«Инферно. Последние дни»

Скотт Вестерфельд ИНФЕРНО. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Джаззе, первой читательнице и лучшему другу.

Спасибо Моргане Бате и ее друзьям за «фотлично».

Часть I Предпочтения

Вы когда-нибудь слышали эту очаровательную маленькую песенку?

Ring-around-the-rosy. A pocket full of posies. Ashes, ashes, we all fall down.

Ее поют во время игры вроде «Каравая», когда дети ходят по кругу, а потом по сигналу падают. В этом контексте ее можно перевести так:

Кружим вокруг розы. Карман набит цветами. — Прах, прах, все мы делаем бах!

Однако некоторые люди полагают, что это не что иное, как описание Черной смерти, чумы четырнадцатого столетия, унесшей жизнь 100 миллионов человек. Теория такова: «Ring — around — the — rosy» можно также грубо перевести как «розовые круги повсюду» и рассматривать как ранний симптом чумы: круглые пятна покрасневшей кожи. Во времена Средневековья люди считали, что цветы могут защитить от болезней, и носили их при себе. Слова «прах к праху» присутствуют в заупокойной мессе, и дома жертв чумы часто сжигали.

А как понимать «все мы делаем бах»?

Ну, это вы можете вычислить и сами.

Прискорбно, однако, что большинство экспертов считают все это ерундой. Красная сыпь в виде круглых пятен на самом деле вовсе не симптом чумы, говорят они, а вместо «праха» в первоначальном варианте было какое-то другое слово. Важнее, однако, то, что песенка слишком «молода». Она впервые появилась в печати в 1881 году.

И все же поверьте мне: это о чуме. Слова немного изменились по сравнению с оригиналом, но так происходит с любыми словами, на протяжении семи веков повторяемыми устами детей. Это — маленькое напоминание о том, что Черная смерть придет снова.

Почему я так уверен насчет этой песенки, когда все эксперты против?

Потому что я ел малыша, который придумал ее.

Магнитофонные записи Ночного Мэра: 102–130

1 «The Fall»[1]

МОС

Такое впечатление, будто Нью-Йорк дал течь. Полночь уже миновала, а все еще было сто градусов. Городские испарения просачивались сквозь трещины в тротуарах, поблескивая в свете уличных фонарей, точно маслянистые радуги. Груды мешков с мусором у ресторанов на Индиан-роу тоже протекали, недоеденная карри[2] постепенно застывала, как цементный раствор. На следующее утро эти блестящие пластиковые мешки будут омерзительно вонять, но когда я проходил мимо них той ночью, они пахли шафраном и совсем свежим, только что выброшенным рисом.

Люди истекали потом тоже — с лоснящимися лицами, с закручивающимися на концах волосами, — как будто только что приняли душ. Глаза у них остекленели, сотовые телефоны свисали с поясных ремней, мягко мерцая и время от времени изрыгая фрагменты модных песен.

Я возвращался домой после игры с Захлером. Было слишком жарко, чтобы писать что-то новое, поэтому мы просто в тысячный раз проигрывали рифф,[3] построенный на одних и тех же четырех аккордах. Спустя час я вообще перестал слышать, что у нас получается, — так бывает, когда снова и снова повторяешь одно слово, пока оно не потеряет всякий смысл. В конце я слышал лишь, как визжат струны под потными пальцами Захлера, а его усилитель шипит, словно паровая труба; это была другая музыка, пробивающаяся сквозь нашу. Мы прикидывались группой, разогревающей публику перед началом выступления, медленно заводя ее в ожидании того, как в свет рампы выскочит вокалист: самое долгое вступление в мире. Однако у нас не было никакого вокалиста, поэтому наш рифф имел своим результатом просто ручейки пота.

Иногда я чувствую, что сейчас что-то произойдет — типа я вот-вот порву гитарную струну, или меня поймают, когда я прокрадываюсь домой, или мои родители очень близки к серьезной ссоре.

Поэтому за мгновение до того, как ТВ упал, я поднял взгляд.

Женщине было двадцать с чем-то, огненно-рыжие волосы, глаза, как у енота, черная тушь стекала по щекам. Она выталкивала телевизор в окно на третьем этаже, старый такой, еще в виде ящика; когда он летел вниз, шнур питания молотил по воздуху. ТВ с гулким звоном стукнулся о пожарную лестницу, но спустя несколько мгновений этот звук утонул в грохоте, с которым он рухнул на мостовую в двадцати футах передо мной.

Вокруг моих ног рассыпались мелкие стеклянные осколки, острые и блестящие, звякающие, словно подвески люстры. В них отражались фрагменты уличных фонарей и неба, как будто телевизор распался на тысячу крошечных, продолжающих работать экранов. На меня смотрели собственные глаза, широко распахнутые, испуганные, удивленные.

Я снова поднял взгляд. На случай, если этой ночью всем вздумается выкидывать из окон свои ТВ и придется прятаться под каким-нибудь припаркованным автомобилем. Но там опять была она, испускающая долгие, невразумительные вопли и выкидывающая все новые и новые вещи, как то: подушки с кисточками на углах. Куклы и настольные лампы. Книги, машущие страницами, словно подбитые птицы — крыльями. Банка с карандашами и ручками. Два дешевых деревянных кресла, сокрушившие по пути оконную раму. Компьютерная клавиатура, из которой во все стороны разлетелись клавиши и пружинки. Столовое серебро, поблескивающее в полете и зазвеневшее о мостовую, словно треугольник,[4] возвещающий, что обед готов… содержимое целой квартиры, выброшенное в окно. Чья-то жизнь, выставленная на всеобщее обозрение.

И все время она пронзительно вопила, словно дикий зверь.

Я оглядел собравшуюся толпу; большинство слушателей только что примчались с Индиан-роу, еще с карри на губах. Восхищенное выражение их поднятых вверх физиономий вызвало во мне чувство зависти. С тех самых пор, как мы стали играть с Захлером, я воображал себе нашу публику наподобие этой: онемевшую от удивления, наэлектризованную, выдернутую из повседневности за уши. А теперь эта безумная женщина, с ее волосами и макияжем рок-звезды, буквально загипнотизировала их. К чему тогда наши риффы, и соло, и песни, если все, чего хочет толпа, — это лавина диких криков и разгромленная мебель из «Икеи»?

Однако, когда первый шок прошел, их восхищение сменилось чем-то несравненно более мерзким. Совсем скоро люди стали смеяться, показывать пальцами, а шайка каких-то мальчишек ритмично орала: «Прыгай, прыгай, прыгай!» Сверкнула вспышка камеры, запечатлевая дьявольское мерцание в глазах женщины. У некоторых в руках поблескивали голубые экраны сотовых телефонов. Интересно, звонят в полицию или ближайшим друзьям, чтобы те тоже не пропустили зрелища?

Одна из зрительниц, низко пригибаясь, проскользнула в опасную зону и выхватила из-под груды компьютерных кабелей и удлинителей черное платье. И тут же ринулась обратно, прижимая платье к груди, как если бы просто сняла его с вешалки. Другая бросилась следом и схватила охапку журналов.

— Эй! — закричал я.

В мои намерения входило напомнить, что это не мусорная свалка — может, когда женщина успокоится, она захочет вернуть свои вещи, — но тут полетели компакт-диски.

Блестящие пластиковые футляры с ними посыпались на улицу, словно град, и каждый сопровождался пронзительным криком из окна.

Мародеры отступили — сейчас женщина кидала диски прицельно, и это были поистине смертоносные снаряды. В смысле, компакт-диски сами по себе не могут причинить особого вреда, но футляры имеют острые углы и придают дополнительный вес.

И потом я увидел ее: из окна высунулся гриф электрогитары, а затем и вся она — «Фендер Стратокастер»[5] середины семидесятых, с золотыми звукоснимателями и хамбакерами, желтовато-кремовым корпусом и белой накладкой.

Я сделал шаг вперед и вскинул руку.

— Постой!

Безумная сердито уставилась на меня сверху вниз, прижимая «Страт» к груди. Тушь размазалась по лицу, словно черная кровь. Руки нащупали струны, как будто она собиралась играть, а потом она испустила последний, жуткий вой.

— Нет! — закричал я.

Женщина выронила гитару.

Она падала, переворачиваясь в воздухе, изящные металлические детали посверкивали в свете уличных фонарей. Я уже бежал, спотыкаясь о разломанный пластик и спутанную одежду, думая о том, что в моих руках четыреста костей, и спрашивая себя, сколько из них сломает изделие из твердой лакированной древесины после падения с высоты в тридцать футов.

Однако я просто не мог допустить, чтобы она разбилась…

Потом свершилось чудо: гитара остановилась в полете, зацепившись ремнем за угол пожарной лестницы, где и повисла, угрожающе вращаясь.

Я затормозил, по-прежнему глядя вверх.

— Иди сюда! — крикнул кто-то.

Я на мгновение опустил взгляд: девушка моих лет, с короткими черными волосами и в очках в красной оправе, выдергивала что-то большое и плоское из-под груды вещей, рассыпая во все стороны столовое серебро.

— Поосторожней, — сказал я, кивнув на висящий «Страт». — Она вот-вот упадет.

— Знаю! Возьмись за другую сторону!

Я в недоумении снова перевел взгляд на девушку. Встряхнув вытащенное из груды одеяло за два угла, она резким движением развернула его в мою сторону. До меня наконец дошло, и я ухватился за два других угла.

Мы отступили друг от друга, натягивая одеяло, и посмотрели вверх. Гитара над нами вращалась все быстрее и быстрее, словно ребенок, раскручивающийся на качелях.

— Поосторожнее, — сказал я. — Это семьдесят третий год… в смысле, она по-настоящему ценная.

— С золотыми звукоснимателями? — фыркнула она. — Скорее, семьдесят пятый.

Я уставился на нее.

— Падает! — закричала она.

Гитара сорвалась, все еще крутясь; металлические части блестели, ремень молотил по воздуху. Упала она между нами тяжело, словно мертвое тело, чуть не выдернув одеяло из моих рук. Ее инерция толкнула нас обоих вперед на несколько шагов, и внезапно мы оказались практически нос к носу.

Ужасного грохота, однако, не последовало — «Страт» не ударился о мостовую.

— Мы спасли ее! — воскликнула девушка, сияя карими глазами.

Я перевел взгляд на гитару, в полной безопасности покачивающуюся на одеяле.

— Точно. Спасли.

Потом пожарная лестница снова зазвенела. Мы вздрогнули и глянули вверх. Но нет, больше ничего не падало, просто с шестого этажа спускались к обезумевшей женщине двое. Правда, они не шагали по ступеням, а практически летели, перехватывая руками поручни, грациозные, как скользящие по потолку тени, создаваемые фарами проезжающих мимо автомобилей.

Я с благоговейным страхом провожал их взглядом, и тут девушка рядом со мной прокричала наводящее ужас слово:

— Духовка!

Кувыркаясь, она падала из окна прямо на наши головы, стеклянная дверца распахнута, во все стороны летят крошки…

Мы завернули «Стратокастер» в одеяло и побежали.

2 Тадж-Махал[6]

ПЕРЛ

— Ты понимаешь, как это странно?

Симпатичный парень нахмурился, все еще с вытаращенными глазами и тяжело дыша.

— Ты имеешь в виду что-то конкретное? На мой взгляд, все это было странно.

Я улыбнулась. В наши дни, конечно, все относительно. Нужно хвататься за любое проявление нормальности. Люди сходят с ума во все времена; важно то, как они сходят с ума.

Мы взяли «Страт» и свернули за угол — за два угла на самом деле, а потом я, ничего не объясняя парню, вывела его на свою улицу. Мой дом был прямо напротив нас, но я пока не была уверена, хочу ли, чтобы он знал, где я живу, даже если он относился к тому типу парней, которые готовы ловить «Фендер Стратокастер» голыми руками. И чего я уж точно не хотела — это чтобы мама вернулась домой и обнаружила меня на лестнице с незнакомым симпатичным парнем и потрепанным постельным покрывалом. Она может сделать неправильный вывод. Фактически она обязательно сделает неправильный вывод.

Крыльцо, на котором мы сидели, затемняли леса, защищая нас от света уличных фонарей, делая невидимыми. «Страт» лежал между нами, все еще завернутый в покрывало, отчасти с целью защитить его, а отчасти потому, что парень выглядел виноватым, как будто думал, что за нами бросятся в погоню и заставят вернуть гитару.

И кто, интересно, это сделает? Точно не та сумасшедшая: сейчас ее уже увели. Я видела, как пришли ангелы, чтобы забрать ее. Вот так люди пропадают в наши дни: за ними приходят самые настоящие ангелы, точно как говорит Лус, хотя до сегодняшнего вечера я в это не очень-то верила.

Но мне не хотелось самой выглядеть сумасшедшей, поэтому я сказала:

— Вот что странно. Эта девушка вышвыривала свои вещи. Платья там, юбки и все прочее. Точно, это были ее вещи.

Он снова сосредоточенно нахмурился.

— И что тут такого?

— Потому что так не бывает. — Я замолчала и сдвинула очки к переносице, что заставляет людей обращать внимание на мои глаза, темно-карие и откровенно потрясающие. — Я могла бы понять, если бы она выбрасывала шмотки своего бойфренда, потому что он изменял ей или что-то в этом роде. Это более-менее не странно: по телевизору показывают, как люди делают такое. Но ты же ведь не станешь вот так выбрасывать собственные вещи?

— Может, не стану. А может, и стану. — Он задумался ненадолго, нахмурившись, когда мимо, смеясь, прошла девушка с полными руками компакт-дисков в треснувших футлярах. Я подумала — вот сейчас он скажет, что мы должны вернуть гитару, но услышала совсем другое. — У девушек бывают еще и подружки, знаешь ли. И соседки по комнате, которые не платят арендную плату.

— Хм…

Парню понадобилась вечность, чтобы понять мой блестящий план спасения гитары (типа как делают пожарные, спасая выпрыгивающих из окон), и я сочла его туповатым. Однако этот ответ демонстрировал способность подойти к проблеме с разных сторон.

Симпатичный, с широким кругозором. И он узнал «Страт», как только увидел его.

— Подружка — это да, это может быть, — согласилась я. — Но выкидывать вещи соседки? — У меня в жизни не было соседки, если не считать мамы, но это не в счет. — Разве ты не продал бы все через eBay?[7]

Он засмеялся, в темных глазах вспыхнули искорки. Потом он снова посерьезнел.

— Скорее всего. Но ты права: мне тоже кажется, что это были ее вещи. Она выбросила из окна всю свою жизнь.

— Но почему?

— Не знаю, но перед тем, как бросить гитару, она взяла ее… ну, как надо. Как на самом деле держат гитару. — Он расположил руки так, словно в них была гитара, пальцы левой изящно заскользили вдоль воображаемого грифа. — Значит, это ее гитара, И она выглядела не сердитой, а печальной. Типа, человек, потерявший все, что имел.

Ничего себе! Парень точно с широким кругозором, даже, типа, он знает что-то, о чем не говорит.

— Постой. Это ведь всего лишь предположение?

— Да. — Он открыл ладони и посмотрел на них. — Просто мне так видится.

— Ну, тогда… — Я положила руку на лежащий между нами сверток. — Если она хотела ее выбросить, нельзя считать, будто мы ее украли. — Он уставился на меня. — Что? Хочешь отнести ее назад и бросить среди этого хлама?

Он покачал головой.

— Нет. Кто-нибудь все равно заберет ее. И они не станут обращаться с ней бережно, будут делать вид, что играют на ней.

Он содрогнулся.

— Это точно! — Я улыбнулась. — Как тебя звать, между прочим?

— Мос.

Видимо, на моем лице возникло недоуменное выражение.

— Сокращенно от Москита, — добавил он.

— А-а, ну да. — Он был мелкий, вроде меня. Вы когда-нибудь замечали, что мелкие люди симпатичнее крупных? Как, типа, куклы. — А я Перл. Безо всяких сокращений, хотя имя и не длинное.

Лицо Моса приобрело серьезное выражение.

— Ну, Перл, тебе не кажется, что у нее может возникнуть желание вернуть гитару после того, как она…

Его голос сошел на нет.

— Вернется оттуда, куда они ее заперли?

Он кивнул. Интересно, он понимает, что под словом «они» я имею в виду не тех, кто сажает людей в сумасшедший дом, а двух ангелов, которых мы видели на пожарной лестнице? Он понимает, что творится с миром? Похоже, большинство людей знают еще меньше меня: все, что они видят, — это груды мусора и крыс, числом явно больше обычного. И даже не замечают подземного грохота. Однако этот парень говорил так, словно, по крайней мере, способен воспринимать кое-что.

— Можно выяснить, кто она такая, — сказал он. — Например, расспросить в ее доме.

— И сохранить «Страт» для нее?

— Да. В смысле, если бы это была просто какая-то дрянная гитара, то какая разница? Но это…

Его глаза снова заискрились, словно он вот-вот расплачется при мысли о бездомном «Страте».

И тут меня озарило, хотя на самом деле эта мысль взывала ко мне с того самого мгновения, как я увидела Моса, мчащегося, чтобы подхватить «Стратокастер» голыми руками. Может, это как раз тот парень, который мне нужен, парень с чутким сердцем, готовый броситься под падающую «Фендер», потому что она классическая и незаменимая.

Может, Мос — тот, кого я ждала с тех пор, как взорвалась «Нервная система».

— Ладно, — сказала я, — Мы сохраним гитару для нее. Но только у меня.

И положила руку на сверток.

— У тебя?

— Конечно. В конце концов, с какой стати я должна доверять тебе? Может, ты пойдешь и заложишь ее. Получишь тысячи три-четыре долларов, а ведь это была моя идея с покрывалом.

— Но ведь это я хочу вернуть ее, — сообразил он. — Секунду назад ты говорила: «Значит, это не кража».

— Может, ты просто хочешь внушить мне эту мысль. — Я снова сдвинула очки к переносице. — Может, это всего лишь прикрытие для твоих коварных планов.

На лице Моса появилось обиженное выражение, и видеть его было больно, потому что я повела себя совершенно нечестно. Может, Мос человек достаточно широких взглядов, но я уже могла сказать, что он какой угодно, только не коварный.

— Но… ты же просто…

Он издал придушенный звук. Я подтянула к себе «Страт».

— Конечно, ты можешь приходить и играть на ней время от времени. Мы можем вместе играть. У тебя есть группа?

— Да. — Он не отрывал настороженного взгляда от свертка. — Точнее, половина группы.

— Половина группы? — Я улыбнулась, теперь уж точно не сомневаясь, что мое озарение было верным. — Группа еще не скомплектована? Может, это судьба.

Он покачал головой.

— У нас уже есть два гитариста.

— А еще кто?

— Ну-у-у… Просто два гитариста.

Я рассмеялась.

— Послушай, барабанщик и фаготист могут составить половину группы. А два гитариста — это просто… — Он нахмурился, и я не стала заканчивать. — Как бы то ни было, я играю на клавишных инструментах.

— Правда? — Он покачал головой. — Откуда же тебе так много известно о гитарах? В смысле, ты назвала год этого «Страта», когда он был еще в воздухе!

— Просто случайно угадала.

И конечно, я играю на гитаре. И на клавишных инструментах, и на флейте, и на ксилофоне, и на убогой губной гармонике — практически нет ничего, на чем я не играю. Но я не считаю нужным сообщать об этом вслух: все думают, раз ты непрофильный музыкант, значит, любитель. (Скажите это непрофильному музыканту, ныне широко известному как Принц.) И я никогда не хвастаюсь своим высоким уровнем и не упоминаю названия школы, в которой учусь.

Он сощурил темные блестящие глаза.

— Ты точно не играешь на гитаре?

Я рассмеялась.

— Я этого не говорила. Но, поверь, я совершенно точно играю на клавишных инструментах. Как насчет завтра?

— Но… ммм… ты даже не знаешь, как мы… — Он сделал глубокий вдох. — Я имею в виду, типа, какие твои?…

— Нет! — прервала я его. — Только не это!

Если бы он спросил, каковы мои предпочтения, на этом все и закончилось бы.

Он пожал плечами.

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

Я вздохнула сквозь стиснутые зубы. Как объяснить, что я слишком тороплюсь, чтобы придавать значение такой ерунде? Что есть вещи поважнее, о которых стоит беспокоиться? Что у мира больше нет времени для навешивания этикеток?

— Послушай, допустим, ты ненавидишь могилы, идет?

— Ненавижу могилы?

— Ну да, терпеть не можешь гробницы. Не выносишь склепы. Питаешь отвращение к любым местам, где кто-то похоронен. Понимаешь?

— С какой стати?

Я испустила стон. Может, у Мосси и не такой уж широкий кругозор.

— Гипотетически ненавидишь могилы.

— А-а… Ладно. Я ненавижу могилы.

Он постарался придать лицу выражение ненависти к могилам.

— Прекрасно. Просто превосходно. И, тем не менее, ты ведь пойдешь в Тадж-Махал?

Считая, что этим все объяснено, я победоносно вскинула руки.

— Ммм… Куда я пойду?

— В Тадж-Махал! Самое прекрасное здание в мире! Знаешь, все эти индийские рестораны тут за углом, с фресками на стенах?

Он медленно кивнул.

— Да, я знаю, какое здание ты имеешь в виду: множество арок, впереди водоем и что-то вроде луковицы на крыше?

— Именно. И все очень красиво.

— Наверно. Что, там кто-то похоронен?

— Да, Мос, древняя королева. Это самая настоящая гробница. Но ты же не сочтешь ее отвратительной только потому, что она относится к этой категории?

Выражение его лица сменилось от ненависти к гробницам к задумчивости человека с широким кругозором.

— То есть другими словами… — Он ненадолго замолчал. — Ты не против оказаться в группе, играющей альтернативный дез-метал шифро-фанк,[8] до тех пор, пока она остается Тадж-Махалом альтернативного дез-метал шифро-фанка, я правильно понимаю?

— Вот-вот! — воскликнула я, — Вы, парни, можете не беспокоиться о категории. Любой дез-метал, какой пожелаете. Просто делайте это хорошо. — Я подхватила «Стратокастер» и плотнее завернула ее. — Так как насчет завтра? В два часа.

Он пожал плечами.

— Ладно. Почему бы не попробовать? Может, клавишные инструменты — это как раз то, чего нам не хватает.

«А может, это мне вас не хватает», — подумала я, но вслух просто сообщила ему номер своего телефона и кивнула на дом по другую сторону улицы.

— Ох, и еще два вопроса, Мос.

— Конечно.

— Первый: вы и впрямь играете дез-метал шифро-фанк?

Он улыбнулся.

— Не волнуйся. Это гипотетический дез-метал шифро-фанк.

— Проехали.

Я постаралась не замечать, насколько улыбка делает его еще обаятельней. Теперь, когда нам предстояло вместе репетировать, мне не следовало обращать внимание на такие вещи.

— Вопрос второй: у вашей половины группы есть название?

Он покачал головой.

— Нет.

— Никаких проблем. Это будет легче легкого.

3 «Poisonblack»[9]

MOC

На следующий день мы с Захлером впервые увидели черную воду.

Мы только что встретились у моего дома и шли к Перл. У пожарного гидранта на той стороне улицы собралась стайка детей. Они взламывали его огромным гаечным ключом, рассчитывая получить некоторое облегчение от удушающей жары разгорающегося дня. Захлер остановился посмотреть — как он делал всегда, когда дети творили что-то более-менее незаконное.

— Глянь-ка!

Он усмехнулся и кивнул на припаркованный дальше по улице автомобиль с откидным верхом. Если в ближайшие десять секунд гидрант извергнет воду, невнимательный водитель рискует основательно промокнуть.

— За своей гитарой следи, — сказал я.

Мы уже отошли от гидранта на двадцать футов, но кто знает, какое давление может быть в нем в жаркий летний день?

— Она же защищена, Мос, — ответил он, но выровнял у себя за спиной футляр с инструментом. Было странно идти на репетицию с пустыми руками, лишь с несколькими гитарными медиаторами в кармане. Пальцы зудели от желания сыграть первые ноты на «Страте».

Мы, типа, опаздывали, но автомобиль был «БМВ», а водитель в костюме, при галстуке и разговаривал по сотовому телефону. Во времена нашего с Захлером детства промокший тип вроде этого давал пожарному гидранту примерно десять тысяч очков. Мы могли позволить себе задержаться на десять секунд.

Однако дети все еще возились с гидрантом, когда автомобиль тронулся.

— Маленькие неумехи, — вздохнул Захлер. — Может, помочь им?

— Уже больше двух.

Я зашагал дальше по улице.

И тут услышал, как крики восторга за спиной сменились криками страха.

Мы резко обернулись. Гидрант во все стороны выплевывал черную воду, покрывая детей клейкой, блестящей пленкой. В воздух поднималась густая темная дымка, в солнечных лучах отсвечивающая всеми цветами радуги, как на пролитом масле. Дети отступили от гидранта, их почерневшая кожа блестела. Пара малышей так и застыла под черным ливнем, громко плача.

— Что за черт? — прошептал Захлер.

Я сделал шаг вперед, но запах — землистый, зловонный, гнилостный — заставил меня остановиться. Темное облако поднималось между домами, взбаламученное, словно дым, и теперь ветер дул в нашу сторону. На мостовой начали возникать маленькие черные пятнышки, все ближе и ближе — как будто пошел внезапный летний дождь. Мы с Захлером попятились, глядя себе под ноги. Капли блестели, словно крошечные черные жемчужины.

Гидрант «кашлянул» еще раз, выплюнув сильную черную струю, и дальше пошла чистая вода. Облако над нами начало рассеиваться, превращаясь на фоне неба в еле заметную темную дымку.

Я опустился на колени, вглядываясь в одну из черных капель. Какое-то время она мерцала, отражая солнечный свет, а потом испарилась прямо у меня на глазах.

— Черт побери, что это было, Мос?

— Не знаю. Может, в трубы просочилось топливо?

Дети настороженно поглядывали на гидрант, опасаясь, видимо, как бы вода снова не почернела, но в то же время страстно желая искупаться. Казалось, маслянистая пленка соскальзывает с их кожи, с шорт и футболок прямо на глазах исчезали темные пятна.

Спустя минуту они уже плескались под струей воды, словно ничего необычного и не произошло.

— Это совсем непохоже на топливо, — сказал Захлер.

— Ага. Скорее всего, просто вода в гидранте застоялась, — ответил я, не желая думать об этом. Эта штука исчезла так быстро, что почти можно было вообразить, будто ее и не было. — Ну, что-то в этом роде. Пошли, мы опаздываем.

Комната Перл выглядела, как будто свалку скрестили со студией звукозаписи, а потом взорвали.

Вдоль стен выстроились картонные коробки из-под яиц, большие, двенадцать на двенадцать; такие обычно скапливаются у задней двери ресторанов. Между долинами коробок поднимались извилистые холмы из них же, изгибаясь, словно звуковые волны, которые они поглощали.

— Эй, у тебя же тут тонна всякого оборудования! — воскликнул Захлер.

Его голос не создавал эха, практически не отражаясь от стен, и звучал не громче, чем у полудохлого кота.

Я не раз говорил Захлеру, что мы могли бы точно таким же образом сделать звуконепроницаемой его комнату, и тогда его родители перестали бы вопить, чтобы мы приглушили звук. Однако нам всегда не хватало мотивации. А может, картонных коробок из-под яиц.

Пол покрывали запасные кабели, светозащитные устройства для выполнения спецэффектов, спагетти электрических соединений, удлинители, в которые были воткнуты дюжины адаптеров, все с этикетками, показывающими, что конкретно тут подключено. В одном конце комнаты возвышались две подставки с электроникой со скрученными кабелями. Модули были расставлены строго по видам: цифровые блоки, черные, без кнопок, блестящие арпеджиаторы, несколько допотопных синтезаторов с аналоговыми шкалами и иглами — словно реквизит старого научно-фантастического фильма, готовый к съемке.

Захлер нервно оглядывался по сторонам, видимо спрашивая себя, не заглушит ли все это оборудование его маленькую дешевую электрогитару. Я же задавался вопросом, зачем Перл, владелица всех этих клавишных инструментов, рисковала угодить под падающую духовку, спасая какую-то старомодную гитару.

— Где же ты спишь? — спросил Захлер.

Кровать была завалена компакт-дисками, кабелями, губными гармониками и маленькими барабанами.

— В основном в комнате для гостей, — с заметной гордостью ответила Перл. — Искусство требует жертв.

Захлер рассмеялся, но одарил меня многозначительным взглядом. Кем-кем, а жертвой Перл не выглядела. Она не показала нам все апартаменты своей матери, но даже увиденное было больше того, чем располагали наши с ним родители, вместе взятые. Стены увешаны картинами, стеклянные витрины полны дорогих безделушек со всего мира. На верхние этажи вела лестница, а в вестибюле внизу мы миновали двоих охранников. Скорее всего, Перл видела Тадж-Махал своими глазами.

Так с какой стати она вообще заинтересовалась этим «Стратом», если явно могла позволить себе купить такой же? Может, она приучила себя хватать все, что падает с неба?

Она явно разозлилась из-за нашего опоздания, словно это было интервью или что-то в этом роде.

Я порылся в дисках на постели, пытаясь понять ее предпочтения. Во что Перл по-настоящему «вдарена» — кроме старых индийских гробниц, пунктуальности и звуконепроницаемости? Диски не дали мне подсказки. На них вручную были написаны названия групп, о которых я никогда не слышал: «Зомби-феникс», «Армия Морганы», «Нервная система»…

— «Нервная система»? — спросил я.

Перл издала стон.

— Это та группа, в которой я была раньше. Чокнутые джульярды[10]… ну, и я.

Я бросил взгляд на Захлера: круто. У Перл не только полно настоящего оборудования, она также знала некоторых настоящих музыкантов. Значит, мы, возможно, не произведем на нее особого впечатления. Виртуозами нас не назовешь — мы начали заниматься только в шестом классе. Возможно, репетиция вообще окончится провалом.

— Вы выступали? — спросил Захлер.

— Да. В основном в их школе. Но у «Системы» не было души. Нет, наверно, она была, но потом взорвалась. Вы собираетесь делом заниматься?

«Стратокастер» успокоил мне нервы.

Гитара свисала с плеча, ее лакированная задняя сторона холодила бедро. Струны были как шесть паутинок, с такой легкой реакцией, какой мои пальцы в жизни не ощущали. Без подключения к электричеству я взял ми-аккорд и с изумлением услышал, что даже падение с третьего этажа не сбило настройку «Страта».

Перл нажала кнопку питания на усилителе Маршалла — огромном старом звере с трубками внутри. (Зачем клавишник имеет под рукой гитарный усилитель? Может, он тоже упал с неба?) Трубки разогревались медленно, шипение, похожее на то, с каким разбивается о берег волна, постепенно усиливалось.

— Вам, ребята, обоим придется пользоваться этим усилителем, — извиняющимся тоном сказала Перл. — Знаю, не самый лучший вариант.

Захлер пожал плечами.

— Глупо.

Она вопросительно вскинула брови. Захлер говорит «глупо» вместо «круто», что в некотором роде сбивает с толку.[11] Но, по крайней мере, он не стал распространяться, что у меня никогда не было своего усилителя, так что до сих пор мы тоже пользовались одним, принадлежащим ему.

Перл бросила нам шнуры, и я подключился — сначала щелчок соединения, потом знакомое гудение шести открытых струн. Я прижал пять из них и щипком издал низкое ми. Захлер настраивался на него, заставив греметь одну струну за другой и спровоцировав таким образом небольшой пластиковый хор футляров с дисками, содрогающихся на кровати.

«Маршалл» был включен на седьмой уровень громкости, до которого мы никогда не осмеливались подниматься у Захлера в комнате. Я от всей души надеялся, что картонные коробки Перл сделают свое дело, иначе наша музыка проберет ее соседей до костей. Но если кто-то все же вызовет полицию… что же, я был готов рискнуть. «Страт» нетерпеливо запищал, когда я заскользил пальцами вдоль грифа, словно и она тоже была готова.

Наконец Захлер кивнул, и Перл потерла друг о друга ладони, восседая за низким маленьким столом, втиснутым между подставками с электроникой. Там стоял компьютер, присоединенный к музыкальной клавиатуре с изящными черными и белыми клавишами вместо обычной мешанины букв, чисел и символов.

Она положила одну руку на клавиши, другую на «мышь». Кликнула два раза, и на колонках вспыхнули огоньки.

— Играйте что-нибудь.

Пальцы внезапно занервничали. Это было важно — сразу же сыграть правильно, чтобы произвести хорошее впечатление на новую гитару. Перл думала, что нас свела вместе судьба, но это слово неверно описывало ситуацию. Не судьба заставила ту женщину обезуметь. Люди находились буквально на грани этим странным летом, принесшим с собой волну преступлений, нашествие крыс и сводящую с ума жару. Это было нечто большее, чем просто Перл, Захлер и я.

«Страт» не судьба, а просто еще один симптом противоестественной болезни, от которой страдал Нью-Йорк, чего-то странного, неожиданного, типа черной воды, которую мы видели на пути сюда.

Мгновение «Страт» в руках ощущался каким-то неуместным.

Но потом Захлер спросил:

— Большой рифф?

Я улыбнулся. Большой рифф существовал уже очень давно — ровно столько, сколько мы вообще играли. Простой, дерзкий и, главное, хорошо знакомый. Однако «Страт» наверняка заставит его звучать по-новому, типа, как если играть в бейсбол, отбивая мяч бутылкой, а не битой.

Захлер начал. Его часть большого риффа низкая, ворчащая, звучание струн приглушено правой рукой — как будто что-то пытается вырваться из кипящей кастрюли.

Я сделал медленный, глубокий вдох и… вступил. Моя часть быстрее, чем его, пальцы извлекают высокие звуки где-то посреди грифа. Моя часть скользит, а его вспенивается, взрываясь искрами. Моя мчится стрелой и видоизменяется, а часть Захлера остается неизменной, ровной и низкой, заполняя все интервалы.

«Страт» нравился большой рифф, он вошел в него, точно нож в масло. Тонкие, как паутинки, струны, невесомые по сравнению со струнами Захлера, искушали пальцы играть быстрее и выше. Если большой рифф — армия, то Захлер — пехота, что-то там ворчащая на земле. А меня «Страт» превратил в падающих с неба орбитальных ниндзя в черных пижамах под красными комбинезонами.

Перл сидела, закрыв глаза и слушая, «мышь» подергивалась под согнутыми пальцами. Она выглядела так, словно готова ворваться, беспокойно ожидая подходящей лакуны.

Мы продолжали в том же духе минут десять, может, двадцать — это всегда трудно оценить, когда играешь большой рифф, — но она так и не вступила…

В конце концов, Захлер еле заметно пожал плечами и позволил риффу иссякнуть. Я последовал за ним, завершив последний прыжок с орбиты. «Страт» дернулся и неохотно смолк.

— Ну, в чем проблема? — спросил Захлер. — Тебе не нравится?

Несколько секунд Перл молчала, напряженно размышляя.

— Нет, это замечательно. В точности то, чего я хотела. — Ее пальцы рассеянно поглаживали клавиши. — Но… ммм… он, типа… большой.

— Ну да, — сказал Захлер. — Мы так и называем его — большой рифф. Довольно глупо, правда?

— Не сомневаюсь. Но… ммм… позвольте задать вам один вопрос. Как давно вы играете вместе?

Захлер посмотрел на меня.

— Шесть лет, — ответил я.

С тех пор, как нам было по одиннадцать, и играли мы на одолженных в школе гитарах с нейлоновыми струнами, усиливая их звучание с помощью микрофонов машины караоке старшей сестры Захлера.

Перл нахмурилась.

— И все это время вы играли только вдвоем?

— Ну да… — признался я.

Захлер посмотрел на меня, типа, смущенно. Может, подумал: «Не рассказывай ей о машине караоке».

— Тогда неудивительно, — заявила она.

— Неудивительно что? — спросил я.

— Что больше не остается места.

— Для чего?

Перл сдвинула очки к переносице.

— Там есть все. Типа пиццы с сыром, грибами, пепперони, перцем чили, колбасой, «эм-энд-эмс» и кусочками бекона. Что, предполагается, должна делать я? Добавить гуакамоле?[12]

Захлер состроил гримасу.

— Предполагается, что ты ее впитаешь.

— Нет. Она слишком большая и сырая… — Она негромко свистнула сквозь стиснутые зубы, медленно кивая. — Вы, ребята, сумели сделать целую группу из двух гитар, что говорит о вашей незаурядности. Но если вы собираетесь иметь настоящую группу — типа, чтобы в ней было больше двух людей, — нужно играть… ну, не так круто. Мы должны проделать в большом риффе кое-какие дыры.

Прищурившись, Захлер посмотрел на меня, и я понял, что если решу прямо сейчас покончить со всем этим, он уйдет вместе со мной. И я почти так и сделал, потому что большой рифф — это святое, это часть нашей дружбы, а Перл говорила о том, чтобы выдернуть из него что-то, освободив место для ее могучей электроники.

Я сердито уставился на все эти мигающие огоньки, задаваясь вопросом, как можно втиснуть то, на что способно оборудование Перл, в другую музыку и при этом не задавить ее.

— Плюс это на самом деле не песня, — добавила она. — Больше похоже на гитарное соло, не ведущее никуда.

— Ничего себе… — прошептал я. — Похоже на что?

— На гитарное соло, не ведущее никуда, — повторил Захлер, кивая головой.

Я уставился на него.

— Я имею в виду, вы же хотите делать песни, — продолжала Перл. — Со стихами, припевом и всем таким прочим? Вам не кажется, что большой рифф можно использовать как Б-секцию?

— Глупая идея, — сказал Захлер и почесал голову. — Что еще за Б-секция?

4 «New Order»[13]

ЗАХЛЕР

Новая девушка оказалась сильна. Типа, хот.[14]

Для нее разобрать мелодию на части — пара пустяков. Не то что Мос, который всегда ходит вокруг да около, так что и не понять. Перл могла просто напеть, что она имеет в виду, пальцами рисуя маленькие узоры, словно одновременно видела в воздухе ноты. Я внимательно следил за ней. Хотелось бы и мне уметь так.

Она была из тех девушек, которые в очках выглядят лучше — умной и все такое прочее.

То, как она разобрала большой рифф, было фудивительно. Как я и предполагал, моей части она не коснулась. Моя часть — основа, фундамент риффа. Но Мос играл как бы наобум, впихивал в свою часть все подряд, типа, как она говорила о пицце. Вы знаете, как в школах ставят стойку с мороженым, где каждый сам себе делает мороженое? Я всегда накладывал сверху столько десерта, что мороженого не было видно, и в результате становилось, типа, противно. Дайте Мосу достаточно места, чтобы было где развернуться, и его игра станет один к одному мое мороженое.

Не поймите меня неправильно. Москит гений, в смысле, играет лучше меня, и в его зигзагах в большом риффе есть просто очень глупые места. Однако понадобилась Перл, чтобы выделить его лучшие нити и сплести их так, чтобы они обрели смысл.

Она объяснила, что Б-секция — это совершенно особая часть песни, типа, когда происходит переход на другой рифф, или темп снижается, или меняется тональность. Мы с Мосом мало уделяли внимания таким вещам, потому что я счастлив целый день играть одни и те же четыре аккорда, а он счастлив виться вокруг них.

Однако, если задуматься, у большинства песен есть Б-секция, а мы, типа, не замечали, что у наших почти никогда ее нет. Поэтому мораль этой истории такова: не стоит на протяжении шести лет играть в группе, состоящей всего из двух человек. Типа, от этого теряешь перспективу.

Поначалу Мос все время бухтел, как если бы большой рифф был его любимой домашней лягушкой, которую Перл препарировала. Он поглядывал на меня и строил гримасы, но я взглядом дал ему понять, чтобы он не рыпался. Поняв, что, по моему мнению, Перл в порядке, он, типа, был вынужден начать прислушиваться к ней. В конце концов, это не я затащил его сюда.

Главное, Мое же не идиот, а только идиот стал бы возражать против того, чтобы выслушать умную девушку, говорившую что-то ради его же блага. И для блага группы, а именно в нее мы втроем уже превращались.

Наблюдать это было физумительно. Все годы, пока мы с Мосом играли, мы только и делали, что добавляли что-то к нашему риффу. Поэтому было даже здорово смотреть, как он распадается, из него вымывается все дерьмо Москита и рифф возвращается к своему основанию.

Что, как я уже говорил, и делает меня счастливым.

Вычистив большой рифф, Перл начала играть. Я думал, она собирается сразить нас наповал тысячью нот в минуту альтернативного фанк-джаза, потому что раньше она была в этой джульярдовой группе. Однако все, что она играла, звучало мелодично и просто. Большую часть времени она потратила, орудуя своей «мышью» с целью разбавить мелодии, текущие из ее синтезаторов, пока они не стали достаточно тонки, чтобы проникнуть в складки большого риффа.

В конце я понял, что Перл играет некоторые отрывки, которые она вычистила из части Моса. И хотя она упросила их, все в целом зазвучало лучше, типа, как настоящая группа вместо двух гитаристов, силящихся играть как один.

И потом наступил момент, когда все встало на свои места, прямо сверхъестественно — типа, как проигрываемая назад запись взрыва.

— Знаешь, это нужно записать! — завопил я.

Мос кивнул, но Перл просто рассмеялась.

— Парни, я и так пишу все время.

Она кивнула на экран компьютера.

— Правда? — тут же встрепенулся Мос. — Ты ни слова об этом не говорила.

Я взглядом велел ему угомониться. Москит постоянно опасается, что кто-нибудь украдет наши риффы.

Перл просто пожала плечами.

— Иногда людей заклинивает, когда на их глазах нажимаешь красную кнопку. Поэтому мой жесткий диск просто все время крутится. Вот, послушайте!

Действуя своей «мышью», она выхватывала маленькие куски последних двух часов — словно мы уже превратились в звонки сотовых телефонов. Спустя несколько секунд она прокрутила одноминутный отрывок, где новый большой рифф был, как будто, вывернут наизнанку и стал совершенным. Мы все сидели, слушая. Мос и я — с раскрытыми ртами.

В конце концов, мы сделали это. Спустя шесть лет…

— Все еще не хватает Б-секции, — сказала Перл. — И барабанов. Нам нужен барабанщик.

— И басист, — добавил я. Она подняла на меня взгляд.

— Может быть.

— Может быть? — сказал Мое, — Что это за группа без баса?

Она пожала плечами.

— Что это за группа всего из двух гитаристов? Не все сразу. У вас есть знакомый барабанщик?

Мос пожал плечами.

— Да, их найти нелегко. — Перл покачала головой. — В «Системе» были два музыканта, играющие на барабанах, но на самом деле не барабанщики. Отчасти поэтому мы и распались. Но я знаю нескольких из школы.

— Я знаю одну девушку, — сказал я. — Она классная.

Мос посмотрел на меня, снова начав заводиться.

— Ты? Ты никогда не говорил мне ни о какой барабанщице.

— А ты никогда не говорил, что она нам нужна. Кроме того, на самом деле я с ней незнаком, просто видел ее игру. Она фудивительная.

— Ну тогда, скорее всего, уже занята. — Перл покачала головой. — Барабанщиков всегда нехватка.

— Ммм, может, и не занята, — сказал я.

О чем я не упомянул, так это о том, что у нее не было настоящих барабанов, и я никогда не видел ее играющей с группой, только на Таймс-сквер и только за деньги. Может, она была, типа, бездомная, насколько я могу судить. Если только ей на самом деле не нравится играть на Таймс-сквер и изо дня в день носить одни и те же джинсы и армейскую куртку.

Жутко глупая барабанщица, однако.

— Поговори с ней, — сказала Перл и бросила смущенный взгляд на заставленную картонными коробками дверь комнаты. — Послушайте, мне кажется, мама уже дома, поэтому нам нужно закругляться. Но в следующий раз мы напишем для большого риффа Б-секцию. Может, кое-какие слова. Кто-нибудь из вас поет?

Мы поглядели друг на друга. Мос мог петь, но в жизни не признается в этом вслух. И он слишком гениальный гитарист, чтобы тратить время, корячась перед микрофоном.

— Ну, — продолжала Перл, — я знаю реально разностороннюю певицу, в данное время свободную, типа того. А вы тем временем поговорите со своей барабанщицей.

Я улыбнулся и кивнул. Мне нравилось, как эта девушка не теряет ни минуты, как здорово мотивирует нас. И делала она это очень умело, вся такая сосредоточенная, такая ответственная. Шесть лет репетиций, и вдруг в один миг возникло ощущение, будто у нас настоящая группа. Я поглядел на афиши на стенах Перл, уже думая об обложках альбомов.

— Барабаны? Здесь? — спросил Мос.

Мой взгляд скользнул по усилителям, кабелям и синтезаторам. Со всем этим барахлом тут хватало места для нас — и, может, еще для кого-то, играющего на бонго.[15] Но полная барабанная установка сюда ни под каким видом не влезет. И поскольку картонные коробки прикрывали и окна, а во время репетиции всегда потеешь, запах уже был не слишком приятный. Легко представить себе, какой вклад внесет в это барабанщик, работающий на полную катушку.

Это была вторая причина, по которой я никогда не говорил Мосу о той девушке. Барабанщики занимают слишком много места и грохочут слишком громко для любой спальни.

— Я знаю место, где можно репетировать, — сказала Перл. — Очень дешевое.

Мы с Мосом переглянулись. Никогда прежде мы не платили за возможность репетировать. Перл ничего не заметила. Надо полагать, ей уже не впервой раскошеливаться, чтобы репетировать. Оставалось надеяться, что она заплатит и на этот раз у меня было немного «собачьих» денег, но Мос находился в исключительно стесненных обстоятельствах.

— Есть еще одна проблема. Прежде чем начинать привлекать новых людей, нужно придумать название группы, — заявила Перл. — И это должно быть не какое-то случайное, а правильное название. В противном случае с появлением каждого нового человека группа будет изменяться, а вместе с ней и название. — Она покачала головой. — И мы так никогда и не поймем, кто же мы на самом деле.

— Может, подойдет «Б-секции», — сказал я, — Это было бы фотлично.

Перл недоверчиво посмотрела на меня.

— Фотлично? Ты всегда так говоришь — фотлично?

— Ага.

Я с усмешкой посмотрел на Моса. Он закатил глаза.

Она ненадолго задумалась, а потом улыбнулась.

— Фотменно.

Я расхохотался. Эта цыпочка, безусловно, глупая.

5 «Garbage»[16]

ПЕРЛ

— Один из этих мальчиков довольно мил.

— Да, я заметила, мама. Спасибо, что обратила мое внимание, на случай если бы я упустила это из вида.

— Правда, немного неряшлив. И погребальная песнь, которую вы играли, заставила фарфор весь день громыхать.

— И вовсе не весь день, — Я вздохнула, глядя в окно лимузина. — Может, часа два.

Ехать куда-то с мамой раздражает до жути. Но добираться сейчас в глубину Бруклина подземкой просто немыслимо тяжко, а я должна была увидеться с Минервой немедленно. Ее эзотерическая целительница утверждает, что хорошие новости способствуют выздоровлению. А мои новости были больше чем хорошие.

— Кроме того, мама, эта «погребальная песнь» поистине фотличная.

— Как, как? Неужели ты сказала «грязная»?[17]

Я захихикала, сделав в уме пометку рассказать об этом Захлеру. Может, нам стоит назвать себя «Грязнули»? Но это как-то по-английски, а мы так не звучим. А как? Мы звучим как, типа, группа, от которой громыхает фарфор. «Громыхалы»? «Трещотки»? Слишком отдает деревней и Западом. «Фарфоровые громыхалы»? Слишком сложно, даже для меня. Тогда уж нужно говорить «Те, кто громыхает фарфором». Ничего себе названьице! Не-а. Не годится.

— Они будут и дальше приходить? — слабым голосом спросила мама.

— Да.

Я поиграла с кнопкой своего окна, впуская на заднее сиденье лимузина небольшие порции летней жары.

Мама вздохнула.

— А я-то надеялась, что все эти групповые репетиции уже позади.

Я испустила стон.

— Групповые репетиции — это то, чем занимаются действующие группы, мама. Но не волнуйся. Через неделю или около того мы перенесем наше оборудование на Шестнадцатую улицу. Совсем скоро твой фарфор будет в безопасности.

— А-а, туда.

Я посмотрела на нее, сдвинув очки к переносице.

— Да, туда, где полно музыкантов. Какой ужас!

— Они больше похожи на наркоманов.

Она слегка вздрогнула, отчего ее серьги зазвенели. Мама собиралась пустить пыль в глаза некоему собирателю средств[18] для Бруклинского музея и с этой целью оделась в черное платье для коктейлей и наложила слишком много макияжа. Когда она так одевается, у меня всегда мороз по коже идет, словно мы едем на похороны.

Конечно, у меня и сейчас мороз по коже пошел — мы уже были неподалеку от Минервы. Большой особняк промелькнул снаружи, весь причудливо изукрашенный, словно дом с привидениями: башенки, железная изгородь, крохотные окна в верхней части. В животе возникло неприятное ощущение, и внезапно захотелось, чтобы мы вместе ехали на вечеринку, где все такие невежественные, хлещут шампанское, а самая большая беда для них — недостаточный бюджет Египетского крыла музея. Или в худшем случае обсуждают кризис санитарии вместо того, чтобы выглянуть в окно и увидеть его.

Мама заметила мое волнение — это она умеет — и взяла меня за руку.

— Как там Минерва, бедняжка?

Я пожала плечами, радуясь, что она напросилась подвезти меня. Мамины приставания — вполне умеренные — отвлекали меня на протяжении почти всего пути. Ждать в подземке, смотреть на крыс на рельсах — все это напоминало бы мне о том, куда я еду.

— Лучше. Так она говорит.

— А доктора что говорят?

Я промолчала. Мне не позволили рассказать маме, что теперь никаких докторов нет, одна сплошная эзотерика. Так, в молчании, мы доехали до дома Минервы. К этому времени наступил вечер, зажглись огни. Темные окна особняка напоминали дыры на месте недостающих зубов.

Улица выглядела по-другому, как будто два месяца истощили ее. Здесь, в Бруклине, груды мусора были выше, и вообще кризис санитарии больше бросался в глаза, но никаких крыс я не видела. Зато тут, похоже, во множестве объявились бездомные коты.

— Раньше это было такое милое местечко, — сказала мама. — Хочешь, чтобы Элвис подобрал тебя?

— Нет.

— Ну, позвони ему, если передумаешь, — сказала мама, когда я распахнула дверцу машины. — И не возвращайся в метро слишком поздно.

Я вылезла наружу, снова испытывая раздражение. Мама знала, что я терпеть не могу ездить в метро поздно, и что компания Минервы не располагает к тому, чтобы задерживаться.

Мы с Элвисом шутливо отсалютовали друг другу — это происходило с тех пор, как мне исполнилось десять, — и улыбнулись друг другу. Но когда он поднял взгляд на дом, морщины на его лбу обозначились глубже. Кто-то возился в мусорных мешках у наших ног — коты там или нет, крысы были тут как тут.

— Ты точно не хочешь, чтобы я подвез тебя домой, Перл? — негромко пророкотал он.

— Да. Но все равно спасибо.

Мама обожает вмешиваться во все разговоры, поэтому тут же подвинулась поближе.

— Кстати, когда ты вернулась домой вчера?

— Сразу после одиннадцати.

Она лишь чуть-чуть поджала губы, показывая, что знает: я лгу; я лишь чуть-чуть закатила глаза, показывая, что мне на это плевать.

— Ну, в таком случае увидимся в одиннадцать.

Я фыркнула — главным образом в расчете на Элвиса. Мама лишь в том случае появится домой раньше полуночи, если в музее кончится шампанское или оттуда сбегут мумии.

Я представила себе мумий из старых фильмов, всех таких в клочьях своих повязок. Симпатично и нестрашно.

Потом голос мамы смягчился.

— Передай мои наилучшие пожелания Минерве.

— Хорошо. — Я помахала рукой и повернулась, вздрогнув, когда дверца захлопнулась за спиной. — Постараюсь.

Дверь мне открыла Лус де ла Суено и сделала знак рукой, чтобы я побыстрее входила, как будто беспокоилась, чтобы не залетели мухи. Или, может, она не хотела, чтобы соседи увидели, как она изукрасила дом, — теперь, когда после Хэллоуина прошло больше двух месяцев.

Ноздри сморщились от запаха кипящего чесночного варева, не говоря уж о других доносящихся из кухни ароматов, сверхмощных и неидентифицируемых. В эти дни, когда я входила в дверь Минервы, Нью-Йорк, казалось, исчезал у меня за спиной, как будто особняк одной ногой стоял в каком-то другом городе, древнем, осыпающемся, неухоженном.

