«Империя под угрозой. Для служебного пользования»

Марина Добрынина Империя под угрозой. Для служебного пользования

Рассказ 1. Ученик

Глава 1

Пересматриваю материалы дела. Просто листаю, потому что, кажется, успела их выучить наизусть. Готовлюсь.

У парня в доме обнаружена библиотека.

Дурачок, право слово, «спрятал» книги за холодильником. Тоже мне тайник! Надо было в полиэтилен их завернуть и закопать где-нибудь в лесочке. А так не найти их было просто грешно. И почему у нас враги Империи в последнее время пошли такие бестолковые? Никакого удовольствия с ними бороться.

Само по себе это не так уж и страшно — многие из нас хранят литературу, но не ту, что в квартире Ланковича. Куда-то его не туда потянуло. Теория прав человека, как врожденных, так и приобретенных, не очень-то в Империи в чести. Да и про разделение властей, возможно, положено знать мне, и то в рамках спецкурса по враждебной идеологии, но уж никак не аспирантам, преподающим на богословском факультете. У нас есть Идея и религия. Подчиняйся властям и верь в Бога, а теоретизировать на эту тему — излишне.

Чему он там мог научить подрастающее поколение, этот мальчишка с забитой черт знает чем головой?

Впрочем, сознательность молодежи в Университете на подобающем уровне. Один из студентов и отправил нам информацию о необходимости спецконтроля. Надо будет отослать благодарность в деканат.

Что тут у нас? С изъятого удостоверения личности на меня смотрит молодое выразительное, круглое лицо. Пожалуй, взгляд излишне вызывающий, для богослова-то. Острый нос, но мягкий рот с пухлыми розовыми губами. Хорошенькая, в целом, мордашка. Содрогаюсь, будто повеяло сквозняком, оглядываюсь, но фрамуга закрыта. Заработалась, наверное, уходить пора на аналитическую работу. Потягиваюсь и снова утыкаюсь носом в документы.

У Ланковича хорошая репутация, коллеги признают его способности. Некоторые, правда, отмечают резковатый характер аспиранта, но разве это грех? Если бы у нас сажали за плохой характер, я бы, наверное, получила пожизненное. А ему ничего особенного не грозит — пять лет каторги, переквалификация, и снова сможет преподавать, если захочет. И если, конечно… если он назовет мне своего поставщика макулатуры.

Вызываю по селектору Андрея:

— Слышь, Андрюха, давай, веди Ланковича в комнату для бесед.

— Есть! — рапортует мой личный помощник, — участие примешь?

— Ага. Минут через десять, как обычно.

Десять минут нужны для того, чтобы заключенный успел осмотреть комнату для бесед, как мы неофициально, и даже как-то стыдливо, называем пыточную. Человеку, который попадает туда впервые, есть, на что посмотреть, очень любопытные инструменты имеются. Впрочем, большая часть находящегося там барахла используется только для устрашения, я и сама не знаю точного назначения 70 % этих предметов. У меня в Вышке по пыткам, знаете ли, трояк был. У меня специализация другая.

Охранник открывает передо мною дверь и сам проходит первым. Из соображений безопасности. Ланкович сидит на полу (зачем? Там же скамеечка стоит! Жертву произвола из себя, изображает, что ли?), скованные наручниками руки лежат на коленях. Он смотрит на дверь, ну и, соответственно, на меня в ней появляющуюся. Напряжен и испуган. Успел, видимо, ознакомиться с обстановочкой. Это хорошо. Быстро пробегаю взглядом по рукам и лицу, отыскивая следы побоев — таковых не обнаруживаю. Это тоже хорошо. Правильно. Регламент не допускает избиение подозреваемых до начала опроса. Не наши это методы. А первой общаться с ним буду я.

Представляюсь:

— Следователь Святейшей Инквизиции Его Императорского Величества Мастер третьего уровня Майя Дровник. У Вас есть, что сообщить мне до начала опроса?

Молчит. Смотрит на меня снизу вверх темными злыми глазами и молчит. Так, значит сказать ему нечего. Не страшно. Сейчас исправим ситуацию.

Быстро провожу первичный опрос: кто такой, как зовут, кто родители, где работает и так далее. Отвечает, вроде как через силу, но хоть говорит. Перехожу к главному: прошу назвать имя поставщика.

— Я нашел эти книги, — отвечает Ланкович и ухмыляется.

Ну-ну, поухмыляйся, радость моя, пока есть чем. Улыбаюсь ему очень доброжелательно и мягко произношу

— Вы знаете, что я уполномочена применить к вам пытки?

Шикарная фраза — я ее периодически кому-нибудь говорю. Почти всегда действует. Он бледнеет, ухмылка, все еще оставаясь на его губах, теряет выразительность. Ланкович напряженно молчит.

— Пытки, — продолжаю я вкрадчиво, — вплоть до психологического разлома.

И это правда. Преступление, совершенное этим молодым человеком, относится к числу тяжких. Регламент предусматривает возможность применения разлома, но только, когда использованы все остальные методы. Я пристально смотрю в глаза подозреваемого, с удивлением обнаруживаю в нем большой запас неактуализированной силы, потихоньку увеличиваю нажим. Он сопротивляется, но я знаю, что, если будет нужно, справлюсь с ним без труда. Уменьшаю напряженность, перевожу взгляд на лицо Ланковича — оно бледно чуть не до зелени, по вискам катятся капли пота.

— Вы понимаете, — дружелюбно интересуюсь я, — к чему может привести Ваше сопротивление? Разлом безнадежно калечит личность, а информацию я от Вас все равно получу. Назовите мне хотя бы приметы поставщика, где и как Вы на него вышли, если его имя Вам неизвестно.

— Я нашел книги, — повторяет Ланкович.

Упрямый. Теперь я начинаю раздражаться. Допрос третьей степени не относится к числу моих любимых занятий. А кроме самого факта наличия запрещенной литературы, мне и предъявить нечего. Свидетели отсутствуют! Не считать же свидетелем того пацана-доносчика. Тот и сам-то толком не понял. Ни того, что ему говорили. Ни того, что он после этого совершил. Неосознанная преданность. Прелесть, что такое.

А других доказательств — упс! Нету. Нашел он книжки, испугался и за холодильник их запихал. Ну так, пролистал чуть-чуть на досуге, и буквально завтра собирался в Инквизицию отнести, потому как добропорядочный очень.

Я эту историю регулярно выслушиваю. С различными вариациями.

— Вы заставляете меня делать то, что я не хочу, — предупреждаю я, глядя на него с укоризной, — если Вы думаете, что пытать Вас доставит мне удовольствие, Вы ошибаетесь. Это очень неприятная процедура.

Он снова ухмыляется. Надо же, еще и нервы крепкие. Сейчас подпортим.

— Да уж, — говорит, — надо думать.

— Вы отказываетесь отвечать на поставленный вопрос? — уточняю.

— Я ответил, — он с вызовом смотрит мне в глаза, — я нашел их.

Хорошие глазки — темные, выразительные. Милый, в общем-то, мальчик. Жаль, что такой упрямый.

— Что ж, — вздыхаю, и взгляд у меня при этом такой искренний, — делать нечего.

Я киваю помощникам, которые до этого момента изображали из себя предметы обихода:

— Кладите его на стол.

Пока они раскладывают его, сопротивляющегося, на широком, обитом железом столе, я включаю газовую горелку под жаровней; кладу в жаровню металлический прут, обмотанный на конце изолятором. Мое любимое орудие: просто и страшно. Оно быстро нагревается.

Ланкович на столе, руки и ноги его крепко удерживаются моими мальчиками. Я глянула мельком на прут — уже раскалился. Подхожу к Ланковичу, медленно и со вкусом расстегиваю его рубашку, обнажая грудь и частично живот. Интересуюсь:

— Боитесь?

Молчит. Впрочем, и вопрос был лишь для проформы. Конечно, боится. Подношу раскаленный докрасна прут к его глазам. Он жмурится, но я знаю, что жар ощущается и сквозь сомкнутые веки.

— Поставщик?

— Нашел, — шепчет он. А сам страхом так и полыхает.

— Открой глаза, — приказываю я.

Он слушается. Я медленно подношу прут к его груди. Ланкович затаивает дыхание. В воздухе пахнет паленым — это скручиваются волосы на его теле, но кожи железо еще не коснулось. И не коснется. Хоть Ланкович об этом и не догадывается, но в мои планы не входит калечить его. Главное — психологическая атака. Выдержит — ему плюс. Начнет ломаться — нажим ослабим. Пока же жмурит глаза и молчит. Я улыбаюсь и кладу прут обратно на жаровню. Выключаю газ.

— Дмитрий, — зову я, — посмотрите на меня.

Он в ужасе скашивает взгляд на свою грудь, следов ожога там нет, с облегчением вздыхает, потом смотрит мне в лицо, и во взгляде его я неожиданно читаю торжество. Ах ты, щенок! Это злит меня. Я всегда злюсь, когда они заставляют над собой издеваться, но этот еще и полагает, будто у меня не хватит духу продолжить! Что ж, у него будет возможность убедиться в обратном.

— Идем дальше? — интересуюсь.

— Пожалуйста, — вежливо отвечает он. Голос подрагивает, но полон достоинства.

Я смеюсь и сажусь на стул, кладя ногу на ногу.

— Милый Вы мой, ну что ж Вы себя так ведете?

Скашиваю взгляд на Андрея — тот стоит, подпирая стену, и смотрит куда-то вбок. Типа его это не касается.

— Мальчики, отпустите его, — говорю я охранникам.

— Мне кажется, — продолжаю, — что Вы мне пытаетесь нагрубить.

Ланкович садится на стол и смотрит на меня с каким-то болезненным интересом на лице. Забавный субъект.

— Я? — произносит он, — Вам? Никогда.

И даже качает головой, мол мне это показалось.

— С инструментиками, — интересуюсь, — ознакомились уже?

— Да.

— Принцип действия продемонстрировать?

— Спасибо, не надо, — отвечает он.

— Дело Ваше. И что мне с Вами делать? Бить я вас не хочу. Разлом — это вообще, по моему глубокому убеждению, варварство. Да и что мне с Вами после разлома делать? В психушку отправить? Это неинтересно.

Обеими руками Ланкович упирается о край стола, глядит на меня исподлобья. Он явно считает меня каким-то монстром. Это забавляет.

— Партия освобождения прав человека, — медленно произношу я, — это название говорит Вам о чем-либо?

— Нет, — вздрагивает он.

— А газеты Вы, значит, не читаете? — интересуюсь.

— Нет, — повторяет Ланкович и отчего-то озирается по сторонам. Я встаю и подхожу к нему ближе, заглядываю в лицо, фамильярно придерживая его за подбородок.

— Ну что ты, малыш, — спрашиваю, — ты же ничего особенно опасного не совершил. Ты и попал сюда случайно. Будь у тебя штук на пять книг меньше, вообще отделался бы административным взысканием.

Здесь я вру, достаточно было и одной, но ему знать об этом необязательно. Взгляд Ланковича становится непонимающим. Весь он излучает растерянность. Я осторожно поглаживаю его по плечу.

— Успокойся. Успокойся. Давай просто поговорим.

Снова усаживаюсь на стул. По возможности, честно и открыто смотрю на собеседника.

— Партия освобождения прав человека. Ты слышал о ней?

Он утвердительно кивает головой и пытается слезть со стола.

— Нет, ты сиди, сиди, — говорю я ему ласково, — нам так удобнее будет беседовать. Ты не имеешь к ней никакого отношения.

Заминка. Затем:

— Да.

— Однако понимаешь, что люди, распространяющие литературу подобно той, что была обнаружена у тебя дома, должны иметь информацию об этой организации.

— Ну…

— Когда ты нашел книги?

Он мнется и смотрит в пол. Бедный мальчик. Врать — это тоже искусство.

— На той неделе, в среду или четверг.

— Почему не сдал их в отделение СИ? Не успел?

— Да.

— Согласись, подобная литература нечасто валяется на дороге. Ведь так?

— Да, но…

— Вероятность этого чрезвычайно мала. Она мала настолько, что я имею полное право заподозрить тебя во лжи. И я могла бы удовлетвориться лишь подозрениями, если бы ни одно но. Я Мастер, Дима, я чувствую, когда люди говорят неправду.

Я встаю и отхожу ближе к двери. Смотрю на него издалека очень серьезно и снова спрашиваю:

— Так где ты взял эти книги?

— Нашел, — ухмыляется он.

Нет, но это уже оскорбление! Он меня достал! Это уже неуважение к власти. А неуважение к власти должно наказываться. Так гласит Регламент.

Смотрю на Андрея — он заинтересованно прислушивается к нашему разговору.

— Подготовьте заключенного к экзекуции, — произношу я сухо.

Руки и ноги Ланковича уже не удерживаются охранниками. Для таких умных как он, в конструкции стола предусмотрены специальные кольца. Что там думает Ланкович об Инквизиции в целом и обо мне в частности — наплевать. Задираю выше его рубашку. Наклоняюсь к нему и шепчу на ухо:

— Порка, Дима, это так унизительно.

Он вздрагивает всем телом, а я утешительно хлопаю его по плечу, мол, не нервничай, все путем. Ловлю на себе настороженный взгляд Андрея:

— Выйди, — говорю ему, — и мальчиков с собой забери. Я справлюсь сама.

Холодным тоном зачитываю официальную часть:

— За отказ от дачи показаний Вы, Ланкович Дмитрий, будете подвергнуты порке плетьми.

И приступаю. Но быстро выдыхаюсь, стол высоковат, да и мероприятие непривычно. Зову Андрея, но не для того, чтобы освободить Ланковича, а чтобы продолжить наказание. Смотрю со стороны, как Андрюха, кривясь и морщась — он тоже очень не любит это занятие — продолжает начатое мною дело.

Ланкович молчит. Велю помощнику остановиться. Проверяю, не потерял ли заключенный сознание. Нет, просто молчит и кусает губы. Приказываю увеличить силу и частоту ударов. Мой зам нехотя подчиняется. И вот, слышу первый вскрик, второй…четвертый.

— Хватит, — говорю я, и Андрей с облегчением передает мне плеть.

— Отвяжите подозреваемого и отведите его в камеру, — приказываю, складывая орудие наказания в целлофановый пакет — ее еще нужно отдать продезинфицировать.

Освобожденный Ланкович заправляет рубашку в брюки и смотрит на меня с ненавистью. Наплевать. Не первый и не последний. Хотя, пожалуй, хорошо, что его сила не актуализирована. Если бы за его способности взялся специалист, такой, как я, к примеру, тогда все, держись планета.

Глава 2

Собираюсь уже уходить, но один из охранников встает у меня на пути. Гляжу на него в недоумении — что за фокусы? И тут замечаю, насколько этот парень похож на Андрюху. Никогда не обращала на охранников внимания — они слишком часто для этого меняются, но уж такого-то я заметила бы. Сам Андрей напряженно глядит в мою сторону и делает шаг вперед.

Я инстинктивно отступаю, лихорадочно пытаясь на него настроиться, но не успеваю. Мой персональный помощник быстро втыкает мне в плечо какую-то странную штуковину, по виду напоминающую дротик. Я ойкаю и валюсь на пол. Быстро понимаю, что не в состоянии пошевелиться или произнести что-либо, могу лишь открывать и закрывать глаза, и то очень медленно. Вижу, как падает второй охранник, а Ланкович и двое оставшихся мальчиков начинают избивать того типа, который похож на Андрея. Тот пытается отбиваться и кричит, но его валят на пол, некоторое время пинают ногами, а потом один из охранников быстрым и точным движением ломает ему шею. Снова и снова пытаюсь произвести хоть какое-нибудь движение. Не могу, но мозг мой на удивление чист и активен. Без труда вхожу в сознание Андрея, читаю в нем опасение и готовность к дальнейшему. Ланкович беспредельно обижен и зол, он нервничает. Просмотр эмоций двух его помощников ничего нового мне не дает — они исполнители, делают свою работу просто и апатично.

Андрей начинает раздеваться. Его офицерский китель напяливается на Ланковича; сам Андрей облачается в форму лежащего на полу трупа. Потом они с Ланковичем снимают одежду с меня. Я наблюдаю это как бы со стороны, поэтому конкретно данный факт меня мало волнует. Андрей аккуратно и бережно одевает мое бесчувственное тело в униформу библиотекарши, которую мы с ним на прошлой неделе отправили на каторгу, а потом два раза ударяет меня ладонью по лицу. Вытирает кровь со своей руки о пиджак библиотекаря. Я понимаю, вижу в его голове, что делается это не для того, чтобы наказать или унизить меня, это нужно для создания образа. Пульверизатором Андрей обрызгивает мои волосы, чтобы они временно поменяли цвет. Тем временем Ланкович упорно запихивает мою форму в мой же портфель. Скомканная кое-как одежда лезть туда не желает. Андрей спокойно отнимает у Ланковича мои вещи, складывает их очень аккуратно, глядит на часы. Правильно, время общения с подозреваемым уже заканчивается. Скоро сюда могут прийти.

Даже не заглядывая в мысли, я могу понять, что со мной собираются сделать. Сейчас через КПП два охранника и незнакомый офицер, вероятно новичок, протащат некую блондинку, еле передвигающую ноги, видимо, избитую во время допроса. Ее посадят в служебную машину и увезут, а через некоторое время, если повезет, то вообще утром, в здании будет обнаружено тело Андрея и одного из его подчиненных. А следователь Дровник исчезнет с горизонта. Объявят розыск, конечно, но…

Похитители стараются не встречаться со мною взглядом. Правильно. Кто-то хорошо их проинструктировал. Никогда не знаешь, что может вычудить Мастер, особенно если он по совместительству является сотрудником СИ. Меня поднимают с пола, подхватывают под руки и ведут к выходу. Представляю, как я выгляжу со стороны: несчастная дамочка, еле передвигающая ноги, светлые слипшиеся волосы падают аж до разбитых в кровь губ. Ланкович уверенно идет впереди. Я вижу, с каким трудом дается ему каждый шаг, и делаю попытку изобразить злорадную ухмылку. К моему глубочайшему сожалению попытка не удается. Мало, мало я ему всыпала. Ланкович оборачивается и смотрит на меня с подозрением. Чувствительный, гад. Я внутренне содрогаюсь — лишь очень одаренные люди способны чувствовать чужие мысли о них без актуализации. Он явно хочет сказать мне что-то «ласковое», но обрывает сам себя и идет дальше.

Все происходит, как я и полагала. Через КПП пробираемся без осложнений. В машине мне на запястья надевают наручники, на голову напяливают темный мешок из плотной ткани, чтоб не сглазила, наверное. Опасаются, гады. Ну, правильно опасаются. Решаю, что пошли все нахрен, не буду изображать из себя супермена и засыпаю, тем более что ни двигаться, ни ощущать что-либо физически я не могу. Сволочи!

Просыпаюсь оттого, что слышу над ухом чье-то бормотание. Моя голова лежит на коленях Андрея, и именно его голос звучит надо мной. Он оправдывается:

— Я не давал вам оснований для 100 % уверенности.

— Нет, — слышу я злобное шипение Ланковича, — ты сам мне обещал, что никаких пыток.

— А пыток и не было.

— Да?!!! — возмущенно кричит Ланкович и болезненно охает.

— Это всего лишь превентивная мера. Регламент допускает, — спокойно отвечает Андрей.

Умница, не зря я его своим замом сделала. Ланкович бормочет ругательства себе под нос. Слышу только "проклятые инки" и снова засыпаю. Опять просыпаюсь. Движение прекратилось, двигатель заглушен. Тихо. Дверь машины открывается, и меня вытаскиваю на свежий воздух, и прислоняют к чему-то. Сыро, зябко. Жалею, что на мне нет моего оливкового кителя с эмблемой СИ на груди — он гораздо теплее насквозь синтетического пиджака библиотекарши. Двое мужчин — я слышу это по шагам, подхватывают меня под локти и снова тащат куда-то. С облегчением понимаю, что уже могу, хотя и с большим трудом, шевелить ногами, но помогать я им не собираюсь. Взялись тащить — пусть тащат сами.

Меня долго ведут куда-то, шаги звучат гулко, открывают передо мною дверь, усаживают на стул. Чьи-то руки снимают наручники. Слышу, что шаги удаляются, и начинаю все еще непослушными пальцами массировать запястья. Медленно поднимаю руку и снимаю с головы мешок. Я одна в ярко освещенной комнате, одну из стен которой полностью занимает зеркало. Догадываюсь, что оно одностороннее. Под потолком видеокамера. Настраиваюсь на общее восприятие. Это трудно, зеркало экранирует мысль, но почувствовать эмоции находящихся за ним людей я все же могу. Сейчас там лишь Андрей. Он встревожен и немного испуган. Через некоторое время в поле восприятия появляются еще несколько персон. Один из них Ланкович — этого паразита я узнаю сразу. Поле Ланковича все еще излучает боль, раздражение и смутную надежду. Еще несколько минут ожидания. Вновь осматриваю комнату. Она прямоугольная, пустая и совершенно белая. Круглая табуретка, на которой я сижу, вертится, но накрепко прикручена к полу. Глаза мои слезятся немного от света, но это не страшно.

— Майя Дровник? — слышу я откуда-то слева. Голос у говорящего резкий, ломкий, неприятный голос нереализованного человека.

— Да, — отвечаю, — а кто ее спрашивает?

— Вам будут задавать вопросы, Вы должны отвечать на них кратко и емко. Вам все ясно?

— А могут быть разночтения?

— Отвечайте кратко и емко. Вам все ясно?

— О, да!

— Вы являетесь следователем второго ранга Святейшей Его императорского Величества Инквизиции.

— Пока да.

— Вы имеете разрешение на проведение допроса 4 степени.

— Безусловно, занялась бы Вами с превеликим удовольствием.

— Вы окончили Академию психологической коррекции личности. 22 мая прошлого года Вы стали Мастером. В настоящий момент Вы являетесь Мастером третьей степени.

— Андрюша рассказал? Ну, было дело.

Да, было. Горжусь этим. Не каждому Мастеру удается за год подняться до третьей ступени мастерства. Мне вот удалось. Допрашивающий подозрительно молчит. Мне снова как-то зябко. Признаюсь, неудобно ощущать себя по эту сторону процесса.

— Еще вопросы есть? — интересуюсь.

— Вы знаете, что происходит?

— А то! Группа неустановленных лиц выкрадывает следователя СИ, Мастера коррекции. Эта группа, скорее всего, входит в некую секту, именующую себя Партия освобождения прав человека, сокращенно ПОПЧ. Если бы вы освобождали аистов или ассоциации, звучало бы правдоподобнее — ПОПА. Главное, вам очень подходит. И что любопытно, заметьте, они выкрадывают именно Мастера третьего уровня. Забавно, правда?

— Мы хотим предложить Вам сотрудничество.

Ага, чувствую по голосу — вроде не врет. Хотя слова нынче так многозначны.

— Слушаю вас, что мне еще делать.

— Вы проводите один сеанс психокоррекции по программе актуализации, и мы Вас отпускаем на все четыре стороны.

— Сразу видно, тактику допроса вы не изучали, — издеваюсь я, — кто ж на человека так сразу все вываливает? А, кроме того, Вы, лично Вы, не руководитель ПОПы, и даже близко не стояли. Кто Вы, секретарь? Подай, принеси, иди нафиг, не мешай? Я улавливаю руководителя вашей шарашки где-то в правом заднем углу помещения. Пусть он сам говорит. Его я, быть может, и послушаю.

— Я могу лишь подтвердить уже сказанное, — слышу улыбающийся зрелый мужской голос. Он звучит издалека, — я восхищен Вашим мастерством.

— Спасибо, безумно рада. Пряником вы у меня перед носом уже помахали. А как же кнут?

— А Вы настройтесь на мои эмоции, я пошлю Вам мыслеобраз, — рекомендует голос руководителя. Надо же, осведомленный гад. Ловлю образ и содрогаюсь, видя в подробностях свою долгую и чрезвычайно мучительную кончину.

— Ну как? — интересуется голос.

— Впечатляет, — признаюсь я.

— Вы уже производили актуализацию?

— К чему задавать вопросы, ответы на которые Вы знаете? Да. Один раз. Это был мой пропуск на третий уровень.

— Вот и чудненько. Вы будете актуализировать Ланковича.

— Этого теолога-недоучку? Не могу. Он меня не любит, — веселюсь я, — Ди-има! Ничего не болит?

Где-то за зеркалом слышу эмоциональный отклик Ланковича, в нем столько злобы, аж приятно.

— Он Вас непременно полюбит, — отвечает Босс, — он понимает всю значимость происходящего и готов на некоторые жертвы. Наше дело превыше всего.

— О, да! Наличие жертв, я так понимаю, уже обеспечено. А дайте подумать.

— Думайте, — милостиво разрешает голос, — две минуты.

Делаю вид, что размышляю. Все уже мною решено.

— Хорошо, — говорю, — согласна.

Голос недоволен.

— Вы слишком быстро подумали.

— Я уложилась в отведенное время. Кроме того, Ваш мыслеобраз был очень выразителен.

— Вот и отлично. Завтра приступим к работе.

Свет гаснет, и я остаюсь в полной темноте. Чувствую, народ расходится. Сползаю с табурета. Клубочком сворачиваюсь на полу, в углу комнаты. Спокойной ночи, Майя Дровник.

Глава 3

Просыпаюсь от шума. В дверь входят три чудика в скафандрах. Ну, это слишком. Один из них прямо от дверей кидает мне форму СИ, мою форму. Быстро прощупываю их эмоциональность. Нейтральная. Ничего, сейчас позабавимся. Медленно расстегиваю пиджак, опускаю юбку. Вскоре остаюсь лишь в черном, лично мною перешитом из полагающегося по должности комплекта, белье и чулках (о, чулки! Это предмет для отдельного разговора. Чтобы их получить, мне пришлось пойти на мелкое должностное преступление. Ну, люблю я себя иногда побаловать! Не ходить же мне в форменных труселях по колено и обвисающем на коленях безобразии с крючочками?) Ловлю первый всплеск. Ага! Не ожидали! Так же медленно, как бы нехотя, надеваю на себя форменную юбку, водолазку. Китель. Поднимаю подол, чтобы задумчиво поправить резинку у чулок, и наслаждаюсь, наслаждаюсь накрывшим меня водопадом эротически окрашенных эмоций. Теоретически, мне это не нужно, но так забавно и приятно.

Ничто человеческое сторонникам партии, как видно, не чуждо.

Входит Андрей. В руках его синяя коробочка с эмблемой СИ. Он открывает ее и достает два браслета из пластика. Я позволяю их на себя одеть, поскольку меня никто и не спрашивает. Ну, это я так себя утешаю: позволяю, мол. Андрей выглядит хмурым и даже виноватым, когда стоит ко мне лицом, но стоит ему повернуть свою физиономию к «космонавтам», как она приобретает холодное командное выражение. Он отходит ближе к двери и нажимает кнопку на пульте управления, который держит в правой руке. Я падаю на колени. Ужас и боль пронизывают меня. Андрей отпускает кнопку. Мучения прекращаются. С непониманием смотрю на него снизу вверх, не в состоянии уловить даже простейший эмоциональный всплеск.

— Пульт будет у Ланковича, — сообщает Андрей и удаляется.

Вот те на! Я о таком только слышала. Случается, редко, но случается, что Мастера совершают преступления. Для облегчения допросов и для того, чтобы обезопасить следователя, и была выдумана такая штуковина. Она транслирует в мозг Мастера ярко выраженную волну негативных эмоций, блокирующую на время собственные мысли и чувства Мастера и причиняющую ему невыносимые моральные страдания без нанесения физических увечий. Но я только слышала когда-то о таких вещах! Я даже не видела их. В наше управление они точно не поступали.

Интересно, у них они откуда?

Ну вот, теперь я буду прыгать, как маленькая обезьянка по указке ЗАДНИЦы. Прелесть какая…

Утром (наверное, это было утро) мне приводят ученика. Ланкович стоит посреди камеры и удивленно озирается. Мысленно делю его мозг на сектора. Начинаю напевать. Осторожно затрагиваю его сексуальную сферу (безошибочная тактика с молодыми мужчинами); эмоции его становятся розовыми и теплыми, расслабляется, гад. И вот, когда он уже готов растечься по полу теплой лужей, наношу по его психике несколько резких болезненных ударов. Он охает и хватается руками за голову. Постепенно приходит в себя, нажимает кнопку на пульте, и вот уже я валяюсь на полу в своей замечательной форме. Садист проклятый.

— Дурак, — говорю я, потихоньку приходя в себя, — это первый этап актуализации.

Он смотрит на меня недоверчиво. Ну, здесь я приврала, конечно. Это, действительно, начало первого этапа, однако я могла бы обойтись без внешних эффектов. Хотя ему об этом знать не обязательно.

Прошу его принести мне что-нибудь пожевать. Притаскивает. Какую-то мутно-зеленую гадость.

— Фи, — говорю, — этим что, руки мыть перед обедом?

— Мы этим питаемся, — хмуро объясняет он.

Ну ладно, морщась, запихиваю это себе в рот. Есть можно, орехами отдает. Одно из преимуществ моей работы — великолепная ведомственная столовая. Как мне ее сейчас не хватает! Я нечасто занимаюсь коррекцией, да и допросы 4 степени (разлом и близкие к нему процедуры) в моей работе ну очень большая редкость, но уж если такое случается, аппетит разыгрывается зверский. Зеленая гадость липнет к зубам, с трудом проглатываю ее.

— Сахар нужен, — заявляю, — а лучше — шоколад. Без сладкого меня больше, чем один-два сеанса, не хватит. А ты вообще сразу сдохнешь.

— Да где я тебе сахар найду?! — взвивается Ланкович чуть не до потолка.

— А меня это волнует?

Я с невозмутимым видом пью маленькими глоточками суррогатный кофе из пластиковой кружки.

— Если вы хотите, чтобы я работала, тащите шоколад. Чем больше, тем лучше. Настоящий кофе.

Ну, без кофе я в работе еще могу обойтись, но вот отсутствие сладкого в процессе актуализации и в самом деле грозит мне полным истощением. Это правда. Вот поднимусь на пару уровней — станет легче. Хотя и тогда полностью обойтись без глюкозы я не смогу. А пока…

— А еще, — говорю я, — нагло глядя прямо в глаза Ланковичу, — мне нужна нормальная постель и ванная. Не хочу я спать, как чумазая собачонка, на коврике. Понял?

Он смотрит на меня, как на монстра — опасного, да еще и ядовитого. Ну что за фокусы! Я не такая! Палец его дергается в опасной близости от пульта. С показным равнодушием отворачиваюсь.

— А будешь этой штуковиной злоупотреблять, вообще без учителя останешься. А теперь дуй за кофе, пацан. И пригласи ко мне моего персонального помощника. Вали.

Ланкович встает. Лицо у него красное. Не нужно улавливать его эмоции, хотя они из него так и выплескиваются, чтобы понять, что он взбешен. Меня это радует. И для актуализации полезно. И так. Приятно.

— Посуду убери! — говорю ему холодно.

Ланкович послушно удаляется, предварительно пнув ногой стоящую на полу кружку. Остатки так называемого кофе выливаются на пол. Ребенок, блин.

— И тряпку захвати, — кричу в спину уходящему ученику, — пол помоешь!

Часа через два появляется Андрей. Без шоколада. Он выглядит усталым.

— Садись, — уступаю я ему свой единственный предмет мебели, — я буду ходить вокруг тебя и волноваться.

Он присаживается. Я понимаю, что пульта у него нет, и вряд ли кто за него заступится, если я нападу, но мне очень не хочется этого делать. Завожу разговор, изредка поглядываю в угол на камеру. Все нормально, работает.

— И что ж ты, Андрейка, разве нам плохо с тобою работалось?

Он вздыхает.

— Отвечай! — требую я.

— Нет, не плохо, — послушно проговаривает он.

— Я тебя обижала? — вопрошаю, — Впрочем, нет. Сформулирую вопрос по-другому. Неужели я обижала тебя настолько, что ты решил меня сдать вот им?

— Так получилось, — бормочет Андрей и меланхолично разглядывает стену. Да нет там ничего интересного!

— Ты знаешь, зайчик мой, я эту фразу "так получилось" слышала миллион раз. Человек, он ведь сам делает выбор. А, Андрюш?

— Да! — отвечает он и почему-то улыбается.

— Ну и что ты лыбишься? — возмущаюсь я.

— Узнаю тебя.

Он встает, берет рукой меня за левое плечо.

— Что тебе нужно, не для нотаций же ты меня пригласила?

— Они мне кофе нормальный не дают, — бурчу, жалобно заглядывая ему в глаза, — и шоколада нет. Как я могу работать без шоколада?! А этот молокосос еще и хамит.

— Он не молокосос, Майя. Он лишь на пару лет младше тебя. Ланкович, между прочем, последняя надежда ПОПЧ. Неактуализированный гений. Коэффициент его силы превосходит твой на 11 единиц, восприимчивость ниже всего на 19.

— Ну, по восприимчивости мне равных нет, кроме медиков, конечно, — бормочу я, задумавшись, и тут же ужасаюсь — 11 единиц плюс. Это что же за вундеркинд такой! На 11 единиц! Встречала я людей сильнее меня, но не на 11 же единиц! Семь — максимум. Он не слишком восприимчив, но для мужчины это нормально — не расположена их психика к восприятию чужих эмоций. Блин, задача усложняется.

— А измерял кто? — спрашиваю я, встревожено вглядываясь в своего бывшего зама.

— Есть тут одна, — криво ухмыляется он, — подружка твоя — Татьяна.

— Ах, сучка!

Татьяна Ратова действительно одно время была моей подругой, вернее, знакомой. Познакомились мы еще во время учебы в Высшей школе СИ. Потом встретились вновь в Академии психокооррекции. Каким ветром занесло ее в Академию — не знаю. Способности у нее были, но вот желания как-то их задействовать — никакого. В результате она прошла начальную стадию актуализации и покинула Академию. Благо, связи ее мамани позволяли сделать это почти безболезненно. Она выходила замуж, разводилась, маялась дурью. Незавершенная актуализация оставляет психику неустойчивой, но в случае с Татьяной актуализация, похоже, была не причем. Учебу она не завершила, а вот коэффициент определять умела. И аппарат у нее есть. Что-то сильно их ПОПЧ хорошо снабжается! Впрочем, спасибо, девочка, возьмем тебя на заметку. Хотя, сдать мне ее могли по двум причинам: либо я отсюда никогда не выйду, и информация мне, соответственно, не понадобится, либо она им надоела. Оч-чень интересно.

— Забавно, — говорю, — но дела не меняет. Пригласи ко мне сюда кого-нибудь из руководства. Посоветоваться я хочу, насчет методик актуализации. Но скажи сразу, чтобы без шоколада не появлялись. Загрызу.

Андрей удаляется. Минут через сорок некто в скафандре приносит коробку килограмм на пять кускового сахара и три плитки горького шоколада, а также банку растворимого кофе. Смотрю — «Суси». Фи! Какая гадость. Но все же лучше, чем овсово-соевый суррогат. Впрочем, если быть до конца честной, роскошь все это и безумная редкость. Нам самим выделяли для работы сахару определенное количество на сеанс, а шоколад я видела лишь по особо важным случаям. Сахар давно превратился в Империи в некий эквивалент денег. Все равно, что монеты в стакан бросаешь.

Но: любишь кататься, люби и саночки возить, или, вот еще, искусство требует жертв. С их стороны. Я довольна. Слышу знакомый зрелый голос со стороны зеркала. Босс выходит на связь.

— Вы хотели со мной поговорить?

— Да, спасибо за подарок, с Вас еще постель.

— Устроим, — обещает он, — что еще?

— Море, яхту и никаких Ланковичей под боком. Он противный.

— Хорошо, — улыбается голос, — но позднее.

— Уговорили. Передаю суть вопроса: есть две методики актуализации — классическая и ускоренная. Занятия по классической занимают около трех месяцев, иногда больше, они безвредны и безболезненны. Я прошла классику, как видите, здорова и полна сил. Ускоренная актуализация проводится в чрезвычайных ситуациях — это очень неприятная процедура, включает в качестве одной из стадий полный психологический дисбаланс, но результат практически тот же.

— Практически? — голос встревожен.

— Да тот же! — беспечно отвечаю я, — только показания коэффициентов могут меняться как в сторону увеличения, так и в сторону уменьшения. Никогда не знаешь, что произойдет. Сами выбирайте.

Здесь я ему приврала маленько. Дело в том, что прошедшие ускоренную актуализацию Мастера не способны брать учеников. Но ему об этом знать не обязательно. Пауза. Затягивается.

— Эй, где Вы там? — зову я.

— Каков диапазон изменения? — спрашивает взволнованный голов.

— До десяти единиц.

Товарищ молчит некоторое время, по всей видимости, производит расчеты, а потом заявляет:

— Я дам Вам ответ позже!

— Да, пожалуйста.

Я и забыла, что у них тут демократия. Ну что же, путь посовещаются. Только недолго. Вскоре мною получено добро на ускоренную актуализацию. Бедный, бедный Ланкович! Не берегут они тебя. Впрочем, я его еще пожалела. Я не предложила его работодателям экстренку. Мне кажется, они бы согласились. После экстренки, на проведение которой требуется полтора-два часа, получается Мастер с великолепными рабочими качествами, но вот хватает его ненадолго — от семи часов до пяти суток, в зависимости от показателей ученика, его пластичности, способностей Мастера-актуализатора, ну и ряда других факторов. Хотя, конечно, бывают и исключения… В акунской битве была задействована такая методика. Полтора десятка Мастеров остановили двести танков, но… Видела я потом этих Мастеров в клинике во время учебы. Живут в камерах, сопли по стенам размазывают. Совершенно безумные люди, а уж как фонят! Это — те, которые выжили.

Хоть удовольствия мне это и не доставляет, заявляю, что Ланкович должен 24 часа в сутки находиться вместе со мной. И пусть пульт в это время держит кто-то другой. Я полагаю, сигнал пройдет и сквозь зеркало.

Вскоре приводят недовольного, и, я даже сказала бы, испуганного Ланковича. Чтобы ему стало совсем уж хорошо, ору, чтобы принесли смирительную рубашку, потому что иначе он может себе или мне что-нибудь повредить. И это, кстати, почти правда. Он волнуется, я это чувствую, и мне приятно.

— Что ж, — говорю удовлетворенно, — попался, который брыкался, — подойди ближе, золотце, смотри в глаза.

— Там за зеркалом человек с пультом, — отвечает Ланкович встревожено.

— Знаю. Я не буду тебе вредить. Расслабься.

Я дотрагиваюсь пальцами до его переносицы, убираю руку и спокойно и осторожно вхожу в сознание. Тихо говорю:

— Мысленно возьми меня за руку и пошли. Будем чистить все ненужное.

Веду его по памяти, при этом он судорожно хватается за каждое малозначительное воспоминание, но я безжалостно стираю все лишнее. Оставшееся укладываю в жесткую структуру и показываю Ланковичу, как это должно выглядеть. Это писать легко, а на самом деле занимает несколько часов и отнимает уйму сил. Выходим. На Ланковича страшно смотреть — весь зеленый, под глазами круги, глаза мутные, и вообще, того и гляди свалится. Полагаю, я выгляжу не лучше. Насильно запихиваю в него плитку шоколада, сую в руки два куска сахара; жую шоколад и сама, а потом неожиданно даже для меня слабым голосом прошу в микрофон принести мне чайник с горячей водой и чашку. Не дожидаюсь воды и засыпаю прямо на полу. Просыпаюсь я уже на постели, правда, в той же камере. В другом углу, лежа на матрасе, дрыхнет Ланкович. Андрей, сочувственно улыбаясь, подает мне чашку кофе. Пью и чувствую блаженство непередаваемое. Мне настолько хорошо сейчас, что я даже предлагаю чашку Андрею.

— Ты же знаешь, — говорит он, качая головой, — что я не люблю кофе.

— А зря! — заявляю я, — без кофе — не жизнь. Хороший ты мужик, Андрюха, пожалел бывшую начальницу.

— Лучше Дмитрию предложи, он, наверное, настоящего кофе в жизни не пробовал.

Кидаю взгляд в сторону Ланковича — он уже проснулся и внимательно глядит на меня темными блестящими глазами.

— Вот еще, — говорю, — ценный продукт на него переводить!

И демонстративно допиваю чашку до дна, улавливая со стороны Ланковича волны возмущения, жгучее желание попробовать, а потом — какую-то мелкую мстительность.

Глава 4

Очередной урок закончен. Я, наевшись сахара, валяюсь на постели, разглядываю видеокамеру на потолке. Ланкович сам с собой играет в шахматы на своем матрасе.

— Слышь, Дима, — интересуюсь я, — а какого этого самого ты в эту ЗАДНИЦу приперся?

Он отрывает от доски взгляд, смотрит на меня настороженно.

— Ты о чем?

— Ну, в эту, ПОПЧ свою, зачем ты туда пошел? Я читала твое досье, вполне благополучное семейство.

— Меня привели сюда мои идеалы, — хмуро отвечает он и снова уставляется на шахматное поле.

Я переворачиваюсь на живот, радуясь возможности подоставать Ланковича.

— Не понимаю я, какие такие идеалы могут привести к измене Родине. Ты ведь знаешь, что участие в подобной организации приравнивается к измене Родине. А, малыш?

— Да, знаю, — раздраженно отвечает Дмитрий.

— И, тем не менее, до пыток тебя твои пристрастия уже довели. Ладно-ладно, не возмущайся! Это были не пытки, а наказание, предусмотренное Регламентом, и ты сам все устроил, чтобы меня выманить. Вам удалось, согласна. А ты у нас демократ, да?

— Да.

— И в чем же суть демократии? В двух словах.

— Я не хочу об этом разговаривать.

— А, по-моему, лажа все это полная. Стадо баранов бегают туда-сюда, без цели и смысла. Разброд и метания — вот и вся твоя демократия.

— Мне не о чем с тобой говорить, — холодно отвечает он, не глядя даже в мою сторону. А сам сжимает пальцами ферзя так, что, того и гляди, раздавит хрупкую фигурку.

— Да ну? — удивляюсь, — а василевс тебе чем не угодил? Плохо правит? Страной ты своей не гордишься? То, что соседи нас уважают и боятся, тебя не устраивает? Не, ну мне-то ты определенно можешь сказать это. Я явно на тебя не донесу.

— Вот! — торжествующе заявляет он и даже палец вверх поднимает для наглядности, — вот одна из вещей, которую я ненавижу — это доносительство! Все готовы друг друга заложить.

— Плохо же ты о людях думаешь! — усмехаюсь я, — а при демократии не так?

— Конечно.

— Ты, видно, малыш, плохо историю изучал. Ты, кстати, знаешь, кто тебя заложил? Твой ученик. И ты сам вынудил его это сделать. Ты вообще знаешь, благородный ты наш, что ты мальчишке жизнь испортил?

Ланкович смотрит на меня непонимающе.

— Ты прилюдно, — объясняю ему, — заявил о наличии у тебя дома "Прав и свобод современного человека" Шаверяна и даже пообещал студентам разъяснить некоторые тезисы из книги. Если бы он не донес, его бы исключили из института. Знаешь, нет? А информация о донесении сразу по сети пошла. Теперь вся жизнь его — одно стукачество, а парень, собственно был неплохой. Что ты на меня глаза выпучил? Тебе его имя назвать? А, добрый ты наш?

— Это его выбор, — говорит Ланкович.

— Ах, его выбор! А твой, значит, выбор, людям жизнь портить. Ты ведь и силу свою не на созидание и укрепление хочешь направить, а на хаос! Ты все, все с таким трудом созданное, разрушить хочешь!

Чувствую, что хотела его на эмоции развести, но сама разволновалась дальше некуда.

— А иди ты! — говорю грустно и отворачиваюсь к стене, — не буду я с тобой больше разговаривать.

Но он сам подходит ко мне, садится на край импровизированной лежанки.

— Пойми, — говорит он убежденно, — так дальше жить нельзя. Человек в нашем обществе — лишь элемент государства. Он не имеет никаких прав, лишь обязанности. У нас люди — не самостоятельные личности, а лишь элементы деятельности Империи.

— И чем это плохо?

— Как это чем? — удивляется он, — разве тебе не хочется быть полностью самостоятельной, самой все решать?

— Допустим, я хотела бы этого, — отвечаю я, — но кто даст мне гарантию, что кто-то рядом не захочет также быть самостоятельным в ущерб мне? Кто защитит меня?

Дмитрий приходит в какое-то восторженное состояние, глаза его горят.

— Но люди будут удерживаться от того, чтобы вредить друг другу! Ведь когда ты понимаешь, что другой человек такой же, как и ты, такой же свободный, зачем тебе ущемлять его?!

— Мне незачем, — отвечаю хмуро, — а ему может понадобиться. Ты как-то не улавливаешь то, что люди все — разные. Мне никто может гарантировать того, что кто-то, пользуясь тем, что у него больше прав, не вздумает как-то навредить мне.

— Вот именно! — радостно восклицает Ланкович, — права-то у всех равные!

— Дима, золотце, — мрачно отвечаю я, — равных прав быть просто не может. Я женщина, ты — мужчина. Я слабее физически, ты — сильнее. Я — Мастер, ты — никто. Как мы можем быть в равном положении? А потом… Я никак не могу понять, если в разных людях воплощена воля народа, то почему эти люди действуют друг против друга? Разве народ может выступать сам против себя?

— Нет, — возражает он, — людей просто выбирают разные общности, у которых свои устремления, и люди эти действуют соответственно устремлениям общности.

— Но тогда получается, что народа нет. Есть только эти самые общности. Почему они тогда вместе?

— Им так удобнее, должно быть, безопаснее, они заключили договор друг с другом и вместе живут.

— Постой, Дима. Я не понимаю, а почему они тогда не заключили этот самый договор с кем-нибудь другим? Почему эти странные образования — государства, так устойчивы? Нет, подожди-подожди, не спорь со мной, я еще не договорила.

Я задумалась. Эта беседа мне кажется увлекательной. Мальчик интересный, жаль только, что чепуха какая-то у него в голове. Причем опасная чепуха. На подвиги двигающая.

— Я думаю, Дима, что есть народ. И есть его воля. Никаких общностей. Они не играют роли в образовании государства. Понимаешь, народ — это материя государства, государство — идея народа, его тело. Василевс — выразитель воли государства. На нем лежит основная обязанность — воспринимать волю народа, расшифровывать ее и спускать ниже, по иерархии. Это, собственно, и есть Идея.

Я хочу продолжить и далее, но тут чувствую резкий укол в висок. Ага, проснулся тот, который с пультом. Чтобы я мальчика не загружала всякими вредными мыслями. Намек понят. Не буду больше.

— Ладно, — говорю, осторожно подбирая слова, — давай лучше о собаках поговорим.

Глава 5

Обучение успешно переваливает за половину. Ученик мой чувствует себя все более уверенным, и он молодец, способный. Я даже как-то гордиться им начинаю. Он уже не живет в моей камере круглые сутки, отпускаю погулять периодически.

И вот Ланкович появляется на очередное занятие. Смотрю в его лицо, и что-то выражение мне не нравится. В душу закрадывается подозрение. Ланкович ничего не излучает — экранов понаставил, засранец этакий. Я уважаю его попытки проявить самостоятельность, и не сбиваю защиту.

— В чем дело? — спрашиваю.

Он молчит и отводит глаза. Я начинаю злиться.

— Что случилось? Отвечай!

Этот мерзавец встает и направляется к двери.

— Дмитрий! — говорю угрожающим тоном, — я сейчас к чертям собачьим повзламываю твои экраны, и все, что ты скрываешь, само выльется на меня. Что ты натворил, и какое это ко мне имеет отношение?

Я и в самом деле готова выполнить обещанное, те6 м более, что предчувствие беды у меня настолько явное, что не хватает каких-то пары слов.

— Андрей… — нехотя произносит Ланкович, останавливаясь у двери.

— Ну?

— Я хотел посмотреть, проверить, могу ли я…

— Точнее.

— Ну, что он думает…

— Что?!!!

— Я хотел попробовать войти, у меня получилось сначала…

Я вскакиваю в ужасе с постели, на которой сидела все это время, и подлетаю к Ланковичу, встревожено вглядываясь в его смущенную физиономию.

— Что ты с ним сделал?

— Я только вошел в сознание, я хотел узнать, не скрывает ли он чего.

— Что?

И тут мой ученик переходит в наступление.

— Вы инквизиторы! — кричит он, — Я не верю вам! Ни тебе, ни ему!

— Ах, ты нам не веришь, — говорю очень медленно, нехорошо улыбаясь, — ах, ты решил своими грязными пальцами в чужой голове покопаться. Щенок, недоучка.

Я взбешена до предела, что есть дури бью Ланковича ладонью по лицу. Он отшатывается, бледнеет и испуганно прижимает руку к щеке. Представляю, сколько эмоций я выплескиваю сейчас на него.

— Тебе мало, — говорю, — занятий. Ты решил на стороне попрактиковаться.

И залепляю ему пощечину второй рукой. Когда я собираюсь проделать это в третий раз, он хватает меня за запястье. Мальчик неслабый, надо сказать. Но злость моя еще не прошла.

Смотрю ему в глаза пристально и бью по психике. Морщится, но стоит. Бью еще раз и еще, и до тех пор, пока он не заползает на свой матрас, сворачивается на нем калачиком и не просит меня остановиться. Что ж, ладно, а то и убить его так недолго.

— Андрей жив? — спрашиваю его, дав немного отдышаться.

— Да, — тихо скулит Ланкович, — но в сознание не приходит.

— Засранец! Какой же ты засранец! Вот что, хватит валяться, вставай.

Даю ему руку, помогаю подняться. Он смотрит на меня виновато.

— Иди, скажи руководству, что только я могу Андрюху вытащить. Если они меня к нему не пустят, я тебя так изуродую, что ты забудешь, как маму родную зовут, а не то, что актуализацию. Ясно?

Ланкович идет к двери, но оборачивается и смотрит на меня с уважением. Его аура излучает сквозь сломанный мною экран злость и восхищение.

— Быстро! — ору я.

Я остаюсь ожидать в камере, конечно. Мне страшно, но все же хочется усмехнуться. Ведь кто-то же наблюдает сквозь зеркало. Этому кому-то достаточно было лишь нажать ногтем на кнопочку, и издевательство над их надежей прекратилось бы. Так нет, терпеливо подождал, пока я закончу свой специфический урок. Забавно.

Вскоре меня приводят к Андрею. Конечно, предварительно нацепляют наручники на запястья и даже на лодыжки, а также знакомый темный мешок на голову. Козлы. У них же есть пульт. Вряд ли я посмею дернуться. Снимают мешок и наручники с рук. Мелкими шажками приближаюсь к больному. Андрей лежит на спине на узкой металлической койке. Дыхание его слабо, пульс едва прощупывается. Белые губы едва шевелятся — что-то шепчут. Да, позабавился мой ученичок.

Подхожу ближе к Андрею, для большего эффекта кладу ладони ему на голову, настраиваюсь на контакт и быстро понимаю, что Ланковичу еще мало досталось. Вместо четкой знакомой структуры мозга — я сама помогала восстановить его после чрезвычайно болезненного развода Андрея с Элис — беспорядочно наваленные элементы. С трудом пробираюсь. Осторожно, крупица к крупице, собираю мозаику. Все, наконец, жить будет. Слава Богу, успела вовремя. Выхожу и вывожу вместе с собою Андрея. Смотрю на него ласково. Он открывает глаза.

— Твой Ланкович… — произносит еле слышно.

— Ты тоже молодец, — улыбаюсь, — надо было ему в ухо дать.

Он тоже улыбается и закрывает глаза.

— Иди отсюда, говорит, — дай поспать.

Я довольно ухмыляюсь и, складывая запястья вместе, говорю в пустоту.

— Цепляйте, ироды. К себе хочу.

Меня уводят.

В мои планы не входит то, что Ланкович пребывает в спокойном и даже радостном расположении духа. Это работе вредит. Да и мне все время хочется сказать ему что-то вроде "подмойся и съешь лимон". Усиленно копаюсь в собственной памяти, размышляя, какую бы это пакость ему сотворить. Ага, нашла.

Ложусь на бок, ножку за ножку, ручкой подпираюсь. Расстегиваю две верхних пуговицы кителя и шепчу, как мне кажется, соблазнительно.

— Димочка.

Он вздрагивает. Я вообще, обычно зову его Ланковичем, иногда — Димой, но это если я нервничаю. Он уже чувствует неладное, но боится посмотреть в мою сторону.

— Дима! — снова зову я томно.

Вот товарищ с пультом сейчас позабавится. Как бы не обкончался. Я расстегиваю еще одну пуговичку. Ланкович глядит на меня испуганно. Я медленно, покачивая бедрами, иду к нему. Его глаза уже совершенно квадратные; он излучает богатейшую гамму чувств: ужас, смятение, панику, любопытство, даже желание. Впрочем, желание как раз на последнем месте. Не это мне сейчас нужно. Ланкович вскакивает и прижимается спиной к стене. Все, отступать голубчику некуда.

— Майя, ты чего? — спрашивает он, и голос его дрожит.

— Ты мне давно нравишься, — мурлычу я, пытаясь обвить руками его шею.

— Не сходи с ума, — просит он, — ты же Мастер.

— Ну и что? Разве Мастер не может поразвлечься?

— На нас смотрят!

— Пусть смотрят! И нам приятно, и им интересно.

— Майя!!!

Ланкович в отчаянии. Прекрасно. Мягко касаюсь пальцами его сухих полуоткрытых губ и пристально смотрю в глаза. Контакт! Есть контакт. Я знаю, как меняется мой взгляд. Это урок, мой мальчик, но не тот, которого ты ожидал. Я всего-навсего прокручиваю ему всякие, скажем, эротические фантазии. Мои и других лиц, с которыми я так или иначе контактировала. Цель моя — обескуражить Ланковича, вывести его из равновесия полностью. Пусть он знает все. В конце концов, мальчик взрослый, пусть знает, как это делается.

Когда я его отпускаю, бедняга не может даже проглотить кусочек шоколадки.

— Что это было? — спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

— Занятие.

— Просто занятие?

— Ага, говорю я беспечно и застегиваю пуговицу, — а ты что подумал? Ты, небось, подумал, что ни с того, ни с его тетка сошла с ума и решила изнасиловать бедного мальчика? Не боись, малыш, все делается сугубо добровольно.

— Да я и не против… — растерянно бормочет он, опуская плечи.

— Все, поезд ушел и станция опустела.

Я стучу в зеркало.

— Воду несите!

И сажусь пить кофе. Крепкий, сладкий и горячий. А Ланкович пусть мучается или радуется. Я ведь могла ему и ужасы всякие показать. Их я тоже успела насмотреться.

Глава 6

Весь день подавленна. Мне без причины грустно, больно. Я даже понимаю, в чем дело, куда они могут ударить, и почти смирилась с этим. Собираюсь с духом. Ставлю вокруг себя глухой заслон на всякий случай и жду плохих вестей. Сейчас я понимаю, что ничего исправить уже не смогу. Когда приходит мрачный Ланкович, я знаю, о чем спросить у него.

— Вы убили Андрея, — говорю.

— Да.

— Из-за того, что ты ему не доверял?

— В том числе.

Я ослабла от переживаний, а сознание его забронировано. Мне не прорваться.

— Пусти меня, — прошу, — я посмотрю.

И Ланкович открывается, позволяя просмотреть свою память.

Они втроем подняли Андрея утром с кровати.

— Одевайтесь, — сказал один из них, высокий и сутулый — я его не знаю.

На лице Андрея отразилось понимание.

— И ты здесь, Ланкович, — проговорил он, — меня уже все?

Ланкович отвернулся. Андрей неторопливо оделся.

Они вывели его из подвала, отошли недалеко от здания.

— Встань на колени, — скомандовал сутулый.

Андрей обернулся, крикнул Ланковичу, улыбаясь:

— Дим, пожелай Майе удачи от меня!

Потом действительно опустился на колени. Второй провожатый — седой и краснолицый, выстрелил Андрею в затылок. И тело упало. Все.

Я видела все это глазами Ланковича, я чувствовала, как чувствовал он. Но немного больше.

Выдерживаю паузу, потому что мне невыносимо тяжело, и спокойно говорю:

— Ну что же, если бы он меня не предал, был бы сейчас жив.

Ланкович аж подскакивает на месте.

— Да ты что! — от праведного гнева у него дрожит голос, — Как ты можешь?! Он думал о тебе перед смертью, он тебе удачи желал! Он — единственный, кто заботился о тебе!

Я опускаю глаза, можно подумать, я этого не знаю.

— Слышь, — говорю, — иди отсюда. Не будет сегодня уроков.

— Нет, — неожиданно твердо заявляет он, — урок должен состояться. У нас мало времени. Мы не можем терять целый день.

Смотрю на него пристально, но без вторжения.

— Что ж, — отвечаю, — ты сам захотел. Возьми меня за руку, я провожу тебя.

И я его веду. Я увожу его в такие дебри, такие пучины страданий, о наличии которых он и не подозревал. Я вожу его по своей памяти и по памяти своей крови. Я показываю ему всю боль, которую испытывала я и все люди, которых я касалась. Я подвожу его к воспоминаниям об Андрее, раз уж он этого так хотел, пусть Ланкович видит, как мы с Андрюхой вместе работали, как шутили, как помогали друг другу. Я слышу, как Димка плачет, и потому прекращаю сеанс.

— Хватит на сегодня? — спрашиваю я.

— Да, — всхлипывает он.

— Тогда оставь меня одну. Надо подумать.

Сегодня последний сеанс. Я оттягивала время, как могла, но процесс идет сам по себе. Ланкович готов. Если он выживет сегодня, будет Мастером. Правда, без диплома, но ничего, мой себе заберет, он мне, похоже, не понадобится. С трудом отвлекаю себя от мрачных мыслей и объясняю Дмитрию, что нам с ним сегодня понадобится: две капельницы, глюкоза, одеяло и убрать подальше того придурка с пультом. Еще занервничает. И пусть не боятся, что я покалечу Димку специально, Татьяна должна была объяснить, что Мастер, если это от него зависит, всегда доводит актуализацию до конца.

Мне страшно. Я растерянно протягиваю вперед руку и ворошу Димкины волосы.

— Давай, малыш. Справимся. И медсестру пригласи, если есть у вас такая.

Вскоре приносят все, что просила. Двигаем ко мне ближе Димкин матрас, укутываемся в одеяла. И тут, о Боже, кого они пригласили в качестве медсестры!

— Слышь, — говорю недоверчиво, — Татьяна, а ты меня не покалечишь?

— Я курсы медработника закончила, — бормочет она, не поднимая глаз. Что-то выглядит она неважно. Вся в черном, морда зеленая накрашена кое-как. Так ей и надо.

— Ну, давай, — говорю и протягиваю ей руку.

Она, действительно, почти незаметно вводит в вену иглу. Ланковичу приходится хуже. Он злится и бормочет под нос нехорошие слова. Я вижу, что у Татьяны дрожат руки, когда она вкалывает Дмитрию обездвиживающий укол.

— Приходи, — говорю, криво улыбаясь, — посидим, поговорим.

Она низко-низко опускает голову, и неожиданно мне в мозг вплывает образ — убийство Андрея, правда, несколько модифицированное. Таня удаляется. А я ошарашена. Вот это да, ну Андрюха, ну фрукт! Откидываю лишние мысли. Пора начинать работу.

Въезжаю в сознание Ланковича, как танк, сметая все на своем пути. Рушу, как ураган. Открываю все двери, снимаю все запоры, экраны и защиты. Вычищаю абсолютно все закоулки, впрочем, ничего при этом не уничтожаю.

Разрешаю себе на время выйти. Ланкович жив. Он без сознания. Это хорошо. Иду обратно. Хаос, хаос, как я и хотела. Отодвигаюсь чуть в сторону. Прячусь и даю его сознанию команду построить все, как было, по той системе, которая была в нем заложена ранее. Вижу, как сама собой начинается складываться структура необычайной красоты, все идет путем, и я выскальзываю, пока не засосало.

Все. Устала. Можно убирать глюкозу. Что я и делаю, а потом, прижавшись тесно к Дмитрию, обняв его, засыпаю счастливая. Из-под моих рук вышел Мастер, настоящий, великолепный Мастер. Чудо природы.

Я просыпаюсь оттого, что он смотрит на меня. Его взгляд изменился, но эмоции я уловить уже не могу.

— Я себя странно чувствую, — шепчет он.

— Ты молодец, — так же шепотом отвечаю я, — справился.

— Спасибо, — благодарит он и целует меня в лоб, — Ты будешь и дальше учить меня?

— Нет, — отвечаю грустно, — теперь ты только сам себе можешь помочь.

Я улыбаюсь ему и тут же кричу. Мне больно, больно невыносимо! Я понимаю, что кто-то нажал кнопку на пульте. Но зачем, зачем?!!! Зачем убивать меня таким жутким способом, да еще и на глазах у ученика? Как сквозь вату слышу, что Дмитрий убегает из комнаты, и отрубаюсь.

Очнувшись, я чувствую себя слабой невероятно. Болит голова, все тело, невыносимо режет глаза. Не могу пошевелиться, но это еще и потому, что я наручниками пристегнута к спинке кровати. Это та самая кровать, на которой лежал Андрей, когда я приходила его восстанавливать, та самая комната. Это еще и та комната, из которой его выводили на казнь.

Мое тело и разум настолько измучены, что я не могу даже думать. Все время сплю, и во сне мне слышится голос Ланковича, Татьяны и даже зрелый густой бас лидера ПОПЧ. Мне снится, что он наклоняется надо мною, с интересом вглядывается в мое лицо. Он эмоционально стабилен. Его аура имеет ярко выраженный фиолетовый окрас. В детстве у него было повреждено правое плечо, и оно побаливает до сих пор. Я удивлена, почему я вижу все так ясно. Но мне это всего лишь снится, снится.

Открываю глаза. Мне почти хорошо. У постели Ланкович.

— Привет, — говорит он тихо.

— Все так плохо, да? — спрашиваю я.

— Мы пытались запросить за тебя выкуп. Но СИ нам ответила, что следователь Дровник погибла два месяца назад при невыясненных обстоятельствах.

Я пытаюсь улыбнуться.

— Могли бы у меня спросить. СИ никогда не выкупает своих сотрудников. Вы…

Язык мой не поворачивается произнести это слово.

— …ликвидируете меня?

Могла бы и не спрашивать. У Ланковича на лице и так все написано.

— А как же море и яхта? — грустно бормочу я.

— А ты верила?

Остается лишь вздохнуть.

— Зато мы сняли с тебя браслеты, — бодро говорит он, — они сломались.

Но меня это как-то не радует.

— Спасибо, — отвечаю, — но сломались-то они на мне.

Меня интересует еще одна вещь.

— Когда? — спрашиваю я, имея в виду свою безвременную кончину.

— Не знаю, ждем Босса.

— У вас же демократия? Зачем вам Босс? Решите все голосованием. Белые камушки, черные камушки…

Ланкович пожимает плечами.

— Ты вообще кто здесь? Его зам?

— Ну… — Ланкович замялся.

— Приведи Татьяну ко мне. Они не должны быть против. Это — бесполезный для вас человек, а я хоть поговорю. Перед… ликвидацией. Пожалуйста!

Он обещает помочь. Позднее ко мне в камеру бочком входит Татьяна Ротова. Выглядит она еще хуже. Бледная, худая, неряшливо одетая. Раньше она такой не была. Ценила жизнь. Я вскользь прощупываю ее эмоции и не вижу ничего, кроме страха и безнадежности. Это хорошо.

— Женщине нет места в их мире, — говорю я патетично, — среди демократии выживает лишь сильнейший.

Она начинает плакать. "Настройся на меня" — прошу я взглядом, и она слушается. Я шлю в ее мозг картину за картиной: падение, прощение, цель. Она смотрит непонимающе. Шлю снова: помощь, цель, прощение.

— Но что? — все еще не понимает она.

Тогда я последним усилием воли рисую ей мысленно изображение стрелы, уходящей вертикально в небо.

— Экстренное завершение, — шепчет она.

Правильное слово: завершение. Я настолько устала, что могу лишь прикрыть глаза веками. Она думает над моим предложением, нервно теребит подол собственной юбки. Она сомневается. Но нет. Татьяна поднимает на меня взгляд, и я впервые вижу в нем решимость. Она согласна.

— Я начну, — говорю, — а ты пойдешь к себе и достроишь все сама.

Я показываю взглядом, чтобы она дотронулась рукой до моей ладони, и почти сразу врываюсь в ее мозг. Я делаю все так, как на последней стадии с Ланковичем, только быстрее, небрежнее, жестче. Я не успела удалить лишние воспоминания из ее головы, и они могут впоследствии стать причиной отравления. А могут и не стать. Все же первые ступени актуализации Татьяна когда-то прошла. Должна выжить. Должна.

Татьяна поднимается и, жестко держа спину и неуверенно ступая, уходит. Я слышу, как щелкает замок в двери. Развлечение. Когда снова приходит Ланкович, я едва могу говорить.

— Принеси мне сахару, — прошу я слабым голосом, — сделай одолжение, и можешь забрать мой кофе.

— Майя, — он подозрительно вглядывается в мое лицо, но что он там может увидеть?

— Майя, что ты натворила?

— Сахар, неси сахар. Или все, вашего шефа я не дождусь.

Но он не торопится. Он смотрит почему-то на дверь. Поворачивается ко мне, и на лице его понимание.

— Ох, и сучка же ты, — говорит он с укоризной.

Я криво улыбаюсь.

Глава 7

Сегодня последний день моей жизни. Это мне совершенно определенно дает понять Ланкович. Шеф так и не приехал, но его указания на мой счет однозначны: ликвидация, хотя обоснование он выдвинул довольно-таки неординарное.

"Ведьмам нет места в новом обществе" — сказал он по телефону.

Ланкович передает это мне.

— Какая же я ведьма? — удивляюсь, — я совсем наоборот. Я ведьм этих самых ловлю и в клинику сдаю.

— Но согласись! — возражает зачем-то Ланкович, — ты ненормальная.

— Уж кто бы говорил! — возмущаюсь я, — Да, я ненормальная. Но я просто ненормально остро чувствующий человек!

— Остро чувствующий и жестко транслирующий.

— Ну да!

Я раздражаюсь, а потом вдруг становится грустно. Ведь приговорили, сволочи! Я им, понимаете ли, Мастера сделала, а они меня в расход.

— И что Вы со мной делать собираетесь?

— Шеф сказал, что это будет для тебя приятным сюрпризом. Он намерен выполнить одно твое обещание.

Оч-чень интересно. Не помню, что это он такое мне наобещал со смертельным исходом.

— Только меня там не будет, — продолжает Дмитрий, — Босс сказал, ты против.

Этого еще не хватало!

— Дима, Дима, Дима!!! — верещу я испуганно, — пожалуйста, ради Бога, не бросай меня в такой момент. Я хочу, хочу, чтобы ты был рядом!

Он ехидно улыбается и взъерошивает мои волосы.

— Хорошо, я позабочусь, чтобы тебе не было больно.

И оставляет меня одну. В темноте. Заботливый ты наш.

Мне страшно и я пытаюсь, как это обычно пишут в книгах, прокрутить в памяти всю свою жизнь и в грехах покаяться. Грехов-то полно, хотя… Я как-то затрудняюсь в определении этого понятия, постепенно ухожу от темы и удаляюсь мысленно в какие-то метафизические дебри. Ну что за человек! Я собой недовольна, но не до такой же степени, чтобы принять смерть со смирением.

В моей камере зажигается яркий свет. Меня отстегивают от кровати, но наручники не снимают. Несмотря на вялое мое сопротивление, надевают мне на голову все тот же уже успевший надоесть мешок. Он пахнет сыростью. Какая гадость!

Меня выводят из здания — я это чувствую, потому что свежий ароматный воздух проникает даже сквозь плотную ткань. Садят в машину и везут довольно-таки долго куда-то. В машине кроме меня еще четыре человека, но Ланковича среди них нет. Начинаю волноваться.

Когда меня извлекают из машины, я слышу шум волн и чувствую потрясающую энергетику Океана. Мгновенно вспоминаю, что именно обещал мне Босс: море, яхту и никаких Ланковичей под боком, потому что он противный. Противный… Отдайте мне моего Ланковича! Я растеряна. Мне помогают подняться на борт судна. Судя по тому, как оно раскачивается, размеры его невелики. Судорожно ищу знакомый эмоциональный отпечаток, но его нет. Ну пожалуйста, пожалуйста! И тут чувствую, что пол резко качнулся — кто-то прыгнул на борт. Слышу знакомый голос и чувствую облегчение невероятное — Ланкович. Ага, кто-то еще выходит из каюты. Это Татьяна.

Катер отходит от берега.

Меня усаживают на что-то. Холодно, на руки, скованные за спиной, падают брызги. Чьи-то лапы беззастенчиво щупают мои ноги и обвязывают их веревкой. Рядом громыхает нечто металлическое, тяжелое. Догадываюсь, что сейчас к моим ногам привяжут это нечто и вместе с ним выкинут за борт. Перспектива не радует, но что поделать. Шаг за борт, и прощай, Майя Дровник, инквизитор недоделанный. Покрываюсь холодным потом и дрожу в ужасе.

Слышу хриплый голос, зачитывающий мой приговор. Звук проникает сквозь плотную ткань плохо, да еще и ветер уносит отдельные слова.

— …Дровник…инквизиции…за преступления против прав… приговаривается… казни через утопление. Приговор…немедленно.

Про утопление я как раз слышу хорошо. Плавать-то я умею, но не с якорем же на ногах! С трудом встаю и ору, что есть силы:

— Ланкович!

И он тут же настраивается на меня. Татьяна, я чувствую это, давно уже на моей волне. Мы образуем треугольник, усиливаем взаимное проникновение и входим в резонанс. Все, больше делать ничего не нужно: все эмоциональные излучения, исходящие сейчас от нас, смертельны для любой высокоорганизованной психики в радиусе 18 метров. Я слышу вопли, полные боли, я чувствую мощь своих учеников, и я восхищена ими. Они держат, держат оборону. Еще две минуты, и кроме нас на этом судне никого не останется. Даже крысы, и те повыпрыгивают в ужасе. Двадцать, десять, пять секунд. Все, разъединяемся.

— Дима, — говорю, — если ты больше не собираешься меня топить, сними с моего лица эту гадость, пожалуйста.

Он стягивает мешок. Я вижу его улыбающуюся физиономию. Ланкович достает из кармана кусочек шоколада в фольге, разворачивает его и подносит к моему рту. Я благодарно принимаю подарок, хотя сегодня он мне и без надобности. За спиной Ланковича — море. Оно — серо-зеленое, с белыми барашками на резких невысоких волнах. Мои губы становятся солеными, я их облизываю и чувствую вкус морской воды. Перевожу взгляд на палубу. У моих ног лежит труп в морской униформе. Чуть поодаль — еще трое в каких-то странных одеяниях, напоминающих форму судейского корпуса Империи. У входа в каюту в картинной позе расположилась Татьяна. Глаза ее закрыты. Быстро прощупываю ее эмоциональность — жива, но состояние нестабильно — нужно в клинику.

Гляжу в сияющую совершенно дурацким образом физиономию Ланковича и интересуюсь:

— Я, конечно, можно сказать, к наручникам уже привыкла, и якорь этот у моих ног очень мил, но кто, извините, судно поведет? Капитан-то он тоже того.

Ну, и Дмитрий меня освобождает. У него сухие теплые руки и ласковый взгляд.

Не думала я, что скромный преподаватель университета умеет водить катер. Но я была не права. Прибываем на базу СИ. Она тут, неподалеку. Говорю пароль, докладываю начальству о ходе операции, Ланкович указывает местонахождение центра ПОПЧ, в котором меня держали, Татьяна отправляется в клинику СИ, здесь же на базе. И вот мы обогреты, умыты, накормлены, ждем инструкций. Операция для нас успешно завершена.

Глава 8

Что было дальше? Меня, как и обещали, повысили в должности и перевели в другой округ. Сейчас я не следователь, а советник, и занимаюсь сугубо аналитической работой. Иногда я вспоминаю Ланковича и жалею, что никогда его не увижу. Хороший, цельный парень, и не его вина в предательстве идеалов ПОПЧ. Объяснить это можно просто.

Я — Мастер Идеи. Они даже не спрашивали меня о специализации, потому что, вероятно, считали это неважным. Главным для них было — получить Мастера психокоррекции — бойца, способного действовать изнутри, прокрадываться в мозг жертвы и контролировать ее эмоцию.

Я — носитель Идеи нашей Империи. Во мне, как в гене, записана вся ее структура, все принципы ее функционирования. Идея в моем случае, — это своего рода программа, заставляющая Мастера действовать в определенных рамках. Соответственно, все, что я делаю, пропитано духом этой Идеи. Лично от меня это не зависит. Хотела я того, или нет, но и Ланковича я актуализировала так же. При этом не имеет значения то, что я говорила или делала во время и после актуализации. Все мои разговоры об Империи и демократии велись чисто для моего удовольствия. Мастером Идеи Ланкович стал потому, что я была его Учителем. Идеалы, которых он придерживался ранее, стали глубоко чуждыми для него; Идея вытеснила все лишние мысли. Благо Империи превыше всего.

А, кроме того, Вы знаете, почему Мастера не женятся и не выходят замуж? Есть две причины для этого. Во-первых, Мастерам, по крайней мере, работающим, разрешается влюбляться, да и как можно это запретить? Но под страхом чистки Мастерам запрещено жить вместе с предметами своей страсти. От этого резко ухудшается работа Мастера — появляются затруднения со вхождением в контакт. Кроме того, живущий с Мастером человек быстро становится эмоционально нестабильным, проще говоря, со временем сходит с ума. А у нас в Империи людей берегут, особенно, от таких вредителей, как мы.

А еще, как это ни печально, Мастер каждый раз влюбляется в своего Учителя. И чем быстрее и резче проведена актуализация, тем болезненнее и ярче это чувство. Вы думаете, почему те полтора десятка Мастеров пошли против танков, не надеясь на успех? Их послали Учителя. Те самые люди, которые изуродовали (кроме как уродством экстренную актуализацию я назвать не могу) их психику, и послали их на смерть и безумие.

Это — большая трагедия Мастеров. Каждый из них безнадежно любит своего Учителя, каждого из них безнадежно любит Ученик. Мастер еще может не подчиниться своему Учителю, если считает, что тот не прав (экстренников это не касается — они своему Мастеру отказать не в состоянии), но Мастер, поставленный перед необходимостью навредить Учителю, кончает с собой.

Учитель и выученный им Мастер редко встречаются. Сила их действия намного превышает просто сложенные суммы их сил. Их психика входит в резонанс, как мы это и проделали на корабле, и последствия могут быть совершенно непредсказуемыми. Чем выше уровень Мастеров — тем сокрушительнее резонанс.

ПОПЧ едва ли об этом знала. Мастера данный факт стыдливо умалчивают. Об этом знал Андрей, но лишь потому, что я сама об этом ему рассказала, когда он предложил мне свой план.

— Представь Майя, — сказал он мне где-то за месяц до моего похищения, — мне сейчас взятку предложили.

Он плюхается в кресло и пытается закинуть фуражку на шкаф. Не попадает, естественно, и она пикирует в корзину для бумаг. Корзина опрокидывается, весь хлам на полу.

— Ну и что? — без особого интереса говорю я. Я очень занята, от бумаг глаз не оторвать. А тут еще приходят всякие и мусорят.

— Нет, ты послушай! — возмущается Андрей. Мы его на взятке ловили, и мне же взятку и предлагает. Ужас какой-то!

— Кто он-то?

— Да Лыськин!

Я, наконец, поднимаю взгляд.

— Рашид Лыськин?

— Ну да!

— Это у тебя такая своеобразная манера докладывать о том, что вы взяли Лыськина? — интересуюсь я.

— Ага! — беззаботно отвечает Андрей, — чаем не угостишь?

— Не, ну ты вообще охамел! — начинаю возмущаться я, — Ни дисциплины, ни уважения к старшим по должности! Чайник на окне. Я тоже буду. А что предлагает?

— Да, говорит, совсем ты меня за мужика не держишь. Пора, мол, мне на повышение в другой округ переходить. И еще полмешка сахара дает.

— О! Он это может, наверное, раз обещает. Хотя маловероятно. Придется тебе, Андрюха, и дальше со мной мучиться. Со мной и без сахара. Хотя, если будешь себя хорошо вести, поделюсь.

— Майя, — вкрадчиво произносит Андрей, стоя с чайником в руках у окна, поэтому я вижу лишь его темный силуэт, — а помнишь Вернадского, жулика того мелкого? Ну, который махинации с талонами проворачивал? Он ведь нам тогда на Лыськина показал, когда ты с ним ни с того, ни с сего о ПОПЧ заговорила.

— Ну, бывают у меня заскоки. Так ведь то же мелкий жулик! Хочешь, я на тебя как на лидера ПОПЧ покажу?

— На меня — не надо. Я — гражданин законопослушный, и даже более. Я закон люблю и применяю его по двадцать раз на день. А вот про Лыськина я еще много чего интересного слышал. Странный он. Разговоры мутные с людьми ведет. Да и то, что взятки он берет, странно. Не по-нашему это как-то. Идеология, что ли другая.

Я удивленно смотрю на Андрея.

— Идеология? — спрашиваю, — по идеологии, по-моему, я тут ас.

И тут же задумываюсь: а в самом деле?

Он кивает головой.

— Может, мне взять то, что предлагают, а? Они решат, что я свой, репутация подмочена. Там ведь не только сахар, там талонов на десять позиций.

Я смотрю на него, и какие-то наброски композиции появляются в голове.

Итак, Андрей забирает свои полмешка сахара вместе с талонами, с извинениями отпускает Лыськина, напевая ему при этом, что информация о его задержании до меня так и не дошла, что я — действительно, сука стервозная, вцепилась в хорошего работника и не пускаю на повышение. Что я — Мастер актуализации, и Мастер великолепный (должно же во мне быть хоть что-то хорошее), но уж больно у меня мерзкий характер (полагаю, это правда), да и следователь из меня никакой…

После того, как ПОПЧ вышла на Андрея с предложением меня выкрасть, мы получили добро на нашу операцию у начальства. В случае успеха нам пообещали повышение, но не это главное. Сердце грела мысль о предстоящей чистке. Мы не надеялись на полную ликвидацию ПОПЧ — организации вроде этой должны существовать. Они как бы оттеняют собой Идею, подчеркивают ее красоту. Они, как волки, чистят наше общество от неблагонадежных личностей.

Но мы рассчитывали существенно снизить численность этих самых волков. Пока здоровые овцы не пострадали.

Не знаю, почему они сразу подставили мне Ланковича. Это все же было опасно, я — товарищ довольно-таки непредсказуемый, еще изувечила бы мальчика. Но догадываюсь: парень все еще не был уверен в выбранном им пути, вел полулегальный образ жизни. А так они одним махом перевели его в нелегальное положение и познакомили с будущим учителем. Охраннику, которого убили в камере, заранее сделали пластическую операцию.

Еще кое-что нуждается в объяснении. Тот факт, почему Татьяна практически без колебаний бросила ПОПЧ, в которой она провела около трех лет. Андрей догадывался, что ему не доверяют, он, буквально со дня на день ждал своей ликвидации. Сбежать он не пытался — прикрывал меня. Он быстро просчитал Татьяну: никому не нужная, она страдала в одиночестве. Пользу ПОПЧ она принести уже не могла, избавляться от нее им не было надобности, но вернуться в нормальное общество она боялась. Спокойный, надежный, проявляющий к ней нежное внимание Андрей стал для нее лучом в окружающем ее темном царстве, звездой, показывающей путь на волю. Когда эту звезду жестоко загасили, Татьяна вновь осталась в темноте, но она уже твердо знала, кто повинен во всех ее несчастьях, и кого следует наказать за это. Поэтому она почти без сомнений пошла на контакт со мной.

Ну, а остальное уже известно.

База ПОПЧ в нашем округе была захвачена, взято много людей, но Босс ускользнул. Татьяна выздоровела, хотя Мастером ей все же не быть. После проведенного мною экстренного завершения и последующего резонанса способности ее, а также часть памяти, оказались окончательно утрачены. Но она не горюет — вышла замуж, ждет сейчас ребенка.

Я получила повышение и живу в другом округе. А Ланкович остался там же. Он, как я слышала, проходит сейчас обучение в Школе СИ, хочет стать инквизитором, как и его Учитель. Я вряд ли когда его не увижу, но все же приятно знать, что кто-то где-то тебя любит. И этот кто-то непременно далеко пойдет. Ведь он мой ученик.

Рассказ 2. История, которой не было

Глава 1

Весь день брожу по мощеным плиткой улицам города. Смотрю на старинные храмы — темные и светлые, но непременно глядящие в небо стрелами крыш, любуюсь с моста на спокойную серую реку. Полный седой мужчина приглашает выпить кружечку пива. С удовольствием соглашаюсь. Пиво чудесное — темное, плотное, пена стоит над кружкой, как церковный шпиль. Благодарно улыбаюсь:

— Спасибо Вам, да славится Империя.

— Славься, — отвечает он тихо, и я улавливаю акцент в его голосе. Не все еще в совершенстве владеют росимперским. Впрочем, это всего лишь дело времени.

Уже подходя к двери своего номера, слышу, как разрывается телефон. Зная свою любимую службу, никаких средств связи я с собой не брала, так они в номере меня решили достать.

— Майя Дровник у телефона, — сухо произношу в трубку. Душа моя предвидит грядущие неприятности. А в отношении гадостей она редко ошибается, душа-то.

— К сожалению, Майя, — слышу я холодный голос моего шефа, — я вынужден отозвать вас из отпуска.

— Но какого черта! — не сдержавшись, ору я, — выбралась в кои-то веки!

— Советник 1 ранга Дровник, — рычит шеф, — этот вопрос не обсуждается. Самолет, бортовой номер Н-949, ждет Вас в аэропорту. Через четыре часа Вы должны быть на рабочем месте.

— Слушаюсь, — отвечаю я, чуть не плача.

Срывается такой отпуск! Два года я мечтала посетить Богемский протекторат. Приехала. И вот, на третий день пребывания! Уйду, брошу службу, пошлю Инквизицию, придушу шефа и… Ух, какая я злая!

Несусь в аэропорт. Если так вызывают, значит что-то из ряда вон выходящее. Я вообще-то не отношусь к незаменимым работникам.

Шеф сидит в моем кабинете, водрузив свою обширную нижнюю часть на мое кресло, к которому я искренне привязана, и которое при каждом движении шефа протестующе скрипит. Курит. Злой, бледный, руки дрожат.

— Сядь, Майя, — говорит он, заметив мое появление в дверях.

Я сама готова позеленеть, еще ни разу за время моей работы здесь шеф не обращался ко мне на «ты».

— Историю двухгодичной давности с базой ПОПЧ помнишь?

Дурацкий вопрос! А как, по его разумению, я могла забыть историю, благодаря которой попала в его управление? И не два года назад это было, а немного больше.

— Да, конечно, — говорю осторожно.

— Ланкович исчез.

Ланкович исчез… Когда я последний раз получала о нем информацию, он, после окончания Школы СИ, готовился к вступлению в должность помощника следователя по идеологии. Я была горда им, конечно, как никак, мой ученик, способный мальчик. Ну, погордилась и успокоилась. И вот на тебе, получи, фашист, гранату. Впрочем…

— А я здесь причем? — интересуюсь, как бы между делом.

— А кто знает его лучше тебя?

— А его родители? — отвечаю вопросом на вопрос. Это невежливо, но что-то гнетет меня нехорошее предчувствие. А предчувствие Мастера — это почти свершившийся факт. Шеф морщится.

— Не дури. Совет по Идее выдвинул твою кандидатуру.

— Я не опер! — напоминаю я начальнику, а то вдруг он запамятовал.

— Я это знаю, — ехидно отвечает он.

Юморист он у меня.

— Не хочу! — делаю последнюю попытку.

— Надо! — отрезает шеф.

Все, я проиграла по всем позициям. Вывешиваю белый флаг и пытаюсь выторговать условия контрибуции.

— Хоть душ принять я могу? — прошу почти безнадежно.

— Можете, — милостиво разрешает шеф, видимо успокоившись, и вновь переходя на «Вы», — но только быстро и в управлении.

Вот гад! Последняя попытка смыться домой, чтобы хотя бы кинуть вещи, помыться по-человечески и переодеться, не удалась. Принятие душа в управлении — то еще удовольствие. Белый кафель на полу и грязные разводы на стенах. А еще запах этот, как в общественных банях. Просто прелесть, что такое.

Обречено вздыхаю, сажусь в кресло для гостей и грустно произношу:

— Ну, давайте посмотрим, что там…

Шеф откидывается на спинку кресла всем своим грузным телом, так, что оно, бедное, плачет и зовет хозяйку, покручивает в руках карандаш, смотрит на меня как-то сверху вниз. Взгляд его темен.

— А нечего смотреть, — заявляет он.

Я в недоумении.

— Как так нечего?

— Материалов нет.

Смотрю на него озадаченно, начиная сомневаться в его умственной полноценности.

— А куда же они делись?

— Их не было. Ланкович просто утром не пришел на работу. Во всем остальном — ничего подозрительного.

— Я Вас правильно поняла? Дознание не производилось?

— Ты и проведешь. Поезжай в округ, осмотрись на месте, поговори с людьми. Ищи.

Ох, как мне все это не нравится! Ловлю себя на желании просканировать начальника, однако не делаю этого. Шеф у меня не Мастер, но над ним такие специалисты в свое время поработали, фиг пробьешься с первого раза. Да и неэтично это как-то — начальников своих на полиграфе проверять.

Шеф с трудом вытаскивает свое тело из-за стола. Тоже мне, глупый пингвин вылез из утесов. Буду оптимистом, утешусь тем, что вещи не распакованы, а значит, не нужно их складывать. Дмитрий, подожди, я уже еду.

Глава 2

Кратковременный перелет, и вот я вхожу в кабинет моего ученика. С его начальником — тощим длинноносым субъектом — я уже познакомилась. Мерзкий тип. Полчаса мусолил в руках мое удостоверение, сверял фото с оригиналом, а затем выдал ответ типа: нет, ничего не знаю, такой же, как и все, ничем особенным не занимался.

Кабинет Ланковича такой же, как описание его владельца — никакой. Ничего примечательного. Два стула, стол, как могильная плита — серый и прямоугольный. На краю столешницы Регламент в виде брошюры и Уголовный кодекс Империи с краткими комментариями. Ни фотографий, ни дисков на столе; ни картин, ни календарей на стенах. В окне — вид на плац, чтобы не отвлекаться на посторонние мысли.

Осмотр материалов в компьютере Ланковича тоже ничего не дает. Либо там ничего и не было, либо кто-то предусмотрительно все удалил. Осталась малозначимая мелочь — справки, акты, перечень дел. Игрушек, и тех нет.

Листаю личное дело. Прямо не инквизитор, а отличник боевой и еще какой-то там подготовки: ни одного выговора и целых три благодарности. Горестно вздыхаю — не в меня. Вспоминаю, как два с лишним года назад я вот так же смотрела на его удостоверение. Теперь перед моими глазами фотография не мальчика, но мужа. Волевое лицо, как у разведчиков в старых фильмах, спокойный и внимательный взгляд, плотно сжатые губы, а так… ничего примечательного. Обычный рядовой инквизитор, каких сотни тысяч в Империи. Встретишь на улице — отведешь взгляд, чур меня, чур.

Посмотрим, как обстоят дела у него дома.

Живет, а может уже следует сказать об этом в прошедшем времени, жил, Ланкович в служебном общежитии. Поднимаюсь на лифте на шестой этаж; ключом, полученным мною на проходной, отпираю дверь. И вижу ту же пустоту и обезличенность, что и в кабинете. Чисто, как в операционной. Два шкафа, один из них книжный, с тремя десятками разрешенных книг. На первый взгляд две трети из них — по юриспруденции. Выстроены на полках по размеру. Тумбочка с бельем, по-военному ровно застеленная кровать. Стены выкрашены масляной краской, как в казарме. Взгляд с удовольствием останавливается лишь на окнах. На них — жалюзи приятного серо-голубого оттенка, и это — единственное, что отличает комнату Ланковича от остальных, расположенных в этом здании.

Открываю бельевой шкаф. В нем висит на плечиках форма СИ, фуражка смотрит на меня крестом и дубовыми листьями. Ловлю себя на том, что не могу уловить отпечаток личности Ланковича на окружающих предметах. Прямо человек-призрак.

В растерянности сажусь на идеально заправленную койку. Пытаюсь понять, что могло случиться с моим учеником. Может, он занимался какими-то своими разработками, и его похитили, как меня когда-то? А может, он сам ушел? Сам? Не представляю себе Мастера, поступающего подобным образом. Да еще Мастера Идеи. Что за чушь! Конечно, его похитили, как бы по-дурацки это ни звучало.

Мне вдруг становится жалко, однако, не его, а себя. Я не знаю, что дальше делать, могу только хныкать, чем и собираюсь сейчас заняться. Я не опер! Черт возьми, зачем меня заставили лезть в это дело?!

Из состояния печальной задумчивости вырывает звонок телефона. Поднимаю трубку, полагая, что это шеф вычислил меня здесь и хочет в очередной раз сообщить что-то неотложное. Готовлюсь уже высказать то, что я думаю по поводу поисков Ланковича, как:

— Дима? — слышу я женский голос. Он робок и взволнован.

— Дима, это Софья. Ты меня слышишь? Ты можешь со мной поговорить? Не клади трубку!

— Здравствуйте, девушка, — говорю я как можно мягче, для создания нужной интонации воображая себя врачом безнадежно больного человека, — к сожалению, Вы не туда попали.

— Да… — произносит она огорченно, — извините.

— Не кладите трубку, — прошу я, — Вы попали в службу экстренной психологической поддержки. Ваш звонок анонимен. Я слышу по голосу, что у Вас проблемы. Поделитесь ими со мной, и Вам станет легче.

Сама я в это время, прижимая трубку к уху плечом, шарюсь в собственном портфеле, пытаясь обнаружить в нем портативное устройство отслеживания звонков. Шеф снабдил перед уходом. Прямо, как знал! Ага, вот оно.

Девушка всхлипывает:

— Не знаю, могу ли я с Вами поделиться, мне так страшно.

А вот это уже интересно.

— Давайте поговорим с Вами и попробуем во всем разобраться. Я постараюсь Вам помочь. Ведь Вас зовут Софья?

— Да.

— Так вот, Софья. Расскажите мне, что именно вызывает Ваш страх.

Она начинает рыдать в трубку.

— У меня муж пропал! Он должен был прийти ко мне вчера, и не пришел. Нигде его нет!

Я тем временем ухитряюсь присоединить устройство к телефонному аппарату. Желтая лампочка замигала. Когда перестанет, место, откуда исходит звонок, будет определено. Жду, развожу бедную женщину на разговор.

— Вы не обращались в Святейшую Инквизицию? — спрашиваю я.

— Нет! — взволнованно кричит Софья.

Я удивлена. Откуда вдруг такое недоверие?

— Вам что-то помешало это сделать?

— Он… — шепчет она, — он… он… сам инквизитор, я боюсь, вдруг он что-то натворил. Мой звонок точно анонимный?

— Да-да, конечно, — успокаиваю ее я, а сама недоумеваю. Не мог же Ланкович заниматься внутренними расследованиями? Или?

Стоп! Желтая лампочка перестала мигать. Место установлено. Это неподалеку.

— Скажите, — спрашиваю я, и голос мой против воли дрожит, — а этот Дима, которому Вы звонили, он что, обещал Вам помочь?

— Нет, — всхлипывает она, — он и есть мой муж.

И кладет трубку. А я так и сижу со своею в руках. Как так муж? Какой муж? Ланкович — не только инквизитор, он — Мастер. Мастера не женятся. Ну, конечно, им никто не запрещает это делать. Они сами как-то стараются. Я же не замужем… А Ланкович, он это, мой ученик, он, как бы это выразиться, меня любить должен. Я же его актуализировала. А уровень он, насколько я знаю, не повышал. Кстати, почему? Стучу ногтями по трубке, и этот противный звук отвлекает меня от раздумий. Лечу обратно на работу Ланковича.

— Какого хрена! — ору я, врываясь в кабинет следователя Коровина — начальника Ланковича, — почему Вы мне не сказали, что Ланкович женат?!!

Рабочий день давно закончился, но Коровин на месте. Сидит за столом и смотрит на меня с нескрываемой неприязнью. Несмотря на то, что чрезвычайно зла на него сейчас, я прекрасно его понимаю. Никто не любит всяких там штучек-дрючек из управления, я сама их не любила каких-то два с лишним года назад.

— Он не женат, — спокойно отвечает Коровин, — брак его с гражданкой Юсуповой официально не зарегистрирован.

— Но Вы знали об этом? — уточняю на всякий случай. Уверена — должен был знать.

— Да, знал.

— И адрес у Вас ее есть?

— Да, есть.

— Маяковского, 17–74?

— Я не помню его наизусть.

— Так проверьте.

Он поднимается из-за стола. Я вижу, какой он худой и высокий, и волосы у него рыжие. Он нехотя копается в документах в сейфе, бурчит оттуда:

— Да, Маяковского, 17, квартира 74.

— Они давно вместе?

— Почему бы Вам у нее не спросить?

Начинаю выходить из себя. Что-то часто последнее время я это делаю. Нервы пора лечить, в отпуск ехать. И этому нахалу пора напомнить, кто я, а кто он.

— Я-то спрошу. Но почему Вы не желаете помочь следствию, я не понимаю.

Я развожу руки и изображаю удивление на лице. Он внимательно вглядывается в мое лицо.

— Так Вы Майя Дровник?

— Я же предъявляла документы.

— Вы Мастер?

— Ну да!

— Тогда ясно.

Коровин резко успокаивается и садится в кресло. Я вообще перестаю что-либо понимать.

— Что Вам ясно? В чем дело?

Он начинает улыбаться. У меня возникает странное ощущение, будто он теперь на коне, а я бегу за стременем.

— Вы знаете, Мастера — не очень приятные для общения люди. Но порой мы все же выпивали вместе с Ланковичем, так, знаете ли, в мужской компании, и тогда он рассказывал о Вас. Я представлял Вас себе более привлекательной.

Недовольно опускаю глаза. Тоже мне комплиментик!

— Я к Вам еще заеду, — бурчу под нос и стремительно удаляюсь, пытаясь сохранить остатки собственного достоинства. Что за день! Одни гадости!

Глава 3

На повестке этого противного дня еще посещение Софьи Юсуповой. Живет она в девятиэтажной коробке, как и ее предполагаемый муж. Только квартира у нее отдельная. Второй этаж, можно подняться и пешком. Звоню. Не спросив даже, кто там, что меня удивляет, мне открывают дверь. На пороге худенькая и вполне привлекательная блондинка. Несколько бесцветная, на мой взгляд, да и круги под глазами ее не красят. Но все это мелочи, которые вполне можно ликвидировать умело наложенным макияжем. В целом, молодец, Дима, хороший выбор, уважаю.

— Вы ко мне? — спрашивает она тихо, и я узнаю голос, да, именно с этой дамой я общалась пару часов назад.

— Можно войти? — интересуюсь.

Она молча пропускает меня в квартиру. Снимаю обувь в коридоре и прохожу в зал. Ничего. Скромно, со вкусом, мило, чисто по-женски. Сиреневые шторы подвязаны бантами, на полу светлый ковер, на тумбе у окна — старый телевизор. В противоположном от телевизора углу стоит детская кроватка. Мне начинает казаться, что я начинаю сходить с ума. Оказывается, наш Димочка еще и дитятей обзавелся. Куда мир катится?

— Ведь Вы Софья Юсупова? — решаю уточнить на всякий случай.

Женщина испуганно кивает.

— Это Ваш ребенок?

Кивает снова.

— Я по поводу Ланковича. Этот ребенок от него?

Она глядит на меня со страхом и моргает.

— Н-нет, — зачем-то шепчет она, хотя знаю, что врет.

— Мне поручили расследовать его исчезновение, — поясняю я, — он не явился на работу, и нам кажется, что его похитили.

Ага, нам, опергруппе в лице советника Майи Дровник. Софья вздыхает с облегчением.

— Так значит, вы его не подозреваете.

— О боже, нет, конечно! — возмущаюсь я, — как Вам такое только в голову могло прийти! Дмитрий Ланкович — наш товарищ, первоклассный специалист.

Бедная женщина, она смотрит на меня так наивно. Не хочется ее обманывать, а надо. Я все равно не уверена в том, что Ланкович не ушел своими ногами. Вопрос только куда и зачем.

— Расскажите мне, Соня, он не был подавлен последнее время?

— Да, но он не говорил, почему. Что-то его угнетало. Я хотела с ним серьезно поговорить в этот вторник, но он не пришел.

— Когда Вы последний раз его видели?

— В субботу. У нас установлен график посещений. Врач так посоветовал. Чтобы Дмитрий меня не угнетал.

— Врач Инквизиции?

Она горестно вздыхает.

— Ну, да. Какой же еще? Дмитрий — Мастер, Вы, наверное, знаете об этом, нам нельзя долго вместе находиться. Врач сказал, я сойду с ума, а Дмитрий будет плохо работать. Я не хочу сходить с ума, ведь тогда меня отправят в клинику, а нашу девочку отдадут в детский дом.

— Можно посмотреть? — прошу я и подхожу к кроватке.

В ней лежит симпатичное зеленоглазое дите и улыбается. Мне кажется, оно похоже на Дмитрия. А вот цвет волос явно мамин. Почти против воли и я расплываюсь в улыбке. Даже хочется взять ребеночка подержать. Странно, раньше я за собой подобных желаний не замечала.

— Славненькая какая, — говорю я, ничуть не кривя душой.

Мама девочки с гордостью улыбается и берет ее на руки.

— Вы знаете, — говорит она, — Дима сказал, что у нее очень хорошие показатели, и что она может стать первоклассным Мастером, когда вырастет. Только он велел никогда не отдавать ее актуализировать. Да, честно говоря, я и сама не хочу. Мастера такие все странные. Даже Димка, и тот какой-то не такой.

— Почему не такой, — улыбаюсь я, — что он такого странного делал?

— Вы знаете, ему очень нравилась техника. Он из маленькой комнаты даже соорудил мастерскую, и сидел там часами. И настроение у него часто менялось — то такой хмурый, а то вдруг радостный. Даже страшно делалось.

Она замолкает, смотрит куда-то в окно и тихо добавляет:

— И все равно я его люблю.

Я прошу ее дать мне осмотреть мастерскую. Крохотная комнатушка на удивление хорошо освещена. Мощные лампы высвечивают каждый уголок. На полу валяются какие-то металлические запчасти, книги. Наклоняюсь посмотреть и обнаруживаю к своему удивлению «Психотронику» Гекклера, "Судебную психиатрию" Завадовского и "Прикладную механику". Странный наборчик, однако. Листаю «Психотронику» и вижу на одной из страниц штамп библиотеки СИ, отделение, в котором служит Ланкович.

— Я заберу книги? — спрашиваю я у Софьи.

Она утвердительно кивает. Что же, пока мне здесь делать нечего.

— Спасибо, — говорю, — что помогли мне. Как только я узнаю что-нибудь о Дмитрии, непременно Вам сообщу.

Уже прощаясь, спрашиваю:

— Были у Вашего мужа какие-то друзья, знакомые, приходил к Вам кто-нибудь?

— Нет! Что Вы! Дмитрий, он такой нелюдимый!

Покидаю этот милый дом. Глупый Ланкович, что заставило его оставить все это?

Посещение библиотеки дает немного. Да, библиотекари помнят странного симпатичного офицера. Если я хочу (естественно я хочу это) они покажут мне его абонемент. Молодая кокетливая библиотекарша в предельно укороченной форме дает мне распечатку из компьютера. Иду в кабинет Ланковича, потому что поблизости не вижу места, где я могла бы присесть и нормально поработать. Читаю и удивляюсь. Оказывается, Дмитрий плотно подсел на электронику и психотехнику. И увлечение это, судя по датам, длится уже месяцев семь. Если учесть, что работает он всего около года, то почти с прихода его на службу. К чему бы это? Иду к Коровину, чтобы уточнить, насколько напряженным был график работы Ланковича.

— У нас последнее время завал, — говорит тот, — вот буквально месяц, как стало полегче, штат увеличили. Ланкович, в самом деле, был неплохим работником. Хоть и Мастер, пахал наравне с другими.

Что же, спасибо и на этом. Значит, Дмитрий читал все это по ночам. Молодец, уважаю. Только вот зачем?

— Скажите, — спрашиваю, — Александр Юрьевич, а у Ланковича были друзья, или, скажем, близкие знакомые в отделении?

Я сканирую его без стеснения. Коровин излучает забавную смесь раздражения и похоти с легким оттенком зависти. Хочу немного поддразнить его.

— Не думаю, — отвечает он.

— А Вы подумайте.

— Я считаю, — произносит он, и голос его аж дрожит от сдерживаемой ярости, — что у Ланковича не было в отделении близких знакомых и друзей.

— Почему? — удивляюсь я.

Умильно ему улыбаюсь, хотя мне очень хочется стукнуть его чем-нибудь тяжелым по голове, и покачиваю ножкой в такт словам. Глаза Коровина то и дело как бы невзначай соскальзывает вниз и оглаживает мои коленки. Мне не жаль, но боюсь, именно это и мешает ему нормально соображать.

— А, Александр Юрьевич?

Взгляд его, наконец, поднимается до уровня моих радостно сияющих глаз.

— Он же Мастер! — произносит он с непередаваемой, даже какой-то брезгливой интонацией в голосе, — какие могут быть друзья у Мастера? Мы же с Вами, кажется, уже имели разговор на эту тему.

— А другие Мастера? У Вас есть еще Мастера в отделении?

— Замначальника по личному составу у нас Мастер. Но, насколько я знаю, с Ланковичем он близко не общался. Поговорите с ним, и дайте мне, наконец, нормально работать.

— Хорошо, — я стараюсь дружелюбно улыбаться, — а как его фамилия?

— Иванов. Григорий Иванов. Кабинет 204, второй этаж направо. Еще вопросы будут?

— Пока нет.

Встаю, и, нарочито покачивая бедрами, покидаю это помещение. "Козел!" — думаю я и ловлю брошенный мне вслед эмоциональных отклик, эквивалентный "Вот сука!". Обмен любезностями состоялся.

Без стука заваливаю в к. 204 и успеваю заметить судорожно свернутую стрелялку на экране компьютера. Ухмыляясь, перевожу взгляд на мужчину. Ба!

— Гриня? — спрашиваю недоуменно.

Молодой, местами облысевший человек с округлым лицом и веселыми синими глазами глядит на меня с бо-о-ольшим удивлением.

— Гриня, — говорю, — не выпучивай на меня глазки, пожалуйста. Это я, твой ночной кошмар, Майя Дровник собственной персоной. И у меня к тебе дело есть.

Гриша Иванов — мой однокурсник по Школе СИ. Правда, после выпуска мы с ним не виделись. Неплохой в свое время был парень, хотя и чрезмерно любящий женщин. Впрочем, это его не портило нисколько.

Гриня выползает из-за стола, и я замечаю у него круглое брюшко, выступающее из-за ремня.

— Да, — говорю, — гляжу, работа у тебя не нервная.

— Майка! — наконец кричит он, — ну ты даешь! Хороша, как всегда!

Ну не могу устоять против этого мужчины. Расплываюсь в улыбке от уха до уха.

— Гриня, — лепечу томно, — ну кто, кроме тебя мне еще что-нибудь хорошее скажет.

Он задумчиво смотрит на часы.

— По-моему, — говорит, — мое рабочее время идет к концу.

Быстро надевает китель, висящий до этого на спинке стула, берет меня под ручку и выводит из кабинета. Через пять минут мы уже сидим в подвальчике в маленькой кафешке и пьем студенческий коктейль: водка, яблочный сок и лед. Ну, я его пью, во всяком случае. Григорий без зазрения совести хлещет чистую водку.

Вкратце объясняю ему, каким мерзопакостным ветром меня занесло в этот малопривлекательный округ и задаю главный вопрос:

— Ты с Ланковичем общался?

— Это который третий Мастер?

— Не знаю, какой он по счету, но Мастер точно. А кто второй?

— Да, ты его вряд ли знаешь. Следак один, Саидов.

Ага, как же я Саидова не знаю! Знаю, но слова, которые приходят мне в голову, когда я слышу его фамилию, к нормативной лексике отношения не имеют.

— Ну и что ты скажешь мне о Ланковиче?

Гриша смотрит на меня с ухмылкой, несколько уже размазанной от поглощенных натощак алкогольных напитков.

— Твой ученик?

— Ну да. Это, вроде как, не секрет. Есть, что о нем сообщить?

— Да он выскочка, этот твой Ланкович.

Удивленно поднимаю брови.

— Выскочка? Почему ты так считаешь?

— Ну, сама посуди, — фыркает Гриня, — ни толкового юридического образования, ни Академии. Сплошной экстерн. Знаний — ноль, а пальцы гнет, как будто что-то умеет.

Гриша подливает мне водки в стакан, а я гляжу на него и понимаю, что кое-что он мне не досказал: завидовал ведь он Ланковичу, вернее, показателям его. Сам-то Гриня — Мастер средненький, и должность эта для него — предел. Саидов тот вообще… Но не буду Гришу обижать. Кое-чем он мне все-таки помог.

Оставляю Гриню в подвальчике. Он сидит, грустный, пьет.

Идя по аллее и растирая постоянно мерзнущие пальцы, думаю о Ланковиче. Парень жил практически в изоляции. Коллеги иметь с ним какие-либо отношения не желали, других знакомых у него не было, с женой и дочерью дозволялось видеться лишь дважды в неделю. На работе Ланкович занимался всякой чепухой, при его-то потенциале. Мог ли он в такой ситуации решиться на что-то из ряда вон выходящее? Зная Димку, говорю твердо: мог.

Глава 4

Что-то еще тревожит меня. Не пойму, что. Возвращаюсь к Коровину и наблюдаю богатейшую гамму чувств на его лице. Не хочу даже притворяться, что я их не заметила.

— Простите меня, — говорю, — Александр Юрьевич, последний вопрос, а почему Вы сами не начали проводить расследование по поводу исчезновения Ланковича?

Он смотрит на меня, весь его организм излучает мощные волны удивления и недоверия.

— Я сам узнал о том, что Ланкович исчез, от Вас.

Теперь уже я в состоянии легкого шока.

— Как от меня? А кто же доложил в управление?

— Я точно не докладывал. У нас не та работа, чтобы инквизитор целыми днями сидел на заднице на своем рабочем месте. Мало ли куда мог направиться Ланкович, чего ради я буду об этом в Управление докладывать? Может, жена его сообщила?

— Нет, — озадаченно произношу я, — Софья точно этого не делала. Она боится Инквизицию.

— А Вам кто сказал? — интересуется Коровин. На лице его читается удовольствие от сознания того, что и Управление может сесть в лужу.

— Шеф, — растерянно говорю я и задумываюсь.

— А можно позвонить? — прошу у Коровина и жестом намекаю ему покинуть помещение.

Трубку берет секретарь управления.

— Антонина Григорьевна, здравствуйте, это Майя Дровник.

— Ой, Майя! — радуется она, — Вы нам из Богемии звоните? Как город, как погода?

Выдерживаю паузу. Неужели она не знает о том, что я уже не в отпуске? Спрошу у шефа.

— Да, — отвечаю, — нормально, с начальником я могу поговорить?

— Ой, Майя, он сейчас в машине. Соединить?

— Да, пожалуйста.

Терпеливо выслушиваю первые аккорды увертюры «Сильвы», а потом среди помех и шуршания прорезывается голос шефа:

— Слушаю.

— Здравствуйте, — говорю, умильно улыбаясь, чтобы он чувствовал мою радость от общения с его персоной, — Виктор Анатольевич. Это Майя. У меня тут вопрос один возник…

— А! Майя! Как отдыхается?

— Ну, если учесть, что я по всему округу гоняюсь за Ланковичем, то нормально.

— За каким Ланковичем? Ты что, не в Богемии?

Вот те на. Приехали. У начальника крыша того, покинула хозяина.

— Виктор Анатольевич, Вы же сами меня отправили Ланковича искать.

Напоминаю ему на всякий случай, а то вдруг товарищ заработался, всякое бывает.

— Ты что, Майя, пива опилась, никуда я тебя не посылал. Кто такой Ланкович?

— Дмитрий Ланкович! — кричу, чуть не плача, — мой ученик!

— Да, и что с ним?

— Он пропал.

— А ты здесь причем?

— Так Вы же сами меня его искать отправили!!!

— Вот что, Майя, — строго говорит мне шеф, — ты иди проспись. И не звони мне больше. Вернешься из отпуска, потом поговорим.

Кладет трубку. Слышу короткие «пи-пи-пи». Я не то, что в ужасе, я в трансе. Если я в отпуске, то что же я делаю здесь? А если я здесь, то кто меня сюда отправил? Может, стоит все бросить и уехать обратно? Но тогда столько интересных вещей останется невыясненным! Не хочу. Решено. Остаюсь. Потом разберемся.

Гордой, но несколько неуверенной походкой покидаю кабинет Коровина. Спотыкаюсь о неровно положенный линолеум и матерюсь себе под нос. Я им еще покажу, на что способна Дровник, если ее как следует разозлить!

Сижу в гостинице, пью жидкий зеленый чай, выстраиваю перед глазами картину сознания Ланковича. Провожу логические построения и сразу захожу в тупик — Ланкович не мог уйти сам. Проглядываю список его дел, и снова в тупике — его некому было убивать. Расследуемые им дела были малозначительны. Задерживаемые им люди большой потенциальной опасности не представляли.

Он не мог уйти, его не могли увести. Но его нет. Значит, испарился или превратился в человека-невидимку и следит за мной из-за шкафа. Реакция шефа мне вообще непонятна. Или у него за время моего отсутствия развилось психическое отклонение, сопровождаемое ретроградной амнезией, либо моя операция настолько секретна, что он скрывает ее даже от своих сотрудников. Наверное, так оно и есть. Боится утечки информации, даже шоферу своему не доверяет. Точно. Как лестно! Я удовлетворенно улыбаюсь, хоть одна проблема наша свое решение. Хотя как вспомню Вовчика, его водителя, честнейшего парня на свете (я-то знаю, сканировала его как-то), поведение шефа опять становится каким-то странным. Скажи Вовчику молчать, и даже под пытками информацию у него не получишь. А вдруг враги, разлом? Ух, я уже черт знает, до чего договорилась. Хватит себе голову морочить. Подумаем лучше о Ланковиче.

Просматриваю еще раз через гостиничный компьютер материалы Ланковича. Коровин, морщась, дал мне пароль для доступа в сеть СИ. Разрабатываю версии. Вот эта вещь. 17 июля этого года Ланковичем была задержана и допрошена некая Завадовских Юлия. Ей было предъявлено обвинение в ведовстве. Девушке 18 лет, умерла во время разлома. Интересно, какую именно информацию пытался получить от нее Ланкович? Зачем было применять разлом к ребенку, только что ставшему совершеннолетним? Ага, вот это забавно. Девушка считала себя членом ПОПЧ. Ланкович полагал, что сможет выяснить от нее месторасположение лидера партии, которого мы упустили в свое время. Напрасно старался, по агентурным данным, тот товарищ все же покинул пределы Империи. Он сейчас по ту сторону океана. Бедная маленькая ведьмочка. Может, какие ее родственники решили отомстить ретивому инквизитору, или и в самом деле ПОПЧ проявляет себя? Идея дурацкая, но проверить можно. Запрашиваю сводку по ПОПЧ. Нет, активность практически нулевая. Во всей сводке только и есть это упоминание о Завадовских с пометкой "не проверено". Запрос по родственникам выдает наличие брата-священника. Забавно, брат проповедует, сестра колдует.

Вряд ли, вряд ли. Но это единственная зацепка, которую я вижу сейчас. Еду к брату. Даже адрес у него своеобразный, церковной направленности: улица Михаила Архангела, дом 9. Указания квартиры нет. Значит, частный.

Действительно, крохотный, окруженный елями, домишко с выкрашенными в зеленый цвет стенами, на маленькой улочке на самой окраине города. На калитке — распятие. Я у дверей. Стучусь. Я в форме, чтобы сразу настроить Завадовских на прямой разговор. Да, Инквизиция убила его сестру, но Инквизиция же по праву считается правой рукой Церкви. Долг его, как священника, оказывать мне полное содействие.

Завадовских смотрит в глазок и открывает дверь. Сканирую его без жалости. Мне он не нравится. Излучает страх, растерянность, но больше всего страх. Чего тебе бояться, маленький человек? Разве ты сделал что-то плохое? Он — среднего роста, очень худой, даже тощий. Большие карие глаза, впалые щеки и резкие скулы. Нижняя часть лица заросла светлой курчавой бородкой. Он сейчас в широком темно-синем свитере и бесформенных штанах, на шее болтается деревянный крестик на тяжелой серебряной цепочке. Смотрит на меня с испугом, но без неприязни. Это хорошо.

— Я войду? — скорее приказываю, чем спрашиваю я, — я по поводу вашей сестры.

Он пропускает меня в комнату, и, буквально от порога, начинает причитать, задыхаясь:

— Я же говорил, я ничего не знал. Поверьте мне, пожалуйста! Меня проверяли, я говорил, я ничего не знал! Она жила отдельно!

Мне он настолько противен, что не хочется с ним даже разговаривать. Вздыхаю, и показываю значок Мастера, прикрепленный мною на обратной стороне лацкана пиджака специально для таких случаев. Завадовских буквально падает на диван.

— Вот, — верещит он, — Вы сами Мастер, проверьте меня, я говорю правду.

— Успокойтесь, — отвечаю я.

Мне в этом доме не хочется даже садиться, но разговор может быть долгим, и поэтому я тоже опускаюсь в кресло спиной к окну. Хочется проверить одну идею насчет этого человека. Бью наугад.

— Зачем Вы донесли на нее? Она — Ваша сестра.

— Не понимаю, — шепчет Завадовских. Левый глаз его начинает подергиваться.

— Вас бы никто не осудил. Верховный Закон Империи это допускает. Вы помните: "никто не обязан доносить о преступлениях, совершенных близкими родственниками, а также мужем или женой, за исключением случаев, когда совершенные ими деяния способны причинить вред Идее или нанести значительный имущественный ущерб, или причинить тяжкий вред здоровью". Вы считаете, безобидное ведовство могло нанести ущерб Идее Империи?

Он часто-часто моргает. Удивлен, не каждый день слышишь подобные разговоры от сотрудников СИ.

— Но как же, — растерянно произносит он, — а Кодекс Священнослужителя?

— Неужели, — спрашиваю я, — он содержит указание на слежку за близкими родственниками? Сестра для Вас достаточно близкий родственник? Я плохо знакома с этим документом, но уверена, что там такого нет. Это бы противоречило Идее. Неправда ли?

Напряженно молчит. Хочу задать ему последний уточняющий вопрос, хотя ответ уже знаю.

— Все-таки Вы сообщили в СИ о сестре?

— Да, — шепчет он.

Я встаю и с удовольствием покидаю этот дом. Не прощаюсь. Противно. Хорошо лишь, что версия отпала сама собой. Мстить за сестру бедняге Ланковичу этот тип не стал бы.

Глава 5

Уже вечер. Устала. Включаю радио как раз для того, чтобы услышать: "Кто обладает информацией по поводу исчезновения помощника следователя по 4 отделению Ланковича Дмитрия, просим позвонить по телефону 37-52-89. С удивлением узнаю номер Коровина. Собираюсь позвонить ему, спросить, в чем дело, как он уже сам выходит на связь. Поднимаю трубку и слышу вместо «здрасте»:

— Вы собрались весь округ мне на уши поднять?!

Догадываюсь в чем дело, но, на всякий случай, интересуюсь:

— А что Вы имеете в виду?

— Этим Вашим объявлением. Мне что, делать нечего, звонки Ваши принимать?!

— Я не давала этого объявления, — считаю своим долгом пояснить.

— Да мне насрать! — орет Коровин так, что трубка дрожит у меня в руках, — кто его давал! Я всех буду отправлять на Ваш телефон, ясно?!

И вот я, проклиная неизвестного доброжелателя, торчу на телефоне с наушниками на голове. Третий час слушаю душераздирающие истории о пропавших когда-либо в этом округе инквизиторах.

Очередной звонок.

— Я Вас слушаю.

— Я видела человека в форме СИ, — слышу я детский голос, — его машина сбила на дороге.

— Когда это было?

— На прошлой неделе, в среду утром. Он вышел на дорогу, и на него наехал большой красный грузовик. Его скорая забрала. Это я ее вызвала.

— Молодец, девочка. Спасибо тебе за звонок. Передай своим родителям. Что Империя гордится тобою.

Связь обрывается. Звоню в скорую. На всякий случай. Вдруг, бедный Ланкович лежит весь в гипсе, и не ведает, что тут в его поисках, по меткому выражению Коровина, весь округ на уши поднят.

— В среду утром к Вам инквизитор не поступал?

— В среду? Да, поступал.

Чувствую, как начинает биться сердце.

— ДТП?

— Да, а что конкретно Вас интересует?

— Его личность установлена? У него были при себе какие-либо документы?

— Да, установлена. Это Ковачек из 7 отделения. А что?

— Ничего, — вздыхаю я разочарованно, — спасибо. Это — не тот, кого я разыскиваю.

Еще час на телефоне. Голова пухнет. Я выключила звонок, и теперь слезящимися глазами слежу за лампочкой. Если мигает — значит вызов. Вот, опять.

— Я Вас слушаю.

— Алло!

— Слушаю Вас.

— Алло, девушка!

Это — мужской хриплый голос. Раздается как бы издалека. Но, может, просто связь плохая.

— Девушка, я, вроде, видел Вашего Ланковича! Двое мужиков затаскивали инквизитора в бункер на старой военной базе.

— Где находится эта база? — спрашиваю, уже не надеясь на успех.

— Двадцать километров по Хволынскому шоссе, потом — два направо. Спросите, Вам любой ее покажет.

— Когда это было?

— Во вторник вечером. Часов в пять! Ну, я пошел, желаю Вам разыскать Вашего пропавшего!

Связь обрывается, следующий звонок. Потом — еще один. Пять минут перерыва. Удивляюсь такой поразительной активности граждан на ночь глядя. Иду на кухню умыться, охладить лицо и горящие уши. В голове сами собой всплывают координаты: Хволынское шоссе, два км. к югу… Стоп!

Набираю домашний номер Коровина.

— Але, Александр Юрьевич? Это Дровник. Скажите, а что у вас за база на 20-м километре в сторону Хволынки? Что-то знакомое, а вспомнить не могу.

В течение двух минут выслушиваю то, что думает следователь Коровин обо мне и об управлении в целом. Когда он утихает, говорю:

— И все-таки?

— Дура! — орет он, — все моги про…ла! Ты же сама там базу ПОПЧ раскручивала! Советник хренов, мать…!

Не хочу его больше слушать. Ничего нового он мне не скажет.

Все. Развлечение окончено. Отключаю телефон, испытывая жгучее желание грохнуть его об стену. Надо спать. Инквизиторы тоже нормальные люди, они должны отдыхать, хотя бы время от времени. Перед тем, как упасть на кровать, завожу таймер на наручных часах. Когда придет время — они противно запикают, ненавижу этот звук. Через пару часов, как начнет светать — подъем. Поеду, проверю, как там моя старая знакомая пожелает. Базу я имею в виду.

Утром беру в гостинице машину. Я не выспалась, голова тяжелая, соображает с трудом. Двигаюсь на автомате. Вывожу авто из гаража, выезжаю из города. Ладно хоть дорога хорошая, пустая. Уже ноябрь. Тяжелые тучи несут то ли снег, то ли дождь. На сером небе штрихами нанесены ветви тополей. Поспать бы!

Съезжаю с трассы. Вглубь леса ведет вполне приличная грунтовая дорога. Ставлю машину неподалеку, дальше иду пешком. Тишь и гладь. Никакой активности не замечено. И вообще, база выглядит заброшенной и загаженной. Когда-то, когда граница была ближе, здесь базировались ракетные войска. А сейчас — пусто. Лишь бетонные бункера, соединенные переходами, да неизвестно для чего приспособленная сеть подземных коммуникаций. Приближаюсь, пытаясь отследить присутствие людей на эмоциональном уровне. Где-то у центрального входа действительно слышу отклик. Там — один человек. Достаю из кобуры пистолет и осторожно приближаюсь. Отклик какой-то размытый, неидентифицируемый. Как у Мастера. Ланкович?

Вхожу и вижу почти сразу мужской силуэт на фоне ярко освещенного, уходящего куда-то вниз коридора. Он стоит, не двигаясь. Опасности не ощущаю.

— Повернитесь ко мне лицом, пожалуйста, — прошу я, опуская предохранитель.

Он послушно оборачивается, как будто только и ждал этих моих слов, и я тут же узнаю Ланковича. Он повзрослел, стал шире в плечах, но это точно он. Пользуясь тем, что я впадаю в состояние легкого шока, он улыбается, и врывается в размаху в мое сознание.

Открываю глаза с трудом. Чувствую себя так, будто по мне танк проехался. Во рту пересохло, в голове кавардак.

— Что, — шепчу, — сила есть — ума не надо?

Скашиваю глаза в сторону. На полу, возле правой руки стоит стакан с водой и шоколадка.

— Я подумал, тебе пригодится, — слышу я знакомый голос и окончательно прихожу в себя.

Точно Ланкович. Я наконец-то могу разглядеть его глаза. Они не просто темные, они — зеленые, как у малышки. Помню — в крапинках.

— А, — говорю, — привет. Нашелся, стало быть.

— Я гляжу, ты подстриглась, — замечает он.

— Ну, — отвечаю, — за столько-то времени грех было не измениться. А что, позвольте поинтересоваться, все это значит? Домой, как я полагаю, ты не собираешься.

Он довольно ржет.

— У меня планы на твой счет.

— Оч-чень интересно, — сухо замечаю я, — какие такие планы могут быть у одного Мастера Идеи против другого Мастера Идеи?

Ланкович как-то судорожно подскакивает на месте, бледнеет и орет:

— Я не Мастер Идеи!!!

— Да, — говорю, — ты — не Мастер Идеи, а я — Орлеанская девственница.

— Я не Мастер Идеи!!! Слышишь!!!

Я пугаюсь, что-то не то в его поведении. Ланкович опускает голову, дышит тяжело. Странный какой.

Уползаю в уголок, на всякий случай прихватив шоколадку, и сажусь там, прижав к себе колени. Оглядываюсь. Да, все то же. Все возвращается на круги своя. Я на той же базе. Ситуация знакома до безобразия, и все-таки что-то в ней не то. Пытаюсь быстренько прощупать Ланковича, но он закрыт наглухо, как я и полагала. И больно уж он нервный, я даже спрашивать боюсь.

— Я больше не Мастер Идеи, — произносит он, слегка успокаиваясь, — я перестал им быть, когда прошел переактуализацию.

Теперь уже я подскакиваю на месте.

— Но это невозможно! Та статья Карлова, ее все-все критиковали! Научно доказано, что переактуализация невозможна!

Ланкович совсем уже пришел в себя.

— Карлов всего-навсего слегка ошибся в расчетах. А может, специально выпустил статью с ошибкой. Не знаю, но у меня получилось.

Вот это да! Вот это, конечно, гений! Его бы деятельность да на пользу человечеству. Я смотрю на него с уважением, но тут его вполне привлекательная физиономия перекашивается.

— Помнишь браслеты, Майя? — интересуется он.

Ну, еще бы я их не помнила!

— Я их усовершенствовал. У меня, знаешь, вдруг проснулись какие-то технические способности.

Ланкович подходит ближе, держа в руке какой-то тонкий обруч, с явным намерением на меня его нацепить. Я в ужасе вжимаюсь в угол.

— Дмитрий, не трогай меня!

Он опять как-то странно улыбается, я его откровенно боюсь.

— Ланкович, не надо!

Он наклоняется надо мной с явным намерением одеть мне это на шею. Я пытаюсь отвести его руку, но он замахивается и произносит на удивление спокойно:

— Я тебя ударю.

С огорчением понимаю, что он действительно меня ударит, и не раз, если понадобится, но удавку эту все равно оденет. Я, конечно, могу посопротивляться, но давно замечено: женщину синяки не красят. А мне они еще и к форме не подходят. Она у меня оливковая. Синий к ней совсем не в тему.

— Ладно, — мрачно отвечаю я, — давай, изверг, издевайся над своим старым слабым учителем.

Он улыбается и закрепляет на моей шее эту штуковину. Слышу щелчок, и все, я в ошейнике. Гав-гав.

— Можешь шариться, — милостиво позволяет он, — где хочешь. Но при попытке выйти за пределы базы кольцо включится и пошлет два сигнала: один — тебе в мозг, другой — мне на пульт. Ты свалишься там, где стояла, а я найду тебя без проблем. Кроме того, в кольцо вмонтирован маячок, так что я, опять-таки, в любой момент могу проследить, где ты находишься. Все ясно?

Кольцо неприятно давит шею. Я цепочки-то из-за этого не ношу и высокие воротники, не то, что ошейники. Ощупываю замок. Надо будет разобраться с его устройством.

— Есть вопросы и пожелания? — спрашивает он и улыбается. Вот сейчас — вполне нормальный на вид человек.

— Чтоб ты сдох, — отвечаю совершенно искренне.

Глава 6

Он удаляется, не поставив меня в известность, куда, а я начинаю обследовать базу в поисках еды и оружия. В прошлое мое посещение я, оказывается, многого не видела. Она очень велика. Когда мне надоедает это занятие, я одну из найденных мною комнат оборудую под свою конуру. Перетаскиваю в нее найденные мною матрас и два одеяла, вполне годный стул. Кровать там уже стоит, и, вроде бы, она достаточно крепкая. Подушек нигде не наблюдается, ну и ладно, будем беречь осанку.

Два дня проходят, как одна бесконечно долгая минута. Успеваю обдумать ситуацию, в которой я оказалась. Логики как не было, так и нет. Я — сторонник Идеи, я не верю в то, что она могла так просто Ланковича отпустить. Должна быть какая-то причина, по которой он, такой правильный человек, совершает такие ненормальные поступки. Как захват инквизитора, к примеру, который по совместительству его Учителем является. Мне кажется, он заболел.

В процессе размышлений обнаруживаю кухню и запас банок с тушенкой. Ланковича не видно. За стены базы выходить боюсь. Вдруг ненароком ступлю ногой куда не следует, и все, вымру, как мамонт. Ланковича-то нет! Кто вынесет из опасной зоны мое хладеющее тело?

И вот он, мой милый мальчик, наконец-то, появляется. Кидаюсь ему навстречу чуть ли не с объятиями — больно уж достали меня одиночество и тушенка.

— Я отогнал машину к гостинице! — заявляет он, складывая пакеты с едой на кухонный стол, — ты ее плохо спрятала.

Тоже мне, умник! Можно подумать, я ее прятала. Вытаскиваю из пакета зеленое яблоко, быстро, пока не отобрали, обтираю его подолом юбки и начинаю хрумчать.

— А все равно, — говорю, — меня будут искать и найдут.

— Ну да! — восклицает Ланкович с непередаваемой саркастической интонацией в голосе, — очнись, девочка, ты в отпуске! А отпуск у тебя длинный.

— Не надо, — отвечаю, — меня отозвали!

— А ты приказ видела?

— Ну, не видела. Долго ли приказ состряпать? Две минуты и готово.

Глупый, да?

— А зачем его стряпать? Пусть отдохнет бедная утомленная Дровник. Она так рвалась в Чехию! Пусть подольше в ней и остается.

— В Богемию, — поправляю я и задумываюсь о том, а не спросить ли о том, кто подкинул ему эту сугубо личную информацию.

— И кто его знает? — задумчиво продолжает Ланкович, — что ее в наш округ занесло?

Догрызаю яблоко и кидаю огрызком в стену. Ланкович молча следит за моими движениями, а потом как рявкнет:

— Нечего здесь мусорить!

— Не знаю, как ты, — отвечаю я нарочито противным тоном, аж у самой мурашки по коже, — но я здесь жить не собираюсь.

И быстро сматываюсь, пока этот огрызок не полетел в мою сторону. Ланкович терпеливо тащится за мной. Я успеваю уже завалиться на койку с уставом воинской службы в руках (но уж что нашла!), как он заваливает в мою конуру. Ну что такое, ни сна, ни отдыха замученной душе!

— Я не договорил, — заявляет он и аккуратно складывает остатки яблока на мое же полосатое одеяло, — это твое, возьми.

— Так вот, я хотел прояснить тебе некоторые моменты твоей биографии. Чтобы недоразумений не было. Информацией меня снабдил твой шеф. Незабвенный Виктор Анатольевич Тимофеев. Он же и отправил тебя в командировку. Потому что я этого захотел.

Я оскаливаю зубы, изображая 32-каратную улыбку. Любая обезьяна решила бы, что я хочу ее покусать.

— Ты хочешь, чтобы я поняла, какой ты умный?

Но Ланкович оставляет мой вопрос без внимания.

— А ты знаешь, — продолжает он, — на чем я его подловил?

— Ну?

— На педофилии.

— Что?!!!

— Детишек он имел. В Центральном детском доме, что на улице Щетилова. Он ведь его куратор, правда? И Идея ему, знаешь ли, не помешала.

Я тихо выпадаю в осадок. Вот это да! Я ведь и сама в этот детский дом подарки отвозила… Какая гадость!

— Не верю! — кричу.

— А ты зайди в меня, посмотри! — в запале отвечает Ланкович, но только я собираюсь скользнуть в его сознание и побаловаться там немножко, как он с треском захлопывается. Глядит с подозрением.

— Нет уж. Ты — хитрая. Верь на слово. Он тебя из отпуска отозвал, он в командировку отправил, он сообщил о том, что я здесь, когда я понял, что ты левые версии начала разрабатывать. Все он. И только из-за того, что я пригрозил показать его руководству кое-какие фотографии.

Настроение у меня портится дальше некуда. Оно и раньше-то было не ахти какое, а тут…

— И зачем ты мне все это рассказываешь?

— Не знаю, — устало вздыхает Ланкович, — вдруг ты выйдешь отсюда. Так прибьешь гада этого, я, наверное, не смогу. Таких сразу ликвидировать нужно, чтобы Общество своим присутствием не загрязняли. А мне его использовать пришлось. Противно.

Он удаляется, а мне вдруг начинает казаться, что это не он, а я прошла переактуализацию, и у меня крыша уезжает. О, времена! О, нравы!

Глава 7

Сегодня Ланкович слишком бледен. Я замечаю, что он стал плохо ориентироваться в пространстве, натыкается на предметы, иногда ему заметно трудно сфокусировать взгляд. Это плохо само по себе, но для Мастера — просто опасно. Жаль, что свою бредовую идею он не оставляет, так бы я ему, может, помогла.

— Я думал, ты умнее, — заявляет он мне на второй день после своего появления, — я наоставлял столько следов, а ты зачем-то поперлась Завадовских опрашивать. Скажи мне, зачем?

Сознаюсь честно:

— Я думала, тебя убили.

— Жалеешь, что нет?

— Нет, зайчик мой, я еще надеюсь тебя перевоспитать.

— Не стоит! — смеется он, — Я проведу твою переактуализацию. У тебя — хорошие показатели, ты восприимчива. Мне нужен помощник. Кроме того, у меня в резерве тогда будет контролируемый мною резонанс.

Он смотрит на меня, губы растягиваются в мечтательную улыбку. Он будит во мне негативные эмоции, которые не хочется скрывать.

— Резонанс — это великая штука. Его особенности до сих пор не изучены. Очень опасно. Помнишь? Представь только, площадь, заполненная людьми, или хотя бы твое управление. А, может, попадем в здание Правительства?

Фантазия моя с готовностью подсовывает горы трупов и корчащиеся тела умирающих. А посередине мы с Ланковичем. В резонансе, как в акте любви.

— Переактуализация невозможна! — заявляю с апломбом, хотя доля моей уверенности невелика. Статья Карлова когда-то показалась мне заслуживающей внимание.

— Да ну? — смеется он, — а почему же ты тогда боишься?

— Я? Я не боюсь!

— Брось! После переактуализации моя восприимчивость резко возросла. Я ощущаю даже кончиками пальцев пульсацию страха вокруг тебя.

Он трясет своими пальцами перед моим носом. Отвожу нос в сторону, и смотрю на Ланковича с чувством, близким к ужасу. Что-то в его поведении указывает на то, что пора начинать верить.

— Может, не надо? — говорю, и голос мой почти дрожит.

— Надо!

— А если я не подчинюсь? — спрашиваю очень осторожно, готовясь к очень неприятному для меня ответу.

Ланкович весело ржет, глаза его как-то подозрительно блестят. Такое ощущение, будто он долго ждал этого моего вопроса.

— Пойдем, — говорит он и берет меня за руку, — я покажу тебе кое-что. Придумано специально для тебя.

Он вытаскивает меня из кабинета, и мы быстро, так, что я чуть ли не бегу, идем по коридору. Дмитрий подталкивает меня к одной из дверей, выходящих в коридор. Она обита железом, на уровне моих глаз зарешеченное окошко. Ланкович тычет меня туда физиономией и шепчет на ухо:

— Смотри.

Заглядываю одним глазом вовнутрь. Камера как камера. Маленькая, прямоугольная. Койка, раковина, унитаз. Содрогаюсь от омерзения, меня тошнит. На койке сидит нечто. Оно огромное, жирное и явно мужского пола, поскольку вытащило из штанов свой детородный орган, напоминающий пожарный шланг, и увлеченно онанирует.

Ланкович, паразит, кладет свою лапу мне на затылок и удерживает мою голову так, чтобы я продолжала наблюдать все эту гадость.

— Отпусти, — шиплю я и пытаюсь вывернуться.

— Ты проверь его, просканируй, — ехидным тоном советует Ланкович.

Я с интересом, надо отметить, подчиняюсь, удивляясь тому, почему не догадалась сама. Зрелище, наверное, подействовало отупляюще. Провожу предварительное обследование и ужасаюсь. Я даже не могу назвать сексом то, что исходит от этого монстра. Какая-то бесконечная бешеная жажда.

Чудище понимает, что за ним наблюдают, отвлекается от своего интересного занятия и смотрит в мою сторону. Вхожу в контакт почти против воли и тут же вырываюсь, крича:

— Отпусти меня, отпусти! Дмитрий, черт возьми!

Ланкович действительно убирает руку и глядит на меня, ухмыляясь. У меня хватает сил только на то, чтобы прислониться к стене и отдышаться. Да уж! Тут не нужно быть Мастером, чтобы понять, что творится сейчас у меня в голове. На морде все написано. Печатными буквами. Я отчаянно боюсь, я в панике. За те мгновения, что я побывала в сознании монстра, я поняла, что психика его безнадежно искалечена. Его аура черная, с красными всполохами. Его сознание хаотично, но не так, как это бывает на последней стадии актуализации, а как-то иначе. Открыт один канал, по которому его мысли беспорядочно курсируют, в конце канала какая-то структура. Именно она и вызывает эту ненасытность. И хуже всего то, что его сознание засасывает в себя, как черная дыра. Я еле вырвалась.

Ланкович доволен, это видно по его лицу.

— Хочешь что-то спросить? — интересуется он.

— Ага, какого он роста?

— Ну, порядка 195–198 см. Я его не измерял. А что?

— Да так, — вздыхаю, — ничего.

— У вас как, — заинтересованно спрашивает Ланкович, — в Высшей школе СИ с физкультурой было?

Снова вздыхаю.

— Плоховато.

И опускаю глаза. Совсем плохо. Это Ланкович у нас силовик, а мы так, гуманитарии несчастные. Хорошо хоть, стрелять на работе научили. Но стрелять-то как раз не из чего. Только из пальца. Пиф-паф!

— И что ты хотел сказать мне всем этим? — задаю я волнующий меня вопрос, показывая рукой в сторону камеры, из которой опять раздается многозначительное сопение.

— Я сжег ему часть мозга, — серьезно отвечает Ланкович, — перестроил сознание. Если ты будешь себя плохо вести, я отведу тебя к нему в камеру и закрою дверь. Я зову его Джо, Красавчик Джо. Ты представляешь, что произойдет с тобою даже за две минуты пребывания с ним наедине?

Да уж, представляю. Мне уже плохо, от одного представления.

— Но жить ты будешь, — продолжает безгранично милый Ланкович, — и работать тоже. Попробуем?

Я смотрю на Ланковича, вспоминаю, как он попал ко мне в застенок когда-то, в бытность мою следователем, и эта мысль приносит некоторое удовлетворение. Если бы это повторилось сейчас, Дмитрий тоже смог бы жить и работать, но вот любить — никогда. Я довольно улыбаюсь.

— Нет, — говорю, — не будем пробовать. У меня фантазия очень богатая. Я и так все вижу в деталях.

— Видеть — одно, — усмехается Ланкович, — а вот чувствовать…

Он меня раздражает. Страшно хочется дать по морде, но чревато.

— Все, — отвечаю твердо, — хватит. Ты хотел работать. Пошли.

Дмитрий тихо смеется. Идем обратно.

— Ну и методы у тебя, Ланкович, — бурчу я себе под нос.

Он ржет в открытую. Скотина!

Глава 8

Ланкович приготовил все, как в лучших домах Лондона и Парижа. Целых два кресла, правда, немного потрепанных временем, но все же вполне устойчиво стоящих на своих маленьких алюминиевых ножках, столик, сооруженный из плоского зеленого ящика, и пакет с яблоками у стола.

— Садись, Майя, — предлагает он великодушно, подталкивая меня к одному из кресел.

— А яблоки зачем? — недоумеваю я.

— А мне так больше работать нравится, — объясняет потенциальный актуализатор, — от них голова быстрее проясняется. Не люблю шоколад.

Он присаживается напротив, вытягивает свои длинные ноги и смотрит на меня пронзительным взглядом. Аж мороз по коже. Но вижу же — самому боязно.

— Хочешь, я тебе аппарат покажу? — восклицает он, срывается с места и выковыривает откуда-то из ящика, служащего нам столом, бесформенный бумажный сверток. Смотрю с удивлением. Он расправляет это нечто, на вид напоминающее моток разноцветных проводков с хаотически прицепленными там-сям металлическими и пластиковыми деталями и двумя-тремя присосками.

— Не бойся, — говорит, — я не буду пока включать, я только покажу тебе, как оно одевается.

И быстро, так что я не успеваю даже рта раскрыть, надевает мне на голову часть этой конструкции. Остальные провода плавно располагаются вдоль моего позвоночника, двое из них, которые с присосками, цепляются на запястья в районе пульса.

— Здесь всего-то и действий, — говорит мне Ланкович, и глаза его возбужденно светятся, — правильно рассчитать время и выбрать нужную программу из записанных мною.

Мне как-то не по себе.

— Дима, — прошу его, — может на мне не будем экспериментировать, а? Может, если уж тебе так нужно, ты меня сам проактуализируешь?

Вижу раздумья на его лице. Это уже хорошо.

— А как я войду? Ты думаешь, это легко? Я пытался…

— А я тебя пущу. Честное слово.

Сейчас я безумно рада тому, что Мастера, как правило, не могут читать ненаправленные мысли и эмоции друг друга, за исключением, конечно, очень уж откровенных. Иначе Дмитрий не стал бы со мною мучиться, а прибил бы сразу. В конце концов, я — не единственный Мастер на свете.

— Подожди, — говорю, — дай только ногу разомну, затекла что-то. Встаю и тут же спотыкаюсь о его собственные лапы, протянутые вперед чуть ли не на полтора метра, падаю, но в полете успеваю-таки ухватиться за кресло и устоять на ногах.

— Майя! — кричит он сердито, на мгновение отвлекается, и тут я делаю то, что не делала никогда в жизни, и, надеюсь, дальше не придется. Знакома я была с этим фокусом только в теории. Препод случай из своей практики рассказывал.

Так вот, Ланкович отвлекается, он раздражен и несобран, он приоткрывается на какие-то доли секунды, а мне больше и не надо. Быстро проникаю в его сознание, закрепляюсь там и тут же выстраиваю предполагаемую структуру моего сознания. Когда Ланкович успокаивается, и решает начать сканирование, я подсовываю под его мысленный взор выстроенную в его же голове картину. Отщепляю от себя схематичное «Я», и позволяю Ланковичу водить это «Я» по предложенной ему структуре. Признаюсь, комбинация дается мне с большим трудом, но Ланкович признаков беспокойства не проявляет.

Вокруг своей собственной, реальной персоны, выстраиваю стену, прекрасно, впрочем, сознавая всю бесполезность этого занятия. Если Ланкович обнаружит подвох, то собьет мою защиту без особых затруднений. На этот счет я иллюзий не питаю. Хотя мастерства ему и не хватает (чем и пользуемся), силы предостаточно. А для того, чтобы экран сломать, много знаний и не нужно.

Краем глаза заглядываю, как там Ланкович. Собирается выходить. Быстро списываю предложенную им информацию. Так, сегодня мы права человека изучали, вот юморист! Попутно он попытался заложить в меня основы программы. Раз, два, три! Открываем глаза. Лицо Ланковича безмятежно. Ура, на этот раз пронесло.

Ланкович смотрит на меня, и выражение его глаз меняется.

— Что-то не так? — спрашиваю обеспокоено.

— Я не ожидал, что ты пустишь меня без борьбы, — признается он.

— Но Дима! Скажи, а много бы ты со мною церемонился! С твоей-то силой! Я даже уровень твой просчитать не могу!

— А, вот оно что…

Вроде бы согласен, но, чувствую: что-то его тревожит.

Вечером после сеанса прокрадываюсь к камере Красавчика Джо. Заглядываю внутрь — все та же картина.

— Джо! — зову его тихо.

Он поднимает взгляд. Глаза у него голубые, окруженные светлыми ресницами, пустые абсолютно. Из полуоткрытого рта падает слюна на темный кафель. Он встает и, спотыкаясь и путаясь в штанинах, подходит к двери.

— Хороший мальчик, — шепчу я, содрогаясь от омерзения и пытаясь не опускать взгляд ниже его пояса, — такой хороший маленький мальчик.

Очень осторожно, стараясь двигаться совсем незаметно, вхожу в его сознание и начинаю ремонт. Дело это дается мне с невероятным трудом, приходится бороться еще и за свой разум.

— Майя! — откуда-то из пустоты доносится знакомый насмешливый голос.

Меня выкидывает из сознания Джо. С удивлением обнаруживаю себя сидящей на полу и глядящей снизу вверх на Ланковича. Он, ехидно улыбаясь, протягивает мне руку и помогает встать.

— И что это ты такое делаешь, Майя? — говорит, посмеиваясь.

Не знаю даже, что соврать.

— Учеником новым решила обзавестись? — интересуется Ланкович, — не надо. Честное слово, он и без того в тебя влюблен. Правда, Джо?

Из камеры раздается лишь знакомое пыхтение.

— Но ты меня удивляешь, Майя, — продолжает Ланкович, и на лице его действительно написано изумление, — честное слово, я полагал, он тебе настолько противен, что ты эту часть базы за километр обходить будешь. Я, оказывается, плохо тебя знаю. Надо бы лучше.

Гляжу на него задумчиво. В голове — одна мысль. О том, как, собственно, хорошо, что он плохо меня знает.

Глава 9

— Дим, — говорю я как-то, — есть одна вещь, от которой я могу умереть прямо сейчас.

— Да ну?

— Да. Это — неудовлетворенное любопытство.

Ланкович сегодня в спокойном и даже благодушном настроении. Я боюсь его гораздо меньше.

— Спрашивай, — разрешает он.

— Ты не мог, случайно так, другого Мастера найти? Зачем тебе понадобилось именно меня вытаскивать?

Он смотрит на меня очень внимательно. В глазах его начинает мерцать какой-то нехороший огонек.

— Я знаю твои показатели, — отвечает он.

— И это все? — интересуюсь я, хотя красная лампочка в моей голове, сигнализирующая о наличии опасности, горит все ярче.

— Тебе мало?

Голос Ланковича становится громче, я пугаюсь, но продолжаю выяснение истины.

— Этого недостаточно. В вашем округе достаточно хороших Мастеров. Ты мог бы позвонить мне, и я без всякой задней мысли порекомендовала бы тебе кого-нибудь.

— Мне нужна была ты! — отрезает Ланкович, — и не доставай меня больше, у меня голова болит.

Мучают его последнее время эти головные боли. Бедный мальчик.

Снова сеанс. Опять, рискуя жизнью, проникаю в мозг Ланковича и выстраиваю там знакомую, правда, несколько видоизмененную с учетом предыдущих сеансов, картину. По пути отмечаю, что его собственные структуры неустойчивы и разрешаю себе чуть-чуть их укрепить. Снова работа. Выдыхаемся оба, как скаковые лошади. Грызем яблоки и думаем каждый о своем. Он, вероятно, о протекании процесса актуализации у Мастера со стажем и возникающих при этом странностях, я — о том, как достала меня эта ситуация, и сколько времени я смогу еще его дурачить.

Оба устали. Сидим, не глядя друг на друга.

— Покурить бы сейчас, — неожиданно даже для себя произношу я.

— У меня есть сигареты, — отвечает Ланкович, — сейчас принесу.

Он уходит, приносит сигареты. Мы сидим с ним вдвоем, курим. Я — с удовольствием, поскольку иногда разрешаю себе побаловаться, он — с каким-то меланхолическим выражением на лице.

— Можно задать тебе вопрос? — спрашиваю я, глядя на длинный и острый столбик пепла на моей сигарете.

— Спрашивай, — устало разрешает Ланкович.

— Ты сводишь какие-то личные счеты со мной?

— Да, — неожиданно быстро соглашается Дмитрий, — так оно и есть.

Я осторожно подбираю слова, боясь вспугнуть его более-менее нормальное состояние.

— Я чем-то навредила тебе?

Он опускает голову и тихо смеется.

— А ты как думаешь?

— Не знаю, — честно признаюсь я.

— Ну, про побочный-то эффект проведенной тобою актуализации тебе известно?

— Какой именно? Воплощение Идеи?

— И это тоже. Я ведь искренне верил в идеалы ПОПЧ, совершенно искренне. Ты знаешь, что именно я прорабатывал многие подходы в этой Идее, Идее ПОПЧ?

— Нет, — совершенно правдиво отвечаю я, — ты же об этом не рассказывал.

— Вот, а ты так жестко меня переориентировала. Но это не так важно. Есть еще одна проблема. О ней ты тоже должна знать. Это когда Мастер влюбляется в Учителя. Ты любишь своего Учителя?

Я смотрю на него удивленно. Признаюсь, как-то не думала об этом. Мне и в голову не приходило, что Ланкович может как-то переживать из-за привязанности ко мне. Конечно, я люблю своего последнего Учителя, но я как-то сразу смирилась с тем, что никогда его не увижу. Мой учитель, Евгений Павлович Стылов, я помню каждую черточку его некрасивого лица. Он относился ко мне с симпатией, считал многообещающим Мастером. Но и только-то.

— Конечно, — отвечаю, — все Мастера любят своих Учителей. Это — закон.

— И ты воспользовалась этим, чтобы освободиться. Ты заставила меня влюбиться в себя, использовала, а потом бросила. Как туалетную бумагу.

Смотрю на него, не понимая, о чем он говорит.

— Меня любила замечательная женщина, — между тем продолжает Дмитрий, и голос его течет и переливается, — совсем не похожая на тебя. Она родила мне чудесную девочку. А я думал только о тебе, как тебя увидеть или как избавиться от наваждения. Ты ведь даже не в моем вкусе! Все дело в актуализации — решил я, именно эта дурацкая процедура заставляет меня так мучиться. И вот тогда, наверное, это судьба, я увидел эту статью Карлова. В школе я увлекался электроникой, не знаю уж, что заставило меня пойти на факультет богословия. В статье доказывалась возможность пройти переактуализацию. Самому. И дана краткая схема аппарата, который необходимо построить. Я усовершенствовал машину, я построил ее. Я прошел повторную первичную актуализацию, замкнув ее на себя. Я два дня провалялся дома с дикой головной болью, еле отошел. А когда пришел в себя, понял, что я должен делать дальше. Шеф твой совсем обнаглел, он не очень-то и скрывался. Я немного поднажал на него, а потом отправился сюда, и ждал, ждал. Пока ты сунешь на базу свой длинный нос.

Утомился. Замолчал. Несмотря на ту чушь, которую он сейчас несет, мне жаль Ланковича. Но кто уж знал, что так обернется! Я использовала его, да, но я должна была это сделать. Я и сейчас бы поступила точно также. Не буду говорить этого Ланковичу — не поймет ведь.

— Мне жаль, — только и могу сказать.

— Не стоит! — холодно отвечает он, — жалеть будешь после!

Я думала уже, он все сказал, но Ланкович продолжает:

— Только став Мастером, я осознал, насколько это жутко.

— Да ну? — совершенно искренне удивляюсь я. Мне, например, нравится это состояние.

— Тебя все боятся, нормальные люди засекают время, разговаривая с тобой, потому что им кажется, что ты сейчас копаешься в их голове, и им это как-то может повредить. Ты искренне привязан к женщине и ее ребенку, но не можешь видеть их чаще двух раз в неделю, потому что психолог Инквизиции считает, что это окажет негативное воздействие на твою работу и психику ребенка. Тебе самому, наконец, окружающие тебя люди начинают казаться мелочными и непередаваемо тупыми! Этого недостаточно?!!!

Я вижу, что Ланкович начинает волноваться.

— Тихо-тихо-тихо, — шепчу, — тихо, Дима. Я понимаю, я тоже Мастер. Я тоже все это проходила. Но ко всему привыкаешь. К этому тоже можно. Еще пара месяцев, и ты вошел бы в колею.

— Не хочу! — вдруг орет Ланкович, лицо его перекошено, я пугаюсь и инстинктивно закрываю голову руками.

— Не могу больше! Я исправлю тебя! Ты пройдешь актуализацию, ты будешь каждый день желать меня, но не получишь ничего!

Ланкович подходит ближе, я отшатываюсь. Страшно.

— Ты все время будешь рядом, — шепчет он, наклонив ко мне голову, — но я буду далеко. Потому что никто, кроме меня, теперь мне не нужен. Я от тебя избавился.

