«Под флагом ночи»

Иэн Макдауэлл Под флагом ночи

В узком переулке, укрытом от жгучего ямайского солнца уступом второго этажа таверны «Морская крыса», было относительно прохладно, но воздух настолько пропитался запахами тухлой рыбы, мочи и отбросов, что Энн уже не раз пожалела о своем решении сократить путь. Проклиная чавкающую под ногами жидкую грязь, — если только это была грязь, а не что-нибудь похуже, — она свернула за угол и едва не наткнулась на Вырвиглаза, Ната Виски и Черного Тома, которые прижали к стене, какого-то хлипкого джентльмена в очках, одетого в довольно изящный, но теперь безнадежно испорченный сюртук. Нат и Том крепко держали жертву за руки. Вырвиглаз, выпрямившись во весь свой гигантский рост, навис над очкариком, пытаясь запугать его жутким оскалом своего обезображенного лица.

— Я задам тебе только один вопрос, приятель, — проблеял Вырвиглаз почти нежным голосом и почесал треугольное отверстие, где когда-то располагался его нос. — Зачем тебе понадобилась эта дохлятина?

И он показал согнутым пальцем на холщовый мешок, валявшийся в грязи у обутых в добротные туфли ног очкарика.

— Почему бы не спросить об этом у того, кто тебя нанял? — В голосе жертвы ясно прозвучал лондонский акцент, а манера выговаривать слова выдавала образованного человека.

— Потому что главным условием нашей с ним сделки было не задавать вопросов, — ответил Вырвиглаз по-прежнему мягким тоном. — Но ты, приятель, совсем другое дело. А нам, признаться, страх как интересно узнать, почему это кто-то платит чистым серебром за голову мертвеца.

С этими словами он аккуратно сдвинул очки господина ему на лоб и поднес к глазам грязный большой палец. Ноготь на пальце походил на коготь зверя: чрезвычайно длинный, кривой и острый, покрытый высохшей древесной смолой, что делало его особенно прочным.

— Вот, взгляни-ка, — хвастливо сказал Вырвиглаз. — С помощью этой штучки я в один миг выну тебе глаз, ты и перекреститься не успеешь!

В полумраке переулка лицо очкарика казалось совсем белым, и Энн решила, что он уже обмочил от страха свои роскошные бриджи.

— В Каролине бедняки не могут драться на дуэли, как благородные господа, — продолжал Вырвиглаз, посвистывая при каждом слове своей треугольной дыркой. — Но у каждого из них тоже есть своя гордость, своя честь, приятель. И порой люди не прочь помахать кулаками, чтобы доказать свою правоту. Нет большого греха в том, чтобы поставить несколько монет на победителя, особенно если дело происходит в таверне или еще где-нибудь. Когда-то в Чарльстоне я зарабатывал неплохие деньги, понимаешь? Завсегдатаи кабаков и таверн и даже благородные господа ставили на меня как на какого-нибудь бойцового петуха, а когда я одерживал верх, мне доставалась часть выигрыша. Зрителям особенно нравилось, если в драке я выдавливал кому-нибудь глаза — тогда-то меня и прозвали Вырвиглазом. Всего двумя пальцами я могу выдавить тебе оба глаза с той же легкостью, с какой ты бы выковырял устрицу из вскрытой раковины. Понятно?

Бледный господин пристально посмотрел на страшный черный коготь Вырвиглаза, но на его лице не дрогнул ни один мускул.

— Почему же ты уехал из Чарльстона? — спросил он.

Энн подавила смешок. Она не сомневалась, что Вырвиглаз оказался на Ямайке только потому, что в любом другом месте его в два счета отправили бы на виселицу или в тюрьму. Такие, как он, когда-то. наводняли Нью-Провиденс и Тортугу, но теперь, в 1724 году от Рождества Христова, бывшие пиратские твердыни рухнули, а их обитатели рассеялись по просторам Карибского моря и островам.

Потом она подумала, что у очкарика все же есть мужество: хотя лоб и блестел от пота, но голос оставался спокойным и не дрожал. На его месте большинство утонченных лондонских джентльменов (если он действительно был одним из них) уже давно бы начали заикаться от ужаса. Интересно все же, что этот человек делает здесь, в Спаниш-тауне?.. Этот вопрос заинтриговал Энн, она решила проследить за развитием событий, благо, ее пока никто не заметил.

— Я нарушил закон, и мне пришлось покинуть родные края, — сказал Вырвиглаз со свистящим смешком. — Кстати, я ответил уже на два твоих вопроса, приятель, но не получил ни одного ответа на свои. Ну-ка, парни, держите его крепче!..

Лысый, коренастый Нат Виски еще сильнее завел очкарику руки за спину, не давая притронуться к висевшей на поясе шпаге. Наверное, подумала Энн, так они его и захватили: пока Вырвиглаз отвлекал внимание, Том и Нат подкрались сзади й скрутили его еще до того, как он успел выхватить оружие из ножен.

— Вынь ему глазик, Вырвиглаз, дружище!.. — усмехнулся Нат. — Тогда он у нас не заговорит — запоет!

Несмотря на свои гладкие светлые волосы, очкарик не был красив… во всяком случае, не так, как Джек Коленкор — погибший возлюбленный Энн. Не было в его лице и озорной мальчишеской миловидности, которой отличалась Мэри — столь же любимая и такая же бесповоротно мертвая. И все же, несмотря на широкий обезьяний рот и короткий, курносый нос, лицо незнакомца показалось Энн довольно привлекательным. Больше того, у него был вид человека, способного расплатиться за свое спасение звонкой монетой. Однако Энн не стала бы вмешиваться, если бы вместительная оловянная фляга, в которой она обычно носила запас скверного, разбавленного водой рома, не была почти пуста, да и блестящая лысина Ната представляла собой слишком соблазнительную мишень. Сняв флягу с пояса, Энн в один присест проглотила остатки рома и, метнув сосуд в голову Ната, вытащила из ножен абордажную саблю.

Фляга угодила точно в центр блестящей от пота лысины Ната. Удар был настолько силен, что бандит упал на колени в грязь и, схватившись руками за ушибленную голову, жалобно заскулил. Не растерявшийся очкарик пнул Черного Тома в пах и вырвался. Прежде чем Вырвиглаз успел достать свое оружие, в воздухе сверкнула выхваченная из ножен шпага.

— Спасибо, друг! — крикнул незнакомец, не оборачиваясь. — Вставай рядом со мной, и мы славно отделаем этих наглецов!

— Не лезь не в свое дело, — прохрипел Вырвиглаз, злобно глядя на Энн. — Это тебя не касается!

— Как бы не так! Теперь это мое дело, — весело отозвалась Энн, впервые за много-много лет испытывая необычайный душевный подъем. С тех пор как Джека Коленкора вздернули на виселице (а ее помиловали), жизнь Энн была слишком тусклой.

К счастью, ни один из троицы не был вооружен пистолетом, да и абордажная сабля оказалась только у Тома. Правда, Вырвиглаз и Нат вытащили ножи и пригнулись, но нападать не спешили. Энн пришлось действовать первой. Издав пронзительный боевой клич, она бросилась вперед и, взмахнув саблей, нанесла Черному Тому удар. Вместо того чтобы парировать его, Том попятился, но налетел на Ната и Вырвиглаза, и все трое едва не упали.

— Эй вы, трусливые бараны, нападайте же! — поддразнила их Энн. — Умрите, сражаясь!

Не без труда овладев собой, Черный Том взмахнул саблей, целясь ей в голову, но промахнулся на целый фут. Энн тотчас нанесла ответный удар. Клинок рассек Тому плечо, и он, заскулив, словно собака с отдавленной лапой, выронил оружие. Переулок в этом месте был таким узким, что Нат и Вырвиглаз никак не могли обогнуть своего раненого товарища и встретить Энн лицом к лицу, да они и не особенно к этому стремились. Когда Том попятился и еще раз наткнулся на них, оба головореза восприняли это как сигнал к отступлению. Черный Том, на ходу осыпая Энн проклятьями, последовал их примеру. Визжа, точно рассерженный павиан, и со звоном задевая кончиком сабли каменные стены домов, Энн продолжала теснить бандитов и вскоре выгнала их на более широкую улицу. Там все трое сразу же перешли на бег. Их неловкая трусца неожиданно рассмешила ее, напомнив, как ретируются рассерженные или напуганные игуаны. Преследовать убегавших Энн не собиралась. Проводив громил взглядом, она насмешливо отсалютовала им саблей и обернулась.

Сзади приблизился спасенный ею господин. Тщательно протерев очки шелковым носовым платком, он водрузил их на свой носик-пуговку и окинул Энн оценивающим взглядом. Похоже, незнакомец только сейчас понял, что перед ним женщина, однако при виде широко ухмылявшейся шестифутовой ирландки в мужской одежде и с окровавленной саблей в руках он не выразил ни малейшего удивления.

— Госпожа Энн Бонни, если не ошибаюсь? Я ваш должник.

Энн тряхнула головой, откинув упавшую на глаза прядь длинных рыжих волос.

— Я-то Энн Бонни, — сказала она. — А ты кто такой и откуда меня знаешь?

Мужчина отвесил изысканный поклон и даже поцеловал ей руку: Энн с удивлением отметила, что все это он проделал совершенно серьезно.

— Тобиас Константайн из Лондона к вашим услугам. Я читал о вас в книге капитана Джонсона. Он очень колоритно вас описал — я не мог ошибиться.

— Не знаю никакого капитана Джонсона! — сказала Энн, возвращаясь в переулок в поисках мешка, за которым охотилась троица головорезов. Кто-то из них задел его ногой, из лужи он переместился в кучу мерзких отбросов. Взяв мешок в руки, Энн заметила, что шнурок на горловине развязался.

Константайн последовал за ней.

— Капитан Джонсон — это nom du plume моего хорошего друга Даниеля Дефо, иными словами, вымышленное имя, под которым он пишет свой книги. Когда я уезжал из Лондона, его «Общая история пиратов»[1] пользовалась бешеной популярностью. — Очкарик протянул руку, чтобы взять у нее мешок. — Поверьте, госпожа, лучше вам туда не заглядывать.

Но Энн уже распахнула горловину.

— Похоже, прошло порядочно времени с тех пор, как у этого парня было тело, — заметила она.

В мешке лежала человеческая голова. Точнее, это был уже почти череп — усохший, почерневший, он покоился на подушке из спутанных, грязных волос и бороды. Кроме головы в мешке оказалось и несколько небольших пергаментных свертков.

Энн снова затянула шнурок и аккуратно завязала горловину.

— Чья? — спросила она спокойно. Константайн осторожно взял у нее мешок.

— Странно, что вы не узнали этого господина. Капитан Эдвард Тич по кличке Черная Борода знаменит почти так же, как вы. Хотя сохранился он, конечно, намного хуже…

Энн натянуто улыбнулась шутке.

— Я никогда не встречала Черную Бороду по той простой причине, что в те времена, когда он блокировал Чарльстонскую гавань, портовые города Вест-Индии казались мне более гостеприимными, чем берега Каролины. А потом его казнили. Это случилось вскоре после того, как я вступила в Морское Братство. — Выражение «вступить в Братство» было вежливым оборотом, означавшим морской разбой. — Ты что, спер его башку прямо с того шеста в Виргинии, на который ее насадили?

— Не я, — ответил Константайн, оглядываясь по сторонам с таким видом, будто что-то искал. Этим «чем-то» оказалась его треуголка, которую он выудил из лужи, где грязи и мочи было больше, чем воды. Когда-то красивого зеленого цвета, она промокла насквозь и приобрела неописуемый грязно-бурый оттенок, и Константайн с отвращением бросил ее обратно.

— Один мой приятель, который, собственно, и прикончил Тича, подменил голову, а я, в свою очередь, позаимствовал у него этот трофей, — пояснил он. — Как вы, вероятно, уже поняли, мой друг намерен вернуть голову Черной Бороды, и даже нанял для этого трех отчаянных головорезов.

Положив абордажную саблю на плечо, Энн вышла вслед за Константайном на выжженную солнцем улицу. Несмотря на то, что день начинал клониться к вечеру, яркий свет все еще плясал на камнях мостовой и отражался в лужах желтой стоячей воды. Над новенькими кирпичными особняками и ветхими глинобитными хижинами, крытыми пальмовыми ветками, вздымался шпиль церкви Святого Иакова. Недавно выбеленный, он ослепительно сверкал на фоне огромной Блу-маунтин. Вершина горы тонула в темных кучевых облаках, но на дождь не стоило и надеяться, если только не переменится ветер. Сейчас он дул с моря, донося солоновато-йодистый запах некогда столь любимых и желанных океанских просторов даже сюда, в Спаниш-таун, расположенный в двадцати милях от побережья. Именно расстояние, помогавшее Энн справляться с искушениями Отца-Океана, и было главной причиной, по которой она обосновалась именно здесь, в новой столице, а не в Порт-Ройяле, заново отстроенном после страшного землетрясения.

Энн почти не надеялась, что Константайн предложит ей работу, а она остро нуждалась хоть в каком-нибудь заработке. Любовницей Кристиана Сотби ей быть надоело, да и он, по правде говоря, значительно охладел к ней после того, как узнал, что отец Энн, скончавшийся в Чарльстоне полгода назад, официально лишил дочь наследства. С другой стороны, с тех пор, как она предстала перед судом (и с тех пор, как умер ее младенец), прошло уже четыре года, и Энн все чаще спрашивала себя, годится ли она еще для серьезной работы. Что ж, узнать это можно было только одним способом…

— Мне кажется, мистер Константайн, вам может понадобиться телохранитель, — небрежно заметила она.

Выражение лица Константайна не изменилось, но ей показалось, что его зеленые глаза за стеклами очков заинтересованно блеснули.

— Вы правы, госпожа Бонни. Возможно, так я и поступлю. — Он внимательно посмотрел на нее. — Мне приходилось слышать, что вы весьма грозный противник. Скажите, это действительно так или ваша репутация, гм-м… несколько преувеличена?

Энн выпрямилась во весь свой внушительный рост. Она уже давно не чувствовала себя «грозной», но очкарику знать об этом было не обязательно.

— За те полтора года, что я ходила в плавание с капитаном Джеком Коленкором, без меня не обходился ни один абордаж. Я и Мэри Рид были у Коленкора лучшими фехтовальщицами; кроме того, мы единственные из его людей оказали сопротивление, когда нас захватили в плен. Разве капитан Джонсон тебе об этом не рассказывал?

Константайн утвердительно кивнул.

— Я знаю, что вы носили мужское платье и сражались, как все. Кстати, правда ли то, что вы и госпожа Рид признали друг в друге женщин только после того, как начали обмениваться, тм-м… знаками внимания, или проказник Даниель это выдумал?

Энн быстро шагнула к нему. Должно быть, в эти мгновения у нее был действительно очень грозный вид, так как Константайн сделал крошечный шажок назад.

— Не твое дело, с кем, когда и почему я обменивалась знаками внимания, мистер! — Она нависла над ним почти так же, как Вырвиглаз несколько минут назад. — Разумеется, все на борту знали, что мы с Мэри женщины. Чтобы понять это, достаточно было увидеть, как болтаются под рубахами наши сиськи. Да, мы обе носили мужские штаны: сражаться в кринолине довольно трудно. Здесь я ношу бриджи только потому, что в городе слишком жарко для платья. А теперь отвечай: берешь ты меня на работу или нет?

Константайн неожиданно ухмыльнулся и стал еще больше похож на выбритую обезьяну.

— Разумеется, моя прекрасная амазонка. С моей стороны было бы неблагоразумно отказываться от подобного предложения, так что если вы назовете свою цену…

Энн на секунду задумались. Он не может быть особенно богат, рассудила она, иначе уже набрал бы целую банду, как поступил его бывший партнер.

— Четыре шиллинга в день! — выпалила она. — И мне понадобится пара пистолетов. А еще я хочу, чтобы ты подробно рассказал мне, зачем тебе нужна эта голова, у кого ты ее украл и что собираешься с ней делать.

Константайн немного подумал, потом снова улыбнулся широкой обезьяньей ухмылкой.

— Договорились. Два шиллинга я заплачу сейчас и еще два вечером. Пистолеты вы получите, как только мы найдем приличного оружейника. Что же касается моей истории, то ее лучше рассказывать в таверне. Можете вы порекомендовать заведение поприличнее?

— Могу: — Энн спрятала саблю в ножны. — Но сначала лучше побывать у оружейника и разжиться пистолетами: эта банда от тебя не отстанет. Да, за ром тоже заплатишь ты, только чтобы это был нормальный ром, а не разбавленная водой моча. И перестань называть меня на «вы» и «госпожа» — меня засмеют!

— Договорились… — Константайн протянул руку. — Веди меня, прекрасная амазонка.

* * *

Таверна «Пьяный Спаниель» располагалась в полутемном, прохладном подвале под конюшнями. Единственный зал ее напоминал просторную, мрачную пещеру, где седые морские волки, сидя за грубыми, сколоченными из плавника и других выброшенных морем обломков столами, пили из щербатых кружек прокисший эль или ром. Хихикающие шлюхи трясли перед носом потенциальных клиентов рябыми от заживших пустул грудями, а каждая партия в карты или в кости в любую минуту грозила обернуться яростной поножовщиной.

Войдя в зал, Константайн с опаской огляделся.