— Ей гораздо лучше, — сказала Лус, ведя меня к лестнице. — Она рада твоему приезду.

— Замечательно.

То, как Лус лечила болезнь Минервы, всегда было слишком загадочно для меня, но после того, чему я была свидетелем вчера вечером, эзотерика казалась, по крайней мере, не такой уж безумной.

— Лус, можно задать вопрос? О том, что я видела?

— Ты что-то видела? Снаружи? Здесь?

Ее глаза расширились, взгляд сместился к затененному окну.

— Нет, в Манхэттене.

— Si?[19]

Напряженность ее взгляда, как всегда, вызывала ощущение тревоги.

Обычно я легко раскладываю людей по полочкам у себя в голове — как мама свой фарфор. Однако что касается Лус, тут у меня нет никаких догадок — откуда она прибыла, сколько ей лет, в бедности или богатстве она выросла. По-английски она говорила несвободно, но грамматически точно и с еле заметным акцентом. Гладкое лицо казалось молодым, но носила она старомодные платья, а иногда и шляпы с вуалью. Руки загрубелые, поразительно сильные, с крупными костяшками, и с пальцев улыбались мне три толстых кольца с черепами.

Лус была помешана на черепах, но, казалось, для нее они значили совсем не то, что для меня и моих друзей. В целом она производила впечатление верующей, не язычницы.

— Там была женщина, — заговорила я. — За углом от нас. Она сошла с ума и выбросила все свои вещи в окно.

— Si. Это та самая болезнь. Она сейчас распространяется. Ты по-прежнему осторожна?

— Да. Никаких мальчиков. — Я вскинула руки. Лус считала — часть ее религиозных представлений, — что все это из-за того, что слишком много секса. — Но, похоже, она выкидывала свои вещи. Не так, как когда Минерва порвала с Марком и возненавидела все, что он дарил ей.

— Да, но это то же самое. Эта болезнь… От нее люди не хотят быть тем, кем были прежде. И чтобы измениться, им надо избавиться от всего.

Она перекрестилась; измениться — это и было то, чему она пыталась помешать в Минерве.

— Но Мин ведь не избавляется от своих вещей?

— Не от всех. — Лус снова перекрестилась. — Она очень одухотворенная, не привязана к вещам. Только к людям и la musica.

— Ох!

В этом был смысл. Когда с Минервой случилась беда, она, прежде всего, избавилась от Марка и остальных из «Нервной системы». А потом от своих одноклассников и от всех наших друзей, одного за другим. Я продержалась с ней дольше всех, пока все не возненавидели меня за то, что я продолжаю дружить с ней, но, в конце концов, она вышвырнула и меня тоже.

Это означало, что Мос прав: та безумная женщина избавлялась от своих вещей, выкидывала в окно всю свою жизнь. Интересно, откуда он узнал?

Я подумала о зеркалах наверху: все они затянуты бархатом. Мин не хотела видеть собственное лицо, слышать звучание собственного имени — и внезапно все это обрело смысл.

Лус дотронулась до моего плеча.

— Вот почему хорошо, что ты здесь, Перл. Думаю, сейчас ты можешь сделать больше, чем я.

Я ощущала в кармане музыкальный плеер, на который был записан большой рифф. Сама я ничего поделать не могу, поскольку не имею никакого отношения ко всей этой эзотерике с черепами, но, может, фотличная музыка…

Лус начала подниматься по лестнице, сделав мне знак следовать за ней.

— Еще одна вещь: по-моему, я видела ангелов.

Она остановилась, повернулась и снова перекрестилась.

— Angeles de la lucha?[20] Быстрые? На крыше?

Я кивнула.

— Типа, как ты описывала, что видела их здесь.

— И они забрали эту женщину?

— Не знаю. Я ушла оттуда.

— Хорошо. — Она протянула руку и погладила меня по лицу грубыми, пахнущими травами пальцами, — Это не для тебя — борьба, которая предстоит.

— И куда ангелы забирают людей? — прошептала я.

Лус закрыла глаза.

— Куда-то очень далеко.

— Типа, на небеса?

Она покачала головой.

— Нет. На самолет. И везут туда, где делают изменения в них прочными, чтобы те могли сражаться на их стороне. — Она взяла меня за руку. — Но это не для тебя. И не для Минервы. Пошли.

Пока мы поднимались наверх, я заметила много новых украшений. Стены лестницы были покрыты деревянными крестами, тысячи маленьких отчеканенных из металла фигурок, прибитых вплотную друг к другу. Фигурки сами по себе не были какими-то необычными — туфельки, платьица, деревья, собачки, музыкальные инструменты, — но эта смесь выглядела ужасно дико.

И конечно, тут были черепа. Их нарисованные черным глаза таращились из теней; каждый этаж был чуть темнее предыдущего. Окна здесь замазаны черной краской, зеркала задрапированы красным бархатом. Уличный шум стихал по мере нашего подъема, воздух становился все более неподвижным, как затонувший корабль.

Остановившись у комнаты Минервы, Лус подняла с пола полотенце и вздохнула с извиняющимся видом.

— Сегодня вечером я здесь одна. Родные все больше устают с каждым днем.

— Я могу как-то помочь?

Лус улыбнулась.

— Ты здесь. Это уже помощь.

Она вытащила из кармана несколько листьев и размяла их пальцами. Они пахли свежескошенной травой или мятой. Опустившись на колени, она натерла ладонями мои кеды и штанины джинсов.

Прежде я всегда закатывала глаза, когда она творила свои заклинания, но сегодня чувствовала, что нуждаюсь в защите.

— Может, ты споешь ей.

Я сглотнула. Неужели Лус каким-то образом догадалась, что у меня на уме?

— Спою? Но ты всегда говорила…

— Si. — Ее глаза искрились в темноте. — Однако ей сейчас лучше. И все же, чтобы уберечь тебя…

Она втиснула мне в руки хорошо знакомую маленькую куклу и пригладила ее рваные рыжие волосы. Кукла глядела на меня с маниакальной улыбкой, один пуговичный глаз болтался на двух черных нитках. В животе снова стало нехорошо.

Эта кукла была самым жутким из всех ритуалов защиты Лус. Но внезапно и она обрела смысл. Когда мы были маленькими, кукла всегда была любимицей Мин, единственной вещью, к которой она была по-настоящему привязана, если не считать кольца, которым она швырнула в Марка на глазах у всей «Системы». Я порадовалась, что сегодня вечером эта кукла со мной, даже если Минерва не буйствовала с тех пор, как ее родные отказались от таблеток, докторов и переключились на Лус.

Интересно, как они нашли ее? Может, специалисты в области эзотерики есть в телефонной книге? Кстати, «Эзотерика» как название группы — это круто или чересчур заумно? И большой рифф в моем кармане — это целительная магия или?…

— Не бойся. — Сильной рукой Лус открыла дверь, а другой втолкнула меня во тьму. — Иди и пой.

6 «Madness»[21]

МИНЕРВА

Перл светилась. Ее лицо мерцало, когда дверь закрылась, и движение воздуха заставило пламя свечи затрепетать.

— Ты блестишь, — пробормотала я, сощурившись.

Она сглотнула, облизнула верхнюю губу. Я чувствовала по ее соленому запаху, что она нервничает.

— Снаружи уже не жарко.

— Сейчас лето?

— Да, середина августа.

Я закрыла глаза, вспоминая апрель, май… все вплоть до окончания школы. Перл завидовала, потому что ей предстояло еще год учиться в Джульярде, когда все остальные были в «Нервной».

Эта штука внутри меня вздрогнула.

Зомби издал раздраженный звук и перекатился ко мне на живот. Его большие зеленые глаза медленно открылись, обозревая Перл.

— У меня хорошие новости, — негромко сказала она.

Когда я только заболела, то ненавидела звук ее голоса, но теперь нет. Мне стало лучше — больше я не ненавижу Перл или кого-то другого из людей. Сейчас я ненавижу лишь Мерзкую Вещь, которую она всегда приносит с собой, приходя ко мне. Она свешивалась с ее рук, один глаз болтался на ниточках, злобно глядя на меня.

Я попыталась улыбнуться, но линзы очков Перл, отразившие свет свечи, были яркими, как вспышка камеры, и пришлось отвернуться.

— С тобой все в порядке? — чуть громче спросила она.

— Конечно. Просто свеча сегодня немного яркая.

Иногда я задуваю свечу, но это заставляет Лус креститься. Она говорит, я должна привыкнуть к ней, если хочу когда-нибудь снова покинуть эту комнату.

Но моя комната такая приятная. Пахнет Зомби, и мной, и этой штукой внутри нас.

— Ну, я встретилась с этими парнями, — быстрым шепотом заговорила Перл. — Они уже какое-то время играют вместе. Они… свежие, не такие, как «Нервная».

Видимо, я снова вздрогнула, потому что Перл замолчала. Зомби мяукнул, тяжело шлепнулся на пол и двинулся в ее сторону, обходя мои старые игрушки, одежду и ноты — все лежащие на полу предметы, каждую ночь подкрадывающиеся ближе, пока я сплю.

— Мы были не так уж плохи, — сумела выговорить я.

— Да, но эти парни фудивительные. — Она помолчала, улыбаясь самой себе. Перл всегда нравились глупые придуманные слова. — Они, типа, новый звук, вроде «Армии Морганы», но свежее. Типа, какими были мы, когда начинали, до того, как сама-знаешь-кто заморочил тебе голову. Но без шести композиторов, пытающихся написать одну песню. Эти два парня гораздо более…

— Управляемы? — подсказала я.

Перл нахмурилась, и Мерзкая Вещь в ее руках злобно уставилась на меня.

— Вообще-то я хотела сказать «более славные».

Зомби подкрадывался к Перл, как будто собирался пройти у нее между ногами, но вместо этого припал к полу и принялся подозрительно обнюхивать ее обувь. Теперь ему не нравился ничей запах, кроме моего.

— Я тут подумала, хотя, может, это глупо. — Перл переступила с ноги на ногу. — Если с этими парнями все получится, а ты будешь и дальше чувствовать себя лучше…

— Мне уже лучше.

— Так и Лус говорит. Мы втроем пока не готовы, но, может, со временем мы… — Ее голос звучал все тише, все неуверенней. — Это было бы замечательно, если бы ты смогла петь для нас.

Ее слова заставили меня зажмуриться. Что-то огромное двигалось через мое тело, отчасти болезненное, отчасти возбуждающее. Я даже не сразу догадалась, что это, так давно оно ушло.

Изгибаться и поворачиваться… растекаться вдаль и охватывать людей, затоплять их собой — мой голос бурлит и возбуждает, наполняя воздух.

Я хотела петь снова…

И медленно вздохнула. Что, если это по-прежнему будет причинять мне боль, как все, кроме Зомби и тьмы? Нет, сначала нужно испытать себя.

— Можешь сделать для меня кое-что, Перл?

— Что угодно.

— Скажи мое имя.

— Дерьмо, это невозможно. Лус пришибет меня.

Я снова почувствовала запах страха Перл и услышала, как Зомби на мягких лапах пятится ко мне. Он вспрыгнул на постель, теплый, явно встревоженный. Я открыла глаза, стараясь не щуриться от света свечи.

Перл тоже встревожилась, прямо как Зомби — потому что Лус никогда не позволяет ему выходить отсюда.

— Она сказала, что пение — это будет хорошо. Но твое имя? Ты уверена?

— Не уверена, Перл. Поэтому ты и должна сделать это.

Она сглотнула.

— Ладно… Мин.

Я фыркнула.

— Блестящая, вонючая Перл. Ты что, даже не в состоянии произнести его целиком?

Некоторое время она пристально смотрела на меня, а потом негромко сказала:

— Минерва?

Я вздрогнула — по привычке, но болезнь не вернулась. Потом Перл снова произнесла мое имя, и я ничего не почувствовала. Ничего, кроме облегчения. Даже Лус никогда не удавалось такое.

Ощущение было странное и великолепное, греховное, словно сигарета после урока вокала. Я закрыла глаза и улыбнулась.

— Как ты? — прошептала Перл.

— Прекрасно. И я хочу петь для твоей группы, Перл. Ты ведь принесла музыку?

Они кивнула и улыбнулась.

— Да. В смысле, я не была уверена, что ты… Но мы записали по-настоящему крутой рифф. — Она достала из кармана маленькую белую полоску пластика и начала разматывать намотанные на нее наушники. — Это всего лишь после одного дня репетиции… ну, шести лет и одного дня… но пока слов нет. Можешь написать их сама.

— Да, я могу написать слова.

Слова были первым, что вернулось. Под кроватью лежали исписанные каракулями блокноты, наполненные всеми моими новыми секретами. Новыми песнями о бездне.

Держа в руке адаптер, Перл оглянулась в поисках моей стерео.

— Я разбила ее, — сказала я.

— Свою «Бэнги Олафсен»? Она же тяжелая. — Перл нахмурилась. — Скажи, ты, случайно, не выбросила ее из окна?

Я захихикала.

— Нет, глупенькая. Спустила с лестницы. — Я протянула ей руку. — Иди сюда. Мы можем вместе послушать. — Она помедлила мгновение, оглянувшись на дверь. — Не волнуйся, Лус давно внизу. — Сейчас она была на кухне, готовила мою ночную ботанику. Я слышала рокот воды в трубах, ощущала запах процеженного чая из чеснока и мандрагоры, — Она достаточно доверяет тебе, чтобы не подслушивать.

— А-а… Ну, тогда ладно.

Перл сунула адаптер в карман и сделала шаг вперед. Мерзкая Вещь злобно смотрела на меня из ее руки.

— Но ты должна положить эту вещь на пол, — добавила я.

Она остановилась, и я снова почувствовала потный запах ее страха.

— Ты не доверяешь мне, блестящая Перл? — Я прищурилась, глядя на нее. — Ты же знаешь, я никогда не съем тебя.

— Ну… да… — Она сглотнула. — И на самом деле она вовсе не угрожает тебе, Минерва.

Я снова улыбнулась при звуке собственного имени, и Перл улыбнулась в ответ, окончательно поверив, насколько мне лучше. Она опустилась на колени и положила Мерзкую Вещь на пол так бережно, словно та могла взорваться.

Сделав глубокий вдох, она размеренными шагами начала пересекать комнату. Зомби отодвигался по мере того, как она приближалась, и я почувствовала на ее кедах запах кошачьей мяты. Вот почему он так нервничал. Она пахла, как его старые игрушки, которые он теперь ненавидел.

Он спрыгнул, чтобы обнюхать Мерзкую Вещь, которая внезапно превратилась просто в старую куклу. На полу она выглядела безжизненной, сломленной и почти не мерзкой, как раньше.

Новая волна облегчения прокатилась через меня. От одной мысли о пении я становилась сильнее. Даже свет свечи не так резал глаза.

Перл села рядом со мной на постель. Сейчас музыкальный плеер мерцал в ее руке. Я увидела на нем рисунок яблока[22] и снова слегка вздрогнула вспомнив, что все же вышвырнула кое-что из окна — восемьдесят гигабайт музыки, которые пахли мальчиком, подарившим ее мне.

Перл дрожащими пальцами заправила мне волосы за ухо. Я осознала, какая я грязная, пусть даже каждую субботу Лус заставляла меня принимать душ.

— Я ужасно выгляжу? — Я не видела себя… два месяца, если сейчас август.

— Нет. Ты по-прежнему прекрасна. — Она улыбнулась и вставила один наушник в свое ухо. — Может, немного похудела. Лус не кормит тебя?

Я улыбнулась, вспоминая все сырое мясо, которое съела на ланч. Бекон холодный, соленый, только что вынутые из пластика полоски еще слипаются. И потом цыпленок; я слышала, как Лус свернула ему шею на заднем дворе. Его тут же ощипали, и вся кожа была в пупырышках. Какой горячей, какой живой ощущалась в горле его кровь! Но я по-прежнему была голодна.

Когда в мерцании «Apple» Перл наклонилась вперед, я увидела пульсирующую жилку на ее горле, и зверь внутри меня заворчал.

«Нельзя есть Перл», — напомнила я себе.

Она протянула мне второй наушник, и я тоже вставила его. С разделяющего нас расстояния всего в несколько дюймов мы поглядели друг другу в глаза, связанные раздваивающимся белым шнуром. Это было странно и вызывало сильные ощущения — никто, кроме Лус, не осмеливался подходить так близко ко мне с тех пор, как я укусила этого глупого доктора.

Я чувствовала в дыхании Перл запах кофе, чистого пота летней жары и обособленный от него потный запах страха. Зрачки у нее были огромные, и только по этому признаку я вспомнила, что в комнате темно. Сейчас моя жизнь проходила во мраке.

Между ее верхней губой и носом, во впадинке размером с ноготь, что-то влажно поблескивало. Я наклонилась, испытывая желание слизнуть эту влагу, попробовать, такая ли она соленая, как бекон…

Но тут она включила плеер — и музыка хлынула в меня.

Она началась внезапно — черновой монтаж, буквально посреди такта, — но рифф был слишком дерзок, чтобы волноваться из-за таких пустяков. Одна гитара рокотала понизу, прямо как басовая часть, кто-то играл тремя не слишком умелыми пальцами. Вторая гитара играла выше, исполненная беспокойной, шумной энергии, обольстительно нервно.

Ни та, ни другая не была Перл, поняла я.

Потом она вступила на клавишах, вписалась тонко, изящно и безупречно. Стлалась низко, как никогда не играла в «Системе». Эта мысль вызвала во мне зависть — малышка Перл продолжала расти, пока я лежала здесь во мраке. Внезапно мне захотелось встать, одеться, нацепить солнцезащитные очки и выйти в мир.

«Скоро», — подумала я, продолжая слушать.

Музыка заставила меня негромко напевать, проникая в интервалы, которые Перл оставила открытыми, находя мелодические линии, которые можно изогнуть и повернуть. Она оказалась права — это было в духе нового звука, типа всех тех инди-групп,[23] которые так нравились нам этой весной. Все тело рвалось ворваться в эту музыку.

Но когда я, наконец, открыла рот, оттуда полились лишь проклятия, стихи из самых ранних, практически нечитаемых каракуль в блокнотах под кроватью. Потом они иссякли, словно гейзер из бутылки с пивом, и я начала жужжать рваную бессловесную песню, подлаживаясь под музыку.

Несколько мгновений это было прекрасно, варварская версия прежней меня, хотя с новыми чарующими оттенками. Звук моего пения заставил зверя внутри запылать, но умная Перл сумела обмануть его: себя я слышала лишь одним ухом, другое наполнял рифф — плотная, искрящаяся защита. Правда, совсем ненадолго.

Вскоре болезнь перекрыла мне горло, и песня чуть не задушила меня. Я посмотрела на Перл, желая увидеть, не вообразила ли я это. Ее глаза, совсем рядом с моими, мерцали, словно экран музыкального плеера.

Задержав дыхание, я снова сосредоточилась на риффе. Она и тут оказалась права: они были совсем не такие, как «Система», эта пара своеобразных гитаристов. Они вытащили что-то из меня, протащили прямо мимо зверя.

— Где ты их нашла?

— На Шестой улице. Совершенно случайно.

— Ммм… Тот, кто действительно может играть, звучит…

Я сглотнула.

— Да, — сказала Перл. — Он разносторонний и свежий, типа, какой я всегда хотела, чтобы была «Нервная система». Никаких знаний или, по крайней мере, немного, и уж точно — никаких теоретических знаний. Он заполняет любое пространство, которое ему дают. Почти стихия, но, как ты выразилась, управляемая. Он Тадж-Махал шальных гитаристов.

Я улыбнулась. Все это так и было, но я думала о другом.

Для меня он звучал, типа, так… аппетитно.

Часть II Прослушивания

Мор Юстиниана был первым случаем появления Черной смерти.

Полторы тысячи лет назад император Юстиниан только приступил к своему величайшему труду: восстановлению Римской империи. Он хотел воссоединить две ее половины и еще раз поставить мир под власть римлян.

Но едва началась его гигантская война, пришла Черная смерть. Она пронеслась по Восточному Средиземноморью, унося миллионы жизней. Тысячи мертвецов ежедневно в одной лишь византийской столице — Константинополе! Юстиниан вынужден был смотреть, как на глазах рушатся его мечты.

Странно, но историки не уверены, какого характера была эта Черная смерть. Бубонная чума? Сыпной тиф? Что-то еще? Некоторые предполагают, что это был случайный набор болезней, вызванных одним доминирующим фактором: взрывным ростом популяции крыс, стимулируемым огромными запасами зерна римской армии.

Близко, но не совсем. Что бы ни дало ей толчок, следствия Черной смерти не вызывают сомнений: Римская империя наконец ушла в историю. Математика, литература и наука древних во многом оказались утрачены. На Европу опустилась мрачная эпоха Средневековья.

Или, как мы тогда говорили: «Человечество проиграло этот раунд».

Магнитофонные записи Ночного Мэра: 142–146

7 «Stray Cats»[24]

ЗАХЛЕР

Мои собаки в тот день вели себя ненормально — нервничали, беспокоились.

Первая свора выглядела прекрасно, когда я забирал их. В отлично проветриваемом вестибюле своего причудливого дома в одном из пользующихся дурной славой кварталов они были полны энергии и рвались на прогулку. Эрнесто, портье, вручил мне четыре поводка и конверт с наличными — мой заработок за неделю. И потом — как в любой понедельник, среду и пятницу — я углубился на один квартал в верхнюю часть города, чтобы прихватить еще троих.

Идею выгуливать собак подсказал мне один мой старый трюк. Всякий раз, когда у меня портилось настроение, я шел на собачью площадку в парке Томпкинс-сквер — большое открытое пространство только для собак и их владельцев — и смотрел, как собаки прыгают друг на друга, обнюхивают задницы и гоняют мячи. Огромные и совсем крошечные псы, изящные ретриверы и туповатые пудели — все носятся вместе, все в фужасном возбуждении по поводу того, что вырвались из маленьких, одиноких нью-йоркских квартир и теперь с рычаньем гоняются друг за другом или вообще, как безумные, несутся в никуда. В каком бы скверном настроении я ни был, зрелище драчливых щенков, нагло наскакивающих на немецкую овчарку, всегда заставляло меня почувствовать себя гораздо лучше. Так почему бы не получать не только удовольствие, но и плату за него?

На одной собаке в час много не заработаешь, но если ты в состоянии справиться с шестью-семью одновременно, в итоге набегает прилично. По большей части это легкие деньги.

Но иногда нет.

Только мы оказались за дверью, жара и зловоние, казалось, «достали» их. Два брата-добермана, которые обычно поддерживали порядок, попытались укусить друг друга, а шнауцер и бультерьер вели себя как параноики, бросаясь в сторону всякий раз, когда хлопала дверца какой-нибудь машины, и слишком нервничая, даже чтобы обнюхивать груды мусора. Пока мы шли по улице, их поводки без конца запутывались, словно волосы в ветреный день.

Стало еще хуже, когда я подобрал вторую партию. До портье дошло, что хозяйка безумно крупного мастиффа забыла оставить для меня деньги, и он принялся названивать ей об этом. Пока я ждал, обе своры перепутались, кусаясь и наскакивая друг на друга; их лай громким эхом отдавался от мраморных стен и пола фойе.

Я попытался распутать их и восстановить порядок, одним глазом косясь на лифт. Моим клиентам вряд ли понравилось бы, что их собаки ссорятся вместо того, чтобы активно разминаться. Поэтому, когда никто не ответил на звонок портье, я не стал застревать там и жаловаться, а просто увел собак оттуда, прямо в жару.

Приходилось торопиться, чтобы показать Мосу нашу возможную барабанщицу, и я уже пожалел об этом. На Таймс-сквер всегда черт знает что творится, и это была совсем не та обстановка, в которой сейчас нуждалась моя непокорная свора.

Вот что я узнал о собаках.

Они очень похожи на хорошеньких девушек. Если рядом с тобой одна или две, все очень мило и забавно, но когда их собирается достаточно много, это непременно оборачивается стычкой. Стоит добавить или убрать одну, и ситуация резко меняется. Собака, которая верховодит, может стать номером два или даже скатиться до самого низа. Наблюдая, как братья-доберманы свирепым взглядом пытаются смутить мастиффа, я невольно задавался вопросом, не происходит ли в музыкальной группе то же самое — скорее канал «Дикая природа», чем Эм-ти-ви.[25]

И если да, то вся эта суета — пустая трата времени, потому что Перл, совершенно очевидно, как раз тот человек, который должен все организовывать.

Не поймите меня неправильно, Москит мой самый старый, самый лучший друг. Я только ради него и взял в руки гитару, и он — самый фудивительный музыкант, с которым я когда-либо встречался. Но из Моса никогда не получится вожак, говоря «собачьим» языком. О чем бы ни шла речь. Он не может удержаться даже на самой паршивой работенке, потому что любой вид организованной деятельности — ждать в очереди, заполнять формы, приходить вовремя — сводит его с ума. Это просто совершенно немыслимо — чтобы он удерживал на поводках пять-шесть непокорных музыкантов и заставлял их двигаться в одном направлении.

На мой взгляд, маленькие собачки занимают обычно правильную позицию. Шнауцера на самом деле не волновало, кто будет вожаком — мастифф или доберманы, — он просто хотел обнюхать чью-нибудь задницу и отправиться на прогулку. Он просто хотел, чтобы борьба закончилась.

Сегодня, однако, никто не был вожаком — и определенно не я. С семью поводками в руке на корточках не посидишь. Каждый раз, когда мы добирались до перекрестка, я пытался свернуть в сторону Таймс-сквер, но собаки приходили в возбуждение от запаха каждого бродячего животного и рвались в разные стороны. Я отпускал их немного пошляться, чтобы успокоить нервы, а потом тянул в ту сторону, куда требовалось мне. Никаких рекордов скорости мы ставить не собирались, поскольку до встречи с Мосом оставалось еще достаточно времени, тем более, как я уже упоминал, он наверняка опоздает.

Странно было то, как сильно псов пугали свободные пространства. Даже мастифф торопливо шмыгал мимо них, хотя обычно рвался прямо туда, чтобы вволю побегать.

Насколько это было странно? Судите сами. Пес размером с хорошего коня, весь день сидящий взаперти в манхэттенской квартире, — и вдруг не хочет ничего, кроме как жаться ко мне, дрожа, словно угодивший под дождь пудель.

Учитывая такое настроение собак, сутолока Таймс-сквер могла заставить их впасть в буйство. Да, надо было нам с Мосом встретиться с моей барабанщицей в какой-нибудь другой день.

Потом мы вошли в темный, узкий проулок, и события приняли по-настоящему сверхъестественный оборот.

Втащил нас туда бультерьер, всегда считавший своим долгом поднять лапу у любого предмета и воспользовавшийся всеобщей сумятицей. Он бросился к стене со множеством «меток», но на полпути внезапно замер, таращась в полутьму. Тявканье остальных псов смолкло, словно на семь собачьих морд одновременно надели намордники.

Проулок был полон глаз.

Из теней на нас уставились сотни маленьких мордочек. Позади меня проносились грузовики, я чувствовал спиной тепло солнечного света — успокаивающие приметы реального мира. Но в проулке все замерло и даже время как будто остановилось. Похожие на луковицы тела крыс были неподвижны, они жались друг к другу около мешков с мусором, зубы оскалены, головы торчат из дыр и прорезов. Двигались только блестящие усики — это тысячи ноздрей принюхивались к воздуху.

В самом дальнем углу на верхушке подтекающей груды мусора расположился одинокий кот. Он тоже глядел на меня, никак не реагируя на мою маленькую собачью армию, но явно раздраженный тем, что я забрел в этот проулок. Под его высокомерным взглядом я сам себе показался карликом — типа уличного парнишки, случайно наткнувшегося на пятизвездочный ресторан в поисках места, где бы отлить.

Кот мигнул красными глазами и зевнул, показав закручивающийся красный язык.

«Совсем не глупо», — подумал я.

Если мои доберманы заметят этого кота, то кинутся к нему, затащив меня и всю остальную свору глубоко в проулок. Нетрудно представить себе, как я возвращаю портье семь покусанных крысами, почти впавших в бешенство животных — и навсегда лишаюсь возможности заработать хотя бы цент на выгуливании собак.

— Пошли, ребята, — пробормотал я и потянул назад зажатые в горсти поводки. — Тут не на что смотреть.

Но они были парализованы, пригвождены к месту этой галактикой глаз.

Кот снова открыл рот, издал долгое, сердитое «мур-р-р-роу…»

И доберманы сбежали, словно испуганные кошки.

Оба подпрыгнули, развернулись в воздухе и мимо меня рванули к солнечному свету. Остальные толпой бросились за ними, опутывая поводками мои ноги и буквально волоча на улицу.

Все, что я мог делать, — это стараться устоять на ногах, когда мастифф вырвался вперед и помчался на полной скорости. Он утянул остальных на проезжую часть, и прямо перед нашими носами с воем и желтой мигалкой пронеслось такси. Приземистый фургон для доставки заказов на дом объехал нас, визгливо сигналя, напугав мастиффа и заставив его резко свернуть влево.

Сейчас мы двигались посередине улицы. Впереди прогрохотал мусоровоз, следом за нами ехал тот самый фургон для доставки заказов. Мы попали внутрь трафика, как если бы я решил совершить небольшую прогулку на запряженной собаками колеснице.

К несчастью, я забыл прихватить с собой колесницу, поэтому спотыкался, едва удерживаясь на ногах, поскольку поводки все еще обматывали их. И если бы я упал, мастифф, без сомнения, даже не подумал бы остановиться, так и мчался бы, обдирая мне лицо об асфальт. И даже если бы свора остановилась, заметив, что с меня заживо сдирают кожу, нас переехал бы следовавший позади фургон.

Он все еще громко сигналил, очевидно, стремясь таким образом помочь, и два парня в задней части мусоровоза смеялись, тыча в меня затянутыми в перчатки пальцами. Пара посыльных на велосипедах, все из себя в перфорированной лайкре, промчались мимо; мои псы выглядели просто как еще одна компания простофиль на родео.

Вся процессия свернула, объезжая дорожных рабочих впереди, и внезапно мои ноги заскользили по большому пространству рассыпанного песка. Я заметил брошенную коробку из-под пиццы, встал на нее и, махая для равновесия свободной рукой, поехал на коробке, словно на доске по побережью.

Это стало почти забавно, но тут мусоровоз начал замедляться и остановился перед большим жилым зданием со сваленными снаружи длинными, похожими на какашки мусорными мешками. Он заполнил собой всю улицу, не оставив нам прохода.

Наша инерция пошла на убыль, и энергия тесно сбившейся своры перешла в укусы и лай. Однако к этому времени мелкие собачки уже едва стояли, буквально повиснув в мешанине поводков и ног. Даже мастифф устал, вывалив длинный, изогнутый язык.

Один из парней на мусоровозе заработал большим рычагом, и прямо перед нами с металлическим скрежетом раскрылась огромная «глотка» машины. Второй спрыгнул на землю и закричал, обращаясь ко мне сквозь грохот:

— Эй, босс! Ты не водил этих дворняг вон в тот проулок?

— Да, и что?

Он покачал головой.

— Плохая идея. Даже мы туда больше не заглядываем. Не стоит этого делать.

Я стоял, все еще пытаясь восстановить дыхание.

— Что вы имеете в виду?

— Ты что, не слышал о кризисе? Учитывая, что творится, приходится проявлять уважение и отдать крысам часть этого города, сечешь? — Он засмеялся, похлопывая по грохочущему металлу затянутой в перчатку рукой. — В особенности если не имеешь большого грузовика, где можно укрыться. В наше время свора дворняг тебя не защитит.

Он повернулся к груде мешков за спиной и яростно пнул ее ногой. Выждал немного, чтобы убедиться, что крошечные твари разбежались оттуда, взвалил мешок на плечо и начал «скармливать» его огромной стальной «глотке».

Я медленно выдохнул, опустился на колени и принялся распутывать собак, спрашивая себя, что эти парни и отдел здравоохранения знали такого, чего я не знал. Мос рассказывал о чем-то паранормальном в связи с женщиной, бросившей ему свою гитару, — что вроде бы она была частью чего-то большего, — а я читал о нынешней волне преступлений, ужасной жаре и мусоре.

Но разве так не всегда бывает посреди очень долгого лета — что мозги начинают плавиться от фужасной температуры?

Конечно, день назад мы с Мосом видели черную воду, бьющую из пожарного гидранта, как будто под городом зашевелилось что-то древнее, гнилое. Несмотря на жар, отражающийся от асфальта, я содрогнулся, вспомнив, что видел в том проулке. Кот командовал крысами, это для меня было ясно, достаточно один раз взглянуть на него. Эти мерцающие в полутьме глаза принадлежали одной стае, вроде моих собак, но заправлял там кот. И они не наскакивали друг на друга и не обнюхивали задницы, типа, были одной семьей. И это, конечно, выглядело очень неестественно.

Водитель фургона для доставки товаров на дом еще раз просигналил мне — типа, это я мешал ему проехать, а не мусоровоз, — и я показал ему палец. Его лицо за стеклом расплылось в улыбке, как будто этого он и ожидал — маленького жеста неуважения.

Не успел мусоровоз загрузиться, как я распутал собак и свернул на боковую улицу. Мы двинулись через город к нижнему концу Таймс-сквер, где должны были встретиться с Мосом.

Может, мы, в конце концов, и увидим мою барабанщицу. Этот пробег длиной в сто ярдов измотал моих псов окончательно, и мастифф трусил впереди с поднятым хвостом, став вожаком благодаря таинствам демократии собачьей своры. Возможно, им казалось, будто он приведет их в безопасное место, или это происходило из-за того, что доберманы первыми сбежали из проулка с крысами.

Какая разница? По крайней мере, сейчас все было решено, и кто-то другой, не мы, «командовал парадом.

8 «Cash Money Crew»[26]

MOC

Таймс-сквер гудел.

Даже при ясном дневном свете огни и рекламные щиты приводили в замешательство, разжижая мозги. Над головой на домах тянулись огромные видеоэкраны, посверкивая, словно вода в дождь. По ним скользили объявления, рекламирующие компьютеры и косметику. Бегущей строкой шли новостные выпуски, перемежающиеся биржевыми сводками.

Я чувствовал себя как насекомое в гигантском каньоне ТВ, сбитое с толку, явно не на своем месте.

И без гроша в кармане.

Никогда прежде я не чувствовал себя бедняком, ни разу. Всегда думал, что это идиотизм — глазеть на рекламу машин и в окна магазинов. Однако сейчас, когда я нуждался в деньгах, они виделись мне везде — в серебристых инициалах на тысячедолларовых дамских сумочках, вплетенными, словно золотые пряди, в костюмы и шелковые шарфы, в мерцающих изображениях над головой. Подземка здесь выходит наружу, и я жаждал долларов, незримо присутствующих на магнитных карточках метро, и даже мелочи, дребезжащей в бумажных чашках нищих.

Деньги, деньги повсюду.

Не мог я вернуться к своей дерьмовой гитаре после «Стратокастера». Это гладкое действие, эти мурлыкающие глубины и хрустальные высоты должны принадлежать мне. Конечно, может, это не обязательно должна быть гитара выпуска семьдесят пятого года с золотыми звукоснимателями. В музыкальных магазинах на Сорок восьмой улице я мог бы найти недорогие гитары, с которыми сумел бы жить, но мне нужно наскрести около двух тысяч баксов, прежде чем та безумная женщина вернется.

Проблема в том, что я не представлял себе как.

Я не ленив, но деньги и я несовместимы. Стоит мне найти какую-нибудь работу, и непременно что-нибудь случается. Босс велит мне улыбаться, делая вид, будто я люблю эту работу, в то время как я хочу быть где угодно, только не здесь. Или заставляет меня звонить каждую неделю и справляться, когда я должен явиться, что превращается в дополнительную работу выяснения, когда предположительно я должен быть на работе. И всякий раз, когда я пытаюсь объяснить эти проблемы, мне задают ужасный вопрос: «Если ты так сильно ненавидишь эту работу, почему бы тебе просто не уволиться?» И я говорю:

— В этом есть смысл.

И увольняюсь.

Две тысячи долларов никогда не казались так недостижимы, как здесь, в этом сверкающем рекламном каньоне.

Захлер ждал на углу, где мы договорились встретиться, с семью собаками на буксире.

Он вспотел и тяжело дышал, но его «свита» выглядела довольной — глазела на вывески, обнюхивала проходящих мимо туристов. Для них это были лишь мерцающие огни.

Ни работы, ни денег. Везет же собакам.

— Сколько ты получаешь за это, Захлер?

— Недостаточно, — все еще задыхаясь, ответил он. — Едва не погиб на пути сюда!

— Ну да, конечно. — Один малыш попытался куснуть меня, я опустился на колени и погладил его. — Этот парень выглядит смертельно опасным.

— Дело не в том, Мос. Там был проулок… и в нем кот.

— Уличный кот? А с тобой всего семь псов.

Один из которых был настоящий гигант, вроде коня с длинными гладкими волосами. Я погладил и его, рассмеявшись Захлеру в лицо.

По-прежнему задыхаясь, он свободной рукой указал на одного мелкого пса.

— Это он виноват… со своим писаньем.

— Чего-чего?

— Это было просто… не важно. — Он нахмурился. — Слышишь барабаны? Это она. Пошли.

Я взял у Захлера поводок его монстра, потом еще двоих и потянул всю троицу от тележки с кренделями, испускающими пахнущие солью и свежим хлебом волны жара.

— Думаешь, Перл одобрит эту барабанщицу?

— Уверен. Перл разбирается в талантах, а эта девушка фотличная.

— Но она ведь играет на улице, Захлер? Может, бездомная или что-то в этом роде.

Он фыркнул.

— По сравнению с Перл мы с тобой практически сами бездомные. Ты видел ее жилище?

— Да, я видел ее жилище.

И до сих пор ощущал исходящий из каждого угла запах денег.

— А ведь там еще была и лестница. Значит, есть и другие этажи.

— Конечно, Перл безумно богата. И предполагается, это должно убедить меня, что она согласится иметь дело с бездомной барабанщицей?

— Нам неизвестно, бездомная эта девушка или нет, Мос. Короче, вот что я хочу сказать: раз Перл может иметь дело с тобой и мной, значит, она не сноб.

Я пожал плечами: мне не нравится слово «сноб».

— Тебя все еще задевает то, что она сделала с риффом? — спросил Захлер.

— Нет. Я покончил с этим, как только освоился с идеей, что все шесть лет репетиций спущены в туалет.

— Чувак! Ты все еще переживаешь.

— Нет, говорю же тебе.

— Послушай, я понимаю, это больно, Мос. Но благодаря ей мы станем чем-то гораздо большим!

— Я въехал, Захлер.

Я вздохнул, уводя своих псов от тележки с хот-догами. Конечно, вчерашняя репетиция причинила мне боль — но то же самое испытываешь, если делаешь татуировку, или глядишь на великолепный закат, или играешь, пока пальцы не начнут кровоточить. Иногда просто нужно оставаться на месте и терпеть боль.

Перл задела меня за больное место, но она умеет слушать и смогла услышать сердце большого риффа. И она не делала ничего такого, что не сделал бы я, если бы слушал. Мне понадобилось шесть лет, чтобы вычислить то, на что у нее ушло шесть минут. Эта мысль заставляла меня съеживаться. Это и впечатление, которое она произвела на Захлера. Он только и говорит о том, какая она необыкновенная, как она сделает нас чем-то гораздо большим, как распрекрасно все пойдет дальше. Как будто все эти годы, пока мы играли вдвоем, были потрачены зря.

Захлер втюрился в Перл, это очевидно. Но если бы я высказал эту мысль вслух, он просто испепелил бы меня взглядом. И кстати, о потраченном зря времени: девушки вроде Перл с такой же степенью вероятности могут заинтересоваться парнями вроде нас, с какой собаки Захлера способны утянуть его на Луну.

— Ладно, мне казалось, ты говорил, что она барабанщица.

— Что? — Захлер попытался перекричать грохот. — По-твоему, она не барабанит?

— Ну, у нее есть барабанные палочки. Но я думал, что у барабанщиков должны быть барабаны.

Я покачал головой, стараясь удержать трех своих любопытных собак от того, чтобы юркнуть в толпу восхищенных туристов, завсегдатаев Таймс-сквер, и праздношатающихся копов, окружавших женщину.

— Да, только представь себе, что бы она делала, если бы у нее были барабаны. Вслушайся, какие звуки она извлекает из этих банок из-под краски.

— На самом деле это ведра для краски, Захлер.

— Какая разница?

Я вздохнул. Рисование было одной из моих краткосрочных работ, продлившейся недолго, потому что вам просто указывают, какие цвета использовать, а не предоставляют решать самим.

— Банки из-под краски — это металлические контейнеры, в которых краска продается. Ведра для краски — это пластиковые емкости, в которых краску размешивают. Ни те, ни другие не являются барабанами.

— Ты только вслушайся, Мос! Звук у нее потрясающий.

Мой мозг уже вслушивался, в то время как рот по привычке и от общего раздражения продолжал говорить Захлеру неприятные вещи… и женщина действительно выдавала потрясающий звук. Вокруг нее стояли ведра для краски всех размеров, какие только можно купить, некоторые друг на друге, некоторые дном вверх, некоторые на боку; получилось что-то вроде огромного пластикового ксилофона.

Мне понадобилась минута, чтобы понять, как ведра для краски могут обладать такой мощью. Она расположилась прямо на решетке подземки и, таким образом, имела в своем распоряжении огромное, создающее эхо пространство. Ее темп точно соответствовал по времени накатывающему снизу эху — как будто призрачный барабанщик повторял каждый удар, который она делала. Наклонив голову, я услышал и других призраков: более быстрое эхо от стен вокруг нас и от бетонного навеса над головой.

Это было похоже на невидимый барабанный хор, безо всяких усилий направляемый из единого центра. Ее палочки грациозно колотили по битому белому пластику, бесчисленные длинные черные косички взлетали, глаза были крепко закрыты.

— Она по-настоящему глупая, Захлер, — вынужден был признать я.

— Правда?

— Да. В особенности если бы мы смогли перестроить под этот уголок Таймс-сквер каждое место, где будем играть.

Он испустил рассерженный вздох.

— Что, все эти эхо? Ты никогда не слышал о цифровых устройствах задержки?

Я пожал плечами.

— Это не одно и то же. Так сильно не получится.

— А нам и не требуется так сильно, Мос. Она нам нужна не в качестве солиста-барабанщика; она нам нужна в качестве небольшого, но хорошо вписывающегося в группу элемента. Ты что, ничего вчера не понял?

Я сердито уставился на него. Гнев, который, как казалось, я сумел загнать вглубь, снова вспыхнул во мне.

— Да понял: что ты липнешь к любой цыпочке, которая умеет обращаться с инструментом. Даже если это всего лишь ведра для краски!

Челюсть у него отвисла.

— Чувак! Это совсем не глупо! Ты сам только что сказал, что она потрясающая. И понимаешь, что Перл тоже фотличная. А теперь получается, это я к ним липну?

Я отвернулся. Мысли эхом рикошетили в мозгу, словно череп внезапно опустел и тоже выложен изнутри бетоном. «Стратокастер», который не мой… другие гитары, которые я не могу себе позволить… то, как Перл разрушила большой рифф… и теперь эти ведра для краски… слишком многое навалилось за последние сорок восемь часов, чтобы вот так запросто перестроиться.

Я почти хотел, чтобы мы снова просто остались вдвоем с Захлером. Мы были похожи на команду, отстающую от остальных на сто очков, безо всякой надежды завоевать что-либо, — и потому могли просто играть в свое удовольствие. Однако Перл изменила ситуацию. Все висело в воздухе, а теперь вдруг рухнуло, и сейчас имело значение только то, как это произошло.

Какой-то частью души я ненавидел Перл за это, а Захлера за то, с какой легкостью он подстроился к ней.

— Ладно, — сказал я, в конце концов. — Давай поговорим с ней. Что мы теряем?

Мы дождались, пока она прекратила работу и сложила все ведра в одну большую башню. Мышцы у нее лоснились от пота, и осколки сломанной палочки перекатывались под ветром, дующим снизу, из подземки.

Она посмотрела на нас и наших собак.

— Ты очень хороша, — сказал я.

Она выставила подбородок в сторону ведра, стоящего дном вниз и наполовину заполненного мелкими деньгами, и продолжала укладываться.

— Вообще-то мы интересуемся, не хочешь ли ты поиграть с нами.

Она покачала головой, быстро мигнув несколько раз.

— Этот угол мой. На год.

— Эй, мы не собираемся его у тебя отнимать, — сказал Захлер, размахивая свободной рукой. — Мы говорим о том, чтобы ты играла в нашей группе. Репетиции, запись и все такое. Станешь знаменитой.

Меня аж перекосило. «Станешь знаменитой» — самый неубедительный аргумент в пользу чего угодно.

Она пожала плечами, легким таким движением.

— Сколько?

— Сколько… чего? — переспросил Захлер. Однако я уже понял: речь шла о том, что давило на меня весь день.

— Денег, — ответил я. — Она хочет, чтобы ей платили за игру с нами.

Он вытаращил глаза.

— Ты хочешь денег?

Она сделала шаг вперед, вытащила из кармана удостоверение личности и помахала им перед лицом Захлера.

— Видишь это? Тут сказано, что я зарегистрирована и могу на законном основании играть в подземке. Пришлось попотеть перед комиссией, чтобы получить это. — Она убрала карточку и еле заметно вздрогнула. — Вот только я не спускаюсь туда больше.

Она пнула ногой ведро с деньгами, издавшими резкий металлический звук, похожий на кашель.

— Здесь семьдесят — восемьдесят баксов. С какой стати я буду играть даром?

— Bay! Ну, прости.

Захлер потянул своих псов прочь, бросив на меня такой взгляд, словно она жаждала нашей крови.

Я, однако, не двигался, глядя на ведро с деньгами, точнее, на банкноты, трепещущие наверху. Их там было пять — и наверняка легко могла набраться и сотня. Она имеет полное право запрашивать деньги. Весь мир вертится вокруг денег, только недоумки не понимают этого.

— Ладно, — сказал я. — Семьдесят пять за репетицию.

Захлер замер, снова выпучив глаза.

— А сколько за выступление?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Сто пятьдесят?

— Двести.

Я вздохнул. Слова «не знаю» только что стоили мне пятидесяти баксов. Вот так всегда с деньгами: нужно знать или, по крайней мере, вести себя, будто знаешь.

— Хорошо. Двести.

Я протянул руку, чтобы обменяться с ней рукопожатием, но она просто вручила мне свою визитную карточку.

— Ты сбрендил, Мос? Перл с ума сойдет, когда узнает, что должна платить барабанщице.

— Ей ничего не придется платить, Захлер. Я буду.

— Ага, ну да. И где, интересно, ты возьмешь семьдесят пять баксов?

Я опустил взгляд на собак. Они с глупым видом таращились на водоворот Таймс-сквер — ну, чисто туристы из Джерси. Я попытался представить себе, как разыскиваю клиентов, хожу от двери к двери, типа Захлера, вешаю объявления, разрабатываю расписание. Ни за что.

Мой план был гораздо лучше.

— Не беспокойся об этом. У меня есть идея.

— Да уж конечно, не сомневаюсь. А как насчет «Страт»? Ты не накопишь денег на гитару, если два-три раза в неделю будешь отстегивать по семьдесят пять баков.

— Подумаю об этом, когда объявится ее владелица. Если объявится.

Захлер испустил вздох, не зная, как быть.

Я взглянул на карточку: «Алана Рей, барабанщица ». Никакого адреса, просто номер сотового, но если она в состоянии заработать сотню баксов в день наличными, сомневаюсь, чтобы у нее не было крыши над головой.

Это оказалось так просто — нанять ее, в миллион раз проще, чем я воображал. Никаких разговоров о предпочтениях, о последующей славе или о том, кто всем заправляет. Просто несколько чисел — я ей, она мне.

Деньги сделали все это таким легким.

— Мос, ты сводишь меня с ума. Ты, типа, самый прижимистый парень на свете. У тебя нет собственного усилителя, и за шесть лет ты лишь дважды сменил струны.

Это правда. Я всегда дожидался, пока они начнут ржаветь у меня под пальцами.

— А теперь ты собираешься платить сотни долларов? — продолжал Захлер. — Почему бы не поискать другую барабанщицу? С настоящими барабанами, которой не придется платить.

— И которая так же хороша?

— Может, и нет. Но Перл говорила, что у нее есть несколько на примете.

— Мы не должны, чуть что, бегать к ней. Мы сказали, что сами решим эту проблему. Поэтому платить буду я… И не говори Перл о деньгах, ладно?

Захлер застонал:

— Bay, теперь я въехал. Ты хочешь платить этой девушке, чтобы она была обязана тебе. Хочешь, чтобы это была твоя барабанщица, не Перл. — Он покачал головой. — Жутко тупая логика, Мос. Предполагается, что мы станем группой.

— Перл уже платит за место для репетиций.

— Что для нее тьфу, пустяк! Ты хочешь состязаться в расходах с девушкой, которая живет в многоэтажном доме! С лестницей!

Я перевел взгляд на свои разношенные ботинки.

— Это не состязание, Захлер. Просто бизнес.

— Бизнес? — Он рассмеялся. — Что ты понимаешь в бизнесе?

Я посмотрел ему в лицо, ожидая встретить испепеляющий взгляд, но он был просто сбит с толку. Я и сам не понимал себя, по крайней мере, не полностью, но твердо знал, что должен взять какую-то часть группы под контроль. Если позволить Перл решать все и платить за все, где-то по пути мы с Захлером можем стать парой закадычных друзей, не более того.

— Просто не говори ей о деньгах, идет?

Он удивленно таращился на меня, псы в беспорядке вились вокруг его ног. По-моему, он спрашивал себя, в своем ли я уме, не собираюсь ли загубить все предприятие; я почувствовал, что нахожусь на грани того, чтобы потерять его. Ну и пусть — если он и вправду думал, что я настолько безнадежен. Может, лучше разбежаться сейчас, чем позже.

Но, в конце концов, он еле слышно сказал:

— Ладно. Как хочешь. Я не скажу Перл, что ты платишь. Я даже сам готов внести долю из «собачьих» денег.

Я покачал головой.

— Сам справлюсь.

— Но, знаешь, нужно, наверно, предупредить Перл… еще до следующей репетиции.

Я нахмурился.

— Предупредить о чем?

— Ну, что наша новая барабанщица барабанит на ведрах для краски.

9 «Fear»[27]

ПЕРЛ

Я поехала в Бруклин на метро, чтобы мама ничего потом не вытянула из Элвиса.

Звуки легких скользящих движений доносились с рельсов, пока я ждала поезда, шарканье крохотных лапок среди выброшенных кофейных чашек и газет. На платформе, кроме меня, никого не было, в туннеле эхом отдавался неясный шум. В последнее время звуки в подземке были не такие, как раньше; возникало ощущение, будто тут есть что-то большое и даже живое. Что-то дышащее.

Терпеть не могу ездить в метро по воскресеньям, в отсутствие защиты, создаваемой толпой в час пик, но особого выбора нет, когда речь идет о репетиции. По словам Минервы, церковь — единственное, что может заставить Лус отсутствовать до середины дня.

Все станет гораздо легче, когда не нужно будет тайком выводить Минерву из ее комнаты, но необходимо, чтобы она вошла в группу уже сейчас. Беспробудное лежание в постели не исцелит ее. Она должна покидать эту темную комнату, встречаться с новыми людьми и, что важнее всего, выплескивать с песней то, что засело у нее в голове.

К этому моменту Мос, Захлер и я уже четыре раза репетировали вместе, и теперь мы имели Б-секцию для большого риффа и еще две наполовину сформированные песни. С каждым разом мы играли все лучше, но у нас отсутствовала структура: стихи, рефрены для хорового исполнения и барабанщик. У нас нет времени дожидаться, пока Мин полностью поправится. С каждым мгновеньем события в мире вокруг все ускорялись.

Если не считать моего поезда, конечно. Десять минут прошло, а его все не было. Я надеялась, что это не какая-то новая авария. Этим летом с поездами метро постоянно случалось что-то странное. Незначительные землетрясения, как сказали по ТВ, вызванные стабилизацией подстилающей породы.

Таково же было и официальное объяснение причин появления черной воды в трубах. Власти твердили, что она неопасна, хотя и не знали точно, что это такое, — вода слишком быстро испарялось, чтобы иметь возможность провести исследования. Люди в основном пили бутылочную воду, конечно. Мама даже ванну принимала из «Эвиана».[28] Я не очень-то верила всем этим сообщениям, но в любом случае сегодня уж точно неподходящее время для землетрясений. Помещение, где мы репетировали, было зарезервировано на мое имя, оплачивалось моей кредитной карточкой — и без меня остальным в него не войти. Если я опоздаю на Шестнадцатую улицу, репетиция не состоится.

Я достала свой сотовый и стала ждать сигнала; наконец появилось дрожащее 7.58. Один час, чтобы добраться до Бруклина и обратно.

На экране все еще высвечивался последний номер, по которому я звонила вчера вечером — номер Моса, — чтобы снова напомнить ему об этом утре.

Чувствуя себя одинокой и взвинченной на пустой платформе, я нажала соединение.

— Да? — ответил хриплый голос.

— Мос?

— Ммм… — раздраженно проворчал он. — Перл? Дерьмо! Я что, опоздал?

— Нет, сейчас всего восемь.

— Ox! — Он поскреб голову с такой силой, что я услышала это даже сквозь потрескивание сотовой связи. — Тогда в чем дело?

— Я еду в Бруклин, чтобы забрать Минерву. И подумала, может, ты… захочешь присоединиться.

— В Бруклин?

Он произнес это таким тоном, словно я хотела затащить его в Бомбей.

Нужно смириться. Вот уже две недели я пыталась наладить контакт с Мосом, но он упорно сохранял дистанцию. Наверно, я все испортила во время первой репетиции — когда сразу же разобрала большой рифф на части. Нужно было продвигаться вперед медленно, оберегая то, что возникло между нами, когда с неба упала «Страт». Вместо этого я решила ослепить его блеском своего совершенства. Умница, Перл.

Наверно, восемь утра не самое подходящее время, чтобы связывать порванную нить, но на протяжении двух секунд я воображала, что, может быть, это утро — утро, когда мы станем настоящей группой, — чем-то отличается от других.

Я продолжала говорить, стараясь, чтобы мои слова звучали легко и весело.

— Да. Я не объясняла этого прежде, но это типа миссии ниндзя — вытащить ее оттуда.

— Типа чего?

— Типа, требует ловкости. Ее родители зациклены на… — Безумии? Похищении? — Ну, проще сказать, мне может понадобиться твоя помощь.

До сих пор я мало рассказывала о Мин, если не считать того, какая разносторонняя она певица. Это не помешает — если Мос освоится с ее странностями до того, как она встретится с остальными. И это просто приятно — ехать туда не одной, даже если он подождет снаружи, пока я буду выводить ее.

— Послушай… ммм… Перл… — забормотал он. — Я только что проснулся.

— Я, типа, так и поняла. Но я на F-станции, прямо рядом с твоим домом. Тебе хватит пяти минут, чтобы спуститься сюда.

Лишь потрескивание в ухе; ветерок шевелил газеты на рельсах. Я вздохнула.

— Послушай, это не так уж важно. Извини, что разбудила.

— Все в порядке. Мой будильник вот-вот зазвонит. Встретимся в девять.

— Да. Тебе понравится Минерва. А барабанщица! Это будет фудивительно, правда?

— Конечно.

Я почувствовала, что нужно сказать что-то еще, что-то такое, что хорошенько встряхнуло бы его в связи с нашей первой настоящей репетицией.

— Не забудь свою «Страт».

— Она не моя, но да. Ладно, до скорого.

Щелчок.

Я сунула телефон в карман и испустила вздох сквозь стиснутые зубы. После второй репетиции я позволила ему взять «Стратокастер» домой, но это ничего не изменило между нами. Я по-прежнему оставалась Боссом Перл.

Газеты на рельсах снова зашевелились, одна беспокойно перевернулась. Я почувствовала, как под ногами зарокотала платформа, и внутри все сжалось. Этот звук постепенно перерастал в рев, выдавливая из головы все мысли, грохоча с такой силой, как будто что-то огромное должно было вот-вот вырваться из туннеля и порушить все мои планы.

Однако это оказался всего лишь поезд.

За прошедшие две недели обстановка в квартале Минервы стала еще хуже. Груды мусора все росли, превращаясь в настоящие горы, истекающие мерзостью. Отчасти похоже на то, что происходит со снегом: соберите его в груды и дождитесь, пока солнце растопит их.

Вот только мусор не тает, а снег не воняет так гадко.

Это было более чем странно. Мама всегда ворчала из-за того, что в нашей округе плохо убирают, но я посчитала, что на это уйдут десятилетия — всяко больше, чем я проживу на свете. До нынешнего лета мне всегда казалось, что Нью-Йорк из года в год остается одним и тем же. Однако эта часть Бруклина менялась каждый раз, когда я сюда приезжала, — типа, как если бы кто-то умирал у меня на глазах.

Лус всегда говорила о болезни как о чем-то, от чего страдает не только Минерва, но и весь город — может, даже весь мир — и что является прелюдией к большому сражению. Только она никогда не объясняла, что это за сражение такое. Добро против зла? Ангелы против демонов? Безумие против здравомыслия?

«Безумие против здравомыслия». Вот оно, название группы, которое подходит нам как облегающая руку перчатка.

По улице вытянулись тени раннего утра, по асфальту рассыпались пятна солнечного света, пробивающегося сквозь листья, пляшущие под ветерком. Я кралась мимо гор мусора, пытаясь не вслушиваться в копошение тварей внутри его и жалея, что обладаю Тадж-Махалом слуха. Ни одного человека не было на улице — и даже ни одной завалящей собаки. Только время от времени вспыхивали красным глаза котов, наблюдающих за мной с запущенных передних дворов.

Ключ от двери лежал там, где, по словам Мин, ее мама держит его, под железным скребком для чистки обуви рядом с дверью. Он был грязный и испачкал мне пальцы красно-коричневой ржавчиной, когда я попыталась отчистить его. Однако он гладко вошел в замок, который с негромким щелчком открылся.

Дверь распахнулась; я оказалась в обществе молчаливых черепов.

Я двигалась в темноте медленно и осторожно, прислушиваясь к каждому звуку, издаваемому деревянными досками пола. По словам Минервы, ее родители ужасные сони, а о младшем брате, Максе, можно не беспокоиться. Я надеялась, что Мин уже встала и оделась, а не находится в недрах ночного кошмара, который может заставить ее вскрикнуть, когда я открою дверь.

По лестнице я тоже поднималась медленно, наступая фехтовальными туфлями с мягкими подошвами на боковые края ступеней, а не на середину, которая скорее заскрипела бы. Еще ребенком я как-то проснулась посреди ночи и принялась по очереди нажимать на все клавиши нашего детского рояля, причем делала это так осторожно, что молоточки не касались струн, и ни одна из них не издала ни звука. Тот, кто способен на такое, может делать многое, не разбудив взрослых.

Дом вокруг меня потрескивал и поскрипывал, словно нуждающийся в настройке огромный старый инструмент. Я прошла мимо всех этих странным образом украшенных распятий, мимо комнаты родителей Мин — медленные, осторожные шаги несли меня все ближе к ее двери. Глядя на запирающий ее тяжелый скользящий засов, я внезапно испытала острое нежелание прикасаться к вырезанным на нем символам: кошачьи глаза и сороконожки, черви на длинных, тонких ножках и с глазами и, конечно, снова черепа.

Сглотнув, когда пальцы сжали холодный металл, я медленно отодвинула засов, открыла дверь и проскользнула внутрь.

Минерва все еще под одеялом, все еще спит.

— Мин! — прошептала я.

И тут на шею сзади легла холодная рука.

10 «The Music»[29]

МИНЕРВА

Перл вся блестела и пахла страхом. В глазах у нее вспыхивали молнии — как у Зомби, если с силой скрести его против шерсти.

Она что-то бессвязно залопотала, и я приложила палец к губам.

— Тс-с-с, Перл. Нельзя разбудить Максвелла.

— Господи, Мин! — прошипела она. — Ты так напугала меня, что я чуть не обделалась!

Я захихикала. Я хихикала уже полчаса, ожидая в углу и рассчитывая заставить ее подскочить. Это первое, чему болезнь научила меня: пугать людей забавно.

— Посмотри! — Я кивнула на изображающий меня сверток на постели. — Срабатывает, точно магия.

— Да, потрясающе.

Отдышавшись, Перл оглядела меня сверху донизу, все еще полыхая глазами. Я надела черное платье для коктейлей и темные очки — наряд, более подходящий для субботнего вечера, чем для воскресного утра. Но это ощущалось просто фантастически — надеть нормальную одежду после всех этих месяцев в пижаме. Платье плотно облегало меня, обнимало меня. Четыре самых толстых ожерелья перепутались на груди, ногти были выкрашены черным.

Я потрясла головой, заставив зазвенеть серьги.

— Здорово, — прошептала она. — Смесь египетской принцессы и готики.

Я показала ей язык и подозвала Зомби. Он резво подбежал и прыгнул мне на руки.

— Пошли. Я хочу делать музыку.

Перл вытаращилась на меня, все еще испуганная.

— Не можешь же ты взять на репетицию кота, Мин!

— Знаю, глупая. — Я снова захихикала, поглаживая голову Зомби. — Он просто выйдет порезвиться.

Она нахмурилась.

— Но Лус говорит, что он не должен выходить наружу.

— Нельзя оставлять бедняжку Зомби здесь одного. Он почувствует себя таким несчастным. — Я надула губы, глядя ей в глаза. — Что, если он станет скрестись в дверь и выть? Может разбудить папу.

Перл сдвинула очки на переносицу; она всегда так делает, когда чувствует себя боссом.

— Лус с ума сойдет, если увидит его снаружи.

— Лус плохо относится к Зомби.

Я подтянула его еще ближе к себе и поцеловала в маленький треугольный лобик.

— Она будет еще хуже относиться ко мне, если догадается, что это я увезла тебя в Манхэттен.

— Не догадается. Все будет в порядке, Перл, мы подберем его, когда вернемся. — Я улыбнулась. — Он приходит на зов мамочки.

У нее перехватило дыхание. В последнее время зубы у меня стали остроконечные. Некоторые изменения продолжают происходить, чем бы Лус ни пичкала меня, чтобы остановить их.

— Просто удивительно, почему это безумие избавления от всего не затронуло Зомби, — пробормотала Перл. — Ты избавилась от своего бой-френда, от своей группы, от своего фотличного немецкого стерео и от меня — но не от этого глупого кота.

— Он не глупый.

Я развернула Зомби и заглянула ему в глаза. Он понимает. Многое понимает. Перл вытащила свой сотовый.

— Дерьмо, уже больше восьми тридцати. Как думаешь, нельзя тут поймать такси воскресным утром?

— Нигде нет такси. Папа говорит, что они больше не возят его с работы домой.

Перл выругалась себе под нос и закрыла глаза.

— Придется вызвать Элвиса, а иначе мы опоздаем. — Она посмотрела на меня, вся из себя такая серьезная. — Можешь вести себя нормально в его присутствии?

— Конечно, Перл. Нечего так беспокоиться.

— Уверена, что готова к этому?

Я снова показала в улыбке остроконечные зубы и повернулась к письменному столу.

— Смотри…

Я наклонилась, задула свечу, и дым пошел вверх. Запах сандалового дерева мгновенно сменился запахом пепла. Я протянула свободную руку и дернула за уголок ткани, которой было задрапировано зеркало. Бархат потек вниз, словно вода.

— Минерва! — прошипела Перл.

И вот оно, мое лицо, пойманное в ловушку рамы, но его вид не заставил меня кричать, или упасть в обморок, или выбросить Зомби в окно.

Лус погрузила зверя внутри меня в сон, и теперь все стало гораздо легче.

Мягко мерцала безупречно бледная кожа. Два месяца я не постригала свои темные волосы, и теперь они неровно обрамляли лицо. Щеки, подбородок, брови — все стало острее и прекраснее, как будто плоть уплотнилась. Я сняла темные очки; широко распахнутые глаза сияли с выражением замешательства и удивления.

Зомби негромко замурлыкал у меня на руках.

— Все еще хороша, — прошептала я. И даже больше чем хороша… теперь.

Пока я не говорила Лус, что могу делать это: смотреть на свое отражение. Она слишком возрадовалась бы, типа, она побеждает. Лус хочет лишить меня новой восприимчивости, подпилить мои остроконечные зубы — одним словом, снова превратить в скучную прежнюю Минерву.

Однако Перл поможет мне помешать этому — Перл и ее музыка. Я снова надела очки, перенесла вес Зомби на другую руку и взяла со стола блокноты. Внутри таились секреты, древние слова, которые я слышала, когда меня терзала самая жестокая лихорадка. Пение этих мистических текстов позволит мне оставаться такой, какой я стала: больше не безумной, но совсем не скучной.

Лучше быть исцеленной наполовину.

Перл разговаривала по телефону, обхаживая Элвиса, чтобы он пообещал не рассказывать ее маме об этой поездке.

Когда она закончила, я снова надула губы.

— Но я хотела поехать подземкой.

Лус предупреждала меня, чтобы я больше никогда, никогда не спускалась под землю. Однако я чувствовала, как нечто взывает ко мне, рокочет под ногами. Хочет меня.

— На это нет времени, — прошептала блестящая Перл, открывая дверь. — Пошли. И постарайся идти как можно тише по лестнице.

«Лестница!» — радостно подумала я.

В конце концов, я иду вниз, вон из этой тюрьмы на чердаке, ближе к земле. Мне хотелось спуститься еще ниже — в подвалы, туннели, расщелины и котлованы. Хотелось пропеть свой путь вниз, ко всему тому, что ждет меня там.

— Ах, музыка, — прошептала я. — Я иду.

11 «Sound Dimension»[30]

АЛАНА РЕЙ

Я пришла пораньше, просто чтобы понаблюдать.

Я много раз бывала на этом складе. Это здание старого завода в Челси, из которого убрали все, что там было, и устроили помещения для репетиций — стены обиты пенопластом, чтобы гасить эхо, мощные розетки в каждой комнате. В подвале располагается студия звукозаписи, — шестьдесят долларов час, один доллар минута — но она набита рухлядью и годится только для детей.

Я смотрела, как здание заполняется, обрывки гитарных переборов и барабанного боя просачивались наружу, отражаясь от стен квартала. Шестнадцатая — узкая улица, около тридцати пяти футов от стены к стене, поэтому звуку требуется десятая доля секунды, чтобы пересечь ее и вернуться обратно. Сто пятьдесят ударов в минуту — вот какая задержка на Шестнадцатой.

Наблюдая, я хлопала в ладоши и вслушивалась в эхо, а потом в быстром темпе барабанила по джинсам.

С крыльца пустого административного офиса дальше по улице я могла отслеживать всех входящих, каталогизировать их лица, чтобы иметь возможность потом вспомнить тех, с кем увижусь. Я всегда стараюсь увидеть людей до того, как они увидят меня, — типа, как животные стремятся держаться той стороны, откуда дует ветер.

Я училась в спецшколе для детей с особыми потребностями, и некоторые дети там плохо распознавали лица. Они учились идентифицировать людей по позе или походке; по-моему, неплохая идея. Лично я прекрасно различаю лица, но не доверяю людям, пока не увижу, как они движутся.

Перед складом остановился длинный серый лимузин. Крупный ямаец в серой униформе выбрался оттуда и оглядел улицу в обе стороны, убеждаясь, что все безопасно. Однако меня он не увидел.

Под его курткой ощущалась выпуклость наплечной кобуры. На Таймс-сквер таких встречаешь каждый день, вооруженные охранники стоят сейчас на входах в большие магазины. И полицейские тоже.

Удовлетворившись осмотром, водитель открыл дверцу лимузина для двух девушек.

На вид они были примерно того же возраста, что и парни, которые наняли меня две недели назад, семнадцать-восемнадцать, но, на мой взгляд, эти девушки из лимузина не могли быть знакомы с теми. У парней с собаками нет денег на лимузин… даже на такси и то нет.

Кроме того, парни не были наркоманами, а одна из этих девушек определенно имела проблемы. Кожа бледная, как устрица. Девушка выбралась из лимузина и застыла, уцепившись за дверцу, как будто нетвердо держалась на ногах после поездки. Хотя длинные руки у нее были тонкими и жилистыми, мышцы выступали почти так же рельефно, как у меня.

«Что тут делать наркоману?» — удивилась я, глядя, как она обошла машину и направилась к входу в склад.

Движения у нее были медленные, но резкие и какие-то неправильные. Я не могла оторвать от нее взгляд: все равно что смотреть, как богомол идет по ветке.

Спустя пару минут показались парни-собачники, и выяснилось, что они знакомы — или, по крайней мере, парни знали вторую девушку, невысокую такую, в очках. Она представила их наркоманке, и потом все, кроме парня, который нанял меня, вошли внутрь. Он остался ждать снаружи.

Его зовут Мос: М-о-с. Я запомнила, потому что записала.

Я смотрела, как он ждет, нервно приплясывая и ни на миг, не кладя на землю футляр с гитарой. Пальцы отбивали на бедре ритм, и я повторяла этот ритм на колене.

Вот вопрос: как они сошлись вместе? Эта обкуренная, потом богатая девушка и еще два не слишком опрятных парня, все моложе меня; скорее всего, слишком молоды, чтобы относиться всерьез к своей музыке. Может, они все богатые, а парни вырядились так, просто чтобы нанять меня задешево?

Если так оно и есть, это грязный трюк, я не играю с людьми, которые обманывают меня. Однако пока я не была уверена.

Когда, судя по часам, осталось шестнадцать секунд, я подхватила свои спортивные сумки и пересекла улицу.

— Привет, Алана, — сказал он. — Ты пришла.

— Алана Рей, — поправила я его. — В девять часов утра в воскресенье.

— Ничего себе времечко.

Он закатил глаза, словно идея назначить репетицию именно на это время принадлежала не ему, а кому-то, кто раздражал его.

— Ты не забыл мои восемьдесят баксов? — спросила я, барабаня двумя пальцами по ремню спортивной сумки.

— Конечно… ммм… восемьдесят?

Он слегка сощурил глаза. Я улыбнулась.

— Семьдесят пять. Шутка.

Он засмеялся, но по его смеху я поняла, что пять баксов для него кое-что значат. И деньги, которые он вытаскивал из кармана, были скомканы, по одному, по пять долларов и даже десятка монетами по двадцать пять центов.

Я немного расслабилась. Этот парень — жалкий бедняк. Никакой богач не стал бы затруднять себя такими фокусами, чтобы обмануть меня.

— Это все твои барабаны… то есть ведра? — спросил он, глядя на мои сумки.

— Много места не занимают, правда?

На самом деле я принесла не все — для первого-то раза. Какой смысл тащить сорок два фунта оборудования, если, возможно, этим парням нужна лишь барабанящая машина с косичками?

— Наверно, легче таскать, чем настоящие барабаны.

Я кивнула, хотя никогда не таскала настоящие барабаны, но, думаю, это нелегко.

Он отсчитал семьдесят пять, и, похоже, в карманах у него ничего не осталось. Мне стало неловко из-за того восьмидесятидолларового трюка, и я начала непроизвольно притоптывать ногами.

— Ммм, еще одно.

Он повесил гитару на плечо и сморщил лицо, чувствовалось, что он снова нервничает. Он был, типа, симпатичный и такой… стесняющийся. И вызывал у меня чувство беспокойства за него, типа, как за ребенка, идущего по улице с развязанными на ботинке шнурками.

— Что?

— Будет лучше, если ты не станешь говорить о деньгах Перл.

— Кто такая Перл?

— Она… — Он нахмурился. — Просто не говори о них никому, ладно?

— Какая мне разница? — Я пожала плечами. — Деньги остаются деньгами, кто бы ни давал их.

— Да, наверно.

Его лицо приняло серьезное выражение, словно я изрекла какую-то невероятную мудрость, а не просто то, что казалось логичным. В конце концов, в этом суть денег: хрустящий и чистый, или мятый, или вообще четвертаками — доллар всегда стоит сто центов.

Мы вошли в здание.

Комната наверху была похожа на все комнаты для репетиций: она сбивала с толку. Стены и потолок из волнистого пенопласта, в углах как бы мерцающего. Непонятный клубок кабелей на полу. И такая странная, лишенная эха тишина вокруг.

Невысокая девушка в очках представила мне всех.

— Это Захлер. Он играет на гитаре.

Крупный, сильный «собачий» парень широко улыбнулся. Я вспомнила — он не хотел мне платить.

— И Минерва. Она тоже здесь впервые. Она будет петь для нас.

Обкуренная девушка на две секунды сняла темные очки, сощурившись в свете флуоресцентных ламп, и улыбнулась мне. На ней было длинное черное бархатное платье, мерцающее, словно улицы после дождя, целая куча ожерелий и свисающие сережки. Длинные черные ногти блестели; они выглядели странно — словно волнистый потолок.

— Она певица? — спросила я. — Ха! А я подумала, что она администратор.

Все засмеялись моей шутке, за исключением Минервы, которая просто еще дальше раздвинула губы в улыбке. Ее зубы вызвали у меня дрожь. Я три раз прикоснулась ко лбу и мигнула сначала одним глазом, потом другим.

— А я Перл, клавиши, — продолжала другая девушка. — Ты Алана?

— Алана Рей. В одно слово, — ответила я голосом, дрожащим под взглядом Минервы.

— Круто, — сказала она. — Через дефис?

Я усмехнулась. Немногие богатые девушки задали бы этот вопрос. Некоторых людей это напрягает — что у меня два имени, невидимо сцепленные вместе.

— Нет. Между ними просто маленький пузырек воздуха.

Никто не засмеялся, но никто никогда и не смеется. Эта шутка предназначена только для меня.

Все завертелось очень быстро. Парни просто подключились и стали настраивать инструменты, а у Перл была лишь маленькая клавиатура, которую она установила на микшерном пульте, откуда могла контролировать звук всех остальных. Обкуренная девушка подняла повыше стойку микрофона и стала возиться с выключателями ламп; движения у нее по-прежнему были резкие, насекомоподобные. Оставаясь в темных очках, она, тем не менее, настолько пригасила огни, что я едва могла что-либо видеть.

Впрочем, я не жаловалась: ее взгляд один раз уже заставил меня вздрогнуть.

Я устроилась в углу, спиной прямо к сходящимся вместе, обитым пенопластом стенам, передо мной двадцать одно ведро для краски, «башни» из них повышались справа налево, от одного до шести ведер.

Я достала шесть контактных микрофонов, мои собственные микшерный пульт и устройства для спецэффектов. Комнаты для репетиций или студии звукозаписи нравятся мне меньше, чем открытый воздух, но, по крайней мере, здесь я могу создать собственное эхо.

Перл смотрела, как я креплю микрофоны к пластиковым «башням», вставляю их шнуры в микшер и вывожу через устройства для спецэффектов.

— Канистры из-под краски? — спросила она.

— Ведра для краски, — поправила я и в первый раз увидела, как Мос улыбнулся.

— А-а, конечно. Сколько каналов тебе нужно? — спросила она, передвигая ползунки на микшерном пульте. — Шесть? Двенадцать?

— Всего два. Левый и правый.

Я передала ей кабели. Перл нахмурилась. При таком раскладе она не могла микшировать меня со своего пульта. Типа, она хотела, чтобы я отдала ей свои яйца, свой сыр и свой лук в отдельных чашках, а вместо этого она получила от меня целый омлет, приготовленный так, как мне нравится.

Впрочем, она не стала спорить, и я увидела, как Мос все еще улыбается.

— Все готовы? — спросила Перл. Все были готовы.

Минерва сглотнула и одной бледной рукой взяла микрофон. В другой она держала блокнот, открытый на странице, которая выглядела так, будто исписана самым бестолковым ребенком из моей спецшколы.

Мос просто кивнул, не глядя на Перл, одной ногой поправив свои шнуры на полу.

Крепкий парень (чье имя я уже забыла, придется записать его) был единственным, кто улыбался. Наклонив голову, он пристально вглядывался в струны, осторожно прилаживая пальцы. И потом, сосредоточившись, начал играть. Это был простой рифф, низкий и однообразный.

Перл сделала что-то на пульте, и звук стал мягче.

Я прислушивалась мгновение, а потом настроила свои отраженные сигналы на девяносто два удара в минуту. Мос начал играть высоко и быстро. Я подумала: странный способ начинать, слишком сложный, словно гитарное соло вырывается из ниоткуда. Но потом вступила Перл, с тонкой, как паутинка, мелодией, создающей форму вокруг того, что делал он.

Какое-то время я слушала, решая, что делать. Выбор у меня был большой. Что-нибудь несложное, ленивое, просто, чтобы придать музыке некоторую твердость? Или ворваться стремительно, немного вразрез, чтобы «развязать язык» мелодии? Или точно следовать сверхбыстрому трепетанию Моса, типа, как дождь стучит по крыше?

Я всегда наслаждаюсь этим моментом, перед самым началом игры. Это единственное время, когда пальцы не дрожат и не барабанят по коленям, когда я в силах удержать руки в покое. Нет причин торопиться.

И еще я не хотела совершить ошибку. В этой музыке ощущалась какая-то хрупкость, как будто она могла разлететься на части, если подтолкнуть ее в неправильном направлении. Перл, Мос и второй парень думали, что уже знают друг друга, но это было не так.

Я начала осторожно, легкими движениями рук, выстраивая узор по одному удару за раз — от простого к сложному, от меньшего к большему. Потом, прямо перед тем, как стало слишком тесно, я ускользнула в сторону, убирая по одному удару каждый раз, когда добавляла новый, постепенно смещая музыку вокруг нас, но все еще оставляя ее незамысловатой, бесцельной.

На какой-то миг мне показалось, что я ошиблась. Это же просто дети. Может, они нуждаются в том, чтобы подтолкнуть их туда или сюда, а может, им просто требуется барабанящая машина.

Но потом вступила эта наркоманка.

Слов не было, хотя она держала блокнот открытым перед собой. Поднеся микрофон близко к губам, она негромко гудела, но мелодия, доносившаяся из громкоговорителей, сразу приобрела резкие очертания, прорезая лабиринт, который мы возводили.

Внезапно музыка обрела фокус, в ней забилось сердце. Она обволакивала нас собой, пронзая мои накладывающиеся друг на друга тени единственным лучом света.

Я улыбнулась, испытывая редчайшее для меня ощущение абсолютного комфорта, когда все на своих местах, когда часовой механизм целого мира щелкает в точном соответствии с моими барабанами. Пусть они молоды и не без недостатков, но эти четверо не пустое место. Может, сейчас тут происходит счастливый случай, типа, как когда я впервые заметила, что улица отвечает эхом на мои шаги…

Потом начались странности, что-то, чего я не видела с тех пор, как была ребенком. Воздух яростно засверкал, мои веки затрепетали. Это было больше, чем рябь жара от летнего асфальта или мерцание, которое я видела, когда кто-нибудь сердился на меня.

На полу, по которому змеились кабели, начали формироваться фигуры, в узорах звукоизоляции материализовались лица: краем глаза я различала выражения боли, страха и ярости — как будто мои лекарства перестали действовать.

Я представила себе, как роняю барабанные палочки, лезу в карман, высыпаю таблетки и пересчитываю их. Однако я была уверена, что приняла одну этим утром, и на этикетке всегда указывается, что они медленно проникают в кровообращение: недели уходят на то, чтобы возыметь эффект, недели на его ослабление. Ни в коем случае нельзя прекращать прием, даже если думаешь, что больше в них не нуждаешься.

Минерва мерцала, ее бледная кожа светилась в темноте. Сейчас движения у нее стали ровными, никакого сходства с насекомым. Она пела, чуть ли не прижимая к зубам микрофон. Ее непостижимая песня на мгновение стала бессвязной — когда она переворачивала страницу блокнота.

Комната кипела, фантомы заполняли пространство между предметами, звуковые волны оседлали демоны с длинными хвостами.

Я была напугана, но не могла перестать барабанить, как не могу прекратить притопывать ногой или остановить подергивания лица. Я оказалась в ловушке узора, который сама же помогла создать.

Потом реальность снова изменилась, словно захватывающий фильм, и я увидела то, что уже почти забыла… как выглядит музыка.

Ноты гитары Моса, рассыпавшись по потолку, словно рождественские огни, то вспыхивали, то гасли; сложная мелодия Перл связывала и наэлектризовывала их. Рифф «собачьего» парня растекался внизу, твердый и устойчивый, а мои барабаны были теми живыми подмостями, на которых все держалось, пульсируя со скоростью девяносто два удара в минуту.

Охваченная благоговейным страхом, я рассматривала это видение. Уж такой я уродилась — со способностью видеть музыку, и только потом доктора научили меня сортировать свои ощущения, выделяя и удерживая на месте предметы и лица. Но сначала они излечили меня от этих видений с помощью таблеток и других своих приемов. Как получилось, что другая реальность вернулась? Все ощущения слились, воспринимались как единое целое…

Однако потом я опустила взгляд на пол и увидела песню Минервы.

Она обвивалась вокруг ее ног, прокладывая свой путь между кабелями и шнурами, то погружаясь в пол, то выступая из него типа петли Лохнесского чудовища в воде. Это был червь, слепой и рогатый, пульсирующие сегменты тела проталкивали его сквозь землю, голодная утроба ненасытно распахнута, усеянная рядами кинжально-острых зубов.

И внезапно до меня дошло, что проклятие Минервы вовсе не героин или крэк, а тварь на тысячу лет старше этих наркотиков.

Я тяжело задышала, и она повернула ко мне голову и поняла, что я вижу это. Одним движением она выронила блокнот и сорвала с себя очки. Ее песня перешла в долгое яростное шипение. Архитектура музыки разрушилась, барабанные палочки вырвались из моих рук.

Остальные вынуждены были остановиться. Перл встревоженно смотрела на свою подругу. Мос тоже смотрел на Минерву, и выражение его лица читалось безошибочно: парень истекал желанием.

— Почему вы остановились, господи? — закричал крупный «собачий» парень. — Это же было паранормально!

Я удивленно уставилась на свои пустые руки. Никакой дрожи, как обычно после хорошей игры. Никакой потребности притопывать ногами или прикасаться ко лбу. В воздухе не было ничего, кроме шипения усилителей — и ряби, едва заметной уголками глаз.

Однако я по-прежнему подошвами ног чувствовала зверя, которого мы играли. Что-то грохотало в земле, на глубине больше шести этажей. Что-то, откликающееся на песню Минервы.

— Ты тоже чувствуешь его запах? — шепотом спросила она меня.

— Нет… не запах. Но иногда я вижу то, что не должна видеть. — Я сглотнула, сквозь джинсы стиснула бутылочку с таблетками и рефлекторно выдала объяснение, которое нас заставили затвердить в школе, на случай если у полиции возникнут сомнения, не употребляем ли мы наркотики. — У меня неврологические проблемы, которые могут стать причиной болезненных пристрастий, потери контроля над моторикой или галлюцинаций.

Минерва вскинула бровь и обнажила в улыбке слишком много остроконечных зубов.

— Судороги… Аутизм…

Я кивнула. Все это относилось ко мне, более или менее. Но, черт побери, она-то кто?

12 «The Temptations»[31]

MOC

Ее полностью открытое лицо сияло так ярко, что я буквально таял.

До этого момента на ней были очки от солнца — чистое позерство, так мне казалось. Но теперь я понимал, что она должна носить их — чтобы защищать не себя, а нас, чтобы мы не видели ее глаз.

Хотя красавицей ее не назовешь, это было что-то в тысячу раз более жуткое, что-то, терзавшее меня просто невероятно. Я уже слышал это в музыке, почувствовал в том, как она вывернула нас, заставив следовать за собой, — вся группа была поглощена, подавлена ее магнетизмом или как тут лучше выразиться. «Харизма» — слишком мелкое слово для обозначения этого. Что-то доминирующее, что-то бездонное.

Внезапно это стала ее группа, не моя и не Перл. И, точно так же внезапно, я ничего не имел против.

Минерва снова надела очки от солнца.

Я подобрал с пола ее блокнот. То, что покрывало открытые страницы, письменным текстом не являлось; скорее это походило на ленту детектора лжи или одного из тех механизмов, которые регистрируют землетрясения. Неровные черные строчки выстраивались в непостижимые столбцы, забрызганные каплями воды. Некоторые пятна были ржаво-коричневые, словно запекшаяся кровь.

Я протянул ей блокнот, но Минерва все еще смотрела на Алану Рей — свирепо смотрела, ее взгляд казался угрожающим даже сквозь темные очки. Я подумал, нужно как-то успокоить ее, поскольку это я привел сюда Алану Рей, а Минерва рассердилась на нее из-за… чего-то.

Из-за того, что Алана Рей выронила барабанные палочки? Но Минерва разозлилась еще до того, как распался большой рифф. Я открыл рот, но не смог выдавить ни слова, вспомнив неприкрытые очками глаза Минервы.

— Мин? — окликнула ее Перл.

Я закрыл рот. Пусть Перл улаживает это дело.

— Ты в порядке, Мин?

— Конечно. — Минерва взяла у меня блокнот и прижала его к груди. — Извини. Я не собиралась шипеть. Просто я вся была, типа… в песне.

— Я тоже извиняюсь, — негромко сказала Алана Рей. — Мое состояние иногда создает сложности во время исполнения.

Я сглотнул, пытаясь вспомнить, в чем там Алана Рей признавалась о себе… у нее что-то не в порядке с головой? Внезапно она заговорила немного странно, с микроскопическими паузами между словами. Когда она глядела на Минерву, небольшие судороги пробегали по ее телу, как будто прежде нервная система сжалась в клубок, а теперь распутывалась. Я снова открыл рот, чтобы сказать что-нибудь…

— Эй, никаких проблем, — опередил меня Захлер. — Ты фотлично играла. Мы все были по-настоящему паранормальны! — Он посмотрел на Перл. — Правда?

— Да, — ответила та и бросила на меня вопросительный взгляд.

И я выдержал ее взгляд — чего не делал вот уже две недели.

Все внезапно стало понятным — наша музыка, эта группа. Странная, «электрическая» подруга Перл соединила нас и подтянула до чего-то столь же ослепительного, как она сама.

— Это было замечательно, — сказал я, кивнув на Перл. — Отлично сделано.

Ее лицо просияло.

— Ну, тогда хорошо. — Она посмотрела на Алану Рей. — Тебе нужно сделать перерыв?

Алана Рей мигнула одним глазом, потом вторым и затрясла головой так сильно, словно у нее вода в ушах.

— Нет. Я лучше продолжила бы играть. Думаю, мои… сложности позади. Но, может, другую песню? Иногда те же стимулы провоцируют ту же реакцию.

— Ну конечно. — Перл пожала плечами. — Как насчет пьесы номер два?

Мы с Захлером просто кивнули, а Минерва улыбнулась и поднесла микрофон ко рту. Низкий, мягкий смех, сопровождаемый искусственным эхом, раскатился по комнате.

— Никаких проблем, Алана Рей, — прошептала она, открывая свой блокнот. — У меня миллион разных стимулов.

Остальная часть репетиции прошла без приключений.

Мы играли пьесу номер два, бесконечные вариации вокруг петляющего сэмпла[32] старой виниловой записи Перл, потом нашу третью песню, пока даже не имеющую рабочего названия. Алана Рей больше ни разу не споткнулась, просто аккомпанировала нам с внутренним пониманием. С каждой новой частью она сначала какое-то время следовала за нами, а потом медленно начинала скреплять нас, добавляя структуру и форму, глядя на невидимое, парящее в воздухе полотно музыки, и каким-то образом понимая, что нам от нее нужно.

Я не уловил ни единого слова в песне Минервы, но каждый раз, открывая рот, она впрыскивала нам свое великолепие. Голос у нее звучал сверхъестественно громко, как будто блокноты были полны заклинаний, заставляющих землю под ногами грохотать. Я не мог оторвать от нее взгляда — за исключением тех моментов, когда закрывал глаза и напряженно вслушивался.

Между песнями я ругал себя за то, что этим утром не поехал в Бруклин. В конце концов, до меня дошло, как глупа была вся эта борьба между Перл и мной. Ни она, ни я не рок-звезды — мы аккомпанемент, друзья, союзники. Может быть, хорошие музыканты, но Минерва — вот кто звезда.

Злость, которая угнетала меня последние две недели, улетучилась, не осталось ничего, кроме чувства удовлетворения. У нас потрясающие группа и место для репетиций, где никто не кричит на тебя. И у меня в руках «Страт» 1975 года с золотыми звукоснимателями. Я даже решил проблему с деньгами и сумею ежедневно придерживать несколько баксов для себя. Я не мог вспомнить, почему быть несчастным совсем недавно казалось так важно.

Минерва изменила все.

Спустя полтора часа мы сыграли каждую известную нам песню столько раз, сколько смогли, и — с неохотой — вынуждены были остановиться.

— Эй, похоже, нам нужны новые мелодии, — сказал Захлер.

— Да. — Я посмотрел на Перл. — Мы должны поскорее встретиться снова. Подготовить еще что-нибудь к следующему воскресенью.

Внезапно в голове зазвучали фрагменты миллиона песен.

Перл радостно улыбнулась.

— Новые мелодии? Никаких проблем.

Минерва нахмурилась.

— Problems Pero masculino.[33]

— Что? — переспросил я, глядя на Перл.

— Ммм… Мин изучает испанский, типа того. — Она достала свой сотовый. — И ее занятия требуют нашего возвращения в Бруклин.

— Ты изучаешь испанский? — с усмешкой спросил Захлер. — Mas cervezas![34]

— Prefiero sangre,[35] — ответила Минерва, сверкнув во тьме зубами.

— Да, хорошо. — Перл повернулась к Алане рей. — Послушай, это просто замечательно, что мы встретились. Ты была великолепна. Я имею в виду, в особенности для канистр из-под краски.

— Это ведра для краски, — сказала Алана Рей. — Я тоже рада, что встретилась с вами.

— Ну… ты хочешь играть с нами дальше? — Алана Рей взглянула на меня, и я кивнул — она стоила семидесяти пяти баксов.

Она улыбнулась.

— Да. Это было очень… увлекательно.

— Это про нас. Увлекательно. — Перл сглотнула. — Простите, что Мин и я должны бежать, но помещение остается за вами до одиннадцати. Если я буду резервировать его на следующую неделю, может, вы, ребята, все тут разберете?

— А что делать с микшерным пультом? — спросил Захлер.

— Его запирают наверху. Вот мой ключ. — Она бросила Захлеру через комнату блестящую цепочку и схватила Минерву за руку. — Пошли, Мин. Нам правда пора.

Захлер закричал «До свидания!», но Перл уже вытащила Минерву за дверь, дергая ее, словно пятилетнюю девочку, не желающую уходить из зоопарка.

Я вышел за ними в коридор, забежал вперед и нажал кнопку лифта.

— Спасибо, — сказала Перл. — Прости, что оставляю уборку вам. Просто…

Ее голос перешел во вздох.

— Вонючие уроки испанского, — сказала Минерва.

Со всех сторон до нас доносились глухие раскаты игры других групп, удары барабанов.

— Не волнуйся об этом. — Я спрашивал себя, чем на самом деле вызвано их торопливое бегство. Не уроками испанского, это очевидно. Я попытался вспомнить, что Перл говорила по телефону сегодня утром. Что-то насчет ниндзя? — До сих пор все делала ты, Перл. Мы не умрем, если уберем некоторые вещи.

— Не все. Это вы, ребята, нашли Алану Рей. Она невероятная.

— Да, согласен. — Я улыбнулся. — Послушай, мне очень жаль, что я был такой сонный, когда ты позвонила сегодня утром. В следующий раз я буду рад помочь… — Я бросил взгляд на Минерву. — Какая бы ни требовалась помощь.

— Круто, — расплывшись в улыбке и глядя в пол, сказала Перл. — Это замечательно.

Пришел лифт, и когда они шагнули в него, я сделал то же самое, желая хотя бы еще несколько секунд пробыть рядом с Минервой.

— Я спущусь с вами, если не возражаете, а потом снова поднимусь.

— Мы не возражаем, — сказала Минерва.

В большом грузовом лифте было тихо, стены обиты покрышками от двигателей, чтобы защитить их от разрушительного воздействия тележек, усилителей и барабанов.

Я смущенно откашлялся.

— Послушай, Перл, я вел себя, типа, как болван.

— Это ты о чем? — спросила Перл, а Мин вскинула брови.

— Обо всем, о тебе. Но эта группа, в конце концов, собралась вместе, и я, типа, чувствую себя придурком из-за своего поведения. Ну… теперь я в порядке.

— Эй, Мос, это и моя вина тоже. — Лицо Перл заметно порозовело, почти залилось румянцем. — Знаю, я иногда веду себя как босс.

— Это точно, — сказала Минерва.

Я засмеялся.

— Нет. Ты просто знаешь свое дело. Так что, нам с Захлером нужно прийти завтра? Поискать новые мелодии к следующему воскресенью?

Перл кивнула, по-прежнему улыбаясь.

— Превосходно.

— А ты придешь? — спросил я Минерву. — В смысле, ты же певица и все такое.

Я кивнул на блокноты, которые она по-прежнему прижимала к груди.

— Ммм, вряд ли, — ответила за нее Перл. — Она, типа…

— Очень интенсивно занимаюсь испанским, — сказала Минерва.

— А-а… Конечно.

Дверь лифта открылась, мы вышли в фойе, и Перл потащила Минерву дальше. Двое парней вкатывали в здание тележку, полную электропроигрывателей, стараясь с максимальной осторожностью преодолеть место соединения мраморного пола и лестничного уклона.

Перл подошла к конторке, достала кредитную карточку и заговорила с парнем о следующей неделе.

Минерва повернулась ко мне и сказала негромко:

— Увидимся на следующей неделе.

Я кивнул и снова сглотнул, внезапно порадовавшись тому, что на ней темные очки, и спрашивая себя, насколько меньше глупостей я брякнул бы в своей жизни, если бы хорошенькие девушки носили их.

— Я, безусловно, буду здесь.

Ладно, может, и сойдет. Однако Минерва рассмеялась и потянулась ко мне свободной рукой. Горячий, словно только что задутая спичка, кончик ее пальца провел по моей руке от запястья к локтю. Ее губы были слегка приоткрыты, и я увидел, как верхние зубы скользнули слева направо по нижним, а потом она одними губами безмолвно произнесла:

— Аппетитный.

Я вздрогнул. Она отвернулась к Перл, которая как раз закончила разговор и открыла свой телефон.

— Элвис? Мы готовы. — Перл захлопнула телефон и посмотрела на меня. — Увидимся с вами завтра, ребята. Позвонишь мне?

— Да. Я скажу Захлеру. — Дыхание участилось, линия, проведенная Минервой по моей руке, все еще пылала. — До встречи.

Они помахали мне. Я смотрел, как они вышли из здания и направились к большому серому лимузину — лимузину? — который только что подъехал. Безмолвно сказанное Минервой слово все еще эхом отдавалось в голове, такое неожиданное, что, казалось, это мне привиделось, а не произошло на самом деле. Мозг не мог ухватить сути сказанного, как бывает, когда в ушах звучит обрывок мелодии, а пальцы не могут воспроизвести его на гитаре.

Однако прямо перед тем, как скрыться в машине, она повернулась и показала мне язык. А потом вспыхнула ее улыбка, озорная и волнующая.

Лимузин отъехал.

Я сглотнул, повернулся и бросился к лифту, чтобы успеть проскочить в закрывающиеся двери. Парни со своей тележкой уже находились внутри, и места там оставалось ровно для меня. Пока мы поднимались, я покачивался на пятках, ударяясь спиной об обитую стену, и негромко гудел один из странных фрагментов, застрявших в мозгу от пения Минервы.

Подняв взгляд на парней, я увидел, что они наблюдают за моим маленьким «танцем».

— Новая мелодия? — расплывшись в улыбке, спросил один.

— Да, совсем новая. — Я облизнул губы и почувствовал вкус соли. — Все идет прекрасно.

Часть III Репетиции

У Черной смерти был далекий двойник.

В то самое время, когда в римском мире свирепствовал мор Юстиниана, исчезла огромная империя в Южной Америке, так называемая Наска.[36] Храмы Наска внезапно оказались покинуты, города опустели. Историки до сих пор ломают головы над тем, почему такая большая и сложно организованная культура в тысячах миль от терзаемого мором Рима исчезла в тот же самый исторический момент.

Большинство людей и не слышали о Наска, настолько быстро исчезли и ее следы.

И только в 20-х годах двадцатого века люди обнаружили их самое выдающееся наследие. Самолеты, летающие над засушливой горной местностью в Перу, заметили огромные, нацарапанные на земле рисунки. Покрывая площадь четыреста квадратных миль, там были изображения многоногих созданий, огромных пауков и странных человеческих фигур. Археологи не знают, что означают эти рисунки. Изображения богов? Или демонов? Или они предназначены для того, чтобы о чем-то рассказать?

На самом деле они предостерегают.

Часто отмечают, что, вырезанные в засушливой горной местности, где практически не бывает дождей и отсутствует эрозия, они были созданы на века. Поразительно, но даже спустя полторы тысячи лет они все еще видны.

Может быть, сейчас настало время разгадать их.

Магнитофонные записи Ночного Мэра: 282–287

13 «Missing Persons»[37]

ПЕРЛ

В этот мой первый день в «Джульярде» коридоры выглядели как-то не так.

Я училась здесь уже четвертый год, и, естественно, все мне было знакомо. Однако, когда возвращаешься после летних каникул, всегда возникает странное ощущение, как будто за время твоего отсутствия цвета слегка изменились. Или, может, за последние три месяца я чуточку повзрослела, отчего шкала отсчета пусть незначительно, но сместилась.

Сегодня мне казалось странным, насколько пусты коридоры. Конечно, тому имелись свои объяснения. Все мои друзья из «Нервной системы» (или, точнее, бывшие друзья, из-за того, что случилось с Минервой) закончили школу этой весной, и мне попадались лишь случайные знакомые или вообще незнакомцы. Примерно такое же ощущение возникало тогда, когда я только поступила в школу, а кругом было полно старшекурсников.

Я взяла в офисе свое расписание и проглядела его, выясняя, какие курсы и ансамбли отсутствуют из-за недостаточного к ним интереса. Никакого курса барочных инструментов в этом году. Никакой группы джазовой импровизации. Никакого камерного хора? Это было, типа, странно. Но все плановые курсы в расписании присутствовали. В конце концов, по понятиям наших преподавателей, мы должны все четыре года изучать теорию и композицию, а утро было полностью отдано обязательным дисциплинам: английский, тригонометрия и неизбежная современная биология.

Поэтому только ко времени ланча я начала замечать, как многое на самом деле изменилось.

Кафетерий располагался в самом большом помещении школы. Он использовался так же, как концертный зал, потому что даже самые необычные частные школы типа «Джульярда» не могут занимать безграничное пространство в центре Манхэттена. Класс, где проходил третий и последний перед ланчем урок биологии, находился дверь в дверь с кафетерием, что открывало возможность оказаться среди первых в очереди. Войдя туда спустя десять секунд после звонка на ланч, я с удовольствием увидела массу незанятых столов. Знакомый мучнистый запах макарон с сыром, а la «Джульярд», одного из вполне сносных здешних кушаний, заставил меня улыбнуться.

Даже если «Системы» больше нет, приятно было вернуться обратно.

Набрав полный поднос, я огляделась в поисках кого-нибудь, к кому можно подсесть, в особенности к кому-то с полезными музыкальными навыками. Может, мы с Мосом когда-нибудь захотим пополнить группу музыкантами нового профиля.

И почти сразу же я заметила сидящую в одиночестве за угловым столом Эллен Бромович. Она была моих лет и фотличная виолончелистка, первое место в оркестре. В ранние годы учебы мы временно были лучшими подругами — пока не познакомились с кем-то еще.

Я села напротив нее. Виолончель — это круто, даже если про саму Эллен этого не скажешь. Да и никого более подходящего тут не было.

Она подняла взгляд от своих макарон с легким недоумением.

— Перл?

— Привет, Эллен.

Она вскинула брови.

— Не ожидала увидеть тебя здесь.

— Ну… — Я не была уверена, что точно она имеет в виду. — Мы какое-то время не виделись, и я просто подумала, почему бы не сказать тебе «привет!».

Она не отвечала, продолжая разглядывать меня.

— Как поживаешь? — спросила я.

— Интересный вопрос. — На ее лице возникла кривая улыбка. — Ну, теперь у тебя нет друзей, с кем сидеть за столом?

Я сглотнула, почувствовав себя более-менее не в своей тарелке.

— Нет. Остальные из «Нервной системы» были выпускниками. И твои друзья тоже закончили школу?

— Закончили школу? — Она покачала головой. — Нет. Но никто пока не вернулся.

— Не вернулся откуда?

— После лета.

Она оглядела кафетерий.

Здесь все еще было пустовато. И тихо, совсем не похоже на обычный для ланча хаос, который я помнила. Интересно, здесь всегда было так мирно и тихо или это просто еще один из тех маленьких сдвигов в восприятии, которые происходят после каникул?

Но на самом деле это не имело значения. Все вокруг кажется мельче с каждым годом, это можно понять. Но чтобы казалось более пустым?

— Ну, это было беспокойное лето, — сказала я. — Кризис санитарии, крысы и все такое прочее. Может, не все вернулись из Швейцарии — или куда там еще они сбежали.

Эллен покончила со своей порцией макарон с сыром.

— Мои друзья в Швейцарию на лето не ездят.

— Ох, и правда. — Я вспомнила, что студенты-стипендиаты всегда держатся вместе. — Ну, в Вермонт или куда там еще.

Она испустила еле заметный вздох.

— И все же это здорово — вернуться, правда? — спросила я.

Она прищурилась.

— Ты в удивительно хорошем настроении, В чем дело? Новый бойфренд или еще что-нибудь?

Я засмеялась.

— Никаких бойфрендов. Но да, я действительно счастлива. Погода, в конце концов, стала прохладнее, подземка на этой неделе работает, и я собрала новую группу. Все идет замечательно. И…

— И что?

— Ну, может, появится мальчик. Правда, пока я не уверена, что это хорошая идея.

Я почувствовала, как лицо расплывается в глупой улыбке.

Поистине, я вовсе не была уверена, что это хорошая идея, но, по крайней мере, мутный осадок из наших взаимоотношений с Мосом, в конце концов, исчез.

С возникновением группы всякое чувство обиды покинуло его. Он никогда больше не выражал недовольства по поводу наших ранних воскресных репетиций, просто демонстрировал готовность играть. Такой Мос был изумителен — как бы выразилась мама, очарователен, — полностью сосредотачиваясь во время игры, напряженно слушая остальных.

Ну, я временами и воображала, что эту сосредоточенность можно свести только к нам двоим, что мне удастся воздействовать на нее в каких-то других направлениях. И когда я писала песни в спальне, мне приходилось напоминать себе, что это не круто — особые отношения между товарищами по группе.

Марк и Минерва продемонстрировали мне, сколько неприятностей это может причинить. Я слышала, что за лето он полностью сломался. Еще бы! Должно быть, это трудно — потерять в — один и тот же день и девушку, и группу.

Поэтому я прикусывала язык, когда Мос начинал выглядеть по-настоящему разогретым и напряженным, напоминая себе, как это хорошо для группы и что для меня это важнее, чем любой парень. Но это не означает, что я никогда не думала о нем в таком плане.

Группа изменила и Минерву. В эти дни она становилась совершенно нормальной. Пусть она все еще носила темные очки, но идея выйти на солнце больше не ужасала ее. Не пугало и собственное отражение — зеркала стали ее новыми лучшими друзьями. И самое главное, ей нравилось наряжаться и тайком ускользать на репетиции. Каждый раз, когда мы играли, ее песни эволюционировали, смутное воодушевление обретало форму, под воздействием структуры музыки складываясь в стихи.

Скоро, совсем скоро, рассуждала я, слова реально обретут смысл.

Удивительно, но, казалось, больше всего Мин помогала Алана Рей. Ее трепещущие узоры окутывали неистовство Минервы, придавая ему форму и логику. Я сильно подозревала, что Алана Рей каким-то образом направляет всех нас — этакий гуру, барабанящий по ведрам для краски.

Я несколько раз ходила в Сеть, пытаясь уточнить, каково в точности ее состояние. Она подергивалась и притопывала, словно при синдроме Туретта, но никогда неуправляемо не изрыгала ругательства. Синдром Аспергера, казалось, подходил больше, за исключением галлюцинаций. Может, Минерва была права во время первой репетиции и у Аланы Рей какая-то форма аутизма, но это слово может означать все, что угодно. Однако, каково бы ни было на самом деле ее заболевание, возникало впечатление, что оно позволяет ей особым образом проникать в суть вещей. Итак, теперь, когда у нас имелись мудрая барабанщица и безумная певица уровня Тадж-Махала, у группы оставалось всего две проблемы; 1) у нас не было басиста, но этот вопрос я знала, как утрясти; и 2) у нас все еще не было названия…

— Как, по-твоему, звучит «Безумие против здравомыслия»? — спросила я Эллен.