Он вылетает из моей комнаты. И слава Богу, еще прибил бы ненароком. Ненормальный. И как он все запутал!

Глава 10

Ночью вновь пробираюсь к Красавчику. Что-то плохо он выглядит. Похудел даже, осунулся. Сидит молча в темноте и смотрит, как на стене танцует луч моего фонарика.

— Эй, Красавчик! — зову я.

Он не поднимает головы. Но мне это сейчас и не нужно. Вхожу для ремонта, вижу выстроенные мною структуры, но быстро понимаю, что они нежизнеспособны. Мозг Красавчика угасает. Из-за моего это вмешательства, или Ланковича — не знаю. Выхожу с сожалением. Этот товарищ мне не помощник. Да и не жилец он больше.

Утром Дмитрий приходит хмурый. И руки у него пахнут порохом.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Мне пришлось пристрелить Красавчика. Хотел его покормить, открыл дверь, и он бросился. Я его застрелил.

— Да, — говорю, — как в старые добрые времена. Сначала думаешь, что человек работает вместе с тобой, а потом его убиваешь. Помнишь Андрея, а Ланкович? Вся эта ситуация, как зеркальное отражение прошлой истории. Не боишься проиграть?

Он усмехается грустно и не отвечает мне ничего. Мне кажется, что он, как Красавчик, начинает сдавать.

В чем дело? Не понимаю, по всем моим расчетам Ланкович должен был уже появиться в моей конуре со своей ухмылочкой и предложением потрудиться на благо общества. Между тем, его нет. Я уже сбегала на кухню, слопала очередное яблоко, прогулялась по коридору и обратно, а он все не идет. Неужели, опять уехал? Думаю, что надо бы пойти пройтись до его собственной комнаты, под которую он оборудовал небольшую камеру на северо-западном крыле, от меня подальше. Иду, по коже бегают мурашки, как-то не по себе. Один поворот направо, пятнадцать метров вперед, еще один поворот, и вот я на месте. Стою перед дверью и выдумаю, что бы мне такое сказать, если вдруг из этих дверей высунется голова Ланковича и поинтересуется, каким ветром меня сюда занесло. Решаю, что врать нехорошо, скажу, что обеспокоена. Дверь не заперта, тяну ее на себя и засовываю нос внутрь. Вижу Дмитрия, валяющегося на кровати вниз лицом. Успокоено вздыхаю и собираюсь было слинять, пока он меня не заметил, как мое внимание привлекает странная атмосфера вокруг. Я настолько привыкла к тому, что Ланкович не излучает, что мне и в голову не пришло просканировать его. А сейчас чувствую — надо. Мне не нужно даже сильно напрягаться — от бывшего моего ученика исходят какие-то странные изменчивые колебания. Они неустойчивы и я не могу их идентифицировать. Нездоровая такая атмосферка-то.

Подхожу ближе, и, наверное это какой-то инстинкт, подсовываю руку ему под голову. Убираю со лба мокрые волосы и понимаю, что у парня температура. Ланкович никак не реагирует на мое присутствие. Понимаю, что еще пара часов, и он никогда и ни на что не будет реагировать. Будет лежать здесь такой тихий, холодный и нехорошо пахнущий. А неподалеку — я такая же, поскольку базу покинуть не смогу, а средства связи этот доходяга хранит за ее пределами. Что же, хотя и не заслуживает он хорошего с моей стороны отношения, будем лечить.

Собираюсь с силами, и переворачиваю это чудовище на спину. Тяжелое тело Ланковича не двигается, но, по крайней мере, дышит. Это уже радует. Несусь галопом в мою конуру за сумкой. Ланкович в свое время изъял из нее все, что, на его взгляд могло представлять опасность для его драгоценной персоны. В результате в ней остался носовой платок, солнцезащитные очки и упаковка аспирина. Очки мне, пожалуй, не понадобятся, а вот аспирин… Вперед, на кухню за водой.

Запихиваю в Ланковича две таблетки аспирина, обтираю его горящее тело собственным платком, смоченным в холодной воде. Если не помочь организму, прежде чем начать работать с психикой, можно просто не успеть. Жду, жду. Кажется, ему стало немного легче. Пора. Сажусь на край кровати, кончиками пальцев касаюсь его висков. Он пока закрыт, но я следила за ним, и знаю, что сейчас он не в состоянии контролировать себя постоянно. Вот, открылся. Вхожу осторожно. Черт возьми, Ланкович, что ты с собой сделал! Да тебя за такое варварство убить мало! То, что творится сейчас в его голове, напоминает мне последствия урагана. Вернее, ураган этот еще не прекратился, а продолжает играть, срывая с мест разные предметы, и, забавляясь, раскидывая их куда ему вздумается. Вот эти порывы ветра и нужно загасить в первую очередь. Раньше у меня не было времени проверить, в чем же заключалась конкретная перестройка, которую провел у себя Ланкович. Сейчас, с трудом очистив первичные структуры от нагромождения сорванных ураганом деталей, я вижу, что они построены по иному, отличному от моего, принципу. Но идея интересна. Постепенно начинаю восстанавливать надстройки к его системе. В стотысячный, наверное, раз удивляюсь силе и пластичности восприятия Ланковича. Медленно и любовно наношу последние мазки и даже не выхожу, а выпадаю из его сознания. Устала я, устала неимоверно.

Понимаю, что до конуры уже не доползу, двигаю Ланковича в сторону и ложусь рядом. Моя голова не успевает долететь до подушки (подушка! Какая роскошь!), как я уже засыпаю.

Мне снится что-то невероятно приятное. Что именно, не помню, по открываю глаза с улыбкой. Чувствую прикосновение к моим волосам, и уже готова замурлыкать. Переворачиваюсь на другой бок и вижу Ланковича. Я, оказывается, лежу на его руке, а свободной он гладит мои волосы. Ланкович тоже улыбается, но отчего-то грустно.

— Спасибо, — говорит он.

— Пожалуйста, — шепотом отвечаю я, — ты меня отпустишь?

— Конечно, — отвечает Ланкович, но я не успеваю даже обрадоваться, как он продолжает, — но только после актуализации.

Рывком слетаю с кровати.

— Скотина! — ору я, — какого хрена я тебя вытаскивала?!

И, чтобы не наговорить этому не до конца еще окрепшему субъекту еще чего-нибудь ласкового, гордо и очень быстро удаляюсь.

Глава 11

Сегодня я уболтала его на проведение сеанса в моей конуре. Дескать, на этой стадии для ученика чрезвычайно важно ощущение спокойствия и уюта. Ланкович бурчит что-то на этот счет, намекая на то, что я в свое время не очень-то заботилась об его спокойствии и уюте, но соглашается. На этот раз проделываю элементарный фокус со стулом. Когда Дмитрий садится на него, ножка подламывается, и Ланкович летит кубарем через всю комнату. Встает злой, ругается. Кричит:

— Ты сама это все устроила!

— Нет, — отвечаю с совершенно невинным выражением лица, тщательно контролируя свои эмоции, — просто стул старый, а ты тяжелый. Вот и не выдержал.

Как всегда, Ланкович мне не верит. Но что ж, такова жизнь. Процедура внедрения с ним уже проведена, программа запущена.

И вот, когда ему кажется, что он бродит по моему сознанию, я наношу ему удар. Правда, к стыду своему, не психологический, а самый обыкновенный. Все тем же стулом по голове. И бедный Ланкович выключается из восприятия. Когда он приходит в себя, то с большим удивлением обнаруживает, что лежит на полу, связанный по рукам и ногам, а голова его замотана его же собственным пиджаком. Я, конечно, понаделала мелких дырок, чтобы подопечный мой не задохнулся, так что пиджак был еще и безнадежно испорчен. Но это мелочи.

Ланкович делает попытку пошевелиться, это ему удается, но как у большой толстой гусеницы. Он так извивается секунд десять, а потом спрашивает:

— Что случилось?

Голос его звучит как-то неразборчиво из-под плотной ткани.

— Ничего особенного, — отвечаю, — сейчас мы с тобой, золотце, беседовать будем. На тему дальнейшей нашей совместной жизни.

Слышу смешок и радуюсь за него. Сохранить присутствие духа в такой ситуации не каждый сумеет.

— Нет, ну какая же ты зараза, — удивляется он, — и какой же я идиот.

— Самонадеянный идиот, — поправляю я.

— Ага, — соглашается Ланкович, — почему самонадеянный?

— Потому что от горшка два вершка, опыта ноль, а туда же лезет, хороших Мастеров перестраивать. Думать надо было сначала башкой своей недоделанной, прежде чем с твоей расшатанной единицей, или что там у тебя получилось, переть на вполне стабильную четверку. Ты бы хоть на выпускниках сначала потренировался, чудик.

Я объясняю ему вкратце методику его одурачивания.

— М-да, — говорит он задумчиво после некоторой паузы, — я и не думал, что так можно.

— Конечно, — объясняю я самодовольно, — у Вас что, спецшкола СИ? С хорошей физподготовкой? И экстренные курсы? А у меня пять лет Высшей школы и Академия. Чувствуйте разницу и получайте хорошее образование.

Он снова хихикает и просит:

— А может, хоть обзор мне освободишь? А, дама с университетским образованием? Зачем ты мне лицо закрыла, ты же Мастер, боишься чего-то?

— Боюсь, — честно признаю я, — ты же у нас супер-дрюпер гений. У тебя показатели силы невероятные. Плюс, ты сам об этом говорил, хорошая физическая подготовка. А я, бедная слабая девушка, как еще могу себя обезопасить? Так что, лежи, мальчик мой и не дергайся.

Я смотрю на него, такого беззащитного сейчас, но все же до предела наполненного силой, и добавляю:

— А еще ты психопат, как мне ни жаль. Я сейчас приду.

И выхожу, закрывая за собой дверь.

Полагаю, сработали старые рефлексы. До безобразия захотелось кофе. По памяти нахожу старую свою камеру и точно, под матрасом лежит баночка недопитого когда-то «Суси» и кусочек сахара. Страшно подумать, во что он сейчас превратился, но попробовать все же надо. Иду на кухню, ставлю чайник, жду, пока закипит, и готовлю себе чашку отвратнейшего напитка. Вместе с чашкой возвращаюсь к Ланковичу, открываю дверь и обнаруживаю, что гусеница моя уже умудрилась подползти к входу.

— Слушай, — говорю, — Дима, так нечестно. Тебя что, на пять минут нельзя одного оставить?

Приходится отставить кружу в сторону, взять Ланковича за ноги и оттащить обратно. Он очень тяжелый, так что я еле справляюсь с этим занятием. Снова сажусь на стульчик рядом с ним, беру в руки чашку и пытаюсь отхлебнуть, но что-то не лезет в меня эта гадость.

— Слышь, — говорю, — Дима, а ты помнишь, как у меня кофе выпрашивал?

Не отвечает. Может, я с ним грубовато обошлась? Ничего, сейчас ему станет легче.

— В общем, слушай меня внимательно. Я могу предложить тебе целых три варианта разрешения возникших между нами разногласий. Выход первый — я сдаю тебя и шефа, и вас обоих, то есть то, что от вас останется после непродолжительного четвертой степени допроса, отправляют в расход. Выход второй: я сама тебя убиваю, скидываю труп в море, и все, кто такой Ланкович, куда делся — никто не знает, а я еду догуливать отпуск. С шефом тоже как-нибудь разберусь. И, наконец, выход третий, честно говоря, он мне больше всех нравится, но не знаю, пойдешь ли ты на это. Я могу стереть тебе часть памяти и заблокировать, зацементировать подходы к твоим способностям. Конечно, ты их не лишишься, но не ты сам, и никто другой не заставят тебя ими воспользоваться. Тебя лишат статуса Мастера, но ты можешь продолжать работать в Инквизиции или в другом месте. Ты даже можешь жениться на Софье и вырастить дочь. Ну?

Ланкович молчит довольно-таки долгое время.

— Дима, — говорю, — я не могу тебя отпустить. Ты слишком опасен для этого. Если уж быть честной до конца, мой долг — сдать тебя в Инквизицию. Тебя и шефа. Дима, я иду против себя самой, пожалуйста, подумай.

— Лучше пристрели меня, — произносит он устало.

Я встаю, сердито пинаю его в бок.

— Ты почему такой придурок? Ты думаешь, мне хочется это делать? А Софья? Ты башкой своей больной хоть немного об этой женщине подумал?

— Майя! — отвечает мне Ланкович, и голос его звучит безнадежно, — но что ты хочешь со мною сделать? Красавчика Джо? Тоже буду сидеть как он? Руками работать?

— Дима, — отвечаю удивленно, — ты меня обижаешь, честное слово, я же не такой коновал, как ты. Меня этому учили в свое время. Курс медицины-то нам читали, и всяких других сопутствующих дисциплин. И я все же Мастер. Не гений, как некоторые, но Мастер хороший. Умственные твои способности полностью сохранятся, зацикленности на сексе тоже не будет.

— А как же твоя идейность?

— Будем считать, что она дала сбой.

— Хорошо, Майя, — наконец говорит он, — хорошо, попробуй. Но если получится что-то вроде Джо, ликвидируй без сожаления.

Я знаю, что так и поступлю, но вот не будет ли Ланкович устраивать мне мелкие пакости и крупные гадости, понять пока не могу. Хочу напоследок еще кое-что у него уточнить. Нет никакой уверенности в том, что он потом сможет мне что-либо рассказать.

— Дима, — прошу его, — ты классный Мастер, я сама не смогу пробиться, пусти меня к себе. И кстати, а где пульт от моего ошейника?

— Ах, этот! — слышу я из-под пиджака несколько не соответствующее ситуации хихиканье, — просто кусок пластика. Надо же было тебя чем-то напугать.

Молча перевариваю информацию, испытываю жутчайшее желание пнуть Ланковича еще раз. Но нельзя, он уже мой сторонник.

— Тогда второй вопрос, Дима, пока ты еще в состоянии ответить. Зачем я тебе была нужна? Почему именно я?

Тишина. Потом — неуверенный голос.

— Не знаю, может быть, отомстить?

И открывается, не дожидаясь, пока я выскажу все, что о нем думаю. Вхожу. Вижу: то, что он говорил сейчас, соответствует действительности. Видимо, моего бывшего ученика и впрямь достала ситуация, в которой он пребывает. Осматриваюсь, и тут же, не давая ему возможности передумать, начинаю чистку.

Когда я закончила, передо мною был уже другой человек. Дмитрий лежал на полу и дышал глубоко и редко. Мешок я все же сняла и теперь имела возможность созерцать его успокоенное гладкое лицо. Мне вдруг стало так грустно, как будто я собственными руками убила близкое мне существо. Не будет больше того пакостного, умного, сильного и изворотливого Мастера с преступными наклонностями, теперь на свет божий появился вполне благовоспитанный подданный Империи, отец семейства и просто хороший человек Ланкович Дмитрий Валерьевич. Человек, способности которого настолько глубоко спрятаны, что можно подумать, будто их нет.

Звонок в ближайшее отделение СИ, вызов наряда и скорой. Прибывшие местные блюстители порядка обнаруживают меня у входа на базу. Я их провожу в одно из многочисленных помещений, неизвестно зачем запланированных в свое время. Там на полу лежит помощник следователя Коровина из 4 отделения Дмитрий Ланкович. Он — в плохом состоянии, бредит. Они выносят его на воздух, сдают на руки только что подъехавшим врачам СИ. Ланковича увозят в госпиталь, меня — в четвертое отделение. Там я пишу отчет о проведенном расследовании, подписываю его, а также заявление об увольнении, и отсылаю все это по электронной почте моему шефу. Не знаю, что с ним делать, но пусть он боится: я буду мстить, и месть моя будет страшна. Я все еще Мастер Идеи, а Идея не потерпит такого слизняка среди своих служителей.

Я все еще торчу в этом округе, не хочу его называть, в котором работал Ланкович. Почему работал? Он не захотел продолжать карьеру инквизитора, вернулся к прежней своей богословской деятельности. Преподает в университете. Говорят, у него на удивление светлая голова, только до сих пор дает о себе знать перенесенная психологическая травма. Иногда случаются провалы в памяти, порой — неизвестно чем вызванный, упадок сил и депрессия. Но я верю, что он восстановится.

Он не помнит, кто я такая. Нет, он меня знает. Нас представили друг другу в госпитале. Я же, как-никак, спасла его. Спасатель заблудших инквизиторов. Но он не помнит, кем я была для него. Последний год сохранился в его памяти отрывками, а события трехгодичной давности стерлись практически полностью. Он посмотрел на меня пустым тусклым взглядом, равнодушно улыбнулся. Его приятный, с хорошей дикцией голос, звучал ровно, как будто он заранее отрепетировал слова, которые хотел мне сказать. Софья держала его за руку и счастливо улыбалась.

Я написала в отчете, что Ланкович, действуя сугубо в интересах СИ, изобрел аппарат, позволяющий контролировать процесс актуализации, и произвел эксперимент на себе. Однако психика его не выдержала, он разбил аппарат и заболел. Потом я его нашла, и отправила в госпиталь. Вспоминаю отчет и удивляюсь, насколько правдивым он получился.

Не хочу больше беспокоить своего бывшего ученика. Просто иногда хожу в парк посмотреть из-за кустов, как он прогуливается там с коляской. Жена его счастлива. Они, действительно, успели пожениться с Софьей, и все время проводят вместе. Наверное, он любит ее.

Кстати, он заметил меня, прячущуюся за деревом, заметил и бросил в мою сторону такой знакомый, такой ехидный, такой насмешливый взгляд. Потом наклонился к коляске, поправил там что-то, и, спокойно ее покачивая, пошел дальше, и взгляд его вновь был безмятежен. А может, мне просто показалось?

Рассказ 3. Прощание

Глава 1

Руки чешутся, голова гудит. Сумасшедшие идеи не дают покоя. Даже неловко признаваться, до того соскучилась я по работе. Неловко потому, что еще недавно готова была распрощаться с моей несчастной душой за две недели отпуска. И вот, сижу здесь, в маленькой пропахшей мышами гостинице пятнадцатый день. Газеты прочитаны, знакомые навещены, посетители всевозможных злачных заведений имели честь наблюдать мою кислую физиономию уже несколько раз. Я устала. Устала от безделья. А почему? Этот педофил, и не ругательство, а факт, мой шеф, не cсоизволил переслать своему «любимому» подчиненному, то есть мне, копию приказа об увольнении. А без нее меня на другую работу не возьмут, потому что не принято у нас в государстве верить на слово бывшим инквизиторам — слишком уж редко последние уходят со службы добровольно. Потому я все еще числюсь в отпуске. И руки чешутся, и с непривычки пустая голова гудит и просит новостей.

И вот, решение принято.

Собираю вещи. Иду на вокзал, нахожу поезд, он стоит у перрона, как будто ждет именно меня, показываю бригадиру удостоверение. В любом случае удостоверение СИ заменяет талон на поездку. Бригадир, немолодой седоватый мужчина с нервно подергивающейся левой щекой, глядит с подозрением и боязнью и провожает меня в одно из зарезервированных для СИ купе. Шторы цвета древесной коры, на столе — пачка овсяного печенья. Трогательно. Жаль будет покинуть СИ. Да и не просто жаль. Я хотела быть инквизитором с раннего детства, еще с тех пор, когда задатки Мастера во мне даже не начали формироваться. Полкласса нашего в школе об этом мечтали. А реализовалась вот я одна.

Впрочем, не пропаду.

Пью чай с лимоном, думаю о судьбе. Но не своей. Мысли в голову лезут торжественные и глупые — о том, а не хлопнуть ли мне многоуважаемого начальника? Нет у него, драгоценного, против меня достаточного иммунитета. Скажу: сдохни, сволочь, с достаточной уверенностью в голосе, он и слетит… с копыт… Ловлю себя на том, что мысли у меня для Мастера не слишком-то лояльные, но списываю это на то, что он вынуждает меня выбрать меньшее зло. А зло, как его не выбирай, в свою противоположность не превратится.

Станция. Утро. Настраиваю себя на борьбу. Такси подвозит меня к желтому, недавно отштукатуренному, зданию СИ. Неровный асфальт, стоянка под транспорт и худосочные тополя, оттопыривающие кривые ветки — вот то, что я буду помнить.

Стремительно влетаю в приемную шефа. Антонина Григорьевна, его секретарь и доверенное лицо, глядит на меня с интересом на обильно припудренном лице. Интересно, откуда у нее столько косметики? Учитывая то, что нам выдают ее в количестве: тушь — 1 шт., помада — 1 шт., пудра — 1 шт. раз в полгода.

Ее оранжевые губы складываются в умильное сердечко.

— Маечка? Из отпуска уже?

— Шеф у себя?

— Да, но…

— Мне он нужен.

Открываю дверь пинком, вхожу в кабинет. В нем, как всегда, пахнет кожей. Но за коричневым полированным столом под портретом василевса сидит неизвестный мне мужчина. Первое, что я вижу — высвеченный солнцем широкоплечий силуэт, который никак не может принадлежать шефу — человеку отчетливо выпуклому в разных местах, но не в районе плеч. При приближении силуэт начинает приобретать человеческие черты. Черты эти привлекательны, даже слишком, что отвлекает от мыслей о работе, и даже как-то угрозу мою затушевывает.

Хоть не Мастер, и на том спасибо.

— Где Тимофеев?

— Садитесь, пожалуйста, — отвечают мне вежливо, показывая на кресло напротив.

— Вы хотели сказать: присаживайтесь? — хамлю я, подчиняясь.

— Я Вас слушаю, — произносит неясная личность.

— Я — советник 1 класса Майя Дровник. Отдел аналитических исследований. Я могу поинтересоваться, кто Вы?

— Юлиан Витальевич Четвертаков. И.О. начальника управления.

Удивил. Новый начальник. Еще и Юлиан Витальевич. И за что родители наградили ребенка таким карамельным именем?

Впрочем, убираю с лица начинающее было проклевываться на нем ехидство. Задумываюсь: как бы перейти к делу. Юлиан, похоже, обращает внимание на мое замешательство. И оно ему приятно.

— Я рассмотрел ваше заявление, — сообщает он, — полагаю, оно преждевременно. Не имею представления, чем вызвано Ваше желание покинуть СИ, но предлагаю Вам подумать. Подождать. С полгода. Не хочу начинать работу с утери такого ценного специалиста, как Вы.

Смущенно улыбаюсь и заглядываю в его синие, будто обведенные черным косметическим карандашом, глаза. Плещется в них что-то, будто, неприязнь, но не отчетливо.

Мне лестно. Как же, ценным специалистом обозвали. Можно и подумать… Право слово, отчего же не подумать? Особенно, если учесть, что я понятия не имею, на что я еще годна.

— Хорошо, — отвечаю, — надеюсь, за шесть месяцев действительно ничего ужасного не произойдет.

Он загибает кверху углы губ, вроде как пытается улыбнуться. Отчего это дрожь по коже? Хотя, мне по уровню предчувствия не положены. Всего-то четвертый.

— Вот и замечательно.

И подсовывает мне под нос лист бумаги.

— Ознакомьтесь, это приказ о Вашем новом назначении.

Брови мои непроизвольно лезут на лоб, однако беру, читаю: "Дровник… должность начальника отдела внутренних расследований". Да, есть у нас такой отдел. Теоретически. Не знаю, плакать или радоваться. Отдел прямо скажем, э… специфичен…, но это повышение. Раньше у меня один Андрюха был в подчинении, а теперь целая куча, хм, специалистов.

— Все, — объявляет Юлиан, — можете идти. И приступайте к работе.

— Спасибо, — шепчу.

Деревянной походкой, сжимая в руках бумагу, покидаю помещение.

— Поздравляю Вас с назначением, Майя Алексеевна, — журчит секретарша, когда я растерянно волоку ноги через приемную.

— Ага, — отвечаю, машинально отметив прибавление отчества к моему имени, — конечно.

Двигаюсь к выходу. Но потом, кое о чем вспомнив, разворачиваюсь и подхожу к ее столу. Антонина Григорьевна сидит паинькой, сложив на столешнице наманикюренные ручки, и кокетливо похлопывает ресничками. Мне она не нравится. Лет пятьдесят, а ведет себя, как нимфетка. То есть одевает мини-юбки и порой присюсюкивает. Но информацией владеет. Самой разной, в том числе и нужной. Потому делаю над собой усилие и изображаю на лице милейшую улыбку.

— Скажите мне, Антонина Григорьевна, а куда наш Тимофеев подевался?

Мадам опускает ярко-голубые веки, вздыхает тяжко и медленно проговаривает:

— Инсульт, Майя Алексеевна. Уборщица наша, Анечка, нашла его утром в кабинете, уже холодного. Врачи говорят — кровоизлияние в мозг. Мы его похоронили на прошлой неделе. Жаль, Вас не было. Все так рыдали.

Да, улилась бы я крокодильими слезами. И повод есть: не я этого гада прихлопнула, сам помер. Сплошной обман.

— Ну да, — говорю, — конечно, жаль, хороший был человек.

И быстро ухожу, пока она не заметила легкую перекошенность моей физиономии. Врать не люблю.

Глава 2

Наблюдаю с интересом за тем, как рабочий в голубом комбинезоне прикручивает к дверям табличку с моей фамилией. Надо же, а Юлечка предусмотрителен, заранее все подготовил. Как знал, что не откажусь. Теперь этот большой, светлый и теплый кабинет, вместе с бесплатно прилагающейся к нему дурочкой-секретаршей — мой. И я буду здесь обитать, по крайней мере, следующие шесть месяцев, если что не случится. Сажусь в глубокое кожаное кресло, о, оно новое, еще не расшатанное предыдущими инквизиторскими задами, внимательно разглядываю портрет василевса на стене. Портрет повешен чуть криво, взгляд у василевса хитровато-прищуренный. Мол, знаю я вас, Мастеров!

Жизнь, кажется, меняется к лучшему. Кабинет — замечательный, замена шефа — прекрасно. Беспокоит характер предстоящей работы, но и здесь я справлюсь. Особенно, если мне кто-нибудь объяснит мои функции.

Знаю, что в теперь уже мой отдел стекается вся информация по правонарушениям со стороны сотрудников СИ, совершенным на территории округа. Мы блюдем чистоту своих рядов. В особо сложных, а также грозящих широким общественным резонансом случаях ОВР берет расследование на себя.

Жаль лишь, что особая любовь к моей новой работе — явление редкое и попахивающее извращением. А теперь, когда руководителем ОВР сделали Мастера, нас будут еще и бояться. Ну да ладно, не привыкать. Может быть, это даже приятно.

Иду знакомиться с коллегами, вернее, подчиненными. От двери заворачиваю обратно, усаживаюсь в кресло и по телефону приглашаю сотрудников зайти ко мне. Пора бросать эти демократические замашки. Не ПОПЧ же, в самом деле.

Они появляются на пороге. Втроем, настороженны, озадачены. Общий настрой выражает легкую недоброжелательность к моей скромной персоне. Чувствую дрожание воздуха. И кабинет сразу кажется маленьким и темным.

С биографиями я уже ознакомилась, просмотрев в базе личные дела.

Номер один — Галиуллина Роза Сабировна. Среднего роста дама, сорока четырех лет. Полная, среднего роста, волосы коричневые, стрижка короткая, глаза голубые, под низкими наплывающими веками. На лице косметики — ноль. Следователь. В разводе, имеет двадцатилетнего сына-студента. Я ей явно не нравлюсь.

Номер два — Парушева Инна Аркадьевна. Высокая, стройная, привлекательная, молодая. Светлые волосы убраны в хвостик. Улыбается. Аналитик. Не замужем. Пытается быть по отношению ко мне лояльной, но где-то под улыбкой также таится недоверие.

Номер три — Семен Гунько. Парень двадцати четырех лет. Вид совершенно бестолковый, кто-то сказал бы даже: позорящий звание. Волосы всклокочены, на расстегнутом кителе там и сям разбросаны живописные разноцветные пятна. Глаза неопределенного сероватого оттенка распахнуты широко и ничего не выражают. Программист. Женат. Отец двоих детей. Формирует и ведет информационную базу по Управлению.

Там, за дверью, на компьютере раскладывает пасьянс моя секретарша — бесполезное, неопределенного возраста существо, чье имя меня не интересует. Мышиного цвета волосы, собранные пучком на затылке, голубенькие бегающие глазки и кокетливый розовый шарфик поверх форменной рубашки. Делаю себе заметку в памяти: избавиться.

Это весь мой коллектив.

— Ну что же, — вещаю, обозрев присутствующих строгим, но дружелюбным, как полагается командиру, взглядом, — здравствуйте, я ваш новый начальник. А зовут меня Майя Алексеевна Дровник.

Роза Сабировна сухо кивает. Инна улыбается еще шире и говорит "очень приятно", так, что становятся видны даже белые заостренные резцы. У Семена реакция, как таковая отсутствует — видимо, он на связи с информационным полем планеты, а я отвлекаю.

Далее произношу небольшую, но пламенную речь, в которой выражаю величайшую радость по поводу предстоящей работы с такими замечательными людьми, надежду на то, что они окажут мне посильную помощь в процессе ознакомления с тонкостями внутренних расследований. А после, заметив, что реакция народа на мое появление в целом не изменилась, предлагаю сотрудникам покинуть кабинет и приступить к работе.

Коллектив с воодушевлением подчиняется моему первому указанию.

Дни идут за днями, в дела вникаю. Но, как и ожидалось, особого восторга они у меня не вызывают. Знаю, за глаза нас называют «гестапо», ну а я, стало быть, этот, Геринг, что ли? Ой, не помню. Народ и в самом деле шарахается, как бы за спиной креститься не начал. Кстати, об этом.

Это — вообще предмет моих тайных и явных страданий. Дело в том, что по природе своей я совершенно не религиозна. Ну да, служба в Инквизиции, куда занесла меня судьба, предполагает некую вовлеченность в дела церкви. Куда без этого? Но такова уж природа Мастерства, что Идея занимает в нас все целиком. Для религии как-то места в голове не остается. Нет, формально мы, конечно, христиане, и в Церковь ходим периодически. У нас тут даже на территории одна имеется, маленькая такая с луковкой, Благовещения называется.

Просто периоды великоваты. От года до трех.

А начальник мой решил это дело исправить. Понимаю: новый шеф сразу хочет произвести впечатление. Впечатать, свой облик в души людей, как сапог в свежий асфальт. Чтобы сразу и навсегда. Не пойму лишь, почему мой новый, еще покрытый свежим младенческим пухом, шеф избрал именно эту такую странную тактику.

Может, просто сфер деятельности новых не обнаружилось: А может, веяния времени? В общем, его первым и самым ярким шагом стало усиление дисциплины и внедрение элемента повышенной религиозности в поведении подвластных ему инквизиторов. Движение за единство в вере, надо полагать.

Нагнал специалистов, поставили во всех кабинетах прослушку. Кое-где и камеры. Устав внутренней службы новый опубликовал. Кто кому честь отдает, кому какой китель полагается, а кроме того — большой раздел о дисциплине в наших рядах. Последняя, как видно, хромала на обе ноги и вообще, находилась при издыхании. В противном случае, не понимаю, зачем было вводить такие жуткие меры. Список нарушений велик: опоздания на работу, задержка документов, появление в нетрезвом виде, курение в здании и т. п. За каждое — особая санкция.

Помимо этого сотрудникам вменяется еженедельное (как минимум) посещение церковной службы и… Ух, не могу удержаться, аж руки от злости дрожат. В общем, все как положено: вошел в здание, перекрестился, поклонился, сел пообедать — то же самое. Чуть что: "отче наш…". И вообще, не могу я так больше! Я к нему, идиоту этому эмалевому, подходила, разговаривала с ним, как с человеком. "Не могу, — говорю, — я этим заниматься. С души воротит и тошнит. Освободите меня от этого. Я же Мастер, черт возьми". А он как закричит, как ногами затопает, мол, что это Вы мне такое говорите, и какой пример Вы подаете, и как могли Вы, начальник отдела и человек с высшим образованием в моем присутствии чертыхнуться?

Я из его кабинета с такой скоростью вылетела, что не помню, как к себе попала.

Впрочем, это можно вытерпеть. Даже я могу, да и народ терпит. Не это страшное, а то, что надзирать за исполнением всего этого бреда кто должен Правильно, ОВР! И я на белом коне и с шашкой наперевес.

А управление, оказывается, к дисциплине не приучено. И Устав все понимают не так, и службу бдеть надлежащим образом не желают. В результате я не занимаюсь своей работой. Я бдю, расследую случаи употребления вслух нехороших слов и нарушения поста. Прихожу домой усталая, злая, слабая телом и душой. Мне снится ночами, как я вытаскиваю курильщиков из туалета, стучу по лбам опоздавших медным крестом и составляю приказы о низвержении в Геенну огненную сроком до трех месяцев.

А Юлечка, оказывается, тоже ночами не спал: думал, как бы это участь ОВР облегчить. И ведь придумал!. Решил расширить штат. Принять на службу еще двоих человек. Причем взял разнополых: мальчика и девочку, Гришу и Машу. Подобрал он этих товарищей среди свежих выпускников школы СИ. Похожи друг на друга, как два щенка ротвейлера: квадратные, тупорылые и упрямые. Вменил им весьма специфические обязанности: надзор за гауптвахтой. Сотрудники мои очень трогательно к ним относятся, зовут Кровавыми Близнецами, при приближении сматываются. Я, к стыду своему, тоже. Но с достоинством!

Следует сознаться: раньше я лучше думала о людях. А сейчас… Сколько среди нас стукачей… Впереди же всех — Антонина Григорьевна. Горгулья Неспящая. Уж она-то не пропустит опоздавшего, закурившего, забывшего перекреститься. И чуть что — сразу ко мне. Прямо-таки подружка, а заодно и внештатный сотрудник моего отдела. Порой так и тянет поделиться с ней пайком. Чтобы сожрала, сволочь, и подавилась. Морской капустой. Все равно я ее не люблю, а мне каждый месяц этой ерунды по шесть банок положено. Эх, мечты, мечты…

Всем управлением, не исключая, каюсь, и меня, горюем о Тимофееве. Мы нашли у него, усопшего, такие достоинства, которых он в сам в себе не подозревал. Он стал и добрым, и всегда готовым помочь, и сочувствующим. И даже, после некоторой заминки, профессионалом. В общем, просто душкой! И почему мы него раньше не ценили?

А еще и проверка на лояльность! Да, я забыла упомянуть об этой своей, глубоко любимой мною, функции. Ведь зачем Юлечке нашему Мастер во главе ОВР понадобился — следить и докладывать. Лично ему. Обо всяких ненужных проявлениях чувств и эмоций у подвластных ему инквизиторов. Кто недоволен начальством, кто зол, кто от работы отлынивает. Кто о суициде подумывает… Базар-то свой я фильтрую, насколько могу, но совсем шефа без информации держать не вправе. В должностной инструкции это у меня записано. Обязана я сканировать и докладывать. Ежедневно, еженедельно, ежемесячно. Еще и анализировать при этом, какое именно начальственное заявление какой отклик вызвало у бедных подопытных, а результаты анализа — шефу на стол. И чтоб не меньше пяти листов текста. Бред какой-то! Но бред узаконенный, а потому подлежащий применению.

Глава 3

Прокрадываюсь мимо приемной. В конец коридора к туалету иначе не пройти. Только по карнизу, а до этого я пока не дошла. Здесь же из-за двери выглядывает Мегера Григорьевна, как ее ласково называет теперь наше управление, не исключая и овээровцев, и следит. Тоже мне, следопыт Зоркий Глаз.

Думала уже, проскочу, но нет.

— Майя Алексеевна! — слышу сладкий голосок, — Вы не могли бы заглянуть ко мне на минуточку?

Попалась, которая кусалась. Это я о себе.

— Хорошо, — отвечаю, — Антонина Григорьевна, я к Вам через пару минут зайду.

И несусь галопом в туалетную комнату. Интересно, здесь камеры не поставили? И нет ли необходимости, сделав свое дело, перекреститься три раза? А то вдруг я тоже что нарушаю, нехорошо начальнику ОВР-то! Смотрю в зеркало и вижу свою перекошенную физиономию. Тренируюсь тридцать секунд, изображая на лице умиленно-внимательный взгляд. Для общения с Мегерой Григорьевной он подходит больше всего. Вздыхаю тяжко и направляюсь к приемной.

Мадам сидит уже, напряженно уставившись на дверь. Она радостно возбуждена.

— Ой, Маечка, у меня есть, что вам сказать. Вы же знаете, я всегда рада Вам помочь. У Вас так много работы, и я считаю, что каждый из нас должен оказывать Вам содействие. Вы так похудели! Побледнели! Темные круги под глазами!

Она вглядывается в мое лицо с искренним беспокойством, а я в который раз радуюсь тому, что она не Мастер. Теперь я могу убрать улыбку, от которой начало сводить скулы, и изобразить на лице что-то вроде бескрайней утомленности жизнью.

— Да, Антонина Григорьевна, но что поделать. Такая у меня теперь работа. Что Вы хотели?

— Майя Алексеевна, я сегодня видела Вашего Сему. Он опоздал на четырнадцать минут!

И смотрит на меня, довольная.

— Вы твердо в этом уверены?

— Да, у меня отмечено в журнале! Я как раз подошла к окну цветы полить, вижу — он идет.

Врет, сука, цветочки она поливала! Неужели забыла, с кем разговаривает? Да ее с утра от окна не оттащишь. Выискивает, кого бы сдать. Ненавижу энтузиастов. Но Сема, черт возьми, я же его предупреждала! Этот балбес по неизвестной науке причине вызывает у меня прямо-таки материнские чувства, хотя мы почти ровесники. Так и хочется прикрыть его от жестокого мира своей не очень широкой грудью. А сейчас мне предстоит сдать его на губу, поскольку нарушение слишком уж серьезно. Согласно новым правилам, конечно.

— Антонина Григорьевна, — делаю последнюю попытку, — а Вы твердо уверены, что это был именно Гунько?

— Ну да! — простодушно восклицает она, — разве Вашего Сему можно с кем-либо спутать?!

Это да. Такой живописный в нашем управлении он один. Программистус вульгарис, подвид классический.

У Антонины мигает лампочка на селекторе. Начальник вызывает. Пользуясь паузой, пытаюсь смыться. Но в коридоре меня нагоняет ее высокий голос.

— Майя Алексеевна, пройдите к Юлиану Витальевичу.

Час от часу не легче. Сегодня день идет строго по выражению "все, что начинается хорошо, заканчивается плохо; все, что начинается плохо, заканчивается еще хуже". Автора не знаю, но работал он явно в похожих условиях. Интуиция сильно меня подвела, разрешив остаться здесь на целых шесть месяцев.

Юлечка хорош, как всегда. Волосы уложены волосок к волоску, китель застегнут на все пуговицы, по кабинету разносится благоухание отдающего лимоном одеколона. Пальчики наманикюрены, пузико втянуто, мужчина хоть куда. Жаль, мне воспитание не позволяет озвучить — куда именно.

— Садитесь, Майя Алексеевна, — проговаривает он, щуря глазки.

Лучше уж присяду. У господина слишком богатая фантазия. Могу на ногах не устоять от какой-нибудь новой идеи. И точно!

— Майя Алексеевна, дисциплина во вверенном мне подразделении СИ, несмотря на все наши старания, не на высоте. Чем Вы это объясните?

— Ну…

Есть у меня кой-какие соображения на этот счет, но делиться ими не собираюсь. Да и цензурные там лишь предлоги.

— Мне тут на глаза попалась любопытная книга, — продолжает шеф, указывая пальцем на толстый том в коричневой суперобложке, — Не читали? История испанской инквизиции Льоренте. Впрочем, Вы ее вряд ли изучали. Автор Инквизицию не любил, да и времена не те, что сейчас, но дело не в этом. Я ее прочитал, Уставы просмотрел и подумал.

Возбудился весь, глазки светятся. Пальчики долбят карандашом о столешницу. Изображаю на лице глубочайшее внимание и готовность к действиям.

— Я Вас слушаю, Юлиан Витальевич.

Он наклоняется ко мне вперед и быстро проговаривает, чуть понизив голос.

— Я уверен, что к содержащимся на гауптвахте должны применяться телесные наказания.

Я сижу, хлопая глазами, и полагаю, что дар речи, возможно, утерян мною безвозвратно.

— А-а-ааа?

— Я полагаю, что эта мера должна подействовать благотворно на коллектив, как никакая другая. Напрямую, конечно, в книге эта идея не высказывается, но ведь и мы сейчас не можем накладывать епитимьи, не так ли? Вот если обдумать хорошенько…

Делаю глубокий вздох. Все, слова пошли, пошли… не удержать.

— Юлиан Витальевич, — спрашиваю очень осторожно, поскольку как еще разговаривать с душевнобольными, — Вы шутите?

Начальник сердится.

— Какие могут быть шутки! Вы должны подготовить соответствующий приказ к завтрашнему утру.

— Юлиан Витальевич, я не думаю, что эта мера… благотворно подействует на дисциплину в управлении. Я уверена, через пару месяцев коллектив сам приспособится к новым условиям, и количество проступков резко…

— О чем Вы, Майя?! Какие два месяца?! Вы думаете, о чем Вы говорите?!

М-да? А что я такого ужасного сказала?

— Так нельзя… это невозможно, — растерянно бормочу я.

— Невозможно?! Чтобы я никогда не слышал от Вас таких слов! Что значит невозможно в устах инквизитора?!

В устах инквизитора это значит: "Пошел на…". Не уточняю. Почему мне так на шефов не везет?

— Невозможно, — говорю, вставая, — значит, невозможно. Значит, этого не будет никогда и ни за что. Я заниматься подобным идиотизмом не собираюсь.

Дальше не сдерживаюсь и начинаю орать так, что вопли должны разлетаться по этажу.

— Вы хоть головой своей подумали, прежде чем мне такое предлагать?! В Вас что, нездоровая тяга к садизму проснулась?! Так сходите на допросы полюбуйтесь!!

Гляжу, шеф позеленел и тоже поднимается. Сейчас прольется чья-то кровь, боюсь, что моя. А тут он как завизжит:

— Да Вы как со мной разговариваете!

Ладно. Я тоже верещать умею.

— Как хочу, так и разговариваю!

— Вон из кабинета, и чтобы завтра приказ был на моем столе!

Глава 4

Вылетаю в приемную. Хлопнуть дверью не удается — не приспособлена, а жаль. Антонина Григорьевна сидит вся такая потерянная, смотрит на меня резко увеличившимися в размерах глазами и молчит. Думаю, может и ей сказать что-нибудь ласковенькое. Для комплекта. Нет, хватит на сегодня.

Иду к сотрудникам. В ОВР только Инна. Заполняет отчет.

— Где Сабировна? — ору с порога.

Коллега испуганно вздрагивает.

— В Аутске.

— Что она там делает?!

— Командировка, Вы же сами…

— Надолго?

— До послезавтра.

— Ладно. Собирайтесь, Инна, мы с Вами тоже уезжаем.

Брякаюсь на стул, набираю номер одной моей знакомой в городке относительно неподалеку. В нашем округе.

— Привет, Оля, — говорю в микрофон, — это Майя Дровник. Да, я очень рада тебя слышать. Оля, я слышала, у Вас ЧП? Оля, срочно, я тебя умоляю, пришли вызов в Управление. Скажи, что тебе жизненно необходимо присутствие ОВР. Я тебя очень прошу! Объясню, когда приеду. Обещаю ни во что не вмешиваться.

Ольга смеется в трубку и обещает все организовать. Полчаса сижу, как на иголках. За это время успеваю объяснить ситуацию Инне. Она тоже в ужасе. Все, пришел вызов. Отправляю его по сети на компьютер начальника, и, не дожидаясь его реакции, покидаю здание. Инна послушно семенит чуть сзади.

Пять часов на поезде и мы на месте.

Сразу обнаруживаем, что помощь наша здесь не нужна, и допускать к расследованию нас не собираются. Ольга поит нас кофе, водит по местным достопримечательностям, но информацию не предоставляет. Но мне же отчет надо писать! После небольшого на нее с моей стороны давления, хмурясь и кусая губы, Ольга рассказывает следующее. Повесился инквизитор. Нормальный, вроде бы человек, и жизнь его была неплохой, не без неприятностей, но у кого не бывает. Фамилия вот только смешная — Мухобоев. Но ничего, живут же люди с разными фамилиями.

А тут, бац, на тебе. В принципе, ничего особо ужасного, из-за чего следовало бы вводить чрезвычайное положение здесь нет, если бы не «но». Инквизитор тот подал документы в Академию. У него, видите ли, способности обнаружились неординарные. Служить-то осталось дней десять. Эксперты говорят, похоже на самоубийство. Подозреваемых нет.

Не нравится мне это дело, ничего мне в нем не нравится. И чего это вдруг кандидаты в Мастера с собой кончать начали? У парня вся жизнь была впереди, столько всего интересного! Заикаюсь Ольге о своем желании оказать им посильную помощь, но здесь она непреклонна. "Пиши, — говорит, — свой отчет, и езжай обратно. Без вас справимся". Ну ладно, я не настаиваю. Отлавливаю Инну и еду в управление, изо всех сил надеясь, что пронесло.

Ан нет. Вернувшись, первым делом обнаруживаю на стенде копию приказа. На гвоздике болтается кипа листов с указанием дисциплинарных проступков и полагающихся за их совершение санкций. На листе согласования — моя фамилия. И подпись. Подпись-то не моя, но какое это сейчас имеет значение?

Вызываю к себе Сему.

Он приходит грустный, тощий, несчастный. И объясняет, что после моего исчезновения Четвертаков быстренько сварганил указание о назначении Гунько исполняющим обязанности начальника ОВР и заставил его подписать злополучный приказ. Когда Семен заикнулся было о своем нежелании это делать, Юлиан, основываясь на агентурных данных, намекнул, что Семин проступок не остался незамеченным. За подобное опоздание, сказал шеф, вообще-то изоляция положена.

— Там темно, — говорит Сема и лицо его болезненно перекашивается, — и совершенно нечего делать. Он сказал, что я там остаток жизни проведу. У меня дети и работа.

И что делать?

Вчера я получила приглашение на похороны. Не поеду. Это ведь надо идти к шефу, брать отпуск, объяснять ему, что работа без меня не встанет. И вообще. Ничего не хочу.

Умерла моя однокурсница по Академии. Анька Духова. Хороший Мастер. Идейный, как и я. Профессию, правда, она выбрала себе странноватую. Решила, помню, в свое время, что именно это занятие приближает ее максимально к воплощению Идеи. Анька работала в изоляторе для политических заключенных. Работа преимущественно грязная: разломы, чистки и т. п. Даже мне не по себе. В результате после Академии мы как-то разошлись, виделись редко, разговаривать не о чем. Надо бы позвонить сестре ее Настюхе, передать соболезнования, да, заодно, и выяснить, как это произошло.

Звоню. Настюха вся в слезах, что и неудивительно. Говорит, не одна я не приеду. Вообще мало, кто из наших сможет появиться. В ответ на вопрос, что случилось с ее сестрой, сообщает следующее. Анна работала с правонарушителем. Преступление незначительно. Пациент стабилен, молод. Телесная конституция слабая. В результате Анна расслабилась и решила лишь слегка его подкорректировать а потом ходатайствовать об освобождении. Анька до того прониклась к нему симпатией, что отпускала во время работы санитаров. Все было тихо и спокойно. В один прекрасный момент они вернулись за клиентом после сеанса и обнаружили Аньку на полу со сломанной шеей, а его на кровати с пеной у рта. Никто ничего не понял. По слухам, убийца окончательно потерял связь с реальностью.

Еще раз выражаю соболезнования, кладу трубку.

Настроение мерзопакостное. Приемник, что ли, включить? Конечно, мой замечательный во всех отношениях шеф запрещает слушать радио на рабочем месте, но не пошел бы он. Включаю и слышу новость, не улучшающую настроение. В Липецке, это конечно, не близко, но все же, так вот в Липецке толпа вполне на первый взгляд мирных граждан вытащила из психологической консультации двух известных и, главное, безобидных Мастеров Врачевания и забила их насмерть. А потом разбежалась. Опоздавшим на какие-то пару минут сотрудникам СИ достались лишь два тела. Изувеченных, плохо поддающихся идентификации. Переживаю, отчетливо ощущаю, как тяжело и неумолимо надвигается гроза, и понимаю, что в стороне не останусь.

Пока пребываю в раздумьях, подходит время ухода с работы. Почти праздник. Надеваю китель и пальто. Идет снег. Слава Богу, живу я недалеко, замерзнуть не успею. Подходя к дому, ощущаю какой-то толчок в плечо, оборачиваюсь, и вот уже мне в физиономию летит плотно утрамбованный снежок. Какого черта?! Снег идет густой, ничего не видно, облепляющая лицо белая масса мешает сосредоточиться. Стою у подъезда, осматривая округу, пытаюсь отсканировать обстановку, и только вроде нащупываю нападавшего, как мне в лоб прилетает еще один жесткий и увесистый комок снега. Больно! Подношу руку ко лбу, смотрю на пальцы — кровь. Пора уходить. Ныряю в подъезд, бегу к своей квартире на четвертом этаже. Быстро, как будто за мной гонятся, закрываю за собой дверь. Иду в ванную и смотрю в зеркало.

М-да… Здоровенная такая ссадина на лбу у линии роста волос, вот только ее мне не хватало для полного счастья! Мрачно улыбаюсь и замазываю лоб зеленкой. Теперь уже без разницы, чем дезинфицировать, все равно такие следы не скроешь.

Глава 5

Рабочее утро не радует.

Нужна машина — сгонять по делам. Иду к шефу. А он сам на себя не похож — добр сегодня необычайно.

— Да-да, — говорит, — конечно, Майя Алексеевна, берите автомобиль. Мне он сегодня не понадобится.

Я, честно скажу, близка к тому, чтобы упасть в обморок у порога его кабинета. Я машину-то пошла у него просить для того лишь, чтобы совесть свою очистить. Мол, транспорт не дали, потому на ревизию не поехала. А он вот, на тебе.

Ну, что ж, назвался груздем, ползи в банку с рассолом.

Сажусь в «Волгу» на переднее сидение, рядом с водителем. Кидаю назад сумку с бутербродами и термосом. Сегодня нам на окраину округа, километров двести отсюда. Вовчик, водитель Четвертакова, а в прошлом, и бывшего шефа, мир его праху, как обычно, весел и беззаботен.

— О! — говорит, — привет! Как жизнь молодая?

— Пока живем, — отвечаю, — и надеюсь, дальше будем.

На выезде из города начинаю чувствовать себя как-то не очень. Пока стоим перед светофором, в срочном порядке разбираюсь с ощущениями. Сзади справа — опасность. Причем такая насущная, непосредственная. Аж волосы дыбом. Еще немного — и заказывайте панихиду по безвременно усопшей.

— Владимир, — говорю тихо, — разворачиваемся, никуда мы сегодня не едем.

Шофер смотрит на меня изумленно, но тут зажигается зеленый, и он, видимо, на автомате, едет вперед. Я уже поняла в чем дело: там, в быстро нагоняющей нас серой легковушке, находятся люди, которые хотят меня убить. Более того, именно сейчас они собираются этим заняться.

— Разворачивайся, черт возьми! — ору я, — быстрее!

Вовчик, давно уже перевозящий с места на место ленивые задницы больших начальников и отвыкший от оперативных действий, начинает поворачивать. Но слишком медленно. Легковушка нас нагоняет, идет вровень по соседнему ряду. Форточка в ней открывается… Замечаю пистолет в чьей-то руке, мысленно успеваю попрощаться с белым светом, и тут… Нет, есть все же справедливость на свете. Водитель машины с потенциальными убийцами бросает на меня любопытный взгляд. Любопытство, конечно, не порок, но лучше надо людей инструктировать перед охотой на Мастеров, пусть даже всего-то четвертого уровня. Его мимолетного взгляда мне хватает для того, чтобы нанести точный и болезненный удар. Водитель выпускает руль, машину преследователей резко уводит влево, так что Вовчик едва успевает увернуться от столкновения.

— Давай, — командую, — гони в управление. Быстрее!

Видимо, водитель мой, наконец, пугается. Потому что вдавливает педаль газа в пол и мы несемся в Управление, заметно превышая разрешенную скорость.

Лимит терпения исчерпан. Дожидаюсь, пока у Юлиана закончится совещание, прошу Мегеру доложить о моем появлении.

— Вы не уехали? — лениво, не отрывая головы от монитора, а лишь скашивая в мою сторону взгляд, спрашивает начальник, только я переступаю порог его кабинета.

Отмечаю появление на стене портрета какого-то неизвестного мне деятеля, делаю глубокий вдох.

— Юлиан Витальевич, — говорю, — я хочу с Вами серьезно поговорить.

— Угу, — отвечает, — Я Вас слушаю.

— Я вернулась, — брякаю первое, что приходит мне в голову, — потому что кто-то пытался меня убить.

Что-то не вижу я негодования на его лице. Я и лица-то его до сих пор не вижу. Что он там делает? В игрушки что ли играет?

— Да? — отвечает, — а Вы уверены?

— Уверена, — говорю, — Вам и Владимир может подтвердить, водитель Ваш. И это не первая попытка. Я, вообще, последнее время чувствую какой-то нездоровый интерес к своей особе.

— И в чем же он проявляется?

— Ну, люди как-то нервно реагируют на мое появление, плакат вот мне на дверь подъезда приклеили, снежками недавно обкидали…

Говорю и сама же вслушиваюсь. Как-то звучит это все по-идиотски. Вижу, шеф мой тоже это понимает.

— Какой плакат? — интересуется.

— А с надписью "Смерть Мастерам", я его уже ребятам на экспертизу оттащила. Вы пригласите Вовчика-то, пусть он сам Вам расскажет, почему мы вернулись.

Усаживаюсь и жду Вовчика. Появляется, на лице — смущение.

— Владимир Николаевич, — интересуется шеф, косясь периодически на экран, — что произошло, почему Вы вернулись в Управление?

Вовчик кидает в мою сторону виноватый взгляд и пожимает плечами.

— Майя Алексеевна сказала «возвращаемся», вот мы и вернулись.

— Что-то случилось, пока вы ехали?

— Не знаю, — бормочет Вовчик.

— Ну Вы что-нибудь необычное заметили?

— Ну… я за дорогой следил.

Вот это да, думаю, а ведь и в самом деле мог не заметить. Ну, подумаешь, машина нас обогнала.

— Чудак какой-то в нас чуть не врезался только, — продолжает Вовчик, — но это уже когда мы разворачивались. А так все, как обычно. Может, Майя Алексеевна что углядела. Я не знаю.

Владимир с разрешения шефа удаляется, а я сижу, что называется, обтекаю.

— Так в чем дело? — интересуется Четвертаков, — может, Вы объясните, что произошло.

Попытка не пытка, можно и объяснить.

— Я почувствовала направленный на меня умысел…

Стоп, он же не Мастер. Он точно не поймет, что умысел ощущается так же, как само действие. Вижу его непроницаемую физиономию, и, наконец, до меня доходит, что я напрасно теряю время.

— Извините, — произношу со вздохом, и встаю, — за то, что заняла Ваше время.

И направляюсь к выходу, с трудом переставляя ноги.

— Майя, — говорит начальник мне вслед, — не стоит так переживать. Я понимаю, волнения, Мастера сейчас непопулярны. Но это же не значит, что кто-то непременно решил Вас… убить. Возьмите пару дней, отдохните…

Заподозренная напоследок в паникерстве, гордо удаляюсь. Надо же! Мастера ныне непопулярны! Потрясающей глубины вывод!

Впрочем, имеется и повод для радости. А именно — возможность обратиться напрямую к моему последнему Учителю. И повод имеется — Гильдия Мастеров в опасности.

У Учителя дома, как я помню, видеофон, а у меня нет. Хочу его увидеть, именно увидеть, а не только пообщаться, и потому решаю рискнуть здоровьем и выбраться на улицу до телеграфа. В нужное время сижу в помещении телеграфа и трясусь. Во-первых, зябко как-то перед разговором, во-вторых, поймала на себе несколько не очень доброжелательно настроенных взглядов. Я в форме СИ, надеюсь, хоть это оградит от посягательств мою драгоценную особу. Вот, вызывают. Дрожа, усаживаюсь перед экраном, и сердце замирает. Вот он, Евгений Павлович. Лицо у него усталое, постаревшее отчего-то, хотя мы виделись каких-то полгода назад, глаза покраснели.

Глядит на меня хмуро. Я расстраиваюсь.

Голос его сух, но, по крайней мере, узнал.

— В чем дело, Майя?

Морда моя сама собой расплывается в умильной улыбке.

— Здравствуйте, Евгений Павлович!

— Да, в чем дело? Говори быстрее, у нас есть две минуты.

Собираюсь.

— Мастера в городе не чувствуют себя в безопасности. На меня было совершено покушение. Инквизиция меры принимать не собирается. Я считаю, это какая-то широкая акция, направленная против Мастеров. Чем это спровоцировано — не знаю.

Говорю, и взгляд мой невольно раз за разом обегает знакомое лицо. Как все-таки приятно!

— Продолжай, — требует Стылов.

— Я считаю, что подобная ситуация сложилась не только в моем округе. Боюсь, что события затронули всю Империю. Считаю своим долгом поставить в известность Гильдию.

Учитель вздыхает, глаза у него какие-то тусклые.

— И ради этого ты оторвала меня от дел?

Вот это да, всякого я ожидала, но чтобы вот так вот сразу и мордой в грязь? Нехорошо.

— Я полагаю…

— Все могут полагать! Ты предоставь мне конкретные факты! А пока фактов у тебя не будет, нам и разговаривать не о чем!

Он кидает трубку, но раздражение его какое-то неуверенное. А я сижу перед экраном и моргаю. Часто-часто, поскольку на иные действия я сейчас не способна.

— Простите! — слышу, — простите, Ваше время закончено, Вы не могли бы освободить кабину?

— Да, — бормочу, — конечно.

Вот так разговор. Я в глубочайше растерянности. Мне всегда казалось, что уж на помощь Гильдии я в случае чего могу рассчитывать. Оказывается — ошибалась. Факты… Хорошо, найду я им эти факты.

По дороге домой понимаю, что не рассчитала время. Темнеет. Стараюсь не прятаться, поскольку это привлекает внимание и вызывает подозрения, но и глаза мозолить не следует. Иду себе тихо, ступаю осторожно, благо каблуки на сапогах невысокие. Я, конечно, не кричала на площадях города о том, что я Мастер, но и не скрывала данный факт. Знакомых — хороших и не очень — у меня полно. Информация по городу расходится моментально. Мастера же нынче в Империи непопулярны, как сказал Юлиан Витальевич. И не имеет значения, есть у меня факты, подтверждающие это, или пока нет.

До дома осталось пара кварталов. Периодически, но не часто, сканирую местность. Широкоохватное сканирование отнимает силы и рассеивает внимание. При злоупотреблении можно не успеть среагировать в нужный момент. Предвижу неприятности. Вокруг темно. Фонари не светят, подозрительно. Стоп. Впереди справа — агрессия. Объект — я. За мной — то же самое. Удерживаю себя от желания обернуться, поскольку понимаю: за мной идут. Бежать небезопасно. Надеюсь на мирное разрешение проблемы.

Дверь подъезда одного из домов с правой стороны открывается. Появившиеся там парни тоже против меня. Вздыхаю: я должна уйти, не время для геройских подвигов. Вопрос: как. Круг сужается. Я понимаю это по тому, как густеет воздух вокруг.

Пора остановиться. В голову назойливо лезет сводка новостей о погибших Мастерах в Липецке. Завтра и я стану героиней подобного репортажа. В окружающей темноте не видно глаз. Эх, была бы я шестеркой! Подожду, пока подойдут ближе.

Сзади кто-то быстро приближается. Шаг его уверен. Агрессия не ощущается. Вернее, есть, но направленность у нее другая. Что-то тревожит меня в этом таинственном субъекте. Пожалуй, я понимаю, что именно — он Мастер. Рассмотреть отпечаток — времени нет. Бедняга пришел сюда себе на погибель. Что же, новая сводка будет ближе к событиям в Липецке.

Люди выступают отчетливее. Они все ближе. Вижу мужчин, женщин, детей. Они наступают со всех сторон, молча, держа перед собой кресты и колья. Будто не на Мастера идут, а на графа Дракулу, как минимум. Даже льстит. Выбираю объекты для атаки.

— Майя! — слышу за плечом. Голос знаком. Оборачиваюсь.

— Ланкович, — шиплю, — черт возьми, что ты здесь делаешь? Почему я опять не могу тебя прочитать?

— Не сейчас, — отвечает, — как думаешь, резонанс получится? Пусть слабенький.

А кто его знает? Люди все ближе. Понимаю, врозь не справиться. Допустим, трех-четырех удастся уложить, остальные все равно задавят.

— Майя! — говорит Ланкович, — быстро возьми меня за руки, смотри на меня.

Что же, попытка не пытка. Вкладываю свои ладони в его и ощущаю пульсацию силы в кончиках пальцев. Пытаюсь сразу войти в контакт и, как следовало ожидать, не выходит.

— Я сам пройду, — шепчет он, — я все помню, ты только настройся.

И я покорно открываюсь. Чувствую скольжение по моему сознанию, и чувство это для мною подзабытое, даже приятно. Контакт. Начинаем транслировать, сначала слабо, потом все сильнее. Сила проходит по позвоночнику и распыляется, вырываясь в воздух.

— Слабее, — передает Ланкович, — слабее, не то ты убьешь их.

Да, конечно. Когда выходим, видим людей, лежащих на асфальте в живописных и не очень позах. Надеюсь, они живы. Хотя, кто знает? Проверять не хочется, хочется упасть и уснуть. Я бы, пожалуй, это и сделала, если бы не Ланкович, который сам, едва держась на ногах, тянет меня прочь отсюда. Добираемся до моей квартиры без приключений. Закрываю дверь на все замки, не забыв и маленький крючочек сверху, опускаю жалюзи и выключаю свет. Страшно. Что-то говорит о том, что граждане нашего вполне благополучного городка решили промышлять Мастерами.

Но начинаю успокаиваться. Мои уставшие ноги мягко ступают по пушистому ковру, хорошо. Ланкович валяется на уже разложенном, диване, раскинув руки. Смотрю на Ланковича, и необычайная нежность к нему вдруг заволакивает мой разум.

— Димка, — произношу я тихо, — спасибо.

Как я хочу спать! Хватает сил лишь на то, чтобы вытащить из шкафа шерстяной клетчатый плед, ткнуться с ним к Димке под бочок. Засыпая, ощущаю странное умиротворение. Хоть недолго побыть защищенной…

Глава 6

Утро. Ланкович спит. Брожу по комнате, сушу голову после утреннего душа. В голову закрадываются всякие подозрения.

— Дмитрий, — спрашиваю, обнаружив, что он открыл-таки ясные очи и довольно потягивается, — Что ты здесь делаешь?

— Живу, — говорит он и глазки такие невинные-невинные.

— М-да? А где ж твоя супруга?

Он быстро мрачнеет, садится на диван и бурчит.

— В клинике.

— О-па! — удивляюсь, — она что, не вынесла прелестей общения со столь одаренной личностью?

Он что-то бормочет в ответ, мол на провокационные вопросы отвечать не намерен.

— Кстати! — с нажимом произношу я, одаривая его взглядом таким проницательным и твердым, — а каким это варварским способом ты остался Мастером? Я же все твои способности законсервировала!

— Ну… — произносит он многозначительно, и уходит на кухню.

— Какое такое "ну"?! — возмущаюсь я, идя за ним следом, — никакого «ну» быть не должно было!

Он наливает в стакан холодной воды из-под крана, очень внимательно при этом наблюдая за процессом. Как будто слежение за холодными бульками и составляет смысл его жизни.

— Ты разве не рада?

— Не переводи тему! Что ты сделал? Кто-то помог тебе снять консервацию?

— Узнаю инквизитора… — ворчит Ланкович.

Я неумолима.

— Отвечай!

— Нет, просто ты же сама объяснила мне методику построения дубль-личности. Я ей и воспользовался.

Опускаюсь на табуретку и так и остаюсь сидеть, хлопая ресницами. Проходит минуты три, прежде чем я обретаю способность двигаться. Ну и что делать с таким самородком?

— То есть, — произношу очень осторожно, поскольку продолжаю опасаться за свой разум, — ты хочешь сказать, что выстроил в моем сознании дубликат своей личности и заставил меня его преобразовывать?

— Не-а, — отвечает Ланкович, — я в своем сознании выстроил дубликат своей же личности. А потом ты его и чистила. Сохранить дубликат было просто, я и предъявлял его всем желающим, в том числе и врачам в клинике.

Смотрю на физиономию его самодовольную, и постепенно, очень медленно, до меня начинает доходить комизм данной ситуации. А вместе с ним и ярость.

— Ах, ты скотина! — ору, вскакивая на ноги, — сволочь!!! Ты притворялся! Ты даже передо мной притворялся! Делал вид, что меня не помнишь, а я из шкуры выпрыгивала! Ах, ты…

Будь у меня что тяжелое под рукой, я бы его покалечила. А так только запускаю в Ланковича сахарницей, до начала разговора мирно стоящей на кухонном столе. Дмитрий уворачивается, сахарница ударяется о стену и осыпает Ланковича с головы до ног осколками голубого стекла и сахаром. Ланкович стоит и смотрит на меня так недоуменно. Крупинки сахара налипли на волосах и ресницах, губы надулись, ресницы вздрагивают. Обиженное дитя, того и гляди расплачется. Мне становится смешно невероятно, до слез на глазах и рези в животе. Пока я истерично ржу, несчастный Ланкович поворачивается и выходит из кухни. Отсмеявшись, следую за ним. Вижу, что он стряхнул уже сахар с головы, и решительно застегивает пуговицы у ворота рубашки. Мне пока не хочется, чтобы он уходил.

— Дима, — говорю, жалобно улыбаясь, — не обижайся, солнышко, я не хотела тебя убивать, честное слово.

Стряхиваю осторожно последние крупинки сахара с его носа.

— Пойдем, я тебе кофе наварю. Нам дают на паек. Хочешь?

Пока готовлю кофе, он рассказывает. Воспользовавшись моей методикой, он смог обдурить и меня, и врачей, и Инквизицию. Из Гильдии Мастеров вышел, со службы комиссовался по состоянию здоровья. В общем, преподавал в местном университете, честно и добросовестно старался наладить семейную жизнь. Все бы хорошо, если бы не Софья…

Глава 7

Софья повязала голову темным платком, как бы украдкой глянула на себя в зеркало.

— Ты куда? — спросил Дмитрий.

— Помолиться.

Его супруга низко опустила голову и взяла в руки ключи, сжала их между пальцев.

— Опять? — удивился Ланкович, — ты же вчера там была?

— Этого не может быть слишком много, — тихо, но с жесткой уверенностью в голосе, ответила Софья и выскользнула за дверь.

Ланкович недоумевал. Его жена проводила в церкви слишком много времени. Он не узнавал ее. Возвращаясь домой, супруга становилась все более темной и непрозрачной. Она вела себя странно, она забросила домашнее хозяйство и мало внимания уделяла ребенку. От выполнения супружеского долга пока не отказывалась, но выполняла его, действительно, как долг. Будто крест несла по постели.

За прошедшее после свадьбы время Ланкович постепенно перестал различать, где его мысли и эмоции, а где — Сонины. И это его даже радовало. Успокаивало осознание абсолютной чистоты и прозрачности находящегося рядом человека. Ни ревности, ни подозрений.

А она становилась все более набожной. И область, отведенная Церкви, была для Дмитрия темна. Более, того область эта увеличивалась с угрожающей быстротой.

Неожиданно Ланкович осознал, что Софья растворилась во тьме целиком, осталась лишь одна мрачная туча, внешними очертаниями напоминающая его жену. И тогда он испугался. Страх заставил его отдать дочь в детский сад недельного пребывания. Соня не обратила на это внимания. Попытки сканирования ничего не дали. Попытки исправления с грохотом провалились.

Впервые Ланкович столкнулся с тем, что человек абсолютно закрыт от его воздействия, и это его оскорбило. Ощущение беспомощности не так часто посещало моего героя. Особенно угнетала мысль, что странности эти происходили не с кем-то там, посторонним, а с его ручной женой.

День шел за днем, Иришка росла в интернате и спрашивала по вечерам, когда отец забегал ее проведать, где мама. Ответить бедному Ланковичу было нечего. Обратиться к специалистам он боялся, поскольку в таком случае могла всплыть истинная причина ее помешательства. Ланкович справедливо полагал, что виноват он.

Однажды Соня пришла домой очень поздно. Тихо открыла дверь и прошла, не переобуваясь на кухню, в которой в то время орудовал Ланкович, пытаясь соорудить еду.

— Будешь ужинать? — как-то даже робко спросил Дмитрий.

Она не ответила. Села на диван, крепко сдвинув колени. Сняла с головы платок, и светлые прямые волосы частично скрыли бледное лицо.

— Дима, — произнесла Софья после продолжительного молчания, и голос ее был задумчив, — ты в Бога веришь?

Ланкович чуть не выронил из рук сковородку. Вопрос, мягко говоря, был странноват. Особенно, если учесть, что он преподает богословие, а, кроме того, некоторое время работал в СИ.

— Верю, — встревожено ответил он. В очередной раз попытался ее просканировать. И вновь не увидел ничего, кроме клубящейся тучи.

— Тогда поклянись Им, — произнесла Софья, и лицо ее было безмятежно, — что ты оставил Мастерство.

И тут Ланкович замялся. И тут он не нашелся, что сказать.

— Ну, — пробормотал он растеряно, — меня же лечили. Способностей лишиться нельзя, их можно только спрятать…

— Очень жаль, Дима, но я боюсь, что ты неисправим. И отец Виктор тоже так считает.

— Ты рассказала обо мне отцу Виктору?

— Конечно! А с кем я могла еще поделиться своим горем? И ты… ты… ты отравляешь меня!

— Но он же, — растерялся Ланкович, — он на меня донесет…

— Да! И пусть лучше у моей дочери вообще не будет отца, чем такой, как ты!

Пока Ланкович соображал, что бы это заявление могло означать, она спокойно и отрешенно подошла к кухонному столу, достала из верхнего ящика свеженаточенный собственными Димкиными руками нож с черной пластмассовой ручкой.

— Такие, как ты, — продолжила она, — считают, что могут спокойно читать в чужих душах. Это неправильно. Так не должно быть. Никто, кроме Бога, не может это делать. Инквизиция была права, когда запрещала нам жить вместе.

Ланкович, до которого постепенно начала доходить необходимость срочных действий, подошел ближе к жене, приобнял ее за плечи.

— Ну что ты, Сонечка, разве такое можно говорить?

Она развернулась и ударила. Ланковича спасла только инквизиторская выучка, заставившая резко отпрянуть в сторону. Лезвие скользнуло по ребрам, распоров кожу. Он с удивлением обнаружил, что футболка потемнела, и снова успел лишь отстраниться от занесенного над его бедным телом ножа.

— Сонька, ты что?!!! — заорал он, наконец-то по-настоящему испугавшись.

— Ты — чудовище, — прошипела супруга, — Бог не создавал таких, как ты.

После этого Ланковичу оставалось лишь отобрать у несостоявшейся убийцы ее оружие и вызвать скорую. Приехавшие врачи заштопали ему бок и забрали расшалившуюся жену в психиатрическую клинику.

Глава 8

Разливаю кофе по крохотным тонкостенным чашечкам. Эти чашечки — моя гордость, я их всюду с собой вожу. Берегу, как зеницу ока.

— Все это понятно, — говорю, — но ты что, следил за мной?

Молчит некоторое время, делает вид, что очень увлечен смакованием напитка. Ничего. Время у нас есть, расскажет, никуда не денется. Рассматриваю внимательно его лицо, готовлюсь к восприятию информации, и вдруг…

Слышу звонок у входной двери. Подхожу очень осторожно.

— Кто там?

— Откройте, Святейшая Его Величества Инквизиция!

Надо же, чего это ко мне в такую рань коллеги пожаловали? Отпираю все замочки и крючочки, смотрю — точно, инквизиторы.

— Чего надо? — интересуюсь, должно быть, не очень доброжелательно.

Три типа в форме. Окидывают меня недружелюбными взглядами, замечаю, что рука одного из них лежит на кобуре. Пальцы его нервно подрагивают. К чему бы это?

— Майя Дровник? Пройдемте с нами, — говорит первый, среднего роста белобрысый инквизитор с погонами лейтенанта на плечах.

— Советник Майя Дровник, — поправляю я его миролюбиво, — и Вы мне не ответили, в чем дело.

— Нам приказано доставить Вас в Управление.

— М-да? И кто это Вам такое мог приказать?

— Начальник Управления Четвертаков.

Стараюсь придать своему голосу как можно больше сарказма.

— Да ну? А чем вызвана такая необходимость, он Вам не сообщил? Сегодня суббота, как никак.

Смотрю, тот, который с пистолетом, уже пятнами пошел. Нервничает мальчик. Пускай нервничает. Хуже будет, если я волноваться начну. У второго дрожат губы. Лейтенант, похоже, в этой компании самый адекватный.

— Майя Алексеевна, — говорит он спокойно, — Нам приказано сопроводить Вас. Давайте пройдем в Управление, и Вы сами побеседуете с Четвертаковым.

Действительно, думаю, почему бы и нет?

И вот стою я, значит, в дверях, гляжу на коллег честными серыми глазами, и думаю, что бы мне такое хорошенькое сотворить, чтобы коллеги мои случайным образом Ланковича в моей квартире не обнаружили. Но тут лейтенантик делает попытку меня этак слева обогнуть и направиться в сторону спальни. Я, конечно, ничего особого там не скрываю (за исключением некоторых подозрительных личностей), но частная жизнь, знаете ли. А потому аккуратненько загораживаю ему вход и интересуюсь:

— Потеряли что-нибудь?

— У нас приказ — произвести осмотр помещения.

— Да ну? — удивляюсь я, — а письменное распоряжение из Совета Инквизиции у тебя с собой, яхонтовый ты мой?

— Да, — спокойно отвечает он, и достает из кармана сложенный вчетверо листок гербовой бумаги, на котором красным по белому написано: "Произвести осмотр квартиры Дровник Майи Алексеевны, проживающей по адресу:____________________ на предмет нахождения в ней посторонних людей".

Я делаю кислую рожу и бормочу:

— Ну, скажи еще, что это мне же во благо.

Он сдержанно улыбается.

Мы с мальчиками проходим в спальню, почему-то именно она интересует их в первую очередь, и имеем честь наблюдать спокойно сидящего на кровати с журналом полуторагодовалой давности в руках Ланковича. Они глядят на него, он на них. После этого они разворачиваются и молча покидают данное помещение.

— Ну что же, — говорит лейтенант, — раз у вас здесь никого нет, придется Вам одеться и проследовать за нами.

— А одеться я могу в гордом одиночестве? — спрашиваю на всякий случай.

— Конечно-конечно! — поспешно отвечает лейтенант и краснеет.

Получив такое разрешение, я возвращаюсь в спальню, не забыв плотно закрыть дверь, и изображаю для Ланковича выражение лица "Ну ты и фрукт!". Он самодовольно ухмыляется. Далее я быстро натягиваю на себя форму, при этом этот негодяй нахально наблюдает за процессом, демонстративно выкладываю на тумбочку второй комплект ключей, и, послав своему спасителю воздушный поцелуй, удаляюсь.

— Ну что, мальчики, — говорю, — пошли, что ли.

При этом испытываю нечто вроде гордости. Димка — молодец, растет. Глаза отводит только так, не каждой единичке такое удается. И двоечке тоже… Кстати, какой же у него уровень?

Следуем до Управления без приключений. Полагаю, связываться сразу с четырьмя инквизиторами, даже если один из них — так ненавидимый Мастер, народу неинтересно. Замечаю — лица нарочито отворачиваются, когда мы с моим конвоем проходим мимо. Ах, горожане мои любимые, да что же такое вам Мастера сделали-то?

Подходим к Управлению. Молодой незнакомый сержантик, сделав строгое лицо, предлагает мне сдать оружие на проходной. Удивленно поднимаю брови.

— Я арестована?

— Нет, но таков приказ Четвертакова.

Вот здесь можно и повыпендриваться.

— Да ну? Тогда какого черта я буду сдавать свой табельный пистолет какому-то молокососу?! И не собираюсь даже! Я сдам оружие только лично ему и только после предъявления мне приказа об увольнении или постановления о задержании. Ты понял?!

Ага, позеленел бедный. Звонит Четвертакову, видать. Все, получил ценные указания.

— Проходите, — говорит мне мрачно.

Мы с конвоем следуем на второй этаж, к кабинету моего шефа, или, может, уже бывшего шефа?

Антонина Григорьевна даже не смотрит в мою сторону.

— Присаживайтесь, — произносит сухо.

Ага, и ее какого-то этого самого на работу в субботу притащили. Ничего, пусть не только мне плохо будет!

— Где Четвертаков? — спрашиваю.

— Он занят, — отвечает, не поднимая на меня глаз.

— Ладненько! — отвечаю и плюхаюсь в кресло.

Смотрю на мой эскорт.

— Садитесь, коллеги, нам, похоже, подождать придется.

Жду минуты три. Меня не вызывают. Ну, знаете ли, нечего на мне методику подготовки к допросу отрабатывать! Резко встаю, и, пока Антонина и конвой соображают, что это я делать собралась, прорываюсь в кабинет к Четвертакову.

Сидит, бумажки просматривает. Тоже мне занятость безумная.

— Добрый день, уважаемый Юлиан Витальевич, зачем Вы за мной мальчиков послали?

Слегка растерялся, бедняжка.

— Если я Вам нужна была, позвонили бы, я бы пришла, — продолжаю я, придвигаю стул ближе к нему и сажусь рядом, — Что случилось?

Гляжу: размышляет, то ли нормально со мною поговорить, то ли изобразить из себя сурового начальника. К стыду его побеждает вторая идея.

— Почему Вы ворвались в мой кабинет без вызова? — вопрошает он, грозно хмуря брови. А брови у него черные, ровные, будто выщипанные.

— Здрасте, — говорю, — приехали. Как так без вызова? Это ведь Вы меня из постели вытащили, оружие сдавать заставили! Претензии ко мне какие-то имеются? Так давайте их сразу рассмотрим, сейчас!

Ух, какая я злая. И отчаянная сейчас. Понимаю, что после этих слов, даже если другой моей вины не обнаружится, в управлении мне больше не работать, но остановиться не могу.

— Проблемы какие-то? Да?!! Давайте, высказывайте! Поговорим с Вами, как инквизитор с инквизитором.

Вытаскиваю из кобуры Макаров, брякаю его об стол. Шеф вздрагивает и косится на оружие.

— Вы хотели, так забирайте!

Наконец, терпение шефа иссякает. Он с силой стучит ладонью по столу и рявкает:

— Немедленно успокойтесь!

— Что?!!!

— Майя Алексеевна! Прекратите этот цирк!!!

— Не я его начинала!!!

Я вскакиваю. Еще слово, и одним работником в Управлении будет меньше. И, боюсь, этим работником буду не я.

— Сядьте, — говорит Юлиан, его гладкое лицо покраснело и уже не кажется таким красивым, — и объясните, что Вы делали вчера с 20.00 до 22.00?

Интересный вопрос, а ответ на него может быть еще интереснее, мол с восьми до десяти вечера я отбивалась от толпы сдуревших граждан, неизвестно почему решивших, что Мастера мешают им жить.

— Гуляла, — говорю.

— Читайте, — заявляет шеф и сует мне в лицо сводку.

Бумага неприятно шуршит в руках. Не хочется до нее дотрагиваться — так и веет грядущими неприятностями. Ну, читаю. Вчера ориентировочно с 20.00 до 22.00 двое лиц, обладающих психопатическими способностями, мужчина и женщина, напали на группу мирных граждан. В результате применения запрещенных средств психопатического воздействия семнадцать человек госпитализировано, двое скончались в больнице.

— Что это за термин такой: психопатическое… Чушь собачья. А я здесь причем?

— Вас опознали.

Смотрю на Четвертакова исподлобья, молчу. Лицо его разглаживается, тон голоса становится мягким, воркующим. Он наклоняется ко мне, сладенько улыбается.

— Я понимаю, Майя, — произносит он, и делает попытку похлопать меня по руке, — Вы были напуганы, приняли мирных граждан за бандитов. Тем более, учитывая Ваше состояние, Ваши страхи…

Руку я брезгливо одергиваю, корчу противную гримасу.

— Что Вы называете моими страхами? Попытки меня прикончить, это? Вы всерьез считаете, что я не смогла бы отличить мирных граждан от убийц? Вы сомневаетесь в моем мастерстве?

Шеф вздыхает, глядит на меня с грустным сожалением в колокольчиковом беспросветном взоре, приглаживает ладонью волосы.

— Кто второй Мастер, Майя Алексеевна? — печально спрашивает он.

— Случайный прохожий, — вежливо отвечаю я и улыбаюсь.

— Я вам не верю.

— Ваше право.

— Есть определенные сомнения в недостаточной лояльности этого случайного Мастера.

— И такое бывает?

Четвертаков вздыхает и опускает глаза. Лицемер.

— К сожалению, в последнее время подобные случаи в Империи не редкость. В особенности, что касается Мастеров, актуализированных в последние три-четыре года. Они ведут себя… неподобающим образом. Майя Алексеевна, неужели Вы не в курсе? Кажется, Ваши должностные обязанности предполагают владение подобного рода информацией.

Удивлена. Не в курсе. Откуда бы? Я тут с курением на рабочем месте борюсь.

— Я вынужден отстранить Вас от работы, — продолжает Четвертаков.

— Да ну? — вновь удивляюсь я, — меня-то более четырех лет назад актуализировали, — или, по-Вашему, я тоже неблагонадежна?

— Вы останетесь под домашним арестом.

Ну и ладно! Гордо следую домой в сопровождении аж трех сотрудников СИ. Судьба у меня сегодня такая — гулять по городу в компании мужчин.

Глава 9

В квартире Ланкович торчит, как гриб на полянке. Весь довольный и счастливый. Был бы лимон — скормила б.

— Что? — интересуется, — про меня спрашивали?

— А как же, — отвечаю, — ты у нас звезда кордебалета! Все разговоры только о тебе. Давай, золотой, рассказывай, что тебе надо и уматывай из моей жизни, пока я благодаря тебе в специзолятор не загремела.

Звезда кордебалета открывает рот и начинает вещать чушь какую-то про свое предназначение, про изменяющуюся Идею и снова, блин горелый, про права человека в Империи, как будто предыдущих двух эпопей с этими понятиями нам не хватило. По морде ему дать, что ли?

— Ага, — говорю, — понятно. Я знала, что переактуализация тебе на пользу не пошла, но не настолько же. Я-то тут причем?

Тут Дмитрий начинает мяться, взгляд в сторону отводить, разве что носком по полу не елозит. В конце концов, вынуждаю его признаться в том, что мальчик боится, что он один не справится.

— Понимаешь, — говорит, — я чувствую изменения…

— И?

Ланкович чешет лоб, изображая задумчивость.

— Ну а к кому я должен был пойти?!

Тут я проявляю редкую сообразительность.

— Так тебе помощь моя нужна? И в чем, позвольте полюбопытствовать? Чем, извините, начальник отдела внутренних расследований Управления СИ по Темскому округу, пусть даже временно отстраненный от должности, может помочь выпавшему из системы Мастеру? Особенно, если учесть, что Мастера этого возьмут со дня на день.

— Почему? — озадачивается Ланкович.

— Да потому что только идиот не сможет сопоставить мои возможности с произведенным нами с тобою эффектом. У меня, солнце, учеников раз два и обчелся. А предположить, что по двору случайно пробегала неучтенная девятка, положила кучу людей и дальше побежала — это уж очень большого ума надо быть! И, собственно, мой долг сейчас пойти в Управление и честно им про тебя доложить.

— И ты это сделаешь?

— Не знаю. Ты мне пока дорог, как память. Хотя… Хотя, если этого не сделаю, они возьмут нас обоих. Факт того, что я тебе чистку не провела, можно считать установленным. То, что супруга твоя на излечении — дополнительный довод. Ты в СИ об этом не доложил. Значит, ты на подозрении. А за компанию и я. Бежать тебе надо, а не предназначение исполнять. Причем быстро и далеко.

— Я далеко не могу. У меня радиус все время меняется, — виновато потупившись отвечает Дмитрий.

— Диапазон?

— От нуля до полутора тысяч километров.

— Ни…! Это все твои гребаные эксперименты!

Молчит. Долго молчит. Ничего, я так тоже умею.

— Знаешь, — говорит он вдруг задумчиво, — я ведь не один такой. Я разговаривал с другими Мастерами, с новенькими. Они тоже чувствуют что-то странное. Какую-то свободу и желание действовать. Просто не знают, в каком направлении. Неужели ты это не ощущаешь?

— Нет!

— Странно. Но, с другой стороны, на Мастеров ведь раньше тоже не нападали. В таком количестве. Мы как будто отрываемся от людей. Еще больше, чем обычно.

Меня такие разговоры злят.

— Слышь, — говорю, — богослов-философ. Я такое не чувствую, перемен не предвижу, а на Мастеров нападали и ранее, причем в разных количествах. А ты шел бы отсюда побыстрее. Мне еще о тебе начальству докладывать. И не забудь, пожалуйста, там за дверью три орла стоят. Глаза помочь отвести или сам справишься?

Ланкович вешает нос, бурчит, что мол и сам с усами, и торжественно удаляется через дверь. Слышу грохот на лестничной площадке, жду минут пять, а лишь затем выглядываю. Ага, лежат мои телохранители, как бревнышки, рядком. И только ручки в разные стороны свешиваются. Не удержался, гаденыш этакий, от эффектного жеста на прощание. Усыпил. Ну и Бог с ними со всеми. Кто я такая, чтобы мешать парням отдыхать на рабочем месте? От работы ведь меня отстранили?

Спокойно пробираюсь между ними, стараясь лишь пальцы не поотдавливать, и тащусь на работу. Как и обещала, докладывать о Ланковиче и искренне раскаиваться в совершенных ранее проступках.

Четвертаков, надо признать, выслушивает мои покаянные речи без удивления и без торжества на своей холеной физиономии.

Уныло кивает в такт моим словам и телефон свой разглядывает.

— Так Вы говорите, — задает он уточняющий вопрос, — что после того инцидента с нападением своего ученика не видели.

— Нет, — отвечаю я, — видимо, испугался, что его раскрыли, и исчез.

— А зачем же он тогда вмешивался?

Изображаю удивление.

— Как зачем? Он же мой ученик! Он не мог оставить меня в беде!

— Он переактуализацию прошел, — напоминает шеф.

— Переактуализацию? — хмыкаю я, — да чушь это все! Психику себе расшатал, да и только.

— Хорошо, — спокойно произносит Четвертаков, — Вы свободны, идите.

— Домой?

— Нет, на свое рабочее место. Считайте, что Вы восстановлены в должности. И впредь, Майя Алексеевна, сразу отвечайте на поставленный вопрос. Не заставляйте меня применять непопулярные меры.

Он холодно улыбается, пристально глядя в мои честные глаза. Я киваю и выпархиваю вон из кабинета. Как быстро все прошло, однако, и как удачно! Даже подозрительно.

Глава 10

Два дня прошло. Все тихо. Меня не трогают, а я не высовываюсь, и даже подчиненных моих не слыхать, не видать. Меж тем, нападения на Мастеров продолжаются. И что-то я не замечаю, чтобы за нападавшими кто-либо активно охотился. А слова "народная воля" в разговорах все чаще заменяют термин «правонарушение». Стараюсь возвращаться домой засветло, благо работой меня сейчас не напрягают.

Накаркала.

Четвертаков, большой и важный, на пороге моего кабинета. Смотрит на меня, глаза с прищуром, руки в карманах. Не человек, а воплощенная неприятность.

— Вот что, советник Дровник, — произносит он, наконец, — у меня есть для Вас задание особой важности.

— Слушаю, — осторожно проговариваю я.

— Я Ланковича в розыск объявил, — продолжает между тем мой драгоценный шеф, — думаю, Вам это дело поручить.

— Почему мне?

— Ну а кто его лучше всех знает? Кроме того, Вы же его в прошлый раз искали и обнаружили. Вот, по старым, так сказать, следам. Сами же просились на оперативный простор. Вам и карты в руки.

— Но у Вас и другие работники имеются…

— Имеются, — соглашается Четвертаков, — но они не являются Мастерами четвертого уровня. Так что, дерзайте, Майя Алексеевна. В ближайшее время жду Ваш рапорт.

С каменным лицом дожидаюсь его ухода. В голову лезут лишь слова, не имеющие чего-либо общего с нормативной лексикой. Это как же я должна ловить Ланковича, чтобы не дай Бог, его не поймать и при этом остатки своей репутации в общественном сортире не утопить? Спасибо, дорогой Юлиан Витальевич, чтоб тебе геморрой, диарею и куриную слепоту в одном флаконе.

И вообще, это что за судьба у меня такая злодейская? Я что, всю жизнь по Империи буду за своими учениками гоняться? Все, завязываю с актуализацией. А то брак какой-то в работе пошел.

Выезжаю. Начинаю все по-новой. Его одна бывшая работа, другая бывшая работа. Его гражданская жена, тоже бывшая. Она, кстати, уже не буянит, но, естественно, о Ланковиче не слышала ничего и вспоминать не желает. Его бывшие коллеги… При моем появлении практически у всех вытягиваются лица. Наверное, думают — дежавю. А я же каждый день рапортую об отсутствующих результатах. С чистым сердцем и спокойной душой. Ну, всех уже опросила и все осмотрела! Даже писать не о чем. В университет, что ли, опять наведаться от нечего делать?

И зачем нелегкая сюда меня принесла? Естественно, коллеги-преподаватели не в курсе последних передвижений золотого мальчика Димы. Изумленно разводят руки в стороны и пытаются выведать у меня, что случилось. Не сознаюсь. Спокойная и умиротворенная иду к выходу по длинному коридору, ведущему в фойе, когда за руку меня дергает какая-то мелкая девчушка. Маленькая, тоненькая, голова в бараньих кудряшках, на носу очки. Платье коричневое в белый горошек. Девочка-одуванчик.

— Простите, — тихонечко щебечет она, — а Вы — Мастер Идеи Майя Дровник?

— Да, — говорю, — а что Вас интересует?

— Вы Диму ищете?

Сердце в груди нервно екает.

— Какого Диму?

— Ланковича!

— Да, а Вам что-то известно?

— Известно, — шепчет девочка, и отчего-то краснеет.

— Простите, а Вас как зовут?

— Олеся Свитковская. Я аспирант, преподаю здесь психологию четыре часа в неделю Я нечасто в Университете бываю, и в прошлый раз мы не встречались. И я… Мастер врачевания.

А вот здесь я спотыкаюсь на ровном месте и начинаю мысленно обругивать себя последними словами. Нет, но это надо же! Сначала принять это мелкое существо за студентку, а потом нагло не заметить, что она — Мастер! Нет, ну теперь-то я вижу! Хотя вот параметры определить не берусь, ни восприимчивость, ни силу. Какие-то они у нее странные.

— Первый уровень, — бормочу я.

Олеся Свитковская снова краснеет.

— Я не могу сейчас с Вами разговаривать, — произносит она, — я боюсь, что нас могут подслушать.

Здрасте, приехали! И чего это ради новоиспеченному Мастеру бояться прослушки?! Это я еще могу ее опасаться, учитывая последние события! Глубокий вдох…

— Хорошо, — отвечаю, — где и когда мы сможем с Вами поговорить?

— А приходите ко мне домой, — говорит она, простодушно улыбаясь, — только не раньше девяти вечера. Вот мой адрес. Хорошо?

Рассеянно киваю, забирая у нее из рук листок с каракулями. Пожалуй, эту встречу в рапорте я пока не буду отражать,

Около девяти я нахожу типовую девятиэтажку на окраине города. На глухой окраине, то есть в ста метрах от нее уже лесок виднеется, в котором осенью наверняка грибы собирают. Лифт не работает. Ползу на восьмой этаж, задыхаясь и ругаясь вполголоса. Дверь, обшитая коричневым дерматином. Звук звонка имитирует кукареканье. Представляю, как хозяйка квартиры каждый раз вздрагивает.

Олеся открывает дверь, мило улыбается и приглашает меня войти. Уже у порога слышу возбужденные юные голоса, раздающиеся откуда-то, судя по типовой планировке, из зала.

Разуваюсь, прохожу. Ну, и кого я вижу?

Естественно, Ланковича.

— Майя! — радуется он, — ты меня нашла!

— Ага, — бормочу, — замечательно, учитывая то, что я всеми фибрами души желала тебя НЕ найти.

Меня, как почетную гостью, усаживают в кресло во главе круглого, как у древних рыцарей, стола. Почему во главе? Потому что все остальные, включая мою потенциальную жертву, ютятся на разномастных табуретках. Хозяйка быстро мне приносит чашку суррогатного кофе. Без сахара. Пью, давлюсь, рассматриваю компанию.

Несколько юных Мастеров. Три единички. Одна двоечка. Показатели у всех так себе, и до меня, и до Ланковича им, как до луны пешком. Дети! Глупые, слабые, взор-то у них горит, да руки растут не из того места. Захлебываясь от эмоций, рассказывают мне и друг другу о своих последних ощущениях. Мысли всякие крамольные озвучивают.

Ланкович же рядом с ними, как гордый петух с цыплятами. Грудь колесом, улыбка самодовольная, аж противно. Поглядывает на меня искоса, мол смотри, какой я коллективчик организовал!

Что я делаю в этом зоопарке?

— Господа, — говорю, — Вы не понимаете главного. Мастера — не революционеры. Вас должны были этому учить. Мы — продукт эволюции этой земли, мы — ее гарант и ее двигатель. Мы, независимо от профиля, воплощаем в себе Идею.

— Да! — подхватывает двоечка — светловолосый мальчик с непонятной растительностью на остром подбородке, — именно так! И мы считаем, что это Идея заставляет нас изменяться. Посмотрите сами. Мастера существуют уже порядка шестисот лет, и площадь, и структура нашего государства постоянно и постепенно изменялись. А сейчас что?

— Что?!

— Государство закостенело! Нас лишили последних свобод. У нас в стране отменили деньги! Мы заорганизованы!

— И что? Зато у нас почти не совершаются уголовные преступления!

— Да, зато политические и религиозные на каждом шагу!

— Мы ликвидировали бедность!

— И у всех остался только минимальный набор продуктов и одежды!

И так дальше, и все об одном.

Под конец не выдерживаю. Пора менять тему. Ловлю хозяйку дома.

— Олеся, Вы скажите мне, когда я по университету Вашему бегала, я удостоверение СИ показывала?

— Да, — удивляется Олеся, — а что?

— А вам это что, ни о чем не сказало? Вы зачем меня сюда привели? Вы думаете, я Ланковича ради собственного удовольствия разыскивала? Вы вообще видели, что в пяти метрах от Вашего подъезда фото его морды на столбе вывешено? Он в розыске! А Вы, мало того, что привели к себе в дом его, так для компании притащили еще и сотрудника Инквизиции, который по совместительству является Мастером Идеи! Я ведь, можно сказать, ходячее воплощение государственности! Что вы вообще делаете?!

С удовлетворением наблюдаю, как бледнеют физиономии горереволюционеров. Хорошо иногда сопоставлять факты, главное, делать это вовремя, а не после получения по шее.

И лишь Ланкович снисходительно улыбается.

— О чем ты сейчас думаешь? — неожиданно спрашивает он, с любопытством заглядывая мне в глаза.

Ну да! Сейчас у нас начнется сеанс психоанализа.

— Я? Я думаю о том, что мне нужно сейчас опять ехать в управление и сдавать вас всех. Потому что то, что вы говорите, хоть и кажется мне бредом, по сути является государственной изменой. И я не могу это оставить просто так.

— Ну и почему ты еще здесь?

— В смысле?

— Почему ты сидишь и нам угрожаешь? Ты ведь давно могла выйти, к примеру, к соседям, позвонить от них, и здесь уже была бы группа задержания. А почему в прошлый раз ты позволила мне уйти? Тебе ведь уже сообщили о моей "недостаточной лояльности". Ты уверена в том, что подобное поведение укладывается в рамки типичного для Мастера Идеи образа мысли? Ты сама изменяешься, Майя! Ты уже не такая, как была пару лет назад. И все Мастера рано или поздно осознают происходящее. И ты тоже.

Вот так, значит, мы вопрос поставили. Раз Ланкович не в наручниках, значит я враг народа. Замечательно!

В итоге разругиваюсь со всеми в дым и гордо удаляюсь по направлению к ведомственной гостинице.

Глава 11

Вваливаюсь в номер и сразу слышу телефонный звонок. Не подойти нельзя. О том, что я здесь, знает лишь мой непосредственный начальник. А я сейчас как раз всеми силами свою лояльность подтверждаю.

Ору в трубку:

— Да!

И точно, Четвертаков.

— Майя Алексеевна, к нам поступила информация о нахождении Ланковича по адресу.

И называет мне местонахождение той девятиэтажки. И номер квартиры. Славно. Значит, либо на меня маячок повесили, либо Ланкович свою примечательную физиономию перед бдительными соседями все-таки засветил. Ну, или кто-то из его чудо-детей все же не настолько изменился, как они пытались мне доказать.

— Вы, — продолжает Четвертаков, — назначены руководителем группы захвата. Выезжайте по адресу немедленно. И постарайтесь взять его живым. Он необходим для исследований.

— К-к-аких исследований? — спрашиваю я.

— Ваш ученик — феномен. Мы хотим понять, как подействовала на него переактуализация. А, кроме того, он как раз из группы новых Мастеров. Надо же понять, откуда исходит угроза и в чем ее суть.

Черт, что делать? Достаю пистолет из сейфа и выезжаю. А почему, черт возьми, я должна осуществлять захват?! Я им кто: и швец, и жнец и всем вокруг полный песец?

У подъезда уазик СИ с включенными мигалками, бобик для перевозки заключенных и шестеро бойцов горотдела в полной амуниции. Еще кто-то в автомобилях остался, но поскольку они не спешат сами быстренько перейти в мое распоряжение, делаю вид, что я их не заметила. Один из инквизиторов предлагает мне надеть бронежилет. Собираюсь было отмахнуться от этого. Я ведь знаю, что детишки не вооружены. Но вовремя затыкаюсь, вспомнив о том, что мне это знать не положено. Морщась, напяливаю на себя тяжелую, пахнущую потом броню.

— Восьмой этаж, — говорит мне один из бойцов. Угрюмо киваю.

Снова утомительный подъем. Как бы невзначай отстегиваю кнопку на кобуре Оружие я всегда ношу на боку. Под мышкой неудобно. Грудь мешает.

Одна надежда на том, что машины внизу нельзя было не заметить, и Ланкович сделал соответствующие выводы. Сделал. Но не те.

Я даю бойцам знак держаться чуть поодаль. Звоню в дверь, слышу знакомое «кукареку». Дверь открывает Дмитрий. Он бледен. На лице решимость. Видит мое боевое облачение. Молчит. Я успеваю взглядом показать ему на рукоятку пистолета. Нашей совместной, пусть и не резонансной силы хватает на то, чтобы слегка притормозить инквизиторов. Хватает ровно настолько, чтобы Ланкович успел выхватить у меня пистолет, а саму меня всю из себя замечательную, советника Инквизиции, Мастера четвертого уровня и все такое развернуть и прижать спиной к себе.

— Не двигаться, — сухо произносит Ланкович замершим от такого поворота событий бойцам, — я ее убью.

Я киваю. Мол, да-да, убьет непременно. Он у нас такой. Отличник боевой и всякой другой подготовки.

А дальше мы боком, чтобы не открывать его спину, начинаем спускаться по лестнице вниз. Очень долго. Группа захвата молча следует за нами, предвкушая, когда, наконец, этот вредитель допустит ошибку, и они смогут с полным правом в него вцепиться. Пока держится.

Выходим из подъезда, оставаясь под козырьком.

На улице нас поджидают еще четверо, не считая водителей.

Ланкович велит подогнать уазик, подперев им дверь подъезда. Ввиду отсутствия ступенек, эта операция удается. Мы чуть сдвигаемся влево. Длинный козырек (спасибо строителям) пока защищает нас сверху, автомобиль — справа.

Хрен с ними со всеми, настраиваюсь на широкоохватное сканирование, и тут же засекаю двух снайперов на крыше. Не очень хорошо. Даже если мы с Ланковичем войдем в резонанс, что недопустимо, учитывая мое желание остаться на службе, все равно их не достанем.

— Снайперы, — шепчу я.

Димка кивает.

Сканирование выявляет неожиданный побочный эффект. Кажется, в группе захвата произошла смена приоритетов. Кажется, нет, точно, они уже готовы пожертвовать заложницей. Полагаю, исследование феномена Ланковича для моего руководства сейчас предпочтительнее, чем жизнь инквизитора с пошатнувшейся репутацией. Что ж, логично.

— Я не сдамся, — говорит Дмитрий, опережая мой вопрос, — я не свинка для опытов.

Я нервно вздрагиваю, представив себе лежащего на кушетке, обмотанного проводами Ланковича. Исколотые вены, пустые глаза, дырявый череп. Неприятная перспектива, но помня о его живучести… Тем не менее, не успеваю приказать себе заткнуться и произношу мысли вслух:

— Тогда убьют нас обоих. Думай быстрее.

Димка дышит мне в затылок, по-прежнему тесно прижимая к себе. Молчит. Шестеро оставшихся в подъезде парней тупо долбятся в дверь подъезда.

Ланкович резко разворачивает меня лицом к себе. Связь между нами сейчас так сильна, что разговаривать нет надобности. "У меня нет выхода. Ты должна мне помочь". "Хорошо, — отвечаю, — скажи как". "Помоги уйти — просит он, — я не хочу в клинику. Помоги мне уйти". Я опускаю голову. Уход в данной ситуации может означать лишь одно, но медлить нельзя. "Ты готов?" — спрашиваю спустя десять секунд.

Кивает.

Я смотрю в глаза его, прозрачные и потерянные. Сначала просто смотрю, какие все же ресницы у Димки забавные — мохнатые, коричневые. Затем осторожно проникаю в сознание, скольжу по телу, поглаживаю его, успокаиваю, шепчу нежно. Нахожу сердце — колотится страшно. Вхожу в ритм. Бьюсь вместе с ним некоторое время, а потом начинаю замедляться. Биение становится спокойнее, тише. Медленнее, еще медленнее, и еще… И вот сердце совсем уже готово остановиться. Я едва успеваю покинуть тело Ланковича и заставить себя начать четко соображать. И вижу уже белое испуганное лицо, посиневшие губы и грудь, пытающуюся вдохнуть. Его руки продолжают давить мне на плечи. И затем пальцы разжимаются, и тело Ланковича просто валится на пол, мне под ноги.

Делаю глубокий вдох. Начинает болеть голова. Тихо сползаю вниз. Прижимаюсь щекой к полу — он холодный. Головная боль настолько сильна, что даже стоящие перед лицом сапоги плывут пятнами. По морде моей текут слезы, и хочется только уснуть. И можно навсегда.

Рассказ 4. Монастырская тишина

Глава 1

Со временем прихожу я к выводу, что с работы мне отлучаться вообще нельзя. Вот, каких-то пару недель отсутствовала, а уже такие перемены грядут. Формально конечно никто ничего еще не знает, но слухи в нашем учреждении имеют тенденцию быть ближе к истине, чем официальные разъяснения. А слухи гласят следующее: нас передают в подчинение Святейшему Синоду, Четвертаков же собирается переходить на работу в Министерство юстиции, которое нас курировать больше не будет. И по этому поводу в ближайшие дни грядет к нам инспекторская проверка. Смотреть будут, что тут наш обожаемый Юлиан Витальевич наворотил.

Смотреть есть на что.

Временно назначенный представитель Синода — помощник обер-прокурора Морданов Александр Игоревич, оказывается, ярко выраженный женоненавистник. Проявляется это на моем примере несколько неожиданным образом. Бредя по коридору и размышляя над свежеполученными сведениями, я умудряюсь натолкнуться на господина помощника обер-прокурора.

— Здрасте, — говорю, обхожу его аккуратно и следую себе дальше.

— Стой! — слышу позади повелительный окрик. Изумленно оборачиваюсь.

— Да?

— Как ты себя ведешь?! В тебе недостаточно смирения, женщина! — бросает мне указанный господин с гневным презрением в голосе.

Есть над чем призадуматься.

В детстве, а также и в более позднем возрасте часто слышала я, что с таким мерзким характером никто замуж меня не возьмет. Мол, веду я себя недостаточно женственно, и агрессивности во мне хоть отбавляй. Сейчас, по прошествии N-ного количества лет, подтверждаю: не взял. И даже не пытался. А усилившаяся мерзопакостность характера, подчеркнутая независимость и даже некоторая властность, а также, как его там, явно бросающийся в глаза недостаток смирения — все эти качества позволяют оценивать мое незамужнее состояние как факт, трансформации не подлежащий. Про Мастерство я уж вообще молчу.

Так вот, кроме всего перечисленного, не выношу я, когда незнакомые люди обращаются ко мне на «ты» и терпеть не могу обращение «женщина», еще бы милочкой назвал, тогда там бы и закопали то, что от него осталось бы. А так у меня просто дар речи отказывает.

"Мы на брудершафт с Вами, вроде бы, не пили!" — хотела было воскликнуть я, когда нашлась, наконец, что сказать, но величественный господин уже удаляется. В конце коридора видна лишь его узкая спина в дурацкой синей мантии. Я даже расстраиваюсь. Мало того, что нахамили, так еще и лишили права ответной реплики.

И вообще, с каких это пор инквизитор должен отличаться смирением? Мне это по должности не положено. Вот!

В общем, наш Морданов женоненавистник, что, в свою очередь, побуждает меня на совершение ряда ответных действий. Сначала я решила в экстренном порядке похудеть, что мне, скажу прямо, почти удалось. Потом, потратив на это с непривычки полночи, я укорачиваю форменную юбку на два пальца. Достаю из шкафа забытые, как страшный сон, туфли на каблуках. Делаю утром макияж поярче и прическу супер-пупер. И в таком непривычном мне виде гордо дефилирую до работы. Даже программист Сема, который, как правило, особенности внешнего вида в упор не замечает, и тот, увидев меня, слегка офонаревает и провожает свою любимую начальницу долгим недоуменным взглядом. Впрочем, не он является целью моих экспериментов, а господин Морданов собственной персоной. Посему полдня я, взяв в руки какой-то совершенно левый бланк, фланирую по коридору третьего этажа, где объект исследования должен, теоретически, обитать. Впрочем, к концу рабочего дня выясняется, что Морданов с раннего утра провел совещание и уехал по делам. Так что мой экстравагантный внешний вид оказался его вниманием не охвачен. Жаль.

Потом я позволяю себе еще более грубую выходку. К сожалению, прежняя осталась незамеченной.

По утрам проходит в нашем замечательном заведении такая чудесная штука, как планерка. Это когда собираются в кучу начальники отделов и прочие руководящие лица и выслушивают в течение сорока минут всяческие размышления на тему эффективного осуществления деятельности. Время от времени кого-нибудь вытаскивают за шкирку из круга сонно сопящих коллег и заставляют отчитываться о проделанной работе. Ввиду того, что занимаемая мною должность относится все же к начальствующему составу, присутствие на этой тягомотине каждый понедельник — моя почетная обязанность.

И вот кабинет Четвертакова, как наиболее вместительный, заставлен разнокалиберными стульями, а во главе занимающего половину кабинета стола восседает Сам — в данном случае, Морданов. Я сижу не у стола, а в кресле возле стены — подальше от надзирающего ока и отчаянно пытаюсь не уснуть. Глаза то и дело закрываются, настаивая на замене нудных отчитываний приятными сновидениями. Юбка на мне та самая, укороченный вариант, ногу на ногу. Коллеги косятся, но умеренно, не забывая вовремя отводить алчущий взгляд. Один лишь Морданов пялится и пялится. Нагло, умудряясь сочетать во взгляде одновременно желание и пренебрежение. Мол, трахнуть бы тебя, телка, хоть на что-то сгодишься. Бесит. Доводит меня до того, что я внаглую, на виду у изумленной публики (впрочем, публика мало что в этом понимает) начинаю его сканировать. Мои худшие подозрения оправдываются. Могла бы и не рисковать. Я, действительно, для него лишь кусок пригодного для употребления мясца — тупенькая предназначенная лишь для подстилки тушка. Пережить сие для меня затруднительно.

— Ну что, — произносит он, — подводя итог как всегда «плодотворной» работы, — есть у Вас какие-либо вопросы или предложения?

Поднимаю руку.

— Есть, — говорю.

— Да? — удивляется.

— Перестаньте, Александр Игоревич, мои коленки рассматривать. У меня от Вашего взгляда мурашки по коже бегают.

Переживаю момент краткого триумфа, когда взгляды всех присутствующих на данном собрании лиц, за исключением некоторых уснувших, поворачиваются в мою сторону.

А Морданов бледнеет, поджимает губы и произносит таким тихим, но прямо-таки режущим металл голосом:

— Хорошо, Майя Алексеевна, я постараюсь более не доставлять Вам неудобств.

— Благодарю, — отвечаю, но что-то голос сипит как-то. Боюсь, что никто меня так и не услышал.

Не могу сказать, что совершала я сей шаг, не обдумав его последствия. Нет! Совершенно ясно представляла я себе, чем мне грозит подобная эскапада, но даже попытки удержать себя не предприняла. Просто, видимо, захотелось себя порадовать. А потом будь, что будет, и надеюсь лишь на то, что приобретения иногда выглядят как потери.

Глава 2

Через пару дней вызывает меня к себе Четвертаков. Вид у него такой слегка подувявший. Как же, нашего полубожка посадили на время проверки на короткий поводок и пинают периодически за имеющиеся в хозяйстве (кто не без греха) упущения. И даже я у него сейчас былых ярко выраженных негативных эмоций не вызываю. Морданов здесь же, желает обрадовать меня лично, не доверяет, видимо, столь почетную миссию хотя и неплохо себя зарекомендовавшему, но все же недостаточно опытному Четвертакову. "Наверное, у меня аллергия на начальство" — думаю я, усаживаясь в кресло у стола шефа и готовясь к получению касающейся меня информации. Суть ее в следующем.

Оказывается, недостойна я почетного звания инквизитора, особенно такого, который за своими коллегами должен надзирать. Репутация у меня не очень чистая (не сказать — хуже), поведение недостаточно почтительное, статус Мастера какой-то неопределенный, но что хуже всего — пол не тот. Угораздило родиться меня женщиной, и ничего тут не поделать. Впрочем, учитывая образование, стаж работы, былые (а они все же были) заслуги перед отечеством, а также то, что Мастера Идеи на дороге вообще-то не валяются, отчаянно морщась и разбрызгивая слюну, Морданов решает предложить мне должность кадровика. Здесь же в СИ.

Забавно.

Я соглашаюсь, возможно, потому, что мне здесь нравится, а, возможно, потому что мое присутствие не устраивает Морданова. Мерзкая у меня натура, что ни говори. Четвертаков отчаянно прячет взгляд, но я-то вижу, что он испытывает облегчение. Все же я представитель старой гвардии, и лично мне его драгоценная задница гораздо дороже этой новой — еще не обтесавшейся.

И все же, это не понижение в должности. Это, практически, слив меня, любимой в городскую канализацию. Вышка, Академия, курсы повышения, уровень мастерства — все побоку. Заставить меня заниматься кадрами — все равно, что немецкой овчарке бантик на шею повязать и лоточек с песком поставить. А что? И выгуливать не надо, и кусать некого.

Но ничего. Я стерплю. Я — терпеливая.

Вскоре имею возможность ознакомиться с новыми должностными обязанностями. В них входит, помимо оформления приказов и ведения личных дел, консультирование нескольких назначенных по приказу инквизиторов по всяким сложным правовым вопросам, а также, в случае необходимости, оказание им помощи в давлении на допрашиваемых. Помощи Мастера, я имею в виду. А это уже странно. Это уже совсем из рамок делопроизводства выпрыгивает.

Сделали из меня гибрид секретарши с палачом.

Помимо меня на этой должности числится еще два человека, но фронт работ у всех нас разный и с людьми мы тоже работаем каждый со своими. Подопечные мои особого восторга не испытывают, когда я к ним со своими советами лезу, но пока терпят. В конце концов, не такая уж я идиотка, могу и полезное что-нибудь подсказать.

ОВР мой расформировывают, специалистов раскидывают по разным углам здания. На удивление оказывается, что с Инной Аркадьевной, с которой мы поддерживали сугубо деловые отношения, вполне можно общаться и в неформальной обстановке. Порой она забегает ко мне в кабинет — он на втором этаже, рядом с лестницей — потрепаться.

Гляжу вот на Инну и сердце кровью обливается. Жертвы Освенцима, увидев эту молодую даму, собрали бы, наверное, хлебный паек со всего лагеря и ей предложили. Потому как гибнет человек во цвете лет — и видно это невооруженным глазом.

— Покушай, — говорю, — хотя бы хлебушка. Бутербродик вот возьми.

— Нет, — отвечает, — нельзя мне хлебушек. А бутербродик твой вообще — пища нездоровая. Кашки надо есть на воде и минералкой их запивать. Без газа. И вообще, о душе надо думать.

Вот она о душе только и думает. А все почему? Потому что вернулась она из, тьфу, чуть не сказала лагеря, из санатория, где активно оздоравливала свой, видимо начинавший уже рассыпаться на части, двадцатичетырехлетний организм. Худенькая, как палочка, голубенькая, как Снегурочка. На исхудавшем угловатом лице — большие-большие туманные глаза.

Санаторий находится относительно недалеко. Порядка четырехсот километров.

По слухам, впрочем, слухи исходят в основном от Инны, так что можно назвать их почти правдой, так вот по слухам, это небольшое заведение для избранных. Избранными же считаются не те, кто обладает какими-то там особыми связями или наибольшим влиянием, нет, это люди, умудрявшиеся путевку в это заведение достать, то есть те, которые реально озабочены. Чем? Трудно сказать. Говорят, там быстро худеют. Солидные дамочки, обеспокоенные выпирающими из-под одежд телесами так и рвутся в эти благословенные места. Мало что останавливает их — мечтающих приобрести желанные габариты, встряхнуть стариной, и, чем черт не шутит, обзавестись кем-нибудь новым, молодым, сочным. Впрочем, забегаем мы как-то слишком далеко. Да и домыслы это, не более чем домыслы.

Правда в том, что уезжают в Монастырскую тишину люди с трещинами. И потому, хотя Инна отнюдь не относилась к страдающим лишним весом личностям, тянуло ее туда. Там надеялась она обрести покой. И обрела, должно быть…

— Ты знаешь, — задумчиво произносит Инна перед самым отъездом, — сколько туда всего нужно, это же просто кошмар.

Она показывает мне список, и я действительно ужасаюсь. Одних только сушеных травок Инке следует везти с собой воз и маленькую тележку.

— Ничего, — успокаивает она меня, — зато одежды много брать не нужно. Пару тапочек, носки, кофту, длинную юбку и платок. Пожалуй, и все.

— Слушай, — проговариваю я с искренним интересом в голосе, — а если там и в самом деле так худеют, может и мне с тобой рвануть?

Она явно обрадована.

— Давай!

— Ага, — говорю, — мужиков найдем каких-нибудь.

Инка глядит на меня с испугом.

— Ты что! — восклицает она, — это святое место, там так нельзя!

На том разговор и закончен. Через пару дней одна из наших общих с Инкой знакомых поведала о том, что в Тишине практикуется «загруз» на всякие отвлеченные темы, вроде религии и здорового образа жизни. Начинаю унывать. Этого мне и на работе хватает с лихвой.

— Постоянно? — переспрашиваю на всякий случай.

— Ну да! — простодушно отвечает знакомая, — чтобы о еде не думать.

Мне еще грустнее. Вместе с грустью приходит решение — лечиться Инка поедет сама. Информацию на интересующие темы предпочитаю получать самостоятельно. При этом там, и такую, какая мне самой нужна. Кроме того, говорила же как-то, не религиозна я. Совсем.

Но Инка удивляет. Характер у нее специфичный. Особенно ярко заключенные в ней противоположности проявляются перед отъездом. С одной стороны, все, кто знает натуру эту близко, но недостаточно хорошо, замечают в ней решительность, настойчивость, сообразительность, некоторое высокомерие. С другой стороны, и понимаю это не только я, наблюдается в бывшем моем аналитике болезненное следование авторитетам, радость подчинения более сильной воле, покорность какая-то и боязливость.

В общем, странности ли характера служат тому причиной или тот факт, что подойдя к 25 годам, посчитала Инна находящейся себя на некоем требующем осознания рубеже, но появилась в ней трещина. Небольшая, змеится по корпусу и почти, в общем-то не видна. И, тем не менее, странно наблюдать эту тонкую ранку на достаточно цельной личности.

— У тебя трещина, — говорю я как-то, не надеясь, в общем, что буду понята.

— Да? — безразлично отвечает Инна, — и как давно?

— Месяца с три, но видна стала сейчас.

Она не переспрашивает, что это означает, она не показывает даже, заставило ли это ее задуматься. Просто сваливает. В эту свою "Монастырскую тишину".

На вернувшуюся Инну страшно смотреть. На пепельного цвета лице окруженные синевато-багровыми пятнами, сереют глаза. И даже болтающей на ней униформе не скрыть ни выпирающие ключицы, ни острые локти и коленки. Взгляд ее ушел куда-то в глубину, куда я добраться могу лишь с применением насилия, а это неэтично.

Иногда она благостно так улыбается бескровными губами, аж мороз по коже.

Ехидное пожелание, чтобы Инна сделала хоть что-нибудь, что могло бы отличить ее от стены, Инна исполняет своеобразным способом — красит губы красно-оранжевой помадой, отчего рот ее начинает напоминать пятно крови, размазанное по обоям.

Честно признаюсь, что хочу треснуть ее по голове, чтобы посмотреть, последует ли за этим какая-либо человеческая реакция.

— Тресни, — соглашается она, — если тебе этого очень хочется. А вообще…

И несет какую-то лишенную смысла чушь об агрессивности моей натуры. Мне противно и боязно. Она напоминает мне сдувшуюся камеру. Долго подбирала я синоним, могущий заменить это определение, пока не пришла к выводу, что самый подходящий «опустошение».

— Да, — снова соглашается она, — из меня убрали все плохое.

— Но я и хорошего не вижу!

— Все придет. Со временем.

Голос ее тихий и благостный. Противно.

Понемногу Инна приходит в себя. Впрочем, поглядывая на нее, постоянно задаю себе вопрос: заделана ли трещина в ее сознании, или она просто превратилась в одну большую черную дыру.

Но настоящий страх приходит ко мне позже. Сходив с нею в кафе и некоторое время пообщавшись на всякого рода отвлеченные темы, чувствую себя…опустошенной. Мне так плохо… Все вокруг тускло-серое и беззвучное, хочется руки опустить и тихо сползти под стол, чтобы рожи эти противные вокруг не видеть. И о смысле жизни тоже задуматься пора. И это я — Мастер.

"Что бы такого сделать? — размышляю, волоча домой заплетающиеся ноги, — чем бы себя порадовать?". И прихожу к выводу, что спасти меня может лишь бутылка красного сухого вина. Спасает, хоть и приходится потратить на нее последний, оставшийся до конца месяца талон. Красная жидкость в бокале и книжка в руке вытаскивают меня обратно в жизнь.

Глава 3

Но Инна продолжает тлеть. Она вроде как даже уже ожила, во всяком случае, двигаться стала чуть более энергично, но жить будто перестала. Вот смотрю я и не вижу за ее телом настоящей Инки. Робот ходячий да и только, андроид недоломанный. Передвигается, улыбается куда-то в пространство. И общаться с ней все труднее и труднее. И физически я себя после общения с ней ощущаю отвратительно.

Похоже, мамзель вытягивает из меня силы, и мне, Мастеру, черт побери, очень трудно этому сопротивляться! Подобная ситуация меня не устраивает. Хотя, признаться честно, особой уверенности в том, что именно Инка действует подобным образом, нет. Как-то склонна я списывать все на плохую погоду, неважное самочувствие и т. п.

Сомнения помогает разрешить обыкновенный случай. На улице встречаю Алика Замятина — знакомого Мастера, в Вышке на курс младше учился, хоббит-невысоклик, уже чуть лысоватый. Косится на Инну, буркает мне что-то маловразумительное, криво улыбается и сбегает. Ничего не понимаю! Вроде бы, с Аликом мы всегда были в хороших отношениях, что это он вдруг так странно себя повел. Вечером звонит. Пустой треп ни о чем, о работе, делах, заботах, и в конце фраза:

— Что это за девушка такая странная с тобой была?

— Да? — настораживаюсь я, — почему странная?

— Ну ты даешь, — удивляется Алик, — она же тебя, как осьминог щупальцами обвила, ты что, не чувствуешь?

— Чувствую, — отвечаю я, — но не вижу. А что, это так со стороны в глаза бросается?

— Ну да, — говорит, — сразу видно. Она тебе источники энергии перекрывает.

— А я сомневалась…

— Ты что! Никаких сомнений! Осторожнее с ней, и вообще, ей лечиться нужно.

— Да она только что с лечения.

— Ну не знаю, — в голосе сомнение, — чему ее там лечили. И кто ее там лечил, поскольку специалистов таких, после лечения которых люди осьминогами становятся, от нормальных людей изолировать надо.

— Ну, спасибо, — отвечаю, и голос такой потерянный, аж самой себя жалко, — будем что-то с этим делать.

Решать я проблемы привыкла по мере их возникновения. А это не проблема даже, а что-то страшное и ужасное, от чего за километр несет чертовщиной. И возмущает, знаете ли, что рядом со мной — такой сякой жутко умной, всякие гадости безнаказанно творятся. Непорядок. С Инной же решаю я провести эксперимент. Заманиваю ее к себе в кабинет, запираю дверь на ключ, усаживаю ее за компьютер, мол нужно информацию кое-какую поискать, а сама курсирую рядом и жду. Инна не знала, что я поставила между нами стенку — простейший прием, отсекающий воздействие со стороны непосвященного. Стенка, просто стенка, прозрачная и нерушимо твердая. Беру в руки Регламент, а сама начинаю наблюдения за подопытной. Минут примерно через десять она бледнеет, ссутуливается, чаще останавливается в работе, потом оглядывается на меня и тоскливо произносит:

— Мне что-то нехорошо.

— Да? — вроде бы удивляюсь я, — а что с тобой такое?

— Здесь душно.

— Открой окно.

— Мне и так холодно.

— Плащ накинь.

Инна с трудом поднимается с кресла, причем лицо ее выражает крайнюю степень утомления.

— Знаешь, Майя, мне действительно плохо. Я лучше домой пойду.

Она удаляется, а я остаюсь в кабинете в состоянии глубокого замешательства. Родная подруга в роли коварного вампиряки — это мне и в страшном сне привидеться не могло. Утешает в какой-то мере лишь то, что означенная подруга делала то, что делала, не со зла, а по программе, и энергию из меня вытягивала непреднамеренно. Впрочем, утешение это не слишком-то велико.

И что бы это мне такое предпринять? — размышляю я, и тут же Алик становится перед глазами, как живой, т. е. как имеющийся в наличии. И слова его звучат в голове, мол спецов таких, которые из людей осьминогов делают, от общества изолировать надо. И душа моя, застоявшаяся в стойле, прямо-таки так и рвется навстречу потенциальным приключениям. Миссия спасения человечества от современных франкенштейнов загорается в душе как факел. Ну не дает мне реализоваться кадровая работа!

На следующее утро, припершись на работу с утра пораньше, подаю рапорт об отпуске. Поскольку апрель — месяц для кадровика не очень урожайный, право на желанный отдых я, естественно, получаю.

— Да, — говорю, собирая вещи, — нужно мне нервишки подлечить, жирок вот наросший кой с каких мест согнать. И глянуть мне хочется, что там из себя представляет эта Монастырская тишина. В общем, всем покеда. Не вернусь — перешлите мои вещи родителям.

И гордо удаляюсь.

Глава 4

Итак, Тишина сия находится километрах так в четырехстах южнее нашего славного городка Темска. По слухам, располагается она неподалеку от Буково, в чудном лесочке смешанного типа, подальше от отравленных цивилизацией, обыкновенных неправильно живущих людей.

Схожу с поезда, на рейсовом автобусе добираюсь до пункта сбора, по пути осматривая местные достопримечательности в виде авиационного завода, цирка и целого комплекса зданий, отведенного под СИ на улице Майской. Радует, знаете ли, что коллеги так неплохо устроились.

Сбор у нас в сквере возле пожарной части. Вижу стоящую под начинающим зеленеть тополем высокую тощую даму с зализанными черными волосами и постным лицом, одетую в непонятного назначения балахон с кисточками. Протягиваю ей полученный по великому блату пригласительный. Она глядит на меня так, что даже ежусь, но настраиваться на нее не решаюсь. Светиться раньше времени ни к чему. Я здесь не Мастер вовсе и уж тем более не инквизитор. Я просто секретарь в учреждении, Люпина Варвара Михайловна. Скромная тихая девушка, застенчивая и нелюдимая. Сижу в городском архиве целыми днями, веду нездоровый образ жизни. Хочу похудеть и соответственно оздоровиться. Физически и душевно.

Я присаживаюсь на скамеечку неподалеку. Ручки на коленках, морда бледная потому как без косметики. Серенький свитерок, темная юбка длиной до середины икр. Куртяшка с капюшоном. Ангел я, ангел.

Жаждущий излечения народ подтягивается, показывает пригласительные и расползается по соседним скамейкам. И мужчины подходят, и дамочки. Всякие есть. Но преимущественно из тех, кто что-то в этой жизни имеет. Возраст в основном средний и старше, но есть и совсем молоденькие экземпляры — пугливые, нервозные. Пялятся молча на подозрительно зеленый — как видно, засеянный канадой грин, газон, и глаза отводят.

Минут через сорок ожидания подходят две пыльные газельки с номерами соседнего округа, в которые мы и загружаемся, стараясь все же взглядами не встречаться. Едем долго и молча. Спать хочется дико, но борюсь, старательно запоминая дорожные указатели. Кто его знает, что ждет в ближайшем будущем. Явно гадость какая-то. Вскоре съезжаем с трассы на грунтовку, скорость заметно снижается, машину трясет. Еще минут через пятнадцать микроавтобус останавливается перед высокими железными воротами и въезжает во двор. Приехали, выгружаемся. Выпрыгиваю, оглядываюсь. Заасфальтированное пространство. Бетонный забор с колючей проволокой, веселенькие, разбегающиеся в разные стороны дорожки. Одноэтажный деревянный домик, возле которого валяется сломанный трехколесный велосипед. Крупная бело-коричневая среднеазиатская овчарка лежит, положив голову на передние лапы, и наблюдает за нами одним глазом. Притворяется, что спит.

Появившиеся из домика пожилой неряшливо одетый мужчина и женщина в грязном фартуке поверх не менее чумазого комбинезона быстро разделяют прибывших на две группы: мальчики налево, девочки направо, и разводят их в разные стороны. Хватаю сумки и, уходя, оборачиваюсь поглядеть на пса. Он встал и лениво потягивается, вытянув вперед большие белые лапы. Симпатичная собаченция.

Метрах в двухстах от сторожки находится двухэтажное панельное здание. Все какое-то неаппетитное. Наводит на мысли о женской колонии. Впрочем, я не права — мужчины там тоже содержатся, только вход отдельный, в другом крыле. На окнах — ажурные решетки, которые как-то особенно вдохновляют меня на подвиги. Вроде бы украшение, а привинчено к внешней стороне здания и явно больше предназначено для ограничения свободы, чем для услаждения глаз.

В помещениях витает слабый запах больницы. Не такой навязчивый, как в общественных медпунктах, но достаточно ощутимый. К нему примешиваются ароматы шалфея, и, по-моему, каких-то восточных благовоний. Стены украшены фотографиями счастливо избавившихся от проблем личностей. Устланные коврами коридоры позволяют переползать из кабинета в кабинет, не раздражая соседей диким топотом.

Добровольно, решаю я, им в руки не дамся.

Всегда у меня присутствовало нет, пожалуй, не страх, а какое-то мучительное недоверие к врачам. Всегда-то мне казалось, что эти зодчие человеческого тела повернут какой-нибудь не тот винтик в моем организме, на что он тут же отзовется неподконтрольным мне срывом. Но, благо какой-никакой Мастер всегда был под боком. Возможность сбегать в случае чего к кому-нибудь из однокурсников подлечиться спасала от необходимости походов по врачам. Помимо медосмотров я их, пожалуй, и не видела.

И вот сейчас, значит, загоняют меня в палату и говорят: "Сдавайте одежду и вещи!". "Щас! — отвечаю, — все брошу: мужа, друзей, любовников и начну вещи свои сдавать. У меня там книги, между прочем. И всякие документы". "Нет, — отвечают мне вежливо и твердо, — документы Вам здесь не нужны, а книги, если понадобится, мы вам свои выдадим. Полезные, а не то, что Вы читаете".

В общем, все отобрали (почти, но об этом после), выдали розовенький хэбэшный халат в очаровательных цветочках и в палате оставили. А, забыла сказать, дверь за собой тоже притворили, и заперли даже, кажется. Ну точно! Заперли. Грустно послонявшись по квадратной трехместной палате и не имея возможности занять чем-либо враз опустевшую голову, я заваливаюсь спать.

Самые ужасы начинаются утром. Я знала, что это будет кошмар, но чтобы до такой степени! Будят в шесть утра, позволяют умыть физиономию холодной водой и отправляют в столовую, вроде как на завтрак.

Вхожу. Вижу: длинные столы, как в фильмах про армию, застелены белой клеенкой. Вдоль столов сидят женщины в таких же дурацких разноцветных халатиках, как у меня, и грустно смотрят в тарелки. У некоторых дамочек лица уже такие одухотворенные, как у Инки после приезда, а у некоторых еще не очень — одна тоска во взоре.

Помещение само по себе вытянутое, потолки низкие, стены окрашены масляной краской нежно-зеленого оттенка. Стулья вдоль столов самые обыкновенные — металлические. Возле окна стоит довольно-таки крупный, но какой-то обгрызенный на вид декабрист.

Ну что же, мне нужно ведь будет разведку производить, для чего необходимо начать налаживать отношения. К дамам с тонкими лицами и болтающимися поясами я не пойду — они уже безнадежны, а вот те, кто потолще, как раз для осуществления моих коварных планов пригодятся. В общем, так я и решаю, а потому занимаю место на краю стола между двумя еще свежими на вид особами. Одной из них лет сорок, другой — около тридцати. Посмотрев, что лежит у них в тарелках, я понимаю, откуда эта беспросветная тоска. А тут и передо мной мадам с постным лицом ставит такую же пищу. По фаянсовой, чуть сколотой с одной стороны, тарелке размазана светло-коричневая жижа. Повозюкав по ней ложкой секунд так пятнадцать я начинаю громко вопрошать, где здесь еда. Дама, что помоложе, сердито на меня пшикает, та, что постарше, весело хмыкает и отворачивается. Я начинаю в недоумении оглядывать присутствующих за столом женщин и вижу, что они это ЕДЯТ. Ну что же, пока никто не умер, да и не думаю я, что здесь решили организовать массовое отравление, а потому дрожащей рукой подношу ложку с непонятной консистенцией ко рту. Беру это губами, пробую на вкус и делаю над собой грандиозное усилие воли, чтобы не выплюнуть все тут же обратно. Медленно кладу ложку обратно и размышляю некоторое время на тему, что бы мне такое сказать, чтобы это цензурно звучало. Остаются одни предлоги.

— М-да, — говорю я, — м-да… И здесь всегда так кормят?

Мадам постарше глядит на меня удивленно.

— Конечно, — отвечает она.

— А что ЭТО? — спрашиваю, — мне такое раньше употреблять вовнутрь не доводилось.

— Овсянка на воде.

Она оглядывается по сторонам, на нас вроде бы никто не смотрит.

— Можно, я доем? — спрашивает, — ведь Вы не будете?

— Конечно-конечно, — изумленно говорю я, пододвигая ей тарелку, — и она, конечно, без соли.

— Соль — белый яд, — авторитетно заявляет моя собеседница, уписывая овсянку с завидным аппетитом.

— Ну да, — соглашаюсь я, — а овсянка — коричневая жизнь. Меня, кстати, Варвара зовут. А Вас?

— Светлана.

Глава 5

После завтрака вновь прибывших распределяют по врачам. Мне достается хрупкая тетечка в белом халате. Она ниже меня на голову и выражение лица у нее какое-то неуловимое. Раздражает. Все вокруг нее как-то мечется, мечется, будто она сама не знает, что хочет. Зинаида Львовна. Такая, бр-р, аж дрожь по коже — крашеные красные волосы и бледное лицо с незаметным носом-пипочкой. Надо бы с ней подружиться.

— Давно Вы здесь работаете? — спрашиваю, пока она прилаживает к моему запястью тонометр.

— Пятый год.

— Да? А центр вообще сколько существует?

— Я здесь с основания.

— Да ну? Что, Вы его и создавали?

Она замолкает и глядит на меня так внимательно.

— У Вас, — замечает, — Варвара Михайловна, такой взгляд странный. Слишком пристальный.

— Так я, — восклицаю, — слегка близорука, а очки не ношу! Знаете, у меня был знакомый один, так его взгляда вообще все боялись, думали, что злодей какой, а оказалось, что он всего-навсего не видит ничего. Вот и вглядывается постоянно. Меня, конечно, люди не пугаются, но, видите сами, что творится.

— В самом деле? Ну, может быть.

— Как давление?

— Понижено, но это нормально.

Конечно, нормально! Я же есть хочу!

После осмотра следую до палаты. Задумчиво останавливаюсь возле стенда с фотографиями. Фото вывешены по два: до выздоровления и после. Всякие товарищи имеются. И мужчины с пивными бочонками в районе талии, ставшие тонкими и звонкими. И женщины, которые в самолетах обычно себе по два места заказывают, а после очищения — хоть на конкурс моделей. Но особенно нравится мне фото мальчика одного. Смотришь на фото после излечения — просто лапочка. Милый, улыбчивый. Глазки ясные. Но то, что до! Описанию не поддается. Квазимодо. Покрытая прыщами, как луна кратерами, морда, и тоскливый взгляд обиженной собаки. Такие мальчики должны носить паранджу, чтобы люди на улице от их лицезрения инфаркт не зарабатывали. Хихикаю и собираюсь было двигаться дальше, но тут будто ударяет что-то по дурной моей голове. Да я же квазимодо этого видела уже! Где? У него еще фамилия такая идиотская. Я тогда подумала, что мухи, садясь на эту физиономию, сами сдохнут. Правильно, Мухобоев. Курсант Мухобоев. Интересно, а когда он сюда приезжал? Не на практике ли перед выпускными экзаменами? Эх, жаль общение по телефону программой излечения не предусмотрено. А то б я Ольге брякнула, спросила б, были на лице покойного Мухобоева прыщи или нет? Или нет, что более вероятно.

Каждую ночь нас закрывают в палатах. Разгоняют по койкам и запирают на ключ. Мотивируют тем, что мы можем на волю выбраться и найти чего-нибудь пожрать. Можем, факт. Понимаю, отчего такой неприглядный вид у зигокактуса в столовой. Интересно, а он вкусный?

У меня теперь появились аж две соседки. Правда, жизнь моя от этого краше не стала. Судите сами. Одна из них, Валя, чрезвычайно молода, вся такая воздушная и томная. На лице интеллекта ноль. Впрочем, личико у нее хорошенькое — такое умом только портить, мордочка розовенькая, носик пипочкой, глазки как у лемура — большие, темные и круглые. Она в Тишине уже давно, не знаю, уж зачем ее ко мне в палату поместили.

Вторая на первый, на второй и на все последующие взгляды не представляет из себя ничего. Больше всего она напоминает мне австралийскую соню: маленькую пушистую зверюшку, которая даже любовью занимается, не открывая глаз. Нина Андреевна — невысокая, пока еще кругленькая особа, которая может уснуть в любом месте и в любых обстоятельствах. Признаюсь: я ей даже в чем-то завидую. Мне бы такую способность.

Иными словами, поговорить с одной из них не о чем, с другой — может и было бы о чем, если бы она взяла на себя труд держать глаза открытыми хотя бы во время беседы.

Я готова ногти на ногах грызть. Меня нельзя запирать. Нельзя! Мне хватило этого по работе по уши. Книг нет, разговаривать не о чем. Заняться нечем. Даже ручки нет или карандашика написать что-нибудь, слово какое-нибудь матное на стене. Игральные карты тоже проектом не предусмотрены. Валя лежит на кровати, разглядывая потолок, Нина Андреевна спит, а меня трясет от сдерживаемой энергии. И это несмотря на отсутствие еды. Страшно представить, что было бы, если бы меня еще и кормили. Подхожу к окну, тоска становится сильнее. На улице солнышко весеннее греет, среднеазиат пузом кверху на клумбе валяется, толстые глупые голуби что-то клюют на дорожке. Благодать. Только я и еще несколько десятков не вполне дружащих с головой субъектов сидят за решеткой в темнице сырой. Сижу и думаю, что всех, приехавших сюда в добровольном порядке, психиатр должен осматривать. И меня в том числе. Всерьез подумываю о каннибализме.

Стою в дверях, сложив угрюмо руки на груди. Как-то массаж принимать мне сегодня не хочется. Ничего мне сегодня не хочется. Поесть бы чего-нибудь только и домой. Из-за ширмочки, вытирая волосатые смуглые руки махровым белым полотенцем, выходит коренастый среднего роста мужчина южной наружности. Карим глазом зыркает и говорит:

— Здравствуйте, проходите.

Замечаю у него отсутствие полагающегося, вроде бы, акцента.

— Раздевайтесь, ложитесь.

Ну, ложусь на стол лицом вниз, и он начинает натирать мое несчастное тело какой-то холодной склизкой гадостью. Терплю. Пальцы у него теплые и жесткие. Пытаюсь понять, отчего это некоторым людям так массаж нравится, и не могу. Через полчаса у меня вообще такое ощущение, будто по спине каток проехался.

— Вы, — спрашивает, — спортом каким-то занимаетесь?

— Угу, — кряхчу в ответ, — теннисом. Настольным.

— А вот это вот у Вас что такое?

— Где?

Тычет мне пальцем в районе лопатки со всей дури, отчего я чуть со стола не сваливаюсь.

— ДТП, — отвечаю. Щас я начну ему подробности моей карьеры пересказывать.

— А-а…

Он прекращает массаж, но слезать со стола не дает, мол отдохнуть надо. Ну, и глаза я закрываю. В самом деле, утомительно это все. Минуту чувствую себя вполне нормально, если не считать ломоты во всем теле, а потом вдруг что-то сжимает виски, вдоль позвоночника очаровательное ощущение проползающей змеюки, и с головой тоже что-то странное начинает происходить — будто шлем надели и к голове его прикручивают. Дергаюсь было, чтобы подняться и посмотреть, что там со мною творят, но массажист давит ладонью мне между лопатками.

— Лежи, — говорит, — я еще не закончил.

Однако терпение мое уже истекло и потому я резко откатываюсь в сторону и сажусь.

— Что это Вы такое делаете? — спрашиваю, пытаясь одновременно прикрыть грудь простыней.

— Ничего, — отвечает он спокойно.

— Мне неприятно, — говорю, — хватит.

— Хватит, так хватит, — соглашается он с непроницаемым лицом.

Я очень быстро одеваюсь и лечу в сторону туалета, поскольку уединиться в Тишине больше негде. Там, насколько это возможно, смываю с себя массажное масло и быстро начинаю снимать остатки мануального воздействия. Не имею представления, что он там такое делал, но организму моему это явно не понравилось, а последнему я как-то больше доверяю.

Глава 6

Соседка по палате (камере?) Валечка угасает на глазах. Она и так-то полной не была. А сейчас вся светится. Насквозь, как кусочек сыра в столовой. Глаза такие большие-большие сделались и глядят куда-то внутрь. Ходит и улыбается. Движения плавные, голос тихий и невыразительный. Инку мне сильно напоминает. Я с ней вообще общаться не могу. Две минуты и как тряпка половая.

Врачу своему говорю "отселите меня, пожалуйста, я с ней в одном помещении не в силах находиться", а она мне, мол, у нас расселением пациентов психолог занимается. Коллективы каким образом подбираются, чтобы от очищения максимальный эффект был.

Боже, как есть-то охота! У меня в коробочке с цветами ромашки шоколадка была спрятана, так я ее уже слопала. И так растягивала удовольствие, сколько могла. Выпустили бы хоть на улицу, я б там пырейчику погрызла. Ну хоть что-нибудь! Устроили мне тут республику ШКИД. Есть не дают, а мозги компостируют. Опять на лекцию. Причем дело сугубо добровольное — не хочешь, не ходи. Но тем, кто не ходит, на ужин кашу не дают. Только чай. Травяной. И вообще, одна радость осталась: действительно, прийти в кабинет траволечения и настоев нахлебаться. Они в них, по-моему, глюкозу добавляют. Пила бы литрами. Жаль — литрами не дают. Вредно.

Лекции все одинаковые: на тему, как правильно жить. Что и сколько нужно есть, как к людям и к себе относиться. К людям, оказывается, добрее надо быть, а себя менять. Причем менять кардинально. Агрессивность — атавизм, вроде копчика. То-то помню, Инна Аркадьевна у нас такая милая вся ходила! Это она отношение к людям поменяла!

Попытки заставить меня молиться и медитировать провалились с грохотом. Медитировать по их методике мне вообще нельзя; боюсь, что глаза открою, а вокруг трупики валяются. Молиться же я предпочитаю в одиночестве и своими словами. Прилюдно заниматься душевным онанизмом — увольте.

Кашу я уже ем, что, впрочем, дела не меняет. Все равно: что ни день, то клизма. Очистили меня уже всю нафиг. И все приговаривают: вы у нас будете, как новенькая. Не хочу быть новенькой! Я себя и так устраиваю. Надо будет присоветовать подопечным моим на практике клизму применять. Следов никаких, а ощущения те еще.

А ночью меня осеняет. Мысль элементарна. То, что не пришла в голову ранее, могу объяснить лишь отсутствием глюкозы в рационе. Не пойму я, почему в помещении сидеть обязана, муками голода обуреваемая, тогда как вполне могу ночами шариться по коридорам. Или я и в самом деле секретарь Варвара, а не многоопытный сотрудник СИ? Завтра мне на прием, а врачиха моя, миниатюрная Зинаида Львовна, имеет странную, но вполне объяснимую привычку документы разные металлическими скрепками друг к другу цеплять. А из скрепки, при желании конечно, можно очень даже замечательную отмычечку соорудить. Успокоенная сей внушающей оптимизм мыслью, я мирно засыпаю, обняв тяжелую, набитую, как говорят, гречихой, подушку. И не снится мне почти ничего.

День проходит почти незаметно. Каши, клизмы, травы, лекции и массаж пролетают мимо, не оставляя отпечатка в сознании. Жду момента, когда повернется ключ в замке с той стороны, уснут облегчившие свою земную ношу соседки, и я смогу, наконец, приступить к получению интересующей меня информации. Тело телом, но надо бы подумать и о миссии.

Спокойно, будто так и надо, поднимаюсь с нескрипящей, к счастью, узкой кровати, загибаю предварительно изъятую из врачебного кабинета скрепку в затейливый крючочек. Три минуты копошения в замочной скважине, и путь на свободу открыт. Выглядываю. Думаю: а что со мною могут сделать, ежели изловят? Скажем, на месте преступления. Право слово, не знаю. Может, еще одна клизма? На шесть литров?

Коридор освещен слабо, тусклым желтым светом, который зажигается в вагонах пассажирских поездов по ночам. Полная звукоизоляция. Не шуршат даже мои босые, ступающие по ковровым дорожкам, ступни. Куда б податься? А не пойти ли мне в столовую? Должны же они, изверги, сами чем-то помимо бурды цвета детской неожиданности питаться? Однако в этом направлении меня поджидает неприятный сюрприз. Заперта не только столовая. На амбарный замок закрыта и дверь, ведущая в тот отсек. Открыть, конечно, можно, но долго и страшно. Как видно, поздний ужин устроить мне сегодня не удастся.

Ладно, пойдем в другую сторону. Надо было, все же, план действий разработать. Тяжело так вот работать, от фонаря.

Дернув на всякий случай дверь в массажный кабинет, обнаруживаю, что она не заперта. Оч-чень интересно. Утешая себя тем, что вряд ли меня убьют на месте, проскальзываю внутрь неосвещенного помещения. Пока жду, чтобы привыкли к темноте глаза, слышу какой-то шорох за ширмочкой.

Уши только-только начали различать звуки, глаза не видят еще вообще ничего, а мозг так быстренько рисует картинку — кто-то трахается. Пардон, любовью занимается. Такое, знаете ли, специфичное возюканье, шуршание и пыхтение. Правильно, — думаю злорадно, — нам, значит, лекции о пользе всяческого воздержания, а сами тут как пара кроликов в капусте. Гетеросексуальных кроликов, как мне кажется. Но тут пыхтение вдруг прекращается, и кролик мужского пола взволнованно произносит голосом массажиста Гены:

— Кто там?

— Успокойся, — недовольно замечает крольчиха Зинаида Львовна, — никого там нет.

Быстренько ставлю заслон по всему периметру и притворяюсь ветошью. Не то, что двинуться, даже дышать боюсь.

— Странно, — говорит он, — я только что ощущал чье-то присутствие. А сейчас ничего.

— Показалось.

— Нет. Нет. А, черт с ним!

Движение возобновляется, я делаю глубокий вздох и выскальзываю из помещения. Понятия не имею, что дает информация о тесных отношениях между врачом и массажистом, но кажется мне — еще пригодится. А Гена-то непрост, ох, беда мне с этими ощущающими присутствие самородками.

Глава 7

Валентина уехала. Кажется, легче. Нина Андреевна тоже исчезла. Смотрю как-то — а ее нет. Теперь старушку ко мне подселили. Божий такой одуванчик с цепким взглядом. Узкие морщинистые губы подобраны. Вся такая колючая, скрипучая, разговорчивая. Ни минуты без банальной сентенции. Неприятно с ней в одном помещении находиться. Она меня ранит. И не спит ночами, старая. У нее, видите ли, бессонница, а я погулять в свое удовольствие не могу. Скрепочка моя загогульная в матрасе спрятана, ждет нашего с ней общего часа. Ждет…

Хожу на уколы. Сперва думала — не дамся. Но постепенно овладевает мною какой-то дикий пофигизм. Та как раз ситуация, когда легче дать, чем объяснить, почему я этого не хочу. Говорят — повышают иммунитет. Что там такого ужасного с моим иммунитетом, что меня нужно какой-то гадостью пичкать?

Барбосина белая повадилась под моими окнами развлекаться. Там лужайка милая, так среднеазиат приходит, разваливается на ней кверху пузом — загорает. Или на воробьев охотится. Странно — на вид такой взрослый пес. Может, они ему тоже вкалывают какую-нибудь стимулирующую гадость? Наблюдаю за ним с тоской — хоть кто-то жизни радуется. Вот и мне бы так, на травку.

Вторая неделя пошла, а информации почти нет. Так. Смутное ощущение какой-то пакости, но оно у меня и до приезда сюда было. Впрочем, и желание заниматься расследованием, чувствую, как-то угасает.

Сегодня на обед давали салат из вареной свеклы, слегка сбрызнутой растительным маслом. Такая прелесть! И лежать у окна, наблюдая за птичками — это тоже приятно. Моя жизнь — она какая-то неправильная. Я все ношусь зачем-то, ничего взамен, кроме испорченных нервов не получая. Людей обижаю часто. Нет, чтобы осесть где-нибудь, заняться мирным, тихим делом. Выращивать, к примеру, овощи или стены красить. Зачем этот непрерывный бег? Эта суета? Что она мне дает? Разглядываю свою руку с тонкими пальцами и узким хрупким запястьем. Синие венки просвечивают сквозь кожу, так интересно… Синий голубь смотрит на меня сквозь стекло желтым глазом. Птичка. Поспать, что ли? А потом на процедуры? Одеялом укрыться? Лень… Поспать…Да…

Настроение такое умиротворенное. Я — ангел, ангел. Так бы, кажется, взлетела и поплыла по воздуху туда, к процедурному кабинету, где виднеется чья-то знакомая фигура.

— Инна, — проговариваю, мирно улыбаясь, — здравствуй!

Слова текут медленно и плавно. У Инки, а это, действительно, она, глаза лезут на лоб.

— Майя? Ты? Ты что здесь делаешь?

— Лечусь, — отвечаю, ласково дотрагиваясь до ее плеча, — мне так хорошо…

— Да? — удивляется.

— Варвара Михайловна! — слышу я голос откуда-то снизу. Оборачиваюсь — врачиха моя.

— Что это такое? — спрашивает строго, — почему Вы не на массаже?

— Здравствуйте, — говорю ей тихонечко, — здравствуйте, Зинаида Львовна. Я рада Вас видеть.

Инна поднимает брови.

— Майя?

— Варвара Михайловна Люпина, — отвечаю, — это я. А Майя Дровник — гадкая чужая женщина. Мы потом с тобой, Инна, поговорим.

И ковыляю вслед за врачом. А Инна так и стоит, глядя мне в спину. Удивляется. Но я ей правду сказала. Я — Варечка. Варюша. Я — хорошая. Люди — все хорошие.

Ночью вижу замечательный сон — будто я облако, и мне нравится это очень, но зачем-то будят.

— Варюша, — слышу я сквозь сон, — Варечка, пойдемте с нами.

Окончательно проснуться не могу, перед глазами туман. Где-то в тумане — мужская фигура, и голос знаком, но чей — не помню. Надеваю халат прямо на ночную рубашку. Сую ноги в тапочки и послушно следую за голосом. Темно. Меня берут за руку, и я узнаю пальцы, вцепившиеся в запястье. Это массажист Гена.

— Я хочу спать, — говорю сонно.

— Сейчас-сейчас. — успокаивает меня голос массажиста, — скоро мы будем на месте.

И мы бредем, и ноги в тапочках запинаются о ковровую дорожку. Идем долго, я все сильнее цепляюсь за поддерживающую меня руку. Наконец, меня прислоняют к стене, открывают какую-то дверь, усаживают меня в кресло, и я могу, наконец, спокойно закрыть глаза. Спать хочу. Уже сквозь дрему слышу:

— Варвара Михайловна!

— Да? — отвечаю, даже не пытаясь проснуться.

— Варвара Михайловна!

Честно пытаюсь открыть глаза и тут получаю по ним лучом света. Кто-то направил свет лампы прямо мне в лицо. Неприятно.

— Уберите, — прошу, прикрывая глаза ладонью, — мне больно.

Но свет остается, и потому я так и продолжаю сидеть, наклонившись и закрыв лицо руками. Что им от меня нужно? Какие-то новые процедуры? Я хочу спать.

— Варвара Михайловна!

— Да.

— 28 лет, секретарь.

— Да.

— Майя Алексеевна Дровник — это имя вам о чем-то говорит?

— Да.

— Кто это?

— Я.

Ну что им нужно? Не понимаю.

— Кем Вы работаете?

— Секретарь в архиве города Темска.

— Как так может быть! — сердится голос, — разве Дровник тоже работает в архиве?!

— Нет, не работает.

— И где тогда?

— В управлении СИ Темского округа.

— Но ведь это Вы — Дровник?

— Да.

— Где Вы работаете?!

— В архиве города Темска.

— Дура! — орет массажист, — перестань морочить нам голову!

Я понимаю голову. Зачем они меня обижают?

— Не кричите на меня, — прошу, — и не обзывайтесь.

У меня даже слезы наворачиваются. Зачем они так?

Где-то по ту сторону света начинается легкая перебранка, затем уже женский голос мягко интересуется:

— Скажите мне, Варя, Майя Дровник что здесь делает?

— Информацию ищет, — радостно отвечаю я.

— О чем?

— О том, как из людей делают осьминогов.

— Осьминогов? — удивляется голос, — Каких осьминогов?

— Больших, — хихикаю я, — они прицепляются к людям и высасывают из них силы. Не специально, просто они по-другому не могут.

— Варя! — зовет голос.

— Да? — с готовностью отзываюсь я.

— А сама ты что хочешь по этому поводу сказать? Что ты думаешь?

Глупости какие она у меня спрашивает. Мне это неинтересно.

— Я не думаю, — честно сообщаю голосу, — я лечусь. Я выздоровею и буду красивая. Меня будут все любить. Майя злая, ее никто не любит и она…

— Ладно-ладно, хватит.

Зачем они меня прервали? Я им еще могла про Майю рассказать. Она вправду злая, на людей плохо влияет. А теперь не буду ничего рассказывать. Не надо было меня прерывать. Вот.

Слышу, как голоса общаются.

— Это все ты со своими лекарствами, — зло говорит голос Гены, — как теперь с этой идиоткой разговаривать? Что она здесь делает, какие такие осьминоги?

— Не дави на нее, — отвечает женщина, — она все тебе расскажет. Постепенно.

— Постепенно?!!! А ты имеешь представление, сколько у нас времени есть? Может, у нас на каждом углу по инквизитору?!! Ты головой своей соображаешь?

— Рустам, если ты будешь на нее давить…

— Нет, я должен вокруг нее с ночной вазой ходить и сопли подтирать! Все!

Странно, какой Рустам, он же Гена?

Гена подходит ко мне и кричит очень громко, так, что у меня в ушах звенит:

— Говори, дура, здесь еще кто-нибудь есть?

— Я не дура, и не кричите на меня.

Я обижена. Он наклоняется.

— Ну?!!!

— Я не буду ничего говорить. Не люблю, когда меня обзывают.

Тогда он бьет меня ладонью по лицу. Больно. Прижимаю ладонь к щеке и плачу. Зачем он меня обижает? Я ничего плохого ему не сделала…

И тут мир будто меняется, ощущать себя начинаю как-то иначе. Замечаю, что кресло обтрепано, глаза у Гены-Рустама красные, воздух затхлый и вообще холодно здесь. И дела творятся какие-то… нездоровые.

— Так, — говорю сквозь зубы, — еще раз, урод, на меня руку поднимешь, я тебе яйца оторву и на долбанную оконную решетку намотаю. Понял?

У массажиста лицо вытягивается, и глаза, того и гляди, из орбит выпадут и по линолеуму покатятся.

— Ага, — заявляет после минутного молчания, — вернулась, значит. Стало быть, поговорим.

— Сейчас, — соглашаюсь, — поговорим, и ты мне живо все расскажешь, и когда родился, и на ком женился, и как до жизни до такой дошел. Сейчас поговорим.

Слышу шаги, дверь открывается и захлопывается вновь. Мадам вышла. Полагаю, глаза у меня сейчас светятся и зубы лязгают. А я очень неприятна в такие моменты. В принципе, массажист этот недоделанный побить меня, конечно, может, но и сам кое-каких частей тела не досчитается. Гарантирую. Видимо, понял. И потому поворачивается ко мне спиной, выйти хочет, вопросы, наверное, какие-то на мой счет порешать. Момент такой может не повториться, и потому срываюсь с кресла, единым прыжком подлетаю к Гене-Рустаму и успеваю пальцем пережать сонную артерию. Как видно, товарищ не ожидал такой дикой выходки со стороны полудохлой молодой женщины, а потому сопротивления оказать не успевает и быстренько ложится отдохнуть на коврике. Любитель! Я пинаю его разок, проходя к двери. Так просто, для собственного удовольствия. Жаль только прилив сил прошел, и пинок получается слабеньким.

Без проблем нахожу выход. По дороге никто не встретился. Поскольку на ночь всех запирали в палатах, ключ от входной двери также не понадобился.

Иду и думаю — зря они так со мной поступили. Я — готовая уже, тихая, мирная и покорная, лежала на тарелочке и ждала разделки. Бери! Пользуйся! Так нет, блин, сбились с курса, выяснять начали, что да как. Я всегда говорила: не приемлю грубых воздействий, ну не люблю и все тут. Зато подойди ко мне с лаской или не покорми, к примеру, дней десять, и я вся твоя.

Надо бы бежать, пока имеется такая возможность, но уж больно хочется информации какой-нибудь раздобыть. Прямо голод какой-то гложет. Информационный.

Глава 8

Почему мне прислали приглашение? Я ведь знаю людей, которым приходил отказ. Я практически здорова, никаким влиянием не обладаю, связей не имею. Я просто секретарь в архиве. Что это и кому может дать? Доступ к информации… Прямой доступ к информации. По любому от них запросу. Достаточно чуть-чуть меня подкодировать, и я сама им все документы привезу, да еще и плакать буду от умиления, что пользу обществу принесла. А остальные? Инна — аналитик в СИ. Свои люди в СИ — так это ж мечта идиота! Валентина… Кто у нас Валентина? Воспитатель в детском саду. Но ее свекор — управляющий Темским отделением железной дороги. Противная старушка? Учитель химии. Химии… Я спрашивала. Интересных людей они себе наподбирали.

Я останавливаюсь. Голова в мыслях, но все они какие-то неустойчивые. А зачем мне, собственно, что-то искать, когда у меня прямо под руками (ногами?) такой любопытный субъект валяется? Гена то бишь. Или Руслан. Возвращаюсь, дверцу быстренько на ключ запираю — а то мало ли что приключиться может. Смотрю на лежащее на коврике у двери тело и размышляю: что бы мне такое предпринять? Простое. Но эффективное? Зададимся вопросом: жаль ли мне его? Не очень. Исходя из этого в голову приходит лишь одно действие — очень эффективное и чрезвычайно незаконное. По в данных обстоятельствах позволительное. В конце концов, он останется жив и здоров, по крайней мере, физически. Это страшное слово: разлом.

Массажист пока без сознания. Подтаскиваю его, тяжеленного, к креслу. Мне достаточно его лишь прислонить, чтобы зрительный контакт потом не прерывался. А то, знаете, неудобно как-то все время вниз смотреть. Лучше когда глаза на одном уровне.

Разлом — на самом деле процедура простейшая. Уже на втором месяце обучения его учат применять, и все дальнейшее время — воздерживаться от применения. Производится он двумя способами. Первый, он более безопасный, это когда входишь с подопытным в контакт, волевой центр блокируешь, и начинаешь произвольные вопросы задавать. Но в этом случае лучше работать с помощником. Один спрашивает, другой — контакт поддерживает. И знать, конечно, нужно, что именно спрашивать. В таком случае вскоре после проведения процедуры у пациента способность осознавать свои действия и руководить ими восстанавливается. Информация также остается при нем. Сроки восстановления зависят уже от особенностей психической организации, но не менее полугода.

Второй способ гораздо более груб. Применяется он при работе с военнопленными и преступниками, осужденными к разлому и чистке. Хорош он тем, что информация получается в полном объеме и времени затрачивается гораздо меньше. Проблема в установлении фильтра, но это уже зависит от квалификации Мастера. Нужные сведения поступают в сознание Мастера смысловыми блоками. После проведения подобной операции, у клиента, как правило, наступает амнезия, вплоть до утери простейших навыков. Зато после чистки и последующего постепенного, подконтрольного восстановления на свет Божий появляется образцовый подданный Империи — счастливый и вполне законопослушный.

Итак, поскольку времени у меня лишнего нет, помощника под рукой тоже, вроде, не наблюдается, приступаю к проведению разлома по второй схеме.

Через пятнадцать минут у меня имеются все интересующие меня сведения. Они требуют упорядочения и осмысления, но этим сейчас я не буду заниматься. Рустам, он же Гена, лежит на полу, смешно дрыгая ножками, и плохо пахнет. Ничего, возможно, это к лучшему, и в дальнейшем этот обновленный человек будет приносить обществу более ощутимую пользу. Ощущаю себя прескверно: кажется, информация сейчас из ушей польется, голова трещит, во рту пересохло, тошнит. Ноги и руки на команды реагируют, но как-то не сразу. И горит, горит в голове уже красная лампочка, призывающая покинуть сие негостеприимное заведение и унести свои ноги куда-нибудь подальше, пока не случилось чего. И без того неведомая нам мадам излишне долго задерживается.

Бегу по двору и думаю: вцепится мне овчарка в ногу или нет. Люблю я собак и чрезвычайно была бы разочарована, доведись испытать мне на ногах или выше воздействие собачьих челюстей. А ноги-то мои и без того едва шевелятся, так что бегом это передвижение по пересеченной местности можно назвать лишь условно. Опасения не оправдались: лежащий возле домика сторожа пес посмотрел на меня умными карими глазами, зевнул и отвернулся. Слава Богу! Стучу в окно, бужу сторожа. Появляется в дверях, сонный такой, алкоголем попахивает.

— Откройте, — приказываю, — калитку.

Не очень хорошо у меня получается приказывать, но Мастерство не пропьешь и не проголодаешь соответственно. Пока сторож ищет ключи, я рыщу по его дому в поисках сладенького. Нахожу полпачки сахара-рафинада и быстро схрумкиваю кусочек. Оставшийся, сколько вошло, складываю в карман халата.

— Давайте-давайте, — говорю сторожу, облизываясь, — я спешу.

Не проснувшийся и потому легко поддающийся воздействию пожилой человек отпирает дверцу, и я покидаю оказавшуюся не слишком-то гостеприимной Тишину, не забыв указать на прощание, чтобы он шел спать. Поскольку это сейчас и ему самому хочется, у меня есть несколько часов форы. До трассы добраться успею.

Как я дошла — вопрос отдельный. Если честно, и помню-то как-то не все. Оказывается, в тапках совершенно неудобно топать по грунтовой дороге. Оказывается, мелкие камушки всю жизнь мечтали забраться кому-нибудь в обувь. Кроме того, холодно как-то в апреле по ночам. Особенно если вы всего лишь в халате, надетом на ночную рубашку. Уже метров через двести до меня доходит, что в сторожке я могла бы позаимствовать что-нибудь потеплее. Впрочем, вернуться не решаюсь.

Пока добираюсь, есть время поразмыслить над полученной информацией. Расфасовать ее, упорядочить и полученную массу проанализировать. Погода к размышлениям как раз и располагает. В ускоренном темпе. В результате получаю следующее. Пациенты в тишине действительно обрабатываются. Производится это в целях установления над ними контроля, можно сказать, кодирования. На настоящий момент задействовано в операциях всего несколько человек. Остальные поддерживаются в постоянной форме. Для того, чтобы связь не прерывалась, необходимо повторение процедур. Периодичность — примерно раз в полгода. Для плохо поддающихся — чаще. В результате со временем у пациентов образуется зависимость, подобная наркотической. И они начинаю приезжать сами, все чаще и чаще.

То, что люди, прошедшие «очищение» в Тишине, начинают у окружающих энергию подсасывать — является всего лишь побочным эффектом. Поскольку иные источники энергии у пациентов перекрыты, через пищу они ее получают лишь в очень ограниченном количестве, а доступ к чистым источникам имеют лишь в Тишине, беднягам приходится подкармливаться за счет отходов производства иных организмов. Такая вот энергомания. Помимо этого, у пациентов наблюдаются суицидальные наклонности. Впрочем, реализованы они всего лишь двумя бывшими пациентами.

Рустам в данной композиции далеко не главный. Он получает задания от главврача — той самой женщины, которую мне не удалось идентифицировать. Она тоже несамостоятельна. Заказы на людей поступают откуда-то со стороны. Откуда — Руслан не имеет представления. Спрашивал. Она не призналась, несмотря на достаточно близкие между ними отношения. Подбором пациентов также занимается главврач.

В общем, что здесь творится — понятно. Кому вот только это может быть нужно? Кому нужны подступы к ключевым фигурам управления? Причем нужны настолько, что для этого нужно было организовать целый центр подготовки роботов? К сожалению, для того, чтобы ответить на эти вопросы, у меня не хватает ни информации, ни фантазии. Помню я одну организацию, которая любила всякого рода эксперименты над людьми производить. Но как-то надеялась я, что она прекратила свое существование. ПОПЧ я имею в виду. Может, я ошибалась? Может, мы все ошибались? Вот так вот. Информацию я получила, а легче мне от этого совершенно не стало. Хватит. Отказываюсь об этом думать. Вот и дорога, в конце концов.

Должно быть, забавное зрелище я из себя представляю: в халате, тапочках, и при этом не сидящая мирно в кресле с книгой в руках, а голосующая на трассе. Не удивительно, что водители никуда подбрасывать меня не спешат. Подозревают, видимо, во мне пациентку какого-нибудь зашифрованного неподалеку сумасшедшего дома. И они почти правы. Дом — ненормальный, и от голодовки у меня явно уже крышу снесло. Но необходимость выбраться отсюда от этого не уменьшается. И прохладно, если честно. На дворе хоть и апрель, причем достаточно теплый, но для тапочек погода не очень подходящая.

Глава 9

Вероятно, нахождение в Тишине все же сильно повлияло на мои умственные способности, поскольку решение я принимаю в результате весьма специфичное. Рвану, — думаю, — на дорогу перед близко идущим транспортом. Все равно ведь они меня должны будут в больницу отвезти, если что, а она в городе. Вот и доберусь до места назначения.

Бредовые идеи — они всегда быстрее толковых исполняются, наверное, потому, что их обдумывать не надо. И потому я, заметив приближающуюся по трассе легковушку, поджидаю ее приближения и с визгом бросаюсь к ней под колеса.

Водитель выкручивает руль влево, машину заносит, она вылетает на встречную полосу, разворачивается там и останавливается.

И тут я обнаруживаю, что сижу на асфальте, и тапки в разные стороны разлетелись, а рот открыт. Из машины на разборки никто не выходит, и потому решаю необходимым сходить проверить, что там случилось. Легковушечка смотрится вполне целой, только стекло ветровое треснуло, но водитель лежит грудью на руле и не шевелится. Что-то в сердце у меня кольнуло. Возможно, это были угрызения совести. А потому я открываю дверь с водительской стороны, включаю аварийку и занимаюсь осмотром раненого. Он все ж еще живой, просто разбил лоб об ветровое стекло и грудью сильно о руль треснулся. Аккуратненько вытаскиваю его с водительского сидения, перемещаю назад. Ну, звучит это легко, а на самом деле он довольно-таки тяжелый, да еще и ранен, что предполагает более осторожное, чем обычно, к нему отношение. Насколько могу, стараюсь снять болевой шок. Голова его почти цела, но вот несколько ребер сломаны. К сожалению, по заращиванию костей я не спец. Товарищу явно нужно в больницу. Что же, заедем и туда. Укрываю беднягу его же собственным чехлом с заднего сидения автомобиля, позаимствовав у него на время лежащую на соседнем сидении кожаную куртку, сажусь за руль. Осталась самая малость: вспомнить, что там такое нужно делать с машиной, чтобы она поехала.

Пока вспоминается, залажу рукой в бардачок. Нахожу там водительские права на имя Анексимова Алексея Михайловича 39 лет, наручники, календарик, отвертку и аккуратно завернутый в целлофан бутерброд с копченой колбасой. Не знаю, как даже описать возникшее в тот момент ощущение счастья — полного и безудержного. Дрожащими руками разворачиваю сокровище, вдыхаю божественный аромат мяса, чеснока и слегка зачерствевшего хлеба. Откусываю крошечный кусочек хлеба и жую его, жую, жую… Когда я прихожу в себя, нигде не видно даже крошек, и целлофан тоже какой-то подозрительно чистый. Вздыхаю тяжело-тяжело. Съедобного в бардачке ничего больше нет. Грустно. Тупо гляжу на права, на лицо, изображенное на них — хорошее такое лицо, волевое, строгое и замечаю, наконец аббревиатурку в правом нижнем углу — СИ, которая давным-давно означает уже сотрудника инквизиции.

Ну вот, — думаю, — коллегу угораздило покалечить. Но, с другой стороны, стало быть и номера у него на СИ зарегистрированы, а значит шансы доехать без помех у меня значительно повышаются. И какая же, все-таки педаль за что отвечает? Поворачиваю ключ зажигания. Машина резко дергается вперед и затихает. Сломалась, — думаю я, — но потом начинаю сомневаться — не мог же, в самом деле, лоб Алексея Михайловича наделать в автомобиле повреждения, мешающиеся последнему двигаться. Не мог, а значит, это я что-то не то делаю. Быстро темнеет. Водитель на заднем сидении тихонько стонет, и это радует — значит, жив. Но с другой стороны, это означет, что блокада моя противоболевая снимается. Вылажу из машины, иду к нему на заднее сидение. Склоняюсь над раненым, чтобы лоб ему хотя бы вытереть, и тут он открывает глаза. Сначала мутные такие, а потом я прямо-таки отшатываюсь — до того яростными они становятся. Того и гляди, снесет меня волной праведного гнева.

— Тихо, — говорю, — тихо, коллега, сейчас Вам станет легче.

Кладу пальцы ему на виски и стараюсь по максимуму быстро товарища усыпить. Ну, не так, как животных в клиниках, а просто, чтобы поспал. Ему это сейчас полезно, а мне объяснять ему, что я тут делала на дороге в халате и тапочках, не интересно. Слышу — задышал уже ровнее, успокоился.

Вновь сажусь на место водителя, закрываю изнутри все двери, и приступаю к процессу вождения. Сперва рывками, затем более спокойно, но машина двигается вперед. Постепенно руки вспоминают, каким образом переключаются передачи, ноги — на какие педали нужно в каких случаях нажимать. В общем, руки-ноги делают свое дело, а голова следит за дорогой и удивляется. Спасает еще и то, что машин на трассе практически не нет, а если какие и появляются, то я прижимаюсь к обочине и еду тихо-тихо.

Около указателя въезда в город я останавливаюсь. Раненый инквизитор тихо сопит на заднем сидении, дрожь в коленках почти улеглась. Следовало бы поразмыслить на тему того, что делать дальше. В принципе, повреждения организма водителя не настолько сильны, чтобы прямо-таки срочно вести его в госпиталь, может и потерпеть еще чуток, как никак сам Мастер за ним ухаживает, а вот что делать мне — пока неясно. Я так торопилась в город, что толком не обдумала, зачем мне это нужно. Конечно, хотелось бы добраться до дома, но путь не близок, а документы, как и одежда, остались в Тишине. Выбор у меня невелик: либо обратиться к коллегам в местную СИ, либо рвануть на реквизированной машине домой, благо заправка по правам СИ мне всегда гарантирована. Что лучше?

Итак, начинаем сначала. Что мы имеем? Нет, по-другому поставим вопрос: что мы не имеем? Еды, одежды, документов — этого у нас нет. Внешность наша (смотрюсь в зеркало) надо полагать, доверия тоже сейчас не вызывает. А есть у нас машина, которой мы неизвестно каким образом управляем, недобитый инквизитор и дикое желание пожрать, если, конечно, последнее можно отнести к активу.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей иду проведать раненого. Раз уж, скорее всего, в больницу я его сейчас не повезу, болячками придется заняться вплотную. Аптечка в машине имеется. Протираю спиртом измазанный подсохшей кровью лоб, проверяю голову. Да вроде все в порядке. Точно в порядке. Сотрясение, но легкое, ребро, оказывается, тоже сломано лишь одно. Счастливчик. И тут я ощущаю бешеную резь в желудке. Еще секунда, и я валяюсь на обочине с приступом рвоты. Съеденный бутерброд в спешном порядке покидает отвыкшее от подобной пищи тело. А жрать все равно охота. Где бы мне теперь здоровой пищи раздобыть?

Впрочем… Воровать нехорошо, но иногда допустимо. Вскрыв отверткой кабину стоящего возле кэмпинга грузовика, я запасаюсь термосом с горячей водой, двумя пирожками, пачкой вермишели быстрого приготовления и потертыми, но чистыми мужскими джинсами. Перетащив это добро с «свою» машину и отъехав на безопасное расстояние, я осознаю, что еду домой, в Темск, в управление.

Алексея Михайловича обезвреживаю не вполне безопасным, но эффективным способом. Только-только он начинает приходить в себя, я, беззастенчиво пользуясь его неустойчивым состоянием, кодирую его на восприимчивость простейшим командам и на всякий пожарный случай пристегиваю наручниками к двери.

— У Вас, — говорю, — ноги отнялись.

Они и двигаться сразу перестают. Но не беспокойтесь, не навсегда, до следующей команды.

Водитель мой пленный волнуется. Очнулся, вопросами замучил. Знаешь, — спрашивает, — что ты делаешь? Я, говорит, в инквизиции работаю. И тебе, говорит, за это знаешь, что полагается?

— Знаю, — отвечаю, — от пяти до семи за угон, пункт «б» статьи 115 УКИ плюс от 10 до 12 за похищение, статья 184 часть не помню какая. Там есть одна оговорочка… Нет, здесь она не будет применяться. Вы при исполнении? Тогда, возможно, еще чего-нибудь подкинут. В общем, Применяя частичное сложение, лет 15 дали бы. Вы за меня не беспокойтесь. Что это Вы замолчали?

— Сидела?

— Нет, — отвечаю, старательно объезжая яму на асфальте, — я с другой стороны баррикад.

— Коллега, что ли?

— А то!

— Ну так отпусти меня, коллега.

— Ни-ни, лежите. Вы плохо себя чувствуете. Вам отдыхать надо.

— Куда ты меня везешь?

— Ко мне домой. Заеду, переоденусь и на работу.

— И сколько ехать осталось?

— Километров сто. Хорошая машинка, послушная. Сколько она у Вас?

— Третий год.

Что он думает, для меня не секрет. Эмоциональный товарищ, мысли особенно не скрывает. Так что только он надумает меня чем-нибудь по голове треснуть и управление транспортом отобрать, как я его, раз, и утихомириваю. Так и едем себе, мило беседуя по дороге. Надоедает беседовать, так я его выключаю, как радио. Удобно.

— Какую Вы, Алексей Михайлович, — спрашиваю как-то, километрах в двухстах от Темска, — должность занимаете? Сектором каким ведаете?

— Начальник, — отвечает, — отдела по работе с несовершеннолетними правонарушителями.

— Вас, — говорю, — ведь тоже Синоду передали?

Вздыхает. Единомышленник, оказывается.

Иногда я останавливаюсь, чтобы коллегу моего подлечить. Особо способности свои не демонстрирую, но ведь и он не дурак.

— Что это, — спрашивает, — когда ты руку мне на лоб кладешь, у меня голова как-то подозрительно болеть перестает?

— Не знаю, о чем Вы.

— Ты не Мастер?

— Нет.

Где-то километров через сорок решаю я его выгрузить. Нафиг он мне в Темске не нужен. И девать мне его некуда. Потому я товарища усыпляю, вытаскиваю в чисто поле и там, закутав бедную жертву все в тот же очень пригодившийся ранее чехол (ну не враг же я своим коллегам — еще простудится!), и приказав, напоследок, проснуться здоровым часа через полтора, оставляю. Пару минут размышляю: не снять ли с него наручники, но потом решаю, что не стоит. В конце концов, ему они и принадлежат. Через пару километров оставляю на обочине машину. Здесь все родное, доберусь и на попутке. Благо одета я сейчас не так уж вызывающе: на мне ворованные джинсы и позаимствованная куртка инквизитора. И тапки.

Машину поймала почти сразу. Трясучий синий «козлик». Нарвалась на рыбака. Выслушиваю всю дорогу про особенности ловли карпа, который, я точно знаю, в наших водоемах не обитает. Впрочем, могу и ошибаться. Все равно я ему благодарна.

Забирая у соседки запасной комплект ключей от квартиры, выслушиваю охи и вздохи на тему моего обновленного внешнего вида. Да уж. Дома еды — шаром покати, а потому приходится вновь идти к соседке за стаканом риса. Тронутая моей худобой, она дарит мне поллитровую банку кабачковой икры домашнего приготовления. Какая милая женщина! И почему я раньше ее не любила?

Ем, вновь испытывая чувство неземного блаженства, и позволяю себе немного поспать.

Глава 10

В управлении вкратце излагаю суть дела Четвертакову.

— Это не наша территория, — отвечает он неуверенно.

— Позвоните в Буково, — прошу я, — просто намекните им. Просто намекните. Они поймут. И направьте меня им в бригаду в помощь. Я все сделаю, пожалуйста.

— Майя Алексеевна…

— Юлиан Витальевич, Вы мне должны. Вы сами знаете, что должны. Рассчитайтесь со мной таким образом. Я Вас очень прошу.

Колеблется. Вижу — расстроен искренне, и даже помочь хочет. Он ведь мне поверил, я видела, что поверил.

— Не могу, — отвечает, — без Морданова не могу, а он на это не пойдет. Прости, Майя, ничего не получится.

Выхожу, звоню Ольге.

— Слушай, — говорю без предисловия, — у меня есть сведения по делу Мухобоева. Курсант. Помнишь, я приезжала. Не закрыли еще, нет? Слава Богу. Ты знаешь, что он незадолго до самоубийства лечился? Знаешь? Монастырская тишина? Вы это учреждение проверяли? Да? Я там была. Ольга, там черт знает что творится. Там психотропные препараты применяются и пси-воздействие. Я тебя умоляю, пошли запрос в Буково, пусть они проверку организуют. Это срочно. Я оттуда еле сбежала.

Кладу трубку. Мой отпуск не закончен. И не хочется мне почему-то дома сидеть. Вернее, знаю даже, почему не хочется: уж больно у ПОПЧ лапы длинные. Инне-то я, конечно, доверяю, но она ведь ничего не подозревает. Спросят у нее адрес Дровник — она и расскажет. А сама не расскажет — укольчик поставят какой-нибудь. В общем, сменить мне надо место дислокации. А поеду-ка я на дачу. Нашему управлению местная администрация не так давно участочек выделила у реки. С домиком. Для реабилитации сотрудников. С завхозом, у которой ключи от домика хранятся, у меня очень даже неплохие отношения. Мне и на службу-то идти необязательно, могу домой к ней заглянуть. На дачке, кстати, и телефон имеется, и даже отопление можно наладить при желании, а то организм у меня мерзлявый… Еду. Ольге телефончик скину. Пусть туда звонит.

Ольга перезванивает через два дня. Все это время меня трясло, страницы имеющейся в домике служебной литературы рвались и отказывались разлепляться.

— Что это за история, — спрашивает она, — с угоном автомобиля?

— А что? — пугаюсь я.

— Ничего! Ты меня так подставила! Нет там ничего! Никаких воздействий! Они все проверили!

— Как проверили? Почему?

— Почему?! Женщину искали, которая там лечилась, которую угораздило автомобиль угнать и человека похитить. Обвинение о похищении, правда, уже снято. Но автомобиль! Майя!

— Надо же было, — ворчу, — хоть на чем-то домой добираться. И что, вообще ничего не нашли? А массажист Гена. Он же Руслан?

— Уволился. По состоянию здоровья.

— А главврач?

— Что главврач? У нее все в порядке. У женщины большой стаж работы, никаких нареканий, никаких порочащих связей. Все документы, вся рецептура — все в норме.

— А пациентов опрашивали?

— Конечно. Никто ничего не знает.

— А если я как Мастер там поработаю?

— А у тебя допуск есть?

— Нет.

— Вот и не лезь. Кстати, заедь ко мне, вещи свои забери. Мне их товарищ один передал из Буково. Куртку просит вернуть, мол, дорога на ему, как память. Интересный. Кто такой? Где ты его подцепила?

— Я его не цепляла, — отвечаю с грустью в голосе, — это потерпевший.

Вот так все и закончилось. Никто ничего не нашел. Обвинение в угоне автотранспорта затихло, конечно, само собой. Я знаю, через Ольгу справлялась. Инна недавно съездила в Тишину еще раз. Вернулась похудевшая, но душевное состояние вполне нормальное, веселая такая. Говорит: решетки сняли. Звала меня с собой, но Боже упаси. Ни за что. В горы я хочу, в горы…

Рассказ 5. Проводник

Глава 1

Иду уже вторые сутки. Вроде бы, поскольку мое ощущение времени постоянно сбивается. И все время с неба каплет серая мокрая гадость, которую дождем-то не назовешь. Морось. А настроение какое-то подозрительно бодрое, какого у меня не было уже где-то с полгода. Как будто для того, чтобы жизнь начала казаться сносной, мне нужно всего-то глобальное преследование Мастеров по всей стране и уголовное дело, заведенное против меня лично. Да, еще и погоня на хвосте. Но, пока, по крайней мере, гипотетическая. Поскольку оставаться и проверять, а если она, у меня как-то желания не было.

Одета я в брюки, свитер и форменную куртку, которая вроде как непромокаемая, но на самом деле уже мокрая и тяжелая. На плече у меня сумка с несколькими банками консервов, батоном хлеба и двумя килограммами сахара. Да, еще нож и две шоколадки в заначке. Вру. Еще банка кофе, блокнот… ложка… не знаю, может, что еще завалялось. Я вообще собиралась в спешке. Наверное поэтому, не подумав хорошенько, в сумку запихала еще и неряшливо свернутую униформу СИ. С Мастерским значком на лацкане кителя. Глупость, конечно, а выкинуть жалко.

Так вот, настроение у меня, можно сказать, хорошее. Знать бы еще, куда это я направляюсь. Актуализацию, последнюю, я прошла в Стапине. Это от Темска моего километров так триста. Уровень у меня сейчас шестой, так что радиус действия мастерства составляет… Уровень, коэффициент восприимчивости, постоянная Ирмана… Дурью я маюсь, вот что. И так знаю, что семьсот километров. Ну, можно еще тридцатку накинуть, в принципе. На самый крайний случай. Вот и получается, что я могу кружить вокруг Стапина на поводке длиной 700 000 метров. Нет, конечно, можно попытаться прорваться и далее, но только Мастерством своим я безмерно дорожу. А возможности отбиваться от всяких нехороших покушающихся на меня личностей у меня за пределами зоны резко уменьшаются, а потом и вовсе пропадают. Да и здоровье у меня не железное, особенно психическое, которое явно пойдет на убыль, если я в условиях повышенной опасности не смогу кому-нибудь с помощью своих способностей по шее накостылять. В общем, подобные эксперименты над организмом меня не интересуют.

В Стапин я не пойду, несмотря на то, что в точке заземления мои силы значительно выше. Меня там каждая собака знает. А беседовать со своими бывшими коллегами инквизиторами на интересующие их темы вроде Заговора Пяти мне отчего-то не улыбается. По моему глубокому убеждению, этот Заговор Пяти — чья-то жестокая бессмысленная шутка. Можно подумать, пять Мастеров, причем, заметьте, все Идеи, собрались вдруг вместе и решили главу государства, то бишь, глубоко всеми уважаемого василевса, того, в расход. Мол их его политика не устраивает. Я, если честно, вообще не понимаю, как идейники могли на такое пойти. Заложенные в нас принципы такого не позволяют. Мастер Идеи — это, можно сказать, оплот Империи. Чушь какая-то…

Еще большая чушь считать, будто все имперские Мастера могут быть ввязаны в этот заговор. Да мы друг друга вообще плохо перевариваем, не то что там заговоры плести. Идиотизм какой-то. Сидела себе, работала, никого не трогала… Спасибо все-таки моему повышенному уровню восприимчивости. Я не собиралась лезть в мозги своему начальнику управления, честно. Просто он очень громко думал. И на меня косился при этом недоброжелательно. А я не люблю, когда на меня косятся. Потом еще бабка одна задержанная начала пургу какую-то мести насчет того, что нас тут всех повыметут, врагов человечества, чему лично она будет безмерно рада. И… и люди на улице… В общем, когда этот подозрительный гул вокруг меня стал невыносимым, я быстренько сбежала домой, переоделась и сумку собрала.

Решение дезертировать далось мне неожиданное легко.

Уже спускаясь по лестнице, я наткнулась на трех своих коллег, следующих по направлению к моему бывшему обиталищу с задумчивым видом. Отвести глаза троим несложно. Тут они меня недооценили, надо было толпу побольше брать. Так дальше, задумчивые, и пошли.

Ну и я пошла. В противоположную сторону.

Двигаться я старалась по лесу, но вдоль дороги. Спортивное ориентирование никогда не было моей сильной стороной.

Костер в лесу я скорее унюхала, чем увидела. Пахнуло дымком, и мне сразу захотелось туда — к людям. Не может же так быть, думаю, чтобы все население империи за мной охотилось. Должны же остаться на свете и не заинтересованные в моей поимке люди.

Гляжу — и точно. Костер, бревно. И три мужика рядом. Насколько могу судить — разновозрастные. Младшему лет так двадцати пять-двадцать семь, среднему чуть за тридцать. Старшему — ближе к сорока. Старший на бревне сидит. Средний у костра на корточках. Младший стоит, запрокинув голову. На луну, видать, любуется. Она сегодня большая и желтая. С пятнами.

Ну, думаю, влипла. Я одна, а их вон сколько. Вдруг война, а я уставшая. Но уже как- то все равно.

— Привет, — говорю, — мальчики.

И ставлю сумку у костра.

— Можно я с вами тут посижу немного?

И стою, как тополь, ожидая ответа. «Мальчики» же тупо на меня пялятся. Молча. А я так устала, что не то, что сканировать их не могу, а даже, если им придет в голову меня изнасиловать, попрошу найти место посуше и не будить.

Наконец тот из них, кто постарше на вид, двигает свою задницу в сторону, освобождая место на бревне.

— Садись, — говорит, — не жалко. Чаю хочешь?

Я тупо киваю. А вот дальше у меня какой-то провал в памяти. Потому что открываю глаза, а вокруг утро. А я лежу у костра, завернутая во что-то теплое и лохматое. И костерок уже дымится, а не тлеет. Двое моих ночных, хм, собеседников дрыхнут неподалеку. А третьего не видать. Сбегав по-быстрому под кустик, останавливаюсь в размышлении. В принципе, сейчас самое подходящее время, чтобы дернуть. А с другой стороны, ну не съели же они меня, и одежда вот, вся на месте, а, значит, неучтенного мною факта насилия над личностью скорее всего не было. А вдруг им в ту же сторону, что и мне? И, вздохнув, начинаю хворост собирать, изображая из себя субъекта, полезного для общества. Вот сейчас чайку бы я точно выпила.

Вернувшись, обнаруживаю, что старший уже сидит у огня и отрешенно так веточки в него подкладывает.

— Привет, — произношу с несколько заискивающими интонациями в голосе.

— Ага, — быстро отзывается он, — мальчики, я тут у вас посижу, а потом еще и посплю маленько.

Ну, если он рассчитывал на то, что я начну краснеть и блеять что-то в свое оправдание, то ошибся. Эти симптомы смущения еще в первый год работы в Инквизиции у меня прошли.

— Спасибо, — отвечаю и улыбаюсь на все имеющиеся в наличии зубы, — а у меня тушенка есть. Будете?

Ну кто, в здравом уме и твердой памяти отказывается от дармовой тушенки? Да еще и разогретой на костре, что придает ей дополнительную прелесть. Понятно, и эти товарищи не устояли. Быстро знакомимся. Старшего зовут Георгием, среднего — Сергеем. Младший — Егор. Причем в отношении младшего меня предупреждают особо. Не лезть. Ни с разговорами, ни, тем более в душу. Мальчик странный, больной, разговаривать не может. Понимает все, но лучше его не трогать. А вообще они братья, и вот эти, старшие за Егора кому хочешь голову оторвут, в том числе и мне. Не хотелось бы. Благо и кроме них желающих лишить меня верхней части туловища полстраны, а то и больше.

Они не сказать, чтобы сильно похожи. Так, что-то общее вроде проскальзывает, некий намек на родство, но не более. Георгий чуть выше среднего роста, коренастый. Волосы каштановые с проседью. Лицо широкое, с неправильными, но приятными чертами лица. Он как медведь. Сергей похож повадками на охотничью собаку — порывистый, подвижный. Карие блестящие глаза постоянно ласково улыбаются. Взгляд русоволосого Егора трудно расшифровать, но улыбка обаятельная. Он часто беззвучно смеется, показывая белые зубы. Его походка стремительна и легка. Егор, скорее, из семейства кошачьих.

Пытаюсь их тихонечко просканировать, чтобы хоть приблизительно знать, с кем дело имею. Чтобы не было потом всяческих сюрпризов. Не люблю.

И тут старшие поворачивают ко мне лица и начинают нагло ухмыляться. Вот сейчас их сходство очевидно.

— Ну что, — интересуется Сергей, — получилось?

— О чем Вы? — недоумеваю я.

— Ну так отсканить проводников ни у кого не получается. Даже любопытно, может, у тебя вышло?

— Нет, — вздыхаю я, — простите.

— На первый раз, — медленно произносит Георгий, — прощаем. Но больше так не делай.

— У нас иммунитет! — радостно поясняет Сергей.

Хм. И такое, оказывается, бывает…

— И что же вы здесь делаете? В лесу? — интересуюсь я после тщательного облизывания ложки от остатков волокон мяса.

— Тебя ждем! — смеется Сергей.

Георгий молча улыбается, как и стоящий за его спиной Егор.

— Не, — упорствую я, — серьезно! Вы, вообще, куда направлялись?

— А ты куда? — спрашивает Георгий.

— Я… В Стапин! — выпаливаю неожиданно для себя и вдруг понимаю, что именно туда мне и нужно. Причем, желательно, срочно.

— Ну и мы в Стапин! — прямо-таки восторженно восклицает Сергей. Георгий молчит. Егор улыбается и кивает.

Любопытно.

— А с вами можно?

— А ты готовить умеешь? — отвечает вопросом на вопрос Сергей.

— А у вас есть, из чего? — парирую я.

— Найдем!

— Тогда — умею.

— Тогда можно.

— Тогда собираемся, — вмешивается Георгий, — и в путь.

И тут у меня вдруг совесть просыпается. Такое нечасто, но бывает.

— Знаете, — говорю, — проблема одна есть. Я тут это… Короче, Мастер я, как вы, наверное, уже поняли. И еще бывший сотрудник инквизиции. Да, и я в бегах, за мной, полагаю, коллеги охотятся. Это ничего?

Гляжу в лицо старшему брату, потому что решения тут, похоже, он принимает. Заискивающе так смотрю. Лицо мрачнеет.

— Ма-а-астер, — протягивает он, — Мастер — это нестрашно. Инквизиция хуже. Но, думаю, мы это переживем. А поохотиться и мы не против.

Вздрагиваю. Впечатлительная очень.

— На зверушек всяких, — спокойно добавляет Георгий, — исключительно для собственного пропитания.

Зверушек я тоже люблю. Себя больше. Поэтому, если есть альтернатива — Майя Дровник или живность всякая, я предпочту, чтобы они отстреливали представителей фауны.

Глава 2

Теперь я спутниками обзавелась. Это радует. Интересно, чем ему СИ насолила? Или это просто нормальное недоверие к представителю власти? М-да, и с каких это пор, интересно, недоверие к власти я стала считать нормальным?

Решаем так и пробираться по лесу. Благо братья эти, как они мне нехотя объяснили, к лесу имеют самое непосредственное отношение. Серега — егерь, а Георгий, хоть и конкретную свою должность не называет, тоже откуда-то из той же оперы. Я-то человек сугубо городской, но, что интересно, моего мнения на данный счет никто и не спрашивал. Я же девушка робкая, смирная, с мужчинами спорить не приученная. В лес — так в лес. В койку — так в койку. Шучу.

Поселения всякие стараемся обходить стороной, во избежание неприятных инцидентов. Но есть у нас некоторые нужды, которые можно удовлетворить только лишь в населенных пунктах. Мы, с Георгием, к примеру, курим иногда. А больше пачки в руки в деревенских лавках все равно не выдают. Так что время от времени Сергею, как самому шустрому, приходится приобщаться к достижениям цивилизации. А мы его ждем с Георгием, потому что странный тихоня Егор тоже в это время куда-то испаряется.

Георгий этот напрягает. Он сам по себе крупный мужчина, голова такая большая, ладони. Еще и небритый. И со мной почти не разговаривает. Хмурится только и ворчит что-то себе под нос. А учитывая то, что я и волн от него уловить не могу… Боюсь я его, вот. А потому Серегу каждый раз жду с нетерпением.

И сейчас Сергей бегает где-то, Георгий молчит, насупившись, а я из листьев икебану собираю. Говорят, успокаивает. Думаю — врут.

Вот и средний.

— Держи, золотце, на память, — говорит ехидно ухмыляющийся Сергей, протягивая мне какую-то смятую бумажку.

Разворачиваю. О-паньки, дождались. На меня глядит серьезная вся такая, на все пуговицы застегнутая Майя Дровник. И надпись сверху — разыскивается. Подозреваемая в совершении особо тяжкого преступления. Мастер Идеи. Особо опасна. По возможности принять меры к задержанию. Какая я вся ОСОБАЯ, даже льстит самолюбию.

Георгий заглядывает мне через плечо, изучает объявление, потом косится на мою физиономию и выразительно хмыкает.

— Ну? — фыркаю я в ответ, — в чем дело?

— На фото ты моложе, — поясняет он, — симпатичнее.

— Конечно, моложе! — возмущаюсь я, — это же фото из моего личного дела. Оно же лет шесть назад сделано было!

Блин, все настроение испорчено. Мало того, что меня по всей империи с собаками ищут, так еще и внешность моя кое-кого, видите ли, не устраивает. Злые вы, уйду я от вас. Со временем.

Вечером того же дня я, вся такая нервная, ищу себе подходящие кустики подальше от сопровождающих меня лиц. А лес, как назло, из корабельных сосен, а под соснами только ягель и листья брусничника. Короче, кустов нет. И как я не обернусь, все мне кажется, будто меня видно. А поскольку я страшно раздражена, остановиться и подумать, что моя голая задница вряд ли кого здесь интересует, ума не хватает. Только я присмотрела себе хорошенькую ямку, как срабатывает встроенный в мой мозг тревожный сигнал. Я за последние дни так привыкла к отсутствию эмоционального фона рядом, что даже и не сразу смогла распознать его проявление. Тем более здесь, вроде бы, неоткуда ему взяться.

Угу, думаю, приплыли наши корабли в гавань Севастополя. И начинаю бодренько так отступать, стараясь производить шума по минимуму. Двигаюсь, естественно, в сторону своих спутников. И никого лишнего пока не вижу, только чувствую. Ерунда какая.

И что-то тревожно как-то. Чувствую, не добегу.

— Серега, — ору, что есть сил, — Серега!!!!

И вижу, что подрываются мои дорогие телохранители мне навстречу. Бегут, все трое. Вот только, успеют ли, потому что настроение мое все тяжелее и тяжелее. Бегаю я плохо, но вот предчувствую хорошо. И понимаю, что сейчас в меня будут стрелять. И даже знаю уже откуда. Сверху. С сосны этой, корабельной. А я ударить не успеваю!

Нет, в меня, конечно, раньше стреляли. Но не попали ни разу. И вообще, специфика моей работы позволяла в большей степени наговоры и порчу отражать, чем от пуль уворачиваться. Ну нет у меня такой технологии — пули на лету останавливать, а вот просчитать траекторию — это я могу. И вот по всем расчетам выходит, что совсем я избежать попадания не успеваю, но вот, если резко вправо, то только в руку… И не получается. Потому что Георгий, которому мои расчеты по барабану, вдруг вспоминает о своем долге защиты обездоленных и резко сбивает меня с ног. И, в общем, остается лежать на мне в несколько двусмысленной позе. Ну, скидывать мне его пока некогда, а потому успеваю найти глазами стрелка и послать ему мысленный импульс. Если коротко: слезай быстро. Очень быстро. В результате он падает с дерева, на котором устроил наблюдательный пункт и ломает себе шею.

Георгий, что интересно, остается лежать. А он тяжелый. И липкий. С чего бы это? Ну вот, вся куртка в крови. Сергей стаскивает с меня тело брата. Георгий дышит, что радует, но со свистами, что предполагает пневмоторакс, а это уже нехорошо. Егор маячит где-то неподалеку. Но что с него возьмешь, с болезного?

Основы медицины нам в Школе СИ, конечно, преподавали. Как и основы высшей математики. Спросите вот у меня сейчас, что такое логарифм. Иными словами, моих познаний хватило только на то, чтобы остановить кровь и сделать какую-никакую перевязку. Усилить регенерацию тканей я не смогла, поскольку, несмотря на все мои усилия, в разум Георгия не пробилась. Ну не Мастер я врачевания, не могу с тканями напрямую работать!

Сижу, устав от бесполезных усилий, размышляю о том, где бы врача найти.

Сергей как-то робко трогает меня за плечо.

— Что там?

— Не знаю, — вздыхаю я, — он меня не пускает. Лекарства нужны. Бинты, перевязку все равно менять придется, пенициллин.

— Дай, я сам попробую.

Сергей присаживается возле Георгия на корточки, долго глядит на него, будто взглядом пытается поправить что-то в организме брата.

— Все, — наконец выдыхает он, — что мог, я сделал. Но, не уверен, что поможет. Ты права, лекарства нужны. А лучше в комплекте с медиком.

А у самого лицо белое до синевы, зрачки расширены, на висках пот. Да, думаю, у людей в мозгах копаться, на это практика нужна. Это не по лесу со зверями бегать.

— Ладно, — решаюсь я, — ты говорил, тут городок неподалеку. Я найду помощь.

— Ты в розыске, — напоминает Сергей.

— В курсе. Но вдруг прокатит.

И начинаю вытаскивать из сумки свою любимую униформу. Почти не помялась, ткань хорошая. Эх! Это все, что осталось от любимой работы. Не считая воспоминаний, конечно.

— Иди так, — советует он, — ты на плакате в форме. Так будет безопаснее.

— Ну да, — говорю, — я в будний день буду по улице без униформы прогуливаться начну. Ты что, шутишь, что ли? Да это все равно, что объявление на грудь повесить — берите меня, я беглая преступница. Так хоть попробую отвертеться, если что. И вообще, ты знаешь, в лицо инквизиторам как-то мало кто заглядывает. Нас все больше по знакам отличия опознают. В смысле по погонам. И вообще, не отвлекай меня, займись братьями и не лезь под руку.

— Я с тобой пойду, — произносит Сергей, правда, несколько неуверенно.

— Ну да, конечно. Конечно, ты пойдешь со мной. А к вечеру мы вернемся как раз, чтобы похоронить успевшее остыть тело твоего брата. От меня тут помощи, как от козла молока, а ты хоть что-то можешь. И не дергайся. Мастер Идеи — вполне полноценная боевая единица. Ты в этом, полагаю, уже убедился.

Он неуверенно кивает. Переводит взгляд на Георгия, но тот ему пока помочь не может. А в их тройке решения принимает именно старший. Егор, кстати, снова куда-то подевался.

— Давай, солнце, не дрейфь! — бодро заявляю я и хлопаю его по плечу, — смотри за братом, я скоро вернусь.

Глава 3

Как-то вот я незаметность инквизиторов переоценила. Нет, на нас, действительно, не смотрят, но когда нас много. А здесь городок-то крохотный! Я иду по улице, и только ленивый в мою сторону не пялится. Хорошо хоть плакатов на столбах не видно с моей физиономией. Может, в эту глушь сводка еще не пришла? Будем надеяться, благо больше ничего не остается.

Где же тут больница? Ага, вижу аккуратный белый домик среди лохматых высоких рябин. Двухэтажный. Скорая рядом стоит. Вхожу внутрь. В приемном покое два человека — старичок и девочка четырех-пяти лет. Рядом с ними дама в белом халате. И лицо у нее такое располагающее, и испуганное, но чуть-чуть. Ровно настолько, насколько обычно пугаются люди при виде инквизитора в непосредственной близости.

— Что-то случилось, советник? — спрашивает она.

— Здравствуйте, да, есть небольшая проблема. Мой коллега был ранен в перестрелке. Я боюсь его переносить. Повязку я сделала, конечно, но…

— Вы хотите, чтобы доктор проехал к Вам?

— Да, конечно!

Люблю таких догадливых.

— Хорошо, — произносит она и улыбается, — Вы пройдите пока в соседнюю комнату. Подождите пару минут. Сейчас доктор освободится, и Вы ему все расскажете. Кофе будете?

— Буду, — скромно отвечаю я. Еще как буду!

Прохожу в соседний кабинет, присаживаюсь в креслице. Симпатичная девушка в униформе медика приносит мне крохотную чашечку горячего кофе. Кажется, все хорошо, только вот привкус какой-то странный…

Дура я. Расслабилась не вовремя. Ну кто мне мешал докторицу ту отсканировать? Кто? Совесть? Да шла бы она лесом, эта совесть! В результате меня, Мастера Идеи шестого уровня, полноценную боевую единицу, как я тут недавно утверждала, банально опоили. Нам наркотики нельзя. Мы под их воздействием вектор приложения силы найти не можем. Долго, они, правда не действуют. Так, минут сорок, не более. Но этих сорока минут вполне хватило, чтобы докторша успела вызвать СИ. Те, в свою очередь, убедились, что моя физиономия очень смахивает на ту, изображенную в сводке, которую они, естественно, получили. А дальше дело техники. Берем вяло сопротивляющегося Мастера и запихиваем его в изолятор временного содержания.

М-да, вот ты какая, помощь медицинская. Врача я нашла. В камере. Городок тут маленький, тихий. Ну, был раньше тихим, по крайней мере. Так что наличием нормальной тюрьмы власти пока не озаботились. А даже, если и озаботились (что я на их месте, учитывая растущую активность так и норовящих сдать с потрохами всех подозрительных лиц горожан, непременно бы сделала), то задумки свои еще не реализовали. Короче, камера эта, куда меня втолкнули без особых церемоний — и не камера вовсе, а часть подвала под мэрией. Кстати, похоже, представительство СИ тут же в мэрии и находится. Все власти, так сказать, в одном флаконе. Хороший выстрел из гранатомета и анархия гарантирована.

Здесь, кстати, сухо и тепло, хотя и темновато. Маты физкультурные на полу валяются. И крыс не видно. Если не считать крысой невысокое, худенькое и невзрачное на вид существо мужского пола, нервно вжимающееся в угол.

— Здрасте, — говорю, — девочек по вызову заказывали?

Фыркает и отворачивается. Ну, понимаю, что выгляжу я сейчас, мягко говоря, не как краса полей и огородов. Нос разбит, волосы дыбом, ногти обломаны (ну, это потому, что я, поняв, что с ментальным воздействием у меня нелады, начала царапаться, кусаться и лягаться. Не помогло). А форму СИ, надетую на меня, можно признать таковой только по сохранившемуся местами оливковому цвету. Согласна, не мечта поэта, но все же, можно и пообщаться. Тем более, что этого мне сейчас очень хочется.

— Майя Дровник, Мастер Идеи шестого уровня, экс-Советник Святейшей Инквизиции, — кокетливо заявляю я, — Вы кто?

— Артем Боровиков, — глухо доносится из угла, — Мастер Врачевания третьего уровня.

Вздыхает.

— Экс-главврач местной больницы, экс-хирург, экс… Сплошное экс.

— Ну что ж! — радостно восклицаю я, — есть повод начать жизнь с чистого листа.

Артем Боровиков начинает было смеяться, но охает и прижимает локоть к груди.

— Извините, — говорит, — не могу оценить Ваш юмор в полной мере. Мне благодарные пациенты ребро сломали. Точнее два.

— Ну, давайте, посмотрю, — великодушно предлагаю я.

— Спасибо, — хмыкает он, — нет необходимости. Повесить меня могут и со сломанными ребрами. Шея же цела.

Тут уже я начинаю нервно ржать.

— Повесить? Серьезно?

— Я-то? — ухмыляется Боровиков, — мне, знаете ли, приговор уже вынесен. Полагаю, и Вам решение по Вашему поводу огласят часа через два. Сейчас это быстро делается. Тройки собираются в этом же здании на втором этаже. А разводить церемонии с Мастерами они не будут. Считают нас особо опасными для общества. И, заметьте, небезосновательно.

А мне он нравится. Веселый такой парнишка. Оптимист. И левый глаз красивый — прозрачный, серо-голубой, реснички черные топорщатся. Правого не видно, потому что заплыл весь, как видно, от соприкосновения с рукой "благодарного пациента".

Сидим, молчим. Думаем, каждый о своем. Я, к примеру, о тяжелораненом проводнике, который ждет от меня медицинской помощи, и фиг дождется. Артем о чем-то другом. Косится иногда на меня и губы кусает.

Через три с половиной часа ожидания окошко на двери открывается.

— Эй, — орет кто-то, — коллега, подойди сюда.

Коллега… ну, вряд ли это друзья-врачи пришли навестить приговоренного Мастера. Стало быть, спрашивают меня.

— Что тебе? — ору, не двигаясь, впрочем, с места, — говори так, мне и здесь слышно.

— Иди сюда, мать твою.

Ну, подхожу. В окошко просовывается лист бумаги и ручка.

— Подпиши, — требует голос.

— Что это?

— Приговор. Поставь подпись в графе «ознакомлен».

— А что, если я не подпишу, приговор недействителен? — ехидничаю я.

— Пиши давай, юмористка.

Ставлю подпись. Выхватываю взглядом куски текста. 19 августа… 11.00… через повешение. Значит, завтра.

— Быстрые какие, — говорю.

— Ага, — хмыкает голос, — мы с врагами народа моментом разбираемся. Скажите спасибо, не сжигаем. Так что готовьтесь с медиком. Можете помолиться, или еще там чем заняться.

Он радостно и паскудно ржет. Окошко закрывается.

Поворачиваюсь к Артему.

— Нам тут предложили чем-то заняться, — комментирую я, — интересно, о чем это он?

Боровиков криво ухмыляется.

— Есть у меня одна идея.

Потом, когда он ее изложил, мы долго переругиваемся.

— Тем, — прошу я, а голос срывается, — Тема, ты не должен так поступать.

— Да? — злится он, — а какой выход они нам оставили?

— Тема, ты же знаешь, экстренная актуализация сделает из тебя инвалида, и это при самом лучшем раскладе. Срок-то тебе пришел. Кстати, а почему ты на курсы не съездил? Неважно. Я же смогу тебя только до своего уровня дотянуть — не больше и не меньше. И скорее всего, повышение на три уровня ты не переживешь. Я не могу так рисковать.

— А ты-то вообще здесь причем?

— В смысле? — искренне удивляюсь я, — по-моему, меня это, как раз, касается непосредственно.

Тема заползает в угол и глядит на меня оттуда рассерженными светлыми глазами. Ну, одним глазом.

— Я прожил здесь, — зло бросает фразы, — четырнадцать лет. Ко мне люди съезжались даже с соседних городов. Ты хоть можешь представить себе, сколько жизней я спас? Ну да, пусть это звучит патетически, но… Я хирург. Я и сам по себе неплох, не прерывай меня, я знаю… Но я ведь еще и Мастер. Пусть третьего уровня. Ты ведь знаешь, что это значит.

Я-то знаю, то есть представляю. Мастер Врачевания. Его уровень восприимчивости должен быть гораздо выше моего. И мне становится порой неловко, когда я вижу на улице человека, скажем, на мой взгляд, больного, и серьезно, но не знающего об этом. А ведь Артем, в отличие от меня, мог изменить все это. Мастер Врачевания мог сделать мир лучше сам и делал это. И ему, в отличие от меня Мастера Идеи, не приходилось доказывать ежедневно, что Идея это чего-то стоит. Мастер медик знал, всегда знал, для чего он создан. Помогать.

— Я, знаешь ли, — ухмыляется он, — местная знаменитость. Привык к славе и почестям. Личный врач главы города и все такое. И знаешь, что сказал этот самый глава города, когда к нему пришли утверждать ордер на мой арест? Он сказал, что всякая зараза должна быть уничтожена. Вот я зараза и есть. У меня была только работа и мое призвание, с семьей, сама знаешь, у нас проблемы… А сейчас выяснилось, что я зараза. Я вреден для общества.

— Да, но ведь…

— Не спорь со мной. Я знаю, что переживу актуализацию. Некоторое время. Но и ты пойми. Я должен им…

— Доказать что-то?

— Нет, отомстить.

Смотрю на него с недоумением. И начинаю понимать. Месть — это свято.

— Хорошо, — вздыхаю, — давай сделаем это.

Он криво улыбается, пытаясь, видимо изобразить на лице благодарность. Я же чувствую себя поганенько. Тоже мне, клуб самоубийц.

У парня сейчас подходящее состояние духа — неустойчивое, возбужденное. Сейчас немного подправим, усилим это. Ага, морщится, значит, мы уже близко. Экстренная актуализация, по сути, ничем не отличается от нормальной. То же изменение сознания, та же перестройка мышления с заземлением. Просто делается все это быстро, грубо, безжалостно. Подопытному не оставляется времени для того, чтобы воспринять происходящие с ним изменения и свыкнуться с ними. Спасти может только полное смирение, причем не то, какое достигается волевыми усилиями, а реальное, идущее от души, смирение и принятие. Смирение в моем пациенте, в принципе, присутствовало. Но было оно волевым, временным, и для цели выживания этого медика не подходило совершенно.

Два раза он у меня пытался поплыть. К счастью, моего опыта хватало, чтобы уцепить за кончик ускользающее сознание и вернуть его владельцу. Через полтора часа понимаю — процесс окончен. Артем лежит бледный, насколько позволяет судить об этом скудное освещение, дышит тяжело, но покинуть этот мир вроде пока не собирается. Чувствую себя Геростратом. То, что мне довелось увидеть во время, скажем прямо, промывания мозгов, подтвердило истинность его слов — врачом Артем был классным. Жаль, если выживет, таким ему уже не быть. Я подняла его уровень, но, извините, специализация у меня другая. А сделать то, о чем не имею какого-либо представления, я не могу. Поднять же ему уровень, сохранив профиль, мог бы только Мастер обучения. Я — не он. А потому валяется сейчас передо мной худой и жалкий Мастер Идеи. Шестого уровня. Экстренник-камикадзе. А самой мне хочется хотя бы малюсенький такой кусочек шоколада слопать и поспать. Часов так двадцать. А потом, чтобы проснуться, а всего этого и не было вовсе — приснилось.

Сколько сейчас времени? Часов восемь вечера. Если он дотянет до казни, у меня будет шанс выбраться, а, возможно, и его вытащить. Две шестерки в паре ученик-учитель, это… ну, впечатляющая такая вещь. Должна быть. Я не видела. И даже не читала, чтоб такое происходило. Только теоретические изыскания. Ну, не страшно, проверим. Мне вот терять нечего, а Артем, что имел, все уже потерял. Даже надежду, которая в этот раз умерла раньше своего носителя. А сейчас я скушаю последнюю завалявшуюся в кармане карамельку и усну. Силы мне завтра пригодятся.

Глава 4

Почему это недоразумение называется городом — непонятно. Жителей-то в этом захудалом поселении тысячи две. Хотя у них здесь целая одна площадь имеется. Перед мэрией, естественно. Иными словами, приговоренных далеко вести не надо. Двести метров, и пожалуйте на виселицу, драгоценные наши Мастера.

Артем удивительно хорошо держится. Не в моральном смысле, а в физическом. И не скажешь, что прошлым вечером перестройку сознания проходил. Идет сам, весь такой сосредоточенный, на меня даже не смотрит. А меня вот, между прочем, тошнит. Подозреваю, что от страха. Для меня на площади новую виселицу соорудили. Желтенькая, олифой пахнет. Какая честь.

Народ уже вокруг толпится. Не сказать, чтобы все были очень радостными — настроения всякие присутствуют. Сочувствующие физиономии тоже есть, а также недоуменные — это у тех, кто, как я полагаю, форму СИ на мне узнает. У них в этой деревне всего два инквизитора, вот они, родненькие, рядом топают, полные осознания выполнения священного долга перед Родиной. Но, видно, до сегодняшнего дня отправлять в расход своих им еще не доводилось.

Мы идем с Артемом рядом, чуть не касаясь друг друга. Именно, что чуть. А хотелось бы установить контакт. Обойдусь и без него, но так надежнее. А потому приходится споткнуться. Начинаю падать и связанными пред собой руками хватаюсь за плечо медика. Он охает (черт, про ребра забыла!), поворачивается ко мне лицом, и время останавливается.

— Воспринимай, — дрожащим от напряжения голосом произношу я, — бить буду я.

Я чувствую людей вокруг. Всех. Их эмоции струятся по пространству вокруг нас. Они хотят нас задержать, хотят, чтобы мы остались. Они ждут, когда мы погаснем — я и это белое пламя напротив. Нет. Нужно задуть их. Я полностью погружаюсь в огонь, и он становится все больше и жарче. Я слышу только треск дров вокруг…

Не знаю, сколько времени это продолжалось. Просто белое пламя стало гаснуть, и я вышла из него. Не успеваю подхватить падающего без сознания Артема. Руки-то все еще связаны. Так тихо. В недоумении оглядываюсь по сторонам. Люди лежат вокруг в разных позах. Лежат, не шевелясь. И отчего-то мне не хочется проверять, живы ли они. Вот медик жив, этого достаточно.

Быстро обшариваю карманы одного из своих бывших коллег. Нахожу складной нож и, пыхтя и матерясь, перерезаю веревки. Сначала у себя, потом у Артема на руках. Какое все-таки счастье, что у них приговоренных к повешению связывают, а не сковывают наручниками. Да здравствуют традиции!

Десять минут уходит на поиски двухколесной тачки. Ура на этот раз садам и огородам, которых в городке много. Взваливаю на тачку бессознательного Артема, который, хоть и совсем не толстый, но для меня тяжеловат, и быстро удаляюсь из городка, толкая своеобразное средство передвижения перед собой.

Намучилась же я с ним в лесу! Приходить в себя Боровиков не собирается, а пешеходных дорожек отчего то в тайге наделать никто не догадался. Но ничего, с грехом пополам продираемся к месту встречи.

Удивленно наблюдаю Георгия, который сидит себе спокойно на рюкзаке и куртку зашивает. Ну вот, ходи после этого за помощью, когда жертва так и норовит сама оклематься!

Вываливаю свой груз на траву.

— Это что? — интересуется Георгий.

— Врач! — гордо рапортую я.

— Врач, помоги себе сам, — меланхолично комментирует происходящее проводник.

— Ага. А ты чего один? Где твои братья-акробаты?

— Где-где… тебя пошли искать.

Я бледнею и нервно сглатываю.

— В город?

— Н-у-у, — спокойно протягивает он, — если это можно назвать городом…

Да, думаю, теперь это можно назвать городским кладбищем. И нашими общими с Артемом стараниями на этом кладбище есть два незапланированных трупа. Чудненько. Интересно, один медик способен заменить для Георгия двух проводников?

— А вот и они, — прерывает мои размышления Георгий.

И точно, топают. Серега, как всегда, как стадо слонов. А брат его, тихоня Егор, спокойно и неслышно.

— Ну ты, мать, даешь! — заявляет Сергей и смотрит на меня восхищенно, — это было круто, я заценил. Не знал, не знал…

Польщено улыбаюсь, для чего приходится опустить очи долу и обратить внимание, наконец, на моего помощника, так и пребывающего вне нашей реальности.

— С Артемом надо что-то делать. Он пережил… Большой стресс.

Георгий меланхолично пожимает левым плечом.

— Сделаем, — обещает он, не впервой.

Общими стараниями заворачиваем Артема в одеяло и помещаем ближе к костру. Ему сейчас нужно тепло. А когда (если) очнется, много горячего чая с сахаром. Потому ставим котелок с водой на огонь. Ждем.

— Рассказывай, — велит Георгий брату.

По словам Сергея получается, что они с Егором появились в городке ночью. Пошли в таверну. Выяснили там, какое поутру для народа зрелище организовано. Сложили два плюс и два и уяснили для себя, что я по-глупому попалась. Стало быть, надо было что-то с этим делать. Организовать мой побег по всем расчетам не удавалось. Ну, они и решили, что я девочка умная, переполох затеять с утра сумею, а они помогут, чем могут.

Ну а с утра я такое сотворила…

— Ты споткнулась, а я подумал — ну вот, и что с такой доходягой делать. А потом ты вцепилась в него вот (кивок в сторону свернутого в куколку Артема), и вы начали светиться. А все вокруг падать…

— А потом?

— А потом я не помню, потому что и сам вырубился. Ты, понимаешь, и меня как-то достала.

— Но люди выжили?

— Не все, — уклончиво отвечает Сергей.

Чувствую, что бледнею.

— Сколько?

— Трупов?

— Да!

— Я не считал. Но в радиусе примерно метров семи-восьми от вас не выжил никто.

Что-то меня снова тошнит.

— По-моему, это справедливый размен, — жестко замечает Георгий, глядя на меня прищуренными злыми глазами, — две жизни невинных за несколько десятков зевак. И не вздумай ныть.

Ага! Можно подумать, это легко — не ныть.

— Зато, — ехидничает Сергей, — у нас теперь с собой не недобитый Мастер, а прямо-таки оружие массового поражения.

— Да, — ворчу, кивая в сторону Боровикова, — если этот… плутоний выживет, будет у вас оружие массового поражения. А пока фиг знает что, и сбоку бантик.

— Выживет, — спокойно заявляет Георгий.

— Ты так в этом уверен?

— Знаю.

— Откуда такая уверенность?

— А вот ты займись лучше им, вместо того, чтобы сопли по лицу размазывать.

Хамит, парниша! Хотя, по делу хамит.

Склоняюсь над Артемом, чтобы проверить, как он там, нет ли ухудшений. И понимаю, что парень спит. Просто дрыхнет. Поразительно! То ли учебники врут, согласно которым он должен был уже скончаться в мучениях, то ли медик этот — феномен какой-то, то ли я — гений экстренной актуализации. Но, судя по его порозовевшей физиономии, откидывать копыта Боровиков явно не собирается. Бужу. Вливаю в него почти насильно литр чая. Глюкозы бы еще внутривенно. Но жаль, захватить не догадалась. Медик снова засыпает, а я тут вспоминаю, что меня недавно обидели, и решаю разобраться.

— А чего это ты меня все время строишь! — возмущенно шиплю я, поворачиваясь лицом к Георгию.

Тот молча встает и торжественно удаляется, мол, плевать он хотел на мое недовольство.

— Нет! — говорю я, глядя уже на оставшегося в наличии Сергея, — в самом деле, что это за обращение с женщиной?

— Ну а как с тобой еще обращаться, Майя? — серьезно отвечает он, — если он тебя строить не будет, ты же никогда до Стапина не доберешься. То тебе подумать надо, то порыдать. А это все времени требует и сил. Я вот с тобой ничего поделать не могу. А ему удается. Так что терпи, старушка.

— А вам-то какое дело, доберусь я до Стапина или нет?

— А мы ответственность за тебя несем. Мы же проводники. Вот ты нам еще одного Мастера на шею повесила. Ты хоть поинтересовалась, где он актуализацию прошел?

— А вам это зачем?

— Ну, его-то тоже отвести надо будет, — вздыхает Сергей.

— Что?

— Язык бы тебе, Серый, отрезать, и сам знаешь куда запихнуть! — зло встревает в нашу интригующую беседу неведомо когда появившийся рядом Георгий, — что ты болтаешь раньше времени!

— Но я думал… — бормочет Сергей, опуская голову.

— А думать тебя никто не просил!

Понимаю, что ответов на начавшие меня мучить вопросы я сейчас не дождусь.

— Здесь, — говорю, — прошла его последняя актуализация. Если вам от этого станет легче.

Оба глядят на меня в недоумении.

— Но, — начинаю оправдываться я, — я думала, вы поняли. Я ему уровень подняла, чтобы эта самая ядерная бомба могла получиться. Он сам меня об этом попросил. Он теперь мой Ученик, если вам это о чем-то говорит.

— Черт, — выдыхает Сергей, — офигеть…

— Значит, он останется здесь, — жестко заявляет Георгий.

— Вы шутите, — удивляюсь я, — как это здесь? Его же сожрут и не подавятся.

— О нем позаботятся, — возражает проводник.

— Кто? Палач? — ору я, забыв о том, что предмет обсуждения спит и нуждается, в общем-то, в тишине.

— Каждый Мастер выше четвертого уровня должен ждать на своем месте.

— Его убьют!

— Нет. Она не позволит.

— Кто "она"?!!

— Я не уполномочен давать тебе разъяснения, — безапелляционно сообщает мне Георгий.

— А я не собираюсь тебе подчиняться, — естественно, возражаю я.

— Майя, — раздается тихий и все еще слабый голос медика, — я не смогу уйти отсюда. Я должен остаться.

На некоторое время я впадаю в ступор и тут слышу.

— Ну, где у нас здесь больной?

Тут я вообще перестаю понимать, что происходит. То ли у меня галлюцинации, то ли что. Сквозь кусты продирается веселая такая толстая бабенка средних лет. Именно она наличием больных и интересовалась.

— Я — больной, — шелестит Артем и доверчиво улыбается.

— Так мы тебя скоро вылечим! — радостно сообщает она.

— Вы кто? — шепчу я и изумленно вытаращиваю на нее глаза.

Она переглядывается с Георгием, причем последний ей весьма благожелательно улыбается.

— Я — проводник, — отвечает женщина, — его проводник. А вам идти пора. Вы не переживайте, все с ним будет хорошо. Одеяло только оставьте, и тачку. Ладно?

Мы синхронно киваем. Затем быстро собираем вещи и трогаемся в путь. В молчании.

Глава 5

Примерно через час я не выдерживаю.

— Сергей, — спрашиваю, — проводники это кто, секта какая-то? Общество по оказанию помощи терпящим бедствие Мастерам? Вы кто?

Сергей только ухмыляется и молчит. Георгий вообще делает вид, что меня рядом не наблюдается. Ну а Егор, как всегда, бегает где-то по кустам. В общем, не видно его и не слышно. Обычно он только на местах стоянок появляется, ну, и сейчас не исключение. Интересный, кстати, парень. Есть в нем что-то такое, вкусное…

— Не, в самом деле, я так не могу! — жалобно ною я.

И тут не выдерживает Георгий. У него точно на мое хныканье аллергия.

— Береги дыхание, — рявкает он, — все ты узнаешь в свое время.

Я его явно раздражаю. Интересно, чем?

Мы не можем идти кратчайшим путем. Нам приходится огибать все крупные поселения. Парни мои обросли окончательно, а я последний раз голову мыла в озере километров так сорок назад. Теперь вот косички заплетаю, чтобы выглядеть более-менее прилично, и чтобы ветки за космы не цеплялись. Все же слишком тяжело нам даются эти триста, или сколько их там было, километров.

Больше всего мне хочется помыться горячей водой, поесть чего-нибудь домашнего и поспать не на травке, а на вполне нормальной кровати. С подушкой и одеялом. И, если честно, я постоянно ною на эту тему. Довела до белого каления даже обычно снисходительного Сергея, а уж Георгий так вообще, по-моему, мечтает меня где-нибудь закопать. Желательно, в вечной мерзлоте, чтоб поглужбе.

Но, в конце концов, именно от моего потенциального убийцы Георгия поступает дельное предложение.

— Хорошо, — говорит он, — я тебе устрою и постель, и горячую воду. На одну ночь. Ладно? Вот только, чтобы ты нас больше не доставала. Обещаешь?

— По этому поводу? Ну, обещаю. А как ты это сделаешь? Осторожность, и все такое…

— Не все же люди — звери. У меня есть одна знакомая, скажем так, времен ранней молодости. У нее частный дом на окраине села. Баня своя. Село неподалеку. Километров семь. Вот если ты молча до темноты эти семь километров пройдешь, будет тебе все, что душе угодно. Не пройдешь — ночуешь в лесу. И котелок чистишь вне очереди. Такой расклад устроит?

Задумываюсь. Семь километров до темноты — ерунда. Не так уж я и устала сегодня. Но вот молча… Здесь придется делать над собой невероятные усилия. Хотя ночь в тепле и неге, наверное, того стоит.

Утвердительно киваю ему и бодро шагаю вперед.

— Май, — окликает Георгий, — ты мне не ответила, тебя это устраивает?

Поворачиваюсь к нему лицом и снова киваю, сохраняя на физиономии чрезвычайно серьезное выражение.

— Ага! — догадывается он, — ты молчишь! Молодца. Ну, тогда нам направо.

Я сделала это! Нет, я горжусь сейчас собой больше, чем после сдачи вступительных экзаменов в Вышку. Хотя это понятно. Там меня впереди ждало некоторое количество лет учебы, а здесь — классическая замечательная награда. Баня, еда и постель.

К селу мы подходим в сумерках. Долго огибаем его по окраине, шарахаясь от звуков и теней. Нужный дом, на наше счастье, действительно стоит сам по себе. И собак поблизости не видно, то есть лаять на нас пока некому. Георгий, наш флагман, гордо шествует впереди. Мы трое плетемся чуть поодаль, пыхтя и спотыкаясь.

Тук-тук. Дверь открывается сразу, будто нас ждали с минуты на минуту. На пороге стоит стройная невысокая женщина, одетая в длинное, до середины икр платье. Лица не видно. Темно.

— Дусенька! — шепчет Георгий.

Оказывается он, при желании, может быть и ласковым.

— Жора! — нежно отвечает она.

Ага, для нее так «Жора», а для нас, так только «Георгий». Хотя Георгий ему, на мой взгляд, больше подходит. Солиднее как-то.

— Дусенька, не приютишь нас на ночь? Меня, Серегу — брата моего, ну, ты в курсе. Серега, иди сюда. Познакомься, это Евдокия, моя хорошая подруга.

Серега выходит из тени, важно кивает и даже ручку этой подруге целует. Джентльмен, блин.

— Очень приятно, — говорит он с придыханием.

— Взаимно, — отзывается Евдокия.

И тут меня начинают мучить какие-то нехорошие предчувствия. Так в душе все свербит и чешется. И очень хочется сбежать обратно в лес, и черт с ней, с травкой, посплю и на ней. Морда в росе — умываться не надо. Но пути назад нет. Сама напросилась.

— А это Майя, — продолжает официальную часть Георгий, — наша знакомая.

Ну, моя очередь делать шаг вперед.

И тут мои дурные предчувствия обретают форму.

— Куда ты меня привел?

— Кого ты ко мне привел?

Эти две фразы мы с Евдокией произносим одновременно.

Помню я эту… женщину. Сколько она, зараза, крови мне выпила! Утешает одно — я в долгу не осталась.

А Георгий глядит на нас в недоумении. Взгляд так и мечется с одной на другую. А мы сопим молча. Я так подумываю, не вцепиться ли ей в космы. Судя по ее физиономии, наши мысли текут в одном направлении.

— Извините, — вмешивается Сергей, — а мы можем войти? А то внимание к себе привлекаем. Излишнее.

Ну ладно. Входим, там входим. А в доме неплохо. Чистенько так и чем-то вкусным пахнет. Заметно, правда, что мужчина здесь на постоянной основе не водится. Стол какой-то покосившийся, пол скрипит, а вокруг, куда ни глянь, всякие рюшечки и салфеточки розовенькие. Ставни на окнах, кстати, тоже в розовый выкрашены. Женское такое обиталище.

Стою и думаю: какая жизнь, все-таки, штука интересная. И какая Империя у нас, оказывается, маленькая по размеру. Прямо-таки крошечная! Куда не сунься — везде знакомые.

Да и тут, встреча на Эльбе, не меньше. Восхитительная наша Зинаида Львовна. Только выглядит она сейчас иначе — попривлекательнее как-то, и зовут ее почему-то Дусечкой. Я ж ее, заразу, помню. Мой лечащий врач, когда-то. В Монастырской такой тишине. Она очень удачненько сбежала перед соответствующей проверкой. Я-то ее точно не забуду, но, видать и ей Майя Дровник в свое время встала поперек горла. Ума не приложу, что может связывать эту криминальную личность с моими вполне благопристойными, на первый взгляд, проводниками, но что-то ведь общее есть! Георгий вон весь так к ней ручки свои волосатые и тянет. А она все на меня косится. Нет уж, я предпочитаю гетеросексуальные отношения. Причем без садистской подоплеки. Помню я, помню, как ловко она с травками всякими управлялась. Век того своего отупения не забуду. Очень, знаете ли, неприятное ощущение.

Георгий, впрочем, гладит на нее, как дворовая собака на сардельку, облизываясь и предвкушая. А она на меня — как та же собака на кость. В смысле, явно желает загрызть. Спасибо тебе, Жорик, за такую баньку.

Сидим за столом. Пьем чаек из разноцветных чашек. Пирожки с капустой кушаем. Вкусные, кстати. В баню что-то я пойти не решаюсь. Как бы она не сгорела ненароком. Вместе с некоторыми бывшими инквизиторами. И спать мне уже не хочется.

— Ну-с, — спрашивает Евдокия, она же Зина, — какими судьбами у нас тут оказались?

— Да вот, — отвечает Георгий, — решили мы в Стапин податься. А машина сломалась. Так мы пешочком. Проходили мимо, да я о тебе вспомнил. Дай-ка, думаю, зайду к своей старой знакомой.

При этом он все это так неестественно бодро проговаривает, что если бы даже я не знала, что это вранье полное, и то бы не поверила. Она, полагаю, тоже не дура.

Снова пауза, во время которой мы все с интересом разглядываем содержимое тарелок, как будто за последние две минуты в них могло появиться нечто, неизвестное науке.

— А вы, я так понял, друг друга знаете? — интересуется Сергей, поглядывая по очереди на меня с Дусей-Зиной.

Мы синхронно киваем.

— Встречались, — говорит хозяйка дома. Я вздрагиваю. Как противно она это произносит!

— Да, — поддерживаю я, — ПО РАБОТЕ.

Молчим. Наконец Евдокия не выдерживает.

— Ну что ж, — произносит она, — вставая из-за стола, — баньку вам натопить?

— Спасибо, — говорю, — не стоит затрудняться. Мы как-нибудь так. Переночуем и пойдем. А за пирожки спасибо.

А у самой меня эти пирожки уже поперек горла встали. В буквальном смысле. Не зря я говорила, что дама не без способностей. Видать, успела нашептать или подсыпать что-нибудь этакое, гарантирующее неприятные последствия для организма.

— Где у вас тут, — интересуюсь, — здесь дамская комната расположена? В смысле сортир?

Естественно, во дворе. Слегка покосившееся деревянное строение с дырой в полу. Надо быстро очистить желудок. Первое правило инквизитора — никогда не употреблять пищу в доме подозреваемого. С пищей проще всего наглотаться какой-нибудь потусторонней гадости, которую выводить потом будешь годами, если, конечно, она сразу тебя не прикончит.

Возвращаюсь в дом. Теперь этап номер два. Провести эту ночь без членовредительства. Провести ночь в доме подозреваемого. Это тоже делать категорически не рекомендуется. Но куда деваться? А она уже стелет мне в гостевой комнате на диване. И молчит при этом очень подозрительно.

Мужики решили спать в бане, чтобы не смущать дам своим присутствием. Ну, меня, допустим, они вряд ли бы смутили. Значит, либо ее стесняются, либо Евдокия сама их об этом попросила. Черт, а спать-то как хочется.

Простыни чистые, пахнут приятно, мятой. Подушка мягкая, небольшая, как я люблю. А спать нельзя. Но удержаться совсем не получается. И всю ночь напролет я то проваливаюсь в сон, то просыпаюсь. А когда засыпаю, вроде бы на минутку, успеваю увидеть каждый раз какой-нибудь любопытный кошмар. То на меня нападают какие-то беременные тетки, вооруженные вениками, которых я во сне почему-то страшно боюсь. То мои бывшие коллеги оборачиваются стаей бешеных обезьян и пытаются затащить меня на дерево. То еще какая-то лабуда. И только под утро я вижу кошмар очень и очень полноценный. Мне снится казнь Артема Боровикова. В подробностях. Как его находят посланные на наши поиски активные горожане, волокут его, еще слабого, в город, бьют. И вздергивают на виселицу без лишних комментариев. А я вроде как присутствую все время рядом, а сделать ничего не могу. И понимаю во сне — ведь это я его бросила. Если бы мы взяли его с собой, он бы жил! Сделав над собой усилие, просыпаюсь. И ощущение такое, будто я не спала, а вагоны грузила. На улице еще темно, но я выползаю на крыльцо. Нахожу в кармане куртки последнюю сигаретную заначку и курю. И думаю — приснилось мне это или так реальность исподтишка прокралась. И как мне погано при этом — словами не описать.

Часа через полтора из бани вылезают Георгий и Сергей. С довольными мордами. Потягиваются. Тут же откуда-то сбоку выплывает Егор со своей всегдашней загадочной ухмылкой. Косится на меня молча. Взгляд умный, многозначительный. Совсем не как у больного и находящегося слегка не в себе человека.

Впрочем, разговаривать с ними о сновидениях бессмысленно.

Глава 6

Согласиться пить чай в доме Евдокии (она же Зина, она же неизвестно кто еще) я уже не могу. И побоку вежливость. Еще полчаса в туалете, и я вообще никуда не пойду. Лягу здесь, и закопайте меня под забором.

Попьем чуть позже. На привале. И вообще, ощущения у меня какие-то нехорошие. Будто нужно ожидать крупную напасть.

И точно, не успеваем мы покинуть село, как натыкаемся на засаду. А я, мягко говоря, не в лучшей форме. Спать хочу зверски, да еще и голодна. Не слишком подходящее состояние для ведения открытых военных действий. Их семеро. Трое ждут в машине, припаркованной вон за теми кустами. Двоих я вижу — изображают из себя сельских жителей, целеустремленно прогуливающихся по улице десять метров туда и десять обратно. Двое тоже неподалеку, только их точное месторасположение я пока выяснить не могу. Семеро — это ровно на одного человека больше, чем количество лиц, с которыми, гипотетически, я могу справиться, находясь в нормальном физическом и душевном состоянии. И еще это ровно на семь больше, чем то количество, с которым я могу справиться именно сейчас.

Был бы Артем рядом…

— Нас ждут, — предупреждаю я проводников на всякий случай. Но понимаю, что и они что-то учуяли. Уж больно похожи на спаниелей перед дичью — носы вытянуты, лапы поджаты.

— Ваша знакомая, Георгий, — не удерживаюсь я от ехидного комментария, — сдала нас, как стеклотару.

— Не факт, — возражает Георгий. Хотя уверенности его голосу не хватает.

— Мы здесь не пройдем, — говорю, — надо возвращаться. Обходить с другой стороны. Мы с ними не справимся.

Георгий кивает Сереге, и тот бежит исследовать пути к отступлению. Возвращается через пару минут.

— Не получится, — говорит, — там патруль. Внутренние войска. Человек десять-двенадцать.

Ой, как обложили. Быстро они народ набрали. Да еще и столько. На одного уставшего Мастера и двух с половиной проводников.

— Ну, — вздыхаю, — пошли вперед. Разберемся как-нибудь.

И тут же сама притормаживаю их. Жестом.

— Подождите, — шепчу, — дайте я попробую одну штуку.

И подкрадываюсь ближе. Пусть для драки я сейчас не гожусь, но пару задумок реализовать сумею.

Нас еще не засекли. Я это чувствую. И понимаю также, что те двое, на дороге, сильно раздражены. Они уже несколько часов здесь фланируют, устали. У одного из них морда такая красная, и уши лопухами. Ну что же, настраиваюсь на трансляцию.

Слышь, — шепчу второму, — ну и уродец у тебя напарник-то. Он вздрагивает. И тут подкидываю мысль первому: а он тебя уродом назвал!

Второй, красномордый, встряхивается, как собака после лужи.

Урод, — добавляю я.

— Что ты сказал? — интересуется красноморденький.

Его более привлекательный товарищ краснеет. Почти догоняет своего партнера по окраске.

— Ничего, — отвечает он, — ты лучше за дорогой смотри.

Морда лопоухая, — добавляю я.

— А ты что, красавец, что ли? — не выдерживает жертва моих нападок.

— Да уж до тебя далеко, — нечаянно вырывается у второго.

— Зато не нажираюсь, как некоторые! — возмущается красномордо-лопоухий. Спасибо, зайка, помог. И тут же подкидываю ему картину того, как его товарищ нелепо копошится в канаве. Грязный и полуголый. Красноморденький весело хрюкает.

— Ты чего ржешь? — с подозрением осведомляется его более симпатичный коллега.

— Да так, вспомнил кое-что.

Еще через пять минут общих воспоминаний парни начинают бодро и эффективно бить друг другу морды, попадая время от времени и по другим жизненно важным частям тела. Ну, пока они так увлечены, переключаюсь на тех, кто ждет в автомобиле. Грузовичок с будкой, предназначенный для перевозки заключенных. Ой, что-то они разбежались с дележом шкуры не пойманной меня.

Продолжаем передачу по заявкам радиослушателей. Настраивайте ваши радиоприемники и готовьтесь следовать полученным инструкциям. А они следующие.

Машину нужно прогреть. Холодно. Окна вот запотели. Заводимся. Ага, чудненько. Теперь включаем первую передачу и снимаем автомобиль с ручника. Как зачем? Проедемся чуток вперед. А вдруг они ушли? Надо проверить. Да, мы едем к тому милому домику с розовыми ставнями. Быстро едем, потому что у нас предчувствия нехорошие. Очень быстро!!!! Кстати, а передачу переключить не хочешь? Умничка. Ой, что это?!!! Где педаль тормоза? Она оторвалась?!! Она испарилась? А она была?

Ну и все. Грузовичок въезжает в дом Евдокии под аккомпанемент разноголосых воплей.

Возвращаюсь к проводникам вся такая удовлетворенная.

— Мальчики, — говорю, — тут еще два индивида остались, но я ними разберусь.

Ухмыляются.

— Мы уже разобрались, — говорит Сергей, — предоставили им, так сказать, время для раздумья. В колодце.

— Ну что же, — радуюсь я, — пора смываться.

А сама чувствую — ноги не идут и глаза закрываются. Переоценила я свои силы в очередной раз. И вообще это вредно — много на себя взваливать, когда рядом такие хорошие помощники имеются. В итоге эти самые помощники меня в лес и утаскивают. На руках. По крайней мере, до леса доносят. Дальше я уже на своих двоих телепаю, если можно так назвать мое неуверенное провисание на руке у Сергея. Очень приятно, не перевелись еще мужчины в имперских селениях.

Пожрать бы еще и поспать — было бы совсем замечательно.

Особенно поспать. С кем-нибудь. Во, с Серегой! Какой он милый… Какие у него руки теплые.

— Сереж, — спрашиваю, — а под свитером ты, наверное, такой же теплый?

И тут же пытаюсь это проверить. Проводник недоуменно отстраняется.

— Май, ты чего?

— Ничего, — мурлыкаю я, — а давайте где-нибудь остановимся, а то у меня что-то ноги заплетаются.

— Рано еще, — бурчит Георгий, — нужно дальше отойти.

Ух, какой нехороший! Ой, бабочка!

— Мальчики, это бабочка! — верещу я и начинаю гоняться по лесу за каким-то ошалевшим желтым мотыльком. Усталости как не бывало. Люблю весь мир отчаянно! Вот Георгия только не люблю. Кака он. И я ему не нравлюсь.

Весело подбегаю к Георгию, пытаюсь подставить ему подножку. Не удается.

— Жора, почему ты меня не любишь?! — требовательно вопрошаю я.

— У нее с головой все в порядке? — интересуется у брата Георгий.

Тот пожимает плечами.

— В порядке! — снова восклицаю я. Я, в общем-то постоянно восклицаю, потому что нормально разговаривать мне неинтересно. Ну нельзя ровным голосом выразить переполняющие меня эмоции. А Георгий-то, оказывается, гадина! Он же меня оскорбил. Так… Где-то у меня здесь в сумке, в кармане нож валялся. Щас я эту сволочь зарежу. И потом мы с Сергей чем-нибудь интересным займемся… А Егор пусть смотрит и завидует. Вуайерист. О, какое я знаю замечательное слово! Ножик у меня острый-острый. Сжимаю рукоятку правой рукой и начинаю медленно подкрадываться к Георгию.

И тут замечаю Сергея, который стоит чуть сбоку, сложив руки на груди. Как памятник!

Лукаво ему улыбаюсь, прижимаю палец к губам, мол тихо, не мешай, заношу нож…

— Майя, что ты делаешь? — осведомляется Серега.

Георгий же быстро поворачивается ко мне. Надо же, он изумлен! Не нужно было меня обижать. Почему меня все обижают? Я роняю нож и начинаю рыдать. Меня никто не любит! Я никому не нужна, только инквизиторам, чтобы галочку в плане по раскрываемости поставить. У-у-у!

Георгий вздыхает, снимает рюкзак, аккуратно опускает его на землю, а потом уже притягивает меня к себе, безропотно позволяя хлюпать носом в его коричневый шерстяной свитер домашней вязки.

— Стресс? — спрашивает Сергей.

— Вряд ли, — шепчет Георгий.

— Евдокия?

После небольшой паузы Георгий снова вздыхает.

— Наверняка.

О, как мне утром стыдно! И ведь, что самое противное, помню все. До мелочей. И неудавшееся покушение на Георгия, и свои гнусные домогательства к его брату. Хм, если точнее, то к обоим младшим братьям. Егор тоже не избежал этой участи, я, помню, затащила его в сторонку и долго объясняла бедняге, какой он красивый, и как мне жаль, что он такой больной, и если бы не это… Егор растерянно улыбался.

Потом я пела песни и рассказывала пошлые анекдоты. Почему-то выяснилось, что приличные анекдоты у меня как-то не запоминаются. Я бегала по лесу и лаяла на белок. Я… моя богатая фантазия позволила реализовать своей носительнице большое количество задумок, пока проводники разжигали костер, раскладывали спальные мешки и одеяла, пока они же готовили ужин и мыли посуду. Батарейки у меня сдохли перед рассветом. Только после этого Мастер Майя Дровник позволила уложить себя баиньки.

Глава 7

Братья деликатно помалкивают. Но я и без их комментариев подумываю о побеге. Полагаю, так будет легче пережить позор. В глаза-то я им точно смотреть не могу.

Сумку они у меня отобрали, и потому сейчас я медленно тащусь позади, вздыхая и спотыкаясь. Я все снижаю и снижаю скорость, пока Георгий не оказывается далеко впереди. А вот Серега наоборот, тоже притормаживает и ждет, пока я, нога за ногу, доплетусь до него.

— Нам немного осталось, — произносит он, сочувственно улыбаясь.

— Извини, — бурчу я, — больше не буду.

— Да ладно, — хихикает проводник, — это было весело. Особенно вот это: а ты везде такой теплый?

Стремительно краснею.

— Май, — спохватывается он, — не расстраивайся, ты не причем. Это, скорее всего, Евдокия. Прощальный подарок. Но и на нее не злись. Бедной женщине еще дом восстанавливать. Ну что ты?

Я снова готова расплакаться. Что-то у меня с эмоциональным фоном в последнее время какой-то непорядок.

— И Георгий на тебя не обижается. Хотя, если честно, ему тоже не по себе. А хочешь, я расскажу тебе, почему он инквизиторов не любит?

— Хочу, — жалобно бормочу я.

— Ну, тогда пойдем быстрее. Будем говорить по дороге.

— Нам не за что любить инквизиторов, — произносит Серега спустя пару минут и грустно улыбается, — один из них угробил нашего брата.

Я молчу, переваривая информацию. И тут он добавляет.

— Егора.

— В смысле?

Сергей вздыхает. Очень тяжело, как будто не хочется ему со мной говорить, а надо. Время, видимо пришло, которое мне тут упорно обещали.

— То, что ты видишь — это не человек. Это фантом, проекция.

Стоп. Приехали. Это как?

— Твой проводник — Егор, — поясняет Серега, — но он как бы не совсем жив.

— Это как?

— Он в коме. Уже второй год.

— А вы…

— Мы с Георгием — резерв. Мы и не учились никогда. Просто, когда с Егором произошло несчастье, подключили нас. Вот мы и создали эту иллюзию. Чтобы нам проще было работать. Ты не расстраивайся. Ее никто не распознает.

Крыша моя, куда ты? В голове полный кавардак.

— Но, Сергей, ты прости, конечно, я просто не знала, что такое бывает, но…

— Тебе и не положено было знать.

— Ладно, не положено, так не положено. Но кто такие проводники? Откуда Вы взялись? Кто вас подключил? Причем здесь я? И вообще…

— Ты это лучше у Георгия спроси.

Я рассерженно фыркаю.

— У Георгия… Да я его боюсь.

— Не надо, — снова улыбается Серега, — он нормально к тебе относится. Нервничает просто очень. Я же говорю, он к этому не готовился. А у него семья, дети. Это я перекати-поле. А Георгий у нас человек ответственный. Большую должность занимает. Он, между прочем, управляющий заповедником. Или был им.

— А…

— А про Егора я тебе расскажу. У нас в поселке убили мужика. Противный такой был товарищ, стукачок. Многие хотели бы, но вот у кого-то нервы и не выдержали. А убили странновато. Нашли в запертом изнутри доме обгоревший труп. А вокруг все целое. Даже пол не поврежден. Приехала бригада СИ. С Мастером Идеи на поводке. А тут соседка, баба Глаша возьми и брякни, что Егорка наш незадолго перед тем возле дома мужика того крутился. Егора на допрос. Тот, мол, ничего не видел, ничего не знаю. А тут поселок наш волноваться начал. Ну а Мастер, девочка, видно только после спецшколы, то ли перепугалась, то ли силы свои переоценила. В общем, решила она начать его ломать. Ну а как его сломаешь, это же проводник.

— И она применила разлом, — выдохнула я.

Сергей кивнул головой.

— Да. Ей это, конечно, не помогло. А он с тех пор в коме. Вот, в общем-то, почему мы инквизиторов и не любим.

— Как девочку-то звали?

— Инквизитора? Зачем тебе?

— Да так, может, кто из знакомых.

— Не надо. Мы ее сами наказали. Она больше не Мастер.

Грустная история. И поучительная. Она, значит, не Мастер. А они тогда кто, которые ее мастерства лишили? Они, значит, и со мной так могут? Если захотят.

Пока не хотят, и славно.

— Я бы никогда… — робко говорю я. На всякий случай.

— Не надо, Май, — ласково произносит Серега, — не надо говорить, что ты бы никогда. Все мы когда-нибудь. Рано или поздно, так или иначе. Таков наш путь.

— Я понимаю.

— Эх, Георгий бы еще понял! — как-то излишне весело произносит Сергей и удаляется, оставив меня в одиночестве.

Глава 8

На следующий день мы подбираем еще одного Мастера. Девица лет двадцати пяти. Актуализацию прошла в Стапине, правда, на несколько лет позже меня. Так что нам по пути. Тоже идейница, четвертого уровня. Дико меня раздражает. Она строит глазки Сергею, и Серега, вроде бы, на это ведется. А я, знаете ли, привыкла считать себя пупом Вселенной, и делить это место со всякими малолетками не намерена. Даже, если у этих малолеток волосы до талии и грудь пятого размера. Зовут ее Галина. И имя это я тоже не люблю.

Ее мы обнаруживаем утром, часов так в одиннадцать. Бестолково шлялась по лесу. За плечами рюкзак. На ногах туфли с каблуками. Идиотка.

С сочувствием кошусь на Егора. Надо же, проекция. Какая жалость! Такого парня практически угробили!

Уже к вечеру нам присоединилась группа аж из трех Мастеров сразу — две пятерки женского пола и семерка. Любопытно, если двух Мастеров вместе обычно сравнивают с пауками в банке, как же назвать этот наш веселенький междусобойчик — серпентарием, что ли?

На привале семерка — пятидесятилетний Мастер обучения, в прошлом университетский преподаватель, едва уснув, начинает пугать нашу компанию неконтролируемыми приступами ясновидения. Выглядит это нелепо. Он, значит, дрыхнет, хоть и вещает при этом, как репродуктор, а мы — Мастера и проводники, сидим с квадратными глазами и опухшими ушами и поступающую информацию перевариваем.

Если семерке верить, ждет нас в скором времени конкретный катаклизм. Война, сперва гражданская, а затем и с соседями, всякие природные аномалии. Он это нам с подробностями выдает — про горящие самолеты, разорванные на куски трупы, рушащиеся здания и т. п. Старый извращенец. Получасовая программа закончена. Семерка спит, свернувшись калачиком, а мы так и сидим, как группа идиотов. Выражение лиц соответствующее. Даже проводники в глубокой задумчивости. За исключением Егора — тому все пофиг. Смотрит в небо, наверное, друзей ищет.

На следующий день к нам присоединяются еще четверо. Аж две восьмерки, пятерка и четверка. Двое из них — один восьмерка и одна четверка — бывшие инквизиторы, как и я. С восьмеркой я даже сталкивалась как-то по делам. Только тогда у него уровень был пониже и звание. И седины в волосах гораздо меньше. Он меня тоже узнает, кивает. Пятерка — Мастер Врачевания.

Мы два раза сталкиваемся с патрулями. Оба раза не в пользу последних. Раненый после стычек только один — Галина. Она лодыжку вывихнула, когда на каблуках по буеракам скакала. Впрочем, пятерка ей помог восстановиться.

Теперь мы идем, почти не таясь. Идем в Стапин.

Мастера страшно раздражены. Очень напрягает необходимость постоянно экранироваться от коллег. Причем все время помнишь о том, что если пара-тройка этих насекомых объединится, то вскроют они твой экран как нечего делать. И останешься ты голенькая со всеми своими страхами и сомнениями. Последних же у меня предостаточно.

И не на последнем месте те, которые касаются весьма мною уважаемых проводников. Ладно, один вопрос я выяснила: Егор — фантом, и потому он такой загадочно молчаливый и отстраненный. Но вот какова природа его так называемых братьев (я уже даже в их родстве сомневаюсь), и почему к ним, как к магнитам, стекаются беглые Мастера со всей округи, я не понимаю. А когда я долго чего-то не понимаю, степень моей противности резко повышается.

Наверное, подозрения все ярче прорисовываются на моем лице, а может, просто срок вето, наложенного на разглашение нужной мне информации, истек, но Георгий сам предлагает разрешить мои сомнения.

Правда, останавливаться для этого он не собирается, а потому просто идет рядом и вываливает на меня сенсационную информацию.

Проводники, поясняет он, были всегда. Как и Мастера. Как и Мастера, они могут прожить всю жизнь, не будучи задействованы. Но в отличие от Мастеров, появление которых на свет в большей степени стихийно, способность быть проводником передается по крови от родителей к детям. У кого-то эти способности сильнее, у кого-то слабее.

— А для чего вы нужны? — спрашиваю я.

— А кто сторожит стерегущих? — парирует Георгий, — мы — ваши помощники и ваша инквизиция, если такая параллель здесь допустима. Мы всегда чувствуем, когда наше содействие необходимо и приходим для того, чтобы протянуть руку помощи или наказать. Но и Мастеров, и проводников питает одна и та же сила, одна и та же Идея, мы очень близки друг другу.

— А почему ты раньше мне об этом не рассказал?

— Это было бессмысленно, — усмехается Георгий, — а сейчас в самый раз. Город уже совсем близко. Вон КПП, видишь?

— Почему же здесь патрулей нет?

— Патрули? — удивляется он, — возле города Мастеров?

Город Мастеров… В самом деле, если все прошедшие здесь актуализацию Мастера вернулись в Стапин — один из основных центров подготовки специалистов, властям трудновато было удержать свои позиции. Почему я не подумала об этом раньше?

Сергей подходит ко мне сзади, обнимает меня одной рукой за плечи, а другой показывает куда-то вверх. И я вижу флаг на флагштоке. Такой же, помнится, колыхался над университетом. На белом полотнище два одинаковых кольца, смыкающихся друг с другом. А ровно между ними буква «М». И прямая линия над «М». В голове всплывает толкование: порядок и хаос равны по силе и возможностям. Мастер — страж меж ними, поддерживающий баланс. А вот теперь мне объяснили, что означает линия. Линия — Проводники, не дающие поддерживателю равновесия колебаться.

— Мы пришли, — радостно шепчет Серега и целует меня в щеку. Надо полагать, на прощание, или просто выясняет, теплая ли я.

Глава 9

Подходим к КПП. У шлагбаума стоит молодой румяный парень в неизвестной мне, а значит, выдуманной недавно, голубой униформе. Серьезный такой, важный. Автомат на плече. Видит Георгия, кивает ему и машет кому-то в здании. Шлагбаум медленно поднимается, хотя зачем это? Мы бы и так прошли. Здесь, в общем-то, калитка имеется.

Меня останавливают. Все тот же молодой, румяный.

— Майя Дровник?

Утвердительно киваю.

— Пройдите, Вас ожидают.

Не вопрос. Вхожу в здание контрольно-пропускного пункта. Комната здесь, оказывается, не одна. Провожатый вежливо и тихо закрывает дверь у меня за спиной. Очень мне любопытно, кто это там ожидает, если еще полчаса назад я сама не знала, что здесь окажусь. Да, и правда, знакомые… люди. У окна, веселенький такой, стоит, сложив руки за спиной и игриво покачиваясь на носках, Егор. Чист, выбрит, благоухает одеколоном, в отличие от некоторых.

— Привет, Майя! — радостно восклицает он.

— Привет, фантом, — угрюмо отзываюсь я, — а ты у нас, оказывается, говорящий.

— Я не призрак, — смеется Егор, — можешь меня за что-нибудь потрогать.

— За что-нибудь, — ворчу я, — это уже порнографией называется.

Но все же осторожно касаюсь рукава его цивильного пиджака. Ну да, не привидение. Вполне реальный молодой человек. Что вдвойне подозрительно.

— Поздравляю, — говорю, — с выходом из комы.

— Спасибо на добром слове. Но что-то я такого в своей памяти не нахожу.

— Так что же это было? Ты прилег позагорать, а твои братья случайно сволокли тебя в больницу, не разобравшись, что к чему?

Егор легкомысленно пожимает плечами.

— Кофе хочешь?

— Нет! Я с подозреваемыми не пью.

— Какой же я подозреваемый? Я Проводник. Инструктор. Воспитатель, если тебе угодно. Ты присаживайся, я знаю, у тебя много вопросов накопилось. Я готов на них ответить. Хотя, давай сделаем по-другому. Я сам тебе все расскажу. Хорошо?

Неуверенно киваю. Сажусь на подоконник, игнорируя предложенный стул и вынуждая тем самым Егора переместиться ближе к центру кабинета. Не люблю, когда мне солнце в глаза светит. Слушаю.

В коме, стало быть, Егор не был. Он сам вынудил девочку-Мастера, примитивную единичку, переоценившую силы, попробовать на нем разлом. Ее нелепые попытки снять экран с проводника только смешили Егора. Он вообще у нас смешливый. А вот потом ему пришлось помучиться. Он реально почти два года пролежал без движения. То есть его физическое тело не двигалось. Ментальное-то шарилось, где хотело, а вернее, где было нужно. Это, как он считал, было необходимо для того, чтобы "расшевелить начавших плесневеть в своей благополучной жизни" братьев. И именно он внушил им мысль создать фантом.

— Моя природа, Майя, — разглагольствует Егор, — весьма близка к Мастерам. Только у меня нет профиля. Я не являюсь носителем присущих вам принципов. Да и задачи у меня совсем иные. Но многие техники мы используем одинаково.

Мне только фыркать остается.

Активизировав братьев в качестве проводников, Егор прижился у них в качестве привидения, незаметно подправляя их и инструктируя. Я, кстати, не первый Мастер, которому они помогли справиться с тяжелой жизненной ситуацией.

— Так их миссия, стало быть, была уберечь меня от бед? — интересуюсь между делом.

— Нет, — смеется он, — скорее наоборот. Втянуть тебя в неприятности. Они, знаешь ли, закаляют.

Восхитительно. До сих пор мне казалось, что в неприятности я замечательно втягиваюсь и без посторонней помощи. Впрочем, кое-что в его теории не стыкуется.

— А ранение Георгия тоже из числа закаляющих проблем? Оно ведь было тяжелым. Он вполне мог умереть.

Егор самодовольно ухмыляется и разводит в сторону руки.

— Ну кто, — заявляет, — без греха. Пусть первый кинет в меня камень.

Машинально осматриваю пол. Булыжники тут, к сожалению, не валяются. А то залупила бы по этой вот бритой физиономии с бо-о-ольшим удовольствием.

— Хочешь, я тебе еще одну забавную вещь расскажу? — интересуется Егор и тут же, не дожидаясь отклика, продолжает, — ты знаешь, что тебя в розыск только через два дня после твоего исчезновения объявили? У тебя ж такая кристально чистая репутация была, что твое руководство скорее локти бы себе пообгрызало, чем чистку рядов начало именно с Майи Дровник. Как же! Арест руководителей ПОПЧ, ликвидация Ланковича. Не каждый Мастер решится на убийство своего ученика. Кстати, каково это? Ладно, можешь не отвечать. У тебя было два дня в запасе. Ты могла спокойно и без приключений добраться до Стапина на автобусе. Или на поезде. Но тебя потянуло в леса.

— Знаешь, — говорю после продолжительной паузы, в течение которой я мучительно обдумывала все вышесказанное, — в виде фантома ты мне больше нравился.

— А я не конфета, — парирует он, — чтобы всем нравиться. Я — проводник и, так, или иначе, но я тебя провел.

— Ага, провел, — комментирую я, — причем во всех смыслах сразу.

Удовлетворенно хихикает.

— Ну, я полагаю, больше я тебе без надобности, архангел Гавриил? — для проформы осведомляюсь я, потому мне его мнение на данный счет абсолютно не интересно. Уйду в любом случае. Уж больно противно на душе.

— Вали, — соглашается он. И добавляет, — Да, кстати, Артема Боровикова, ну, Мастера-медика, ученика твоего, помнишь? Все-таки повесили. В тот же день. Это я так, для сведения, если тебе интересно.

Все. Я боялась этого. И ждала. Все.

Медленно поворачиваюсь к нему.

— Повесили…

— Ага.

— Но ведь…

— Да ладно! — весело ржет Егор, — я пошутил!

Он, действительно, довел меня до места назначения в целости и сохранности. Он проводник, и защищен от моего воздействия. У него выдающиеся способности. Он мужчина и сильнее меня физически. Но мне на все это насрать!!!!

Какие там боевые навыки? Чему там меня учили на курсах физподготовки в Высшей школе СИ? Не помню я такого.

Бросаюсь на Егора молча с одним желанием — порвать. Убить. Уничтожить. Покалечить. Я страстно желаю выцарапать ему глаза и свернуть шею. К сожалению, единственное, что мне удается — это оставить на его гладкой морде четыре кровоточащих царапины от ногтей. Он, видимо, что-то успел почувствовать перед моим прыжком, а потому атака не вполне удалась. Хватает меня за запястья. Пытаюсь выкрутиться. Бесполезно. Не знаю даже, как он, изображая кому, сохранил такую чудесную физическую форму. Пинаю его между ног, но проводник, к сожалению, успевает увернуться, подставив под удар бедро. Тоже неплохо, но эффект не тот. Я бы Егора этого с удовольствием покусала, но и такой радости он мне не доставляет, потому что остается вне досягаемости моих зубов. Да что же это такое! Сплошные разочарования в жизни!

На подозрительный шум в комнату вбегает тот молодой румяный и еще какой-то Мастер. Вдвоем они оттаскивают меня от сопротивляющейся жертвы.

Егор прижимает носовой платок к щеке и все еще, скотина, улыбается.

— Поздравляю тебя, — говорит, — Майя, с присвоением очередного уровня. Можешь уже сегодня зайти в управление за сертификатом.

Да? Я — семерка? Надо же, а преподаватели уверяли, что шестерка — мой потолок. И это, как считалось, было круто. Конечно, теоретически уровней у нас двенадцать. Но, откровенно говоря, по статистике четвертый уровень перепрыгивают только 25 % Мастеров. Так что семерка — это очень даже неплохо. Было. В прошлой жизни. В только сейчас это зачем?

Зачем мне силами трех проводников провели актуализацию? И где теперь моя точка заземления? И как мне это пригодится, учитывая, если верить приблудному восьмерке, грядущую катастрофу? Не знаю.

Незнакомый Мастер вместе с молодым-румяным, поняв, что им удалось меня временно нейтрализовать, благоразумно удаляются. Стою в растерянности. Смотрю на проводника. Вопросы задать не решаюсь. Жажда убийства сходит на нет.

Егор снимает пиджак, кидает его на подоконник. Расстегивает воротник рубашки, как будто ему душно. Делает ко мне полшага. И лицо при этом серьезное такое и, кажется, немного виноватое.

— Ты все еще хочешь меня убить? — тихо произносит он.

Своевременный вопрос.

— А тебе зачем это знать?

— Надо.

— Нет, — сознаюсь я.

— А ты все еще меня хочешь?

Вот это наглость! Я что? Давала повод вот так обо мне подумать?! Будто я его хочу?!!!

Смотрю ему прямо в глаза и твердо, уверенно, с удивляющей саму меня властностью отвечаю:

— Да.

Как это все-таки хорошо, когда мужчина не похож на открытую книгу.

Рассказ 6. В преддверии гражданской войны

Глава 1

Мы поженились через два месяца. Я и проводник Егор Старостин — странный товарищ (хотя, кто бы говорил) младше меня на семь лет. Свадьба была скромной. Просто мы с Егором и его братом Серегой после регистрации посидели немного вместе в клубе проводников.

Это скоропалительное решение далось мне необычайно легко. До сих пор удивляюсь, как просто я в последнее время отношусь к своей судьбе. Все по принципу: а чего бы и не попробовать! Дезертировать — да! По лесу пошариться — без проблем! Замуж выйти — ну пожалуйста!

Но здесь-то не то. Сейчас я твердо была уверена, что мне это срочно необходимо. А как же! Годы то идут. И, опять-таки, гражданская война на носу, жить, может, осталось всего ничего, а я даже замужем не была. Тем более тут сокровище такое пропадает — умное, симпатичное, сильное, и прочитать я его не могу. И, вроде как, зовет. Да и я, как бы и не против.

А запреты и ограничения, в том числе и по поводу семейной жизни вредоносных Мастеров, попадали все вместе с официальной властью в нашем городе. Стапин с окрестностями находится под контролем Мастеров. У нас уже и орган управления функционирует — Магистрат. В него входят двенадцать магистров — Мастеров уровня девятки и выше, которые приняли на себя исполнение функций всех трех ветвей власти — сами законы принимают, сами за их исполнением следят, сами же заседают в трибунале. Почти все они члены Совета Гильдии. Вот такой у нас коллективный монарх с ограниченной территорией действия.

Пашу, как папа Карло. Тут внезапно выяснилось, что у меня, как Мастера, особенность одна имеется — все мои экстренники выживают, а ускоренники сохраняют нормальное психическое состояние. Хорошо, конечно, что я вся такая из себя безвредная, а с другой стороны, нет-нет, да и накатит подлая мыслишка о том, что лучше бы кто-нибудь из них помер, и меня в покое оставили. Потому что трактор во время страды по сравнению со мной не работает, а лениво по полю прогуливается.

Я на фоне постоянных актуализаций сахар с шоколадом ем чуть ли не тоннами. Казалось бы, пора толстеть. Но ведь нет, худею, как назло. И выпуклости мои становятся все более и более вогнутыми. Скоро сама себя в постели перестану находить, не то что супруг мой свеженький.

Да и он, бедняга, весь в делах и в заботах. Он у нас член Магистрата с совещательным голосом. Правда, этот его голос для совещаний требуется тоже чуть не каждый день. Радует лишь, что ради глубокомысленных бесед с магистрами его от рейдов пока освободили. Так что заблудших Мастеров к нам в город приводит кто-то другой.

Мы готовимся к войне. Именно с этой целью и идет спешный набор Мастеров. Пушечное мясо повышенной квалификации. И тут, знаете ли, выясняется, что запас Мастеров в природе ограничен. Мы как драгметаллы. Имеемся в небольших количествах, и использоваться должны исключительно в электронике и ювелирном деле.

Сейчас у нас насущная необходимость во все новых и новых рекрутах. И если вы думаете, что поток желающих присоединиться к нам неиссякаем, глубоко заблуждаетесь. Если ранее нас просто побаивались и слегка не любили, то сейчас, как мне кажется, все население Империи нас дружно ненавидит. И это, признаюсь, заставляет меня сомневаться в самой необходимости затеянной Мастерами перестройки Империи. Это во всем заставляет меня сомневаться, однако мысли держу при себе. Разве что Егору их пару раз высказывала. Но он каждый раз отделывается лишь общими фразами. Меня это не задевает — в семье не место политике.

Среди городских Мастеров Идеи и Обучения установлено своеобразное дежурство по вылазкам в окрестности Стапина. Мы воруем людей. М-да, мне тут популярно объяснили, что для блага страны это необходимо. А потому те, кто способен распознавать наличие в людях неактуализированной силы, а также, как это умею я, определять примерные показатели будущих Мастеров, обязаны время от времени обшаривать соседние деревни и мелкие городки в поисках новых лиц. До сегодняшнего дня решение вопроса о том, становиться человеку Мастером или нет, было делом сугубо добровольным. Власти понимали, что Мастерство — это не столько преимущество, сколько бремя. И не стоит взваливать его на людей, желающих жить нормальной человеческой жизнью, предполагающей минимальное, а не как у нас, служение обществу. Магистрат решил, что этот принцип устарел. Мое мнение на данный счет мало, кого интересует, а жаль. Свою работу я втайне ненавижу, хотя и признаю ее целесообразность. Лица учеников не запоминаю.

Кроме меня в этом питомнике юных Мастеров работает еще шесть специалистов по актуализации. И мы, не сговариваясь, зовем свою работу Школой зомби.

Вскоре приходит и моя очередь отправляться на полевые занятия киднеппингом. Мне дают в помощь молоденькую проводницу Анечку — наивное и восторженное существо. Всю дорогу она вещает о благородном деле революции Мастеров. Я за рулем, ее старательно не слушаю, а потому большая часть реплик этой дурочки остается без ответа. После нескольких неудачных попыток, одна из которых заканчивается небольшой погоней за нами, от которой мы уходим исключительно благодаря хорошей проходимости своего внедорожника, обнаруживаем потенциальную жертву километрах в шестидесяти от города. Это парень лет восемнадцати. Угораздило же ребенка отправиться на зимнюю рыбалку. Угораздило и нас заблудиться на проселочной дороге и свернуть к озеру. Заметив наш автомобиль, он пугается и пытается бежать. Глушу его легонечко, чтобы сознание потерял, но повреждений не было. Потенциал так себе, средненький. Но нам пригодится.

Вдвоем с Анечкой загружаем тело неактуализированного Мастера в машину. Возвращаемся в Стапин через три дня после выезда. Я устала, я зла. Сдаем ребенка в школу зомби. Он у нас будет ускоренником, но пусть его актуализирует кто-то другой. А мне пора домой, к Егору под бочок.

Глава 2

А вот дома-то меня и поджидает самая большая неприятность. Старостина нет. В Магистрате тоже. Первый помощник Старшего Магистра Олежка Зимачев, мой старый, пусть и не очень близкий, друг, по большому секрету сообщает о том, что Егора два дня назад отправили с суперсекретной миссией. Какого-то Мастера Врачевания сопровождать. Но не в Стапин, а в Карачинск, который в полутора тысячах километров отсюда. Настроение у меня падает до нуля. По Кельвину.

Дней семь я покорно ожидаю возвращения мужа. На восьмой мое отнюдь не безграничное терпение заканчивается. Снова звоню Зимачеву. Требую новостей. В ответ он каким-то тусклым голосом сообщает, что сам Старший Магистр хотел бы со мной на эту тему побеседовать. Впечатляет. Страшно, но и лестно. Старший Магистр — Мастер Идеи 11 уровня. Ему лет шестьдесят пять, по слухам. Сама я его ни разу не видела. Рангом не вышла. Так что сейчас я, можно сказать, приобщаюсь к великому. Только бы это великое гадостей мне каких-нибудь не наговорило.

Надеваю форму, причесываюсь и следую на встречу. Меня не заставляют ждать, и лишь я появляюсь на пороге приемной, моментально проводят в кабинет к Магистру. Он старый, седой, худой, высокий. Похож на графа Дракулу, как я его себе представляю. И глаза такие пронзительные и недобрые. В общем, мороз по коже и резкое усиление плохих предчувствий получаю сразу же по прибытии.

Не дожидаясь приглашения, усаживаюсь в кресло для посетителей.

— Здравствуйте, Майя Алексеевна, — сухо произносит он, — я пригласил Вас потому, что хотел сам сказать Вам эту неприятную новость.

Молча киваю.

— Ваш муж… Егор Старостин… пропал вместе со своим подопечным.

— Когда?

— Ориентировочно на второй день после выезда из города. То есть почти сразу после встречи с Мастером.

— Восемь дней назад? — уточняю я.

— Да, примерно.

— Что Вы предприняли?

Он отводит взгляд.

— Мы, — отвечает, — получили эту информацию только что.

Я, кажется, начинаю понимать, к чему он клонит.

— То есть, — уточняю я, — Вы не сделали ничего.

— Я решил, что это нецелесообразно.

Я не злюсь. В душе какой-то холод.

— Вы ставили этот вопрос на голосование в Магистрате?

— Нет, — говорит он, покачав головой, — конечно нет. И вы, Майя Алексеевна, должны были знать, что мой ответ будет именно таким. И смысла нет ставить в известность Магистрат.

Устало киваю. Америку он мне не открыл.

— Егор Старостин был очень полезным человеком, — произносит Старший Магистр этаким противно-проникновенным тоном.

Был?!!!

— Но, — продолжает он, — есть два момента, препятствующим его поискам. Во-первых, никто, учитывая его непроницаемость, не может дать гарантий, что этот проводник не перешел на сторону врага. Во-вторых, даже если это и не так, сами понимаете, пленник такого ранга может быть полезен лишь до тех пор, пока она не выдал необходимую информацию. Вы согласны?

О, да! Я согласна, и не надо говорить мне банальностей. Но молчу.

— А потому, если он попался, смысла вызволять его уже нет.

— Но, — протестую я, — Вы только что говорили о его непрозрачности! Даже если допрашивать с использованием разлома, если предположить, конечно, что у них есть Мастер, не перешедший на нашу сторону, они не смогут получить информацию!

Он невесело усмехается.

— Майя Алексеевна, Вы, кажется, все время забываете о том, что на Мастерах, к моему сожалению, свет клином не сошелся. И помимо этого есть достаточно эффективные методы допроса. Да, я не спорю, Ваш муж — весьма примечательная личность. Я нисколько не сомневаюсь в его телесной и психической стойкости. Однако… Вы знаете, что Мастера Врачевания 11–12 уровней могут выращивать отрезанные части тела?

Вздрагиваю. Меня тошнит. К чему это он?

— Не встречала, — говорю, — на своем жизненном пути Мастеров врачевания 11–12 уровня, а потому мало себе представляю, на что они способны.

— Неважно, особенность телесной конституции проводника, насколько мы смогли это изучить, заключается в том, что он просто не способен потерять сознание. Если, образно говоря, представить сообщество Мастеров в виде стада овец, то проводники — это овчарки. Они должны постоянно бдеть. И чтобы волки не напали, и чтобы овцы не растерялись. А если к такому человеку применить методы допроса третьей степени… Вы ведь понимаете, о чем я говорю? Потом с помощью Мастера Врачевания заставить его регенерировать, а потом вновь применить те самые методы… И при этом он не будет иметь возможности ни на мгновение расслабиться… Как Вы думаете, сколько времени может протянуть Проводник при такой схеме? А Старостин отсутствует уже восемь дней.

— Вы думаете, он уже мертв, — растерянно произношу я.

— Я не думаю на эту тему, — вежливо улыбаясь, отвечает мой собеседник, — и Вам не советую. Приступайте-ка лучше к своей работе. Если Старостину суждено к нам вернуться, он вернется. Если нет, так что ж, Вы все равно будете знать, что успешно потрудились на всеобщее благо.

А вот здесь пора задуматься — интересует ли меня пресловутое общее благо? Я тут в последнее время все с больше степенью осознаю в себе некоторые атавистические наклонности. Иными словами, я — собственница. И меня чрезвычайно нервирует тот факт, что мою вещь (ну, я мужа имею ввиду) кто-то портит. Это, черт возьми, мое! Об общем благе пусть заботится общество. Я же позабочусь о собственном. И методы решения возникшей проблемы у меня тоже будут свои.

Ухожу, не прощаясь. Вряд ли мы когда встретимся, а потому побоку вежливость. На мое счастье, мой новый родственник Серега сегодня не в рейде. Торчит себе в клубе проводников и пиво потягивает. Проводников в Стапине человек сорок, и они предпочитают проводить время вместе. Запасы же пива в городе поистине неисчерпаемы. Стапин славится своими пивоварнями. Мастера, они, знаете ли, всегда любили расслабиться.

— Привет, родственник! — заявляю я с преувеличенным воодушевлением в голосе.

Он, кажется, искренне обрадован моим появлением.

— Привет, старушка, что, в гости решила позвать?

— Ага, — говорю, — пойдем, прогуляемся. Тут недалеко, километров триста, быть может, пятьсот.

На самом деле, я веду его к себе домой. Нечего в клубе давать народу лишний повод для раздумий.

Уже в квартире, наложив родственнику тарелку каши с мясом и торжественно вручив в руки ложку, объясняю ему ситуацию.

— Егор пропал. Искать его не будут. Все убеждены в том, что либо он предатель, либо погиб. Если мы с тобой его не найдем, больше никто своей жопой не пошевелит.

Серега в ступоре. И даже есть не может, что для него нетипично.

— Георгий знает? — наконец, отзывается он.

Пожимаю плечами.

— Я не говорила. Да его и нет здесь. Он с семьей. Сам знаешь, работа проводника его не слишком привлекает.

— И что ты предлагаешь?

— Надо выдвигаться.

— Вдвоем?

— Нет, мне еще нужен Артем Боровиков, и кто-то из женщин. На всякий случай. Для маскировки. Притом, желательно, чтобы это была дама не без способностей. И, стоп, подожди, мне нужен с собой хотя бы один врачеватель. На всякий случай, ты понимаешь.

Серега задумывается.

— Ну, — произносит он спустя пару минут, — даму я тебе обеспечу.

— Я ее знаю?

— Почти. Это проводник Боровикова. Не думаю, что она откажется составить нам компанию.

— Отлично! А врачеватель?

— А Боровиков?

— Я же ему профиль сменила!

— Но знания же ты ему из головы не вытряхнула!

— Нет, но…

— Ну и все, пойдем вчетвером.

— Ладно.

Утром торжественно отправляюсь в школу. Увольняться. Видимо, остатки совести во мне еще присутствуют. Хотя, на самом деле просто жаль Мастеров, которым, благодаря мне придется пахать в две смены. Пусть побыстрее замену найдут.

У директрисы — тощей пожилой дамы без каких-либо задатков Мастера — аж пальчики подрагивают, до того она возмущена моим решением.

— Вы не вправе, — пищит, — покинуть школу!

— Да ну? — удивляюсь я.

— Магистрат Вам этого не позволит!

— Я, — говорю, — дико извиняюсь, но меня не интересует мнение Магистрата. А Вас я так, на всякий случай, предупреждаю. Если кто-нибудь будет вставлять мне палки в колеса, я уйду не одна. Я уведу с собой всех своих учеников. Сколько у меня там их было за последнее время? Человек тридцать? Думаете, не пойдут? Проверить хотите? Сейчас устроим!

У нее от ужаса глаза округляются. Впечатлительная.

— Вы хотите устроить множественный резонанс? — шепчет она.

— Ну, — пренебрежительно фыркаю я, — это оргазм бывает множественным, а резонанс — только параллельным. Могли и выучить терминологию-то, раз Вы считаете себя руководителем этой школы зомби.

Чувствую себя, мягко говоря, не очень. Форменная куртка давит грудь, мысли плывут, желудок бурчит и чего-то просит. Вот только болезни мне сейчас не хватало. Ладно, воспользуюсь старым проверенным методом борьбы с собственным организмом — сделаю вид, будто я его не понимаю. Поворчит и успокоится.

Через пару часов так и происходит.

Глава 3

Если магистры думали, что у меня не хватит духу (и совести) угнать у них машину, они глубоко заблуждались. Никакого раскаяния. Я, конечно, рада, что предыдущий мой опыт хождения пешком за три моря увенчался повышением уровня Мастерства, но в данный момент такие мелочи, как квалификация, интересуют меня мало. А потому зелененький армейский внедорожник, тот самый, на котором мы с Анечкой привезли мальчика с озера, очень даже пригодился на пути к месту обитания Артема Боровикова.

За рулем был Серега. Я же всю дорогу проспала. Мне не помешало выспаться даже то, что время от времени подпрыгивающий на кочках автомобиль вынуждал меня биться головой о стойку. В итоге, когда мы прибыли к предположительному месту нахождения Боровикова, я обзавелась кучей новых шишек. Зато чувствую себя отдохнувшей, бодрой и готовой к подвигам.

Боровиков, оказывается, вполне спокойно проживает в небольшой деревушке на десять дворов километрах в двадцати от города, в котором из него чуть не сделали пугало огородное. Чувствует он себя замечательно, помогает родителям своей проводницы по хозяйству.

Это мне Серега рассказал, пока мы по буеракам пытались к нужному дому подъехать.

Нас встречают у ворот. Проводница собственной персоной. Она невысокая, пухленькая белокожая блондинка со звонким голосом. Что-то в прошлый раз я ее плохо разглядела. Хорошенькая, как куколка. Это хорошо, пригодится.

— Проходите, — говорит, — мы вас ждали.

И радостно улыбается.

— Она у нас того, — шепчет Серега, — предчувствовать умеет. Не удивляйся.

Да уж, в последнее время удивление у меня появляется все реже и реже.

Быстро излагаем суть событий. Артем мрачнеет. Проводница, а ее зовут Лизавета, разглядывает меня с любопытством. Надо полагать, пытается определить, что же их золотой мальчик Егор во мне нашел. Ну, пусть ищет. Я так до сих пор этого не понимаю.

— Насколько я помню, — произносит Боровиков с сомнением в голосе, — в прошлый раз вы не взяли меня с собой потому, что мне запрещено удаляться от места актуализации.

— Да, — охотно соглашаюсь я, — есть такое правило, установленное Магистратом. Однако люди в последнее время так мало внимания уделяют всяким запретам, что не понимаю, почему мы должны от них отличаться.

— Я вам тоже нужна? — интересуется Лизавета.

— Очень, — честно отвечает Сергей, одаряя проводницу проникновенным взором.

— Хорошо, я пойду собираться.

Она удаляется, провожаемая изумленными взглядами двух мужчин, вероятно не ожидавших от нее столь быстрого отказа от сопротивления. Впрочем, нет, полного отсутствия сопротивления. А молодец, она мне нравится. Осталось упросить Боровикова.

— Тем, Темочка, — прошу я, чуть не плача, — я не как Учитель ученика тебя прошу, а как друга. Помоги мне. Ты — шестерка. Я — семерка. Наша с тобой работа может быть очень и очень эффективной.

Артем глядит на меня удивленно.

— Я же не отказываюсь, — проговаривает он, — но, согласись, это несколько странно для тебя. Бросить работу, наплевать на свой долг, как Мастера и сбежать…

— Тема, — умоляю я, — хочешь, я тебе откроюсь, ты увидишь, что никаких левых замыслов во мне нет.

Я поспешно распахиваю свое сознание перед ним, пока не передумал.

Артем смотрит на меня, растерянно моргая.

— Майя, — наконец как-то неуверенно произносит он, — ты не светишься.

— В смысле? — удивляюсь я.

— Я почти ничего не могу в тебе прочитать.

Недоуменно хлопаю ресницами и молчу. Излишняя скрытность никогда не была мне присуща.

— Может, твоя беременность… — начинает говорить Артем, и я вздрагиваю. Одновременно с Серегой.

— Какая беременность? — переспрашиваю я, нервно сглатывая.

Глаза Боровикова еще больше расширяются.

— Примерно четыре недели, — осторожно произносит он.

О-паньки, приехали!

— А ты не знала?

— Мне, понимаешь ли, как-то некогда было об этом задуматься, — бормочу я.

Ситуация осложняется.

— Отец ребенка — проводник? — интересуется Артем.

— Ну да, — вяло отвечаю я, — я дама примерная. Кроме мужа ни с кем…

— Тогда понятно, почему ты закрылась! Ребенок не хочет, чтобы тебя читали.

— Угу, — снова бормочу я, — в месяц он уже чего-то не хочет. Что же будет лет через пятнадцать?

Перевожу взгляд на Серегу. Тот аж светится. Как же, он ведь скоро станет дядей! В очередной раз. Нашел, чем гордиться. А мой поход? Жанна Д amp;#арк, она вообще была девственницей, и ей ничего не мешало бодро скакать на белом коне перед войсками! Пузо уж точно не выпирало из-под кирасы. С другой стороны, я, прямо-таки, феноменальна. И ученики-то у меня живучие (вон, достаточно на Боровикова посмотреть — здоровенький и розовенький, как поросеночек), и Мастера ну очень редко детей заводят, а я вот могу.

Нет, физически, женщины-Мастера, конечно, на это способны. Но смысл рожать дитя, если у тебя его сразу отбирают и передают на воспитание в интернат? И не потому, что того требуют интересы государства. А потому что в противном случае ребенок вырастет инвалидом. Ну и рожай после этого! А я вот могу. Запросто. Потому что кровь проводника — не шутка, защищает этого младенца от любых инсинуаций с моей стороны. Какая прелесть! Осталось только отыскать его папашу, вырвать того из лап вредителей или уговорить оставить противоправные действия, если он, конечно, их совершает, и все у нас будет хорошо.

М-да, ржать-то я на эту тему могу долго, но волноваться все равно не перестану. Где там мой Егорушка? Так, сейчас буду плакать, но теперь, по крайней мере, понятно, отчего. Эмоциональный фон у меня нестабилен. Гормоны бродят.

Артем молча протягивает мне кусок бинта, заменяющего, вероятно, носовой платок.

— Май, — говорит Серега, — так, может, ты не пойдешь с нами?

Я от удивления аж рыдать перестаю.

— Ты чего, — спрашиваю, — а смысл вам тогда без меня идти? Так мы с Артемом хоть что-то сделать можем.

— Ну а ты нормально себя чувствуешь? — беспокоится родственник, — ты уверена, что сможешь?

— Понимаешь, — отвечаю, — беременность — это не рак. Короче, не смертельно. Я сейчас тебе все сразу объясню, ладно? Чтобы потом вопросов не было. Твой брат — сильный и умный человек. Рядом с ним я могла позволить себе роскошь чувствовать себя слабой и беспомощной. И для того, чтобы вернуть себе это замечательное ощущение, я готова развалить полстраны. Говорит во мне исключительно эгоизм, и ничего более. А потому я и сама пойду, и всех, кого надо, на ратные подвиги подвигну. Все ясно?

Конечно, ему ясно! Вон как глазки сразу заблестели.

И только Артем не удерживается от комментария.

— Надо же, — говорит, — на что только женщина не пойдет, чтобы ее беззащитной посчитали — и дом подожжет, и армию остановит.

Польщено улыбаюсь. Я такая!

Весело загружаемся в автомобиль. Лизавета кидает в багажник сумку с вещами и термос. Боровиков аккуратно укладывает туда чемоданчик с медикаментами.

— Золотце, — вкрадчиво интересуюсь я, — а у тебя там, вот чисто случайно, глюкозы нет?

— Есть, — отвечает он и удовлетворенно улыбается.

— А капельницу, если что, ты соорудить сможешь?

— Обижаешь, да?

— Артем! — восклицаю, — Я тебя практически люблю.

Он стремительно краснеет. Стоп. Стоп! Мне ему такое говорить никак нельзя. Он же ученик. Вот дура! Ладно, возьмем на заметку.

Глава. 4

Через двадцать минут мы весело трясемся во внедорожнике, ползущем по грунтовой дороге. Мы с Серегой на передних сидениях. Боровиков и Лизавета — сзади.

— Нам, наверное, нужно оружие, — задумчиво произносит Боровиков.

Мы с Серегой переглядываемся. Забавно, что нам напомнил об этом бывший Мастер Врачевания, а мы сами в спешке как-то не озаботились решением данной проблемы.

— Где будем брать? — интересуется Сергей, умудряясь поглядывать и за дорогой, и на меня, — вернемся в Стапин и ограбим склад вооружения?

Заманчивое предложение.

— Нет, — говорю после двух минут раздумий, — мы и так там навредили. У них война на носу, а мы будем оружие воровать. Нехорошо. Но сама идея грабежа мне нравится, а потому мы поедем в Темск. Брать арсенал Инквизиции.

Серега резко давит на тормоз, так что я чуть не влетаю лбом в стекло. И начинает истерично ржать. Мне, в общем-то, тоже весело. Только Боровиков с Лизаветой посматривают на нас с недоумением на лицах.

— Я знал, — хрюкает Серега, — что у тебя с головой не все в порядке, но чтобы настолько!

— Ничего-ничего, — успокаиваю я, — у меня есть план. Простой и коварный. Для этого всего-то надо выкрасть одного человека. Замначальника арсенала. Он в свое время категорически отказался от актуализации. Я его, впрочем, понимаю — параметры у Михаила Степановича не ахти какие. Живется ему и так хорошо. И всегда жилось… В общем, задача у нас такая — изловить, изолировать…

— Изуродовать? — продолжает мою мысль любопытная Лизавета.

— Нет, — говорю я, — мы — люди гуманные. Просто слегка подправить.

В березовой рощице недалеко от Темска разрабатываем план в деталях. Отлавливать Михаила Степановича Зорькина идет Лизавета. Она у нас дама видная, фактурная, заводная. То, что доктор прописал. Степанычу не устоять. Страхует ее Серега. Мы с Боровиковым остаемся ждать в лесочке, потому что моя физиономия в этом городе как-то слишком примелькалась, а из него пока боевик, как из тапка — вертолет.

Относительно не холодно, где-то минус 10 по Цельсию. Для середины декабря это вообще прелесть, что такое. Но это при условии, что ты не торчишь сиднем в машине посреди леса. Мы с Боровиковым трясемся уже так, что зубы лязгают. В конце концов решаем наплевать на конспирацию, заводим автомобиль, ставим печку на максимум и заползаем вдвоем на заднее сидение. И я, естественно, моментально засыпаю. Просыпаюсь от какого-то странного ощущения. Противного, надо сказать. Как будто паук по мне бегает с мохнатыми ножками. Секунд пять прихожу в себя и тут понимаю, что это Боровиков, зараза, воспользовался моим беспомощным состоянием и решил между делом меня полапать.

— А в глаз? — вежливо интересуюсь я.

Надо отдать ему должное, смущается.

— Извини, — вздыхает, — не мог удержаться.

— Солнце мое, — ласково произношу я, — все понимаю. Я твой Учитель, ты на меня эмоционально законтачен и все такое. Но, без моего разрешения, еще раз… Я тебе такой резонанс устрою, что остаток пути ты у меня в багажнике свернутым в трубочку проедешь. Ладненько?

— Я понял, — бормочет Артем, и лицо у него обиженное.

Зря я, наверное, так на парня набросилась. Ему и в самом деле тяжело.

— Прости, — говорю, — меня, Темушка, что я на тебя накричала. Мне очень тяжело сейчас. Не обижайся, но я люблю своего мужа и просто не могу ни с кем другим.

Думаю — должен понять.

Где-то через полчаса слышим звук двигателя. Вот только посторонних нам здесь не хватало. Переглядываемся с Артемом, готовимся к отражению возможных враждебных действий. А не надо. Это, оказывается, наши прибыли вместе с грузом.

На заднем сидении автомобиля с эмблемой СИ на левой передней дверце лежит Михаил Семенович, обмотанный веревками, как бабочка в коконе. И рассерженно моргает. Сказать он пока ничего не может, потому что у него во рту кляп из его же собственного шарфа.

— И что ты будешь с ним делать? — интересуется Серега.

Я задумчиво разглядываю бедного Семеныча. Ну ничего плохого мне мужик не сделал! Увы, очередная жертва войны.

— Кляп для начала у него изо рта вынь, — рекомендую я.

— Майя Алексеевна! Это что такое! Как Вы смеете! — вопит Семеныч.

Надо же, узнал. Он по делу у меня как-то проходил о хищении оружия из арсенала. В качестве свидетеля. В итоге пару его подчиненных мы отправили на каторгу, а в отношении самого Семеныча доказать что-либо не удалось. Так что отдел внутренних расследований в моем лице походил вокруг него, пооблизывался и, в итоге, удалился. Но вот осадочек остался…

— Прости, — говорю, — Семеныч, доля у тебя такая. Будем делать из тебя Мастера.

Он в ужасе.

— Майка, — шепчет, — не надо! Я жить хочу. Я ведь если в город вернусь после этого, меня сразу… Нас ведь, неактуализированных, каждую неделю проверяют. Я все, что хочешь, для тебя сделаю, только не в Мастера!

— Не могу, — отвечаю с глубоким сожалением в голосе, — Я рада бы тебе поверить, но мне нужны гарантии. А как мой ученик-экстренник ты, действительно, сделаешь все, что мне нужно. Прости, Семеныч, но после того, как мои задания выполнишь, тебе в любом случае придется из города уматывать. Я даже скажу, куда. Потом.

Безжалостно крушу и перестраиваю психику Семеныча. Благо, за последние месяцы методика у меня уже отработана лучше некуда. Почти на автомате. После двухчасовой процедуры выхожу из транса. Семеныч без сознания. Но это всегда так. Боровиков уже готовит походную капельницу с глюкозой для нашей несчастной жертвы. В наших интересах поставить его на ноги в максимально короткое время. Серега наливает мне из термоса уже не очень горячий, но крепкий и до безобразия сладкий чай. Кофе, к сожалению, достать не удалось. Можно немного отдохнуть.

Спустя примерно час Михаил Семенович открывает глаза. Взгляд у него, правда, несколько очумелый.

— Ну что, — спрашиваю, — боец, не умер?

Он что-то невразумительное пыхтит. Кажется, не вполне цензурное.

— Вставай, — говорю, — нечего здесь валяться. У нас времени мало. Ты сейчас пойдешь и привезешь нам… Серега, что нам там нужно?

— Четыре пистолета, четыре автомата, запасные обоймы к тому и другому, два, нет, четыре ящика патронов. И еще штук двадцать гранат. И канистру бензина.

У бедного Семеныча глаза начинают быстро увеличиваться в размерах, челюсть отвисает.

— А ракетную установку нам случайно не надо? — интересуюсь я.

Однако Сергей сарказм в моем голосе не улавливает. Начинает размышлять.

— Нет, — отвечает он спустя двадцать секунд, — гранатами обойдемся.

Вздыхаю.

— Михаил Семенович, — говорю своему новоиспеченному ученику, — будьте так любезны, исполните пожелания товарища. Как это у Вас в арсенале делается, мы оба знаем, так что давайте. Ждем.

Он появляется часа через три. Вновь на своей машине. Выгружает из багажника бывшее содержимое арсенала. Но даже на беглый взгляд видно, что товара как-то многовато.

— Семеныч, — говорю я, тупо рассматривая гранатомет, — энтузиазм, это, конечно, хорошо. Но в меру. Ты решил совсем обескровить родное Темское управление?

— Я с вами иду, — сухо заявляет Семеныч, перекидывая барахло в багажник внедорожника.

— И чего это ради?

— А нечего было меня подставлять! — рявкает Семеныч и брови при этом хмурит. Сурово так. И усами шевелит в разные стороны.

— Ладненько, — покладисто киваю я, — а нахрена ты нам там сдался? Ты же единичка, причем слабенькая. Мы, как ты заметил, не в игрушки едем играть, а делами заниматься. Нам что, няньками твоими работать надо будет?

Хм, я предполагала, что Семеныч — выдающийся матершинник. Но своими сегодняшними перлами он меня прямо-таки огорошивает. Даже тихий Боровиков вынужден вмешаться и заткнуть Семеныча указанием на наличие рядом с ним дам. После чего дамам популярно объясняют, чем они являются НА САМОМ ДЕЛЕ. Впрочем, из этой насыщенной описаниями различных действий речи ясно одно: Семеныч нам может помочь, потому что со всем этим вооружением лучше него все равно никто не управится. И если мы хотим, чтобы оно стреляло, причем туда, куда надо, Семеныча придется брать с собой. Логично.

Но ехать он собирается на своем автомобиле. На мое неуверенное замечание о том, что машина скоро будет в розыске, он заявляет, что оформил себе длительную командировку, а отсутствие оружия до ревизии вряд ли кто заметит. Молодец, продуманный. Теперь у нас целая кавалькада. Осталось выяснить, куда это мы направляемся.

Устраиваем небольшое собрание. С картой в руках определяем предполагаемый маршрут, по которому двигался Егор. По нашим расчетам получается, что исчезнуть он был должен где-то неподалеку от села Чеширы. Или в самом селе. Отлично, едем туда. По пути натыкаемся на патруль. Внутренние войска. Мы с Артемом от них избавляемся без особых затруднений. То есть вырубаем и складываем их бесчувственные тела в их же собственный транспорт. Не забыв его завести, между прочем, чтобы печка работала. Мы же не звери какие! Да, правда, большую часть бензина мы у них слили.

Ночь проводим в машинах. Мы с Лизаветой — в седане Семеныча, мужчины расположились во внедорожнике.

Ночью меня будит Лизавета.

— Майя, — шепчет она, — поговорить надо.

— Ну, давай, — отвечаю, — Что случилось?

— Понимаешь, — бормочет она, — мне Артем нравится.

— Да? — удивляюсь я, — а я думала, Семеныч. Ты же, вроде, ему глазки строила. Да и он во время захвата очень уж легко за тобой повелся.

— Да, строила. Но это так, чтобы навык не терять, и Артема подразнить.

— И что?

— Безрезультатно. Ты пойми, до этого я его не трогала. Думала, что это бессмысленно, потому что ты можешь в любой момент вернуться. Я же не знала, что ты уже замужем за Егором. Сейчас у меня вроде как есть шансы, но он же ходит за тобой, как собачонка.

— Думаешь, мне это надо? И что я сделаю? Сама понимаешь, побочный эффект переактуализации. Я знаю лишь один способ это исправить.

— Какой?

— Сможешь дотянуть его до семерки, и он будет ходить, как собачонка за тобой. Но как это сделать тебе — не представляю. Егору со мной такое удалось, о чем не жалею. Хочешь, с Серегой поговори.

Она на пару минут замолкает.

— Ладно, — отвечает, — я подумаю. Но тебе он точно не нужен?

— Боровиков? В качестве любовника? Нет. Только друг. Так что, дерзай, Лизавета, флаг тебе в руки и орден на шею. А теперь отстань от меня, пожалуйста, я спать буду.

— А Егор?

— Ну что Егор?!

— Ты его любишь?

— Да!!!

— А ты его просто любишь, или это тоже побочный эффект актуализации?

Хороший вопрос. Себе я на него пока ответить не могу. Но могу послать Лизавету куда подальше. Что с удовольствием и проделываю.

Глава 5

Расстояние от Стапина до Чешир — восемьсот двадцать километров, что существенно превышает мой радиус действия. Про Артема я вообще молчу. А потому как Мастера мы совершенно бесполезны. С другой стороны, поскольку мы не излучаем, определить в нас Мастеров у всяких посторонних личностей также вряд ли получится.

Чеширы — большое село с добротными постройками и качественными дорогами. Однако и здесь уже заметны следы народных волнений. Два дома сгорели, и восстанавливать их явно не собираются. На улицах удивительно малолюдно, и даже домашней птицы не видно.

Ну что же, Егор, скорее всего, ехал не скрываясь. Стало быть, должен был заглянуть в дом для приезжих.

Хозяин дома, перепуганный сутулый мужичок, с порога заявляет, что мест у него нет, заведение закрывается, и вообще он о нас прямо сейчас в Инквизицию сообщит. Я не спорю, тем более, что ночевать у него все равно мы не собираемся.

Сую ему под нос фотку Егора в егерской форме.

— Человек пропал, — говорю, — был здесь такой?

Он, даже не глядя, начинает отмахиваться и верещать, что ничего он не знает. Тут Семеныч отодвигает меня в сторонку, аккуратненько берет мужика за грудки и вдвигает того в угол зала. И что-то напористо втолковывает.

Мы с Серегой стоим, не вмешиваясь. Наконец, Семеныч, окончив вразумление нерадивых, подходит к нам.

— Видел он его с какой-то старушкой. Говорит, переночевали и уехали.

— Куда?

— Не знает. Но по Карачинской трассе.

Что же, наверное, хорошо. Здесь Егор был еще жив, здоров и свободен. Но почему, все-таки его отправили в Карачинск? Я не помню, чтобы там когда-либо готовили врачевателей. Хотя… мало ли, какая могла произойти случайность. Вон как у меня с Боровиковым, к примеру. Как я, все-таки, уже устала… Чувствую — плыву. Прихожу в себя уже в машине Семеныча. У него длинный просторный седан, и на заднем сидении мне довольно-таки комфортно. Только вот голова кружится. А она, кстати, лежит на коленях Сергея.

— А кто ведет внедорожник? — спрашиваю я.

— Семеныч. — отвечает Серега, — Тебе как, лучше уже?

— Да, лучше. Только ты не двигайся. Я пока поваляюсь немного.

Серега ласково улыбается.

— Конечно, мы все понимаем. Малыш, да?

И не дожидаясь ответа, кладет мне руку на пока плоский, надо признать, живот. Только было собираюсь ему сказать, что он малость поторопился, как на переднем сидении рядом с Семенычем начинает проявляться какая-то странная фигура. Еще через мгновение я узнаю в ней своего мужа. Только изображение какое-то расплывчатое. Серега же смотрит на меня и ничего постороннего в машине не замечает.

— Сергей, — шепчу я, — обернись! Посмотри на пассажирское сидение!

Он убирает ладонь, поднимает глаза на место смертника. Фигуры там нет.

— Что случилось? — спрашивает.

— Я видела Егора. Там.

— Уверена?

— Извините, — вмешивается Семеныч, — но мне тоже что-то такое показалось.

— Так, — командую, — Серега, быстро клади руку мне на пузо и смотри вперед. Да, постарайся настроиться.

Только он все это проделывает, и в самом деле, мы снова видим коллективную галлюцинацию. Молчаливую, к сожалению. И все равно я очень рада. И соскучилась страшно, и знаю теперь, что он точно жив. Серега сосредоточен. Видимо, общается с братом каким-то неизвестным мне способом. Очень на это надеюсь. Но тут изображение вновь начинает плыть и исчезает.

— Что? — кричу я, волнуясь, — где он?

Сергей выглядит слегка испуганным.

— Тебе привет, — отвечает он, — Егор тебя поздравляет и просит не рисковать здоровьем ребенка и вернуться домой. Он полагает, что мы вряд ли сможем ему помочь. Но он сказал, где находится.

— Где?

— В Соленом Озере. Это город-саттелит Карачинска.

— Он в плену? У кого? У Инквизиции?

Серега мнется.

— Мне это название ни о чем не сказало. Какая-то партия освобождения…

— Прав человека! — заканчиваю я за него, — Едем туда!

Семеныч с Сергеем переглядываются через зеркало заднего вида.

— Не думаю, — говорит Серега, — что это — хорошая идея.

— Почему?!

— Твой радиус… Ты не сможешь помочь нам, как Мастер. И тебе нужно поберечь себя. Я думаю, мы отправим тебя с Лизаветой обратно.

— А Боровиков?

— Его возьмем с собой. Он врач. А Егор… он сейчас в плохом физическом состоянии. Если мы сможем его отбить, Артем нам понадобится.

— Нет, — говорю после недолгих раздумий, — я еду с Вами. Хорошо, пусть не как Мастер, просто как специалист, который несколько раз сталкивался с ПОПЧ. И знает, что это такое. И стрелять, кстати, Семеныч, это камень в твой огород, я тоже умею неплохо. А кроме того, я не думаю, что в Стапине меня ждут с распростертыми объятиями. Вы все — единственные люди, на которых я могу положиться. Нам с ребенком с Вами будет безопаснее. И что значит, в плохом физическом состоянии? Что с ним сделали?

— Сейчас над ним проводят опыты. Пытаются определить природу его сопротивления к воздействиям Мастеров.

Дежавю. Так ломит виски, что я начинаю с силой тереть их пальцами. Сергей встревожен.

— Тебе плохо?

— Нет, — отвечаю, — мне хорошо. Тебе Егор не рассказывал одну грустную историю про то, как я убила своего ученика? Нет? Ланкович был очень одаренным парнем. Со своими тараканами в голове, конечно, но это к делу не относится. Мы с ним попали в одну дурацкую ситуацию, и оба струсили. Он испугался того, что его будут исследовать. Я — за свою репутацию Инквизитора. В итоге он попросил его убить, а я сделала это. Я до сих пор жалею о принятом тогда решении. Ведь можно было, наверное, попытаться его спасти. А так… Нет — человека, нет проблемы. Сейчас я в схожей ситуации, и причина отойти в сторону у меня имеется. Но я так больше не поступлю. Извини, Сережа, и уговаривать меня не надо.

Сергей молчит. Семеныч делает вид, что весь поглощен процессом вождения. А городок со странным названием "Соленое Озеро" все ближе и ближе.

Минут через пятнадцать безмолвия Сергей снова подает голос.

— А знаешь, Май, что Егор сказал нам напоследок?

— Что?

— Он заявил, что мы либо должны поторопиться, либо не ехать. Потому что наши постные физиономии на краю его могилки его мало интересуют.

— Мне уже нравится твой муж! — весело фыркает Семеныч.

— Мне тоже, — бормочу я.

Путь в шестьсот километров до Соленого Озера мы преодолели за пять часов. Если где патрули и были, они не рискнули нас остановить, разглядев, видимо, автомобиль СИ, сопровождающий армейский внедорожник. А если сотрудник Инквизиции куда-то так несется (а мы к тому же обнаглели и мигалки включили), значит это кому-то нужно, и тормозить его не стоит. Останавливались мы всего пару раз. Меня тошнило.

Вырубаем мигалку уже на окружной трассе. Загоняем машину Семеныча в лесок у города и оставляем там. Если Соленое Озеро контролируется ПОПЧ, сотруднику Инквизиции не стоит там слишком светиться. Городок совсем небольшой, а потому, немного покрутившись по центру, обнаруживаем здание, указанное Сергею его братом.

Я в растерянности. Без своих способностей я даже завалященький план соорудить не могу. Тупею прямо на глазах. Где-то там Егор. Замученный Егор, который держится из последних сил. А я сижу и туплю. Сергей берет оперативное руководство на себя. Они вместе с Лизаветой и Артемом направляются на разведку. Семеныч при мне в качестве телохранителя. Я снова сплю.

Глава 6

Вскоре появляются наши разведчики. По одному. Информация обнадеживает. Здание представляет собой один из корпусов окружного диагностического центра. Вход на территорию свободный. Но внутрь здания без пропусков мы вряд ли попадем. Здание полностью находится под контролем ПОПЧ. Охрана многочисленная, но, как с пренебрежением в голосе отметил Семеныч, они не профессионалы. Впрочем, все вооружены. Самой приятной новостью является то, что ПОПЧ ведет набор рекрутов. А казармы для рекрутов находятся в том же здании на первом этаже. Помимо казарм, в этом корпусе центра находятся преимущественно лаборатории, кабинеты врачей-диагностов и палаты временного пребывания. Все тяжелые больные переправляются в другие здания.

— Ты уверен, — спрашиваю я у Сергея, — что Егор именно в этом корпусе?

— Он сказал, что здесь, — нервно рявкает он.

Серега сегодня больше, чем когда-либо, смахивает на охотничьего пса. Рябчик сидит на ветке, и бедной собачке страшно хочется попробовать его на вкус. Понимаю.

— Ну что, — спрашиваю своих боевых товарищей, — пойду я в рекруты записываться?

— Ага, щас! — возмущается Семеныч, — ты у нас, видимо, и жнец, и швец и на трубе игрец! Кроме тебя прямо-таки некому!

— Но, — возражаю я, — я знаю их терминологию, идеологию…

— Они спрашивают удостоверения личности, — вмешивается Лизавета.

Ага, чудесно. Удостоверение у меня с собой. Старое. Сотрудника СИ с указанием уровня и профиля Мастерства. У Артема то же самое, только без СИ. У Семеныча СИ без Мастерства. В итоге чистенькими перед ПОПЧ оказываются Сергей и Лизавета.

Провожу ликбез по теории прав человека. Вкратце объясняю, почему василевс — это плохо, а демократия — хорошо. Рассказываю, какие книжки они должны были прочитать, чтобы до них это дошло, и откуда такую литературу они должны были взять. Задаю несколько контрольных вопросов. Ребята местами путаются, но это не страшно. Так достовернее. Пусть изображают из себя нахватавшихся по верхам доверчивых лопухов. Таких все политические организации любят.

Отправляем наших рекрутов вербоваться. Перепарковываем машину в другое место, чтобы меньше внимания привлекать. Сидим, волнуемся, народ рассматриваем. Люди, как люди. Такие же, как всегда. Правда, больше, чем обычно, горожан одетых в цивильную одежду. Видимо, первым делом ПОПЧ объявила униформу необязательной. Забавно, а у нас Магистрат просто новые цвета ввел и покрой велел изменить.

У них есть еще одно любопытное новшество — ПОПЧ деньги напечатала. Это мне Семеныч рассказал. Долго хихикал. Говорит, серо-розовая бумажка, а на ней какой-то дядька в парике в профиль. У дядьки опухшая, как с похмелья, физиономия и глупое выражение лица. Интересно, кто это?

Постепенно долгое ожидание начинает меня раздражать. Хочется съесть чего-нибудь эдакого. Вкусненького. И еще курить. И неважно, что я сигареты в последний раз месяца три назад видела, хочу и все! На эту тему закатываю небольшую истерику, после чего выслушиваю от Артема лекцию о вреде курения, а от Семеныча пространные рассуждения на тему сложностей добывания сигарет во враждебной среде. Ну и ладно. Обиженно замолкаю.

Лизавета появляется лишь перед рассветом.

— Он в морге, — заявляет она вместо здрасте.

Я бледнею, зеленею, руки стремительно холодеют, и вообще, я, кажется, готова в обморок упасть. Вот и закончилась наша чудесная эпопея.

— Но, — продолжает Лизавета, — Серега считает, что Егор жив. Потому что в противном случае он бы это почувствовал.

— Где морг? — интересуется Семеныч.

— Здесь же не территории. Отдельное строение.

— Про подопечного удалось что-нибудь узнать? — это уже я спрашиваю.

— Да, вроде была какая-то старушка — божий одуванчик. С этим Сергей сейчас разбирается. Она осталась в основном корпусе.

— Морг охраняется? — это снова Семеныч лезет. Профессионал.

— Конечно. Но их там всего четверо снаружи. Есть ли кто внутри, я не знаю.

— Проверим, — спокойно заявляет Семеныч и достает из бардачка пистолет с глушителем.

— Может быть, темноты дождемся? — неуверенно предлагаю я. Если честно, боязно переть днем на чужую территорию, не имея возможности ее отсканировать.

Михаил Семенович Зорькин смотрит на меня, как на умственно неполноценную. Не понимаю, что я такого сказала?

— Маечка, — наконец вкрадчиво проговаривает он, — а как ты думаешь, зачем живого человека могут отнести в морг?

Я лишь тупо хлопаю ресницами.

— А для того, дорогая моя, чтобы произвести вскрытие, пощупать и посмотреть, и чем же его мозг от мозгов нормальных людей отличается!

И вот тут я, действительно, теряю сознание.

Глава 7

Открываю глаза. Рядом никого. Я одна в закрытом автомобиле. Они, значит, утащились всей шайкой спасательную операцию проводить, а я, значит, должна сидеть здесь одна, как дура. Не выйдет! Пытаюсь открыть двери и тут обнаруживаю, что кто-то из моих технически одаренных товарищей заблокировал насмерть замки. Видимо, предвидел проклевывание у меня бешеного энтузиазма. Это несколько усложняет задачу, но у меня в кармане куртки есть гвоздь. Я его давно там таскаю на всякий случай вроде этого. Я сейчас расковыряю нафиг этим гвоздем всю панель, и пусть они потом дверь хоть по частям собирают, но я отсюда выйду!

Панель расковыриваться не собирается. Видимо, я не первая, кому в голову приходит такая замечательная мысль, а потому конструкторы этого транспортного средства предусмотрели в нем защиту от дураков — большая часть деталей металлическая. Ничего, зато там есть болтики. Короче, пыхтя и ругаясь, пытаюсь открутить болтик, и тут открывается задняя дверь, в нее, как пушинка, влетает упитанная пожилая женщина, плюхается на сидение и выпучивает на меня свои маленькие бесцветные глазки. Оба-на! Я даже сказать толком чего-либо не успеваю, как дверь снова закрывается. Начинаю долбить кулаками в стекло и орать, но быстро удаляющаяся спина Сергея делает вид, что ее это не касается.

Оборачиваюсь. Пристально разглядываю старую даму. Она, соответственно, меня.

— Вы кто? — спрашиваю.

— Я должна представиться по всей форме? — интересуется она.

— Да, пожалуйста.

— Мастер Врачевания 11 уровня Серафимович Любовь Авдеевна, терапевт. А Вы?

— Я… Майя Алексеевна Дровник, безработная.

И начинаю безудержно врать. Не знаю, почему. Вранье — не самая сильная моя сторона.

— Мы, — говорю, — здесь по поручению Магистрата города Стапина. Нам велели найти Вас и привезти в… Стапин.

— Но зачем? — удивляется Любовь Авдеевна.

И она меня об этом спрашивает? Я недоуменно развожу руки в стороны.

— Не знаю.

Слышу отдаленный звук взрыва и с удвоенной энергией принимаюсь за болтики. А потом, все же, заставляю себя пошевелить мозгами. Ведь если я разломаю панель на двери, закрыть машину я уже не смогу, а эта милая пожилая женщина, может статься, мне не поверила и захочет дать деру. Это я не могу допустить.

— Вы проводник? — спрашивает вдруг Любовь Авдеевна. Вздрагиваю, вспоминаю о своей нынешней непроницаемости.

— Да, — отвечаю, — проводник, только неопытный.

— Но Вы беременны!

— Да, но такое случается и с проводниками.

— А Егор Старостин, его вы тоже должны забрать? — беспокоится Любовь Авдеевна.

— Конечно, — говорю, — мои товарищи как раз сейчас этим и занимаются.

Говорю, а сама в окно поглядываю. И точно, вижу этих самых товарищей в сборе. Несутся к автомобилю веселым галопом. Впереди — Лизавета в разорванном местами платье, за ней — Семеныч с телом Егора на руках, чуть позади — Артем, зажимающий ладонью свое левое плечо, и в качестве замыкающего — Сергей. Наверное, наш небольшой внедорожник не был рассчитан на впихивание в него семи человек, но он стерпел и это. Семеныч отвоевывает у Сергея руль. Лизавета усаживается на колени Сергею на переднее сидение. Любовь Авдеевна, я и Артем втискиваемся на заднее. Егора мы держим на руках.

Я пока не совсем могу осознать, что мы его вытащили, и почти ничего не ощущаю. Только страшную растерянность. Егор, действительно, очень плох. Его голова обрита наголо, глаза закрыты. Он весь в синяках, ссадинах и рубцах от ударов. Вены на исхудавших руках в следах многочисленных инъекций. Ребра выпирают так, будто его не кормили, по меньшей мере, месяц. Егор дышит редко и слабо. Хочется плакать, но я резко себя обрываю. Не время.

Медленно глажу его по голове, тихонько приговаривая:

— Потерпи, милый, совсем немножко осталось.

У Артема вся рука в крови, но он заверяет нас, что ничего страшного. Лизавета под его чутким руководством делает перевязку прямо по ходу движения.

Полная пожилая дама, такая теплая и уютная, с доброй улыбкой на круглом румяном лице. Любовь Авдеевна. Мастер врачевания одиннадцатого уровня. Она сидит у нас во внедорожнике на заднем сидении. Рядом с Лизаветой.

Мы забрали седан из леса. К счастью, на него никто не покусился, а потому дальше мы можем следовать с большим комфортом.

— Спасибо, — говорит врачевательница, — деточки, вы меня спасли. Мне там приходилось заниматься очень неприятными делами.

Надо думать.

— Да не за что! — весело отзывается Сергей.

— Мне Старший Магистр сказал, что на Вас с Егором напали где-то неподалеку от Чешир. И силой утащили вас. Так оно и было? — как бы между делом интересуюсь я.

Медичка слегка напрягается.

— Да, — отвечает, — но мне неприятно об этом вспоминать.

— Любовь Авдеевна, а что они все-таки хотели от Егора?

Наша освобожденная из неволи птичка некоторое время молчит, но потом, все же, решается выдвинуть одно предположение.

— А вы слыхали, деточки, — интересуется она, — о том, что Инквизиции удалось из крови проводников выделить гены, отвечающие за сопротивляемость? И создать на их базе некое средство, практически нейтрализующее воздействие Мастеров.

— Не слышали, — отвечаю. Для меня и впрямь это новость., — но так причем здесь Егор?

— Так в ПОПЧ создавали антидот этому средству! Естественно, им понадобился проводник.

— Логично, — говорю.

И задумываюсь. Километров через пятьдесят мы въезжаем в зону, контролируемую официальными властями. Об это свидетельствует наличие патруля у дороги, который вновь не посмел нас остановить. Хреновенько, однако, во внутренних войсках дисциплина налажена.

Въезжаем в лес. Удаляемся километра на три от трассы. Все, пора приступать к лечению. Любовь Авдеевна семенит к седану СИ, на заднем сидении которого пребывает все еще находящийся без сознания Егор. Она велит нам вытащить его из машины и положить на капот автомобиля. Выполняем. Предварительно Лизавета застилает капот клетчатым шерстяным пледом. На капоте Егор выглядит каким-то особенно беспомощным. А осторожно беру его ладонь в свою, поглаживаю пальцы, но старушка цыкает на меня. Приходится отойти.

Никогда не наблюдала медиков одиннадцатого уровня в действии. Знаю лишь, что им для излечения пациента, как впрочем, и всем врачевателем, нет необходимости проникать в сознание. Они работают напрямую с телом. Нашептывают ему что-то, уговаривают. И прямо у нас на глазах раны на теле Егора начинают затягиваться, а синяки бледнеть. Лицо его немного розовеет, и губы теряют синюшный оттенок. Постепенно исчезают шрамы, даже старые. Приятно наблюдать за работой профессионала. Артем от зависти кусает губы.

Однако в сознание Егор не приходит.

— Ну все, — говорит Мастер Врачевания, ласково улыбаясь и разводя в стороны маленькие ручки, — я выдохлась. Конфетку старой даме не предложите?

И снова улыбается, На сей раз кокетливо. Лизавета бежит было к машине за термосом, но я ее останавливаю жестом.

— Подождите, — говорю, — Любовь Авдеевна, минуточку. У меня маленький вопросик к Вам есть.

— Да, деточка!

— Расскажите мне, пожалуйста, почему Магистрат решил отдать ПОПЧ именно Егора Старостина?

Она бледнеет, но отпирается.

— Не понимаю, о чем ты!

— Вас ведь никто не захватывал. Это Вы привели Егора в медицинский центр. Так? В противном случае, пришлось бы сделать слишком много допущений. А здесь все сходится. Старший Магистр сообщил мне об исчезновении Артема только через восемь дней, как он сказал. Он даже не счел мне нужным объяснить, откуда он узнал дату исчезновения. Откуда-откуда. Придумал. Его помощник проговорился мне, что Егор направлялся в Карачинск с медиком. Зачем? Если Мастеров направляют к местам актуализации, то Карачинск вряд ли для этого пригоден. В нем не готовили Мастеров врачевания. Что скажете?

— Чушь! Полная чушь! Нас, действительно, захватили. На трассе. Остановили автомобиль…

— Кто?

— Там была… девушка…

— Просто девушка?

— Что Вы имеете ввиду?

— Не Мастер?

— Нет, конечно!

— А чего ради он тогда стал останавливаться? Он ехал с важной миссией. Он способен на расстоянии, на большом расстоянии определять, является ли человек Мастером. Он не вправе был отвлекаться на посторонних. Заврались Вы, Любовь Авдеевна! — нежно произношу я.

Мои соучастники стоят вокруг нас и молчат. Наблюдают с напряжением на лицах.

— Да как Вы смеете! — пищит она. Но что-то мне не страшно.

— Супер, — вздыхаю я устало, — вот и поговорили по душам. А теперь, сука старая, выкладывай быстро, как все было на самом деле. Расскажешь все правильно, высадим тебя в ближайшем населенном пункте. Нет? Буду тебя ломать, причем с громадным удовольствием.

— Да как ты меня сломаешь, — верещит она и лицо ее искажается, — ты даже не Мастер!

М-да, неувязочка вышла. И тут я чувствую, как во мне волной нарастает сила. Моя. И еще дополнительная. Ура, вовремя. Спасибо ребенку, выручил.

— Так, — говорю, — сейчас проверим. Восприимчивость у Вас шикарная. Где-то 94. Сила… А вот с силой непорядок. У нас, знаете ли, идейников, этот показатель гораздо выше. Вот у Вас 26, а у меня 78. Да, я всего лишь семерка против Вашего одиннадцатого, но давайте посмотрим, что мы можем сделать с Вашей шикарной восприимчивостью. Сергей, Семеныч, подержите даму. Она сейчас дергаться начнет.

Нехорошо, наверное, пытать старушку. Но очень хочется. Да и ребенок мой тоже не против, судя по тому, что продолжает силой делиться. А какие у человека самые большие терзания? Правильно! Сначала совесть, потом страх, вернее, ужас невыносимый, потом…

— Хватит! — кричит она.

Надо же, морда вся в слезах и соплях, как выразился бы незабываемый Георгий.

— Готовы? — интересуюсь я.

— Да!

— Отлично. Тогда по порядку. К ПОПЧ Вас с Егором направил Магистрат?

— Нет.

— НЕТ?!

— Старший Магистр. Он велел Егору встретить меня в Чеширах и сопроводить в Соленое Озеро.

— Зачем он там был нужен?

— Для антидота… — рыдает дамочка, — я вам правду сказала.

— Чудненько. Зачем Мастерам антидот я, примерно, представляю. А что же сами не сделали?

— У нас лабораторий нет соответствующих. ПОПЧ обещали помочь. И у них уже были разработки.

Надо же, она успокаивается. Стойкая, зараза. Надо поднажать.

— Ай! — кричит. И чего так орать? Я же тихонько и только по эмоциональной составляющей.

— Почему именно Егор?

— Молодой, здоровый, одаренный. Под руку попался…

— И зачем его перед этим таскали на заседания Магистрата?

— Он должен был передать ПОПЧ наши планы. Ой, нет, не бейте больше! Я расскажу так, что знаю. Магистрат давно общается с ПОПЧ. У них общая цель — сменить власть в государстве. Но есть проблема — телефонная связь может быть прослушана. Магистрат отправлял посредников, но двух из них перехватили. Не все Мастера перешли на нашу сторону. Некоторые до сих пор служат в Инквизиции. Из проводников быстро вытряхнули информацию. Тогда мы и решили использовать Старостина. Для пробы.

— Он должен был это все доложить руководству ПОПЧ.

— Да, должен был.

— И что?

— Он отказался. Сказал, что это противоречит его принципам.

— И тогда?

— Тогда его стали допрашивать. И приносили ко мне. Я его восстанавливала. Думаешь, мне его было не жалко?

— Да мне все равно, — устало отвечаю я. Кажется, силы во мне понемногу иссякают. Хорошо, что напуганная медичка пока этого не заметила.

— Почему же, — спрашиваю, — он сейчас был в таком состоянии, если Вы его лечили?

— Он пытался бежать. Его оставили слабым, чтобы не было повторения.

— А Вы не знали планов Магистрата? Сами не могли им все рассказать?

— Откуда? Я всего лишь медик! Я знаю лишь то, что Вам сейчас рассказываю.

— Они получили информацию?

— В конечном итоге, да. И уже после этого начали исследования.

— Антидот получили?

— Не знаю. Меня не во все посвящали. Я принимала участие лишь в нескольких опытах.

Черт, ноги подкашиваются, пора прекращать.

— Серега, — прошу я, — поехали.

— А что делать с ней? — сухо спрашивает Сергей. И лицо у него такое… Непроницаемое.

— Оставим здесь.

— Вы обещали! — протестует Любовь Авдеевна, — обещали, что отвезете меня к населенному пункту!

С трудом поворачиваюсь к ней.

— Да, конечно, но это в случае добровольного содействия. А на Вас мне пришлось давить, так что пардон…

Загружаемся в транспорт и выезжаем, оставляя верещащую медичку на лесной полянке.

— Сахар! — требую я, и, не дождавшись его, засыпаю.

Глава 8

Открываю глаза. За рулем Семеныч. Ага, значит, я в седане. Быстрый взгляд назад. Вот он, мой Егорушка, выглядит уже хорошо. Но почему же он в сознание не приходит? Прошу Семеныча остановить автомобиль. Иду к Сергею советоваться. По пути выклянчиваю у Лизаветы бутерброд. Вкусно!

Не успеваю рта открыть, ну, для разговора, как высказывается Артем.

— Он в коме!

— Но выглядит-то он хорошо, — возражаю я.

— Май, он прав, — высказывается Сергей, — Я тоже это чувствую.

А вот Серега у нас выглядит не очень. И Семеныч. И Артем, неловко придерживающий забинтованную левую руку. И только Лизавета пока еще свежа и хороша.

— Прости, Тема, — нужно было сначала заставить ее тебя полечить, — виноватым голосом произношу я.

Он нетерпеливо отмахивается.

— Ерунда, — говорит, — заживет. Вот что с Егором делать, я не знаю.

— Я тоже не знаю, — признаюсь я.

И только Серега молчит и о чем-то напряженно раздумывает.

— Дай-ка, — говорит, — попробую один фокус.

Подходит ко мне и церемонно возлагает руку мне на живот. Стоим две минуты в молчании. Ничего не происходит. Лицо у Сереги разочарованное.

— Он далеко, — говорит проводник, — не могу дозваться.

— А если бы ты, ребенок и Георгий? — спрашиваю я.

— Возможно.

— Поехали к Георгию.

Все кивают.

— По пути, — продолжаю я, — народ по домам развезем. Ну, Артема с Лизаветой обратно на хутор, Семеныча, куда он скажет. Думаю, можно в Стапин. Его там должны принять.

— Ну нет! — возражает Семеныч, — нечего мне делать в Стапине. Я, может, еще с мужем твоим не познакомился. И вообще, мало ли, что может случиться.

Я долго разглядываю его усатую физиономию.

— Михаил Семенович, — спрашиваю, — а почему Вы вообще с нами поехали?

— Да скучно мне было, — смеется он, — жена ушла…

— Еще бы она не ушла, столько по бабам шляться!

Не обижается. Надо же. И ладно.

— Мы тоже останемся, — тихо произносит Артем. Лизавета кивает.

— Все? — интересуется Серега, — вопросы решены? Тогда по коням!

По пути мне рассказывают о проведенной операции. Сначала они подкинули дымовые шашки в основной корпус. А Лизавета немного побегала по нему с воплями "пожар, пожар!". Короче, создали суматоху. Тем временем Сергей обнаружил на третьем этаже здания Врачевателя и, под предлогом пожарной опасности, вывел ее на улицу и приволок в машину. По пути она пыталась на него воздействовать. Как всегда, не удалось. Артем в честно украденном белом халате немного побегал перед моргом. Он ведь у нас, действительно, доктор. Короче, охранников и выбежавших на улицу санитаров одурачить он сумел. Тем временем Семеныч сидел в засаде и ждал условного знака. Вернулся Сергей, который, в свою очередь, тоже стал бегать вокруг и вопить, усугубляя панику. Впрочем, охранники возле морга остались на месте, решив, по всей видимости, что пламя в любом случае на отдельно стоящее здание не перекинется.

Тогда Артем с криками "Вывозите пациента!" метнулся было вовнутрь, но его не пустили, попросив предъявить соответствующее разрешение. Пока Артем препирался с бойцами, Семеныч, поняв, что время уходит, метнул гранату. Он-то думал, что она пролетит чуть левее морга. Предполагал тем самым усугубить смятение среди рядов ПОПЧ. Однако слегка просчитался. Граната задела одну из веток тополя, росшего возле здания, и отлетела ближе к его входу, чем Семеныч предполагал. Учуяв каким-то десятым чувством близкую опасность, Боровиков успел упасть на землю. Охранники таким чувством не обладали. В итоге Артема ранило осколком в руку. Остальные присутствующие при этом инциденте лица так легко не отделались.

После этого оставалось только войти внутрь этого грязного, сладковато пахнущего здания, найти там Егора, что было нетрудно, учитывая то, что остальные его обитатели, за исключением тихо вырубленных санитаров, были мертвы, вытащить его и донести до машины.

Я искренне восхищена.

— Ну, Вы молодцы! А ты, Семеныч, вообще, орел! Егор, кстати, когда уходил, килограммов восемьдесят пять весил.

— Сейчас гораздо меньше, — скромно отвечает Михаил Семенович.

М-да, меньше.

Да, забыла упомянуть! Я снова еду в машине Семеныча. С Егором. Егор Старостин упорно продолжает изображать из себя недвижимость, но я уже твердо знаю, что мы справимся и с этим. Главное — добраться до Георгия. Проблема номер два — у нас заканчиваются еда и бензин. Проблема номер три — автомобиль Семеныча все-таки объявили в розыск вместе с его хозяином — об этом мы узнали от одного, из успевших остановить нас патрульных. Передвижение по трассе становится опасным. С другой стороны, мы уже в зоне радиуса нашего с Артемом воздействия.

В результате, после небольшого совещания, избираем следующую тактику — охота на патрули. Тем самым, мы решаем сразу две проблемы. Во-первых, у них в машинах всегда есть, что пожрать, во-вторых, так мы можем двигаться дальше, не снижая скорости. А это даже забавно. Как правило, они устраивают на трассе засаду из двух автомобилей. Там примерно шесть-семь бойцов. Раньше обходились и двумя, но сейчас-то времена опасные.

Раньше мы с мигалками мио пролетали и делали вид, что их требования (если таковые были обозначены) нас вовсе не касаются, но сейчас, обнаружив патруль, мы подкатываем к ним. А дальше события разворачиваются по двум сценариям в зависимости от того, поняли они сразу, что машина в розыске, или нет.

Если поняли, они начинают судорожно метаться туда-сюда, размахивать оружием, орать в мегафон. Короче, веселят нас по полной программе. Если нет, просто вежливо просят предъявить документы, что Семеныч с удовольствием проделывает, и только после этого начинают метаться, размахивать и орать.

Самое забавное происходит тогда, когда они вообще не хотят нас останавливать, а мы все равно, вот они, и берите нас голыми руками.

Иногда я справляюсь одна. Сейчас лишить сознания шесть человек для меня удивительно просто. Иногда позволяю попрактиковаться Артему и Семенычу. Подвергшиеся небольшой психологической обработке специалисты по отработанной ранее методике складываются в их собственные автомобили. Предварительно из машин, а также из карманов этих специалистов извлекается все, могущее представить для нас ценность. В результате мы хорошо пополнили свои запасы оружия, обзавелись тремя канистрами бензина и горой бутербродов разной пищевой ценности.

В связи с тем, что мы вынуждены останавливаться сперва для лечения и допроса, а потом для грабежа и насилия, преодолеть расстояние, отделяющее Соленое Озеро от Темска за сутки, как планировалось ранее, мы не успеваем. Семеныч категорически отказывается гнать седан по обледенелой трассе ночью, мотивируя это наличием у него в машине двух людей в сложном физическом состоянии. Это он меня и Егора имеет ввиду.

Глава 9

Только начинает светать, спешно завтракаем и выезжаем. До Темска осталось всего ничего. Георгий живет неподалеку. Внедорожник возглавляет наш мини-караван. Несемся с приличной скоростью, но тут наш ведущий мигает аварийкой и останавливается у обочины. Идем выяснять, что случилось. Оказывается, Боровиков чем-то напуган.

— Не знаю, — говорит, — что там впереди такое, но туда лучше не ехать.

Забавно, вот он только это произнес, как и у меня появляется сходное ощущение. Сейчас проверим. Настраиваюсь… Ага, точно. Впереди засада. Капитальная. Видимо, за ночь мои бывшие коллеги все-таки сумели организоваться, за что честь им и хвала, и положить-таки конец нападениям противных Мастеров на бедных патрульных.

— Ну что, либо параллельный резонанс, либо в лес и ищем обходные пути, — предлагаю я. Мы как раз недавно поворот направо проскочили.

— Что такое параллельный резонанс? — интересуется Семеныч. И на лице у него подозрение написано.

— А это, когда мы втроем, то есть я, ты и Артем, устраиваем веселый междусобойчик среди бедных, ничего не подозревающих инквизиторов. Или кто там у них остался. Результаты, предупреждаю, непредсказуемы. Но эффект будет ошеломительным, это я обещаю. Да, Артем?

Артем стыдливо опускает взгляд. Ему есть, о чем вспомнить, и о том, как он вырубился, и о том, сколько трупов тогда мы после себя оставили.

Семеныч слегка взволнован.

— Эй, ребята! Если я вас правильно понял… Я не хочу становится массовым убийцей!

Пожимаю плечами.

— А мне, — говорю, — уже как-то пофиг.

— Я тоже не хочу, — бормочет себе под нос Артем.

Ну и ладно. Разворачиваемся, и в лес. Я уже двадцать раз пожалела о том, что мы не ликвидировали засаду. Мы проехали километров двадцать, но наш… седан… четыре раза застрял в снегу. Каждый раз приходилось его откапывать. Артем успел переругаться с Серегой, как я понимаю, из-за Лизаветы. Последняя попыталась было их утихомирить, но в результате выслушала от обоих все, что они думают о ее поведении. Надулась.

Я в их разбирательства не лезу. У меня сейчас одна цель — найти Георгия и восстановить Егора. Потому что сейчас мой муж больше всего напоминает сломанную игрушку, и это не радует.

С грехом пополам через восемь часов, а не запланированные три, мы подъезжаем к Темскому заказнику. Только бы Георгий оказался на месте.

У директора заказника, а по совместительству проводника, Георгия Старостина, большой дом — деревянный, но двухэтажный. Куча хозяйственных построек рядом.

Сергей срывается с места, подбегает к воротам, стучит. В ответ раздается многоголосый собачий лай. Калитку открывает женщина в возрасте — высокая, плотная. Серега лезет к ней обниматься и целоваться.

Ладно, пойдем, пообщаемся.

— Мама, — радостно заявляет Сергей, только я приближаюсь к этой милой парочке, — знакомься, это Майя, жена Егора. Май, а это Лидия Егоровна.

М-да, впору хвататься за сердце. И отчего это я решила, что Егор — сирота? И как мне себя сейчас вести, с моим-то мерзким характером? А с Егором они и в самом деле похожи. Те же русые волосы, чуть волнистые, только у нее с сединой. И взгляд такой же слегка ехидный. Только она не проводница, и основное чувство, которое излучает сейчас моя вновь приобретенная родственница — это любопытство.

— Добрый вечер, — бормочу я. Произнесение приветственных речей не относится к моим сильным сторонам. — Мы Егора привезли. Нам очень нужен Георгий.

Она сильно обеспокоена.

— Что с ним?

— Объясним позже. — вмешивается Сергей, — сейчас ему нужна постель, а нам всем отдохнуть бы и поесть чего-нибудь. Ладно, ма?

Наши спутники неуверенно мнутся возле машин.

— Ну, проходите, — произносит Лидия Егоровна, сейчас мы с Любушкой чего-нибудь соорудим.

Сложная, должно быть, жизнь у этой женщины, если вваливание к ней в дом шести человек, один из которых находящийся в постоянно бессознательном состоянии ее младший сын, совершенно ее не удивляет. Любушка, как быстро выясняется — ее невестка, жена Георгия, очень милая улыбчивая женщина. Кроме них по дому еще две разбойницы носятся в возрасте примерно четырех и семи лет — дочери Георгия.

Георгий появляется часа через два — радостный, замерзший, слегка возбужденный. Впрочем, его радость быстро гаснет при виде младшего брата.

— Опять? — спрашивает он у Сереги.

— Почти, — отвечает тот, — но в этот раз реально и не по его воле. Мы должны его позвать.

— Сможем?

— Один раз получилось.

— Это когда?

— Это без тебя, с ребенком Майи.

Георгий кидает на меня недоуменный взгляд.

— Да, — угрюмо сообщаю я, — я беременна. От Егора. Есть какие-то возражения по данному поводу?

Он продолжает растерянно моргать, но возражений, видимо, нет.

— Отец на зимовке, — наконец, сообщает он.

О-паньки, да у меня еще и свекор имеется. Надо, все же, перед замужеством больше информации собирать о претенденте на руку и сердце.

Сергей упрямо мотает головой.

— Так попробуем.

Егор лежит на кровати. В спальне на втором этаже. Мы эту кровать вместе с ним выдвигаем в центр. Лидия Егоровна, постоянно косясь на меня, расставляет по углам горящие самодельные свечи.

— Это для концентрации, — поясняет Сергей, — когда он в прошлый раз в коме лежал, мы тоже так делали. Ничего не вышло.

— Еще бы, — говорю, — у вас вышло, если он отчаянно сопротивлялся.

Всех посторонних просим удалиться. Меня немножко трясет от волнения. Я встаю у изголовья кровати, Георгий и Сергей по бокам. Берем друг друга за руки и пытаемся изобразить треугольник. Правда, он какой-то кособокий получается. Впрочем, геометрия, насколько я понимаю, не особенно важна.

— Мне-то что делать? — спрашиваю, растерянно оглядывая братьев одного за другим.

— Просто молчи, — заявляет Георгий.

Надо же, сколько времени я его не видела, а основная фраза так и не изменилась. Ну, стою. Ладони уже вспотели, такие у этих Старостиных руки горячие. Он нечего делать разглядываю лицо Егора. Красивый он у меня, все же. Лоб, скулы, нос, губы, подбородок. Ну все мне в нем нравится! Глазки бы еще открыл, они у него тоже симпатичные.

— Егор, — зову я тихонечко и при этом как-то неожиданно для себя, — открой глаза. Вернись к нам. Ты нам очень-очень нужен.

Не знаю, сколько времени мы так стоим. Час, два, год. Зовем тень Егора, которая бродит где-то по миру, или меж звездами летает… И тут я вижу, как уголки губ мужа поднимаются, образуя знакомую ухмылку.

— Так, — говорю, — солнце, кончай притворяться. Мы уже устали тут стоять и сосны из себя изображать.

— Да ладно, — хриплым голосом отвечает он, — постойте еще немного. Вы так забавно смотритесь со своими торжественными физиономиями.

Сергей от радости орет так, что через минуту в комнату влетают все принимавшие участие в акции спасения лица и еще несколько лишних. Каждому хочется немножко потискать Егора, убедиться в том, что это создание, действительно, двигается и разговаривает.

А Егор жмурится от удовольствия и по-кошачьи мурлыкает.

Разогнать любопытствующих мне удалось не сразу. Но в конце народ все же понял, что мы с Егором нуждаемся в некотором уединении. Нам было, о чем поговорить. И чем заняться.

Нам еще нужно решить, что делать дальше. В этом разделившемся на три неравные части мире людям, не желающим принимать чью-либо сторону, трудно найти место. Мы не хотим возвращаться в Стапин, потому что этот город жестоко надругался над нашим доверием. Мы не можем вернуться в Темск, потому что официальные власти примут обратно беглых Мастеров и их спутников только при соблюдении определенных условий, которые мы не сможем соблюдать. И уже конечно мы не пойдем к пресловутой ПОПЧ, потому что по сути, это всего лишь сборище жестоких беспринципных непрофессионалов. Официальные власти упорно демонстрируют свою беспомощность и низкий уровень организации.

В любом случае, войны не избежать.

Товарищам нашим, которых я беззастенчиво выдернула с насиженных мест, тоже трудно вернуться. Нам с Егором нужно вырастить ребенка. Нам нужна безопасность. И я больше не хочу быть беззащитной, потому что у меня это плохо получается.

Ну что же, выход один. Будем снова делить Империю. И нам нужна в ней своя, четвертая часть.

Рассказ 7. Мобилизация

Глава 1

Все шло настолько неплохо, насколько могло. Нас не нашли, но не потому, что мы прятались. Впрочем, есть у Проводников такое чудесное свойство — не находиться, если им это нужно.

Наш небольшой лагерь обосновался неподалеку от резиденции родителей Егора. Мы быстро отстроились, благо среди примкнувших к нам проводников было достаточно людей привыкших к работе руками. Мы особо не скрывались. Мы просто нафиг не были кому-то нужны. Официальные власти то грызлись, то пытались сотрудничать с отделениями ПОПЧ.

Репрессии против Мастеров не прекращались. В результате колония в Стапине все увеличивалась в размерах. Аналогичные коммуны были организованы и в других городах Империи. Те, кто не успевал сбежать, либо подлежали уничтожению, либо ссылались в поселения за пределами радиуса своих сил, где постепенно сходили с ума и умирали от голода, холода и побоев.

Впрочем, с организованными коммунами официальные власти предпочитали не связываться, то ли готовя силы для массовой атаки на них, то ли получив своеобразное удовлетворение от такой самоизоляции Мастеров.

Мы старательно делали вид, что нас это вообще не касается. Конечно, проводники проводили рейды по спасению оставшихся бесхозными Мастеров. Желающих они отправляли в Стапин, некоторых присылали к нам. Но в целом в расстановку сил мы не вмешивались, и это всех устраивало. Так было бы и дальше, если бы не случилось вполне закономерное.

Все было бы хорошо, если бы у границ Империи не появились вражеские танки.

— Да ежу понятно, что наши уважаемые соседи спят и видят, как бы кусок территории от Империи оттяпать. Особенно северо-запад, где у нас рудники расположены. Когда в стране идет гражданская война, пусть даже такая вялотекущая, как у нас, нападение извне неизбежно. И потому…

Гляжу на Егора, любуюсь. Умный мальчик, а уж какой хорошенький. И дети у него симпатичные получаются. Нашему Андрюшке уже два с половиной года. Шустрый, деловой, весь в папашу. И, к счастью, вроде, проводник. Потенциальное Мастерство проявляется лишь после начала полового созревания, так что пока не видно. Впрочем, история умалчивает о том, что получается от связи Мастера с Проводником. Мама — крыса белая, папа — крыса серая…

В общем, ребенок сейчас с бабушкой и дедушкой. Нечего ему раньше времени по взрослым сборищам шастать.

— Если кто-то из вас решит принять участие в мобилизации, я держать не стану, но учтите…

Это муж мой минимитинг устроил. По поводу всеобщего призыва на военную службу. Наше глубокоуважаемое Правительство сделало финт копытом, объявив, что откликнувшимся на "Родина зовет" сразу будет амнистия. Ага, и еще мешок сахара в придачу. Не могу сказать, что я так уж обижена на свое государство. В конечном итоге попытки призвать меня к дисциплине привели к другому, устраивающему меня результату. Я не бегаю, как собака по следу, я, если честно, забыла уже, когда своими способностями в последний раз пользовалась. Изображаю из себя мужнюю жену, и это положение меня вполне устраивает. Киса-мурыса на вольном выпасе.

И все же, на войну, пусть даже справедливую и освободительную, меня не тянет.

В общем, умный Егорка мальчик. Одного только не учел — того, что он вот сейчас перед народом повещает немного и пойдет помогать мне вещи собирать. Потому что присягу мою никто не отменял. И Мастерство не пропьешь, как не старайся. А мы, идейники, во всяком случае, так уж запрограммированы. Когда Родина зовет на бой — идем, хотим мы этого или нет.

А пока стою, улыбаюсь и придумываю, как бы мне Егору об этом поудачнее сообщить, чтобы не убил ненароком. Так сказать, заранее, чтобы потом не мучилась.

Удачно не получилось. После серии нечленораздельных, обильно приправленных ненормативной лексикой, воплей мой драгоценный супруг заявляет:

— Я тебя не отпущу.

Тьфу, как банально и предсказуемо.

— Извини, золото, но я тебя не спрашиваю.

— А Андрюшка?

— Останется с тобой и твоей матерью.

— Я тебя в погребе запру.

— Не советую.

— Ты не можешь!

— Могу — не могу. Надо. Ты, Егор, сколько времени можешь без воды прожить? Четыре дня? Вот и я не могу не отозваться. И нечего делать вид, что ты об этом не догадывался.

— А мне плевать! — бодро заявляет мой драгоценный супруг и в самом деле выполняет свою угрозу. В смысле, запирает меня в погребе. Насчет четырех дней я слегка приуменьшила. Я там шесть дней продержалась, пока моя крыша не начала уплывать в неизвестном направлении. На седьмой прихожу в себя в собственной кровати. Рядом Егор сидит — мрачный и бледный. На физиономии забавная смесь раздражения и раскаяния.

— Хорошо, — говорит, — пойдем. Я понял.

— Ничего, — отвечаю, — ты не понял. Я иду с Мастерами. Ты остаешься здесь.

— Все ушли. Кроме Артема и еще двух целителей и Мастера обучения. И я не останусь.

Игнорирую последнюю часть сообщения. Можно подумать, его мнением здесь кто-то интересовался.

— Отлично. Позови Боровикова.

Артем взволнован и взъерошен. Трещит, как сорока:

— Тебе лучше? Я ему говорил, что так нельзя, но Егор же у нас самый умный. Он же у нас глава коммуны…

— Заткнись, — вежливо рекомендую я, — ты со мной пойдешь или здесь останешься в качестве медика?

— Светлана остается.

— Отлично. Вещи собрал?

— Давно.

— Тогда выдвигаемся. А ты, Егор, будешь здесь. Следить за сыном и, не забывай, ты отвечаешь за оставшихся, к тебе будут приводить уцелевших, ты у нас глава коммуны. Да и мне нужно будет место, куда возвращаться.

Впервые вижу Проводника в такой растерянности. Всего-то нужно было воззвать к его лидерским качествам. Егор, и в самом деле, хороший управленец.

— Я провожу вас…

— Не надо. Мы не заблудимся. Нас не тронут. Во всяком случае, до окончания боевых действий. Я могу взять с собой твоего брата?

— Сергея? Да, он и сам просится, конечно. Еще кто-нибудь из Проводников нужен?

— Нет-нет. Сергея хватит. И… прости меня, милый, пожалуйста. Я очень люблю и тебя, и Андрюшку, но я должна. Прости, а?

Он только кивает в ответ.

Глава 2

До границы мы не добрались. Бессмысленно. Наши доблестные войска, в том числе и в/ч.72115567, к которой я была прикомандирована в качестве штатного Мастера Идеи, были разбиты в пух и прах, и теперь бежали вглубь страны, оставляя раненых и убитых и не особо заботясь о сохранении своей целостности, как боевых единиц. Впрочем, официально это именовалось организованным отступлением.

Правительство затаилось где-то уже за горами, откуда слало порой бессмысленные и противоречащие друг другу указания. Висилевс, похоже, отправился в бессрочный отпуск. В связи с этим мой призыв несколько утратил не то, чтобы свою актуальность, но скорее — направленность. Однако упрямства моего никто не отменял. И, если уж я собралась воевать, стоило хотя бы слегка потрепать нервы превосходящим силам противника.

Учитывая то, что драпать вместе с войсками я не могла в силу ограниченности радиуса моих сил, пришлось остаться недалеко от места прописки. А единственным способом причинить максимальный вред врагу оставалась война партизанская. Впрочем, она вполне соответствовала моему характеру — если уж делать гадости, то так, чтобы тебя было максимально трудно за это наказать.

Ввиду нашей малочисленности представлять серьезную угрозу для регулярной армии мы не могли. А потому оставалось два выхода — либо формировать свой, более крупный, отряд, либо присоединиться к уже существующему. Желательно такому, в котором есть Мастера. Чтобы нас с Артемом свои же друзья однополчане случайно не прикончили в результате проявления классовой ненависти.

Автомобиль, как обычно, пришлось бросить на шоссе и углубиться в лес. Хорошо, что с нами проводник. Сергей и сам понимает, что вся надежда по поиску соратников возложена только на него, принюхивается, прислушивается, размышляет.

— Ну и? — интересуюсь я.

— Мастера неподалеку есть, — отвечает Сергей после недолгой задумчивости, — Вроде бы, шестеро. Можно, в принципе, проверить…

— Ну и проверяй. Кто у нас Проводник?

Пожимает плечами и исчезает, предварительно указав нам с Артемом направление движения. Не вполне цензурное, но понятное.

И вскоре мы находим некий, хм, отрядик. Этакую стайку перепуганных Мастеров с уровнем от трех до пяти. Два целителя и четыре идейника. Они, как и мы, отправлялись на фронт, и слегка не успели. Решили скучковаться и оказать врагу отчаянное сопротивление. Из оружия только у командира (бывший коллега) табельный пистолет. Патроны есть. Девять штук в обойме и штук двадцать "где-то в рюкзаке". Из еды две банки тушенки и палка сырокопченой колбасы. Кроме того в наличии имеются: карта округа, моток веревки, отвертка, складной нож и пачка презервативов. Богатство неописуемое.

Отрядом «командует» Виталик — милый мальчик лет так двадцати пяти на вид, инквизитор, Мастер Идеи, пятерочка с потенциалом, пухленький, кругломорденький, очень важный. Виталик мучается от неразрешимого противоречия — ему хочется совершить героический подвиг и при этом не пострадать физически. Потому что душевно он уже страдает. От самого факта разгрома армии и начинающейся оккупации.

В бой они еще не вступали (и слава Богу!), но название своей группе сотоварищей уже придумали. Летучий боевой отряд «Тау».

Артем скромно молчит. Сергей ржет, как лошадь. Я даже прокомментировать это наименование как следует не могу. Надо же. Летучий. Боевой. Тау. Детский сад «Мишутка» на прогулке.

Виталик глядит на меня своими голубыми глазками и горестно вздыхает. Понимает, бедняга — не быть ему больше командиром героического летучего боевого отряда. Потому что, хоть я и баба, но и возраст у меня старше, и звание было выше, и уровень мой для него в ближайшем будущем недостижим. Официальная шестерка. Признанная Мастерами семерка. И реальная девятка, поскольку после рождения сына мой уровень неожиданно возрос. Вот она — тема для диссертации. Повышение уровня Мастерства женщиной-Мастером, рожающей ребенка от Проводника. Жаль, что объектов для исследования маловато. Я одна. Для статистики явно недостаточно. Иными словами, девятка моя Мастерам видна, но официально не зафиксирована. И, возможно, в связи с отсутствием легализации, мой уровень то падает до семерки, то возвышается до десяти. Так что девятка — это почти среднеарифметическое. Ну, почти.

И ведь прав, бедняга, что вздыхает. Потому что он даже до уровня моего зама не дотягивает. У меня Серега есть и Артем. Для делегирования полномочий (которых пока еще и нет) вполне достаточно.

Прежде чем приступить к ведению боевых действий стоит решить два вопроса. Первый — оружие и снабжение. Второй — люди. Нам явно не хватает бойцов. Мы, идейники, подлежим призыву, и нас учат воевать в рядах регулярной армии. Но мы не воины по сути. Мы помощники. Мы способны создавать панику и отвлекать внимание. Но ставить мины и громить колонны… увольте.

Ну ладно, у нас с Артемом есть небольшой опыт «подрывной» деятельности. И то, мы его получили, пытаясь обеспечить безопасность себе и своим близким. Остальные же о применении своих навыков с исключительно вредительскими целями имеют весьма смутное представление. Даже наш друг инквизитор не был задействован на оперативной работе. Вернее, он и рад бы, да школу СИ закончил поздновато. Только к работе приступил, а тут вот они, репрессии. Грустно.

Итак, кто у нас имеется в наличии. С Виталиком мы уже все выяснили. Есть Лена. Мастер врачевания пятого уровня, почти шестерка, ранее работала терапевтом в клинике. Попрошу-ка я Сергея подтянуть ее до шести. Ну, побегают пару суток по лесам. Зато у нас будет лишняя сотня километров впридачу. Лена моя ровесница, вроде. Она немного полновата, но легка и подвижна. У нее оценивающий, но доброжелательный взгляд. Лена могла бы сама подвинуть Виталика с должности, но, как видно, не сочла это нужным. В общем, не человек, а сплошное "если, но". Даже интересно.

Есть девочка-идейница Вика. На первый взгляд, мышка-норушка — маленькая, серенькая, тихая. Только получила второй уровень. Боится практически всего. Нет, точно мышка-норушка, и на второй, и на все последующие взгляды.

Есть мальчик Антон. Антон у нас четверка. И, что самое любопытное, работал он учителем в школе. Что понесло Мастера Идеи в школу — непонятно. Впрочем, мальчик Антон младше меня года на три всего, так что не такой уж он и мальчик. Просто выглядит инфантильным каким-то.

Есть тетя Вера. Или баба Вера. Ну, учитывая то, что ей почти семьдесят, как ее называть? Она Мастер врачевания. Второго уровня. При этом, главврач той самой больницы, в которой Ленка работала терапевтом. Иными словами, почти-шестерка Ленка ей подчинялась. Да и сейчас, вроде, относится с уважением. Любопытно.

Шестой мастер, и это совсем весело — только-только прошедшая первичную актуализацию девчушка. Она, типа, Мастер Идеи. На самом же деле это насмерть перепуганное существо, которому не то что пистолет, указку в руки давать опасно. Без колебаний отправляю ее домой. Домой она не хочет. Тогда я отправляю ее нафиг, прошу Сергея отвести ее в какое-нибудь, на его взгляд, безопасное место, и считаю, что от этого члена команды я избавилась. Остальные еще пригодятся.

Еще у нас есть Артем — хирург, ставший Мастером идеи, и Проводник Сергей.

Не отряд, а машина скорой помощи — три врача и санитары.

Все мои новые соратники выпущены из колонии, расположенной на полуострове Дымка. Понятно, почему они опоздали к началу боевых действий. Это примерно в двух тысячах километров отсюда, так что их психическое состояние надо бы еще и проверить. О своем нахождении в колонии говорить пока отказываются. Не настаиваю, время есть.

Мастеров обучения среди нас нет. Я актуализацией не занимаюсь, о чем и сообщаю достаточно громогласно. Геморрой с учениками мне ни к чему.

На карте отмечаем центры последней актуализации своих «бойцов». Рисую окружность, исходя из Костова — именно там получила свой второй уровень баба Вера. Получаем круг площадью примерно 1 300 квадратных километров. Неплохо, но могло бы быть и лучше. Ладно, если что, бабу Веру сплавим к Проводникам.

Еще бойцов мы найдем. Надо решить проблему с припасами и вооружением. Главное правило снабжения партизан — помоги себе сам. Есть два источника — сочувствующие жители (а это еще вопрос — сочувствуют ли они, поскольку еще недавно эти самые жители с огромным энтузиазмом отлавливали и калечили Мастеров), и враг, к которому еще нужно уметь подступиться.

От нас до Костова — райцентра, в котором до военных действий обитало тысяч пятьдесят жителей каких-то двенадцать километров. Костово занято канцами. Надо сказать, занято почти без боя. Внезапно выяснилось, что большая часть жителей этого городка давно желали избавиться от "имперской оккупации". Надо же, а до этого жили "в оккупации" лет так двести пятьдесят и не пищали.

В принципе, Костово — вполне подходящий объект для нападения. Только двенадцать километров по пересеченной местности — это не прогулка, а вполне даже приличный марш-бросок. Вера Гавриловна точно не дойдет.

Составляем список первого необходимого: спички, крупа, соль, сахар (его нужно много), чай, сухари, обувь, оружие и боеприпасы. Тащить будет тяжеленько. Решено. В Костово идем я, Сергей, Виталик и Ленка. Артема оставляем за главного.

Через четыре часа подходим к городку. Ленка ноет, Виталик пыхтит, я ругаюсь. И только Сергей свеж и бодр, как синичка. Даже напевает. Но ему по статусу положено.

Город украшен каннскими флагами (голова льва на синем фоне) и цветами. Народ ходит нарядный, веселый, пьяный, песни поет. Среди них мы — усталые и чумазые, несколько выделяемся. Но, будем надеяться, не настолько, чтобы привлечь внимание патрулей. Костово незадолго до войны был официально "очищен от Мастеров". Так что бояться, что в нас могут распознать этот вредительский элемент, нечего. И все же мурашки по коже. Я ведь бывала здесь раньше, мне городишка даже понравился. Зеленый, ухоженный, архитектура такая почти готическая. Люди доброжелательные. Это уже потом я узнала, что Костово — один из немногих населенных пунктов, практикующих сожжение Мастеров на центральной площади. Впрочем, не только на центральной.

Иными словами, мы себя уже убедили в том, что реквизиция продуктов первой необходимости у жителей Костово является не банальным грабежом, а практически военными действиями. Осталось только определиться с тактикой грабежа, пардон, конфискации.

У одного из очень нетрезвых жителей выясняем, кого оккупанты определили в бургомистры. Ага, особо они с выбором не мучились. Оставили в должности бывшего главу города. У последнего особнячок на окраине. Даже в Империи есть люди, которые умеют хорошо устраиваться. Следуем туда. По пути обзаводимся одеждой, отняв ее у веселой компании, лопающей шашлык во дворе одного из домов. Компании приказано заткнуться и забыть, что они нас видели. В прямом смысле, забыть.

Время поджимает. С девяти вечера комендантский час, а пропусков у нас пока нет. Приходится отнять машину. Ничего, водитель через пару часов оклемается, а мы его собственность постараемся не портить. И большое ему спасибо за то, что разрешение на выезд из города он на ветровое стекло приклеил. Очень удачно.

Бургомистр гуляет в единении с народом. Семья его тоже где-то там. Празднует освобождение от имперской зависимости. Неужели они и в самом деле думают, что Каннская народная республика восстановит государственность округа?

Особняк под охраной, естественно. Но охрана тоже, мягко говоря, не вполне адекватно осознает действительность в связи с существенным принятием на грудь. Охрана, кстати, местная. Видимо, канцы не сочли главу города такой уж значительной фигурой, чтобы обеспечивать ему безопасность своими силами.

Паркуем автомобиль у ворот. Выходим. Стучу в калитку. И мне открывают. Не спросив ни кто я, ни зачем приперлась. Мне просто открывают дверь. Может, у них так принято? А дальше все просто. Мы с Ленкой оглушаем и разоружаем охрану. Сергей с Виталиком перетаскивают в машину продовольствие, медикаменты и всякие нужные вещи. Староста — запасливый мужик, однако. Погреба просто забиты на случай войны. Война вот, случилась, а запасы не понадобились. Ему, во всяком случае. Тащим все, что попадает под руки. Потом систематизируем. Вот только подушку я Виталика попросила не брать. Места много — толку мало.

В итоге загружаем автомобиль под завязку и спокойно выезжаем за пределы города. И даже патруль на выезде нас не остановил. Мы сами встали. Поинтересоваться, а в ту ли сторону мы направляемся. В патруль входило всего четыре человека. Для двух опытных Мастеров — не препятствие. В итоге мы обзавелись еще тремя пистолетами марки ДВ, двумя автоматами Кобба и даже ручным пулеметом 9-миллимитрового калибра. Если бы канцы по нашему автомобилю сперва из этой игрушки шарахнули, а потом уже дорогу объясняли, история могла бы закончиться совершенно иначе.

Автомобиль бросаем у дороги. Мы же обещали не портить собственность. Сколько же транспорта вот так было оставлено нами? Даже считать не буду. И этот, явно, не последний.

Ответственной за барахло назначаем Ленку. Лена — дама хозяйственная, в отличие от некоторых, вот пусть и занимается распределением вещей по нуждающимся, благо раненых, о которых ей следовало бы позаботиться, у нас пока нет.

Настроение радостное и боевое.

Глава 3

Портиться оно начинает уже на следующий день. Во-первых, Сергей вылавливает в лесу обожженного бойца, который успевает рассказать неутешительные новости, а потом умирает, несмотря на объединенные усилия Елены и Веры Гавриловны. Первая смерть в лагере. Кстати, лагерь надо начать обустраивать. Вот только как? Я предполагаю, что неплохо бы построить полуутопленные в землю блиндажи, чтобы их с воздуха не было видно. Жаль, мы строить не умеем.

А новости… новости с границы. Линия фронта давно переползла через наш округ и находится ближе к центру Империи. Так что мы, вроде как в тылу. Но на границе, оказывается, все же продолжались бои. Несколько формирований, оставшихся прикрывать отход основной массы войск, продолжали воевать, используя, в основном, ту тактику, которую мы только намеревались применить — стремительный наскок и быстрое отступление. Особенное беспокойство канцам причинял пятый разведывательный батальон под командованием подполковника Зураева. Эх, мне бы такого командира…

Хороним бойца. Отправляю Сергея в коммуну. Там в любом случае должны быть люди, знакомые с процессом рытья землянок (ну, я на это надеюсь). Надежды оправданны. Вскоре Проводник приводит к нам двух специалистов. Один из них — пожилой егерь с криминальным прошлым, второй — дипломированный строитель, мужчина чуть старше тридцати. В первые же два часа специалисты умудряются дойти чуть ли не до поножовщины, обсуждая особенности возведения скрытых строений в лесистой местности. Не вмешиваюсь. На третий час обсуждения они приходят к консенсусу, который заключается в том, что я — баба глупая, подопечные мои — вообще сосунки неумытые, и место для лагеря мы выбрали неудачное. Рыть нельзя. Соглашаюсь. Я вообще стараюсь не спорить с экспертами.

Ищем новое место для лагеря, для чего Сергей вместе со строителями обыскивает окрестности. Находим. Чуть дальше от дороги, чем раньше. Чудная полянка с ручейком. Даже жаль ее раскапывать.

Через неделю заканчиваем возведение лагеря. И приступаем к строительству нового — в тридцати километрах от базового. Егерь с криминальным прошлым (кстати, просил звать его дядей Васей) уверяет, что иначе никак нельзя. Верю. В процессе разыскивания очередного места для стоянки натыкаемся на группу имперских военнослужащих. Пять усталых парней — остатки одного из оставшихся за линией фронта подразделений. Приглашаем их остаться с нами. Соглашаются при условии, что мы подкормим их и подлечим. Вот уж совершенно не проблема. Тем более, что солдаты — молодцы, сохранили свое оружие и обмундирование. Жаль, что патронов у них практически нет. Зато они знают, где найти динамит.

Отпускаем дипломированного строителя. Дядя Вася изъявляет желание немного повоевать и скромно намекает на то, что он умеет работать со взрывчаткой. Очень удачно. Что взрывать, мы найдем. Было бы чем.

Находим динамит.

Считаем подготовку к военным действиям оконченной. Пора начинать воевать, а идеи отсутствуют. Дядя Вася предлагает что-нибудь взорвать, Виталий — в кого-нибудь пострелять, а Ленка — пристрелить Виталия, потому что он ее, видите ли, бесит. Или Сергея — так, на всякий случай, потому что это очень подозрительно. Она ему глазки строит, а он не реагирует. Право выбора предоставляется мне. Но не думаю, что это будет достойным началом партизанской деятельности. Хотя в отношении Виталика могу и передумать.

Артем с Сергеем отмалчиваются. Тоже мне заместители! Как критику в мой адрес высказывать — так они пожалуйста! А как что-нибудь предложить дельное, так увольте. Впрочем, погорячилась. Идею подкидывает Артем, вспомнив наше с ним боевое прошлое.

— А давайте, — говорит, — чем мучиться, лучше поймаем какую-нибудь высокопоставленную личность, выясним у нее, что у канцев интересного творится, а потом туда и ударим.

Идея, надо сказать, лежала на поверхности. Канская униформа у нас есть. Жаль, машины утопили. Ничего, найдем новый, благо Серега у нас в последнее время стал большим специалистом по угонам вражеской техники. И где бы нам взять автомобиль? Конечно, в Костове! У них там возле города водятся наивные патрули.

Хм, уже не водятся. Вернее, они-то есть, но уже не наивные и ближе к центру города, а пойти на открытую демонстрацию силы мы пока не готовы.

План был таков: устроить засаду на трассе, остановить какой-нибудь автомобиль и вытряхнуть из него пассажиров в надежде, что там окажется нечто нужное нам.

Меняем план по ходу действия.

Будем охотиться прямо в городе. Памятуя о том, что дважды снаряд в одну воронку не падает, снова находим машину с пропуском, на которой мы в прошлый раз сбегали из города, и опять извлекаем из нее водителя. Он безропотно подчиняется. Бедняга, так недолго и привыкнуть. Паркуемся неподалеку от штаба канцев. Не штаб, а название одно — сидят три калеки на крыльце, курят, и, судя по их довольным рожам, травят анекдоты. Ничего приличного на горизонте не наблюдается.

Нам с Артемом взгрустнулось. И холодно, к тому же.

Даем себе обещание, что еще минут сорок, и едем на базу придумывать новый план. Но вот, вроде подходящая жертва. Идет товарищ в каннской форме. Печальный такой, под нос себе что-то бормочет. Судя по погонам, что-то типа майора. По сторонам не глядит, весь в мысли ушел.

Аккуратненько оглушаем, затаскиваем в машину и деру.

Все ничего, канца мы притащили в лагерь, чтобы расспросить его подробно и вдумчиво. Одна только мелочь осталась непредусмотренной. Никто из нас по-кански не разговаривает. Ну как-то не входил этот язык в программу школьного образования. Нет, конечно, отдельные слова мы понимаем, но о полноценной беседе речи идти не может. Более того, в минуту волнения этот канец, поняв, вероятно, что мы от него ничего не получим, а потому явно пустим в расход, начинает лопотать что-то на совсем уж незнакомом наречии.

А мы с Артемом глядим на него мрачно и размышляем о том, что не чувствуем мы пока настолько сильной ненависти к врагам, чтобы убить или подвергнуть разлому безоружного и ничем перед нами не провинившегося человека. А что с ним еще делать?

Канец меж тем всей своей плотной фигурой выражает готовность к сотрудничеству. Ну не виноват он в том, что попал к таким бестолковым партизанам!

Мимо деловой походкой следует дядя Вася. Тащит веревку какую-то. Дядя Вася все время что-нибудь куда-нибудь тащит. А еще он в последнее время все настойчивее требует от меня оборудовать лабораторию по производству взрывчатых веществ. Надо будет после на эту тему подумать.

Канец, размахивая руками, что-то объясняет. Мы молчим.

— Что, языка взяли? — осведомляется Василий.

— Да, — недовольно буркаю я, — только мы его не понимаем.

— Так это ж таланец!

— Что значит, таланец!

— Ну, по-талански он говорит!

— Э… а ты его понимаешь?

— Не все, но большую часть.

— А спросить ты у него что-нибудь можешь?

— Давай. Попробую.

— Спроси, для начала, кто он, какую должность занимает?

Дядя Вася чешет лоб и бурчит что-то, на мой взгляд, совершенно нечленораздельное.

Бедный канец, вернее, таланец, радостно вытаращивает на Василия глаза и что-то щебечет в ответ.

— Ну?! — восклицаем мы вместе с Боровиковым.

— Да снабженец он. Отвечает за поставку продовольствия войскам. Вокруг Костово сел полно, земля там плодородная. Вот они и ездят, излишки конфискуют, мародеры чертовы. Говорит, в боях не участвуют. Крестьяне протестуют, но вяло.

Хм, интересная идея. Вяло они протестуют, ну так мы сейчас быстро им активный протест устроим!

В темпе вальса подчищаем снабженцу память и с Сергеем отправляем его обратно в город. Фуражиры, фуражиры! Это ж прелесть, что такое — отнять что-то у тех, кто сам занимается отъемом.

Судя по рассказу таланца, он недавно отправил три фуры с сопровождением в рейд по Карскому уезду. Завтра они по плану должны быть в деревне Жуковке. Всего-то двадцать километров отсюда. Наши свежеприобретенные бойцы говорят, что за ночь они туда доберутся. Дядя Вася рвется в бой. Артем с Виталием тоже утверждают, что им это раз плюнуть. Мы с Ленкой переглядываемся. Дойти-то мы, конечно, дойдем. А вот там наверняка рухнем где-нибудь в болотце, и сами будем из себя продовольствие изображать. А ударить по фуражирам очень уж хочется.

— Ладно, — говорю, — Артем, формируем группу. Ты, Виталий, Дядя Вася и бойцы. Вооружение на ваше усмотрение. Артем, принимаешь командование на себя. Но учти, если поймете, что не справитесь, не ввязывайтесь. Можете попугать немного, и отходите.

Возвращаются через двое суток. Все замечательно, операция удалась, фуры уничтожены и продовольствие спасено. Все целы, если не считать того, что у Виталика с Артемом физиономии какие-то подозрительно разноцветные.

Отзываю Боровикова в сторону. Рапортует о проделанной работе. Все прошло, как по маслу. Особого сопротивления им не оказали.

— Молодец, — говорю, — я горжусь вами. Но что случилось?

Отводит взгляд.

— Повторяю: что случилось у вас со Сташко?

— Я разобрался.

— Незаметно. Докладывай.

Чудесно, все просто чудесно! Виталий не подчинился Артему, когда последний велел пленных не трогать, и застрелил одного из солдат. Артем на виду у изумленной публики полез выяснять отношение кулаками. Нехорошая тенденция.

— Нет, Артем, так не пойдет. Ты командир группы и мой заместитель. И потому сейчас ты объявишь Виталию дисциплинарное взыскание. Я предлагаю трое суток гауптвахты на воде и хлебе. Но решать тебе.

— Я уже выяснил с ним отношения.

— А тебя никто не просил выяснять! Вы не во двор вышли поиграться! Это была боевая операция. Мне наплевать, кто из вас был прав в той ситуации, а кто нет. Но командир — ты! Он обязан был тебе подчиниться.

Гляжу — Артем сник и отчаянно раскаивается. Но не в том, что подрался с собственным подчиненным, а в том, что мне обо всем рассказал. Виталий меж тем присел на уши Ленке и повествует ей о своих подвигах. Ленка раздражено отмахивается, но Сташко намеков не понимает.

Старший из недавно присоединившихся к нам бойцов, его, кстати, зовут Валентин, но я уже привыкла воспринимать их всех, как группу, сидит у очага и косится на нас выжидающе.

— Артем, — раздраженно шиплю я, — если ты сейчас не решишь этот вопрос, я не знаю, что сделаю. Но что-нибудь страшное.

— Я не могу…

— Можешь!

— Я не умею…

— Учись!!!!

— Я…

— Зови его сюда. Немедленно.

— Виталий…

А голос-то у нас какой жалобный. Не удивительно, что Сташко это игнорирует.

— Виталий! — рявкаю я, — к тебе обращаются. Быстро сюда.

Подлетает. Радостный такой. Ну, совершенно вины за собой не ощущает. Наступаю Боровикову на ногу.

— Мастер Сташко, — заявляет последний, — за неподчинение командиру в бою вы отправляетесь на гауптвахту. На три дня. На хлеб и воду.

Виталий стоит, аж рот от растерянности открыл.

— Ну так это ж и не бой уже был…

— Быстро! — ору я.

Виталий скрывается в одной из землянок, которую мы специально оборудовали для такого случая. Хотя ни разу еще не пользовались.

— Ну, вот видишь, — ласково произношу я, обращаясь к Боровикову, — а ты боялся. Теперь позаботься еще о том, чтобы он оттуда не вышел раньше времени, и чтобы его периодически кормили. Ладненько?

Артем угрюмо кивает.

Тяжело, все же, поддерживать дисциплину. Так и норовят распуститься!

В следующие дни продолжаем развлекаться, нападая на машины с продовольствием. Бедный таланец, наверное, уже все волосы у себя на разных местах повыдирал от отчаяния. Лишь бы не застрелился — мы этого не хотели. Мы, вообще, искренне ему благодарны.

Крестьяне ценят наши усилия. Иногда даже подкидывают чего-нибудь пожрать. Козу вот недавно привели. Так и бегает по лагерю, зараза, вместо собаки. Рука не поднялась ее прирезать. Причем ни у кого.

Параллельно устраиваем несколько засад на трассе. Добиваемся в итоге того, что автомобили по контролируемой нами дороге по одному-два ездить перестают. Только колоннами. Впрочем, нападаем и на колонны, но так, немножко нервы пощекотать. Чтобы не расслаблялись.

Люди в отряд постепенно прибывают.

Глава 4

Сижу на бревне. Устала. Грею ноги у костра, пью чай с сахаром, думаю о том, что неплохо бы сходить помыться. Отчаянно скучаю по Егору и Андрюшке. В принципе, они недалеко, километров четыреста от нас. За день при наличии транспорта можно бы и обернуться. Только не стоит пока этого делать. Опасно.

— Что, Май, мысли одолели? — спрашивает Сергей.

И что у них за манера такая, у Проводников, возникать неожиданно?

— Да, — говорю, — по своим соскучилась.

— Ну, — хмыкает Серега, — это, в принципе, дело поправимое.

— Да, — вздыхаю я, — но я пока не решаюсь гавриков этих оставить.

Серега присаживается рядом.

— Знаешь, — говорит, — любого Проводника можно позвать. Если Мастер в беде, и он знает, кому конкретно направить зов, Проводник придет.

— А если просто звать?

— Придет какой-нибудь Проводник. Тот, кто ближе. Мы ведь для этого и созданы.

Заманчиво. Но…

— Я не хочу его звать. И я не в беде.

— Что, птица гордая, птица сильная?

— Ага.

— Ну и дура!

Так, что-то новое. То ли, у меня галлюцинации, то ли дерево за спиной голосом мужа разговаривает. Ну, с бревна я не упала только потому, что Егор меня удержал. Но я очень старалась.

Он пришел с новостями, Рассказал о сыне, о том, что Мастера в коммуну прибывают, и что некоторые из них готовы к нам присоединиться, и, если нужно, он их к нам приведет. Даю добро, но только, если он сам уверен в наличии у них каких-никаких боевых навыков. Балласт нам не нужен. Впрочем, если они принесут с собой оружие и патроны, фиг с ними, с навыками. Выработаем.

Егор слушает меня и вздыхает.

— Слышь, Май, ты когда домой вернешься?

— Не знаю, — честно отвечаю я, — мне нужно здесь все наладить, создать систему, найти толкового командира, и тогда уже можно домой.

— Я скучаю, и Андрюшка тебя ждет.

— Мне тоже без вас не очень. Но и ты пойми — рано мне еще уходить. Тут такое сейчас творится… Ты ведь меня понимаешь. А?

Отворачивается. Сухие травинки под ногами разглядывает.

— Я очень стараюсь тебя понять, — наконец, отвечает Егор, — но ты поторопись, ладно?

Я бы и рада поторопиться, вот только навыков у меня маловато для ведения партизанской деятельности. Никак система не вырабатывается.

Очень хочу найти полноценного командира. Людей все больше. Я с ними перестаю справляться. Это опасно. Нужно делить отряд, а поручить «дочку» некому. Артем заявил, что он не готов, Сергей — что он для руководства не предназначен, Ленка — что ей и так хорошо. Больше и не знаю, кому предложить.

Пока пребываю в размышлениях, не забывая при этом раздраженно отгавкивать всех, кто попадается на глаза, наш слухач передает информацию о том, что в двадцати километрах отсюда замечен тентованный грузовик с ранеными имперскими военнопленными. Везет остатки батальона Руслана Зураева. Движется в нашу сторону. Есть шанс перехватить.

— Кто, — спрашиваю, — сопровождает автомобиль?

— Две машины прикрытия. По четыре автоматчика в каждой. Плюс шестеро в грузовике.

Хм, ну ладно, а то я уж подумала, что это засада. Что все как-то слишком вкусно и просто.

В общем-то, правильно подумала.

Из всех остатков батальона в машине был только сам Руслан Зураев — связанный и избитый. Остальных раненых имперских солдат изображали из себя вооруженные канцы. Мы это определили только тогда, когда перебив упорно сопротивляющееся сопровождение, мои ребята полезли в грузовик помогать соотечественникам. Я, измотанная после боя, не успела почувствовать и блокировать исходящий из автомобиля враждебный посыл. Ленка занималась ранеными. Артем был ближе всех, но и он лишь дернулся за секунды до того, как прозвучали автоматные очереди. Прежде чем мы успели что-либо предпринять, погибли пятеро наших.

Это были первые жертвы.

Автомобили я приказала отогнать подальше и утопить в болоте. Вместе с трупами. Тех, кто сидел в машине, я не позволила убивать. Втроем мы их блокировали, разоружили и увели с собой в лес.

Информацию из автоматчиков я велела выбить Антону. В конце концов, он у нас учитель, должен уметь правильные вопросы задавать. В методах я его не ограничивала, и потому парень, особо не раздумывая, применил разлом. Ко всем сразу. Информации получил немного, но хоть попрактиковался. Самое любопытное, что он узнал — это о готовящемся уничтожении Стапина. Официального приказа пока не было, но слухами земля полнится даже у наших врагов.

Бессмысленно улыбающихся канцев мы раздели, разули, вывели на трассу и отпустили на все четыре стороны. Пускай теперь с ними их собственное начальство мучается. Если признает за своих. Потом мы устроили похороны — быстрые и без торжественности. Ну и, конечно, поклялись отомстить за своих товарищей. Как без этого?

Зураев вызывает у меня подозрения. В том плане, а не казачок ли он засланный. А потому я не спешу его развязывать. Так и лежит на травке, весь спеленутый. Лопаю седьмой уже леденец. Жду, пока силы вернутся. Можно было бы, конечно, Артема заставить его просканировать. Но Артем, услышав про Стапин, загрустил и нехорошо как-то задумался. Надо будет позже с ним поговорить по душам.

Ага, готова.

— Лен, будь так добра, приведи его в чувство.

Елена вздыхает и прикрывает глаза. Она сегодня тоже очень устала, но ей, в отличие от меня, еще работать и работать. Огнестрельные ранения так просто не лечатся. А Веру Гавриловну я недавно все же отправила в коммуну. Врачом старушка оказалась замечательным, но мобильности ей явно не хватало.

Кстати, Ленка здорово похудела в последнее время, ей идет, надо будет сказать потом. Уж и не знаю, что так на ней сказывается — наши нелегкие боевые будни или не менее боевой роман с Сергеем.

Зураев стонет и кричит:

— Сволочи!

— Кто? — осведомляюсь я.

— Вы!

— Мы? А мы то тут причем?

Озадачивается. Глаза у него раскосые, злые. Башка наполовину седая. Вот и я скоро буду такой же — седой и злющей.

— Ты кто? — спрашивает.

— Я — командир летучего боевого отряда «Тау».

— Почему Тау?

Пожимаю плечами.

— А кто его знает? От звезды, наверное, Тау Кита. А может, и нет.

— Вы… партизаны?

— О! Проявляете чудеса сообразительности!

— Я Руслан Зураев, бывший командир пятого отдельного разведывательного батальона.

— Знаю.

— Почему вы меня не развязываете?

— Я пока Вам не доверяю. Мы попали из-за Вас в засаду. Пятеро моих товарищей погибли. Я хочу выяснить, кому Вы сейчас служите.

Скалит зубы, изображая улыбку.

— Прекрасно! Сначала меня допрашивали канцы, теперь партизаны!

— Кто Вас допрашивал?

— О! Сам господин полномочный комиссар! Его очень интересовало, почему наш батальон так долго сопротивлялся!

Гляжу — Зураев разволновался, покраснел, слюной брызгает. И все только при воспоминании о полномочном комиссаре. Какая трата эмоций — и все негативные.

— Что он из себя представляет?

— Комиссар? Серый ублюдок! Развяжите меня…нь!

— Рано еще. Почему серый?

— Да потому что форма его…ная серая, руки…ные в перчаточках серых, волосы у него серые… Вежливый такой и улыбается, как лис.

— А лисы улыбаются?

— …ные…ся…ть!

— Вы — подполковник Руслан Зураев?

— Да что же это… такое?! Да!

— Командир пятого разведывательного батальона?

— Да!..ть!

— Попали в плен под Шевой?

— Да.

— И весь Ваш батальон был уничтожен?

— Да, но…

— Что «но»?

— Не в бою. Их после расстреляли. После того, как мы вынуждены были сдаться.

— Вы были расстроены?

— Расстроен?!!! Я…!!!!

— Это Вы раскрыли канцам месторасположение Вашего подразделения?

Далее следует совсем уж непереводимая игра слов.

— Да ладно, не кипятитесь, у Вас же инсульт сейчас будет! — смеюсь я, — сейчас мы Вас освободим. Проверку прошли. Я Вас отсканировала. Все в порядке.

Прошу ребят развязать бравого офицера, дать ему, во что переодеться, покормить.

— Наш Мастер врачевания освободится и посмотрит Ваши раны. Не обижайтесь на меня, я должна была аккуратно проверить, говорите ли Вы правду. А когда клиент в нестабильном эмоциональном состоянии, это сделать проще. Я Майя Дровник, Мастер Идеи седьмого уровня, ну а про летучий отряд я уже говорила.

Подполковник критическим взглядом обводит лагерь.

— Вы вот это называете отрядом?

Обидно. Но заслуженно.

— Если Вы останетесь с нами, у Вас будет возможность довести здесь все до ума. Как Вы на это смотрите?

После недолгого раздумья Зураев сообщает, что он, принципиально, не против, но хотел бы обсудить это со своим руководством, поскольку он, как никак, кадровый офицер, а не шавка подзаборная. Сама гляжу — глаза у подполковника горят и ручки чешутся. Местоположение руководства он примерно знает. Я прошу Сергея сопроводить Зураева, и, если тот получит согласие от начальства, привести его потом туда, где будет находиться наш отряд. Для этого обещаю звать Сергея каждую среду в три часа дня. И зову. Выглядит это, наверное, забавно. Стоит Майя Дровник посреди леса и молча и очень сосредоточенно разглядывает какую-нибудь сосну. А мысленно эта самая Дровник вопит что-то вроде: Серега, приходи! Нам без тебя очень плохо! Комары одолели!

Глава 5

Боровиков стал какой-то нервный. Орет на людей. Недавно при мне бойцу одному по уху двинул. Выглядело это комично, потому что для совершения подобного действия Артему пришлось подпрыгнуть. Но все равно непорядок это — стучать по ушам моим подчиненным. Это он от безделья, наверное, надо ему развеяться. Только было задумываюсь о том, что бы такое Артему предложить (у меня даже идея появилась — отправить Боровикова проверять нашего осведомителя, от которого информация про Зураева пришла), как мой замок сам встает передо мной, как лист перед травой и сходу начинает предъявлять претензии. И что-то так шумно, путано, с заламыванием рук и, вроде даже, угрозами.

— Мальчик мой, — говорю, — а ты не попутался? Истерику заканчивай, и внятно изложи, что ты от меня хочешь.

— Стапин.

— Что Стапин?

— Их нужно защитить.

— Ну, полагаю, в Стапинском магистрате не одни придурки сидят. Сами справятся.

— Это будет массовый авианалет! И окружение! Они уничтожат город.

— А я что могу сделать?

— Ты не можешь так равнодушно к этому относиться! Они же там детей актуализируют!

— Ну, хочешь, я поплачу?

Смотрит на меня с яростью в пламенном взоре.

— Не смешно! Мы должны им помочь.

— Как? У нас, извините, банда из восьмидесяти двух человек, а не дивизия. Они подтягивают к Стапину войска. Единственное, что я могу сделать, ну, специально для тебя, это взорвать железнодорожный мост через Пель, чтобы немного затруднить перевозку. На большее у нас, извините, взрывчатки не хватит.

Я, действительно, не могла бы помочь Стапину, даже, если бы хотела. Но вот мысль насчет моста мне нравится. Надо подумать на эту тему. У нас тут и взрывотехник свой теперь имеется, который дядя Вася…

— Ты меня не слушаешь!

— А?

Разочарованно мотает головой.

— Я вынужден уйти.

— Не надо.

— Я постараюсь что-нибудь сделать. Я же Мастер, что-нибудь придумаю. Извини, Май, я пойду в Стапин.

И ушел. А я стояла и ресницами ему вслед хлопала. А что оставалось делать? На цепь посадить и лаять заставить? Он свободный человек. И вообще, сходит, посмотрит, убедится, что сделать ничего не получится, и вернется.

Мост мы взорвали вместе с проходящим по нему эшелоном. Были довольны. Пили два дня.

Подполковник возвратился через две недели. Довольный, бодрый, почти счастливый. Штаб дал добро на организацию на территории округа диверсионных групп и даже пообещал подкармливать нас время от времени. Для подтверждения своих добрых намерений штаб выделил подполковнику мешок листовок с угрозами в адрес "продавшихся врагам жителей империи" и снайперскую винтовку. Винтовку у Зураева Серега отобрал, заявив, что он о такой полжизни мечтал. Листовки мы оставили в лагере в качестве туалетной бумаги. Иногда очень страдаешь от отсутствия таких вот благ цивилизации.

Вскоре Стапин был стерт с лица земли. Проводники откликнулись на зов умирающих под бомбежками Мастеров, но очень мало кого смогли вывести. Окружение было плотным.

Старший брат моего мужа Георгий был ранен, но смог вернуться домой.

Артем не вернулся.

Зураев развернул бурную деятельность. Уже через два месяца у нас было восемь отрядов численностью от 15 до 35 человек каждый, в зависимости от специфики. Приток людей произошел за счет некоторых жаждущий отмщения (или приключений) местных, а также благодаря нашему нахальному нападению на лагерь для военнопленных. Остались с нами не все, но это было и не нужно.

Я сохранила за собой «Тау», оставив в нем Сергея, Ленку и Виталика, который показал себя неплохим бойцом. Склонным к излишней жестокости, но неплохим. Остальных Мастеров, число которых к тому времени усилиями сотрудничающих с нами Проводников возросло до восемнадцати, мы, обучив, перераспределили по другим группам.

С помощью Зураева нами обнаружено несколько схронов с оружием, оставленных отступающими войсками Империи. Мы запаслись продовольствием, совершив налет на склад воинского гарнизона, расквартированного в многострадальном Костове. Мы, наконец, обнаглели, и спалили штаб восьмой противотанковой дивизии. И правильно. Поскольку наших танков здесь нет, им и штаб такой не нужен.

В общем, развлекаемся по полной. Потери минимальные. В моем отряде так и вовсе все живы и здоровы. Ленка продолжает крутить роман с Сергеем, Виталик ходит за мной, как хвост, показывая свою преданность, а я очень скучаю по дому, и иногда с болью вспоминаю Артема. Все-таки парня я не уберегла. Может, и в самом деле, стоило на цепь посадить? Был бы жив.

Временное затишье. Успеваю смотаться в коммуну. Андрей очень подрос. Серьезный такой парень. Слушается только папу, и то через раз. В общем, логично, в кого ему покладистым-то быть? Егор недоволен тем, что я задерживаюсь. Просит побыстрее начать сворачивать дела в отряде. Намекает на то, что женился он на опальном инквизиторе и Мастере идеи, а не на главаре бандформирования. Ну какой же я главарь? Главарь у нас Зураев, а я так, разве что учредитель. И не банда у нас, а освободительное народное партизанское движение. Мы теперь так официально именуемся, поскольку благодаря Зураеву у нас налажено какое-никакое, а снабжение из центра. И временами поступают руководящие указания, которые мы по мере сил выполняем. А также по мере желания, потому что ряд этих указаний отличается изрядным идиотизмом. К примеру, нам во что бы то ни стало было предписано уничтожить колонну бронетехники, движущуюся вглубь Империи. Они считают — мы клуб самоубийц? Или как — одним партизанским движением больше, другим меньше, канцам нервы потрепали, и ладно. Ну что мы могли сделать? Вырубили водителей головных машин, устроив в результате небольшую аварию. Постреляли слегка и сбежали. Мы даже пулемет не брали — с ним бегать неудобно.

Мы вообще совместные с другими отрядами рейды стараемся не проводить. Потому что когда нас много, мы лучше видны. А потому предпочитаем изображать из себя мелких кровососущих насекомых — больно, чешется, а не поймаешь.

Глава 6

Мы с Русланом беспокоимся. Анализ показывает, что за последний месяц численность наших отрядов уменьшилась в полтора раза. Эффективность рейдов упала почти на тридцать процентов. И это притом, что мы, наконец-то, начали вызывать симпатию у крестьян, которые до сего момента относились к партизанам с опаской. Впрочем, это не наша заслуга, а, скорее, канских военнослужащих, которые не скрывают своего презрения к аборигенам, а также частенько у них подворовывают, не говоря уже обо всем остальном. Аборигенам это не нравится.

Очень даже интересно, что это так «чудесно» влияет на нашу деятельность. Или кто. Пора собирать информацию.

Не стоило большого труда выяснить, что в нашем округе три месяца назад сменилось руководство. А мы и внимания не обратили. К нам прибыл новый полномочный комиссар — Шази оф Полета, тот самый серый лис, от общения с которым Зураев получил такое незабываемое удовольствие.

Это моя ошибка, что я не уделила рассказу Руслана должного внимания. А сам он замотался в последнее время, и тоже серого подзабыл. Между тем, новый полномочный комиссар спланировал и внедрил мероприятия, которые сделали его популярными, а нас — нет. А он, между прочем, поганый оккупант, а мы — народные мстители.

Первым делом Шази отменил полевой суд и запретил своим подчиненным грабежи местных жителей. Четырех ослушавшихся приказа военнослужащих Полета велел повесить, согнав предварительно к месту экзекуции всех могущих передвигаться имперцев. Шази разрешил на подвластной ему территории предпринимательскую деятельность. Шази велел открыть театры, и сам время от времени их посещал. С подачи Шази все замеченные в ношении оружия или в связях с партизанами граждане подлежали суду (открытому!), а потом расстреливались. Шази оф Полета объявил награду за каждого пойманного Мастера, и эту награду исправно выплачивал. Наконец, Шази ввел в отношении партизан технику квадрата, когда аналогичные нашим формирования окружались с четырех сторон и полностью уничтожались. Впрочем, он использовал и другие новомодные техники, после которых мы вынуждены были больше огрызаться, чем наступать.

Шази оф Полета стал для нас большущим гвоздем в заднице.

Когда был разбит наголову отряд Тышкевича, командира одного из сформированных Зураевым подразделений и убит сопровождавший его Мастер (та самая, блин, тихая девочка Валя!), мы поняли, что надо что-то делать.

Рискуя жизнью, Сергей умудрился завербовать водителя оф Полеты и с его помощью установил мину в служебном автомобиле комиссара. Мина взорвалась. Полета нет. Он, видите ли, в тот день решил прогуляться пешком. В итоге Полета пересел в бронированный автомобиль и перестал разгуливать по улицам.

Мы хотели в театре его пристрелить. И не смогли пронести туда винтовку.

Мы попытались установить за оф Полета слежку. Результатов получили — ноль с маленькой палочкой. С местными дружбы не водит, алкоголь, по крайней мере, на людях, не употребляет, в связях порочащих не замечен. Живет в гостинице «Рассвет», которую с его подачи переоборудовали в своего рода тюрьму. Именно туда направляют всех пойманных Мастеров. Потому что есть у Шази оф Полета только одна слабость — он очень интересуется Мастерами и коллекционирует их, что ли. Что делают с Мастерами в гостинице — неизвестно. Во всяком случае, ногами вперед их оттуда пока не выносили.

Подступиться к оф Полета непросто. Видимо, пора вводить в бой тяжелую артиллерию. Мастеров.

Разбрасывание листовок с самолета — наверное, не очень экономный вариант. Но действенный. Во всяком случае, именно из листовки я узнала, что пойман (внимание!) один из главарей партизан Егор Старостин. С каких это пор Егор стал главой партизан — даже интересно. Нам он, конечно, помогал, вернее, мне и своему брату. Но чтобы вот так сразу.

На бумажке фото. И в самом деле, Егор. В той же листовке написано, что разыскивается жена Старостина. Майя. Которая тоже партизанка (это уже ближе к истине), а еще Мастер (ну, совсем горячо), а также лицо, ответственное за проведение террористического акта в Темске. И акт этот повлек многочисленные жертвы среди местных жителей.

Жертвы. А вот это бред. Никаких таких актов в Темске я не проводила. Только собиралась. И жертв я, в общем-то, не планировала. По крайней мере, среди мирных жителей. Хотя надо будет выяснить, что же там произошло, и почему я об этом не знаю. Интересно, Зураев в курсе?

Далее специально для госпожи Старостиной сообщается, что, если она не появится в ближайшие трое суток в окружном Центре профилактики, ее мужа ожидает публичная казнь. Впрочем, в качестве альтернативы местным жителям предлагается эту самую Старостину отловить и привести. Вознаграждение гарантировано.

Совсем весело.

И подпись: полномочный комиссар Народной Демократической Каннской республики оф Полета.

Ах, вот Вы, значит, как, Шази оф Полета. Человек и комиссар. Слухи о господине оф Полета ходят разные. Говорят, он справедлив, въедлив, жесток и очень энергичен. Этот набор качеств внушает мне симпатию. Во всяком случае, с иными представителями власти Народной Демократической Каннской республики мне встречаться как-то недосуг. А с этим придется. Понимаю, что рада предстоящей встрече с ним, хотя обстоятельства, конечно, не могут не беспокоить. И все равно, у меня, наконец, есть противник, которого я заслуживаю.

Чудесную он предоставил мне альтернативу — явиться самой или подождать, пока меня отловят. Отлавливать меня можно долго, я эти леса уже не хуже Проводников знаю, но, говорят, оф Полета патологически верен данному слову. Иными словами, раз уж пообещал казнить Егора, значит, непременно это выполнит. Нет уж, мне Старостин самой дорог, и не только как память.

Идти к комиссару самой? А где гарантия, что меня доставят к нему в целостности и сохранности? Особенно, после теракта в Темске. Я уже выяснила — там было взорвано здание Инквизиции — то самое, в котором я столько лет отработала. Оно мне, между прочем, нравилось. Не шедевр архитектуры, но было в этом желтом доме что-то родное и близкое. Я бы не стала его взрывать. Мне, собственно, и нечем. И Зураев тут не причем.

Или позволить себя поймать? Правдоподобно и без жертв. Комиссар у нас сидит в Решетове. Теоретически, это за пределами моей полуофициальной семерки. Что у нас есть интересного в Решетове?

— Серега, — спрашиваю, — есть у нас что-нибудь заслуживающее внимания в Решетове?

— Твой муж, — недовольно буркает Проводник.

— Не ворчи, три дня еще не прошло. Ничего с ним не сделают. Знакомые какие-нибудь у нас там есть?

Сергей весело фыркает.

— Есть, — отвечает, — Дусечка недавно под Решетово переселилась. Ну как недавно — после того, как мы дом ее снесли, так и переехала.

— Какая такая Дусечка? Ах, Дусечка! Зинаида Львовна! А ты откуда знаешь?

— Птичка на хвосте принесла.

— Эту птичку не Георгием зовут, случайно? А то я его жене пожалуюсь — она ему быстро перышки из хвостика повыдергивает.

— Какая тебе разница? Ты за своим хвостиком смотри.

— Хам ты, Серега. Как думаешь, Дусечка сможет меня комиссару передать?

— Тебя? Думаю, с большим удовольствием.

Глава 7

Зураев отпускать меня не хочет. Говорит, что это самоубийство. Что так мы потеряем только Егора, а вот так всю супружескую чету Старостиных-Дровник. Я мягко даю ему понять, что с головой у меня все в порядке, и что, скорее всего, мне понадобятся некоторые из прикрепленных к отрядам Мастеров. И что в любом случае попробовать стоит. И что я выхожу из-под его командования, поскольку это моя последняя боевая операция. Так что вся ответственность все равно ложится на меня. Руслан некоторое время напряженно молчит, потом соглашается. Выбора у него все равно нет. Формально Мастера подчиняются ему и командирам отрядов. Фактически — мне, старшей по иерархии.

Иду к врачу-завхозу Ленке. Ленка в очередной раз поругалась с Сергеем, и потому занята сейчас сортировкой и переукладыванием всяких нужных вещей в нашей подземной кладовой. Нервы успокаивает.

— Лена, — говорю, — мне кое-что нужно.

— Бери.

— Не, у нас этого точно нет.

— Не интригуй меня. Чего именно у нас нет? РПГ?

— Нет, мне нужна новая парадная униформа СИ, косметика, духи, тонкие колготки и туфли. И еще я хотела бы слегка подстричься.

— Ты так к встрече с мужем готовишься?

— Не совсем. Это я к встрече с Шази готовлюсь. Мне нужно разговаривать с ним на равных, а не как зачуханная партизанка с благородным господином.

— Он, может, и разговаривать с тобой не будет. Поставит к стенке и все.

— Будет, еще как будет. Этот лис спит и видит, как бы со мной пообщаться.

— Ну и самомнение! А форма зачем? Шла бы в гражданке.

— Зачем-зачем? Идет она мне, это раз, нужно поддерживать официоз, это два, и не спорь со мной, я твой командир, выполняй это три. Я задачу перед тобой поставила. Решай. У тебя сутки.

Обкорнали меня криво. Форма мне большая. Туфли жмут. Но зато я чистая, свежая, подкрашенная и в целых чулках. А потому все равно красавица, что бы там Ленка на эту тему не говорила.

Я жестко нарушаю традицию, оставляя командиром вместо себя не Мастера с высшим уровнем, а Проводника. Но Артем погиб, Ленка руководить не хочет, а Виталик не готов. И не будет готов, как мне кажется. Есть такие люди, которым власть противопоказана.

Но пока командир Сергей Старостин нужен мне самой. Он сопроводит меня к Зинаиде и проследит, как бы не случилось чего-нибудь незапланированного.

Зинаида верна своим пристрастиям. Ее дом снова на окраине города. На самой окраине. Пять метров — и лес. Ну, кто ее знает, может, она вылетает в трубу на метле, и не хочет, чтобы бдительные сограждане застукали ее за этим неблаговидным занятием? В любом случае, нам это на руку.

На улице ночь. Собаки не лают. В самом деле, завела бы себе какую-нибудь побрехушку, что ли? А то ведь так и ограбить могут.

Чувствую — дом пуст. Жду в кустах сирени, пока Сергей вскроет замок на двери. Проникаем в помещение. Чувства меня не обманули — Зины дома нет. Ничего, дорогая, мы тебя подождем. Время есть.

Спустя два часа появляется. С пакетом трав в руках. Без метлы.

— Кто здесь? — спрашивает с порога. Голос дрожит.

— Свои, — отвечаю и включаю свет.

Она долго на меня смотрит. Странно, я не ощущаю злобы, которая, вроде бы, должна от нее исходить. Потом Зинаида подходит к столу и аккуратно складывает на него растения. Железная женщина.

— Здравствуй, Дусечка! — тихо произносит Сергей.

— И ты здесь, — отзывается она без особого восторга в голосе, — что вам нужно?

— Зин, — говорю я, — Нам твоя помощь нужна. Ты же, как сторонница ПОПЧ, должна с канцами сотрудничать.

— Я не сторонница ПОПЧ больше. И не сотрудничаю с оккупантами.

О! С каким достоинством она это произнесла. И верю ведь, только меня это не устраивает.

— Значит, придется посотрудничать.

— И что же вы хотите? Кстати, может, чаю?

— Нет уж спасибо! — в ужасе восклицает Сергей. Я краснею, вспоминая свое последнее чаепитие в ее присутствии.

— Мне тут ультиматум о сдаче предъявили… — продолжаю я.

— Я видела листовку.

— Тогда проще. Я хочу, чтобы ты сдала меня лично в ручки оф Полета.

— Ну знаешь, инквизитор, я только было начала относиться к тебе с сочувствием! — возмущается Зинаида.

А что поделать? Иногда спонтанно возникшими симпатиями приходится жертвовать.

— А в чем дело? — спрашиваю, — новая власть оказалась хуже старой? Тебя же привлекали идеалы ПОПЧ? Так сейчас Каннская народная республика их быстренько внедрит. Немного насильно, но ведь это не страшно. Ежели ради всеобщего блага.

Пренебрежительно фыркает.

— Тебе, — говорю, — Зина, даже всякую гадость в чашку мне капать не придется. Гадость у меня с собой. Составленная исключительно по народным рецептам. Вот, даже на бумажечке специально для тебя записали. Я, честно говоря, тебе даже благодарна в чем-то за последний фокус с возбуждающим средством, однако слегка побаиваюсь, что ты чего-нибудь не того намешаешь. Короче, я пью чай и вырубаюсь. Ты вызываешь кого-нибудь из комиссариата, и говоришь, что у тебя вся такая бессознательная, Майя Старостина. Хорошо?

— А откуда у меня эта Старостина взялась?

— А мимо пробегала. Зашла в гости к старой знакомой. В баньке попариться.

— А почему эта знакомая в форме СИ и на каблуках?

— Блин, ну могу я из себя женщину изобразить или нет? Парадная форма СИ — единственная моя нарядная одежда. К тому же, погоны я спорола, и я была в плаще, между прочем. Ну? Тебе награду дадут, кстати. Персонально за меня приличную сумму обещали.

Колеблется, зараза.

— Зина, имей совесть! Хотя, фиг с ней, с совестью. Будешь артачиться — я ж тебе опять домик по бревнышкам раскатаю. Не посмотрю на честно заработанную мною репутацию доблестного партизана и вообще народного мстителя.

Зина пыхтит. Зина очень не любит принуждение. А кто его любит?

— Ладно, — говорит, давай. Доставай твою гадость.

Приносит чай. Сладкий, вкусный чай. Даже не хочется его портить.

Достаю баночку, осторожно выливаю из нее в чашку примерно столовую ложку настоя.

— Ну, — говорю, — за здоровье!

И махом выпиваю весь чай вместе с примесью.

Почти сразу все вокруг начинает плыть. Вижу напоследок взволнованное лицо Сергея и отправляюсь в неведомые дали.

Прихожу в себя в машине. Трясет. Я на заднем сидении внедорожника. Переднее отгорожено от меня решеткой. Можно подумать, если бы я имела право применить свои навыки Мастера, меня бы это остановило. Хотя, возможно, и остановило бы. Мало удовольствия нестись в машине, управляемой водителем без сознания. Думаю — показать, что я уже пришла в себя, или не стоит? Решаю: не стоит. Трясусь дальше. По пути выясняю, что в машине всего три бойца. Все трое на переднем сидении. Переговариваются на каком-то диалекте. Вроде, не каннский, но тоже мне неизвестен. Судя по их настрою — довольны, хотя и слегка побаиваются. Меня, но, думаю, шефа своего больше. Хотя в этом я не уверена. Пытаюсь уснуть, хотя наручники здорово мешают нормально улечься. В конце концов получается.

Останавливаемся в центре Решетова. Ага, замечательно. Сюда мне и нужно.

Продолжаю притворяться бессознательной мадмуазель. Мое бренное тело очень бережно извлекают из машины и несут к зданию гостиницы. Я знаю, что это гостиница. Как-то здесь даже останавливалась. Мало что изменилось. Разве что решетки на окнах появились, да охраны прибавилось. «Рассвет». То, что нужно.

Меня аккуратно складируют в какой-то каморке без окон, и тут я, как-то неожиданно для себя, снова засыпаю. Вот и верь после этого народу с его средствами. Будят меня довольно-таки бесцеремонно и, угрожая оружием, отправляют на второй этаж здания. Полагаю, ведут знакомить с руководством. Я рада.

Глава 8

И вот он, враг мой. Шази оф Полета. Он свеж, гладко выбрит, хорошо подстрижен. Не красавец, но есть в его физиономии что-то располагающее. Странно, какое может быть расположение к противникам? Застегнутый до подбородка темно серый мундир сидит идеально на его сухощавой фигуре.

Ну и ладно, зато у меня грудь есть.

— Здравствуйте, госпожа Дровник.

— Добрый день, — вежливо отвечаю я.

— Мы с Вами пока не знакомы. Корнуэн оф Полета.

— Корнуэн? — удивляюсь я.

Доброжелательно улыбается, демонстрируя белые ровные зубы.

— Вы, наверное, знаете меня как Шази? Это прозвище. Шази значит быстрый, шустрый. Если Вам так удобнее, можете называть меня Шази. Присаживайтесь.

У него большой кабинет. И светлый. Длинный стол, заваленный папками. Компьютер выключен. Кресло слегка поскрипывает. На столе большая белая чашка, на которой нарисован букет незабудок. Умилительно.

Перед Полета лежит незаполненный бланк. Сам Шази в хорошем настроении, спокоен и уверен в себе.

— Я рад, что мы с Вами, наконец, увиделись, — заявляет Полета. С удивлением понимаю, что и в самом деле, рад. Что же, взаимно.

— Вы, и в самом деле, Майя Старостина?

Киваю.

— Да, — говорю, но Дровник. Я оставила девичью фамилию. Майя Дровник. Командир летучего боевого отряда «Тау».

— Вы рассчитываете на статус комбатанта, госпожа Дровник? — спрашивает он.

— С чего Вы взяли?

— Ну, зачем-то же Вам нужно было представиться главой боевого летучего отряда. Вы считаете себя военнопленной?

— Да нет! Ну что Вы! Какой комбатант?! Знаков отличия на мне нет, оружия я не ношу. Обыкновенный мародер. А с чего вдруг Вы этим заинтересовались?

Шази поднимает на меня задумчивый взгляд.

— Да так, — отвечает, — заполняю протокол и не знаю, как Ваш статус определить.

— И что от этого будет зависеть — повесят меня или расстреляют?

Глядит на меня с укоризной.

— Зачем Вы так? Мы — люди гуманные. В любом случае расстреляют.

— Странное у Вас представление о гуманности…

— Мы провели ряд тестов, — рассеянно проглядывая бумаги, продолжает Шази, — и пришли к выводу о том, что расстрел применительно к военным преступникам является наиболее предпочтительным способом ликвидации. В том числе и по психологическим мотивам. Хотя, конечно, лишняя трата патронов. Веревка, она как-то экономнее. Впрочем, подискутируем об этом после, думаю, нам уже пора. Идем.

Поднимается из-за стола. Он выше меня на полголовы. На лице комиссара радостное предвкушение.

Он направляется к выходу из кабинета. Я послушно топаю рядом. Мы проходим по коридору. Свежевымытый пол скользит. Возле закрытой двери, окрашенной тускло-зеленой, местами облупившейся краской, Шази меня останавливает, осторожно придержав за локоть.

— Подождите немного. Сейчас.

Слышу звук удара и голос мужа.

— Напрасно стараетесь, уважаемый, надо мной в свое время такие специалисты работали — вам не чета.

Помню — работали. Мало, что осталось от тех специалистов.

— Это, Егор, всего лишь демонстрация.

У собеседника Егора акцент. Интересно, а Шази разговаривает очень чисто. Полиглот.

— И чего же?

— А того, что мы сделаем с твоей женой. Говорят, Проводники — однолюбы. Ведь так?

Снова удар. Пауза. Стою перед дверью и растерянно моргаю. Что же меня вовнутрь не пускают?

— Именно так, — наконец отзывается Егор, — однолюбы. Но мою жену вам еще поймать надо.

— А вот теперь, — заявляет Шази и смотрит на меня торжествующе, — мы и заходим.

Режиссер, блин, недоучка. Ждал подходящего момента. Ладно, мы с тобой позже разберемся. Отключаю эмоции. Мне они сейчас совершенно ни к чему, а то ведь порву здесь кого-нибудь нафиг. Хотя кадр выстроен так, чтобы обставить встречу любящих супругов наиболее эффектным образом. Один из супругов мужеского полу — прикованный к креслу Проводник, другой, соответственно, женского, Мастер, предположительно не имеющий доступа к своим способностям. На лице Проводника следы столкновения с чем-то твердым и тяжелым. На лице Мастера явно выраженное желание кого-нибудь стукнуть. Не исключено, что того самого Проводника.

Кресло стоит ровно посередине комнаты. Темные шторы на широких квадратных окнах раздвинуты, так что помятая фигура Проводника ярко освещена беззастенчивым летним солнцем. Егор улыбается, щуря глаза.

Мой профессиональный взгляд успевает отметить, что били мужа моего, действительно, не сильно. Скорее в целях профилактики. Показать, кто здесь главный. Этот «главный» стоит рядом. Взгляд преданный. На лице обожание. Это он так на оф Полета смотрит. Не на меня же?

— Здравствуй, — говорю Егору, — дорогой.

— Привет, радость моя. Какими судьбами?

— Мимо проходила. Решила заглянуть. Тебе почему дома не сиделось?

— Позвали…

— Кто?

— Да…

Тут Егор получает по зубам от взволнованного «главного».

— Господа! — кричу я, — хватит уже! Я готова, готова сотрудничать! Зачем же…

— Извините, — прерывает меня Шази, — мы рады, что Вы к нам пожаловали, но нужен нам именно Ваш муж. А благодаря Вам он теперь точно согласится нам помогать. Ведь так, Проводник?

Егор вздыхает.

— О, — разочарованно произношу я, — так моя персона вас не интересует.

— Но у Вашего отряда ведь теперь другой командир? И Вы, в самом деле, не знаете, где эта банда находится.

Обреченно киваю. И в самом деле, не знаю. Сергей клятвенно обещал увести «Тау» куда-нибудь в неизвестное мне место. На всякий случай.

— Ну, он же летучий… — грустно говорю я.

— Мне нужно подумать, — глухо произносит Егор и глядит на меня с неприязнью. Мол, приперлась, зараза такая, а теперь я с врагами должен сотрудничать.

— Прости меня, милый, — шепчу я. Одна теперь надежда на сообразительность милого, впрочем, особой тупостью он никогда не отличался.

— Вы, Егор, думайте. У Вас целых полчаса есть на раздумья. А с Вами, Майя Алексеевна, — весело сообщает Шази оф Полета, — мы все равно поговорим по душам. И только от Проводника зависит, как будет построен разговор.

Полчаса — это долго. Сижу на подоконнике, болтая ногами. Смотрю на мужа. Бедный мой! Егор погружен в раздумья. Шази оф Полета стоит, облокотившись о стену. Руки сложил на груди. Ухмыляется.

— Ну что Вы решили? — наконец, спрашивает он.

— Я согласен. Отпустите Майю.

— Ну нет! — смеется Шази, — это было бы глупо. Я могу дать Вам гарантию, что пока Вы мне будете нужны, она будет в безопасности. Естественно, если вы попытаетесь от меня скрыться, гарантия теряет силу.

— Я должен поверить Вам на слово?

— А что остается?

— А что случится после того, как я перестану быть Вам нужным?

— Да кто его знает! Определимся.

Егор кисло улыбается.

— Ладно. Уговорили.

Шази небрежно пожимает плечами, распахивает дверь.

— Эй, сержант, пленного увести, отмыть, переодеть, покормить. И через полтора часа привести ко мне в кабинет.

Сержант недоуменно моргает. Шази картинно вздыхает и повторяет фразу по-кански. Ну, надеюсь, что он говорит именно это, потому что язык мне незнаком.

Полета поворачивается ко мне.

— Пойдемте, Майя Алексеевна, я покажу Вам Вашу комнату.

Глава 9

Вполне нормальный гостиничный номер. Ну, не роскошный, зато чистенький. Еще бы не решетки с замками, вообще, можно сказать, что я на курорте. Хоть высплюсь.

Нельзя же спать сутками напролет!

У меня никто не появляется. Они, гады, даже о моем кормлении позаботились заранее — в холодильнике овощи и копченое мясо. Сахара нет, и вообще, сладости отсутствуют. Жаль. Силы придется экономить.

Людей нет, информации нет, заняться нечем. На второй день начинаю лезть на стены, причем в буквальном смысле этого слова. От стены в углу отстал кусок обоев, я его ободрала. Под ним обнаружилась старая газета. Опаньки! Почитаем. Даже забавно. Газета очень уж древняя — еще до уничтожения Мастеров. Статейки о достижениях народного хозяйства, о Мастере Врачевания, спасшем сотни жизней во время эпидемии и погибшем от истощения, об инквизиции и ее борьбе со всякими подозрительными элементами. Да, тогда было хорошо…

Вскоре номер остается совсем без обоев, отчего он гораздо больше начинает напоминать тюремную камеру и ставку партизан одновременно. Из обрывков обоев делаю кораблики и цветочки. Оригами.

На третий день заточения меня приглашают к полномочному комиссару.

Шази оф Полета все также сидит за столом, заваленный бумагами. Бумага и на столе, и на тумбочке, и на полу. Шуршит листами, как мышь.

Не глядя на меня, машет рукой конвоиру. Я присаживаюсь на стул и жду, когда мне сообщат цель вызова. И тщетно.

— Простите, — спрашиваю, — Вы что-то хотели?

— А? Да, кофе будете?

— Буду.

— Сейчас.

Подходит к двери. Кричит что-то в коридор. Кидаю быстрый взгляд на документы. Какой-то текст про Мастеров. Возвращается, присаживается. Глядит на меня с любопытством.

— Вы любите сладкое?

— Да.

— Как и все Мастера?

— Мы сладкоежки поневоле.

— Я в курсе, у вас падает сахар в крови после применения ваших навыков. Шоколадку хотите?

— Хочу. А у Вас есть шоколадка?

Смеется. Причем искренне.

— Есть.

Лезет куда-то под стол, копается там секунд пятнадцать.

— Держите, — говорит, — и протягивает мне шоколадный батончик.

У меня аж руки трясутся. Глядит на меня с любопытством.

— Я очень люблю шоколад, — бормочу я, проглатывая половину батончика. Тут мне становится стыдно за свои манеры, и поэтому вторую часть лакомства я оставляю в фольге.

— Может, — продолжаю, — Вы хотите половину?

— Нет уж, — смеется Шази, — доедайте.

Заходит канец в форме рядового. Ставит две чашки на стол, недоброжелательно на меня косится. Ну, я тоже покоситься могу. А смысл?

Отхлебываю кофе. Неплохой.

— Так зачем Вы меня звали? — спрашиваю.

— Я пишу диссертацию, — отзывается Полета, — о Мастерах. Естественно, мне хотелось бы пообщаться с Вами. Исключительно на добровольных началах. Мне найдется, у кого выбить информацию, если что. Так что, я буду задавать Вам вопросы время от времени. Хотите — отвечайте. Не хотите — не надо.

Чудесная альтернатива! Или я отвечаю на вопросы. Или он их из кого-нибудь «выбьет». Впрочем, почему бы и не пообщаться?

— Я правильно понимаю, что уровень Мастера определяет радиус его действия?

— Да.

— Исходя из точки актуализации?

— Да.

— Вы Мастер?

— Да.

— Седьмого уровня?

— Э… Почему седьмого?

— А какого?

— Шестого.

Разочарованно вздыхает. И смотрит на меня с печалью и укоризной.

— Вы меня недооцениваете, — грустно произносит Шази.

Так, и точно, дура я, дура. С ним же сотрудничает ПОПЧ, а последние наверняка запрашивали обо мне информацию в Стапине. А в Стапине я числилась как семерка. Черт.

Покаянно опускаю глаза.

— Вы правы, я семерка. Я надеялась, что Вы об этом не знаете. По базе СИ я проходила как Мастер шестого уровня. Извините.

— Что я еще о Вас не знаю?

Вздыхаю и складываю ручки на коленях, выражая покорность и смирение.

— Спрашивайте.

— Точка актуализации.

— Стапин.

— Выходит, что Вы сейчас все же за радиусом?

— Да. Тридцать пять километров.

— Такая точность?

— Просчитывала.

— Свою эффективность?

— Да, нас этому учат.

— Почему Вы ушли из Стапина?

— Характерами не сошлись. Со Стапинским магистратом.

— Что же, тогда Вас должно обрадовать. Стапинский магистрат больше не существует. И город Стапин, кстати, тоже. Ваши друзья пытались соблюдать нейтралитет. Нас это не устраивало. Стапин уничтожен.

— Авианалет?

— Да. Но не только. Не думаю, что так уж важны подробности.

— Там были дети, — задумчиво произношу я. "И знакомые" — добавляю мысленно.

— Возможно, — рассеянно отзывается Полета, — я не интересовался этим вопросом.

— Что Вы хотите от Егора?

— Сами догадайтесь.

— Он должен искать Мастеров?

— Возможно… Положите ладони на стол, быстро!

Вздрагиваю и подчиняюсь.

— Отвечайте, что я сейчас думаю.

Смешной парень, однако.

— Вас что-то тревожит. Вам кажется, что я утаиваю что-то важное для Вас. Но Вы не знаете, какой вопрос будет правильным.

Глядит на меня с любопытством. Грызет карандаш. Дурная привычка.

— Я угадала?

— Применили навыки Мастерства?

— Нет, школы СИ. У Вас лицо очень выразительное.

Шази хмыкает, трет пальцами переносицу.

— И какой же вопрос будет правильным? — спрашивает он.

— Извините, — отвечаю, — а вот это Вам придется из кого-нибудь выбивать. Ведь наше сотрудничество сугубо добровольное?

— Вы кофе допили?

— Да.

— Можете идти.

Полета вновь утыкается носом в документы, давая мне понять, что аудиенция закончена. Ладно, идти, так идти. Уже у дверей спрашиваю:

— Ваша диссертация по психологии?

— Что? — отзывается он, — Нет. По стратегии.

— Дадите почитать?

— Зачем?

— Скучно.

— Я подумаю.

Глава 10

Шази и в самом деле был рад своему назначению. Его диссертация о природе Мастерства на территории империи была почти закончена. Но одно дело рыться в источниках, и другое — получить возможность проверить свои выкладки на практике. А что может быть замечательнее, чем оккупированная территория, по которой, как тараканы, бегают оставшиеся в живых Мастера, изображающие из себя народное ополчение? Это ведь такой вызов, о котором можно только мечтать! А тут еще и я попалась — живой, действующий, опытный Мастер. И поболтать с ним не против. Так что Корнуэн оф Полета был почти счастлив.

— Майя, а есть версии о том, откуда вообще взялись Мастера?

— Версий много. Самая популярная, естественно, мутация, вызванная воздействием природно-климатических факторов. Недаром же мы так привязаны к земле.

— Я слышал, есть какая-то легенда.

— Есть. Я даже читала как-то эпос в стихах. Подробности не помню, но суть в следующем. Однажды на Турскую землю, это, если Вы не знаете, старое название Центрального округа, напали полчища захватчиков. Прямо, как сейчас. А один из князей, Турос, все бегал туда-сюда и пытался собрать других князей вместе, чтобы дать отпор врагу. И все его посылали. Так он в итоге и остался с одной дружиной. И вот сидит, значит, Турос, у речки и страдает. И так он достал своим нытьем бога рек Вилюя, что последний вылез из воды и спрашивает: Что, мол, случилось? Турос ему и отвечает, что никто его не любит, не уважает, враги всюду шарятся, князья другие его послали куда подальше с его идеей объединения государства, и вообще, жизнь не удалась. Вилюй задумался, и отвечает, что есть у него одна идейка на этот счет, но нужна помощь со стороны Матери-земли, и если Турос этой помощью заручится, будет ему счастье. В итоге, после ряда приключений, Турос нашел Мать-землю, втерся к ней в доверие, и богиня, вместе с Вилюем, сделала князю подарок — вся его дружина стала Мастерами Идеи. Ну, тогда, это, наверное, называлось иначе. История умалчивает о том, были ли дружинники в восторге от такой перемены, но их, как второстепенных героев, никто не спрашивал. Боги пояснили Туросу, что Мастера всегда будут защищать страну, которую он теперь просто обязан объединить, что с их помощью он сможет "уговаривать и наказывать, убивать и благодарить". Правда, Вилюй сделал одну оговорку, что Мастера будут сопровождать князя, пока князь прав, потому что, поскольку Мастера теперь стали частью земли и рек, им лучше известно, что такое хорошо, и что такое плохо. Вот, в общем-то, и все.

— И чем все закончилось?

— Ну, Турос — основатель Империи. Правда, в конце жизни он что-то там накосячил и был убит своим старым другом и соратником. Естественно, Мастером.

— Какая познавательная легенда. Но она языческая.

— Естественно. Мастера появились в Империи раньше, чем Церковь. Наверное, потому у нас отношения и не сложились.

— А целители, учителя, они откуда взялись?

— Идейники перерождались. Вы же знаете, и сейчас любой Мастер может поменять свою направленность.

— Серьезно?

— В каком смысле, серьезно? Вы не знали? Ну вот, — расстраиваюсь я, — болтун — находка для шпиона.

— Хотите, — неожиданно предлагает оф Полета, — я дам Вам почитать свою работу?

Даже теряюсь.

— Э… — отвечаю, — надеюсь, Вы не рассчитываете, что я стану ее редактировать?

— Разве что некоторые нюансы. Что сочтете нужным. Я попросил, чтобы ее перевели для Вас.

Смотрит на меня прямо как собака, хозяин которой держит мячик в руке и не бросает. Ну как я могу обмануть его ожидания? Особенно если учесть, что у меня газеты на стенах уже закончились.

Я почитала его труд. Слог легкий. Выводы толковые. Порадовало, что у него не вся информация имеется. Потому что такую бы голову к нам в Правительство, и с Мастерами было бы покончено задолго до начала войны. Шази дал мне сутки на изучение. Управилась быстрее. Даже не терпится поделиться выводами. Не могу дождаться, когда меня к нему приведут.

Бегает по кабинету. Волнуется.

— Ну как? Вам понравилось?

— Вы хорошо пишете, — искренне отвечаю я.

— Но есть, что добавить?

— Естественно.

— Что, к примеру?

Смешно даже.

— Господин комиссар, не гоните лошадей. Вы что, всерьез полагаете, что я дам Вам информацию, позволяющую уничтожать Мастеров более эффективными, чем это написано у Вас, способами?

— Ну да…

Расстраивается. Бедного мальчика обидели, конфетку не дали. Ладно, дам я ему конфетку. Не стоит снижать его интерес к моей скромной персоне.

— Корнуэн, ладно. Кое-что я Вам расскажу. Но не бесплатно.

Поворачивается ко мне лицом. Прямой, надменный. Взгляд балансирует где-то на границе разочарования и презрения.

— Что Вы хотите?

— А у Вас еще шоколадки есть? Я хочу шоколадку. За шоколадку, так и быть, продам Родину и друзей.

О господи! И этому человеку тридцать семь лет! И он руководит целым округом! Гроза партизан, тиран и деспот быстро перетряхивает ящики своего письменного стола в поисках сладостей, и едва не попискивает при этом от удовольствия.

— Вот, — наконец, говорит он, — шоколадка, только она растаяла.

— Ну ладно, — вздыхая, произношу я, — с паршивой овцы… Слушайте. Вами дан неверный психологический портрет типового Мастера. На самом деле, мы вовсе не послушные марионетки властей, не способные к совершению действий, выходящих за рамки, диктуемые Идеей. Каждый из нас является ярким индивидуалистом. Мы, в большинстве своем, обладаем мерзким характером и не очень любим людей. Вы знаете, что неофициально Мастерам запрещено жениться и выходить замуж? И чем выше уровень, тем жестче это ограничение. Государство таким образом бережет от нас своих подданных. И не только потому, что мы постоянно, и не важно, осознанно или нет, вторгаемся в чужую душу. Еще и потому, что находящийся в радиусе Мастер фонит. Именно так, кстати, мы распознаем друг друга. Вы записываете?

Кивает.

— Первое, чему нас учат в Академии — сдерживать свои эмоции. По возможности, выключать их. Потому что наши эмоции — это оружие, которое может ранить или даже убить. И, несмотря на то, что потенциально актуализировать может любой Мастер, до войны актуализация вне Академии считалась тяжким уголовным преступлением.

М-да, помню, как я это преступление в первый раз совершила. Правда, в состоянии крайней необходимости, но аукнулось оно мне капитально.

— Ну вот, говорю, за шоколадку достаточно.

Счастливо улыбается.

— Спасибо.

На этом наш очередной сеанс считается закрытым. Меня уводят обратно. Удовлетворенный Полета остается обрабатывать информацию.

Могу себе признаться: рядом с Шази приятно находиться. Он не боится и не сожалеет. И не лжет. Возможно потому, что знает, насколько Мастера чувствительны к вранью. А может просто не любит говорить неправду. Спокойствие, доброжелательность, целеустремленность и любопытство — вот, что транслирует серый лис в моем присутствии. Приходится постоянно напоминать себе, что оф Полета — не интересный собеседник, а подлежащий уничтожению враг — жестокий, коварный и эффективный.

Полагаю, его одолевают похожие мысли.

Глава 11

Коруэн оф Полета притащился в мой гостиничный номер. Сам. До этого момента как-то мне приходилось его посещать. Очень интересненько.

Гуляет по комнате туда-сюда, разглядывает мое оригами. Я стою посреди комнаты (пришлось встать, чтобы не дать ему возможность смотреть на меня совсем уж сверху вниз) и внимательно за ним наблюдаю.

— Вы знаете, — каким-то легкомысленным тоном заявляет он, — наши друзья из ПОПЧ очень хотели бы с Вами пообщаться.

И что? Я должна в восторге кричать: да, да? И вообще, что за бесцеремонность? Я, между прочем, спать собиралась, а не устраивать вечерний прием в интимной обстановке. Потому недовольно буркаю:

— Без взаимности.

— Что Вы имеете ввиду?

— Я с ними общаться не хочу. Они мне еще в прошлый раз надоели.

— Да? И еще они хотели бы продолжить исследование Проводников.

Вкладываю в голос весь сарказм, на какой способна.

— Не может быть!

Смеется. Искренне и доброжелательно. Ну прямо лапочка! Только эмоциональный фон у него какой-то неустойчивый.

— Вы мне нравитесь, — говорит, — честно. Но ведь рано или поздно я буду вынужден это сделать.

— Фигушки, Вы обещали меня расстрелять.

— Я передумал.

Что это он сегодня такой улыбчивый?

— Вы знаете, Майя, — произносит Шази таким томным и воркующим голосом, что у меня мурашки бегут по коже, — Вы действительно мне нравитесь.

Он подходит ближе. Я чувствую запах его одеколона. Приятный запах. Делаю шаг назад. Что-то этот пакостник задумал. Сканировать боюсь, вдруг себя выдам.

— И что? — спрашиваю на всякий случай, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Я даже слегка возбужден…, — тихо проговаривает Шази и делает ко мне еще шаг. Отступаю. Отступаю до тех пор, пока не упираюсь спиной в стену. Что делать-то? Напомнить ему о том, что я замужем? Ага, это должно его страшно взволновать. Как же! Я не имею права проявить свои способности и демаскироваться. Может, треснуть его коленкой между ног и попытаться сбежать? Но даже если, допустим, мне это удастся, даже если тренированный Полета пропустит удар, если я, как птичка, пролечу через полный солдат двор, даже если я смогу добраться до своих, здесь остается Егор. И злой Шази. И ПОПЧ, мечтающий прибрать моего мужа к своим загребущим рукам. Перспективка — блеск. Стою и ресницами хлопаю.

— Я не хочу Вас насиловать, — продолжает Шази.

— Взаимно, — быстро отвечаю я.

— Не хочу, но допускаю такую возможность.

Корнуэн снимает перчатку с правой руки и нежно проводит пальцами по моей щеке, отчего мурашки по мне начинают бегать гораздо резвее. Прямо не мурашки, а кони какие-то.

Умом понимаю, что он готов это сделать. Чувствую при этом — не хочет. Не в натуре полномочного комиссара применять силу. Гораздо приятнее ему убедить человека подчиниться.

— Вам решать, — мурлычет он.

Да гори оно все синим пламенем! Делаю глубокий вдох и заявляю:

— Уговорили. Насилуйте.

Теперь уже очередь Шази моргать в ускоренном темпе. Ой, что это у него на физиономии? Обида? Разочарование? А он ждал от меня нечто вроде "Возьми меня, я вся твоя, люблю, женюсь, полетим?". Не, ну… Да нет!

— Вы пожалеете о своем решении, — спокойно сообщает он.

Корнуэн оф Полета наклоняется, быстро целует меня в губы, ухмыляется и уходит. Я вздыхаю. Кажется, отбилась. Но стоило ли? И вообще, что это было? Попытка вычислить меня? Он хотел вынудить Мастера применить к нему меры воздействия? Он хотел меня соблазнить? Зачем?

Что он имел ввиду, говоря, что я пожалею? Почему он постоянно в перчатках?

Всю ночь во сне смотрю порнографию. Догадайтесь, с чьим участием. Жалею.

Глава 12

Я уже познакомилась со всеми содержащимися в «рассвете» Мастерами. Пока что их семеро. Двое из них — Ленка и Виталий. Впрочем, познакомилась — сильно сказано.

Мы можем общаться друг с другом телепатически. Только очень трудно передавать слова. Потому приходится транслировать образы, а составить из них связную информацию сложно. Понимаю, что Ленку, Виталия и еще одного Мастера сюда привел откликнувшийся на зов Егор. Остальные попали в Рассвет раньше. Кстати, здесь есть Мастер, работавший ранее с Зураевым. Он прислал мне портрет своего командира, я ему скинула такой же, только подкорректированный. Приятно, когда у людей есть что-то общее. К сожалению, именами нам обменяться не удалось — зашифровать их образами не удается. Ленку с Виталием я узнала по «рисунку».

Еще в «Рассвете» находится Артем. Я не могла его спутать с кем-то. Рада, что он выжил. Но Артем категорически не желает со мною общаться. Обижен? Неужели настолько, чтобы не желать отсюда выбраться? Не могла же я так сильно его ранить, отказавшись сопровождать его в Стапин? Или могла? Артем отгородился стеной ото всех и сохраняет молчание в эфире. Меня это беспокоит.

И в то же время, не дает мне покоя одна мысль. Кто звал Егора? Кто мог знать о Зове? Кто мог слить Полета такой объем информации? Нет сомнений, это был Мастер, и Мастер, очень хорошо знающий и меня и Старостина. Это был сотрудничающий с врагами Мастер, который не смог или не захотел покончить с собой. А этому нас всегда учат в первую очередь.

Выбор не так уж велик. Но отчего я должна ломать голову, если можно просто спросить, благо Шази настолько привык к нашим вечерним посиделкам, что в любом случае он должен пригласить меня к себе поболтать. Оба делаем вид, что вчера по моей комнате бегали исключительно мои собственные фантазии, а никак не господин полномочный комиссар. И только пахнет от него также.

— Это был Артем Боровиков? Тот Мастер, который позвал Егора? Я угадала?

Шази недоуменно поднимает бровь.

— А я обязан отвечать на этот вопрос?

— А что Вы теряете, ответив на него?

Пожимает плечами.

— В принципе, ничего.

Артему удалось вывести из Стапина группу недавно актуализированных подростков. Они нашли сторожку в лесу и отсиживались там, ожидая Проводника, который мог бы отвести их в коммуну. Проводник не успел. Его перехватили и расстреляли. Нашли и Боровикова с детьми. Толкового сопротивления он оказать не смог. На вопрос, а на что они надеялись, один из подростков буркнул что-то насчет проводника.

— К счастью, — продолжил Шази, — отрядом по зачистке командовал… ну, в общем, один мой толковый подчиненный. Он связался со мной. Я незамедлительно отправился в Стапин. Это была редкостная удача. Ваш Боровиков был настроен защищать своих детишек любой ценой. И я сделал ему соответствующее предложение.

— Что, пообещали поубивать их у него на глазах?

— Что-то вроде этого.

— И Вы это сделали?

— Не понадобилось.

— Но были готовы?

— Верность данному слову для руководителя не роскошь, а печальная необходимость. Так или иначе, все отношения строятся на доверии.

Пауза, во время которой я имею возможность осмыслить только что сказанное и согласиться с ним. Правда раньше я под доверием понимала нечто иное.

— Когда он рассказал все, что знал, я пообещал оставить его подопечных в живых. Тогда он сделал то, что я просил. Вот и вся история. Вы это хотели услышать?

— Ну, не то, чтобы именно это. А дети, которых он вывел?

— Они все умерли. Но я здесь не причем. Спустя сутки мы заметили в их поведении некую неестественность, а потом они просто стали умирать один за другим. Наш военврач пытался помочь, но бесполезно. Кстати, Вы знаете, почему так произошло?

Ах, Стапин, не зря же тебя разбомбили…

— Догадываюсь. Вам знакомо понятие "экстренная актуализация"?

— Нет.

— Если какой-нибудь коновал хочет быстро создать Мастера, он быстро и грубо предоставляет человеку с потенциалом доступ к его способностям. Такие спешно созданные Мастера работают в качестве батареек для своего «учителя». Как правило, долго не живут. Это незаконно.

— Это ужасно.

Молчим оба.

— Корнуэн, кстати, а почему Вы всегда в перчатках? Снимите их, — прошу я.

— Зачем?

— Снимите.

Едва уловимо пожимает плечами и медленно стягивает перчатки. Показывает мне ладони.

— Вы это хотели увидеть?

Его левая рука в следах от ожога. Незащищенные пальцы выглядят неестественно.

Поясняет:

— Это по глупости. Кости мне восстановили, но слушается она все равно плохо. И выглядит неэстетично. А носить перчатку на одной руке — как-то нелепо. Не находите?

Киваю.

— Как Вы думаете, Ваши Мастера врачевания могли бы меня вылечить? Если бы захотели?

Хорошее добавление. Правильное.

— Дайте посмотреть.

Доверчиво протягивает мне ладонь. Дотрагиваюсь до нее легонько. Вздрагивает.

— Могли бы, — отвечаю, — ничего здесь особо сложного нет. А в радиусе и я могла бы попробовать.

Полета отбирает у меня свою руку и начинает сосредоточенно запихивать ее в перчатку.

— Повезло вам, — бурчит, — с врачами.

Ну, повезло, кто спорит?

Шази закидывает руки за голову и глядит на меня, грустно улыбаясь.

— Мне будет не хватать Вас, Майя. Я привык к нашим беседам. А от хорошего обычно отвыкаешь очень тяжело.

— Уезжаете?

— Нет. Я передаю Вас, Егора и всех приведенных им Мастеров в распоряжение ПОПЧ.

— Как крыс?

— Как крыс. Вы же знали, что все идет именно к этому.

Ну, к чему все идет, он еще узнает. Хотя мне тоже будет не хватать этих бесед.

— Когда?

— Послезавтра. Хотите шампанского?

— Отпраздновать избавление от Мастеров?

— Просто хочется сделать Вам что-нибудь приятное напоследок. У меня есть бутылка шампанского и коробка шоколадных конфет. Мне прислали с Родины. Очень вкусные конфеты. С вишнями. Мои любимые. Мама передает иногда, когда есть такая возможность.

Волнуется. И искренен ведь, до тошноты искренен!

— Хочу. И шампанское, и конфеты. Спасибо. Очень жаль, Корнуэн, что все заканчивается именно так.

— Такова логика событий.

— Вы никогда не сожалеете о сделанном?

Задумывается, наполняя шампанским чайные чашки. Улыбается ласково.

— За Вас!

— И за Вас.

— Чтобы все закончилось быстро.

— Согласна.

Уходя, слышу, как он шепчет мне вслед.

— Иногда я сожалею.

Что ж, и на том спасибо.

Ну что же, мы готовы. Завтра, так завтра. Ты очень любопытен, серый лис, именно за это ты и поплатишься. И спасибо тебе, дорогой, за информацию об Артеме. Ты сам не понимаешь, как помог мне.

Глава 13

Очень трудно сформулировать образ понимания и прощения. Но я постаралась. Жду десять минут и отправляю жалобную просьбу простить меня. Слабый отклик. Непонимание. Все ты понимаешь, глупый мой ученик! Это я тебя загнала в такую ситуацию. Я вынудила сделать выбор, о котором ты, наверняка, сожалеешь. Потому и не хочешь со мной общаться, чувствуешь себя виноватым. Эх, Артем. Тебе пришлось бы сожалеть о любом выборе. Шази умеет формулировать ультиматумы.

Отправляю Боровикову образ серой лисы, сидящей в клетке. Лиса получается несчастная и облезлая. Ну, наконец-то! Снесло плотину. Поэкономнее, парень! Мне тут еще координатором работать, а шоколад у Шази уже закончился. Но как я все-таки рада, что мой ученик жив.

Нам придется работать в полсилы. Меня совершенно не интересует судьба солдат и гражданского персонала, но Шази оф Полета должен остаться в живых.

Дожидаюсь появления Егора. Я всегда ощущаю его присутствие поблизости, если ожидаю этого, конечно. Он приводит очередного Мастера — это один из бойцов нашего доблестного партизанского движения. Мимоходом здороваюсь с обоими. Пятиминутная готовность. Начали.

Гарнизон мы положили быстро. В живых остались почти все, за исключением одного, слишком уж впечатлительного старичка. Ну и ладно, я его все равно не знаю. Примой выступила Ленка — именно она «убедила» проходящего по коридору охранника открыть ей дверь. Мне не особо нужна свобода — пользуясь восприимчивостью Артема, я могу бить наверняка, не покидая своей комнаты, а потому меня, Артема и нового Мастера Ленка выпускает в последнюю очередь.

Полета я велела не трогать, и он нагло этим воспользовался. Заперся у себя в кабинете, и что-то творит там. Возможно, решетку на окнах откручивает. Егор бежит на улицу проверить, так ли это на самом деле. Я прячусь у стенки и воплю оттуда время от времени.

— Шази, — кричу, — выходи, все уже кончено. Бросай пистолет, ты же знаешь, он бесполезен.

Да что же это такое! Ради него все затевалось, а он, мало того, из кабинета не выходит, так еще и, сволочь этакая, имеет наглость отстреливаться. То есть время от времени стреляет в дверь, намекая, по всей вероятности, что он против ее выламывания.

— Шази, — говорю, — сдавайся по-хорошему, а то хуже будет.

Ноль реакции.

— Шази, блин, я же Мастер девятого уровня. Мне не нужен зрительный контакт!

И тишина. Даже не шуршит ничего за дверью. Вижу, ручка поворачивается. В проеме появляется оф Полета с револьвером в руке.

— Девятого? — спрашивает он, — так Вы мне лгали?

— Ну, наврала, — отзываюсь я из-за колонны, — И что?

— Я полагал, наши отношения строились на доверии.

— Почти, — отвечаю, — бросайте оружие.

— А то что?

— А то Ваши познания о Мастерах существенно обогатятся.

— Я рискну.

А вот нет. А вот не рискнет. Потому что нужен мне полномочный комиссар живеньким и здоровеньким. Ну что же, милый мой, готовься. Мне, и правда, контакт не нужен, хотя я гаврика этого, путь и не полностью, но вижу.

Направляю ему легонький почти ласковый всплеск душевной боли. В форме сожаления. Пошатнулся, но устоял. Ах, да, сожаление — не его профиль. Тогда отчаяние. Морщится. Рука с револьвером дрожит.

А вот теперь, зайчик, завершающий аккорд. И со всей дури луплю по нему ненавистью и страхом. Согласна, и то, и другое — не часто посещающие нашего друга эмоции, но они сами по себе настолько сильны, что свалят с ног кого угодно. Вот и Шази не устоял. Его ведет куда-то в стене, колени у комиссара подгибаются, оружие вываливается из рук, и Полета аккуратно сползает на пол. Подхожу ближе. Он в сознании. В глазах удовлетворение. Тоже мне, мазохист нашелся. Впрочем, понимаю: Шази оф Полета имел возможность испробовать навыки Мастеров на себе, любимом. Какая-никакая, а информация.

— Я же, — говорю, — обещала Вам получение новых данных. Это называется эмоциональное давление. Не самый сильный прием, но эффективный.

Выпендриваюсь. Он все равно пока говорить не может.

Быстренько скручиваем Полета в бараний рог и оттаскиваем в спортивный зал. Это такая комната примерно десять на десять. В подвале. Говорю же, я останавливалась как-то в этой гостинице. Кое-что помню.

В планах у нас устроить полномочному комиссару публичную казнь, заснять это все на видео и распространить так широко, как получится. Мол, вот они — коварные партизаны в действии. Враги боятся, друзья ликуют.

Вернее, планы эти разрабатывались до того, как мы познакомились с Шази. Теперь-то я точно понимаю, что нет. Не будет этого. И пусть он опасный, хладнокровный, сознающий свою силу и умело использующий ее тип, я не позволю Корнуэну оф Полета умереть по моей вине.

Но сделать его объектом для насмешек мне вряд ли помешают.

Шази давно в норме, но молчит. Глядит на меня своими темно-серыми, как его уже помятый мундир глазами. И молчит. И ладно, в гляделки я играть тоже умею. Первым не выдерживает он.

— Что Вы со мной сделаете?

Ага, именно этого вопроса я и ждала.

— Не знаю, — отвечаю я, придав голосу как можно более легкомысленную интонацию, — думаю на эту тему. Мой заместитель, он тоже Мастер, Вы знаете. Штатный инквизитор, а допросы третьей степени проводить не умеет. Я хотела бы дать ему возможность обучиться. На Вас.

Покрытая легким загаром физиономия Шази немного бледнеет.

— Полагаю, — наконец произносит он, — Вы имеете в виду не обмен данными.

— Не обмен, — охотно подтверждаю я, — скорее методику. Вас это смущает?

И снова пауза.

— Вынужден признать, что да.

— Вы же говорили, Вам доставило удовольствие наблюдать за допросом Егора?

— Да, но… Я как-то не пытался представить, что это применимо и ко мне.

— Ну что же, пытаться Вам и не придется. Получите свой бесценный опыт. Снимайте китель.

— Май…

Голос неуверенный. Где-то за правым плечом. Егор. Вечно он возникает, как тень отца Гамлета.

— Давай отойдем в сторонку.

Не проблема. Удаляемся за дверь. Краем глаза вижу, как Шази расстегивает пуговицы. А пальцы-то у него слегка дрожат.

— Что ты хотел?

У Егора лицо растерянное.

— Май, не надо.

— Что не надо?

— Не мучай его.

— Почему?

— Ну, он… Он… личность. Я его уважаю. Я понимаю, это глупо… Но мы все равно его убьем. Зачем над человеком издеваться? Не надо.

Задумываюсь.

— Егор, ты прав. И, хотя звучит это странно, я не хочу его убивать. Я постараюсь отправить его за границу. Но перед этим он должен получить урок. Он должен знать, что безнаказанными его поступки не окажутся. И люди должны видеть, что мы не погладили его по головке и отпустили. Мы запланировали акт террора, и мы его выполним. Только в смягченном варианте.

— Что ты хочешь с ним сделать?

— Я отдам его Виталику. Тридцать-сорок ударов плетью. Сколько выдержат. Оба.

— Май…

— Не надо, Егор. Они оба должны понять, что это — унизить другого человека и сделать ему больно. Не спорь со мной. И настрой видеокамеру. Пора.

Жестом приказываю Шази встать на колени. Подчиняется. Чувствую себя странно, привязывая руки Корнуэна к перекладине. Такие красивые пальцы. И запястья. Угловатые, тонкие, сильные.

— Будет больно? — шепотом спрашивает он, глядя на меня снизу вверх больными, чуть испуганными глазами.

— Очень, — тихо отвечаю я.

Вздыхает и отворачивается. Виталик нервничает. Виталик сильно сжимает пальцами рукоятку плети, передергивает плечами.

— Шази оф Полета… — наконец начинает он.

— Корнуэн, — перебиваю я.

— Что?

— Его зовут Корнуэн оф Полета. Шази — это прозвище. Означает быстрый, шустрый.

Виталик глядит на меня недоуменно, но не спорит.

— И вообще, — продолжаю я, — давай начинай. Не нужно торжественных речей.

Егор хмыкает. Шази поворачивает ко мне лицо и неуверенно улыбается. Но улыбка исчезает уже после первого удара. Виталик бьет неумело, но сильно. Излишне сильно, я бы сказала. Но ни слова. Это его дело, хотя в глубине души я надеялась, что Виталик откажется. Шази вздрагивает, но молчит. Егор держит меня за руку. Трусь носом о щеку Егора. Я ему благодарна за поддержку. Но я и сама вздрагиваю, как Шази.

К

орнуэн оф Полета, благородный господин, враг, уничтоживший многих моих сограждан, стонет, подвергаемый справедливому наказанию. Но отчего же так плохо именно мне?

Шази вскрикивает. Чувствую, как тяжело ему сдерживаться, как ему стыдно и больно. Егор меня обнимает. Не понимаю, кто из них нужен мне больше?

— Егор, — шепчу, — уведи меня отсюда, — я не могу на это смотреть. Скажи Виталию, что еще пять ударов, и хватит. Он же убьет его.

Егор кивает. Мне невыносимо противно. Хочется выключить камеру. Но мы должны запустить этот ролик в сеть. Неуловимые партизаны, изловившие гордость и надежду Канской республики Корнуэна оф Полета и поглумившиеся над ним. Это должно вызвать страх и возмущение среди оккупантов и внушить какую-то надежду жителям Империи.

Я, действительно, намерена вывезти Шази за пределы нашего округа.

Виталик слегка перестарался. Не быть ему командиром моего отряда.

Ленка уже два часа откачивает Шази, изредка бросая на меня рассерженные взгляды.

Я слоняюсь поблизости. Наконец, у Ленки заканчивается терпение, которое и так не является ее сильной стороной.

— Слушай, — заявляет она, — какого лешего ты здесь болтаешься. У тебя дел нет?

— Я мешаю?

— Да. Ты мне мешаешь!

— Ну Лен, я же тихонечко. Они там запись монтируют. Можно я останусь?

Ленка очень выразительно фыркает.

— Ты меня удивляешь! Кстати, ты забавно фонишь. Втюрилась?

— Я? Нет! Мне его просто жалко.

— Жалко?! Так чего ради ты отдала его Виталику? Ты не знала, чем это закончится?

— Знала. Но он же выполнил поставленную задачу.

— Так он всегда ее выполняет! У него просто мозгов не хватает, чтобы что-то сделать иначе. Ты хотела преподать ему урок? Ну так у тебя вышло. Ему понравилось!

— А чего ты орешь на своего командира?

— Да потому что ты дура. И потому что Шази твой не проявляет особого желания жить дальше. Он просто не хочет бороться.

— В каком смысле не хочет?

— В прямом! Сама посмотри!

Вот уж никак я не могла предположить наличие у Полета суицидальных наклонностей. Присаживаюсь с ним рядом, кладу ладонь ему на затылок. Это необязательно, но так проще сосредоточиться. Волосы у Корнуэна мягкие. Осторожно вхожу в контакт. Но он и не сопротивляется. И в самом деле, я ожидала, я надеялась обнаружить целый клубок различных эмоций, а вижу лишь одну. Называется "Прощайте, я пошел". Ну уж нет, никуда ты не пойдешь!

Шази у нас исследователь, аналитик. Шази, милый, в мире столько всего интересного. Закончился только один этап. Все продолжается. Ты еще не все знаешь о Мастерах. Ты совсем ничего не знаешь о Проводниках. Твоя диссертация не дописана, а у тебя уже есть новая информация. Шази, мир много потеряет, если тебя там не будет. Я многое потеряю. У меня никогда еще не было такого замечательного врага. Корнуэн, ты еще столько всего не сделал…

Поддается! Он поддается!

Ты мне очень нравишься, Корнуэн оф Полета, выбирайся, пожалуйста.

— Все, — вмешивается Лена, — молодец. Одной рукой калечим, другой лечим. Всегда знала, что из Идейников психиатры лучше получаются. Оставь его. Приходили ребята. Они запускают ролик. Пора уходить. И, кстати, твой муж не в восторге оттого, что ты так возишься с Полета.

— Ну, было бы удивительно, если бы он был в восторге. Полета — враг.

Тут я быстро удаляюсь, чтобы не продолжать надоевший мне разговор, и все равно успеваю услышать последнюю реплику Ленки.

— Полета — мужчина, — ворчит она.

В общем, затея с отправкой нашей бедной жертвы в какую-нибудь безопасную для этой жертвы местность провалилась на корню. По двум причинам. Во-первых, Егор недвусмысленно дал мне понять, что его беспокойство по поводу наших с Шази отношений уже переходит грани терпимости, во-вторых, мы несколько недооценили мобильность канцев, которые выслали в нашу сторону вооруженное подразделение, не дожидаясь окончания двадцатиминутного ролика. В общем, пора было смываться. А потому пока еще бесчувственное, но уже практически здоровое тело господина оф Полета мы оставили в гостинице, надеясь, что те, кому полномочный комиссар необходим, сами найдут его и приведут в чувство. Кстати, Ленка, не говоря ни слова, вылечила ему руку. В качестве бонуса.

Остальных находящихся в гостинице канцев Артем старательно «разломал».

Ролик мы пустили в сеть для служебного пользования. И распространили кассеты, разложив их в различных общественных местах. К сожалению, доступа к телетрансляции у нас тогда не было. В ролике мы торжественно сообщили о том, что ответственность за этот акт берет на себя боевой летучий отряд «Тау» и порекомендовали отправить Шази — "эту драную кошку" — кому-нибудь на воротник.

Не думаю, что Полета был в диком восторге, рассматривая этот шедевр народного творчества.

И свое обещание не допускать Виталика к командованию отрядом я не выполнила. Егор предъявил мне ультиматум — либо я бросаю все нафиг и отправляюсь домой, либо он бросает нафиг меня, и тогда я могу хоть всю жизнь по лесам бегать. Егор у меня обещания обычно выполняет — если уж счел возможным обозначить свои претензии к моему поведению именно в такой форме — значит, наболело, и иначе высказать свое недовольство он уже не мог. Ну что же. Ладно. Пришлось передать командование Виталию. Ради приличия он изобразил грусть, прощаясь со мной, но его сияющие от восторга глаза были красноречивее слов. Надеюсь только, что Ленка с Сергеем смогут его образумить, если что.

Я возвращаюсь домой. Не знаю, рада я или нет. Меня и вернуться тянет, и хочется остаться. Наверное, все же, не очень хорошая из меня получится домохозяйка. Впрочем, вероятно, и партизанка была не ахти.

Глава 14

Война закончилась примерно через год. Победой Империи, как ни странно это звучит. Полета отстранили от командования округом, но он ушел на понижение и остался в должности заместителя, взяв на себя почетную обязанность по отлову вредоносных партизан. Остаток войны они с Зураевым гонялись друг за другом по лесам с переменным успехом. За Мастерами Шази, вроде бы, не охотился. Хотя, кто его знает. Может быть, просто стал осторожнее.

Ленка с Сергеем вскоре ушли из отряда, вдрызг разругавшись с Виталиком. Он, понимая, что эти двое скорее контролировали его, чем помогали, удерживать их не стал. Дядя Вася подорвался на мине собственного изготовления, но выжил. Его отправили обратно в коммуну. Теперь Вера Гавриловна за ним ухаживает.

И снова, все было бы так хорошо, если бы не…

Мы не успели даже обрадоваться новости о капитуляции. Оказалось, нас, и в самом деле, раньше просто не хотели находить. Никакие способности проводников не помешали имперской Святейшей инквизиции найти и окружить наш лагерь. Нас так просто оказалось взять. Оказывается, способности Мастеров можно существенно ослабить каким-то газом. Проводники успели уйти и увели с собой детей. Так было решено заранее. И даже Егор был вынужден согласиться с общим решением. Вот она, демократия в действии.

Мы, Мастера, прикрывая их отход, пытались сражаться, но тщетно.

Артем погиб одним из первых. В этот раз в его гибели не было сомнений. Трудно сомневаться в смерти друга, когда очередь из автомата буквально разрывает его тепло на части.

Ленка… Ленка успела спастись. Я вынудила ее уйти вместе с Проводниками. Боец из нее неважнецкий, а врачи нужны всегда. Особенно такие, как она.

В итоге захватить удалось немногих. Меня, конечно же. И еще пятерых, которые не смогли или не захотели уйти из жизни сами. Я вот не смогла. И не захотела. А может, как дура, до конца надеялась, что все обойдется, и я смогу выбраться из окружения и снова встретиться со своими. Я же, вроде как, полноценная боевая единица. Как я ошибалась на свой счет…

Меня обвиняют по нескольким статьям. Это грабежи и убийства мирных жителей, подготовка и проведение террористических актов, самоуправство, сопротивление властям, и, конечно, пособничество врагам. Последнее было бы доказать очень трудно, если бы ни один широко растиражированный мною же эпизод: я отпустила Корнуэна оф Полета. Он был в моих руках, и его следовало казнить. Благодаря мне же он был вылечен и возвращен в строй.

Военный преступник оф Полета, который пытал и убивал моих сограждан, благодаря моему вмешательству в действия командира боевого летучего отряда "Звезда Свободы" Виталия Сташко, смог и далее продолжать свою противоправную деятельность.

Наш отряд назывался «Тау». Меня и это-то название смешило. И уж точно, я никогда не позволила бы именовать группу Мастеров "Звезда Свободы". Это так вычурно и глупо.

Виталий, хоть и Мастер, счастлив и горд. Его не трогают. Его гладят по блестящей шкурке и щупают за ушком. Виталий — дурачок, не понимает, что он просто во второй очереди. Ну, пусть даже в третьей. Виталик не думает о том, что Империя наша — дама последовательная и упрямая. Если уж взялась за чистку, на таких вредителях, как я, не остановится. Непременно ей захочется всех построить и все подровнять. А мы… мы не равняемся.

Руслан Зураев изменил свои показания. Сначала он так отчаянно меня защищал. А потом вдруг раз, и стих. И теперь только кивает, слушая излагаемую прокурором грустную повесть о моих преступлениях. И мне даже не хочется знать, что ему пообещали, или чем угрожали.

Я просто устала. Я не хочу больше бороться. Сотрудничаю ли я с системой, сражаюсь с ней, или пытаюсь от нее сбежать — она всегда меня находит, делая любые мои попытки освободиться смешными и бесполезными.

Я думала сначала, что нужна. Я искренне и наивно полагала, будто моих действий, моего старания достаточно для того, чтобы сделать меня, действительно, членом общества. Я считала, что я и такие, как я, что мы нужны для чего-то важного.

Впрочем, я не ошибалась. Мы и в самом деле нужны. Для того лишь, чтобы на нашем примере показать ложность подобного пути, чтобы на нас с полной силой изобразить — как это пошло, не нужно и опасно — отличаться. Мы были нужны. Не как помощники — как враги, как причина для сплочения народа.

Что же, я понимаю это и принимаю.

Да, по моей вине погибали люди. Да, я далеко не всегда выполняла приказы. Да, я отпустила Корнуэна оф Полета на свободу. Но такова была логика событий. И если мои обвинители считают, что эту логику выстраивала я — мне лестно, и раскаяния не будет.

Если они желают знать, как все было на самом деле, я напишу. Напишу все, что помню, с самого начала. И пусть это останется хотя бы для служебного пользования. В Инквизиции не любят уничтожать документы и, может быть, когда-нибудь кто-нибудь найдет папку со множеством растрепанных листов и прочитает их. Может быть, в Империи тогда еще будут Мастера.

Для служебного пользования.

Дровник Майя Алексеевна была признана виновной по всем инкриминируемым статьям. Приговорена к расстрелу. Приговор приведен в исполнение.

Оглавление

Рассказ 1. Ученик

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Рассказ 2. История, которой не было

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

Рассказ 3. Прощание

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

Рассказ 4. Монастырская тишина

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

Рассказ 5. Проводник

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Рассказ 6. В преддверии гражданской войны

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава. 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Рассказ 7. Мобилизация

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

Реклама на сайте