— Ты уверена, что здесь нам действительно ничто не угрожает? — уточнил он, невольно возвысив голос, чтобы перекрыть шум, который подняли в дальнем углу поклонники петушиных боев.

Энн рассмеялась.

— Мне здесь ничего не грозит, а раз ты со мной, и тебе тоже. — И она приветственно махнула рукой рябому здоровяку с длинным, кривым шрамом через всю щеку, который держал на коленях угрюмую, расхристанную проститутку.

— Эй, Нед, расскажи-ка моему другу, почему ты хромаешь! Нед широко улыбнулся беззубым ртом.

— Тысяча чертей! Потому что когда нас захватили, ты всадила мне пулю в колено! — Его грубый смех завершился трескучей, как ружейный залп, отрыжкой. — Вы лучше с ней не связывайтесь, мистер, — посоветовал Нед Константайну. — Эта девица будет поопаснее любого мужчины в наших краях.

Хозяин «Спаниеля» — старик с недовольным лицом и неопрятной, растрепанной бородой цвета выброшенных на берег водорослей — бесстрастно кивнул при виде протянутой ему монеты и без лишних слов поставил на стойку большую бутыль рома. Энн небрежным движением большого пальца показала на Своего нанимателя.

— Мой друг — джентльмен и не пьет из горлышка, — сказала она. — Дай нам стаканы, деревенщина неотесанная!

К ее огромному удивлению, хозяин пошарил под стойкой и достал две фарфоровые чашки с отбитыми ручками. При этом он вполголоса сыпал проклятьями, громко пуская ветры в конце каждой фразы, точно ставил восклицательный знак.

— Нед Снейвли — один из немногих членов команды Джека Коленкора, которых не повесили с остальными, — пояснила Энн, беря Константайна за руку и направляя его к свободному столику в углу. — Хороший штурман, — а Нед действительно отличный рулевой — всегда может сказать, что его принудили служить на пиратском корабле, и у него есть приличный шанс, что судья ему поверит. Всём известно: пираты по большей части отвратительные мореходы, так что если им попадется хороший штурман, они стараются силой или хитростью заставить его работать на себя. Разумеется, на процессе все члены команды, за исключением самого Джека, утверждали, будто их принудили к службе на пиратском корабле, но суд поверил только Неду, корабельному плотнику и музыкантам. Кстати, Нед-то как раз и соврал.

— Вот как? Но почему ты стреляла в него, если он был одним из твоих соратников? — Константайн осторожно опустился на шаткий, колченогий стул. Его лицо белело в полутьме, словно бумага.

Энн ненадолго задумалась, припоминая тот роковой вечер у мыса Негрил-пойнт. Прохладный ночной бриз играл ее влажными волосами и трепал полы камзола. Мэри, повесив свою рубаху на планшир, методично давила вшей в швах рукояткой кинжала, и ее обнаженные груди молочно белели в заливавшем палубу лунном свете. С раскачивающихся на ветру канатов мерно капала смола; этот звук убаюкивал, усыплял, и поэтому они не сразу заметили в ночном океане темную тень подкрадывавшегося к ним капера[2] этого мерзавца Барнета. Остальные пираты пьянствовали в трюме с португальцами — ловцами черепах, и когда женщины подняли тревогу, ни один из них не нашел в себе сил подняться на палубу.

— Любовь к рому, этот порок всех пиратов, погубила не один экипаж, — заметила Энн. — Они слишком часто напиваются до такой степени, что уже не способны сражаться. Так и в тот раз — весь мир для них сузился до размеров бутылочного горлышка, и когда внезапно появился враг… Мы с Мэри кричали и бранились на чем свет стоит, а под конец даже выстрелили пару раз в люк в надежде, что уж это-то заставит их протрезветь, но где там!.. Ничто, как видно, не могло привести их в чувство, и хотя я ранила Неда, а Мэри и вовсе убила одного из наших, нам пришлось сражаться только вдвоем. Уж можешь мне поверить, мы показали все, на что были способны, да только без толку… — Тут Энн задумалась, что будет, если она снимет рубаху и покажет ему свои шрамы: один от абордажной сабли, распоровшей кожу точно между грудями, и второй — от абордажного топора, зацепившего бок в нескольких дюймах над бедром. — Я всегда говорила: лучше умереть, как мужчина, чем быть повешенным, как собака. Эти же слова я кричала им и в ту ночь, но они лишь барахтались в собственной блевотине и ничего не слышали. Знал бы ты, Константайн, как это было обидно! Ведь если бы не этот проклятый ром, мы могли бы отбиться, вполне могли!.. Я даже сказала об этом Джеку, когда его потащили на виселицу, да было уже поздно.

Строго говоря, если бы не начавшие разбухать чрева, Энн и Мэри должны были бы болтаться на виселице рядом с Коленкором и остальными. Судья помиловал их только потому, что обе женщины были в положении, и заменил казнь длительным тюремным заключением. Но Энн повезло. Кристиан Сотби — богатый плантатор и знакомый ее отца — обратил внимание на ее пока еще не обезображенную беременностью фигуру. Энн по-своему любила Джека, но у нее не было ни малейшего желания гнить в тюрьме, храня верность его памяти, поэтому на оценивающий взгляд Кристиана она ответила взглядом дерзким и откровенным. Это решило ее судьбу. Сотби пользовался большим влиянием в городе, и ему удалось добиться, чтобы Энн выпустили на свободу. У Мэри же не было ни богатых родственников, ни покровителей, поэтому рожать ей пришлось в тюрьме, где она и умерла от родильной горячки. Вскоре после этого умер и ребенок Энн.

Заполняя возникшую в разговоре паузу, Энн сделала из кружки большой глоток и почувствовала, как ром обжег свежую ранку на десне. Совсем недавно она потеряла коренной зуб. К счастью, все передние зубы были по-прежнему целы.

— Ну ладно, хватит обо мне, — грубовато сказала она. — А теперь расскажи, зачем ты таскаешься по темным переулкам с башкой Черной Бороды в мешке.

Тобиас Константайн задумчиво вертел в руках свою чашку. Он еще не выпил ни капли.

— Мне нужно было попасть в Негритянский квартал, — сказал он. — Я не знал дороги и спрашивал у всех встречных, как туда пройти. Эти трое головорезов вызвались меня проводить, но как только мы свернули с главной улицы, они набросились на меня.

— А что тебе понадобилось в Негритянском квартале? — Несмотря на название, это был не квартал, а всего лишь узкая улочка, где селились свободные негры и мулаты. Малочисленность обитателей цветного квартала объяснялась тем, что большую часть чернокожего населения Ямайки составляли рабы, с утра до вечера гнувшие спины на плантациях, и их беглые потомки, мароны, скрывавшиеся в лесистых горах центральной части острова.

— Мне приходилось кое-что слышать о культе вуду. В Негритянском квартале я надеялся найти кого-нибудь, кто сможет заставить эту голову говорить.

Энн едва не поперхнулась своим ромом.

— Тысяча чертей! Да ты еще больший безумец, чем я думала!

— Вовсе нет. Я сам видел, как Эдмунд, мой прежний партнер, задавал ей вопросы, а голова отвечала. Именно тогда я понял, кому он служит на самом деле, и украл у него голову.

От этих слов перед глазами у Энн все завертелось, как от хорошей порции рома.

— Ты говоришь о колдовстве! — горло ее внезапно пересохло. — Черт побери; Тобиас, ведь за это вешают!

Константайн порылся в мешке и извлек оттуда какой-то предмет, тщательно завернутый в пергамент. Когда он развернул сверток, в руках у него оказались небольшая переплетенная в кожу книга с латунными застежками, две восковые свечи, тростниковое перо, медный флакончик, похожий на чернильницу и несколько круглых мушкетных пуль.

— Вовсе нет, — ответил он. — Во всяком случае, если не считать прискорбных событий в Салеме,[3] здесь, в Новом Свете, за колдовство вешают теперь не чаще, чем в Старом. В Колониях до сих пор хватает великих врачевателей и колдунов, которым никто не мешает практиковать свое искусство, а в Джерман-тауне, в Пенсильвании, функционирует даже Верховный Магистрат. Я сам немного владею естественной и научной магией, но мои познания в некромантии весьма скромны.

Энн машинально перекрестилась, чего не делала уже лет десять. Ее трясло, но причиной этого было отнюдь не полученное в детстве ирландское католическое воспитание: как все моряки, Энн была очень суеверна.

— Я знаю одну колдунью, которая разбирается в таких вещах лучше, чем любая повитуха или аптекарь. Если кто и способен заставить эту голову заговорить, так это только матушка Пейшнз. Но я другого не пойму: какая тебе выгода от разговора с Черной Бородой?

— Я хочу, чтобы он рассказал, где спрятал свое сокровище, — шепотом ответил Константайн.

Энн громко, с облегчением рассмеялась:

— Нет, Тоби, ты точно полоумный! Или, может быть, это твой капитан Джонсон убедил тебя, что пираты обожают зарывать добычу в землю? В таком случае, вы оба глупцы! Морской разбой — не такое уж доходное ремесло, как считают сухопутные крысы. Много лет назад, возможно, кое-кому и удавалось захватить настоящие сокровища у индийских язычников в Красном море или взять на абордаж испанский галеон с золотом и пряностями здесь, в Вест-Индии, но это происходило еще в те времена, когда моя бабушка была сопливой девчонкой. Нам-то все больше доставались штуки материи да бочонки с виски и тому подобные товары, которые мы потом продавали жителям побережья в обеих Каролинах и других местах, где жителям были не по душе королевские налоги.

Константайн посмотрел на нее строго, словно школьный учитель, и Энн заметила, что его обезьянье лицо наконец-то начало приобретать нормальный цвет.

— Настоящие сокровища существовали, и вовсе не так давно, как ты думаешь. Черная Борода никогда не пиратствовал в Красном море, зато он был одним из последних буканьеров. Свое каперское свидетельство он получил еще до того, как Англия заключила мирный договор с Испанией и сделала Генри Моргана губернатором Ямайки за то, что он отправил на виселицу своих бывших сообщников. Мне достоверно известно: прежде чем начать пиратствовать у берегов Северной Америки, Черная Борода захватил один испанский корабль, шедший из Панамы в Барселону. Именно на борту этого корабля он обнаружил самую большую в мире драгоценность. Энн фыркнула.

— Ну, сейчас ты начнешь рассказывать сказки о сокровищах фей!.. Ладно, допустим, Тич действительно захватил нечто очень ценное. Но, скажи на милость, зачем ему понадобилось прятать свою находку? Вся добыча делится между членами экипажа поровну — таков морской обычай, и только капитан получает две части вместо одной. Как правило, доля каждого члена команды настолько мала, что нет никакого смысла ее прятать. Даже если кому-то очень повезет, и вместо обычной мануфактуры он захватит что-нибудь действительно стоящее, такой человек, скорее всего, очень быстро спустит свое богатство в тавернах и публичных домах.

Константайн кивнул. По всей видимости, ее насмешливо-фамильярный тон нисколько его не задел.

— Ты совершенно права, моя дорогая Энн, но в данном случае Тич захватил нечто такое, что нельзя было ни разделить на всех, ни продать обычному перекупщику или торговцу. Его трофей выглядел как самый обычный железный котел, однако стоило вылить в него хоть каплю вина, бросить хоть крошку, хлеба, как котел тотчас наполнялся до краев и оставался полным, сколько бы из него ни черпали. Опустошить его можно было, только перевернув вверх дном. Священник, который был тяжело ранен во время схватки, признался Тичу перед смертью, что этот сосуд — святыня. В Америку его привез сам Святой Брендан, покровитель мореходов. Испанцы нашли его на одном из удаленных островов и отправили Папе.

Энн только головой покачала. Похоже, Константайн был одержим какой-то дурацкой идеей — еще более сумасбродной, чем та, что когда-то заставила ее уйти в море. Быть может, подумалось ей, под этими роскошными бриджами скрывается сифилис или какая-нибудь другая болезнь, которая уже выела этой маленькой обезьянке мозги? Но она постаралась прогнать от себя эту мысль. Во-первых, думать так было нехорошо, а во-вторых, разве последнее время она не погибала от скуки? А фантазии Константайна были какими угодно, только не скучными.

— Откуда тебе это известно? — спросила она так торжественно, как только смогла.

Константайн сделал попытку слегка расправить узенькие плечи:

— Я — инициат Школы Ночи, тайного ордена, основанного сэром Уолтером Рэли. Руководители нашего ордена — самые опытные и умелые Мастера — узнали о сокровище от Израэля Хендза, бывшего подручного Черной Бороды, которого Тич жестоко искалечил мимоходом, почти так же, как ты ранила мистера Снейвли. Разбитая коленная чашечка не позволила Хендзу продолжить занятия морским разбоем, и он стал одним из лондонских нищих. На совете ордена было решено отправить меня и моего бывшего товарища капитана Эдмунда Лава в Новый Свет. Мы должны были вернуть сокровище Черной Бороды в Англию, чтобы там сведущие в научной и естественной магии люди смогли досконально изучить свойства котла и определить его истинную ценность. К сожалению, очень скоро выяснилось, что Эдмунд Лав любит золото больше, чем Британскую Корону, и все это время получал деньги от наших врагов-церковников. Эдмунд был не только моим единомышленником, но и близким другом, однако я так и не смог простить ему предательства. Теперь только от меня зависит, попадет ли чудесный котел в руки иностранцев или нет, и если для этого необходимо, чтобы отрубленная голова заговорила — да будет так!..

Энн вдруг захотелось оказаться в каком-нибудь тихом месте, где она могла бы вытянуться во весь рост и глядеть на потрескивающий в очаге огонь, или — еще лучше — в плетеном гамаке где-нибудь в тени на речном берегу. Там она, пожалуй, смогла бы спокойно обдумать его слова. Странный огонь, горевший в зеленых глазах Константайна, мог быть признаком безумия, тайного знания или же невероятной смеси того и другого.

И снова, сама того не замечая, она осенила себя крестным знамением. Ее рука двигалась медленно, словно застоявшийся воздух таверны вдруг стал плотным, как вода.

В зале внезапно наступила тишина, потом кто-то сказал:

— Давай-давай, перекрестись еще разок. Самое время тебе примириться с Богом, потому что сейчас ты к нему отправишься, шлюха!

Энн подняла глаза и увидела у дверей Вырвиглаза, который целился в нее из пистолета. В колеблющемся свете свечей и масляных ламп его изуродованное лицо выглядело еще страшнее, чем всегда. Рядом с Вырвиглазом скорчился Нат Виски; голова его была забинтована.

— Смотри не промахнись, приятель, — заметил Нед Снейвли, продолжавший тискать свою пучеглазую подружку. — Второго шанса у тебя не будет. Наша старушка Энн проворна, как водяная змея, и так же опасна. Если ты ее только ранишь, не успеешь оглянуться, как она выпустит тебе кишки.

Остальные посетители с любопытством следили, как будут развиваться события. Несколько мужчин в углу негромко перешептывались, очевидно, делая ставки. Хозяин таверны нырнул под стойку и вытащил оттуда заряженный тромблон.[4]

— Я не позволю, чтобы в моей таверне стреляли в женщин, — объявил он громко. — Особенно в таких, как мисс Бонни. Кроме того, ты можешь ранить парня рядом с ней, а он не только платит за выпивку, но и выглядит как джентльмен, так что я не удивлюсь, если его родные водят дружбу с самим губернатором Роджерсом.

(Тут Энн подумала, что на ее памяти владелец таверны чуть ли не впервые произнес больше трех слов кряду и ни разу не испортил воздух.)

Вырвиглаз глубоко задумался, затем сел на верхнюю ступеньку каменной лестницы. Он продолжал целиться в Энн, но для верного выстрела расстояние было, пожалуй, чересчур велико, и она с удовольствием подумала, что Вырвиглаз слишком боится ее, чтобы спуститься в зал.

— Я не стану стрелять! — объявил он. — Пока не стану. Я должен только задержать их обоих до тех пор, пока Черный Том не позовет господина, который нас нанял. Этот парень тоже из джентльменов — во всяком случае, монета у него водится, и он готов щедро заплатить каждому, кто поможет поймать этих двоих.

— Ну, тогда другое дело, — проворчал хозяин, опуская ружье. На Энн он даже не посмотрел, и она в который раз подумала, что все мужчины одинаковы!

Пока продолжался этот разговор, Константайн зажег свои свечи и, взяв одну из них в руку, выводил расплавленным воском на столе окружность.

— От тебя, вижу, толку ждать нечего, — заметила Энн. Обидные слова, но сейчас ей было все равно.

— Толк будет, и даже больше, чем тебе кажется, — отозвался Константайн сквозь зубы. — Если только эта штука сработает… Попробуй заговорить им зубы, нам нужно выиграть время.

С этими словами он отвинтил крышку медного флакончика, который Энн сначала приняла за чернильницу. Но вместо чернил там оказалась какая-то серебристая блестящая жидкость с металлическим запахом. Обмакнув в нее тростниковое перо, Константайн принялся что-то чертить на столе. На мгновение он остановился и, расстегнув застежки на своей книге, начал быстро листать страницы. Наконец он нашел нужное место, положил книгу перед собой и продолжал писать, то и дело в нее заглядывая.

— Что, дьявол тебя возьми, ты задумал? — прошипела Энн. Впрочем, несмотря на вполне понятное раздражение, она чувствовала себя заинтригованной.

— Нет, антагонист не имеет к этому никакого отношения, — рассеянно пробормотал в ответ Константайн. — Моей, так сказать, азбукой являются Шестая и Седьмая Книги Моисеевы, отнюдь не инкунабулы каких-нибудь чернокнижников. В этих священных Книгах собрана вся магическая премудрость, которую Бог дал евреям через их пророка и вождя. Увы, я знаю далеко не все. Великим Магистрам Джерман-тауна не очень-то хотелось делиться своим искусством с посторонними. Будем все же надеяться, что моих познаний окажется достаточно.

Энн слегка пожала плечами и встала с небрежной грацией крупной кошки (во всяком случае, она надеялась, что сумела произвести впечатление). Положив руку на эфес абордажной сабли, она громко сказала:

— По-моему, Вырвиглаз меня боится. Этот трусливый пес специально держится подальше, да и пистолетом-то он запасся, потому что не смеет приблизиться и скрестить со мной сабли. Или кто-нибудь считает, что это не так?! — Она сердито оглядела зал.

— Ни один, кто видел тебя в бою, — отозвался Нед Снейвли. Вытащив руку из-под юбок своей подружки, он взял со стола полупустую бутылку и, слегка приподняв ее, повернулся к Вырвиглазу: — Ты отлично знаешь, приятель, что Энн меня искалечила, и я не питаю к ней особой любви. Я был бы только рад, если бы кто-нибудь пустил ей кровь, но одно верно: если ты будешь настолько глуп, что попробуешь сразиться с ней, то очень скоро у тебя будет не хватать не только носа, но и кой-чего другого.

Вырвиглаз поковырял пальцем в своей треугольной дырке.

— Я не дерусь с женщинами. Не на саблях, — заявил он таким тоном, что сразу стало ясно — он не прочь, но только если будет уверен в победе. — А вот борьба — дело другое. Пусть эта шлюшка снимет свой клинок и попробует сойтись со мной врукопашную. Тогда и посмотрим, кто кого одолеет! Черт побери, я уже давно ни с кем не дрался и буду только рад вырвать этой гордячке оба глаза!

Энн тем временем прикидывала, не попытаться ли достать блестящие, новенькие пистолеты, которые были заткнуты за пояс. Допустим, рассуждала Энн, она сделает вид, будто собирается их выхватить. Может, это заставит Вырвиглаза спустить курок? На таком расстоянии он почти наверняка промахнется, и тогда она бросится вперед, чтобы выстрелить наверняка. План казался ей вполне разумным. Энн глубоко вдохнула, собираясь испустить боевой клич, но Константайн, словно прочтя ее мысли, схватил Энн сзади за ремень.

— Сядьте, госпожа Бонни, — проговорил он, от волнения позабыв о своем обещании не называть ее «госпожой». — Через пару минут мы оба спокойно выйдем отсюда, и никто нас и пальцем не тронет.

Энн готова была оттолкнуть его руку, но, ненароком заглянув в его зеленые глаза, прочла там что-то, что заставило ее послушаться. Она… верила этому странному человеку. Кроме того, он платил ей деньги, и она должна была выполнять его распоряжения.

Энн села. Константайн нарисовал на столе заключенную в круг шестиконечную звезду, возле каждого луча которой были написаны какие-то слова. Выглядел этот странный рисунок так:

Пока Энн пыталась расшифровать надписи, Константайн положил в центр рисунка, прямо на перевернутое имя Христа, мушкетную пулю.

— Вместо имени Моисея я использовал имя самого Спасителя, — негромко сказал он. — Я обещаю: в этом нет ничего от черной магии. А если не доверяешь мне, верь хотя бы Ему. Ради Него, Энн, возьми меня за руки!..

Она подчинилась, убежденная, скорее, его взглядом, устремленным на нее поверх пламени горящей свечи, нежели той чепухой, которую он нес. Руки у него оказались невероятно гладкими и мягкими. Даже у Мэри — у милой мертвой Мэри — рука была более грубой, мозолистой.

Но подумать об этом как следует Энн не успела — Константайн начал читать нараспев:

— Я, Тобиас Константайн, верный слуга Божий, заклинаю тебя, дух Алимон, страшными именами Сатера, Эгомо, Поро, Иеговы, Эло-има, Вульнаха, Денаха, Алонлама, Офиеля, Зуфиеля, Софиеля, Гавриила, Элоха, Алензима, Мелоима и приказываю защищать меня и эту женщину до тех пор, пока горит свеча. Исполни мое приказание так же верно, как верно то, что в конце веков Христос придет судить живых и мертвых. Аминь, аминь, аминь.

Выпустив руки Энн, Константайн спокойно убрал книгу и прочие принадлежности обратно в мешок и тщательно завязал шнурок. Потом он поднялся из-за стола и оправил сюртук.

— Я хотел бы доказать тебе, что мое искусство не пустая болтовня, — негромко сказал он. — И способ, который пришел мне в голову, ничем не лучше и не хуже других. Слушай меня внимательно, Энн: сейчас я встану и пойду к выходу, и если я все сделал правильно, оружие мистера Вырвиглаза не сможет причинить мне вреда. Честно говоря, заклинание, которое я только что составил, вряд ли выдержало бы серьезный научный анализ, к тому же я действительно мог ошибиться или что-то перепутать, но если мистер Вырвиглаз меня убьет, его пистолет будет разряжен, и ты… А у тебя будет два заряженных пистолета и абордажная сабля, которой ты так хорошо владеешь. Удачи тебе, Энн Бонни. Пожелай и мне того же…

Прежде чем Энн нашлась, что ответить, он уже шагал к дверям таверны.

— Не стреляй, мой уродливый друг, — крикнул Константайн Вырвиглазу. — Не стреляй по крайней мере до тех пор, пока я не подойду к самой лестнице, где твоя пуля наверняка в меня попадет!

Вырвиглаз издал звук, который — если бы его нос был цел — мог сойти за презрительное фырканье.

— Ты спятил, поганый ублюдок? Уж не думаешь ли ты, что я тебя застрелю?

— Надеюсь на это, — с неожиданной кротостью ответил Константайн. — Только позволь мне сначала расстегнуть сюртук и рубаху — я заплатил за них достаточно дорого, и мне не хочется, чтобы ты проделал в них дыру. Как тебе кажется, ты сумеешь попасть мне прямо в сердце? — Он принялся расстегивать одежду, Энн, которая стояла у него за спиной, невольно спросила себя, растут ли у него на груди волосы. Почему-то ей казалось, что грудь у Константайна должна быть безволосой и гладкой, как у девушки.

— Этот идиот считает себя неуязвимым, — проворчал Нат Виски, вытаскивая из-за пояса кинжал. — Думает, его нельзя убить!..

— Вовсе нет, — отозвался Константайн, который был уже почти у подножья лестницы. — Ваш наниматель, капитан Лав— вот кто действительно защищен. Я же обычно не столь неуязвим для пули и клинка, поэтому мне приходится защищать Себя дополнительно. Ага… кажется, я уже подошел достаточно близко, чтобы мистер Вырвиглаз мог в меня попасть, если бы только ему удалось держать пистолет ровно. Ну, будете вы стрелять наконец?! Или хотите просто напугать меня до смерти своей кошмарной рожей?! Ну, урод, давай же, пошевеливайся! У меня нет времени, чтобы до вечера изображать из себя мишень!

По залу разнесся невнятный гул голосов, кто-то из моряков рассмеялся. Энн расслышала и звон монет — посетители таверны делали новые ставки.

— Проклятье! Пристрели этого щенка! — прорычал Нат Виски. Вырвиглаз покачал головой.

— Нет, туг что-то нечисто. Кроме того, если я выстрелю, эта шлюха в два счета разделается с нами — ведь ее пистолеты заряжены.

— Пусть вас это не беспокоит, — вставил Константайн. — Госпожа Бонни, если этот малосимпатичный субъект убьет меня, разделите деньги из моего кошелька на три части. Одну возьмите себе, а две других отдайте мистеру Вырвиглазу и его товарищу; Кроме того, как ваш наниматель я приказываю вам отдать им содержимое моего мешка. — Его шпага со свистом рассекла плотный, застоявшийся воздух. — Как видите, я вооружен, — добавил он, снова обращаясь к Вырвиглазу. — Либо вы убьете меня, либо я насажу вас на этот вертел, как каплуна. Что вы выбираете?

— Провались ты к дьяволу! — выругался Вырвиглаз, поднимая пистолет. В замкнутом пространстве таверны выстрел прозвучал особенно громко, а лестницу сразу заволокло дымом.

Вскочив, Энн выхватила из-за пояса свой пистолет. Она была уверена, что из облака порохового дыма вот-вот покажется злосчастный мистер Константайн с дырой в развороченной груди. Потом она услышала, как что-то маленькое и твердое запрыгало по каменным ступенькам и подкатилось прямо к ее ногам. Наклонившись, она увидела, что это пистолетная пуля. Она сплющилась в лепешку, словно от удара о стену, и была еще горячей.

Перекрестившись в третий раз за вечер — и за последние десять лет, — Энн подхватила мешок Константайна и решительно двинулась к выходу. Облако дыма потихоньку рассеивалось, и она уже могла различить, что творится на ступеньках. К ее огромному изумлению, Константайн как ни в чем не бывало продолжал стоять у лестницы, и, поравнявшись с ним, Энн не удержалась и поглядела на его обнаженную грудь. Как она и ожидала, грудь у него была безволосой и бледной, но на ней не оказалось ни царапины.

— Очень любопытно, — негромко сказал Константайн. — Я почувствовал, как пуля ударила в меня, но мне совсем не было больно. А теперь как насчет того, чтобы обратить этих парней в бегство? — он говорил совершенно спокойно, но Энн видела, что его еще трясет.

— С удовольствием. — Она посмотрела на Вырвиглаза, который был так бледен, что его лицо больше, чем когда-либо, напоминало череп. Потом подняла пистолет и, прицелившись прямо в треугольную дыру над губами, нажала на спусковой крючок. Грохнул выстрел, лестницу снова заволокло клубами вонючего дыма, и тело Вырвиглаза покатилось по ступеням вниз. Из дыры на лице, которая стала теперь намного больше и потеряла правильные треугольные очертания, хлестала кровь.

Константайн посмотрел на труп и присвистнул.

— Отличный выстрел, госпожа Бонни, — заметил он. — Немногие джентльмены стреляют лучше. Я знал, что вы опасный и сильный противник, но не подозревал, что вы так хорошо обращаетесь с огнестрельным оружием.

— Не называй меня госпожой, Тоби, — напомнила Энн. Похвала была ей приятна, однако истина состояла в том, что ей просто повезло. Гораздо разумнее было бы целиться в широкую грудь Вырвиглаза, но носовое отверстие выглядело слишком уж соблазнительно, и она не устояла.

Бросив на пол разряженный пистолет, Энн выхватила из-за пояса второй, собираясь пристрелить и Ната Виски, но тот уже опомнился и выскочил за дверь.

— Возьми свой мешок, Тоби, и пойдем, — сказала Энн Константайну. Подобрав брошенный пистолет, она засунула его сзади за пояс и первой вышла в сгущающиеся вечерние сумерки.

* * *

Матушка Пейшнз жила в квартале, застроенном в основном лачугами из необожженного кирпича, но ее собственный небольшой дом был сложен из обтесанных глыб песчаника, тщательно оштукатурен и побелен. Единственная комната была чисто прибрана, а простая обстановка придавала ей сходство с монашеской кельей. Белые стены комнаты подчеркивали черноту лица хозяйки, которая — в отличие от большинства свободных негров Спаниш-тауна — выглядела как чистокровная африканка, а не как мулатка. В ней действительно не было ни капли белой крови: свою свободу матушка Пейшнз получила благодаря умению, с которым она помогала появиться на свет трем поколениям семейства Сотби. Разумеется, хозяин дал ей вольную не раньше, чем Пейшнз обучила своему искусству одну из дочерей, которая до сих пор оставалась рабыней в Сотби-хаузе, хотя была уже далеко не молодой женщиной.

Сама же матушка Пейшнз, сидевшая по-турецки в углу хижины, выглядела совсем древней. На ее повязанной красной косынкой голове почти не осталось волос, натягивающие ткань простого коленкорового платья колени были сухими и острыми, как у сверчка, но иссиня-черная коржа оставалась на удивление гладкой, словно прошедшие годы не засушили, а лишь отполировали ее, будто драгоценное эбеновое дерево.

Если не считать двух неглазурованных глиняных горшков, в хижине не было никакой мебели, поэтому матушка Пейшнз велела гостям садиться на сплетенную из камыша циновку, постеленную на полу. Собственно говоря, пола в хижине тоже не было — вместо него под ногами пересыпался тщательно просеянный белый песок, что придавало комнате сходство с внутренностью песочных часов. Константайна он буквально заворожил: присев на корточки у самого края циновки, он принялся пересыпать песок из одной руки в другую, словно ребенок, впервые попавший на пляж.

— Кость, — сказала матушка Пейшнз голосом, похожим на шуршание ветра в зарослях сахарного тростника.

— Простите, как вы сказали? — Константайн удивленно вскинул голову.

— Ты правильно меня понял, маленький белый колдун. Это выбеленные и перемолотые кости, смешанные с солью и дроблеными кораллами.

Если своими словами матушка Пейшнз надеялась вызвать у него страх или растерянность, то она просчиталась. Будничным жестом отряхнув ладони, Константайн подобрал под себя полы сюртука и ловко — скорее по-кошачьи, чем по-обезьяньи — опустился на циновку рядом с Энн.

— Похоже, вы, леди, обладаете знаниями, которые мне необходимы, заметил он и, развязав тесемки мешка, вытащил голову Черной Бороды. — Скажите, вы можете заставить останки этого свирепого господина поговорить со мной?

Матушка Пейшнз улыбнулась, продемонстрировав четыре верхних и три нижних зуба — больше, чем осталось бы в ее годы у любой белой женщины.

— Если ты и дальше будешь называть меня «леди», мой дорогой, я заставлю этого мертвого пирата не только говорить — петь… Я не могу обещать, что он ни разу не сфальшивит, но у него, наверное, и при жизни было неважно со слухом.

— Ты можешь заставить отрубленную голову заговорить, а моего ребенка спасти не сумела?! — выпалила Энн, но тут же прикусила язык. «Это не я говорю, — в панике подумала она. — Это говорит ром, который я пила весь день».

Матушка Пейшнз, впрочем, нисколько не рассердилась.

— Разве я не спасла тебя и твое дитя, когда ты его только носила? — мягко напомнила она. — И если бы мистер Сотби послал за мной, как только твой ребенок заболел, мне, возможно, и удалось бы что-нибудь сделать. Но ему было наплевать, умрет сын повешенного пирата или нет, и, сдается мне, матери несчастного малютки тоже было все равно.

Энн вспыхнула. Ее отец насмерть запорол бы любого негра, который осмелился бы разговаривать с ней подобным образом, но, с другой стороны, Энн перестала быть дочерью своего отца задолго до того, как Джек Коленкор увлек ее в море.

— Я не желала ему смерти, — хмуро выдавила она и, опустив голову, принялась водить пальцем по песку, который, если верить матушке Пейшнз, на три четверти состоял из перемолотых костей.

— Может, и нет, — отозвалась старая негритянка. — Но что сделано, то сделано. Впрочем, эта история не имеет никакого отношения к тому, чего хочет от меня этот маленький белый колдун. Похоже, он уверен, что я могу заставить Черную Бороду рассказать ему, где он спрятал сокровище. Ведь эта твоя толстая книга ничем тебе не помогла, не так ли, мой дорогой?

Константайн криво усмехнулся.

— Мои занятия естественной и научной магией и христианской кабалистикой кое-чему меня научили, но искусством оживлять мертвых я так и не овладел — и, быть может, к лучшему. Мне приходилось терять друзей и… и людей более близких, так что мне, конечно, хотелось бы снова услышать их голоса, но я боюсь, что если бы я умел разговаривать с мертвыми, не осталось бы времени для живых.

— Уверяю тебя, разговоры со скелетами тебе бы очень скоро надоели. Голоса мертвых можно услышать, но они не приносят утешения, — усмехнулась матушка Пейшнз, а Энн подумала, что сказал бы ей Джек Коленкор, если бы ей довелось снова услышать его грубоватый, просоленный баритон. А что сказала бы ей Мэри? Был бы ее голос все таким же нежным и ласковым после четырех лет, проведенных в могиле? Ах, если б только у нее было с собой хоть несколько глотков рома! Тогда, быть может… Нет, нельзя, одернула себя Энн. И без того ее основательно мутило. Еще немного, и она просто упадет и заснет, а для этой странной работенки ей нужна ясная голова!

Тем временем матушка Пейшнз достала откуда-то короткую деревянную палочку, к одному концу которой была привязана высушенная лапка цыпленка, а к другому — пучок длинных черных перьев из хвоста трупиала.

— Сидите и не двигайтесь, иначе мне будет трудно, — предупредила она и, просунув между иссиня-черными губами кончик розового языка, принялась раскачиваться из стороны в сторону. При этом она водила жезлом по песку, вычерчивая на нем — нет, не слова, которые писал в таверне Константайн, а какие-то таинственные знаки, похожие на следы, которые в ветреный день оставляют на песчаном берегу нижние ветви деревьев.

— Положи Капитана-без-Тела между нами, — скомандовала матушка Пейшнз, широко ухмыляясь. — И приготовься задавать вопросы. Скоро он заговорит…

Константайн опустил голову на циновку. Спутанные, слипшиеся волосы и борода мертвеца образовали нечто вроде подушки, поэтому голова не опрокидывалась. Потом матушка Пейшнз взяла на ладонь немного костяного песка и, наклонившись вперед, подула на него, словно посылая воздушный поцелуй, так что он влетел в черную дыру между оскаленными желтыми зубами пирата.

— Теперь возьмитесь за руки да закройте глаза покрепче! — сказала она.

Они подчинились, и Энн снова подумала о том, какие маленькие и мягкие у него кисти. Она не держала за руку ни одного ребенка с тех пор, как сама была маленькой девочкой, но ощущение вспоминалось именно таким. Приказ закрыть глаза ей не особенно понравился, но совсем не потому, что она опасалась ловушки. Энн вообще не любила закрывать глаза: стоило ей опустить веки, как перед ее мысленным взором начинали возникать знакомые лица — красное и злое лицо стоящего на эшафоте Джека и бледное, мертвое лицо Мэри, каким оно казалось в полумраке большой и мрачной комнаты, служившей одновременно и тюрьмой, и винным погребом. Но здесь, в домике матушки Пейшнз, все было иначе; во всяком случае, темнота, наступившая, как только она закрыла глаза, казалась Энн более мягкой и… безлюдной.

— Не открывайте глаза, что бы вы ни услышали! — снова предупредила матушка Пейшнз. — Ну, а теперь… Говори, капитан Тич!

Голос, который раздался почти сразу за этими ее словами, нисколько не напоминал голос духа. Это был голос живого мужчины, говорившего к тому же с явным бристольским акцентом.

— Клянусь дымящейся задницей Сатаны, где я и что тебе от меня нужно, черномазая шлюха?!

— Мне ничего от тебя не нужно, капитан Отрезанная Голова, — ответила матушка Пейшнз, при этом в ее голосе прозвучали нотки по-королевски величественные и чуть презрительные. — Но эти двое хотят кой о чем тебя расспросить. Скажи им, куда ты спрятал свое сокровище.

— Неужто они думают, будто я не придумал ничего лучшего, чем зарывать золото и, серебро в землю? — прогремел мужской голос, доносившийся, казалось, с того же самого места, что и голос матушки Пейшнз. «Это она говорит, — подумала Энн. — Она, а не голова!» Еще вчера Энн решила бы, что негритянка просто водит их за нос, как дешевый фигляр-чревовещатель, каких полным-полно на каждой ярмарке, но события сегодняшнего дня заставили ее пересмотреть многие свои взгляды.

— Нет, добрый капитан, нас не интересуют ни золото, ни драгоценные камни, — раздался спокойный голос Константайна. — И тем более нам нет дела до сахара и кож, которые вы продавали в Бофорте и Бате. Нам нужен некий предмет, похожий на грубый железный котел для перетопки тюленьего жира, который вы спрятали где-то здесь, на Ямайке. По виду он ничем не примечателен, но испанский священник не отдавал его, пока не получил смертельную рану. Да и на вас котел произвел такое сильное впечатление, что вы закопали его в каком-то потайном месте и никому ничего не сказали.

Последовало несколько томительно долгих минут тишины, в течение которых Энн боролась с искушением открыть глаза. Потом снова заговорил Тич, но на сей раз его слова звучали гораздо тише.

— Умирая, этот испанский падре сказал, что в котле готовили последнюю пасху для Иисуса Христа. Тогда я помочился в котел, чтобы показать, как я презираю всю эту католическую чушь, но на моих глазах моча превратилась в прохладную чистую воду, которая заполнила котел до краев. Ничто никогда не пугало меня сильнее; даже когда я почувствовал, как абордажный топор врубился мне в шею, я испугался гораздо меньше. Если настанет Судный день, когда нас, мертвых, призовут во плоти на Суд Божий, меня наверняка отправят в еще более жаркий уголок преисподней за то, что я помочился в любимый котелок Иисуса, не так ли? Гром и молния! Не удивительно, что все остававшиеся мне годы я провел, готовясь попасть в ад!

Константайн в волнении сильнее сжал пальцы Энн.

— Вас действительно может ожидать геенна огненная, капитан, но вовсе не потому, что этот железный котел был Святым Граалем, как считал Святой Брендан, привезший его сюда, в Новый Свет. Нет, эта штука гораздо более древняя, в ней заключена сила, к которой не имеют отношения ни Христос, ни его антагонист. Скажите, где вы ее закопали, и мы оставим вас в покое.

— Покой всегда хорош, пусть даже в конце меня все равно ожидает адский огонь, но есть вещи и поприятнее. Положи меня… мою голову на колени к этой рыжеволосой красотке — после этого мне будет слаще спаться в моей могиле, пусть даже та часть меня, которая сумела бы лучше оценить то, что находится между этими восхитительными крепкими ляжками, давно пошла на корм акулам и тунцам.

— Вы требуете слишком многого, капитан Тич! — воскликнул Константайн и крепче сжал руку Энн, словно пытаясь подбодрить ее. Энн подавила смешок.

— Как хочешь, малыш, — отозвалась голова. — Такова моя цена. Тут кто-то словно потянул Энн за язык.

— Не будь ребенком, Тоби, — сказала она со спокойствием, которого сама от себя не ожидала. — Мне приходилось держать между ног и куда худшие вещи.

Последовала короткая пауза, потом она почувствовала, как ей на колени осторожно положили голову, хотя кто ее туда перенес, Энн так и не поняла. Голова была совсем легкой и, к счастью, не шевелилась. «Совсем как сухой кокосовый орех или пустой панцирь королевского краба, — сказала она себе. — Я выдержу, если только Тич не потребует, чтобы я сняла бриджи».

— Ну вот, совсем другое дело!.. — сказал мужской голос. Теперь Энн была совершенно уверена, что его источник, находится немного дальше и выше, чем лежащий у нее на коленях предмет. — Прошу прощения у леди за свою грубую речь. Будь я жив, красавица, я бы вплел тебе в волосы шелковые ленты и сделал одной из моих жен.

— Нет, капитан, ничего бы у вас не вышло. Наоборот, я могла бы вплести вам в бороду ленточки и сделать одним из своих мужей, — парировала Энн, удивляясь про себя, как ей удается столь беззаботно пикироваться с мертвым, вернее — с его головой. Должно быть, решила она, это ром помогает. Сегодня она выпила порядочно. — Я не какая-нибудь служанка из таверны, — добавила она с угрозой. — Я Энн Бонни из команды «Уильяма», и несмотря на то, что перед вами женщина, я такой же член Братства, как вы. Ну, капитан, что мешает вам поверить свой секрет такому же морскому бродяге?

Раздавшийся в ответ гулкий смех исходил, казалось, со всех сторон одновременно.

— Интересно, может ли один из членов Братства быть сестрой?! Нет, не подумай, будто я сомневаюсь в твоих словах — за свою жизнь я повидал немало всяких чудес. Твоя храбрость заслуживает награды, а моя тайна — единственное, что у меня осталось. Жаль все же, что я не встретил тебя, когда был полон жизни и огня! Когда-то я хотел превратить палубу своего корабля в самый веселый ад на земле, но теперь я думаю, что там было бы еще веселее, будь у меня на борту такая дьяволица, как ты! Ну, слушай, я расскажу тебе, где я спрятал то, что вы ищете…

* * *

Чтобы преодолеть расстояние в сорок семь миль, им понадобился целый день и добрая половина ночи. Ехали они в скрипучей двухколесной повозке, запряженной старой клячей с проваленной спиной и раздутым брюхом, которая едва плелась. От жесткой скамьи ягодицы и бедра Энн немилосердно ныли, и она не раз жалела, что они не отправились в путь на кече[5] или каком-нибудь другом судне, однако им нужно было покинуть Спаниш-таун, не привлекая к себе внимания. Разумеется, нормальный экипаж, запряженный парой лошадей, был бы не в пример удобнее и быстрее, однако кошельки и денежный пояс Константайна были, по-видимому, не такими неисчерпаемыми, как тот мифический котел, который он искал, поэтому им пришлось довольствоваться малым.

Кристиан Сотби не раз говорил, что плантация «Дербишир» представляет собой характерный пример стремления местных землевладельцев взвалить управление своим имуществом на посредников, а самим прохлаждаться в Лондоне. Плантации сахарного тростника близ устья Блэк-ривер действительно быстро хирели, не принося никакого дохода своему владельцу, и ничего удивительного в том не было. Управляющие на плантациях сменялись чуть не каждый сезон, но все они оказывались либо пьяницами и лентяями, либо откровенными ворами, заботившимися прежде всего о собственном кармане и эксплуатировавшими рабов с невиданной жестокостью. В конце концов владелец «Дербишира» все же вернулся на Ямайку с твердым намерением привести свои дела в порядок, но по несчастливому стечению обстоятельств он появился на плантации в самый разгар восстания рабов. Гарнизон близлежащего городка мог бы восстановить порядок в считанные дни или даже часы, однако этому помешал разбойничий рейд шайки маронов, спустившихся с нагорья Кокпит, и солдаты были очень заняты, стараясь оттеснить бандитов в места, которые и они сами, и их противники называли Страной Смотри-в-Оба. Восстание рабов увенчалось полным успехом. Незадачливый владелец «Дербишира» был убит, его просторный дом и поля сожжены, а чернокожая часть собственности разбежалась, пополнив собой разбойничьи шайки в непроходимых центральных районах страны.

Погибший хозяин «Дербишира» не оставил завещания, и теперь, тридцать лет спустя, его постаревшие наследники оспаривали права на заброшенное поместье в суде лорда-канцлера, а это означало, что тяжба может продлиться еще несколько десятилетий. Между тем землетрясение, разрушившее Порт-Ройяль, захватило не только восточную оконечность острова. Пусть немного, но оно все же изменило и береговую линию возле залива Голодного Брюха, и русла нескольких притоков Блэк-ривер, в результате чего большая часть плантаций превратилась в соленое болото. Местные жители считали окрестности «Дербишира» проклятыми землями, и не было ничего удивительного, что Черная Борода решил спрятать захваченное сокровище именно там.

Слева от дороги, которая представляла собой глубокую, заросшую сорной травой колею, тянулась узкая полоска пляжа. По залитому беглым лунным светом песку сновали крабы, похожие на скрюченные призраки каких-то горбатых карликов. Бесшумно парившие над заливом летучие мыши-рыболовы, странно похожие на темных молчаливых чаек, время от времени бросались вниз и тут же взмывали в небо с добычей в зубах. На суше их собратья гонялись за рассыпанными среди неподвижной листвы созвездиями крупных светляков. Неумолчному шороху прибоя вторили свадебные трели лягушек и немузыкальный визг копулирующих в тростниках ящериц. Казалось, все живое вокруг жрет или совокупляется, и Энн захотелось проделать и то, и другое или — еще лучше — просто завалиться спать, как, несомненно, поступило большинство жителей Спаниш-тауна, но она не могла сделать это по той простой причине, что сейчас была ее очередь править лошадью, и Константайн, передав ей вожжи, задремал, положив свою светловолосую голову на ее широкое плечо. «Он доверяет мне, — не без удивления подумала Энн. — Мне, которая могла бы свернуть ему голову, как цыпленку, или перерезать горло и забрать его дорогую одежду и те несколько медяков, что у него еще остались! Черт меня возьми, я ведь делала вещи и похуже, и он это знает. Знает, и все же… Так кто же был прав: Мэри, которая клялась, что, в сущности, я не такая уж плохая, или отец, считавший меня исчадием ада?»

За зарослями тростника и мангровой рощей замаячила в темноте группа сандаловых деревьев. Позади них вздымался над зарослями чертополоха и борщевика обгорелый остов усадьбы «Дербишир» — обрушившиеся стропила, покосившиеся колонны, рассыпающаяся труба дымохода, которую и велел им искать Черная Борода… или говорившая его голосом матушка Пейшнз.

От голода у Энн так громко заурчало в животе, что Константайн, которого не беспокоили ни визг гекконов, ни вопли лягушки-быка, зашевелился и поднял голову.

— Мне еще никогда не приходилось слышать, чтобы подобный звук исходил от женщины, — сказал он сиплым со сна голосом. —

Впрочем, меня это не особенно удивляет. Как свидетельствует наука, мужчины и женщины устроены практически одинаково, так почему — твой желудок должен быть менее голосистым, чем мой?

Энн рассмеялась и, вручив ему вожжи, пригладила свои рыжие спутанные волосы.

— Близкое знакомство — конец вежливости, — проговорила она. — Или ты смеялся надо мной, когда называл «госпожой»?..

Константайн протер глаза и достал из кармана футляр из слоновой кости, в котором хранил очки.

— Иногда, моя прекрасная амазонка, слушая вас, я забываю, что вы неграмотны, серьезно ответил он. — Во всяком случае, свои мысли вы выражаете не просто точно, но и изысканно.

Энн откашлялась и сплюнула.

— Честно говоря, я получила кое-какое образование, только никакой пользы оно мне не принесло. Мой отец был стряпчим в Белфасте; меня он прижил со служанкой, и его карьере пришел конец. Ему пришлось перебраться в Новый Свет, в Чарльстон. Там он отдал меня в школу, да и сам кое-чему учил, но с тех пор я уже многое забыла. Впрочем, до сих лор я неплохо читаю и вполне способна разобраться, что на самом деле скрывается за некоторыми твоими «благородными» выражениями. — Энн бросила на Константайна быстрый взгляд. — Если мы выберемся из этой передряги живыми и невредимыми, тебе придется подарить мне книгу про пиратов, которую написал этот твой капитан Джонсон. Я хочу ее прочитать: признаться, мне очень интересно, что этот тип сделал с моим добрым именем, Кстати, как ты думаешь» что он будет делать, если я приеду в Лондон и встречусь с ним во плоти?

Константайн рассмеялся.

— Знаешь, Энни, твоя способность удивлять меня так же нескончаема, как нескончаема способность океана вызывать у меня морскую болезнь, хотя должен сказать откровенно, что первое неизмеримо приятнее второго.

Энн в восторге с такой силой хлопнула своего спутника но спине, что его очки соскочили с носа и приземлились к нему на колени.

— У тебя здорово подвешен язык, Тоби. Придется мне быть поосторожнее: ты, того и гляди, разобьешь мое девичье сердце. — Она не глядя подобрала очки и снова водрузила ему на нос. Будь сейчас день, она, пожалуй, захлопала бы ресницами в притворном смущении, но в царящей вокруг полутьме Константайн вряд ли мог по достоинству оценить ее способности к лицедейству.

Ему, впрочем, было достаточно и одних слов. Запрокинув голову, он посмотрел на небо и сказал:

— Если воспользоваться словами Шекспира, у нас в Англии звезды как будто глядят сквозь прорехи в покрывале ночи. Звучит довольно пошло, но это действительно так. Ну а здесь небеса подбиты звездами, словно гвоздями с бриллиантовыми головками. Стоит поднять голову, как сразу вспоминаются стихи Мильтона о небесной тверди, населенной живыми сапфирами, которые светят так ярко, что старая пьянчуга-луна стыдится показать свое испитое, красное лицо. Впрочем, я, кажется, заболтался и забыл, что соловья баснями не кормят. Нужно подумать, чем набить брюхо. Осталась у нас какая-нибудь провизия?..

На рынке в Драй-ривер они приобрели корзину манго и бананов, а также связку вяленых губанов и пакет обжаренных в масле головачей, но теперь от всех запасов остались только банановая кожура да рыбьи хвостики.

— Я обойдусь. — Энн криво усмехнулась. — Голод ничем не хуже трезвости. Давай-ка слегка разомнем ноги, пописаем и начнем копать.

На дне повозки лежали две лопаты и кирка, а также бухта крепкой веревки и блок для поднятия тяжестей, однако инструменты им не пригодились. Черная Борода положил котел в неглубокую яму рядом с дымоходом усадьбы и завалил битыми кирпичами, которые проще было разбирать вручную. Примерно через час работы масляный фонарь, который они повесили на ветку ближайшего дерева, высветил в яме Простой чугунный котел, весьма похожий на те, в которых негры вываривали семена мыльного дерева. Правда, этот был намного больше — к примеру, малыш Константайн мог запросто в нем искупаться, хотя Энн было бы в нем тесновато. Весил котел тоже порядочно. Несмотря на недюжинную силу спутницы, им никак не удавалось вытащить его из ямы и взвалить на повозку. Вытирая пот со лба, Энн даже пожалела, что у Константайна не хватило денег, чтобы нанять нескольких носильщиков-негров у кого-нибудь из независимых работорговцев, хотя в этом случае им, конечно, было бы гораздо труднее сохранить в тайне свой маршрут и цель путешествия.

Несмотря на то, что руки у него были мягкими и нежными, он неплохо разбирался в механике. Через некоторое время котел и выпряженная из повозки лошадь были соединены между собой веревкой, которую он особым образом пропустил через подвешенный к деревянной раме блок. Константайн и Энн должны были помогать лошади с помощью длинных деревянных рычагов, вырубленных в зарослях неподалеку, а потом, когда котел повиснет на перекладине, подкатить под него повозку. Пока Константайн готовил свое устройство, Энн гадала, собирается ли он проверить волшебные свойства котла. Если да, думала она, ее любопытство и голод будут утолены, ибо, чтобы победить ее скептицизм, Константину достаточно было бросить в котел остатки их последней трапезы, после чего — если все пойдет как надо — он до краев наполнится бананами и жареной рыбой.

Потом Энн спросила себя, что будет, если ничего не произойдет. Каким-то образом она успела не на шутку привязаться к этому тощему, похожему на обезьянку очкарику, и ей не хотелось, чтобы он разочаровался в своей находке.

* * *

Рассвет был уже близко, но вокруг, казалось, стало еще темнее. Тяжело нагруженная повозка со скрипом тащилась по заросшей дороге вдоль берега. Звезды и луна скрылись за облаками, и с моря подступала пелена тумана. Стало гораздо прохладнее, и мокрая от пота рубаха и бриджи Энн неприятно липли к телу. Лягушки и ящерицы в тростниках умолкли, словно испугавшись чего-то, и единственными звуками, нарушавшими величественное молчание ночи, оставались мерный шорох прибоя, стук копыт усталой лошади да немузыкальный визг плохо смазанных, рассохшихся колес. В такой мрачной обстановке даже белый человек мог бы услышать, как стонут в тающих в тумане тростниках души утонувших мореходов, и Энн почти слышала их жалобные голоса.

— Значит, после смерти мы не отправляемся ни в рай, ни в ад? — Энн первой нарушила становившееся тягостным молчание. — Значит, до самого Судного дня мы просто лежим и кормим червей?.. — Туман захватил их, и она едва различала темную тень на сиденье рядом с собой. Даже лица Константайна не было видно, хотя какой-нибудь час назад она могла бы различить в темноте его шевелящиеся губы.

— Если он вообще настанет, этот Судный день, — ответил он. — Лично я не исключаю правоты деистов, которые считают, что Бог только создал мир, а потом умыл руки. Как бы там ни было, в Евангелии нет ни одного указания на то, что рай или ад ожидают человека сразу после смерти, хотя один итальянский поэт, кажется, считал иначе.

Энн немного подумала над его словами.

— Может, Страшного суда и не будет, — согласилась она, — хотя все священники утверждают обратное. Во всяком случае, они утверждали это, когда я в последний раз была в церкви.

Его маленькая рука легла на ее руку, и она спросила себя, как их лошадь находит дорогу в такой темноте. Хотя Энн и выросла на плантации, она мало что знала о лошадях.

Константайн негромко фыркнул.

— Отцы церкви решили, что христиане будут лучше себя вести, если убедить их, что рай и ад следуют непосредственно за смертью. Кто станет бояться, если воздаяние за греховную жизнь будет отдалено на неопределенный срок? Именно поэтому нас учат думать о мертвых так, будто они уже завтракают в райских кущах или поджариваются на адских сковородках, тогда как на самом деле они медленно гниют в своих могилах. — Она почувствовала, как Константайн вздрогнул. — Будь я проклят, но здесь как-то уж слишком темно и сыро! Похоже, затевается что-то сверхъестественное.

Лошадь внезапно остановилась и издала какой-то нелошадиный звук, похожий скорее на глухой стон, чем на ржание. Константайн снова вздрогнул и завозился на сиденье.

— Спички, где мои спички?.. — бормотал он. — Будь у меня свет, я бы достал свою книгу и прочел заклинание, чтобы разогнать эту тьму! Как же я был глуп, что в свое время не выучил такую важную вещь наизусть!

— Ты совершил и другие глупости, — раздался из тумана спокойный, не лишенный приятности голос. Именно «из тумана» — определить направление или расстояние более точно Энн бы не взялась. — Честное слово, Тобиас, наши бывшие хозяева были бы разочарованы, узнав, что тебя так легко застать врасплох.

Константайн выпустил руку Энн, и она скорее почувствовала, чем увидела, как он выпрямился на скамье.

— Твои бывшие хозяева, Эдмунд. Я по-прежнему служу своим наставникам и учителям, — ответил Константайн и добавил вполголоса: — Держи пистолеты наготове, Энн.

В следующую минуту туман внезапно отступил — исчез, как тает испарина на зеркале, стоит только открыть окно. Вместе с ним отступила сырая, липкая влажность, и над заливом вспыхнули первые розоватые лучи солнца, в свете которых Энн без труда разглядела двухмачтовый люггер, стоящий на якоре в двух кабельтовых от берега. Не далее чем в двадцати ярдах от того места, где остановилась их лошадь, темнел на прибрежном песке шестнадцативесельный полубаркас. По меньшей мере десять вооруженных мужчин окружили их полукольцом, держась за руки, как дети (это последнее обстоятельство особенно позабавило Энн, узнавшую большинство лиц). По мере того, как вокруг становилось все светлее, они разнимали руки, смущенно переглядывались, терли глаза и трясли головами. Некоторые бормотали молитвы, остальные громко бранились.

«Они ничего не видели в темноте и тумане, — подумала Энн. — Но он видел. Он-то и привел их сюда, на берег, и поставил на нашем пути».

Человек, на которого она смотрела, Не мог быть никем иным, как капитаном Эдмундом Лавом, о котором рассказывал ей Константайн.

Капитан был в черной шляпе с высокой тульей, черном камзоле и бриджах, белых чулках и тяжелых башмаках с медными пряжками, и, если бы не тонкая шпага у бедра, его можно было бы принять за мирного квакера.

Тратить драгоценное время на разговоры и препирательства было не в характере Энн. Выхватив пистолеты, она взвела курки и выстрелила в капитана сразу из обоих стволов. Затем, издав воинственный клич, она с силой хлестнула вожжами дрожавшую от усталости клячу, надеясь в суматохе прорваться сквозь строй пиратов. Глаза Энн щипало от порохового дыма; от выстрелов и собственного крика звенело в ушах; однако, несмотря на шум и энергичные понукания, лошадь не двинулась с места. Когда же дым немного рассеялся, Энн увидела, что капитан Лав потерял свою широкополую шляпу, а его люди, среди которых был и Нат Виски, целятся в нее и в Константайна из мушкетов. Напуганная лошадь билась в постромках, храпела, вращала глазами, но не могла сделать ни шагу, словно что-то невидимое удерживало ее на месте. Ситуация была критической, но — как и в таверне, когда Вырвиглаз выстрелил в Константайна — женщина наблюдала за происходящим как будто со стороны, словно все это ее не касалось и ничем ей не угрожало.

Впрочем, всеобщее оцепенение продолжалось лишь несколько мгновений. Энн была уверена, что вот-вот грянет залп и с ними обоими будет покончено, но капитан Лав внезапно махнул рукой, давая своим людям знак опустить оружие.

— Разве ты не сказал своей шлюхе, Тобиас, что я неуязвим, и покуда врожденная магия защищает меня от пуль и мечей, я не нуждаюсь в заклятиях наподобие того, что ты использовал в Спаниш-тауне? — насмешливо спросил он.

— Госпожа Бонни не шлюха, — ответил Константайн с ноткой обреченности в голосе. Несмотря на весь трагизм положения, в которое они попали, Энн неожиданно обрадовало, что он заступился за нее, хотя она и не представляла, какую пользу это может ей принести.

Капитан Лав (который был едва ли выше Константайна ростом и казался еще более хилым и худым) растер кончиком пальца пятно пороха, появившееся на его выпуклом, бледном лбу, потом провел рукой по гладким, черным как смоль волосам. Черты его лица были изящными, словно у женщины или даже девушки; чем-то он отдаленно напоминал Мэри, однако взгляд его больших темных глаз был холоден как лед.

— Кем бы ни была твоя подружка, — сказал Лав, — она отменно стреляет. Обе пули попали в меня — одна в лоб, а другая в грудь, и каждая могла бы стать смертельной, если бы я не был защищен. Как бы там ни было, подобная меткость — редкое качество, особенно для женщины.

— Этой рыжей тигрице всегда везло, как самому дьяволу, — проворчал Нат Виски. — Но, похоже, удача наконец-то ей изменила.

Капитан Лав по-прежнему не отрывал взгляда от Энн и Константайна, но слова Ната он прекрасно слышал.

— Мистер Виски, — проговорил он, не удостоив пирата взглядом, — если вы еще раз позволите себе заговорить без разрешения, я, пожалуй, дам госпоже Бонни возможность перезарядить пистолет и выстрелить вам между ног. Надеюсь, это сделает ее немного сговорчивее: даме необходимо выпустить пар, а то, кажется, она настроена чересчур воинственно.

— Как ты нас нашел? — спросил Константайн, вытирая запотевшие очки рукавом сюртука и снова водружая их на нос. Он казался совершенно спокойным; его состояние выдавало только легкое дрожание рук, которое, впрочем, могло быть вызвано не страхом, а гневом или разочарованием.

Капитан Лав чуть наклонил свою аккуратную головку и посмотрел на них одним глазом, сразу сделавшись похожим и на хищного ястреба, и на старого, умного попугая.

— Как я вас нашел? — переспросил он. — Что ж, отвечу. Подобно ветхозаветному Онану, ты пролил свое семя… нет, не на землю, а на покрывало нашего с тобой ложа. Пока ты купался в соседней комнате, я собрал твое семя в сосуд и спрятал. Еще тогда мне показалось, что в будущем оно может мне пригодиться, и, как видишь, я не ошибся. Когда мои люди потеряли ваш след в Спаниш-тауне, я растворил твое засохшее семя в половине чайной ложки живого серебра, произнес подобающие случаю слова и пустил капельку жидкого металла сначала на карту острова, потом на календарь и наконец на циферблат часов. Так я узнал, где, когда и в котором часу мы сможем перехватить вас. Все остальное было предельно просто… — Он слегка поклонился Энн. — Надеюсь, госпожа Бонни, мои слова не слишком вас шокировали? Совсем недавно я и мистер Константайн действительно были больше, чем просто друзьями или коллегами. Мы были…

— Какое мне дело, что вы были любовниками?.. — Энн сплюнула.

— Я всякого навидалась, пока ходила под черным флагом. Ни для кого не секрет, что содомский грех процветает на многих кораблях, и не только пиратских.

Капитан Лав снова улыбнулся, обнажив два ряда мелких, очень белых зубов, не испорченных ни цингой, ни табаком, ни временем.

— Да-а, — протянул он. — Не сомневаюсь, что вы, госпожа Бонни, лучше других знакомы с этой стороной моряцкой жизни. Я даже не очень удивлюсь, если выяснится, что в свое время вы были не только объектом, но и, так сказать, активной стороной. Конечно, я знаю, что вы женщина, но существуют разные способы… Константайн поднялся с сиденья.

— Я убью тебя, Эдмунд!

В ответ Лав снова поклонился.

— Все возможно в этом лучшем из миров, но мне тем не менее кажется, что сейчас моя смерть маловероятна. Слезайте-ка лучше на землю и помогите моим людям разгрузить повозку.

Ничего поделать они не могли, и Энн без возражений отдала саблю Нату Виски. Когда же он повернулся к Константайну, чтобы забрать его шпагу, Лав остановил пирата небрежным взмахом руки. Сам Константайн никак не отреагировал, но Энн нахмурилась, почувствовав острый приступ раздражения. В том, что капитан оставил оружие ее спутнику, ей почудилось пренебрежение. По всей видимости, Лав считал своего бывшего любовника совершенно безвредным, а зря! Она помнила, как храбро держался Тобиас, когда на него напала троица Вырвиглаза, а в таверне он и вовсе показал себя настоящим героем.

Сгрузив котел с повозки, они скатили его с дороги и установили на берегу неподалеку от пиратского баркаса. Потом выгрузили с баркаса такую большую и тяжелую бочку, что Энн удивилась, как небольшое суденышко выдержало ее (и еще одиннадцать человек) и не опрокинулось. Не без труда они установили бочку на попа рядом с котлом и отступили в сторону.

— Пора испытать наше сокровище! — провозгласил Лав, поглядев на золотящиеся в лучах утреннего солнца волны. — Эй, кто-нибудь, возьмите в повозке кирку, которую приготовил для нас наш друг Тобиас, и вскройте бочку.

— Стойте! — прохрипел Константайн, который никак не мог отдышаться после тяжелой работы. — Лучше начать с какой-нибудь более простой задачи! Ведь вы, господа, любите ром и виски, не так ли?

Несколько пиратов согласно закивали.

— Выпить мы всегда не прочь, было бы что! — заявил широкоплечий здоровяк, половина лица которого была скрыта бородой, а половина гладко выбрита. Голую щеку украшал едва заживший длинный кривой шрам, спускавшийся до самого подбородка.

— Выпивка здесь, совсем рядом, — торжественно объявил Константайн. — Еще немного, и у вас ее будет больше, чем вы способны выпить — причем совершенно бесплатно. Ну-ка, у кого найдется во фляжке хоть капелька рома? Буквально одна капля — больше не нужно!

— Поглядите во фляжке у Ната, — подсказала Энн, начиная понимать, что задумал Константайн. Несомненно, он вспомнил ее слова о том, что ром для пиратов может быть страшнее, чем вражеские пули и ядра. «Приятно иметь дело с мужчиной, который не забывает, что ты говорила ему позавчера», — подумала Энн.

Мутные глазки Ната забегали из стороны в сторону.

— Допустим, у меня есть немного, ну и что? Это мое виски, и я не собираюсь расходовать его на всякие там фокусы!

— Это не фокус, а самое настоящее чудо, — попытался успокоить его Константайн. — К тому же, как я уже сказал, нужна всего одна капля, чтобы котел до краев наполнился отличным виски двойной очистки. Ведь это не обычный чугунный горшок, это одно из сокровищ Аннона;[6] много лет назад его добыл в Нижнем мире сам король Артур, а сюда, в Новый Свет, котел привез Святой Брендан, покровитель мореходов. Согласно легенде, этот котел обладает многими чудесными свойствами. Например, он может служить своего рода Рогом Изобилия. Тому, кто владеет им, не страшны ни голод, ни жажда. Напротив, у него всегда будет много доброй еды и отличной выпивки!

Выслушав эту коротенькую речь, пираты зашептались. Некоторые отнеслись к сообщению с явной насмешкой, но большинство поверили Константаййу. Наконец Полубородый повернулся к Лаву.

— Скажите, капитан, то, что наговорил здесь этот безумец, правда? Лав улыбнулся холодно, без иронии.

— Мой бывший друг не помешанный — просто он очень хитер. Мистер Константайн не хочет, чтобы мы подвергли котел главному испытанию и отправились в путь. Он надеется задержать нас здесь, пока вы, джентльмены, будете дегустировать напиток из котла. Вероятно, мистер Константайн рассчитывает, что в последний момент кто-то придет к нему на помощь.

— Ну-у, это вряд ли… — протянул Нат Виски, явно заинтригованный разговорами о выпивке. — Здесь нас никто не увидит… разве что рыбаки-мулаты, а они не посмеют нам помешать. Я за то, чтобы испытать котел!

— Верно, Натти, — поддакнула Энн, причем голос ее прозвучал на редкость приветливо; обычно она разговаривала с Натом и ему подобными совсем другим тоном. — Раз ты не подписывал с капитаном судовой договор,[7] значит, ты остаешься свободным членом Братства и можешь не исполнять его приказаний, хоть он и разговаривает с тобой, как с лакеем. Давай же, капни немного из своей фляги в котел — и увидишь, что будет!

Нат Виски уже держал в руке помятую жестяную фляжку. Стараясь не смотреть на своего нанимателя, он шагнул к котлу и вылил в него несколько капель напитка, в честь которого получил свое прозвище.

Не обращая внимания на недовольный оскал капитана, пираты столпились вокруг котла. Константайн и Энн, не сумев справиться с любопытством, последовали их примеру. К тому моменту, когда Энн сумела заглянуть в котел, он был уже наполовину полон чистой как слеза янтарно-желтой жидкостью, уровень которой поднимался на глазах. Котел быстро наполнился до краев, и в нос Энн ударил крепкий запах виски. Если обоняние ее не подводило, виски было превосходным.

«Неужели теперь меня до самой могилы будут сопровождать чудеса?» — подумала она, чувствуя себя так, словно уже хлебнула из котла. Янтарно-желтое озерцо около четырех футов в поперечнике и примерно такой же глубины казалось ей сейчас едва ли не более удивительным, чем весь безбрежный океан.

— Ну, кто не боится первым попробовать этот божественный напиток? — спросил Константайн.

Повторять приглашение не потребовалось. Точно свиньи у корыта, пираты отталкивали друг друга, пытаясь зачерпнуть виски согнутой ковшиком ладонью или опустить в котел голову… Потом один из пиратов сбегал к баркасу и вернулся с большим деревянным ведром.

— Эй, ребята! — крикнул он. — Давайте наберем виски сюда и пустим по кругу!

Лав, наблюдавший за происходящим с брезгливой полуулыбкой, повернулся к Энн и Константайну.

— Вы хотели задержать меня здесь, и вам это удалось, — сказал он. — Но я способен обернуть себе на пользу не одни лишь ваши промахи, но и ваши маленькие победы. Этот портовый сброд готов получать плату не только золотом, но и виски. Благодаря вам они убедились, что в спиртном у меня недостатка нет, и примутся с радостью служить мне. Кроме того, настоящее испытание котла способно нагнать на них страх, так что будет гораздо лучше, если в решительный момент они окажутся несколько одурманены. Вы, я вижу, не пьете? Что ж, это разумно. Идем посидим немного в тени этой пальмы, пока они напиваются. Кстати, ни у кого из вас не найдется нюхательного табаку?..

* * *

Однако примерно час спустя от напускного дружелюбия капитана не осталось и следа. Мрачный и насупленный, он бродил по пляжу, поддавая носком башмака распростертые на песке бесчувственные тела.

— Будь я проклят, — пробормотал он наконец. — Я знал, что эти ребята горазды пить, но ведь не с утра же!.. С тех пор как встало солнце, прошел какой-нибудь час, а они уже лыка не вяжут.

Другой человек на его месте давно бы покраснел от гнева или стыда, но Эдмунд Лав был бледен, как кожа на брюхе тунца. Голос его тоже оставался мягким и спокойным, словно полуденный ветерок.

— Впрочем, это не так уж важно, — добавил Лав и, остановившись возле громко храпевшего Полубородого, вытащил из-за пояса пирата два пистолета довольно тонкой работы. — Существует несколько способов борьбы с опьянением, и я использую один из них, когда придет время. Ну а пока мне поможете вы. Пожалуй, так будет даже лучше — ведь смелости и ума вам обоим не занимать.

Энн пристально посмотрела на Константайна, пытаясь взглядом подсказать ему, что сейчас самый подходящий момент, чтобы со всех ног броситься к болоту, ибо, кроме Лава, преследовать их было некому, а капитан не производил впечатления хорошего бегуна. Но в глазах своего товарища (а она больше не думала о Константайне как о нанимателе, который платил деньги за привилегию отдавать приказания) Энн увидела лишь покорность судьбе, к которой примешивалась изрядная толика любопытства.

— Боюсь, нам придется досмотреть представление до конца, — печально проговорил он. — Иначе, наверное, просто нельзя.

Улыбка капитана Лава стала шире, хотя сердечности в ней не прибавилось.

— Так-то лучше, Тобиас, — сказал он. — Я почти не сомневался, что ты сумеешь побороть соблазн и принять правильное решение. Если бы вы сейчас бросились бежать, твоя подружка, скорее всего, заслонила бы тебя от пули своим телом, но тогда бы ты никогда не узнал, действительно ли котел способен оживлять мертвецов.

«Заслонила бы его своим телом?!.. — удивилась Энн. — Это я-то?!.. Неужели я действительно способна на что-то подобное?» Впрочем, она не хотела себя обманывать: такая мысль у нее на самом деле промелькнула, однако подумать об этом как следует Энн не успела. Как только смысл слов Лава дошел до нее, она сразу же забыла о побеге.

— Как?! Любых мертвецов?! — воскликнула она, думая о Мэри и Джеке, которые вот уже несколько лет гнили в своих безымянных могилах.

Лав знаком велел им подойти к стоявшей возле котла бочке.

— Боюсь, госпожа Бонни, речь идет только о достаточно хорошо сохранившихся трупах. Скажи, Тобиас, голова капитана Тича у тебя с собой?

— Нет, — коротко ответил Константайн, не желая пускаться в подробности. Голову Черной Бороды они оставили матушке Пейшнз, предоставив ей поступать с останками знаменитого пирата, как ей заблагорассудится.

— Жаль, жаль, было бы интересно посмотреть, что случится с помещенной в котел частью мертвого тела… — Капитан Лав покачал головой. — Впрочем, испытания это не отменяет. Дело в том, господа, что в этой бочке находятся останки человека, который знаменит не меньше Черной Бороды. Все части тела у него более или менее на месте, так что котел должен сработать как надо.

На одно короткое мгновение Энн почудилось, что он имеет в виду Джона Рэкхема, больше известного как Джек Коленкор, и в ее сердце вспыхнули страх и надежда, но уже в следующую минуту она поняла, что ошиблась. Ее бывший любовник никогда не был так знаменит, как капитан Тич, к тому же у Лава не хватило бы времени отыскать его могилу и украсть тело. Нет, он имел в виду кого-то другого, но кого?

Константайн тем временем уже отошел к повозке, возле которой издыхала в постромках их лошадь. Очевидно, таинственная сила, не позволявшая ей сдвинуться с места, в конце концов доконала старое животное. Энн проводила Тобиаса пристальным взглядом. «Беги же! — подмывало ее крикнуть вслед товарищу. — Беги! На таком расстоянии никакой пистолет тебя не достанет!»

Капитан Лав как будто подслушал ее мысли..

— Нет, Тоби не побежит, — сказал он с насмешливой мягкостью. — Он слишком боится того, что я могу сделать с вами, а может, ему просто хочется увидеть чудесный котел в действии. Лично я склоняюсь к последнему: все дело в его научной и человеческой любознательности… ну а вам, несомненно, хотелось бы верить, будто вы ему небезразличны. Не исключено, впрочем, что мы оба правы. Людьми редко движет что-то одно.

Энн внимательно посмотрела на капитана. Определить возраст Лава было довольно трудно, однако она не могла не отдать должное его мужской красоте, которой так недоставало Константайну. Пожалуй, капитан был еще привлекательнее, чем Джек Коленкор в его лучшие годы, однако вместо того, чтобы возбуждать желание, его красота внушала Энн одно лишь стремление держаться от него подальше — словно от греющейся на солнце полосатой гадюки. И как только Константайн мог спать с этим холодным мерзавцем?! Впрочем, Энн сразу вспомнила своего первого мужчину — как отчаянно она хотела его, несмотря на то, что он был грубым и жестоким негодяем. А может быть, напротив, благодаря этому.

— Тобиас обещал убить вас, — вполголоса сказала Энн, — но я постараюсь его опередить.

Лав, не дрогнув, встретил ее пронзительный взгляд, потом негромко хихикнул, и Энн почувствовала, как у нее по спине побежали мурашки. Она в жизни никого не боялась, но этот звук почему-то показался ей более страшным, чем завывания целой орды пиратов.

— Быть может, когда-нибудь Тоби и сумеет осуществить свое намерение, но вам это вряд ли удастся. А теперь приготовьтесь быть полезной, моя красавица, потому что от этого будет зависеть, много или мало вы проживете на белом свете.

Константайн достал из повозки кирку и вернулся на берег.

— Ты, наверное, хочешь, чтобы я вскрыл эту бочку? — спросил он. Я гадал, что там такое, чуть ли не с тех пор, как мы отплыли из Дувра.

Но Лав покачал головой и велел передать кирку Энн.

— Пусть лучше это сделает госпожа Бонни, — сказал он. — У нашей прекрасной амазонки силы, как у боцмана, хотя вынужден признать — ее лицо и фигура не лишены некоторой привлекательности.

Энн взвесила кирку в руках, прикидывая, не испробовать ли ее на лице и фигуре капитана, но Лав, угадав ее намерения, проворно отступил на полшага назад. Пистолеты Полубородого все еще были у него, а Энн не сомневалась, что стреляет он не хуже, чем она.

— Отойди-ка, красавчик, — буркнула она. — Вскрыть бочку мне раз плюнуть; на борту «Уильяма» я справлялась с куда более трудной работой!

От первого же удара киркой крепкое дерево треснуло, и в лицо Энн плеснуло какой-то жидкостью, по ощущению похожей на крепкий рассол. Глаза зверски защипало, и Энн, прищурившись, нанесла второй удар, потом еще один и еще, пока Лав не остановил ее.

— Пожалуй, достаточно, — сказал он. — А теперь достань из бочки моего почетного гостя, хотя, конечно, жилище у него было не самое просторное.

Бочка раскололась, словно яйцо, и на песок вытекло уже порядочно остро пахнущей жидкости, однако Энн вовсе не хотелось совать руки внутрь. Вместо этого она пару раз пнула бочку ногой, расширяя щель, пока ее содержимое не вывалилось на песок вместе с остатками рассола. На потемневшем от влаги песке распростерлась какая-то темная фигура, отдаленно напоминавшая своими очертаниями человека. Гораздо больше, однако, это было похоже на огородное пугало, кое-как слепленное из оголенных костей, грязного тряпья и комьев смолы. Очень ржавая цепь, несколько раз захлестнутая вокруг пояса, тянулась к ножным кандалам. Голова, похожая на гнилой кокосовый орех, из которого торчали желтые, будто кукурузные зерна, зубы, нелепо болталась на неестественно длинной шее, также стянутой железной цепью.

— К-кто… Кто это? — вырвалось у Энн. Смола и цепи свидетельствовали, что перед ней знаменитый преступник — пират или разбойник. Именно их обмазывали дегтем и приковывали цепями к виселице, чтобы никто не мог забрать тело и предать земле. Бедняга Джек был избавлен хотя бы от этого.

— В свое время я вам его представлю, — заявил Лав. — Впрочем, уверен, скоро он и сам сможет назвать свое имя. А теперь, госпожа Бонни, будьте так добры, положите моего друга в котел.

Даже в цепях, намертво приклеившихся к костям и ошметкам плоти, покойник весил значительно меньше живого человека, и Энн, надежно ухватив его под мышки, подтащила тело к котлу. Константайн взял труп за ноги, и вместе они опустили его в виски, уровень которого нисколько не убавился, несмотря на то, что почти дюжина пиратов воздали должное чудесному напитку.

Энн испытывала сильнейшее желание подойти к Лаву и вытереть испачканные смолой руки о его великолепный камзол — и наплевать на пистолеты и его пресловутую неуязвимость, но в это время из котла донеслось громкое шипение, словно виски вдруг закипело. Сильно запахло спиртом и чем-то еще, и над котлом поднялось плотное облако пара, но никакого тепла Энн не чувствовала. Труп в опустевшем котле начал извиваться и корчиться, то открывая, то закрывая безгубый рот. Сначала из него не доносилось ни звука, потом существо — язык не поворачивался назвать его человеком — принялось испускать невнятные, пронзительные вопли, звучавшие еще более жалобно и жутко, чем предсмертное хрипение павшей лошади. Энн уже готова была заткнуть уши, но тут бессмысленный вой прекратился, и она услышала хриплый голос, вопрошавший:

— Где я? Милосердный Боже, куда я попал?! Может, это уже ад? Но почему?! Разве я не раскаялся в содеянном? Или Ты тоже поверил тем, кто оболгал меня и осудил мою бессмертную душу на вечные муки?!

Эдмунд Лав выступил вперед и протянул ожившему мертвецу тонкую бледную руку.

— Это не ад, капитан Кидд. Это все тот же бренный мир, который, впрочем, успел состариться на двадцать три года. Я, Эдмунд Лав, приветствую ваше возвращение к жизни, которой вероломные британцы лишили вас с помощью намыленной веревки. К сожалению, после казни ваше тело было выставлено на пристани Казней, но я. думаю, что нам удастся найти способ освободить вас от цепей и отмыть от смолы.

К этому моменту капитан Кидд — гротескная, скособоченная фигура — уже стоял в котле, как стоят (во всяком случае считается, что стоят) пленники дикарей-каннибалов, из которых вот-вот начнут варить суп. С него текло; шарообразная голова безвольно клонилась на вытянутой шее то в одну, то в другую сторону; руками он крепко вцепился в чугунный бортик котла, но его все равно шатало.

— Я бы на вашем месте не спешила убирать смолу и цепи, — вполголоса заметила Энн, крепко сжав зубы и борясь с подступившей к горлу тошнотой. — Похоже, без них он сразу развалится.

— Волшебный котел возвращает жизнь, или, по крайней мере, ее подобие, — поддакнул Константайн, обезьянье личико которого светилось неподдельным восхищением. — Но он не восстанавливает утраченные члены и плоть.

— Тем лучше, — отозвался Лав и улыбнулоя зубастой улыбкой крокодила. — Чем меньше от него осталось, тем больший ужас он будет внушать морякам империи, осудившей его на позорную смерть. И он станет только первым из многих!.. Труп капитана Кидда я купил много лет назад и с тех пор держал в бочонке в своем винном погребе. Кроме него у меня хранится еще несколько человек, все — казненные преступники, так как приобрести их останки было легче легкого. Когда я начинал собирать свою коллекцию, это была лишь юношеская причуда, каприз; я ведь не рассчитывал, что когда-нибудь мои экспонаты снова начнут двигаться и говорить. Я собирался просто изучать их на досуге, но потом до меня дошли слухи о существовании некоего чудесного котла… Поистине счастливый шанс для такого, как я, верно?..

— Но зачем тебе понадобилось оживлять мертвецов? — спросил Константайн. — Ведь Судный день, когда мертвецы поднимутся из могил, еще не наступил! Кроме того, воскресшие в вечную жизнь забудут о зле и станут совершенны, как ангелы. А это… это больше напоминает какой-то адский театр мертвых марионеток!

Лав с довольным видом кивнул.

— Совершенно верно. И британский флот должен сыграть роль Джуди для моего Панча. Заключенный в Утрехте мир довольно непрочен, сей факт всем известен, но ни Франция, ни Испания не собираются нарушать его первыми. Это, однако, не означает, что они будут очень возражать, если за них это сделает их бывший враг и его адская команда. В таком случае они только выиграют — и я вместе с ними.

— Безумие!.. — завопил капитан Кидд громким, пронзительным голосом. Теперь он выговаривал слова намного четче, что, учитывая, в каком состоянии должна была быть его гортань, казалось почти невероятным. — Зачем мне становиться негодяем и убийцей и на самом деле совершать все те преступления, в которых неправедно обвинили меня мои враги? Господь свидетель, на суде меня оболгали, и… — Он запнулся и обвел стоящих перед ним людей невидящими глазами. — Двадцать три года, сказали вы?.. Разве за столько лет правда не выплыла наружу, и мое имя все еще покрыто позором? Неужто мне не избавиться от клеветы, как от этих цепей?! Лав снова оскалил зубы.

— К сожалению, капитан Кидд, вас и по сию пору считают одним из самых жестоких пиратов. Именно поэтому я и решил оживить вас! — сказал он.

— Тебе следовало прочесть сочинение капитана Джонсона, — сухо заметил Константайн. — Там черным по белому написано, что капитан Кидд считал себя разменной пешкой в большой политической игре, невинной жертвой двуличия и лицемерия сильных мира сего. Возможно, при жизни капитан был не слишком умен и отличался некоторой необузданностью нрава, но он никогда не был головорезом, каким представал в матросских рассказах и правительственных циркулярах. Великие негодяи — как, впрочем, и великие герои — редко оправдывают свою репутацию. В действительности они далеко не таковы, какими их делает молва.

— Ты, кажется, назвал меня дураком, жалкая обезьяна?! — прорычал Кидд. — Жаль, у меня нет шпаги, но я уверен, что сумею размозжить тебе голову этими цепями, как однажды проломил череп своему мятежнику-канониру!

Константайн и бровью не повел, услышав эту угрозу.

— Я слышал об этом случае, и не сомневаюсь, Что именно он, вкупе со своевременно исчезнувшими французскими охранными свидетельствами,[8] превратил вас из приватира в пирата и привел к обвинительному приговору. Как видите, волшебство далеко не единственное искусство, способное изменить человека. Иногда для этого достаточно нескольких слов, написанных на листке бумаги.

При этих словах плечи трупа обреченно поникли, и Энн удивленно подумала, как может этот нечеловек так по-человечески выражать свои чувства.

— Был ли когда-нибудь другой такой несчастный?! — в отчаянии воскликнул Кидд. — Сначала Ньюгейт, потом Тайберн,[9] а теперь еще этот ад, который вы называете возвращенной жизнью! Да будьте вы прокляты с вашими колдовскими фокусами! Я не хочу возвращаться к жизни. Неужели я не заслужил покой, из которого вы так жестоко меня вырвали?.. — С этими словами оживший труп перекинул костлявую ногу через край котла и грузно соскочил на песок. Перемещался он, впрочем, довольно уверенно, хотя тяжелые цепи и стесняли его движения.

Капитан Лав шагнул ему навстречу, и Энн заметила, что от волнения его тоже слегка покачивало.

— Стойте, капитан Кидд, позвольте мне сказать вам кое-что! — воскликнул он. — Прошу вас, выслушайте человека, который вернул вас к жизни!

Труп резко вскинул голову: Энн подумала, что в свое время капитан Кидд был довольно высок.

— Я не собираюсь слушать вас, потому что вы негодяй, да и ваши подручные, сдается мне, ничуть не лучше. Я не желаю иметь с вами никаких дел и не желаю больше оставаться в этом страшном месте. Будь моя несчастная плоть в несколько лучшем состоянии, я не стал бы с вами даже разговаривать, но теперь… К счастью, я вижу перед собой океан, который обещает мне забвение. А теперь, дьявол вас возьми, прочь, с дороги, пока я не превратил в трупы вас самих!

Энн от души рассмеялась.

— Похоже, капитан Лав, ваше гостеприимство пришлось мистеру Кидду не по вкусу. А может быть, ему не подходит ваше общество?

— Стой! — снова выкрикнул Лав, заступая дорогу мертвецу. — У тебя нет другого выхода — только делать то, что я хочу. Или ты и вправду настолько глуп, что считаешь, будто от возвращенной магическим способом жизни можно так легко отказаться?

С этими словами он выстрелил сначала из одного пистолета, потом из другого (одна пуля попала Кидду в голову, вторая — в живот, и во все стороны полетели комья старой смолы), а потом, словно ставя в споре последнюю точку, пронзил впалую грудь пирата шпагой.

Мертвец только посмотрел на него черными провалами, где когда-то были глаза, и покачал головой.

— Пропусти меня! — проговорил он негромким, почти жалобным голосом, который прозвучал совсем по-человечески.

Лицо Лава стало совсем белым, если не считать синевато-черных теней под глазами и тоненькой пурпурно-красной вены, вздувшейся на мраморном лбу.

— Ты что, не видишь, пустоголовый дурак? — прошипел он. — Однажды ты уже был мертв, и теперь тебя невозможно убить!..

Кидд опустил голову и посмотрел на торчавший у него под диафрагмой стальной клинок. Потом он поднял руку и сжал лезвие костлявыми пальцами, но вместо того, чтобы выдернуть шпагу, подвигал ее вперед и назад, словно желая убедиться, что оружие не причиняет ему никакого вреда.

— И верно!.. — озадаченно проговорил он. — Я пронзен насквозь, однако ничего не чувствую. Неужели я больше никогда не смогу умереть снова?

— Боюсь, что нет, — вставил Константайн. — Но в океане есть очень глубокие места, где царят вечный мрак и тишина. А для моряка, по-моему, лучше лежать на дне, чем медленно гнить на виселице у всех на виду, не говоря уже о том, чтобы скитаться по земле в испачканных смолой лохмотьях. Кто знает, капитан Кидд, быть может, там, под водой, на мягком илистом дне, вы сумеете уснуть и обрести желанный покой?

Кидд задумчиво кивнул.

— Разумеется, лучше пребывать на дне, чем показаться людям в таком виде. Прежде чем меня повесили, я пользовался не слишком-то хорошей репутацией, а теперь меня и вовсе будут считать чудовищем. Но нет — не бывать этому!..

И, путаясь в цепях, он неуклюже потрусил вперед, к линии прибоя.

— Вот бедняга! — вздохнула Энн, провожая его взглядом.

Капитан Кидд без колебаний вступил в воду, и очень скоро на поверхности осталась только его голова, похожая издали на пляшущий в волнах кокосовый орех. Потом и она исчезла. Ни одного пузырька воздуха не поднялось из глубины, только по воде расплылось небольшое нефтяное пятно.

— Кажется, моя затея пошла прахом, — мрачно проговорил Лав. Довольно долгое время все трое смотрели на воду, не произнося ни слова. Константайн первым нарушил молчание.

— Дорогой Эдмунд, — сказал он неожиданно мягким тоном. — Люди, которых ты нанял, еще не протрезвели, а твои пистолеты разряжены… Надеюсь, ты не станешь возражать, если мы с мисс Бонни двинемся отсюда?..

Вместо ответа Лав принялся расхаживать из стороны в сторону, время от времени вытирая лоб красным шелковым платком. В этом, впрочем, не было особой необходимости, так как его бледная кожа оставалась гладкой и сухой. Наконец он снова повернулся к ним.

— Никуда вы не пойдете, — сказал он. — Здесь валяется довольно много оружия; мне не составит труда подобрать его и отправиться за вами в погоню. Но даже если вы успеете убежать достаточно далеко, чтобы полагать себя в безопасности, я все равно сумею вас настичь и наказать. И клянусь, я это сделаю! Не надейтесь, что я передумаю или испугаюсь трудностей. Рано или поздно вы оба окажетесь в моих руках, и тогда…

Константайн со вздохом покачал головой. Сейчас он выглядел значительно старше, чем Лав, хотя сначала Энн показалось, что из двоих именно он был, моложе по возрасту..

— Мой бывший друг и больше чем друг, — сказал Константайн, — Зачем тебе лишние хлопоты? Неужто дело того стоит?

Лав пожал плечами. На его странном, лишенном возраста лице появилась слабая полуулыбка.

— Твой вопрос не имеет смысла, поскольку приложим к любой ситуации. Я поступаю так, как мне хочется, и я говорю тебе: вам от меня не уйти, поэтому лучше и не пытайтесь.

Энн положила руку на плечо своего бывшего работодателя.

— Скажи мне одну вещь, Тоби: что для тебя важнее — чтобы котел был доставлен к Мастерам твоей Школы Ночи или чтобы он не попал в чужие руки?

— Последнее, я думаю, важнее, — ответил Константайн, не отрывая глаз от своего бывшего любовника.

— Если бы я смогла прикончить этого капитана Дава и гарантировать, что никто никогда не опустит в этот котел ни одного мертвеца, ты отдал бы его мне в награду?

Константайн посмотрел на нее. Его глаза за стеклами очков слегка расширились от удивления, так что теперь он напоминал скорее сову, чем обезьяну.

— Если бы ты сумела остановить Лава — с расстановкой сказал он, — я бы отдал тебе все, чего бы ты ни попросила!

Энн улыбнулась, откинула с лица прядь влажных волос, переступила с ноги на ногу, сжала и разжала кулаки, потом по очереди повела левым и правым плечом и откинула назад голову, подставляя шею солнечному теплу и соленому морскому ветру. Она хорошо понимала: этот кусочек песчаного берега может стать последним, что ей суждено увидеть перед смертью, если идея, которая начинала формироваться у нее в мозгу, окажется такой же нежизнеспособной, как ее бедное мертвое дитя.

— В настоящее время мне нужна только твоя шпага, но скоро я попрошу тебя еще об одной вещи, которая, не скрою, мне нужнее всего.

Не говоря ни слова, Константайн, вытащил из ножен шпагу и вложил Энн в руку, слегка коснувшись ее запястья. При этом ей показалось, что прикосновение заставило его вздрогнуть всем телом.

Выражение лица капитана Лава было значительно более мрачным, чем у Константайна, хотя и он, похоже, пребывал в глубокой печали.

— Госпожа Бонни, — предупредил он, — мне кажется, вы забыли, что не сумеете причинить мне ни малейшего вреда. Меня нельзя убить, как я не смог убить нашего недавнего гостя.

В ответ Энн взмахнула клинком, который со свистом рассек плотный влажный воздух, сверкая на солнце, словно спинка серебристой макрели.

— Это мы еще посмотрим, — ответила она. — Вы, кажется, говорили, капитан, что можете протрезвить своих людей с помощью магии? Прошу вас, сделайте это сейчас.

Только тогда Константайн задал вопрос, которого она ждала уже давно.

— Что ты задумала, Энни?

Энн нахмурилась. Она не привыкла размышлять так много и напряженно, и теперь голова у нее буквально раскалывалась, словно после хорошей попойки. Солнце поднялось уже достаточно высоко, и ветер с моря развевал ее волосы, ласкал кожу на щеках и, пробираясь между пуговицами покрытой пятнами грязи и пота рубашки, приятно холодил глубокую впадинку между грудями. Накатывающие на берег волны были зелеными, как глаза Джека Коленкора, а пенные барашки — белыми, как лучший капот Мэри. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как Энн осмеливалась стоять на берегу Отца-Океана и глядеть в туманно-голубую, пронизанную солнцем даль, слушая удары сердца, вторящие мерному ритму прибоя. «Океан — лучшая часть этого мира, — подумала Энн. — Он такой большой, такой чистый и такой… безлюдный». Лав оказался у нее за спиной, и она не могла видеть, что он затевает, но это ее не беспокоило. Теперь они оба были актерами на сцене, и Энн не сомневалась: капитан не станет нападать, а будет Терпеливо дожидаться ее реплики.

— Если мы с тобой просто уйдем, — не оборачиваясь, объяснила она Константайну, — твой бывший друг обязательно повторит свой опыт. Ты это знаешь. Снова и снова он станет бросать в котел трупы и смотреть, как они корчатся и дергаются, точно лягушачьи лапки во фритюре. Но нас с тобой это не устраивает, не так ли?

Константайн подошел к Энн и тронул за руку, в которой она держала шпагу, но не сделал попытки забрать оружие.

— Но как мы можем остановить его? — спросил он. Энн наклонилась к нему и прошептала:

— Предоставь это мне. Я собираюсь проверить, так ли он неуязвим изнутри, как и снаружи.

Глаза Константайна за стеклами очков взволнованно блеснули.

— Кажется, я начинаю понимать… — также шепотом ответил он. — Нет, я думаю, изнутри его можно поразить, но как?! Яд бы подействовал, но как ты собираешься его отравить?

Энн наклонилась еще ниже и поцеловала Тобиаса в щеку.

— Нет, я не собираюсь заставлять его глотать яд; у меня на примете есть более простой способ. И я попытаюсь его применить, только… только верь мне, Тоби, верь, как я поверила тебе в таверне, когда ты писал свое заклинание. — Она осторожно высвободила руку и, подняв шпагу, отсалютовала Лаву. — Пожалуйста, разбудите ваших людей, сэр! Я собираюсь вызвать вас на поединок, но мне необходимы свидетели.

Улыбка Лава показалась ей почти игривой.

— Это еще зачем?

Энн снова взвесила шпагу в руке. Это оружие было совсем не похоже на привычную абордажную саблю, однако валькирия своими глазами видела, как с помощью точно такой же шпаги Мэри, отправила на тот свет нескольких мужчин. «Я не такая большая и сильная, как ты, — сказала она однажды, — и мне трудно управляться с тяжелым клинком, но и эта зубочистка тоже годится. Если хочешь, я покажу тебе один прием, который помогает победить даже опытного бойца». Урок, который преподала ей Мэри, был совсем коротким, к тому же с тех пор прошло уже много лет, однако Энн не забыла почти ничего из того, что когда-либо говорила или делала ее единственная подруга.

— Я намерена биться с вами за титул капитана, но для этого ваши люди должны видеть и слышать происходящее. В противном случае моя победа не будет ничего для них значить.

От смеха Лав согнулся почти пополам, и на мгновение Энн показалось, что он вот-вот упадет.

— Дорогая моя, я капитан королевской гвардии!

— Иными словами, вы купили это звание за деньги? Лав не отреагировал на оскорбление.

— Разумеется, любезная мисс Бонни. Разумеется, я его купил, но дело не в этом. Главное — я не морской и тем более не пиратский капитан, поэтому мое звание останется при мне, даже если я проиграю поединок с вами, что, кстати, весьма маловероятно. Эти негодяи служат мне потому, что я плачу им звонкой монетой, к тому же они меня боятся. Как вы справедливо заметили несколько ранее, я не подписывал с ними никаких судовых договоров, как это принято в вашем Братстве. Наши отношения строятся на алчности и страхе.

Энн кивнула.

— Быть может, так оно и есть, однако все эти люди принадлежат к Братству и живут по морским законам. Если я убью вас и если я буду в состоянии платить им, — а когда котел станет моим, мне это будет совсем нетрудно, — все они, включая даже Ната Виски, который ненавидит меня лютой ненавистью, пойдут за мной с большей радостью, чем за вами. Морской закон мало что значит для вас, но он многое значит для них и для меня, поэтому прошу вас — пусть они проснутся.

Как раз в это мгновение с моря налетел резкий порыв ветра, и длинные рыжие волосы Энн поднялись дыбом. В этот момент она выглядела, безусловно, устрашающе, и это заставило ее испытать прилив почти детской гордости. Похоже, ее вид подействовал и на Лава.

— Вы прекрасно держитесь, госпожа Бонни, и будет действительно жаль, если, кроме нас троих, этого никто не увидит, — сказал он. — Кроме того, представление, которое вы собираетесь устроить, поможет мне крепче держать этих собак в узде. Они боятся меня, но они боятся и вас, поэтому, когда вы умрете от моей руки, их страх передо мной станет еще сильнее. Даже этот тупица Кидд понимал, что такое страх; в противном случае он не счел бы необходимым убивать своего канонира деревянным ведром.

С этими словами он опустил руку в кошелек и достал оттуда небольшой диск размером с гинею, выточенный из какого-то дымчато-лилового минерала. Сначала Энн решила, что это разновидность кварца, но в солнечных лучах камень вдруг полыхнул очень красивым фиолетовым огнем.

— Это аметист, камень Венеры, — пояснил Лав. — «Аметистос» в переводе означает «средство против пьянства». Кристалл аметиста, если его просто носить с собой, не позволяет владельцу напиться до свинского состояния, но если уметь с ним обращаться, он способен вывести человека из состояния глубокого опьянения. Чем мы сейчас и займемся… — Он самодовольно ухмыльнулся. — Я знал, что этот талисман может мне пригодиться. Пираты славятся своей невоздержанностью и часто напиваются так, что становятся ни на что не годны.

Лав подошел к развалившемуся на песке Полубородому, у которого еще раньше забрал пистолеты, и положил аметистовый диск ему на лоб. Потом он вытащил у пирата его абордажную саблю и, начертив вокруг тела неровный круг, принялся обходить его против часовой стрелки, приговаривая «сиккус, сиккус, сиккус».

Прошло полминуты, и лежащий без движения Полубородый заворочался и застонал. Глаза его открылись, и Энн увидела покрасневшие белки. Лицо пирата заблестело от пота, а едва заживший шрам на щеке сделался таким красным, что, казалось, еще немного, и из-под кожи снова брызнет кровь. Полубородый сучил ногами и колотил каблуками по песку; его огромные руки судорожно сжимались и разжимались, как клешни раздавленного краба, а челюсть отвисла. Волна обжигающего воздуха, исходящего от корчащегося под пальмой тела, прокатилась по пляжу; в нос Энн ударил запах пота, мочи и перегара, а на белый песок пляжа хлынули полчища вшей и уховерток, в панике покидавших своего хозяина.

Постепенно сдавленный хрип Полубородого перешел в кашель. В следующее мгновение он рывком сел, обхватив колени руками и низко наклонив голову. Еще несколько секунд его тело сотрясала крупная дрожь, как во время приступа малярии, а по лысой макушке одна за другой стекали капли пота. Потом дрожь прекратилась, Полубородый поднял голову (лицо его приобрело почти нормальный оттенок) и поглядел на них поразительно ясным, незамутненным Взглядом.

— Ну и крепкая же штука — виски! — гаркнул он.

Лав подобрал упавший на песок аметистовый диск и повторил операцию с остальными членами своей банды. Как и Полубородый, все пираты довольно быстро пришли в чувство, и только Нат Виски остался лежать неподвижно. Лав потыкал его кончиком абордажной сабли, потом наклонился и вставил камень в приоткрытый рот пирата. После небольшой паузы он объявил, что Нат умер с перепоя, и это заставило некоторых его бывших товарищей рассмеяться. «Нат Виски умер от виски», — с удовольствием повторяли они, обыскивая карманы трупа, а Лав резюмировал с холодным презрением:

— Plures crapula quam gladius.[10]

Многие пираты так разогрелись от целебного действия аметиста, что поспешили к воде ополоснуть разгоряченные лбы, однако никто из них, по-видимому, не страдал от головной боли или тошноты; не заметила Энн и других признаков похмелья. Похоже, средство капитана Лава и вправду было очень сильным. Энн задумалась, можно ли с его помощью избавить от похмелья саму себя. «Нужно не забыть забрать у него этот камушек, когда я его убью, — сделала она мысленную зарубку в голове. — Если, конечно, мне удастся его прикончить».

— Госпожа Бонни вызывает меня на дуэль! — объявил Лав пиратам, когда они снова собрались возле чудесного котла. Как ни странно, в его голосе почти не было иронии или насмешки, и Энн подумала, что это тревожный симптом. Похоже, капитан, несмотря на свою хваленую неуязвимость, отнесся к предстоящему бою достаточно серьезно. — Так что присядьте и отдохните, пока мы будем сражаться. Обычно я не дерусь с женщинами, но когда просит леди, я не могу ей отказать!..

Несколько пиратов рассмеялись, остальные вполголоса переговаривались. Потом послышался звон монет, и Энн сообразила, что они делают ставки.

— Когда мы закончим, — добавил Лав, чуть повысив голос, — мы погрузим этот котел в люггер и доставим в Саванну Ла Map. Там я расплачусь с вами деньгами и виски, а затем отправлюсь в Европу. — (Тут Константайн бросил на Энн быстрый взгляд, словно говоря: он сказал — в Европу, а не в Англию! — и она ответила ему чуть заметным кивком.) — Я знаю, — продолжал капитан, — что кое-кто из вас был бы не прочь расправиться со мной, чтобы завладеть котлом — этим неисчерпаемым источником виски и вкусной еды. Я совершенно искренне не советую вам даже пытаться сделать что-либо подобное. Вы воочию убедились в моих способностях. Я связал наших врагов туманом и привел вас точно к тому месту, где они остановились, а когда мисс Бонни выстрелила в меня из двух пистолетов, я остался цел и невредим, однако сдается мне, что урок не пошел впрок. Придется его повторить, чтобы вы лучше запомнили, кто есть кто. Мне известно: вы считаете эту свирепую амазонку опасней большинства смертных мужчин, однако даже она не может причинить мне вред, как бы ни старалась, и в этом вы еще раз убедитесь в ближайшее время. На что же в таком случае вы рассчитываете?..

— Они могли бы приковать вас к якорю и бросить в море или наброситься всем скопом и налить вам во все отверстия расплавленного свинца, — весело подсказала Энн.

Капитан Лав резко повернулся к ней, и на его молочно-белом лбу снова проступили тонкие багровые жилы.

— Помолчи, шлюха, иначе я прикажу этим людям переломать тебе руки, а потом разрешу им обойтись с тобой по-своему.

— Нет, так не годится, — неожиданно подал голос Полубородый, выглядевший несколько умнее своих товарищей. — Хоть Энн и женщина, она такой же член Братства, как мы, и обращаться с ней надо, как с любым пиратом. Пусть будет поединок — верно, ребята?..

Остальные согласно закивали головами, а выражение их лиц подсказало Энн, что они не питают к своему хозяину особой симпатии.

Несколько секунд капитан Лав внимательно разглядывал абордажную саблю, которую по-прежнему держал в руке, потом перевел взгляд на шпагу Энн.

— Сабля не мое оружие, мисс Бонни. Может, поменяемся? — предложил он.

Энн снова взмахнула в воздухе клинком, засверкавшим на солнце, как стрекозиные крылья.

— У вас и так есть преимущество — ваша неуязвимость, — ответила она. — Незачем давать вам еще одно.

— Как угодно. Исход нашего поединка все равно предрешен. — Лав театрально зевнул. — Просто абордажные сабли наносят порой поистине ужасные раны, а я не хотел бы вас изуродовать: ведь женщине никогда не бывает безразлично, как она выглядит, даже если женщина мертва. Кроме того, я не хотел бы причинять вам лишних страданий.

«Как бы не так», — подумала Энн. Она прекрасно знала, что человек, получивший глубокую рубленую рану, умирает в считанные часы от болевого шока или от потери крови. Те же, кого проткнули шпагой или рапирой, могли промучиться день или больше, прежде чем отдать Богу душу, так что в этом смысле абордажная сабля была оружием более гуманным. Впрочем, коль скоро она не собиралась получать никаких paн, слишком задумываться об этом не стоило. Повернувшись к Константайну, валькирия отсалютовала ему шпагой:

— Помни, Тоби! Ты должен верить! — И, не дожидаясь ответа, Энн повернулась к Лаву: — Я имею честь атаковать вас, сэр!

Лав даже не попытался отступить в сторону. Он просто стоял, держа саблю на плече, и улыбался, сверкая своими мелкими, белыми зубами. Солнце было уже почти в зените, и Энн подумала, что капитан должен обливаться потом в своих черных бриджах и камзоле, но на его коже не выступило ни капли влаги, а короткие волосы хотя и блестели от фиксатуара, выглядели совершенно сухими. Вероятно, решила она, все дело в том, что он неуязвим: раз у ему подобных не течет кровь, так, может, они и не потеют, однако в подобном случае Лав должен был бы просто свариться заживо, как краб в скорлупе, а между тем ее противник был абсолютно свеж и, похоже, не испытывал никаких неудобств.

— Ну, мисс Бонни, постарайтесь. Покажите, на что вы способны! — подзадорил ее капитан. — Ведь когда настанет мой черед показывать способности, вы будете выглядеть очень бледно.

Не успел он договорить последнюю фразу, как Энн бросилась вперед и сделала выпад. Удар был так силен, что шпага, уткнувшись в грудь Лава, выгнулась дугой, а сам он попятился. Энн могла бы продолжать в том же духе, но ей не хотелось попасть под ответный удар, поэтому, она стремительно отступила. Лав тем временем выпрямился, но атаковать не спешил. Вместо этого он рассматривал проделанную острием шпаги дырку в камзоле.

— Прекрасный выпад, мисс Бонни, просто прекрасный, — проговорил он, лениво растягивая слова. — И точный. Если бы я не был неуязвимым, вы бы проткнули меня насквозь. Хотите попробовать еще раз? Не беспокойтесь, я не собираюсь вас убивать… пока не собираюсь. Ваше тупое упрямство меня забавляет, так что я не прочь посмотреть эту комедию еще немного.

Но вместо того, чтобы повторить выпад, Энн упала на колени и подняла глаза к небу.

— Помоги мне, Пресвятая Мария! — воскликнула она. — Я покаюсь во всех своих грехах, только не дай мне умереть здесь!..

Константайн шагнул вперед, чтобы встать между Энн и Лавом, но Полубородый схватил его за руку.

— Нет, мистер, — сказал он чуть ли не с грустью. — Это ее битва, и мы не должны вмешиваться, чем бы ни кончилось дело.

— Честное слово, Тоби, твоя подружка меня разочаровала, — хихикнул Лав, презрительно глядя на Энн, — Она сильна и быстра, и она могла бы быть достойным противником, но ей недостает того, что зовется бойцовским духом. Жаль, что я не смогу поставить точку в этой истории, не испачкав кровью мой единственный приличный камзол.

Он шагнул вперед и поднял, саблю, собираясь нанести сокрушительный удар, но за мгновение до того, как клинок опустился, Энн швырнула капитану в лицо пригоршню песка. Она целилась в слегка приоткрытый рот Лава, по опыту зная, что попавший в горло песок выводит противника из строя гораздо быстрее, чем когда он попадает в глаза, к тому же в данном случае Энн преследовала вполне конкретную цель.

И она не промахнулась. Капитан Лав поперхнулся, закашлялся и схватился левой рукой за грудь. Стараясь выплюнуть песок, он широко открывал рот, а Энн только того и надо было. Проворно вскочив на ноги, она нанесла удар, которому научила ее Мэри. «Сейчас поглядим, действительно ли ты неуязвим не только снаружи, но и изнутри!» — подумала она, с такой силой вонзая шпагу ему в нёбо, что кончик клинка пробил кость и едва не обломился.

Эдмунд Лав с размаху сел на песок, изумленно выпучив глаза. Крови еще не было; слышалось лишь хриплое бульканье, но потом изо рта его выплеснулась ярко-алая струя — выплеснулась и потекла по облепленному песком подбородку. Лав схватился за лицо, все тело его судорожно вздрагивало, каблуки башмаков взрывали песок. «Ну конечно!.. — подумала Энн, глядя на этот странный танец. — Мерзавец еще никогда не испытывал настоящей боли и не умеет терпеть». На мгновение ей стало почти жаль врага.

Лав умер не сразу. Ему удалось даже подняться на ноги, и он, пошатываясь, двинулся к своим людям, издавая невнятные хлюпающие звуки и отчаянно размахивая руками, знаками показывая им, чтобы они ему помогли. Но пираты лишь пятились от него в полном молчании, их лица были суровы и враждебны. В конце концов Лав бросился к Константайну и остановился перед ним. Несколько мгновений они смотрели друг на друга в упор. Константайн был совершенно неподвижен, Лав раскачивался из стороны в сторону, но не отрывал взгляда от лица бывшего любовника. Энн так и не поняла, что произошло между двумя мужчинами, хотя ей и показалось, будто Константайн произнес вполголоса несколько фраз. В следующую минуту Лав круто развернулся на каблуках и принялся выписывать по пляжу кривые восьмерки, все больше приближаясь к морю. Потом колени его подогнулись, он упал лицом в неглубокую воду у самой линии прибоя. Энн поспешила к нему и, поставив ногу ему на затылок, вдавила голову капитана Лава в податливый влажный песок. Быть может, ей не удалось задеть мозг или артерию, но он все равно умирал от болевого шока и кровопотери. Энн ясно видела это, но рисковать не хотела, поэтому встала второй ногой на его спину между лопатками и прижала противника к земле всем своим весом. Капитан Лав в последний раз дернул ногой, руки его сжались в кулаки и… расслабились. Набежавшая волна вскипела вокруг его головы и отступила, оставляя на песке клочья розовой пены.

На всякий случай Энн выждала еще несколько секунд, потом не спеша вернулась на берег, где остались Константайн и пираты.

— Дело сделано, — сказала она, чувствуя, как ее сердце постепенно успокаивается, переходя с галопа на рысь. — Я не претендую на вещи, которые Эдмунд Лав может иметь при себе или на борту люггера. Разделите их между собой по справедливости. Что касается котла, за которым он охотился… Что ж, подпишите судовой договор, признайте меня своим капитаном, и я позабочусь, чтобы каждый из вас стал богат, как Брут!

— Как Крез… — негромко поправил Константайн. — Брут не был богат; он просто предал своего друга — совсем как я.

Большинство пиратов еще не пришли в себя, они только глядели на Энн» разинув рты. Один лишь Полубородый, казалось, сохранил, способность соображать.

— Женщина-капитан, как Грейс О'Мэлли?[11].. — Он потер свой шелушащийся от загара нос, ощупал начинавшую отрастать щетину вокруг шрама, потом широко ухмыльнулся щербатым ртом и повернулся к остальным. — Почему бы нет, ребята? Мы позволили командовать собой какому-то драному магу, а женщина чем хуже? Мисс Бонни по-настоящему отважна, да и мозгов у нее побольше, чем у каждого из нас!

Константайн отошел было к кромке берега, где в клочьях розовой пены лежал труп Лава, но сразу вернулся и посмотрел на Энн с горькой улыбкой.

— В своей книге Даниель писал, что в бою тебе нет равных, но он ни разу не упомянул о том, что ты дьявольски умна.

Энн кивнула.

— Женщинам даже менее разборчивым, чем я, не обойтись без хитростей и уловок, — сказала она. — И не надо на меня так смотреть, Тоби. Я жива, да и ты тоже. Все хорошо, не так ли?

Она ясно видела, что Константайн изо всех сил старается не оборачиваться и не глядеть на то место, где лежал Лав.

— Да, конечно, — согласился он. — И я очень рад за тебя… и за себя.

Энн вернула ему шпагу.

— Скажи, что твои английские хозяева собирались сделать с этим волшебным котлом?

Он вытер выступивший на лбу пот рукавом рубахи.

— Я не принадлежу к высшему кругу Посвященных и не знаю их планов. Исследовать, я полагаю…

Энн покачала головой.

— Боюсь, что исследованиями дело не ограничится. Мне, конечно, не хватает образования, но я знаю человеческую натуру и не сомневаюсь: рано или поздно они захотят использовать его — использовать так, как это сделали бы во Франции или Испании. Сколько могил будет тогда осквернено, сколько оживших мертвецов пополнят корабельные команды во всех океанах?..

Она перевела дух, глядя Константайну прямо в глаза. Только сейчас ей пришло в голову, что они были несколько другого оттенка, чем у Джека Коленкора. В изумрудных глазах Тобиаса поблескивали золотые искорки, тогда как у Джека они были серо-зелеными, словно океанская глубина. «Похоже, — подумала Энн, — это знак свыше».

— Я думаю, в Школе Ночи действительно найдутся один-два человека, которым захочется использовать котел подобным образом, — нехотя согласился Константайн.

— Я уже обещала, что котел никогда не попадет в чужие руки, — негромко продолжала Энн. — И готова повторить свое обещание. Тем, кто послал тебя, можешь сказать, будто он утонул в океане или ты не сумел его найти. Ты нанял меня, чтобы я защищала тебя от Лава и его головорезов, и я хорошо выполнила свою работу, не правда ли?

— Да, конечно, — согласился Константайн и, не удержавшись, бросил быстрый взгляд через плечо. — Признаться, ты справилась с ней даже лучше, чем я рассчитывал. В глубине души я не желал смерти Эдмунду, даже когда грозил убить его.

Энн пожала плечами.

— Он бы убил меня, а потом и тебя — это ясно и ребенку. — Она говорила уверенным тоном, но кое-какие сомнения у нее оставались. Насколько Энн помнила, капитан Лав ни разу не сказал со всей определенностью, что собирается расправиться и со своим бывшим любовником. — Нет, Тоби, что бы ты ни говорил, я способна распорядиться котлом получше, чем он. Никакого оживления трупов больше не будет! Я намерена помещать в котел только ром, виски и тому подобное, и если а конце концов волшебный котел сделает нескольких негодяев богатыми, что ж… Быть может, богатство помешает им совершать новые преступления.

Константайн медленно кивнул и улыбнулся почти непринужденно.

— Что ж, в этом есть смысл, к тому же я все равно не смог бы тебе помешать, даже если б захотел — моих скромных магических познаний для этого явно недостаточно. Что ты собираешься делать дальше?

Это был уже сугубо практический вопрос, и Энн, немного подумав, повернулась к пиратам, которые смотрели на нее так, словно уже ожидали приказов и были готовы беспрекословно их исполнять.

— Как насчет Каролины, парни?! — громко спросила Энн. — Черная Борода в свое время сумел договориться с тамошним губернатором, и я уверена: мы заключим сделку не хуже. Мы сможем снабжать прибрежные поселки спиртным по более низким ценам — ведь у нас будет волшебный котел, да и платить налоги нам не нужно. И нам не придется потрошить виргинские суда. Главная ошибка Черной Бороды как раз и заключалась в том, что он грабил корабли соседней колонии и в конце концов так разозлил губернатора, что тот объявил пиратам войну; нас же никто не сможет ни в чем упрекнуть. Только подумайте, парни: мы станем контрабандистами, которые Не будут ничего красть!

— Но ведь это же будет нечестно, госпожа Бонни! — проговорил Полубородый и усмехнулся. Его слова вызвали дружный смех. Да, те же самые люди, которые всего два часа назад жаждали ее смерти, теперь были готовы следовать за ней хоть на край света. «Да благословит Господь их простые души!» — подумала Энн.

Константайн внимательно разглядывал двухмачтовый люггер.

— Я, конечно, плохой моряк, но мне кажется, что это судно больше подходит для каботажных рейсов, — заметил он. — Не представляю, как вы доберетесь на нем до берегов Америки.

Энн кивнула.

— Ты прав, но если мы не сумеем захватить с его помощью более подходящее судно, значит, мы не достойны называться членами Братства. — Она пристально посмотрела на него. — Не бойся, я не собираюсь нарушать закон, пока мы не высадим тебя в Саванне Ла Мар. Твое имя должно оставаться незапятнанным, к тому же я не хочу, чтобы из-за меня ты снова подвергался опасности.

Константайн наморщил свой обезьяний нос-пуговку.

— Знаешь, мне будет не хватать опасностей и приключений. Ну, почти не хватать… — Он взглянул на нее вопросительно. — Скажи, Энни, а ты не хотела бы поехать со мной в Англию? Я не богат, но у меня есть небольшое имение под Лондоном, а моего наследства вполне хватит на двоих. Я мог бы сделать тебя респектабельной женщиной!

Энн была тронута и, наклонившись, поцеловала его. Пираты загоготали, но Энн круто обернулась к ним и улыбнулась зловещей улыбкой тигрицы, которая еще не завтракала.

— Сегодня, — отчеканила она ледяным тоном, — я уже отправила в ад одного человека, хотя он и был неуязвимым. Может, кто-нибудь из вас хочет последовать за ним?

Этого оказалось достаточно, чтобы пираты прикусили языки, и Энн снова повернулась к Константайну.

— Нет, Тоби, — печально сказала она. — Респектабельность — это не для меня. Должно быть, ты невнимательно читал книгу капитана Джонсона, иначе бы сам все понял.

Он протянул руку.

— Даниель совсем тебя не знал. Когда он писал книгу, то опирался, главным образом, на слухи, моряцкие истории и объявления о награде за твою поимку. Кто знает, какую судьбу он бы выдумал, если бы узнал тебя, как я!..

Энн взяла Константайна за руку и подошла с ним к линии прибоя. Над ними чуть слышно шелестели прохладные пальмовые ветви, под безмятежным голубым небом серебрился могучий Океан.

— Я сама не знаю, каким будет конец моей истории, но уверена, что этого не смогут предсказать ни ты, ни твой Даниель и никто другой!

Быть может, это были глупые слова, однако в эти мгновения Энн верила в то, что говорила. Но куда более важным ей казалось, что она не испытывает желания спросить, кто забрал себе фляжку Ната Виски и осталась ли там хоть капелька спиртного. Впервые с тех пор, как она в последний раз стояла вместе с Мэри на поскрипывающей палубе «Уильяма», Энн не хотелось выпить.

Примечания

1

Историко-публицистическая книга Д.Дефо, написанная под псевдонимом Чарлза Джонсона и опубликованная (с дополнениями) в 1724–1728 гг. На деле она содержит больше вымысла, чем фактов, за что ее иногда называют «историко-порнографическим романом». (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

Капер (приватир) — капитан или владелец судна (а в разговорной речи — само судно), получивший официальное разрешение от властей какой-либо страны останавливать и грабить торговые суда других стран. Часто каперы становились пиратами, как, например, Уильям Кидд.

(обратно)

3

Салем — город на берегу залива Массачусетс, основанный как колония пуритан. В 1692 г. город был охвачен «охотой на ведьм», приведшей к обвинению в колдовстве около 200 женщин. Больше 25 женщин было казнено — сожжено заживо и повешено.

(обратно)

4

Короткоствольное ружье типа мушкета с раструбом на конце.

(обратно)

5

Небольшое двухмачтовое судно.

(обратно)

6

Аннон — в валлийской мифологии — загробный мир.

(обратно)

7

Судовой договор — договор между командой и капитаном пиратского судна, определявший правила поведения на борту и порядок раздела добычи. Часто судовой договор предусматривал строгое наказание за неподчинение капитану во время похода.

(обратно)

8

В 1667 году Уильям Кидд захватил два судна, голландское и принадлежащее Ост-Индской компании, шедших под французским флагом и имевших французские охранные свидетельства. На суде он утверждал, что оба судна были его законной добычей, так как каперское свидетельство давало ему право останавливать и грабить французские суда. Однако из политических соображений руководство британского адмиралтейства уничтожило оба охранных свидетельства, на основании чего Кидд был осужден как пират.

(обратно)

9

Ньюгейт и Тайберн — тюрьма и место казни в Лондоне.

(обратно)

10

«Излишек вина подобен мечу». (лат.)

(обратно)

11

Грейс О'Мэлли — ирландская женщина-пират XVI в., обладавшая нечеловеческой силой и магическими возможностями. В действительности никогда не существовала, ее приключения описаны в романе ирландского писателя XIX в. Уильяма О'Брайана.

(обратно)

Оглавление

. . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте