерне. — Потому как прощение, оно, как вы правильно сказали, для пиратов, а мятежников миловать уговору не было.

— Да пошел ты! — выкрикнула девушка и рванулась из рук солдат в попытке убежать.

Но эта попытка не увенчалась успехом. Эгерийцы схватили ее.

Она без сил упала на колени и судорожно вздохнула. Перед глазами все плыло. Рубашка прилипла к телу, левый рукав окрасился в красный цвет.

— Слушай мою команду! — приказал Орио. — Всем занять места согласно расчету. Возвращаемся к кораблям! Пленную заковать!

Девушка вновь забилась, пытаясь освободиться.

Однако моряки держали ее цепко. Они подхватили Альери на руки и поволокли вперед.

— Лейла! — выкрикнул Эохайд, подавшись вперед.

Но стоящий рядом боцман коротко ударил его рукоятью кинжала по затылку. Счастливчик без звука рухнул на песок.

Ронкадор понимающим взором посмотрел на пирата.

— Разумный поступок! — кивнул он.

Отважная уже с трудом понимала, что происходит. Ее куда-то несли, она не слышала, куда и зачем.

«Наверное, вешать будут…»

Пропустив вперед епископа и чудесным образом спасшегося племянника вице-короля, Ронкадор повернулся к пиратам, взятым на прицел его людьми.

— Мы уплывем, а вы можете катиться на все четыре стороны! — рявкнул он что есть мочи.

Схватил за руку Игерну, втащил девушку в шлюпку и крикнул:

— Уходим!

Эгерийцы, продолжая тыкать аркебузами в сторону пиратов, погрузились в лодки.

Морские волки молча наблюдали за их отплытием. Никто из них не хотел драться за свою капитаншу, втравившую их в эту историю.

Игерна обреченно валялась на шлюпочной банке.

Сквозь полузабытье она видела лишь находившуюся в полутора футах странно спокойную морскую гладь.

У самой границы воды и воздуха медленно покачивалась громадная медуза размером с корыто, ее щупальца плавно колыхались в такт движения подводных потоков, а полукруглый купол напоминал турнюр с затейливыми оборками бледно-фиолетового цвета.

Ничего, кроме этой медузы, девушка не видела, и единственной вразумительной мыслью была та, что если ее сейчас убьют, то эта слизистая тварь будет последним, что она увидит в своей короткой жизни.

Но убили не ее.

Бранн, до того стоявший недвижно, вдруг, взвыв, кинулся на эгерийцев. Думал ли старик увлечь за собой спутников или просто поддался отчаянию при виде неудачливой судьбы своей крестницы и капитана — кто знает?

Орио среагировал мгновенно. Подняв руку, он выстрелил хромому квартирмейстеру в грудь. Пуля попала под ребра, и пират, захлебнувшись своей кровью, осел на песок.

— Не двигаться! — заорал Ронкадор пиратам. — Вы на прицеле!

Слитно ударили весла.

— Гребите! Гребите! — проревел капитан первого ранга, перевешиваясь через борт. — Гребите, лопни ваши яйца!

Ободренные таким напутствием, гребцы дружно налегли на весла.

Буквально через десять минут перегруженные, низко сидящие в воде шлюпки подошли к борту галеона.

Орио буквально в несколько прыжков оказался на палубе «Леопарда».

— Рубите канаты! Бросайте к русалкам этот хлам! Уходим!

И, глядя на перебегающих с «Нуэстра Кивирры» матросов, бросил:

— И трюмы открыть не забудьте. Надо дать им шанс: Элл и так был к нам слишком благосклонен, чтобы гневить его немилосердьем и ложью…

Потом он оглядел свою команду, уже занявшую свои места по штормовому расписанию, лежащие на палубе золото и драгоценности и, ощущая непривычную слабость в ногах, уселся прямо на доски.

Потом — первый раз за всё время бегства, обернулся туда, где остался проклятый храм змея. Белесые дымные столбы уже почти слились в один исполинский столб, уходящий в небеса…

Матросы топорами перерубили канаты, натянутые между кораблями, и суда медленно поплыли в разные стороны.

Огромный парус взлетел на мачту и неистово затрепетал, пока спустя мгновение его не наполнил ветер, сильно посвежевший с момента, как они покинули берег.

— Дон капитан первого ранга, — подошел к нему Нуньес, — за время моего начальствования над кораблем его благоверного величества…

— Не надо, дружище, — устало махнул рукой Ронкадор. — Лучше позаботьтесь, чтобы золотишко перегрузили в надежное место, а потом принесите-ка из моей каюты ту бутыль таранконского хереса, что я приберегал для торжества по случаю получения мной генеральского аксельбанта. Потому как чую, что нам может не представиться случай ее выпить, и будет обидно пойти ко дну, не отведав этого чудесного вина…

Глава 34

3342 год от Возведения Первого Храма, 18-е число месяца аркат.

Стормтон, особняк адмирала ок Л'лири.

— Проснитесь! Проснитесь, леди Бригитт!

— Брысь, Жезу! — томно промурлыкала юная леди, не открывая глаз.

— Вставайте, леди, — не унималась новая камеристка, — вы забыли, какой сегодня день.

— М-м-м, да знаю, день Святого Благодарения, — буркнула девушка и тут вспомнила: сегодня последний день, который она проведет в Стормтоне. И символично, потому что это один из самых почитаемых праздников, когда принято говорить «спасибо» Эллу и всем добрым детям его — за все хорошее, что они сделали людям за прошедший год — и за будущий тоже.

Например за то, что уже завтра утром «Альбатрос» отплывает за океан.

Уже завтра она навсегда покинет этот дом, так и не ставший родным. Сама ведь велела этим дурам горничным разбудить себя пораньше, так ведь только новенькая и вспомнила. Разбаловала она рабынь, что и говорить. В отца пошла…

— Ох, ладно, готовь умываться, — сказала Бригитт, свесив с кровати длинные, стройные ноги.

— Уже все готово, миледи, — поклонилась Жезу, протягивая нижнюю юбку. — И поторопитесь — надо закончить сборы, а вам еще надлежит быть с отцом на службе в храме…

Бригитт тягостно вздохнула.

— Да, миледи, ваш батюшка очень просил вас быть с ним на празднестве.

— Ладно. Ну, где эти служанки?

— Должно быть, в кухне — болтают о вашем путешествии. Все почему-то думают, что в Фальби их сразу возьмут в жены дворяне!

Обе креолки, впрочем, себя ждать не заставили — одна из девушек приготовила платье, которое Бригитт должна была надеть для празднества, другая принесла воду для ванны.

Вскоре, облаченная в платье голубого атласа, губернаторская дочь вышла на крыльцо, сопровождаемая Жезу, заботливо державшей над ней зонтик от солнца.

Оставалось дождаться отца и отправиться в собор, последний раз покрасоваться перед местными кумушками и попросить у Элла удачи в завтрашнем плавании.

Бригитт была довольна и даже просто счастлива!

Ветерок развевал ее светлые волосы, чуть не срывая шляпку.

Они уплывает в Хойделл, в метрополию! На фрегате «Альбатрос» — этом величественном красавце! Почти все вещи собрали слуги, осталось только самое главное…

Лицо девушки так и засветилось, предвкушая, как через три недели она будет в столице королевства. Теперь не придется общаться с этими напыщенными купчиками и неотесанными офицерами, с их глупыми женами, у многих из которых на лицах явственно видно айланское или инисское происхождение. А этот несносный юный глупец ок Гедао? Вот разве что командора Домналла с его влюбленностью немножко жалко. Но не может же он и в самом деле думать, что дочь и наследница барона, камергера и адмирала ему пара? Нет, положим, может и пара, но не при ее уме, молодости и красоте. Вскоре ей предстоит знаться с лордами, любой из которых не ниже ее отца. Бесконечные балы, увеселения, прогулки верхом по чудесным зеленым дубравам, сохранившимся в неприкосновенности с древних времен… (О том что неприкосновенность эта обеспечивалась казнью крестьянина, посмевшего срубить дерево в тех заповедных лесах, она не вспоминала.)

Высокомерно наморщив свой носик, девушка представила следующих улицами колониальной столицы расфуфыренных дам, выглядывающих из своих портшезов и ландо — их платья давно уже вышли из моды.

Но даже эта высокомерная гримаска ее ничуть не портила. Золотистые кудри, ниспадающие до плеч, зеленые с карим глаза, заливистый смех, тонкие пальчики,

Четверка вороных, запряженных цугом в белую карету, обтянутую золоченым шелком, остановилась у ворот дома — прибыл парадный выезд ее батюшки.

В этот миг мрамор крыльца под ее ногами задрожал…

Вслед за этим дрогнула земля. С гор донесся глухой грохот, напоминавший отдаленные раскаты грома, а потом землю потряс новый мощный удар, за ним еще один, и еще…

Бригитт испуганно метнулась к двери, ножка в изящной туфельке соскользнула с мраморной ступеньки, и последнее, что она успела различить, была полированная дубовая дверь, вдруг оказавшаяся у самого ее лица…

…В этот миг под толщей воды, под песком и кораллами, под останками затонувших судов шевельнулись спавшие тысячи лет плиты земной коры. Земля всколыхнулась… А затем лежавший под городом пропитанный морской водой пласт слежавшегося песка, тысячелетиями неподвижный, пришел в движение и пополз к морю…

И началось…

Домналл ок Ринн направлялся в собор Святого Вертранга, покровителя королевства Хойделл, не для того, чтобы помолиться и возблагодарить высшие силы. Точнее, чтобы последний раз помолиться вместе с Бригитт, которая уже завтра покинет его. Покинет на фрегате, называющемся «Альбатрос», по иронии судьбы — так же, как тот, которым он командовал и на котором попал в плен к эгерийцам. И сейчас Домналл хотел бы остановить время — чтобы еще хоть немного пообщаться с девушкой.

Что решили бы эти дни, он не задумывался… Но порой даже один час может определить всю дальнейшую жизнь. И может быть…

Путь его лежал вдоль знакомых улиц Стормтона, где тянулись многочисленные кабачки, таверны и притоны, в которых наперебой предлагали хмельной ром, обильную пищу и женщин всех цветов и оттенков кожи.

Простой народ отмечал день Святого Вертранга по-своему — выпивкой и весельем, и как ни были вместительны кабаки, иногда посетителям приходилось прокладывать путь к столу кулаками или дожидаться на улице, пока освободится место. У входа в недавно открывшееся игорное заведение «Поцелуй удачи» Лайонела Тумпса расхаживали полуобнаженные красотки в скудных одеяниях из дорогой парчи и украшенные настоящими самоцветами, с веерами, изображающими огромную колоду карт — в этом казино карточные столы обслуживали девушки.

В «Белом попугае», несмотря на полуденную жару, кто-то орал развеселые песни пьяным голосом, из двери доносился грохот ломающейся мебели и звон разбивающейся посуды; похоже, внутри веселье шло полным ходом.

Приближался час обеда, и в медных котлах уже закипала вкусная похлебка из говядины или черепашьего мяса. Прилавки торговых заведений ломились от драгоценностей, бархата, шелка, парчи и других товаров. Купцы пересчитывали прибыли в своих конторах — святой святым, но никакой святой за тебя о твоей мошне не позаботится.

В общем, обычный день в городе, безопасность коего вверена королем ему, Домналлу ок Ринну.

Командор шел улицами, где неровная вымостка битым кораллом перемежалась с утоптанной землей, мимо домов с черепичными, сланцевыми и тростниковыми крышами, с белыми колоннами особняков и рыжей глиной хижин… Встречные часто узнавали его, раскланиваясь или ломая по простонародному шапку — в зависимости от того, кем они были. Офицер рассеянно отвечал на приветствия парой слов или кивком головы.

Узнавали его многие — как-никак Стормтон был невелик, да и обитал он тут уже четыре года.

Город, за четыре года вполне изученный им, хотя больше половины этого срока Домналл провел в море. Город, знакомый ему — от причалов и серых стен фортов до кладбища — которое, несмотря на то что городу было лишь тридцать лет, и по размеру и по населенности приближалось к породившему его поселению.

(И где самым роскошным памятником был не монумент на могиле первого губернатора Ледесмы — лорда Рейнара, погибшего при защите новорожденного города от эгерийского десанта, а высокое мраморное надгробие, поставленное полтора десятка лет назад на собранные пожертвования моряков над прахом шлюхи по прозвищу Арбоннская Принцесса — прославившейся невероятной красотой и невероятными же способностями по части ублажения мужчин.)

Но как бы то ни было, это был не самый плохой город мира, стоявший на не самой плохой земле. Густые леса и обширные пастбища, коралловые пляжи и глубокие, изобильные рыбой бухты… Плантации шаффи и сахарной пальмы и жемчужные промыслы.

Эгерийцы забросили золотые копи, сняв сливки, а рачительные островитяне не поленились их восстановить, и теперь в казну течет пусть не самый щедрый, но надежный ручеек золота. Кабальеро высокомерно пренебрегли плодородными долинами и саваннами — а вот хойделльцы-колонисты теперь обеспечивают сахаром чуть не половину Староземья. В здешних горах отыскался синий янтарь, какого нет нигде в мире…

На глаза ему попалась чета айланцев: он — высокий, черный как шкура базилиска с крайнего юга Черной Земли, в прожженных кожаных штанах кузнеца, она — изящная светло-коричневая, с Бронзового берега. На шеях у них болтались оловянные медальоны отпущенных на оброк.

Подумал, что рабов и самом деле на улицах ему попалось что-то много — видать, хозяева отпустили и их повеселиться в день Святого Благодарения. И сразу забыл об этом.

А между тем с рабами происходило нечто странное…

Нет, рабы не готовились бунтовать и не собирались устроить массовый побег — как это бывало в этих краях. Просто отовсюду — из больших домов, из трактиров, из нищенских хижин и портовых бараков — темнокожие стекались в Айланс-Лоу, по странной случайности расположенный выше всех в городе. Отпросившись у господ или без спросу, спеша или нарочито медленно, лавочники и проститутки, служанки и кузнецы, матросы и ремесленники… Шли целыми семьями, таща на себе детей и ведя под руки стариков…

Проницательный ум, возможно, о чем-то догадался бы, а если бы расспросил хорошенько — чего это вдруг происходит с дикарями, — то, видимо, побеспокоил бы кого-то из городских магов.

Но горожанам было не до этого, а из трех магов Стормтона — тех, кто хоть чего-то стоил в своем деле — один выехал в недавно купленное имение в трех десятках миль от города, второй выехал в городок Лерви на противоположном краю острова по магическим делам, а третий был мертвецки пьян уже третий день — маги тоже бывают склонны напиваться.

— Ты взгляни, мастер Ардвин, — что-то черняшек много, в свой гадюшник чешут, — бросил младший стражник единственного патруля в этой части города, опираясь на алебарду.

— Пусть их, — пожал плечами седоусый капрал. — Небось, тоже отпраздновать хотят — тоже люди…

Взгляд его задержался на странном типе — высоком смуглом красавце лет двадцати пяти, из тех, перед которыми не устоит ни одна женщина — облаченного в безупречный камзол и шляпу с роскошным жемчужным аграфом. На этой пыльной улице такому человеку как будто было нечего делать — тем более рядом была Морская Слободка, в которой нашлись бы желающие избавить его от перстней с жемчугом… да и от глупой головы.

Ардвин даже стал подумывать: не дать ли щеголю совет на эту тему, не забыв вытребовать за него монету на выпивку, но тут джентльмен, словно почуяв его взгляд, повернулся и уставился на стражника.

Перед глазами у того словно птица махнула крылом — а через секунду он уже обнаружил, что на пустынной улице никого нет. Мысленно помянув Анахитту-заступницу, страж поежился: известно, что в Айланс-Лоу издавна творится невесть какая чертовщина.

Между тем в доме капитан-командора Домналла ок Ринна, тоже было неспокойно. Йорулла — по крещенному имени Эллис — металась не находя себе места.

Она не была ни маммбо — куда уж ей! — ни даже сокриери, и искренне почитала Великого Отца Небесного.

Она не плясала в Черном Хороводе, не проходила посвящений и была крещена с семи лет — с тех самых пор как ее привезли сюда в вонючем трюме — одну-единственную из дюжины погруженных на невольничий корабль по сторону океана детей.

Но она знала то, что напрочь, видимо, забыли белокожие обитатели большого северного острова, слишком полагающиеся на свои пушки, мушкеты и лекарей. А именно, что если лоа велят тебе: «Беги!» — то нужно не раздумывать, а бежать.

А лоа говорили ей именно это, и судя по тому, как они были напуганы — сюда вот-вот должно было явится нечто, от чего не защитят ни молитвы белых священников, ни заклинания самых сильных хунганов.

С тоской она проводила взглядом торопливо перебирающую длинными стройными ногами Норбу — молодую прислугу в доме торговца черепаховой костью Свида Неджи. Той проще — она за последние месяцы стала, почитай, полновластной хозяйкой и в доме и в душе (не говоря уж о постели) хозяина, тот без вопросов отпустил ее прогуляться.

Господин командор бы тоже отпустил ее — но ведь его нет дома!

— А как бросишь вверенное тебе им добро? Ведь добрый-то он добрый, но ведь не спустит, если в отсутствие домочадцев чего приключится.

— Ну, что? — подобострастно прошипел сзади Горар.

Эллис-Йорула поморщилась — этот выходец из фарко и на тридцатом году рабства сохранял свойственное этому дикому болотному племени почтение к женщине.

— Да погоди ты, — отмахнулась она.

Потом, сосредоточившись, мысленно стала спрашивать…

Она, как уже говорилось, привезена была в Дальние Земли несмышленым ребенком и все, что знала, выучила у женщин в рабских бараках на Кадэне — а они сами знали мало. Но кое-что знала.

У темнокожих есть боги на любой вкус — надо лишь знать, кого и о чем спрашивать.

Только глупые белые люди думают, что богов своих айланцы привезли с собой из-за моря — поэтому до сих пор рабов старательно обыскивают при сходе на берег. И верно — бога или демона можно и впрямь привезти вместе с идолом и фетишем.

Но самым сильным — что из новых богов, что из старых, что даже из древних — все равно где явиться, лишь бы их призвали.

И Бог Забытых Дорог, один из тех что пришли из глубины — как нашептывала старая, умирающая Тарба носившей ей еду девчонке, — именно из таковых.

И сейчас бормоча слова, она мысленно спрашивала этого запретного и полузабытого, давно переселившегося в Нижний Мир изгнанника.

«Помни, малышка, — твердила Тарба, — этого по пустякам тревожить нельзя. Он ведь не из небесных богов, да и не из земных. Эти из глубины… из самой глубины к нам пришли. Спросишь — ответит, но и если дело мелкое — взыщет. И помни: не поможет — он уже старый, но сказать — скажет верно». И Йорулла накрепко запомнила слова старой шаманки одного из древних горных племен, которых называли чернокожими даже сами чернокожие, племен, живших тут издревле, для которых жизнь была всегда лишь изнанкой смерти.

— Дура, убирайся быстрее отсюда! — рявкнул в ушах капитанский голос. В ужасе Йорулла обернулась — и встретила лишь недоумевающий взгляд любовника-лакея.

И она все поняла. Коротко помолившись Великому Творцу Восседающему в Небе и его младшим братьям и сестрам — Домбалле, Монгале, Эрзулу и прочим, она схватила одной рукой за ладошку Анго, другой прижала к груди корзинку, где посапывала крошечная Джельда и, зыркнув на замешкавшегося лакея, покинула дом, не забыв запереть двери и ворота.

Путь ее лежал в Айланс-Лоу. А под ветхим ситцевым платьем было все имевшееся в доме золото и несколько драгоценных вещиц. Хозяин доверял своей ключнице — в конце концов, он не раз оставлял на нее дом, уходя в море. И верная домоправительница не могла обмануть доверие благодетеля и господина.

Домналл вышел на непривычно пустую Торговую площадь, на которую выходили рабский и лесной рынки.

Прямо перед ним оказалась «Стена Слов» — портик под черепичной кровлей и тонкая в один кирпич беленая стена — такие сооружения, воздвигавшиеся еще в имперские времена, служили для объявлений.

Взор его привычно пробежал строки — кривоватые, с претензией на каллиграфию, но при этом не слишком грамотные, вперемешку на хойделльском — верхнем и нижнем — и на лингва марис.

«Завидение Понса Торни приглашает достопочтенных Госпот — самая лучшая Выпивка и самые свежие Девачки».

«Бежал от старшего приказчика торгового дома Эрдвин и Макспер Джезии Хармета раб Дикон Барьи, из арбоннцев, тридцати лет от роду, ростом шесть футов, волосы черные, смотрит исподлобья, силен, может искать работу конюха. Кто поймает упомянутого и поможет вернуть его господину, получит награду в пятьдесят скеатов, которую заплатит означенный выше Хармет».

«Продам недорого — партия золотистого кадэнского рома с сахарных заведений маркиза дю Контье, две тысячи галлонов».

«Продается мулатка шестнадцати лет, хорошо знает наш язык, приятная на вид и сообразительная, умеет делать все. (Последние слова были написаны крупными буквами.) Обращаться в лавку на Фаггот-роуд в меблированные комнаты мастера Кроу».

«Айланец-раб сбежал с плантации, на лице шрам, тело в татуировках, при побеге на нем был медный ошейник. Вернувшему обещается десять крон в качестве вознаграждения».

Домналл вспомнил брошенное мельком кем-то городских дам сожаление — что у них до сих пор нет ни единой газеты, в то время как в Кадисте их выходит три. Тогда он не нашел что ответить — а сейчас сказал бы, что для объявлений о розыске беглых рабов и рекламы веселых домов хватит и имеющейся у них в Стормтоне «Стены Слов».

Вот осталось пройти с полсотни шагов, и он выйдет к собору, где, наверное, на первых почетных скамьях уже сидят адмирал и Бригитт…

Сильный толчок сбил его с ног наземь. С треском завалилась стена какого-то из домов, завизжала служанка…

Бешено залаяли все собаки Стормтона — от здоровенных боевых псов, охраняющих рабские загоны мэтра Ардживетти, до крошечной болонки на руках у леди Тоу — жены командира галеона «Канут I».

Истошно блеяли козы, все свиньи верещали так, словно к каждой уже подступил мясник с остро отточенным ножом, мычали… нет — ревели коровы, заполошно вопили петухи.

Площадь перед собором враз окуталась пылью, ржание и храп заглушили на миг все прочие звуки — заметались лошади, обрывая постромки и топча пытавшихся удержать их грумов.

Успевшие занять места в соборе люди в ужасе вскочили, заметавшись. Плиты фундамента заходили под ногами. Пыль клубилась в разноцветных — сквозь витражи — солнечных лучах. Загрохотали колокола собора, громко и вразнобой. То ли звонари обезумели от ужаса, то ли это сама подземная стихия раскачивала их. Пол уходил из-под ног, расползались глыбы фундамента…

Стены зашатались, заходили ходуном, сверху посыпалась разноцветная штукатурка фресок и превращенная в крошево лепнина; сминаясь, вспучился медный переплет генуситийского витража, для доставки которого не пожалели потратить деньги на фрахт от самой Амальфии. Разноцветным водопадом рухнули его останки на головы прихожан.

Опомнившаяся толпа ринулась к выходу — спотыкаясь, давясь, толкаясь. Новый удар стихии, и рухнула, покатилась по каменным плитам статуя Анахитты.

Кричали придавленные и зажатые скамейками. Вопили дети, затаптываемые обезумевшим людским стадом.

Капитан-командор только успел подняться, сбитый подземным толчком, как земля вновь ушла из-под ног. За спиной Домналла что-то с грохотом рушилось; мир был полон истошными воплями, собачьим лаем, визгливым ржанием коней. И, перекрывая все, гудели колокола. Надрывались, звали на помощь.

Со звуком, похожим на подземный гром, провалилась земля; капитан, оказавшийся на четвереньках, успел выдернуть ногу из-под опрокидывающейся пальмы. Вокруг истошно орали и пытались подняться упавшие. Клубилась пыль, в пыли чихали и кашляли.

Стены собора, только что кренившиеся внутрь, распахнулись, и дальняя, восточная, рухнула, распадаясь. В грохоте сотряслась земля. Грянул многоголосый вопль.

Люди бросились в другую сторону, полезли через груды битого камня.

Домналл вскочил, ощущая, как под ногами шатается земная твердь — не хуже палубы в качку.

Слезились запорошенные глаза, уши закладывало от грохота. В пыли ничего не было видно. По краю сознания проскочила мысль, что уже неделю не было дождей. Грохот потряс землю. Колокольный звон, рвавшийся сквозь адскую какофонию, оборвался гулкими ударами — звонница рухнула.

Дальнейший безумный путь по руинам трясущегося Стормтона плохо запечатлелся в его памяти.

В голове проскакивали поочередно мысли о начавшемся Дне Гнева, вырвавшемся из преисподней Хамиране, двинувшем свои легионы на захват мира, и еще о том, что теперь форты и стены точно не удержат пиратов, и Рагиру будет чем поживиться.

Он выбрался на набережную, да так и обмер.

Море отступало, уходило из гавани.

Седая от пенных барашков гладь с плеском и шумом катилась к горизонту.

Уходящий вал тащил с собой корабли — якоря не могли удержать суда, их тоже волокло по илистому дну.

Сразу на нескольких судах, должно быть, перерубили якорные канаты, или, просто не выдержав, лопнули жгуты лучшей пеньки толщиной в руку молотобойца. Фрисландскую карраку развернуло на месте, закрутило и швырнуло на беспомощно прыгающий под налетающими порывами ветра галеас. Вот еще один корабль, и еще…

Капитан-командор разглядел верхушки накренившихся мачт и мокрое, обросшее ракушками днище какого-то бедолаги.

И вновь на краткий миг в нем ожил прежний безупречный служака, грустно констатировавший, что королевство Хойделл осталось без своего Второго колониального флота.

Море уходило из гавани. Оно отступало на глазах, ветер расплескивал лужи, а волны бежали вспять, и за ними оставались рыбачьи лодки, клочья тины…

Нелепо высокими показались сваи причала, обросшие снизу водорослями. Вот уже море отступило так далеко, что стоявшие в гавани суда сели на мель. Кто-то, прыгнув с борта, бежал к берегу; за ним еще двое, еще один…

Ему тоже пора бежать. Вспомнились строки из лоций, повествующие о жутких землетрясениях в землях Востока, когда вот так уходящая вода потом возвращается…

Бригитт, внезапно вспомнил он.

Бригитт!!!

Приподнялся, сжимая зубы, чтобы не вдохнуть; внизу в зелени сада белел дом адмирала.

Где она?! Что с ней! Найти, бежать, спасти!!!

Затем все мелькало, как в дурном тяжелом сне после приступа болотной лихорадки.

Какие-то люди, волочившие раненого на одеяле, вздыбленная площадь с рушащимися домами, груда камней, из которой торчали обломанные мраморные колонны, на месте биржи, промчавшаяся карета, увлекаемая обезумевшими лошадьми — за ней волочилось окровавленное тело важного толстяка в дорогом камзоле. Огромные трещины, которые пересекали город и поглощали спасавшихся бегством жителей.

Потом внезапно налетел ветер, прыснув шквалистым порывом. Захлопали двери и ставни, полетели листья и сорванное тряпье.

Секунда, и Домналл почуял, как ветер стремится оторвать его от земли — швырнуть, протащить по мостовой…

Ветер рвал одежду с бегущих, земля то проваливалась, то вставала дыбом, и капитана, как на волнах, качало и швыряло на этой обезумевшей земле.

Он все же не устоял на ногах, рухнув на расползающиеся булыжники мостовой.

А вскочив, не сдержал крика ужаса.

Массивные стены форта Кон и форта Старфор развалились в мгновение ока. Глубокие трещины, расколовшие землю, жадно поглощали здания и охваченных паникой людей.

Свистел, нарастая, ветер, хлеща пылью по глазам — он рвал одежду, трепал волосы.

И под ветром развевались кринолины раскачивающейся на рухнувшем балконе пожилой дамы — элегантный шелковый шарф захлестнул ей шею, зацепившись за сломанные балки.

В какой-то момент Домналл увидел за рухнувшим домом, как вал кипящей пены катится к берегу — вздымается, высится на глазах. Эта волна была уже выше всех городских зданий, выше собора… А на гребне волны поднимался галеон «Канут I» — с обломанной бонавентур-мачтой, оборванными парусами. И на палубе находились люди, как букашки цепляющиеся за обрывки канатов и разлохмаченные снасти…

Затем кипящий пеной гребень окутало багровое сияние: солнце просвечивало сквозь взбаламученную толщу противоестественно поднятой волны, где взор потрясенного командора различал зависших — словно замурованных в стеклянной глыбе — акул и тела утопленников.

Странно, но мысль о неизбежности гибели пришла в голову Домналлу только сейчас.

Но смерть не пришла, даже когда залпом тысяч «базилисков» загрохотал чудовищный прибой, и море ринулись в последний приступ на город.

Улочки внизу, у подножия холма, уже затопило; вода поднималась, орущие люди, захлебываясь в бурлящих потоках, лезли на крыши, на деревья — тщетно.

А потом волны выплеснулись на площадь. Они бурлили и вздымались как в шторм, сбивая с ног — или это просто ходуном ходила земля? Мимо плыли горшки, сундуки, измочаленные пальмовые стволы; на крутящейся, сорванной вместе с косяком двери, вцепившись когтями, висела кошка — мокрая, взъерошенная, дико мяукавшая.

И лишь когда вода пошла вспять, дойдя капитан-командору, прижавшемуся к рухнувшей стене, до колен, он понял, что пока еще жив.

А потом вновь ударило в грудь: Бригитт!!!

Ударило сильнее рухнувших камней собора, который двадцать лет строили доставленные из Хойделла лучшие мастера в знак Эллова благословения на право владеть этой землей, видать, ныне взятого Всевышним назад.

Спасти ее, уберечь от безумной ярости стихии! Сейчас он не был ни капитан-командором, ни рыцарем короны, ни даже дворянином, а всего лишь мужчиной, пытающимся спасти любимое существо.

Впоследствии он вновь станет командиром эскадры и начальником гарнизона.

Будет вместе со своими уцелевшими матросами и солдатами растаскивать развалины, выволакивая из руин мертвых вперемешку с еще живыми, будет вешать на наскоро сбитых виселицах мародеров и грабителей, а вслед за тем, надрываясь, наваливать баррикады в проломах стен на случай пиратского нападения.

Но сейчас лишь одна мысль о Бригитт владела им.

Вода медленно отхлынула, сбегая с улиц, и следом за ней побежал Домналл, пытаясь найти среди руин дорогу к дому адмирала.

Вокруг громоздились, словно сплошные завалы бурелома, обломки стен, ограды, ворота, бочки и тюки товара, закинутые стихией на городские улицы, вывороченные с корнем деревья и раскиданные людские тела — ни дать ни взять сломанные куклы, выброшенные капризной великаншей. Клочья водорослей, дохлая рыба, трясущееся желе медуз…

От развалин домов поднимался дым — там, куда не дошла волна, разгорались пожары: пламя из раздавленных ламп и разбитых кухонных очагов вырвалось на волю. Под обломками стонали раненые, трупы лежали прямо под ногами.

На развалинах копошились люди — в первое мгновение его это изумило: ему чудилось, что должны были погибнуть почти все… Но люди были живы — перекликались, ругались, молились вперемешку с богохульствами и рыданиями, лихорадочно разбирали груды камня и бревен или безучастно сидели на обломках своего гнезда…

Он вышел на знакомый гребень холма и остолбенел.

Нет, несмотря на то, что адмиральская резиденция превратилась в руины, он ее узнал. Вот только не понял — почему она вдруг стоит почти у берега моря?

Ок Ринн так и стоял, глядя на бурлящее, взбаламученное, мутное от поднявшегося со дна песка и ила море в клочках пены, что плескалось там, где еще недавно был город.

Песчаный берег, косо уходящий в воду, усеивали обломки; за полосой прибоя в море плавал оставшийся от Стормтона мусор. Сломанные пальмы, сорванные измочаленные листья, доски, камни, сорванные с фундамента целиком деревянные домишки… Из воды высовывались обломанные мачты затонувших судов. На торчащих остатках стен переливались блики от пляшущих волн. Какой-то одуревший от случившегося морской крокодил плескался во дворике бывшего особняка, совершенно не обращая внимания на лакомую добычу — треплемую зыбью тушу крупного архитеутиса, чьи щупальца застряли под рухнувшими колоннами.

А вдалеке так же, как всегда, таяли в дымке горы, и ветер был свеж, будто после шторма; закрой глаза, и покажется, что ничего не случилось. Но даже сейчас было видно, что рисунок горных хребтов тоже изменился.

Капитан с каким-то ледяным спокойствием направил шаги к дому Оскара ок Л'лири.

Прямо перед особняком, проломив крышу и наполовину обрушив стены, лежал на боку, уставившись бушпритом в небо, тысячетонный танисский «купец».

Из проломленного трюма, как кишки из распоротого брюха, вываливались плети грязно-белых жгутов — дорогие восточные ткани, превращенные в мусор, как и весь этот несчастный город.

Домналл подошел, припадая на ногу. Над стеной, краснеющей разбитым кирпичом, нависла, заслоняя небо, облепленная водорослями, пахнущая смолой черная округлость борта.

Шагнул в сторону — и едва не наступил на труп.

В тени корабля, раскинув руки, сломанной куклой, лицом в глубокой луже лежала утопленница — девушка в голубом кружевном платье. Фигурная шпилька с черной жемчужиной торчала из растрепанной водой прически.

Бригитт…

Обреченно опустился на колени, не отводя взора от копны девичьих волос, где трепыхалась мелкая рыбешка, и взял остывающее запястье, проверяя пульс. Потом Домналл выронил бессильно упавшую кисть Бригитт и, запрокинув голову, уставился в синеву.

Сколько так просидел — час или минуту, — он бы не смог сказать, но из этого жуткого забытья его вывел тяжелый стон.

С надеждой устремил взор на лежащее перед ним девичье тело. Но чуда не произошло — оно все так же было неподвижно и мертво.

Стон доносился с другой стороны корабля.

Не понимая сам, зачем он это делает, и что ему до всех других, если больше нет Бригитт, капитан поднялся и побрел на звук.

Среди растерзанных кустов, наполовину придавленный лошадиным трупом и останками экипажа лежал адмирал ок Л'лири.

С первого же взгляда Домналл, видевший смерть много раз, понял, что спасти губернатора смог бы лишь сам Элл. Обломки кареты пронзили сильное грузное тело во многих местах, глубоко уйдя в плоть — как булавка натуралиста пронзает жука или бабочку. Крови вытекло немного, а значило это, что она вся внутри.

— Домналл, мальчик мой… — произнес адмирал, с усилием выдыхая воздух. — Вот я и отплавался…

— Я сейчас позову на помощь, вам нужен врач! — выдавил из себя ок Ринн.

— Мне нужен поп, хотя, похоже, их всех придавило в соборе… Не возись со мной, ищи Бригитт, спаси мою дочь!

Видимо, лицо молодого человека выдало его.

— Домналл, Домналл, скажи, что с Бригитт?! — прохрипел адмирал. — Скажи, ты… ты видел ее?!

— Нет, я… не видел леди ок Л'лири, — солгал, сдерживая слезы, молодой человек.

Пусть старик умрет спокойно, без ненужных страданий.

— Капитан-командор, приказываю говорить правду! — с неожиданной силой вцепился в длань Домналла губернатор. — Скажи мне — она… Она…

Офицер инстинктивно вырвал руку, чувствуя, как по лицу катятся слезы.

Адмирал всхлипнул, и две слюдяные дорожки побежали из-под набухших век.

— Я ведь… — прошептал он, — я ведь чувствовал. Норны не солгали, гадание-то было не на твою, а на ее судьбу. А знаешь — может статься, если б не моя проклятая гордыня, я бы отдал Бригитт тебе, и она была бы жива. Может, Элл бы не стал карать тебя за мои грехи, отнимая невесту?

— Я пойду за лекарем, — словно кто-то чужой двигал сейчас языком и губами ок Ринна.

— Не нужно, какой лекарь? Тем более, после всего… Поищи клирика, если хочешь оказать своему командиру последнюю услугу… Нет, поздно, мне уже совсем немного осталось, не успеешь. Тогда прими мою исповедь. Ты ведь помнишь, что если на корабле нет священника, то исповедь может принять и капитан…

— Адмирал… — начал было Домналл.

— Я не адмирал, не Оскар ок Л'лири, не барон, не лорд… — вымолвил старик.

«Он бредит!» — промелькнуло на краю сознания Домналла.

— Я не брежу и не подвинулся умом, — четким голосом заявил губернатор, словно прочтя мысли Домналла. — Оскар ок Л'лири мертв скоро как сорок лет. Я убил его вот этой рукой.

Он поднял правую руку, на которой не хватало двух пальцев.

— Я… я был… пиратом, сынок… Не таким, каким был ты, когда ходил потрошить эгерийцев на «Альбатросе», — слабая усмешка коснулась его губ. — Простым, без фартовой грамоты. Не здесь, дома, в Хойделле. Была такая шайка Корфарда Безносого. Сейчас уже, наверное, никто не помнит, а я был у него квартирмейстером, и он даже меня боялся. Скорее всего, я бы его сковырнул, если бы… Мы грабили всех, кто попадался, пока не захватили кусок шире рта. Решили взять на абордаж шундарбирского купца. Ну и сами оказались добычей — у них на борту было полсотни султанских янычар: верно, груз был тоже султанский. Каждый из них стоит троих любых наших воинов, так что мы даже не убили никого. Меня продали вместе со всеми, на галеры, в Эль-Акабу…

Как ни был потрясен и раздавлен всем случившимся капитан-командор, но и он в глубине души ужаснулся. Он лишь единожды, еще гардемарином, побывал в тех краях, когда его фрегат сопровождал посольский корабль. Но навсегда запомнил выжженные солнцем плоскогорья султаната Эль-Акабы, красные глинобитные стены Шундарбира и Риакии, и стоящие прямо на берегу каторжные муравейники-баньо, где в цепях томятся тысячи галерников с позорным клеймом на спине «Раййя Муаллим» — «Скот правоверных»…

— Я попал на султанские галеры, — тихо продолжил адмирал, облизнув бескровные губы. — На них жили по пять лет, и мне повезло, потому как у простых реисов больше трех мало кто мог протянуть…

Ты не слышал как говорят про галерного раба — что непонятно, к какой породе животных он принадлежит? Сидит на цепи, как собака, работает как вол, есть как свинья, а шкура от кнута полосатая как у тигра! — он криво усмехнулся. — Вот так оно и есть! Если я не сдох, то только потому, что очень боялся того, что после смерти попаду прямиком в ад, в самые поганые его местечки — другие накладывали на себя руки, давились собственной цепью или кидались на надсмотрщика… Если когда-нибудь попадешь на танисские галеры, никогда не кидайся на надсмотрщика: они на этот счет ученые. Зато потом тебя сунут в камеру к самым гнусным ублюдкам, которые сделают с тобой такое, что и подумать жутко… Но под конец я уже стал думать, что преисподняя — не самое плохое местечко, если сравнить с галерами! К тому времени я уже был не простым рабом, а загребным — мне давали два фунта мяса в день и кружку вина: рабочую скотину ведь надо хорошо кормить. Вот тогда к нам и привезли… Оскара ок Л'лири — каторжника с раздерибаненного королевского галеаса. Знаешь — половина надзирателей и даже начальник нашего баньо — тот еще мерзавец, у которого был кнут из человечьей кожи, и тот пришел посмотреть — настолько мы походили друг на друга. Нас и посадили на одно весло и на одну цепь… Через месяц нас уже все считали близнецами, да что говорить — мы стали с ним настоящими братьями: без всяких этих пиратских громких клятв и смешивания крови. Мы делились водой — ее всегда не хватает на галерах, мы вместе дрались в баньо с теми, кому мы не нравились, и… и я даже поневоле стал вспоминать все эти сказки про разлученных в детстве близнецов! А между делом он рассказал мне всю свою жизнь, и про то, как из-за ссоры и дуэли с графом Суффолксом угодил на галеры, и про то, что принц Руперт был его другом, и даже про то, какие часы стояли в его замке в гостиной и как звали его первую любовницу. А у меня… у меня всегда была хорошая память. А под конец он даже сказал, что если мы доживем до смерти старого короля, и принц Руперт успеет его вытащить, то он заберет меня с собой, представив как чудесно найденного брата-близнеца… Да только всё по-другому обернулось — видать нечистый постарался! Янычары затеяли свергать старого султана — в Эль-Акабе это бывает не реже, как раз в десять лет. Шальным ядром разрушило стену в нашем баньо, и мы сбежали…

Кстати — думаешь, много каторжников бежало вместе с нами? — хохотнул адмирал. — От силы человек тридцать… Понятное дело — многие стали жрать досыта только на галерах, да и не очень побегаешь в цепях. Но мы с… с Оскаром все же сумели удрать. Нашли пустую кузницу и разбили наши оковы, потом выбрались из города, нашли на берегу рыбачью фелюку, на которой оказался всего один старый рыбак — его я просто укокошил молотом, прихваченным из кузницы. И мы вышли в море. Нам повезло, и мы спокойно дошли до амальфийского берега. И вот, за день до того как мы должны были достигнуть побережья, ночью, я стоял на вахте — помню тогда как раз ветер дул в бейдевинд и нужно было следить за парусом. Так вот — я просто спустился вниз, где спал Оскар, достал нож того рыбака и… и убил его. Одним ударом, прямо в сердце. А перед этим я бросил кости — и мне дважды выпала «ночная кобыла». Но я… я решил, что она сулит смерть Оскару.

Потом я выбросил тело за борт и продолжил путь. А потом добрался до Хойделла, и выдал себя за… за Оскара. Сам принц Руперт — уже регент Руперт — не смог бы нас отличить. А когда я вспомнил у него на пиру наш последний разговор с ним перед моим… перед тем как Оскара арестовали, он заключил меня в объятия. Я тогда даже заплакал — все думали, что от избытка чувств, а на самом деле — от радости. Вот… Я попросился на морскую службу, на галеры — потому, мол, что хорошо знаю это дело. Потом вместе с принцем отправился в Дальние Земли. И так вот и служил тут — чтобы не выдать себя невзначай. Женился, вышел в адмиралы и даже сам стал почти забывать — кто я такой. Но Элл всё видит, и обмануть его потруднее, чем даже наследного принца. Вот так все и случилось…

— Что ты уставился на меня! — вдруг рявкнул адмирал, яростно выпучив глаза на потрясенно молчавшего капитан-командора. — Какого Шаггора ты нянчишься со мной, болван! Мне не нужна твоя жалость. Лучше добей! Жалеешь меня? До Хамирана мне сдалась твоя жалость! Бригитт… я ведь теперь ее не увижу больше — потому что она уже в обители Творца, а мне скоро в преисподнюю!

Адмирал дернулся было, но при первом же движении острая боль пронзила его.

— Прости, мой мальчик, — выдохнул он. — Прости, я… я ведь проклят. Ты понимаешь, я… убил брата… А теперь Элл убил мою чистую девочку за мой грех… Домналл… — лихорадочно забормотал умирающий, — я хочу сказать… Пусть нас похоронят в одной могиле и на надгробье напишут… напишут мое настоящее имя… Поклянись! — Его рука вновь вцепилась в ладонь капитана. — Поклянись, что исполнишь, что всем расскажешь… Хочу хоть после смерти вернуть имя моего отца… Он был достойный человек, не то что я… Меня зовут… меня звали…

Судорога передернула тело адмирала, изо рта выплеснулся кровавый фонтанчик.

Не выдержав, ок Ринн изо всех сил зажмурился.

Когда Домналл поднял веки, лицо губернатора уже было спокойным и умиротворенным, как на древних фресках. Дрожащими пальцами ок Ринн закрыл глаза грешника и страдальца, потом тяжело поднялся и побрел прочь.

Солнце изливало свой свет с небес, и волны все катились от горизонта, отливая яркой зеленью, вздымая пену на гребнях.

Небо, голубое и бездонное, распростерлось над миром.

А вдоль полосы прибоя, спотыкаясь, брел человек в рваном мундире, протягивая руки к небу, и с проклятиями грозил кулаками Всевышнему…

ЭПИЛОГ

Рагир Морриганх пропал бесследно.

Говорили разное — одни, что он вместе с самыми верными сподвижниками попал в плен к одичавшим пикаронам, и те живьем разрубили всех на куски, зажарили и съели. Другие — что барон Сабади, которому Сын Смерти пообещал душу, забрал его к себе и даже сделал сержантом своей адской гвардии. Третьи — что вернулся он домой в Южную Эгерию, будучи прощен своим отцом — эмиром Тингиса. Правда, кое-кого из команды «Сына Смерти» потом видели в тавернах, но на все расспросы те отмалчивались или уклончиво отвечали, что сошли с корабля утратившего удачу вожака и знать о нем больше не знают.

Игерна де Альери по прозвищу Бесстыжая, она же графиня Лейла де Торрес была казнена по приговору Высшего колониального суда в Геоанадакано спустя пять месяцев после описанных событий.

Почти весь процесс она молчала, не отвечая на вопросы судей. Мятеж, убийства, грабежи, измена, пиратство, богохульство, «оскорбление дворянского достоинства бесчестным поведением»… Ни против одного из этих обвинений она не возразила.

Приговор был предрешен, несмотря даже на рапорт дона Ронкадора, в котором тот отмечал помощь, пусть и невольно оказанную Игерной и ее людьми в деле с храмом, и ходатайство епископа Северина.

По этому случаю даже завязалась переписка между Геоанадакано и метрополией — не стоит ли отправить преступницу в Эгерию, дабы доподлинно установить — лжет она или не лжет, именуя себя графиней Лейлой? На что пришел подписанный лично королем рескрипт, где говорилось: «Коль скоро виновная настаивает, что она графиня де Торрес, то пусть и умрет как графиня де Торрес». На том и порешили.

В соответствии с Золотым кодексом Эгерии ей, как дворянке, была дана возможность умереть благородной смертью. Игерне на выбор предложили отсечение головы мечом, петлю из белого шелка или чашу с ядом, дарующим смерть во сне.

Она выбрала яд, выпила чашу, и за ней затворилась дверь камеры смертников. Той же ночью тело ее, согласно ее последней воле, было погребено в море, по старому обычаю всех мореходов.

Правда, впоследствии ее вроде бы видели — в Сеговезе или в Фальби, где она якобы вела мирную благополучную жизнь, выйдя замуж… Но это всего лишь слухи, и в нашем повествовании мы вынуждены придерживаться официальной истории.

Капитан Эохайд и его люди вместе с остатками команды Рагира сумели всё же выйти из бухты на «Разящем громе» и даже пережить разразившееся цунами и ураган. С полузатопленными трюмами и обломанными мачтами их вынесло далеко в Бескрайний океан. Так что добраться до руин Стормтона — уже на другом корабле — Счастливчик смог лишь спустя три недели после казни возлюбленной.

Узнав о том, что Игерны больше нет, он пил несколько дней не просыхая, а потом сказал своей изумленной команде, чтобы они выбирали себе другого капитана, сошел с корабля и исчез.

Болтали что, дескать, ему все же удалось найти спасшуюся Игерну, и они вместе мирно жили-поживали в Старых Землях, воспитывая детей и не вспоминая о прошлом — но и это лишь слухи.

Епископ Северин провел в заточении не очень долго, да и содержался на роскошной вилле епископа Геоанадаканского. Его несколько раз допрашивали высшие духовные лица колонии, и всякий раз выходили они от экс-канцлера с лицами чернее тучи. А спустя полгода пришел приказ из Толетто — освободить уважаемого слугу божьего, чему, как выяснилось, причиной стала личная просьба Предстоятеля Калликста I. Так что он проводил время в написании прошений о помиловании «фамильяр-дамы ордена Длани Элла, достойной дочери церкви нашей, рекомой Игерны». Увы, тщетных, хоть и сплетничали, что в большом сундуке, доставленном на увозивший его корабль лично главой супремы, была именно знаменитая пиратка. Но чего только ни говорили в те дни…

По всему Изумрудному морю исполинское землетрясение отозвалось подземными толчками, ураганами, штормами, а волны, отраженные от берегов по два-три раза гуляли туда-сюда, так что чудовищные валы перекатывались через невысокие острова, снося деревни и превращая зеленые клочки суши в мертвые, смердящие донным илом скалы. Впрочем, острова как раз пострадали не так сильно. Хуже пришлось берегам, где волна получала дополнительный разбег на мелководье и отмелях.

Лагуна Эльмано стала обычной бухтой, и форт Эль-Эспада теперь торчал аккурат в середине пролива — впрочем, охранять там было уже, можно сказать, и нечего…

Море перехлестнуло через перешеек и буквально смыло — злая ирония судьбы — только-только отстроенную Туделу, на месте которой с тех пор возродился лишь небольшой рыбачий поселок. И это были лишь самые главные потери!

Но как только эгерийцы пришли в себя от потрясений и разрушений, вызванных цунами и землетрясением, они немедля решили разобраться с происшедшей чертовщиной. В Коралловую бухту была послана экспедиция на трех галеонах, которую сопровождали самые толковые маги, каких нашли в колониях, и полтора десятка лучших экзорцистов супремы. (А также и три отловленных специально для этого похода боккора — их не только не послали в тюрьму или на костер, но и даровали отпущение грехов на два года вперед.)

Но поход кончился неудачей — высадившись, новоявленные крестоносцы обнаружили лишь зловонные соленые болота, тянущиеся на десятки миль вглубь Ничьих Земель, из которых били горячие серные ключи, размытые меловые скалы, и никаких следов — ни долины, ни города.

Начальствовавший походом дон Орио де Ронкадор вскоре получил-таки вожделенное генеральство, вместе с орденом Единорога, и еще четверть века бороздил моря, приумножая славу Эгерии и ее казну (не забывая также и о своей).

Он командовал западной эскадрой флота Моря-Океана, владел тремя асиендами, по площади превосходившими иное государство Святых Земель, плантациями индиго и сахарной пальмы, сотнями и тысячами рабов. Король дал ему титул графа, и более того, «дабы славный герб и славное имя не исчезли», именно ему был дарован герб и майорат сгинувшего рода де Торрес.

Конечно, не обошлось без разговоров, что часть добычи, унесенной из храма, дон Орио всё же присвоил, но…

Что до всего остального — то никто из уцелевших после похода в исчезнувший безымянный город и узревший нечто, не предназначенное для человеческих глаз, никогда ни о чем не рассказывал, ибо запечатывал им уста ужас перед страшным и неведомым, навсегда оставшийся в глубинах души каждого. А если кто-то когда-то и проговорился под влиянием винных паров — то кому интересна болтовня пьяного моряка? А сама эта история так и была похоронена в церковных архивах да в груде досужих побасенок. И хотя были написаны и поэмы, и пьесы о битве со змеем, но в умах публики всё это заняло место между рассказами о стране женщин-воительниц в горах Сьерра-Магна и эликсире жизни, секретом которого владели древние цари-боги Красной Земли — Уаджет.

Капитан-командор Домналл ок Ринн прожил очень и очень долгую жизнь, умерев в сто четыре года. Адмиралом он действительно не стал, но был на безупречном счету в хойделльском флоте и его всегда ставили в пример.

Он так и не женился, но все же старость встретил в кругу семьи, окруженный внуками, правнуками и праправнуками, подаренными ему воспитанницей его — Джельдой ок Ринн, которой он, шокировав чопорную публику, дал свое имя.

Впрочем, к тому времени прекрасные креолки уже вовсю блистали в салонах и на приемах во дворе губернатора, так что, посудачив, публика успокоилась.

И даже когда до Дальних Земель дошла ошеломляющая весть, что младшая правнучка Домналла, Хосефа, стала супругой принца-регента Арбонна, то на Ледесме лишь пожали плечами. (Ну что взять с этих поедателей улиток? Они всегда были помешаны на красивых бабах…)

Большая часть Стормтона упокоилась на дне, и в ясный день с берега можно даже различить занесенные илом руины… Немногие оставшиеся в живых жители погибшего города разбрелись кто куда, а столицей хойделльских владений стал Редмонд на южном берегу острова. Ныне же на месте бывшей пиратской цитадели — безлюдье; сохранилась лишь развалины крепости да собора, и лишь иногда океанский прибой выносит на берег полустертые золотые и серебряные монеты, на радость случайному рыбаку.

Вот, собственно, и всё…

* * *

Однако же — не всё!

* * *

Год 3343 от Возведения Первого Храма, 20-е число месяца орном.

Закатный океан, в двухстах милях к востоку от островов Эль-Хазард. Борт казначейского нефа «Святой Ши»

Флаг-лейтенант Эрнан де ла Вега, маркиз Себальес, угрюмо стоял у борта, глядя, как «Святой Ши» осторожно пробирается среди огромных волн, увенчанных белыми барашками. Уже три дня они были вынуждены идти к югу, все больше и больше отклоняясь от нужного направления. Но теперь стих сильный ветер, который гнал их почти три сотни миль, и они смогут лечь на прежний курс, ведущий к уже недалеким берегам отчизны.

Впереди маркиза ждало возвращение в родовой замок и…

И все. Больше ничего в его не слишком, видимо, долгой жизни уже не будет.

Дни, проводимые в безделье «долгосрочного отпуска для поправления здоровья», наполненные мучительными приступами боли и не менее мучительным их ожиданием. Сочувственные взгляды родни, при этом уже мысленно делящей наследство; ученые медикусы, качающие головами да с умным видом пичкающие гнусными микстурами, маги, читающие заклятия и сующие дорогие и бесполезные амулеты…

Подлая пиратская выдумка все же доконала его — пусть отросли волосы и даже шрамов от ожогов почти не видно.

Маркиз дотронулся до повязки, обмотанной вокруг головы. Лишь тряпка, смоченная уксусом, немного помогала во время внезапно накатывавших приступов боли.

Зачем-то коснулся блестящего эмалью и рубинами Креста Алькантары на лацкане камзола.

Этот крест снял с себя вице-король и прикрепил к рубахе Эрнана, когда тот валялся в госпитале Святой Катарины в Геоанадакано, готовясь вручить Эллу душу. Так что небеса, видимо, смилостивились напоследок и исполнили его мечту.

Он помнил это как сквозь мглу…

Стоны раненых внизу — волна-убийца и ураган взяли по всем берегам Изумрудного моря щедрую жатву, непрерывный колокольный звон и звуки молебнов, доносящиеся из-за окна, какие-то смутно долетающие до него слова о доблести, чести, подвигах и славе…

«Приветствую тебя, человек!» — а вот эти слова прозвучали четко ясно.

Дон Эрнан повернулся — боль напомнила о себе резким толчком в висках. Рядом стоял высокий смуглый танисец, облаченный в черный шелк, с крючковатым шаргибским носом и полными тьмой глазами. Рука его лежала на эфесе усыпанного самоцветами ятагана, заткнутого за кушак, голос звучал мягко и доброжелательно. Маркиз зажмурился, а когда отверз очи, рядом никого не было.

Начинается, обреченно подумал он. Видать, срок, отпущенный ему на земле, короче, чем даже казалось ему…

«Не бойся, с твоим рассудком пока все в порядке», — голос звучал столь же ясно.

Маркиз встряхнул головой, и вновь боль вернулась.

«Я существую, я не твой бред и не кажусь тебе… — продолжал невидимый собеседник. — Я не могу появиться пред тобой во плоти надолго, это сложно даже мне, но беседовать мы можем. Ты что-то хочешь спросить? Не бойся. И лучше говори мысленно, а не речью — могут заметить».

— Хочу! Кто ты?! — произнес хриплым полушепотом лейтенант, каким-то шестым или двенадцатым чувством поняв, что этот странный разговор ему не кажется.

«Кто я? Я — хозяин того храма, который навестили твои товарищи в компании морских разбойников, пока ты валялся на берегу среди обломков, которые никто, кстати, даже не удосужился проверить на предмет живых. У меня много имен… Можешь звать меня, скажем, Йиссу-З'идд — Лунный Змей, на языке Благословенной Мной Земли».

Как ни странно, дон Эрнан поверил голосу. Поверил и испугался, хотя и не так сильно, как мог бы.

— Ты?? Но… тебя же убили… Епископ… — лишь выдавил он из себя.

Послышался тихий смех.

«Я был, когда предки ата-аланцев еще только воздвигали первые камни своих городов, я буду и тогда, когда ваши нынешние города обратятся в прах. Жалкие смертные уничтожили мое прежнее тело, но дух мой свободен…»

— Чего тебе надо от меня, демон? — с обреченным сарказмом осведомился моряк.

«Во-первых, мне просто скучно. Во-вторых, ты один из немногих в мире, с кем я могу говорить… В-третьих, твои далекие предки были жрецами моего храма — очень давно, когда еще остров, откуда они успели бежать, торчал аккурат в десяти днях плавания к западу от этих мест. И, в-четвертых… Помнишь, на той паршивой шхуне ты пообещал душу тому, кто спасет тебе жизнь? Ты помнишь?! Хотя признаться, мне было не до того, но я все же тебя услышал и слегка помог…»

Лейтенант стоял, хватая ртом воздух. Все было именно так.

Тогда, в миг, когда он понял, что означает шнур, протянутый от двери, и услышал скрежет замкового колеса аркебузы под палубой, он действительно в кратчайший миг пожелал спастись любой ценой. Нет, он не молился Тьме и не произносил клятв — просто пожелал… Выходит, этого было вполне достаточно?

Маркиз Эрнан попытался было сотворить святое знамение, выкрикнув что-то вроде «Изыди, Проклятый!», когда вдруг голос спросил нечто такое, от чего у лейтенанта буквально отвалилась челюсть.

«Кстати — ты все еще любишь принцессу Нериго?»

— Люблю! — У Эрнана перехватило горло. — Но… откуда ты знаешь?!

«Я все-таки бог, — прошелестел наполненный печалью ответ. — Пока что на такие вещи меня хватает. А знаешь, в чем была твоя ошибка? Ваша с ней ошибка? Вы думали, что дело в этой глупой коронованной клуше, которая приказала всем придворным дамам носить „пояса невинности“, чтобы ее похотливый муженек их не огулял. Да ей на самом деле плевать на всё, кроме ее любовников. Нет, всё дело в герцоге Мартинесе!»

— При чем тут дядя Маргариты?!! — от удивления маркиз забыл даже, с кем говорит.

«А ты так и не понял?» — прозвучал сухой холодный смешок. (Прозвучал так явственно, что дон Эрнан вновь оглянулся, нет ли говорившего рядом.)

«По-моему, об этом в Алькасаре знают уже и посудомойки с садовниками. И король, и королева бесплодны, так что ее величество Мальвиния зря выискивает себе жеребцов для спальни. Две линии вырожденцев и развратников, спаривавшихся чуть не с родными братьями и сестрами, где мужчины были пьяницами, а женщины — шлюхами: какое еще может быть у них потомство? Зато дети есть у Мартинеса — целых трое сыновей и две дочери. Да только вот незадача — король и его жена принцессу Нериго просто не очень любят, а вот дона Мартинеса дель Кампо терпеть не могут! Как думаешь, кому оставит трон Карлос XIII — детям двоюродной сестры и скромного принца-консорта или потомству кузена, который так ждет его смерти, что даже и не скрывает этого?! Теперь, дурачок, ты понял, кто стоял за всей этой историей? И почему Мартинес ляжет костьми, но не допустит брака доньи Маргариты с тобой или даже с кем-то еще? Почему она так и проведет всю жизнь в заточении под его опекой, а потом будет пострижена в монахини, как только король Карлос покинет этот мир? И ей никто не сможет помочь… Кроме нас с тобой!»

— Что ты думаешь сделать?! — произнес Эрнан вслух.

«Делать будешь ты — я всего лишь дух. А вот что нужно сделать, я объясню. И сейчас, и тогда, когда ты станешь править Эгерией вместе с королевой Маргаритой. Но для начала тебя нужно подлечить, иначе ты чего доброго и в самом деле скоро свихнешься. Потерпи, сейчас будет немного больно».

Немного…

Боль затопила красным туманом взор, и на какое-то время лейтенант не помнил ничего, с неимоверной силой вцепившись в планширь пальцами. Когда же раскалывающая череп боль отступила, Эрнан вдруг обнаружил, что нет больше мелких мушек во взоре, и сверлящее подергивание отпустило виски.

Лишь правая щека все еще вздрагивала в судороге — видать, даже демону не все было под силу.

Проходивший мимо матрос осенил себя святым знамением, глядя на белое, искаженное неподдельным страданием лицо молодого офицера. Вот ведь бедолага: вроде и знатный титул, и орден, и чин, а поди ж ты — и жизнь-то человеку не в радость!

«Святой Ши», подгоняемый мистралем, неспешно шел на восток, навстречу мутно-багровому мареву.

«Будет шторм да неслабый», — подумал матрос, спускаясь в душную полутьму кубрика.

До Архатены оставалось двое суток ходу.

До Великой войны Тронов — восемнадцать лет.

Май-сентябрь 2008 г.

В книге использованы стихи Р. Киплинга, В. Соловьева, И. Бароховского, Т. Колыженкова, Х. де Эспронседы, Н. Гильена, Р.Альберти, а также подлинный морской и пиратский фольклор.

ГЛОССАРИЙ

Аахенский договор — завершил войну Трех Королей 3292–3298 г. н. В. П. Х. По нему Эгерия отказалась от суверенитета над частью Дальних Земель, с тем чтобы однако эти земли не перешли никакой другой стране, и окончательно сняла претензии на наследство Ордландских курфюрстов, включавшее и Фрисландию.

Абуна (отец-господин — танис.) — обращение раба и зависимого человека к вышестоящему (независимо от пола) в землях Шаргиба.

Айлан — материк, аналог «земной» Африки. Север (Шаргиб) населен танисцами, юг — различными темнокожими племенами и народами.

Альшпис — колющее древковое оружие с длинным граненым клинком и небольшим круглым щитком (ронделем) в основании клинка. Было распространено в эпоху тяжелых классических рыцарских доспехов и к описываемому времени исчезло и почти забыто.

Амальфия — область Старых Земель, аналог «земной» Италии, разделена на ряд княжеств и торговых республик, самой крупной из которых является Генуситиата.

Арбонн — королевство между Эгерией и Фрисландией, в чем-то подобное «земной» Франции.

Аркебуза — наиболее распространенная в описываемом мире модель огнестрельного оружия — дульнозарядное ружье, пуля из которого убивает воина без доспехов на расстоянии до 200 м. Калибр — 18–21 мм или 15-й (из фунта свинца делалось пятнадцать пуль весом в унцию — примерно 30 граммов). Обычно снабжаются фитильным замком.

Армилляр — прибор для астрономических, позволяющий определять разность положений Солнца и Луны, а также других планет. Моряки пользуются им для определения местоположения корабля. Изобретен во времена Урмийской империи, однако пользоваться им жители Святых Земель научились от танисцев. Первым для нужд навигации, по легенде, его применил Вальяно в своем втором плавании. Не распространен, поскольку стоит дорого, а кроме того обращение с ним требует от штурмана немалых знаний и подготовки.

Архитеутис — гигантское головоногое, разновидность кальмара, длиной 3,5-20 метров. Довольно широко распространен в мире «Закона абордажа». У многих вызывает суеверный страх из-за древних легенд о кракенах; на самом деле для человека почти не опасен. В описываемую эпоху встречается чаще — видимо, в связи с сокращением числа их основного хищника — базилиска.

Базилиск — змеевидное хищное китообразное, достигающее восьмидесяти футов длины, внешне схожее с акулой. На людей или суда нападает крайне редко. К описываемому времени в значительной мере истреблен — как вредитель рыбного и тюленьего промысла. Кроме того, его мясо, жесткое и невкусное, долго не портится и используется в качестве еды моряками, также им кормят каторжников и рабов. Некоторые норгрейнские и фризские компании обогатились на поставках мяса базилисков на плантации и рудники Дальних Земель.

«Базилиск» — тяжелое корабельное орудие, главный калибр галеонов. Дальнобойность — до полутора километров, вес ядра — 46–80 фунтов.

Беленос — планета Юпитер.

Бескрайний океан — океан, простирающийся между западными берегами Дальних Земель, и странами Востока, т. е. Тихий океан данного мира.

Бонавентур-мачта — четвертая мачта галеонов и тяжелых океанских фрегатов, несет косое парусное вооружение. В нашей реальности быстро исчезла, но в мире «Закона абордажа» сохранилась.

Вертлюг — особый вращающийся лафет для легких (до 10 фунтов) пушек, напоминающий современную пулеметную турель.

Винко — амальфийский корабль с корпусом дармуна, но с парусным вооружением, близким к галеону.

Виноградная картечь, или винград — состоит из крупных пуль, обернутых в ткань или сеть, из-за чего напоминает виноградную гроздь (отсюда и название).

Галеон — трех-четырехмачтовое военное и торговое судно. В описываемом мире не исчезли, а претерпели дальнейшее развитие. Имеют две-три батарейных палубы и по 50–90 орудий. Эгерийские галеоны ярко многоцветно окрашены. Каждый ярус надстроек имеет свой цвет, иногда с геометрическим узором. Выступающий далеко вперед носовой свес заканчивается тяжелой позолоченной носовой фигурой, а корма украшена резными скульптурами из мифологических сюжетов. Паруса часто также украшаются гербами и изображениями святых. Крупнейшие галеоны имеют водоизмещение до 1800 т, длину по палубе — 60–70 м, ширину — 15 м и осадку — до 9 м.

Галерная трость — резная трость с золоченым набалдашником, один из элементов формы галерных офицеров многих флотов мира.

Глефа (глевия) — вид древкового пехотного холодного оружия ближнего боя. Состоит из древка (1,2–1,5 м) и наконечника (40–60 см, ширина 5–7 см). На древко обычно надеваются кольца или оно обвивается металлическим прутком — чтобы не перерубили. Наконечник имеет вид заточенного только с одной стороны широкого фальчиона. От обуха наконечника отходит параллельный или направленный под небольшим углом к клинку шип (т. н. «острый палец»), служащий, во-первых, для захвата оружия при отражении удара сверху, а во-вторых, для нанесения более эффективных колющих ударов (в отличие от ударов рубящих, наносимых наконечником). Однако основное предназначение глефы — нанесение именно рубящих ударов.

Гран-бомбардье — командир артчасти корабля. В Арбонне чины корабельной, береговой и осадной артиллерии имеют свою иерархию, независимую от пехоты и флота и являются служащими особого Бомбардирского корпуса.

Гримтурс — в сказаниях северных народов древние великаны («инеистые гиганты»), предшественники не только людей, но и богов, живущие в горах.

Гураб («ворон») — быстроходный танисский тип корабля, очень любим торговцами и пиратами.

Дальние Земли — принятое в Староземье название материков, лежащих за океаном, аналог Северной и Южной Америк. Включают в себя два материка: южный — Иннис-Тор, и северный — Иннис-Тон, получивших свои названия от двух больших островов из древних легенд.

Дармун — танисский тип корабля, напоминающий флейт или фрегат с преобладанием косого парусного вооружения. Применяется как в бою, так и для дальних плаваний.

Дюссак — однолезвийный клинок-кастет, несильно изогнутый, до фута длиной. Вместо рукояти в верхней части лезвия пробито удлиненное отверстие для захвата пальцами, обматываемое кожаным шнурком.

Закатный океан — наша Атлантика.

Змеиное море — акватория между Амальфийским полуостровом и Эгерией. Считается весьма опасным из-за базирующихся в Шаргибе и Южной Эгерии танисских пиратов.

Иннис-Тон — северный материк Дальних Земель, отделенный от Иннис-Тора Изумрудным морем. Населен многочисленными племенами и народностями — причем народы там обитают самого разного происхождения, наиболее развитые из которых на момент открытия уже были знакомы с земледелием и железом. На восточном побережье существуют поселения хальбийцев, арбоннцев и норгрейнцев, но в целом ни одна страна Старых Земель на него пока не претендует. Попытки эгерийцев там закрепиться провалились из-за сопротивления туземцев, а позже по Аахенскому миру Толетт отказался от формального суверенитета над ним.

Иннис-Тор — материк, аналог нашей Южной Америки. Владение Эгерии, до открытия был незаселен.

Каса дель Муэрте — «крепость смерти». В прошлом — цитадель, прикрывавшая Толетт с моря, ныне — тюрьма для особо важных преступников и место приведения приговоров в исполнение. Свое название получила в память о множестве погибших при ее штурме в эпоху изгнания танисцев из Эгерии.

Киломбо — община беглых рабов-пикаронов, живущая в лесах или горах втайне от властей, своего рода «партизанская деревня».

Клыкач — крупное, до пяти метров животное, среднее между китообразным и тюленем, весит порядка полутора тонн. Ведет водный образ жизни, но на короткое время может выходить на берег для отдыха и охоты. Напоминает ископаемого дорудона или родоцетуса нашей реальности. По легендам и летописям, в древности были случаи, когда стаи клыкачей до тысячи голов нападали на прибрежные деревни, круша хижины и пожирая людей, но теперь это животное предпочитает держаться от человека подальше по тем же причинам, что и базилиск.

Колесцовый замок — кремневый механический замок, в котором пружина вращает колесо из качественной оружейной стали, с насечкой по ободу. Пружина заводится специальным ключом. При нажатии на спуск колесо освобождается, быстро вращается и от трения о кремень дает струю искр, которые воспламеняют порох на полке. В более совершенных образцах колесцовых замков полка автоматически открывается при пускании колесца в движение. В нашем мире сравнительно быстро вышел из употребления, вытесненный классическим батарейным замком, так и не изобретенным в мире «Закона абордажа».

Компанейские корабли — суда, принадлежавшие большим торговым корпорациям (зачастую с участием короны), заметно лучше вооруженные, чем простые «купцы», чьи команды были усилены профессиональными военными моряками (см. историю «наших» Ост-Индских кампаний европейских держав).

Консорт — пиратское соглашение, определяющее правила раздела добычи, принципы командования, премии — и т. п. Обычно заключается между капитанами, реже — с участием нанимателей.

Корабельный нотариус — то же, что и старший писарь. В большинстве парусных флотов писарь — должность хотя и почетная, но унтер-офицерская, а в Эгерии — офицерская, ибо именно он ведет бортовой журнал и журнал боевых действий, где наряду с заполняемым капитаном судовым журналом фиксируется всё происходящее, чтобы затем оно стало основой для поощрений или взысканий.

Королевский свидетель, или свидетель короны — преступник, сообщающий важную информацию представителям закона и за это полностью или частично освобождаемый от наказания. Подразумевается, что властью короля он признан не соучастником, а свидетелем.

«Корона обещает…» — первые слова официальной формулы помилования принятой в государствах Староземья.

Кортелас — амальфийский меч-пила с «зубастым» клинком длиной от 45 см, сужающимся к острию. Рукоять снабжена крестовиной с замкнутой дужкой и коротким защитным крюком. Этот меч предназначается для скоротечного боя — например, абордажного — и даже неприцельными ударами быстро выводит из строя врагов.

Ласт — старинная морская мера водоизмещения и грузоподъемности примерно соответствующая тонне.

Лингва марис — «морской язык» — своеобразное наречие, употребляемое в землях Изумрудного моря, на основе арбоннского и эгерийского языков со значительной примесью айланских, хальбийских, фризских слов и слов из языков аборигенов северного материка Дальних Земель. Первоначально возникло как своеобразный торговый и морской жаргон, но позже развилось до полноценного языка, на котором даже пишутся неплохие поэмы и романы.

Мисрия — провинция Эгерии, в древности — колония Уаджет, следы влияния которого до сих пор остались в верованиях и культуре. Долгое время слово «мисриец» было в Эгерии синонимом понятия «еретик».

Море Химер — область Закатного океана, примыкающая к Кедровым островам с севера и ограниченное течениями. Благодаря особенностям водного и климатического режима почти сплошь покрыто плавучими водорослями (но не в такой, разумеется, степени, чтобы тормозить корабли, как об этом говорят легенды). Имя свое получило из-за того, что водоросли привлекают большое количество рыб, дюгоней и тюленей, на которых в свою очередь охотятся клыкачи, морские крокодилы и базилиски.

Морион — облегченный шлем с высоким навершием, высоко поднятыми полями и гребнем.

Ничьи Земли — бывший полуостров Унгва, или полуостров Когтя — вытянутый искривленный полуостров в южной части Изумрудного моря, между заливом Сомбра и Бескрайним океаном, где происходили основные сражения войны за наследство Ингвалла — она же война Трех Королей и война Бесчестья. Признан нейтральным по Аахенскому миру.

Норгрейн — собирательное название островных государств, лежащих на севере Староземья, за Фризским и Серым морями, населенных нордландцами.

«Огонь в дыре!» — команда-сигнал, подаваемый при вражеском выстреле с дальних дистанций, когда видно пламя из пушки или ружейного дула, но до прилета пули или ядра остается несколько секунд, чтобы залечь.

Омекутли и Омекуатль — праотец и праматерь, первые люди на земле, по легенде сотворенные Анахиттой по повелению Элла. Судя по именам, предание восходит к эпохе Ата-Алана.

Палач зиндиков — судейский чиновник при эмире или халифе, ведающий делами о преступлениях против истинной веры, идолопоклонстве и запретных видах магии.

Патрон (в описываемое время в ходу бумажные патроны) — свернутая трубка плотной грубой бумаги, в которой помещаются пороховой заряд и пуля. Весь патрон свободно входит в ствол ружья. Перед заряжанием необходимо разорвать гильзу со стороны пороха, что обычно аркебузир делает при помощи собственных зубов (по команде «скусить патрон»). Из патрона отсыпают немного пороху на полку, весь остальной заряд всыпают в ствол, после чего бумагу используют в качестве пыжа и сверху прибивают шомполом пулю, также завернутую в бумагу.

Пикароны — разноплеменные беглые рабы, в основном темнокожие, и их потомки, живущие в лесах, горах и болотах общинами — киломбо. К описываемому времени пикароны создали в отдаленных областях Дальних Земель три государства — Паламарис, империя Дарин и Нганда Замбо, не считая более мелких общин. В большинстве мест сложилось устойчивое равновесие между пикаронами и властями: власти делают вид, что пикаронов не существует, а те не устраивают нападений на рудники и поселения и даже ведут негласную торговлю с эгерийцами, поступают в пиратские экипажи, иногда нанимаются на службу в колониальную армию и стражу.

Пласа-дель-Эспада — дворец в Толетте, где размещается военное ведомство Эгерии.

Пороховая обезьяна — так называют мальчишек 12–15 лет, которые входят в оружейную команду на военных и пиратских судах. Они занимаются чисткой оружия, уборкой корабельных помещений, подносят порох и заряды во время боя, одним словом — обычные мальчики на побегушках. Они могут пролезть в самые потаенные уголки судна, поэтому нередко пираты с их помощью ищут различные тайники на захваченных кораблях. На берегу доставляют секретные письма союзникам пиратов и используются как разведчики во вражеских городах. Пороховые обезьяны — наиболее низкооплачиваемые и неквалифицированные моряки.

Прима-огнемастер — начальник службы боеприпасов флота или крепости королевства Четырех Островов.

Рогатый, он же Рогатый Керр, он же Одержимый Охотник — высший демон из свиты Хамирана, владыка всех ведьм и один из повелителей зла в Старых Землях по господствующей там теодицее.

Саиана — материк к востоку от Старых Земель за Серым и Сурьянским морями. Самый большой материк мира, протянувшийся почти на треть окружности земного шара от Сурии на западе до побережья империи Сянь на востоке. Восточнее Сурии и Шаркианы жителям Староземья практически неизвестен.

Свальбардский доспех, он же «Железный Густав» — полный рыцарский доспех, аналог максимиллиановского доспеха нашей реальности с небольшими отличиями, в частности сделанный из расчета как на конный бой, так и на пеший.

Свистки — в эгерийском флоте знаком офицерского достоинства является свисток, которым командиры подают команды или подзывают матросов. Изготовлялся из серебра и золота. Капитанский свисток больше по размерам и изображает дельфинообразного дракона. Свистки офицеров обычно украшены изображением, определяющим их специальность (феникс — у артиллеристов, астролябия — у штурманов, клыкач — у морской пехоты и т. п.). Нижние чины носят оловянные и бронзовые бляхи на шее, боцманы — бронзовые (на фрегатах и галеонах — серебряные) дудки. Сверх того командирам крупных кораблей и командующим эскадрами и флотилиями полагается резной жезл: капитанам — с названием судна и изображением геральдического зверя или иного символа корабля, генералам — с гербом Эгерии.

Святой Джио (Ши) — один из самых почитаемых святых Церкви Элла, прославившийся усилиями в распространении веры в Единого Творца на Хойделле и окрестных островах. Покровитель торговцев, моряков, ремесленников. Выходец из знатной семьи, по преданию происходившей из Дивного Народа. Занимаясь торговлей, изрядную часть своего состояния потратил на добрые дела, был безупречно честен, отчего и считается символом честного ведения коммерции. Был четвертован имперским наместником по наущению друидов.

Скьявона — амальфийский легкий меч с фигурной решетчатой гардой, полностью защищающей кисть и запястье.

Сокриери — низшая степень посвящения в культе сантьеро, что-то вроде младшей жрицы.

Старые Земли (Староземье, также употребляется название Святые Земли, поскольку почти вся их территория принадлежит людям, исповедующим веру в Элла-Творца) — огромный остров или даже небольшой материк, географически во многом совпадающий с известной нам западной и центральной Европой. С востока на запад простирается от Сурьянского моря до океана, северной границей является Норгрейн — Семландия, Ютарк и другие земли нордландцев. До открытия Вальяно и Мак-Мора именовался также Мир Сей, ибо считался центром мироздания.

Супрема — инквизиция в Эгерии. В отличие от других стран Староземья, подчиняется не церкви, а королю — через его духовника.

Сурьяна — страна по ту сторону Серого и Сурьянского морей, ближайший сосед Старых Земель с востока. Жители ее издавна считаются темными и диковатыми, хотя в последний век — при царе Иане Добром, Госире Мудром и их потомках — заметно продвинулась вперед. Ведет обширную морскую торговлю со Старыми Землями хотя дальше Хелмии и земель нордландцев сурийские корабли по прежнему редко заплывают.

«Счет мясника» — жаргонное название списка потерь экипажа в эпоху парусных флотов.

Таиф (стая — танис.) — корсарская либо военная флотилия у танисцев, также эскадра в военном флоте.

Танисцы — общепринятое в Старых Землях название народов, придерживающихся т. н. веры Правого Пути, «Ширк-муаллим-хижд». Приблизительно за семь столетий до описываемых событий вторглись в Эгерию и южную Амальфию и заняли многие области Староземья, однако надолго удержать смогли только Южно-Эгерийский полуостров.

Уаджет — страна на полуострове, примыкающем к восточному Айлану, населена древним народом, создавшим вторую по древности цивилизацию после Ата-Алана. Ныне исповедует веру в Единого, принесенную танисскими завоевателями (по иронии судьбы когда-то заимствовавшими ее у самих уаджитов), хотя в глубинных горных районах сохраняются старые культы, а сама новая религия имеет массу особенностей. Именно в Уаджете танисцы обрели основы своей нынешней цивилизации.

Урмосс — один из древнейших городов Старых Земель, в древности — центр обширной Урмосской империи, включавшей в себя большую часть материка. После падения империи стал местом пребывания Предстоятеля — главы Церкви Творца-Элла.

Урмосский язык, он же староурмосский — аналог латыни нашего мира, международный язык науки, дипломатии и ученых. От него происходят арбоннский, эгерийский, амальфийский и отчасти хальбийский.

Флейт — судно размерностью (соотношением длины к ширине) 1 к 5–6 и более и высотой мачт, превосходившей длину судна, с укороченными реями, благодаря чему может ходить под парусами довольно круто к ветру. Паруса их узкие и удобные в обслуживании паруса, что позволяет сократить общее число верхней команды. Грузоподъемность 350–400 т, вооружение 10–20 пушек. Экипаж — 60-100 человек. Эти суда отличаются хорошими мореходными качествами, высокой скоростью и большой вместимостью и используются в качестве военно-транспортных и для дальних крейсерских операций.

Фрисландия, или Фризкая Ганза — союз торговых городов-республик северо-запада Староземья, занимает первое место в области торгового мореходства и кораблестроения. Представляет собой достаточно рыхлую конфедерацию, в которой каждая провинция и город-государство имеет собственный флот, состоящий из сравнительно небольших военных кораблей, предназначенных больше для охраны купеческих караванов и местные ополчения — ланд- и штаатс-регименты, которые лишь в военное время могут быть посланы за пределы своих земель.

Хахти — планета Сатурн.

Хойделл, или королевство Четырех Островов — в какой-то мере аналог Англии нашего мира. На самом деле состоит примерно из двух десятков островов различной величины, из которых четыре самых крупных — Борреби, Пириди, Форкни и Хойделл. В древности Хойделл был завоеван Урмосской империей, позже на Форкни и северных берегах Хойделла высадились нордландцы. В настоящее время управляется династией Стормов — потомков короля Ютарка Канута Великого, присоединившего охваченные смутой острова к своим владениям и перенесшего столицу в Фальби. Флаг — зеленый с черное полосой по диагонали, с четырьмя лилиями по углам — символами главных островов. Герб — изображение норгрейнского снеккара на синем поле, и две секиры на фоне волчьей головы — родовой символ Стормов.

Цепной книппель — два соединенных цепью ядра, предназначенных для того чтобы рвать снасти и ломать рангоут.

Шпага — имеется в виду не та тонкая парадная и дуэльная шпага, принятая при дворах, а шпага боевая, куда более внушительное оружие, собственно говоря, разновидность меча, отличающаяся от него более узким клинком, рассчитанным и на укол, и на рубящий удар. Хотя простые моряки и солдаты предпочитают саблю и палаш, но шпага тоже достаточно широко распространена и продолжает оставаться любимым оружием офицеров.

Эгерия — королевство на крайнем западе Старых Земель, которому принадлежит материк Иннис-Тор и острова Изумрудного моря; аналог Испании нашего мира. В прошлом — провинция Урмийской империи, управляется династией Фалькаров, возводящих родословную к последним императорам Урмосса. Флаг — полотнище фиолетового, золотого и белого цветов, герб — ястреб на фоне серебряного щита и единорог. Имеется также Южная Эгерия, или Северный Танисс — область по южную сторону Эридианских гор, последняя территория Староземья, удерживаемая танисскими завоевателями.

Эспадачин («шпажник») — так называют в Эгерии разнообразных головорезов и разбойников, когда не хотят их обижать.

Эспонтон — пика с широким плоским наконечником, под которым расположена перекладина. Приближается к рогатине и по габаритам, и по функции. Ударами эспонтона расчищали путь пехоте и защищали ее во время перезарядки ружей.

Эстандарт-гардемарин — старший гардемарин, командующий прочими гардемаринами на корабле. Как правило, на эту должность выбирается самый добросовестный и исполнительный из них. Должность весьма почетная, поскольку кроме всего прочего «заведует» корабельным знаменем.

Воинские звания в мире «Закона абордажа»

Эгерия

Младший лейтенант.

Лейтенант.

Флаг-лейтенант.

Капитан второго ранга.

Капитан первого ранга.

Генерал-майор морской службы.

Генерал-капитан.

Генерал-капитан Моря-Океана.

Примечание. В Эгерии высшие морские офицеры носят сухопутные чины не из чудачества, а из нежелания пользоваться танисским по происхождению словом «адмирал». (Схожая практика имела место в реальной Испании.)

Хальби

Мичман.

Лейтенант.

Первый лейтенант.

Капитан-лейтенант.

Капитан.

Капитан моря.

Капитан-командор.

Контр-адмирал.

Адмирал.

Полный адмирал.

Лорд адмиралтейства.

Арбонн

Младший лейтенант.

Старший лейтенант.

Капитан-лейтенант.

Капитан третьего ранга.

Капитан второго ранга.

Капитан первого ранга.

Шаутбенахт.

Контр-адмирал.

Вице-адмирал.

Адмирал флота Его Величества.

Артиллерия

Бомбардье старший лейтенант.

Ан-бомбардье капитан.

Гран-бомбардье майор.

Гоф-бомбардье полковник.

Гоф-гран-бомбардье-генерал майор.

Маршал артиллерии — генерал лейтенант — командующий Бомбардирским Корпусом королевства.

Танисская система

Навхуд — боцман.

Назир — лейтенант.

Таиф-назир — старпом.

Реис — капитан.

Таиф-реис — контр-адмирал, командующий эскадрой.

Амир-аль-бахр («повелитель моря») — адмирал флота.

Некоторые гражданские чины и должности

Эгерия

Эскрибано — писарь, письмоводитель, младший чин.

Королевский нотариус — инспектор.

Аудиенс-секретарь — начальник департамента.

Суперинтендант — начальник полиции.

Комендадор — командующий крепостью, ее гарнизоном и командир местного ополчения.

Коррехидор — губернатор провинции. Коррехидор назначается короной и осуществляет функции надзора над местной администрацией и судьями, сбором налогов и др.

Алькальд — градоначальник.

Великий Референдарий — должность в Королевском совете, без определенных обязанностей, в функции которого входит выполнение важных поручений монарха. Имеет право личного доклада королю в любое время по любому вопросу. (Своего рода — «министр без портфеля».)

Арбонн

Провинциал-советник — королевский уполномоченный курирующий деятельность местной администрации.

Лейтенант-губернатор — чиновник при губернаторе, курирующий какое-то важное направление деятельности — таможню, финансы и т. п.

Денежные единицы

Арбонн

Леоренн — золотая монета весом примерно 4,4 г.

Мервенн — серебряная монета в 7 г серебра (1/4 унции).

Эгерия

Риэль — единственная денежная единица, различающаяся металлом из которого изготовлен. Различают медный, серебряный, золотой и платиновый риэль. Медный и серебряный риэль весят 28 граммов (урмийскую унцию), золотой — 3,5, платиновый — 5 граммов. Выпускают также «семерики» — монеты в одну седьмую медного и серебряного риэля. На аверсе медного риэля отчеканен ястреб, серебряного — корабль, золотого — столичный дворец Эскориало. На платиновом выбит единорог — геральдический зверь правящей династии.

Хальби

Копри — мелкая медная монета примерно 20–30 за один скеат.

Скеат («щит») — серебряная монета с изображением щита на одной стороне и герба Стормов на другой. Выпускается со времен Канута I. Первоначально была квадратной, затем — восьмиугольной формы.

Крона («корона») — монета весом примерно в полтора риэля серебра, с изображением короны на реверсе. Выпускают также монеты половинного веса — полукроны и полускеаты.

Фризская Ганза

Марка — монета примерно в 10 г серебра. На аверсе — весы и рыбацкая сеть на фоне крепостной башни. На реверсе — святой Джио, покровитель купцов и моряков. Отличается высоким качеством и чистотой металла, а также строгим соответствием веса стандарту, отчего даже возникла поговорка «Святой Джио не мошенничает» — в том смысле, что ганзейцы всегда расплачиваются честно.

Твеннер — мелкая медная монета в 1/50 марки.

Религиозные системы, летоисчисление, военная служба и магия в мире «Закона абордажа»

Церковь Элла или Единого Творца

Символом ее является равносторонний крест, вписанный в круг (известный нам как кельтский крест).

Возглавляет ее Предстоятель — он же Первосвященник, выбираемый пожизненно собором глав епархий. Он обладает немалой светской властью, но всё же больше воплощает власть духовную, нежели административную — если так можно выразиться, он «монарх» конституционный, а не абсолютный. При этом крупных ересей и расколов не имеется, и даже автономные церкви Элла за пределами Староземья — вроде сурьянской или зангезийских общин — признают, пусть и весьма условно, власть Предстоятеля.

Исторически единобожие не столько вводилось сверху, сколько выросло снизу, благодаря деятельности общин Элла. Особую роль в распространение новой веры сыграла деятельность трех пророков (ныне особо чтимых) — Альхиора, Таскара и Свантерра, проповедовавших в эпоху поздней Урмийской империи и казненных за «оскорбление величия императора» в царствование Кортилия Невера.

Часть культов просто интегрировалась в новую веру — языческие боги были объявлены ангелами и добрыми духами. Кое-где священническая иерархия прямо выросла из старого жречества (аналогично тому как в нашей реальности это происходило в раннехристианской Ирландии).

Единобожие довольно быстро распространилось в Старых Землях, при этом не вытесняя языческие народные верования, а поглощая их. Сохранились экстатические практики в части, например, предсказывания будущего, старая «языческая медицина», магия, вера в духов — все это живо до сих пор (что не исключило, конечно, гонений на «неправильные» культы в ранние эпохи и процессы против ведьм на момент действия).

Вера Правого Пути

Она же «Ширк-муаллим-хижд» — воинственное единобожие исповедуемое танисцами и частью айланских народов.

Создана более двенадцати веков назад шейхом шаркиинов — одного из пустынных племен востока Саианы, Али Сартаном, которому якобы во сне явилось откровение самого Создателя Вселенной. Сартан в течении всей жизни сумел силой объединить под знаменем новой веры все соседние народы. При его потомках «ширк-муаллим-хижд» распространилась на огромные территории — вместе с раздвинувшимися границами империи.

Приверженцы ее чтят лишь Создателя Вселенной, истинное имя которого считается неизвестным людям и которого именуют лишь иносказательно — Высочайший, Всевеликий, и т. п. — всего сто один канонический эпитет. Также весьма почитается Али Сартан, по преданию живым взятый на небо, именуемый Провозвестником, сборник изречений которого образует Завет Провозвестника — главную священную книгу. В Святых Землях всех приверженцев этой религии скопом именуют танисцами — по названию Танисского взморья — северного побережья Айлана, откуда они вторглись в Амальфию, Эгерию и Арбонн и заняли многие области Староземья, однако надолго удержать смогли только Южно-Эгерийский полуостров.

Сами они иногда именуют себя шаркиинами, чей язык в значительной мере усвоили, но чаще просто муаллимами — то есть истинно верующими.

Сантьеро

Буквально переводится как «почитание святых».

Специфический синкретический культ в Дальних Землях, в котором основу составляет айланское язычество, привезенное чернокожими айланскими рабами.

Первоначально, после обращения в эллианство они стали именовать святых именами своих богов, затем к делу подключились вывезенные из Айлана жрецы и колдуны. Когда же спохватившаяся инквизиция взялась было за приверженцев новой ереси, те принялись говорить, что верят в Элла и лишь именуют его и святых по-своему — отсюда и название.

Молва приписывает жрецам-магам сантьеро — боккорам и хунганам — великое могущество.

Сантьеро, что забавно, не отрицают догматы церкви Элла, но «всего лишь» считают, что в создании мира и установлении порядка вещей принимал участие не один лишь Творец.

Среди самых почитаемых богов — Домбалла — Отец-Змей, Оонг-Громовержец (якобы святой Вертранг), Эрзулу-Воитель и его сестра Эрзули-Воительница, Монгала — богиня любви и плодородия (официально отождествляемая с дочерью Элла Анахиттой). Одновременно есть и недобрые божества вроде Барона Сабади, которых, однако, следует задабривать.

Календарь

Летоисчисление в Старых Землях ведется «От Возведения Первого Храма». За точку отсчета взят год, когда Семхаметих VIII, Владыка Неизменного (священный царь) страны Уаджет, ввел в стране культ Единого Творца Белала (Элла) и построил в его честь исполинский храм в тогдашней столице царства — Менаресе. Все прочие боги были объявлены лишь его слугами. При сыне Семхаметиха Джерфердере XXII Жестокосердном даже началось закрытие храмов и уничтожение культов всех богов кроме Элла, но после внезапной смерти Джерфердера и пресечения династии, новые цари вернулись к прежнему многобожию, а последователи Элла долгое время оставались малочисленной сектой. В результате ущемлений в годы правления узурпатора Апепе и сменившей его Нешеру — бывшей верховной жрицы бога войны Хорауса, они начали массово переселяться в заморские владения Уаджет — прежде всего в Мисрию (тогда — Миср-Хе) — благодаря чему с этой верой познакомились другие народы.

У танисцев годы отсчитываются от даты рождения Провозвестника — Али Сартана.

На момент повествования идет 1258 год Эры Провозвестника. Дни в месяцах по танисскому календарю также носят имена собственные — день Ветра, день Лошади и т. п. День Скорпиона традиционно считается самым неудачным и опасным.

Магия

Магия занимает в описываемом мире двойственное положение. С одной стороны, она есть в реальности, ее признают, и занятия ею по большей части считаются вполне допустимыми (некоторое время — даже для служителей церкви).

С другой — из-за ограниченности своих возможностей она занимает сугубо второстепенное и подчиненное положение, пусть и рассматривается как ценное подспорье в делах. Так, к сфере магии в частности отнесен ряд разделов медицины: гипноз, заимствованное с востока через танисцев иглоукалывание, способы диагностики по пульсу и ауре («галло») и т. п.

В Староземье магия четко делится на «натуральную», то есть вытекающую из природы вещей и человека, допустимую и даже одобряемую, и черную — всё, что связано с причинением зла людям, с демоническими силами, со служением древним запрещенным культам вроде веры в Рогатого Керра.

Также в этой части мира существуют два основных течения школы магии. Высокая магия, приверженцы которой группируются вокруг факультетов натуральной магии в университетах и магических академий. Они пытаются наряду с практикой разрабатывать и теорию, искать объяснения магическим явлениям.

Вторая — магия так называемая Старая или Исконная — основывается на народном опыте и опирается на практическую сторону дела, считая магию силой, человеку подвластной, но непознаваемой.

Это в первую очередь сельские колдуны, знахарки и чародейки, передающие опыт из поколения в поколение, хотя у этого течения есть и свои школы, по большей части при храмах ряда святых и ангелов и в некоторых церковных орденах (организационно выросших из почитания старых богов). Обучение в них сводится к тренировкам способностей и передаче практических приемов, выпускают в основном целителей, травниц и заклинателей местного масштаба, ориентированных на сугубо практические нужды.

Обе школы традиционно друг друга недолюбливают. Высокая магия полагает оппонентов шарлатанами, неучами, погрязшими в предрассудках и к тому же склонными по природе к заигрыванию с темными силами. Приверженцы Исконной магии полагают, что Высокая магия оторвалась от традиций, отдалилась от трансцендентального мира, что дает силу чародею, и пытается за многословием скрыть свою слабость.

«Уметь важнее, чем знать — почему умеешь» — таков девиз «исконников».

И у тех, и у других бывают успехи, но в целом настоящих чудотворцев среди магов нет.

Даже Больеро Праведный, которому приписывают разрушение стен в Алькантаре, на самом деле всего лишь определил слабые места конструкции и указал, куда нанести удары, чтобы крепость рухнула.

У танисцев, а тем более у народов Айлана или Иннис-Тор, такого разделения нет, что, впрочем, не прибавляет им силы.

О военной и морской службе

Армии Старых Земель не сильно отличаются от армий известной нам истории XVI–XVII веков — разве что больше рутиной, большим упором на холодное оружие и более примитивной тактикой, основанной на передвижении баталий и терций пикинеров, прикрываемых аркебузирами.

В большинстве государств Староземья предполагается по умолчанию, что офицерские должности по преимуществу занимают дворяне (исключение — Штаршвальд и Фрисландия, где своего дворянства не имеется, а также разнообразные наемные отряды). Другим исключением являются сухопутные колониальные части Эгерии, где в связи с нехваткой личного состава производство в офицеры может ожидать даже бывшего раба, но эти войска традиционно считаются по статусу ниже тех, что стоят в метрополии.

Несколько иная ситуация во флотах, куда дворяне идут не столь охотно, и приходится поневоле прибегать к более широкому производству в офицеры из нижних чинов.

В военное время власти могут мобилизовать на службу торговые корабли, и тогда бывает, что их командный состав получает офицерские звания, хотя чаще ограничиваются лишь принудительной выдачей каперского патента. Но в целом офицер из неблагородного сословия уже давно не является в Старых Землях чем-то уж слишком удивительным.

В мирное время и флоты и армии комплектуются по больше части из добровольцев — исключение опять же Штаршвальд, где существует ополчение кланов и общин, в котором по закону участвуют все мужчины, способные носить оружие, и Фрисландия, в которой также все жители городов — включая женщин — обязаны проходить военные сборы, тренируясь в обороне своих городов. Иногда, впрочем, если войско и флот испытывают нехватку личного состава, монархи прибегают к принудительным наборам — обычно пополняя ряды своих защитников бродягами, мелкими преступниками и постояльцами долговых тюрем. В военное время в рекруты забирают всякого подходящего мужчину, попавшегося вербовщикам на глаза, включая иностранцев. Остановить встречное судно нейтральной страны и снять с него «лишних» матросов — нормальная практика, хотя неоднократно заключались договоры по недопущению подобного.

Известен случай, когда во время войны Трех Королей, чтобы пополнить команды, арбоннский флот совершил рейд к Маркланду и в буквальном смысле слова взял в плен пять тысяч разноплеменных рыбаков, промышлявших там треску.

Принудительно набранные во время войны должны распускаться по домам после заключения мира, но на флотах этим сплошь и рядом приходится пренебрегать из-за того, что кораблям еще нужно добраться до родных берегов.

Стандартный срок службы по вольному найму в армии — три года. Исключение — эгерийские колониальные части, солдаты которых должны прослужить семь лет, а по увольнении — пожизненно селиться в Иннис-Тор. Похожий порядок существует для хойделльских и арбоннских солдат, отправляемых в заморские владения — отслужив три года, они могут возвратится в метрополию или получить надел земли и остаться на жительство в колониях.

Во флотах срок службы по контракту определяется в три плавания (на торговых судах — один-два рейса) и с учетом того, что плавания иногда затягиваются на несколько лет, это не способствует притоку добровольцев. Офицеры должны служить до отставки не менее 30 лет — и на суше и на море. Но для значительной части матросов и офицеров служба заканчивается или со смертью, или с невозможностью продолжать выходить в море по возрасту или здоровью.

Что нужно отметить, особой штурманской подготовки от морского офицера не требуется, хотя, конечно, азы навигации им преподают. (Похожим образом дело обстояло и в нашем мире.)

В задачу офицеров входит управление кораблями в сражении, организация боевого маневрирования и эскадренного плавания, поддержание экипажа и судна в боеготовности, артиллерийское дело. Обязанности кораблевождения лежат на штурманах (навигаторах), которых обычно набирают из штатских специалистов. Долгое время они даже не имели воинских званий — как не имеют их флотские лекаря и капелланы.

Обычная карьера дворянина, решившего посвятить себя морской службе такова: в возрасте 14–16 лет он, закончив рыцарскую академию или сдав экзамены, получает звание гардемарина и несколько лет служит в таком качестве на корабле, до того как пройдет офицерский ценз — те же три плавания. После этого он получает право на производство в первый офицерский чин, если открывается вакансия.

При этом производство формально определяется не происхождением и даже не служебными аттестациями, а лишь старшинством и местом в списках гардемаринов, но жизнь сильно отличается от теории. Бывает что давно прошедший все цензы юноша не может получить офицерских эполет из-за того, например, что его корабль находится в плавании в момент открытия очередной вакансии.

Существует легенда про некоего арбоннского дворянина, который так до отставки и оставался гардемарином, потому что невзлюбивший его адмирал всякий раз отправлял его в плавание на первом попавшемся корабле, когда должна была освободиться офицерская должность.

Всё это приводит к тому, что, с одной стороны, дворяне — особенно родовитые — не слишком стремятся в море, ибо служба на суше заметно легче и позволяет, например, изрядную часть времени проводить в поместьях и оставляет больше возможностей для наслаждения различными радостями жизни.

Однако, с другой стороны, флотская служба привлекает честолюбивых отпрысков мелкой провинциальной знати приличным жалованием и возможностью дополнительных заработков, а также тем, что если, к примеру, в пехоте генералом можно стать или под старость, или будучи представителем титулованного семейства, то на палубе карьера идет быстрее и в большей степени зависит от личной храбрости и служебного рвения.

В военном деле магия используется практически исключительно в области исцеления ран, хотя при штабе каждого уважающего себя военачальника отирается пара-тройка, как минимум, астрологов и предсказателей. Морские маги служат в военном флоте, как и в торговом, — в качестве сугубо вспомогательного персонала.

КОНЕЦ

Оглавление

ХРОНИКА ПЕРВАЯ . СЫНОВЬЯ СМЕРТИ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Схолия первая . О ДАЛЬНИХ ЗЕМЛЯХ

  Глава 4

  Глава 5

  Схолия вторая . О СТРАНЕ АТА-АЛАН

  Глава 6

  Схолия третья . О ТОМ, КАК ЛЮДИ ПРИШЛИ В ДАЛЬНИЕ ЗЕМЛИ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Схолия четвертая . О ПИРАТАХ В ДАЛЬНИХ ЗЕМЛЯХ

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

ХРОНИКА ВТОРАЯ . КРЫЛЬЯ МРАКА

  Глава 15

  Схолия пятая . О ВРАГЕ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО

  Глава 16

  Схолия шестая . О КАРРАКЕ «АЙЛАНКА» И О КОРАБЛЕ-ПРИЗРАКЕ

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

ХРОНИКА ТРЕТЬЯ . СВЕТ ИСТИНЫ

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

ЭПИЛОГ

ГЛОССАРИЙ

  Воинские звания в мире «Закона абордажа»

  Некоторые гражданские чины и должности

  Денежные единицы

  Религиозные системы, летоисчисление, военная служба и магия в мире «Закона абордажа»

  Календарь

  Магия

  О военной и морской службе

Реклама на сайте