— Прошу прощения?

— В качестве названия группы.

— Ммм… Полагаю, это имеет смысл. Новый звук?

— Типа того, но лучше.

Она пожала плечами.

— Правда, вы немного перебарщиваете, на мой взгляд; я имею в виду слово «безумие». Типа, «Уловка 22».[38] Тебе могут сказать, что невозможно определить, кто безумен, кто нет, что на самом деле это либо притворство, либо люди просто не осознают, что безумны.

— Ладно.

Я вспомнила, почему временами общение с Эллен может быть занудным. Она какая-то… лишенная энтузиазма.

Но потом она улыбнулась.

— Не волнуйся, Перл. Ты что-нибудь придумаешь. Ты там играешь на гитаре?

— Нет, на клавишах. У нас уже достаточно гитаристов.

— Жаль. — Она подняла с пола футляр акустической гитары и поставила его на соседнее кресло. — Не возражала бы играть в группе.

Я уставилась на гитару.

— Зачем она тебе?

— Решила отказаться от виолончели.

— Что? Но ты же в прошлом году заняла первое место!

— Да, но виолончели… — Долгий вздох. — Они требуют слишком сложной инфраструктуры.

— Они что?

Она вздохнула; говоря, она передвигала тарелки на своем подносе.

— Для них нужна инфраструктура. Большинство виолончельных произведений написаны для оркестра, А что такое оркестр? Почти сотня музыкантов плюс все эти мастера, которые создают инструменты, содержат их в исправности, и еще целая куча народу, чтобы построить концертный зал. И чтобы платить за все это, нужно, чтобы каждый год тысячи зрителей покупали билеты, нужно вести переговоры с богатыми жертвователями, добиваться правительственных грантов… Вот почему оркестры есть только в по-настоящему больших городах.

— Эй, Эллен? Ты живешь в по-настоящему большом городе. Ты же не собираешься уехать на Аляску или еще куда-нибудь?

Она покачала головой.

— Нет. Но что, если большие города больше не работают? Что, если невозможно собрать вместе столько людей без того, чтобы все развалилось? Что, если…

Голос Эллен сошел на нет, она снова оглядела кафетерий.

Я проследила за ее взглядом. Помещение было по-прежнему заполнено всего на две трети, многие столы стояли целиком незанятые, и никакой очереди на раздачу. Как будто ни у кого в расписании не значился А-ланч.

Это начало всерьез тревожить меня. Куда, черт побери, все подевались?

— Что, если время оркестров прошло, Перл?

Я фыркнула.

— Оркестры существуют на протяжении столетий. Они часть… ну, не знаю… цивилизации, наверно.

— Да, цивилизации. В этом вся проблема… — Она бережно прикоснулась к футляру гитары. — Меня так достало повсюду таскать эту большую виолончель — словно мертвое тело в гробу. Захотелось чего-нибудь попроще. Чего-нибудь такого, на чем можно играть у костра независимо от того, существует цивилизация или нет.

По спине пробежал озноб.

— Что произошло с тобой этим летом, Эллен?

Она посмотрела на меня и после долгой паузы сказала:

— Папа ушел от нас.

— Вот дерьмо! — Я вспомнила то время, когда развелись родители. — Мне правда очень жаль. Типа… он оставил твою маму?

Эллен покачала головой.

— Не просто оставил. Видишь ли, кто-то укусил его в метро, и он… стал другим.

— Укусил его?

В памяти всплыли доходившие до меня слухи, что крысы распространяют что-то вроде бешенства, что на улицах сейчас попадаются люди, похожие на Мин, всегда голодные и всегда в темных очках.

Она кивнула, по-прежнему поглаживая гитарный гриф.

— По крайней мере, я все еще стипендиат и могу переключиться на гитару до того, как…

— Но ты же замечательная виолончелистка. И пока не можешь махнуть рукой на цивилизацию. В смысле, Нью-Йорк по-прежнему никуда не делся.

Она кивнула.

— В основном. Еще есть концерты, и занятия, и бейсбол. Но это, типа, как на «Титанике»: спасательных шлюпок хватает лишь для пассажиров первого класса. — Она оглядела зал. — Поэтому, увидев, что кого-то нет, я невольно задаюсь вопросом: может, эти пассажиры уже покинули тонущий корабль? И потом пол начинает накреняться, палубные кресла скользят мимо.

— Ммм… Ты о чем?

Эллен устремила на меня взгляд прищуренных глаз.

— Здесь что-то происходит, Перл. Спорю, твои друзья уже в Швейцарии или другом месте вроде этого.

— Они в основном просто закончили школу.

— Ну и что? Спорю, они в Швейцарии. Большинство людей, которые могут себе это позволить, уехали. Но мои друзья… — Она покачала головой. — У них нет водителей и телохранителей, и в школу они ездят на метро. Так что они просто прячутся, типа того.

— Но ты-то здесь.

— Только потому, что мы живем за углом. Мне не нужно ездить на метро. Плюс… — Она улыбнулась и снова прикоснулась к футляру на соседнем сиденье. — Я действительно хочу научиться играть на гитаре.

Мы поговорили еще — о ее отце, обо всем, что видели этим летом. Но мысленно я все время возвращалась к группе.

Слушая Эллен, я внезапно поняла, что группа вроде нашей тоже нуждается в сложной инфраструктуре, почти как любой симфонический оркестр. Нам требуются электронные инструменты и микрофоны, микшерные пульты, эхорезонаторы и уйма усилителей. Нам требуются ночные клубы, студии и фирмы звукозаписи, кабельные каналы, которые показывают музыкальные видео, и фанаты с CD-плеерами и электрическими розетками на дому.

Черт, нам необходима цивилизация.

В конце концов, мне трудно представить себе Моса и Мин, исполняющих музыку у костра.

Что, если фантастические рассказы Лус — правда и действительно надвигается какая-то большая битва? И что, если Эллен Бромович права и время оркестров прошло? Что, если болезнь, разрушившая «Нервную систему», в недалеком будущем сломает всю инфраструктуру и, следовательно, сделает невозможным существование такой группы, как наша?

Я выпрямилась в кресле. Нечего сидеть сложа руки. Хватит одобрительно похлопывать себя по плечу только потому, что Мос счастлив, Минерва относительно в своем уме и репетиции проходят хорошо.

Совсем скоро мы должны стать всемирно известны — если, конечно, к тому времени еще останется мир, в котором можно быть известным.

14 «The Replacements»[39]

ЗАХЛЕР

Мы выдавали на-гора одну фотличную мелодию за другой — я, Мос и Перл, — встречаясь по два-три раза в неделю у нее дома. Отработав все свои старые риффы, мы стали брать за основу лукавые сэмплы Перл, и Москит нисколько не возражал против этого. С тех пор как образовалась настоящая группа — с барабанщицей, певицей и даже отдельными усилителями для Моса и меня, — до него, в конце концов, дошло, что сейчас не время для какой-то там конкуренции.

Что до него не доходило — это насколько Перл заводная и что она втюрилась в него.

Что касается последней части, я мог лишь качать головой. Проблема для Перл состояла в том, что она реально дала Мосу нечто очень важное: содрала с него скорлупу, показала способ получить все, чего он на самом деле хотел, помогла найти фокус, который самостоятельно он не мог обнаружить.

И этого он никогда ей не простит.

Для меня Перл по-прежнему оставалась исключительно горячей девушкой, но теперь я уже ничего не мог с этим поделать. И, по правде говоря, меня устраивало, как оно все идет. Мой лучший друг и самая глупая девушка в мире, в конце концов, прекратили сражаться, музыка фотличная, и Перл любит группу, а это означает, что я всегда буду при ней.

Я должен был понимать: когда все идет так хорошо, что-то вот-вот непременно случится.

Мы работали над Б-секцией одной из новых мелодий, которую назвали «Миллион стимулов для движения вперед». Она была необыкновенно сложная, и я, сколько ни старался, никак не мог сыграть ее. Мос на своем «Страте» показывал мне, как нужно, но по какой-то причине из-под моих пальцев все время выходило не то.

По крайней мере, пока не вмешалась Перл. Смахнув рассыпанные по постели футляры от CD-дисков и губную гармонику, она уселась рядом со мной, расстегнула ремень моей гитары и положила ее себе на колени.

— Дай-ка мне, Захлер, — сказала она. — И потом, словно это был сущий пустяк, сыграла мою часть.

Обычно сидеть так близко к ней всегда было очень глупо, но в тот момент я был слишком потрясен, чтобы оценить это.

— Понимаешь? — Ее пальцы только что не дымились, бегая по струнам. — На этом последнем куске нужно использовать мизинец.

Мос засмеялся.

— Он терпеть не может использовать мизинец. Говорит, этот палец у него умственно отсталый.

Я молчал, просто глядя, как она играет, и, кивая, точно слабоумный. Она безошибочно верно поняла, как заставить эту часть работать, и теперь, когда я увидел, как она это делает, мне показалось, что это даже не трудно. Когда Перл вернула мне гитару, я с первого раза сыграл как надо.

Она встала, отошла к своей клавиатуре и чем-то там занялась, а я снова и снова проигрывал отрывок, вбивая рифф себе в голову.

Я заговорил на эту тему позже, когда мы остались наедине с Москитом.

— Мос, ты видел, что произошло?

Поздним вечером мы бродили по Чайнатауну. Из ресторанных кухонь доносилось громыхание посуды, густой дым жарки стлался по узким улочкам, и хотя металлические двери рыбных магазинов были уже опущены, соленый запах потрохов все еще витал в воздухе.

Сейчас вечерами стало спокойно — с тех пор, как для пешеходов ввели комендантский час. Мы с Мосом, правда, всегда игнорировали его, так что казалось, будто город принадлежит исключительно нам.

— Видел что?

Моc изогнул шею, пытаясь заглянуть в проулок, мимо которого мы только что прошли.

— Нет, не здесь. — С того дня с моими псами я даже мельком не заглядывал в проулки. — У Перл. Когда она показала мне рифф.

Руки непроизвольно поднялись в гитарную позицию, пальцы запорхали; теперь эти движения намертво врезались в память. Жаль, слишком поздно, чтобы избавить от унижения.

— Тот, с которым у тебя были проблемы? Ну и что с ним?

— Ты видел, как Перл играла?

Он нахмурился, его пальцы тоже забегали по невидимым струнам.

— Так, как его нужно было играть.

Я застонал.

— Нет, Мос, не как она играла. То, что она вообще сыграла его, когда у меня возникли трудности!

— А-а-а…

Он подождал, когда мимо проехал мусоровоз, скрипя и треща. По какой-то причине к задней его части прицепились шесть парней вместо обычных двух-трех. Они настороженно разглядывали нас, пока мусоровоз не скрылся с глаз.

— Да, она чертовски хорошо это умеет. Ты не знал?

— Черт, нет. Когда она научилась?

— Задолго до того, как мы встретили ее. — Он рассмеялся. — Ты никогда не замечал, как движутся ее руки, когда она объясняет аккорды? — Его левая рука изогнулась в воздухе. — И я рассказывал тебе, что она узнала «Страт» одновременно со мной.

— Но…

— И все то, что лежит у нее в комнате: флейта, губные гармоники, ручные барабаны. Она играет на всем этом, Захлер.

Это правда, в комнате Перл много инструментов. И время от времени она берет один какой-нибудь и играет на нем, просто в виде прикола.

— Но я никогда не замечал никаких гитар.

Он пожал плечами.

— Она держит их под кроватью. Я думал, ты знаешь.

Я опустил взгляд и ударил ногой пожарный гидрант на обочине. Он лязгнул, и я отпрыгнул, вспомнив, что стараюсь больше не иметь дел с гидрантами.

— И это не беспокоит тебя?

— Беспокоит меня? С какой стати? Пока я играю на «Страте», пусть держит их хоть на чердаке.

— Да не в том дело. Тебя не беспокоит, что вроде бы я наш гитарист, хотя не играю на гитаре даже так хорошо, как наш клавишник?

— Ну и что? Она музыкальный гений.

Я застонал. Иногда Москит ведет себя как настоящий «тормоз».

— Ну, разве не логично, что нашим вторым гитаристом должен быть «музыкальный гений», а не я?

Он остановился и повернулся ко мне.

— Но, Захлер, это не поможет. Ты-то ведь не играешь на клавишах.

— А-а-а-а! Я не то имел в виду!

Мос вздохнул и вскинул руки.

— Послушай, Захлер, я знаю, она играет на гитаре лучше тебя. И понимает большой рифф лучше меня. И это относится ко всему остальному в музыке. Она, скорее всего, барабанит лучше многих барабанщиков… хотя вряд ли лучше Аланы Рей. Но, как я уже сказал, она музыкальный гений. Не расстраивайся. Мы с ней говорили о тебе, и у Перл уже есть план.

— Говорили обо мне? План?

— Конечно. У Перл всегда есть план — вот почему она босс. — Он улыбнулся. — Я покончил с этим. Почему бы тебе не сделать то же самое?

— Почему бы мне не покончить с этим? — Я стоял, тяжело дыша, сгибая и разгибая пальцы, сгорая от желания схватить кого-нибудь за горло и придушить. — Ты сам покончил с этим всего две недели назад, и то лишь потому, что балдеешь от этой ее обкуренной подруги!

Он вытаращился на меня, я на него. Это была одна из тех вещей, которые по-настоящему осознаешь, лишь когда выпалишь их. Однако сейчас я отчетливо понимал, что был прав. Единственная причина, почему Мос в последнее время вел себя так глупо, состояла в том, что Минерва включила у него в мозгу кнопку сброса.

Я уже говорил Мосу, что думаю о ней. Она наркоманка, или бывшая наркоманка, или вот-вот собиралась стать наркоманкой, и это были далеко не все скверные новости. Даже не считая того, как сильно она растревожила Алану Рей во время первой репетиции, эти ее темные очки и странное пение выглядели совершенно паранормально.

Я не говорю, что она плохая певица, просто мне нравятся песни со словами. И я предпочитаю держаться подальше от худых, бледных цыпочек с жилистыми руками.

— Мин не наркоманка, — сказал он.

— Правда? Откуда тебе это известно?

Он развел руками.

— А откуда тебе известно, что она наркоманка?

— Послушай, я не знаю, кто она такая. — Я прищурился. — Знаю лишь, что ее отпускают лишь на два часа в неделю! Вот почему мы репетируем в воскресенье утром. И вот почему эти двое тут же мчатся обратно в Бруклин. Потому что время кончается.

Мос нахмурился.

— По правде говоря, не знаю, с чем это связано. — Он повернулся и зашагал дальше с таким видом, как будто я только что вовсе и не орал на него. — Думаю, Перл предпочитает держать Минерву при себе. Они дружат с раннего детства, и Мин, типа… хрупкая.

Я фыркнул. Может, наркоманов и не трудно свалить с ног, но они уж какие угодно, только не хрупкие. Их души похожи на старые кожаные туфли на стальной подошве; и примерно то же можно сказать об их способности дружить.

Из рыбного магазина на другой стороне улицы на нас глазел крупный азиатский парень с бейсбольной битой в руке. Я помахал ему и улыбнулся. Он кивнул, отступил назад и выбросил полное ведро использованного льда, рассыпавшегося по асфальту и тут же начавшего таять. Кусочки льда поблескивали в свете уличных фонарей, и, наступая на них, я чувствовал, как они хрустят под ногами.

«Дурацкая Перл. Дурацкий Моc. Дурацкая гитара».

На фоне асфальта лед выглядел черным. Говорят, если черную воду очень быстро сунуть в морозильник, она не испарится, а замерзнет и получится черный лед. Конечно, никто никогда не объяснял, зачем вообще тебе такая штука может понадобиться в холодильнике. Идя следом за Мосом, я постарался обойти этот гидрант, хотя он и был прикрыт специальным колпаком, чтобы до него не могли добраться дети.

— Я должен еще кое-что тебе рассказать, — сказал Мос, тоже хрустя льдинками. — Но только ты никому больше об этом не говори.

— Замечательно, — пробормотал я, продолжая крушить лед. — Это как раз то, в чем нуждается наша группа, — новые секреты.

Мос так и не рассказал Перл, что платит Алане Рей, и мне, откуда берет для этого деньги. А теперь получается, что у них с Перл существуют какие-то тайные планы насчет меня…

— Мин дала мне свой номер телефона.

Я повернулся к нему. Он улыбался от уха до уха.

— Парень! Выходит, по-твоему, она и вправду горячая девчонка!

Он засмеялся и ногой подтолкнул ко мне блестящий град льдинок.

— Захлер, дай-ка я объясню тебе кое-что. Минерва не горячая девчонка. Она гораздо, гораздо больше этого. Она плазменное ружье мощностью пятьдесят тысяч вольт. Она реактивный двигатель.

Я закрыл глаза и застонал. Если Мос так отзывается о девушке, это конец. Его одержимость похожа на бесконечно проигрываемое в мозгу эпическое гитарное соло, скользящий гитарный рифф, лишенный всякой логики.

— Она блестящая. Рок-звезда. Поэтому, конечно, немного странная. — Он вздохнул. — Но да, ты прав. Вот кто ведет себя отчасти странно — Перл…

Нужно было прямо тут же объяснить ему, в чем дело, но в тот момент меня занимала лишь эта гитарная история — и мне было глубоко плевать на то, что происходит между Мосом и Перл. Они могли, по крайней мере, сказать мне, что я ничтожество, а не думать так за моей спиной и не строить планы.

Я открыл глаза.

— Ты это серьезно о плазменном ружье? И о реактивном двигателе?

— Да, парень. Она по-настоящему крутая.

Если Мос решил все испортить… Что же, это не моя вина.

— Когда она дала тебе свой телефон?

— В позапрошлое воскресенье.

— Десять дней назад? — Я закатил глаза. — И тебе не кажется, что нужно что-то сделать с ним?

Он сглотнул, покачиваясь на ногах.

— Должен признаться, это было сделано немного странно. Она дала мне номер, когда Перл не могла этого видеть, и сказала, чтобы я позвонил как-нибудь рано-рано утром. В строго определенное время. И даже сверила свои часы с моими.

— Ну, она странная, это для нас не новость.

— Да, нужно позвонить ей.

Он двинулся дальше, слегка подергиваясь, типа как Алана Рей перед репетициями.

Я вздохнул, чувствуя себя еще более жалким. Я только что подтолкнул Моса к странной цыпочке-наркоманке, в которую он втрескался, но даже это не заставило меня почувствовать себя лучше. Я остановился около ряда мусорных баков. У двери ресторанной кухни, вспрыгнул на край одного из них и уселся, болтая ногами и ударяя пятками по металлическому боку.

— Кстати, какое отношение все это имеет к игре Перл на гитаре? — спросил Мос.

— Не помню. Знаю лишь, что меня от этого воротит. В смысле, что хорошего в том, чтобы быть третьестепенным гитаристом в группе? Или, может, Минерва тоже играет на гитаре? А?

Он засмеялся, подпрыгнул и сел рядом со мной.

— Послушай, Захлер. Ты важен для группы. Ты даешь нам энергию.

— Что, типа щенка?

— Помнишь первый день? Если бы тебя там не было, мы с Перл не продержались бы и десяти минут.

— И что теперь? Вы уже оставили все это позади. Значит, и я вам больше не нужен. — Я с хмурым видом посмотрел на него. — Так что там за план у Перл?

— Ну, она считает, что по-настоящему это не новый звук — иметь больше одной гитары.

— Ох!

Горло у меня перехватило, ноги перестали качаться, замерев посреди движения. Мне конец.

— Перл собиралась сама тебе сказать, но, думаю, я должен сделать это сейчас. Штука в том… ммм… в общем, мы хотим, чтобы ты играл бас.

— Что?!!

— Нам нужна бас-гитара. И у нас такая группа, что, стоит ввести нового человека, все рухнет. — Он покачал головой. — В смысле, не хотелось бы мне какому-то новичку растолковывать насчет Аланы Рей, — Закончил он совсем еле слышно: — Или насчет Мин, если уж на то пошло.

Я ударил пяткой по металлу. Бум!

— Но, Мос, я провел последние шесть лет, играя на гитаре.

— Захлер, ты провел последние шесть лет, играя на гитаре, как будто это бас. — Пальцы у него задергались. — Ты не замечал, что все отрывки, которые я писал для тебя, на нижней части четырех струн и практически без аккордов? Ты можешь переключиться на бас за пять минут. Я бы и сам посоветовал тебе это уже давным-давно, вот только у нас не было бас-гитары.

— Но, Мос, у нас ведь и сейчас ее нет.

— Есть. У Перл под кроватью.

Я вскрикнул и обеими пятками ударил по отозвавшемуся гулким звоном металлу.

— Разве это не означает, что она и на ней играет? Причем, скорее всего, лучше меня, учитывая, что я и держал-то такую в руках один-единственный раз — в магазине музыкальных инструментов?

— Насчет этого можешь не волноваться. — Он улыбнулся и протянул ко мне ладонь с растопыренными пальцами. — Давай.

Я уставился на его руку.

— Что давай?

— Приложи свою руку к моей.

Я нахмурился, но сделал, как он сказал. Мои пальцы почти на дюйм выступали над пальцами Моса. Большие, толстые, неуклюжие.

— Bay! — воскликнул он. — Фотлично! Тебе нужно как-нибудь помериться с Перл. У нее совсем крошечные ручки.

— Правда?

Я вспомнил, как играл на бас-гитаре в тот раз в магазине, ударял по струнам, толстым, словно стальные черви. Между ладами были целые мили.

— Ага. Она даже не сможет обхватить левой рукой гриф.

Я посмотрел на свои большие, толстые, фотличные пальцы и засмеялся.

— Не может даже удержать бас-гитару! Наш музыкальный гений.

15 «The Needs»[40]

MOC

Это было странно — ждать точно до часа ночи.

Я всегда ненавидел часы и расписания, но это ощущалось по-другому — немного похоже на чувство, которое я испытал перед тем, как об улицу передо мной разбился телевизор. Моя внутренняя магия вопила, что вот-вот должно что-то произойти.

Как будто я и так не знал этого.

Я сидел на кухне с выключенным светом и широко распахнутым окном, в которое вливалась прохлада позднего сентября. Квартира родителей находится на шестом этаже, и всю оставшуюся ночь жар будет просачиваться вверх от остальной части дома, как будто мы жили на крышке пароварки. Старый холодильник негромко гудел, иногда мощно порыкивая в усилиях сохранить пиво холодным, а молоко не прокисшим. Время от времени с улицы доносилось завывание сирен и потрескивание статики полицейских раций.

Тьма жужжала вокруг, кожу покалывало, пальцы перемещались по струнам не подключенного к розетке «Стратокастера», извлекая из них негромкие звуки. Я представлял себе, что слышу усиленную мелодию, и поверх нее звучит голос Мин.

Вся эта история со звонком в час не имела никакого смысла. Минерва сказала что-то о том, что это для того, чтобы не разбудить ее родителей, но если проблема в них, зачем звонить посреди ночи?

Может, ее папа и мама религиозные фанатики типа таких, которые запрещают ей разговаривать с мальчиками по телефону? И именно поэтому она покидает дом только в воскресенье утром? Может, они считают, что Перл водит ее в церковь?

А что? По-моему, идеально. Если репетиции — наша церковь, то Минерва — верховная жрица.

Я заскользил пальцем по самой низкой струне, издавая звук летящего к земле крошечного самолета. Это всегда меня напрягало — звонить девушке первый раз, даже нормальной девушке с нормальными родителями. Даже такой, которая не выпевает святые таинства под мою игру на гитаре.

Минерва передала мне номер своего телефона, когда никто этого не видел, и прошептала инструкции. Она понимала, что это плохо, и я тоже — типа того сорта вещей, от которых распадаются группы. Неправильность всего этого окружала меня во тьме, словно облако москитов, парящих на расстоянии дюйма от кожи и готовых укусить.

И час ночи, до которого пятнадцать минут назад, казалось, была еще целая вечность, уже почти наступил…

Я положил «Страт» на кухонный стол, снял со стены телефон и вытащил бумажку с номером, которую она дала мне. Почерк у нее был неряшливый, почти как у Захлера, бумага смялась за десять дней пребывания в кармане вместе с ключами, монетами и гитарными медиаторами.

Я медленно набирал номер, говоря себе, что все не в счет, пока я не наберу последнюю цифру. В конце концов, уже были ночи, когда я заходил почти так же далеко, но потом останавливался.

На этот раз за пять секунд до часа я довел заклинание до конца.

Она сняла трубку еще до звонка.

— О-ох, только не долгий гудок, — негромко сказала она, и поначалу ее слова показались мне лишенными всякого смысла.

— Минерва?

— Ты в конце концов решился, Мосси, — прошептала она.

Я облизнул губы, которые ощущались сухими и грубыми, как пережженный тост.

— Да, решился.

— Я тут сидела и ждала десять ночей подряд.

— Ох! Прости, что так долго.

Оказывается, я тоже шептал, хотя комната моих родителей на другом конце квартиры.

— Это было совсем неплохо. Каждую ночь ровно в час я снимала трубку, и… — Она вздохнула. — В ответ лишь «у-у-у-у».

— А-а, долгий гудок.

Я откашлялся, не зная, что сказать.

— Долгий гудок вместо тебя.

Теперь она перестала шептать и говорила, как пела: низкий, рокочущий звук, перекрывающий гудение холодильника и шум проезжающих по улице автомобилей.

Я протянул руку к «Страту» и дернул открытую струну.

— У твоего телефона есть звонок?

— Да, есть, — Я услышал далекое звяканье на ее конце, как будто она ударила что-то. — Но он звонит в комнате моих родителей и внизу. Предполагается, что только Перл и Лус знают этот номер.

— Не слишком приятно.

Интересно, кто такая Лус? Еще одна подруга?

— И хуже всего — Лус убрала все мои номера.

— Убрала твои номера? Ты имеешь в виду, она унесла твою телефонную книжку?

Минерва захихикала.

— Нет, глупенький Мос. Маленькие кнопочки с цифрами. Я не могу набрать никакой номер.

— Дерьмо! Правда?

Что такое с ее родителями? И с Лус, кем бы она ни была?

— Вонючий телефон! — Снова негромкое звяканье. — Вот я и сижу здесь каждую ночь, ожидая и надеясь, что ты позвонишь. Хочу, чтобы ты позвонил, но вся на нервах, потому что боюсь — вдруг короткий звонок все же прорвется. Снимаю трубку ровно в час и слышу лишь «у-у-у-у»… словно какая-то жуткая пчела.

— Еще раз прости. — Я поерзал в кресле, вспоминая, как в час ночи таращился на собственный телефон, желая, чтобы у меня хватило мужества позвонить. — Ну, теперь мы с тобой разговариваем.

— Ммм… Это тоже аппетитно. В конце концов, мы с тобой разговариваем, и никого нет рядом.

— Да, это круто. — Горло пересохло, и неправильность всего этого ощущалась сейчас, словно зуд по всему телу. Припомнилось, как, будучи малышом, я прятался в шкафу, приятно взволнованный, но одновременно охваченный страхом, что кто-нибудь может открыть дверцу. — Могу я задать тебе вопрос, Мин?

— Конечно. Спрашивай о чем угодно теперь, когда никто нас не слышит.

— Ну… да. — Внезапно холодильник замолчал, и я оказался в тишине. И наверно, поэтому невольно понизил голос. — Насчет того, что вы с Перл уходите раньше. Дело же не в уроках испанского, правда?

Она тихонько рассмеялась.

— Нет. Нам нужно вернуться до того, как Лус поймет, что мы уходили.

— Опять эта Лус! — Я заметил, что пальцы правой руки, обмотанные телефонным шнуром, стали белые и бескровные, и начал разматывать его. — Это вроде бы испанское имя?

— Оно означает «свет». «Да будет Лус».

— Значит, она твоя учительница испанского. Или что-то в этом роде.

— Si. Y un problema grande.[41]

Даже я оказался в состоянии понять эту испанскую фразу. Лус — большая проблема. Но кто она такая? Няня? Домашняя учительница с религиозным уклоном? Психиатр?

— О чем ты думаешь?

Я поерзал в кресле, снова почувствовал зуд на коже.

— О тебе.

— Ммм… — промурлыкала она. — О том, не сумасшедшая ли я? Или, может, плохая?

Я сглотнул.

— Нет. Но я на самом деле не знаю тебя, если не считать репетиций.

— Думаю, ты знаешь меня, Мосси. Вот почему я хотела, чтобы ты позвонил. Потому что ты из тех, кто понимает.

— Ммм… Понимаю?

— Да. Просто закрой глаза.

Я так и сделал, а она начала еле слышно напевать. Я представил себе, как она поет на репетиции, увлекая меня за собой. Фрагменты ее песен эхом отдавались в голове. Возникло ощущение, будто меня уносит куда-то.

Она замолчала, но я по-прежнему слышал ее дыхание.

— Где ты берешь слова, Мин, для наших песен?

Она негромко рассмеялась.

— Внизу.

— Типа, из глубин своего сознания или что-то в этом роде?

— Нет, глупенький, — прошептала она. — «Внизу» значит «из-под моего дома».

— Правда? — Глаза у меня были закрыты, и казалось, что она совсем рядом, шепчет мне на ухо. — Ты пишешь у себя в подвале?

— Поначалу так и было — когда мне позволяли спускаться туда. У меня был жар, и я чувствовала, что под домом что-то есть. Что-то грохочущее.

— Ну да. — Я кивнул. — Понимаю, что ты имеешь в виду. Когда ты поешь, я чувствую что-то типа… под нами.

— Что-то в земле. — Сейчас ее дыхание участилось. — Видишь? Ты понимаешь.

— Иногда возникает чувство, будто моя музыка просто наполняет воздух вокруг. Но ты утягиваешь ее вниз, привязываешь к чему-то реальному.

— Ммм… Это реальнее, чем ты думаешь. — Какое-то время я слышал лишь ее дыхание. — Хочешь больше, Мос?

Я сглотнул.

— Как тебя понимать?

— Хочешь… больше? Я могу дать тебе все остальное. Пока ты попробовал на вкус только крошечную частичку.

Я открыл глаза. Внезапно тьма на кухне стала пронизывающей.

— Частичку чего?

— Того, что имею я. Приезжай, и я покажу тебе.

Стол, казалось, дрожит: это сердце колотилось в кончиках пальцев.

— Приезжать… прямо сейчас?

— Да, Мосси. Приезжай и спаси меня и Зомби.

— Зомби?

— Это мой не-мертвый раб.

Я сглотнул.

— Правда?

Она еле слышно усмехнулась.

— И его дыхание пахнет кошачьей едой.

— О-о-о… — Я медленно выдохнул. — И еще у Зомби есть усы?

— Да, и он тоже понимает. Но… Мос?

— Что?

— Я голодна.

Я засмеялся. Глядя на ее худобу, никогда бы не подумал, что Минерва может чувствовать себя голодной. На репетициях она ела много вяленого мяса, но я полагал, что это ради голоса.

— Ты хочешь отойти и поесть? Я подожду.

Сейчас мне хотелось минуту-другую посидеть здесь в тишине, просто чтобы прийти в себя. Просто чтобы расцарапать себя всего.

— Не могу.

— Почему?

— Видишь ли, на двери в мою комнату вонючий запор. Снаружи.

Я удивился, по-настоящему удивился.

— Типа, родители запирают тебя на ночь?

— И днем тоже. Потому что я прежде была больна.

Я снова закрыл глаза. Кокон неправильности вокруг меня стал плотнее, наполняя комнату негромким гудением.

— Именно поэтому ты должен прийти и спасти меня, — продолжала она. — Чтобы я смогла выйти и показать тебе все.

Я прикусил губу.

— Но ты живешь в… Бруклине?

Она застонала.

— Не будь занудой. Просто поезжай подземкой. Всего-то полчаса.

Всего-то полчаса. Плюс неизвестно сколько ждать, пока придет поезд; может, час. Но не вечность же — я пока не боялся подземки.

И если я не увижусь с ней, сколько времени проворочаюсь без сна, один в своей комнате? Тысячу часов как минимум.

Всякий раз, увидев, как она поет, и, почувствовав, как ее песни проникают в руки, управляя моей игрой, в тот день я ложился спать с ее голосом, эхом отдающимся в сознании. И каждый раз воображал, как еду следом за ней в Бруклин. И вот теперь она сама приглашает меня.

Если я скажу «нет», зуд под кожей никогда не уймется.

— Здесь все спят, — сказала она. — И я могу показать тебе, откуда приходит моя музыка.

— Ладно, Мин. Я приеду. — Я встал, словно прямо сейчас собирался выйти за дверь, но голова у меня закружилась, и я снова сел. — Но как ты выйдешь наружу?

— Ты спасешь меня. Это легко. Перл каждый раз делает это.

— Что, я должен вскарабкаться к твоему окну или как?

— Нет, глупенький. Просто поднимись по лестнице. — Она засмеялась. — Но сначала ты должен найти магический ключ…

16 «Love Bites»[42]

МИНЕРВА

Мосси не было целую вечность.

Я принарядилась, и это убивало меня — сидеть за столом и таращиться на себя в зеркало. Зомби расхаживал туда и обратно; звяканье моих сережек подсказало ему, что мы собираемся выйти.

— Теперь уже недолго, — негромко сказала я.

В животе у меня урчало.

Мысль о том, что Мос приедет, нарушила равновесие внутри — голодная тварь пробудилась от сна, в который ее загнала Лус. Я уже сжевала весь свой аварийный запас вяленого мяса, стараясь не думать о запахе Моса. Таком сильном, таком аппетитном.

Я положила в рот кусок кожуры бекона, и ее жир обволок горло. Зомби тут же примчался и требовательно замяукал, так что я дала ему облизать пальцы.

— Скоро сможешь пойти поиграть со своими маленькими друзьями.

Я взглянула на часы: больше двух. Вонючий Мос. Что, если он пошел на попятный? Я хотела спуститься ближе к земле. Пение — это замечательно, но мне нужно почувствовать землю кончиками пальцев, ощутить запах и вкус того, что скрывалось внизу.

Мне нужно было узнать больше, чтобы слова в моих блокнотах обрели плоть.

В животе снова заурчало, и у меня возникло странное чувство, которого я давно не испытывала. Типа как было до появления Лус — что-то… нечеловеческое. Нехорошо.

«Не смей есть Мосси», — подумала я и оторвала зубок чеснока.

Он был совсем свежий, что, по словам Лус, лучше всего, тонкая кожица все еще с прожилками розово-фиолетового. Я расколола его зубами; вкус был острый, обжигающий, как свежая кровь цыпленка. Запах с дыханием проник в легкие, и нервы немного успокоились.

— Это научит тебя, — прошептала я, обращаясь к голодной твари внутри, отпила большой глоток из бутылки текилы, которую Перл украдкой пронесла сюда, и прополоскала рот.

Не хотелось, чтобы от меня странно пахло. В ясности своего чесночного кайфа я надела черные очки и посмотрела в зеркало, спрашивая себя, куда я направлюсь сегодня ночью.

Некоторые вещи типа чаев и настоек Лус делали меня лучше, более скучной и здравомыслящей. Другие, типа пения с группой Перл, вытаскивали изнутри меня изумительного зверя и взывали к огромным созданиям под землей. Это было все то же старое балансирование — как далеко можно зайти с мальчиками, со спиртным, с походами в опасные места, — но многократно усиленное, до такой степени, что сама земля содрогалась.

Я пока не была уверена, что именно собираюсь дать Мосу. Обе половины меня страстно хотели увести его под землю, но я чувствовала, что у них разные идеи насчет того, что делать с ним там.

Я сгрызла еще один зубок чеснока и прополоскала рот еще одним глотком текилы, просто на всякий случай.

Ступени скрипнули… Мос.

Я встала, подошла к двери и приложила к ней ухо. Он был еще в самом низу и медленно поднимался. Мой жаждущий слух слышал все, что происходило в доме: сердцебиение Макса в соседней комнате, низкий ровный храп папы; мама уже не читала в постели — я не слышала перевертывания страниц. Тишина, если не считать медленных, осторожных шагов на лестнице и шороха остывающего дома.

Зомби выписывал восьмерки вокруг моих ног.

— Не мурлычь, — прошипела я. — Мама может услышать.

Я прижалась к двери щекой, сунула нос в трещину. Принюхалась.

Но не почувствовала запаха Моса — он был еще слишком далеко внизу. Я принялась считать удары сердца, дошла до тысячи, прижала ладони к двери, надавила на нее и застонала. Даже блестящая Перл поднималась по лестнице не так медленно.

В конце концов, он добрался до верхнего этажа, и я почувствовала его запах, нервный и неуверенный.

И голод.

Я улыбнулась.

Когда он отодвигал засов, легкая вибрация прошла через дерево в мою жаждущую кожу.

Я отступила на шаг, испытывая головокружение. Быть спасенной прекрасно, но в тысячу раз лучше, когда это делает Мосси.

Дверь приоткрылась совсем чуть-чуть.

— Мин?

До меня донесся запах дыхания аппетитного Моса.

Я не отвечала, просто стояла за дверью, чувствуя тепло Зомби у ног. Казалось, сам воздух звенит и трепещет.

Дверь еще немного приоткрылась.

— Минерва?

— М-о-о-ос, — пропела я.

— Господи!

Его лицо появилось в щели, сияющее в свете свечи; на нем с невероятной скоростью сменяли друг друга самые разные выражения.

Я протянула руку, погладила его по щеке и лизнула собственные пальцы. Судя по вкусу, Мосси сильно нервничал.

Он прошел в комнату, беззвучно затворил дверь и закрыл глаза.

— Господи, Мин! Тут чертовски трескучие ступени.

Я засмеялась. Его куртка была застегнута не доверху, я просунула под нее руку и прижала ладонь к его груди. Сердце билось просто восхитительно. Если бы он не дышал так тяжело, я могла бы расслышать, как струится по жилам теплая кровь.

«Выбрось из головы эти грязные мысли», — выбранила я себя.

— Ты приехал.

Он открыл глаза. Улыбка облегчения заставила его лицо сиять еще ярче.

— Да.

Я вытащила руку из теплого гнездышка его куртки.

— Никто не слышал тебя. Расслабься.

Мосси кивнул, но не расслабился нисколько. Выражение его лица читалось, как открытая книга: напряжение трансформировалось в возбужденное волнение. Пальцы дрожали, глаза округлились при виде моего облегающего черного платья и туфель на высоких каблуках.

— Ты принарядилась.

Я улыбнулась.

— Ну, мы идем в не совсем обычное место, знаешь ли.

Он растерянно оглядел себя: футболка под кожаной курткой, джинсы.

— Я не думал… В смысле, сейчас же два утра.

— Ш-ш-ш, Мос. Ты выглядишь великолепно. — Я наклонилась и подхватила Зомби. — Пошли. Нас ждут чертовски трескучие ступени.

— Ладно… И кот с нами?

Я вздохнула. Почему все всегда бросают на Зомби удивленные взгляды? Он никогда не сует нос в их дела. У него свои занятия, свои любимые местечки. Зомби тоже нуждается в спасении. И он понимает. Если бы Зомби мог говорить, он рассказал бы нам, что надвигается.

Но ничего этого я, конечно, говорить не стала. Сказала лишь:

— Его ждет свидание с деревом.

— А-а…

Мос улыбнулся и неслышно открыл дверь.

Сейчас, в отсутствие вонючего солнца, снаружи было гораздо лучше.

В прекрасном мягком звездном свете я видела мертвые листья на земле и посверкивающую в траве паутину, в которой плясали пойманные насекомые. Воздух был влажный, насыщенный запахами и звуками.

Я опустила Зомби и проводила его взглядом, когда он заскользил между грудами блестящих пластиковых мешков. В темноте горы мусора оживали, это чувствовалось в тянущемся глубоко изнутри ветерке.

Я приложила руку к одному мешку, почувствовала его прохладу и гладкость. От него пахло, как в моей комнате, как от моей ночной одежды, как от чего-то общего для меня и Зомби. Реагируя на мое присутствие, небольшие сотрясения внутри груды усилились.

— Семья, — пробормотала я, ощущая наше родство всем своим существом.

— Ну да, твоя семья. — Мос с нервным видом оглянулся на мой дом, как будто опасался, что на крыльце вот-вот вспыхнет свет и появится папа с дробовиком в руках. — Куда мы идем?

От запаха его беспокойства голод внутри меня снова забил ключом, и я пожалела, что не прихватила с собой чеснока. Взяла Моса за руку и потянула его по улице.

— Туда, где я смогу показать тебе что-то очень важное.

— Хорошо.

Он, словно в трансе, следовал за мной. У первого перекрестка, однако, я в замешательстве замедлила шаги.

Я выросла на этой улице, но за последние два месяца все здесь изменилось. Это был какой-то новый мир — множество запахов, рассыпанных в воздухе звуков и территориальных границ. Старые карты у меня в голове теперь не годились, уличные знаки сбивали с толку.

— Как пройти к станции метро, Мос?

— Мы поедем куда-то подземкой? Сейчас, типа, два тридцать.

— Нам не нужно на поезд. Просто помоги мне вспомнить. — Я сжала его руку, глядя в широко распахнутые, жаждущие глаза. — Некоторое время меня держали взаперти, ты же знаешь.

— А, да. — Он взволнованно сглотнул. — Конечно. Вон туда.

Я последовала за ним. Знакомые приметы местности проступали сквозь новую реальность — пустой участок земли на расстоянии одного квартала, живой от мечущихся по нему крошечных фигурок; мой старый детский сад, качели на игровой площадке скрипят под ветром; лучший ливанский ресторан в Бруклине. Его мусор, тоже шевелящийся и как будто живой, пах прогорклым медом и турецким горохом.

«Лус украла у меня все это», — подумала я.

Она хотела излечить меня от новых ощущений, держать взаперти от этого роскошного, полутемного мира. С каждым шагом я узнавала больше… Во мне еще осталось достаточно безумия, чтобы понимать.

Мос привел меня к станции метро, и я потянула его ко входу на лестницу, с головокружительным ощущением ликования впитывая подземный шум — типа как когда меня пронизывала la musica. Зверь грохотал, радостно извиваясь внутри меня.

— Но я думал, мы не…

— Мы не поедем на поезде, — сказала я. — Это просто путь напрямик.

— Путь напрямик? — недоверчиво переспросил он.

— То, чего ты хочешь, можно получить только под землей, Мосси. Но поверь, тебе это понравится на вкус.

Он удивленно вытаращился, но потом кивнул. Я улыбнулась и, прикрыв глаза, потянула его вниз, в свет флуоресцентных ламп. Его пульс трепетал под моей рукой.

С каждым шагом притяжение становилось все сильнее.

Мос тоже чувствовал его, как будто воздействие этого притяжения проникало сквозь мою кожу в его — электрический ток желания. Или, может, он чувствовал исходящий от меня запах — здесь, под землей, я просто источала его, зверь внутри меня подскакивал, вопя, что он почти свободен. Что бы ни было здесь, внизу, оно разорвало сдерживающие меня путы Лус. Я взволнованно провела языком по зубам.

«Не смей… есть… Мосси».

Однако остановиться и не идти вперед я не могла.

Позади меня Мос тяжело дышал, его глаза блестели, точно мокрое стекло. Когда я спрыгнула с платформы на рельсы, он не сказал ни слова, просто остановился на мгновение, а потом сделал то же самое. Его губы налились кровью, сердце пульсировало в горле. Я могла бы взять его прямо сейчас, но знала, что чем дальше мы зайдем, тем лучше будет. И потянула его во тьму туннеля.

Гравий хрустел под ногами, повсюду, издавая острый запах, бегали крошечные создания. Мои друзья, моя семья.

Потом я подошвами почувствовала дрожь… Опасность.

Мос заставил меня остановиться. Он тоже что-то почувствовал.

— Дерьмо! Это поезд?

Опустившись на колени, я приложила руку к рельсу.

— Осторожней! Он…

— Не бойся, Мос. — Я взмахнула свободной рукой. — Вон тот электрический. Этот просто чтобы слушать…

Гладкий, холодный металл под моей ладонью подрагивал, но не от приближения поезда. Все вокруг нас содрогалось: гравий, железные балки, осветительные лампы на шнурах. Сама земля сотрясалась от страха.

Призывая меня к борьбе — la lucha.[43] И Моса тоже.

И внезапно я поняла то, что лекарства Лус скрыли от меня, и что я лишь мельком ощущала в своих песнях. Это создание под землей, это создание, заставляющее землю содрогаться, было нашим врагом.

И зверь внутри меня был создан для того, чтобы сражаться с ним.

— Мы должны быть осторожны. Он рядом.

Мос шумно втянул носом воздух.

— Я слышал это, Мин, на репетициях. В твоей музыке.

— Умненький Мосси.

Он покачал головой.

— Но почему это имеет… запах?

— Потому что оно имеет тело. Оно реально и очень опасно. И, по-моему, прямо сейчас нам не стоит встречаться с ним, поэтому тс-с-с…

Я потащила его дальше в туннель, к следу, оставленному этим старым врагом, — самое подходящее место, чтобы вдохнуть жизнь в зверя внутри меня.

По мере нашего приближения я ощущала, как рвутся остальные путы Лус, как соблазны, и клубки, и споры зверя растекаются по моему организму. В конце концов, я поняла, как это работает. Здесь, внизу, зверь внутри меня вовсе не хотел съесть Мосси, он хотел дальнейшего распространения себя.

Каким-то образом старый враг сделал его… сексуально озабоченным.

Вскоре обнаружилась дыра, изжеванная, разрушенная земля, типа раны в боку туннеля, измазанная черными выделениями врага, которые он использовал, чтобы растапливать землю. Древний враг был огромен, осознала я, достаточно велик, чтобы проделывать собственные ходы, хотя ему нравилось свободно двигаться по туннелям подземки.

Я затащила Моса в эту каменную дыру и прижала к осыпающемуся краю, крепко удерживая за плечи, чтобы он не мог вырваться.

Его зрачки были черны, как беззвездное небо.

— Мин…

— Ш-ш-ш…

Я приложила ухо к стене туннеля и прислушалась. Враг удалялся, и по мере того как его воздействие ослабевало, мой голод рос. Зубы жаждали разорвать Моса на клочки, насытить голод так как это не могла сделать никакая цыплячья кровь…

— Я должна дать тебе это прямо сейчас, — сказала я.

— Что «это»?…

— Мосси… — Я накрыла ладонью его рот. — Вот какая штука: если мы и дальше будем разговаривать, думаю, я съем тебя.

Его глаза стали как блюдца.

Я убрала руку, наклонилась вперед, накрыла его губы своими, и зверь внутри взорвался. Он силился проникнуть через мою кожу, через каждую пору, насыщал собой мой пот, мою слюну, мою кровь, пропитывал каждую клеточку.

Зарази Моса, зарази его.

Поцелуй длился долгие мгновения, и по окончании его я была опустошена.

Отодвинувшись от Моса, я посмотрела в его блестящие глаза. Он задыхался, прекрасный, зараженный. Чувство облегчения охватило меня, и я снова поцеловала его, на этот раз нежнее, окончательно уверившись, что он в безопасности. На этот раз благоразумие победило безумие.

После первого поцелуя голодный зверь внутри меня не хотел пожирать своего нового воина, который пригодится в его борьбе. Теперь он был Удовлетворен.

Но я… Для меня это было только начало.

17 «Foreign Objects»[44]

ПЕРЛ

Специально на этот случай я купила новое платье и всякую разную косметику. Волосы перекрасила, постригла, высушила и уложила с гелем. И теперь стояла в ванной комнате перед зеркалом, осторожно держа на кончике пальца контактные линзы. Мать просто пылала от возбуждения.

— Ты сможешь, Перл.

Она торчала у меня за спиной, тоже вся из себя нарядная.

— Это не вопрос. — Я посмотрела на контактные линзы, похожие на крошечные шарики света: пугающее, жуткое мерцание. — Вопрос в том, хочу ли я этого.

— Не глупи, дорогая. Ты сказала, что сегодня вечером хочешь выглядеть как можно лучше.

Надо же было сморозить такую глупость! Мама ужас как возбудилась.

Миллион лет назад, когда ей было семнадцать, она в качестве старомодной дебютантки отправилась на вечеринку. Фотографии до сих пор сохранились. И мы по-прежнему в Нью-Йорке, не имеет значения, какие горы мусора вокруг и как опасно на улицах, потому что именно здесь и бывают вечеринки. Она, видимо, надеялась, что это станет началом новой эры Прелестной Перл — больше никаких голубых джинсов, очков и музыкальных групп.

— Я могу пойти туда просто без очков. Ну не буду ничего толком видеть, какая разница?

— Чушь! Контакт глаза в глаза очень важен для того впечатления, которое ты производишь. И я не хочу, чтобы ты натыкалась на предметы искусства.

— Она фотограф, мама. По традиции фотографии развешивают на стенах; «наткнуться» на них невозможно.

Типично для матери. Обычно именно ее всегда приглашают на такие мероприятия, но она никогда не дает себе труда сходить в Интернет, узнать хоть что-нибудь о художнике. И это можно рассматривать как удачу, надо полагать. Взгляд на список приглашенных обнаружил бы подлинную причину того, почему я захотела пойти.

— Хватит увиливать, Перл. Я знаю, ты сможешь.

— Откуда тебе это известно, мама?

— Потому что я ношу контактные линзы и то же самое всегда делал твой отец. У тебя это в генах!

— Замечательно! Очень вам признательна за гены, требующие тыкать пальцем в глаз. Не говоря уж о генах плохого зрения.

Я посмотрела на крошечные линзы, уже почти высохшие и выглядевшие бритвенно-острыми на кончике пальца. И представила себе всех своих пещерных предков, запихивающих в глаза камни, прутья и даже не помышляющих о том, какая расплата за это ждет тысячу последующих поколений и, в частности, меня, которой требуется выглядеть хорошо на открытии арт-галереи.

— Ладно, парни, это ради вас.

Я сделала глубокий вдох и как можно шире раскрыла левый глаз. Когда палец приближался к нему, маленький прозрачный диск все рос и рос, пока не заслонил все, растворившись в приступе мигания.

— Она там? — спросила мать.

— Откуда, черт возьми, мне знать? Открывая то один глаз, то другой, я, прищурившись, смотрела на себя в зеркало.

Расплывчатая Перл, ясно различимая Перл, расплывчатая Перл, ясно различимая Перл…

— Думаю, она на месте.

— Видишь? — сказала мать. — Пара пустяков.

— Может, и один пустяк. Все, отправляемся.

Я ссыпала новую косметику в новенькую, с иголочки, сумочку; ее серебристая цепочка мягко мерцала в «расплывчатом» глазе.

Мать нахмурилась.

— А как же вторая?

Я снова по очереди зажмурила глаза — расплывчатая мать, ясно различимая мать — и пожала плечами.

— Извини, мама. Для этого у меня явно не хватает генов.

Хватит и половины — пока я могу распознавать лица.

На улице Элвис устроил целый спектакль по поводу моего нового облика. Делал вид, что не узнает, пытался вогнать меня в краску. Чем старше я становлюсь, тем больше он прикладывает усилий, чтобы я чувствовала себя десятилетней. В последнее время ему это катастрофически хорошо удается.

Странно, однако, что ко времени нашего прибытия в галерею я чувствовала себя на все двадцать пять. Когда Элвис распахнул для меня дверцу, не было никаких камер, но зато обнаружился парень с пюпитром и наушниками, а другие любители искусства проносились в дверь, оставив своих телохранителей на улице. Толпа внутри щебетала и позвякивала… в этом было что-то почти театральное.

Что бы ни происходило, в Нью-Йорке по-прежнему открывались галереи, и цивилизация по-прежнему успешно отбивалась, и я была здесь, в костюме и в образе. Готовая очаровывать.

Внутри галереи первая хитрость состояла в том, чтобы отделаться от мамы. Она демонстрировала меня своим друзьям, все они покорно не узнавали меня, а потом изумленно открывали рты, действуя точно по сценарию Элвиса. Вскоре мама переключилась на беседы с незнакомцами, роняя комментарий «Это моя дочь» и явно желая услышать в ответ удивленное «Неужели не сестра?»

И она еще удивляется, почему я терпеть не могу наряжаться.

В конце концов, однако, я сумела сойти с ее орбиты под тем неубедительным предлогом, что, знаете ли, хочу посмотреть предметы искусства. Когда я отходила, ее пальцы на мгновение задержались на моем плече, еще раз напоминая всем, что я ее дочь.

Я устремилась прямиком к столу с шампанским, ряды и колонны которого яростно пузырились. И улыбнулась, довольная. Открытый бар: где еще представитель фирмы звукозаписи может болтаться на открытии галереи?

Я взяла бокал и принялась слоняться около стола, орлиным взглядом (одного глаза) выискивая лицо, которое скачала сегодня утром в Интернете. Моя ловушка была полностью расставлена. Все мелодии записаны, я восхитительно одета и стою в самом подходящем месте. Оставалось только ждать.

Итак, я ждала…

Двадцать минут спустя мой энтузиазм пошел на убыль.

Никакой ищущий таланты представитель фирмы звукозаписи не материализовался, бокал опустел, новые туфли жали. Вокруг гудела вечеринка, игнорируя меня вместе с моим коротким черным платьем, типа, для них я «пустое место». Теперь пузырьки шампанского неприятно лопались у меня в голове.

Мне всегда хотелось понять, как так получилось, что единственной целью жизни матери было ходить на вечеринки, пусть даже весь мир вокруг нее рушился. В конце концов «Google» подсказал мне ответ: целью ее существования было затащить меня на эту вечеринку. Астор Михаэле, самый фотличный искатель талантов в звукозаписывающей компании «Красные крысы», был также самым крупным коллекционером фотографических работ. Это он открыл новый звук, записал «Зомби феникс» и «Армию Морганы» — не крупные коммерческие группы, но дерзкие и свежие вроде нашей.

Это был прекрасный случай — типа того, который свел меня и Моса. И конечно, он был предопределен календарем встреч матери. Однако, взяв второй бокал, расхаживая в толпе, косясь на две сотни расплывающихся лиц и не узнавая никого, я начала рассматривать ужасную возможность: а что, если судьба подшутила надо мной?

Что, если Астора Михаэлса нет в городе? Или он выискивает группы в каком-нибудь неизвестном клубе, а не здесь? Что, если «Google» солгал мне? Все мои усилия сегодняшнего вечера могут пойти прахом — фактически жизнь моей матери может пойти прахом…

Я стояла там, испытывая головокружение, глядя в полупустой стакан и осознавая нечто равно пугающее: ген шампанского был еще одним, который мать не передала мне. Может, оттого, что в глазах у меня все наполовину расплывалось, или из-за несмолкающего гудения безразличной толпы вокруг, но я почувствовала, что реальность распадается и смешивается, словно в миксере.

Требовалось срочно привести себя в чувство.

Ну, я вдохнула побольше воздуха и пробилась сквозь толпу туда, где висели фотографии. Они были огромные, все изображали кризис санитарии: блестящие горы пластиковых мешков, бастующие мусорщики, полчища крыс. Драматичные, по-своему прекрасные фотографии, почти в натуральную величину, как будто вы вот-вот войдете в них. Невольно возникал вопрос, зачем тебе это дерьмо на стене, если ты и так видишь его повсюду?

Толпа, похоже, придерживалась того же мнения Люди толпились в центре комнаты, подальше от зрелища распада. У стен было всего несколько человек, мрачных и отстраненных, словно студенты-первокурсники на вечеринке выпускников.

«Бедные любители искусства», — подумала я.

И потом, под воздействием внезапно пробудившегося гена шампанского, меня озарило: я поняла, где скрывается Астор Михаэле.

Он был здесь не ради вечеринки, он был здесь ради искусства и находился среди этих «первокурсников».

Я начала кружить по комнате, не обращая внимания на тех людей, которые тусовались посреди комнаты и выглядели вполне на своем месте, все такие довольные и крутые. Я искала одиноких гостей, неудачников этого мира всеобщего веселья.

И на полпути я заметила его уголком глаза — хорошего глаза, по счастью. Он очарованно разглядывал огромную фотографию храма, построенного санитарно-гигиеническими работниками в Бронксе: воздетые в молитве руки, кресты и черепа (опять!) должны были обеспечить защиту на их нелегком пути.

Чтобы успокоиться, я сделала большой глоток шампанского; в голове зазвучали наши мелодии.

«Что я слышу? О, просто новая нестандартная группа».

Я сунула руку в новую сумочку и нащупала на самом дне аудиоплеер. Его наушники перепутались с косметикой, гелем для волос и миллионом других вещей, которые в обычных обстоятельствах я никогда не ношу в сумке. С трудом распутав этот клубок, я ухитрилась вытащить плеер и надеть наушники. Но где же шейный ремешок? Я заглянула в бездонную глубину сумочки и в ужасе осознала, что забыла его.

Я мысленно вернулась к часам, проведенным в магазине «Apple» в поисках подходящего ремешка: тонкой черной полоски кожи с блестящим металлическим УКВ-разъемом. Внутренним взором я видела его — все еще в упаковке, лежащим на моей постели среди всякого прочего барахла.

И конечно, у этого тупого платья для коктейлей, как и у всех тупых платьев для коктейлей, не было карманов. Просто таскать плеер в руке — это будет выглядеть слишком очевидно, а наушники с уходящими в сумочку проводами испортят то впечатление молодой стильной модницы, которое я хотела производить. Которая говорит что-то вроде: «Нет, их еще не записывали. Просто все знают о них».

Я зажмурилась, стараясь сосредоточиться.

Существовало единственное место, куда можно было деть плеер.

Я отпила шампанского, включила плеер и положила его в ложбинку на груди. Он идеально подошел — такой теплый, такой приятный. В самом деле, теплый — я опустила взгляд и осознала, что, шаря в сумке, включила подсветку экрана.

Обрамленные черным бархатом платья, мои груди мерцали голубым.

Учитывая, что шампанское ударило мне в голову, это выглядело, типа, круто. Может, это и не Тадж-Махал вкуса, но наверняка привлечет внимание нужного мне человека.

Я подошла ближе.

«На каком языке она поет? Похоже, вообще на каком-то несуществующем».

На плеере были записаны наши четыре лучшие песни — длинные, напряженные, которые Минерва сплела с чистыми, простыми мелодиями Моса, Алана Рей разбила на тысячи сверкающих форм, и все это на басовой «подкладке» Захлера. По мере того как я подходила ближе, пузырьки в моей крови начали синхронизироваться с музыкой, а шаги соответствовать ритму. Я была вся такая крутая, на своем месте, семнадцатилетняя, полная очарования — мечта любой компании звукозаписи во плоти.

Мир начал смещаться вокруг, примерно так же, как когда мы играем, пальцы задвигались над невидимой клавиатурой. Огромные фотографии скользили мимо плеча, галактика глаз котов и крыс мелькала на моей расплывчатой стороне.

«Как они называются? Не думаю, что у них уже есть название…»

К тому времени, когда я добралась до Астора Михаэлса, вращая остаток шампанского на дне бокала, я была крутая, хищная и уверенная в себе — олицетворение нашей музыки.

Он повернулся и посмотрел на меня, проследив взглядом белые шнуры, тянущиеся от ушей до мерцающей ложбинки между грудями. Отражая мягкий голубой свет, его взгляд на мгновение вспыхнул.

Потом Астор Михаэле улыбнулся мне, и зубы у него оказались остроконечные, в сто раз острее, чем у Минервы…

Все мелодии выскочили из головы, я стянула наушники и дрожащими руками протянула их ему.

— Вы должны послушать это, — сказала я. — Просто паранормальное дерьмо.

Часть IV Сделка

Примерно семьсот лет назад болезнь, покончившая с Римской империей, вернулась.

Человечество уже встало на дурной путь. Китай только что пережил жестокую гражданскую войну, Европа перенесла разрушительный голод, и надвигался небольшой ледниковый период. По всему миру температура падала, зерновые погибали, и все страны нищали. То немногое, что осталось, сгорало в горниле войн.

И тут в Азии появился неумолимый, смертоносный мор. В некоторых китайских провинциях погибали девятнадцать из каждых двадцати человек. Болезнь перекинулась в Европу, где убила треть населения. Самая интенсивная часть этой вспышки продолжалось всего пять лет, но в целом в мире умерли 100 миллионов человек.

Историки высказывали предположение, что эта Черная смерть была бубонной чумой и ее бактерии распространяли крысы. Однако тут обнаружилось явное несоответствие: слишком много людей умирало слишком быстро. Поэтому некоторые считали, что это могла быть новая форма сибирской язвы, передающаяся от животных к человеку. Другие полагали, что это вирус типа того, который вызывает болезнь Эбола, внезапно эволюционировавший, начавший переноситься по воздуху, распространившийся по миру через рукопожатия, кашель и потом исчезнувший.

Но чем на самом деле была эта Черная смерть, откуда пришла и почему так быстро исчезла?

Держите глаза открытыми — и поймете.

Магнитофонные записи Ночного Мэра: 313–314

18 «Anonymous 4»[45]

ЗАХЛЕР

Офис студии звукозаписи «Красные крысы» выглядел фотлично. Может, это и не самая крупная студия в мире — «Красные крысы» независимая организация, — но они имели в полном своем распоряжении старый городской дом в Ист-Твентис. Вводя нас внутрь, Астор Михаэле сообщил, что когда-то здесь жила самая богатая нью-йоркская семья. Нижний этаж все еще напоминал банковское помещение: антикварные медные ограждения вокруг конторки консьержа, двери из твердого дуба, толщиной со словарь.

Здесь стояла целая очередь ребят, дожидающихся возможности лично вручить свои компакт-диски и резюме. В основном они были одеты как для сцены: глаза подведены черным, ногти тоже черные, рваная одежда и «могавки».[46] Все до одного стремились выглядеть глупо, но широко распахнутыми глазами провожали нас пятерых, которых проводили внутрь, за медное ограждение. Меня посетило странное озарение: «Мы — рок-звезды, а они нет».

Я всегда знал, что Перл приведет нас куда надо, но не думал, что это произойдет так быстро. Не чувствовал готовности к этому, в особенности учитывая, что всего неделю играл на новом инструменте.

Однако Перл было не остановить. Она даже умудрилась договориться с родителями Минервы, и они отпустили ее в Манхэттен в будний день. Предполагалось, что они отправились покупать Минерве новые наряды, и это как-то было связано с ее днем рождения.

Мы протопали по лестнице в подвал, где располагался личный офис Астора Михаэлса, представляющий собой стальной куб старого сейфа, из тех, куда можно было входить, и освещенный лишь мерцанием экрана компьютера. Комната была размером с гараж на одну машину, вдоль стен тянулись ряды вполне современных сейфов для хранения ценностей. Металлическая дверь в фут толщиной выглядела такой тяжелой, что казалось, ее не сдвинуть с места — кстати, я надеялся, что так оно и есть. Если бы кто-то закрыл ее, я начал бы вопить.

На стенах висели огромные фотографии — претендующие на художественность изображения заваленных мусором проулков, хлещущей черной воды и крыс.

Да, крыс. И это было не самое странное в том, что касалось Астора Михаэлса.

Наш новый агент часто облизывал губы и, улыбаясь, никогда не показывал зубов. Он не снимал солнцезащитные очки, пока мы не спустились вниз, в темноту, и как только снял их, я возжелал, чтобы он нацепил их снова. Слишком большие были у него глаза, слишком надолго их взгляд задерживался на трех девушках, в особенности на Минерве.

От этого бросало в дрожь, но, надо полагать, если вы агент студии звукозаписи, то можете положить глаз на любую девушку, на какую пожелаете. И если уж на то пошло, не имело значения, нравился мне этот мужик или нет. Нас запишут.

Ну, почти. Перл сказала, что ее адвокат изучает контракт. Да-да, все так и было — она сказала «мой адвокат» тем же тоном, каким сказала бы «мой садовник», или «мой водитель», или «мой Дом в Коннектикуте». Типа, адвокат — это что-то, что ты держишь в выдвижном ящике наряду с АА-батарейками и запасными ключами от дома.

— Через несколько минут мы поднимемся наверх, — сказал Астор Михаэле. — Рынок умирает от желания заполучить вас. Они, конечно, любят музыку, но хотят удостовериться, что вы действительно имеете это.

«Что еще за "это"?» — чуть не спросил я.

Но потом посчитал, что если вы имеете это, то, скорее всего, у вас не возникнет необходимости спрашивать, что это такое, что бы оно ни значило, и, значит, нужно держать язык за зубами.

— Нам нужно как-то принарядиться? — спросила Перл.

Что не имело никакого смысла, поскольку она выглядела фотменно в своем плотно облегающем черном платье, с тонкой, украшенной бриллиантами цепочкой, туго обхватывающей шею. Жаль только, что теперь она не носит очки, отчего выглядит не такой умной и начальственной.

Тем не менее, смотрелась она изумительно.

Астор Михаэле только отмахнулся.

— Просто будьте самими собой.

«Что, если сегодня я превращусь в большой потный комок нервов?» — хотелось мне спросить, но это было из той же серии, что расспрашивать про «это».

Мы поднялись по лестнице, где группа людей со стрижкой за шестьсот долларов каждый сидели вокруг стола, по форме и размерам похожего на длинный, закругленный бассейн. Перл, естественно, взяла команду на себя. Она рассказала о тех, кто оказал на нас «влияние», называя группы, о которых я никогда не слышал, только видел их компакт-диски на ее постели.

Минерва сидела во главе стола, сияя и впитывая все комплименты в свой адрес. Она, очевидно, имела это — сейчас даже я видел это как отражение в глазах представителей рынка. С тех пор как Минерва и Мос стали тайно встречаться, ее облик наркоманки медленно изменялся, превращаясь во что-то другое — то ли менее, то ли более устрашающее, я не мог точно сказать.

Однако стриженые «съели» все это.

Мос, казалось, произвел на них впечатление, типа, он тоже имел это. Как будто Минерва передала это ему. В последнее время он выглядел более значительно, глаза излучали уверенность и совершенно новый тип голода, которого я не понимал.

Вот еще странность: становясь все меньше похожей на наркоманку, Минерва, казалось, подталкивала Моса в прямо противоположном направлении, так, что практически мы с ним даже как бы разошлись.

Я и Алана Рей помалкивали, типа, как и положено ритмической группе. В конце концов, теперь я басист, а мы много не болтаем.

Через какое-то время мы снова спустились в сейф, а стриженые остались наверху обсуждать нас. Астор Михаэле сказал, что мы проделали хорошую работу, а потом выдал нам фотличные новости:

— Мы хотим, чтобы вы поучаствовали в выступлении. Четыре группы «Красных крыс» в маленьком клубе, который мы снимаем. — Он облизнул губы. — Через две недели. Надеюсь, это не слишком скоро.

— Скоро — это хорошо, — сказала Перл.

Наверно, это было умно с ее стороны, но на меня нахлынула волна паники. Еще две воскресные репетиции с новым инструментом — этого казалось недостаточно. Я, конечно, упражнялся четыре часа каждый день, но это совсем не то, что играть с группой. Большие басовые струны все еще ощущались неподатливыми под моими пальцами — все равно, что в перчатках играть.

— Правда, существует одна проблема, — продолжал Астор Михаэле. — Афиши мы печатаем завтра утром. И рекламу тоже.

— Дерьмо! — Перл откашлялась. — А у нас все еще нет названия.

— Мы собирались этим заняться, — выпалил я. — Но все как-то не было времени.

— Не можем достигнуть общего согласия, — проворчал Мос.

Перл рядом со мной беспокойно заерзала на большой кожаной кушетке Астора Михаэлса.

— Может, мы будем просто «Особые гости» или что-то в этом роде?

Он покачал головой, губы разошлись, и на мгновение стали видны зубы.

— Афиши и реклама стоят денег, Перл. Деньги будут потрачены впустую, если на них нет вашего названия.

— Да, наверно, вы правы.

Она оглядела нас.

— Вот что мы сделаем, — сказал Астор Михаэле. — Я схожу на ланч, а вы пока обсудите этот вопрос. Вернусь через час, и вы сообщите мне название, полностью согласованное между всеми вами. Не список, не предположения или идеи: одно название, идеальное или нет.

Перл сглотнула.

— А если нет?

Он пожал плечами.

— Тогда сделка не состоится.

— Что? — Перл широко распахнула глаза. — Никакого выступления?

— Вообще ничего. — Астор Михаэле встал и направился к выходу. — Если вы впятером не в состоянии договориться о названии, то как, интересно, вы будете гастролировать вместе? Как вообще вас можно будет записать? Как могут «Красные крысы» выполнять свои обязательства перед вами на протяжении пяти лет, если вы не в состоянии согласовать одно простое название? — Он стоял в дверном проеме, надевая темные очки на смеющиеся, слишком большие глаза. — Так что если вы не согласуете что-нибудь идеальное, сделки не будет.

— Но… это же не взаправду? — спросила Перл.

— Взаправду. У вас есть час. — Астор Михаэле взглянул на часы. — Неплохая мотивация?

Некоторое время мы сидели в молчании, увеличенные фотографии крыс таращились на нас. В комнате витало чувство вины, как если бы мы вместе совершили какое-то ужасное преступление.

— Может, это такая ирония? — спросила Алана Рей.

— Ммм… Не думаю, — ответила Перл.

— Дерьмо! — сказал Мос — Что будем делать?

Перл, внезапно рассердившись, повернулась к нам с Мосом.

— Я знала, что мы должны придумать название, пока нас было трое, еще на первой репетиции. Теперь все гораздо сложнее!

— Эй, послушай! — Я вскинул руки. — В тот день я предложил, чтобы мы назвали себя «Б-секции». Чем плохо? — Мос и Перл просто неотрывно смотрели на меня в упор. — Что? Не помните? «Б-секции»?

Перл перевела взгляд на Моса и снова на меня.

— Да, помню. Но мне было неприятно объяснять, что названия групп, базирующиеся на музыкальных терминах, — все эти «Фа-диезы», «Обертоны», «Магнитофонные ленты», — в сущности, какие-то увечные, ни о чем не говорящие.

Мос пожал плечами.

— А я просто подумал, что ты шутишь, Захлер. В особенности во множественном числе. Глупо.

— Во множественном?

— Ну да. С добавочным «и» на конце. Как будто мы какая-то группа пятидесятых типа «Роккетс»[47] или чего-то в этом роде.

Минерва захихикала.

— «Роккетс» — это кордебалет, Мос. У них длинные, вкусные ноги.

Ладно, может, она еще не совсем нормальная.

— Не важно, — сказал Мос. — Я не хочу быть группой во множественном числе. Потому что если мы «Б-секции», то, что такое каждый из нас? Б-секция? Привет, я Б-секция. Вместе я и мои друзья — много Б-секций.

Минерва снова захихикала, а я сказал:

— Знаешь, Мос, что угодно звучит глупо, если говорить это много раз подряд. Какую замечательную идею ты предлагаешь?

— Не знаю. Что угодно конкретное, лишь бы не во множественном числе. — Он пнул ногой стол Астора Михаэлса перед собой. — Например, «Стол».

— «Стол»? — простонал я. — Это же просто гениальное название группы, Мос. Гораздо лучше чем «Б-секции». Давайте поднимемся наверх и заявим, что хотим быть «Столом».

Мос закатил глаза.

— Это же просто пример, Захлер.

Я снова обмяк на кожаной кушетке. Я хорошо представлял себе, что будет дальше. Классический Мос-вето. Всякий раз, когда мы решали, какое кино смотреть, Мос никогда ничего не предлагал, это должен был делать я, а он лишь говорил: «Нет», «Не интересно», «Мура», «Это мы видели», «Субтитры плохие»…

Перл наклонилась вперед.

— Ладно, ребята, не стоит паниковать.

— «Паника»! — воскликнул я. — Мы можем называться «Паника»!

— Уж лучше быть «Столом», — пробормотал Мос.

— Перестаньте! — сказала Перл. — Одно предложение за раз. Недели две назад у меня возникла одна идея.

Мос стремил на нее свой типичный вето-взгляд.

— И что это?

— Как насчет «Безумие против здравомыслия»?

— Перл, дорогая, — заговорила Минерва. — Тебе не кажется, что это, типа… подчеркнуто?

Она смотрела на Алану Рей, не замечая, что все остальные смотрят на нее.

— Это не о нас, — ответила Перл. — Это обо всем том диком, что происходит вокруг. Типа черной воды, кризиса санитарии, волны преступлений. Типа той безумной женщины, которая выбросила «Стратокастер» на меня и Моса… именно так и возникла наша группа.

— Ну, не знаю, — сказал Мос. — «Безумие против здравомыслия». На мой вкус, чересчур вычурно.

Счет два — один в пользу Моса-вето.

Я пытался что-нибудь придумать, отдельные слова и фразы крутились в голове, но Перл была права: чем дольше силишься поймать удачное название, тем дальше оно ускользает от тебя. Чем глубже музыка проникла в сознание, тем невозможнее становится описать ее в двух-трех словах.

Молчание нарушил пронзительный визг демонстрационной записи какой-то метал-группы, загрохотавшей по всему офисному зданию. Казалось, стальные стены сейфа сдвигаются, воздух становится все более спертым. Я вообразил картину: Астор Михаэле захлопывает дверь, и мы остаемся тут придумывать название группы, пока у нас не кончится кислород.

Я вспомнил о грохоте и ударах в здании на Шестнадцатой улице, где мы репетировали, и подумал, все ли тамошние группы имеют названия.

Сколько всего групп в мире? Тысячи? Миллионы?

Подняв взгляд на стоящие вдоль стены сейфы, я подумал: а может, нам всем просто присвоить номера?

— Почему бы просто не взять что-то совсем простое? — предложил я. — Скажем… «Одиннадцать»?

— «Одиннадцать»? — тут же среагировал Мос. — Это потрясающе, Захлер. Но «Стол» все равно лучше.

Минерва вздохнула.

— С «Безумием против здравомыслия» вот еще какая проблема: это название ложно по существу, учитывая, как у нас, типа, обстоит дело со здравомыслием.

— Это, конечно, чистое здравомыслие — заставлять нас таким образом подбирать название группы, — заявила Перл, сердито глядя на фотографии крыс.

— Такого рода ультиматум — это вообще-то обычная практика компаний звукозаписи? — спросила Алана Рей.

— Нет, — ответил я. — Это совершенно паранормально.

Глаза Перл вспыхнули.

— Эй, Захлер, может, нам стоит назвать себя «Паранормалы»?

— Опять множественное число, — сказал Мос. — Вы что, ребята, не въезжаете насчет того, что множественное число не годится?

— Ой, да отстань ты со своим множественным числом! — воскликнул Перл. — Пусть будет «Паранормальная», если тебя так на этом зациклило.

— Слово «Паранормальная» может иметь два смысла, — произнесла Алана Рей.

Мы уставились на нее. В тех редких случаях, когда Алана Рей открывала рот, все внимательно слушали.

— Приставка «пара-» может означать «близко, рядом», — продолжала она. — Типа параюристы[48] и парамедики,[49] которые помогают, то есть работают рядом с юристами и врачами. Но это также может означать и «против, от», типа тент[50] от солнца и парадокс, то есть противоречивое высказывание.

Я удивленно уставился на нее. Со времени первой репетиции это, пожалуй, была самая длинная речь, произнесенная Аланой Рей. И, как все, что она говорила, это звучало странно, но в то же время разумно.

Может, «Паранормальная» и впрямь подходящее название для нас.

Перл задумчиво свела брови.

— Тогда против чего парашют?

Веки Аланы Рей дернулись.

— Против тяготения.

— Только тяготения нам не хватало, — пробормотал я.

— И если мы остановимся на «Паранормальной», — продолжала Алана Рей, — нужно решить, что мы имеем в виду — близко к нормальным или против нормальных. Названия очень важны. Вот почему я прошу вас называть меня полным именем.

— Эй, а я всегда считал, что Рей — это твоя фамилия, — сказал Мос. — Кстати, какая же у тебя в таком случае фамилия?

Я затаил дыхание: когда речь заходит об Алане Рей, спрашивать ее фамилию — это практически личный вопрос. Однако спустя несколько мгновений она ответила:

— У меня нет настоящей фамилии.

Она замолчала. Ее руки нервно вздрагивали.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Перл.

— В школе нам дали новые фамилии, такие, какие проще произносить. Тогда никто не станет просить нас произнести их по буквам. Это делалось с целью избавить нас от неловкости.

— У тебя трудности с произнесением по буквам? — спросила Перл. — Типа дислексии?[51]

— Дислексия, — сказала Алана Рей. — Д-и-с-л-е-к-с-и-я. Дислексия.

— Послушайте! — сказал я. — Я не в состоянии произнести это по буквам.

Она улыбнулась мне.

— Только у некоторых были трудности с произнесением по буквам, но новые фамилии дали всем.

— Может, это не так уж и важно, — заговорила Минерва, и все повернулись к ней. — Раз музыка хороша, люди будут думать, что и название замечательное. Даже если это просто случайный набор слов.

Мос кивнул.

— Да, «Битлз», к примеру, глупое название, если задуматься. Но они не страдали из-за этого.

— Парень! — У меня буквально челюсть отвалилась. — Это совсем не глупое название! Это классика!

— Не слишком-то удачно, — сказала Минерва. — «Битлз» — это почти что жуки.[52] Просто какая-то жалкая игра слов. И к тому же множественное число.

Она улыбнулась Мосу.

— Эй, это правда? — удивленно замигал я.

Но я уже понимал, что они правы: «битлз» — это искаженное «жуки».

Мос и Минерва рассмеялись, глядя на меня.

— Ты что, никогда не замечал этого? — спросил он.

— Я просто всегда думал, что слово пишется неправильно, потому что так принято в Англии. Я читал эту английскую книгу о них, ну и всякое другое, и везде было написано неправильно.

Теперь уже все смеялись надо мной, а я подумал, что, может, Минерва права. Может, не имеет значения, как называться: «Паранормальные», «Фа-диезы» или даже «Стол». Может, музыка нарастает вокруг названия, каким бы оно ни было.

Но мы продолжали спорить, конечно.

Когда Астор Михаэле вернулся в ожидании ответа, Перл вытащила свой телефон.

— Еще только сорок минут прошло! Вы сказали, час.

Он фыркнул.

— У меня дел полно. Так как мы будем называть вашу группу?

Все замерли. Мы перелопатили примерно десять тысяч идей, но не было ни одной, с которой согласились бы все. Внезапно я даже не смог вспомнить ни одной из них.

— Давайте! — Астор Михаэле щелкнул пальцами. — Время победить или умереть. Мы в бизнесе или нет?

Естественно, все посмотрели на Перл.

— Ммм… — Последовала длинная пауза. — «Паника»?

Астор Михаэле задумался на мгновение и громко расхохотался.

— Вы удивились бы, узнав, скольким до вас это приходило в голову.

— Что «это»?

— «Паника». Когда я предъявляю группам ультиматум названия, они всегда заканчивают тем, что называют себя как-то вроде «Паники», «Тусовки» или даже «Откуда, к черту, нам знать?»

Он снова расхохотался, блеснув в полутьме зубами.

— Значит… вам не нравится? — спросила Перл.

— Дерьмо. Звучит словно группа фанатичных поклонников восьмидесятых.

Все словно языки проглотили, ну, я и спросил:

— Значит, мы провалились?

Он фыркнул.

— Не глупи. Я просто пытался мотивировать вас, а заодно немножко позабавиться. Успокойтесь, ребята.

Минерва захихикала, но остальные были готовы убить его.

Астор Михаэле сел за свой письменный стол и наконец продемонстрировал в улыбке все свои зубы, ряд белых бритв, сверкнувших в полутьме.

— «Особые гости», вот вы кто!

19 «The Impressions»[53]

АЛАНА РЕЙ

Услышав наши имена, портье не стал сверяться со списком или использовать свой головной телефон, а просто махнул рукой, чтобы мы проходили. Даже не посмотрел нам в глаза.

Перл и я прошли прямо мимо вереницы людей, ждущих, чтобы у них проверили документы, обхлопали их самих и провели через металлодетектор, после чего они должны были заплатить сорок долларов (тысяча долларов за каждые двадцать пять человек) и только потом могли войти внутрь. Все произошло в точности, как обещал Астор Михаэле. Мы были в обычной одежде, ничего не платили, а Перл к тому же несовершеннолетняя, но мы получили возможность увидеть «Армию Морганы».

— Наши имена, — сказала я. — Они сработали.

— А почему должно быть иначе? — усмехнулась Перл, когда мы шли длинным, полуосвещенным коридором к огням и шуму танцевального зала. — Мы же таланты «Красных крыс».

— Почти таланты «Красных крыс», — сказала я.

Это «почти» заставляло меня подергиваться.

Адвокат Перл все еще спорила о деталях нашего контракта. Она говорит, что на протяжении ближайших лет мы будем благодарны за ее усердие — когда станем знамениты. Я понимаю, что в правовых документах детали очень важны, однако прямо сейчас эта задержка заставляла мир вокруг дрожать, типа как если бы я вышла из дома без бутылочки с таблетками в кармане.

— Ерунда, — отозвалась Перл. — Сейчас наша группа практически реальна, Алана Рей, а реальные музыканты не платят за то, чтобы посмотреть, как играют другие.

— Мы и раньше были реальны, — ответила я. Мы как раз пересекали танцевальный зал, и музыка, с помощью которой ди-джей разогревал публику, вызвала у меня желание барабанить пальцами. — Но ты права. Сейчас все ощущается иначе.

Моя подрагивающая рука была усеяна пятнышками пульсирующего света танцевального зала. Обычно то вспыхивающие, то гаснущие огни вызывают у меня ощущение, будто я отделяюсь от собственного тела, но сегодня вечером все казалось очень прочным, очень реальным. Связано ли это с тем, что наш контракт был (почти) заключен? Учителя в нашей школе всегда повторяли, что деньги, признание, успех — все то, что дано лишь нормальным людям, но не нам, — не так уж и важны и что их отсутствие не должно заставлять нас чувствовать себя менее реальными. Однако на самом деле это не так. Появление у меня собственного жилья заставило меня чувствовать себя более реальной, и тот факт, что я зарабатываю деньги, тоже. Этим вечером, получив свои первые в жизни визитные карточки, я вынимала их из коробки одну за другой, снова и снова читая свое имя, хотя на всех оно было одно и то же…

И теперь мое имя позволило мне пройти мимо длинной очереди людей в более дорогих одеждах и с лучшей стрижкой, людей, никогда не посещавших спецшкол. Людей с настоящими фамилиями.

Что поделаешь, если я чувствовала, что это важно?

Перл сияла в свете огней танцевального зала, как будто тоже чувствовала себя более реальной. Она не имела права находиться здесь, и я ожидала, что портье поймет, что ей всего семнадцать, хотя Астор Михаэле и говорил, что это не проблема.

Эта мысль на мгновение заставила меня занервничать. В школе нас учили быть законопослушными. Ваша жизнь будет непроста и без судимостей, предупреждали нас. Конечно, утверждение, что люди вроде нас не могут позволить себе нарушать законы, предполагает, что другие могут. Может, сейчас мы с Перл были ближе к тем, другим людям.

Мои пальцы начали зудеть и пульсировать, но не из-за вспыхивающих огней: я хотела как можно скорее подписать контракт. Хотела ухватить эту реальность, зафиксировать ее на бумаге.

Пока мы ждали начала выступления первой группы, я оглядывалась по сторонам в поисках Астора Михаэлса. Меня от него иногда пробирала дрожь, хотя он, казалось, симпатизировал мне и всегда интересовался моим мнением насчет музыки. Еще он расспрашивал о моих видениях, и, похоже, они не расстраивали его так, как Минерву. Конечно, я вообще никогда не видела Астора Михаэлса расстроенным. Он не обращал внимания на то, что его улыбка заставляет людей нервничать, и лишь смеялся, когда я говорила, что он движется точно насекомое.

Выяснилось, что мне легче разговаривать с ним, чем с большинством людей, просто не нужно смотреть на него.

— Жаль, что Мос не смог пойти, — сказала Перл. — Что, он сказал, у него сегодня вечером?

— Он ничего не говорил, — ответила я, хотя догадывалась, в чем дело.

Мос теперь стал другим. В прошлом месяце он начал перенимать у нас разные черточки — у Астора Михаэлса улыбку, у меня подергивания, у Минервы темные очки — как будто хотел начать жизнь заново.

Они с Минервой перешептывались, когда Перл не видела, и во время нашей игры посылали сигналы друг другу. Когда мои видения бывали особенно отчетливы, я видела их связь: светящиеся волокна, тянущиеся от песни Минервы к трепещущим мелодиям Моса и притягивающие обоих к бурлящим, вздымающимся и опадающим фигурам под полом.

Я старалась не смотреть. Мос все еще платит мне и говорит, что будет платить до тех пор, пока мы не станем получать от «Красных крыс» реальные деньги. Он никогда не нарушал данного мне обещания, поэтому я не сказала Перл о своих догадках.

И мне не хотелось, чтобы она грустила сегодня вечером, потому что это было очень мило с ее стороны — пригласить меня посмотреть ее любимую группу.

Вначале играли те, кого совсем недавно записал Астор Михаэле, — типа как мы, только без нашего «почти». Они уже имели название. На их усилителях было по трафарету написано «Токсоплазма».

— Что это слово означает? — спросила я Перл.

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Не совсем понимаю.

Как и я, но я также не понимаю, почему Захлера всегда называют только по фамилии, или почему Мос начал говорить Мин вместо Минерва, или почему никто никогда не называет Астора Михаэлса иначе, чем Астор Михаэле. Имена (и названия) бывают коварны.

После того как Астор Михаэле тогда подшутил над нами, он заявил, что это не имеет значения, как мы называемся, что наши настоящие зрители будут находить нас по запаху, но мне что-то мало в это верится. Очень надеюсь, что вскоре мы договоримся о своем названии. Не хочу, чтобы что-то просто прилипло к нам: типа, Джонс — ко мне.

— Каким образом «Армия Морганы» получила свое название? — спросила я. — Может, его дал им Астор Михаэле?

— Нет. Они названы так в честь кого-то по имени Моргана.

— Их певица?

Она покачала головой.

— Нет. Ее зовут Эйбрил Джонсон. Ходит много слухов о том, кто такая Моргана, но никто точно не знает.

Я вздохнула. Может, Захлер был прав и группы должны просто иметь номера.

«Токсоплазма» состояла из четырех покрытых татуировками братьев. Мне понравился голос певца — бархатный, ленивый, сглаживающий слова подобно руке, расправляющей постельное покрывало. Но остальные трое работали зверски эффективно, типа, люди, стряпающие на ТВ, которые быстро-быстро крошат зелень и прочее на части. Они были в черных очках и тоже кромсали музыку на мелкие куски. Меня удивляло, как один брат может так сильно отличаться от остальных.

Когда закончилась их первая песня, я почувствовала дрожь — за нашими спинами в толпе возник Астор Михаэле. Заметив, что я оглянулась на него, Перл повернулась и улыбнулась. Он вручил ей бокал шампанского.

Это было незаконно, но я не встревожилась. Здесь, под этим пульсирующим светом, закон казался менее реальным.

— Ну и как вам «Токсоплазма»? — спросил он.

— Слишком сильно гремят, на мой вкус, — ответила Перл.

Я кивнула.

— Думаю, трое насекомых — слишком много для одной группы.

Астор Михаэле засмеялся и коснулся моего плеча.

— А может, слишком мало.

Я слегка отодвинулась, когда зазвучала вторая песня, — не люблю, когда люди прикасаются ко мне. Из-за этого иногда мне трудно ходить в клубы, но, с другой стороны, всегда важно видеть, какую новую музыку создают другие.

— Только представьте себе, — сказал он. — Через неделю вы будете играть перед такой же большой толпой, как эта. Даже больше.

Перл расплылась в улыбке, и я могла сказать, что с этой минуты наш контракт стал для нее окончательно реальным. Я оглядела зрителей. Здесь было совсем не так, как когда я играла на Таймс-сквер, где люди приходят и уходят, когда им вздумается, некоторые внимательно смотрят и слушают, другие бросают деньги, третьи просто проходят мимо. Здесь все сосредоточились на группе, оценивали их, ждали и желали сильных впечатлений, подпитки энергией. Это вам не компания туристов с широко распахнутыми глазами уже от одного того, что они оказались в Нью-Йорке.

«Токсоплазма» производила впечатление. Ручейки людей устремились вперед, пробиваясь к сцене, пританцовывая с тем же рубящим пылом, что и три брата-насекомых. До сих пор они мало чем отличались от остальной толпы, но внезапно начали двигаться, словно бритоголовые, от их тел исходило ощущение жесткой силы.

Они тоже были насекомыми, и мое сердце заколотилось быстрее, пальцы начали барабанить. Я никогда не видела так много их прежде.

Я уже понимала, что существуют разные виды насекомых — в конце концов, Астор Михаэле был совсем не то, что Минерва, и, играя в подземке, я видела много других видов. Однако эти, перед сценой, заставляли меня нервничать совсем по-новому.

Они казались опасными, как будто вот-вот взорвутся. Перед глазами все замерцало, чего почти никогда не бывает с музыкой, которая мне не нравится. Однако пространство вокруг «Токсоплазмы» пошло рябью, словно горячий воздух, зимой поднимающийся из решетки подземки. Эти, перед сценой, начали агрессивно толкать и пихать друг друга; вот почему я всегда держусь подальше от сцены. Казалось, ударные волны от их сталкивающихся тел распространяются назад, в толпу, а их подергивания, словно лихорадка, охватывают весь клуб.

— Ммм… Ну и запашок, — сказал Астор Михаэле, откинув назад голову с закрытыми глазами. — Нужно было этих парней назвать «Паникой».

Он усмехнулся, по-видимому вспоминая, как подшутил над нами.

Я вздрогнула и трижды моргнула.

— Мне не нравится эта группа. Они против нормального, не рядом с ним.

— Долго они не продержатся, — сказал он. — Может, пару недель. Но они добиваются своей цели.

— Которая есть что? — спросила Перл.

Он широко улыбнулся, продемонстрировав острые, как у Минервы, зубы.

— Разжигают толпу.

Я понимала, что он имеет в виду. Сотрясения, распространявшиеся от этих насекомых, изменяли атмосферу в клубе, взвинчивали всех. Похоже на то, как, когда я играла на Таймс-сквер, прокатывался слух о каком-нибудь новом странном нападении и все головы одновременно поворачивались к строчкам, ползущим по огромным новостным экранам. Большинству зрителей «Токсоплазма» нравилась не больше, чем Перл и мне, но она вздрючивала их нервную систему. Это можно было видеть в их глазах и быстром, беспокойном движении голов.

И я поняла, что Астор Михаэле хорош в манипулировании толпами. Может, именно это заставляло его чувствовать себя более реальным.

— Зрители ожидают, что сейчас произойдет что-то значительное, — сказала я.

— «Армия Морганы», — ответил Астор Михаэле, снова сверкнув зубами.

Так оно и получилось: «Армия Морганы» еще больше встряхнула всех.

Эйбрил Джонсон двумя руками вцепилась в старомодный микрофон — как это делали певицы много лет назад. Ее серебристое вечернее платье мерцало в свете трех прожекторов, которые следовали за ней, отбрасывая на стены и потолок вращающиеся точки. И когда группа заиграла первую песню, она не издала ни звука. Ждала на протяжении целой минуты, почти не двигаясь, словно богомол, медленно подползающий все ближе, прежде чем напасть. Бас рокотал, заставляя пол дрожать. Висящие над стойкой бокалы начали ударяться друг о друга — и в глазах у меня замерцало, звук выглядел как снег в воздухе.

Потом Эйбрил Джонсон запела, медленно и негромко. Слова были едва различимы, она растягивала и искажала их, как бы пытаясь скрутить во что-то непостижимое. Я закрыла глаза и внимательно вслушивалась, пытаясь различить наполовину знакомые, наполовину непонятные слова, сплетающиеся в песню.

Спустя несколько мгновений я осознала, где слышала их прежде. Эти странные слова состояли из тех же бессмысленных слогов, которые выпевала Минерва. Однако Эйбрил Джонсон сумела замаскировать их, растягивая и переплетая с простыми английскими.

Я покачала головой. Мне всегда казалось, что слова Минервы беспорядочны, вымышлены, просто обрывки бреда из дней ее безумия. Но если их знал кто-то еще… может, это просто другой язык?

Глаза открылись, и я заставила себя перевести взгляд на пол. Под нами двигался зверь Минервы. Лохнесские кольца вздымались и опадали среди ног не замечающей их толпы — но они были гораздо, гораздо больше, чем в комнате, где мы репетировали, толстые, как гигантские кабели Бруклинского моста. Зверь вырос благодаря целой горе усилителей и наличию огромной, завороженной толпы, и теперь я могла разглядеть детали. По всей длине он состоял из сегментов и походил на извивающегося дождевого червя, пробующего воздух.

— Как они по напряженности? — пробормотала Перл.

Словно подражая певице с ее микрофоном, она обеими руками стискивала бокал из-под шампанского.

— Очень неплохо, — Астор Михаэле вскинул голову. — Но до вас им далеко, мои дорогие. В особенности с точки зрения достоверности.

Я вздрогнула, понимая, что он имеет в виду. Песни Минервы более строгие, безо всякой примеси английского. Наше очарование будет сильнее.

Зверь извивался все быстрее, пол ночного клуба грохотал под ногами, как если бы гудящая басовая нота нашла в помещении резонансную частоту. Я подумала, что можно подобрать такую высоту звука, от которой винные бокалы разлетятся вдребезги; интересно, а все здание не может рассыпаться от одного точно подобранного звука?

Внезапно Перл вскинула взгляд, широко распахнув глаза.

— Это они!

Я проследила за ее взглядом и увидела две темные фигуры на узких мостках высоко над нами, грациозно движущиеся среди осветительного снаряжения и вытяжных вентиляторов.

— А, эти люди. — Астор Михаэле покачал головой. — Новое увлечение: физическое хакерство. Лазают по крышам, вентиляционным шахтам и туннелям подземки. Не можем помешать им проникать в клубы. В особенности их притягивает новый звук.

— Ангелы, — сказала Перл.

— Козлы, — поправил ее Астор Михаэле. — Только отвлекают от музыки.

Песня перешла в свою Б-секцию. Я посмотрела на пол и заметила последнее трепетание исчезающего червя. По мере того как темп музыки убыстрялся, галлюцинация таяла, воздух снова становился неподвижным, а песня теперь звучала на обыкновенном английском.

— Что-то ушло, — сказала я.

— Да, — нахмурившись, ответила Перл. — Типа, поет по инерции.

Астор Михаэле кивнул.

— По какой-то причине «Армии» никогда не удается этот переход. Всегда кажется, будто вот-вот — и что-то прорвется наружу. — Он поцокал языком. — Но этого никогда не происходит.

— Вы уверены, что хотите, чтобы это произошло? — спросила я. — Что, если это…

«Опасно? — пыталась я подобрать нужное слово. — Чудовищно?»

— Окажется неприбыльно? — Астор Михаэле рассмеялся. — Не беспокойся. У меня отчетливое ощущение — что бы это ни было, оно станет явлением века. Поэтому я и записываю вас.

Перл, казалось, рассердилась.

— Потому что мы похожи на «Армию Морганы»?

Он покачал головой и вытащил из ее рук бокал из-под шампанского.

— Нет, вы похожи исключительно на самих себя. Но кто-то должен перевести новый звук на следующий уровень. И я почему-то верю, что это будете вы.

Он зашагал к бару, чтобы принести Перл еще шампанского, а группа снизила темп, возвращаясь в А-секцию и как бы стремясь вызвать обратно мои видения. Однако группа утратила связь со зверем, и слова Эйбрил Джонсон по-прежнему были просто обычными словами. Я увидела, что она вообще не насекомое, она просто подражает им, имитирует безумие, которое видела в подземке и на улицах.

Мне стало ясно, что Минерва гораздо реальнее ее.

И я спрашивала себя: что, если однажды зверь под полом станет реальным?

20 «Grievous Angels»[54]

MOC

Гул в теле никогда не смолкал. Всю ночь я лежал без сна, ткани боролись друг с другом, кровь кипела. Я чувствовал, как зверь сражается со всем, что я собой представляю, пытается переделать меня во что-то другое, пытается подменить меня. Даже пот пылал яростью, протискиваясь наружу сквозь поры, — типа как драка в баре, когда она выплескивается на улицу.

Глядя в зеркало, я не узнавал себя. И дело не просто в том, что я похудел, скулы обозначились резче и выступали под новыми углами, глаза стали больше. Это было что-то глубинное, пробивающееся сквозь кожу, непохожее на меня, презирающее меня. Как будто пытались проступить кости какого-то другого существа.

Это было чистой воды безумие, но часть меня умирала от желания понять, во что я превращаюсь. Иногда я просто хотел покончить с этим, выпустить зверя на свободу и подойти к самому краю. Подумать только, я чуть не сказал «да» сегодня вечером, когда Перл пригласила меня на выступление «Армии Морганы». Мне было интересно, какое действие сотни спрессованных тел окажут на мой голод, который я уже контролировал только наполовину. Я представлял себе, как их запах наполняет воздух, шум толпы сливается с ревом внутри меня…

Но нет — пока. Не без Мин. В ее объятиях я по-прежнему чувствовал себя самим собой. Кроме того, мне еще предстояло многое узнать, играя за подаяние в подземке.

Женщина не сводила с меня взгляда и внимательно прислушивалась, обеими руками вцепившись в сумочку. Она все еще не была уверена, стоит ли открывать ее и доставать деньги, рискуя таким образом протянуть еще одну ниточку связи между собой и этим странным парнем, играющим на гитаре в метро. И все же заставить себя уйти она не могла.

В этот час станция «Юнион-сквер» была почти пуста, моя музыка эхом отражалась от стен. Красный бархат гитарного футляра усеивало серебро, и еще больше монет лежало на бетонном полу. Люди бросали свои четвертаки издалека и шли дальше. Даже сквозь темные очки они видели энергию, излучаемую моими глазами. Чувствовали запах моего голода.

Но эта женщина остановилась, зачарованная.

Мне всегда было интересно: харизма — это что-то в генах, типа карих глаз или больших ног? Или, может, ты обретаешь ее от звуков аплодисментов и щелканья камер. Или знаменитые люди излучают ее, потому что я видел так много их подретушированных портретов, что их красота врезалась в мое сознание, как рекламные слоганы.

Однако оказалось, что харизма — это болезнь, инфекция, полученная через поцелуй с надлежащим человеком, зверь, который живет в твоей крови. Установив связь с этой женщиной, и притягивая ее все ближе, я чувствовал, насколько силен мой магнетизм.

Она сделала шаг вперед, щелкнула застежкой сумочки, и та открылась.

Я не осмеливался смотреть в ее зачарованные глаза. Полиции больше здесь, внизу, не было — по крайней мере, так поздно. Никто не остановил бы меня, если бы я уступил порыву.

Она рылась в сумочке, ни на мгновение не отрывая от меня взгляда. Подошла еще ближе, и пятидолларовая банкнота спланировала на пол, где уже лежали монеты. На ее лице возникло умоляющее выражение, и я понял, что она платит за возможность сбежать.

Я перестал играть и достал из кармана пластиковый пакетик с чесноком. Колдовство разрушилось, женщина повернулась и направилась к лестнице; эхо последних аккордов «Страта» угасало в тишине. Женщина не оглядывалась, ее шаги становились все быстрее.

Что-то заворочалось внутри, злясь на меня за то, что я позволил ей уйти. Я чувствовал, как оно обвивается вокруг моего позвоночника, с каждым днем становясь все сильнее. Его щупальца протянулись и в рот, изменяя вкус всего, что я ел, вызывая зуд в зубах. Желание последовать за женщиной было так сильно…

Я поднес мешочек к лицу и вдохнул запах свежего чеснока. Он заглушал шум в голове, успокаивал стремительный поток крови.

Мин дала мне его на всякий пожарный случай, но теперь я прибегал к нему практически все время. Я даже пытался сварить из мандрагоры отвратительный чай Лус, отчего, по словам мамы, провоняла вся квартира. Однако лучше всего успокаивает зверя мясо, и ничто — даже Мин — не имеет такого замечательного вкуса. Сырое мясо лучше всего, но оно сейчас в дефиците, цена все время возрастает, и простой гамбургер, только что вынутый из пластика и все еще сохраняющий прохладу холодильника, почти так же хорош.

Я стоял, вдыхая запах чеснока и прислушиваясь.

Мин была права — здесь, внизу, можно многое понять. Секреты таились в ритмах Нью-Йорка, в смене его настроений, в кровотоках его водных магистралей. В шипящих паропроводах, в активности крыс и бродячих котов — и те и другие были поражены инфекцией; все в целом походило на огромную версию болезни внутри моего тела.

Сейчас мой слух с каждым днем становился все острее, я мог слышать даже то, что происходит за углом, и все эти звуки эхом отдавались в голове. Я также гораздо лучше слышал нашу музыку и почти видел зверя, которого Минерва вызывала своим пением.

И я знал: он где-то здесь, внизу… готов научить меня всему.

Немного позже одиннадцати тридцати его запах нашел меня.

Запах поднимался снизу, переносимый затхлым, мягким ветром от проходящих поездов. Я помнил его с той первой ночи, когда поехал в Бруклин, а потом Минерва повела меня на рельсы и втолкнула в разрушенный участок туннеля; запах, который делал меня сердитым, сексуально озабоченным и голодным — все сразу.

Потом я услышал что-то, низкий, дрожащий звук, почти неуловимый на фоне содрогания почвы под ногами при прохождении поездов. Типа как во время репетиций Минерва заставляла пол под нами дрожать.

Я сгреб рассыпанные деньги, рассовал их по карманам, положил «Страт» в футляр и взял маленький усилитель на батарейках. К этому моменту запах стал слабее, унесенный прихотливыми ветрами подземки, и я на мгновение замер в неуверенности. Вокруг раскинулась станция «Юнион-сквер» со своими турникетами, автоматами по выдаче жетонов и лестницами вниз, к подземным магистралям города.

Я наполовину прикрыл глаза и медленно пошел через станцию, ловя слабый душок парфюмерии и мочи, острый металлический привкус дезинфекции и запах ржавчины, отдающий кровью. В конце концов, еще один головокружительный порыв ветра ударил с лестницы, ведущей вниз, к поезду.

Платформа внизу была пуста, если не считать снующих на рельсах крыс. Дующий то туда, то обратно ветер от далеких поездов шевелил брошенные клочки бумаги и заставлял тот запах вращаться вокруг меня — примерно так, как мир вращается, когда переберешь пива. Я снял темные очки и заглянул в глубину туннеля.

Ничего, кроме темноты.

Однако с южной стороны туннеля донесся еле слышный звук.

Когда я дошел до этого конца платформы, на меня обрушилась новая волна запахов: дезодоранта от пота, недавно выкуренных сигарет, крема для обуви, одежды после химчистки…

Кто-то прятался за последней металлической колонной на платформе, осознавая мое присутствие и нервно дыша. Еще один запоздалый странник, которому страшно здесь.

Однако из-за туннеля позади него взывал другой запах.

Я сделал еще шаг вперед, и мужчина увидел меня. На нем была форма работника подземки, глаза широко распахнуты, рука с такой силой сжимала электрический фонарик, что побелели костяшки пальцев. Интересно, он тоже слышал зверя?

— Извините, — сказал я. — Я просто… — Я мысленно прикинул вес своей гитары и усилителя. — Пытаюсь добраться домой.

Он не отрывал от меня остекленевшего взгляда, в котором застыл ужас.

— Ты один из них.

Только тут я вспомнил, что снял очки; теперь он мог видеть в моих глазах то, что скрывалось внутри.

— Простите, я не собирался…

Он вскинул руку и перекрестился; мой взгляд привлек висящий у него на шее серебряный крестик. Человек выглядел так, словно хотел убежать, но моя болезнь удерживала его на месте — то, как я двигался, сияние глаз.

Зуд пробежал по коже — типа того, что я чувствовал, когда поднимался по лестнице в комнату Минервы. Я истекал слюной.

Мужчина обильно потел, и запах его страха был так же непреодолим, как запах жарящегося бекона, просачивающийся под дверь спальни по утрам.

— Держись от меня подальше, — умоляюще сказал он.

— Я стараюсь.

Положив на пол гитару и усилитель, я порылся в кармане, нащупал пластиковый мешочек, вытащил зубок чеснока и принялся очищать от тонкой кожицы, разрывая ее ногтями. Наконец обнажилась жемчужно-белая плоть, гладкая и маслянистая на ощупь. Я сунул зубок в рот, даже не очистив до конца, и надкусил.

Острый, горячий сок, похожий на соус «Табаско», потек в горло. Я вдохнул его пары и почувствовал, как тварь внутри меня немного ослабела.

Я облегченно выдохнул — конечно, с запахом чеснока.

Человек прищурился. Столбняк, удерживающий его на месте, отступил. Он покачал головой при виде моей рваной футболки и грязных джинсов; для него я снова стал просто семнадцатилетним парнишкой, усталым, нагруженным музыкальным снаряжением. И совершенно не опасным.

— Не нужно мусорить. — Он кивнул на кожуру от чеснока, которую я уронил. — Кому-то придется убирать за тобой, знаешь ли.

Потом он повернулся и быстро пошел прочь, унося с собой страх.

Я втянул глубоко в легкие запах чеснока.

«Мы не должны есть хороших людей», — прозвучал в голове голос Минервы.

Нет, определенно нужно предпринять новую попытку с чаем из мандрагоры. Пусть у него вкус как у скошенной травы, все равно это лучше, чем вкус…

Тьма в туннеле беспокойно смещалась, что-то огромное перекатывалось там во сне, и я забыл о своем голоде.

Оно было здесь, создание, которое грохотало под нами, когда мы играли.

Я подхватил «Страт» — а усилитель оставил — и спрыгнул на рельсы. Запах уводил дальше во тьму, гравий хрустел под ногами, и этот звук эхом отдавался от стен, словно барабанный бой Аланы Рей. Запах становился непреодолимым — типа того кайфа, который я испытывал, уткнувшись носом в шею Минервы, — и притягивал все ближе.

Земля начала кружиться, тьма под ногами внезапно стала жидкой. Когда глаза привыкли к отсутствию света, я понял, что это целая орда крыс, хлынувших, словно вода, во все стороны от моих теннисных туфель; их тут были тысячи и тысячи.

Однако это зрелище не заставило меня содрогнуться — крысы пахли знакомо и безопасно, типа теплого, спящего на груди Зомби.

Запах привел меня к зияющей неровной дыре в стене туннеля, достаточно большой, чтобы туда можно было войти, и очень похожей на ту, где мы с Минервой впервые поцеловались. Брешь уходила в угольно-черную тьму, ее стены сверкали. Крысы кружили около моих ног.

Сейчас я ощущал запах опасности, но убегать не хотел. Кровь пульсировала, все тело готовилось к схватке. Я прислушался и инстинктивно понял, что пещера пуста, хотя что-то прошло через нее.

Я прикоснулся к разломанному граниту, и мои пальцы коснулись чего-то вроде темного клея, густого, точно мед. Как и черная вода, он мгновение сверкал на коже, а потом испарился.

Но его запах оставил в моем сознании сообщение: «Враг». Прямо как всегда говорит Мин: «Своим пением я вызываю врага». Земля под ногами задрожала, крысы начали пищать.

Я побежал по туннелю подземки, хрустя подошвами по гравию, крысы за мной. Ярость волнами прокатывалась по коже. Тело призывало меня сразиться с этой тварью.

И потом я услышал его, почувствовал его запах, увидел, что оно приближается ко мне…

На фоне тьмы двигалась фигура, в целом бесформенная, если не считать щупалец, хватающихся за опорные столбы туннеля в поисках поддержки. Оно тащило себя ко мне — безногое, но зато с множеством рук.

Я остановился и нервно рыгнул чесноком; голова мгновенно очистилась. До меня дошло, насколько оно велико — типа скользящего по рельсам вагона подземки — и насколько я безоружен…

Но потом зверь внутри плотнее стиснул позвоночник, наполняя меня яростью. Я вытащил из футляра «Страт», взялся за гриф обеими руками и положил гитару на плечо, как топор. Стальные струны и золотые звукосниматели вспыхнули во мраке, и внезапно прекрасный инструмент превратился просто в оружие, в кусок дерева, которым можно крушить все подряд.

Крысы сновали вокруг меня, карабкались на стены и столбы.

Тьма так и не позволила монстру обрести форму, но сейчас он двигался ко мне быстрее, из-под его тела в обе стороны летел гравий. Он хлестал по свисающим служебным светильникам подземки, с треском разбивая их один за другим, словно накатывающее облако дыма, несущее тьму.

Потом что-то влажно блеснуло в его центре — открытая пасть с рядами похожих на кинжалы зубов. И я со своей электрогитарой. Какой-то крошечной, рациональной частью разума я понимал, что сильно, очень сильно влип…

Тварь находилась на расстоянии всего двадцати ярдов. Я вскинул «Стратокастер», зашатавшись под его тяжестью.

Десять ярдов…

Внезапно мимо меня из тьмы промчались человеческие фигуры, прямо навстречу твари. Вспыхнуло блестящее металлическое оружие, и пронзительный визг монстра эхом прокатился по туннелю. Кто-то толкнул меня в бок и буквально пригвоздил к стене, не давая двинуться, пока монстр проносился мимо. По всей длине из него торчали цилиндрические отростки, заканчивающиеся ртами с острыми, скрежещущими зубами. Воздух вокруг наполнился криками людей, шорохом летящего гравия и писком крыс.

И потом тварь скрылась, всасывая за собой воздух, словно поезд подземки.

Женщина, прижимавшая меня к стене, расслабила хватку, и я, пошатываясь, вернулся на рельсы. Чудовищная белесая масса удалялась во тьму, оставляя за собой след блестящей черной воды. Темные фигуры и поток крыс преследовали ее. Оружие вспыхивало, словно искры подземки.

Я стоял, тяжело дыша и держа «Страт» таким образом, словно собирался ударить кого-то. Потом монстр исчез из вида, скрылся в найденной мной дыре, точно длинный, бледный, втягивающийся в рот язык.

Охотники последовали за ним, и внезапно в туннеле остались лишь я, несколько сот раздавленных крыс и женщина.

Я удивленно смотрел на нее. Она была немного старше меня, угольно-черная челка почти прикрывала карие глаза; одета в кожаную куртку и рабочие штаны с сильно набитыми карманами.

Она смотрела на гитару в моих руках.

— Мы можем поговорить?

— Поговорить?

Я стоял в полном ошеломлении и дрожа.

— В смысле, просто побеседовать, парень. Или у тебя уже крыша поехала?

— Ммм… — Я опустил «Страт». — Не думаю.

Она фыркнула.

— Хорошо, все правильно. Итак, парень, ты, типа, хотел, чтобы тебя убили?

Она повела меня дальше по рельсам, к заброшенной станции метро, полутемной и призрачной. Лестницы были забиты досками, будка для продажи жетонов разворочена, но разрисованная граффити платформа гудела от возвращающихся после преследования охотников. Они забирались на нее прямо с рельс, так же грациозно, как темные фигуры, спускающиеся по пожарной лестнице в тот вечер, когда я встретил Перл.

«Ангелы» — так Лус называла людей, участвующих в этой борьбе. Но мне никогда и в голову не приходило, что ангелы носят рюкзаки и уоки-токи.

— Полегче с этой вещью, — сказала женщина, которая спасла меня. — Мы все здесь друзья.

— Что?… Ох, прошу прощения.

Я все еще сжимал «Стратокастер», словно оружие. С одного конца свисал плечевой ремень, и я пристегнул гитару за спину.

Я чувствовал себя сбитым с толку. Неужели, я в самом деле видел гигантского монстра? И хотел сразиться с ним?

Я посмотрел на женщину.

— Ммм… Кто ты?

— Я Ласи. А ты?

— Мос.

— Можешь произносить собственное имя? Неплохо.

— Что я могу делать?

Вместо ответа она вытащила из кармана маленький электрический фонарик и посветила мне в глаза. Свет ослеплял.

— Ой! Что ты делаешь?

Она наклонилась ближе, принюхиваясь к моему дыханию.

— Чеснок? Умный мальчик.

Из-за ее спины послышался мужской голос.

— Инфицирован? Или просто очередной псих?

— Определенно инферн, Кэл. Но занимается самолечением, судя по всему.

— Еще один? — спросил Кэл с заметным акцентом южанина. — Третий за эту неделю.

Остаточный след вспышки фонарика все еще мешал мне смотреть, но я разглядел, как Ласи пожала плечами.

— Ну, чеснок упоминается в фольклоре. Кто посоветовал тебе есть его, Мос?

— Женщина по имени Лус.

— Врач? Целительница?

— Она, ну… — Какое слово употребляла Мин? — Сечет в эзотерике.

— Что это, черт побери? — сказал Кэл. Мое зрение прояснилось, и я разглядел, что на нем футболка с изображением Бритни Спирс, а сверху кожаная куртка, которая почему-то казалась неуместной.

— Что-то эзотерическое, — сказала Ласи.

Я покачал головой; вообще-то я никогда не встречался с Лус лицом к лицу.

— Она целительница. Отчасти католичка, как мне кажется. Варит всякие чаи и настои.

— Время любителей, — нараспев произнесла Ласи. — Итак, Мос, как давно у тебя открылся аппетит на мясо с кровью?

Я вспомнил о поцелуе Мин.

— Три недели и четыре дня назад.

Кэл вскинул бровь.

— Какая точность!

— Ну, это когда я впервые… — Мой голос затих. Рассказать о Мин? Нет, эта идея мне не нравилась. — Кстати, а кто вы сами, ребята?

Ласи фыркнула.

— Парень, мы те, кто спас твою задницу. Этот червь едва не превратил тебя в лепешку, помнишь?

Я сглотнул, глядя, как два ангела поднимают третьего на платформу. На ноге у него была глубокая рана, оттуда текла кровь вперемешку с черной водой. Он не кричал, но лицо исказилось от боли, зубы были крепко стиснуты.

И я собирался сражаться с этой тварью в одиночку?

— Ммм… Спасибо.

— Ну, приветствуем тебя. — Она прищурилась. — У тебя есть подружки? Соседи по комнате? Коты?

— Коты? — Мне припомнился странный взгляд Зомби. — Послушай, я не понимаю, о чем ты. Что здесь происходит?

— Он ничего не знает, Ласи, — сказал Кэл. — Давай грузи его — и двигайте отсюда. Этот зверь только ранен и запросто может вернуться.

Женщина долгое мгновение пристально смотрела на меня, а потом кивнула.

— Ладно. Тут вот какая штука, Мос. Старомодные народные средства не позволят тебе долго оставаться в здравом уме. Очень скоро ты начнешь скверно поступать со своими друзьями и соседями. Поэтому тебе придется совершить с нами небольшую прогулку в Нью-Джерси.

— В Нью-Джерси?

— Да, Монтана переполнена. — Ласи улыбнулась и достала из кармана штанов маленький тонкий предмет. На кончике его сверкнула игла. — Это совсем не больно, и ты пробудешь там всего неделю-другую благодаря своей эзотерической подруге. Должна признаться, она помогает тебе сохранять очень приличную форму.

— Эй, постой секундочку, — Я попятился, выставив перед собой руки. — Я никуда не собираюсь. У меня на следующей неделе выступление.

— Выступление? — Ласи перевела взгляд на гитару у меня за спиной. — Круто. Но, боюсь, тебе придется пропустить его. Мы должны обучить и подготовить тебя.

— Подготовить к чему?

— К спасению мира, — ответил Кэл.

Я сглотнул.

— Вы имеете в виду, что Лус права? Что на самом деле происходит борьба?

— Она говорила тебе о… — Ласи смолкла, закрыла глаза и принюхалась. — Эй, Кэл… чувствуешь?

Я чувствовал. Моя магическая сила заработала. Я отступил на шаг.

— Не так быстро, Мос!

Ласи схватила меня за руку. Игла придвинулась ближе.

Но когда я вырвался, земля под нами разверзлась…

Огромные отростки пробили бетон платформы, ряды зубов вспыхивали в темноте. Один отросток хлестанул совсем рядом, и рукав моей куртки превратился в лохмотья. Я уже бежал, увертываясь от молотящих по воздуху щупалец, спотыкаясь о вывороченный бетон.

Позади сражались ангелы, вокруг со свистом рассекали воздух мечи, не менее смертоносные, чем скрежещущие зубы.

Я спрыгнул с платформы и оглянулся. Ласи кружилась на месте, рубя длинным мечом мощные колонны плоти, как только они проталкивались из-под земли. Из рваных обрубков фонтанировала черная вода.

Руки снова потянулись к грифу «Страта», зудя от желания сдернуть его со спины. Я страстно хотел вернуться и вступить в борьбу, но закрыл глаза, достал чеснок и раскусил прямо неочищенный зубок.

Жгучая едкость прочистила мне мозги: я не хотел участвовать ни в какой борьбе. Я не хотел отправляться в лагерь в Нью-Джерси. Все, что я хотел, — это оставаться здесь, быть в своей группе, выступать и стать знаменитым!

Я повернулся спиной к схватке и помчался по рельсам, обратно к станции «Юнион-сквер». Когда я пробегал мимо бреши в туннеле, оттуда тек нескончаемый поток крыс, устремляясь в сторону сражения. Они стремительно проносились мимо, и я приплясывал, словно босоногий парнишка на горячем асфальте.

В конце концов, передо мной замерцали огни станции. Я вспрыгнул на платформу, побежал дальше, вверх по лестницам и туннелям с уклоном, и наконец, вырвался на открытый воздух.

Карманы оттягивали деньги — хватит на такси до Бруклина. Я должен рассказать Мин о том, что видел. Враг оказался точно таким, как она говорила: что-то чудовищное. Ангелы реально существуют, и они вербуют других в свои ряды, увозят инфицированных в… Нью-Джерси?

Не важно. Борьба на самом деле происходит.

Я остановил такси и сообщил водителю название улицы Минервы. Он сказал, что не поедет в эту часть Бруклина. Тогда я наклонился вперед, оскалил зубы и попросил его хорошенько подумать. Он повернулся, встретился с моим взглядом безумной рок-звезды — и пересмотрел свое решение.

Как только машина взлетела на Уильямсбергский мост, высоко над землей, нервы начали успокаиваться. Я ехал к Минерве, в безопасное место. Я сбежал от ангелов, и если я буду держаться подальше от подземки, они никогда снова не найдут меня…

Потом я вспомнил, что футляр от гитары и усилитель остались там, под землей. Я откинулся на сиденье и плотно зажмурился.

Усилитель — это ерунда, мне он больше не нужен… но вот футляр. Если ангелы будут искать меня, они найдут его на рельсах. Внутри лежала записка, где я вежливо просил того, кто найдет эту гитару, позвонить Мосу по указанному номеру. Вознаграждение гарантируется!

И конечно, в записке был указан мой адрес…

21 «The Runaways»

МИНЕРВА

Я достала подарок Астора Михаэлса на мой день рождения перед самой полночью, как он и сказал.

Он был завернут в серебряную фольгу, и в свете свечи мое лицо отражалось в ней, неясное и искаженное. Зомби вспрыгнул на постель, обнюхал пакет и посмотрел на меня с обеспокоенным выражением мордочки.

Астор Михаэле не семья для меня, Зомби, а теперь и Моса. Он, скорее дальний родственник, часть клана, члены которого пишут свои фамилии чуть-чуть по-другому. Поэтому пах он странно.

— Все в порядке, Зомби. Астор обещал сделать мамочку рок-звездой.

Я начала развязывать красную ленточку, но лишь затянула узел и поднесла коробку ко рту. Ленточка напряглась, когда мои зубы сомкнулись на ней, но потом расслабилась, прямо как цыпленок, когда Лус сворачивает ему шею.

Сейчас зубы как только не использовались. Мосси, к примеру, открывал ими пивные бутылки.

Я вынула коробку из обертки, посмотрела на часы. Еще десять секунд.

Я отсчитывала их, надеясь, что подарок не в форме сердца или что-нибудь в этом роде. Астор Михаэле знает, что я с Мосси. Он заметил это быстрее любого другого, за исключением, может, вонючей Аланы Рей — и Захлера, конечно, которому Мос рассказал еще до того, как позвонил мне. (Ладно, реально не знает только Перл. Бедняжка Перл!)

Я открыла коробку и улыбнулась.

Это был сотовый телефон, крошечный, блестящий, почти невесомый, идеально ложащийся в ладонь. Какая изумительная идея…

Зомби, который таращился на красную ленточку, снова принюхался, и в этот момент телефон в моей руке завибрировал — словно зажатая в кулаке муха. Зомби посмотрел на меня и мяукнул.

— Это, наверно, меня, — сказала я.

Я заставила Астор Михаэлса подождать три вибрации и только после этого нажала зеленую кнопку.

— Какой вы умный!

— Это моя работа — делать талантливых людей счастливыми.

— Ммм…

Интересно, когда Мосси вернется домой после игры в подземке? Предполагалось, что он позвонит мне ровно в час, но теперь я могла бы позвонить ему раньше. Вот он удивится! Я захихикала.

— Видимо, я преуспел, — сказал Астор Михаэле.

— Очень даже… — Я нахмурилась. — Интересно, почему Перл никогда не давала мне такую штуку?

— Может, опасалась, что ты навлечешь на себя неприятности.

— Хммм… — Нет. Скорее всего, Перл хотела, чтобы только у нее был мой номер телефона. — Наверно, дело во времени. Лус спрятала мои кнопки, знаете ли.

— Ты уже говорила. Тебе нужен настоящий телефон, Мин. Тебе пора вернуться к настоящей жизни.

Зомби пристально смотрел на меня, как будто слушал.

— Что вы имеете в виду, Астор Михаэле?

— Почему бы тебе не переехать оттуда, Мин?

— Пере… ехать?

Мой взгляд обежал темную комнату, освещенную единственной свечой.

— У «Красных крыс» есть несколько апартаментов, зарезервированных для наших особых артистов на те случаи, когда они приезжают в город на запись. Можешь в любое время перебраться туда.

Я сглотнула и погладила Зомби. Его шерсть стояла дыбом.

— А как насчет…

— Твоих родителей? Через две недели тебе исполнится восемнадцать, Мин. Разве ты не можешь исчезнуть на это время? Думаешь, полиция станет трудиться искать беглянку, которая вот-вот получит право идти куда хочет?

Я не отвечала. Меня мало беспокоили и родители, и полиция. Но вот, сколько я смогу продержаться без Лус… Может, она и шило в заднице, но ее лечение позволяет мне оставаться в норме, более или менее.

И Мосси нуждается в ней даже больше меня. Я поделилась с ним лекарствами Лус, как только поняла, что он заражен. До сих пор они прекрасно помогали ему, но я не хочу, чтобы у него крыша поехала.

— Мин?

Я прикрыла ладонью микрофон.

— Что думаешь, Зомби?

Он широко распахнул глаза — блестящие, обеспокоенные, но и… возбужденные.

С Мосси все должно быть в порядке, это да, но мы тоже кое в чем нуждаемся — дышать свежим ночным воздухом, впитывать запахи и лунный свет. Спускаться в метро — как Мосси делает каждый вечер.

Я хотела узнавать больше… чтобы мои песни стали еще сильнее.

Я могу созвониться с Лус, и на протяжении двух недель она будет приходить в мое новое жилище. Может в честь моего дня рождения приготовить для нас обоих чай из мандрагоры. А как только мне исполнится восемнадцать, то пусть скажет родителям, где я, это уже не будет иметь значения.

Две недели мы с Мосом как-нибудь уж выдержим. Будем есть много чеснока. Скорее всего, все другие вонючие травы особой роли не играют. Это просто так, для вида.

Зомби замяукал, глядя на меня блестящими глазами. На новом месте он сможет выходить и играть со своими маленькими друзьями, когда пожелает.

Астор Михаэле заговорил снова.

— Как только ты не будешь сидеть взаперти в этой комнате, группа сможет репетировать каждый день. Подумай, что это для вас, в особенности с учетом того, что ваше первое выступление уже не за горами.

Я прикусила губу. Перл не раз высказывалась в том смысле, что хорошо бы репетировать не только по воскресеньям. Зомби пристально, с тревогой смотрел на меня, поводя хвостом.

— Ладно. Я перееду.

— Я, собственно, на такой ответ и рассчитывал — сказал Астор Михаэле, и я услышала его улыбку. Она заскользила по проводам, словно тоненькая иголочка. — Собирай вещи.

— Что, прямо сейчас? Ночь ведь.

— Лучшее время для побега, тебе не кажется? Пока мы говорили, я уже был в дороге. Ехал, чтобы подхватить тебя.

— Ох, но Мос должен чуть позже позвонить мне.

Послышался вздох.

— Ты сама можешь позвонить ему, Мин. Мой маленький подарок помнишь? С помощью которого разговаривают?

— Ох, и правда. — Я захихикала. — Хитроумный Астор Михаэле.

— Встречаемся через двадцать минут. Много не бери.

Много не бери? Как же!

Мне требовалась куча платьев — все мои черные, для сцены. Все ожерелья и серьги, пусть даже моя старая шкатулка для бижутерии розового цвета и еле держится. Всего несколько пар туфель, потому что практически придется покупать новые; мои не годятся для рок-звезды. Я упаковала все-все-все нижнее белье, которое мы с Перл купили в тот день, когда отправились в студию «Красные крысы», кроме пижамы, потому что я так скучала, лежа в ней целыми днями. Скучала от бесконечного спанья.

«Никогда больше, — думала я, набивая два чемодана. — В могиле отосплюсь».

Я, конечно, упаковала все свои блокноты. Большинство песен из них я помнила, но блокноты хорошо пахли, и мне нравилось разглядывать свой прежний почерк. Он стал гораздо лучше, когда я смогла читать песни, все на моем собственном, особом языке.

Зомби, весь дрожа, сидел на шкафу, и это напомнило мне взять с собой кошачью еду и его лоток для писанья. Я прихватила упаковку его сухого корма и пообещала, что он получит целую груду косточек — мы с Мосом будем нуждаться в большом количестве мяса, в особенности без настоек и чаев Лус.

Может, он придет и останется со мной? Эта мысль заставила меня вздрогнуть, и я снова обвела взглядом комнату, в которой прожила почти восемнадцать лет. В конце концов, настало время повзрослеть.

Болезнь опустошила эту комнату, лишив ее смысла. Лус унесла отсюда все, что раньше мне принадлежало, — в те времена, когда при виде этих вещей я начинала кричать. Она заменяла знакомые вещи новыми одну за другой, но теперь они не имели для меня никакого значения. Все, что было до болезни, пахло как старые детские игрушки, насыщенные лживыми воспоминаниями и вызывающие легкое чувство стыда.

Пусть лучше они останутся у родителей.

Мама и папа расстроятся, но я могу позвонить им по своему новому телефону и рассказать, как мне хорошо.

Я защелкнула замки чемоданов, подошла к двери, закрыла глаза и прислушалась. Максвелл крепко спал дальше по коридору. В последнее время он начал слегка похрапывать, половая зрелость делала его раздражительным и неспокойным. Ему будет гораздо лучше без сумасшедшей старшей сестры, приковывающей к себе все внимание.

Я прислушалась еще напряженнее — храп Макса в какой-то степени мешал. Внизу послышался еле различимый скрип… Что это? Астор Михаэле поднимается по лестнице? Но ему неизвестно о тайном ключе.

Телефон снова завибрировал в моей руке — словно крошечное нервное животное.

— Я готова, — прошептала я.

— Превосходно. Мы только что остановились. Господи, этот район знавал лучшие времена.

— Это не наша вина. Мусорщики сюда больше не приходят.

— Ну, я рад, что забираю тебя отсюда.

Внезапно на меня нахлынуло новое чувство — захотелось, чтобы не Астор Михаэле помогал мне сбежать. Может, это и не такая уж хорошая идея — уехать с ним. Мосси и сам мог бы мне помочь…

Но распаковать чемоданы, снова разложить и развесить все по шкафам, ящикам и под кровать, испытывая при этом чувство поражения… Нет, этого я даже представить себе не могла.

Задержаться здесь еще на день, даже еще на час… Немыслимо.

— Хорошо, — прошептала я. — Сначала вы должны найти ключ, а потом прокрасться вверх по лестнице без малейшего шума…

Он рассмеялся.

— Минуточку, дорогая Мин. Я никогда никуда не прокрадываюсь.

— Но… моя дверь заперта.

— Ну, так сломай ее.

— Ее? Вы имеете в виду дверь?

— Да, дверь. Ты пребываешь в таком состоянии пять месяцев и наверняка уже чувствуешь свою силу. Лично я ломаю двери неумышленно. Просто ударь по ней ладонью. С силой.

Я легко прикоснулась к двери, вспоминая все те ночи, когда пыталась взглядом провертеть в ней. Но сломать ее?

— Будет шум, — прошептала я. — Все проснутся.

— Пока они сообразят, что происходит, ты уже будешь внизу и за дверью. Не робей. Просто ударь по ней, Мин.

Я вспомнила, как у Перл округлились глаза, когда в прошлое воскресенье я одной рукой подняла ее микшерный пульт. Но сломать дверь?

— Хочешь навсегда остаться в своей комнате? — спросил он.

Я зашипела в телефон. Астор Михаэле и его маленькие тесты! Достаточно ли мы зрелые, чтобы не распасться? Достаточно ли стойкие, чтобы лицом к лицу встретиться с недоброжелательной аудиторией? Достаточно ли сильные, чтобы… ломать вещи?

Прекрасно.

Я отключила телефон, подхватила Зомби, приложила ладонь к двери, размахнулась…

И сильным ударом разнесла ее в щепки.

Снаружи стоял Мое, челюсть у него отвисла.

— Мосси! — воскликнула я.

Его запах наполнил комнату, и Зомби начал рваться из рук, чтобы спрыгнуть на пол и поприветствовать его.

Ладонь жгло.

— Я услышала бы, что ты поднимаешься, если бы этот вонючий Астор Михаэле не отвлек меня.

— Ммм… Я…

— Бедненький Мосси! У тебя измученный вид.

— Со мной кое-что произошло. Кое-что странное. — Он перевел взгляд на лежащие вокруг его ног куски дерева. — Зачем ты это сделала?

Я подхватила чемодан.

— Расскажу по дороге.

— По какой дороге? По дороге куда?

— На новое место жительства. Перестань дергаться! Возьмешь это?

Он удивленно мигнул, увидел мой второй чемодан и взял его за ручку.

Я на мгновение замерла, прислушиваясь. Максвелл определенно проснулся — он больше не храпел, ворочался в постели, смущенно сопя.

Внизу, в комнате родителей, пол заскрипел под их шагами.

— Пошли, — прошипела я.

Красться мы не стали. Ступени жалобно стонали, но это было так здорово — не беспокоиться из-за каждого скрипа или треска старых ступеней. Мы промчались мимо комнаты родителей, почти рядом с выходом, и тут папа включил верхний свет.

— Минерва? — негромко позвал он. — Макс?

Я открыла переднюю дверь. Внутрь хлынули запахи: горы мусора, гниющие осенние листья, маленькие друзья Зомби, быстро скользящие во тьме.

— Пока, папочка! — Я постаралась, чтобы мой голос звучал чуть-чуть опечаленно — из-за разлуки. — Не волнуйся, пожалуйста. Вскоре я позвоню.

— Что ты делаешь? Кто это?

У Моса сделался очень смущенный вид, но на самом деле глупо выглядел папа в своей пижаме.

— Передай от меня Максу и мамочке до свидания. Встретимся на моем дне рождения, ладно?

— Минерва! Ты не можешь просто взять и уйти… Ты нездорова! Куда ты?…

— Я же сказала, что позвоню тебе!

Папа никогда не слушает, что ему говорят. Я выскочила за дверь.

— Как ты уберешься отсюда? — кричал Мос, бегущий следом за мной. — А вдруг они вызовут копов? Я отпустил такси, а на метро мы ехать не можем! Эта тварь внизу…

— Все в порядке, Мос. Смотри, вон он!

Астор Михаэле стоял рядом со своим лимузином в половине квартала от нас и удивленно смотрел на Мосси. Его водитель топтался рядом, нервно разглядывая груды мусора и держа одну руку в кармане, словно был готов начать палить в маленьких друзей Зомби.

Мы подбежали, и я передала Астору Михаэлсу свой чемодан.

— Возьмите. Зомби своими когтями сейчас порвет мне платье.

— Ты берешь с собой кота? — спросил он, продолжая глядеть на Моса.

— И Мосси тоже! — воскликнула я.

— Да, понимаю. — Астор Михаэле устало вздохнул. — Привет, Мос.

— Что здесь происходит? — спросил Мое.

Чисто мужская ревность в его голосе заставила меня захихикать. Но потом папа закричал что-то, и мы все набились в лимузин, втащив за собой чемоданы вместо того, чтобы сунуть их в багажник. Водитель включил мотор, и мы умчались.

Я в окошко помахала папе.

— Мы переезжаем на новую квартиру, Мос, — объяснила я. — Ты останешься там со мной.

— Ммм… — промычал Астор Михаэле.

— Я не могу пойти домой, — сказал Мосси, глядя на мелькающий за окном ночной Бруклин. — Я видел этого монстра внизу, в подземке, и ангелы поймали меня. И чуть не увезли отсюда, точно так, как всегда говорит Лус.

— Ангелы? — спросила я, только сейчас заметив, каким шокированным выглядел Мос.

Бледный от потрясения, он дергался и потел, словно увидел что-то в миллион раз хуже, чем разбитая мной дверь.

— Это правда, Мин, — сказал он. — Борьба действительно происходит.

Я обняла его.

— Не волнуйся, Мос. Мы найдем для тебя безопасное место.

— Любой ценой, — сказал Астор Михаэле, — я должен делать все, чтобы талантливые люди были счастливы.

22 «Crowded House»[55]

ПЕРЛ

На следующее утро после выступления «Армии Морганы» зазвонил мой телефон; это оказался Астор Михаэле.

— У меня из-за вас похмелье, — сказала я, ощущая все бокалы шампанского, которые он мне приносил.

Дело происходило во время завтрака, и мама бросила на меня через стол суровый взгляд, но я его проигнорировала. Тупые гены шампанского.

Астор Михаэле рассмеялся.

— Ну, по крайней мере, нам есть что отпраздновать. Они наконец готовы.

Я прищурилась от яркого солнечного света, льющегося через окно столовой.

— Контракты?

— У меня в руках.

— Ваш адвокат работает в субботу утром?

— Они были готовы еще вчера.

Мама делала вид, что не слушает, но я старалась говорить потише. Все так и подталкивали меня побыстрее довести до конца эти переговоры, как будто задержка была по моей вине.

— И почему вы даже словом не обмолвились об этом вчера вечером?

— Вчера у меня был очень напряженный вечер.

— Ох, ваши таинственные дела.

Он покинул меня и Алану Рей еще до окончания выступления в клубе, улыбаясь с таким видом, словно имел какой-то грязный секрет.

— А после этого я был занят еще больше. — Астор Михаэле устало вздохнул, — Давай встретимся в два часа в центре, и я все объясню.

— Объясняйте что угодно, только принесите контракты.

— Контракты? — спросила мать в тот момент, как я отключилась. — Надо понимать, ты добилась, чего хотела?

Я посмотрела на свои руки. Они дрожали — наполовину от похмелья, наполовину от волнения.

— Да, так оно и есть.

Она посмотрела в окно.

— Не понимаю, зачем мы впустую тратили все эти деньги на школу, если ты в состоянии просто взять и сделать что-то вроде этого.

— «Джульярд» не пустая трата денег, мама. Но со школой… покончено.

Она смотрела на меня, пытаясь придать лицу выражение недоверия, хотя понимала, что я права. С каждым днем на занятия приходило все меньше учеников, но и они планировали найти способ сбежать из города. Эллен Бромович все говорила правильно: неделю назад оркестр старшекурсников был официально распущен до конца учебного года. Инфраструктура рушилась прямо на глазах.

— Плюс, — добавила я, — это мечта моей жизни и все такое.

— Твоей жизни? Тебе всего семнадцать, дорогая.

Я уставилась на маму, готовая ответить очередной резкостью, но ее глаза засияли в солнечном свете, и внезапно я заметила то, чего никогда не могла даже вообразить: моя несгибаемая мать выглядела хрупкой и уязвимой, как будто беспокоилась о будущем.

У меня возникла мысль — а что, если все ее друзья сделали то же самое, что и мои? Отбыли в Швейцарию, покинули город? Что, если никого больше не беспокоит сбор денег для музеев, танцклассов и оркестров? Что, если все вечеринки, ради которых она жила, не имеют больше причин собираться и просто перестали происходить, сделав все ее бриллианты и черные платья для коктейлей ненужными?

Маме тоже требовалась инфраструктура, внезапно осознала я, и сейчас она рушится у нее на глазах.

Поэтому я сказала лишь:

— Семнадцать лет — это не так уж мало, мама. Надеюсь, еще не слишком поздно.

Я позвонила домой Мосу, чтобы позвать его с собой. В конце концов, мы вдвоем начинали эту группу. Это был наш момент триумфа.

Мать не видела его сегодня утром. Она вообще не была уверена, что он ночевал дома, и была явно огорчена этим. Может, в прошлом Мос иногда не приходил домой в ночь с пятницы на субботу, продолжала она, но, учитывая, что сейчас происходит, ему следовало бы быть осмотрительнее…

Отключившись, я тоже слегка забеспокоилась, надеясь, что Мос не собирается подвести меня. Если не считать Аланы Рей и почти восемнадцатилетней Мин, все наши родители должны были скрепить своей подписью контракты «Красных крыс». До нашего первого выступления оставалось всего шесть дней, и сейчас было не время провоцировать стычки.

Потом я позвонила домой Захлеру, но там никто не отвечал, и голова у меня пошла кругом от обилия воображаемых причин, по которым оба они могли одновременно исчезнуть. В последнее время полиции часто приходится заниматься исчезновением людей, в особенности под землей; ходили даже слухи, что метро собираются полностью закрыть. Но ведь Мос и Захлер не настолько тупы, чтобы спускаться в подземку.

Нет, только не сейчас, когда мы так близки к…

Астор Михаэле сообщил мне адрес огромного жилого квартала на Тринадцатой улице. Я прибыла туда вовремя; он ждал меня в холле, зажав под мышкой портфель из крокодиловой кожи.

— Нам нужно подняться, — сказал он.

— Вы живете здесь?

Ковер в холле местами протерся, позади портье в креслах сидели два охранника с ружьями на коленях. Они внимательно разглядывали нас.

— Господи, нет. У «Красных крыс» здесь свои квартиры. Думаю, ты, наверно, захочешь встретиться кое с кем.

Я не понимала, что он имеет в виду, но мне было все равно; я не могла оторвать взгляд от портфеля.

Лифты оказались старомодные, на кабелях, похожие на клетки в зоопарке. Когда мы вошли внутрь, старик в униформе закрыл за нами дверь и рывком отвел в сторону огромный рычаг. Лифт начал подниматься, этажи были видны между прутьями «клетки». Мое похмелье принялось ворчать из-за трех чашек кофе, которые я выпила. Астор Михаэле повернулся ко мне, еще сильнее сжимая свой портфель.

— Перл, я занимаюсь этим с тех пор, как новый звук стал по-настоящему новым.

— Поэтому я и разыскивала вас.

— И за это время я записал пятнадцать групп. Но ваша — это нечто особенное. Ты ведь понимаешь это?

Глядя, как этажи скользят мимо, я улыбнулась, вспомнив, какой трепет меня охватил, когда я нашла Моса и Захлера.

— У нас есть душа.

— И эта душа — Минерва, Перл. Она — вот что делает вас особенными.

Мы так резко остановились, что меня чуть не вывернуло наизнанку. Я сглотнула, сердце забилось чаще. К чему ведет Астор Михаэле? Он что, не хочет записывать остальных? Пытается возбудить во мне ревность к Мин?

Лифтер поворачивал свой рычаг то в одну сторону, то в другую, в соответствии с чем мы слегка приподнимались и опускались. По-видимому, цель состояла в том, чтобы пол в лифте остановился на одном уровне с покрытым красным ковром полом по ту сторону «клетки». Я попыталась вспомнить, сколько бокалов шампанского купил мне вчера вечером Астор Михаэле.

— Я знаю, что Минерва особенная, — сказала я, тщательно подбирая слова. — Мы вместе выросли.

— В самом деле?

В конце концов, лифт слегка накренился и со стуком остановился. Мы вышли и оказались в длинном коридоре. «Клетка» закрылась и уехала.

— Из моих пятнадцати групп, Перл, к настоящему моменту самоликвидировались одиннадцать, — сказал Астор Михаэле, не трогаясь с места.

Ну, это была не новость. Все знают, что группы «Красных крыс» имеют тенденцию распадаться.

— И все они представляли новый звук, надо полагать.

— И почему, как ты думаешь, это происходило?

— Ну… Не знаю. Наркотики?

Он покачал головой.

— Такое объяснение мы обычно даем прессе. Но на деле это случается крайне редко.

Я прищурилась.

— Вы хотите сказать, что скрываете истину, ссылаясь на наркотики? Почему?

— Потому что есть вещи похуже наркотиков. — Он вздрогнул. — Вчера вечером с «Токсоплазмой» случилась… ну, можно сказать, авария. После первого же выступления, заметь. Эти парни никогда по-настоящему не ладили друг с другом, знаешь ли.

По его лбу стекала струйка пота; никогда раньше я не видела Астора Михаэлса расстроенным.

— Что произошло?

— Кто знает точно? Стресс был ужасный. И потом убрать все за ними дорого стоило. — Он почистил под ногтями свободной руки ногтем другой. — Приятного мало.

— С ними покончено?

— Ну, не в прямом смысле. Как ты говоришь, это всегда было проблемой с новым звуком. «Токсоплазма» имела душу, но ее хватило лишь на одно выступление. Одно-единственное выступление! — Он испустил долгий вздох. — «Армия Морганы» может продержаться целую вечность, но, конечно, они не настоящие.

— Эй, может, они вчера играли и не идеально, но, по-моему, замечательно. В каком смысле «не настоящие»?

Астор Михаэле бросил взгляд в один конец коридора, потом в другой.

— Объясню на месте.

Он повернулся и пошел. Я последовала за ним, и живот у меня снова взбунтовался. Колени дрожали, как будто пол под ногами ходил ходуном. Что мы здесь делаем?

Он остановился перед одной из дверей и дважды постучал. Никакой реакции.

— Не хочется беспокоить жильцов, но, думаю, их нет.

— Кто здесь живет?

Он вытащил из кармана ключ и отпер дверь. Внутри нас ждал Зомби.

— Я всегда различал их, — начал Астор Михаэле. — Даже до того, как это случилось со мной.

Я смотрела на кушетку, по которой была разбросана одежда Мин: черные платья, шали, колготки. На полу лежали два раскрытых чемодана.

Живот снова свело. Теперь Минерва живет здесь. И это Астор Михаэле переселил сюда ее, свою особенную девушку.

— Они ходят по клубам, их глаза буквально источают секс. Но когда они оказываются на подмостках… — Он покачал головой. — Они натуральные звезды, чертовски харизматичные. Не считая одной маленькой проблемы.

— Они сумасшедшие?

— Сумасшедшие? Я работаю на компанию звукозаписи, Перл, и не имею дела с сумасшедшими. — Он наклонился вперед. — Нет. Они кровожадные каннибалы.

Я посмотрела ему в глаза. Неужели он только что произнес слово «каннибалы»?

Но потом я вспомнила, как во времена до появления Лус пришлось госпитализировать одного из докторов Мин. Вспомнила, как она обожала сырое мясо, как с каждым днем ее зубы становились все острее.

Почти такими же острыми, как у Астора Михаэлса.

Холод прокрался вдоль позвоночника.

— Зачем вы привели меня сюда?

Он недоуменно посмотрел на меня, а потом насмешливо фыркнул.

— Послушай, я никогда даже не пытался делать это, ни разу. Я не такой, как все они. — Его веки подергивались, похоже, он все еще нервничал. — Я в своем уме. И ни ради чего в мире не причиню тебе вреда, моя дорогая малышка Перл. Ты ведь оказала мне такую огромную услугу!

— Услугу?

— Вот уже два года я ищу кого-то вроде себя — инфицированного, но иммунного к голоду. Певицу, способную подняться на сцену и донести новый звук до мира без… — Он снова посмотрел на свои ногти. — Почти без каннибализма.

Да, хотелось бы узнать, что конкретно произошло прошлой ночью с «Токсоплазмой». Скорее всего, то, что осталось, восстановлению не подлежит ни в какой клинике.

— Вот почему меня охватил такой трепет, когда ты привела ко мне Минерву, — продолжал Астор Михаэле. — Она настоящая, понимаешь? Не притворяется, как Эйбрил Джонсон. Но и не такая, как парни из «Токсоплазмы». — Зомби вспрыгнул ему на колени, и он погладил кота по голове. — Она иммунна к голоду.

— Я бы не стала заходить так далеко. — Я обвела взглядом разбросанную одежду. — Какое-то время она была очень плоха.

— Выходит, ты каким-то образом помогла ей остаться самой собой.

— Нет, не я. Ее родители наняли эту… в общем, женщину, сведущую в эзотерике. Которая знает, что делать с ней.

Я снова оглянулась по сторонам. Интересно, как Мин теперь рассчитывает получать то, в чем нуждается? Сколько продержится без настоев Лус?

— Ну, если есть кто-то, понявший, как лечить эту штуку, мы должны действовать быстро. Пройдет совсем немного времени, прежде чем лекарство разольют по бутылкам и его сможет получить любая рок-звезда. — Он содрогнулся. — Что за несчастье, право.

Я перевела взгляд на его руки с длинными, острыми, наманикюренными ногтями.

— И это никогда не делало вас…

— Безумным? Каннибалом? — Он покачал головой. — Просто иногда хочется сырого мяса. Ну, и еще я сексуально озабочен, постоянно.

— Сексуально озабочен?

По коже поползли мурашки.

— Конечно. — Он усмехнулся. — Именно так эта штука и распространяется, знаешь ли. Это ведь всего лишь болезнь, Перл. Просто какой-то новый микроб в воде. И, насколько я в курсе, эта болезнь передается половым путем. И заставляет носителя хотеть распространять ее.

Я закрыла глаза. Значит, Лус была права насчет мальчиков. Интересно, насчет чего еще она была права? Где ее ангелы теперь, когда я нуждаюсь в них?

Потом я вспомнила, что Марк тоже пострадал. Может, он и заразил Минерву? Или в точности наоборот? Кто-то из них нарушил верность и…

Мне на колени вспрыгнул Зомби, и я открыла глаза.

Астор Михаэле продолжал говорить.

— Вот уже два года я гоняюсь за необычными певицами, стремясь найти ту, которая, заполучив эту харизму, не сошла бы с ума. Но каждый раз результат один. Пятнадцать групп, Перл. И, в конце концов, ты приводишь ко мне уже готовую рок-звезду! — Он откинулся назад, поглаживая ладонью платье Мин и вздыхая. — После всех моих трудов.

Я сидела, поглаживая Зомби и пытаясь сдержать крик по мере того, как сказанное доходило до меня. Астор Михаэле сознательно распространял эту болезнь, погубил множество людей, которые стали такими, как Минерва, и теперь лежали, скорчившись, на улицах и платформах подземки, или родственники вынуждены были запирать их на чердаках.

Мы заключили сделку с монстром. Новый звук — музыка монстров.

Я сделала глубокий вдох, напоминая себе о контрактах. То, что я узнала, ничего не меняет. Артисты всегда люди со сдвигом; имеет значение лишь то, что ты делаешь со своим безумием. Мы по-прежнему хорошая группа, выдающаяся группа, даже если весь наш музыкальный стиль базируется на… болезни.

Пока мы — Тадж-Махал групп каннибалов, может, это не так уж и плохо.

— Хорошо, — сказала я.

На самом деле, конечно, хорошего было мало, но, произнеся это слово, я почувствовала себя лучше.

Астор Михаэле улыбнулся.

— Значит, теперь мы в этом деле заодно, да, Перл? Мы должны заботиться о здоровье и благополучии Мин, чтобы все наши немалые труды — твои и мои — не пропали даром. Даже если некоторые ее поступки по-настоящему злят и раздражают тебя. Договорились?

Я прищурилась, глядя на него.

— Типа чего?

— Ну, я имею в виду то, что она не всегда может… контролировать себя. Эта болезнь делает людей безумными, вспыльчивыми и в особенности сексуально озабоченными. Иногда даже я не в состоянии контролировать себя.

— Может, вы не так уж и стараетесь?

Он широко улыбнулся, обнажив острые зубы.

— Вполне скромная плата за искусство.

Зомби навострил уши, спрыгнул с моих колен и подбежал к двери. Спустя мгновение послышалось звяканье ключей.

— Ну, вот они и дома. — У Астора Михаэлса снова задергалось веко. — Помни главное — мы все хотим, чтобы эта группа добилась успеха. Поэтому не своди бедную Мин с ума. Я собственными глазами видел, что это такое, и ты даже вообразить не можешь, через что ей пришлось пройти. Будь с ней милой, ладно?

Голова у меня снова пошла кругом.

«Они дома», — сказал он.

Они!

Дверь открылась, в комнату ворвалась Мин. Следом вошел Мос, неся потрепанную спортивную сумку.

— Мосси! Ты только глянь, кто здесь! — воскликнула Мин, ослепляя меня своей физумительной красотой, своей каннибальской харизмой.

Мос просто стоял и смотрел на нас; вид у него был удивленный, но не виноватый.

Чувствуя, как внутри все сжалось, я вспомнила, как обеспокоенно сегодня утром звучал по телефону голос его матери. Он скинул с плеча сумку, и она плюхнулась на пол, словно мертвое тело, так была набита. Он перебрался сюда.

— Привет, Перл. Как дела?

Я попыталась ответить, но живот окончательно свело, казалось, все выпитое вчера шампанское поднимается к самому горлу. Минерва подошла к Мосу и, как бы защищая, обняла его за плечи.

Теперь он принадлежал ей. Целиком и полностью.

Сейчас, когда они втроем собрались здесь, я видела происшедшие с Мосом изменения, все признаки, на которые прежде закрывала глаза: глянец кожи, прекрасную, нечеловеческую архитектуру лица. В точности как Мин весной — когда голод только пробудился в ней, — он стал настолько привлекателен, что было больно сердцу.

Даже прищуренные — чтобы уберечься от тусклого света свечи, — его глаза мерцали, исполненные жалости ко мне. Наверно, он знал, чего я хотела.

Но вместо меня это получила она.

Внезапно ощущение пустоты в душе смыло неудержимой яростью: Минерва снова сделала это, завела роман с музыкантом группы — моей группы. Наплевала на то, что произошло с Марком и «Системой», наплевала на все, что говорила ей Лус, — Мин снова сделала это со мной. Я стиснула кулаки. И конечно, она швырнет мне все это в лицо именно сейчас, когда мы так близки к подписанию контрактов.

Я почувствовала на себе взгляд Астора Михаэлса, взывающий к моему самообладанию. Ради блага группы. Ради блага нового звука… этой музыки монстров.

Он расстегнул замки портфеля и достал ручку.

Я проглотила вопли; они обожгли и оцарапали горло, словно остро нарубленные кубики льда.

— Привет, ребята, — сказала я. — Тут очень мило.

Часть V Выступление

Тщательно изучите Черную смерть, и вы поймете одну истину: когда дела начинают идти плохо, человеческие существа всегда находят способ сделать их еще хуже.

В тот год, когда смерть пришла в Европу, был осажден город на пороге Азии под названием Коффа. Когда нападающие обнаружили, что их косит странная новая болезнь, они приняли мудрое решение — бежать. Но прежде они катапультировали через стены осажденного города трупы погибших от чумы — и в результате заболели обе враждующие стороны. Блестящее решение.

Когда Черная смерть достигла своего пика, церковь занялась поисками того, кого можно в этом обвинить, и начала преследовать еретиков, мусульман и иудеев. Опасаясь гонений, эти люди покидали насиженные места, и болезнь убегала вместе с ними. Чистая работа.

За год до прихода Черной смерти между Англией и Францией разразилась война, но вместо того, чтобы заключить перемирие хотя бы на время, пока бушует пандемия, они продолжали сражаться. Фактически они сражались 116 лет, обрекая своих людей на бедность и скудное питание, что повышало их восприимчивость к болезням. Сейчас это рассматривалось бы как преступление.

Черной смерти помогали война, паника и даже погода, но не было у нее лучшего союзника, чем человеческая тупость. Иногда можно удивляться, как это наш вид вообще до сих пор жив. Не без помощи, уверяю вас.

Магнитофонные записи Ночного Мэра: 411–421

23 «Moral Hazard»[56]

АЛАНА РЕЙ

Я еще не приняла решения, но мои руки были спокойны.

Я находилась здесь, в ночном клубе, уже больше трех часов, ни разу за все это время не испытав потребности барабанить пальцами или прикасаться ко лбу. Ритм вселенной как будто замер в эти моменты перед игрой, и подстраиваться к нему не было необходимости.

Клуб находился в конце длинной улочки в районе, где производят мясные консервы. Никакого мусора, стены разрисованы гигантскими фресками и граффити. Я прошла внутрь через огромную погрузочную платформу, грузовики с грохотом въезжали туда один за другим, ожидая разгрузки.

Внутри пространство было больше трехсот футов от сцены до задней стены, эхо лениво гуляло по залу, отставая почти на целую секунду — два удара на сто двадцать ударов в минуту. Бесполезно для игры, но замечательно для меня. Мне нравилось мое импровизированное эхо с этой группой, нравилось контролировать хоть что-нибудь. Мои видения, мои эмоции, даже узоры моей игры — все, казалось, выскакивало непрошеным прямо из воздуха, но, по крайней мере, эхорезонаторы повиновались мне.

Астор Михаэле попросил меня прийти пораньше, чтобы проверить звук и дать возможность инженерам приспособиться к моим ведрам для краски. Я принесла тридцать шесть штук, чтобы разложить их в восемь пирамид, плюс особые ведра: необычного размера и толщины, а одно даже с трещиной, которое издавало жужжание.

В отличие от Перл, инженеры поблагодарили меня за то, что от моего пульта к их я протянула всего два канала связи. Этим вечером им предстояло обслужить четыре группы — и в каждой имелся собственный набор из основного трио, баса, устройств звуковых эффектов и регуляторов уровня громкости; конечно, им хотелось, чтобы все было как можно проще. Они позволили мне находиться рядом, пока проверяли звук, а потом липкой лентой закрепляли ноты на огромном микшерном пульте клуба. Сбоку из него отходил целый клубок кабелей, помеченных разными цветами по принадлежности к каждой из четырех групп.

Я все еще наблюдала за их работой, когда почувствовала за спиной присутствие Астора Михаэлса.

— Мисс Джонс, — сказал он, держа в руке пачку бумаг.

— Я предпочитаю — Алана Рей. Он улыбнулся.

— Прости за официальный тон, но нам нужно оформить коммерческую сделку. — Он зашелестел бумагами, и воздух пошел рябью. — Ты единственная, кто до сих пор не поставил свою подпись. Может, у тебя проблемы с письменной речью?

— Лучшая в классе. Далеко обгоняла всех остальных.

— Ну и прекрасно. — Он вытащил толстую авторучку. — Уверен, твоя подпись будет более разборчива, чем Захлера — или его матери, если уж на то пошло.

Барабанщик на сцене начал долгий пассаж, проверяя всю свою установку. Звук фазировался и искажался, пока инженеры осуществляли свою настройку. Несколько мгновений мы оба молчали.

Потом барабанная дробь смолкла, и Астор Михаэле разложил контракты на микшерном пульте.

— Итак?

Я смотрела на них, на эти тщательно подобранные, мелкими буквами отпечатанные слова. Пока я читала контракт, он сплетался в моем сознании в клубок, пронумерованные параграфы с перекрестными ссылками обвивали друг друга, словно тема фуги.

— Что-то не так?

— Меня беспокоит… этическая сторона подписания этого документа.

— Этическая сторона? — Он засмеялся. — Помилуй, Алана Рей! В этой группе четверо несовершеннолетних, двое из которых не в своем уме. Минерва подписала свой контракт с отсрочкой на неделю. Кроме того, у нас имеются простофиля и сексуально озабоченная распорядительница. Этическая сторона твоей подписи? Практически ты среди них единственная в здравом уме.

Мне не нравилось, как он говорит о других, но прежде я должна была объясниться.

— Меня беспокоит не собственная правомочность. Меня беспокоит сегодняшний вечер.

— Волнение перед выходом на сцену? — Его тон смягчился. — Это связано с твоим состоянием?

Я покачала головой.

— Дело вообще не во мне. Что, если подписание этого контракта содержит в себе риск причинить вред другим людям? На языке закона это называется моральный риск.[57]

— Не улавливаю мысли.

Я подняла взгляд от россыпи слов на микшерном пульте и, в конце концов, посмотрела Астору Михаэле в глаза.

— Мне кажется, сегодня вечером может произойти что-то очень опасное… из-за нас. Из-за того, кто такая Минерва.

— Ох! — Он удивленно уставился на меня. — Значит, ты… что-то видела?

— Только то, что вижу всегда, когда она поет.

— Твои милые лохнесские галлюцинации?

Он улыбнулся.

— Я видела то же самое и во время выступления «Армии Морганы», но сильнее.

Барабанщик ударил по малому барабану, эхо прокатилось по огромному клубу. Сегодня вечером здесь будут тысячи людей. По бокам сцены стояли огромные груды усилителей, сейчас негромко гудящих.

— Чем больше людей, тем больше зверь, — закончила я. — И чем громче звук, тем больше зверь.

— Надеюсь, что да, Алана Рей, но от этого он не становится реальным. — Астор Михаэле нахмурился. — Это тебе понятно?

— Понятно ли?

Некоторое время он пристально смотрел на меня с искренним недоумением, а потом покачал головой.

— Мы оба видели в жизни странные вещи, тут я согласен. И у нас обоих они вызывали особые… состояния. Но мы оба сумели что-то создать из них. Именно поэтому мы сидим тут над этим контрактом, ты и я.

Я поглядела на его зубы, вспомнив, что Перл рассказывала мне по телефону этой ночью. Как Астор Михаэле делает карьеру, создавая новых насекомых.

Он постучал по бумагам длинным ногтем.

— Вот это реально, а твои видения нет. И ты знаешь это.

Внезапно я разозлилась.

— Почему вы так уверены? Это ведь моя голова, не ваша. Никто не может видеть то, что я.

Он вперил в меня хладнокровный взгляд.

— Однако ты — самый логичный человек из тех, кого я когда-либо встречал, Алана Рей. И ты не пришла бы сюда проверять звук, если бы не собиралась играть сегодня вечером, а ты не будешь играть сегодня вечером, если не подпишешь эти бумаги. Выходит, на самом деле, ты не веришь ни в каких монстров.

Я сглотнула и посмотрела на свои руки — абсолютно спокойные, готовые играть. Я всю ночь мечтала о том, как буду барабанить, как окажусь на сцене, освещенная огнями рампы.

— Но вы же сами говорили, что Минерва способна изменять вещи. Что, если она сделает зверя реальным?

— Я уже два года наблюдаю за тем, как эта эпидемия катится по Нью-Йорку, но никогда не видел ничего подобного тому, что ты описываешь.

Я смотрела на него и очень хотела поверить. В конце концов, это Астор Михаэле открыл новый звук. Может, он и впрямь знает, о чем говорит.

— Ты не доверяешь мне? — спросил он, вертя в пальцах ручку. — Думаешь, я неправильно поступаю с тобой?

— Я думаю, это было очень правильно — то, что вы сделали для Минервы.

Он насмешливо фыркнул.

— Наконец-то хоть кто-то поблагодарил меня.

— Да. Спасибо вам.

Освобождение Минервы напугало Перл, но я видела слишком многих своих одноклассников в психиатрических больницах, приютах и тюрьмах. И я точно знаю, что запирать людей паранормально — против нормального, не рядом с ним.

Сидеть в заключении — это не лечит, это подавляет.

— Ну, в таком случае… — Он протянул мне ручку, мерцая глазами. — Я не думаю, что ты боишься меня или монстров. Я думаю, ты боишься собственного успеха.

Я покачала головой. Астор Михаэле очень, очень ошибался насчет этого. Сегодня утром я выбросила свое ведро для мелочи. Моральный риск или нет, но я хотела быть более реальной, чем человек, выпрашивающий подаяние на улицах.

Ну, я и подписала, в чем он, конечно, никогда не сомневался.

24 «10 000 Maniacs»[58]

ЗАХЛЕР

Сейчас толпа заполняла зал — тысяча человек, сказал Астор Михаэле, но по шуму казалось, будто миллионы. Здесь, в закулисной раздевалке, этот шум звучал как жужжание, словно целый рой пчел только и ждал, как бы вонзить в кого-нибудь жало.

Чем дольше я вслушивался, тем больше создавалось впечатление, что они готовы освистать того, кто окажется на сцене. В особенности неумелого басиста, играющего всего четыре недели…

Я сглотнул. Никогда в жизни я так не нервничал.

Это реально. Это на самом деле. Это произойдет прямо сейчас.

Худшего места для упражнений, чем под флуоресцентными лампами раздевалки, нельзя было и придумать, но я сидел в кресле, ударяя по струнам. Может, я буду играть хоть чуть-чуть лучше; может, достаточно, чтобы избавить себя от унижения.

Иногда, играя на своем новом инструменте, я чувствовал, что пальцы движутся грациознее, чем когда-либо на гитаре. В последнее время я мечтал, чтобы весь мир расширился от размера гитары до размера баса, чтобы внезапно все подстроилось под меня и мои большие, толстые, неуклюжие руки. Однако в данный момент струны баса Перл ощущались в дюйм толщиной и двигались, под моими пальцами медленно и вяло, словно зыбучий песок в ночном кошмаре.

Мос выглядел не намного лучше. Он стоял в углу раздевалки в темных очках и дрожал. Пот покрывал лицо и голые руки.

— Ты выглядишь, как будто у тебя грипп, Мос, — сказал я.

Он покачал головой.

— Мне просто нужна чашка моего чая.

— Почти готово, Мосси.

Чайник был подключен к розетке в стене рядом с тем местом, где сидела Минерва и делала макияж. Она дожидалась, пока он закипит, чтобы заварить какие-то странные травы.

— Твою чашку чая?

Я покачал головой. Жизнь с девушкой превратила Моса в сущего зануду. И все это была моя вина, потому что я посоветовал ему позвонить Минерве, а сделал я это, потому что разозлился на него за желание переключить меня на другой инструмент…

Во всем виноват этот тупой бас!

Алана Рей стояла прямо в центре комнаты, глядя на свои растопыренные пальцы. Они были неподвижны, как скала, и от этого она выглядела незавершенной, как будто все ее подергивания украл Мос.

Вместо обычной армейской куртки на ней поверх джинсов было фотличное японское кимоно. Лично мне никто не сказал, что надо бы принарядиться. Я перевел взгляд на свою неизменную старую футболку. Не глупо. Может толпа освистать меня из-за нее? Сейчас в их шуме явственно слышалось нетерпение. Все начнется через час, и эта задержка, как все время повторял Астор Михаэле, заставит их по-настоящему завестись…

Но что, если она просто взбесит их?

Перл стояла в противоположном от Моса углу, в том же платье, в котором была в «Красных крысах». Она выглядела физумительно, и я повторял бы это, даже если бы мозги у меня расплавились.

Но она не выглядела счастливой. Она то и дело бормотала себе под нос:

— «Особые гости»? Скорее «Особые дебилы». До сих пор не верится, что мы будем выступать как «Особые гости».

— Группа, которая выступает первой, называется «Плазмодий», — сказал Мос — Ну и название, правда?

Перл посмотрела на него, потом вперила злобный взгляд в Мин.

— Отчасти похоже на «Токсоплазму».

— Нам нужно как можно скорее заиметь настоящее название, — заявила Мин, глядя на свое отражение в зеркале и уверенными движениями накладывая макияж. На ней было длинное вечернее платье и множество бижутерии. Она совершенно не нервничала и не заметила брошенных на нее взглядов Перл. — Если бы его выбирал Астор Михаэле, там наверняка присутствовало бы слово «плазма».

— А что это вообще такое — плазма? — спросил Мос.

— Это слово может означать две вещи, — ответила Алана Рей. — Наэлектризованный газ и кровь.

— Здорово, — пробормотала Перл. — Какой вариант, по-вашему, ему больше нравится?

Чайник внезапно пронзительно взвизгнул. Минерва отключила его, налила вскипевшую воду в чашку с травами, и комнату наполнил запах компостной кучи.

— Готово, Мос.

Сквозь стены прорвался взрыв звука, сотрясший пол под нами.

— Дерьмо! — прошипел я. — Это первая группа. Мы вторая. То есть следующая.

— Правильно, — заметила Алана Рей.

Живот у меня взбунтовался — прямо как в детстве, когда мне подарили химический набор, и я проглотил кое-что из него. Нам предстояло встретиться лицом к лицу с потенциально смертоносной толпой всего… через полчаса.

— Плюс время перенастройки, — добавила Алана Рей.

Я закрыл глаза и прислушался. Пока толпа никого не освистывала. Может, в конечном счете, они и не такие уж мерзкие. Но «Плазмодий» играл умело; непохоже, что им пришлось перейти на новые инструменты, скажем, месяц назад или около того…

— Вслушайтесь хорошенько, — сказал я. — Их басист играет быстрее меня. Все решат, что я слабак.

— Ты не слабак, Захлер, — сказал Мос — И на мой вкус, он играет слишком быстро.

— На такой скорости к утру он будет мертв, — сказала Перл, глядя на свои руки.

— Мертв? — переспросил я. — Что ты имеешь в виду?

Интересно, люди когда-нибудь умирают на сцене? Типа, от инфаркта? Или их убивают зрители, потому что они слабаки?

— Расслабься, Захлер. — Сейчас Мос пил свой чай, все еще дрожа. Минерва промокала пот на его лице полотенцем. — У тебя полчаса, чтобы взять себя в руки.

Замечательно. Меня уговаривал успокоиться парень, который выглядел так, будто умирает от лихорадки Эбола. Может, Мос потеряет сознание и тогда «Особые гости» смогут выступать только после того, как он придет в себя… и у меня появится возможность еще попрактиковаться.

Алана Рей по-прежнему смотрела на свои руки. Уже некоторое время она совершенно не двигалась, типа дзен-мастера кун-фу, погруженного в созерцание и прозревающего судьбу. Я подумал; что, наверно, и мне следовало надеть что-нибудь японское — тогда я, по крайней мере, выглядел бы глупо. Хотя, по правде говоря, я и так выглядел глупо. В обычном смысле этого слова.

— Время — странная вещь, Захлер, — сказала Алана Рей. — Если как следует сконцентрироваться, тридцать минут могут показаться пятью часами.

Но это было не так. Они промчались, словно пять секунд.

А потом в раздевалку вошел Астор Михаэле и сказал, что нам пора.

Тысяча их ждала там, и все до одного глядели на нас.

Изредка доносились случайные выкрики — они не были направлены конкретно против нас, просто зрители скучали в ожидании начала выступления второй группы. Фанов у нас пока не было — мы с Мосом пригласили нескольких друзей, но они не смогли пройти сюда по возрасту. При виде враждебно настроенной толпы я внезапно осознал одну важную вещь, которую упускал в своих мечтах рок-звезды: во всех своих фантазиях о том, как я стану знаменит, я уже был знаменит, то есть никогда не становился знаменитым. Я никогда не появлялся перед толпой в первый раз, никому не известный и беззащитный. В моих мечтах этот ужасный вечер был позади.

Я бросил взгляд на Моса, но он смотрел на свои ноги и все еще дрожал, как будто у него приступ. Позади ведер для краски глаза Аланы Рей по-прежнему были закрыты, а Перл смотрела на свои клавиатуры, так быстро щелкая переключателями, будто собиралась взлететь в космос. Никто не смотрел на меня, типа, всем внезапно стало неловко быть в одной группе со мной.

«Это не моя вина! — хотелось мне закричать. — Я никогда не хотел играть на басе!»

Единственной, кто, казалось, радовался выходу на сцену, была Минерва. Она уже перегнулась через свою стойку с микрофоном и разговаривала с компанией татуированных парней в передних рядах, вовсю кокетничая с ними и отталкивая их жаждущие руки ногами в черных туфлях на высоких тонких каблуках. Даже сквозь темные очки было видно, что глаза у нее пугающе огромны и мерцают, высасывая энергию из толпы, хотя она еще не пропела ни одной ноты.

Перл дала мне низкое ми, я сделал глубокий вдох и стал настраиваться. Мой бас грохотал при этом по всему залу, словно сирена, подающая сигналы судам в туман. В ответ послышалось несколько выкриков, как будто я прервал чью-то беседу, чем вызвал их раздражение.

У парней, заигрывающих с Минервой, были могучие мускулы и татуировки на бритых головах. Вчера вечером я читал о какой-то крупной заварушке в Европе, целая толпа футбольных фанатов как бы вмиг обезумела, и они накинулись друг на друга. Сотни погибших, и никто не знает почему.

Что, если то же самое произойдет здесь, прямо сейчас? Что, если вся эта толпа превратится в жаждущих крови маньяков? Я точно знал, кого они убьют первым.

Осла басиста в рваной футболке, вот кого.

Когда все настроились, огни на сцене начали гаснуть. Наступила полная тьма, словно я внезапно ослеп от волнения. Снова послышались еще более нетерпеливые крики, кто-то завопил:

— Вы фуфло!

В ответ люди рассмеялись, поскольку мы даже еще не начали.

Мы были как мертвые.

Я сглотнул, ожидая начала…

— Захлер! — прошипела Перл.

Ох, правда! Поначалу же идет большой рифф, и начинать должен я.

Мои потные пальцы нащупали струны, и я услышал, как усилители отозвались на это резким скрипом. Я старался вспомнить, что играть.

И не мог.

Нет, это немыслимо…

Я играл этот рифф на протяжении шести лет, и, тем не менее, он каким-то образом исчез из моей головы, из моих пальцев, из всего моего тела.

Я стоял в тишине, ожидая смерти.

25 «Massive Attack»[59]

MOC

Захлер окаменел.

Превосходно.

Голова горела, пот сбегал на глаза, сердце колотилось, словно билось о стенки клетки. Но это было не волнение из-за выхода на сцену; это зверь во мне ярился все больше и больше. Я весь день был в тревоге, слишком нервничал, чтобы есть, и теперь голод безраздельно завладел мною.

Чеснок и чай на мандрагоре не утихомирили его; мне требовались плоть и кровь.

Я услышал, как Перл прошипела:

— Захлер, играй!

Нетерпение и неспокойный шум в толпе нарастали, но, по крайней мере, эта отсрочка дала мне еще несколько мгновений темноты. В последнее время с моим зрением происходило что-то дикое: я не мог смотреть на Мин, как будто ее лицо состояло из таких острых углов, которые резали глаза. Даже от запаха ее одежды и духов у меня кружилась голова, как если бы совместная жизнь с Мин привела в некотором роде к передозировке ее.

Однако во тьме я оставался один и почти мог контролировать себя.

Захлер все еще не начал большой рифф; значит, это должен сделать я. Я мог сыграть его прежнюю гитарную часть, дожидаясь, пока он вступит. Но как только музыка зазвучит, вспыхнут огни, такие яркие, такие резкие…

И тогда голод снова возьмет надо мной верх.

Я мог прямо сейчас спрыгнуть со сцены, выскользнуть из клуба, забежать в какой-нибудь круглосуточно работающий магазин и съесть большущий ломоть сырого мяса. Вероятно, это лучше, чем откусить кусок от кого-нибудь из зрителей, на глазах у тысячи свидетелей.

Но, даже ощущая внутри изголодавшегося зверя, я знал, что должен остаться. Не мог допустить, чтобы всю оставшуюся жизнь Захлер сгорал от стыда из-за того, что напортачил сегодня вечером.

Я сделал глубокий вдох, и в тот момент, когда пальцы пришли в движение… Захлер в конце концов начал играть.

Шесть лет упражнений взяли свое: большой рифф захватил меня, обвился вокруг позвоночника и пальцев; нервная система среагировала автоматически, как дыхание. Тут же включилась Перл, потом Алана Рей. Эхо ее ведер для краски каким-то образом увеличивало пространство вокруг до немыслимых размеров.

Вспыхнули лампы, и в толпе внезапно раздались приветственные крики.

«Неплохой ход, Захлер, — подумал я. — Заставить их ждать».

Минерва тоже заставила их еще немного подождать. Большой рифф звучал целую минуту, прежде чем она поднесла микрофон к губам. Однако на нее никакой ступор не нашел — ее тело двигалось в такт ритму, притягивая взгляды зрителей, поглощая их энергию.

Она играла с ними, то поднося микрофон еще ближе, то отодвигая его и насмешливо улыбаясь из-под темных очков. Большой рифф способен оказывать гипнотическое воздействие, это мне доподлинно известно — иногда мы с Захлером играли его часами без остановки. Позволив ему хлынуть через свое тело, Минерва стала испускать колдовские чары, завораживая, словно покачивающаяся кобра. Потом она сняла очки, отважно игнорируя огни и глядя на зрителей, чтобы дополнительно околдовать их взглядом. Я видел, как лица начинают пылать отраженным от нее светом, словно каким-то чудом она смогла заглянуть в глаза каждому.

В тот момент, когда она запела, я начал чувствовать себя по-настоящему странно.

Слова, которые Минерва царапала в своем подвале, изливались из нее, такие же, как в первый раз, когда она репетировала с нами, — непостижимые, древние, варварские. Они выуживали из моей памяти дикие образы — черепа и многоножки, вырезанные на железном засове ее спальни.

Земля начала содрогаться.

Может, все дело было просто в моем желудке, в грызущем голоде, перешедшем во что-то более резкое. Ощущение было такое, будто все гамбургеры с мясом, которые я съел на протяжении нескольких последних недель, в конце концов, оказались усвоены и мои железные кишки стали жертвой пищевого отравления.

От вида Минервы без очков голова у меня пошла кругом, огни отражались от ее лица, словно оно было из хрусталя. Я почувствовал, как чеснок покидает тело с горячим потом, как будто гигантские руки стиснули меня, выдавливая все остатки защиты против моего зверя.

Внутрь, напротив, хлынуло отвращение ко всему, что привело меня на эту сцену: к Минерве, группе, «Стратокастеру» в руках. Ко всей безумной идее славы, и лести, и даже самой музыке…

Я хотел отринуть все это, убежать от бессмысленных сложностей и позволить зверю внутри взять верх. Спрятаться в каком-нибудь далеком темном месте и глодать, глодать плоть и кости животных, чтобы они полезли у меня из ушей.

Однако пальцы продолжали играть. Музыка удерживала меня на месте, заставляя балансировать между любовью и ненавистью.

Я смотрел на сцену, избегая взглядом Минерву, но не мог сделать так, чтобы ее пение не проникало мне в уши. Оно лилось из усилителей и эхом отдавалось от стен клуба.

Кабели у моих ног пришли в движение, словно трепещущие змеи. Оторвав от них взгляд, я посмотрел во тьму зала.

И тут-то и увидел, как все началось.

Что-то двигалось сквозь толпу от заднего конца зала к сцене, приподнимая на своем пути вскинутые вверх руки зрителей, как будто волна, несущая их на себе. Она разбилась о сцену, вызвав дикие крики удивления.

Земля грохотала под ногами.

Потом эта странная выпуклость возникла снова, на этот раз двигаясь справа налево и тоже сопровождаемая криками. Именно в этот момент я понял, что это не что-то невинное, типа как вскидывают руки во время игры в бейсбол. Реальность искажалась у меня на глазах.

Сам пол волной вздымался и опадал; похоже на то, как это выглядит, когда под ковром бежит крыса. Только на этот раз все происходило гораздо сильнее — людей на пути волны подбрасывало в воздух, отшвыривало с раскинутыми в стороны руками в толпу.

Мой острый слух уловил тоненький крик позади, я обернулся и увидел, как Алана Рей исступленно повторяет:

— Нет, нет, нет…

Ее голос тонул в бухающем гуле большого риффа. Она, однако, продолжала играть: музыка захватила и ее, заставила руки двигаться в привычном ритме.

Прокатилась новая волна вздымающегося пола, еще сильнее. Земля начала раскалываться, раскрываться, словно огромная молния, изрыгая черную воду и треснувшие куски бетона. Удушающий запах ударил в нос.

Сейчас волна устремилась к сцене, но все мы продолжали играть.

Некоторые люди пытались убежать с ее пути, пробиться сквозь толпу, но большинство продолжали восхищенно таращиться на нас, слишком загипнотизированные Минервой, чтобы двигаться. Это, конечно, был враг, тот самый монстр, которого я видел в подземке. Минерва в конечном счете вызвала его.

«Стратокастер» горел под моими пальцами, тело отторгало музыку, которую мы играли, но я по-прежнему не мог остановиться.

Сейчас весь клуб наполняли вопли. Люди лезли друг на друга, пытаясь пробиться в безопасное место, пытаясь увернуться от щелкающих зубами пастей монстра, а он все ближе и ближе надвигался на нас.

И потом начали падать ангелы.

Они опускались с потолка на тонких, сверкающих в огнях рампы нитях, спрыгивали на сцену и на монстра. Один раскачивался над левым набором усилителей, другой над правым. Мечи вспыхивали в их руках, они рухнули на усилители, протыкая мечами громкоговорители, отвечающие на удары громким, высоким взвизгом — своеобразный контрапункт к большому риффу.

Несколько дюжин их опустились на монстра и в толпу, отгоняя людей в стороны. Они заставили его остановиться, рубя мечами и ударяя длинными стальными копьями. Его крики боли слились с визгом усилителей, и, в конце концов, музыка стала терять свою слаженность…

Минерва начала запинаться, и чары развеялись.

Я был свободен! Сорвав ремень «Страстокастера» с плеча, я схватил гитару за гриф, ненавидя ее всеми фибрами своей души. Поднял над головой и с размаху ударил о сцену, и снова, и снова. Струны лопнули, сломанный гриф изогнулся, словно свернутая шея цыпленка. Гитара гудела и взвизгивала, ее предсмертные крики лились из немногих уцелевших громкоговорителей.

Вокруг меня все тоже прекратили играть. Со слезами на глазах Алана Рей отбросила барабанные палочки и теперь неистово колотила ногами свои ведра. Захлер просто стоял с открытым ртом, глядя на сражение в клубе. На Минерву я вообще больше не мог смотреть.

Потом на сцену рядом со мной опустился ангел, одетый (точнее, одетая) в черный костюм десантника. Тонкий кабель был прикреплен к ее поясу. В одной руке она держала маленький предмет.

Я узнал ее: Ласи.

Я развернулся, надеясь сбежать и от нее, и от всего остального: от этой группы, от этой музыки, от этой чудовищной твари, которую мы вызвали. Но я даже не успел добраться до края сцены; Ласи настигла меня, схватила за руку и развернула к себе. Крошечная игла сверкнула в свете огней. Я почувствовал укол в шею и поддерживающие меня руки.

— Скажи «Доброй ночи», Мос, — прошептала Ласи.

От звука собственного имени меня чуть не вырвало, а потом тошнота и боль растворились во мраке.

Часть VI Турне

Никогда не было лучшего времени для пандемии.

Самолеты за один день могли доставлять людей в любое место земного шара, и каждый год летали около полумиллиарда человек. Города стали гораздо больше и гуще населены, чем когда-либо в истории.

Последним мором был испанский грипп, или так называемая «испанка», возникшая в конце Первой мировой войны. (Пандемии любят войны.) Болезнь распространялась по планете быстрее, чем что-либо до нее. В течение года был инфицирован миллиард человек — треть тогдашней популяции. Скорость распространения болезни настолько устрашала, что в одном из городов США рукопожатия были запрещены законом.

И все это происходило еще до того, как самолеты смогли летать над океанами, до того, как у большинства людей появились машины. В наше время любая пандемия будет распространяться гораздо, гораздо быстрее. Для этого мы создали ей все условия: перенаселенные города, быстрые перемещения и любые войны, какие пожелаем. Что касается червей, они таким образом получили мотив, средства и возможности.

Когда настанут последние дни, все будет происходить очень быстро.

Магнитофонные записи Ночного Мэра: окончание

26 «Hunters and Collectors»[60]

МИНЕРВА

Эти вонючие ангелы увезли нас.

Я пыталась объяснить им, что со мной все прекрасно — уже на протяжении нескольких недель — и что Захлер, Перл и Алана Рей вообще не инфицированы. Однако один взгляд на истекающего потом, клокочущего Мосси, расколотившего свою гитару, убедил их в том, что все мы безумны.

Вот с этим у ангелов очень большая проблема: они думают, что знают все.

Я могла сбежать. Я была так же быстра и сильна, как они, — в конце концов, могла одним ударом вдребезги расколотить дверь спальни. Ангелы были очень заняты — защищали тысячу свидетелей, ловили Астора Михаэлса, убивали монстра, которого я вызвала (хоп! — и пожалуйста). В этих условиях исчезнуть было проще простого.

Однако это означало бы бросить Моса и остальных, а мы теперь действительно стали группой. Я не могла допустить, чтобы их увезли без меня, ну и позволила ангелам уколоть себя их тупой иглой…

Очнулась я, когда мы пересекали реку в Нью-Джерси. Меня заперли в комнате, представляющей собой нечто среднее между дешевым отелем и психиатрической больницей. Заняться было нечем, только смотреть по ТВ, как мир распадается на части.

Вонючие ангелы.

— Мы заинтересованы в тебе, Минерва.

— Правда, Кэл? — Я захлопала ресницами. Он был симпатичный — в милой, хотя и скучной манере — и говорил с клевым акцентом южанина. Не такой аппетитный, как Мосси, конечно, но мне нравилось, как Кэл краснеет, когда с ним кокетничаешь. — Тогда почему бы вам не выпустить меня отсюда? Вряд ли я опасна, в конце концов.

Он сощурился. Кэл не носил солнцезащитных очков — в отличие от других ангелов. Конечно, все они были инфицированы и оставались в здравом уме только благодаря своим таблеткам. У них здесь своя крупная фабрика по производству этих таблеток. Никаких черепов или распятий на стенах — все по науке.

Однако Кэл был другой. Он не нуждался в таблетках и пах очень похоже на Астора Михаэлса. Оба выродки от природы.

— Мы не можем тебя отпустить, потому что не понимаем, что ты собой представляешь, — сказала подружка Кэла.

Я бросила на нее сердитый взгляд. Ее звали Ласи, и это она всадила иглу в шею Мосси.

— Но я исцелилась. Это же видно невооруженным глазом.

Они пытались «кормить» и меня своими вонючими ангельскими таблетками, но я отказалась. Сейчас мне хватало одного чеснока.

Кэл поскреб голову.

— Да, ты уже рассказывала нам об этой женщине с ее эзотерикой. Мы проверяем ее.

— Будьте поласковее с Лус, — предупредила я. — Она многое умеет.

— Мы тоже многое умеем, — сказал он.

Ласи повела себя как настоящая командирша — руки в боки, голос решительный и громкий.

— Мы здесь уже не одно столетие, излечили столько инфернов, сколько Лус и не снилось. Ей, может, и известно несколько народных средств, но Дозор все это уже давно перевел на научную основу.

— Научную, говоришь? — Я провела пальцем по шее, и Кэл тут же задергался, — Тогда кто я такая?

Ласи нахмурилась.

— Ты — нечто странное, причудливое.

— Мы уже какое-то время наблюдали за Астором Михаэлсом, — сказал Кэл. — Нам было известно, что он распространяет паразита, но вся эта история с пением… Она застала нас врасплох.

Я не стала распространяться, насколько меня застал врасплох червь. Я всегда чувствовала, как он грохочет, когда мы играем, но никогда не думала, что он нанесет визит.

Даже легкий гул заставлял меня сейчас нервничать. Вонючие подземные монстры.

— Почему бы вам не расспросить об этом самого Астора Михаэлса?

— Он понимает не больше нас, — ответила Ласи. — Он просто продюсер звукозаписи, старающийся найти очередное явление века. Он обладает иммунитетом к худшим проявлениям воздействия паразита, но это случается чаще, чем ты думаешь.

— Я сам носитель.

Кэл улыбнулся с оттенком гордости. Он уже приходил ко мне и рассказывал, что обладает естественным иммунитетом и что еще до кризиса стал таким всем из себя крутым охотником на вампиров. Теперь он работал на службу, называющуюся Ночной Дозор, которой руководил кто-то, называемый Ночной Мэр. Жуть!

Я снова захлопала ресницами.

— Значит, ты способен на такие же трюки, как Астор Михаэле, Кэл? Ты такой же плохой?

— Нет. — Он сглотнул; Ласи бросила на него взгляд. — Ну, не в таком масштабе и никогда намеренно…

— Ты инфицировал ее?

Я кивнула на Ласи. Сквозь прутья решетки на моем окне я однажды видела, как они целовались.

— Нет, — ответил он сдавленно. — Это сделал мой кот.

— Твой кот? — Я удивленно уставилась на него. — Коты на это способны?

— Животные семейства кошачьих — главные переносчики инфекции. Паразит столетиями прятался в популяции живущих глубоко под землей крыс, и только черви выгнали их на поверхность…

Пока явно чокнутый на паразитах Кэл продолжал свою лекцию, что ему нравилось делать, я вспоминала то, что было до начала моей болезни. Когда на улицах разразился кризис санитарии, Зомби начал все больше времени пропадать снаружи. И каждую ночь он возвращался домой и спал у меня на груди, дыша кошачьим кормом мне в лицо.

Значит, вот как я заразилась? От Зомби?

Значит, Марк не был таким уж грязным подонком. Не он заразил меня; я передала эту гадость ему…

— Боже мой… — прошептала я. Интересно, где Зомби сейчас? Я всегда оставляла окно открытым, чтобы он мог прошвырнуться к своим маленьким друзьям, но, судя по ТВ, в Манхэттене сейчас очень скверно. Весь остров блокирован службой национальной безопасности, типа, они таким образом рассчитывали помешать паразиту распространяться.

Кал объяснил мне, насколько умен паразит: он делает инфицированных людей сексуально озабоченными и голодными, подталкивает их кусаться — все, что угодно, лишь бы распространять свои споры, — заставляет презирать все, что прежде они любили. Вот почему я выкинула Марка, и своих кукол, и свою музыку; вот почему Мос расколошматил «Стратокастер». Проклятие — так это называет Кэл — подталкивает зараженных людей убегать из дома в соседний город, потом в следующий…

Понадобится совсем немного времени, чтобы эта штука распространилась на весь мир.

Сейчас во многих больших городах полномасштабные беспорядки, по улицам бегают жаждущие крови маньяки, делая мерзкие вещи, — и не все они инфицированы, можно уверенно сказать. Школы закрываются, дороги забиты беженцами, и президент продолжает разражаться речами, призывая всех молиться.

Истинная правда.

Однако в новостях никогда не говорилось о запасах кошачьей еды; по крайней мере, я такого не видела. Так что теперь ест Зомби? Он вроде как не возражал против птиц и мышеи, но потом его всегда ими рвало.

— Вообще-то, — заговорила Ласи, заметив, что я не слушаю, — нас на самом деле не интересует, как ты заболела или как твоя приятельница-знахарка исцелила тебя. Все дело в твоих песнях.

Я улыбнулась.

— Они заставляют землю громыхать. Хочешь, спою одну для вас?

— Ммм… Нет, — ответил Кэл и нахмурился. — Этот червь, скорее всего, просто совпадение. Но здесь есть люди, которых вся эта история заинтересовала. Они прослушали записи того вечера и хотят знать, где ты взяла эти стихи.

— Вам нужна моя помощь? А я-то думала, что вы во всем сами разберетесь. Ну, прибегните к науке.

— Может, то, что произошло тем вечером, не имеет отношения к науке, — сказала Ласи.

Кэл удивленно посмотрел на нее.

— Что ты имеешь в виду?

— Парень! Ты же видел, как все происходило! Это дерьмо было…

Ее голос сошел на нет.

— Паранормально? — Я посмотрела на свои ногти; они явно нуждались в маникюре. Они все еще росли быстрее обычного, хотя я и исцелилась. — Ладно. Я расскажу вам все, что знаю… если вы позволите мне увидеться с Мосси и остальными. Я хочу, чтобы мы были вместе. Мы, знаете ли, группа.

— Но трое других не заражены, — сказал Кэл.

— Я так и говорила.

— Да, говорила. — Он нахмурился. — Но если мы позволим тебе увидеться с ними, ты можешь каким-то образом причинить вред их здоровью.

— Черт! Я же не собираюсь целоваться с ними.

— Поцелуи не единственный способ заражения.

Мне ужасно хотелось возмущенно закатить глаза, но я сдержалась. Все, что угодно, лишь бы выбраться из этой вонючей комнаты.

— Хорошо, обещаю не делиться с ними мороженым.

— Кэл, — заговорила Ласи, — если бы она хотела заразить их, то уже давным-давно сделала бы это. — Она посмотрела на меня. — Однако Мос все еще опасен.

— С Мосси я справлюсь. Ему просто нужен его чай.

— Он получает кое-что получше чая, — сказала она, — но все еще в плохой форме. Это не слишком приятно.

Я насмешливо фыркнула.

— В сумасшедшем доме меня привязывали к постели. Я вопила и пыталась откусить докторам пальцы. А потом проторчала взаперти в своей комнате целых три месяца, ненавидя себя и поедая сырых мертвых цыплят. Не говори мне, что приятно, а что нет, мисс Ласи.

Они со всей серьезностью посмотрели друг на друга, еще немного поспорили, но я знала, что, в конечном счете, будет по-моему. Они очень хотели знать, что такого скверного в моих песнях.

А как говорит Астор Михаэле, нужно делать все, чтобы талантливые люди были счастливы.

27 «Faithless»[61]

ПЕРЛ

Ночной Дозор разместил меня, Захлера и Алану Рей в одной из своих «гостевых комнат» в небольшой группке хижин в лесистой части компаунда. Мы могли ходить по компаунду, куда пожелаем, кроме больницы, где находился Мос, но сразу за нашей дверью в обоих направлениях тянулась высокая ограда. По всей ее длине лежали кольца колючей проволоки, напоминая, что мы пленники; не потому, что нам не позволяли выйти наружу, а потому, что сейчас там было слишком опасно для нас. Снова «Особые гости».

Делать, в общем-то, было нечего, разве что наблюдать по ТВ за тем, что происходит в мире.

Благодаря самолетам, перегруженным школам и тому, что шесть миллиардов жителей Земли теперь фактически ничто не разделяло, болезнь вырвалась из-под контроля. Она достигла критической массы в Нью-Йорке в эту первую неделю, когда мы находились в Нью-Джерси, и теперь распространялась так быстро, что никто не мог остановить ее, умолчать о ней и даже понять, что происходит.

«Говорящие головы» высказывали всевозможные предположения, настолько же далекие от правды, как небо от земли: винили террористов, птичий грипп, правительство и даже Бога. Все чушь, конечно, хотя, по крайней мере, они перестали притворяться, что это просто проблема санитарии. Но никто из них, казалось, не догадывался, что мир катится к концу.

Иногда они опрашивали людей в маленьких городах, где все шло сверхъестественно нормально, где болезнь себя пока не проявила. События в Нью-Йорке вызывали у этих обитателей глуши ухмылку, типа, так нам и надо, а их это не касается. Однако они недолго веселились. Кредитные карточки, телефоны и Интернет уже начали выходить из строя. Никто больше не производил контактные линзы, кино, медикаменты и очищенный бензин. Даже самые маленькие города страдали, когда рушилась инфраструктура.

Эллен Бромович оказалась права: никаких симфонических оркестров больше не было, как и интервью знаменитостей в журналах, как и альбомов с фотографиями на обложках, как и музыкальных видео. И самый большой хит на местных радио в эти дни был: «Где ближайший к вам лагерь национальной гвардии?»

Никакой возможности стать знаменитым.

Конечно, теперь, в масштабах происходящего, стать рок-звездой казалось не так уж важно. Фактически это казалось очевидной глупостью, невероятным эгоцентризмом и вообще надувательством.

Я видела, как оно приближается. Даже пока я была свидетельницей лишь безумия Мин и слушала странные разговоры Лус, каким-то образом я понимала, что мир близок к гибели. Что же мне оставалось делать? Спрятаться от реальности, попытавшись стать знаменитой. Как будто тогда происходящее в мире меня не коснется, как будто с теми, кто записывает свои песни, ничего плохого не происходит. Как будто я могла таким образом забыть обо всех незнаменитых людях.

Ничего себе шуточка! Печальная и безумная.

Так вот что я представляла собой сейчас, сидя в Нью-Джерси: в полной депрессии, все надежды рухнули плюс психическая травма из-за того, что наше первое выступление обернулось кровавой бойней, мир гибнет, а мечте всей моей жизни суждено стать Тадж-Махалом теней.

Мне не хотелось никогда больше выходить на сцену, не хотелось брать в руки инструмент… и как раз тогда мне пришло в голову фотличное название для группы.

Как насчет «Зануды»?

Каждое утро Ночной Дозор привозил фургоны инфернов — инфицированных паразитом, — которых поймали ночью. Их помещали в больницу, пустую начальную школу, и тут же начинали лечить. Возродившись уже как ангелы, сотни их каждый день проходили обучение на поле для собраний. Мечи сверкали, словно множество ламп, вспыхивающих в унисон.

Здесь создавалась армия.

Кэл говорил, что за всю историю человечества эта инфекция распространяется быстрее всех — и все благодаря самолетам. И что никто, кроме Дозора, пока не осознавал, что худшее еще впереди. Создание, вызванное Мин, этот жуткий червь, был одним из тысяч, поднимающихся из глубин, чтобы напасть на человечество. В точности как говорила Лус — болезнь была просто признаком великой борьбы, которая только начинается.

Читая нам свои нудные лекции, Кэл предлагал научную версию. Это было как цепная реакция: поднимающиеся на поверхность черви беспокоили обитающих в глубине крыс, те выносили наверх паразита и инфицировали котов. Последние заражали своих хозяев, которые становились инфернами и инфицировали других. Болезнь делала людей сильнее и быстрее, злее и бесстрашнее — прекрасные солдаты для борьбы с червями.

На протяжении большей части человеческой истории вампиры были редкостью, но в отдельные периоды людям требуется огромное их количество. Эта эпидемия — подготовка иммунной системы нашего вида, а инферны подобны Т-клеточным антигенам в крови, готовящимся оказать сопротивление захватчику. Конечно, как любит повторять Кэл, иммунная система — опасная штука: волчанка, артрит и даже астма есть порождение наших собственных защитных реакций. Болезнь необходимо контролировать.

Тут-то и появляется Дозор. Он организовывает инфернов и не допускает, чтобы они причинили слишком много вреда. Типа как мама приносит тебе аспирин, холодный компресс и куриный бульон — но с формой ниндзя.

Однажды рано утром, спустя неделю после того, как мы оказались здесь, нам, в конце концов, позволили встретиться с остальными.

Мос лежал на больничной койке и выглядел хуже, чем я ожидала. Руки и ноги связаны, иглы капельниц воткнуты в вены обеих рук, по ним в кровеносную систему поступает желтоватая жидкость. Бледную голую грудь облепили электронные датчики. Из горла торчит пластиковый шунт — чтобы иметь возможность вводить, что требуется, не вскрывая вен. Глаза Моса окружали похожие на синяки тени, кожа плотно обтягивала скулы. В палате было темно и пахло чем-то отдаленно похожим на чеснок и дезинфицирующие средства.

Минерва молча сидела рядом. При виде ее на меня нахлынула волна гнева: она сделала это с ним, инфицировала его своим поцелуем.

Кэл сказал, что отчасти ею управлял паразит. Всегда стремясь распространяться, он делает своего носителя сексуально озабоченным, прожорливым, иррациональным. Но я все равно была в бешенстве. Паразит там или нет, никогда, никогда нельзя заводить роман с парнем из своей группы.

Тем более дважды подряд.

— Эй! — сказала я.

Нас предупредили не произносить его имени, из-за этого проклятия. Он только-только оправился в достаточной степени, чтобы выносить вид наших лиц.

— Привет, парень, — сказал Захлер. — Как дела, Минерва?

Минерва ткнула пальцем себе в рот и сделала жест, будто поворачивает ключ. Мои уста запечатаны.

Конечно… Мос ведь влюблен в Мин. Ее знойный, прекрасный голос обожжет его уши. Я заметила, что он смотрел на Захлера, Алану Рей и меня, но избегал взглядом Мин.

Я и сама не могла смотреть на нее.

— Привет, — хрипло ответил Мос.

— Дерьмово выглядишь! — сказал Захлер.

— И чувствую себя дерьмово.

— По крайней мере, ты ничего больше не ломаешь, — сказала Алана Рей.

Она попыталась улыбнуться, но вместо этого лишь дернула головой. Со времени выступления она беспрестанно подергивалась.

Мос вздрогнул — видимо, вспомнил, что сотворил со «Стратом». Наверно, гитару он любил больше, чем Минерву, внезапно осознала я. Минерву он не разбил вдребезги.

— Но все же клевое получилось выступление, — сказал Мос.

Я кивнула.

— Да, фотличное. А ведь всего одну песню исполнили, между прочим.

— Толпа думала, что мы жутко глупые. — Захлер вздохнул. — Хотя… этот гигантский червь… скверная штука.

— Да. Эта часть дрянная, — ответил Мос.

Последовала пауза. Дозор не обсуждал с нами тот вечер, и с тех пор появились гораздо более важные новости, о которых стоило говорить, но все мы не сомневались, что тогда погибли люди. Конечно, и зверь, которого мы вызвали, тоже — одним подземным монстром стало меньше.

Вот почему Ночной Дозор так интересовался нами. Зная, что исторически черви и инферны всегда появляются вместе, они подходили ко всему происходящему с позиций современной науки. По словам Кэла, еще ничего не началось, а они уже знали, что приближается апокалипсис. У них имелись лекарства и другие средства для превращения маньяков в солдат, способных сражаться с врагом. У них были крутые мечи, которыми они убивали червей.

Однако было кое-что, доступное только нам.

Мы могли своими песнями вызывать червей, заставить выбраться из тайных убежищ и подняться на поверхность, где убивать их гораздо легче…

Мы еще немного поговорили, и Мин передала мне записку. Почерк у нее все еще был ужасный, но я смогла разобрать его. Более или менее.

— Ну, Мос, нам придется уехать на некоторое время, — сказала я, — Всего на день или два. Мы вернемся еще до того, как ты встанешь с постели.

— Куда? — прохрипел он.

Я машинально складывала записку, делая ее все меньше и меньше.

— В Манхэттен.

— Шутишь? — спросил Захлер. — Туда возвращаться опасно! И я обещал маме, что отсюда ни ногой!

Я кивнула. Местные телефоны еще работали, поэтому мы знали, что моя мама в безопасности в Хэмптоне, вместе с Элвисом, а родители Захлера в лагере национальной безопасности в Коннектикуте. Родных Минервы забрал Ночной Дозор, считающий своим долгом проверить, не являются ли они носителями ее странного штамма этой болезни, делающего ее способной вызывать монстров. Однако родители Моса, как и большинство жителей Нью-Йорка, сидели у себя дома и рассказывали, что на улицах творится черт знает что.

— Мне очень жаль, Захлер, но кое-кто в Ночном Дозоре хочет встретиться с нами.

— А не может этот кое-кто приехать в Джерси? — спросил он.

Я смяла записку.

— По-видимому, нет.

— Плевать! — воскликнул Захлер. — Нью-Йорк — город маньяков! Они же не могут заставить нас ехать туда?

— Перл, — заговорила Алана Рей, — ты знаешь, о чем они хотят поговорить с нами?

— Только о том, что, не исключено, мы можем помочь. То, что произошло тем вечером… Возможно, мы способны спасать людей. — Я говорила, обращаясь ко всем сразу и сдвинув очки на переносицу, словно мы были на репетиции, и я хотела, чтобы они перестали настраивать инструменты или играть рифф и слушали меня. — Эти парни из Ночного Дозора — единственные люди на свете, кто понимает, что происходит. Когда во время нашего выступления эта тварь вылезла наружу, только они помешали ей убить всех, помните? От нас не убудет выслушать их.

— Я не против того, чтобы выслушать…

— Извини, Захлер, что прерываю тебя. — Алана Рей дважды хлопнула себя по лбу и содрогнулась всем телом. — Но я согласна с Перл. Мы вызвали это создание на поверхность, значит, на нас лежит ответственность.

— Мы понятия не имели, что это произойдет! — воскликнул Захлер.

— Знали или не знали… — Алана Рей перевела взгляд на пол, будто увидев там что-то. — Это неэтично — отказываться помочь, если это в наших силах.

Я посмотрела на остальных. Минерва молча кивнула, пытаясь поймать мой взгляд. Мос поднял вверх большой палец, и Захлер испустил вздох поражения.

28 «Doctor»[62]

ЗАХЛЕР

В конце туннеля Холланд со стороны Джерси находился контрольно-пропускной пункт. Там кишмя кишели нью-йоркские копы, гвардейцы и парни в хаки, вооруженные пулеметами. У меня сложилось впечатление, что они вряд ли пропустят кого-нибудь.

Ну все, конец поездке, решил я. Что до меня — прекрасно. Но потом Ласи опустила окно, помахала своим значком и заявила:

— Национальная безопасность.

Небритый красноглазый гвардеец глянул на ее значок. Парень выглядел так, словно не спал несколько дней, словно видел что-то жуткое и думал, что мы не в своем уме.

Но он махнул рукой, позволяя нам проехать.

— Национальная безопасность? — спросил я, — Вы, ребята, что ли, и впрямь национальная безопасность? Паранормальное подразделение?

Ласи фыркнула.

— Ради бога! Эти парни не могут справиться даже с естественными заболеваниями.

Мы углубилась в туннель в двух больших машинах явно военного вида, с целой группой ангелов, ехавших снаружи. Интересно, что копы подумали о них? Хотя… в последнее время все видели немало гораздо более странных вещей, чем ниндзя в черных костюмах и с мечами.

В туннеле стояла кромешная тьма. Ласи включила передние фары и ехала точно посредине, игнорируя разделительную линию. Я смотрел в заднее окно, как вход исчезает позади. Потом тьма поглотила все, кроме красного отсвета наших хвостовых огней. Такое ощущение, будто погружаешься в самый центр Земли.

— А под нами червей нет? — спросил я.

— Здесь они никогда не нападали на нас, — ответила Ласи. — Над нашими головами река Гудзон. Если они проломят этот туннель, миллионы тонн воды обрушатся на нас и на них.

— О, фотлично.

Я напомнил себе начиная с этого момента держать рот на замке.

— И они настолько умны? — спросила Алана Рей.

Ласи пожала плечами.

— Это инстинкт. Они эволюционировали вод землей.

Я сглотнул, представив себе, как далеко простирается под нами земля. Там столько места, что хватит расплодиться каким угодно чудищам, а мне никогда даже в голову не приходило об этом задуматься.

— Ладно, давайте я вам объясню кое-что насчет доктора Проликс, — сказал Кэл. — В ее офисе на полу проведена красная линия. Что бы ни произошло, не переступайте ее.

— Линия на полу? — переспросила Перл. — Она не любит музыкантов?

— Она носитель, как и я, — объяснил Кэл. — И она очень старая, поэтому переболела некоторыми болезнями, которых больше нет. Сыпной тиф. Бубонная чума. И прочее в том же роде. Если вы подойдете слишком близко, вашу одежду, типа… придется сжечь.

Я поглядел на остальных, спрашивая себя, не ослышался ли. Эти ангелы, или парни из Ночного Дозора, или кто там они, постоянно говорят такое, что перестаешь вообще что-либо соображать. Слушать Кэла — все равно, что смотреть какую-то безумную версию исторического канала, где круглые сутки семь дней в неделю показывают всякие ужасы — эпидемии, массовую резню, инквизицию.

— Придется сжечь нашу одежду? — спросила Минерва. — Но это мое последнее приличное платье! Может, лучше было бы посадить ее в стеклянный пузырь или что-то вроде этого?

Кэл покачал головой.

— Весь дом устроен таким образом, что воздух всегда течет только в направлении доктора Проликс, чтобы микробы вокруг нее не могли попасть туда, где вы будете стоять. Просто не пересекайте линию.

— Бубонная чума? — Алана Рей содрогнулась всем телом и с силой прижала друг к другу руки. — Сколько же лет этой женщине?

— Много, — ответил Кэл.

В Манхэттене улицы уцелели.

Крысы сновали среди подтекающих груд мусора, бродячие коты прятались под разбитыми, неподвижными машинами. Там, где проползли черви, асфальт пошел рябью и остались блестящие в свете солнца пятна черной воды. Зияющие дыры обозначали места, откуда черви вырвались на поверхность. А вдруг кто-то стоял точно на этом самом месте? Страшно даже подумать, что с ним стало.

Послушать Кэла, так с точки зрения природы все это в порядке вещей: они охотники, мы их добыча.

Природа меня уже достала.

— Никаких тел, — заметила Алана Рей.

— Инферны — каннибалы, — объяснила Ласи. — Да и черви пожирают людей.

— Гораздо чище, чем при обычной эпидемии, — сказал Кэл.

Меня словно громом ударило: это был не тот Манхэттен, в котором я вырос. На мгновение возникло ощущение, будто я смотрю кино — огромную, зловещую версию «Мира Диснея».[63] И никаких настоящих монстров под ногами нет, и обезумевшие люди не прячутся в темных зданиях, и наши родители живут себе в реальном Манхэттене, недоумевая, куда мы подевались.

Но потом мы проехали мимо пустого школьного двора, бетон на котором был взломан из конца в конец. Тут же стоял фургон с мороженым, расколотый снизу, из-под земли, почти пополам. Из него на улицу текла липкая белая масса, и ветер разносил запах прокисшего молока и жженого сахара.

Посреди игровой площадки валялись баскетбольные мячи, которые шевелил ветер, и ощущение реальности всего происходящего нахлынуло на меня снова.

Наши машины медленно ехали в деловой центр города, стараясь избегать самых скверных улиц и любых замеченных нами людей. Маленькие группы их перебегали с места на место, таща воду, еду и всякие другие вещи, добытые, скорее всего, в брошенных магазинах. Разбитые, зияющие окна были повсюду.

— Все эти люди заражены? — спросила Перл.

— Если и так, пока симптомы не проявили себя, — ответил Кэл. — Инферны не выносят прямого солнца.

Изогнув шею, я поглядел в заднее окно. Был почти полдень, солнце проникало в узкие каньоны делового центра. Все ангелы надели темные очки, кроме Кэла.

Проблема состояла в том, что сейчас, на грани зимы, солнце в Нью-Йорке садится рано. Еще час, и тени опустевших небоскребов начнут удлиняться.

Я очень надеялся, что наш разговор надолго не затянется.

Мы ехали в направлении фондовой биржи. Это была наихудшая часть города, с опустевшими, разрушенными улицами. Бумаги и мусор парили вокруг, подхваченные маленькими циклонами, и Ласи то и дело сигналила, чтобы разогнать большие стаи крыс. Вряд ли можно было предположить, что биржа снова заработает в ближайшее время.

Перл отключила двигатель, машина проехала несколько ярдов по инерции и остановилась. Ангелы со своими мечами поспешно попрыгали вниз и окружили нас. Асфальт был в рытвинах и ямах, как будто черви постоянно вылезали тут наружу.

— Все выходим, — сказала Ласи. — Но ступаем как можно легче. Черви могут услышать наши шаги.

Я открыл дверцу со своей стороны и выглянул на улицу. Вся она была в пятнах черной воды и чего-то липкого, красного.

«Вот дерьмо», — подумал я.

Всю свою жизнь я был верхним звеном пищевой цепи и практически никогда не ценил этого: Инферны — это очень плохо, даже хуже наркоманов, так мне казалось. Но черви… когда земля как бы разверзается и поглощает людей… это просто подло.

Я осторожно опустил на улицу одну ногу, потом другую, чувствуя, как нервная дрожь пробегает по телу. Асфальт казался хрупким, типа льда на озере в Центральном парке, если ступить на него ранней весной. Ноги сопротивлялись, но я заставил себя сделать первый шаг, хотя чуть не вскрикнул, вообразив, будто из-под земли вырвалась голодная пасть и схватила меня за ногу.

Но это был просто кусок старой жвачки, нагретой солнцем. Он прилип к моей подошве и при каждом шаге издавал хлюпающий звук.

Ангелы повели нас в длинный, изогнутый проулок. Старомодный булыжник был разбит и выворочен, в нескольких зияющих дырах бурлили скопища крыс. При виде всех этих покрытых мехом тел меня снова пробрала дрожь. Кэл и Ласи говорили, что крысы вроде бы на нашей стороне, что они сохраняют в себе паразита, а потом выносят его наверх, когда начинают подниматься черви. Но что в этом хорошего, лично мне было не понять…

Мы медленно крались по проулку, обходя стороной проделанные червями дыры. В конце стоял старый дом, на его крыльце во множестве сидели молчаливые, бдительные коты.

Взгляды их красных глаз провожали нас, когда мы входили внутрь.

На полу и впрямь была красная линия.

Легкий ветерок дул в ее сторону; ощущение было такое, будто рука мягко давит на спину. Кэл объяснял, что весь воздух в доме движется к доктору Проликс, унося ее древние микробы от нас в большую печь, где они сгорают. Она обладает иммунитетом к собственным заболеваниям, поскольку инфицирована, как и остальные ангелы, но у нас возникнут проблемы, если мы подойдем слишком близко. Даже Кэл и Ласи не переступали черту. Не хотели, чтобы их фотличное обмундирование ниндзя сожгли, решил я.

Я держался у задней стены, настолько далеко, насколько это было возможно. И не только от Леди Чумы, но и от странных кукол, выстроившихся рядами на полках ее офиса. Из их растрескавшихся голов торчали очень похожие на настоящие волосы, и на всех лицах застыла улыбка.

Ребятишкам прошлого, должно быть, нравились ведьмы.

— Ты та, кто поет, — заговорила доктор Проликс, игнорируя всех нас и вперив взгляд в Минерву.

Голос у нее был сухой и шуршащий, типа, когда потираешь друг о друга листы бумаги. Лицо без морщин не выглядело старым, если не считать того, что кожа была очень тонкая, а улыбка чопорная. Она походила на собственных кукол, только с блестящими человеческими глазами.

— Да, это я, — еле слышно ответила Минерва.

— И где ты научилась этим песням, молодая женщина?

— Когда я только заболела, то чувствовала, как что-то у нас в подвале зовет меня, делает, типа…

Она захихикала.

— Сексуально возбужденной? — подсказала доктор Проликс.

— Да, наверно. Я спускалась туда в лихорадке и слышала доносящийся из трещин шепот. Ну и начала записывать то, что слышала.

Я сглотнул. Мне никогда и в голову не приходило задуматься, откуда берутся ее стихи, но, с другой стороны, Минерва никогда и не говорила о том, что они поднимались из-под земли. А ведь могла бы.

— Могу я кое-что послушать? — спросила доктор Проликс.

— Ммм… По-вашему, это хорошая идея? — спросила Перл.

— Не пой, дорогая, — сказала старая женщина. — Просто скажи что-нибудь.

Минерва задумалась и потом прочистила горло.

Она произнесла несколько слогов, сначала нечетко, с остановками, как будто кто-то пытается имитировать бульканье раковины. Потом в ее речи появился ритм, а странные звуки начали складываться в слова.

Дальше Минерва перешла к стихам и рефренам, произнося их нараспев. Я узнал некоторые фразы из второй песни, и мои пальцы бессознательно задвигались, играя в воздухе басовое сопровождение. Я так увлекся, что не заметил, когда она начала петь.

Пол немного задрожал. Возможно.

— Прекрати! — рявкнула доктор Проликс.

Минерва замолчала, встряхивая головой, как будто ее вырвали из транса.

— Извините.

— Мне всегда было интересно, как это работает, — сказала доктор Проликс.

— Как это работает? — спросил Кэл. — Что «это»?

— Последний раз враг приходил семьсот лет назад, еще до моего рождения. Однако Ночной Мэр уже родился к концу тех времен.

Я удивленно вытаращился. Ладно, эта женщина говорит о столетиях… о том, что живет на свете уже столетия. Я чувствовал, как мозг пытается отключиться, типа как когда какой-нибудь сумасшедший разглагольствует в подземке, а ты хочешь, но не можешь перестать слушать.

Доктор Проликс вытянула над своим столом руку.

— Ты когда-нибудь задумывался, Кэл, как удавалось справиться с предыдущими вторжениями? Без сейсмографов? Без уоки-токи и сотовых телефонов?

— Ммм… Может, они не так уж хорошо и справлялись? — сказал он. — Конечно, у них на пути не вставала национальная безопасность, затрудняя доставку лекарств в районы вспышек, и не существовало подземных туннелей, по которым враг теперь может забираться очень далеко. Но им приходилось очень нелегко. Сколько они потеряли в последний раз? Двести миллионов человек?

— И все же человечество выжило. — Она сложила руки. — Согласно легенде, им не нужно было ждать, пока черви поднимутся. Некоторые инферны, называемые бардами, были способны вызывать их на поверхность. Дозор устанавливал ловушки и засады, убивая врага тогда и там, где ему было удобно.

Кэл вздохнул.

— И мы верим в это?

Доктор Проликс кивнула.

— Ночной Мэр еще ребенком видел, как это происходило. Видел, как женщина вызывала червя. — Ее блестящий взгляд скользнул по нашим лицам. — Вместе с пятнадцатью барабанщиками, звонарями, человеком, трубящим в раковину моллюска, и огромной толпой, ждущей, когда произойдет убийство.

«Раковина моллюска? — подумал я. — Замечательно. Похоже, мне придется освоить еще один инструмент».

— Парень, — сказала Ласи, хлопнув Кэла по плечу, — почему ты никогда не рассказывал мне об этом?

— Сам впервые слышу, — пробормотал он.

— Некоторые старые методы утрачены. — Доктор Проликс перевела взгляд на свои руки. — Многие из нас сгорели во времена инквизиции.

— Опять они, — сказал Кэл.

— Но это знание, похоже, не полностью потеряно. — Доктор Проликс посмотрела на Минерву. — Где ты живешь, дитя?

— Ммм… В Борумхилле.

Доктор кивнула.

— Там похоронены некоторые старые семьи.

— Похоронены? — переспросила Минерва.

У меня отвисла челюсть.

— Вы хотите сказать, что, типа, мы поем песни, которые придумали мертвецы?

— Блестящая идея, Захлер, — сказал Кэл. — Послушайте, доктор Проликс, это просто называется принимать желаемое за действительное. Даже если Дозор когда-то давным-давно знал, как вызывать червей, эта информация утеряна, сгорела на столбах инквизиции. С какой стати она должна сохраняться, дожидаясь, пока кто-то спустится в подвал, в особенности здесь, в Новом Свете?

— Не знаю, Кэл.

Он покачал головой.

— Мы видели это один-единственный раз, и тот эксперимент едва ли можно назвать управляемым. Больше похоже на совпадение. Враг любит кормиться, когда собирается большая толпа, типа недавних волнений в Праге.

Доктор Проликс какое-то время молчала, и я немного расслабился. Может, они поставят крест на всей этой истории с Минервой и просто отвезут нас обратно в Нью-Джерси. Мы находились здесь всего полчаса, солнце еще светит ярко…

— Нет, — сказала Алана Рей. — Это было не совпадение.

Все посмотрели на нее. Она содрогнулась, трижды дотронулась до груди и ткнула дрожащим пальцем в доктора Проликс.

— Я могу видеть некоторые вещи. У меня неврологическое заболевание, которое может вызывать болезненные пристрастия, утрату контроля над моторикой и галлюцинации. Но иногда это не галлюцинации, мне кажется, а реальность, которая складывается из узоров вещей. Я могу видеть музыку, и я часто видела, как происходили некоторые вещи во время наших репетиций, и когда играла «Армия Морганы»…

— «Армия Морганы»? — спросила Ласи. — Это у них гитарист инфицирован?

— Самой Морганой, — ответил Кэл.

— Но не их певица. — Алана Рей дернула головой, указывая на Минерву. — Вот почему мы сделали зверя реальным, не они.

«Чудесно, — подумал я. — В Нью-Йорке тысяча групп, но я, конечно, должен был оказаться в той, которая способна вызывать монстров».

— Алана Рей права. — Перл шагнула вперед и остановилась прямо перед красной линией. — И это не только Минерва. Все в новом звуке в той или иной степени сталкивались с этим. — Она посмотрела на Кэла. — Ты всегда говоришь, как природа хранит вещи: в наших генах, в болезнях, которые мы разносим, даже в наших домашних животных. Все, что нам нужно для борьбы с червями, есть вокруг нас. Может, и музыка часть этого.

— Музыка? — сказал Кэл. — Музыка не биология.

— Да, Перл, — вмешался в разговор я. — Мы говорим не о какой-то природной силе. Мы говорим о нас.

Она покачала головой.

— Лично я говорю о том, что происходит, когда тысяча людей собираются в одном месте, и движутся вместе, и сосредотачиваются на одном и том же ритме, и произносят одинаковые слова, и изгибаются и поворачиваются в унисон. Я говорю о Тадж-Махале человеческих ритуалов: огромная толпа, находящаяся на грани, ждущая, когда прозвучит одна-единственная нота. Эта магия неодолима, даже если ты случайно родился гигантским червем.

— Другими словами, музыка тоже биология, — Минерва улыбнулась. — Расспроси об этом Астора Михаэлса, Кэл.

Он закатил глаза.

— И мертвецы писали ваши стихи?

— Я не знаю, откуда Мин взяла слова, — сказала Перл. — Может, они побочный результат самой болезни или Мин просто вообразила, что они исходят от стен. А может, они на самом деле бессмыслица и в расчет нужно принимать только мелодии. Но они работают.

Алана Рей кивнула.

— Они заставляют воздух дрожать.

— Они то, что, как мне казалось, мы утратили, — мягко сказала доктор Проликс. — Мы не можем сражаться с теми, кого не в состоянии найти. Но если мы сумеем вызывать червей в место по нашему выбору, эта война может оказаться намного короче.

— Может, это все же управляемый эксперимент, Кэл, — сказала Ласи, — Немного науки, немного искусства.

Он пробежал взглядом по лицам и вздохнул.

— Вы босс, доктор. Как только их гитаристу станет лучше, я все организую.

— Эй, постой! — воскликнул я. — Ты же не хочешь сказать, что нам придется играть эти песни снова?

Минерва захихикала.

— Давайте устроим настоящее шоу!

29 «The Kills»[64]

АЛАНА РЕЙ

Мы расположились в старом амфитеатре парка Ист-ривер.

В окружении рассыпающегося, покрытого граффити бетона, сквозь трещины в котором пробивалась густая трава, возникало ощущение, будто мир пришел к концу давным-давно. Это место было заброшено задолго до кризиса санитарии, но наглядно демонстрировало, как будет выглядеть весь Манхэттен спустя несколько лет: ничего, кроме развалин и сорной травы.

Вдоль одного края парка тянулась пустая скоростная магистраль ФДР,[65] за ней раскинулся весь город, странно притихший. Можно было разглядеть лишь редкие движения в обращенных к нам окнах — слабую пульсацию жизни.

Ангелы Ночного Дозора трудились не покладая рук, доставляя нам все, что мы просили, опустошая магазины Мидтауна[66] в поисках нужного оборудования и инструментов. Мне они принесли новую, с иголочки, барабанную установку Ludwig и комплект тарелок. Однако Кэл хотел иметь управляемый эксперимент и настаивал, чтобы различий с нашим первым выступлением было как можно меньше. Поэтому Ласи, три других ангела и я отправились в скобяную лавку в Ист-Виллидж,[67] торопясь закончить нашу поездку до того, как сядет солнце.

Все окна были разбиты, и ангелы без колебаний проникли внутрь сквозь них. Мои кеды заносило на битом стекле; внутри было темно, и я ничего не видела. Постепенно, однако, глаза привыкли, и я разглядела почти пустые полки, практически все разграблено.

Ангелы отправились на поиски, а я стояла у разбитого окна, боясь шагнуть из солнечного света в темноту внутри, прислушиваясь к чему-то или кому-то, прячущемуся среди остатков разграбления. Одной оставаться на улице, однако, тоже не хотелось.

В конце концов, Ласи закричала, что нашла то, что требовалось. По счастью, на ведра для краски никто не позарился.

Когда мы выходили, из окна наверху нас окликнули двое мальчишек. Им нужна еда, сказали они, и электрические фонарики, чтобы ночью отгонять инфернов от дверей и окон. Их родители ушли и не вернулись.

Ангелы поднялись наверх и отдали им найденные в магазине батарейки. Потом из других окон нас начали окликать другие люди, прося о помощи. Но нам нечего было им дать.

Возникло ощущение беспомощности, мир начал мерцать, пронизанный чувством вины. Я подписала контракт Астора Михаэлса, поставила свою подпись, скрепляя ею не только слова, но и последствия. И монстр, которого я видела, оказался реальным и вышел наружу, и погибло много людей. Может, сотни.

И я была в ответе за это.

Моральный риск все еще преследовал меня, выползая из-под ног, словно зверь Минервы, едва различимый уголком глаза. Он шелестел травой в Нью-Джерси и громыхал в трубе, когда я принимала душ. Но здесь, в городе, он разрастался еще больше, впитывая энергию разбитого стекла и опустевших улиц. Он никогда не покидал меня.

Я знала, что это просто галлюцинация, фокус сознания. У меня осталась последняя бутылочка таблеток, и я начала себя ограничивать. Но когда я стояла здесь, на пустом пространстве Первой авеню, мой моральный риск казался реальнее, чем я сама.

Мос еще не совсем поправился, но уже мог слышать собственное имя, не вздрагивая, мог смотреть на Минерву и даже прикасаться к ней. Они ждали нас в тени раковины амфитеатра, Мос перебирал пальцами струны новой гитары.

— Не хуже твоего «Страта»? — спросила я, заранее зная ответ.

Он вздрогнул при этом напоминании и покачал головой.

Тени удлинялись; от одной из военных машин Ночного Дозора подвели электричество, и мы занялись проверкой звука. Мощности хватало для работы всех инструментов, микшерного пульта и целой горы усилителей.

С каждой стороны амфитеатра ангелы установили вышки для освещения сцены. Когда над Манхэттеном сгустятся вечерние сумерки, наши огни, словно маяк безопасности, будут видны за много миль. Мы рассчитывали собрать толпу из числа оставшихся в городе миллионов выживших.

Зрители необходимы, я была уверена в этом: они фокусировали пение Минервы, насыщали его человечностью, а именно этого враг и жаждал.

Когда ангелы все подготовили, мы собрались на сцене, дожидаясь захода солнца. Черви никогда не выходят на поверхность при солнечном свете, во всяком случае, на такое время, чтобы иметь возможность убить их.

Парк начал оживать. Среди вывороченного бетона скользили коты, в траве сновали всякие мелкие создания. Ласи велела Перл, Захлеру и мне сесть на одну из машин Ночного Дозора — чтобы нас не покусали инфицированные крысы. Это казалось разумным. Группы, в которых слишком много насекомых, — наподобие «Токсоплазмы» — могли играть лишь быструю, дерганую музыку.

И мне не хотелось становиться инферном. Не хотелось ненавидеть свои барабаны, своих друзей, собственное отражение. Ласи говорила, что инферны, которые были набожными христианами, боятся даже вида креста. Выходит, я тогда стану приходить в ужас от своих таблеток? От ведер для краски? От вида музыки?

Цвет неба менялся от бледно-розового к черному, и я заметила неподалеку движущиеся человеческие фигуры — это инфицированные вышли на охоту, разыскивая незараженных. Пока они сторонились ярко освещенного амфитеатра, но невольно возникал вопрос, смогут ли несколько прожекторов и дюжина ангелов предоставить нам реальную защиту в городе, полном каннибалов.

Я барабанила по бедрам и напоминала себе, что черви — вот настоящий враг: непостижимые, бесчеловечные. Они пришли из такого темного, мрачного места, существование которого мы даже представить себе не могли.

Однако инферны по-прежнему оставались людьми.

Мос и Минерва — мои друзья и в достаточной степени человечны, чтобы любить друг друга. Сначала инфекция заставила Моса истекать потом, чувствовать себя больным и одновременно неистовым, но я видела, что и обычная любовь способна точно так же повлиять на человека. Он уже снова играл на своей гитаре; может, вскоре он станет вроде ангелов, сильным и уверенным.

Я вспомнила, как Астор Михаэле светился от счастья, рассказывая о группах, с которыми подписал договор. Он думал, что инферны выше людей, что они как боги, как рок-звезды. Он даже считал, что они играют совсем другую, новую музыку.

Конечно, если Перл права, новый звук на самом деле совсем не новый. Несмотря на все наши клавиатуры, и усилители, и эхорезонаторы, песни, нервно мерцающие в моей голове, подобны самой борьбе: они очень, очень стары.

Никогда прежде я не видела Манхэттен полностью темным. Обычно небо светилось розоватым мерцанием парортутных уличных фонарей, на другой стороне реки посверкивали огни, окна в домах сияли всю ночь. Но сейчас энергетическая система вышла из строя, и кроме наших огней, единственный свет изливали на землю звезды, в странном изобилии высыпавшие на небе. Ласи залезла к нам на грузовик.

— В свете всей этой идеи мне приходит в голову только одна проблема.

— Всего одна? — спросил Захлер.

— Ну, одна серьезная. — Ласи кивнула на темный город. — Эти люди видели, как весь их мир разваливается на части, и выжили лишь потому, что были очень осторожны. С какой стати они покинут свои забаррикадированные квартиры ради чего-то столь несущественного, как бесплатный концерт?

Я окинула взглядом ряды темных окон.

— Астор Михаэле говорил, что, пока мы не придумали себе названия, наши настоящие зрители найдут нас по запаху.

— По запаху? — Она принюхалась к воздуху, — Паразит обостряет наше восприятие, знаете ли. Но мы ведь говорим о незараженных людях!

Я нахмурилась. Конечно, Астор Михаэле — человек, лишенный нравственных устоев, заблудившийся в лабиринте моральных рисков, но он очень хорошо понимал поведение толпы. Даже если прячущиеся в городе люди в ужасе, им по-прежнему требуется хотя бы лучик надежды.

— Не волнуйся. — Я похлопала себя по лбу. — Они придут.

К десяти вечера ветер усилился, неся с Ист-ривер холодный, соленый воздух.

Ангелы исчезли, растворились среди деревьев, притаились наверху осветительных вышек, на куполовидной крыше амфитеатра, охраняя нас — как тогда, в ночном клубе. Готовые в любой момент спуститься.

И, хотелось надеяться, защитить нас, если начнется что-то ужасное.

Перл включила микшерный пульт, и колонны громкоговорителей загудели. Она дала Захлеру низкое ми, он начал настраивать свой бас, и сцена подо мной загрохотала. Мос и Минерва вышли из тени и заняли свои места, вздрагивая от холода.

Мы выждали немного, глядя друг на друга. В конце концов, Перл придумала для нас идеальное название, но сообщить его было некому.

Поэтому мы просто заиграли.

На этот раз Захлер не замер, как истукан. Он начал большой рифф, басовые ноты загрохотали по парку, лениво отскакивая от стен недостроенных зданий вдоль края Манхэттена. Вспыхнули остальные лампы, ярко-белые вместо цветных гелиевых, к которым мы привыкли, такие резкие, как в кино. Их свет ослеплял нас, лишая возможности разглядеть хоть что-то в окружающей тьме. Мы чувствовали себя совершенно беззащитными и надеялись только на ангелов.

На этот раз застыл Мое; по его телу пробежало долгое содрогание, как будто он сражался с проклятием собственной музыки. Но, в конце концов, его пальцы заплясали по струнам; годы упражнений перевесили воздействие паразита внутри его.

Я начала барабанить, мышцы задвигались в соответствии с привычным узором, но порхание рук не успокаивало меня. И дело было не в пустой тьме передо мной и не в тысячах смертельно опасных, инфицированных маньяков вокруг. Дело было даже не в огромных, пожирающих людей созданиях, которых мы пытались вызвать.

Меня пугала мысль снова оказаться втянутой в механизм нашей музыки. Я помнила, как играла, не в силах остановиться, когда червь метался в толпе, расправляясь с людьми, которые, как загипнотизированные, смотрели на нас. Моральный риск все еще прятался по краю моих видений, наблюдая за мной и выжидая.

Если мир в ближайшее время не исцелится, эти видения могут стать слишком реальны. У меня кончаются таблетки, последняя полупустая бутылочка перекатывается в кармане, с каждым днем становясь все легче. Рискуя своей жизнью здесь, на холодном краю Манхэттена, я не была героиней. Я просто была логична.

Я отношусь к числу тех, кому, чтобы выжить, требуется цивилизация. Минерва запела, ее голос шарил во тьме, разносясь по пустому, заросшему деревьями парку. Призывая.

Воздух начал искриться, и вскоре я увидела музыку: ноты Моса парили в воздухе, пронзительная мелодия Перл, словно тоненький луч прожектора, двигалась между ними, заставляя их мерцать. Песня Минервы прорывалась сквозь все это, устремляясь во тьму, а мы с Захлером играли с яростной решимостью, плотно, как сомкнутые пальцы, словно часовые, боящиеся повернуть головы.

Мы играли всю пьесу, от начала до конца, надеясь, что кто-нибудь нас услышит.

Когда мы закончили, не было ни приветственных криков, ни аплодисментов, ни хотя бы одного-единственного подбадривающего возгласа. Никто не пришел.

Потом огни вокруг слегка померкли, и я поглядела туда, где должны были находиться зрители.

И встретилась с целой галактикой глаз. Глаз, способных видеть ночью.

Инферны

Они смотрели на нас, прикованные к месту, немертвые. Непохожие на ангелов, или Минерву, или даже дрожащего Моса, неспособные рассуждать здраво, лишенные человечности. Тут стояли те, кем болезнь овладела полностью. В грязных, рваных одеждах с сорванными логотипами — видимо, под воздействием проклятия. Многие были едва прикрыты, дрожали в драных пижамах и брюках от тренировочных костюмов — одежда, в которой обычно лежат в постели, когда от сильного гриппа поднимается температура, мысли путаются, и чувствуешь себя совсем плохо. Ногти длинные, черные и блестящие, как будто они приклеили к пальцам оболочки мертвых жуков.

Их там стояли сотни. Не шелохнувшись.

Нормальные люди не пришли, чтобы послушать нас. Это сделали вампиры.

Астор Михаэле был целиком и полностью прав. Наши настоящие зрители нашли нас по запаху.

— Вот дерьмо, — пробормотал рядом со мной Захлер.

Они зашевелились, в полном молчании — очарование песни ослабевало. Глаза вспыхнули голодным огнем.

— Нужно продолжать играть, — сказала я.

— Нужно удирать, — прошипел Захлер и попятился.

Толпа зашевелилась снова. Один из них двинулся к сцене, волоча ноги и щуря глаза от света.

— Захлер, остановись, — сказал Мос. — Это как с твоими псами. Не показывай, что боишься.

— Мои псы не едят людей!

Во тьме позади послышались новые звуки. Конечно, инферны перед нами были не единственными зрителями. Они стояли везде вокруг…

— Алана Рей права. Нужно продолжать играть, — сказала Минерва, — Мы не должны разочаровывать своих почитателей.

Она поднесла микрофон к губам и начала напевать.

Из усилителей полилась феерическая мелодия, безымянная, бесформенная, из которой мы сделали свою самую медленную песню: «Миллион стимулов для движения вперед».

Инферны начали успокаиваться.

К Минерве присоединилась Перл, растопыривая над клавиатурой пальцы, чтобы брать долгие, звучные аккорды. Потом вступил Мос: его быстрые ноты кокетничали с бессловесной мелодией Минервы, подталкивая ее перейти к стихам.

Начала играть я, сначала мягко проведя барабанными палочками по всем ведрам, а потом перейдя к медленным ударам. Наконец к нам с явной неохотой присоединился Захлер, его бас зарокотал во тьме.

Инферны по-прежнему не двигались, глядя на нас немигающими глазами.

Мы играли, пытаясь не думать о своей наводящей ужас публике, но к концу стали убыстрять темп — наш страх, в конце концов, прорвался в музыку. Закончили мы неистовым повторением одного и того же аккорда, внезапно оборвавшегося в молчание.

Я посмотрела во мрак.

По-моему, их стало раз в пять больше.

— Проблема налицо, — сказал Захлер.

Волнение пробежало по армии оборванцев перед нами. Один из них испустил низкий, голодный стон. У меня по спине потекли струйки пота, холодные, как ночной воздух.

— Мы не можем прекратить играть! — сказала я.

— Что? — прошипел Захлер. — По-твоему, их мало собралось? Хочешь еще больше?

Мос сделал шаг назад, руки у него дрожали.

— А что, если ни один червь не вылезет?

— Ребята, — сказала Минерва прямо в микрофон, ее голос разнесся по всему парку, — не думаю, что у нас есть выбор.

Несколько инфернов начали продвигаться вперед, блестя в лунном свете зубами, согнув пальцы как когти.

— Мин права, — пробормотала Перл.

— Пьесу номер два? — спросил Захлер и начал играть, не дожидаясь ответа.

Все тут же подключились, в очень жестком ритме.

Даже охваченная ужасом, я спрашивала себя, какой наша игра кажется инфернам, любят ли они на самом деле музыку, или просто определенный набор звуковых волн действует на них успокаивающе, как, возможно, Моцарт на растения. Они не пританцовывали, не толкались и не подпевали. Почему они слушают нас, вместо того чтобы съесть?

Я начала убыстрять темп, втягивая остальных делать то же самое, почти так же быстро, как играла «Токсоплазма», — музыка для насекомых.

Потом вступила Минерва, завыла свои бессмысленные слоги, и поле зрения передо мной замерцало; это было похоже на огни фейерверка, падающие в воздухе, словно ветки плакучей ивы.

Что-то пробежало по толпе, внезапная волна движения, и на один ужасный момент у меня мелькнула мысль; а что, если наши чары разрушились? Однако армия оборванцев не кинулась на нас; вместо этого вся их огромная масса повернулась как единое целое — словно стая птиц.

На мгновение показалось, что инферны танцуют… но это было что-то намного лучшее. Или худшее, в зависимости от того, чем все обернется. Наконец-то земля начала содрогаться.

Они были наготове. Они почувствовали запах: ненавистный червь поднимался к поверхности. В своем уме они были или нет, паразит внутри каждого узнал запах своего естественного врага.

Грохот нарастал, и я еще больше убыстрила темп.

Червь прорвался наружу ровно в тот момент, когда мы хором затянули первый припев. Он раскидывал землю и черную воду, несколько тел взлетели в воздух. Но это были инферны, а не какие-нибудь несведущие ребята из ночного клуба, и толпа не запаниковала и не побежала. Они со всех сторон набросились на монстра, разрывая его пульсирующие бока когтями и зубами.

Ангелы тоже не сидели без дела. Они выскакивали из-за деревьев, падали с крыши амфитеатра, на ходу выхватывая мечи. Врывались в толпу и сражались бок о бок с инфернами. Огромный червь вопил и извивался.

А мы все продолжали играть. Покончив с песнями, мы без остановки перешли к синглу. Пространство вокруг изменилось. Голос Минервы выглядел по-новому — как сверкающие линии силы, связывающие ангелов и инфернов в единое мощное целое. Низкие, громоподобные ноты Захлера щупальцами тянулись вниз, стягивая, закрывая под врагом разверстую землю, не давая ему возможности покинуть поверхность. Я чувствовала ход схватки всем телом, барабанные палочки мелькали, словно мечи внизу.

Прошла, казалось, целая вечность, и музыка наконец смолкла, ее мощный механизм «выпустил пар». Мы, все пятеро, были совершенно без сил.

Я перевела взгляд в парк.

Инферны разорвали червя на огромные куски и разбросали по всему развороченному бетону. Эти куски все еще подергивались, как будто пытаясь зарыться в землю.

Некоторые инферны рылись в останках, поедая их…

— И что теперь? — спросил Захлер, когда последние отзвуки музыки смолкли.

Армия инфернов намного превышала толпу на нашем первом выступлении; наверно, несколько тысяч их откликнулось на призыв нашей музыки и смертные вопли червя.

В массе своей они по-прежнему выглядели голодными.

В стороне стояли ангелы, покрытые черной водой и кровью, и нервно поглядывали на инфернов.

— Ребята! — закричала нам Ласи. — Продолжайте играть!

Что мы и сделали.

Той ночью все вместе мы убили пять червей, играя до самого рассвета.

Свет разливался по небу, розовые облака запылали оранжевым, и, в конце концов, наша зловещая публика начала рассеиваться. Удовлетворенные битвой, насытившие свой голод, инферны исчезали за деревьями, убегали в темные проулки города.

Мы просто падали на сцене один за другим. Пальцы Захлера кровоточили, и свою последнюю песню Минерва практически прохрипела. Даже ангелы еле держались на ногах. Покрытые кровью, черной водой и ошметками студенистой плоти, они дрожащими рукам очищали свои мечи.

Я скрючилась на бетоне, дрожа от предрассветного холода. Руки болели, тело продолжало содрогаться в такт музыке, и мерцающие галлюцинации искажали все, что я видела.

И все же я улыбалась. Примерно в середине концерта мой моральный риск ускользнул во тьму.

И это ощущалось как нечто очень реальное.

Эпилог «The Cure»[68]

MOC

Наши гастроли оказались очень изматывающими сами по себе.

Слишком много долгих автобусных переездов, почти каждую ночь мы оказывались в новом городе, и в конце я возненавидел месяцами жить в отелях и трейлерах. В большинстве отелей почти не осталось персонала — не было даже простыней. Обслуживание номеров осталось в далеком прошлом.

Но мы делали это ради фанатов.

В каждом новом городе они приветствовали нас как героев, проделывая пешком путь во много миль или тратя последние галлоны бензина, чтобы приехать совсем уж издалека. Они привозили самодельное оружие и самодельное спиртное, готовые сражаться с врагом и поучаствовать в тусовке, попеть вместе с остальными — в общем, хорошо провести время. Местные ангелы, обычные люди, даже дикие инферны собирались по ночам — все хотели увидеть наше выступление.

В конце концов, мы все же стали знаменитыми, пусть даже все старые средства создания знаменитостей — телевидение, журналы, реклама в кино — больше не существовали. Радио, правда, еще работало, десять тысяч мелких станций, использующих солнечную энергию, так что все знали наши песни.

И знали наше название благодаря Перл, которая в конце концов предложила два слова, прекрасно описывающие нас. Пусть даже с использованием этого тупого множественного числа. Я хочу сказать, в единственном числе название вообще не имеет смысла.

«Последний день»? Бросьте. Это так же плохо, как «Стол».

Поэтому вы, скорее всего, знаете, что происходило дальше.

Мы как безумные переезжали с места на место по всему миру, из одного крупного города в другой, исполняя свое шоу снова и снова до тех пор, пока местная популяция врага не оказывалась уничтожена. Потом мы совершали свой знаменитый тур по району, играя в каждом маленьком городке, где были хотя бы в отдалении замечены признаки червя, и даже в некоторых, где ничего такого замечено не было. Для всех мы были просто популярными иностранцами. Одно хорошо в том, чтобы петь на языке, который мертв на протяжении семи столетий: никто не чувствует себя лишним.

В особенности черви.

Везде, куда приезжали мы и дюжина наших телохранителей-суперменов, появлялся враг, призываемый из недр земли своим древним голодом, неспособный воспротивиться искушению, исходящему от тысяч покачивающихся в такт песням Минервы людей, таких же вкусных и манящих, как запах жарящегося бекона по утрам.

Наши фанаты и ангелы убивали их до тех пор, пока у немногих последних выживших хватило ума уйти обратно на глубину. Кризис начал медленно спадать, обитавшие в недрах земли крысы вернулись в свои темные пещеры, унося споры паразита. Спасибо, ребята, пока, до следующего раза.

Конечно, понадобилось время, чтобы ситуация нормализовалась.

Некоторые города пришлось отстраивать заново, и Ночной Дозор долго еще разыскивал последних, не получивших лечения инфернов. Ангелы обшаривали дикие местности в поисках тех, кого проклятие заставило вести одинокое существование, находили их и исцеляли одного за другим, пока вампиры снова не стали всего лишь созданиями из легенд. И потом сам Ночной Дозор снова ушел в тень. Земля исцелялась — или, по крайней мере, так думали люди.

Никто не знал, что думали черви — и думают ли они вообще. Мы убили практически всех… за исключением самых разумных, всегда подчеркивал Кэл. Тех, кто каким-то образом догадался, что наша музыка смертельно опасна для них. Поэтому, когда черви выйдут наружу в следующий раз, все они будут потомками этих умников, которые додумались сбежать. Надо полагать, они будут умнеть с каждым новым вторжением на поверхность земли: эволюция червей в действии.

Фотлично.

Однако до следующего кризиса еще, по крайней мере, несколько столетий, и к тому времени я буду слишком стар, чтобы совершать гастрольное турне.

В конце концов, ангелы живут не вечно.

Пока все это продолжалось, мы с Мин расходились и сходились не меньше пятнадцати раз, и это не считая тех размолвок, которые длились меньше двух часов. Захлер стал фудивительным басистом, Алана Рей осталась такой, какой была: этичной, логичной, сдержанной. А Перл, как вы знаете, снова баллотируется на пост мэра Нью-Йорка, но это совсем другая история.

К настоящему времени мы дали уже миллион интервью по поводу своих гастролей. Одна из книг Кэла Томпсона освещает их лучше всего; он все время прикрывал наши спины. Большая часть рассказанного им — правда, насколько я помню.

Ко всем этим историям я на самом деле могу добавить лишь одно.

Это произошло в маленьком городке под Талсой,[69] во время нашего очередного тура по местности. То ночное выступление прошло физумительно, мы двадцать минут молотили пьесу номер два, пока толпа убивала местного врага, на редкость огромного червя, чья смертная агония разнесла в клочья парковку «Сирз»[70] с такой же легкостью, как бешеный пес — газету.

По окончании «тусовки» ко мне подошла одна из местных ангелов, с короткой стрижкой, вызывающим макияжем и напряженным взглядом. Ее палаш был пристегнут на спине, точно гитара.

Она просто стояла, в глазах плясало пламя костра. Воздух наполнял успокаивающий запах горящего червя.

— Эй, неплохо поработали сегодня, — сказал я и вскинул руку. — Вы, ребята из Оклахомского Дозора, были великолепны!

Я, типа, рассчитывал, что она скажет что-то вроде:

— Нет, это вы были великолепны!

Однако она не отвечала, просто пристально глядела на меня.

Спустя какое-то время я сказал:

— Крепкий старый червь попался, правда?

— Ты должен мне «Страт», — сказала она.

И тут я наконец узнал ее.

Это была та самая сумасшедшая, которая выбросила свою прежнюю жизнь в окно на Шестой улице тем вечером, когда мы с Перл встретились. Мы видели, как ангелы забрали ее, в Нью-Джерси или, может, даже в Монтану, поскольку это происходило еще очень давно. И конечно, она вылечилась и стала одной из них…

Я спрашивал себя, как ее занесло сюда. Может, она слишком сильно любила Нью-Йорк, чтобы вернуться домой; иногда проклятие по-настоящему крепко вцепляется в свою жертву. Я наблюдал, как ангелы съеживаются при виде старых друзей или вздрагивают, услышав припев любимой песни. Черт, я сам все еще стараюсь пореже глядеть в зеркало.

— Здорово! — сказал я с улыбкой. — Значит, это ты.

Ее темные глаза вспыхнули.

— Ты разбил ее, один из ваших телохранителей рассказал мне. Расколошматил на сцене, как какой-нибудь Джимми Хендрикс.[71]

Я покачал головой.

— Вовсе не поэтому. Меня тогда как раз одолевало проклятие.

— Это был «Страт» семьдесят пятого года, с золотыми звукоснимателями и крепежными пластинками, — медленно проговорила она. — Знаешь, как трудно найти такую гитару? В особенности сейчас.

Это я знал. Я искал другой «Страт» с тех пор, как началось наше турне. Последние уцелевшие стоили столько, что даже у меня не хватало денег купить одну. Мы, понимаете ли, помогали спасать мир, а я не мог позволить себе иметь приличный топор. Ну разве это справедливо?

А тут еще она встает в позу.

— Постой-ка минуточку. Я видел собственными глазами, как ты выбросила ее из окна.

— Да, ну… я же тогда была не в себе!

— А я был не в себе, когда разбил ее!

— Эй, Мос! — К нам подходила Перл с двумя драгоценными бутылками еще докризисного пива. — Есть проблемы?

Женщина бросила на меня сердитый взгляд, расслабила пальцы, до этого согнутые, точно когти, и покачала головой.

— Никаких проблем.

В воздухе медленно таял едкий запах ангела, готового затеять кулачный бой. Я вздохнул и пробормотал:

— Она говорит, что я должен ей «Стратокастер».

Перл широко распахнула глаза.

— Bay… Это ты. — Ее лицо расплылось в улыбке. — Ну, думаю, тогда пиво Моса должно достаться тебе.

Женщина фыркнула и взяла предложенную бутылку. К этому времени самогон стал обычным делом, но никто никогда не отказывался от цивилизованного спиртного.

Я стоял и смотрел, как Перл говорила ей, как физумительно местный Дозор действовал сегодня ночью. Может, штаб в чем-то нуждается, спрашивала она, и мы можем помочь? Она безо всяких усилий излучала очарование истинного политика — и в очередной раз спасала меня.

Теперь, думая об этом, я всегда испытываю желание найти ту женщину, рассказать, по крайней мере, как много «Страт» значил для меня, может, объяснить, как получилось, что он встретил свой конец. Но у меня никогда нет на это времени.

В точности как говорит Захлер: Перл всегда исправляет вещи, которые я ломаю, или роняю, или просто довожу до безобразного состояния. Она даже несколько раз помогала нам с Минервой улаживать ссоры — все, что угодно, для блага группы.

Их разговор прервался, когда в погребальный костер бросили еще один ломоть червя и послышалось громкое шипение типа того, какое издает радиатор в Нью-Йорке зимой. В небо полетел сноп искр, последовал новый раунд поздравительных тостов подвыпивших людей.

— Спасибо, — сказал я женщине.

— За что?

— За то, что выбросила гитару точно в нужный момент. — Я улыбнулся Перл. — За то, что свела нас.

Перл в ответ широко улыбнулась мне.

— Ну, вы придумали забавный способ расплатиться со мной, — ответила женщина.

— Поверь, оно того стоит, — сказала Перл. — Я присутствовала там, и он был совершенно не в своем уме.

— Разрушаешь только то, что любишь, — добавил я.

Женщина медленно покачала головой.

— Ты не понял главного, Мос. Проклятие там или нет, она принадлежала не тебе. С какой стати ты полюбил ее?

Я сглотнул, не зная, что ответить, и Перл снова пришла мне на помощь.

— Мы не всегда имеем возможность выбирать, что любить.

Женщина нахмурилась и испустила тяжкий вздох. Мы все повернулись к огню. Он разгорался все жарче, в центре приобретая голубоватый отсвет по мере того, как жир и мышцы монстра растоплялись и стекали в испепеляющую сердцевину костра. Перл обхватила меня рукой и притянула к себе.

Червь продолжал полыхать.

Примечание автора

На случай если вы не заметили, все главы книги носят названия музыкальных групп. Некоторые из этих групп крупные, другие маленькие. Среди них есть такие, игру которых я никогда не слышал, — их названия мне просто требовались для глав, понимаете? Однако в назидание вам и чтобы вы не думали, будто я просто выдумал их, вот перечень этих названий с краткой информацией касательно каждой группы. Получайте удовольствие.

1 . «The Fall» Плодовитая, не-совсем-панк-группа из Манчестера, Великобритания, основана в 1976 г.

2. Taj Mahal Нестареющий блюзмен. Первый альбом выпустил в 1967 г.

3. «Poisonblack» Финский готик-дум-метал. (Да-да, действительно.) Основана в 2000 г.

4. «New Order» Уцелевшие члены группы «Joy Division»,[72] Манчестер, Великобритания. Основана в 1980 г.

5. «Garbage» Мэдисон, штат Висконсин (в основном), мегаметал. Основана в 1994 г.

6. «Madness» Лондонская ска-группа.[73] Сформировалась в 1976 г., но стала популярна только в восьмидесятых.

7. «Stray Cats» Группа кантри-рока, Нью-Йорк. Сформировалась в 1979 г.

8. «Cash Money Crew» Коллектив, исполняющий хип-хоп старой школы (позже лейбл[74]). Сформировался в поздних 1970-х, Нью-Йорк.

9. «Fear» Панк-группа из Лос-Анджелеса. Сформировалась в 1977 г.

10 . «The Music» Альтернативная рок-группа из Лидса, Великобритания. Сформировалась в 1999 г.

11. «Sound Dimension» Регги[75] — сессионная группа. Сформировалась на Ямайке в 1970-х.

12. «The Temptations» Motown[76] — поющая группа — из Детройта, конечно. Сформировалась в 1960 г.

13. «Missing Persons» Электронная поп-группа из Лос-Анджелеса. Сформировалась в 1980 г.

14. «The Replacements» Панк, потом альтернатив, потом раскололась на сольные номера. Сформировалась в 1979 г. в Миннеаполисе.

15. «The Need» Чудаковатый дуэт из Олимпии, Вашингтон. Сформировался в 1996 г.

16. «Love Bites» Только очень юные девушки, Великобритания. Группа сформировалась в 2005 г.

17. «Foreign Objects» Гармоничная дез-метал-группа из Вестчестера, Пенсильвания. Сформировалась в 1995 г.

18. «Anonymous 4» Средневековый вокальный квартет. Сформировался в 1986 г.

19. «The Impressions» Ориентированная на барабаны группа из Мельбурна, Австралия. Сформировалась в 2002 г.

20. «Grievous Angels» Канадский кантри-альтернатив (Северный Онтарио). Группа сформировалась в 1986 г.

21. «The Runaways» Первая группа Джоан Джетт: протопанк, только девушки. Сформировалась в Лос-Анджелесе в 1975 г.

22. «Crowded House» На две трети австралийская, на одну треть новозеландская поп-группа. Сформировалась в 1986 г.

23. «Moral Hazard» Андеграунд-группа из Оттавы, Канада. Сформировалась в 2000 г.

24. «10 000 Maniacs» Джеймстаун, штат Нью-Йорк, панк-группа. Сформировалась в 1981 г.

25. «Massive Attack Трип-хоп[77] — коллектив из Бристоля, Великобритания. Сформировался в 1991 г.

26. «Hunters and Collectors» Группа из Мельбурна, Австралия. Сформировалась в 1980 г.

27. «Faithless» Лондонское трип-хоп-трио (а иногда квартет). Сформировалось в 1995 г.

28. «Doctor» Инди[78] — группа из Торонто, Канада. Сформировалась в 2004 г.

29. «The Kills» Минималистский гаражный рок-дуэт[79] из Лондона и Флориды. Сформировался примерно в 2000 г.

Эпилог. «The Cure» Пост-панк-группа из Суссекса, Великобритания. Сформировалась в 1976 г.

Примечания

1

Все главы этой книги носят названия музыкальных групп, краткие характеристики которых автор приводит в конце. Большинство этих групп не имеют устоявшегося перевода на русский язык, но, поскольку автор использует смысловое значение названий, здесь и далее дается их перевод с английского или, точнее, тот вариант перевода, который больше отвечает содержанию главы. В данном случае «The Fall» уместно перевести как «Падение». (Здесь и далее примечания переводчика.)

(обратно)

2

Карри — острая приправа.

(обратно)

3

Рифф (англ. riff) — прием мелодической техники рока, джаза, особенно характерный для свинга, одна из форм остинато. Представляет собой короткую мелодическую фразу. В биг-бэнде могут исполняться одновременно несколько разных риффов, иногда их серия проводится в последовательном чередовании. Некоторые источники утверждают, что слово «riff» является сокращением от фразы «rhythmic figure» (ритмическая фигура), однако большинство музыкантов считают, что слово «рифф» произошло от аналогичного термина в комедии, где он обозначает короткое точное замечание по существу дела.

(обратно)

4

Треугольник — в данном случае, если исходить из психологического портрета героя, имеется в виду ударный музыкальный инструмент.

(обратно)

5

«Фендер Стратокастер», сокращенно «Стратокастер» или «Страт», — модель электрогитары, разработанной Джорджем Фуллертоном, Лео Фейдером и Фредди Таваресом в 1954 году, выпускаемая долгое время вплоть до наших дней. Stratocaster неоднократно использовался соло-гитаристами, поэтому его можно услышать на многих исторических записях. Это одна из самых известных и распространенных моделей электрогитар в мире.

(обратно)

6

Тадж-Махал — в данном случае это не название группы, а имя, точнее, псевдоним музыканта Генри Сент-Клера Фредерикса (р. 1942).

(обратно)

7

eBay — крупнейший интернет-аукцион, появился в 1995 году в Америке.

(обратно)

8

Фанк — сильно ритмизованный, чувственный музыкальный стиль, берущий свое начало от блюза. Название стиля произошло от слова funky, что на жаргоне джазистов означает «причудливая, замысловатая манера исполнения».

(обратно)

9

«Черная отрава».

(обратно)

10

Джульярдами героиня, видимо, называет учеников Джульярдской школы — лучшей музыкальной школы Америки. Она существует на средства банкира, промышленника и филантропа А. Джульярда, оставившего большую часть своего состояния на развитие американской музыкальной культуры.

(обратно)

11

«…говорит «глупо» вместо «круто»». Это не единственная странная особенность речи Захлера; еще ему нравится в виде приставки добавлять к словам букву «ф»: например, «фотлично» вместо «отлично». Более того, эти его привычки перенимают некоторые другие герои книги. В тех случаях, когда слово «глупо» употреблено вместо «круто», оно выделяется курсивом.

(обратно)

12

Гуакамоле — соус мексиканской кухни, состоящий из авокадо и томатов со специями.

(обратно)

13

«Новый порядок».

(обратно)

14

Хот — применительно к джазу: отличающийся высокой экспрессивностью, эмоциональной возбужденностью; сродни выражению «круто».

(обратно)

15

Бонго — небольшой сдвоенный барабан.

(обратно)

16

«Мусор».

(обратно)

17

«Неужели ты сказала «грязная»» — по-английски «фотличная» (fexcellent) звучит похоже на слово «грязная» (feculent).

(обратно)

18

Собиратель средств — человек, собирающий пожертвования или другие взносы для благотворительных целей.

(обратно)

19

Да? (исп.)

(обратно)

20

Ангелы сражаются? (исп.).

(обратно)

21

«Безумие».

(обратно)

22

Яблоко — знак корпорации «Apple Computer», производителя вычислительной техники и программного обеспечения.

(обратно)

23

Инди-группы — наиболее последовательное направление в альтернативной рок-музыке, возникшее в 90-е годы.

(обратно)

24

«Бродячие коты».

(обратно)

25

Эм-ти-ви — «Музыкальное телевидение», одна из самых популярных американских телевизионных программ, круглосуточно транслирует рок-музыку и новости рок и поп-музыки.

(обратно)

26

Что-то наподобие «Наличность кукареку» или «Шайка звонкомонетчиков».

(обратно)

27

«Страх».

(обратно)

28

«Эвиан» — минеральная вода, очень качественная и дорогая.

(обратно)

29

«Музыка».

(обратно)

30

«Измерение звука».

(обратно)

31

«Соблазны».

(обратно)

32

Сэмпл — небольшой звуковой фрагмент из уже существующего произведения, используемый для создания новых звучаний или новых музыкальных произведений.

(обратно)

33

Проблема. Мужчины, однако (исп.).

(обратно)

34

Неплохо бы пивка! (исп.).

(обратно)

35

Предпочитаю кровь (исп.).

(обратно)

36

Наска — своеобразная археологическая культура, расцвет которой пришелся на промежуток между 300 г. н. э. и 800 г. н. э. Именно тогда были созданы знаменитые линии Наска, церемониальный город Кахуачи и впечатляющая система подземных акведуков, функционирующих и по сей день.

(обратно)

37

«Без вести пропавшие».

(обратно)

38

«Уловка 22» — взаимопротиворечащие друг другу условия. Выражение пришло из одноименного романа Дж. Хеллера. Согласно пункту 22 устава описываемой в романе американской базы в Италии, летчика можно отстранить от полетов, только если он сам подаст заявление об этом и если при этом его признают сумасшедшим. Однако любой, обращающийся с такой просьбой, уже не сумасшедший, а каждый, кто с готовностью продолжает летать, безумец по определению, но отстранить его нельзя — он не сделал заявления. Таким образом, пункт 22 — своеобразная уловка, навсегда привязывающая солдата к военной службе.

(обратно)

39

«Возвращения».

(обратно)

40

«Нуждающиеся».

(обратно)

41

Да. И большая проблема (исп.).

(обратно)

42

«Любовные укусы».

(обратно)

43

Борьба (исп.).

(обратно)

44

«Инородные тела».

(обратно)

45

«Анонимы 4».

(обратно)

46

«Могавки» — мягкая обувь по типу той, которую носили индейцы одноименного племени.

(обратно)

47

«Роккетс» — ансамбль кордебалета киноконцертного зала «Радио-сити», дающий концерты перед началом каждого киносеанса.

(обратно)

48

Параюрист — юридический работник, не имеющий диплома юриста; средний юридический персонал.

(обратно)

49

Парамедик — медработник со средним образованием (медсестра, фельдшер, лаборант).

(обратно)

50

Тент (от солнца) — по-английски parasol, то есть буквально; «против солнца».

(обратно)

51

Дислексия — неспособность к чтению.

(обратно)

52

«Битлз» — это почти что жуки» — на английском языке эти слова произносятся одинаково, хотя пишутся по-разному; «Битлз» — «Beatles», жуки — beetles.

(обратно)

53

«Впечатления».

(обратно)

54

«Скорбные ангелы».

(обратно)

55

«Переполненный дом».

(обратно)

56

«Моральный риск».

(обратно)

57

Моральный риск — вероятность того, что само существование контракта приведет к изменению поведения одной или всех сторон контракта; невозможность полного контроля за действиями сторон контракта после того, как он подписан.

(обратно)

58

«10 000 маньяков».

(обратно)

59

«Массированная атака».

(обратно)

60

«Охотники и собиратели».

(обратно)

61

«Неверующий».

(обратно)

62

«Доктор».

(обратно)

63

«Мир Диснея» — увеселительный тематический парк корпорации «Уолт Дисней».

(обратно)

64

«Убийства».

(обратно)

65

Магистраль ФДР названа в честь Франклина Делано Рузвельта, 32-го президента США.

(обратно)

66

Мидтаун — часть нью-йоркского района Манхэттен.

(обратно)

67

Ист-Виллидж — часть южного Манхэттена.

(обратно)

68

«Лекарство».

(обратно)

69

Талса — США, штат Оклахома.

(обратно)

70

«Сирз» — крупная холдинговая компания, контролирующая производство промышленного оборудования.

(обратно)

71

Джимми Хендрикс (1942–1970) — рок-музыкант, считался лучшим гитаристом рок-н-ролла, отличался невероятной экстравагантностью исполнения: мог, например, играть на гитаре зубами или держа ее за спиной.

(обратно)

72

«Joy Division» — название группы взято из книги К. Кетински «Дом кукол» о нацистских концлагерях. «Joy Division» («Сектор удовольствий») — специальный сектор концлагеря, куда отбирали молодых женщин для «обслуживания» офицеров СС.

(обратно)

73

Ска — музыкальный стиль, основанный на одноименном исконно ямайском стиле.

(обратно)

74

Лейбл (имеется в виду лейбл звукозаписи) — это бренд, созданный компаниями, занимающимися производством, продвижением и распространением аудио- и видеозаписей (иногда)

(обратно)

75

Регги — простая ритмичная музыка вест-индского происхождения в стиле рок.

(обратно)

76

Motown — имеется в виду «Motown Records», американская звукозаписывающая компания, основанная в 1959 году в Детройте и ставшая основоположницей определенного музыкального стиля.

(обратно)

77

Трип-хоп — медленный музыкальный стиль, включающий элементы хип-хопа, джаза, фанк и соул; первая часть названия связывается с некоторым психоделическим оттенком этой музыки (одно из значений слова trip — состояние аффекта, галлюцинирование).

(обратно)

78

Инди — наиболее последовательное направление в альтернативной рок-музыке.

(обратно)

79

Гаражный рок — любительское направление в рок-музыке, возникшее одновременно с основным; определение «гаражный» указывает на место создания композиций.

(обратно)

Оглавление

Часть I . Предпочтения

  1 . «The Fall»[1]

  2 . Тадж-Махал[6]

  3 . «Poisonblack»[9]

  4 . «New Order»[13]

  5 . «Garbage»[16]

  6 . «Madness»[21]

Часть II . Прослушивания

  7 . «Stray Cats»[24]

  8 . «Cash Money Crew»[26]

  9 . «Fear»[27]

  10 . «The Music»[29]

  11 . «Sound Dimension»[30]

  12 . «The Temptations»[31]

Часть III . Репетиции

  13 . «Missing Persons»[37]

  14 . «The Replacements»[39]

  15 . «The Needs»[40]

  16 . «Love Bites»[42]

  17 . «Foreign Objects»[44]

Часть IV . Сделка

  18 . «Anonymous 4»[45]

  19 . «The Impressions»[53]

  20 . «Grievous Angels»[54]

  21 . «The Runaways»

  22 . «Crowded House»[55]

Часть V . Выступление

  23 . «Moral Hazard»[56]

  24 . «10 000 Maniacs»[58]

  25 . «Massive Attack»[59]

Часть VI . Турне

  26 . «Hunters and Collectors»[60]

  27 . «Faithless»[61]

  28 . «Doctor»[62]

  29 . «The Kills»[64]

  Эпилог . «The Cure»[68]

Примечание автора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте